«Север и Юг. Великая сага. Книга 1»

Север и Юг. Великая сага. Книга 1 (fb2) - Север и Юг. Великая сага. Книга 1 [litres] (пер. Татьяна Владимировна Голубева) (Север и Юг - 1) 3350K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джон Джейкс

Джон Джейкс Север и Юг. Великая сага. Книга 1

Посвящается памяти Джонатана Дэниелса — островитянина, южанина, американца, друга

Ты удалил от меня друга и искреннего; знакомых моих не видно.

Псалом 87

John Jakes

NORTH AND SOUTH

Copyright © John Jakes, 1982

All rights reserved

© Т. Голубева, перевод, 2018

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

Пролог Две судьбы

1686 год. Мальчик-углежог

– Парень должен взять мою фамилию, – заявил Уиндом после ужина. – Сколько уже времени прошло!

Эту больную для него тему он обычно затрагивал, когда как следует выпивал. Мать мальчика, которая сидела возле небольшого очага, закрыла Библию, лежавшую у нее на коленях.

Бесс Уиндом погружалась в чтение каждый вечер. Наблюдая за беззвучным движением ее губ, мальчик видел, что продвинулась она не слишком далеко. Когда Уиндом заговорил, она как раз наслаждалась своим любимым стихом из пятой главы Евангелия от Матфея: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное».

Мальчик, двенадцатилетний Джозеф Моффат, сидел, прислонившись спиной к печной трубе, и остругивал маленькую игрушечную лодочку. От своей матери он унаследовал плотную фигуру, широкие плечи, а также каштановые волосы и бледно-голубые глаза, такие светлые, что порой они казались бесцветными.

Уиндом мрачно взглянул на пасынка. По тростниковой крыше стучал весенний дождь. Под глазами Уиндома залегли темные круги от угольной пыли. И такая же черная пыль навсегда застряла под его обломанными ногтями. В свои сорок лет он был законченным неудачником, неуклюжим и туповатым. Когда он не напивался до беспамятства, то рубил дрова и потом две недели пережигал их в огромных двадцатифутовых кучах, превращая в древесный уголь для небольших плавильных печей побережья. Это была грязная, унизительная работа, и все матери в округе пугали чумазым угольщиком своих непослушных детей.

Джозеф не отвечал и только исподлобья смотрел на отчима. Уиндом заметил, как мальчик постукивает указательным пальцем по рукоятке ножа. Характер у пасынка был вспыльчивый, иногда Уиндом его даже побаивался. Но не сейчас. На этот раз молчание Джозефа, которым он обычно выражал свой протест, лишь еще больше разозлило Уиндома.

– Мне и своя фамилия нравится, – наконец произнес Джозеф и снова занялся лодочкой.

– Ах ты, дерзкий щенок! – визгливо закричал Уиндом и рванулся к пасынку, с грохотом уронив табурет.

Бесс бросилась к мужу:

– Оставь его, Тад! Ни один истинный ученик Спасителя нашего не причинит вреда ребенку!

– Да, такому зверенышу поди попробуй вред причини. Ты только посмотри на него!

Джозеф уже стоял на ногах, прижавшись спиной к трубе очага. Он тяжело дышал и не мигая смотрел на отчима, крепко сжимая нож в согнутой руке, готовый в любую секунду нанести удар.

Уиндом разжал кулак, неловко попятился и поднял упавший табурет. Как бывало всегда, свой страх перед пасынком и душившую его обиду он вымещал на жене. И Джозеф, вернувшись на свое место возле печи, с ненавистью подумал о том, как долго он еще сможет это терпеть.

– Я сыт по горло твоими проповедями! – заявил Уиндом жене. – Ты только и твердишь, что твой благословенный Спаситель любит бедняков. Твой первый муженек, видать, был недоумок, раз умер за эту брехню! Вот если твой любимый Христос здесь появится и соизволит ручки испачкать, чтобы помочь мне уголь жечь, тогда я в Него поверю. А так – ни за что. – И он потянулся к зеленой бутылке с джином.

Той же ночью, лежа на своем тюфяке у стены, Джозеф напряженно прислушивался, как за потрепанной занавеской Уиндом оскорбляет его мать, не забывая подтверждать слова тумаками. Бесс тихонько всхлипывала, и мальчик до боли стискивал кулаки. Но вскоре она начала издавать другие звуки, и, слыша ее стоны и сдавленные крики, мальчик с горечью думал, что ссора закончилась тем же, чем обычно.

Он не винил свою несчастную мать за то, что ей хотелось немного покоя, защиты и ласки. Просто она выбрала не того мужчину, вот и все. И еще долго после того, как невидимая кровать перестала скрипеть, Джозеф лежал без сна, думая о том, как убить углежога.

Ни фамилии отчима, ни его убогой жизни он для себя не хотел. И своей непокорностью словно желал доказать, что достоин совсем иной судьбы. Особенно с тех пор, как два года назад Уиндом отдал его в ученики в плавильню Эндрю Арчера, фабриканта железных изделий.

И все-таки иногда, в самые унылые дни, его охватывало отчаяние, и тогда он говорил себе, что все его мечты о лучшей доле глупы и несбыточны. На что может надеяться такое ничтожество, как он? Ведь грязью покрыто не только его тело, но и душа. Угольная пыль, которую Уиндом приносил домой, навсегда въелась даже в его одежду. А преступление, за которое умер в Шотландии его отец, запятнало его позором, хотя он и не понимал, в чем оно состояло.

«Блаженны гонимые…» – неудивительно, что матери так нравились именно эти строки.

Отец Джозефа, неулыбчивый длинноусый фермер, которого мальчик помнил очень смутно, был ярым сторонником Ковенанта. Он истек кровью после долгих пыток тисками для рук и ног еще в то время, которое Бесс называла ужаснейшим из времен. Это были первые месяцы правления герцога Йоркского, позже взошедшего на трон под именем Якова II. Герцог поклялся искоренить пресвитерианство и установить епископскую власть в стране, давно уже раздираемой политическими и религиозными распрями.

Друзья поспешили на ферму Роберта Моффата, чтобы сообщить жене о жестокой смерти ее мужа и предупредить о грозящей ей опасности. Долго не раздумывая, Бесс решилась бежать вместе со своим единственным сыном, и вовремя – уже через час после их бегства прибыли солдаты герцога и сожгли ферму дотла. После нескольких месяцев скитаний мать и сын добрались до холмов на юге графства Шропшир. И здесь, слишком устав от всего пережитого, Бесс решила остановиться.

Лесистый край к юго-западу от извилистой реки Северн казался вполне безопасным захолустьем. На последние деньги, что удалось принести из Шотландии, Бесс сняла небольшой домик. Чтобы прокормиться, она бралась за любую черную работу, а через пару лет встретила Уиндома и вышла за него замуж. Она даже притворилась, что приняла официальную веру, потому что, хотя Роберт Моффат и заразил жену религиозной лихорадкой, он не вселил в нее достаточно храбрости для того, чтобы и после его смерти сопротивляться властям. Ее истинная вера стала для нее опорой перед лицом невзгод.

А вот ее сын уже скоро решил, что не будет иметь ничего общего с ее бесполезной верой для слабаков. Теперь он хорошо знал, на кого хочет быть похожим. Его кумиром стал Арчер, умный, решительный и независимый человек, владелец плавильни и кузницы, хозяин большого красивого дома на берегу реки.

Разве старина Джайлс не говорил Джозефу, что у него есть сила воли и что он добьется успеха? Разве не повторял он это все чаще в последнее время?

Раньше Джозеф очень верил Джайлсу. Верил до тех пор, пока не посмотрел на угольную пыль под своими ногтями, слушая насмешки других подмастерьев:

– Грязный Джо, черный, как африканец!

И тогда он понял, что все его мечты не стоят ломаного гроша, и смеялся над собственной глупостью, пока его бледно-голубые глаза не наполнились постыдными слезами, которые он не мог сдержать.

* * *

Старый бобыль Джайлс Хазард был одним из трех самых главных людей в плавильной мануфактуре Арчера. Он отвечал за кричный горн, где чугунные болванки из печи плавились заново, чтобы удалить из них избыток углерода и другие примеси, делающие чугун слишком хрупким для ковки подков, колесных ободов и наконечников для плуга. Хазард обладал грубым зычным голосом и гонял мастеров и подмастерьев и в хвост и в гриву. Всю свою жизнь он жил в десяти минутах ходьбы от кузницы и работал в ней с девяти лет.

Невысокий и плотный, Джайлс был невероятно прыток, несмотря на солидный вес. Внешне они с Джозефом были чем-то похожи, быть может, поэтому он относился к мальчику почти как к сыну.

А может, еще и потому, что Джозеф оказался очень способным учеником. Под присмотр Джайлса он поступил прошлым летом, через год работы у Арчера. Как-то раз Хазард обсуждал подмастерьев с человеком, ответственным за плавильню. И тот похвастался тем, как проворно Джозеф управляется с формовочным желобом, по которому расплавленный металл стекает дальше к маленьким желобкам, напоминающим поросят, присосавшихся к свиноматке. Из-за этого готовые отливки с давних пор стали называть чушками.

Пользуясь своим привилегированным положением на мануфактуре, Джайлс пристроил мальчика к горну, поручив ему управляться с длинной железной заслонкой, которая регулировала движение трех из четырех заготовок за один раз, чтобы нагреваемый уголь мог расплавлять их одинаково равномерно. Джозеф все схватывал на лету и уже скоро заслужил похвалу своего наставника.

– У тебя крепкая рука и природное чутье к этому ремеслу, Джозеф, – говорил ему Джайлс. – Да и характер покладистый, вот разве что злишься, когда тебя дразнят из-за отчима, это я заметил. Ты бери пример с хозяина. Да, нрав у него суровый. Но он отлично знает, что иной раз лучше его не показывать. С покупателями он всегда мил и приветлив, и даже когда они упорствуют, никогда не настаивает.

В душе Джайлс, конечно, не надеялся, что мальчик прислушается к его словам. Характер Джозефа уже сформировался, да и его будущее виделось очень ясно: среда, в которой он рос, и безграмотные родители, без сомнения, обрекли его на беспросветную жизнь. Если, конечно, эти неожиданные взрывы ярости не приведут его раньше к смерти в какой-нибудь уличной драке.

Но все же, может, потому, что с годами старый Хазард начал понимать, что напрасно не завел семьи, он продолжал опекать Джозефа. И учил его не только профессиональным навыкам.

– Железо правит миром, мой мальчик. Именно оно пашет землю, соединяет континенты и… выигрывает войны.

На мануфактуре Арчера действительно отливали пушечные ядра для военного флота.

Джайлс поднял к небу круглое, как сыр, лицо:

– Одному Богу известно, как железо появилось в нашем мире. Метеоритное железо известно еще с глубокой древности.

– А что такое метеорит, мастер Хазард? – тут же спросил мальчик.

По лицу Джайлса расплылась улыбка.

– Падающая звезда. Ты наверняка их не раз видел.

В ответ Джозеф задумчиво кивнул. Хазард продолжил рассказывать об истории металлургического дела, делясь с мальчиком тем, что знал сам. Он говорил о нагревательных печах, существовавших в Германии с X века, о доменных печах, распространившихся во Франции в XV, о бельгийских валлонцах, которые открыли способ второй переплавки чугуна почти шестьдесят лет назад.

– Но все это лишь краткий миг на великих часах истории железа. Святой Дунстан ковал железо еще семь столетий назад. Говорили, что горн стоял прямо у него в спальне в Гластонбери. Египетских фараонов хоронили с железными амулетами и кинжалами, потому что металл в ту пору встречался очень редко и высоко ценился. В нем сокрыта огромная сила. Я читал о кинжалах из Вавилона и Месопотамии, которые появились за многие миллениумы до рождения Христа.

– Я не слишком хорошо умею читать…

– Кто-то должен тебя научить, – проворчал Джайлс. – Или ты сам должен научиться.

– Я хотел сказать, – чуть помедлив, ответил мальчик, – что никогда не слышал этого слова… Милл… как вы сказали?

– Миллениумы. Миллениум – это тысяча лет.

– О-о… – Джозеф моргнул.

Хазард с удовольствием отметил, что мальчик прекрасно все запоминает.

– Человек многому может научиться с помощью книг, Джозеф. Не всему, конечно, но очень многому. Разумеется, если он хочет стать кем-то бо́льшим, чем простой углежог.

Джозеф понял, что хотел сказать мастер. И кивнул без тени обиды на лице.

– А ты, вообще-то, грамоту знаешь? – спросил Джайлс.

– О да… – Он запнулся, посмотрел на Джайлса, потом сконфуженно признался: – Чуть-чуть. Мать пыталась учить меня по Библии. Мне очень нравились истории о героях. О Самсоне, Давиде. Но Уиндом разозлился, узнав, что мать меня учит, и она перестала.

Джайлс немного подумал:

– Если будешь оставаться здесь на полчаса каждый вечер, я попробую.

– Уиндому может не…

– Соври, – перебил его Джайлс. – Если он спросит, почему ты задержался, соври ему. Конечно, если хочешь чего-то добиться, а не закончить свою жизнь углежогом.

– Думаете, я смогу, мастер Хазард?

– А ты сам как думаешь?

– Да.

– Значит, сможешь.

* * *

Этот разговор состоялся прошлым летом. Всю осень и зиму Джайлс учил мальчика. Учителем он был хорошим, настолько хорошим, что Джозефу очень захотелось рассказать о своих успехах матери. Как-то вечером, когда Уиндом отправился бражничать, он показал ей книгу, которую прятал дома. Это было одно весьма спорное сочинение недавно умершего Дада Дадли, незаконнорожденного сына пятого лорда Дадли. Называлась книга «Metallum Martis, или Изготовление железа с использованием земляного и морского угля».

Опираясь на собственный опыт, Дад Дадли утверждал, что при выплавке чугуна древесный уголь можно вполне успешно заменить на каменный, о чем Джозеф хотя и не без труда, но все-таки вполне сносно прочитал матери. Глаза Бесс вспыхнули от восхищения, но тут же погасли.

– Учение – это прекрасно, Джозеф. Но оно может привести к неуемной гордыне. Главным в твоей жизни должен быть Иисус.

Джозефу не понравились слова матери, но он промолчал.

– Только две вещи важны в этой жизни, – продолжала Бесс. – Любовь к Сыну Божьему и любовь одного человека к другому. Такую любовь я испытываю к тебе, – закончила она, неожиданно обняв сына.

Он услышал, как она тихо всхлипнула, ощутил дрожь ее тела. Тяжелые времена лишили ее всех надежд, кроме надежды на рай, и всех привязанностей, кроме привязанности к сыну и к Спасителю. Джозеф жалел ее, но собирался жить по-своему.

Уиндому они ничего о занятиях не сказали. Но какая-то новая гордость, появившаяся в Бесс, начала бесить ее мужа. Как-то летним вечером, вскоре после той ссоры, когда Джозеф отказался взять фамилию отчима, мальчик, вернувшись домой, нашел мать лежащей на полу в синяках и кровавых ссадинах. Уиндома дома не было. Бесс отказалась говорить сыну о том, что случилось, и умоляла его не трогать отчима. Джозеф пообещал, но так и не смог побороть свой гнев.

Когда с наступлением следующей осени холмы Шропшира оделись в золотые и багряные одежды, Джайлс счел успехи мальчика настолько серьезными, что решился на смелый шаг.

– Я собираюсь поговорить с хозяином и попросить его позволить тебе проводить по часу в неделю с их домашним учителем. Уверен, Арчер разрешит ему немного позаниматься с тобой математикой, а может, и латынью.

– С чего ему возиться со мной? Я ведь никто.

Старый Джайлс рассмеялся и потрепал Джозефа по голове:

– Он будет рад заполучить даром преданного и хорошо образованного служащего. Это во-первых. А во-вторых, Арчер – весьма достойный человек. Таких в мире очень мало.

Джозеф не слишком поверил своему наставнику, пока Джайлс однажды не объявил, что Арчер согласился. В тот вечер мальчик летел домой как на крыльях, позабыв о своей обычной осторожности. Над рекой и холмами висел густой туман, было холодно и зябко. Уиндом сидел дома, мрачный и пьяный. Не обращая внимания на предостерегающие взгляды матери и думая лишь о том, что нашелся еще один человек в мире, который проникся к нему добротой, Джозеф выпалил новость прямо с порога.

Уиндом на известие пасынка об учителе только покуражился:

– Ну и ну! И зачем, скажите на милость, нашему юному олуху понадобился учитель? – Он окинул мальчика презрительным взглядом. – Он ведь дремучий невежда. Такой же, как я.

Бесс теребила край фартука, не зная, как спасти сына от расставленной ловушки. Так ничего и не сказав, она быстро отошла к печке, от волнения споткнувшись о кочергу.

– Уже нет, – в упор глядя на отчима, твердо произнес Джозеф. – Старый Джайлс меня учит.

– Чему это?

– Читать. Чтобы стать лучше и умнее.

Уиндом фыркнул, сосредоточенно поковырял в носу мизинцем, потом вытер его о штаны и громко захохотал:

– Пустая трата времени! Чтобы научиться работать у горна, книги не нужны.

– Зато нужны, чтобы стать богатым, как мастер Арчер.

– Ах вот оно что! Значит, ты надеешься разбогатеть?

У Джозефа побелели губы.

– Будь я проклят, если останусь таким же бедным и тупым, как ты!

Уиндом взревел и двинулся к мальчику. Бесс перестала нервно помешивать рагу в котелке, подвешенном над огнем. Раскинув руки, она бросилась к мужу:

– Он ничего такого не хотел сказать, Тад! Будь милосерден, как учит нас Христос…

– Ах ты, безмозглая богомольная сука! Я разделаюсь с ним, и никто мне не помешает! – заорал Уиндом и с размаху ударил ее по голове.

Бесс пошатнулась, сильно ударилась плечом о печь и вскрикнула. То ли от боли, то ли от страха за сына ее преданность Христу отступила. Она подняла с пола упавшую кочергу и неловко замахнулась ею. Конечно, ее решимость выглядела жалко, но Уиндом предпочел увидеть в ней угрозу и развернулся к жене.

Джозеф, испуганный и взбешенный, вцепился в отчима. Уиндом с силой отшвырнул пасынка. Замерев от ужаса, Бесс вертела в руках кочергу и никак не могла ухватиться за нее покрепче. Уиндом с легкостью вырвал кочергу из рук жены и на глазах Джозефа дважды ударил ее тяжелым железным прутом по виску. Бесс рухнула на пол, по щеке поползла струйка крови.

Мгновение Джозеф смотрел на мать, а потом с бешеной яростью бросился к Уиндому, чтобы отнять кочергу, но тот отшвырнул ее к дальней стене. Тогда Джозеф прыгнул к печке, схватил кипящий котелок и выплеснул его содержимое прямо в лицо отчиму. Уиндом взвыл как раненый зверь и прижал ладони к обожженным ослепшим глазам.

Джозеф и сам обжег руки, но не чувствовал боли. Не помня себя от гнева, он схватил пустой котелок и что есть мочи ударил отчима по голове. Когда Уиндом упал и его крики стали тише, Джозеф обмотал цепь котелка вокруг его шеи и тянул до тех пор, пока металлические звенья едва не врезались в плоть. Уиндом наконец перестал брыкаться и затих.

Мальчик выскочил в туманную ночь. Сначала его вырвало. Потом вернулась боль, и он почувствовал, как горят ладони. Только теперь он осознал, что наделал. Ему хотелось упасть на землю и заплакать, хотелось убежать без оглядки. Но он заставил себя вернуться к распахнутой двери. Войдя в дом, он увидел, что спина матери едва заметно шевелится. Бесс была жива!

После многих попыток ему наконец-то удалось поднять ее на ноги. Бесс что-то бессвязно бормотала, время от времени вдруг начинала смеяться. Джозеф закутал ее в шаль и повел сквозь туман к дому Джайлса Хазарда в двух милях от них. По пути Бесс несколько раз спотыкалась и едва ли не падала, но мольбы сына заставляли ее двигаться дальше.

Джайлс с ворчанием вышел на стук, держа в руке свечу. Через минуту они уже вместе укладывали Бесс в его еще теплую низенькую постель. Осмотрев раненую, Хазард отступил назад, задумчиво потирая подбородок.

– Я сбегаю за доктором, – сказал Джозеф. – Где он живет?

Старый Джайлс не скрывал тревоги.

– Вряд ли доктор ей поможет, слишком сильно ей досталось.

– Нет! Она не умрет! – Мальчик не мог сдержать слез.

– Посмотри на нее. Она едва дышит. А наш цирюльник, который пользует здешних больных, неуч, и больше никто. Помочь он ей все равно ничем не сможет, только начнет расспрашивать, как она получила такие ужасные раны.

В ответ на так и не прозвучавший вопрос наставника Джозеф лишь угрюмо буркнул, что ее ударил Уиндом.

– Нам остается лишь одно – ждать, – заключил Джайлс.

– И молиться Иисусу…

Джозеф произнес это от отчаяния. Когда Хазард поставил на огонь чайник, мальчик опустился на колени возле кровати и стал горячо молиться.

Вот только непохоже было, что его молитву услышали. Дыхание Бесс Уиндом становилось все слабее, и когда сквозь туман над рекой начал просачиваться свет звезд, жизнь покинула ее. Джайлс осторожно коснулся плеча спящего Джозефа.

– Сядь к огню, – сказал Хазард, накрыв одеялом избитое, но такое безмятежное после смерти лицо Бесс. – Она скончалась. Отправилась на поиски своего Иисуса, и тут уж ничего не исправишь. А вот что будет с тобой? Все зависит от того, поймают тебя или нет. – Джайлс глубоко вздохнул. – Ведь твой отчим мертв? – (Мальчик молча кивнул.) – Я так и подумал. Иначе ты бы не привел ее сюда. Он бы не позволил.

– Я рад, что убил его! – с ненавистью выкрикнул Джозеф.

– Уверен, он того заслуживал. Но ты теперь убийца. Арчер не захочет держать у себя в работниках убийцу, и я не могу его за это винить. И все же… – Его голос смягчился, напускная суровость растаяла. – Я не хочу, чтобы тебя повесили или четвертовали. Но что мы можем сделать? – Он принялся расхаживать по комнате. – Они ведь будут искать Джозефа Моффата, верно? Отлично, ты станешь кем-то другим.

Приняв решение, Джайлс тут же составил бумагу, утверждавшую, что ее предъявитель, Джозеф Хазард, его племянник, едет по семейному делу. Поколебавшись мгновение, Джайлс подписался своим именем, добавив слова «дядя и опекун» и несколько затейливых росчерков внизу. Росчерки каким-то необъяснимым образом прибавили документу достоверности.

Джайлс пообещал похоронить Бесс по христианскому обычаю и настоял на том, чтобы мальчик не задерживался в его доме. Потом, дав ему два шиллинга и небольшой узелок с хлебом, велел избегать людных дорог, обнял на прощание и отправил растерянного Джозефа Моффата за дверь, в серые от тумана холмы.

* * *

На пустынной дороге в Глостершир Джозеф почему-то остановился и посмотрел на небо. Туман полностью рассеялся, в вышине сияли тысячи звезд. На востоке, над крышей сыроварни, мальчик вдруг увидел ярко-белый пылающий росчерк. Что-то стремительно неслось по небосклону к земле.

Железо. Бог послал человеку железо – точно как говорил старый Хазард. Теперь Джозеф понимал, почему литейщики так гордились своим ремеслом, ведь оно родилось на небесах и было освящено ими.

Мальчик с благоговением смотрел, как светлая полоса растаяла у горизонта. Он представил огромный кусок звездного железа, тлеющего где-то там, в образовавшемся кратере. Мир еще не создал более могущественного материала. Неудивительно, что именно с его помощью выигрывались войны и завоевывались новые земли.

С той минуты он больше не сомневался в том, чему хотел бы посвятить свою жизнь.

* * *

Джозеф направлялся в Бристоль. Его ни разу не остановили, и ему не пришлось предъявлять бумагу, так заботливо составленную Джайлсом. Это ли не доказательство того, что жизнь Тада Уиндома не стоила и ломаного гроша?

Он горевал о матери, но ничуть не сожалел о том, что убил отчима. Он сделал только то, что должен был сделать, и месть лишь стала попутчиком необходимости.

По дороге Джайлс неожиданно обнаружил, что думает о том, о чем никогда раньше не думал, – о религии. Веру своей матери в доброго, всепрощающего и, очевидно, беспомощного Христа он никогда не разделял. Но, сам того не ожидая, вдруг почувствовал интерес к Ветхому Завету. Бесс читала ему истории о сильных, храбрых людях, которые не страшились дерзких поступков. И теперь, шагая через поля и леса к большому порту на западе Англии, он ощущал все более крепнущее родство с ними и с их Богом.

После нескольких неудачных попыток он наконец нашел торговое судно, которое вскоре должно было отплыть в Новый Свет, в ту часть мира, куда в эти дни стремились многие англичане в поисках лучшей доли. Называлось оно «Портсмутская чайка». Предложение капитана Смоллета, сурового морского волка с деревянной ногой, прозвучало вполне определенно.

– Ты подписываешь со мной договор о том, что поступаешь в мое полное распоряжение. Взамен я даю тебе возможность уехать отсюда и пропитание, пока ты на борту. Мы зайдем в Бриджтаун на Барбадосе, потом отправимся в американские колонии. Там нужны опытные работники. Если ты действительно знаешь плавильное дело так хорошо, как говоришь, я там тебя без труда пристрою.

Капитан посмотрел на Джозефа поверх кружки с элем, поднеся ее ко рту. Мальчик не только ничего не имел против жестких условий сделки, но и был в восторге. Если человек полон решимости чего-то добиться, он всегда вынужден делать трудный выбор, в этом Джозеф уже убедился. Так было и с героями Ветхого Завета Авраамом и Моисеем. И если Джозеф хотел быть на кого-то похожим, лучших примеров ему не найти.

– Ну, Хазард, что ответишь?

– Вы не сказали, как долго я буду вашим слугой.

Капитан Смоллет одобрительно ухмыльнулся:

– Ты молодец. А то некоторые, уж не знаю, на радостях или от ужаса перед своими прошлыми преступлениями, забывают об этом спросить, пока мы не выходим в открытое море. – Он уставился в кружку. – Семь лет.

Сначала Джозеф хотел крикнуть: «Нет!», но промолчал. Смоллет принял его молчание за отказ, пожал плечами и встал, бросив несколько монет на грязный стол таверны.

А Джозеф подумал, что попасть в рабство к другому человеку на целых семь лет, конечно, тяжело. Но ведь можно использовать это время с умом. Продолжать учиться, узнавать новое, как хотел Джайлс, и не только о своем будущем ремесле, но и о других сторонах жизни. Через семь лет он станет свободным человеком в новой стране, где наверняка нужны хорошие плавильщики и где никто никогда не слышал о Таде Уиндоме.

Уже в дверях таверны капитан Смоллет остановился, услышав:

– Я подпишу.

В тот вечер, когда Джозеф быстро шел по пристани к «Портсмутской чайке», зарядил дождь. На корме в окнах капитанской каюты горел свет. Он был таким ярким и манящим. Уже вскоре именно там ему предстояло поставить свою подпись на договоре.

Он улыбнулся, подумав о Смоллете. Вот шельма! О прошлом Джозефа он спросил лишь вскользь. Опасаясь, что капитан может передумать, мальчик показал ему документ, написанный Хазардом. Смоллет пробежал его глазами, хмыкнул и вернул бумагу Джозефу:

– Семейное поручение. В колониях. Кто бы мог подумать!

Их взгляды встретились. Смоллет прекрасно понимал, что мальчик в бегах, но ему было плевать на это. Джозефу он все больше и больше нравился.

Семь лет не такой уж долгий срок. Совсем даже не долгий.

С этой мыслью Джозеф остановился у лестницы, ведущей к воде. Спустившись по ней до середины, он одной рукой ухватился за скользкие деревянные перила, а другую погрузил в соленую воду – один раз, второй, третий. Потом проделал то же самое со второй рукой. Если на его ладонях и оставалась некая символическая кровь, теперь она исчезла. Он начинал новую жизнь.

В свете фонарей стоявшего рядом судна Джозеф рассмотрел свои мокрые ногти. И рассмеялся. Прежде под ногтями были темные полосы угольной пыли. Они тоже пропали.

Шагнув на трап, Джозеф присвистнул. Он был в прекрасном настроении. Предстоящие семь лет рабства не только не пугали его, он смотрел в будущее с новым чувством неожиданно обретенной свободы.

В Новом Свете все будет по-другому для Джозефа Моф… нет, Джозефа Хазарда. Бог поможет ему. Его Бог, который теперь становился все более понятным и дружелюбным, благоволил храбрецам, не отступавшим перед трудностями.

Джозеф и его Бог стали еще ближе друг другу в последние несколько дней. Они теперь были друзьями.

1687 год. Аристократ

В конце весны следующего года за океаном, в королевской колонии Каролина, еще один человек мечтал о том, чтобы сколотить состояние.

Его стремления граничили со страстью. Ведь когда-то он уже знал, что такое богатство, власть, уверенность в будущем. Но незыблемость такой жизни оказалась лишь иллюзией, а деньги и власть смыло, как роскошный песчаный пляж близ Чарльстона под натиском штормового прилива.

Чарльзу де Мэйну было тридцать лет. В эту британскую колонию он и его красавица-жена Жанна приехали два года назад. Вообще-то, европейцы жили в Каролине всего каких-нибудь семнадцать лет, так что все две или три тысячи белых горожан были здесь, условно говоря, первопоселенцами.

Среди колонистов была и группа искателей приключений с Барбадоса. Эти люди обосновались в деревушке Чарльстон и очень быстро присвоили себе власть под покровительством лордов-собственников, английских аристократов и фаворитов короля, которые и основали эту колонию. И теперь эти самые барбадосцы уже ставили себя выше других.

Чарльз считал их непрактичными глупцами. Они мечтали о некоем сельскохозяйственном рае, где могли бы выращивать сахарный тростник, табак, хлопок или даже заниматься весьма прибыльным производством шелка. Чарльз смотрел на вещи более реалистично. Прибрежные земли Каролины были слишком сырыми для хорошего земледелия. Летом здесь царила невыносимая духота, в которой могли выжить только самые выносливые. В настоящее время благополучие в колонии, каким бы оно ни было, можно было обеспечить только из трех источников. Пушнина, которую как раз возили через факторию Чарльза. Скотоводство. И еще одно, новое для него дело, которым он занялся не так давно: доставка из глухих районов живого товара под дулом пистолета.

Индейцев для рабовладельческого рынка.

* * *

Нельзя сказать, что Чарльз де Мэйн приехал в эти края прибрежных болот и песчаных холмов, потому что ему здесь понравилось или он счел здешнюю жизнь выгодной для себя. Они с Жанной просто бежали сюда из долины Луары, где Чарльз родился четырнадцатым герцогом в своем роду.

Ему еще не исполнилось двадцати, когда он женился и начал управлять семейными виноградниками. Несколько лет супруги жили душа в душу, и беспокоило их лишь то, что Жанна никак не могла зачать. Но потом религиозная вера их предков разрушила их жизнь.

Когда Людовик XIV в 1685 году отменил Нантский эдикт, неустойчивое перемирие между французскими католиками и протестантами закончилось. Как и все другие отчаянно гордые гугеноты, а в гордецах некоторые французы видели лишь изменников, Чарльз де Мэйн и его жена оказались под угрозой расправы, которая уже очень скоро последовала на их родине. Когда начался террор, любые попытки покинуть страну стали считаться серьезным преступлением. И все же, как и сотни других гугенотов, де Мэйны втайне строили планы бегства.

В деревне рядом с величественным родовым замком де Мэйнов жил некий законник по фамилии Эмильон, который прекрасно умел скрывать за благочестивой внешностью свою алчность и лживость. Он отлично знал, какую выгоду можно извлечь от продажи в Англии великолепных красных и белых вин, что производились на винодельнях де Мэйнов, и очень хотел заполучить их, поэтому и нанял одного конюха, чтобы тот докладывал ему о каждом шаге его хозяев.

Чутье подсказывало Эмильону, что де Мэйны могут попытаться сбежать, и действительно, вскоре конюх донес ему, что заметил некоторые приготовления. От Эмильона только и требовалось, что шепнуть словечко в нужном месте. В ту ночь, когда де Мэйны бежали, их экипаж был всего в полукилометре от замка, когда за ними пустились в погоню солдаты.

Чарльз обнял испуганную жену и шептал ей нежные слова, чтобы отвлечь от мрачных мыслей, ведь все знали, что арестованных еретиков-протестантов подвергали пыткам, чтобы вынудить их отказаться от своей веры. Одного их соседа, тоже гугенота, поймали, когда он уже направлялся к побережью, и он умер под пытками.

Молодого аристократа и его жену продержали в тюрьме семнадцать дней. Их допрашивали с помощью ножей и раскаленного железа. Мучителям так ничего и не удалось добиться, вот только несчастная Жанна все время кричала и плакала.

Они бы так и сгинули в подземелье Шалона, если бы не дядя Чарльза, живший в Париже. Будучи прирожденным политиком, свою веру он мог менять с той же легкостью, с какой менял атласные камзолы. Он знал нескольких влиятельных людей, чьи католические убеждения не распространялись на их кошельки. Дядя не поскупился на взятки, и в результате одна из дверей темницы оказалась незапертой. Чарльз и Жанна де Мэйн бежали из Нанта в трюме утлого рыбачьего суденышка, которое едва не затонуло в бурных водах Ла-Манша.

В Лондоне другие беженцы-гугеноты посоветовали им отправиться в Каролину. Эта колония славилась своей религиозной терпимостью, что делало ее чем-то вроде рая для людей их веры. Несколько месяцев спустя, измученный жарой и надменностью, с которой его встретили за океаном, молодой аристократ уже начал задумываться, стоило ли это путешествие, да и сама жизнь, таких усилий. Чарльстон вовсе не обязательно должен стать счастливым местом для всех, кто носит имя Чарльз. Во всяком случае, тогда он думал именно так.

* * *

Он упростил свою фамилию до просто Мэйн, показывая тем самым, что начинает все сначала в новых краях. Мало-помалу его пессимизм стал развеиваться. В Каролине он был свободен от многих правил, которые раньше диктовал ему его титул. И в этом Мэйн видел большое преимущество.

Он пережил пытки – об этом свидетельствовали шрамы на его груди и ногах – и бедность тоже намеревался пережить. Завистливый и жадный законник украл его земли и его имение – что ж, у него будет другая земля и новый прекрасный дом. Или у его потомков. Вот только если Жанна все-таки подарит ему наследника.

Бедняжка Жанна… Ее чудесные серые глаза остались такими же ясными, как прежде. Но узкая седая прядь, белевшая в ее золотистых волосах, напоминала о тех страданиях, которые она перенесла в тюрьме. Не изменилась и ее нежная девичья улыбка, и милая привычка мурлыкать и смеяться в ответ на любой серьезный вопрос. Иногда она узнавала мужа, но думала, что они по-прежнему живут во Франции. Ее разум не так успешно справился с испытаниями, как ее тело.

Потеря рассудка не остудила ее страсть. Но она по-прежнему не могла понести. Это мучило Чарльза, он понимал, что уже не молод, а наследника все нет. В тридцать лет мужчина начинает стареть, а в сорок ему уже могут сказать, что он прожил долгую жизнь.

Усилия по организации собственной маленькой фактории возле переправы на реке Купер близ Чарльстона изменили Чарльза и внешне. Он уже не был похож на аристократа. Конечно, он был все так же высок и слегка сутуловат из-за большого роста, но нищета, тяжелая работа, изнуряющая бессонница и постоянное напряжение не могли не отразиться на его облике.

Его улыбка, когда-то открытая и беспечная, теперь, в те редкие моменты, когда она появлялась, казалась неискренней и даже жестокой. Глядя на этого человека, никто ныне не смог бы угадать в нем потомка древнего аристократического рода. Ездил он на тщедушной маленькой лошаденке, которая с трудом выдерживала его вес. Можно сказать, он превратился в безжалостную пародию на себя прежнего.

Он даже едва ли был похож теперь на белого человека. Карие глаза, длинные, почти до середины спины, темные волосы, перехваченные красным кожаным шнурком. Такая же смуглая кожа, как и у любого из тех восьми закованных в цепи полуодетых людей, что плелись за ним. Несмотря на очень жаркое весеннее утро, Чарльз был одет в длинные штаны из оленьей шкуры и безрукавку из старой потрескавшейся кожи. Из-под вышитого бисером ремня торчали рукоятки двух заряженных пистолетов и двух ножей. Мушкет он держал в руке. Любой работорговец знал, что должен быть осторожен и уметь хорошо стрелять.

Это была его четвертая экспедиция в деревни индейцев чероки у подножия гор. Если бы время от времени он не продавал нескольких индейцев, его торговое предприятие давно потерпело бы крах. Маленькая фактория у реки просто не могла принести достаточного дохода, хотя перекупщики из Чарльстона и покупали все меха, которые Чарльзу удавалось получить у тех же племен, на которые он совершал набеги в других случаях.

Всем семерым мужчинам и женщине, тащившимся за ним в цепях, было чуть больше двадцати. Это были красивые смуглокожие люди со стройными телами и самыми прекрасными черными волосами, какие он только видел. Особенно привлекла его внимание девушка. У нее была чудесная грудь. Несколько раз он ловил на себе пристальный взгляд ее огромных глаз. Наверняка за этими взглядами таилось желание перерезать ему горло, думал он.

Чарльз ехал спиной к пленникам, он мог себе это позволить, потому что у него был помощник, также основательно вооруженный, который замыкал их небольшую колонну. Помощником этим был здоровяк-метис, по-видимому потомок какого-нибудь испанца, забредшего сюда из Флориды. Он был из племени индейцев ямаси, пришел к Чарльзу почти год назад, уже немного говоря по-французски, и заявил, что хочет только одного: воевать с вражескими племенами.

Работать на Чарльза ему явно нравилось. Возможно, потому, что по Каролине было разбросано около тридцати разных племен и почти все они охотились друг на друга, а следовательно, для полукровки, величавшего себя Королем Себастьяном, страсть и призвание так удачно совпали.

У Короля Себастьяна была злодейская физиономия, и ему, как многим другим индейцам, нравилось носить одежду белых людей. Сегодня он натянул на себя грязные бриджи, скроенные из когда-то розового шелка, вышитый мундир бутылочно-зеленого цвета, распахнутый на блестящей от пота могучей груди, и огромный заношенный тюрбан, украшенный дешевыми стекляшками.

Работу свою он делал с удовольствием. Даже чаще, чем это было нужно, он подгонял свою лошадь поближе к пленникам и тыкал то одного, то другого мушкетом в спину. В ответ на гневные взгляды он только хихикал и приговаривал:

– Осторожней, братишка, не то я воспользуюсь этой огненной палкой и будешь ты уже не мужчина.

– Ты тоже поосторожнее, – сказал ему Чарльз по-французски, останавливая свою лошадь и пропуская чероки вперед. Он заметил, что в этот раз взгляды индейцев особенно яростные. – Я бы предпочел доставить их до прилавка целыми и невредимыми, так что будь добр обойтись без стрельбы.

Король Себастьян обиделся на замечание. И выплеснул свой гнев на пленных, принявшись хлестать самых медлительных плеткой, которую всегда держал за поясом. Чарльз скрепя сердце сделал вид, что ничего не заметил.

Прилавком здесь называли помещение для аукциона. Сейчас речь шла о тайном аукционе, проходящем в окрестностях Чарльстона. Продавать индейцев в рабство в колонии запретили уже несколько лет назад, но никто не захотел отказываться от такого прибыльного дела.

Привлекательным его делал еще и относительно небольшой риск. К примеру, нынешние пленники Чарльза были взяты на мушку на дынном огороде в сумерки. Чероки были и воинами, и крестьянами. И когда их удавалось застать на полях горных склонов, заковать их можно было довольно легко. Хотя, конечно, опасность оставалась всегда.

Очень мало индейцев умирало по пути к побережью, а вот черные рабы, которых везли из Африки через Бриджтаун, в огромном количестве умирали во время долгого морского путешествия. Более того, невозможно было заняться этой торговлей, не имея собственных кораблей или хотя бы некоего начального капитала. А у Чарльза только и было что его маленькая фактория, лошадь и оружие.

Жара нарастала. Тучи крошечных насекомых терзали путников, когда они шли через песчаные холмы. Зной и темная полоса леса на дальнем горизонте сказали Чарльзу, что они приближаются к прибрежной равнине. Еще одна ночь и половина дня, и они доберутся до фактории, где он каждый раз с опаской оставлял Жанну совсем одну, когда отправлялся в экспедиции.

Во время таких вылазок он всегда был взвинчен. Но в этот раз нервничал особенно сильно. Оборачиваясь, он заметил, что девушка снова наблюдает за ним. Быть может, она ждала удобного момента, когда можно будет подать знак мужчинам и броситься бежать? Он пропустил индейцев вперед и остаток дня ехал рядом с Королем Себастьяном.

* * *

В ту ночь они развели костер не для тепла, а для того, чтобы отгонять насекомых. Первым дежурил Король Себастьян.

Чарльз растянулся на земле, положил рядом мушкет и закрыл глаза. Уже начиная дремать, он лениво размышлял о том, как же ему все-таки поймать удачу за хвост. Нужно непременно придумать что-нибудь новое. Ведь нынешних его доходов хватало только на то, чтобы не умереть с голоду. Вдобавок их одинокая жизнь не шла на пользу Жанне, даже несмотря на ее помутненный рассудок. Она заслуживала лучшей жизни, и Чарльз твердо намеревался дать ее своей любимой жене.

И все же невозможно было не думать и о практической стороне. Если ему даже удастся заработать состояние и вернуть свое имущество, кто его унаследует? Его бедная жена, которой он по-прежнему хранил верность, и эта верность оставалась последним оплотом порядочности в его жизни, была не только безумна – она была бесплодна.

Чарльз почти заснул, когда его разбудило звяканье цепей. Он открыл глаза и в тот же миг услышал предостерегающий вскрик Короля Себастьяна.

Метис тоже спал, это было видно по его неловкой позе и замедленным движениям, когда он пытался зарядить мушкет. Восемь индейцев, натянув кандалы на запястьях и лодыжках и выстроившись в ряд, бросились на своих похитителей. Девушку они тащили за собой, она бежала третьей справа, и именно ей пришлось перепрыгнуть через костер.

Чарльз в ужасе выхватил из-за пояса один из пистолетов. «Милостивый Иисус, не дай пороху отсыреть…»

Пистолет не выстрелил.

Чарльз схватился за второй.

Один чероки с левой стороны вооружился камнем. И метнул его в Короля Себастьяна, который пытался одновременно и встать на ноги, и прицелиться из мушкета. Полукровка увернулся, камень лишь слегка задел его правый висок, но когда мушкет наконец выстрелил, пуля просто улетела в темноту.

Храбрец, приблизившийся к Чарльзу, занес босую ногу, чтобы ударить его в горло, и ударил бы, если бы Чарльз не перекатился влево, одновременно вскинув правую руку и спустив курок. Второй пистолет выстрелил. Пуля врезалась слева в подбородок индейца и снесла ему половину головы.

Это жуткое зрелище чуть поколебало решимость пленников, но остановились они не сразу. Чарльзу пришлось выстрелить во второго индейца, а Король Себастьян убил еще одного из мушкета раньше, чем остальные четверо оттащили прочь девушку и трупы. Волосы одного из убитых задели угли костра, задымились, потом загорелись.

Чарльз никак не мог унять дрожь. Он был весь покрыт грязью и порохом, забрызган кровью и мозгами из головы первого застреленного индейца. На ужин он ел щедро просоленную оленину, и теперь она не желала оставаться в его желудке.

Вернувшись из кустов, он увидел, как Король Себастьян в ярости хлещет плетью тех смельчаков, что еще остались в живых. С трех убитых он уже снял кандалы, причем не стал утруждаться и открывать замки ключом, а просто воспользовался ножом. Где-то в темноте огромные черные грифы уже слетались на пир.

Метис с силой дернул девушку за волосы:

– Думаю, эту сучку тоже следует наказать.

На мгновение, посмотрев вниз на провисший лиф ее платья, Чарльз отчетливо увидел ее темные груди. Он вдруг почувствовал волнение. Округлая девичья грудь казалась зрелой и полной жизни. Настороженно глядя на Короля Себастьяна, пленница слегка изменила позу, и платье вновь легло на место, скрыв ее тело.

Чарльз поймал взлетевшую в воздух руку своего помощника. В свете костра его измазанное кровью лицо напомнило лица воинов-чероки, раскрашенные перед боем.

– Это ты заслужил наказание, – сказал Чарльз. – Ты заснул на посту.

Король Себастьян яростно зыркнул на него, словно вот-вот готов был броситься на своего нанимателя. Чарльз не отвел взгляда. Хотя девушка и не знала языка, на котором говорил этот высокий человек, зато прекрасно поняла его жест. Она не осмелилась улыбнуться, но в глазах ее мелькнул огонек благодарности.

Прошла минута. Потом еще одна. Наконец метис прихлопнул севшего на шею комара и отвернулся. На том все и кончилось.

Но только не для Чарльза. Он был глубоко потрясен тем, что случилось, и даже после того, как Король Себастьян снова сменил его на дежурстве, никак не мог заснуть. Столкновение со смертью еще раз напомнило ему о том, что у него нет сыновей. Трое его братьев умерли в младенчестве. Сестра исчезла за Пиренеями сразу после того, как настали тревожные времена. Он остался последним в их роду.

Когда Чарльз наконец задремал, ему приснился странный сон, в котором картины плодородных полей чероки то и дело сменяли образы прекрасной груди индейской девушки.

* * *

В начале следующего дня они добрались до фактории на реке Купер, одной из двух рек, названных в честь Энтони-Эшли Купера, графа Шафтсбери, одного из первых лордов – собственников здешних земель.

С Жанной все было в порядке. Они погуляли вдвоем по берегу реки. Чарльз обнимал жену за плечи. Она что-то лепетала по-детски, пока они наблюдали за белой цаплей, стоявшей на отмели на одной ноге. Жанна заслуживала лучшей участи. Она была достойна хорошего дома со множеством слуг.

Утром Чарльз готовился к отъезду на побережье. Он решил отправиться в полдень с индейцами и несколькими тюками шкур, которые успел собрать. По пути к тайному аукциону нужно было, как обычно, избегать людных дорог, где его могли заметить с контрабандным товаром.

За полчаса до отъезда в факторию вдруг прибежала Жанна. Она что-то возбужденно кричала, но Чарльз не понял, что она хочет ему сказать. Вскоре появился испуганный Король Себастьян. Метис с трудом пытался найти нужные французские слова.

– Кто идет? – перебил его Чарльз. – Джентльмены? Европейцы? Ты это хочешь сказать?

Перепуганный индеец кивнул и поднял руку с растопыренными пальцами:

– Много! Их много!

Чарльз обмер.

Они торопливо погнали рабов к сараю, построенному из стволов карликовых пальм и ветвей кипариса. Пока Чарльз лихорадочно приковывал четырех мужчин и девушку к лошадиному стойлу, Король Себастьян завязывал им рты лоскутами тряпок. Если бы пленники закричали, маленький работорговый бизнес Чарльза немедленно раскрылся бы.

Пылающие глаза пленников сказали ему, что они-то как раз на это и надеются. По приказу Чарльза метис во второй раз проверил, надежно ли сидят кляпы.

Как назло, во главе группы неожиданных гостей оказался член правящего совета колонии, элегантный англичанин по фамилии Мур. Он сообщил Чарльзу, что совершает ознакомительную поездку с целью изучения этих Богом забытых задворок. С ним были четверо чернокожих слуг, один из которых обладал некоторыми навыками изыскательских работ. Мур искал место для летней резиденции, подальше от побережья, где то и дело вспыхивали эпидемии лихорадки.

Мур пробыл в фактории три часа. Все это время Чарльзу стоило огромного труда скрывать волнение. Один раз он даже услышал какой-то стук и звяканье цепей, доносящиеся из сарая, но, на его счастье, Мур в этот момент как раз говорил и ничего не заметил.

Когда один из слуг Мура обратил внимание на лежащие под стойкой цепи и наручники, Чарльзу пришлось спешно придумывать какое-то правдоподобное объяснение.

– Выменял на ружье, – солгал он. – У одного подозрительного парня, он уверял, что направляется в Виргинию. Да, это было еще прошлой осенью…

Мур даже не повернул головы. С обычным для англичан высокомерием он пространно рассуждал о дурном климате, грубой первобытности этих мест, да и всего Нового Света в целом. К четырем часам, когда стало немного прохладнее, он и его люди отправились дальше. Чарльз налил себе солидную порцию теплого джина, осушил стакан в два глотка, обнял Жанну и поспешил в сарай.

Король Себастьян стоял на страже у двери. Внутри Чарльз увидел, что все мужчины с яростью смотрят на девушку. Закрывавшая ее рот повязка висела у нее на шее. Она вполне могла бы закричать.

Когда она уставилась на него все тем же внимательным немигающим взглядом, он наконец все понял. Наверное, он понимал это уже давно, но гнал от себя эту мысль из чувства вины перед Жанной. Он резко отвернулся и торопливо вышел на солнце.

Торговля рабами-индейцами становилась все опаснее. Это убеждение не оставляло Чарльза, когда на следующее утро он с запозданием отправился в путь. И всю дорогу через болотистые низины до самого побережья эти мысли не отпускали его.

* * *

Просека начиналась сразу за частоколом, окружавшим Чарльстон. Место было выбрано с большой осмотрительностью. Оно находилось не настолько близко к городу, чтобы его можно было легко обнаружить, но и не слишком далеко, чтобы не подвергать людей лишнему риску после наступления темноты. Дорога верхом сюда от реки Купер занимала не больше десяти минут. Когда они прибыли, здесь уже собралось с полдюжины мужчин, которых Чарльз мысленно называл англиканскими снобами. Это были местные плантаторы, которые пытались найти прибыльное занятие, позволившее бы им осуществить свои первоначальные мечты о Каролине. Пока что удача им не улыбнулась. Переезд в колонию явно был пустой затеей.

Тем не менее они старательно делали вид, что их жизнь идеальна во всех отношениях. Они обсудили все последние городские сплетни. Похвалили Чарльза за его товар, хотя и старались при этом не подходить к нему слишком близко. Его запах, как и его происхождение, оскорбляли их.

Факелы, воткнутые в песчаную почву, бросали дымный свет на помост из расколотых бревен пальмового дерева. Аукционист, еще один известный и весьма уважаемый джентльмен, вел торги за скромный процент с общей суммы продаж. В городе Чарльз не раз слышал, как этот человек разглагольствовал о недопустимости торговли индейцами. Такие разговоры были обычным делом. Большинство из присутствовавших здесь в прошлом имели хотя бы одного раба-индейца. И беспокоило их вовсе не порабощение одних людей другими, а возможное прекращение торговли с индейцами, если бы все племена вдруг взбунтовались из-за возмутительной продажи их сородичей и отказались иметь с ними дело. И еще белые боялись индейского бунта.

Впрочем, все это ничуть не помешало им явиться сюда. Проклятые лицемеры, вот кто они, думал Чарльз.

Четверо его индейцев были проданы один за другим. За каждого дали вполне приличную цену. Чарльз стоял в стороне, попыхивая глиняной трубкой, и чувствовал, как его гнев мало-помалу утихает с ростом сегодняшнего барыша.

Он прислушался к разговорам. Один из покупателей говорил, что намерен отправить свое новое приобретение в Вест-Индию для, как он выразился, «акклиматизации». Это означало: сломить дух раба. Второй джентльмен рассуждал о бесплатном выделении земель вдоль ближних рек и ручьев.

– Только вот какая польза от земли, если нечем заплатить налог и урожай не снять, чтобы получить от своей собственности звонкую монету, – сказал он.

– Может быть, и будет урожай, – произнес первый говоривший и показал маленький пухлый мешочек.

Все с любопытством столпились вокруг него. Даже Чарльз подошел поближе, чтобы все расслышать. Торги приостановились, пока джентльмен с мешочком отвечал на вопросы.

– Это семена. С Мадагаскара. Те самые, которые очень хорошо растут на затопленных полях.

– Так это тот самый рис, который капитан Тёрбер дал в прошлом году доктору Вудворту? – взволнованно спросил кто-то.

Тёрбер был капитаном бригантины, зашедшей в Чарльстон для ремонта; Чарльз уже слышал эту историю о каком-то рисе, привезенном на побережье.

Обладатель мешочка аккуратно спрятал его в карман:

– Ну да. Он растет на влажной почве. Более того, влага ему просто необходима. Многие в городе сейчас уже потирают руки в предвкушении. Вот почему всем сразу понадобилась земля. Похоже, из этих болотистых низин все-таки можно извлечь какую-то выгоду.

Джентльмен, который был настроен скептически, не сдавался.

– Да, но разве белый человек может выдержать труд в болотах и топях? – спросил он.

– Нет, конечно, Маниго. Тут нужны люди, привыкшие к сильной жаре и почти невыносимым условиям. – Для большего эффекта он чуть помедлил. – Африканцы! И полагаю, их понадобится намного больше, чем есть сейчас в нашей колонии.

Во Франции Чарльз де Мэйн пострадал из-за своей веры. Но вероломство лицемеров вроде Эмильона и жестокость, с какой обошлись с Жанной, сильно пошатнули те убеждения, из-за которых он подвергся таким тяжелым испытаниям.

Ведь не какие-то сверхъестественные силы, а его собственная воля помогла ему выстоять под раскаленным железом палачей. И хотя он все еще цеплялся за призрачную веру в некое Высшее Существо, его представление об этом существе изменилось. Богу было все равно. Великодушных планов для этой вселенной и своих созданий на ней Он не строил. Вполне возможно, у Него вообще не было никаких планов. А значит, человеку следовало полагаться исключительно на самого себя. Только вежливо кивать Господу время от времени, как своему слабоумному дядюшке. Но когда речь идет о будущем, человек всегда должен брать дело в свои руки.

И все же именно здесь, на этой освещенной факелами поляне, посреди бескрайних густых лесов, напоенных запахом влажной земли и звенящих птичьим гомоном, с Чарльзом произошло нечто удивительное. С неожиданной мощью он вдруг ощутил прилив прежней веры. Лишь на одно яркое мгновение он почувствовал присутствие какой-то внешней силы, которая и позволяла ему выжить в последние пару лет, чтобы оказаться в этом самом месте, в эту самую минуту.

В этот миг он все решил. Ни одного шиллинга он больше не вложит в товар для своей фактории. И чего бы ни стоила консультация этих ловкачей-адвокатов, он заплатит, чтобы только узнать, как получить надел прибрежной земли. Он обстоятельно изучит все, что можно выведать об этих мадагаскарских семенах. Ведь он всегда умел работать на земле. И если он мог выращивать виноград, то и рис тоже сможет вырастить.

Конечно, на этом пути его ждет немало трудностей. Чарльз хорошо знал те места. Поэтому понимал, что и месяца не выдержит, работая по пояс в гнилостной воде, не говоря уже об опасности стать добычей аллигаторов, которыми кишат эти ленивые извилистые заводи.

Ответ напрашивался сам собой. Нужны чернокожие рабы. Пока он мог позволить себе только двух.

С извращенной логикой человека, который сознает свою вину, но должен найти способ доказать обратное, Чарльз всегда считал, что не одобряет работорговлю, хотя и занимается время от времени продажей рабов. В глубине души он чувствовал отвращение к этому занятию. Кроме того, он ведь не знал, что происходит с индейцами, после того как он сбывает их с рук. Может, новые хозяева, услужливо подсказывала ему его дремлющая совесть, потом и вовсе дают им свободу?

Впрочем, теперь его совести придется заснуть покрепче. Чтобы начать то, что он задумал, ему самому понадобится хотя бы один раб из Африки, молодой и физически крепкий. И о моральной стороне придется забыть. Это не что иное, как экономическая необходимость. Вопрос выживания.

Человек делает то, что должен делать.

– Джентльмены, джентльмены! – воскликнул аукционист. – Разговоры отвлекли нас от самого интересного лота сегодняшних торгов.

Взобравшись на помост, он задрал платье девушки, оголив ее тело. Все мужчины как по команде повернули головы и стали с жадностью пожирать индианку глазами.

«Человек делает то, что должен делать». Это же правило поможет ему решить проблему с наследником, вдруг понял Чарльз. Если он хочет поймать удачу в Каролине, а теперь наконец у него впервые блеснул лучик надежды, он должен принять реальность такой, какая она есть. Бросать свою любимую жену он не намерен. Но и хранить ей верность с такой же щепетильностью, как раньше, не может.

– Итак, джентльмены, кто начнет торги за эту смазливую туземочку? Кто предложит мне…

– Стойте!

Резко оттолкнув стоявших перед ним мужчин, Чарльз вышел вперед.

– В чем дело, Мэйн? – спросил аукционист, пока те, кого Чарльз коснулся, торопливо отряхивали рукава и презрительно усмехались за его спиной. Ну и грубиян, хотя и протестант. Да и чего еще можно ожидать от французишки?

Выпрямившись во весь свой рост – куда только делась его обычная сутулость! – Чарльз пристально посмотрел на удивленного и слегка раздосадованного аукциониста.

– Я передумал, – сказал он. – Она не продается.

Он медленно перевел взгляд на девушку. Аукционист отпустил подол ее платья. Большие глаза индианки неподвижно смотрели на Чарльза. Она поняла.

* * *

Искать комнату на ночь в Чарльстоне было бессмысленно, и он прекрасно это знал. Хозяева даже самых убогих меблирашек на дальней оконечности полуострова, где встречались две реки, перед тем как устремиться в океан, едва ли пустили бы на ночлег белого мужчину и индейскую женщину, которая явно не была его рабыней.

Вместо этого Чарльз нашел укромную поляну недалеко от изгороди. Там, несмотря на опасность встречи со змеями или назойливыми насекомыми, он расстелил одеяла, сложил все оружие на расстоянии вытянутой руки, лег рядом с девушкой и овладел ею в знойной влажной темноте.

На ее языке он знал всего несколько обиходных слов, и это не были слова нежности. Но она понимала все его желания и страстно отвечала на его ласки. Его губы прижимались к ее губам, его сильная ладонь лежала на ее животе – почти с первой минуты, как она увидела его, она хотела именно этого. Он видел в ее глазах желание, только отказывался поверить.

Когда-то Чарльз был опытным любовником и умел быть нежным, если хотел. Да и сейчас он еще не забыл премудростей любовной науки. Тяжелый недуг Жанны и ее потребность во внимании требовали этого. Но с индианкой все было по-другому. Уже скоро его медленные, чуть ленивые движения стали быстрее и настойчивее. Возбуждение его нарастало. Девушка откликалась с неменьшим пылом. Лежа на влажной земле, окруженные сотней жужжащих и гудящих тварей, они обладали друг другом под ночным небом, испещренным россыпью звезд.

Той ночью Чарльз отдавал свое семя с тем же неистовым упорством, с которым собирался выращивать урожай для будущего процветания Мэйнов.

* * *

В те годы во всем Чарльстоне насчитывалось не больше сотни примитивных домов и торговых построек. Многие из барбадосцев говорили о том, что необходимо возвести в городе такие же вместительные прохладные дома, как на их родных островах. Но это требовало больших средств и более оптимистичного будущего. А пока претензии города на элегантность были явно завышены и по меньшей мере неубедительны.

Но только не для Чарльза следующим утром. День был солнечным и ясным, из гавани дул свежий северо-восточный ветер. Чарльз размашисто шел к пристани, девушка держалась на шаг сзади. В самой походке и во всем его облике появилась некая новая уверенность и сила.

Он, конечно, заметил презрительные взгляды нескольких джентри на причале. Одно дело – развлекаться с цветной женщиной в постели. Спать хоть с черными, хоть с коричневыми туземками не считалось зазорным. Но совсем другое – появляться с ней в обществе.

Выражение лиц джентльменов неожиданно навело Чарльза на другую мысль. Большинство жителей Каролины были чертовски высокомерны. И если станет известно, что его будущий ребенок наполовину чероки, ни он, ни его сын никогда не войдут в их круг, сколько бы денег он ни заработал и какое бы аристократическое происхождение ни имел.

Он лихорадочно начал придумывать другой план. Индианка наверняка забеременеет, уж он-то об этом позаботится. А когда это станет заметно, он увезет ее куда-нибудь в глушь, поселит в какой-нибудь лачуге, чтобы никто ничего не узнал, ну разве что только Король Себастьян. И предупредит ее, чтобы была поосторожнее.

Потом он скажет Жанне, что хочет усыновить мальчика. В том, что родится сын, он не сомневался, как и в том, что справится с матерью, когда будет отнимать у нее ребенка. Он был мужчиной, к тому же белым, это давало ему преимущества. Если понадобится, он может даже применить силу. Чарльз был готов на все, чтобы продолжить свой род и обеспечить надежное будущее любому представителю мужского пола, который будет носить его имя.

Позже можно будет выдать мальчика за своего осиротевшего племянника, сына погибшей сестры. Этот план настолько взволновал Чарльза, что он даже не мог скрыть своих чувств. Девушка теперь шагала рядом. Увидев на его лице застывшую улыбку, которая, впрочем, тут же исчезла, она вопросительно взглянула на него. Чарльз мягко коснулся ее руки и посмотрел на девушку, чтобы подбодрить ее. Дыхание его понемногу успокоилось. Они пошли дальше.

На пристани он стал расспрашивать, когда прибудут корабли с африканскими рабами. Оказалось, что нужно ждать не меньше трех недель. Сейчас в порту единственным достойным внимания было какое-то торговое судно из Бриджтауна с несколькими пассажирами на борту. Называлось оно «Портсмутская чайка».

Чарльз прошел мимо группы из пяти молодых людей, которые с любопытством оглядывались вокруг. Он уже встречал таких. Мальчишки, заключившие кабальный договор. Вид у них был забитый, у всех, кроме одного – коренастого паренька с пшеничными волосами и очень светлыми глазами, похожими на бледно-голубые льдинки, сверкавшие на солнце. Вел он себя довольно развязно.

Идя навстречу друг другу, они обменялись взглядами. Парня явно заинтересовал этот странный человек в примитивной одежде, с отросшей щетиной на аристократическом лице. А бывший работорговец и предполагаемый в будущем рабовладелец прикидывал, как бы заполучить кого-нибудь в добровольное рабство.

На палубе судна появился помощник капитана:

– Эй, парни! Возвращайтесь на борт, хватит таращиться! Начинается прилив. Насмо́тритесь еще на красоты и получше.

Мальчишки вернулись на судно, а высокий аристократ неторопливо пошел вперед и постепенно смешался с толпой; его женщина шла следом, с обожанием глядя на своего повелителя. В ярком свете того прекрасного утра и Чарльз, и светлоглазый мальчик очень скоро забыли друг о друге.

Часть первая Под барабанный бой

В будущих войнах нация должна рассчитывать на Академию, потому что для победы нужна не только храбрость, но и умение.

Военный министр Джон К. Кэлхун в обращении к Сильванусу Тайеру, суперинтенданту Военной академии, 1818 год

Глава 1

– Помочь доставить на борт, юный сэр?

Портовый грузчик улыбался, но в глазах его не было дружелюбия – только алчность, вспыхнувшая при виде явного чужака.

Несколько мгновений назад кучер пассажирского омнибуса компании «Астор-Хаус» сбросил потрепанный дорожный сундук в самом начале причала. Орри схватил его за единственную уцелевшую веревочную ручку и потащил, но не успел он пройти и трех футов, как между ним и сходнями возник грузчик.

Стояло сияющее, безветренное июньское утро 1842 года. Предстоящий день и без того сулил Орри много волнений, а застывшая улыбка грузчика и его бесцеремонный взгляд только еще больше нервировали юношу, как и вид двух других подозрительных типов, ошивавшихся неподалеку.

Впрочем, волнение и трусость – совсем не одно и то же, и Орри вовсе не собирался идти на поводу у своих тревог. Его предупреждали, что в Нью-Йорке полно мошенников всех мастей, и, похоже, он сразу встретился с одним из них. Орри снял свою высокую касторовую шляпу, извлек из внутреннего кармана сюртука льняной носовой платок и промокнул лоб.

Орри Мэйну было всего шестнадцать, но он уже вырос почти до шести футов и двух дюймов. Его стройность только подчеркивала высокий рост и придавала юноше некую грацию при движении. У него было вытянутое некрасивое лицо здорового цвета, как у человека, который много времени проводит на воздухе, длинный и узкий аристократический нос, темные волнистые волосы и карие, глубоко посаженные глаза, под которыми сейчас темнели круги, как всегда бывало, когда он недосыпал. Тени под глазами придавали его лицу меланхолическое выражение. Однако по характеру Орри вовсе не был меланхоликом, и улыбка на его губах появлялась довольно часто. При этом он был нетороплив и обстоятелен. Каждый важный шаг в своей жизни он всегда тщательно обдумывал.

Грузчик нетерпеливо поставил ногу на сундук:

– Парень, я спросил…

– Я вас услышал, сэр. Мне не нужна помощь, я справлюсь сам.

– Ну надо же! – насмешливо воскликнул другой грузчик. – Откуда ты взялся, деревенщина?

Орри выдавал его акцент, потому что одежда на нем была совсем не деревенской.

– Из Южной Каролины.

Он чувствовал, как колотится сердце. Перед ним стояли трое взрослых мужчин, мускулистых и грубых. Но уступать он не собирался и протянул руку к сундуку. Первый грузчик схватил его за запястье:

– Нет, не справишься. Или мы отнесем его на пароход, или ты отправишься в Вест-Пойнт без него.

Орри был поражен не только угрозой, но и той легкостью, с которой они догадались о цели его путешествия. Чтобы решить, как отделаться от этих невеж, ему нужно было время. Он дернул руку, давая понять грузчику, что тот должен его отпустить. Прохвост с неохотой подчинился, хотя и не сразу. Орри выпрямился и обеими руками снова надел шляпу.

Мимо прошли три пассажирки – две хорошенькие девушки и женщина постарше. Помочь ему они точно не могли. Потом на причале появился какой-то невысокий человек в форме, видимо портовый служащий, решил Мэйн. Но один из грузчиков резко взмахнул рукой, и чиновник остановился.

– И сколько стоит погрузка? – спросил Орри.

Где-то за его спиной заскрипели колеса фургона, по булыжнику застучали подковы. Орри услышал чьи-то веселые голоса, смех. Подъезжали другие пассажиры.

– Два доллара.

– Но это стоит двадцать пять центов!

Грузчик ухмыльнулся:

– Возможно, солдатик. Но такие уж тут цены.

– Если не нравится, – заговорил второй грузчик, – пойди пожалуйся мэру. Или братцу Джонатану.

Все трое расхохотались. Брат Джонатан был персонажем национального фольклора, эдакий неунывающий деревенский простачок, янки.

От напряжения и от жары Орри вспотел. Наклонившись, он снова потянулся к ручке сундука:

– Я не стану платить вам та…

Первый грузчик оттолкнул его:

– Тогда твой сундук останется здесь.

Орри спрятал страх за мрачным взглядом:

– Сэр, не трогайте меня.

Но его слова только еще больше раззадорили наглеца. Грузчик попытался было грубо тряхнуть юношу, но тот предвидел это и врезал ему правым кулаком в живот.

– Эй, вы там! А ну, прекратите! – закричал служащий в форме и двинулся к ним, но второй грузчик оттолкнул его назад с такой силой, что коротышка едва не свалился с пирса в воду.

Обидчик Орри схватил его за уши, крутанул, а потом ударил коленом в пах. Орри отлетел в сторону, наткнувшись на какого-то человека, который тут же отпрянул от него и бросился на троих грузчиков с кулаками.

Это был совсем молодой человек, немногим старше самого Орри, как тот заметил, когда тоже ринулся в драку. Невысокий, но очень крепкий, неожиданный защитник Орри яростно орудовал кулаками. Сам Орри кому-то разбил нос, а ему кто-то разодрал ногтями щеку. Как оказалось, драки в стиле первых поселенцев добрались и до нью-йоркских доков.

Первый грузчик попытался воткнуть палец в глаз Орри. Но прежде чем ему это удалось, справа взлетела длинная трость, и ее золоченый набалдашник ударил его прямо в лоб. Мошенник взвыл и покачнулся.

– Мерзавцы! – закричал мужчина. – Здесь есть хоть какие-нибудь власти?

– Уильям, не волнуйся так! – тут же воскликнула стоявшая рядом с ним женщина.

Молодой смельчак, вступившийся за Орри, вскочил на сундук, полный решимости продолжить схватку. К служащему, который безуспешно пытался унять бузотеров, наконец присоединились двое матросов с парохода. Быстро прикинув соотношение сил, грузчики отступили и, отпустив на прощание несколько крепких словечек, от которых ахнули две только что подъехавшие дамы, поспешно убрались с пирса и исчезли на ближайшей улице.

Орри судорожно вздохнул. Юноша спрыгнул с его сундука. Изысканная одежда молодого человека почти не измялась.

– Сэр, я вам так благодарен за вашу помощь… – Вежливость помогла Орри скрыть волнение в присутствии янки, к тому же явно богатых.

– Мы их почти одолели! – усмехнулся юноша.

Орри тоже улыбнулся. Незнакомец едва доставал ему до плеча. Он не был толстым, но казался очень массивным и крепко сбитым. У него было почти круглое широкое лицо, светло-каштановые волосы с выгоревшими на солнце прядками и бледные глаза цвета льда, взгляд которых мог бы показаться суровым, если бы не веселые искорки, мелькавшие в них. Открытая улыбка тоже располагала к себе, хотя тот, кому юноша не понравился бы, пожалуй, счел бы ее дерзкой.

– Это точно, – отозвался Орри, поддерживая ложь.

– Ерунда, – заявил полноватый парень с болезненным лицом, года на три или четыре старше спасителя Орри. – Вас обоих могли покалечить, а то и убить.

Светлоглазый юноша посмотрел на Орри:

– Самое опасное занятие, которое может позволить себе мой брат, – это подпиливать ногти.

Та женщина, что недавно успокаивала обладателя трости, тоже полная, на вид лет сорока, сказала:

– Джордж, хватит дерзить Стэнли! Он прав. Ты слишком безрассуден.

Значит, они все из одной семьи. Орри коснулся полей шляпы:

– Как бы все ни сложилось, но это вы помогли мне в трудную минуту. И я еще раз благодарю вас.

– Я помогу вам донести сундук, – сказал Джордж. – Вы ведь на пароход?

– Да, еду в Военную академию.

– Только что приняли?

– Два месяца назад, – кивнул Орри.

– Ну надо же! – воскликнул Джордж, снова усмехаясь. – Меня тоже!

Он отпустил лопнувшую веревочную ручку. Орри пришлось отпрыгнуть, чтобы сундук не отдавил ему ногу.

Юноша протянул Орри руку:

– Джордж Хазард. Из Пенсильвании. Там есть один небольшой городок, про который вы, наверное, и не слышали. Лихай-стейшн.

– Орри Мэйн. Из прихода Джеймса Санти, Южная Каролина.

Пожимая руки, они посмотрели друг другу в глаза, и Орри почему-то сразу показалось, что с этим задиристым маленьким янки вполне можно подружиться.

В нескольких шагах от них отец Джорджа распекал служащего, который остался в стороне, когда началась драка. Тот громко оправдывался, что не отвечает за то, что происходит на пирсе. Тогда старший Хазард с возмущением заявил:

– Я запомнил ваше имя. И потребую расследования, обещаю!

Продолжая хмуриться, он подошел к своей семье. Жена принялась его успокаивать, что-то негромко говорила ему, поглаживая по руке. Потом Джордж откашлялся и вежливо представил всех друг другу.

Уильям Хазард был суровым импозантным мужчиной с солидной внешностью. Из-за изборожденного морщинами лица он выглядел лет на десять старше своей жены, хотя это было не так. Кроме сыновей, с которыми Орри уже познакомился, в этой семье была еще дочь Вирджилия, как предположил Орри, старшая из детей, и малыш лет шести или семи. Мать называла его Уильямом, но Джордж предпочитал звать брата Билли. Мальчик постоянно теребил высокий воротник, доходивший ему до мочек ушей; такие же воротники были у всех мужчин, включая Орри. На брата Джорджа карапуз смотрел с немым обожанием.

– Как старший из братьев, Стэнли в будущем встанет во главе нашего металлургического завода, – пояснил Джордж, когда они с Орри тащили сундук на пароход. – У него просто нет другого выхода. Не может быть и речи о том, чтобы он занялся чем-то другим.

– Металлургического, вы говорите?

– Да. Наша семья делает железо уже шесть поколений. Раньше компания называлась «Домны Хазарда», но отец сменил название на «Железо Хазарда».

– Мой старший брат пришел бы в восторг. Его интересует все, что связано с наукой и разными механизмами.

– Значит, вы тоже второй сын? – спросил отец Джорджа, поднимаясь на борт с остальными членами семьи.

– Да, сэр. Мой брат Купер отказался от приглашения Академии, так что вместо него поехал я.

Больше Орри ничего не добавил. Незачем было упоминать о семейных ссорах и рассказывать чужим людям о том, как Купер, которым Орри восхищался, постоянно разочаровывал и гневил их отца своим независимым поведением.

– Значит, вам повезло, – заявил старший Хазард, опираясь на свою трость. – Кто-то считает Академию прибежищем аристократии, но это чушь, всего лишь газетная утка. Настоящая цель Академии в том, чтобы давать самое лучшее образование, какое только можно получить в Америке. – Он так четко произносил каждое слово и расставлял акценты, что можно было подумать, будто делает официальное заявление.

Его дочь подошла ближе. Это была неулыбчивая девушка лет двадцати, с почти квадратным лицом, испорченным несколькими оспинами. Для платья из расшитого батиста с буфами на плечах и зауженной талией она была, пожалуй, чересчур полногруда. Дополняли наряд перчатки и капор, украшенный цветами.

– Не будете ли вы столь любезны повторить свое имя, мистер Мэйн? – сказала мисс Хазард.

После такого витиеватого вопроса Орри уже не удивлялся тому, что эта девушка не замужем.

– Орри, – ответил он и произнес имя по буквам.

А заодно объяснил, что его предки были в числе первых поселенцев, приехавших в Южную Каролину, и что он третий в их роду, кого назвали Орри; имя это представляет собой искаженную версию обычного для гугенотов имени Хорри, которое произносится так, будто первой буквы вовсе нет.

Темные глаза Вирджилии смотрели на него с вызовом.

– А могу я поинтересоваться, каким делом занимается ваша семья?

Орри мгновенно насторожился, прекрасно понимая, к чему она клонит.

– Мы владеем рисовой плантацией, мэм. Довольно большой и вполне процветающей.

Он сразу почувствовал, что его ответ прозвучал излишне хвастливо, но к этому его вынудило высокомерие девушки.

– Тогда можно предположить, что и рабы у вас есть?

На лице Орри не отразилось и тени улыбки.

– Да, мэм, больше полутора сотен. Без них мы не смогли бы выращивать рис.

– Пока на Юге сохраняется рабство, мистер Мэйн, эти края так и будут отсталыми.

Мать коснулась руки дочери:

– Вирджилия, сейчас не время и не место для подобной дискуссии. Твое замечание невежливо и звучит не по-христиански. Ты ведь совсем не знаешь этого молодого человека.

Девушка моргнула, и это, похоже, было единственное извинение, на какое мог рассчитывать Орри.

– Провожающие – на берег! Провожающие, сойдите на берег, пожалуйста!

Пронзительно зазвонил колокол. Джордж горячо обнял Билли, мать, отца. Потом неловко пожал руку Стэнли и просто сказал «до свидания» Вирджилии.

Вскоре пароход снялся с якоря. Родные махали руками с причала. Они исчезли из вида, когда пароход двинулся вверх по течению. Двое путешественников переглянулись, осознав наконец, что остались одни.

Семнадцатилетний Джордж Хазард счел себя обязанным принести извинения молодому южанину. Он совсем не понимал свою старшую сестру, хотя и догадывался, что она злится на весь мир из-за того, что не родилась мужчиной, со всеми их правами и возможностями. Этот гнев не позволял ей вписаться в общество, она была слишком резка, чтобы обзавестись поклонником.

И еще молодой пенсильванец не разделял взглядов своей сестры. Он вообще никогда не задумывался о рабстве. Несмотря на то что многие говорили о его недопустимости, оно существовало. И он не собирался ломать над этим голову.

Колеса парохода взбивали в пену освещенную солнцем воду. Причалы и дома Нью-Йорка исчезли за кормой. Джордж искоса поглядывал на Орри, который чем-то напоминал ему старшего брата. «Сначала хорошенько подумай, а уж потом делай». Впрочем, была между ними и серьезная разница. В отличие от самодовольной и явно вымученной улыбки Стэнли, улыбка Орри была открытой и искренней.

Джордж слегка откашлялся.

– Моя сестра вела себя неучтиво.

Он увидел, как напряглись плечи Орри, когда он только упомянул о сестре, но тон его голоса успокоил южанина.

– Она что, аболиционистка?

– Навряд ли… Во всяком случае, открыто об этом не заявляет, хотя кто знает… Надеюсь, вы не приняли ее слова близко к сердцу, ведь они не относились лично к вам. Думаю, она могла бы наговорить дерзостей любому из ваших краев. Просто вы первый южанин, с которым она столкнулась. В Пенсильвании их не слишком много, я и сам не припомню, встречал ли там кого-нибудь из ваших.

– Зато в Академии встретите многих.

– И хорошо. Мне любопытно узнать, какие они на самом деле. У меня, конечно, есть свое представление…

– Интересно какое?

– Ну, что южане – это люди, которые едят свинину с капустой, дерутся на ножах и плохо обращаются с неграми.

Несмотря на довольно оскорбительное для него описание, Орри сумел увидеть в нем попытку пошутить.

– Все это верно в отношении некоторых южан, но уж никак не всех. По-моему, из-за таких стереотипов и рождается непонимание. – Он немного подумал. – У меня ведь тоже есть свое представление о янки.

– Не сомневаюсь, – усмехнулся Джордж. – Я весь внимание.

– Янки изобретателен на всякие мудреные штуковины и всегда готов околпачить своего соседа в суде. Он дерзок, при каждом удобном случае постарается продать вам складной нож или оловянную посуду, но чего ему хочется больше всего, так это обобрать вас дочиста.

Джордж расхохотался:

– Ну, парочку таких янки я встречал.

– Мой отец говорит, что янки сейчас пытаются управлять всей страной.

– Так же, как много лет нами командовала Виргиния? – тут же парировал Джордж.

Орри вцепился в отполированные поручни:

– Послушайте…

– Нет, вы только взгляните туда!

Джордж решил, что если они хотят стать друзьями, то тему следует немедленно сменить. И показал на корму, где, прикрываясь зонтиками, хихикали две молодые пассажирки. Женщина постарше, сопровождавшая их, заснула, сидя на скамье.

У Джорджа дома уже были романы с двумя девушками, и он чувствовал себя опытным в амурных делах.

– Может, подойдем, поговорим с ними?

Орри порозовел и покачал головой:

– Идите, если хотите. Я не слишком галантный кавалер.

– Не любите заигрывать с красотками?

– Просто не умею, – смущенно признался Орри.

– Ну, тогда вам лучше поскорее научиться, а то пропустите половину радостей жизни. – Джордж прислонился к леерам. – Хотя, думаю, не стоит с ними заговаривать. Все равно до Вест-Пойнта серьезного романа не заведешь.

Он замолчал, наконец-то дав волю тревоге, которая нарастала в его душе с той самой минуты, как он покинул родной дом. Вся его семья сейчас осталась в этом большом городе, отец начнет заключать сделки, мама с остальными детьми будет наслаждаться ресторанами, музеями и театрами… а он отправлялся неизвестно куда, навстречу неведомому будущему. К тому же одинокому. Даже если он выдержит суровую дисциплину Академии, пройдет целых два года, прежде чем он снова увидит Лихай-стейшн. Кадетам давался всего один отпуск, между вторым и третьим годами обучения.

Разумеется, до того как он заслужит право на эти маленькие каникулы, ему придется преодолеть немало трудностей. Поговаривали, что учеба в Академии очень сложна, но еще сложнее было вынести издевательства старших курсантов над желторотыми первокурсниками. Академию часто критиковали за попустительство дедовщине. Обычно критика исходила от демократов, которым была ненавистна сама идея Академии, как ненавидел ее Старый Гикори.[1]

Пароход шел вверх по течению. Вдоль берегов тянулись бесконечные живые изгороди, сверкающие на летнем солнце ярко-зеленой листвой. Нигде не было видно ни единого признака человеческого жилья. Края казались дикими и заброшенными, и Джордж от души порадовался, что рядом с ним находится человек, обуреваемый такими же сомнениями и страхами перед неизвестностью, которая ждала их впереди.

Глава 2

Пароход шел на север, к Гудзонским высотам. В час пополудни он миновал точку, которая и дала учебному заведению его более привычное название. Орри все пытался высмотреть вдалеке памятник знаменитому инженеру Костюшко, возведенный на отвесном берегу, но его скрывала густая листва.

Когда пароход добрался до Норт-Дока, перед молодыми людьми возникла захватывающая картина Гудзонского ущелья, уходившего на север. Древние ледники, изрезавшие террасы горных склонов, создали остроконечные вершины, о которых Орри знал только из книг. Он смотрел на них во все глаза. Позади, на восточной стороне, высилась гора Таурус, на западе – Кроус-Нест, а впереди виднелся хребет Шаванганк.

– Поверить не могу, – воскликнул Орри, – мы только что прошли Конститьюшен-Айленд, где во время революции американцы натянули огромную цепь через Гудзон, чтобы контролировать проход судов! Там был форт Клинтон, его назвали в честь одного британского генерала. А вон в той стороне – развалины форта Путнам.

– Интересуетесь историей?

– Да. В нашем роду были те, кто участвовал в войне за независимость. Один даже воевал вместе с Мэрионом, Болотным Лисом.

– Ну, полагаю, Хазарды тоже не остались тогда в стороне. Только вот мы, пенсильванцы, не слишком любим копаться в прошлом. – Осознав, что голос выдает его дурное настроение, вызванное жарой и унынием, Джордж попытался пошутить: – Теперь я понимаю, почему у вас не было времени на девушек. Вы постоянно читаете.

Орри покраснел.

– Не обижайтесь, – сказал Джордж, сжав его руку. – Все, что вы говорите, очень интересно, но неужели вы всегда такой серьезный?

– А что в этом плохого? Вам бы тоже не помешало быть посерьезнее, если хотите выдержать первые летние учения.

Джордж помрачнел:

– Пожалуй, вы правы.

Когда Джордж и Орри сходили на берег, молодые пассажирки помахали им на прощание. Жара стала еще нестерпимее; Джордж сбросил пальто.

На пристани ждали двое военных в мундирах. Один, довольно туповатый на вид, стоял, прислонившись к обшарпанной двуколке, запряженной одной лошадью. На нем были короткий мундир с медными пуговицами, брюки и перчатки – все белое, но не слишком чистое. Небольшую плоскую фуражку на голове украшал какой-то металлический орнамент. На широком ремне висела большая сабля.

Орри и Джордж были единственными прибывшими. Матросы выгрузили их багаж на пристань, не очень заботясь о содержимом. Пока молодые люди оглядывались по сторонам, трап парохода быстро подняли. Звякнули склянки, завертелись колеса, и громкий гудок возвестил об отплытии.

Второй военный был чуть пониже ростом, и его форма казалась немного более опрятной, чем у его товарища. Положив ладонь на рукоять сабли, он неторопливо двинулся к Орри и Джорджу. На голове у него была такая же фуражка, лицо изрезали глубокие морщины.

– Капрал Оуэнс, – сказал он с сильным ирландским акцентом, – армия Соединенных Штатов. Военная полиция.

– Мы новые слушатели… – начал было Джордж.

– Нет, сэр!

– Что значит «нет»?

– Пока вы никто, сэр. Чтобы стать слушателем, вы должны пройти вступительные испытания. До этого вы не имеете права так себя называть. Пока вы просто предмет. Помните об этом и ведите себя соответственно.

– А здесь, значит, всё по ранжиру? – с явным неудовольствием съязвил Джордж.

– Именно так, сэр, – отчеканил Оуэнс, фыркнув. – Академия придает огромное значение порядку. Даже армейские подразделения расставлены по рангам. Инженеры – это элита. Вершина. Именно поэтому ими становятся только самые лучшие кадеты. А худшие попадают в драгуны. Помните об этом и знайте свое место.

Что за мужлан, подумал Орри. Оуэнс ему не понравился. Впрочем, как потом выяснилось, он вообще мало кому нравился.

Оуэнс показал на двуколку:

– Сложите туда багаж, идите по этой дороге и доложите о себе в кабинете начальника личного состава.

Джордж спросил, как найти этот кабинет, но Оуэнс пропустил вопрос мимо ушей.

Они потащились вверх по извилистой тропе к ровному, без единого деревца, полю, казавшемуся удручающе пыльным и раскаленным. Орри уже скучал по дому. Он попытался справиться с тоской, напоминая себе, зачем он здесь. Академия даст ему возможность добиться того, о чем он мечтал, сколько себя помнил, – стать военным.

А Джордж если и чувствовал себя несчастным, то хорошо это скрывал. Пока Орри разглядывал каменные строения на дальнем краю поля, он сосредоточил свое внимание на небольшом домике сразу слева от них, а точнее, на группе людей, оживленно беседующих на тенистой веранде.

– Девушки, – зачем-то сообщил он. – Должно быть, это гостиница. Интересно, можно ли там купить сигары?

– Кадеты не курят. Это правило.

Джордж пожал плечами.

– Ну уж с этим я как-нибудь разберусь, – сказал он.

Окрестности Академии показались Орри угнетающими, а сами строения выглядели по-спартански просто; впрочем, в армии и не могло быть иначе. Все это, безусловно, уличало во лжи тех критиканов, которые уверяли, будто бы учащиеся Академии не кто иные, как избалованные неженки. Вряд ли Вест-Пойнт мог быть цитаделью праздности, если из девяноста, а то и ста молодых людей, приезжающих сюда каждый июнь, из его стен четырьмя годами позже выходило не больше сорока-пятидесяти. Орри и его новому другу предстояло пройти еще долгий путь, прежде чем они выйдут отсюда вполне оперившимися полноправными офицерами в 1846 году.

Прием в Вест-Пойнт проводился по строгим правилам. Самым младшим претендентам не могло быть меньше шестнадцати лет, самым старшим – не больше двадцати одного года. Ежегодно в списки для зачисления можно было вносить не более одного кадета от каждого избирательного округа. Дополнительно принимались десять человек, представляющих весь штат, обычно это были сыновья армейских офицеров, не имеющих постоянного места жительства. Кроме того, одно место всегда резервировалось для президентского назначенца от округа Колумбия.

Всего за сорок лет своего существования Академии удалось преодолеть значительное сопротивление со стороны конгресса и общества. Ныне качество получаемого здесь образования уже почти ни у кого не вызывало сомнений как в самих Соединенных Штатах, так и в Европе, однако хорошая репутация в научных кругах отнюдь не означала благосклонности общественного мнения. Академию постоянно обвиняли в элитарности, в том, что она принимает только сыновей богатых людей с большими связями. Во время администрации президента Джексона конгрессмен от штата Теннесси Дэвид Крокет даже предложил законопроект, который мог распустить Академию, если бы был принят.

Хотя Вест-Пойнт был основан в 1802 году, особого внимания и поддержки ни от конгресса, ни от кабинета министров он не получал вплоть до войны 1812 года. Во время войны почти все американское военное руководство показало свою полную несостоятельность, вследствие чего в 1817 году был назначен новый суперинтендант Академии. Майор Сильванус Тайер в короткие сроки усовершенствовал курс обучения как по военной, так и по общей подготовке. С тех пор Вест-Пойнт выпустил несколько совершенно выдающихся офицеров. Орри часто слышал, как отец упоминал о Роберте Ли из Инженерного корпуса. Ли был кадетом Академии в конце 1820-х годов.

Однако последние десятилетия ни разу не позволили продемонстрировать воинское искусство выпускников скептическим критикам. Время было мирное, а без войны заявления Вест-Пойнта о ценности академических программ ничем не подтверждались. Общественный скептицизм подпитывался также и намерениями кадетов: мало кто из них помышлял о военной карьере, а их стремление попасть туда было продиктовано лишь желанием получить хорошее образование.

К тому же по нынешнему закону после окончания Академии полагалось прослужить в армии всего четыре года. Еще на пароходе Джордж сообщил Орри, что намерен отслужить положенный срок, а потом вернуться к гражданской жизни. Неудивительно, что находились те, кто считал преступлением тратить государственные деньги на молодых людей, которые и не думают возвращать долг продолжительной службой.

С противоположной стороны строевого плаца донеслись крики. Приглядевшись, Орри и Джордж поняли, чем вызван такой шум. На пыльной улице, идущей мимо двух каменных бараков, несколько кадетов надсадно выкрикивали громкие приказы, пытаясь построить группу молодых людей, чьи суетливые бестолковые движения сразу выдавали в них новобранцев.

Где-то загрохотал барабан, отрывисто и четко. Друзья увидели, что мимо них быстро идет какой-то кадет в безупречной форме, направляясь к гостинице.

Джордж вскинул руку, чтобы привлечь его внимание:

– Простите…

Кадет остановился как вкопанный и сурово уставился на него:

– Вы ко мне обращаетесь, сэр? – Он как будто не говорил, а ревел.

Джордж с трудом сдержал улыбку:

– К вам. Мы ищем…

– Если вы новичок, сэр, – рявкнул кадет, – потрудитесь снять шляпу! – Его взгляд метнулся к Орри. – И вы тоже, сэр. Обращаясь к старшему, всегда снимайте головой убор, сэр. – Он снова посмотрел на Джорджа. – Итак, сэр. Что вы хотели мне сказать, сэр?

Напуганный его криком и бесконечными «сэрами», Джордж едва сумел спросить, как им найти начальника личного состава.

– Вам туда, сэр. Мы еще увидимся, сэр. Не сомневайтесь на этот счет, сэр.

И удалился строевым шагом. Джордж и Орри обменялись встревоженными взглядами. Они только что познакомились с манерой обращения в Вест-Пойнте. И оба были от нее не в восторге.

Помощником начальника по личному составу оказался еще один ирландец, на этот раз вполне приветливый. Он принял документы об их зачислении. Второй помощник освободил их от наличных денег и скрупулезно записал суммы в бухгалтерскую книгу, после чего их повели к кадету-сержанту Стриблингу, в комнату номер четырнадцать в Южных казармах.

Неподалеку от казарм молодые люди остановились у общей водокачки, чтобы понаблюдать за группой новичков, которых гоняли по плацу. Ранг новобранцев выдавала их гражданская одежда. На вопрос Орри о мундирах помощник ответил:

– Э, парень, чего захотел. Мундир ты не получишь, пока официально не станешь слушателем. А слушателем ты не станешь, пока не пройдешь вступительные испытания.

Новенькие на плацу неуклюже выполняли команды, то и дело спотыкаясь. Разъяренный кадет, проводивший инструктаж по строевой подготовке, кричал все громче. Вскоре неумех сменили кадеты в мундирах. Их движения были настолько четкими и синхронными, словно специально демонстрировали новичкам, чего они должны достичь.

Кадет Стриблинг предстал перед ними в безукоризненно белых брюках, сером кителе, отделанном черными витыми шнурами и тремя рядами золоченых пуговиц. Разговаривал он так же бесцеремонно, как тот заносчивый кадет, которого они встретили возле отеля. По его приказу юноши отправились в каптерку, где получили под расписку ведро и веник, оловянный ковш, кусок мыла, учебник арифметики, грифельную доску и одеяла. Одеяла были такими новыми, что все еще воняли овечьей шерстью. Это был обычный запах новичков, или плебеев, как их здесь называли.

Их комната на третьем этаже Южных казарм вряд ли показалась бы раем любителям роскоши: одно окно, несколько полок для хранения вещей, огромный дымоход и камин почти во всю стену. Орри сразу подумал о том, сможет ли эта комната защитить их от холода снежными зимними ночами. Пока он видел снег лишь однажды, да и тот через два часа растаял, но все-таки здесь не Южная Каролина.

Джордж опытным взглядом осмотрел железные кровати и сообщил, что ножки закреплены очень плохо. Снаружи снова раздалась барабанная дробь, только на этот раз она звучала уже по-другому. Джордж состроил гримасу.

– Кажется, здесь и шага не делают без этого проклятого грохота, – сказал он. – Я уже начинаю чувствовать себя рабом барабанов.

– Может, это сигнал к ужину? – с надеждой спросил Орри.

– Хорошо бы. Умираю с голоду.

Однако время ужина еще не наступило. Внизу молодым людям приказали встать в строй и наблюдать за вечерним парадом. На плацу появились кадеты, и Орри тут же забыл о голоде.

В оранжевом свете заходящего солнца сверкали штыки на прижатых к плечам мушкетах. Плюмажи на офицерских шляпах развевались на ветру. Строевой шаг и музыка до того взволновали Орри, что он даже меньше стал тосковать по дому и почувствовал себя почти счастливым оттого, что находится здесь. В конце концов, Вест-Пойнт ведь был воплощением его мальчишеских грез.

Орри не смог бы сказать с точностью, когда он твердо решил стать военным, но прекрасно понимал, почему ценил эту профессию так высоко. Жизнь военных казалась ему яркой, захватывающей, интересной – особенно в сравнении с жизнью рисового плантатора, – но, самое главное, очень важной. Хотя многие смотрели на людей в форме с презрением, никто не стал бы отрицать того, что именно генералы и их армии часто меняли границы стран и поворачивали ход истории.

Уже став подростком, Орри зачитывался книгами о великих полководцах, которые как раз этим и прославились. Александр Великий, Ганнибал, Чингисхан. И конечно, Бонапарт, покоривший всю Европу меньше полувека назад. Из этих книг и мальчишеских мечтаний, в которых смешивались отчаянный риск и парадное великолепие, благородство и кровопролитие, и родилось его решение посвятить жизнь военному ремеслу. И он был бесконечно благодарен старшему брату за то, что тот не захотел для себя такой судьбы.

После завершения впечатляющей вечерней церемонии барабан вновь ожил – на этот раз призывая всех на ужин. Кадет Стриблинг командовал отделением новичков, когда они кое-как промаршировали в столовую. Пока старший кадет не дал команду садиться, все стояли в холле.

Их отделение расположилось за шатким деревянным столом, зарезервированным для только что прибывших. Однако Орри заметил, что за другими столами новички сидят вместе со старшекурсниками, и мог лишь предположить, что эти «предметы» добрались сюда на несколько дней раньше. Самые старшие занимали лучшие места на краях столов, за ними садились слушатели второго курса, еще дальше – первогодки, потом – «плебеи». Испуганные новички сидели в самом центре на каждой стороне стола, дальше всех от блюд с едой. Старшекурсники отпускали в их адрес высокомерные замечания и не спешили передавать им тарелки. Орри от души порадовался, что хотя бы в этот день он не в числе этих бедолаг.

Кто-то сказал, что основной прием пищи здесь – это обед в середине дня. Поэтому на ужин подали то, что осталось от обеда: говядину и вареный картофель. Впрочем, Орри и Джордж слишком проголодались, чтобы привередничать. Кроме того, их приятно удивили разные вкусные дополнения в виде домашнего хлеба, деревенского масла и крепкого кофе.

В конце ужина по громкой команде одного из старшекурсников все встали. Под звуки флейт и барабанов кадеты и новобранцы разошлись по казармам. Пока Джордж и Орри застилали постель на своих железных кроватях, с лица Джорджа не сходило унылое выражение, говорившее о том, что он совершенно не понимает, что они делают здесь, в этом царстве одиночества и муштры.

До наступления сигнала отбоя к ним заглянули двое старшекурсников, чтобы познакомиться. Высоченный парень по имени Бернард Би, к радости Орри, оказался из Южной Каролины. А Джорджа радушно приветствовал кадет из его родного штата Уинфилд Хэнкок.

В Южных казармах поселили большинство новичков, поэтому в тот вечер Джордж и Орри познакомились еще с несколькими своими товарищами. Первым зашел небольшого росточка смышленый бойкий паренек, назвавшийся Джорджем Макклелланом.

– Сливки общества, – сказал Джордж, когда Макклеллан ушел. – В Восточной Пенсильвании его семью все знают. Говорят, он очень умный. Чуть ли не гений. И ему всего пятнадцать.

Орри перестал рассматривать свое отражение в маленьком зеркале над умывальником – ему уже приказали подстричься.

– Пятнадцать? Как это может быть? Ведь сюда моложе шестнадцати не принимают.

Джордж бросил на него скептический взгляд:

– Если только у вас нет связей в Вашингтоне. Мой отец говорит, что многие шишки из правительства часто пристраивают сюда своих протеже. Особенно если те не пригодны ни к какой работе или попадают в переделку.

Через несколько минут к ним пришли еще двое новичков. Одним из них был среднерослый, элегантно одетый виргинец с темными, спадавшими до плеч блестящими волосами и улыбчивым лицом. Звали его Джордж Пикетт. Он сообщил, что прислан от штата Иллинойс, где служил в юридической конторе своего дяди. Получить направление от Виргинии ему не удалось. Казалось, Пикетт относился к разного рода правилам даже с еще большим презрением, чем Хазард; его легкие, беззаботные манеры сразу вызывали симпатию.

Второй их гость также был уроженцем Виргинии, но когда Пикетт представлял своего земляка, его энтузиазм показался Орри слегка натужным. Возможно, Пикетт уже жалел, что познакомился с этим долговязым неуклюжим парнем. Уж слишком заметна была разница между Джорджем Пикеттом из округа Фокир и новобранцем из Кларксберга. Конечно, эта дальняя западная окраина штата едва ли могла считаться полноценной частью Юга, в тех гористых районах было полно безграмотной деревенщины.

И Том Джей Джексон, как он себя называл, был ярким тому примером. У него была желтоватая кожа и длинный тонкий нос, похожий на лезвие ножа. Под пристальным взглядом его серо-голубых глаз Орри нервно поежился. Джексон изо всех сил старался держаться так же беспечно, как Пикетт, но отсутствие светского опыта сделало его краткий визит слишком неловким для всех четверых.

– С такой физиономией ему бы проповедником быть, а не солдатом, – сказал Джордж, задувая свечу. – Уставился на меня, как будто его что-то очень сильно беспокоит. Может, живот болит. Медвежья болезнь. Ладно, не важно. Все равно больше десяти дней он здесь не пробудет.

Орри чуть не свалился с кровати, когда кто-то пинком распахнул дверь их комнаты и зычный голос прогремел:

– А вы, сэр, пробудете здесь и того меньше, если не научитесь соблюдать тишину в положенное время! Доброй ночи, сэр!

Дверь с грохотом захлопнулась. Даже во время отдыха невозможно было скрыться от системы… или от старшекурсников.

* * *

Барабан поднял их еще до рассвета. Утро, последовавшее затем, было странным и неприятным. Старший кадет из Кентукки сбросил на пол их одеяла и прочитал короткую лекцию о том, как правильно заправлять постель и наводить в комнате порядок перед проверкой. Джордж негодовал от злости, но, как выяснилось позже, с ними поступили еще гуманно. Новичка в одной из соседних комнат навестили двое кадетов-сержантов, один из которых представился дежурным парикмахером. Доверчивый новичок позволил ему действовать бритвой и ножницами, и когда Орри увидел парня в следующий раз, бедолага был совершенно лысым.

Впрочем, далеко не все старшие развлекались, издеваясь над вновь прибывшими; некоторые готовы были помочь. Кадет Би предложил помощь по всем предметам, которые им предстояло сдавать на вступительных экзаменах: чтение, письмо, орфография, простые дроби, десятичные дроби…

Джордж поблагодарил Би, но сказал, что справится сам. А вот Орри с радостью принял предложение. Он всегда был паршивым учеником с плохой памятью и никаких иллюзий на свой счет не строил.

Заниматься Джордж вовсе не собирался. Все утро он провел, расспрашивая более-менее дружелюбных старшекурсников о здешней жизни, и кое-что из того, что он услышал, ему очень понравилось.

Например, он теперь знал, что по реке довольно часто приплывает на лодке один человек, который заходит в небольшую бухточку прямо под плацем и ждет кадетов, у которых есть одеяла или какая-нибудь другая контрабанда для продажи. Сам он тоже привозит запрещенный товар – пирожные, пироги, виски и – вот прекрасная новость! – сигары. Джордж курил с четырнадцати лет.

Еще более приятной новостью было то, что в гостиницу круглый год приезжают молодые женщины. Впрочем, не только молодые. Казалось, женщины всех возрастов были сражены повальной болезнью, которую с хитрыми усмешками и подмигиванием называли кадетской лихорадкой. В общем, четырехлетняя ссылка Джорджа обещала быть не такой унылой, как он боялся.

Хоть он и считал, что соблюдать дисциплину будет для него чрезвычайно утомительно, но Академия предоставляла хорошее образование, и Джордж надеялся, что ему удастся обходить правила. Его сосед по комнате оказался вполне приятным человеком. Даже симпатичным. К тому же очень открытым, в отличие от некоторых южан, которых Джордж уже успел здесь увидеть. Меньше чем за сутки многие из них, как, впрочем, и янки, нашли своих земляков и организовали свои собственные закрытые сообщества.

После обеда барабан призвал их на строевые учения. Когда они присоединились к своему отделению, Джордж поначалу чувствовал себя вполне бодро. До тех пор, пока не увидел их инструктора – младшего кадета, или, как их здесь называли, «плебея», который уже вскоре должен был перейти в разряд «яков» и сменить серые нашивки на воротнике на голубые.

Этот парень явно весил больше двухсот фунтов. Под мундиром уже начал выпирать небольшой животик. У него были черные волосы, хитрые темные глаза и очень нежная кожа, которая под солнцем больше краснела, чем загорала. На вид ему было лет восемнадцать-девятнадцать. Джордж с первого взгляда невзлюбил этого жирдяя, похожего на свинью.

– Джентльмены! Я ваш инструктор по строевой подготовке кадет Бент. Из великого независимого штата Огайо. – Он неожиданно шагнул к Орри. – Хотите что-то сказать на этот счет, сэр?

Орри судорожно сглотнул.

– Нет, я не…

– Вы должны отвечать: «Нет, сэр!»

Джорджу вдруг показалось, что толстяк нарочно хочет выяснить, кто откуда приехал, чтобы позже использовать это знание против них. Для многих южан слово «Огайо» означало лишь одно: в этом штате находился Оберлинский колледж, где белые и черные студенты учились на равных, бросая вызов общественному мнению и всем остальным учебным заведениям.

– Вы, южане, воображаете себя выше жителей Запада, разве не так, сэр?

У Орри покраснела шея.

– Нет, сэр, не воображаем.

– Я рад, что вы со мной согласны, сэр. Удивлен, но рад.

Бент с важным видом двинулся вдоль строя, следующих двоих с явно деревенской внешностью он пропустил и остановился возле Джорджа, выбрав его новой жертвой.

– А вы, сэр? Что вы думаете о Западе по сравнению с вашей частью страны – Востоком, если я не ошибаюсь? Что важнее?

Джордж постарался напустить на себя вид безнадежного идиота.

– Так ведь Восток, сэр! – радостно выпалил он с глупой улыбкой.

– Что вы сказали?

Изо рта у Бента плохо пахло, но Джордж продолжал улыбаться.

– Восток, сэр. На Западе же одни крестьяне. Само собой, исключая присутствующих, сэр.

– А вы сказали бы то же самое, сэр, если бы знали, что семья Бентов имеет важных и высокопоставленных друзей в Вашингтоне, сэр? И одно только слово этих друзей может повлиять на ваше пребывание здесь?

Жирный хвастун, подумал Джордж, усмехаясь.

– Да, сказал бы. – И прежде чем Бент успел открыть рот, добавил: – Сэр.

– Вас ведь зовут мистер Хазард, сэр? Шаг вперед! Вы поможете мне продемонстрировать один из основополагающих принципов строевой подготовки всем этим джентльменам. Вы меня слышите, сэр? Я сказал: шаг вперед!

Джордж быстро сделал шаг. Он не сразу понял приказ, потому что был ошеломлен злобной вспышкой в глазах Бента. У этого парня был не только скверный характер, он еще и явно получал удовольствие от своей власти. И Джордж, несмотря на жару, содрогнулся.

– Теперь, сэр, я покажу тот принцип, о котором говорил. Обычно его называют гусиным шагом. Встаньте на одну ногу, вот так…

Он поднял правую ногу, но пошатнулся – грузное тело с трудом удерживало равновесие.

– По команде «Вперед!» поднятая нога выбрасывается вперед. Ясно? Вперед!

Сам он не мог поднять ногу достаточно высоко – уж слишком был тяжел. Однако, обливаясь потом, устоял на месте, хоть и с трудом.

Потом с криком «Назад!» он попытался махнуть ногой вниз и назад. И чуть не рухнул лицом вперед. Кто-то хихикнул. Джордж с ужасом осознал, что звук долетел оттуда, где стоял Орри.

– Вы, сэр! Наша южная оранжерейная лилия. Уверен, вы занимались спортом и знаете военные упражнения.

– Сэр… – пробормотал Орри, явно испуганный.

– Если бы вы были официально зачислены в слушатели, сэр, я бы внес вас в рапорт и вы бы получили два десятка очков взысканий. Вы ведь знаете, сэр, что если вы в течение года получите две сотни отрицательных очков, то вас с позором отправят по Кентерберийской дороге… – (Это была дорога к ближайшей железнодорожной станции, и ее название служило синонимом отчисления.) – И даже высшие чины Академии не смогут вас спасти. Так что умерьте ваше легкомыслие, сэр.

Купаясь в чувстве собственной значимости, Бент наслаждался собой.

– И что еще важнее, обратите особое внимание на то, чтобы освоить этот маневр. Вы будете тренироваться, сэр… вместе с вашим соседом по комнате. Шаг вперед!

Джордж и Орри теперь стояли бок о бок. Бент с напыщенным видом вышагивал перед ними.

– На одну ногу встать! – вдруг яростно закричал он. – Готовы? Начали! Вперед, назад! Вперед, назад! Вперед, назад…

Через минуту Джордж почувствовал боль в правой ноге и понял, что не сможет продолжать. Мимо прошел какой-то кадровый офицер и одобрительно кивнул Бенту. Команды инструктора зазвучали еще громче, еще быстрее. Лицо Джорджа уже заливал пот. Пульсирующая боль в ноге не утихала, с силой отдаваясь в бедре.

Прошло две минуты. Потом еще две. В ушах Джорджа звенело, перед глазами все расплывалось. Он подумал, что сможет выдержать еще от силы десять минут. Не то чтобы он был в плохой физической форме – просто не привык к таким дурацким упражнениям.

– Вперед-назад, вперед-назад! – Голос Бента хрипел от возбуждения.

Несколько человек из их отделения начали нервно переглядываться. Чрезмерное злорадство пухлого кадета было уже очевидно для всех.

Орри упал первым, качнувшись вперед и едва успев подставить ладони и одно колено. Бент тут же шагнул к нему, как будто случайно подняв при этом клубы пыли, которая ударила Орри в лицо.

Бент уже был готов приказать ему подняться и продолжить упражнение, когда вдруг заметил, что тот офицер по-прежнему стоит в стороне и наблюдает.

– Встать в строй, сэр! – почти с сожалением рявкнул он, потом бросил сумрачный взгляд на Джорджа. – И вы тоже, сэр. Возможно, в следующий раз вы не будете относиться к строевой подготовке с таким пренебрежением. И возможно, не будете так дерзки с вышестоящими.

Правая нога Джорджа нестерпимо болела. Но он вернулся в строй, стараясь хромать как можно меньше. Он понимал, что все новички должны получить свою долю мучений, но этот жирный боров, потеющий в тугом воротнике, был не просто строгим командиром. Он был садистом.

Хитрые маленькие глазки Бента снова впились в него. Джордж ответил вызывающим взглядом. Теперь он знал, что нажил себе серьезного врага.

* * *

Друзья начали расспрашивать о Бенте. И очень скоро узнали куда больше, чем ожидали. Кадет из Огайо прекрасно учился, но был крайне непопулярен. Однокурсники охотно обсуждали любые его просчеты и недостатки – начиная от крайне редких проявлений неблагонадежности и заканчивая признаками низкого происхождения.

В первый год своего пребывания в Академии Бент, как никто другой, подвергался насмешкам и издевательствам со стороны старших курсантов. Хэнкок и другие кадеты, которых они спрашивали, считали, что он сам навлекал на себя такое отношение своими напыщенными рассуждениями о войне и постоянным выпячиванием связей его семьи в Вашингтоне.

– А по-моему, он такой грубиян, потому что толстый, – сказал Би. – Я знавал парочку пухлощеких увальней, которых постоянно дразнили в детстве, и в результате из них выросли весьма дрянные люди. Хотя, с другой стороны, это не объясняет его жестокости. Его поведение не похоже на поведение обычного солдата. Все это напоминает какие-то серьезные отклонения. – С этими словами он постучал себя по лбу.

Другой однокурсник Бента упомянул о том, что тот чрезвычайно предан одному из самых выдающихся профессоров Академии, Деннису Мэхену, который преподает инженерное дело и искусство войны. Мэхен был убежден, что следующую большую войну, каковы бы ни были ее причины и участники, необходимо вести на основе новых стратегических принципов.

Первым принципом он считал быстроту. Армия, которая сможет передвигаться быстрее, получит преимущество. В настоящее время в Америке, как и во всем мире, происходила транспортная революция. Даже в это относительно застойное десятилетие повсеместно строились железные дороги. А железные дороги могли обеспечить эту быстроту не в теории, а на практике.

Вторым главным принципом для новой военной стратегии Мэхен называл информацию. И добывать ее следовало не только привычными способами, то есть с помощью наземной разведки. Профессор любил рассуждать об использовании воздушных шаров для наблюдения и об экспериментах по передаче закодированных посланий на большие расстояния по проводам.

Очень многие кадеты разделяли идеи Мэхена и задумывались над ними. Но, как рассказали Джорджу и Орри, лишь единицы относились к ним с такой же фанатичностью, как Бент. Они и сами убедились в этом, когда им не повезло и они во второй раз попали на строевую подготовку к Бенту. Мэхен учил, что все великие полководцы, такие как Фридрих и Наполеон, никогда не сражались за то, чтобы просто захватить какой-то кусок земли, а преследовали куда более важную цель – полностью подавить сопротивление врага. Во время учений Бент прочитал новичкам небольшую лекцию, в которой упомянул об этих наставлениях Мэхена, а потом подчеркнул, что долг старшекурсника – развивать военную дисциплину, подавляя сопротивление новобранцев.

Все время, пока он разглагольствовал, его потное лицо кривилось от улыбки, но темные маленькие глаза не смеялись. В тот день его главной мишенью стал Джексон. Бент то и дело называл юного виргинца тупицей. Он произнес это не меньше полудюжины раз.

Вернувшись в казарму, Джексон заявил, что Бент не в своем уме.

– И он не христианин. Ни в малейшей степени, – добавил он с обычным своим пылом.

– Я не слишком много знаю об армии, – сказал Орри, – но я точно знаю, что Бент совершенно непригоден для того, чтобы командовать людьми. И он не изменится.

– Только все равно он будет командовать, – ответил Джордж, пожав плечами. – Особенно если у него действительно такие связи, какими он хвастает.

* * *

В Академии существовала традиция: выпускники на последнем параде бросали в воздух свои шляпы, а потом пинками гоняли их по плацу и кололи штыками. Этим заканчивалось обучение в Вест-Пойнте.

Вскоре после этой церемонии они уезжали, продав или подарив свои мундиры и одеяла тем, кто оставался. Теперь каждый курс передвигался на следующую ступень, и Консультативный совет, собиравшийся под командованием генерала Уинфилда Скотта, обращал свое внимание на новичков.

Генерал Скотт был верным солдатом своей родины и, несмотря на спесь и грузное телосложение, настоящим героем. Его прозвище Старина Пух и Прах не всегда произносилось с придыханием. Он обосновался в гостинице вместе с дочерьми и председательствовал на вступительных экзаменах, хотя и дремал там бо́льшую часть времени. Впрочем, как и большинство армейских офицеров, входящих в совет. Обязанности экзаменаторов возлагались на профессоров, которых всегда можно было узнать по одежде – темно-синим сюртукам и брюкам гражданского покроя.

Новых кадетов в произвольном порядке делили на маленькие группы, или взводы, в таких же взводах велась и вся учебная работа в Академии. После учебных семестров проходили экзамены. В Вест-Пойнте курсанты не просто пассивно слушали материал, чтобы через несколько месяцев выплеснуть его обратно на преподавателя. Каждый день, по строгому расписанию, несколько человек из каждого взвода повторяли услышанное. Для такого наглядного показа, как это здесь называлось, всегда использовалась классная доска.

На вступительном экзамене Джордж, Орри и все остальные должны были выйти к этой доске и продемонстрировать свои знания по разным предметам. Джордж совсем не готовился. Экзамены его не беспокоили, это было видно по его невозмутимому лицу. И он действительно выдержал их без труда.

Когда же подошла очередь Орри, он обнаружил, что в экзаменационном классе жарче, чем в угольной яме, что офицеры скучают – Скотт даже похрапывал – и что ему неловко стоять у доски. Их с Джексоном испытывали одновременно. И трудно было сказать, кто из них больше потел, нервничал и пачкал мелом одежду. Стоила ли щедрая кадетская стипендия в целых четырнадцать долларов в месяц таких пыток? Но Орри упрямо напоминал себе, что мучения у доски – это цена за честь стать солдатом.

И ему повезло. Два десятка молодых людей не смогли сдать экзамены и были отправлены по домам. Остальные получили мундиры и после этих нескольких недель, показавшихся вечностью, официально стали «плебеями» Вест-Пойнта. Теперь, даже просто проводя ладонью по рукаву своего новенького серого мундира, Орри испытывал такую гордость, какой не чувствовал еще никогда в жизни.

Глава 3

Двухмесячные летние лагерные сборы, как и положено, начались первого июля. Кроме новоиспеченных второкурсников, уехавших в отпуск, весь кадетский корпус разбил палатки на плацу. Орри получил новый опыт ночного дежурства в карауле, где ему пришлось столкнуться с излюбленной забавой старших кадетов, которые обожали прятаться в темноте и пугать новых часовых.

Бент теперь был капралом. Он уже трижды заносил Орри в рапорт за разные нарушения. Два из них Орри считал просто выдуманными, а третий – сильно преувеличенным. Джордж настаивал на том, чтобы его друг подал письменное объяснение капитану Томасу, командиру кадетов. Если его доводы будут убедительными, рапорт Бента сочтут недействительным. Но Орри слышал, что Томас был дотошным ревнителем грамотности и изящного стиля письма и порой по целому часу задерживал у себя какого-нибудь бедолагу-кадета, чтобы вместе с ним снова и снова оттачивать одну и ту же фразу. А это уже очень напоминало экзамен у классной доски, поэтому Орри решил оставить все рапорты на себя без ответа и собирать штрафные баллы.

Но все-таки излюбленной мишенью Бента стал Джордж, который самым невероятным образом всегда попадал в прицел злопамятного капрала. Когда младшие кадеты наводили порядок в лагере, Бент доводил Джорджа до изнеможения, заставляя без конца подбирать камешки и расправлять стебли травы, которые казались ему согнутыми. К немалому восторгу Бента, Джордж не слишком умел сдерживаться и собирал штрафные баллы (кадеты иногда называли их «кожурки») с огромной скоростью. Очень быстро он набрал их в три раза больше, чем Орри.

Несмотря на тесные палатки, дурную пищу и непрестанные поддразнивания нескольких старшекурсников, которых раздражало в новичках абсолютно все – от их манеры отдавать честь до их предков, – походная жизнь приводила Орри в восторг. Он наслаждался пехотными и артиллерийскими учениями, занимавшими основную часть дня. А вечерние парады, за которыми наблюдали гости из гостиницы, становились великолепной демонстрацией воинской доблести, заставляя забывать обо всех тяготах изнурительной муштровки.

Раз в неделю для кадетов устраивались танцевальные вечера. Чтобы всем приглашенным дамам наверняка хватило достойного партнера, Академия предложила слушателям услуги учителя танцев из Германии. Джордж не пропускал ни одного бала, если только не стоял в карауле. Новичкам не возбранялось общаться с дамами, но, разумеется, их всегда оттесняли старшие. Несмотря на это, Джордж всегда веселился от души и несколько раз даже позволял себе прогуливаться с какой-нибудь девушкой на виду у всех, совершенно обдуманно нарушая правила, которые налагали определенные ограничения на слушателей его ранга.

Как-то раз после такого вечера Джордж забрался в палатку, источая аромат сигар. Орри еще не спал, и Джордж стал уговаривать друга пойти вместе с ним на танцы на следующей неделе.

– Да из меня никудышный танцор. – Орри зевнул. – У меня никогда не хватало смелости как следует держать девушку. Наверное, моя беда в том, что я привык смотреть на женщин как на предмет поклонения издали, как на статую.

– Глупости! – прошептал Джордж. – Женщины созданы для того, чтобы их трогали и чтобы ими пользовались. Ну, скажем, как уютными старыми зимними перчатками. Им это нравится.

– Этого не может быть, Джордж! Женщины устроены совсем не так, как мужчины. Они нежные существа. Утонченные.

– Они только притворяются нежными и утонченными, когда им это на руку. Поверь, Орри, женщина хочет того же, что и мужчина. Она просто не позволяет себе признаться в этом, вот и все. Тебе лучше избавиться от такого романтического взгляда на слабый пол, а то однажды какая-нибудь прелестница разобьет тебе сердце.

Орри был склонен поверить другу. Но на танцы тем летом все-таки не ходил.

В конце августа вернулись отпускники, и все кадеты снова перебрались в казармы. В тот день старшие вволю пользовались бессловесными «плебеями» как вьючными животными, заставляя их таскать свои вещи. Капрал Бент, разумеется, выбрал для этого Джорджа, и тому пришлось совершить четыре перехода с тяжелым грузом по жаре в девяносто восемь градусов. В начале пятого захода Бент приказал Джорджу бежать. С трудом переводя дыхание, Джордж поднялся до середины лестницы в Северных казармах и потерял сознание.

Он в кровь разбил лоб, когда катился по ступеням до нижней площадки. А Бент даже не извинился и не выразил сочувствия. Вместо этого он внес Джорджа в рапорт, обвиняя в порче по небрежности вещей старшекурсника. Орри настаивал на том, чтобы его друг написал объяснительную, но Джордж отказался.

– Тогда мне придется признать, что я хлопнулся в обморок, как какая-нибудь девица, – сказал он. – Не хочу, чтобы это оказалось в моем личном деле. Но ты не волнуйся, с этим мерзавцем я расквитаюсь. Если не на следующей неделе, то в следующем месяце или в следующем году.

Орри и сам уже начал подумывать о том же.

* * *

Утренние стрельбы, вечерние стрельбы, флейты и барабаны – все эти звуки теперь стали для них вполне привычными и даже приятными. Больше всего Орри нравился барабан, который не только служил чем-то вроде часов, но и напоминал юноше, зачем он здесь. Бравурная дробь подбадривала его, когда во время классных занятий он попадал в трудное положение, а случалось это почти каждый раз, когда он стоял у доски.

Утром «плебеи» получали задание по математике, а днем – по французскому языку. Вначале группы были собраны в произвольном порядке, но в конце первой недели новых кадетов рассортировали. В математической группе Орри оказался вторым снизу в списке. В группе французского он был в самом низу – среди «бессмертных», как называли таких кадеты.

Занятия по французскому в его отделении вел лейтенант Теофиль де Оремийо, который родился во Франции и был французом от макушки до пят. Он весьма критично относился к произношению и способностям своих учеников, и выставляемые им оценки говорили об этом.

Успехи классов объявлялись раз в неделю на параде. Некоторые кадеты то опускались на нижние строчки в группе французского, то поднимались выше, и только Орри оставался на месте. Это заставило де Оремийо спросить юношу о его семье. Орри был вынужден сказать, что основатель рода Мэйнов был французом.

– Значит, ваши родные наверняка говорят на этом языке?

– Мне очень стыдно признаваться, но никто не говорит. Моя мать может немного читать, а сестрам взяли учителя французского, но это все.

– Боже мой! – воскликнул преподаватель, носясь по комнате. – Чего от меня ждут? Как можно учить варваров? С тем же успехом я мог бы попытаться научить мсье Аттилу расписывать посуду!

После того разговора их отношения стали еще более натянутыми. Как-то в октябре, когда Орри на занятии читал особенно плохо, де Оремийо взорвался:

– Позвольте сказать вам кое-что, мсье Мэйн! Если бы мсье Христос спросил меня: «Мсье де Оремийо, хотите ли вы слушать, как говорит по-французски мсье Мэйн, или хотите отправиться в ад?», я бы Ему сказал: «Я хочу в ад, s’il vous plait, мсье Христос» Садитесь. Садитесь!

На следующий день Орри начал практиковать свой французский чтением вслух. Он делал это, когда оставался в комнате один. Через два дня его застал за этим занятием проныра Бент, который не переставал зорко следить за друзьями. Уроженец Огайо ворвался в комнату и потребовал объяснить, что происходит. Выслушав Орри, капрал фыркнул:

– Вы тут гостей принимаете, сэр. Развлекаетесь?

Орри покраснел:

– Нет, сэр. Посмотрите сами, сэр…

Но капрал уже вышел за дверь. И внес Орри в рапорт за попытку обмануть старшего по званию.

На этот раз Орри написал объяснительную. И после неловкого разговора с капитаном Томасом рапорт Бента был аннулирован. Позже Орри сказали, что, узнав об этом, Бент пришел в бешенство и ругался добрых десять минут.

* * *

Осень прошла быстрее, чем ожидал Орри. Войсковые учения, строевая подготовка, классные занятия и бесконечная зубрежка отнимали почти все время. Система обучения Вест-Пойнта была построена так, чтобы у кадетов не оставалось ни одной свободной минуты. Только днем в субботу «плебеи» были вольны делать что угодно, но часто это время уходило на дополнительные дежурства в карауле, чтобы отработать полученные замечания.

В дурную погоду караульная служба превращалась в сущее наказание. Суперинтендант Делафилд по прозвищу Старый Дики имел очень странные представления об экономном хозяйствовании. Например, он не разрешал выписывать новичкам теплые шинели до окончания январских экзаменов. Зачем выдавать кадету дорогую шинель, которую он может увезти с собой, если его отчислят? Поэтому под осенними дождями, а то и снегопадами новоиспеченные кадеты стояли в карауле в одних тонких и невероятно замызганных «дежурных» мундирах, которые всегда имелись в караульной будке и копили на себе грязь и паразитов год за годом.

Джордж по-прежнему не слишком много занимался, но всегда оставался первым или вторым и по математике, и по французскому. Он уже набрал сто десять замечаний, у Орри было девяносто три. И две трети из них обеспечил Бент.

С приближением январских экзаменов постоянное преследование уроженца Огайо поутихло. После отбоя Орри стал пробираться в комнату Тома Джексона, и они вместе занимались при слабом свете углей в камине.

Орри считал Джексона очень способным от природы, но, несмотря на блестящий ум, рутинные занятия в классе давалась виргинцу с большим трудом и каждая заработанная им хорошая отметка стоила ему неимоверных усилий. И все же он был полон решимости добиться успеха, и многие его товарищи уже заметили в нем эту необычную целеустремленность, за которую он даже успел заработать прозвище Генерал.

Правда, иногда Джексон казался Орри слегка тронутым. Он вдруг мог ни с того ни с сего застыть в неподвижной позе и просидеть так целых пять минут, чтобы, как он говорил, его внутренние органы «как следует встали на свои места». Джексон был просто помешан на своем здоровье.

Если Джордж писал домой лишь от случая к случаю, то Орри отправлял письма часто и постоянно, столько же получая в ответ. Однако с приближением декабря даже строчки, написанные его родными, не могли развеять печаль. Орри никогда раньше не встречал Рождество вдали от дома и очень переживал разлуку. Даже Джордж, который редко показывал свои чувства, признался, что сильно скучает по дому. Наконец наступило Рождество, и хотя капеллан провел трогательную и воодушевляющую службу в церкви, а в столовой был накрыт праздничный ужин, большинство кадетов чувствовали себя в этот день одиноко.

Вскоре начался холодный январь. Приближались экзамены, да еще серое небо только добавляло мрачного настроения и без того приунывшим кадетам. Гудзон начал замерзать, но Орри едва ли замечал это. Даже стоя в карауле в снежную вьюгу, он думал лишь о том, как бы не срезаться на экзамене по французскому.

И ему все-таки удалось как-то пережить эту пытку у доски. Когда объявили результаты экзаменов, он вопил от радости, а менее везучие кадеты молча укладывали свои сундуки. Шестнадцать новичков отправились по Кентерберийской дороге. А оставшиеся приняли присягу, подписали заявления о зачислении и получили наконец кадетские шинели.

* * *

Февраль успел состариться едва ли на пару дней, когда Джордж сделал своему соседу по комнате неожиданное предложение:

– У меня закончились сигары. А мы ведь так и не отпраздновали по-настоящему наш блестящий успех на экзаменах. Давай сбежим к Бенни.

Орри посмотрел на окно. Лунный свет падал на морозные узоры на стекле; в комнате было холодно, несмотря на горящий камин. Гудзон уже почти полностью замерз.

– В такую погоду? И в такой час?

Орри с сомнением посмотрел на Джорджа. Вскоре должен был прозвучать сигнал отбоя.

Джордж спрыгнул с кровати, он перед этим читал какой-то роман.

– Ну конечно! Должны же мы посетить это прославленное место. Мы просто обязаны устроить себе праздник. Где твой авантюрный дух? – Он уже надевал новую шинель.

Орри хотел отказаться, но последние слова Джорджа задели его. Через полчаса после отбоя они прокрались вниз по железной лестнице, проскользнули мимо караульных и помчались к реке под ледяным ветром.

Спустившись по тропе вдоль обрыва, друзья попытались пробиться сквозь сугробы и замерзшие кусты у берега. Это оказалось нелегко. Джордж прищурился, всматриваясь в сверкающее белое пространство слева от них:

– Было бы легче пойти по льду.

– Думаешь, он достаточно толстый, выдержит нас?

В голубых глазах Джорджа отразился свет луны, повисшей над верховьями Гудзона.

– А вот и узнаем.

Орри последовал за другом, кляня себя за свою вечную осмотрительность. Разве офицеру, который, возможно, поведет людей в бой, можно быть таким рохлей? Он шагнул на скользкий лед и услышал резкий треск.

Джордж, шедший впереди, остановился:

– Что это было?

Орри всмотрелся в черную громаду обрыва:

– Мне показалось, звук шел оттуда.

– Тебе не кажется, что за нами кто-то следит?

Орри огляделся по сторонам. На освещенном луной льду они были прекрасно видны с берега.

– Ну, теперь уже поздно об этом тревожиться.

Джордж согласился. Они пошли дальше. Несколько раз лед угрожающе потрескивал, он действительно был еще слишком тонок для таких прогулок. Но никаких признаков слежки они так и не заметили и уже очень скоро заглядывали в окно уютного, освещенного светом камина маленького питейного заведения Бенни Хейвена на берегу реки. Зябко потирая ладонями и подышав на них, Джордж весело сообщил:

– Нам везет. Старших кадетов не видно.

На самом деле в тот вечер в таверне вообще не было военных, а только двое мужчин из деревни Баттермилк-Фолс, находившейся на отвесном берегу по соседству. Добродушный хозяин заведения, черноволосый и большеносый Бенни Хейвен, чертами лица похожий на индейца, продавал пиво, вино и напитки покрепче дольше, чем могли бы припомнить кадеты или захотели бы знать офицеры. Бенни сердечно приветствовал двух новых гостей. Деревенские окинули их мрачным взглядом.

Джордж заказал три сигары и две кружки пива. Друзья уселись за столик в углу у окна, откуда был виден склон. Если бы показался кто-нибудь из старшекурсников, они успели бы сбежать через задернутую занавеской дверь возле большой каминной трубы, сложенной из плитняка. Орри немного расслабился, наслаждаясь вкусом пива и ароматными запахами, доносящимися из кухни. Он заказал жареную ветчину и хлеб.

После того как Бенни принес еду, ему захотелось поговорить. Он тепло приветствовал Орри, который был здесь в первый раз, но, услышав южный акцент, не мог удержаться от вежливого вопроса о том, что юноше известно о планах его земляков на присоединение Техаса. Значит ли это, что некоторые политики страстно желают добавить к Союзу еще больше рабовладельческих территорий?

Орри слишком часто слышал подобные речи, чтобы обижаться на них. Кроме того, его брат Купер, к большому неудовольствию их отца, говорил, что это правда. Пока он думал, как лучше ответить хозяину таверны, тот вдруг хмуро посмотрел на занавешенную дверь. Из кухни донесся какой-то шум. И за мгновение до того, как отдернулась занавеска, Орри уже все понял по встревоженному лицу Джорджа. В проеме двери стоял капрал Бент собственной персоной, в занесенной снегом шинели и с красным от мороза лицом.

– Так-так, сэр, и что же у нас здесь? Парочка преступников, очевидно, – заявил Елкана Бент со злобной ухмылкой.

Орри бросило в дрожь. Он точно знал, что приход Бента не случаен. Наверняка это его они слышали по дороге сюда. Сколько же ночей он следил за ними, выжидая такой возможности?

И вдруг Джордж швырнул в капрала пустую пивную кружку. Бент взвизгнул и пригнулся, чтобы избежать удара.

– Беги! – крикнул Джордж и метнулся к двери, как пушечное ядро.

Орри помчался следом, а из головы у него не выходила глупая мысль: они ведь не заплатили по счету.

* * *

На одном из самых глубоких снежных заносов вдоль берега Джордж споткнулся. Орри остановился, побежал назад и помог другу подняться. Он увидел, что Бент неуклюже ковыляет сзади, а в дверях таверны стоит Бенни Хейвен и весело наблюдает за ними. Похоже, неоплаченный счет его совсем не беспокоил.

– Ну же, Джордж! – выдохнул Орри, когда его друг снова поскользнулся и забарахтался в снегу. – Теперь этот сукин сын точно получит наши головы.

– Нет, если мы его обгоним.

– Он все равно подаст рапорт, и мы не сможем солгать.

Орри уже едва дышал, но они продолжали карабкаться вверх по склону. Кодекс чести Академии уже был вбит в них окончательно и бесповоротно.

– Думаю, не сможем, – согласился Джордж.

Грузное тело Бента мешало ему, и он сильно отставал. Но Орри и Джорджа снова задержал кустарник. Замерзшие ветки хлестали по лицам и ломались с оглушительным треском ружейных выстрелов, когда юноши на бегу наталкивались на них. Вскоре Джордж крикнул, что надо поворачивать. Перепрыгнув через низкие заросли, он приземлился на лед. Орри увидел, как освещенная луной поверхность треснула и просела.

– Может, если мы напугаем его как следует, он не станет подавать рапорт, – предложил Джордж. – Он ведь тоже вышел после отбоя, не забывай.

Орри не ответил, просто продолжал бежать. В логике Джорджа чувствовался какой-то изъян, которого он никак не мог уловить.

Идти здесь было опасно. С каждым шагом Орри ощущал, как лед отступает под ногами. Оглянувшись, он увидел, что Бент, спотыкаясь и пошатываясь, продолжает преследовать их, он был похож на огромную темную кляксу на светлой плоскости реки.

– Еще двадцать ярдов, и мы будем на тропе! – крикнул Джордж, взмахивая рукой.

В это мгновение позади них раздался крик.

Джордж резко остановился и всмотрелся в темноту.

– О боже… – выдохнул он.

Орри чуть не наткнулся на друга, оборачиваясь. Надо льдом виднелась только половина чернильного пятна. Руки Бента неловко взлетали вверх. Ночную тишину рассекали испуганные крики.

– Он провалился! – воскликнул Орри.

– А чего еще ждать при его-то весе? Идем!

– Джордж, мы не можем его здесь бросить. А что, если он утонет?

Крики Бента стали еще громче. Джордж скривился:

– Я боялся, что ты так скажешь.

– Послушай, я не верю, что ты вот так вдруг взял и потерял совесть…

– Заткнись и пошли! – огрызнулся Джордж, поворачивая назад. Он был вне себя от ярости и чувствовал, что добром это не кончится.

Вдруг Орри увидел, что Бент погружается в воду. Они побежали еще быстрее. Уже скоро голова Бента исчезла. Его фуражка поплыла по воде, блестящий козырек сверкнул под луной. Когда друзья подбежали к пролому во льду, голова капрала снова показалась над поверхностью реки. Бент потянулся к ним, с визгом разбрызгивая воду.

Джордж и Орри тащили его изо всех сил. Спасательную операцию сильно затрудняло то, что лед был очень скользким. Наконец они выволокли Бента из воды. Он лежал, мокрый, похожий на кита, и выплевывал воду.

Джордж опустился на колени рядом с ним:

– Эй, Бент! Ты должен встать и вернуться в казарму. Если будешь лежать тут, замерзнешь.

– Да… хорошо. Помогите мне. Пожалуйста.

Они закинули руки Бента себе на плечи, чтобы поддерживать его. К этому моменту капрал уже ничего связного не произносил, только стонал и жадно хватал ртом воздух. Из-за того что он был насквозь мокрым, его спасители тоже промокли и отчаянно замерзли к тому времени, когда вывели его на берег. Все так же молча он с трудом стал подниматься по тропе. Наверху он встряхнулся, перевел дыхание и сказал:

– Я ценю то, что вы сделали. Это был… храбрый поступок. Мне лучше пойти этой дорогой. А вам я советую вернуться в казарму, и как можно скорее.

Бент шагнул в темноту, и еще некоторое время после того, как он исчез, они слышали скрип его ботинок и тяжелое дыхание.

У Орри начали стучать зубы. Руки застыли и онемели. Он вдруг подумал о том, что последние слова Бента прозвучали как-то странно. Но не успел он ответить себе, что же именно его так насторожило, как Джордж сказал это за него:

– Он говорил так же искренне, как женщина, расхваливающая жизнь старой девы. Надо было дать ему утонуть.

Орри, несмотря на холод, рассмеялся:

– Ну, все кончилось хорошо, и ты должен признать: какое-то удовольствие мы все-таки получили.

– Да уж… – Джордж достал из-под шинели три сломанные сигары и с мрачной ухмылкой отбросил их в сторону. – Единственное утешение, что я за них не заплатил. Ладно, пойдем к себе, пока не умерли от лихорадки.

На следующее утро Бент не появился на завтраке. Орри и Джордж предположили, что он решил «подурачить Уитона». Так кадеты говорили, когда хотели притвориться больными. Военврач Уитон из медицинской части служил в Академии уже почти двадцать лет и был добрым и доверчивым человеком. Он часто укладывал кадетов на больничную койку или давал освобождение от дежурства под ложными предлогами.

О своем ночном приключении Джордж и Орри рассказали лишь нескольким самым близким друзьям. В середине дня Пикетт принес тревожные новости:

– Боюсь, этот вонючий мешок нытья не сказал вам всей правды, парни. У него было специальное разрешение на выход из казармы после отбоя. От одного из дежурных офицеров. Бент сказал ему, что получил сведения о каких-то двух «плебеях», которые бегают к Бенни почти каждый вечер, и хочет поймать их с поличным.

На ужин подали «олбанскую говядину» – так прозвали осетров, выловленных в Гудзоне перед тем, как он замерз. Рыба не доставила Орри особого удовольствия. Позже он даже подумал, не было ли это чем-то вроде предчувствия.

Еще до конца вечера капрал Бент подал рапорт на кадетов Мэйна и Хазарда.

* * *

Кодекс чести Академии был основан на вере в благородство кадетов. Если какой-то кадет заявлял, что его обвиняют ложно, его слово принималось без сомнений и обвинение снималось. Орри верил в этот кодекс. И Джордж, несмотря на свой скептицизм, тоже. Именно поэтому ни один из них не стал отрицать свою вину, хотя общая сумма взысканий теперь подводила Джорджа к опасной близости отчисления.

Чтобы отработать часть взысканий, друзья должны были простоять в караулах немало лишних часов. Погода совсем испортилась. И если Джордж оказался более стойким к простудам, то Орри повезло меньше. После их вынужденного купания в ледяной воде он постоянно чихал и кашлял, и на очередном дежурстве, в один особенно ненастный субботний день, вдруг почувствовал головокружение и слабость.

Над горами, двигаясь с севера, ревела снежная буря. Меньше чем за час снега намело на фут с лишним. Потом температура поднялась, пошел дождь со снегом. Орри вышагивал взад-вперед недалеко от задних ворот, когда вдруг осознал, что весь горит, несмотря на холод.

По его щекам тек пот, смешиваясь с мокрым снегом. Мушкет вдруг стал очень тяжелым. Пошатнувшись от ветра, Орри прислонился к стене казармы, чтобы немного передохнуть.

Кто-то тронул его за рукав. Орри увидел Сэма Гранта – старшекурсника, который ничем особо не выделялся, кроме того, что был превосходным наездником.

– Кто послал вас сюда в такую погоду? – спросил Грант. – Вы весь зеленый! Того и гляди упадете. Вам срочно надо в лазарет.

– Я в порядке, сэр, – прохрипел Орри, пытаясь выпрямиться.

Невысокий темноглазый кадет бросил на него скептический взгляд:

– Вы в таком же порядке, как моя тетя Бесс за пять минут до того, как испустила дух. Мне найти дежурного офицера – попросить, чтобы вас освободили от караула?

– Нет, сэр, это было бы… нарушением… нарушением долга.

Грант покачал головой:

– Вы будете отличным солдатом, мистер Мэйн. Если прежде не умрете от своего ослиного упрямства.

– Вы меня знаете?

– О вас с вашим другом и об этом негодяе из Огайо уже знают все. Жаль, что у капрала Бента такое высокое положение. Некоторые из нас пытаются это исправить. Чтобы он испытал на своей собственной шкуре те же мучения, которым подвергает других. Я искренне надеюсь, что вы выживете, чтобы полюбоваться на это, сэр. – С этими словами Грант ушел, сдержанно улыбаясь.

По расчетам Орри, было еще только четыре часа, но так же темно, как и в полночь. Орри заставил себя двигаться. Ему казалось, что он идет строевым шагом, но на самом деле он еле-еле переползал с места на место. К счастью, большинство офицеров находились внутри, иначе кто-нибудь увидел бы эту жалкую комедию.

Прошло еще с полчаса. Орри уже начал бояться, что действительно очень болен, может быть даже смертельно, и что его глупое желание скрыть свою слабость убьет его.

– Вы не слишком красиво шагаете, сэр. Я бы даже сказал, совсем некрасиво.

Вздрогнув от неожиданности, Орри обернулся и увидел возле задних ворот огромную шинель Бента, больше похожую на палатку. Казалось, капрал не шел, а плыл в густых сумерках, неумолимо надвигаясь на него всей своей тушей. Глаза его злобно сверкали.

– Я узнал, что вы в карауле, сэр. И пришел проверить…

Его голос чуть дрогнул, когда Орри неожиданно сбросил с плеча старое гладкоствольное кремневое ружье. От гнева Орри совсем потерял голову и уже ничего не боялся.

– Зачем вы направляете на меня этот предмет, сэр?

– Затем, что собираюсь вас пристрелить, Бент. Если вы не оставите в покое меня и моего друга, я вас просто-напросто застрелю.

Бент попытался усмехнуться:

– Это ружье не заряжено, сэр.

– Вот как? – Орри моргнул и пошатнулся. – Ну, тогда я забью тебя этим ружьем насмерть. И пусть меня потом судят, пусть приговорят к расстрелу, но если ты, неблагодарный мерзавец, задержишься здесь еще хоть на пять секунд, я тебя убью.

– Боже правый, да у нас в Вест-Пойнте сумасшедший!

– Да, сэр. Сумасшедший из Огайо, который обращается с «плебеями» как с животными. Ну так вот, мистер Бент, сэр, перед вами один из этих «плебеев», который больше не желает терпеть такого к себе отношения. Пять секунд. Один, сэр, два, сэр…

Бент молчал, яростно сверкая глазами. Решительный вид Орри явно напугал его. Весь облепленный снегом, Мэйн стоял перед ним, словно белый призрак. Его бледное, почти безумное лицо не оставляло никаких сомнений в его намерениях. Мушкет он держал за ствол, замахнувшись им, как дубинкой.

Унижение и ненависть отразились в глазах Бента. Постояв так еще секунду, он внезапно развернулся и как будто растаял в нестихающей метели.

Орри сглотнул и выкрикнул:

– И лучше вам с этой минуты оставить нас в покое!

– Что вы сказали, сэр?

Резкий голос заставил Орри обернуться. К нему шел один из дежурных офицеров, закутанный по уши. Вой ветра вынуждал офицера кричать.

– Кадет Грант попросил, чтобы я вышел сюда, сэр. Он сказал, вы слишком больны, чтобы нести караул. Это правда?

К этому времени Орри уже несчетное число раз тренировался стоять навытяжку, как настоящий солдат, и был уверен, что все делает правильно. Но когда он попытался продемонстрировать свое умение, он даже не заметил, что только что совершил самую непростительную оплошность. Уронил мушкет в снег.

Казалось, дежурный офицер раскачивается перед ним взад и вперед. Орри отчаянно заморгал, пытаясь остановить это движение.

– Это правда, сэр?

– Нет, сэр! – выкрикнул Орри и упал без сознания лицом в снег.

Через час в лазарет примчался Джордж. Военврач Уитон встретил его в приемной:

– Ваш друг в очень тяжелом состоянии. У него сильнейшая лихорадка, высокая температура. Мы пытаемся ее сбить, но, если в течение суток это не удастся, его жизнь может оказаться под угрозой.

Джордж думал о Бенте, о ненастной погоде, об Орри…

– Как же этот несчастный дурачок хочет стать хорошим солдатом, – с горечью проговорил он.

– Само это место рождает такие стремления. – В голосе Уитона смешались сожаление и гордость. – Вы, молодой человек, тоже не слишком хорошо выглядите. Пожалуй, я выпишу вам глоточек рома. Идемте в мой кабинет и… – Он улыбнулся. – Подурачьте немножко Уитона, как тут говорят.

* * *

С разрешения врача Джордж всю ночь просидел у постели Орри. Ненадолго заходил Пикетт. И Джексон. А еще кадет выпускного курса Грант. Джордж даже не подозревал, что они с Орри знакомы.

К утру в лазарете стало холодно и тихо. Джордж беспокойно ерзал на стуле. Все разошлись. Лицо Орри по-прежнему было таким же бледным, как одеяло из небеленой шерсти, натянутое до самого его подбородка. Он выглядел таким слабым в мигающем свете лампы, в которой горел рыбий жир… Слабым и очень больным.

Глядя на друга, Джордж, к своему изумлению, вдруг почувствовал, как глаза наполняются слезами. В последний раз он плакал, когда ему было пять лет. Тогда его взгрел старший брат за то, что Джордж осмелился поиграть с его ручной лягушкой.

Ничего удивительного в том, что его так сильно волновала судьба Орри Мэйна, не было. За короткое время они успели пройти через многое, а общие надежды и общие трудности только закаляют крепкую привязанность. И Вест-Пойнт отлично умел это делать.

Джордж так и просидел на стуле, без еды и сна, до самого обеда, пока жар у Орри наконец не спал.

* * *

На следующий день, когда в окно заглянуло февральское солнце, Орри уже выглядел намного лучше. Перед ужином Джордж зашел к нему с хорошими новостями:

– Похоже, Бенту надоело нас изводить. Я прошел мимо него, когда сюда направлялся. А он отвернулся.

– Мне все еще хочется его убить. Да простит меня Бог за такие страшные слова, но именно это я чувствую.

Тихая ярость Орри встревожила Джорджа, но он улыбнулся и постарался не показать вида.

– Послушай, дружище, это ведь ты был таким сердобольным и милосердным, когда он барахтался там, в ледяной воде. И я тебя послушался.

Орри развел руками:

– Я уже почти жалею об этом.

– Зато он теперь испытает все на своей шкуре. Старшие кадеты гоняют его и в хвост и в гриву. Сладкая месть.

– Да, но винит-то он нас. И даже если на какое-то время оставит нас в покое, ничего не забудет. У него с головой не все в порядке.

– Ладно, не стоит из-за этого мучиться, – сказал Джордж, пожимая плечами. – Сейчас нам надо думать о том, как не набрать еще больше штрафных баллов. До июня еще далеко.

Орри вздохнул:

– Пожалуй, ты прав.

Разумеется, ни один из них не верил, что если просто забыть о Бенте, то он станет от этого менее опасным.

* * *

В конце весны все Хазарды, кроме Вирджилии, посетили Вест-Пойнт. Джордж выпросил разрешение побыть с ними днем в субботу в гостинице. И взял с собой друга.

Уильям Хазард пригласил Орри погостить у них в Лихай-стейшн в любое время в будущем. Орри с радостью принял приглашение. Он нашел всех членов этого семейства такими же приятными, какими их запомнил, – всех, кроме Стэнли, который непрерывно болтал, а точнее, хвастал. Стэнли то и дело подчеркивал тот факт, что они с отцом вечером должны ужинать с некими Кемблами, жившими за рекой, в Колд-Спринг.

Наслаждаясь изумительной бараньей отбивной, Орри спросил:

– Эти Кемблы – ваши родственники?

Стэнли так и прыснул.

– Нет, мой мальчик, – сказал он, отсмеявшись. – Это владельцы литейного завода в Вест-Пойнте. Откуда, по-вашему, берутся боеприпасы и артиллерия для армии?

Он говорил с таким напыщенным видом, что самый младший из Хазардов, сидевший рядом, не выдержал и стал гримасничать, беззвучно передразнивая его. Сам Стэнли не видел представления, поэтому не мог понять, почему Джордж расхохотался. Кончилось все тем, что Билли за свои кривлянья заработал подзатыльник от отца. Миссис Хазард выглядела очень расстроенной.

– К сожалению, – сдержанно произнес Орри, – я никогда не слышал о Кемблах.

– Меж тем их вечерние приемы по субботам довольно знамениты.

Своим высокомерным тоном Стэнли словно хотел подчеркнуть, что Орри и его родной штат почему-то находятся в стороне от главных событий в жизни страны.

– Значит, они занимаются металлом? – спросил Орри у мистера Хазарда.

Старший Хазард кивнул:

– С откровенной завистью должен признать, что они цвет нации.

– Может, они смогли бы помочь моему брату…

Стэнли со скучающим видом уставился на картофель в своей тарелке. Однако Уильям Хазард внимательно слушал Орри, пока тот рассказывал, как в последних письмах его брат Купер жаловался на слишком частые поломки кованых поперечин и маховых колес на их рисовой мельнице в Монт-Роял.

– Так называется наша плантация, – добавил Орри. – Раньше колеса вращала струя воды, но брат уговорил отца попробовать паровой двигатель. Отец был против. И теперь оказывается, что не зря.

– Делать отливки из чугуна – занятие не из легких, – сказал мистер Хазард. – Но, думаю, Кемблы смогут помочь вашему брату. А еще лучше, почему бы нам самим не попробовать? Пусть он мне напишет.

– Непременно, сэр. Спасибо.

Орри очень хотелось заслужить похвалу от старшего брата, и уже на следующий день он написал Куперу. Ответное письмо начиналось со слов благодарности, затем брат сообщал о том, что уже давно подозревал того парня из Колумбии,[2] который делал детали для мельницы, в полной некомпетентности и будет рад принять совет от специалистов. В конце он добавлял, что уже отослал письмо на завод Хазардов.

Близился июнь. К своему удивлению, Орри обнаружил, что у него есть неплохие шансы пережить этот первый год в Академии, даже несмотря на то, что он, казалось, был обречен вечно оставаться в числе «бессмертных». А вот Джордж продолжал занимать верхние строчки по успеваемости, не прилагая к этому видимых усилий. Орри искренне завидовал другу, хотя это ничуть не мешало их дружбе.

Им удалось удержать сумму штрафных баллов ниже пограничных двух сотен, а когда стали прибывать новобранцы, давление на первогодков ослабло. Орри с Джорджем теперь подшучивали над новичками, как и все остальные, но беззлобно и без подлостей – слишком наглядный урок они получили от Бента, чтобы подвергать кого-то такому же унижению, какое испытали сами.

Полностью избегать уроженца Огайо им, конечно, не удавалось. Однако всякий раз, когда они пересекались, он делал вид, что их просто не существует. И все же друзья не могли избавиться от ощущения, что он ничего не забыл, хоть и оставил их в покое. И уж точно не простил.

Примерно за десять дней до летних лагерей неожиданно приехал Купер. Перед этим он заезжал в Пенсильванию, куда привозил неисправные детали для мельницы из Монт-Роял.

– Ваши отец и брат вмиг разобрались, в чем дело, – сообщил Купер Джорджу. – Как я и думал, тот олух из Колумбии просто не понимал, что делает. Он явно переплавлял чугунные чушки при неправильной температуре. Если мне удастся его в этом убедить, поломок наверняка станет меньше. Но убедить его будет нелегко. Он ни за что не признается, что у янки можно хоть чему-нибудь научиться. Для него это все равно что заявить, будто Джонни Кэлхун был не прав, защищая свой штат.

Джорджу очень понравился брат Орри. Куперу было уже двадцать три, и он был еще выше ростом, чем его младший брат. Красивая и добротная одежда на нем почему-то выглядела ужасно неряшливо. У него были впалые щеки и внимательные темные глаза с веселыми искорками, хотя Джорджу и показалось, что он больше склонен к саркастической улыбке, чем к беззаботному смеху. Во внешности Купера и Орри было много общего: та же стройная фигура, те же волнистые каштановые волосы и узкий горделивый нос. Но старшему брату недоставало загара, который Орри приобретал, проведя на солнце хотя бы один день; его утонченное лицо казалось нездоровым, как будто бледность, усталость и постоянные глубокие раздумья сопровождали его с самого рождения.

Свой скоротечный, с одной ночевкой, визит в Академию Купер объяснил не только желанием повидать Орри, но и любопытством. Ему очень хотелось побольше узнать об этом прославленном месте, где теперь обучали самых профессиональных военных в стране. Он подчеркнул, что все в этом мире достойно изучения, разве что кроме некоторых родословных в его родном штате.

Однако его внимание за время и без того короткого пребывания в отеле Роя то и дело отвлекалось от достопримечательностей, на которые он приехал посмотреть. Когда однажды Орри показывал брату большие каменные бараки, он с тревогой заметил, что печальный взгляд Купера устремлен куда-то вдаль и мысли его очень далеко отсюда.

Перед самым отъездом Купер все же отвлекся от грустных раздумий и со своим обычным насмешливым видом сказал Джорджу:

– Вы просто обязаны приехать к нам, сэр. В наших краях так много хорошеньких девушек. Да и в нашей семье найдется парочка. Будут настоящими красавицами, когда вырастут. В Лихай-стейшн я что-то не увидел столько милых барышень. Разумеется, мне пришлось смотреть в основном на доменные печи. У вашей семьи потрясающий завод, мистер Хазард.

– Зовите меня Джорджем.

– Нет, зови его Пенёк, – вмешался Орри. – Все кадеты со временем получают прозвища. Нас тоже окрестили на прошлой неделе.

– Пенёк, вот как? – Купер взглянул на брата. – А ты кто?

– Палка.

– Значит, части одного дерева, да? – рассмеялся Купер. – Что ж, мистер Пенёк, хочу сказать, что я восхищен размахом и масштабами вашего семейного предприятия. – И снова в его глазах появилась все та же скрытая грусть. – Да, восхищен…

Сквозь мычание телят, которых перевозили по Гудзону, они услышали гудок парохода, стоявшего возле Норт-Дока. Купер схватил саквояж и быстро сбежал по ступенькам гостиничной веранды.

– Приезжайте к нам, мистер Пенёк! А ты береги себя, Орри! Ждем тебя дома следующим летом!

Когда гость скрылся из вида, Джордж сказал:

– По-моему, твой брат – отличный парень.

Орри нахмурился:

– Да, это правда. Но что-то наверняка случилось… Он так старался шутить и улыбаться, хоть и через силу, но был явно расстроен.

– Из-за чего?

– Хотел бы я знать.

Глава 4

С морского побережья домой Купер добирался на речном шлюпе «Юто». Шлюп вез мешки с почтой и разные товары, которые чарльстонский комиссионер развозил вверх по реке на плантации штата.

Стояло тихое солнечное утро. В зеркальной поверхности воды отражалось небо. Из всех рисовых рек Эшли была одной из наименее важных в силу слишком существенного влияния океана. Хотя вода здесь была чистой, приливы и штормы иногда заносили в нее соль из Атлантики, и она убивала рис. Но, как считал Купер и другие местные плантаторы, этот риск полностью возмещался той легкостью, с которой урожай доставлялся в Чарльстон.

Жаркое солнце последних июньских дней припекало все сильнее. Опершись на леера, Купер с нетерпением высматривал, когда же наконец появится пристань Мэйнов. Ему часто приходилось выслушивать нелестные высказывания и о его родном штате в целом, и о том месте, где он родился и вырос. Но он всем сердцем любил этот край и всегда с волнением смотрел на знакомые берега, где росли могучие сосны, раскидистые дубы и даже кое-где попадались пальмы на бесхозных участках земли. В ветвях мелькали сойки и иволги, щеголяя ярким оперением. В одном месте почти вплотную к берегу подходила дорога. Купер увидел трех бравых юношей на прекрасных лошадях; в этой части страны конные состязания были излюбленным развлечением.

Вокруг гудели насекомые, то и дело впиваясь в кожу. Приближалось самое тяжелое время года. В доме должны были уже вовсю идти приготовления к переезду семьи в Саммервилл. Оттуда отец Купера будет ездить верхом на плантацию, чтобы регулярно проверять, как идут дела, но не останется в Монт-Роял, пока снова не похолодает. О прибрежных районах Южной Каролины говорили: «Весной это рай, летом – ад, а осенью – лечебница».

На том берегу, где находился порт, растительность подобралась вплотную к созданным человеком бастионам – высоким насыпям. За ними, на месте давным-давно осушенных еще предками Купера болот, простирались поля. Сами же насыпи представляли собой важную часть сложной агрокультурной системы, какую представляла собой рисовая плантация.

На равных расстояниях друг от друга в насыпях были проложены деревянные дренажные трубы прямоугольного сечения, или так называемые каналы, снабженные специальными воротами с каждой стороны. С помощью этих ворот речная вода либо очень осторожно, чтобы не допустить размывов, подавалась на рисовые поля, либо отводилась с них. Другими словами, рассчитывать на хороший урожай можно было только в том случае, если люди Тиллета Мэйна выполняли свою работу как следует и вовремя. А еще если в мае не налетало слишком много птиц. И если осенние шторма не отравляли речную воду солью.

Были и другие условия, другие бесчисленные риски. Частые разочарования и крайне редкие удачи. Жизнь рисового плантатора учила его разумному уважению к силам природы, и Купер уже давно подумывал о том, что Мэйнам следовало бы подыскать себе менее своенравное занятие и к тому же более современное.

Дождь брызг, поднятых колесом парохода, вывел Купера из задумчивости. Они уже приближались к причалу, а он и не заметил этого. Вдруг Купер почувствовал странную печаль. «Лучше помалкивать о том, что ты видел на Севере», – сказал он себе.

Хотя и сомневался, что сможет сдержаться.

Вскоре он уже шагал по тропе через английский сад, разбитый на холме над рекой. В воздухе пахло фиалками и жасмином, дикими яблонями и розами. На верхней веранде их большого дома его мать, Кларисса Голт-Мэйн, присматривала за домашними рабами, запиравшими комнаты второго этажа. Заметив сына, она подбежала к перилам, приветствуя его. Купер помахал матери и послал ей воздушный поцелуй. Купер очень ее любил.

Он не стал заходить в дом, вместо этого обойдя его вокруг и здороваясь с каждым негром, которого встречал по пути. Потом он прошел к отдельно стоящему зданию кухни. Отсюда открывался дивный вид на аллею огромных вечнозеленых дубов, которая тянулась на полмили и упиралась в давно заброшенную дорогу, ведущую к реке. Подул легкий соленый ветер, качнув бороды мха на деревьях.

В начале аллеи показались две девочки. Это были его младшие сестры. Они, как обычно, ссорились, гоняясь друг за дружкой. А вот кузена Чарльза, этого пройдохи, нигде не было видно.

Контора плантации Монт-Роял также располагалась в отдельном здании, сразу за кухней. Подходя к ней, Купер услышал голос Рэмбо, одного из самых опытных надсмотрщиков на плантации:

– На Южном квадрате уже проклюнулись, мистер Мэйн. И на Береговом тоже. – Он говорил о полях, каждое из которых имело свое название.

Тиллет Мэйн перестраховывался каждый год, засевая треть своей земли поздно, в начале июня, чтобы с большей вероятностью избежать опасностей для будущего урожая. Надсмотрщик говорил отцу Купера о том, что семена на этих поздно засеянных участках дали ростки и показались над водой. Вскоре их необходимо будет осушить с помощью каналов, и начнется долгий период сухого вызревания.

– Хорошая новость, Рэмбо. Мистер Джонс уже знает?

– Он со мной ходил, сэр.

– Я хочу, чтобы вы с мистером Джонсом сообщили об этом всем людям, кто должен знать.

– Да, сэр. Непременно сообщим.

Купер открыл дверь конторы и поздоровался с выходившим оттуда высоким седоволосым чернокожим. Все в их семье, кроме Купера, никогда не называли негров Тиллета рабами, заменяя это слово традиционно принятым здесь обращением «люди». Предполагалось, что такая нейтральная замена может каким-то образом смягчить или затушевать горькую правду. Куперу же, в отличие от остальных, казалось менее обременительным хотя бы в мыслях называть негров только одним словом: рабы.

– Я уж думал, янки тебя похитили, – сказал Тиллет Мэйн из облака табачного дыма, висевшего над письменным столом.

Он слегка изогнул уголки губ, что должно было означать единственное на сегодняшнее утро проявление отцовской нежности, как догадался Купер.

– Я на денек заглянул к Орри. У него все хорошо.

– В том, что у него все хорошо, я и не сомневался. Меня больше интересует, что тебе удалось выяснить по нашим делам.

Купер уселся в старое кресло-качалку, которое стояло рядом со столом отца, заваленным бухгалтерскими книгами. Тиллет был сам себе бухгалтером и тщательно проверял каждый счет, относящийся к делам Монт-Роял. Как и другие плантаторы нижних земель, он с удовольствием называл свои владения баронским поместьем, но был единственным бароном, который лично прослеживал за движением каждой принадлежавшей ему монеты.

– Я узнал, что мои подозрения подтвердились, – сказал Купер. – Частым поломкам осей и колес есть научное объяснение. Если в чугуне мало окисленного углерода и других примесей, металл получается недостаточно крепким для изготовления механизмов. Именно в этом главная причина поломок. Теперь придется объяснять это тому невежде из Колумбии. А если он не послушает, не лучше ли нам заказать детали на литейном заводе Мэриленда или даже в Пенсильва…

– Я бы предпочел поддержать производителей в своем штате, – перебил его Тиллет. – На друзей легче надавить, чем на чужаков.

– Хорошо, – вздохнул Купер. Это был очередной родительский приказ. Такие он получал дюжинами каждую неделю. Чувствуя досаду, он не удержался и добавил: – Но у меня теперь появились друзья в Пенсильвании.

Тиллет пропустил это замечание мимо ушей.

Главе семейства Мэйн уже исполнилось сорок восемь лет. Его сильно поредевшие волосы были совсем седыми. Купер унаследовал от отца высокий рост и темные глаза. Но даже это последнее сходство показывало, насколько разными людьми они были. Взгляд Купера был мягким, задумчивым, иногда ироничным. А вот глаза Тиллета очень редко смотрели ласково и еще реже смеялись. Всегда твердый и немигающий, его взгляд мог порой излучать нешуточную ярость.

Отвечая за жизнь и благополучие десятков людей, как белых, так и черных, Тиллет Мэйн давным-давно избавился от природной робости. Он отдавал приказы с такой уверенностью, словно был рожден повелевать, что, вероятно, так и было, во всяком случае, об этом говорила даже его фамилия. В целом о нем можно было сказать, что он любил свою жену и детей, свою землю, свою веру, своих негров и свой штат и не видел ничего предосудительного ни в одной из этих привязанностей.

Половина его детей прожила не больше четырех лет. Мать Купера говорила, что именно поэтому Тиллет так редко улыбается. Но старший сын подозревал, что для этого были другие причины. Положение Тиллета, а также его происхождение располагали к некоей толике высокомерия в его характере. В то же самое время он был жертвой растущего чувства собственной ущербности, которое он никак не мог ни подавить в себе, ни сдерживать. Это была какая-то общая болезнь, которую в последнее время Купер замечал во многих южанах. А его поездка на Север лишь подтвердила то, что причины к таким настроениям действительно были.

Тиллет всмотрелся в сына:

– Ты как будто не слишком рад тому, что вернулся домой.

– Конечно я рад! – совершенно искренне ответил Купер. – Но я не бывал на Севере с тех пор, как закончил Йель. И то, что я там увидел, по-настоящему меня расстроило.

– Что же именно ты увидел? – холодно спросил Тиллет.

Купер понимал, что ему лучше не продолжать этот разговор, но упрямство взяло верх.

– Заводы, отец. Огромные грязные заводы, гудящие, грохочущие, воняющие, пускающие в небо дым, как сам Вельзевул. Север растет с пугающей скоростью. Там кругом машины. А люди… Бог мой, я никогда не видел столько народа! По сравнению с ними у нас тут просто пустыня!

Тиллет заново разжег трубку и несколько мгновений пускал клубы дыма.

– Ты думаешь, количество значит больше, чем качество?

– Нет, сэр, но…

– Мы совсем не хотим, чтобы сюда хлынули никому не известные иностранцы.

Вот оно… Снова эта глупая несгибаемая гордыня.

– А кем был Чарльз Мэйн, если не таким же иностранцем? – огрызнулся Купер.

– Он был герцогом, джентльменом и одним из основателей поселения гугенотов.

– Все это замечательно, сэр. Но поклонение прошлому не создаст заводов и не поможет южной экономике. Настал век машин, а мы упорно отказываемся признать это. Мы цепляемся за сельское хозяйство и за прошлое и при этом отстаем все сильнее и сильнее. Когда-то Юг действительно практически возглавлял эту страну. Но те времена давно минули. С каждым годом мы все больше теряем уважение и влияние на национальном уровне. И тому есть причины. Мы не созвучны времени.

Купер умолк, не став упоминать о самом главном козыре – особом общественном построении, к которому благосостояние южан было привязано так же прочно, как сами рабы были привязаны к своим хозяевам. Но ему и не нужно было заходить так далеко, чтобы разъярить Тиллета. Старший Мэйн грохнул кулаком по столу:

– Придержи язык! Южане не станут ругать родную землю. По крайней мере, преданные ей южане. Хватит и того, что это делают янки!

Купер, как это часто бывало, почувствовал себя зажатым в тиски между собственными убеждениями и своей вечной неспособностью переубедить отца. Они и раньше спорили на эти темы, но никогда с таким жаром. Купер вдруг заметил, что уже почти кричит:

– Если бы вы не были таким же невыносимым упрямцем, как все эти невежественные «бароны»…

Громкий крик, донесшийся снаружи, на время прервал их перепалку. Отец и сын бросились к двери.

Кричала одна из двух девочек, которых Купер видел по дороге в контору. Эштон Мэйн и ее сестра Бретт закончили уроки чтения и арифметики за полчаса до того, как причалил шлюп. Их учитель, немец из Чарльстона герр Нагель, отправился подремать, довольный усердием к учебе младшей девочки, но утомленный дерзостью старшей, как и тем, что она отчаянно скучала от любого напряжения ума.

В обеих девочках сразу угадывалась порода Мэйнов, хотя они и были совсем разными. Но гости всегда замечали только одну из них – Эштон, которая в свои восемь лет уже была настоящей красавицей. Волосы у нее были намного темнее, чем у остальных членов семьи. При определенном освещении они даже казались черными. А цвет глаз и их выражение она унаследовала от отца.

Бретт не была дурнушкой, но не обладала такими же безупречными чертами, как ее сестра. Даже сейчас было видно, что она будет высокой и стройной, как ее отец и братья. Она уже догнала ростом Эштон, хотя и была моложе ее на два года, из-за чего сестра не упускала случая напомнить ей, что высокий рост может отпугнуть от нее кавалеров, когда придет время.

После уроков девочки отправились погулять вдоль реки. На ветке в зарослях кустов за последним участком засеянного в марте поля, где уже зеленели высокие налитые побеги, Бретт нашла птичье гнездо, в котором лежало маленькое бледное яйцо.

– Эштон, иди сюда, посмотри! – позвала Бретт.

Эштон подбежала к сестре, в движениях ее чувствовалось легкое самодовольство. Несмотря на юный возраст, она уже прекрасно осознавала достоинства своей внешности в сравнении с сестрой. То же выражение превосходства отразилось на ее лице, когда она взглянула на яйцо.

– Думаю, его оставила зеленая цапля, – сказала Бретт, с серьезным видом оглядев реку. – Спорим, она скоро вернется в гнездо.

Эштон внимательно посмотрела на сестру, и ее розовые губы на миг искривились в улыбке.

– Ну так она будет разочарована, – вдруг сказала она, быстро наклоняясь и хватая яйцо.

И тут же бросилась бежать.

Бретт погналась за ней по берегу:

– Положи его обратно! Ты не имеешь права забирать птенца у мамы!

– А вот имею! – откликнулась Эштон, встряхивая волосами.

Что ж тут поделаешь! Бретт знала свою сестру, или ей казалось, что знала. Ситуация требовала мгновенных действий, но при этом очень осторожных. Бретт сделала вид, что уступила. Вскоре Эштон потеряла бдительность, теперь она шла медленно, на ходу разглядывая добычу, которую держала перед собой на ладони. Бретт подскочила к ней сзади и выхватила яйцо.

Эштон погналась за сестрой вокруг дома, в сторону аллеи, там их и увидел Купер, когда направлялся к конторе. Погоня продолжалась несколько минут. Наконец, когда обе запыхались, Эштон будто бы проявила раскаяние:

– Ну прости меня, Бретт. Ты права, я просто дурочка. Надо отнести его обратно. Только дай мне еще раз на него посмотреть, и вернемся к гнезду.

Неподдельная искренность и ласковый голос сестры успокоили Бретт, и она протянула ей яйцо. Улыбка Эштон тут же изменилась.

– Если оно не мое, то и не твое тоже! – С этими словами она сжала кулак и раздавила яйцо.

Бретт бросилась на нее – она была сильнее и проворнее – и не слишком женственно повалила сестру на землю. Схватив Эштон за волосы, девочка колотила ее, пока та не завизжала. Этот крик и слышали Купер и Тиллет. Отец растащил драчуний, потребовал от каждой объяснений, потом перебросил обеих разом через колено и как следует отшлепал. И все это успел сделать до того, как их мать прибежала из дома на крики.

Бретт рыдала, протестуя против несправедливости. Эштон надрывалась еще громче. Но несмотря на то что она закидывала голову назад, корчила страдальческие гримасы и всячески изображала оскорбленную невинность, глаза ее сияли. На первый взгляд могло показаться, что они блестят от слез. Но более внимательный наблюдатель увидел бы, что ей весело. Кларисса, Тиллет и Купер не заметили этого.

Зато заметила Бретт.

* * *

Примерно в трех четвертях мили от дома Мэйнов, в небольшом отдельном поселении на плантации, в то же самое время произошла другая драка. Черный мальчик и белый мальчик катались в пыли посреди улицы, сражаясь за обладание бамбуковой удочкой.

Улица тянулась между двумя рядами выбеленных хижин, где жили рабы. Здесь же, вдали от хозяйского имения, находились небольшая больничка, крошечная церковь, а в дальнем конце улицы возвышался пятикомнатный дом, стоявший на опорах из глины и щебня. Этот дом принадлежал главному надсмотрщику Монт-Роял мистеру Салему Джонсу – уроженцу Новой Англии и стороннику строгой дисциплины. Джонса вырастила здесь же, на Юге, его рано овдовевшая мать, и примерно одиннадцать лет назад он пришел в Монт-Роял с блестящими рекомендациями с другой плантации. Но Тиллет все равно смотрел на него как на янки, то есть как на вечного чужака. Со временем старания Джонса на благо Мэйнов помогли Тиллету отчасти преодолеть недоверие, но окончательно от своей подозрительности он так и не избавился.

Мальчишки мутузили друг друга под безразличными взглядами чернокожих детей и мужчин, слишком старых, чтобы работать. Трудно сказать, который из двух был задиристее или грязнее. Белый мальчик – загорелый семилетний крепыш – был Чарльзом Мэйном. Кузен Чарльз – так называла его Кларисса, чтобы отличить от Мэйнов собственной семьи.

Чарльз был исключительно красивым ребенком. Однако привлекательная внешность была, пожалуй, его единственным наследством. Чарльз был сыном брата Тиллета, бездарного адвоката Хьюджера Мэйна. Хьюджер и его жена находились на том самом пароходе, который затонул по пути в Нью-Йорк у мыса Гаттерас в 1841 году. Чарльза на время отдыха родители отвезли к его тетушке и дядюшке. Он был их единственным ребенком и остался у родственников после похорон, когда в землю были зарыты два пустых гроба.

Жизнь Чарльза на плантации была легкой, хотя и одинокой. Каким-то внутренним чутьем, свойственным юности, он почувствовал, что дядя Тиллет не особенно горюет о его отце и, вероятно, поэтому не слишком думает и о своем единственном племяннике. Чарльз обратил эту холодность себе во благо. Его тетя и дядя позволяли ему жить так, как он хотел, не делая попыток обречь его на скучные занятия с наставником-немцем. Чарльз много рыбачил и с удовольствием бродил по лесам и болотам, окружавшим плантацию. Дружил он с чернокожими детьми и с одним из них, Каффи, сейчас сражался из-за удочки.

Громкие голоса в одном из домишек привлекли внимание мальчиков и нескольких рабов. В дверях показалась знакомая фигура. Маленький, лысый и толстый, Салем Джонс был обладателем одной из самых ангельских физиономий в мире, но вел себя совсем не ангельски и считал необходимым как можно чаще демонстрировать свою власть, заходя, куда ему вздумается, с плеткой в руке и толстой дубиной на ремне.

Друзья прекратили потасовку, тем более что, пока они боролись, Чарльз случайно сломал удочку. Вид у него, как обычно, был растрепанный: щеки и подбородок вымазаны грязью, рубашка торчала из-за пояса. На прошлой неделе драка с двоюродным братом Каффи Джеймсом стоила ему одного переднего зуба. Но он считал, что щербинка во рту только придает ему лихости.

– Джонс опять подкатывался к Семирамис, – прошептал Каффи. – С тех пор как жена умерла полгода назад, он все время пытается.

– Пока она была жива, он тоже пытался, только так, чтобы никто не видел, – сказал Чарльз. – Так дядя Тиллет говорит.

Салем Джонс прошагал по улице и исчез за своим домом. Чарльз осторожно подошел ближе к лачуге, где жила семья Семирамис. Через открытую дверь в тусклом свете смутно вырисовывался стройный силуэт девушки. Но хотя Чарльз не мог хорошо ее видеть, он живо представлял себе ее образ: шелковистая черная кожа, точеные черты лица, пленительное гибкое тело. Все молодые мужчины на плантации неизменно провожали ее восхищенными взглядами.

Показался Джонс верхом на коне. Вид у него был злобный.

– Приаму точно сегодня достанется, – предположил Каффи, глядя, как надсмотрщик направляется в сторону полей. – Старик Джонс не получил от нее то, чего хотел, значит отыграется на ее брате.

Чарльз посмотрел на солнце:

– Мне бы надо домой возвращаться, скоро обед. Но я, пожалуй, останусь здесь, подожду, чем это закончится.

Все равно никто из домочадцев не хватится его, решил он.

Бродя по поселку, он думал о том, чем может обернуться вся эта история. Высокий и физически крепкий, брат Семирамис обладал еще и очень сильным характером. Хотя его предков привезли из Анголы три поколения назад, в Приаме по-прежнему жил неугасимый дух свободы, которой он был лишен.

Чарльз вполне разделял негодование Приама. Он совершенно не понимал порядка, который даровал свободу одним людям, потому что они были белыми, и лишал ее других только потому, что у них другой цвет кожи. Он находил эту систему несправедливой, даже варварской, и в то же время считал, что она должна быть незыблемой и повсеместной.

Бывало, что они говорили о некоторых сторонах рабства с Каффи. К примеру, Семирамис ничего не имела против имени, данного ей при рождении, хотя Каффи находил его чересчур вычурным. Она совсем не видела в этом какой-то скрытой насмешки над своим положением невольницы. А вот Приам чувствовал издевку очень хорошо. И не делал тайны из того, что ненавидит свое имя.

– Приам сказал, что не будет человеком мистера Тиллета вечно, – доверительно сообщил однажды Каффи. – Он часто так говорит.

Чарльз понимал, что это значит. Приам собирался сбежать. Но зачем? Разве рабство существует не везде? Каффи думал, что не везде, хотя и не мог этого доказать.

Он бродил по поселку почти до самого вечера. Успел даже часик подремать в прохладной темной церкви, а потом сел на ступеньках одного из домишек и начал обстругивать ножом деревяшку, когда с полей потянулись рабы с мотыгами на плечах.

Джонс вернулся домой час назад. Когда он вышел на свое крыльцо, Чарльз увидел, что на его рубашке темнеют пятна пота, а дубинка и плеть явно нарочито выставлены напоказ.

– Эй, Приам! – крикнул Джонс с любезной улыбкой.

Раб, на целую голову выше и на пятнадцать лет моложе надсмотрщика, вышел из группы неторопливо шагавших негров.

– Да, мистер Джонс? – не слишком уважительно откликнулся он.

– Мой помощник сказал, что в последнее время ты плохо работаешь. Да еще и много жалуешься. Не давать ли мне тебе особую норму на каждый день?

Приам покачал головой:

– Я делаю все, что надо. Но мне ведь не обязательно это должно нравиться, да? – Он посмотрел на других рабов, и в его взгляде вспыхнула обида, даже угроза. – Помощник никогда мне не говорил, что он мной недоволен.

Джонс сделал шаг вниз по ступеням – только один, сойди он дальше, макушка его головы оказалась бы ниже уровня глаз Приама.

– Ты и вправду думаешь, что он бы тебе сказал? Нет. Ты слишком глуп, чтобы понять. Ты годишься только для того, что ты делаешь. Твоя работа для ниггеров. Или для скота. – Главный надсмотрщик ткнул дубинкой в живот Приама, стараясь вывести раба из терпения. – Я собираюсь побольше нагрузить тебя работой на недельку-другую. Еще полнормы дополнительно на каждый день.

Кто-то в толпе рабов судорожно вздохнул. Почти у всех плантаторов, за исключением самых жестоких, рабам было принято давать только одну норму в день. Опытный работник мог справиться с ней задолго до захода солнца, и у него еще оставалось достаточно времени и для собственного огородика, и для каких-то личных дел.

Приам стиснул зубы. Он прекрасно знал, что нельзя пререкаться с надсмотрщиком. Но Джонс явно нарочно злил его. Чарльз просто ненавидел этого жирного маленького янки с лысым черепом и плаксивым, гнусавым голосом.

– Ну, ничего не скажешь на это? – Джонс снова ткнул Приама дубинкой, на этот раз сильнее. – А я ведь могу и еще кое-что сделать, не только увеличить тебе норму. Я могу сделать то, к чему призывает твой наглый взгляд. – Он потряс плеткой перед носом Приама. – Что-то вроде этого.

Столь односторонний характер ссоры вынудил Чарльза рвануться с места, как пушечное ядро.

– Мистер Джонс, у вас есть плеть и дубинка, а у Приама ничего нет. Почему бы вам не поступить по справедливости? Дайте ему или то, или другое, а потом подеритесь честно!

Стало очень тихо. Рабы испуганно застыли. С реки донесся хриплый рев аллигатора. Даже во взгляде Приама угас яростный огонь, разожженный Джонсом. Ошеломленный надсмотрщик уставился на мальчика:

– Ты защищаешь этого ниггера?

– Мне просто хотелось бы, чтобы с ним обращались справедливо. Все говорят, что он отличный работник. И мой дядя так говорит.

– Он ниггер. Он и должен хорошо работать. Пока хребет не сломает, если понадобится. А тебе полагается находиться в господском доме, там твое место. Ты постоянно болтаешься здесь, и я уже начинаю задумываться, почему это так. Что тебя так здесь привлекает? Может, своих чувствуешь, вроде как рыбак рыбака видит издалека? Может, в тебе есть черная кровь?

Чарльза взбесила скорее усмешка надсмотрщика, чем само оскорбление. Он наклонил голову и изо всех сил боднул Джонса в живот. А потом два раза ударил кулаком и бросился бежать со всех ног.

До самых сумерек Чарльз прятался у реки. Наконец он решил, что дольше тянуть нельзя и пора вернуться домой. Когда он медленно шел через сад, из-за кустов раздался тихий свист, привлекший его внимание.

Лицо Каффи сияло в угасающем свете. Ухмыляясь, он сообщил, что своей смелой выходкой Чарльзу удалось отвлечь Джонса от его главной цели. Он так взбесился, что потерял к Приаму всякий интерес.

Голодный и усталый, Чарльз поплелся к дому. Теперь его победа почему-то не казалась ему такой важной. А когда он увидел, что дядя Тиллет ждет его с мрачным видом, она стала приобретать очертания настоящей беды.

– С час назад приходил Джонс, – сказал Тиллет. – Пойдем-ка со мной в библиотеку. Я хочу услышать, что ты сам скажешь в свое оправдание.

Чарльз послушно пошел следом. Ему всегда нравился дом Мэйнов именно в это время дня. Серебряные вазы и чаши, полированная мебель из розового дерева и ореха отражали огоньки свечей и ламп. Хрустальные подвески люстр слегка покачивались на легком ветерке, влетавшем в открытые окна, и тихо звенели. Домашние слуги негромко переговаривались и смеялись, заканчивая работу. Сегодня ничего этого Чарльз не видел и не слышал.

Библиотеку Тиллета Чарльз тоже всегда любил, любил ее громоздкую, мужскую мебель и очень реалистичное изображение римских развалин на стенной росписи над каминной полкой. На стеллажах здесь стояли сотни замечательных книг на английском, латыни и греческом. Сами книги Чарльза не слишком занимали, а вот то, что дядя их все прочитал, приводило его в восторг. Но этим вечером библиотека казалась ему чужой и пугающей.

Когда Тиллет попросил племянника объяснить свое поведение, мальчик, запинаясь, рассказал, что встал на сторону, как ему казалось, несправедливо обиженного, потому что у Джонса была плеть и дубинка, а у Приама – ничего.

Покачав головой, Тиллет взял в руки трубку:

– Не твое дело – вставать на чью-то сторону в таких стычках. Ты прекрасно знаешь, что Приам – один из моих людей. У него нет таких же прав и привилегий, как у белого человека.

– Но разве он не должен их иметь? Почему он обязан терпеть, если кто-то хочет его ударить?

Тиллет принялся раскуривать трубку. Когда он снова заговорил, его голос звучал тише, а это всегда было признаком гнева.

– Ты еще слишком молод, Чарльз, поэтому легко можешь стать жертвой превратных представлений… ну то есть неправильных взглядов, – пояснил он, видя, что сложное слово вызвало у мальчика недоумение. – Я забочусь о своих людях. Они это знают. А мистер Джонс, хотя он и хороший управляющий, часто ведет себя чертовски глупо. Ему нет никакой нужды размахивать плетью и дубиной. У нас в Монт-Роял нет негров-баламутов. Впрочем, я не прав. Приам и еще один или двое иногда проявляют бунтарский характер. Но не постоянно и не в такой уж непростительной мере. Я многое делаю для того, чтобы поддерживать на плантации благоприятную обстановку. И мои люди счастливы.

Он умолк, ожидая от мальчика одобрительного ответа.

– Как же они могут быть счастливы, если не имеют права поехать, куда захотят, или делать, что им хочется? – спросил Чарльз.

Вопрос был абсолютно естественным, однако Тиллет разозлился:

– Не задавай вопросов о вещах, которых не понимаешь! Такой порядок выгоден людям. Если бы они не оказались здесь, они бы жили в полной дикости. Негры счастливы, когда вся их жизнь организована для них же самих, когда за них думают другие. Что до вас, молодой человек… – Взгляд Тиллета скользнул к двери, которую он не закрыл как следует, когда они с Чарльзом вошли в библиотеку. Снаружи кто-то подслушивал. Тиллета, похоже, это не встревожило. Он ткнул трубкой в сторону мальчика. – Если ты еще раз доставишь неприятности мистеру Джонсу, я тебя отшлепаю как следует. Я хочу, чтобы ты вел себя пристойно и старался поступать как молодой джентльмен… хотя и понимаю, что моя просьба, пожалуй, невыполнима, учитывая твой характер. Все, можешь идти.

Чарльз резко развернулся и выбежал из библиотеки. Он не хотел, чтобы дядя заметил, как его глаза вдруг наполнились слезами. Выскочив за дверь, он вздрогнул от неожиданности, когда увидел стоящую за ней фигуру.

Но это оказалась всего лишь тетя Кларисса.

– Чарльз… – Она протянула к нему руку с жестом утешения.

Дядя считал его никудышным. Наверняка и тетя тоже. Чарльз увернулся от ее руки и выскочил из дому в темноту.

* * *

Позже тем же вечером в большой спальне на втором этаже с окнами, выходящими на реку, Тиллет помогал жене расшнуровать корсет. Освободившись из тесного плена, она обошла несколько частично уложенных сундуков и саквояжей и скрылась за ширмой, чтобы закончить приготовления ко сну.

Тиллет натянул льняные кальсоны, которые надевал на ночь в теплую погоду. Они были не слишком изысканными, зато удобными. В спальне было тихо. Эта тишина встревожила Тиллета. Он посмотрел в сторону ширмы:

– Ну же, Кларисса! В чем дело? Говори быстрее, я хочу выспаться.

Она вышла из-за ширмы в ночной рубашке, расчесывая распущенные седые волосы. Кларисса Мэйн была маленькой женщиной с изящными аристократическими чертами, которым странным образом совершенно не соответствовали ее крестьянское пухлощекое лицо и крупные руки. Как многие полагали, ее сыновья были похожи на нее только в одном: у них были точно такие же носы. Предки Клариссы были гугенотами, и в Каролину семья Голт приехала на два года раньше Чарльза де Мэйна, о чем Кларисса всякий раз напоминала мужу, когда он становился чересчур властным.

– Я уже извинилась за то, что подслушивала, – сказала она. – Как ты воспитываешь кузена Чарльза – это твое дело. Он ведь сын твоего брата.

– Ты не можешь так легко увернуться, – с мрачной иронией произнес Тиллет. – Уж я-то знаю, что у тебя на этот счет имеются собственные идеи.

– А ты станешь слушать, если я их выскажу? – Вопрос прозвучал серьезно, без всякой издевки. Супруги редко спорили, но тем для обсуждения у них было предостаточно. – Думаю, не станешь. Ты уже записал мальчика в неудачники.

Тиллет ответил пословицей:

– Каков отец, таков и сын. Яблоко от яблоньки…

– Иногда. А иногда – нет.

– Но у него опасные наклонности. Ты ведь слышала, какие вопросы он задавал?

– Тиллет, дорогой мой, кузен Чарльз не единственный, кто сомневается в справедливости того порядка, при котором эта семья живет уже шесть поколений.

– Живет и благоденствует, – уточнил Тиллет, тяжело опускаясь на край кровати под пологом. – Как и семья Голт.

– Я этого и не отрицаю.

– Даже моего собственного сына уже начали посещать эти безумные идеи.

Обвиняющий тон мужа разжег гнев Клариссы.

– Если ты собираешься прочесть свою обычную лекцию о том, что ученость Купера замутила ему мозги и что виновата в этом я, то я этого слышать не желаю. Я тебе просто напомню, что Купер отправился в Йель – туда, где ты сам учился, – по твоему настоянию. И – да, я действительно разделяю некоторые его сомнения насчет того, что держать в рабстве десятки тысяч людей – это хорошо для их же пользы.

– Ты просто боишься бунта, – отмахнулся Тиллет. – Ничего подобного здесь не случится. У нас тут не Гаити. И в Монт-Роял нет никого, похожего на Визи и ему подобных.

Тиллет имел в виду организатора восстания рабов в 1822 году, некоего Денмарка Визи, свободного мулата из Чарльстона. Бунт так и не состоялся, заговор был раскрыт и вовремя подавлен. Но память о нем влияла на поведение и помыслы очень многих жителей Южной Каролины.

Снисходительность Тиллета еще больше рассердила Клариссу.

– Да, ты прав, я действительно боюсь негров. Но гораздо больше, чем страх, поверишь ты в это или нет, во мне говорит моя совесть.

Тиллет вскочил. На его щеках выступили красные пятна, однако он сдержал гневные слова, что рвались наружу, и быстро совладал с собой. Он любил Клариссу, и только поэтому она была единственным человеком, способным не только спорить с ним, но и настоять на своем.

– Мы ушли далеко от того, с чего начали, – произнес он уже более спокойно.

– Да, ты прав, – кивнула она, улыбаясь в знак примирения. – Я только хотела сказать, что ты мог бы сделать для этого мальчика нечто большее, чем без конца осуждать его. У него такая огромная энергия. Почему бы тебе не попытаться направить ее в положительное русло?

– Как?

Она вздохнула, слегка пожимая плечами:

– Ох, если бы я знала.

Погасив лампы и задернув полог, защищавший от ночной прохлады, Тиллет прижался к жене и положил ладонь на ее бедро, как делал каждую ночь. Их спор никак не хотел отпускать его. Возможно, потому, что в глубине души Тиллет чувствовал правоту жены в отношении кузена Чарльза. Как и Кларисса, он часто ломал голову, пытаясь найти решение этой проблемы, но так ничего и не придумал. И неизбежно прятал свою растерянность за враждебностью.

– Ну, у меня нет времени на геркулесовы усилия по исправлению этого юного негодника. Я сказал «геркулесовы»? Лучше слова и не придумать. Но я, как и все разумные люди вокруг нас, убежден, что Чарльз плохо кончит.

– Если все так думают, – грустно пробормотала Кларисса, – значит так оно и будет.

Глава 5

Летние сборы 1843 года прошли для Джорджа и Орри намного приятнее предыдущих. Джордж получил звание капрала, и это событие немного смутило самолюбие его друга, который продолжал грезить о военной карьере. Тем не менее Орри тепло пожал Джорджу руку, поздравляя его, и они вместе поспешили к Бенни за пивом и сигарами. Никто за ними не следил. Они теперь были «старички».

Все время, пока шли летние сборы, Орри тревожился из-за учебы на третьем курсе. Он уже не был «плебеем», но это вовсе не означало, что он мог расслабиться. Тем более что в новом учебном году его ждало еще больше занятий по французскому и в придачу добавлялись черчение и начертательная геометрия.

Джордж уговорил его пойти на последний летний бал. Как обычно, танцы проходили в главном корпусе – строгом здании из бурого песчаника и гранита. В окружении модно одетых девушек и их матерей, приехавших из гостиницы и из Баттермилк-Фолс, Орри чувствовал себя ужасно глупо. Он совершенно не представлял, как себя вести, и пришел сюда только потому, что устал от настойчивых просьб друга.

В парадном мундире Орри не просто задыхался. Ему казалось, что он смешон. Впрочем, какую-то награду за страдания он все-таки получил. Ему нравилось смотреть на припудренные плечи и кокетливые глазки дам, хотя сладостные чувства и отравляло сознание того, что ни одна из девушек даже не взглянула в его сторону.

Елкана Бент тоже устроил им небольшое развлечение. Он явился в сопровождении какой-то дурнушки с вытянутым лицом и плохой кожей. Джордж подтолкнул друга локтем и хихикнул. Пикетт чуть не лопнул, пытаясь сдержать смех.

– Просто поверить не могу, – сказал он. – Неужели Бент наконец-то нашел кого-то, кто захотел танцевать со слоном?

Стоящий на противоположном конце переполненного зала Бент заметил их внимание и одарил друзей злобным взглядом. Джордж ничуть не испугался и продолжил ухмыляться:

– Думаю, когда ты так же безобразна, как эта бедняжка, ты даже вниманию Бента будешь рада.

Глядя на девушек в зале – красивых и не очень, – Орри проклинал себя за свою неуклюжесть. Джордж уже танцевал без передышки, а он наблюдал за танцующими парами, стоя у стены. Он бы и сам хотел пригласить кого-нибудь, только не знал, как это делается.

Так он и простоял в сомнениях почти час, пока его не спас Джордж. Когда тот подошел, держа под руки сразу двух девушек, Орри сразу понял, что одна из них предназначалась для него. Вскоре Хазард уже закружился со своей партнершей в очередном танце, а Орри стоял ни жив ни мертв и готов был провалиться сквозь землю от смущения. В безнадежных попытках блеснуть остроумием он стал задавать девушке какие-то нелепые вопросы, но симпатичная пухленькая блондинка, казалось, не слушала его. Как завороженная она смотрела на его безупречный мундир, не сводя глаз с рядов блестящих пуговиц, что, очевидно, помогало ей не заметить отсутствие светского лоска в ее кавалере.

Это была некая мисс Дрейпер из Олбани. Ее неспособность сосредоточиться на каком-либо умном замечании собеседника, а вернее, вообще на любой беседе в конце концов подтолкнула Орри к тому, чтобы пригласить ее на танец. И он тут же принялся наступать ей на ноги. Их разговор во время танца состоял из непрерывных извинений. Когда же Орри спросил, не желает ли мисс прогуляться, она мгновенно согласилась.

Теперь у него появился пропуск, позволяющий ему пройтись по Дорожке Флирта – так кадеты прозвали одну укромную тропинку в саду, – и Орри повел девушку туда. Однако уединение не придало ему уверенности. Напротив, слыша то и дело раздававшийся в темноте аллеи шорох веток (а может, то было шуршание атласа и шелка под чьими-то нетерпеливыми руками), он смущался еще больше. Они сели на скамью и погрузились в неловкое молчание.

Неожиданно мисс Дрейпер открыла сумочку и извлекла из нее пакетик с маленькими сахарными печеньями, который прихватила из буфетной отеля. Она предложила Орри попробовать лакомство, но когда он попытался откусить кусочек, то уронил печенье на землю. После этого мисс Дрейпер несколько долгих секунд смотрела на него, словно чего-то ожидая, а потом вдруг вскочила:

– Пожалуйста, отведите меня обратно, сэр. Здесь слишком прохладно.

На самом деле было на удивление тепло. Орри проводил мисс Дрейпер до танцевального зала в мучительном молчании. Не прошло и тридцати секунд, как девушка уже танцевала с другим кавалером. В общем, вечер был окончательно испорчен, как Орри и ожидал.

– Никогда больше не пойду на эти чертовы танцульки! – заявил он Джорджу, когда они вернулись в свою комнату. – Мне нравятся девушки, но рядом с ними я совершенно теряюсь. Я совсем не умею ухаживать. Мисс Дрейпер попрощалась со мной так, словно я заразный.

– Мальчик мой, ты пренебрег принципом quid pro quo. Услуга за услугу.

– О чем ты?

– Мисс Дрейпер предлагала тебе какой-нибудь маленький подарок? Ну, например, печенье?

– Как, черт возьми, ты узнал?

– Потому что я их тоже получил.

– От нее?

– Конечно нет. От других девушек.

– Их что, было много?

– Несколько. Пойми, это часть игры. В ответ на свой подарок девушка ожидает получить какой-то сувенир, и настоящий джентльмен просто обязан не обмануть ее ожиданий. Как ты думаешь, почему я выпрашиваю запасные пуговицы и пришиваю их на мундир?

– Ну да, я заметил, что ты постоянно теряешь пуговицы. Постой, ты хочешь сказать, что мисс Дрейпер ждала от меня…

– Истинный храбрец заслуживает внимания красавицы, – перебил его Джордж, – но красавица, в свою очередь, хочет иметь пуговицу вестпойнтовца. Особенно перед тем, как пожмет тебе руку или поцелует. Друг мой, пуговица с кадетского мундира – самый желанный романтический сувенир во всей стране!

– Бог мой!.. – выдохнул Орри. – А я и не знал. Неудивительно, что она рассердилась. Ох, ну ладно. Наверное, я просто из тех мужчин, кого Бог сотворил для одной-единственной женщины.

– И для одной-единственной карьеры? Орри, ты уж слишком серьезен!

Железная кровать Джорджа скрипнула в темноте, когда он повернулся лицом к другу.

– Знаешь, если уж мы всегда честны друг с другом, то у меня есть к тебе один вопрос, который давно меня занимает. Хотя, мне кажется, я уже знаю ответ.

– Ну и?..

– Ты когда-нибудь был с женщиной?

– Послушай, это слишком личное, не говоря уже о том, что хвастаться этим непорядочно.

– Да что б тебя! Не морочь мне голову своими южными нотациями. Просто ответь: был или нет.

– Нет… – с трудом выдавил Орри.

– Надо с этим что-то делать.

– Делать? В каком смысле?

– Господи, у тебя такой голос, словно мы говорим о холере!

Орри понял, что друг только притворяется рассерженным. Нервно хихикнув, он пробормотал:

– Ну, извини. Продолжай.

– В деревне живет парочка весьма сговорчивых дам. Визит к одной из них может наконец избавить тебя от всяких сентиментальных заблуждений относительно женщин. И наверняка поможет тебе убедиться в том, что женщины не разбиваются на мелкие осколки от одного твоего взгляда – хоть осторожного, хоть похотливого. – Орри попытался вставить слово, но Джордж решительно добавил: – Никаких возражений! Обойдется это недорого, а урок будет очень познавательный. Если ты ценишь нашу дружбу, ты должен пойти.

– Я так боялся, что ты скажешь что-нибудь в этом роде, – ответил Орри, надеясь, что голос не выдал его внезапного волнения.

* * *

Орри думал, что о его посвящении в мужчины будут знать только Джордж и та женщина, но спустя несколько дней выяснилось, что его друг собрал еще четверых кадетов, и в результате они отправились в Баттермилк-Фолс вшестером. Таким образом, ни о какой тайне не могло быть и речи.

Дама, к которой они пришли, показалась ему древней старухой, хотя на самом деле ей не исполнилось еще и тридцати трех. Звали ее Алиса Пит. Это была полногрудая брюнетка с добрыми глазами, застывшей улыбкой и лицом, с которого труд и тяготы жизни стерли почти всю привлекательность. Джордж рассказал, что эта женщина – вдова, которой приходится заниматься стиркой и «другими вещами», чтобы выжить самой и прокормить троих детей и кошку. Ее муж, матрос с речного парохода, упал за борт и утонул во время шторма два года назад.

Алиса Пит отправила детей к подруге, так что дом был в их полном распоряжении. Впрочем, домом это трудно было назвать, больше подошло бы слово «лачуга». Комнат было всего две: одна большая, другая поменьше – видимо, для вечерних занятий. Разделяла их довольно хлипкая дверь.

Орри проглотил порцию обжигающего виски, налитого хозяйкой. И тут же его охватили стыд и застенчивость. Он знал, что не сможет войти в ту дверь. Не говоря ни слова, он вышел на крыльцо.

Лачуга Алисы Пит находилась в южном конце деревни, достаточно далеко от ближайших соседей. И если и было в ее доме хоть что-то хорошее, то это совершенно потрясающий вид на освещенный звездами Гудзон. Орри сел на ступеньки и стал смотреть на реку.

Алиса, похоже, не слишком тосковала по мужу. Она смеялась, пила и наслаждалась жизнью с остальными кадетами. Вечеринка становилась довольно бурной. Примерно через час Орри понял, что о нем забыли, но был этому только рад. А потом входная дверь с шумом распахнулась.

Наружу вывалился кадет Стриблинг. Они подружились еще на первом курсе.

– Мэйн? Вы куда пропали, сэр? Мадам Помпадур-Пит ждет. И поверьте мне, это имя я выбрал не случайно.

В этот момент Стриблинг едва не свалился с крыльца. Но ухватился за перила и громко рыгнул.

– Бог мой, эта особа ненасытна! Мы тут пробудем всю ночь. Ну и ладно – цена та же самая. Иди же! Твоя очередь.

– Спасибо, но, думаю, я останусь…

– Кадет Орри Мэйн! – Это кричал Джордж. – Идите сюда и исполните свой долг, сэр!

Послушав еще несколько минут беззлобные шуточки в свой адрес, он неохотно зашел в дом. Насмешки кадетов сопровождали его, пока он шел через большую комнату в маленькую и закрывал за собой дверь. Он был напуган до смерти. Но к своему удивлению, обнаружил, что начинает хоть чем-то оправдывать свое прозвище, когда вдруг почувствовал, как натянулась ткань на том месте, где в брюки был вшит гульфик. Гульфики появились на форме вестпойнтовцев недавно. Их ввели, несмотря на возражения многих, в том числе и жены суперинтенданта, которая считала пришитые спереди пуговицы не чем иным, как признаком морального разложения. Похоть признавалась публично! И правительством в том числе!

Орри вдруг пришла в голову дикая мысль о том, что от растущего натяжения пуговицы могут оторваться. В темноте от прачки исходил приятный терпкий запах – смесь запахов туалетной воды, виски и теплой плоти.

– Сюда, – прошептала она.

Он налетел на край кровати, потом нашел дорогу. Алиса Пит не засмеялась. Возможно, она была пьяна, однако в голосе ее звучала ласка.

– Иди сюда, милый. Ты ведь Орри, да?

– Да, точно. Орри.

– Хорошее имя. Твой друг сказал, для тебя это в новинку.

– Ну…

– Тебе незачем отвечать. Сядь.

Весь горя – неужели он подхватил лихорадку? – Орри сел на край кровати.

– Мы сделаем все так, чтобы тебе было легко и приятно, милый, – сказала она и стала прикасаться к нему так, что и более искушенный мужчина на его месте мог бы лишиться рассудка.

Она была опытна. Уже через десять минут он судорожно дышал помимо своей воли, и никаких тайн не осталось.

На обратном пути к казармам Орри пытался заверить Джорджа, что отлично развлекся. Однако сам себе он втайне мог бы признаться в том, что объятия Алисы Пит оставили в его душе неизбывную и странную печаль. Возможно, он и шел не в ногу со всем остальным миром, но соития с едва знакомыми дамами были явно не для него. Посещение этой убогой хибары только лишний раз убедило Орри в том, что в его жизни должна быть одна женщина. Одна-единственная. Он был уверен, что узнает ее, как только увидит.

И если от этого он выглядел в глазах других романтическим дураком, пусть так и будет.

* * *

В один субботний день весны 1844 года Джордж и Орри вдруг обнаружили, что у них есть свободный час и нет взысканий, которые нужно отрабатывать дополнительными караулами. Сделав такое приятное открытие, они решили побродить по холмам в окрестностях Академии. В тот день Орри много узнал о семейном деле Хазардов. Семья его друга занималась литьем металла давно и плодотворно, но Орри до сих пор даже не догадывался, что Джордж тоже знает толк в этом сложном и немного мистическом ремесле.

Шагая без всякой цели, друзья случайно оказались у края глубокой круглой ямы на склоне холма. Диаметр ямы был чуть больше двух футов. На дно сползла земля, а края уже поросли травой и молодыми побегами, отчего становилось понятно, что яма появилась здесь много месяцев, а то и лет назад.

Неожиданно Джордж пришел в сильное волнение. Опустившись на колени возле ямы и ничего не объясняя, он вдруг стал рыть землю обеими руками.

– Джордж, какого черта ты де…

– Погоди! Я кое-что нашел.

Наконец он извлек из рыхлой глины свою находку – нечто вроде куска угля конической формы длиной около шести дюймов. Но Орри никогда не видел угля такого странного темно-коричневого цвета.

– Да что это такое, объясни толком!

– Нездешний гость, – ответил Джордж с какой-то странной, совсем невеселой улыбкой.

Увидев, как Орри нахмурился, явно недовольный таким загадочным ответом, Джордж показал на усеянное легкими облачками небо:

– Он прилетел оттуда. Это метеорит. Цвет показывает, что в нем очень много железа. Старые рабочие с нашего завода называют его звездным железом.

Он вертел шершавый предмет в руках, изучая его почти с благоговением. Орри был поражен.

– О звездном железе знали еще древние египтяне, – негромко продолжал Джордж. – Этот кусок мог пролететь многие миллионы миль, прежде чем упал здесь. Отец говорит, что производство железа оказало больше влияния на ход истории, чем все политики и генералы с самого начала времен. – Он поднял осколок повыше. – И причиной тому вот это. Железо может разрушить все: семьи, состояния, правительства, целые страны. Это самое могущественное вещество во всей Вселенной.

– Неужели? – с сомнением спросил Орри и посмотрел вниз, на строевой плац Академии. – Ты действительно думаешь, что оно сильнее большой армии?

– Без оружия, а значит, без этого большие армии ничего не стоят.

Он произнес это с такой страстью, что Орри вздрогнул. Несколько мгновений спустя они пошли дальше. Вскоре Джордж уже вел себя как обычно, болтал и шутил. Но не выпускал из рук метеорит. Когда они вернулись в казарму, Джордж тщательно завернул его и спрятал, как драгоценное сокровище.

* * *

Как-то вечером, почти в конце мая, Джордж отправился за сигарами. Перед дверью заведения Бенни Хейвена он остановился. Внутри шумная ватага исполняла в честь владельца пивной старую и всем знакомую песню. Каждый курс Вест-Пойнта пытался добавить к ней какую-нибудь запоминающуюся строфу, которая перешла бы к следующим поколениям. Почти всегда стихи были похабными, но на этот раз звучали на удивление пристойно.

Вперед, товарищ, ровней шаги! Настроим мы голос свой И песню споем, чтоб дрожали враги, Когда мы идем гурьбой! Для трезвых и скучных армейский удел — Не лучший выбор пути. Так славься, наш Бенни, чтоб всяк веселел, Решая к тебе прийти!

Джордж заглянул в окно и нахмурился. В трактире было слишком много старших кадетов, в том числе и ненавистный Бент. Джордж уже подумал, не уйти ли ему, но он уже несколько дней обходился без сигар.

Он еще раз посмотрел в окно и на этот раз заметил парочку первокурсников. Почти все кадеты были пьяны – весна оказывала свое действие. Джордж быстро обдумал тактику. Он не должен позволять старшим считать, будто чувствует себя не в своей тарелке. А для этого необходимо держаться уверенно и невозмутимо. Джордж расправил плечи, растянул губы в дерзкой ухмылке и решительно вошел в трактир.

Так славься, наш Бенни, чтоб всяк веселел, Решая к тебе прийти!

Кадеты последнего курса повернулись к Джорджу, прикрикнув на него больше для вида, чем с реальной угрозой. Он купил сигары и уже направился к выходу, когда к нему вдруг подбежал Бент и обнял рукой за плечи.

Джордж внутренне напрягся. И правый кулак тоже на всякий случай сжал. Но кулаки не понадобились. Взгляд Бента был туманен и рассеян. Он предложил Джорджу выпить с ним пива и бормотал что-то насчет того, что пора бы им всем забыть старое. Такое неожиданное поведение их злейшего врага ни на секунду не обмануло Джорджа, но он все же согласился с ним выпить, потому что никуда не спешил и хотел пить.

Основательно захмелевший Елкана Бент был не так чванлив, как обычно. Он возбужденно болтал о какой-то недавней новости из Вашингтона. Некий изобретатель Морзе послал сообщение по проводам до самого Балтимора.

– Неужели ты не понимаешь, как это важно, Хазард? Это же начало новой эры, ускорение передачи военных сведений! В точности то, что предсказывал старина Мэхен! В следующую войну…

– О какой войне речь? – перебил его Джордж.

– Да откуда мне знать? – Бент хлебнул еще пива, пролив его на мундир. – Но она будет, уж поверь мне! – Его глаза даже слегка прояснились. – Человеческие существа просто не умеют решать свои разногласия по-другому! Такова уж животная природа людей. И я благодарен Богу за это, иначе как бы сложилась наша военная карьера?

Несколько кадетов прислушивались к их разговору. Один из них смотрел на Бента с таким же недоверием, как и Джордж. Но уроженец Огайо, похоже, ничего вокруг себя не замечал.

– Когда эта страна снова начнет сражаться, – вдруг заговорил он с неожиданным пылом, – то будет искать новых вождей и командиров. – Он наклонился вперед, щеки у него блестели, губы увлажнились. – И армия будет искать нового Бонапарта!

Джордж нервно засмеялся:

– Что ж, мистер Бент, ваш взгляд на мир куда шире моего. Я надеюсь уволиться из армии еще до того, как начнется ваша великая война. Но если я останусь, то постараюсь делать всего три дела. Исполнять приказы. Делать это как можно лучше. И уклоняться от пуль.

– Вот и правильно, – покачнувшись, одобрил Бент. – Рассудительный генерал сам никогда не полезет под выстрелы. Для этого есть солдаты. А любого солдата всегда можно заменить другим, точно таким же. Это взаимозаменяемые детали. И лучше потерять пятьдесят тысяч таких деталей, чем одного блестящего полководца.

– Любопытная теория, – пробормотал Джордж, резко вставая.

Он поблагодарил Бента за выпивку, но тот его не слышал. Он был слишком занят тем, что хватался за рукав Джорджа, пытаясь привлечь его внимание.

Джордж вырвался. Его уже тошнило от этого типа и его пьяных речей. Хотелось поскорее глотнуть свежего воздуха и увидеть что-нибудь, кроме маленьких безумных глаз Бента.

* * *

На той же неделе Пикетт пригласил Джорджа, Орри и еще нескольких друзей на пирушку. Такие посиделки были в традициях Вест-Пойнта. За три дня до события все приглашенные тащили из столовой остатки мяса, картофеля, масла и хлеба. Воровали еду всегда одинаково: прятали в фуражках, из которых вынимали жесткий ротанговый каркас.

Вечером в субботу, после проверки казарм, гости собрались в комнате Пикетта. Из мяса и овощей, принесенных товарищами, виргинец приготовил отменное рагу, пользуясь утварью, которая тоже была украдена и уже давно стала общей собственностью кадетов всей казармы. Солидная порция горячего рагу была предложена и ближайшему караульному, так что компания могла чувствовать себя в безопасности до отбоя.

Это был веселый, беззаботный вечер. Кадеты болтали обо всем подряд. Они обсудили проблему Орегона, поговорили об апрельском договоре, по которому Техасская республика вливалась в состав Союза, и о том, что демократы на партийном конвенте внезапно отвернулись от своего любимца ван Бюрена и в результате кандидатом в президенты был выбран Полк, открытый сторонник экспансии.

Те, кто ждал летних отпусков, обсуждали свои планы. Среди них был и Орри. А потом Джордж рассказал о своей недавней встрече с Бентом.

– Когда он говорил об американском Бонапарте, могу поклясться, то имел в виду себя. Но еще хуже другое: у меня сложилось стойкое впечатление, что он, не задумываясь, пошлет целый полк на смерть, если это послужит его целям. Даже ни на секунду не задумается. Он назвал солдат взаимозаменяемыми деталями.

Пикетт потянулся к камину за кастрюлей с длинной ручкой, в которой он разогревал остатки рагу:

– Позволю себе заметить, джентльмены, что кадет, о котором вы говорите, одержим идеей славы. И помоги Бог любому, кто встанет у него на пути, намеренно или случайно.

– Думаю, мы слишком серьезно его воспринимаем, – сказал худенький юноша из Миссури. – Он же просто болван. Клоун.

– Боюсь, это ты болван, если его недооцениваешь, – возразил Джордж.

– Да будет так! – воскликнул Орри. – Он опасен. Может быть, даже безумен. Держитесь от него подальше.

– И доедайте рагу, – добавил Пикетт.

Глава 6

Домой Орри плыл на каботажном пароходе. Когда он первый раз зашел в столовую, то чувствовал себя ужасно неловко в отпускном мундире, украшенном каким-то невероятным количеством штампованных позолоченных пуговиц, даже на обшлагах. Конечно, такая форма привлекала внимание. Впрочем, все смотрели на Орри вполне дружелюбно, кроме одного торговца из Коннектикута, который тут же не преминул проворчать что-то о напыщенной военной аристократии. Торговец полагал, что для надзора за Академией необходимо учредить общественный совет.

В Чарльстоне Орри решил не садиться на шлюп, а нанять лошадь, чтобы добраться домой по суше. Хотя это был и не такой быстрый путь, зато Орри мог вдоволь насладиться видами родных мест. Он не был здесь целых два года, и за это время, к своему удивлению, сумел пройти через множество испытаний, закаливших его волю и характер. Когда он думал об этом, у него поднималось настроение. Впереди был целый отпуск, и было бы еще прекраснее, если бы где-то его ждала девушка – та самая, единственная, которой он мог бы подарить традиционный кадетский знак любви: золотой вышитый веночек с готическими буквами «В. А. С. Ш.»,[3] украшавший черную бархатную ленточку на его фуражке.

Но такой девушки не было. И он уже начал свыкаться с мыслью, что так и не найдет ее за всю свою жизнь.

Не успел Орри выехать из города, как начался ливень. Он остановил лошадь, надел синий китель и покрепче натянул фуражку, чтобы козырек защищал глаза от воды, хотя, конечно, понимал, что все равно успеет вымокнуть до нитки. На плантации он надеялся встретить Купера и уже вместе с ним поехать в летний дом их семьи.

Справа поблескивала под дождем река. Слева темнели заросли карликовых пальм и дубов, сквозь редкие просветы иногда проглядывали болота. Плотный и влажный воздух был полон знакомых запахов и звуков.

По дороге ему встретились два негра, они везли тачку с продуктами в Чарльстон. Один сразу же достал разрешение и показал Орри, хотя тот ни о чем не спрашивал. Ни один раб не мог никуда поехать без письменного разрешения своего хозяина. В каждом округе полицейские патрули следили за дорогами и проверяли пропуска, хотя и не так тщательно, как хотелось бы некоторым плантаторам. Этой системе было уже много лет, и создавалась она для того, чтобы предотвратить большие скопления рабов, которые могли бы привести к бунту.

Орри ехал уже почти час, когда вдруг услышал испуганные голоса. Он поскакал в ту сторону, откуда они доносились, и вскоре увидел впереди красивую лакированную карету. Она лежала на боку справа от дороги.

Приглядевшись повнимательнее, он заметил, что дорога в том месте почти полностью размыта и для проезда осталась совсем узкая часть рядом с довольно крутой насыпью, на которую, должно быть, карета и налетела, когда пыталась преодолеть этот участок. Рядом лежали сломанные оглобли, но лошади нигде поблизости не было.

Рядом с перевернутой каретой стоял кучер. Он пытался дотянуться до верха и открыть дверцу. Испуганные голоса принадлежали женщинам, хотя самих дам Орри не видел. Зато видел с полдюжины саквояжей и сундуков, раскиданных по дороге. Один из них открылся, и что-то белое лежало теперь в вязкой дорожной грязи. Направляя лошадь вперед, Орри заметил, что все белые вещи щедро украшены кружевами. Пассажирки были явно не из бедного сословия.

Кучер заметил мундир Орри:

– Сэр, вы полицейский?

– Нет, но буду рад помочь.

– Похоже, у меня руки недостаточно длинные, чтобы открыть эту дверь.

– Дайте-ка я попробую.

Орри спрыгнул с лошади и вдруг заметил, как что-то длинное и тонкое быстро мелькнуло возле самой кареты и исчезло в одном из окошек. Если он не ошибся, то оно было оливкового цвета с темными полосками.

С этой минуты он действовал молниеносно. Подбежав к карете, он увидел, что она лежит прямо в болотистой луже. Значит, скорее всего, это действительно была та змея, о которой он подумал.

– Я заберусь, – сказал он кучеру.

Взобравшись наверх по оси заднего колеса, Орри встал на боковину кареты, заглянул внутрь – и увидел два огромных темных глаза. Даже несмотря на свое тщательно скрываемое волнение, он успел заметить, что женщина в коляске очень молода, бледна и невероятно хороша собой. Ее чернокожая спутница была гораздо старше.

– Сейчас мы вас вытащим, леди, – сказал Орри.

Он присел на корточки и дотянулся до ручки дверцы, стараясь принять как можно более беспечный вид, а сам внимательно осматривал карету внутри. Наконец он заметил ее, замершую в складках юбки девушки. Змея была сзади, поэтому пассажирки ее, к счастью, не видели.

По лицу Орри текли дождевые капли и пот.

– Леди, умоляю вас выслушать меня и держаться спокойно, что бы я ни сказал. – Его серьезный тон сразу привлек их внимание. – Пожалуйста, не делайте резких движений и вообще ничего не делайте, пока я не скажу. К вам в карету забралась змея…

Их глаза расширились. Негритянка хотела наклонить голову и посмотреть вниз, но Орри прошептал:

– Не надо! Не двигайтесь!

Женщины замерли, Орри тоже. Змея разинула рот, выставив ядовитые зубы и белую, как хлопок, внутреннюю часть пасти. С подбородка Орри упала капля воды… потом еще одна. Он ничего не слышал, кроме стука собственного сердца.

– Est-ce que le serpent est venimeux? – спросила девушка и, спохватившись, что говорит по-французски, добавила: – Это ядовитая змея?

– Очень, – чуть слышно ответил Орри. – Но они не нападают, если не чувствуют угрозы. Однако их легко напугать. Поэтому я и прошу вас не делать резких движений и не говорить громко. Если вы будете осторожны, все обойдется.

Он лгал. Или, по крайней мере, не говорил всей правды. К счастью, они не могли заглянуть в его душу и почувствовать его страх.

– Мы ничего в этом не понимаем, сэр, – с легкой виноватой улыбкой прошептала девушка. – Мы ведь горожанки.

И не из Каролины, понял Орри по ее выговору. Он не сводил глаз с мокасиновой змеи. Та снова закрыла пасть.

Внезапно черная женщина все-таки поддалась страху. Плечи ее задрожали. Прикусив нижнюю губу, она пыталась сдержать слезы, но не смогла.

– Успокойте ее, – прошептал Орри девушке. – Сделайте что-нибудь, чтобы она замолчала!

Девушка и сама была сильно напугана, но ей удалось справиться с собой и сохранять багоразумие. Медленно и очень осторожно она провела рукой, затянутой в перчатку, по рукаву своей спутницы. И, легонько сжав пальцы, едва слышно прошептала:

– Mère Sally, prière de se taire encore un moment. J’ai peur aussi. Mais si nous pourrons rester tranquilles une minute de plus, nous serons en sécurité. J’en suis sûre.[4]

Негритянка кое-как совладала со своим ужасом. Медленно подняв левую руку, она коснулась светло-сиреневой перчатки девушки, как бы благодаря ее. Но ее движение оказалось слишком быстрым, а шорох ее блузки – слишком громким. И прежде чем Орри успел предупредить их об опасности, змея дернулась.

Девушка почувствовала ее на юбке и закричала. От охватившей его паники у Орри на какую-то долю секунды все поплыло перед глазами, но он тут же взял себя в руки и, схватившись за край окошка, всмотрелся вперед.

Змея исчезла. Очевидно, она провалилась в одно из окон, оказавшихся внизу, и в испуге уползла.

Орри ужасно расстроился. Весь план спасения был безнадежно испорчен. Однако путешественники с ним не согласились. Все трое пылко благодарили его, пока он помогал женщинам выбраться из кареты.

Сначала он помог негритянке, потом юной леди. Когда девушка встала на боковину кареты, Орри поддерживал ее за талию немного дольше, чем того требовалось. Очарованный ее белоснежной кожей, темными глазами, блестящими черными волосами и изумительной пышной грудью под модным дорожным костюмом, он просто ничего не мог с собой сделать. Девушка была примерно его возраста, и он мог бы поклясться, что никогда не встречал никого прекраснее ее.

– Не знаю даже, как нам благодарить вас за вашу доброту, – сказала она. В ее словах слышался невысказанный вопрос.

– Мэйн. Орри Мэйн.

– Вы военный?

– Пока нет. Учусь в Военной академии Вест-Пойнта. А сейчас еду домой в отпуск на два месяца.

– Вы живете где-то рядом?

– Да, немного дальше вверх по течению реки.

Орри спрыгнул вниз и помог девушке спуститься. Прикосновение ее пальцев в перчатке взволновало его. У нее было округлое лицо и пухлые губы с едва заметным намеком на чувственность, и эта неожиданная деталь лишь добавляла очарования ее облику, в котором безошибочно угадывалась изысканная утонченность. Орри неохотно отпустил ее руку.

– А меня зовут Мадлен Фабрей. Мы едем на плантацию, которая называется Резолют. Вы знаете это место?

Орри с трудом удержался от того, чтобы не нахмуриться.

– Да, знаю. Плантация Ламотта. Это недалеко, – произнес он.

– Мы приехали из Нового Орлеана: мамушка Салли, Вильфранш и я. Никто из нас не уезжал из дому больше чем на два дня. Боюсь, в Новом Орлеане люди ужасно провинциальны. Многие, пройдя от Оружейной площади до берега Миссисипи, сказали бы вам, что на всем континенте не на что посмотреть.

Конечно, она его поддразнивала, и он рассмеялся от души.

– Ну, в любом случае, – продолжала девушка, – Каролина для нас нечто совершенно новое. Мы надеялись добраться до Резолюта к обеду, но теперь, конечно, не успеем. Вынуждена признать, здешние дороги такие неровные. Вильфранш – прекрасный кучер, но здесь нам попалось уж слишком узкое место. Лошади вырвались из упряжи и умчались, карета перевернулась… – Она пожала плечами – непринужденно и выразительно. И одарила Орри удивительно теплой улыбкой. – К счастью, некий кавалер скакал мимо и спас нас.

Орри порозовел:

– Вы больше обязаны спокойствию той змеи, чем мне.

– Нет, мистер Мэйн, именно вас я должна благодарить. – Мадлен Фабрей порывисто коснулась его рукава. – Всегда…

На мгновение она заглянула ему в глаза. Потом, заметно покраснев, отдернула руку, и на ее лице отразилась досада.

Орри недоумевал. Ему показалось, что девушке самой хотелось дотронуться до него, но когда она это сделала, то тут же пожалела о своем поступке. Орри слышал, что женщины в Новом Орлеане обладают в высшей степени утонченными манерами, но ведь коснуться рукава мужчины в знак благодарности – это не такой уж страшный грех? Что же ее так раздосадовало?

Конечно, спросить он не осмелился. А если бы даже и осмелился, то ответа все равно бы не получил. В этой девушке чувствовалась какая-то закрытость, некий барьер, который прятал от мира ее мысли и чувства. За этим барьером и скрывался ответ на маленькую загадку: почему рука, коснувшаяся его, была тут же отдернута с удивлением и, возможно, даже с легким стыдом?

Но даже несмотря на этот флёр загадочности, Орри казалось, что он уже много узнал об очаровательной путешественнице, и за такое короткое время. Она была умна, аристократична, но, в отличие от многих дам своего круга, не так холодна и бесстрастна. Скорее наоборот – она проявляла свои чувства с милой непосредственностью, и эти пленительные свойства ее натуры привлекали даже больше, чем ее красота. На одно головокружительное мгновение Орри вдруг охватило чувство, что они нашли друг друга.

Романтический осел, подумал он уже через секунду. Вильфранш вежливо, но недвусмысленно намекнул на то, что хорошо бы продолжить путь. Орри откашлялся:

– В миле отсюда, на развилке, есть лавка. Там я найду для вас пару мулов и двух-трех негров, чтобы поставить вашу карету обратно на дорогу.

Он помог кучеру собрать рассыпавшийся багаж, хотя и делал это без особого рвения. Ему неприятно было думать, что эта милая молодая женщина едет в гости к владельцу Резолюта Джастину Ламотту, которого он отлично знал и недолюбливал.

Ламотт происходил из древнего гугенотского рода. Его предок прибыл в Каролину более чем на год раньше Чарльза де Мэйна. Поэтому Джастин, его брат Фрэнсис и вся их большая семья смотрели на Мэйнов сверху вниз, как, впрочем, и на всех остальных. Такому высокомерию ничуть не мешало то обстоятельство, что из-за плохого управления своей землей и весьма расточительного образа жизни Джастин почти совсем обнищал. При первом и даже при втором знакомстве он производил весьма приятное впечатление, многие даже считали его чрезвычайно обаятельным. Однако Орри знал его совсем с другой стороны.

Неудивительно, что ему так хотелось выяснить как можно больше о гостье этого человека. Передавая кучеру очередной перепачканный саквояж, он спросил Мадлен:

– Судя по вашему имени, вы француженка?

Она засмеялась:

– В Новом Орлеане почти у всех французские имена, потому что большинство местных жителей и особенно церковники упорно настаивают, что не могут ни произнести, ни запомнить что-либо другое. Вы же знаете, французы могут быть ужасными снобами.

– Да, знаю. В Каролине тоже есть французы. – Орри так и подмывало сказать что-нибудь нелестное о Джастине, но он сдержался. – Так откуда ваша семья?

– По отцовской линии наш род ведет свое начало из Германии. Мой прапрадед, Фабер, был одним из первых поселенцев на так называемом немецком побережье, это около двадцати пяти миль вверх по реке от Нового Орлеана. В той части света живет много немцев, но за последние сотни лет, по сути, не осталось ни одной немецкой фамилии. Баквайтер стал Бовалде, Кернер – Квирнелом. Я могу с десяток таких перемен назвать.

– Но теперь ваша семья живет в городе, а не на этом, как вы сказали, немецком побережье?

По лицу девушки промелькнула легкая тень.

– Только мой отец.

Она объяснила, что он держал сахарную факторию, как его отец и дед. Он хотел даже поехать с ней сюда, но не смог. Шесть месяцев назад у него случился удар.

Орри смахнул сухую грязь с последнего саквояжа, понимая, что дальше тянуть нельзя и пора уезжать.

– Надеюсь, вы отлично проведете время в Резолюте, мисс Фабрей, – произнес он, боясь сказать что-нибудь еще и в то же время сознавая, что другого случая может и не представиться. – Возможно… – добавил он, нервно теребя фуражку, – возможно, мы еще увидимся.

– Я была бы очень рада, мистер Мэйн, – ответила Мадлен и сдержанно кивнула, обращая на него серьезный взгляд темных глаз.

Орри был слишком взволнован, чтобы признать в этом обычную вежливость с ее стороны.

Помахав им рукой, он вскочил в седло и уехал. Восторженное настроение не покидало его всю дорогу до развилки, он даже напевал. Единственное, чего он никак не мог понять, так это почему такая милая и умная девушка, как Мадлен Фабрей, решила провести лето с высокомерными и пустыми Ламоттами. Возможно, их связывает какое-то кровное родство? Другого разумного объяснения он просто не находил.

Ну что ж, ради новой встречи с очаровательной Мадлен он даже готов быть полюбезнее с теми, кто ему неприятен. И он непременно навестит ее при первой же возможности. Ведь впереди у него целых полтора месяца отпуска – достаточно времени, чтобы поухаживать за молодой леди. Орри уже размечтался, как он преподнесет Мадлен вышитый веночек со своей фуражки, как в конце его отпуска они обменяются пылкими обещаниями писать друг другу…

Как странны порой повороты судьбы! Если бы унылый дождь не размыл ту часть дороги, они могли так никогда и не встретиться. А теперь его ждало счастье, и это новое чувство было невыразимо прекрасно.

Однако уже через пять минут после того, как Орри добрался до Монт-Роял, Купер спустил его с небес на землю.

– Фабрей, говоришь? Боюсь, ты забрел не на ту дорожку, братец. Фабрей – это фамилия девушки, на которой Джастин собирается жениться.

После ошеломленного молчания Орри воскликнул:

– Как такое возможно! Объясни мне!

Купер пожал плечами. Они сидели в столовой; за окном снова зарядил дождь, и в комнате было сумрачно. Парадная фуражка Орри так и лежала в углу, куда он весело зашвырнул ее, перед тем как обняться с братом. Купер налил им обоим по стаканчику лучшего отцовского кларета. Орри не сделал ни глотка.

– Понятия не имею, – сказал Купер, закидывая ноги на дорогой стол красного дерева. – Я ведь не доверенное лицо Джастина или Фрэнсиса.

– Просто поверить не могу, что такая девушка может выйти за Джастина. Ей ведь не больше двадцати. А он, наверное, лет на пятнадцать-двадцать старше ее. Как давно умерла его первая жена?

– Девять лет назад, кажется. Да какая разница? Брак явно устроил отец девушки. Такое часто случается. У Ламоттов прекрасная родословная, даже если в них уже много лет назад иссякли доброта и сострадание.

Впервые в жизни Орри проявил по-настоящему серьезный интерес к женщине. Кому-то его возмущенные возгласы и страдальческие бормотания могли показаться комичными, но только не Куперу. Хотя сам он никогда не испытывал подобных переживаний, а потому не мог в полной мере понять чувств Орри, однако ни секунды не сомневался в их искренности.

Он не спеша допил кларет и вернулся к чертежу мельницы, который изучал до появления брата. Орри возбужденно ходил по комнате, и на лице его отражалась мучительная боль. Вдруг он остановился возле Купера:

– Когда они венчаются?

– В ближайшую субботу. Кстати, мы тоже приглашены. Вся семья. Но, думаю, тебе не стоит идти.

– В субботу! Да почему же так скоро?

– Могу только догадываться. Мать Джастина предпочла бы подождать до осени, когда будет прохладнее. Но он уже достаточно взрослый, чтобы не согласиться с ней. Не знаю, в чем он больше заинтересован – в самой юной леди или в ее приданом. Если она такая хорошенькая, как ты говоришь, я вполне могу поверить в те разговоры, которые слышал. В округе говорят, что Джастин так же нетерпелив, как какой-нибудь из его призовых жеребцов… Эй, послушай, да прекрати ты метаться как безумец! Это же просто девушка.

Орри резко развернулся лицом к брату:

– Она не просто девушка! Мы с ней и говорили-то всего каких-то пять минут, но я… и она…

Он не знал, что сказать. А может, просто боялся показаться смешным из-за своей откровенности. Купер смотрел, как брат поднял лежавшую в углу фуражку и потрогал указательным пальцем золоченый веночек на ней.

А потом, не добавив ни слова, вышел из комнаты.

Купер вздохнул и потянулся к оставленному братом нетронутому стакану кларета. Ему вдруг тоже стало ужасно грустно.

* * *

На следующее утро братья оседлали коней и поскакали в Саммервилл. Когда они приехали, Орри все еще был так расстроен, что с трудом заставлял себя находить теплые слова для каждого члена семьи. Но Кларисса знала своих детей. Тем же вечером, после ужина, она отвела Купера в сторонку:

– Твой брат – плохой актер. Почему он так несчастен? Разве он не рад приехать домой?

– Конечно рад. Но вчера у реки, по дороге в Чарльстон, он встретил одну юную леди. Она его совершенно очаровала, а потом он узнал, что девушка предназначена для Джастина Ламотта.

– О Боже!.. Это та девушка, которую все называют креолкой?

– Наверное. А это так?

– Судя по имени, вполне возможно. Боже мой… – снова вздохнула Кларисса. – Да, это все усложняет. Я имею в виду приглашение на свадьбу. Твой отец отказался поехать, но вежливость требует, чтобы семья все же была представлена. И я надеялась, что вы с Орри поедете со мной.

Купер вполне понимал отцовскую антипатию к Ламоттам и разделял ее. Это были недалекие, подлые люди, которые ценили лошадей больше, чем людей, и постоянно ввязывались в ссоры, чтобы разрешить их незаконными дуэлями. Только из уважения к матери Купер ответил:

– Честно говоря, я предпочел бы не ездить, но поеду. А вот Орри мы не должны заставлять.

– Разумеется, ты прав, – согласилась Кларисса. – При таких обстоятельствах он наверняка не захочет там быть.

Однако на следующий день за ужином Орри, к их большому удивлению, заявил, что поедет с ними в субботу. Купер посчитал это жестом отчаяния, но промолчал. Тиллет велел Клариссе взять с собой и кузена Чарльза.

– Ему полезно будет посмотреть на приличных людей, которые умеют себя вести, – едко заметил он.

А Купер подумал, что беднягу Чарльза и так постоянно наказывают и это лишь один из способов.

В субботу установилась ясная, теплая погода с легким ветерком, который разгонял насекомых. Отъезд в Резолют задержался почти на час, потому что Кларисса была занята. Как раз перед рассветом одна из женщин, привезенных ими из Монт-Роял, надумала рожать.

Кларисса помогала при всех родах на плантации и вовсе не ожидала какой-то похвалы или просто признания ее усилий. Она всего лишь исполняла традиционный долг женщины своего положения. Когда придет время, Эштон и Бретт должны будут поступать точно так же.

Поездка в карете заняла полтора часа. Кузен Чарльз всю дорогу вертелся и жаловался. Кларисса нарядила его в красивый костюмчик с высоким воротником и шейным платком. Но к тому времени, когда они добрались до Резолюта, Чарльз, постоянно дергавший за платок, умудрился измять и его, и костюм.

Приехали они через сорок минут после окончания церковной службы. Венчание состоялось в крохотной отдельной молельне, на нем присутствовали только самые близкие родственники. А теперь прием набирал обороты. Гости болтали и смеялись под дубами и магнолиями на боковой лужайке, где были установлены четыре павильона из холста в желтую и белую полоску.

Плантация Ламотта напомнила Куперу некоторых чарльстонских шлюх, которые пытались скрыть причиненные временем разрушения под толстым слоем пудры и румян. На первый взгляд дом, стоящий на холме над рекой, выглядел огромным и внушительным. Потом вы начинали замечать, что деревянная обшивка покоробилась и повсюду проступает плесень. Кирпичная кладка в колоннах, поддерживающих заднюю веранду, во многих местах разрушилась, а ставни на окнах полусгнили от частой непогоды.

Но веселившаяся толпа, похоже, ни на что не обращала внимания. Подсчитав членов семьи, гостей и всех рабов, потребовавшихся для такого события, Купер решил, что на свадьбе Ламотта присутствует не меньше трехсот человек. Два акра земли сбоку от парадной аллеи были заставлены нарядными каретами и двуколками. В воздухе плыл запах жареного мяса – традиционного угощения на свадьбах в этих местах.

Заиграл оркестр, приглашенный из Чарльстона. Кузен Чарльз куда-то сбежал. Мрачный Орри искал взглядом невесту. Купер надеялся, что пунш подадут крепкий – только избыток спиртного мог сделать терпимым остаток этого дня.

– Вот она, – сказал вдруг Орри. – Мы должны выразить свое почтение и поздравить новобрачную, пока желающих не стало слишком много.

Кларисса и Купер согласились с ним. Они встали в очередь и вскоре уже приветствовали пастора, многочисленных Ламоттов и жениха с невестой.

Джастин Ламотт был статным, немного располневшим мужчиной с красноватым лицом и шелковистыми каштановыми волосами, очень похожими на крашеные. Поздравления Мэйнов он принял с очаровательной улыбкой, поблагодарив их положенными в таких случаях учтивыми фразами. Однако глаза его были холодны.

Купер внимательно рассматривал невесту. От ее красоты перехватывало дыхание. Неудивительно, что его брат влюбился в нее с первого взгляда. Джастин не заслуживал такой награды. Много ли знала эта девушка о человеке, за которого вышла замуж? Бедняжка, подумал Купер. Будет ужасно, если она только теперь узнает, что скрывается за обаятельной внешностью ее мужа.

Он нарочно встал в очередь первым, чтобы потом обернуться и посмотреть, как его брат будет держаться с Мадлен Ламотт. Купер от души надеялся, что Орри сумеет совладать со своими чувствами и не будет слишком сентиментален. Юноша был и без того несчастен, чтобы еще и оконфузиться на глазах у всех.

Однако Орри оказался безупречным джентльменом. Он на мгновение взял руку невесты, когда наклонялся к ней и традиционно касался губами ее щеки. Но когда он отступил назад, Купер увидел, как молодые люди обменялись взглядами. В глазах брата, как и в глазах Мадлен, он заметил печаль – мимолетную, но такую неутешную и такую искреннюю, отчего сразу становилось ясно: как бы им хотелось, чтобы все сложилось по-другому.

Устыдившись, слегка порозовевшая невеста отвела взгляд. Джастин приветствовал других гостей и ничего не заметил. А Купер, все думая о том, как смотрела Мадлен на его брата, сказал себе: «Надеюсь, найдется женщина, которая и на меня посмотрит так же до того, как я умру».

Они отошли в сторону от других желающих поздравить молодых. Куперу хотелось выразить сочувствие брату, но он не смог найти подходящих слов. К тому же Орри, скорее всего, обиделся бы. Поэтому Купер направился прямиком к столику, где наливали пунш. По пути он заметил, что кузен Чарльз забирается под один из праздничных столов. В руках у мальчика была огромная тарелка жареной баранины, а на лице – предвкушение счастья. Рубашка его, как обычно, торчала из-под ремня.

Увидев, что его матери уже подали еду, Купер оставил ее в компании трех почтенных дам, две из которых были кузинами Мэйнов, а третья принадлежала к огромной семье Смит. За полчаса Купер осушил четыре бокала пунша, но это ему не слишком помогло. Со всех сторон он слышал комплименты жениху и постоянно морщился от отвращения. Гости были любезны, однако любезность самого Купера не простиралась до лжи.

Вскоре он, к своему удивлению, обнаружил, что находится на площадке для танцев и отплясывает под ручку с добродушной тетушкой Бетси Булл. Купер любил танцевать польку, но тетя Бетси все испортила, заявив:

– Разве они не прекрасная пара? Она будет счастливейшей женщиной. Я не очень хорошо знаю Джастина, но он всегда производил на меня впечатление доброго и обаятельного человека.

– На свадьбе все мужчины кажутся ангелами.

Тетя Бетси шикнула на него:

– И как только такая нежная женщина, как ваша матушка, умудрилась воспитать такого циничного прохвоста? Думаю, дело тут не в Джастине. Смотрите, юноша, с таким поведением вы в рай не попадете.

Да не хочу я в рай, подумал Купер, я хочу вернуться к пуншу, как только смолкнет музыка.

– Спасибо за танец, тетя Бетси. Прошу прощения. – С этими словами он отвесил учтивый поклон и удалился.

А уже вскоре, с новой порцией выпивки в руке, прочел себе лекцию о том, что не следует проявлять свои чувства на людях. Ему было все равно, что подумают о нем окружающие, но он не хотел ставить в неловкое положение свою мать. Тем более из-за пустяков. И все же очень трудно было оставаться безучастным, когда речь шла о Джастине Ламотте. Этот человек претендовал на то, чтобы называться джентльменом, но не имел на это никакого права. С лошадьми он обращался лучше, чем с неграми. Ругань и открытая жестокость процветали в Резолюте с тех пор, как Джастин стал управлять плантацией после смерти отца.

Прошлым летом, после того как Джастин проиграл на скачках, один из его черных конюхов сделал что-то вызвавшее недовольство хозяина. Ярость Джастина никак не соответствовала случаю. Он приказал набить гвоздей в большую пустую бочку, а потом затолкал туда обидчика и спустил его с холма. После этого негр уже не мог работать и стал никому не нужен. Через месяц он покончил с собой.

Такие варварские наказания были большой редкостью в их краях и никогда не применялись в Монт-Роял. Купер считал, что именно жестокость Ламотта и была главной причиной того, что в Резолюте постоянно получали плохие урожаи и год за годом плантация все ближе подходила к банкротству.

Но даже если оставить в стороне вопросы морали, Купер видел в существующей издавна системе одну большую слабость. Сам факт удержания человека против его воли уже был наказанием. А если добавить к этому еще и физические расправы, то разве можно ожидать, что человек будет работать во всю силу? Много размышляя об этом, Купер пришел к выводу, что самая существенная разница между экономическими системами Севера и Юга вовсе не в противопоставлении промышленности сельскому хозяйству, а в заинтересованности. Свободные янки работали, чтобы жить лучше. Южные рабы работали, чтобы избежать наказания. И эта разница медленно разъедала Юг изнутри.

Но пытаться говорить об этом с Джастином Ламоттом… или Тиллетом Мэйном? Окончательно впав в уныние, Купер налил себе еще пунша.

* * *

Фрэнсис Ламотт был на три года старше брата. Он был превосходным наездником и почти неизменно побеждал Джастина и других соперников на средневековых турнирах, столь популярных на равнине. Когда он мчался во весь опор мимо рядов с подвешенными кольцами, все зрители замирали от ужаса, а он, разумеется, собирал на свое копье больше всего колец. Он также всегда участвовал в «ловле гусей» и девять раз из десяти был первым, кто сворачивал птице намазанную жиром шею прямо из седла.

Маленький и жилистый, Фрэнсис не обладал светским лоском своего брата. Когда они с Джастином, потягивая пунш, ненадолго отошли от гостей, по его лицу было видно, как он раздражен. В нескольких шагах от них Мадлен разговаривала с приходским священником.

– Не знаю, кто победит на осенних выборах, отец Виктор, – услышали братья, – но совершенно очевидно, что результат будет зависеть от решения об аннексии Техаса.

– А вам известно, что кое-кто из влиятельных южнокаролинцев сыграл ключевую роль в привлечении внимания к этому вопросу?

– Вы говорите о мистере Кэлхуне?

Отец Виктор кивнул. Кэлхун служил третьим секретарем штата при администрации Тайлера, переживавшей не лучшие времена. Получив назначение в начале этого года, он составил проект договора о присоединении, который и подписали в апреле независимая республика Техас и Соединенные Штаты.

– Вы совершенно правы насчет важности этой темы, – согласился священник. – Еще до конца года каждому публичному деятелю придется открыто заявить о своей позиции.

Ему незачем было добавлять, что многие уже это сделали. Поддержка аннексии Джеймсом Полком и экс-президентом Джексоном была хорошо известна. С этим были также согласны оппозиционеры ван Бюрен и Клей.

– Да, это правда, – ответила Мадлен. – Но есть мнение, что вопрос Техаса на самом деле куда глубже, чем решаются признать политики. Говорят, главная проблема состоит в расширении рабовладельческих территорий.

Священник мгновенно ощетинился:

– Так говорят только подстрекатели, моя дорогая. Беспринципные подстрекатели-янки.

Мадлен вежливо пожала плечами, как бы признавая такую возможность, но потом тихонько пробормотала:

– Сомневаюсь.

– Не пора ли нам перекусить? – недовольно рявкнул священник.

Мадлен поняла, что рассердила его:

– Разумеется. Прошу вас, идемте.

Она улыбнулась мужу, ответная улыбка была довольно напряженной. Когда Мадлен со священником отошли, Фрэнсис, прищурившись, посмотрел на брата:

– У твоей невесты есть свое мнение по многим политическим вопросам.

– Тебя, похоже, это задело? – усмехнулся Джастин.

– Ей не следует разговаривать так свободно. Хорошо, когда женщина умна, но только до известных пределов.

– Все имеет свою цену, мой дорогой брат. И приданое, которое дает за ней старый Фабрей, не исключение.

Поверх края серебряной чашки с пуншем он посмотрел на пышную юбку свадебного платья Мадлен, потом перевел взгляд на солнце. Еще несколько часов – и он станет обладателем того, что скрыто под этим безупречным атласом и кружевами. Он с трудом сдерживал нетерпение.

Как причудливо играет с людьми судьба, подумал он. Года два назад он неожиданно решил съездить в Новый Орлеан, хотя едва ли мог позволить себе такую поездку. Он собирался развлечься за игорным столом и посетить один из легендарных квартеронских балов в прославленном зале на Орлеан-стрит. Однако еще до того, как он пошел на бал или смог увидеть чернокожих красавиц, случай столкнул его с Николя Фабреем в баре одного модного игорного заведения. Сам Фабрей не играл, но часто туда захаживал, потому что это было одно из тех мест, где собирались влиятельные люди города. Уже скоро Джастин догадался, что его новый знакомый также принадлежит к избранному кругу. Он всех знал, был элегантно и дорого одет и тратил деньги с легкостью человека, которому не нужно о них думать. Позже Джастин навел справки и узнал, что не ошибся в своих предположениях.

Через два дня он снова столкнулся с Фабреем в том же месте. Тогда он и узнал, что у владельца сахарной фактории есть дочь на выданье. С этой минуты он был сама любезность и очарование. Фабрей был покорен его обходительностью и тонким юмором – когда Джастин хотел быть обаятельным, никто не мог перед ним устоять.

После того как он несколько раз ненавязчиво намекнул в разговоре, что он в этом городе чужак, Фабрей пригласил его к себе на ужин. Так Джастин познакомился с его дочерью и сразу же потерял голову от вожделения.

Разумеется, он тщательно это скрывал. С Мадлен Фабрей он разговаривал с той же сдержанной учтивостью, которая так привлекла ее отца. Еще до конца вечера Джастин пришел к выводу, что юная красавица совсем не боится его, хотя и испытывает нечто вроде благоговения перед его возрастом и опытом.

Он задержался в Новом Орлеане на неделю, потом еще на одну. Фабрею, кажется, нравилось то, что такой солидный джентльмен, как Джастин Ламотт, ухаживает за Мадлен. Джастин же чем больше узнавал об отце, тем сильнее хотел обладать дочерью.

Немаловажным было и то обстоятельство, что никаких препятствий к их союзу с религиозной точки зрения также не существовало. По происхождению отец девушки был немцем-протестантом, его предки носили фамилию Фабер. Мадлен посещала церковь, в отличие от своего отца, которого больше интересовали деньги, чем бессмертие души. Догадавшись о намерениях Джастина, Фабрей однажды довольно прозрачно намекнул, что даст за своей дочерью солидный капитал в качестве приданого.

О матери Мадлен Джастин узнал только то, что она умерла несколько лет назад. И еще то, что она была креолкой, а значит, родилась в Новом Орлеане от родителей-европейцев, скорее всего французов, хотя, возможно, и испанцев. Внимательно изучив небольшую галерею фамильных портретов Фабрея, Джастин поинтересовался, где же среди них портрет его жены, на что хозяин дома со странной уклончивостью ответил:

– Здесь его нет.

После этого Джастин решил прекратить расспросы. Каждая респектабельная семья, включая и его собственную, имела свои скелеты в шкафу; обычно эти тайны касались жен, сбежавших с другими мужчинами или впавших в нервное расстройство, отчего доживали свой век взаперти. О покойной миссис Фабрей он, впрочем, ничего плохого – да и вообще ничего – не слышал. Никто из тех, с кем он разговаривал об этой семье, ни разу так и не упомянул о ней. Поэтому в конце концов он перестал беспокоиться на этот счет, решив, что неотразимая красота Мадлен и так необходимые ему деньги с лихвой перевесят тот ореол таинственности, который окружал образ ее матери.

Что касается самой Мадлен, если у нее и были какие-то недостатки, то это ее очевидный ум и желание высказывать свое мнение по вопросам, которые обычно являлись привилегией мужчин. Фабрей позаботился о том, чтобы дочь получила лучшее образование, доступное молодой женщине в Новом Орлеане, – его давала школа, основанная урсулинками. У Фабрея было много друзей в городской католической общине, и все знали, что к нему всегда можно обратиться за помощью в трудные для Римской церкви времена. Сначала урсулинки не хотели брать в ученицы протестантку, но Фабрею удалось сломить их сопротивление, после того как он сделал щедрые пожертвования больнице и сиротскому приюту, которые они содержали.

Прямолинейность Мадлен не казалась Джастину серьезным препятствием. Он умел справляться с проблемами такого рода, хотя и не собирался открывать свои методы до того, как девушка станет его законной женой.

Перед отъездом он попросил у Фабрея разрешения сделать предложение Мадлен и получил его. Мадлен выслушала довольно длинное объяснение в любви, и Джастин уже предвкушал ее кроткое согласие. Но она ответила отказом, хотя и поблагодарила его несколько раз за столь лестные слова.

В тот вечер, чтобы облегчить свое физическое и душевное разочарование, Джастин снял на улице шлюху и жестоко ее избил кулаками и тростью. После того как она с трудом выбралась из его комнаты в отеле, Джастин больше часа лежал без сна в темноте, вспоминая выражение лица Мадлен в тот момент, когда она ему отказывала. В конце концов он пришел к выводу, что это был страх. Поскольку самого его она бояться вряд ли могла, решил Джастин, ведь он был сама обходительность, то, скорее всего, прекрасная креолка просто боялась замужества. Это было обычным явлением среди юных девушек, и с этим он вполне мог справиться. Так или иначе, он счел отказ лишь отсрочкой, но никак не полным поражением.

В последовавшие затем недели и месяцы Джастин посылал девушке длинные цветистые любовные письма, снова и снова повторяя свое предложение. Она каждый раз отвечала вежливыми фразами благодарности и отказа. А потом вдруг с ее отцом случился удар, и все изменилось.

Джастин так и не узнал, почему произошли эти перемены. Возможно, Фабрей боялся, что долго не проживет, и удвоил усилия к тому, чтобы надежно пристроить свое дитя, до того как покинет этот мир. Как бы то ни было, Мадлен согласилась, и уже вскоре они обо всем договорились. Финансовое вознаграждение Джастина за долгую осаду оказалось в высшей степени щедрым. И вдобавок уже совсем скоро он с полным правом сможет заполучить Мадлен…

Фрэнсис бесцеремонно вернул брата к реальности:

– Послушай меня, Джастин, ты не должен позволять ей быть слишком независимой для ее же собственного блага. И для твоего тоже. Жена не должна высказываться на политические темы, и уж тем более публично.

– Разумеется, я с тобой согласен, но я же не могу все изменить за один день. Это потребует какого-то времени.

Фрэнсис фыркнул:

– Удивлюсь, если ты вообще сможешь справиться с этой молодой особой.

Джастин положил крупную руку с наманикюренными ногтями на плечо брата:

– Разве твой опыт обращения с чистокровными лошадьми ничему тебя не научил? Норовистая женщина ничем не отличается от норовистой кобылки. И той и другой просто нужно показать, кто тут хозяин. – Он сделал глоток пунша и пробормотал: – Сломать ее.

– Надеюсь, ты понимаешь, о чем говоришь. – В голосе Фрэнсиса звучало сомнение, хотя его опыт общения с женщинами и ограничивался рабынями, проститутками и собственной глупой и забитой женой. – Креолы никогда не отличались покорностью. Это же латинская кровь… Ты здорово рисковал, женясь на ней.

– Ерунда! Это не важно, что Мадлен из Нового Орлеана. Она всего лишь женщина. А у женщин ума не намного больше, чем у лошадей, что бы они ни пытались из себя изображать. Она не посме… Черт, это что такое?

Он резко повернулся, услышав громкие крики и грохот перевернутого стола.

– Там что, уже драка? – И бросился на шум.

* * *

За несколько минут до этого кузен Чарльз сидел, привалившись к стволу виргинского дуба, в окончательно измятом и испачканном костюме и держал на коленях вторую тарелку жареного мяса, такую же огромную, как и первая. На его ноги упала чья-то тень.

Подняв голову, Чарльз увидел тощего расфуфыренного мальчишку, за спиной которого стояли трое его приятелей. Мальчик, на пару лет старше самого Чарльза, был из семьи Смит.

– Ну и ну! Это же тот зверек из Монт-Роял! – глядя на сидевшего Чарльза сверху вниз, произнес юный Смит, красуясь перед дружками. – Нашел укромное местечко. Прячешься?

Чарльз посмотрел на него и кивнул:

– Верно.

Смит улыбнулся и потрогал свой шейный платок:

– Вот как? Боишься?

– Кого? Тебя? Не слишком. Просто хотел спокойно поесть.

– А может стыдишься своего затрапезного вида? Вы только взгляните на него, джентльмены, – продолжил Смит с преувеличенной важностью. – Подивитесь на его замызганную одежду! Обратите свои лорнеты на отвратительную стрижку! И уж конечно, не обойдите вниманием эти вымазанные грязью щеки! Разве похож он на Мэйна? Скорее на какую-нибудь белую шваль!

Чарльз почувствовал, как закипает кровь, но сдержал гнев, сообразив, что только еще больше разозлит Смита, если сохранит невозмутимость. Так и случилось. Пока дружки Смита продолжали изощряться в остроумии, подшучивая над Чарльзом, сам Смит вдруг перестал улыбаться.

– А ну-ка, встань и посмотри на тех, кто лучше тебя, когда к тебе обращаются, щенок! – Он взял Чарльза за левое ухо и резко дернул.

Недолго думая, Чарльз швырнул в него тарелку. Мясо и подлива заляпали небесно-голубой жилет. Друзья Смита расхохотались. Взбешенный, он обернулся к ним, а Чарльз за это время успел вскочить, схватить его сзади за оба уха и что есть силы вывернуть их.

Смит завизжал.

– Ах ты, маленький оборванец! – рявкнул один из его друзей.

Он попытался поймать Чарльза, но тот увернулся, со смехом отскочил за дерево и помчался к гостям. Он был уверен, что Смит и его компания не посмеют устроить драку на людях, но недооценил их горячий нрав – мальчишки рванулись следом за ним.

На лужайке, где кто-то пролил выпивку, Чарльз поскользнулся. Хлопнувшись на спину, он не успел прийти в себя, как подоспевший Смит схватил его и рывком поставил на ноги.

– Ну а теперь, деревенщина, я намерен преподать тебе урок…

Чарльз боднул его в живот, и на его волосах налипли остатки мясного соуса. Но результат того стоил. Смит схватился за живот и согнулся пополам, подняв голову. В таком положении он оказался весьма уязвим, и Чарльз ткнул его большим пальцем в глаз.

– Убить его! – взвыли остальные.

Чарльз не поручился бы, что это была простая угроза. И побежал к накрытым столам.

Друзья Смита бросились в погоню. Чарльз, упав на четвереньки, нырнул под один из столов. Но чьи-то пальцы тут же вцепились в его лодыжки и потащили назад. Чарльз сопротивлялся… и в результате перевернул стол. Именно этот шум и привлек внимание Джастина Ламотта, его брата и множества гостей.

С удивлением обнаружив, что Смит не имеет понятия о том, что такое настоящая драка, и предположив, что его дружки так же необразованны, Чарльз начал веселиться вовсю. Он резко развернулся к парню, державшему его за лодыжку. Когда подбежали Джастин и Фрэнсис, а за ними и десятилетний сын Фрэнсиса Форбс, Чарльз уже сидел верхом на своем незадачливом сопернике и от души колотил его по голове разбитыми в кровь кулаками.

– Да отстаньте вы от него! – выкрикнул мальчик постарше. – Он же не умеет драться, как джентльмен!

– Нет, сэр, я дерусь, чтобы победить.

Чарльз схватил лежавшего под ним горемыку за уши и стукнул головой о твердую землю.

– Чарльз, довольно!

Этот голос удивил и встревожил Чарльза. Он вскочил и обернулся. Перед ним стоял Орри в своем великолепном мундире, с горящими глазами. За спиной Орри Чарльз увидел Купера, тетю Клариссу и толпу гостей.

– Какой стыд! – воскликнула одна женщина. – При таком уме и такой милой внешности такой испорченный. Вот увидите, этот юный Мэйн плохо кончит.

Несколько человек с ней согласились. Чарльз вызывающе уставился на толпу. Орри крепко взял его за руку, а тетя Кларисса стала извиняться за беспорядок и предложила возместить ущерб. Ее тон заставил Чарльза покраснеть и наконец опустить голову.

– Думаю, будет лучше, если мы сейчас же уедем, – сказала тетя Кларисса.

– Мне очень жаль, что вы не можете остаться! – откликнулся Джастин.

Чарльз прекрасно видел, что он лжет.

По дороге домой Орри принялся читать кузену наставления:

– Это была постыдная сцена! Мне все равно, что они сделали, но ты должен был сдержаться! Пора уже вести себя как джентльмен.

– Не могу, – возразил Чарльз. – Я не джентльмен. Я сирота, а это совсем не одно и то же. Все в Монт-Роял только и делают, что мне об этом напоминают.

В гневных глазах мальчика Купер заметил скрытую боль. Орри расправил плечи, как какой-нибудь генерал, столкнувшийся с неповиновением:

– Да ты просто дерзкий…

– Оставь его, – негромко перебил брата Купер. – Он уже получил свое наказание, когда все эти люди говорили о нем.

Чарльз внимательно посмотрел на Купера и с изумлением понял, что этот худой серьезный человек знает о нем очень много. Чтобы скрыть смущение, он отвернулся и уставился в окно кареты.

Орри все никак не мог успокоиться и хотел поспорить. Но Кларисса коснулась его руки:

– Купер прав. Не стоит ни о чем говорить, пока не доберемся до дому.

Несколько минут спустя Кларисса попыталась обнять Чарльза за плечи. Он отстранился. Она взглянула на старшего сына и покачала головой.

Когда они приехали в Монт-Роял, Тиллет выпорол Чарльза, несмотря на протесты жены. И повторил то, что говорила женщина на свадьбе:

– Он плохо кончит. Разве тебе нужны другие доказательства?

Кларисса лишь молча, с тревогой смотрела на мужа.

* * *

В большом доме Резолюта часы пробили два.

Ночной воздух был влажным и душным, и от этого у Мадлен Ламотт еще больше усиливалось чувство, что она попала в ловушку. Ее чудесная ночная рубашка сбилась до самой талии, но Мадлен боялась ее поправить. Любое движение могло разбудить ее мужа, негромко храпевшего рядом.

День был утомительным, но самыми ужасными оказались последние несколько часов, которые принесли ей немало боли и разочарования. Она ожидала от Джастина нежности и такта, и не только потому, что он был старше, но и потому, что именно так он вел себя в Новом Орлеане. Однако теперь она знала, что вся его учтивость была лишь притворством ради того, чтобы произвести хорошее впечатление на ее отца и на нее саму.

Трижды за эту ночь она получила горький урок. Трижды Джастин заявлял свои права. И делал это грубо, ни разу даже не спросив ее согласия. У нее осталось только одно небольшое утешение: столкнувшись с его непорядочностью, она могла уже не стыдиться своего обмана.

Эту маленькую хитрость – немного крови при первом супружеском объятии – ей помогла устроить мамушка Салли, которая разбиралась в таких вещах. Обман был необходим, потому что Мадлен по глупости позволила себя соблазнить в совсем еще юном возрасте. И хоть эта единственная ошибка изменила всю ее жизнь, она тем не менее сохранила представления о девичьей чести, почему и вынуждена была прибегнуть к обману в свою первую брачную ночь.

Это случилось, когда ей было четырнадцать. От того летнего дня у нее остались яркие воспоминания о Джерарде, беспечном красивом юноше, который работал стюардом на одном из больших пароходов, ходивших по Миссисипи. Мадлен познакомилась с ним случайно, гуляя однажды по набережной. Ему было семнадцать, и он был таким веселым и привлекательным, что Мадлен вскоре перестала обращать внимание на тихий голос совести и убегала к нему на свидание, когда его пароход приходил в город, а это случалось в то лето каждые десять дней.

Позже, уже в августе, в темный грозовой день, она уступила его мольбам и пошла с ним в какую-то убогую съемную комнатушку в одном из переулков Французского квартала. Как только Джерард добился уступки, он тут же забыл о вежливости и с жаром овладел девушкой, хотя и старался не причинять ей боли.

Они условились о новом свидании, но он не пришел. Позабыв про стыд и осторожность, она даже подошла к трапу его парохода, чтобы узнать, не случилось ли с ним беды. Матрос, с которым она заговорила, уклончиво ответил, что не знает, где его можно найти. А потом Мадлен случайно подняла голову и в иллюминаторе одной из кают верхней палубы увидела лицо Джерарда. Едва заметив ее взгляд, он тут же отступил в темноту. Больше она его никогда не видела.

Несколько дней она боялась, что беременна. Когда этот жуткий страх прошел, Мадлен стала чувствовать себя виноватой. Ей хотелось заниматься любовью с Джерардом, но теперь, когда это случилось и она поняла, что он охладел к ней сразу же, как только добился своего, ее страсть уступила место раскаянию и страху перед всеми молодыми людьми и их намерениями. События того лета заставили Мадлен установить для себя новые, более строгие правила поведения, которые, если только это было возможно, помогли бы ей искупить свой грех.

В следующие несколько лет она отвергала все ухаживания и вообще всячески сторонилась мужчин до того дня, пока отец не пригласил к ним на ужин Джастина Ламотта. Гость из Южной Каролины обладал двумя качествами, хорошо рекомендовавшими его: обезоруживающим обаянием и солидным возрастом. Мадлен убедила себя, что Ламотт, в отличие от Джерарда, не одержим страстями. Это стало одной из причин того, что она в конце концов приняла его предложение.

На самом деле изменить свое решение ей пришлось через несколько дней после того, как заболел отец. Однажды вечером при мягком свете свечей, стоявших у кровати, отец стал умолять ее:

– Я не знаю, сколько еще смогу прожить, Мадлен. Прошу тебя, успокой меня. Выходи за Ламотта. Он достойный и порядочный человек.

– Да, – ответила Мадлен, когда огонек свечи качнулся от слабого дыхания Фабрея. – Мне тоже так кажется.

Только нечто столь же убедительное, как мольбы слегшего в постель Николя Фабрея, могло бы помочь ей преодолеть страх перед замужеством. Но даже уважение к отцу не могло избавить ее от грусти, ведь предстояло покинуть родной дом, своих немногих друзей, город, который она знала и любила. Но она отправилась в долгое путешествие в Южную Каролину, потому что верила: Ламотт именно тот, кем кажется.

И как же она ошибалась! Как жестоко, глупо ошибалась! Джастин был ничуть не менее сластолюбив, чем молодые мужчины, а в чем-то даже намного хуже их. Джерард, по крайней мере, не старался причинять ей боли.

Она не винила отца за этот брак, но была убеждена, что все сложилось бы иначе, будь жива ее мать. Мадлен не знала своей матери, но Николя Фабрей всегда описывал ее как самую замечательную женщину в мире. По его словам, она была умна, рассудительна и невероятно красива. Фабрей говорил, что Мадлен очень на нее похожа, но у него не осталось ни одного портрета, который мог бы это доказать или опровергнуть. Как раз перед тем, как его жена внезапно и неожиданно для всех умерла, он заказал ее портрет в миниатюре. Но портрет так и остался ненаписанным, и Фабрей всегда винил себя за то, что не позаботился об этом раньше.

Боже милостивый, думала Мадлен, какая горькая ирония! Как она спорила с мамушкой Салли, когда та настаивала на этом постыдном обмане в первую брачную ночь. Она отказывалась снова и снова, хотя мамушка Салли и убеждала ее, что такое жульничество не просто очень важно, но и милостиво по отношению к Джастину, ведь всем известно, как щепетильны мужчины в этих вопросах. Такой обман должен был обеспечить спокойное и ровное начало их супружеской жизни.

Какой стыд испытывала она, когда наконец согласилась на этот подлог, и каким жалким этот стыд казался теперь, когда открылось истинное лицо ее мужа!

А еще эта встреча с молодым кадетом Орри Мэйном на прибрежной дороге. Мадлен была очарована его мягкими благородными манерами, взглядом его темных глубоких глаз. Ей захотелось прикоснуться к нему, и она так и сделала, на несколько секунд забыв не только о том, что выходит замуж, но и о том, что кадет вполне мог быть не тем, кем казался. В конце концов, они были почти ровесниками.

Неожиданно образ Мэйна вновь возник перед ее глазами. Она вспомнила, что даже на свадебном приеме думала о нем непозволительно много и, более того, на один короткий миг представила себя в его объятиях. Теперь же, лежа рядом со спящим мужем, она мысленно снова и снова вглядывалась в это воображаемое лицо и ощущала, как ее захлестывает чувство вины. Не важно, как с ней поступил Джастин. Он был ее мужем, и она не должна думать о другом мужчине.

Однако, несмотря на все ее угрызения, образ их юного спасителя не исчезал. Чтобы избавиться от наваждения, Мадлен подняла руку к лицу, но сделала это чуть более резко, чем хотела. Застыв от ужаса, она прислушалась. Дыхание Джастина изменилось. Она опустила руку вдоль тела и сжала кулаки, застыв от напряжения.

Он проснулся.

Хотел что-то сказать, но закашлялся.

– Вы здоровы? – слабым голосом спросила Мадлен; в ее голосе прозвучала забота, которой она не чувствовала.

Джастин повернулся на бок, спиной к ней:

– Пройдет, как только глотну бурбона.

В темноте он уронил стакан с прикроватного столика. Слова, которые за этим последовали, Мадлен слышала всего несколько раз в жизни, хотя и знала об их существовании: отец иногда мог отстаивать свою точку зрения с помощью крепких слов.

Джастин и не подумал извиниться. Хлебнув виски прямо из графина, он глубоко вздохнул и снова повернулся, приподнявшись на локтях. Луна уже сияла вовсю; ее сверкающий свет заливал шелковистые волосы и мускулистую грудь Джастина. Для мужчины его возраста он был на удивление поджар, на нем почти не было жира.

– Тебе незачем тревожиться о моем здоровье, дорогая, – усмехнулся Джастин. – Оно безупречно. Большинство Ламоттов благополучно прожили по девяносто с лишним лет. Так что я намерен наслаждаться твоей благосклонностью еще долгое время.

Мадлен была слишком расстроена, чтобы говорить. Хрипота в его голосе и то, что она означала, напугали ее.

– Я хочу, чтобы ты родила мне сыновей, Мадлен, – с раздражением продолжал Джастин. – Моя первая жена не смогла. Фрэнсису однажды хватило наглости заявить, что это моя вина. Чушь, конечно! И очень скоро мы это докажем.

Он снова повернулся, навалившись на нее, как груженая телега из плоти и крови, и сорвал с нее простыню.

– Джастин, если ты не против, я бы хотела сначала сходить в…

– Позже! – рявкнул он и, задрав подол ее рубашки повыше, сунул руку между ее бедрами, причинив сильную боль.

Мадлен закрыла глаза и впилась ногтями в ладони, когда муж лег на нее и тяжело задышал.

Глава 7

Орри вернулся в Академию, так и не сняв веночка со своей фуражки. Единственным, с кем он мог обсудить летние события, был Джордж, который сразу заметил грусть друга и попытался развеселить его.

– Что тебе нужно, Палка, так это навестить Алису Пит. Уж она-то быстро заставит тебя забыть эту Мадлен.

Орри посмотрел на него долгим спокойным взглядом и медленно покачал головой:

– Никогда!

Горячность, с которой было сказано это слово, встревожила Джорджа. Он-то надеялся, что его друг не будет вздыхать по замужней женщине всю оставшуюся жизнь. Хлопнув Орри по плечу, он попытался как-то отвлечь его. Но ничего не получилось.

Однако Орри и сам понимал, что нужно как-то побороть свое унылое настроение. Поэтому он с головой погрузился в учебу, дав себе слово во что бы то ни стало выбраться из нижних рядов всех списков по успеваемости. Новый учебный год оказался еще сложнее первых двух. Орри нравились новые дисциплины по естественным наукам и экспериментальной философии, среди которых были механика, оптика, астрономия и даже основы электромагнетизма. И все же, как он ни старался, по-прежнему оставался в числе отстающих.

Не лучше обстояло дело и на занятиях по рисованию. Профессор Уэйр весьма безжалостно отзывался об акварелях Орри, называя их мазней. А вот Джордж, как обычно, справлялся с каждым предметом легко и без видимых усилий.

Приятным новшеством нового года стало то, что у них появилась возможность тренировать не только ум, но и тело. Второй курс брал уроки верховой езды у преподавателя, которого прозвали Старина Херш. Орри был хорошим наездником, что могло сослужить ему полезную службу в будущем. Считалось, что по окончании учебы кадеты могли сами выбирать род войск, в которых хотели бы служить. Но на практике все шесть вариантов были так же строго регламентированы, как сами кадеты в списках успеваемости. Лучшие из выпускников отправлялись в инженерные войска или в чуть менее желанные части топографов. Те, кто преуспел в науках меньше остальных, попадали в пехоту или в драгунские полки. Эти два рода войск так низко ценились командованием, что всем, кто служил там, даже разрешалось отращивать усы. Орри подозревал, что и он уже очень скоро обзаведется усами и будет много ездить верхом.

На время летних лагерей старшим над кадетами был назначен Елкана Бент. Он расхаживал с важным видом, в алом кушаке и шляпе с плюмажем, однако высокая должность ничуть не улучшила его характер. Он продолжал издеваться над «плебеями» и первогодками с какой-то нечеловеческой жестокостью. Один из новичков, долговязый паренек из Кентукки по имени Ишам, стал его любимой жертвой, как в свое время Орри и Джордж, только, в отличие от них, он выказывал неповиновение, когда Бент цеплялся к нему.

Незадолго до общенациональных выборов Бент обвинил Ишама в том, что тот постоянно сбивается с ноги во время вечерних строевых занятий. Измученный Ишам, у которого к тому же начиналась лихорадка, тем же вечером подстерег Бента у Южных казарм и попросил отозвать рапорт, потому что у него уже было сто шестьдесят четыре взыскания. Такими темпами он мог не добраться даже до первых экзаменов.

Многие более опытные кадеты могли бы сказать Ишаму, что такая просьба только еще больше разозлит Бента. Так и случилось. В результате он тут же обвинил новичка в пренебрежении к старшим, что могли подтвердить несколько человек, и велел ему маршировать в сумерках, назвав это дисциплинарным взысканием.

На следующее утро после подъема Джордж и Орри узнали, что Ишам попал в госпиталь. А уже позже стало известно, как все было. Бент выгнал новичка на продуваемую ветром тропу, которая вела к Норт-Доку, а потом приказал маршировать по ней вверх и вниз быстрым шагом. Ночь была на удивление теплой для конца октября и очень сырой. Через сорок минут Ишам едва стоял на ногах.

Бент уселся на камень в середине тропы и, ухмыляясь, покрикивал на новичка. Ишам отказался просить о снисхождении, а Бент и не собирался его щадить. Новичок продержался около часа. А потом рухнул как подкошенный и покатился вниз по склону. Там он и пролежал внизу без сознания до полуночи. Бент, разумеется, исчез сразу же, как только Ишам упал. И никто ничего не видел.

Очнувшись, парень кое-как сам добрался до госпиталя. Осмотр показал сотрясение мозга и три сломанных ребра. По Академии поползли слухи. Орри слышал от нескольких кадетов, что Ишам может на всю жизнь остаться калекой.

Но новобранец из Кентукки оказался крепким орешком. Он поправился. И только после того, как вышел из госпиталя, рассказал самым близким друзьям о том, что произошло. От них Джордж и Орри и узнали всю правду, хотя уже сами догадывались о многом, как и другие кадеты.

Один из офицеров-надзирателей, узнав об этой истории, внес Бента в рапорт за дисциплинарные нарушения. Однако Ишам отказался обвинять своего мучителя, поэтому ничего, кроме слухов, ему предъявить не смогли. А Бент, конечно же, все обвинения отрицал.

Пикетт принес эту новость в Джи-Пойнт днем в субботу. Орри, Джордж и еще несколько кадетов воспользовались вернувшейся жарой и отправились поплавать в реке. Джордж не мог сдержать ярости:

– Вот выродок! И с него сняли взыскание?

– Конечно, – пожал плечами Пикетт. – А как же иначе, если он все отрицал?

Джордж потянулся за своей рубашкой, висевшей на ветке дерева.

– Думаю, мы должны сами как-то приструнить мистера Тюленя.

Орри чувствовал то же самое, но, как всегда, осторожничал.

– Думаешь, это наше дело, Джордж? – спросил он.

– Теперь это дело всего корпуса. Бент солгал, чтобы обелить себя. Ты хочешь, чтобы такой человек командовал солдатами? Да он отправит людей на бойню, а потом не моргнув глазом заявит, что он тут ни при чем. Пора уже вышибить его отсюда ради общего блага.

* * *

Президентская избирательная кампания подходила к концу. Генри Клей, кандидат от партии вигов, значительно смягчил свою изначальную позицию относительно Техаса. Теперь он говорил почти то же, что его оппонент. Но те, кто был против аннексии, продолжали твердить, что включение Техаса в Союз может ввергнуть Америку в первую войну за тридцать лет. Все понимали, что, если война действительно начнется, это станет испытанием для учебных программ Вест-Пойнта и проверкой выпускников Академии, какой они не подвергались со времен Сильвануса Тайера. Все должно было решиться четвертого декабря.

Джордж и Орри почти не обращали внимания на политические споры. Они были заняты учебой и разработкой заговора против Бента. Заговор этот оставался на уровне неопределенных планов, пока наконец однажды Джордж в очередной раз не побывал у Бенни Хейвена. Там он случайно узнал, что одним из постоянных клиентов Алисы Пит был лейтенант Казимир де Йонг, тот самый офицер-наставник, который хотел наложить взыскание на Бента после случая с Ишамом. Позже Джордж сказал Орри:

– Старина Йонги ходит в «прачечную» каждую среду в десять вечера. Говорят, он проводит там не меньше часа. Держу пари, стиркой рубашек и исподнего дело не ограничивается.

К этому времени Орри уже избавился от своих сомнений и так же, как его друг, жаждал расправы над Бентом.

– Тогда, пожалуй, привычки Йонги сами диктуют нам стратегию. Мы должны заманить Бента в объятия прекрасной Алисы около половины десятого вечера в какую-нибудь среду.

Джордж ухмыльнулся:

– Предсказываю тебе блестящее будущее на полях сражений. Однако ты должен всегда знать своих союзников так же хорошо, как своих врагов.

– О чем ты?

– Прекрасная Алиса, возможно, и сговорчива, но она еще и маркитантка. Академия платит ей деньги за ее работу. Она не примет Бента бесплатно. Особенно когда посмотрит на его брюхо.

Да, реальность была именно такова. Интрига замерла на три недели, пока несколько кадетов-заговорщиков добывали одеяла и кухонную утварь. И лучше было не спрашивать, как они это делали. Контрабанда отправлялась проверенным каналом все тому же лодочнику в обмен на наличные.

Вечером накануне выборов Джордж пришел к Алисе с деньгами в руке. И механизм, предназначенный для уничтожения Бента, заработал.

Джордж и Пикетт затеяли жаркий спор на глазах у свидетелей. Они ругались из-за того, что Полк поддерживал аннексию; Джордж настаивал, что все это не имеет никакого отношения к тому, чтобы наконец объединиться с братьями-американцами в Техасе, зато напрямую связано с расширением рабовладельческих территорий.

Раскрасневшийся Пикетт отвечал громко и раздраженно. Случайные зрители и даже те, кто участвовал в заговоре, были уверены, что он действительно разъярен не на шутку.

В следующие несколько дней все узнали, что два Джорджа разругались окончательно. Это дало Пикетту шанс притвориться другом Бента, а обаяние виргинца помогло ему держаться убедительно. В среду вечером, когда снова пошел легкий снежок, Пикетт пригласил Бента к Бенни Хейвену, чтобы выпить чего-нибудь покрепче. А потом, уже по дороге, предложил заглянуть к Алисе Пит.

Джордж и Орри, как назначенные наблюдатели, шли следом за ними. Дрожа от холода под окном Алисы, они видели, как она начала исполнять свою роль. Ее актерским способностям было далеко до таланта Пикетта, но это ничего не меняло. К тому времени, когда она подошла к Бенту, он уже положил фуражку на кресло, расстегнул воротник и проглотил три порции спиртного. Взгляд у него стал стеклянным.

Наклонившись к Бенту поближе, Алиса что-то шепнула ему на ухо. Бент вытер мокрые губы. Из-за приоткрытого окна друзья слышали, как он спросил у женщины, какова ее цена. Джордж сжал локоть Орри: наступал решающий момент. По их замыслу Алиса должна была убедить Бента, что не возьмет с него платы, потому что без ума от него.

– Это все равно что предложить кому-то поверить, будто Ниагара может вдруг потечь верх, – заметил Пикетт, когда они придумывали план.

Но Бент был пьян, и Орри показалось, что в его мутных глазах он заметил желание быть любимым. Потом толстяк подмигнул сидевшему напротив Пикетту, виргинец встал, усмехнулся и помахал ему рукой на прощание.

Уже на улице Пикетт закрыл за собой дверь и, проходя мимо других заговорщиков, шепнул, не поворачивая головы:

– Полагаюсь на вас, надеюсь узнать обо всем, что будет дальше. – И, не сбиваясь с шага, направился прочь по хрустящему снегу.

Джордж и Орри видели сквозь окно, как Алиса взяла Бента за руку и повела его к двери маленькой комнаты. Наживка была проглочена, еще немного – и ловушка захлопнется.

Ровно в десять закутанный до самых глаз Казимир де Йонг протопал по снегу, весело напевая мелодию «Chester». Подойдя к лачуге Алисы, он быстро постучал и вошел.

Друзья услышали, как закричала Алиса, – испуг был явно фальшивым. Одной рукой поправляя смятую блузку, а другой приглаживая растрепанные волосы, она выскочила в большую комнату. Из темноты за распахнутой дверью слышалось чье-то фырканье и шорох простыней.

Увидев кадетскую фуражку на кресле, старина Йонги пару мгновений рассматривал ее. Потом смял в руке и встал перед дверью спальни. Как любой хороший преподаватель тактики, он давно освоил технику устрашения. И не замедлил ее применить.

– Кто там? Немедленно выходите, сэр!

Бент появился сразу, сопя и моргая. Старина Йонги разинул рот от изумления:

– Бог мой, сэр… я просто не могу поверить своим глазам!

– Это не то, что вы думаете! – начал умолять Бент. – Я пришел… Ну, я просто пришел забрать белье из стирки.

– Со спущенными штанами? Прикройтесь ради приличий, сэр.

Орри и Джордж, пригибаясь пониже, перешли к неплотно прикрытой двери. Джордж уже едва мог сдерживать смех. В свете масляной лампы Орри увидел, как Бент нервно подтянул брюки. Алиса заламывала руки:

– О мистер Бент, сэр, я так виновата! Я совсем забыла, что лейтенант приходит за своим бельем каждую неделю в это время… Вон и узелок его с…

Она пригнулась, чтобы уклониться от кулака Бента.

– Заткнись, шлюха!

– Довольно, сэр! – рявкнул де Йонг. – Ведите себя как джентльмен, если еще способны на это!

Лицо Бента блестело, как намазанное маслом. В тишине ближайших зарослей какой-то ночной зверь задел ветку. Она треснула со звуком выстрела.

– Если еще способен? – прошептал Бент. – Что вы имеете в виду?

– Разве это не очевидно, сэр? Вы будете внесены в рапорт за множество нарушений, которые мне сейчас и не перечислить. Но будьте уверены: я не пропущу ни одного. Особенно те, которые наказываются отчислением.

Бент побледнел:

– Сэр, вы просто не поняли… Если вы разрешите мне объяснить…

– Точно так же, как вы объяснили увечья Ишама? Ложью?

Де Йонг оказался очень убедительным орудием правосудия, Орри даже почти стало жаль их злейшего врага.

Офицер повернулся к двери. Бент наконец понял, что вся его карьера теперь может полететь в тартарары. Не помня себя, он схватил де Йонга за плечо.

– Уберите руки, вы, жалкий пьяница! – очень тихо выговорил де Йонг ледяным тоном. – Буду ждать вас в своем кабинете сразу, как вернетесь в Академию. И в ваших же интересах, если это случится не позднее чем через десять минут, иначе я подниму такой шум, что слышно будет в самом Нью-Йорке.

Сказав это, офицер с важным видом спустился с крыльца и вскоре исчез в снежной завесе. Двоих кадетов, съежившихся в тени, он так и не заметил.

– Ах ты, тупая жалкая шлюха! – повернулся Бент к Алисе, оттолкнув шаткий стол.

Алиса отбежала к плите и схватила мясной нож, висевший на стене:

– Убирайся отсюда! Говорил мне Пенёк, что ты чокнутый, но я не поверила! Вот дура-то… Убирайся! Пошел вон!

Она угрожающе взмахнула ножом. А Джордж и Орри, увидев, как застыл в изумлении Бент, с тревогой переглянулись.

– Пенёк? Хочешь сказать, Хазард имеет к этому какое-то отношение? Это же Пикетт надумал сюда зайти, а ты… ты ведь сама захотела меня… Ну, в общем…

Бент больше не мог говорить. Его душила слепая ярость, и Орри даже подумал, что вряд ли ему удастся когда-нибудь еще увидеть на человеческом лице такую же злобу.

Пронзительный смех Алисы только подлил масла в огонь.

– Я? Да я бы не позволила такой свинье, как ты, даже прикоснуться к себе, если бы мне не заплатили, и притом щедро! Я и за деньги-то с трудом могла.

Бент дрожал с головы до ног:

– Мне следовало догадаться. Обман. Заговор. Они все против меня… ведь так, да?

Алиса поняла свою ошибку и попыталась ее исправить:

– Нет, я не хотела сказать…

– Не лги мне! – рявкнул Бент.

Кадеты на улице не видели, что произошло дальше. Наверное, Бент замахнулся на нее, потому что она закричала, и на этот раз непритворно.

– Заткнись, ты разбудишь всю деревню! – взревел Бент.

Именно этого и хотела Алиса, она завизжала еще громче. Бент, задыхаясь, выскочил за дверь: волосы растрепаны, в глазах ужас. Он так и побежал, одной рукой придерживая брюки.

Джордж и Орри посмотрели друг на друга. Почему-то ни один из них не испытывал радости, которую они предвкушали так долго.

* * *

Через три дня Бента отчислили из Академии.

Большинство кадетов говорили, что очень рады исключению Бента. Орри уж точно был рад. И Джордж. Хотя поначалу друзья и чувствовали себя виноватыми за то, что подстроили старшему кадету такую коварную западню. Но уже скоро они выбросили эту историю из головы. Когда Орри снова начал видеть Мадлен в чувственных снах, он понял, что муки совести прошли.

Победу Полка обсуждали до самого Рождества. Поскольку избранный президент продолжал говорить о своем намерении присоединить Техас, Орри стал подумывать о том, что уже через год, сразу после выпуска, может оказаться на войне с мексиканцами. А еще о том, что на северо-западе тоже того и гляди вспыхнет конфликт с Британией из-за границы Орегона. Такие прогнозы не только будоражили, но и пугали.

В последний субботний вечер декабря, когда в комнате Пикетта проходила очередная дружеская пирушка, в дверь осторожно постучали. Орри открыл дверь и увидел в коридоре Тома Джексона. Джексон стал лучшим по успеваемости в основном благодаря своей упертости. Он был немного странноват, и товарищи его недолюбливали, но сила и молчаливая свирепость Джексона поневоле вызывали уважение. Дружбу с ним водили только самые снисходительные, и компания, которая собралась у Пикетта, была как раз из таких.

– Привет, Генерал! – воскликнул Джордж, когда Джексон закрыл за собой дверь. – Перекусишь с нами?

– Нет, спасибо.

Джексон похлопал себя по животу, давая понять, что беспокоится о своем пищеварении. Долговязый виргинец выглядел серьезнее обычного, можно было даже сказать, что он мрачен.

– Что случилось? – спросил Орри.

– У меня для вас печальные новости. Особенно для вас двоих. – Джексон посмотрел на Орри и Джорджа. – Похоже, связи кадета Бента в Вашингтоне оказались не просто хвастливыми россказнями. Я совершенно точно знаю от начальника отделения личного состава, что в этот случай успел вмешаться сам военный министр Уилкинс, пока еще был на своей должности.

Джордж провел указательным пальцем по верхней губе:

– И что теперь будет, Том?

– Отчисление признано недействительным. В ближайшие две недели мистер Бент вернется к нам.

* * *

Подобные случаи происходили и раньше. Благодаря связям своих родственников во влиятельных кругах исключенные кадеты почти всегда возвращались в стены Академии, что, разумеется, не могло не вызывать недовольство командования. Такая практика расценивалась как оскорбление, ведь даже самый добросовестный суперинтендант был бессилен помешать этому, потому что главное начальство Вест-Пойнта находилось в Вашингтоне.

Прошло всего шесть дней, и Бент вернулся – правда, уже без прежнего звания. Джордж и Орри ожидали какой-нибудь мести с его стороны, но все было тихо. По возможности они старались избегать встреч с ним, но сталкиваться им все равно так или иначе приходилось. И каждый раз в такие моменты он делал каменное лицо, как будто знать их не знал.

– Уж лучше бы он ругался, накричал на нас, что ли, а то как-то страшно, – признался Орри. – Что он задумал?

– Я слышал, ему здорово досталось, – ответил Джордж. – Только все напрасно. Ему и без этого с его подвигами теперь светит только пехота, и то если повезет, даже с лучшими отметками.

Близился июнь. Бент продолжал держаться особняком, отмену его отчисления обсуждали все реже и наконец совсем забыли. В то время находилось много более важных тем – для всей нации это была очень важная весна.

Первого марта, за три дня до инаугурации Полка, уходящий президент Тайлер подписал резолюцию конгресса, призывающую Техас присоединиться к Союзу в качестве еще одного штата. Последствия этого шага, первым из которых стала реакция мексиканского правительства, достались уже Полку. В конце месяца посол Соединенных Штатов в Мексике был извещен о том, что дипломатические отношения разрываются.

Некоторые районы страны охватила настоящая военная лихорадка, особенно это ощущалось на Юге. Из письма Купера Орри узнал, что Тиллет уже готов отправиться на войну, чтобы защитить новый рабовладельческий штат, если законодательный орган Техаса одобрит аннексию, что уже не подлежало сомнению. Северяне в вопросе войны были не так едины. Особенно сильное недовольство высказывал Бостон, который давно уже был рассадником аболиционизма.

Бент и другие кадеты последнего курса готовились к своим прощальным экзаменам и советовались с военными портными и мастерами по дорожным сундукам, которые всегда съезжались в Вест-Пойнт в это время года. В классе Бента, как это обычно и бывало, к концу обучения осталась примерно половина из тех, кто участвовал в первых летних сборах. Всем будущим выпускникам временно присваивалось звание второго лейтенанта в соответствующих родах войск. Временное назначение не давало права получать полное жалованье, положенное для этого ранга, поэтому большинство выпускников стремилось добиться полноценного звания в свой первый год службы в регулярной армии. Предсказания Джорджа о судьбе Бента оказались верны. Он мог рассчитывать только на временное звание в пехоте.

После последнего построения кадетов в учебном году Бент все-таки заговорил с Джорджем и Орри. Был прохладный июньский вечер, солнце уже заходило. Мягко очерченные синеватые вершины гор, окрашенные алыми лучами предзакатного солнца, обрамляли строевой плац, где собрались новые выпускники Академии в окружении своих сияющих матерей, важных от гордости отцов, шумных младших сестер и братьев и щебечущих воздыхательниц. Джордж заметил, что Бент оказался в числе тех немногих, к кому не приехали родственники.

Уроженец Огайо выглядел настоящим щеголем в своем парадном кадетском мундире, который он надел в последний раз. За этот год он успел отрастить пышные усы, что не возбранялось уже без пяти минут офицерам. Примерно через час он, вероятно, должен был сесть на пароход до Нью-Йорка, чтобы принять участие в праздничном ужине, который по традиции всегда устраивался в каком-нибудь фешенебельном отеле. Разъезжались выпускники обычно в последний день сентября.

Орри озадаченно смотрел на улыбающееся лицо Бента. А когда толстяк повернул голову и вечерний свет отразился в его глазах, он вдруг увидел в них жгучую ненависть.

– То, что я должен сказать вам, джентльмены, не займет много времени. – Бент говорил отрывисто, словно пытаясь сдержать обуревавшие его чувства. – Вы едва не уничтожили мою армейскую карьеру. И этого я вам никогда не прощу. Несмотря на все ваши старания, знайте, я все-таки достигну больших высот. И уж будьте уверены, я никогда не забуду имена тех, кто запятнал мою репутацию.

Он развернулся так резко, что Джордж поневоле отпрянул, успев заметить, как вспыхнули красным светом глаза Бента в последних лучах заходящего солнца. Друзья молча смотрели, как он идет к своей казарме. Выправка его при таком солидном весе была совсем не военной.

Джордж повернулся к другу. На лице его отразилось недоумение, словно он никак не мог взять в толк, что за пафосную речь они только что услышали. Однако Орри от души надеялся, что Джордж не будет так беспечен и отнесется к этому серьезно, потому что заявлениям безумцев стоит верить.

Предупрежден – значит вооружен.

Глава 8

На время летних сборов Джордж получил звание кадета-лейтенанта. Единственным, кто не получил никакого звания на их курсе, был Орри.

Он так и оставался вечным рядовым, это было очень обидно и говорило о том, что начальству нет до него никакого дела. То есть оно, конечно, хорошо к нему относилось, даже очень хорошо. Только вот никаких способностей к военной службе в нем не видело.

Последний год, казалось, стал тому подтверждением. Пока Джордж одолевал любую новую науку с удивительной легкостью, Орри беспомощно барахтался в дебрях курса этики, который включал в себя основы конституционного права, а также практику военного трибунала. Еще тяжелее давалось ему гражданское и военное строительство, что и послужило поводом к его регулярным встречам с грозой всех кадетов, легендарным профессором Мэхеном.

Мэхен, в своем неизменном темно-синем сюртуке, синих брюках и светло-коричневом кожаном жилете, выглядел именно так, как и должен выглядеть классический профессор Академии. При ответе на свои вопросы он не допускал ни малейших отступлений от лекционного материала, который кадеты обязаны были повторить слово в слово. Если какой-нибудь глупый кадет, пусть даже очень робко, осмеливался высказать свое несогласие с профессором, он тут же становился жертвой знаменитого сарказма Мэхена и был безжалостно унижен в глазах товарищей. Всех учеников Мэхен разделял на категории по своему собственному разумению. Избавиться от такого приговора было невозможно, вне зависимости от того, справедлив он или нет.

Однако, несмотря на все это, кадеты любили Мэхена и даже боготворили его. Вероятно, поэтому только огромное уважение удерживало их от того, чтобы всласть не поиздеваться над его манерой говорить – профессор слегка гнусавил, отчего складывалось впечатление, что он вечно простужен. Впрочем, это не мешало им с нежностью называть его Старина Здравый Сбысл – Мэхен неизменно подчеркивал в своих лекциях достоинства «здравого сбысла».

Кроме инженерного дела, Мэхен преподавал и военную науку. На лекциях по этой дисциплине он пугал своих учеников предсказаниями о новой ужасной войне, которая станет порождением нынешнего индустриального века. Все они, по его словам, будут призваны на эту войну, совершенно непохожую на все предыдущие. И произойдет это, возможно, намного раньше, чем они ожидают. В июле генералу Закари Тейлору было приказано собрать полторы тысячи солдат и отправиться к реке Нуэсес, которую Мексика продолжала считать своей северной границей. Гарнизон расположился возле техасского городка Корпус-Кристи на случай возможной атаки мексиканцев.

К концу осени силы Тейлора увеличились до четырех тысяч пятисот солдат. Двадцать девятого декабря Техас вошел в состав Союза как двадцать восьмой штат с условием, что его юго-западная граница по-прежнему будет проходить по реке Рио-Гранде, как было определено после окончания войны за независимость от Мексики и провозглашения республики.

Протесты Мексики стали еще более агрессивными. Договор о присоединении они объявили недействительным на основании того, что Техасской республики никогда не существовало. С юридической точки зрения незаконное политическое образование не имело права входить в состав Соединенных Штатов. Стало быть, никакого присоединения не было и эта территория по-прежнему принадлежит Мексике. Любые возражения по этому вопросу неминуемо приведут к печальным последствиям.

Такие угрозы очень нравились тем американцам, которые считали, что их нация обладает чуть ли не божественным правом расширять свои границы. Конгрессмен от Массачусетса Роберт Уинтроп, случайно натолкнувшись в какой-то никому не известной газете на одну хлесткую фразу, решил, что она способна в полной мере оправдать это право, и решил сделать ее достоянием общественности. Уже в начале января, выступая на заседании конгресса, Уинтроп произнес свою речь о «явном предначертании» Америки, и страна получила новый боевой клич.

В течение зимы все попытки мирных переговоров, предпринимаемые Джоном Слайделлом, потерпели неудачу. Подчиняясь приказам из Вашингтона, генерал Тейлор передислоцировался в район реки Рио-Гранде; это была малонаселенная территория, на которую претендовали и Мексика, и Техас. Разговоры о реальной угрозе войны слышались все чаще. Противники президента называли ее «войной мистера Полка».

В ту тревожную весну 1846 года Джордж Хазард, хорошенько осмотревшись вокруг, неожиданно понял, что за четыре года, пока он наслаждался сигарами и девушками, время от времени отвлекаясь на учебу, очень многое изменилось. Вчерашние мальчики превратились в юношей, а юноши – в закаленных мужчин, которые уже совсем скоро наденут офицерские мундиры, да к тому же, если говорить о них с Орри, успели даже обзавестись небольшими усиками.

Орри отправлялся в пехотные войска, поэтому Джордж записался туда же. Кое-кто из профессоров и офицеров-наставников был недоволен таким выбором. Все в один голос говорили ему, что с его блестящими отметками он с легкостью попадет в артиллерию или даже в топографическое управление при штабе. Орри тоже настоятельно убеждал его изменить свое решение, но Джордж был непреклонен.

– Да я лучше пойду в пехоту вместе с другом, чем буду метаться среди орудийных лафетов в толпе совершенно чужих людей. К тому же я по-прежнему собираюсь выйти в отставку, отслужив положенные четыре года. Так что мне совершенно все равно, где провести это время, лишь бы не пришлось слишком часто стрелять.

Если Джорджа перспектива отправиться на войну не привлекала ни в малейшей степени, то Орри, напротив, мечтал столкнуться с реальной опасностью и, как говорится, посмотреть смерти в лицо где-нибудь в мексиканской глуши. Иногда такое желание пробуждало в нем чувство вины, но он все равно считал, что опыт участия в настоящем бою бесценен для любого мужчины, который решил посвятить себя военной службе. И хотя начальство явно не считало целесообразным поощрять его стремления, он был полон решимости добиться своей цели. И не важно, что думают остальные, он все равно станет солдатом.

Большинство выпускников испытывали такое же воодушевление, хотя вероятность участия в войне и не могла не вызывать у них тревогу. «Избалованные аристократы» Вест-Пойнта, как их часто называли, могли наконец получить возможность показать, чего они стоят. И если уж на то пошло, то не только они, но и вся армия. Очень многие граждане смотрели на американского солдата с большой долей презрения, считая его единственным достоинством блестящее умение притворяться больным.

Перед самым их выпуском вопрос войны был наконец решен. Двенадцатого апреля мексиканцы потребовали от генерала Тейлора, армия которого в то время уже стояла возле Матамороса, убраться с их территории. Однако старый служака проигнорировал их требования, и в последний день месяца мексиканские солдаты начали форсировать Рио-Гранде. В начале мая армия Тейлора нанесла поражение трижды превосходившему ее противнику возле Пало-Альто, а несколько дней спустя повторила свой успех у Ресака-де-ла-Пальма. С этого все и началось. Пограничный конфликт дал конгрессу основание говорить о вторжении на американскую территорию, и двенадцатого мая Мексике была объявлена война.

Эта война подняла в обществе целую бурю споров. Джордж в своем мнении не был так радикален, как некоторые северяне, которые поддерживали партию вигов и открыто выступали против позиции южан. Ярким примером таких настроений был Хорас Грили, главный редактор «Нью-Йорк трибьюн»; он назвал эту войну лживой и захватнической и предостерег граждан о том, что южные заговорщики толкают всю нацию в «неизмеримую пучину бед и преступлений». Мексиканская пропаганда, твердившая о каком-то непонятном крестовом походе против католицизма в Северной Америке, также не вызывала у Джорджа ничего, кроме насмешки. И вообще, настроившись на четыре года праздной армейской жизни, он считал начавшуюся войну обременительной и досадной помехой.

Сразу же после того, как Джордж решил пойти в пехоту, он написал отцу и попросил его использовать кое-какие свои связи наверху. И вот наконец пришел приказ о его назначении в Восьмой пехотный полк. Орри был несказанно обрадован, ведь и его направляли туда же. Джордж сделал вид, что очень удивлен таким совпадением.

В чудесный июньский день выпускники выслушали добрые пожелания своих профессоров и в последний раз прошли строем по плацу Академии. Джордж и Орри впервые надели форму регулярной армии: темно-синие мундиры и светло-синие брюки с тонкой белой нашивкой, обозначающей пехотные войска.

Отец Джорджа и его брат Стэнли были на параде. А вот родные Орри не смогли приехать из Южной Каролины. Сразу после торжеств старшие Хазарды сели на пароход до Олбани, где их ждали важные дела. Джордж и Орри должны были отплыть часом позже.

Когда пароход отошел от причала, Орри подошел к поручням и стал смотреть на утес, провожая глазами тропу, по которой они впервые карабкались четыре года назад.

– Знаешь, а я буду скучать по этим местам. Ты только не смейся, но больше всего я буду скучать по звукам барабана. Даже не представляю, как теперь жить без них.

Джордж не стал смеяться, лишь покачал головой:

– Тебе нравилось, когда твоя жизнь делилась на строгие отрезки времени?

– Да. Это придавало каждому дню определенный ритм. Ты знал, что есть раз и навсегда заведенный порядок, на который ты можешь рассчитывать.

– В таком случае не стоит тосковать. В Мексике мы еще не раз услышим барабанный бой.

Когда пароход проходил мимо острова Конституции, сумерки все больше сгущались. Вскоре пароход двигался вниз по Гудзону уже в полной темноте. В городе они сначала отметились в комендатуре, а на следующий день отправились бродить по Нью-Йорку. Столкнувшись на Бродвее с двумя драгунскими офицерами, они впервые отдали честь.

– Мы теперь солдаты, – взволнованно сказал Орри. – Настоящие солдаты, понимаешь?

Джордж пожал плечами, не слишком разделяя воодушевление друга. Перед тем как сесть на поезд до Филадельфии, он пообещал Орри приехать к нему в Монт-Роял к концу отпуска. Оттуда они могли бы вместе отправиться к месту службы. Джордж охотно принял приглашение Орри. За последние четыре года он не встретил почти ни одного южанина, который бы ему не понравился. К тому же он еще не забыл о том, что́ Купер Мэйн говорил о хорошеньких девушках у них дома.

* * *

Первое, что сделал Джордж, добравшись до Лихай-стейшн, так это достал из сундука тщательно упакованный осколок метеорита, найденный на холме над Вест-Пойнтом, и положил его на подоконник в своей комнате, чтобы никто из горничных ненароком не выбросил его, приняв за ненужный хлам. Потом он сел рядом и, сложив руки под подбородком, принялся разглядывать свое сокровище.

Так прошло десять минут. И еще десять. В гулкой тишине шершавый, насыщенный железом обломок словно беззвучно говорил с Джорджем, рассказывая о своем могуществе, способном изменить или разрушить все, что только может построить или изобрести человек. Когда Джордж наконец встал, собираясь выйти из комнаты, он вдруг почувствовал, как по спине бежит легкий холодок, хотя в доме в этот летний день было жарко.

Несмотря на ироничный нрав, для Джорджа все-таки существовало кое-что в его жизни, к чему он относился очень серьезно. Этот кусок звездного железа, ставший в свое время основой состояния рода Хазардов, был как раз из числа таких редких исключений. И Джордж вовсе не собирался встретить героическую смерть, о которой все вскоре забудут, где-нибудь в Мексике, ведь впереди его ждали великие дела. Пусть Орри тратит свою жизнь, улаживая пограничные конфликты на полях сражений. Но именно он, занимаясь своим делом, сможет по-настоящему изменить этот мир.

В середине сентября Джордж уложил вещи и попрощался с родными. Огромная армия Тейлора тем временем уже продвигалась к мексиканскому Монтеррею, согласившись на просьбу противника о восьминедельном перемирии. Джордж следил за событиями, потому что его полк под командованием генерала Уорта был частью Второй дивизии Тейлора. Восьмой полк уже участвовал в жарких боях, скорее всего не последних.

Чтобы скоротать долгий путь в поезде, идущем до Южной Каролины, Джордж решил еще раз выстроить в голове все свои мысли о Севере и Юге. Когда они учились, кадеты из обеих частей страны в целом соглашались с тем, что янки лучше подготовлены, так как самые хорошие школы находились на севере. При этом южане надменно добавляли, что это не имеет ровно никакого значения, поскольку сражение выигрывает не самый умный, а самый храбрый полководец.

Если бы Джорджа попросили описать различия между северянами и южанами вкратце, он сказал бы, что янки практичны, неугомонны, любопытны ко всем проявлениям жизни и полны желания постоянно совершенствовать все, что только можно. В отличие от них, южане были вполне довольны своей жизнью. И в то же время они просто обожали вести бесконечные споры и отвлеченные рассуждения по трем основным темам: политика, рабовладение и Конституция.

Разумеется, рабство всегда преподносилось как благо. Однако Джордж запомнил, как Орри однажды обмолвился, что так было не всегда. Еще в детстве он случайно услышал разговор отца и каких-то джентльменов, гостивших у них. Когда речь зашла о понятии личной собственности, Тиллет заявил, что, по его убеждению, некоторые стороны рабства противны как Богу, так и человеку. Однако после восстаний Визи и Тёрнера таких вольных разговоров в Монт-Роял больше не велось. Тиллет говорил, что это может поощрить негров к новому бунту.

Сам Джордж твердой позиции по отношению к рабству не имел. Он был ни за него, ни против. В Южной Каролине он решил на эту тему не заговаривать и уж тем более не сообщать Мэйнам, как к этому относятся остальные члены его семьи. Его мать и отец не были фанатичными аболиционистами, но считали рабство в целом недопустимым.

Орри встретил его с каретой на крошечном лесном полустанке Северо-Восточной железной дороги. По пути к плантации друзья оживленно болтали о войне и о том, что случилось за последние месяцы. Орри сообщил, что его семья две недели назад вернулась из летней усадьбы, чтобы быть дома к приезду Джорджа.

Джордж был очарован пышной зеленью этих земель, ошеломлен размерами и красотой поместья Монт-Роял и покорен родными Орри.

Ну, по крайней мере, большинством из них. Тиллет Мэйн немного насторожил его своей суровостью и сдержанной подозрительностью по отношению к чужакам. Еще был кузен Чарльз, вызывающе красивый мальчик, который, как ему показалось, только и делал, что криво ухмылялся, скакал на лошади и упражнялся со здоровенным охотничьим ножом боуи.

Сестры Орри, конечно же, оказались слишком молоды для Джорджа. Бретт, которой едва исполнилось девять, была хорошенькой и веселой девочкой, но на фоне своей старшей сестры совершенно терялась. Одиннадцатилетняя Эштон была самым удивительным ребенком, которого только доводилось видеть Джорджу. Даже в таком юном возрасте она уже была настоящей красавицей, и он не осмеливался предположить, какой она станет к двадцати годам.

Первый день в Монт-Роял Джордж провел, гуляя по полям и изучая систему работы рисовой плантации. Позже его передали под опеку Клариссы и девочек, которые отвели гостя в чудесную летнюю беседку в одном из уголков сада. Когда все удобно уселись в плетеные кресла, две девочки-негритянки принесли им вкуснейший лимонад и маленькие пирожные.

Вскоре Кларисса извинилась, сказав, что ей нужно отдать кое-какие распоряжения на кухне. Эштон сложила руки на коленях и уставилась на Джорджа внимательным взглядом.

– Орри говорил, что в Академии вас прозвали Пеньком. Но мне кажется, это прозвище вам совсем не подходит. – Она улыбнулась, сверкнув большими темными глазами.

Джордж провел пальцем под тугим жарким воротником. Это был один из тех редких случаев, когда он не нашелся что ответить.

От смущения его спасла Бретт.

– Никогда не видела такой красивой формы! – воскликнула она. – Правда, я не так уж много ее видела…

– Еще красивее то, что под формой, – заявила Эштон, и тут уж Джордж по-настоящему покраснел.

Сестры были больше похожи на миниатюрных женщин, чем на детей. А кокетливые манеры Эштон доставляли Джорджу скорее неловкость, чем удовольствие.

Все дело в ее возрасте, решил он. Она была слишком юна, чтобы флиртовать с ним, тем не менее пыталась это делать. Джорджу нравились хорошенькие женщины, но по-настоящему красивых он старался избегать. Они всегда знали о своей привлекательности, что часто делало их капризными и заносчивыми. Джордж подозревал, что Эштон Мэйн именно из такой породы.

Эштон продолжала пристально разглядывать его поверх стакана с лимонадом. И Джордж был безмерно рад снова вернуться в мужскую компанию, когда наконец пришло время.

* * *

Два дня спустя, за ужином, Кларисса объявила о том, что решено устроить большой пикник, для того чтобы с Джорджем смогли познакомиться их родственники и соседи.

– Если повезет, нас удостоит чести сам сенатор Кэлхун. Он уже несколько недель гостит у себя дома, в Форт-Хилле. У него слабые легкие, а климат на берегах Потомака только ухудшает его состояние. Вдалеке от столицы воздух чище и здоровее. Это приносит ему некоторое облегчение, а значит… Тиллет, почему, скажи на милость, ты вдруг так скривился?

Все головы тут же повернулись к другому концу стола. Снаружи в неподвижном воздухе послышался далекий раскат грома. Эштон и Бретт обменялись тревожными взглядами. Начинался сезон ураганов, которые налетали с океана, сметая все на своем пути.

– Джон теперь совсем не такой, как мы, – сказал Тиллет.

Смахнув севшую на лоб муху, он сердито взмахнул рукой. Маленький негритенок, который неподвижно стоял в углу, держа опахало у плеча, как мушкет, тут же метнулся вперед и замахал над головой хозяина. Но было уже слишком поздно. Своей нерасторопностью он вызвал недовольство и понимал это. Страх, который Джордж увидел в глазах этого ребенка, сказал ему намного больше о взаимоотношениях рабов и их владельцев, чем любая многочасовая лекция аболиционистов.

– Каждый раз, когда собирается наше достопочтимое общество, мы провозглашаем тост за Джона, – продолжал Тиллет. – Мы пели ему дифирамбы, устанавливали памятные доски, прославляя его как величайшего из ныне живущих граждан штата, а возможно, и всей страны. А потом он перебрался в Вашингтон и начисто забыл о воле своих избирателей.

Купер негромко хмыкнул, чем явно рассердил отца, но все-таки осмелился возразить.

– А по-вашему, – дерзко сказал он, – мистер Кэлхун может считаться южнокаролинцем, только если он во всем согласен с вами? Возможно, его выступления против войны и непопулярны, но они явно искренни. И уж он точно поддерживает и продвигает большинство других ваших взглядов.

– Чего нельзя сказать о тебе. Но я не особенно этим огорчен. – Язвительность в тоне старшего Мэйна заставила Джорджа почувствовать неловкость, да и огорчен был Тиллет явно гораздо сильнее, чем хотел показать.

– Вот и хорошо! – резко ответил Купер, взмахнув рукой с бокалом вина. – Зачем вам беспокоиться о том, что думаю я? Вы даже мнение всей нации игнорируете, – добавил он, не обращая внимания не умоляющий взгляд матери.

Тиллет стиснул салфетку и бросил взгляд на Джорджа, стараясь изобразить улыбку:

– Мой сын считает себя большим специалистом по государственным вопросам. Иногда мне кажется, он чувствовал бы себя гораздо уютнее, живя на Севере.

Купер перестал улыбаться.

– Вздор! – сказал он, выпрямившись на стуле. – Я презираю этих никчемных аболиционистов со всей их фарисейской болтовней и показным раскаянием. Но их лицемерие не мешает мне признавать справедливость некоторых их обвинений. Как только кто-то осмеливается критиковать наши южные порядки, мы все мгновенно ощетиниваемся, как дикобразы. Янки утверждают, что рабство – это зло, мы же объявляем его благодеянием. Они указывают нам на шрамы, покрывающие черные спины…

– В Монт-Роял ты ни у кого не найдешь ни одного шрама! – перебил его Тиллет, к радости Джорджа.

Но Купер словно не слышал отца:

– …а мы упрямо повторяем, что рабы счастливы. Ни один человек, лишенный свободы, не может быть счастлив, пропади оно все пропадом!

– Следи за своим языком, здесь дети! – рявкнул Тиллет.

Но сын уже распалился не на шутку и был так же зол, как и его отец.

– Вместо того чтобы признать правду, мы ее избегаем. Мы хотим оставаться теми же, кем были сто пятьдесят лет назад, – землевладельцами, чей урожай зависит от пота черных невольников! Мы игнорируем людей вроде отца Джорджа, хотя на Севере их становится все больше и больше. Отец Джорджа производит железо, и работают у него свободные люди. Это железо превращается в машины. Машины создают будущее. Янки понимают, каким будет нынешний век, а мы цепляемся за прошлое. Если сенатор Кэлхун больше не твердит как попугай о традиционных ценностях штата, то Бог ему в помощь. И пусть появятся еще десятки таких же, как он.

– Очень невежливо с вашей стороны разговаривать так несдержанно при нашем госте! – сказала Кларисса с непривычной для нее резкостью.

– Ну конечно! Черт с ней, с правдой! Хорошие манеры прежде всего.

Купер насмешливо поднял свой бокал. Тиллет в бешенстве выбил его из руки сына. Негритенок быстро пригнулся. Бокал разбился о стену. Бретт взвизгнула и откинулась назад на стуле, прикрыв глаза ладонью. Орри посмотрел на гостя и пожал плечами, виновато улыбаясь.

– Ты слишком много выпил, Купер! – воскликнул Тиллет, кипя от злости. – Тебе лучше уйти прямо сейчас, пока ты еще владеешь собой.

– В самом деле, – согласилась Кларисса; она сказала это очень тихо, но слова прозвучали как приказ.

Купер и правда вел себя так, будто слегка захмелел, подумал Джордж. Не говоря ни слова, он встал, посмотрел на отца, рассмеялся и вышел из комнаты. Тиллет был бледен, – видимо, насмешка сына разгневала его даже больше, чем непозволительные речи.

До конца ужина никто не улыбался и почти не разговаривал. Джордж чувствовал себя подавленно. Было совершенно очевидно, что в семье Мэйн появилась трещина. Такая же, которая, как говорил его собственный отец, медленно, но неизбежно раскалывала всю страну.

Глава 9

Хотя время для пикника в эту пору было не самым удачным, гостей собралось не меньше двух сотен. Многие приехали из своих летних домов, а некоторые даже из Колумбии. Это произвело впечатление на Джорджа, но все же не такое, как прибытие ближе к полудню Джона Кэлхуна.

Сенатор Кэлхун и его жена Флорид подъехали по аллее в старом, но элегантном ландо. Друзья и все любопытствующие поспешили им навстречу, окружив коляску. Джордж слышал, как кто-то сказал, будто сенатор провел ночь в Чарльстоне; кроме кучера, чету Кэлхун сопровождали трое домашних слуг, все они ехали за хозяйской коляской в телеге, запряженной мулом.

За последние тридцать лет никто не играл более влиятельную роль в жизни американской нации, чем этот высокий человек с хищным лицом, который, стремительно выскочив из повозки, стал приветствовать обступивших его людей. Джордж даже не мог вспомнить все должности, которые занимал Кэлхун. Знал только, что он был министром обороны и вице-президентом.

В начале своей карьеры Кэлхун был ярым сторонником федерального союза и Академии. Когда другие возражали против амбициозной программы реформ Сильвануса Тайера, Кэлхун поддержал ее, считая, что Америка не может быть сильным государством без сильной армии. Ну а большинство северян, разумеется, при имени Кэлхуна теперь вспоминали только одно: доктрину нуллификации.

Сенатор предложил эту доктрину в начале 1830-х годов. Причиной этому послужили высокие протекционистские тарифные пошлины, крайне непопулярные в Южной Каролине. Кэлхун добивался суверенного запрета взыскания этих пошлин в штате, что, по сути, означало право любого штата отказаться от исполнения любого федерального закона, который ему почему-то не понравится. Президент Джексон заставил Кэлхуна пойти на попятную и покончил с движением за нуллификацию, пригрозив пустить в ход федеральные силы.

Когда Джорджа представили Кэлхуну, он предположил, что сенатору должно быть уже хорошо за шестьдесят. Возраст и болезнь, конечно, оставили свой след на его исхудавшем лице и высокой сухопарой фигуре, однако густые, зачесанные назад седые волосы и яркие синие глаза еще напоминали о том, что когда-то Джон Кэлхун был очень хорош собой.

Пробормотав несколько хвалебных слов о Вест-Пойнте, сенатор двинулся дальше. Джорджу он показался измученным и озлобленным. Улыбка у него была натянутой, движения напряженными.

Вскоре от усилий запомнить всех, с кем его знакомили, у Джорджа закружилась голова. Мэйны и Буллы, Смиты и Ретты, а также Хьюджеры, Бойкины, Ламотты и Равенели. Одна из юных представительниц семьи Смит, примерно его ровесница, похоже, была так же очарована его мундиром, как он – ее декольте. Они условились встретиться через двадцать минут возле стола с пуншем.

Герр Нагель, учитель сестер Мэйн, уже едва стоял на ногах от невоздержанных возлияний. Джордж помог ему добраться до скамьи и усадил. Потом он провел несколько отвратительных минут, поддерживая разговор с главным надсмотрщиком плантации Тиллета, малорослым янки по имени Салем Джонс. У Джонса было ангельское лицо, но неприятные глаза, и он постоянно смотрел в дальнюю часть лужайки, где были накрыты два стола для привилегированных домашних рабов. Им позволили немного перекусить, пока не понадобится выполнить какую-нибудь работу для гостей. Туда же отправили чернокожих слуг сенатора Кэлхуна, и теперь там становилось довольно шумно. Джонс, поджав губы, зорко наблюдал за слугами.

Небо вдруг потемнело, и пошел дождь. Гости разбежались, но уже через пять минут дождь прекратился, и все снова стали выходить на лужайку. Ту девушку, с которой Джордж договорился о встрече, он так и не нашел. Зато наткнулся на Орри, тот был рассеян и задумчив.

– Так кто же покорил твое сердце? – спросил он. – А-а, кажется, понимаю. – Его улыбка быстро погасла. – Крупные кольца на руке, и одно из них обручальное. Так это в нее ты влюбился два года назад?

– Но ведь она прелестна, разве нет? – тихо сказал Орри.

– Не просто прелестна – она сногсшибательна. Значит, это и есть Мадлен. Но выглядит она измученной. – Словом «усталая» едва ли можно было описать странное, словно оцепеневшее, выражение ее лица.

– Она только что вернулась из Нового Орлеана, – попытался объяснить Орри. – У ее отца снова случился удар, она помчалась туда, а через пару дней после ее приезда он умер. Ей пришлось самой заниматься похоронами. Так что неудивительно, что она измотана.

Голос Орри выдавал его чувства, и Джордж не мог не заметить этого. В последние месяцы он почти не слышал о пресловутой Мадлен и решил, что страстное увлечение его друга прошло. Но он ошибался.

Джордж повнимательнее присмотрелся к молодой женщине. Несмотря на темные круги под глазами, она действительно была одним из самых прекрасных созданий, каких ему доводилось видеть. Алые полные губы, бледная кожа и прямые черные волосы создавали совершенно удивительный контраст, делающий ее облик ярким и незабываемым. Джордж наклонился поближе к другу.

– А я знакомился с ее мужем? – спросил он.

– Да. Вон тот мужлан.

Орри слегка кивнул в сторону одного из Ламоттов. И тогда Джордж вспомнил, как их представляли друг другу. Джастин – так его звали. Надменный тип. Как и его брат Фрэнсис, который стоял рядом со своей безвкусно одетой женой и смазливым сыном. Этот сынок, в своем щегольском сюртуке и модном галстуке, был таким же самодовольным индюком, как его отец и дядя. Все трое вели себя так, словно были членами какой-нибудь королевской семьи из Европы, а не обычными американскими землевладельцами.

– Как она вообще уживается с такими неприятными людьми? – шепотом спросил Джордж.

– Отлично уживается. Мадлен может самого дьявола очаровать. И свои обязанности на плантации она замечательно выполняет, как матушка говорит. Это удивительно, ведь ее никто не учил вести хозяйство и принимать роды. А Джастин, я уверен, совсем этого не ценит. Идем, я тебя представлю.

Молодые люди направились к Мадлен. При виде них лицо ее оживилось, словно осветившись внутренним светом. Бог мой, подумал Джордж, да она тоже влюблена без памяти! Однако уже через мгновение к ней вернулась прежняя застывшая маска, и, глядя в ее полные ужаса глаза, Джордж решил, что причиной такой перемены был, безусловно, не кто иной, как ее муж.

Мадлен сделала несколько шагов в сторону от Джастина. Однако, прежде чем Орри успел с ней заговорить, справа от него прошли Кэлхун и Тиллет Мэйн, сопровождаемые несколькими гостями, которые почтительно шли следом и внимательно прислушивались к словам сенатора.

– Есть мнение, что история с нуллификацией была уроком, Тиллет. Что сама доктрина была ошибкой. Я с этим не согласен. Доктрина совершенно законна и ни в коей мере не противоречит Конституции. Просто мы пытались внедрить ее безрассудными методами. И тем самым обрекли на неудачу. Один штат не может рассчитывать на победу над федеральным правительством. Совсем другое дело, когда объединяются несколько штатов с твердым намерением добиться своего.

Тиллет слегка откашлялся.

– Вы говорите об отделении?

Кэлхун раздраженно передернул плечами:

– Ну, в последнее время на Юге только и разговоров что об этом. Буквально позавчера я слышал это в Чарльстоне. Один уважаемый мною джентльмен назвал отделение единственным приемлемым ответом на условия сенатора Уилмота.

Он имел в виду поправку к некоторым федеральным законам, которая позволила бы выделить два миллиона долларов на ускорение переговоров с Мексикой. Предложение Уилмота заключалось в категорическом запрете рабства на любых территориях, которые будут получены в результате этих переговоров. Аргументы за и против вызвали переполох во всей Америке. Закон прошел через палату представителей, но сенат заблокировал его перед каникулами в середине августа.

– Тот джентльмен прав, – заметил один из сопровождавших их слушателей. – Это условие – настоящая провокация. И оскорбление для Юга.

– А чего еще ожидать от демократа из Пенсильвании? – возразил Тиллет. – У них ведь на Севере просто неисчерпаемые запасы добродетелей!

Кэлхун усмехнулся:

– Да, и разговоры об отделении возникли как раз из-за этого. Возможно, другого способа успокоить этот регион просто не существует.

– Ну так и нечего резину тянуть! – вмешался Джастин Ламотт.

Проходя мимо жены, он бросил на нее мрачный взгляд. Джордж никак не мог понять причину его злости. Неужели Ламотт рассердился только из-за того, что Мадлен заинтересовалась разговором – одна женщина среди дюжины мужчин? Жена его брата Фрэнсиса предусмотрительно держалась на почтительном расстоянии.

– Как бы я ни презирал некоторых из этих политиков-янки, – сказал Тиллет, обращаясь к Джастину, – мне ненавистна сама мысль о том, что после всех наших усилий по созданию этой страны придется выбирать раскол.

Губы Кэлхуна дернулись.

– Слово «выбирать» здесь вряд ли уместно, – произнес он. – Если дойдет до отделения, для нас это будет вынужденный шаг, навязанный нам теми северянами, чье любимое развлечение – глумиться над нами.

– Нам будет лучше после отделения, – заявил Фрэнсис Ламотт.

– Фрэнсис, да как вы можете так говорить?

Услышав женский голос, мужчины застыли от неожиданности. Потом все как один повернули головы и разинули рты. Джастин выглядел так, словно готов был провалиться сквозь землю. Орри с тревогой смотрел, как его стыд стремительно превращается в ярость.

Но Мадлен, похоже, такая реакция на ее слова нисколько не смутила. Странное, словно замороженное, выражение исчезло с ее лица, глаза теперь сияли живым блеском. Заговорив, она уже явно не собиралась умолкать.

– Я родилась и выросла на Юге, сенатор, – обратилась она к Кэлхуну. – И еще много лет назад впервые услышала, как мужчины говорят о выходе из Союза. Мой отец всегда считал эту идею пагубной и глупой, утверждал, что она не принесет ничего, кроме вреда. Я с тех пор немало думала об этом и могу сказать, что согласна с ним.

В отличие от всех остальных мужчин, не скрывавших своего возмущения таким неслыханным поведением, Кэлхун выслушал Мадлен достаточно вежливо, но и он был весьма озадачен посягательством женщины на мужскую территорию.

– В самом деле, мадам? – сказал он, слегка приподняв бровь.

– Разумеется! – Мадлен одарила его обезоруживающей улыбкой. – Вы только подумайте о практической стороне дела. Что, если мы отделимся и цены на рынке хлопка и риса пойдут вниз? Такое уже случалось прежде. Много ли сочувствия и помощи мы получим тогда от северных штатов? Что, если там окажется у власти весьма недружелюбное к нам правительство? Что, если они примут законы, которые помешают нам покупать товары для наших повседневных нужд? Мы зависим от Севера, сенатор. У нас нет своих заводов. И никаких серьезных ресурсов, кроме…

– У нас есть наши принципы, – перебил ее Джастин. – Они поважнее заводов. – Он взял жену под локоть, и Джордж увидел, как она поморщилась. – Но я уверен, что сенатора не интересует женское мнение.

Встревоженный горевшей в глазах Ламотта яростью, Кэлхун постарался смягчить ситуацию:

– О нет, мне всегда интересно мнение моих избирателей, кто бы они…

Джастин не дал ему договорить.

– Пойдем, дорогая. Там кое-кто хочет с тобой повидаться. – Его щеки покрылись красными пятнами, застывшая улыбка напоминала оскал черепа.

– Джастин, прошу тебя… – Мадлен попыталась высвободить руку.

– Идем!

Он с силой развернул жену. Фрэнсис пошел за ними. Джордж с тревогой посмотрел на друга. На мгновение ему показалось, что Орри готов совершить убийство. Потом Кэлхун сказал какую-то шутку, чтобы ослабить напряжение, и кризис миновал.

А Джастин тем временем тащил Мадлен к дальней стороне лужайки, где стоял длинный ряд из экипажей прибывших гостей. Он знал, что люди наблюдают за ними, но был слишком взбешен, чтобы волноваться об этом. Фрэнсис умолял его успокоиться. Джастин обругал брата и велел ему убираться. Фрэнсис с подавленным видом вернулся к гостям.

Джастин с силой толкнул жену к большому колесу одной из карет. Ударившись спиной о выступающий конец оси, она охнула от боли.

– Не прикасайтесь ко мне! – закричала Мадлен. – Вы не имеете права так со мной обращаться…

– Я на все имею право! – рявкнул Джастин. – Я твой муж! Ты меня унизила на глазах сенатора и моих друзей!

Мадлен смотрела на него во все глаза, кровь отлила от ее щек.

– Прошу прощения, Джастин. Я не знала, что не согласиться с чьим-то мнением в Южной Каролине – значит совершить преступление. Я не знала, что возможность высказаться ограничена…

– Хватит болтать!

Он вывернул ей руку и снова прижал к ободу колеса. Мадлен негромко вскрикнула и с отвращением посмотрела на мужа:

– Вы просто чудовище! Для вас имеет значение только ваша чертова репутация, вам плевать на чувства тех, кого вы раните, повинуясь собственным прихотям. Я это заподозрила сразу после первой брачной ночи. А теперь у меня не осталось сомнений.

«И я могла бы навсегда уничтожить вашу драгоценную репутацию», – подумала она. Хотя и понимала, что не сделает этого, несмотря на свою ярость.

А вот Джастин уже не владел собой. Даже то, что Мадлен пыталась возражать – а это всегда изумляло его в женщинах, – не остановило его. Он снова встряхнул жену:

– Есть еще кое-что, моя дорогая, в чем ты можешь не сомневаться. Твое положение. Ты – жена. А это значит, что ты не должна высказывать свои мнения по любым по-настоящему важным вопросам. Женщины, претендующие на ум, обычно плохо заканчивают в этой части света. И твоему покойному отцу следовало научить тебя этой премудрости.

– Он учил меня тому, что любая женщина может мыслить независимо и ничего плохого в этом нет.

– Меня не интересуют заблуждения твоего отца. Более того, я благодарен судьбе, что мне ни разу не пришлось обсуждать с ним эту тему. В противном случае мне, чего доброго, пришлось бы убедить его более вескими доводами.

Мадлен с силой выдернула руку и прижала ее к груди.

– Это все, на что вы способны, да? Бить всякого, кто с вами не согласен? Пробивать себе дорогу угрозами и оскорблениями?

– Называй это как хочешь. Только запомни одно: женщины и идеи несовместимы. Сестры Гримке были вынуждены уехать из этого штата, потому что не усвоили этот урок. Теперь они на Севере, проповедуют свободу ниггерам и свободную любовь, позорят и себя, и всех женщин. Мне не нужна жена, которая ведет себя подобным образом. Ты должна всегда знать свое место. И я тебе обещаю, – Джастин наклонился ближе, волосы упали ему на лоб, и вся бравада Мадлен тут же покинула ее, когда она увидела его глаза, – если ты еще раз откроешь рот и опозоришь меня на людях, ты ответишь за это. Я тебя предупредил.

Он отодвинулся и поправил волосы. А потом вернулся на лужайку, пытаясь улыбаться так, словно ничего не случилось. Но и Джастин Ламотт, и его жена понимали, что с этого дня их отношения изменятся. Теперь они доподлинно знали друг о друге то, о чем раньше каждый из них мог только догадываться.

– Чудовище, – снова прошептала Мадлен.

Как было бы сладко и жестоко передать Джастину то, что сказал ей отец перед самой смертью, подумала она. Передать слово в слово!

Мадлен прислонилась к колесу кареты, пытаясь сдержать слезы. Она не знала, что хуже: ее унижение, гнев или уверенность в том, что угроза Джастина – не пустой звук.

* * *

Орри наблюдал за тем, что произошло возле экипажей, издали. Ему стоило огромных усилий не броситься на помощь Мадлен и не избить Ламотта до бесчувствия. Но она была связана со своим мужем церковным и гражданским законом. Она была женой Джастина, его собственностью. И если бы Орри послушался своих чувств и вмешался, он только ухудшил бы ее положение.

Когда Мадлен взяла себя в руки и вернулась к гостям, продолжавшим шептаться о ней, он восхитился ее храбростью. И мысленно проклял этих людей за насмешливые взгляды, которые они бросали ей в спину. Джордж заметил его волнение. И Купер тоже – он уже достаточно наслушался сплетен о том, как жена Ламотта осмелилась спорить с Кэлхуном.

И Купер, и Джордж пытались поговорить с Орри, но он сбежал от них обоих. Наконец, побродив несколько минут без всякой цели, он заметил Мадлен. Она была одна. И тогда он отбросил осторожность и решительно направился в ее сторону, потому что весь последний час не мог думать ни о чем другом.

– С вами все в порядке? – спросил он.

– Да, да. – (Но это, конечно, было не так, Орри буквально слышал кипевшее в ней возмущение.) – Мы не должны разговаривать наедине.

– Я люблю вас, – трясясь как в лихорадке, выговорил Орри, глядя на носки своих ботинок. – И я не могу видеть, что с вами плохо обращаются. Давайте встретимся завтра. Или послезавтра. Прошу вас…

Мадлен не колебалась:

– Хорошо. Завтра. Где?

Орри быстро объяснил, как дойти до первого безопасного места, какое пришло на ум. Едва он договорил, Мадлен судорожно вздохнула:

– Кто-то идет…

Он шепотом назвал ей время встречи и, когда она торопливо отошла, направился в противоположную сторону. Сердце его бешено колотилось от страха и радости.

* * *

Натаниель Грини принадлежал Джону К. Кэлхуну бо́льшую часть своей взрослой жизни. Ему было шестьдесят три, и он ненавидел любые разъезды за связанные с ними нервные переживания и вынужденное общение с рабами, которых он считал намного ниже себя.

Гордость Грини питали два обстоятельства. Во-первых, его хозяин был одним из самых выдающихся людей в стране. А во-вторых, Грини входил в число домашних слуг, то есть занимал положение несоизмеримо более высокое, чем у рабов на плантации.

Хотя Грини и родился в этой части штата, он презирал ее жару, вонь и бесконечные болота, кишащие насекомыми. Находясь здесь, он с тоской вспоминал привычные горные пейзажи в окрестностях Форт-Хилла и наполненный прохладой дом Кэлхуна, окруженный цветниками и зелеными аралиями. В Монт-Роял его раздражало буквально все, и эта раздражительность заставляла его преувеличивать некоторую убогость обстановки, в которую он попал.

Очень скоро ему наскучило общество домашних рабов, обступивших столы, накрытые специально для них. У себя дома он пользовался определенными привилегиями, хотя и отлично знал пределы терпения своего хозяина. Сделав тайком пару глотков из фляжки, припрятанной под нарядной льняной курткой, он отправился на поиски развлечений.

Подойдя к зданию кухни, он увидел, как какой-то высокий и мощный негр заносит внутрь дрова для печи. Рядом с кухней было жарко как в аду. Грини хихикнул и стал ждать.

Вскоре раб снова вышел. Грини кивком подозвал его, показал фляжку под полой куртки, а потом произнес с невинной усмешкой:

– Ты явно умираешь от жажды, ниггер. Пойдем в тень, охладишься, выпьешь глоточек виски.

Было видно, как у того загорелись глаза, но он удержался от соблазна.

– Неграм не разрешается пить. Вы сами знаете.

– Конечно знаю. Но сегодня праздник. Да и мистер Кэлхун смотрит на это сквозь пальцы.

Раб бросил тревожный взгляд в сторону столов. Там шли оживленные разговоры, слуги ели, попивали пунш, в котором не было ни грамма алкоголя; время от времени кто-то из них отходил, чтобы выполнить поручения с кухни или кого-нибудь из гостей.

– Рабам с плантации нельзя болтаться рядом с домашними слугами, – сказал негр. – Им это не понравится.

– Эй, я ведь не беспокоюсь, ниггер! А я – домашний слуга самого мистера Кэлхуна, и я тебя приглашаю, так что все в порядке. – Тебя как зовут?

– Приам.

– Знатное имя. Давай-ка, глотни.

Приама действительно мучила жажда. К тому же Натаниель Грини был так убедителен. Поэтому, забыв про осторожность, Приам позволил отвести себя к остальным слугам. Они, конечно, сразу его узнали и встретили весьма недружелюбными взглядами, пока не поняли замысла Грини, а уж он-то старался изо всех сил, подмигивая и жестикулируя за спиной Приама.

Угрюмые взгляды тут же исчезли. Напряженное лицо Приама расслабилось. А Грини с перерывом в три-четыре минуты доставал спрятанную фляжку и прикрывал Приама, пока тот делал глоток. Уже совсем скоро Приам начал весело хихикать и даже смеяться в голос. Остальные рабы, кроме двух женщин, явно не одобрявших такой забавы, усмехались и подталкивали друг друга.

– Еще! – сказал Приам.

– Пожалуй, хватит, – возразил Грини с усмешкой. – Впрочем, попробуй взять.

Он держал фляжку в вытянутой руке. Приам качнулся вперед, пытаясь ее достать, но в последнее мгновение Грини отдернул фляжку в сторону.

Приам рухнул на стол, смахнув на траву блюдо с масляными бобами.

– Бог мой! – расхохотался Грини. – Какой же ты неуклюжий!

– Чего еще ожидать от тупого ниггера с плантации? – сказал кто-то.

Мрачное подозрение шевельнулось в голове Приама, заставив его выйти из оцепенения.

– А ну-ка, живо дай мне этот напиток! – рявкнул он.

Грини плавно помахал фляжкой:

– Да вот же он, ниггер. Все твое, если ты еще способен что-нибудь видеть.

Смех зазвучал громче.

– Давай сюда! – На этот раз Приам уже ревел.

– Надо же, какой прыткий! – воскликнул Грини, продолжая помахивать фляжкой. – Да кто ты такой, чтобы приказы отдавать?

– Просто наглость, – согласился кто-то из рабов.

Приам моргнул и отер пот с шеи, глядя на раскачивающуюся перед ним фляжку. Внезапно он ринулся вперед, пытаясь схватить ее. Грини отпрыгнул назад. Приам схватил воздух. Рабы захохотали.

Приам наклонил голову, повернулся и набросился на других негров с кулаками. Женщины завизжали. Мужчины бросились врассыпную.

Шум привлек внимание Тиллета и нескольких гостей. Тиллет и так уже был на грани срыва из-за невыносимой жары и недавней стычки с Купером. Да еще вид кузена Чарльза, который сидел под столом в разорванных на колене бриджах и весело приветствовал назревавшую драку, подлил масла в огонь.

Тиллет подошел как раз в ту минуту, когда Приам повторил попытку схватить Натаниеля Грини. Раб Кэлхуна спрятался за спинами трех здоровяков-негров из дома Мэйна. Сам сенатор появился в тот момент, когда Грини, узнав владельца Монт-Роял, воскликнул:

– Этот ниггер за мной гоняется! Он пьян в стельку!

Тиллет в его подсказках не нуждался – он и сам все прекрасно понял.

– Иди к себе, Приам, – сказал он. – Я разберусь с тобой позже.

На лице Приама мелькнул страх. Он уже догадался, что все было подстроено нарочно, и едва сдерживал ярость. Подойдя к Тиллету, он показал на лежащую в траве фляжку:

– Я сделал глоток отсюда, потому что ниггер мистера Кэлхуна мне предложил. Он казался таким добрым, а потом начал меня обзывать.

Но Тиллет был так возмущен этим постыдным скандалом, что не желал ничего слушать.

– Меня не интересуют твои объяснения, – сухо сказал он.

– Да что этот ниггер такое говорит? – рассмеявшись, словно не веря собственным ушам, воскликнул Грини. – Все знают, что ниггерам нельзя пить спиртное. И я ему ни капли не давал. Ни капли, сэр! – повторил он, проникновенно глядя на своего хозяина.

– И то правда, – заговорила одна из негритянок. – Этот парень уже был пьян, когда пришел сюда.

Другие рабы тут же согласно закивали и начали разом что-то бормотать в подтверждение ее слов. Приам в изумлении смотрел на них, не в силах поверить, что его собственный народ может так поступить с ним. У него был такой вид, будто ему всадили копье в бок.

А Грини, исполненный праведного гнева, погрозил Приаму пальцем:

– Ты больше не ври, ниггер. Не пытайся навлечь на меня неприятности!

– Да, – сказал Тиллет, беря раба за руку. – Не надо. Хватит уже неприятностей на сегодня.

Приам отшатнулся от руки Тиллета. Все вокруг ахнули, и этот звук был похож на шум большой волны, рухнувшей на берег. Тиллет опустил взгляд и уставился на свою руку, словно не веря в то, что сделал Приам.

Подошел Салем Джонс. Встав рядом со своим нанимателем, он молча уставился на бузотера, с трудом сдерживая торжествующую улыбку. Приам стоял чуть ссутулившись, сжимая кулаки и обливаясь потом. Орри и Джордж присоединились к зрителям. Если Тиллет и не замечал, что Приам находится на опасной грани, то они заметили.

– Нам лучше уехать, – сказал Кэлхун. – Натаниель, если ты…

– Нет, – возразил Тиллет. – Вам не нужно этого делать, Джон. Виноват Приам. – (Орри увидел, что отец взбешен как никогда.) – Иди домой, Приам. Немедленно, или будет хуже.

Приам покачал головой. Тиллет застыл, словно его ударили.

– Повторяю в последний раз, – сказал он.

И снова раб качнул головой из стороны в сторону. Лицо Тиллета налилось кровью. Надеясь предотвратить дальнейшее, Орри попытался заговорить с отцом. Но прежде чем он успел это сделать, Тиллет сделал резкий жест левой рукой. Джонс мгновенно понял сигнал. Он выхватил из-под модного сюртука дубинку из дерева гикори и взмахом приказал двум домашним слугам выйти вперед:

– Ты, Джим. Ты, Аристотель. Хватайте его!

Приам взревел и стал раскачиваться на месте. Мужчины приблизились к нему. Приам отступил на три шага и упал, налетев спиной на стол. Блюда с едой посыпались на землю, что-то разбилось.

Джонс позволил двум черным помощникам укротить Приама. Потом надсмотрщик наклонился и через плечи Джима и Аристотеля ударил Приама дубинкой. И повторил это несколько раз. От последнего удара Приам упал на колени. Из раны на лбу потекла кровь. Полными ненависти глазами он посмотрел на своего хозяина, вставшего прямо перед ним.

– Я говорил тебе, что хорошего не будет, Приам. И мне жаль, что ты не слушал.

Подойдя ближе к отцу, Орри сказал:

– Тебе не кажется, что он уже достаточно наказан?

– Нет! – тяжело дыша, в ярости ответил Тиллет. – Приам испортил праздник и опозорил меня перед моими гостями. Я хорошо обращаюсь со своими людьми, но не стану терпеть неблагодарность или бунтарский дух. И собираюсь преподать другим урок на примере этого ниггера.

Тиллет никогда не называл своих рабов ниггерами. Орри понял, что все его попытки остановить отца и помешать ему сделать то, что он задумал, ни к чему не приведут.

Приам тоже никогда не видел своего хозяина в таком гневе и знал, что наказания не избежать. Когда его уводили прочь, он только тихо плакал.

* * *

Мадлен уже в двадцатый раз перевернулась в постели. Когда она час назад надела ночную сорочку и задула свечи, она знала, что сразу не уснет. Слишком много всего произошло. Слишком многое еще должно было произойти, если она будет достаточно храброй или достаточно безрассудной, чтобы это допустить.

Окна спальни были открыты, но воздух оставался неподвижным. Прямо под комнатой Мадлен кто-то ходил по дому, проверяя его на ночь. Прислушиваясь к собственному дыханию, она слышала, как снаружи доносится едва заметное движение и гул ночных насекомых.

Джастина, к счастью, дома не было. Он уехал в Чарльстон вместе со своим братом, возможно, чтобы дать жене время осознать всю греховность ее поведения и тяжесть наказания, которое ждало ее, если она не образумится.

«Мерзавец», – подумала Мадлен, представив самодовольное лицо мужа. Ее уже не удивляло то, с какой легкостью она теперь все чаще нарекала Джастина самыми отвратительными словами. Как бы ей хотелось не ограничиться этим и сделать ему по-настоящему больно! Ее так и подмывало рассказать ему о том признании, которое сделал ей отец, перед тем как его глаза закрылись навеки. Просто мило улыбнуться ему и объявить:

– Дорогой, мой горестный долг – уведомить вас, что вы женились на женщине, в жилах которой течет негритянская кровь.

Джастин обманывал ее, когда добивался ее руки, поэтому будет вполне справедливо, если она скажет ему, пусть и с опозданием, что тоже обманывала его. Конечно, обман был ненамеренным, ведь она даже не догадывалась о той правде, которую ее отец едва слышно прошептал бледными губами, когда она сидела возле его постели в комнате с тяжелыми гардинами, пропахшей воском и близкой смертью.

Всю свою жизнь Николя Фабрей изо всех сил старался оберегать свою единственную дочь и даже на пороге смерти боялся ранить ее хрупкую душу. Он смягчил потрясение, как только мог. Сначала он долго и красноречиво говорил о том, какой чудесной, красивой, заботливой и любящей была ее мать. И только потом поведал дочери, что его жена, по виду совершенно белая женщина, на самом деле была на четверть негритянкой. А значит, и Мадлен тоже была цветной.

– Но зачем… – Мадлен сжала в кулак дрожащую ладонь и прижала ее к колену. – Зачем ты говоришь мне об этом сейчас?

– Потому что ты проклянешь даже память обо мне, если когда-нибудь узнаешь правду от других.

Но не высказанная им мысль была еще горше: «Потому что тебя уже слишком ранила эта правда, как я ни старался ее смягчить, а уж если она открылась бы иначе…»

Они с женой хотели для Мадлен лучшей доли, чем та, на которую она могла рассчитывать, узнай она раньше о своей смешанной крови. Цветные женщины, имеющие четверть или даже восьмушку негритянской крови, могли наслаждаться вниманием белых джентльменов и даже рассчитывать на некоторое содержание с их стороны. Однако такие милости всегда были временными, потому что женщина смешанной крови никогда не могла стать чем-то бо́льшим, чем любовница, и была вынуждена довольствоваться положением изысканной шлюхи белого мужчины.

Николя Фабрей отказался играть в этом печальном спектакле, укоренившемся в Новом Орлеане. Он женился на любимой женщине, хотя это и требовало огромной храбрости. Дочери он об этом, конечно, не сказал. Однако Мадлен все поняла и, склонившись над кроватью, обняла исхудавшее, наполовину парализованное тело отца, и глаза ее наполнились слезами.

Фабрей продолжил свой рассказ. Они ничего не потеряли, скрыв определенные факты прошлого Мадлен, зато многое выиграли. Было совсем не трудно поддерживать обман, сказал он, потому что в сумеречном мире городских полукровок о матери Мадлен почти ничего не знали. К тому же с течением времени тайна становилась все более недостижимой. И теперь Мадлен должна хранить молчание, чтобы не разрушить ту безопасную жизнь, которую он так долго искал для нее.

Тогда же отец открыл ей и главную причину того, почему его выбор пал на Джастина Ламотта. Не только потому, что Джастин был добрым и достойным человеком – при воспоминании об этих словах отца Мадлен дернула головой и губы ее скривились в язвительной усмешке, – но еще и потому, что он жил далеко от Луизианы. В Южной Каролине наверняка не будет риска столкнуться с правдой о происхождении Мадлен. А в Новом Орлеане такая опасность была, пусть и небольшая. Голос Фабрея все больше слабел, и его последние невнятные слова об «изображении» матери Мадлен она не смогла разобрать.

– Изображение, папа? Ты имеешь в виду портрет?

– Да… портрет…

Его глаза снова закрылись, ему становилось все труднее говорить.

– Значит, где-то есть ее портрет?

– Был…

Он попытался облизнуть губы кончиком языка. Потом открыл глаза и явно хотел пояснить свой ответ, но голос уже не слушался его, а речь стала совсем неразборчивой. Ей удалось только понять, что портрет исчез. Но когда и при каких обстоятельствах, Фабрей сказать не успел.

А потом его мысли угасли, начались слабые конвульсии, сотрясавшие истощенное тело. Мадлен держала его за руку, вторую ладонь прижимая к своему лицу, как будто хотела скрыть свое горе. Она позвала служанку, велела немедленно привести доктора. Но Николя Фабрей умер за десять минут до его прихода.

Весь следующий день она держалась как могла, отдавая распоряжения насчет похорон. И только к вечеру упала на кровать и прорыдала почти час, совершенно раздавленная и смертью отца, и той отвратительной тайной, которую он взвалил на нее. Была минута, когда она почти ненавидела его за то, что он все рассказал. На Юге иметь даже одну каплю черной крови было все равно что иметь кожу черную, как эбонит.

На похороны пришли многие известные политики и деловые люди города – католики и протестанты. Все были со своими белыми женами, и, увидев их, Мадлен поняла, чего стоило ее отцу все эти годы хранить их семейную тайну. Последние капли досады на него испарились, она оплакивала отца и благословляла его в одно и то же время.

Лежа без сна в темноте, Мадлен спрашивала себя, как она вообще могла согласиться на это тайное свидание с молодым кадетом. Ее уже мучила совесть, и все же она знала, что обязательно встретится с Орри, если ничто ей не помешает. Такое желание было вполне понятным ответом на жестокость Джастина. Но ведь подобный поступок грубо нарушил бы те правила поведения, которые она установила для себя раз и навсегда. И даже несмотря на ужасный нрав Джастина, она не должна переступать черту. Многие женщины до самой смерти терпят издевательства своих мужей. Чем она лучше их?

Но сколько бы она ни пыталась объяснить себе, почему ответила согласием на робкое предложение Орри о встрече наедине, ничего вразумительного в голову не приходило. Милая застенчивость этого юноши, его утонченные манеры и выражение глаз притягивали ее с какой-то удивительной и необъяснимой силой, противиться которой она просто не могла. Хотя и понимала, что Орри, еще очень молодой человек, вполне может оказаться совсем не таким, каким она его видела.

Она прижала ладонь к щеке и тихо вздохнула. Ее жизнь, так заботливо и усердно выстроенная ее отцом, становилась безнадежно запутанной. И утешало ее только то, что Николя Фабрей об этом уже не узнает.

Перед ее глазами возникло лицо Орри. Как же он все-таки молод… Пойти на свидание с пылким влюбленным юношей – большой риск, но она не намерена отступать. Осталось придумать, как завтра уехать из Резолюта, не вызвав подозрений. Держа ладонь у щеки и закрыв глаза, она стала представлять, как наутро сядет в седло и отправится к условленному месту. Так она и заснула, и ей снилось, как Орри целует ее.

* * *

Так же как и Мадлен, не могла заснуть в ту ночь и рабыня Семирамис. Джонс собирался сотворить что-то ужасное с ее братом. Скорее всего, высечь плетью. А все потому, что Приам учинил настоящий переполох на пикнике. Рабы в Монт-Роял весь остаток дня только об этом и говорили.

Почти все считали, что ее брат получит то, что заслужил. Одни говорили о нем гадости, потому что завидовали его храбрости. Он постоянно, пусть и вполголоса, твердил о том, что хочет сбежать на Север, чтобы обрести свободу. Другие называли его пустомелей. Вслух уверяли, что он никогда этого не сделает, но втайне знали, что он-то как раз способен на побег, а они – нет. Только вот из-за своего несносного характера Приам может погибнуть, прежде чем осуществится его мечта.

Семирамис хотелось поскорее уснуть, чтобы забыть о расправе, которая ожидает ее брата. Но она не могла лежать спокойно и постоянно ворочалась на своем тощем, пропахшем кислятиной тюфяке.

В щелях закрытой двери мелькнул свет. За старым домом Джонса, у амбара, загорелись факелы. Скоро должно было начаться наказание. Об этом Семирамис сказали факелы, а еще и мертвая тишина поселка. По всей улице в хижинах рабов никто не издавал ни звука.

Тихий стук напугал Семирамис. Она резко села:

– Кто там?

Чья-то тень закрыла свет факелов.

– Каффи.

– О боже, нет! – откликнулась она. – Только не сегодня, малыш.

Семирамис начала доставлять себе удовольствие, встречаясь с Каффи, несколько месяцев назад, хотя он и был довольно молод, даже слишком молод, как сказали некоторые завистницы постарше. Только они никогда не видели его без штанов и не знали, что он может вытворять своим невероятным…

Прежде чем она успела завершить эту мысль, мальчик уже был в хижине.

– Я не за этим, – сказал он, опустившись на колени рядом с тюфяком. – Я из-за Приама.

– Джонс собирается его высечь.

– О-хо-хо… Хуже. Джонс принес из большого дома старого мышелова. Они хотят пустить в ход кошачьи когти.

Последовало ошеломленное молчание. Потом Семирамис пробормотала:

– О Иисус, милостивый Иисус… Это убьет его… – Она схватилась за живот.

Значит, брат разгневал мистера Тиллета куда сильнее, чем она предполагала. Что же он натворил, несчастный? Неужели распускал кулаки и задирал нос? Об этом страшном наказании она только слышала, но никогда не видела воочию. Нужно прямо сейчас бежать в господский дом и молить о пощаде…

Каффи еле отговорил ее. Он остался с ней, бормоча пустые слова утешения, пока они с замиранием сердца ждали, когда в тишине раздастся первый крик.

* * *

Торчащие из земли факелы ярко освещали двор. Приам лежал на животе, раскинув руки и ноги.

Джонс нарочно согнал двадцать рабов-мужчин, потому что ночное наказание, если, конечно, его провести как положено, должно было сослужить хорошую службу плантации на многие годы вперед. Каждый ниггер, который носил в своем сердце бунтарский дух, должен был раз и навсегда увидеть, что его ждет в случае неповиновения. И дело было не только в страданиях Приама, но прежде всего в его унижении. С него сняли одежду, поставили на колени и наклонили его голову, привязав веревки к лодыжкам и запястьям. Эти веревки, закрепленные на вбитых в песчаную землю колышках, не давали Приаму изменить позу.

Из темноты за амбаром послышались крики птиц и животных. В домишках рабов было неестественно тихо. Вот и хорошо, подумал Джонс. На самом деле он знал, что многие сейчас наблюдают за ним или хотя бы прислушиваются. Они тоже запомнят этот урок, а рассказы непосредственных очевидцев только усилят впечатление.

Здоровяк Хармони держал на вытянутой руке джутовый мешок. Мешок дергался и извивался сам по себе. Джонс с довольным видом посматривал на него, надевая толстые, набитые ватой рукавицы с кожаными накладками. Пока в Монт-Роял у него еще ни разу не было возможности воспользоваться ими, но он все равно хранил их в сундуке на всякий случай. И теперь был одновременно удивлен и обрадован, когда Тиллет Мэйн, которого он втайне презирал, действительно отдал распоряжение о «кошачьей порке».

Джонс не спеша подошел к Приаму, так чтобы негр смог увидеть рукавицы. Потом переставил поближе три ведра крепко посоленной воды, которую собирался вылить на раны. Этот рассол был личным добавлением Джонса к процедуре наказания.

Потом он кивнул рабу, держащему мешок, и взмахнул правой рукой:

– Ладно, Хармони… давай!

Раб, заметно нервничая, приоткрыл мешок. Джонс сунул внутрь руку в рукавице. Потом на ощупь нашел и сжал задние лапы здоровенного кота. И выволок яростно вопящее животное наружу.

Зрители, охнув, в ужасе отшатнулись. Джонс чуть повернул голову, боясь, что какой-нибудь из передних когтей зацепит его глаза. Наконец он крепко ухватился за задние лапы обеими руками.

Тяжело дыша от возбуждения, Джонс подошел к Приаму справа, поставил одну ногу рядом с бедром негра, а второй крепко уперся в землю рядом с его ребрами. Надсмотрщику приходилось отчаянно бороться с извивающимся животным в его руках, но результат стоил риска. Джонс размахнулся котом почти так же, как джентльмен размахивается клюшкой, играя в гольф. Передние лапы зверя ударили Приама по спине между лопатками, разрывая плоть от плеч до копчика, и лишь тогда Джонс снова поднял кота в воздух, с улыбкой глядя на окровавленные лапы.

Приам не закричал. Но едва ли не насквозь прокусил нижнюю губу, это Джонс заметил.

– Мы еще не закончили, – почти дружески сообщил он. – Ни в коем случае.

* * *

Джордж лежал без сна в гостевой спальне на втором этаже. Он снял с себя все, кроме хлопкового нижнего белья, и все равно изнемогал от жары. У него болел живот. И болела голова.

День был не слишком приятным. Скандал, учиненный тем рабом, Приамом, расстроил и смутил Орри. Джордж видел, как ему неловко, и не обижался на замкнутость друга. На него самого это происшествие тоже произвело сильное впечатление. Впервые после приезда он вдруг задумался обо всем, что видел здесь. И особенно о том, что сумел прочитать на лицах рабов и в их глазах.

Ему ужасно не хотелось думать плохо о людях, которые так любезно приняли его. Ужасно не хотелось думать плохо о своем лучшем друге. Но то, с чем он столкнулся в Монт-Роял, просто не могло не привести его к вполне определенным выводам. И это сильно тревожило его. Он наконец понял то, что слышал дома, особенно от Вирджилии.

– О боже мой! – вдруг воскликнул Джордж, садясь на кровати и поворачиваясь к открытым окнам, выходившим на верхнюю веранду. Где-то далеко в ночи кричал человек.

Он был уверен, что там наказывают раба. Крики не прекращались минут пять. Потом они стихли, а Джордж лег и уставился в потолок. Он уже знал, что вряд ли уснет этой ночью. А еще знал, что никогда не сможет забыть этот крик.

* * *

Услышав крики, Купер помчался вниз по лестнице, мокрая от пота ночная рубашка хлопала его по ногам. Уже несколько недель он чувствовал, что его жизнь подходит к какому-то переломному моменту, когда больше нельзя терпеть то, что он видит вокруг себя. Но понадобился действительно особый случай, чтобы подтолкнуть его к действиям.

Сегодня такой случай представился. Рабы жили почти в миле от их дома. Если крики были слышны с такого расстояния, значит происходило что-то по-настоящему ужасное.

– Что, черт возьми, они там делают с Приамом? – воскликнул Купер, без стука ворвавшись в библиотеку.

Тиллет посмотрел на сына сквозь густое облако табачного дыма. На его лысой голове поблескивал пот. Все окна были закрыты. «Чтобы не слышать неприятных звуков?» – вдруг подумал Купер.

– Я отдал приказ о «кошачьей порке».

Лицо Купера окаменело.

– Боже мой… Это же варварство!

Тиллет вскочил:

– Меня не интересуют твои благочестивые высказывания!

– А как насчет ваших собственных?

– О чем ты?

– Не далее как позавчера вы весьма самодовольно заявили другу Орри, что в Монт-Роял нет шрамов на спинах рабов. Вас не затруднит потом объяснить шрамы Приама?

– Мне незачем это объяснять, ты, дерзкий щенок! Приам – моя собственность, я делаю с ним что хочу.

Они стояли лицом к лицу, яростно глядя друг на друга. Купер вдруг почувствовал, что с него довольно.

– Он человек. А вы называете его собственностью. Эта чудовищная система погубит штат, да и весь Юг вместе с ним.

– Я уже слыхал эти нравоучения. – Тиллет взмахнул трубкой, отчего в душный воздух вылетела струйка дыма, и повернулся спиной к сыну. – Будь так любезен, оставь меня в покое.

Купер вышел, громко хлопнув дверью.

* * *

Завтрак на следующее утро прошел в мрачном настроении. Когда Джордж спросил Орри о состоянии Приама, тот набычился и сухо ответил, что раб в больничке. Спустя несколько минут Орри объявил, что вскоре уедет и вернется только после полудня. Он ничего не стал объяснять и не извинился за то, что оставляет своего гостя в одиночестве, к тому же очень сильно нервничал. Джордж был заинтригован поведением друга.

Кларисса спустилась к завтраку чуть позже и безуспешно пыталась казаться веселой. Она явно плохо спала. Молча поковырявшись в тарелке, она чуть ли не с благодарностью начала успокаивать своих дочерей, которые, как всегда, из-за чего-то поссорились и начали громко браниться.

Потом появился Купер. Он был не причесан. Из-под пояса измятых брюк торчал подол рубашки. Упав на стул рядом с Джорджем и не обращая внимания на еду, он начал что-то хрипло бормотать себе под нос. Джорджу едва удалось различить несколько слов:

– Не могу здесь больше оставаться. Не хочу иметь с этим ничего общего. Вся эта система не только преступна, но и глупа. Глупа и разрушительна.

Просидев так совсем недолго, Купер внезапно вскочил и выбежал из комнаты.

– Что это с ним? – произнес Орри, вскинув брови.

Вопрос явно не требовал ответа, но Джордж все-таки не удержался:

– Я почувствовал запах вина. Мне неприятно говорить такое о твоем брате, Палка, но, по-моему, он пьян.

* * *

По прямой расстояние от Монт-Роял до церкви Спасителя составляло не больше двух миль. Но эта крошечная, выгоревшая изнутри церквушка была надежно спрятана в лесу, и добраться до нее можно было только по извилистой дороге через лес и болото. Поездка верхом занимала почти час. Чем более узкой и заросшей становилась тропа, тем больше в душе Орри крепла уверенность, что Мадлен не приедет. Скорее всего, она сочла его торопливые объяснения слишком расплывчатыми, а само путешествие – чересчур опасным для молодой женщины.

Церковь Спасителя закрылась пять лет назад. Когда служивший там пастор методистской общины упал замертво прямо посреди какой-то особенно выспренной проповеди, на его место так никого и не нашлось. Да и сама община никогда не была слишком большой – несколько мелких рисовых плантаторов с семьями и горстка получивших свободу негров, которым позволялось молиться на хорах.

Белые разъехались. Негры остались. И вскоре эта церквушка приобрела репутацию места, где происходили тайные собрания, где чернокожие будто бы рассуждали на запретные темы об освобождении всех негров или организации восстания. Как-то ночью церковь таинственным образом загорелась. Поговаривали, что к этому приложили руку братья Ламотт. Свободные негры больше туда не возвращались, и постепенно развалины заросли травой.

Это было прекрасное место для тайных встреч, с трех сторон окруженное лесом. С четвертой стороны открывался живописный вид на несколько миль сплошного болота. Когда Орри одолевал последнюю четверть мили, волнение его уже переливало через край. Он не слишком боялся Джастина Ламотта, но всерьез опасался, что подвергает Мадлен ненужному риску. Впрочем, ее там, конечно, не будет, напомнил он себе. А если она все-таки приедет, чего он ждал от нее? Измены мужу? К стыду своему, он был вынужден признаться, что именно этого жаждет больше всего на свете, но голос совести и тревога за Мадлен говорили ему, что это невозможно.

Пребывая в полном смятении, он вдобавок ни на минуту не забывал о происшествии в Монт-Роял. Ему было ужасно стыдно за то, что Джорджу пришлось своими глазами увидеть пример той самой жестокости, которая заставляла северян проклинать Юг. Чувство жгучего стыда вынудило Орри защищаться и даже вызвало в его душе совершенно неуместный гнев на друга. И вот в таком взвинченном состоянии он оттолкнул последние нависшие над дорогой ветки и вывел лошадь к бывшей церкви Спасителя. Остатки обугленных стен давно обрушились на разбитый фундамент. Мрачные руины, огромное зыбкое болото за ним – все вокруг было окутано тишиной и безмолвием. Орри почувствовал, как сжалось сердце.

И вдруг он услышал тихое конское ржание. Шевельнулись кусты подлеска, и слева от себя Орри увидел Мадлен. Стоя на краю болота, скрытая от него редкими деревьями, она смотрела на освещенные солнцем заросли тростника и сверкающие блики на поверхности воды.

Орри торопливо спрыгнул с седла, привязал лошадь и побежал к ней. Как же она была прекрасна в своей чудесной амазонке! Орри порывисто обнял ее за плечи, наклонился вперед, но потом внезапно отпрянул, залившись краской.

– Я совсем не подумал, когда просил вас совершить такую опасную для вас поездку.

Она улыбнулась, чуть смущенно пожала плечами:

– Ну что вы, и совсем не опасную. Ну, по крайней мере, не сегодня. Обычно, когда я еду навестить пациентов в нашей больничке, это ни у кого не вызывает подозрений. Ведь такой поступок вполне естествен для женщины. Я сказала домашним слугам, что после посещения больных хочу немного покататься верхом. Они поняли. Они знают, что Джастин может быть невыносим. К тому же он до завтрашнего вечера уехал в Чарльстон вместе с Фрэнсисом. Но все равно я не могу оставаться здесь слишком долго.

Орри сжал ее руку. Улыбка Мадлен растаяла, она вдруг как будто вся напряглась.

– Я так рад, что вы здесь, – сказал Орри. – Будете ли вы думать обо мне плохо, если я… – он судорожно сглотнул, – если я скажу, что очень хочу вас поцеловать?

На мгновение в глазах Мадлен мелькнул едва ли не панический ужас, но она так быстро справилась с собой, что Орри подумал, не показалось ли ему это.

– Если я вас огорчил, я возьму назад свой вопрос, – поспешил он добавить.

Ее взгляд потеплел, губы слегка расслабились, изогнувшись в нежной улыбке.

– Но ведь вы уже задали его. Кроме того, – она тоже чуть заметно сжала пальцы кадета, – я сама хочу, чтобы вы меня поцеловали. Просто я немножко боюсь, вот и все.

Орри пылко, хоть и слегка неуклюже обнял ее. Губы у нее были мягкими и прохладными. Еще ни одна женщина не целовала его так, как целовала Мадлен. Он стыдился собственной неловкости и своего возбуждения, но Мадлен крепко прижалась к нему, словно ее это ничуть не заботило.

Объятия их становились все более жаркими, поцелуи – все более долгими. Сгорая от желания, Орри осыпал страстными поцелуями ее глаза, губы, щеки; его чувства не нуждались в словах, но он все-таки произнес их, задыхаясь от волнения:

– Мадлен, я люблю вас. Я полюбил вас с первой минуты, как увидел.

Она засмеялась сквозь выступившие на глазах слезы, ласково провела ладонью по его лицу. А потом заговорила – простодушно и стремительно, словно не могла остановиться:

– Орри, милый мой Орри. Мой рыцарь. Я тоже люблю вас, неужели вы этого не видите? Я поняла это еще в тот день, когда мы встретились, только боялась себе признаться. – С этими словами она снова поцеловала его.

Его рука скользнула к ее груди – так непринужденно, словно по-другому и быть не могло. Она вздрогнула и прижалась к нему еще крепче. А потом вдруг отпрянула. Как и Орри, она слишком хорошо понимала, что с ними будет, если они дадут волю своим чувствам.

Они сели на остатки фундамента, глядя на белую цаплю, которая взлетела над болотом, описывая изящные круги. Несколько минут никто из них не произносил ни слова.

– А… твой муж… – наконец заговорил Орри, откашлявшись, – он тогда как-то отомстил тебе, когда вы вернулись домой?

– О нет. Моего маленького унижения в Монт-Роял ему было вполне достаточно.

Орри нахмурился:

– Ты скажешь мне, если он когда-нибудь поднимет на тебя руку?

– Он никогда не заходит так далеко. Его жестокость совсем иного свойства. Более утонченная. И гораздо более губительная. Теперь я точно знаю, что Джастину известно множество способов, как ранить душу. Он умеет унизить человека одним только смехом или взглядом. Людям такого склада едва ли стоит бояться бунта своих рабов. А вот бунта своих жен – пожалуй.

Орри рассмеялся, потом коснулся рукава ее жакета:

– Он определенно не скупится на дорогие вещи. Сколько это стоит?

– Слишком много. Ты прав, он щедр во всем, что не касается внимания к чувствам других. Он всегда покупает мне то, что, по его мнению, мне необходимо. Он позволит мне делать все, что я захочу, пока я буду помнить, что ношу его фамилию. И что я женщина.

– Все было бы по-другому, если бы ты вышла за меня. Как бы мне этого хотелось!

– И мне! Очень…

– Я не должен был просить тебя о встрече, но… – Он посмотрел на нее, пытаясь скрыть боль. – Мне так хотелось хоть раз сказать тебе, что я чувствую.

– Да… – Ее ладонь нежно прижалась к его щеке. – И мне тоже.

Орри ответил ей долгим и страстным поцелуем.

Потом они просто сидели рядом. Когда Мадлен заговорила, в ее голосе звучали новые, горькие нотки.

– Джастин начинает думать, что я никуда не гожусь как женщина.

– Почему?

– Я не рожаю ему детей.

– Это из-за того, что… – Он умолк, смутившись.

– Не потому, что он сам не старается, – сказала Мадлен, тоже слегка порозовев. – Он весьма… усерден в своих попытках стать отцом.

Орри вдруг почувствовал такую боль, словно в него всадили нож. Застыв, он едва мог дышать. Постепенно боль отступила. А Мадлен продолжала свой печальный рассказ:

– Я осмелилась на такую откровенность, потому что мне больше не с кем поделиться. По правде говоря, – она серьезно, даже мрачно посмотрела на Орри, – я убеждена в том, что не могу зачать только по вине Джастина. Насколько я знаю, его первая жена тоже была беспло… бездетна.

– Это правда, – кивнул Орри.

– Разумеется, я не должна даже предполагать, что все дело в нем.

– Он тебе не позволит так думать?

– Об этом не может быть даже речи.

Потом они почти час разговаривали о самых разных вещах. О его друге Джордже. О войне, которая может забросить их обоих в Мексику, где им, скорее всего, придется участвовать в настоящих сражениях. О своеволии Приама, наказании, что за ним последовало, и о том скандале, который потряс все семейство Мэйн после этого происшествия. Но отчего-то все, о чем бы они ни говорили, казалось не слишком реальным. Потому что на короткое время все в мире перестало существовать, кроме этого тайного уголка, а их любовь была единственной силой, что еще оставалась на земле.

Наконец, когда солнце начало понемногу опускаться, а его свет – неуловимо менять свои оттенки, Мадлен встала.

– Мне пора, – сказала она. – Я не смогу приехать сюда снова, мой милый Орри. Поцелуй меня на прощание.

Еще несколько сладостных минут они обнимали и ласкали друг друга, признаваясь в нежной любви. Потом он помог ей сесть в седло. Она развернула лошадь, изящно сидя боком, затем обернулась и, придерживая вожжи, сказала:

– Когда ты вернешься из Мексики, я уверена, мы будем время от времени видеться. На приемах, праздниках, свадьбах… И когда бы я ни посмотрела на тебя, ты будешь знать, что я чувствую. Ах, Орри, я так тебя люблю!

В этих словах звучали одновременно и радость, и боль. Когда она скрылась из виду, Орри еще минут двадцать сидел возле разрушенной церкви, а потом и сам направился к дому. Он почти жалел, что это свидание все-таки состоялось. Оно лишь разбередило его душевную рану, которая могла лишь слегка затянуться, но никогда не исцелилась бы полностью.

Глава 10

Вечером того же дня после ужина Джордж и Орри отправились прогуляться к причалу; по дороге Джордж закурил сигару. Свою утреннюю отлучку Орри никак не объяснил и был явно взвинчен. Нервозность друга, да и события вчерашнего дня подпортили настроение и Джорджу.

Они сели на старые бочки, стоявшие у берега, и стали смотреть на реку; первые вечерние звезды отражались на поверхности воды. Внезапно наверху хлопнула дверь в доме. Оглянувшись, друзья увидели, как Кларисса быстро идет по аллее в сторону негритянского поселка.

– Она как будто расстроена, – заметил Джордж.

– Должно быть, Приаму стало хуже. Бретт сказала, что мама сегодня днем уже два раза ходила в больничку.

– Твоя мать очень добросовестно заботится о ваших рабах, так ведь?

– И не без основания. Сами они совершенно не способны о себе позаботиться. Они как дети.

– Может, это потому, что им не позволено быть кем-то другим?

– О, не начинай! Давай не будем устраивать дебатов.

– Дебаты – это для политиков. А я просто высказываю мнение.

– Надеюсь, уже высказал, – огрызнулся Орри.

Его тон ясно говорил Джорджу, что мудрее всего было бы не продолжать этот опасный разговор. Но он почему-то не мог остановиться. Как ни странно, его обычно не напоминавшая о себе совесть не давала ему покоя, и он точно знал, что обязан сказать Орри все, что накопилось у него на душе, если хочет считать себя честным и порядочным человеком.

– Не совсем, – негромко, но решительно произнес он. – У тебя прекрасная семья, Орри. Все твои близкие – милые, добрые и умные люди. То же самое можно сказать о большинстве ваших соседей. Ну, во всяком случае, о тех, с кем я познакомился. Но рабство… в общем, я согласен с твоим братом. Рабство – это нечто вроде здоровенного куска еды, который ты не можешь проглотить, как бы ни старался.

– Мне казалось, ты никогда не интересовался такими вещами.

– Так и было. До вчерашнего дня. – Джордж сбил пепел с сигары. – Что они сделали с тем рабом?

Орри не сводил глаз с реки.

– Не знаю. Но что бы ни сделали, это было необходимо.

– А вот этого уже мне не проглотить. Нет такой необходимости, когда одно человеческое существо должно причинять боль другому. А если система рождает такую необходимость или мирится с ней, значит такая система неправильная.

Орри порывисто вскочил на ноги, и когда он заговорил, Джордж был поражен резкостью, звучавшей в его голосе.

– Позволь мне сказать тебе кое-что о южанах. Южане устали оттого, что янки самодовольно критикуют все, что здесь происходит. Куперу тоже было что порассказать об отвратительных условиях жизни рабочих на заводе Хазарда. Что, экономическое рабство кажется тебе менее достойным осуждения?

Джордж тоже вскочил:

– Погоди-ка… Те заводские рабочие…

– Нет, это ты погоди! Северу следует сначала навести порядок в собственном доме, а уж потом указывать другим, что им делать и как. Если на Юге и есть какие-то сложности, южане сами с ними разберутся.

– Что-то я не вижу, друг мой, чтобы вы разбираться-то стремились. А когда кто-то предлагает вам начать хоть что-нибудь делать, вы становитесь чертовски надменными и раздражительными.

– Да, потому что нас раздражает, когда это предлагают янки. Север вмешивается в дела Юга уже тридцать лет. Если так будет продолжаться, это приведет только к одному.

– К созданию отдельного рабовладельческого правительства? Твои друзья-южане в Вест-Пойнте постоянно этим угрожали. Ну что ж, вперед! Отделяйтесь!

– Нет, я этим не угрожаю, – возразил Орри. – Но обещаю большие неприятности любому чужаку, который вздумает учить нас, что нам думать и как поступать.

– Я так понимаю, под «чужаком» ты подразумеваешь и меня тоже?

– Ты чертовски прав! – рявкнул Орри и пошел прочь от причала.

* * *

Первым порывом Джорджа было тут же собрать вещи и уехать из Монт-Роял. Однако, немного успокоившись и все хорошенько обдумав, он решил не делать этого. Джордж видел, как сильно обеспокоен Орри, и подозревал, что причина этой тревоги не имеет отношения к их спору. Но все же ссора расстроила его. Теперь, когда стало ясно, что прийти к согласию в этом вопросе им будет очень тяжело, проблема рабства открылась для него с новой мрачной стороны.

Он вполне мог понять, когда этот вопрос сталкивал случайных знакомых или привычных противников вроде политиков. Но если разные взгляды на систему рабовладения угрожали отношениям близких друзей, это было по-настоящему тяжело.

Следующие дни прошли в напряженной атмосфере и натянутой вежливости. Друзья не пытались уладить раздор до вечера накануне их отъезда в Чарльстон. Первым пошел на примирение Орри – после нескольких порций спиртного.

– Послушай, нам ведь предстоит сражаться в Мексике, а не друг с другом.

– Совершенно с тобой согласен, – с огромным облегчением сказал Джордж. – Прости, что сунул нос в ваши дела.

– А ты прости, что я пытался этот нос оторвать.

Они восстановили и укрепили дружбу еще одной порцией выпивки. Но память о ссоре и о том, что ее вызвало, осталась в душе обоих.

* * *

Прибрежный пароход довез их вокруг Флориды до залива. Море было неспокойно. Первые дни Джордж бо́льшую часть времени проводил на палубе, перегнувшись через леера. Когда судно ненадолго зашло в Новый Орлеан, чтобы пополнить запас пресной воды и провизии, он был безмерно счастлив, что появилась возможность хотя бы на несколько часов снова ощутить под ногами твердую землю.

Они с Орри прогулялись по дамбе и по старому кварталу, потом выпили в кафе крепкого горького кофе. Джордж купил три газеты и, заказав еще кофе, внимательно перечитал все новости. В конце сентября генерал Тейлор окружил и взял город Монтеррей, став настоящим героем. В политических кругах уже ходили разговоры о том, что Тейлор может стать следующим кандидатом в президенты от партии вигов, если только его начальник генерал Скотт, тоже виг, не решит выдвинуться сам. Далеко на западе американцы вовсю осваивали испанскую Калифорнию, которую Соединенные Штаты уже объявили своей территорией.

Иногда Джордж по-прежнему с трудом верил, что его страна действительно воюет с Мексикой. Чуть больше двадцати лет назад мексиканское правительство впервые легально разрешило первым янки поселиться в штате Коауила-и-Техас, наделив американского «импресарио», как здесь говорили, а вернее сказать, комиссионера Мозеса Остина официальным правом переселить туда определенное количество человек, обеспечив их безопасность.

Конечно же, все это происходило тогда, когда испанское правление в Мексике доживало свои последние дни. Очень скоро страна обрела независимость, после чего для нее началась череда настоящих бед. Конституция 1824 года была повторно отменена вспыхнувшей революцией. Правительства возникали и падали с головокружительной быстротой.

В 1836 году началась короткая и жестокая схватка за независимость Техаса. В начале марта того же года мексиканцами были зверски перебиты почти все техасцы, защищавшие миссию Аламо в Сан-Антонио. Чуть больше месяца спустя армия Сэма Хьюстона на берегу реки Сан-Хасинто выиграла решающий бой этой войны, подарив Техасу независимость. Этого мексиканцы так и не смогли простить.

В последние два десятилетия с американо-мексиканскими отношениями всегда было связано одно имя, которое теперь, как узнал Джордж из новостей, снова вернулось на газетные полосы. Генерал Антонио Лопес де Санта-Анна добровольно вернулся из своего кубинского изгнания вместе со всей своей свитой и семнадцатилетней женой. Репортеры высказывали предположение, что он может принять на себя командование мексиканской армией, и уже не в первый раз.

Жесткий и коварный полководец, Санта-Анна, которому теперь уже исполнилось пятьдесят два, имел такую богатую биографию, что без напечатанного списка его заслуг было бы трудно вспомнить, сколько раз он переходил от одной воюющей стороны к другой. Он служил Испании, еще будучи совсем молодым офицером, потом переметнулся к бунтовщикам, восставшим против родной страны. В разное время побывал и военным министром Мексики, и президентом, и диктатором. Одержал кровопролитную победу у крепости Аламо, потом проиграл сражение при Сан-Хасинто, где был с позором захвачен в плен, когда пытался бежать, переодевшись в грязный солдатский мундир и войлочные туфли.

В Тампико, защищая свою страну от очередной попытки испанского завоевания, этот самозваный Наполеон Запада потерял ногу. Нога эта впоследствии хранилась как святыня и была выставлена на всеобщее обозрение в Мехико, пока генерал обладал властью, а потом, когда удача изменила ему, толпа поволокла ее по улицам города. Этот человек уж точно умел выживать в любых ситуациях, подумал Джордж. Санта-Анна всегда держал нос по ветру, и ничто не подтверждало этого лучше, чем нынешний пограничный конфликт.

В 1836 году, как проигравшая сторона, Санта-Анна лично подписал мирное соглашение, по которому Рио-Гранде признавалась границей независимого Техаса. И вот теперь он заявлял, что, хотя его имя действительно стоит на этом документе, других подписей там нет. Иными словами, мексиканское правительство его не утверждало. А следовательно, Мексика имеет полное право не признавать это соглашение и сражаться за спорные территории. Разумеется, под командованием Санта-Анны.

Джордж попытался поговорить об этом с Орри, но не увидел на его лице никакого интереса. Он никак не мог понять, почему у друга такой печальный вид, пока наконец не вспомнил, что Мадлен Ламотт родом из Нового Орлеана. Джордж тут же заявил, что хочет поскорее вернуться на пароход, чтобы написать письмо домой.

Орри с радостью согласился. Как только они повернулись к городу спиной, настроение его заметно улучшилось.

Пароход пересек залив и направился в сторону устья Рио-Гранде. Внезапный шторм, вполне обычный для этого времени года, но нынче особенно яростный, повредил гребное колесо, вынудив капитана встать на якорь у острова Святого Иосифа для ремонта. Всех пассажиров-военных на баржах переправили на берег, в Корпус-Кристи. Иногда это место называли еще фактория Кинни, располагалось оно на западном берегу реки Нуэсес и представляло собой жалкую дыру примерно из сорока жилых домов и лавок.

На пару часов друзья разделились и отправились гулять поодиночке. Орри был очарован красотой песчаного побережья Техаса. Проходя по утопающей в грязи главной улице городка, он с удивлением увидел полдюжины антилоп, пасущихся за некрашеными домишками. Какой-то лавочник предупредил его, что здесь надо остерегаться тарантулов, и Орри со всей серьезностью поспешил рассказать об этом Джорджу, когда они снова встретились. Однако его друга интересовали совсем другие формы жизни. Только вот наблюдения его оказались весьма неутешительны.

– Я видел всего одну девушку! Да и ту с таким лицом, что без слез не взглянешь! Может, вечером больше повезет?

– Где?

– На приеме. Местные решили устроить его для несчастных военных, оказавшихся здесь не по своей воле. Если я в самое ближайшее время не смогу обнять за талию какую-нибудь особу женского пола, клянусь, я за себя не ручаюсь.

* * *

Прием проходил в большом амбаре фактории полковника Кинни. Повсюду были развешены фонари, к потолочным балкам прикрепили несколько побитых молью флагов. Дополняли праздничную обстановку свежая солома на грязном полу, скрипач и внушительный стол на козлах, заставленный блюдами с домашними тортами, пирогами и фруктовыми пирожными. В центре стола стояла огромная чаша с пуншем, для которого явно не пожалели виски. Всего на прием явилось около восьмидесяти офицеров и сержантов и примерно половина такого же количества горожан. Женщин было всего семь, а привлекательных – и вовсе одна. Разумеется, ей доставалось почти все внимание.

И она того стоила. Это была стройная, очень высокая девушка лет двадцати с небольшим. У нее были восхитительные ярко-рыжие волосы, белая, как взбитые сливки, кожа, а таких синих глаз Джордж не видел никогда в жизни. Его не смутили ни ее рост, ни то, что ее сразу окружили с десяток офицеров.

И среди них – майоры и полковники. Уж они-то сразу поставили бы его на место, решись он на прямую атаку. А значит, врага следовало обойти с фланга. Когда заиграл скрипач, Джордж подошел к чаше с пуншем, улыбаясь и знакомясь с горожанами. Через пять минут он знал все, что ему было нужно, и разработал план.

Вскоре он уже направлялся к стоявшему в больших открытых дверях мужчине в штатском – и неспроста. Прежде чем подойти к нему, он добрых полчаса отчищал грязь со своих светло-синих брюк и полировал рукоять офицерской сабли и резьбу на ножнах.

У высокого статного человека в старомодном костюме из черного сукна, на которого Джордж так хотел произвести впечатление, было красноватое лицо, вздернутый нос и короткие непослушные волосы – уже больше седые, чем рыжие. Подойдя ближе, Джордж приветствовал его, подняв свой бокал с пуншем.

– Чудесный вечер, сэр. Вы, техасцы, умеете принять гостей.

– В военное время, лейтенант, – насмешливо ответил мужчина, – патриотизм иной раз берет верх над осмотрительностью.

– Простите, сэр, я не совсем понимаю вас.

– Общественное мнение о военных в Корпус-Кристи очень и очень невысокое. Армия Закари Тейлора останавливалась здесь по пути к Рио-Гранде. Этого опыта городу не забыть. К счастью, техасцы умеют постоять за себя… и за своих дочерей.

Он похлопал ладонью по огромному револьверу в кобуре, висевшему у правого бедра. Дуло было чуть ли не в фут длиной. Джордж решил, что это кольт «патерсон», скорее всего, тридцать шестого калибра.

– О, так вы сегодня пришли сюда с дочерью?

Краснолицый бросил на Джорджа веселый взгляд:

– Я этого не говорил, приятель. Но вы, очевидно, уже и так все знаете. Поэтому вы подошли ко мне?

От неожиданности Джордж застыл, но потом рассмеялся.

– Я-то решил, что придумал чертовски хитроумный план, – сказал он. – Да, сэр, вы правы. Я понял, что у меня мало шансов познакомиться с ней, когда вокруг вьется целая армия поклонников. А вот если вы меня представите, у меня появится небольшое преимущество.

– Может, вы и не слишком хитры, зато умны. Но я не могу вас представить, пока не узнаю вашего имени.

– Лейтенант Джордж Хазард, Восьмой пехотный полк.

Его собеседник протянул руку:

– Патрик Флинн. Родился в Каппаморе, графство Лимерик, но теперь я вроде как техасец. Я здесь достаточно долго прожил. Приехал через год после того, как полковник Кинни открыл тут свою факторию. И в тот же год потерял жену, но мы с Констанцией сумели наладить жизнь… хотя здесь так мало юридических дел, что и блоха не выжила бы.

– Так вы юрист? В этом городе?

– Время от времени я провожу месяц в Сан-Антонио. Там я действительно могу заработать. В Сан-Антонио любят судиться. Опыта я набирался в Белфасте. Очень хорошая практика – судоходство в Белфастском заливе постоянно создает разные поводы для правовых конфликтов того или иного рода. Потом ряд злоключений привел меня в Техас, как раз когда Сэм Хьюстон пытался отвоевать его у Мексики. Я осел в Корпус-Кристи, надеясь, что он станет портовым городом, где для юристов всегда много работы. – Снова невесело улыбнувшись, он добавил: – Но события не поспели за моими надеждами. – Запрокинув голову, он осушил свой бокал с пуншем. – Или за моей жаждой.

– Но вам, должно быть, нравится здесь?

– О да, – кивнул Флинн. – Чистый воздух, простор… и никаких снобистских ограничений, которые терзали меня с самого детства в моей родной стране. Правда, некоторым здесь не нравится моя вера, пусть я и не могу молиться за неимением католического храма нигде поблизости, зато мне не нравится, как многие местные относятся к рабству, поэтому мы квиты.

– Я слышал, большинство в Техасе его одобряет.

– С сожалением вынужден признать, что это правда. Я всегда говорю: человек усерднее работает за какой-то личный интерес, чем из-под палки надсмотрщика. Но такая правда моим соседям не по вкусу. Пока бо́льшая часть из них только ворчит на меня, но есть горячие головы, которые с радостью выгнали бы меня отсюда за такие крамольные речи. Только вот не выгоняют, потому что знают: я, надо сказать, очень уверенный в себе человек. – Он усмехнулся и снова коснулся кобуры своего кольта. – Значит, вы хотите познакомиться с Констанцией.

– Да, очень хочу.

– Буду рад вас представить, как только спасу ее от этой банды олухов… А вы, часом, не ирландец?

Джордж рассмеялся:

– Нет, сэр.

– Я на всякий случай спросил.

Флинн отошел. Джордж поправил воротник, увидел, что к нему направляется Орри, и знаком попросил его не подходить. Орри огляделся по сторонам, сразу понял, что происходит, и присоединился к нескольким другим новоиспеченным лейтенантам, стоявшим у чаши с пуншем с угрюмым видом.

Патрик Флинн выудил свою дочь из толпы старших офицеров. Джордж постарался не замечать их враждебных взглядов и сосредоточил внимание на девушке. Отчасти рассердившись, отчасти развеселившись тем, как отец схватил ее за руку и потащил прочь, она позволила подвести себя к Джорджу.

– Констанция, это лейтенант Хазард, – сказал Флинн. – Он хотел познакомиться с тобой, но решил, что ему повезет больше, если он сначала поговорит со мной.

– Но с чего он взял, что я захочу знакомиться с ним? – спросила девушка с ехидной улыбкой.

Джордж постарался выпрямиться во весь рост. «Черт, я все равно на пару дюймов ниже, чем она!» – подумал он.

Улыбнувшись, он посмотрел прямо в ее ярко-синие глаза:

– Дайте мне пять минут, мисс Флинн, и я развею все ваши сомнения.

Констанция засмеялась. А потом, заметив, что к ним направляется какой-то драгунский майор с невероятно пышными усами, вдруг протянула Джорджу руку:

– Пригласите меня на танец, лейтенант, или у нас даже пяти минут не будет.

Дальнейших объяснений Джорджу не потребовалось. Скрипач кое-как заиграл вальс. Джордж стремительно провел Констанцию мимо кипевшего от ярости майора к танцующим парам. От нее исходил чудесный запах, а талия была такая нежная и изящная, что он поневоле испугался обнять ее покрепче.

– Вы так осторожно держите меня, лейтенант, – улыбнулась Констанция. – Боитесь, что я разобьюсь?

– Нет, конечно, но вы такая хрупкая… такая удивительно неж… то есть…

Он запнулся на полуслове, не понимая, что с ним происходит. Обычно он вел себя с девушками совсем иначе. Он вдруг стал похож на Орри, который наблюдал за ними, стоя возле стола. И при этом широко ухмылялся.

Оставшуюся часть танца они обменивались незначительными фразами. Джордж немного рассказал о Вест-Пойнте и о своем доме в Пенсильвании. Констанция в основном повторила то, что Джордж уже слышал от ее отца. Его мысли путались. Он никак не мог подобрать нужных слов, не говоря уже о том, чтобы произнести их с должным обаянием. Констанция, напротив, держалась совершенно свободно, улыбалась и щебетала без малейшей скованности.

Очень скоро Джордж обнаружил, что эта девушка не только красива, но и умна.

– Отец посылает меня в академию для молодых женщин в Сан-Антонио. Он всегда выступает в защиту женского образования. Для человека его происхождения он удивительно либерален. Говорит, что вера в Святую Троицу не должна мешать здоровому интересу ко всему мирскому.

Джордж улыбнулся, чувствуя себя уже немного свободнее.

– Мне нравится ваш отец, – сказал он.

– А вы, должно быть, понравились ему, иначе он бы ни за что нас не познакомил. И я, пожалуй, рада, что он это сделал.

– Правда? Мисс Флинн, это же прекрасно!

Не помня себя от счастья, он порывисто закружил ее в вальсе. Но через мгновение она вдруг легонько похлопала его по руке узорчатым веером, словно прося остановиться. Джордж повиновался.

Опомнившись, он увидел вокруг улыбающиеся лица. Даже Орри едва сдерживал смешок.

– Музыка прекратилась несколько мгновений назад, лейтенант Хазард, – шепнула Констанция.

– Вот как? Черт… О, мисс Флинн… я вовсе не хотел ругаться перед такой…

– Лейтенант, – перебила она его, – это я начну ругаться, если вы допустите, чтобы тот драгун, который снова идет к нам, пригласил меня на танец. Прошу вас, отведите меня прогуляться.

– С радостью!

Джордж предложил девушке руку и повел ее к выходу. Пышноусый майор последовал за ними, вид у него с каждой секундой становился все более устрашающим. Когда от молодых людей его отделяли каких-нибудь три шага, на его пути вдруг возник Патрик Флинн. Он налетел на драгуна, едва не вылив пунш ему на мундир. И тут же разразился такими витиеватыми и продолжительными извинениями, что сердиться на него было просто невозможно.

А Джордж и Констанция к тому времени уже выскользнули за дверь.

* * *

– Я влюбился! – сообщил Джордж пару часов спустя.

– Так вот оно что, – откликнулся Орри. – А я было подумал, у тебя нечто вроде нервной лихорадки. Никогда не видел, чтобы ты так глупо вел себя с девушкой. Или путался в словах.

Они медленно брели вдоль речного берега к белым палаткам освещенного фонарями лагеря, который был в спешном порядке сооружен для пассажиров вставшего на ремонт судна. Неожиданно дорогу им перебежал крупный заяц. Джордж вздрогнул. А потом, тяжело вздохнув, как все влюбленные на свете, сказал:

– Мне кажется, я ей понравился. Но не уверен.

– Конечно ты ей понравился. Она почти весь вечер провела с тобой, разве не так? А ведь ей было из кого выбирать. Не обязательно из тех, кто покрасивее тебя, – добродушно ухмыльнулся Орри, – но хотя бы из тех, на кого она смогла бы смотреть снизу вверх.

Джордж обругал друга и ущипнул за руку. Орри захохотал.

– Надеюсь, – снова вздохнул Джордж, – на починку парохода понадобится несколько недель. Она пригласила меня завтра на ужин. Тушеная говядина по-техасски с картофелем.

– Уже и о ее кулинарных способностях поговорили? Тебя послушать, так ты любовь всей своей жизни встретил, – тихо произнес Орри.

– А ведь, ей-богу, может, ты и прав! Когда я обнял ее за талию, я почувствовал… В общем, такого со мной еще никогда не было. Вот только могут возникнуть сложности, если у нас с ней что-нибудь настоящее начнется. Она ирландка. И католичка. А на Севере такое сочетание не всегда принимают благосклонно.

– Ты просто на глазах превращаешься в очень серьезного человека.

– Не могу ничего поделать. Да и плевать. Джордж Хазард, мастер по охмурению прекрасного пола, на этот раз абсолютно бессилен. Вот что самое странное.

– Ничего странного. Я тебя очень хорошо понимаю.

Джордж был так занят своими мыслями, что даже не разобрал толком слов Орри и грусти в его голосе тоже не заметил.

* * *

Далекий гудок сообщил о скором отходе баржи. Джордж пожал руку Патрику Флинну:

– До свидания, сэр. Вы были чрезвычайно добры к чужаку.

– Вы уже не чужак, молодой человек, – возразил Флинн, бросив быстрый взгляд на дочь.

Констанция накинула на плечи легкую шаль и теперь возилась с зонтиком. Флинн положил руку на плечо Джорджа и легонько сжал его:

– Храни вас Бог там, куда вы отправляетесь. Очень надеемся, что с вами ничего не случится на вашей нелегкой службе. Мы хотим, чтобы вы к нам вернулись.

– Да, сэр. Я обязательно вернусь.

В его голосе прозвучало больше надежды, чем уверенности. Джордж достаточно читал газет и знал, что в Мексике уже погибло много людей – и не только от вражеского огня, но и от болезней. Война пока не кончилась, и погибших будет еще больше. Пару дней назад подобные мысли его совсем не тревожили. А теперь вдруг, в этом нелепом городишке посреди пустынного побережья, жизнь обрела огромную ценность.

Из дома они с Констанцией вышли вместе. Сойдя с дощатого крыльца на грязную улицу, Джордж подал девушке руку. Констанция протянула ему свою ладонь, ступила вниз и раскрыла зонтик.

Стоял хмурый осенний день, в холодном ветре уже чувствовалось скорое приближение зимы. Джордж взял у девушки зонт и предложил ей другую руку. Они пошли, тесно соприкасаясь плечами, в сторону причала, где уже грузилась последняя баржа. Начался мелкий дождь.

– Вы будете мне писать, Джордж?

– Каждый день! А вы будете отвечать?

– Вы же знаете, что буду. Главное, вы поскорее возвращайтесь. Обещаете?

– Обещаю. Я хочу показать вам Пенсильванию, познакомить вас с моими родными.

Джордж знал, что Констанция сумеет их очаровать и, возможно, даже изменить их подозрительное отношение к католикам, столь распространенное в американском обществе. Но если по какой-либо причине его семья не примет Констанцию, он просто перестанет считать себя Хазардом. За последние несколько дней эта девушка стала смыслом его жизни и причиной страха поймать случайную мексиканскую пулю, которого он прежде не испытывал.

– Ваш рассказ о семье произвел на отца сильное впечатление, – сказала Констанция. – Он считает большинство техасцев глупцами, ведь они упорно не желают признавать, что заводы играют все более важную роль по сравнению с земледелием.

– Родные моего друга Орри тоже этого не признают.

– Южане иногда бывают очень узколобыми.

Не более узколобыми, чем северяне, подумал Джордж, вспоминая один случай в Пенсильвании перед его отъездом в Монт-Роял. На стенах одного из католических храмов кто-то намалевал красной краской непристойные фразы. Даже его брат Стэнли, который не считал себя приверженцем папизма, был возмущен таким бесчинством, хотя на самом деле его больше взбесили сами слова, чем причина этого поступка.

На баржу садились три старших офицера. Все трое нетерпеливо хмурились. Рулевой взмахом руки велел Джорджу поторопиться. Резкий порыв ветра вырвал зонтик из его руки, швырнул в воду, и тот запрыгал на волнах, как кружевная лодочка.

Мужчины на барже засмеялись. Но Джорджу было все равно. Все его мысли были заняты только Констанцией, он не видел вокруг себя ничего, кроме ее огненных волос, чуть растрепавшихся на ветру, ее синих глаз, устремленных на него, и ее милого лица, на которое упали капли дождя…

Внезапно он понял, что это не дождь. Она плакала.

– Констанция, я никогда не говорил этого никакой другой девушке. Вы можете счесть меня неучтивым или легкомысленным, ведь мы знакомы так недолго… Но я все равно рискну. – Джордж глубоко вздохнул и выпалил: – Я люблю вас!

– И я люблю вас, Джордж. Поцелуете меня?

– Прямо при всех?

– При всех. И когда мы одни. Где угодно… и навсегда.

Последнее слово вырвалось у нее почти как легкий вскрик. В следующее мгновение она обняла его за шею и страстно поцеловала.

Джордж прижал ее крепче, и их губы слились в долгом поцелуе, приправленном горечью расставания. Волосы Констанции упали на его лицо. Он почувствовал, как по щекам поползли предательские слезы, недостойные мужчины, но не стыдился их.

– Последний гудок, лейтенант! – закричал рулевой. – Поднимайтесь на борт, или я доложу, что вы дезертировали!

Над песчаным берегом разнесся протяжный гудок парохода. Джордж оторвался от девушки и побежал по причалу. Запрыгнув на борт, он налетел на какого-то артиллерийского полковника, который тут же осыпал его проклятьями. А потом сел на корму, когда гребцы взмахнули веслами, и баржа отошла от причала. Дождь уже лил вовсю. Джордж заметил, что потерял фуражку. Но это было не важно.

Констанция Флинн стояла на пирсе. Ее волосы теперь были распущены по плечам и спускались до талии, развеваясь на ветру, как яркое знамя.

– Я вернусь, – тихо произнес Джордж, и сидевший рядом офицер недоуменно уставился на него.

И тогда Джордж снова повторил это, уже беззвучно, глядя, как фигура девушки тает вдали и вместе с ней исчезают неказистые домишки городка.

«Я вернусь».

Он произносил эти слова не только как обещание. Это была молитва.

Глава 11

Сержант Изреель Фликер всматривался в пустынный пляж.

– Не видно что-то мексикашек. Забавно. Мы ведь не делали тайны из того, что здесь появимся.

Орри, сидевший в шлюпке рядом с ним, проворчал:

– А что, если они хотят заманить нас вглубь, черт бы их побрал? Если за теми дюнами сидят снайперы, они перестреляют нас, как кроликов.

Круглое, как луна, лицо Фликера осталось невозмутимым. Этот неразговорчивый кентуккиец был кадровым военным, и он был на десять лет старше Орри.

– Ну-ну, лейтенант, – ответил он на нервное замечание Орри. – Я понимаю, вам не терпится увидеть героическую смерть. Но, поверьте мне, это вовсе не такое приятное зрелище.

Орри нахмурился. Конечно, сержанту хорошо было посмеиваться над воинской славой – он побывал и в знаменитом сражении при Монтеррее, и в других и остался жив. А вот Орри пока не прошел проверку боем. Он уже почти шесть месяцев находился в Мексике, и единственными выстрелами, которые он слышал, были выстрелы чертовых добровольцев, которые вечно напивались и то и дело отстреливали себе пальцы на ногах.

Некоторые из людей Орри выглядели неважно, сильное прибрежное течение постоянно раскачивало их шлюпку. Эта сорокафутовая лодка была одной из ста пятидесяти таких же лодок, которые генерал Скотт приказал снарядить специально для сегодняшнего штурма. Каждая вмещала по восемь человек команды и от сорока до пятидесяти солдат. Вместо обещанного прислали только шестьдесят пять лодок. Теперь все они стояли, вытянувшись в линию, вдоль песчаного пляжа Колладо, напротив острова Сакрифисиос, в двух с половиной милях от порта Веракрус. Десантирование было решено произвести именно на пляж, вне досягаемости артиллерии, защищавшей город. Генерал Скотт собирался захватить Веракрус и дальше по суше пойти в наступление на Мехико.

Джордж и Орри служили в двух разных ротах Восьмого пехотного полка. Обе участвовали в первой высадке войск вместе с другими регулярными пехотными частями и артиллерийскими подразделениями, составлявшими Первую бригаду генерала Уорта. Рота Орри состояла из ирландцев, немцев, двух венгров и шести уроженцев Америки. Даже в мирное время большинство в армии составляли иммигранты.

Восемь гребцов изо всех сил старались удержать шлюпку на предназначенном ей месте в длинном ряду таких же небольших десантных лодок, ожидавших сигнала к высадке. Пара часов уже была потеряна из-за того, что линия постоянно нарушалась из-за течения, бурлившего вокруг Сакрифисиоса. Позади шлюпок стояли военные корабли и остальная часть флота, десятки судов разных размеров – от пароходов до маленьких канонерок.

На палубах больших судов было полно зрителей: матросов и солдат, которым предстояло высадиться на берег позже. Артиллеристы на разных кораблях, заряжая свои пушки крупной картечью, соревновались друг с другом в скорости. Сквозь плеск волн о корпус лодки до Орри доносились голоса, распевавшие «Да здравствует Колумбия!» и «Янки-дудл», а еще ругань и жалобы.

Орри вынужден был признать, что причин для жалоб у солдат хватало: от казенных ботинок, сшитых так, что их можно было надевать хоть на левую, хоть на правую ногу, до резиновых фляжек. Один солдат, глотнув из нее, скривился и тут же выплюнул все за борт.

– Что, не слишком приятно пить горячую воду, а, Новотны? – ухмыльнулся сержант Фликер. – Надо было слушать то, что я говорил на прошлой неделе. Резина нагревается. При первом удобном случае найди себе вот такую, а эту выкинь. – Он похлопал по калебасу, подвешенному на поясе.

Еще солдаты ворчали из-за того, что высаживаться на берег им предстояло с шинелями и тяжелыми ранцами за спиной. А еще из-за оружия. Несколько отрядов были вооружены винтовками нового образца, выпуска 1841 года, с нарезным стволом и ударным механизмом, но солдаты взвода, которым командовал Орри, до сих пор таскали старые гладкоствольные ружья – просто потому, что высшее начальство считало их более удобными для не слишком образованных солдат. Орри впадал в отчаяние от таких заявлений. Ведь если люди знают, что их считают никудышными, они именно так себя и ведут.

Стоял теплый безоблачный день. На северо-западе виднелись крыши и купола Веракруса. Впереди, в легкой дымке, высился величественный, увенчанный снежной шапкой пик Орисаба. Впрочем, Орри был слишком поглощен своими мыслями, чтобы замечать окружавшие его красоты. Он думал о том, что его отношение к военной службе сильно изменилось с тех пор, как он оказался в Мексике. Да, он все еще хотел сделать карьеру в армии и именно поэтому рвался в настоящий бой, но почти весь романтический ореол, с которым он связывал эту профессию, развеялся.

Его военная служба с первых же дней началась не просто с разочарования, но с самых что ни на есть неприятностей. Пароход, везший их из Корпус-Кристи, встал на якорь в проливе Бразос-Сантьяго, в устье реки Рио-Гранде. Вместе с другими солдатами они с Джорджем отправились вглубь острова, и на вторую ночь Орри заболел дизентерией, стандартной болезнью новичков, как ему сказали. Даже прохладные долины Сьерра-Мадре не утешили Орри в его страданиях.

Наконец друзья явились в свой полк, который стоял в Сальтильо. Им предстояло заменить двух кадровых офицеров, раненных у Монтеррея. Ротным командиром Орри стал ленивый нытик по имени Уилфорд Плейс. Казалось, капитану Плейсу не нравились все, кто был выше или ниже его по положению, но Орри очень скоро понял, что такие отношения среди военных были скорее правилом, чем исключением. В армии Соединенных Штатов враждебность была образом жизни.

Выпускники Вест-Пойнта презирали всех офицеров, кто не учился в Академии. Все кадровые военные ненавидели недисциплинированных ополченцев, которые испытывали склонность поджигать дома мексиканцев, воровать их имущество и насиловать их женщин. Урожденные американцы терпеть не могли иммигрантов, и наоборот. С самого начала этой войны генерал Уорт враждовал с генералом Твиггсом, выясняя, у кого выше чин. Эта нелепая ссора привела к возникновению неких группировок внутри армии и в итоге разрушила дружбу Уорта и Зака Тейлора, который был знаком с обоими генералами еще с войны 1812 года.

Даже далекий Вашингтон включился в эту игру взаимной неприязни. После того как у Монтеррея враг был разбит, Тейлор предложил мексиканцам щедрые условия. Слишком щедрые, жаловались некоторые – он позволил побежденной армии уйти в момент перемирия. Недоброжелатели говорили, что он должен был безжалостно истребить все мексиканские силы и прекратить войну.

Президент Полк воспользовался этим как поводом к критике в адрес Тейлора, чья непритязательность и безусловная храбрость снискали горячую любовь солдат. Растущая популярность Тейлора пугала и влиятельных членов партии вигов, которые также стали его врагами и приложили руку к тому, чтобы Полк выразил недовольство Тейлором. В конце концов, Полк ведь был демократом.

Президент хотел открыть независимый второй фронт на юге для прямого удара по мексиканской столице. Чтобы достичь этой цели, он был просто вынужден назначить туда еще одного генерала из вигов – главнокомандующего Уинфилда Скотта.

Ради высадки десанта с моря Скотт забрал у Тейлора около девяти тысяч солдат, оставив его с армией, состоявшей в основном из добровольцев. С ней-то Тейлору и предстояло встретить огромные мексиканские силы, которые, по слухам, двигались ему навстречу. Командовал мексиканцами небезызвестный Санта-Анна, самопровозглашенный Наполеон Запада. Менее почтительные его сторонники называли генерала Бессмертный Три Четверти из-за его деревянной ноги.

Для Орри все эти стратегические маневры и козни за спиной друг друга означали только одно: в ближайшее время сражений не предвидится. Служа под командованием Уорта, они с Джорджем в начале января проделали весь путь назад до Сантьяго, чтобы потом изнывать на берегу, пока полковые интенданты ожидали доставки всего подряд – от бочек с водой до войскового транспорта. Чтобы убить время, Орри писал длинные письма Мадлен. Едва закончив одно, он рвал его в клочья и начинал новое.

И вот теперь, девятого марта 1847 года, он сидел в этой шлюпке, так ни разу и не побывав в настоящем бою и видя войну только в своем воображении. Такое ожидание было уж точно хуже любой битвы.

Внезапный выстрел пушки вернул Орри к реальности. Он обернулся. Из-за сплошного частокола мачт стоявших позади кораблей поднялось облако дыма и поплыло прочь от парохода «Массачусетс».

– Это сигнал, – сказал Орри сержанту Фликеру охрипшим от волнения голосом.

– Да, сэр, я тоже так думаю.

К своему удивлению, в голосе сержанта Орри расслышал некое напряжение. Это убедило его в том, что не только он один ожидает сопротивления на берегу.

Внезапно до их ушей донесся какой-то странный гул. Сидящие в лодке недоуменно переглянулись. Первым предложил объяснение рядовой Новотны.

– Это с кораблей, – сказал он. – Матросы и канониры кричат. Нас подбадривают.

Шестьдесят пять шлюпок рванулись к песчаному берегу. Предвечернее солнце сверкало на нескольких тысячах штыков. Гребцы провели лодки между канонерками прикрытия. Захваченный великолепием момента, Орри забыл о болезни и скуке, тяжести и мелочности последних нескольких месяцев. Это было высокое искусство войны, блистательная сторона воинской службы.

Одна из шлюпок вырвалась вперед. Гребцы неистово взмахивали веслами, явно предполагая привести лодку к берегу раньше остальных. В стоящем на носу шлюпки красивом седом человеке с саблей в руке все узнали генерала Уорта, своего командира.

Сержант Фликер сорвал с головы фуражку и с восторженным криком начал размахивать ею в воздухе. Орри присоединился к нему, остальные последовали их примеру. Вскоре уже все солдаты в первой линии шлюпок кричали, приветствуя генерала.

За полминуты до того, как киль их лодки царапнул по песку, Орри выхватил саблю. Вскочив на ноги, он первым выпрыгнул на берег и закричал, размахивая саблей:

– Вперед, ребята! Нас ждут дворцы Монтесумы в Мехико!

И солдаты ответили ему радостным воплем.

* * *

После столь волнующего начала следующий час был сплошным разочарованием.

Отряды выстроились по цветам мундиров, а затем, со штыками наперевес, поднялись на первую дюну. Однако их пыл быстро поугас, когда за песчаным холмом не оказалось никаких мексиканцев, поджидающих в засаде, – ни пеших, ни конных. Единственными противниками, с которыми американцы столкнулись в тот день, были песчаные блохи и усилившийся ветер, швырявший песок им в глаза, ноздри и рты.

Для этого вторжения Скотт реорганизовал свою армию в три крупные дивизии. Первыми на берег высадились регулярные части Уорта и Второй бригады генерала Дэйва Твиггса, следом за ними шли ополченцы под общим командованием генерала Паттерсона. В этом соединении были отряды из Южной Каролины, Теннесси и Пенсильвании, возглавляемые Гидеоном Пиллоу, не так давно возведенным в чин генерала. До войны он был юристом, партнером Полка.

С приближением ночи армия начала растягиваться в направлении на северо-запад. Отряд Уорта должен был держаться справа, ближе к береговой линии, и именно там предстояло окопаться Орри с его взводом. Даже при идеальной погоде нужно было несколько дней для того, чтобы выгрузить на сушу всех людей, снаряжение и припасы, чтобы создать восьмимильную линию осады. Предполагалось, что после окружения Веракруса начнется артиллерийский обстрел. Но город мог продержаться достаточно долго. Веракрус был серьезно укреплен и защищен девятью фортами со стороны суши и крепостью Сан-Хуан-де-Улуа со стороны залива.

Было уже за полночь, когда Орри добрался до походной столовой. Весь искусанный насекомыми, присыпанный песком и мокрый от пота, он тяжело плюхнулся рядом с Джорджем за покрытый пятнами стол и уставился на нечто похожее на кусок старого мяса, застрявшего между трещинами дерева.

– Боже, до чего же грязный стол! – сказал он, потыкав засохший бугорок ногтем.

Капитан Плейс отер лицо пестрым платком.

– Вообще-то, это не наш стол. Там все перепутали при разгрузке. Это хирургический стол – такие в Монтеррее использовали. Ну, ампутация там и всякое такое…

Подавив рвоту, Орри поспешно вытер ладонь о брюки. И тут же услышал громовой хохот. Хохотал даже Плейс, совсем не весельчак по натуре. Позже Орри узнал, что это одна из старых армейских шуток. Ему стало немного лучше. Он уже не был зеленым новичком, его наконец-то приняли как своего.

* * *

Ни в ту ночь, ни после никто так и не понял, почему мексиканские командиры у Веракруса все-таки не отдали приказа стрелять. Но отсутствие противника заставляло Орри нервничать, когда около трех часов утра он обходил один за другим все караульные посты, находящиеся на его участке. Его правая рука неизменно оставалась рядом с личным оружием, которое он купил за свои деньги, как делало большинство офицеров. Это был однозарядный гладкоствольный капсюльный пистолет образца 1842 года, созданный оружейником А. Н. Джонсоном и считавшийся лучшим служебным оружием для своего времени.

Ночь выдалась ветреной и беззвездной. Орри как раз шел к очередному посту, когда вдруг услышал слева от себя, со стороны берега, какие-то приглушенные звуки. Он замер, чувствуя, как мгновенно пересохло во рту.

– Кто здесь? – спросил он, выхватывая пистолет.

Шепотки и тихий шорох тут же стихли. В наступившей тишине раздавался только шум ветра.

Орри окликнул снова, с запозданием осознав, что для тех, кто скрывался в темноте, он представлял собой отличную мишень – освещенная фонарями палатка находилась прямо за его спиной. Он быстро шагнул в сторону. Но успел сделать лишь два шага, когда снова услышал голоса, на этот раз громкие, кричавшие что-то по-испански.

Прозвучали три выстрела. Орри почувствовал, как пуля хлестнула по брюкам. Он упал на одно колено, прицелился и выстрелил. Кто-то закричал. Потом еще раз. И наконец послышался быстрый топот ног. Ближайшие постовые уже поднимали тревогу.

Пронзившая его боль испортила краткий миг триумфа. Он посмотрел вниз и с изумлением обнаружил, что винтовочная пуля не просто задела его брюки, а повредила голень.

Успокоив постовых, он захромал в сторону санитарной палатки, которая находилась чуть ли не в полумиле, а ботинок меж тем постепенно наполнялся кровью. Дневальный отдал ему честь. Но Орри, не успев ему ответить, потерял сознание.

Рана оказалась не слишком серьезной. И когда к вечеру следующего дня его навестил Джордж, Орри чувствовал себя уже вполне бодро.

– Твоя первая боевая рана, – усмехнулся Джордж. – Поздравляю.

– Спасибо, – скривился Орри. – Я-то надеялся, что мое боевое крещение будет немного более величественным. А когда тебя исподтишка подстреливает какой-то партизан, это уже не героизм. Впрочем, хотя бы одного я, по-моему, зацепил.

– Точно зацепил. Фликер на рассвете нашел труп.

– Солдат или гражданский?

– Солдат. Одет, как крестьянин, но снаряжение военное.

Орри немного повеселел. Присев на корточки возле его койки, Джордж тихо сказал:

– Хочу тебя спросить. Когда началась стрельба, ты испугался?

– Просто не успел, – покачал головой Орри. – А вот уже после того, как все произошло… – Он немного помолчал. – Да, наверное, можно сказать, что испугался. Просто вспомнил, как все было, и только потом испугался.

Чем больше Орри думал об этом, тем сильнее убеждался в том, что сделал важное открытие о поведении людей на войне.

* * *

Прошло несколько дней. Джордж сидел в палатке у тусклого фонаря и крутил в пальцах огрызок карандаша. Он писал еще одно длинное письмо Констанции. Письма он отправлял примерно каждые три дня. Джордж так любил эту девушку и хотел делиться с ней своими мыслями и переживаниями, насколько это позволяли приличия, разумеется.

Впрочем, о некоторых из самых глубоких своих чувств он в этих письмах умалчивал. Страстное желание быть с Констанцией одновременно наполняло его сердце жгучей ненавистью к этой войне, что даже отдаленно не напоминало то снисходительное отношение к службе, которое было у него до Корпус-Кристи.

Когда Джордж обдумывал, что еще написать, что-то защекотало его шею. Он смахнул крошечное насекомое свободной рукой, раздавив его, скривился и вытер пальцы о край походной кровати. Потом поднес карандаш к бумаге.

Невидимые снайперы обычно устраивают обстрелы каждую ночь, однако этим вечером было тихо. Я уже начинаю верить, что наш настоящий враг – сама эта земля. Ветер здесь дует, как в…

Джордж зачеркнул последние слова; он чуть было не написал «как в аду».

…дует как сумасшедший, поэтому и глаза, и кожа постоянно страдают от летящего песка. Конечно, если укрыться в палатке, от этой напасти можно слегка защититься, но никакая палатка не обеспечит тебе покоя и крепкого сна, потому что здесь мы столкнулись с армией, о которой наши командиры не удосужились нас предупредить. Я говорю об армии блох и клещей, которыми буквально кишит это побережье.

Малыш Макклеллан, мой однокурсник, который тоже сейчас здесь с инженерной частью, изобрел новую защиту от этих проклятых тварей. Каждую ночь он с головы до пят натирается куском соленой свинины и, «защитившись» таким образом, забирается в холщовый мешок, который завязывает вокруг шеи шнурком. Говорит, это отлично действует, но я пока не дошел до такого отчаяния, чтобы испытать столь крайнее…

Услышав звук выстрела, Джордж вскочил. Кто-то вскрикнул. Послышались голоса и топот ног. Джордж выронил письмо, выскочил из палатки и обнаружил, что ближайшего постового сразила пуля снайпера.

Убитый – примерно того же возраста, что и Джордж, лежал на боку, фонарь освещал верхнюю часть его лица. Джордж видел один глаз парня, он был открыт и блестел. Смертельная пуля попала ему прямо в середину спины.

Какой-то сержант приказал унести тело. Караульный был рядовым из другого отряда, Джордж его не знал. Глубоко потрясенный, он вернулся в палатку и поднял письмо. Писать о том, что случилось, он, конечно, не собирался. Он хотел было продолжить недописанное письмо, но не смог. Лицо убитого солдата снова и снова всплывало у него перед глазами, а еще он думал об Орри, который совсем недавно был на волосок от смерти. Лишь минут пять спустя рука Джорджа перестала дрожать и он смог опять взяться за карандаш.

* * *

Штормовой ветер, налетевший с севера, задержал выгрузку артиллерии Скотта, боеприпасов и вьючных животных. До двадцать второго марта по Веракрусу не было выпущено ни одного снаряда. Вечером того дня пушки заговорили в первый раз. Скотт рассчитывал подавить город тем, что он называл «медленным, научно организованным» артиллерийским огнем.

Орри вскоре вернулся в строй. Мексиканцы оставались все такими же невидимыми, хотя обстрел продолжался. Американские солдаты нервничали и горели желанием встретиться с врагом. Им непрерывно досаждал местный климат, а теперь они еще и не спали ночами из-за ответного огня мексиканских пушек, снаряды которых ни разу не долетели до линии американской армии, но которые тем не менее создавали адский шум. Орри приходилось то и дело прекращать драки между солдатами и призывать своих людей к дисциплине.

Куда бы ни пошли они с Джорджем, повсюду встречали своих бывших сокурсников. Около пятисот выпускников Вест-Пойнта служили в регулярной армии с самого начала войны, и еще столько же были призваны командирами в отряды ополченцев. Том Джексон, который с каждым днем становился все более мрачным и замкнутым, оказался в артиллерии; Пикетт, Би и Сэм Грант попали в пехоту. Были и другие, которых друзья едва знали, а о некоторых только слышали: Роберт Ли и Пьер Борегар – инженеры, Джо Джонстон и Джордж Мид – топографы, Дик Эвелл и сосед Тома Джексона по комнате Плезантон командовали взводами драгун. Роберт Андерсон и Амброз Бёрнсайд, Пауэлл Хилл и фанатичный аболиционист Эмбер Даблдей служили теперь в артиллерии вместе с Томом. Джордж считал, что участие в этой кампании такого большого числа офицеров, прошедших одну школу, должно вселять в них некое чувство уверенности и надежности.

Двадцать четвертого марта к осаде присоединились шесть дальнобойных корабельных пушек, доставленных коммодором Мэттью Перри. В тот же день Орри вместе с капитаном Плейсом вызвали в штаб бригады для объяснений по поводу драки на ножах, которая произошла в его взводе. Разбор был поверхностным, потому что все в штабе пребывали в волнении. Разведчики донесли, что американские пушки наконец-то нанесли серьезные повреждения городской стене.

– Пушки коммодора Перри спасли наши шкуры, – проворчал Плейс, когда они с Орри вышли из штабной палатки. – Пожалуй, мы должны его поблагодарить, даже если он и кудахтал, как бешеная курица, насчет прав военно-морского флота.

Скотта просто вынудили позволить военно-морским артиллеристам воспользоваться этими шестью дальнобойными орудиями. Орри понял, что в армии офицерская зависть иногда побуждает…

– Лейтенант Мэйн! Я сказал: Мэйн!

– Да, сэр!

Орри машинально вскинул руку к козырьку, хотя и довольно неуклюже, потому что в этот момент оборачивался на оклик. И застыл.

Елкана Бент ответил на его приветствие небрежным, почти издевательским жестом и презрительно посмотрел на потрепанную фуражку Орри. Сам он выглядел намного опрятнее.

– Так и подумал, что это вы, – сказал Бент. – Я получил рапорт о том, что вы к нам присоединились. И ваш друг тоже. Хазард.

То, что Бент помнил фамилию Джорджа, Орри воспринял как дурной знак. Хотя ведь он обещал им тогда, что никогда их не забудет.

– Вы отлично выглядите, капитан, – бодро произнес Орри, пытаясь принять беззаботный вид.

– Учитывая все, что я видел с прошлого года, чувствую я себя более чем хорошо. Я слышал, вы были одним из наших немногих раненых? Партизанская пуля, не так ли?

– Да, сэр. В ночь высадки. Но рана была не слишком серьезной.

– Это хорошая новость, – кивнул Бент, однако его злобный взгляд говорил об обратном. – Что ж, лейтенант, уверен, мы еще не раз встретимся. И тогда вы, возможно, вспомните наши дни в Вест-Пойнте.

Почувствовав неладное, капитан Плейс сдвинул брови. Но, конечно, он не мог знать, что имел в виду Бент. Это понял только Орри. По спине его пробежал холодок, когда Бент не спеша направился прочь, самодовольно положив ладонь на рукоять сабли, сделанную в виде фригийского шлема. Бент ничуть не изменился – он был все таким же толстым и таким же ядовитым.

– Вы знали этого мерзавца в Академии? – спросил Плейс.

– Да, – кивнул Орри, – он был на курс старше. А вы с ним служили?

– Никогда, слава богу. Но в Третьем пехотном все слышали о капитане Бенте. Его полковой командир, полковник Хичкок, не скрывает своего презрения к нему. Говорит, что Бент страдает непомерными амбициями и во что бы то ни стало хочет дослужиться до самых высоких чинов. Для этой цели он не задумываясь пойдет по трупам, если понадобится. Так что радуйтесь, что вы больше никак с ним не связаны.

Если бы так, с грустью подумал Орри, когда они пошли дальше.

* * *

Пушки коммодора Перри оказались весьма убедительным аргументом для защитников Веракруса, и двадцать девятого марта по условиям капитуляции, предложенным штабом генерала Скотта, мексиканский гарнизон сдал свои знамена и вышел через главные ворота города. Уже через несколько мгновений, когда американские батареи на берегу и на кораблях грохотали победными залпами, на всех городских флагштоках взвились звездно-полосатые флаги.

Победа обошлась американцам менее чем в сотню жизней. Джордж и Орри были потрясены, узнав, что политики и определенная часть общества недовольны малым количеством потерь.

– Они рассчитывают важность победы по сумме счета от мясника, – сказал Джордж. – А потом еще удивляются тому, что никто не хочет служить в армии.

Скотт был доволен ходом войны. Сдача Веракруса как бы увенчала собой ошеломительный февральский триумф Тейлора у имения Буэна-Виста. Для похода на столицу генерал еще раз реорганизовал свою армию.

Восьмого апреля дивизия Твиггса двинулась вглубь страны. На следующий день за ней последовала дивизия Паттерсона. Люди генерала Уорта ждали приказа, чтобы также отправиться вперед для поддержки, когда пришло сообщение, что Санта-Анна, снова избранный в президенты, занял позиции возле города Халапа, на Национальной дороге, ведущей в Мехико. Одиннадцатого и двенадцатого апреля силы Твиггса столкнулись с разведкой и уланами врага. И тогда же под стенами Веракруса барабаны и горны подняли дивизию Уорта на решительный марш-бросок, чтобы соединиться с дивизией Твиггса возле деревушки План-дель-Рио.

В первые часы похода от изнуряющей жары десятки солдат просто упали без сил и остались лежать на обочине дороги. Орри, и сам близкий к обмороку, рискуя получить нарекание от начальства, вернулся назад и помог одному еле плетущемуся солдату, который имел все задатки стать прекрасным сержантом, если только его не подкосит прежде местный климат, какая-нибудь болезнь, мексиканская пуля или тоска по Бруклину. Минут через двадцать солдат уже мог идти самостоятельно.

Ближе к вечеру четверых из взвода Орри прихватил понос. То же произошло с десятками других солдат в колонне. Придорожные канавы источали жуткую вонь и кишели тучами зеленых мух. Но дизентерия была не единственной болезнью, которой стоило бояться. Уже несколько недель офицеры были обеспокоены приближением сезона желтой лихорадки. Вспышки этой болезни ежегодно опустошали низинную часть побережья. Скотт хотел увести своих людей в высокогорье до начала этого сезона, и тревожный призыв Твиггса помог ему это сделать. Когда какой-то младший сержант пожаловался на то, что они идут слишком быстро, а ведь им нужно было пройти около шестидесяти миль, Орри тут же ответил:

– Как только доберемся до генерала Твиггса, вам сразу станет легче.

– Легче, потому что придется уворачиваться от пуль грязных мексикашек? Вы уж простите, лейтенант, только я не верю.

– Но это правда. Пули не так страшны, как понос и рвота.

Тем же вечером у походного костра Орри заметил, что дым поднимается ровно вверх, в чистый, не замутненный маревом воздух. И более прохладный. Они уже поднялись над прибрежной равниной, нездоровый климат которой порой напоминал ему о доме. Он сказал об этой перемене младшему сержанту, но тот по-прежнему был настроен скептически.

Появился сержант Фликер. Он доложил, что все караулы расставлены в соответствии с приказом Орри. Потом присел на корточки у костра, взял галету и принялся обирать с нее долгоносиков, как бы между прочим заметив, что преимущество сейчас скорее на стороне мексиканцев – уж слишком долго тянется затишье.

– Кстати, сэр… – добавил он, немного помолчав. – Все хотел вас спросить. Вам удалось познакомиться поближе с какой-нибудь из тех милых сеньорит в Веракрусе?

Орри был поражен дерзостью сержанта. Фликер, похоже, решил, что долгая служба дает ему определенные привилегии в общении с офицерами.

– Нет, сержант, – ответил он. – У меня есть девушка дома. – Это была вполне уместная, хотя и болезненная ложь.

– Вот как… – Выражение лица Фликера явно говорило, что он искренне не понимает, как одно может мешать другому. – Там попадались очень даже услужливые дамочки. Правда, мне не повезло. Я зашел в одно из их заведений как раз в тот вечер, когда какой-то капитан из Третьего пехотного грубо обошелся с девушкой, которой заплатил. Та подняла такой крик, что бандерша чуть было вообще не закрыла лавочку.

– Вы сказали, из Третьего? А как фамилия того капитана?

– Бент.

– Я слышал о нем, – тихо сказал Орри.

– Понятное дело, слышали. А кто не слышал? Мясник Бент – так его солдаты прозвали после того ужаса, что он учинил в Монтеррее.

– Об этом я не знаю.

– Вы ведь проходили через этот город прошлой осенью? Тогда, поди, помните план укреплений с восточной стороны? Ну, там еще Черный Форт на главных подступах и другой, названный в честь какой-то дубильни, что ли, – чуть в стороне, помните? Бент был в колонне Гарланда, они шли через Черный Форт. Обстрел тогда был лютый. Когда отряд повернул, огонь с редута просто шарахнул по левому флангу. Люди бросились бежать, думали укрыться на ближних улицах. Но укрыться там было негде. Мексикашки как будто палили из каждого окна, из каждых садовых ворот. В общем, там такое началось – рехнуться можно. Единственным спасением было побежать на соседние улицы, где пряталось уже не так много этих головорезов. Там же Бенту и всем остальным можно было укрыться и от непрерывного огня с фортов. Но Мясник Бент спасать никого не собирался. Он решил стать героем и вышибить засевших в редуте у дубильни. И отправил туда взвод.

– Они взяли редут?

– Конечно нет. Это было невозможно. Бент потерял больше половины своих людей. А после я слыхал, что нашли по крайней мере двоих с дырками от пуль в спине.

– Вы хотите сказать, что их застрелили, когда они бежали от редута?

– Когда они бежали от капитана Бента.

– Боже милостивый… Почему же никто не подал рапорт?

– Уж больно много задниц он облизывает, лейтенант. А среди тех, кто отвечает за эту армию, есть идиоты, которым плевать на то, как человек добивается результата, лишь бы результат был. К тому же, говорят, у Бента полно друзей в Вашингтоне.

Орри мог бы это подтвердить, но не стал.

– Никто не знает наверняка, он убил тех людей или нет, – продолжал Фликер. – То есть никто не может доказать это. Я слышал, Бент угрожал трибуналом любому, кто хотя бы заикнется о той маленькой операции. Теперь вам ясно, что это за человек?

Орри кивнул:

– Значит, его солдаты о нем не говорят?

– Точно так, не говорят. Слишком боятся. Один Бог знает, сколько народу он еще пошлет на верную смерть, прежде чем его поймают за руку… или в президенты выберут, что, надо думать, более вероятно. Да едрёна вошь, неужели они не могут найти для нас какую-нибудь нормальную еду! – Он наклонился вперед и выплюнул в огонь извивающегося долгоносика.

Позже Орри нашел Джорджа. И пересказал ему все, о чем говорил сержант Фликер.

– Верю каждому слову, – кивнул Джордж.

Он осторожно положил камешек на тонкий лист бумаги, на котором что-то писал карандашом. Таких листов под этим, заполненным лишь частично, лежало уже штук восемь или десять. Орри предположил, что это очередное письмо в Техас.

– Я тебе вот что скажу, Палка, – добавил Джордж. – Если милостивый Господь вдруг отвернется от меня и сделает так, что меня переведут под командование Бента, я, пожалуй, покончу с собой, прежде чем приступлю к исполнению долга. Кстати… я только что узнал, что на наших батареях в Веракрусе было несколько пушек, отлитых в Колд-Спринг. – Он был в явном восторге.

В ту ночь Орри плохо спал. Рассказ Фликера и ледяные глаза Бента не давали ему покоя.

* * *

Вечером накануне сражения у Серро-Гордо Джордж выпил треть бутылки мексиканского вина, тайком принесенного его ротным командиром Эносом Хоктором, тоже выпускником Академии. Джорджу не очень нравился капитан Хоктор – он был слишком серьезен и обожал вести пространные рассуждения о репутации Вест-Пойнта.

Джордж не разделял опасений Хоктора насчет Академии, но был рад разделить с ним вино. Орри он тоже приглашал, но тот сказал, что хочет перечитать «Тактику пехоты» Скотта. Бедняга Орри так мечтал поучаствовать в настоящем сражении. Что до Джорджа, то он был бы бесконечно счастлив никогда не услышать свиста вражеских пуль у себя над головой.

Чтобы продолжить наступление на Мехико, американцам нужно было уничтожить неприятельские батареи в местечке Серро-Гордо на Национальной дороге. Артиллерия противника, направленная на лощину, через которую дорога шла на запад от американского лагеря в План-дель-Рио к Серро-Гордо, находилась на укрепленном холме, который мексиканцы называли Эль-Телеграфо.

Вражеские орудия стояли также и на холме Аталайя. Но капитан Роберт Ли, командовавший инженерной частью, вместе со своими людьми нашел тропу, которая обходила холм с севера, проявив при этом, как утверждала молва, немалую храбрость. Сегодня же, а именно семнадцатого апреля, только немного раньше, американские снайперы тайно прошли по этой тропе и за три яростные атаки расчистили Аталайю. Теперь пушки перетаскивали на позицию, откуда можно было обстреливать Эль-Телеграфо.

В завтрашнем главном сражении дивизия Твиггса должна была пройти по холмам над дорогой и обогнуть защитников перевала с фланга. Дивизия Уорта, в которой служили Джордж и Орри, получила приказ двинуться вперед и удерживать Национальную дорогу, в случае если Твиггсу понадобится подкрепление. При таком распределении сил, как предполагал Джордж, его друга вновь ждет разочарование, потому что они могут вовсе не принять участия в бою.

После вина Хоктора Джордж спал как убитый. Проснулся он задолго до рассвета, когда началась артиллерийская дуэль. С той позиции, где он со своими людьми ждал приказа, ему было видно только дым и красное зарево. Потом за перевалом послышался треск ружейных выстрелов, звуки барабанов и горнов и изредка – протяжные крики боли. Солдаты Джорджа перестали перешептываться и лишь молча обменивались взглядами.

Джордж уже давно потерял надежду хоть что-нибудь понять в стратегии любого из тех боев, в которых он участвовал. Он был всего лишь лейтенантом, маленьким винтиком в громадной военной машине. К тому же по-настоящему важными для себя он считал только две вещи: честно делать свое дело и уцелеть. Орри был другим. Его всегда интересовало искусство ведения войны, потому что им должен владеть любой кадровый офицер. Джордж видел, как серьезно Орри относится ко всем этим премудростям, и надеялся, что его другу удастся понять смысл грандиозного плана предстоящего сражения. Если ему снова не повезет и схватка пройдет мимо него, это могло бы послужить ему хоть и слабым, но все-таки утешением.

Сражение продолжалось чуть больше трех часов. В половине десятого, уже совсем близко, снова грянули барабаны и сигнальные горны. Солдаты дивизии Уорта начали возбужденно переговариваться, то и дело отпуская нервные шутки, как обычно бывает перед выступлением. Оказалось, им была поставлена задача промчаться по Национальной дороге вперед на десять миль, преследуя разбитую мексиканскую армию. Санта-Анна публично поклялся, что победит у Серро-Гордо или умрет. Но Наполеон Запада не раз уже выживал вопреки своим обещаниям. Позже Джордж узнал, что, когда поражение стало очевидным, Санта-Анна выпряг лошадь из президентского экипажа и просто ускакал в густые заросли леса.

Трупы, лежавшие на обочинах Национальной дороги, уже начали раздуваться от жары. Большинство убитых были мексиканцами, но попадались и американские драгуны. От нестерпимого запаха разлагающейся плоти и опорожненных кишечников Джорджа затошнило и в конце концов вырвало в ближайшей канаве. Интересно, горько усмехнулся он, что теперь Орри думает о величии войны?

Другие следы мексиканского отступления – убитые лошади, перевернутые ящики для зарядов – валялись на пути к перевалу Ла-Хойя. За две мили до перевала внезапно с каменистого склона над северной стороной дороги начали палить мушкеты.

– Прячьтесь! – закричал Джордж, выхватывая пистолет и саблю.

Команда была излишней – его солдаты уже бежали врассыпную. Все, кроме двоих, оказались достаточно проворными, чтобы избежать пуль.

Съежившись в канаве за обочиной, Джордж увидел, что один из этих двоих еще шевелится. Он прищурился, всматриваясь в белые облачка дыма, поднимавшиеся над склоном, а потом, дважды сглотнув, начал вылезать на дорогу.

– Назад, лейтенант! – закричал слева капитан Хоктор.

Но Джордж был уже на полпути к раненому капралу. Подбежав ближе, он поднял его и понес назад к обочине, все это время пули непрерывно взрезали землю у его ног.

Джордж осторожно опустил раненого в канаву, потом прыгнул туда сам. Артиллерийский расчет уже открыл огонь по засевшим на склоне стрелкам. После трех залпов выстрелы сверху прекратились, теперь оттуда слышались лишь крики и стоны.

– Вы без всякой необходимости подставили себя под огонь, – раздраженно сказал ему Хоктор, когда санитары унесли раненого. – Ваш долг – это ваши солдаты!

– Виноват, сэр, – возразил Джордж. – Мне казалось, я как раз и выполняю свой долг.

«Бесчувственный ты сукин сын, – подумал он. – Плевать тебе на этого солдата, как и на то, что я испугался до смерти». Если бы Академия выпускала много таких же, как Хоктор, она бы точно заслуживала той критики, которую получает.

В ту же ночь Джордж реквизировал лошадь и отправился в полевой госпиталь проведать капрала. Парень был бодр и весел, рана оказалась не опасной. На соседней койке лежал рыжебородый сержант, у него была забинтована поясница, на бинтах проступали пятна крови. Это означало ранение в живот, одно из самых тяжелых. Прислушиваясь к тому, как раненый жалуется санитару, Джордж вдруг уловил имя Бента.

– Простите… – сказал он. – Вы говорите о капитане Елкане Бенте?

Мгновенно насторожившись, сержант спросил слабым голосом:

– Приятель ваш, сэр?

– Как раз наоборот. Я презираю этого мерзавца.

Сержант удивленно почесал бороду и какое-то время молчал, явно недоверчиво. Наконец он решил, что в разговоре о другом офицере ничего опасного нет.

– А вы откуда знаете Мясника Бента?

– Мы оба учились в Вест-Пойнте. Я видел, как он чуть не убил полдюжины рядовых. А почему вы о нем говорили? Он погиб?

– Если бы. Бент стоил мне лучшего взводного, какой у меня только был. Он послал лейтенанта Камминса на Эль-Телеграфо, на редут, который не смог взять другой отряд. Понятное дело, сам Бент держался позади всех, под надежной защитой – как и всегда. Случайный залп по Аталайе разорвал лейтенанта и его людей в клочья, а заодно и кучу мексиканцев. Мясник погнал тех, кто остался, сквозь дым и приказал нам минут десять рубить саблями мексикашек. Мертвых.

– Боже… – выдохнул Джордж.

Он почти наяву увидел, что с круглого бледного лица Бента все это время не сходила улыбка.

В слабом свете фонаря глаза раненого сверкнули от злости.

– То, что осталось от Камминса, сложили в холщовый мешок. А награду получит сами знаете кто.

– Скажите, сержант… если Камминс знал, что атака была безрассудной…

– Конечно знал. Мы все знали.

– Я хотел сказать: почему он не возразил против приказа?

– Потому что не его это было дело – возражать.

– А кто-нибудь усомнился?

– Сержант взвода. Он… он был тертый калач. Двадцать лет прослужил. Офицеров не слишком жаловал, особенно тех, что из Академии. – Рыжебородый вдруг закашлялся, с запозданием сообразив, с кем говорит. – Я не хотел вас обидеть, сэр.

– Все в порядке, продолжайте.

– Ну вот, сержант, он миндальничать не стал. Так и сказал: посылать людей на тот редут – настоящее убийство.

– И как отреагировал Бент?

– Отправил его туда же.

– И Камминс все равно ничего не сказал?

– Потому что он был хорошим офицером! Да и пулю в спину от Бента не хотел получить, я думаю. Под Монтерреем…

– Да, я слышал о Монтеррее. Мне кажется, если Бент будет так и дальше продолжать, он может сам словить пулю. От своих же людей.

– Нет, если я первым до него доберусь. – Даже в слабом голосе раненого была слышна ледяная решимость.

– Доберетесь? Но как?

– В ту же минуту, когда я снова встану на ноги, я отправлюсь к командованию и расскажу обо всем. Если в этой треклятой армии есть хоть какая-то справедливость, они отдадут Бента под трибунал и с позором выгонят со службы.

– Вы хотите сказать, что готовы обвинить Бента в преднамеренном преступлении?

– Я уверен… – Сержант снова закашлялся; он явно испытывал сильную боль. – Будь я проклят, если не сделаю этого.

– Но если вы окажетесь единственным, кто предъявит обвинение…

– Хотите сказать, ничего я не добьюсь? – (Джордж кивнул.) – Ну, может, я и не буду один. Найду свидетелей из того взвода. С полдюжины, а то и больше.

– И они захотят дать показания?

– Они были там и все об этом рассказывали.

– А там был кто-нибудь из офицеров?

– Нет, сэр.

– Очень плохо. Это добавило бы веса вашим обвинениям.

– Да, это верно, сэр, – оживился сержант. – А вы не поможете? Не расскажете все, что знаете о Бенте? Ведь вы считаете его очень дурным человеком, я это вижу.

– Считаю, но…

– Он должен быть наказан. Его нужно остановить. Помогите мне, сэр. Прошу вас.

Джордж глубоко вздохнул. И сам удивился, услышав собственный ответ:

– Хорошо, я сделаю что смогу.

* * *

Позже тем же вечером он нашел Орри в его взводе. Отведя друга в сторонку, Джордж пересказал ему свой разговор с рыжебородым сержантом, чье имя узнал уже перед самым уходом: Леннард Арнесен.

Когда Джордж умолк, Орри покачал головой.

– Ты не веришь рассказу Арнесена? – тут же ощетинился Джордж.

– Конечно верю. Мне труднее поверить, что ты готов впутаться в эту историю.

Джордж присел на корточки и сунул руку под правую штанину, почувствовав какой-то зуд. Нащупав клеща, он резко выдернул его.

– Мне и самому трудно в это поверить. Тот Хазард, который всегда больше думает о самосохранении, уже готов был отказать Арнесену. Но потом я подумал обо всем, что натворил этот жирный выродок в Пойнте, и сказал себе: «Если наших людей убивают, то отвечать за это должны мексиканцы, а не наши собственные офицеры».

– Ты начинаешь рассуждать, как я. Перед самым твоим приходом я говорил двум своим сержантам, что Пиллоу должен уйти. Ты слышал, что он выкинул нынче утром?

– Нет.

– Он из упрямства занял неверную позицию слева. В результате его отряд оказался под огнем сразу трех вражеских батарей вместо одной. А потом Пиллоу начал орать приказы так громко, что мексиканцы точно знали, где он находится. И открыли огонь из всего, что у них было.

Джордж устало выругался.

– А чего еще от него ждать? – сказал он. – Он ведь больше политик, чем военный. С ним уже ничего не поделаешь. А вот с Бентом…

– И что ты собираешься с ним сделать?

– Для начала поговорю с капитаном. Скажу, что намерен поддержать Арнесена. Я не могу свидетельствовать о том, что произошло со взводом Арнесена, но о характере Бента и его подвигах я уж точно могу рассказать командованию. Как говорил сержант, если в этой армии вообще есть какая-то справедливость, то меня должны выслушать. Конечно… – он твердо посмотрел на друга, – два офицера убедили бы их лучше, чем один.

– Что-то мне подсказывает, что ты просишь меня пойти с тобой.

– А ты пойдешь?

– Да, – без колебаний ответил Орри и добавил, зевнув: – Но только утром.

* * *

– Я просто потрясен, – заявил капитан Хоктор. – Нет, даже хуже. Я в ужасе.

Джордж посмотрел на стоявшего рядом Орри, довольный тем, что его открытое заявление вызвало такую сильную реакцию.

– Рад это слышать, сэр, – сказал он Хоктору. – Поведение Бента действительно…

– Я говорю не о поведении капитана Бента. Я говорю о вас. Честно говоря, я просто не могу поверить, что кто-то из выпускников Академии мог бы оспаривать способности, побуждения или профессиональную подготовку другого выпускника. Более того, разве никто никогда не говорил вам, джентльмены, что командир и должен посылать своих людей на вражеские позиции, как бы сильно те ни были укреплены… и независимо от того, насколько малы шансы на удачу?

На мгновение у Джорджа закружилась голова.

– Да, сэр, конечно. На первый взгляд капитан Бент ничего другого и не сделал. Но есть и другая сторона. Я говорю о его характере, его…

– Его поведении в прошлом, – вмешался Орри. – Разве это не следует также учитывать?

Хоктор испепелил его взглядом:

– Я никогда не читал установлений подобного рода, лейтенант. И моя точка зрения остается прежней. Я не могу поверить, что вы, джентльмены, готовы поддержать столь злобные обвинения, когда репутация Академии, а возможно, и само ее существование зависят от общественного мнения и мнения конгресса о ее выпускниках.

– Сэр, – сдавленным голосом произнес Джордж, – позвольте спросить, при чем же здесь Академия? Сержант Арнесен готов поклясться в том, что капитан Бент совершил намеренное убийство. Сержант его взвода пытался оспорить приказ, за это Бент и отправил его на смерть. У сержанта есть свидетели, они готовы дать показания и подтвердят каждое…

– Вы уже это говорили, лейтенант, – сказал капитан ледяным тоном.

– Простите, сэр, я забыл. – Джордж нервно подергал воротник. – Но я действительно считаю, что совершено преступление и что все доказательства вины налицо. Мы с лейтенантом Мэйном готовы предоставить сведения из прошлого капитана Бента. Их будет достаточно. Вы, вероятно, уже знаете, что в Монтеррее…

– Ну разумеется. Храбрые офицеры всегда становятся мишенью для тех, кто послабее духом.

Выражение лица Хоктора откровенно говорило о том, что он причисляет Джорджа ко второй группе.

– Прошу прощения, сэр, – вмешался Орри. – Я думаю, тут необходимо внести ясность. Позвольте привести в качестве примера капитана инженерных войск Ли. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из офицеров или рядовых усомнился в его храбрости. Он продемонстрировал ее своими действиями в Серро-Гордо и при этом никогда не отправлял своих люлей в заведомо безнадежные сражения. Тогда как Бент…

– Довольно! – перебил его Хоктор. – Вы уже высказали свое мнение. Оба. Теперь позвольте мне задать вопрос. – В его голосе прозвучали угрожающие нотки. – Вы действительно намерены добиваться служебного расследования в отношении этого случая?

– Да, сэр, – не моргнув, произнес Джордж.

Орри дал тот же ответ.

– Осмелюсь предположить, сэр, – добавил Джордж, – что, когда вы получите мой официальный рапорт, вы дадите ему ход.

Глаза Хоктора вспыхнули.

– Несмотря на то что ваши слова и все ваше поведение говорит о том, что вы придерживаетесь обо мне иного мнения, лейтенант, – проговорил он едва слышно, – смею вам заметить, что я человек чести…

– Сэр, мне и в голову не пришло бы усомниться…

– Позвольте мне закончить. Разумеется, я не стану удерживать или прятать ваш рапорт. Этого не допустит мой долг офицера. Однако это не значит, что я одобряю ваши методы. Они мне отвратительны. А теперь, если мы все выяснили, я прошу вас уйти.

* * *

Окрыленный победой, хоть и довольно опасной, в тот же вечер Джордж вернулся в полевой госпиталь, чтобы рассказать обо всем Арнесену. Но когда он подошел к койке сержанта, то с изумлением увидел на ней какого-то совсем юного солдатика со светлым пушком над верхней губой.

У Джорджа тревожно заныло сердце. Он резко развернулся, отчаянно всматриваясь в полутьму палаты, где тихо постанывали раненые. Мимо быстро прошел санитар, неся в руках судно, источающее омерзительную вонь.

– Сержант Арнесен? – ответил он на вопрос Джорджа. – Он прошлой ночью умер на операционном столе. Почти все умирают, когда за них хирурги берутся.

Безусый солдатик наблюдал за ними рассеянным, затуманенным взглядом. Санитар торопливо ушел. А у Джорджа из головы не выходила одна мысль: «Он ведь так и не назвал мне имена остальных свидетелей».

* * *

Несмотря на дурные предчувствия, Джордж снова пошел к капитану Хоктору, чтобы сообщить о неожиданном повороте событий и сказать, что намерения его не изменились.

– Вы что, совсем из ума выжили, лейтенант? Все доказательства обстоятельств смерти этого лейтенанта Камминса не более чем слухи, а теперь вы даже не можете предоставить их источник! Сержант мертв, имен его предполагаемых свидетелей вы не знаете… Оставьте это дело!

– Я мог бы сам провести расследование. Попытаться узнать имена…

– Займетесь этим – помощи от меня не ждите. И так уже все зашло далеко. Слишком далеко, на мой взгляд.

Подтекст, скрытый за словами капитана, был очевиден. Рапорт Джорджа, если он не отступится, будет приостановлен, положен под сукно, а возможно, и уничтожен. И все же совесть заставила Джорджа сделать последнюю попытку.

– Сэр, капитан Бент – неуравновешенный человек. Его поступки могут быть не только вредны, но и опасны. Его следует отстранить от…

Хоктор вскочил:

– Я не желаю больше ничего слышать! Даже если в ваших обвинениях есть доля правды, неужели вы всерьез верите, что Бент – единственный плохой офицер или что он худший в армии? Разве вы не слышали об обвинениях, которые предъявлялись этому выскочке Гидеону Пиллоу? Капитан Бент, по крайней мере, выпускник Академии, как и мы с вами и как ваш друг Мэйн. Одному Богу известно, почему вы оба никак не можете постичь этой связи и ответственности, которую она на вас налагает. Но ради вашей же собственной карьеры я надеюсь, что вы с лейтенантом Мэйном очень скоро придете к такому пониманию. Вы свободны.

– Капитан Хоктор…

Лицо Хоктора вспыхнуло.

– Свободны!

Джордж ушел, чувствуя себя униженным.

* * *

– Да, неприятный урок, – сказал Орри, когда Джордж в красках описал ему эту сцену. – Академия защищает своих. Нам следовало догадаться еще в первый раз, когда Хоктор открыто намекал на это. – Он вздохнул. – По крайней мере, Бент не узнает, что мы пытались сорвать с него лавры.

– Думаешь, не узнает? Я довел Хоктора до бешенства. Теперь он считает нас опасными. Могу поспорить, что Мясник Бент очень скоро узнает о наших намерениях. Во всех подробностях. Держу пари, Хоктор сам ему расскажет! В конце концов… – Джордж скривился, – Академия защищает своих.

Когда Орри наконец осознал смысл слов друга, он не смог произнести ни слова.

* * *

Вскоре после этого Джордж снова писал Констанции. Письмо начиналось так:

Я никогда не чувствовал себя таким измученным, хотя усталость моя, как мне думается, вызвана не только нехваткой сна, но и моим отвращением к этой войне. Смерть, раны, грязь, вечный страх, армия, состоящая из невеж, жалких трусов, дружков политиков и их жертв, потому что всегда есть жертвы, которых другие отправляют на заклание ради своей собственной выгоды, – все это и есть та самая воинская «доблесть», которая когда-то так привлекла моего друга Орри. Когда же он наконец поймет, что эта «доблесть» – не что иное, как тонкий слой позолоты, в отчаянии наносимый на гниль, чтобы скрыть ее? Ради него самого я надеюсь, что прозрение наступит до того, как он окончательно решит посвятить свою жизнь военной службе. Но в последнее время, бесценная моя, я порой чувствую себя слишком усталым даже для того, чтобы тревожиться о судьбе моего лучшего друга.

Единственное, что наполняет мои ночи и дни, поддерживая меня в горькую минуту, – это мысль о нашей будущей встрече, которая однажды произойдет, и тогда самым страшным, что может ждать нас впереди, будут лишь мелкие семейные неурядицы нашей совместной жизни. Я не слишком религиозный человек, но с недавних пор я вдруг ловлю себя на том, что постоянно молюсь о нашем скором воссоединении. Говорят, на полях сражений Бог обретает много новообращенных, и я наконец начал понимать это утверждение.

Обстоятельства, о которых я пишу Вам, стали еще более нестерпимыми после моей недавней неудачной попытки добиться справедливости в одном чрезвычайно важном деле. Поверьте мне, я старался как мог, но…

Он вдруг остановился и перечитал написанное. И с отвращением понял, что, выплескивая на Констанцию все эти мрачные мысли, думал только о себе. Не хватало еще взваливать на нее свои заботы. Высечь его за это мало. Он сгреб исписанные листы и смял их. Это было одно из тех писем, написанных в Мексике, которые он так и не отослал.

Глава 12

Над дорогой на Чурубуско просвистел снаряд. Это пристреливались мексиканские канониры в монастыре Сан-Матео. То же самое делали и те, что расположились на укрепленном мосту над рекой Чурубуско, через который дорога вела дальше, в Мехико.

Сжимая левой рукой саблю и правой – пистолет, Орри скорчился в топком кукурузном поле рядом с дорогой. В ожидании очередного залпа он поморщился. В следующее мгновение ударная волна едва не свалила его с ног.

Слева из заболоченной почвы взметнулся столб воды, подняв в воздух стебли кукурузы, окровавленные головы и оторванные конечности. Была середина дня двадцатого августа. Почти три часа Орри находился в гуще сражения и считал, что уже привык к виду смерти. Но гибель целого расчета, накрытого мексиканским снарядом, показала ему, каким он был глупцом. Когда человеческие останки рассыпались по земле, его вырвало.

Едкий дым жег глаза. Орри едва различал сквозь мрак шпили мексиканской столицы и снежную вершину вулкана Попокатепетль. Он поискал глазами знакомые лица среди мятущихся на поле солдат, но никого не узнал.

С дороги донеслись хриплые команды, кто-то пытался перегруппировать дивизию Уорта. Уничтожив гарнизон в Сан-Антонио, она устремилась к Чурубуско, когда сокрушительный огонь из монастыря и с моста согнал ее с дороги в поле.

Чья-то коренастая фигура появилась из дыма, человек стиснул зубы, его лицо было почти неузнаваемым под слоем грязи. Орри диковато захохотал, размахивая руками:

– Джордж! Джордж, сюда!

Джордж, пошатываясь, направился к нему. Рядовые и офицеры бежали мимо, большинство вдоль дороги, но некоторые в другую сторону.

– Я не вижу нашего знамени, – выдохнул Орри.

– А я потерял всех своих людей! – крикнул в ответ Джордж. – Когда начался обстрел, вся дивизия, похоже, перемешалась. Но я видел капитана Смита из Пятого полка, он бежал к дороге, чтобы… Проклятье! Ложись!

Он резко толкнул Орри лицом вперед, прямо в грязь. Орри едва не наглотался вонючей жижи, но зато уцелел под ударом картечного снаряда, когда тысячи смертоносных осколков разлетелись над полем, со свистом проносясь сквозь кукурузные стебли.

Друзья дождались затишья в обстреле, а потом, пригибаясь к земле, бок о бок побежали к дороге. Мушкетный огонь с моста и из монастыря почти ни на минуту не прекращался. По пути Джордж нашел восьмерых своих солдат, все были растеряны и напуганы.

Они выбрались на дорожную насыпь рядом с перекрестком, где стояли дома из необожженного кирпича. Стены были испещрены выбоинами от американских и мексиканских снарядов, на двух домах горели крыши. Отовсюду слышались крики офицеров, пытавшихся собрать отделения или взводы из тех, кто был поблизости. Орри видел незнакомые лица и значки подразделений, которые вообще не должны были здесь находиться.

Он стал действовать, как другие офицеры.

– Стройтесь! Стройтесь в отделения! – кричал он, хватая бегущих людей и толкая их к краю дороги.

Он отловил почти двадцать, но половина из них тут же сбежали. Остальным Джордж просто начал угрожать пистолетом:

– Следующего, кто попытается сбежать, пристрелю на месте!

Это удержало солдат секунд на тридцать. А потом все они разом бросились врассыпную. И в ту же секунду на дороге взорвался очередной снаряд, образовав огромную яму.

Под дождем из грязи и осколков, летавших вокруг, Орри снова стал карабкаться на дорогу. Вдруг он заметил, что его нога ступила на что-то мокрое. «Я думал, вода только на кукурузном поле», – промелькнуло у него в голове. Он посмотрел вниз и с содроганием увидел, что стоит в теплой красной жиже, которая прежде была человеческими внутренностями. Он в ужасе шарахнулся в сторону, чувствуя тошноту, хотя желудок был уже давно пуст.

Кто-то толкнул его сзади. Орри выругался, потом сообразил, что это Джордж, который просто пытался отогнать его от трупа. Они вернулись на дорогу и начали снова сгонять солдат. Четверо оказались убиты.

Неожиданно со стороны моста выбежало несколько человек в мундирах. Американцы.

– Нас отбили! – закричали они, пробегая мимо.

В дыму слева от Орри появилась чья-то фигура.

– Возможно, нам лучше было бы провести разведку и выяснить, так ли это, джентльмены.

Орри застыл от изумления. Джордж был точно в таком же замешательстве. Грязный, растрепанный, мокрый от пота, перед ними стоял не кто иной, как Елкана Бент, с саблей в одной руке и револьвером в другой. Последние сомнения в здравости рассудка этого человека, которые еще оставались у Орри, теперь окончательно развеялись, когда он увидел, что посреди этого кромешного ада Бент улыбается.

Бент махнул рукой в сторону маленькой кучки людей, топтавшихся неподалеку:

– Лейтенант Мэйн, возьмите этих солдат и подготовьте мне рапорт об обстановке на берегу реки. – Его взгляд переметнулся на Джорджа. – Лейтенант Хазард, вы пойдете с ними.

– Господи боже, Бент! Вы хоть понимаете, что говорите? По этой дороге невозможно пройти, обстрел не прекращается…

Бент поднял револьвер и направил его на Джорджа. Пробегающие мимо люди с удивлением смотрели на странную сцену. Но никто не остановился, чтобы выяснить причину такого необычного поведения. Со стороны все выглядело так, будто этот толстый капитан хотел просто приструнить двоих трусливых подчиненных.

– Принесете мне рапорт, или я застрелю вас за неподчинение приказу.

Орри сжал рукоятку сабли так, что побелели пальцы. Он с трудом подавил неистовое желание проткнуть Бента, как жука, и тем самым загубить собственную жизнь. Бент почувствовал это и угрожающе взмахнул револьвером.

Джордж опустил руку на плечо Орри. Они оба прекрасно понимали, что Бент гонит их на смерть. Джордж быстро подмигнул другу и мотнул головой в сторону моста, как бы говоря: «Там у нас есть шанс, здесь же – ни одного».

Отвернувшись от капитана, они внимательно всмотрелись в дорогу. Примерно в четверти мили за перекрестком стояли еще два дома, явно заброшенные.

– Давай доберемся до них, – прошептал Джордж. – Если спрячемся внутри, он нас достать не сможет. А дальше решим, что делать.

– Я его убью, – сказал Орри, словно не слыша его, а потом повторил еще раз без всякого выражения.

Джордж вцепился в его левую руку и сжал изо всех сил. Орри поморщился, моргнул и наконец пришел в себя. Джордж отдал приказ солдатам. Орри потащился вперед вместе со всеми.

Им оставалось не больше дюжины шагов до перекрестка, когда в разбитое окно одного из домов высунулось дуло мушкета. Потом дверь вдруг резко распахнулась, и в проеме показалось еще три ружья. Грянули выстрелы, и двое из застигнутых врасплох солдат в ярде слева от Орри упали замертво.

Джордж тут же приказал всем возвращаться к канавам. Еще двое упали до того, как успели добежать до обочины. От ярости и бессилия Джордж плохо соображал. Оглянувшись назад, он увидел, что Бент машет рукой какому-то майору конной гвардии. Не понимая, как этот майор и его лошадь вообще попали сюда, Джордж вдруг испытал то же чувство, которое еще недавно едва не заставило Орри выхватить саблю. Он смотрел на Бента, и его захлестывала жгучая ненависть к этому человеку. Теперь он точно знал, что убьет эту жирную свинью, чего бы это ему ни стоило.

Чей-то крик заставил его вздрогнуть. Ему показалось, что кричал Орри, но что-то в этом голосе ужаснуло его. Джордж всмотрелся сквозь дым, крик повторился, на этот раз еще более громкий и устрашающий.

Это был не крик боли, а вопль неистовой ярости. Орри бежал по середине дороги, размахивая саблей и издавая дикий рев. Решимости у засевших в покинутом доме мексиканцев от этого зловещего крика явно поубавилось, потому что несколько секунд никто из них не стрелял. Когда они опомнились и сообразили, в чем дело, Орри был уже в двух ярдах от крыльца.

Первая мушкетная пуля пролетела мимо. Вторая сбила с него фуражку. Но он уже был у двери, распахнул ее пинком во всю ширь и прыгнул в темноту, продолжая орать и размахивать саблей.

Джордж видел, что Бент и сидящий на лошади офицер с изумлением наблюдают за происходящим. Из покосившегося домишки донеслись пронзительные крики. Это мог кричать и Орри. Пригнувшись, Джордж помчался на помощь другу.

Трое из собранных им солдат выбрались из канавы и побежали следом, рассекая штыками завесу дыма перед собой. Прямо перед Джорджем и слева от него разорвались снаряды. Он зажмурился, чтобы в глаза не попала взлетевшая в воздух земля, чуть отклонился вправо и рванул дальше. Истошные крики из дома не утихали, как будто там забивали скот.

Внезапно из двери выскочили двое мексиканцев в грязной одежде. Еще двое вывалились через разбитое окно. Потом на пороге показался Орри, с его сабли капала кровь. Он сжимал что-то левой рукой – какую-то часть человеческой плоти, – но, к счастью, отбросил ее за спину, прежде чем Джордж успел разглядеть.

Тех, кто пытался спастись, солдаты Джорджа закололи штыками. Сам Джордж торопливо подбежал к другу, но не успел он сказать и слова, как в воздухе раздался свист нового снаряда. Пронзительный и оглушительно громкий.

– Орри, давай отсю… – Он судорожно взмахнул рукой.

Грянул взрыв, и в следующее мгновение дом разлетелся на тысячи кусков. Пыль и обломки взметнулись вверх мутным бурлящим облаком. Джордж моргнул и поперхнулся, чувствуя боль в груди. Он даже не помнил, как упал, очнувшись уже лежа на земле.

Должно быть, его сбило с ног взрывом. Но где же Орри?

Джордж с трудом поднялся на ноги и посмотрел через дорогу, на небольшую воронку, которая появилась на месте стоявшего здесь дома. Последние обломки, разметенные взрывом, еще падали на землю. Дым уже начал рассеиваться. За спиной Джордж услышал далекие крики офицеров, одним из которых был Бент. Они снова пытались собрать людей, прятавшихся на кукурузном поле. Но Джордж не мог думать ни о чем, кроме того, что он видел на краю воронки.

Он помахал правой рукой перед глазами, как будто отгоняя муху. Он просто отказывался верить в то, что видел. Это было выше его сил. Все еще не веря, он побежал вперед.

Рядом с воронкой лежали левая кисть и половина руки в порванном и обожженном остатке рукава. Истекающего кровью Орри он нашел на левой стороне дороги.

То, что произошло потом, Джордж помнил смутно. Вероятно, ужас от увиденного был так велик, что его мозг просто из милосердия приказал ему не думать об этом. И только благодаря этому вынужденному хладнокровию он смог действовать спокойно и решительно.

Он помнил, как присел рядом с Орри и повторял без конца: «Ты не можешь умереть», но совершенно не помнил, как наложил жгут, разорвав собственную рубашку, как закрутил его дулом пистолета, остановив поток крови из того, что осталось от левой руки Орри.

Потом он взвалил Орри на плечо и, пошатываясь, пошел обратно. Правой рукой он придерживал свою ношу, а левой продолжал сжимать пистолет. Он даже не мог сказать, дышит ли еще Орри. Возможно, он пытался спасти труп. Но об этом он запрещал себе думать. Найдя в себе силы, о которых и не подозревал, он все прибавлял шагу и вскоре уже почти бежал.

Мимо пронесся майор-кавалерист, за ним бежали пехотинцы. В самом хвосте плелся Бент, запыхавшийся, но надежно защищенный двумя ополченцами и несколькими рядовыми со штыками на изготовку. Джордж бросил на капитана убийственный взгляд, но вид у него был такой, что Бент мог и не узнать его. А если и узнал своего врага в этом призраке с комично белеющими на закопченном лице глазами и безвольным телом на плече, то не подал виду.

Вскоре солдаты скрылись на дороге в Мехико. Джордж продолжал идти в противоположном направлении, от усилий глаза заливало по́том и слезами. Резко закололо в груди. Наконец он добрался до госпитальной повозки, стоявшей у дороги.

– Помогите мне поднять его внутрь, – сказал санитар, бегло осмотрев Орри.

По указаниям санитара возница быстро развернул повозку и погнал лошадей. Джорджа кидало из стороны в сторону. Упершись ладонями в стенки, он держался изо всех сил, чтобы не упасть на друга.

– Бога ради, вы же убьете его! – закричал он. – Не гоните так!

– Вы хотите, чтобы он был в синяках, но живой, или хотите, чтобы он умер? – закричал в ответ санитар. – Он должен как можно скорее попасть к хирургам! Это единственная надежда. Так что замолчите и держите его крепче.

Джордж закрыл глаза ненадолго, чтобы хоть немного прийти в себя. Потом посмотрел на друга. Голова Орри болталась на грязных одеялах, постеленных на дно повозки. Джордж сорвал с себя китель, свернул его и подложил под голову Орри. В тот момент, когда повозку наполнили пыль и шум дальнего сражения, он понял, как сильно любит друга.

– Не дай ему умереть!.. – взмолился он, надеясь, что Бог все-таки услышит, и по щекам его текли слезы.

* * *

Полевой госпиталь был похож на настоящий ад, наполненный криками раненых, болью и страданием. Измученный врач прибавил света в лампах над красным от крови столом, когда санитар помогал ему снимать закрученный жгут. После краткого осмотра он махнул рукой второму санитару:

– Готовьте его.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Джордж.

– Отрезать остаток руки. Только так его можно спасти.

– Нет! – вскрикнул Джордж с такой яростью, что все головы на расстоянии шести футов повернулись в его сторону.

– В таком случае, может быть, вы скажете, что нужно делать? – сказал врач, буравя его суровым взглядом.

Джордж отер губы тыльной стороной ладони.

– Нет, конечно же нет, но… Если вы отрежете ему руку, это убьет его.

– Чушь! Он уже потерял половину и все еще дышит благодаря вашей расторопности. Я делаю в день десятки ампутаций… Сорок, а то и пятьдесят процентов выживают.

– Я не это имел в виду…

– У меня нет времени разгадывать ваши загадки, – перебил его врач. – Будьте любезны, покиньте палатку. Я дам вам знать, когда все закончится.

* * *

Очнувшись, Орри сначала не мог понять, где находится. Над головой висели восемь зажженных фонарей. Несмотря на пронзающую все тело боль, он попытался пошевелить руками и, к своему удивлению, обнаружил, что не может этого сделать. Чутье подсказывало ему – и не только из-за боли, что случилось нечто ужасное, но он никак не мог осознать, что именно. Вдруг рядом появился какой-то полный мужчина в грязном фартуке. В пухлой руке он держал влажную красную пилу. В ту же секунду Орри понял, где он находится и почему. И закричал. Невидимые руки вцепились в его плечи. Орри повернул голову и увидел другого мужчину, который разогревал на угольной жаровне инструмент для прижигания. Орри снова закричал. В его открытый рот влили виски, чтобы он умолк.

* * *

Через шесть дней Джордж вошел в палатку командира роты, в которой служил Орри. Не спрашивая разрешения, он налил себе виски из запасов капитана Плейса. В долине Мехико было тихо, лишь изредка вдали слышались случайные выстрелы. Генералы договорились об очередном кратком перемирии – видимо, для того, чтобы обсудить условия окончательного мира. Джордж не знал подробностей, да и не хотел их знать.

– Как он?

Вопрос капитана, как и визит Джорджа, уже стал ежевечерним ритуалом.

– Пока без изменений. Может стать хуже. А может и лучше.

Он проглотил виски. Иногда, к собственному стыду, Джордж думал, что, возможно, для Орри смерть была бы избавлением.

Плейс перебирал стопку рапортов и приказов. Вытащив один документ, он протянул его Джорджу. Тот уставился на лист бумаги, ничего не видя.

– Ну, – сказал капитан, – надеюсь, он достаточно оправился, чтобы прочитать это.

– Что это?

– Его повышение. Отныне его звание больше не временное, а постоянное. Еще здесь благодарность от генерала Скотта. За помощь в освобождении дороги, что обеспечило возможность прохода войск через мост. Надеюсь, вас капитан Хоктор порадует такой же новостью.

– Постоянное звание, – безразлично произнес Джордж. – Меньше чем через год.

– Я слышал и другие новости – не такие хорошие. Капитану Бенту из Третьего пехотного, похоже, удалось представить вполне подходящие объяснения того, почему он находился так далеко от своей части. А еще он сумел убедить свое начальство в том, что именно он возглавлял атаку на партизанское гнездо. Мне сообщили надежные люди, что его должны повысить до майора.

Джордж выругался и потянулся к виски. Плейсу не раз приходилось слышать солдатскую брань, но выражения Джорджа смутили даже его.

* * *

Только спустя сутки после того, как один из врачей сказал ему, что он будет жить, Орри понял истинную цену этих слов. А когда понял, то почти целый час прорыдал, бормоча как в бреду, после чего отвернулся к стене и закрыл глаза.

С этого момента он хотел только спать и не просыпаться. Но даже такой способ бегства от реальности не помогал ему забыть то, что с ним случилось. Снова и снова он видел во сне стоявший на освещенной солнцем горе барабан Вест-Пойнта. Но этот барабан молчал. Потому что кто-то искромсал его штыком или саблей, превратив натянутую кожу в лохмотья.

* * *

Только шестнадцатого сентября Орри наконец согласился принять первого посетителя. За два дня до этого генерал Скотт въехал в Мехико как завоеватель. Перемирие рухнуло, в нескольких местах произошли жаркие схватки, но потом враг окончательно сдался.

– Привет, Орри!

Джордж передвинул поближе к койке ящик из-под патронов и сел на него. Орри выглядел посвежевшим. У него отросла густая борода. А вот взгляд был тусклым. Он ответил не сразу, сначала натянув несвежую простыню на левое плечо, чтобы друг не видел перебинтованную культю.

– Привет, Джордж, – наконец сказал он. – Я слышал, мы победили.

Джордж кивнул:

– Тебя ждет повышение. Ты теперь полноправный второй лейтенант. И я тоже. Но, к несчастью, наш друг Бент стал майором. И мы все – великие герои дороги на Чурубуско.

Он улыбнулся, но Орри остался серьезен. Его взгляд был устремлен на опору палатки.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Джордж, вертя в руках фуражку.

– Даже не знаю…

Голос Орри прозвучал так ровно, что было трудно догадаться о его истинных чувствах. Джордж растерянно сидел рядом, держа фуражку обеими руками. Он не знал, как себя вести. Ему так хотелось рассказать другу о решительном штурме Мехико, который привел к сдаче города, но сейчас для этого было явно неподходящее время. Да и будет ли оно когда-нибудь подходящим?

Снаружи какой-то доморощенный музыкант начал наигрывать популярную мелодию на губной гармошке. Раньше эта песенка называлась «Веселый хитрец», но потом ее стали играть уже с другими словами, и называлась она теперь «Индюк в соломе». Джорджу захотелось выйти и придушить музыканта. Песенка была слишком пикантной и слишком уж напоминала об удовольствиях, которыми может наслаждаться мужчина, если он цел и невредим.

– Наверное, я должен поблагодарить тебя, – наконец снова заговорил Орри, повернувшись к нему, – за то, что ты спас мне жизнь. Но чем дольше я здесь лежу, тем больше думаю о том, что лучше бы ты этого не делал.

– Да ладно тебе, Палка! – чуть грубовато произнес Джордж. – Главное – ты жив. А ценнее жизни ничего нет.

– Только если тебе есть ради чего жить, – согласился Орри. – Я уже давно понял, что у нас с Мадлен не было будущего. Она была потеряна для меня еще до того, как мы встретились. Но я мог бы заниматься тем, о чем всегда мечтал. А теперь меня демобилизуют.

– Зато ты сможешь вернуться домой. – Увидев боль в глазах друга, Джордж почувствовал себя дураком.

– К чему? – спросил Орри.

Джордж ощутил, как в нем закипает гнев. Но он сдержался, зная, что злится на самого себя. Своими разговорами он только все испортил. Как он мог быть таким нечутким и не понимать, что чувствует его самый близкий друг? Вместо того чтобы поднять Орри настроение, он еще больше расстроил его. Кто еще позаботится об Орри, если не он?

Он сделал последнюю попытку:

– Я зайду к тебе завтра. А ты пока отдыхай, набирайся сил. Скоро все наладится…

Запнувшись, он умолк, чувствуя, что краснеет. Потом совершенно неосознанно потянулся к руке Орри, чтобы пожать ее. К левой руке. И опомнился только тогда, когда его пальцы остановились в паре дюймов от простыни.

Темные глаза Орри как будто говорили: «Вот видишь? Я больше не такой, как ты, поэтому нечего и притворяться, что все хорошо».

– Спасибо, что зашел, – прошептал он чуть слышно, отворачиваясь.

Проклиная себя, Джордж выскользнул наружу. Он очень надеялся, что время излечит горечь и уныние друга, но не был в этом уверен. Теперь Орри был лишен того, чего желал больше всего на свете: любимой женщины и дела всей его жизни. Как мужчине жить после такого удара?

Это был очень тяжелый день. И единственным светлым лучиком в нем стало письмо от Констанции.

* * *

Джордж нежился в лучах мягкого октябрьского солнца за столиком уличного кафе в Мехико. Прямо напротив возвышался величественный Национальный дворец, во всех флагштоках которого теперь развевались американские флаги. Вместе с Джорджем за столиком сидели Пикетт, Том Джексон и Сэм Грант. За долгие месяцы они впервые собрались все вместе.

Перед Пикеттом и Грантом – Джордж тоже не отставал – уже стояло по несколько пустых пивных бокалов. А перед Джексоном – полный бокал вина. Джексон очень пекся о своем пищеварении и неизменно заказывал вино, но всегда оставлял его нетронутым.

Мексиканцы с неожиданной радостью встретили исход войны. Владельцы магазинов и таверн не стали горевать из-за потерь и быстро принялись зарабатывать на оккупантах. Подражая европейцам, правительство даже успело выпустить памятные медали в честь самых крупных сражений – независимо от их завершения. Пикетт, громко разглагольствующий о Роберте Ли, уже добыл себе медаль в честь сражения при Чурубуско и прикрепил ее на мундир.

– Я уже не говорю о том, что он виргинец, хотя вы, наверное, ждете, что я именно это и скажу, – заявил он. – Во всей армии нет никого лучше Боба Ли! Он доказал это раз и навсегда на тех камнях.

Пикетт говорил об обширном вулканическом плато, которое пришлось преодолевать американцам на подступах к мексиканской столице. На первый взгляд оно выглядело совершенно непроходимым, но после проведенной разведки генерал Ли и Пьер Борегар доказали обратное. А потом, во время сильной грозы, Ли вызвался лично пересечь эту каменистую пустыню, чтобы доставить важные сведения генералу Скотту. Он бесстрашно провел коня через коварные овраги и острые уступы, и дорогу ему освещали только вспышки молний.

– Согласен, – кивнул Грант и глотнул еще пива. – Я не знаю более умного и смелого полководца, чем он. Слава небесам, что он нам не враг.

В основном выпускники Академии в этой полугодовой военной кампании показали себя хорошо. Даже Елкана Бент был отмечен как герой. Если бы Джордж стал обвинять его в некомпетентности или попытался учинить над ним физическую расправу, мало кто встал бы на его сторону, и он это знал.

А вот все сидящие за этим столом, думал Джордж, и были реальным доказательством того, что Вест-Пойнт воспитывает храбрых и знающих офицеров. Взять, к примеру, Гранта. Вместе с капитаном Робертом Андерсоном из Третьего артиллерийского он был в числе первых, кто вышел к подступам Молино-дель-Рей. Позже, при штурме самого города, Грант затащил горную гаубицу на башню, смотревшую на ворота Сан-Косме. Причем сделал это сам, без чьего-либо приказа. И огонь этой гаубицы буквально смел гарнизон, защищавший ворота.

Джексон тоже не один раз геройски проявил себя, и ярче всего это произошло на северной стене Чапультепека, где он в одиночку управлялся с орудием батареи Джона Магрудера. Что до Пикетта, то и он отличился. Во время того же самого штурма лейтенант Льюис Армистед, также выходец из Академии, был ранен, когда поднимался со знаменем в руке по штурмовой лестнице. Другой выпускник Вест-Пойнта, Джеймс Лонгстрит, подхватил знамя и начал подниматься дальше. Но его тоже ранили. И тогда именно Пикетт стал тем человеком, кто водрузил знамя наверху.

Вскоре Джордж беспокойно заерзал на месте. Его друзья расслабленно наслаждались отдыхом и никуда уходить не торопились, а у него в кармане лежали два непрочитанных письма, и одно из них от Констанции. Когда застольная беседа перешла на другую тему, Джордж все-таки достал письмо и распечатал его. Закончив читать, он радостно засмеялся и аккуратно сложил листок, чтобы потом положить его к остальным письмам, которые бережно хранил.

– И от кого оно? – спросил Грант. – От юной прелестницы?

Джордж кивнул.

– Собираешься на ней жениться?

– Возможно. – Джордж похлопал по карману, где лежало письмо. – Пока я ей нравлюсь.

– Естественно, – усмехнулся Пикетт, – ты же настоящий герой. В этом месяце мы все настоящие герои. И даже конгресс с этим согласился для разнообразия.

– Джордж, а твоя дама сердца – католичка? – мрачно спросил Джексон, откашлявшись.

– Да. А почему ты спросил?

– Только чтобы напомнить тебе, что брак с паписткой может навредить твоей карьере. Я сам об этом узнал не так давно, когда… э-э… в общем, встречался с одной молодой особой из этого города.

Пикетт, сгорая от любопытства, наклонился вперед:

– Ты, Генерал? Ухаживаешь за сеньоритой?

Джексон покраснел и уставился на свой бокал вина:

– Да, я удостоен такой чести. К сожалению, о женитьбе вряд ли можно говорить. Бог сотворил всех своих детей равными, но в глазах генерального штаба и большинства американцев католики менее равны, чем остальные.

Грант и Пикетт рассмеялись, но лицо Джорджа оставалось серьезным. Влюбившись без памяти, он упорно старался не думать о том, что религия может стать помехой его счастью. А это действительно было так. Стараясь не выдать своих чувств, он беспечно произнес:

– Я не слишком беспокоюсь о карьере. Меньше чем через три года моя служба закончится.

– Им этого достаточно, чтобы обеспечить тебе неприятности, – заверил его Грант.

– Особенно нашему обожаемому майору Бенту, – добавил Пикетт.

На ближайшем соборе зазвонили колокола. С крыши Национального дворца взлетела стая голубей. Близился вечер, солнечный свет стал янтарно-желтым. А для Джорджа радостная встреча за столиком кафе была испорчена.

Что ж, может быть, его порадует другое письмо, полученное сегодня. Оно пришло из Лихай-стейшн. Пока Грант и Пикетт заказывали еще по порции выпивки, Джордж сломал сургучную печать и прочел первые строки, написанные прекрасным почерком его матери. И побледнел.

– Что случилось, Пенёк?

Джордж посмотрел на Гранта, не видя его:

– Мой отец… Восемь недель назад его хватил удар на заводе. Сердце. Он умер.

* * *

Вслед за коротким письмом от матери через два дня пришло более длинное – от Стэнли. Он умолял младшего брата уйти в отставку и вернуться домой. Компания «Железо Хазарда» стала слишком большой, чтобы ею мог управлять один человек, особенно теперь, когда вот-вот должен был открыться еще один завод. Уильям Хазард сам задумал это новое производство, руководил его строительством и в тот последний свой день как раз решал вопросы, связанные с установкой оборудования.

Он еще успел застать монтаж трехвалкового прокатного стана, предназначенного для производства рельсов с Т-образным сечением. Такие рельсы сейчас быстро вытесняли на американских железных дорогах все прежние профили, в том числе и вогнутые. В своем письме Стэнли снова повторял, что их отец был просто вынужден создать этот новый завод, после того как в пенсильванском Данвилле заработал точно такой же. Если бы решение принимал он, писал Стэнли, он бы отмел эту идею как слишком новаторскую, а потому чреватую большими рисками.

– Слишком новаторскую! – фыркнул Джордж, обращаясь к Орри, который собирал вещи, готовясь ехать домой. – Это притом что в английском Фонтли, на заводе Генри Корта, уже больше двадцати лет работает трехвалковый стан! А мой трусоватый братец так и будет ныть «чревато большими рисками», пока вся страна от океана до океана не покроется рельсами и железнодорожный бум прекратится сам собой, а с ним исчезнет и рынок.

Орри свернул рубашку и положил в свой солдатский сундучок. Он уже научился ловко обходиться одной рукой. Только однажды он сказал, что культя иногда сильно болит, и больше ни разу не заговаривал о своем увечье. И улыбался он теперь очень редко.

– Ты уже решил, чем хочешь заняться, Джордж? – спросил он, присев на край кровати, чтобы отдохнуть.

После выписки из госпиталя Орри больше не называл друга его старым кадетским прозвищем.

Джордж невесело кивнул:

– Буду верен семье, раз она во мне нуждается. Знаешь, несмотря на свою ненависть к этой проклятой армии и огромное желание снова увидеть Констанцию, я не очень-то рад такому решению. Наверное, потому, что согласился служить четыре года, а обещание есть обещание. Но тут уж ничего не поделаешь. Напишу Стэнли, что поеду домой. Конечно, нет никакой уверенности, что военное министерство меня отпустит. Во всяком случае, сразу.

Ответ друга не слишком удивил Орри. А за день до его отъезда Джорджу пришло еще одно письмо от Стэнли. Он писал, что поговорил о ситуации Джорджа с одним новым знакомым, Саймоном Кэмероном, сенатором-демократом от Пенсильвании.

– Этот сенатор – главная причина того, что в нашем штате демократы теперь не в чести, – сказал Джордж. – Изворачивается, как змея в конвульсиях, и позорит всю партию. Стэнли всегда что-то бубнил о своих политических амбициях, но мне и в голову не приходило, что он может подружиться с таким типом, как Кэмерон.

– У твоего брата есть талант политика?

– Мне кажется, в политику идут те, кто не способен заниматься честным трудом. А что до твоего вопроса, то ответ «нет». Мой брат никогда не страдал избытком ума. Кэмерона в нем могло заинтересовать только одно: размер его банковского счета. А Стэнли решил воспользоваться связями в Вашингтоне, ведь выше только Бог! – Джордж в сердцах стукнул кулаком по ладони. – Как подумаю об этом, становлюсь таким же злобным, как Бент. Сегодня же напишу брату и велю прекратить все эти махинации.

На следующее утро друзья распрощались. Орри отправлялся на побережье в обозе, который вез раненых и разъезжавшихся по домам ополченцев.

Для обоих это был неловкий момент. Орри попросил Джорджа заехать в Монт-Роял по дороге на север. Джордж ответил, что постарается. Ему было больно смотреть на друга. Орри потерял уже двадцать фунтов, во взгляде его сквозила неизбывная печаль, а уныние теперь стало его вечным спутником. Джордж с грустью смотрел, как Орри понуро брел мимо повозок, ища ту, в которой ему предстояло уезжать.

Письмо Джорджа брату с отказом от всяческих протекций в высоких кругах слишком запоздало. Через три недели его вызвал капитан Хоктор.

– Только что от военного министра Марси доставлены прямые указания относительно вас. Я и не знал, что сыновья богатых сталелитейщиков теперь называются «особо затруднительными обстоятельствами». – (Это язвительное замечание было встречено мрачным взглядом.) – Ну, в любом случае, – добавил Хоктор, откашлявшись, – через неделю, начиная с пятницы, вы увольняетесь в запас.

После Хоктор все пытался понять, почему, услышав столь хорошую новость, лейтенант разразился градом ругательств. Что до него самого, то он был только рад избавиться от такой головной боли, как Хазард.

* * *

Следующий обоз должен был выехать наутро после того, как приказ об отставке Джорджа вступал в силу. К этому времени Джордж успел о многом подумать и твердо решил, что будет считать себя жалким трусом, если хоть на мгновение усомнится в своих чувствах к Констанции Флинн из-за ее вероисповедания. Поэтому из Веракруса он намеревался отправиться прямиком в Корпус-Кристи любым возможным транспортом.

В ночь перед отъездом Джордж основательно напился вместе с Пикеттом и Грантом. Проснулся он за час до рассвета. Сильно болел живот, в голове шумело, во рту был гадкий привкус. А еще через час он встретился с майором Елканой Бентом – впервые после Чурубуско.

Джордж прошел мимо, не отдав чести. Просто потому, что боялся не совладать с собой и убить этого мерзавца при малейшей провокации с его стороны.

– Почему вы не в мундире, лейтенант? – окликнул его Бент.

– Потому что я больше не военный, майор.

В висках у Джорджа гудело. Он знал, что теряет власть над собой. Но ему было все равно.

Бест воспринял новость с разочарованным видом.

– Поздравляю с повышением, – продолжал Джордж. – Вы получили его за счет моего друга Орри Мэйна. Если бы не вы, он был бы сейчас здоров. Все считают вас чертовым героем, но мы оба знаем, что именно вы пытались сделать на дороге в Чурубуско, майор.

– Эй, держитесь от меня подальше, вы, наглый, маленький…

И тогда Джордж ударил его. Удар был такой силы, что он даже почувствовал, как отдалось в плече. Нос Бента взорвался соплями и кровью. Джордж пошел дальше – медленным, уверенным шагом, а уроженец Огайо был слишком ошеломлен, а может, слишком напуган, чтобы ответить на удар.

Кулак болел так, словно он сломал пальцы. А Джордж даже не знал, что боль может приносить такое удовольствие.

Глава 13

До Корпус-Кристи Джордж добрался в конце октября. В воздухе чувствовалась прохлада. Когда он сошел на причал, было всего четыре часа, но солнце уже садилось. Здания отбрасывали длинные тени. Золотистый и в то же время неяркий солнечный свет был верным признаком того, что наступила осень.

Сама природа навевала грусть. Год шел к концу, как и его время на этой земле. Именно в Мексике он впервые стал задумываться о смерти. Подобные мысли были несвойственны людям его возраста, но он считал, что эту цену платит каждый, кто отправляется на войну, даже если оказывается на стороне победителей. К тому же, получив такой урок, надо быть последним глупцом, чтобы продолжать жить как прежде. Именно поэтому он знал, куда отправится.

На причале его никто не встретил. Настроение ухудшилось еще больше. Но когда он услышал крик «Джордж, я здесь!» и увидел Констанцию, появившуюся из-за угла здания, от его уныния не осталось и следа.

Когда она попыталась бежать, модная кринолиновая юбка ее изумрудно-зеленого платья начала раскачиваться взад и вперед, словно корабль под штормовым ветром.

– Простите, что опоздала. Я слишком долго собиралась… хотела принарядиться для вас, а потом обнаружила, что в этом платье просто невозможно быстро идти. О, мне так хотелось стоять там, когда судно подходило к причалу…

Констанция одновременно и смеялась, и плакала. Джордж поставил сундучок на землю. Рука девушки скользнула от его руки к его лицу, словно Констанция хотела удостовериться, что после этой ужасной войны с ним все в порядке.

– Я так огорчилась, узнав о вашем отце… Даже не смела надеяться, что вы найдете время заехать сюда по пути домой.

– Отца похоронили несколько недель назад. Если я немного задержусь, это уже не будет иметь значения. Констанция, я должен… – Джордж запнулся. – Я должен задать вам один важный вопрос.

– Какой? – Радостная улыбка сказала о том, что она знает.

– Думаю, мне следует сначала поговорить с вашим отцом.

– Он нас ждет. Присматривает за жареным ягненком, которого я готовила для вас. Но я требую поцелуя.

Констанция отпустила край пышной юбки, которую придерживала над землей, и обняла его за шею. Из-за того что юбка девушки имела форму колокола, Джорджу, чтобы обнять Констанцию, пришлось немного согнуть корпус в талии и отклониться назад. Его саквояж исчез под складками изумрудного платья. Но все это не имело никакого значения, как не имела значения реакция людей на причале. Кто-то, глядя на них, радовался; один или двое возмутились таким вольным поведением. Но он мог думать только о тех словах, которые Констанция прошептала ему на ухо:

– О Джордж… как же я соскучилась! Я так вас люблю!

* * *

Пока Констанция накрывала на стол, Джордж пригласил ее отца немного прогуляться. Когда он задал свой главный вопрос, Патрик Флинн нисколько не удивился.

– Я так и думал, что вы скоро захотите пожениться. Как же она готовилась к вашему приезду! Заметили модные журналы у ее швейного столика? Выкройки и все остальное? Бедная девочка покоя мне не давала с этими ее наперстками, ленточками и рюшечками. Если это не любовь, то я уж и не знаю, что это. – Флинн сцепил руки за спиной черного суконного сюртука. – Серьезных возражений против вашего союза у меня нет. Вот только есть один вопрос, весьма серьезный. – Он остановился и повернулся к Джорджу лицом. – Как вы относитесь к тому, что у вас с Констанцией разное вероисповедание?

– Я непременно поговорю об этом с Констанцией, чтобы узнать, нет ли у нее каких-то особых пожеланий на этот счет. И сделаю все необходимое, чтобы избежать разногласий.

– Вполне справедливо. Но примет ли ее ваша семья?

– В этом я уверен! – солгал Джордж.

– Тогда можете жениться.

– О, сэр, благодарю вас…

– При одном условии! – Вскинутый вверх палец Флинна отбросил на землю длинную тощую тень. – Женитесь на ней там, на Севере, – неожиданно показал адвокат в сторону чистого горизонта. – Это место слишком уныло для свадьбы. Кроме того, я бы хотел попутешествовать. Мне уже до тошноты надоело слушать разговоры о том, что конгрессмен Уилмот – сын Сатаны. Сменить обстановку – вот что нужно.

– Вы ее смените, – с усмешкой пообещал Джордж.

Услышав, что Констанция зовет ужинать, они повернули к дому.

* * *

Позже тем же вечером влюбленные, держась за руки, гуляли по берегу. Констанция надела длинную, отделанную мехом пелерину, но она служила больше для украшения, чем для тепла. Джордж обнял девушку за плечи, чтобы хоть немного согреть. Холодный ветер проносился над гаванью, сгибая высокую траву, росшую вдоль дюн. В реке поблескивали звезды. На поверхности залива показались маленькие белые барашки.

– На Севере намного холоднее, чем здесь, – сказал Джордж. – Боюсь, ты будешь тосковать по теплу.

– Тогда тебе просто придется как следует стараться, чтобы согревать меня в постели.

Джордж закашлялся, чтобы скрыть смущение, вызванное ее откровенностью. Констанция была весьма прямодушна, и ему очень нравилось это ее качество, но она часто говорила такие вещи, которые могли возмутить более консервативно настроенных людей. Возможно, причиной такой непосредственности отчасти послужило и то место, где она росла. Так или иначе, Джордж очень надеялся, что его семья все поймет правильно.

– На самом деле, – продолжала Констанция, – я буду только рада очутиться там, где не нужно идти пять сотен миль, чтобы встретить хоть одного аболициониста. Я могла бы начать этим заниматься сразу после нашей свадьбы. – Они остановились у вершины дюны, глядя на бескрайнюю гладь воды. – Как ты думаешь, твои родные не станут возражать?

– А если станут, тебя это остановит? – улыбнулся Джордж.

– Нет. Думаю, даже ради тебя я бы не отказалась от этого.

– Прекрасно. Если бы ты отказалась, ты не была бы той девушкой, которую я полюбил. – Он поцеловал ее в щеку.

– Но ты не ответил насчет твоей семьи.

– Констанция, когда мы поженимся, моей семьей станешь ты. Только ты и еще кто-то, кто, даст Бог, будет принадлежать нам обоим.

Констанция, счастливо улыбаясь, приблизила свои губы к губам Джорджа и прошептала:

– Я постараюсь не разочаровать тебя.

– Ты никогда и ни в чем меня не разочаруешь. Я люблю тебя.

Он подошел ближе и обнял ее сзади, обвив руками ее талию и наступив на подол ее платья, чтобы быть ближе к ней. Констанция не возражала и только еще сильнее прижалась к нему спиной.

А Джордж понемногу передвигал руки выше, пока они не очутились под самой грудью девушки. Он боялся, что Констанция вот-вот рассердится. Но вместо этого она положила ладони на его руки и крепче прижала их к себе.

– Но здесь так чудесно… – сказал наконец Джордж. – Ты будешь скучать по этим местам.

– Да, иногда буду, знаю. Но по тебе я бы скучала сильнее. – Она посмотрела на него, совершив для этого сначала несколько неловких маневров, которых требовала юбка, а потом негромко и очень серьезно сказала: – Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты будешь жить, там и я буду жить; народ твой будет моим народом. – И снова осторожно коснулась губами его губ. – Я так часто читала эти строки, пока ждала тебя, поэтому помню их наизусть.

Влюбленные тихо засмеялись, касаясь друг друга лбами. Рыжие волосы Констанции спадали вокруг них, как легкая шелковая вуаль. Пора было возвращаться. Они медленно пошли к дому, обсуждая уже практические вопросы, в том числе и планы венчания. Джордж сказал, что очень хотел бы видеть шафером Орри.

– Но он ведь приедет?

– Не знаю, – нахмурившись, ответил Джордж. – Война отобрала у него больше чем руку. Я очень за него тревожусь. И хотя мне этого совсем не хочется, я собираюсь заехать в Монт-Роял по пути домой.

Глава 14

За несколько миль до плантации Джордж почувствовал запах дыма. Небо позднего ноября, уже темное, еще продолжало темнеть. Джордж с тревогой спросил капитана речного шлюпа, может ли это гореть какой-нибудь из домов.

– Сомневаюсь, сэр, – ответил капитан, снисходительно взглянув на пассажира. – Полагаю, там просто выжигают стерню.

В небе все громче кричали невидимые птицы. Над рекой и верхушками деревьев по-прежнему плыла черная пелена дыма. Вскоре Джордж уже кашлял. А когда шлюп причалил, он не увидел на пристани Орри, хотя сообщил ему в письме о приезде.

Он не знал, винить ли ему почтовую службу или душевное состояние друга. Джордж прошел по пирсу, дым разъедал глаза и горло. Он чувствовал себя так, словно вернулся на войну.

Из-за бочонков с рисом, поставленных друг на друга в три ряда, вдруг выскочила какая-то фигура и бросилась к Джорджу. Он отпрянул и задержал дыхание. А потом улыбнулся без особой радости:

– Чарльз, ты меня до смерти напугал.

– О! – выдохнул мальчик. – А я думал, вы меня еще издали увидели…

Сердце Джорджа наконец вернулось к обычному ритму.

– Орри попросил меня встретить вас, – продолжал кузен Чарльз, выковыривая что-то из-под ногтя здоровенным охотничьим ножом боуи.

По пирсу к ним медленно ковылял пожилой негр. Глядя на него, Чарльз нахмурился:

– Эй, Цицерон, пошевеливайся, не то я тебе горло перережу!

Чарльз сделал движение вперед, держа нож на изготовку. Старый раб взвизгнул, отпрыгнул в сторону и, не заметив края причала, с громким плеском упал в воду. Чарльз подбежал ближе:

– Бог ты мой, Цицерон! Я же просто пошутил!

– Откуда мне знать? – тяжело дыша, выговорил старик, когда Чарльз помогал ему выбраться из воды. – Вы иногда за людьми по-настоящему гоняетесь с этой страшной штукой.

Чарльз заткнул нож за пояс.

– Я гонялся за Смитами и Ламоттами, а за неграми – никогда. Ладно, теперь займись делом, отнеси вещи мистера Хазарда в дом.

Вода капала с лица и одежды старика. Сквозь дырки на носках его хлюпавших башмаков виднелись коричневые пальцы. С трудом наклонясь, он взял саквояж Джорджа и пошел вперед, явно не желая больше испытывать судьбу рядом с юным господином.

– Идемте, – сказал мальчик, продолжая веселиться.

Ему вряд ли было больше одиннадцати, но выглядел он года на четыре, а то и на пять старше. С тех пор как Джордж видел его в последний раз, Чарльз подрос на несколько дюймов и сильно раздался в плечах. Джордж неожиданно для себя подумал, что и сам хотел бы быть хотя бы вполовину таким же крепким и красивым.

Чарльз повел его вдоль насыпи, разделявшей большие квадратные поля. Дым поднимался над тремя полями справа. На каждом из них трудились рабы, вороша мотыгами тлеющую солому, чтобы она лучше горела. Работали здесь только женщины. Юбки у них были подобраны до колен, волосы повязаны пестрыми платками. На вершине другой насыпи Джордж заметил Салема Джонса, сидевшего верхом на муле. С плеткой и дубинкой в руках надсмотрщик напоминал конную статую.

Джордж последовал совету Чарльза и прижал ко рту платок. Черные женщины как будто не обращали внимания на горячий дым и вспышки огня. Возможно, за долгие годы работы они просто привыкли. Когда огонь распространялся слишком быстро, женщины бежали к ближайшей ирригационной канаве и прыгали в нее, прячась от опасности.

– Эй, сейчас огонь вас поймает! – закричал кто-то. – Бегите скорей!

С веселыми выкриками и смехом женщины побежали. Однако Джорджу все это вовсе не казалось забавной игрой. Скорее уж – одной из картин ада. Хотя, возможно, даже такое занятие, как выжигание жнивья, вносило какое-то разнообразие в монотонную жизнь плантации.

– Почти пришли, – сообщил Чарльз, кивая в сторону уже выжженного поля.

В земле с шумом копошились огромные стаи каких-то черных птиц и диких уток. Непроросшее зерно ищут, ответил Чарльз на вопрос Джорджа. Пока урожай не собран, с птицами приходится бороться, объяснил мальчик, а теперь они даже помогают.

Неожиданно с насыпи, возведенной недалеко от реки, донесся громкий стук. Джордж повернул голову и увидел Орри, стоявшего в окружении шестерых чернокожих. Он был занят тем, что заколачивал гвозди в ворота дренажной трубы, уходящей к реке. Помогал ему один нервный негр, который вставлял очередной гвоздь на место и быстро отскакивал в сторону, когда Орри замахивался молотком для удара – надо сказать, весьма решительного.

Сначала Джордж недоумевал, с чего вдруг Орри занялся плотницким делом с его увечьем, но потом понял, что он работает с такой яростью именно потому, что калека.

Наконец Орри закончил свою работу и повернулся к Джорджу, который уже стоял неподалеку, ожидая, пока он освободится.

– Здравствуй, Джордж. Прости, что не встретил тебя. Эти ребята не в состоянии что-либо починить. Я должен был им показать, как это делать. – Он бросил молоток, не обращая внимания на то, что инструмент едва не стукнул раба по ноге.

Увидев друга вблизи, Джордж был потрясен. Орри заметно постарел. Его худое, скорбное лицо казалось почти иконописным. Неряшливая борода свисала чуть ли не до середины груди. Левый рукав замызганной белой рубахи был подколот у плеча.

– Как ты? – спросил Джордж, когда они уже шли к дому.

– Работаю, – с неожиданной злостью ответил Орри. – Пытаюсь делать то, что и раньше, – разумеется, по мере своих сил… Отец уже слишком стар, чтобы все делать самому, а Купер уезжает. Кстати, как раз сегодня, после ужина.

Джордж вскинул брови:

– И куда он едет?

– В Чарльстон. По взаимному согласию с отцом. Нечто вроде добровольного изгнания, я бы так назвал. Купер просто не может больше уживаться с отцом. У него слишком много радикальных идей, и они оба это понимают. Купер сам решил уехать, пока их ссоры не перешли за опасную черту.

Джорджу стало понятно, почему Орри так расстроен: новости действительно были печальными.

– Чем же он будет заниматься?

– Есть там одно предложение. Год назад знакомый занял у отца большую сумму денег, а отдать не смог. Вот и отписал ему свою единственную собственность – небольшую пароходную компанию по перевозке хлопка. Имущество весьма скромное: два старых колесных парохода, полуразвалившийся склад и причал. Отец бы и пары булавок за все это не дал. Поэтому не стал волноваться, когда Купер заявил, что возьмет дело в свои руки. Я рад тебя видеть, Джордж, но сейчас неподходящее время для визита в Монт-Роял. Все только и делают, что кричат друг на друга целыми днями.

«И ты тоже?» – подумал Джордж, но промолчал. Он смотрел на измученное лицо друга, на его запавшие глаза и чувствовал, как щемит сердце.

– У меня к тебе неотложное дело, – пояснил он, глядя, как кузен Чарльз, направляясь на соседнее поле, нахально хлопнул по заду какую-то негритянку вдвое старше себя. – Мы с Констанцией собираемся пожениться. И мне бы хотелось, чтобы ты был шафером.

– Прекрасная новость. Поздравляю.

Орри не протянул ему руки и даже не замедлил шага. Продолжая идти, он стал нащупывать носовой платок в заднем правом кармане.

– Он в другом кармане, – сказал Джордж и шагнул к нему, чтобы помочь.

– Я сам. – Орри изогнулся с мрачным видом, чтобы дотянуться до дальнего кармана, ухватился за край платка и вытянул его.

– Так ты приедешь, Орри?

– Что?.. Ах да, конечно. Дела могут и подождать. Надеюсь, ты не откажешься пообедать с моим отцом и Купером? Хотя, возможно, это будет не самый приятный обед.

Приятного в тот день в Монт-Роял вообще не было. Джордж пожалел о том, что приехал. Отказаться от обеда было бы совсем невежливо, но после этого он решил не задерживаться здесь ни одной лишней минуты.

* * *

Обед, как и предполагал Орри, прошел в натянутой обстановке. Тиллет тоже выглядел намного старше, чем запомнил его Джордж. Они с Купером весь вечер то и дело принимались спорить, хоть и довольно вяло, о том или ином вопросе, связанном с маленькой пароходной компанией. Даже посторонний заметил бы, что Тиллету эти разговоры совсем неинтересны. Он просто выбирал наименее безопасную тему для беседы.

Купер же, с другой стороны, с энтузиазмом говорил о том, как разрабатывает план превращения компании в прибыльное предприятие.

– Из этого штата с каждым годом вывозят все больше и больше хлопка. И мы должны получить от этого свою часть доходов.

– Ну вот и делай что сможешь, – ответил Тиллет, пожав плечами.

Орри как-то говорил Джорджу, что Тиллет и слышать не хочет о том, что в Южной Каролине увеличивается производство хлопка. Он почему-то видел в этом угрозу всем рисовым плантаторам, и Мэйнам в особенности. Тиллет считал хлопковых фермеров выскочками без роду и племени, хотя один из самых уважаемых жителей штата и, возможно, самый богатый, Уэйд Хэмптон, как раз и занимался только хлопком.

– Можете не сомневаться, сэр, – решительным тоном ответил Купер, очевидно задетый пренебрежением, прозвучавшим в голосе отца.

Кларисса вздохнула и похлопала его по руке. Тиллет не обратил на слова сына никакого внимания.

Эштон, в которой уже явно проглядывались первые признаки будущей женщины, весь обед буравила Джорджа глазами. Под ее пристальным взглядом он чувствовал себя ужасно неловко. В конце концов Бретт толкнула сестру локтем, чтобы та прекратила так откровенно разглядывать гостя. Эштон в ответ дернула Бретт за волосы, после чего Тиллет взорвался и выгнал обеих из комнаты, а следом отправил и Клариссу, чтобы та наказала дочерей.

Когда все остальные тоже встали из-за стола и вышли на улицу проводить Купера, Джордж увидел, что Бретт едва сдерживает слезы. Подъехала карета. Эштон смотрела на отца горящими, полными ненависти глазами. Джордж подумал, что если у этого ребенка есть хоть какие-то чувства, то добрыми их назвать уж точно нельзя.

Кузен Чарльз сидел, прислонившись спиной к одной из колонн дома, и что-то строгал ножом. Кларисса с внезапным раздражением щелкнула его пальцем по уху:

– Встань и попрощайся с двоюродным братом!

– Я тут пытаюсь закончить, что начал, – набычившись, пробурчал Чарльз.

Орри шагнул вперед.

– А ну, встать! – рявкнул он, просунув ладонь под левую руку Чарльза, а потом дернул с такой силой, что парень вскрикнул и с яростью уставился на него, но Орри даже глазом не моргнул, ответив ему не менее свирепым взглядом.

Джордж всмотрелся в руку Орри. Она выглядела очень сильной и была намного шире в запястье, чем раньше. Неужели Орри специально тренировал ее? Видимо, так.

Промямлив что-то Куперу на прощание, Чарльз засунул нож за пояс и стал тереть то место под мышкой, где его схватил Орри. И продолжал тереть даже спустя пять минут после того, как карета уехала.

* * *

Вечером Джордж сказал Мэйнам, что рано утром ему придется отправиться в Пенсильванию. Орри вызвался проводить его до маленького лесного полустанка Северо-Восточной железной дороги. Спал Джордж в ту ночь урывками и поднялся с первыми лучами солнца. Одевшись и выйдя из комнаты, он был уверен, что все в доме еще спят, разве что кроме слуг, кто-нибудь из которых, возможно, приготовит ему кофе. Однако, к своему удивлению, он услышал внизу громкие голоса, явно принадлежавшие не рабам. Оказалось, Тиллет, Кларисса и Орри уже на ногах. Но почему родители Орри встали в такую рань?

Он быстро спустился по широкой лестнице и нашел Мэйнов в столовой. Снаружи над деревьями с восточной стороны небо едва посветлело. По лужайкам стелился туман.

– С добрым утром, Джордж, – сказала Кларисса.

Джордж ни разу не видел ее с неприбранными волосами – уже окрашенными сединой – или небрежно одетой. А сейчас она была в стареньком капоте с поблекшей от времени когда-то очень красивой вышивкой.

– С добрым утром.

Он не знал, что еще сказать. Почему они здесь собрались? Неужели ночью кто-то умер?

Тиллет тяжело опустился на свой стул; сейчас он показался Джорджу даже еще старше, чем накануне. Рядом с его рукой стояла глиняная кружка с дымящимся кофе. Орри протяжно вздохнул и посмотрел на друга.

– Нет смысла скрывать от тебя… – сказал он. – На плантации беспорядки. В последнее время у нас были сплошные неприятности с тем смутьяном, которого ты, вероятно, помнишь. Приамом.

Джордж кивнул. Разве мог он забыть те ночные крики?

– Ну вот, – продолжал Орри, – похоже на то, что он сбежал.

В наступившей тишине в столовую вошла служанка с подносом, на котором стояли блюдо с печеньем и горшочек дикого меда. Джордж вспомнил эту девушку. В прошлый его приезд она излучала радость и весело шутила со всеми. Но этим утром она ни разу не подняла глаз, старательно опускала голову и ступала почти бесшумно.

Когда служанка вышла, он снова услышал взволнованные голоса, на этот раз за окном, которое было слегка приоткрыто. Слуги стояли возле здания кухни и оживленно разговаривали. Никто не смеялся. Преступление одного из рабов считалось общим. Но встревожены были не только рабы. В столовой разлитый в воздухе страх ощущался почти так же сильно, как запах горячего печенья.

– Папа, что случилось? Почему все уже встали?

От неожиданности все вздрогнули. В коридоре стояла Бретт в ночной рубашке, с серьезным лицом.

– Один из ниггеров сбежал. Но мы его поймаем. Возвращайся в постель.

– Кто сбежал, папа?

Тиллет хлопнул по столу:

– Вернись в свою комнату!

Бретт убежала. Джордж прислушался к топоту ее босых ног по ступеням лестницы. Кларисса поерзала на стуле. Потом сложила руки и устремила неподвижный взгляд на полированную поверхность стола. Орри нервно вышагивал взад-вперед перед окнами.

Рассвет почти разогнал туман. Тиллет с силой потер ладонями щеки и глаза. Джордж жевал печенье, чувствуя замешательство. Почему трое взрослых людей так расстроены бегством одного человека? Ведь он просто обрел свободу. Неужели свобода настолько неприемлема для них? Но разве предки Тиллета Мэйна не боролись за освобождение от британского владычества в этом самом штате?

Впрочем, он очень быстро понял, что все его вопросы глупы и неуместны. Мэйны сражались за свободу для белых, то есть за нечто возвышенное и благородное. Свобода же для черных была совсем иного рода. Она пугала не только сама по себе, но и в связи с ее возможными последствиями. Джордж наконец начал немного понимать, почему южане жили словно между молотом и наковальней. Рабство держало их же самих мертвой хваткой. Никому из рабов не позволялось бежать по единственной причине: если бы это удалось одному, то следом могли попытаться и тысячи других. Мэйны и им подобные стали пленниками той самой системы, из которой извлекали выгоду. Джорджу было жаль семью Орри, но впервые он испытал еще и презрение к этим людям.

За окном раздалось конское ржание. Тиллет вскочил. По подъездной дороге к дому направлялся Салем Джонс. Через мгновение надсмотрщик уже стремительно входил в столовую. Вид у него был веселый, но когда он обратился к хозяину, то улыбку тщательно скрыл.

– Пока что никаких следов этого черномазого. В последний раз его видели вчера, примерно на закате. Я обыскал его хижину. Теперь понятно, почему от него было столько неприятностей.

Он бросил быстрый сумрачный взгляд на Клариссу. Сама она ничего не заметила, потому что была занята своими мыслями, а вот Тиллет заметил.

– О чем ты говоришь? – спросил он.

Джонс сунул руку за пазуху:

– Вот о чем. Это было спрятано в тюфяке Приама. – Он бросил на стол грязную истрепанную книжку. Все столпились у стола, чтобы посмотреть на нее. – Думаю, он читал ее, перед тем как сбежать. Бьюсь об заклад, именно эта книженция и помогла ему додуматься до такого. Мол, как плохо с ним здесь обращаются и прочее, – многозначительно добавил Джонс.

– Я думал, рабов не учат читать, – сказал Джордж.

– Обычно не учат, – кивнул Орри.

– Для Приама мы сделали исключение, – проговорил Тиллет, избегая взгляда жены. – Миссис Мэйн считала, что в детстве он проявлял большие способности. И вполне мирные намерения. Возможно, насчет первого она была права, но что до второго… Я, конечно, тебя не виню, Кларисса. – Он наконец посмотрел на жену, и его пронзительный взгляд сказал как раз об обратном. – Я разрешил учить Приама грамоте, – продолжал он. – Это была непростительная ошибка. – Он повернулся к Джорджу. – Думаю, теперь вы понимаете, почему Юг должен иметь законы, запрещающие образование для негров. Даже в Библии, если ее неверно истолковывать, можно найти источник бунтарских идей.

– Но кто принес это чтиво на плантацию? – спросил Орри, взяв в руки книгу в мягкой обложке.

– Не знаю, – покачал головой Тиллет. – Но ты должен проследить, чтобы ее сожгли.

К этому моменту Джордж уже узнал книгу. В их домашней библиотеке несколько лет назад был один экземпляр. Называлась она «Американское рабство как оно есть» и была издана преподобным Теодором Уэлдом в 1839 году. На обложке книги стояла эмблема Американского антирабовладельческого общества из Нью-Йорка. В сборник входило краткое изложение законов о рабстве, свидетельства бежавших рабов и вызывающие осуждение цитаты из высказываний южных рабовладельцев, пытавшихся защитить систему и преуменьшить или вовсе отрицать дурное обращение с черными. Джордж слышал, как его сестра Вирджилия говорила, что труд Уэлда – самый важный и влиятельный документ против рабства из всех, что были опубликованы в Соединенных Штатах.

– Искать виноватых, конечно, полезное занятие, Тиллет, – сказала Кларисса, – но что ты собираешься делать прямо сейчас?

Не успел он ответить, как снова заговорил Салем Джонс:

– Я расспросил сестру Приама, хотя и без особого толка. Она напугана. И что еще хуже – ничего не знает. Даже если бы она и хотела сказать что-нибудь полезное, то не смогла бы. Я спрашивал, куда мог отправиться ее брат, и она повторяла только одно слово: Север. Думаю, она говорила правду. По моему скромному мнению, у нас нет выбора. Чтобы найти этого ниггера, нам необходимо сообщить всем соседям, оповестить округу и организовать особые конные патрули.

– Вооруженные патрули? – заметно волнуясь, уточнил Тиллет.

– Вне всякого сомнения, сэр. К сожалению, это необходимо.

А этот изувер, похоже, только рад всему происходящему, подумал Джордж.

Тиллет нервно провел ладонью по лбу.

– Ни разу за всю историю Монт-Роял, – сказал он, – Мэйны не обращались за помощью особых конных патрулей. Ни один из моих людей не убегал за всю мою жизнь. Ни один! – Он посмотрел на Джорджа с болью и мольбой, однако тот, чувствуя растерянность и досаду одновременно, отвел взгляд.

Лицо Тиллета окаменело.

– Но ты прав, Джонс, – сказал он. – Видимо, последний урок прошел для Приама даром. Его необходимо наказать в назидание другим.

– Согласен, – кивнул Орри с едва заметным сомнением в голосе.

Джордж смотрел на друга, не веря собственным ушам. А Джонс, даже не пытаясь скрыть охотничье нетерпение, стремительно вышел из комнаты.

* * *

Пару часов спустя Орри и Джордж уже направлялись к железнодорожной станции. Они почти не разговаривали. Орри ехал первым, выбирая знакомые проселочные дороги и лесные тропы. На нем был фрак для верховой езды, не новый, но явно отменного качества. У правого бедра висела кобура с револьвером Джонсона.

Над землей все еще плыл туман, сквозь ветви деревьев сочился оранжевый солнечный свет, придавая лесу какой-то невероятный, даже волшебный вид. Копыта лошадей мягко ступали по ковру из сосновых игл и сухих листьев. Саквояж Джорджа, притороченный к седлу сзади, чуть подпрыгивал в такт движению.

Почему Орри так молчалив? – думал Джордж. Он явно злился. Но на кого? На Приама? На своего отца? Или на все сразу?

«А может, на меня?»

Джорджу хотелось спросить друга о Мадлен Ламотт. В этот его приезд ее имя не прозвучало ни разу. Подумав, Джордж решил, что не стоит касаться столь болезненной для Орри темы.

Когда до маленького полустанка оставалось около полумили, по лесу пронесся протяжный воющий свист. Джордж пришпорил лошадь.

– Это мой поезд? – спросил он.

Орри достал из внутреннего кармана тяжелые золотые часы, со щелчком откинул крышку, потом снова закрыл ее и покачал головой:

– Нет, это товарный, идет на север. Он каждое утро проходит в это время. Сейчас он милях в пяти-шести к югу отсюда. Но над болотами звуки разносятся очень далеко. Местный пассажирский будет только через двадцать минут.

Он поехал дальше. Тропа вывела их из-за деревьев, огибая другое туманное болото, и снова увела в лес. Вскоре они выехали на темную поляну, пересеченную одной веткой рельсов, бегущих примерно с юго-востока на северо-запад. На противоположной стороне полотна, недалеко от рельсов, стоял покосившийся открытый сарай из кипарисовых бревен.

Орри верно оценил расстояние. Грузовой поезд был уже близко, но видеть его они пока не могли. Лес наполнился грохотом сцеплений и визгом колес. Пока Джордж успокаивал испуганных лошадей, Орри дошел до сарая и поднял крышку деревянного ящика, висевшего на стене. Достав оттуда красный флажок, он привязал его к сосновому колышку, торчащему на боковой стене сарая.

– Вот так. Это сигнал местному поезду, что нужно остановиться.

Едва он пересек пути, чтобы присоединиться к Джорджу, как из-за поворота слева от них показался паровоз. Снова оглушительно прозвучал свисток, и состав с грохотом покатился мимо них со скоростью примерно десять миль в час. Кочегар и машинист помахали друзьям. Орри тоже коротко махнул в ответ. Джордж вытряхивал из волос попавший в них пепел.

Паровоз уже исчез в лесу, а грузовые вагоны и платформы еще тащились мимо. Орри начал что-то говорить, но Джордж не слушал его, с изумлением глядя, как из подлеска вдруг выскочил чернокожий человек и побежал рядом с поездом.

Увидев, как изменилось лицо друга, Орри проследил за его взглядом и тоже застыл от удивления, которое быстро сменилось гневом.

– Приам! – закричал он. – Стой!

Раб заметил белых людей, но, вероятно, не узнал их. Выглядел он испуганным. Как только негр начал взбираться в открытую дверь одного из вагонов, Орри помчался к своей лошади. Джордж никогда не видел, чтобы его друг бежал, а потом и несся вскачь с такой скоростью.

Прижавшись к полу вагона и с силой подтягиваясь вперед, Приам внезапно обернулся. Лучше бы он этого не делал. Раб тут же узнал бородатого всадника, направляющего лошадь в погоню за поездом, и на лице негра отразился смертельный ужас. Орри пришпорил коня. «Спрячься! – вдруг прошептал Джордж неожиданно для самого себя. – Уйди вглубь вагона, чтобы он тебя не подстрелил».

Но вид хозяина явно вызвал у Приама оторопь. Он лежал на животе прямо в дверях вагона, извиваясь, как выброшенная на берег рыба. Ноги его болтались снаружи, грязные босые ступни почти задевали основание дороги. Орри скакал мимо вагонов к краю поляны. Потом вдруг развернулся правым боком к поезду.

Тяжело дыша, Приам наконец поднял правую ногу и втянул ее в вагон. Джордж мог лишь предположить, что раб был не только испуган, но и истощен, иначе уже давно оказался бы внутри. Левая нога все еще висела снаружи.

Когда вагон медленно катил мимо, Орри потянулся и схватил Приама за лодыжку. Тот еще пытался держаться за края проема, но вдруг вскрикнул и разжал руки, как будто в ладони вонзились щепки. Орри чуть повернул лошадь влево, продолжая тянуть. Приам вывалился из вагона и упал плашмя рядом с рельсами. Даже сквозь грохот поезда Джордж слышал его рыдания. Тормозной кондуктор, ехавший на служебной платформе, с удивлением наблюдал за тем, что произошло на поляне, пока состав не зашел за деревья.

– Джордж, мне нужна твоя помощь! – позвал Орри, спешиваясь и выхватывая револьвер.

Джордж поспешил к нему. Орри подал ему револьвер прикладом вперед:

– Держи его на мушке. Если дернется – стреляй.

Приам оглянулся через плечо. Джордж с трудом выдержал его умоляющий взгляд.

– Мистер Орри, пожалуйста… мистер Орри…

– Не смей ко мне обращаться! – перебил его Орри, снимая с седла моток веревки. – Ты знал, что делаешь, когда убегал. Вставай и заведи руки за спину.

– Мистер Орри… – все повторял Приам, с трудом поднимаясь на ноги.

Вся его прежняя дерзость исчезла без следа. Совершив побег, он стал уязвимым и беззащитным, как ребенок. Было нечто постыдное, даже почти непристойное в том, с каким отчаянием этот взрослый мужчина умолял о пощаде, заливаясь слезами.

– Держи его под прицелом, – сказал Орри, не сводя глаз с рельсов.

Завязав петлю на одном конце веревки, он надел ее на запястья Приама. Не каждый здоровый человек сумел бы проделать все это с такой легкостью, с какой Орри справился одной рукой. Он действительно многому научился за столь короткое время.

– И что теперь будет? – спросил Джордж, облизнув пересохшие губы.

– Не знаю. Возможно, ему сломают ногу, чтобы он не смог снова убежать. Но отец так зол, что может и убить его.

Приам склонил голову:

– О Иисус, милостивый Иисус…

– Замолчи, Приам. Ты знаешь, какое бывает наказание…

– Орри, отпусти его.

Джордж с изумлением, словно со стороны, услышал собственный внезапно охрипший голос. Ему показалось, что он подошел к самому краю пропасти и шагнул в нее. Напрасно он пытался убедить себя, что это не его дело. Он просто не мог спокойно стоять и ждать, когда этот негр вернется в Монт-Роял, где наверняка будет искалечен или даже убит.

На мгновение он почувствовал, что ведет себя глупо. Ведь Приам ничего для него не значил, а ближе друга, чем Орри, в его жизни не было. Но несмотря на это, он понимал, что не сможет уважать себя, если сейчас промолчит.

– Что ты сказал? – спросил Орри с таким выражением, как если бы вдруг увидел, что солнце встает на западе или что на деревьях вместо листьев выросли банкноты.

– Отпусти его. Не принимай участия в убийстве.

Он увидел, как рассвирепел Орри, но, сделав глубокий вдох, все-таки сдержал гневные слова, которые уже готовы были сорваться с губ.

– Ты путаешь людей и рабов, – сказал Орри. – Это не одно и то…

– Они такие же, как и мы! Не делай этого! – Джордж весь дрожал, с трудом владея собой. – Если наша дружба хоть что-то значит для тебя, – произнес он уже спокойнее, – выполни мою просьбу.

– Это запрещенный прием.

– Да. Но у меня есть оправдание: я хочу спасти ему жизнь.

– Но я не могу вернуться в Монт-Роял и сказать отцу…

– А зачем вообще что-то говорить? – перебил его Джордж. – Я промолчу, а ты никогда больше не увидишь Приама.

– Да, сэр, уж я-то затихну, – пробормотал Приам. – Бога ради, мистер Орри, клянусь, никто никогда не узна…

– Заткнись, черт тебя побери! – Крик Орри гулко прозвучал в лесной тишине; Джордж еще никогда не видел друга в такой ярости.

Орри отер губы ладонью, потом со злобным прищуром посмотрел на него и вдруг выхватил из руки Джорджа револьвер. «Боже, да он сейчас пристрелит его!» – подумал Джордж.

Чувства, написанные на лице Орри, говорили о том, что именно это он и хочет сделать. Джордж прекрасно понимал, что воспитание Орри, сам его образ мыслей не позволяют ему относиться к просьбе друга как к чему-то вполне естественному. Внезапно Орри резко взмахнул револьвером, и этот жест одновременно выражал и его гнев, и с таким трудом принятое решение.

– Беги, – сказал он. – Беги, пока я не передумал.

Приам не стал тратить время на слова. Единственной благодарностью, которую Джордж от него получил, был короткий взгляд его больших влажных глаз. Через мгновение негр уже ринулся в подлесок на северной стороне поляны и вскоре исчез за деревьями.

Орри быстро пошел вперед, потом внезапно остановился и низко опустил голову. Шаги Приама стихли. С противоположной стороны послышался свисток приближающегося пассажирского поезда.

Глубоко вздохнув, Джордж шагнул к другу.

– Я знаю, – сказал он, – что не должен был просить тебя об этом. Знаю, что он твоя собственность. Но я просто не мог спокойно ждать, пока… – Он замолчал; Орри по-прежнему стоял спиной. – Но в любом случае спасибо тебе.

Орри резко развернулся. Он так крепко сжимал револьвер в руке, что побелели костяшки пальцев. Джордж ждал, что он вот-вот закричит, но голос Орри звучал тихо и удивительно спокойно.

– Когда-то давно, – начал он, – я уже пытался объяснить тебе, что собой представляет жизнь на Юге. Я говорил, что мы понимаем наши проблемы и нужды лучше, чем их могут понять чужаки. Я говорил тебе, что постепенно мы решим все свои проблемы, если только нам не будут мешать. Но похоже, мои слова тебя не убедили. Иначе ты не стал бы обращаться ко мне с такой просьбой. Я не отказал тебе только потому, что нашей дружбе уже много лет. Но если ты хочешь, чтобы мы и дальше оставались друзьями, никогда больше не проси меня ни о чем подобном.

Джордж почувствовал, как в душе закипает гнев, но быстро справился с собой. Тихая ярость Орри удивила и напугала его, но в то же время совершенно недвусмысленно определила условия их дальнейших отношений.

– Согласен, – сказал он. – Я понимаю твои чувства.

– Надеюсь.

Орри сунул револьвер под мышку и полез в карман за часами. К тому времени, когда поезд, пуская клубы пара, подошел к полустанку, он был уже достаточно спокоен, чтобы говорить на другие темы.

– Мне жаль, что ты приехал в такое неудачное время, когда все пошло наперекосяк. – Теперь глаза Орри уже не были такими холодными, он явно хотел помириться. – Когда ты навестишь нас в следующий раз, все будет по-другому. А до тех пор я с радостью постою рядом с тобой на твоем венчании. Разумеется, если ты все еще этого хочешь.

Джордж с облегчением хлопнул друга по плечу:

– Конечно хочу! Я напишу тебе, когда будет назначена точная дата.

– Прекрасно. Хорошей тебе дороги… И передавай привет родным.

– Передам, Орри. Спасибо тебе.

Кондуктор попросил его сесть в вагон. Вскоре Джордж уже махал рукой, стоя в дверях отходящего поезда. Орри замахал в ответ, снова держа в руке револьвер. Через некоторое время окутанный дымом и паром состав въехал в лес, и Орри скрылся из вида.

Джордж взял саквояж, прошел в вагон и сел у окна, глядя на пробегающие мимо сосны. Время от времени деревья расступались, открывая лежащие за ними огромные тростниковые болота. Но перед глазами Джорджа стояла совсем иная картина. Он никак не мог забыть выражения обреченности, которое появилось на лице Приама, когда его выволакивали из товарного поезда.

Приаму грозило жестокое наказание только за то, что он стремился к свободе. К той самой свободе, которой Орри наслаждался просто потому, что родился белым. Джордж никогда не считал себя защитником черной расы, но теперь все больше склонялся к тому, что может им стать, особенно если речь шла о свободе. Почему не у всех людей есть на нее право? Особенно в Америке?

Он искренне надеялся, что Юг действительно со временем решит свои проблемы, как утверждал Орри. Ведь если этого не произойдет, остальная часть нации будет вынуждена принять меры. И только теперь Джордж впервые по-настоящему понимал почему.

Глава 15

Прошло несколько дней. Мадлен Ламотт стояла перед зеркалом в полутемной гардеробной и смотрела на себя. Даже легкое прикосновение причиняло ей боль. Но это была не физическая боль. Всем своим существом она ощущала невыносимое одиночество и огромную жажду любви. Чем дольше она жила в Резолюте, тем больше чувствовала себя птицей, запертой в клетке.

Она крепко обняла себя за плечи, как будто это могло помочь избавиться от гнетущей тоски. Еще несколько секунд постояла так, откинув голову назад и закрыв глаза, но горечь не отступала. Снедаемая отчаянием, она прошла через огромную спальню и вышла на террасу второго этажа, вздрагивая от вечерней прохлады. Из здания кухни доносился аппетитный запах жареной дичи, которую обычно готовили к субботнему обеду. Значит, завтра суббота? Дни больше не имели для нее особого значения, все они были похожи один на другой, и каждый новый день становился тяжелым испытанием.

Как бы ей хотелось, чтобы мамушка Салли была сейчас рядом! Но ее милая старушка вернулась в Новый Орлеан, чтобы заботиться об отце Мадлен в его последние дни. А после его смерти, будучи скорее вольнонаемной Николя Фабрея, чем его рабыней, решила не возвращаться в Южную Каролину. Мадлен прекрасно понимала ее – даже несколько месяцев, проведенных в доме Ламотта, дались мамушке Салли с большим трудом. Она совершенно не выносила в людях надменности и злобы, а Джастин и почти вся его семья обладали этими качествами в полной мере.

К счастью, Мадлен все же удалось найти женщину, которая со временем могла бы занять место ее любимицы. Это была красивая мулатка из домашней прислуги, чуть старше двадцати лет. Они с Мадлен отлично ладили друг с другом и вскоре даже стали почти подругами. Нэнси уже дважды приносила своей госпоже устные послания из Монт-Роял.

Оба раза послания были краткими: «Церковь Спасителя», и еще день и время. Ничьи имена вслух не произносились, и служанка ни в первый, ни во второй раз не позволила себе даже намека на лукавую улыбку. Ее взгляд выражал лишь сочувствие и понимание.

Мадлен никогда не спрашивала, как именно рабы с разных плантаций передают друг другу послания, всецело полагаясь на их осторожность. Ничего другого ей не оставалось. Отведя Нэнси роль посредника, она просто вынуждена была доверять ей.

Ответных посланий она не передавала и к церкви тоже не приходила, хотя и изнемогала от желания увидеться с Орри, снова обнять его и поцеловать. Стоя на веранде, Мадлен вдруг поняла, что из кухни не доносится никаких разговоров, хотя рабы все еще находились там. Она терялась в догадках, чем вызвана такая необычная тишина. Неожиданно из конторы – небольшого строения, где Джастин проводил много времени, – послышался какой-то шум. Звук очень напоминал тот, с каким кожаная плетка бьет по голой спине.

Следом за этим звуком вечернее безмолвие нарушил еще один. Это был протяжный стон. Джастин избивал кого-то из рабов. Такое уже случалось.

Чувствуя отвращение и вместе с тем непреодолимое любопытство, Мадлен осторожно спустилась вниз и прошла через холл, на стене которого висела старая зазубренная сабля. Эта сабля принадлежала Ламоттам несколько поколений. Джастин говорил, что кто-то из его предков держал ее в руках еще во времена Войны за независимость, сражаясь бок о бок с самим Томасом Сантером.

Выскользнув из дому, Мадлен быстро пробежала по дорожке, ведущей к зарослям кустарника, которыми было окружено здание конторы. Проходя мимо кустов, она услышала новые удары хлыста и новые крики. А потом раздался хриплый голос Джастина:

– Мой брат утверждает, что в ту ночь, когда сбежал ниггер Мэйнов, кто-то с нашей плантации помогал ему. Кто это был, Изикиел? Отвечай!

– Я не знаю, мистер Ламотт! Богом клянусь, не знаю!

– Врешь! – Джастин снова ударил раба, тот взвыл.

Затаив дыхание и укрывшись в густой тени, Мадлен стояла ни жива ни мертва. То, что Джастин пытался разузнать о бегстве Приама, напугало ее. Откуда брат ее мужа мог узнать, что кто-то в Резолюте помогал рабу Мэйнов? Знал он об этом наверняка или это были всего лишь догадки? Как далеко могло привести расследование Джастина? Приведет ли оно к домашним слугам? К Нэнси?

Мадлен понимала, что задерживаться здесь дольше опасно. Если ее кто-нибудь заметит, подозрения могут пасть и на нее. Но рядом с конторой стояла небольшая беседка, опутанная вьюном, она могла бы сесть там, и все бы выглядело так, будто она просто дышит воздухом. В такой тихий вечер оттуда можно было бы услышать все, что происходит в конторе.

Она неслышно прокралась в беседку и в следующие три четверти часа с замиранием сердца слушала, как Джастин допрашивал одного за другим все новых рабов, не забывая подстегнуть каждого несколькими ударами плети. Больше всего Мадлен возмутило то, что молодых женщин ее муж тоже мучил своими вопросами, избивая их с такой же силой, как мужчин.

– Кто это сделал? Кто ему помог? Кто сочувствовал беглому ниггеру? Говори, Клита!

«Клита?» Мадлен вздрогнула, будто ее саму ударили. В Резолюте была только одна рабыня с таким именем, хрупкая девушка лет восемнадцати. Мадлен догадывалась, что Джастин спал с ней несколько раз, и теперь Клита носила под сердцем его ребенка. Не успела она подумать об этом, как услышала, что Джастин снова ударил девушку. Клита завизжала от боли.

– Кто это сделал? – ревел Джастин.

Мадлен сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони.

Ответ на этот вопрос нес с собой беглый раб, пока за несколько миль до границы с Северной Каролиной его не обнаружил патруль. Приам пытался сопротивляться и был смертельно ранен пулей дозорного. Имя его тайного покровителя умерло вместе с ним.

Становилось холодно. От ее дыхания в воздух поднимались маленькие облачка пара. Джастин уже во весь голос снова и снова повторял свой вопрос. Потом последовали новый удар и крик. Мадлен еще сильнее стиснула пальцы, пока ногти не впились в кожу, как крошечные ножи.

«Кто это сделал, Джастин? Твоя жена. Это твою жену позвала Нэнси в ту ночь, когда прибежал Приам, испуганный и голодный. Это я тогда украдкой выбежала из дому, чтобы помочь ему. А ты ничего не знал. Ты, как обычно, был со своими лошадьми или развлекался с кем-нибудь из своих наложниц. Это я помогла ему, грязный выродок. Это я постоянно сочувствую ниггерам».

У нее не хватило храбрости ворваться в контору и высказать все это прямо ему в лицо. Проклиная себя за трусость, она выскользнула из беседки и, зажав уши, чтобы не слышать криков несчастной женщины, побежала к дому.

* * *

Чаще всего Джастин предпочитал свою спальню, приходя к жене только тогда, когда его одолевала похоть. К счастью, в эту ночь он не пришел, и она могла остаться одна. Заснуть никак не удавалось – она все еще находилась под впечатлением от того, что слышала из беседки. Ее переполняло желание снова отомстить мужу. Ведь именно жажда мести отчасти и стала причиной, по которой она с радостью предложила свою помощь, когда Нэнси рассказала ей о беглеце, скрывавшемся на чердаке больнички.

Постепенно Мадлен успокоилась, и ее мысли снова вернулись к тому, о ком она и так думала непозволительно часто. Молва утверждала, что Орри очень изменился, после того как потерял руку в Мексике. Что он стал мрачным и озлобленным. И все же он уже дважды передавал ей тайные послания с просьбой о свидании наедине.

Она не ответила ни на одно, по-прежнему цепляясь как за соломинку за остатки своего представления о чести, которое все еще считала определяющим в жизни. Как будто Джастин заслуживал такого уважения к себе! Мадлен провела ладонями по телу, пытаясь унять волнение, бушевавшее в ней. Все было тщетно. И тогда она решила: завтра, после обеда, она отправится навестить Клариссу Мэйн. Джастин, разумеется, с ней не поедет – даже упоминание о большинстве светских обязанностей вызывало у него приступ зевоты. А приехав в Монт-Роял, она сможет сама передать весточку Орри.

Почему она так долго ждала? Почему отказывала себе даже в такой крупице счастья? Глупый страх перед молодостью Орри, угрызения совести, тайна, которую доверил ей отец, уходя в могилу, – все, что прежде было для нее непреодолимым препятствием, теперь казалось не важным. Она молила лишь об одном: чтобы Орри не рассердился на ее прошлое молчание и не закрыл путь к своему сердцу.

Утром, еще до рассвета, Мадлен прямо в пеньюаре выбежала из дому и направилась к кухне. Как она и надеялась, Нэнси уже была там и, к счастью, одна, ощипывала пухлых индюшек при тусклом свете лампы.

– Нэнси, мы сегодня едем в Монт-Роял, – с порога объявила Мадлен.

– Да, мэм.

Переполненная радостными предвкушениями, Мадлен даже не сразу задумалась о том, почему у служанки такой мрачный и подавленный вид.

– Ты сможешь там передать от меня послание так же, как передавала мне?

– Тому джентльмену? – спросила Нэнси чуть удивленно.

– Верно. Только это должно остаться нашим с тобой секретом.

– Да, мэм. Конечно.

– Нэнси, что случилось?

Мулатка сидела неподвижно, устремив взгляд на большую железную печь, из которой исходили аппетитные запахи. Мадлен коснулась ее тонкой руки, кожа девушки была холодной.

– Скажи мне!

– Это из-за Клиты, мэм. После того как мистер Джастин побил ее ночью, она потеряла ребеночка.

– О нет… О, Нэнси… – выдохнула Мадлен, обнимая девушку, чтобы утешить ее.

По щекам ее текли слезы, а в душе разливалась жгучая ненависть к этому ужасному человеку, который был ее мужем. Подонок! Какой же он подонок! – думала она.

* * *

Орри так торопился, что поскакал к церкви Спасителя, не надев шляпу, хотя хмурое небо и предвещало дождь. Когда ему оставалось проехать еще с полмили, дождь все-таки начался. Не очень сильный, но холодный. Настоящий зимний дождь, означающий окончание урожайной поры и начало сезона приемов и балов в чарльстонском высшем свете.

Но ни дождь, ни что-либо другое этим утром не могло испортить Орри настроения. Нагнувшись под нависшими над тропой ветками, он выехал на поляну и увидел знакомые руины фундамента старой церкви. Над болотами висел густой туман. Орри огляделся по сторонам и позвал Мадлен.

– Я здесь, мой дорогой.

Голос прозвучал слева от него. Как и в первый раз, Мадлен пряталась под деревьями на краю болота. Орри спрыгнул на землю и привязал лошадь, а потом поспешил к возлюбленной.

Когда он сжал ее левую руку, она безотчетно потянулась к другой его руке, но тут же осознала свою ошибку, залившись краской. Сквозь густую бороду Орри мелькнула невеселая усмешка.

– Тебе придется привыкнуть к тому, что ее там нет. Я уже почти привык.

Обняв гибкий стан одной рукой, Орри крепко прижал ее к себе, чтобы ощутить каждый изгиб ее тела, о котором он так долго и безнадежно мечтал. Даже сквозь складки платья она чувствовала его пылкость и желание. Придвинувшись еще ближе, Мадлен едва слышно застонала и опустила голову ему на грудь. Орри нежно погладил ее по волосам.

– Я думал, ты никогда больше не захочешь меня видеть, – сказал он.

– Потому что я не отвечала на твои послания? Просто у меня не хватило смелости. – Она чуть отодвинулась. – Мне и сейчас не следовало приходить. Я слишком тебя люблю.

– Тогда пойдем со мной.

– Куда?

– Куда угодно.

Орри чувствовал невероятное облегчение оттого, что наконец смог это сказать. Мадлен улыбалась сквозь слезы. Приподнявшись на цыпочки, она обхватила ладонями его колючее лицо и нежно поцеловала в губы.

– Я бы душу за это отдала. Но я не могу.

– Почему? Неужели из-за твоего мужа?

– Я его ненавижу. И только теперь поняла, насколько сильно. Поэтому и поехала в субботу к твоей матушке. Мне так захотелось тебя увидеть. Хочу, чтобы ты мне все рассказал о Мексике. – Она ласково проводила пальцами по его лицу, словно заново узнавала его после долгой разлуки. – Хочу знать, как тебя ранили. Как ты теперь живешь…

– Я бы жил гораздо лучше, если бы мы были вместе.

– Орри, это невозможно.

– Все-таки из-за Джастина.

– Не из-за него лично. Я дала обещание, когда выходила за него замуж. Обещание на всю жизнь. Если я нарушу его и сбегу с тобой, я всегда буду чувствовать себя виноватой. Это не принесет нам счастья.

– А от тайных встреч со мной ты вины не чувствуешь?

– Конечно чувствую. Но это можно перенести. Так я еще могу убедить себя, что не нарушаю брачного договора.

Орри заподозрил неладное. Ему показалось, что Мадлен недостаточно честна с ним и у нее есть какие-то другие причины говорить так. Но потом он решил, что все это только его фантазии, возможно, его просто задел ее отказ.

Мадлен повернулась и быстро пошла к краю болота.

– Ты, наверное, считаешь меня жалкой лицемеркой, – сказала она.

Орри подошел к ней сзади, коснулся ее волос, осторожно приподнял их, чтобы поцеловать в шею.

– Я люблю тебя, вот и все. И хочу, чтобы мы были вместе всю оставшуюся жизнь.

– Я чувствую то же самое, милый. Но у тебя ведь тоже есть обязательства. Ты не можешь вот так просто отказаться от них и быть счастливым.

Орри попытался перевести разговор на другую тему, чтобы дать им обоим возможность немного успокоиться.

– Я был бы счастлив, если бы отец наконец одумался. Ты знаешь, что он выставил тело Приама, нашего беглеца, напоказ в назидание остальным?

– Нет, я не знала… – Мадлен потерла руки, не глядя на Орри. – Это ужасно.

– И к тому же бесполезно. Наши люди поняли, что означает смерть Приама, задолго до того, как увидели его тело, лежащее на льду. Иногда мне кажется, что отец просто выживает из ума. Или на него так действуют эти проклятые аболиционисты. Он очень гордый человек. И может вести себя вызывающе.

– Похоже, это местная особенность, – сказала Мадлен со сдержанной улыбкой.

Орри вдруг понял, что больше не может вести себя как в светской гостиной, когда желание обладать Мадлен настолько велико, что даже причиняет ему почти ощутимую физическую боль. Он повернул ее к себе и заглянул в глаза:

– Довольно разговоров. Я хочу только тебя. Пожалуйста, пойдем…

Взяв ее за руку и не скрывая своих намерений, он повел ее к небольшой поляне, усыпанной сосновыми иглами и опавшими листьями, сухими на вид.

– Нет, Орри… – Мадлен выдернула руку, в глазах ее вспыхнул гнев, но потом, словно испугавшись, она бросилась к нему и порывисто обняла. – Неужели ты не понимаешь, что мы не должны заходить так далеко? Никогда! Это не меньший грех, чем если бы мы убежали вместе.

Орри снова прижал ее к себе, осыпая жаркими поцелуями ее глаза, волосы и теплые уголки губ.

– Ты ведь тоже хочешь заняться любовью, не отрицай. – Его объятия стали смелее, и, хотя он сам изумлялся собственной дерзости, ему казалось совершенно естественным, что ему хочется прижимать к себе бедра любимой женщины и целовать ее снова и снова, когда его сжигает огонь желания.

– Я и не отрицаю. Я хочу этого больше всего на свете. Но мы не должны.

– Не понимаю, – сказал Орри, отпуская ее.

Она резко отбросила назад прядь блестящих черных волос, упавшую на лоб, и снова улыбнулась, на этот раз с грустью.

– Как тебе меня понять, если я и сама не до конца себя понимаю? Да и сможет ли кто-нибудь понять? Я знаю одно: маленький грех еще можно перенести, но большой – нет.

– Если мы не можем жить вместе и не можем любить друг друга по-настоящему, что нам остается? – мрачно спросил Орри.

– Мы можем… – Мадлен глубоко вдохнула, готовясь встретить его усмешку, ее голос слегка окреп. – Мы можем вот так встречаться здесь время от времени. Разговаривать. Пусть недолго, но держать друг друга за руки, обнимать. Это сделает мою жизнь хоть немного терпимой.

– Мадлен, но это же все равно измена.

– Но не прелюбодеяние.

– Мне казалось, это одно и то же.

– Не для меня.

– Слишком тонкая грань. Не думаю, что кто-нибудь посторонний ее бы заметил.

– Ничего не поделаешь. Разве любовь вообще можно понять со стороны?

Орри сжал губы и, резко встряхнув головой, вышел из-под деревьев к краю болота. Дождь по-прежнему моросил. Значит, она предлагала ему сохранить отношения, но играть он должен по ее правилам.

Он прошел так далеко, насколько только мог, и остановился, лишь когда земля захлюпала под ногами. Его длинные шаги оставили позади полосу примятой травы. Обернувшись, он посмотрел на нее; в густой бороде поблескивали дождевые капли.

– Такие условия очень тяжелы для меня. Я слишком сильно хочу тебя. Не уверен, что смогу выдержать постоянное искушение.

– Но разве немного любви не лучше, чем ничего?

«Нет!» – чуть не выкрикнул он.

Мадлен медленно пошла к нему. Дождь портил ее платье и прическу, но она все равно была самой прекрасной женщиной в мире, и Орри не мог отказаться от нее, пусть даже ее требования были столь же мучительны, как и причина, породившая их.

Мадлен остановилась рядом, глядя ему в глаза:

– Разве не так, Орри?

– Так, – кивнул он с печальной улыбкой.

Она радостно вскрикнула и прижалась к нему. Он обнял ее, но улыбка оставалась грустной.

– Боже, как бы мне хотелось, чтобы тебя воспитали ветреницей, а не порядочной женщиной!

– Иногда мне и самой этого хочется.

Они засмеялись, и от этого обоим стало немного легче. Держась за руки, они вернулись к деревьям, нашли сухой уголок, сели там и проговорили почти час. Орри с тревогой заметил, что чем чаще они будут встречаться, тем больше вероятность, что их тайна раскроется. Мадлен ответила, что охотно готова рискнуть. А потом они снова обнимались и целовали друг друга.

Прежде чем Мадлен собралась домой, они в нескольких торопливых словах договорились о будущих свиданиях. Орри по-прежнему считал, что соглашаться на такое добровольное самоистязание было сущим безумием. Они оба хотели физической близости, и отказ от нее мог привести к неловкости в их отношениях, которая будет только расти, если эти встречи продолжатся.

И все же, стоя у руин церкви и провожая Мадлен взглядом, он вдруг открыл в себе новое, прежде не испытанное ощущение. Да, он по-прежнему болезненно переживал, что не смог обладать любимой женщиной, но каким-то удивительным образом это вынужденное самоограничение делало его чувства к Мадлен только сильнее и глубже.

Глава 16

Поезд шел все дальше на север, а Джордж никак не мог забыть глаз Приама. Он сидел у окна и, уперев подбородок в ладони, смотрел на проплывающую мимо реку Делавэр, но перед его мысленным взором то и дело всплывало лицо беглого негра.

В мутных сумерках падал снег, снежинки таяли, едва касаясь земли или оконного стекла. Джордж смертельно устал от долгого путешествия с бесконечными пересадками с одного поезда на другой. Еда в станционных ресторанах плохо действовала на его желудок, а последнюю сотню миль он еще и мучился от жары, потому что другие пассажиры требовали, чтобы проводник постоянно подбрасывал дрова в печь в начале вагона.

Завтра он наконец должен был прибыть в Лихай-стейшн. На ночь он предполагал остановиться в той же гостинице, где всегда останавливались Хазарды, приезжая в Филадельфию, а утром собирался сесть на местный поезд и, оказавшись дома, начать деликатную работу по подготовке родных к его женитьбе на католичке.

Он снова подумал о Приаме. После чего его мысли по вполне понятным причинам не могли не обратиться к Орри и всей его семье. В каждом из Мэйнов, даже в нерадивом кузене Чарльзе, он видел что-то привлекательное, но оттого, что они ему нравились, он только еще больше мучился уже знакомым ему чувством вины и собственной беспомощности. Волею обстоятельств и в неменьшей степени личного выбора Мэйны были слишком сильно вовлечены в такую часть американской жизни, как рабовладение.

Поезд замедлил ход, с пыхтением проходя мимо хибар и обветшалых домов, и наконец дополз до станции. Крыша над платформами скрывала почти весь дневной свет. Вместо снежинок мимо окна полетели искры из паровозной трубы. Пассажиры встали, собирая вещи. Их отражения мельтешили в закопченном снаружи стекле. Но Джордж видел только Приама.

С рабством необходимо было покончить. Остановка Джорджа в Южной Каролине убедила его в этом. Но достичь этой цели было нелегко. Слишком много препятствий стояло на пути. Традиции. Гордость. Экономическая зависимость от рабства. Непропорционально огромное влияние малого числа семей, владевших большинством рабов. И даже Библия. Как раз перед тем, как Джордж уехал с плантации, Тиллет процитировал ему Писание, чтобы доказать справедливость погони за Приамом. Бегство было откровенным неповиновением, а ведь в третьей главе Послания апостола Павла к колоссянам сказано: «Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти…»

Разрушение такой своеобразной системы, как рабство, требовало гибкости, доброй воли и прежде всего решимости увидеть результат. В Монт-Роял Джордж ничего такого не заметил.

Он снова подумал об Орри. Если он все-таки решит встать на этот нелегкий путь, их дружбу ждут серьезные испытания, а Джордж не хотел терять друга. Но когда он умолял Орри освободить Приама, тот ответил ему вполне определенно: Джордж не должен больше вмешиваться, если хочет спасти их дружбу.

Но насколько крепкой была их дружба? Смогут ли они сохранить свою привязанность друг к другу, зная, что расходятся в самом главном вопросе человеческой свободы? Смогут ли устоять перед той напряженностью, которая наверняка будет только расти?

Орри говорил, что их дружбе ничто не угрожает, если не затрагивать тему рабства. Однако заявление уже больного и ожесточенного старины Кэлхуна о том, что отделение – это теперь единственный выход, пусть косвенно, но совершенно определенно опровергало это утверждение.

Джордж был убежден, что поиск решения этой огромной проблемы должен лечь на людей, подобных Мэйнам. Даже если южане были не единственными виновниками ее возникновения, они делали все, чтобы она сохранялась, и именно они обязаны предпринять шаги по ее искоренению. Северян же он считал абсолютно непричастными и снимал с них какую-либо ответственность. Во всяком случае, так он думал, когда шагал по платформе с саквояжем в руке.

К счастью, место в гостинице нашлось, хотя Джордж и не заказывал комнату заранее. Когда он расписывался в книге посетителей, портье вкрадчиво произнес:

– Полагаю, у нас остановился еще один гость из…

– Джордж, это ты?

Голос, раздавшийся за спиной Джорджа, заглушил последние слова портье: «…вашей семьи». Обернувшись, Джордж увидел молодую женщину, шедшую ему навстречу; на ее муфте и меховой отделке шляпки поблескивали бриллианты тающих снежинок.

– Вирджилия! – улыбнулся он. – Вот так встреча! Не ожидал тебя увидеть.

От волнения Вирджилия раскраснелась, и ее угловатое лицо стало почти хорошеньким. Джордж заметил, что за время его отсутствия сестра довольно сильно располнела.

– Я сняла тут комнату, потому что сегодня остаюсь в городе, – выпалила она на одном дыхании.

– Одна? И для чего же?

– У меня будет первое публичное выступление на собрании, организованном нашим обществом.

– Погоди-погоди, – покачал головой Джордж. – Что-то я не пойму. Каким еще обществом?

– Обществом противников рабства, конечно. О Джордж, я так волнуюсь… Эту речь я писала и заучивала несколько недель. – Она схватила его за руки, ее пальцы были ужасно холодными и твердыми. – Я совсем забыла, что ты должен вернуться сегодня или завтра. Тебе непременно нужно пойти на собрание и послушать меня! Правда, все билеты давным-давно проданы, но я уверена, что смогу провести тебя в ложу.

– С удовольствием пойду. Домой я еду только утром.

– Чудесно! Ты не хочешь сначала поесть? Я сама не могу – слишком волнуюсь. Джордж, я наконец нашла дело, в которое смогу вложить все свои силы!

– Рад это слышать, – кивнул Джордж, когда они уже поднимались по лестнице следом за портье, который нес саквояж Джорджа.

«Ты нашла себе дело, потому что не можешь найти жениха…» – подумал он и тут же мысленно отругал себя за такое бессердечие. Пусть они с Вирджилией никогда не были близки, но ведь она его сестра. Наверное, он просто устал или его немного раздражала ее неуемная восторженность.

– Это очень важное дело, хотя Орри Мэйн наверняка так не считает. Если честно, я просто не понимаю, как ты можешь общаться с такими людьми.

– Орри мой друг. Давай не будем его обсуждать, договорились?

– Но это невозможно. У них есть чернокожие рабы.

Джордж сдержал резкий ответ и подумал о том, как бы помягче отказаться от приглашения сестры провести вечер вместе. Позже он очень пожалел, что не сделал этого.

* * *

Зал вмещал около двух тысяч человек. Все места были заняты. Мужчины и женщины стояли в боковых проходах и сзади за рядами. Были здесь и дети, и несколько хорошо одетых чернокожих. Расставленные повсюду коптящие лампы отбрасывали вокруг мутный зеленовато-желтый свет.

Джордж протиснулся к стулу в заднем ряду ложи второго яруса справа от сцены. Впереди сидели трое мужчин и три женщины, все в вечерних нарядах. На его приветствие они ответили кратко и сдержанно. Он предположил, что все они состоят в Филадельфийском обществе.

Хотя снаружи было довольно холодно – температура стремительно упала, пока Джордж ужинал, – от большого количества людей в тяжелой одежде в зале скоро стало жарко, и на лицах слушателей выступил пот. Пока не началась официальная программа, аудитория то хлопала, то топала ногами, распевая бравурные гимны.

Джордж всмотрелся в афишку, врученную ему при входе в ложу, и вздохнул. Программа состояла из девяти частей. Вечер обещал быть длинным.

Из-за кулис вышли шестеро ораторов, тут же встреченных бурной овацией. Вирджилия выглядела спокойной и сдержанной, когда шла к ряду стульев, установленных перед ярко-красным занавесом. Она села на третий слева стул и посмотрела вверх, на брата. Он кивнул и улыбнулся. Методистский пастырь, председательствующий на собрании, взошел на трибуну и постучал молоточком, призывая всех к порядку. Вечер начинался с выступления поющей семьи Хатчинсон из Нью-Гэмпшира. Выйдя на сцену, они заслужили громкие аплодисменты и заняли свое место справа от трибуны.

Старший из Хатчинсонов представил своих спутников как «членов семьи Джесси и сторонников равноправия». Видимо, этих певцов хорошо знали в кругах противников рабства, но Джордж никогда о них не слышал и был удивлен и немного встревожен тем жаром, с каким их встретил зал. Он и не подозревал, что аболиционисты в Пенсильвании могут быть настолько эмоциональными.

Хатчинсоны исполнили пять песен. Из оркестровой ямы им аккомпанировали фортепиано и виолончель. Последним номером был весьма бодрый гимн, который завершался словами:

Эй! Равенства поезд идет по стране. Везет он свободу и счастье! Он нацию нашу прославит вдвойне! Разгонит вражду и ненастье! Пусть рабства оковы падут навсегда, Пусть мчится наш поезд — Дорога тверда!

Мужчины и женщины вскочили с мест, радостно хлопая в ладоши. Воодушевление публики было настолько велико, что Хатчинсоны не уходили со сцены еще минуты три, кланяясь снова и снова. Джордж встретился взглядом с Вирджилией, щеки ее пылали, глаза лихорадочно блестели.

Первую, десятиминутную речь произнес другой пастор, на этот раз из Нью-Йорка. Он с одобрением разъяснил публике позицию уже упомянутого Уильяма Эллери Чаннинга, бостонского богослова и одного из ярких представителей унитарианства. Чаннинг считал, что рабство можно искоренить, если постоянно и целенаправленно напоминать тем, кто непосредственно владеет рабами, о нравственных устоях христианства. К примерно похожим выводам Джордж и сам пришел, еще когда ехал в поезде. Но теперь, мысленно представляя себе Тиллета Мэйна, он с пугающей ясностью осознал, что предложение Чаннинга никогда не даст результатов.

Впрочем, в зале высказанная со сцены идея тоже не встретила особого восторга. Закончив, пастор прошел на свое место под жидкие аплодисменты.

Второй оратор был принят гораздо более благосклонно. Им оказался высокий седой негр, представленный как Дэниел Фелпс, бывший раб, бежавший через реку Огайо и теперь везде рассказывавший о своей неволе в Кентукки. Фелпс оказался опытным оратором. Он говорил четырнадцать минут, и даже если не всё из его драматического рассказа было правдой, каждый человек в зале слушал его затаив дыхание. Душераздирающие истории об избиениях и пытках, которыми увлекался его хозяин, заставляли мужчин вскакивать и кричать от ярости. После того как Фелпс умолк, ему аплодировали стоя.

Когда ведущий представлял Вирджилию, она начала нервно теребить в руках платок. Особое ударение он сделал на ее фамилии. По залу прокатился приглушенный гул, означавший, что семью сталелитейщика здесь хорошо знали. Одна из женщин в ложе обернулась и окинула Джорджа быстрым внимательным взглядом. Он невольно приосанился, сразу перестав чувствовать себя пустым местом.

Идя к трибуне, Вирджилия все еще заметно нервничала. Какая же она все-таки пышечка, подумал Джордж. Бедняжка, совсем некрасивая. Но, может быть, все-таки найдется мужчина, которого привлечет ее ум. Во всяком случае, брат искренне желал ей этого.

Сначала Вирджилия говорила неуверенно, и публика не услышала ничего, кроме обычных фраз, обличающих рабство. Но минут через пять ее речь неожиданно для всех повернула совсем в другое русло. Нетерпеливое шарканье в зале стихло, и все глаза, от первого ряда до галерки, сосредоточились на ней.

– Мне неприятно говорить о таких вещах в присутствии слабого пола и детей. Но ведь давно известно, что правда никогда не может быть неприличной. Поэтому мы не должны малодушничать и отказываться от изучения всех граней этой возмутительной, порожденной Югом системы, как бы ни были они отвратительны или аморальны.

Зал замер. Было совершенно очевидно, что Вирджилия намеренно и весьма искусно разжигает в слушателях гнев и одновременно любопытство. Мужчины и женщины, сидевшие в ложе перед Джорджем, наклонились вперед, ловя каждое слово. Джордж оглядел зал, и ему стало не по себе от такого количества потных лиц, горевших праведным гневом. Но сильнее всего его огорчила собственная сестра. Ухватившись за край трибуны и позабыв о своей неуверенности, а заодно и о связности своих доводов, она продолжала:

– Какую бы внешнюю благовоспитанность и даже претензии на утонченность мы ни встречали на Юге, все это стоит на гнилом фундаменте. Фундаменте, который попирает самые главные законы – человеческие и Божьи. Отвратительная система Юга, основанная на угнетении свободной рабочей силы, напрямую зависит от ее воспроизводства. А откуда, скажите на милость, возьмутся эти новые работники, если старые вынуждены работать до изнеможения или умирают от жестокости надсмотрщиков? Новые работники приходят из тех же самых плантаций. Потому что их настоящий урожай – это человеческий урожай.

Когда публика наконец осознала, о чем говорит Вирджилия, по залу пронеслось легкое волнение. Одна женщина на балконе встала и решительно потащила к выходу свою маленькую дочь. Многие вокруг нее хмурились и шикали, призывая к тишине.

– Южные плантации – это не что иное, как фермы по разведению чернокожих. Это гигантские бордели, санкционированные и управляемые вырождающейся аристократией, которая грубо затыкает рты немногим, очень немногим землевладельцам, которые исповедуют истинно христианские ценности и пытаются протестовать против этих безумных сатиров, против их безбожной аморальности!

Вырождающаяся аристократия? Безумные сатиры? Фермы по разведению чернокожих? Джордж с изумлением смотрел на сестру, не в силах поверить в то, что услышал. Вирджилия мазала всех южан одной краской, но ее обвинения просто невозможно было применить к Мэйнам. Если только он не последний идиот и его нарочно не ввели в заблуждение в Монт-Роял. Да, в системе рабства много зла, но ничего из того, о чем говорила Вирджилия, Джордж не увидел.

Но больше всего его ужаснула реакция зала. Собравшиеся здесь люди верили каждому слову Вирджилии. Они хотели верить. А Вирджилия, как хорошая актриса, чувствовала их пылкий отклик и сама отвечала на него. Она выскользнула из-за трибуны, чтобы они лучше видели ее. Видели ее праведный гнев, ее горящий взор и дрожащие руки, стиснутые у груди.

– Даже камни возопиют от таких злодеяний! Сердце любого честного человека должно сказать «нет» грубому попиранию всех устоев нравственности! Нет! Нет! – Она откинула голову назад и, повторяя это, каждый раз ударяла себя в грудь.

Какой-то мужчина на галерке начал вторить ей, и вскоре уже скандировал весь зал:

– Нет! Нет! Нет!

Постепенно шум затих. Вирджилия снова подошла к трибуне и ухватилась за нее. Ее грудь тяжело вздымалась, на блузке выступили пятна пота. С трудом переводя дыхание, она пыталась вспомнить, на чем остановилась, и когда наконец вспомнила, с прежним пылом перешла к заключительной части. Но Джордж уже почти не слушал. Он был потрясен ее дикими заявлениями и той готовностью, с которой толпа приняла их.

Очевидно, его сестра просто нашла способ выплеснуть давно подавляемые эмоции. Было что-то непристойное в том, как она выставляла себя напоказ перед сотнями зевак. Ее речь была сексуальной, а стиль – почти разнузданным, когда она объявила, что нормы морали требуют немедленных действий против ферм по разведению чернокожих.

– Они должны быть сожжены! Уничтожены! Стерты с лица земли! Вместе со своими владельцами!

Джордж вскочил и вышел из ложи, в спешке опрокинув стул. По лестнице он спускался почти бегом, мечтая как можно скорее оказаться на улице и глотнуть холодного свежего воздуха. Добежав до первого этажа, он почувствовал, как содрогнулись стены. Это громовыми аплодисментами и топотом ног зрители приветствовали завершение речи Вирджилии. Джордж заглянул в аудиторию через ближайшую дверь.

Весь зал стоял. Вирджилия на сцене замерла, откинув голову назад. От напряжения и резких жестов ее волосы растрепались, одежда пришла в беспорядок, но ее это не беспокоило. Лицо Вирджилии сияло самозабвенным восторгом, выражая полнейшее счастье. Джордж отвернулся, почувствовав тошноту.

Выйдя на воздух, он несколько раз глубоко вздохнул, наслаждаясь падающим снегом. Конечно, нельзя было не признать, что речь Вирджилии произвела впечатление. Но согласиться с ее бездоказательными выводами он никак не мог.

Выступление сестры глубоко оскорбило Джорджа, и не только своим содержанием. Да, Вирджилия была взрослой женщиной и сама отвечала за свои поступки. И все же, глядя, как беззастенчиво она выставляет себя перед публикой, он испытал сильнейшую неловкость и досаду. Несмотря на внешнюю благопристойность, вся ее речь была насквозь пропитана совершенно возмутительной чувственностью. И это позволяло ей говорить о таких вещах, о которых ни одна женщина, да и не один мужчина тоже не осмелились бы даже заикнуться в приличном обществе.

Но больше всего Джорджа смутило не это. У него возникло стойкое ощущение, что Вирджилию вовсе не так беспокоила защита нравственности, как она об этом заявляла. Она просто получала удовольствие от всего происходящего.

Что по-настоящему испугало его, так это вопли и восторги толпы. Только сейчас он со всей ясностью понял, насколько вопрос рабства расколол американское общество. И не важно, из благородных побуждений или нет Вирджилия исказила факты, – ее воззвание к правосудию превратилось в омерзительный, даже пугающий призыв к жестокой священной войне. И воинов для этой войны в зале нашлось предостаточно. Стоя у входа, Джордж все еще слышал их истошные крики, требующие крови южан.

Еще в поезде он твердо решил, что вся вина целиком лежит на южанах с их разрушительной спесью. Сегодняшний вечер преподал ему страшный урок. Теперь он совершенно точно знал, что заблуждался.

За какой-то час он полностью изменил мнение о северных аболиционистах, потому что Вирджилия явно нахваталась идей у других членов движения. Сколько же из них больше заинтересованы в противостоянии, чем в разрешении проблемы? Сколько взращивают ненависть вместо здравого смысла? Джордж вовсе не собирался одобрять рабство или оправдывать Мэйнов из-за того, чему стал свидетелем на этом собрании. Но он впервые поверил, что для негодования Мэйнов вполне может быть причина, как они и утверждали.

Может ли дружба людей из столь разных частей страны, дух товарищества, рожденный в общих тяготах, выдержать такое страшное давление? Достаточно ли у людей и у всей нации воли к добру, чтобы преодолеть те безумные страсти, которые уже спущены с поводка, как только что продемонстрировала его сестра?

Резкий порыв ветра смел снег с козырька над входом, у которого стоял Джордж. От неожиданности он вздрогнул. Снегопад усиливался, скрывая ближайшие огни городских фонарей. Будущее теперь виделось ему в гораздо более мрачном свете, чем он когда-либо мог вообразить. Он на мгновение представил себе страну, которую проблема рабства истязала до тех пор, пока она не разлетелась на куски, словно хрупкий чугун под ударами молота.

Без сомнения, их ждали нелегкие времена. К счастью, у него есть Констанция, она поможет ему пережить их, а его любовь, он очень на это надеялся, поможет ей. Но выживет ли страна под ударами кузнечного молота, хватит ли у нации гибкости и милосердия, чтобы прийти к правильному решению, он просто не знал.

Прислонившись к стене и пытаясь укрыться от ветра, чтобы зажечь сигару, Джордж думал о том, что до этого дня жил в иллюзиях или даже в неведении. Теперь же он посмотрел в глаза реальности.

И ужаснулся.

* * *

Завершала его путешествие поездка на небольшом пароходике по Лихайскому каналу. Начинался этот судоходный канал от устья одного из притоков реки Лихай и протекал через долину от Мак-Чанка до Истона. Большая Лихайская долина стала домом для четырех поколений Хазардов. Прадед Джорджа бросил работу на кузнице в Пайн-Барренсе, что в Нью-Джерси, в то время главном регионе по производству железа в колониях, чтобы открыть собственное предприятие в Пенсильвании.

Долина не была богата огромными естественными ресурсами, схожими с запасами болотной руды в Джерси. Не было здесь и так много плавней, как в Пайн-Барренсе, где их добывали из окрестных соленых заливов в виде глины и устричных раковин. Зато прадед Джорджа нашел огромные запасы древесины, которую превращал в древесный уголь. А еще нашел источники воды. Но что важнее всего: он использовал подходящий момент.

Несколько лет он был единственным плавильщиком на реке. Руду приходилось доставлять через горы в кожаных мешках на спинах вьючных лошадей, но это не пугало прадеда. Такая система перевозок действовала в Джерси уже давно.

Конкуренты называли его сумасшедшим из-за того, что он не перебирался в долину реки Скулкилл, но прадед Джорджа не обращал на них внимания и упорно продолжал свое дело. В долине Лихая он был сам себе хозяином, и успех или неудача зависели только от его собственных решений.

Во время революции Хазарды всё поставили на войну и едва не обанкротились. К счастью, победили повстанцы, и их род не оборвался внезапно на виселице. Но настоящий успех продолжал ускользать.

Год за годом Хазарды были вынуждены доставлять свое железо вниз по реке в Делавэр на древних даремских плоскодонках, которые вечно налетали на камни на быстринах Лихая. Потом, уже в 1829 году, открылся канал. Местный житель Джозайя Уайт задумал его в основном для доставки каменного угля, который был найден в тех краях. Но суда, ходившие по каналу, принесли процветание почти всем предприятиям долины, и компания «Железо Хазарда» не стала исключением. Целый век ее продукция приносила семье пусть не слишком большой, но устойчивый доход. Совершенно неожиданно благодаря каналу оказались доступными многие новые рынки сбыта, и всего за одно поколение – уже при отце Джорджа – Хазарды разбогатели.

Джордж вырос рядом с каналом. Крики лодочников и раздающийся время от времени рев какого-нибудь упрямого мула, идущего вдоль берега, были важной частью его мальчишеского опыта. Теперь золотое время канала постепенно уходило в прошлое, как говорили. Оно продлилось едва ли тридцать лет, и его закат стал еще одним поразительным доказательством того, как быстро менялся этот новый машинный век. Очевидно, Уильям Хазард поверил в прогнозы о печальном будущем каналов, иначе он вряд ли проявил бы интерес к производству железнодорожных рельсов.

В быстро растущем городке Бетлехем, основанном членами Моравской церкви из Богемии, пароходик встал на получасовую стоянку. В нескольких милях за Бетлехемом вырисовывались знакомые очертания Южных гор. День был ветреным и пасмурным. Все остальные пассажиры оставались внизу, но Джордж вышел на прогулочную площадку, наслаждаясь видом родных мест.

Низкие округлые вершины гор под стремительными серыми тучами казались почти черными. Горные лавры, густо покрывавшие все склоны, уже приготовились встретить скорую зиму. Но с наступлением весны они снова расцветут тысячами белых и розовых цветов, радуясь пробуждению к новой жизни. И эти цветы будут стоять в каждой комнате дома Хазардов. Мать Джорджа испытывала особое, почти религиозное почтение к горному лавру. Она говорила, что эти кустарники похожи на семью Хазард. Они часто росли на каменистой, бесплодной почве, но выживали и цвели там, где не могли удержаться другие растения. Она привила эту веру и Джорджу, так же как его отец передал ему веру в силу металла.

Наконец пароход пошел по длинной дуге канала, и уже вскоре впереди показался маленький городок Лихай-стейшн, а чуть выше по течению – завод Хазардов.

Недалеко от берега теснились кварталы бедноты. Этот район облюбовали постоянно растущие общины ирландцев, уэльсцев и венгров, которые переселялись сюда, чтобы получить работу на вновь открываемых рабочих местах стремительно расширявшейся компании Хазардов. Для строительных нужд в больших городах требовалось все больше и больше чугуна. Началось просто какое-то повальное увлечение – всем срочно потребовались чугунные колонны и вычурные чугунные карнизы, появилась даже мода на здания с целыми чугунными фасадами. Ну а помимо всего прочего, компания «Железо Хазарда» теперь выпускала и рельсы.

На склоне холма, возвышаясь над лачугами рабочих, начинались каменные или кирпичные особняки городских торговцев, а также дома, принадлежащие заводскому начальству разных рангов. И выше всех, на огромном участке земли, примыкающем к подножию горы, стоял дом, в котором родился Джордж.

Он любил этот дом, потому что все здесь было для него родным, но совершенно не выносил его теперешний вид. Первоначальное здание, возведенное еще сто лет назад, давно исчезло после многочисленных переделок, каждая из которых напоминала о том или ином архитектурном периоде или стиле. В доме было тридцать или сорок комнат, но не было какой-то гармонии и, по мнению Джорджа, не было своего отличительного характера.

Три сорокафутовые доменные печи завода, сложенные из камня в форме усеченного конуса, были заметны издалека. С вершины каждого конуса к склону горы шел деревянный мост. Джордж видел неуклюжее движение кузнечных мехов, накачивавших горячий воздух, слышал шум моторов, которые заставляли их работать. Из печей валил дым, затемняя и без того мрачное небо. Древесный уголь был топливом грязным и к тому же устаревшим.

На мосту к третьей трубе рабочие со склона катили тачки. Содержимое тачек они высыпали в загрузочное отверстие, потом возвращались на другой конец моста за новой порцией груза. Конечно, можно было использовать и более прогрессивный способ доставки руды, топлива и флюсов. Возможно, систему движимых паром конвейеров. Но его брат Стэнли, наверное, хотел дождаться, когда такую систему установят в каждой второй печи страны, прежде чем решился бы хоть на какое-нибудь новшество.

Возле горнов тоже стояли люди. Джордж и подзабыл, каким большим стало их семейное предприятие, особенно с этим новым, солидных размеров зданием, которого он еще не видел.

Производство на заводе Хазардов было шумным, суматошным и грязным. Огромные горы шлака и кучи древесного угля портили пейзаж. Удушающий дым отравлял воздух, а жар и оглушительный грохот напоминал ад. Но с каждым днем становилось все более очевидным, что Америка растет и развивается именно благодаря железу и людям, которые знают, как его производить. Это дело впиталось в плоть и кровь Джорджа, но нужно было вернуться домой после долгого отсутствия, чтобы осознать это.

Как примет все это Констанция? Будет ли она счастлива здесь, выйдя замуж за металлурга и живя в незнакомом месте? Джордж поклялся сделать все возможное для ее счастья, но приживется ли она в Лихай-стейшн, зависело не только от него. И это его беспокоило.

На его счастье, неотложные дела в обществе противников рабства задержали Вирджилию в городе, поэтому он мог поехать домой один и постепенно вернуться к своей прежней жизни со всеми ее радостями. И со всеми ее печалями. Джордж подумал об умершем отце и почувствовал себя слегка виноватым. Поглощенный знакомыми видами, он совсем забыл о нем. Необходимо загладить вину и проститься с ним, как велит сыновний долг.

* * *

Лучи закатного солнца осветили мраморный обелиск с вырезанными у основания словами: «УИЛЬЯМ ХАЗАРД». Джордж снова открыл глаза, еще раз поправил венок, который принес с собой, и встал.

Когда подошла его мать, он отряхивал с брюк пыль. На кладбище она вызвалась пойти вместе с ним, но стояла в стороне, пока он прощался с отцом.

Они пошли по крутой тропе к ожидавшему их экипажу. Джордж был дома всего несколько часов, но Мод Хазард уже что-то говорила о планах свадьбы.

– Как печально, что твой отец так и не успел познакомиться с Констанцией, – сказала она.

– Думаешь, он бы ее одобрил?

Мод вздохнула, и белое облачко пара растаяло в воздухе.

– Возможно, и нет. Но мы примем ее хорошо, обещаю тебе.

– И Стэнли тоже? – язвительно спросил Джордж.

– Джордж… – она посмотрела на него, – ты ведь уже знаешь, что найдутся люди, которые возненавидят тебя за твое решение. Я не знаю почему, но к ирландцам относятся очень плохо. Однако ты, очевидно, очень трезво смотришь на вещи, и это восхищает меня. Восхищает твоя решимость, с которой ты готов встретить ненависть.

– Я об этом не думал, мама. Я просто люблю Констанцию.

– Знаю, но в этом мире слишком много злобы. И только любовь способна ее преодолеть. Истинная христианская любовь. Должна преодолеть, иначе нам всем не выжить.

Джордж подумал об Елкане Бенте, Тиллете Мэйне, о своей сестре. Почему-то при мысли о них ему не слишком верилось, что любовь сможет преодолеть ненависть.

Часть вторая Друзья и враги

Человеческие существа могут быть непостоянны, но человеческая душа верна себе. Она яростно восстает против рабства, с тех пор как появилось на свет это чудовище, и пока, проклинаемое всем родом людским, оно не сгинет, природа человека всегда будет вставать на его пути, пуская стрелы в его голову и клеймя его вечным позором.

Теодор Дуайт Уэлд. Американское рабство как оно есть, 1839 год

Глава 17

В честь приезда Джорджа дома был устроен рождественский прием. Благодаря этому он сразу смог увидеть все перемены, которые произошли в семье за время его не слишком долгого отсутствия. Некоторые из этих перемен весьма удивили его.

Его брат Билли, к примеру, в свои двенадцать лет вел себя уже вполне по-взрослому. Внешне он тоже сильно возмужал, его лицо приобрело те же грубоватые, решительные черты, что были характерны для всех мужчин их рода, за исключением разве что Стэнли. Каштановые волосы Билли были темнее, чем у Джорджа, а голубые глаза – не такими светлыми и холодными. Когда он задавал Джорджу неожиданно глубокие и умные вопросы о войне, его чудесная обаятельная улыбка исчезала. Кто проявил себя лучшим полководцем – Тейлор или Скотт? Чем отличается американская армия от мексиканской? Что Джордж думает о Санта-Анне?

Сначала Джордж не поверил, что мальчик действительно такой серьезный, каким кажется. Но потом вспомнил, насколько сам был серьезен в его возрасте, когда порой попадал в затруднительное положение. Бывало, это касалось и молодых женщин. Неужели Билли тоже волнуют подобные вопросы? Пожалуй, все-таки рановато.

Вирджилия без умолку болтала о движении против рабства, которое называла своей работой. В каждом ее слове сквозила не только фанатичная преданность своим убеждениям, но и немалое самомнение. Разумеется, Джордж не стал затевать споров за столом, но решительно заявил, что, несмотря ни на что, Орри останется его лучшим другом.

– Ах да, – воскликнула Вирджилия, – ты же друг рабовладельца! Но имей в виду, братец, я перед такими людьми лебезить не собираюсь. И вежливых улыбок от меня ты тоже не дождешься.

Все это грозило испортить свадьбу. Вирджилия явно намеревалась оскорблять Орри и дальше и отравить ему пребывание в Монт-Роял, а новая жена Стэнли позволила себе несколько язвительных замечаний, касающихся не только вероисповедания Констанции Флинн, но и места проведения церемонии – крошечной и невзрачной католической церквушки у канала.

Стэнли женился чуть больше года назад, когда Джордж еще только добирался до Мексики. Изабель Траскотт-Хазард было двадцать восемь лет – на два года больше, чем ее мужу. Ее семья утверждала, что их предок был другом и соратником самого Уильяма Пенна. Хотя почти весь первый год в Лихай-стейшн Изабель была в основном занята своей беременностью, громкая фамилия мужа и ее собственная честолюбивая натура очень скоро сделали ее заметной фигурой в местном обществе.

Джордж пытался найти в себе добрые чувства к Изабель. Эти усилия длились примерно пять минут. Она была как лошадь, которой все равно, выглядит она умной в чьих-то глазах или нет. Наоборот, она даже хвасталась тем, что никогда не читала ничего, кроме светских колонок в газетах.

Он мог бы пожалеть ее, но с какой стати? Она ведь считала себя безупречной. Такими же безупречными она считала и свой дом, свой гардероб, вкусы в обстановке и мальчиков-близнецов, которые родились почти день в день через девять месяцев после свадьбы. О других детях она и слышать не хотела, о чем уже не преминула сообщить Стэнли, потому что нашла все, что связано с материнством, весьма неприятным.

Джордж с большой гордостью показал родным дагеротип с портретом Констанции. Несколько минут спустя, когда лакей подал ромовый пунш, Изабель заметила:

– Мисс Флинн довольно мила.

– Спасибо, – сказал Джордж. – Я согласен.

– Говорят, там, на Юге, джентльмены восхищаются внешней красотой, не интересуясь, скажем так, содержанием. Надеюсь, твоя невеста не столь наивна, чтобы думать, будто и в этой части страны она встретит такое же отношение.

Джордж покраснел. Изабель явно приняла в штыки Констанцию, потому что та оказалась красивой.

Замечание Изабель не понравилось Мод Хазард. Стэнли заметил, как нахмурилась его мать, как бросила на невестку недовольный взгляд. Весь остаток вечера Изабель молчала, хотя Джордж был уверен, что к добру это не приведет.

К Рождеству большой белый камин в гостиной, а также окна и двери украсили листьями горного лавра. На каминной полке стояла фамильная гордость – тяжелый двадцатичетырехдюймовый бокал, который в 1790 году выдул известный мастер-стеклодув Джон Амелунг из Мэриленда. Отец Уильяма купил его еще в молодости. На стекле художник выгравировал щит и американского орла с распростертыми крыльями. В клюве орел держал ленту с надписью: «E pluribus unum».[5] Казалось вполне естественным, что к концу вечера Мод, подойдя к камину и стоя рядом с их семейной реликвией, произнесла краткую речь, обращаясь к своей семье:

– Теперь, когда Джордж, к счастью, уже дома, мы должны внести перемены в управление компанией. С этого времени, Стэнли, ты и твой брат будете нести ответственность в равной степени. Твой черед тоже придет в свой срок, Билли, не волнуйся.

Стэнли пытался улыбаться, но лицо у него было такое, словно он откусил лимон.

– Так как наша семья увеличивается, – продолжала Мод, – и все мы, пожалуй, не сможем жить под одной крышей, здесь нам придется тоже кое-что изменить. Этот дом отныне будет принадлежать Стэнли и Изабель. Я буду жить с вами, Билли и Вирджилия тоже, какое-то время. – Ее взгляд остановился на Джордже, когда она взяла с каминной полки документ, которого он прежде не заметил. – Твой отец очень хотел, чтобы у тебя был собственный дом. Считай это его свадебным подарком тебе и твоей невесте. Это акт передачи тебе части земли, которой мы владеем. Участок большой, совсем близко отсюда. Твой отец подписал эту бумагу за два дня до того, как с ним случился удар. Построй дом для Констанции и ваших будущих детей, дорогой. Мы тебя любим и желаем всего наилучшего.

Глаза Джорджа наполнились слезами, когда он принимал из рук матери бумагу. Билли радостно захлопал в ладоши. Стэнли и Изабель присоединились к нему, хотя и без энтузиазма. Джордж вполне их понимал. Стэнли был не из тех, кто готов делиться лидерством в семье, даже с братом, то есть тем более с братом, которого он считал неопытным и легкомысленным.

* * *

Констанция с отцом приехали на Север в конце марта, а в один из теплых дней начала апреля молодые люди поженились. К этому времени Джордж уже три месяца занимался своими новыми обязанностями.

В юности Джордж иногда выполнял разные задания на заводе Хазарда, но теперь он смотрел на все глазами управляющего, а не скучающего мальчишки, которому хотелось поскорее сбежать отсюда. Он целые дни проводил возле печей, у кричного горна или у прокатного стана, знакомясь с рабочими и надеясь показать им, что ему можно доверять. Он задавал много вопросов и внимательно выслушивал ответы. А если вдруг обнаруживалась какая-нибудь проблема, Джордж тут же делал все, чтобы ее решить.

Много ночей он провел без сна, читая до самого рассвета. Он изучил всю переписку компании, продирался сквозь сложные металлургические справочники и технические брошюры. Его любопытство раздражало Стэнли, но ему было все равно. То, что он прочитал, не только многому его научило, но и приводило порой в бешенство. Все говорило о том, что, когда бы их отец ни предоставлял Стэнли право что-нибудь решать, брат всегда выбирал самый безопасный путь. К счастью, Уильям Хазард передавал старшему сыну не слишком много полномочий. Иначе, как теперь Джордж уже точно понимал, их компания давно бы скатилась на уровень XVIII века.

Джордж нашел время и на то, чтобы пригласить из Филадельфии архитектора, чтобы тот осмотрел место, где будет строиться дом, и составил проект. В то время были очень популярны виллы в итальянском стиле. Архитектор предложил построить именно такую – асимметричное здание в форме буквы L, с изящной смотровой башенкой на углу. Эта башенка, или бельведер, натолкнула и на название для будущего каменного особняка; как объяснил архитектор, слово «belvedere» означало «прекрасный вид», и вид из окон будущего дома действительно обещал быть восхитительным. Когда приехали Флинны, как раз завершалась закладка фундамента.

Констанция быстро заметила пренебрежительное отношение Изабель, но улыбалась и не падала духом. А Орри, если и почувствовал себя оскорбленным поведением Вирджилии во время свадебных торжеств, никак этого не показал. На медовый месяц новобрачные уехали в Нью-Йорк. Семейный экипаж провез их мимо старой фактории, давшей городу половину его названия, но Джордж и Констанция не видели ничего вокруг. Всю дорогу до Нью-Йорка они ни на секунду не могли разомкнуть объятий. До этого им удалось провести лишь одну блаженную ночь вместе в Истоне, после чего за Орри спешно был отправлен посыльный, и в тот же день произошла одна из его первых крупных ссор с братом.

Из-за огромного давления, создавшегося внутри, взорвалась одна плавильная печь; такие случаи бывали не так уж редки. Под обломками погибли двое рабочих. Внимательно осмотрев место происшествия, Джордж пришел в контору и налетел на брата:

– Почему чугунные полосы не были скреплены в штабеля? Из всех документов следует, что на это выделялись деньги.

Стэнли выглядел бледным и измученным. Когда он заговорил, в его голосе слышалось раздражение.

– Это была отцовская идея, не моя. После его смерти я отменил укладку. Отгрузка немного снизилась. На мой взгляд, сейчас мы не можем себе это позволить.

– А две человеческие жизни и семьи, оставшиеся без отцов, мы можем себе позволить? Я хочу, чтобы полосы, как и прежде, скреплялись в штабеля. Я напишу приказ.

– Не уверен, – попытался возразить Стэнли, изображая возмущение, – что у тебя для этого достаточно полномочий.

– Как бы не так! Твои полномочия превышают мои только в одном – ты подписываешь банковские документы. Так что штабеля будут. И еще мы выплатим каждой семье по тысяче долларов.

– Джордж, это уже полная чушь!

– Нет, если ты хочешь иметь хороших рабочих. Нет, если мы хотим спокойно спать по ночам. Ты подпишешь эти чеки, Стэнли, или я соберу сотню человек и устрою осаду твоего дома, пока ты этого не сделаешь.

– Черт знает, что за начало… – пробормотал Стэнли, но все же подписал оба чека, когда Джордж принес их.

А к тому времени, когда он сообщил Мод о планах скреплять штабеля чугунных полос защитными связками, он уже был уверен, что идея принадлежит ему самому.

* * *

В ноябре 1848 года Закари Тейлор выиграл президентские выборы. В том же месяце закончилось строительство Бельведера, и Джордж с Констанцией, которая была уже на большом сроке беременности, переехали в него. Вскоре на их кровати под пышным пологом на свет появился Уильям Хазард Третий.

Супруги полюбили свой новый дом. В первую очередь Констанция обустроила детскую, потом наполнила остальные комнаты дорогими, но удобными вещами, основным назначением которых было приносить пользу, а не только радовать глаз. А вот Стэнли и Изабель, напротив, содержали свой дом так, словно это был музей.

Каждое серьезное решение Джордж обсуждал с Констанцией. Она ничего не знала о производстве железа – во всяком случае, поначалу, – зато обладала острым практичным умом и очень быстро училась. Джордж признался жене, что боится потерпеть неудачу, действуя в некоторых вопросах слишком быстро, даже безрассудно, руководствуясь только догадками и интуицией. Просто он точно знал, что иначе ничего не добиться, и Констанция была согласна с ним.

Вскоре растущая сеть американских железных дорог стала потреблять все рельсы, которые производил их завод, работая круглосуточно, и это несмотря на неблагоприятную экономическую обстановку. Однако Джорджу по-прежнему приходилось сражаться с братом ради каждого нового шага, даже если выгода была очевидной.

– Бога ради, Стэнли, мы же находимся в самом центре главного региона страны по запасам каменного угля, а ты словно не замечаешь этого! В Британии Дерби уже полтораста лет используют кокс в домнах, а тебе по-прежнему это кажется слишком смелым экспериментом?

Стэнли смотрел на брата так, словно тот повредился в уме.

– Древесный уголь – традиционное и вполне приемлемое топливо. Зачем что-то менять?

– Затем, что деревьев на целую вечность не хватит. Во всяком случае, при тех темпах, какими мы их вырубаем.

– Вот и будем их использовать, пока они не закончатся, а уж потом начнем экспериментировать.

– Но древесный уголь очень грязен! Ты только представь, что происходит, когда мы вдыхаем весь этот дым и копоть. – Он провел указательным пальцем по письменному столу и показал Стэнли почерневший от пыли палец. – Я бы хотел, чтобы ты согласился на строительство опытной печи, работающей на коксе…

– Нет, я не стану за это платить.

– Стэнли…

– Нет. Если на другое ты меня еще как-то заставил пойти, то это я категорически отказываюсь делать.

Джорджу также хотелось вложить некоторый капитал в попытку воссоздать один ныне утраченный процесс, с помощью которого братья Гаррард в 1830-х годах выплавляли в Цинциннати тигельную сталь. Сайрус Маккормик использовал ее для своих молотилок и прекрасно о ней отзывался. Но снижение импортных пошлин в годы администрации Джексона и хлынувший вслед за этим натиск европейской стали с лихвой удовлетворял не слишком большой внутренний спрос, и едва родившаяся американская стальная индустрия была уничтожена.

Теперь же Америка производила в год всего около двух тысяч тонн качественной высокоуглеродистой стали. Но страна расширялась, и Джордж предвидел и растущие потребности, и увеличение рынка. Проблема была не в том, как выплавлять сталь – это умели делать уже сотни лет, – но в том, как делать это достаточно быстро, чтобы продукция приносила прибыль. Старый процесс науглероживания занимал почти десять дней, а количественно результат был очень небольшим. По слухам, Гаррарды нашли способ намного лучше. Поэтому Джордж пока что оставил тему кокса, приберегая силы для борьбы, которую наверняка придется выдержать, когда он предложит провести опыты по сталеварению.

Стэнли, без сомнения подстрекаемый Изабель, почти на все предложения младшего брата отвечал отказом. Случай со сталью не стал исключением. Несколько дней Джордж был в ярости, и спасло его только радостное известие Констанции о том, что у них снова будет ребенок.

* * *

Летом 1849 года Стэнли и его жену навестил некий гость из Миддлтауна. Он остался у них на ночь. Джорджа и Констанцию на ужин не пригласили, Вирджилия была в Филадельфии, а Мод как раз увезла Билли в Нью-Йорк на каникулы. Такая скрытность казалась неслучайной.

С точки зрения светских приличий Джорджу это было безразлично, но вот цель визита разожгла в нем любопытство. Он ведь сразу узнал этого высокого почтенного мужчину лет пятидесяти, который вышел из кареты и скрылся в доме Стэнли на весь остаток вечера. Саймон Кэмерон был хорошо известной фигурой в Пенсильвании и за долгие годы с успехом проявил себя в типографском и журналистском деле, строил железные дороги, занимался политикой и даже попробовал себя на поприще металлургии.

Джордж чувствовал, что в Лихай-стейшн этого человека привели совсем другие интересы. Возможно, политика? Первый срок его сенаторских полномочий уже истек, а при обсуждении на закрытом партийном собрании нового претендента на пост сенатора от Демократической партии штата его кандидатура была отклонена. Когда в ту ночь Джордж лежал рядом с женой, нежно обнимая ее округлившийся живот, он вдруг подумал, а не связан ли визит Кэмерона с одним странным обстоятельством, которое уже несколько дней не давало ему покоя.

– Боже мой! Уж не он ли получает те самые чеки?

– Не понимаю, о чем ты говоришь, милый.

– Я просто не успел тебе рассказать. Совсем недавно я обнаружил, что последние три месяца Стэнли подписывает какие-то чеки на пятьсот долларов. Без имени… просто чеки на получение наличных. Может, он пытается помочь Кэмерону снова встать на ноги?

– Ты хочешь сказать, вернуться в сенат?

– Возможно.

– Опять под демократическим флагом?

– Едва ли. Слишком многих он рассердил, отклоняясь от линии партии. Старину Джима Бьюкенена в том числе. С другой стороны, от Кэмерона нельзя избавиться, просто сказав ему «нет». Это его только подстегивает. Я должен обязательно выяснить, действительно ли Стэнли дает ему деньги и для каких целей.

Констанция нежно поцеловала Джорджа в щеку.

– От всех этих споров со Стэнли ты слишком быстро стареешь.

– А как у тебя с Изабель?

– Она меня не беспокоит, – сказала Констанция, отвернувшись и как-то уж слишком выразительно пожимая плечами, что заставляло усомниться в искренности ее слов.

– Ничего другого я и не ожидал услышать. Зато ты ее беспокоишь.

– Да, верно… – ответила Констанция, внезапно потеряв самообладание. – Она злая и жестокая. Да простит меня Господь, но я хочу, чтобы земля поглотила их обоих!

Она уткнулась ему в шею и, обняв одной рукой, заплакала.

* * *

– Да, я поддерживаю Кэмерона, – признал Стэнли на следующее утро. – Тебе обязательно курить здесь эти гнилые сорняки? – добавил он, помахав рукой перед его лицом.

Джордж как ни в чем не бывало продолжал курить кубинскую сигару.

– Не уходи от темы, – сказал он. – Ты тратишь деньги компании. Деньги, которые должны идти в дело. Но что гораздо хуже – ты даешь их какому-то продажному политикану.

– Саймон не такой. Он служил честно.

– Неужели? Тогда почему демократы отказались выдвигать его на второй срок? Должен признаться, меня это не удивило. Думаю, они и прошлое его выдвижение считают ужасной ошибкой. Никто никогда не может сказать с определенностью, на чьей он стороне, какую партию поддерживает – разве что партию беспринципности. И к кому он присоединился на этот раз? К «Партии ничегонезнаек»?[6]

Стэнли сильно закашлялся, чтобы подчеркнуть свое неудовольствие от дыма и выиграть немного времени для поиска ответа. За окном маленького деревянного здания конторы грязные измученные люди спускались с холма – от печи возвращалась ночная смена. Навстречу им обоз из шести телег со скрипом вез наверх древесный уголь.

– Саймон создает в нашем штате некую организацию, – сказал наконец Стэнли. – И не забудет тех, кто помогал ему в этом.

– Стэнли, он приспособленец! Разве ты не слышал его знаменитого изречения? «Честный политик – это человек, который никогда не продаст того, кто его купил». И ты хочешь, чтобы твое имя связывали с кем-то подобным?

– Саймон Кэмерон добьется власти в Пенсильвании, – невозмутимо ответил Стэнли. – И во всей стране. Просто у него сейчас временные трудности.

– Допустим, только не помогай ему преодолевать их с помощью наших денег. Если не перестанешь, я вынужден буду поговорить с мамой. Мне очень жаль, но это единственный способ покончить с этим безобразием.

Стэнли бросил на него сердитый взгляд, не находя ничего смешного в сарказме брата. Но слова Джорджа явно испугали его. Помолчав немного, он неохотно ответил:

– Хорошо. Я подумаю о твоих возражениях.

– Спасибо! – рявкнул Джордж и ушел.

Он знал, что победил. Правда, для этого пришлось воспользоваться угрозами – оружием, к которому он до сих пор не прибегал. Ему и самому это не нравилось – только глупцы с готовностью унижают других людей. Униженный человек часто наносит ответный удар, причем самым жестоким образом. А когда речь шла о Стэнли, который в душе все-таки знал о собственной неправоте, этот риск возрастал еще больше.

И все же в этот раз у Джорджа просто не оставалось выбора.

Констанция была права, думал он, шагая к печам вверх по склону холма. Бесконечные стычки с братом изматывали его. Этим утром, бреясь перед зеркалом, он заметил надо лбом несколько седых волос. А ведь ему не исполнилось еще и двадцати пяти.

* * *

– И ты вот так это оставишь, Стэнли? – с яростью воскликнула Изабель, узнав об их последнем споре. – Когда сенатор снова вернет себе власть, он наверняка вспомнит твою щедрость! И ты получишь то политическое назначение, которого мы оба хотим. Это наш шанс убраться из этой грязной дыры и начать новую жизнь!

Сидя в кресле и лениво развязывая галстук, Стэнли уныло ответил:

– Если я не соглашусь прекратить пожертвования, он обратится к матушке.

– Маленький мальчик побежит жаловаться? – злобно усмехнулась Изабель.

– Я его не виню. Пока я контролирую капитал, у него нет других возможностей.

Стэнли невольно поежился, вспомнив, что во время ссоры у Джорджа было такое лицо, словно он вот-вот набросится на него с кулаками. Да, у Джорджа определенно был характер. Он прошел войну и умел драться. Вообразить, как он кидается с кулаками на собственного брата, было не так уж сложно, и Стэнли не хотел рисковать.

Изабель подбежала к нему:

– Только, бога ради, не отдавай управление деньгами в руки этой маленькой безбожной твари!

– Нет, настолько я не уступлю, – пообещал Стэнли, подумав: «Это единственное, что у меня есть».

– И ты найдешь способ и дальше посылать Кэмерону деньги, понятно?

– Да, любимая, найду. – Стэнли тяжело вздохнул. – Боюсь, я скоро научусь ненавидеть собственного брата!

– Дорогой мой, не думаю, что ты должен заходить так далеко, – успокоила его Изабель, хотя втайне была очень довольна.

Вспыхнув, Стэнли поднялся и зашел за ширму, чтобы снять рубашку.

– Знаю, – сказал он. – Конечно, я не всегда это чувствую. Только изредка.

– Все неурядицы между тобой и братом начались после того, как он женился на этой язычнице. – Изабель посмотрела на свое отражение в изящном зеркале, но увидела лишь прекрасное лицо рыжеволосой хозяйки Бельведера. – Этой папистской сучке. Пора уже забить в нее пару кольев.

– Но как? – спросил Стэнли, выглянув из-за ширмы.

Изабель ответила ему ледяной улыбкой.

Глава 18

Моравская семинария для юных леди располагалась на берегу Монокаси-Крик, неподалеку от Бетлехема. Основанная в 1742 году, она получила известность как первая школа-пансион для девушек в британских колониях. Два семестра Вирджилия проучилась там, но потом ее выгнали за отказ подчиняться правилам.

В конце сентября каждого года уважаемые дамы округа устраивали благотворительную ярмарку по сбору средств для пансиона. Ярмарка проводилась на лужайке перед Колониальной усадьбой семинарии. Обычно подготовку к ней начинали еще летом. Быть избранным на должность председателя одного из многочисленных комитетов означало получить общественное признание. Изабель побывала в этом качестве в прошлом году.

Констанция возлагала большие надежды на развитие образования для женщин и считала, что они должны непременно стремиться к нему, даже если это вынуждало их соревноваться с мужчинами. Джорджа такая позиция немного пугала, но он не спорил с женой. Констанция говорила ему о своем желании принять участие в сентябрьской ярмарке, уверяя, что беременность проходит легко, да и поездка по ухабистым горным дорогам ей тоже не повредит. Джордж пообещал поговорить об этом со Стэнли, но забыл.

Констанция ждала. Впрочем, дел у нее хватало. По нескольку часов в день она проводила с маленьким Уильямом, считая, что малыши должны получать достаточно ласки в нежном возрасте, иначе из них вырастают хмурые и неприятные люди. Но скорее всего, ей просто очень нравилось возиться с пухлым розовым младенцем.

Домашние обязанности тоже лежали на ней. Она отлично управляла слугами в Бельведере, решительно и справедливо разрешая их ссоры и объясняя, как лучше организовать свой день, чтобы за более короткое время успеть сделать больше дел. Очень скоро она заслужила любовь и уважение, хотя иногда ее немножко и побаивались. Ее вспыльчивый ирландский нрав всегда проявлялся, когда она видела небрежно выполненную работу, тем более если обычную нерадивость пытались оправдать какими-то небылицами.

Несмотря на свою занятость, Констанция не переставала думать о ярмарке. Не дождавшись новостей от Джорджа, она наконец спросила его, замолвил ли он за нее словечко. В ответ Джордж хлопнул себя по лбу и так мелодраматично застонал, что Констанция рассмеялась. Успокоив мужа, что в его забывчивости нет ничего страшного, она пообещала сама поговорить с Изабель. Конечно, это требовало некоторой подготовки, потому что виделись они теперь крайне редко, да и то только в особых случаях. В редкие минуты раздражения Констанция с досадой думала, что Изабель умышленно вела себя так.

Она пригласила Мод и Изабель на чай. Сначала они поговорили о ее беременности. Констанция сказала, что в этот раз наверняка будет девочка и они с Джорджем уже решили назвать ее Патрицией Флинн-Хазард. Услышав это, Изабель поджала губы и уставилась куда-то вдаль.

Потом Констанция упомянула о своем интересе к ярмарке.

– Как это мило с твоей стороны! – тут же воскликнула Мод. – Я уверена, наши дамы будут рады принять тебя в роли волонтера. И с удовольствием передам им твое желание, хотя сама больше не принимаю в этом активного участия. Прошло уже два года, как я отработала в своем последнем комитете. Просто почувствовала, что пора уступать место молодым.

– Я поговорю об этом, дорогая, – сказала Изабель. – В следующий понедельник у нас будет собрание организационной группы.

– Спасибо, – поблагодарила Констанция, пытаясь уловить неискренность в милой улыбке Изабель, но не смогла.

* * *

В понедельник Изабель заговорила о своей невестке на собрании.

– Я тут подумала, что, возможно, она могла бы возглавить комитет по квилту… – начала она.

– Прекрасный выбор! – тут же воскликнула одна из дам.

Однако несколько других, услышав это заявление, нахмурились.

– На каком основании, Изабель? – спросила одна из них.

– Она противница женского образования? – поинтересовалась другая.

– Не могу сказать, – ответила Изабель. – Она говорила, что не может участвовать, потому что… э-э… религиозная направленность семинарии противоречит многим заповедям ее собственной веры, которую она, разумеется, считает единственно правильной.

– Что ж, – подвела черту женщина, ведущая собрание, – думаю, нам не стоит возвращаться к обсуждению этой особы ни сегодня, ни когда-либо в будущем.

– Жаль, – покачала головой Изабель. – Констанция – личность яркая, и у нее, безусловно, есть прекрасные качества. Мне говорили, что католики – люди немного странные, фанатичные, но я в это не верила, пока не познакомилась с ней. Уверена, ее взгляды – во многом результат влияния священников и монахинь. Но разве могут те, кто вечно живет в этих мрачных кельях, знать истину? Чего только стоят эти ужасные истории о том, что происходит в женских монастырях.

Дамы, сидящие за круглым столом, глубокомысленно закивали. Подобные сплетни в то время пользовались в стране большой популярностью, и верить в них было так волнующе.

* * *

На следующий день Изабель навестила Констанцию.

– Мне нелегко говорить тебе это, моя дорогая, – сказала она, старательно изображая на лице сожаление. – Я передала твое великодушное предложение, но дамы из организационной группы отказались принять его. И не в силу каких-то твоих личных недостатков, пойми меня правильно, но ведь религиозная направленность пансиона, для которого эта ярмарка собирает средства, все-таки отличается от твоей.

– Ты хочешь сказать, они не хотят помощи от католички? – спросила Констанция, сжимая в руке кружевной платок.

– Мне очень жаль, – со вздохом ответила Изабель. – Может быть, на следующий год.

Она прекрасно знала, что еще долго будет с наслаждением вспоминать лицо Констанции в эту минуту.

* * *

Пока Изабель навещала Констанцию, Джордж спешил к прокатному стану, куда его срочно вызвал перепуганный мастер. Там произошла какая-то ссора, что в результате привело к несчастному случаю. Разрешать подобные ситуации Стэнли всегда предоставлял брату, заявив ему однажды с непроницаемым лицом, что Джордж умеет общаться с людьми из разных слоев общества. Если бы такое ему сказала Изабель, Джордж счел бы это оскорблением.

Лето было необычайно жарким, и начало осени не принесло облегчения. В семье Хазард часто выплескивалось раздражение, и Джордж мог себе представить, каково сейчас на заводе, где жара была просто адской.

Это был прокатный стан так называемого бельгийского типа; он состоял из нескольких пар вращающихся валков, установленных на литых опорах, или клетях. Раскаленный докрасна металл пропускали между валками, постепенно обжимая его до нужной формы. Между клетями стояли крепкие мужчины, которых называли укладчиками, и вручную переносили заготовку к следующей паре валков, подхватывая ее с помощью щипцов. Это была тяжелая, опасная работа, и бо́льшую ее часть можно было исключить, если бы кто-нибудь сконструировал стан с автоматическим перемещением заготовки. Несколько лет назад такая попытка уже была предпринята на одном нью-йоркском заводе, но оказалась неудачной. Джордж тоже сейчас бился над этой проблемой, однако пока безуспешно.

Джордж очень торопился. Вся работа была под угрозой остановки. Прибежав наконец на место несчастного случая, он увидел, что металл, поданный на первую пару валков, уже остыл. Один из укладчиков лежал на грязном полу и стонал от боли. Почувствовав запах тлеющей одежды и обожженной плоти, Джордж закашлялся.

Лежащим на полу оказался поджарый славянин, фамилию которого Джордж никогда не мог выговорить. Он был прекрасным работником, в отличие от своего напарника на этом участке стана, широкоплечего увальня по фамилии Бровник.

– Мы послали за доктором Хопплом, – сообщил мастер.

– Хорошо.

Джордж опустился на колени между пострадавшим рабочим и кривой полосой потемневшего холодного железа, лежавшего рядом. Очевидно, заготовка упала на него справа, оставив глубокие ожоги на груди и обнаженном предплечье. Джордж сдержал тошноту, поднявшуюся к горлу при виде обугленной плоти. Один Бог знает, сможет ли этот человек когда-нибудь снова пользоваться рукой.

– Как это произошло? – спросил он, вытерев губы тыльной стороной ладони.

– Случайно! – быстро выкрикнул Бровник.

Решительно выставив подбородок, он как бы грозил каждому, кто посмел бы это отрицать, но угроза не сработала. Вперед шагнул потный, испачканный сажей рабочий:

– Черта с два случайно! Бровник приставал к жене Тони. Тони ему сказал, чтобы он прекратил, и…

Бровник выругался и прыгнул вперед. Трое мужчин схватили его и оттащили, а говоривший показал на железную полосу:

– Бровник сбил его с ног, а потом бросил на него это!

– Ах ты, лжец поганый! – заорал Бровник, пытаясь вырваться из державших его рук.

Он бы и вырвался, если бы Джордж не бросился к нему и не ткнул пальцем в замызганную рубашку на груди:

– От тебя одни неприятности с того самого дня, как я тебя нанял, Бровник! Собирай свое барахло и убирайся! Ты уволен. Сейчас же! – Он чувствовал, как колотится сердце.

– Лучше бы вам этого не делать, – злобно произнес Бровник, прищурившись.

Джорджу пришлось закинуть голову назад, чтобы ответить на его взгляд.

– Я сказал: убирайся. Немедленно!

– Я вам это припомню, – пообещал Бровник и неторопливо пошел к выходу.

* * *

Сразу после ухода Изабель Констанция разрыдалась. Она стояла возле высокого окна гостиной, но не видела ни простиравшейся за ним панорамы города, ни сверкающей ленты реки. Наклонив голову, она крепко держалась за гардину, как будто боялась упасть.

Констанция презирала себя за эти слезы, но ничего не могла с собой поделать. Живя в Техасе, она почти не плакала, но здесь все изменилось. Иногда, несмотря на всю ее любовь к Джорджу, Констанция ненавидела Лихай-стейшн и хотела сбежать отсюда. Но, понимая, что не сделает этого, она находила утешение в слезах.

Она была уверена, что Изабель сама организовала ее унижение. Жена Стэнли ненавидела ее. Да, именно ненавидела, это было самое точное слово. Когда Джордж вернется домой, она обязательно расскажет ему обо всем. Вообще-то, Констанция старалась не беспокоить мужа своими проблемами, но нынешний случай был особенным, в одиночку ей такое испытание просто не выдержать. Изабель все свалила на ее религию, но, возможно, существовали и другие причины, по которым эта надменная женщина ее презирала. Жена Стэнли все видела в извращенном свете и всегда знала, как побольнее ее ранить.

– Мэм, с вами ничего не случилось? Мне показалось, я слышала…

Служанка замолчала и смущенно попятилась, словно испугавшись собственной смелости. Констанция не слышала, как открылась дверь, и теперь больше переживала за девушку, чем за себя.

– Прости, что напугала тебя, Бриджит, – сказала она, смахнув с лица слезы. – Просто я немного разволновалась, вот и все. Только не надо никому об этом говорить, договорились? Ты не принесешь малыша Уильяма, если он проснулся?

– Сейчас принесу, мэм. – Бриджит с видимым облегчением удалилась.

Вскоре, уже держа на руках розовощекого воркующего малютку, Констанция почувствовала себя гораздо лучше. Теперь она сожалела о том, что позволила Изабель так ее расстроить. Конечно же, она ничего не скажет мужу. И эту битву, как и все другие, будет вести одна. Она решила перебраться в эту часть мира, потому что любила Джорджа, и она не позволит ни Изабель, ни целой армии недругов сломить ее.

Констанция корила себя за то, что пусть и на мгновение, но дала слабину перед Изабель. Жена Стэнли явно была очень довольна успехом своей маленькой жестокой проделки и даже не пыталась этого скрыть. Но больше она такой радости не получит, пообещала себе Констанция, прижимая к себе сына.

* * *

– Нам пора подумать о покупке летнего дома, – заявила Мод. – Погода в последние месяцы была просто отвратительная.

– Согласен, – кивнул Стэнли. – Изабель жалуется на жару и днем и ночью.

Склонившийся над бухгалтерской книгой Джордж бросил на брата короткий взгляд, как бы напоминая, что Изабель постоянно на что-нибудь жалуется.

– Разумеется, мы можем позволить себе летний дом, – продолжал Стэнли. – Ты не думала, мама, где можно поискать что-нибудь подходящее?

– Атлантическое побережье вполне бы подошло.

В маленькой конторе стояла удушающая жара. Прошло уже два часа после того, как ушел разъяренный Бровник. Мод появилась только что. Ее еженедельные визиты на завод после смерти мужа стали регулярными. Она сама приняла такое решение, прежде на территорию компании ее нога никогда не ступала.

Стэнли сначала пытался охладить ее интерес, уверяя, что женщине не пристало вникать в коммерческие дела. Но когда Джордж вернулся домой, он очень скоро понял, почему на самом деле его брат так возражает против присутствия матери. За какие-то несколько месяцев Мод узнала о тонкостях производства, капиталовложении и обороте наличности намного больше, чем ее старший сын за всю свою жизнь. Интуитивно понимая это, Стэнли чувствовал себя ущемленным и продолжал настаивать на прекращении визитов матери.

Но его протесты ни к чему не приводили. Скромная и невзрачная внешне, Мод была такой же стойкой, как их маленькие грузовые пароходики, которые перевозили продукцию компании «Железо Хазарда» вниз по реке.

Упоминание о побережье воодушевило Джорджа.

– Орри как-то говорил, что многие южнокаролинцы проводят лето в Ньюпорте, – сказал он.

– О да! – захлопала в ладоши Мод. – Род-Айленд! Я слышала, там чудесно!

Стэнли уже открыл рот для очередных возражений, как вдруг дверь конторы с шумом распахнулась и на пороге появился Бровник, дыша перегаром и размахивая старым седельным пистолетом.

Охнув, Мод в ужасе застыла. Стэнли не раздумывая упал на пол.

– Я тебя предупреждал! – взревел Бровник.

Пошатываясь, он прищурился и направил ствол пистолета на Джорджа. Тот мгновенно схватил со стола чернильницу и выплеснул ее содержимое прямо ему в лицо.

Облитый черной жидкостью, Бровник взвыл и покачнулся. Грянул выстрел, но рука с пистолетом еще раньше дернулась вверх, и пуля попала в потолок. К этому времени Джордж уже перепрыгнул через стойку, разделявшую помещение конторы, и, выбив пистолет из руки Бровника, ударил его кулаком в переносицу. Тот с яростью вцепился в Джорджа перепачканными чернилами руками. Джордж отступил на шаг и пнул тяжелым ботинком прямо Бровнику в пах.

Бровник завизжал, нелепо взмахнул руками и выпал спиной в открытую дверь, скатившись по ступенькам крыльца. И только тогда Джордж наконец почувствовал страх. Ухватившись за дверной косяк, он высунулся наружу и замахал четверым рабочим, проходившим мимо:

– Хватайте этого пьяного идиота! Кто-нибудь пусть сбегает в город и приведет констебля.

Стэнли с трудом поднялся на ноги. Так и не шелохнувшись, Мод посмотрела на него и очень тихо произнесла:

– Ты должен был помочь брату. Его могли убить.

Стэнли покраснел и ничего не ответил. Он был слишком потрясен тем, что случилось, но понял одно: впервые его мать сделала выбор между сыновьями. Это был дурной знак.

* * *

Когда в тот вечер Джордж вернулся в Бельведер, на лице Констанции уже не было и следа прежних переживаний. Во время ужина Джордж говорил без умолку, он никак не мог прийти в себя после стычки в конторе. После этого он еще успел навестить пострадавшего рабочего в его доме у канала. К счастью, все было не так страшно. Доктор Хоппл заверял, что руку удастся спасти, но пока оставалось неясным, сможет ли рабочий заниматься тяжелым физическим трудом. Разумеется, Джордж был готов в этом случае подобрать ему работу полегче у них на заводе. Бровника заперли в полицейском участке.

В доме по соседству ужин уже закончился. Мод вышла погулять с Билли. Вирджилия удалилась в свою комнату. Изабель нанесла пятиминутный ритуальный визит близнецам Лабану и Леви и вернулась в столовую. Они со Стэнли остались одни. И только Изабель собралась рассказать мужу об упоительном моменте торжества, который она испытала в доме Констанции, как Стэнли снова заговорил о неприятностях на заводе. Придя домой, он обмолвился об этом лишь вскользь и сразу же погрузился в мрачное молчание. Мод за столом вела себя как обычно, мило поддерживала разговор, но о стрельбе не упоминала.

– Мама смотрела на меня так, словно я самый последний трус, – сказал Стэнли с несчастным видом. – Мне этого не вынести!

– Стэнли, я понимаю, как ты огорчен, но я это уже слышала. И теперь хочу, чтобы ты дал мне возможность ска…

– Заткнись, мегера! – воскликнул он, швырнув ей в лицо смятую салфетку. – Ты что, совсем идиотка? Не понимаешь, что происходит? Джордж настраивает мать против нас! Все кончится тем, что она передаст ему управление капиталом! И куда ты после этого денешься со своим гонором и своими барскими замашками?

Он кричал так, что зазвенели подвески на люстре. Изабель, утратив дар речи, уставилась на салфетку, которая отскочила от ее подбородка и упала в пустую тарелку из-под десерта.

Ее первым желанием было броситься на мужа и избить его за такую абсолютно неслыханную выходку. Но Изабель быстро взяла себя в руки. Она понимала, что Стэнли, если можно так выразиться, лягнул ее только потому, что его лягнула собственная мать. Причем вполне заслуженно. Стэнли действительно был трусом. Но это не имело значения до тех пор, пока он был способен поддерживать свой авторитет в семье.

Изабель очень быстро убедила себя в том, что человек, которого следует винить за этот неприятный инцидент, не кто иной, как Джордж. Да, маленький напористый Джордж. Сегодня она торжествовала над его женой, но он поставил ее мужа в такое положение, что Стэнли даже отказался выслушать рассказ о ее триумфе. Хотя это не мешало ей испытывать удовлетворение просто от сознания того, что она сделала Констанцию несчастной.

Впрочем, в следующее мгновение ее уверенность в победе над постылой невесткой несколько пошатнулась. Со стороны лужайки Бельведера донеслись веселые голоса. Изабель подошла к окну и увидела, что Джордж и Констанция играют в боулинг на траве в поздних летних сумерках. Они беззаботно смеялись и поддразнивали друг друга, как малые дети.

Стэнли заговорил с женой, но она не обратила на него внимания. Ее взгляд был прикован к Мод, которая сидела на боковой веранде дома Джорджа, покачивая на колене маленького Уильяма. Билли прогуливался неподалеку. Изабель вскипела от злости. Мод никогда не уделяла такого внимания Лабану и Леви.

Констанция выглядела счастливой. Счастливой! Совершенно непостижимым образом ей удалось справиться с тем потрясением, которое она пережила днем. Теперь Изабель с беспощадной ясностью поняла, что Констанция и Джордж действительно настраивают Мод против Стэнли.

С того момента Изабель стала ненавидеть этих двоих даже с большей страстью, чем прежде.

* * *

– Еще один поезд сошел с рельсов, – сообщила Констанция. – Четыре человека погибли. Это уже третья катастрофа за месяц. – Она покачала головой и сложила газету.

Джордж продолжал изучать проектные планы, разложенные на столе библиотеки.

– Чем больше путей строится, – не поднимая головы, сказал он, – тем больше идет по ним поездов и тем выше вероятность несчастных случаев.

– Уверена, это слишком простое объяснение. Я уже не раз слышала, что половину этих катастроф, а то и больше, можно было предотвратить.

– Что ж, не исключено. Расписание составляют люди, а значит, в нем возможны ошибки. Кроме того, для строительства железнодорожного полотна и вагонов часто используют плохие материалы. А еще рельсы иногда кладут на подушки неравной толщины.

Джордж встал, потянулся, потом бережно поправил какой-то предмет на столе, как будто он представлял собой большую ценность, хотя это был просто осколок железного метеорита, который он нашел возле Вест-Пойнта в дни учебы. Джордж берег его, потому что этот кусок железа выражал для него весь смысл и значение его работы. Констанция заметила, что Джордж передвинул свою реликвию не больше чем на четверть дюйма. И улыбнулась.

Джордж подошел к креслу, в котором она сидела, и нежно поцеловал жену в лоб.

– Как сказал бы Орри, прогресс всегда имеет свою цену, – заметил он.

– Ты уже давно не получал от него писем.

– Шесть недель.

Джордж отошел к окну. Сквозь легкий снегопад виднелись размытые огни города.

– Я написал ему, приглашал приехать вместе со всей семьей в Ньюпорт будущим летом.

В октябре Джордж и Стэнли съездили на остров в заливе Наррагансетт и купили там большой дом со множеством пристроек и десять акров земли недалеко от пляжа. Архитектор из Провиденса как раз предложил планы по обширной перестройке дома, именно их Джордж так внимательно изучал. Как уверял архитектор, все переделки должны были завершиться до начала летнего сезона 1850 года.

– И ты ничего не получал от него с тех пор?

– Нет.

– Может, там что-то случилось?

– Если и так, мне ничего об этом не известно.

– Ньюпорт – курорт северян. Думаешь, он примет приглашение?

– А почему нет? Летом там по-прежнему полно гостей из Южной Каролины.

Джордж был не до конца откровенен с женой. Редкие письма Орри, на первый взгляд вполне дружелюбные, содержали некий горький подтекст, который мог почувствовать только он, потому что слишком хорошо помнил прежнего, беспечного Орри Мэйна.

В своих письмах Орри несколько раз упоминал о своем «вечном холостячестве». Лишь пару раз он ответил на осторожные вопросы Джорджа о «М.», чаще внезапно перескакивая от вполне безобидных новостей к тому, что можно было назвать обличительными речами в адрес противников рабства на Севере. Он очень негативно отзывался о так называемой партии «свободной земли», которая выступала против распространения рабства на новые западные территории, хотя и не призывала отменить его в южных штатах. Он также иногда упоминал об Уилмоте Провизо. Было понятно, что Юг собирается и дальше защищать свой образ жизни.

Вот почему Джордж втайне опасался этой встречи, хотя и очень скучал по другу.

В один из холодных декабрьских дней все-таки пришла весточка о том, что такая встреча может состояться. Вечером, забравшись в постель и укладываясь рядом с женой, которой уже совсем скоро предстояло рожать, Джордж, как обычно, стал рассказывать, как прошел день.

– Пришло письмо от Орри.

– Наконец-то! Надеюсь, бодрое?

Констанция говорила с легким придыханием, но Джордж не сразу придал этому значение.

– Не очень. Но он сообщил, что навестит нас следующим летом и привезет всех, кого сможет уговорить.

– Это… прекрасно, – выдохнула Констанция. – Но я думаю… что сейчас… тебе лучше послать за доктором Хопплом.

– Что? Уже пора? Прямо сейчас? Боже мой… так вот почему ты задыхаешься!

Джордж вскочил с постели и в спешке наступил на ночной горшок. К счастью, тот был пустым. Но от этого Джордж потерял равновесие и упал спиной вперед, сильно ударившись ногой.

– Оу!..

– Боже мой! – Констанция попыталась встать. – Если ты будешь каждый раз так страдать и метаться, мы просто не сможем иметь еще детей.

На рассвете Констанция без особых трудностей предъявила миру Патрицию Флинн-Хазард. Джордж получил сообщение об этом в библиотеке, где сидел, сонно потирая ушибленную ногу.

* * *

Билли, которому уже исполнилось четырнадцать и который становился все выше с каждым днем, на рождественские каникулы приехал домой из пансиона, где он учился. От своей новой племянницы он пришел в полный восторг и почти не уходил из Бельведера, хотя все его вещи оставались в доме Стэнли.

Считая себя взрослым и независимым, Билли часто поддразнивал мать, грозя уехать на золотые прииски в Калифорнию. Золотая лихорадка охватила уже половину страны. Почему бы ему тоже не попытать счастья?

– Потому что вам не нужны деньги, молодой человек, – ответила ему Мод однажды за обедом.

– Нет, нужны. У меня же нет собственных. – Потом, устав от игры, он подбежал к матери и обнял ее. – Вообще-то, мне совсем не хочется мыть золотоносный песок.

– А чего тебе хочется?

– Еще раз послушать про сражение у Чурубуско.

Билли никогда не надоедала эта история, а Джордж, рассказывая ее, неизбежно снова и снова возвращался к долгой череде их сумбурных дней в Вест-Пойнте. Он любил эти воспоминания, к тому же с их помощью удавалось лишний час удерживать младшего брата вдали от Стэнли и Изабель. После того случая со стрельбой, который закончился заключением Бровника в тюрьму Гаррисберга, Стэнли стал очень замкнутым. Изабель оставалась такой же злобной, как и всегда. Общение с ними могло плохо повлиять на Билли, считал Джордж и очень радовался, что мальчик бо́льшую часть года проводит в пансионе.

– Получается, что Орри вроде как хороший, – заметил Билли после одного из монологов Джорджа об Академии.

– Так и есть. И еще он мой лучший друг. Надеюсь будущим летом вас наконец познакомить.

– А он бьет своих негров?

– Что за странный вопрос? Вряд ли.

– Но ведь они у него есть? – с явным неодобрением настаивал Билли.

Джордж нахмурился и потянулся к графину с кларетом. Все выглядело так, что этой темы избежать не удастся.

– Да, думаю, сколько-то есть.

– Тогда я беру свои слова назад. Он не может быть таким хорошим, как ты говоришь.

– Это потому, что тебе почти пятнадцать, – сказал Джордж, сдерживая раздражение. – В таком возрасте никто не соглашается со взрослыми.

– О да, мы такие, – ответил Билли так быстро, что Джордж расхохотался.

Билли, не понимая, что именно так развеселило брата, продолжал с прежним упорством:

– Мне нравится все, что ты рассказываешь о Вест-Пойнте. Похоже, это действительно замечательное место.

Джордж отпил немного вина и прислушался к знакомым, уютным звукам дома. У каждой семьи должны быть свои традиции, и он только что придумал одну такую. Хотя напрямую вкладывать эту идею в голову своенравного подростка ему не хотелось, да и Билли, скорее всего, сразу стал бы возражать. Лучше просто осторожно покружить вокруг этой темы подольше.

– Ну, бывали там и тяжелые моменты. Зато когда преодолеваешь все трудности, чувствуешь себя настоящим мужчиной. Больше было хорошего, конечно. Каких друзей я там приобрел! Том Джексон – он сейчас преподает в военном колледже в Виргинии. Джордж Пикетт. Прекрасные друзья, – снова пробормотал он, мысленно оглядываясь на те короткие годы, которые теперь казались намного длиннее. – И уж точно нет никаких сомнений, что Вест-Пойнт дает самое лучшее научное образование, какое только можно получить в Америке.

– Меня больше интересуют сражения, – усмехнулся Билли.

Джордж подумал о кровавой бойне в Чурубуско, об оторванной руке Орри. «Значит, мальчик, ты просто не понимаешь, что такое настоящее сражение». Вслух он этого, конечно, не сказал, но улыбка его угасла. Больше он ничего не говорил, решив дождаться, пока Билли сам скажет. Ждать пришлось недолго. Уже через минуту с некоторой неуверенностью брат произнес:

– Знаешь, Джордж, я, вообще-то, хотел спросить, что ты думаешь о моих шансах…

– Твоих шансах на что? – переспросил Джордж, пытаясь скрыть бурную радость, охватившую его.

В глазах мальчика светилось восхищение старшим братом.

– На то, чтобы тоже учиться в Академии, как ты.

– Думаешь, тебе это понравится?

– Даже очень!

– Отлично.

Солдатская служба была тяжелым, порой даже очень неприглядным ремеслом. Увидев воочию все ужасы войны, Джордж стал считать его отвратительным и бесчеловечным. Он по-прежнему так думал. Но несмотря на это, он не мог представить себе лучшего начала взрослой жизни для мужчины в этой стране, чем учебные полигоны Вест-Пойнта. Джордж прекрасно сознавал, что не всегда был убежден в этом. И его нынешняя безоговорочная вера была еще одной произошедшей в нем переменой, которая стала неожиданностью для него самого.

– Конечно, назначение туда получить нелегко, всегда есть жестокая конкуренция, – продолжил Джордж. – Но тебе все равно до поступления еще… дай-ка подсчитать… ну да, три года. Тогда тебе будет семнадцать, чтобы как раз попасть в выпуск пятьдесят шестого года. Мне нужно обязательно узнать, будет ли вакансия от нашего округа. Пожалуй, займусь этим без промедления.

Так он и поступил.

Глава 19

К концу 1849 года в долине реки Эшли появилась поговорка: чем длиннее становится борода у Орри Мэйна, тем короче его разговоры.

Орри совсем не хотел быть грубым, просто говорил кратко. Почти все заботы о семье и управлении плантацией теперь лежали на нем. Его голова постоянно была занята разными планами, и большинство из них требовали от него каких-то немедленных действий, которые тоже необходимо было тщательно подготовить. Почти каждую неделю возникала та или иная напряженная ситуация, требовавшая его личного вмешательства. Поэтому времени на длинные разговоры у него попросту не было.

Если соседи и знакомые считали его замкнутость вполне понятным следствием полученного на войне увечья, которое и без того очень изменило его характер, то он ничего не имел против. И даже извлекал из этого практическую выгоду. Люди больше не ждали от него откровенных разговоров о его личной жизни и не заставляли говорить на неприятные темы.

Иными словами, никто не приставал к нему. Никто, кроме отца.

Тиллету было уже почти пятьдесят пять, и он страдал от подагры и дурного характера.

– Черт побери, парень, тебе давно пора жениться! – сказал он как-то вечером, когда они сидели в библиотеке. – Почему ты отказываешься найти себе жену?

Декабрьский дождь мерно стучал по оконным стеклам. Орри вздохнул и отложил перо. Он проверял цифры в бухгалтерской книге, одной из нескольких, что принес из конторы. За ведение этих книг отвечал Салем Джонс, и этим он занимался с тех пор, как здоровье Тиллета стало ухудшаться. В книгах записывалось количество бочонков с рисом, отправляемых в Чарльстон.

После сбора урожая Орри случайно заглянул в книгу за текущий год. Аккуратно записанные цифры почему-то не совпали с его интуитивным представлением о количестве бочек, покинувших плантацию. Он хорошо помнил, что при погрузке на причале их было так много, что пришлось составлять в два ряда. Теперь он проверял все досконально.

Орри повернулся к отцу:

– Могу я спросить, чем вызван этот вопрос, который, как мне казалось, мы уже обсудили ко всеобщему удовлетворению?

– Возможно, твоей матери этого и достаточно. Но не мне. – Тиллет помахал листками последнего письма Купера. – Твой брат ухаживает за всеми подходящими юными леди на всех рождественских балах и приемах. Конечно, если он проявит особый интерес к какой-то одной девушке, ее отец, скорее всего, отправит его восвояси из-за его дурацких идей. Однако брачные замыслы твоего брата меня не интересуют. Я просто привел его как пример того, что следует делать тебе. Ты… – Тиллет слегка повернулся в кресле, поморщился и схватился за вытянутую ногу. – Ты должен жениться и завести семью, – закончил он через мгновение.

– Слишком хлопотно, – покачал головой Орри.

– Но ведь тебе безусловно необходимо женское общество. Энергичный мужчина твоих лет всегда…

Орри улыбнулся, что дало его отцу возможность не развивать эту щекотливую тему.

– Я об этом забочусь, не сомневайся, – сказал Орри.

– Ну да, – фыркнул Тиллет, – соседи мне уже доложили, постарались. Но женщины подобного сорта – простолюдинки или те, что несут в себе даже каплю черной крови, – они ведь годятся только для одного. Ты не можешь жениться на такой.

– Я и не собираюсь. Как я уже говорил тебе много раз, – Орри коснулся пером пустого подколотого рукава, – я больше не считаю себя пригодным для женитьбы. А теперь мне бы хотелось вернуться к работе. Я тут нашел кое-какие чертовски странные несоответствия, они появились еще два с половиной года назад.

Тиллет хмыкнул, что, очевидно, должно было означать согласие. Он заметил, как сын помрачнел, заявляя о своем нежелании жениться. Тиллет уже слышал эти его объяснения и, как ни горько ему было признавать, считал их небеспочвенными. Он знал, что́ люди в долине Эшли думают о его сыне. В округе ходили упорные слухи, что после войны у Орри стало не все в порядке с головой.

Самое печальное, что тому имелось множество свидетельств. То упорство, с каким Орри исполнял свои обязанности в Монт-Роял, как будто постоянно доказывал себе, что он не хуже других, здоровых мужчин. Его одежда, всегда слишком тяжелая и темная для климата долины. Его резкие манеры. И эта ужасная борода, такая длинная и густая, что в ней могли бы свить гнездо цикады.

Однажды, возвращаясь в коляске из Чарльстона и уже поворачивая на аллею к дому, он увидел Орри, который ехал верхом по каким-то делам. Тиллет заметил, как трое садовников, выдиравших сорняки, уставились на Орри, когда тот проезжал мимо, переглянулись и покачали головами, причем один даже вздрогнул. Тиллета охватила грусть. Его сын стал для остальных людей непонятным и порой пугающим.

И все же, со всеми своими странностями, Орри доставлял Тиллету намного больше радости, чем Купер. Да, Купер с головой ушел в дела своей маленькой пароходной компании и неплохо справлялся с ней, но упорно продолжал высказывать оскорбительные, если не сказать предательские мысли.

В последнее время много писали о некоторых предложениях, которые старый Генри Клей собирался представить сенату в начале следующего года. Клей надеялся предотвратить дальнейший раскол между Севером и Югом. Союз, состоящий из тридцати штатов, находился сейчас в довольно шатком положении. В пятнадцати штатах рабство существовало, в других пятнадцати – нет. Клей хотел бросить кость каждой из сторон. Он предлагал присоединить новый штат Калифорния к Северу с условием, что рабство в нем будет запрещено. Южанам было обещано, что Союз не станет вмешиваться в обмен рабами между их штатами, а также будет принят более эффективный закон о беглых рабах.

Если бы Тиллету предложили выделить самую главную причину его неприязни к Северу, он не задумываясь назвал бы тему беглых рабов. Четвертая статья Конституции прямо утверждала, что любой человек имеет право получить обратно сбежавшего раба. В ней также говорилось, что законы, действующие в штатах, где рабство запрещено, не влияют на это право. Закон о беглых рабах 1793 года был написан как раз для того, чтобы обеспечить выполнение Конституции. И с тех самых пор высоколобые ханжи на Севере искали способы отменить или обойти этот закон.

Тиллет не поддерживал соглашательскую позицию Клея, точно так же как огромное большинство южан, включая сенатора Джеффа Дэвиса от Миссисипи и сенатора Джона Кэлхуна. На стороне Клея был известный и влиятельный сенатор Уэбстер. Однако нашлось и немало противников среди крикунов-аболиционистов, и самым ярым из них был, пожалуй, сенатор Сьюард от штата Нью-Йорк. Впрочем, на этот раз Тиллет был даже благодарен этим выскочкам.

Купер считал, что широко обсуждаемые компромиссы разумны и крайне необходимы. А по мнению Тиллета, крайне необходимо было как следует выпороть Купера.

Пока все эти мысли занимали голову Тиллета, Орри вспомнил то, что сказал отец об их чересчур внимательных соседях. Он был рад узнать, что отца уже не преминули известить о его встречах с женщинами. Значит, его план работал. За весь последний год он действительно сменил нескольких любовниц, и последней была швея-мулатка, с которой он познакомился во время поездки в Чарльстон. Орри старался быть осмотрительным, но тайны из своих встреч не делал.

Женщины давали ему то, чего не могла дать Мадлен по условиям их договора. Но он никогда бы не стал заводить этих интрижек ради одной лишь физической потребности, хотя Тиллет явно думал иначе. Орри намеренно встречался с разными женщинами, чтобы люди это заметили, а значит, с меньшей вероятностью могли связать его необъяснимые отлучки из Монт-Роял с отсутствием Мадлен в Резолюте в тот же день. Защитить ее от подозрений было для него почти так же важно, как видеть ее хотя бы время от времени.

Довольный тем, что его обман удался, Орри вернулся к бухгалтерским книгам. Указанные там цифры определенно не внушали ему доверия, и в следующие полчаса он тщательно сверял их, пока задремавший Тиллет наслаждался приятным сном о том, как толпа забрасывает сенатора Сьюарда камнями.

Похожий на выстрел звук разбудил Тиллета. Орри с шумом захлопнул бухгалтерскую книгу и встал, держа ее в руке.

– Что-то не так? – потер глаза Тиллет.

– Много чего не так. Мы приютили вора. Он отплатил тебе за доверие и доброту грязным обманом. Недаром мне никогда не нравился этот мерзавец. И я намерен немедленно избавиться от него.

– Да о ком ты? – растерянно спросил Тиллет, все еще сонный.

Орри обернулся уже от двери:

– О Джонсе.

– Эй, погоди… это ведь я его нанимал. Ты не можешь просто выгнать его.

– Позволю себе напомнить, сэр, – сказал Орри так тихо, что Тиллет едва расслышал его за шумом дождя, – теперь я управляю плантацией. Вы согласитесь с моим решением, когда я представлю вам доказательства. Но даже если не согласитесь, Джонс уйдет.

Орри смотрел на отца. В его глазах не было гнева – только уверенность. Глядя на его бородатое лицо, тощую фигуру, пустой рукав, Тиллет вдруг испытал странное чувство. Ему показалось, что перед ним совершенно чужой человек, и этот человек пугал его.

– Ладно, как хочешь, – пробормотал он.

Коротко кивнув, Орри вышел.

* * *

Орри шел к дому надсмотрщика, сжимая под мышкой бухгалтерские книги. От дождя его борода и волосы намокли, старый плащ надувался за спиной. Быстро и решительно проходя по темной улице поселка рабов, он был так поглощен своими мыслями, что не заметил кузена Чарльза, сидевшего на крыльце одной из лачуг.

Джонс спал. Орри поднял его громкими криками и прошел на кухню безупречно чистого дома. Вскоре появился перепуганный надсмотрщик. На его ночной рубахе темнели пятна пота, лысая голова блестела от испарины. В руках он держал плеть и дубинку. Похоже, он не расставался с ними даже ночью.

– Все было очень ловко придумано, так ведь? – сказал Орри, швырнув на стол конторские книги; на лице Джонса проступил панический ужас. – В записях об отгрузке вы постоянно занижали итоговые цифры. Записывали примерно на дюжину бочек меньше, чем на самом деле грузилось на борт. Но наши посредники платят нам за фактически полученные бочки. Поскольку для этих сделок у вас тоже были гроссбухи, вам оставалось лишь записать туда сумму, которая соответствовала бы уменьшенному количеству, указанному в отгрузочных журналах, и прикарманить разницу. Когда я последний раз был в Чарльстоне, то внимательно изучил записи посредников. Из них следует, что раз за разом посредники платили нам больше, чем указано в ваших отчетах.

Джонс сглотнул и прижал дубинку к животу, словно его внезапно скрутила боль.

– Вы не можете доказать, что это я виновен в расхождениях, – сказал он.

– Может, в суде и не смог бы, хотя если очень постараться… С того времени, как я вернулся из Мексики, никто не прикасался к этим записям, кроме вас и моего отца, который, к сожалению, слишком слаб и слишком доверчив. Вряд ли мой отец стал бы обкрадывать самого себя.

– Говорите что хотите, все равно вы ничего не докажете…

– Довольно болтать о доказательствах! Мне не нужен вердикт присяжных, чтобы вас выгнать. Я так решил, и точка.

– Это несправедливо! – воскликнул Джонс. – Я все отдал этой плантации!

Лицо Орри исказилось в свете лампы, в глазах вспыхнули недобрые огоньки.

– Вы и получили немало.

– Мистер Мэйн, я ведь уже немолод… Умоляю, дайте мне еще один шанс…

– Нет.

– Но мне понадобится… – Джонс опустил дубинку, – не меньше недели, чтобы собрать вещи…

– Вы освободите этот дом к рассвету. Утром я прикажу вашим помощникам сжечь все, что здесь останется.

– Будьте вы прокляты! – закричал Джонс.

Тень от взлетевшей в воздух дубины промчалась по стене и потолку. Джонс попытался ударить Орри по голове, но тот уклонился и, стремительно развернувшись, чтобы было удобнее использовать правую руку, схватил его запястье и резко дернул вверх.

– Я не один из рабов, мистер Джонс. Если вы еще раз повысите на меня голос или поднимете руку, вы покинете этот дом на носилках.

Дрожа от ярости, он вырвал дубинку из руки Джонса и зажал под мышкой. Потом одним быстрым движением сгреб со стола конторские книги и пошел к двери. Выйдя на крыльцо, Орри не сразу увидел кузена Чарльза, который стоял, прислонившись к стене дома, и смотрел на своего двоюродного брата с восторгом, граничащим чуть ли не с обожанием.

– Что случилось? – спросил Чарльз. – Неужели Джонс что-то натворил?

Дождь превратился в легкий туман. Орри спустился с крыльца, и топот его ботинок заглушил короткий ответ. Кузен Чарльз решил, что Орри не хочет отвечать, и восторженное выражение на его лице сменилось обидой.

* * *

Кузен Чарльз лежал рядом с Семирамис. После их занятий любовью от ее теплой гладкой кожи исходил едва уловимый запах пота.

Неожиданно в темноте раздались мерные зловещие звуки. Бум, бум… Перед каждым стуком Чарльз резко дергался. Девушка уже знала, что это значит. Чарльз метал нож в дощатую стену справа от тюфяка.

Он вечно начинал забавляться с этим огромным ножом, когда был чем-то раздражен. Разумеется, сейчас он злился не на нее. Они, как обычно, доставили друг другу удовольствие, хотя Чарльз и вел себя сегодня более грубо и напористо, чем всегда.

Семирамис закинула руки за голову, спать совсем не хотелось. Чарльз продолжал колотить ножом в стену. Прошел почти час с тех пор, как он явился к ней и сообщил, что видел мистера Орри. А теперь уже весь поселок рабов гудел, обсуждая новость: Салему Джонсу приказано покинуть плантацию. В нарядном доме надсмотрщика горели все лампы; он уже укладывал вещи. Из туманной темноты до Семирамис доносились смех и обрывки радостных разговоров. Все проснулись и веселились. И это чувство праздника не покинет людей еще очень долго.

Новость об увольнении Джонса обрадовала Семирамис не меньше, чем всех остальных. Когда ее не по годам сильный четырнадцатилетний любовник лег на нее, она была в прекрасном настроении и пылко отвечала на его объятия. Чарльз всегда удовлетворял ее, но этой ночью удовольствие еще больше усилилось – не только из-за Джонса, но и из-за того, что ее мальчик снова вернулся к ней. Она была его первой женщиной, именно она научила его всем премудростям любви, и со сколькими бы белыми дамочками он после этого ни забавлялся, всегда возвращался к ней. В последнее время, как она слышала, Чарльз крутился возле одной из дочерей Смита. Да, Мэри Смит – так ее звали. Прелестная малышка, но слишком благовоспитанная для такого страстного огольца.

Бум… Стена задрожала. Семирамис нащупала его свободную руку и положила на свое влажное лоно. Чарльз резко отдернул руку.

– Господи Боже, – сказала она с вымученным смешком, – да на кого же ты так злишься-то?

– На Орри. Он смотрел на меня так, словно я прозрачный. Как будто в окно глядел. Он даже не знает, жив я или нет. Ему плевать.

Бум…

– Ты, поди, ненавидишь его так же, как я – его папашу. Ведь старый Мэйн выставил тело моего несчастного брата, как какого-то мелкого воришки. А вот насчет мистера Орри я, похоже, ошибалась.

– О чем ты?

– Я думала, он тебе нравится.

Кузен Чарльз зло хихикнул:

– А тебе бы понравился тот, кто считает тебя пустым местом? Просто ничтожеством?

В памяти Семирамис промелькнуло столько белых лиц, что она не смогла бы выделить кого-то одного для ответа на этот вопрос.

– Нет, мой милый мальчик. Мне бы точно не понравился.

– Ну, тогда и от меня такого не жди.

Бум…

На этот раз Чарльз метнул нож с такой силой, что лезвие загудело.

* * *

– Мне кажется, ты рад, что выгнал Джонса, – сказала Мадлен, когда они встретились в следующий раз у разрушенной церкви.

– Проклятье! Ты же знаешь, я это не подстроил!

– Успокойся, милый. Конечно не подстроил. Но все же ты рад. – Она коснулась прохладной ладонью его щеки. – Я ведь уже неплохо тебя знаю. У тебя и так слишком много работы, а ты собираешься взвалить на себя еще больше. Джонса вполне можно было уволить через неделю или даже через месяц. Но ты захотел добавить его обязанности к своим немедленно. – Она нежно поцеловала его. – Ты выглядишь очень уставшим, дорогой. Пойми наконец, ты ведь не из камня.

Орри вдруг показалось, как будто Мадлен, вольно или невольно, направила яркий свет прямо в те потаенные уголки его души, где он прятал мысли и чувства, которых стыдился сам. Ее проницательность разозлила его. Но, как и всегда, он не мог долго на нее сердиться. Возможно, это понимание пришло к ней случайно, а возможно, именно так и проявляла себя истинная любовь – когда один человек заглядывает в душу другого и не ужасается тому, что там увидел.

Он заставил себя улыбнуться, хотя улыбка и получилась невеселой.

– Похоже, ты открыла мой секрет. Тяжелая работа и наши с тобой встречи – только это и не дает мне сойти с ума.

В глазах Орри была такая боль и такое отчаяние сквозило в его голосе, что Мадлен просто обняла его и ничего не ответила.

Глава 20

Двадцать девятого января 1850 года сенатор Клей представил конгрессу свои восемь предложений.

В Резолюте их уже горячо обсуждали. Двое дядей Джастина, оба процветающие торговцы из Колумбии, были изгнаны из общества здешних Ламоттов, потому что, сидя за столом у своего племянника, заявили, что южанам непременно нужно пойти на компромисс, а не проявлять узколобость, как обычно. Тем более что расстановка сил в стране продолжала изменяться не в пользу их региона; в палате представителей конгресса только девяносто членов из двухсот тридцати четырех представляли рабовладельческие штаты.

Джастин долго не мог успокоиться после того вечера, снова и снова возмущаясь ересью, предложенной его дядьями. Муж Мадлен совершенно не выносил, когда кто-то высказывал точку зрения, отличную от традиционной, а стало быть, от его собственной. Эта его черта в немалой степени способствовала тому, что жена все чаще и чаще мечтала сбежать из дома.

Не делала она этого по нескольким причинам. Во-первых, Мадлен продолжала считать такой поступок постыдным. Но даже если бы она, уступив своим принципам, решилась на побег, ей пришлось бы бежать в одиночку, потому что она не могла просить Орри разделить с ней ее позор. А значит, она должна была смириться с тем, что никогда его не увидит. Сейчас им хотя бы удавалось видеться почти каждую неделю.

Другая причина, почти такая же серьезная, возникла постепенно за последние пару лет. Когда Мадлен только приехала в Резолют, она еще ничего не знала о жизни на плантации. После большого города все здесь казалось ей чужим и непонятным. Однако она была полна решимости справиться со всеми трудностями, и хотя брак очень скоро принес ей одни разочарования, эта решимость со временем не только не ослабела, а, пожалуй, даже окрепла. Мадлен быстро поняла, что Резолют остро нуждается в человеке, который каким-либо образом сглаживал бы здешнюю порой невыносимую жизнь. В ком-то, кто незаметно и насколько это возможно защищал бы интересы чернокожих рабов, делая их долю чуть более терпимой.

Договорившись с кухонными помощниками, она тайно переправляла в поселок рабов дополнительную провизию. Она брала небольшие суммы денег из домашних расходов и копила их, чтобы купить им потом какую-нибудь одежду получше или лекарства для больнички. Она научилась определять простые недуги и лечить их традиционными средствами, как делали многие жены плантаторов в колониях. Но самое главное – она всегда пыталась смягчить чрезвычайно суровые наказания, которые назначал ее муж.

Например, после ссоры с дядьями он искал, на ком бы выместить злобу. Ему подвернулся Том, четырнадцатилетний мальчик, работавший в доме. Джастину показалось, что раб недостаточно хорошо отполировал какую-то латунную вещицу в холле.

В ответ на вопросы хозяина испуганный мальчик лишь что-то несвязно пробормотал. Джастин тут же обвинил его в дерзости и приказал дать ему двадцать ударов хлыстом. Мадлен пыталась возражать, как всегда возражала против жестокости. Но Джастин, не обратив на ее слова никакого внимания, как ни в чем не бывало ушел, обронив какое-то высокомерное замечание насчет женской чувствительности. Через несколько минут Мадлен уже бежала к поселку рабов, чтобы найти помощника надсмотрщика, который должен был исполнять наказание.

Задача у нее была непростой. Если бы она только отменила приказ Джастина, то подвергла бы опасности самого надсмотрщика, так что она могла лишь просить его бить как можно легче.

– Я постараюсь, мэм, – сказал огромный негр, которого звали Сэмюэль, – только я с мальчишкой-то должен сделать кое-что похуже. Мистер Джастин велел вылить ему на раны ведро.

– Ведро чего?

Растерянный негр отвел глаза.

– Ты меня слышишь, Сэмюэль? Что в ведре?

– Так ведь скипидар, мэм.

– О боже! – Мадлен прижала ладонь ко рту. – Это же убьет его!

– Мистер Джастин… – Сэмюэль грустно пожал плечами, – похоже, совсем не в себе. Но мне придется это сделать.

Мадлен сжала руки перед грудью, судорожно пытаясь что-то придумать.

– Сэмюэль, если это ведро тебе подаст кто-то другой, ты не будешь в ответе за то, что в нем находится.

Негр уставился на нее, начиная понимать:

– Да, мисс Мадлен, верно.

Ему хотелось улыбнуться, но он не осмелился.

– Я сама принесу ведро скипидара. Передам его тебе, а ты сделаешь то, что должен. Только постарайся, чтобы тут не собралась толпа зрителей, а то вдруг кто-нибудь захочет рассказать мужу, что не прочувствовал запаха скипидара.

– Нет, мэм, никто смотреть не будет. Мистер Джастин такого не требовал.

Кончилось все тем, что Тома просто высекли, вместо того чтобы сначала высечь, а потом истязать. Это была не слишком большая победа для Мадлен и для мальчика. Но она знала: если решится сбежать из Резолюта, то и таких малых побед здесь не будет.

* * *

Почти всему, что нужно знать о жизни на плантации и о важной роли женщины в ней, Мадлен узнала от своих соседок, и прежде всего от Клариссы Мэйн. Хотя они и выросли в разных условиях, но обладали схожими характерами. И возможно, Кларисса даже замечала в своем сыне чувства к жене Джастина. В любом случае она проводила с Мадлен много часов в Монт-Роял, терпеливо уча ее тому, что должна знать и уметь каждая жена плантатора.

Среди прочего Мадлен научилась и акушерству. В начале февраля, часов около десяти вечера, за ней прислали из поселка рабов, чтобы помочь одной роженице. Рабыню звали Джейн, она работала на плантации, это были ее первые роды и десятые, которые принимала Мадлен.

В маленьком домике Джейн собралось несколько женщин. Мадлен опустилась на колени рядом с тюфяком и позволила роженице держаться за ее руки во время схваток. Рядом уже была другая женщина, но Джейн от ее помощи отказалась – хозяйке она доверяла больше. А Мадлен, какую бы целительную силу ей ни приписывали, была готова ею делиться.

Она помогла привязать ноги Джейн, а потом наблюдала, как дряхлая акушерка, тетушка Белле Нин, управлялась с деревянными щипцами. В менее сложных случаях Мадлен справлялась сама. Однако на этот раз роды были трудными, и она передоверила их более опытной акушерке, которую специально для этого позвали. Ребенок лежал неправильно. Но тетушка Белле Нин ловко повернула его щипцами и вскоре извлекла младенца на холодный воздух.

Тетушка Белле Нин была высокой худой окторонкой[7] лет шестидесяти пяти или даже семидесяти. Она жила одна в дальних болотах и выбиралась оттуда, только чтобы помочь в самых тяжелых родах. Плату она брала едой, одеждой и нюхательным табаком. Держа на руках мокрого ребенка цвета плодов какао, она ласково баюкала его, словно он был ее собственный.

– С ним все будет хорошо, – заверила она. – Мне ли не знать. Я пережила ад, ураганы, мужей. И если я со всем этим справилась, то такой малыш и подавно.

Мадлен оглядела жалкую хижину. Здесь уже много лет не белили стены. Зачем вообще женщине приводить в этот мир ребенка, невольно подумала она, если в жизни его ждет только рабство и нищета. В последнее время она начала глубже понимать, за что на самом деле боролись аболиционисты и почему они это делали.

Джейн попросила ее подержать младенца. Мадлен взяла ребенка на руки и вдруг подумала о том, как бы ей хотелось, чтобы новорожденного увидел Орри. Позже, когда она уже собиралась уходить, к ней подошла сгорбленная, морщинистая женщина с печальными глазами и умоляющим жестом попросила ее остановиться.

– Я мать Тома. Того мальчика, которого высекли за дерзость.

– О да… Надеюсь, с ним все хорошо?

– Сейчас получше. Совсем-то хорошо уже не будет. Отметины на спине теперь на всю жизнь останутся. Сэмюэль… – Женщина сжала губы, на мгновение испугавшись. – Сэмюэль сказал мне, что вы сделали. Спасибо вам, мисс Мадлен. Вы хорошая христианка.

Мадлен услышала, как женщины в хижине что-то одобрительно забормотали. Среди тех, кто стоял за ее спиной, прислушиваясь, была и тетушка Белле Нин.

– Все так о вас говорят, госпожа, – сказала старая повитуха, раскурив свою длинную трубку. – Я сегодня наблюдала за вами. Думаю, они правы. Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, вы только позовите.

– Спасибо, тетушка Белле.

Вернувшись в дом, Мадлен застала Джастина за изучением альбома литографий с изображением скаковых лошадей. Может, рабы и уважали ее, но муж – нет. Она еще раз убедилась в этом, когда сообщила ему, где была.

– Надо же, – сказал Джастин, – ты становишься просто очаровательной хозяйкой. Помогаешь рождаться на свет детям ниггеров. Вот только жаль, своего никак родить не можешь.

Она вздрогнула, как от удара, и отвернулась, чувствуя боль и обиду. А Джастин, чтобы ранить ее еще сильнее, продолжал:

– Может, тебе нужна какая-то особая помощь? Не выбрать ли мне одного из черных самцов для этого дела? Тебя, похоже, влечет к черномазым. Уж точно больше, чем ко мне.

Боль в душе Мадлен сменилась яростью.

– Джастин, я делаю все, для того чтобы быть хорошей женой. Ты не должен винить меня за то, что я не беременею.

«Может, тебе следует винить себя самого?» – подумала она.

Джастин закинул ногу на хрупкий подлокотник шератоновского кресла.

– Почему нет? Ты никогда не проявляешь особой ретивости в тех случаях, когда мы пытаемся продлить эту линию нашего рода. Да и происходит это теперь все реже и реже. Хотя, пожалуй, здесь есть и моя вина. Видишь ли, я сам тебя избегаю. Твоя любовь к ниггерам начинает мне надоедать. Спокойной ночи, любимая. – С этими словами он снова принялся перелистывать альбом.

Прошла только неделя с тех пор, как Мадлен ходила к церкви Спасителя, но на следующее утро, бесконечно несчастная, она отправилась с визитом в Монт-Роял, чтобы Нэнси могла передать сообщение для Орри.

* * *

– Думаешь, он о нас знает? – спросил Орри, когда они встретились на следующий день.

Стоял теплый солнечный день, в здешних местах в феврале такие дни выдавались довольно часто. Орри снял пальто и шейный платок.

– Если бы узнал, – покачала головой Мадлен, – то не стал бы молчать. Джастин не из тех, кто страдает молча.

Орри рассеянно постучал пальцем по книге, которую принес с собой.

– Тогда почему он так старается сделать тебе больно?

– Потому что нет детей. Но в любом случае это только предлог. Джастин из той жалкой, гнусной породы людей, которые всегда несчастны. Но вместо того чтобы заглянуть в себя и разобраться, почему это так, он винит всех вокруг и вымещает на них свой гнев. Мне иногда даже хочется, чтобы он о нас узнал. Тогда я могла бы больше не скрывать своих чувств. И к нему, и к тебе.

Она перестала ходить взад-вперед по лужайке и остановилась перед Орри, который сидел на разбитом фундаменте, свесив ноги в испачканных глиной ботинках в высокую побуревшую траву. Мадлен обняла его за шею и поцеловала.

– Я так тебе благодарна за то, что ты сегодня пришел. Я просто не могла больше оставаться в Резолюте ни одной минуты.

Второй поцелуй был более пылким. Потом она поправила юбку, отошла к краю болота и, как всегда делала во время их встреч, начала рассказывать о том, что произошло за последние дни. О рождении сына Джейн. О порке Тома. Зная, что чувствует Орри, обычно она избегала темы рабства в их разговорах, но в этот раз не смогла удержаться.

– Мне кажется, южане смогли бы изменить свое отношение к системе, если бы постарались увидеть все глазами раба. – Она отвернулась от освещенного солнцем болота и посмотрела на Орри, лицо ее было очень серьезно. – Что бы ты почувствовал, если бы увидел, как кто-то надевает кандалы на твою мать и отдает ее кому-то, кто будет до самой ее смерти приказывать, что ей делать?

– Моя мать – белая женщина, – сказал Орри, раздраженно нахмурившись. – А мальчик, которому ты помогла, африканец.

– По-твоему, это оправдывает преступление? Неужели такого объяснения достаточно? Пусть Том африканец, но ты ведь не можешь отрицать, что он тоже человек?

– Значит, теперь я в твоих глазах преступник?

Что-то в его интонации вдруг напомнило ей Джастина. Неужели Орри, как и ее муж, тоже считает, что она не имеет права на свое мнение? Однако Мадлен не дала волю гневу и постаралась ответить спокойно и без неприязни:

– Дорогой мой, я ни в чем тебя не обвиняю. Я просто хочу, чтобы ты посмотрел на все это другими глазами. Ты ведь благоразумнее, чем… – она чуть было не сказала «твой отец», но вовремя спохватилась, – чем большинство. Отношение южан ко всей этой системе чудовищно нелогично. Вы дарите человеку новую рубашку на каждое Рождество, но лишаете его свободы и при этом ждете от него благодарности. Мало того, вы ждете, что весь мир будет вам аплодировать!

– Мадлен, ты говоришь о человеке, который…

– Стоит ниже тебя. – Она сжала руки. – Тысячи раз слышала это оправдание. И просто отказываюсь в него верить. В Резолюте есть чернокожие куда умнее Джастина, просто им не позволяют пользоваться своим умом. Ладно, не об этом сейчас. Предположим на секунду, что в таком объяснении есть доля правды и что белые действительно почему-то стоят выше. Как это оправдывает то, что они лишают свободы другого человека? Разве не следует им вместо этого почувствовать себя обязанными помочь тому, кому повезло меньше? Разве это не было бы по-христиански?

– Черт его знает… – Орри встал и хлопнул себя по бедру книгой, которую сжимал в руке. – Ты меня совсем запутала.

– Мне очень жаль.

Но ей не было жаль. Мадлен была довольна. Орри не пытался отрицать или опровергать ее доводы. Это могло означать, что он задумался. Возможно, ей никогда не удастся убедить его в том, что рабство – зло, но даже если она посеет в его душе хоть одно зерно сомнения, то уже будет считать это большим достижением.

Некоторое время Орри молчал, потом пожал плечами:

– Я не настолько умен, чтобы вести подобные споры. Кроме того, мне казалось, мы собирались читать.

Он показал ей позолоченный корешок книги, которую вчера доставили пароходом из Чарльстона: «Ворон и другие стихотворения».

Мадлен расправила юбку и села рядом с ним.

– Эдгар Аллан По? Жена Фрэнсиса Ламотта упоминала о нем на прошлой неделе. Она прочла пару его фантастических рассказов и пришла в ужас. Сказала, что этот человек сбежал из сумасшедшего дома.

Орри рассмеялся в первый раз за этот день.

– Типичная реакция на автора-янки, – сказал он. – Боюсь, запереть его в сумасшедший дом уже не удастся. Он умер в прошлом году в Балтиморе. Прожил всего сорок лет и был известным пьяницей. В «Южном литературном вестнике» напечатали несколько статей о нем. Он там работал редактором какое-то время. Но для меня интереснее всего то, что он учился в Вест-Пойнте.

– Он был кадетом?

– Полгода. Кажется, с осени тысяча восемьсот тридцатого. Думаю, его ждало блестящее будущее. Но потом что-то случилось, и его отдали под трибунал за грубое нарушение служебного долга. Перед увольнением он почти все время проводил у Бенни Хейвена.

– Пил?

– Наверное… хотя на самом деле к Бенни ходили в основном поесть. Тебе не понять, какой божественный вкус может иметь обыкновенная яичница. Ты же не обедала в кадетской столовой.

Мягкая нота ностальгии прозвучала в его голосе, взгляд устремился куда-то вдаль. Как же он тоскует по той жизни, подумала Мадлен и нежно взяла его под руку. Она всегда садилась справа, чтобы случайно не привлечь внимания к его увечью.

– Ну, как бы то ни было… – Орри открыл книгу. – Я не большой знаток поэзии, но кое-что здесь мне нравится. В его стихах есть странная, чудесная музыка. Может, начнем с этого?

Стихотворение называлось «Аннабель Ли». Мадлен начала читать:

Это было давно, это было давно, В королевстве приморской земли: Там жила и цвела та, что звалась всегда, Называлася Аннабель Ли…[8]

Она замолчала, показывая тем самым, что наступил его черед продолжать.

Я любил, был любим, мы любили вдвоем, Только этим мы жить и могли…

Они уже привыкли читать стихи вслух. Это началось пару месяцев назад, когда Орри, к ее большому удивлению, принес на свидание книгу. Стихи были не слишком хороши, но влюбленные наслаждались самим ритуалом чтения, и сегодня волнующие строки вновь вызвали в ее душе трепет желания.

Когда это случилось в первый раз, она испугалась, но теперь ждала этого сладкого чувства с восхитительным предвкушением. Ритмичная смена их негромких голосов создавала удивительное ощущение близости, как будто они уже обладали друг другом – этим единственно возможным для себя способом. Книгу они держали вдвоем; тыльной стороной ладони Мадлен касалась его пальцев, и от этого прикосновения внутри ее разливалось блаженное тепло. Когда читал он, она чуть поворачивалась, чтобы видеть его вдохновенное лицо.

История неизвестного рассказчика о его умершей возлюбленной тронула их. Когда строки уже подходили к концу, голос Мадлен зазвучал чуть хрипловато.

И всегда луч луны навевает мне сны О пленительной Аннабель Ли…

Орри прочел чуть быстрее:

И зажжется ль звезда, вижу очи всегда Обольстительной Аннабель Ли…

Взгляд Мадлен перебегал со страницы на лицо Орри и обратно. Она чувствовала, как ноет грудь. Лоно повлажнело.

И в мерцанье ночей я все с ней, я все с ней…

Ей пришлось взять себя в руки, чтобы дочитать:

С незабвенной – с невестой – с любовью моей…

– «Рядом с ней распростерт я вдали, – дочитывал теперь Орри, – в саркофаге приморской земли».

Он закрыл книгу и сжал руку Мадлен. Они сидели молча, глядя друг на друга. А потом, не в силах больше сдерживаться, Мадлен порывисто обняла его и с коротким вскриком подставила губы для поцелуя.

* * *

В тот февральский день Орри возвращался домой в ранних сумерках. Как и всегда после встреч с Мадлен, он ощущал тоску и уныние. Их свидания никогда не длились долго, и чтение стихов не заменяло ему радости обладания любимой, а ведь именно для такой любви Господь создавал мужчину и женщину.

Сегодня они подошли к самому краю, почти сдавшись перед охватившей их страстью. Один Бог знает, каких титанических усилий им стоило совладать со своими чувствами и не упасть на пожухлую траву, сжимая друг друга в объятиях. Вот почему сегодня он чувствовал себя особенно одиноким, когда сворачивал на подъездную аллею и передавал поводья одному из конюхов. Раб улыбнулся и поздоровался с ним. В ответ Орри лишь сдержанно кивнул. Что на самом деле думал этот негр? «Ты даришь мне рубашку на каждое Рождество, лишая при этом свободы, и ждешь, что я буду целовать тебе руку? Да я скорее ее сломаю!» Да что с ним такое? Неужели Мадлен все-таки добилась своего? Неужели теперь он будет сомневаться в системе, которую почти всю жизнь считал вполне нравственной и единственно правильной?

Он прошел в библиотеку и раздвинул гардины, чтобы впустить слабые закатные лучи. Видеть Мадлен и каждый раз сознавать, что она недоступна для него, было мучительно. Но что ему делать, он не знал.

Орри налил себе солидную порцию виски. Последний свет угасал. Один за другим исчезали блики с бронзовых накладок на ножнах его армейской сабли, которую он повесил на вешалке в углу. Его темно-синий мундир висел там же. Разумеется, это была не та одежда, которую он носил после того, как потерял руку, – здесь оба рукава были на месте. Он заметил, что на медных пуговицах появился зеленоватый налет, а на самом мундире кое-где проступили пятнышки плесени.

Орри сел в свое любимое кресло и погрузился в воспоминания. Ему следовало избавиться от этих вещей. Они постоянно напоминали ему о несбывшихся надеждах. Они постепенно разрушались, как и его жизнь. Они не имели ни смысла, ни цели, как и он сам. Они просто существовали, вот и все.

Боже, если бы только тот день в Чурубуско сложился иначе! Если бы только он поехал в Новый Орлеан, когда был моложе, и случайно встретился там с Мадлен… Если бы! Неужели нет никакого спасения от этого бесконечного «если бы»? Как же его найти?

Он поплелся к застекленному шкафчику, чтобы снова наполнить стакан. Наверху ссорились сестры. В последние дни они, похоже, только этим и занимались. Возраст такой. Орри закрыл окно и сел в кресло, потягивая виски и прислушиваясь к звуку призрачных барабанов. Наконец его мундир тоже растаял в темноте.

Около одиннадцати Кларисса зашла в библиотеку и нашла сына лежащим на полу. Двое слуг отнесли Орри в постель.

* * *

Хотя Эштон и Бретт больше не были детьми, они все еще делили просторную спальню на втором этаже. В свои четырнадцать Эштон уже превратилась во вполне сформировавшуюся, к тому же весьма экстравагантную молодую красавицу, и общая с сестрой спальня совершенно ее не устраивала. С какой стати она должна лишаться уединения?! – возмущалась она. Почему ей приходится жить с этой, как она выражалась, «двенадцатилетней пигалицей, у которой грудь до сих пор плоская как доска»?

В тот вечер в их спальне было очень жарко. Эштон, спавшая ближе к окну, непрерывно жаловалась на духоту. Шумно взбивая подушку и прижимая запястье к влажному лбу, она то и дело вздыхала.

– О, бога ради, успокойся и дай мне поспать! – не выдержала наконец ее сестра.

– Не могу! У меня нервы натянуты до предела!

– Эштон, я иногда тебя не понимаю.

– Само собой, – фыркнула старшая сестра. – Ты же еще ребенок. Милая крошка в белой юбочке. Да ты, видно, до старости такой останешься.

– О-о-о! – простонала Бретт, швыряя в сестру подушкой.

Из всех оскорблений, которыми осыпала ее Эштон, ничто не злило Бретт больше, чем упоминание о том, что у нее до сих пор не появилось ни малейших признаков так называемого женского проклятья. Раз в месяц Эштон с надменным видом расхаживала перед ней по комнате, чтобы сестра увидела ее испачканные кровью панталоны. Это всегда унижало Бретт, напоминая о ее запоздалом физическом развитии.

Вообще-то, она совсем не была уверена в том, что хочет стать взрослой. Если это означало, что придется закатывать глазки и жеманничать перед каждым мужчиной моложе тридцати, то зачем нужна такая взрослость? А если придется подлизываться к кому-то вроде адвоката Хантуна, то и подавно.

Мысль о нем предоставила Бретт одну из немногих возможностей нанести сестре ответный удар.

– Мне кажется, – сказала она, подражая сладким манерам Эштон, – ты должна быть на седьмом небе от счастья, ведь завтра приезжает Джеймс Хантун и все эти политики, с которыми папа в последнее время водит дружбу. Ты ведь без ума от мистера Хантуна, верно?

Эштон бросила подушку обратно.

– Я считаю его настоящей жабой, и ты это прекрасно знаешь! Он старик! Ему уже почти двадцать. Вот что я к нему чувствую. – Она высунула язык и сделала вид, что ее тошнит.

Бретт прижала подушку к животу, задыхаясь от смеха. В здешних краях родители до сих пор сами решали, кто из женихов больше подходит их дочерям. Эштон была уже достаточно взрослой, чтобы иметь нескольких поклонников, но разрешение бывать в их доме от Тиллета Мэйна получил пока только Хантун.

Бретт хотелось еще подразнить сестру, но какой-то шум внизу заставил обеих девочек подбежать к окну. Охваченные любопытством, они увидели темную фигуру всадника, мчавшегося по аллее. Промелькнув в пятне лунного света, он исчез где-то у конюшен.

– Это же кузен Чарльз, – слегка испуганно произнесла Бретт.

– Конечно он, – откликнулась Эштон. – Наверное, вернулся от Сью-Мэри Смит. Или от какой-нибудь черной шлюхи.

Услышав это, Бретт залилась краской.

– Ой, что будет, если Уитни Смит вдруг узнает, что его кузина Сью-Мэри забавляется с Чарльзом, – со смехом сказала Эштон. – Сью-Мэри и Уитни помолвлены.

– А когда вы с Хантуном объявите о помолвке?

Эштон дернула сестру за волосы:

– Когда в аду все замерзнет!

Бретт с силой толкнула Эштон в плечо и вернулась в постель. Эштон осталась у окна, потирая ладонью живот и сминая ночную рубашку, что показалось Бретт совершенно бесстыдным.

– Мне кажется, Сью-Мэри просто не может устоять перед кузеном Чарльзом. Да и перед любым парнем. Говорят, она такая же горячая, как петарды Четвертого июля. Я-то понимаю, что она чувствует, – с выразительным кивком закончила Эштон, – а вот ты – вряд ли.

Бретт ткнула кулаком подушку и отвернулась, скорее огорченная, чем рассерженная. Эштон превосходила ее умом, красотой, манерами. И можно было не сомневаться, что так будет всегда.

И еще Эштон была намного храбрее. Она не упускала своего. В этом отношении она очень напоминала кузена Чарльза. Может, хоть адвокату Хантуну удастся ее немного усмирить. Бретт на это надеялась. А вообще-то, ей нравилась ее сестра, хотя ужимки и кривлянье Эштон иногда ее утомляли.

* * *

Джеймс Хантун носил круглые очки и невидимую мантию добродетельности. Хотя он был всего на шесть лет старше Эштон, он уже начал отращивать второй подбородок и брюшко. Если бы не это, его можно было бы назвать даже красивым.

Семья Хантун жила в этом штате давно, но все же лет на пятьдесят меньше, чем Мэйны. Первый приехавший в Каролину иммигрант из их рода не умел ни читать, ни писать и поселился где-то в глуши, вдали от больших городов. Но его потомки быстро поняли, что, оставаясь невежественными грязными фермерами в дальней глуши, процветания и успеха не добьются, и перебрались на побережье, где упорный труд и удачное приобретение выгодных земельных наделов помогли им в течение следующих двух поколений сколотить приличное состояние. А породнившись с несколькими известными семьями, Хантуны понемногу приобрели и родословную.

Теперь бо́льшая часть семейных земель была утрачена по тем же причинам, которые погубили Ламоттов, – плохое управление в сочетании с любовью к роскоши. Пожилые родители Джеймса Хантуна выживали за счет милости родни. Они занимали ветхий дом старой плантации, прислуживали им пять негров, которые были слишком стары, чтобы кто-то захотел их купить. Уже в ранней юности Джеймсу стало понятно, что земля не прокормит его, поэтому необходимо искать себе другое занятие.

К счастью, у Хантунов все еще оставалось много друзей и знакомых. Потеря состояния в Южной Каролине совсем не обязательно влекла за собой погубленную репутацию. Это могло сделать только неприемлемое, с точки зрения общества, поведение. Поэтому Джеймс знал, кого именно нужно навещать, когда начал пробиваться в Чарльстоне. Он устроился в одну известную юридическую фирму, изучал законы и не так давно начал собственную практику в городе.

Тиллет считал большинство членов клана Хантун недостойными внимания; в то время как члены других важных семей беспокоились о будущем штата, Хантуны застряли в прошлом, постоянно жаловались и вели себя так, словно нынешних проблем вовсе не существовало. Но в Джеймсе Тиллет увидел большие задатки, хотя молодой человек и пренебрегал напряженной работой, которая иногда требовалась от адвоката. Впрочем, знакомства Хантунов в штате давали ему немалые шансы на успех.

К тому же молодому человеку нравилась политика и он был превосходным оратором. Поэтому казалось вполне разумным поставить его в один ряд с теми, кто желал видеть штат и весь регион независимыми в мире, где постоянно нарастала враждебность. Одним из таких людей был Роберт Барнвелл Ретт, влиятельный издатель газеты «Чарльстон меркури». Мать Хантуна была в родстве с Реттом благодаря браку.

Впервые Хантун увидел Эштон прошлой зимой в театре Чарльстона. Кларисса привезла дочерей в город на светский сезон, и семья выкупила ложу на спектакль с участием знаменитого актера Фредерика Стэнхоупа Хилла. Он иногда включал Чарльстон в расписание своих гастролей, как делали многие корифеи театра.

В ту же секунду, когда молодой адвокат увидел Эштон, он воспылал к ней безудержной страстью. Девушка была не только чудо как хороша, но и не по годам чувственна. Хантун послал Клариссе карточку с просьбой быть представленным их дочери, когда родители сочтут это приемлемым.

Прошел один год и несколько месяцев, прежде чем Кларисса ответила ему коротким вежливым письмом. Другие девушки в четырнадцать лет уже начинали принимать поклонников, так что они с Тиллетом не могли запретить этого старшей дочери. Но Кларисса сочла необходимым предупредить возможного жениха. «Мой муж всецело разделяет установленное в наших краях правило, – писала она, – гласящее, что имя женщины может появиться в газетах лишь дважды – когда она выходит замуж и когда умирает. Я упоминаю об этом только для того, чтобы вы понимали: любой намек на недостойное поведение он будет считать абсолютно неприемлемым».

После такого своевременного предупреждения Хантун начал свои ухаживания с традиционных подарков. Сначала это были цветы, потом лайковые перчатки и французский шоколад. Теперь он уже продвинулся настолько, что ему позволялось ненадолго оставаться с Эштон наедине, но только в доме. Свидания наедине вне дома – например, верховая прогулка без компаньонки – даже не обсуждались. Хантун изо всех сил старался обуздать свое вожделение, мечтая, что в один прекрасный день, если все пойдет как надо, это роскошное тело будет принадлежать ему.

Он был вынужден признать, что иногда Эштон пугала его. Нет, она не нарушала условностей, и все же была в ней некая дерзкая живость, не свойственная девушкам ее возраста и происхождения. Хантун восхищался ее царственными манерами, не лишенными, впрочем, надменности. И еще он восхищался богатством Тиллета Мэйна.

Остальные члены семьи не произвели на Хантуна особого впечатления. Кларисса была просто безобидной старушкой, а младшая сестра Эштон казалась до отвращения бесцветной. С Орри, этим одноруким упырем, он старался не встречаться, как и с Купером Мэйном, который ходил гоголем по Чарльстону, будто действительно имел какое-то право называться южанином. Хантун полагал, что Куперу лучше было бы вообще уехать из штата куда-нибудь подальше. Эту точку зрения вполне разделяли четверо джентльменов, с которыми он приехал в Монт-Роял этим утром. Одним из них был Ретт, владелец «Меркури».

– Подписание договора назначено на июнь, – сказал Хантун хозяину дома. – В Нэшвилле. Соберутся представители всех южных штатов, чтобы оценить предложения сенатора Клея и выработать общий ответ.

– В июне, вот как? – Тиллет почесал подбородок. – А разве к тому времени резолюцию уже не примут?

Другой гость усмехнулся:

– Это вряд ли, учитывая нынешний раскол в конгрессе.

Хантун поджал губы, неосознанно отреагировав на пристальный взгляд Орри, которого Тиллет каким-то образом уговорил присутствовать на этой встрече. Усевшись в углу и скрестив ноги, Орри всем своим видом демонстрировал недовольство, выбрав себе роль молчаливого наблюдателя.

Какого черта этот проклятый вурдалак уставился на меня? – думал Хантун. Но поскольку сказать об ухажере его сестры Орри было, как видно, нечего, адвокат решил, что такое пристальное внимание – это всего лишь следствие обычной неприязни. Причем взаимной.

– А нужна ли вообще эта встреча в Нэшвилле? – спросил Тиллет. – Вы же мне говорили, что это неофициальный съезд партии.

Ретт вдруг встал. Этот пятидесятилетний издатель руководил собранием, как всегда и везде, где появлялся.

– Тиллет, друг мой, вы слишком долго оставались вне общественных дел.

– Занят тем, что зарабатываю на жизнь, Роберт.

Остальные засмеялись.

– Вы знаете не хуже меня, – продолжал Ретт, – что уже больше двадцати лет наши противники проповедуют вражду к Югу. Они постоянно оскорбляют нас лживыми выпадами и систематически грабят своими протекционистскими пошлинами. Более того, множество наших злейших врагов можно найти и среди демократов. В результате всего этого южно-каролинское отделение выбрало позицию постепенного выхода из партии, и теперь можно сказать, что наш союз с общенациональной Демократической партией носит лишь временный характер и мы больше не являемся ее активными членами. Никак иначе мы не можем выразить свою неприязнь взглядам и действиям этой партии.

– Но если нам не нравится то, что делает эта партия, – заговорил наконец Орри, – не легче ли изменить ее изнутри, чем снаружи?

Ретт с подозрением посмотрел на него:

– Мистер Мэйн, я считаю такой вопрос недостойным любого человека, родившегося и выросшего в этом штате. На Юге, если уж на то пошло. Нельзя вступать в компромиссы с врагами. Мы уже двадцать пять лет подвергаемся агрессии Севера. Мне кажется, довольно глупо надеяться, что они согласятся исправить ситуацию, которую сами же и организовали. Нет, у нас есть только один путь, и это путь независимости.

Старый Кэлхун умирал, и многие поговаривали, что на его место в сенате уже был утвержден Ретт. Теперь Тиллет понимал почему. А сомнение, написанное на лице сына, уже начинало его раздражать.

– Что касается меня лично, – добавил Ретт, – то я тоже не вижу необходимости в этой встрече в Нэшвилле, поскольку саму идею компромисса считаю вредной. Но я поддерживаю договор ради единства Юга.

– При всем уважении к моему выдающемуся родственнику, – сказал Хантун с одной из своих ядовитых улыбочек, – некоторые из нас, хотя и поддерживают идею самостоятельного Юга, все же не вполне готовы согласиться с тем, что вы и «Меркури» пропагандируете в последние дни.

– Распад Союза, – мрачно добавил Орри.

– Именно так, – победоносно кивнул Ретт, напоминая Орри бойцового петуха.

Орри отвернулся с откровенно неодобрительным видом. Двое гостей обменялись многозначительными взглядами с Хантуном, потому что Тиллет тоже явно был не в восторге от услышанного. Хантун подавил распутные мысли об Эштон, которую пока еще не видел, и, торопливо скрестив ноги, постарался перехватить инициативу в разговоре.

– Тиллет, мы приехали сюда не для того, чтобы обсуждать эту тему, – сказал он, – а чтобы попросить вас поддержать собрание в Нэшвилле. Вообще-то, нам хотелось бы получить вполне ощутимую поддержку. Вы не так давно говорили, что хотели бы вновь заняться делами штата. – Тиллет осторожно кивнул, и Хантун продолжил: – Для делегации от Южной Каролины понадобятся средства на поездку в Теннесси, а также питание и проживание на все время, пока будет длится обсуждение. И мы подумали…

Так вот зачем они здесь, сказал себе Орри. Деньги. Больше он не слушал. Он согласился прийти в гостиную просто из уважения к отцу, а теперь пожалел о своем решении.

Тиллет сопротивлялся недолго. Он обещал пожертвовать пять сотен долларов, чтобы поддержать делегацию. Орри, чувствуя отвращение, смотрел в окно. Кто-то стукнул в стекло снаружи. Он с радостью извинился и выскользнул из гостиной в ответ на жаркий шепот сестры.

– Что случилось, Эштон?

Бретт топталась за спиной сестры. Глаза у обеих были полны страха.

– Кузен Чарльз, – выдохнула Эштон. – У него ужасные неприятности. Какой-то мужчина вызывает его на дуэль!

Глава 21

– Мы нигде не нашли кузена Чарльза, – сообщила Бретт, когда они втроем выбежали из дому. – Поэтому нам пришлось помешать вашему разговору.

Орри быстро шел вдоль веранды к человеку, который стоял рядом со своей лошадью.

– В жизни не слышал ничего глупее, – сказал Орри сестрам. – Кузен Чарльз не может драться на дуэли. Он еще ребенок.

– Не думаю, что для того джентльмена это имеет значение, – запыхавшись, сказала Эштон.

А ведь она, пожалуй, права, подумал Орри. От молодого щеголя буквально исходила ледяная спесь и враждебность.

– К вашим услугам, мистер Мэйн, – произнес он, слегка касаясь кончиками пальцев вышедшей из моды касторовой шляпы. – Смит Докинз.

– Я знаю, кто вы. Изложите ваши претензии.

– Что ж, сэр, думаю, эти юные леди уже объяснили вам суть дела. Я здесь в качестве представителя и родственника мистера Уитни Смита, который вчера вечером на своей плантации застал мистера Чарльза Мэйна со своей невестой мисс Сью-Мэри Смит. Джентльмены обменялись несколькими фразами, а когда мистер Смит потребовал сатисфакции, мистер Мэйн нанес удар. Я так полагаю, вы уполномочены выступить в качестве секунданта мистера Мэйна?

– Я уполномочен ничего подобного не делать. То, что вы предлагаете, противозаконно.

Докинз окинул его презрительным взглядом:

– Сэр, вам, как и мне, прекрасно известно, что дуэльный кодекс никто не отменял, несмотря на законы Южной Каролины.

Молодого повесу заманивали в ловушку, и весьма отвратительную. Кузен Чарльз не мог ее избежать, если не хотел прослыть трусом. Ради спасения своей репутации и чести он мог спокойно лишиться жизни. Именно это делало дуэльный кодекс таким глупым. Вот если бы мистер Смит Докинз побывал у Чурубуско, он бы не заигрывал со смертью столь беспечно.

– Не могли бы вы все-таки проводить меня к секунданту мистера Мэйна, – спросил посетитель, поглубже натягивая шляпу, – или, если это невозможно, к самому молодому джентльмену?..

– Я не знаю, где сейчас можно найти Чарльза, – со вздохом перебил его Орри. – Секундантом буду я.

– Очень хорошо, сэр.

– Полагаю, нам придется отправиться на другой берег Саванны, чтобы избежать преследования?

– Моя сторона обещает абсолютную уединенность и отсутствие свидетелей, кроме членов семьи. Если вы можете заверить меня в том же, то нет необходимости искать место в другом штате.

Учитывая численность клана Смитов, свидетелей могло оказаться несколько сот. Однако Орри решил не распространяться на эту тему.

– Продолжайте, – сухо кивнул он.

После пятиминутной беседы дуэль на пистолетах была назначена на утро следующего вторника, сразу после рассвета. Местом была выбрана поляна, известная как поляна Шести Дубов, в двух милях вверх по реке.

Довольный исполненной миссией, Докинз снова приложил руку к шляпе, раскланялся и вскочил в седло. А мрачный Орри отправился на поиски Чарльза, чтобы сообщить ему дурную новость.

Сестры наблюдали за разговором мужчин, спрятавшись за колонной. Когда Орри уходил, Эштон хотела окликнуть его, но Бретт дернула ее за руку и приложила палец к губам. Это был тот редкий случай, когда Эштон приняла чужой совет.

Орри решил ничего не говорить о дуэли Клариссе и Тиллету. Его матери это доставило бы только лишнее беспокойство, а отец, чего доброго, захотел бы присутствовать. Орри же надеялся устроить все как можно тише. И самое главное – сделать все возможное, чтобы Чарльз остался цел и невредим.

В этот утренний час юный Чарльз обычно болтался возле кухни, выпрашивая овсяные лепешки или ломоть свежего кукурузного хлеба. Но сегодня никто из рабов его не видел. Орри направился к конюшне, рассудив, что верхом на лошади поиски пойдут быстрее. Где-то вдали прозвучал выстрел.

Он резко остановился и быстро зашагал в сторону поселка рабов. За его спиной поварихи строили догадки о том, чем молодой хозяин может быть так взбешен.

* * *

Перекинув сначала одну ногу, потом другую, Орри перелез через невысокую изгородь. В дальнем конце скошенного поля кузен Чарльз отмерял шаги от воображаемого дуэльного барьера, идя в сторону от воображаемого противника. В правой руке он держал огромный ржавый пистолет, которого Орри никогда прежде не видел.

Орри стоял неподвижно, пока Чарльз не сделал десятый шаг и не развернулся. Резким неловким движением мальчик взмахнул пистолетом и вдруг увидел Орри. От удивления глаза у него расширились, но он все-таки выстрелил.

В воздухе поплыло облачко порохового дыма. Орри быстро прошел вперед.

– Только что приезжал Смит Докинз, – сказал он еще издалека; Чарльз исподлобья смотрел на него, пока он не подошел. – Мы оговорили все условия этого твоего блестящего предприятия. На пистолетах, в следующий вторник. Я, по всей видимости, стал твоим секундантом.

– Мне казалось, ты не одобряешь дуэли.

– Не одобряю. Ты и все эти деревенские кавалеры понятия не имеете, что такое настоящий бой.

Мальчик попытался пустить в ход свою ослепительную улыбку:

– Говоришь прямо как настоящий солдат.

В ответ Орри сверкнул на него глазами. Чарльз перестал улыбаться:

– Мне жаль, что тебя втянули в это дело, Орри. Прошлой ночью я просто забыл о времени и задержался у Сью-Мэри дольше обычного. Иначе ничего этого не случилось бы.

– Однако все уже случилось. Так что продолжим с этого места. Что ты знаешь об оружии?

– Не слишком много. Хотя мог бы научиться всему, чему надо, я думаю.

– Только не тем способом, каким ты это делаешь. – Орри ткнул пальцем в сторону ржавого пистолета. – Где ты раздобыл этот хлам?

– Не важно, – пожал плечами Чарльз, отводя взгляд.

Украл, с отвращением подумал Орри.

– Ладно, – сказал он, – для начала нужно от него избавиться.

Он схватил пистолет и зашвырнул его подальше.

– Эй! – закричал Чарльз, наливаясь краской. – Мне нужно упражняться!

– Возьмем мой армейский. Дуэльные пистолеты, как правило, кремневые, но даже при такой разнице мой пистолет даст тебе представление о том, что, скорее всего, придется держать в руках. Полагаю, что-то между шестидесятым и семидесятым калибром. И вот еще что. У дуэльных пистолетов обычно слабый спуск. Учитывая то, как ты резко дернул рукой, когда развернулся минуту назад, дуэльный пистолет бы уже выстрелил, а это слишком рано. Твой выстрел наверняка бы угодил в небо или в верхушки деревьев, и противник получил бы прекрасную возможность убить тебя. Тебе необходимо научиться не размахивать руками, как сломанная ветряная мельница, а двигаться плавно и размеренно.

Орри пошел обратно к дороге. Не услышав шагов Чарльза за спиной, он обернулся и махнул рукой:

– Идем! Ты дерешься в следующий вторник, а не в следующем году.

– Я думал, что и сам справлюсь…

Эти слова унесло ветром, пронесшимся над залитым солнцем полем. Выражение лица Чарльза становилось все более негодующим, почти вызывающим.

– Если хочешь быть убитым из-за своего невежества, – крикнул в ответ Орри, – то, конечно же, можешь справляться сам!

– С чего ты вдруг решил мне помогать? – выкрикнул Чарльз; он был так зол, что даже губы побелели. – Я же тебе не нравлюсь.

– Мне действительно не нравится твое поведение в последний год, Чарльз. Но я все равно за тебя отвечаю. И не смогу спокойно стоять рядом и смотреть, как Уитни Смит совершает убийство. Так что тебе решать, идти со мной или нет.

С этими словами он пошел дальше к изгороди. Чарльз по-прежнему стоял неподвижно, сжимая кулаки. Но постепенно враждебность на его лице таяла, как лед весной, сменяясь недоверчивой улыбкой. Наконец он поднял с земли шомпол, треснувший рожок для пороха и мешочек с пулями. А потом побежал за Орри.

* * *

Они упражнялись по три часа в день. Орри по секрету рассказал сестрам о дуэли. Эштон, разумеется, проболталась. Случилось это за столом во время ужина, и Чарльз был очень удивлен, увидев, как расстроилась Кларисса. Чтобы успокоить всех, Орри пришлось признаться, что он усиленно занимается с кузеном Чарльзом, поэтому у мальчика есть все шансы пройти через это испытание с честью, отделавшись лишь легким ранением, а то и вовсе невредимым.

Тиллет поддержал сына, отпустив парочку уничижительных замечаний насчет характера и выдержки Уитни Смита. Племяннику же он пожелал удачи. Для Чарльза этот вечер в семейном кругу оказался весьма тяжелым испытанием. Никто раньше не проявлял к нему такого пристального внимания.

* * *

– Нет! – Это слово Орри чаще всего произносил во время их занятий. – Ты недостаточно долго целился. Знаю, ты торопишься, потому что боишься. Но спешка толкает тебя прямиком к могиле. – Он схватил правую руку Чарльза и встряхнул ее. – Бога ради, запомни наконец! Ты оставишь меня в дураках, если позволишь себя убить!

Последние слова он произнес непроизвольно, не осознавая, насколько глупо они звучат, пока Чарльз не улыбнулся.

– Ладно, – сказал мальчик. – Если и есть причина, по которой я не хочу быть убитым, то эта вполне подходит.

Но при взгляде на двоюродного брата улыбка тут же слетела с его лица. Орри был суровым человеком и жестким учителем, и, пытаясь с ним шутить, Чарльз перешел границу дозволенного. Наверное, его слегка убаюкала перемена в их отношениях в последние дни; на смену прежней неприязни к Орри пришло что-то вроде братского чувства, а иногда даже настоящей теплоты. Орри наверняка считал его не совсем безнадежным, иначе не стал бы тратить на него столько времени. Но сейчас Чарльз зашел слишком далеко. Не стоило пытаться развеселить Орри.

И вдруг где-то в глубине всклокоченной бороды брата сверкнула белая полоска. Улыбка.

– Вот именно! – воскликнул Орри, наконец-то осознав всю нелепость своего заявления. – Бог с ней, с твоей жизнью. Главное – сохрани мою честь. Мою гордость. В конце концов, я южанин.

Оба прыснули со смеху и смеялись долго и громко. Наконец Орри коснулся сверкающего ствола пистолета, настолько безупречно сохраненного, что на нем не было ни единого пятнышка ржавчины.

– Ну ладно, – сказал он. – хватит хихикать, как два дурачка. Надо работать. Я считаю до десяти. Ты шагаешь, поворачиваешься, потом стреляешь в ту ветку. Постарайся на этот раз попасть. У нас осталось всего два дня.

* * *

Внезапно похолодало. Утром во вторник Чарльз и Орри поднялись в половине пятого, выпили кофе с печеньем, потом оделись потеплее. Поскольку место и время дуэли выбирал Орри, сторона Смита должна была доставить оружие.

Они вышли из дому, снаружи уже ждали конюхи с лошадьми. Тиллет и Кларисса тоже были там, девочкам спуститься не разрешили.

Над землей вилась лента тумана. Утро выдалось пасмурным и мрачным. Или это гнетущее чувство было только в их сердцах, подумал Орри, садясь в седло и ожидая, пока будут сказаны прощальные слова.

Тиллет сжал руку Чарльза. Кларисса обняла мальчика. Когда они выехали на аллею, Орри увидел на востоке слабое свечение, предвестник скорого восхода. Из лошадиных ноздрей вырывались длинные струи пара.

– Орри… – сказал Чарльз, откашлявшись.

– Да?

– Что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знал, как я ценю твою помощь. Я даже представить себе не мог, что кто-то готов хоть пальцем шевельнуть ради меня.

– Все готовы, Чарльз. Ты – Мэйн. Мы одна семья.

Он действительно так думал. Хотя и сам удивлялся, насколько изменилось его отношение к мальчику за такое короткое время. Чарльз оказался весьма усердным учеником и ни разу не позволял себе своих вечных шуточек, за которые Орри прежде его презирал. Конечно, на этот раз на кону стояла жизнь Чарльза, но Орри считал, что в мальчике действительно произошли большие перемены, и не только из-за предстоящей дуэли. Орри протянул руку, и Чарльз пожал ее, наверное в первый раз по-настоящему ощутив себя частью семьи. Как жаль, подумал Орри, что все это случилось только сейчас…

Вокруг клубился туман. Сотни звезд пронзали бледнеющее небо. Чарльз глубоко вздохнул:

– Орри…

– Что?

– Я боюсь до чертиков.

– Я тоже, – ответил Орри, когда они свернули к реке.

* * *

К тому времени, когда они добрались до поляны Шести Дубов, дневной свет уже разогнал туман. Увидев, что вместе со Смитом явилось человек двадцать родственников всех возрастов, Орри нахмурился. Еще столько же молодых людей были выставлены в качестве дозорных на дороге и вдоль берега реки. Некоторые из них пытались возмущаться, что пропустят все зрелище, но их быстро осадили.

Орри привязал лошадей с той стороны поляны, которая была отведена для них. Чарльз снял пальто, сюртук, жилет и галстук, закатал рукава рубашки. Как всегда безупречно одетый Уитни Смит сидел на другой стороне поляны, в тени огромного дуба. Он и его спутники с откровенным презрением наблюдали за приготовлениями Чарльза.

Смит Докинз, родственник Уитни, подошел к Мэйнам, держа в руках изящный ящик из розового дерева, и поднял крышку, чтобы они могли осмотреть оружие. Пистолеты калибра 0,7 дюйма были под стать ящику. Восьмигранные вороненые стволы, приклады из полированного ореха, под стволами в специальном гнезде – шомпол со стальным наконечником. Пистолеты были великолепно сделаны и снабжены гравировкой с фамилией лондонского оружейника и датой: 1828 год.

– Удовлетворены? – спросил Докинз.

– Скажу, когда проверю их, – ответил Орри, беря один пистолет с мягкой подложки из ярко-оранжевого бархата.

На лбу Чарльза выступила испарина. Пока заряжали пистолеты, он не переставая мерил шагами землю. Наконец один пистолет передали второму дуэлянту, потом еще раз проверили барьер. На последние приготовления отвели еще пять минут.

Чарльз казался спокойным. Напряжение выдавало лишь то, что он то и дело приглаживал ладонями волосы. Орри вдруг отчаянно понадобилось освободить мочевой пузырь – вероятно, от напряжения, но он не хотел оставлять Чарльза одного. Особенно наедине с круглолицым Уитни Смитом и его дружком Докинзом, которые без конца ухмылялись и вполголоса отпускали шуточки в адрес противника.

– Я знаю, что ты боишься, Чарльз, – сказал Орри, отвернувшись от них. – Но запомни: у тебя есть одно бесспорное преимущество. Ты поймешь это, если хорошенько присмотришься к тому павлину у меня за спиной. Внешний лоск для него важнее маневренности. Видишь, он до сих пор не снял тяжелое пальто. Более того, он слишком глуп, чтобы бояться, а испуганные люди всегда более осторожны. В настоящем сражении такие, как Уитни, обычно погибают первыми.

Чарльз хотел что-то ответить, но из его горла вырвался лишь нервный хрип. Орри сжал его руку, Чарльз накрыл ее своей и держал так секунду.

– Спасибо, – сказал он.

– Джентльмены, вы готовы? – нетерпеливо окликнул их Смит Докинз.

Орри живо обернулся:

– Готовы.

Он пошел к середине поляны, Чарльз последовал за ним. Зрители стояли в молчании. Над освещенными верхушками деревьев взлетела белая цапля. За краем поляны текла река, золотистая и безмятежная.

Противники кивнули друг другу. Орри отметил, что Уитни сделал это с пренебрежением. Вблизи стали отчетливо видны прыщи на лице Уитни. Чарльз, который был на пять лет моложе, выглядел намного более зрелым и уравновешенным. Когда Уитни держал перед собой пистолет с устремленным вверх дулом, рука его заметно дрожала. Это было хорошим знаком, если, конечно, Уитни не принадлежал к тем редким дуэлянтам, которые справлялись с нервами в последнее мгновение.

Докинз откашлялся и обратился к противникам, стоявшим спина к спине с поднятыми пистолетами:

– Сначала я скажу: «Начали!» По этому сигналу вы начнете расходиться, пока я буду считать. Когда счет дойдет до десяти и вы сделаете последний шаг, то можете повернуться и сделать выстрел, если пожелаете. Готовы? Начали!

Чарльз пошел в одну сторону, Уитни – в другую. Сердце Орри бешено колотилось. Он глубоко вдохнул и задержал дыхание. Они с Докинзом быстро отступили к краю поляны. Стоя рядом, Докинз продолжал считать:

– Три… Четыре… Пять…

Шаги Чарльза были размашистыми и уверенными. Лучи солнца, падая сквозь деревья, золотили его волосы. У парня такие замечательные задатки, подумал Орри. Если бы только им суждено было сбыться. Если бы его жизнь оказалась достаточно длинной для того, чтобы кто-то попытался ему в этом помочь…

– Семь… Восемь…

Прыщавое лицо Уитни заливал пот. Дрожь руки передалась плечам. Сможет ли он нажать на курок или просто свалится без чувств?

– Девять…

Чарльз смотрел прямо перед собой. Орри видел, как мальчик кончиком языка слизнул пот с губы, и это было единственным внешним признаком тревоги, которая наверняка скручивала его изнутри. Орри хотелось крикнуть: «Помни! Спокойно и плавно!»

– Десять.

Колени Уитни подогнулись, но он устоял на ногах и даже сумел развернуться. Руку с пистолетом он выбросил вперед точно так, как это сделал еще в самый первый раз Чарльз. Прогремел выстрел. Чарльз так усиленно заморгал, что Орри даже подумал, не ранен ли он. Но в ту же секунду с дерева примерно футах в четырех от мальчика рухнула ветка.

Спереди на брюках Уитни выступило влажное пятно. Он слегка повернулся и хотел уже шагнуть в сторону. Толпа родственников охнула.

– Ты должен стоять, Уитни! – гневно зашипел Докинз. – Стой!

Уитни замер, что явно далось ему с большим трудом. Унизительное пятно увеличивалось. Смит дрожал так, что пистолет в его согнутой руке подпрыгивал. Чарльз медленно вытянул руку, прицелился и, холодно глядя вперед, выстрелил.

Уитни завизжал, как девчонка, согнулся влево и упал, хватаясь за рукав. Между пальцами выступила кровь, но ранение было пустяковым – пуля лишь слегка оцарапала кожу. Более того – Чарльз попал именно туда, куда целился. Орри радостно бросился вперед.

Когда Докинз опустился рядом со своим родственником на колени, Уитни потерял сознание. Все, кто был на поляне, зааплодировали. А Чарльз, измученный напряжением, рассеянно побрел к реке.

– Ты получил признание этими аплодисментами! – воскликнул Орри, догоняя его. – Именно ты!

Мальчик ошеломленно уставился на него. Потом оглянулся на родню Смита. Это была истинная правда. Они действительно аплодировали – его меткости, его храбрости и его благородству, ведь он только ранил своего противника, а мог спокойно убить. Он поступил как настоящий каролинский джентльмен, подумал Орри, чувствуя, как у него самого от счастья кру́гом идет голова.

Чарльз отсалютовал зрителям пистолетом, по-прежнему не веря, что все это произошло с ним.

* * *

– Я должен еще раз тебя поблагодарить, – сказал Чарльз, когда они уже возвращались домой.

Утренний свет просачивался сквозь ветви деревьев и мягко ложился на дорогу. Оба всадника, не сговариваясь, подумали, что такой прекрасный зимний день вполне достоин того, чтобы остаться в живых.

– Ты сам это сделал, Чарльз, – сказал Орри.

– Нет, сэр. Без вашей помощи я бы сейчас лежал там мертвым. – Чарльз улыбнулся и покачал головой. – Боже мой, Орри, ты даже не представляешь себе, что я чувствую! Ведь эти люди хлопали мне – мне, а не этому своему родственничку.

– Который, к несчастью, проявил себя трусом. Одно бахвальство, и больше ничего. Кому такое понравится?

– Да, мне этого никогда не забыть. Вот только я спросить хотел…

Он замолчал. Орри ждал, что мальчик закончит фразу, но тот больше ничего не сказал. Орри показал рукой на покосившийся домишко у дороги с криво висящей потрепанной вывеской:

– Знаешь это место? Таверной его вряд ли можно назвать, но запас вполне сносного виски там имеется. Думаю, мы с тобой заслужили по стаканчику. Остановимся?

– А как же, – ухмыльнулся Чарльз и пришпорил коня.

Хозяин выпучил глаза, когда гости заказали крепкое спиртное в половине восьмого утра. Но деньги Орри быстро заглушили все возражения и вопросы. В помещении был плохой запах, поэтому они устроились снаружи на скамейке.

Проглотив половину своего виски, Орри с наслаждением потянулся и сощурил глаза, глядя на яркое солнце.

– Ты вроде хотел о чем-то спросить, – сказал он.

– Да. Раньше всем ужасно не нравилось, когда я ввязывался в драки. И тебе в том числе. Почему же сегодня никто не ругал меня? А мы ведь не просто отмутузили друг друга, пистолеты-то куда серьезнее. Почему никто не возражал?

Орри внимательно посмотрел на Чарльза, пытаясь понять, нет ли в его словах скрытой издевки. Но по серьезному лицу мальчика понял, что вопрос очень важен для него.

Хотелось ответить так же серьезно и точно. Орри немного подумал, потом допил виски и похлопал Чарльза по плечу:

– Думаю, я смогу лучше тебе ответить дома, в Монт-Роял.

– Не понимаю.

Но Орри уже садился в седло.

– Поехали!

* * *

Тиллет, Кларисса и девочки выбежали из дому сразу же, как только всадники показались на аллее. А потом как зачарованные слушали рассказ Орри. Тиллет тепло поздравил Чарльза, Кларисса даже всплакнула на радостях, а девочки всё прыгали вокруг и умоляли Орри еще раз описать хладнокровную доблесть их двоюродного брата. Все это заняло около часа. Только потом Орри увел кузена в полутемную библиотеку и показал ему одежную стойку, на которой до сих пор висели его мундир и сабля.

– Вот ответ на твой вопрос.

– Не пойму, о чем ты, – недоуменно сказал Чарльз.

– Подумай о людях, которые идут на войну. Что они там делают?

– Сражаются.

– Да, но в любом сражении всегда существуют правила, которые должны быть известны и понятны каждому, кто в нем участвует. И с какой бы яростью оно ни проходило, для благородных людей есть определенные нормы, которые они обязаны соблюдать. Смиты аплодировали тебе не просто потому, что ты победил, а потому, что ты не нарушил правил чести. А Уитни нарушил. Он пытался сбежать от твоей пули. Ты видел, какая реакция за этим последовала. До сегодняшнего дня ты никогда не дрался по правилам. Вот и вся разница. – Он приподнял левый рукав висевшего мундира. – Мир не всегда проклинает человека, которому нравится драться. Некоторых он поощряет и вознаграждает. Даже неудачник может иногда снискать славу в те дни, когда пишется книга истории. Я не вполне уверен, что это действительно правильно – поощрять тех, кто убивает, но так уж устроен свет. Я ответил на твой вопрос?

Чарльз медленно кивнул, во все глаза глядя на ножны сабли, на медные пуговицы, на темно-синий китель, словно все эти вещи были полны какого-то религиозного смысла. По его лицу было видно, что слова Орри стали для него настоящим откровением.

– Тут есть виски, – сказал Орри, открывая застекленный шкафчик. – Не знаю, как ты, а я все еще умираю от жажды.

– Я тоже.

Чарльз обошел вешалку, не сводя глаз с мундира. А Орри вдруг понял, что совсем не знал, какой он на самом деле, до этого дня.

«Да ведь Чарльз, пожалуй, не совсем пропащий, – подумал он. – Смотрит на мундир как зачарованный – просто оторваться не может. Надо же».

С этого дня он решил всерьез взяться за кузена Чарльза.

Для начала Орри мягко, почти с робостью предложил мальчику изменить кое-что в его внешнем виде, манерах и режиме дня. Он не выставлял никаких требований, ожидая, что Чарльз начнет возмущаться. Однако, к его удивлению, мальчик воспринял все замечания не только спокойно, но и с какой-то трогательной готовностью. Он исправно являлся теперь к каждому завтраку, обеду и ужину, лицо и руки его были всегда тщательно вымыты, рубашка не торчала из брюк, как раньше, а устрашающий охотничий нож за поясом и вовсе исчез.

Через три недели после дуэли Орри предложил Чарльзу парочку книг и сказал, что очень хотел бы, чтобы мальчик их прочитал. Он специально выбрал книги полегче, это были увлекательные исторические романы Уильяма Гилмора Симмса, уроженца Южной Каролины, почти такого же популярного, как в свое время Фенимор Купер. Скорость, с какой Чарльз проглотил книги, убедила Орри в том, что юноша чрезвычайно умен. Об этом уже много лет говорила и его мать, только Орри ей не верил.

Потом Орри преподал кузену несколько уроков поведения в обществе: как вести себя с дамами, как правильно выбирать одежду для семейных торжеств или для выхода в свет. Чарльз не только внимательно выслушивал все наставления, но и начал претворять их в жизнь. Уже вскоре своей безукоризненной учтивостью он до глубины души поразил Эштон и Бретт. Однако девочкам понравились произошедшие в нем перемены, потому что Чарльз был хорош собой, а в его новых, галантных манерах не угадывалось ни малейшего следа неловкости.

– Этот мальчик – прирожденный кавалер, – с восторгом признался Орри, когда они встретились с Мадлен в следующий раз. – Он меня еще за пояс заткнет. Обаятелен, элегантен и, самое главное, удивительно органичен. И где только он прятал эту сторону своей натуры?

– Под слоем грязи и обиды, наверное, – с мягкой улыбкой сказала Мадлен.

– Наверное, ты права. Но преображение просто невероятное. А все, что для этого понадобилось, – немного внимания от его семьи.

– Твоего внимания в основном. Даже в Резолюте судачат об этих переменах. Нэнси мне сказала, что Чарльз ходит за тобой по пятам.

– Да, целыми днями. Как щенок! Даже неловко как-то. – Однако выражение лица Орри говорило о том, что он совсем не возражает против такого поклонения. – Только видишь ли, в чем дело, – решаешь одну задачу, и тут же возникает другая.

– И что теперь? Ты же говорил, Чарльз совсем изменился и…

– Я как раз об этом. Раньше я был уверен, что он закончит свои дни где-нибудь в канаве после очередной драки или скачек. А теперь ломаю голову над тем, как ему следует жить дальше. Я должен ему что-то предложить, и как можно скорее.

– Ты рассуждаешь, как отец.

– Не шути. Это большая ответственность.

– Конечно. Я и не шучу. А улыбаюсь, потому что ты счастлив. Я никогда не видела тебя в таком прекрасном настроении. Тебе нравится ответственность.

Орри посмотрел на нее:

– Да. Нравится.

* * *

Каждый вечер после ужина, если Орри не работал в конторе, они с Чарльзом сидели в библиотеке. Иногда к ним присоединялся Тиллет, но чаще в роли молчаливого наблюдателя. Молчаливого и изумленного. Он видел, какие удивительные и благотворные перемены произошли в отношениях его сына и племянника. И не хотел вмешиваться. А еще он все больше убеждался, что именно Орри постепенно становится настоящим главой их семьи. Конечно, Тиллет чувствовал обиду, но все же не мог не радоваться за сына. Когда он приходил в библиотеку, кузен Чарльз был немного скован, но если они с Орри оставались вдвоем, мальчик мог без конца слушать рассказы двоюродного брата о его кадетской жизни.

– Тебе правда нравилось в Вест-Пойнте?

– Ну, не то чтобы очень нравилось… Зато я нашел там друзей. И лучшего своего друга я встретил тоже там.

– Джорджа. – Когда Орри кивнул, Чарльз спросил: – А ты хотел остаться в армии?

– Очень хотел. Только вот у генерала Скотта есть непонятное предубеждение против одноруких офицеров. Может, потому, что у него самого пока две руки.

Чарльз улыбнулся. Возможно, шутка получилась и не слишком удачной, но он понимал, что Орри, наверное, в первый раз смог так легко говорить о своем увечье. Это был большой шаг вперед.

– Просто я никак не могу свыкнуться с мыслью, что можно драться да еще получать за это деньги, – сказал Чарльз, снова посмотрев на мундир в углу.

Орри задержал дыхание. Вот он, подходящий момент для серьезного разговора, и его не стоило упускать.

– Чарльз, у меня тут появилась одна мысль. Что, если мы устроим тебе назначение в Академию?

– Но… я ведь недостаточно умный.

– Достаточно. Просто у тебя пока не хватает знаний, чтобы сдать вступительные экзамены. Однако герр Нагель наверняка поможет тебе их накопить за следующий год. Тебе, конечно, придется хорошенько постараться, но я точно знаю, что ты сможешь, если захочешь.

Потрясенный неожиданным предложением, Чарльз несколько мгновений молчал и наконец твердо сказал:

– Да, сэр, я хочу.

– Превосходно! Утром же поговорю с Нагелем.

* * *

– Что? – воскликнул учитель, когда услышал о намерениях Орри. – Заниматься с ним?! Герр Мэйн, я вынужден отказаться. В первый же раз, когда я отчитаю его за невыполненное задание, он выхватит этот свой гигантский нож и – чик! – Нагель провел пальцем по горлу. – И моя блестящая преподавательская работа в этой семье на этом закончится.

– Чарльз изменился, – заверил его Орри. – Помогите ему. Я выплачу вам добавочное вознаграждение.

На таких условиях герр Нагель был рад рискнуть. В конце недели он явился к своему нанимателю совершенно потрясенный.

– Вы были абсолютно правы. Перемены просто поразительные. Конечно, упрямство у него осталось, да и раздражительность порой, но теперь он злится в основном на самого себя за то, что не удосужился узнать всего этого еще давным-давно. Но у него живой ум. Уверен, я смогу быстро продвинуть его вперед, хотя, естественно, это потребует… э-э… некоторых дополнительных усилий.

– За которые вы каждую неделю будете получать дополнительную выплату.

– Вы слишком добры, – пробормотал герр Нагель, кланяясь. – Мы еще сделаем ученого из этого парня.

– Мы просто хотим сделать его кадетом Вест-Пойнта, – сказал Орри с радостным волнением, и глаза его заблестели. – Чтобы в нашей семье все-таки появился профессиональный военный.

И мысленно добавил: «Наконец-то».

* * *

В конце первой недели апреля Орри подошел к отцу.

– Через два или три года Чарльз будет готов к поступлению в Академию, – сказал он. – Я узнал, что к тому времени будет открыта вакансия. Мне кажется, сейчас самое время закрепить это место за ним. Для начала хорошо бы написать в военное министерство. Мы могли бы попросить сенатора Кэлхуна передать письмо. Мне самому написать или это сделаешь ты?

Тиллет показал ему выпуск «Меркури»:

– Кэлхун умер.

– О господи… Когда?

– В последний день марта. В Вашингтоне.

Орри понимал, что эта смерть не стала большой неожиданностью. Кэлхун давно болел, а последний месяц на политической сцене был одним из самых бурных в новейшей истории. В сенате обсуждали компромиссные предложения Генри Клея. Поскольку Кэлхун был главным делегатом от Юга, его реакции, хотя и вполне предсказуемой, ожидали с нетерпением. Но он оказался уже слишком болен, чтобы выступать. Его речь прочитал сенатор Мэйсон. Конечно, Кэлхун осудил программу Клея и вновь предостерег, что враждебность Севера делает все более привлекательной для южан идею выхода из Союза. Год за годом Кэлхун постепенно отходил от националистической позиции, ставя на первое место благополучие своего края. Большинство южан соглашались с тем, что к этому его склоняла растущая активность аболиционистов – и в конгрессе, и вне его.

Через три дня после представления речи Кэлхуна сенатор Дэниел Уэбстер выступил с прямо противоположным мнением. Он красноречиво защищал резолюцию Клея, говоря о настоятельной необходимости поставить превыше всего сохранение Союза. Эта речь была, на взгляд северных коллег Уэбстера, слишком уж переполнена духом компромисса, и северяне тут же начали поносить его. Тиллет тоже назвал его обращение отвратительным – хотя и не по той причине, по какой его ругали сенаторы-аболиционисты.

Но Орри сейчас думал о Кэлхуне совсем не поэтому.

– Сенатор ведь был одним из самых надежных друзей Академии, – сказал он.

– Когда-то, – недовольно буркнул Тиллет. – И сторонником Союза тоже был. Как и все мы. А потом янки заставили нас изменить мнение.

Было совершенно очевидно, что Тиллет считал все нападки северян беспочвенными. Орри подумал о Приаме, но промолчал. Этот неожиданный укол совести удивил и встревожил его.

– Джона Кэлхуна убили не просто возраст и болезни, – продолжал отец. – И Джексон, и Гаррисон, и Сьюард – вся эта свора тоже приложила к этому руку. Они постоянно критиковали его, да и всех нас, во всем – от нуллификации до способа, каким мы зарабатываем на жизнь. Они травили Кэлхуна, как стая бешеных собак. Они его измучили… – Тиллет швырнул газету на пол. – И этого нельзя забывать.

Орри по-прежнему молчал, огорченный неумолимостью в голосе отца.

* * *

Через несколько недель Тиллет нашел новую причину для ярости. Одного раба, который сбежал с плантации неподалеку от Монт-Роял, поймали в Колумбусе, штат Огайо, и поймал его профессиональный охотник на негров, которого нанял хозяин беглеца.

Но прежде чем тот человек и его пленник успели уехать из Колумбуса, в дело вмешались аболиционисты. Они пригрозили охотнику на рабов расправой и взяли спасенного негра под предупредительный арест, заявляя, что сначала нужно, чтобы суд установил законность притязаний владельца. Это была просто уловка – они прекрасно знали, что суд в этом случае бессилен. Но отсрочка дала им возможность организовать побег из тюрьмы. Задняя дверь каким-то таинственным образом оказалась незапертой. Беглец пересек границу и оказался в безопасности, в Канаде, еще до того, как кто-то об этом узнал. Такой хитрый заговор в Огайо разъярил и хозяина беглого раба, и многих его соседей. Тиллет вообще почти ни о чем другом не говорил.

А Орри тем временем поделился своей личной радостью с Мадлен. Кузен Чарльз начал всерьез заниматься с герром Нагелем, и Орри просто не уставал хвастаться успехами своего воспитанника.

– Жаль, что летом нам придется приостановить занятия на два месяца.

Это был довольно неуклюжий способ перейти к другой теме, говорить о которой Орри боялся, но не мог промолчать.

– Чарльз куда-то уезжает? – спросила Мадлен.

– Да, как и мы все. Я снял летний дом в Ньюпорте, рядом с домом Джорджа.

– Наконец-то вы снова будете вместе!

– Да.

– Милый, как же это чудесно!

Радость Мадлен выглядела вполне искренней. Если она и расстроилась, то очень хорошо это скрыла.

– Ты не будешь по мне скучать? – сказал Орри.

– Не дразни меня! Конечно буду, ужасно буду скучать. Эти два месяца станут самыми длинными в моей жизни.

Она обвила руками его шею и поцеловала так страстно, что маленький томик стихов Каллена Брайанта соскользнул с ее коленей, а она и не заметила.

– Ничего, я это переживу, – переведя дыхание, сказала она. – Ну то есть если буду знать, что ты ко мне вернешься. А вот если ты там заведешь роман с какой-нибудь девушкой, тогда мне придется худо.

– Никогда этого не будет, – ответил Орри с той печальной искренностью, которая иногда так трогала Мадлен, а иногда – она даже сама не знала почему – злила.

– Пора Чарльзу посмотреть на мир за пределами Южной Каролины, – продолжал Орри. – Если он поступит в Академию, то встретится там с самыми разными людьми и с новыми идеями, совершенно непохожими на здешние. Это может стать для него серьезным потрясением. Со мной именно так и было. В общем, нужно его подготовить.

– Ты с каждым днем становишься все больше похож на отца, – сказала Мадлен, нежно касаясь его щеки.

– Но в этом ведь нет ничего плохого?

– Ничего. – Она легонько ущипнула его за щеку. – Для Чарльза это просто великолепно, но от ваших новых отношений выигрывает не только он. Ты стал гораздо счастливее. А значит, и я счастлива.

Она снова поцеловала его, словно подтверждая свои слова. Когда через несколько мгновений она наклонилась за книгой, ей вдруг в голову пришла одна мысль.

– Ты сказал, вся ваша семья едет в Род-Айленд?

– Кроме Купера, конечно.

– Я как раз об этом. А кто решил, что он останется дома, – он сам или твой отец?

Купер приезжал в Монт-Роял два дня назад. Они с Тиллетом просто не могли находиться в одной комнате без того, чтобы тут же не поссориться самым отчаянным образом из-за резолюций Клея.

Улыбка Орри угасла.

– Оба, – ответил он.

Глава 22

Купер Мэйн любил Чарльстон.

Любил его узкие, мощенные булыжником улочки, так напоминавшие Европу многим приезжавшим сюда, любил яркие витрины роскошных магазинов, звон колоколов на белых церковных колокольнях, соленый морской воздух и крики чаек. Он любил и политические споры, которые слышал в баре отеля «Чарльстон», и стук тележных колес, когда возницы то и дело старались проехать побыстрее. Любил свет уличных фонарей, загоравшихся после обхода двух муниципальных фонарщиков или одного из полудюжины их рабов. А еще он любил дом, который купил на прибыль от первого года работы «Каролинской пароходной компании».

Особняк Купера стоял на Традд-стрит, прямо за углом знаменитого старого дома Хейварда.[9] Это был типичный для Чарльстона особняк, построенный для того, чтобы в нем было прохладно и уютно. Вдоль всей шестидесятифутовой длины дома на каждом из трех этажей тянулись крытые галереи. Глубина дома была двадцать футов – по ширине одной комнаты, и поставлен он был так, чтобы длинная сторона выходила на улицу.

Хотя вход тоже находился с этой стороны, фасадной считалась противоположная – та, что выходила в сад, который Купер называл своим вторым кабинетом. Он часто подолгу работал там с бумагами компании, сидя за высокой кирпичной стеной в окружении цветущих азалий и магнолий, контрастирующих с темной зеленью мирта и юкки. Порой он даже стыдился, что живет в таком красивом доме один.

Впрочем, времени на подобные мысли у него хватало не часто – он был слишком занят. Маленькая компания по перевозке хлопка уже очень скоро возместила его добровольное изгнание блистательными успехами. Теперь он уже удваивал склады. Такое решение он принял сам, не советуясь с отцом. Тиллет по-прежнему считал «Каролинскую пароходную компанию» всего лишь ненужной обузой или даже источником финансовых рисков. Поэтому Купер все дела вел самостоятельно и был полностью свободен от любой опеки со стороны отца.

Контора, склад и причал компании находились на Конкорд-стрит, недалеко от здания таможни. На всех вывесках, а также на флагах двух утлых суденышек красовалась эмблема компании – контур судна, обведенный в овал и окруженный тремя буквами: «К. П. К.»

Купер прекрасно понимал, что Чарльстону никогда не стать хлопковым портом, если он уже стал портом рисовым. Больше всего хлопка сейчас производили в Алабаме и Миссисипи. Но тем не менее через Чарльстон проходило немало грузов, и Купер очень рассчитывал, что изрядная их доля придется на «К. П. К.». Поэтому несколько месяцев назад он заложил всё и разместил заказ на верфи «Блэк даймонд» в Бруклине в Нью-Йорке, чтобы иметь новый, по-настоящему современный пароход.

Приводиться в движение он должен был гребным винтом, а не колесами, как на старых пароходах. Предполагалось, что три поперечные переборки разделят трюм на четыре отсека, которые можно было бы сделать водонепроницаемыми. В случае если корпус парохода будет поврежден прибрежными камнями, груз в уцелевших отсеках не пострадает.

Такие переборки значительно увеличивали стоимость судна. Однако по восторженной реакции нескольких местных посредников, занимающихся продажей хлопка, Купер уже знал, что дополнительные расходы обеспечат его судну солидное преимущество перед конкурентами, и совсем не важно, что пароходы не так часто садились на мель. Такая безусловная страховка сохранности груза могла во многом повлиять на выбор перевозчика.

И еще необычное новшество должно было защитить судно от пробоин – использование железа вместо дерева. Специальное листовое железо для обшивки корпуса уже было заказано на заводе Хазардов.

Купер гордился проектом своего будущего парохода, который собирался назвать «Монт-Роял». Прежде чем набросать список основных конструктивных и технических характеристик судна и передать его на бруклинскую верфь, он много месяцев провел над книгами по кораблестроению, заполняя эскизами один альбом за другим. Глава «Блэк даймонда» сказал, что, если Куперу когда-нибудь надоест Чарльстон, они с удовольствием возьмут его на работу, и это была совсем не шутка.

С финансированием его нового детища никаких проблем не возникло. Банкирам в Чарльстоне не было дела до его политических взглядов, зато им нравились его деловые идеи, его уверенность и платежеспособность. Купер уже расширил свою компанию на восемьдесят процентов, а ее доходы – на двадцать. Он завершил обновление старых пароходов, так что они стали более надежными, и предлагал скидки тем посредникам, которые были готовы вести основную часть своих дел именно с ним.

Кроме собственности на Конкорд-стрит, «К. П. К.» теперь принадлежали и двадцать пять акров земли на Джеймс-Айленде, на другой стороне полуострова, на котором стоял город. Участок имел свою причальную линию протяженностью в четверть мили и находился недалеко от заброшенного форта Джонсон. Купер приобрел эту с виду бросовую землю с дальним прицелом, но своими планами ни с кем не делился. И не потому, что боялся насмешек, – просто чувствовал, что осмотрительный предприниматель держит хорошие идеи при себе, пока не наступит благоприятный момент их обнародовать.

И вот сейчас, в сумерках первого майского понедельника, он шел по набережной и смотрел на свою землю, темнеющую за полосой воды. Он по-прежнему верил, что эта покупка не была напрасной тратой денег. Быть может, пройдут годы, прежде чем он сможет использовать этот участок, но такое время точно наступит.

Купер сжимал под мышкой свежий выпуск «Меркури». Экстремизм этой газетенки отталкивал его, но она достаточно подробно представляла жизнь города и штата. В передовице была напечатана душераздирающая история о том, как некая пожилая женщина была задушена прямо в своей постели двумя домашними рабами, которых она за что-то отругала. Рабы после этого исчезли и до сих пор оставались на свободе; газета напыщенно рассуждала о бунтарских настроениях негров и о том, как эти настроения разжигаются пропагандой Севера. Купер вполне понимал общую нервозность штата, ведь негритянское население здесь было очень велико.

Другая статья рассказывала о новых противопожарных правилах. В Чарльстоне они принимались регулярно, чтобы предотвратить несчастье вроде того, которое едва не уничтожило весь город в тридцать восьмом году. На полях газеты рядом с этой статьей Купер записал все, что ему было нужно для завтрашней поездки на север.

Население Чарльстона приближалось уже к двадцати восьми тысячам, и лишь чуть больше половины из них были белыми. Кроме старой аристократии, здесь теперь хватало и беспокойных ирландцев, и живших довольно обособленно немцев, и традиционных иудеев. На фоне сумеречного неба красиво выделялись высокие шпили и крыши домов в окружении могучих дубов и изящных карликовых пальм. Эта чудесная картина в сочетании с бодрящим соленым воздухом напомнила Куперу о клятве, которую он дал себе много месяцев назад. Этот город будет его домом, пока он жив. Или, по крайней мере, до тех пор, пока возмущенная толпа не выгонит его отсюда за его политические пристрастия.

Горько усмехнувшись, он повернулся к городу спиной, чтобы насладиться видом, который любил еще больше. Это был вид на гавань и простиравшийся за ней океан. Чарльстонская бухта по-прежнему оставалась одним из самых укрепленных объектов федерального значения. Повсюду, куда ни кинешь взор, можно было увидеть форты. Слева от Купера, на острове Салливана, находился форт Молтри. Ближе, на илистой отмели, стоял замок Пинкни. Впереди возвышалась громада форта Самтер, а на Джеймс-Айленде оставались заброшенные строения старого форта Джонсон.

Но не внушительное зрелище крепостей приводило его в трепет. Оживленное движение пароходов в заливе – вот что по-настоящему будоражило его кровь изо дня в день. За то короткое время, что он прожил в Чарльстоне, Купер всем сердцем полюбил корабли и, конечно, море.

Земля за его спиной казалась ему старой и застывшей, ничто не менялось на ней столетиями. Земля была вчерашним днем, а вот море, со всеми этими неустанно бегущими пароходами, представлялось ему современным царством скорости, бесконечных открытий и безграничных возможностей. Море было днем завтрашним.

Вот так, совершенно неожиданно и даже почти необъяснимо, Купер Мэйн перестал быть человеком суши и стал человеком моря. И это ему тоже нравилось.

* * *

Две недели Купер провел в Нью-Йорке, поселившись там в одном обшарпанном отеле недалеко от верфи «Блэк даймонд». Его пароход уже строился, поперечные переборки обещали сделать еще до конца месяца.

Прежде чем уехать, Купер изрисовал несколько блокнотов эскизами будущего судна и стапеля, пока наконец не успокоился. По сравнению с похожими как близнецы Бруклином и Нью-Йорком Чарльстон казался сонным и провинциальным. Но их размеры и – еще больше – шумные, агрессивные жители пугали Купера.

Он сел в поезд, шедший в Пенсильванию. Казалось, со времени его последнего приезда количество железнодорожных направлений из Нью-Йорка увеличилось в десять раз. А ведь прославленный «Лучший друг Чарльстона», первый паровоз, полностью построенный в Америке, совершил свое историческое путешествие всего каких-нибудь двадцать лет назад, в декабре 1830-го. Через три года после этого в Южной Каролине было открыто сообщение между Чарльстоном и Гамбургом протяженностью сто тридцать шесть миль. Купер подумал о том, что есть какая-то грустная ирония в том, что строительство железных дорог в штате, который когда-то был первооткрывателем этой отрасли, теперь почти замерло. Янки постепенно стремились стать железнодорожными королями, так же как они стремились завоевать первенство во всех важнейших отраслях промышленности.

Когда Купер приехал в Лихай-стейшн, Джордж повез его на завод и показал листовое железо для обшивки корпуса будущего судна.

– Многие судостроители до сих пор насмехаются над такими технологиями! – прокричал Джордж сквозь грохот. – Но за ними будущее.

Купер что-то крикнул в ответ, но Джордж не расслышал.

– Тот английский инженер, – продолжил он, – Брюнель! Он ведь построил «Великобританию» вообще целиком из железа, и она преспокойно пересекла Атлантику. Брюнель клянется, что однажды построит из железа такой большой корабль, что «Великобритания» рядом с ним покажется мошкой. Так что вы в отличной компании!

– Знаю! – крикнул Купер. – На самом деле «Монт-Роял» – это уменьшенная копия брюнелевского судна. – Идея такого варианта пришла ему в голову, когда он впервые читал описание «Великобритании».

Джордж показал гостю весь завод, сильно разросшийся с тех пор, как Купер был здесь в последний раз. Огромные доменные печи, кричные горны и прокатный стан с новыми роликовыми направляющими – все, по словам Джорджа, работало в полную мощность. Слепящий свет расплавленного железа, окруженного снопами искр, и дьявольская жара напугали Купера даже больше, чем те города, из которых он недавно вернулся. Завод Хазарда только лишний раз подтверждал растущую индустриальную мощь Севера.

После такого внушительного зрелища, как и после его поездки в наводненные людьми Нью-Йорк и Бруклин, все претензии Юга на независимость казались смехотворными. Почему бы каролинским крикунам не провести здесь недельку? Они бы сразу увидели, что Север, и только Север производит почти все из того, чем они пользуются, – от строительного железа до сельскохозяйственных инструментов, от шпилек для их жен и любовниц до пушечной бронзы, того самого оружия, с помощью которого некоторые из них предлагают защищать свои нелепые декларации о свободном и самостоятельном Юге.

С другой стороны, Тиллет Мэйн, даже побывав здесь, все равно никогда не согласится изменить свою жизнь, с горечью думал он. Для отца его убеждения всегда были выше правды. И таких людей Купер знал немало.

За ужином в тот вечер настроение у него было неважное. Его одолевали мрачные мысли, и только воспоминания о сегодняшнем феерическом зрелище на заводе иногда вызывали на лице улыбку – так сполохи молний на короткое время озаряют темное небо. Он пытался следить за ходом разговора, который поддерживали очаровательная ирландская жена Джорджа и ее милая свекровь. Младшие Хазарды, Уильям и Патриция, сидели за отдельным столом.

– Они хорошие дети, – сказала Констанция, – только иногда бывают не в меру шаловливы. Думаю, так мы сможем спокойно поесть, не рискуя встретиться с летающей в воздухе горчицей.

Джордж за столом в основном говорил о необходимости найти улучшенный и более дешевый способ производства стали. Сложные технические вопросы он объяснял так просто и понятно, что Купер и потом еще долго помнил все в подробностях. Констанция понимала опасения мужа и не перебивала его, когда он начинал свой монолог. Когда еда и разговоры закончились, мужчины ушли в курительную комнату. Джордж раскурил сигару, Купер прихлебывал бренди.

– Немного погодя мы присоединимся к дамам в музыкальной гостиной, – сказал Джордж без особого энтузиазма. – Должен прийти мой брат Билли, он живет по соседству. И Стэнли с женой… Билли собирается в Военную академию. Орри вам рассказывал?

– Нет… Вот так сюрприз! Значит, через год или два родится новый нерушимый союз!

– Союз? О чем вы?

– Помните кузена Чарльза? Он очень изменился с тех пор, как вы его видели. И тоже мечтает попасть в Вест-Пойнт.

– Вы хотите сказать, – Джордж в волнении наклонился вперед, – там снова будут вместе учиться Мэйн и Хазард? Новые Мэйн и Хазард?

Они сверили даты и поняли, что это вполне возможно.

– Что ж, – улыбаясь, Джордж снова откинулся на спинку кресла, – вечер становится все лучше. – Он на мгновение помрачнел. – Надеюсь, воспоминания о нем не будут вам неприятны.

– С чего им быть неприятными?

– Моя сестра Вирджилия приехала домой на несколько дней. Она редко с нами ужинает, но сегодня она здесь.

– Я отлично ее помню. Интересная девушка, – солгал Купер ради приличия.

– И весьма упрямая. Особенно в вопросе освобождения негров, – сказал Джордж, выразительно посмотрев на гостя. – Вообще-то, она умудрилась перессориться почти со всеми в Лихай-стейшн. Она берет какую-нибудь ничтожную крупицу истины и окружает ее самыми возмутительными деталями и замечаниями. Например, заявляет, что свобода негров с философской точки зрения связана с идеей свободной любви. Поверь в одно и должен будешь поверить в другое. Разумеется, такая связь идей приводит и к смешению рас, что, на ее взгляд, совершенно правильно.

Купер покрутил рюмку с коньяком, не торопясь с ответом.

– О последнем утверждении я даже спорить не хочу, – продолжал Джордж, раскуривая тлеющую сигару. – Могу сказать только одно: Вирджилия своим поведением вызывает вражду даже у тех, кто при иных обстоятельствах мог бы разделить некоторые из ее взглядов. И всех родных только расстраивает. Терпение матушки уже подходит к концу. А уж как она действует на жену Стэнли, я и описать не берусь. Да вы, верно, еще не знакомы с Изабель? Сегодня познакомитесь. А летом узнаете ее получше.

– Боюсь, не получится, – пробормотал Купер. – Дела не отпускают меня из Чарльстона. – Это была еще одна ложь, но теперь уже себе на благо.

– Очень жаль. На чем я остановился, черт побери?

– Вы говорили о своей сестре и Изабель.

– Ах да. Из них двоих меня больше беспокоит Вирджилия. С тех пор как она приехала домой, она уже получила два отвратительных анонимных письма. А на днях кто-то в деревне бросил в нее ком грязи. Что же будет, если она и дальше продолжит высказывать свои дикие идеи? Думаю, вечером она к нам присоединится. Так что я посчитал нужным вас предупредить.

Купер скрестил вытянутые ноги и улыбнулся:

– Я очень ценю вашу заботу, но ее общество меня нисколько не смущает.

– Надеюсь, хотя и не уверен.

* * *

Стэнли Хазард, на взгляд Купера, ничуть не изменился и остался все таким же чванливым, как и прежде. Он то и дело вставлял в разговор фамилии пенсильванских политиков, причем каждую произносил так, словно заранее ждал от Купера каких-то непомерных восторгов.

Изабель оказалась настоящей мегерой. В музыкальную гостиную она пришла вместе с сыновьями. Они вертелись у нее на коленях и пытались перекричать друг друга. Констанция предложила взять одного из мальчиков, но Изабель не позволила – слишком резко, как показалось Куперу. Женщины явно не ладили между собой. Наконец Стэнли предложил жене увести шумных близнецов из комнаты. Все вздохнули с облегчением.

Билли взволнованно говорил о предстоящих каникулах в Ньюпорте. Его обучение в пансионе закончилось, и теперь он продолжал заниматься дома, время от времени наведываясь в Филадельфию, чтобы получить наставления от учителей. В мальчике безошибочно угадывался Хазард, хотя на Джорджа он был совсем не похож. Волосы у него были темнее, чем у брата, а глаза – не такими светлыми. Улыбчивое лицо и мужественный подбородок придавали ему вид надежного и заслуживающего доверия человека, а крепкая коренастая фигура говорила о недюжинной силе.

Появилась Вирджилия. Здороваясь с Купером, она крепко сжала его руку и встряхнула ее – совсем по-мужски. Купер заметил, как нахмурилась ее мать. После нескольких пустых светских фраз девушка уселась рядом с гостем и принялась ему надоедать.

– Мистер Мэйн, как в вашей части Юга восприняли предложения сенатора Клея?

Осторожнее, сказал себе Купер, заметив ее горящий взгляд, она нарочно тебя дразнит. Такие салонные политические беседы ничего, кроме чувства неловкости, не рождают, и рассчитывать на какие-либо соглашения здесь просто глупо.

– Примерно так, как вы и ожидали бы, мисс Хазард, – ответил он с вежливой улыбкой. – Большинство жителей Южной Каролины возражают против компромисса с…

– Как и я, – перебила его Вирджилия.

Мод пробормотала что-то неодобрительное. Купер не сомневался, что Вирджилия слышала замечание матери, но пропустила его мимо ушей, продолжив как ни в чем не бывало:

– В том, что касается человеческой свободы, нет места компромиссам или переговорам. Уэбстера и Клея, да и всю их банду, следует просто линчевать.

Улыбка застыла на лице Купера.

– Думаю, Джон Кэлхун отреагировал на предложения этих джентльменов похожим образом, – сказал он, – разве что не так жестоко, вот только наверняка не по той причине, о которой вы упомянули.

– Тогда я в виде исключения соглашусь с покойным мистером Кэлхуном. Во всех остальных отношениях он был предателем.

Джордж, который держал в руках горящую спичку, даже уронил ее на ковер от неожиданности.

– Бог мой, Вирджилия! – воскликнул он. – Что ты такое говоришь?

Мод бросилась вперед, чтобы наступить на спичку и погасить ее.

– Джордж, посмотри, что ты наделал!

Стэнли хмыкнул и скрестил руки на груди:

– Язык Вирджилии – враг ее.

– Предатель? – повторил Купер. – Вы наверняка сказали это не всерьез, мисс Хазард.

– Для человека, который выступает за отделение ради того, чтобы защитить рабство, другого слова просто не существует. – Вирджилия наклонилась вперед, прижимая к коленям сжатые кулаки. – Точно так же, как нет другого слова для рабовладельца, кроме слова «сутенер».

Все мгновенно замолчали, и воцарилась такая тишина, что стал слышен плач близнецов в глубине дома.

– Если бы я не верил, что вы сказали это необдуманно, – тихо проговорил Купер, – я счел бы это оскорблением всей моей семьи. Я не стану отрицать того, что Мэйны владеют рабами, но они управляют плантацией, а не борделем. – Он перевел дыхание и повернулся к Мод. – Простите, миссис Хазард. Мне не стоило выражаться так вульгарно.

Незачем было добавлять, что им руководил гнев. Это и так было очевидно.

– Вирджилия, ты должна извиниться перед нашим гостем, – сказал Джордж.

– Я… – Вирджилия начала комкать в руках носовой платок, ее рябое лицо порозовело. – Я лишь пыталась выразить личное мнение, мистер Мэйн, – сказала она, промокнув пот над верхней губой. – Если я вас оскорбила, это было ненамеренно.

Однако она лукавила. Хоть Вирджилия и продолжала прикрывать губы платком, ее выдавали глаза. Они смотрели на Купера с какой-то фанатичной яростью.

– Я и сам отреагировал слишком бурно. Приношу извинения.

Произносить эти слова Куперу было мучительно, но приличия требовали. Джордж перешагнул через выжженное пятно на ковре и практически выдернул Купера из кресла.

– Не хотите прогуляться?

Когда они вышли из дома, он сразу же воскликнул:

– Простите, пожалуйста, за то, что она наболтала! Не понимаю, что за радость ей грубить?

– Не думайте об этом. – Купер повернул на мощенную камнем дорожку и пошел к краю террасы. Справа на фоне темного неба сверкали красные огни трех доменных печей.

– Не могу не думать! Я не хочу, чтобы Вирджилия вас оскорбляла, и я уж точно не желаю, чтобы она этим летом оскорбляла ваших родных. Я должен с ней поговорить. – Его решимость сменилась недоумением. – Она моя сестра, но пусть меня повесят, если я ее понимаю! Каждый раз, когда она начинает разглагольствовать о рабстве и Юге, она сводит все к… плотским, что ли, терминам. Словно кто-то внушил ей, что весь Юг – это одно сплошное море разврата.

Он бросил быстрый взгляд на Купера, словно проверяя, как тот воспринял его слова. А Купер думал, что люди часто порицают то, о чем втайне мечтают.

– Она уж слишком увлеклась своими идеями, – проворчал Джордж. – Я иногда боюсь, что это действительно повредило ее рассудок.

А я боюсь, что вы не так уж далеки от истины, подумал Купер, но вслух этого, конечно, не сказал.

Так закончился этот неприятный инцидент. Утром Купер уехал и больше Вирджилию не видел. Вскоре воспоминания о ее зловещем взгляде слегка поблекли, хотя он и продолжал размышлять о собственной, довольно удивительной для него самого реакции на ее слова. Заявление Вирджилии оскорбило его до глубины души. И не только как члена семьи Мэйн, но, самое поразительное – как южанина, что открыло для него новые, прежде не замеченные в себе чувства.

Купер считал себя сдержанным человеком. Но даже если его так возмутили слова какой-то пенсильванской фанатички, то чего можно ожидать от вспыльчивых южан? И какой отклик может последовать за их гневом? Именно эта сторона события прошлого вечера больше всего тревожила Купера.

* * *

Первый раз он увидел ее на палубе примерно через час после того, как небольшой каботажный пароход отчалил из Нью-Йорка в Чарльстон. Ей было около двадцати, и она явно путешествовала одна. Это была высокая, очень худенькая девушка с плоской грудью и чуть вытянутым носом. Из-под шляпки виднелись пышные, слегка рыжеватые светлые волосы. Она медленно прошла вдоль поручней, потом остановилась и посмотрела на океан. Ее осанка и уверенные движения говорили о том, что она не из робкого десятка и умеет за себя постоять. Купер тайком наблюдал за ней с почтительного расстояния.

Приветливый взгляд и улыбчивые губы выдавали в ней человека открытого и дружелюбного. Однако беспристрастный наблюдатель, вероятно, в лучшем случае назвал бы ее чересчур простоватой, а в худшем – даже некрасивой. Но тогда почему она так поразила Купера? Ответить на этот вопрос он бы не смог, да и разве это было важно?

Вскоре Купер обнаружил, что на девушку смотрит еще один человек, и уже совсем не так скрытно, как он. Это был какой-то толстый мужчина средних лет в клетчатом костюме. Сначала Купер возмутился такому нескромному вниманию, а потом ужасно расстроился, увидев, что девушка повернулась спиной и пошла в дальний конец палубы. Если она и заметила откровенные взгляды наглеца, то вида не подала.

Когда она ушла, Купер сказал себе, что непременно должен с ней познакомиться. Но как? Джентльмен не может просто так подойти и заговорить с молодой женщиной, не будучи представленным ей. Он все еще ломал голову, пытаясь придумать подходящий выход из положения, когда стюард-негр ударил в гонг, приглашая всех к обеду.

В обеденном салоне Купер тут же с негодованием увидел, что случай усадил девушку за один стол с тем самым толстяком в клетчатом костюме. Джентльменом мужчина точно не был. Придвинув стул поближе к своей соседке и не обращая внимания на вздернутые брови четырех других пассажиров за столом, он постоянно касался ее руки, пока они ели. Несколько раз он наклонялся к ней непозволительно близко, отпуская какие-то остроты, на которые девушка отвечала вежливой улыбкой. Она ела быстро и первой вышла из-за стола. Через мгновение Купер уже выбежал на палубу, чтобы найти ее.

Она стояла у лееров правого борта и смотрела на далекое побережье Джерси. К черту риск, подумал Купер, я это сделаю. Он откашлялся, расправил плечи и с замиранием сердца направился к девушке, полный решимости заговорить с ней. Она обернулась и посмотрела на него вполне дружелюбным взглядом. Купер остановился, машинально поднял руку к полям шляпы, но тут же сообразил, что оставил ее в каюте. Слова, которые уже были готовы сорваться с его губ, застряли в горле.

Он пробормотал что-то вроде приветствия, прозвучавшего скорее как нечленораздельное мычание, и быстро прошел мимо. Идиот, ругал он себя. Идиот. Теперь она просто не захочет с ним разговаривать, и поделом ему. Он хотел произвести хорошее впечатление, предстать перед ней вежливым и даже немного застенчивым человеком, чувствуя, что эти качества должны непременно понравиться такой девушке, если только дать ей возможность увидеть их. Но его погубила неопытность. В результате она увидела в нем лишь какого-то глупца, который и поздороваться-то толком не умеет, а только мычит.

Он решил не ходить на вечерние развлечения, но в последнюю минуту передумал и присоединился к толпе из примерно тридцати человек, собравшихся в кают-компании. Второй помощник капитана, жизнерадостный итальянец, сообщил, что сегодня гостей ждет особая программа. Стало известно, что одна из пассажирок обладает музыкальным талантом, и ее уговорили выступить. Помощник сам будет аккомпанировать ей на рояле. После этого всем была представлена мисс Юдифь Стаффорд из Бостона.

Мисс Стаффорд встала. Это была та самая девушка. Она сидела в первом ряду, и Купер ее не заметил. На ней было то же черное платье простого кроя, в котором он в первый раз увидел ее на палубе. Он подумал, что это наверняка ее «лучшее платье». У каждой женщины было такое, обычно шелковое.

Он сидел как зачарованный, слушая, как она объявляет первый номер – арию из «Нормы». У нее оказалось нежное сопрано, а выразительные жесты и прекрасная фразировка говорили о профессиональной подготовке. В программе было еще три номера, и последним стала эффектная и неистовая ария из вердиевского «Аттилы».

С каждой нотой Купер все сильнее чувствовал, что без памяти влюблен. И вдруг его даже передернуло, когда он увидел, как один из зрителей скользнул вдоль стены к первому ряду. Тот самый тип в клеточку. Он слегка пошатывался – и явно не из-за качки. Море в этот вечер было спокойным. Блудливые глаза мужчины говорили, что именно его интересует. И это был вовсе не талант мисс Стаффорд.

Зрители приняли последнюю арию бурной овацией и потребовали еще. Мисс Стаффорд пошепталась с помощником капитана, а потом привела публику в восторг невероятно ярким исполнением песни «Oh! Susanna», негритянской баллады, переделанной на свой лад калифорнийскими золотоискателями. И снова зрители не захотели отпускать ее со сцены. Тогда она спела популярную лет десять назад песню «Woodman, Spare That Tree», после чего на глазах нескольких слушателей даже выступили слезы.

Но только не на глазах мистера Клетчатого, как Купер уже окрестил того мужчину. Его отвратительные маленькие глазки выражали только похоть.

Наконец, наградив певицу последними овациями, публика начала расходиться. Помощник капитана поблагодарил ее и тоже удалился. Девушка осталась одна и вдруг поняла, что в ее сторону нетвердой походкой направляется мистер Клетчатый с елейной улыбочкой на лице. Купер даже не успел осознать, что делает, как уже несся к ним быстрее пули. «Может, он еще и профессиональным борцом окажется, – думал он лихорадочно. – Сотрет меня в порошок, если я вмешаюсь, а она снова подумает, что я увалень».

И все же, несмотря на такие пессимистические прогнозы, он не остановился, а, наоборот, еще быстрее пошел к сцене. Мистер Клетчатый уже остановился в шести футах слева от мисс Стаффорд, глупо моргая. Купер сжал локоть девушки.

– Это было просто очаровательно, мисс Стаффорд, – сказал он. – А теперь я твердо намерен потребовать от вас прогулку, которую вы еще раньше мне обещали.

Сейчас она закричит и позовет на помощь, подумал он.

– Эй, вы, позвольте! – подал голос мистер Клетчатый, бросаясь в их сторону и тут же натыкаясь на большое кожаное кресло, которое он умудрился не заметить.

Юдифь Стаффорд одарила Купера сияющей улыбкой:

– Я помню и с нетерпением этого жду.

Сердце Купера едва не остановилось, когда она взяла его под руку и позволила проводить себя к выходу из кают-компании. Как только они оказались на палубе, она порывисто сжала ладонь Купера:

– Спасибо вам огромное. Этот мерзкий паук таращится на меня с той минуты, как мы отплыли из Нью-Йорка. – Она убрала руку, смутившись. – Простите, это вышло непроизвольно. Просто я вам так благодарна, мистер… – Она замялась, а Купер все еще не мог поверить своим ушам.

– Купер Мэйн из Чарльстона, – сказал он. – А вы, случайно, не из Южной Каролины?

– Я из городка Черо, это на севере штата. Еду домой навестить родных. Еще раз благодарю вас за помощь, мистер Мэйн. Доброй ночи.

«Отпустишь ее сейчас – потеряешь навсегда…»

Купер схватил руку девушки и снова просунул себе под локоть.

– Мисс Стаффорд, я требую награды. Прогулки, о которой мы говорили… О, вот и он. В эту сторону.

Они прошли мимо иллюминатора, из которого выглядывал удрученный мистер Клетчатый. До самого конца путешествия он больше не выходил на палубу и не беспокоил их. Вот тебе и профессиональный борец!

Юдифь Стаффорд весело засмеялась, дерзость Купера рассмешила ее. Но руки она не отпустила, и они прошли на корму, освещенную луной. Купер был так счастлив, что, если бы мисс Стаффорд велела ему прыгнуть за борт, он бы прыгнул. Он бы сделал это не задумываясь, хотя не мог проплыть и шести футов.

* * *

Почти весь следующий день они провели вместе. Купер понимал, что она, скорее всего, просто сочла его безопасным спутником, надеясь с его помощью избежать назойливого внимания других мужчин, менее достойных доверия. Купер же мечтал только о том, чтобы их знакомство переросло в дружбу, прежде чем они доберутся до Чарльстона. Мисс Стаффорд предполагала провести там день, чтобы сделать покупки, а потом отправиться дальше, в Черо, поездом и дилижансом.

Она родилась у подножия гор в Южной Каролине и была единственным ребенком у фермерской пары. Ее мать умерла, а отец теперь жил в Черо у родственников, несчастный случай с плугом превратил его в калеку два года назад.

– В жилах моего отца течет валлийская и шотландская кровь, а может, и еще какая-то, – рассказывала девушка, когда они сидели за завтраком поздним утром. – Он настоящий каролинский йомен, таким и умрет. Когда он работал на своей земле, то все делал сам, разве что иногда просил помощи у кого-нибудь из соседей, но всегда платил им за это. Он ненавидит рисовых и хлопковых плантаторов за то, что преуспевают они только за счет армии рабов. А еще за то, что их ничтожная горстка подмяла под себя весь штат. Честно говоря, эта их абсолютная власть и заставила меня уехать из дома пять лет назад, когда мне исполнился двадцать один год.

– Полагаю, чувства вашего отца разделяют многие фермеры?

– Тысячи. Если бы что-то зависело от них, рабство было бы запрещено в одну минуту.

– А в следующую минуту начался бы бунт чернокожих?

– О, это лишь отговорка, – возразила она, встряхивая головой.

– Ну а я часто это слышу. – Нервно сглотнув, Купер признался: – Моя семья выращивает рис и владеет рабами уже много поколений.

Девушка слегка вскрикнула от изумления:

– Вы назвали свое имя, но я даже не связала его с Мэйнами из Монт-Роял!

– Потому что я сказал, что живу в Чарльстоне, и так оно и есть. Я сам ушел из дома. Мы с отцом на многие вопросы смотрим по-разному. И один из них – наша особая система.

– Вы хотите сказать, что выступаете против рабства?

– Да. И с практической, и с моральной точек зрения.

– Тогда наши взгляды сходятся.

– Я рад этому, мисс Стаффорд. – Купер почувствовал, что краснеет.

В ее карих глазах вспыхнуло выражение, какое Купер и не мечтал увидеть. И вдруг все воспоминания о его удручающей поездке в Лихай-стейшн растаяли как дым, и будущее стало представляться ему светлым и прекрасным.

– Пожалуйста, – сказала она, – зовите меня Юдифь.

* * *

Купер никогда не умел вести непринужденную беседу и обычно вступал в разговор, только если промолчать было никак невозможно, но и тогда это стоило ему больших усилий. Юдифь тоже была застенчива. Быть может, это сходство характеров и стало причиной того, почему их так сильно тянуло друг к другу.

Пока пароход вез их в Чарльстон, Купер много рассказывал ей о себе. Юдифь отвечала тем же. Ее отец считал образование очень важным и всю жизнь копил деньги, чтобы его дочь смогла учиться. Последние два года она доучивалась в Женской академии мисс Дирфорд в массачусетском Конкорде, после чего получила приглашение остаться там в качестве учительницы музыки и литературы.

То есть Юдифь оказалась вовсе не из Бостона, хотя ездила в этот город так часто, как только могла, потому что принадлежала к Бостонской конгрегационалистской церкви. Она полностью разделяла умеренные аболиционистские взгляды пастора этой церкви, преподобного Уильяма Эллери Чаннинга.

– Унитарий, да? – усмехнулся Купер. – Нам всегда внушали, что почти у всех них есть рога.

– Взгляды некоторых из них действительно намного радикальнее, чем у остальных. Вот хотя бы доктор Эмерсон. Служил проповедником во Второй бостонской церкви, пока вдруг совесть не запретила ему принимать причастие. Что до меня, то я считаю его чересчур заумным, хотя, без сомнения, он человек выдающихся нравственных принципов. Кстати, он живет в Конкорде. Я вижу его по нескольку раз в неделю. Но разумеется, я бы никогда не осмелилась с ним заговорить.

Юдифь любила этот маленький городок, в котором фермеры-янки впервые обстреляли солдат короля Георга. Там родилось несколько знаменитых людей. Кроме Эмерсона, самым известным, пожалуй, был писатель Готорн. Еще Юдифь упомянула некоего Торо, тоже писателя и мыслителя, который жил отшельником недалеко от Конкорда и о котором Купер никогда не слышал.

Они говорили обо всем на свете: о бостонском рыбном супе и о трансцендентализме, о получивших большую популярность женских зонтиках от солнца (у Юдифи тоже был этот модный аксессуар, отделанный милой бахромой) и о поэтах Новой Англии – Лонгфелло, Уиттьере, певце аболиционистского движения, молодом Лоуэлле, только начинавшем завоевывать славу.

– Я знаком с сочинениями Лоуэлла, – сказал Купер. – Читал его вирши во время Мексиканской войны. Мало того что стишки скверные, так он еще пытался объяснить причины Калифорнийской кампании. – Купер процитировал: – «Кто хочет негров сделать черными рабами, стремится белыми рабами сделать вас».

Впервые во взгляде Юдифи появилось неодобрение.

– Вы хотите сказать, что не верите, будто присоединение новых рабовладельческих территорий действительно стало причиной войны?

– Это была только одна из причин, далеко не единственная. Не все так просто. Если мы не прекратим болтать о существовании какого-то простого и быстрого выхода из этой сложнейшей проблемы, страну ждет невеселое будущее. Даже при огромных усилиях с обеих сторон понадобятся долгие годы, прежде чем этот острый вопрос будет решен. Только постепенное освобождение рабов с обязательной выплатой ущерба их владельцам может дать свободу неграм без разрушения экономики Юга. Но ни одна из сторон об этом и слышать не хочет, считая такой путь слишком долгим, слишком медленным и слишком похожим на компромисс. Все хотят быстрых, четких и поэтому губительных ответов.

– А на какой вы стороне, я что-то никак не пойму?

– Боюсь, ко мне нельзя прикрепить уже привычный ярлык. Я против рабства, но никогда не соглашусь с тем, что с ним можно покончить насилием. Я уверен, что попытка сохранить эту систему путем создания независимого Юга просто смехотворна. Мы должны действовать сообща с янки. Серьезная ссора с ними слишком опасна для нас, ведь их не только гораздо больше, мы еще и зависим от их заводов, без их продукции нам не выжить. Если Юг решит отделиться, его ждет крах.

– Из того, что я читала, следует, что многие южные политики думают иначе.

– Они просто забыли уроки своей Библии, – с горькой улыбкой ответил Купер. – Ибо сказано: «Гордость сердца твоего обольстила тебя».

– Что ж, а я, скорее, не сторонник постепенности в проведении реформ, – сказала Юдифь после некоторого раздумья. – Рабство – это зло, и его необходимо искоренить, какие бы средства для этого ни понадобились. Преподобный Чаннинг пытается воззвать к христианским чувствам рабовладельцев, но пока не слишком получается.

– И не получится. В этом вопросе деньги говорят намного громче Бога.

– Но разве не везде так? И все же как можно твердить о свободе в этой стране, если половина населения остается в кандалах?

– Мой отец уверен, что рабство – полезное явление.

– Ничего не хочу сказать плохого о вашем отце… но деспоты всегда твердят о человеколюбии.

– Вижу, вы читали труды вашего преподобного Уэлда, – улыбнулся Купер.

– А также Гаррисона и Дугласа. И верю в то, что они говорят. Конечно, за освобождение придется заплатить, и не важно, насколько высокой будет цена.

– Не могу согласиться. Но, возможно, придет час, когда все-таки соглашусь. В последнее время я все больше и больше отхожу от общего мнения. Не исключено, что когда-нибудь я сбегу из Чарльстона. Однако, пока этого не случилось, мне бы хотелось показать вам свой дом.

– Что? Без компаньонки? – поддразнила она его; их взгляды встретились. – Я очень хочу увидеть ваш дом, Купер.

Ободренный ее серьезным взглядом, несколько минут спустя Купер поцеловал ее у двери каюты. Юдифь пылко ответила на поцелуй, тут же извинившись за нескромность, а потом шепотом попросила поцеловать ее еще раз.

* * *

К концу этого волшебного путешествия они были уже без памяти влюблены друг в друга и даже не пытались это скрыть. Когда пароход зашел в гавань Чарльстона, они как раз обсуждали, сколько времени понадобится Юдифи, чтобы оставить свою должность в Конкорде, и сможет ли она быть счастлива в Южной Каролине.

Портовый лоцман прибыл на борт перед самым закатом. Купер и Юдифь стояли на палубе, глядя на городские шпили, сверкавшие в последних лучах солнца. Купер никогда еще не встречал никого, кому доверял бы так же безгранично. Никого, с кем бы он мог говорить, не боясь, что его не поймут или осудят.

– Все мои предки работали на земле, а я почему-то влюбился в море. Может, потому, что земля неразрывно связана с рабством и всеми его горестями. – Он посмотрел на корму парохода, за которой простиралась безграничная гладь Атлантики. – А может, потому, что океан для меня – это путь освобождения от всего старого и отжившего. Это новые быстроходные корабли. Сужающийся мир. Будущее… – Он осекся, словно устыдившись своей откровенности. – Вам кажется это смешным?

– Восхитительным. – Юдифь покачала головой. – И к тому же реалистичным. Но устаревшие идеи умирают с трудом. Вот почему мы все испытываем такое смятение. Устаревшая идея умирает, но люди в этом штате не хотят признавать этого, как не хотят признавать саму неизбежность перемен. От этого и все сложности.

– Да, – вздохнул Купер, – но их сопротивление вполне понятно. Если они откажутся от негров, то потеряют не просто рабов. Они потеряют то, о чем на моей памяти никогда не упоминал ни один рабовладелец, но именно это и есть основа всей системы. – Купер смотрел на море, ветер с залива трепал его волосы. – Абсолютная власть – вот что это. Рабство дает одному человеку абсолютную власть над другим. Ни одно человеческое существо не должно обладать подобной властью. Ни король, ни президент… и, уж конечно, ни мой отец. Такая сила действует разрушительно. И я наконец увидел это со всей отчетливостью. Мой отец всегда хорошо обращался со своими людьми, но однажды он разгневался на одного из рабов и приказал высечь его котом. Вы знаете, что это такое?

Юдифь содрогнулась:

– Да. Я читала об этом.

– Ну вот, а мой отец это сделал. И поскольку он был хозяином этого человека – полным и абсолютным хозяином, – то избежать наказания было невозможно. Ничто не может помешать человеку вести себя как зверь, а другого ничто не защитит от зверского обращения. Потому я и сомневаюсь в том, что идеи преподобного Чаннинга могут иметь успех. Абсолютная власть – это темное воззвание ко всему самому порочному в нас.

На его лице было такое отчаяние, что Юдифь набралась храбрости и сделала то, о чем прежде и помыслить не могла, – прямо на глазах у посторонних взяла руку мужчины в свою и мягко сжала его пальцы.

И вообще Юдифь не переставала восхищаться теми смелыми поступками, которые она совершила за время этого путешествия. Когда она садилась на пароход в Бостоне, ей бы и в голову не пришло, что она на такое способна. Без сомнения, это новое волнующее чувство свободы тоже говорило о том, что она наконец нашла человека, которого могла бы любить всю жизнь.

Купер тоже не сомневался, что нашел свою половину. Достойная, умная женщина, к тому же невероятная красавица, пусть лишь в его глазах. Женщина, которая разделяла его странные, бунтарские мысли, многие из его убеждений и даже некоторые его сомнения. С ней, если бы она только согласилась, он смог бы пережить те бурные времена, которые надвигались на них. И он решил, что сделает ей предложение сегодня же вечером, в доме на Традд-стрит.

Приняв это решение, он как-то сразу успокоился. Держась за руки и не обращая внимания на изумленные взгляды нескольких возмущенных таким неслыханным поведением пассажиров, Купер и Юдифь смотрели друг другу в глаза, пока форт Самтер медленно уходил за корму.

Глава 23

Всю ту весну напряжение и ссоры отравляли жизнь Хазардов. Слуги даже делали маленькие ставки на то, кто с кем перестанет разговаривать к началу летнего сезона, когда придет время ехать в Ньюпорт. Кое-кто даже думал, что семья вообще никуда не поедет.

Джордж узнал, что Стэнли снова пожертвовал Кэмерону деньги, на этот раз целых две тысячи долларов.

– Ты обещал прекратить это! – воскликнул он, с такой силой ударив кулаком по письменному столу, что задребезжало стекло.

Хотя Джордж был невысок ростом, Стэнли не на шутку его боялся. Впрочем, своей жены он боялся куда сильнее.

– Я вовсе не имел в виду, что прекращу это навсегда. Если ты так подумал, ты ошибся. Кроме того, Саймону крайне необходимо…

– Вот как, он теперь уже и Саймон? Превосходно! И какую должность ты для себя покупаешь? За какую цену? – Стэнли покраснел. Джордж стремительно ходил взад-вперед по комнате, как дикий зверь в клетке. – Наши расходы растут с каждым днем, а ты транжиришь деньги на каких-то продажных политиканов и личные вагоны на железной дороге.

Стэнли действительно заказал восьмиколесный пассажирский вагон с гостиной, спальнями и кухней. Таких вагонов по всей стране были единицы, и его производство уже спешно завершалось в Делавэре. К этой покупке Стэнли вынудила жена, которая постоянно твердила, что не может ездить в Род-Айленд в общем вагоне.

– Джордж, неужели мы не могли бы обсудить этот вопрос, не опускаясь до вульгарностей?

– Теперь уже поздно что-либо обсуждать, раз дело сделано. А вот Кэмерону я больше не позволю тебе дать ни пенни.

– Пока я занимаюсь банковскими счетами, я буду делать что хочу. Если тебе что-то не нравится, поговори с мамой.

Стэнли не осмелился взглянуть на младшего брата, чтобы в полную силу насладиться своим триумфом. Как он и ожидал, решимости у Джорджа быстро поубавилось. А в том, что гордый нрав не позволит ему жаловаться матери, Стэнли ни минуты не сомневался. Поэтому, нацепив на лицо самодовольную ухмылку, он вальяжно прошел мимо брата и вышел из конторы, демонстративно хлопнув дверью.

Джордж сел за стол, обливаясь по́том. Он пытался взять себя в руки, но никак не мог успокоиться. Стэнли победил, и они оба это знали. К Мод он тоже не мог с этим пойти, поэтому просто не представлял, что можно сделать в такой безвыходной ситуации. Чувствуя, как его душит гнев, он схватил чернильницу и швырнул ее в стену.

– Как глупо… – пробормотал он.

Но, как ни странно, от этого ребяческого поступка ему стало немного легче, пусть даже проблема так и осталась неразрешенной, а рубашка была безнадежно испорчена.

* * *

Стэнли в красках описал весь их разговор жене. Естественно, Джордж выступал в роли злодея, Стэнли же был героем.

Изабель решила во что бы то ни стало поквитаться со своим деверем и его женушкой, затеяв против них новую войну. С фальшивой заботливой улыбкой она начала «интересоваться» – разумеется, вслух – тем, какое религиозное воспитание получат маленькие Уильям и Патриция. То и дело вспоминала пугающие истории о зловещих римских священниках, дурно влияющих на своих прихожан, а значит, и на их детей. Но главной ее мишенью был Джордж. И уже через несколько недель явное отсутствие у него приверженности к какой-либо вере стало весьма популярной темой среди женщин высшего света в Лихай-стейшн.

Нет, Джордж не исповедовал католическую веру, говорила им Изабель, но и в его собственной, методистской церкви его никто никогда не видел. Что, если его бедные малютки вырастут безбожниками? И люди, которых прежде совершенно не интересовали ни вера Джорджа, ни его характер, вдруг обнаружили, что почти ни о чем другом и не говорят.

Вскоре сплетни дошли до Констанции, а потом и до Джорджа. Ее это огорчило, его взбесило. Не прибавило радости и письмо Орри, из которого он узнал, что семью Мэйн тоже не обошли разногласия. Купер объявил, что хочет жениться на девушке, принадлежащей к унитарианской церкви да к тому же увлеченной идеями аболиционизма. Тиллет с трудом сдерживал свое недовольство. Орри надеялся, что поездка в Ньюпорт слегка ослабит напряжение, хотя бы на время.

* * *

Вирджилия осталась на десять дней в Филадельфии, где должна была выступать на очередном собрании. Мод давно уже перестала умолять дочь брать с собой компаньонку. Вирджилия делала что хотела.

Пять дней спустя, когда уже укладывались вещи для поездки в Ньюпорт, к Изабель зашла ее подруга. Грейс Трутт только что вернулась из Филадельфии. В один из вечеров они с мужем пошли в театр на Честнат-стрит, чтобы посмотреть возобновленного «Защитника народа», неизменно популярную пьесу о том, как с виду наивный деревенский простак-янки оказывается хитрее целой толпы умников; хитроумный крестьянин уже много лет был любимым персонажем американских комедий.

– Представляешь, видела там Вирджилию. Она сидела в ложе в сопровождении красавца Тоби Джонсона.

– Не знаю этого джентльмена.

– Было бы странно, если бы ты его знала, зато в Филадельфии о нем слышал или читал каждый. Вирджилия и мистер Джонсон вместе присутствовали на собрании Общества защиты негров. – Грейс Трутт немного помолчала, заранее предвкушая эффект от своих следующих слов. – Там мистер Джонсон в очередной раз рассказывал о своих страданиях в Северной Каролине, до того как сбежал оттуда.

– Сбежал? Боже правый, ты же не хочешь сказать, что он… африканец?

– Коричневый, как орех, – кивнула подруга. – Они сидели в театре у всех на виду, словно нарочно выставляли себя напоказ. То и дело прикасались друг к другу и обменивались такими взглядами, что… ну… – Женщина промокнула платочком испарину над верхней губой. – В общем, что любой назвал бы их любовниками. Мне ужасно неприятно сообщать тебе такие печальные новости, но я решила, что тебе следует знать.

На Изабель уже лица не было.

– А публика в театре как-то отреагировала на это? – спросила она.

– Я бы сказала, да. Несколько пар просто ушли в знак протеста еще до того, как поднялся занавес. А в первом антракте кто-то бросил в ложу сверток с мусором. Вульгарный поступок, безусловно, тем более что Вирджилия и ее спутник продолжали сидеть там с наглым видом и ни на что не обращали внимания.

– О, прошу тебя, Грейс, не рассказывай об этом никому! – взмолилась Изабель, стиснув руку миссис Трутт. – Семье я скажу сама в подходящий момент, когда вернется Вирджилия.

– Можешь рассчитывать на мое благоразумие.

Разумеется, это были пустые обещания.

В день приезда Вирджилии Мод отправила за ней коляску с кучером. Когда они уже ехали домой, в квартале от причала коляска поравнялась с двумя какими-то бездельниками, слоняющимися по улице. Увидев Вирджилию, один из них подобрал с земли камень и с криком «Эй, не вздумай привозить своего черного любовника в Лихай-стейшн!» швырнул его в карету – не особо целясь. Вирджилия увидела, как камень пролетел мимо на безопасном расстоянии. Кучер испуганно посмотрел на нее, но девушка не обратила на него внимания и окинула грубиянов ледяным взглядом. Вечером, когда Джордж и его домочадцы пришли к Стэнли на ужин, это происшествие стало главной темой для обеих семей.

– Вирджилия, – сказала Мод, прежде чем было подано первое блюдо, – я слышала о сегодняшнем неприятном случае в деревне. Что стало причиной?

– Полагаю, причина в моей дружбе с Тоби Джонсоном, – ответила Вирджилия, пожимая печами. – Я в Филадельфии ходила с ним в театр. Сплетни ведь разлетаются быстро. Наверное, кто-нибудь из здешних узколобых кумушек просто видел нас там.

Изабель была вне себя от ярости. А как же иначе – ведь эффектное разоблачение, которое она с таким предвкушением готовила, сорвалось. Но, по крайней мере, она хоть могла подчеркнуть всю гнусность поступка Вирджилии.

– Если кто-то вдруг не знает, – сказала она, – Джонсон – чернокожий.

Джордж уже обсуждал с Констанцией эту новость несколько часов назад, поэтому для него она неожиданностью не стала. Глядя на лицо сестры, он понимал, что ее совершенно не волнует мнение родных. Он давно уже не удивлялся поведению Вирджилии, но такое отношение не на шутку возмутило его.

– Тоби Джонсон – прекрасный человек, – Вирджилия вызывающе вскинула голову, – и я буду встречаться с ним так часто, как мне захочется!

Все, кроме Билли, сидели как на похоронах. Стэнли что-то пробормотал, не в состоянии говорить связно. Мод всматривалась в лицо дочери с глубокой грустью.

– Мы не станем здесь ссориться из-за тебя, Вирджилия, – проговорил Джордж, обращаясь ко всем. – Но ты зашла слишком далеко. И не потому, что тот человек черный…

– Разумеется, поэтому, Джордж! – с яростью посмотрела на него Вирджилия. – Не будь лицемером!

– Хорошо… Возможно, цвет его кожи тоже имеет значение. Но, полагаю, я мог бы с этим примириться, если бы все это ты делала не для того, чтобы только продемонстрировать свою позицию. Я считаю, что этот человек тебя совершенно не волнует.

– Да как ты смеешь предполагать, что я…

– Вирджилия, замолчи и дай мне договорить. Думаю, ты просто хочешь привлечь к себе внимание. Показать нос всему миру, потому что считаешь, причем ошибочно, что он тебя обидел. А в результате ты своими выходками позоришь мать и бесчестишь всю семью. Есть вещи, недопустимые для порядочной женщины, какого бы цвета ни была у мужчины кожа – черного, белого или лилового.

Вирджилия скомкала салфетку и швырнула на стол:

– В какого ужасного зануду ты превратился!

Мод тихо вскрикнула и отвернулась.

– Речь не обо мне, а о тебе и твоем поведении, – невозмутимо сказал Джордж. – С ним мы мириться не можем.

Вирджилия встала и уставилась на Джорджа холодным взглядом.

– Но вам придется, дорогой братец, – отчеканила она. – Я взрослая. И с кем я сплю, никого не касается.

Растерянная и смущенная Констанция повернулась к Билли. Джордж и Стэнли посмотрели друг на друга, на этот раз испытывая одинаковые чувства гнева и возмущения. Изабель несколько раз глубоко вздохнула. Вирджилия стремительно вышла из столовой.

Мод поднесла ладонь к лицу, чтобы скрыть внезапные слезы.

* * *

На следующий день Уильям покрылся сыпью. Джордж и Констанция испугались, что это корь.

Доктор Хоппл успокоил их – это была не корь, но у мальчика поднялась высокая температура. Всю ночь Констанция не отходила от сына. Джордж очень беспокоился за нее и переживал из-за скандала, устроенного сестрой. Настроение у него было неважным, когда назавтра вся семья выехала в путь на двух каретах; третья, нагруженная багажом, ехала последней. В Филадельфии Хазарды собирались сесть в свой вагон, который должен был доставить их к паромной переправе в Ньюпорте.

Джордж сильно нервничал, оставляя завод на целых восемь недель. Он подготовил многостраничную инструкцию для своих бригадиров и мастеров и собирался в течение лета хотя бы один раз съездить в Лихай-стейшн. И все же семья нуждалась в нем больше, чем «Железо Хазарда». Нужно было что-то предпринять, чтобы вернуть мир и удержать Вирджилию в узде хотя бы на месяц-другой.

Изабель постоянно отпускала язвительные замечания в адрес Вирджилии за ее спиной. Однако, несмотря на такое внимание, Вирджилия вела себя так, словно ничего не произошло. Она беззаботно щебетала о пролетающих мимо пейзажах, о погоде – о чем угодно, только не о том, что стало причиной ссоры. На лице ее было написано блаженное счастье.

Когда они остановились на ночлег в Филадельфии, она исчезла на всю ночь без каких-либо объяснений. Ее мать не могла сомкнуть глаз до самого утра. Но на рассвете ей неожиданно стало легче, словно Мод примирилась с неизбежностью, какой бы горькой она ни была. После завтрака миссис Хазард отправилась за покупками вместе с малышом Уильямом, который был уже совершенно здоров.

* * *

В час пополудни они сели в вагон.

На обеих сторонах вагона поблескивала пятидюймовая надпись «Гордость Хазардов» с парящим над ней золоченым орлом с распростертыми крыльями. Внутреннее убранство было не менее роскошно. Все восторженно ахали, рассматривая окна с изящной гравировкой, сияющую бронзовую фурнитуру, панели розового дерева на стенах, обитых темно-красным штофом.

Стэнли не пожалел денег. Мебель была обита лучшим бархатом, умывальники сделаны из лучшего мрамора. Джордж вынужден был признать, что вагон прекрасен, но не решился спросить, во что он в итоге обошелся. Ему хотелось оказаться дома в любимом кресле, и желательно пропустить перед этим стаканчик, прежде чем он увидит счет.

На лето наняли чернокожего повара. Он уже был на кухне и готовил палтуса на ужин. Вирджилия болтала с ним добрых десять минут.

– Как будто он ей ровня, – язвительно прошипела Изабель Констанции. – Что-то нужно делать.

Констанция не обратила на нее внимания. Вирджилия вышла из кухни и скрылась в своем купе с номером «Освободителя».

Уильям, Лабан и Леви носились по вагону взад-вперед, карабкаясь на мебель, грохоча дверными ручками купе и устраивая настоящую какофонию на фисгармонии, установленной за перегородкой в конце спальной части вагона. Без четверти пять вагон прицепили к нью-йоркскому экспрессу, и через несколько минут поезд тронулся с места.

Семья поужинала филе палтуса, запивая его дорогим французским вином, а состав несся все дальше на север через сонные равнины Нью-Джерси. Вирджилия к столу не вышла, попросив принести ей поднос в купе.

– Она еще, чего доброго, пригласит своего смуглого дружка в Ньюпорт, – сказала Изабель чуть охрипшим голосом; она уже выпила изрядное количество кларета, с презрением отвергнув белое вино, поданное всем остальным. – Мы должны что-то предпринять.

Джордж заметил, как сверкнули глаза жены, но Констанция справилась с гневом и сдержанно произнесла:

– Может быть, нам лучше просто проявить терпение? Если она с Джонсоном только для того, чтобы утвердить свою независимость, это долго не продлится.

– Прекрасно! – недовольно процедила Изабель. – А что нам сейчас делать? Страдать от унижения? Ждать, когда от нас все отвернутся? Говорю вам, что-то нужно делать!

– Ты только это и повторяешь! – прикрикнула на нее Мод. – А что ты сама можешь предложить?

Изабель открыла рот, снова закрыла его и встала из-за стола.

– Извините, – нервно сказала она, – мне кажется, я слышала детей…

И поспешила к своему купе. Джордж нащупал руку жены и нежно сжал ее. Потом налил себе еще бокал шардоне и выпил его несколькими большими глотками.

* * *

Около полуночи уже в депо Нью-Йорка «Гордость Хазардов» отцепили от филадельфийского поезда и перевели на путь в Провиденс. Вагон поставили сразу за грузовыми и багажными, первым в ряду пассажирских. Таким образом он оказался в середине состава.

Примерно в то же время на побережье Коннектикута, рядом с городком Уэст-Хейвен, некий стрелочник, только что основательно поскандаливший со своей подругой, решил залить горе хорошей порцией выпивки. В результате он выпил так много и так быстро, что забыл перевести стрелку после местного поезда на Нью-Йорк, который переходил с главного пути на боковой параллельный. Местный поезд стоял там, пропуская бостонский экспресс, а потом возвращался на главный.

Стрелочник, пошатываясь, шел в сторону Нью-Хейвена. Будь он человеком надежным и трезвым, он бы встревожился, заметив, что рычаг перевода стоит в неправильном положении. А значит, любой поезд, шедший из Нью-Йорка быстрее чем пять миль в час, неминуемо повернет на очень короткий боковой путь и врежется в стоящее в конце ограждение, за которым лежал глубокий овраг.

* * *

Констанция скользнула в объятия мужа. Конечно, для двоих здесь было тесновато, но свое спальное место ей ужасно не нравилось, к тому же там стало слишком одиноко, и она решила ненадолго перебраться вниз.

– Прежде чем я соглашусь на частые поездки в ночных поездах, – пробормотала она, уткнувшись в шею Джорджа, – пусть какой-нибудь гений изобретет спальные купе поудобнее.

– Но все равно здесь ведь уютно, да?

В то самое мгновение, когда он это произнес, поезд резко дернулся.

– Ты заметила? Кажется, нас перевели на другой путь.

* * *

Машинист восьмиколесного локомотива был в ужасе. Он слишком поздно заметил непереведенную стрелку. Паровоз неожиданно скользнул на боковой путь, и хотя машинист изо всех сил дернул сигнальный шнур, требуя помощи, он знал, что тормозные кондукторы просто не успеют повернуть их колеса и вовремя остановить поезд.

Впереди, в ярком свете масляных фар, показалось ограждение.

– Прыгай, Фред! – крикнул он кочегару, который уже шагнул на подножку.

Значит, вот как ему суждено закончить свои дни, подумал машинист. Имя в газетной заметке об очередной катастрофе. Их произошло уже столько, что политики и проповедники все чаще начинали твердить о прекращении строительства новых железных дорог.

Он снова дернул сигнальный шнур. Тот оборвался. В свете топки машинист увидел перетершийся конец веревки, и это было последнее, что он увидел. На скорости тридцать миль в час локомотив врезался в ограждение и, на ходу проломив его, словно гигантский снаряд, полетел в овраг, увлекая за собой весь поезд.

Глава 24

– Констанция, надо поднять детей. Что-то…

Джордж не успел договорить, но Констанция и без его слов поняла: случилось что-то ужасное. Вагон сильно дернулся, а потом начал медленно крениться влево.

У нее появилось странное ощущение, словно мир переворачивается с ног на голову. Стараясь не упасть, она с трудом попыталась пройти по внезапно наклонившемуся полу к двери в детское купе. Локомотив упал в дальнем конце оврага. За несколько секунд до оглушительного грохота Констанция поняла, что их вагон, а возможно, и весь состав сошел с рельсов.

Наконец ей удалось открыть дверь в смежное купе, и первое, что она увидела, была закопченная лампа, которую она оставила горящей. Весь вагон был сплошь из лакированного дерева. Они могли бы просто сгореть заживо, если бы сразу не разбились насмерть.

Констанции показалось, что их замедленный и даже какой-то вальяжный полет через пространство длился вечно. И вдруг с жутким лязгом разорвались сцепки. Шедший впереди грузовой вагон рухнул в овраг, и вагон Хазардов, перевернувшись, упал прямо на него. В локомотиве, который врезался в противоположный склон оврага, взорвался паровой котел, взметнув в небо громадное облако из горячего пара и металлических обломков, распустившееся в воздухе, как некий причудливый цветок безумного садовника.

Людские крики почти заглушали визг железа. «Гордость Хазардов» упал крышей вниз. Вагон второго класса, шедший сразу за ними, пронесся мимо и свалился в овраг рядом с грудой металла, на которой лежал вагон Хазардов. Констанция слышала, как кричат раненые – проводники багажных вагонов оказались зажатыми в самом низу.

– Уильям! Патриция! – воскликнула она. – Идите к маме. Держитесь за меня. Не бойтесь, с нами все будет хорошо.

Дети плакали. Как и десятки других пассажиров в остальных вагонах. Плач сливался в единый хор объятых ужасом людей, которые верили, что их услышат сквозь хруст ломавшегося дерева, звон битых стекол и громкий треск бушующего пламени. Где Джордж? Констанция была так напугана, что не заметила, когда он исчез. Наверное, он вышел из купе в коридор, решила она.

Лампы в вагоне не горели, но было светло от пожара. Констанция видела, как отсветы огня озаряют лицо Джорджа, когда он вернулся в купе, шагая по потолку, который теперь стал полом.

– Дай мне кого-нибудь из детей… – сказал Джордж, подойдя к ним.

Он протянул руки, и за его спиной Констанция увидела Стэнли. Он пробирался по коридору, одной рукой подталкивая перед собой Мод, а второй помогая Изабель, которая шла сзади с близнецами на руках.

Констанция передала Джорджу Уильяма, а сама, подхватив на руки Патрицию, перешагнула через высокий порог, образовавшийся из-за того, что вагон перевернулся. Она даже не осмеливалась прислушаться к крикам или к звукам разгоравшегося огня. Он уже вгрызался в стену вагона за ее спиной, она чувствовала его обжигающий жар.

– Иди, Джордж. Мы за тобой, все хорошо. – Свободной рукой Констанция приподняла подол ночной рубашки, чтобы не упасть, и следом за мужем вышла из купе.

Дым становился все более густым, она закашлялась. В одной стороне коридор был доверху завален обломками, в другой стояла Изабель, загораживая проход. Она вдруг совершенно потеряла над собой контроль и, вместо того чтобы идти дальше, опустила детей на пол и принялась истошно кричать, не двигаясь с места.

Дым стал красным, огонь уже пожирал вагон. Трехлетние близнецы плакали у ног матери, дергали ее, надеясь, что она их заметит. Но она не замечала.

– Надо как-то отодвинуть ее с дороги! – крикнула Констанция, передавая Патрицию мужу.

Джордж перехватил Уильяма одной рукой, а девочку вскинул на плечо. Констанция проскользнула мимо него, схватила Изабель за плечи и встряхнула. Когда это не помогло, Констанция дала ей пощечину. Изабель качнулась в сторону Стэнли, тот схватил ее за руки и потащил в красный дым.

– Лабан, Леви…

Констанция наклонилась к близнецам, а Джордж протиснулся мимо и пошел дальше по коридору. У Констанции оставалось не больше секунды – купе за ее спиной было уже охвачено пламенем. Языки огня вырывались из двери. Пухлые близнецы прижались к Констанции, а она пыталась справиться со страхом.

Она протянула детям руки:

– Держитесь, мальчики…

И повела их по коридору в ту сторону, куда пошел Джордж. Он уже исчез в дыму. И все остальные тоже.

Деревянная стена вагона справа от Констанции покрылась пузырями. В трех футах впереди стена вдруг раскололась и упала наружу, взорвавшись огнем. В этой стороне выхода не было. И за спиной тоже встала огненная преграда.

Оставались окна. Констанция ударила одно из них босой ногой. Окно содрогнулось, но не разбилось. Она ударила снова. Раздался треск, стекло врезалось в пятку и вспороло ступню.

Ворвавшийся воздух только сильнее раздул пламя. Что было снаружи? На какой высоте от земли они находились? Были ли там опасные обломки? Ничего этого Констанция не знала, но иного выхода не было. Оторвав кусок деревянной обшивки от покореженной стены, она расширила дыру, выбив остатки стекла и изрезав запястья в кровь. Потом отбросила деревяшку и подняла Лабана.

Не мешкая ни секунды, она бросила малыша наружу, следом за ним – его брата. А после этого выпрыгнула сама – за мгновение до того, как весь вагон охватило взметнувшееся к небу пламя.

Она упала на усыпанный острыми камнями склон всего в семи или восьми футах от вагона и немного прокатилась вниз. От сильного удара в голове ее затуманилось и перед глазами поплыли яркие всполохи пламени. Не в силах пошевелиться, она лежала на земле, жадно глотая чистый воздух, и чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

* * *

Отовсюду раздавались крики. Клубился дым. Ревел огонь и шипел пар, по-прежнему выходивший из котла разбитого паровоза.

И все же, даже несмотря на боль и сильное головокружение, Констанции удалось различить в этом нагромождении звуков знакомые голоса. Она услышала, что где-то недалеко от нее испуганно плачут Лабан и Леви. Малышам срочно нужно было помочь.

Огромным усилием воли она справилась с надвигавшейся на нее тьмой беспамятства и, отбросив со лба волосы, побрела вниз по склону, пока наконец не нашла близнецов. От счастья ей хотелось смеяться, но когда она подняла детей на руки, то смогла издать лишь какие-то странные булькающие звуки.

– Не бойтесь, мои дорогие, теперь все будет хорошо, – наконец выговорила она и, взяв малышей под мышки, начала карабкаться вверх, ступая голыми окровавленными ступнями по острым камням. – Скоро мы найдем вашу маму. Совсем-совсем скоро.

Если она жива.

Запомнят ли эти малыши отчаянные вопли несчастных, оказавшихся под обломками? Будут ли помнить предсмертные крики тех, кто не смог выбраться из горящего вагона и сгорел заживо? Она точно будет. Видит Бог, этого ей никогда не забыть.

* * *

Жертвами катастрофы стали двадцать человек; в бульварных газетенках ее назвали «Уэст-Хейвенской трагедией». Погибли четырнадцать пассажиров и шесть железнодорожников, включая машиниста. В семье Хазард все остались живы, но их чернокожий повар погиб: его пронзило насквозь, как мечом, острым обломком дерева. Середина поезда оказалась самым безопасным местом, все погибшие ехали или в начале поезда, или в двух последних пассажирских вагонах.

Постепенно Констанция отыскала всех. Сначала Билли. Потом Мод – та сидела на земле, не в силах встать. Потом нашлись Джордж с детьми. Стэнли все еще пытался успокоить Изабель, которая то рыдала, то громко ругалась.

Последней, в самом дальнем конце развороченного поезда, она разглядела Вирджилию. Свое платье сестра Джорджа разорвала на бинты и теперь, в нижнем белье, чудовищно грязная, носилась по каменистому склону, словно горная серна, ища выживших и помогая вытаскивать их из-под завалов. Что до «Гордости Хазардов», то его просто больше не существовало.

Повернувшись, Констанция увидела, что Стэнли стоит на коленях перед сыновьями и пристально разглядывает их израненные ножки.

– Ну как они? – спросила она.

– Не знаю. А как получилось, что они так сильно порезались?

Констанция не ответила – только покачала головой. Этот болван злился на нее! Невероятно.

– Кто порезался? Мои дети поранились? Дай я сама посмотрю! – визгливо закричала Изабель.

Было совершенно очевидно, что она уже полностью пришла в себя. Стремительно пронесясь мимо Мод, она тоже упала на колени перед близнецами, которые мужественно пытались не расплакаться.

– Лабан, Леви… милые мои крошки… Сколько крови! Какие ужасные порезы! Что она с вами сделала?

Изабель обняла мальчиков и уставилась на Констанцию, бешено сверкая глазами:

– Констанция, если кто-нибудь из них станет калекой, я тебя никогда не прощу!

– Калекой?

Предположение показалось Констанции настолько нелепым, что она даже не нашлась с ответом. Запрокинув голову назад, она вдруг расхохоталась низким истеричным смехом, отчего нахмурился не только Стэнли, но и Джордж.

– Боже мой, Изабель… – выговорила она наконец. – Да ты даже понятия не имеешь, о чем говоришь.

Изабель отпустила детей и вскочила на ноги. Ее волосы растрепались и упали на лоб.

– Еще как имею! – выкрикнула она и, спотыкаясь, двинулась к невестке. – Ты посмотри на них! Посмотри на их ноги!

– Мне очень жаль, что ты недовольна моим поступком, Изабель. Ты всегда недовольна, что бы я ни делала. Я лишь пыталась спасти твоих детей. Им просто некому было помочь. Ты билась в истерике, вместо того чтобы вытаскивать их изо огня. Ты бросила их.

– Не думаю, что стоит продолжать, – тихо сказал Джордж.

Констанция понимала, что муж просит ее прекратить этот разговор – не требует, а именно просит, пока страсти не накалились еще больше. Все это она понимала, но уже не владела собой. Побывав на волосок от смерти, она не могла, да и не считала нужным и дальше сдерживать свои чувства.

– О нет, – проговорила она, не сводя глаз с Изабель, – я и так слишком долго молчала. За твою черную неблагодарность тебя бы следовало отхлестать по щекам. И я бы так и сделала, не будь ты такой ничтожной тварью.

– Послушай, это уже… – начал было Стэнли, но его заглушил вопль Изабель:

– Ах ты, ирландская сука!

Подхватив острый камень с земли, она бросилась на Констанцию. Джордж прыгнул вперед, вырвал у нее камень и зашвырнул в пылающие обломки поезда. Изабель попыталась ударить его, но Джордж крепко схватил ее за руку и не отпускал.

– Она права, – сказал он дрогнувшим голосом, – ты неблагодарна. С первого же дня, как Констанция появилась в Лихай-стейшн, ты только и делаешь, что изливаешь на нее свою злобу. Она честно пыталась относиться к тебе как к родне, прощала тебе все… и я тоже. Но теперь довольно. Она спасла твоих детей, а ты, вместо того чтобы благодарить ее…

– Джордж, ты забываешься. – Стэнли подошел к нему сзади.

Джордж даже не оглянулся на брата.

– Не вмешивайся. Изабель, я могу дать тебе слово, что моя семья всегда будет вежлива с тобой, но и только. С этой минуты я не желаю видеть тебя в Бельведере. Ты больше никогда не переступишь порог моего дома!

– Как ты смеешь говорить с моей женой в таком тоне? – взвился Стэнли, хватая Джорджа за плечо.

Это импульсивное движение оказалось последней каплей. Джордж резко развернулся, отшвырнул руку Стэнли и тут же отступил на шаг назад, принимая боевую стойку. Стэнли что-то невнятно пробормотал. И тогда Джордж, не обращая внимания на последний слабый призыв разума, сделал наконец то, о чем так долго мечтал. Замахнувшись, он со всей силы ударил брата кулаком в живот.

Изабель завизжала. Стэнли охнул и сложился пополам. Джордж и сам морщился от боли – удар был таким сильным, что он мог запросто сломать себе руку.

– Папа! – пронзительно закричал один из близнецов и расплакался.

Стэнли попытался устоять на ногах, но не смог. Неловко взмахнув руками, он пошатнулся и медленно, боком осел на землю. В зареве пожара лицо его стало красным. Он поднял глаза на своего младшего брата, и в них промелькнуло нечто похожее на отчаяние. Пытаясь выровнять дыхание, он сидел на земле – грузный, слабый человек. Внезапно постаревший. Беспомощный.

Боже, зачем я это сделал? – подумал Джордж. Но ничего изменить уже было нельзя. Этот удар навсегда останется и в его памяти, и в памяти всех остальных. У него появилось странное чувство – да, он действительно жалел о своем поступке, но в то же время испытывал облегчение и даже нечто вроде гордости.

– Давай помогу. – Джордж шагнул вперед и протянул брату ладонь.

Стэнли взял его за руку и с трудом встал; веки его слегка дрогнули. Никакой благодарности в его взгляде Джордж не увидел, да он и не ждал ее. Но было в глазах Стэнли еще что-то – Джордж и прежде замечал это, но не придавал значения. Теперь же это чувство проявилось отчетливо.

«Да он же меня боится. Он всегда меня боялся».

Даже если Джордж знал об этом раньше, то никогда не осознавал, какую власть это ему дает. Не осознавал до сегодняшнего дня.

Стэнли проковылял мимо него и успокоил Изабель, сказав, что с ним все в порядке. Потом повернулся к плакавшему близнецу, взял его на руки и попытался успокоить как мог. Джордж и Констанция прижимали своих детей к себе. Билли ни на шаг не отходил от Мод. В следующие несколько минут они почти не разговаривали. Все были слишком потрясены. И что послужило тому причиной – катастрофа или их стычка, – Джордж бы не взялся ответить.

Стэнли и Изабель старались не смотреть на Джорджа и его семью. Чувство вины, мучившее Джорджа поначалу, начало стремительно улетучиваться. И в конце концов он сказал себе, что со Стэнли давно надо было разобраться.

Минут чрез двадцать появилась Вирджилия с пятью мужчинами из Уэст-Хейвена. Двое из них унесли Мод на носилках, сооруженных из двух кольев и холстины. Джордж к тому времени уже совсем перестал жалеть о своем поступке.

Когда встало солнце, на месте катастрофы работало почти двести железнодорожников и добровольцев. Хазарды устроились в отеле в местечке Нью-Хейвен. Вирджилия решила отправиться в Ньюпорт. Туда уже добрались несколько слуг. Нью-хейвенские лавочники, быстро сообразив, что на трагедии можно поживиться, притащили Хазардам целые горы одежды в расчете на всю семью.

Ближе к полудню движение по железной дороге в обе стороны было восстановлено. Поезд Вирджилии уходил в три часа. Билли вызвался присмотреть за детьми, пока они спали, поэтому Джордж с женой решили проводить ее до станции, а потом зайти в магазин, чтобы купить кое-какие мелочи. Вернувшись в гостиницу, они заглянули к Мод, все еще лежавшей в постели. У нее были сломаны два ребра, но в остальном она уверяла, что чувствует себя хорошо, если не считать легкого головокружения.

– Очень хорошо, матушка, – кивнул Джордж. – Полагаю, мне надо поискать Стэнли.

Мод посмотрела на сына без малейшего неодобрения:

– Где он был все утро?

– Не знаю.

– Они с Изабель и детьми ушли в свой номер сразу после завтрака, – сказала Констанция.

– Как я рада, что ты хочешь поговорить с ним, – вздохнула Мод.

Джордж погладил усы кончиком указательного пальца:

– Но только не для того, чтобы извиниться. Нам со Стэнли нужно кое-что прояснить.

– Да, понимаю, – пробормотала Мод, сникая. – Я давно видела, что это назревает. Что ж, возможно, сейчас время для выяснения отношений ничуть не хуже любого другого.

Она закрыла глаза и сложила руки поверх одеяла. Джордж был рад, что мама его поняла. От этого ему было намного легче сделать то, что он собирался.

* * *

Он тихо постучал в дверь номера. Ответила Изабель, холодно сообщив, что Стэнли внизу, в баре. Джордж нашел брата согнувшимся над большим стаканом кентуккийского виски. Джордж заказал порцию для себя, но пить не стал.

– Я намерен взять на себя управление банковскими счетами компании, – сказал он, стараясь говорить спокойно.

– Вот как? Ты говорил с матушкой? – с усталой горечью спросил Стэнли.

– Нет, не говорил. Это только между нами. Когда мы доберемся до Ньюпорта, мы напишем письма в каждый из банков, которыми пользуемся. – Ровный тон явно давался ему с трудом. – С этого момента моя подпись будет единственной на любом счете свыше пятидесяти долларов. Так что придется тебе какое-то время обойтись без личных вагонов.

Стэнли уставился в зеркало в раме красного дерева, висевшее за баром. Над ним висела оленья голова с ветвистыми рогами, смотревшая поверх них со стеклянным безразличием.

– Я так и думал, что случится нечто в этом роде, – внезапно засмеялся Стэнли. – Ну и плевать. Мне все равно никогда не нравилось это дело, а ты не давал мне управлять заводом, как мне хотелось.

Джордж подавил гнев и продолжал говорить – по-прежнему спокойно:

– Я могу полностью сосредоточиться на производстве. А ты найди себе какое-нибудь занятие. Возможно, проявишь себя на политическом поприще.

– Со временем, – согласился Стэнли. – Тем более что это даст мне возможность уехать из Лихай-стейшн.

«И от тебя подальше» – таков был подтекст, но Джордж не клюнул на наживку.

– Тогда я рад, что мы друг друга поняли, – сказал он. – И прости за вчерашнее.

Он протянул брату руку. Стэнли посмотрел на нее, потом обхватил пальцами стакан и наклонился вперед, словно защищая свою выпивку.

– Если ты не против, я бы предпочел выпить в одиночестве.

– Как хочешь.

С этими словами Джордж вышел из бара.

Все остальные почувствовали перемены, произошедшие в семье. Изабель не скрывала своего негодования, но Стэнли время от времени вздыхал с явным облегчением. Он смеялся и шутил, чего не случалось уже много лет.

В Нью-Хейвене они задержались еще на день, давая показания о катастрофе железнодорожным дознавателям. На следующее утро вся семья, слегка нервничая, села в другой поезд, шедший до Род-Айленда. Примерно через час после того, как поезд тронулся, произошел один на первый взгляд незначительный эпизод, который окончательно доказал, что главенство в семье перешло в другие руки.

Они обсуждали название для своего нового летнего дома. Всем подобным имениям в Ньюпорте давались имена. Стэнли напомнил о большой красивой поляне, раскинувшейся прямо перед крыльцом, и предложил назвать дом «Зеленой сказкой».

– Очень мило, – сказала Мод. – А ты что думаешь, Джордж?

Джордж считал это название скучным и совершенно неинтересным, но потом вспомнил один из уроков Вест-Пойнта. Офицеров учили проявлять снисходительность к побежденным противникам.

– Мне нравится, – сказал он, улыбаясь брату.

– Ну, тогда, полагаю, вопрос решен, – пренебрежительно бросила Изабель.

На том и порешили. А на лице Стэнли появилось выражение какой-то детской признательности.

Глава 25

«Зеленая сказка» оказалась великолепным просторным домом в три этажа. Однако, хотя белые стены и сверкали свежей краской, пространство вокруг оставалось заброшенным. Клумбы заросли сорняками, сухие ветки уродовали деревья, а низкая кирпичная стена, окружавшая имение, срочно нуждалась в ремонте. По просьбе Джорджа Стэнли стал присматривать за работой садовников и каменщиков. И похоже, получал от этого немалое удовольствие.

Обстановка входила в стоимость дома. Впрочем, женщинам почти вся мебель не понравилась, и первые несколько дней они отдавали распоряжения о заменах. Констанция уступала Изабель при любой возможности. Но все ее усилия ничуть не ослабили враждебности невестки.

Все домочадцы старались занять себя как можно больше, чтобы пореже вспоминать о недавней катастрофе. Самым очевидным напоминанием о ней была Мод с ее переломами. К тому же у нее не прекращались приступы головокружения, поэтому она передвигалась по дому очень осторожно. Констанцию мучили ночные кошмары, в них она снова и снова выбиралась из горящего вагона. Уильяму тоже снилась авария, еще почти две недели он метался в постели каждую ночь, просыпаясь от собственного крика.

Мэйны приехали пятого июля, через день после того, как президент Тейлор съел слишком много огурцов и выпил слишком много холодного молока на патриотическом празднике, из-за чего занемог. Девятого июля он умер от cholera morbus. Однако некоторые газеты заявили, что на самом деле его убили постоянные распри в его ближайшем окружении и особенно склоки на местах. Десятого июля его пост занял Миллард Филлмор.

К этому времени Мэйны уже вполне обосновались в своем нанятом доме, стоявшем совсем недалеко от Старой прибрежной дороги. В их распоряжении были все многочисленные развлечения летнего Ньюпорта. Здесь можно было покататься на маленьких повозках, запряженных пони, целыми днями нежиться на теплом песочке, длинными вечерами играть в мяч или крокет на больших лужайках, наслаждаясь чудесным ароматом свежескошенной травы. Главный пляж Ньюпорта находился рядом, но он был слишком многолюден, и обе семьи предпочитали более уединенные места для купания в южной части острова, откуда открывался вид на выступавшую над водой скалу, которую местные жители называли Каменным фонтаном.

Первое время Тиллет чувствовал себя неуютно на земле янки, но потом обнаружил, что здесь же находится еще несколько семей из Южной Каролины, в том числе Изарды, успокоился и с удовольствием отдыхал.

Но только не тогда, когда читал новости из Вашингтона. Филлмор намеревался поддержать компромиссные предложения Клея, и теперь они, похоже, должны были пройти через конгресс и, возможно, даже до конца года. Группа конгрессменов помоложе, возглавляемая Стивеном Дугласом из Иллинойса, клялась нарушить патовое положение, созданное старой гвардией.

Четверо молодых людей много времени проводили вместе. Эштон и Бретт отлично поладили с веселым и задиристым крепышом Билли Хазардом, хотя его, конечно, больше интересовала Эштон. Ему было пятнадцать, Эштон – всего на год меньше. Двенадцатилетняя Бретт была еще совсем ребенком.

Чарльз, которому исполнилось четырнадцать, в этой компании казался самым взрослым – наверное, из-за своего роста: он был выше Билли уже на целую голову. Чарльз был хорош собой и любил посмеяться. У них с Билли сложились очень теплые дружеские отношения, за которыми с любопытством наблюдали Джордж и Орри.

Джордж купил ялик, и как-то вечером после ужина мальчики притащили его на пляж для испытаний. Джордж и Орри отправились за ними, чтобы присмотреть за новоиспеченными моряками. У Билли уже имелся небольшой опыт плавания на маленьких лодках, но у Чарльза – нет.

Джордж и Орри уселись на большой камень. Океан был спокоен, ветер дул несильный – как раз такой, чтобы идти под парусом вдоль берега. Орри набрал горсть песка и сыпал его тонкой струйкой. Похоже, отдых шел ему на пользу. И все же иногда Джордж замечал грусть в голосе друга. Правда, в этот вечер Орри был в прекрасном настроении.

– Ты только взгляни на них! – улыбнулся он. – Чуть-чуть подправить некоторые черты – будут вылитые наши копии. Палка и Пенёк Вторые.

Джордж кивнул, попыхивая сигарой.

– Надеюсь, в Вест-Пойнте они станут такими же друзьями, как мы с тобой, даже если поступят не в один год. Чарльз чертовски красивый парень. Почти идеальный портрет франтоватого южного джентльмена.

– Кто бы поверил, что наша мокрая ворона превратится в ястреба? – усмехнулся Орри. – Он стал совсем другим.

– Твой отец говорит, это твоя заслуга.

Орри пожал плечами:

– Чарльз любит подраться. А когда он понял, что можно это делать без риска угодить в тюрьму или разозлить всех вокруг, был очень впечатлен. Он просто хорошо усвоил урок.

– И многие другие уроки тоже. Я всегда думал, что неплохо умею обращаться с дамами, но так изящно кланяться и целовать ручки, как он, мне никогда не научиться. Когда вы первый раз пришли в «Зеленую сказку», он так крутился вокруг моей матери, что она даже порозовела, словно девочка.

Над водой разнеслись крики, потом послышался радостный возглас и громкий всплеск – это Билли спихнул Чарльза с лодки. Орри и Джордж вскочили. Но Чарльз быстро вскарабкался обратно, а потом вдруг показал пальцем на горизонт. Когда Билли повернулся, чтобы увидеть то, чего там на самом деле не было, Чарльз схватил его за ремень и рубашку и бросил в воду. И через минуту уже оба, мокрые и счастливые, сидели в ялике и весело хохотали.

– Я горжусь его успехами, – признался Орри, снова садясь на камень. – Когда я вернулся из Мексики, мне пришлось несладко. Чарльз мне очень помог.

– Это было заметно по твоим письмам. И очень приятно.

– А теперь еще и каникулы такие замечательные. Ну, в основном. Если бы не вонь твоих сорняков, было бы совсем хорошо.

Джордж рассмеялся. Орри вскинул правую руку над головой, потянулся и зевнул. Их длинные тощие тени лежали на пустынном пляже, освещенном предзакатным солнцем. Ветер немного усилился, поднимая в воздух змеистые струйки песка.

Джордж вдруг почувствовал, как в сердце заползает грусть. Вот и время течет так же быстро, как этот песок, думал он. Даже то время, которое словно опять вернулось в этих двух смеющихся подростках, было лишь иллюзией, неким противоядием, созданным его воображением для того, чтобы печальная истина не казалась такой горькой. Противоядие, конечно, бесполезное – ни время, ни перемены все равно не остановить. С недавних пор это осознание придавало жизни Джорджа сладковатую горечь.

И все же это был какой-то удивительный момент спокойствия и завершенности, что редко случалось в те дни. Орри тоже это почувствовал.

– Знаешь, – сказал он тихо, – должен тебе признаться, что я сейчас вполне доволен своей жизнью. Мне так хорошо, что я даже начинаю испытывать некоторую снисходительность к старшему брату.

– Как Купер?

– Счастлив. Женился на той вольнодумствующей унитарианке. Удачный брак. Вот только отец никак не может признать его полностью. Зато с удовольствием признает прибыль, которую приносит компания Купера. Я тебе писал о его новом пароходе? Через месяц он уже будет спущен на воду. Купер полон планов строить новые. Хочет поехать в Британию, изучать кораблестроение.

Джордж слегка откашлялся и наконец задал вопрос, который не давал ему покоя со дня приезда Орри:

– А от Мадлен есть какие-нибудь новости?

Орри посмотрел на друга, отвернувшись от солнца; его глаза скрывала тень.

– Никаких новостей и никаких перемен.

– Ты продолжаешь с ней видеться?

– Так часто, как только удается. Конечно, это не то, чего бы я хотел, но все-таки лучше, чем ничего.

Поднимаемый ветром песок тихо шелестел рядом с их ногами. На пляже понемногу темнело. Джордж встал и помахал мальчикам. Билли и Чарльз вытащили ялик на берег и подняли его на плечи.

– Ты еще станешь моряком, – сказал Билли, когда они следом за старшими пошли по пыльной дороге к дому.

– Моряком, – усмехнулся Чарльз, – но только не янки, надеюсь.

– А что плохого в янки?

– Мистер Хазард, сэр, я был бы счастлив поговорить с вами… если вы свободны этим вечером.

– Только не для того, чтобы слушать разные выдумки. – Шутка, похоже, слегка рассердила Билли. – Лучше поговорим о том, в чем мы можем прийти к согласию.

– О девушках?

– О девушках, – выразительно произнес Билли, снова повеселев.

Одна девушка уже была в его мыслях. И звали ее Эштон.

Джордж улыбнулся, вслушиваясь в звуки юных голосов. Орри тоже улыбался. Палка и Пенёк Вторые.

* * *

Грусть развеялась, как только они вернулись в «Зеленую сказку». На боковой веранде, наслаждаясь холодным лимонадом, сидели дамы – все, кроме Вирджилии. Вскоре и она присоединилась к обществу, выпив перед этим изрядное количество кларета. Когда подошли Джордж, Орри и мальчики, она как раз рассуждала о законе о беглых рабах 1793 года, пересмотр которого сейчас вовсю обсуждался в конгрессе.

– Все это затеяли только для того, чтобы умиротворить южан! – заявила она заплетающимся языком.

– Боже мой, – вздохнула Кларисса, – в подобных вопросах я совершенно теряюсь.

– В таком случае я бы на вашем месте занялась самообразованием, миссис Мэйн.

Тон Вирджилии возмутил остальных женщин. Особенно это было заметно по реакции Эштон. Сидя в плетеном кресле-качалке с нетронутым стаканом лимонада в руке, она яростно уставилась на Вирджилию, но та не обратила на девушку никакого внимания.

– Все очень просто! После пересмотра этого закона все дела, связанные с беглыми рабами, выведут из-под юрисдикции штата. И с этого момента такие случаи будут рассматриваться только федеральными властями. А это заставляет думать, что решения, скорее всего, начнут приниматься в пользу беглецов, не так ли?

– Да, я бы именно так и предположила, – сказала Кларисса.

– И ошиблись бы. Подлинная цель этих изменений – обойти сильные законы о свободе. Такие, как в Вермонте, например. Пересмотр выгоден охотникам за рабами и рабовладельцам. Письменные показания рабовладельцев будут считаться доказательствами, а их очень легко подделать. Более того, беглым рабам больше не разрешат высказываться в свою защиту. Это просто махинация, судебная инсценировка, причем весьма постыдная. Но почему Вашингтон трусливо поджимает хвост перед Югом, я отказываюсь понимать.

Мод молчала так долго, сколько могла, но теперь она не выдержала.

– Очень невежливо с твоей стороны, – решительно сказала она дочери, – читать подобные лекции, когда все приехали отдыхать. Если ты закончила, не хочешь ли немного отдохнуть? У тебя усталый вид.

– О, не лучше ли сказать правду? – засмеялась Изабель. – Бедное дитя просто слишком много выпило!

– Изабель… – начала было Мод, но не успела договорить.

Эштон вскочила и, вскинув голову, набросилась на Вирджилию:

– Если вы так не любите южан, зачем было приглашать нас сюда?

– Эштон, довольно! – Кларисса тоже встала и повернулась к мужчинам, молча стоявшим поодаль. – Рада, что вы вернулись, Орри. Не будете ли так любезны проводить нас домой? Мы чудесно провели время, – добавила она, протягивая руку Мод.

Визит закончился слишком поспешно, оставив у всех чувство неловкости.

После ухода Мэйнов Джордж нашел сестру на лужайке, куда она ушла, чтобы избежать гнева родных.

– Будь добра, объясни мне, пожалуйста, почему ты продолжаешь дразнить наших гостей? – спросил он.

– А почему я не могу говорить то, что думаю?

– Потому что дело вовсе не в твоей прямоте. Если бы это было так, я бы еще мог понять. Но твоя прямота выходит за рамки дискуссий или даже убеждений. Ты намеренно стараешься оскорбить людей, ранить их. И поступаешь так с моими добрыми друзьями.

– Но мне-то они не друзья! Эти люди живут презренной и безнравственной жизнью. И я была бы только рада, если бы земля разверзлась под их ногами и поглотила их всех!

– Боже мой, да ты самая грубая, самая ничтожная…

Он говорил в пустоту – Вирджилия развернулась и умчалась к дому.

Джорджу понадобились три сигары и долгая прогулка по пустой дороге к Ньюпорту, чтобы вернуть себе душевное равновесие. Зачем он только затеял этот разговор с Вирджилией? Ее уже не исправить. «Черт, каким же будет остаток лета?»

К счастью, через два дня письмо от соратников по борьбе за освобождение негров призвало Вирджилию в Бостон. Она собрала вещи и отбыла на пароме, отделавшись скупыми объяснениями. Мод явно испытывала облегчение. И Джордж тоже, хотя и не показывал этого.

Но на самом деле поведение сестры пробудило в нем жалость. Она злобно нападала на многих людей, и однажды кто-нибудь обязательно нанесет ответный удар. Это может быть даже кто-то из янки. Северяне едва ли так уж добродетельны, как хотелось думать Вирджилии.

И какое будущее ее ждет? К чему приведет вся ее ярость? К несчастью? Без сомнения. К трагедии? Да, и это более чем возможно, признал Джордж с грустью.

* * *

– Матерь Божья, а это еще что такое?

– Еще один летний бездельник, судя по виду.

– Да я не о нем говорю, Орал. Ты только глянь на эту дивную удочку и корзину для рыбы!

Билли, которого никто не видел, услышал тихие голоса и замер. Он сидел на дереве, куда залез в поисках хороших яблок. Внизу разговаривали четверо местных парней – трое белых и один черный. Они только что влезли через дыру в изгороди, окружавшей фруктовый сад.

Утром Билли и Чарльз отправились на рыбалку, забравшись довольно далеко от города, но клева не было, и они решили вернуться домой, а по пути заглянули в этот сад. И надо же было такому случиться, что именно здесь их ждали неприятности. Большинство горожан терпеть не могли орды гостей, заполнявших остров каждое лето. И эти четверо не были исключением.

Согнув левую ногу и поджав под себя пятку, Билли сжался в комок на широкой ветке старой яблони. Мышцы уже начали затекать и сильно болели. Зато четверка его не видела. Все их внимание было сосредоточено на рыболовных снастях, лежавших на траве рядом с Чарльзом, который сидел, прислонившись спиной к дереву. Голова его была опущена, глаза закрыты.

– Ну так бери, раз они тебе нравятся, не стесняйся, – заявил чернокожий мальчик по имени Орал. – Этот возражать не будет. Он же спит.

Глаза Чарльза внезапно открылись. Один из парней взвизгнул. Воспользовавшись моментом, Чарльз быстро согнул правую ногу, чтобы было легче добраться до ботинка, в который он спрятал свой боуи.

– Боюсь, ты ошибся в обоих случаях, – с широкой улыбкой произнес он.

Билли смотрел сверху на макушку Чарльза, на его длинные волосы, взъерошенные ветром. От его глаз не укрылось то небрежное движение, каким Чарльз положил правую ладонь на колено, в нескольких дюймах от верха высокого ботинка.

– Да будь я проклят, если он говорит не как южанин! – воскликнул белобрысый паренек и подтолкнул локтем своего черного приятеля. – Спорим, это один из тех, кто выпорол твоего родственника в Джорджии!

– Да, могу поспорить, это он, – согласился Орал с недобрым прищуром. – Ладно, заберем удочку.

Чарльз, продолжая улыбаться, легонько похлопал правой ладонью по ноге.

– Это была бы серьезная ошибка, ребята.

– Да неужели? – ухмыльнулся Орал. – Нас четверо, а ты один. – Он нагнулся, протягивая руку к корзине.

Тут вдруг белобрысый заметил у ствола дерева другую удочку.

– Эй, Орал, смотри, удочек-то две! Зачем бы ему вторая?

Но Орал горел таким желанием завладеть вещами Чарльза, что не обратил внимания на тревожную нотку в голосе приятеля. Остальные двое начали растерянно оглядываться по сторонам. Билли медленно и бесшумно выпрямил ногу, не сводя глаз с правой руки Чарльза. Когда Чарльз схватился за верх ботинка и откатился в сторону, Билли прыгнул.

– Боже правый! – закричал белобрысый за полсекунды до того, как тяжелые походные ботинки Билли ударили его в плечо.

Треснула кость. Белобрысый, шатаясь, попятился к изгороди. Чарльз медленно водил рукой в воздухе. Покрываясь по́том, Орал как завороженный смотрел на кончик ножа, описывающий круги в воздухе.

– Ну а теперь, сэр, – обратился к нему Чарльз, – ответьте мне: вам не нравятся все южане или только те, которые терпеть не могут воров?

К этому времени Билли уже устойчиво стоял на ногах и пытался отыскать глазами двух других парней, которых потерял из виду на несколько мгновений. Когда на траву упали тени, он наконец увидел их. Держа в руках по обломку ветки, они подкрадывались к Чарльзу со спины.

– Сзади! – крикнул Билли.

Чарльз стал разворачиваться, и тогда парень, что стоял ближе, ударил его сбоку по голове. Ветка оказалась гнилой и разлетелась на куски. Но все же от удара он слегка потерял равновесие, качнулся в сторону Орала, и тот проворно выхватил нож из его руки.

Нагло ухмыльнувшись, негр прищурился, чуть отступил вбок, взял Чарльза сзади за воротник, а второй рукой направил нож ему в лицо. Билли в ужасе прыгнул вперед и пнул Орала в ногу. Нож на полдюйма не дотянулся до щеки Чарльза.

Когда Билли сцепился с Оралом на земле, Чарльз тут же схватил удочку и стегнул ею двух дружков. В этот момент белобрысый как раз замахивался острым камнем, который держал в руке. Взлетевший в воздух рыболовный крючок зацепился за его шею, и когда Чарльз резким движением запястья дернул удилище, одновременно большим пальцем придерживая леску, – вонзился в кожу. Белобрысый завизжал.

Билли тем временем лежал на земле и, извиваясь всем телом, безуспешно пытался встать, но колено Орала твердо стояло у него на груди. Негр был сильным и вознамерился во что бы то ни стало пустить нож в дело. За мгновение до того, как лезвие едва не вонзилось ему в левое ухо, Билли успел дернуть головой.

– Ах ты, белый мерзавец! – разъярился Орал и двинул Билли коленом в пах.

От резкой боли тот затих и уже не мог сопротивляться так энергично, как раньше. Он знал, что от следующего удара ножа ему не увернуться. Орал поднимал нож медленно, почти как какой-нибудь языческий жрец, готовый совершить жертвоприношение.

Лезвие сверкнуло на солнце, и вдруг нож исчез из руки Орала. Рот его открылся в беззвучном крике, и негр завалился на бок в траву, корчась от боли. А Чарльз играючи взмахнул ножом, который только что всадил сзади в его правое бедро.

Когда Чарльз с холодной усмешкой повернулся к двум парням, уцелевшим в этой схватке, он был совершенно спокоен, хотя и немного задыхался.

– Эй, парни, бегите-ка отсюда, пока мы вас не убили. А если увидите меня или моего друга где-нибудь в Ньюпорте, то в ваших же интересах обходить нас стороной.

С этими словами он поставил ногу на какой-то пенек и оперся локтем о колено. Дважды ему повторять не пришлось. Недолго думая, дружки взяли Орала под мышки и поволокли к проему в изгороди, оставляя на траве красные пятна.

Билли достал свой нож, чтобы перерезать леску. Белобрысый парень, в шее которого все еще торчал крючок, в ужасе оглянулся, когда пролезал в дыру.

– Брысь! – Чарльз помахал ножом, ловя лезвием солнечные блики.

Блондин исчез.

Билли с облегчением выдохнул и растянулся на траве.

– Какого черта они полезли в драку? – спросил он.

– Потому что у меня есть то, чего им хочется, – удочка и корзинка. Потому что им не нравится то, как я говорю, и то, откуда я родом… – Чарльз пожал плечами. – Причин у тупости множество, это я уже понял. Ну, в любом случае мы с этим справились. Я бы даже сказал, из нас получилась отличная команда. Большое вам спасибо за своевременную помощь, мистер Хазард.

Улыбка Билли была совсем не такой уверенной, как улыбка его товарища.

– Не стоит благодарности, мистер Мэйн. Вот бы и мне стать таким, как ты. Я ведь до смерти перепугался.

– Думаешь, я не перепугался? Да у меня от страха даже живот свело.

– Ни за что бы не сказал по твоему виду, что ты боишься.

– И хорошо. Если не показывать врагам свои чувства, они занервничают и начнут совершать ошибки. Этому меня Орри научил.

– Может, и мне взять несколько уроков? – задумчиво произнес Билли, когда они собирали вещи.

– Тогда придется объяснить, зачем они тебе понадобились. – Улыбка Чарльза угасла. – А я бы предпочел помалкивать об этом маленьком недоразумении. И Орри, и тетя Кларисса, и дядя Тиллет думают, что все эти глупости я уже оставил в прошлом. Пусть и дальше пребывают в плену иллюзий. – Он протянул Билли руку. – Уговор?

– Конечно.

Билли хлопнул по предложенной ладони, чтобы скрепить печатью их общую тайну. Он впервые почувствовал, что Чарльз Мэйн стал ему настоящим другом.

Однако так уж вышло, что драка не осталась в секрете.

Пару дней спустя Эштон с сестрой отправились на пляж, чтобы полюбоваться прибоем. Чарльз и Билли еще раньше вышли в море на ялике, но ветер вскоре стих, и мальчики вытащили лодку на песок. Чарльз улегся, чтобы немного вздремнуть.

Недалеко от них в плетеном кресле под большим полосатым зонтом сидела Эштон. На ней было легкое светло-сиреневое платье; от ветра тонкая ткань еще плотнее прилегала к телу, обрисовывая высокую упругую грудь. Картина была столь волнующей, что Билли пришлось отвести глаза.

Он думал об Эштон почти постоянно. И в его фантазиях она всегда была обнажена. Казалось, лето только поощряло такие фантазии. А иначе почему юные девушки без сопровождения взрослых дам оказались в том же месте пляжа, что и молодые люди?

Билли не считал это совпадение случайным. Эта зануда Бретт как будто преследовала его. Она, наверное, нарочно напросилась с сестрой на пляж. А вот Эштон, увы, не проявляла к нему никакого интереса. Чаще всего она вела себя так, словно его вовсе не существовало.

Опустившись на колени, Билли начал строить замок. Чтобы соорудить шпили, он набирал в пригоршни песок с водой и выпускал его тоненькими струйками. Прошло минут десять, когда на затейливые песчаные башенки упала тень. Так и есть – рядом стояла Бретт, крутя в руке одну из своих косичек.

– Привет, Билли.

– А, привет…

Он считал ее довольно хорошенькой, хотя трудно было не заметить, как потемнели ее веснушки под лучами летнего солнца. Да и груди у нее еще никакой не было в силу юного возраста. Но не нравилась она ему не только по этим причинам.

– Я слышала, вы подрались, – сказала Бретт.

Рука Билли дернулась и сломала шпиль.

– Кто тебе сказал?

– Я вчера ходила в лавку за лакричными конфетами. И слышала, как один мальчик рассказывал о двух хулиганах, которые на днях напали на него.

– Ты знаешь того мальчика?

Бритт покачала головой.

– А как он выглядел?

– Такой светленький. Волосы совсем светлые, почти белые. И на шее грязная повязка. – Бретт показала на себе примерно то место, за которое Чарльз поймал на крючок белобрысого.

– Ну а дальше?

– Я там стояла у банок с леденцами, пока он не рассказал все до конца. Он сказал, что эти хулиганы – отдыхающие, приехали на лето. А когда он их описал, я решила, что он говорит о тебе и Чарльзе.

Билли посмотрел мимо Бретт. Эштон сидела все в той же позе, не обращая на них внимания. Проклятье…

– Ты наверняка ошиблась, Бретт.

– Да бога ради, не морочь ты мне голову! Это были вы, точно! – Она смотрела на него пылким взглядом, отчего он злился и чувствовал себя ужасно неловко. – Ты сам пострадаешь, если будешь водиться с кузеном Чарльзом! – продолжила девочка. – Я знаю, он обаятельный и веселый, но он слишком любит драться. Он плохо на тебя влияет.

Билли нахмурился:

– И ты всегда вот так чертовски бесцеремонно высказываешь свое мнение?

– Ты не должен ругаться!

Билли вскочил и одним пинком разрушил замок.

– Если мне понадобится твой совет, я тебе скажу. А пока не смей говорить ничего плохого о Чарльзе! Он мой друг.

Бретт растерянно наблюдала за тем, как Билли яростно пинает песок.

– Я просто хотела тебе помочь… – пролепетала она. – Хотела честно сказать тебе… – Не договорив, она сильно, до боли, дернула себя за косичку.

Как жаль, что Билли неверно понял ее слова! Он даже не догадывался, что только обожание заставляло ее ходить за ним по пятам и только тревога за него дала ей смелость сказать то, что так ему не понравилось. Как и все мальчишки, он просто не мог иметь дело с девочкой, которая говорит то, что думает.

Конечно, Бретт знала, что часто бывает слишком резка с ним, но это ведь просто от волнения. От нежности к нему и от неумения ее выразить. Господи, ну почему бы ему самому не расслышать то, что она чувствует, за ее словами, не заглянуть в ее глаза, чтобы понять ее душу? Понять, о ком она думает целыми днями напролет, о чем плачет по ночам. Почему бы ему не увидеть, какая она на самом деле?

Бретт смотрела, как Билли замедляет шаг, подходя к полосатому зонту. К несчастью, она сама хорошо знала ответ на все свои горькие вопросы. Билли не замечал ее из-за Эштон.

Эштон вертела мальчишками как хотела. Ради нежного трепета ее ресниц любой парень был готов на что угодно. Она никогда не спорила с ними, всегда со всем соглашалась, а если хотела чего-нибудь добиться, умела подольститься к ним ласковой кошечкой, и они с радостью бежали исполнять любой ее каприз, даже не догадываясь, что ими манипулируют.

К тому же Эштон обладала еще одним бесспорным преимуществом – она была старше, и она уже была женщиной.

Злясь на Билли, но еще больше на себя, Бретт развернулась и зашагала по пляжу в другую сторону. На ходу она подняла руку и прижала ладонь к своей ненавистной плоской груди. Прижала крепко, до боли.

Ах, Билли, Билли, думала девочка. Ты никогда не поймешь, какая я на самом деле. И как сильно я тебя люблю.

* * *

Эштон проснулась, когда Билли еще разговаривал с ее сестрой. Она знала, что Бретт влюблена в него без памяти, но никогда не видела, чтобы их маленькая девочка вот так, с глазу на глаз, разговаривала с ним, да еще столь откровенно выражала свои чувства. Даже издали было видно умоляющее выражение ее лица.

Все-таки она безнадежная дуреха, подумала Эштон. Не имеет никакого понятия об истинном значении слова «любовь». Сама Эштон уже познала запретный плод, причем трижды. И уж конечно, не с этим слизняком Хантуном.

Первый раз было страшно, во второй – уже меньше. Никакого удовольствия от своего партнера – юноши из семьи Смит, примерно ее ровесника и такого же новичка в любовной науке, – ни в первый, ни во второй раз она не испытала. И дело было не в отсутствии опыта – просто страх и любопытство мешали ей избавиться от скованности.

Она нисколько не сомневалась, что виновником ее первой неудачи была неискушенность мальчика. Каждый раз, когда девушки ее круга, которые были лишь ненамного старше, с томными вздохами секретничали о своих амурных делах, их недвусмысленные намеки явно ей говорили о том, что занятие любовью может доставлять какое-то невыразимое наслаждение. Ее третий опыт подтвердил, что они были правы, и открыл для нее целый мир новых чувств.

Случилось это в Чарльстоне в один пасмурный дождливый день. Когда закончилась гроза и уже начали сгущаться сумерки, Эштон решила прогуляться и незаметно выскользнула из дому. Прохожих было немного.

Этого человека она встретила на улице. Он оказался моряком, разговаривал довольно грубо и был старше ее на добрых пятнадцать лет. Они немного погуляли. Потом с огромным предвкушением и с неменьшим трепетом Эштон согласилась пойти с ним в какую-то обшарпанную гостиницу у реки. Она прекрасно понимала, что ее могут узнать в любую минуту и это маленькое приключение погубит ее навсегда. Но возбуждение, охватившее ее, было так велико, что о возвращении назад не могло быть и речи.

В квартале от гостиницы снова пошел дождь, промочив ее чепчик. Эштон остановилась, чтобы снять его, и посмотрела на свое отражение в окне грязной лавчонки.

Среди самого разного хлама, выставленного в витрине, она заметила позолоченный медальон с цепочкой. Моряк уже проявлял нетерпение, и Эштон вдруг пришло в голову проверить, насколько оно сильно. Она показала на медальон и мило намекнула, что эта безделушка может стать платой за ее услуги. Моряк без колебаний зашел в лавку. Так Эштон открыла для себя силу сексуального аппетита, способного заставить мужчину сделать многое.

Получив такой ценный урок, она доставила себе еще одно удовольствие, раздеваясь перед моряком в его гадком гостиничном номере. Ей совсем не было страшно, – напротив, она даже задрожала от нетерпения, когда он расстегнул штаны и предъявил свое сокровище. Оно оказалось настолько громадным, что Эштон потрясенно застыла, но уже скоро, под стоны и ругательства, она наконец познала острейшее наслаждение, которое к тому же повторилось не раз и не два.

Она ждала чего угодно, но только не такого. То, что случилось с ней в этой гостинице, не только имело огромную практическую пользу, но и открыло для нее источник неведомых прежде удовольствий. Да, два бесценных урока за один вечер – это было намного больше, чем она ожидала. Медальон она вскоре выбросила, но счастье не покидало ее еще много дней.

Вот почему она жалела свою тощую наивную сестренку. Однако сейчас к жалости совершенно неожиданно прибавилась еще и ревность. Да, Эштон ревновала Бретт к Билли Хазарду, хотя ей не было до него никакого дела. Просто любой молодой человек, который знакомился с ней, должен был обожать только ее одну, и никого больше. Даже если она не считала Бретт серьезной соперницей, соперничество любого рода было для нее неприемлемо, тем более соперничество с собственной сестрой. Поэтому, когда Билли затопал по берегу, пиная песок во все стороны, Эштон насторожилась и одарила его сладчайшей из своих улыбок.

Через секунду после того, как она окликнула его и призывно махнула рукой, он уже стоял рядом с ней на коленях.

– Я думал, ты отдыхаешь, – сказал Билли.

– Слишком долго отдыхать скучно. У нас почти не было возможности как следует познакомиться. Не хочешь немного поболтать?

– Да, конечно. Само собой!

Такая готовность позабавила ее. Она даже сочла Билли довольно симпатичным – он был похож на эдакого крепкого молодого бычка. Возможно, она могла бы пойти немного дальше, чем просто отвадить его от Бретт.

* * *

– Я заметил, вы с кузиной Эштон вчера вечером опять гуляли, – сказал Чарльз, когда неделю спустя они снова катались на ялике. – В сторону Бич-роуд. Вот только никак в толк не возьму, что же такого завлекательного ты там нашел? Разве что отсутствие людских обиталищ?

– Обиталищ! – рассмеялся Билли. – Слово-то какое заковыристое.

Чарльз перегнулся через борт и опустил руку в воду.

– Еще в прошлом году я такого и не слышал. Но нельзя быть неучем, если хочешь попасть в Академию. – Он усмехнулся. – Ловко ты тему сменил, молодец. А насчет Эштон я тебе так скажу. Едва ли она сможет когда-нибудь полюбить янки.

Они повернули на другой галс, когда над морем где-то вдалеке из черной грозовой тучи сверкнула молния. После случайно оброненного замечания Чарльза их разговор постепенно перешел на тему, которую сейчас обсуждали все. Вначале они говорили вполне благодушно, но уже скоро спор стал жарким, и каждый отстаивал свое мнение со всем пылом юности.

– Суть в том, – заявил Чарльз, – что права штата – превыше всего.

– Выше прав Союза?

– Безусловно. Союз штатов создан по согласию отдельных штатов. Любой штат может отказаться от этого согласия, когда пожелает.

– Нет, Чарльз, это юридический договор! А в любом договоре должна быть особая часть…

– Особый пункт.

– Ладно, пункт. Должен быть пункт, описывающий способ его аннулирования…

– Ну и кто теперь произносит заковыристые слова?

– Дай мне закончить, – нахмурился Билли. – Договор не может быть расторгнут законным образом, если не содержит условия такого расторжения. А в случае Союза эти условия как раз и не предусмотрены.

– Ты говоришь прямо как завзятый адвокат из Филадельфии. Мы же не о соглашении двух лоточников говорим. Это договор между правительством и теми, кем оно управляет. А это совершенно другое дело. И я за то, чтобы любой штат имел право выйти из договора, когда захочет.

Парус начал хлопать на ветру, и Билли сменил галс.

– Это может привести к хаосу, – проворчал он.

– Нет, сэр… только к концу Союза, который уже становится деспотичным. Вот тебе еще одно словечко для коллекции, – почти выкрикнул он.

Билли еще ни разу не видел своего друга таким взбудораженным и таким серьезным.

– Говорил мне Джордж, что южане любят спорить, – сказал он с улыбкой, чтобы хоть немного разрядить обстановку. – Вот уж точно.

– Южане любят свободу, – возразил Чарльз. – И любят так сильно, что не могут спокойно смотреть, как от нее остается один пшик.

Вдали раздался удар грома, похожий на пушечный выстрел. Билли сжал губы и слегка побледнел. Язвительность Чарльза внезапно разозлила его.

– Ты, конечно, говоришь о свободе для белых, – сказал Билли, понимая, что вступает на опасную дорожку, но не в силах остановиться.

Чарльз сверкнул на него глазами и уже хотел ответить, как вдруг заметил примерно в миле от кормы белые гребни высоких волн. Пока они спорили, усилившийся северо-восточный ветер нагнал еще больше грозовых туч.

– Шторм надвигается, – пробормотал Чарльз. – Нам лучше поспешить к берегу.

– Согласен.

Весь остаток дня они дулись друг на друга. Ни один не хотел извиняться, но и желания продолжать этот неразрешимый спор тоже никто не изъявлял. Они просто оставили все как есть. Мало-помалу проскользнувшая меж ними неприязнь растаяла, но в те минуты, когда Билли не был занят грезами об Эштон, он вспоминал тот эпизод и поражался тому, как близко они с Чарльзом подошли к настоящей ссоре. Пару лет назад он смеялся, когда в его семье разгорались горячие дебаты по важным государственным вопросам. А теперь неожиданно обнаружил, что эти вопросы волнуют его самого и что у него есть собственное мнение.

Однако Билли понимал, что, если он действительно хочет оставаться другом Чарльза, ему лучше обуздать свою прямолинейность. С той поры он воздерживался от тех замечаний, которые могли вызвать разлад между ними. Такую же сдержанность проявлял и Чарльз.

И все же их отношения с тех пор неуловимо изменились. После того случая они воочию убедились, что существует сила, способная разрушить их дружбу, и, хотя оба старательно делали вид, что всё забыли, ни один из них не забыл ничего. Это всегда незримо присутствовало между ними, предвещая беду, словно тот далекий шторм в день, когда они впервые поссорились.

* * *

Эштон привела его за камень, одиноко торчавший на берегу, словно огромное коричневое яйцо семи футов высотой, и прислонилась спиной к шершавой поверхности, надежно укрывшись от посторонних глаз. Билли поплотнее сдвинул ноги, надеясь, что Эштон не заметит причины, побудившей его это сделать.

Море катило серые волны под серым полуденным небом. Пронзительно кричали чайки, пикируя за рыбой. Воздух был пропитан легкой грустью конца лета.

– Как не хочется завтра уезжать, – сказала Эштон.

Билли уперся ладонями в камень по обе стороны от ее головы, словно хотел удержать девушку здесь навсегда. От вечерней прохлады его голые руки покрылись гусиной кожей.

– Я буду писать тебе каждую неделю, – пообещал он.

– О, это прекрасно!

– А ты будешь мне писать?

Эштон улыбнулась, ее полные красные губы блеснули. Брови слегка приподнялись.

– Я обязательно постараюсь. Правда, этой осенью я буду ужасно занята.

Как же ловко она все это проделывала! То приближала его к себе, то отдаляла, но отдаляла всегда ровно настолько, чтобы он никогда не терял желания ее завоевывать. Сколько маленьких хитрых уловок было у нее в запасе! Иногда Билли ненавидел ее за это. Но потом заглядывал в ее темные глаза и был готов выполнить все ее условия, лишь бы обладать ею.

– Ты приедешь сюда следующим летом? – спросил он.

– Надеюсь. Здесь было так очаровательно.

Лицо Билли вытянулось.

– И это все… Очаровательно?

Эштон отвела глаза и посмотрела на океан.

– Боюсь, с моей стороны было бы преждевременно говорить о чем-то большем. Ты мог бы счесть мое поведение недостойным, ведь настоящая леди не должна показывать свои чувства.

Она приподнялась на цыпочки и поцеловала Билли в губы. А потом ее язычок скользнул между его губами. Голова Билли пошла кругом. Он только слышал, что есть девушки, которые так целуются.

Обхватив Эштон за талию, он прижал ее к себе, чтобы она почувствовала жар его тела. Она почувствовала и тихо застонала. Должно быть, от наслаждения, решил Билли.

Насколько она была опытной? Чтобы понять это – ни для чего больше, – он оторвал ладонь от талии девушки и поднял ее повыше. Но в то мгновение, когда его рука коснулась ее груди, Эштон выскользнула из его объятий и побежала к воде, смеясь и приглаживая волосы.

Испугавшись, что она рассердится, Билли поспешил за ней. Но она и не думала сердиться.

– Билли, – выдохнула она, глядя на море, – мы не должны так поступать. С тобой я могу совсем позабыть о приличиях.

Билли был польщен и сконфужен. Он не поверил ей. Эштон отлично знала, что делает, так было всегда, и эта ее черта просто завораживала его. Впрочем, недоверие быстро отступило – все мысли юноши сейчас были полны воспоминаниями об их объятии.

Эштон думала о том же, хотя и досадовала на себя за это. До той минуты, когда они обнялись, она вертела Билли как хотела. А потом он прижался к ней, и она почему-то вдруг потеряла самообладание. На какое-то мгновение Эштон показалось, что она и в самом деле влюбляется в него. Но нет, этого нельзя допустить. Ни один мужчина никогда не должен иметь над ней власть. Главной всегда и во всем останется только она.

Однако, когда они пошли домой, Эштон как будто в один миг забыла обо всем, о чем твердила себе еще совсем недавно. Сплетя свои пальцы с пальцами Билли, она прижала его руку к себе, склонила голову к его плечу и, совсем как какая-нибудь влюбленная дурочка, начала бормотать всякий вздор:

– Я просто потребую, чтобы Орри привез нас сюда следующим летом. Я так хочу снова тебя увидеть, милый… Ничего на свете мне не хочется так же сильно.

Глава 26

Купер шел на пристань, чтобы встретить родных. По настоянию Юдифи он собирался пригласить их в свой дом на Традд-стрит, как только все отдохнут после дороги. Настроение у него было прекрасное. До той минуты, пока неожиданно не появился Джеймс Хантун.

С молодым адвокатом был какой-то высокий, благородного вида негр лет тридцати. Купер узнал его – это был один из немногих рабов, которыми до сих пор владела семья Хантун. Звали его Грейди. Он принадлежал ко второму поколению нигерийцев; его отца незаконно вывезли из Бенина примерно в 1810 году, через два года после того, как конгресс запретил ввоз чернокожих. Скорее всего, отца Грейди доставили через Гавану и какую-нибудь пустынную бухту на побережье Флориды. Даже сейчас до Купера иногда доходили слухи о тайной торговле рабами, которая шла именно таким маршрутом.

Нигерийцы никогда не пользовались спросом как рабы из-за их повышенной склонности к побегам. Поэтому Хантуны позаботились о том, чтобы в случае бегства Грейди легко можно было опознать. Еще много лет назад ему выбили четыре передних зуба. Это был обычный способ метить «живую собственность».

Грейди вежливо поздоровался с Купером – намного вежливее, чем Хантун.

– Я взял Грейди, чтобы он помог вашей сестре с багажом, – пояснил адвокат и махнул в сторону бедно одетых чернокожих, стоявших неподалеку. – От этих носильщиков-ниггеров никакого толку. Я видел, как они нарочно уронили саквояж, зная, что его владелец – белый, но он ничего не сможет сделать, чтобы наказать человека, получившего свободу.

Купер едва сдержался. И что только Эштон могла найти в этом болване? – подумал он.

Пароход почему-то задерживался на целых полчаса. Хантун начал с возмущением разглагольствовать о компромиссных законопроектах. Купер не хотел обсуждать эту тему, но адвокат так сильно раздражал его, что он сам не заметил, как вовлекся в разговор. Они поспорили о праве штата на выход из Союза – в те дни такие споры можно было услышать по всей стране.

Ни один из них так и не смог убедить другого. Единственным результатом полемики стала взаимная неприязнь. Хантун жалел о том, что не обладает достаточной физической силой и смелостью, чтобы как следует вздуть Купера, как тот того заслуживал. Но единственным оружием адвоката всегда были яркие речи, и он понимал это. Поэтому вполне удовлетворился тем, что оставил за собой последнее слово.

– Неудивительно, что у вас нет друзей в правящем классе штата.

Пароход наконец причалил. С палубы им уже махали Кларисса и Бретт.

– А у нас в Южной Каролине есть правящий класс? – спросил Купер, вскинув бровь. – Мне всегда казалось, что после революции мы от него избавились. Какую еще идею вам хотелось бы возродить? Идею о божественном праве рабовладельцев?

Его холодный сарказм разъярил адвоката. Но Купера ждало неожиданное возмездие, причем на глазах всей семьи.

Уже подходя к трапу, который устанавливали чернокожие стюарды, он заметил знакомую фигуру, приближавшуюся к толпе на причале. Это был Роберт Ретт – родственник Хантуна и владелец «Меркури». С ним был человек, которого накануне показали Куперу на улице, – политик Боб Тумбс из Джорджии, еще один страстный защитник прав Юга.

Тумбс и Ретт шли рука об руку, мило улыбаясь. Когда они увидели Купера, их улыбки растаяли. Купер поздоровался. Словно не замечая его, они прошли мимо и направились прямиком к Хантуну, пожали ему руку и преувеличенно громко приветствовали, чтобы Купер наверняка услышал.

Эштон смотрела, как Ретт и его спутник обошлись с ее братом. Она боялась возвращаться в Чарльстон из-за того, что Хантун снова не будет давать ей проходу. И разумеется, этот ничтожный слизняк уже был тут как тут и даже привел своего красавца-негра с выбитыми зубами.

Каким изнеженным выглядел Хантун по сравнению с Билли Хазардом! Каким слабым в этих своих очках, в которых отражалось солнце! И все же Эштон не могла не отметить, как тепло поздоровался с молодым адвокатом Ретт.

– Это Боб Тумбс из Джорджии, – сказал ее отец, показывая на человека, стоявшего рядом с Реттом.

В его голосе звучало почтение. Эштон решила, что должна узнать об этом человеке как можно больше. Уже позже, вспоминая ту встречу на причале, она вдруг подумала о том, насколько это, оказывается, важно – принадлежать к семье Мэйн из Южной Каролины. Это означало быть богатым, известным, влиятельным и дружить с сильными мира сего. Разница становилась тем очевиднее, когда она увидела, как жестоко унизили ее собственного брата. Теперь она знала, как поступают с теми, кто всего этого лишен.

Власть всегда играла главную роль в ее отношениях с сестрой. Эштон очень хорошо понимала, что желание верховодить над Бретт было ее глубокой и даже порой неосознанной потребностью. И вот теперь она неожиданно поняла, что хочет расширить эту свою потребность на весь остальной мир. Она хочет быть среди тех, кто отдает приказы, и хочет, чтобы с ней считались.

То, что пробудилось в ней в тот момент у поручней, было не просто осознанием этой новой цели, но и пониманием того, что ей следует вести себя более расчетливо, если она хочет своей цели достигнуть. Хантун имел полезные связи. И она просто обязана учесть это обстоятельство, какие бы чувства ни испытывала к нему лично. Так или иначе, Билли был ее летним приключением, а Хантун был ее будущим.

Вот почему, когда Мэйны сошли с парохода, она тут же подхватила отца под руку, точно зная, что он сразу направится к Ретту и всем остальным. Так и случилось. Подойдя к Хантуну, она приветствовала его дерзким поцелуем в щеку.

– Джеймс! Как же я соскучилась!

– Правда? Это просто чудесно.

«Очередная ложь…» – отметила она про себя.

Эштон с упоением демонстрировала всем, куда именно направлены ее интересы и ее преданность. Это пусть Бретт бежит к Куперу и обнимает его. Ей ведь все равно, бедняжке. Эштон же лишь небрежно помахала брату рукой издали.

* * *

Как-то вечером в самом начале октября в Бельведере Констанция сказала Джорджу:

– Милый, ты помнишь тот сарай за заводом?

Джордж отодвинул в сторону лист, на котором писал. Он трудился над планом быстрого расширения рельсопрокатного стана. В сентябре федеральное правительство впервые отвело под железные дороги общественные земли, чтобы стимулировать прокладку новых направлений. Джордж платил солидное ежемесячное жалованье одному юристу в Вашингтоне, чтобы тот среди прочего также и вовремя сообщал своему клиенту обо всех новостях, касавшихся торговли железом. Докладывая о выделении земель, адвокат заодно предсказал, что со временем то же самое может произойти на Юге и на Западе. Для Джорджа эта новость означала прежде всего то, что спрос на рельсы в ближайшие десять, а то и двадцать лет резко вырастет.

Он вдруг осознал, что Констанция очень долго молчала, прежде чем задала свой вопрос. Она явно что-то задумала.

В гостиной, да и во всем доме было тихо, лишь негромко тикали позолоченные часы. Было уже начало одиннадцатого. Он встал и потянулся.

– Тот, где мы раньше хранили инструменты? – кивнул он. – А почему ты спрашиваешь?

– Ты мог бы позволить мне использовать его?

– Тебе? Но зачем?

– Я не часто буду им пользоваться, – уклончиво ответила Констанция. – Но мне бы хотелось, чтобы ты знал для чего.

– Бог мой, какая таинственность! Да что происходит?

Он улыбался, но Констанция хмурилась, словно опасаясь его реакции.

– Давай я тебе покажу. Идем со мной.

– Куда?

– В сарай.

– Что, прямо сейчас?

– Да. Прошу тебя!

Охваченный любопытством и заинтригованный ее серьезностью, Джордж тут же согласился. Вскоре они уже поднимались по наклонной дороге за главным зданием завода. Воздух был холодным, небо – безоблачным. Контуры сарая четко вырисовывались в ярком свете звезд.

Внезапно Джордж остановился. Сквозь доски сарая пробивался желтый свет.

– Там кто-то есть, – сказал он, показывая вперед.

– Да, я знаю. – Констанция взяла его за руку. – Но тебе не о чем волноваться. Идем.

– Знаешь? – изумился Джордж, шагая дальше. – Ты не будешь так любезна объяснить мне, что все это…

– Мистер Белзер? – шепотом позвала Констанция, остановившись у двери сарая. – Это Констанция. Вам лучше переставить фонарь. Его заметно снаружи.

Свет в щели погас. Белзер был лавочником из деревни, квакером. Но какого черта он здесь делает? Дверь приоткрылась, и Джордж увидел худое перепуганное лицо торговца. А потом с изумлением разглядел за его спиной еще одну фигуру, закутанную в старое одеяло, и вид этого человека ему сразу все объяснил.

Юноше, кутавшемуся в одеяло, едва ли исполнилось двадцать, но страх и истощение делали его вдвое старше. Кожа у него была янтарно-коричневой.

– Нам просто негде было его спрятать, – сказал Белзер Джорджу. – Он пришел ко мне сегодня рано утром. Но у меня больше небезопасно оставлять… путников. Слишком многие уже знают о моей причастности к этим делам. А сегодня особенно важно хорошо спрятать мальчика. В Лихай-стейшн прибыл представитель нового окружного инспектора.

Белзер говорил о новом федеральном инспекторе по поиску беглых рабов. Восемнадцатого сентября президент Филлмор подписал закон о возврате беглецов, и механизм принуждения тут же заработал.

Парень шмыгнул носом, потом два раза чихнул.

– И как давно ты этим занимаешься? – Джордж повернулся к жене, все еще не оправившись от потрясения.

– Мистер Белзер обратился ко мне весной. С тех пор я ему помогаю чем могу.

– Но почему ты ничего мне не говорила?

– Не сердись, Джордж. Я не знала, как ты к этому отнесешься.

– Ты прекрасно знаешь, что́ я думаю о рабстве. Но препятствовать исполнению нового закона – серьезное преступление. Если об этом узнают, ты можешь попасть в тюрьму.

– А куда попадет он, если его поймают? – воскликнула она, указав на дрожавшего юношу. – Обратно в Северную Каролину. Один Бог знает, какие жестокие наказания его ждут.

– Но почему ты решила заниматься этим сама?

– Потому что теперь преимущества на стороне рабовладельцев. Считается, что все дела федеральные инспекторы будут рассматривать беспристрастно. Однако по новому закону они получают по десять долларов за каждого возвращенного раба и по пять – за тех, кого решат не возвращать. И это называется беспристрастность? Да это просто фарс!

– Обычный компромисс, – заметил Джордж.

– Вы можете называть это так, как вам больше нравится, мистер Хазард, – почти враждебно произнес Белзер, – но этот новый закон все равно останется преступлением перед Богом и перед совестью этой земли. Констанция, мне очень жаль, если я стал причиной разногласий между вами и вашим супругом. Думаю, мы ошиблись в нем. Я постараюсь найти для Эбнера другое место.

– Стойте! – воскликнул уязвленный Джордж; все посмотрели на него. – Я же не сказал «нет».

Гнев в глазах его жены сменился надеждой. Она порывисто шагнула к нему:

– Нам ведь только и нужно что немного продуктов, еще одеял и висячий замок на дверь. Да, еще какие-нибудь предупреждающие знаки, чтобы люди сюда не забредали. Если я потрачу деньги на что-то, кроме этого, я тебе скажу. А в остальном тебе незачем беспокоиться о том, что здесь происходит.

– Не беспокоиться о тайной пересыльной станции на моей собственной земле? Вот уж не соглашусь. – Джордж пожевал нижнюю губу. – Но почему ты вдруг решила использовать именно этот сарай?

– Он стоит на отшибе, – ответил за нее Белзер, – к нему можно подойти через лесные заросли на холме. И… э-э… пассажиры могут прибывать на эту станцию и отбывать в Канаду незаметно.

Секунд пятнадцать Джордж смотрел на шмыгавшего носом изможденного беглеца. Он понимал, что выбора у него нет.

– Ладно, но я должен потребовать соблюдения некоторых условий для общей безопасности и…

Договорить он не успел. Констанция стремительно обняла его и принялась целовать, а Белзер бормотал что-то утешительное Эмберу, который сначала широко улыбнулся, а потом снова принялся чихать.

* * *

Джордж гордился поступком Констанции. В свою тайну они посвятили только Мод. Все трое согласились, что больше в семье никому о «станции» рассказывать не следует. Стэнли и Изабель, скорее всего, приняли бы такую идею в штыки, потому что Стэнли не желал никаких проблем. С недавних пор он проводил дома лишь два-три дня в неделю, все остальное время обхаживая своих новых друзей в Гаррисберге или в Филадельфии.

Среди демократов штата началась отчаянная борьба. Она стравила друга Стэнли сенатора Кэмерона с признанным главой партии Баком Бьюкененом. После службы в должности государственного секретаря при Полке Бьюкенен в 1848 году сам баллотировался на президентский пост. И за свой провал винил именно интриги Кэмерона. Теперь эти двое публично отреклись друг от друга. Стэнли сделал ставку на Кэмерона, что Джордж считал совершеннейшей глупостью.

Но разве можно быть в чем-нибудь уверенным в такое бурное время, когда не только сторонники партии, но и сами ее члены меняются в один день? Недавно появилась еще одна реальная сила – Партия свободной земли. Эта воинственно настроенная группа заключила союз с вигами, активно выступавшими против хлопковых плантаторов, с бывшими членами Партии свободы и радикальными демократами, твердо стоявшими на антирабовладельческих позициях.

По мнению Джорджа, Партия свободной земли занималась тем, что вместе с водой выплескивала и младенца. Они заявляли, что выступят против появления новых территорий, если ценой прироста страны будет признание на них рабства. Вирджилия посещала каждое собрание партии в их штате – точнее, каждое, на котором женщинам разрешалось присутствовать на балконе. И писала длинные письма с требованиями пустить женщин в партер как равноправных участниц.

Вирджилию в существование тайной пересыльной станции трое заговорщиков тоже решили не посвящать. Конечно, она не стала бы возражать, но едва ли смогла бы сохранить секрет. А у Хазарда работало много людей, остававшихся противниками свободы негров, причем весьма жесткими. Этим людям свободные чернокожие казались угрозой, потому что могли отобрать у них работу. Разумеется, Джорджу бы хотелось, чтобы на его производстве не было места такого рода ненависти, но он прекрасно понимал, что никакое правительство и никакие законы не способны побороть этот глубоко укоренившийся и не поддающийся разумному объяснению страх. Призывами к совести его быстро не преодолеть. Только просвещение и смена, возможно, даже не одного поколения могут изгнать эти предрассудки навсегда.

– Думаю, твоим друзьям-южанам рассказывать об этом тем более не стоит, – сказала Констанция.

– Ты говоришь так, словно считаешь их не вполне порядочными людьми, – нахмурился Джордж. – Мне казалось, что они и твои друзья тоже.

– Ну конечно! – поспешно ответила Констанция. – Просто я не так близка с Мэйнами, как ты. Но если бы у меня был выбор: доставить удовольствие Орри или помочь Джоэлу Белзеру, боюсь, мое решение тебе бы не понравилось.

Джордж понимал, что она вовсе не хотела задеть или рассердить его – просто Констанция была честна с ним. И все же слова жены причинили ему боль. Мод заметила это и уставилась на собственные руки.

– Зачем вообще такое говорить? – огрызнулся Джордж. – Тебе никогда не придется делать такой выбор.

Однако он совсем не был в этом уверен, и эта неуверенность вкупе с его собственной причастностью и была настоящей причиной и его опасений, и его раздражительности.

Глава 27

– Плоскодонка, – сказал Чарльз.

Он держал в руке поделку, которую вырезал из куска деревяшки.

– Это такая каролинская долбленая лодка, – пояснил он, показывая ножом на длинную выемку, что как раз углублял. – Кажется, в Луизиане ее называют пирогой.

Четырехлетний Лабан Хазард сидел у ног Чарльза на ступенях парадного крыльца «Зеленой сказки». Мальчик боготворил Чарльза и весь год ожидал встречи с ним. Мэйны прибыли в Ньюпорт этим утром.

Из-за угла дома показался брат Лабана, он катил перед собой металлический обруч.

– Это для Лабана? – спросил он, указывая на лодку.

Чарльз кивнул.

– И я хочу, – мрачно заявил малыш.

Чарльз хихикнул. Похоже, Леви унаследовал характер матери.

– Хорошо, – сказал Чарльз. – Как только закончу эту.

Леви выпятил нижнюю губу и покачал головой:

– Сделай сначала мне.

Чарльз ткнул в его сторону ножом:

– Следите за своими манерами, мистер янки, или я насажу вас на вертел и зажарю к ужину.

Он произнес это веселым, шутливым тоном, однако Леви взвизгнул и убежал. Лабан фыркнул от смеха и прижался к колену своего кумира.

Из дома вышел Билли.

– Что, уже на свидание собрался? – спросил Чарльз. – Девушки еще вещи не распаковали.

Билли не обратил на него внимания, возясь со своим шейным платком.

– Ну и ну, вы только посмотрите на этот костюм! – присвистнул Чарльз. – Я что-то не припомню, чтобы ты прошлым летом так наряжался. Нет, это точно любовь.

– Иди к черту! – усмехнулся Билли. – Лабан, не говори отцу, что я при тебе ругался.

И ушел. На середине лужайки он припустил бегом и, ошеломив каменщиков, которые снова поправляли штукатурку, перемахнул через кирпичную стену.

* * *

Той весной в Бретт Мэйн начала расцветать женственность. Заметит ли он перемены? – с замиранием сердца думала она, придирчиво разглядывая свое отражение в зеркале и подтягивая платье и белье, чтобы сделать маленькую грудь хоть немного пышнее.

– Боже! – раздался за ее спиной восторженный голос Эштон. – Он уже здесь! Я слышу, как он разговаривает с Орри!

Она помчалась вниз со скоростью снаряда, выпускаемого на День независимости. Бретт отстала всего на несколько шагов, но ей не стоило так спешить. Когда она спустилась до середины лестницы, Орри уже ушел из холла, а Эштон и Билли стремглав выскочили из дому, даже не посмотрев в ее сторону.

Бретт медленно прошла оставшиеся ступени и остановилась. Сзади кто-то коснулся ее плеча. От неожиданности она взвизгнула и подпрыгнула:

– Папа!

– Я думал, вы отдыхаете, юная леди.

Заметив слезы на щеках дочери, Тиллет с негромким постаныванием уселся на нижнюю ступеньку и усадил рядом Бретт.

– Ну и что у нас случилось? – спросил он, обнимая ее за плечи.

– Это все Билли Хазард. Он… он самый красивый юноша из всех, что я встречала. Я так хотела с ним поздороваться, а он даже не взглянул на меня.

– Девочка моя, не стоит так переживать из-за этого парня. Его интересует твоя сестра. И мне кажется, этот интерес взаимный.

– Она всегда получает все, что хочет! И его получит, разве не так?

– Ну, не знаю. Они еще слишком юны, чтобы строить какие-то планы на будущую женить… Милая, вернись! Я не хотел тебя огорчать!

Но Бретт уже умчалась обратно наверх, рыдая от горя.

* * *

Билли и Эштон сразу направились прямиком к тому огромному валуну, за которым они целовались прошлым летом. И в то мгновение, когда Билли обнял ее и она почувствовала его нежные, застенчивые губы, все ее практические соображения тут же отлетели прочь.

Сколько же времени она потратила напрасно, строя все эти далекоидущие планы, когда стояла на палубе парохода и смотрела, как мистер Боб Ретт унижает ее брата. И эти планы, и жалкий Хантун растаяли в воздухе как дым. Она выйдет замуж за Билли, и ни за кого другого.

Впрочем, такой поворот тоже мог вписаться в ее грандиозные замыслы. Пусть Хазарды янки, зато они богаты и влиятельны. Она должна непременно рассказать Билли о своих целях. Но не сейчас. Сейчас ей хотелось только наслаждаться этими упоительными минутами счастья.

Она теснее прижалась к нему, чтобы он чувствовал ее упругую грудь.

– Я никогда не думала, что могу по кому-то так скучать. В ожидании твоих писем я просто умирала.

– Писатель из меня никудышный. Прежде чем отослать одно, я рвал в клочья десяток.

– Ну, пока можешь об этом забыть, милый. Поцелуй меня и не смей останавливаться, пока у меня не закружится голова.

Билли с восторгом повиновался.

* * *

Тем летом 1851 года обе семьи, как и всю нацию, окутал покров ложного мира. Большинство американцев просто устали от войны и от бесконечных споров о рабстве. Пусть даже компромисс 1850-го не принес окончательного решения, люди вели себя так, словно проблемы больше не существует. Время от времени с обеих сторон звучали громкие голоса, продолжавшие утверждать, что на самом деле мало что изменилось и ничто не улажено, – рак, скрытый под бинтами, все равно остается раком. Но Джеймс Хантун и Вирджилия Хазард с трудом продвигали свои радикальные идеи в эти теплые расслабленные месяцы. Американцам хотелось передышки хотя бы на пару лет.

Купер и Юдифь поженились первого июня 1850 года. Уже скоро сама природа вмешалась в планы Купера, и его поездку в Британию пришлось отложить. Ровно через девять месяцев на свет появился Джуда Тиллет Мэйн, или Джи. Ти, как стал называть внука гордый дед, едва узнав о его рождении. В конце июля 1851-го родители, малыш и его кормилица отправились в Ньюпорт, чтобы провести десять дней с Мэйнами.

Через несколько часов после приезда сына Тиллет вышел на террасу их наемного дома и удобно устроился в кресле-качалке. Купер сел рядом. Тиллет горделиво рассматривал внука, который лежал на руках Купера, закутанный в одеяльце. Юдифь на лужайке играла в кегли с Джорджем, Билли и Эштон. Близились сумерки, и их тени становились все длиннее.

– Твоя жена – премилая женщина, – откашлявшись, произнес Тиллет.

Купер был потрясен. Отец никогда не хвалил Юдифь.

– Спасибо, сэр. Я тоже так думаю.

Он загнул уголок одеяльца, чтобы защитить макушку сына от внезапно налетевшего ветра.

Тиллет откинулся назад и сложил руки на животе, который увеличивался с каждым годом. Как же он постарел, подумал Купер. Сколько ему уже? Пятьдесят пять? Нет, пятьдесят шесть. Возраст выдают морщины. И глаза. Купер понимал, что время отца неумолимо уходит, и впервые за долгие годы вдруг почувствовал огромную любовь к нему. Любовь без всяких оговорок и сомнений.

Зато у Тиллета нашлась одна оговорка, которую он не преминул высказать уже через мгновение.

– Я хвалю Юдифь, но я вовсе не согласен со всем, что она говорит. Тебе это известно. И все же… члены семьи не должны ссориться между собой.

– Согласен, сэр.

«Но как же это трудно в нынешние времена!» – подумал Купер.

– В твоей компании хорошо идут дела, – продолжил отец. – Я бы даже сказал, твои достижения просто поразительны. «Монт-Роял» – очень красивый пароход и коммерчески выгодный, насколько я знаю.

– Мы могли бы использовать еще три таких же, чтобы справляться со всеми заказами. Я об этом думаю. И вот еще что. Меня попросили проектировать и строить суда для других. Об этом я тоже сейчас думаю.

Тиллет поскреб подбородок:

– Ты полагаешь, разумно расширяться с такой скоростью?

– Да, сэр, я так считаю. На мой взгляд, судостроение – гораздо более доходное и стабильное дело, чем перевозка хлопка.

– Это просто слова или они чем-то подкреплены?

– Если вы спрашиваете, есть ли у меня надежные предложения, то они есть. Одно – от пароходства в Саванне, второе – от одной балтиморской компании. Некоторые пункты следует еще уточнить, но каждая из этих фирм определенно хочет получить пароход, похожий на «Монт-Роял», если я смогу это сделать. И я твердо намерен попытаться. – Купер с волнением наклонился вперед. – Я уже вижу тот день – возможно, он наступит даже меньше чем через пять лет, – когда пароходы Мэйнов будут ходить вдоль всего Восточного побережья, а также в Европу под флагами десятка разных компаний. Рынок хлопка может постепенно сократиться, но я убежден, что найдутся и другие товары, а их количество очень быстро вырастет – в течение одной человеческой жизни.

– Может, даже в течение моей? Дальше я бы не решился загадывать. Эти политиканы-янки просто непредсказуемы. Жадные, изворотливые, как… Ладно, не будем портить себе настроение. Я искренне поражен тем, какую прекрасную репутацию ты заработал одним-единственным пароходом.

– В «Монт-Роял» использовано очень много разных новшеств. Есть и такие, которые придумал я. И запатентовал.

– Но почему эти пароходства не закажут суда напрямую на той же бруклинской верфи?

– Они могли бы, но им хочется чего-то большего. Они хотят, чтобы я сам наблюдал за проектированием и строительством. В общем, я случайно стал южным экспертом по кораблестроению. А таких немного. – Купер наконец улыбнулся. – Вы ведь знаете, что такое эксперт, да? Кто-то не из нашего города.

Тиллет засмеялся. Шум разбудил его внука, и тот заплакал. Купер осторожно гладил его по нежной теплой щечке, пока малыш наконец не успокоился.

– Не стоит быть чересчур скромным, – сказал Тиллет сыну. – У тебя прекрасные достижения, ты основательно потрудился в Чарльстоне, я это слышал от многих. И ты продолжаешь усердно работать. Взять хотя бы те книги, которые ты привез с собой на каникулы! Кораблестроение, металлургия. Они такие толстые, что я их даже поднять не смогу, не говоря уже о том, чтобы понять их содержание.

Купер пожал плечами, но неожиданная похвала отца была для него очень приятна.

– А для завершения учебы в ноябре мы наконец-то поедем в Британию, – сказал он.

– И мой внук тоже?

– Да, мы едем всей семьей. Доктор говорит, что Юдифь вполне может путешествовать, если возьмет с собой кормилицу. Брюнель готов встретиться со мной. Я и представить себе не могу, что поговорю с этим человеком хотя бы час. Его талант и размах воображения просто невероятны. Они с отцом построили туннель под Темзой, вы знаете об этом?

– Нет, но зачем кому-то понадобился туннель под рекой? Что плохого в паромах? Или мостах? И кстати, почему всем хочется иметь более быстрые корабли? Я помню, что говорил о железных дорогах в Европе герцог Веллингтон. Что они поспособствуют росту недовольства в обществе, дав возможность низшим классам перебираться с места на место. Похоже, что-то в этом роде происходит и сейчас. Слишком революционно!

– Вот это точное слово, отец. Мы действительно совершаем некую революцию – мирную революцию индустрии и изобретений.

– Нам бы приостановиться на время.

– Это невозможно. Нельзя все время пятиться назад. Только вперед – вот единственно правильное направление.

– Что-то я не слышу особой радости, – вздохнул Тиллет. – Ладно, давай не будем об этом. Ты, разумеется, заслужил путешествие, о котором так мечтал. Но ты заслужил больше, вот о чем я собираюсь тебе сказать. – Он снова откашлялся. – Я велел нашим семейным юристам подготовить документы на смену состава собственников «Каролинской пароходной компании» У тебя будет пятьдесят один процент всего имущества и соответствующий процент от прибыли, необремененный. Я читал все отчеты, которые ты мне присылал. При той скорости, с которой ты увеличиваешь доходы, и при всех изменениях, какие замыслил, ты скоро станешь очень богатым человеком. И добился ты всего сам. Это замечательно.

Довольно долго Купер от изумления не знал, что сказать.

– Не знаю, как и благодарить вас. За вашу веру в меня. И за вашу щедрость, – наконец произнес он.

Тиллет махнул рукой:

– Ты мой сын. Ты назвал первенца в мою честь. Это уже достаточная благодарность. Семья не место для сражений.

В его голосе прозвучало что-то похожее на мольбу. Или это было предостережение? Куперу не хотелось думать о том, что отец таким образом пытался заручиться его молчанием. Он не намерен отступаться от своих взглядов ни при каких условиях. «Я люблю тебя, отец, – подумал он, – но меня нельзя купить».

Потом Купер испугался, не выглядит ли он неблагодарным. Ему хотелось спросить Тиллета, что именно он подразумевает под семейными сражениями, но не захотел нарушать безмятежный покой этого вечера. Как и покой всей нации, он был слишком хрупким. И не мог длиться долго.

* * *

Обе семьи с радостью встретили лето. Вокруг царило расслабленное и добродушное настроение, которое каждый старался поддержать. Даже Констанция и Изабель время от времени о чем-то говорили, хотя и недолго.

А вот разговоры о государственных делах по общему молчаливому согласию были отложены. Только Вирджилия, как-то вечером перебрав вина, принялась осуждать последние публичные заявления Уильяма Янси, адвоката и бывшего конгрессмена из Джорджии, который стал духовным наследником наиболее крайних взглядов Кэлхуна. Юг по-прежнему был недоволен сенатором от Нью-Йорка Сьюардом. Тот защищал условия Уилмота, утверждая, что они соответствуют закону более высокому, чем Конституция, – Закону Божьему, который однажды восторжествует над рабством. Янси в своей речи буквально подверг сенатора словесной порке. Прочтя об этом, Вирджилия наградила его множеством определений, не забыв и слово «сутенер». Вскоре она даже начала говорить вместо «Юг» – «Янси».

– Что за удивительный кладезь праведности вы воздвигли на Севере, Вирджилия! – взорвался Орри. – Все грешники находятся ниже линии Мэйсона-Диксона, и наплевать на то, что в Айове, к примеру, с каждого появившегося там свободного негра теперь будут брать жестокие штрафы! Все лицемеры живут на Юге, и не важно, что Калифорния, которую ваши политики так усердно тащили в Союз в качестве свободного штата, отправила в сенат защитников рабства. Вы никогда не признаете ничего в этом роде. Вы просто не замечаете этого, упорно продолжая изрыгать оскорбления!

Он отшвырнул салфетку и вышел из-за стола. Десять минут спустя Джордж отвел сестру в сторону и кричал на нее до тех пор, пока она не пообещала извиниться. Сделала она это с большой неохотой.

* * *

Если не считать этого единственного неприятного эпизода, теплые благодушные дни протекали мирно. Бретт приводила всех в восторг, исполняя на фортепиано новую песню Стивена Фостера «Родительский дом». Джордж стал непобедимым чемпионом в кегли. На веранде живо обсуждали попытки некоторых священников запретить последний роман мистера Готорна «Алая буква». Кто-то из церковников даже назвал его «пропагандой похоти».

Изабель и Тиллет утверждали, что подобный литературный мусор следует запретить законом. Джордж отвечал, что любой, кто так говорит, не признает свободы слова. Кларисса скромно заметила, что, хотя роман и кажется непристойным, Джордж, безусловно, прав.

– Женщина! – прогрохотал Тиллет. – Ты просто не понимаешь, о чем говоришь.

К счастью, дальнейшие споры были прекращены появлением Эштон, Билли и кузена Чарльза на лужайке перед домом Мэйнов.

Молодые люди собирались на пляж. Они ходили туда почти каждый вечер, и Чарльз изображал из себя дуэнью. Это невероятно забавляло Орри. Чарльз, конечно, очень изменился, но все же нанимать его на роль строгого блюстителя нравственности было почти все равно что нанимать черта.

Джордж смотрел им вслед, пока все трое не скрылись на дорожке, освещенной лунным светом.

– У меня такое впечатление, – сказал он, повернувшись к Орри, – что твоя сестра имеет серьезные виды на нашего Билли.

– Джордж, не торопи события! – воскликнула Констанция. – На следующее лето Билли уезжает в Академию. На четыре года.

– И тем не менее, – откликнулся Орри, – думаю, Джордж прав.

Он не стал говорить о своих сомнениях в том, что такой союз вообще возможен. Эштон была слишком непостоянной. Хотя, конечно, она могла измениться, так же как Чарльз.

– Вы должны непременно привезти Билли в Южную Каролину, – добавил он, все же надеясь на лучшее.

– Мы с большой радостью примем всех вас, – заверила Кларисса.

Вирджилия, сидевшая в дальнем конце террасы, скептически поморщилась.

– Мне бы очень хотелось увидеть Монт-Роял, – сказала Констанция.

Орри слегка наклонился вперед:

– Так, может, не будем откладывать? Давайте прямо этой же осенью. Октябрь у нас – один из самых чудесных месяцев. Купер будет счастлив показать вам Чарльстон, а потом вы могли бы подняться вверх по реке и погостить у нас.

– Отлично, мы так и сделаем, – сказал Джордж, сжимая руку жены.

Но уже через мгновение, увидев, как внимательно Вирджилия прислушивалась к их разговору, он подумал о том, не слишком ли они поторопились. Если они возьмут ее с собой, Мэйны, пожалуй, быстро пожалеют о том, что предложили свое гостеприимство.

* * *

Прислонившись спиной к влажному камню и прикрыв веки, Чарльз представлял себе обнаженные бедра самых нежных оттенков розового и коричневого. Одна пара бедер принадлежала пухленькой и сговорчивой девушке по имени Синтия Лэки. Чарльз познакомился с ней в первую неделю лета, когда зашел купить карамелек в лавке ее отца.

Слева послышался смех. Он открыл глаза и увидел две фигуры, появившиеся из тени утеса. Две фигуры, больше похожие на одну. Они шли по залитому лунным светом песку, обнимая друг друга за талию.

– Осторожно, там наша дуэнья, – сказал Билли.

Эштон хихикнула. Единая черная тень разделилась на две. Чарльз моргнул, расставаясь со своими чувственными фантазиями. Но от напряжения в паху его это не избавило. Пора было снова навестить Синтию.

Эштон пригладила волосы. Билли заправил под ремень рубашку. Чарльзу стало жаль друга. Он ничего не знал о любовном опыте Эштон, но кое-какие подозрения на этот счет у него имелись. По крайней мере, она очень хорошо умела водить ухажеров за нос, раздразнивая их до такого состояния, что у них стекленели глаза от разочарования. Именно так Билли сейчас и выглядел. Это Чарльз заметил сразу.

По дороге домой Эштон обсуждала планы на следующий вечер. Сначала пойти собирать съедобных моллюсков, потом развести на пляже костер и…

– Боюсь, завтра ничего не получится, – перебил ее Чарльз. – Мы с Билли давно уже приглашены на другой конец острова.

– Вот как? – ошеломленно пробормотал Билли. – Я что-то не помню… – Чарльз толкнул его локтем, заставив умолкнуть.

Эштон надула губки, потом начала чуть ли не со злостью настаивать на своем. Чарльз только улыбался. После того как Билли попрощался с Эштон у двери дома на Бич-роуд, он подошел к боковому крыльцу, где Чарльз сидел в лунном свете, закинув длинную ногу на перила.

– К чему все эти дурацкие выдумки про какое-то приглашение на другой конец острова?

– Мальчик мой, это никакие не выдумки! Я собираюсь познакомить тебя с мисс Синтией Лэки и ее сестрой Софи. Мне доподлинно известно из достоверных источников, что Софи, как и ее сестрица, страстно жаждет доставлять юношам удовольствие и сама его получать. Ты когда-нибудь уже был с девушкой?

– Конечно.

– И сколько раз?

– Ладно, твоя взяла. Не был ни разу, – признался Билли под пристальным взглядом Чарльза.

– Я так и думал. Мы сделаем это лето незабываемым. – Он хлопнул друга по плечу. – Насколько мне известно, кузина Эштон слывет большой кокеткой. Я уже столько раз оставлял вас наедине, что, полагаю, тебе просто необходимо расслабиться и провести пару приятных часов с мисс Софи.

На следующий вечер они сели в двуколку и отправились в гости к Лэки, на маленькую ферму, стоящую на отшибе. В Ньюпорт друзья вернулись в два часа ночи, и всю дорогу Билли благодарил Чарльза и говорил, что теперь это лето действительно станет незабываемым.

* * *

– Но я хочу увидеть Юг, – заявила Вирджилия Джорджу. – И они меня пригласили.

– Тебя пригласили только потому, что этого требуют правила приличия, вот и все! – Они вернулись в Лихай-стейшн два дня назад, и это был уже их четвертый спор насчет поездки к Мэйнам. – Им совершенно не нужно, находясь у себя дома, каждую минуту сносить твои оскорбления и издевательства над их образом жизни, – продолжил Джордж. – Ты еще, чего доброго, начнешь разгуливать по Монт-Роял с этим! – Он схватил широкую атласную ленту с девизом партии: «Свободная земля – Гласность – Свободный труд – Свободные люди», которую Вирджилия принесла в кабинет. – Взять тебя с собой – все равно что принести факел в сухой лес, Вирджилия. Я был дураком, когда согласился.

– А если я пообещаю вести себя безупречно? Я просто чувствую, что мне надо самой там все увидеть, чтобы судить не понаслышке. Если ты возьмешь меня с собой, я буду паинькой. Ни слова о свободных землях или о чем-то таком, что Мэйны могут счесть оскорбительным.

Джордж всмотрелся в нее сквозь клубы сигарного дыма:

– Ты серьезно? Будешь вежлива все то время, что мы там пробудем?

– Да. Обещаю. Поклянусь на Библии, если хочешь.

Джордж изобразил улыбку:

– Не стоит. – Он сложил губы буквой «О» и выпустил тонкую струю дыма, взвешивая возможный риск. – Хорошо, – наконец произнес он. – Но при первом же промахе я отправлю тебя домой.

Вирджилия заключила брата в объятия и рассыпалась в благодарностях. Прошло много времени с тех пор, как она вела себя так по-девчоночьи. И на мгновение Джордж снова почувствовал, что у него есть сестра.

Когда тем вечером Вирджилия отправилась спать, она была слишком взволнована. Когда ей наконец удалось уснуть, ей снились тела черных мужчин.

Глава 28

Хазарды приехали ввосьмером: Мод, Джордж, Констанция и их дети с няней, Билли и Вирджилия. Всех, кроме Билли, в морском путешествии укачало, потому что по дороге в Чарльстон штормило. Несколько дней они провели в доме Купера и уже скоро почувствовали себя лучше.

На второй вечер после ужина Юдифь развлекала гостей игрой на пианино. После этого гости собрались вокруг нее и прекрасно провели время, распевая церковные гимны и популярные песенки. В музицировании принимали участие все, кроме Вирджилии – она извинилась и ушла в свою комнату.

«Монт-Роял» как раз оказался в порту, на него грузили хлопок для отправки в Нью-Йорк. Купер провел гостей на судно и с гордостью показал свое детище, обращая их внимание на каждую деталь – от форштевня до новаторского винта. Хазарды, разумеется, ничего не понимали в инженерных тонкостях, так что ему, возможно, и не стоило проявлять такого энтузиазма, зато они по достоинству оценили красоту нового парохода, его утонченные изящные обводы и безусловно современный вид.

Потом Купер повез их на Джеймс-Айленд, чтобы показать земли, которые уже давно там купил.

– Я хочу построить здесь верфь на доходы от «К. П. К.», – сказал он. – Чтобы строить торговые суда. Эта верфь станет лучшей на всем Восточном побережье!

– Вы уже начинаете говорить, как янки, – заметил Джордж, и они оба засмеялись.

Купер и Юдифь показали им все достопримечательности Чарльстона, включая мраморную мемориальную доску на могиле Кэлхуна, похороненного на кладбище Святого Филиппа. Потом Купер предложил тем взрослым, кого это могло заинтересовать, посетить собрание, организованное некоей «Чарльстонской коалицией защиты прав южан».

– Это что, политическая партия? – спросил Джордж.

– Никто толком не знает, – ответил Купер. – Пока, во всяком случае, официально это не партия. Впрочем, традиционные партии исчезают быстрее, чем я успеваю уследить. Все эти виги и демократы уже стали здесь, по существу, просто бесполезными названиями.

– А что же пришло им на смену? – поинтересовалась Вирджилия.

– Разные группы, поделенные на два лагеря. В одном лагере – юнионисты, такие как, к примеру, Боб Тумбс из Джорджии; они любят Юг, но пилюля распада Союза встает у них поперек горла. В другом лагере – сторонники прав южан: Янси, Ретт, друг Эштон Хантун. Кстати, он сегодня тоже выступает. Не уверен, что вам понравится все из того, что вы услышите. – (Это осторожное замечание вызвало на лице Вирджилии кривую ухмылку.) – Но вы получите представление о настроениях в Чарльстоне.

Приглашение приняли только Джордж и его сестра. Джордж очень боялся, что Вирджилия нарушит обещание и устроит скандал, возможно, даже начнет перебивать ораторов, выкрикивая оскорбления из ложи, в которой они сидели. Однако ее, казалось, совсем не заинтересовали выступления, а когда на трибуну поднялся Хантун и провозгласил необходимость создания «великой рабовладельческой республики от Потомака до тропических широт», она прошептала, что ей нужно на свежий воздух, и ушла.

Она бегом спустилась по тускло освещенной лестнице и выскочила на улицу. Как она и надеялась, он был там – стоял у главного входа вместе с другими кучерами. Это был потрясающе красивый негр в плотной бархатной ливрее. Вирджилия еще раньше приметила его, когда он открывал дверцу кареты для своего хозяина – Хантуна, вдруг сообразила она.

Вирджилия начала прогуливаться взад-вперед, нарочно помахивая кружевным платочком возле лица, словно показывая, почему она вышла из зала. Над ее верхней губой заблестел пот, грудь налилась и отяжелела. Она просто не могла отвести глаз от этого чернокожего красавца.

– Наша святая обязанность – следовать за американским флагом, что бы ни происходило, – доносился громкий голос Хантуна из открытой двери за ее спиной. – Потому что, если наша система пошатнется или даже просто не сможет дальше уверенно развиваться, это будет равносильно поражению. И мы не должны этого допустить.

Его слова заглушили одобрительные крики и бешеные аплодисменты, по полу застучали ботинки. Шум из зала выплеснулся наружу и окатил Вирджилию, каким-то невероятным образом еще больше усилив ее страсть. Глядя через плечо другого кучера, она попыталась поймать взгляд высокого негра.

Он заметил ее, но не осмелился проявить любезность по отношению к белой госпоже, чтобы не быть наказанным за свою дерзость. Вирджилия это поняла. И долгим взглядом попыталась убедить его в своем понимании и еще кое в чем. Негр изумленно заморгал. Потом, также глядя через плечо другого кучера, улыбнулся. Вирджилия едва сдержала крик. У него не было четырех передних зубов. Он был одним из тех несчастных, кого искалечили хозяева, чтобы его могли без труда опознать в случае бегства.

Его темные сверкающие глаза на секунду остановились на груди Вирджилии. Ей показалось, что она может вот-вот потерять сознание. Он ее понял! Другой кучер заметил взгляд негра и повернулся, чтобы посмотреть, куда он направлен. Увидев белую кожу Вирджилии, он ошеломленно и недоверчиво уставился на своего соседа.

– А, вот ты где. – К Вирджилии направлялся Джордж. – Ты так быстро ушла, что я забеспокоился. Тебе нездоровится?

– Нет, просто там было слишком душно. Но мне уже лучше. – Она взяла брата под руку и увела в зал.

Но из головы никак не выходил высокий красавец-негр. Когда они возвращались на Традд-стрит, она как бы между прочим спросила, имеет ли какое-то особое значение, если у раба нет нескольких зубов.

– Я видела одного такого там, перед входом, – сказала она.

Когда Купер объяснил возможную причину удаления зубов, Джордж напрягся. Вирджилия отреагировала так, словно слышала об этом в первый раз, но, как ни странно, осталась совершенно спокойной.

– Тот парень, которого вы видели, должно быть, Грейди, человек Хантуна, – добавил Купер. – Такой высокий? Красивый?

– Честно говоря, не обратила внимания, – солгала Вирджилия, крепко сжимая ноги под юбками. Она узнала все, что хотела.

Грейди. Она смаковала это имя, засыпая тем вечером. Соленый бриз дул из душистого сада. Нежные ароматы и влажность ночи только усиливали страстное желание Вирджилии, пока наконец она не ощутила настоящую боль.

– Грейди, – прошептала она в темноте.

Она знала, что, скорее всего, никогда больше его не увидит, но ей очень хотелось, чтобы нашелся способ это изменить.

* * *

Вместе с Хазардами в Монт-Роял пришло небольшое похолодание. Резкий, скошенный свет октября придавал всему вокруг какое-то печальное очарование, но Билли не замечал этой красоты. Он вообще почти никого и ничего не замечал, кроме Эштон.

Они проводили вместе каждый свободный час. Эштон показала ему всю плантацию, хотя Билли и подозревал, что бо́льшую часть из того, что она ему рассказывала на их верховых прогулках, девушка просто выдумала. Он чувствовал, что она не слишком понимает, да и не интересуется тем, как сажают рис и как собирают урожай.

Поселок рабов произвел на Билли странное, почти завораживающее впечатление. Негры смотрели на него с печалью и безнадежностью. Казалось, обычный человеческий смех был здесь редкостью. Впервые он начал немного понимать, почему Вирджилия, Констанция и остальные члены его семьи так ненавидели рабство.

Раньше он не имел своего суждения на этот счет, в основном соглашаясь с мнением родных, хотя и без особого пыла. Но когда он проехал по грязной улочке между рядами этих жалких домишек, все изменилось. Если рабы, как утверждали южане, были беспечными и счастливыми, почему его глаза говорили ему совсем о другом? Он чувствовал досаду. Что-то здесь явно было не так. Эта мысль, как заноза в пятке, не то чтобы уж очень сильно беспокоила его, но постоянно причиняла неудобство.

В их отношениях с Эштон тоже появилась такая заноза. Сначала Билли никак не мог понять, почему чувствует неловкость в ее присутствии. Она все еще волновала его. Это действительно было так, несмотря на то что его романтические представления о физической близости развеялись благодаря забавам с той нью-портской девушкой на сеновале ее отца, и хотя первые минуты, снимая штаны, он ужасно смущался, время, проведенное с милашкой Софи, потом вспоминал с большим удовольствием.

Эштон по-прежнему оставалась для него одним из самых прекрасных созданий, каких он только встречал. И даже несмотря на некую необразованность, она, безусловно, обладала природным умом и к тому же весьма бойким язычком. К концу первой недели в Монт-Роял он наконец понял, что же его так беспокоило. То, как Эштон целовала его, как касалась его лица и как смотрела на него, – все говорило о ее «взрослости», другого слова он просто не мог подобрать. А ведь ей в этом году исполнилось всего пятнадцать.

В субботу вечером Орри устроил пикник в честь своих гостей. С наступлением прохладных сумерек начали собираться родственники и соседи. Среди гостей была очень красивая женщина, с которой Орри, казалось, поздоровался с особым почтением. Ее звали миссис Ламотт, она почти все время была одна – ее муж сразу отошел к группе других мужчин, и, судя по их приглушенным голосам и взрывам грубого смеха, они прекрасно проводили время, рассказывая друг другу непристойные истории.

Когда стемнело, по бокам лужайки в землю воткнули множество факелов, чтобы свет отвлекал насекомых. Билли и Эштон сбежали с пикника к реке, держась за руки.

– Так чудесно, что ты здесь! – воскликнула Эштон, когда они дошли до конца пирса и остановились, глядя на слегка подернутую рябью воду. – Вы долго здесь пробудете?

– Джордж говорил, еще неделю или около того.

– Это делает меня такой счастливой! Но и печальной тоже.

– Печальной? Почему?

– Когда я рядом с тобой…

Она повернулась к нему. Далекие факелы отражались в ее глазах маленькими яркими точками. Гости бродили туда-сюда перед дымными огнями, похожие на призраков.

– Продолжай, – сказал Билли.

– Когда мы вместе, я должна постоянно бороться со своими чувствами. Я хочу быть еще ближе к тебе… – Она прижалась к нему грудью, губами, потом приникла всем телом. Билли почувствовал, как шевелятся ее губы, когда она пробормотала: – Намного ближе, чем это позволительно…

Билли начал целовать ее и вдруг почувствовал, как что-то опустилось ниже его талии. Господи, нет! Это была рука Эштон, проникшая под его брюки. Даже если бы земля сейчас разверзлась у него под ногами, он бы так не удивился.

Эштон со стоном выдохнула его имя и крепко сжала пальцы, впиваясь в него долгим жарким поцелуем. Он быстро справился с изумлением и собственной сдержанностью и ответил на поцелуй. Левая рука Эштон обвила его шею, а правая… правая продолжала сжимать все сильнее и настойчивее. Эта игра губ и рук быстро привела к смутившему Билли результату. Эштон почувствовала, как он напрягся под ее пальцами.

И тут же она отпрыгнула назад, прижав ладонь к губам.

– О боже, неужели я…

Чувствуя себя униженным, Билли отвернулся к реке. От стыда он не мог вымолвить ни слова.

– Билли, мне так жаль… я просто не могла сдержаться, милый…

– Все в порядке, – пробормотал он.

Через пять минут они увидели Бретт и Чарльза, которые пошли искать запропастившуюся парочку. Избежать встречи было невозможно, как бы Билли этого ни хотел. К счастью, на его шерстяных, в мелкую клетку брюках было мало что заметно, а если бы нашелся какой-нибудь невежа и поинтересовался происхождением пятна, он был солгал, что пролил на себя бокал с пуншем.

Они вернулись к гостям. Никто ни о чем не спрашивал. Однако поведение Эштон оставило яркое впечатление. Она была чересчур опытна. Именно эта мысль вертелась в голове Билли половину ночи и несколько дней после того случая. Для столь юной девушки она была чересчур опытна.

Но откуда у нее такой опыт? Думая об этом, Билли изводил себя мучительной ревностью. Он и хотел знать, где Эштон научилась всему этому, и боялся узнать. А еще он понимал, что их отношения начали увядать. Ему было грустно от этого, и в то же время он испытывал странное облегчение.

* * *

Наступили пасмурные унылые дни. Между Билли и Эштон все чаще проскальзывало раздражение. То она не понимала сказанную им фразу, хотя он повторял ее дважды. То попавший в ботинок камешек мешал ему идти быстрее, чем ей бы хотелось. Эти глупые недоразумения злили обоих, отравляя радость от их встреч.

Все закончилось в жаркий безветренный субботний день. Они никак не могли найти себе занятия – все казалось им невыносимо скучным. Наконец они пошли прогуляться по высокому берегу, отделявшему реку от полей. Через десять минут Эштон села на землю, не обращая внимания на то, что пачкает юбку.

– Тебе хочется ехать в Академию в следующем году? – прямо спросила она, когда Билли сел рядом.

– Да.

– Мне кажется, мужчина мог бы найти себе занятие получше.

– А почему это тебя так волнует? – нахмурился Билли. – Ты же не мужчина.

Эштон посмотрела на него. Не то чтобы с враждебностью, но и тепла, светившегося в ее глазах все лето, Билли не увидел.

– Нет, но замуж я выйду за мужчину, – сказала она.

– И ты уже точно знаешь, чего от него ждешь?

– Я знаю, чего жду для себя. Знаю, чего я хочу, и он должен мне это дать.

Тон разговора постепенно становился все более враждебным. Неужели Эштон почувствовала, что он отдаляется от нее? Впрочем, у него совсем не было желания ссориться. Надеясь смягчить напряжение, он улыбнулся и сделал вид, что готов составлять список ее желаний.

– Начнем по порядку, мисс Мэйн?

– Не шути, Билли. Мне пятнадцать. Еще пять лет, и пройдет почти половина жизни. И твоей тоже.

– Верно, – уже серьезно ответил он.

– Если ты идешь по жизни, не имея никаких целей, ты ничего не достигнешь. Я собираюсь выйти замуж за человека с деньгами. Во всяком случае, состоятельного настолько, чтобы у меня не возникло подозрений, будто он охотится за моим приданым. Но это не самое главное. Он обязательно должен кем-нибудь стать. Конгрессменом, губернатором, я даже не против, если его выберут в президенты. Нам уже давно пора получить одного президента-южанина.

– Старина Зак Тейлор был из Луизианы.

– Ерунда! Он был еще больший янки, чем ты. Ну, в общем, я хочу, чтобы мой будущий муж был известным и влиятельным человеком.

Остальное, хотя и осталось невысказанным, было понятно и без слов. Мужчина, за которого она собиралась замуж, должен был достичь задуманных ею целей, если у него не было собственных.

– Конечно, солдат тоже может стать известным и влиятельным, – закончила она, сверкнув темными глазами. – Взять хотя бы генерала Скотта. Или того янки из Нью-Гэмпшира, которого прочат в президенты… Как его зовут, я забыла?

– Пирс. Генерал Франклин Пирс.

– Да. – Эштон насмешливо улыбнулась. – Ты станешь таким солдатом?

Все было кончено, и Билли это знал.

– Нет, – ответил он.

Эштон оказалась не готова к такому уверенному и окончательному ответу. Ее улыбка тут же стала милой и застенчивой. Она прижалась к Билли, задев грудью его руку, словно напоминая, что он теряет.

– Могу поспорить, что станешь, если захочешь.

– У меня нет честолюбия. – Билли встал и стряхнул грязь с брюк. – Пойдем обратно? Похоже, дождь собирается.

К дому они вернулись молча. Эштон была растеряна и обижена, но Билли вдруг почувствовал неожиданный новый покой. Эштон предложила ему себя и сообщила о цене. Эта девушка была слишком изощренной и слишком опасной для него. Он сделал шаг назад, уходя от края пропасти, и теперь испытывал облегчение.

Налетевший ветер зашуршал листьями черных дубов рядом с домом. Сорванные листья кружили возле молодых людей, когда они подошли к Орри – он наблюдал за работой полудюжины рабов, которые закрывали ставни дома и заколачивали их гвоздями.

– Только что приезжал человек от Купера, – сообщил Орри. – Говорит, что пришедшие в Чарльстон моряки сообщили о сильном шторме в сотне миль от берега. Я отправил людей на другие плантации предупредить. Может начаться очень сильный ураган.

Эштон тут же подобрала юбку и умчалась в дом. Орри проводил ее взглядом и почесал бороду:

– Ну, похоже, хоть одного мы уже спасли.

Билли рассеянно улыбнулся:

– А ты не видел Чарльза?

* * *

Утром на лице Эштон уже снова сияла улыбка. Стремительно ворвавшись в столовую, она села рядом с Билли, который как раз доедал последний кусок копченого окорока.

– Чем сегодня займемся? – похлопала она его по руке.

Билли отодвинул стул и встал:

– Чарльз берет меня на оленью охоту, с луками и стрелами. Так что до вечера.

Когда он вышел из столовой, Эштон почувствовала, как в горле набух комок. Она жалела о том, что наговорила ему вчера у реки. По большей части она сделала это для того, чтобы проверить его на прочность. Но результат не имел для нее никакого значения, потому что она была без памяти влюблена в него. Билли мог хоть всю жизнь оставаться лейтенантом, она все равно бы его любила. Ради него она с радостью забыла бы все свои мечты и стремления.

Но теперь это, кажется, уже не имело никакого значения.

* * *

Билли прищурился и наклонился вперед, к шее лошади. Дождь шел стеной; впереди, дальше нескольких футов, ничего не было видно. Трещали деревья, мелкие ветки и сучья отламывались и улетали прочь. Зловещее серое небо потемнело, хотя до вечера было еще далеко.

– Дом совсем близко! – прокричал впереди Чарльз.

Билли не видел ничего, кроме хвоста лошади друга. Без Чарльза он бы уже давно заблудился. От скачки под бешеным ветром ломило все тело. Чарльз прокричал что-то еще, но слова потонули в оглушительном треске. Билли посмотрел вверх как раз в ту секунду, когда огромная ветвь виргинского дуба отломилась от ствола и полетела прямо на него. Он ударил лошадь пятками, погнав ее в галоп. Мелкие ветки хлестнули его по лицу, но самая тяжелая часть миновала и лошадь, и всадника.

Лошадь в панике встала на дыбы. Из мглы появилась чья-то рука, чтобы погладить и успокоить ее.

– Ты цел? – спросил Чарльз у друга, когда животное утихомирилось.

Билли нервно сглотнул, кивая.

Через пять минут они были уже в конюшне. Лошади в стойлах беспокойно били копытами в стенки загонов. Молодые люди отдали поводья перепуганным конюшим и бросили луки и стрелы на ворох сена. Оба насквозь промокли, устали, да и охота удачи не принесла. За весь день они видели только одного оленя. Чарльз предоставил первую попытку Билли, но стрела улетела в сторону, и олень убежал. Чарльз разрезал подол рубашки Билли посередине – по обычаю, так поступали с новичками, не попавшими в цель.

Билли был огорчен своим невезением, но не слишком удивлен. Весь день его отвлекали мысли об Эштон. Теперь он смотрел на нее уже не тем затуманенным взглядом, когда недостатки твоей возлюбленной замечают все, кроме тебя. При всей своей красоте и безусловной женской привлекательности она была не для него. И ему просто повезло сделать это открытие прежде, чем все зашло слишком далеко.

– Хорошо, что урожай уже убрали! – крикнул Чарльз, когда они бежали к дому. – Иногда такие ливни загоняют соленую воду вверх по реке, и она отравляет поля.

– Я думал, самые сильные ливни бывают в августе или сентябре.

– Обычно да, но позже тоже случаются. Сезон дождей тянется весь ноябрь.

Наконец они добрались до дому. Вздохнув с облегчением, юноши вбежали внутрь и тут же замерли, увидев всю семью в холле.

– Ну наконец-то. Хотя бы вы в безопасности, – напряженным голосом произнес Джордж.

Билли отвел со лба мокрые волосы:

– А что случилось?

– Твоя сестра тоже решила прокатиться верхом, – ответил Орри. – Она выехала еще утром, после вас. Я отправил с ней одного из своих людей. Они до сих пор не вернулись.

Билли заметил Бретт, которая стояла наверху и с тревогой смотрела на него.

– Может, нам снова сесть на коней и поискать их? – спросил он.

– Я уже спрашивал, – пробормотал Джордж. – Орри против.

– И не без причины. – В голосе Орри звучало раздражение, как будто слова Джорджа задели его. – Вокруг полно разных троп и проселочных дорог, Вирджилия могла ускакать по любой из них. Я понятия не имею, откуда лучше начать поиски. А при такой непогоде можно не заметить ее в десяти ярдах. Но если ты так хочешь, Джордж, я поеду.

– Нет, не стоит, если это бессмысленно. Я не хотел тебя обидеть.

– Каффи – надежный парень, – сказал Орри, обращаясь ко всем. – Он найдет для них какое-нибудь убежище. Я уверен, с ними все будет в порядке.

Где-то наверху ветер сорвал ставню, а потом пронесся по одной из комнат, переворачивая мелкую мебель и разбивая стекло. Вскрикнув, Кларисса бросилась вверх по лестнице. Мод поспешила за ней, следом бежали три служанки. Бретт подбежала к Чарльзу. Эштон в холле не было, с запозданием отметил Билли.

– Я так рада, что вы оба вернулись… – тихо сказала Бретт, коснувшись руки кузена, хотя смотрела она на Билли.

Он взглянул на нее и словно увидел в первый раз. Ее искренняя забота и участие приятно удивили и даже растрогали его.

Тиллет предложил охотникам согреться стаканчиком виски. Чарльз с восторгом принял приглашение, Билли потащился следом. Когда он проходил мимо Бретт, его взгляд на мгновение задержался на девушке. Да, она была очень юна, но уже хороша собой. В ее лице была та мягкость, которой так не хватало Эштон. И неожиданно для себя Билли вдруг нашел ее чрезвычайно привлекательной.

Может, он тратил свое внимание не на ту сестру?

* * *

– Мисс, нам бы лучше домой повернуть, – сказал Каффи примерно через час после того, как они выехали с плантации.

– Нет, здесь чудесно! – прокричала Вирджилия сквозь вой ветра.

Каффи скривился, но он на своем старом муле держался впереди, и она не могла видеть его лица.

Вирджилия ехала в дамском седле. Она попросила молодого негра показать ей красивые места у реки, и теперь он направлялся к одному такому уголку по лесной тропе, которая была больше похожа на узкую грязную борозду. Могучие деревья заслоняли почти весь угасающий свет, но даже они не защищали всадников от проливного дождя.

Вирджилия уже не на шутку испугалась. Она никогда раньше не попадала в ураган. И все же бушующая стихия, надвигавшаяся на них, самым неожиданным образом возбуждала ее. Она уже чувствовала, как дрожат и напрягаются бедра, как влажнеет белье под юбкой, как все ее тело пронзает сладкая боль желания.

– Каффи, ты не ответил на вопрос, который я тебе задала.

– Меня ураган пугает, мисс. Не помню, чтоб вы спрашивали.

Лжец, подумала Вирджилия – но скорее с жалостью, чем с гневом. Где-то позади них с оглушительным треском рухнуло дерево, сметая подлесок. Земля задрожала.

– Можете вы тут чуток обождать, мисс? Мне бы вернуться, проверить, как там тропа.

Он ударил своего мула по бокам голыми пятками и проехал мимо Вирджилии, бросив на нее опасливый взгляд. Это был красивый парень примерно тех же лет, что и кузен Чарльз. И к тому же весьма неглупый, хотя он изо всех сил старался это скрыть. Вопросы, которыми Вирджилия последние полчаса забрасывала его, насторожили Каффи. Мэйны запугали его так, что ему приходилось всеми правдами и неправдами отрицать и прятать дарованный ему Богом ум. Это было еще одной причиной, почему он так ненавидел эту семью и всю эту проклятую касту рабовладельцев.

Чтобы очутиться в Южной Каролине и своими глазами увидеть то, против чего она боролась, Вирджилии пришлось изображать дружелюбие и скрывать свои убеждения, чувства и порывы. Но до конца преодолеть их ей не удалось. Сегодня, когда этот ненавистный самодур Орри пытался отговорить ее от верховой прогулки, она позволила себе пренебречь его советами, пусть и очень вежливо. Она сделала это из принципа, а еще потому, что ей хотелось поговорить с каким-нибудь рабом наедине. Так сказать, на его собственной территории. Но пока разговор был односторонним.

Каффи вернулся, подгоняя мула палкой. Он явно побаивался возвращаться в ее общество. Однако, приглядевшись к нему поближе, Вирджилия поняла, что раба беспокоит что-то еще.

– Мисс, то дерево, когда упало, разрушило целое гнездо мокасиновых змей. Они теперь ползают там по всей тропе. Сильная буря… она их пугает. Они злятся. Обратно тем же путем нельзя возвращаться. Придется скакать долгой дорогой, кругом. Почти на час дольше.

– Ничего страшного. Ты отличный проводник.

Вирджилия с улыбкой наклонилась, чтобы похлопать юношу по руке. Он отпрянул, как будто прикоснулся к огню. Потом тронул мула с места.

– Тут уж ничего не поделаешь, придется теперь ехать до речной дороги, – пробормотал он.

– Ну а теперь, если у нас так неожиданно появилось время, до того как мы вернемся домой, ты вполне можешь ответить на мой вопрос. Я хочу знать, понимаешь ли ты смысл слова «свобода».

Шум дождя заполнил наступившее молчание. Казалось, секунды тянутся бесконечно долго.

– Каффи? – окликнула негра Вирджилия.

– Думаю, понимаю, – ответил он, не оглядываясь.

– Ты когда-нибудь осознавал, какой могла стать твоя жизнь, если бы ты был свободен?

– Осозн… как вы сказали, мисс?

– Ты представляешь, что это такое – быть свободным, каково это – чувствовать свободу?

– Нет, мисс, я никогда об этом не думаю. Мне здесь хорошо.

– Посмотри на меня и повтори это.

Каффи не повернулся и ничего не сказал.

– Каффи, я могу дать тебе денег, если ты хочешь сбежать.

Услышав это, негр резко развернул мула, его взгляд заметался по сторонам, пытаясь проникнуть сквозь пелену дождя.

Бедняга боялся, что их могли услышать даже здесь, в гуще леса. Будь прокляты рабовладельцы, уничтожающие в нем человеческий дух… Будь прокляты все эти Мэйны и каждый южанин, и будь проклят ее брат Джордж заодно с ними. Он уже превращался в мягкотелое ничтожество – в янки, который сочувствует Югу! Вирджилия что угодно отдала бы за то, чтобы наказать их всех…

Каффи уставился на нее большими умоляющими глазами:

– Нет, мисс, я бы никогда не побежал. Мистер Тиллет и мистер Орри хорошо со мной обращаются. Я счастливый ниггер.

С какой безнадежной грустью это было сказано…

– Ладно, не важно. – Вирджилия махнула рукой. – Поехали дальше. Уж очень сильно льет.

На тропе, уходящей вглубь леса, становилось все темнее. Ливень превратился в настоящий водопад, амазонка Вирджилии уже промокла насквозь. Девушка увидела двух оленей, мчавшихся на запад. Подлесок ожил, в нем шуршали и скользили всякие твари, убегавшие от приближавшегося урагана.

Гнев Вирджилии нарастал вместе с воющим ветром. Как она изворачивалась, какие ложные обещания давала, чтобы только упросить Джорджа взять ее с собой на Юг! А теперь не знала, сможет ли выдержать остаток поездки, не сорвавшись на тех, кто искалечил душу Каффи, лишив его храбрости. Ей хотелось избить их, искалечить…

– Эй, ниггер, ты что тут делаешь?

Вздрогнув, Вирджилия заметила, что Каффи уже добрался до опушки леса. И кричал кому-то, кого Вирджилия не видела. Она быстро подскакала к нему и увидела красивую карету, задние колеса которой по самые ступицы завязли в густой грязи.

Кучер все еще сидел на своем высоком сиденье. Дождь лил на его непокрытую голову, когда он показал Каффи заполненную от руки карточку, что висела у него на шее, подвязанная куском бечевки.

– Не кричи на меня, ниггер! У меня пропуск есть!

Вирджилия замерла. Лицо кучера искривилось, как будто так он мог отогнать дождь. От гримасы обнажились его зубы. Четырех передних не хватало.

– Эй, я тебя не узнал, Грейди! – крикнул Каффи уже не так враждебно. – Что случилось?

– А ты как думаешь, черт подери? Старая миссис Хантун велела мне отогнать карету обратно в Чарльстон, чтобы мистер Джим мог ею пользоваться. Я сказал, что от грозы дороги размокнут, да только она не слушала.

Вирджилия услышала в его голосе недовольство, даже сдержанный гнев. Хозяева Грейди не лишили его человеческого достоинства.

Каффи заметил, что другой раб с большим интересом разглядывает Вирджилию.

– Эта леди гостит в Монт-Роял, – сказал он предостерегающим тоном. – Мы ехали по вон той тропе, а сейчас там полно змей. Пришлось возвращаться длинной дорогой.

– Пока лучше и не пытаться, – посоветовал Грейди. – Леди так точно не стоит. Слишком сильная гроза. Ты давай посади ее в карету, я буду ее охранять. А ты тогда сможешь во весь опор помчаться в Монт-Роял и сообщить, что с ней все в порядке.

Каффи задумчиво покусывал губы.

– Думаю, – сказал он наконец, – поехать надо тебе, а мне остаться.

– Ты дорогу знаешь лучше, чем я. Вот и поезжай!

На Каффи было жалко смотреть. Он явно боялся понести наказание, если с гостьей что-нибудь случится. Грейди был старше и сильнее, и Каффи чувствовал себя растерянным, хотя и не уступал, пока не заговорила сама Вирджилия.

– Да, Каффи, поезжай! – закричала она, пытаясь заглушить вой ветра и рев дождя. – Они там беспокоятся. А мне тут ничего не грозит.

– Хорошо, – согласился Каффи. – Но ты получше за ней смотри, Грейди. Я вернусь с кем-нибудь из джентльменов как можно скорее.

Он скрылся из вида. Когда стук копыт мула смолк в шуме ливня, Грейди наконец спрыгнул с облучка. Пока он обходил карету, чтобы открыть дверь, его глаза не отрывались от Вирджилии.

– Не знаю, захотите ли вы тут прятаться, мисс. Там тоже может быть сыро и грязно.

– Да, особенно если дверь плохо закрыта.

Всем своим видом и взглядом Вирджилия старалась показать ему, что бояться нечего.

Он еще несколько секунд внимательно смотрел на нее, а потом вдруг схватился за край открытого окна на двери кареты и с силой дернул. Дверь упала в грязь, теперь ее удерживала лишь нижняя кожаная петля. А две верхние просто разорвались.

– Пожалуй, теперь ее не закрыть. – Грейди показал на дверь. – Внутри скоро полно воды будет.

– А что… – Вирджилия судорожно сглотнула. – Что, если Каффи вспомнит, что дверь не была сломана, когда вернется?

– Он слишком напуган, чтобы помнить. А если и вспомнит, ничего не скажет. Я уверен.

Вирджилия едва не теряла сознание от возбуждения.

– И где же нам укрыться?

– В полумиле отсюда есть заброшенная мельница. Я буду караулить, когда они приедут, только вряд ли это случится скоро. Несколько часов пройдет.

Он в последний раз бросил на Вирджилию долгий взгляд, потом взял ее лошадь за поводья и зашагал по дороге.

– Меня зовут Грейди.

– Да, я знаю.

Он оглянулся и со спокойной улыбкой посмотрел на нее.

* * *

Повсюду висела паутина, стоял стойкий запах плесени. Но крыша мельницы была крепкой, да и само строение могло прекрасно защитить их от непогоды.

Вирджилия нервничала, как школьница перед первой кадрилью. Подобное волнение было непривычным для нее. Но Грейди казался таким грубым, таким необузданным и таким гордым. Да, она видела в нем эту величественную гордость, несмотря на его грязные руки и рваную одежду.

– Почему вам этого хочется? – спросил Грейди, бесцеремонно глядя на нее.

– Грейди, Грейди… – Вирджилия провела ладонью по его мощной, мокрой от дождя руке. – Не надо так смотреть на меня. Я твой друг.

– Нет ни одного белого мужчины и ни одной белой женщины, которые бы дружили с ниггерами. Только не в Южной Каролине.

– На Севере все по-другому.

– Значит, вы оттуда приехали?

– Да. Северяне ненавидят рабство. И я его ненавижу. Я состою в организации, которая помогает беглым рабам начать новую жизнь. Свободную жизнь.

– Пару раз я думал о том, чтобы податься на Север. Но не уверен, что риск того стоит.

Вирджилия двумя ладонями схватила его руку, с силой проводя по ней пальцами.

– Поверь мне, стоит, – сказала она.

– Так вы просто хотите мне помочь, и все?

– Нет, – прошептала Вирджилия. – Ты знаешь, что не все.

Грейди усмехнулся:

– Но я все равно спрошу – почему? Никогда раньше не спали с неграми?

– О, только не льсти себе!

Он расхохотался:

– Ну, вы не самая хорошенькая из женщин, на которых я посматривал…

Вирджилия прикусила губу и приняла оскорбление с улыбкой. Негр просто показывал, чья тут власть.

– …но вот глаза у вас просто обжигают. – Он осторожно провел костяшками пальцев по щеке Вирджилии. – Уверен, и остальное мне тоже понравится.

Через мгновение, сгорая от желания, Вирджилия уже перешагнула через сброшенные панталоны. Потом, взявшись обеими руками, подняла юбки. Улыбка Грейди погасла.

– Ну и ну… Признаю, минуту назад я был не слишком учтив. Вы очень даже красивая…

– Неправда, я некрасивая. Но это не важно.

– Вот только я должен вам признаться, Вирджилия. Я никогда раньше не был с белой женщиной.

– Так не медли! – воскликнула она, чуть взмахнув юбкой.

А потом она забыла о времени, снова и снова отдаваясь рабу и даже не слыша воя бушующего снаружи урагана.

* * *

На смену ненастной ночи пришел розовый тихий рассвет. И почти сразу, как только рассвело, Орри вместе с Джорджем, Билли и Каффи добрались до заброшенной мельницы. Грейди сидел у двери.

– Мы искали вас несколько часов! – рявкнул Орри. – Почему ты не остался возле кареты?

– Сэр, – поднявшись на ноги, уважительно ответил Грейди, – я уж точно хотел так и сделать. И ниггеру вашему, вон тому, так и сказал. Вот только дверь кареты поломалась, на сиденье грязи и воды налетело. Ну, это не то место было, чтобы белой леди прятаться. Я и вспомнил про эту вот старую мельницу, и мы сюда добрались до того, как ветер уж очень сильно задувать начал. Я-то понимал, что вам трудновато будет нас найти, но вы же все равно поехали бы по этой дороге, вы бы меня увидели, или я бы вас увидел. Я и сидел тут, не спал всю ночь, да. А леди там, внутри, с ней все хорошо. Ну, голодная, наверное, но вообще нормально.

Говоря все это, Грейди от души веселился, разумеется не показывая вида. Обращаясь к белому человеку, он всегда нарочно проглатывал слова, бормоча какую-то невнятицу. Это заставляло их думать, что перед ними еще один тупой простодушный ниггер. Обман действовал безотказно, так было всегда.

В двери появилась Вирджилия, старательно изображая на лице огромное облегчение. Она похвалила Грейди за его учтивость и преданность, которые он проявил за эту долгую ночь. Джордж наконец вздохнул свободно, когда Вирджилия скрылась внутри, чтобы, как она пояснила, забрать мокрые чулки и туфли, которые сняла на ночь.

* * *

Самые большие разрушения ураган принес на побережье. Но когда он мчался вдоль реки Эшли, его сила уже пошла на убыль. Пролетая над Монт-Роял, он вырвал с корнем несколько деревьев и размыл дороги, но сама плантация, как и соседние, не слишком пострадала – лишь кое-где повредило крышу и слегка подмочило мебель, когда дождь проник сквозь разбитые окна. Приливная волна оказалась недостаточно сильной, чтобы нагнать много соли в верховье реки. В общем, Мэйны могли благодарить судьбу за то, что один из самых могучих ураганов снова их пощадил.

В среду последней недели визита Хазардов Вирджилия заявила, что хочет съездить на речном шлюпе в Чарльстон за покупками. И ей бы хотелось, чтобы ее сопровождала одна из служанок, если, конечно, миссис Мэйн не будет возражать. Разумеется, Кларисса согласилась.

Мод не могла понять, чем вызвано такое странное желание. Разве Вирджилия не сможет купить все, что ей нужно, тогда, когда они поедут в Чарльстон, чтобы сесть там на пароход? Вирджилия с улыбкой ответила, что это невозможно. Мод сама все поймет, когда она вернется.

Поведение Вирджилии обескуражило Мод, но дочь вообще вела себя довольно необычно все то время, пока они гостили в Монт-Роял. Не скандалила, никого не оскорбляла, была вежлива и учтива. Быть может, она хотела купить в Чарльстоне подарки для радушных хозяев? Мод и сама собиралась отослать подарки Мэйнам после возвращения в Лихай-стейшн. Но если ее дочь почувствовала желание выразить свою благодарность раньше, Мод, конечно, не станет ей мешать. Перемены в Вирджилии были слишком долгожданными, чтобы все портить.

* * *

Ускользнуть от своей черной дуэньи оказалось не так просто, как уверяло Вирджилию сжигавшее ее желание. Ей пришлось ждать, пока девушка заснет на своем тюфяке, и ждать довольно долго. Наконец Вирджилия тихо вышла из номера гостиницы и спустилась вниз. Белая женщина, одна, без сопровождения, торопливо идущая по Митинг-стрит, привлекала внимание поздних прохожих, но эти люди видели ее первый и последний раз в жизни, поэтому опасаться было нечего. Ее новая страсть разогнала все страхи быть узнанной. В переулке рядом с театром «Док-стрит» она встретилась с Грейди, он ждал ее, прячась в тени крыльца одного из домов. Еще на мельнице они условились о месте и времени встречи.

– Ты опоздала! – недовольно сказал он, едва она появилась.

– Раньше не получилось. А ты как? Трудно было ускользнуть из дому?

– Нет, мне это никогда не трудно, но комендантский час для черных пробил полчаса назад. А пропуск у меня – шестинедельной давности. Надо было встречаться днем.

– Если бы мы встретились днем, мы не смогли бы заняться этим… – Она обняла его и страстно поцеловала. – Пришлось бы ждать месяцы, прежде чем мне удалось бы организовать все остановки по «железке».[10] Но мы решили, что это должно произойти сейчас. Мы решили это вместе, помнишь?

– Да, – согласился Грейди.

Вирджилия снова поцеловала его, потом открыла сумочку.

– Вот. Это все деньги, что у меня есть. А на этом листке – адрес в Филадельфии. Это надежный дом, там живут Друзья.[11] Квакеры, – добавила она, видя, что Грейди ее не понял.

– Я не могу это прочитать, – смущенно сказал он, вертя в руках листок. – Ничего не могу прочитать.

– О боже… Об этом я не подумала.

– Но я всегда могу найти Полярную звезду в ясную ночь.

– Конечно! А если вдруг заблудишься, можешь спросить дорогу в какой-нибудь церкви. Они, конечно, не всегда безопасны для беглецов, но лучше все равно не придумать. Теперь насчет еды. Считать ты умеешь? – (Он отрицательно мотнул головой.) – Тогда, если тебе придется покупать еду, тебя могут обмануть, если ты ничего не понимаешь в деньгах. Но еще страшнее – это может вызвать подозрение. Пожалуй, украсть будет безопаснее. Ты уж сам решай.

Услышав тревогу в ее голосе, Грейди мягко погладил ее по плечу:

– Не волнуйся, я доберусь туда. У меня теперь есть отличная причина.

Последовало еще одно долгое, страстное объятие.

– У тебя причин куда больше чем одна, Грейди, – прошептала Вирджилия, прижавшись щекой к его груди. – На Севере я научу тебя читать и считать. Мы вставим тебе отличные зубы. Ты будешь самым красивым мужчиной на свете.

Она чуть отступила назад и всмотрелась в его лицо, освещенное тусклым светом фонаря, мигавшего в конце переулка.

– О, как же я боюсь за тебя!

Вирджилия сама удивилась, осознав, что это действительно так. Но почему в ней вдруг вспыхнули такие чувства? Из стремления досадить Мэйнам и им подобным? Или из желания доказать преданность идее? Вероятно, обе эти причины сыграли свою роль, но было и нечто большее.

– Иногда мне кажется, – прошептал Грейди, невесело усмехнувшись, – что за это нам обоим гореть в аду.

За этим смехом сквозила такая щемящая грусть, что Вирджилии захотелось хоть немного развеселить его.

– В каком аду? Для белых или для черных?

– Лучше бы, конечно, для белых. Я слышал, там намного приятнее. Но куда ни попади, конец один.

– Глупости. Мы проживем вместе счастливую и полезную жизнь.

«И пусть только Джордж или еще кто-то попытается нас остановить!» – подумала она.

В конце переулка мелькнула чья-то тень. Сверкнул свет фонаря.

– Кто здесь? – послышался голос.

– Беги, Грейди! – в отчаянии прошептала она.

Негр метнулся в темноту. Вирджилия сосчитала до десяти, сердце ее бешено стучало, а тень становилась все больше… И тогда Вирджилия швырнула сумку на другую сторону переулка и закричала:

– Сторож! Сюда! Какой-то мальчишка вырвал мой ридикюль, я погналась за ним…

Она отдала Грейди все деньги, поэтому ложь выглядела правдоподобно.

Дородный ночной сторож подошел к ней и, тяжело дыша, поднял фонарь повыше.

– Ниггер? – спросил он.

– Нет, белый. Лет пятнадцати, я думаю. С маленьким золотым колечком в ухе. Наверное, стюард с какого-нибудь парохода… Пожалуйста, посветите вон туда… там, кажется, что-то лежит.

Вскоре она уже показывала ему свою сумочку.

– Все до цента исчезло. Как же глупо я поступила, решив выйти из гостиницы немного подышать свежим воздухом! Я думала, в Чарльстоне белым женщинам ничего не угрожает, после того как на вечерней заре все рабы исчезают с улиц города.

Вирджилия разыграла все так искусно, что сторож ничего не заподозрил. Он не стал задавать никаких вопросов и даже довел ее до самых дверей гостиницы.

А через два дня в Монт-Роял приехал хозяин Грейди.

Глава 29

Когда слуга доложил о приезде гостя, Орри и все остальные сидели за обеденным столом, на который Вирджилия выложила груду подарков. Пока свой сверток распечатал только Тиллет, обнаружив там дорогой шейный платок из прекрасного шелка.

– Прошу прощения. – Орри встал, отодвигая стул. – Пойду узнаю, что ему нужно.

– Ума не приложу, – сказал Тиллет. – Ты считаешь, это как-то связано с побегом Грейди?

– Но при чем здесь мы? – удивилась Кларисса.

И вдруг она заметила, что ее муж пристально смотрит на Вирджилию, которая без приглашения уселась во главе стола. Губы девушки были странно поджаты. Словно она очень довольна собой, подумала Кларисса. Джордж тоже заметил это и нахмурился.

– Джеймс… – сказал Орри, выходя в холл. – Доброе утро.

Он пожал руку Хантуна – как обычно, вялую. Но сегодня его ладонь была еще и влажной. Несмотря на холодную погоду, Хантун сильно вспотел, струйки пота стекали даже по стеклам его очков. Протерев их полой сюртука, он снова водрузил очки на нос. Орри с недоумением подумал о том, как сестра может выносить этого слизняка.

– Что привело вас сюда? – спросил он.

– Уверяю вас, вовсе не общественные дела. Вы уже знаете, что один из моих рабов сбежал?

– Да, Грейди. Мы слышали новости. Я вам сочувствую.

– Мне кажется, это не просто совпадение, если ниггер, который никогда раньше не проявлял ни малейших признаков недовольства, вдруг решает сбежать именно в то время, когда у вас гостят северяне.

Орри застыл.

– Джеймс, вы же не станете предполагать…

– Я ничего не предполагаю, – перебил его Хантун. – Я заявляю об этом уверенно.

Через открытую дверь Хантун видел Мэйнов и их гостей в столовой. И намеренно говорил громко, чтобы они услышали. Скрипнул отодвигаемый стул, и Орри узнал тяжелую поступь отца.

– Я уверен, – продолжал Хантун, – что кто-то подтолкнул Грейди к побегу. Более того, я думаю, что тот, кто ответствен за это, сейчас находится в вашем доме.

Тень Мэйна-старшего упала на бледный клинышек света, сочившийся из полукруглого окна над дверью. Вслед за Тиллетом остальные тоже вышли из столовой. Хантун злобно оглядел каждого.

– Орри, ни для кого не секрет, что одна из ваших северных гостий замешана в подстрекательстве бунта среди негров Юга. В ночь урагана Грейди охранял эту гостью или делал вид, что охраняет. – Хантун вдруг шагнул мимо Орри. – Я обращаюсь к вам, мисс Хазард. Это вы помогли бежать моему рабу?

Орри схватил Хантуна за руку:

– Одну минуту, Джеймс. Вы не можете являться сюда и разговаривать с моими гостями, как какой-нибудь прокурор. Я понимаю, вы понесли финансовую потерю, но это не позволяет вам…

– Пусть ответит! – рявкнул Хантун.

Все остальные стояли перед ним неровным полукругом. Эштон наблюдала за Вирджилией с нескрываемой враждебностью. Билли тоже был возмущен, но его злил Хантун. Тиллет выглядел несчастным, Кларисса – растерянной, Джорджа снедала тревога. А вот сестра Джорджа…

Орри вдруг почувствовал, как внутри у него все оборвалось. Вирджилия вызывающе вскинула голову.

– Нет, Джеймс, – сказал Орри, сдерживая ярость, – не ответит, пока вы не соизволите сообщить нам причину.

Порозовевшие щеки Хантуна говорили о том, что он тоже начинает выходить из себя.

– Причину чего?

– Ваших подозрений. Трудно поверить, что одно лишь предположение, простая догадка заставила вас искать виновного именно здесь.

– О, это вовсе не догадка, – быстро ответил Хантун. – Прежде всего, как уже было сказано, мисс Хазард провела целую ночь в обществе моего ниггера, чего, разумеется, никогда не допустила бы ни одна белая женщина-южанка. Но это обстоятельство мы опустим. Я берусь утверждать, что именно она вбила в голову Грейди эти возмутительные мысли о…

– Вирджилия, ты вообще понимаешь, о чем говорит этот человек? – перебил его Джордж.

– Безусловно, – ответила та, продолжая улыбаться.

– Так скажи ему, что это неправда, бога ради!

– С чего вдруг? Почему я должна опровергать какие-то бредни?

Подозревая самое худшее, Орри пристально смотрел на Вирджилию. Почему она не сказала, что невиновна? Джордж тоже это понял, и вид у него сделался совсем больным.

– Кроме того, – продолжал Хантун, неосознанно дергая себя за лацканы сюртука, – есть и другие свидетельства. В ту ночь, когда Грейди сбежал из Чарльстона, прихватив старый пропуск, который я по небрежности не уничтожил, мисс Хазард была в городе, как мне сообщили надежные люди. – (Это была правда, Орри совсем забыл.) – Ее единственной спутницей, – голос Хантуна набирал силу, – была черномазая девчонка с этой плантации. Причем весьма ограниченного ума, что вообще свойственно этой расе. Обмануть ее ничего не стоит. Мне стало известно, что в тот день, о котором идет речь, где-то после девяти вечера, служанка проснулась и обнаружила, что госпожи в гостиничном номере нет. Для чего, по-вашему, ей было выходить на улицу в такой час, как не для того, чтобы устроить побег моего раба? – Хантун резко шагнул вперед. – Что вы на это ответите, мисс Хазард?

– Да, ответьте! – сказала Эштон. – Пора уже вам отплатить за наше гостеприимство правдой.

Тиллет протянул руку к дочери:

– Отойди и помалкивай.

Но Эштон увернулась от его руки и подскочила к Хантуну, взяв его под локоть и явно показывая всем, что с ним заодно.

Орри внимательно посмотрел на сестру и наконец понял, почему Хантун оказался в их доме. Его позвала Эштон, подкрепив свои подозрения крохами добытых ею сведений. Орри был потрясен таким поступком, но не удивлен. Неприязнь Эштон к Вирджилии проявилась уже давно.

Орри и сам испытывал похожие чувства к сестре друга. Он снова посмотрел на Вирджилию. На ее лице было все то же самодовольное, даже надменное выражение. Орри откашлялся.

– Да, было бы полезно, – произнес он, – если бы вы ответили на все обвинения Джеймса, Вирджилия.

– Ответила? Как?

– Например, отрицанием, – не выдержал Джордж.

– С какой стати мне это делать?

– Черт побери, Вирджилия! Прекрати ухмыляться! – не обращая внимания на судорожный вздох жены, воскликнул Джордж. – Не порти все! Скажи, что это неправда!

– И не подумаю! – Вирджилия топнула ногой. – Я не позволю запугать себя этому человеку, у которого у самого руки нечисты! Да как он смеет рассуждать здесь о чьей-то вине, когда сам обращается с живыми людьми как с вещами?

– Никто не хочет оспаривать твои принципы, – сказала Констанция с ноткой отчаяния. – Но прошу тебя, будь благоразумна. Не плати за доброту Мэйнов враждебностью и дурными манерами!

– Прости, Констанция, но я следую велению моей совести.

Она такая же сумасшедшая, как Хантун, подумал Орри.

– Признайтесь, ведь это сделали вы? – воскликнул адвокат, придвинув к Вирджилии свое толстое лицо. – Поэтому и не отрицаете.

– Этого вы никогда не узнаете, мистер Хантун, – ответила она с прежней милой улыбкой.

– А что еще вы подарили моему ниггеру? Свою благосклонность? Может, вы с ним даже вступили в связь, чтобы продемонстрировать идею равенства? Чего же еще ожидать от аболиционистской шлюхи?

Билли с сестрой никогда не были близки. Но последнее слово, запретное в приличном разговоре, переполнило чашу его терпения, и он с воплем бросился на Хантуна.

Эштон завизжала и попыталась оттолкнуть Билли, но он, конечно, был сильнее. Однако Хантун успел отпрыгнуть назад, поэтому Билли не смог схватить его за горло, а только сбил с него очки. Они со стуком упали на пол, и Джордж тут же раздавил оба стекла, когда рванулся вперед, чтобы схватить Билли за руку.

– Прекрати! – закричал он. – Держи себя в руках! Отстань от него!

– Он не должен обзывать Вирджилию, – выдохнул Билли.

Джордж встал перед братом и поднял левую руку, как барьер. Тиллет поднял с пола разбитые очки и, держа их за дужку, протянул Хантуну.

– Пожалуйста, уходите, Джеймс, – сказал он. – Немедленно.

Хантун помахал погнутой оправой в сторону Вирджилии:

– Она преступница, она лишила меня моей собственности. А этот юный бандит напал на меня. Я требую удовлетворения. К вам придет мой секундант.

– Никакой дуэли не будет! – резко произнес Орри.

Кузен Чарльз, молча стоявший позади всех, был явно разочарован.

– Почему не будет? – Билли оттолкнул руку Джорджа. – Я хочу с ним сразиться. И убью этого слащавого сукина сына.

Хантун громко сглотнул. Эштон с удивлением и чуть ли не с восхищением посмотрела на Билли, потом развернулась и потащила своего поклонника к двери. Тот продолжал возмущаться и шуметь, но через несколько секунд уже сидел в своей карете. Перепуганный кучер тут же хлестнул лошадей.

В открытую дверь ворвалось облачко пыли, и было видно, как в косых лучах солнца, проникающих через веерное окно, парят крошечные пылинки. Орри не позволил всеобщей растерянности помешать ему и сразу сказал Хазардам:

– Когда обвинения Хантуна разлетятся по округе, соседи будут возмущены. Лучше всего, если вы уедете в Чарльстон прямо сегодня.

– Мы соберемся за час, – ответил Джордж и подтолкнул Билли к лестнице.

Вирджилия направилась вслед за братьями все с тем же надменным царственным видом. Но больше всего Орри расстроила реакция друга на его предостережение. Казалось, Джордж был не на шутку разозлен. Орри покачал головой, тихо выругался и вышел наружу, чтобы глотнуть воздуха.

* * *

Минут через сорок, слегка успокоившись, Джордж отправился на поиски друга. Он нашел Орри в кресле-качалке в дальнем конце нижней веранды. На дороге уже ждала карета. Рабы таскали сундуки и саквояжи, укладывая их на крышу кареты.

Орри сидел, положив одну ногу на кресло напротив и прикрывая глаза рукой. Вся его поза словно выражала отчаяние.

– Когда мы уезжали из Пенсильвании, – заговорил Джордж, вертя в руках шляпу, – Вирджилия пообещала, что не сделает ничего такого, что могло бы поссорить наши семьи. Свое обещание она явно нарушила. Возможно, она с самого начала намеревалась это сделать. А я просто не знаю, как поступить. Я с ней только что разговаривал, и она ничуть не раскаивается. Она даже как будто гордится всей этой историей. Я считаю это непростительным.

– Я тоже.

Такая прямота смутила Джорджа. Внезапно Орри встал, теперь он больше не казался растерянным.

– Послушай, – сказал он, – я знаю, что ты не имеешь к этому никакого отношения. Грейди, разумеется, поймают, далеко ему не уйти. Мне жаль, что это случилось, но все уже позади, и ничего тут не изменишь.

– Кроме того, что в будущем моей сестре лучше держаться подальше от Южной Каролины.

– Да, это неплохая идея.

Они посмотрели друг на друга, все еще чувствуя неловкость. Но постепенно общее прошлое и давняя дружба взяли свое.

– Какие ужасные времена! – сказал Джордж. – Злоба усиливается с каждым днем. Мы постоянно наталкиваемся на трудные вопросы, а ответов на них явно нет. Но я не хочу, чтобы эти вопросы создали пропасть между нашими семьями.

– И я не хочу, – вздохнул Орри. – И я действительно не считаю, что ты в ответе за поведение сестры. – Однако в глубине души он все же отчасти винил друга.

– Вы приедете к нам в Ньюпорт следующим летом? – спросил Джордж. – Я сделаю так, чтобы Вирджилия на это время куда-нибудь уехала.

Орри ответил не сразу:

– Если все уладится… Да, постараемся.

– Хорошо.

Они обнялись.

– Нам лучше уехать до того, как Хантун прискачет с разъяренными гражданами и веревками для линчевания, – улыбнулся Джордж, надевая шляпу.

– У нас здесь такого не бывает.

– Орри, успокойся! Я просто пошутил.

Орри покраснел:

– Извини. Похоже, я стал слишком чувствительным. Кажется, в последнее время у южан это вошло в привычку.

Из дома вышли Мод и Констанция, за ними – няня с детьми.

– Все готовы? – спросил жену Джордж.

– Не совсем, – ответила она. – Мы не можем найти Билли.

* * *

А в эту минуту Билли быстро шагал по галерее, соединявшей дом с кухонной пристройкой. Одна из служанок сказала ему, что Бретт сейчас на кухне, помогает с дневной выпечкой.

– Билли?

На мгновение ему показалось, что это тот голос, который он хотел услышать, но потом он сообразил, что его окликнула Эштон.

– Я тебя везде искала! – воскликнула она, выбегая из-за угла дома.

Девушка отпустила юбку на кринолине, которую приподняла, когда бежала, и всмотрелась в его лицо.

– Все уже собрались. Господи, как же тебе идет этот костюм!

– Мне жаль, что приходится уезжать при таких обстоятельствах… – Билли запнулся, вдруг почувствовав неловкость рядом с Эштон. – Знаю, Вирджилия обманула твое доверие, но я не мог позволить твоему другу оскорблять ее.

Он ждал, что Эштон начнет спорить, но она совершенно неожиданно кивнула:

– Я тоже вышла из себя. Мне не следовало… я просто не могу объяснить, почему я так поступила. Мне нет никакого дела до этого старика Хантуна.

Слегка расслабившись, Билли с трудом улыбнулся:

– Тогда ты очень хорошая актриса. – Разумеется, это он уже давно понял. – Как бы мне хотелось, чтобы Джордж с твоим братом разрешили мне встретиться с Хантуном! Я бы с удовольствием подстрелил его.

– О, Джеймс слишком труслив, чтобы выйти на дуэль. Он просто хвастун и позер, как и большинство тех политиков, с которыми он имеет дело. Вот ты совсем другой… – Она коснулась пальцем запястья Билли под краем бархатного манжета. – Ты храбрый. Меня восхищают храбрые мужчины. Храбрые и сильные…

Она смотрела на него, гладя кончиком указательного пальца его запястье с тонкими светлыми волосками. И своим откровенным взглядом, и вздернутым подбородком, и ласкающим движением пальца она явно показывала, что хочет его. Пыталась вернуть. Но – потерпела неудачу.

– Я тебе благодарен, Эштон, но мне пора. Я еще должен зайти на кухню.

– О, так ты проголодался? – с недоброй улыбкой протянула Эштон. – Говорят, растущие мальчики всегда голодные. – Слово «мальчики» она подчеркнула особо.

Билли покраснел.

– Прошу меня извинить, – произнес он и быстро пошел по галерее.

Все было кончено. И если до этой минуты у Эштон еще оставались сомнения, то после такого холодного прощания надеяться больше было не на что. Она попыталась сдержать подступившие слезы и не смогла.

* * *

Билли чувствовал себя довольно глупо, убегая от одной сестры, чтобы найти другую. Но он был полон решимости во что бы то ни стало повидать Бретт. Как она его встретит? Рассердится? Окатит презрением? Ничего другого Билли не ждал и все же стремительным шагом направился в кухню. Внутри было жарко и шумно, вокруг хлопотливо сновали черные слуги, в воздухе плыли запахи горячего печенья и розового окорока, скворчащего на огромной жаровне. В очаге тихонько побулькивали кастрюли с супом. Время от времени порыв ветра задувал внутрь едкий дым из трубы.

– Да, сэр, чем могу вам помочь? – спросила его пышногрудая повариха; она настороженно смотрела на него и явно была недовольна, что в ее владения вторгся посторонний.

– Я бы хотел поговорить с мисс Мэйн.

Бретт подняла голову, увидела его и совершенно растерялась. Потом торопливо смахнула краем фартука муку со щеки. Пока Билли обходил большой дощатый стол, повара и помощники украдкой обменивались изумленными взглядами.

– Я хотел попрощаться с тобой, – сказал девушке Билли.

Она отвела со лба прядь волос, заправила ее в прическу.

– Я думала, ты прощаешься с Эштон.

– Она подруга мистера Хантуна.

От дыма Билли закашлялся, и Бретт неосознанно схватила его за руку.

– Давай выйдем на воздух, – предложила она. – Здесь жарко как в аду.

То, что из ее уст вырвалось такое неподобающее приличной девушке слово, говорило либо о ее самоуверенности, либо о сильном волнении. Билли решил, что виновато волнение.

Снаружи дул прохладный осенний ветер. Постепенно краснота сошла с лица Бретт.

– Должно быть, я жутко выгляжу, – сказала она. – Никак не ожидала, что меня кто-нибудь станет искать.

– Я должен был тебя увидеть перед отъездом. Вирджилия все испортила, но я не хочу, чтобы ее выходка помешала дружбе наших семей. Только не сейчас, когда мы только начали по-настоящему узнавать друг друга.

– А мы начали? То есть…

Бретт хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Чувствуя себя ужасной нескладехой, она просто не знала, что сказать. Наверняка она казалась ему уродиной, вся перепачканная мукой и заляпанная тестом. Но ведь она сказала чистую правду: она совершенно не готовилась к этой встрече. Да, она мечтала о том, чтобы он ее заметил, но ведь не тогда же, когда она обливается по́том в кухне!

– Я надеюсь, мы… ну…

Билли тоже растерялся от смущения. Так и не найдя подходящих слов, он в отчаянии махнул рукой, затем засмеялся, и неловкость между ними вдруг исчезла.

– Никто не винит тебя в том, что сделала твоя сестра, – сказала Бретт.

Он не мог оторваться от ее глаз. Какие же они чистые и сияющие, сколько в них доброты и наивности. Да, Бретт не обладала броской внешностью Эштон и никогда не будет такой яркой красавицей, как ее сестра. Но она тоже была красива – только совсем другой, более простой и глубокой красотой, которую подчеркивали мягкая застенчивость взгляда и обаяние скромной улыбки. Над такой красотой не властно время, она не поблекнет с годами, потому что исходит из самого сердца.

А может, все это только его романтические фантазии?

– Ты очень добра, Бретт. Но Вирджилия действительно вела себя ужасно. А мы бы хотели, чтобы ваша семья следующим летом снова приехала в Ньюпорт. Вот я и подумал…

Распахнулась задняя дверь дома, и оттуда высунулась голова няни в нарядном чепце.

– Мастер Билли, вот вы где! А мы уж вас обыскались. Все готовы ехать.

– Иду!

Дверь закрылась.

– Если Орри поедет в Ньюпорт, ты поедешь с ним? – отбросив осторожность, прямо спросил он.

– Надеюсь, да.

– А пока… хотя я не слишком-то красноречив, можно мне иногда писать тебе?

– Мне бы этого хотелось.

Она улыбнулась, и от этой улыбки у него сразу потеплело на душе. Ему захотелось поцеловать девушку. Но вместо того чтобы поддаться порыву и вежливо чмокнуть ее в щеку, он вдруг склонился в поклоне, взял ее руку и прижался к ней губами, как какой-нибудь аристократ, страдающий от безнадежной любви. И тут же умчался сломя голову, чтобы она не увидела, как он покраснел. Бретт смотрела ему вслед, прижимая руки к груди и сияя от счастья. Простояв так довольно долго, она наконец повернулась к дому.

Сверкающее солнце отражалось в окнах, и невозможно было увидеть, стоит ли кто-нибудь за ними или нет. Но Эштон этого не знала. Испугавшись, что сестра ее заметит, она отпрянула от верхнего окна, из которого наблюдала всю сцену, происходящую между Бретт и Билли Хазардом.

Не двигаясь с места, она по-прежнему смотрела застывшим взглядом на окно, хотя уже не могла видеть сестру. Слабый свет, проникая сквозь кружевные занавески, бросал на ее лицо легкую узорчатую тень. И только плотно сжатые губы и прищуренные глаза выдавали ярость, бушевавшую в ее душе.

* * *

– Папа, а чего хотел тот усатый дядя? – спросил маленький Уильям Хазард, прижимаясь к ногам отца.

Патриция сидела на коленях Джорджа, обнимая его за шею и сонно прижимаясь щечкой к его лицу. Оба малыша были уже во фланелевых ночных рубашках.

В Бельведере чувствовалось приближение Рождества. Здесь, в гостиной, к свежему запаху зеленых веток, украшавших дом, примешивался еще и острый дух горевших в камине яблоневых поленьев и милый аромат детского мыла.

– Он хотел, чтобы я снова стал солдатом, – ответил Джордж.

– А ты собираешься стать солдатом? – заволновался Уильям.

– Нет. Одного раза было достаточно. А ну-ка, марш в постель! Оба!

Он звучно расцеловал детей и легонько хлопнул их по попкам, подгоняя вперед. Констанция ждала их в холле. Она послала Джорджу воздушный поцелуй, а потом приставила ко лбу пальцы и заблеяла, как коза. Дети завизжали и припустили бегом. Они обожали эту вечернюю игру в погоню. Иногда Констанция превращалась в слона, иногда во льва, а иногда в лягушку, чем приводила малышей в полный восторг. Джордж ничуть этому не удивлялся. Он и сам был в восторге от своей жены, которая не переставала его поражать.

Но тем вечером даже общение с детьми не смогло избавить его от дурного настроения. Посетитель, явившийся к ним, представился начальником строевого управления нерегулярной армии Пенсильвании. Он начал с того, что ополчение остро нуждается в кадровых офицерах, чтобы пополнять свои ряды и готовить людей к войне, которая наверняка начнется в ближайшие годы.

– Какая война? – поинтересовался Джордж.

– Война, которая положит конец предательским настроениям на Юге. Которая обеспечит свободу личности во всех новых территориях страны. – Таким образом, его гость преподнес себя в качестве защитника Партии свободной земли. Он принялся объяснять, что согласие вступить в ряды ополчения по сути будет означать для Джорджа повышение до звания капитана. – Мои знакомые в Лихай-стейшн заверяли меня, что вы весьма популярная личность. Думаю, даже обучение в Вест-Пойнте не станет помехой вашему назначению.

Последнюю фразу он произнес таким надменным тоном, что Джордж с трудом сдержался, чтобы не выставить его за порог. О Мексиканской войне уже никто не вспоминал. Прежнее настороженное отношение к военным, которое всегда царило в обществе, снова вернулось, как и неприязнь к учебному заведению, выпускающему кадровых военных.

Гость был настойчив. Джордж трижды ответил ему отказом. На третий раз, уже сильно раздраженный, он заявил, что сама мысль о том, что с рабством можно покончить только с помощью силы, ему отвратительна.

Джорджу не нравилась армейская дисциплина, и он очень надеялся, что ему больше никогда не придется подчиняться чьим-то приказам. Когда непрошеный гость стал язвительно намекать на отсутствие у него патриотизма, потому что его не волнует гибель других американцев, Джордж совсем взбеленился и довольно грубо указал наглецу на дверь. Тот ушел, кипя от возмущения.

Этот визит снова заставил его задавать себе все те же вопросы, которые уже давно мучили его. Как можно уничтожить систему рабства на Юге, не прибегая к насилию? Ответа на этот вопрос он не знал. И никто не знал. Почти во всех обсуждениях, которые, возможно, и могли бы привести к приемлемому результату, кипевшие страсти обычно подменяли рассудок. Этот спор был слишком укоренившимся, слишком старым. Таким же старым, как Миссурийский компромисс, заключенный в 1820 году. Таким же старым, как первый корабль с чернокожими людьми, пришедший на этот континент.

Джордж вспомнил о письме, которое собирался написать уже несколько дней. Возможно, он так долго откладывал, потому что не хотел скрывать правду. Но иначе было нельзя. Он прошел мимо нарядно украшенной девятифутовой елки, но даже ее праздничный вид не улучшил его настроения. Взявшись за перо, он еще минут десять смотрел на лист бумаги, прежде чем написал первые слова.

Мой дорогой Орри!

Возможно, печальные воспоминания о прошлой осени будут не так тягостны для тебя, если я сообщу, что моя сестра переехала от нас по моей просьбе. Поведение Вирджилии в кругу ее друзей-аболиционистов стало слишком вызывающим, чтобы мы могли и дальше терпеть ее присутствие…

Больше об этом он не добавил ни слова. Он не стал писать ни о том, что Грейди благополучно добрался до Филадельфии, ни о том, что сестра везде появляется с этим беглым рабом. Она оплатила ему новые зубы взамен удаленных его прежними хозяевами. Именно это и стало причиной ее последней ссоры с Джорджем.

Когда она попросила у него денег на дантиста, Джордж согласился, но выставил одно условие. Вирджилия должна была пообещать, что прекратит прилюдно демонстрировать свои отношения с Грейди. Последовавший за этим скандал был коротким, шумным и горьким. И закончился тем, что Джордж приказал сестре покинуть Лихай-стейшн. Стэнли на этот раз решение брата полностью поддержал.

Вирджилия со своим любовником теперь жили в Филадельфии. Наверняка в каких-нибудь трущобах, предполагал Джордж. Конечно, некоторые владельцы приличных домов и квартир могли сдать жилье неженатой паре, но только не в том случае, если женщина была белой, а мужчина – черным.

Прошлое Грейди держалось в строгом секрете, поскольку большинство считало, что он родом из Пенсильвании. Однако так не могло продолжаться долго, тем более что Вирджилию разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, она хотела защитить своего любовника, а с другой – воспользоваться им для успеха своего дела. Именно поэтому Грейди уже отклонил одно или два приглашения на публичные собрания. Речи, произносимые на таких сборищах, всегда освещались в газетах, а северные газеты вполне могли попасть в руки охотников за беглыми рабами, нанятыми Джеймсом Хантуном.

И все же на одной закрытой встрече аболиционистов Филадельфии Грейди выступил. Там присутствовал и деловой партнер Джорджа, от которого тот и узнал, что Грейди призывал уничтожить рабство с помощью «бунтов, поджогов, террора и прочих действенных мер». Разумеется, Джордж догадался, что речь по большей части, если не вся целиком, была написана Вирджилией. Один Бог ведал, какие еще безумные планы свержения установленного порядка вынашивала эта влюбленная парочка.

Иногда Джорджу хотелось вообще забыть о том, что у него есть сестра. Однако верность своей семье жила в нем слишком прочно, и он никогда не забывал о том, что однажды сказала ему мать. «Когда-нибудь любовь преодолеет ненависть. Это обязательно произойдет, если мы только успеем дожить до того времени».

Вот почему он ничего не написал в письме о Грейди. Эта новость вполне могла дойти до Хантуна, и тогда по его наущению в Филадельфию наверняка примчался бы какой-нибудь охотник на беглых рабов.

Какой же ты лицемер, говорил себе Джордж. Ему было наплевать на отношения Вирджилии с бывшим рабом, но он защищал их, отстаивая права беглого негра и своей собственной сестры. По-другому поступить он просто не мог. Но в то же время его не покидало гадкое чувство, что своим поведением он предает самого близкого друга.

Боже, как же он ненавидел всю эту неразбериху! И с каждым днем у него крепло ощущение, что его словно разрывает пополам – как и всю страну.

Глава 30

Той зимой Бретт обзавелась еще одним поклонником, хотя и не совсем по собственному выбору.

Благодаря удивительной шутке природы сын Фрэнсиса Ламотта был гораздо выше своего отца и намного красивее обоих родителей. Форбс Ламотт уже вытянулся на добрых шесть футов; у него были светлые волосы, важная походка и склонность к праздности, что, впрочем, не относилось к веселым пирушкам, конным бегам и любви к хорошеньким девушкам. Фрэнсис надеялся увидеть своего сына в числе выпускников Цитадели – южнокаролинской версии Вест-Пойнта, основанной в 1842 году. Но после первого же семестра чарльстонской военной школы Форбса исключили за неуспеваемость.

Устав от легкодоступных простолюдинок и не интересуясь Эштон Мэйн, которой он втайне побаивался, Форбс обратил внимание на Бретт. В 1852 году ей исполнилось четырнадцать. Она расцветала на глазах, обретая прелестные формы и особую стать, так часто свойственную молодым женщинам. Все эти перемены дарили ей уверенность в собственной привлекательности.

Форбс прискакал в Монт-Роял, чтобы просить разрешения навещать девушку. Вообще-то, ему бы следовало обратиться с этой просьбой к Тиллету, но здоровье главы семьи Мэйн в последнее время ухудшилось. Он с трудом дышал и почти все время проводил в постели, поэтому семейные обязанности полностью легли на Орри.

Соседские сплетники донесли Форбсу, что Бретт иногда получает письма от юноши из Пенсильвании, который приезжал на плантацию прошлой осенью. Форбс не считал Билли Хазарда серьезной угрозой, ведь тот был далеко, к тому же мужчина с северным темпераментом едва ли сможет долго выдержать девушку, выросшую на Юге. Но даже если Билли все-таки станет серьезным соперником, кулаки Форбса очень скоро покажут ему, где его место.

Орри считал Форбса не столь неприятным, как все остальные Ламотты, но все же недолюбливал его. Однако на просьбу юноши он решил ответить согласием. Разрешение приезжать в гости ни в коей мере еще не означало разрешения жениться. Кроме того, Орри не думал, что сестра придает особое значение подаркам, которые Форбс тут же начал присылать, или окажет ему радушный прием, когда ухажер явится лично.

Тем не менее Бретт удивила Орри. Впрочем, у нее были на то причины.

Конечно, даже если бы Бретт не была знакома с Билли, она никогда бы не посмотрела на Форбса как на достойного кавалера. Как и большинство Ламоттов, он считал собственное мнение священным и легко впадал в гнев, когда кто-нибудь осмеливался ему перечить. Но в хорошем настроении он мог быть очаровательным.

Бретт не могла оценить, насколько серьезны намерения Билли. Его короткие неуклюжие письма всегда приходили с большими перерывами, и она понимала, что он вполне может увлечься какой-нибудь девушкой с Севера. Встречаясь время от времени с Форбсом, она надеялась скрасить, возможно, ожидавшее ее разочарование с Билли, который нравился ей намного больше, чем она решалась признаться даже самой себе.

Форбс был на пять лет старше Бретт и на три года моложе этой бледной жабы Хантуна. Между двумя кавалерами не было ни малейшего сходства: поклонник Эштон был послушным песиком – в отличие от Форбса, мужчины вполне самостоятельного, что Бретт даже нравилось в нем.

Однако постоянно защищаться от Форбса было задачей не из легких. «Прекратите!» – это слово в его присутствии Бретт произносила чаще всего. Без грубости, но всегда твердо. Вот и сейчас она только что повторила его, когда Форбс наклонился над ее плечом, когда она играла на пианино. Вместо того чтобы перевернуть нотную страницу, он протянул руку и нежно сжал ее грудь.

– Я сказала: прекратите, Форбс! – повторила Бретт, когда он не отошел, потом взяла с пюпитра веер и хлопнула его по пальцам. – Почему вы упорно пытаетесь обращаться со мной как с одной из чарльстонских проституток, с которыми вы забавляетесь?

Форбс усмехнулся:

– Потому что вы в десять раз красивее, чем любая из них, и я хочу вас в десять раз сильнее.

– «Хочу» – это слово для мужей, и только для мужей, – с улыбкой сказала Бретт.

– О! Довольно смелая речь для девушки столь нежного возраста.

Однако ему понравилась ее дерзость. Ей, видимо, тоже, потому что она продолжала поддразнивать его:

– Если вас смущает мой нежный возраст, почему ваши руки всегда везде лезут, словно я какая-то старая дева?

– Не могу удержаться, – ответил Форбс, отступая назад и опираясь локтем о пианино. Его неожиданно серьезный взгляд смутил девушку. – Бретт, вы же знаете, я от вас с ума схожу. Мы должны пожениться как можно скорее.

– На это не рассчитывайте, – ответила она, быстро вставая. – Вы мне до сих пор даже не подарили то, о чем я просила!

– Проклятье! Но послушайте, никто из моих знакомых в Чарльстоне не продает «Национальную эру»![12] А даже если бы и продавал, я бы скорее умер, чем купил эту аболиционистскую газетенку.

– Но, Форбс… все сейчас обсуждают роман миссис Стоу! Мне тоже хочется его прочитать. Даже Орри выразил интерес к новому роману этой писательницы.

– Прочитать! – Форбс презрительно взмахнул рукой. – Девушкам читать не положено. Впрочем, журнал «Годис», пожалуй, можно. И стишки мистера Тимрода – они вполне безобидны. Но если бы Господь хотел дать женщинам образование, Он бы допустил их в места вроде Гарварда. А им туда вход закрыт. Полагаю, это вам о чем-то говорит.

– Идиотское утверждение. Идиотское и устаревшее.

– Черта с два! Дядя Джастин просто свирепеет оттого, что тетя Мэдди слишком много читает. Вам бы посмотреть на весь тот мусор, что она заказывает в Нью-Йорке! Дядя в ярость приходит.

– Вся ваша семья сразу приходит в ярость, когда вам что-то не нравится. До свидания, Форбс, – решительно произнесла она и выбежала из комнаты.

Ошарашенный Форбс уставился на пустой дверной проем:

– Бретт? Постойте, черт побери! Я не хотел…

Но шаги девушки уже затихли на лестнице.

Форбс с досадой стукнул правым кулаком по левой ладони, а когда поднял глаза, то увидел перед собой Эштон и Хантуна. Последний час парочка провела в библиотеке, увлеченно занимаясь прохождением бумажных лабиринтов из специального сборника.

Ухажеру Эштон редко удавалось одержать верх над кем-нибудь столь же физически сильным, как Форбс. И он просто не мог удержаться, получив такую возможность.

– Что, приятель, ругаешься? Ай-ай-ай! Ну кто же так добивается расположения юной леди? И тем более расположения ее семьи. Тебе следует… – Хантуну не удалось договорить свой совет, потому что Форбс тут же налетел на него как молния.

– Еще слово – и я врежу в это свиное рыло, которое ты называешь своим лицом, – прорычал Форбс, хватая Хантуна за изысканное кружевное жабо на рубашке. – И твой нарядный костюм тогда забрызгается кровью. Думаю, от одного ее вида ты тут же хлопнешься в обморок.

Он дернул рубашку, надорвав кружево. А потом схватил свою шляпу, трость и перчатки и пулей вылетел в теплый февральский вечер.

– Эй, ниггер! Приведи мою лошадь! – рявкнул он.

– Да он просто животное! – Эштон даже передернуло.

– Совершенно согласен, – согласился Хантун, пытаясь приладить на место оторванную отделку. – Не понимаю, как ваша сестра его терпит.

Эштон посмотрела на блестевшие щеки Хантуна и с трудом подавила отвращение.

– У нее нет никакого честолюбия, – сладко улыбнувшись, сказала она и взяла его за руку. – Все ее ухажеры один никчемнее другого.

«Включая и того, которого я по-прежнему хочу…»

* * *

Вскоре Форбс и Бретт помирились. В основном об этом позаботилась Бретт, решив, что ничего из сказанного им просто не стоит воспринимать всерьез.

Той зимой Хантун приезжал в Монт-Роял не реже двух раз в неделю. Но такое внимание больше угнетало Эштон, чем радовало. Все ее мысли были заняты другим человеком. Однажды она помчалась вперед сестры к плетеной корзинке, в которую складывали всю дневную почту, и, оттолкнув Бретт, схватила запечатанное воском письмо.

– Надо же! Да тут еще одно письмецо от Билли! Второе за месяц. Он явно исправляется.

Бретт протянула руку к письму, глядя в глаза сестры, полные яростной ревности.

– Эштон, это мое! – сказала она.

Та засмеялась и подняла письмо над головой:

– А что ты мне дашь за него?

– Если будешь и дальше меня дразнить, получишь синяк под глазом.

– Ух ты! Мы все больше и больше становимся похожими на мистера Ламотта! – Эштон швырнула письмо на пол. – Кстати, а Билли о нем знает?

– Поди ты к черту! – Голос Бретт дрогнул.

Эштон застыла на месте. Она никогда не слышала, чтобы младшая сестра произносила что-нибудь, даже отдаленно похожее на богохульство. Наверное, она действительно перестаралась, но удержаться было просто невозможно. Она чувствовала себя ужасно несчастной, а частые визиты Хантуна только усиливали ее тоску. Он всегда пытался увлечь ее в какой-нибудь укромный уголок и начинал лапать. В те дни, когда она не была настроена отвечать на его шалости, он обиженно ныл:

– Ну почему вы со мной так обращаетесь, Эштон?

– Да потому, что мы еще не женаты! То, что вы с Орри договорились о приданом, и то, что я ответила вам согласием, еще не дает вам права так вольничать.

Капризы Эштон постоянно приводили Хантуна в недоумение. Иногда ей как будто даже нравилась его смелость, хотя она никогда не позволяла ему заходить слишком далеко. Но в других случаях Эштон отвергала его порывы с видом оскорбленной невинности, что весьма смущало его, когда он вспоминал старые слухи о ее отношениях с юным Смитом.

– Иногда это дает мне право, – недовольно проворчал он.

– Ладно-ладно, только не сейчас. В любом случае я не желаю об этом спорить.

Лицо Хантуна покрылось пятнами.

– А после свадьбы вы собираетесь вести себя так же?

– Там видно будет.

Взглянув на его взбешенное лицо, Эштон быстро сообразила, что, пожалуй, перегнула палку. В своем стремлении показать ему, кто из них двоих главнее, она явно переусердствовала.

– Успокойтесь, Джеймс. – Она торопливо чмокнула его в щеку. – Вы же знаете, как я хочу выйти за вас. И когда мы поженимся, вам придется сделать блестящую карьеру.

– По плану, который вы уже составили.

Теперь переусердствовал он. Побледнев, Эштон резко отстранилась:

– Мой дорогой, вы становитесь слишком сварливым. Если вы передумали делать то, что мы уже обсуждали…

Она намеренно не договорила. Стратегия была выбрана правильно – Хантун в панике схватил ее за руку:

– Нет, нет! Я ни о чем не передумал! Я хочу, чтобы вы играли свою роль в становлении нашего общего будущего. Я не такой, как эти тупоголовые Ламотты! Я уверен, что жена должна быть полноправным партнером мужчины. Особенно если он намерен заниматься политикой.

– Я рада, что вы так думаете, Джеймс. У вас уже есть влиятельные друзья и появятся новые. Это Ламотты и им подобные могут тратить свою жизнь на игру в кости и конские бега и умрут в безвестности. Но только не мистер и миссис Джеймс Хантун из Южной Каролины!

Хантун засмеялся, хотя и немного нервно:

– Эштон, вы великолепны! Клянусь, если бы я сам не был строителем собственной судьбы, то непременно отдал бы ее в ваши руки – и все равно преуспел бы.

«Все равно»? Неужели это глупое существо действительно думает, что может пробиться наверх самостоятельно? Какой-то известности он, возможно, и добьется, но по-настоящему знаменитым никогда без ее помощи не станет. Уже очень скоро он это поймет.

– Вы правы, дорогой. – Она одарила его нежной улыбкой, а потом поцеловала, приоткрыв губы.

Он слишком близко подошел к правде, нужно было его успокоить. Она выйдет за него замуж, но в этом браке условия всегда и во всем будет ставить она. Бедный дурачок это почувствовал и уже готов пойти на попятную. Лишь бы он не задумался об этом всерьез.

Спасибо небесам, Эштон знала, как его отвлечь. Пока они целовались, она положила ладонь на внутреннюю сторону его бедра и начала поглаживать медленными кругами.

* * *

Наступила весна. Как-то мартовским вечером Орри сидел в библиотеке с письмом от Билли. Он уже прочитал письмо трижды, но все еще не знал, как ему реагировать.

Он смотрел прямо перед собой, сжимая в руке листок бумаги. Тени все удлинялись. В дальнем углу комнаты виднелась вешалка с его мундиром и саблей. Когда почти совсем стемнело, с улицы послышался стук копыт, и уже через несколько мгновений в дверь стремительно вошел Чарльз; его бежевые бриджи и прекрасная льняная рубашка были темны от пота, лицо сияло улыбкой.

– Где это ты был? – спросил Орри, хотя и сам уже догадался.

– Гонял Шалунью по дороге вдоль реки.

– Хочешь сказать, вы устроили там скачки? Ты победил?

Чарльз плюхнулся в глубокое кресло и перекинул ногу через подлокотник.

– Да, сэр. Я обогнал Форбса, и Клинча Смита тоже. Шалунья обошла всех на целых полмили! Я выиграл двадцать долларов. – Он показал пару золотых монет и, позвенев ими в ладони, встал. – Умираю от голода. Почему лампу не зажжешь? Здесь темно, как в пещере.

Совет был явно лишним. Когда Орри впадал в такое состояние, он мог часами сидеть в темной библиотеке. Слуги обычно находили его в кресле уже на рассвете спящим. И где-нибудь рядом обязательно стоял пустой стакан и бутылка виски.

После своего увечья Орри так до конца и не оправился – Чарльз, как и все в Монт-Роял, понимал это. Но, возможно, сегодня причина его тоски была вызвана вовсе не воспоминаниями о Мексиканской войне и ее печальных последствиях. Возможно, причина эта находилась в его длинных тонких пальцах.

– Что, плохие новости? – Чарльз кивнул на письмо.

– Даже не знаю. Это от Билли. – Орри протянул руку, предлагая Чарльзу взять письмо.

Заинтригованный словами Орри, Чарльз зажег лампу и быстро прочитал короткое и высокопарное послание от своего друга. Прежде чем отправиться в июне в Военную академию, Билли хотел приехать в Монт-Роял и в соответствии с традициями официально попросить разрешения ухаживать за Бретт.

– Но это же прекрасно! – воскликнул Чарльз и вдруг помрачнел. – А что, если у него будут неприятности… ну, с Хантунами, я имею в виду?

– Не будут. Я давно уже заплатил им тысячу триста пятьдесят долларов за Грейди, только чтобы избежать неприятностей.

Чарльз протяжно свистнул и снова сел в кресло.

– Я не знал.

Орри пожал плечами:

– В какой-то мере я чувствовал себя ответственным за их убыток и хотел, чтобы Джордж мог спокойно приезжать в Монт-Роял. Никто не знает об этой выплате, кроме Хантунов и моего отца. Так что помалкивай.

– Само собой.

– Цены на крепких здоровых рабов растут с каждым годом, – продолжал Орри. – Фрэнсис Ламотт считает, что к концу десятилетия они поднимутся до двух тысяч. На прошлой неделе в «Меркури» напечатали статью о том, что торговля африканскими рабами может быть снова легализована. Я видел и другие статьи на ту же тему. Ладно, речь не об этом. Мы говорим о Билли.

– А Бретт знает? – Чарльз помахал письмом.

– Пока нет.

– Ты ведь ей скажешь, что Билли может приехать, да? И позволишь ему ухаживать за ней?

– Я не уверен в ответах на эти вопросы. Билли – прекрасный юноша, но он хочет стать офицером.

– Как и я. Я собираюсь в Вест-Пойнт через год, помнишь? Боже, Орри, ты же сам все это устроил! Ты поддерживал меня!

– Знаю, знаю, – быстро ответил Орри. – И я рад, что ты едешь. Но раз уж мы заговорили об Академии… Дело в том, что ситуация в стране сильно изменилась. К худшему. И я полагаю, что в случае неприятностей ты в первую очередь проявишь верность родному штату. А Билли – янки.

– Думаешь, начнутся волнения? – тихо спросил Чарльз.

– Вполне вероятно. Только не знаю, какого рода и как далеко это может зайти.

– Но что это меняет для нас? Хазарды и Мэйны – хорошие друзья, несмотря на все выходки Вирджилии. Несмотря ни на что. Если бы ты в это не верил… не хотел этого, ты бы не стал платить Хантунам.

– Наверное, ты прав. И все же мне бы не хотелось обрекать Бретт на несчастье, если наступят трудные времена.

– Я бы сказал, что выбирать должна она, – холодно произнес Чарльз.

– Но и я тоже. Теперь, когда отец почти не встает с постели, я стал главой семьи.

Они спорили еще минут десять. Чарльз приводил все возможные доводы, пытаясь убедить Орри, что надо непременно разрешить Билли встречаться с Бретт. По правде говоря, Орри и сам так думал. Просто в тот вечер он выбрал для себя роль адвоката дьявола, считая это своим долгом.

С другой стороны, возможно, он излишне пессимистичен. Да, причин для беспокойства хватало. Но несмотря на растущее напряжение в обществе, нельзя было исключать и другой исход. Южане по-прежнему играли очень важную роль в жизни всей нации. Главнокомандующим армией оставался генерал Скотт, уроженец Виргинии, а Роберт Ли, как недавно прочел Орри, должен был, скорее всего, стать новым начальником Вест-Пойнта. Да и вообще большинство армейских офицеров были южанами.

По утверждению Купера, во всем регионе начинался новый всплеск интереса к развитию промышленности. Действительно, производство хлопка, выращенного рабами, по-прежнему не имело себе равных, а его ежегодные урожаи измерялись миллиардами фунтов. Но владельцы южных железных дорог спешно прокладывали новые рельсы и приводили в порядок старые. Монт-Роял получал больше заказов, чем мог осилить. Купер вернулся из Британии, полный энтузиазма и грандиозных планов на будущее южной торговли в целом и своей пароходной компании в частности. Быть может, когда неумолимый прогресс все-таки постепенно вытеснит их старый образ жизни, а на смену Реттам и Хантунам придут порядочные люди, они наконец смогут решить все разногласия…

Только вот не слишком-то Чарльз в это верил.

– Орри?

Тот посмотрел на собеседника:

– Что?

– Ты ведь ответишь согласием на оба вопроса? Ты позволишь Билли приехать и не будешь противиться его встречам с Бретт?

– Я отдам письмо Бретт и подумаю. Это лучшее, что я сейчас могу сделать.

Разочарованный, Чарльз ушел.

* * *

– Он мне запретил читать этот роман! – воскликнула Мадлен. – Вырвал книгу из рук и приказал сжечь! Как будто я ребенок!

Она прошла к краю болота, Орри остался сидеть на разбитом фундаменте, постукивая по камням книгой, которую принес на свидание. Это был сборник новых, очень необычных стихов одного журналиста с Севера по фамилии Уитмен. Купер не скупился на похвалы этим бессвязным виршам, утверждая, что автор уловил ритм машинного века. Сам же Орри счел стихи малопонятными, хотя размер в них определенно был. Ему они больше напоминали грохот барабана.

– Я попрошу Джорджа прислать экземпляр, – сказал Орри. – Хотя почему тебе хочется читать эту вредную дрянь, мне непонятно.

– Бога ради, – Мадлен резко обернулась, – вот только не начинай говорить, как Джастин. Роман миссис Стоу имеет большой успех!

В этом она была права. Джордж писал, что вся его семья прочла эту сентиментальную историю о рабах и рабовладельцах: сначала, когда главы печатались в еженедельных газетных выпусках, а потом еще раз – когда вышло двухтомное издание.

Однако, несмотря на общее внимание к книге, Орри действительно не слишком интересовался «Жизнью среди униженных» – таким был подзаголовок романа миссис Стоу. Он видел эту жизнь каждый день и не нуждался в том, чтобы ему перечисляли все ее трудности. Они и так не выходили у него из головы в последнее время. Поэтому в ответ на замечание Мадлен он проворчал:

– В этой части страны он успеха не имеет. Скорее, скандальную известность.

Мадлен могла бы обидеться, но не захотела расстраивать Орри. Она знала, что он и так переживает из-за недавнего письма Билли Хазарда, которое они уже подробно обсуждали. Обняв его за талию, она чмокнула его прямо в спутанную бороду.

– Вы, южнокаролинцы, все такие вспыльчивые. Никак не могу к этому привыкнуть… к своему постоянному сожалению.

– И что это значит?

– Это значит, что, когда Джастин нашел мой экземпляр «Хижины дяди Тома» на прошлой неделе, последствия были весьма неприятными.

– Он разозлился…

– Был просто вне себя почти целых полчаса, но это не самое худшее. Он нашел книгу незадолго до ужина, а в тот вечер Фрэнсис тоже ужинал с нами. Так Джастин с братом за столом почти все время кричали о необходимости свободы и независимости для Юга.

– Мне жаль, что тебе приходится такое терпеть.

– Я и не терпела, – сказала Мадлен, рассматривая свои руки. – Я сказала, что такие призывы подходят для агитации, но в практическом смысле они просто смешны. Я понимала, что высказываться в присутствии мужа было ошибкой с моей стороны, но не смогла удержаться, слушая их крики. Хотя Джастин еще раньше вполне внятно объяснил мне, что я должна знать свое место и не выражать свое мнение ни по каким вопросам, если только они не касаются… – у нее перехватило горло, и Орри понял, что воспоминания причиняют ей боль, – новомодных декоративных стежков, – договорила она едва слышно.

Орри отложил томик Уитмена в сторону и сжал ее руку.

– И как он воспринял твои слова?

– Очень плохо. Запер меня в спальне на целые сутки. Заставил Нэнси забрать все мои книги и велел приносить еду в комнату. Все это время я никого и не видела, кроме Нэнси. Мне даже пришлось передавать ей ночной горшок… – Мадлен склонила голову и закрыла глаза ладонью. – Боже мой, как же это унизительно!

– Мерзавец… Я убью его!

Мадлен быстро смахнула со щек слезы:

– Нет, нет, что ты! Я совсем не для этого тебе рассказала. Просто мне не с кем поделиться.

– Я бы больше рассердился, если бы ты мне не рассказала. – Орри встал и зашагал по высокой траве, сбивая со стеблей капли, оставшиеся после недавнего дождя. – Как бы мне хотелось украсть тебя из этого проклятого дома! Впрочем, Резолют никакой и не дом вовсе, а самая настоящая тюрьма.

– Да, верно. Мне становится все труднее и труднее выносить Джастина и свое положение. Когда-то у меня были прекрасные представления о чести и святости брачных клятв… – Губы Мадлен скривились в безуспешной попытке улыбнуться. – Джастин все это превратил в насмешку.

– Брось его! Я пойду к нему. Я ему скажу…

– Нет, Орри. Уже поздно. Очень много людей в Резолюте теперь зависят от меня. Я не слишком много могу сделать, чтобы улучшить их жизнь, но, если я уеду, она станет во сто крат хуже. Единственное мое утешение – это ты. Только благодаря тебе я еще могу терпеть весь этот ужас. – Она быстро подошла к Орри, ее юбка прошуршала по влажной траве. – Только благодаря тебе.

Она обняла его за талию и посмотрела ему в глаза, на ее ресницах блестели слезинки. Потом, отчаянно нуждаясь в утешении, она крепко прижалась к нему и целовала его снова и снова.

Орри зарылся лицом в ее черные волосы, вдыхая их сладостный запах. И как всегда, тело предало его. Мадлен почувствовала его желание и прижалась еще крепче, словно давая понять, что жаждет того же. Напряжение, рожденное их добровольным самоотречением, нарастало уже давно. И сегодня оно стало почти невыносимым.

Мадлен расшнуровала корсет. Спустила нижнюю сорочку. А потом снова приникла губами к его рту, запрокинула назад голову и, закрыв глаза, наслаждалась упоительными минутами, пока он целовал ее грудь.

Они никогда не заходили так далеко. И только огромное усилие воли останавливало их от последнего шага.

– Орри, мы не должны… – Голос Мадлен звучал хрипло.

– Да…

Но он не знал, как долго еще сумеет выдержать эту муку, когда так страстно желаешь любимую женщину и не можешь обладать ею.

* * *

Через два дня, после ужина, Орри и Чарльз вышли на веранду, чтобы выпить по бокалу виски. Свет заходящего солнца сквозь легкую дымку тумана казался бледно-розовым. Орри смотрел на розовые отражения в реке, Чарльз перелистывал «Меркури». В последнее время он каждый день по нескольку минут проводил за чтением этой газеты, что, по мнению Орри, было еще одним признаком его взросления.

После встречи с Мадлен Орри снова чувствовал горечь разочарования. Он был готов к очередному ночному визиту к какой-нибудь страстной вдовушке, которая смогла бы его утешить. И он до сих пор не знал, что ему ответить Билли.

– Ты читал это? – спросил Чарльз, свернув газету.

Орри покачал головой.

– Хантун произнес очередную речь.

– Где на этот раз?

– В Атланте. Что такое народный сув… Эй, как это произносится?

Орри наклонился, чтобы взглянуть на слово, которое Чарльз показывал пальцем.

– Суверенитет. Этот термин ввел сенатор Дуглас. Он означает, что люди, живущие на вновь созданных территориях, будут вправе сами решать, разрешать им рабство на своей земле или запрещать.

– Хантун говорит, что это неприемлемо, как и доктрина свободной земли. Хотя что это за доктрина такая, я тоже не понимаю.

– Согласно доктрине свободной земли, моральный долг конгресса – запретить рабство на новых территориях. Воля живущих там людей значения не имеет. Воображаю, какую речь сочинил Джеймс. – Он прижал растопыренные пальцы к рубашке и подчеркнуто напыщенным тоном произнес: – Я согласен с великим Кэлхуном. Рабство должно существовать. Священная обязанность конгресса – защищать всю собственность, существующую на территории… – Орри скривился. – «Собственность» означает рабов. Это единственная местная доктрина, которую большинство наших соседей считают приемлемой.

– А ты?

Орри немного подумал.

– Я на стороне Дугласа, – сказал он. – Как и Джордж наверняка.

– Ладно, надо бы мне побольше узнать обо всем этом. А то ведь в Вест-Пойнте мне придется встречаться с людьми из разных штатов.

– Вопрос новых территорий может назреть раньше, чем ты уедешь. Есть мнение, что уже этой осенью, после выборов президента. Страна быстро расширяется на запад, и у всех нас очень скоро будет возможность доказать свою преданность. Семейную в том числе, – добавил он, многозначительно взглянув на Чарльза.

Кузен вытянул ноги и посмотрел на реку, на поверхности которой теперь осталось лишь несколько дрожащих розовых пятен.

– Тебя продолжает это беспокоить, – сказал он. – Поэтому ты не написал Билли?

– Откуда ты знаешь, что не написал? – нахмурился Орри.

– Если бы написал, Бретт не ходила бы такой мрачной. Я понимаю, что не должен вмешиваться, но, по-моему, ты хочешь отказать Билли только по одной причине: он янки. Совсем как… – Чарльз запнулся, словно то, что он собирался сказать, было очень трудно произнести, – как Хантун. Или Вирджилия Хазард. Это они мерят всех северян под одну гребенку.

Смелое замечание Чарльза взбесило Орри, но его гнев быстро остыл, и разум все-таки возобладал над эмоциями. Разум и огромное желание мира, потому что отношения Билли и его сестры могли бы укрепить связи между двумя семьями, едва не разрушенные Вирджилией.

В густой бороде Орри мелькнула улыбка.

– Ты становишься умным юношей, Чарльз. И меня это радует. – Он глубоко вздохнул. – Я напишу Билли сегодня же вечером. Думаю, этому письму он точно обрадуется. А теперь ты, наверное, захочешь разыскать Бретт и рассказать ей хорошие новости.

Чарльз завопил от восторга, порывисто стиснул руку Орри и умчался в дом.

* * *

Орри действительно тем же вечером написал письмо. Он сообщил Билли, что ему будут рады в Монт-Роял, и предложил привезти с собой всех Хазардов. Кроме Вирджилии, мысленно добавил он, понимая, что писать это незачем. В конце он пообещал, что непременно устроит в честь их приезда большой прием или даже бал, чтобы хоть немного сгладить неприятное завершение прошлого визита.

Он был рад тому, что написал все это. Пусть маленький, но это был шаг к примирению. Если даже друзья, живущие во враждующих штатах, не смогут сохранить добрые отношения, то как это сделать тем людям, которых они отправляют в Вашингтон?

Глава 31

Хазарды приняли приглашение Орри. Они приехали в среду на третьей неделе мая. Мод пришлось остаться в Лихай-стейшн – она растянула лодыжку, работая в саду, и поехать не смогла.

Бал был назначен на субботу. Всем соседям уже разослали приглашения.

– Джастин предпочел бы остаться дома: ему не нравятся твои гости, – сказала Мадлен, когда они с Орри встретились на прошлой неделе.

– Ну и пусть. – Он поцеловал ее в шею. – А ты приезжай без него.

– О, это было бы замечательно. Только, боюсь, вряд ли на нас свалится такое везение. Джастин все равно приедет, испугается нежелательных домыслов, если откажется принять приглашение Мэйнов. Только вот гостем он будет не из приятных.

* * *

В день приезда после ужина мужчины и женщины собрались своими компаниями.

– Пока мы ехали через Виргинию и Северную Каролину, – сказал Джордж, когда они сидели за виски и сигарами, – в поезде говорили только о романе миссис Стоу, – (при этих словах Тиллет недовольно фыркнул), – и об отделении Юга.

– Да, эта идея носится по всему штату как ураган, – кивнул Орри. – Но такое случается каждые несколько лет.

– Только на этот раз ураган посильнее, – вставил кузен Чарльз.

Купер покрутил в руке бокал с виски. Они с женой и малышом Джудой приехали около пяти часов.

– Это действительно настоящий ураган, – сказал он. – И он снесет наш собственный дом, не чей-нибудь. Некоторые южане это понимают. Александр Стивенс, например. Но большинство глупцов не слышат ничего, кроме собственной болтовни. Они не понимают, что Союз нельзя вот так просто разрушить и жить дальше, словно ничего не произошло. Слишком многое поставлено на карту, чтобы федеральное правительство могло это допустить. В Чарльстоне я слышал разговоры о мирной сецессии. Просто смешно. Одно другому противоречит.

– Ты, конечно, большой специалист в этом вопросе, – язвительно заметил Тиллет.

Купер предпочел сделать вид, что изучает содержимое своего бокала.

– Разделение мирными средствами, – снова заговорил Тиллет, – было бы идеальным вариантом, но если оно невозможно, как ты утверждаешь, то остается лишь один путь: добиться разделения силой оружия. За некоторые истины стоит побороться, Купер. Смерть лучше тирании.

Купер наконец посмотрел на отца и тихо произнес:

– Да, сэр. Именно это и говорят негры, когда убегают.

Тиллет встал:

– Прошу меня извинить. Я думал, тут у нас светская вечеринка. – Шагая с трудом, он медленно вышел из комнаты и хлопнул за собой дверью.

– О, простите… – смущенно сказал Джордж. – Это я виноват, не надо было затевать этот разговор.

Билли не согласился с братом, и Орри поддержал его.

– Неужели мы дошли до того, – сказал он, – что даже при разногласиях не способны оставаться разумными людьми?

– В нашей семье мы дошли до этого уже много лет назад, – невесело засмеялся Купер. – Я еще тешу себя надеждой, что что-нибудь изменится к лучшему, но, увы, ничего не меняется.

Он протянул свой бокал Орри, который сразу заметил боль, скрытую за его сухой улыбкой.

– Налей-ка мне еще, будь добр, – сказал Купер. – Да побольше.

* * *

– Юдифь! – радостно захлопала в ладоши Констанция. – Какая прекрасная новость!

Все поддержали ее, кроме Эштон, которая со скучающим видом смотрела в потолок. После ужина дамы собрались в музыкальной гостиной за бокальчиком хереса. Бретт, разумеется, был позволен только крепкий чай.

– И когда вы ожидаете прибавления, дорогая? – спросила Кларисса, после того как служанка унесла пустые бокалы.

– Ну, насколько мы могли подсчитать, через шесть с половиной месяцев, – ответила Юдифь. – Доктор уже запретил мне продолжительные путешествия. Купер, конечно, с ним согласен. В некоторых вопросах ваш сын весьма консервативен, – добавила она с улыбкой. – Этим летом он собирается в Британию, но, к сожалению, без меня.

– Снова в Британию? – воскликнула Бретт. – Вы ведь только что оттуда вернулись!

– В самом деле, – согласилась Юдифь. – Но вы же знаете, Купер так увлечен идеями мистера Брюнеля. Они сразу нашли общий язык, и Брюнель пригласил его приехать еще раз, уже на более продолжительное время. Купер мечтает построить…

Они вдруг услышали в холле чье-то громкое ворчание. Кларисса торопливо направилась к двери и выглянула в коридор. Сердитый голос Тиллета постепенно затих наверху лестницы.

– Ну и ну, – покачала головой Кларисса, возвращаясь на место. – Это мой муж. Могу поспорить, мужчины снова говорили о политике.

– Политика все портит в последнее время, – со вздохом сказала Юдифь.

Кларисса поджала губы:

– Вот уж нет. Я не допущу, чтобы она испортила ваш приезд. И уж точно не позволю, чтобы она расстроила наш субботний бал. Он должен стать радостным событием, о котором мы все будем вспоминать. Мужчины этим заниматься не станут, поэтому мы все устроим сами.

Все дамы с ней согласились. Даже Эштон заставила себя изобразить заинтересованность. Хотя при мысли об этом бале, который устраивался в честь Билли Хазарда и его семьи, а значит, и в честь Бретт, она закипала от злости и мечтала только об одном: отомстить тем, кто сделал ее такой несчастной.

* * *

– О! Давай же, сильнее…

– Эштон, я… – произнес он, тяжело дыша. – Я не хочу причинять тебе боль…

– Черт тебя побери, Форбс, сильнее… О… да…

Последние слова перешли в стон. Сквозь шум в ушах Эштон слабо различала стук колес подъезжавших экипажей и звуки оркестра. Форбс и его родные приехали в числе первых, и Эштон сразу же увлекла юношу в этот темный тихий уголок в дальнем конце конюшни.

Она просто умирала от желания иметь мужчину. И не просто мужчину, а того, которого собиралась отвергнуть Бретт. Но не только поэтому она караулила момент, когда появится Форбс. До ее ушей дошли слухи, что он просто потрясающий образец мужской особи. И Форбс ее не разочаровал. У нее было такое чувство, будто внутри у нее пушечный ствол.

Они стояли лицом друг к другу. Эштон, вжимаясь спиной в стену пустого стойла и уже не помня, как она подняла юбку и устранила прочие помехи, содрогалась в бешеном ритме, снова и снова с глухим стуком ударяясь о доски. Ее левая нога с трудом удерживала равновесие, правой она обхватывала бедро Форбса, прижимая пятку к его пояснице.

Когда наступил пик наслаждения, Эштон пришлось закусить нижнюю губу, чтобы заглушить собственный крик. Она вцепилась обеими руками в шею Форбса, оставляя на его коже кровавые царапины.

– Как прикажешь мне это объяснять? – недовольно спросил он через несколько мгновений, показывая ей испачканный кровью носовой платок.

Его брюки все еще болтались у лодыжек, а Эштон уже торопливо приводила себя в порядок.

– Ну, придумаешь что-нибудь, милый. Это ведь могли быть москиты? Их сегодня просто ужас как много. Меня недавно сразу два укусили.

– Точно, так и есть, проклятые москиты. – Он еще раз промокнул шею и хихикнул, глядя на нее с восторгом и даже с некоторым благоговением. – Да, Эштон, ты еще та штучка…

– Хочешь сказать, не пожалел, что мы сюда пришли?

– О чем ты? Это было… ну, я тебе честно скажу. Едва ли не лучший раз в моей жизни.

– Едва ли? – надула губки Эштон. – И все?

– Еще и тщеславная к тому же, – усмехнулся он и нежно погладил ее грудь. – Ладно, ладно. Ты лучше всех.

– Спасибо, Форбс. Вот только не трогай мое платье, пожалуйста. Я только привела себя в порядок.

Эштон деловито расправила нижние юбки, приглаживая помявшиеся кружева. Она могла бы вернуть ему его комплимент. Никогда еще она не чувствовала такого возбуждения и такого удовольствия от близости с мужчиной. Форбс был груб, делал ей больно, но она упивалась каждым мгновением.

Впрочем, говорить ему об этом она не стала. Чего доброго, еще возгордится. Пусть лучше остается в неведении. Она даже замурлыкала, очень довольная собой.

– Мы еще будем встречаться? – наконец не выдержал Форбс. – Как сейчас, я имею в виду.

– Не сегодня. Сегодня я должна любезничать со всеми этими янки.

– Понятное дело, не сегодня. Я хотел сказать, до того, как ты выйдешь за Джима Хантуна.

Эштон чуть придвинулась к нему, покачивая бедрами:

– Форбс, ты должен кое-что усвоить. Мои отношения с мистером Джеймсом Хантуном – это нечто вроде делового партнерства. А тут – удовольствие. И если мы сохраним нашу маленькую тайну, нет никаких причин отказываться от этого удовольствия еще долгое время.

– Ты хочешь сказать, что и после того, как вы с Хантуном…

– А почему нет? Если, конечно, ты не напьешься где-нибудь и не начнешь болтать лишнего, позоря меня. Услышу хоть раз что-нибудь подобное, и ты меня больше не увидишь.

– Клянусь, буду нем как рыба! Можешь на меня положиться, Эштон… О боже… ну разве ты не чудо?

Она позволила Форбсу еще раз поцеловать себя перед тем, как они вышли из конюшни порознь. Пока Эштон была вполне довольна сегодняшним вечером. Форбс помог ей избавиться от ужасного напряжения, нараставшего в ней в последние дни. И что не менее важно, он полностью отдался в ее руки. Эштон чувствовала себя так, словно только что купила нового раба.

Легкая улыбка блуждала на ее пухлых губках, когда она быстро шла через лужайку к большому дому, сиявшему огнями. Чутье подсказывало ей, что мистер Форбс Ламотт станет ее весьма ценным союзником.

* * *

В каждом окне горели свечи в канделябрах, лужайки украшали нарядные китайские фонарики. Дом не смог вместить всех гостей, приехавших в каретах и верхом, поэтому они выплеснулись наружу, разбрелись среди деревьев, прогуливаясь в тени парами или небольшими компаниями.

Из нижней части дома вынесли всю мебель, кроме стульев. Столовую подготовили для танцев, играл приглашенный оркестр фон Грабова из Чарльстона. Доставить четырнадцать музыкантов с инструментами было задачей не из легких, но Орри с ней справился. А в полночь, если ветер будет благоприятным, гостей еще ждала прогулка на речном шлюпе, и на борту уже готовился ужин.

На веранде, выходившей на реку, установили временные столы с закусками и напитками. Мальчишки-рабы махали метелками, отгоняя насекомых от тарелок с окороком, ягнятиной и жаренной на вертеле говядиной, цыплятами, устрицами, креветками и океанскими крабами. Двести фунтов окорока было специально куплено для этого случая, и примерно такое же количество всего остального. Французское шампанское лилось рекой, как и другие лучшие французские и немецкие вина – по сорок ящиков каждого вида.

Гости были разряжены сообразно случаю. Воздух наполняли ароматы напудренных плеч и надушенных декольте. Волосы многих джентльменов были напомажены макассаровым маслом и ярко блестели в свете бумажных фонариков. Даже с закрытыми глазами, только слушая веселый шум голосов, Орри мог бы сказать, что прием удался. Смех и разговоры были достаточно громкими для того, чтобы их услышали даже в Колумбии, думал он.

Вечер выдался теплым. Орри было душно в сюртуке, жилете и шейном платке. К тому же температура, казалось, еще больше поднималась, или это просто действовало шампанское. Обходя гостей, он все время держал бокал в руке, и как только напиток заканчивался, рядом обязательно оказывалась чья-нибудь черная рука и подливала его, просил Орри об этом или нет.

Впрочем, духота и неудобная одежда были ничтожной малостью в сравнении с тем удовольствием, которое он получал. Этот прием для него словно отражал все то прекрасное и изысканное, что было в его родном штате. Яркие огни, еда, вино, музыка – все это создавало атмосферу удивительной доброжелательности. Как по волшебству, все прежние раздоры отошли в сторону, и Орри наблюдал эти чудесные преображения собственными глазами.

Тиллет и Джордж рассказывали друг другу какие-то истории и громко хохотали, как будто между ними никогда не было никаких споров. Орри видел, как они снова наполнили свои бокалы и отправились гулять рука об руку.

Раскрасневшись и слегка пошатываясь, из дому вышла Констанция. Она с трудом дышала и весело хихикала, после того как только что станцевала польку с одним из молодых Смитов, который сумел преодолеть ее первоначальную нерешительность своим неотразимым обаянием. Вообще на балу присутствовало много дам и джентльменов с фамилией Смит, хотя никто из них не приходился близким родственником Уитни Смиту, которого как раз не было.

Констанция танцевала с такой легкостью и задором, что даже заслужила восторженную похвалу своего партнера. Обняв ее, Кларисса сказала:

– Ты отплясываешь, как настоящая южанка. Уверена, что не хочешь перебраться к нам?

– Просто вечер такой замечательный… и так много приятных людей, что, возможно, я и соглашусь, Кларисса.

Орри не спеша вышел наружу. Прислонившись к белой колонне, он потягивал шампанское и улыбался гостям. Он был чуточку пьян, но чувствовал себя превосходно. Однако оказалось, что не все разделяют его благодушное настроение. Купер все еще не забыл, как накануне вечером его обидело поведение отца. Это было видно по его надутому лицу, когда он в стороне от всех пил свое вино.

Орри подошел к брату и ласково ткнул его в плечо, пролив немного шампанского на его рукав.

– Ну же, да развеселись ты наконец! – сказал он. – Ты ведь не можешь не признать, что вечер удался на славу.

– Удался, – согласился Купер без особой искренности. – Но было бы еще лучше, если бы люди всегда были так приветливы с янки.

Орри моргнул:

– Эй, если тебе нравится прием, почему ты не улыбаешься?

– К сожалению, я не могу не думать о том, какой ценой все это достигается. Как ты мог бы заметить, далеко не все здесь веселятся.

И он медленно и важно показал рукой туда, где вдоль веранды, обливаясь по́том, старый негр, которому стукнуло уже шестьдесят восемь лет, нес на плечах два тяжелых ящика с вином. Проследив за его взглядом, Орри рассвирепел, но не сказал ни слова и просто отошел в сторону.

С этой минуты настроение его безнадежно испортилось. И все, что он видел и слышал теперь, только еще больше усиливало его досаду, смешанную с горькой печалью.

Изрядно захмелевший отпрыск семьи Булл дернул за веревку, на которой висели зажженные бумажные фонарики, один из них загорелся и чуть не поджег кринолин тетушки Бетси Булл. Она выбранила своего юного родственника и заставила его пойти к конской поилке и обливать голову водой, пока не протрезвеет. Тот сразу перестал хихикать.

Однако вовсе не раскаяние послужило причиной такой внезапной перемены. Просто он выпил столько, что желудок не выдержал, и беднягу вырвало прямо перед тетушкой. Несколько гостей, оказавшихся рядом, тут же поспешили отойти, кривясь от отвращения, а одна дама даже едва не лишилась чувств, побледнев как полотно и с трудом держась на ногах. Видно, все начало поворачиваться в худшую сторону, подумал Орри.

Немного позже, уже в доме, полном гостей, Орри вдруг увидел Джастина Ламотта. Он сидел в вальяжной позе, положив ноги в блестящих лакированных ботинках на соседнее плетеное кресло, в которое мог бы кто-нибудь сесть, так как все остальные места были заняты.

– …Откровенно говоря, мне все равно, кого выдвинут партии, – разглагольствовал Джастин. – Янси был прав: традиционная партийная преданность стала теперь пустой болтовней. Голосуешь за вигов – значит отдаешь голос за партию, которая уже просто калека, если не труп. Голосуешь за демократов – встаешь на сторону организации, которая больше не представляет интересов этого региона. Я лично склоняюсь к Американской партии. Никаких иммигрантов. Никаких католиков. Уверен, они скоро добавят к своей программе: «Никаких аболиционистов».

Орри пристально смотрел на ботинки Джастина, смысл его взгляда был предельно ясен. Однако Джастин окинул хозяина дома вызывающим взглядом и как ни в чем не бывало продолжил свою тираду. Орри, морщась от отвращения, прошел дальше.

Через десять минут он прислонился к стене столовой, чтобы понаблюдать за тем, как Джордж вальсирует с Мадлен. Джордж уже давно высказывал желание пригласить Мадлен и теперь явно наслаждался танцем.

Орри поднял бокал, плеснув шампанское на рубашку, и понял, что слегка перебрал. Но ему было все равно. Минуло уже четверть двенадцатого, шумная вечеринка продолжалась своим чередом, не требуя его вмешательства. Даже если бы он рухнул сейчас без сознания, ничего бы не изменилось.

Впрочем, падать он не собирался. Во всяком случае, пока мог стоять на ногах и смотреть на Мадлен. Как же она была прекрасна, как грациозно кружила в ярком свете свечей с его лучшим другом! Ее молочно-белая грудь в глубоком декольте изумрудно-зеленого шелкового платья казалась еще бледнее. Цвет ее туалета изумительно подходил к ее темным волосам и бархатистым глазам.

Джордж танцевал просто превосходно. Ничего удивительного, подумал Орри, сделав еще глоток, ведь у него все руки и ноги на месте.

Как бы ему хотелось не быть жалким калекой! Танцевать сейчас с Мадлен под эту чудесную музыку. Перестать скрывать свою любовь, которая наполняла его сердце горечью, ведь он думал о Мадлен каждую минуту и так страстно, до боли, желал ее. Его губы сжались в тонкую линию, в темных глазах, отражавших огни свечей, вспыхнул гнев. Не глядя он протянул в сторону пустой бокал, и чья-то черная рука, державшая бутылку, тут же наполнила его.

* * *

– Она просто чудесная партнерша! – сообщил Джордж, подводя Мадлен к Орри после окончания танца. – Невероятно обаятельная. Но я вижу, меня ищет Констанция. Ты меня извинишь, Орри? К вашим услугам, миссис Ламотт. – И он ушел, оставив порозовевшую Мадлен и взволнованного Орри наедине.

– Теперь я понимаю, почему ты его так любишь, – сказала Мадлен. – Он добрый, умный и веселый… – Она раскрыла веер и начала им обмахиваться. – Великолепный вечер. Как жаль, что он скоро закончится…

Орри заглянул ей в глаза – опьянев, он не думал об осторожности.

– Все кончается слишком быстро, Мадлен. Месяцы пролетают как один день. То время, что нам осталось…

Мадлен захлопнула веер с такой силой, что одна из пластинок сломалась.

– Не надо… – прошептала она беззвучно, одними губами, прикрыв глаза. – И вдруг, к изумлению Орри, отступила назад, двигаясь неестественно, как марионетка. – Да, время летит быстро, не правда ли? Мы все состаримся, прежде чем поймем это. – (Почему она говорит так громко? – подумал Орри.) – Знаете, как меня уже называет Форбс, сын Фрэнсиса? Тетушка Мэдди!

Она засмеялась, но Орри видел, что ей хочется плакать.

– А, вот ты где, дорогая!

При звуке этого голоса они оба оглянулись. Разумеется, это был Джастин.

– Говорят, ты тут танцевала с каким-то янки, – продолжал он, подходя ближе. – Надеюсь, он к тебе не прижимался?

Несмотря на улыбку, его самодовольное лицо выражало холодную скуку, а своим глупым замечанием он намеренно хотел оскорбить гостя Орри. Ответить на его выходку Орри не мог, как бы ему этого ни хотелось. Улыбка мистера Ламотта обращала его реплику в шутку, и любой, кто воспринял бы ее всерьез, выглядел бы в глазах остальных неотесанным грубияном.

Джастин согнул руку в локте, предлагая ее жене.

– Не хочешь ли отведать что-нибудь из прекрасного угощения, предложенного нашим радушным хозяином, дорогая?

– Ты иди вперед, Джастин. Я уже достаточно съела…

– Я настаиваю.

Он бесцеремонно схватил ее правую руку и сунул себе под локоть. От унижения щеки Мадлен вспыхнули. Когда Джастин уводил ее прочь, она украдкой успела бросить на Орри короткий взгляд, полный желания. Такое же желание, уже почти нестерпимое, испытывал и он. Так не может больше продолжаться, сказал он себе. Что-то должно произойти. Из этого тупика непременно должен найтись какой-то выход.

Может, это произойдет не сейчас и даже не скоро, но чутье подсказывало Орри, что произойдет обязательно. И что потом? Станут они ближе друг к другу или расстанутся навсегда?

Не в силах больше выносить чудовищное напряжение, сжигавшее его изнутри, Орри вдруг развернулся, шагнул вперед и швырнул бокал о стену. Десятки крошечных осколков разлетелись по полу.

Ему стало немного легче, и он уже с досадой спрашивал себя, как можно было так распуститься. Слишком много выпил? К счастью, никто, кажется, ничего не заметил. Орри поднял руку – из маленького пореза на костяшках пальцев на запястье медленно стекала кровь.

* * *

Мимо в вихре вальса промчались Билли и Бретт. Они не заметили ни Орри, ни его порезанную руку, ни его пустых глаз. Под сверкающими подвесками люстры, окруженные качавшимися огнями ламп и свечей, они были заняты только друг другом. Билли хотелось, чтобы музыка звучала и звучала и чтобы эта ночь не кончалась никогда.

– Перед тем как я спустилась вниз, принесли камелии, – сказала Бретт; Билли облегченно вздохнул, потому что до сих пор она молчала о его подарке. – Их было так много, – добавила она. – Такая корзина наверняка стоит целое состояние.

– Думаю, Хазарды могут себе это позволить, – сказал он и тут же почувствовал себя ужасно глупо после такого напыщенного замечания.

Боже, от сияния ее глаз, милого наклона головы и сдержанной, но такой обаятельной улыбки у него просто мутился рассудок. Джордж как-то сказал ему, что многие кадеты Вест-Пойнта считают романтику помехой учебе и дают клятву не поддаваться ей, чтобы сохранять трезвость ума. Билли вполне мог понять такие принципы, но считал, что ему самому уже поздно воспитывать в себе холодность. Да ему этого и не хотелось.

– Так или иначе, – сказала Бретт, – цветы действительно прекрасные… как и намерения того, кто их прислал.

– Спасибо. Некоторые девушки могли и не проявить такой любезности и ничего не сказать.

– Поверить в такое не могу!

– Но это правда. Поэтому ты и отличаешься от всех других. Ты не кокетничаешь, не заставляешь других мучиться догадками. Ты всегда говоришь прямо. Я очень люблю это твое качество… – Он вдруг смутился и покраснел. – То есть я хотел сказать, оно мне нравится.

– Да? А раньше мне казалось, что оно тебе совсем не нравится.

Билли усмехнулся:

– Давай не будем обсуждать мои прошлые ошибки, хорошо? Их было так много, что у нас не останется времени на другие разговоры.

– Ну, не так уж и много ты совершал ошибок. Во всяком случае, серьезных.

– Совершал, совершал. – Краем глаза он заметил бледное лицо Эштон – она стояла рядом с Хантуном, но наблюдала за ним.

– Иногда, впрочем, я поступал правильно. Например, попросил у Орри разрешения бывать у вас. Мне только хотелось, чтобы это случалось чаще чем раз в год.

– Но я все равно рада, что ты попросил, и рада, что он согласился. – Она легонько сжала руку Билли. – Я буду писать тебе, часто-часто. И может быть, Орри свозит меня в Вест-Пойнт. Ведь это все еще популярное место для туристов?

– Мне говорили, что да. Но ты, наверное, и здесь не будешь скучать. Этот парень, Ламотт, ведь не перестанет за тобой ухаживать…

– Теперь перестанет. Форбс хорош собой, но ведет он себя… ну… слишком по-взрослому. Так что бывать у нас он больше не будет, – выразительно закончила Бретт.

– А он об этом знает?

– Да, я ему сказала несколько минут назад. Подумала, что должна это сделать, раз уж ты прислал мне камелии, и… – Она порозовела, как и он недавно. – Билли, не надо так на меня смотреть! От твоего взгляда я просто таю. Мне, конечно, не следовало так откровенничать с тобой, я просто ужасно глупая, но никак не могу удержаться… – Она на мгновение прижалась щекой к его щеке и прошептала: – Я так давно думала о тебе… Мне казалось, ты никогда меня не заметишь.

Он чуть отодвинулся и снова внимательно посмотрел ей в глаза. На этот раз слова нашлись без труда, и он произнес их легко и уверенно:

– Я никогда не замечу никого другого. Никогда.

* * *

Держа в руке полупустой бокал, Форбс Ламотт наблюдал за тем, как танцуют Билли и Бретт. Их влюбленные лица вызывали в нем злобу и отвращение. Он не заметил, как подошла Эштон, и вздрогнул от неожиданности, когда она взяла его под руку.

– Форбс, милый, ты похож на старого бешеного медведя.

– Я и чувствую себя так. – Форбс посмотрел на гостей за спиной Эштон. – А где Хантун?

– Я его отослала ненадолго. Мне хотелось поговорить с тобой.

– Отлично. А то меня уже тошнит от этой парочки.

Он повернулся спиной к танцующим и позволил Эштон увести себя через толпу. По дороге Эштон умудрялась весело и беззаботно улыбаться и кивать каждому, мимо кого они проходили, и одновременно говорить с ним приглушенным голосом:

– Что случилось? Я думала, тебе весело!

– Было. А потом твоя дорогая сестричка сообщила, что предпочла бы в будущем меня не видеть.

– Что, в самом деле? И как ты это воспринял?

– Я чертовски оскорблен.

– Не могу сказать, что виню тебя за это.

– Не пойми меня неправильно, Эштон. Бретт не единственная… ну, я хочу сказать, не единственная девушка на свете.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, испорченный мой мальчик. – Эштон с улыбкой сжала его руку. – Ты нашел кого-нибудь еще этим вечером?

Форбс бросил на нее короткий похотливый взгляд:

– Это уж точно. И все-таки мужчине следует думать и о том, чтобы найти себе жену. Я ведь считал, Бретт вполне мне подойдет. И не готов вот так просто принять отставку.

– А как ты думаешь, что чувствую я после того, как мне дал отставку мистер Хазард?

– Думаю, то же самое. Хочешь это обсудить?

– Именно. А, вот и пунш! Налей мне бокальчик, будь так любезен.

Форбс тут же бросился исполнять ее просьбу, а заодно допил свое шампанское и снова наполнил бокал, прежде чем они пошли дальше. Потом залпом осушил его, подошел к краю террасы и швырнул пустой бокал в заросли азалий. Иногда Эштон находила его отвратительным. Но Форбс мог быть ей полезен – и не только в физическом смысле.

Они спустились с террасы и пошли по лужайке.

– Честно говоря, Форбс, я не удивлена тем, что ты сказал. У меня было подозрение, что Бретт поговорит с тобой сегодня.

– Почему это?

– Она обмолвилась об этом, когда мы одевались. Трещала как сорока. Все радовалась, что увидит Билли…

– Проклятье! – прорычал он. – Убей меня, но я понять не могу, с чего вдруг Орри разрешил ухаживать за своей сестрой какому-то янки!

– Он просто обожает этих Хазардов, всю их семейку. И чем только они его так завлекли?

– Если Бретт так хочет солдата, то почему бы ей не выбрать какого-нибудь парня из Цитадели? И как, черт его подери, Хазард сможет за ней ухаживать, стоя на посту в тысяче миль отсюда?

– Форбс, прекрати ругаться. Ты привлекаешь внимание. Для исполнения нашей цели будет лучше, если нас пореже будут замечать вместе. И сейчас, и в будущем.

– Нашей цели? – переспросил Форбс. – Какой еще цели?

– Вот тебе на! Свести счеты с Билли и Бретт, разумеется.

Форбс резко остановился, посмотрел на нее, а потом громко захохотал, запрокинув голову:

– Черт, да ты просто бесподобна! Самая настоящая первоклассная сучка!

Эштон ударила его по подбородку веером. Удар был легким, но чувствительным, а она того и хотела, и хотя губы ее продолжали улыбаться, в глазах сверкнула злоба.

– Сочту за комплимент. Но если еще раз выругаешься или повысишь голос, ты никогда больше не получишь того, чего тебе хочется.

– Ладно, ладно… извини.

– Вот так-то лучше.

Они пошли дальше, в сторону реки. Украшенный огнями шлюп «Юто» с накрытыми для ужина столами только что отошел от пристани. Два скрипача на палубе играли нежные мелодии, разносившиеся над черной водой.

– А теперь, – бодрым тоном заговорила Эштон, – продолжим. Я не ошиблась, предполагая, что тебе бы очень хотелось отомстить?

– Ты чертовс… да. Хотелось бы. – Форбс слегка содрогнулся – Эштон его пугала.

– Великолепно. Я хочу того же. Мы станем тайными союзниками. Я, наверное, совсем скоро выйду замуж за Джеймса, но жена и союзница – не одно и то же. К тому же в нашем с тобой союзе есть один пикантный штришок… – Она легонько погладила его по руке закрытым веером. – Вернее, будет, если ты научишься вести себя хорошо.

По спине Форбса снова пробежала легкая дрожь.

– Да, понимаю. Но… А ты, часом, не напилась?

– Что ты хочешь этим сказать? – отшатнулась Эштон.

– Ты ведь говоришь о том, чтобы навредить своей собственной сестре.

– Так и есть. – Улыбка вернулась на лицо Эштон. – Я ее ненавижу.

Форбс побледнел.

– В бога душу мать… – невольно вырвалось у него. – Ладно, ладно… я только хотел уточнить.

Ему вдруг захотелось сбежать от нее и никогда больше не возвращаться, но потом он вспомнил о том, что было в конюшне. И снова предложил ей руку.

– Может, расскажешь, как мы… – он нервно сглотнул, – собираемся сделать то, о чем говорим?

– Не могу, потому что пока сама не знаю. Мы составим план, исходя из обстоятельств, и поймаем нужный момент. Спешить не будем. Мы должны улыбаться и выжидать, а потом, когда Билли Хазард и моя сестра будут меньше всего этого ожидать, мы им отплатим.

Несмотря на дурные предчувствия, Форбс улыбнулся. Это была не слишком уверенная улыбка, но Эштон все равно сочла ее очаровательной.

– Конечно, так и сделаем, – пробормотал Форбс и показал на лужайку перед домом. – Могу я пригласить тебя на танец, чтобы скрепить сделку?

– Можете, мистер Ламотт. Идемте.

Глава 32

Первого июня 1852 года Билли ступил на причал Норт-Док в Вест-Пойнте. От жары над рекой и горами висела серая дымка. Билли старался рассмотреть здания Академии, но за отвесным берегом ничего не было видно. Что чувствовал его брат, когда впервые приехал сюда? Был так же взволнован?

Билли был полон решимости в следующие четыре года стараться изо всех сил. Он хотел стать инженером, а для этого необходимо было получать только хорошие отметки. Он знал, что при должном усердии и капельке везения сможет их заработать. И он уже начал готовиться. Всю дорогу и до нее он усердно занимался. Почти все место в его саквояже занимали книги: подержанные экземпляры «Алгебры» Бурдона, «Начал геометрии» Лежандра, «Наглядной тригонометрии» – все труды были взяты из первоисточников и переработаны профессором Дэвисом из Военной академии.

– Сэр, незачем тут стоять и глазеть. Вы один новичок на этом пароходе? Отлично, сэр. Кладите саквояж вон на ту телегу, сэр.

Голос с провинциальным акцентом принадлежал морщинистому коротышке весьма свирепого вида в грязном армейском мундире. Он вразвалку зашагал прочь, держа ладонь на рукоятке висевшей у пояса сабли. Этот человек не имел ничего общего с идеальным образом солдата, тем не менее он произвел на Билли впечатление и создал у него чувство преемственности этого места. Билли гордился тем, что стоит сейчас там, где десять лет назад стоял его старший брат. Академия во времена Джексона приобрела дурную репутацию, но Джордж говорил, что теперь все по-другому и Вест-Пойнт занимает свое место среди ведущих военных учебных заведений мира: Королевских военных академий Вулиджа и Сандхёрста в Британии, особой военной школы Сен-Сир и Политехнической школы в Париже. Старина Тайер использовал Сен-Сир как образец, когда перестраивал учебные планы Вест-Пойнта.

– Сэр, я не буду еще раз просить вас двигаться поживее. Я сержант Оуэнс из местной комендатуры, и я вам напоминаю, что отныне вы находитесь в расположении военной части. Так что ведите себя соответственно.

– Да, сэр, – ответил Билли и поспешил за сержантом.

* * *

Капитан Елкана Бент сидел за столом и теребил нижнюю губу кончиком указательного пальца. С его подбородка стекал пот на лежащую перед ним раскрытую папку. Хотя все окна в старомодном кирпичном здании были распахнуты, из-за своей тучности офицер просто изнывал от жары.

Это здание, как и еще одно, стояло на западном краю Президентского парка. В следующие восемь месяцев всем известную резиденцию, находившуюся неподалеку, должен был занять новый человек. Демократы выдвинули Франклина Пирса из Нью-Гэмпшира, набравшего сорок девять голосов. Получив звание генерала во время Мексиканской войны, Пирс вскоре уволился из армии, чтобы стать еще одним политиком, который будет тосковать по воинской службе. Впрочем, на войне он проявил себя храбрым и талантливым командиром, и многие кадровые офицеры приветствовали его избрание.

Партия вигов выдвинула главнокомандующего. Старина Пух и Прах ожидал выдвижения в 1848 году, но тогда партия предпочла другого кандидата, и он был вынужден прождать еще четыре года. На этот раз он получил пятьдесят два голоса, после того как президент Филлмор отказался баллотироваться от своей собственной партии, если вигов вообще еще можно было считать реальными конкурентами. Этот поступок сыграл со Скоттом злую шутку, ведь получалось так, что он попадал в политические списки на хромой лошади.

Впрочем, при любом исходе страна получала президента с армейским опытом. Может быть, именно такой человек понял бы, что главная задача правительства – подготовиться к войне с предателями, захватившими власть на Юге.

Бент провел в военном министерстве чуть меньше четырех недель. К этому времени он уже ненавидел столицу, как и ожидал еще тогда, когда получал назначение. Это был кишащий мухами вечно недостроенный огромный город с южной архитектурой, открытыми сточными канавами и прочими неприятными приметами. Он ненавидел эти толпы свободных негров, которые ходили по улицам, выставляя себя напоказ, как будто были равны белым. Ненавидел государственных чиновников – всех этих муравьев, мельтешащих вокруг в тщетном старании доказать свою полезность.

Но несмотря на неприязнь к этому городу, перевод в Вашингтон был хорошим шагом вперед, которого Бент давно ждал. Штабная служба могла дать важный профессиональный опыт. Прошлые тридцать четыре месяца Бент просидел в пенсильванской глуши Карлайлских казарм, и этот перевод мог стать поворотным пунктом в его карьере, которая продвигалась уж слишком медленно даже для мирного времени. И он знал, кто в этом виноват.

Административное управление войсками отвечало за комплектование личного состава армии, и уже вскоре после прибытия Бент просматривал утвержденный список будущих кадетов Военной академии на следующий год. В списке обнаружилось имя некоего Чарльза Мэйна из Южной Каролины. Проведя небольшое расследование, Бент выяснил, что этот Чарльз Мэйн – племянник одного бывшего офицера и его очень хорошего знакомого.

Позже, как раз сегодня, с официальной почтой пришел пересмотренный и теперь окончательный список тех, кто должен был сдавать экзамены в июне и уже приехал в Академию, а также список сентябрьских новобранцев, которые приедут только к началу осеннего семестра. В июньском списке обнаружилось еще одно знакомое имя: Уильям Хазард Второй, Лихай-стейшн, Пенсильвания.

Это мог быть только кто-то из той самой семьи.

Бент с трудом сдержал радость. Он давно потерял следы Орри Мэйна и Джорджа Хазарда. Тяжелые обстоятельства его карьеры не слишком способствовали поискам. К тому же оба уволились из армии и, так сказать, исчезли из поля его зрения.

Но он никогда не терял желания отомстить Мэйну и Хазарду. Ведь только из-за них, из-за посеянных ими сомнений на его счет он не смог достичь тех высот, которых, безусловно, заслуживал. Именно поэтому и еще по разным причинам Бент испытывал к ним жгучую ненависть. Теперь наконец у него появился шанс отомстить. Пусть не им, но членам их семей.

На дальнем краю стола откуда-то появилась маленькая мохнатая гусеница и поползла к папке, которую он только что закрыл. По привычке называя своих давних недругов старыми кадетскими кличками, он подумал о том, помнят ли Пенёк и Палка об обещании, которое он им дал. Если не помнят, это даже к лучшему. Секретность и внезапность важны в любой войне, и в личной в том числе.

– Капитан Бент? – донесся из соседнего кабинета голос начальника строевого управления. – Прошу вас, зайдите ко мне на минуту.

– Уже иду, сэр.

Елкана Бент тяжело поднялся со стула. Сделав шаг, он приостановился, потянулся к середине стола и прижал гусеницу большим пальцем. Потом смахнул мертвое насекомое на пол и с трудом потащился выслушивать поручения.

Часть третья «И прочных уз связующие нити порвутся одна за другой»

Если они хотят отделиться, Бога ради. Я люблю Союз так же, как люблю свою жену. Но если моя жена вдруг захочет развода, она его получит, хотя это и разобьет мне сердце.

Джон Квинси Адамс. О предполагаемом заговоре отделения Аарона Бэрра, 1801 год

Глава 33

Джордж Хазард всегда говорил, что не питает особых ностальгических чувств к Вест-Пойнту. Но он часто и подолгу рассказывал об Академии младшему брату, так что, приехав туда, Билли уже о многом знал.

Прежде всего Джордж предостерег его насчет «людей Тайера и системы Тайера». Заключалась она в том, что личные достижения кадетов измерялись в точные отрезки времени и выражались в числовой иерархии. Эта система, и люди, внедрившие ее, по-прежнему командовали Вест-Пойнтом.

Однако за шесть лет, минувших после выпуска Джорджа, перемены все-таки произошли. Самыми заметными были изменения в архитектуре. Старые Северные и Южные казармы снесли и вместо них построили новые, которые вмещали сто семьдесят шесть комнат и обошлись в умопомрачительную сумму в сто восемьдесят шесть тысяч долларов. Красивое здание из красного песчаника напомнило Билли картинки с изображениями старинных английских замков. В огромном холле над центральным входом проходили собрания дискуссионного кадетского клуба, а в цокольном этаже какой-то военный пенсионер открыл небольшой магазинчик, где продавал печенье, конфеты и разные разносолы. Обогревались казармы теперь с помощью центрального парового отопления, так что каминных решеток, о которых с такой нежностью вспоминал Джордж, больше не осталось. А значит, ушли в прошлое и пирушки после отбоя, к большому разочарованию Билли.

Восточнее казарм и южнее церкви строилась новая столовая. Но библиотека и обсерватория остались на прежних местах. Как и учебное здание.

Чтобы обеспечить практические занятия и, возможно, слегка вдохновить кадетов, с конца Мексиканской войны в Академии постоянно преподавали инженеры. Их сразу можно было узнать по темно-синим однобортным сюртукам с черными бархатными воротниками и манжетами и по эмблеме их родов войск – за́мку с орудийными башенками. Билли очень надеялся в будущем тоже заслужить такую эмблему.

Он знал, что в следующие четыре года ему придется усердно работать. Но обнаружил, что напряженная подготовка к вступительным июньским экзаменам была напрасной тратой времени. Чтобы сдать экзамен по математике, оказалось, ему только и нужно, что решить на классной доске простую задачку и устно ответить на три таких же легких вопроса. Неудивительно, что многие штатские считали требования при поступлении в Академию смехотворными.

Кадетов теперь созывал не барабан, а горн. А вот еда в столовой с прежних времен не сильно изменилась. Не успел Билли пробыть в отведенной ему комнате и десяти минут, как туда ввалился какой-то третьекурсник, представился кадетом Калебом Слокумом и потребовал, чтобы Билли встал по стойке смирно.

Билли постарался как мог. Третьекурсник, худой парень с прямыми черными волосами и нездоровой кожей, выразил недовольство, а потом сказал ленивым тоном:

– Расскажите о себе, сэр. Ваш отец демократ?

– Думаю, это зависит от того, кого выдвинет партия в этом месяце, – вежливо ответил Билли.

– Сэр, я задал вопрос, который требует простого ответа: «да» или «нет». Вы же вздумали читать мне лекцию о политике. – Он понизил голос с крика до вкрадчивого мурлыканья: – Могу я заключить из вашего ответа, что ваш отец политик, сэр?

Билли сглотнул, подавляя гнев.

– Нет, сэр. Он металлург.

– Сэр! – взревел третьекурсник. – Я спросил вас напрямую: политик ваш отец или нет, а вы в ответ потчуете меня россказнями о промышленном производстве! Встаньте в тот угол лицом к стене на пятнадцать минут. Я вернусь и проверю. А вы тем временем подумайте вот о чем. Будете и дальше болтливым упрямцем, ваша карьера в этом заведении окажется короткой и неприятной. Итак, сэр! В угол!

Покраснев, Билли повиновался. Будь он таким же, как его брат, он бы давно уже врезал этому наглецу, а о последствиях подумал бы позже. Но он был более уравновешенным и вдумчивым по природе – не зря же Джордж верил, что из него может получиться хороший инженер. Мало того – его доверчивость делала его легкой добычей. Он простоял в углу больше часа, пока наконец в комнату не заглянул какой-то пожалевший его второкурсник и не разрешил расслабиться, потому что Слокум и не думал возвращаться.

Слокум. Билли потер ноющие ноги и подумал, что стоит запомнить эту фамилию.

– Вам придется привыкать к таким шуткам, сэр, – сказал второкурсник. – Вам еще долго ходить в «плебеях».

– Да, сэр, – пробормотал Билли, когда кадет уходил.

Кое-что в Вест-Пойнте не изменилось и не изменится никогда.

* * *

Все еще в гражданской одежде, Билли и другие новички промаршировали по плацу к летнему лагерю следом за кадетами в мундирах, точно так же как когда-то Джордж и Орри. Как и положено, «плебеи» тащились по пыли, неся вещи старшекурсников, и с чертыханием сбивали в кровь костяшки пальцев, пытаясь вколотить в твердую землю колышки для палаток.

В тот первый день в лагере Билли узнал и о другой произошедшей в Академии перемене. Она была не такой заметной, как другие, но не менее важной. Позже кто-то даже сказал, что самой важной – из-за ее пагубных последствий.

В каждой палатке, рассчитанной на трех человек, были одеяла, стойка для мушкетов, которые новобранцам со временем предстояло получить, и обшарпанная тумбочка, выкрашенная в зеленый цвет. В тумбочке, заодно служившей и единственным сиденьем в палатке, было три отделения для белья каждого из кадетов. Когда Билли вошел внутрь вместе с другим тощим, бледным и растерянным новичком, третий обитатель палатки уже сидел на тумбочке и полировал дорогие веллингтоновские ботинки носовым платком.

– Вечер добрый, – поднял он голову. – Зовут Макалир. Дилард Макалир.

Он протянул руку, и Билли пожал ее, пытаясь определить акцент юноши. Выговор был явно южным, но более резким и гнусавым, чем южнокаролинский.

– Билли Хазард из Пенсильвании. А это Фред Пратт из Милуоки.

– Фрэнк Пратт, – поправил его высокий парень, глядя виновато.

– Так-так, – усмехнулся Дилард Макалир. – И оба янки.

У него были бледно-голубые глаза и светлые кудри, падавшие на розовый лоб. Билли уже приметил этого парня раньше, когда новичков делили на четыре взвода. Их обоих, как среднерослых, определили в один из центровых взводов. Фрэнку Пратту, который до сих пор топтался у входа во весь свой шестифутовый рост, отвели место на фланге.

– Что, теперь вдвоем на меня накинетесь? – спросил Макалир.

Что-то в его интонации показалось Билли смутно знакомым, но он никак не мог вспомнить, что именно. Макалир продолжал улыбаться, но вопрос задал явно не шутливый. Билли подумал, что это дурной знак.

Снаружи раздались чьи-то шаги и приглушенный шепот. Кто-то подкрадывался к палатке с противоположной от солнца стороны, поэтому никаких теней на брезенте не было.

– С чего бы? – в ответ спросил Билли. – Нам ведь всем вместе здесь мучиться.

– Лично я мучиться не намерен, – заявил Макалир. – Первому же паршивому янки, который попытается меня достать, я врежу в нос так, что он слезами умоется.

– Откуда ты, Макалир? – задумчиво почесав подбородок, спросил Билли.

– Из Пайнвилла, городок такой в Кентукки. Там ферма моего отца. – Он с вызовом уставился на Билли. – И у него четыре раба.

Парень явно ждал какой-то реакции. Он по-прежнему сидел на тумбочке, и насмешливый вызов, написанный на его лице, не оставлял никаких сомнений в том, что он готов отразить все их нападки. Меньше всего Билли был готов столкнуться в Вест-Пойнте с такой местечковой враждебностью. Осознание собственной наивности заставило его встряхнуться, но вступать в любые споры о рабстве он не собирался.

В конце концов, им еще предстояло жить в одной палатке, поэтому надо было как-то договариваться, и Макалир должен это понять.

– Мне бы хотелось сложить свои вещи. – Билли показал рукой на тумбочку. – Ты позволишь?

– О чем разговор, само собой.

Макалир поднялся – медленно и плавно, как змея, разворачивающая кольца. Хотя он был довольно коренастым, природная грация в сочетании с миловидной внешностью делала его похожим на девушку. Но когда он потер ладони, словно готовясь к драке, Билли увидел мозоли на его руках.

– Только учти, – снова широко улыбнулся Макалир, – если тебе нужна тумбочка, то придется сначала отодвинуть меня.

Фрэнк Пратт тихо и горестно застонал. А Билли наконец понял, почему интонации Диларда Макалира показались ему такими знакомыми. Точно так же вели себя некоторые молодые люди, которых он встречал в Монт-Роял. Надменность и почти безбашенная драчливость. Возможно, это была их обычная манера поведения при встрече с янки.

Он спокойно посмотрел на кентуккийца:

– Макалир, я не хочу с тобой ссориться. Нам троим придется жить в этой чертовой брезентовой норе шестьдесят дней, и нам просто необходимо поладить. Что до меня, то мне все равно, кто мы и откуда приехали, но уж точно не все равно, как мы будем обращаться друг с другом. Я ведь не просил тебя ни о чем особенном, мне просто нужна тумбочка, которая на одну треть предназначена для меня. Но если мне придется передвинуть тебя, как ты выразился, то, пожалуй, я смогу это сделать.

Его решительность произвела впечатление, и Макалир явно пошел на попятный.

– Черт, Хазард, да я просто пошутить хотел. – Он с низким поклоном отступил в сторону. – К твоим услугам. И к твоим тоже, Фред.

– Фрэнк.

– Ну конечно. Фрэнк.

Билли слегка расслабился и повернулся к входу, у которого оставил свои вещи. И вдруг…

– Разом, парни… Дернули!

Билли узнал голос Слокума за мгновение до того, как кто-то снаружи выдернул из земли все колышки, и палатка тут же сложилась.

Барахтаясь в накрывшем их брезенте, Макалир громко ругался, а когда все трое наконец высвободились, Билли пришлось удерживать кентуккийца, чтобы он не погнался за хохочущими старшекурсниками.

* * *

Джордж рассказывал, что они с Орри, будучи новичками, постоянно подвергались преследованию одного старшего кадета, сильно невзлюбившего их. То же самое случилось и с Билли. Калеб Слокум из Арканзаса постоянно его находил, чтобы обвинить в каком-нибудь реальном или воображаемом нарушении. Уже очень скоро некрасивое угреватое лицо Слокума стало сниться ему по ночам, как и минуты торжества, в которых он убивал своего обидчика самыми разными способами.

Билли терпел эту травлю, потому что знал: нужно терпеть, если он хочет достичь поставленной цели. Он любил представлять свое будущее на дежурстве в карауле, когда приходилось просто стоять два часа на посту и потом, после четырехчасового перерыва, еще два часа – и так целые сутки. Чтобы время бежало быстрее, он уносился в своих фантазиях в тот прекрасный день, когда получит звание офицера инженерных войск и сможет жениться. В том, кто станет его женой, он, разумеется, не сомневался. Оставалось лишь надеяться, что Бретт желает этого так же, как и он.

* * *

За неделю до закрытия летних лагерей Дилард Макалир ввязался в спор с двумя новичками с Севера. Сцепились они по вопросу свободных земель. Кончилось все дракой. Макалир не уступал, пока с громкой руганью их не бросился разнимать один из старших кадетов, Фил Шеридан из Нью-Йорка, который и сам имел славу большого задиры. На этот раз он был назначен офицером дня и был вынужден перейти на сторону дисциплины.

Когда Шеридан попытался остановить драку, Макалир разъярился еще сильнее, отломил ветку с ближайшего дерева и бросился на старшекурсника. К счастью, другие кадеты растащили их, но понадобилось не меньше пяти минут, чтобы окончательно усмирить кентуккийца.

На следующий день суперинтендант Генри Брювертон вызвал Макалира к себе в кабинет. Никто не знал, что говорил суперинтендант за закрытой дверью, но к концу дня Макалир уже укладывал вещи.

– Ребята, – сказал он с кривой усмешкой, – мне очень не хочется с вами расставаться, но начальство поставило меня перед выбором: или отправиться по Кентерберийской дороге, или получить официальное обвинение. Что ж, если мне суждено выбраться из этой аболиционистской сточной канавы, я рад, что ухожу достойно.

Если Макалир и сожалел об отчислении, то хорошо это скрывал. Его обвинение в симпатии к аболиционистам показалось Билли довольно забавным, потому что полстраны как раз считало, что Вест-Пойнт стоит на стороне рабства.

– Да, ты, безусловно, прав, Дилард, – желая хоть как-то утешить товарища, согласился Фрэнк Пратт.

Билли постарался скрыть свои чувства, хотя ярость и бессмысленность этой драки вызывали в нем отвращение.

– Ты справился и с этими двумя «плебеями», и с Шериданом, как с малыми детьми, – добавил Фрэнк своим высоким голосом.

– Ясное дело, – пожал печами Макалир. – Джентльмены всегда дерутся лучше, чем всякий сброд, а янки как раз этот самый сброд и есть. Полукровки. Большинство янки, – поспешил любезно добавить он.

Билли уже слышал такие же высказывания от других кадетов с Юга. Возможно, так они боролись с собственными комплексами, вызванными их более низким положением. Однако, каковы бы ни были причины, эта драка стала для него дурным знаком. Билли хорошо запомнил бешенство на лице Макалира, когда тот бросился на Шеридана с дрыном наперевес.

Макалир пожал руки обоим.

– Ну, не скучайте, парни.

– Да, – кивнул Билли. – А ты там поосторожнее, Дилард.

– Само собой. Обо мне не беспокойтесь.

И, махнув рукой, он ушел. А воспоминание о ветке дерева и искаженном ненавистью лице осталось.

* * *

Билли видел все новые свидетельства раскола, вызванного отношением к рабству. Хотя кадетов распределяли по взводам исключительно по росту, он заметил, что парочка подразделений состоит в основном из южан или тех, кто был на их стороне, причем новички в этих взводах были заметно выше ростом, чем в остальных. Такое странное деление не могло происходить без ведома начальника личного состава. Но в чем именно состояло его участие, Билли пока не знал.

Первого сентября прибыл новый суперинтендант. Как и Брювертон, Роберт Ли служил в Инженерном корпусе, однако обладал гораздо более солидной репутацией, чем его предшественник. Прежде всего он был известен как прекрасный военачальник; говорили, что Уинфилд Скотт чуть ли не боготворил его. В Академии Ли был вынужден столкнуться с одной неожиданной проблемой. Его старший сын Кастис учился там в то же самое время на курсе выпускников пятьдесят четвертого года, что заставляло злые языки обвинять Ли в некоем фаворитизме.

Впервые Билли увидел нового суперинтенданта вблизи на воскресной службе в церкви, которую обязаны были посещать все курсанты – еще одно правило, не изменившееся со времен учебы Джорджа. Ли был почти шести футов ростом, с карими глазами, густыми бровями и лицом, от которого так и веяло силой характера. В его черных волосах поблескивали седые пряди, но в усах, загибавшихся на полдюйма по обе стороны рта, седины не было. На вид Билли дал бы ему лет сорок пять или чуть больше.

Капеллан произнес одну из своих усыпляющих проповедей, на этот раз на весьма популярную тему – о приближении нового тысячелетия, а потом предложил всем помолиться за нового суперинтенданта Академии. После этого по приглашению капеллана полковник Ли вышел вперед и произнес короткое наставление кадетам и преподавателям.

Пусть за стенами их учебного заведения кипят жаркие споры, сказал он, но их непреложный долг – оставаться выше этого. Цитируя молодого короля из шекспировского «Генриха V», он назвал кадетов братством. И особо подчеркнул, что каждый слушатель должен прежде всего думать об Академии именно как о братстве и помнить, что выпускники Вест-Пойнта обязаны хранить верность не какой-то отдельной группе людей, а стране, которую они поклялись защищать.

– И что ты о нем думаешь? – спросил позже Фрэнк Пратт в своей осторожной манере; они теперь были соседями по комнате и перед сигналом на обед спешно наводили порядок.

– Он действительно выглядит как идеальный военный, – ответил Билли. – Только вот очень хотелось бы, чтобы он здесь сумел поддерживать мир.

– Братство… – пробормотал Фрэнк. – Мне бы эдакое слово и в голову не пришло. Мы что, и в самом деле такие?

– Ну, такие не такие, но должны ими стать. – Он вспомнил лицо Макалира, когда тот набросился на Шеридана.

В дверь резко постучали, послышался знакомый вопрос:

– У вас все в порядке?

– В порядке, – откликнулся Билли.

Фрэнк повторил те же слова, чтобы дежурный кадет знал: он тоже в комнате. Однако дежурный, вместо того чтобы отправиться дальше, вошел к ним. Виргинец Джеймс Стюарт был очень общительным и чрезвычайно популярным второкурсником, имевшим репутацию почти такого же драчуна, как Шеридан. Кто-то в шутку прозвал его Красавчиком именно потому, что привлекательной внешностью он как раз не отличался.

– Господа, – как будто нарочно повышая голос, сказал он, – теперь, когда во главе Академии встал еще один достойный сын штата Виргиния, вам следует быть осмотрительнее. – И, быстро оглянувшись через плечо, добавил уже почти шепотом: – Зашел предостеречь вас. Один из барабанщиков контрабандой притащил на территорию тридцать шомполов. Несколько штук купил Слокум. Он был пьян и упоминал ваши имена. – (Фрэнк Пратт побледнел.) – Так что держитесь от него подальше, если сможете.

– Так и сделаем, сэр, – кивнул Билли. – Спасибо.

– Не хочу, чтобы вы дурно думали обо всех южанах, – сказал Стюарт и исчез.

Билли задумчиво посмотрел на осенний свет, сочившийся сквозь окно со свинцовыми переплетами. «Не хочу, чтобы вы дурно думали обо всех южанах». Даже в самых коротких и случайных разговорах всплывало напоминание о расширявшейся пропасти.

– Что мы такого сделали этому Слокуму? – нарушил молчание Фрэнк.

– Ничего.

– Тогда почему он к нам цепляется?

– Мы «плебеи», а он уже полноправный кадет первого курса. Он из южного штата, а мы – янки. Ну откуда мне знать, почему он к нам прицепился, Фрэнк? Наверное, в мире всегда находится кто-то, кто тебя ненавидит.

Фрэнк совсем приуныл, размышляя о своем грустном будущем. Он не был трусом, как уже знал Билли, просто легко поддавался панике и не верил в лучшее. Но если преодолеть это качество, он еще вполне сможет стать хорошим офицером.

– Понятно, – сказал наконец Фрэнк. – Только у меня такое чувство, что уже очень скоро Слокум действительно постарается приколотить наши шкуры над своим порогом.

– Согласен. Но лучшее, что мы можем сделать, – это последовать совету Красавчика и держаться от Слокума подальше.

Однако Билли и сам чувствовал, что столкновение неизбежно. Ну и пусть. Когда это произойдет, он примет бой, и плевать, что будет потом. Ему хотелось успокоить Фрэнка, заверить его, что они обязательно справятся со Слокумом, но зазвучал горн, в коридоре захлопали двери, и кадеты шумно помчались вниз по лестнице, чтобы построиться на улице перед казармой и промаршировать в столовую. И надо же было такому случиться, что Фрэнк споткнулся на ступеньках, упал и порвал брюки на левом колене. Когда все уже стояли в строю, Слокум заметил это и внес Фрэнка в рапорт за неподобающий вид.

Билли попытался что-то сказать, но потом спохватился и замолчал. Слокум ухмыльнулся и добавил в рапорт и его – за «дерзкий тон и высокомерное поведение».

Что ж, за все это ему когда-нибудь придется рассчитаться.

Глава 34

Измученный бессонницей и мыслями о Мадлен, Орри снова открыл письмо Джорджа.

Буквы слегка расплывались. Он отодвинул листок на несколько дюймов, и дата, шестнадцатое декабря, стала более четкой, как и все остальное. Впервые он заметил проблемы со зрением в начале осени, и это стало еще одним поводом для уныния, хотя их и так было немало.

Письмо представляло собой эдакую смесь бодрости и скептицизма. В декабре Джордж навестил Билли в Вест-Пойнте и сообщал Орри, что брат чувствует себя хорошо, чего нельзя сказать о новом суперинтенданте Академии. Ли категорически не принимал все, что касалось кадетской муштры. Ему хотелось, чтобы слушатели Вест-Пойнта вели себя безупречно не под угрозой взысканий или отчисления, а просто потому, что им это нравится.

«К сожалению, – писал Джордж, – мир не населен мраморными статуями… хотя он стал бы гораздо лучше, будь это так».

Еще он написал, что Ли тепло приветствовал его как старого боевого товарища, несмотря на то что они встречались всего пару раз в Мексике. В доверительном разговоре суперинтендант поделился с ним своими опасениями насчет процветающей в Академии групповщины, которая могла расколоть кадетский корпус.

Были, к счастью, и приятные новости. Билли получал по всем предметам только высшие баллы и должен был, без сомнения, с легкостью сдать январские экзамены. Суперинтендант очень хвалил юношу перед своим гостем и называл его прирожденным инженером. Даже сам профессор Мэхен уже отметил Билли.

В конце Джордж немного написал о выборах президента. На Севере довольно многие уже обвиняли Франклина Пирса в слабохарактерности. А из всех имен, упоминаемых в связи с кабинетом министров, на первом месте стояло имя сенатора Джефферсона Дэвиса.

Тот самый Дэвис из полка «Винтовки Миссисипи», с легкой улыбкой вспомнил Орри. Полковник Дэвис и его ополченцы в красных рубашках показали отчаянную храбрость в сражении у асьенды Буэна-Виста. Если он станет военным министром, то у Академии появится настоящий друг в Вашинг…

Какой-то грохот внизу заставил его стремительно вскочить с кровати. Но не успел он дойти до двери, как вдруг колени пронзила сильнейшая боль. Проклятье, да он просто разваливается на части. Возраст и постоянная сырость равнинной зимы делали свое дело.

– Орри? Что там за шум? – крикнула из своей комнаты мать.

– Как раз иду выяснять. Уверен, ничего страшного. Возвращайся в постель.

Он хотел сказать это мягче, но от сковавшего его страха голос прозвучал довольно грубо. Внизу он увидел слуг со свечами в руках и, держась за перила, быстро спустился по ступеням. От напряжения боль в суставах усилилась.

– Дайте пройти, – сказал он.

Рабы расступились. Следом за Орри по лестнице уже бежал кузен Чарльз. Орри распахнул дверь библиотеки.

Первым, что он увидел на натертом до блеска полу, была большая лужа виски, в ней лежали осколки разбитого стакана. Шум, который он слышал сверху, был вызван упавшим креслом отца.

Орри бросился вперед. Он был настолько потрясен, что еще не мог по-настоящему почувствовать пришедшей к ним беды. Тиллет лежал на боку в напряженной позе. Глаза и рот были открыты, как будто его что-то сильно удивило.

Удар, догадался Орри.

– Папа? Ты меня слышишь?

Он не знал, зачем спрашивает это. Наверное, просто не мог поверить, решил он позже. Ведь уже тогда, услышав наверху встревоженный голос матери, он понимал, что разговаривает с мертвым человеком.

* * *

Похоронили Тиллета второго января на маленьком кладбище плантации. Большая толпа рабов наблюдала за церемонией из-за черной кованой ограды. Во время молитвы, перед тем как гроб опустили в могилу, заморосил дождь. Эштон стояла по другую сторону могилы, рядом с Хантуном, вопреки традиции, требовавшей, чтобы все члены семьи провожали усопшего вместе. Гроб осторожно опустили в землю.

Кларисса не плакала, просто смотрела перед собой остановившимся взглядом. Она не заплакала ни разу с ночи смерти Тиллета. После похорон Орри заговорил с ней. Она вела себя так, словно ничего не слышала. Он еще раз спросил, как она себя чувствует. Кларисса пробормотала что-то неразборчивое, лицо ее по-прежнему оставалось бесстрастным. Орри не мог припомнить более грустного дня в Монт-Роял.

После того как семья вышла с кладбища, к свежей могиле осторожно проскользнули рабы и тоже отдали дань уважения умершему: кто-то тихо читал слова молитвы, кто-то бормотал псалом, кто-то просто молча склонил голову. Купер шел следом за братом. Поведение негров удивило его, он никак не ожидал, что рабы могут испытывать добрые чувства к своему хозяину. Хотя, подумал он, в поведении людей очень часто нет никакой логики и никакого смысла. И не важно, какого цвета у них кожа.

Юдифь и Бретт шли рядом с Клариссой. Купер с нежностью посмотрел на жену. В середине декабря она подарила ему дочку, Мари-Луизу. Малышка была сейчас в доме, под присмотром горничных.

Глядя на сгорбленные плечи брата и его унылое лицо, Купер попытался как-то отвлечь его от горестных мыслей.

– Перед отъездом из Чарльстона я слышал кое-какие новости о Дэвисе, – сказал он.

– И какие же?

– Ты ведь знаешь, что в прошлом месяце он отказался договариваться с Пирсом в Вашингтоне…

– Знаю.

– Говорят, он уступил. И может все-таки поехать на инаугурацию. Для Юга будет очень хорошо, если он войдет в правительство. Он честный человек. И здравомыслящий к тому же – в большинстве случаев.

Орри пожал плечами:

– От его присутствия там ничего особо не изменится.

– Неправда. Я верю, что один человек может сделать очень много. Если ты считаешь иначе, зачем тогда все это?

– Вашингтон сейчас похож на огромный сумасшедший дом, – словно не слыша его, продолжал Орри. – И самые опасные безумцы как раз те, кого американцы избрали в конгресс, чтобы выражать интересы народа. Я даже представить не могу людей, которые заслуживали бы меньшего уважения. Разве что только власти нашего штата.

– Если тебе так не нравится то, что происходит в Южной Каролине, измени это. Баллотируйся на выборах и сам поезжай в Колумбию.

Орри даже остановился и посмотрел на брата, чтобы понять, не ослышался ли он.

– Ты советуешь мне заняться политикой?

– А почему нет? Уэйд Хэмптон же занялся.

Этот богатый и уважаемый плантатор действительно был только что избран в законодательный орган штата.

– У тебя есть для этого и время, и деньги, – продолжал Купер. – Твое имя наверняка привлечет людей. Ты ни с кем не ссоришься. Вы с Хэмптоном во многом похожи. Ты мог бы стать еще одним голосом разума и умеренности в этом хоре бессмысленной болтовни в столице. Таких, как ты, мало.

Бесспорно, предложение было заманчивым, но Орри не поддался на искушение:

– Я скорее стану сутенером, чем политиком. Это и то более честное ремесло.

– Ты когда-нибудь читал Эдмунда Бёрка? – не улыбнувшись на шутку, спросил Купер.

– Нет. А что?

– Я изучил все его речи и письма, какие только смог найти. Он был верным другом колоний и поразительно умным человеком. Однажды он написал в письме, что для победы безнравственных людей необходимо лишь одно: чтобы хорошие люди ничего не делали.

Решив, что это камень в его огород, Орри хотел возразить брату, но его перебил крик Бретт.

– Это матушка! – испугался Купер.

Сотрясаясь в рыданиях, Кларисса повисла на руках Юдифи. Наконец-то она выплеснула наружу свое горе, обрадовался Орри.

Однако уже через час его облегчение сменилось тревогой, когда он услышал, что мать все еще продолжает рыдать в своей комнате. Он вызвал доктора, тот прописал Клариссе настойку опия и потом сказал собравшимся родным:

– Тяжкие утраты непросто вынести. Особенно женщине, которая всегда была неотделимой частью жизни своего мужа. Но Кларисса сильный человек. Она быстро оправится.

Но он ошибся.

* * *

Первые перемены Орри заметил через неделю. Когда Кларисса улыбалась и разговаривала, она как будто смотрела сквозь него. Если слуги спрашивали ее о каких-то домашних делах, она говорила, что сейчас очень занята и должна сначала выполнить некую загадочную работу. После этого она уходила в свою комнату и не возвращалась.

У нее появилась новая страсть, которая была довольно распространена в Южной Каролине, но никогда не добиралась до Монт-Роял. Она занялась родословной и принялась рисовать фамильное древо.

Зеленая ветвь представляла семью ее матери – Бреттов. Красная показывала род Эштона Голта, ее отца. Для Мэйнов Кларисса использовала другие краски, поэтому все дерево, занимавшее большой лист пергаментной бумаги, напоминало раскрашенную во все цвета радуги паутину.

Кларисса расстилала пергамент на столе у окна в своей комнате и днями напролет трудилась над ним; уже скоро понять что-нибудь из ее запутанного рисунка стало совершенно невозможно. Но она упорно продолжала чертить все новые и новые линии. А все обязанности на плантации, которые она прежде с усердием исполняла, теперь были забыты.

Орри молчал. Он понимал, что, потеряв мужа, мать нашла утешение в каком-то придуманном ею мире, неведомом для всех остальных. И если временное пребывание там хоть немного смягчало ее горе, пусть так и будет.

Однако в работе плантации было немало таких тонкостей, о которых он знал или не очень много, или совсем ничего. Поэтому уже скоро отлаженный механизм начал давать сбои, как часы, постоянно отстающие на двадцать минут, как бы часто их ни подводили.

* * *

– Ровнее, черт побери… Ровнее! Да что с вами всеми творится?

Стояло ясное февральское утро. Орри проверял подготовку полей к мартовскому севу. Весьма опытные работники, на которых он кричал с такой яростью, все уже довольно пожилые люди, натягивали на дальней стороне поля направляющие веревки параллельно друг другу с расстоянием в одиннадцать дюймов. Услышав крики хозяина, они недоуменно переглянулись: линии выглядели ровными.

Рабы помоложе, которые шли вдоль рядов, делая борозды для семян с помощью мотыг, тоже удивились этой внезапной вспышке. Орри кричал так громко, что его услышали даже те негры, что копали оросительные каналы на дальнем краю поля. Никто не мог взять в толк, чего он от них хочет.

Орри закрыл глаза и потер веки. Почти всю прошлую ночь он не спал, беспокоясь о матери и еще сочиняя письмо Джорджу, в котором пришлось объяснять, почему они не смогут приехать в Ньюпорт летом. Свой отказ он объяснил тяжелым состоянием Клариссы, не решившись назвать настоящую причину. Прошлым летом он почувствовал откровенную враждебность некоторых жителей маленького курортного городка, и ему не хотелось испортить и это лето ни себе, ни друзьям.

– Орри, линии абсолютно ровные!

Услышав голос Бретт, он резко открыл глаза и повернулся. Сестра стояла невдалеке, на насыпи. Щеки ее раскраснелись, и она никак не могла выровнять дыхание. Видимо, девушка только что прибежала – как раз когда он отчитывал рабов.

Орри прищурился и оглянулся через плечо. Бретт говорила правду. Он действительно ошибся – то ли подвело зрение, то ли сказалась усталость. Рабы уже возобновили работу, понимая, что правы были они, а хозяин ошибся.

Бретт спустилась к нему и ласково коснулась его руки:

– Ты снова не спал допоздна. – (Орри пожал плечами.) – Представляешь, – продолжала она, – на кухне сейчас был такой скандал! Дилли надрала уши Сью, потому что Сью забыла заказать соль для посолки. А Сью клялась, будто говорила тебе, что нужна соль.

– О боже… – вдруг вспомнил Орри. – И правда ведь говорила, а я забыл. На прошлой неделе я собирался внести соль в список заказов, но меня срочно позвали взглянуть на ребенка Семирамис, когда у того вдруг появилась какая-то сыпь…

– Кризис уже миновал. Малыш поправится.

– Только не благодаря мне. Я понятия не имел, что делать с шестимесячным младенцем. Кстати, а ты откуда так много про это знаешь?

– Понимаешь, они послали за мной, как только ты ушел, – стараясь говорить как можно мягче, сказала Бретт. – Да я и ничего такого не делала – просто перепеленала малютку, чтобы он согрелся. Только вот Семирамис очень переживала, ну я и подержала ее за руку немного, поговорила с ней. Она и успокоилась, а ребеночек как-то сам поправился.

– Я не знал, что делать. Чувствовал себя беспомощным остолопом.

– Не вини себя, Орри. Ведь раньше все эти заботы лежали на маме. Их было гораздо больше, чем вы, мужчины, могли себе даже представить. – Бретт как будто ласково поддразнивала Орри, улыбаясь своей нежной улыбкой. – Позволь мне помочь тебе с плантацией. – Она коснулась его руки. – Я смогу.

– Но ты же еще…

– Маленькая? Ты говоришь совсем как Эштон.

Из всего колчана она выбрала именно ту стрелу, которая могла разрушить его сопротивление. Он расхохотался, а потом сказал:

– Ты права, я и понятия не имел, как много всего делала мама. Могу поспорить, отец тоже не знал. Я с радостью приму твою помощь. Спасибо тебе! Занимайся всем, что сочтешь нужным. Если кто-то спросит, говори, я разрешил. Пусть идут ко мне, если что. Эй, что-то не так?

– Если рабам придется уточнять у тебя любое важное задание, зачем тогда нужна я? Да я и сама не хочу так. У меня должна быть такая же власть, как у тебя. И пусть все это знают.

– Хорошо. Ты победила. – Он с восхищением и каким-то новым удивлением посмотрел на сестру. – Ты просто чудо. А ведь в этом году тебе будет всего пятнадцать.

– Возраст тут ни при чем. Некоторые девушки уже в двенадцать так же умны и рассудительны, как взрослые женщины. И много чего умеют, а не только кокетничать направо-налево. – (Намек на Эштон не прошел мимо ушей Орри.) – А некоторые так никогда ничему и не учатся. Я бы повесилась, будь я такой.

– Не волнуйся, – с ласковой улыбкой сказал Орри, – такой ты точно не станешь. – Он чувствовал себя уже немного лучше, хотя усталость не отступала. – Ладно, завтра, наверное, все-таки надо заказать соль.

– Каффи уже поехал в Чарльстон на телеге. Я сама выписала ему пропуск.

Орри снова засмеялся и обнял сестру:

– Что-то мне подсказывает, теперь дела на плантации точно наладятся.

– Конечно наладятся, – ответила Бретт.

Двое негров, натягивавших веревки, переглянулись, а потом облегченно заулыбались.

* * *

Эштон вышагивала взад-вперед перед камином в своей комнате. Бретт сидела за письменным столом. За окном с тихим звоном постукивали заледеневшие ветки деревьев. Над рекой завывал ветер.

Из гостевой спальни снова послышалось чихание. Эштон скривилась. Хантун привез ее домой из Чарльстона как раз перед тем, как начался снегопад, и его пришлось тут же уложить в постель с жуткой простудой.

– Когда же он наконец прекратит чихать! – воскликнула Эштон.

Бретт подняла голову над бухгалтерскими книгами плантации, удивленная ядовитой злобой в голосе сестры. Как можно злиться на заболевшего человека?

На самом деле Эштон приводила в бешенство не столько хвороба жениха, сколько разлука с Чарльстоном. Она уже скучала по его оживленным улицам, ярким огням и веселым балам. Хантун возил ее на главное событие светского сезона – большой бал общества Святой Сесилии. Теперь, вернувшись на берега Эшли, девушка чувствовала себя запертой в клетке.

А вот ее младшая сестра, похоже, была всем довольна, корпя целыми днями за списками покупок и расчетными книгами. Последние несколько недель Бретт вела себя так, словно стала хозяйкой плантации. И что бесило Эштон больше всего – ниггеры именно так к ней и относились.

– Сейчас закончу и приготовлю ему горячий лимонный пунш по маминому рецепту, – сказала Бретт. – Это немного прояснит ему голову.

– Ты прямо маленький доктор, да?

Бретт снова посмотрела на сестру, но теперь уже более строго:

– Совсем не обязательно язвить. Я просто делаю что могу.

– Да, и при каждом удобном случае, похоже. Слышала, ты сегодня опять ходила в поселок.

– У Хэтти был большой нарыв. Я его вскрыла и перевязала. А что тебе не нравится?

– Я совершенно не понимаю, зачем ты тратишь время на всю эту ерунду.

Бретт резко захлопнула гроссбух. Потом отодвинула стул и встала, подобрав подол юбки.

– Видимо, кто-то должен напомнить тебе, что вся эта, как ты выразилась, «ерунда» нужна для прибыльной работы Монт-Роял. Ведь именно на деньги от доходов плантации, которую ты так презираешь, были куплены парча и все эти кружева для твоего нового платья, чтобы ты могла покрасоваться на балу.

Ответить на это Эштон было нечего, поэтому она лишь насмешливо расхохоталась. Чтобы достичь своих целей, она только притворялась покорной и безропотной, чтобы мужчины, которые любят именно таких женщин, делали то, что ей нужно. Бретт же, наоборот, смело отстаивала свою независимость. Поэтому Эштон втайне завидовала младшей сестре и еще больше ее ненавидела. Однако она всегда умела скрывать свои чувства.

– Ладно, успокойся, – сказала она, изящно развернувшись к двери. – Мне плевать, даже если ты похоронишь себя заживо на этой плантации. Только запомни: те, кто хочет чего-то добиться в этом мире, не тратят время на ниггеров и разную белую шваль. Они добиваются расположения важных людей.

– Да, наверное, они так и делают, но я-то никуда не стремлюсь пробиться, в отличие от тебя. Я просто пытаюсь помочь Орри.

Самодовольная маленькая сучка, подумала Эштон. Ей хотелось впиться ногтями в глаза сестры. Исцарапать ее, заставить молить о пощаде. Но вместо этого она улыбнулась и весело сказала:

– Чудесно, помогай дальше, а Джеймсом займусь я. Да, вот что хотела спросить… Ты теперь так занята всеми этими цифрами и врачеванием, что тебе, наверное, некогда отвечать на письма твоего кадета? Гляди, он ведь так может и забыть о тебе.

– Для Билли у меня всегда найдется время, не волнуйся.

После этих спокойных слов Эштон едва не взорвалась. Она уже открыла рот, чтобы сказать что-нибудь обидное, как из комнаты Хантуна снова раздалось громкое чихание. Эштон выскочила в коридор и едва не налетела на кузена Чарльза, который шел к лестнице. Отшатнувшись, она вдруг неожиданно сама чихнула.

– Ну и ну, Эштон! И где это ты так простудилась? – усмехнулся Чарльз, ткнув большим пальцем в сторону гостевой комнаты. – Может, он тебя в Чарльстоне еще чем-нибудь наградил?

– Да катись ты в ад со своими грязными мыслями, паршивец!

– А что я такого сказал? Или ты настолько спесива, что даже шуток не понимаешь?

Ответом ему был громкий хлопок дверью, после чего в гостевой комнате Хантуну пришлось открыть рот от изумления, выслушивая поток самой гнусной брани, которую он когда-либо слышал.

* * *

Весной после инаугурации президент Пирс вместе с членами правительства отправился в длительную поездку на Север. В нескольких крупных городах в его честь устраивались пышные приемы. На одном из них, в Филадельфии, побывали Джордж и Стэнли.

Пирс был красивым и приветливым мужчиной. Но несмотря на его очевидное дружелюбие, Стэнли вел себя подобострастно, ошеломленный тем, что оказался рядом с самим президентом. А вот Джорджа куда больше интересовал новый военный министр Джефферсон Дэвис.

Дэвис вел себя, как и подобает настоящему солдату. В свои сорок с лишним лет он был строен, подтянут, но в волосах уже просвечивала седина. У него было худое скуластое лицо и глубоко посаженные серо-голубые глаза, один из которых, насколько слышал Джордж, не видел.

Пока гостей не пригласили на банкет, Джорджу удалось услышать кое-какие соображения нового министра. Начал Дэвис с того, что объявил главную причину, по которой он согласился сопровождать президента в его поездке. Она заключалась в продвижении идеи трансконтинентальной железной дороги.

– Я сторонник строгого соблюдения конституции, – сказал новый министр Джорджу, и вокруг них тут же столпилось с полдюжины слушателей. – Я уверен, что конституция помешает федеральному правительству проводить внутренние изменения и улучшения в отдельных штатах. Так что с вашей стороны будет вполне логичным спросить…

– Возможно ли убедить правительство поддержать строительство такой дороги?

Дэвис вежливо улыбнулся перебившему его человеку:

– Я сам не сказал бы лучше, сэр. – (Все засмеялись.) – Я смотрю на это как на вопрос национальной обороны, – продолжил он. – Если не связать вместе всю страну, то тихоокеанское побережье может быть с легкостью захвачено каким-нибудь иностранным агрессором. Более того, трансконтинентальная железная дорога, которая пройдет в основном через Юг… – он сделал вид, что не заметил, как несколько слушавших его человек при этих словах скорчили недовольные мины, – поможет нам защитить наши границы, если мы сможем быстро перемещать людей в находящиеся под угрозой районы. В настоящее время в нашей армии всего десять тысяч солдат и офицеров. Отсюда до Калифорнии живет примерно четыреста тысяч индейцев, из них около сорока тысяч считаются враждебно настроенными. Такая опасность требует новых путей решения.

– И каких же, господин министр? – спросил Джордж.

– Прежде всего увеличения армии. Необходимо как минимум два новых полка. Кавалеристских полка, которые смогут преодолевать большие расстояния за короткое время. Нашей пехоты индейцы совсем не боятся. Даже придумали для нее весьма презрительное прозвище: «бродячие кучи».

Джордж уже слышал, что Дэвис скорее солдат, чем политик, и теперь начинал в это верить. Этот человек произвел на него большое впечатление.

– Очень многое в наших вооруженных силах ужасно несовременно, – продолжил министр. – Например, наша тактика. Чтобы это исправить, я планирую послать кого-нибудь из офицеров изучать тактику французской армии. Если начнется крымская кампания, что вполне вероятно, у нас также будет редкая возможность наблюдать французскую армию в действии. Кроме того, Военная академия также нуждается в усовершенствовании.

– Это меня очень интересует, сэр, – тут же сказал Джордж. – Мой брат сейчас там, а я закончил в сорок шестом.

– Да, мистер Хазард, я понял. На мой взгляд, учебный план Вест-Пойнта должен быть расширен… – (В этом не было ничего нового, идея пятилетнего обучения витала в воздухе уже несколько лет.) – Больший упор необходимо сделать на кавалерию. Я хочу построить там новые манежи, расширить конюшни…

– Говорят, – снова вмешался один из слушателей, – вы собираетесь построить еще и вторую академию, на Юге. Это правда, господин министр?

Дэвис быстро повернулся к говорившему и впервые за все время ответил довольно резко:

– Сэр, это ложные и вредные слухи. Вторую академию могут предлагать другие, но только не я. Такое учебное заведение лишь усилит групповщину, а это последнее, что сейчас нужно этой стране. Когда Джон Кэлхун выступал против компромисса Клея, он говорил, что узы, связывающие штаты вместе, уже рвутся. Он считал, что разделение Севера и Юга неизбежно. Я думаю иначе. И один из бастионов моей веры находится в горах у Гудзона. Если какое-то учебное заведение и продвигает еще национальные интересы, то только Вест-Пойнт. И я намерен поддерживать это и впредь.

Несмотря на врожденную подозрительность к любому политику с Юга, Джордж вдруг заметил, что аплодирует вместе со всеми. И все же позиция Дэвиса отражала скорее идеал, чем реальность. Билли недавно написал, что в Вест-Пойнте существуют сильные северные и южные группировки и напряжение между ними нарастает. В июне в Академию должен был поехать Чарльз Мэйн. Не помешает ли это напряжение их дружбе с Билли? Джордж очень надеялся, что не помешает.

– Помоги вам Бог, господин министр, – сказал он, когда стихли аплодисменты. – В наши дни слишком много сторонников крайних мер с обеих сторон. Нам нужно побольше разумных голосов вроде вашего. – Он поднял свой бокал. – За Академию!

Дэвис тоже поднял бокал:

– И за Союз!

Глава 35

Чарльз отправился на Север как раз в то время, когда на другом конце света Россия готовилась к войне с Турцией и ее союзниками. Будущий кадет прибыл в Вест-Пойнт в широкополой шляпе плантатора и старом бархатном сюртуке цвета ржавчины. Волосы у него спадали до плеч, а в высоком ботинке был спрятан любимый нож боуи.

Билли со своим другом и однокурсником, веселым уроженцем Виргинии Фицхью Ли, высунувшись из окна казармы на втором этаже, наблюдали за тем, как Чарльз плетется по дорожке. Они ждали его весь день. Скорее всего, Чарльз уже сдал документы о назначении и расписался в регистрационной книге, где, разумеется, определил финансовое положение Орри скорее как «высокое», чем как «среднее». Теперь, сдав наличные казначею, он должен был найти свою комнату.

– Бог мой! – изумленно выдохнул Фиц Ли. – Ты только глянь на его волосы!

Билли кивнул:

– Я знал, что они у него густые, но чтобы настолько…

В его глазах мелькнули веселые огоньки. Дружба не помешала ему организовать для Чарльза особый прием.

– Да он лохматый, как бизон!

При этих словах Фица в голове Билли что-то щелкнуло, и ничего еще не подозревавший Чарльз получил свое вест-пойнтовское прозвище, которого у самого Билли пока не было.

Чарльз почувствовал, что на него смотрят, и поднял голову. Билли мгновенно отпрянул от окна и оттащил Фица:

– Ему не надо тебя видеть. Там все готово?

– Вроде бы да.

Фиц усмехнулся с бесстыдным коварством. Хотя молодой виргинец и был племянником суперинтенданта, Билли не сомневался, что это не спасло бы его от возможного отчисления. Фиц Ли постоянно нарушал правила и делал это с большим удовольствием.

– Красавчик уже давно приготовил все инструменты и напялил свою рубаху – из тех, что мы сшили. Я сейчас пойду надену свою. А ты придержи тут жертву, пока я не вернусь.

– Ладно, только поспеши. У нас мало времени до построения.

Теперь наконец Билли высунулся из окна и замахал рукой:

– Эй, Чарльз! Привет!

Чарльз моргнул, а потом с энтузиазмом замахал в ответ:

– Черт, да это ты! Как дела, Билли?

– Тебя ждал! Давай поднимайся!

Он снова отступил от окна и увидел, что Фиц все еще топчется у двери.

– В чем дело?

– Забыл тебе сказать: Слокум тоже хочет поучаствовать в представлении. Ты же знаешь Красавчика – он со своей проклятой душевностью выкладывает все каждому встречному и поперечному.

Билли нахмурился:

– Слокуму лучше не портить нам игру. Скажи ему, что я велел помалкивать.

– Хочешь, чтобы я так ему и сказал? Напрямую?

– Ну да. Я ведь уже не жалкий «плебей».

– Это точно. – Фиц усмехнулся и вышел.

Через несколько мгновений Чарльз взлетел вверх по лестнице, полы его длинного сюртука развевались за спиной. Когда он ворвался в комнату, они с Билли обнялись, как братья, которые давно не виделись. Потом Чарльз небрежно швырнул шляпу и саквояж на одну из кроватей и отбросил длинные волосы с повлажневшего лба.

– Ну и ну, Билли, как тебе форма-то идет! Настоящий красавец! Только я забыл, что на Севере такое пекло.

– Скоро тебе станет еще жарче, даже если похолодает. Ты ведь теперь новичок, помнишь? «Плебей», как у нас говорят. А меня могут назначить старшим над кадетами в лагере.

– Хочешь сказать, мы на целый год перестанем быть друзьями? – нахмурился Чарльз.

– Друзьями мы останемся. Только выпячивать это не надо, иначе…

– Кадет Мэйн!

От рева, донесшегося из коридора, Чарльз вздрогнул. Билли пришлось схватить его за руку, чтобы он не выхватил нож из ботинка.

Чарльз хмуро посмотрел на вошедшего. Это был Фиц Ли в грубой просторной рубахе из серой мешковины.

– Ты кто такой, черт побери? – резко спросил Чарльз.

– Не смейте повышать на меня голос, сэр! – ответил Фиц с такой же свирепостью. – Я мистер Фиц, один из гарнизонных цирюльников. В мои обязанности, как и в обязанности мистера Джеба, входит постриг всех вновь прибывших кадетов.

– Что еще за постриг?

– Я говорю о ваших волосах, сэр. Они определенно требуют внимания. Если же вы откажетесь выполнять наши требования, я буду вынужден подать рапорт суперинтенданту.

Чарльз встал, разведя руками:

– Постойте, постойте… Билли, он правду говорит? Тут всех так встречают?

– Безусловно, – уверенно ответил Билли. – Мистер Фиц и мистер Джеб постригли меня в первый же час после приезда.

– Черт, для парикмахера он что-то больно молод.

– О, когда они принялись за меня, они были еще учениками.

– Ну ладно… раз так.

Все еще подозревая неладное, Чарльз вышел за дверь и вслед за Фицем поднялся по лестнице в кладовую, вычищенную для такого случая. Билли тащился сзади, едва сдерживая смех.

В кладовой было жарко как в аду. Окон здесь не было, поэтому свет шел от пары масляных ламп, которые еще больше накаляли воздух. На простеньком столе рядом с зеркалом в серебряной оправе лежали расчески, щетки и бритва. Возле шаткого стула стоял Красавчик Стюарт. На нем была такая же рубаха, как на Фице.

– Садитесь, сэр, – с важностью произнес он. – Быстрее, быстрее! Вон тот кадет тоже ждет стрижки, как только мы закончим с вами.

Он показал на Калеба Слокума, лениво прислонившегося к стене. Билли и арканзасец обменялись хмурыми взглядами.

Чарльз уселся на стул. Стюарт щеголевато наклонился к нему и щелкнул пальцами:

– Мистер Фиц! Накиньте салфетку, будьте любезны.

Фиц Ли извлек откуда-то замызганную простыню и начал подвязывать ее вокруг шеи Чарльза.

– Что это за грязная тряпка! – воскликнул Чарльз. – На ней, наверное, целая толпа нужду справила! И что у вас тут за цирюльня такая странная!

– Спокойнее, сэр, я не могу сосредоточиться, когда вы болтаете, – сказал Стюарт, наградив клиента яростным взглядом.

Он несколько раз щелкнул ножницами в воздухе, а потом атаковал волосы Чарльза над его левым ухом. Билли старался рассчитать время по звукам, доносившимся снизу, с лестницы. Они должны были управиться до четырех часов.

– Зеркало, пожалуйста, мистер Фиц!

Помощник цирюльника прыгнул вперед, поворачивая зеркало так и эдак в ответ на энергичные жесты Стюарта. Ну почему Чарльз не понимал, что все это чистое надувательство? Впрочем, никто из новичков никогда ничего не замечал, страх и незнакомая обстановка отлично срабатывали год за годом.

Вскоре Стюарт склонил голову набок, сложил ладони под подбородком и принялся изучать свое художественное творение. Вся левая половина головы Чарльза была острижена, волос осталось с полдюйма в длину, а справа, начиная от ровной линии точно посередине головы, волосы остались такими же густыми и длинными, как и были. Билли уставился в стену и закусил нижнюю губу, давясь от смеха.

– Половина готова, – заявил Стюарт. – Теперь остальное…

На плацу загудел горн. Все было рассчитано точно. Мистер Джеб бросил ножницы на стол. Мистер Фиц поставил зеркало туда же, а Билли и Слокум рванулись к двери.

– Эй, постойте! – закричал Чарльз. – В чем дело?

Стюарт сорвал с себя блузу.

– Мы должны бежать на построение. Скорее, сэр!

– Закончим стрижку в другой раз! – крикнул Фиц уже с лестницы.

– В другой раз?

Чарльз с ревом помчался за своими мучителями. У двери кладовой он бросил на Билли испепеляющий взгляд, но тот вряд ли заметил, потому что уже почти рыдал от смеха.

– Какой другой раз? – кричал Чарльз. – Как, черт побери, я объясню свой вид?

– Не знаю, сэр, – весело откликнулся Фиц, сбегая по ступенькам. – Но объяснять придется… Я уверен, все офицеры будут очень удивлены.

– Вы обманули меня! – прорычал Чарльз, потом выхватил из ботинка нож и метнул его в своих обидчиков.

Последним бежал Слокум. Нож просвистел мимо его уха и вонзился в потолочную балку лестничной площадки. И пока нож там раскачивался, Чарльз не переставая сыпал проклятиями в адрес вероломных кадетов и всего Вест-Пойнта.

* * *

На вопрос о своем внешнем виде Чарльз ответил, что такую необычную стрижку выбрал сам. И продолжал стоять на своем, невзирая на угрозы дежурных офицеров и некоторых старшекурсников. Молчание вызвало к нему уважение большинства командиров кадетского корпуса, включая и Красавчика Стюарта.

А уже вскоре Стюарт стал для Чарльза настоящим кумиром, хотя на первый взгляд между ними было мало общего. Чарльз был хорош собой, Стюарта же, несмотря на его прозвище, едва ли можно было назвать красивым. Плотный и коренастый, он словно по ошибке стал обладателем непомерно длинных рук и ног. Однако все недостатки внешности с лихвой восполнялись его заразительной энергией и обаянием. Его голубые глаза почти всегда светились добродушным весельем. И он имел просто сногсшибательный успех у юных дам, которые останавливались в гостинице.

Но не только романтические подвиги вызывали восхищение Чарльза. Он считал, что в Стюарте воплотились все самые лучшие качества южанина. Храбрость, обостренное чувство чести, жизнелюбие, способность встречать улыбкой любые невзгоды.

И конечно же, Стюарт был горячо предан своим друзьям. В начале первого года Чарльза Фиц Ли как-то сильно напился и имел глупость попасться в таком виде. Ему пришлось предстать перед военным судом. Стюарт организовал однокурсников Фица, и все они обратились с поручительством к суперинтенданту, пообещав, что никто из всего курса никогда не будет обвинен за подобный проступок.

По традиции после такой просьбы все обвинения с нарушителя дисциплины снимались. В противном случае Фиц был бы наверняка исключен, потому что полковник Ли не стал бы вступаться за своего племянника. На следующий день многие заметили, что суперинтендант то и дело улыбается. Вероятно, он был доволен тем, что его племянник избежал наказания, но еще больше его радовало то, что кадетское братство действительно существует.

* * *

Военная подготовка никаких трудностей у Чарльза не вызывала. Другое дело – разные мудреные науки. Четырехлетние курсы грамматики английского языка и географии дались ему сравнительно легко, хоть и навевали смертельную скуку, а вот алгебра, даже несмотря на хорошую основу, заложенную герром Нагелем, оставалась тайной за семью печатями. Чарльз сразу же присоединился к «бессмертным» и оставался в их рядах до январских экзаменов, которые сдал с большим трудом. Во втором семестре, когда начались уроки французского, стало ничуть не легче.

– Вот скажи мне, за каким чертом солдатам французский? – спросил он Билли, когда им подвернулась редкая возможность поговорить без помех.

Была суббота, уже начиналась февральская оттепель. Друзья отправились в горы за фортом Путнама. С севера по свинцово-серой воде плыли льдины. В сухом воздухе еще пахло зимой. Время от времени ветер доносил до них снизу запах дыма, идущий из кирпичных труб. Билли с хрустом сломал подобранную с земли ветку и швырнул половинки в разные стороны.

– А за таким чертом, мистер Бизон, что очень многие важные труды по военному искусству написаны на французском. И однажды тебе может понадобиться их перевести.

– Только не мне. Я пойду в драгуны и буду гоняться за индейцами. – Прищурившись, он посмотрел на друга. – Ты уверен, что причина именно в этом?

– А зачем мне врать?

– Я же «плебей», меня обмануть – раз плюнуть, а ты еще тот демагог. Отправил ведь меня уже однажды стричься, помнишь?

– Тебе бы лучше почаще в словарь заглядывать. Демагогами называют лживых политиков, которые уболтают кого угодно.

– Вот только не надо мне объяснять то, что и так понятно. То-то я и гляжу, ты мастер убалтывать. Ну точно демагог, – повторил он с нескрываемым удовольствием. – Демагог и есть. – И вдруг в порыве вдохновения Чарльз поднял руку, как прокурор на процессе. – Нет. Просто болтун. Старый болтун. Отныне и навсегда.

Билли недовольно фыркнул, но в душе был рад, что у него наконец-то появилось прозвище. И даже вполне подходящее.

* * *

К концу мая 1854 года в сенате прошел билль «Канзас-Небраска». Сенатор Дуглас представил его в январе, вызвав новую бурю обсуждений вопроса рабства.

Этот закон создавал две новые территории. Дуглас назвал его проявлением «народного суверенитета». Противники рабства называли его предательским, потому что он отменял старый Миссурийский компромисс, согласно которому к северу от широты тридцать шесть градусов тридцать минут рабство было запрещено. Говорили, что президент Пирс подписал этот закон под нажимом министра Дэвиса.

Орри в письме Чарльзу писал, что, судя по заявлениям обеих сторон, примиряющее всех соглашение Клея, принятое четыре года назад, можно считать похороненным. А Чарльз, не слишком много знавший о национальных противоречиях или просто не обращавший на них внимания, вдруг обнаружил, что они отражаются на нем лично. Старшие кадеты то и дело вносили его в рапорт просто за косой взгляд или невысказанное возражение, обвиняя в «наглом южном поведении». Южане вроде Слокума реагировали на такие выпады жестким преследованием новичков-северян. Суперинтендант продолжал призывать кадетов жить по законам братства, но Чарльз видел, что весь корпус медленно, но верно разделяется на два враждебных лагеря.

Разумеется, в каждом лагере были и внутренние различия. Слокум представлял одну крайность южного характера, Стюарт – другую, то есть всегда сохранял невозмутимость и выдержку. Стюарт утверждал, что берет пример с Мраморной Статуи – так здесь прозвали суперинтенданта Ли, однако большая любовь к девушкам мешает ему добиться полного сходства. А вот Чарльз брал пример с самого Стюарта и еще с Билли, потому что тот всегда сторонился политических споров и усердно учился, добиваясь высоких отметок, казалось, без особого труда.

И все же, то ли в силу воспитания, то ли потому, что настали неспокойные времена, Чарльз иногда с большим трудом справлялся со своим характером. Как-то весной, когда он стоял навытяжку на утренней поверке, один противный кадет-старшекурсник из Вермонта решил ни с того ни с сего придраться к нему. Подойдя ближе, янки долго разглядывал его мундир, а потом вдруг оторвал от него три пуговицы.

– Неудивительно, что вы всегда такой неопрятный, сэр! – рявкнул он. – Здесь ведь нет негров, которые бы всё за вас делали.

– Я сам чищу свои пуговицы и сам пришиваю их, – очень тихо произнес Чарльз. – И на обиды тоже отвечаю сам.

Вермонтец выдвинул вперед подбородок, в глазах недобро сверкнуло солнце.

– Что вы сказали, сэр?

– Я сказал… – Тут Чарльз вспомнил, сколько у него взысканий. – Ничего, сэр.

Кадет-сержант с самодовольным видом отправился дальше. Наверное, он почувствовал облегчение – Чарльз уже прославился своим умением обращаться с ножом, да и своими кулаками тоже.

Терпеть оскорбления от янки было для Чарльза хуже смертной муки. Но он терпел, потому что не имел права подвести Орри своим неподобающим поведением, а этот долг значил для него гораздо больше, чем реальные или воображаемые обиды, задевавшие его честь.

* * *

Как ни странно, но впервые Чарльз по-настоящему задумался о проблеме рабства благодаря одному из своих. И виноват в этом был не кто иной, как Калеб Слокум, который к тому времени уже стал сержантом.

Учился арканзасец блестяще. Почти по всем предметам он был в числе первых. Билли говорил, что добился он этого, заранее добывая экзаменационные билеты, ну и разными другими способами. Хотя жульничество и не поощрялось офицерами и профессорами, все же за него кадету не грозило дисциплинарное взыскание, в отличие, к примеру, от пьянства.

Так у Билли появилась еще одна причина презирать Слокума. Он сказал Чарльзу, что уже очень скоро накажет арканзасца за обман.

Слокум был большой мастер мучить новичков. Он часто бывал у Бенни Хейвена – тот все еще здравствовал и умирать не собирался – и узнал от него о самых гадких издевательствах, которым подвергались «плебеи» за все время существования Академии и о которых все предпочли забыть.

Но для Слокума ничего слишком гадкого не было. Его мишенями оставались новички из северных штатов. Наблюдая, какую абсолютную власть приобрел над ними Слокум, Чарльз вдруг с изумлением осознал, что точно такую же власть у него дома белые хозяева имеют над своими черными рабами. Конечно, эти отношения существовали всегда, просто Чарльз никогда не оценивал их с точки зрения возможной жестокости.

Он по-прежнему не хотел спорить на эти темы, но сам поневоле продолжал задумываться. Каждый день его одолевали мысли, противоположные его прежним убеждениям. Как и вся нация в эти дни, Академия бурлила. Споры происходили и в Диалектическом обществе. Кадеты организовали жаркие дебаты по нескольким темам: «Должны ли женщины получать высшее образование?», «Есть ли у любого штата право выйти из Союза?», «Обязан ли конгресс защищать собственность переселенцев на новые территории?».

Постепенно Чарльз стал смотреть на рабство как бы со стороны, оценивая его справедливость и целесообразность с расчетом на будущее. Как южанину, ему нелегко было признавать, что вся эта система порочна, но если об этом говорило столько людей, значит в ней действительно что-то было не так. А если учесть, какую враждебность она вызывала, ее можно было считать скорее бременем для Юга, чем благом. Иногда Чарльз был почти готов согласиться с оратором и политиком из Иллинойса, неким Линкольном, который утверждал, что единственный выход из ситуации – постепенное освобождение.

И все же, несмотря на все колебания и сомнения, Чарльз был полон решимости избегать любых стычек, связанных с этой темой. Однако вечером первого июня ему пришлось нарушить данное себе обещание.

* * *

В половине десятого Чарльз взял мыло и полотенце и пошел вниз в умывальню. Было уже поздно, и он надеялся, что там никого не будет. По правилам кадеты должны были принимать ванну раз в неделю, но если они хотели делать это чаще, требовалось специальное разрешение полковника Ли.

В подвальном коридоре тускло горели масляные лампы. Поговаривали, что министр Дэвис собирается уже очень скоро заменить их газовыми фонарями. Чарльз быстро прошел мимо двери буфетной, чтобы его не заметили. Он устал от хождения строем, сильно болели ноги, хотелось растянуться в ванне и подремать в теплой воде минут десять-пятнадцать до отбоя.

Подходя к умывальне, Чарльз начал тихо насвистывать и вдруг остановился. Прислушавшись, он нахмурился. За двойными дверями раздавались голоса: два совсем тихие и один погромче…

Кто-то умолял о пощаде.

Чарльз резко распахнул дверь. Калеб Слокум и его костлявый однокурсник из Луизианы испуганно обернулись. Слокум держал в одной руке открытую бутылку, из которой, смешиваясь с запахами мыла и влаги, сочился острый запах скипидара.

Луизианец держал третьего молодого человека, тыча того лицом в пустую раковину. Юноша искоса посмотрел на Чарльза, в его темных глазах отражался ужас. Чарльз узнал юношу, это был новичок, приехавший только сегодня.

– Уйдите, сэр, – сказал Слокум Чарльзу. – Это вопрос дисциплины, вас он не касается.

– Дисциплины? Да ладно вам! Этот парень только сегодня днем приехал. Он не успел ничего натворить.

– Этот янки оскорбил нас, – проворчал кадет из Луизианы.

– Неправда! – запротестовал юноша. – Они просто схватили меня и притащили сюда и…

– Заткнись! – рявкнул луизианец, еще сильнее прижимая шею жертвы.

Слокум шагнул вперед, мешая Чарльзу увидеть происходящее. Его прыщавое лицо потемнело от гнева.

– Повторю еще только раз, сэр, – процедил он. – Убирайтесь.

Чарльз медленно покачал головой. От труб, по которым в ванны поступала горячая вода, шел сильный жар. Он вытер о рубашку вспотевшую ладонь и твердо произнес.

– Я никуда не уйду, пока не узнаю, что вы затеяли. – Но он, кажется, уже догадывался что.

Проворно шагнув в сторону, Чарльз проскочил мимо Слокума, который не успел опомниться. Новичок был совсем голый. Тщедушный и жалкий, как цыпленок, он стоял в неловкой позе, отставив назад тощие ягодицы. Между его ногами Чарльз увидел веревку, обвязанную вокруг яичек. Веревка была затянута так туго, что яички уже опухли.

Чарльз облизнул мгновенно пересохшие губы. Это была одна из тех пыток, которую кадеты использовали когда-то очень давно, да и то всего пару раз, но потом от нее вовсе отказались. Чарльз пришел как раз вовремя – мерзавцы уже собирались залить скипидар в задний проход несчастного парня.

– Так даже с собаками не обращаются, – глухим от бешенства голосом сказал он. – Отпустите его.

Но Слокум не мог позволить какому-то «плебею» указывать ему.

– Мэйн, я тебя предупредил…

Открылась дверь. Чарльз обернулся и увидел Фрэнка Пратта с полотенцем, переброшенным через руку. Фрэнк с удивлением окинул взглядом всю сцену, судорожно сглотнул и побледнел как полотно.

– Беги за Старым Болтуном, – спокойно, но властно сказал ему Чарльз. – Пусть посмотрит, до чего Слокум опустился на этот раз.

Фрэнк выскочил наружу, хлопнув дверью. Слокум поставил бутыль со скипидаром на скользкий пол и принялся медленно растирать правую ладонь костяшками левой руки.

– Похоже, есть только один способ кое-что вам объяснить, сэр. Хорошо, я так и сделаю.

Глядя на него, Чарльз едва сдержал смех. Однако двое старшекурсников, загнанных в угол, могли быть очень опасными, и не стоило их недооценивать.

Луизианец наконец отпустил юношу, и тот с тихим вскриком упал грудью на край раковины. Слокум продолжал театрально разминать ладонь. Приятель схватил его за руку:

– Эй, Слокум, не связывайся ты с ним! Ты же знаешь, что о нем говорят. Его и так вот-вот отчислят. Давай просто внесем его в рапорт, вылетит отсюда в два счета.

Идея понравилась арканзасцу, которому на самом деле совсем не хотелось драться с таким сильным противником, как Чарльз. Продолжая разминать руку, он ворчливо сказал, не обращаясь ни к кому в отдельности:

– Чертов дурак все равно должен быть на нашей стороне. Мы же все из одного…

Дверь снова открылась, вошли Фрэнк и Билли. При виде несчастного парня Билли не смог сдержать ужаса.

– Бог ты мой! – воскликнул он, а потом кивнул съежившемуся от страха юноше: – Эй, одевайся и марш отсюда!

– Д-да, сэр…

Держась за край раковины, он попытался дотянуться до своей одежды, но не смог. Чарльз пинком пододвинул ее ближе. Слокум, бешено вращая глазами, уставился на Билли:

– Не смейте отдавать тут приказы, сэр! Не забывайте, кто тут старший по зва…

– Сволочь ты, а не старший, – перебил его Билли. – Думаешь, Вест-Пойнт – это твоя личная плантация, а каждый «плебей» – твой ниггер, с которым можно делать все, что заблагорассудится? Да ты просто кусок южного дерьма!

– Наплюй на него, Болтун! – воскликнул Чарльз. – Что толку с ним разговаривать?

Но его друг разъярился не на шутку:

– Если ты на его стороне, так и скажи.

– Черт тебя побери! Я?!..

Его яростный крик эхом отразился от влажных стен умывальни, и прежде чем Чарльз сумел осознать, что делает, его кулак уже взлетел в воздух. Билли успел отскочить на шаг и вскинул руку, чтобы блокировать удар. Он сам был почти так же изумлен, как и Чарльз.

Чарльз ужасно расстроился. Что он натворил или, вернее, едва не натворил? Он чуть не подрался с лучшим другом, и из-за чего? Из-за того, что не смог отнестись к его словам просто как человек, а не как южанин. Он повел себя в точности как Уитни Смит с его бандой. Скрытая до сих пор темная бездна гордости, таившаяся в нем, потрясла его.

– Болтун, прости, мне очень жаль, – сказал он, вытерев губы ладонью.

– Ладно, забыли, – откликнулся Билли не слишком дружелюбно.

– Надо было Слокуму…

– Я сказал, все нормально. – Он еще несколько секунд изучал друга свирепым взглядом, но потом его гнев остыл. – Все вышли отсюда, – кивнул он в сторону двери. – Кроме тебя, Слокум. Твои представления о дисциплине здесь не слишком популярны. И кто-то уже должен тебе это объяснить.

– Билли, – встревоженно сказал Фрэнк Пратт, – если ты это сделаешь, против тебя будет половина корпуса.

– Не думаю. Но я все равно не упущу такой возможности. Уходите.

– Я посторожу снаружи, – сказал Чарльз. – Никто тебе не помешает.

Поступок Чарльза понял бы любой кадет. Северянин решил разобраться со Слокумом, а южанин стоял на страже, и это говорило о том, что именно поведение Слокума, а не его происхождение стало причиной схватки.

– Поторопись, – сказал Чарльз новичку, который пытался застегнуть помятую рубашку трясущимися руками. – Ботинки наденешь в коридоре.

Юноша вышел, за ним Фрэнк. Чарльз посмотрел на луизианца:

– А тебя что, силой тащить?

– Нет… нет!

По-крабьи, боком кадет попятился к двери и, уже очутившись в коридоре, припустил бегом.

Чарльз окинул взглядом полутемный коридор. Там не было никого, кроме Фрэнка Пратта, который сидел на корточках у стены и с опаской смотрел вверх. Пенсионер, работавший в буфетной, вышел из своей двери, запер ее, потом молча посмотрел на Чарльза и Фрэнка и пошел наверх, так и не произнеся ни слова.

Чарльз прислонился к двери умывальни, все еще приходя в себя после того, что случилось. Вдали горн проиграл первые ноты отбоя. Из умывальни раздался негромкий испуганный вскрик, а потом гулкий звук первого удара.

* * *

Билли вышел десять минут спустя. Из его носа сочилась кровь, на тыльной стороне ладоней выступили синяки. Казалось, в остальном драка прошла для него без последствий, но, приглядевшись, Чарльз заметил в глазах друга легкую неуверенность.

– Можешь идти? – спросил он.

– Да, а вот он еще какое-то время не сможет. – Билли снова посмотрел на Чарльза и сразу отвел взгляд. – Я как-то уж слишком этим наслаждался.

От лестницы им уже махал рукой Фрэнк Пратт, призывая поторопиться. Все трое получили бы по взысканию, если бы не вернулись в свои комнаты до вечернего обхода.

Впрочем, Чарльза это мало заботило. Он думал о словах друга. Может, Билли так расстроился из-за своего злорадства, потому что Слокум был южанином?

– А что будет, если Слокум обо всем расскажет? – с тревогой спросил Фрэнк, когда они подошли к лестнице.

– Я постарался ему объяснить, что лучше этого не делать, – ответил Билли, поднимаясь по ступенькам. – Думаю, он понял, что если наша короткая встреча будет упомянута в рапорте или в устном донесении, то единственное, что я сделаю перед своим отчислением, – это навещу его еще раз. И его луизианского холуя заодно.

– Вообще-то, – продолжил Фрэнк, – ты мог бы открыто обвинить его в издевательстве над тем новичком…

Билли покачал головой:

– Если я это сделаю, Слокум станет героем, а я – еще одним мстительным янки. В Академии и так неспокойно. Думаю, лучше оставить все как есть.

Его мрачный голос наконец подтолкнул Чарльза произнести те слова утешения, в которых Билли так отчаянно нуждался.

– Ты сказал, что слишком наслаждался, но я тебе не верю. Что бы ты ни сделал, Слокум это заслужил.

Билли бросил на друга благодарный взгляд. Ни один из них больше не заговаривал, пока они поднимались по темной лестнице. Чарльз чувствовал себя подавленным. Теперь было совершенно очевидно, что они оба поддались той же заразе, от которой страдала вся страна. И он дал себе слово, что сделает все, чтобы не стало еще хуже.

* * *

Слокум объяснил свои синяки неосторожным падением с лестницы. Луизианец благоразумно промолчал. Жестокая охота на «плебеев» прекратилась.

И все же о происшествии каким-то образом прознали, сочтя драку схваткой между группировками. Некоторые северяне и уроженцы Запада, услышав, что один кадет поколотил другого, сразу приняли сторону Билли. Южане в основном стояли за Слокума. Роль Чарльза в этой истории в обоих враждебных лагерях была воспринята с гробовым молчанием, и это казалось столь оскорбительным и в то же время нелепым, что Чарльзу оставалось только смеяться.

Через неделю от Фица Ли он узнал, что кадет из Луизианы рассказал собственную версию происшествия. Он говорил друзьям, что Билли напал на Слокума после того, как тот по неосторожности критически отозвался о билле «Канзас-Небраска».

Почему же он так долго молчал? – спросили его. Чтобы об этом не узнали офицеры, ответил он. Ведь он прежде всего думал о своих товарищах, поэтому настоящая причина ссоры от него ускользнула.

– Вот как? Ускользнула, значит, – проворчал Чарльз. – Так просто взяла и ускользнула. И в других двух-трех случаях тоже.

– Или больше, – с мрачной улыбкой заметил Фиц.

Чарльз был вне себя. Он заявил, что вытащит луизианца за шкирку на вечернем построении и вколотит ему в глотку всю его гнусную ложь. Билли и Фиц насилу его успокоили.

Постепенно интерес к драке угас. Кадеты снова общались с Билли и Чарльзом, а Слокума словно бы не замечали, то есть все вернулось к тому, как и было до этой истории.

Однако ссора все же оставила дурные воспоминания, став еще одним неприятным событием, которых и так в эти дни было уже немало.

* * *

Вскоре подошло время, когда выпускникам предстояло покинуть Вест-Пойнт. Среди них были Стюарт и парень из штата Мэн по имени Олли Ховард, у которого Чарльз купил хорошее, хоть и не новое одеяло. Билли собирался в отпуск.

Все только и говорили о переменах, которые ожидались осенью. Уже почти десятилетие правлению Академии рекомендовали ввести пятилетний курс обучения, и министр Дэвис наконец решился на это. Половине новичков надлежало учиться по новой программе, другую же половину ожидал прежний четырехлетний курс. Разделили их так, чтобы выпуск все равно происходил каждый год.

Пятилетний учебный план был рассчитан на то, чтобы исправить излишний, по мнению многих, упор на математику, естественные науки и инженерное дело. В новом курсе обучения было больше английского языка, истории, ораторского искусства и, кроме того, добавлялся испанский язык.

– За каким чертом мне еще один язык? – жаловался Чарльз. – Мне и французский-то не одолеть.

– После войны появилось много новых территорий, и там как раз испанский очень распространен. Во всяком случае, я слышал такое объяснение. – Билли закрыл саквояж, потянулся и подошел к окну.

– Драгунам не о чем говорить с мексикашками, – возразил Чарльз. – Они просто стреляют в них, и все.

– Не думаю, что мексиканцы сочли бы это очень смешным, – покосился на него Билли.

Чарльз пожал плечами, признавая правоту друга, но тот этого не видел – опершись двумя руками о подоконник, он смотрел на знакомую фигуру, ковыляющую по плацу. Заметив Билли в окне, кадет тут же отвернулся.

– Слокум, – мрачно произнес Билли.

Чарльз подошел к нему:

– Уже получше ходит.

Арканзасец скрылся из вида. Чарльз отвернулся от окна. Уже много дней его терзало чувство вины, и сейчас оставалась последняя возможность сказать что-нибудь по этому поводу до начала долгих каникул.

– Знаешь, мне так паршиво после той ночи, – начал он. – Не из-за Слокума. Из-за того, что я чуть было не ударил тебя.

Билли отмахнулся, и Чарльзу сразу стало легче.

– Я не меньше твоего виноват, – сказал Билли. – Думаю, для нас обоих это был полезный урок. Так что пусть все обзывают друг друга как хотят, пусть собачатся. Мы не должны этого делать и не будем.

– Точно. – Слова друга обрадовали Чарльза, но он почувствовал, что в них было больше надежды, чем уверенности.

На несколько мгновений оба замолчали. Чарльз стряхнул с брюк приставшую к ним соломинку из конюшни. Желание поделиться тем, что давно наболело, было сильнее его.

– Хочу еще кое-что сказать. Все время, пока я здесь нахожусь, я чувствую ужасный стыд, потому что я южанин. Я словно человек второго сорта… Не надо, не отрицай. Вы, янки, во всем нас обставляете. Мы берем только своей выносливостью.

– Даже если это и было бы правдой, во что я не верю, выносливость – не самое плохое качество для солдата.

Чарльз не обратил внимания на комплимент.

– Быть южанином здесь означает всегда стоять ниже остальных, стыдиться своего происхождения, беситься оттого, что ты один такой плохой, а все остальные вроде бы сама добродетель. – Он вскинул голову. – Но ведь это же не так, будь я проклят!

– Полагаю, самодовольство – общая болезнь всех янки, Бизон.

Улыбка смягчила вызов в глазах Чарльза.

– Наверное, по-настоящему понять то, что я сейчас говорю, мог бы только другой южанин. Но я тебе благодарен за то, что выслушал. – Он протянул Билли руку. – Друзья?

– Конечно. Навсегда.

Их рукопожатие было крепким и решительным.

С причала Норт-Док донесся гудок парохода. Билли схватил саквояж и бросился к двери.

– Когда будешь писать Бретт, напиши, что я по ней скучаю.

– Сам напиши. – В глазах Чарльза сверкнули озорные огоньки. – Думаю, она приедет сюда вскоре после того, как ты вернешься.

Билли разинул рот:

– Если ты так шутишь…

– Я бы не стал этим шутить. Особенно после того, как ты сделал из Слокума отбивную.

Он взял с полки свой экземпляр французской грамматики и извлек из него сложенный листок бумаги.

– Получил от нее сегодня утром. Пишет, что хочет тебя удивить в… – Он нашел нужную строчку. – А, вот. В подходящий момент. Ты что-нибудь понял?

– Можешь не сомневаться. – Билли сделал пируэт в обнимку с саквояжем; двое кадетов, шедших по коридору, засмеялись. – А кто с ней приедет?

– Орри. И Эштон с собой возьмет. Если откажется, она закатит ему истерику.

Но даже это не очень приятное уточнение не могло поколебать его счастья. Спускаясь по лестнице, Билли напевал какой-то веселый мотивчик, а потом совсем не по-военному помчался через плац, на бегу нахально отсалютовав стоящим в стороне профессорам.

Еще полчаса у Чарльза было прекрасное настроение. А потом он услышал, как в соседней комнате кадеты громко спорят о билле «Канзас-Небраска», и от его благодушия не осталось и следа. Откровенный разговор и крепкое рукопожатие могли смягчить напряжение между друзьями, но они не могли решить проблему, терзавшую всю страну. Тем более когда некоторые южане вообще не считали, что такая проблема существует.

«Проклятье! – подумал Чарльз. – Как же все это сложно!»

* * *

Суперинтендант Ли и младшие офицеры неторопливо шли вдоль западного края плаца. Большая толпа гостей, остановившихся в гостинице, среди них и несколько детей, наблюдали за выполнением упражнений по искусству верховой езды. Из-за невыносимой жары в манеже занятия в этот знойный субботний день середины июля было решено перенести на свежий воздух. В дымке марева поблескивали окружающие плац горы.

Впрочем, жара, по-видимому, ничуть не мешала зрителям аплодировать, а кадетам – с энтузиазмом разыгрывать перед ними свое представление. Одни показывали, как правильно накидывать уздечку, садиться в седло и соскакивать с него. Другие демонстрировали разные аллюры или заставляли лошадей прыгать через составленные на плацу тюки сена. Маленькая группка первокурсников, пуская лошадей в галоп, на всем скаку атаковала соломенные чучела, срубая кавалеристскими саблями их соломенные головы.

За кадетами придирчиво наблюдал молодой офицер. На нем была фуражка с оранжевым плюмажем и эмблемой с изображением перекрещенных сабель в ножнах и цифрой «2» в верхнем углу. Лейтенант Хоус из Второго драгунского полка преподавал в Академии верховую езду. Год назад он добровольно вызвался вести очень полезный курс кавалерийской тактики, которого раньше в программе обучения не было.

Чтобы сделать занятия еще более зрелищными для присутствующих на плацу гостей, Хоус велел своим воспитанникам надеть парадные рубахи из серого кашемира и серые форменные брюки.

– Впечатляет, – сказал Ли на фоне стука конских копыт. – Отличная работа, лейтенант.

– Спасибо, сэр. – Хоус показал на статного темноволосого всадника, который как раз в этот момент перелетал на своей лошади через препятствие, так ловко управляя ею, что, казалось, она словно зависала в воздухе. – Обратите внимание на этого кадета. Лучший наездник во всем корпусе. Ему и заниматься-то незачем. А ведь он еще так молод. Весь год он исправно приходил в манеж, если только выдавалась свободная минута. Когда осенью он начал заниматься, мне даже не пришлось его ничему учить – он и так уже все умел. Я разрешаю ему ездить со старшими ребятами, мне нравится, что он как будто раззадоривает их.

Кадет, о котором они говорили, одолел очередной тюк сена и плавно опустился в седло. Ли чуть внимательнее присмотрелся к лицу юноши и его темным волосам.

– Он ведь из Южной Каролины?

– Верно, сэр. Его фамилия Мэйн.

– Ах да, Мэйн. Лет десять назад здесь учился его кузен. Да, парень отлично сложен.

Лейтенант Хоус энергично кивнул:

– Так точно, сэр, он того же типа, что Стюарт… только покрасивее.

Оба засмеялись. Потом Хоус добавил:

– После выпуска он наверняка попадет в драгуны или в конные стрелки.

– Или, возможно, в один из тех новых кавалерийских полков, которые хочет создать министр.

– Оценки Мэйна не позволяют ему выбирать самому, – заметил Хоус. – Но в военном деле он исключительно хорош. Похоже, ему нравится сама мысль, что мужчина может драться безнаказанно.

– Этот восторг пройдет, когда он впервые увидит настоящее сражение.

– Да, сэр. Но в любом случае я надеюсь, что он доберется до выпуска. Он удалой малый. Опять же как Стюарт.

– Тогда он пригодится везде, куда ни пошлют.

Хоус промолчал. Хотя он был согласен с суперинтендантом и знал, ради чего готов терпеть сотни неумех, не способных скакать ни на чем более резвом, чем складной стул. Ради того, чтобы в конце концов все-таки найти среди них одного талантливого ученика, который оправдал бы все его мучения. И в этом году он наконец нашел такого.

Оба офицера наблюдали за тем, как Чарльз лихо взял последнее препятствие с широкой улыбкой на лице. На мгновение лошадь и всадник словно застыли в знойном воздухе, напоминая мифического кентавра.

Глава 36

В сентябре Орри с сестрами приехали в Вест-Пойнт. Была пятница. Они поселились в гостинице и как раз успели к вечернему параду. Увидев Билли, Бретт восторженно захлопала в ладоши. На юноше были новенькие шевроны.

Как она узнала позже, Билли стал старшим сержантом взвода. Его даже чуть не повысили сразу до главного сержанта, а это было самым высшим званием на его курсе. Оказывается, он нарочно не писал ей об этом, чтобы сделать сюрприз.

Заметив довольное выражение сестры, Эштон вскипела от злобы, которая еще больше усилилась, когда она неожиданно для себя поняла, какие чувства вызывает в ней бравый вид Билли Хазарда. Она так страстно желала его, что даже испытывала отвращение к самой себе. Подавив усилием воли внезапный порыв, она поклялась, что когда-нибудь Билли обязательно заплатит за ее страдания и за то, что бросил ее.

Но пока он не должен догадываться о ее намерениях, иначе он будет остерегаться ее и план мести может не сработать. Она очаровательно улыбнулась ему, излучая приветливость. Вскоре Эштон заметила, что двое джентльменов из гостиницы с интересом смотрят на нее. От этого она почувствовала себя намного лучше. Ее бесцветная сестричка никогда не привлекала к себе внимания. Во всяком случае, внимания такого рода.

Билли Хазард был не единственным мужчиной на свете. Прямо перед ней на плацу стройными рядами маршировали сотни парней. И уж наверняка несколько из них с удовольствием помогут ей насладиться этими каникулами – возможно, последними перед замужеством. Эштон облизнула губы кончиком языка, чувствуя, как внизу живота разливается приятное влажное тепло. Да, она прекрасно проведет время в Вест-Пойнте.

* * *

Зрелище парада захватило Орри. Как приятно было снова услышать бой барабанов, звуки горнов и флейт! На фоне окрашенных в первые краски осени холмов развевались знакомые флаги, навевая яркие воспоминания и легкую грусть от несбывшихся надежд. А когда он увидел Чарльза, который вышагивал среди самых рослых кадетов, он испытал прилив гордости.

На следующий день Билли пригласил Орри и девушек посмотреть на занятия по фехтованию. Эштон сказала, что у нее болит голова, и осталась на террасе гостиницы. Бретт и Орри, сидя на жесткой скамье, почти час наблюдали за тем, как Билли и десяток других кадетов отрабатывали приемы с разным оружием. Новички бились на деревянных палашах, кадеты постарше – на рапирах или саблях.

Учитель фехтования де Жаман стоял возле гостей. Билли теснил своего противника с помощью ловких перехватов и выпадов, нанося удары один за другим.

– У этого юноши определенно большой природный талант, – сказал француз с восторгом любящего родителя. – Что ж, кадеты, которые отлично успевают по всем предметам, обычно сильны в этом виде спорта. В фехтовании ведь главное голова.

– Верно, – согласился Орри, припоминая, что он в свое время не слишком отличился на этом поприще.

Билли закончил поединок атакой на вытянутую руку и мастерским выпадом нанес удар точно в мишень, обозначенную на защитном жилете соперника. После этого он отсалютовал, снял маску и с улыбкой повернулся к Бретт. Она восторженно захлопала в ладоши.

Орри широко улыбнулся. И вдруг заметил под правым глазом юноши, с которым сражался Билли, большой лиловый синяк.

– Откуда у него такое украшение? – спросил он Билли, когда тот присоединился к ним.

– Насколько я знаю, – как-то излишне беспечно сказал он, – у них с соседом по комнате вышел спор.

– Что за спор? – поинтересовалась Бретт.

– Думаю, насчет сенатора Дугласа. Понимаете, этот парень из Алабамы… – Он не договорил.

– И часто здесь такое случается? – встревоженно спросил Орри.

– О нет, что вы, очень редко, – слишком быстро ответил Билли.

Их взгляды встретились, и оба поняли, что правду скрыть не удалось.

* * *

В тот вечер Орри отправился в Баттермилк-Фолс, чтобы, как он сказал, нанести первый законный визит Бенни Хейвену. А Билли с разрешения Орри повел Бретт прогуляться по Дорожке Флирта.

Смутно различимые в надвигающихся сумерках пары плавно скользили по тенистой аллее. Сквозь листву нависавших деревьев высоко в небе виднелись освещенные предзакатным солнцем облака. Внизу по реке медленно плыли огни вечернего парохода на Олбани.

Бретт надела свою самую нарядную кружевную пелерину и кружевные перчатки – как она уже заметила, не слишком модные на Севере. Билли счел ее самым обворожительным созданием на свете.

– Mademoiselle, vous ètes absolument ravissante…

Бретт засмеялась и взяла его под руку:

– Должно быть, это комплимент. Прозвучало очень мило. А что это значит?

Они остановились возле одной из скамеек, притаившихся в укромных уголках вдоль тропы. Ужасно волнуясь, Билли взял ее руку в свои.

– Это значит, – сказал он, – что я наконец понял, зачем потратил так много часов на французский язык.

Бретт снова засмеялась. Слегка избавившись от смущения, Билли наклонился и осторожно прикоснулся губами к ее губам.

– Это значит, что ты прекрасна.

Поцелуй смутил ее, хотя она давно уже втайне мечтала о нем. Она не знала, что говорят в таких случаях, и боялась, что, если произнесет слово «любовь», Билли может засмеяться. И тогда от отчаяния она просто приподнялась на цыпочки, обняла его за шею и тоже поцеловала, но уже не так робко, как он. Потом они сели на скамейку, держась за руки в темноте.

– Боже, как же я счастлив, что ты здесь, Бретт! Я думал, никогда не дождусь этого момента. Думал, мой отпуск никогда не кончится.

– Но разве ты не обрадовался, что съездил домой?

– Конечно, в каком-то смысле. Я был рад снова увидеть Лихай-стейшн, но не настолько, как ожидал. Там были все, кроме той, кто значит для меня больше всего на свете. Дни тянулись ужасно медленно, и к концу я уже просто считал часы до отъезда. Джордж меня понимал, но мама – нет. Наверное, моя скука ее обидела. Я, конечно, виноват перед ней. Я пытался объяснить свои чувства, но… но все равно тосковал по тебе.

Несколько мгновений они молчали, потом Бретт тихо сказала:

– Я тоже очень по тебе скучала, Билли. – (Он крепче сжал ее руку.) – Ты не представляешь, как мне было одиноко весь год. Я только и жила тем, что ждала твоих писем. А вот ты здесь вряд ли находил время для тоски – у вас такое жесткое расписание, уму непостижимо. Мне очень понравились твои друзья, но они почему-то как-то странно на меня посмотрели, когда я заговорила при них.

– Их очаровал твой акцент.

– Очаровал или покоробил? – Она заметила, что несколько кадетов – скорее всего, янки – бросали в ее сторону недружелюбные взгляды.

Билли не ответил. Он прекрасно видел грубость, даже открытую враждебность, которую некоторые северяне проявляли по отношению к редким гостям с Юга. О том, что подобные проблемы могли ждать его и Бретт и в будущем, он думать не хотел, но и бесконечно отворачиваться от них тоже не мог.

Но сейчас говорить на эту тему совсем не хотелось. Билли чуть сдвинул портупею, сунул руку в карман и извлек оттуда кусочек черного бархата, срезанный с его парадной фуражки. Вертя лоскуток в пальцах, он объяснил связанную с ним традицию и закончил так:

– Но я не мог отдать его лучшей в мире девушке, когда был дома этим летом. Она была в Южной Каролине.

Он вложил бархатную ленточку в ладонь Бретт. Девушка коснулась пальцем вышитого золотом венка и прошептала:

– Спасибо…

– Я надеюсь… – Билли сглотнул. – Я надеюсь, ты всегда будешь моей лучшей девушкой.

– Я хочу ею быть, Билли. На всю жизнь.

Какой-то кадет с подругой, проходившие мимо них в темноте, услышали эти слова. Будучи всего лишь знакомыми, а не возлюбленными, они довольно цинично засмеялись. Но Билли и Бретт их не слышали. Они сидели обнявшись и целовались, забыв обо всем на свете.

Вскоре они пошли обратно, вверх по склону. Никогда еще Билли не чувствовал такого упоительного счастья, как в тот вечер. Будущее виделось ему столь же безоблачным и прекрасным.

Из темноты им навстречу шел старшекурсник с девушкой под руку. Этот кадет из Мичигана всегда недолюбливал Билли. И теперь, когда обе пары поравнялись, он нарочно заговорил громче, чтобы услышала Бретт:

– Вот как раз такая. Как по-вашему, девушка-южанка научит янки, как правильно обращаться с ниггерами? Ну, на случай, если он войдет в ее семью.

Его спутница захихикала. Билли рванулся догнать их, но Бретт ухватила его за руку:

– Не надо. Не стоит того.

Парочка скрылась из вида. Кипя от возмущения, Билли извинился за поведение кадета. Бретт заверила его, что слышала реплики и похуже. Однако прежнее настроение было испорчено. Оскорбительное замечание напомнило Билли, что если он женится на Бретт, то им обоим придется столкнуться с яростью фанатиков – каждому в своей части страны.

Конечно, его брат Джордж сумел справиться с такой ненавистью, когда привез из Техаса Констанцию. У него хватило выдержки и мужества, чтобы преодолеть все. А если это смог сделать один Хазард, сможет и другой.

* * *

– Ну и ну, что это за вонючая развалюха? – прошептала Эштон, пока первогодок-янки снова пытался вставить ключ в замок. В темноте это оказалось нелегко.

– Башня Делафилда, – невнятно выговорил кадет.

Он явно основательно напился до того, как скрытно вывел Эштон из гостиницы, но ей было плевать. Возможно, так будет даже интереснее. Парень был довольно туповат, зато широк в плечах. Оставалось надеяться, что не только в плечах.

– Это артиллерийская лаборатория, – добавил кадет, наконец-то открывая дверь; изнутри хлынули запахи смолы и серы. – Здесь работают кадеты первого года. Мы смешиваем порох, разбираем ракеты Конгрива…

– А где ты взял ключ?

– Купил у одного кадета, он выпустился в прошлом июне. Ты входишь или нет? Я думал, ты говорила, что хочешь…

Он все же был не настолько пьян, чтобы закончить предложение.

– Да, я так говорила, но я же не знала, что ты меня приведешь в такое отвратительное место.

Эштон все еще колебалась, стоя перед входом. Одна из устремленных вверх зубчатых башенок здания скрывала часть осенних звезд. Строение находилось на северном краю строевого плаца, в стороне от других.

– Идем же, я дам тебе один сувенир. – Тяжело дыша, кадет взял ее за руку и потянул в темноту. – Все девушки, которые останавливаются в гостинице, мечтают получить сувенир из Вест-Пойнта.

Шатаясь, он наклонился к ней и нащупал одну из золоченых пуговиц на своем мундире. Эштон еще раньше обратила на них внимание. В центре пуговиц было отчеканено изображение орла на щите, над ним – слово «Кадет» и ниже – буквы «В. А. С. Ш.».[13]

И все же она продолжала сомневаться. Вонь в лаборатории была нестерпимой. Но таким же нестерпимым было желание, сжигавшее ее уже несколько недель.

– Ты хочешь сказать, что, если я туда войду с тобой, ты мне дашь пуговицу?

– Выбирай! – Он щелкнул ногтем по мундиру.

– Ну… ладно. – Эштон загадочно улыбнулась. – Только, вообще-то, я не о пуговицах думала, – добавила она и положила ладонь на его талию, опуская руку все ниже и ниже.

* * *

Позже он шепнул в темноте:

– Ну и как? Что чувствуешь?

– Как будто я чего-то недополучила, милый.

Послышался изумленный вздох.

– Ну, есть у меня парочка друзей. Хочешь, я позову? Они будут только счастливы. А к тому времени, как вернусь, и сам смогу повторить.

Эштон лежала на спине, закрыв глаза рукой.

– Позови их, милый. Позови их сколько хочешь, только не заставляй меня ждать слишком долго. И пусть каждый парень, которого ты приведешь, приготовит для меня сувенир.

* * *

– Говорю тебе, я сам видел! – заверил Билли кадет из Нью-Джерси, которого он неплохо знал.

Это было через три дня после того, как Мэйны уехали в Нью-Йорк. Кадет изобразил указательными пальцами нечто шириной в пару дюймов. – Примерно такая картонная коробочка, а внутри – пуговицы от всех, с кем она развлекалась.

– И сколько пуговиц?

– Семь!

Билли уставился на него, явно сконфуженный:

– За полтора часа?

– Или даже меньше.

– А из ее краев кто-нибудь был среди них?

– Ни одного. Похоже, некоторые янки очень быстро избавились от предрассудков насчет южанок.

– Семь! Поверить не могу. Когда Бизон об этом услышит, он начнет всех без разбора вызывать на дуэль.

– В смысле, защищать женскую честь… так, что ли?

– Конечно, – кивнул Билли. – Она же его кузина.

– Послушай, ее никто не заставлял, – ляпнул его собеседник. – Я слышал, что было-то как раз наоборот. Да ладно, Бизон все равно ни о чем не узнает.

– Почему это?

– Эта дамочка обещала вернуться сюда в течение полугода, но пригрозила, что, если кто-нибудь из семерых за это время сболтнет лишнее и она об этом узнает, трепач сильно пожалеет.

– А что она ему сделает, она сказала?

– Нет. И возможно, ей никто и не поверил, но они будут молчать. Думаю, просто потому, что захотят снова ее увидеть, – добавил кадет с самодовольной, хотя и немного нервной ухмылкой. – Или потому, что не хотят увидеть нож Мэйна возле своего носа.

Билли подозревал, что Эштон просто обманула всех семерых. Он ничего не знал о планах сестер на новую поездку в Вест-Пойнт. И вдруг он понял, что пропустил самое очевидное. Это было сразу заметно по усмешке кадета, а он просто не придал этому значения.

– Постой-ка… Если все молчат, откуда ты-то все узнал?

Улыбка стала еще шире и похотливее, однако нервозность не исчезла.

– Да оттуда, что я был седьмым в очереди. И вот что самое интересное: ей были не нужны пуговицы с кителей от тех, кто… воспользовался ее щедростью.

Билли почувствовал, как его затошнило.

– А чего она хотела?

– Брючные пуговицы.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – побледнев, только и смог выдавить Билли.

– Просто по дружбе. – Это прозвучало фальшиво, но Билли промолчал. – Потом, я же видел, что ты ухаживаешь за другой сестрой, и решил, что ты должен знать. Ты выбрал лучшую из двух… ну, во всяком случае, с точки зрения честного джентльмена.

Он подмигнул, но Билли этого не заметил, он все еще не мог прийти в себя от изумления.

– Боже правый… Семь брючных пуговиц… Нет, Бизон не должен этого знать.

Улыбка кадета растаяла.

– Вот как раз поэтому я к тебе и подошел, Хазард. Я ведь не шутил, когда говорил о Бизоне и о том жутком ноже, который он прячет. Ты же знаешь, я не из пугливых, но его боюсь. И все остальные тоже боятся. Так что хвастаться и болтать никто не станет, на это можешь рассчитывать.

Позже, когда первое потрясение прошло и Билли уже остался один, он понял, что кадет был прав в одном: ему невероятно повезло вовремя избавиться от чар Эштон. С ней явно что-то было не так. Оставалось только радоваться, что он сам ее больше не интересует. За все время их визита она с ним почти не разговаривала и вообще вела себя так, словно его нет. Слава богу, она все забыла.

Глава 37

Вирджилия набросила на плечи потрепанную шаль и заколола ее булавкой. А потом снова принялась помешивать кукурузную кашу в кастрюле на маленькой железной плите. Одной ножки у плиты не хватало, и ее заменили несколькими разбитыми кирпичами.

Ноябрьский снегопад припорошил белой крошкой железные крыши соседних хибар. Снег заполнил ямки в замерзшей грязи за дверью. Резкий колючий ветер тряс промасленную бумагу, которой были затянуты окна, и вдувал снежинки в дырявую стену рядом с висевшей на гвозде гравюрой с изображением Фредерика Дугласа.

Грейди сидел возле шаткого стола. Его вылинявшая голубая фланелевая рубашка была застегнута до самого горла. Он похудел почти на тридцать фунтов и уже не выглядел таким сильным, как раньше. Когда он улыбался, а это случалось теперь довольно редко, можно было увидеть его безупречные передние зубы, прекрасно сделанные и идеально установленные. Только легкий желтоватый налет выдавал их искусственное происхождение.

Напротив Грейди сидел его гость – худощавый негр с брезгливым выражением лица, светло-коричневой кожей, курчавыми седыми волосами и внимательными карими глазами. Звали его Лемюэль Таббс. При ходьбе он заметно прихрамывал.

Чашка кофе, которую Вирджилия поставила перед Таббсом, оставалась нетронутой. Он не любил посещать трущобы, да еще в непогоду, но этого требовал долг.

– Рассказ о вашей жизни, – пылко говорил он Грейди, – может придать достоверности нашему следующему открытому собранию, усилить его воздействие. Ничто не убеждает публику больше, чем то, когда о порочности системы рабства говорит человек, испытавший ее на себе.

– Собрание открытое, вы говорите? – задумчиво повторил Грейди. – Не знаю, мистер Таббс. Охотники за рабами ведь тоже могут о нем прочитать.

– Вполне понимаю ваши опасения, – с сочувствием откликнулся Таббс. – Поэтому и не давлю на вас. Вы сами должны принять решение. – Он немного поколебался, прежде чем перейти к главному. – Но если вы все-таки согласитесь, нам нужно будет ввести некоторые ограничения в ваш рассказ. Разумеется, мы стремимся всеми возможными способами заклеймить рабство, но нельзя допустить, чтобы на Юге начались волнения. Подобные разговоры пугают и настраивают против нас тех белых, которые нам чрезвычайно нужны для нашего дела. Честно говоря, это пугает их так, что они перестают давать нам деньги.

– Так, значит, вы не говорите всей правды? – спросила Вирджилия. – Вы и ваша организация продались за пару кусков серебра!

Гость нахмурился, и в его взгляде первый раз за все время разговора сверкнуло нечто похожее на гнев.

– Я не стал бы формулировать это именно так, мисс Хазард.

В кругах борцов с рабством Вирджилия предпочитала называться этим именем, а не «миссис Грейди».

По правде говоря, руководители аболиционистского движения в Филадельфии резко разделились в вопросе, принимать помощь от Вирджилии и ее любовника или нет, из-за того что крайние взгляды этой парочки создавали очень много лишних проблем. Как и само присутствие Вирджилии, если уж на то пошло. Часть руководства вообще не желала иметь с ними дел; другая фракция, которую как раз возглавлял Таббс, хотела использовать Грейди, при условии, что его можно будет держать под контролем. С видимой неохотой Таббс все же решился еще раз подчеркнуть важность своего условия.

– Когда имеешь дело с властями предержащими, необходимо идти на некоторые компромиссы, чтобы достичь…

– Мистер Таббс, – перебил его Грейди, – думаю, вам лучше уйти. Нам неинтересно появляться на ваших условиях.

– Мне бы не хотелось, – взяв себя в руки и совладав с душившей его яростью, сказал Таббс, – чтобы вы принимали решение столь поспешно. Возможно, вы передумаете, если я добавлю еще кое-что. Лично я считаю, что вы можете быть полезны в деле борьбы за отмену рабства, но далеко не все в нашем движении разделяют мою точку зрения. Мне понадобилось немало времени, чтобы убедить некоторых членов нашей организации дать согласие пригласить вас обоих. – Он бросил взгляд в сторону Вирджилии. – И я очень сомневаюсь, что такое приглашение может повториться.

– Грейди не хочет выступать перед тряпками и шлюхами, – заявила Вирджилия, встряхнув головой; ее давно не мытые волосы были тусклыми и нечесаными. – Мы стоим на стороне мистера Гаррисона.

– Который сжигает Конституцию? Так вот куда вы клоните? – Таббс покачал головой.

В День независимости Гаррисон вызвал шумиху по всей стране, устроив торжественное сожжение текста Конституции на собрании, проходившем недалеко от Бостона. Вирджилия явно считала его поступок правильным.

– А почему нет? Эта Конституция и есть то, чем ее называет Гаррисон: договор со смертью и соглашение с адом.

– Вот такие заявления и вызывают вражду у тех, в ком мы нуждаемся больше… – начал было Таббс.

– Да бросьте вы, мистер Таббс, – презрительно усмехнувшись, перебила его Вирджилия. – Разве можно с таким отношением по-настоящему верить в наше дело?

Глаза Таббса снова блеснули.

– Возможно, я просто демонстрирую свою веру не таким способом, как вы, мисс Хазард, – сказал он.

– А каким? Отказываетесь рисковать? Одеваетесь с таким же лоском, как белые? Выпиваете с ними на приемах и выражаете им слепую преданность? Не хотите жертвовать своим личным комфортом и…

Неожиданно Таббс взорвался и грохнул кулаком по столу.

– Хватит мне тут болтать о риске и самопожертвовании! – воскликнул он. – Я вырос в рабстве в Мэриленде, в четырнадцать лет бежал оттуда вместе с младшим братом. Нас поймали. Отправили к палачам, чтобы сломить наш дух. Это, – он похлопал по искалеченной ноге, – они со мной сделали. Но брату досталось еще больше. Он с тех пор не в своем уме.

– И вам не хочется отомстить? – презрительно спросил Грейди.

– Конечно хочется! Когда-то меня только это и волновало. Потом я сбежал в Филадельфию, а через год или два, когда ярость и страх поутихли, начал задумываться. И пришел к мысли, что одно дело – личная месть, а другое – свобода для всех. Я ненавижу всю систему рабства, и именно систему я хочу уничтожить.

– Так давайте покончим с ней с помощью насилия! – воскликнула Вирджилия.

– Нет. Любой шаг в этом направлении только продлит ее существование и вызовет вспышку репрессий, которые идут с ней рука об руку…

Он сбился, чувствуя враждебность пары, потом встал и аккуратно водрузил на седую голову цилиндр.

– Боюсь, я напрасно трачу силы, – сказал Таббс.

– Это точно! – засмеялась Вирджилия.

Таббс сжал губы и промолчал. Когда он повернулся и, прихрамывая, пошел к двери, Вирджилия бросила ему вслед ядовитым тоном:

– Дверь за собой закрыть не забудьте.

Он не ответил. Дверь закрылась плотно, но без стука.

Все это время Грейди напряженно сидел на стуле и теперь наконец чуть расслабился.

– Уж лучше бы хлопнул, чистоплюй. – Его слегка знобило – то ли от холода, то ли от отчаяния. – Подбрось еще дров.

– Дров больше нет, и денег ровно столько, чтобы мне добраться до Лихай-стейшн. – Вирджилия не злилась – просто излагала факты. Положив кашу в оловянную миску, она поставила ее перед Грейди. – Мне снова придется съездить домой.

Грейди уставился в миску, скривился и отодвинул ее.

– Мне это не нравится. Мне противно, что ты попрошайничаешь.

– Я не попрошайничаю. Просто говорю им, что мне нужно, и получаю это. А почему нет? У них всего хватает. Они за один день тратят больше, чем люди во всем этом негритянском поселке за год. – Она встала рядом с Грейди и попыталась согреть его, массируя ему шею. – Солдаты на войне не ждут, что будут жить в роскоши.

– Таббс не считает, что мы воюем.

– Евнухи вроде Таббса слишком давно живут в уюте. Они все забыли. Мы и без них победим в нашей войне. И наш праздник придет, Грейди. Я это знаю.

Ничуть не убежденный, Грейди вяло потянулся к ее руке. Вирджилия задумчиво смотрела прямо перед собой. Снег продолжал залетать сквозь щели в стене, ложась на одеяла, служившие им постелью. В углу, где дыра в стене была еще шире, на большую кучу тряпья насыпало уже целую пушистую шапку. Грейди собирал это тряпье, чтобы они могли хоть как-то выжить, а если не мог ничего найти, воровал. Когда даже это не помогало, Вирджилии приходилось ездить в Лихай-стейшн на несколько дней.

– Печка совсем не греет, – сказала она. – Давай пока под одеяла заберемся.

– Это я виноват, что ты вынуждена так жить…

– Замолчи, Грейди! – Она прижала холодные пальцы к его губам. – Я сама выбрала такую жизнь. Мы солдаты – ты и я. И мы поможем капитану Уэстону подарить всем праздник.

Грейди посмотрел на нее с укором:

– Ты вроде не должна произносить вслух это имя, Вирджилия.

Она засмеялась, рассердив его своим превосходством белой женщины:

– Неужели тебя волнует вся эта ерунда? Все эти тайные клички, зашифрованные послания? Десятки людей прекрасно знают, кто на самом деле тот человек, который называет себя капитаном Уэстоном. Сотни знают, чем он занимается, а уже скоро узнают миллионы. После того как мы поможем ему освободить твоих братьев и сестер на Юге, мы займемся людьми с другим цветом кожи. Мы будем карать каждого белого мужчину и каждую белую женщину, которые противостоят нам или проявляют безразличие. А начнем мы, я думаю, с моего братца Стэнли и той сучки, на которой он женился.

Ее улыбка и шепотом произнесенные слова напугали Грейди так сильно, что он забыл о своем гневе.

– Я не против того, чтобы ездить домой за одеждой или едой, – заверила его Вирджилия, когда они забрались под холодные, пропахшие грязью и дымом одеяла. – Но мне бы хотелось, чтобы ты иногда позволял мне брать тебя с…

– Нет! – Это была одна из тем, в которой Грейди никогда ей не уступал. – Ты прекрасно знаешь, что сделают с нами люди, если увидят нас вместе в таком маленьком городке.

– О да, я знаю… – Вирджилия вздохнула и прижалась к нему. – И ненавижу их за это. Боже, как я их ненавижу, милый… Но мы и им за все отплатим. Мы… о-о…

То, что она почувствовала, ошеломило ее. Даже на таком холоде Грейди желал ее. И вскоре они успокоили свои горести единственным известным им способом.

* * *

Снегопад, пронесшийся над Лихай-стейшн, присыпал белой крошкой землю и крыши домов. Когда пришел ночной пароход Вирджилии, снег повалил снова. Она подумала о том, что на будущий год, вероятно, уже сможет совершать эти поездки в теплом вагоне поезда, не беспокоясь о том, что река замерзла и добраться ни на чем нельзя. О строительстве железной дороги в сторону Лихай-стейшн уже было объявлено, рельсы обещали проложить до Бетлехема и дальше по долине.

Какую бы ненависть ни питала Вирджилия к членам своей семьи, она прекрасно понимала, что лишь их терпение давало ей возможность выжить в Филадельфии. И особенно терпение брата Джорджа и его жены, которая позволяла ей останавливаться в Бельведере, а потом словно бы не замечала, как Вирджилия увозит с собой большую джутовую сумку, набитую ненужной одеждой, или саквояж с консервами и свертками с едой. Несмотря на упорные мысли о революции, Вирджилия не теряла определенной практической сметки. Она действительно понимала, что привозить Грейди в Лихай-стейшн нельзя, да и сама старалась приезжать под покровом ночи. Среди местных было довольно много фанатиков, которые могли навредить ей. Она знала всех до одного и уже заранее мечтала, что когда-нибудь непременно отомстит им.

Ежась от холода и нещадного ветра, она поднималась на холм в своем слишком легком для такой погоды пальто и тонких шерстяных перчатках. К тому времени, когда она дошла до Бельведера, ее волосы все были покрыты снегом. У коновязи перед крыльцом стояла накрытая попоной лошадь, запряженная в двуколку. Вирджилия вошла в дом и услышала, что в гостиной разговаривают Джордж, Констанция и местный католический священник, которого она тоже узнала по голосу.

– Каким должен быть христианский отклик на новый закон о Канзасе, – говорил священник, – вот вопрос, который мучает меня все последнее время. Я чувствую себя обязанным обсудить это с каждым из моих прихожан, чтобы узнать их…

Увидев в дверях Вирджилию, он замолчал. Джордж посмотрел на сестру с удивлением, Констанция – с легкой тревогой.

– Добрый вечер, Джордж, Констанция, отец Донелли…

– Мы тебя не ждали… – сказал Джордж.

Они никогда не знали заранее, в какой день она приедет, поэтому Джорджу каждый раз приходилось говорить одно и то же. С недавних пор Вирджилия начала замечать, что брату это слегка надоело.

Она приняла его слова с неискренней улыбкой, а потом обратилась к священнику:

– Нет никакого христианского отклика на ситуацию в Канзасе. Это так называемые христиане поработили негров. И каждый, кто осмеливается узаконить рабство на новых территориях, заслуживает единственно возможного отклика. Пули. Будь я там, я бы первой нажала на курок.

От ее решительных яростных слов пожилой священник, казалось, утратил дар речи.

– Тебе лучше подняться наверх и переодеться в сухую одежду, – побледнев, но держа себя в руках, произнес Джордж.

– Разумеется, – сверкнув на него глазами, сказала она после короткой паузы. – Всего хорошего, святой отец.

Когда священник ушел, Джордж наконец дал волю гневу и принялся расхаживать по комнате взад и вперед.

– Не понимаю, – воскликнул он, – зачем мы терпим Вирджилию! Иногда мне кажется, что мы ведем себя просто глупо.

Констанция покачала головой:

– Но ты же не хочешь обращаться с ней, как Стэнли. Она все-таки твоя сестра.

Джордж посмотрел на маленькие лужицы растаявшего снега, оставленные туфлями Вирджилии.

– Мне с каждым разом все труднее помнить об этом.

– Но мы должны, – тихо произнесла Констанция.

* * *

Позже той ночью Джордж проснулся, почувствовав, что Констанция ворочается в темноте.

– Что с тобой? Тебе снова нездоровится?

Уже почти месяц Констанцию мучили приступы слабости. Вскоре после того, как она узнала, что снова беременна, у нее случился выкидыш. За последние годы это был уже третий раз, когда она потеряла ребенка, и каждая новая потеря отнимала у нее все больше и больше сил. У нее часто кружилась голова, по ночам ее тошнило и то и дело бросало в пот. Но больше всего Джорджа беспокоило душевное состояние жены, так как врач намекнул, что она вряд ли сможет когда-нибудь выносить ребенка.

– Все в порядке, – ответила она. – Я просто должна уйти на часок. Скоро доставят очередной груз.

– Верно, я и забыл.

– А ты спи.

Но Джордж уже спустил ноги на холодный пол.

– Еще чего, – сказал он. – В такую ужасную погоду ты не можешь идти к сараю пешком. Сейчас я тоже оденусь и подгоню коляску к крыльцу.

Они немного поспорили, Констанция твердила, что ему незачем выходить вместе с ней на холод, но он настаивал. Оба прекрасно понимали, что он поступит по-своему. На самом деле Констанция была рада, что Джордж пойдет с ней. Она чувствовала слабость и боялась вот-вот свалиться с тяжелой простудой. Идти куда-то одной в такую холодную ночь ужасно не хотелось, но она все равно бы это сделала.

Джордж тоже был рад, но по другой причине. У него появилась возможность увидеть вновь прибывшего и даже поговорить с ним, если удастся. Те, кто добирался сюда по тайной дороге, гораздо больше помогали ему разобраться в вопросе, разделявшем страну, чем все ораторы и журналисты. Он щелкнул подтяжками и погладил жену по руке.

– Я иду. И довольно споров.

Через двадцать минут он уже гнал скрипучую двуколку к сараю за заводским зданием. Внутри мерцал огонь фонаря. Джордж помог жене спуститься и взять саквояж, который Констанция прихватила из дому. Поддавшись порыву, она неожиданно поцеловала его. Несмотря на то что губы и щеки ее были ледяными от холода, поцелуй был жарким.

Она подошла к двери и постучала условным стуком: два удара, пауза, потом еще два. Джордж прошел следом за женой по искрящимся сугробам, чувствуя, как снег набивается в ботинки. Небо уже прояснилось, и в его темной синеве сияла луна, похожая на тарелку из тонкого фарфора.

Белзер осторожно открыл дверь и замер, увидев вторую фигуру.

– Это я, – сказал Джордж.

– А, ну да. Входите, входите.

«Пассажир» Подпольной дороги сидел у стола, держа в руках кусок вяленой говядины. Это был мускулистый мужчина с красновато-коричневой кожей и высокими скулами, выдававшими индейскую кровь. Ему было лет тридцать пять, но вьющиеся волосы уже поседели. Нетрудно было предположить почему.

– Это Ки, – сообщил Белзер с таким гордым видом, как будто представлял кого-то из своих родственников. – Он добрался до нас из Алабамы. Его имя – это сокращенно от «чероки». Бабушка Ки по материнской линии была чероки.

– Что ж, Ки, я рада, что вы здесь, – сказала Констанция, поставив саквояж рядом со столом. – Тут ботинки и две рубашки. У вас есть зимнее пальто?

– Да, мэм.

Голос у беглеца оказался гулким и басовитым. Он заметно нервничал в их присутствии.

– Ему дали пальто на нашем пункте недалеко от Уилинга, – сообщил Белзер.

– Хорошо. В Канаде чаще даже холоднее, чем в Пенсильвании. Но если вы уже здесь, вам больше не надо бояться охотников за рабами.

– Я хочу работать, – сказал Ки. – Я хороший повар.

– Он этим занимался почти всю жизнь, – пояснил Белзер.

Джордж едва слышал их разговор – как завороженный он смотрел на человека, сидящего перед ними. Вжав голову в плечи, Ки то и дело бросал быстрые взгляды на дверь, как будто боялся, что вот-вот кто-нибудь войдет.

– …работал на особенно сурового и жестокого хозяина, – говорил Белзер. – Ки, покажи им то, что мне показывал, будь добр.

Беглец отложил нетронутое мясо. Потом встал, повернулся к ним спиной, расстегнул рубашку и спустил ее к талии. Констанция охнула и вцепилась в руку мужа. Да и Джордж был ничуть не меньше потрясен видом огромного количества старых шрамов, покрывающих всю спину, от лопаток до пояса. Некоторые были похожи на застывшие клубки змей, притаившихся под кожей.

Добрые глаза Белзера вспыхнули от гнева.

– Одни отметины от кнута, другие от горячих железных прутьев, – сказал он. – Когда это случилось в первый раз, Ки?

– Девять лет мне было. Я тогда взял немного ягод из хозяйского сада. – Ки сложил пальцы горстью, показывая количество похищенного. – Вот столько.

Джордж покачал головой. Он еще раз убедился, почему за последние месяцы его взгляды стали такими твердыми.

Позже, когда они уже вернулись домой и лежали в постели, он сказал жене, обнимая ее, чтобы немного согреть:

– Каждый раз, когда я сталкиваюсь с людьми вроде Ки, я пытаюсь понять, почему мы так долго терпели рабство.

Он не мог видеть в темноте, каким восхищением вспыхнули глаза жены, когда она ответила:

– Джордж, а ты сам понимаешь, насколько ты изменился? Ведь когда мы только познакомились, ничего подобного я бы от тебя не услышала.

– Может, и не услышала бы. Но теперь я чувствую именно это. Мы действительно должны покончить с рабством. Лучше, конечно, как-то договориться с теми, кто поддерживает систему. Но если они откажутся прислушаться к голосу разума, можно обойтись и без этого.

– А если тебе придется выбирать между борьбой за отмену рабства и твоей дружбой с Орри? Ведь он как раз один из тех, кто поддерживает.

– Знаю и очень надеюсь, что буду избавлен от такого выбора.

– Ну а вдруг? Я не пытаюсь на тебя давить, просто этот вопрос уже очень давно не дает мне покоя. Я ведь знаю, как ты любишь Орри, как уважаешь его…

Как бы ему ни было тяжело, совесть подсказывала Джорджу только один ответ.

– Мне придется пожертвовать дружбой ради того, во что я верю, – сказал он.

Констанция крепко обняла мужа и, прижавшись к нему, вскоре уснула. Он же еще долго лежал без сна, видя перед собой чудовищные шрамы и испуганные темные глаза, постоянно смотрящие на дверь. А когда он наконец уснул, ему приснился чернокожий человек, кричавший от боли, потому что кто-то жег его железным прутом.

* * *

Если южные плантаторы представляли для него одну ненавистную ему крайность, то его собственная сестра являла собой другую. Два дня, что она провела в Бельведере, они непрерывно спорили о народном суверенитете, законе о беглых рабах, да и обо всех остальных вопросах, связанных с системой рабства. Вирджилия твердо стояла на своем, не желая идти ни на какие компромиссы.

– Я бы решила все проблемы одним ударом! – заявила она за ужином; Констанция, опасаясь, что разговор перейдет на повышенные тона, как это обычно бывало, уже отправила детей играть. – Только один день, и с рабством на Юге будет покончено. Во всяком случае, об этом я мечтаю, – добавила Вирджилия с улыбкой, от которой Джордж содрогнулся.

Она воткнула вилку в третий кусок кекса, откусила немного, потом подлила ромового соуса из серебряного соусника.

– Ты можешь вздрагивать и гримасничать сколько хочешь, Джордж. Можешь болтать ерунду о совести и милосердии хоть до посинения, но такой день скоро наступит.

– Вирджилия, это чушь! Восстание рабов не может кончиться успехом.

– Конечно может! Если его правильно организовать и финансировать. Одна славная ночь огня и правосудия – и зло и беззаконие захлебнутся в великой реке крови.

Джордж был настолько ошеломлен, что едва не уронил кофейную чашку. Они с Констанцией посмотрели друг на друга, потом на свою гостью. Вирджилия сидела, устремив глаза в потолок, вероятно видя там апокалиптические сцены своей воплощенной мечты.

Джорджу хотелось накричать на сестру, но вместо этого он попробовал перевести все в шутку.

– Тебе бы пьесы для театра писать.

– Шути, если хочешь. – Она пристально посмотрела на него. – Этот день близок.

– Но ты ведь, разумеется, понимаешь, – сказала Констанция, не обращая внимания на леденящий взгляд Вирджилии, – что именно страх перед бунтом черного большинства мешает многим южанам даже просто обсуждать постепенное освобождение рабов с выплатой компенсации для их владельцев.

– Возмещаемое освобождение – это тлетворная идея. Мистер Гаррисон говорит, что это все равно что платить вору за то, чтобы он вернул украденную собственность.

– Тем не менее для южан за словом «освобождение» стоят рабы, которые придут к ним с камнями и вилами. И твои пламенные речи не улучшают ситуацию.

Вирджилия отодвинула десертную тарелку.

– Это не просто речи, обещаю.

– Да, ты постоянно это твердишь, – довольно резко откликнулся Джордж. – И раз уж мы снова затронули эту тему, позволь сказать тебе кое-что. Ты должна порвать свои отношения с капитаном Уэстоном.

Глаза Вирджилии расширились.

– Что ты знаешь о капитане Уэстоне? – очень тихо спросила она, впервые не повышая голоса.

– Я знаю, что он существует. Знаю, что Уэстон – всего лишь псевдоним и что он такой же экстремист, как многие горячие головы на Юге.

– Ты что, шпионов нанял, чтобы следить за мной? – Вирджилия с трудом изобразила презрительную усмешку.

– Не будь идиоткой. У меня деловые связи по всему штату, и я знаю многих законодателей в Гаррисберге. Все они об этом человеке слышали. И им известно, что человек, называющий себя капитаном Уэстоном, активно пытается разжечь черный бунт на Юге. Он пробуждает чудовищную враждебность даже среди тех людей, которые в другом случае и сами были бы против рабства. Так что тебе лучше держаться от него подальше, если не хочешь пострадать от последствий.

– Если и будут последствия, как ты это называешь, я выдержу их с гордостью!

Джордж совершенно растерялся. Он уже не знал, какими словами убедить сестру, и решил попробовать другую тактику.

– На твоем месте я бы не спешил так говорить. В Пенсильвании ведь тоже немало людей, которые ненавидят аболиционистов. Жестоких людей.

– Это деньги и успех сделали тебя таким, Джордж? Лишили принципов, заменив их трусостью? – С видом оскорбленной королевы она встала из-за стола и вышла из комнаты.

Констанция закрыла глаза ладонью:

– Я больше не могу ее выносить! Какое злобное, одержимое создание!

Джордж потянулся к жене, чтобы взять ее за руку и успокоить, но глаза его все еще смотрели на дверь, за которой исчезла Вирджилия.

– Тут дело уже не в одержимости, – тихо произнес он. – Иногда я сомневаюсь в ее психическом здоровье.

* * *

Под стропилами висел мертвец с выпученными глазами и бледным языком, торчащим между стиснутыми зубами. Голова его свисала набок, и было очевидно, что у него сломана шея.

Под медленно раскачивающимся закоченевшим телом стояло шестеро мужчин, они о чем-то разговаривали приглушенными голосами. Двое держали дымящие факелы. Сзади виднелись длинные ящики с какими-то надписями. Один из них был вскрыт ломиком, и можно было разглядеть сложенные в нем новенькие карабины.

Смертельно напуганный, Грейди смотрел на все это сквозь щель в двери амбара. Его послали из Филадельфии в окрестности Ланкастера с зашифрованным двухстраничным посланием. Но человек, которому послание предназначалось, висел сейчас в этом самом амбаре. Слава богу, Грейди вовремя услышал голоса, когда крался через загон для скота, и успел остановиться.

Он начал осторожно отползать назад, но когда пробирался мимо одной из загородок, поросята, сидевшие в ней, вдруг оглушительно завизжали. На шум из амбара выскочил один из мужчин с оружием.

– Эй, ты, стой! – крикнул он.

Грейди бросился бежать. Над его головой просвистела пуля.

– Ловите этого ниггера! Он нас видел!

Грейди побежал так, как не бегал никогда в жизни, время от времени с опаской оглядываясь назад. Преследовавшие его всадники быстро приближались. Позади них на фоне декабрьского предзакатного неба полыхало зарево пожара. Пламя вырывалось из сеновала, стремительно пожирая огромный кривоватый шестиугольник, намалеванный на стене. Они подожгли амбар.

Свистящие вслед пули заставляли его мчаться еще стремительнее. Добежав до каменной стены, он начал перелезать через нее, но потерял равновесие и упал, разбив губу. Не обращая внимания на текущую кровь, он кинулся в густые заросли леса и не останавливался, пока через полчаса не добежал до какой-то реки и там, спрятавшись в холодной воде под крутым берегом, спасся от своих преследователей, когда те проскакали мимо. Только тогда он осознал цену, которую заплатил за спасение своей жизни, и, потрогав разбитую губу, заплакал.

Под утро он добрался до хижины в Филадельфии и там наконец позволил себе упасть без сил. Мысли его путались.

– Капитан Уэстон мертв, – сказал он Вирджилии. – Я сам видел. Его повесили, а потом сожгли вместе с его амбаром. Меня чуть не поймали. Я бежал и упал, проволоки ослабли, и я потерял свои зубы. Проклятье! Я потерял свои новые зубы! – Слезы градом текли по его щекам.

– Ну, ну… – Вирджилия обняла его и стала ласково поглаживать по волосам, – не плачь. Капитан Уэстон был не таким уж хорошим вождем. Слишком много говорил. Слишком многие о нем уже знали. На его место скоро придет другой человек, он будет лучше Уэстера. И тогда наше восстание победит!

– Да, но… я ведь потерял свои новые зубы, будь оно все проклято.

Вирджилия прижала его голову к своей груди и ничего не ответила. Только смотрела прямо перед собой, загадочно улыбалась и думала о том дне, когда потечет кровь белых людей.

Глава 38

Эштон повернула ключ в замке, подергала дверь, чтобы убедиться, что она закрыта. Потом бросилась к окнам, затворила ставни, щелкнув задвижками. Она изо всех сил старалась не поддаться панике, но у нее это плохо получалось.

Она быстро сняла с себя всю одежду, яростно отшвыривая ее в стороны, после чего, обнаженная, встала перед высоким зеркалом и внимательно всмотрелась в свое отражение.

Неужели уже заметно? Нет, пока еще нет. Живот оставался гладким и плоским. Но это ненадолго. После поездки в Вест-Пойнт прошло уже почти три месяца, и последствия ее опрометчивости все-таки настигли ее.

Худшего времени для этого придумать было нельзя. Примерно месяц назад, устав от назойливых приставаний Хантуна, Эштон наконец согласилась выйти за него весной. И именно тогда же у нее случилась задержка. Она уверяла себя, что ничего страшного не происходит, что это обычные женские недомогания и веселая ночка в пороховой лаборатории тут совершенно ни при чем.

Однако время шло, но ничего не налаживалось. А Хантун уже поговорил с Орри, и свадьба была назначена на март. Эштон чувствовала себя в ловушке.

– Боже милостивый, что же мне теперь делать? – обращалась она к темноволосой девушке, глядящей на нее из зеркала.

Орри. Надо пойти к нему. Он добрый, он все поймет. Торопливо одеваясь и приводя в порядок волосы, она убеждала себя в этом, но через пять минут поняла, что ничего не получится. Брат никогда не согласится сделать то, что она хотела.

Тогда Бретт? Нет, эту мысль Эштон отбросила сразу. Будь она проклята, если доставит сестре удовольствие видеть, в какую западню она попала. Кроме того, Бретт в последнее время была просто неразлучна с Орри. Ходила за ним хвостом, постоянно советовалась о том о сем, словно стала хозяйкой в Монт-Роял. Маленькая самонадеянная сучка. Стоит ей довериться, тут же побежит, расскажет все братцу.

У нее вдруг ужасно разболелась голова. Она отперла дверь и стала медленно спускаться в холл. На последних ступеньках ей показалось, что в животе чувствуется какая-то странная дрожь. Она в испуге приложила пальцы к платью, ища признаки вздутия. Но ничего не нащупала. Должно быть, просто газы. В последнее время недомогания мучили ее все чаще.

Из глубины дома показалась Бретт с письмом в руке.

– Билли теперь изучает химию, – сообщила она. – Говорит, профессор Бейли – просто чудо. Он им объясняет, как химия применяется в самых разных областях, вроде производства пороха и гелиографии…

– Думаешь, меня волнуют дела твоего Билли? – рявкнула Эштон, проскакивая мимо сестры.

– Эштон, да что с тобой происходит в последнее время?

Но в ответ только громко хлопнула парадная дверь.

Испуганная и слегка ослепленная косыми лучами вечернего солнца, Эштон побежала к реке. Она добралась уже почти до конца причала, когда наконец сообразила, где находится. Несколько секунд она пристально разглядывала солнечные блики на воде, развлекаясь мыслями о самоубийстве.

Однако такой выход явно был не для нее. Практичность и здравый смысл оказались сильнее. Пусть Джеймс Хантун и был жалким слизняком, но он шел верным путем, пробираясь в важные политические круги и приобретая все больше и больше влияния. Эштон не собиралась отказываться от брака с ним и от тех возможностей, какие обещало ей замужество. Поэтому топиться, как какая-нибудь жеманная героиня романов Симмса, она не станет.

Да, но что же все-таки делать? К кому обратиться? Конечно, она сама во всем виновата и прекрасно понимала, к чему могут привести ее шалости, но как-то не задумывалась о таких низменных вещах. Так или иначе, в Монт-Роял ей помочь некому. Все женщины-негритянки ненавидели и презирали ее. Впрочем, это чувство было взаимным. Ее бедная матушка тоже ничем не могла ей помочь. Теперь Кларисса только и делала, что бродила по дому с рассеянной улыбкой или же часами сидела у себя в комнате и стирала на генеалогическом древе те линии, что нарисовала накануне.

– Черт! – воскликнула Эштон, обращаясь к большой голубой сойке, вспорхнувшей с дикой пальмы рядом с ней. – Неужели во всей Южной Каролине нет ни единой живой души, достаточно сообразительной или достойной доверия, чтобы…

И вдруг ее осенило. Если и был в этом мире хоть кто-то, кто мог ей помочь, то только она. Во всяком случае, она могла бы подсказать, к кому можно обратиться. Все говорили, что ниггеры ее просто боготворят. И самое главное – верят ей беззаветно.

Но как она отнесется к тому, что собиралась сделать Эштон? Ведь некоторые женщины считали это большим грехом.

Единственный способ узнать – это спросить, сказала себе Эштон. Какой еще у нее выбор, если она не хочет погибнуть? А она определенно не хотела.

Как ни странно, но чем больше Эштон думала о своей идее, тем лучше себя чувствовала. Она отлично выспалась и выглядела свежей и отдохнувшей, когда на следующее утро спустилась вниз, нарядно одетая, держа в руках перчатки и зонтик.

Сразу после того, как она послала за коляской, из-за угла дома появился Орри. Его правый рукав был закатан, в руке он держал молоток.

– Ну и ну, до чего ж ты хороша сегодня! – сказал он, засовывая молоток за пояс.

– А ты думал, я, как какая-нибудь старая поденщица, буду больше за хозяйством следить, чем за собой? Так вот – это не про меня. Это Бретт у нас такая.

Орри подергал себя за длинную бороду и предпочел не отвечать на ее реплику.

– Собираешься в гости? – спросил он.

– Да, сэр, хочу съездить в Резолют. Я уже очень давно не навещала Мадлен.

* * *

Дверь открыл морщинистый черный лакей.

– Мистрис Мадлен? Она в музыкальном салоне. Будьте так любезны, подождите здесь, я о вас доложу, мисс Эштон. – Слуга величественно удалился.

Открылась другая дверь в холл, и из нее выглянул Джастин:

– Кто там? Ба, да это Эштон! Здравствуйте! Сто лет вас не видел.

– Да, действительно, давно это было, – улыбнулась она. – Отлично выглядите, Джастин.

– А как же иначе? – Он подошел к Эштон, держа в руке номер «Меркури». – Этих проклятых республиканцев все больше на Севере. И все хотят одного – отменить закон о беглых рабах и билль «Канзас-Небраска».

– Разве это не ужасно? – вздохнула Эштон. – Хотя Орри говорит, есть и хорошие новости. Вроде бы в конгресс от Канзаса выдвинули человека, выступающего в поддержку рабства. – Она была не совсем уверена, что слышала именно это. – Так или нет?

– Да, так. Но скольким хорошим людям пришлось отправиться из Миссури через границу, чтобы быть уверенными, что выборы пойдут в правильном направлении. Я очень надеюсь, что эта новая партия засохнет на корню. Единственная цель фанатичных янки – втоптать нас в грязь.

Джастин в сердцах хлопнул газетой по ладони и ушел, к большой радости Эштон. Сильно нервничая, она достала из ридикюля маленький кружевной платок и промокнула пот над верхней губой. Вернулся лакей, чтобы проводить ее в музыкальный салон.

Мадлен встала ей навстречу, расправляя юбки и улыбаясь. Улыбка говорила просто о ее вежливости, не более, ведь они были всего лишь знакомыми и никогда не приятельствовали. Взгляд Эштон скользнул к небольшой книге, лежавшей на столе. «Уолден, или Жизнь в лесу». Эштон никогда о ней не слышала. Говорили, что Мадлен вообще читала много дрянных северных книжонок.

– Эштон, какой приятный сюрприз! Вы чудесно выглядите.

– И вы… вы тоже. – После некоторого колебания Эштон взяла себя в руки и решилась немного изменить стиль своего обычного поведения.

– Велеть принести какие-нибудь напитки?

– Нет, спасибо. Я пришла для очень серьезного разговора. Никто другой не может мне помочь. – С театральной опаской оглянувшись через плечо, она добавила: – Ничего, если я закрою дверь, чтобы нас никто не слышал?

– Конечно. – Темные брови Мадлен слегка приподнялись. – У вас кто-то заболел? Орри?

Эштон бросилась к двери и плотно закрыла ее. Она могла бы заметить, что Мадлен упомянула имя ее брата с некоторым волнением, но была слишком занята своей проблемой.

– Нет, все в добром здравии. Помощь нужна мне. Я не стану говорить намеками, Мадлен. Просто, кроме вас, я не знаю человека, кому могу довериться и у кого просить совета. Уж точно не у своих родных. Видите ли, несколько месяцев назад я… – Она намеренно остановилась, выдержав долгую паузу для большего эффекта. – Я совершила неосмотрительный поступок. И теперь я… ну, как говорится, в сложном положении.

– Понимаю. – К счастью, в голосе Мадлен не было и намека на осуждение. – Садитесь, прошу вас. – Она указала на кресло.

– Спасибо. Это такое напряжение – хранить подобный секрет… Я просто схожу с ума…

При этих словах пригодились бы слезы, и Эштон заплакала, просто захотев этого. А почему бы и нет? Ведь она была в отчаянии, разве не так? Все должно было выглядеть безупречно, иначе ей конец. Второго шанса не будет.

– Я могу это понять… – пробормотала Мадлен.

– У вас так много знакомых в округе, и все о вас прекрасно отзываются. Вот почему я решила обратиться именно к вам. Умоляю, помогите мне…

– Я полагаю, вы не хотите иметь ребенка?

– Я не могу! Весной я выхожу замуж за Джеймса! День свадьбы уже назначен! Я люблю его, Мадлен… – Достаточно ли убедительно прозвучала ее ложь? Эштон почувствовала, как дрожат колени, и сжала их покрепче. – Но да простит меня Бог… – она вздохнула уж слишком глубоко, как ей показалось, и уткнула глаза в пол, – это ведь не его ребенок…

– Я не стану спрашивать, чей он. Но я поступлю нечестно, если не скажу, что́ думаю о том решении, которое вы приняли. В нравственном отношении я его не одобряю.

Ну вот, в панике подумала Эштон. Только не отступать! Она наклонилась вперед, ее рыдания были столь искусными, что она сама едва в них не поверила.

– Ох, этого я и боялась… Многие такого не одобряют. Я уважаю ваши убеждения и признаю, что согрешила. Но неужели я должна потерять Джеймса и погубить свою жизнь из-за одной глупой ошибки? Может, вы хотя бы скажете, к кому я могу обратиться? Я слышала, что где-то в нашем штате есть люди, которые помогают девушкам в таких случаях. Я никогда не выдам, от кого это узнала. Просто скажите мне… – Эштон сложила руки, как в молитве. – Пожалуйста, Мадлен!

Мадлен внимательно посмотрела на гостью. Покрасневшие глаза Эштон приглушили ее подозрения. Она подошла к девушке и обняла ее за плечи. Эштон вцепилась в ее руку.

– Успокойтесь, – мягко сказала Мадлен. – Я вам помогу. Не стану делать вид, что считаю это правильным. Но, как вы и говорите, никто не должен расплачиваться целой жизнью за несколько мгновений несдержанных чувств. Такое может случиться со всеми, – добавила она, а потом задумчиво произнесла: – Я знаю одну женщину, она живет на болотах. Она говорила, что я могу прийти к ней в любое время, когда мне понадобится помощь. Только вам небезопасно идти туда одной, без спутницы.

Запрокинутое вверх лицо Эштон осветилось надеждой. Мадлен глубоко вздохнула, словно собиралась нырнуть в глубокий пруд. Впрочем, она именно так себя и чувствовала. Ей ужасно не хотелось впутываться в дела этой пустой, надменной девчонки, которая пришла к ней только от отчаяния. Но по-человечески Эштон действительно нуждалась в помощи. К сожалению, Мадлен всегда была чувствительна к чужим несчастьям.

– Я пойду с вами, – внезапно произнесла она. – Мне понадобится несколько дней, чтобы все устроить и узнать дорогу. Я никогда раньше не ходила к тетушке Белле.

– О, спасибо вам! Мадлен, вы самая прекрасная, самая сострадательная…

– Не так громко, пожалуйста, – мягко перебила ее Мадлен. – Мне придется довериться своей служанке Нэнси, но, кроме нее, об этом должны знать только мы с вами. Нам совсем не нужно, чтобы это повредило вашей репутации или создало для вас проблемы.

Да мне и самой проблем не хочется, сказала себе Мадлен, сразу с опаской подумав о Джастине.

* * *

Подготовка оказалась довольно сложной. Прежде всего нужно было как-то связаться с повивальной бабкой. Нэнси все устроила. Ее же доверенный человек доставил в Монт-Роял запечатанную записку для Эштон, когда был назначен день. Этим человеком был высокий негр по имени Пете, с которым Нэнси жила уже больше года.

За несколько дней до назначенной даты Мадлен сказала мужу, что хочет съездить в Чарльстон за покупками. Джастин не возражал и даже не особенно удивился, когда она сказала, что останется в городе на ночь. Только потребовал, чтобы она взяла с собой не только Нэнси, но и кого-нибудь из рабов-мужчин. К этому условию Мадлен была готова.

Вечером накануне мнимой поездки в Чарльстон Мадлен почти не спала. Около одиннадцати к ней в спальню ввалился пьяный Джастин, который два часа до этого вместе со своим братом пил в гостиной, проклиная на чем свет стоит проклятых канзасских агитаторов против рабства. Подойдя к ее кровати, он задрал на ней рубашку и, схватив за лодыжки, рывком раздвинул ноги. Через десять минут, так и не произнеся ни слова, он ушел.

Мадлен ненавидела эти визиты. Единственным утешением ей служило то, что после этого он возвращался в свою спальню и оставлял ее одну на весь остаток ночи. Поэтому и не мог заметить ее волнения.

Ровно за две недели до Рождества, чудесным солнечным утром, Нэнси уложила саквояж своей хозяйки. В полдень Пете подогнал к крыльцу легкий крытый экипаж, который в случае необходимости мог защитить своих пассажирок от непогоды. Солнце к этому времени уже успело спрятаться за плотными облаками, и вот-вот собирался дождь. Мадлен совсем не хотелось разъезжать по проселочным дорогам в грозу, но что-то менять было уже слишком поздно.

Когда они отъехали достаточно далеко от Резолюта, Мадлен забрала у Нэнси вожжи. Пете бежал слева от кареты. Так они добрались до пустынного перекрестка, где в своей двуколке их ждала бледная и встревоженная Эштон.

Пете взял лошадь, запряженную в двуколку, под уздцы и повел ее в сосны. Здесь неподалеку жил его друг, вольноотпущенный, и Пете собирался остаться у него на ночь, чтобы на следующий день встретить женщин у этого же перекрестка в назначенное время. Эштон стала рассказывать, как ей удалось ускользнуть из дому, выдумав какую-то несуществующую подругу, которую она якобы отправилась навестить. Мадлен слышала ее голос, но смысл слов до нее не доходил.

Все трое забрались в тесную карету. Эштон оказалась посередине. Мадлен видела, что девушке не нравится сидеть рядом с негритянкой, но деваться было некуда. Она взмахнула поводьями, и карета покатила дальше. Мадлен с тревогой поглядывала на небо, по которому неслись свинцово-серые тучи. Ей все больше и больше не нравилась вся эта затея. Хорошо хоть, что хижина тетушки Белле находилась в дальних болотах за пределами Резолюта и по грязным узким дорогам, ведущим туда, очень редко кто проезжал. Можно было надеяться, что по пути они никого не встретят, и уж наверняка их не увидит никто из знакомых.

Когда они миновали почти половину пути, небо почернело, поднялся ветер и пошел сильный дождь с градом. Дорогу, которая теперь шла вдоль мрачного болота, сразу развезло. Мадлен остановила лошадь.

Минут через десять дождь и град прекратились, ветер ослабел. Мадлен хлестнула лошадь вожжами, и они двинулись дальше, но не проехала карета и пятидесяти ярдов, как колесо застряло в колдобине.

– Все выходим, – приказала Мадлен.

Вдвоем с Нэнси они уперлись плечами в колесо, и вскоре оно стало поддаваться. Эштон все это время стояла рядом и наблюдала. А как только колесо высвободилось, Мадлен услышала звук, от которого ее пробрало ледяным холодом. К ним по дороге приближался всадник.

– Уйдите отсюда! Спрячьтесь вон там! – сказала она Эштон.

Эштон растерялась. Неужели Мадлен хотела, чтобы она погубила красивое платье, забираясь в мокрую грязную траву?

– Ну же, глупая девчонка! Скорее!

Мадлен подтолкнула ее. Всадник уже показался из-за поворота и сразу приостановил коня. В его крепкой фигуре и широкополой черной шляпе было что-то знакомое. Желудок Мадлен сжался. Она узнала этого человека. Узнает ли он ее?

– Мисс Мадлен, что вы тут делаете, так далеко от Резолюта, да еще в такую непогоду? – Это был Уотт Смит, немолодой мужчина, который часто выставлял своих лошадей на бегах против лошадей ее мужа.

– Просто появилось одно небольшое дело, мистер Смит.

– Здесь? Да здесь же никто не живет, кроме горстки невежественных ниггеров. Вы уверены, что не заблудились?

Мадлен покачала головой, но Смит явно все еще сомневался, неодобрительно глядя на Нэнси.

– Не слишком-то безопасно для белой женщины находиться в тех местах, где половина черного населения постоянно твердит о бунте. Не хотите, чтобы я сопроводил вас?

– Нет, спасибо. У нас все в порядке. Хорошего вам дня.

Явно обиженный ее отказом и сильно удивленный, Смит нахмурился, коснулся полей шляпы и поехал дальше.

Мадлен выждала минут пять, потом позвала Эштон. Сердце ее бешено колотилось. Теперь вся их тайна могла когда-нибудь выйти наружу. Но что случилось, то случилось. И раз уж ничего нельзя изменить, то оставалось только двигаться вперед.

* * *

Из ветхой хижины доносились громкие стоны Эштон, хотя ничего еще не произошло. Мадлен сидела на маленьком крылечке в старом кресле тетушки Белле Нин, измученная переживаниями этого ужасного дня.

Старая повитуха попыхивала трубкой, прислушиваясь к стонам своей пациентки.

– Как только все сделаем и она будет отдыхать, – сказала она, – мы положим для вас и Нэнси тюфяки в доме.

– Это было бы чудесно, тетушка Белле. Спасибо.

– Я хочу, чтобы вы знали. – Она ткнула в сторону Мадлен чубуком своей трубки. – Я ей помогаю только потому, что меня попросили вы. Эта девушка плохо обращается со своими людьми.

– Да, я знаю. Мы с ней не подруги, но я не могла не помочь ей. Ей просто не к кому было больше пойти.

– Только не привыкайте из-за таких, как она, рисковать своей шкурой. Она злая и испорченная, она недостойна даже подол вашей юбки целовать!

Мадлен устало улыбнулась. Тетушка Белле ушла в дом, закрыв за собой дверь. При виде повитухи Эштон застонала еще громче.

– Нэнси, – крикнула старуха, – возьми-ка вон ту бутыль с кукурузной водкой и влей ей в глотку немного! А вы, мисси, заткнитесь и лежите смирно, или живо отправитесь отсюда рожать своего ублюдка, хотите вы этого или нет.

Стоны Эштон смолкли. Мадлен снова села в кресло во дворе и попыталась расслабиться, но не смогла. Перед глазами у нее все время стояло лицо Уотта Смита, полное подозрений.

* * *

Когда на следующий день они ехали к перекрестку, Эштон несколько раз теряла сознание. У Мадлен появилось такое чувство, будто девушка притворяется, считая, что необходимо изображать именно такое состояние. Пете встретил их с двуколкой. Они усадили в нее Эштон и поехали домой. На прощание Эштон все-таки вспомнила, что следует улыбнуться и произнести хотя бы несколько слов благодарности.

После вчерашнего ненастья дорога была устлана сломанными ветками и сорванными пальмовыми листьями. Когда они подъехали к Резолюту, оказалось, что здесь ветер тоже поработал на славу. Нужно будет послать людей, чтобы все убрали, подумала Мадлен. Но не сегодня. Завтра будет много вре…

– Мисс Мадлен!

Настойчивый шепот вырвал Мадлен из задумчивости. Она вскинула голову и увидела Джастина, стремительно выходившего из дому. Лицо у него было мрачнее тучи.

– Слышал, вы искали Чарльстон возле болот, – прорычал он. – Вы что, забыли, где он находится?

Ее охватили паника и растерянность. Наверное, Уотт Смит сразу направился в Резолют, чтобы сообщить об их встрече на проселочной дороге, где уважаемой белой женщине делать нечего. Впрочем, Мадлен еще тогда не сомневалась, что он именно так и поступит.

– Джастин… – Она замолчала, усталость и испуг были столь велики, что у нее просто не осталось сил выдумывать какую-то ложь.

Нэнси и Пете испуганно переглянулись. Джастин подошел к карете, схватил Мадлен за руку и выволок ее наружу. Она не сопротивлялась и, посмотрев на мужа, с изумлением увидела, что он улыбается. Джастин явно наслаждался ее смущением.

– Где ты была? – Он с силой дернул ее руку, причинив ей боль. – Подбирала мне рога?

– Джастин, бога ради, ты не должен говорить такого перед… о!

Слезы хлынули из ее глаз, когда он снова дернул ее руку, еще сильнее.

– Ты распутничала за моей спиной? – спросил он, подойдя к ней вплотную. – Ну ничего, мы это скоро выясним. – И потащил ее к дому.

* * *

– Еще раз спрашиваю! Где ты была?

– Не надо так, Джастин! Я тебе не изменяла, если ты об этом. И никогда не изменяла. Со дня нашей свадьбы я была верна своим клятвам.

Говоря это, она медленно отступала назад, а Джастин шел за ней, уверенно ступая по ковру спальни заляпанными конским навозом сапогами. На его пути оказался небольшой столик с вазой. Джастин схватил его и швырнул через плечо. Столик сломался, ваза разлетелась вдребезги.

– Так где ты была?

– Я ездила по… личному делу. Женскому. – От охватившего ее ужаса Мадлен просто не знала, что еще сказать.

– Мне нужен ответ получше. – Он снова схватил жену за запястье. – Правдивый ответ.

– Отпусти меня, ты делаешь мне больно! Перестань, или я закричу на весь дом!

Джастин вдруг развеселился.

– Ну давай, кричи, – сказал он, отпустив ее руку и сделав шаг назад. – Никто и внимания не обратит, разве что та черная шлюха, с которой ты так сдружилась. Ничего, я ею займусь, будь уверена.

При этих словах Мадлен охватил еще больший ужас. Она знала, что при всем своем страхе перед мужем сама сможет противостоять его допросу почти до бесконечности, но если он примется за бедняжку Нэнси…

– Не стоит так волноваться, дорогая, – ласково произнес Джастин. – Я не собираюсь наказывать тебя физически, это испортило бы твою внешность. Кроме того, ты ведь леди или, во всяком случае, считаешься таковой. Порки и прочие методы воспитания – это для ниггеров. Сегодня вечером я испытаю их на твоей девке. И на ее дружке заодно. А пока буду вежливо задавать тебе все тот же вопрос и ждать ответа.

Мадлен, как ни сдерживалась, заплакала. Она презирала себя за собственную слабость, но ничего не могла сделать. Чудовищное напряжение, усталость и страх сломили ее.

– Я уже ответила тебе, Джастин. Я тебе не изменяла. Никогда.

В ответ прозвучал протяжный стон разочарования.

– Дорогая, это никуда не годится, – сказал Джастин. – Я вынужден оставить тебя в твоей комнате, пока ты не одумаешься.

– Оставить?

Осознав смысл его слов, Мадлен с расширенными от ужаса глазами бросилась к двери и почти добежала до нее, но пальцы Джастина успели дотянуться до блестящей бронзовой ручки. А потом он схватил ее за запястье и отшвырнул к кровати через всю комнату. Мадлен сильно ударилась об угол и, вскрикнув, упала.

– Ты глубоко оскорбила меня своей ложью и непослушанием. На этот раз я не стану ограничивать твое заключение одними сутками. Спокойной ночи, дорогая.

– Джастин!

Мадлен яростно дергала ручку, и ей даже удалось приоткрыть дверь на полдюйма, но Джастин, стоявший по ту сторону, был сильнее. В отчаянии опустившись на пол, Мадлен услышала, как в замке поворачивается ключ.

Уже в коридоре Джастин наконец перестал улыбаться и дал волю душившему его гневу. Наказание, о котором он объявил, решив запереть жену по меньшей мере на неделю, было, конечно, чересчур мягким. Год за годом Мадлен постоянно перечила ему, читая дурацкие книжки и высказывая свое никому не нужное мнение, в то время как ей полагалось молчать. А ее последняя выходка стала просто кульминацией бунта, который он сам так долго поощрял своим терпением…

Или своей слабостью.

С этого дня все пойдет по-другому, поклялся себе Джастин, быстро спускаясь по лестнице. Внизу он громкими криками созвал всех слуг и приказал им немедленно привести Нэнси и Пете. Они не могли далеко уйти.

Но через час Джастин понял, что негры сбежали. От этого ярость закипела в нем еще сильнее. В бешенстве он отправил к Фрэнсису посыльного с запиской, в которой велел брату немедленно начать поиски беглецов и пристрелить их, как только они найдутся.

Однако только два дня спустя удалось напасть на след сбежавших рабов. Кто-то видел, как они перебирались через Саванну на пароме. Каким-то загадочным образом им удалось добыть фальшивые документы. Никто не спросил, есть ли у них разрешение покидать плантацию, и никто с тех пор их больше не видел.

* * *

Как долго она уже сидит взаперти? Три дня? Нет, наверное, четыре, думала Мадлен.

Ей не у кого было спросить, что случилось с Нэнси и Пете. Она боялась, что их пытали или даже убили, но никак не могла вспомнить, почему так тревожится за них. От долгого сидения взаперти в полном одиночестве она была как в бреду. Целыми днями она спала, а потом ночью бродила по комнате, как запертый в клетке зверь. Снаружи, за закрытыми ставнями окон, выходивших на террасу, кто-то постоянно стоял на страже. Один раз в сутки, на рассвете, приходили двое слуг. Один стоял в дверях, другой вносил еду, рассчитанную на день. Она состояла из трех ломтей грубого черного хлеба и небольшой чашки воды. За те секунды, что дверь оставалась открытой, рабы бросали на нее быстрые сочувственные взгляды, но не решались что-нибудь сказать.

Воды для умывания не давали, и ей приходилось использовать часть питьевой. Несмотря на это, уже скоро она почувствовала, что от нее начал исходить неприятный запах. На третий день кто-то вошел в комнату, когда она спала, и вынес полный до краев горшок. К этому времени в спальне уже воняло, как в хлеву.

Однако с каждым прошедшим часом это имело для нее все меньше и меньше значения. Странный звон в ушах отвлекал ее, а в углах комнаты танцевали загадочные огни, лилового или ослепительно-белого цвета.

Или они были только в ее голове?

– Орри… Орри, ну почему ты так долго не приходил?

Она увидела его у двери, он смотрел на нее печальными глазами и протягивал ей правую руку. Мадлен радостно бросилась к любимому, но в то мгновение, когда она коснулась его руки, он исчез.

И тогда она закричала. Чей-то тихий, спокойный голос в глубине ее души произнес: «Если бы твой отец увидел тебя сейчас, он бы устыдился».

Но ей уже было все равно. Больная, измученная и сломленная, она все продолжала и продолжала кричать…

* * *

– Хорошее питание и покой – вот что ей нужно.

– Да, доктор, – участливо кивнул Джастин. – Но мы всю неделю пытаемся заставить ее поесть. Она отказывается.

Джастин и врач переглянулись, на их лицах были написаны сочувствие и забота, и только глаза выдавали истинные чувства.

Мадлен смотрела на них, ничего не понимая. В полуобморочном состоянии она лежала в постели, глаза были широко открыты, темные волосы разметались по плечам, лицо бледное как мука.

– Что ж, я не удивлен, – с глубокомысленным видом кивнул врач. – Довольно распространенный симптом при нервном истощении. – Его гладкие лоснящиеся щеки и упитанное тело в дорогом элегантном костюме явно свидетельствовали о хорошем достатке. – К счастью, – продолжал врач, которого звали Лонзо Сапп, – современной медицине известны способы, которые обычно помогают при этом недуге. Постельный режим. Много горячего чая, а когда ей станет лучше – еда. Кроме того, я хочу, чтобы вы каждый день давали ей хорошую порцию особого напитка, приготовленного из сельдерея.

– Из сельдерея? – повторил Джастин. – Это ваше собственное изобретение?

Доктор Сапп кивнул:

– В его основе лежит винный уксус, однако терапевтический эффект оказывает именно тертый сельдерей.

Врач наклонился над кроватью, убрал со лба Мадлен прядь волос. В свете свечей, стоявших у изголовья, ее кожа мягко блеснула. Поглаживая волосы больной, доктор был похож на доброго папашу.

– Если вы меня слышите, миссис Ламотт, – сказал он, – я хочу, чтобы вы знали: скоро вы поправитесь. Вам ведь этого хочется?

Ее распухший, пересохший язык показался между потрескавшимися губами, но она так и не издала ни звука, а только посмотрела на него измученными глазами, а потом на мгновение прикрыла их, словно отвечая согласием.

– Тогда вы должны строго следовать всем моим предписаниям. Ваш муж пригласил меня из Чарльстона. Он очень тревожится за вас. Я стараюсь его успокоить, но выздоровление зависит только от вас самой. Будете делать все, о чем я говорю?

– Д-да…

Джастин наклонился и запечатлел нежный поцелуй на щеке жены. Теперь, найдя наконец лекарство от непокорности, испортившей их брак, он чувствовал себя намного лучше. К тому же это лекарство помогло ему отплатить ей за то, что она наградила его рогами. Он не сомневался, что именно это Мадлен сделала на прошлой неделе, а возможно, делала и раньше все эти годы. Она ведь достаточно часто уходила из дому одна.

Заперев жену в спальне и моря ее голодом, он сломил все ее сопротивление. Осталось только выяснить, к кому она ездила. Ну ничего, признается как миленькая, думал он.

Сначала ее нежелание говорить правду доводило его до бешенства. Но потом, видя, что она готова упорствовать и дальше, Джастин решил обратить ее молчание в выгоду для себя. Если бы он узнал имя ее любовника, он почувствовал бы себя униженным, окажись тот каким-нибудь торговцем старьем, хозяином мясной лавки или, чего доброго, грязным ниггером. Так что он предпочитал не знать. Или, по крайней мере, внушал себе это. Но в глубине его души росла новая и уже неослабевающая ненависть к жене.

Разумеется, стоя сейчас возле ее постели, он ничем не выдавал своих чувств. Прежде чем войти сюда, он щедро надушился коричным одеколоном, чтобы не чувствовать отвратительного запаха, стоящего в комнате. Теперь, когда заточение прекратилось, можно было добавить и свежего воздуха. Он пошел к окнам и распахнул ставни.

Прохладный вечерний воздух ворвался внутрь, качнув огоньки свечей. Глаза Мадлен вспыхнули благодарностью.

– С ней все будет хорошо, после того как восстановятся силы, – заверил его доктор Сапп, когда они выходили из комнаты. – Просто сейчас она очень слаба, отсюда и некоторая заторможенность. – Он закрыл за собой дверь, внимательно оглядел коридор и очень тихо добавил: – Через неделю она привыкнет к сельдерейному отвару. А потом, не вызвав никаких подозрений, вы сможете заменить его на питье, о котором мы с вами говорили.

– В который входит опий.

– Лишь малая доза. Ничего опасного, уверяю вас. Только для того, чтобы она оставалась спокойной.

Они направились к лестнице.

– Если же мы откажемся принимать питье, – продолжал Сапп, – она может получать лечение и другими способами. Настойка опиума – это темная сладковатая жидкость, но ее можно запечь в печенье, использовать для приправы мяса или вмешивать с винным уксусом, поливая салат. Я хочу сказать, что подход в применении лекарств может быть гибким. Конечно, если вы читали де Квинси, то знаете, что появятся определенные симптомы. Слабость. Запоры. Даже признаки преждевременного старения. Но такие же симптомы бывают и в других случаях. Просто от напряжения повседневной жизни. – Врач пожал плечами. – Ей незачем даже знать, что ей дают лауданум.

– Вы обнадежили меня! – воскликнул Джастин с пылом человека, который не спал всю ночь и наконец получил возможность отдохнуть. – Я так волновался за нее, – добавил он с грустной улыбкой.

– Это естественно.

– Мне хочется сделать все возможное, чтобы успокоить ее нервы и восстановить разум.

– Благородная цель.

– И чтобы она не позорила себя… или свою семью.

– Вполне вас понимаю, – пробормотал доктор Сапп с такой же тонкой улыбкой.

– Еще один вопрос, доктор. Как долго следует продолжать лечение?

– Ну, если вы будете довольны результатом, то год. Или два года. А возможно, и всю жизнь.

Они снова переглянулись, обменявшись взглядами, которые выражали полнейшее понимание. А потом, болтая, как старые приятели, стали спускаться по лестнице.

Глава 39

В конце марта 1855 года в Монт-Роял праздновали свадьбу Эштон и Джеймса Хантуна. Всю церемонию Орри не мог избавиться от гнетущего чувства. Кларисса улыбалась невесте, не понимая, кто перед ней.

Сразу после венчания Эштон закатила гадкую сцену, потому что ее новоиспеченный супруг упорно отказывался ехать в свадебное путешествие в Нью-Йорк – единственное место, куда стремилась Эштон. Она не находила ничего странного в том, что можно одновременно презирать янки и восхищаться их театрами и ресторанами. Хантун же до самой последней минуты настаивал на поездке в Чарльстон. Эштон швырнула в него куском торта и надулась, и потеющий жених тут же передумал, испугавшись, что может еще долго прождать благосклонности своей нареченной, если будет упрямиться. К тому времени, когда карета отправилась в путь, Эштон уже снова была в прекрасном настроении.

Однако гораздо больше этого неприятного эпизода гостей мужского пола возмутили крамольные речи Купера. Он то и дело спрашивал, почему ни аболиционисты, ни плантаторы не желают хоть немного подумать над предложением Эмерсона, сделанным в феврале на заседании нью-йоркского антирабовладельческого общества. Тщательно разработанная Эмерсоном схема предлагала постепенное освобождение рабов с весьма крупными выплатами их владельцам. Общая сумма выплат, по его расчетам, могла достигнуть двух миллионов долларов, но это была скромная плата за то, чтобы покончить с национальным позором и сохранить мир в стране, считал Эмерсон.

– Но обе стороны его высмеивают! – возмущался Купер. – Что ж, я вижу только одно объяснение. В то же мгновение, когда причина для возражений будет устранена, те, кто возражал, станут банкротами.

– То есть вы утверждаете, что борьба за права южан ведется людьми циничными? – спросил кто-то.

– Нет, кое-кто из них искренен. Но другим хочется, чтобы аболиционисты продолжали действовать крайними методами. Только тогда у Юга будет законное основание выйти из Союза или получить отдельное правительство, что, безусловно, настоящее безумие.

Однако безумцем, и к тому же опасным, гости считали как раз Купера. Если раньше на него смотрели просто как на безобидного зануду, то теперь все изменилось из-за неугасаемого интереса старшего из братьев Мэйн к личности Эдмунда Бёрка с его политической мудростью. Купер всерьез принял предупреждения англичанина насчет душевной апатии и стал участвовать в делах Демократической партии Чарльстона.

Попал он туда благодаря самой простой уловке. Суммы, которые Купер жертвовал на нужды демократов, были настолько велики, что партийным руководителям стало неловко не замечать такую неслыханную щедрость. К тому же он был не единственным человеком в штате, кто высказывал непопулярные мнения о будущем Юга. И хотя таких, кто не молчал, было немного, все же их оказалось достаточно, чтобы присутствие Купера на собраниях демократов стало не только допустимым, но и желанным.

Он стал ездить по стране и встречаться с другими умеренными демократами. В Виргинии Купер познакомился с одним высоким красивым человеком, чьи взгляды его очень вдохновили. Генри Уайз – так звали этого политика – собирался стать губернатором. Он был искренним защитником рабства, но в то же время считал всех, кто хочет сгладить недовольство южан иначе чем в рамках Союза, самыми настоящими авантюристами или просто идиотами.

– Разумеется, я понимаю, зачем они это делают, – говорил Уайз. – Они хотят вернуть ту власть, которая перешла от Юга к Северу и Западу. Возможно, они даже сами себе в этом не признаются и могут искренне верить в собственные заявления. Но это очень опасные люди, Купер. Они хорошо организованы, активны и велеречивы, поэтому представляют собой угрозу для всего Юга.

Купер улыбнулся сдержанной невеселой улыбкой.

– Когда дурные люди объединяются, – сказал он, – хорошие тоже должны сплотиться, иначе они падут поодиночке как жертвы, не вызывающие сочувствия.

– Мудрый совет.

– Именно это Бёрк впервые написал еще в тысяча семьсот семидесятом году. Жаль, что об этом забыли.

– Не забыли. Просто драчуны с обеих сторон предпочитают не прислушиваться к ним. – Уайз помолчал, внимательно всматриваясь в гостя. – Мне рассказывали о вас, Купер. Вы долго были отверженным в своем штате. Я рад, что вы решили примкнуть к лагерю демократов. Нам понадобятся такие люди, как вы, – при условии, конечно, что еще не слишком поздно.

* * *

А события меж тем показывали, что худший исход действительно возможен. Обе стороны по-прежнему не хотели слушать друг друга.

В Массачусетсе приняли суровый закон о личной свободе, который касался всех, включая негров. Этот закон стал реакцией на дело Энтони Бёрнса, беглого раба из Виргинии, который был схвачен на улицах Бостона и брошен в тюрьму. В защиту Бёрнса аболиционисты организовали массовый митинг и даже попытались освободить его из тюрьмы, но неудачно. Федеральные власти и суд штата приняли совместное решение вернуть раба его владельцу на Юге.

Тем временем в Канзасе перед выборами в законодательное собрание в Лоренс прибыли тысячи так называемых пограничных разбойников из Миссури. В результате избранное под давлением, с помощью угроз и обмана, правительство тут же приняло законы, устанавливающие очень серьезные наказания за антирабовладельческую агитацию, призыв рабов к восстанию, помощь беглым и другие преступления против собственности рабовладельцев.

Месяц за месяцем обе стороны продолжали делать ставки, и большинство из них склонялось в пользу насильственного метода разрешения конфликта. Миссурийцы отправляли через границу толпы ночных налетчиков. С северо-востока шли ящики с оружием для сторонников Партии свободной земли. На ящиках было написано, что в них везут Библии. Это заставило Купера сказать кое-кому из демократов на съезде в Колумбии:

– Даже самого Бога призвали в солдаты. Но ведь каждая из сторон утверждает, что Он с ними. Наверное, Ему приходится бегать от одних к другим через день. Так ведь и утомиться можно.

Однако его шутка никого не рассмешила.

* * *

Однажды на пристани Купер разговорился с бригадиром портовых грузчиков Гердом Хоквалтом, который был уроженцем Чарльстона. С бездельниками Хоквалт не церемонился, хотя сам был человеком мягким, покладистым и очень религиозным. У него была жена, одиннадцать ребятишек и дом на окраине города, в котором все они едва умещались.

Вскоре Купер и Хоквалт уже увлеченно обсуждали недавнее собрание за отмену рабства, состоявшееся в канзасском Биг-Спрингсе. На нем было предложено добиваться для Канзаса статуса свободного штата, а кроме того, игнорировать все законы, принятые избранной обманным путем легислатурой, находящейся в Шони-Мишен. В «Меркури» появилась разгромная статья, осуждавшая события в Биг-Спрингсе. Хоквалту статья очень понравилась.

– Да, я ее читал, – сказал Купер, – и не нашел в ней ничего, кроме все той же старой болтовни.

Разговаривая, они посматривали на чернокожих грузчиков, которые переносили на «Монт-Роял» тюки с клеймом ливерпульской хлопковой фактории. Перед очередным рейсом пароход неизменно нагружали до отказа. На каждого нового клиента приходилось еще трое ждущих своей очереди. Ежемесячный доход компании составлял уже шестьдесят-семьдесят процентов. Даже Орри начал обращать внимание на этот успех.

Хоквалт прикрикнул на одного из грузчиков, когда тот запнулся и замедлил шаг. Потом вытер вспотевшую шею синим платком и сказал:

– Может быть, доводы мистера Ретта и кажутся немного затертыми, мистер Мэйн, но я в них верю.

– Герд, опомнитесь! Он же снова призывает к раздельным правительствам!

– А что в этом плохого, сэр? Сколько я себя помню, северяне только и делают, что оскорбляют и унижают нас. Считают всех нас отбросами. Содержателями борделей. Разве не так они нас называют? Но у меня никогда не было ни одного раба, ни разу в жизни. Оскорбления северян меня бесят. И если они не прекратят, мы с Божьей помощью пойдем своей дорогой.

Сердцем Купер хорошо понимал чувства Хоквалта. Но рассудком постичь их не мог.

– Скажите честно, – спросил он, – неужели вам не кажется, что люди вроде Боба Ретта, Джеймса Хантуна или мистера Янси из Алабамы ведут нас прямиком к краю пропасти?

– Нет, сэр, – ответил Хоквалт, немного подумав. – Но даже если и так, я все равно склонен пойти с ними.

– Бога ради… но почему?

Мастер посмотрел на Купера, как на мальчишку-несмышленыша:

– Южная Каролина – мой дом, а эти люди заступаются за нас. Больше никто этого не делает, мистер Мэйн.

* * *

– Говорю тебе, Орри, когда он это сказал, меня буквально в дрожь бросило. А ведь Хоквалт не какой-нибудь революционер-фанатик, он солидный, уважаемый голландец. И если такие достойные люди, как он, начнут прислушиваться к этим призывам, то все гораздо хуже, чем я думал.

Этот разговор состоялся несколько дней спустя, когда Орри приехал в Чарльстон, чтобы изучить бухгалтерские книги пароходной компании. Почти весь день они с Купером работали, и в конце Орри заявил, что всем доволен, и даже поздравил брата с успехом, что случалось редко. Теперь они сидели возле дома на Традд-стрит в удобных плетеных креслах из покрашенного в белый цвет ивняка и смотрели на уютный сад, где маленький крепыш Джуда катил мяч своей крохе-сестре, которая ползала по лужайке.

– Ну, – откликнулся Орри, – я стараюсь не обращать внимания на такие вещи, насколько это возможно. Мне и без того есть о чем подумать.

Но тебе это не нравится, подумал Купер, отметив грусть в глазах брата. Ссутулившись и вытянув длинные ноги, Орри наблюдал за игрой детей. Что чувствовал он – зависть, сожаление?

– Я рад, что пароходы уходят полными, – сказал он. – Рисовый рынок на юге Европы все еще слабоват. И продолжает понемногу падать каждый месяц. Ты был прав, когда настоял на развитии компании.

Орри произнес это самым обычным тоном, но Купер видел: с братом что-то не так. Он никак не мог понять, в чем дело, и уже собрался спросить напрямую, когда из дома вышла Юдифь с каким-то маленьким свертком.

– Орри, это тебе принес посыльный из книжной лавки.

– Ах да… я утром спрашивал у них эту книгу. У хозяина ее не оказалось, но он ожидал, что днем доставят дюжину экземпляров.

Орри быстро разорвал обертку. Когда Юдифь увидела золотые буквы на обложке, она удивленно хлопнула в ладоши.

– «Листья травы»! Тот самый сборник стихов, против которых была направлена последняя субботняя проповедь отца Энтвисла. Об этом еще писали в газетах. Преподобный говорил, что эта книга написана человеком, презревшим разум и порядок, что она непристойна и отвратительна.

– Ну, автор стихов тоже, кажется, не выбирает выражений, – усмехнулся Купер. – Как его? – Он перевернул книгу в руке брата. – Уитмен. А с каких пор ты находишь время для современной поэзии?

Орри порозовел:

– Я купил ее в подарок.

– Для кого-то в Монт-Роял?

– Нет, знакомым.

Купер не стал уточнять, хотя, возможно, и стоило, чтобы все-таки узнать причину грусти Орри.

– Ужин почти готов, – сообщила Юдифь. – Рэйчел еще рано утром купила голубых крабов. – (Рэйчел была пышной свободной негритянкой, служившей у них поварихой.) – Эштон с Джеймсом я тоже приглашала, но у них назначена какая-то встреча. Мы редко их видим. Хотя они и живут рядом, но, увы, никогда не приходят к нам на обед или ужин. Каждый раз, когда я их приглашаю, оказывается, что они заняты.

Хантуны переехали в чудесный просторный дом на Ист-Бэттери, совсем рядом с океаном. До Традд-стрит оттуда было недалеко. Орри проезжал мимо верхом, но у него почему-то не возникло никакого желания заглянуть к сестре.

– У них теперь много новых друзей, – пояснил Купер. – Почти все – из окружения Боба Ретта. Конечно, это не слишком приятно, когда тебя избегает кровная родня, но, признаюсь, я даже рад, что они к нам не заходят. Мы с Джеймсом настолько не сходимся во взглядах, что к первой перемене блюд, чего доброго, вызвали бы друг друга на дуэль. – Он хлопнул в ладоши и бодро крикнул: – Дети! Скоро ужин. Бегите сюда, посидите у папы на коленях!

Все еще думая о Мадлен, Орри посмотрел на книгу, снова завернул ее в бумагу и спрятал в карман.

За ужином Купер несколько раз пытался заговорить о плане расширения компании, который в последнее время занимал все его мысли. Незаурядный проект требовал немалых усилий и намного больше денег, чем могли собрать все Мэйны, вместе взятые. Купер думал о том, что Джордж Хазард вполне мог бы стать их партнером, но вслух об этом не сказал. Орри всячески избегал разговоров о делах и вообще за столом не произнес и двадцати слов. Вечером, уже лежа в постели рядом с женой, Купер отметил, что ни разу не видел брата в таком подавленном настроении с тех пор, как он вернулся из Мексики.

* * *

Адвокатская практика Хантуна расширялась, и вместе с тем крепла его репутация. Этому немало способствовала Эштон. Она устраивала приемы и званые обеды, обхаживала местных правителей и их уродливых чванливых жен, никогда ни единым взглядом не показывая, что презирает их и цинично использует в своих целях.

Много часов Хантун готовил очень важную речь о развитии национального кризиса, и вот однажды вечером, в конце лета, он собрал в их доме на Ист-Бэттери человек тридцать гостей, чтобы изложить ее вкратце перед публикой. Среди гостей были редактор Ретт, а также Уильям Янси из Алабамы – возможно, главный сторонник сецессии. Внешне Янси казался мягким и вполне безобидным человеком, но когда он произносил свои пламенные речи, то совершенно преображался. Некоторые даже называли его «Принцем пожирателей огня».[14] А Эштон мечтала о том, чтобы он стал королем, тогда второй титул мог бы получить ее муж.

Держа в одной руке очки в серебряной оправе, как какой-нибудь проповедник, Хантун изо всех сил старался показать свою значимость. Гости внимательно слушали, пока он добирался до заключительных выводов, которые Эштон уже знала наизусть.

– Союз подобен огромной крепости, леди и джентльмены. Половина ее уже перешла в руки грубых захватчиков. Лоялисты пока удерживают вторую половину, которую они беззаветно защищали на протяжении многих поколений. Теперь эта половина крепости под угрозой. И я скорее поднесу факел к складу боеприпасов, чтобы взорвать все, чем сдам поработителям хотя бы один дюйм земли!

Эштон зааплодировала первой, за ней все остальные. Когда слуги принесли пунш на серебряных подносах, Янси подошел к Хантуну:

– Такие крайние меры вполне могут понадобиться, Джеймс. И впоследствии на развалинах старой крепости будет возведена новая. Эта работа потребует преданных рук и… способных вождей.

Выражение его лица явно говорило о том, что Хантуна он причисляет к последним. Или, по крайней мере, видит в нем претендента. Хантуна распирало от гордости.

Эштон мало что улавливала из того, о чем без конца говорили мужчины. По правде говоря, ее совершенно не волновали права южан, она даже не понимала, о чем можно спорить, если право владеть ниггерами было всего-навсего Богом данным правом владеть любой собственностью. Что ее действительно волновало во всех этих разговорах, так это то, как они будоражили мужчин. Во всем этом чувствовалась возможность обрести власть и удерживать ее. По словам Джеймса, в один прекрасный день на Юге появится собственное правительство, и Эштон намеревалась во что бы то ни стало войти в число первых дам.

– Джеймс, это было просто великолепно! – воскликнула она, беря мужа за руку. – Клянусь, ты никогда еще не говорил так хорошо!

Она добивалась еще больших аплодисментов, и преуспела. Собравшиеся вокруг них гости снова устроили Хантуну овацию. Янси тоже подошел, приговаривая: «Слышу, слышу!»

– Спасибо, дорогая.

Благодарный взгляд мужа почти растрогал ее. Наедине она редко баловала его комплиментами, и даже наоборот – ругала за то, что он никудышный любовник. Однако этим вечером присутствие известных преуспевающих людей пробудило в ней неожиданное влечение. Она едва смогла дождаться, когда все гости уйдут, и тут же помчалась наверх в спальню, сбросила с себя всю одежду и притянула к себе мужа.

Моргая и обливаясь по́том, Джеймс трудился изо всех сил, а потом прошептал:

– Ну как, все было хорошо?

– Просто прекрасно, – солгала Эштон.

Он был так хорош сегодня в роли пламенного оратора, что она не хотела его разочаровывать. Своими неуклюжими ласками Джеймс не только никогда не доставлял ей удовольствия, но даже вызывал отвращение. Ей оставалось только утешать себя мыслью, что всё на свете, в том числе и роль важной дамы в будущем, имеет свою цену.

Однако она решила, что ей необходимо снова съездить домой. И поскорее.

* * *

Ее любовник нашел новое место для встреч на развалинах бывшей деревенской церкви Спасителя. И какое же наслаждение она испытывала, отдаваясь Форбсу при свете дня прямо на разрушенном фундаменте.

Невдалеке изредка тихо всхрапывала его привязанная лошадь, топоча копытами. Откуда-то доносились мушкетные выстрелы – на полях отгоняли птиц от зреющего риса. Все эти звуки только сильнее возбуждали ее, и когда все закончилось, она едва держалась на ногах.

– Боюсь, как бы не сделать тебе ребеночка ненароком, – сказал Форбс, придвигая к ней свое красивое потное лицо почти вплотную.

– Что-то мне подсказывает, – ответила она, облизнув уголки губ, – что такой риск только добавляет остроты.

На самом деле она не боялась забеременеть. Ей приходилось исполнять супружеский долг постоянно, и она до сих пор не могла зачать. Вероятно, что-то случилось с ней, после того как тетушка Белле Нин помогла ей тогда решить ее проблему, думала Эштон. Что ж, может, это и к лучшему, хотя иногда мысль о том, что у нее не будет детей, вызывала у Эштон легкую грусть.

– Ну да, пока на свет не появится карапуз, похожий не на твоего мужа, а на меня, – усмехнулся Форбс.

– Ну, о Джеймсе я сама позабочусь. А твоя работа – здесь, – сказала она, обнимая его, – далекие выстрелы снова возбудили ее.

Домой она ехала с исцарапанными и покрасневшими ягодицами, но оно того стоило. Форбс был замечательным любовником, внимательным и пылким, хотя прекрасно обходился и без нее, когда они не встречались. Тщеславие не позволяло Эштон спрашивать, с кем он оттачивает свое изумительное мастерство, пока ее нет рядом. Даже если у него и были другие женщины, они, разумеется, не шли ни в какое сравнение с ней, потому что он всегда прибегал по первому ее зову.

На обратном пути в Монт-Роял – Форбс расстался с ней за милю до плантации – они снова обсуждали разные способы навредить Билли Хазарду. Форбс всегда восхищался изобретательностью Эштон, особенно потому, что ее фантазия была направлена в основном на власть, сексуальные удовольствия и месть.

* * *

– Слышал, вы недавно принимали у себя мистера Янси, – заметил Орри в тот же вечер за ужином.

Эштон весьма гордилась тем, что половина колонки в «Меркури» была посвящена их приему.

– Да, действительно, – ответила она. – И он говорил кое-что едкое в адрес янки. Как и Джеймс. Разумеется, – она повернулась к Бретт, сидевшей напротив, – для друзей семьи мы делаем исключение.

– Я поражена в самое сердце, – сказала Бретт без тени улыбки.

– Ну конечно. Тем более для Билли. – Эштон улыбалась милейшей и неподдельно искренней улыбкой, но внутри у нее кипела такая ярость, что даже живот сводило. – Он уже говорил что-нибудь о дате венчания?

– Нет, – ответил за сестру Орри. – Он оканчивает Академию только в следующем июне. А что зарабатывает второй лейтенант в наше время? Тысячу долларов в год? Семья не может прожить на такие деньги. Я бы сказал, говорить о свадьбе пока рано.

Глаза Бретт вспыхнули, когда она посмотрела на брата.

– Мы и не говорим.

Но скоро заговорите, подумала Эштон. Вот тогда и наступит идеальный момент для удара, когда вы будете на седьмом небе от счастья.

После ужина Эштон пошла на семейное кладбище. Поднявшийся ветер взметал ее волосы, как черный флаг. Она опустилась на колени у могилы Тиллета; это было единственное место, где она все же чувствовала стыд из-за своего поведения с мужчинами.

– У Джеймса все прекрасно, папа, – тихо, но с большим чувством заговорила она. – Мне бы так хотелось, чтобы ты это видел. Знаю, ты хотел еще одного сына вместо дочери, но ты будешь гордиться мной, как я тебе и обещала. Я стану знаменитой. Мое имя будут повторять на всем Юге. Меня и Джеймса будут умолять о покровительстве. Клянусь тебе в этом, папа. Клянусь.

* * *

Когда Эштон ушла, Орри поднялся в комнату матери, решив немного побыть с ней. Кларисса была вежлива и бодра, но не узнавала сына. На ее столе лежал уже третий рисунок фамильного древа. Первые два были настолько затерты исправлениями, что рассыпались на куски.

Снова спускаясь по лестнице, Орри думал о Бретт и Билли. Он был рад, что они не спешат жениться, пока Билли не окончит Академию. Если бы сейчас Билли попросил у него руки сестры, он бы просто не знал, что ответить. Будущее виделось ему в тумане. Он прошел в библиотеку и загасил горевшую там лампу. Потом открыл окно и вдохнул прохладный вечерний воздух. Пахло осенью и рекой. Его взгляд лениво скользнул по комнате, чуть задержавшись на темном углу, где стояла вешалка. Он вгляделся в свой мундир, попытался напомнить себе, что пришла пора сбора урожая. Но все напрасно. Его ничего не интересовало. Кроме одного.

Что случилось с Мадлен?

Только этот вопрос терзал его в последние дни. Мадлен стала настоящей затворницей. Она редко покидала Резолют, а если и выезжала куда-то, то только с мужем. Несколько недель назад он встретил карету Ламоттов, когда ехал по речной дороге. Поравнявшись с ними, он радостно замахал рукой – пожалуй, даже чересчур радостно, как ему самому показалось. Ответ Мадлен был точно таким, как и ответ ее мужа: застывшая улыбка, равнодушный взгляд, едва приподнятая для приветствия рука. И карета покатилась дальше, вскоре скрывшись за поворотом.

Орри снял с полки «Листья травы», все еще в коричневой бумажной обертке. Он так и не нашел возможности подарить книгу Мадлен. Она больше не навещала Клариссу и не отвечала на его мольбы о встрече. Трижды за это лето он ждал ее у церкви Спасителя, надеясь, что Мадлен откликнется на одну из записок, которые он тайно посылал в Резолют. Но она так и не пришла.

Когда Орри ждал ее в последний раз, он увидел там сломанные ветки и примятую траву и предположил, что еще какая-то пара влюбленных обнаружила развалины церкви. Больше он туда не возвращался. В отчаянии он попросил одного из домашних слуг осторожно разузнать, не перехватил ли кто его записки. Нэнси сбежала несколько месяцев назад, так что вся их сложная цепочка передачи записок разрушилась. Вскоре выяснилось, что в чужие руки его письма не попадали.

– Я послушал там, в Резолюте, мистер Орри, – доложил раб через несколько дней. – Она получила записки, все до одной. Их Кассиопея передала – так девушку зовут.

– А миссис Ламотт их прочитала?

– Да вроде прочитала, говорят. Но потом порвала и в огонь бросила.

Вспомнив этот разговор, Орри отшвырнул книгу. И случайно попал в вешалку с мундиром, которая от сильного удара упала на пол. На грохот прибежали Бретт и две служанки, но он, не открывая им дверей, крикнул, что с ним все в порядке.

И вдруг он вспомнил, что в субботу на поляне Шести Дубов должен состояться турнир. Вдали забрезжил луч надежды. Что, если Мадлен приедет туда, пусть даже с мужем? Обычно Орри избегал таких сборищ, но на этот раз решил сделать исключение. Возможно, ему все-таки удастся поговорить с Мадлен и узнать, что случилось.

* * *

Субботний день выдался душным и дождливым, вдали слышались раскаты грома. Однако, несмотря на плохую погоду, народу собралось много, и все с восторгом наблюдали за пышным зрелищем. Орри было совершенно неинтересно смотреть, как молодые люди изображают из себя сэра Гавейна или сэра Кея.[15] Пока они беспечно скакали к подвешенным кольцам и пытались нанизать их на копья, он бродил в толпе, ища Ламоттов.

Наконец он заметил Джастина, который шумно обсуждал что-то с братом и еще несколькими мужчинами. Приободрившись, Орри пошел дальше, высматривая Мадлен. Дойдя до того места, где еще недавно стоял кузен Чарльз и ждал, пока Уитни Смит выстрелит в него, он увидел ее. Мадлен сидела на бревне и смотрела, как капли дождя падают в реку.

Орри подошел к ней, обратив внимание, что она испачкала юбку о мокрое дерево. Мадлен, должно быть, услышала его шаги, но не обернулась. Чувствуя смущение, неуверенность и даже страх, он откашлялся и тихо проговорил:

– Мадлен?..

Она медленно встала. Увидев ее лицо, Орри невольно отшатнулся. Оно было болезненно бледным. С болью в сердце он заметил, как сильно она похудела, фунтов на десять-пятнадцать, не меньше. Щеки ее ввалились, глаза бессмысленно блуждали.

– Орри… Как приятно вас видеть.

Она улыбнулась, но это была та же искусственная улыбка, которую он заметил еще тогда, на речной дороге. А глаза, прежде такие живые и теплые, теперь казались пугающе тусклыми и пустыми.

– Мадлен, что случилось? Почему ты не ответила на мои записки? – Хотя поблизости никого не было, Орри говорил шепотом.

На лице Мадлен проступила тревога. Она посмотрела через плечо Орри. Потом их взгляды снова встретились, и ему показалось, что он видит боль и призыв о помощи.

– Я же вижу: что-то не так. – Он шагнул к ней. – Ты только скажи мне…

– Мадлен! – Голос Джастина заставил его вздрогнуть. – Прошу тебя, иди к нам, дорогая. Мы скоро уезжаем.

Орри повернулся, стараясь двигаться как можно спокойнее, скрывая внутреннее напряжение. Муж Мадлен стоял на другой стороне дуэльной площадки. Чтобы развеять возможные подозрения, Орри приложил руку к полям шляпы, приветствуя Джастина, тот ответил тем же. Продолжая широко улыбаться, словно он просто обменивался любезностями с женой соседа, Орри прошептал:

– Я должен поговорить с тобой наедине хотя бы раз.

Она снова посмотрела на него. С тоской, как ему показалось. Но потом с улыбкой ответила:

– Мне очень жаль, но это невозможно.

Медленно, почти устало, она отошла от него и направилась к мужу. Орри был в бешенстве, ему хотелось схватить Джастина за грудки и трясти до тех пор, пока он не скажет, что случилось. Сама Мадлен явно ничего объяснить не могла. Она была вялой, безразличной и какой-то… потерянной.

Когда Орри ехал домой, он никак не мог забыть выражения ее глаз. В них не было жизни, а только странная подавленность и безысходность. Это были глаза забитого животного.

Глава 40

Собираясь примерить мундир Инженерного корпуса с желтыми нашивками и изображением крепости на эмблеме и размышляя о своей жизни, Билли решил, что у него все просто прекрасно.

Страхи кадета из Нью-Джерси, с которым развлекалась Эштон, оказались напрасными. Чарльз ничего не узнал, потому что все семеро благоразумно молчали. Один из них однажды пожаловался Билли, что Эштон, видимо, солгала о своем втором визите в Академию, как, впрочем, он и говорил им с самого начала. Постепенно вся эта история забылась, отойдя в тень среди учебных занятий и тренировок.

Для Билли картина мира складывалась в основном под влиянием его ежедневного окружения, а не каких-то далеких событий. Но если бы он посмотрел на то, что происходит за стенами Академии, и отвлекся от мыслей о Бретт, то увидел бы сумятицу, которая творилась в стране.

Кровавая война в Крыму продолжалась. Джорджа Макклеллана, одного из однокашников его брата, министр Дэвис направил туда в качестве наблюдателя. В самой Америке тоже было неспокойно. Не утихали кровавые стычки в Канзасе и даже в стенах конгресса. Двадцать второго мая во время своей пламенной речи о Канзасе сенатор от штата Массачусетс Чарльз Самнер позволил себе, кроме обычной политической риторики, еще и совершенно недопустимый личный выпад против сенатора от Южной Каролины Эндрю Батлера. В ответ на это другой конгрессмен от Южной Каролины, Престон Брукс, выскочил на трибуну и напал на Самнера, повалил его на пол и начал избивать тростью с золотым набалдашником, показывая тем самым, что́ он думает и о его речи, и о нем самом.

Едва появилась первая кровь, как Самнер тут же запросил пощады. Но Брукс колотил его до тех пор, пока трость не сломалась. Самое удивительное, что остальные сенаторы просто молча наблюдали за происходящим, ни во что не вмешиваясь. Одним из зрителей был Дуглас, чей законопроект и вдохновил Самнера на резкие высказывания.

Несколько недель спустя Бретт написала Билли, что Брукса прославляют по всей Южной Каролине. Эштон и ее муж пригласили его к себе и преподнесли трость, на которой были выгравированы слова восхищения. Такие же подарки присылали ему десятки других вдохновленных его поступком южан.

Когда Джеймс и Эштон приезжали сюда на прошлой неделе, – писала Бретт, – Орри заметил, что Самнер, пожалуй, не оправится после этого случая по меньшей мере год. В ответ Джеймс приподнял одну бровь и сказал: «Так быстро? Вот жалость-то!» Какие ужасные времена, Билли! Мне кажется, они пробуждают в людях самое худшее.

Но даже такие настроения не охладили тогда пыла Билли. До выпуска оставалось совсем немного, и он был в числе лучших. Сам профессор Мэхен при всех похвалил его курсовую по военному и гражданскому строительству. Билли мог с легкостью провести сравнительный анализ Pinus mitis и Pinus strobus,[16] написать научную работу о применении известково-глинистых пород в строительстве или с ходу воспроизвести формулу цементного раствора в любое время дня и ночи. Среди выпускников 1856 года он был шестым.

Ради такого события в Вест-Пойнт приехали Джордж, Констанция, Мод и даже Изабель со Стэнли. Когда обстоятельства того требовали, Джордж и Изабель вполне могли общаться друг с другом. Впрочем, разговаривали они всегда сухо и официально, и запрет на взаимные визиты между двумя семьями по-прежнему оставался в силе. Однажды Билли слышал, как Констанция сказала, что стыдно помнить обиды, когда жизнь такая короткая, а Джордж ответил, что именно потому, что она такая короткая, незачем тратить время на людей, подобных Изабель.

Чарльз поздравил Билли с выпуском и получил в наследство одеяла и другое кадетское имущество. Сам Чарльз никогда не пытался состязаться с другом в успеваемости, он неизменно оставался в числе «бессмертных» и уже заранее был определен в кавалерию, чего всегда и хотел. На самом деле, после того как год назад Дэвис добился увеличения армии, перспективы роста в кавалерии, да и в остальных родах войск, существенно возросли. Суперинтендант Ли уже получил назначение в новый конный полк, которым командовал Альберт Сидни Джонстон, также выпускник Академии. Чарльз очень надеялся через год тоже оказаться в одном из этих новых полков.

Билли уже знал свое первое место службы в качестве второго лейтенанта. После выпуска он собирался подать рапорт о назначении в форт Гамильтон в Нью-Йоркской бухте, чтобы заниматься береговыми укреплениями и улучшением самой бухты.

По дороге домой вместе с родными Билли впервые прокатился по лихайской железнодорожной линии, которая теперь проходила по верхней части долины, в том числе через Лихай-стейшн. Когда Хазарды выходили из поезда, багажный кондуктор с одобрением заметил Джорджу, какой бравый вид у его брата.

– Да, вы правы, из него получился хороший солдат, – сказал Джордж. – Настолько хороший, что даже я начинаю скучать по армии. Чуть-чуть, – добавил он с улыбкой.

– Мне бы очень хотелось, чтобы Бретт смогла приехать в июне, – сказал Билли.

Джордж принялся рассматривать кончик своей сигары.

– А вы с ней уже обсуждали какие-то планы?

– Пока нет, но, думаю, скоро обсудим. Я бы хотел с кем-нибудь посоветоваться.

– Старший брат не подойдет?

– Вообще-то, я надеялся, что ты предложишь.

– Значит, вечером и поговорим, – кивнул Джордж, отметив про себя, какое серьезное у брата лицо.

* * *

После ужина Билли поднялся наверх, чтобы переодеться в штатское, а Джордж поцеловал детей и поспешил к своему рабочему столу, чтобы поскорее прочитать письмо, которое пришло в его отсутствие. В обратном адресе был указан Эддивилл, штат Кентукки.

Несколько месяцев назад Джордж прослышал об одном человеке из Питтсбурга, некоем Уильяме Келли, который работал на чугунолитейном заводе в Эддивилле. Келли заявил, что нашел быстрый и эффективный способ удаления кремния, фосфора и прочих примесей из расплава чугуна путем продувки через него воздуха, в результате чего резко снижалось содержание в чугуне углерода. После такой «пневматической выплавки» получалась вполне приемлемая малоуглеродистая сталь, уверял металлург.

Осаждаемый кредиторами и подвергаясь насмешкам конкурентов, которые называли его изобретение «варкой воздуха», Келли забрался куда-то в глушь и продолжал работать над усовершенствованием своего конвертера, главной составляющей всего процесса. Джордж написал ему, попросив разрешения приехать в Эддивилл и осмотреть конвертер. Он также написал, что, если ему понравится то, что увидит, он готов финансировать работу Келли в обмен на партнерство.

Когда Джордж прочитал ответ, лицо его вытянулось. Келли готов был принять деньги, чтобы продолжить работу, но не хотел никому показывать свое изобретение, пока не добьется нужных результатов и не подаст заявку на патент. Опасения этого человека можно было понять – среди производителей железа наверняка нашлись бы желающие узнать подробности столь перспективного процесса и присвоить его, если он не будет защищен патентом. Но хотя Джордж все это понимал, ответ Келли все равно расстроил его, и когда он вышел на главную террасу, чтобы встретиться с братом, этот вопрос по-прежнему занимал его мысли.

Билли пока не появился, Джордж сел в кресло-качалку и стал смотреть на реку. Вдоль берега шел товарный поезд; из трубы паровоза взметались клубы дыма, становясь красными в лучах заката и быстро растворяясь в воздухе.

Поразительно, какие невероятные перемены произошли в стране только за его жизнь. Небольшие суда, которые ходили по реке во времена его детства, навсегда остались в прошлом, а им на смену пришли рельсы и поезда, ставшие символами новой эры.

В закулисных интригах Вашингтона железные дороги тоже играли свою роль. Рабство и окончательная судьба Канзаса и Небраски оказались неразделимо связаны с предстоящим решением о прокладке трансконтинентальной линии. Министр Дэвис хотел проложить дорогу на юг, через рабовладельческие штаты. Сенатор Дуглас отстаивал северное направление с конечным пунктом в Чикаго. Все знали, что Дуглас наживается на западных землях. Его враги открыто обвинили сенатора в том, что он предложил билль «Канзас-Небраска» для того, чтобы поскорее заселить эти территории, что, в свою очередь, способствовало бы развитию железных дорог и, следовательно, повышению стоимости земли.

Ни у кого больше нет чистых намерений, думал Джордж, наблюдая за тем, как вершины холмов за рекой вспыхивают в лучах заходящего солнца. Никому, похоже, нет дела до того, что проблемы и страсти этого мира становятся все сложнее и циничнее. Нет больше государственных деятелей, есть только политиканы.

А может, он думает так просто потому, что стареет? Ведь в тридцать один год три четверти средней жизни уже прожито, как ни печально это сознавать. Все человеческие мечты и надежды, да и само время, отпущенное им на земле, исчезает так же быстро, как паровозный дым.

Услышав, как Билли бежит по лестнице, он заставил себя прогнать мрачные мысли. Его младший брат ждал от него совета – разумеется, мудрого, совершенно не понимая, что если человек старше его, то он совсем не обязательно знает ответы на все вопросы, а наоборот – зачастую даже еще более неуверен. Когда Билли вышел на террасу, Джордж уже постарался придать лицу беззаботное выражение и с блаженным видом попыхивал сигарой, раскачиваясь в кресле.

– Может, немного прогуляемся по холмам? – предложил он.

Билли кивнул. Они спустились вниз, обошли дом, миновали конюшню и дровяной сарай, вскоре выйдя на открытую равнину, где в трещинах между камнями пробивались ростки молодых лавровых деревьев. Выше, на склоне, росли уже более взрослые лавры; легкий ветер шуршал их темно-зелеными листьями и раскачивал крупные белые цветы.

Джордж посмотрел на вершину, которая находилась намного выше самой высокой точки Бельведера. Им не сразу удалось найти тропу, но потом Джордж вспомнил, откуда она начинается, и вскоре они уже поднимались по дорожке, густо заросшей цветущими деревьями с обеих сторон. От подъема Джордж начал задыхаться, но Билли – нет.

На круглой вершине холма выжило лишь несколько чахлых кустиков. Они напомнили Джорджу о мистической вере его матери в силу этих растений и о том, как она сравнивала с ними жизнестойкость семьи Хазард.

Внизу раскинулась панорама домов, их маленького городка и завода. Несколько секунд Билли с восхищением смотрел на потрясающий вид, а потом сунул руку в карман и протянул брату фотографию в дешевой металлической рамке:

– Вот, хотел показать тебе.

Джордж повернул снимок, чтобы на него упал последний свет заходящего солнца.

– Боже, да это же вы с Чарльзом! Да, вид у вас не слишком трезвый, прямо скажем.

Билли усмехнулся и снова спрятал карточку в карман.

– Ну, просто мы снимались сразу после того, как навестили Бенни, – сказал он.

– И давно в Вест-Пойнте стали делать фотографии?

– Где-то с год назад. В основном групповые. А нам с Чарльзом захотелось сняться вдвоем.

Джордж не очень весело засмеялся и покачал головой:

– Купер Мэйн прав. Нам досталось время чудес.

Билли вдруг напрягся:

– Хорошо бы, чтобы хоть часть из этих чудес добралась и до Южной Каролины. Мне кажется, Орри не хочет отдавать за меня Бретт.

– Так вот о чем ты хотел поговорить? А ты уже разговаривал с Орри или писал ему о своих намерениях? – добавил Джордж, когда Билли кивнул.

– Нет, и не стану еще с год. Пока не буду уверен, что смогу содержать жену.

Как же он умен и рассудителен, подумал Джордж. Наверняка станет прекрасным инженером.

– Бретт несколько раз осторожно намекала ему, – продолжал Билли, – и у нас обоих сложилось впечатление, что он не слишком одобряет наш союз. Наверное, я ему не нравлюсь.

– Ничего подобного. Просто вы с Бретт росли в разных условиях, а враждебность между Севером и Югом сейчас нарастает с каждым часом. Орри наверняка тревожится за ваше будущее, и я, признаюсь, разделяю его опасения.

– И что же мне делать?

– Следуй тому же совету, который дала мне мама, когда все вокруг говорили, что я не должен жениться на католичке и привозить ее в Лихай-стейшн. Она сказала, чтобы я прислушивался только к собственным чувствам и не обращал внимания на болтовню разных фанатиков и невежд. Любовь всегда побеждает ненависть, говорила она, так и должно быть, если люди хотят выжить на этой земле. Орри не испытывает к тебе ненависти, но он может сомневаться в твоем будущем. – Джордж улыбнулся. – Стой на своем, лейтенант. Не сдавай позиции, и, думаю, Орри в конце концов сдастся.

– А если это продлится долго?

– Ну и что? Тебе нужна Бретт или нет? – Джордж вдруг наклонился вперед, сорвал веточку лавра и поднял ее к свету. – Ты ведь знаешь, какие чувства испытывает мама к этому растению. Одно из немногих, оно выстояло перед своими естественными врагами и не сдалось. – Он протянул брату ветку с белыми цветками. – Вот и учись этому. Пусть твои чувства к Бретт будут сильнее, чем чьи-то сомнения. Ты должен выстоять перед Орри. А если твои надежды начнут угасать, подумай о лавре, который растет здесь, невзирая на засухи и ветры. Держись. Лучшего совета у меня нет.

Несколько мгновений Билли всматривался в листья и цветы, потом попытался улыбнуться, но почему-то не смог.

– Спасибо, – сказал он севшим от волнения голосом. – Я ее возьму. – И спрятал веточку в карман.

Дневной свет окончательно покинул небосвод, уступив место тысячам звезд. Смеясь и болтая, братья начали спускаться вниз по тропе и вскоре скрылись на темном склоне, где по-прежнему с тихим звуком, похожим на далекий плеск моря, шелестели лавры.

Глава 41

Той осенью старые политические привязанности продолжали рушиться. Бак Бьюкенен наконец получил возможность выставить свою кандидатуру на пост президента от демократов. Кэмерон, хотя и был все еще не в ладах со своим старым коллегой, почувствовал, что его тщательно выстроенная политическая жизнь может пострадать, если он присоединится к республиканцам, как поступали многие на Севере и Западе. Поэтому осенью 1856 года он выступил под знаменами так называемой Партии Союза и втайне прислушивался к предложениям об объединении. Республиканцы вроде Дэвида Уилмота обещали поддержать Кэмерона на выборах в сенат, если он возьмет их с собой. Стэнли преданно трудился на своего босса, толком не понимая, какие же цели все-таки преследует Кэмерон, кроме личных интересов.

Хантун в Южной Каролине продолжал провозглашать свои взгляды с высоких трибун. Он боялся растущей силы республиканцев, но почти разочаровался в Бьюкенене, который, с одной стороны, заявлял о необходимости невмешательства в вопросы рабства в штатах, а с другой – поддерживал идеи Дугласа. Как Юг может выжить с любой из этих партий? – вопрошал Хантун в своих речах. И сам же отвечал: никак, поэтому единственный выход из этого тупика – отделение. Так Хантун завершал каждое свое выступление, поднимая руку в драматическом жесте и предлагая тост.

– За меч! Вот третейский судья национальных споров. Чем скорее он будет вынут из ножен, чтобы защитить права южан, тем лучше!

Это всегда вызывало громкие аплодисменты и постоянно цитировалось в южнокаролинской прессе. «Меркури» окрестила его молодым забиякой. Эштон была в полном восторге от популярности мужа и считала это огромным шагом вперед в его карьере. Когда о тебе так много говорят, значит ты достиг славы.

А на Севере компания Хазардов в последнее время была вынуждена столкнуться с конкуренцией в лице британской металлургии. Джордж винил в этом демократов и их политику низких налогов, поэтому примкнул к республиканцам. Его выбор никак не был связан с твердой линией партии по отношению к рабству, хотя ее он тоже разделял. Он голосовал за республиканского кандидата Фремонта, который проиграл Бьюкенену почти пятьсот тысяч голосов. Но для молодой партии в ее первой президентской гонке это были хорошие результаты.

Через несколько дней после выборов в Монт-Роял появился Купер с каким-то чертежом под мышкой. Когда он развернул лист, Орри увидел план и вид сбоку грузового судна. Внизу красовалась витиеватая надпись: «Звезда Каролины».

– Такой большой корабль? – удивленно спросил Орри.

– Пятьсот пятьдесят футов от носа до кормы. Не намного меньше, чем тот, который уже строит на Темзе мой друг Брюнель для перевозки угля и пассажиров из Тринкомали на Цейлон. Называется «Левиафан». Я еду к нему на верфь через две недели вместе с семьей, хочу сам все увидеть.

Орри задумчиво подергал себя за бороду:

– Может, тебе и нужен еще один отпуск в Британии, но я не уверен, что Мэйнам нужен еще один пароход. – Он постучал по чертежу. – Ты ведь не собираешься на самом деле построить это чудовище…

– Конечно собираюсь. Я предложил основать верфи Мэйна в Чарльстоне именно для того, чтобы спустить на воду «Звезду Каролины» под американским флагом.

Орри налил виски в два стакана и протянул один брату.

– Ты поэтому купил ту землю на Джеймс-Айленде? – спросил он.

– Точно, – улыбнулся Купер.

Орри разом проглотил половину своего виски, а потом язвительно произнес:

– Разумеется, я рад, что ты веришь в процветание этой семьи в то время, когда все летит в тартарары. Безработица растет… Джордж говорит, что опасается скорого кризиса, возможно, даже паники… а ты хочешь строить торговое судно.

– Самое большое в Америке, – спокойно и уверенно кивнул Купер; он уже давно научился противостоять любому сопротивлению, в том числе со стороны собственной семьи. – Которое очень скоро себя окупит, – продолжал он, – и не важно, что́ оно будет перевозить – хлопок или что-то другое. Да, я знаю, грядут тяжелые времена. Но ведь они не продлятся вечно, а мы должны смотреть в будущее. Ты только представь, наш штат может стать центром строительства каботажных судов. Клиперы имеют малую вместимость. Они изначально строились ради одной цели – скорости. Как можно быстрее добраться до золотых приисков и не думать об объеме трюмов – такая была задача. Теперь приисков больше нет, да и клиперов никто не строит. А те, что еще на ходу, безнадежно устарели. Они не могут перевозить столько грузов, сколько наши фермеры и промышленники готовы отправлять. Говорю тебе, Орри, как морская нация мы сильно отстали. Грузоподъемность наших океанских пароходов не превышает девяноста тысяч тонн, это почти в шесть раз меньше, чем у британских. «Звезда Каролины» как раз и восполнит этот досадный пробел. И что немаловажно, верфь очень выгодна Чарльстону, как и всему штату. Нам просто необходимо развивать промышленность, которая не будет зависеть от рабства.

– Хорошо, хорошо, убедил. – Орри поднял руку, невольно рассмеявшись при виде такого заразительного энтузиазма.

– Правда?

– Возможно, не до конца, но достаточно, чтобы я спросил: сколько будет стоить этот красавец?

Блеск в глазах Купера чуть-чуть подугас.

– Более точные расчеты у меня будут после возвращения из Англии. Пока я могу только опираться на цифры Брюнеля. «Истерн компани» оценивает «Левиафан» в четыре миллиона долларов. – Пока Орри приходил в себя, Купер со вздохом добавил: – Или больше.

– Купер, ты с ума сошел! Даже если мы заложим все, что имеем, мы и половины не наберем!

– За второй половиной я хочу обратиться к Джорджу, – тихо сказал Купер.

– Это притом что металлургия в упадке? Ты явно не в своем уме.

– Джордж – отличный предприниматель… как и ты. Думаю, он увидит перспективы этого дела, а не только сиюминутный риск.

Это был вызов. Орри должен был либо принять проект брата, либо перейти в лагерь таких реакционеров, как Стэнли. На самом деле идея Купера хоть и показалась ему фантастической и захватывающей, но все же не настолько глупой, как можно было бы предположить по его первой реакции. Однако сразу одобрить ее он был не готов.

– Мне нужны цифры, – сказал он. – Точные прогнозы по грузоподъемности, стоимости и будущим доходам. Пока у меня их не будет, я не смогу говорить ни с одним банкиром.

Этого Куперу уже было достаточно.

– Все будет готово через две недели после моего возвращения, – просияв, заверил он. – Или даже раньше. В Чарльстоне ведь уже когда-то строили небольшие суда. Возрождение отрасли может стать спасением для этой части штата.

– Не говоря уже о том, что оно погубит Мэйнов, – уточнил Орри, не удержавшись от улыбки.

* * *

Высадившись в Бристоле, семья Купера пересела на поезд Большой западной железной дороги, заложенной И. К. Брюнелем и открытой в 1841 году. Поезд отошел от платформы, расположенной под внушительной летящей крышей бристольского вокзала Темпл-Мидс, также спроектированного Брюнелем, миновал знаменитый Клифтонский подвесной мост, считавшийся настоящим шедевром архитектуры и тоже созданный Брюнелем, и прибыл на новый Паддингтонский вокзал в Лондоне, который был официально открыт супругом королевы два года назад. Каждый элемент вокзала, как и примыкающего к нему отеля, был придуман опять-таки Брюнелем. Поскольку он же являлся одним из совладельцев отеля, Купер решил остановиться именно здесь и был приятно удивлен тем, что заказанный им маленький номер неожиданно превратился в гораздо больший, причем без увеличения цены.

Изамбарду Кингдому Брюнелю уже исполнилось пятьдесят, но он все еще был полон сил, энергии и замыслов, обожал носить цилиндр и не выпускал изо рта сигару. Не все его идеи принимались на ура. К примеру, его выбор широкой колеи для Большой западной железной дороги подвергся серьезной критике, потому что вагоны с других линий для нее не подходили. Однако недюжинный инженерный талант и многообразие интересов этого человека не могли не вызывать восхищение. Купер еще раз убедился в этом, когда Брюнель повез его на судоверфь, принадлежащую его партнеру Скотту Расселу.

Благодаря «Левиафану» расположенная на Темзе верфь «Миллуолл» стала главным в Европе аттракционом для туристов. Маленький болотистый островок Дог-Айленд, где развернулось строительство, быстро оброс кофейными палатками и сувенирными лавочками, сооруженными из брезента и дешевых досок. Чего только здесь не продавали – и миниатюрные модели готового корабля, и литографии, и детские азбуки «Левиафан». Но в то утро торговля не шла – из-за плохой погоды, да и в рабочий день покупателей не было.

Двойной корпус корабля в пятьдесят четыре фута высотой вырисовывался на фоне серого неба. Клепаные борта внутреннего и внешнего корпусов были очень прочными и разделялись почти тремя футами воздуха. Это делало судно практически непотопляемым, потому что в случае повреждения внешнего корпуса оставался еще внутренний. По проекту у судна должно было быть шесть мачт, пять труб и два комплекта двигателей – один для гребных колес, другой для гребного винта.

– Мы надеемся спустить его на воду через год, при условии что я смогу закончить чертежи для стапеля и вновь разжечь дух сотрудничества в мистере Расселе. Теперь уже очевидно, что его первоначальная оценка стоимости корпуса и гребных двигателей была весьма приблизительной и безответственной.

Брюнель пожевал незажженную сигару. Несмотря на явное разочарование в деловом партнере, воодушевления он не потерял, и взгляд, которым инженер окидывал внушительный киль будущего корабля, был полон гордости. Используя сигару как указку, Брюнель показал на внешний корпус, уже обшитый листами железа в дюйм толщиной.

– Мой великий малыш потребует тридцать тысяч таких листов, прежде чем будет завершен полностью. И три миллиона заклепок.

Купер снял старую касторовую шляпу, чтобы получше рассмотреть железную громадину, возвышающуюся над ними. В лицо ему ударили капли дождя.

– Я хочу построить нечто похожее, только поменьше, в Чарльстоне, – сказал он. – Копию «Великобритании» я ведь уже делал…

– Очень красиво, я видел чертежи. Но уверен, что насчет нового судна вы не всерьез. Купер, я всегда считал вас человеком умным и рассудительным. Наверняка вы цените покой и не захотите принести в жертву своих друзей, семью и состояние ради такой авантюры.

– Я понимаю, риск, конечно, есть, и немалый. Но я чувствую, что нам просто необходимо двигаться вперед. Этот корабль нужен не для того, чтобы потешить мое самолюбие. Мне кажется, он сможет помочь всему Югу, особенно теперь, когда южные штаты так в этом нуждаются.

– Да, мне известно о растущей изоляции южных штатов в торговле и в политике, – кивнул Брюнель. – Движение противников рабства в этой стране весьма активно, знаете ли. Что ж, если ваши намерения действительно серьезны, я покажу вам мои чертежи и расчеты, поделюсь всем, что знаю. Думаю, мне нет нужды говорить вам, что многие считают мой проект сомнительным. Мое творение – первый корабль в истории, который строится без ребер жесткости. Говорят, что он выгнется в середине, развалится на части…

– Я скорее соглашусь с вашим мнением, чем с критиками.

Инженер улыбнулся и принялся с пылом описывать конструкцию огромного четырехцилиндрового двигателя для гребного винта, который он заказал в компании Джеймса Ватта.

– Вал гребного колеса будет весить сорок тонн. Это самая крупная кованая деталь, которую когда-либо делали…

Он говорил со все большим вдохновением, пока они шли под моросящим дождем.

На пустых сувенирных палатках сидели стаи ворон. Плохо закрепленные куски брезента хлопали на ветру. Рабочие верфи приветствовали Брюнеля со строительных лесов, но он почти не замечал этого, с каждой минутой говоря все увлеченнее и так быстро, что Купер едва успевал делать заметки в блокноте.

* * *

На маленькое скромное кладбище в Биконсфилде Купер привез всю семью. Дети не понимали, почему возле могилы какого-то Бёрка папа вдруг остановился и молча склонил голову. Но даже четырехлетняя Мари-Луиза безотчетно догадывалась, что это место имеет для него особое значение.

Разумеется, гораздо больше детей заинтересовал туннель под Темзой, монументальный проект, осуществление которого заняло девятнадцать лет. Брюнель закончил его уже после смерти своего отца, который и выполнял изначально все инженерные расчеты. Брюнель уже показывал Мэйнам модель своего знаменитого «стального червя» – первого в истории проходческого щита. Это была сложнейшая конструкция, сооруженная из чугуна и дерева и состоящая из двенадцати независимых секций, в которых могли работать одновременно тридцать шесть человек с кирками и молотами, раз за разом выбирая грунт со дна реки.

В пешеходный туннель они вошли со стороны Уоппинга. Это было холодное, зловещее место, и Юдифь не могла отвести взгляда от множества бездомных, сидевших или спавших вдоль стен. Но Купер, одной рукой прижимая к себе Мари-Луизу, а другой держа ладонь Джуды, видел лишь невероятную грандиозность этого сооружения.

– Если свободные люди могут делать такое, за каким чертом нужно вообще держать рабов? – прошептал он с сияющими глазами.

Посмотрев на мужа, Юдифь невольно вздрогнула. У него было такое вдохновенное лицо, словно он только что увидел Бога. Она сжала его правую руку, в которой он держал дочь, и едва не заплакала от щемящей любви к этому удивительному человеку.

На следующий день Купер и Брюнель собирались приступить к приблизительным подсчетам стоимости «Левиафана». Но Купер неожиданно отменил встречу, чтобы срочно заняться другим неотложным делом, на этот раз для Джорджа Хазарда.

* * *

Все началось с заголовка в «Мейл».

Статья была недельной давности. Газету они подобрали на вокзальной скамейке, чтобы завернуть в нее огрызки яблок, которые дети ели на обратном пути из Биконсфилда. Позже и огрызки, и газету Купер увидел в коридоре их гостиничного номера и собрался уже выбросить, как вдруг заметил крупные буквы заголовка: «БЕССЕМЕР НАМЕРЕН ПОЛУЧИТЬ ПАТЕНТ В АМЕРИКЕ».

Как человек, живо интересующийся изобретениями и изобретателями, Купер сразу узнал это имя. Именно Генри Бессемер придумал более совершенный способ получения литой стали для гладкоствольных пушек, и это новшество, внедренное при помощи и поддержке французского императора Наполеона III, весьма пригодилось во время Крымской войны.

Но что он хотел запатентовать в Америке? Ответ дали два коротких абзаца.

– Боже правый! Не может быть! – воскликнул Купер с интонацией, уже немного напоминавшей британскую.

Из гостиной вышла Юдифь:

– Что-то не так?

– Как раз наоборот! Вот, взгляни. Этот Бессемер заявляет, что нашел быстрый способ превращения чугуна в сталь и хочет получить американский патент. Интересно, знает ли Джордж? Я должен срочно все выяснить для него.

Так он и поступил, отменив для этого назначенную встречу. Для начала Купер занялся изучением старых газет, выискивая в них любые упоминания об открытии Бессемера. Кроме того, он написал изобретателю несколько писем с просьбой о встрече, но ответа ни на одно не получил.

– Неудивительно, – сказал ему Брюнель несколько дней спустя. – Бессемер утверждает, что его вынудили обнародовать открытие слишком рано.

– И как так получилось?

– Он имел неосторожность пошутить на эту тему в Ассоциации содействия развитию науки, а «Таймс» напечатала его слова.

– Когда?

– Кажется, в августе.

– Ну, так далеко я не заглядывал…

Купер отправил Бессемеру еще одно письмо, Брюнель тоже ему написал. Это наконец помогло, однако изобретатель сообщал, что сможет уделить Куперу не больше десяти минут.

Гений Брюнеля зачастую творил в умозрительной плоскости, его идеи невозможно было запатентовать, и он охотно ими делился. Изобретения Генри Бессемера носили совсем иной характер, воплощаясь во вполне материальные устройства или уникальные процессы, которые нуждались в обязательной юридической защите во избежание возможного воровства. При встрече Бессемер показался Куперу очень подозрительным, он словно видел в каждом человеке какой-то подвох.

– Это объявление было преждевременным! Я только раздразнил стаю волков. Они и так вечно грызутся между собой и бросаются на меня, чтобы присвоить мое открытие. Шеффилдские сталелитейщики высмеивают меня, да это и понятно. Чтобы получить небольшую стальную отливку из чугуна, им нужно две недели, и, если я смогу сделать пять тонн стали за полчаса, им конец.

– Но все-таки, мистер Бессемер, что вы можете рассказать о вашем процессе?

– Ничего. Я уже сказал все, что собирался сказать общественности или вам. Всего хорошего, мистер Мэйн.

* * *

Купер уже знал одну из причин враждебности Бессемера. С его процессом не все было гладко. Купер снова принялся рыться в старых газетах и нашел статью в «Таймс», в которой говорилось о том, какая полемика развернулась вокруг изобретателя. Все, что могло заинтересовать его друга в Лихай-стейшн, он тщательно переписал в блокнот.

Бессемер пришел к своему открытию, когда вместе с французским офицером и изобретателем Клодом Минье работал над проблемой вращения снаряда. Минье, как человек чрезвычайно любознательный, попутно интересовался и другими вопросами, в том числе размышляя о возможности замены чугуна, из которого в то время делались пушки, на какой-нибудь менее хрупкий материал. Результатом этих исследований и стал бессемеровский процесс, позволявший производить качественную сталь, а также все необходимое для этого оборудование: грушевидный конвертер, гидравлическое устройство для управления им с безопасного расстояния и так называемая воздуходувка для подачи обогащенного кислородом воздуха на жидкий чугун.

В теории процесс был на удивление прост. Но такими же простыми казались многие революционные изобретения. Через месяц после своего сенсационного открытия Бессемер продал лицензию на его использование нескольким компаниям за немаленькие суммы, а еще через месяц пресса уже называла его шарлатаном. «Сверкающий метеор, мелькнувший на металлургическом небосклоне, растаял в непроглядной тьме!»

К тому времени, когда Купер приехал в Англию, шум уже поутих. Бессемер по-прежнему верил в свой процесс и хотел запатентовать его в Америке, а вот английские металлурги жаждали его крови. Те, кто купил лицензию, объявили его обманщиком и авантюристом. Сталь в результате его процесса получалась очень низкого качества. Бессемер, в неистовом желании отыскать причину неудачи, не вылезал из лаборатории. Вероятнее всего, дело было в высоком содержании фосфора во всей руде, добываемой в Британии. В первых же своих опытах изобретатель случайно использовал шведскую руду, в которой фосфора практически не было.

Как рассказал Куперу Брюнель, даже выяснение причины не решило проблемы Бессемера. Однако появились упорные слухи о том, что некий никому не известный металлург из Уэльса действительно сумел заставить этот процесс работать и теперь собирался запатентовать свой собственный метод. Неудивительно, что в такой ситуации Бессемер чувствовал угрозу и бесился. Так высоко взлететь, а потом упасть – и все за каких-то три месяца.

И тем не менее этот незаурядный человек произвел впечатление на Купера, и он верил, что Бессемер непременно добьется успеха. А публичные заявления шеффилдских промышленников, которые продолжали обвинять Бессемера в мошенничестве, только еще больше убеждали его в этом. Если какая-то идея встречала такое яростное сопротивление, в ней определенно что-то было.

Купер продолжал делать вырезки из старых газет, дополняя их собственными пометками. Все это он собирался передать Джорджу сразу по возвращении домой.

– В конце концов, – сказал он Юдифи, когда они уже направлялись в Саутгемптон, чтобы сесть на пароход, – я ведь собираюсь попросить у него парочку миллионов на постройку моего корабля, так что нелишним будет оказать ему услугу первым.

Глава 42

– И как зовут эту загадочную личность, бессемеровского спасителя? – поинтересовался Стэнли Хазард.

В вопросе слышался не только скептицизм, но и насмешка, пусть и хорошо скрываемая – видимо, из вежливости. Купер презирал узколобость Стэнли почти так же сильно, как его самодовольную физиономию, которая с каждым годом все больше напоминала полную тарелку жидкой каши.

– Не знаю, Стэнли. – Только мысль о главной цели его визита помогла Куперу сдержать гнев. – Знаю только, что он работает где-то в Уэльсе, и больше ничего. – Он пододвинул через стол толстую папку вырезок и заметок. – Все, что я узнал, здесь.

Он вдруг прижал ладонь к губам и закашлялся. Взволнованный его рассказом, Джордж курил больше обычного, делая одну затяжку за другой и выпуская дым сквозь стиснутые зубы. Видя, что Купер не перестает кашлять, он извинился, замахал рукой, разгоняя сизый дым, висевший над столом, и подошел к окну. Когда он поднял раму, в маленький обеденный зал гостиницы, где они сидели, ворвался прохладный вечерний воздух.

В Нью-Йорке Купер посадил Юдифь с детьми на пароход до Чарльстона, а сам сразу отправился в Лихай-стейшн. В город он приехал уже ночью и снял номер в гостинице «Стейшн-Хаус», которая находилась в квартале от причала. Ее построили вскоре после того, как здесь была пущена новая железная дорога. Гостиница была небольшой, но современной во всех отношениях. Каждому номеру отводилась маленькая отдельная комната с ванной, а все освещение было газовым.

После хорошего завтрака Купер послал записку на холм, сообщая Джорджу о своем приезде и приглашая его с братом на ужин. Вообще-то, Купер не хотел говорить о своем проекте при Стэнли, однако понимал, что по-другому нельзя. Хотя именно Джордж отвечал за все расходы их семейной компании, но корабль не имел к ней прямого отношения, и он вряд ли решился бы на столь крупное вложение, не посоветовавшись с братом. Так что Куперу разумнее было привлечь Стэнли на свою сторону, а не настраивать его против себя.

Джордж все еще перелистывал вырезки из газет и записи Купера.

– А знаете, это очень похоже на процесс Келли.

Купер подцепил вилкой последний кусок пирога с крольчатиной на своей тарелке.

– Кто такой Келли?

Джордж вкратце рассказал ему о металлурге из Кентукки.

– Но если Бессемер уже подал заявку на американский патент… – сказал он.

– Я разве вам не сказал? – перебил его Купер. – Он уже получил патент, перед тем как мы уехали из Лондона.

– Тогда Келли не повезло. Но в любом случае… – сигара Джорджа погасла, он чиркнул спичкой и снова выпустил дым, – я собираюсь как можно скорее брать билеты на пароход. А Констанцию отправлю любоваться французскими соборами, пока буду там вникать в суть дела.

– Мне кажется, очень глупо так рисковать… – начал Стэнли.

– Рисковать чем? Своим временем? Стоимостью поездки? Боже мой, Стэнли, если ты не хочешь застоя в делах, риск неизбежен. Почему ты никогда этого не понимал? Предположи, что Хазарды смогут получить американскую лицензию на использование бессемеровского процесса. Подумай о том, что мы выиграем, оказавшись на рынке первыми!

– Выиграем… или проиграем, – возразил Стэнли. – Ведь уже известно, что этот способ дает плохую сталь.

Внезапно разозлившись, Джордж хлопнул рукой по столу:

– Черт побери, тебе-то какая разница? Я заплачу за поездку из своих собственных денег!

– Да уж, сделай милость, – улыбнулся Стэнли, развалясь на стуле. – Я был бы тебе очень признателен.

Джордж сжал губы, глубоко вздохнул и повернулся к гостю.

– Мне бы хотелось лично повидаться с Бессемером, – сказал он. – Может быть, ко мне он отнесется с меньшим подозрением, ведь я все-таки металлург.

– Не знаю, – улыбнулся Купер. – В Британии почти все металлурги над ним смеются.

– Вам не кажется, что они знают нечто такое, чего не знаем мы? – со вздохом спросил Стэнли, вставая из-за стола.

Джордж вынул сигару изо рта и посмотрел на брата сквозь завиток дыма:

– Стэнли, ты, конечно, уже очень давно забыл о хороших манерах, но попытайся вспомнить о них, прежде чем займешься политикой. Купер сделал нам большое одолжение, приехав сюда. Мы обязаны хотя бы выслушать все, что он хотел нам сказать. Ведь есть же что-то еще, так?

– Да, – кивнул Купер.

Стэнли, скривившись, сел на место. С упавшим сердцем Купер потянулся к своему саквояжу. Ему было ужасно неприятно, что придется рассказывать о «Звезде Каролины» в атмосфере скептицизма и враждебности.

Сдвинув тарелки и приборы, он развернул чертеж, который к этому времени уже затерся чуть ли не до дыр, и заговорил – медленно и очень серьезно. Начал он с особенностей замысла, потом с воодушевлением описал возможности огромного парохода, сделав упор на его грузоподъемность. И наконец изложил свой план постройки судна в Чарльстоне.

– У нашей семьи есть капитал, который мы готовы вложить в это строительство, но его недостаточно для предприятия такого масштаба, – сказал он в заключение. – Если Хазарды захотят стать нашими партнерами, мы вместе сможем претворить этот грандиозный замысел в жизнь, и, я надеюсь, у обеих семей будет прекрасный шанс получить прибыль. Возможно, даже очень большую.

– А что об этом говорят банкиры? – спросил Стэнли, еще раз окинув чертеж насмешливым взглядом.

– Я пока не обращался ни в один банк. Хотел сначала предложить вам. – Он повернулся к Джорджу. – Конечно, есть некоторый риск…

Стэнли фыркнул и что-то невнятно пробормотал. Джордж расслышал только слова «мягко сказано» и угрюмо посмотрел на брата. Стэнли откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и прикрыл глаза.

– Это вы уже объяснили, – ответил Джордж Куперу. – На мой взгляд, более чем доходчиво. Но я не могу компетентно оценить такое предложение. Я ничего не понимаю в судостроении.

– А я знаю только то, что мне дали мои личные занятия, – сказал Купер. – Я собираюсь привезти из Новой Англии лучших корабелов и инженеров-судостроителей… – Он говорил еще минут десять, чувствуя, что, возможно, напрасно сотрясает воздух.

– Я против, – заявил Стэнли, не меняя позы.

Лицо Купера вытянулось. Джордж скручивал в пальцах уголок чертежа. Потом он выпрямился, расправил плечи и сказал гостю:

– И сколько вам нужно?

– Для начала около двух миллионов.

Старший брат снова фыркнул и встал. Джордж в ярости уставился на него:

– Бога ради, Стэнли, молчи! Зря я тебя позвал. Это будут мои деньги. Я могу заложить свое имущество или даже продать его, если не получится. Никто не покусится на твой драгоценный доход.

– Откуда у тебя имущества на два миллиона? – с откровенным изумлением воскликнул Стэнли.

– Ну, я не совсем уверен, что наберется такая сумма. Придется попросить банкиров. Но у меня есть немало денег, о которых ты не знаешь. Я их заработал, пока ты вертел хвостом перед своим Кэмероном. Так что каждому свое, – закончил он, пожимая плечами, и Стэнли буквально упал обратно на стул, потеряв дар речи от унижения.

– Ладно, мы партнеры. – Джордж протянул руку Куперу. – По крайней мере, мы можем начать обсуждать наше будущее партнерство. Мне понадобится примерно неделя, чтобы понять, могу ли я действительно собрать такие деньги.

– Да ты просто свихнулся! – закричал Стэнли. – Ты всегда был слишком безрассуден! – Он наклонился к Куперу. – И сколько времени вам понадобится, чтобы подготовить все чертежи и расчеты, построить и спустить на воду это ваше грандиозное судно? Пять лет? Десять?

– Три года. Пароход будет готов к тысяча восемьсот шестидесятому году.

– Отлично! – ухмыльнулся Стэнли. – Сделаете его флагманом флота нового Южного государства, рождение которого пророчат предатели из вашего штата. – С этими словами он схватил шляпу, трость и пальто и направился к выходу.

– Его друг Кэмерон заигрывает с республиканцами, – сказал Джордж. – Стэнли практикуется в партийной риторике, чтобы пробиться повыше.

Это вызвало еще один полный ненависти взгляд, Стэнли резко развернулся и ткнул тростью в чертеж.

– Все эти жалкие потуги просто смешны! – воскликнул он. – Вы оба разоритесь, попомните мои слова. – И он стремительно вышел за дверь.

– Даже не поблагодарил тебя за ужин, – вздохнул Джордж. – Не будь он моим братом, я бы свернул ему шею.

– Не важно, – улыбнулся Купер, складывая чертеж. – Мы и без него справимся.

* * *

Через две недели Джорджу дали под залог один миллион девятьсот тысяч долларов на постройку «Звезды Каролины».

Чек на пятьдесят тысяч плюс такая же сумма от Мэйнов предназначались для оплаты первых шагов. Сюда входили земельные изыскания на Джеймс-Айленде, расчистка территории и депозитный счет с трехлетним жалованьем для человека, ради которого Купер специально ездил на Север, чтобы сманить его из «Блэк даймонда». Звали этого человека Левит Ван Рун, и он был одним из лучших корабельных инженеров в стране. Вскоре Купер уже привез Ван Руна и его семью в Чарльстон, а потом отправил его в Англию, чтобы он смог посетить верфь, где строился «Левиафан», и посоветоваться с Брюнелем.

Необходимо было составить устав вновь созданной «Каролинской морской компании», а также партнерское соглашение между Мэйнами и Джорджем Хазардом. Для этого Купер обратился к мужу Эштон. Услуги Хантуна стоили недешево, но свое дело он знал хорошо. Когда соглашение на двадцати семи страницах было готово, Купер одобрил его и передал Орри, чтобы тот отослал документ Джорджу.

Через несколько недель Орри сообщил брату:

– Джордж порвал договор.

– О боже!.. Он отказывается?..

– Ничего подобного. Просто не видит в нем необходимости. Говорит, вам довольно и рукопожатия.

– И, полагаясь только на это, он доверит мне почти два миллиона долларов?

Орри кивнул, развеселившись при виде изумления брата. Сам же Купер теперь все больше и больше понимал, почему Орри с такой огромной любовью и уважением относится к этому невысокому пенсильванцу.

* * *

Весной 1857 года Билли вернулся из недолгой поездки в форт Гамильтон, где занимался тем, что помогал старшему офицеру руководить восстановительными работами на артиллерийской площадке, рассчитанной на двадцать три орудия, а также завершил еще одно дело, порученное лично ему.

Нужно было отремонтировать двухэтажное здание склада боеприпасов на батарее Мортона, пушки которой охраняли Нарроус. Все расчеты Билли подготовил сам, сам сделал чертежи, нанял шестерых рабочих из гражданских и следил за их работой. Все рабочие были старше его лет на десять и без конца ссорились. Инженерные знания Билли они ни во что не ставили, но, после того как он разнял дерущихся, а потом сам выстоял против всех, лихо орудуя кулаками, его зауважали.

Билли нравились краски и шум Нью-Йорка. Будучи янки, он чувствовал себя здесь как дома. И все же сердце его теперь навсегда было отдано Югу, и он очень надеялся, что после следующего назначения окажется ближе к тем местам. Хорошо бы это оказался остров Кокспур на реке Саванне. Или еще лучше – укрепления в Чарльстонской бухте. Но, к сожалению, загадочная армейская бюрократия решила, что он должен отправиться через полстраны, чтобы пойти по стопам героя.

Лет двадцать назад человек, до сих пор считавшийся выдающимся военным и вероятным преемником Скотта, был направлен в Сент-Луис вместе с одним помощником и приказом решить наконец проблему, существующую на реке Миссисипи. А проблема состояла в том, что заиленное русло реки вдоль западного берега уже давно осложняло навигацию возле порта Сент-Луис.

Роберт Ли из Инженерного корпуса, а это был именно он, считал, что необходимо возвести длинные дамбы, и начал строить их возле верхней и нижней по течению оконечностей Блади-Айленда – вытянутой, засаженной хлопковыми деревьями отмели со стороны Иллинойса. Два с половиной года жизни он посвятил этой работе, а когда она была завершена, умело спроектированные дамбы направили течение таким образом, что оно вскоре унесло накопившийся в русле песок и углубило фарватер со стороны города настолько, что корабли смогли проходить беспрепятственно, не рискуя сесть на мель.

Работа Ли заслужила огромную благодарность сент-луисского делового сообщества, а позже героизм, проявленный им во время Мексиканской войны, и вовсе превратил его в легенду. И вот теперь второй лейтенант Хазард, тоже с одним помощником, должен был произвести ремонт дамб возле Сент-Луиса. Эта работа была, конечно, намного легче той, что пришлось когда-то проделать Ли, но не менее важной.

Билли написал Бретт, что его снова отсылают к дальним границам. Впрочем, один плюс в этом все-таки был: он мог по-прежнему откладывать часть своего ежемесячного жалованья. Свадебный фонд – так они называли эти деньги в своих частых и трогательных письмах. Бретт обещала навестить его в Сент-Луисе, если ей удастся убедить Орри сопровождать ее.

* * *

Несмотря на программу расширения 1855 года, благодаря которой появилось четыре новых полка, армия Соединенных Штатов все еще была небольшой. А следовательно, молодой офицер вполне мог оказаться в том же месте, где служил сам Ли, а то и вовсе попасть к нему в подчинение, как это и произошло с Чарльзом.

Чарльз окончил Академию в 1857 году третьим с конца по успеваемости. Он пошил себе мундир с золотыми кантами и эмблемой кавалерии и поехал домой в отпуск. Назначение он получил во Второй кавалерийский полк, размещенный в Техасе. Этот полк был как раз одним из новых, в нем служило много южан из Вест-Пойнта, за что его даже прозвали Вотчиной Джеффа Дэвиса, и это не всегда звучало как комплимент.

Эштон, узнав о назначении кузена, отреагировала так же, как Билли:

– Да это же край земли! Там ничего нет, кроме пыли, ниггеров и краснокожих дикарей!

– Ерунда, Эштон, – возразил Чарльз. – Там есть еще и техасцы, и испанцы, и лучший кавалерийский полк в армии! И командует им теперь Боб Ли, после того как Альберта Джонстона перевели в другое место. Ли написал своим друзьям в Академии, что в Техасе очень красиво. У него там есть садик и домашняя гремучая змея. Думаю, мне надо тоже обзавестись.

– Я всегда знала, что ты сумасшедший, – заявила Эштон, пожав плечами.

Глава 43

Пароход из Нового Орлеана доставил Чарльза в Индианолу, маленький городок на техасском побережье залива. Там он сел на дилижанс и поехал в Сан-Антонио, где располагались штаб-квартира полка и военный департамент Техаса, которым также временно командовал Ли.

Все здесь для Чарльза казалось непривычным. В Техасе не было ни гор, как в верховьях Гудзона, ни зарослей и болот, как в каролинских низинах, – только плоские или чуть холмистые степи, открытые обжигающему солнцу и яростным ветрам, страдающие от жестокой летней жары и лютой зимней стужи. Но отчего-то душа Чарльза сразу же потянулась к этим просторам, в которых было столько свободы. Здесь появлялось чувство, что можно жить легко и вольготно, не подвергаясь давлению традиций и скучных правил, которые загоняют людей в жесткие рамки в более населенных частях страны.

Чарльз с радостью покинул Восток со всей его раздробленностью и враждой. В марте Верховный суд принял решение по делу Дреда Скотта – раба, который подал иск о своем освобождении, утверждая, что стал свободным человеком, после того как хозяин привез его на свободную землю. Чарльз не понимал всех юридических тонкостей этого случая, но общее мнение, высказанное председателем Верховного суда Тэйни, было таким: Скотт не имел права обращаться в суд, потому что рабы не являются ни горожанами, ни субъектами права в конституционном смысле. Следовательно, они не могут искать правосудия в американских судах. Это решение разъярило людей по обе стороны баррикад и спровоцировало той весной с десяток отвратительных драк в Вест-Пойнте.

Чарльз сомневался, что подобных стычек удастся совсем избежать здесь, но, возможно, их будет не так много. Все-таки хоть Техас и находился на границе, он по-прежнему оставался рабовладельческой территорией.

* * *

Сан-Антонио стоял на реке с таким же названием. В этом старом городе удивительным образом смешались сразу три культуры, что было сразу заметно по его архитектуре. Когда дилижанс еще катил по предместьям, Чарльз обратил внимание на аккуратные одноэтажные домики из белого известняка. На каждом висела табличка с фамилией владельца, в основном немецкой. Позже, уже в городе, прогуливаясь по узенькой Коммерс-стрит, он увидел магазинчики с вывесками как на немецком, так и на английском. Американские колонисты жили за высокими изгородями, в солидных кирпичных особняках в два или три этажа.

И конечно же, встречались здесь и глинобитные дома, подчеркнуто квадратные, с плоскими крышами. В общем, и город, и сам штат Чарльзу понравились. Люди казались дружелюбными и вели себя так, словно верили, что жизнь будет к ним благосклонна, поэтому можно без страха смотреть в будущее. Он увидел довольно много мужчин весьма грозного вида, вооруженных до зубов, а еще был совершенно очарован местными испанскими девушками со смуглой кожей.

Прежде чем явиться с докладом о прибытии, Чарльз постарался отчистить пыль со светло-голубых брюк и поправил два черных страусиных пера на своей «харди» – введенной в армии в 1855 году кавалеристской версии традиционной серой широкополой шляпы. Слева к загнутым вверх полям была пришпилена латунная кокарда с изображением орла.

После того как Чарльз вручил бумаги помощнику Ли, бодрому поляку лейтенанту Раджимински, его принял сам командир полка. Отдав приказ «вольно», Ли предложил ему сесть. Сентябрьское солнце освещало комнату с белыми стенами. В открытые окна лился сухой бодрящий воздух.

Ли говорил кратко, но добродушно:

– Приятно снова видеть вас, лейтенант. Выглядите отлично. Значит, Академия согласилась с вашим выбором?

– Да, сэр. И я очень рад… правда, в науках я оказался несилен, признаюсь честно.

– Здесь вам пригодятся и другие качества, не только науки. Вы должны отлично держаться в седле и стойко выносить любые трудности. Должны уметь повести за собой людей с самым разным прошлым. – Он повернулся к большой блестящей карте Техаса, висевшей за его спиной; все блокпосты были отмечены на ней булавками с маленькими ленточками. – Части, где вы будете служить, состоят в основном из уроженцев Алабамы и Огайо. Разумеется, в полку есть и определенное количество недавних иммигрантов. – Ли снова повернулся к Чарльзу. – Мой племянник служит во Втором.

– Да, сэр, я знаю.

– Вы с Фицем были друзьями…

– Да, мы дружили. Я очень надеюсь снова увидеть его.

Ли задумчиво кивнул.

– Думаю, вы должны знать, – сказал он, немного помолчав. – Сюда скоро прибудет генерал Твиггс, чтобы возглавить департамент. Полком будет командовать майор Джордж Томас, и штаб-квартира переедет обратно в форт Мэйсон. Я же возвращаюсь в Виргинию.

– Новое назначение, сэр? – спросил Чарльз, стараясь скрыть разочарование.

Ли мрачно покачал головой:

– Умер отец моей жены. Я должен взять отпуск, чтобы уладить семейные дела.

– Мои соболезнования, сэр. Мне жаль, что вы уезжаете.

– Спасибо, лейтенант. Я предполагаю вернуться как можно скорее. Вот увидите, майор Томас весьма способный командир. Он окончил Академию в тысяча восемьсот сороковом.

Это было сказано так, словно сразу отмечало Томаса печатью одобрения. Чарльз давно уже знал, что эта печать объединяет офицеров, прошедших через Академию, отделяя их от тех, кто в ней не учился.

Ли слегка расслабился и настроился поговорить.

– Наша служба здесь ограничивается всего несколькими задачами, но каждая из них очень важна. Охрана почтовых карет и обозов с эмигрантами. Разведка. И конечно, подавление редких мятежей индейцев. Кстати, эта угроза вовсе не такая постоянная, как любят представлять наши драматурги и писатели. И все же она существует. Думаю, вы найдете свои обязанности и интересными, и нелегкими.

– Не сомневаюсь, полковник. Мне уже очень нравится Техас. Здесь чувствуется дух свободы.

– Посмотрим, что вы скажете, когда задуют северные ветры, – с улыбкой откликнулся Ли. – Но я понимаю, о чем вы. В прошлом году я прочел одну книгу некоего Генри Торо. Там были слова, которые застряли в моей памяти: «Нет в мире существ счастливее, чем те, кто свободно наслаждается бесконечным горизонтом». Это отлично подходит к пограничным территориям. И возможно, даже объясняет, почему в стране сейчас так много неразберихи и вражды. Да, но я же так и не сказал, на каком посту вы будете служить.

Он встал, повернулся к карте и показал одну из ленточек, пришпиленных почти строго на север от Сан-Антонио, на расстоянии вроде бы миль в двести пятьдесят.

– Кэмп-Купер. Это в Клир-Форке, округ Бразос. Примерно в двух милях вверх по течению от резервации пенатеков. Ваш командир тоже вестпойнтовец, его недавно перевели из Вашингтона снова на строевую службу. Его имя капитан Бент.

* * *

Перед поездкой в Кэмп-Купер Чарльз получил новое обмундирование, оружие и прекрасную чалую лошадь. На север он должен был отправиться вместе с казначеем департамента и его людьми. Вечером накануне отъезда он прогуливался по городу, думая, где бы поесть, когда встретил полковника Ли и майора Джорджа Томаса. Узнав, что он ищет, полковник сказал, что они как раз собирались поужинать в отеле «Плаза», и пригласил его составить им компанию. После того как Ли снова упомянул об их общем прошлом в стенах Академии, Чарльз наконец оставил свои сомнения и с благодарностью присоединился к старшим офицерам.

Жара и влажность, казалось, не переставая плодили тучи все новых мух и москитов. У столиков в ресторане отеля маленькие негритята отгоняли насекомых пальмовыми ветками. Почувствовав неловкость, Чарльз подумал, что это очень напоминает ему дом. Хотя он оставался истинным южанином, четыре года в Вест-Пойнте все же вселили в него новые идеи и кое-что изменили в его мыслях. Он начал понимать, что экономика Юга, целиком построенная на гнилом фундаменте, в конце концов неизбежно придет в упадок, если еще раньше ее не подтолкнут к этому какие-то внешние силы.

Ли и Томас дружески болтали обо всем подряд: о проблеме индейцев, о новой тактике пехоты майора Билла Харди, заменившей ту, что разработал генерал Скотт, о скачках, которые снова выиграл представитель Южной Каролины капитан Натан Эванс из Мэриона. Капитан служил во Втором кавалерийском, но, как и в Вест-Пойнте, его по-прежнему звали Тонконожка.

Потом разговор перешел на погоду.

– Техас испытывает характер наших солдат, – сказал Ли. – Вот подождите, вы еще увидите, каково это – патрулировать при такой жаре дней двадцать-тридцать подряд.

– Гоняясь за десятком вороватых команчей на площади в тысячу квадратных миль, – добавил Томас.

Джорджу Томасу было около сорока, он был плотнее Ли и молчаливее. Его спокойные манеры и появлявшийся иногда блеск в серо-голубых глазах выдавали в нем человека сильной воли. Как и полковник, он тоже был родом из Виргинии.

– Но если большинству команчей неплохо живется в резервациях, почему они воруют? – спросил Чарльз.

Ли ответил на его вопрос несколько уклончиво:

– Мы пытаемся превратить южных команчей в фермеров, но не думаю, что им это по нраву. Кроме того, за последний год погода не баловала нас. Сплошная засуха. Так что урожая они не получили, а значит, и денег тоже. Но ведь у них, как и у всех людей, есть потребности. Им нужны табак, ножи, одеяла… Находятся бессовестные торговцы, которые с удовольствием им все это продают. В основном это чокто – тоже из Индейской территории. Или команчи из Нью-Мехико.

– Но если у команчей нет денег, чем они платят? – все еще недоумевая, спросил Чарльз.

– Лошадьми.

– Крадеными, – пояснил Томас. – Предшественник полковника Ли считал, что с индейцами нужно находиться в состоянии безжалостной войны, как он это называл. Вести разведку, преследовать, наказывать – такой была его стратегия. Однако позже Вашингтон решил придерживаться более пассивной политики. Мы получили приказ проявлять терпение, пока не случится открытых стычек, то есть пока команчи не нападут на какого-нибудь незадачливого белого поселенца, который по неосторожности оставил лошадей в открытом загоне. Тогда мы начинаем действовать, моля Бога о том, чтобы не опоздать и предотвратить убийство этого несчастного.

Ли задумчиво посмотрел на свою тарелку, на которой лежала оленья отбивная.

– Нельзя во всем винить команчей, – сказал он. – Мы забрали их земли под свои поселения, потом распугали дичь, от которой зависело их выживание. И если они воруют, потому что у них ничего не осталось, в этом есть и наша вина.

– Только не скажите это при губернаторе Хьюстоне, – с невеселой улыбкой произнес Томас.

Но Чарльзом уже овладела жажда приключений. Бешеная погоня верхом, с саблями наголо – он так живо представлял себе эту картину. «Вести разведку, преследовать, наказывать». Как все-таки хорошо, что он оказался во Втором полку, а не в каком-нибудь скучном месте в безопасной части страны.

* * *

Трижды в год казначей привозил жалованье в звонкой монете из Нового Орлеана и каждые два месяца объезжал с запертым на висячий замок сундуком все техасские форты. Обычно он ехал следом за фургоном с провизией в санитарной карете, запряженной мулами, в сопровождении шестерых драгун под командованием сержанта.

Рядом с бывалыми драгунами Чарльз чувствовал себя желторотым новичком, то и дело ловя на себе их презрительные взгляды. Его чудесная форма, которой он так гордился, по сравнению с их поношенными мундирами, явно побывавшими во многих переделках, казалась просто неприлично новой.

Драгуны были первыми американскими конными частями. Теперь их вытесняла кавалерия, правда только легкая. Как и другие новые конные полки, Второй кавалерийский не имел тяжеловооруженных солдат, которые были в европейской кавалерии. Более того, полк создавался именно для сражений верхом, а не для того, чтобы доехать до поля битвы и там спешиться. Драгуны чувствовали, что новому способу ведения войны отдается предпочтение, о чем не раз говорил министр Дэвис, и не могли сдержать обиды. Все время, пока они ехали до форта, никто из них ни разу с Чарльзом так и не заговорил.

В форте Мэйсон Чарльза ждала радостная и пьяная встреча с Фицем Ли, который был все так же бодр и беспечен и так же презирал начальство. Они поговорили почти обо всех вестпойнтовцах в полку: Эвансе Тонконожке из Южной Каролины, Джоне Худе из Кентукки, Билле Харди из Алабамы. А перед тем как денежный обоз снова тронулся в путь, Фиц сказал другу:

– Ты там поосторожнее со своим командиром. Он здесь недавно, но уже заработал дурную славу.

– Что, плохой командир?

– Не в этом дело. Очень скользкий тип, ему нельзя доверять. Так что держи ухо востро.

Чарльз думал над словами Фица, когда ехал в облаке пыли от колес тащившегося впереди фургона с провизией, время от времени ласково похлопывая лошадь, которую назвал Пальмой, чтобы вспоминать о своем родном штате.

Горячий юго-западный ветер сыпал ему песок за шиворот. И вдруг за считаные минуты сменил направление, нагнал на небо черные набухшие тучи, потом резко похолодало, и уже его северный сородич обрушил на отряд проливной дождь с таким крупным градом, что одна градина даже расцарапала Чарльзу щеку до крови.

Через час снова сияло солнце. Размокшая от дождя дорога вилась через пологие холмы к горизонту, который быстро очищался от туч. Когда они проезжали мимо долины, заросшей ореховыми деревьями, к небольшой дубовой рощице, прямо перед копытами лошади Чарльза на дорогу выскочил перепуганный кролик. Из дубовой рощи доносилось пение жаворонков.

На лицо Чарльза вернулась его прежняя дерзкая улыбка. Новый мундир насквозь промок, но это не имело никакого значения. А буйные перемены погоды только еще больше разжигали в нем страсть к приключениям. С каждой минутой Техас нравился ему все больше и больше.

* * *

С обрыва над Клир-Форком отряд казначея спустился в чудесную зеленую долину, которая тянулась на север, теряясь в полуденной дымке вдали. Чарльз мало видел таких красивых мест, а изогнутые мескитовые деревья и невысокие колючие груши каким-то загадочным образом только подчеркивали эту дикую красоту.

Вскоре оказалось, что зеленый наряд долины был всего лишь обманом зрения. Когда они подъехали ближе к извилистой реке, стало видно, что листья на огромных вязах обожжены солнцем и едва шевелятся на знойном ветру. Поля дынь и гороха, мимо которых они проезжали, выглядели засохшими. На пыльных обочинах стояли индейцы, глядя на солдат печальными или угрюмыми глазами.

За пересохшими полями Чарльз увидел первую индейскую деревню – около двух сотен вигвамов, покрытых звериными шкурами и украшенных желто-красными орнаментами. Деревня производила впечатление невероятной нищеты.

От костров, на которых готовили еду, поднимались столбы дыма. Запах вареного мяса смешивался с запахом испражнений. Смеялись и играли дети, тощие собаки с лаем носились взад-вперед, а с полдюжины молодых индейцев скакали по деревне на неоседланных лошадях, добавляя еще больше шума и пыли. Правда, как заметил Чарльз, у них хватало ума не приближаться к отряду.

Чарльз уже не мог дождаться, когда можно будет наконец спешиться. Он был весь мокрый от пота, сильно болели бедра, несмотря на удобное седло и подбитые ватой брюки. Когда через две мили впереди показался Кэмп-Купер, Чарльз словно узрел рай, хотя это были всего лишь несколько примитивных строений из камня, досок, бревен и прутьев – в разных сочетаниях.

Постройки были расположены в форме неровной буквы L. На плацу перед флагштоком группа пеших солдат вяло отрабатывала приемы рукопашного боя. Чарльз вспомнил, что, кроме эскадрона Второго кавалерийского, здесь находятся еще два отряда Первого пехотного полка.

Они проехали мимо маленькой пекарни с крышей из дранки. Два потных, голых по пояс пекаря, стоявшие в тени стены, не сдвинулись с места, лишь взмахнули своими курительными трубками. Когда запах горячего хлеба сменился на запах навоза, к Чарльзу подъехал сержант драгун:

– Конюшни там, сэр. Вон те два бревенчатых здания.

Чарльз козырнул в ответ и двинулся вперед, повернув к ближайшему зданию, открытому со всех сторон. Было видно, что, кроме лошадей, там никого нет, но через мгновение откуда ни возьмись показался какой-то долговязый человек с размашистой походкой.

На нем были выгоревшие вельветовые штаны и фланелевая рубаха. Слева на ремне висел нож в ножнах, справа – кольт «хольстер» модели 1848 года, сделанный специально для драгун. У Чарльза был похожий револьвер калибра 0,44 дюйма с красивой рукоятью, отделанной ореховым деревом, и латунным капсюлем. Он даже специально заплатил за то, чтобы на барабане выгравировали изображение схватки драгун с индейцами, а еще на его кольте был отъемный приклад с кольцом для ремня. Револьвер для кавалериста всегда был главным оружием и ценился очень высоко.

Долговязый всмотрелся в Чарльза. Ему было лет сорок, вытянутое лицо почти наполовину скрывала рыжая борода, выбеленная солнцем до ярко-медного цвета, в ушах болтались бронзовые кольца, как у пиратов. Чарльз решил, что это кто-то из гражданских, кого специально поселили к индейцам для каких-то целей. А может, он был маркитантом. Чарльз спрыгнул на землю и довольно развязно спросил:

– Где тут начальник штаба сидит, не скажете?

Мужчина показал направление, и по какой-то необъяснимой причине его глаза вдруг вспыхнули от гнева.

– А где я могу найти капитана Бента?

– Он у себя, дизентерией мается.

Уставший и раздраженный, Чарльз хлопнул поводьями по своей ноге.

– Тогда кто здесь сейчас командует? – спросил он.

– Я, сэр. – (От его взгляда Чарльз похолодел.) – Первый лейтенант Лафайет О’Делл.

– Первый…

– Встать смирно, сэр!

Этот крик, сразу напомнивший о Вест-Пойнте, заставил Чарльза машинально принять правильное положение. Густо покраснев, он быстро приложил руку к полям шляпы.

О’Делл не спешил отвечать на приветствие, изучающе разглядывая его все с той же враждебностью.

– Прошу прощения, лейтенант, – начал было Чарльз. – Я…

– Новый второй, значит, – перебил его мужчина. – Ждали вас. Из Академии?

– Так точно, сэр. Выпустился в июне.

– Угу, капитан наш тоже из академских. Просто гребаный клуб какой-то в этом полку. Вот только я-то в этом клубе не состою. Я, простой мальчишка с огайской фермы, сам прошел путь от пахотной лошадки до кавалерийского жеребца. Капитану нашему после штабов строевая служба не по вкусу пришлась, особенно здесь. Но мне она нравится. Так что, если хотите, чтобы вас уважали, советую ее тоже полюбить.

– Непременно, сэр, – с трудом выговорил Чарльз, все еще сгорая от стыда.

– Позвольте вам сказать еще кое-что насчет службы в Техасе. Для начала нужно научиться правильно одеваться. Ваш нарядный мундир непрактичен для долгих патрулей, как и эта ваша сабля. Враги не будут сидеть на месте и ждать сабельной атаки. Пока вы вытащите свою игрушку, они уже десять раз налетят на вас и снимут скальп. Это нашему капитану тоже не нравится, но что делать – приходится мириться.

– Благодарю за совет, сэр, – прошептал Чарльз, яростно сверкая глазами и уже едва сдерживая гнев.

И вдруг суровость О’Делла разом исчезла.

– Вот так-то лучше, – усмехнулся он и лениво шагнул вперед. – А то я уж было подумал, к нам прислали совсем безмозглого. Давайте я помогу вам расседлать лошадь. А потом сможете доложить о своем прибытии капитану Бенту, если только не застанете его на горшке. Не смейтесь. С каждым новичком такое случается, все из-за воды. – Лейтенант с дружеской улыбкой протянул Чарльзу мозолистую руку. – Добро пожаловать на север Техаса, или на юг ада – не знаю точно, что тут у нас.

Чарльз очень обрадовался тому, что первый лейтенант оказался совсем не таким свирепым, как выглядел вначале. Как и во всех подобных подразделениях, в Кэмп-Купере служило всего трое офицеров, и от их отношения друг к другу зависело очень многое. Со слов О’Делла он уже понял, что капитан Бент не пользовался здесь большой популярностью.

К тому времени, когда Пальма была отведена в стойло, вычищена и накормлена, Чарльз уже немало узнал об О’Делле. Лейтенант родился и вырос рядом с Дейтоном, в штате Огайо, и когда ему исполнилось четырнадцать, обманом записался на военную службу, прибавив себе несколько лет. Его нынешнее звание действительно было очень высоким; редкий офицер, не учившийся в Вест-Пойнте, в сорок лет мог рассчитывать на такой чин.

О’Делл проводил Чарльза к грязному глинобитному зданию и показал на крайнюю дверь с облупившейся краской, сообщив, что там живет капитан. В этот момент в лагерь легким галопом въехала группа всадников с красно-белым флагом. Только трое кавалеристов были в форме, остальные выглядели примерно так же, как О’Делл. Чарльз заметил, что никто не предупредил его о том, что в Кэмп-Купере принят вольный стиль одежды.

– Одевайтесь как хотите, – откликнулся О’Делл, – лишь бы было удобно и по погоде. Найдите что-нибудь или украдите, только не позволяйте капитану отговаривать вас.

– Спасибо, сэр. Я учту ваш совет. – Он уже почти ждал новых наставлений от лейтенанта, и они прозвучали.

– Я бы на вашем месте первым делом зашел к капитану. Это вроде чистки свинарника. Чем быстрее с этим покончишь, тем скорее вернешься к более приятным занятиям.

Через час, оставив вещи в отведенной ему крохотной комнатушке и взяв с собой документы, Чарльз постучал в дверь, которую ему показал О’Делл. Сердитый голос велел ему войти.

Квартира командира состояла из одной большой комнаты. Половину дальней стены занимало открытое окно со скрученной кверху холщовой занавеской.

Если О’Делл мало напоминал типичный портрет кавалериста, каким его раньше представлял себе Чарльз, то у капитана Бента этого сходства оказалось еще меньше. Это был толстый, рыхлый человек, примерно возраста Орри, с маленькими бегающими глазками и розовой лоснящейся кожей, обгоревшей на техасском солнце. Он сразу не понравился Чарльзу.

Вместо мундира на Бенте был стеганый халат, надетый поверх нательной рубашки, видневшейся из распахнутого ворота. Под мышками и на спине темнели пятна пота.

– Я здесь уже четыре месяца, – пожаловался Бент сразу после того, как Чарльз отдал честь и протянул ему свои бумаги. – Пора бы привыкнуть, но эта проклятая напасть все время возвращается. – Капитан показал на ящик с книгами. – Можете сесть, если хотите.

– Спасибо, сэр, я постою. Слишком долго сидел в седле.

– Ну, как угодно.

Вид книг напугал Чарльза, как и странное выражение черных глаз Бента. Капитан сел на единственный стул и протяжно вздохнул.

– Сожалею, что вы застали меня в таком состоянии, – сказал он.

– Первый лейтенант уже предупредил меня об этом, сэр. Мне жаль, что вы…

– А, так вы уже познакомились с О’Деллом, – перебил его капитан. – Мы с ним оба из Огайо, но больше ничего общего между нами нет. Очень характерный пример, вы не находите? Более неряшливого офицера я никогда не встречал. Но что еще хуже, все ему подражают. Майор Томас предупреждал меня, что я могу столкнуться с настоящим бунтом, если буду слишком требователен к внешнему виду. Это же мнение разделял и капитан Ван Дорн. Так что мне, по сути, приказали смотреть сквозь пальцы на совершенно неподобающий вид моих подчиненных. Уму непостижимо!

Последние слова Бент буквально прорычал. Его обведенные темными кругами глаза казались грязными пятнами, словно нарисованными углем над розовыми блестящими щечками.

– В любом случае, сэр, – кашлянув, осторожно сказал Чарльз, – мне жаль, что вы нездоровы.

– Да в этом Богом забытом месте даже болезнь – развлечение!

Отчаянно пытаясь хоть немного ослабить напряжение, висевшее в комнате, Чарльз предпринял робкую попытку пошутить:

– Если дизентерия – развлечение, то я тоже скоро повеселюсь, как мне обещали.

– Только молитесь, – без тени улыбки ответил Бент, – чтобы не подхватить что-нибудь похуже. У некоторых новичков здесь случается даже язва желудка. Кое-кто так и не вылечился.

Он заковылял к открытому окну и уставился наружу, вытирая потную шею платком.

– У нас в гарнизоне много таких развлечений. Кстати, он назван в честь начальника строевого управления, с которым я вместе служил до того, как имел несчастье попасть в эту дыру. – Он повернулся лицом к Чарльзу. – И как вам в Техасе?

– Пока нравится.

– Должно быть, вы сумасшедший. Или южанин. Угадал? Впрочем, это одно и то же… – Бент моргнул. – Ну-ну, как вы сразу ощетинились. Я просто пошутил.

– Да, сэр, – заставил себя ответить Чарльз.

Бент снова подошел к стулу и опустился на него с очередным шумным вздохом.

– Как вы уже, наверное, догадались, я не просил об этом назначении, оно мне омерзительно. Я не создан для строевой службы. Моя сильная сторона – военная теория. – Он махнул в сторону книг. – Вас это интересует?

Краски понемногу вернулись на лицо Чарльза.

– В Академии мне это казалось трудноватым, сэр.

– Возможно, немного занятий на досуге могли бы стать полезными и приятными для нас обоих.

Бегающие глазки капитана скользнули по лицу Чарльза, заставив того снова занервничать. Вежливость требовала ответа, но он откликнулся предельно кратко:

– Да, сэр, возможно.

– Видит Бог, здесь просто необходимо тренировать ум, чтобы окончательно не опуститься. Служба в гарнизоне состоит почти в равных пропорциях из дурной еды, мерзкой погоды, редких вылазок против невежественных индейцев и преследования дезертиров, которые сбежали от тоски или заразились золотой лихорадкой. Занятий для досуга и того меньше. Пьянство и ставки на петушиных боях – вот и все развлечения. А если ваш темперамент подтолкнет вас к сожительству с индианками, то возможна еще и французская болезнь.

Капитан облизнул губы. У Чарльза возникло неприятное подозрение, что Бент таким странным и уклончивым способом интересуется, любил ли Чарльз женщин.

– Сомневаюсь, что на это найдется время, сэр, – осторожно сказал он.

– Прекрасно. – Взгляд капитана уперся в нижнюю часть лица Чарльза, и такое пристальное внимание показалось молодому офицеру чрезвычайно неприятным и настораживающим. – Джентльмены всегда находят другие способы избавиться от скуки. – Бент снова вздохнул. – Полагаю, от нас ждут, что мы будем сносить все невзгоды и эту адскую скуку без жалоб и стонов. Мы же кадровые офицеры, а границы необходимо защищать. Я согласился на эту должность только потому, что отказ мог бы помешать моему дальнейшему продвижению. Полагаю, полковник Ли руководствовался похожими соображениями, учитывая его происхождение.

Вот напыщенный павлин, подумал Чарльз. Однако то, что Бент беззастенчиво сравнивал себя с таким выдающимся офицером, как Роберт Ли, показалось ему не только смешным, но и пугающим.

– Что ж, – откашлявшись, сказал Бент, – спасибо за любезный визит, лейтенант. А сейчас мне необходимо отдохнуть. Да, кстати, вам известно, что кавалеристов в роту К набирали в основном из окрестностей Цинциннати? Большинство здесь родом из Огайо. Мы, конечно, очень постараемся, чтобы они не держали на вас зла только за то, что вам не повезло родиться в менее просвещенных краях.

Чарльз с трудом сдержался, чтобы не произнести что-нибудь безрассудное. Он уже видел, что Бент намеренно дразнит его, проверяя, насколько новичок владеет собой… или не владеет. Как тогда сказал о нем Фиц? Скользкий тип. В точку.

– Да, и еще одна маленькая шутка, лейтенант Мэйн. Скоро вы узнаете, что я их просто обожаю. Есть только один вид групповщины в этом подразделении. В армии он весьма распространен. Либо вы ставите превыше всего запросы и желания своих подчиненных, либо – своего командира. Думаю, мне нет нужды объяснять вам, какой выбор предпочтительнее для вашей карьеры и вашего будущего. Все, можете идти.

Чарльз отсалютовал и вышел. Уже за порогом, когда он шагнул на солнечный свет и закрыл дверь, его вдруг передернуло от отвращения. В словах Бента звучала совершенно недвусмысленная угроза. Если он станет заискивать перед капитаном, его жизнь здесь будет легкой и беззаботной, если же встанет на сторону солдат, а значит, и О’Делла, то скоро об этом пожалеет.

Он вспомнил, каким приятным человеком оказался О’Делл, и спросил себя, что может стоять за предупреждением Бента: сила или слабость. И, немного поразмыслив, решил, что все-таки слабость. Капитан вполне мог бояться своего первого лейтенанта.

Да это было и не важно. Чарльз уже знал, на чьей он стороне, и уж точно не видел себя рядом с жирным неудачником, которого он оставил за этой обшарпанной дверью.

* * *

А этот кузен Орри Мэйна настоящий красавчик, подумал Елкана Бент, когда за Чарльзом закрылась дверь. Пожалуй, он даже слишком привлекателен. Так, чего доброго, недолго и забыть о своей цели. Хотя, как знать, может, и найдется способ объединить удовольствие и месть.

С протяжным стоном он ринулся за дешевую бумажную ширму, которая отгораживала один из углов комнаты. Появившись оттуда минут через десять, Бент снова подумал о том, как же он ненавидит Техас. С тех пор как Бент приехал в Кэмп-Купер, он сбросил уже больше двадцати фунтов. От вечной тряски в седле у него болели спина и ноги, даже несмотря на то, что ездить верхом стало немного легче, после того как он похудел. А теперь ко всем неприятностям прибавилось еще и новое расстройство пищеварения.

И все же день был удачным. Его план понемногу начинал работать.

Назначение в Техас стало для него настоящим потрясением. Он мог бы, конечно, воспользоваться связями, чтобы предписание отменили, но не стал этого делать, понимая, что его открытое нежелание ехать по месту службы может скомпрометировать его в глазах некоторых покровителей. А этого он уж точно не хотел, тем более что карьера его и так продвигалась слишком медленно.

И все же новое назначение так сильно его расстроило, что, покинув свой стол в военном министерстве, он ушел в трехдневный загул. Дважды за это время он приходил в себя, чтобы найти в постели шлюх, одна из которых даже оказалась цветной. Очнувшись в третий раз, он с изумлением увидел храпевшего рядом лодочника с Потомака, совсем мальчишку, и с трудом припомнил, что действительно заплатил ему. Он давно уже заметил в себе это ненасытное сластолюбие, почти такое же сильное, как стремление преуспеть по службе. Разумеется, он предпочитал общество женщин, но мог наслаждаться почти любой плотью, оказавшейся рядом.

Когда он наконец заставил себя смириться с мыслью о поездке в Техас, то стал искать способы вознаградить себя за эту ссылку. Просматривая списки выпускников Вест-Пойнта, он узнал, что лейтенант Мэйн определен на службу в кавалерию. А поскольку административно-строевое управление занималось всеми армейскими кадрами, ему не составило большого труда устроить так, чтобы Чарльз Мэйн получил назначение во Второй кавалерийский полк.

Ненависть Бента к Орри Мэйну и Джорджу Хазарду не угасла с годами. И если уж он не мог нанести прямой удар этим двоим, загубившим его карьеру, мог получить удовольствие, отомстив их родственникам, начиная вот хоть бы с этого молодого офицера, оказавшегося под его началом.

Оставалось только дождаться подходящего случая.

Глава 44

Как и говорил Бент, почти три четверти личного состава роты К набирались в Огайо. Остальные были недавними иммигрантами. Немцы, венгры, ирландцы – типичная смесь для большинства армейских подразделений.

Отношение к О’Деллу было совсем не таким, как к Чарльзу или капитану. Конечно, кавалеристы подчинялась всем трем офицерам, но первый лейтенант пользовался уважением и даже был другом для своих солдат. Чарльз твердо решил, что обязательно заслужит такое же уважение, ну а дружба – дружба приложится.

На четвертой неделе пребывания в гарнизоне во время утренней поверки в строю не оказалось одного человека. Отсутствовал Халлоран, из иммигрантов. Чарльз нашел его в конюшне, в стельку пьяного. Когда он приказал рядовому Халлорану пойти на свою койку и как следует проспаться, тот грязно выругался и выхватил нож.

Чарльз с легкостью увернулся от неуклюжего удара, выбил нож из руки Халлорана, потом выволок его наружу и отшвырнул к поилке. Халлоран упал, но тут же поднялся и снова бросился на Чарльза. Тогда Чарльз ударил его – четыре раза, хотя, возможно, хватило бы и двух, но рядовой казался совсем обезумевшим. После этого Чарльз потащил едва живого Халлорана до караульни.

Через час он разыскал старшего сержанта Закарию Бридлава, который служил в кавалерии уже восемнадцать лет.

– Как там Халлоран? – спросил Чарльз.

– Доктор Генслен говорит, у него ребро сломано… сэр.

Короткая пауза перед последним словом была типичным для Бридлава проявлением армейской дерзости. Он был старше и намного опытнее большинства офицеров и никогда не позволял им забыть об этом.

– Пожалуй, не стоило бить его так сильно, – сказал Чарльз, почесав подбородок. – Просто мне показалось, что он не в себе.

– Видите ли, сэр… при всем уважении… здесь вы имеете дело с солдатами, а не с неграми на плантациях.

– Спасибо, что объяснили, – ледяным тоном откликнулся Чарльз и ушел.

Позже, уже успокоившись, он наконец понял, что показал этот неприятный эпизод на самом деле. Старший сержант Бридлав и, разумеется, почти все остальные не доверяли ему просто потому, что он был южанином. И возможно, ему никогда не удастся завоевать их сердца.

Эта мысль расстроила его, но сдаваться он не собирался.

* * *

Каждое утро без пяти шесть горнист играл побудку. Чарльз ничего не имел против раннего подъема. Осень в Техасе была прекрасной и холодной, а такой изумительной синевы на ясном небе Чарльз нигде больше не видел. Завтрак всегда был выше всяких похвал – горячее печенье, говяжий стейк, печеные яблоки и персики и, конечно, неизменный армейский кофе.

Основную часть времени занимали занятия по верховой езде и упражнения с саблями и карабинами. А еще уход за лошадьми. Чтобы Второй кавалерийский действительно превратился в нечто особенное, Дэвис отдал распоряжение, чтобы в каждой роте все лошади были одной масти. В роте К выбрали чалую масть, в роте Ван Дорна в Алабаме – серую, за что алабамцев даже прозвали серыми призраками. Очень скоро все заметили, что Чарльз – прекрасный наездник, и он даже заслужил скупую похвалу от О’Делла перед всем строем. Это было маленьким, но очень важным шагом вперед.

Время от времени кто-нибудь из жителей округа просил о помощи, и туда высылался вооруженный отряд, однако поймать грабителей-индейцев почти никогда не удавалось. А лошади поселенцев между тем продолжали исчезать. Нанятые армией делавэрские охотники регулярно находили признаки нападения ямпариков – северного племени команчей, которые по-прежнему покидали Индейскую территорию, чтобы заниматься грабежом.

И все же главным врагом здешней жизни оставалась скука. Борясь с ней, Чарльз даже вскопал свой маленький огородик, который намеревался засадить весной, а еще купил пару тощих кур и построил для них небольшой сарайчик. Наконец, понимая, что откладывать больше нельзя, он сел сочинять письмо Орри. Сначала Чарльз попытался описать природу Техаса, но быстро понял, что его литературные способности для этого слишком несовершенны. После этих бесплодных усилий, одолев всего пару абзацев, он так устал, что в отчаянии выбросил полупустой лист и твердо пообещал себе, что уже очень скоро примется за новое письмо и уж тогда просто расскажет Орри о гарнизоне и о своем странном командире.

Поскольку в монахи Чарльз пока не записывался, он время от времени спал с индейскими девушками, находя их весьма страстными и ласковыми, и никакой французской болезни не подхватил. Разумеется, не остался он в стороне и от неотъемлемой части солдатской жизни и излюбленного развлечения офицеров – от споров.

Спорили обо всем. Одной из любимых тем, на которую они могли рассуждать часами, было плоское седло Гримсли, принятое десять лет назад. Альберту Сидни Джонстону оно нравилось, но большинство офицеров соглашались с Ван Дорном, который утверждал, что именно это седло виновато в том, что у лошадей слишком часто натирается спина.

Конечно, спорили об оружии. Обычно все сходились на том, что для кавалериста нет ничего лучше карабина Шарпса со спусковой скобой, хотя эти мнения едва ли могли что-то изменить, ведь правительственная политика вооружения, похоже, заключалась в том, чтобы снабжать армию рухлядью, пылящейся на складах. Поэтому рота К в основном была вооружена гладкоствольными карабинами модели 1833 года, и никого не волновало, что европейские и американские военные эксперты давно уже признали превосходство нарезных стволов. Еще у них в арсенале было даже несколько допотопных мушкетов, а в качестве седельного оружия использовались старые однозарядные пистолеты. Как обладатель кольта десятилетней давности, Чарльз чувствовал себя везунчиком.

Спорили также о еде, выпивке, женщинах. О том, что движет индейцами, и о характере полковника Ли. Об удачной кампании полковника Джонстона против мормонов и их так называемого штата Дезерет. Но самые жаркие споры разгорались, конечно же, вокруг политических тем. Таких, например, как Лекомптонская конституция.

Этот закон, принятый в Канзасе сторонниками южан, предлагал избирателям выбор между ограниченной формой рабства и рабством без ограничений. В конгрессе конституция была опротестована сенатором Дугласом, и большинство северян в гарнизоне соглашались с Маленьким Гигантом. Чарльз старался не участвовать в таких обсуждениях, однако его сдержанность играла против него, ведь все были уверены, что он защищает рабство.

Очень часто споры на любые темы заканчивались каким-нибудь едким замечанием капитана Бента, которое отравляло всю дружескую атмосферу за столом, после чего офицеры просто сидели молча, уставившись в свои тарелки или чашки с кофе. Время от времени Чарльз замечал, что Бент наблюдает за ним с каким-то особенным вниманием, причины которого он не понимал, а потому чувствовал себя неуютно.

* * *

Колонна возвращалась с маневров на северной стороне долины под ледяным дождем. Было второе декабря 1857 года.

Послушавшись совета О’Делла, Чарльз очень быстро сменил свою парадную форму на одежду, которая больше подходила для строевой службы. Сегодня на нем была фетровая шляпа с опущенными полями, штаны из буйволиной кожи и куртка из шкуры оленя. Дополняло внушительный образ ожерелье из медвежьих когтей.

Неожиданно подъехал Бент, копыта его жеребца разбрызгивали грязь во все стороны. Обычно капитан неодобрительно поглядывал на неуставной вид Чарльза, но в этот раз на лице его была улыбка.

– Хорошо бы сейчас посидеть у огонька, правда, Чарльз? – сказал он.

Такое фамильярное обращение было необычным, и Чарльз сразу занервничал:

– Да, сэр, хорошо бы.

– Почему бы вам не зайти ко мне на пунш, после того как вы поставите лошадь в конюшню и переоденетесь? Я бы с удовольствием показал вам свой экземпляр «Краткого начертания искусства войны» Жомини. Вы ведь знакомы с теорией этого барона, не так ли?

– Конечно, сэр. Старина Здравый Сбысл нам много о нем рассказывал.

На самом деле кое-кто из критиков Мэхена даже утверждал, что профессор уж слишком много времени уделяет на своих лекциях идеям этого швейцарского военного теоретика.

– Так я и думал. Что ж, буду вас ждать. Думаю, нам найдется о чем поговорить.

Прищурившись под дождем, Чарльз вгляделся в мокрое лицо Бента, и что-то в его глазах покоробило его. Он понимал, что должен быть вежливым, но решил отказаться, пока не поздно.

– Ваше предложение очень любезно, сэр, но, думаю, у меня начинается грипп.

Это было правдой, после долгих часов в седле под холодным дождем он чувствовал, что его знобит.

– Ну, тогда в другой раз. На следующей неделе…

– Сэр… – Чарльз знал, что не должен говорить того, что рвалось с его языка, но будь он проклят, если станет поощрять эти притязания на дружбу. – Прошу простить меня, но и на следующей неделе я вряд ли смогу воспользоваться вашим приглашением. Я не слишком силен в теории.

Елейное выражение соскользнуло с лица Бента.

– Что ж, отлично, лейтенант. Вы выразились предельно ясно.

Он пришпорил своего жеребца и ускакал вперед. На горизонте вспыхнула молния. Чарльз вздрогнул, когда рядом с ним вдруг возник Лафайет О’Делл.

– Чего он хотел? – спросил первый лейтенант.

Чарльз объяснил.

– И вы его отшили?

– Вежливо. Но ему не слишком понравилось.

О’Делл наклонился над передней лукой седла, на которой висели две застегнутые кобуры, на вид очень дорогие. Чарльз тоже обзавелся такими, хотя ему и пришлось немало приплатить за отделку из леопардовой шкуры. В одной кобуре лежал кольт, во второй – запасная подкова, несколько гвоздей, маленькая щетка для чистки копыт и скребница.

– Вы правильно решили не связываться с капитаном, – сказал О’Делл. – Наверное, я должен вам о нем рассказать…

– Что рассказать?

– О его неуемных аппетитах, как мы это называем. Весьма неуемных.

– Разве мы не все такие?

– Едва ли… По крайней мере, я так думаю. Капитан делает вид, что ненавидит индейцев, однако на индейских женщин это не распространяется. Насколько я слышал, он спит с любой, которая более-менее ему подходит. А если женщины нет под рукой, сойдет и мальчик. Или даже какой-нибудь туповатый рядовой, которого легко запугать, чтобы он не посмел отказать. У нас в гарнизоне есть парочка таких, если вы еще не заметили.

– Не заметил, – сказал Чарльз и выругался.

– Капитан терпеть не может, когда ему отказывают. А на вас он, похоже, крепко запал.

Внезапно О’Делл вскинул голову, и на лице его на мгновение мелькнул испуг. Разговаривая, они оба не заметили, как Бент подъехал ближе и теперь внимательно наблюдал за ними с размокшей от грязи обочины, хотя дождь уже насквозь промочил его короткий плащ и форменное кепи. В следующую секунду Бент вдруг приподнялся на стременах и громко крикнул:

– Рысью… марш!

Дорога была слишком грязной для того, чтобы лошадь могла бежать рысью, но Чарльз понимал, чем вызвана такая команда. Из-за его отказа страдать должны были все.

* * *

Через день, скача по дороге от гарнизона к Индейской территории, как официально называли резервацию, Чарльз увидел телегу, запряженную волом. Одно из огромных колес наполовину застряло в грязи. Старый индеец, с красивым лицом, испещренным морщинами, которые оставило безжалостное время и тяжелый труд, навалившись всем телом на колесо, тщетно пытался высвободить его. Не раздумывая ни секунды, Чарльз спрыгнул с седла и подошел к нему.

– Послушайте, давайте я вам помогу! – Не зная, понимает ли индеец по-английски, он попытался жестами объяснить свои намерения. – Я буду толкать, а вы хлестните вола пару раз.

Через несколько мгновений колесо освободилось, от рывка с телеги скатилось с полдюжины дынь. Уже направляясь к своей лошади, Чарльз услышал за спиной топот копыт. Он повернулся и увидел Бента, сержанта Бридлава и еще шестерых солдат.

– Какого черта вы тут делаете, лейтенант? – резко спросил Бент.

– Помогал этому человеку вытащить телегу из грязи. – В его голосе слышался легкий вызов, ведь и без объяснений было все очевидно.

В глазах Бридлава мелькнуло что-то похожее на симпатию.

– Вы что, не узнали его? – спросил Бент. – Это Катумси – вождь индейцев из резервации. Мы не помогаем нашим врагам.

С этими словами он тронулся дальше, остальные последовали за ним. Чарльз вспомнил предостережение О’Делла. Ни слова Бента, ни его яростный взгляд не предвещали ничего хорошего.

* * *

С этого времени капитан начал изводить его своими придирками. Он отчитывал Чарльза перед строем и нагружал все новыми обязанностями. Чарльз едва сдерживался, чтобы не вспылить, очень надеясь, что, если он будет безропотно подчиняться каждому приказу и не проявит неповиновения, эта травля в конце концов прекратится.

Но надежды его не оправдались. Напротив, с каждым днем становилось только хуже. Как-то в январе, вернувшись из патрулирования, Чарльз обнаружил, что Бент ждет его в конюшне. Подойдя к Пальме, капитан просунул указательный палец между недоуздком из голубой шерсти и мордой лошади и рывком дернул его.

– Затянуто очень туго, – заявил он.

Чарльз слишком устал и продрог, чтобы в очередной раз терпеть его выходки.

– Сэр, затянуто как надо, – ответил он.

По губам Бента скользнула едва заметная улыбка.

– Что я слышу? Нарушение субординации? Это недопустимо. Прежде чем вы вернетесь к себе, я хочу, чтобы вы расседлали лошадь, а потом снова оседлали. И проделаете это… дайте-ка подумать… десять раз.

– Черт побери, сэр, в чем смысл…

Он осекся, не договорив. В чем смысл такого нелепого приказа, Чарльз прекрасно понимал, но все-таки не посмел высказать это в лицо старшему по званию.

Было видно, что его несдержанность доставила Бенту немалое удовольствие.

– Снова дерзите? – сказал он. – Что ж, тогда проделаете это пятнадцать раз. Я пришлю кого-нибудь из сержантов, чтобы понаблюдал за вами и доложил мне, когда вы закончите. Думаю, это будет сержант Бридлав. – Такой выбор был явно не случаен, все знали, что Бридлав недолюбливает второго лейтенанта.

Вскоре в промерзшей конюшне появился старший сержант, Чарльз как раз зажег два фонаря.

– Мне жаль, что приходится это делать, лейтенант, – сказал сержант, впервые посмотрев на Чарльза с проблеском жалости.

– Вы лучше помолчите, тогда мы оба побыстрее уберемся отсюда, – ответил Чарльз.

Бридлав нашел бочонок из-под гвоздей, перевернул его и уселся. Никакого сочувствия на его лице уже не было. Чарльз работал как заведенный, с остервенением двигая руками, от его тяжелого дыхания изо рта вылетали облачка пара. Когда через два часа он наконец закончил, от усталости он едва мог шевелиться, нестерпимо болели руки и плечи. Выходя из конюшни, он споткнулся и упал.

Сержант Бридлав даже не помог ему подняться.

* * *

– Дилижанс из Баттерфилда опаздывает уже на четыре часа, – громко сказал Бент, перекрывая вой ветра.

Душистые мескитовые поленья с шипением горели в каменном очаге маленькой комнаты отдыха. О’Делл стоял перед огнем, грея руки. Даже войдя в помещение, он не снял своей меховой куртки, из-за которых команчи прозвали кавалеристов бизонами.

Огонь почти не давал тепла, поэтому находиться в этой холодной, как ледник, комнате без куртки было просто невозможно. Сколько же сейчас было на улице – минус десять? В такие ненастные дни конца зимы температура здесь порой опускалась еще ниже.

Бент стоял в стороне. Его маленькие глазки, отражавшие огни масляных ламп, становились все задумчивее, пока он изучал висевшую на стене карту. Недавно открытое дилижансовое сообщение связывало форт Смит с Эль-Пасо и Калифорнией. Часть пути пролегала вдоль военной дороги, шедшей от Кэмп-Купера на юго-запад. Дилижанс пропал где-то там.

– Думаю, они просто остановились, чтобы переждать буран, – сказал О’Делл.

– Да, ваше предположение вполне логично, но мы не должны позволять ему успокаивать нас. Что, если случилась поломка? Если пострадали пассажиры и сейчас нуждаются в помощи? Необходимо немедленно выслать поисковый отряд. Я уже разговаривал с комендантом, он согласен.

– Сэр, за окном северян,[17] миль шестьдесят, не меньше! Везде уже льда на дюйм намерзло. Надо хотя бы до утра подождать, пока…

Бент не дал ему договорить.

– Комендант предоставил мне самому решать, когда отправить отряд, – сказал он. – И я решил: выступление через час. – Избегая взгляда О’Делла, капитан добавил: – Думаю, десяти человек хватит. С дополнительным пайком и виски. Командир – лейтенант Мэйн.

* * *

О’Делл был настолько потрясен, что не смог себя заставить обратиться к кому-нибудь с поручением разбудить Чарльза. Он пошел к лейтенанту сам, и ему понадобилось минут десять только для того, чтобы, преодолевая сильнейший ветер, дойти до казармы. Дрожа в длинной ночной рубахе, Чарльз сел на кровати, плохо соображая спросонья.

– Сейчас, ночью? Боже праведный, Лейф, он что, совсем спятил?

– Я бы именно так и сказал. Но на его стороне обстоятельства. Дилижанс опаздывает, и есть слабая вероятность того, что пассажирам нужна помощь.

– Да они наверняка где-нибудь отсиживаются. Или уже померли. Просто этот сукин сын решил меня угробить.

– Только потому, что вы его тогда отшили? – В тоне О’Делла прозвучало сомнение.

– Понимаю, звучит дико, но другой причины я не вижу. – Он отбросил в сторону ворох одеял и шкур, под которыми пытался хоть немного согреться. – Не знаю, почему он так страстно желает от меня избавиться, но будь я проклят, если доставлю ему такое удовольствие. И я не позволю ему губить жизни хороших людей. Я не только сам вернусь, но и всех до единого с собой обратно приведу, не волнуйтесь.

Чарльз говорил уверенно, хотя уверенности не испытывал. Прислушиваясь к завываниям колючего техасского северяна, он начал натягивать на себя все рубашки и подштанники, что у него были.

* * *

В час ночи из гарнизона выехало одиннадцать всадников. Все вокруг покрывала мелкая ледяная крупа, летящая вместе с ветром. К счастью, снег был не так глубок, и они могли хотя бы не сбиваться с дороги. Однако двигаться вперед было чрезвычайно опасно. За четыре часа им удалось проехать едва ли одну милю. За это время Бридлав уже исчерпал весь запас известных ему ругательств в адрес Бента и начал придумывать новые.

Нижнюю часть лица и уши Чарльз обмотал длинным шерстяным шарфом, но он с тем же успехом мог защититься и кисеей. Лицо быстро одеревенело от холода, и он едва мог шевелить губами, чтобы отдавать приказы.

Солдаты чертыхались и жаловались, но продолжали медленно продвигаться вперед, выстроившись в цепочку следом за Чарльзом. Он ехал первым и первым принимал на себя удары ветра, рискуя наткнуться на какую-нибудь преграду, потому что почти ничего не видел впереди себя.

На рассвете ветер внезапно сменил направление. Теперь он дул с юго-запада, а вскоре и вовсе стал затихать. Сквозь прорехи в тучах просочился солнечный свет. Еще полчаса отряд двигался словно через стеклянный мир, и вдруг Чарльз услышал хриплый крик Бридлава:

– Сэр, смотрите! Там, на дороге!

Чарльз вгляделся вперед и увидел, как вдали к очищавшемуся небу поднимается столбик дыма.

– Бьюсь об заклад, там дилижанс, – тоже хрипло отозвался Чарльз. – Может, они его разломали и жгут, чтобы согреться? Похоже, это примерно в миле отсюда.

Оказалось – в полутора милях. Отряду понадобилось больше трех часов, чтобы добраться до источника дыма. Дилижанс лежал на боку, без двух колес и дверей. Часть одной двери еще догорала в костре неподалеку. Когда они подъехали достаточно близко, чтобы рассмотреть все это, чалый Бридлава вдруг поскользнулся и упал, сломав левую переднюю ногу.

При крушении дилижанса кучер, охранник и трое пассажиров-мужчин, которые, казалось, вот-вот лишатся чувств, остались живы. Чарльз услышал, как кучер что-то бормочет о том, что дилижанс перевернулся на скользкой дороге. Животным повезло меньше. На льду лежали трупы трех лошадей, еще трое умчались в пургу, чтобы там погибнуть.

Чарльз молча наблюдал, как Бридлав осматривает покалеченную ногу своего жеребца.

– Пристрелите его, – наконец неохотно сказал он, протягивая сержанту свой кольт. – Если не можете, давайте я это сделаю.

Бридлав отвернулся, не в силах больше смотреть, как мучается животное.

– Но как я вернусь в гарнизон? – сказал он.

– Так же, как пассажиры. С кем-нибудь в седле. Могу я вас взять.

– Лейтенант, я же знаю… знаю, как вы любите свою Пальму. Так же сильно, как я своего Бродягу. Никакая лошадь, которой придется везти двойной груз по такой дороге и в такую погоду, не доедет до гарнизона. Да она умрет просто. Вы посадите меня к себе, а потом вам придется и Пальму пристрелить. Давайте я поеду с кем-нибудь из солдат.

– Отставить споры, черт побери! Человек важнее лошади! Я сказал, поедете со мной, и точка.

Они уже кричали друг на друга, как дети. Рядом двое рядовых помогали продрогшему до костей охраннику взобраться на лошадь. Бридлав уставился на револьвер, потом посмотрел на своего искалеченного жеребца.

– Не могу, – покачал он головой. – Может, вы сами, а я буду перед вами в вечном долгу.

– Отвернитесь, – буркнул Чарльз.

Бридлав отвернулся и, прищурившись, стал смотреть на ледяное поле, залитое утренним солнцем. Чарльз поднял револьвер, молясь, чтобы тот не замерз, иначе это было бы лишней пыткой для сержанта, и медленно нажал на курок. Грянул выстрел, и в сухом воздухе прокатилось гулкое эхо.

Сержант Бридлав закрыл лицо руками и заплакал.

* * *

В полумиле от гарнизона обессиленная Пальма упала на землю и не смогла больше подняться. Чарльз, едва не рыдая от горя, выпустил две пули в голову лошади. Остаток пути они с Бридлавом прошли пешком, сбив ноги в кровь. Гарнизонный врач сказал Чарльзу, что он чудом не потерял три пальца на ноге – так сильно они были обморожены.

Потом он проспал восемнадцать часов. А вскоре после того, как проснулся, пришел Бридлав.

– Я здорово ошибался на ваш счет, лейтенант, – заметно волнуясь, сказал сержант. – И поверьте, теперь по-настоящему сожалею об этом. Я никак не ожидал такого мужества и стойкости от южанина. Никто из них до вас в этом полку так себя не вел.

– А как же полковник Ли или Ван Дорн?

– Нет.

– Поверьте мне, сержант, люди на юге примерно такие же, как везде. Как янки, например, – добавил он, усмехнувшись. – Может, вы просто никогда не стремились увидеть в них эти качества?

– Пожалуй, – смущенно пробормотал Бридлав. – Ладно, разберемся.

В тот вечер Чарльз наконец сел за письмо, которое так долго откладывал. Резкий скрип пера по бумаге словно выплескивал весь накопившийся в нем гнев. После приветствий он сразу перешел к главному:

Мне очень повезло, что я остался жив и могу написать тебе, что со мной произошло. Знаю, тебе это покажется невероятным, но я совершенно убежден, что наш командир ненавидит меня и всячески изводит только за то, что я, как он думает, якобы нарушаю субординацию. Орри, уж не знаю, за что мне так не повезло, но я действительно столкнулся с настоящим безумцем, а поскольку он примерно твоих лет и тоже учился в Академии, мне бы хотелось знать, не знаком ли ты с ним.

Чарльз остановился, чтобы снова окунуть перо в чернильницу. Мерцающий свет настольной лампы бросал тени на его усталое лицо. А когда он продолжил писать, его взгляд выдавал растерянность и гнев.

Его зовут Елкана Бент.

Глава 45

План Бента провалился. С треском. Чарльз Мэйн не только выжил в спасательной экспедиции, в ненастье, которое должно было убить его или хотя бы искалечить на всю жизнь, но и вернулся героем и вместе со всем своим отрядом был отмечен в генеральском приказе, пришедшем из штаб-квартиры техасского департамента. В приказе говорилось о «блестящем выполнении гуманитарной миссии в суровых погодных условиях». Комендант гарнизона устроил по этому поводу банкет и лично провозгласил тост за храбрость Мэйна.

Храбрость же самого Бента, как и его решение о высылке отряда, комендант поставил под сомнение.

– Когда я возложил на вас долг помощи пострадавшим, капитан, – сказал он, – мне и в голову не пришло, что вы отправите людей в буран. Кроме того, вынужден отметить, что вы не возглавили отряд, как я рассчитывал, а предпочли отсидеться в гарнизоне, в то время как лейтенант Мэйн принял на себя всю опасность данного поручения. Я не буду предавать гласности всю эту историю только по одной причине. Благодаря Мэйну все обошлось благополучно и никто не погиб. Ангелы были на вашей стороне. На этот раз.

Бент все понял. Он тут же перестал преследовать кузена Орри Мэйна и даже находил возможность похвалить его – всегда при свидетелях, хоть и давалось ему это с большим трудом. После той ночной вылазки старший сержант Бридлав стал верным сторонником Чарльза, как и все солдаты из их отряда. А поскольку О’Делл также поддерживал лейтенанта, Бент оказался в полной изоляции и, разумеется, обвинял в этом Чарльза. Теперь Чарльз был не просто представителем ненавистного ему семейства Мэйн. Он был его личным врагом.

Однако один урок из этой истории Бент все-таки вынес. Он больше никогда не должен подвергать второго лейтенанта опасности, сам оставаясь при этом в стороне. Просто нужно найти способ разделаться с Мэйном лично, возможно, в какой-нибудь перестрелке, решил он. В прошлом он такое уже проделывал, и все прошло блестяще.

Но недели шли, а подходящий случай все не подворачивался. На техасской границе было спокойно. Вскоре Бента начала грызть новая тревога. Все началось, когда он впервые обратил внимание на едва заметные, но несомненные перемены в поведении Чарльза. Несмотря на то что Мэйн по-прежнему держался с командиром роты вежливо, даже, пожалуй, чересчур вежливо, он явно не пытался скрывать своей ледяной отчужденности по отношению к нему.

Бент понял, что Чарльз считает его своим врагом. Неужели он успел написать Орри Мэйну и кузен просил его быть настороже? Письма до большинства техасских фортов доходили медленно, часто задерживаясь на недели, а то и месяцы из-за штормов в заливе, набегов индейцев или просто по небрежности почтового ведомства. Но все равно к этому времени Орри вполне мог сообщить Чарльзу об истинной причине поступков капитана Бента.

Что ж, надо быть к этому готовым. Однако ничто не заставит его отказаться от своих планов. Только собственная жизнь или репутация могут стать превыше его мести Мэйнам и Хазардам. Ему только надо выждать и в удобный момент нанести удар. И тогда никакие предупреждения Орри Мэйна не помогут молодому лейтенанту выжить.

Как бы то ни было, дни проходили за днями, а случай так и не подворачивался. Разочарование Бента росло. Несколько раз в гарнизон поступали донесения о набегах индейцев, но Второй кавалерийский так и не произвел ни одного выстрела, потому что грабителей даже не удалось догнать. Совсем близко от них вождь Катумси постоянно твердил, что с его людьми в резервации обращаются бесчестно, поэтому племя может ответить на это только безжалостной и неустанной войной, однако дальше угроз дело не шло.

На востоке продолжались яростные словесные баталии вокруг проблемы рабства. Сенатор Дуглас гневно объявил Лекомптонскую конституцию насилием над независимостью. В ответ сенатор Хаммонд из Южной Каролины заметил, что мнение Маленького Гиганта никакого значения не имеет, поскольку южане более не нуждаются ни в одобрении Севера, ни в Союзе с ним. «Король хлопок!»[18] – провозгласил в конце своей речи Хаммонд.

В Иллинойсе некий адвокат и бывший конгрессмен по фамилии Линкольн готовился сразиться с Дугласом за место в сенате. Обращаясь к собранию республиканцев в Спрингфилде, Линкольн нападал на само рабство, а не на тех, кто владел рабами, и цитировал Евангелие от Матфея: «…дом, разделившийся сам в себе, не устоит».

В газете месячной давности Бент снова и снова перечитывал выдержки из речи Линкольна. Он видел в ней не просто предупреждение, но и неотвратимость такой развязки. Сначала отделение Юга, потом война. Думая об этом, он закрывал глаза и представлял себя победоносным генералом на поле битвы, усеянном мертвыми телами. Все эти трупы были всего лишь сценической декорацией, главную роль в пьесе играл, конечно же, он, и именно ему рукоплескала восхищенная толпа.

* * *

С первого мая до середины июня гарнизон не получал никакой обычной почты, доставлялись только срочные донесения с нарочным. Наконец в повозке с провиантом привезли два пухлых мешка с письмами. Один из них, отправленный еще месяц назад, был сначала по ошибке доставлен в форт Ливенворт, а уж оттуда его переслали в Техас. В каждом из мешков было по письму от Орри. Чарльз нетерпеливо вскрыл их, но с сожалением обнаружил, что первое было написано еще в январе, а второе – первого марта, за две недели до того, как Бент отправил его на поиски дилижанса. А значит, ни в одном из них не было ответа на его вопрос о капитане Бенте.

* * *

Возможность разделаться с Чарльзом подвернулась Бенту в августе, в разгар очередной засухи. В тот день в Кэмп-Купер приехал какой-то перепуганный фермер верхом на муле, и комендант срочно вызвал Бента.

– Этот человек с фермы Ланцмана, – сказал он. – Она в двух милях от Фантом-Хилла.

Фантом-Хилл был заброшенным фортом, его закопченные трубы использовались как ориентир.

– Я просто живу рядом с Ланцманами, – пояснил седой фермер. – Они там видели пенатеков недалеко от себя, вот и решили пока затаиться, а меня послали за подмогой.

– Пенатеков, говорите? – нахмурился Бент. – Из резервации?

– Скорее, из банды Санако, – сказал комендант.

Санако тоже был вождем и враждовал с Катумси, проклиная его за то, что тот согласился жить на Индейской территории.

– Индейцы уже навредили кому-нибудь? – спросил Бент.

Фермер покачал головой:

– Ланцман думает, они хотят сначала выждать – день или два, а потом угонят его лошадей.

– Никак в толк не возьму, почему же семья не уехала оттуда?

– Старший сын Ланцмана – калека. Совсем хворый, верхом ехать не может. Да и Ланцман – тот еще упрямый осел. Говорит, против полудюжины краснолицых и сам выстоять сможет с сыновьями, пока помощь не подоспеет. Да и знает он, что индейцы могут все дотла сжечь, если в доме никого не окажется. Просто так сожгут – и все.

Дальнейшие вопросы комендант предоставил Бенту. После неудачи с дилижансом Бенту просто необходимо было не только показать свою расторопность, но и проявить благоразумие. Поэтому он секунд десять усиленно изображал глубокую задумчивость и только потом заговорил:

– Полдюжины. А вы уверены, что Ланцман видел именно столько индейцев, а не больше?

– Уверен, капитан.

Причин сомневаться в словах фермера у Бента не было. Банды команчей редко бывали крупнее, и эта вряд ли чем-нибудь отличалась. Еще раз выждав паузу, он сказал:

– Я возьму двадцать человек, включая обоих лейтенантов и нашего охотника Досса.

На лице коменданта отразилось явное сомнение.

– Вы уверены, что не стоит взять всю роту? – спросил он.

У Бента сразу оборвалось сердце. Неужели комендант что-то заподозрил? И тогда он решил действовать напролом.

– Двадцать четыре против шестерых – вполне безопасная ставка, сэр, – бесцеремонно заявил Бент. – Особенно с такими людьми, как мои.

Легкое бахвальство сделало свое дело и даже, очевидно, понравилось начальству. Бент поспешил поскорее уйти, чтобы не выдать своего волнения. Он был не на шутку испуган тем, что придется самому столкнуться с врагом. Это совсем не входило в его планы. Однако командование отрядом, который геройски расправится с бандой команчей, пусть и небольшой, наверняка хорошо отразится на его послужном списке. И возможно, даже смоет позорное пятно, оставленное той историей с дилижансом.

Он послал своего ординарца на поиски О’Делла и Мэйна. Когда офицеры явились, Бент описал им ситуацию у фермы Ланцмана и приказал в течение часа подготовить двадцать человек с оружием, пайками на два дня – в общем, все как положено. Повозка с продовольствием пойдет следом не спеша.

Оба лейтенанта отсалютовали и пошли к двери. Выходя, Чарльз бросил на капитана короткий взгляд. Боже, как же Бент ненавидел эти южные самодовольные манеры, эту его косматую бороду, из-за которой лейтенант походил на волосатого зверя, его открытость с подчиненными – все в этом человеке вызывало в нем лютую ненависть. Ну ничего. Если ему повезет, то уже очень скоро Мэйн будет лежать в могиле. Оставшись один, Бент открыл сундук и достал свой новенький «Аллен энд Уиллок», армейскую модель калибра 0,44. Сжав в ладони вороненый восьмигранный ствол, он представил перед собой лицо Мэйна. Если к тому времени, когда отряд доберется до фермы, команчи еще не развеются как дым, у него наверняка найдется шанс для одного точного, произведенного якобы с их стороны выстрела, после чего все решат, что Чарльз просто стал жертвой шальной пули.

От предвкушения он даже задрожал.

* * *

Небольшой отряд двигался на юго-запад по гужевой дороге. Вокруг все было высушено безжалостным солнцем. Уже три недели не выпадало ни капли дождя. Чарльз понимал, что, если вдруг грянет гроза, молния может вызвать пожар, и тогда им придется делать крюк в несколько миль.

Такие пессимистичные мысли были не в его характере, однако с первой же минуты, как они выехали из гарнизона, его не покидали дурные предчувствия. Погода тоже тому способствовала. Как и отсутствие старшего сержанта Бридлава, который неделю назад отбыл в отпуск. К своей новой чалой лошади Чарльз пока не привык, и она казалась ему слишком норовистой. Но главная причина его тревоги ехала сейчас во главе отряда.

Капитан Бент, единственный из всех, был одет по всей форме: синий мундир с желтыми контрэполетами, светло-синие брюки и фуражка с кокардой кавалерии. Все остальные оделись в соответствии с погодой и местностью. Чарльз выбрал самую легкую из своих рубашек и белые штаны, которые пока оставались даже чистыми. На ремне у него висели кольт в кобуре и его любимый боуи. В седельной сумке лежала винтовка образца 1855 года, выпущенная арсеналом Харперс-Ферри. Шляпа с широкими полями защищала глаза от солнца.

Чарльз очень сомневался в том, что Бент сможет командовать операцией. Схватки с индейцами были для армии делом новым. Профессор Мэхен в своем курсе посвятил этой теме всего час. Однако недоверие к Бенту было вызвано не только его неопытностью. Чарльз никак не мог избавиться от чувства, что Бент затевает что-то недоброе, возможно даже безумное, и по какой-то таинственной причине умысел капитана направлен лично против него.

* * *

Местность, по которой они проезжали, не радовала разнообразием: пологие, иссушенные холмы, овраги, небольшие реки, превращенные засухой в едва заметные ручейки. В небе висело плотное марево, застилая солнце и делая его похожим на размытый диск. Дул знойный, душный ветер.

Охотник Досс несколько раз находил признаки близости индейцев, уверяя, что отряды небольшие. Всем следам было не больше двух дней. Чарльз с тревогой подумал, что пустынность здешних мест может выглядеть обманчивой.

После короткого привала, чтобы дать небольшой отдых лошадям, они двинулись дальше. Бент рассчитывал добраться до фермы Ланцманов до заката. От быстрой езды Чарльз уже порядком устал, но понимал, что им нужно торопиться. Большинство в отряде тоже это понимало, поэтому почти никто не жаловался. Все-таки они ехали не на учения, а выполняли важную гуманитарную миссию.

О’Делл ехал рядом с Чарльзом.

– Чертовски скучно, да? Надо было взять с собой книгу, хоть бы почитал по дороге.

– А что вы читаете?

– Одно любопытное сочиненьице мистера Хелпера.

Первый лейтенант просто пытался поднять ему настроение. Чарльз слышал об этом трактате с хлестким названием «Неминуемый кризис Юга. Как его преодолеть», но пока не видел его. Автор книги, Хинтон Хелпер, горестно сетовал на то, что система рабовладения разрушает экономику Юга, делая его полностью зависимым от промышленного Севера. Примечательно, что сам Хелпер был родом из Северной Каролины.

– Клянусь Богом, Чарльз, этот человек ненавидит негров точно так же, как ненавидит рабство. Хотя кое-что интересное в его рассуждениях все-таки есть. Например, почему вы, южане, отказываетесь освобождать своих рабов.

– Ну, в наше время ответ прост. Ткацкие фабрики в Англии и Франции растут как грибы. А это значит, что хлопковые плантаторы могут отправлять свой урожай в Европу и за одну ночь зарабатывать целое состояние. Никто не станет резать курицу, несущую золотые яйца.

– Думаете, причина именно в этом?

– А в чем еще?

– Ну, может, так проще держать негров в узде. Негр должен быть там, где его место, а что же, как не рабство, позволяет сделать это. Могу поспорить, что вы, южане, боитесь негров. У них темная кожа, и они совсем другие. Людям не нравится то, что слишком отличается от привычного. Мне лично не нравится. Бьюсь об заклад, что не только деньги заставляют вас цепляться за эту систему, но и сам факт различия черных и белых.

– А если бы вы были южанином, вы бы освободили своих рабов?

– Конечно.

– И что бы вы с ними потом делали?

– Что за вопрос? То, что предлагают республиканцы.

– Черные республиканцы – так их у нас называют.

– Не важно. Я бы выслал всех негров. Отправил их в Либерию или Центральную Америку. Видит Бог, они должны быть свободными, но здесь они нам не нужны.

Чарльз откинул голову назад и захохотал:

– Вы правы, Лейф. Все дело в черных и белых. Вы сами точно такой же.

О’Делл нахмурился, но Чарльз уже давно привык к неосознанному лицемерию янки, обычно переходящему в гнев, когда их в нем уличали.

Впрочем, О’Делл действительно был задет за живое. На Юге, как и во всей стране, никто не знал, как уничтожить рабство, не натворив экономических и социальных бед. И эта проблема тревожила многих людей по обе стороны…

– Отряд… Стой!

На другой стороне равнины, заросшей мескитовыми деревьями, Чарльз увидел полуразрушенные кирпичные трубы, торчавшие на фоне вечернего неба, залитого красноватым светом. Они с О’Деллом проехали вперед. Бент подозвал круглолицего охотника-делавэрца, и через несколько мгновений О’Делл и Досс уже мчались легким галопом к развалинам Фантом-Хилла и видневшейся за ним возвышенности.

В ожидании, пока вернутся разведчики, кавалеристы спешились, открыли свои фляги и начали тихо переговариваться. Верхом остались только Чарльз и Бент, оба молчали. Внезапно капитан отъехал ярдов на пятьдесят вперед и там остановился, неуклюже спрыгнув на землю и едва не упав при этом. Глотнув теплой воды из фляги, Чарльз наблюдал за ним. Какой же он жалкий и одинокий, подумал Чарльз. И все же страх перед этим человеком не отпускал его, а напротив, даже усиливался, потому что причина его по-прежнему оставалась загадкой. А все объяснения, приходившие на ум, казались или слишком примитивными, или слишком невероятными.

– Едут!

Восклицание капрала вернуло Чарльза к реальности. Досс и Лейф О’Делл спускались вниз, ведя лошадей в поводу, словно не хотели поднимать в воздух пыль. Разведчики сразу направились к Бенту. По выражению их лиц Чарльз понял, что доклад не обнадеживает. Он подошел поближе, за ним подтянулись солдаты.

– Пенатеков там полным-полно, – рассказывал Досс. – Почти все воины Санако. Есть еще несколько людей Буйволиного Горба. В общем, плохо дело.

На лице Бента выступили капельки пота.

– И сколько их всего? – спросил он.

– Я насчитал примерно сорок, – ответил О’Делл.

– Сорок! – Капитан едва не пошатнулся. – Опишите… – Он судорожно сглотнул. – Опишите ситуацию.

О’Делл, достав из ножен охотничий нож, присел на корточки и нарисовал в пыли большую подкову.

– Это изгиб ручья. Враг здесь…

Кончик ножа коснулся земли снаружи нижней части подковы. Внутри ее первый лейтенант изобразил прямоугольник и прилегающее к нему пространство.

– Это дом Ланцманов. – Он показал на прямоугольник. – Здесь загон. – Обвел пространство вокруг.

Потом О’Делл пририсовал еще два маленьких квадрата рядом с домом, со стороны загона.

– Здесь и здесь, за тюками сена, прячутся двое парней. У них мушкеты. Думаю, это сыновья фермера. Они защищают примерно дюжину лошадей.

– А за домом что? – спросил Чарльз.

О’Делл начертил три параллельные линии внутри открытой стороны подковы.

– Кукурузное поле. Только вся кукуруза выгорела на солнце, урожая точно не будет. Та, что растет, совсем низкая и редкая, поэтому со стороны поля все хорошо просматривается. Оттуда никто не сунется – сразу будут у фермеров на мушке.

Бент громко засопел.

– А что индейцы сейчас делают? – сказал он.

О’Делл медленно поднялся, в глазах его сверкнул красный свет заката.

– Ужинают. Пьют. Хотят, чтобы их жертвы еще немного потомились.

– Сорок… – повторил капитан, качая головой. – Слишком много. Придется повернуть назад.

– Назад? – взорвался Чарльз.

О’Делл, показывая, что́ он думает об этой идее, смачно плюнул под ноги.

– Только за подкреплением! – Бент поспешно вскинул руку.

Мрачные лица и тихий ропот голосов в строю дали ему понять, что его слова были ошибкой. А по тем быстрым взглядам, которыми обменивались его подчиненные, он прочитал их приговор.

Трус.

Разумеется, он сразу же обвинил в этом офицеров. Это их реакция на его вполне разумное предложение подстегнула рядовых. Во всем виноват Мэйн, будь он проклят. И словно в подтверждение этой мысли, раздался голос Чарльза:

– Пока мы ждем подкрепления, пройдет еще целый день. К тому времени Ланцманов уже сожгут и скальпируют.

Бент выставил вперед подбородок:

– Ну и что же вы предлагаете, лейтенант?

– Увести оттуда семью.

– Но это значит, мы должны туда спуститься.

– Да, должны. Досс, подходы есть?

Ветер слегка пошевеливал рубаху Досса, специально сшитую из такой ткани, чтобы охотник не бросался в глаза.

– Две мили, – показал он. – Может быть, три. Это если напрямую, через холмы. А если сделать круг и пойти через кукурузное поле, это займет почти всю ночь, зато команчи к тому времени, скорее всего, напьются и заснут. Кого-то оставят на карауле, но те тоже могут спать.

Чарльз вытер вспотевшие ладони об уже грязные белые брюки. Ветер доносил издалека слабый звук тамбуринов.

Нельзя давить на капитана слишком сильно, сказал себе Чарльз. Он может заартачиться и отдать приказ об отступлении, оставив фермера и его семью умирать. Стараясь говорить как можно спокойнее, он сказал:

– Капитан, я готов провести несколько человек к ферме. Мы пойдем ночью, на случай если индейцы решат напасть завтра при свете дня.

– Разумеется, вы правы, – так же спокойно ответил Бент. – Ведь мое предложение было неокончательным. Я просто обдумывал вслух разные варианты. – Краем глаза он наблюдал за солдатами. Похоже, его жалкое оправдание их не убедило, ну да все равно. Едва сдерживая гнев, он добавил: – Мы пошлем двоих за подкреплением. Остальные выступят, как только стемнеет.

– Все? – уточнил Чарльз.

Взгляд Бента на мгновение все-таки выдал его ярость. «Клянусь, я увижу его труп еще до рассвета…»

– Все, – кивнул он.

– Отлично, – сказал О’Делл, наконец убирая нож обратно в ножны.

Солдаты выглядели напряженными, но довольными. Досс тоже. Над залитыми красным светом холмами пронеслись громкие крики команчей.

Глава 46

Шурша стеблями кукурузы, всадники медленно ехали через поле. Никакого прикрытия чахлые растения не давали – самые высокие едва доходили до крупа лошади. Чарльз предложил всем спешиться и вести лошадей в поводу, чтобы хоть немного укрыться, но Бент не позволил.

– Неужели мне нужно напоминать вам, лейтенант, – надменно сказал он, – что новая кавалерия должна вести бой в седле?

Чарльз очень сомневался, что такое строгое соблюдение новых предписаний стоит того, чтобы подвергаться случайному риску, но промолчал. По его расчетам, было около четырех утра или чуть больше. Луна уже зашла. Прямо над ними виднелись звезды, но дальше, до самого горизонта, небо было скрыто дымкой, и от этого темное поле казалось зловещим.

Выстроившись широким полукругом, они продолжали двигаться вперед, держась друг от друга на расстоянии примерно в четыре фута. Бент ехал в центре, за ним – горнист-ординарец. Чарльз находился примерно в середине правого фланга. О’Делл занимал такую же позицию слева.

Лошади шли медленно, поэтому каждый солдат мог держать в одной руке револьвер, а в другой – карабин или мушкет. Только Бент выделялся из общего строя. В правой руке он сжимал свой «Аллен энд Уиллок», в левой – саблю. Сабля здесь выглядела довольно нелепо, зато Бент был вооружен по всем правилам.

За долгое время, что они объезжали команчей, он лишь один раз чуть-чуть глотнул из фляги, но мочевой пузырь уже разрывался. Во всем был виноват страх. Страх перед врагом. Страх смерти. Страх снова подпортить свое личное дело неумелым командованием. Он был совершенно уверен, что весь отряд желает ему неудачи, а больше всех – Мэйн.

Медленно, чтобы не привлекать внимания, Бент повернул голову вправо. В дымчатой полумгле его взгляд сразу выхватил фигуру второго лейтенанта. Где-то ухнула сова. Бент стиснул револьвер и стал молиться о том, чтобы в нужный момент его пуля не пролетела мимо цели.

* * *

Чарльз прищурился. Сколько еще до фермы? С четверть мили или чуть больше. Света там не было, но Ланцман с сыновьями наверняка сидели в засаде в темноте.

А вдруг от испуга они начнут стрелять без разбору, если заметят всадников в кукурузе? Бенту следовало предусмотреть такую возможность и приказать горнисту подать сигнал о присутствии солдат. Хватит ли у него ума на это?

Опасения продолжали терзать Чарльза. Сунув кольт в седельную кобуру, он положил карабин на согнутую левую руку, а правой попытался согнать москита. Дважды он хлопнул себя по уху, но каждый раз противное жужжание возвращалось уже через секунду. Выругавшись, Чарльз снова достал револьвер.

За фермерским домом заржала лошадь. Крыша загораживала тусклый свет костра на склоне на другом берегу ручья. Из лагеря команчей не доносилось ни звука. Если индейцы и собирались напасть на рассвете, то они еще не начали готовиться.

Внезапно в десяти ярдах от дома из кукурузы возникла чья-то черная фигура, похожая на пугало. В полутьме Чарльз заметил длинные волосы и ружье, вскинутое для выстрела. Кто-то из отряда крикнул, чтобы предупредить, и тут с оглушительным грохотом выстрелил мушкет индейца.

Между Чарльзом и центром полукруга один из всадников вылетел из седла. Внезапно, словно из ниоткуда, появились другие караульные команчей – пятеро или шестеро – и принялись палить. Чарльз прижал карабин к бедру и нажал на спусковой крючок. Угол был неверным, выстрел ушел вверх. Чарльз убрал карабин и положил кольт на левый локоть, остановив лошадь нажатием колен.

Потом прицелился в ближайшего индейца. И выстрелил. Индеец исчез из вида.

В фермерском доме кто-то поднял тревогу. За ручьем тоже слышались крики. Снова раздался треск мушкетов. Выстрел из дома угодил в одного из солдат. Какого черта капитан не подает сигнал, пока Ланцманы не перебили весь отряд?

Бент пытался. В третий раз он наконец крикнул:

– Горнист… сигнал к маршу!

Горнист качнулся в седле, как пьяный. Кипя от гнева, Бент взмахнул саблей и пришпорил коня. Подъехав ближе, он схватил ординарца за рубашку. Та оказалась мокрой.

Бент не задумываясь толкнул ординарца. Тот упал на землю с безвольно запрокинутой назад головой. И только тогда в слабом свете Бент увидел, что его правый глаз пробит мушкетной пулей.

Между отрядом и фермой оставались еще два или три индейца. Слева и справа слышался свист пуль. Растерянный и перепуганный, Бент спрыгнул на землю, думая только о том, как подать сигнал.

– Все кучнее! Кучнее и вперед!

Чей это голос? – рассеянно думал Бент, подходя к мертвому ординарцу, чтобы взять горн. Мэйна, вот чей. А потом все скажут, что именно лейтенант проявил инициативу. Черт бы его побрал! Черт бы его побрал!..

Зажав в руке окровавленный горн, Бент снова сел в седло и увидел Чарльза, который мчался мимо него. Бент отшвырнул горн, выхватил из кобуры револьвер и быстро огляделся.

Поблизости никого не было, никто на него не смотрел. Строй всадников рассыпался, все стреляли, пытаясь хоть как-то защититься. Бент направил револьвер на удалявшуюся спину Чарльза. Сжал губы. Медленно нажал на курок…

И вдруг индейская пуля зацепила левый бок его лошади. Она дико заржала и попятилась. Револьвер выстрелил, но звук потонул в общем шуме. Чарльз ускакал, целый и невредимый.

Разъяренный Бент уже готов был выстрелить еще раз, забыв об осторожности. Но внезапно совсем рядом зашуршали сухие стебли кукурузы. Он повернул голову. Не далее чем в восьми футах от него стоял всадник.

– О’Делл! Я вас не заметил… – От ужаса его мочевой пузырь опорожнился сам собой.

– А что это вы делаете, сэр? Почему вы стреляли в одного из наших?

Тихий голос лейтенанта произвел неожиданный эффект, вернув Бенту спокойствие и заставив осознать всю бездну опасности, в которую вовлекла его собственная ненависть. Никакие слова уже не могли его остановить. Вместо ответа он вскинул револьвер и направил его на О’Делла.

Лейтенант открыл рот, но крикнуть не успел. Выстрел Бента снес ему пол-лица и опрокинул вбок. В стремени был только один сапог, и когда испуганная лошадь сорвалась с места и понеслась прочь, голова лейтенанта билась о твердую землю, пока не раскололась на куски.

Стараясь унять панику, Бент торопливо огляделся. Никто не видел, как он выстрелил. Было еще слишком темно, пороховой дым и легкий туман закрывали обзор. Бент убрал револьвер в кобуру, снова выхватил саблю и наконец выкрикнул громкий приказ двигаться вперед рысью.

Но такой же приказ уже отдал Чарльз. Трое солдат приблизились к последнему часовому индейцев и точными выстрелами покончили с ним. Один из кавалеристов еще и рубанул саблей по горлу команча на всякий случай.

Рискуя собственной жизнью, Чарльз подъехал к дому фермеров ближе чем на двадцать футов, чтобы Ланцманы его точно услышали, и закричал во все горло:

– Это Второй кавалерийский! Не стреляйте!

Воцарилась тишина. Дым понемногу рассеивался. Бент двинулся вперед.

– Спешиться! Всем спешиться! – крикнул он.

Солдаты не сразу, словно нехотя, повиновались. Бент, задыхаясь, соскочил на землю между столпившимися лошадьми. Он надеялся, что темнота скроет его мокрые брюки.

– Хорошая работа, ребята. Не зря старались.

– Мы потеряли троих, – сказал Чарльз, все еще сидевший в седле.

Бенту очень хотелось прямо сейчас вскинуть револьвер и разнести ему голову. Но неосторожность уже подвела его однажды, такое не должно повториться.

– Нет, постойте! – воскликнул Чарльз. – А где О’Делл?

Он дважды громко позвал лейтенанта.

– Не трудитесь, Мэйн, – сказал Бент. – Его подстрелил кто-то из дикарей. Я сам видел, как он упал в седле и лошадь потащила его прочь.

Сердце Бента колотилось так сильно, что отдавалось в ушах. Если кто-то и уличит его во лжи, это произойдет сейчас…

– Черт… – тихо пробормотал Чарльз, спрыгивая на землю.

Больше никто не произнес ни слова. Бент облегченно вздохнул. Теперь ему ничто не угрожало.

– Я сожалею о потере не меньше вашего, – сказал он, расправляя плечи, – но сейчас мы должны объединить наши усилия и продумать следующий шаг. Надо расставить пикеты вокруг дома. Позаботьтесь об этом, лейтенант, а я найду хозяев.

Бент развернулся, держа ладонь на рукоятке сабли. Направляясь к фермерскому дому, он чувствовал себя победоносным генералом.

– Ланцман?

* * *

Чарльз отправил четверых солдат принести убитых – Бенту это, по всей видимости, даже не пришло в голову.

Он задумчиво наблюдал за тем, как один из солдат расстилает брезентовый плащ у бревенчатой стены. На востоке небо уже посветлело. Туман рассеялся. Слышно было, как в доме Бент что-то громко говорит людям, причем их голоса звучали гораздо тише. Чарльз отметил по крайней мере один женский голос. Властный тон Бента рассердил его. Возможно, этот человек и годился для штабной службы, но как строевой командир был совершенно непригоден. Он полностью провалил эту операцию. Им следовало предвидеть наличие часовых и двигаться по двое, чтобы не подставлять под пули всех. А еще лучше – подходить к ферме пешком, как и предлагал Чарльз.

Отказ капитана стоил им четырех жизней. Еще один кавалерист выбыл из строя, получив ранение в ногу. Если добавить к этому тех двоих, которых отправили в гарнизон за подкреплением, их силы сократились до семнадцати человек. Против тридцати или даже больше команчей.

Подошли двое рядовых, волоча темно-синее седельное одеяло, нагруженное убитыми.

– Сэр, мы нашли всех, кроме лейтенанта О’Делла. Его нигде нет.

Чарльз рассеянно кивнул, глядя на холмы за убогими полями. Где-то там пропал человек, ставший ему другом, и они даже не смогут похоронить его по-людски. На глаза его навернулись слезы, и все напряжение этой безумной ночи наконец прорвалось наружу. Он почувствовал, как задрожали ноги, и прислонился к стене, чтобы не упасть. Солдаты еще раз осмотрели все вокруг, чтобы убедиться, что опасности пока нет.

Внезапно со стороны ручья донеслись пронзительные крики. Чарльз добежал до угла дома и осторожно выглянул. В лагере команчей индейцы, размахивая копьями, с воинственными кличами садились на лошадей. Большинство воинов были молодыми людьми с блестящими черными волосами, разделенными на прямой пробор и заплетенными в длинные косы. У некоторых проборы были выкрашены белой или желтой глиной. Лица команчи разрисовали красной боевой раскраской, глаза подвели белым или желтым. Один из воинов даже нарисовал вокруг рта большие черные клыки.

Чарльз посмотрел на дорогу и в ужасе застыл. В сторону индейцев ехал их продуктовый фургон, который раньше следовал за отрядом, только теперь его гнали трое команчей. Полотняный верх слева был весь залит кровью.

Перешептываясь и показывая на фургон, за спиной Чарльза столпились солдаты.

– Краснолицые мерзавцы! – прорычал кто-то. – Как думаете, что они сделали с нашими парнями?

– Лучше не знать, – тихо проговорил Чарльз.

Он пошел к задней двери дома. Гибель Лафайета О’Делла неожиданно возложила на него новые обязанности. А чтобы осложнить его жизнь еще больше, капитан упорно отказывался признавать, что вляпался по самые уши. Напротив – он наверняка пришел бы в ярость, вздумай кто-нибудь подвергнуть сомнению любую из его бредовых идей.

Чарльзу оставалось только примириться с этой новой неожиданной проблемой и терпеть.

К счастью, именно сейчас никаких решений принимать не требовалось. Пока не придет подкрепление, они должны затаиться и ждать.

* * *

Последний час сильно изменил представления Чарльза о природе войны. Настоящая война не имела ничего общего с веселыми парадами на вест-пойнтовском плацу, когда под мерный бой барабанов они вышагивали безупречными колоннами, сверкая начищенными до блеска пуговицами, а на ветру радостно развевались разноцветные флаги. В настоящей войне царили хаос, грязь и смерть. А еще неутихающий страх.

Он вошел в дом, ноги все еще плохо слушались. Внутри была всего одна вытянутая комната с плоским потолком и нишами для сна, в углу стояла железная печь. Пахло порохом и еще чем-то похуже. Чарльз увидел, что на полу лежат два тела, до горла накрытые одеялами; над ними уже роились мухи. Один из убитых – седой пожилой мужчина, – очевидно, был главой семейства. Второй – его старший сын Карл, из-за которого семья не смогла бежать. Чарльз подумал, что отец и сын, скорее всего, погибли снаружи.

Оставалось еще четверо. Миссис Ланцман оказалась измученной маленькой женщиной с родинками на подбородке. Двое ее светловолосых сыновей двигались медленно, как во сне, глаза у обоих смотрели безжизненно. Четвертая – девочка – была, вероятно, еще слишком юна, чтобы испугаться.

Ей было не больше двенадцати. Нежное личико казалось совсем детским, но фигура уже вполне сформировалась. Чарльз увидел, как взгляд Бента остановился на ее зрелой груди, спрятанной за грязным лифом дешевого платья.

Сама девочка этого внимания не замечала, сосредоточенно доставая круглую пулю из кожаного мешка, висевшего на плече. К ее ноге было прислонено длинное ружье. Мушкет Августина, отметил Чарльз, – такими были вооружены австрийские егерские батальоны, и генерал Джо Джонстон тоже выписал из Европы немалое количество.

– Как же нам теперь здесь оставаться, капитан? – сдерживая слезы, сказала миссис Ланцман. – У нас не осталось еды. Мой муж погиб, пытаясь добраться до ручья и принести воды.

– Мы с вами поделимся. И водой тоже. – Бент говорил ровно и уверенно. – Я расставлю людей вокруг дома… – (Чарльз пересек комнату и стал смотреть сквозь маленькое окно в сторону ручья; пальцы его правой руки невольно сжались в кулак), – пока мы ждем подкрепления. Погода наладилась, поэтому они долго не задержатся. Думаю, к вечеру будут здесь.

– Это вряд ли, капитан, – не оборачиваясь, сказал Чарльз.

– Что такое?

– Вам лучше взглянуть на это. Только что прискакали шестеро воинов. Посмотрите – те, что с копьями.

Бент вразвалку подошел к окну и, прищурившись, вгляделся в дальний берег ручья. И вдруг лицо его побелело. Четверо из прискакавших индейцев размахивали высоко поднятыми копьями. На двух были насажены трофеи.

Головы тех солдат, которые уехали в гарнизон.

* * *

Казалось, капитан вот-вот впадет в истерику. Чарльз наблюдал, как он мечется по комнате, невразумительно бормоча себе под нос. Несколько раз он поворачивался, как будто собираясь что-то сказать, но так ничего и не говорил. Глаза его сверкали диким, безумным огнем. Сыновья Ланцманов с недоумением уставились на него, смутно понимая, что происходит что-то неладное. Даже девочка посмотрела на Бента с испугом.

Теперь на счету была каждая секунда.

– Сэр… – начал Чарльз, откашлявшись.

Бент резко развернулся и заорал:

– В чем дело?

– Сэр, я прошу разрешения отправить разведчиков назад, через кукурузное поле. Для нас это единственный путь к отступлению.

Капитан вяло махнул рукой и опустился на табурет:

– Отправляйте.

Когда Чарльз торопливо выходил из дома, капитан по-прежнему сидел неподвижно и смотрел прямо перед собой.

* * *

Минут через двадцать Чарльз вернулся, вид у него был весьма мрачный.

– Они уже выставили своих людей в овраги за полем. Не меньше пятнадцати, как сказал капрал Острандер. Мы окружены.

Почему они не ушли раньше? – спрашивал себя Чарльз, злясь все сильнее. Конечно, он не мог обвинять за этот промах Бента, ведь они ждали, что скоро прибудет подкрепление. Очевидно, двое погибших солдат натолкнулись на одну из этих засад, следы которых обнаружил Досс. У Чарльза снова появилось чувство, что весь их поход был проклят с самого начала.

– Окружены? – Бент отер ладонью вспотевшее лицо. – Значит, надо окопаться и ждать помощи.

– Откуда?! – не выдержал Чарльз.

– Не знаю. Кто-нибудь придет… – Он умолк на полуслове.

– Но, капитан, – неожиданно сказала девочка, – а еды хватит?

Миссис Ланцман покачала головой:

– Тише, Марта. Не надо задавать солдатам вопросы. Они лучше нас знают.

– Да. Совершенно верно, – кивнул Бент с тем же отсутствующим видом и снова как будто обмяк.

Чарльз больше не мог этого выносить.

– Послушайте меня… – сказал он.

Бент резко повернул голову, во влажных глазах вспыхнул гнев. Чарльз обращался не к старшему по званию, а ко всем остальным в комнате.

– Мы должны признать, что оказались в сложном положении, – продолжал Чарльз. – Противник превосходит нас численно, и из гарнизона на помощь никто не приедет. Очень скоро команчи будут готовы напасть на нас. Не думаю, что кому-то хочется просто сидеть и ждать, пока всех не перебьют. Или захватят в плен, – добавил он, бросив взгляд на Марту, и миссис Ланцман прекрасно его поняла.

– И что вы предлагаете? – рявкнул Бент.

– Продержаться до темноты, а потом попробовать прорваться. Я придумал, как отвлечь…

– Нет! – завизжал Бент, вскакивая и с грохотом опрокинув табурет.

Когда визг затих, Чарльза вдруг охватило странное чувство, будто он собирался шагнуть в пропасть, что, по сути, так и было. Но что еще ему оставалось? Бент совершенно потерял контроль над собой и был не способен принимать решения.

– Простите, сэр, но отступление – это единственный выход.

Лицо капитана снова налилось кровью. Он вдруг схватил стоявший рядом небольшой столик, отшвырнул его в сторону, а потом резко повернулся к Чарльзу:

– Вы что, вздумали спорить со мной? Сомневаетесь в моих полномочиях?

– Если вы намерены остаться здесь, капитан, то, пожалуй, да.

– Лейтенант… – Бент глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, но голос не слушался его. – Вы больше не произнесете ни слова! Это приказ. Выйдите и ждите, пока я вас не позову!

Чарльз не хотел, чтобы все зашло так далеко, и уж точно не хотел доказывать, кто из них главнее. В такой трудный момент им бы следовало объединиться, чтобы спасти остальных. Но разве можно убедить безумца?

– Я выйду, сэр, – сказал он, – но больше ничего из вашего приказа выполнить не смогу. Если мы останемся здесь, нам конец.

Пару мгновений Бент просто молча смотрел на него и наконец очень тихо произнес:

– Лейтенант Мэйн, вы будете выполнять мои приказы или предстанете перед трибуналом.

– Капитан, мы уходим.

Бент схватил его за ворот:

– Проклятье! Я сделаю все, чтобы вас выгнали из армии.

Чарльз демонстративно отвел руку капитана. Больше всего ему сейчас хотелось врезать по этой жирной физиономии, но он сдержался огромным усилием воли.

– Попробуйте, если вернемся живыми.

Он посмотрел на миссис Ланцман, на ее сыновей и, наконец, на девочку, сжимавшую обеими руками австрийский мушкет.

– Мы уйдем, как только стемнеет. Я возьму с собой всех, кто захочет. Если вы решитесь, тела лучше похоронить. Мы не сможем взять их.

Миссис Ланцман опустилась на колени возле тела мужа, отгоняя мух, и принялась поправлять одеяло. И вдруг разрыдалась. Чарльз отвернулся.

Выражение лица Марты сказало ему, что девочка уже все решила. Чарльз снова повернулся к капитану:

– То же самое я скажу солдатам. Уйдут только те, кто захочет.

– Убирайтесь с глаз моих! – прошипел Бент.

* * *

Через несколько минут, согнувшись пополам, Чарльз отбежал к краю поля. Из оврага донесся выстрел. Пуля просвистела сквозь метелки кукурузы над его головой. Чарльз опустился на колени, сорвал пару листьев и скрутил их в пальцах.

Сухие как порох. Теперь, если он сможет убедить миссис Ланцман выпустить лошадей – команчи ведь в любом случае их заберут, – у них появится шанс, пусть даже всего один.

Глава 47

Над холмами на западе виднелся уже только узкий край солнца. Свет быстро покидал небо и землю. Чарльз снова и снова обдумывал план побега.

Час назад, следуя его указаниям, рядовые разожгли костер будто бы для приготовления пищи. Место было выбрано на полпути между домом и полем, чтобы индейцы наверняка увидели огонь. В доме миссис Ланцман с дочерью обматывали тряпками концы тополиных веток и обмакивали их в ламповое масло. Ее сыновья уже оседлали лошадей для семьи и теперь затаились возле дальнего края дома, ожидая сигнала, чтобы совершить опасный рывок к загону.

Прячась в тени, к Чарльзу осторожно проскользнул капрал Острандер.

– Сэр, все готово, – сказал он.

– Хорошо, уже пора. Мы…

Он не договорил, заметив, что капрал смотрит на что-то за его спиной. Чарльз обернулся. На крыльце дома стоял Бент.

– Я тоже иду, – произнес капитан.

Бент был единственным, кто возражал против отступления, и Чарльз решил протянуть ему оливковую ветвь.

– Отлично, сэр, – мягко ответил он, но его попытка примирения не удалась.

– Я иду только для того, чтобы с удовольствием увидеть, как вас с позором вышвырнут из армии, – заявил Бент.

– Как скажете, сэр. – Взгляд Чарльза стал жестче. – Но при всем уважении я должен напомнить вам, что временно принял командование на себя.

Глаза капитана сверкнули, и у Чарльза даже мурашки побежали по спине от ненависти, которую он в них увидел. Натягивая свои любимые парадные перчатки, Бент почти улыбался.

– Вы ясно дали мне это понять, лейтенант, – сказал он. – Весь день я наблюдал за тем, как вы старательно подрываете мой авторитет и настраиваете против меня людей. Наслаждайтесь властью. Это ваша последняя возможность.

Он уставился на Чарльза немигающим взглядом. С дальнего берега ручья донеслись громкие завывания и стук кожаных барабанов.

Из дома вышла Марта Ланцман с незажженными факелами в руках. Держа ветки ближе к земле, чтобы не привлекать внимание индейских часовых за полем, девочка стала передавать их по одной капралу Острандеру, а он раздавал факелы солдатам, которые делали вид, что готовят еду на костре. В темноте возле каждого угла дома тихонько ржали лошади; часть кавалеристов уже сидела в седлах и держала поводья лошадей для своих товарищей, которые должны были еще зажечь факелы.

– Найдите своих лошадей, – сказал Чарльз миссис Ланцман и девочке; они быстро ушли.

Чарльз выразительно посмотрел на капитана и с изумлением увидел, что тот едва сдерживает смех. Так и не проронив ни слова, Бент пошел вслед за женщинами. Чарльз отвернулся и стал смотреть на кукурузное поле. Что ждет их там? Может, им всем суждено погибнуть? И вдруг в нем всколыхнулась огромная, неудержимая жажда жизни, подобная весеннему половодью. Надо рисковать, сказал он себе. Все равно их положение почти безнадежно, а значит, и терять нечего. Главное – действовать решительно и смело. На его заросшем косматой бородой лице сверкнула дерзкая улыбка.

Солдаты, увидев, что лейтенант улыбается, тоже начали улыбаться, и Чарльз вдруг понял, что узнал один из секретов хорошего командира в трудной ситуации. Возможно, он даже доживет до того дня, когда удастся применить эту хитрость еще раз.

Он медленно обвел взглядом каждого из солдат, словно говоря, что момент настал. Потом поднял над головой револьвер и выстрелил.

* * *

При звуке выстрела в лагере команчей сразу наступила тишина. А уже через секунду Чарльз услышал топот копыт.

– Хей! Хей! – закричал один из парнишек Ланцманов.

Выпущенные из загона лошади помчались к ручью как раз перед тем, как прозвучал первый выстрел команчей. Индейцы не видели целей, они стреляли просто на звук.

Чарльз выстрелил еще два раза. В ответ на его сигнал кавалеристы сунули факелы в угли. Промасленные тряпки вспыхнули. Солдаты побежали к заранее оговоренным местам и подожгли кукурузу справа и слева – так, чтобы в центре остался проход примерно в пятьдесят футов шириной. Чарльз рассчитал, что в безветренную погоду этот коридор продержится достаточно долго и они успеют проскочить.

Он подбежал к своей лошади и вскочил в седло. Огонь уже пожирал сухие кукурузные стебли, взметаясь высоко в воздух. Поле горело быстрее, чем предполагал Чарльз. Он подъехал к началу прохода, повернул лошадь немного в сторону и закричал:

– Колонной по двое, рысью, вперед!

Из-за углов дома тут же появились всадники и быстро выстроились в колонну. Первыми Чарльз поставил самых опытных солдат, Ланцманов для большей безопасности разместил в середине. После этого колонна двинулась вперед, пробираясь между стенами огня. Услышав тихий плеск воды, Чарльз понял, что команчи начали переходить через ручей.

– Быстрее, черт побери! – закричал он солдатам, которые еще возились с факелами, и они тут же вскочили в седла, чтобы присоединиться к остальным.

Чарльз уже чувствовал, как жар обжигает спину. Лошадь Бента заупрямилась, видимо испугавшись огня, но он заставил ее двигаться вперед.

Пламя бушевало по обе стороны прохода и перескакивало через него. Из-за угла дома показался индеец в боевой раскраске. Ехавший последним, Чарльз с трудом прицелился и выстрелил. Индеец упал. Лейтенант ударил свою чалую шпорами и погнал ее в огонь, пригнувшись к шее лошади. Огонь уже сузил дорогу до десяти футов. Ярдах в двадцати впереди скакал Бент, остальных Чарльз видел смутно – их фигуры расплывались в ярких сполохах огня.

Язык пламени лизнул рукав Бента. Ткань задымилась. Капитан взвизгнул и сбил огонь. Лошадь вынесла его с пылающего поля в темноту, где Острандер должен был собрать колонну и повести дальше галопом. Чарльз очень надеялся, что капрал еще жив.

Вокруг уже клубился дым. Пламя с ревом пожирало сухие кукурузные стебли. Прямо перед Чарльзом вся дорога была объята огнем. Он пригнулся так низко, что казалось, ребра вот-вот треснут, и шепотом подбодрил лошадь, прося ее одолеть пугающую преграду.

Чалая ринулась вперед так же бесстрашно, как лучшие скакуны Вест-Пойнта. Яркий свет ослепил Чарльза. Жар опалил щеки. А потом он оказался в прохладной темноте.

После прыжка лошадь встала на землю уверенно, но жестко, и Чарльз едва не вылетел из седла. Удержавшись, он вдруг увидел совсем близко справа от себя страшное лицо: обведенные белой краской глаза, желтые полосы на щеках.

Это был часовой команчей, пеший. Индеец взмахнул томагавком, метя в бедро Чарльза. Чарльз снова пришпорил чалую, та бросилась вперед. Томагавк не попал в Чарльза, но ударил животное в бок, прорубив мощные мышцы и задев артерию. Лошадь заржала и встала на дыбы. Чарльз покатился на землю.

Падая, он все-таки успел ткнуть револьвер в грудь команча и нажать на курок. Выстрел отбросил индейца назад, прямо в горящую кукурузу. Тело мгновенно охватило огнем.

Чарльз лежал на земле, придавленный бьющейся в агонии лошадью. С трудом высвободив левую ногу, он двумя выстрелами прекратил мучения несчастного животного.

Кукуруза трещала в огне. Чарльз огляделся вокруг, но никого из своих не увидел. Его охватила паника. Бросившись в ту сторону, куда должен был уйти отряд, он вспомнил, что последним в колонне был Бент, и закричал:

– Бент! Бент, помогите мне!

Он споткнулся, едва не упав. Слышал ли его капитан? Слышал ли его хоть кто-нибудь?

Огонь расползался все дальше, превращаясь в высокую светящуюся стену в полмили шириной. Он поглотил уже один край поля Ланцманов и перекинулся на сухую траву прерии за ним, мгновенно уничтожая ее.

Невеселая улыбка тронула уголки закопченных губ Чарльза. Он правильно рассчитал, что огонь не позволит команчам с ручья погнаться за ними, – за огненной стеной слышались их яростные крики. Но караульные посты, выставленные индейцами здесь, тоже представляли опасность – пусть и меньшую, зато намного более близкую. От одного караульного он избавился, но ведь должны быть и другие.

– Лейтенант, сзади!

Это был голос солдата, который услышал крик Чарльза и поспешил на помощь. Чарльз обернулся к смутно видимой фигуре верхового и охнул от неожиданности. Прямо на него мчался индеец с копьем в руке.

Он успел увернуться и отбил удар незаряженным револьвером. Дуло предотвратило смертельное ранение, и железный наконечник копья вонзился в плечо.

Индеец с разбегу оказался в футе от Чарльза, который уже выхватил нож левой рукой. Разрисованное лицо искривилось, но команч не сумел отскочить, Чарльз вонзил нож ему в живот по самую рукоятку и тут же выдернул.

Команч повалился на бок. Но ярость в нем была сильнее боли, и он попытался еще раз ударить копьем. Чарльз отпрыгнул в сторону и подождал, пока индеец не затихнет. Это длилось бесконечно долгое мгновение.

И тогда его тело наконец ответило на потрясение последних минут. Тошнота, дрожь, туман перед глазами. Чарльз даже не смог узнать солдата, который предупредил его об опасности.

– Бент? – Он потер глаза, но ничего не увидел.

– Нет, сэр, это рядовой Таннен. Капитан Бент ускакал вперед.

«После того, как услышал мой крик…»

– Забирайтесь сюда, сэр, – сказал рядовой, помогая Чарльзу сесть в седло. – Все будет хорошо. Мы пробьемся. Все мы.

Они поехали следом за уходящим отрядом. Чарльз держался за талию рядового, не открывая глаз и чувствуя одновременно усталость и облегчение.

* * *

Команчи преследовали их еще почти час, но ни разу не приблизились на расстояние выстрела. Вскоре крики затихли. Скорее всего, индейцам просто надоела эта бесполезная погоня, и они растаяли в темноте летней ночи. Возможно, решили вернуться назад, чтобы поймать лошадей Ланцманов.

Еще через час бешеной скачки отряд остановился на короткий привал. К счастью, новых потерь не прибавилось. Несколько человек получили такие же незначительные ранения, как Чарльз, да и только. Ланцманы, несмотря на гибель родных, не могли сдержать своей радости. Солдаты тоже ликовали, отовсюду слышались шумные разговоры и смех. Несколько человек поздравили лейтенанта с успехом его дерзкого плана.

После того как Чарльз выслал вперед разведчиков, один из рядовых предложил ему глотнуть виски. Он не стал возмущаться таким вопиющим нарушением субординации и спрашивать, откуда взялось спиртное, а просто с благодарностью выпил и плеснул немного виски на рассеченное плечо. Потом с помощью миссис Ланцман он перевязал рану шейным платком. Все это время Бент держался в стороне.

Вскоре Чарльз почувствовал себя значительно лучше и, несмотря на усталость, снова мог выполнять свои обязанности. Он перестроил колонну, и следующие две мили отряд двигался неспешным шагом. Наконец они добрались до небольшого оврага, откуда отлично просматривалась вся местность вокруг и где можно было по-настоящему отдохнуть.

Солдаты впервые после выезда из гарнизона развернули свои скитки. Фуражиры набрали мескитовых веток и разожгли костры, чтобы отогнать насекомых и ночной холод. Грызя черствый сухарь, Чарльз присел возле одного из костров, и ему показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее.

Неожиданно на костер легла уродливая тень. Чарльз поднял голову и вздрогнул. Лицо Бента было неподвижным, как маска. Он уже снова принял на себя командование, Чарльз не возражал – ему совсем не хотелось и дальше ставить капитана в неловкое положение перед солдатами. О том, что произошло в фермерском доме, когда Бент не мог принять мало-мальски вразумительное решение и едва не бился в истерике, Чарльз никому не рассказал. Наоборот, он даже старался создать видимость, будто бы капитан сам предложил ему организовать отступление.

– Я хотел похвалить вас за ваше поведение во время нашего отступления, лейтенант, – сказал Бент. – Вы проявили исключительную храбрость.

– Спасибо, сэр.

Чарльз безуспешно пытался понять причину этого неожиданного комплимента, пока не взглянул на пятерых солдат, отдыхавших у соседнего костра. До того как подошел капитан, они бурно обсуждали геройские действия лейтенанта, а теперь затихли. Слова Бента явно были произнесены с расчетом, что его услышат.

Капитан оглянулся на солдат и пошел в другую сторону, жестом предложив Чарльзу следовать за ним. Тот с неохотой повиновался.

– Там, на ферме, – снова заговорил Бент, – мы оба, возможно, дали волю гневу. Не стоит ожидать от человека ясности ума, когда ему грозит смертельная опасность.

Стоит, если это хороший командир, подумал Чарльз, но промолчал. Капитан, пусть и довольно неуклюже, казалось, делал шаг к примирению, поэтому незачем было снова сердить его подобными разговорами.

Они вышли за освещенный круг и молча пошли дальше. Только сейчас Чарльз уловил запах виски, но не слишком удивился наличию у Бента тайных запасов.

Когда они отошли достаточно далеко от солдат, которые могли их услышать, Бент внезапно остановился и повернулся лицом к Чарльзу:

– Разумеется, удачный исход дела не снимает с вас вины. Вы не подчинились приказу своего командира.

Чарльз почувствовал, как внутри медленно закипает гнев. Теперь истинный замысел капитана стал очевиден. Бент хотел, чтобы солдаты слышали, как он хвалит подчиненного, ведь на его месте так поступил бы любой нормальный командир. Но без посторонних ушей он мог говорить то, что думал на самом деле.

– Поэтому вам будут предъявлены обвинения, – сухо добавил Бент.

И вдруг Чарльз с ужасом осознал то, что сам Бент понял еще раньше. Свидетелями их яростного спора, а также полнейшей беспомощности Бента как командира были только Ланцманы. Их едва ли вызовут на заседание военного трибунала, если только этого не потребует Чарльз. А если все-таки вызовут, то прокурор может с легкостью опротестовать их показания под предлогом того, что гражданские лица не способны понять всех тонкостей воинской дисциплины. Кроме того, он наверняка добавит, что их суждения во многом вызваны горем от потери двух близких людей, поэтому Ланцманов нельзя рассматривать в качестве свидетелей.

Чарльз буквально видел, как захлопывается ловушка. Никто не сможет выступить в его поддержку, никто не подтвердит, в каком состоянии находился Бент. Более того, он сам помог загнать себя в капкан. Стараясь пощадить старшего по званию, он ничего не сказал о растерянности капитана ни одному из солдат. Теперь Бент сможет представить все события в выгодном ему свете. Ведь, в конце концов, это был вопрос субординации. И суд, скорее всего, поверит опытному капитану, а не второму лейтенанту, который даже еще не получил постоянного звания.

Свет от костров выхватил из темноты профиль Бента, и Чарльз увидел, что капитан едва заметно улыбается.

– Думаю, именно вам, а не мне придется отвечать за все, что случилось. Доброй ночи, лейтенант.

Положив голову на седло, Чарльз лежал без сна, снова и снова думая о том, что же будет дальше. Костер погас. Тело сковало ночным холодом, в перевязанном плече пульсировала боль.

Как же он был глуп, даже на мгновение поверив, что Бент готов предложить мир! Ведь именно он стал причиной этой безудержной, ядовитой и совершенно незаслуженной ненависти, которую без всякой на то причины мог испытывать разве что безумец. Чарльз уже давно подозревал, что капитан Бент сумасшедший, но недавние события рассеяли все его сомнения. Он вздрогнул и надвинул шляпу на глаза, чтобы защититься от света звезд. Но и это не помогло. Так он и лежал, не в силах заснуть, слыша голос капитана и видя перед собой его лицо.

Глава 48

Бент рассчитывал добраться до гарнизона за один день, но часа в три пополудни у младшего мальчика Ланцманов сильно заболел живот, и его мать попросила капитана сделать остановку, чтобы сын немного отдохнул. Несколько минут переросли в час. Тем временем на севере начала собираться гроза. Бент приказал соорудить для штатских навес, рассудив, что, раз опасности больше нет, можно остаться здесь на ночь, а на следующий день двинуться дальше. Солдаты ворчали, недовольные приказом. Всем хотелось попасть в казармы еще до отбоя. Но Бент не обратил на это внимания – его уже порядком измучила верховая езда, к тому же он был рад возможности снова проявить власть.

Сильный ветер пригибал траву и поднимал в воздух столбы пыли, но дождь так и не пошел. Через полчаса ненастье улеглось, оставив кавалеристов еще более раздраженными, чем прежде.

Лагерь решено было разбить на равнине, возле высохшего устья реки. Вдоль берега росло несколько тополей, там Бент расстелил свое одеяло и разжег свой собственный костер. Обычно офицеры устраивались рядом, но Чарльз предпочел держаться от капитана подальше.

Навес для гражданских поставили на открытой поляне, футах в двадцати от тополиной рощицы, где расположился Бент. Сгущалась темнота, и он спокойно попивал из своей фляжки, не опасаясь, что его кто-нибудь увидит. После пары основательных глотков он почувствовал себя гораздо лучше и с удовольствием вдыхал запах костра, прислушиваясь к мерному жужжанию насекомых и тихим голосам солдат. Потом он выпил еще. В голове стали возникать образы великих полководцев прошлого. Александр Македонский, Чингисхан, Наполеон.

Он уже окончательно оправдал свое поведение на ферме, возложив вину на сторонние факторы. Недостаток людей. Гибель солдат, посланных за подкреплением. Враждебность лейтенантов.

Что ж, одного вероломного офицера он устранил, скоро избавится и от другого. Он с удовольствием представил себе, как расстроится Орри Мэйн, узнав, что его родственничка с позором выгнали из армии.

Хихикнув, Бент снова поднес к губам фляжку. Вдруг его внимание привлекли голоса за навесом. Прислонившись к дереву, он застыл и стал наблюдать.

* * *

– Ну почему я должна тут лежать, если я не могу заснуть, мама? Разреши мне немного прогуляться.

Миссис Ланцман, держа в руках длинный австрийский мушкет, вышла следом за дочерью из-под навеса.

– Хорошо, но только недалеко. И возьми это.

– Зачем? – возразила Марта. – Ведь опасности больше нет – так делавэрец сказал.

Ее старший брат, который сидел скрестив ноги у гаснущего костра, засмеялся и широко раскинул руки:

– Когда вокруг столько солдат, нашей Марте хочется быть беззащитной.

– А ну, замолчи! – Девочка стиснула кулаки.

– Прогуляйся, если уж так надо, но чтобы таких разговоров я больше не слышала, – без улыбки сказала миссис Ланцман.

Она поставила приклад мушкета на землю и с тревогой посмотрела вслед своей уже такой взрослой на вид дочери. Когда Марта прошла всего несколько шагов по сухой шелестящей траве, мать окликнула ее:

– Не туда. Побеспокоишь капитана.

– Ах да, верно. Я забыла.

Девочка повернула в другую сторону, обходя рощицу. Она была благодарна матери за предупреждение. Ей не нравился капитан, с его некрасивым толстым лицом и маленькими глазками, которыми он так пристально ее разглядывал. Марта прекрасно понимала причину такого интереса. Она была достаточно взрослой, чтобы испытывать смутное волнение от мужского внимания, но все-таки еще слишком юной, чтобы испугаться.

Вскоре она вышла к другому небольшому костру. Там сидел этот красивый и смелый лейтенант, голый по пояс, и пытался заново перевязать ужасный порез на плече чистым лоскутом. Марта остановилась, чтобы помочь ему затянуть узел. Лейтенант поблагодарил ее с галантностью истинного южанина, и она, совсем смутившись, пошла дальше.

Чарльз прилег на землю, опираясь на локоть, и смотрел ей вслед почти как бдительный отец, пока она не скрылась в темноте.

* * *

Елкана Бент лежал, зажав ладонь между бедрами, сам изумленный такой неожиданной и сильной реакцией. Ведь эта девчонка, за которой он наблюдал из-за деревьев, была еще совсем ребенком.

Но уж точно не выше талии, подумал он, облизнув губы.

Прошло уже много времени с тех пор, как он спал с женщиной или хотя бы прикасался к ней. Разумеется, ни один офицер не осмелился бы обидеть столь юное существо. И все же Бенту нестерпимо хотелось поговорить с Мартой, а если повезет, он, возможно, даже придумает, как потрогать ее.

Судьба определенно вновь поворачивалась к нему лицом. Бент поднял фляжку, встряхнул и опрокинул ее содержимое в рот. А потом, все еще испытывая некоторые неудобства, встал на ноги и скользнул в темноту, подальше от света костров.

* * *

Помня о словах матери, Марта не ушла слишком далеко, а просто спустилась к реке, протекающей за тополиной рощей. В лунном свете, на удивление ярком, все было хорошо видно. Девочка сложила руки на груди, откинула назад голову и с наслаждением вдохнула ночной воздух.

Легкий ветерок ласково обдувал ее, шурша травой под ногами. Марта начала тихонько напевать «Old Folks at Home»[19] и вдруг услышала чьи-то шаги.

– Кто здесь? – резко обернулась она.

– Всего лишь капитан Бент, моя милая.

Неуклюже ступая, Бент вышел из-за деревьев. Он был без шляпы и не слишком твердо держался на ногах. Сердце Марты заколотилось сильнее, но она тут же мысленно отругала себя. Разве можно бояться армейского офицера, нельзя быть такой глупой.

– Мне послышался какой-то шум, – продолжал Бент, приближаясь к ней, – и я очень рад, что это не враги.

Его фальшивая сердечность насторожила девочку. От капитана несло виски и по́том. Стоя спиной к луне, он напоминал уродливого двуногого слона.

– Прекрасная ночь, не правда ли? – сказал капитан, подойдя ближе.

– Не знаю. То есть да. Мне пора возвращаться…

– Так быстро? Пожалуйста, не торопись!

Как же учтиво и ласково он говорил – ни дать ни взять, милый добрый дядюшка, заслуживающий доверия. И все-таки что-то в его голосе пугало девочку.

– Ну вот, так-то лучше, – сказал Бент, приняв ее нерешительность за согласие. – Я просто хочу показать, как хорошо я к тебе отношусь.

Да он пьян, подумала Марта, вот в чем дело. Она не раз видела своего бедного покойного отца навеселе и хорошо знала, как ведут себя пьяные.

– Ты очаровательная девочка. И такая красивая для столь юного возраста… – Его большая круглая голова загородила луну, когда он сделал к Марте еще один шаг. – Мне бы хотелось стать твоим другом.

Он протянул руку и коснулся ее волос, рассыпанных по плечам. От испуга Марта окаменела, а он начал перебирать пальцами локоны девочки сначала легонько, а потом все настойчивее, пока наконец не притянул ее к себе, дыша как паровоз.

– Пустите меня. Пожалуйста…

Бент замер, мгновенно растеряв всю свою вежливость.

– А ну-ка, закрой рот. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь услышал. – Вероятно, для того, чтобы она лучше поняла, он грубо схватил ее за руку повыше локтя; Марта негромко вскрикнула. – Заткнись, черт тебя побери! – воскликнул Бент в панике. – Не смей, говорю тебе! – Но она вскрикнула еще громче, и Бент тоже повысил голос: – Прекрати! Прекрати, слышишь?

Встряхивая девочку, он уже ничего не соображал, пока не увидел вдруг, как в ее освещенных луной глазах вспыхнуло облегчение. Он резко развернулся с видом человека, который вот-вот увидит перед собой палача, и отскочил от нее. К ним шел Чарльз Мэйн.

А за его спиной из-за деревьев выбегали старший брат девочки и их мать. В руках женщины поблескивал мушкет.

По лицам Бента и девочки Чарльз сразу все понял. Миссис Ланцман бросилась к дочери. И тут все закричали одновременно, заглушая друг друга.

– Марта, что он с тобой сделал? – вопил брат.

– Я так и знала, что не надо тебе гулять! – сокрушалась мать.

– Ничего я ей не сделал. Ничего! – хрипло и растерянно ныл Бент.

– Нет, сделал! – не сдавалась Марта. – Он трогал мои волосы. Я его просила отойти от меня, а он не слушал…

– Тихо! – прикрикнул Чарльз. – Замолчите все!

Все разом смолкли. Чарльз увидел, что к ним идет часовой и следом за ним еще несколько солдат. Он быстро обошел миссис Ланцман и замахал им рукой.

– Возвращайтесь в лагерь! – крикнул Чарльз. – Ничего не случилось.

Они повернули назад. Чарльз выждал, пока солдаты не скроются за тополями, а потом повернулся к Бенту, смерив его яростным взглядом. Капитан был весь мокрый от пота и едва стоял на ногах. Глаза он старательно отводил.

– Марта, с тобой все хорошо? – спросил Чарльз.

– Д-да…

– Уведите ее под навес, миссис Ланцман, и не отпускайте от себя больше.

Сжимая мушкет маленькими кулачками, женщина не двигалась с места. Она так пристально смотрела на Бента, что казалось, вот-вот прожжет в нем дыру.

– Значит, вот каких людей посылают служить в Техас? Ни стыда ни совести у вас нет…

– Миссис Ланцман, это лишнее, – перебил ее Чарльз. – Ваша дочь не пострадала. Да, случай неприятный, но мы все так много пережили… Не сомневаюсь, капитан Бент сожалеет о своей досадной неучтивости…

– Досадной? – воскликнул брат девочки. – Да он пьян! Вы понюхайте!

– Как ты смеешь, наглый щенок! – взорвался Бент и уже хотел ударить мальчика, но Чарльз перехватил его поднятую руку и с силой опустил вниз; капитан охнул и разжал кулак.

Чарльз легонько взял за плечи Марту и ее брата и повернул обоих в сторону рощи.

– Идите под навес и постарайтесь об этом забыть, – сказал он. – Я уверен, что капитан Бент принесет всем вам свои извинения.

– Извинения?! Да я никогда и ни за… – Внезапно Бент умолк на полуслове и через секунду прошептал: – Да. Считайте, уже извинился.

У миссис Ланцман было такое лицо, будто она сейчас выстрелит.

– Идите, – мягко сказал ей Чарльз. – Пожалуйста.

Женщина передала мушкет сыну, а сама обняла дочь за талию и повела ее в сторону навеса. Бент прижал ладони к лицу, постоял так несколько мгновений, потом опустил руки.

– Спасибо, – сказал он Чарльзу.

Тот не ответил.

– Хоть я и не понимаю, почему вы мне помогли, но я… благодарен.

– Что толку, если бы она вас застрелила? Во-первых, сама бы потом пожалела, а во-вторых, настоящее наказание за ваш поступок должны выносить другие люди.

– Наказание? О чем вы?

Чарльз снова промолчал. А потом, так и не произнеся больше ни слова, быстро пошел прочь.

* * *

В пяти милях от гарнизона Бент догнал Чарльза, который скакал впереди. Их небольшой отряд выехал сразу после завтрака и теперь двигался под моросящим дождем. Чарльз чувствовал себя совершенно разбитым, как, очевидно, и все остальные.

Рядом послышался осторожный кашель Бента. Можно было без труда догадаться, о чем пойдет речь.

– Я ценю ваши действия в мою защиту этой ночью, – сказал Бент. – Я еще тогда пытался выразить свою признательность, но вы были не в настроении выслушать. Вот я и подумал, что стоит попробовать снова.

С трудом скрывая отвращение, Чарльз посмотрел на него из-под намокших полей шляпы.

– Я сделал это не ради вас лично, капитан, а ради мундира, который вы носите, – отчеканил он. – И ради чести полка. Вам понятно?

– Да, конечно. Я и не надеялся… на ваше хорошее отношение ко мне. Просто хотел спросить… Ведь мы скоро вернемся в гарнизон… Как вы думаете, о чем именно расскажет миссис Ланцман?

– Ни о чем.

– Что?! – Бент смотрел на него с такой тошнотворной надеждой, что Чарльз не выдержал и, отвернувшись, сплюнул.

– Она ничего не расскажет. Я поговорил с ней после завтрака. Она понимает, что все ее обвинения ни к чему не приведут. А вот Марта, возможно, получит ценный урок на будущее. Позиция миссис Ланцман проста и в высшей степени порядочна: раз никакой реальной беды не случилось, то и губить ей вас незачем.

Далее следовала самая коварная часть плана. И пусть замысел Чарльза выглядел не слишком добропорядочно, цель его вполне оправдывала. Обдуманно выдержав небольшую паузу, он посмотрел Бенту прямо в глаза и спокойно продолжил:

– Но я точно знаю, что она может вернуться в гарнизон или даже приехать в форт Мэйсон, если я ее попрошу. В том случае, если мне понадобится ее свидетельство на трибунале в мою защиту.

Брови Бента взлетели вверх. Он все понял. Значит, ускользнув от одной ловушки, он тут же попал в другую, еще более унизительную. На его лицо снова вернулось прежнее враждебное выражение.

– Ваша тактика больше подходит для преступника.

– Чушь, капитан! Я спасаю свою карьеру и даю вам возможность спасти свою. Так что успокойтесь и просто помалкивайте. Но если вам не нравится мое предложение, мы можем во всех подробностях изложить, как все было, майору Томасу. Он не раз заседал в военных трибуналах, так что я вполне могу положиться на его решение.

– Нет, нет… – Бент взмахнул одной из своих дорогих перчаток, чуть разорванной сверху. – Я принимаю ваши условия. Никаких обвинений не будет.

– Я так и думал, – сказал Чарльз и холодно улыбнулся.

После этого он коротко козырнул и, повернув лошадь влево, поскакал вдоль строя. Из-под копыт взметнулись комья грязи, забрызгав золотую вышивку на левом обшлаге Бента.

Глава 49

Ланцманы провели в гарнизоне одну ночь, а на следующий день отправились домой в сопровождении охраны. Бент снова маялся от дизентерии и почти не выходил. Чарльз плохо разбирался в медицине, но предполагал, что обострению болезни капитана поспособствовала недавняя нервная встряска.

Приказом из Главного штаба в Вашингтоне Чарльз и капитан были отмечены благодарностями за спасение семьи Ланцман. Лафайет О’Делл также получил благодарность, посмертно. Тело лейтенанта так и не нашли.

Бент попросил отпуск по болезни и уехал в Сан-Антонио, поэтому письма семьям О’Делла и трех других погибших на ферме солдат пришлось писать Чарльзу. У него совсем не было опыта в подобных делах, и он с трудом подбирал нужные слова, но все же сделал эту тяжелую работу за один вечер.

Когда Чарльз дописал последнее письмо, он окончательно понял для себя то, о чем и так уже смутно догадывался. Теперь он точно знал, что эти несколько дней совершенно изменили его и он никогда уже не будет прежним.

О, разумеется, внешне он оставался все таким же жизнерадостным и даже улыбался больше обычного, но за маской веселости скрывались глубокие внутренние перемены, которые произошли с ним после всего того, что ему пришлось увидеть и пережить. Его вест-пойнтовское прошлое теперь казалось ему милым, но ужасно далеким воспоминанием. Романтически настроенный юноша, который вышел из стен Академии, отныне превратился в солдата, закаленного в настоящем бою.

Мальчик умер, и на его место, возродившись, как птица феникс, пришел мужчина.

* * *

– Я слышал, утром почту привезли, – сказал Чарльз, заходя в дежурку на четвертый день после их возвращения.

– Да, сэр, – ответил рядовой. – Это для вас. – Он протянул Чарльзу три связанных бечевкой письма и добавил: – Мешок пролежал на складе в Сан-Антонио полтора месяца.

– Почему? – ворчливо спросил Чарльз, разрывая бечевку; письмо, лежащее сверху, было в полдюйма толщиной, и на всех трех конвертах он узнал почерк Орри.

– Не могу знать, сэр. Наверное, в армии всегда так.

– В техасских частях уж точно.

Чарльз вышел на улицу и направился к себе, на ходу распечатывая пухлый конверт с проставленной на нем апрельской датой.

Когда я увидел, что ты спрашиваешь меня о своем командире, то решил не откладывая написать тебе. Признаюсь, ты меня очень напугал. Если это тот самый Елкана Бент, которого я знаю по Академии и Мексике, то должен тебя предостеречь: ты в гораздо большей опасности, чем даже можешь себе представить…

Чарльз резко остановился, застыв посреди пыльного плаца. Несмотря на жаркое утро, он почувствовал, как его знобит.

Позволь мне пролить свет на то, что я имею в виду, хотя ты и сам наверняка уже понял из общения с этим джентльменом, что никаких разумных объяснений его поведению найти просто невозможно. Так было и с нами, когда мы с Джорджем Хазардом имели несчастье впервые с ним столкнуться…

Чарльз торопливо сложил листки бумаги и, быстро оглядевшись по сторонам, пошел в казарму. Уже у себя он снова развернул письмо и сел читать густо исписанные страницы, на которых разворачивалась дикая и причудливая история о том, как два кадета Вест-Пойнта ни с того ни с сего навлекли на себя лютую ненависть третьего. Дочитав, Чарльз опустил листки на колени и уставился на яркий прямоугольник солнечного света за окном. Орри написал истинную правду: невозможно постичь, как человек может испытывать такую безудержную, исступленную ненависть, которая не угасает столько лет и готова отравить жизнь всем другим членам семей тех, кого он ненавидит. И все же последние недели доказывали это с ужасающей ясностью.

Немного погодя Чарльз еще раз перечитал письмо, обращая особое внимание на рассказ Орри о мексиканских событиях, и ужас от того, что он узнал, не только не уменьшился, но и, наоборот, усилился.

Конечно, Чарльз был благодарен кузену за предостережение и все же, как ни странно, предпочел бы остаться в неведении. Человек, который взращивал свою ненависть больше пятнадцати лет, был, без сомнения, безумен, и мера его безумия не поддавалась описанию. Все это породило в душе Чарльза беспредельный, почти животный ужас, который он, к своему стыду, совершенно не мог побороть.

* * *

Каждый раз, когда Чарльзу приходилось после этого разговаривать с Бентом или встречаться с ним при посторонних, он испытывал мучительную неловкость. Ни на минуту он не мог забыть о той ужасной правде, которая скрывалась за хитрыми глазками капитана.

Бент же, со своей стороны, никакой враждебности не выказывал. Правда, и разговаривал он со вторым лейтенантом редко и только в тех случаях, когда этого требовали служебные обязанности. Это не могло не радовать Чарльза. Возможно, думал он, на капитана так подействовала его угроза призвать в свидетели Ланцманов. Так или иначе, но спустя несколько недель страх Чарльза стал понемногу отступать, и он с нетерпением ждал, когда же приказ о новом назначении для него или для Бента разведет их в разные стороны, и желательно навсегда.

А пока ему не оставалось ничего другого, как только постоянно быть начеку.

* * *

Пока отряд Бента находился на ферме Ланцманов, некто Мэтью Липер, известный своей симпатией к индейцам агент резервации команчей, увел своих людей на Индейскую территорию после их конфликта с вооруженными белыми поселенцами. Местные фермеры, возмущенные предательским, с их точки зрения, поступком Липера, подали прошение губернатору Хьюстона о закрытии агентства.

Всю осень эту новость горячо обсуждали в гарнизоне. А еще замечательным поводом для шуток стало создание в Кэмп-Верде особой воинской части, сразу получившей название «верблюжий корпус», в которой специально привезенных из Египта двугорбых верблюдов собирались использовать в качестве вьючных животных. Ну и конечно, Второй кавалерийский не мог обойти вниманием успехи капитана Ван Дорна в сражении с индейцами вичита.

Все выходцы из Огайо много говорили о событиях на Востоке. Добиваясь переизбрания в сенат, Стивен Дуглас и «черный республиканец» Линкольн предприняли совместный тур по разным городам Иллинойса. Знающие люди утверждали, что Дуглас наверняка вернется в Вашингтон, когда избиратели сделают в январе свой выбор, но победа будет нелегкой. На собрании во Фрипорте Линкольн вынудил его к весьма опасному признанию.

Это произошло во время дебатов о Миссурийском компромиссе 1820 года и о более позднем деле Дреда Скотта. По делу Скотта Верховный суд признал незыблемость прав собственности рабовладельцев, отметив, что принятый ранее так называемый Миссурийский компромисс, который запретил рабство к северу от границы раздела, является неконституционным и должен быть аннулирован, поскольку нарушает теорию народного суверенитета. В ответ на хитроумные вопросы Линкольна Дуглас заявил, что, невзирая на решение Верховного суда, есть только один – простой, законный и в высшей степени практичный способ отмены рабства для любой территории, и заключается он в том, что легислатура должна отказаться принимать законы, специально защищающие права рабовладельцев. Ни один благоразумный человек не станет рисковать дорогостоящими неграми на территории, где он всегда может их потерять.

– Рабство не просуществовало бы ни дня и даже часа, – заявил Маленький Гигант, – если бы его не поддерживали карательные меры.

Идеи Дугласа получили название Фрипортовской доктрины, по названию города, где они были впервые высказаны. Один офицер-южанин из Первого кавалерийского сказал Чарльзу в разговоре:

– Этот человек навредил сам себе. Теперь наши демократы ни за что его не поддержат.

В октябре на севере штата Нью-Йорк сенатор Сьюард произнес речь, которая широко освещалась в прессе. Север и Юг, по его выражению, оказались в состоянии «неотвратимого конфликта» в вопросе рабства. Это заявление снова распалило южан, и даже самые пылкие из республиканцев согласились с тем, что злобная риторика Сьюарда тем самым только еще больше подтолкнула Юг к выходу из Союза.

И тем не менее лишь немногие могли себе представить, что когда-нибудь американцы действительно поднимут оружие против американцев. Пока конфликт оставался только войной слов.

Елкана Бент время от времени тоже участвовал в спорах. После долгого лечения капитан потерял десять фунтов веса, однако сохранил свои весьма своеобразные взгляды. Он утверждал, что настоящая гражданская война вполне возможна, и всячески демонстрировал, что будет ей очень рад.

– Война позволит нам превратить теорию в практику. В конце концов, для чего нас учили? В чем вообще смысл и цель нашей профессии? Не поддерживать мир, а завоевывать его, как только начнется кровопролитие. У нас нет другого призвания. Это наш святой долг, джентльмены.

Несколько офицеров, и Чарльз среди них, заметили, какое восторженное при этом у него было лицо. Кто-то покачал головой, но не Чарльз. Этот человек уже ничем не мог его удивить.

* * *

Пока шла зима, он разговаривал с Бентом только по долгу службы, поэтому был весьма удивлен, когда однажды теплым апрельским вечером открыл дверь, услышав чей-то стук, и обнаружил его на пороге.

– Добрый вечер, лейтенант, – улыбнулся Бент. – Примете гостя?

– Конечно, сэр. Входите.

Он отступил назад, чувствуя, как мгновенно напружинились нервы. Бент с важным видом прошел в комнату, и Чарльз закрыл дверь. От капитана исходил сильный запах виски.

Для обычного визита выглядел Бент довольно странно. Он был в полной парадной форме и даже в шляпе с плюмажем, на широком ремне сбоку висела сабля. Когда он снял шляпу, Чарльз увидел, что волосы у него аккуратно разделены на прямой пробор и смазаны душистым маслом.

– Из дома? – кивнул Бент на большие тонированные дагеротипы, лежавшие на стуле.

– Да, сэр. Родные устроили пикник в честь годовщины свадьбы моей кузины Эштон. Большинство гостей – с соседних плантаций. – Чтобы проверить Бента, Чарльз протянул ему одну из фотографий. – Мой кузен Орри Мэйн, – осторожно сказал он, указав на сурового бородатого мужчину. – Это он убедил меня поступить в Академию. Он сам там учился. Думаю, примерно в одно время с вами.

Бент сжал губы и вгляделся в снимок, но на его лице не дрогнул ни один мускул. Этот человек отлично умел скрывать свои чувства и оттого был еще опаснее.

– Кажется, припоминаю, что был какой-то кадет с именем Орри, – сказал Бент, – но я его почти не знал. Даже в те времена янки с южанами не слишком ладили. – Капитан хотел уже вернуть дагеротип, но неожиданно снова начал его рассматривать. Его внимание привлекла темноволосая женщина, стоявшая сбоку. У нее был немного странный, словно остекленевший взгляд, и все же Бент нашел ее просто обворожительной. – Какая красавица! – воскликнул он, постучав по фотографии. – В ней есть что-то экзотическое.

С чего он вдруг интересуется Мадлен Ламотт? – подумал Чарльз. И какого черта он вообще явился?!

– Она креолка, из Нового Орлеана, – сказал он.

– А-а, тогда понятно.

Бент пытался угадать, как эта женщина связана с Мэйнами. Была ли она им родней по браку или просто соседкой? Но он сдержал любопытство, опасаясь, что лишними расспросами может ненароком выдать свои истинные чувства по отношению к Орри. Еще несколько мгновений он любовался изумительным лицом на фотографии, потом вернул карточку.

В комнате был единственный стул, поэтому Чарльз убрал все снимки, чтобы Бент мог сесть.

– Я давно уже хотел зайти к вам, лейтенант, – усевшись, сказал капитан, – чтобы выразить свою благодарность за ваше благоразумие в эти последние несколько месяцев.

Чарльз пожал плечами, словно говоря, что не видит в этом ничего особенного.

– Однако, согласитесь, молчание ведь, в сущности, вещь негативная, – продолжал Бент. – А мне бы хотелось, чтобы наши отношения перешли в позитивное русло. Я был бы рад в будущем рассчитывать на вашу дружбу.

Мое молчание, подумал Чарльз, вот оно что. Бент напуган. Хочет удостовериться, что я и дальше буду защищать его. Неужели дело только в этом? Едва ли.

Бент изучал его с каким-то особенно пристальным вниманием и потом добавил, облизнув губы:

– Разумеется, в моей дружбе вы можете не сомневаться.

Туманный подтекст этих слов и чересчур дружелюбный тон гостя не понравились Чарльзу. Он не понимал, какая ловушка крылась за этой елейной сердечностью, поэтому ответ его прозвучал довольно нервно:

– Прошлое осталось в прошлом, капитан. У меня нет желания ворошить его.

– Хорошо. Просто прекрасно! Тогда мы действительно сможем стать друзьями. У меня есть влиятельные знакомые в военном министерстве. Да и во всем Вашингтоне, по правде говоря. Они помогли мне в карьере, могут помочь и вам.

Орри подробно описал ему, как именно Бент преуспевал в Академии, несмотря на низкие показатели по всем дисциплинам. Связи. Даже мысль о том, что капитан и его подозревает в стремлении идти таким же путем, была ему омерзительна.

– Спасибо, сэр, но я действительно предпочитаю продвигаться вперед самостоятельно.

Бент вскочил. На щеках выступили красные пятна.

– Чарльз, да что плохого в том, чтобы принимать помощь! – гневно воскликнул он, но тут же осекся.

Пожалуй, он напрасно вспылил. Однако сдержаться было просто невозможно. Этот высокий, бесподобно сложенный офицер отталкивал его, потому что был Мэйном, а еще потому, что был южанином. И все-таки Бент ничего не мог с собой сделать. Его тянуло к этому юноше, и наконец сегодня, после долгих недель нерешительности, он выпил достаточно виски, чтобы набраться храбрости и сделать пробный шаг. Уловил ли Чарльз запах спиртного? Бент надеялся, что нет.

– Я бы сказал, – робко улыбнулся он, – что вы гораздо меньше нуждаетесь в помощи, чем многие. Прежде всего потому, что вы просто образец настоящего солдата. – Внезапно потеряв голову от возбуждения, Бент поддался чувствам и коснулся руки Чарльза. – И вы исключительно красивый молодой человек.

Чарльз мягко, но решительно отвел его руку.

– Сэр, вам лучше уйти, – сказал он.

– О, прошу, не надо таким тоном! Офицерское братство учит нас помогать друг другу, дарить утешение – особенно в таком Богом забытом месте, как…

– Капитан, уходите, пока я не вышвырнул вас в окно.

Дрожа от ярости, Бент натянул шляпу и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Щеки его горели.

Где-то в темноте залаял койот, когда он быстро шел вперед, горя желанием кого-нибудь убить. Ну, даст Бог, когда-нибудь этот день все-таки наступит.

* * *

Чарльз думал, что этот человек уже ничем не сможет его потрясти. Как же он ошибался…

Значит, слухи о сексуальных предпочтениях капитана были не преувеличены. К тому же, как выяснилось, ненависть нисколько не мешала его странным вкусам, которые могли проявиться под влиянием сиюминутного настроения или количества выпитого – в зависимости от того, что оказывалось сильнее. Это невероятное открытие только довершило для Чарльза тот отвратительный портрет безумца, который уже сложился в его голове.

Освещенная лампой комната внезапно показалась ему ужасно тесной. Он наскоро переоделся, вышел из казармы и быстрым шагом пошел в конюшню проверить свою лошадь. В ночной тишине раздавалось уханье сов, доносимое весенним ветром, и негромкие крики караульных, окликавших друг друга. Постепенно привычные звуки гарнизона успокоили его.

Возле конюшни он остановился и стал смотреть на звезды. В воздухе висел густой запах сена, навоза и конского пота, и Чарльз сразу почувствовал себя лучше. Теперь он точно знал, что этот запах навсегда будет связан для него с армией и с Техасом – то есть всем тем, что он уже успел полюбить.

Снова подумав о Бенте, Чарльз, к своему удивлению, испытал неожиданную жалость к этому человеку. Как это должно быть ужасно – существовать в плену жирного неуклюжего тела, да еще когда неотвязчивые червячки безумия постоянно вгрызаются в твой рассудок. И вдруг, словно не позволяя состраданию полностью завладеть им, он сурово оборвал сам себя: «Как можно жалеть того, кто наверняка захочет тебя убить, когда протрезвеет!»

Эта мысль сразу вернула его к реальности. Он должен быть начеку, пока новые назначения, неизбежные в армии, не разведут их с капитаном в разные стороны. Надо только немного подождать, и ожидание обязательно будет вознаграждено. Чарльз еще раз глубоко вздохнул, наслаждаясь запахами техасской ночи. И, входя в конюшню, он уже весело насвистывал.

Глава 50

Все лето и осень Орри с тревогой наблюдал за тем, как идея сецессии распространялась в настроениях людей, словно эпидемия. Хантун разъезжал по всей Южной Каролине и по соседним штатам и выступал перед толпами людей – в церквях, на пикниках и в залах собраний. Он настойчиво добивался членства в Африканской ассоциации трудовых ресурсов, которая была создана для возобновления работорговли. Он продолжал настаивать на создании отдельного южного правительства, ссылаясь на любые доводы – от фразы Сьюарда о «неотвратимости конфликта» до аргументов, почерпнутых в небольшой книге Хинтона Хелпера, о которой, разумеется, никогда не упоминал.

Орри восхищался энергией своего зятя, но не его взглядами. Эштон, которая всюду следовала за мужем, восхищала его не меньше.

Некоторые события осени удивили Орри. Они были, казалось бы, несопоставимы и в то же время очень важны. В Колумбии сенатор Уэйд Хэмптон умолял законодательное собрание штата не выходить из Союза. При этом он также возражал против возобновления ввоза рабов из Африки. Его высказывания напечатали все газеты, а плантаторская аристократия штата с презрением произносила его имя. И в то время как его личная популярность стремительно таяла, Хантун завоевывал все новые очки.

Купер разрывался между делами Демократической партии и верфью на Джеймс-Айленде. Он уверял, что строительство «Звезды Каролины» начнется в начале будущего года. Орри решил лично доставить эти новости Джорджу. Он скучал по своему лучшему другу и очень хотел повидаться с ним.

Когда о его планах узнала Бретт, она тут же стала упрашивать брата взять ее с собой в надежде, что из Пенсильвании он проводит ее до Сент-Луиса, где она могла бы встретиться с Билли. Орри вовсе не обрадовала перспектива столь длительного путешествия, но он понимал чувства сестры и после небольшого препирательства сдался.

Однако уже скоро он пожалел о своем решении. Когда в Северной Каролине им пришлось делать первую пересадку, Орри спросил у служащего на станции о расписании.

– Нету его у нас, – буркнул тот с гнусавым деревенским выговором.

– Тогда не могли бы вы, по крайней мере, сказать, когда наш поезд прибывает в…

Но служащий, не дослушав его, отвернулся в своем окошке и так ничего и не ответил.

Орри вернулся к скамье, где сидела Бретт.

– Похоже, здесь не любят вопросов, – сказал он. – А может, им просто не нравятся южнокаролинцы.

В Северной Каролине было много противников рабства, и служащий, возможно, узнал акцент Орри.

На следующей пересадочной станции носильщик-негр – из освобожденных рабов – умудрился уронить один из саквояжей Бретт, причем именно тот, где лежало несколько хрупких подарков для Хазардов и с которым Бретт попросила быть поаккуратнее. Случилось это, когда негр снимал саквояж с верхней полки. Бретт, чуть не плача, развернула стеклянного пеликана, которого она купила для Констанции. Фигурка разбилась на три части.

– Виноват, мэм, извините покорно, – пробормотал носильщик, однако Орри показалось, что в глазах негра сверкнул злорадный огонек.

В Виргинии, на станции Питерсберг, в поезд зашел новый кондуктор. Орри показал ему билеты со штампом железной дороги Чарльстона, и кондуктор сразу повел себя заметно развязнее.

– Пересадка в Вашингтоне, потом в Балтиморе, – сообщил он с интонацией, выдающей уроженца Новой Англии.

– Спасибо, – кивнул Орри. – У нас семь мест багажа. Я смогу найти носильщика на вашингтонском вокзале?

– Вот чего не знаю, того не знаю. Я никакого отношения к носильщикам не имею. Может, вам стоило взять с собой одного из ваших черных рабов?

Орри встал, распрямившись во весь рост. Он был на добрых три дюйма выше кондуктора, который мгновенно подрастерял всю свою агрессивность.

– Я возмущен вашей грубостью, – сказал Орри. – Мне кажется, я не сделал ничего такого, чтобы заслужить ее, если только… – он помахал билетом, – вы не считаете, что любой южанин должен выслушивать ваши оскорбления.

– Пожалуйста, Орри! – прошептала Бретт. – Не устраивай сцен!

Кондуктор воспользовался возможностью сбежать.

– Я пришлю носильщика! – крикнул он, исчезая за дверью вагона первого класса.

Больше они его не видели. И носильщика тоже не дождались.

* * *

Освещенный мягким осенним солнцем, поезд двигался в сторону Ричмонда, вздрагивая и покачиваясь из стороны в сторону на стыках рельсов.

– Почему у нас столько неприятностей? – поинтересовался Орри, глядя в грязное окно. – Может, я что-то не так делаю?

Бретт закрыла «Повесть о двух городах», самую модную книгу этого года.

– Нет, просто ты говоришь с каролинским акцентом.

– Ты уверена, что я не страдаю манией преследования?

Бретт покачала головой:

– Я обратила внимание, что отношение к нам заметно изменилось. Оно совсем не похоже на то, к которому мы привыкли в Ньюпорте. Там люди были дружелюбными. Теперь они другие.

– Но ведь и Виргиния, и Северная Каролина – тоже Юг!

– Да, но не хлопковый Юг. В обоих этих штатах очень много мужчин и женщин, которые больше похожи на янки, чем на южан. В этом разница.

Она вернулась к чтению. Враждебность, с которой они столкнулись, не только встревожила Орри, но и сильно задела его. Всю дорогу до Балтимора он был мрачен и молчалив.

От «Камден-стрит»[20] им пришлось доехать до другой станции, с которой уходили поезда железной дороги Филадельфия-Уилмингтон-Балтимор. Бретт наслаждалась поездкой в кебе, а вот ее брат был слишком голоден, чтобы с любопытством смотреть по сторонам. До посадки на следующий поезд Орри необходимо было где-нибудь поесть.

Железнодорожные чиновники постоянно обещали, что вагоны-рестораны скоро появятся в каждом составе, но пока они попадались чрезвычайно редко. Других вариантов было не так уж много, и все они оставляли желать лучшего. Пассажир мог либо купить что-нибудь у разносчиков, бегавших вдоль составов, либо, собравшись с духом, зайти в грязный вокзальный ресторан с дурным обслуживанием. В Балтиморе Орри выбрал последний вариант.

Он открыл перед Бретт входную дверь. Приподняв юбку, девушка уже хотела шагнуть через порог, но сначала оглядела зал. В ресторане были одни мужчины. Несколько из них сразу бросили в ее сторону нахальные, почти оскорбительные взгляды. Орри тут же ощетинился. Бретт покачала головой:

– Орри, я, вообще-то, не голодна. Я посижу здесь на скамейке и подожду тебя. Все в порядке.

Орри отвел ее к скамье и вошел в ресторан. Отовсюду слышались громкие разговоры. Он поискал глазами пустой столик и сел.

Когда подошел официант, Орри заказал копченую свинину с тушеной репой и кукурузные лепешки. Потом достал маленькую Библию, которую почти всегда носил с собой в последнее время. Ему нравилось перечитывать Песнь песней Соломона – многие строки напоминали ему о Мадлен. После пикника в честь годовщины свадьбы Эштон он с ней не разговаривал. Да и тогда их разговор получился коротким, сухим и несвязным. Мадлен словно пребывала в каком-то своем мире. Когда Орри спросил у Джастина, не больна ли она, тот в ответ лишь загадочно улыбнулся.

Орри склонился над открытой Библией. Через несколько минут официант со стуком поставил перед ним тарелку, а кофе даже пролил на стол. Орри промолчал.

Он попытался читать за едой, но не мог сосредоточиться – голоса за соседним столом звучали слишком громко. В конце концов он закрыл книгу, откинулся на спинку стула и прислушался.

– Да все эти треклятые южане только и талдычат что о своем отдельном правительстве! – Голос принадлежал самому старшему из трех сидевших за столом, костлявому мужчине с седыми бакенбардами. – По мне, так пусть заполучат его. Пусть сядут в свою дырявую лодку и потонут вместе с ней.

– Э нет! – вступил в разговор кривоносый мужчина хамоватого вида, похожий на коммивояжера. – Любого, кто выступает за это или даже просто предлагает такое, следует вздернуть повыше, чтобы все видели, как выглядит предатель!

– Верно говоришь, – согласился третий, ничем не примечательный мужичок средних лет.

Орри прекрасно понимал, что вся эта троица – грубые, невежественные мужланы, уверенные в своей правоте. Понимал он и то, что должен помалкивать, если не хочет нарваться на неприятности. Однако накопившееся за день раздражение лишило его осмотрительности. Он поставил чашку с кофе на стол с достаточно громким стуком, чтобы привлечь внимание.

– Позвольте, джентльмены, – заговорил он с едва заметной холодной улыбкой. – Вы рассуждаете так, словно мирное южное правительство может чем-то угрожать вам лично. Я и сам не поддерживаю эту идею, но я бы не назвал это угрозой. Просто глупостью. Хотя и вполне понятной, должен заметить. Юг много поколений страдал от оскорблений и клеветы.

Если кто-то в ресторане и был с ним согласен, то они промолчали.

– А вы из какого штата, сэр? – спросил мужчина с бакенбардами.

– Из Южной Каролины.

Мужчина оперся на свою трость с большим серебряным набалдашником, самодовольно улыбаясь.

– Мне бы сразу догадаться.

– Почитайте Конституцию, – брякнул человек с кривым носом, – и тогда поймете, что отделение – это государственная измена. А вы, парни из хлопковых штатов, уже много лет этим грозите, как дубиной размахиваете! Ну так отделяйтесь! Скатертью дорога! Но если вы это сделаете, старина Бьюкенен будет иметь полное право заковать вас в цепи. Или повесить.

– Аминь, – добавил его сосед.

Орри заметил, что двое сидящих у стойки коренастых мужчин в грязной рабочей одежде хмуро посматривают в его сторону. Судя по толстым палкам у них на коленях, это были стрелочники.

– Вот черт!.. – фыркнул один из них. – Не станет президент этого делать. Уж больно он у нас мягкотелый.

Тот, что произнес «аминь», согласился с ним.

– Ну, тогда армию можно отправить, чтобы их всех перевешать, – предложил еще кто-то.

Снаружи начали звать пассажиров филадельфийского экспресса на посадку.

– Не получится, – заявил кривоносый. – Армией теперь командует вест-пойнтовская шайка. А там почти все сплошь южане. Так что, если им доведется выбирать между клятвой верности стране и созданием правительства, которое поможет им сохранить их ниггеров, сам понимаешь, что они выберут.

У Орри отчаянно стучало в висках, рубашка под пальто взмокла от пота.

– Господа, выбирайте выражения, – сказал он, положив ладонь на Библию.

– Что вы сказали? – Кривоносый вскочил, опрокинув стул.

Стрелочники, сжав в кулаках палки, придвинулись ближе. Двое посетителей, бросив на стол деньги, стремительно выскочили на улицу.

Орри неторопливо поднялся. Кривоносый, увидев его рост и сверкающие яростью глаза, попятился.

– Я сказал, что вам следует выбирать выражения, когда вы говорите о Военной академии. Я сам ее окончил и воевал в Мексике. – Он едва заметно кивнул в сторону пустого рукава. – И я сражался за всю страну, в том числе и за янки.

– Да неужели? – фыркнул кривоносый. – Что ж, сэр, а я все равно считаю, что это вы, вест-пойнтовские князьки, имеете сепаратистские наклонности в милю шириной.

Раздались одобрительные возгласы, кто-то даже зааплодировал.

– А может, этот южный джентльмен хочет пропустить свой поезд? – спросил один из стрелочников, выглядывая из-за плеча кривоносого. – Может, он хочет приобрести новое пальтишко в Балтиморе? Из дегтя и перьев? – Он ухмыльнулся.

Орри оглядел окружавшие его лица. Все до единого были враждебны. У него вдруг сильно заболел живот. Стрелочник угрожающе двинулся вперед.

Внезапный громкий треск, раздавшийся за барной стойкой, заставил всех замереть. Возле кухонной двери стоял неприметный человек с ружьем в руках.

– Любому, кто тут новые пальто раздает, придется и мне подобрать тоже. – Он обратился к Орри. – Я в Балтиморе родился и вырос. И мне жаль, что вас так приняли в нашем городе.

– Орри?

Услышав голос Бретт, Орри повернулся к двери. Сестра бросилась к нему. На перроне снова объявили о посадке на филадельфийский экспресс.

– Орри, мы опоздаем на поезд. Пойдем же скорей!

– Что, – усмехнулся кривоносый, – думаете, юная мисси вам поможет? Как она вам, кстати, по вкусу пришлась? Я-то всегда думал, что ребята из хлопковых штатов темненьких предпочитают.

И тогда Орри ударил его. Прямо в живот – с размаху, сильно и грубо. От удара кривоносый пошатнулся и едва не упал. Его подхватил один из стрелочников, а другой замахнулся палкой на Орри, но мужчина с ружьем криком остановил его.

Кривоносый, издавая хлюпающие звуки, попятился и наткнулся на перевернутый стул. Орри сжимал кулак с такой силой, что он побелел, как хлопковый пух.

– Орри, идем! – Бретт потянула его за рукав.

– Филадельфийский экспресс! Последний звонок! – разнесся по вокзалу зычный голос.

Орри словно очнулся от оцепенения и направился к выходу. У двери он с благодарностью кивнул защитившему его мужчине и неохотно пошел следом за сестрой к платформе.

* * *

Экспресс с грохотом мчался в сторону Вашингтона.

– Я даже не представлял себе, что существует такая враждебность, – произнес Орри с гневом и печалью. – Люди готовы драться на глазах у всех. Просто невероятно!

Собственная прежняя наивность встревожила его. Ситуация в стране ухудшилась намного сильнее, чем он мог вообразить. И если кто-то в такой обстановке еще надеялся, что отделение пройдет мирно, они были самыми настоящими глупцами.

– Я рада, что мы убрались оттуда очень вовремя, – сказала Бретт. – Ты мог серьезно пострадать, причем совершенно ни за что.

Кулак все еще ломило, после того как он ударил того мужчину в клетчатом костюме. Он посмотрел на костяшки пальцев:

– Пожалуй, ты права. Но мне не нравится убегать от драки.

– Ты убежал, чтобы попасть на поезд, – уточнила Бретт.

– Проклятые янки! – хмуро пробормотал Орри.

– Орри, когда ты так говоришь, ты ничем не лучше тех олухов из ресторана.

– Знаю. Но самое смешное то, что мне плевать. – Он глубоко вздохнул. – Я вел себя не как джентльмен. Мне противно поджимать хвост. И я никогда больше этого не сделаю.

* * *

В Бельведере их приняли тепло, вот только Мод дома не было. Она на несколько дней уехала в Филадельфию. Гости выложили свои подарки (Бретт пообещала прислать Констанции нового пеликана взамен разбитого), восхитились тем, как выросли дети, и, поужинав отменно приготовленной уткой, с благодарностью отправились отдыхать. Орри проспал девять часов, но, когда проснулся, по-прежнему чувствовал усталость.

– Не могу дождаться, когда наконец покажу тебе бессемеровский конвертер, – сказал за завтраком Джордж.

Кипучая энергия друга и его воодушевление, как ни странно, только добавили мрачности и без того дурному настроению Орри. Но ведь Джордж никогда и ничем его не оскорбил. Его оскорбил весь Север. Орри очень надеялся, что это настроение пройдет, иначе оно грозило испортить их встречу.

– Сейчас ты закончишь, и сразу поедем, – добавил Джордж, поднося спичку ко второй за утро сигаре. – Я заплатил за него целое состояние, но это должно окупиться впоследствии.

– Ты как будто не слишком уверен в этом, – заметил Орри.

– О, я уверен… в общем. Экономия времени гигантская. Но с самим процессом еще есть проблемы. Я тебе покажу.

* * *

Орри совсем не хотелось ехать верхом через задымленные и дурнопахнущие территории завода, заходить в сарай с железной крышей, чтобы рассматривать там странное грушевидное приспособление, вращавшееся вокруг оси. Но он сделал все это, чтобы доставить другу удовольствие.

Рабочие как раз закончили продувку и перевернули конвертер к желобу в полу. Сталь полилась наружу, как огненная лента.

– Тот парень из Уэльса решил самую худшую проблему Бессемера, – сказал Джордж с родительской гордостью. – Купер рассказывал тебе?

– Да, только я почти ничего не понял. – По тону Орри было ясно, что все это ему совершенно неинтересно.

Джордж сначала даже немного обиделся, потом рассердился, но уже через мгновение продолжил как ни в чем не бывало:

– У Бессемера получалось то, что в металлургии называется обожженным железом. Он выдувал углерод, а значит, железо не могло превратиться в сталь, и он не знал, как вернуть часть необходимого для этого углерода обратно. А тот валлиец долго экспериментировал, добавляя древесный уголь и окись марганца. Потом испробовал то, что немцы называют spiegeleisen – железо, углерод, немного марганца. И это сработало. Пока валлиец с Бессемером спорили, кто кому обязан, я тоже провел опыты с spiegeleisen и одновременно заплатил Бессемеру за возможность пользоваться его изобретением, хотя его американский патент так до сих пор и не оформлен. Только вот я до конца и не уверен, что все это применимо на практике.

– Почему?

– Слишком многое строится на догадках. Содержание углерода определяется только по цвету пламени в конвертере. Так невозможно с уверенностью сказать, что при каждой плавке будет получаться сталь нужного качества. Есть еще один человек, который смог найти способ лучше, чем бессемеровский. Это один англичанин, родившийся в Германии. Зовут его Карл Сименс. Я ему написал… Орри, тебе совсем неинтересно, да?

– Разумеется, интересно!

Джордж покачал головой:

– Идем наружу, там прохладнее.

Когда они вышли, Джордж с беспокойством посмотрел на друга:

– Ты как будто не в себе с тех пор, как приехал. Что не так?

– Не знаю.

Он знал, но не мог сказать этого вслух. Он злился на своего друга просто потому, что тот был янки.

* * *

В тот день Хазарды обедали в два часа. Орри все еще чувствовал напряжение и злость. Добросовестно выслушивая рассказ Джорджа о состоянии его капитала, он словно видел перед собой совершенно незнакомого человека. Неужели когда-то они действительно называли друг друга глупыми смешными прозвищами? Трудно поверить. Нынешние времена были слишком мрачными для смеха и забавных имен. Возможно, даже слишком мрачными для дружбы.

– Рад за тебя, – сказал Орри.

– Да, прогресс налицо, – кивнул Джордж, прикуривая сигару.

Орри закашлялся и отмахнулся от дыма. Джордж сдвинул брови и пробормотал извинения. Но сигару не погасил – просто переложил в другую руку.

Несколько мгновений все молчали.

– Ты так и не сказал, что думаешь о появлении Елканы Бента в Техасе, – наконец сказал Орри, когда молчание уж слишком затянулось.

– Меня как громом поразило, когда ты написал об этом. Я совсем забыл о нем.

– Беда в том, Джордж, что он-то о нас не забыл. А если Бент по-прежнему ненавидит меня, он может перенести свою ненависть на моего кузена. То же самое касается и тебя.

Джордж сухо рассмеялся:

– Пусть приезжает в Лихай-стейшн, я не боюсь. Вот увидишь, его здесь будет ждать такой прием, которого он вовек не забудет.

– Вообще-то, я говорил о твоем брате. Ведь Билли пока в армии.

Джордж взмахнул сигарой:

– Да, я ему написал сразу после того, как узнал от тебя… Но я посоветовал Билли не тревожиться понапрасну из-за какого-то сумасшедшего. Ну, по крайней мере, пока его дорожка не пересечется с дорожкой печально известного капитана Бента. Тебе тоже не стоит так волноваться. Проклятье! Поверить не могу, что его до сих пор не выгнали, – закончил он, качая головой.

Высокомерная беспечность Джорджа только усилила раздражение Орри. К счастью, их отвлекли. Уильям, красивый мальчик, очень похожий на отца, последние несколько минут ерзал на стуле от возбуждения. А теперь не выдержал.

– Расскажи, как Чарльз сражается с индейцами! – воскликнул он.

– Это было в прошлом году, – отмахнулся Орри. – Теперь он на Рио-Гранде, гоняется за мексиканским бандитом Кортинасом. Я писал об этом твоему отцу… спроси у него.

Юный Уильям сразу уловил раздражение в голосе Орри, а тот, в свою очередь, заметил растерянность мальчика. Чтобы исправить свою оплошность, Орри начал рассказывать о том, как Второй кавалерийский полк ловил приграничного разбойника. Патрицию, которая была на год младше своего брата, рассказы о военных подвигах не интересовали, поэтому она вместе с матерью и Бретт начала увлеченно обсуждать модные наряды, и особенно новое платье от французского модельера Чарльза Уорта, которое Констанция купила в Париже специально для благотворительного бала. Раньше подобных балов в Лихай-стейшн не проводили, он был задуман для сбора денег на постройку школы.

– Конечно, это платье чересчур шикарно для такого случая, – смеялась Констанция, – но оно мне так понравилось, и Джордж настоял, чтобы я его купила. Вот только, боюсь, наши дамы будут показывать на меня пальцем.

– От зависти, – фыркнул Джордж, а Орри позавидовал тому, какими нежными взглядами обменялись супруги.

– Особенно тетя Изабель, – добавила Патриция.

– Как поживают Стэнли и Изабель? – спросил Орри.

При этих словах Патриция высунула язык и состроила страшную рожицу. Констанция легонько хлопнула дочь по руке и покачала головой.

– Мы не часто с ними видимся, – сказал Джордж. – Стэнли теперь неразлейвода с сенатором Кэмероном, у Изабель тоже свой круг. Ну и слава богу. Из-за противоречий между Священным Писанием и этим парнем Линкольном наша семья раскололась, но, в общем-то, все обошлось мирно.

– Тут надо бы кое-что уточнить, милый, – грустно улыбнулась Констанция. – Стэнли и Изабель отдалились от нас не по своей воле. Это мы их выгнали.

– Верно, но… – (Шаги у двери столовой заставили его и всех остальных повернуться.) – А, Вирджилия…

Орри поспешно отодвинул стул и встал.

– Добрый вечер, Вирджилия, – сказал он.

– Добрый вечер, Орри, – ответила она, садясь на свободный стул.

Слова приветствия Вирджилия произнесла так, словно он был болен чумой.

– Я не знал, что вы тоже приедете, – сказал Орри, снова садясь за стол.

Он был потрясен тем, как выглядела Вирджилия. Она как будто постарела лет на десять с тех пор, как он видел ее в последний раз. Кожа ее отливала желтизной, платье явно нуждалось в стирке, а волосы – в расческе. Запавшие глаза сверкали яростным огнем.

– Я приехала сегодня утром.

Как обычно, заурядную фразу она умудрилась превратить в торжественное заявление. Орри подумал о ее чернокожем любовнике, этом беглом рабе – Грейди, кажется. Слухи об их сожительстве, постоянно обрастающие все новыми и новыми пикантными подробностями, добрались и до Чарльстона, до предела возмутив местное общество. Были ли они все еще вместе? Разумеется, спрашивать он не стал.

– Завтра я отправляюсь в Чемберсберг, – с важностью добавила Вирджилия, раздраженно махнув рукой стоявшей у стены служанке, и девушка тут же бросилась наливать ей суп.

Вирджилия не отрываясь смотрела прямо в лицо Орри. Только не поддавайся на ее провокации, сказал себе Орри, понимая, что сдержаться будет нелегко. Вирджилия Хазард как никто умела пробудить в нем лютую ярость, а уж в его нынешнем настроении это было совсем не трудно сделать.

Бретт внимательно наблюдала за ними обоими, когда Вирджилия снова заговорила:

– Я там помогаю одному аболиционисту. Джону Брауну из Осаватоми.

Конечно, Орри слышал о Брауне. Да и кто не слышал? Он даже видел портрет этого человека в «Харперс уикли» – худое, изможденное лицо, длинная белая борода. Браун родился в Коннектикуте и долгие годы активно боролся за освобождение негров. Однако по-настоящему он прославился после событий в Канзасе, когда вместе со своим добровольческим отрядом, куда входили и пятеро его сыновей, воевал против превращения штата в новую рабовладельческую территорию. Самую громкую известность ему принесла так называемая резня в Поттаватоми, когда его отряд напал на поселение защитников рабства и буквально изрубил в куски пятерых мужчин.

Не так давно Браун выступал с лекциями на Северо-Востоке, чтобы собрать деньги для своего нового безумного предприятия, которым стало учрежденное им некое временное правительство в Канаде. Предположительно оно было связано с Подпольной железной дорогой для беглых негров. Мрачная репутация Брауна и вызывающий взгляд Вирджилии подтолкнули Орри к резкому ответу:

– Представить не могу, что кто-то хочет помогать убийце.

Бретт и Констанция с тревогой переглянулись. Вирджилия поджала губы.

– Я нисколько не сомневалась в том, что вы изречете нечто подобное, – сказала она. – Такие, как вы, всегда пытаются оскорблениями опорочить тех, кто говорит правду о Юге. Но знайте: мы не позволим вам и дальше следовать вашим варварским обычаям и содержать ваши племенные фермы для разведения рабов.

– Что вы несете?

– Близится день, когда мессия возглавит восстание ваших рабов. И все белые, которые не поддержат эту великую революцию, будут уничтожены.

За столом наступило потрясенное молчание. Даже Бретт едва сдерживала гнев. А вот Орри больше не мог сдерживаться. Раздражение, которое копилось в нем все эти дни, наконец вырвалось наружу. Он с грохотом отодвинул стул и встал.

– Прошу меня извинить, – сказал он напряженным голосом, обращаясь к Джорджу.

Констанция бросила на свою золовку испепеляющий взгляд и повернулась к Орри:

– Думаю, это не вам следует уйти.

– Но он, конечно же, уйдет, – ухмыльнулась Вирджилия. – Для южан ведь правда невыносима.

– Какая правда?! – воскликнул Орри, сжав рукой спинку стула. – Никакой правды я пока не слышал. Мне до тошноты надоело, что со мной обращаются так, будто я лично несу ответственность за любой поступок южан – реальный или рожденный вашим больным воображением.

– Орри, это уже слишком, – покраснев, тихо сказал Джордж, но Орри уже ничего не слышал.

– Фермы по размножению! Как только вам в голову пришли такие дикие фантазии? Или вы начитались об этом в ваших дешевых бульварных романах в желтых обложках? – (При таком явном намеке на порнографию Джордж снова напрягся.) – Вас это заводит, да? – Орри уже почти кричал. – Возбуждает? Поэтому вы постоянно об этом твердите?

Краем глаза он заметил, как Констанция торопливо уводит из столовой детей.

– Неудивительно, что люди, которые хотят увековечить свое зло, всеми силами пытаются отрицать его, – с ангельской улыбкой произнесла Вирджилия.

У Орри все поплыло перед глазами. Он больше не мог выносить ни звука ее голоса, ни ее неуязвимого самодовольства. Ярость, которую он так долго сдерживал, выплеснулась наружу.

– Женщина, ты безумна!

– Вам всем конец – вам и таким, как вы!

– Заткнись! – закричал он. – Заткнись и катись к своему ниггеру, где тебе самое место!

* * *

Как только эти слова слетели с его языка, Орри охватил стыд. Пол закачался под ногами. Еще мгновение назад его глаза застилала пелена ненависти, теперь же он видел все лица перед собой совершенно отчетливо. И на всех он увидел гнев. Джордж был взбешен больше остальных. Выхватив изо рта сигару, он стиснул ее так, что треснула темно-зеленая обертка.

Вирджилия старалась сохранить фальшивую улыбку, пока Бретт сверлила ее глазами. Восстановить мир снова попыталась Констанция.

– Мне кажется, Вирджилия, ты была невоздержанна в своих словах, – сказала она.

– Вот как? – Ледяной взгляд Вирджилии остановился на жене брата.

– Тебе нетрудно будет извиниться?

– Нетрудно, но я не вижу в этом необходимости.

Орри хотелось схватить бокал и выплеснуть вино ей в лицо. Несмотря на мучивший его стыд, уязвленная гордость все-таки победила. Эти люди выносили приговор целой общественной системе, проклиная хорошее заодно с плохим. Терпеть это было выше его сил.

– Я надеялся, что хотя бы ты возмутишься ее поведением, – резко сказал он Джорджу, заметив его хмурый взгляд.

Джордж бросил сломанную сигару на стол.

– Я не согласен с теми словами, что она выбрала, но по сути она права.

Откровенная враждебность Джорджа пронзила Орри, как удар сабли. Трещина в их отношениях, появления которой он так боялся, стала неизбежной. Он взял себя в руки, расправил плечи и решительно произнес:

– Думаю, нам больше не о чем говорить, сэр.

– Да, теперь это очевидно, – сухо ответил Джордж.

Орри посмотрел на него. Лицо Джорджа пылало яростью, это было несомненно, да и в своем сердце он чувствовал один лишь гнев. Значит, то, о чем невозможно было и помыслить, случилось. Отныне они с Джорджем Хазардом враги.

– Я должен взять свою шляпу, – сказал он сестре. – Мы уходим.

Бретт растерянно молчала, не готовая к такому повороту. Орри решительно подошел к ней, взял за локоть и вывел в холл.

– Будьте любезны отправить наши вещи в местный отель, – сказал он не оглядываясь.

Через несколько секунд все услышали, как хлопнула дверь.

* * *

В тот день Джордж не вернулся на завод. С сигарой в одной руке и стаканом виски в другой он бродил по дому, злясь на Орри, на себя и не зная, что делать дальше.

Вирджилия поднялась наверх и закрылась у себя в комнате. Констанция проводила детей и теперь сидела в гостиной. Уильям ушел гулять, Патриция занималась в музыкальной гостиной, где Джордж ее и нашел спустя полчаса. Девочка сидела за пианино, разучивая какой-то менуэт.

– Папа, а вы с Орри больше не друзья? – спросила она, увидев отца, остановившегося в дверях.

Этот наивный детский вопрос мгновенно привел сумбурные мысли Джорджа в порядок.

– Конечно друзья. Орри обязательно вернется к нам к ужину. Я позабочусь об этом.

В библиотеке, где он хранил кое-какие письменные принадлежности, Джордж сел за стол, отодвинул в сторону осколок метеорита и обмакнул перо в чернила. Потом на одном дыхании написал короткую записку, закончив ее словами: «Палка… ты примешь мои извинения?»

* * *

– Вы ищете мистера Мэйна? – Портье в «Стейшн-Хаус» проверил книгу записей. – Он снял номер на день для своей сестры, но его самого вы наверняка найдете в баре.

Толкнув двери бара, на которые указал портье, слуга из Бельведера прошел через пустой зал к столику возле окна. Там сидел худой бородатый человек и смотрел в пустой стакан.

– Мистер Мэйн? Это от мистера Хазарда, сэр.

Орри прочитал записку и сразу передумал уезжать вечерним поездом. Однако потом он вспомнил, что произошло в Бельведере и все слова, которые он там сгоряча наговорил. Нет, он не сможет принять извинения Джорджа и вернуться как ни в чем не бывало. А если его решение как-то помешает строительству «Звезды Каролины», то это проблемы Купера.

– Будет ли ответ, сэр? – осторожно кашлянув, спросил слуга.

– Только такой.

Орри разорвал записку и бросил обрывки в медную плевательницу.

* * *

– Черт бы его побрал! – воскликнул Джордж. – Представляешь, что он сделал?

– Да, – кивнула Констанция. – Ты рассказывал это уже раз десять или двенадцать.

Ей не стоило его дразнить. Кроме того, Констанции совсем не было весело, хотя при более приятных обстоятельствах она могла бы сказать, что ее муж выглядит довольно комично, носясь по спальне босиком, с погасшей сигарой в зубах, в одних трусах, из-под которых выпирает уже намечающееся брюшко.

– Разумеется, рассказывал, – отозвался Джордж. – Я послал ему абсолютно искренние извинения, а этот сукин сын просто оскорбил меня!

Через открытые окна в комнату залетал легкий осенний ветерок. В прохладную погоду Джордж любил спать, прижимаясь к жене, а ей нравилось ощущать его рядом. Только этой ночью, как она подозревала, им будет не до сна. С того часа, как вернулся слуга из «Стейшн-Хаус», Джордж никак не мог успокоиться, беспрерывно ругался и кипел от ярости.

– Милый, ты ведь тоже был суров с ним. – Констанция села, прислонившись к изголовью кровати; ее распущенные волосы рассыпались по плечам. – Вы оба виноваты, но больше всех виновата, конечно, Вирджилия. Именно она стала причиной вашей ссоры. И я не стану до бесконечности терпеть ее выходки в этом доме.

– Не беспокойся, – сказал Джордж, запустив пальцы в волосы, – она уже уехала в Чемберсберг.

– Она сама так решила?

– Нет, я настоял.

– Ну, это уже кое-что.

Констанция поправила подушку под поясницей и начала расчесывать волосы медленными, немного ленивыми движениями. Хоть и не сразу, но она все же пришла к убеждению, что оскорбительное поведение Вирджилии уже не поддавалось никакому контролю и действительно вышло за рамки терпения. Ей хотелось сказать мужу, что он не сможет помочь своей сестре и ради ее же пользы должен отвернуться от нее. Но сейчас разговор на эту тему был не ко времени.

– А Орри? – спросила она. – Он уже уехал из Лихай-стейшн?

– Не знаю, да и плевать. Я собираюсь написать Куперу и отозвать ссуду. Для двух миллионов долларов я найду применение и получше. А то, может, эти мерзавцы действительно строят флагман для флота сепаратистов!

– Ты обвиняешь в этом Купера Мэйна? – Констанция мягко улыбнулась. – Теперь ты говоришь так же безрассудно, как твоя сестра.

Джордж выбросил погасшую сигару в окно. Свисток на станции Лихай-стейшн прозвучал в холмах как похоронный плач.

– Он даже не удостоил меня ответом!

Говоря в темноту за окном, Джордж чувствовал скорее грусть, чем гнев.

– Милый, иди сюда.

Он повернулся с беспомощным, почти детским выражением на лице. Потом подошел к кровати и сел, прислонившись к бедрам жены. Его ноги свисали с края кровати, не касаясь пола.

Не в силах видеть, как он мучается, Констанция начала легонько поглаживать его виски.

– Все мы сегодня вели себя неправильно, – сказала она. – Пусть Орри успокоится, дай ему недельку-другую. И сам успокоишься за это время. А потом вы оба все исправите. Вы слишком долго были друзьями, чтобы порвать отношения.

– Я знаю, но он…

Она мягко приложила ладонь к его губам:

– Сегодня ты позволил политическим разногласиям встать между тобой и твоим лучшим другом, ближе которого у тебя нет. Ты понимаешь, насколько это глупо? И насколько страшно. Разве может выжить эта страна, когда друзья вот так ссорятся? Если достойные и разумные люди вроде вас с Орри не смогут найти общий язык, какое будущее нас всех ждет? Оно наверняка окажется в руках «пожирателей огня» и Джонов Браунов.

Нежное прикосновение ее пальцев понемногу успокоило Джорджа.

– Ты права, – произнес он уже мягче. – В какой-то мере. Только я не уверен, что словами «разногласия» и «ссора» действительно можно описать то, что сейчас происходит в стране.

– Не совсем поняла, что ты хотел сказать.

– Мне кажется, эти слова имеют… ну, что ли… более обиходное значение. Так говорят, когда люди… ну, я не знаю… – он взмахнул руками в воздухе, словно помогая себе лучше выразить мысль, – не сходятся во взглядах на прическу или… фасон лацкана у сюртука. Противоречие, которое терзает нашу страну, гораздо серьезнее и глубже. Оно отсылает нас к основным вопросам, которые должен задать себе каждый мыслящий человек. Есть ли у тебя право держать кого-то в оковах только потому, что у него черная кожа? Можно ли выйти из Союза по своему желанию? Я для себя решил, как ответить на оба этих вопроса. Но вот ответа на вопрос, как одновременно защитить то, во что ты веришь, и не потерять друга, у меня нет.

Констанция ласково посмотрела на мужа.

– Главное – терпение, – сказала она. – Терпение, разум и добрая воля.

– Надеюсь, ты права, – вздохнул Джордж. – Но не уверен.

Однако он был благодарен жене и за совет, и за поддержку. Чтобы показать свою благодарность, он наклонился к ней и нежно поцеловал.

Констанция ответила на поцелуй мужа, и уже вскоре их ласки стали более страстными. Осенний ветер все так же колыхал занавески, пока супруги занимались любовью, находя в объятиях друг друга утешение и временный покой.

А потом, когда, утомленные, они лежали рядом в обнимку, каждый из них снова задавал себе все тот же невысказанный вопрос. Терпение, разум и добрая воля – все это прекрасно, но будет ли этого достаточно? Возможно, напряжение в стране уже дошло до такой точки, когда доводы рассудка бессильны, и теперь их судьба действительно в руках «пожирателей огня» и Джонов Браунов.

И еще Вирджилий.

Глава 51

Ландо Саймона Кэмерона катило по Пенсильвания-авеню. Стенли с наслаждением купался в теплых лучах солнца, радуясь возможности полюбоваться городом в компании своего дорогого босса.

Позади постепенно стихали звуки военного-морского оркестра Франческо Скалы, игравшего «Listen to the Mocking Bird». Автор сего музыкального опуса посвятил его Гарриет Лейн, племяннице Бьюкенена и хозяйке президентской резиденции. Разумеется, именно в эту минуту она и сам президент, по-прежнему закоренелый холостяк в свои уже почти семьдесят, стояли на лужайке Президентского парка и пожимали руки слушателям концерта. Вообще президента довольно часто можно было увидеть в городе. Не далее как вчера, после шикарного ужина из омаров, черепашьего супа и французского вина, Стэнли решил пройтись по этой самой улице и совершенно неожиданно увидел его. Президент как раз вышел на свою ежедневную часовую прогулку.

Осмелев от выпитого вина, Стэнли подошел, чтобы заговорить с ним. Конечно, они и раньше встречались – в Пенсильвании. Президент не только узнал Стэнли, но и был хорошо осведомлен о его тесных отношениях с сенатором Кэмероном, если признаком такой осведомленности могла служить едва заметная холодность тона.

– Я знаю, Саймон, президент вам не друг, но ведь он тоже из нашего штата, – сказал Стэнли, вспомнив о той встрече. – И когда я вчера снова встретил его, он произвел на меня очень хорошее впечатление.

– Да, Вашингтон тоже произвел на вас очень хорошее впечатление, как вы говорили.

Сарказм в голосе сенатора заставил его покраснеть. Он явно брякнул что-то не то.

– Это уж точно не могло произвести на вас хорошее впечатление, – продолжал Кэмерон, пренебрежительно махнув рукой в сторону недостроенного здания Капитолия в уродливых лесах. – Как я могу сделать вас своим доверенным лицом, если вы по-прежнему выдаете все те же ошибочные суждения? Когда вы наконец поймете, что ничто в этом городе не стоит и пенни, кроме власти?

Стэнли покраснел еще гуще. Он прекрасно понимал, что Кэмерон оказывает ему расположение вовсе не из-за его умственных способностей, а исключительно благодаря его капиталам. И все же ему было неприятно, что его недостатки обсуждаются в такой едкой манере.

Однако он должен терпеть и это, если не хочет испортить отношения с сенатором. В воздухе витал ветер перемен, который вполне мог занести их с Изабель в этот город и дать ему должность в правительстве.

– Никогда не заставляйте меня выслушивать, что Бьюкенен произвел на вас впечатление, – не унимался Кэмерон. – Мы теперь республиканцы, и президент – наш враг.

Стэнли кивнул, изобразил на лице льстивую улыбку, а потом попытался увести разговор к другой теме.

– А что насчет следующего года? Думаете, демократы выдвинут Стива Дугласа?

– Трудно сказать. Партия слишком расколота. Дуглас восстановил против себя весь Юг своей Фрипортовской доктриной.

– Тогда у нас будет реальный шанс выдвинуть Сьюарда.

В этот вечер Стэнли и Кэмерон должны были присутствовать на частном приеме в отеле «Кирквуд». Оба срочно приехали из Пенсильвании, чтобы встретиться со Сьюардом, а также с генералом Скоттом – страдающим подагрой упрямцем, охваченным, как и сенатор, президентскими амбициями. Накануне они проговорили со Скоттом целый час, и ради этой встречи с Кэмероном он даже специально приехал из Нью-Йорка, что еще раз доказывало влиятельность уроженца Пенсильвании в делах республиканцев. Все эти встречи с важными людьми кружили Стэнли голову. Ему хотелось любой ценой снова попасть в Вашингтон, чтобы теперь уже стать здесь своим.

Упоминание о Сьюарде не понравилось Кэмерону.

– После его реплики о «неотвратимости конфликта» он вряд ли победит. Конечно, сегодня на приеме нам не стоит говорить ему об этом, но партии придется найти другого кандидата, не столь агрессивного. Того, кто своими речами оскорбит как можно меньше людей.

– И кто это? – Стэнли моргнул.

– Пока не знаю. Но одно вам скажу… – Кэмерон сдержанно улыбнулся. – Я узнаю его имя первым. И без моего одобрения его не выдвинут.

Стэнли знал, что сенатор не шутит. Мало кто из республиканцев обладал таким же огромным влиянием в политической жизни штата, как он.

– Я намерен появиться на съезде партии уже в должности члена кабинета, – продолжал Кэмерон. – Любой кандидат с меньшими амбициями моей поддержки не получит. А когда я перееду в этот гнусный город, мои друзья переедут вместе со мной. – Он выразительно посмотрел на Стэнли, и в его глазах вспыхнули солнечные блики. – Я говорю о тех друзьях, которые доказали, что их преданность не подлежит сомнению.

Намек был вполне откровенным и уже привычным.

– Сколько вам нужно на этот раз? – спросил Стэнли.

– Десять тысяч могут помочь. Двадцать было бы идеально.

– Вы их получите.

Просияв, Кэмерон откинулся на бархатные подушки ландо.

– Я знал, Стэнли, что могу на вас рассчитывать. Уверен, здесь найдется работа для человека ваших способностей.

* * *

Дневной свет уже угасал, когда Билли греб в сторону Блади-Айленда. Бретт сидела напротив, держа над головой раскрытый зонтик. Билли с трудом отводил от нее глаза и никак не мог справиться с охватившим его волнением.

Он постоянно напоминал себе, что брат девушки ожидает от него джентльменского поведения. Но удержаться было так нелегко, особенно при виде ее очаровательной красоты после долгих месяцев одиночества. Изящный наклон головы, нежный изгиб груди – все это будоражило его кровь, заставляя сердце биться сильнее.

После почти недельного путешествия Бретт и Орри накануне днем наконец-то добрались до Сент-Луиса. Почти сразу Бретт рассказала Билли о ссоре в Лихай-стейшн. Новость о том, что причиной размолвки стала Вирджилия, ничуть не удивила Билли. Они с сестрой никогда не были близки. Зачастую Билли вообще с трудом верил, что в их жилах течет одна кровь.

Орри не слишком усердно присматривал за молодыми людьми. До этого он уже дважды оставлял их наедине больше чем на час, и они с удовольствием бродили по этому маленькому сырому городку на берегу реки. Сегодня, страдая расстройством желудка после съеденного днем жареного сома, Орри остался в отеле, а Билли повез Бретт на пароме на другой берег Миссисипи, а потом взял в аренду весельную лодку. Ему хотелось, чтобы Бретт увидела, чем он тут занимался все эти месяцы.

Орри, несомненно, вел себя с ним вежливо и уважительно, думал он, направляя лодку к длинной полоске земли за мелководьем. Означало ли это, что он изменил свое решение относительно их брака? Хорошо бы это было так.

Днище со скрежетом коснулось каменистого дна. Билли выскочил из лодки и, стоя по щиколотки в воде, протянул руку Бретт.

– Прыгай! Не бойся, не промокнешь.

Однако лодка стояла не так надежно, как он предполагал, и когда Бретт встала, от ее движения она отплыла в сторону.

– Постой, сейчас поймаю носовой канат! – крикнул он, но было поздно.

Бретт прыгнула. Он попытался поймать ее, но потерял равновесие, и они оба упали, подняв фонтан брызг и распугав десятки маленьких серебристых рыбешек.

– О боже! – в ужасе вскрикнула Бретт.

Они сидели в воде глубиной дюймов в пять. И вдруг начали смеяться.

Билли помог ей встать. Платье облепило тело девушки, и под мокрой тканью проступили маленькие острые соски.

– Ну и вид у тебя, – хихикнула Бретт, стряхнув воду с зонтика. – Хотя у меня, наверное, не лучше.

– Что ж, – мрачно ответил Билли, – по крайней мере, теперь ты запомнишь свой визит в Сент-Луис.

– Да разве я смогу забыть Сент-Луис, если ты здесь?

Хотя Бретт произнесла это беспечным тоном, в ее словах чувствовался очень серьезный смысл. Когда их взгляды встретились, Билли шагнул к ней прямо по воде и крепко обнял за талию. Ее мокрые нежные губы приоткрылись, ожидая поцелуя, и она сама прижалась к нему еще теснее.

– Для порядочной южанки ты не слишком-то беспокоишься о приличиях, – наконец прошептал он. – Целоваться при всех среди бела дня…

– Мне все равно, пусть хоть весь Иллинойс нас увидит. Я люблю тебя, Билли. Никогда и никого я не полюблю так… – Она замолчала, увидев что-то за его спиной, и вдруг воскликнула, сразу развеяв всю романтичность мгновения: – Лодка!

Билли пришлось зайти поглубже в воду, чтобы догнать лодку. Вытащив ее на берег, он обвязал канат вокруг большого валуна и пошел к Бретт. На ходу он выбивал воду из фуражки и думал о том, что лодка отплыла как раз вовремя, чтобы он успел хоть немного прийти в себя.

Когда они взялись за руки и направились к тополиной роще, Билли вдруг снова охватило желание. Все-таки вынужденное воздержание было слишком долгим. Он посмотрел на Бретт и прочитал в ее глазах те же чувства.

* * *

Он показал Бретт два ряда свай в дальнем конце отмели. Между рядами оставалось засыпанное песком и камнями пространство в сорок футов шириной; внешняя сторона дамбы была укреплена дополнительно.

Это была тяжелая, грязная работа. Билли трудился здесь все лето: принимал баржи, вбивал новые сваи, разгружал камни, кормил насекомых и постоянно улаживал ссоры нанятых рабочих. Бо́льшую часть времени он работал без рубашки. Несколько раз спина обгорала на солнце и облезала, но теперь, когда ремонт подошел к концу, кожа приобрела красивый темно-ореховый оттенок, и он мог с гордостью хвастаться и тем и другим.

– С южной стороны дамба тоже повреждена. Сейчас мы там работаем. Недели через две-три закончим.

– А что потом?

– Переведут куда-нибудь еще.

– Куда?

– Туда, где нужны инженеры. Один из моих рабочих как-то спросил, зачем мне было тратить четыре года жизни в Вест-Пойнте, если я научился только грузить камни на баржи. Провалиться мне на этом месте, если я знаю ответ! Но это отличная и полезная работа, и мне она нравится. Я бы с радостью делал то же самое в другом месте.

Бретт кивнула. Они шли рука об руку между тополями. Синева неба была такой глубокой, какая бывает только в октябре, как всегда считал Билли. В вышине плыли стайки легких облаков, подкрашенные с краев пламенеющим светом низкого солнца. Контраст ярко-оранжевого и синего показался Билли удивительно красивым и даже немного нереальным.

– А вообще, мне все равно, куда ехать, – сказал он вдруг, – лишь бы с тобой. – Остановившись, он повернул девушку к себе и взял ее за руки. – Бретт, я хочу жениться на тебе. Как можно скорее.

– Я тоже этого хочу. Мне кажется, мы ждем уже целую вечность. Ты знаешь, что мне исполнился двадцать один год?

– Я и забыл. Да ты уже почти древняя старушка!

Билли, конечно, шутил, но он и сам в последнее время все острее чувствовал свой возраст. В двадцать четыре года мужчина готов принять на себя ответственность.

– Я теперь вполне способен позаботиться о тебе, – сказал он. – Каждый месяц я откладываю половину жалованья. Так что… – Он откашлялся. – Как ты смотришь на то, чтобы я поговорил с Орри о нас, пока вы здесь?

Бретт обняла его:

– О, пожалуйста, поговори!

– Только мне бы хотелось знать наверняка, что это будет подходящий момент…

– Ты всегда так осторожен и внимателен, – мягко улыбнулась Бретт. – Но едва ли подходящий момент вообще настанет. Сейчас такие тревожные времена…

– Но я не уверен, что нравлюсь твоему брату. Что, если он все еще злится на Джорджа и не захочет говорить?

– Едва ли. – Бретт снова прижалась к нему и прошептала: – Я просто с ума сойду, если нам придется еще ждать.

– И я тоже.

– Поговори с ним завтра. Или сегодня вечером.

– Хорошо. Обещаю, сделаю это, как только смогу.

И все же за его решительным тоном скрывались сомнения. Он чувствовал себя как генерал, который должен вести армию в бой.

Они снова поцеловались; оранжевые облака плыли над Миссисипи в этом удивительном синем небе, и совсем не хотелось думать о том, что в мире может происходить что-то дурное.

* * *

Сент-Луис показался Орри довольно бойким и оживленным, но неприятно поразил своей грубостью и самодовольством. Этот город был таким же примитивным, как и многие местные дома из некрашеной древесины. Здесь Орри еще острее почувствовал красоту родной Южной Каролины, когда на следующее утро они с Билли шли вдоль берега реки в сторону Блади-Айленда.

В руке Орри сжимал дорогую ореховую трость, которую только что купил на память об их поездке. Размахивая тростью в такт шагам, он описывал ею в воздухе небольшие круги. Они прошли мимо шумных чернокожих грузчиков, которые таскали на баржу какие-то большие ящики. Посреди канала взбивал воду огромный заднеколесный пароход, направлявшийся на север, в сторону Де-Мойна. Выстроившиеся на палубе пассажиры радостно махали руками. Орри проводил пароход восторженным взглядом; он уже успел влюбиться в эти суда, которые казались ему похожими на элегантные плавучие дворцы.

Билли осторожно кашлянул. На его светло-синих брюках все еще были видны следы вчерашнего купания. Орри понял, что разговора не избежать, как бы ему этого ни хотелось.

– Орри, я очень благодарен вам за то, что вы согласились поговорить со мной, – сказал Билли.

Орри взмахнул тростью и попытался отшутиться:

– А что же тут необычного? Мы разговариваем не первый год.

– Да, сэр, но сегодняшний разговор очень важен. Он касается Бретт.

– Я так и предполагал, – кивнул Орри, снова посерьезнев.

Мимо проехал фургон, набитый тюками хлопка. Копыта мулов громко стучали по булыжной мостовой. Некоторое время мужчины шли молча. Иногда Орри думал, что Билли Хазард уж слишком щепетилен – особенно, как оказалось, в сравнении со своим старшим братом. Он сожалел, что этот важный разговор начался именно теперь, хотя злость на Джорджа была тут ни при чем. На самом деле Орри большей частью винил себя за то, что произошло в Лихай-стейшн, и собирался непременно написать другу письмо, чтобы все исправить.

Из кофейни слева донесся чудный аромат кофе; рядом, в салуне, слышались громкие голоса и резко пахло опилками. Краем глаза Орри заметил робость на лице юноши и решил облегчить ему задачу:

– Ты хочешь получить мое согласие на свадьбу с Бретт.

– Да! – обрадованно воскликнул Билли. – Я теперь сам смогу о ней заботиться. Конечно, роскоши я ей обещать не могу, но она ее и не хочет. Думаю, в армии у меня отличные перспективы. Скоро я уеду из Сент-Луиса…

– Ты уже знаешь, куда тебя переведут?

– Я просил назначить меня в один из федеральных фортов на Юге. Это может быть форт Пуласки в Саванне или форт Монро. Идеальнее всего был бы, конечно, Чарльстон. Я слышал, там собираются восстановить укрепления в бухте.

– Ну, Бретт была бы рада, если бы ты оказался поближе к Монт-Роял.

– Сэр, мы больше не хотим просто встречаться. Мы мечтаем пожениться.

Это заявление прозвучало довольно резковато. Возле начала шумного пассажирского причала Орри остановился и, нахмурившись, повернулся лицом к молодому человеку:

– Я понимаю, Билли, но, боюсь, не могу на это согласиться.

В глазах Билли вспыхнуло негодование.

– Но почему? Думаете, я буду плохим мужем для Бретт?

– Я думаю, ты будешь прекрасным мужем. Это не связано с твоим характером.

– А с чем тогда? Или вы изменили свое мнение об армии? По-вашему, это плохое занятие?

– Хорошее, и я уверен, что ты добьешься в нем больших успехов. По крайней мере, добился бы в обычные времена. Но, увы, нынешнее время далеко не обычное. Страна расколота, всюду волнения. Будущее в тумане, а вернее сказать, совсем безрадостное. – Он глубоко вздохнул и договорил то, что считал своим долгом сказать: – Особенно для двух молодых людей с разных сторон баррикад.

– Вы хотите сказать, мы не можем быть вместе, потому что я из Пенсильвании, а Бретт – южанка? – Билли замолчал и после короткой паузы с тихой решимостью добавил: – Не надо судить о нас по тому, что случилось между вами и Джорджем.

– Это Бретт тебе рассказала? – сдержав гнев, спросил Орри ровным голосом.

– Да.

– Ну, не могу сказать, что мое решение никак не связано с той ссорой, но не так, как ты думаешь. Мы с твоим братом не раз ссорились. Но он все равно остается моим лучшим другом. По крайней мере, я на это надеюсь. Однако не забывай: причиной нашей размолвки стали вопросы, которые в эти дни все больше и больше разделяют общество. Поэтому вы с Бретт тоже неминуемо попадете под этот каток. Ты только представь, что эти безумные разговоры об отделении все-таки приведут к каким-то реальным враждебным действиям. Что будет с армией? И что будет с офицером, который должен защищать и свое правительство, и свою жену-южанку?

– Мне кажется, вы просто придумываете предлог, чтобы мне отказать, – раздраженно произнес Билли.

– Я объясняю причины своего отказа, – так же раздраженно ответил Орри.

– Это ваше окончательное решение или оно еще может измениться?

– Конечно может. Поверь мне, я был бы рад, если бы Бретт вышла за Хазарда. Но только после того, как будущее станет хоть немного определеннее.

Билли внимательно посмотрел на него:

– А если мы решим пожениться без вашего благословения?

Лицо Орри окаменело.

– Не думаю, что Бретт согласится на такое. Хотя ты, конечно, вправе ее спросить.

– Да, сэр. – Билли коротко кивнул. – Непременно спрошу. А теперь прошу меня извинить, я должен отдать кое-какие распоряжения рабочим.

Он повернулся и напряженной походкой пошел в сторону порта. Орри грустно смотрел ему вслед.

* * *

– Меня очень разочаровал твой ответ Билли, – сказала Бретт в тот же вечер, когда они сидели в гостиной их номера.

– Когда ты его видела?

– Недавно, когда спускалась вниз. Он убежден, что не нравится тебе и в этом вся причина.

– Неправда! – Орри в сердцах хлопнул по подлокотнику кресла. – Видимо, я не сумел как следует ему объяснить. Просто мне необходимо еще раз все обдумать. Ты и сама прекрасно знаешь, что нынешнее положение в стране вынуждает людей занять какую-то сторону. Я боюсь, что вы с Билли, в силу вашего воспитания и окружения, окажетесь по разные стороны. И мне бы очень не хотелось, чтобы ваш брак был омрачен этими ужасными противоречиями.

– Что-то мне подсказывает, что это будет мой брак. – Бретт топнула ногой. – И что-то мне подсказывает, что это я должна решать…

– Не надо вести себя, как Эштон! – грубо оборвал ее Орри, вставая и подходя к окну размашистыми шагами. – Если хочешь пренебречь моей волей, то так и скажи, – добавил он, повернувшись.

– Я сказала Билли, что не должна так поступать. По крайней мере, пока есть надежда, что ты передумаешь.

Это была угроза, хотя и не столь откровенная. Решимость сестры стала неожиданностью для него, и внезапно Орри почувствовал грусть. Быть может, просто до этой минуты он гнал от себя мысль о том, что Бретт уже взрослая и способна сама распоряжаться своей судьбой, поэтому его опека ее только тяготит? Это еще раз напомнило ему, как быстро летит время, творя свои неумолимые перемены.

Он снова отвернулся к окну и стал смотреть, как еще один колесный пароход идет на юг по Миссисипи. Из труб вместе с дымом взметались искры – они ярко сверкали в темноте и мгновенно таяли. Так же, как людские стремления. Так же, как людские мечты.

Меньше всего ему хотелось быть виновным в том, что он лишил счастья других только потому, что ему самому счастья не досталось. Это было слишком жестоко и эгоистично. Внезапно его охватило жгучее желание как-то смягчить принятое им решение и помириться с сестрой и Билли.

Он подошел к Бретт и сжал ее руку:

– Мне нравится Билли. Я знаю, он будет заботиться о тебе. Но брак заключается на всю жизнь… – «Ах, как бы Мадлен сейчас гордилась тобой!» – прозвучал в его голове ехидный голос. – Поэтому ты должна быть полностью уверена в своих чувствах.

– Орри, я уверена! Я знаю его много лет! И уже много лет жду, когда мы наконец будем вместе!

– Тогда неужели тебе так трудно подождать еще немного?

В гостиной стало уже совсем темно. Они почти не видели друг друга.

– Ну, наверное, нетрудно, – устало вздохнула Бретт.

Это была победа. Правда, не окончательная – просто временная передышка.

* * *

В ту ночь Билли чувствовал себя еще более несчастным, чем Бретт. Сон никак не приходил; в голове роились мрачные мысли об отказе Орри, о разногласиях Севера и Юга и о возможности войны. Он даже вспомнил совершенно невообразимые предостережения брата, который написал ему о каком-то сумасшедшем офицере, неизвестно почему ненавидящем всех Хазардов. Джордж предполагал, что этот человек может как-то навредить и ему тоже, и просил быть поосторожнее.

Однако у него не было ни времени, ни желания всерьез задумываться о чьей-то призрачной угрозе – разве что в такие унылые дни, как сегодня. Гораздо приятнее было мечтать о Бретт, представляя себе их будущую жизнь.

* * *

Три дня спустя, в четверг, Билли провожал гостей на поезд, уходящий на восток.

После их недавнего разговора, который так неприятно закончился, Орри больше молчал. Но теперь, стоя возле вагона, он вдруг понял, что для него это последняя возможность выйти за рамки пустой холодной любезности и подбодрить юношу.

Он взял руку Билли и с чувством пожал ее. Это слегка обескуражило молодого человека. А когда Орри неожиданно улыбнулся, Билли удивился еще больше.

– Я думаю, что вместе вы сможете выдержать почти любые натиски судьбы, – сказал Орри. – Просто дай мне всего один месяц, чтобы я мог окончательно отбросить все сомнения, хорошо?

– Вы хотите сказать, мы можем…

– Никаких обещаний, Билли! – Орри предостерегающе вскинул руку. – Я не захлопнул дверь, и мне очень жаль, если тебе так показалось. Просто я, так же как и ты, всегда осторожен. Спроси Джорджа.

– Спасибо, сэр! – Билли, просияв, пожал ему руку, а Бретт радостно обняла брата.

Орри оставил молодых людей пошептаться; они стояли рядом, почти касаясь друг друга лбами. Совесть Орри слегка успокоилась, но будущее по-прежнему тревожило его.

Глава 52

Он проснулся от крика. Кричала женщина – громко и пронзительно. Орри потер глаза. Поезд стоял. По вагону бегали люди. Один высокий мужчина налетел на тусклый масляный фонарь, висевший в конце коридора. Фонарь закачался, бросая на стены искаженные тени.

Со своего места напротив растерянно смотрела Бретт, ничего не понимая спросонья. Орри вышел в коридор, чтобы узнать, что происходит. Женщина снаружи продолжала кричать. Какой-то мужчина грубо приказал ей замолчать.

– Всех просят выйти из вагона, – услышал Орри голос кондуктора. – Я не знаю, что там случилось, но уверен: никто не пострадает. Пожалуйста, поспешите. Только поосторожнее – смотрите под ноги.

Кондуктор пробивался сквозь встречный поток людей в сторону Орри, обращаясь к нему, Бретт и еще нескольким пассажирам, которые еще никак не могли проснуться.

– Прошу вас, поспешите! Все должны выйти из вагона!

По-прежнему не очень хорошо соображая после сна, Орри засомневался, а нужна ли на самом деле такая суматоха. Наверняка случилась какая-нибудь ерунда. Он достал из жилетного кармана часы и как раз открыл крышку, когда мимо него в коридор прошла Бретт и подняла окно, выходившее в черноту.

Часы показывали половину второго ночи. Это означало, что уже наступил понедельник, семнадцатое октября. Рано утром в воскресенье они выехали из Уилинга на экспрессе железной дороги Балтимор-Огайо в Балтимор, где Орри собирался потратить несколько тысяч долларов на судовое оборудование для Купера. В багаже лежал длинный список всего необходимого.

Бретт высунулась в окно, держа ладони у глаз и пытаясь что-нибудь рассмотреть.

– Там какой-то человек с мушкетом, – внезапно отшатнулась она, сильно побледнев.

– Не может быть…

Орри протиснулся мимо сестры и тоже выглянул наружу. Вдали тускло светились фонари. Признаки цивилизации немного успокоили его. Вдруг кто-то дотронулся до его плеча.

Орри резко обернулся, готовый ударить. Но это был всего лишь кондуктор.

– Прошу вас, сэр, выйдите из вагона. – Кондуктор был страшно напуган, он почти умолял. – Я официальный представитель этой железной дороги. Моя фамилия Фелпс. Все пассажиры под моей ответственностью. Пожалуйста, сделайте, как я прошу, пока нам не разрешат ехать дальше.

– Кто разрешит? – Голос Орри теперь звучал громче, сонливость слетела окончательно.

– Те вооруженные люди снаружи. Они захватили станцию. Говорят, что и федеральный арсенал в их руках, и оружейный завод. Мне показалось, настроены они весьма решительно.

Где-то в темноте грянул ружейный выстрел. Бретт испуганно вскрикнула и оглядела коридор.

– Все уже вышли, – сказала она брату. – Нам тоже лучше сделать так, как просит этот джентльмен.

У Орри пересохло во рту. Как это часто бывало в Мексике, вдруг появилось неосознанное чувство тревоги. Он пошел за Фелпсом к выходу из вагона и только тогда вспомнил, что не задал вполне очевидный вопрос.

– Где мы находимся?

– В Харперс-Ферри. Это последняя остановка в Виргинии перед мостом на тот берег, на границе с Мэрилендом.

Все происходящее напоминало какой-то абсурд. Посреди ночи по совершенно непонятным причинам разыгрывалась некая дешевая мелодрама, хотя и по-настоящему страшная. Они прошли к двери и стали спускаться следом за кондуктором в сырую холодную ночь.

Крытую платформу освещали подвешенные к балкам фонари, поэтому здесь уже можно было что-то рассмотреть. Спустившись вниз, Орри увидел пятерых вооруженных мужчин: четверо из них были белыми, один – чернокожим. Справа другие люди с револьверами и карабинами загоняли пассажиров в небольшое серое здание рядом с перроном.

Слева Орри заметил еще одну фигуру. Рядом с пустой тележкой навзничь лежал какой-то человек. Вероятно, носильщик. На его куртке спереди темнело пятно крови.

Орри помог сестре спуститься с последней высокой ступеньки, потом встал так, чтобы загородить ее. Фелпс заговорил с вооруженными людьми:

– Я требую, чтобы вы ответили, когда вы разрешите поезду следовать дальше.

Неуверенный голос кондуктора совсем не соответствовал такому решительному заявлению. Чернокожий сунул карабин под мышку, подошел к Фелпсу и ударил его по лицу.

– Вы сейчас не в том положении, чтобы требовать, мистер!

Кондуктор потер щеку.

– Вы хоть понимаете, – сказал он, – что вам будет за то, что вы задерживаете почту Соединенных Штатов? Когда в Балтимор сообщат по телеграфу об этом безобразии…

– Телеграфные провода к востоку и западу отсюда перерезаны, – перебил его один из белых мужчин. – Так что гасите фонари во всех вагонах, а потом отправляйтесь вслед за остальными отдыхать. Или на станцию, или в гостиницу рядом с ней, как хотите.

Видимо, гостиницей было то маленькое серое здание, куда заводили людей.

– Какого черта вообще здесь происходит? – спросил Орри.

Мужчина с карабином пристально посмотрел на него:

– Южанчик, да? Вам бы лучше помалкивать, господин хороший, пока я не натравил на вас наших черных парней. Думаю, они уж точно захотят с вами поквитаться.

Орри обнял Бретт за плечи и повел по платформе к гостинице. Судя по небольшой вывеске над дверью, называлась она «Вейджер-Хаус».

– Орри, чего они хотят? – с тревогой спросила Бретт. – Это грабители?

– Скорее всего. – Другого объяснения он придумать не мог.

У входа в гостиницу стоял молодой человек с винтовкой. Внутри плакала какая-то женщина, а взволнованный мужской голос уговаривал ее распустить корсет и успокоиться. Рядом с дверью Бретт споткнулась. Испуганный караульный толкнул ее, явно опасаясь нападения.

Бретт ударилась об угол дома. Орри выругался и шагнул к часовому, но тот сразу отпрыгнул назад и вскинул винтовку.

– Еще шаг – и Балтимора тебе не видать! – крикнул он.

Орри замер, продолжая сжимать кулак.

– Опусти ружье, Оливер. Нам ни к чему ссориться с этими людьми.

Низкий зычный голос принадлежал высокому мужчине средних лет, который появился из темноты в конце платформы. На нем была фермерская рубашка и старые хлопчатобумажные штаны, заправленные в грязные сапоги. Белая борода была подстрижена примерно на дюйм длиной. Грубоватое лицо мужчины показалось Орри смутно знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел.

Часовой по-прежнему держал их на прицеле.

– Оливер! – повторил бородатый.

– Ладно, папа… – Он опустил винтовку, и ствол с тихим стуком ударился о платформу.

Орри с негодованием посмотрел на бородатого:

– Значит, вы командуете этими бандитами?

– Я бы посоветовал вам осторожнее выбирать выражения, сэр, – ответил тот с преувеличенной вежливостью. – Вы разговариваете с главой временного правительства Соединенных Штатов. Капитан Смит к вашим услугам.

Разумеется, перед ними был никакой не Смит. Джон Браун из Осаватоми. Теперь Орри узнал этого человека, чье лицо не раз появлялось на страницах иллюстрированных еженедельников, хотя тогда его борода была намного длиннее. Возможно, он подрезал ее, чтобы его труднее было узнать?

– Мой сын не хотел навредить этой молодой особе. – Браун посмотрел на Орри похожими на кусочки льда светло-голубыми глазами. – Он просто защищался. Во время таких важных операций всякого можно ожидать.

– Операций? – усмехнулся Орри. – Какое пышное определение для обычного грабежа.

– Вы меня оскорбляете, сэр. Мы не грабители. Я приехал из Канзаса, чтобы освободить всех негров этого штата.

Он говорил спокойно, но Орри показалось, что в светлых глазах Брауна мелькнул безумный блеск. Он сразу вспомнил Вирджилию. Неужели это и есть тот мессия, о котором она говорила?

– Вы собираетесь поднять восстание? – спросил он Брауна.

– Собираюсь. Мы захватили арсенал. Больше ни один поезд не пройдет через эту станцию. Вы сейчас зайдете внутрь и будете молчать, пока я не решу, что делать с вашим экспрессом. Если кто-нибудь вздумает мне помешать, я сожгу весь этот город и пролью кровь. Надеюсь, все ясно?

Орри мрачно кивнул. Потом, держа Бретт за руку, провел ее в тесный вестибюль гостиницы и усадил на небольшой диван, набитый конским волосом.

Какой-то мальчик заплакал, и его мать усадила малыша к себе на колени. Муж гладил руки всхлипывавшей жены. Всего, как подсчитал Орри, здесь сидело или стояло восемнадцать пассажиров.

Напротив двери, в которую они зашли, была еще одна, выходившая на улицу. Она была полуоткрыта, и Орри заметил, что возле нее медленно прохаживается чернокожий часовой с кольтом военно-морских офицеров в руке. На нем были крестьянские башмаки и поношенные штаны, коротковатые ему на несколько дюймов.

Орри сел рядом с Бретт и потер ладонью ноющее колено. Было совершенно очевидно, что Браун набирал в свой отряд рабов или бывших рабов. Он почувствовал, как в душе шевельнулись старые детские страхи.

В дверь, ведущую на платформу, заглянул Фелпс.

– Я пытаюсь уговорить капитана Смита освободить поезд и почту, – сообщил он. – Так что наберитесь терпения и ведите себя тихо. – И исчез.

За стойкой в холле тикали часы с медным маятником. Мальчик продолжал плакать. Орри зевнул. Он вспомнил безумные глаза Джона Брауна и впервые поверил в слова сенатора Сьюарда о неотвратимости конфликта.

– Орри, тот человек наблюдает за нами, – вдруг услышал он шепот Бретт и от неожиданности вздрогнул.

– Какой человек?

– Часовой снаружи.

– Сын капитана?

– Нет, другой. Негр. Вот опять…

Орри посмотрел в ту сторону и тут же понял, что одного кошмара на сегодня, видимо, недостаточно.

Прямо за дверью маячило темное лицо, его красивые черты были искажены тревогой и голодом. Орри много раз видел это лицо, когда бывал у своих соседей, и сразу узнал этого человека.

– Грейди… – прошептал он и быстро направился к двери.

Когда он вышел на улицу и закрыл за собой дверь, Грейди отшатнулся. В нескольких домах на склонах холмов горели неяркие огни, но в самом городе было темно.

– Грейди, ты меня помнишь?

– Конечно помню, мистер Мэйн. – Негр поднял кольт. – Вы лучше стойте там. Капитан Смит велел стрелять в любого, кто не будет слушаться. – Он говорил так, словно очень на это надеялся.

– Сколько вас всего? – От дыхания Орри в воздух взлетели клубы пара.

– Восемнадцать, – быстро ответил Грейди. – Тринадцать белых, остальные негры.

– Как вы вообще могли решиться на такое?

– Капитан Смит давно уже все придумал. Мы долго жили за рекой, в нанятом фермерском доме. А потом захватили оружие и боеприпасы – их везли по реке из Чемберсберга.

Час от часу не легче. А ведь Вирджилия говорила, что едет в Чемберсберг…

– А твоя… – Орри не мог заставить себя произнести слово «жена». – Сестра Джорджа Хазарда тоже с вами?

– Да, она на ферме с другими женщинами.

– Проклятье!.. – пробормотал Орри.

– Вернитесь внутрь, мистер Мэйн. И сидите тихо, не надо нас сердить, тогда капитан, может, и разрешит поезду идти дальше. Оружия у нас тут целый арсенал, так что повеселимся от души. А если кто-то захочет нам помешать, прольется кровь.

– Но вы не сможете победить, Грейди! Так что это будет ваша кровь.

Горделивое выражение на лице Грейди мгновенно сменилось яростью. Он вытянул вперед дрожащую – то ли от злости, то ли от неуверенности – руку. Дуло револьвера остановилось в дюйме от носа Орри. Он стоял неподвижно, похолодев от страха. Прошло несколько секунд.

Потом еще несколько…

Внезапно открылась дверь.

– Орри?

Грейди резко опустил револьвер и с явным отвращением к самому себе буркнул:

– Убирайтесь отсюда!

Он толкнул Орри к сестре, а когда они оба зашли внутрь, с грохотом захлопнул за ними дверь грубым крестьянским башмаком.

* * *

В вестибюле гостиницы было тихо. Кто-то дремал, кто-то просто смотрел в одну точку. Время шло. Уже давно никто не плакал и даже не разговаривал. Устав от переживаний и положившись на судьбу, люди покорно ждали, что будет дальше.

Бретт спала, положив голову на плечо брата. Орри смотрел на часы с медным маятником, качавшимся туда-сюда. Постепенно маятник начал замедлять ход, словно застывая в воздухе. Орри потер глаза – усталость и напряжение брали свое.

Вошел Фелпс, вид у него был измученный.

– Прошу всех вернуться в вагоны, – сказал он. – Нас пропускают.

Кондуктор сообщил это почти шепотом, как будто боялся, что Смит передумает.

Все разом громко охнули и бросились к двери. Орри разбудил сестру, они вышли на платформу и, миновав четырех вооруженных людей, поднялись в свой вагон. Через несколько минут поезд уже медленно пыхтел по крытому мосту через Потомак.

Фелпс прошел вперед, к предохранительной решетке паровоза, чтобы проверить, нет ли каких-нибудь повреждений. Один за другим вагоны выкатились из тени моста. Начинался рассвет. Орри сидел, прижавшись лбом к освещенному солнцем окну, и думал о том, стоит ли говорить Бретт, кто такой на самом деле этот капитан Смит.

В проходе мужчина кружил в беззвучном вальсе свою рыдающую жену. Вернулся Фелпс, и одна женщина тут же кинулась к нему, держа в руке листок бумаги:

– Я хочу бросить это в окно. Мы должны предупредить всех о том, что случилось.

– Но мы будем в Балтиморе через…

Женщина его не слушала. Когда она торопливо удалилась, Фелпс снял фуражку и почесал голову.

Орри чувствовал себя совершенно разбитым. Впервые он окончательно осознал, что противостоять угрозе янки, подобных Джону Брауну, можно только с оружием в руках. Но даже если предположить, что с рабством действительно необходимо покончить, а в глубине души он иногда и сам к этому склонялся, все равно жестокие бунты – это порочный путь.

Так думал он, глядя, как мимо за окном проплывают листки бумаги. Послания пассажиров, переживших эту безумную ночь.

Послания всему миру о том, что произошло в Харперс-Ферри.

* * *

Через три дня, уже в балтиморском отеле, Орри купил какую-то газету. В холле, ресторане, на улицах все только и говорили что о налете, который закончился кровавой расправой. Лишь двое из бунтовщиков не пострадали – все остальные были или ранены, или убиты. Погибло и четверо горожан, среди них чернокожий носильщик, тело которого Орри видел на перроне. В заложниках на время оказался даже внучатый племянник президента.

В результате для подавления мятежа в Харперс-Ферри из Вашингтона был направлен отряд морской пехоты под командованием Роберта Ли, вместе с которым приехал и его старый друг Чарльз Стюарт. Сам Браун был ранен, когда отстреливался, скрываясь в паровозном депо. Теперь он сидел в тюрьме в Чарльз-Тауне, в штате Виргиния.

Орри принес газету в номер.

– Они тут перечисляют убитых людей Брауна, – сказал он, когда в гостиную вошла Бретт. – Один из них – Грейди Гаррисон, негр.

– Гаррисон? – повторила Бретт.

Орри пожал плечами:

– Должно быть, он взял фамилию того подстрекателя из Бостона.

Бретт выглядела почти такой же подавленной, как Орри.

– А о Вирджилии что-нибудь есть?

– Ни слова. Видимо, заговорщики, которые не участвовали в налете, разбежались, когда началась стрельба. Ферма не так уж далеко от Харперс-Ферри, они должны были услышать.

– Что ж, хотя мне и не нравится Вирджилия, надеюсь, она сбежала.

– Я тоже. Ради Джорджа.

Изрядно напугав его на месте событий, теперь этот налет казался Орри всего лишь жалкой попыткой, заранее обреченной на провал. Заговор был придумал безумцами, а воплощен в жизнь неудачниками. Но даже несмотря на это, он вызвал волну потрясений по всей стране, да и по всему миру. И если события последних лет не смогли окончательно разъединить Север и Юг, думал Орри, то теперь это наверняка неизбежно.

То, что стало происходить после, доказало, что его опасения не были напрасны. Даже пограничная война в Канзасе не сделала столько для раскола страны, как Харперс-Ферри. В октябре Браун предстал перед судом по обвинению в организации восстания рабов и в государственной измене.

Влиятельные северяне восхваляли Брауна и выступали в его защиту. Эмерсон провозгласил его новым святым. На Юге Хантун отреагировал вполне предсказуемо. Он назвал Брауна одержимым маньяком, а его замысел – «выражением самых глубинных наших страхов». С этим утверждением Орри, как это ни печально, был вынужден согласиться. Хотя налет Брауна и не привел его в лагерь самых ярых сторонников отделения, он уже чувствовал, что близок к этому.

Страх перед новыми бунтами распространялся как чума. Плантаторы с берегов Эшли и их жены только об этом и говорили. Братья Ламотты для патрулирования округа даже собрали из своих единомышленников отряд ополченцев, назвав его Гвардия Эшли. Хантуна избрали почетным капитаном.

Джордж прислал Орри письмо с извинениями за свое поведение в Лихай-стейшн. Он не стал упоминать о Вирджилии и ее присутствии на ферме в Мэриленде и очень сожалел, что некоторые южане возложили вину за разбой Брауна на так называемых «черных республиканцев». Поступок Брауна он расценивал как ошибку, независимо от первоначальных намерений аболициониста. Желание видеть всех рабов свободными Джордж считал безусловно похвальным.

– Похвальным! – Орри смял письмо и швырнул его в угол.

* * *

Ночью первого декабря по всему Северу, от Мэна до Висконсина, зазвенели церковные колокола. В эту ночь оплакивали Джона Брауна. На следующий день он взошел на эшафот в Чарльз-Тауне и спокойно смотрел в мутное зимнее небо, пока палач надевал петлю на его шею.

Вечером того же дня Купер ужинал в Монт-Роял.

– Им не следовало его вешать, – сказал он, когда разговор зашел о казни Брауна. – Пока Джон был жив, он был просто несчастным сумасшедшим. А теперь его превратили в святого мученика.

За несколько дней до Рождества Орри получил подтверждение этой мысли в новом письме от Джорджа. Письмо заканчивалось так:

Все до сих пор горячо обсуждают тот налет в Харперс-Ферри. Тебе известно, что в нем участвовал Грейди и погиб там? Мне говорили, что Вирджилия тоже провела какое-то время на той ферме, но точно я не знаю. Она исчезла, я ее не видел и ничего не слышал о ней с того самого вечера нашей ссоры, за которую снова приношу глубочайшие извинения. Может, ты нарушишь наконец молчание, мой старый друг, и напишешь мне? Очень бы хотелось знать, что ты думаешь обо всех этих событиях.

Орри с большой неохотой все-таки сел за письмо. Но через час порвал его.

События в Харперс-Ферри никак не выходили у него из головы. Именно они и стали причиной того решения о свадьбе его сестры, которое он принял в конце декабря.

Глава 53

Украшенная свечами рождественская ель очень понравилась Клариссе, поэтому Орри перенес ее доску для рисования в гостиную. Теперь Кларисса, совершенно счастливая, сидела в уголке со своей нескончаемой картиной, то подолгу завороженно глядя на огоньки свечей, то снова склоняясь над очередным изображением фамильного древа и что-то радостно бормоча при этом.

Волосы Клариссы стали уже совсем седыми, но лицо ее освещала наивная улыбка ребенка. Иногда Орри тоже хотелось быть так же далеко от реальности, как его мать. Ему не нравилось то, что происходило вокруг. И особенно не нравилась та ответственность, которую он собирался на себя взвалить.

В комнату вошла Бретт, тихо прикрыв за собой дверь.

– Служанка сказала, ты искал меня?

Орри кивнул. Он стоял возле горящего камина, широко расставив ноги. Бретт нахмурилась, почувствовав его напряжение.

– Твоя борода так быстро седеет. Еще годик-другой, и сможешь изображать Санта-Клауса, – сказала она, пытаясь пошутить.

Орри не улыбнулся.

– Пока у меня другая роль, – произнес он, – роль твоего опекуна. И я решил, что нам пора наконец поговорить о вас с Билли.

– Его письмо стало для меня самым прекрасным подарком.

Билли сообщал, что вполне может получить назначение в инженерную часть, которая скоро начнет ремонтировать форт Молтри на острове Салливана перед входом в бухту Чарльстона.

Бретт всмотрелась в брата:

– Надеюсь, ты добавишь радости этому Рождеству и подаришь мне то, чего мне хочется.

– Я не могу дать согласие на ваш брак. По крайней мере, сейчас.

Он выпалил это так резко, что Бретт захотелось заплакать. Но она сочла такое поведение недостойным настоящей леди и быстро взяла себя в руки. Кларисса в своем углу напевала «Тихую ночь».

– Умоляю, будь так добр, объясни свое решение.

Ее почти кокетливый тон взбесил Орри.

– Объяснения все те же, – раздраженно сказал он. – Вот-вот может начаться конфликт с янки. Конечно, разумные люди говорят о необходимости компромисса, но ничего для этого не делают. И если кто-то подтолкнет Юг к независимому правительству…

– Ты как будто хочешь этого.

– Нет. Я говорю, что это возможно. Пожалуйста, дай мне закончить. Если кто-то и поспособствовал отделению Юга, то это Джон Браун. Северяне именно так и думают. В прошлую субботу в «Меркури» напечатали слова, которые произнес перед казнью Брауна профессор Лонгфелло. Знаешь, что сказал этот великий поэт и гуманист? «Казнить этого человека – значит сеять ветер, чтобы уже совсем скоро пожать бурю». – Для убедительности Орри даже потряс пальцем в воздухе, словно проповедник в храме. – Скоро. Это его слово.

– Орри, почему ты никак не хочешь понять? Мы с Билли прекрасно знаем о том, что сейчас происходит в стране. Но это не имеет значения. Мы любим друг друга. И вместе сможем вынести даже самое худшее.

– Тебе так кажется, но я все равно уверен, что в этих условиях ваш брак не может быть жизнеспособным.

На самом деле Орри никогда бы не признался сестре, что на его решение повлияла не только история с Брауном, но и грустные размышления о несчастливом замужестве Мадлен и тех ужасных переменах, которые произошли с ней. Он действительно думал, что его сестра может стать такой же несчастной, хотя и по совершенно другим причинам. И спорить на эту тему больше не хотел.

– Мне очень жаль, Бретт, – сказал он, – но я не могу дать согласие. Пожалуйста, передай мои сожаления Билли.

– Я не стану этого делать, – тихо произнесла Бретт.

Орри на мгновение закрыл глаза:

– Объяснись, если не трудно.

– Все очень просто. Если ты не даешь мне благословения на брак, я обойдусь без него.

– Одобрение родных для тебя уже не имеет значения? – Голос Орри стал жестче.

– Конечно имеет. Я бы предпочла его получить. И я бы с бо́льшим удовольствием сохранила мир между нами. Но если за этот мир надо заплатить разлукой с Билли, то пусть он катится к дьяволу!

– Попридержи язык! Ты не вправе делать такие заявления – что ты будешь делать, а чего не будешь. Ты всего лишь девушка. К тому же глупая!

От его крика Кларисса повернула голову, посмотрела на них, слегка нахмурившись, и покачала головой. Кто был этот бородатый мужчина и эта юная женщина, стоящая напротив него, она не знала.

– Лучше быть глупой, – прошептала Бретт дрожащим голосом, – чем такой, каким стал ты!

– Что ты хочешь сказать?

– А то, что ты не вправе указывать другим, как им поступать. Ты никогда не улыбаешься. Тебя все раздражает. Мне жаль, что тебе приходится жить одному. Жаль, что ты от этого так несчастен. Но я отказываюсь жить, как ты.

Орри вдруг с ужасом понял, что ему хочется ударить сестру. Но он, конечно, сдержался и показал ей на дверь:

– Иди к себе.

Бросив на него еще один сердитый взгляд, Бретт подхватила юбку и ушла.

* * *

Через час, уже в своей комнате, Орри подошел к старому высокому зеркалу, перед которым обычно одевался, и внимательно вгляделся в свое изображение. Пустая бутылка виски упала из его руки на ковер и покатилась.

Орри смотрел на свое лицо в надежде найти что-нибудь, что опровергло бы обвинения сестры, но не находил. В ярости он схватил зеркало и опрокинул его. Оно упало не на ковер, а на полированный пол сзади и с ужасным грохотом разбилось. Шатаясь, он пошел к двери, бормоча заплетающимся языком:

– Это было давно… это было давно… в королевстве приморской… в королевстве приморской земли…

Продолжить он не мог. Пьяная память подвела его. Он схватил стул и швырнул его в стену, превратив в груду щепок. Заметив в холле небольшое зеркало в золоченой раме, он сорвал его со стены и растоптал ногой. А потом потащился к лестнице; жилет на нем был распахнут, ворот рубашки и правый манжет не застегнуты.

Из дверей нижних комнат выглядывали встревоженные слуги. Цепляясь рукой за перила, он каким-то чудом все-таки умудрился спуститься вниз, не сломав себе шею. Слева поблескивало еще одно зеркало в резной раме; много лет назад Эштон купила его в Чарльстоне. Никогда раньше он не замечал, как много в этом доме зеркал. И все они безжалостно показывали ему, каким неудачником он был и как никчемна и пуста его жизнь.

Это зеркало постигла участь остальных. Орри снял его со стены, вынес в морозную темноту и швырнул о ближайшее дерево. Осколки посыпались на землю серебристым дождем.

Потом он вернулся в дом, взял новую бутылку и поднялся к себе, выкрикивая что-то несвязное.

Кларисса, сидевшая за своим рисованием, удивленно прислушалась. Но уже через мгновение снова опустила голову и принялась водить карандашом по бумаге.

* * *

– В Чарльстон? Посреди ночи? – Спустившись на следующее утро вниз, Орри щурился от яркого света. – Куда она уехала, в отель?

– Нет, сэр, – ответил перепуганный слуга. – К мистеру Куперу. И четыре сундука с собой увезла. Сказала, там пока поживет.

– О боже… – пробормотал Орри.

У него сильно болел живот, гудела голова. Значит, Бретт сбежала, когда он валялся в своей разгромленной комнате. Ни разу за всю свою жизнь он не вел себя так ужасно, и теперь стыд мучил его гораздо сильнее физической боли. Собственная сестра унизила его, растоптав его гордость. Наверное, он бы мог вернуть ее домой силой, остановись она в каком-нибудь отеле, но Бретт весьма разумно выбрала Традд-стрит, зная так же, как и Орри, что Купер предоставит ей убежище на любое время.

Орри пнул носком ботинка осколки зеркала:

– Уберите тут все.

Чувствуя себя больным и разбитым, он медленно поднялся обратно наверх.

* * *

В первый день нового, 1860 года Орри написал письмо сестре. В нем ощущался смутный оттенок угрозы, поскольку Орри не поскупился на такие слова, как «дерзость», «долг» и «авторитет». В конце он просил Бретт немедленно вернуться в Монт-Роял.

Письмо он отправил в Чарльстон с рабом. Но даже еще дописывая последние строчки, почувствовал всю тщетность этой затеи. И оказался прав. Ответа он так и не дождался.

Через пару дней приехал Купер, и Орри тут же набросился на него с обвинениями.

– Ты только разжигаешь семейную ссору, позволяя Бретт жить у тебя!

– Не будь ослом, – возразил ему брат. – Лучше ей жить у нас с Юдифью, чем в каком-нибудь пансионе или отеле. С Бретт все в порядке, я затем и приехал, чтобы тебе это сказать. Что до остального, я ничего не разжигаю, разве что поддерживаю ее давнее стремление к независимости. В конце концов, это ее жизнь. Она не негритянка, которую ты можешь отдать, за кого тебе вздумается, чтобы получить наилучшее потомство.

– Ах ты, сукин сын!

Купер потянулся за шляпой:

– Мне говорили, что ты ведешь себя как пьяный хам. Очень жаль, что это действительно так. До свидания.

– Купер, подожди! Извини, я просто слишком…

Но брат уже вышел из комнаты.

Глава 54

С каждым новым месяцем напряжение только нарастало. В апреле Демократическая партия созвала в Чарльстоне съезд для выдвижения своего кандидата на выборах президента. С самого начала многие делегаты с Юга, и в том числе Купер Мэйн, поставили своей целью не допустить выдвижения Дугласа.

В коридорах городского зала собраний на Митинг-стрит, в совещательных комнатах и курительных они говорили о том, что, если партия не изберет человека, способного завоевать голоса в других регионах, интересы Юга наверняка пострадают. В случае если от демократов на выборы пойдет Дуглас, черные республиканцы могут оказаться для многих более привлекательной партией, уверял Купер. Но слушали его немногие. Сторонников Дугласа на съезде было большинство.

Когда наступил черед голосования за партийную программу, сторонники Дугласа отказались поддержать ее основной постулат, защищающий распространение рабства на новые территории. В знак протеста разъяренные делегаты от шести южных штатов покинули зал, заявив, что соберут собственный съезд. Хантун гордо вышел вместе с остальными посланцами от Южной Каролины. В шумной толпе на балконе Купер заметил Эштон. Она стояла с раскрасневшимся от возбуждения лицом и горячо аплодировала.

На этом все закончилось. После демарша части делегатов Дуглас не смог набрать необходимое количество голосов, и съезд, так и не избрав кандидата, перенесли на более поздний срок. Партия безнадежно раскололась.

В начале лета на следующем съезде в Балтиморе северные демократы все-таки избрали Дугласа своим кандидатом в президенты. Южная фракция, называющая себя конституционными демократами, повторила свой весенний демарш и собралась в Ричмонде, чтобы запретить ограничение рабства на новых территориях и выдвинуть своего кандидата – кентуккийца Джона Брекинриджа. Была еще и третья фракция, которая попыталась привлечь граждан лозунгами о непоколебимой поддержке конституции, но у них было не больше шансов, чем у былинки в ураган.

Тем временем в мае в так называемом Вигваме – наскоро построенном для этого в Чикаго огромном шатре – собрался съезд республиканцев, на котором сторонники Линкольна, победив своего главного конкурента Уильяма Сьюарда, добились выдвижения для своего кандидата. Один из пунктов его предвыборной платформы вызвал негодование у плантаторского Юга. Линкольн утверждал, что конгресс не должен содействовать или потворствовать распространению рабства на новые территории. Не требуя уничтожения рабства там, где оно уже существовало, республиканцы настаивали на том, что расширять его ни в коем случае нельзя.

– Их платформа просто омерзительна! – заявил Хантун Куперу. – По существу, она означает то, что Юг будет сражаться, если этого выскочку изберут.

– Тебе ведь так хочется повоевать, почему же ты за него не агитируешь?

– Совершенно не понимаю, о чем ты, – с невинным видом произнес Хантун, однако глаза его за стеклами очков сверкали весельем.

* * *

Под непрерывным дождем по Лихай-стейшн маршировали Бдительные.[21]

Джордж стоял перед аптекой, наблюдая за ними. Сигару, зажатую в его зубах, давно погасил дождь, да и факелы марширующих выглядели лишь немногим лучше. Для августа вечер был слишком промозглым.

Двадцать молодых людей в непромокаемых плащах и кепи прошли мимо него, неся на плечах метлы, рукоятки топоров и вырезанные из дерева мушкеты. Едва голова колонны скрылась в темноте, появился маленький оркестрик; под бодрый ритм барабанов трубачи выдували популярную мелодию «Dixie’s Land» – американской народной песни, ставшей неофициальным гимном новых республиканцев. Переделал ее какой-то огайец, а Джордж впервые услышал песню уже в новом виде, когда в пенсильванском Бетлехеме выступали «Менестрели Брайанта».

Тусклый свет подпрыгивающих факелов в руках участников шествия отбрасывал длинные зловещие тени. Барабанный бой напомнил Джорджу Мексику. Среди музыкантов он вдруг увидел своего сына. Уильям играл на корнете, и хотя щеки его все время раздувались, он даже умудрялся улыбаться.

Остальные Бдительные тоже улыбались. Но почему же они напомнили Джорджу солдат, идущих на войну? Почему этот парад беспечных парней, уверенных в победе республиканцев, заставил его думать об орудийном огне и крови и вызвал смутное чувство страха?

* * *

В середине августа Эштон приехала на Традд-стрит.

– Ну и ну, Бретт, – воскликнула она, – а я-то думала, к этому времени твой нареченный будет уже в Чарльстоне!

– Я тоже так думала, – ответила Бретт. – Но у них там месяцы уходят на подготовку приказов.

– Армия вечно двигается, как слон, – заметил Купер.

Выглядел он неважно – похудел, осунулся, под глазами темнели круги. Работа над «Звездой Каролины» продвигалась с трудом, да и прошлогодняя катастрофа с брюнелевским кораблем во время его возвращения из Тринкомали вдохновения не прибавила. Когда в сентябре пароход сделал остановку в устье Темзы, на нем прогремел мощный взрыв. Корабль уцелел, но его создатель об этом уже не узнал – сообщение о несчастье стало последней новостью, которую Брюнель услышал. Пятнадцатого сентября его не стало.

Разумеется, Эштон до всего этого не было никакого дела. Выпятив нижнюю губу, она покровительственно похлопала сестру по руке:

– Как я тебе сочувствую! А уже известно, когда все-таки он приедет?

– Да, к счастью, – вмешалась Юдифь. – Позавчера узнали.

Глаза Эштон вспыхнули.

– Билли подал рапорт капитану Фостеру на первой неделе сентября, – сказала Бретт. – Фостер – это тот инженер, который будет заниматься восстановлением форта Молтри. Он недавно приехал в город.

– Прекрасная новость! Будет гораздо удобнее, если Билли переедет в Чарльстон.

Купер с недоумением смотрел на выражение ее лица и совершенно не мог понять, что означают эти слова. Предстоящий приезд Билли Хазарда, разумеется, был приятным событием, но кому от этого могло быть «удобно», кроме Бретт? Вероятно, именно о ней Эштон и говорила.

Но почему же все-таки так странно блестели ее глаза? Сколько бы Купер ни думал об этом, объяснения он так и не нашел. Что ж, в конце концов, он давно уже перестал понимать свою сестру, как не понимал и Орри в последнее время.

* * *

Выступление Хантуна в набитом до отказа городском зале собраний Купер слушал с балкона. Муж Эштон должен был говорить в поддержку Брекинриджа, но на самом деле вся его получасовая речь свелась к нападкам на Линкольна.

– Грубый простолюдин! – ударив кулаком по трибуне, выкрикнул он под одобрительный рев. – Деревенщина! Пограничный разбойник, который поставил своей целью посеять ненависть к Югу и добиться равноправия для ниггеров!

Со всех сторон послышались возмущенные крики: «Нет!», «Не допустим!». Не в силах больше этого выносить, Купер встал и, не обращая внимания на возмущенные взгляды, стал пробираться к выходу. Когда он уже подошел к двери, Хантун со сцены снова выкрикнул имя Линкольна, вызвавшее еще больший шум, и вдруг кто-то хрипло завопил:

– Убить этого павиана!

Раздались оглушительные аплодисменты. Эти люди хотели драться. Они отказывались услышать самого Линкольна, который говорил, что будет твердо придерживаться платформы своей партии и не станет запрещать рабство там, где оно уже существует. Они слышали только собственные голоса, вопящие о предательстве и о необходимости сопротивления. Купер был разочарован даже сильнее, чем во все предыдущие годы.

* * *

Приехав в форт Молтри, Билли был потрясен. И поводов для этого нашлось сразу несколько.

В его памяти Чарльстон остался дружелюбным, гостеприимным городом, жизнь которого текла лениво и размеренно. Теперь же вокруг царила атмосфера подозрительности, граничащей с истерией. Все пылко обсуждали будущее отделение Юга, проклиная Линкольна и Маленького Гиганта. На мундир Билли поглядывали с явной неприязнью.

Второе потрясение случилось, когда Билли узнал, что именно ему предстоит делать на острове Салливана. Для начала необходимо было очистить от песка крепостной вал, чтобы неприятель не смог с такой легкостью, как сейчас, подняться по очень удобным для этого склонам и атаковать укрепления. Кроме того, часть из пятидесяти пяти пушек форта нужно было расположить так, чтобы обеспечить надежную защиту замка Пинкни и форта Самтер в Чарльстонской бухте. Это были приготовления к войне.

И военные, и гражданские знали, что федеральный гарнизон едва ли выстоит перед хорошо организованной атакой, а то и даже просто перед решительно настроенной толпой. Остров Салливана представлял собой длинную полоску песчаной земли, вытянутую вдоль океана. Старый форт, который на самом деле был уже третьим сооружением, носившим название форта Молтри, со всех сторон окружали летние резиденции, поэтому его обитатели всегда могли стать легкой добычей для снайперов, засевших на соседних крышах.

Более того, гарнизон в Молтри был очень малочисленным: здесь служило всего шестьдесят четыре солдата и одиннадцать офицеров. Ядро здешнего подразделения составляли две роты Первого кавалерийского полка, включая восьмерых военных музыкантов, под командованием полковника Джона Гарднера, который участвовал еще в войне 1812 года и в скором времени собирался подать в отставку. Грубоватый янки из Массачусетса, Гарднер не скрывал своего отвращения ко всем южанам, что было весьма недальновидно для коменданта, вынужденного нанимать местных рабочих.

Старший капитан Эбнер Даблдей был серьезным и знающим офицером, он окончил Вест-Пойнт в тот год, когда туда поступил Джордж. В Чарльстоне Даблдея особенно не любили, потому что он открыто заявлял о своих аболиционистских взглядах.

Все четверо инженеров, присланных для работы в гарнизоне, жили там же. Это были капитан Фостер и лейтенанты Мид, Снайдер и Хазард. В дневное время в гарнизоне также находились гражданские рабочие, которых Фостер нанял в городе, и несколько специалистов, приехавших вместе с ним с Севера.

В течение первой недели службы Билли капитан Фостер дважды посылал его в Чарльстон по делам, и молодой офицер снова обратил внимание на неприкрытую враждебность, направленную на любого представителя федерального правительства. Он высказал свою тревогу Даблдею, когда вечером они стояли на ветру возле восьмидюймовой гаубицы, нацеленной на Атлантику. Даблдей только что проверил, чтобы пушку зарядили двойным зарядом.

– А чего же вы ожидали? – усмехнулся Даблдей в ответ на слова Билли. – Люди в Южной Каролине готовятся к войне. Если не верите, просто подождите, чем закончатся выборы.

Билли с тревогой посмотрел на крепостной вал. Все орудия были установлены на барбетах, то есть на открытом пространстве, без защиты амбразуры. Сотня хороших стрелков на крышах близлежащих домов вполне могла сделать их бесполезными для Первого артиллерийского.

– Вот почему мы каждый день стреляем из этой славной дамочки, – добавил Даблдей. – Чтобы местные не думали, что мы совсем беззащитны… хотя в определенном смысле так оно и есть.

Он отдал приказ стрелять. Гаубица с грохотом выстрелила и откатилась назад, напугав гуляющих по пляжу летних гостей и выплюнув в море смертоносные осколки железа.

* * *

Как-то теплым субботним днем конца октября капитан Фостер впервые разрешил Билли поужинать вне гарнизона. Билли был чрезвычайно благодарен ему за такую возможность. Он уже несколько раз виделся с Бретт и знал о ее ссоре с братом. Но когда он пытался заговорить о свадьбе, Бретт тут же переводила разговор на другое. Неужели она передумала выходить за него замуж? Он должен был это выяснить.

В тот вечер они ужинали в элегантном ресторане отеля «Моултри-Хаус». Отель находился в Молтривилле, местечке в том конце острова, что был ближе к заливу. После ужина молодые люди решили прогуляться по пляжу. Свет, отраженный от низких облаков, делал поверхность океана похожей на ровное белое полотно. Десять пеликанов один за другим пролетели в двух футах над водой, набегавшей на берег с приглушенным бормотанием.

– Бретт, почему мы не поженимся?

– Потому что ты слишком занят перевозкой песка от стен крепости и у тебя нет ни одной свободной минутки.

– Не шути, я серьезно. Ты говорила, Орри не хочет давать разрешение…

– Не совсем так. Я ему сказала, что не нуждаюсь в его благословении, но мне все равно хотелось бы его получить. Когда я уехала из Монт-Роял, я была очень зла на Орри и наговорила много такого, о чем теперь сожалею. – Она нежно погладила рукав его мундира. – Конечно, я люблю тебя. И мы непременно поженимся, несмотря ни на что. Но я не хочу ссориться со своей семьей. Я люблю своих родных так же сильно, как ты любишь своих. Неужели ты не понимаешь?

– Конечно понимаю. Но мы уже так долго ждем…

Он замолчал, увидев капитана Даблдея, который шел вдоль набережной под руку с какой-то женщиной. Даже разговаривая с супругой, капитан сохранял суровый вид.

– Я не хочу, чтобы мы упустили эту возможность, – добавил Билли. – В Чарльстоне неспокойно. Всякое может случиться.

– Билли, ты как будто сердишься на меня.

– Я сержусь из-за отсрочек. Ты не хочешь рвать отношения с братом, я это ценю и одобряю, но разве он может по-настоящему понять, что мы чувствуем? Мне кажется, нет.

Бретт молчала, сжав губы.

– Я люблю тебя, – сказал Билли, – но я не могу ждать вечно.

– И я не могу, дорогой. Купер обещал снова поговорить с Орри. Дай им еще немножко времени.

Билли посмотрел на океан, туда, где позапрошлой ночью рассыпались осколки гаубичного снаряда.

– Похоже, времени-то как раз у нас остается все меньше и меньше. Ладно, давай вернемся в отель и проверим, не напился ли твой лодочник до бесчувствия.

Он говорил так сердито, что Бретт больше не произнесла ни слова, пока они возвращались в Молтривилл в сгущавшейся тьме.

* * *

В день выборов полковник Гарднер отправил Билли с поручением в Чарльстон. Учитывая настроения в городе, он написал письмо Хамфрису, начальнику склада вооружения, занимавшего четыре акра земли, с приказом на следующий же день погрузить большое количество малокалиберных орудий, стрелкового вооружения и боеприпасов на лихтер форта Молтри. Оставаясь в Чарльстоне, все это могло легко попасть в руки толпы.

Гарднер также разрешил Билли поужинать на Традд-стрит, поэтому, чтобы рядовому не пришлось вечером его ждать, Билли сам дошел на веслах до Бэттери, хотя это и оказалось нелегко и отняло много времени. На набережной он увидел рабочих, которые возводили символическое дерево свободы – длинный шест с красным колпаком наверху. На многих домах появились темно-синие флаги с изображением карликовой пальмы – герба штата. Когда Билли привязал лодку и начал подниматься на причал, вокруг тут же собралась толпа праздных гуляк. Один из них, невысокий парень с задиристым лицом и грязной кожаной повязкой на глазу, ткнул пальцем в сторону лодки.

– А обратно в форт вы тоже сами возвращаться будете, сэр? – спросил он.

Билли дошел до последней ступени и положил руку на кобуру с кольтом:

– Сам. Вы против, сэр?

– Да отстань ты от него, Кэм, – обратился к одноглазому его приятель с большим родимым пятном на лице. – Дядюшку Эйба еще долго будут выбирать. А уж когда выборы закончатся, мы этого павлина снова найдем, будь уверен.

С бешено бьющимся сердцем Билли шагнул вперед, прямо в толпу, но в последний момент они все-таки расступились и дали ему пройти. Он прибавил шагу. Конечно, он блефовал, когда брался за револьвер. Он не мог выстрелить, даже защищая свою жизнь, потому что такой поступок вполне мог стать причиной нападения на форт.

* * *

– Я все подготовлю, – пообещал взволнованный начальник арсенала, прочитав послание полковника Гарднера. – Но, бьюсь об заклад, мы не сможем отойти от причала. В городе очень неспокойно, и местные заводилы нам этого не позволят.

Проходя мимо отеля «Миллз-Хаус» по дороге к дому Купера, Билли увидел выходивших оттуда Эштон и Хантуна. Он сразу узнал их, хотя шел по другой стороне улицы. Хантун вежливо коснулся своей шляпы, Эштон лишь едва заметно кивнула.

В доме на Традд-стрит было не слишком весело. Купер еще не вернулся, и Юдифь, чтобы развлечь гостя, позвала детей к пианино и, заиграв какую-то мелодию, попросила их спеть. Однако уже очень скоро дети умолкли, явно чем-то расстроенные. Наконец появился Купер, извиняясь за опоздание. Он приехал с Джеймс-Айленда, где возникли новые проблемы с установкой киля «Звезды Каролины».

На ужин Юдифь приготовила вкуснейший устричный пирог с хрустящей корочкой – устриц ловили на отмелях в гавани, – но Билли был не голоден. Бретт казалась расстроенной и нервной. Разговор то и дело прерывался. Когда Юдифь ставила на стол серебряные вазочки с клубничным мороженым, вдруг зазвонили колокола.

Купер нахмурился.

– Это в церкви Святого Михаила, – сказал он. – Должно быть, по телеграфу пришли первые вести с Севера.

– А правда, что завтра неофициальный выходной? – спросила Юдифь.

– Правда. По дороге домой я встретился с Бобом Реттом. Он просто ликовал. Сказал, завтрашний день будет началом американской революции тысяча восемьсот шестидесятого года. – При этих словах он поморщился.

С улицы донеслись звуки оркестра.

– Мне бы хотелось посмотреть, что там происходит, – сказал Билли. – Хотя армейские мундиры будут непопулярны и даже вредны для здоровья еще недельку-другую. Бретт, ты не боишься выйти на улицу?

– Нет.

Вскоре они уже шли по Митинг-стрит к набережной. Купер и Юдифь остались дома. На улицах было удивительно людно для раннего вечера, однако все в основном казались вполне благодушными, хотя Билли и заметил, как несколько человек недовольно нахмурились при виде его мундира.

– Они играют «Марсельезу»! – с удивлением воскликнула Бретт.

– Безумие какое-то, – коротко ответил Билли.

Неожиданно со стороны набережной раздался грохот, небо озарила яркая вспышка. Билли замер. Неужели орудийный выстрел? Однако это оказался всего лишь салют, а не сигнал к началу боевых действий. Ну и ну! А он уже начал подпрыгивать, как лягушка на горячей плите.

Когда они переходили через Уотер-стрит, Бретт вдруг спросила:

– Ты знаешь этих людей? Они на нас смотрят.

– Не знаю, – ответил он, проследив за ее взглядом. – Хотя нет, постой. С одним мы, кажется, встречались. Это тот бездельник, который лез ко мне с дурацкими вопросами, когда я сегодня привязывал лодку на набережной.

Тем временем тот самый приземистый человек с повязкой на глазу решительно направился через Митинг-стрит, на ходу махнув рукой остальным.

– Пойдем-ка поговорим с этой юной леди, – громко сказал он. – Ужасно хочется узнать, почему она так увивается вокруг этого напыщенного янки.

– Да, давайте скажем ей, что это непатриотично, – заявил его приятель.

– Надо ее убедить, – добавил третий, подбирая с земли камень.

Всего их было семеро. Четверо или пятеро из них уже тоже вооружались камнями.

– Встань за моей спиной, – тихо сказал он Бретт.

– Но они же не осмелятся прямо на глазах у…

Разбитная компания подошла к тротуару. Мимо Билли и Бретт в сторону набережной спешили люди, не обращая на них никакого внимания. Парень с перевязанным глазом сорвал с головы замусоленную кепку, согнулся в три погибели и изобразил на лице просящее выражение.

– Вы уж простите великодушно, мисс, но патриотически настроенные граждане Чарльстона с почтением просят вас не пачкать себя знакомством со всяким сбродом из форта.

С набережной снова донесся залп салюта. Над домами вдоль улицы вспыхнули красные огоньки.

– А не пошли бы вы к черту! – ответила Бретт. – Я сама буду решать, с кем мне знакомиться.

– Неужели? Ну, это мы еще посмотрим.

Одноглазый бочком двинулся вперед. Билли выхватил кольт и взвел курок. Это снова была лишь угроза: при таком скоплении народа на улице он никогда не стал бы стрелять. Какая-то женщина за его спиной заметила револьвер и закричала. Несколько прохожих испуганно бросились на мостовую.

Одноглазый сделал обманный выпад, пытаясь добраться до оружия. Билли увернулся. Тогда другой хулиган бросил камень, но тот пролетел мимо и ударил Бретт в плечо. Девушка вскрикнула. Выругавшись, Билли прыгнул вперед и припечатал рукояткой кольта прямо в лицо тому, кто швырял камень. Тот взвыл и отскочил назад, заливаясь кровью.

Билли осторожно огляделся. Встав полукругом, семеро дебоширов медленно подступали к ним. Ему не хотелось рисковать и ввязываться в драку, ведь могла пострадать Бретт, поэтому он с большой неохотой выкрикнул слово, которое противоречило и его характеру, и его мундиру:

– Бежим!

Бретт не сдвинулась с места, и тогда он схватил ее за руку и потащил в сторону Традд-стрит. Когда они побежали, одноглазый и вся его банда помчались за ними, как стая волков за возможной добычей. В воздух полетели камни. Один попал Билли в шею, ободрав кожу.

На углу Митинг и Традд их преследователи внезапно остановились по команде одноглазого. Билли уже вталкивал Бретт в калитку дома Купера. Задыхаясь, они заперли ворота и прислонились к стене изнутри. На набережной грянул салют сразу из двух орудий.

– Я никогда и ни от кого раньше не убегал, – тяжело дыша, сказал Билли.

– Но ведь… – Бретт перевела дыхание, – нам ничего другого не оставалось… Я и представить не могла, что люди в Южной Каролине способны на такое.

Билли взял ее за руку и повел к крыльцу дома. До этого дня он не осознавал, как далеко зашла ненависть и как она глубока. Теперь понятно, почему старина Гарднер так не выносит свою должность, а Даблдей стреляет из гаубицы просто для острастки. Чарльстон стал неуправляемым.

* * *

На следующий день победа Линкольна на выборах стала очевидной, и в городе начался настоящий праздник. Когда к причалу подошел лихтер из форта Моултри, взбудораженная толпа, как и предсказывал начальник арсенала, не позволила погрузить на него оружие.

К вечеру уже ликовал весь город. Повсюду играли оркестры. Почти в каждом окне горели лампы и свечи. По Ист-Бэттери мимо дома Хантуна шли толпы людей – трезвых и не очень.

Супруги собирались пойти на большой салют на набережной. Хантун нашел свою старую кокарду из синего шелка – символ сопротивления еще со времен нуллификации – и прикрепил ее к своей лучшей шляпе. Эштон стояла перед зеркалом, украшая свой капор черными и белыми перьями. «Сецессионные шляпки», как прозвали их дамы, были сейчас в большой моде.

– Они действительно хотят провести специальный конвент? – спросила Эштон.

– Безусловно. Легислатура соберется семнадцатого декабря, чтобы определить будущие отношения штата с Севером. Дорогая, это случилось! – Он обнял жену за талию и закружил. – Независимость. Сегодня в Вашингтоне сенатор Честнат ушел в отставку. И сенатор Хаммонд тоже.

Их импровизированный праздник прервало появление маленького слуги.

– Жентмен там, мистер Хантун, видеть вас хотят.

– Черт побери, Рекс, я сейчас никого не желаю видеть!

– Он говорит, важно очень.

– Кто такой?

– Мистер Кэмерон Пламмер.

– Ох! – Грубость Хантуна как ветром сдуло. – Пусть подойдет к задней двери.

Слуга ушел. Хантун и Эштон обменялись настороженными взглядами, потом Хантун быстро вышел из комнаты.

– Я сделал все, что мог, мистер Хантун, – зашептал мужчина, стоявший в тени дома. – В точности как вы велели. Дождался, пока они выйдут на улицу, потом пошел за ними. Только вот наподдать им как следует мы так и не успели. Они дали деру и спрятались в тот дом на Традд-стрит. Но денежки я все равно хочу получить, мы ведь старались, и еще как.

– Знаю, знаю… говори тише.

Хантун не удивился, что замысел ни к чему не привел. Идея принадлежала Эштон, он был против. Это она ныла и ругалась, пока Хантун не уступил. Ее угроза перебраться в отдельную спальню на месяц также повлияла на его решение.

Однако, сдавшись, он тут же пожалел об этом. Человек с его планами на будущее не мог позволять себе глупый риск. В будущем Эштон придется самой ублажать свою мстительную натуру, он больше никогда не станет участвовать в ее авантюрах. Так он говорил себе, отсчитывая монеты в ладонь человека с повязкой на глазу.

Глава 55

Орри отодвинул тарелку. Каффи быстро шагнул вперед.

– Что-то не так, мистер Орри? – спросил он.

– Скажи там на кухне, что мясо плохое.

Каффи поднес тарелку к носу, понюхал, скривился:

– Точно плохое… Хотите что-нибудь другое?

Орри покачал головой:

– Твое тоже плохое, Купер?

– Да. Я не хотел говорить.

Каффи поспешил уйти с тарелками. Орри, ссутулившись, сидел на своем стуле. В закрытые ставни стучался осенний дождь.

– Что-то опять не так в коптильне, – со вздохом сказал Орри. – Сырость завелась. Поверь мне, я и не знал, как много в этом доме зависело от Бретт, пока она не уехала.

Купер понимал, о чем говорит брат. Признаки были мелкими, но несомненными. Оконные ставни, выбеленные от яркого солнца, нужно было давно покрасить масляной краской. Дорогие обои в гостевой спальне в нескольких местах отклеились от стены, по углам собрались клубки пыли. Во время своего последнего приезда Купер узнал, что жена Каффи Анна родила девочек-двойняшек, но одна из них умерла из-за осложнений при родах. Никто не догадался послать за тетушкой Белле Нин.

Купер попытался слегка поднять настроение:

– Тогда тебе надо просто жениться на какой-нибудь своей знакомой и подарить ей на свадьбу веник и кисть.

– Ни одна из них недостойна войти в этот дом!

Резкий ответ удивил Купера и подтвердил то, что ему говорила Бретт. По ее словам, Орри совсем перестал улыбаться и был полностью поглощен своими мрачными мыслями, не известными никому. Теперь Купер в это поверил, он решил больше не касаться опасных тем и перейти прямо к цели своего визита.

– И все же я надеюсь, ты найдешь кого-нибудь по душе, потому что Бретт вряд ли вернется.

– Из-за Билли.

– Верно.

– Ты хочешь сказать, что они поженились?

Купер покачал головой:

– Все еще медлят, хотя Билли очень расстроен этим. Бретт продолжает ждать твоего благословения.

Орри что-то презрительно проворчал и потянулся к хрустальному графину с виски. Как заметил Купер, этот графин теперь прочно обосновался на столе.

– Незачем ей ждать. – Орри налил виски в бокал на длинной ножке, из которого до этого уже выпил изрядное количество белого бордо. – Я не собираюсь менять свое мнение в ближайшем будущем.

Купер наклонился вперед:

– А тебе не кажется, что ты должен его поменять?

– Она прислала тебя из Чарльстона, чтобы ты это сказал?

– Никто меня не присылал. Черт возьми, Орри… – Купер хлопнул кулаком по столу. – Как бы ни вели себя Ламотты и другие твои соседи, мы же не в Средние века живем, в конце концов! Женщины вправе сами распоряжаться своей жизнью. Пожалуйста, позволь Бретт самой решить, невзирая на опасности, которые ты видишь или воображаешь. Она пытается сохранить мир в семье. На ее месте я не был бы так щепетилен.

– Ответ прежний – «нет».

Однако он уже не был так тверд в своем решении. В последнее время Орри много думал о сестре. Он понимал, что Купер прав и ему следует согласиться на этот брак, но ничего не мог с собой сделать. Новости из Вашингтона, Чарльстона да и со всей страны становились все более тревожными.

Купер аккуратно сложил салфетку, проведя по ровному сгибу большим и указательным пальцем.

– Отлично, – произнес он. – Каффи, ты не будешь так добр сказать моему кучеру, чтобы он сейчас же подавал карету?

– Я думал, ты погостишь подольше, – сказал Орри.

– А зачем? В будущее я смотрю с тем же унынием, что и ты, и только в этом мы схожи. Да, жизнь полна проблем, но так было всегда. Бретт заслуживает возможности насладиться счастьем, которое подарила ей судьба, а ты стоишь у нее на пути и отступать, по всей видимости, не намерен. Как ни жаль, но мне, похоже, не удалось тебя убедить. Ладно, пойду загляну к матушке и поеду. Извини. – Сказав это, Купер встал и с каменным лицом вышел из столовой.

Орри сидел, прислушиваясь к дождю. Вот теперь и Купер против него. Еще мгновение назад он колебался насчет замужества Бретт, но резкая отповедь брата только разозлила его, укрепив в прежнем решении.

Он заметил, что в бокале нет виски. Когда же он успел все выпить? Он не помнил. Протянув руку, он сжал горлышко графина.

* * *

– Ты посмотри, какой туман, – пробормотала Юдифь. – Надеюсь, Купер не останется там допоздна. Мне кажется, он заболевает.

Бретт подняла глаза от вязанья, которое показывала восьмилетней Мари-Луизе:

– А почему он вернулся на верфь? Разве там кто-то еще работает?

– Нет. Он просто расстроен. Строительство корабля отстает от графика. Его главный инженер уволился и вернулся в Бруклин, потому что не смог поладить с местными рабочими. А теперь еще и банки сомневаются, стоит ли выдавать новые кредиты, ведь все коммерческие связи с Севером разорваны. Ох, все так запуталось!

Она могла бы еще добавить, что ко всему прочему Купер взвалил на себя и проблемы Бретт. Но она не стала этого делать, поскольку Бретт сразу почувствовала бы себя виноватой, а бедняжке и так было нелегко.

Юдифь очень тревожилась за мужа. На прошлой неделе он вернулся из Монт-Роял в половине пятого утра. С тех пор Купер проводил на верфи целые дни, возвращался домой только к ужину, а потом снова уезжал на Джеймс-Айленд. Лодочник, которого он нанял на круглые сутки, уже начинал жаловаться.

Но лодочник хотя бы был здоров. А вот Купер в последнее время потерял уже одиннадцать фунтов, при его худощавости это было весьма существенно; к тому же ее сильно пугала восковая бледность его лица. Пока Бретт о чем-то весело болтала с Мари-Луизой, Юдифь задумчиво наблюдала, как за запотевшим окном медленно клубился туман. Что он мог делать на верфи в такой вечер?

Но она сама знала ответ. Он убивал себя.

* * *

Огромный кильсон «Звезды Каролины» вырисовывался в тумане, как хребет, оставшийся от какого-то доисторического существа, умершего много веков назад. Купер отвернулся. Этот корабль был умирающей мечтой. Он наконец-то признался себе в этом. Однако ее останки были весьма осязаемы, и что ему теперь делать, он не знал.

Купер достал носовой платок, высморкался и вытер нос. Он явно заболевал, но ему было все равно.

Вдали, на главном судоходном пути, прозвучали короткие гудки парохода. Над Джеймс-Айлендом висел густой туман, и только свет двух фонарей, подвешенных под карнизом здания конторы, помогал не заблудиться, рассеиваясь в мокром воздухе большими веерообразными лучами.

Если бы не уехал Ван Рун, думал Купер, шагая по глубокой грязи, доходившей ему до щиколоток, можно было бы еще продолжить строительство. Ван Рун, его главный инженер, был человеком, на котором все держалось. Но он умудрился подраться с каким-то несчастным увальнем, которого наняли для переноса корзин с заклепками.

Образованный и сдержанный человек, Ван Рун начал ругаться и размахивать кулаками, как какой-то портовый грузчик. И все из-за того, что зашел разговор, кто будет владеть федеральной собственностью в Чарльстоне, в том числе фортами и вооружением, если штат заявит о своей независимости. Полдюжины рабочих уже готовы были наброситься на Ван Руна, если бы не вмешался Купер.

Все безнадежно.

Он дошел до края воды и всмотрелся в канал, представляя себе пятиугольный форт, стоящий там, на мелководье. Форт Самтер начали строить зимой 1828/29 года, но так и не закончили. Он до сих пор стоял пустым. Однако его близость к судоходному каналу и устью залива делали его стратегически важным, возможно даже более важным, чем любой другой форт Чарльстона. Что, если старого Гарднера отправят укреплять его? Вот уж шуму тогда поднимется!

Штатом, который Купер так любил, управляли дураки. Дураки и авантюристы вроде мужа Эштон. Они выкрикивали свои лозунги, произносили бессмысленные речи, забывая – случайно или умышленно – о промышленном производстве Севера и его великих достижениях, подобных заводу Хазардов. На всем Юге было одно-единственное промышленное предприятие – металлургический завод Тредегар в Ричмонде. Начнись война, как южане собираются сражаться? С помощью галантных фраз и баррикад из тюков хлопка?

Что ждет их уже в ближайшие месяцы? Вглядываясь в туман, Купер подумал, что знает ответ.

– Апокалипсис, – негромко произнес он, а потом чихнул с такой силой, что слетела шляпа.

Упав в воду, шляпа сразу отплыла так, что он не смог ее достать. Купер попытался дотянуться до нее, но она, подпрыгивая на легких волнах, уплыла еще дальше. Только когда вода дошла ему до бедер, он прекратил погоню. Вот ведь чудеса, насмешливо подумал он. Всевышний ткнул тебя носом в воду…

А что, если это некое предостережение? О том, что в грядущей, почти неизбежной катастрофе людям помогут выжить именно такие, казалось бы, мелочи. То есть практические вещи – пища, крыша над головой, шляпа во время бури.

Выйдя на берег, он быстро пошел к конторе, охваченный внезапно озарившей его мыслью. Если не один корабельный инженер не поедет в Чарльстон в такое неспокойное время, почему бы ему самому не стать этим инженером?

Он снял чертежи, висевшие на стенах, разложил их на большом рабочем столе и подкрутил лампу до отказа.

Изучив одни чертежи, он тут же снимал следующие, и вскоре на столе уже не осталось свободного места. Он записывал расчеты и вопросы. Но в конце концов был вынужден признать правду. Его скромных знаний о грандиозном проекте строительства корабля было явно недостаточно. И хотя решение самому возглавить работы представлялось сейчас единственным средством спасти «Звезду Каролины», эта затея была совершенно безнадежной.

На рассвете зевающий лодочник нашел Купера лежащим без чувств за столом. Он весь горел как в лихорадке.

* * *

– Тащите эту тачку сюда. А вы все отойдите в сторону.

Первая фраза была адресована рабочему, вторая – любопытным, бродившим по дюне возле форта Моултри. Ремонтным работам постоянно мешали местные жители или курортники, приехавшие сюда на лето. Из-за этого Билли часто выходил из себя.

Так было и на этот раз. Довольно грубо он велел какому-то семейству собрать свои корзинки для пикника и уйти с дюны, которую рабочие уже уменьшили настолько, чтобы на ней не могли залечь снайперы. Погода снова изменилась, и наступила необычная для ноября жара. Пот лил так щедро, что Билли повязал на голову красный шейный платок, чтобы уберечь глаза.

Он увидел, как из форта вышел капитан Фостер и замахал рукой. Билли оставил рабочих и быстро пошел навстречу старшему офицеру. Заметив, что Билли опять работает босиком, Фостер посмотрел на него неодобрительно, но на этот раз ничего не сказал, явно озабоченный чем-то другим.

– Гарднера отправили в отставку. У нас будет новый командир.

– И кто же?

– Майор Роберт Андерсон.

– Мой брат знал одного Роберта Андерсона в Мексике. Артиллериста. Он окончил Академию на несколько лет раньше Ли.

– Это он и есть. Кентуккиец. И рабовладелец. Полагаю, министр выбрал его, чтобы успокоить местных.

Такое решение было вполне понятным. Попытка Гарднера перевезти орудия и боеприпасы из арсенала вызвали настоящую бурю возмущения.

Но рабовладелец во главе форта в Чарльстоне? Едва ли это хороший знак, подумал Билли.

* * *

Однако он изменил свое мнение, когда майор прибыл в гарнизон.

Роберту Андерсону было пятьдесят пять. Высокий, седовласый, безукоризненно вежливый, он то и дело упоминал Бога и заявлял о своей беззаветной преданности знамени и мундиру. Андерсон храбро сражался в Мексике, был ранен у Молино-дель-Рей, что еще больше повысило его авторитет в армии. Билли он показался суровым, но абсолютно честным человеком, достойным доверия.

Через несколько дней после того, как майор принял командование, он приказал подать лодку, чтобы осмотреть Самтер. Билли и Фостер сели на весла, Даблдей – на корму. Андерсон сказал, что не хочет брать рядовых, чтобы не порождать разные слухи и домыслы о цели такого осмотра.

Они сделали полный круг, обойдя пятиугольную крепость. Потом Андерсон приказал остановиться и стал внимательно изучать кирпичную кладку стены левого фланга. Достигая пяти футов в толщину, стена вздымалась на пятьдесят футов над низкой линией воды и была обращена на северо-запад. Форт был спроектирован с двумя оружейными ярусами, но закончить успели только амбразуры нижнего яруса. Выше просто зияли дыры площадью шесть или восемь футов.

– А теперь, пожалуйста, давайте подплывем к экспланаде, – сказал Андерсон, закончив осмотр.

Каменная экспланада находилась перед узким входом в задней стене укрепления. Она выходила на юго-западную сторону, была примерно триста футов длиной и двадцать пять шириной. Они привязали лодку рядом с проходом и забрались на каменную площадку. Прежде чем заговорить, Андерсон обошел ее кругом.

– Я кое-что почитал о первоначальном проекте этого форта, джентльмены, – сказал он. – Он построен на славу. Десять тысяч тонн гранита в основании плюс шестьдесят или семьдесят тонн камня и дробленых ракушек. Если здесь создать хорошие запасы продовольствия, эту крепость можно удерживать бесконечно долго. Даже такими малыми силами, как наши.

– Но, сэр, если мы начнем усиливать Самтер, это наверняка будет расценено как угроза, – заявил капитан Даблдей.

Билли подумал, что этим замечанием Даблдей проверяет кентуккийца. Когда Андерсон заговорил, в его голосе впервые прозвучала резкость.

– Разумеется, капитан. Я не собираюсь заниматься Самтером прямо сейчас. Но вам не следует заблуждаться. Эти форты принадлежат законно избранному правительству в Вашингтоне, и никому больше. С Божьей помощью я буду делать то, что необходимо, чтобы защищать его в соответствии с полученными мной приказами. Хорошо, пока я увидел достаточно. Будем возвращаться?

– А он покруче старины Гарднера, – прошептал Билли Фостеру, когда они возвращались к лодке.

Фостер ответил одобрительным кивком.

* * *

На следующий день, когда Бретт шла по Митинг-стрит со свертками в руках, кто-то окликнул ее. Обернувшись, она с удивлением увидела Форбса Ламотта.

– Добрый день, мисс Бретт! – Он приподнял шляпу. – Могу я пройтись с вами? Позвольте взять у вас один из свертков?

– Нет, Форбс, я спешу.

Извинение получилось неловким, но Бретт не хотела поощрять Форбса. Щеки у него были красными, как яблоки, глаза лихорадочно блестели. Он наверняка коротал время в салуне «Миллз-Хауса». Насколько она знала, для него это было привычным занятием.

Получив отпор, Форбс шагнул в сторону и через мгновение уже смотрел, как Бретт быстро уходила вперед по улице.

– Сука, – пробормотал он, отступая в тень гостиничного входа.

На самом деле он вовсе не хотел ее оскорбить. То есть, конечно, хотел, но не всерьез. Он ненавидел Бретт Мэйн за то, что она предпочла ему этого пенсильванского солдафона, но он все равно был в нее влюблен. Бретт относилась к тем девушкам, на которых женятся, в то время как ее сестра годилась только для развлечения. Они встречались примерно один раз в неделю, когда ей удавалось устроить безопасное свидание.

Форбс вспомнил их последнюю встречу. Наградой за час любовных утех стала исцарапанная в кровь спина и испорченная льняная рубашка, очень дорогая. Это были личные метки завоевательницы, но Форбс не мог ими похвастаться и с готовностью обменял бы их, как и все эти тайные свидания, на одно только ласковое слово ее сестры.

* * *

В конце ноября Орри случайно прочитал в «Меркури» небольшую заметку о том, что девятнадцатого числа этого месяца кадет Генри Фарли из Южной Каролины был отчислен из Военной академии. Автор заметки не без злорадства сообщал, что причиной тому послужил протест Фарли против избрания Линкольна.

Новость повергла Орри в отчаяние. Он не сомневался, что за этим последуют и другие отчисления. Возможно, эта волна даже распространится с Академии на регулярную армию.

В тот же день пришло письмо от Юдифи. Она писала, что Купер наконец-то начал поправляться после инфлюэнцы. Он тяжело болел больше недели. Известие было хорошим, но не слишком помогло избавиться от неприятного осадка после газетной статьи.

Орри задул лампу в библиотеке и теперь сидел в темноте. Темнота как-то больше соответствовала тому хаосу, который творился вокруг. Есть ли еще где-нибудь свет на его родной земле?

Так он просидел несколько часов, представляя себе грохот воображаемых барабанов.

* * *

– Наши парни покидают Академию один за другим! – воскликнул Джастин Ламотт. – Столица!

Он швырнул газету на плетеный столик и зачерпнул мятного пунша из серебряной чаши. Бокал он передал Фрэнсису, потом налил и себе.

Братья только что вернулись с собрания Гвардии Эшли. Оба были в кремовых брюках и темно-желтых сюртуках с голубыми кантами. Сабель пока никто не носил, но они уже заказали себе превосходные солингеновские клинки в нью-йоркской мастерской. В Южной Каролине таких было не найти.

– Думаешь, скоро война? – спросил Фрэнсис, усаживаясь в кресло.

В этот декабрьский вечер на веранде было очень уютно.

– Полагаю, не позже чем через год, – просиял Джастин. – Я намерен собрать собственный полк и предложить его… – Он не договорил, заметив, как в дальнем конце веранды скользнула темная фигура.

– Добрый вечер, милая. Выпьешь пунша?

Платье Мадлен было таким же черным, как ее волосы. Кожа отливала мертвенной бледностью, зрачки были расширены.

– Нет… – Она робко улыбнулась. – Спасибо. – И ушла в дом.

Фрэнсис одобрительно щелкнул языком:

– Красивая женщина. Выглядит немного усталой, но стала гораздо спокойнее, чем в прошлые годы. Не перестаю удивляться, как она изменилась. Замечательно.

– Да, действительно. – Джастин вздохнул. – Спасибо Провидению. Еще пунша?

* * *

Мадлен уже не могла вспомнить то время, когда ее мир не был таким тусклым и невнятным. Она просто плыла сквозь череду дней, которые представляли собой похожие друг на друга размытые пятна. Ее совершенно не интересовали ни люди, ни события. Иногда со смутной тоской она вспоминала Орри, но давно уже не надеялась увидеть его снова.

Очень редко и чаще всего неожиданно наступали короткие периоды, когда все становилось по-прежнему. Голова прояснялась, чувства обострялись, воля крепла. Мадлен наслаждалась такими моментами, но в то же время сердилась на себя за то, что больше не обсуждала с мужем важные общественные проблемы, не спорила и не отвечала на его заявления, какими бы оскорбительными или жестокими они ни были. Она сдалась. И когда Мадлен вдруг понимала это, ее охватывало отчаяние.

Но бороться с этим отчаянием или даже задумываться о его причине у нее больше не было сил. Какой смысл в борьбе? Какой смысл в надежде? Миром правили жестокие безумцы. И двое из них сейчас сидели в ее собственном доме, хихикая и попивая мятный пунш.

Едва Мадлен ушла с веранды, как внезапно наступил тот самый недолгий период просветления. Она бродила по темной гостиной, повторяя обрывки каких-то стихов, всплывавших в памяти неизвестно откуда, и вспоминая ласковые темные глаза Орри, звук его голоса…

Они непременно должны снова увидеться. И в то мгновение, когда Мадлен это решила, она улыбнулась – впервые за много дней.

Она сняла крышки с блюд на подносе, принесенном, как обычно, в ее комнату. На тарелке с овощами ее любимый соус – густой, чуть сладковатый. Она просила его теперь каждый день. Поев с большим аппетитом, она принялась напевать, представляя себе их долгожданное свидание у церквушки… Как же она называлась?

Так и не сумев вспомнить, она почувствовала, как возвращается прежняя усталость. Уже погружаясь в привычное туманное безразличие, Мадлен с трудом добралась до кровати. На глаза наворачивались слезы, но почему – она не знала. Она легла на кровать и еще раз произнесла имя Орри. Так и не раздевшись, Мадлен проспала всю ночь.

Утром она увидела, что поднос исчез, а в ее будуаре стоит роскошный букет оранжерейных цветов. Она залюбовалась им, как ребенок игрушкой, и больше не вспоминала об Орри.

Глава 56

– Гость? – переспросил Орри, следуя за слугой к лестнице. – Я никого не… Боже, это ты, Джордж!

– Думаю, я, – ответил забрызганный грязью с головы до ног человек в дорожном костюме. – Если вытряхнуть золу из моих волос и отмыть копоть с лица, можно узнать наверняка.

Орри бросился вниз по ступенькам:

– Каффи, отнеси саквояжи в гостевую комнату. Джордж, ты ужинал? Мы садимся за стол через полчаса. Почему ты не сообщил заранее, что едешь?

– Я и сам не знал еще несколько дней назад. А потом вдруг решил. Кроме того… – он достал сигару нервным движением, – я подумал, что, если напишу о своем приезде, ты можешь и не ответить. Ты же не ответил ни на одно из моих писем.

Орри покраснел:

– Я был чрезвычайно занят. Урожай… ну и все эти волнения в штате, как ты знаешь…

– Да, это уж точно. Когда я вышел из поезда в Чарльстоне, мне вообще показалось, что я где-то за границей.

– Ты можешь оказаться прав в любой момент, – сказал Орри, невесело рассмеявшись. – А что, на Севере такие же настроения?

– Я бы сказал, очень похожие.

Орри покачал головой, хотя и не удивился словам друга. Губернатор Пикенс уже объявил об экстренном съезде в баптистской церкви в Колумбии. Все ждали, что делегаты проголосуют за сецессию.

Джордж кашлянул, нарушая молчание.

– Не нальешь мне выпить? – попросил он. – А уж потом поговорим.

– Конечно, – заметно воодушевился Орри. – Идем со мной.

Он повел Джорджа в библиотеку. Приезд старого друга несказанно обрадовал его, но их недавняя ссора еще создавала какой-то барьер между ними, мешая ему выразить свои чувства. Орри достал свой лучший виски. Когда он наполнял бокалы, Джордж как бы вскользь заметил, что виделся с Купером.

– Но в первую очередь я приехал не ради него, – добавил Джордж.

Он удобно устроился в кресле, сбросил один ботинок и потер ногу в носке.

Орри с бокалом в руке стоял спиной к окну. Сквозь жалюзи в комнату сочился бледный зимний свет, тонким контуром обрисовывая его фигуру.

– А ради чего? – спросил он.

Господи, хватит ли у меня сил, подумал Джордж, внезапно почувствовав раздражение. Он вспомнил, какое безмерное отчаяние заставило его в конце концов решиться на путешествие до этой комнаты. Он посмотрел на высокого недружелюбного человека у окна и ответил:

– По двум причинам. Первая – я пытаюсь спасти нашу дружбу.

Последовало тяжелое молчание. Орри, захваченный врасплох, не мог найти слов. Джордж наклонился вперед, и его поза словно подчеркнула силу его голоса.

– Эта дружба важна для меня, Орри. Кроме Констанции и детей, это единственное, что я ценю превыше всего в жизни. Нет, подожди… выслушай меня! Я попросил у тебя прощения в письме, но никогда не считал, что этого достаточно. Полагаю, ты тоже. Поэтому я и приехал, чтобы поговорить с тобой, встретиться лицом к лицу. Не позволяй местным бузотерам или радикалам вроде моей сестры уничтожить наши добрые чувства друг к другу.

– Ты что-нибудь слышал о Вирджилии?

Джордж покачал головой:

– Она до сих пор скрывается. Честно говоря, меня это не интересует. Мне не следовало ее поддерживать в тот проклятый день. Я просто вышел из себя.

Желая разрядить обстановку, Орри пробормотал:

– Я бы сказал, мы оба вышли из себя.

– Я приехал не винить тебя, а просить у тебя прощения. Совершенно ясно, что Южная Каролина хочет выйти из Союза, хотя, на мой взгляд, это большая ошибка. Некоторое примирение с рабством всегда было возможно, но, если я правильно понимаю настроения в Вашингтоне, теперь, когда дело дошло до отделения, об этом не может быть и речи. В любом случае, куда бы ни повернул этот штат, остальные южные штаты, скорее всего, пойдут за ним, и последствия будут ужасны. Страна сейчас похожа на огромный корабль, севший на мель, который не может плыть самостоятельно и постепенно разваливается на части. Хазарды и Мэйны были дружны многие годы, и я не хочу, чтобы наша дружба тоже села на мель и развалилась.

Орри посмотрел на своего гостя, и вдруг тот барьер, который так мешал ему радоваться приезду друга, рухнул.

– Я тоже не хочу, – с огромным облегчением сказал он. – Я ужасно рад, что ты приехал, Джордж. Теперь я тоже могу извиниться перед тобой. Давай начнем все с чистого листа.

Джордж встал и шагнул к нему:

– Настолько чистого, насколько мы сумеем в эти трудные времена.

И они крепко обнялись, как братья.

* * *

Вскоре их разговор уже шел так же легко, как в прежние дни.

– Я действительно боюсь столкновения, если Южная Каролина решит отделиться, – серьезно сказал Джордж. – И не только политического.

– Вопрос, кому принадлежат федеральные форты, уже стал предметом жарких обсуждений, – кивнул Орри.

– Я это понял, когда проезжал по Чарльстону. Кто-то должен найти выход из этой неразберихи, пока безумцы с обеих сторон не втянули нас в войну.

– А есть какое-нибудь решение?

– Линкольн и его сторонники предложили одно: запретить рабство, но компенсировать Югу потери. Даже если для этого придется вытряхнуть из казны последнюю унцию золота. Возможно, выход не идеальный и даже не слишком нравственный, но, по крайней мере, так можно избежать вооруженного конфликта.

На лице Орри отразилось сомнение.

– Ты просто не слышал мужа Эштон. Многие влиятельные люди этого штата думают так же, как он. А он не хочет уклоняться от войны.

– Захотел бы, если бы этот сукин сын хоть раз побывал в настоящем сражении.

– Согласен. Но он там не был, – вздохнул Орри. – Я иногда думаю, что ты прав насчет рабства. – Он чуть поморщился. – Ты хоть понимаешь, чего стоит такое признание для того, кто родился и вырос в Южной Каролине? Ладно, речь не обо мне… Но я хорошо знаком с семьями, которые выращивают свои урожаи вдоль этой реки. Никаких денег из федеральной казны не хватит, чтобы убедить их отказаться от рабов, и то же самое можно сказать о тех, кто сеет рис вдоль других рек, и о хлопковых плантаторах из глубинки. Только святой согласится сломать ту машину, которая создает его богатство. Да мои соседи скорее согласятся, чтобы Господь громом их поразил!

– Вообще-то, я надеюсь, что Он так и поступит, – сказал Джордж, выдыхая прозрачное облако сизого дыма. – Горячие головы с обеих сторон жаждут крови. Но должен быть какой-то другой выход!

Они снова замолчали. Но в чем может заключаться этот другой выход, никто так и не придумал.

* * *

Впервые за многие месяцы Орри чувствовал себя спокойным и даже счастливым. Напряжение, так долго нараставшее из-за семейных неурядиц и проблем в стране, неожиданно ослабело. И когда Джордж заговорил о второй цели своего приезда, он уже вполне был готов выслушать друга.

– Еще мне бы хотелось поговорить о моем брате и твоей сестре, – сказал Джордж. – Они мечтают пожениться. Почему бы нам не позволить им это?

– По-моему, в последнее время Бретт и так делает что хочет.

– Черт побери, Орри, хоть передо мной-то не упирайся! – (Орри виновато покраснел и отвел взгляд.) – Она действительно не хочет выходить замуж без твоего благословения, – не сдавался Джордж. – И я никак в толк не возьму, почему ты его не даешь.

– Что же тут непонятного? Мы уже обсуждали причину. Надвигаются серьезные неприятности, может быть, даже война.

– Тем более пусть насладятся счастьем, пока могут!

– Но ведь Билли, как военный, должен будет хранить верность присяге. А значит, защищать федеральное правительство. И это правильно. Что же в таком случае будет с Бретт?

– Проклятье! – воскликнул Джордж. – И ты позволишь кучке обезумевших от ненависти политиканов погубить жизни двух молодых, любящих друг друга людей? Это несправедливо! Более того, бессмысленно. Билли и Бретт молоды. Это дает им силы и стойкость. Конечно, на них будут давить. Но поверь мне, вместе твоя сестра и мой брат добьются куда лучшего будущего, чем мы все. Они любят друг друга… И так уж случилось, что они родились в семьях, где забота о родных на первом месте.

Его слова отразились от стен комнаты, заставленных книжными стеллажами. Джордж подошел к застекленному шкафчику, где хранился виски. Настроение его резко упало, все надежды развеялись. Орри нахмурился. Уже в третий раз в комнате повисло тяжелое молчание.

– Хорошо, – наконец произнес он.

Джордж резко выдернул изо рта недокуренную сигару. Неужели ему послышалось?

– Ты сказал…

– Хорошо, – повторил Орри. – Я всегда считал тебя слишком легкомысленным, но в большинстве случаев ты оказывался прав. Думаю, Бретт и Билли достойны счастья. Пусть они его получат.

Джордж издал ликующий крик и подпрыгнул на месте. А потом бросился к двери и распахнул ее.

– Зови кого-нибудь из слуг! Пусть прямо сейчас едет в Чарльстон! Избавь бедную девочку от страданий!

Орри вышел. Выписывая пропуск для Каффи, он сам удивился, насколько легко и радостно стало на душе. Он снова ощутил давно забытое чувство, которое испытывал только в детстве, когда мир вокруг казался простым и понятным, а жизнь – безоблачной и чистой.

Когда он вернулся в библиотеку, Джордж с насмешливой серьезностью поздравил его с благоразумным решением. Когда вдали постепенно затих стук копыт лошади Каффи, они стали обмениваться новостями. Джордж рассказал о Констанции и детях, Орри описал странную отчужденность Мадлен, добавив, что очень обеспокоен ее здоровьем. А потом Джордж заговорил о «Звезде Каролины».

– Как я тебе уже сказал, я разговаривал с Купером. Признаюсь, мне довольно трудно примириться с потерей двух миллионов долларов.

– Купер мог бы вернуть все до цента, если бы остановил строительство. Думаю, он не хочет этого делать, потому что это означало бы признать свое поражение.

– Даже если он сам говорит, что корабль построить невозможно? Что ж… – Джордж пожал плечами. – Остается только восхищаться твоим братом. И я бы так и делал, если бы сумма ущерба была поменьше. Какую же все-таки ужасную путаницу мы сами себе устроили с этой политикой!

– Так всегда жалуются старики, – пробормотал Орри.

– Хочешь сказать, мы уже старики?

– Насчет тебя не знаю. А вот я – да.

– Пожалуй, я тоже. Отвратительная мысль. – Джордж затянулся сигарой. – Слушай, Палка, давай лучше выпьем.

Услышав свое старое прозвище, Орри просиял. Даже если всё уже никогда не могло стать таким, как во времена их вест-пойнтовской юности, они, по крайней мере, могли притвориться. Разве старики не могут найти утешение в игре, когда мир вокруг них стремительно погружался во тьму?

– Пенёк, позволь мне… – сказал он, первым протягивая руку к виски. – По части выпивки я уже стал большим специалистом.

И они оба рассмеялись, делая вид, что это шутка.

Глава 57

В тот же день, когда Джордж прибыл в Монт-Роял, поезд из Колумбии привез в Чарльстон делегатов конвента, созванного для принятия решения о сецессии. Как и планировалось, конвент открылся в Колумбии, но из-за угрозы эпидемии оспы был перенесен в Чарльстон. В результате Хантун вернулся домой раньше, чем хотелось бы Эштон. Однако, как и большинство жителей Чарльстона, она с восторгом встретила новость о том, что уже скоро в городском зале собраний будет подписан такой важный документ. Разумеется, больше всего ее радовало то, что Хантун принимает в этом историческом событии самое непосредственное участие. Она не сомневалась, что ее муж обязательно получит важный пост в новом правительстве, а значит, она совсем скоро станет чрезвычайно влиятельной дамой.

Когда она торопливо прихорашивалась перед зеркалом, чтобы пойти на первое заседание на Митинг-стрит, в комнату без стука вбежала Бретт.

– О Эштон… – выдохнула она. – У меня прекрасные новости! Вчера вечером приезжал Каффи с письмом. Там Джордж Хазард…

– И что ему нужно? Хочет лишний раз поиздеваться над нашими патриотическими взглядами?

– Не будь такой злопамятной! Он приехал поговорить с Орри обо мне и Билли. И угадай, что дальше?

Эштон почувствовала, как внутри закипает гнев; от ее хорошего настроения не осталось и следа.

– Даже вообразить не могу, – заявила она, снова поворачиваясь к зеркалу и поправляя волосы.

– Орри передумал! Мы с Билли можем пожениться, когда захотим!

Именно это Эштон и боялась услышать. Она с трудом удержалась, чтобы не зайтись в яростном визге. А Бретт продолжала весело щебетать:

– Я отправила Каффи в форт с этой новостью. Просто поверить не могу! Наконец-то все уладилось!

– Очень рада за тебя.

Никогда еще в жизни улыбка не давалась Эштон с таким трудом. И все же она улыбнулась, потом обняла сестру и чмокнула в щеку. Бретт была так счастлива и взволнована, что не заметила обращенного на нее злобного взгляда. В остальном же игра Эштон была безупречной.

– Нам надо непременно обсудить твою свадьбу, – сказала Эштон, направляясь к двери. – Я так рада, что смогу помочь своей дорогой сестренке! Только придется денек-другой подождать, пока не закончится конвент. Никогда не видела Чарльстон таким оживленным!

И она ушла, лопаясь от злобы и зависти и обещая себе уничтожить влюбленную парочку любой ценой.

* * *

В зале собраний стояла напряженная тишина. Зрители, заполнившие балкон, наклонились вперед, чтобы расслышать отчет комитета, который занимался подготовкой сецессионной декларации.

Конвент заседал уже два дня. Все предложения делегатов были внесены, учтены и зафиксированы. С большим почтением были встречены специальные группы наблюдателей, присланные от штатов Миссисипи и Алабама. И наконец сегодня, двадцатого декабря, делегаты подошли к решающему моменту. Для того чтобы зачитать текст предлагаемой декларации, слово взял достопочтенный председатель комитета мистер Инглис.

Купер сидел в первом ряду балкона, опираясь локтями на ограждение. Вокруг не было ни одного свободного места. Оглядывая зал, он заметил бывшего губернатора Джиста, сенатора Честната и, наконец, розовощекого Хантуна, который смотрел перед собой с ангельской улыбкой убийцы.

Почти половину зрителей на балконе составляли женщины. Многие пришли в «сецессионных шляпках». Справа и довольно далеко от Купера за происходящим на сцене внимательно наблюдала Эштон. На лбу у нее выступил пот, рот приоткрылся, и весь ее вид словно говорил о том, что она испытывала в этот момент гораздо более приземленные чувства, чем те, которые может вызвать оглашение декларации. Куперу выражение ее лица показалось не только странным, но и неприятным.

– Итак, мы, народ штата Южная Каролина, собравшиеся на этом конвенте…

Купер слушал голос докладчика, хотя ему совсем не хотелось услышать то, что тот скажет. От того, что происходило на этом сборище, у любого нормального человека мог помутиться рассудок. Неужели завтра появятся две национальные почтовые системы? А на следующей неделе – две банковские системы? Но такие перемены, казалось, никого не пугали. Когда Купер спросил об этом у нескольких местных финансистов, он натолкнулся на недоуменные взгляды, в которых очень скоро появилась враждебность. Бедняга Мэйн, словно говорили они, все такой же безумец.

– …настоящим заявляем и удостоверяем, что ордонанс, которым двадцать третьего мая тысяча семьсот восемьдесят восьмого года от Рождества Господа нашего была ратифицирована Конституция Соединенных Штатов…

Купер снова обвел печальным взглядом тех, кто сидел внизу. Почти все, собравшиеся в этом зале, были известными и влиятельными людьми. Безусловно, умными и образованными. Он мог понять их гнев, взращенный поколениями. Но он никогда не смог бы понять средства, которые они избрали для того, чтобы этот гнев выразить.

– …а также все законы и части законов Генеральной ассамблеи этого штата, ратифицирующие поправки к означенной Конституции, аннулируются.

Восторженные зрители шумно зааплодировали, напирая на Купера со всех сторон. Он узнал служащего американской таможни и жену одного священника. Трудно было сказать, кто из них громче выражал свою радость. Купер еще больше наклонился вперед.

– …таким образом, Союз, ныне существующий между Южной Каролиной и другими штатами и именуемый Соединенными Штатами Америки, расторгается.

Поднялся жуткий гвалт. Как по команде все зрители на балконе вскочили со своих мест и с дикими воплями начали хлопать в ладоши. Купер продолжал сидеть. Таможенник схватил его за плечо:

– Вставайте же, черт вас возьми!

Купер невозмутимо взял его за запястье и, не применяя силы, очень вежливо отвел его руку. Однако мужчина поморщился, как от боли. Купер чуть задержал на нем взгляд, а потом снова отвернулся к залу.

А там творилось что-то невообразимое. Люди хлопали друг друга по спине, пожимали руки, обменивались громкими поздравлениями. Как ни старался, Купер никак не мог понять этого всеобщего самообмана. Как, скажите на милость, один штат или даже весь Юг может выжить сам по себе? Как это возможно – один континент, один народ, но два правительства?

Ликование продолжалось довольно долго. Наконец все успокоились, вдоволь выразив свое одобрение работе мистера Инглиса и его комитета. После чего без каких-либо споров и обсуждений декларация была принята шестьюдесятью девятью голосами, против не высказался ни один человек. В тот же вечер документ был подписан и скреплен печатью.

Когда прозвучали результаты голосования, зал собраний снова взорвался неистовой овацией. Тяжело вздохнув, Купер встал и начал пробираться к выходу сквозь бушующую толпу. В буре всеобщего восторга он заметил лишь несколько мрачных лиц. Одно из них принадлежало Джеймсу Луису Петтигрю, уроженцу Южной Каролины, выдающемуся юристу и политику, который пользовался большим уважением за свои личные достижения, а также благодаря своей замечательной семье. Их взгляды на мгновение встретились, и обоих вдруг посетило одинаковое чувство, будто они присутствуют на похоронах близкого родственника.

Купер стремительно вышел из здания, почти не в силах уже сдерживать гнев.

* * *

Ужин на Традд-стрит проходил в унынии. Утром из Монт-Роял приехали Орри с Джорджем, чтобы самим увидеть то, что будет происходить в зале собраний. Но войти туда они не смогли. Орри, казалось, был почти так же удручен решением конвента, как и Купер. Чтобы не расстраивать друга еще больше, Джордж не стал повторять свое предсказание о том, что ответ федерального правительства может быть жестким.

Бретт выглядела подавленной. Она совершенно не представляла, чего ждать от будущего после этих событий. Форт Молтри находился в боевой готовности на случай возможных беспорядков, поэтому в увольнение никого не отпускали. Она не смогла встретиться с Билли в этот день и не знала, когда они увидятся.

Крики и звуки оркестров гремели на улицах уже с полудня. К вечеру шум еще больше усилился. Вскоре по всему городу зазвенели колокола, и тоска, царившая в доме, стала совсем невыносимой.

– Ладно, джентльмены, – решительно произнес Купер, берясь за шляпу, – дело уже сделано, и изменить ничего нельзя. А момент, как бы мы к этому ни относились, исторический. Так не пойти ли нам посмотреть, как Чарльстон празднует собственную гибель?

– Да, мы тоже пойдем, – заявила Юдифь и взяла шали для себя и для Бретт.

Спорить с ней никто не стал.

Когда все пятеро вышли из дому и повернули к Митинг-стрит, началась канонада.

* * *

Празднование победы Линкольна теперь казалось всего лишь репетицией сегодняшнего торжества. Узкие улочки Чарльстона наводнились людьми. На деревянных мостовых почти не было свободного места. Не более чем в трех футах от Джорджа и Мэйнов в воздух взметнулась петарда. Юдифь взвизгнула, прижав руку к груди, и попыталась улыбнуться.

Они пробирались все дальше по Митинг-стрит, сначала по одной стороне улицы, потом по другой. Многие окна были украшены огнями и транспарантами с изображениями пальмы, фасада зала собраний и портретами Фрэнсиса Мэриона, Томаса Самтера и Джона Кэлхуна. Вдоль улиц стояли бочки с горящей смолой, озаряя прохожих красным светом. Огненная дорожка прочертила небо за шпилем церкви Святого Михаила и через секунду взорвалась россыпью бледных звезд. Вокруг продолжали взрываться петарды, и уже скоро вечернее небо раскрасилось вспышками фейерверков.

С грохотом стреляла пушка на набережной. Играли оркестры. Толпа отступила с мостовой, пропуская парадный строй ополченцев.

Рядом с Купером возник какой-то коренастый немец, в руках он держал плакат с надписью «Ура! Союз распался!».

– Вот здорово, правда? – закричал он, обдавая Купера запахом шнапса. – Только уж больно долго мы ждали. Так долго!

Купер в ярости вырвал плакат из руки мужчины, сломал деревянную палку, на которой он держался, а саму надпись изорвал в клочья. Юдифь побледнела.

Кто-то из прохожих, ставших свидетелями этой сцены, обругал Купера. Один или двое попытались его толкнуть, но Орри встал рядом с братом и отпихнул их. Джордж тут же подскочил к одному из обидчиков, который был намного выше его, и, глядя снизу вверх, заявил:

– Я в этом городе гость, но ты меня запомнишь, если сделаешь хоть шаг.

Орри засмеялся. На мгновение ему показалось, что всех прошедших лет словно не было и он снова видит перед собой молодого кадета Хазарда из Вест-Пойнта. Грубияны ретировались вместе с немцем.

В воздухе стоял запах пороха, духов, табака и разгоряченных тел. В небе сверкали синие и лимонно-желтые огни. Музыку заглушал грохот пушек, сквозь который лишь изредка пробивалась барабанная дробь или звуки трубы.

– Не припомню, чтобы я когда-нибудь видел тебя таким злым, – сказал Орри старшему брату.

Купер резко остановился и оглядел лица четверых людей, которых он так любил и которые, как он надеялся, смогут понять, какую мучительную боль он испытывает.

– А потому, что я взбешен тем положением, в которое меня поставили этой проклятой декларацией. Я совершенно не понимаю, как мне ко всему этому относиться. Чему я должен быть верен? Я не хочу считаться предателем штата, который любил всю жизнь. Но еще больше я не хочу быть предателем нации. Союз расторгнут. Но какого черта…

– Купер, пожалуйста, не ругайся, – тихо прошептала его жена.

– …наш предок проливал кровь, чтобы создать этот Союз? Если вы пока не чувствуете, что вас словно раздирают на части, – лишь дайте срок. Эти жалкие безумцы просто не понимают, что натворили для себя, для своих сыновей, для всех нас. Не понимают!

Сильно побледнев, он отвернулся и быстро пошел вперед; его силуэт четко вырисовывался на фоне ярких праздничных огней. Остальные поспешили за ним. Бретт попыталась немного успокоить Юдифь, которая от потрясения не могла произнести ни слова, хотя ее не так-то просто было вывести из равновесия. Орри все больше понимал, насколько верны горькие слова брата.

От пушечного грохота у Джорджа разболелась голова. Он как будто не слышал ни радостных криков, ни смеха и музыки, а только эту нескончаемую канонаду. И думал о Мексике. Стоило только прикрыть глаза, и можно было легко представить, что война уже пришла и на улицы Чарльстона.

* * *

Снова и снова мимо Орри проплывали лица, искаженные неровным светом огней и гневом. С каждой минутой в горящих глазах и разинутых ртах становилось все меньше человеческого. Грубые эмоции уродовали обычную внешность, делая людей похожими на горгулий, и это превращение повторялось почти на каждом лице, которое он видел.

Бретт крепко держала брата за руку. То и дело толкавшие их люди пугали ее, и она в страхе жалась к Орри, надеясь на его защиту. Купер и Юдифь шли сразу за ними, последним шагал Джордж, зорко оглядываясь по сторонам, чтобы быть готовым дать отпор в случае необходимости. Однако никто больше не обращал на них внимания.

Орри видел, как трое городских щеголей сначала тыкали тростями в старого негра, а потом облили его пивом из огромной кружки, вероятно взятой в баре отеля за их спинами. Видел, как рвало возле железной коновязи пьяного в дым уважаемого члена методистской церкви, у которого из заднего кармана брюк торчало горлышко бутылки. Видел жену ювелира с Митинг-стрит, которая обнималась с каким-то незнакомцем в темном дверном проеме. Бесчинства царили повсюду.

И повсюду были лозунги. Их выкрикивали во все горло, несли на бумажных плакатах или шелковых полотнищах, очевидно состряпанных на скорую руку. Орри и его спутникам пришлось даже пригнуться, когда над ними понесли знамя с надписью: «Руки прочь от прав южан!»

Выпрямившись, Орри почти сразу увидел Хантуна, который торопливо шел вслед за знаменосцами.

– Орри! Добрый вечер.

Муж Эштон коснулся шляпы, украшенной синей кокардой. Таких Орри за вечер уже видел не один десяток. Галстук у Хантуна был развязан, подол рубашки торчал из-под жилета; для такого щепетильного человека подобная неопрятность казалась необычной.

Но ведь и сам этот вечер был необычным. По крайней мере, для Орри и его близких. Необычным и зловещим. И ехидная улыбка Хантуна, не предвещавшая ничего хорошего, только подтвердила это.

– Вам нравится праздник? – спросил он.

Вопрос был задан всем пятерым, в нем прозвучала неприкрытая злоба – как показалось Орри, направленная в основном на Купера.

– Не особо, – ответил Орри. – Мне противно видеть, как добропорядочные южнокаролинцы превращают себя в дураков.

Однако Хантун, казалось, пропустил его сарказм мимо ушей.

– На мой взгляд, – как ни в чем не бывало продолжал он, – такое веселье вполне оправданно и простительно. Мы объявили всему миру о своей независимости. – Он посмотрел на Бретт. – И разумеется, эта независимость требует обратить внимание на всю федеральную собственность, находящуюся в Чарльстоне. Таможня, арсенал, форты – всё. Мы уже создаем специальную группу представителей, которая отправится к Бьюкенену для переговоров. Передача всей собственности суверенному штату Южная Каролина теперь обязательна.

Джордж подошел ближе к Бретт:

– А что, если старина Бьюкенен смотрит на это иначе?

Хантун улыбнулся:

– В таком случае, сэр, мы разрешим спор другими средствами.

Он снова приложил пальцы к полям шляпы и поспешил дальше, сразу смешавшись с шумной толпой.

– Права Юга! Права Юга! Права южан! – кричали вокруг.

Бретт смотрела Хантуну вслед, пока тот не скрылся из виду. Орри почувствовал, как она еще крепче сжала его руку.

– Он ведь сказал о фортах из-за Билли, да?

– Я бы на вашем месте даже не сомневался, – сказал Купер, услышав их разговор. – Мистер Хантун просто сочится человеческой добротой, она даже через край выплескивается.

Они снова увидели Хантуна на противоположной стороне улицы, когда он поднимался по ступеням зала собраний и уже у двери обернулся, чтобы еще раз посмотреть на бушующую толпу. В линзах его очков отразились огни горящих смоляных бочек. Улыбчивый демон, подумал Орри, чувствуя, как сердце сжалось от смутной тревоги.

Он подумал о майоре Андерсоне из форта Моултри, которого знал еще по Мексике. Это был человек безупречной репутации, честный и опытный. Что он должен был сейчас чувствовать? На какую сторону он встанет в ближайшие месяцы? На сторону рабовладельцев из его родного Кентукки или на сторону армии и правительства?

Сколько же американцев, в том числе и выпускников Вест-Пойнта, должны будут в эти дни пройти испытание верности и решить, как им поступить. Орри уже почти готов был поверить, что миром завладела некая злобная сила.

– Как ты и говорил, Купер, момент исторический, – сказал он. – Идемте-ка домой.

Расстроенные и молчаливые, они повернули обратно.

* * *

На набережной, окруженная потной орущей толпой, которая давила на нее со всех сторон, Эштон неожиданно почувствовала сильное возбуждение, как будто могучая энергия, исходившая от десятков ликующих людей, уйдя в землю, потом поднялась оттуда в самую сердцевину ее женского естества. Возбуждение было настолько велико, что у нее перехватило дыхание и слегка закружилась голова.

Конечно же, как всегда, ее взбудоражил не всплеск патриотизма, который она наблюдала вокруг, а реальная близость главной цели ее жизни. Все эти проклятия, угрозы и лозунги были родовыми криками новой нации. Джеймс уверял ее, что уже очень скоро и другие хлопковые штаты последуют примеру Южной Каролины и что новое правительство будет создано в самое ближайшее время. Разумеется, он будет играть там далеко не последнюю роль. Осталось подождать всего несколько недель, и ее давняя мечта наконец осуществится. Эштон останется лишь протянуть руку и взять власть.

Новый залп фейерверка окрасил ее лицо алым светом. Осветительные снаряды со свистом умчались в небо и разорвались над островом Салливана, ненадолго выхватив из темноты бастион крепости. Эштон поморщилась.

По-прежнему думая о Билли Хазарде, она повернулась и увидела в нескольких ярдах от себя знакомое лицо.

– Форбс! – Сжав в руках свою «сецессионную шляпку», Эштон поспешила к нему. – Форбс!

– Миссис Хантун… – произнес тот с подчеркнутой любезностью, как всегда, когда они встречались на людях.

Он поклонился, и Эштон почувствовала запах бурбона, смешанный с соблазнительным запахом мужчины, исходящим от него. Ее возбуждение усилилось, но этим вечером она была слишком занята, чтобы думать о развлечениях.

– Форбс, нам необходимо поговорить, – прошептала она. – Завтра… или как можно скорее. Орри дал свое согласие, и теперь моя сестра выйдет за Билли. Я не могу этого вынести. Не могу этого допустить.

Еще мгновение назад Форбс Ламотт был полон пьяного благодушия, но после этих слов его губы сжались в тонкую резкую линию, лицо напряглось. В небе разорвались очередные петарды, и, словно вторя им, снова грянули звон колоколов и выстрел пушки на набережной. Форбсу пришлось наклониться к Эштон, чтобы расслышать ее слова:

– Южная Каролина сделала решительный шаг. Думаю, нам тоже пора.

Он слегка расслабился, на лицо вернулась прежняя сонная улыбка.

– Ну конечно, – пробормотал он. – Я в твоем распоряжении.

Глава 58

Утром 25 января 1861 года капитан Елкана Бент прибыл в Новый Орлеан. Он с нетерпением ждал того момента, когда наконец доедет до Вашингтона – единственного города, в котором всегда хотел жить. Перевод подоспел как нельзя вовремя. Ситуация в стране стала критической и продолжала ухудшаться с каждым днем. Бент не сомневался, что военное министерство уже готовит списки кандидатов на присвоение воинского звания, а также планы реорганизации армии перед скорой войной. Или же изменений стоит ждать сразу после того, как этот мямля Бьюкенен освободит Белый дом.

Бент был в новом, очень дорогом гражданском костюме, который он купил в Техасе сразу после того, как решил на сутки остановиться в Новом Орлеане. Он понимал, что не стоит рисковать, щеголяя в военном мундире в таком проюжно настроенном городе. Из надежных источников уже было точно известно, что Луизиана скоро выйдет из Союза по примеру других пяти хлопковых штатов, которые кто-то из северян прозвал «приграничным эскадроном». Это звучало очень по-военному, поэтому понравилось Бенту.

Неспешно прогуливаясь по Биенвилль, Бент наслаждался ароматом черного кофе, доносившимся из кафе. Хороший кофе был одним из мирских наслаждений, которые ждали его во время этого краткого визита.

Он считал, что ему крупно повезло вовремя убраться из Техаса. Власти штата откровенно симпатизировали Югу, и отделение Техаса тоже было не за горами. И в этом случае командующий округом старина Дэйви Твиггс и Боб Ли, вернувшийся в прошлом году из Виргинии, чтобы снова возглавить Второй кавалерийский, наверняка поведут себя как предатели.

Однако везунчиком он считал себя даже не поэтому. Неудавшаяся попытка покончить с Чарльзом Мэйном помогла ему избежать трибунала. Но теперь, когда война была уже совсем близко, у него появится достаточно средств, чтобы отомстить и Мэйнам, и Хазардам. Осталось только добраться до их личных дел в Вашингтоне. Эта перспектива примиряла его с недавней осечкой.

Бент так и не смог с уверенностью ответить себе на вопрос о том, знал ли Чарльз причину его враждебности. Чутье подсказывало ему, что молодой лейтенант едва ли мог оставаться в неведении, если он переписывался с Орри Мэйном. Ненавистный Мэйн-старший наверняка не преминул рассказать своему кузену о том, что происходило в Академии между Бентом и двумя закадычными друзьями. Если же вдруг по какой-то неведомой оплошности это в письмах не обсуждалось, секрет откроется сразу, как только Чарльз приедет домой в отпуск.

А когда о его жажде мести станет известно Мэйнам, об этом очень скоро узнают и Хазарды. Однако Бент по-прежнему не терял надежды и считал, что как раз сейчас-то для его плана и наступает самый подходящий момент. Обе семьи, несомненно, решат, что в такое непростое время, когда вот-вот начнется война, его желание отомстить ослабнет или вовсе увянет, и эта ошибка может стоить им очень дорого.

В том, что война будет, Бент не сомневался ни на минуту. Все началось с Чарльстона. На следующий день после Рождества маленький гарнизон Андерсона тайно, под покровом темноты, переправился на лодке в более защищенный форт Самтер, заклепав лафеты пушек, оставленных в форте Моултри. В результате флаг с изображением пальмы теперь развевался над всей федеральной собственностью, расположенной в Чарльстоне и вокруг него, кроме форта на острове в центре Чарльстонской бухты, который занял Андерсон.

Гарнизону Андерсона все еще разрешалось покупать свежее мясо и овощи на чарльстонских рынках. Однако в город спешно стягивалось ополчение. Войска штата заняли Моултри, замок Пинкни и форт Джонсон, объявив федеральную собственность конфискованной. Начались срочные работы по восстановлению артиллерии.

В Вашингтоне за прошедшие несколько недель пока еще действующий президент Бьюкенен очистил кабинет министров от влияния южан и повел более жесткую линию. Он отказался встретиться с делегацией из Южной Каролины, которая приехала в столицу с требованием сдать форт Самтер, и отправил обратно их меморандум, не прочитав его.

Девятого января противостояние достигло крайней точки. По приказу Бьюкенена в Чарльстон был отправлен пассажирский пароход «Звезда Запада», зафрахтованный для доставки в Самтер провизии, боеприпасов и двухсот пятидесяти солдат для усиления гарнизона. Однако при входе в бухту безоружный пароход был обстрелян из артиллерийского расчета для защиты гавани, который состоял из кадетов южнокаролинской военной академии «Цитадель».

Батареи Андерсона не стали защищать подходивший пароход ответным огнем, и «Звезда Запада», получив небольшую пробоину, была вынуждена сразу же повернуть назад. На этом инцидент в Чарльстоне, казалось бы, был исчерпан, в то время как препирательства между правительством и уже новой делегацией из Южной Каролины по-прежнему продолжались.

Всего несколько дней назад Дэвис и другие сенаторы из «приграничного эскадрона», произнеся прощальные речи, фальшивая сентиментальность которых была призвана замаскировать предательство, покинули Капитолий. Именно в это утро на городской пристани Бент и услышал новость о том, что Дэвис и все остальные скоро соберутся в Монтгомери, штат Алабама, чтобы сформировать новое правительство.

Вашингтон, разумеется, воспримет это новое правительство в штыки. Старине Бьюкенену придется скоро освободить свое кресло, а эта темная лошадка Линкольн, при довольно мягком отношении к рабству, был непреклонен в своем стремлении сохранить Союз. Война была неизбежна. Будущее выглядело блестящим.

* * *

В таком радужном настроении Бент поднялся по красивой черной кованой лестнице и постучал в дверь некоего заведения, рекомендованного ему одним джентльменом, с которым он познакомился во время поездки. Когда дверь открылась, Бент использовал его имя как пропуск.

Через два часа огромный негр свирепого вида притащил его, полуодетого, в комнаты владелицы заведения, швырнул в бархатное кресло, а сам встал рядом в ожидании, пока конфликт будет улажен.

– Сто долларов – это просто возмутительно! – заявил Бент, заправляя рубашку в брюки и застегивая манжеты; это было единственное место, где мундир мог послужить в его пользу.

Мадам Конти, сидевшая в вальяжной позе за роскошным письменным столом, уставленным изысканными безделушками, казалась спокойной и невозмутимой. Это была крупная, плотная женщина лет шестидесяти в темно-синем шелковом платье с вышитыми павлинами. Ее пышные седые волосы были изящно уложены; рядом с унизанной кольцами рукой стояла курительница с благовониями. Подобные восточные вещицы стали предметом всеобщего увлечения с тех пор, как эскадра Перри вошла в залив Эдо.

– Тем не менее, мсье Бентон, вы должны заплатить именно сто долларов. Столь юная девушка, как Отилия, ценится очень дорого. – Женщина сверилась с какими-то записями на листке бумаги. – Вы также просили о нескольких… э-э… особых услугах. На случай если они ускользнули из вашей памяти, я могу их вам перечислить. Разве она не сообщила вам о дополнительной плате?

– Разумеется, нет.

– Что ж, это наша оплошность, – пожала плечами мадам Конти. – Однако цена остается прежней.

– Я отказываюсь платить, черт побери! Об этом не может быть и речи!

Мадам Конти встретила его ярость с терпеливой улыбкой.

– Ну и что будем с ним делать, Помп? – спросила она, глядя в сторону.

– Будем и дальше обращаться как с джентльменом, – прорычал негр. – Подождем, пока не передумает.

Над верхней губой Бента выступил пот. В голосе Помпа отчетливо слышалась угроза, но он постарался ничем не выдать своего страха.

– Налей-ка нашему гостю шампанского, – сказала мадам Конти все с той же терпеливой улыбкой. – Вдруг это поможет.

– Не поможет! – огрызнулся Бент.

Мадам засмеялась и попросила второй бокал для себя. Тем временем Бент судорожно обдумывал следующий шаг. Вырваться из борделя силой он, конечно, не сможет, не стоит даже пытаться. Разумнее будет выждать, решил он, принимая из рук Помпа бокал превосходного французского шампанского. Выпив вино залпом, он продолжал держать бокал, рассчитывая, что его наполнят снова. Мадам Конти кивнула слуге.

Шампанское подействовало успокаивающе. Бент начал замечать элегантную обстановку кабинета. На стенах, оклеенных красными тиснеными обоями, висело не меньше дюжины больших картин, эффектно освещенных газовыми лампами под абажурами. На одном холсте была изображена разухабистая компания охотников на пушного зверя, сидящих на речном плоту.

– Моя гордость, – сказала мадам Конти, проследив за его взглядом. – Один человек с Запада сказал, что ее написал сам Бингем.

Вот уж неуместная гордость, подумал Бент, осушая очередной бокал. Продолжая осматриваться, он заметил портрет молодой женщины, висевший за левым плечом мадам Конти. Прекрасное лицо, обрамленное черными волосами, показалось ему смутно знакомым. Но откуда?..

– Ах вот что вам нравится? – протянула мадам Конти, заметив его интерес. – Она работала здесь какое-то время много лет назад. Была даже прекраснее моей Отилии. И намного дороже.

Сука, подумал Бент. Снова напоминает об оплате.

И вдруг он вспомнил, где видел такое же необычное лицо. На одном из семейных дагеротипов Мэйна.

Нет-нет, эта женщина на портрете, улыбавшаяся соблазнительной нарисованной улыбкой, не была той самой красавицей-креолкой, которая так восхитила его тогда, в Техасе, когда он рассматривал фотографию в комнате Чарльза. Безусловно, сходство было сильным, но это точно не она. Но кто же тогда? Сестра?

– Кто она, мадам?

Браслеты на руке мадам Конти мелодично звякнули, когда она подняла бокал с шампанским.

– Думаю, вреда не будет, если я вам скажу. Все-таки вы человек посторонний. Бедная девочка… Поднялась так высоко, но, к несчастью, рано умерла. Она ушла отсюда, чтобы выйти замуж за одного очень богатого промышленника в Новом Орлеане, и стала весьма уважаемой дамой.

– Оттенок ее кожи просто завораживает. Художник явно был вдохновлен.

– Только тем, что видел.

– Вы хотите сказать, ее кожа действительно была такого оттенка?

– Да, мсье Бентон.

– Я поражен. Какой чудесный романтический образ! – Он слегка наклонился вперед и добавил вкрадчивым голосом, как настоящий мастер интриги: – И чем же закончилась ее история… если, конечно, вам это известно и вы готовы поделиться, мадам?

Она повернулась в кресле и с нежностью посмотрела на портрет:

– Моя дорогая девочка родила дочь от обожаемого мужа, когда они поженились, но, увы, прекрасная мать умерла. Позже, перед тем как тоже покинуть этот мир, ее любящий отец отослал свое дитя далеко от дома, чтобы выдать замуж. Она выглядит такой же белой, как вы и я, но кое-кому в этом городе известно о происхождении ее матери.

Так вот оно что… Мать и дочь. Бент не мог оторвать глаз от картины.

– А известно им то, что она была не француженкой и не испанкой, а цветной. Окторонкой. Много лет назад привлекательные женщины со смешанной кровью пользовались большим спросом, но теперь нет. Все из-за этой шумихи с рабством. Теперь, – она выразительно пожала плечами и грустно улыбнулась, – быть на одну восьмую черным – значит быть просто черным, какой бы светлой ни была ваша кожа… Мсье Бентон, в чем дело?

Рука Бента дернулась, пролив шампанское на дорогой ковер.

– Простите, мадам, я не нарочно. Еще раз прошу покорно простить.

Он достал из кармана носовой платок и нагнулся, чтобы промокнуть ковер, но из-за огромного живота задача оказалась довольно сложной.

Значит, дочь черномазой шлюхи как-то связана с высокомерными Мэйнами? Разумеется, сами они ничего об этом не знали. Ни одной женщине с негритянской кровью никогда бы не позволили оказаться на групповом портрете с плантаторской аристократией. Какая замечательная новость! Бент еще не знал, как и когда он использует эту неожиданно открывшуюся информацию, но точно знал, что такой момент наступит.

– Мадам, вы были совершенно правы: шампанское мне очень помогло. – Его блестящее от пота лицо просияло. – Услуги вашей юной леди в высшей степени превосходны, и я был не прав, когда пытался сбить цену. Я заплачу все сполна. Мне даже хотелось бы оставить ей щедрые чаевые, если вы позволите.

Мадам Конти и громила-негр, который уже несколько минут чистил ногти огромным ножом, обменялись взглядами. И по ее едва заметному кивку нож исчез.

– Ну разумеется, – ответила она, любезно кивнув.

* * *

С техасского неба лил холодный дождь. Чарльз Мэйн уныло наблюдал, как вслед за остальными подняли и погрузили в санитарную повозку последний сундук. Все вещи принадлежали полковнику Ли.

Пять дней назад, восьмого февраля, Чарльз и двое рядовых покинули Кэмп-Купер по срочному поручению полкового командира. Они проскакали сто шестьдесят пять миль в отвратительную погоду, а вернувшись, узнали, что Ли сдал командование и срочно выехал в Вашингтон по распоряжению генерала Скотта, который, по всей видимости, хотел лично узнать от полковника о его дальнейших планах и убедиться в его преданности.

Отъезд Ли стал еще одним свидетельством хаоса, творящегося вокруг. Хотя такие важные пограничные штаты, как Теннесси и Виргиния – родной штат Роберта Ли, – пока не присоединились к сецессии, Техас вышел из Союза уже в самом начале года, несмотря на мрачные предостережения губернатора Хьюстона.

За то время, пока Чарльз выполнял поручения, в Алабаме появилось новое правительство Конфедерации. Его временным президентом стал Джефферсон Дэвис, и уже была написана временная конституция.

Избранный президент Линкольн отправился из Иллинойса на восток поездом. По пути он был вынужден делать частые остановки, чтобы произнести очередную речь перед избирателями. В Вашингтоне сенатор Криттенден выдвинул отчаянные компромиссные предложения относительно рабства, но усилия оказались напрасными. Поскольку сенаторы от хлопковых штатов ушли, сенату было нетрудно провести закон о вхождении Канзаса в состав Союза в качестве свободного штата.

Тем временем майор Андерсон со своим гарнизоном по-прежнему находился в форте Самтер, в окружении мощных артиллерийских батарей и южнокаролинских канониров, которым уже не терпелось пострелять. Чарльз не переставал думать о своем друге. Где сейчас Билли? Андерсон отправил нескольких людей в Вашингтон за указаниями о дальнейших действиях. Возможно, Билли попал в их число? Чарльз молил Бога, чтобы его друг выбрался из форта живым.

Техасские пограничные заставы бурлили слухами о возможном захвате боеприпасов штата местными рейнджерами. Несмотря на свои симпатии к южанам, генерал Твиггс уже четыре раза обращался в Вашингтон за распоряжениями и все четыре раза получал расплывчатые и бессмысленные ответы.

В одной сан-антониевской газете появилось описание эпизода, который наглядно демонстрировал смятение, царившее в армии. В январе суперинтендантом академии был назначен один из наиболее уважаемых выпускников Вест-Пойнта, Пьер Борегар. Однако, не пробыв на этом посту и недели, он был смещен, потому что присоединение Луизианы к Конфедерации сделало его неблагонадежным. Люди, которые вместе проливали кровь в Мексике и делили трудности столько лет, теперь смотрели друг на друга как на возможных врагов, способных почти на любое предательство. Это чрезвычайно угнетало Чарльза, который по-прежнему не был уверен ни в своем намерении стать военным, ни в своем будущем.

И вот теперь, стоя под дождем, он и еще девять офицеров ждали полковника Ли. Наконец полковник появился, он был в плаще и фуражке. Офицеры один за другим подходили поприветствовать его и пожелать ему удачи. Чарльз подошел последним, как самый молодой.

– Для меня было честью служить с вами, сэр, – сказал он.

– Благодарю, лейтенант.

– Желаю вам спокойной поездки.

– Мне не нравятся обстоятельства, которые вынуждают меня так поступать. Но вам я хочу кое-что сказать. Вы хороший офицер. И останетесь им, что бы ни изменилось в будущем.

– Спасибо, сэр.

Ли пошел к повозке, и вдруг Чарльз, поддавшись какому-то внутреннему порыву, решился нарушить субординацию.

– Полковник? – окликнул он.

– Да? – обернулся тот.

– С кем вы будете, сэр? С Севером или с Югом?

Ли покачал головой:

– Я бы никогда не поднял оружие против Соединенных Штатов. Но что, если мне придется взять мушкет, чтобы защитить родную Виргинию? Искренне надеюсь избежать такого выбора. Я думал, президент Бьюкенен сумеет восстановить равновесие между сторонами, сыграв на любви к стране, но он не сумел. Я думал, что смягчающее влияние христианства сможет разрешить проблему рабства, но и этого не случилось. У меня всегда были рабы, и теперь меня мучает совесть. Система рабства себя изжила, это было неизбежно. Что касается отделения, то, на мой взгляд, это не что иное, как революция. Однако, когда в высшей степени достойные и уважаемые люди создают новое правительство, основываясь именно на отделении и рабстве, будущее, как и мое собственное поведение во всей этой ситуации, не может меня не беспокоить. – За пеленой дождя его лицо казалось измученным. – Я уверен только в одном. Не важно, как каждый человек, будь то мужчина или женщина, ответит на вопрос, который вы мне задали. Мы сами виноваты в том, что случилось, и теперь всех нас ждут большие несчастья. Прощайте, лейтенант.

Он запрыгнул на облучок повозки и сел рядом с возницей. Фургон покатил вперед по грязи и быстро исчез в тумане.

Возвращаясь в гарнизон, Чарльз все думал о словах полковника. Как ни печально, но приходилось признать, что Ли прав. Страдать будут все – и Север, и Юг, пока не закончится этот кошмар.

* * *

Два дня спустя в Сан-Антонио Дэйв Твиггс сдал все федеральные гарнизоны Техаса властям штата. Тех, кто сохранил верность Союзу, вынудили отбыть в порты залива с охранными свидетельствами, хотя, как долго они продлятся, никто сказать не мог.

Чарльз вернулся из форта Мэйсон в Кэмп-Купер за час до того, как его должны были покинуть федеральные войска. Командование принял капитан Карпентер. Одни уезжали верхом, другие шли пешком.

Грязный и уставший после долгих часов в седле, Чарльз смотрел, как уроженцы Огайо из роты К, выстроившись в колонну по два, выезжали из крепости. Среди них был и капрал Таннен, который во время стычки на ферме Ланцманов еще ходил в рядовых, и именно Чарльз поспособствовал его повышению. Окинув взглядом своих бывших сослуживцев, он наклонился влево и смачно сплюнул.

– Любой, кто останется, недостоин носить военный мундир, – намеренно громко, чтобы все услышали, сказал Таннен.

– В чем дело, капрал? – окликнул его Чарльз.

Таннен ответил ему таким же злым взглядом:

– Я сказал, если вы остаетесь, вы подлый предатель.

– Похоже, меня лишили звания, – пробормотал Чарльз, снимая ожерелье из медвежьих когтей, потом грязную, потемневшую от пота рубаху. Прежде чем кто-то успел опомниться, он выхватил револьвер и передал его парню из Алабамы, стоявшему рядом. – Значит, никто и вмешиваться не станет.

Алабамец усмехнулся, кивнул и крепко сжал револьвер.

– Ты мне однажды помог, – сказал Чарльз, подходя к Таннену, – и я был тебе благодарен. Но эти твои слова все меняют.

Таннен посмотрел на него из седла сверху вниз:

– И отлично. Пошел ты…

Чарльз протянул руку. Таннен попытался ударить его по лицу поводьями, но Чарльз перехватил запястье капрала и резко крутанул в сторону. Лошадь взбрыкнула.

Таннен выхватил саблю. Чарльз вырвал ее и зашвырнул подальше. А потом выдернул своего обидчика из седла и колотил до тех пор, пока нос капрала не стал похож на раздавленную ягоду.

– Можете забрать его, если он вам нужен, – тяжело дыша, сказал Чарльз остальным. – Но я убью каждого, кто назовет меня предателем.

Он снял ногу со спины Таннена и стоял рядом, уперев руки в бока, пока капрала не погрузили на лошадь. Вскоре федералы уехали.

* * *

Спустя час Чарльз написал прошение об отставке. А потом собрал вещи.

Поскольку в гарнизоне не осталось офицеров регулярной армии, которые могли бы принять рапорт и отослать его в Вашингтон, он просто вбил гвоздь в стену своей комнаты и повесил на него бумагу с прошением. Через несколько минут он уже ехал в сторону залива.

Ли мог позволить себе философские размышления, но будущее Чарльза решилось куда более простым способом. Ну и ладно. Он никогда не был силен в глубокомысленных рассуждениях – просто хорошо умел драться и отлично сидел в седле. Что ж, возможно, такие солдаты сейчас нужны Югу не меньше, чем философы.

Чарльзу совсем не хотелось покидать Техас, который он так полюбил. Он считал рабство глупой системой, отжившей свой век. Но кровь звала его домой. И он то и дело пришпоривал лошадь на пути к побережью.

Часть четвертая Шаг в пропасть

Я утверждаю, что это предвестье войны. В этот день они поднесли пылающий факел к храму конституционной свободы, и, спаси нас всех, Господи, на этой земле никогда уже не будет мира.

Адвокат Джеймс Петтигрю из Чарльстона. Во время праздника выхода из Союза, 20 декабря 1860 года

Глава 59

С каждым днем форт Самтер все больше напоминал тюрьму.

Билли занимал сырую комнату в офицерских казармах. И без того мрачная из-за кирпичных стен, небольшая клетушка казалась еще более унылой, потому что в ней почти всегда было темно. Гарнизон израсходовал уже почти все свечи и спички, добытые миссис Даблдей в январе, за день до того, как она вместе с другими гарнизонными женами уехала на Север. Билли удалось сохранить единственный огарок свечи, который он зажигал всего на несколько минут в день, когда ставил пометку в своем календаре, то есть попросту выцарапывал очередную вертикальную линию на стене осколком кирпича. В феврале таких линий набралось уже двадцать одна.

Он так больше и не видел Бретт. Его не включали в число тех счастливчиков, которые каждые два дня отправлялись в город, чтобы купить для гарнизона солонины и овощей. Пополнение запасов проводилось с молчаливого согласия губернатора Пикенса и по настоянию некоторых влиятельных граждан Чарльстона.

Однако были и другие, не менее влиятельные граждане, которым не нравилось то, что гарнизон по-прежнему получает почту и продовольствие, и они постоянно об этом твердили. В одном из своих писем Бретт сообщала, что владелец «Меркури» Ретт больше других усердствует в своем желании уморить гарнизон голодом, неустанно напоминая об этом в своей газете. Билли подозревал, что и у губернатора те же цели, просто он достигает их другими способами. Пикенс отказался разрешить сорока трем гражданским каменщикам и штукатурам покинуть форт Самтер. Видимо, для того, чтобы в гарнизоне поскорее закончились запасы еды и Андерсон был вынужден сдаться. Кое-кто из офицеров предположил, что губернатор блефует, потому что у него нет полномочий отдавать подобный приказ. На что Даблдей тут же возразил, что если бы Андерсон действительно хотел избавиться от рабочих, то он бы отправил их на берег даже посреди ночи. Правда, в лицо Андерсону он этого не сказал, а сам комендант гарнизона, чтобы не портить отношения с местными властями, ничего не предпринимал.

Бретт писала, что солдаты, которых отправляют в город за продовольствием, ходят по чарльстонскому рынку с заряженными мушкетами, а за ними по пятам следует толпа, выкрикивая имя Даблдея. Как «черный республиканец», Даблдей для местных был самой ненавистной фигурой в крепости, и ему ни в коем случае нельзя появляться в городе, предупреждала Бретт, иначе он может оказаться жертвой самосуда разъяренной толпы.

* * *

Билли продолжал работать, насколько хватало сил. Когда каменщики под его руководством закончили закладывать кирпичом неиспользуемые бойницы верхних казематов крепости, Фостер отправил их к главным воротам, чтобы они полностью заложили вход каменной кладкой, оставив только одно небольшое отверстие, прикрытое листом железа. После этого Андерсон приказал перевезти к новому, уменьшенному входу двадцатичетырехфунтовую гаубицу для прикрытия.

Все в крепости как будто впали в некое полусонное состояние. День казался бесконечным, а постоянное напряжение усиливало обычную усталость. Особенно доставалось капитанам Сеймуру и Даблдею. Они сменяли друг друга на дневном дежурстве и каждую вторую ночь.

Тяжесть ситуации сделала отношения в гарнизоне более непринужденными, и военные уже не заботились о соблюдении устава так, как раньше. Особенно это проявилось однажды днем, когда Даблдей и Билли, стоя на крепостном валу, наблюдали за тем, как к причалу на острове Морриса подходит небольшая шхуна. Судно везло железнодорожные шпалы, которыми конфедераты собирались укрепить наклонную деревянную стену форта Каммингс-Пойнт, расположенного меньше чем в двенадцати сотнях ярдов от Самтера.

– Вы только посмотрите! – воскликнул Даблдей. – Мы тут сидим и спокойно ждем, пока они расставят орудия и подвезут боеприпасы!

Он был прав. И форт Молтри, уже довольно хорошо укрепленный тюками с хлопком и мешками с песком, с тех пор как его покинул гарнизон Андерсона, и батарея Каммингс-Пойнта, а также орудия на берегу представляли для них серьезную угрозу. Артиллеристские расчеты конфедератов упражнялись каждый день. Вот и сейчас Билли видел, как вокруг дюжины пушек суетится несколько человек рядом с флагштоками, на которых в ярких лучах солнца развеваются какие-то странные флаги с изображением то ли пальм, то ли пеликанов.

Как и почти все в гарнизоне, Билли считал майора Андерсона достойным и честным человеком, разве что немного староватым и слишком набожным. Поэтому он счел необходимым вступиться за своего командира и ответить на скрытый в словах Даблдея упрек.

– Если майор попытается остановить эти приготовления, во всей стране может начаться настоящая война. Я бы на его месте не взял на себя такую ответственность, сэр.

– Я бы тоже, – огрызнулся Даблдей. – Можете мне поверить, я понимаю сложность ситуации не меньше вашего, но факт остается фактом: колебания только усиливают грозящую нам опасность.

– Как вы думаете, мирная конференция поможет что-то изменить? – спросил Билли.

На созыве такой конференции настаивал штат Виргиния, и бывший президент Тайлер объявил, что она будет проведена в вашингтонском отеле «Уиллард». Однако некоторые важные штаты, в том числе Мичиган и Калифорния, отказались прислать своих делегатов.

– Нет, – довольно резко ответил Даблдей, – не думаю. На мой взгляд, нельзя одновременно сохранить и Союз, и рабство. – Он стукнул кулаком по парапету. – Мне бы хотелось, чтобы майор хоть на часок забыл о приказах и позволил нам немного потрепать эти батареи. Если мы этого не сделаем, то окажемся в кольце огня.

Кольцо огня. Меткое выражение, подумал Билли, наблюдая за тем, как грузчики продолжают разгружать шхуну. Южнокаролинские орудия были направлены на форт Самтер со всех сторон, кроме открытого моря. Было совершенно очевидно, что рано или поздно кто-нибудь из конфедератов, повинуясь приказу или просто внезапному порыву, откроет огонь из своей батареи. И тогда начнется война.

* * *

Следующее короткое письмо от Бретт только подтвердило его опасения. Военная лихорадка в Чарльстоне продолжала нарастать. Даблдей и все в гарнизоне догадывались, что эти настроения вызваны решением президента Дэвиса конфисковать все чарльстонские батареи в пользу нового правительства. Кроме того, Дэвис направил от Конфедерации специальную делегацию в Вашингтон с требованием немедленно освободить спорную собственность.

Однако самую неожиданную новость несколько дней спустя Билли услышал непосредственно от Андерсона.

– Дэвис отправляет командовать батареями своего офицера. – Майор вздохнул. – Борегара.

Они стояли возле барбета с одной из десятидюймовых коламбиад.[22] Половина из сорока восьми действующих пушек Самтера размещалась наверху, вторая половина – в нижних казематах. Ярдах в пятидесяти от крепости прошел пароход «Найна». Это был один из двух сторожевых кораблей, которые штат постоянно держал в заливе для патрулирования. Снайперы на корме узнали Андерсона и, что-то неразборчиво прокричав, дурашливым жестом отдали ему честь. Майор не шелохнулся.

– Капитан Борегар из Луизианы? – уточнил Билли.

– Теперь он бригадный генерал Конфедеративных Штатов Америки. Когда я в тридцать шестом и тридцать седьмом преподавал в Академии артиллерийское дело, он был одним из моих лучших учеников. После выпуска я даже оставил его помощником инструктора – настолько он был хорош. – Взгляд майора скользнул к Каммингс-Пойнту, где вовсю шли работы по укреплению форта. – Думаю, скоро мы увидим более профессиональное размещение многих орудий.

Андерсон снова повернулся к Билли, и косые лучи вечернего солнца, освещавшие крыши и шпили Чарльстона, резко обозначили морщины на его лице.

– Но я хотел поговорить с вами о другом, лейтенант. Ваша невеста все еще в городе?

– Да, сэр. Я получаю письма почти каждый день.

– Вы не передумали жениться?

– Нет. Конечно нет, сэр. Только сейчас это вряд ли возможно.

– Кто знает… Как вам известно, капитан Фостер не хочет, чтобы джентльмены из инженерных подразделений, как вы, несли строевую службу. – (Несмотря на то что все лейтенанты-инженеры изъявили желание стать караульными офицерами, Фостер своего согласия не дал.) – И поэтому, когда ваша работа будет закончена, я постараюсь вам помочь.

Сердце Билли затрепетало от радости, но он тут же сдержал себя и сказал то, чего не мог не сказать:

– Вы очень добры, сэр, но я бы не хотел уезжать, когда вот-вот начнутся боевые действия.

– Никаких боевых действий не будет, – тихо произнес Андерсон. – Во всяком случае, мы их не начнем. Вы можете представить себе, насколько катастрофическими будут последствия, если одни американцы откроют огонь по другим американцам? Это просто немыслимо, и я никогда не сделаю ничего подобного. Мне совсем не стыдно признаться, что я каждый вечер, стоя на коленях, молю Господа помочь мне сдержать эту клятву.

Как не похожи были эти тихие спокойные слова на недавнюю запальчивую тираду Даблдея. Билли смотрел на солнце, угасавшее за крышами домов, и снова думал об обещании Андерсона, который вселил в него надежду. Ему очень хотелось верить в лучшее, но страх разочарования был слишком велик.

Билли медленно обвел взглядом залив, отмечая орудийные расчеты на берегу и каждую пушку в отдельности. Колумбиады, мортиры – двадцатичетырех-, тридцатидвух- и даже сорокадвухфунтовые.

Кольцо огня. Неужели остается ждать, пока оно вспыхнет – по приказу или по неосторожности? Когда зашло солнце, Билли почувствовал, как его с новой силой охватывает пугающее, почти беспросветное отчаяние.

* * *

В тот же вечер Орри сошел с борта речной шхуны на причал Монт-Роял. Через двадцать минут он уже присоединился к Чарльзу в библиотеке.

– Что в Чарльстоне? – спросил Чарльз, наливая виски в два стакана.

– Плохо. Все дела замерли. Торговцы уже начинают жаловаться.

– Люди уезжают?

– Наоборот. Город никогда не видел столько туристов. Правда, много они теперь не тратят. Как и местные, впрочем.

– Не могу сказать, что меня это удивляет. Кто захочет бросать деньги на ветер, когда в любую минуту может начаться гражданская война и через неделю-другую цена на хлеб взлетит до двадцати долларов за буханку?

С улыбкой, больше похожей на гримасу, Чарльз снова опустился в кресло, перекинув одну ногу через подлокотник. Возвращение домой радовало его день или два, но очень быстро радость иссякла. Они более подробно поговорили об Елкане Бенте, и хотя к тому, что Чарльз уже знал о нем, добавилось не так много новых фактов, он еще раз поразился силе ненависти этого человека. Что ж, на войне ему, скорее всего, будет не до мести, подумал Чарльз. Но в любом случае надо позаботиться о том, чтобы их пути больше никогда не пересеклись.

Однако не только Бент был причиной его тревоги. Чарльз скучал по Западу и, к своему удивлению, уже не чувствовал себя по-настоящему дома в своем родном штате. Он не осмелился бы признаться даже самому себе в том, что только хорошее сражение помогло бы ему избавиться от этого гнетущего беспокойства.

– Новости неутешительные, – заметил Орри, сделав глоток виски. – Новое правительство вызывает все больше недовольства. Когда оно создавалось, Дэвис, по всей видимости, проигнорировал Южную Каролину.

Немного обдумав его слова, Чарльз решил сменить тему.

– А как дела на Традд-стрит? – спросил он.

– Купер подавлен, строительство совсем остановилось. Торговые корабли теперь никому не нужны, к тому же половину его земли на острове реквизировали под очередную артиллерийскую батарею.

– Видимо, ему не оставалось ничего другого, как согласиться. Или ждать, пока толпа не сожжет верфь.

– Да. Юдифь и Бретт заботятся о нем, но он, конечно, очень удручен. Сбылись его самые худшие опасения.

– А Эштон ты видел?

– Нет. Говорят, Джеймс теперь на короткой ноге с губернатором Пикенсом и, несмотря на то что в Монтгомери к южнокаролинцам относятся с явным презрением, рассчитывает получить там хороший пост. Да, и вот еще что. Я слышал от надежного источника, что все эти военные приготовления вконец опустошили казну штата.

– А как насчет семисот тысяч долларов займа, на который они рассчитывают?

– Никто не дает.

– Что ж, возможно, все еще образуется мирным путем. Тогда и форт никто не тронет.

– Президент Дэвис заявил, что возьмет Самтер если не уговорами, то силой. Инаугурация Линкольна через две недели. Может, тогда все более-менее прояснится.

Два бывших солдата смотрели друг на друга в густеющих сумерках, и каждый из них знал, какого исхода хотят те, кто теперь у власти в их родном штате.

* * *

Примерно через сорок восемь часов после этого Хантун стоял на палубе сторожевого корабля «Найна». В одной руке он держал тарелку с салатом из цыпленка, в другой – бокал токайского.

Вместе с тридцатью джентльменами он совершал эту вечернюю морскую прогулку, чтобы посмотреть на мятежный форт. На кормовой палубе, под полосатым тентом, был поставлен большой стол с закусками. Еду приготовил недавно избранный женский комитет, где Эштон уже успела добиться весьма важной роли. Обслуживало фуршет шестеро рабов, взятых из разных семей.

С северо-востока дул порывистый ветер, предвещая холодную февральскую ночь. Пока Хантун жевал, «Найна» повернула в главный судоходный канал и пошла к городу, взбивая воду гребными колесами.

– Знаете, губернатор, – сказал Хантун, обращаясь к стоявшему рядом с ним человеку, – недостаток решительных действий начинает раздражать многих горожан.

– У меня связаны руки, – возразил Пикенс. – Скоро сюда прибудет генерал Борегар, и президент Дэвис весьма недвусмысленно дал мне понять, что именно он отвечает за все, а не я.

– Хм… – Хантун отпил вина. – Я думал, пальмовый штат вышел из Союза именно для того, чтобы сохранить свои суверенные права. Или мы уже отдали их другому центральному правительству?

Пикенс оглянулся через плечо, опасаясь посторонних ушей:

– Я бы на вашем месте не стал говорить так громко и так… безапелляционно. Во всяком случае, если вы по-прежнему надеетесь получить место в Монтгомери.

– Разумеется, надеюсь. И мне кажется, храбрые и принципиальные люди там сейчас очень нужны. Я считаю, что мы просто обязаны поднимать этот вопрос.

– Джеймс, вы слишком торопитесь… – начал было губернатор, но более молодой собеседник резко перебил его:

– Вздор! Сэр, если мы не начнем действовать, начнут другие. Вчера я стал свидетелем разговора, на котором обсуждалась новая волна сецессии. Часть влиятельных плантаторов штата всерьез поговаривает о том, чтобы отделиться от правительства Дэвиса и попросить Великобританию сделать Южную Каролину своим протекторатом.

– Это абсурд! – воскликнул Пикенс, однако в его голосе отчетливо слышалась нервозность.

И не без причины. Совсем недавно его друг и соратник Боб Ретт говорил ему, что ходят упорные слухи о планах восстановления британской колонии, которые продвигает Стивен Дуглас в последней попытке сохранить Союз. Губернатор не хотел иметь ничего общего с этой безумной идеей, но и идти на примирение также не собирался.

– Нам просто надо еще какое-то время подождать, – добавил он. – Делегация Дэвиса наверняка ничего не добьется в Вашингтоне. А пока продолжаются переговоры, сюда прибудет Борегар, и мы начнем войну.

– Надеюсь на это, – пробормотал Хантун.

Внезапно его внимание привлек какой-то офицер, стоявший на орудийной площадке Самтера. Приглядевшись, он узнал Билли Хазарда и поднял бокал в приветственном жесте.

Этот выскочка-янки небрежно кивнул. Хантун посчитал такой ответ оскорбительным. Ничего, подумал он, когда начнется война, ты будешь в числе первых ее жертв.

Пароход тем временем с громким пыхтением приближался к причалу.

Глава 60

Цепкая, в пятнах синяков рука крепко схватила Бретт за локоть.

– Эй, красотка! – прозвучал высокий голос с грубым деревенским выговором. – Я ведь только спросил, как добраться до…

– Спросите кого-нибудь еще.

Она попыталась отдернуть руку и ударила мужчину по ноге острым каблуком. Он выругался и обозвал ее грязным словом. Дернув руку сильнее, она наконец высвободилась от его хватки и побежала по Митинг-стрит, все еще чувствуя запах виски, исходящий от его дыхания. Мужчина, а вернее, грузный молодой парень в замызганной одежде и широкополой шерстяной шляпе бежал за ней.

Подгоняемая страхом, Бретт неслась что было духу в февральских сумерках. Добежав до перекрестка, она резко повернула на Традд-стрит. Ее преследователь прокричал ей вслед что-то насчет чарльстонских шлюх, но на углу неожиданно остановился.

Через несколько мгновений Бретт решилась оглянуться. Тот человек уже шагал по Митинг-стрит, смешавшись с толпой прохожих. Бретт судорожно перевела дыхание.

Чарльстон наводнился толпами приезжих со всех концов Юга. Они с любопытством разглядывали местные достопримечательности, глазели, как тренировочные снаряды прочерчивают красные линии на черном небе, слушали уличных ораторов, обливающих грязью эту неуклюжую обезьяну из Иллинойса, восторгались зрелищными учениями кадетов из Цитадели и обсуждали безвкусные фасоны мундиров южнокаролинского ополчения.

Большинство приезжих денег почти не тратили, а многие из них были и просто отрепьем, вроде того парня, от которого только что сбежала Бретт. Он пристал к ней, когда она торопилась домой с рынка, где помогала небольшому отряду из Самтера собирать корзину с сыром, хлебом, свечами и спичками для форта.

Там-то она и увидела, как сильно изменился город. Перед глазами все еще стояли искаженные ненавистью лица людей, которые осыпали ее ругательствами, когда она передавала корзину с продуктами капралу, и слово «предательница» было самым мягким из них.

– Мистер Ретт со своей сворой постоянно твердят о власти толпы на Севере, – сказала она Юдифи уже дома. – Мне кажется, у нас в Чарльстоне сейчас можно увидеть то же самое.

– Да, и мне так кажется, и с каждым днем это чувство только усиливается, – согласилась Юдифь, ласково похлопав сына по руке. – Джуда, не ковыряйся в тарелке.

Но мальчик продолжал возить ложкой взад и вперед.

– Мама, а папа вечером опять уйдет? – с беспокойством спросила Мари-Луиза, сидящая напротив.

– Да, у него сейчас очень много работы.

Юдифь и Бретт коротко переглянулись. Обе хорошо знали, что это вынужденная ложь. Никакие дела больше не заставляли Купера задерживаться на Джеймс-Айленде после наступления темноты. Строительство «Звезды Каролины» остановилось уже много недель назад, но Купер по-прежнему каждый день после ужина возвращался на верфь, оставаясь там до полуночи, а то и позже. Измученный и ослабевший, он вел себя как какой-нибудь упрямый свидетель железнодорожного крушения, который снова и снова бродит между обломками в поисках объяснений, как будто они могут что-то изменить. Бретт тревожилась за брата почти так же, как тревожилась за Билли.

– О, ты должна непременно взглянуть на номер «Нью-Йорк геральд», его позавчера принес Купер! – воскликнула Юдифь. – В Нью-Йорке играют новую пьесу о форте Самтер. В статье есть имя актера, который играет лейтенанта Уильяма Хазарда.

– Ты хочешь сказать, персонажи названы именами реальных людей?

– Да. Андерсон, Даблдей… все там есть.

– Это искусство или просто алчность?

– Скорее, второе, – откликнулась Юдифь.

Бретт вздохнула. Во что превратились и этот город, и вся страна за какие-то несколько недель? Мало-помалу, исподволь, американцы оказались втянуты в некое подобие благородного безумия, от которого можно было ожидать чего угодно. Но хуже всего было то, что это безумие угрожало человеку, которого она любила. Все вокруг только и говорили о том, что сразу после инаугурации Линкольна начнется война, а когда батареи конфедератов возглавит Борегар, восемьдесят человек в форте Самтер будут уничтожены пушечным огнем или штыками и мушкетными пулями штурмовых отрядов.

Бретт постоянно снились кошмары, и самым страшным был сон о похоронах Билли. Бретт так боялась этих мрачных видений, что почти не спала в последние ночи. С того времени, как уехала с плантации, она похудела на двенадцать фунтов, под глазами появились темные круги.

У себя в комнате Бретт достала ножницы и начала вырезать заметку о пьесе. И вдруг снаружи раздалось два громких удара с коротким промежутком. От неожиданности она вздрогнула.

Мортиры, догадалась Бретт. Стреляли с Маунт-Плезанта. Теперь она могла различить по звуку, откуда был произведен выстрел. И она была не единственной жительницей Чарльстона, открывшей в себе этот новый талант.

Когда затихло эхо гулких ударов, Бретт тихо вскрикнула, обнаружив, что в момент выстрелов слишком сильно сжала ножницы. На левой ладони появилась ранка от укола, а она даже ничего не почувствовала. Бретт смотрела на ярко-алую каплю, медленно сползавшую к запястью. На ранке выступила новая капля.

Вид крови, да еще сразу после артиллерийского огня, после встречи с пьяным дикарем на улице и проклятий на рынке, все-таки вывел ее из равновесия, как бы долго она ни держалась.

– Билли… – прошептала Бретт со слезами на глазах. – Билли…

Она прижала окровавленную ладонь к губам и постаралась справиться с собой.

* * *

– Вы хотите сказать, этот чертов президент тайком ехал в Вашингтон?

– Да, сэр. Оделся в какое-то старье, и этот его детектив Пинкертон тоже. Они приехали в спальном вагоне, посреди ночи, как обычные путешественники. Как преступники!

– Но почему Линкольн поехал в обычном поезде?

– Говорят, опасался наемных убийц. Окажись я там поближе, я бы тоже руку приложил… А, мистер Мэйн! Добрый вечер!

– Джентльмены…

Купер с отвращением кивнул собеседникам, даже не коснувшись шляпы для приветствия. Эти двое были капралами того самого артиллерийского подразделения штата под командованием майора Эванса, которое входило в состав сил Джеймс-Айленда.

Купер слышал часть их мерзкого разговора, когда выходил из-за сарая, который местные власти соорудили на краю его верфи, прислав ему письменное уведомление о том, что постройка будет завершена независимо от того, даст он свое согласие или нет. Внутри сарая стояла специальная переносная жаровня, пока без угля. Она предназначалась для того, чтобы разогревать пушечные ядра, которые полетят в форт Самтер.

Грубая деревенщина, подумал Купер. Проходя мимо капралов, он зашелся в сильном приступе кашля, который постоянно мучил его в такие промозглые ночи. В Самтере горел голубой сигнальный огонь. Купер смотрел на него и никак не мог заставить себя повернуться к недостроенному судну. Огромный кильсон скрывался в сгущавшемся тумане, как насмешка над его несбывшейся мечтой. Что ж, хотя бы в этом он не отличается от Брюнеля. Великий инженер тоже видел, как погибла его мечта.

Купер заметил огни на береговой батарее и решил не идти дальше в ту сторону. Присев на корточки, он набрал горсть песка и, пропуская его сквозь пальцы, смотрел на море, скрытое туманом.

Нужно было срочно принимать решение. Министр военно-морских сил Конфедерации Мэллори телеграфировал ему из Монтгомери о том, что присылает двух человек из Комитета по военно-морским делам для переговоров. Они должны были приехать утром. Купер знал, что им нужно.

Его склады. Его верфь. Его суда.

Он понимал, чего добивается их новое правительство, и понимал, что это приведет к трагедии. Почему же он так мучительно размышляет над тем, что скажет своим утренним гостям? Ведь ответ он тоже уже знал.

И все же ему было нестерпимо больно. Преданность этому штату, как океанский прилив, несла его с такой силой, о которой он даже не подозревал. Все, что сейчас здесь происходило, глубоко возмущало и пугало его, но он ничего не мог изменить.

Купер встал и пошел обратно к сараю. Он вспомнил, что ничего не ел с самого утра, да и тогда проглотил лишь кусок чудесного темного хлеба, испеченного женой. Но ему не хотелось есть, как не хотелось и ничего другого. Он мог думать только о том, какой ответ дать посланцам комитета, и эти мысли выворачивали его наизнанку. Так как же ему все-таки следует поступить?

Нет, пожалуй, это неправильный вопрос. Любой человек, считающий себя здравомыслящим, обязан немедленно убраться с Юга, пока еще есть время. Поэтому и вопрос надо бы задать по-другому. Как он должен поступить?

Времени для решения оставалось только до утра.

* * *

– Рекс, о чем вы там шепчетесь?

Проходя мимо буфетной, Эштон услышала, как мальчик о чем-то взволнованно говорит старшему слуге Гомеру.

Раб испуганно съежился под взглядом хозяйки.

– Мы ни о чем не шептались, мистрис Хантун, – пролепетал он.

– Чтоб тебя, лжец черномазый! Я же слышала! Я отчетливо слышала слово «Линкум».

Рекс судорожно сглотнул.

– Линкум? Нет, мэм, клянусь, да я бы никогда…

Темно-коричневая рука Гомера сжала его запястье, и парень умолк на полуслове. Сгорбленный от многолетнего тяжелого труда, Гомер, которому было уже за сорок, посмотрел на него покорным взглядом:

– Не надо врать, нехорошо это. Нам обоим только хуже будет, если ты и дальше сочинять начнешь. Лучше уж сразу принять наказание.

Он повернулся к Эштон, всем своим видом показывая готовность сделать то, что посоветовал младшему. Но Рекс не хотел сдаваться:

– Нет, Гомер, я не…

Негр с такой силой сжал руку мальчика, что тот вскрикнул.

– Так, вы оба. Снимайте штаны! – громко заявила Эштон.

Ее прут из ветки гикори лежал на своем обычном месте. Повариха и две служанки обменялись тревожными взглядами, когда в кухню ворвалась хозяйка, схватила прут с верхней полки и стремительно вышла.

Эштон просто необходимо было поубавить в неграх это обожание Линкольна, пока оно не перешло все границы. По всему Чарльстону, да и по всему штату рабы с волнением повторяли одно слово: «Линкум». Те немногие, кто умел читать, понимали, что скоро он станет новым правителем Севера. Другие не знали о нем ничего, кроме того, что он «черный республиканец». Но их хозяева так сильно ненавидели «черных республиканцев», что этот Линкум уж точно должен быть другом негров, считали они.

В буфетной Гомер и Рекс уже спустили штаны и отвернулись к стене. Эштон приказала им снять и ветхое нижнее белье. Рабы с неохотой повиновались. При виде гладких мускулистых ягодиц мальчика Эштон внезапно почувствовала, как пересохло в горле.

– По пять раз! – заявила она. – И если я еще когда-нибудь услышу, что вы произносите имя этой подлой обезьяны, получите по десять… или больше. Кто первый?

– Я, мэм, – спокойно ответил Гомер.

Грудь Эштон напряглась под платьем. Она дышала уже очень часто, но заметила, как Рекс бросил через плечо быстрый испуганный взгляд.

– Нет. Думаю, не ты, – пробормотала она и взмахнула прутом.

Удар прозвучал в буфетной громко, как выстрел. Рекс недостаточно крепко уперся ладонями, его голова мотнулась вперед и с глухим стуком ударилась в стену. Взвизгнув, мальчик снова оглянулся. Но это был уже совсем другой взгляд – яростный, почти ненавидящий.

– Смотри в стену, ниггер! – рявкнула Эштон и ударила его изо всех сил.

Гомер стиснул кулаки, наклонил голову и закрыл глаза.

* * *

Когда все закончилось, Эштон чувствовала себя так, словно после неистового урагана попала в тихую безмятежную гавань. Она поднялась в свою комнату, легла на постель и погрузилась в легкую дремоту. Мышцы были расслаблены, все тело наполняла приятная тяжесть.

Эштон мысленно заново представила себе порку, смакуя все подробности. Сначала она вспоминала все в точности как было, испытывая острое наслаждение. Постепенно образы стали меняться, и вскоре она уже стегала прутом не двух черномазых рабов, а Билли Хазарда, который вздрагивал и жалобно стонал под ее ударами.

Их с Форбсом постигло жестокое разочарование, когда Билли оказался запертым в Самтере и перестал выходить в город. Но со дня на день в Чарльстоне ждали генерала Борегара, и тогда все могло измениться. Теперь она понимала, как глупа была ее прошлая попытка искалечить Билли Хазарда. Конечно, она предпочла бы лично разделаться с ним, но они с Форбсом не станут возражать, если он погибнет в крепости.

Рука Эштон бессознательно скользнула вниз. На лбу и над верхней губой выступили крупные капли пота. Она закрыла глаза и представила себе новую картину: Билли среди огня и рушащихся каменных стен. Южнокаролинские батареи разносят Самтер на куски. Постепенно образ Билли исчезает из вида. Тяжело дыша, Эштон ласкала себя.

Пусть так и будет, думала она. О боже, пусть же это поскорее случится!

Она негромко застонала, содрогнувшись всем телом.

* * *

Когда джорджианец начал падать, Форбс Ламотт отступил в сторону, позволяя своей жертве пролететь мимо его ног. Мужчина грохнулся лицом вниз на песок. Где-то в вышине, в темных мартовских тучах, прогремел гром.

Форбс согнул ушибленную от удара правую руку, потом поправил шейный платок. Элегантно одетый худощавый молодой человек болезненного вида, стоявший за его спиной, спокойно наблюдал за дракой, как всегда предпочитая не принимать в ней участия.

Опираясь на локти, мужчина попытался встать, и тогда Форбс резким пинком выбил ему сразу три зуба. По подбородку потекла кровавая слюна. Форбс мягко опустил ногу на голову лежащего на земле человека и нажал так, что лицо того снова ткнулось в песок.

Форбс сунул руку во внутренний карман сюртука и достал плоскую серебряную фляжку. Встряхнул. Она была наполовину пуста. Отвинтив крышку, он запрокинул голову и разом выпил все содержимое фляжки, после чего сунул ее во вместительный боковой карман и перевел взгляд на четвертого человека в переулке, которым был еще один хорошо одетый приезжий из Джорджии, стоявший у стены. Трясясь от страха, он просто смотрел, как Форбс избивал его товарища до полусмерти.

– А теперь, сэр, – проговорил Форбс заплетающимся языком, – не продолжить ли нам наш спор, который привел к этим вынужденным воспитательным мерам? Дайте-ка вспомнить, о чем бишь мы говорили. Когда мы с мистером Смитом встретились с вами и вашим гостем на набережной, вы во всеуслышание критиковали нас, жителей Чарльстона. Вы утверждали, что мы, дескать, взяли на себя смелость говорить от имени всего Юга.

Престон Смит, тот самый худощавый болезненный юноша, шагнул вперед:

– И что такое заявление звучит высокомерно. Это его точные слова.

– Помню. – Форбс моргнул.

Злобные глаза Смита уставились на до смерти перепуганного человека, вжавшегося в стену. Престон любил попадать в подобные переделки, особенно когда дрались другие. Сейчас он очень рассчитывал насладиться еще одним кровавым зрелищем, всячески подстегивая к этому Форбса.

– Еще он сказал, что мы ведем себя так, словно любому южнокаролинцу только по праву рождения здесь дается патент на знатность и благородство.

– Вот-вот. Патент на благородство, – повторил Форбс, осоловело кивнув. – Это-то меня и разозлило больше всего. – Он ткнул упавшего мужчину носком ботинка. – Но мне кажется, мы доказали, что в этом действительно что-то есть. А вы, джентльмены, сегодня встретились с теми, кто гораздо лучше вас.

Престон тихо хихикнул:

– Не думаю, что он тебе поверил, дружище.

Форбс нарочито громко вздохнул:

– Да, едва ли. Ну ничего, придется и ему преподать небольшой урок.

Он перешагнул через лежавшего на земле мужчину и двинулся в сторону новой жертвы. Несчастный вжался в стену так, словно хотел слиться с ней, если бы это было возможно. А потом, в полном отчаянии посмотрев по сторонам, бросился бежать, когда Форбс уже протянул к нему руку.

– Эй, – захохотал Престон, глядя ему вслед, – тебе лучше не останавливаться, пока не добежишь до Саванны, ковбой тупоголовый!

– Скажи там, что твой дружок пропал без вести! – заорал Форбс.

Убегавший еще раз в ужасе оглянулся и исчез за поворотом. Форбс хохотал так, что у него на глазах выступили слезы.

Престон тщательно стряхнул пыль с колен и рукавов носовым платком.

– Черт, ненавижу всех этих туристов! – заявил он, когда Форбс поднимал свою шляпу.

Друзья пошли по переулку в противоположную сторону.

– Думают, что могут приезжать сюда и болтать что захотят.

– Ничего, мы их научим, как себя вести. Только уж больно грязное это дело. Ну что, пойдем еще выпьем?

– Помилуй, Форбс! День на дворе, еще двух часов нет!

Замечание приятеля не понравилось Форбсу.

– Ты на что это намекаешь? – недовольно спросил он.

Смит промолчал. Разве он мог сказать другу, что тот и так уже достаточно выпил? В последнее время Форбс только и делал, что праздновал независимость Южной Каролины в разных питейных заведениях города. Набравшись, он становился злым и, когда не находил жертв вроде этих двоих приезжих, иногда вымещал свою злость на друзьях. Престон уже видел опасные признаки в его поведении и поспешил найти безобидное объяснение своим неосторожным словам.

– Да ни на что не намекаю, помилуй бог. Я бы с удовольствием с тобой выпил, только вот, извини, не могу. В два я должен быть в салоне Долл Фенчер. Идем найдем твою карету. А потом я пойду.

– Не нужна мне никакая карета! – огрызнулся Форбс. – Я хочу еще выпить, вот и все.

Они продолжали идти молча. Грозовые тучи в небе становились все темнее. Когда Престон споткнулся и нечаянно толкнул приятеля, Форбс с силой отпихнул его.

Из переулка они свернули на Гиббс-стрит, потом по Легар-стрит дошли до набережной Бэттери, где увидели компанию пожилых мужчин, упражнявшихся с такими же древними мушкетами.

Ополченцев видели на улицах Чарльстона уже несколько недель. Это было что-то вроде неофициальной полиции, которую специально создали для запугивания рабов, на случай если всех молодых и здоровых горожан внезапно призовут на военную службу. Престон поздоровался с одним из ополченцев, это был его родственник Нэб Смит.

Форбс почувствовал, как на лицо упали первые капли, которые очень скоро перешли в мелкий дождь. За пеленой дождя темная громада форта Самтер была не видна из гавани.

Карета Форбса стояла возле дамбы. Престон помог другу сесть внутрь. Пытаясь одолеть невысокую ступеньку, Форбс дважды промахнулся. Наконец упав на бархатное сиденье, он поманил Смита пальцем:

– Эй, забирайся, довезу тебя к Долл Фенчер.

– Нет, спасибо, тут всего один квартал. Твой кучер еще развернуться не успеет, как я уже дойду.

Улыбка Форбса стала натянутой.

– Черт побери, Престон! Я сказал, залезай и…

– Увидимся через день-два, – быстро перебил его Престон, прекрасно зная, что медлить нельзя.

В таком состоянии Форбс однажды подрался в салуне на пристани с каким-то матросом и сломал ему спину. И хотя Престон сам спровоцировал ту ссору своими язвительными замечаниями, жестокость приятеля не на шутку напугала его тогда.

Когда Смит торопливо ушел, Форбс откинулся на подушки и бессмысленно посмотрел в окно. Дождь усиливался. Форбс попытался вспомнить, какое сегодня число. Ну да. Третье марта. Завтра в Вашингтоне инаугурация этой чертовой обезьяны.

– Куда прикажете ехать, мистер Ламотт? – крикнул кучер.

– Не знаю. Поезжай по Митинг-стрит, потом я решу.

Он чувствовал усталость, а еще нестерпимую скуку. Именно от скуки он так много пил и затеял эту драку с туристами. Редкие свидания с Эштон больше не радовали его. Несколько местных артиллерийских расчетов, в стремлении добавить к своим спискам громкое имя Ламотта, уже много раз умоляли его принять офицерский чин, но ему это было неинтересно. Он ненавидел дисциплину.

Форбс был неглуп и понимал, что зачастую просто не может управлять теми неожиданными вспышками ярости, которые просыпаются в нем. Он знал, что все его знакомые тоже это понимают. Даже Престон, отчаянный драчун в тех случаях, когда сила была на его стороне, в такие минуты сторонился его. Держась за кожаную ручку в раскачивавшейся карете, Форбс думал, почему же он так злится и почему даже драки не ослабляют его гнев.

Глядя на дождь за окном, он наконец нашел ответ. Та единственная женщина, которую он желал по-настоящему, отвергла его. Он никогда не переставал ненавидеть Бретт Мэйн за то, что она предпочла другого. Парадокс состоял в том, что он также никогда не переставал желать ее.

Внезапно он выпрямился, отпустив кожаную петлю на дверце кареты. Та фигура на тротуаре – она реальна или просто мерещится ему?

Нет, все-таки он не настолько пьян. Форбс стукнул по крыше кареты и закричал во все горло:

– Джеймс, остановись!

А потом высунулся в окно и замахал рукой:

– Бретт! Бретт, сюда!

* * *

Она сразу узнала этот голос и, повернувшись, увидела, как Форбс торопливо выбирается из кареты.

– Пожалуйста, – крикнул он, взмахивая шляпой, – позвольте мне довезти вас туда, куда вам нужно! Леди не должны ходить пешком в такую погоду.

Вот уж действительно. Но когда Бретт собиралась к портнихе, жившей всего в нескольких кварталах, она думала, что успеет дойти туда до дождя. А теперь легкий дождик превратился в настоящий ливень. Она уже почти насквозь промокла.

Наверняка не будет ничего плохого в том, чтобы принять помощь Форбса, решила она. В конце концов, он ведь джентльмен. Она закрыла зонтик, с которого потоком полилась вода, и шагнула к карете.

Когда Бретт с благодарным вздохом плюхнулась на мягкое сиденье, Форбс закрыл за ней дверцу, сел напротив и сказал кучеру адрес портнихи. Карета двинулась вперед.

Форбс положил шляпу на колени. Улыбка у него была мрачной, почти злобной, вдруг заметила Бретт, внутренне сжавшись и сразу пожалев о своем решении.

– Давно я вас не видел, Бретт. Вы, как всегда, очаровательны.

– Вы тоже отлично выглядите, Форбс. – Слова дались ей с трудом.

Он двумя пальцами подергал край жилета:

– Боюсь, немного набираю вес. Наверное, из-за того, что слишком много времени провожу в барах. Но мне просто больше нечем заняться. И подумать не о чем, кроме вас.

– Послушайте, Форбс… – нервно засмеялась Бретт, чувствуя неловкость. – Мы ведь уже давно с вами все обсудили.

Она посмотрела в окно. Они проехали всего квартал, карета двигалась медленно. Вот и хорошо. Можно будет выпрыгнуть, если Форбс позволит себе лишнее.

Несколько секунд он молча смотрел на нее, и его странная кривая улыбка заставила ее напрячься еще сильнее. Внезапно он бросил шляпу на сиденье и сел рядом с Бретт. Рессоры кареты скрипнули.

Это резкое движение каким-то загадочным образом превратило страх девушки в решимость.

– Я думала, вы проявили любезность, когда предложили меня подвезти, – строго сказала она. – Не разочаровывайте меня.

– Я не могу быть любезным. Меня слишком тянет к вам. – Он взял ее за запястье. – Бретт…

– Прекратите! – произнесла она весьма твердо.

– Боюсь, не могу, дорогая… – Он начал поглаживать большим пальцем внутреннюю сторону ее запястья, у самого края муслиновой перчатки. – Я не могу выбросить вас из головы даже на пять минут, вот как получается. Неужели вы не окажете внимание человеку, который пылает к вам такой страстью?

Бретт левой рукой нащупала ручку дверцы.

– Мне лучше выйти.

Он схватил ее за плечи и толкнул назад, на бархатные подушки.

– Черта с два вы выйдете! – прорычал он и прижался ртом к ее губам, причинив ей боль.

От него несло спиртным, как от винокуренного завода. Положив правую руку на лиф ее платья, Форбс начал тискать грудь девушки, дыша ей в горло и подбородок.

– Боже, как же я люблю вас, Бретт! Я всегда вас любил…

– Отпустите меня!

– Нет, черт побери!

Он повернулся так, чтобы правым коленом прижать девушку к сиденью. Его пальцы сквозь слои одежды до боли сжали сосок ее груди. Обмирая от страха, Бретт все же нашла в себе силы и начала судорожно стягивать перчатку.

– Бретт, вы не можете принадлежать этому коротышке-янки! Вам нужен настоящий мужчина, который может дать женщине то, что она…

Он с визгом отшатнулся, когда Бретт дотянулась до его щеки и, впившись в нее ногтями, оставила три кровавые полосы.

Форбс даже не сразу понял, что случилось. Он медленно поднес руку к лицу, а когда отвел ее, то увидел красные пятна на отделанном рюшами манжете. Это снова пробудило в нем ярость. Выругавшись, он потянулся к Бретт обеими руками. Девушка наконец открыла задвижку, дверца кареты распахнулась, но прежде чем Бретт успела выпрыгнуть, Форбс схватил ее за руку. Бретт тихо вскрикнула. Наклонившись, она подхватила с пола свой зонтик и ударила Форбса по голове. Раз, другой, третий…

– Мистер Форбс, у вас там что-то случилось? – Старый кучер подогнал карету к обочине и остановил лошадей.

Прохожие на другой стороне Митинг-стрит с удивлением таращились, как прилично одетая молодая женщина борется с каким-то джентльменом в карете, а Бретт была слишком напугана, чтобы думать о том, как она выглядит со стороны. Она снова ударила Форбса, потом вырвалась из его рук и выпрыгнула из кареты, но промахнулась мимо ступени и упала на замызганную мостовую.

– Эй, поосторожней! – закричал какой-то ломовой извозчик, в последний момент отворачивая свою телегу в сторону.

Проехав в нескольких дюймах от Бретт, тяжелые колеса обдали грязью ее лицо и одежду. Девушка с трудом поднялась на ноги, потеряв шляпку. Дождь лил как из ведра. Форбс выглянул из двери кареты, похожий на обезумевшего призрака, и закричал:

– Чертова сука!…

Что он кричал дальше, Бретт уже не слышала. Повернувшись, она побежала вперед по улице.

* * *

Дрожа с головы до ног, Форбс наконец опомнился и понял, что мужчины и женщины, стоящие на тротуаре, с любопытством смотрят на него. Кто-то произнес его имя. Форбс отодвинулся внутрь и захлопнул дверцу кареты.

Он прислонился спиной к подушкам и промокнул щеку носовым платком. Вид крови снова разъярил его, и он едва не пробил дыру в крыше кареты, ударив по ней кулаком.

– Поезжай! – крикнул он кучеру.

Но бегство с места унижения не помогло. Форбс достал фляжку, вспомнил, что она пуста, и вышвырнул в окно. Он ненавидел Бретт как никогда. Ему хотелось задушить ее, а потом сесть в лодку, добраться до Самтера и пристрелить того проклятого янки.

Постепенно шум дождя и движение кареты немного успокоили его. Он подумал об Эштон, зацепившись за ее имя и за ее образ, как цепляются за спасательный круг.

Эштон была на его стороне. Она поможет ему отомстить.

* * *

В этот же вечер в сотнях миль от Чарльстона Стэнли Хазард и Саймон Кэмерон присутствовали на приеме в честь избрания президента.

У дверей небольшой уединенной гостиной отеля «Уиллард» стояли три сыщика, приглашенные мистером Пинкертоном из железнодорожного ведомства. Внутри тихо разговаривали члены кабинета министров и гости. Линкольн вышел из своих апартаментов несколько минут назад. Стэнли уже поговорил с ним, и президент не произвел на него сильного впечатления.

Он оставил Линкольна, который смеялся над чьей-то шуткой, и пошел искать своего патрона. Кэмерона он застал за пылкой беседой с министром финансов Чейзом, известным своей педантичностью. Из всего кабинета Чейз занимал самую прямолинейную и, возможно, самую непреклонную позицию в вопросе освобождения негров. Стэнли считал идеализм этого человека оскорбительным.

Наконец Кэмерон отошел от своего собеседника и присоединился к Стэнли у стойки с шампанским. Вид у него был важный и значительный. И не без оснований, подумал Стэнли. Как они и планировали, Кэмерон уже заручился поддержкой нескольких человек и очень рассчитывал получить пост военного министра в новом правительстве.

Отпив шампанского, Кэмерон похлопал себя по карману:

– Один мой приятель передал мне краткое изложение инаугурационной речи.

– И какие там основные тезисы?

– Вполне ожидаемые, учитывая его прошлые заявления. – Кэмерон говорил очень тихо, постоянно следя за тем, чтобы кто-нибудь не приблизился к ним достаточно близко и не услышал разговор. – Он отказывается соглашаться на раскол Союза. Утверждает, что это противоречит конституции и, следовательно, невозможно. Он будет продолжать удерживать Самтер, но если войне быть, начать ее придется Конфедерации. В общем и целом, – взгляд Кэмерона снова внимательно обежал зал, – ничем не примечательная речь ничем не примечательного человека, чтобы не сказать неадекватного. – Последние слова Кэмерон пробормотал едва слышно, наклонив голову к бокалу с шампанским.

Слово «неадекватный» Стэнли счел еще слишком мягким. Уже завтра генерал Скотт собирался расставить стрелков на тротуарах и крышах домов по Пенсильвания-авеню на случай возможных беспорядков. Постыдное начало, обещавшее неумелое правление. Хотя могли быть и исключения.

Кэмерон протянул свой бокал бармену, чтобы наполнить его снова.

– А что вы думаете о новом президенте? – спросил он, отойдя от стойки.

Стэнли посмотрел сквозь толпу на некрасивый угловатый профиль:

– Фигляр из прерий. Человек, который тычет вас в ребра и рассказывает дурацкие истории, не может рассчитывать на многое.

– Верно. На мой взгляд, это самый слабый президент из всех, кто когда-либо приходил в Белый дом. Хотя для нас это только плюс. Власть очень скоро окажется в наших руках. – Внезапно воодушевившись, он поднял бокал. – Сьюард, дружище! Вот кого я хотел увидеть.

Он стремительно пошел вперед и уже скоро стоял рядом с новым государственным секретарем, что-то шепча ему на ухо. Стэнли глотнул еще шампанского и, чувствуя себя на седьмом небе от счастья в компании таких влиятельных персон, блаженно нежился в лучах яркого света множества ламп.

Должность в министерстве Кэмерона ему наверняка обеспечена, думал он. Изабель понравится в Вашингтоне. Сам же он с наслаждением смаковал мысль о будущей власти и несомненном росте богатства, который за этим последует. Знающие люди всегда извлекают выгоду из своих постов, часто говорил ему Кэмерон. Стэнли втайне надеялся, что бунтовщики зайдут достаточно далеко и спровоцируют войну в Чарльстоне, и тогда возможностей увеличить состояние у него будет значительно больше.

Глава 61

Ранним утром следующего дня Билли прохаживался перед кабинетом майора Андерсона, держа под мышкой форменную фуражку. Ему пришлось ждать, пока комендант закончит письмо с извинениями за то, что тренировочный снаряд угодил в тюки хлопка в форте Моултри. Батарея форта Самтер, как и все южнокаролинские батареи, время от времени проверяла свою боеготовность, поэтому такие случаи были нередки. После каждого неудачного выстрела виновная сторона сразу же отправляла потерпевшей стороне объяснения, зачастую весьма многословные. Однако Билли полагал, что в нынешней опасной ситуации, когда любой незначительный конфликт грозил перерасти в настоящую войну, не стоит скупиться на слова.

Наконец появился ординарец Андерсона Харт с готовым письмом.

– Он ждет вас, сэр, – сообщил он и быстро повел Билли по тусклому гулкому коридору.

Билли вошел в кабинет коменданта – темную каморку с кирпичными стенами, скупо освещенную огарком свечи. На его чеканное приветствие майор устало ответил вялым взмахом руки, потом указал на стул:

– Присаживайтесь, лейтенант. Скоро вам будет не до отдыха.

Пальцы Андерсона слегка дрожали, когда он коснулся пухлого почтового мешка из промасленной ткани.

– Я написал генералу Скотту кое-какие свои соображения. Мне бы хотелось, чтобы вы их доставили.

– В Вашингтон, сэр?

– Да. Я хочу уведомить генерала о том, что, по моим оценкам, для того чтобы пробить оборону гавани и усилить наш гарнизон, теперь понадобится по меньшей мере двадцать тысяч солдат. Уложите ваши вещи и будьте готовы через три часа.

В мыслях Билли поднялась настоящая буря. Вырваться из этого темного мрачного места мечтал любой в гарнизоне, даже если не признавался в этом. Неужели он снова увидит Бретт, прежде чем уедет из Чарльстона?

– Я могу и быстрее собраться, сэр.

– Нет необходимости, – покачал головой Андерсон. – Сейчас Харт поплывет на лодке к капитану Кэлхуну, чтобы отвезти письмо с моими извинениями. Потом он должен повидать Пикенса в «Чарльстон-отеле» и получить для вас разрешение. Но даже если никаких препятствий не возникнет и губернатор даст согласие, отъезд сейчас не такое простое дело, как раньше. Я слышал, что каждый раз, когда от нашего причала отходит лодка, на Бэттери собирается целая толпа головорезов. Надеются заполучить Даблдея. – После короткого невеселого смешка Андерсон добавил: – В любом случае Харт вернется не скоро. Вы отправитесь в сумерки или даже позже.

– Слушаюсь, сэр.

– И еще, лейтенант… Соберите все свои вещи. В отличие от посыльных, которых я отправлял в Вашингтон, вы сюда не вернетесь.

– Сэр?!..

Побледнев, Билли уставился на командира. Это была убийственная новость: значит, ему придется оставить Бретт в городе, в котором в любой час может начаться война? Ведь майор тоже это понимал, тогда почему на его исхудавшем лице появилась эта странная легкая улыбка? Неужели Андерсон растерял всю свою чуткость?

Но майор быстро объяснил:

– Вы в отпуске до завтрашнего вечера, а потом, я надеюсь, сядете в поезд, следующий на север. Харт уже все подготовил. Можете использовать свободные часы, чтобы навестить вашу юную леди. У вас даже будет достаточно времени, чтобы жениться на ней, если вы успеете предупредить девушку. Харт готов доставить ваше послание, если вы напишете его за десять минут.

Билли утратил дар речи. Он просто поверить не мог в свою удачу. Андерсон это понял.

– Не надо стоять с таким ошеломленным видом, лейтенант. Кто-то ведь должен поехать в Вашингтон. Так почему бы этим человеком не стать вам? Я отослал домой лейтенанта Мида, чтобы он повидал больную матушку в Виргинии, такие приказы приятно отдавать. Я, конечно, понимаю, что вторгаюсь в епархию вашего настоящего командира из Инженерного корпуса, но, думаю, он меня простит, когда я объясню все обстоятельства. – Взгляд Андерсона снова помрачнел. – Даже с разрешением от губернатора у вас могут возникнуть большие проблемы в городе. Поэтому я и хочу задержать вас почти до темноты.

Билли решил, что пора перестать испытывать удачу и нужно с благодарностью воспользоваться ею.

– Сэр, если бы шхуна высадила меня у пристани «Каролинской морской компании», чуть дальше здания таможни, я бы попросил Купера Мэйна встретить меня в закрытом экипаже. Он отвезет меня на Традд-стрит, и мы с Бретт уедем из Чарльстона еще до рассвета.

– Вы не хотите пожениться в доме Мэйнов?

– Думаю, безопаснее будет уехать в Монт-Роял. Там поезд останавливается по требованию недалеко от плантации.

– Ну, что бы вы ни решили, самым трудным сейчас будет пройти через город. Я настаиваю, чтобы вы держали револьвер наготове, полностью заряженным.

Билли отдал честь и развернулся, оставив коменданта в печальной задумчивости глядящим на свечу.

* * *

– Вы очень хороший офицер, лейтенант Хазард, – сказал Андерсон, пожимая ему руку, когда они стояли у лодочного причала. – А после нескольких лет службы станете просто выдающимся. Передайте мои наилучшие пожелания вашей невесте.

– Да, сэр, обязательно. Я даже не знаю, как отблагодарить вас…

– Просто доставьте этот пакет Скотту, вот лучшая благодарность. Я хочу, чтобы он по-настоящему понимал всю опасность ситуации, если вдруг решит штурмовать гавань с парой сотен людей на баркасах. – Голос Андерсона звучал хрипло от напряжения. – На прощание я еще раз повторю то, что уже говорил. Если эта страна окажется вовлеченной в кровопролитие, вся ответственность ляжет на Вашингтон – не на нас.

Он шагнул назад и растаял в темноте.

– Прошу на борт, сэр! – донесся с палубы небольшой шхуны чей-то голос; лица того, кто кричал, Билли не разглядел.

Он быстро сбежал по ступеням причала, слыша, как обвисший парус хлопает на ночном ветру. Почему-то этот звук показался ему зловещим.

* * *

– Слава богу, я был дома, когда пришел ординарец Андерсона, – сказал Купер, когда Билли спрыгнул на пристань «К. М. К». – Юдифь ждет в карете.

– А где Бретт?

– Дома. Она тоже хотела поехать, но Юдифь убедила ее остаться и уложить вещи. У нее не так много времени, чтобы собрать свое приданое, – задолго до рассвета мы должны быть на станции. Я уже отправил человека в Монт-Роял. Орри привезет священника завтра ровно к часу дня.

– А когда отходит поезд?

– Чуть больше чем через три часа после этого. В половине пятого.

Они разговаривали на ходу, спеша к началу причала, где ждала карета. От быстрого шага сердце Билли учащенно забилось. Но несмотря на напряжение, он чувствовал себя счастливым как никогда.

– Спасибо, Герд, – сказал Купер крепкому мужчине, передавшему ему поводья. – Я сам буду править, Билли. А ты отодвинься подальше от окна. Возле таможни вечно толчется народ, а твои форменные пуговицы сверкают, как фонари.

Купер старался говорить беспечно, но в его голосе отчетливо слышалась тревога. Поставив ногу на ступеньку у переднего колеса, он оступился, а когда повторил попытку, то добавил, чуть поморщившись:

– Иногда без рабов ужасно неудобно. Приходится все делать самому. Неудивительно, что люди не хотят отменять рабство.

Билли принужденно засмеялся, открывая левую дверцу кареты. Юдифь сидела справа. Он поздоровался с ней и одновременно проверил кожаную полевую сумку с письмами Андерсона, висевшую на плече. Все было на месте.

Купер что-то пробормотал, трогая карету с места. В луче фонаря, стоявшего в начале причала, Билли заметил слезы на щеке Юдифи.

– Что случилось? – воскликнул он.

– Ничего, ничего… – Юдифь одновременно улыбалась и плакала. – Я ужасно глупая, но просто не могу удержаться. В такие времена слишком мало причин для радости, но теперь хоть одна есть… – Она шмыгнула носом и решительно качнула головой. – Извини меня.

– Не извиняйся… Я и сам готов расплакаться.

– Внимание! – окликнул их Купер. – Сегодня вечером толпа больше обычного.

Билли передвинул саблю так, чтобы ее было легче выхватить, потом наполовину вынул револьвер из кобуры. Впереди справа послышался смех и шумный разговор группы мужчин. Внезапно один из них закричал:

– Эй, ты! Стой!

Карета замедлила ход, и Билли почувствовал, как внутри у него все сжалось от сильнейшего напряжения. Купер в сердцах выругался.

Мужские голоса зазвучали громче. Билли передвинулся к середине сиденья, в самую темную часть кареты. В правом окне виднелся кусочек здания таможни – бывшей федеральной собственности.

Карета остановилась, слегка дернувшись. Юдифь задержала дыхание.

– Назовите свое имя и по какому делу едете, – произнес грубый голос.

– Моя фамилия Мэйн, я живу в Чарльстоне, а мои дела касаются только меня. Я буду вам благодарен, если вы отпустите мою лошадь и отойдете в сторону.

– Да вроде он в порядке, Сэм, – заговорил другой мужчина.

Первый что-то проворчал. Билли услышал снаружи движение.

– Пригнись! – прошептала Юдифь, сжав его руку. – Они хотят заглянуть внутрь!

В это мгновение Купер взмахнул хлыстом. Но карета не двинулась.

– Отпустите лошадь! – потребовал Купер.

Вдруг кто-то вскочил на ступеньку, и в правом окне появилась наглая физиономия. Фонари таможни осветили внутренность кареты, и мужчина, ухватившись за раму окна, вытаращил глаза от удивления.

– Да тут солдат! – завопил он.

Вокруг сразу поднялся шум:

– Неужто Даблдей?

Отпихивая друг друга, каждый старался заглянуть в окно кареты. Билли достал револьвер.

Кто-то приказал Куперу спуститься вниз, в ответ получил удар хлыстом и завизжал. И вдруг Купер гаркнул, как ломовой извозчик, и стегнул лошадь.

Карета рванулась с места. Человек, по-прежнему стоявший на ступеньке, попытался нащупать щеколду с другой стороны, чтобы забраться внутрь. Билли наклонился через Юдифь и ударил его по костяшкам пальцев рукояткой револьвера.

Удар был сильным, но мужчина удержался. Тогда Билли уперся в дверцу ногой и толкнул ее. Дверца распахнулась, и мужчина упал на землю.

В воздухе замелькали поднятые кулаки и сверкающие яростью глаза, сливаясь в одно неразличимое пятно. Купер въехал в темноту за зданием таможни, а потом на рискованной скорости резко повернул карету направо. Билли пытался поймать дверцу и закрыть ее и едва сам не выпал, прежде чем ему это удалось.

Через мгновение он откинулся назад и положил револьвер на колени, тяжело дыша.

– Как ты ловко с ним справился, – с одобрением сказала Юдифь.

– Пришлось. Не хотел пропустить собственную свадьбу.

Однако улыбка далась ему с трудом. Сердце бешено колотилось, а перед глазами стояли искаженные ненавистью лица людей, жаждущих крови. Как же темна и бездонна была та пропасть, к краю которой они все подошли!

* * *

Когда он увидел Бретт, все его мрачные мысли вмиг улетучились. Оставшись наедине в гостиной, после того как Купер деликатно вышел и закрыл за собой дверь, первые пять минут влюбленные только обнимались и целовались.

Билли почти забыл, как чудесно пахнут ее волосы, как сладки ее губы, как упруга ее девичья грудь, прижавшаяся к его груди. Наконец оторвавшись друг от друга, они засмеялись счастливым смехом и сели на кушетку, взявшись за руки.

– Я хочу, чтобы мы поженились нынче же вечером, – сказала Бретт. – Я просто не смогу сомкнуть глаз в ожидании завтрашнего дня.

– Я больше не вернусь в Чарльстон, – с неохотой сказал Билли. – Ты уверена, что хочешь уехать на Север?

Бретт словно впервые осознала всю важность этого вопроса. Неуверенность и страх вдруг охватили ее. Жить среди янки, вдали от родных, будет очень тяжело. Но она любила Билли, а все остальное не имело значения.

– Я поеду с тобой куда угодно, – прошептала она, прижимаясь губами к его щеке. – Куда угодно.

* * *

Вскоре после десяти вечера Купер заглянул в дом на Ист-Бэттери. Слушая его, Эштон лишь огромным усилием воли смогла сдержать ярость и сохранить внешне благопристойный вид. Когда брат ушел, она побежала в кабинет, чтобы сообщить новость Хантуну.

– Еще чего! – воскликнул тот, отшвырнув документ, который до этого внимательно изучал. – Я не испытываю никакого желания присутствовать на свадьбе какого-то янки!

– Джеймс, она моя сестра! Мы должны пойти.

Прежде чем он успел возразить, Эштон подхватила юбки и выскочила из комнаты.

Уже в коридоре она остановилась, прижала ладони к щекам и постаралась собраться с мыслями. Завтра к этому времени, если никто не вмешается, Билли и ее сестра могут уехать навсегда. У нее оставался только один шанс.

Но ей и одного будет достаточно.

Едва заметно улыбаясь, она пошла дальше. За столом, где она вела все домашние счета, Эштон написала записку Форбсу, в которой велела ему рано утром сесть на лошадь и ехать к верховью реки. При необходимости он мог взять с собой помощника, только чтобы это был очень надежный человек. Дальнейших указаний ему следует ждать в Резолюте.

Она добавила еще несколько строк, объясняющих такую спешку, сложила лист бумаги, запечатав его сургучом, а потом быстро пошла на кухню с запиской и пропуском.

– Рекс, отнесешь это мистеру Форбсу Ламотту. Сначала загляни к нему на Гиббс-стрит. Если его нет дома, отправляйся в бар в «Миллз-Хаусе». Бармен обычно знает, где найти мистера Ламотта. И не возвращайся, пока не передашь письмо ему лично в руки.

Напуганный недавней поркой, Рекс кивнул и продолжал кивать, пока Эштон не закончила говорить. Но когда мальчик сошел по ступеням заднего крыльца, в его глазах уже вспыхивала глухая ненависть – так сильно ему хотелось отомстить.

* * *

В Монт-Роял переполненная карета Купера приехала поздним утром. Пригревало ласковое мартовское солнце, безоблачное небо сияло чистой голубизной того неповторимого оттенка, который, как считала Бретт, бывает только в Каролине. Увидит ли она когда-нибудь еще это небо?

Первыми из кареты выскочили дети. Кузен Чарльз ласково потрепал Джуду по голове, потом подхватил Мари-Луизу на руки и закружил. Девочка обнимала его за шею и восторженно визжала.

Юдифь вышла следом за Бретт. Потом со ступеньки спрыгнул Билли, вспотевший и немного неловкий в своем новом костюме из тонкого черного сукна, который они купили у какого-то портного-немца, разбуженного Купером посреди ночи. Выйдя из кареты, Билли с изумлением увидел Чарльза в полном парадном мундире с отполированными до блеска пуговицами и саблей на боку.

Друзья обнялись.

– Какого черта ты так оделся? – спросил Билли.

– В твою честь, приятель, – усмехнулся Чарльз. – Я так рассудил: если один офицер просит другого стать его шафером, шафер должен выглядеть соответственно. А по правде говоря, я соскучился по мундиру. И по армии тоже.

Из дома вышел Орри, его темный длинный сюртук только подчеркивал его мрачность.

– Преподобный Сакстон приедет в четверть первого, – сообщил он шумной компании на веранде. – Я просил его явиться пораньше. Он ведь известный пьяница, наверняка захочет сначала выпить.

Все засмеялись. Купер снял с крыши кареты небольшой, обитый кожей сундучок, в который Билли сложил револьвер, мундир и кожаную сумку с письмами, поставил его на землю рядом с Бретт и вытер вспотевший лоб.

– Как там матушка? – спросила Бретт Орри.

– Все так же. Я ей трижды объяснял, что ты выходишь замуж. Каждый раз она делала вид, что поняла, но на самом деле не поняла ровным счетом ничего.

Джуда запрыгал на месте, указывая рукой:

– Кто-то едет!

И действительно, по аллее между огромными деревьями, поднимая облако пыли, катил экипаж.

– Эштон, – сказала Бретт без особой радости, как заметил Билли.

Лихо развернувшись и взметнув еще одно облако пыли, карета с тихим звяканьем остановилась за спиной Купера. Гомер, сидевший на высоком кучерском месте, бесстрастно оглядел группу белых людей на лужайке. С задней подножки торопливо соскочил Рекс, чтобы открыть дверцу для Эштон и ее мужа.

Поздравления Хантуна были сухи и слишком казенны. Зато Эштон с преувеличенным восторгом бросалась от сестры к Билли, по очереди обнимая их и одаривая очаровательными улыбками.

– Как же я за вас рада! – воскликнула она. – Могу сказать это с полным правом как замужняя дама.

Ее глаза сияли, как хорошо отполированные драгоценные камни. Билли не мог понять, что она чувствует на самом деле, но, вспомнив об их прошлых отношениях, покраснел, когда она прижалась щекой к его щеке. А Эштон как ни в чем не бывало выпятила губки и громко, смачно его чмокнула. Купер заметил, как Гомер бросил на свою хозяйку злобный взгляд. Интересно почему?

Чарльз чиркнул спичкой по белоснежной колонне, на которой, к заметному неудовольствию Орри, остался след. Билли кивнул на длинную темно-зеленую сигару в зубах друга:

– Когда это ты успел подхватить привычку моего брата?

– С тех пор, как вернулся домой. Надо же как-то убивать время. Конечно, я бы предпочел подраться, только вот не с кем.

Это была неуклюжая попытка пошутить, совсем неуместная, тем более после недавних трагических событий в Чарльстоне. Никто не улыбнулся. Окруженный молчанием, Чарльз покраснел и принялся усиленно выдувать кольца дыма.

– Идемте, ну же! – вдруг защебетала Эштон, подхватив Билли и Бретт под руки. – Вы разве не хотите есть? Я просто умираю с голоду. Наверняка в доме что-нибудь найдется… – (Орри кивнул.) – Ведь сегодня такой волнующий день! Главное событие вашей жизни! – С этими словами она утащила их в дом.

Чарльз еще немного постоял на веранде, когда все ушли. Он никак не мог отделаться от недоумения, мучившего его. Румянец, восторги, неподдельная радость – все говорило о том, что Эштон действительно была счастлива за сестру. Но почему же тогда у него возникло это странное тревожное чувство?

Будто все это не что иное, как спектакль.

Глава 62

Дневная жара окутывала Мадлен сонным теплом. Она только что вернулась с кухни, где следила за приготовлением пряного окорока к ужину. Служанки говорили, что погода сегодня чудесная и на улице довольно прохладно, но почему же тогда она так потеет?

Джастин ворчал на нее, когда она жаловалась на жару. В последние несколько лет такие приступы случались с ней чаще обычного. Может быть, что-то не так со здоровьем, предполагала она. Однако всерьез задумываться об этом ей было лень, к тому же все время хотелось спать.

Медленно спускаясь по ступеням веранды Резолюта без какой-то определенной цели, Мадлен попыталась вспомнить, где сейчас муж. Ах да! Он хотел поупражняться в стрельбе из своего старого мушкета. Джастин очень серьезно относился к службе в Гвардии Эшли и не раз с восторгом говорил ей, что уже через несколько недель сможет наконец пострелять по настоящим мишеням.

– …Уже пора?

– Почти. Через час или около того она должна прислать записку.

Одно из окон кабинета было открыто. Мадлен остановилась в трех футах от него, чтобы послушать разговор. Голоса она узнала почти сразу. Это были племянник Джастина Форбс и его противный тощий приятель Престон Смит. Они приехали утром совершенно неожиданно. Почему Форбс не проскакал еще десять миль вдоль реки до плантации своего отца, он объяснять не стал. Ей вообще в последнее время мало что объясняли, относясь к ней как к предмету домашней обстановки. Впрочем, обычно ей и так было все равно.

Однако на этот раз грубые и какие-то ужасно нервные интонации их голосов все-таки сумели пробиться через то вялое, притупленное состояние, в котором она теперь чаще всего пребывала. Кажется, Форбс сказал «она». Но почему вдруг какая-то женщина должна присылать в Резолют записку? – недоумевала Мадлен. Чтобы назначить свидание?

От этого предположения Мадлен отказалась сразу, как только услышала вопрос:

– Пистолеты готовы?

– Да.

– Пороховницу наполнил?

– Да. Надо будет поаккуратнее заряжать. И в одно непременно недосыпать.

– Точно подмечено.

Оба засмеялись, смех был резким и жестоким. В голове Мадлен, словно крошечные тикающие часы, вдруг забился страх.

Она с силой моргнула несколько раз. То, что здесь затевалось, требовало ее внимания. Ее полного внимания. Она переступила с ноги на ногу. Половица тихо скрипнула.

– Форбс, ты слышал?

– Что?

– Вроде кто-то прошел. Может быть, снаружи?

– Я ничего не слышал.

– Ты просто не обратил внимания.

– Ладно, иди проверь, если боишься, – хихикнув, предложил Форбс.

Мадлен, чувствуя, как закружилась голова, прижала потные ладони к белой стене. Солнечный свет, сочившийся сквозь гирлянды испанского мха, бросал на ее бледное, исхудавшее лицо пестрые тени.

– Да ладно, – устыдившись, пробормотал Престон. – Наверное, кто-нибудь из черномазых.

От огромного облегчения Мадлен едва не упала в обморок. Оттолкнувшись от стены, она как можно тише подобрала юбки и крадучись прошла к концу веранды, подальше от открытого окна. Слова заговорщиков о записках и заряженном оружии каким-то чудом все-таки смогли пробиться сквозь ее затуманенный разум, но теперь, чтобы узнать больше, она должна встряхнуться во что бы то ни стало. Задача была не из легких – ленивое безразличие вновь наплывало на нее.

Мадлен боролась с ним, входя в дом через боковую дверь. Она не должна сдаваться. В Резолюте что-то затевалось. И если верить тем голосам в кабинете – что-то весьма зловещее.

* * *

Чарльз вручил Билли конверт:

– Билеты на поезд до… до Вашингтона. Чуть не сказал «до столицы». Но теперь это только ваша столица. Трудно избавляться от старых привычек.

Билли спрятал конверт в карман. Чарльз протянул ему маленькую бархатную коробочку:

– Это тебе тоже понадобится.

– О боже, – Билли покраснел, – я совсем забыл о кольце.

– Орри так и подумал – слишком уж быстро все произошло, – кивнул Чарльз, собираясь прикурить новую гигантскую сигару. – Я бы и Джорджу послал парочку, только вот не знаю, осилит ли он такой размерчик.

Билли засмеялся. В дверь библиотеки заглянул Орри.

– Если жених и шафер готовы, нам лучше начать, – сказал он. – Преподобный уже пропустил три стаканчика шерри. Еще один – и он не сможет прочесть молитву.

* * *

– Какая же ты хорошенькая! – воскликнула Эштон, хлопая в ладоши.

Бретт с беспокойством вглядывалась в большое высокое зеркало, поправляя рукав своего нового платья из темно-оранжевого шелка.

– Я так рада, что смогу стоять рядом с тобой в эти важные минуты, – продолжала Эштон. – Ты была очень добра, когда предложила мне.

Бретт быстро шагнула к старшей сестре и взяла ее за руки.

– А как же иначе, – с нежностью сказала она. – Ты же моя сестра. Никого другого я бы и не хотела видеть рядом. На самом деле это я должна тебя благодарить. Я ведь знаю, что когда-то ты была неравнодушна к Билли.

– Ну, это была просто глупая влюбленность… – Эштон отняла руки, чуть отодвинулась и повернулась к Бретт спиной. – Я получила того мужчину, которого хотела, – добавила она немного изменившимся голосом. – Джеймс – прекрасный, заботливый муж. Он…

Снизу донесся нетерпеливый голос Орри. Бретт бросилась к кровати, чтобы взять свой букет из сухих цветов.

– Пора идти.

– А когда ваш поезд подойдет к полустанку?

– Вроде бы Билли говорил, в половине пятого. А что?

– Мне очень хочется, чтобы Гомер отвез вас в нашей карете.

– Эштон, это совершенно не нуж…

– А ну-ка, цыц! – перебила ее Эштон, уже взяв себя в руки. – Это даже не обсуждается. Наша карета намного удобнее, чем старая развалюха Купера. Кроме того, у него даже нет кучера. Это просто позор, когда член семьи Мэйн выполняет работу ниггера…

Не давая сестре вставить ни слова, Эштон повела ее к двери.

– Ты беги вниз, я приду через минуту. Хочу найти Гомера, чтобы все было наготове.

Однако, спустившись по лестнице для слуг, она нашла не Гомера, а Рекса, велев ему со всех ног бежать в Резолют и передать ее слова Форбсу Ламотту, и никому другому. Чтобы подкрепить свой приказ, Эштон впилась ногтями в тонкую руку мальчика и не отпускала, пока не увидела в его глазах боль. Этот черномазый стал слишком дерзким после той порки. Она знала, что ему очень хочется поквитаться с ней, но, если держать его в страхе, он не посмеет.

Подписав пропуск, Эштон выставила Рекса из дома через кладовую. Потом поправила тщательно уложенные волосы, надела на лицо милую улыбку и проскользнула в гостиную, чтобы разделить с Билли Хазардом последние счастливые минуты его жизни.

* * *

– А теперь можете поцеловать невесту.

После этого торжественного объявления преподобный мистер Сакстон выдохнул с такой силой, что сидевшие впереди отчетливо почувствовали запах шерри. Кларисса сидела со сложенными перед собой руками, как восторженное дитя. За церемонией она наблюдала с большим интересом, хотя и не знала никого из этих людей.

Мари-Луиза за ее спиной мечтательно вздохнула.

– О, как же это чудесно! – пробормотала она.

– Ага, а вот тебе у алтаря никогда не стоять, – покосившись на сестру, прошипел Джуда. – Потому что ты страшная, как оглобля.

Девочка лягнула его в ногу.

– А ты злой, как змея!

Купер сзади щелкнул каждого пальцем по уху, и дети тут же умолкли, увидев, как нахмурился отец.

Бретт почти ни слова не слышала из того, что читал по молитвеннику преподобный. Когда настало время опуститься на колени, Билли пришлось легонько ее подтолкнуть. Она знала, что эта церемония важна и священна, но сердце колотилось так быстро, что Бретт никак не могла сосредоточиться. Уже через пару часов ей придется покинуть места своего детства и уехать в чужой и даже враждебный край. Будущее пугало ее, но, когда она посмотрела в полные любви и утешения глаза своего мужа, страх отступил.

Билли обнял ее, и она почувствовала, как ей передается его сила и уверенность. Если Билли будет рядом, она сумеет выдержать все, что ждет ее на Севере, даже самое худшее. Она сумеет скрыть и свою тоску, и свой страх и непременно сделает все, чтобы они с мужем были счастливы. Целуя Билли, она мысленно поклялась себе в этом.

* * *

Не ручаясь за себя, Орри специально сел в третьем ряду стульев, потому что боялся слишком разволноваться во время церемонии. К счастью, хотя внутри у него бушевало целое море чувств, глаза его оставались сухими.

Глядя на молодых, он думал о Мадлен. А еще о старости и бесконечной череде одиноких дней. Думал о форте Самтер. Всего год назад невозможно было даже вообразить, что какая-то американская семья вроде Мэйнов будет жить под другим флагом.

Быть может, смятение его было так велико, потому что любая свадьба всегда открывала новую страницу в жизни человека. Это счастливое событие неизбежно несло с собой перемены, и Орри искренне желал, чтобы Бретт никогда не узнала горькую сторону этих перемен. После венчания он поцеловал сестру в щеку и тепло поздравил ее.

– Надеюсь, это от души, – сказала она, прижимаясь к Билли, который бережно обнимал ее за талию. – Я очень хочу, чтобы этот брак помог сохранить дружбу наших семей, что бы ни случилось.

Орри посмотрел на новобрачного. Красавец и умница, брат его лучшего друга. Только вот этот приятный юноша с почти смущенной улыбкой обычно носил не дорогой гражданский костюм, а военный мундир.

– Я тоже этого хочу, – ответил Орри, стараясь не показать сомнений, внезапно нахлынувших на него. – Ладно, идемте… пока вино в столовой еще не нагрелось.

Он повел их к двери. Когда они прошли мимо Эштон, которая цепко держала за руку своего скучающего раздраженного мужа, она проводила их ненавидящим взглядом, но его, к счастью, никто не заметил.

* * *

Форбс выслушал Рекса в холле Резолюта, а потом отослал раба на кухню, чтобы ему выдали за труды кусок горячего кукурузного хлеба. Из кабинета вышли Джастин и Престон Смит. На рукавах шелковой рубашки Джастина виднелись кусочки листьев и веточек – следы его недавней прогулки по полям. На плече Престона висела большая седельная сумка.

– В половине пятого, – кивнул Форбс, когда оба вопросительно посмотрели на него.

Престон перевел взгляд на часы из золоченой бронзы, стоящие на изящном рыжевато-коричневом комоде, прямо под висевшей на стене старой саблей.

– Тогда у нас еще уйма времени.

– Я бы все-таки предпочел поехать прямо сейчас. Не хочется рисковать, вдруг мы их упустим?

– Да, не хотелось бы, – согласился Престон с кривой ухмылкой.

Джастин тоже улыбался. Вразвалку подойдя к стене, он облизнул большой палец и стер с блестящего сабельного лезвия ему одному видимое пятнышко. На солнце, бьющем сквозь фрамугу окна, металл вспыхивал ослепительным светом.

– Удачи, ребята, – сказал Джастин, еще раз проводя пальцем по клинку. – Вы сослужите обществу большую службу, если убьете молодого мистера Хазарда. Пусть в армии янки станет на одного офицера меньше. Да и Монт-Роял получит заслуженный урок.

– Лучше не скажешь, – ухмыльнулся Форбс, но взгляд его оставался жестким.

– Буду ждать вестей о вашем успехе! – крикнул Джастин им в спину.

Удовлетворенно вздохнув, он направился обратно в кабинет. Однако после нескольких шагов вдруг услышал негромкий шум на лестнице.

– Какого черта ты там делаешь, Мадлен? – внезапно охрипшим голосом спросил он.

Это было и так очевидно. Она подслушивала.

Отступив в тень, Мадлен крепко держалась за перила лестницы. Потом спустилась еще на две ступеньки – с необычной живостью, как показалось Джастину. Он вдруг встревожился. Может быть, последние дозы лауданума были слишком малы?

Стискивая перила побелевшими пальцами, Мадлен спустилась еще на один шаг и еще… Лиф ее черного шелкового платья поднимался и опускался, словно ей было трудно дышать. В глазах, обведенных темными кругами, явственно читалось отвращение.

Джастин понял, что сейчас нужно действовать решительно как никогда. Он вышел на середину холла, широко расставил ноги и грозно спросил, засунув большие пальцы за ремень:

– Значит, подслушиваешь наших гостей?

– Не нарочно. Я… – Голос Мадлен окреп. – Я шла в швейную комнату. О чем вы говорили, Джастин? Кого они собираются убить?

– Никого.

– Я слышала фамилию Хазард.

– Тебе показалось. Возвращайся к себе.

– Нет.

Она спустилась еще на две ступеньки, потом закрыла глаза и перевела дыхание. Бледный лоб покрылся испариной. Джастин понял, что Мадлен все еще сопротивляется действию наркотика.

– Нет, – повторила она. – Я не уйду, пока ты не объяснишь. Наверняка я что-то не так поняла. Ты же не мог послать своего племянника убивать кого-то.

Джастина охватила паника.

– Ты глупая шлюха, вернись в свою комнату! – рявкнул он. – Сейчас же!

Но Мадлен снова качнула головой, собираясь с силами, чтобы продолжить свой медленный и мучительный путь по лестнице.

– Я ухожу, – заявила она.

Ей понадобилось добрых десять секунд, чтобы одолеть еще две ступени. И только тогда Джастин понял, что паниковать глупо. Даже если Мадлен что-то услышала, она была слишком слаба и не могла представлять серьезной опасности. Он слегка расслабился и даже изобразил на лице изумление:

– Вот как? И куда же, позволь узнать?

– Это… – Она вытерла лоб платком, сжатым в руке. – Это мое дело.

Как только Джастин произнес имя Хазарда, она бессознательно, даже толком не понимая причины, решила, что медлить нельзя. Теперь же, когда она наконец добралась до конца лестницы и услышала затихающий стук копыт на подъездной дороге, это чувство только окрепло. Страх прибавил ей сил, помогая одолеть ужасную вялость. Она шагнула к парадной двери. Джастин загородил ей дорогу.

– Пожалуйста, дай мне пройти, – сказала Мадлен.

– Я тебе запрещаю выходить из дому!

В резком голосе Джастина прозвучали визгливые нотки. Для Мадлен это послужило окончательным доказательством того, что здесь действительно замышлялось злодейство. Кого-то из Монт-Роял хотели убить. Она не знала почему, но точно знала, что должна помешать этому… если сумеет.

Мадлен начала обходить мужа. Он схватил ее за руку, дернул влево и ударил сбоку по голове. Она вскрикнула и упала на пол.

Изумленно и, как ей показалось, бесконечно долго она смотрела на него снизу вверх, потом наконец, задыхаясь, с трудом оперлась на руки и кое-как встала. Когда она снова направилась к двери, Джастин ударил ее еще раз. Падая, Мадлен сильно ударилась затылком об угол комода и громко закричала. Но уже скоро снова поднялась на одно колено, упорно думая только о том, что должна во что бы то ни стало выйти из дому.

Открылась боковая дверь, и в тот момент, когда Джастин навис над женой, в проеме появились два черных лица.

– Если ты хочешь вести себя как упрямое животное, с тобой и будут обращаться как с животным! – Он с силой ударил жену ногой под левую грудь.

Мадлен опять отлетела к комоду. Комод стукнулся о стену, подвешенная над ним сабля с грохотом упала, а золоченые часы опрокинулись на пол и разбились. Задыхаясь, Мадлен лежала на полу, ничего не видя вокруг от застилавших глаза слез.

Джастин резко развернулся и быстро пошел в сторону боковой двери.

– А вы какого черта таращитесь? Живо закройте дверь, или я с вас шкуру спущу!

Перепуганные рабы исчезли. Взгляд Мадлен немного прояснился, и, ухватившись за край комода, она собрала последние силы и встала.

Когда Джастин снова повернулся к жене и увидел, что она на ногах, он громко выругался и бросился к ней через холл. Мадлен слышала стук его каблуков за спиной и его грозные проклятия. Плохо понимая, что делает, в отчаянной попытке спастись, она вдруг схватила лежавшую на полу саблю и, повернувшись, взмахнула ею.

Острое лезвие рассекло лицо Джастина от левой брови до середины подбородка. На мгновение из-под взрезанной кожи показалась розовая плоть, но тут же из раны хлынула кровь, стекая по щеке и заливая рубашку.

– Чертова шлюха! – вскрикнул Джастин и прижал ладонь к лицу.

Протянув вперед вторую руку, он ринулся к жене. Мадлен инстинктивно отскочила в сторону, а Джастин не успел остановиться и со всего размаху ударился головой в стену, как какой-нибудь балаганный актер. Потом он медленно упал на колени, опустил окровавленное лицо на грудь и тихо застонал.

За дверью топтались двое других рабов, привлеченных шумом. Мадлен узнала одного из них.

– Изикиел, идем со мной. Мне нужна коляска. – Она махнула рукой второму рабу. – Присмотри за мистером Ламоттом.

Через две минуты Мадлен уже гнала коляску по аллее к речной дороге.

* * *

«Молодой. Он сказал: „молодой“».

Заднее колесо провалилось в рытвину, и Мадлен едва удержалась, чтобы не упасть. Свежий воздух обострил ее чувства и немного прояснил ум. Она только что вспомнила, как муж упоминал «молодого» мистера Хазарда, и решила, что предполагаемой жертвой должен стать брат Джорджа. Вероятно, он уже уехал из форта в Чарльстонской бухте, но где он теперь?

От быстрой езды придорожные деревья словно сливались в одно размытое пятно. Безжалостный ветер хлестал ее по лицу. Какой же дурой она была, так долго оставаясь с Джастином! Странная усталость, одолевавшая ее месяц за месяцем, постепенно сломила и ее волю, и желание сопротивляться. Но конечно же, прежде всего в Резолюте ее удерживало неправильное понимание чести.

Только вот у человека, за которого она вышла замуж, никакой чести не было, как и у всей его родни. Правда, до сегодняшнего дня Мадлен не осознавала, как низко они пали.

Когда она проходила наверху мимо лестницы, то случайно посмотрела вниз и увидела, как незнакомый мальчишка-раб что-то тихо говорит Форбсу. Мальчик был не из Резолюта, значит его прислали что-то передать и Форбс этого ждал.

Потом появились Джастин и молодой Смит. Сначала она решила, что они затевают какой-то розыгрыш, но уже вскоре по их жестоким словам и искаженным злобой лицам поняла, что речь идет о настоящем убийстве.

Теперь ей оставалось лишь надеяться, что она найдет Билли Хазарда в Монт-Роял. Если его там не окажется, нужно молить Бога, чтобы его смогли найти и предупредить об опасности. Орри должен знать, где он. О боже, ей давным-давно нужно было уйти от Джастина и выйти замуж за Орри.

Порывы прохладного воздуха придавали ей сил и бодрости, голова все больше прояснялась. Гребень и шпильки вылетели из волос, и теперь длинные черные пряди свободно развевались за спиной. На губах мерина, запряженного в двуколку, появилась пена от бешеной скорости, с которой он мчался вперед.

Мадлен охватило чувство безмерного облегчения. Она больше никогда не вернется в Резолют. Никогда не вернется к Джастину.

А там будь что будет.

Глава 63

Незадолго до трех часов вся семья собралась, чтобы попрощаться с новобрачными. Билли хотел выехать пораньше, чтобы доехать до маленького лесного полустанка без спешки.

Раскуривая очередную сигару, Чарльз думал о том, что день для свадебного путешествия выдался просто отличный. Косые лучи мартовского солнца пробивались сквозь ветки замшелых дубов, запах влажной земли наполнял воздух. Наступала весна. И Чарльзу вдруг самому захотелось поехать в Чарльстон и тоже найти себе какую-нибудь девушку.

Вместе с Гомером они поставили на крышу кареты Хантунов сундуки и баулы и крепко привязали их. В это время молодожены прощались с родными. Эштон стояла в стороне и подошла к ним последней.

– В добрый путь! – улыбнулась она. – От души желаю вам счастья! И долгой жизни.

Она обняла сестру, и в ее темных глазах сверкнуло солнце.

– Спасибо, Эштон, – сказал Билли.

Он неловко пожал ей руку. Как заметил Чарльз, слово «неловкость» вообще в этот день точнее всего описывало поведение его друга в присутствии Эштон. Что ж, ничего удивительного, ведь Билли долгое время вздыхал по ней. Однако его окончательный выбор Чарльз все-таки считал правильным. Характер у Эштон был далеко не сахар, несмотря на весь ее ум и целеустремленность.

– Бизон… – Билли шагнул к Чарльзу и протянул ему руку, – береги себя, особенно если в Самтере станет жарко.

– Постараюсь. – Их рукопожатие было крепким и долгим. – А ты не пропадай. Я понимаю, конечно, сначала тебе будет не до нас. У молодожена совсем другое на уме.

– Это уж точно.

Оба рассмеялись. Бретт еще раз обняла мать и, смахнув слезы, насмешливо заметила:

– Звучит зловеще.

– Ты права, – усмехнулся Чарльз, – но надо же нам было сказать какую-нибудь непристойность, так положено. Жених даже не устроил настоящей холостяцкой пирушки.

– Зато им повезло – у них будет настоящее свадебное путешествие в такое непростое время, – своим обычным мрачным тоном заметил Орри.

Кларисса продолжала улыбаться и моргать, как ребенок, немного озадаченный, но полный решимости повеселиться, несмотря ни на что. Несколько домашних слуг тоже вышли проститься с молодыми, поэтому, когда Билли помогал жене садиться в карету, им аплодировала уже целая толпа.

Билли высунулся из окна и помахал рукой. Бретт сделала то же самое. Слезы на ее щеках сверкнули в лучах солнца. Гомер хлестнул лошадей поводьями, и карета тронулась с места. Все замахали ей вслед, наперебой выкрикивая слова прощания. Чарльз выхватил саблю и в шутливом жесте отдал честь молодым.

Эштон, стоявшая перед ним, одной рукой махала вслед карете, а другой промокала глаза платком. Однако, опустив саблю, чтобы вложить ее в ножны, Чарльз вдруг увидел, как на ее губах мелькнула и тут же пропала самодовольная улыбка, которую не заметил никто, потому что все смотрели на карету, уходящую вдаль по аллее в косых лучах заходящего солнца.

Насторожившись, Чарльз отступил назад за колонну, чтобы Эштон не заметила его внимательный взгляд. Какими бы добрыми словами она ни прощалась с молодыми еще минуту назад, выражение ее лица говорило совсем о другом. Что же это такое? – думал он.

Да, очень странно. Возможно, он и догадался бы, в чем тут дело, если бы не выпил так много и зорче смотрел по сторонам.

Попросив Каффи принести ему шампанского, Чарльз удобно устроился в тени в кресле-качалке и стал медленно раскачиваться, потягивая вино и наслаждаясь одиночеством. Когда шампанское было выпито, он уже забыл о своей тревоге.

Из-за угла дома появился чернокожий мальчик. Он был весь в пыли и тяжело дышал.

– А Гомер здесь, сэр? – спросил он.

– Нет, уехал с каретой. Но скоро вернется.

Чарльзу понадобилась пара мгновений, чтобы узнать мальчишку. Это был Рекс, еще один слуга Эштон. Но откуда же он прибежал такой запыхавшийся? Выгоревшая голубая рубашка насквозь пропиталась по́том, как от быстрого бега.

Избегая взгляда Чарльза, мальчик присел на корточки за колонной. И вдруг Чарльз отчетливо вспомнил, как обменялся несколькими словами с Гомером после венчания, когда гости угощались поданными напитками и закусками на лужайке. Рекса тогда нигде поблизости не было. Странно.

С подъездной дорожки донесся какой-то шум, Чарльз поднял голову. В облаке пыли к дому быстро приближалась двуколка, запряженная взмыленным мерином. Увидев, кто сидит на козлах, Чарльз вскочил.

– Мадлен! – воскликнул он, отшвыривая сигару и выбегая вперед.

Через мгновение он схватил измученного коня за уздцы, а потом помог Мадлен спуститься. Она крепко держала его за руку и не хотела отпускать, даже когда уже стояла на земле.

– Мадлен, что с вами? Чем вы так напуганы? Что-то случилось?

Мучительно пытаясь сосредоточиться, она рассеянно вглядывалась в лицо высокого молодого офицера, держащего ее руку, и вдруг заметила Рекса, который стоял возле колонны и настороженно наблюдал за ними. И тогда она все вспомнила.

– Я видела того мальчика в Резолюте, совсем недавно. Я уверена…

Но Рекс уже спрыгнул с веранды и скрылся.

* * *

Мягкое, неспешное движение кареты успокаивало, настраивая на безмятежный лад. На бархатных подушках напротив мелькали тени от дубов и сосен, растущих вдоль дороги.

– Ты счастлива? – спросил Билли, обнимая жену за плечи.

– Бесконечно, – вздохнула Бретт. – Я уже и не надеялась, что этот момент наступит.

– Я тоже думал, что Орри никогда не согласится.

– Это ведь твой брат его убедил.

Билли усмехнулся:

– Старые выпускники говорят: если ты прошел через Вест-Пойнт, он всю оставшуюся жизнь будет влиять на тебя, причем в таких ситуациях, о которых ты, будучи кадетом, даже не помышлял. Теперь я в это верю.

Бретт немного помолчала.

– Как ты думаешь, тебя надолго задержат в Вашингтоне?

– Нельзя заранее сказать. Может, несколько дней. А может, и недель. Или…

– Лейтенант Хазард, там всадники.

Голос Гомера заставил Билли повернуться к открытому окну. Хотя раб говорил спокойно, казалось странным, что он вообще упомянул о каких-то всадниках как о чем-то небывалом. Прислушавшись, Билли различил мягкий топот копыт сзади, слева от кареты. Всадники явно выехали из леса, и это было очень необычно.

– Кто это? – спросила Бретт.

Билли высунулся наружу, но в облаке пыли увидел лишь две смутные фигуры, похожие на кентавров. И только когда лошади пустились в галоп, он узнал всадников и с силой сжал раму окна.

– Твой старый приятель. Ламотт.

Но даже тогда Бретт скорее удивилась, чем встревожилась. Форбс снова пришпорил лошадь. Его спутник, тощий парень примерно тех же лет, одетый в дорогой костюм, держался рядом.

– Ба! Да это же Престон Смит! – воскликнула Бретт, выглядывая из другого окна. – И что, интересно, эти два хлыща делают на такой убогой дороге?

Едва ли эта парочка скакала за ними ради забавы, с тревогой подумал Билли. Да и искать им здесь было некого – карета проехала уже несколько миль, и нигде не попадалось никаких признаков человеческого жилья. Теперь всадники скакали по обе стороны кареты.

– Гомер, стой! – крикнул Форбс, и на его лице расплылась широкая улыбка, но Билли сразу насторожила ее неестественность. – Я сказал – стой! – властно повторил Форбс, взмахнув рукой.

Кучер, явно встревоженный, натянул поводья и с силой нажал на рычаг, замедляющий движение колес. Карета дернулась и встала. Вокруг, словно занавес, медленно поднималась стена пыли. Ветки деревьев нависали так низко, что касались сундуков на крыше кареты. В этом месте дорога сужалась, превращаясь в две грязные колеи с высокой травой посередине.

Престон Смит кашлянул и убрал платок, которым прикрывал нос и рот. Форбс, обогнув карету сзади, подъехал к той стороне, где сидел Билли, небрежно закинул левую ногу на седло и оперся на нее локтем.

– Какой сюрприз видеть вас здесь, Форбс, – наклонившись к окну, сказала Бретт.

От толстого слоя пыли волосы Форбса казались намного светлее. Вид у него был расслабленным и вполне дружелюбным, и все же Билли очень пожалел, что оставил револьвер в одном из саквояжей. Непростительная оплошность.

– Решили засвидетельствовать свое почтение, – ответил Ламотт. – Думаю, моего друга Престона Смита вы знаете.

– Да, мы встречались, – холодно кивнула Бретт.

– В общем, так, сэр, – продолжил Форбс, – я просто не мог отпустить жениха и невесту без поздравлений. – Его улыбка стала еще шире. – Думаю, вы простите меня, если я не стану говорить, что побеждает достойнейший.

Бретт, которую Форбс почти не видел, сжала колено мужа. Билли чувствовал все больше нарастающую тревогу.

– Ламотт, а откуда вы узнали, что мы поженились? – задал он вопрос, который волновал и Бретт.

– О, просто где-то услышали, – ответил за приятеля Смит, похлопывая по шее свою пугливую лошадь. – Да, кажется, я не имею чести быть знакомым. Вы ведь лейтенант Хазард?

Из его тона вовсе не следовало, что знакомство с Билли было для него такой уж честью.

– Да, верно.

– Престон Смит. К вашим услугам.

Презрительная улыбка на его губах окончательно убедила Билли в том, что встреча на лесной дороге не была случайной. Он почувствовал, как захлопнулась ловушка.

– Нам бы лучше поторопиться, лейтенант, – откашлявшись, осторожно сказал Гомер, – если не хотите поезд пропустить.

– Значит, едете к полустанку? – посмотрел на него Форбс.

– Да, сэр, – не моргнув глазом, ответил Гомер. – Думаю, нам уже пора.

– Ты никуда не поедешь, ниггер, пока я не разрешу.

Вне себя от ярости Билли воскликнул:

– Трогай, Гомер!

Краем глаза он увидел, как Смит наклонился к седельной сумке и достал огромный кремневый дуэльный пистолет с бронзовым стволом. Все это было проделано очень быстро и ловко, и уже через секунду Смит с улыбкой направлял пистолет на Гомера.

– Возьмешь поводья – кровью своей ниггерской умоешься, – невозмутимо сказал он.

– Нам бы не хотелось предстать перед вами эдакими вздорными драчунами, – снова заговорил Форбс с прежней улыбкой. – Как я уже сказал, мы скакали за вами, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и намерены это сделать. Так что, любезный мистер янки, выбирайтесь из-под юбок своей жены и выходите из кареты, чтобы я мог поздравить вас по-настоящему.

Бретт сжала руку мужа:

– Дорогой, не надо!

Задыхаясь от гнева, Билли оттолкнул ее руку, резко распахнул дверь кареты и спрыгнул на землю.

– Нет, сэр, – вздохнул Форбс, окидывая его оценивающим взглядом, – все-таки не могу сказать, что побеждает достойнейший. Хотя вы и могли в скором времени оказаться сверху ненадолго, если вы понимаете, что я имею в виду.

Билли покраснел. Смит засмеялся, его смех напоминал конское ржание. Над соснами величественно пролетела белоснежная цапля. Билли решительно шагнул к Форбсу:

– Выбирайте слова в присутствии моей жены.

Форбс и его приятель обменялись быстрыми многозначительными взглядами.

– Ну и ну, мистер Хазард, – протянул Форбс, – это звучит подозрительно и похоже на угрозу. А на все угрозы я смотрю как на личное оскорбление. Или, может быть, я вас просто неправильно понял?

– Билли, вернись! – позвала Бретт. – Не трать время на этих подлых недоумков.

Форбс обратил свою улыбку к Бретт:

– А знаете, дорогая, я все еще испытываю к вам нежность, несмотря на то что ваш язык порой делает вас похожей на базарную торговку. Бьюсь об заклад, вы и в постели такая.

– Ламотт, сукин ты сын! Слезай с седла!

Откинув голову назад, Форбс захохотал и спокойно отвел лошадь от подскочившего к нему Билли. А потом так же невозмутимо спрыгнул на землю, аккуратно пригладил волосы на висках и шагнул вперед:

– А вот теперь я точно не ошибаюсь, сэр. Вы меня оскорбили.

– Точно, оскорбил, – мрачно кивнул Смит.

Форбс замер, глядя сверху вниз на Билли, который был почти на голову ниже его.

– Я требую удовлетворения, сэр.

Гомер в ужасе увидел, как Бретт выскочила из кареты.

– Билли, отойди от него! Разве ты не видишь: он нарочно нас догнал, чтобы прицепиться к тебе? Не понимаю, откуда он узнал, что мы уезжаем, но не поддавайся на его уловки!

Билли, настороженно следя за противником, лишь слегка покачал головой:

– Не вмешивайся, Бретт. Ламотт…

– Я сказал, что требую удовлетворения, – перебил его Форбс и, неожиданно размахнувшись, залепил ему звонкую пощечину. – Прямо здесь и прямо сейчас! – закончил он, и на его лицо снова вернулась прежняя обаятельная улыбка.

– Будьте вы прокляты! – взорвался Билли. – Я знал, что вы ревнуете, но не думал, что ревность доведет вас до безумия! И давно вы это задумали?

– Очень давно, не стану отрицать. Но дуэль – самый честный и самый достойный способ уладить наши разногласия. У Престона в седельной сумке есть еще один пистолет. Престон будет моим секундантом. А вашим… – Взгляд Форбса скользнул мимо Билли к карете. – Полагаю, Гомер. Я бы сказал, секундант-ниггер для янки в самый раз.

– Билли, ты не должен этого делать! – срывающимся от волнения голосом закричала Бретт.

– Прошу тебя, помолчи! – резко оборвал он.

Взяв Бретт за плечи, он отвел ее за карету и, наклонившись к самому уху, прошептал:

– Мне придется с ним драться. Он ведь гнался за нами только для того, чтобы убить меня. Если мы попытаемся сбежать, он найдет другой предлог и завершит то, что задумал. А так… – он нервно сглотнул; на подбородке собрались капли пота, одна вдруг упала на лацкан сюртука, оставив темное пятно, похожее на кровь, – так у меня хотя бы есть надежда.

Бретт покачала головой, сначала робко, потом более решительно. Глаза ее наполнились слезами. Билли сжал ее руку и вернулся обратно. Бретт услышала, как он говорит:

– Отлично, Ламотт. Давайте пройдем вон туда, к болоту.

– К вашим услугам, сэр, – ответил Форбс, поклонившись.

Билли снял сюртук, галстук и жилет и повесил все на кусты юкки, которые росли под свисающими листьями дикой пальмы. Подошел Гомер, но Билли лишь махнул рукой:

– Останься с Бретт. Я сам разберусь.

– Ну разумеется. Тем более что это совсем нетрудно, – согласился Смит, жестом приглашая дуэлянтов пройти на залитую солнцем поляну, поросшую колосистой травой, которая слегка раскачивалась под слабыми порывами ветра.

Он вытянул вперед руки, держа в каждой по пистолету. Билли отметил, что пистолеты были парными, что служило еще одним доказательством неслучайности их встречи. Никто не отправляется на обычную дневную прогулку с таким оружием в седельных сумках.

– Джентльмены, – сказал Смит, – у вас на глазах я насыплю порох и положу пули в каждый из этих пистолетов. Потом вы встанете спиной друг к другу и по моей команде сделаете десять шагов вперед. После десятого шага вы можете повернуться и выстрелить, если пожелаете. Вопросы?

– Нет, – ответил Форбс, закатывая один рукав, потом второй.

– Приступайте, – сказал Билли.

Ответив ему очередным насмешливым поклоном, Смит присел на траву, открыл свою сумку и достал две пороховницы, одна из которых была примерно втрое больше другой. Из большой пороховницы он отмерил заряд пороха в ствол первого пистолета, потом вложил в него обернутую пыжом пулю и добавил запального пороха из меньшей пороховницы.

Когда он протянул пистолет Форбсу, тот лишь небрежно осмотрел его и кивнул. Казалось, его гораздо больше интересовало, как его друг будет заряжать второй пистолет.

Билли смотрел, как Смит снова потянулся к большой пороховнице. Форбс откашлялся, Билли повернулся к нему.

– Вы ведь не против того, что мужчине нужно помочиться перед дуэлью? – сказал Форбс и, когда Билли кивнул, добавил: – Тогда, может, вы будете так любезны и подержите это?

Билли пришлось взять протянутый пистолет, и он не заметил, как Смит чуть отодвинул пороховницу, когда насыпал порох в дуло его пистолета, и бо́льшая часть заряда просыпалась на траву.

Блестяще задуманный план был безупречно исполнен. Форбс отвлек внимание Билли в самый нужный момент, и манипуляция с порохом прошла незамеченной. Все, что можно было увидеть, – это сгорбленную фигуру Смита, само же оружие наполовину закрывали его колено и высокая трава.

– Ну вот, – сказал Смит, вложив пулю и добавив запал.

Он встал и протянул Билли тяжелый пистолет, в котором теперь было так мало пороха, что пуля просто не могла достичь цели. Смертоносное оружие стало совершенно бесполезным.

На том месте, с которого только что отошел Смит, Билли заметил несколько крупинок пороха на траве. Сначала он хотел попросить Форбса поменяться пистолетами, но быстро отмел свои подозрения. Даже самый ревнивый поклонник не мог пасть так низко, чтобы ловчить с дуэльным оружием, ведь речь идет о чести.

Вернулся Форбс. Билли отдал ему первый пистолет и взял из рук Смита свой.

– Спасибо, – сказал он.

Смит откашлялся.

– Джентльмены, вы готовы?

Глава 64

– Билли Хазард здесь? – спросила Мадлен.

Прошло около пяти минут с того момента, как она приехала в Монт-Роял. Чарльз провел ее в библиотеку и послал за Орри, который теперь стоял, прислонившись спиной к закрытой двери и с изумлением смотрел на гостью.

– Он уехал, – ответил Чарльз. – Вместе с Бретт. Скоро они должны сесть на поезд на лесном полустанке. Два часа назад они поженились.

– Поженились… – рассеянно повторила Мадлен. – Да, наверное, это как-то связано.

– С чем связано? – спросил Орри.

Вопрос прозвучал довольно резко, но виной тому были переполнявшие его чувства: радость от внезапного появления Мадлен и страдание при виде ее жалкого измученного лица. Со времени их последней мимолетной встречи она еще больше похудела, но настораживало его не только это. С ней явно происходило что-то странное, и он никак не мог понять что.

– Форбс… – прошептала она. – Форбс и его приятель Престон Смит. Они уехали из Резолюта сразу передо мной. Я случайно услышала, как они разговаривали с Джастином о том, чтобы… чтобы убить молодого мистера Хазарда. Наверное, кто-то отсюда сообщил им, что Билли и Бретт уезжают…

Чарльз с силой прикусил давно погасшую сигару.

– Это не мог быть тот мальчик, которого вы видели возле дома? – спросил он, выбросив окурок в пепельницу.

– Я не знаю… – Взгляд Мадлен остановился, глаза словно остекленели. – Может быть.

– О каком мальчике вы говорите? – поинтересовался Орри.

– Рекс, слуга Эштон, – мрачно ответил Чарльз, заметно побледнев. – Я его найду, – добавил он и шагнул к двери.

Орри бросился к Мадлен:

– Ты уверена, что они говорили о том, чтобы как-то навредить Билли?

Чарльз замер у двери, ожидая ответа.

– Я слышала слово «убить». – Мадлен с трудом сдерживала рыдание и, казалось, совсем не владела собой. – «Убить».

Орри нахмурился:

– Бога ради, я поговорю с Джастином…

– Нет времени! – закричала Мадлен. – А Джастин больше не имеет значения. Я ушла от него.

Орри смотрел на нее, не веря своим ушам.

– Ушла от него, – повторила Мадлен. – Я больше никогда не вернусь в…

Не договорив, она вдруг покачнулась и потеряла сознание. Орри едва успел подхватить ее, когда она упала ему на грудь.

– Пришли кого-нибудь на помощь! – крикнул он Чарльзу.

Чарльз кивнул и быстро вышел из комнаты. Лицо его было мрачнее тучи.

* * *

– Эштон, где твой мальчишка?

Кузина отвлеклась от серебряного чайного сервиза и подняла на Чарльза удивленные глаза. Она как раз собиралась разливать чай для себя и Клариссы.

– Ты о Рексе?

– Да. Где он?

Угрюмый взгляд Чарльза согнал улыбку с лица Эштон.

– Где-то снаружи, должно быть. А ты из-за чего такой злой?

Эштон изо всех сил старалась скрыть тревогу, ведь она слышала, как примчалась коляска, когда они с матерью садились за стол в гостиной. Из окна ей было прекрасно видно, как Мадлен, которая своим ужасным видом напоминала ведьму, провели в дом. Но Эштон не решилась выйти из гостиной и предпочла затаиться и подождать, что будет дальше.

Не ответив на ее вопрос, Чарльз повернулся и решительно пошел к двери. Половицы под его ногами жалобно заскрипели.

– Я не узнала этого молодого человека, – с ясной улыбкой сказала Кларисса. – Он у нас в гостях?

– Это твой племянник, мама!

От ее резкого тона Кларисса заплакала. Эштон торопливо погладила мать по щеке:

– Прости мою несдержанность. У меня сегодня ужасно болит голова.

– Чай вполне может тебе помочь.

– Да. Да, возможно.

Эштон снова попыталась наполнить чашки, но руки сильно дрожали, и она едва не уронила чайник, расплескав чай.

– О черт!..

Услышав такое богохульство, Кларисса охнула, а Эштон поставила чайник на поднос, вскочила из-за стола и принялась расхаживать по комнате, лихорадочно думая, что же ей предпринять. Чарльз что-то разнюхал. Определенно что-то разнюхал. Если она проявит излишнее любопытство, она может выдать себя… Но разве можно оставлять его наедине с Рексом? Мальчишка только и ждет удобного случая расквитаться с ней…

Еще несколько минут ее терзали сомнения. Наконец, ничего не сказав матери, она выбежала из комнаты. Кларисса сложила салфетку и принялась вытирать чай, пролитый молодой женщиной. Какая же она нервная, эта девушка. Кларисса попыталась вспомнить ее имя, но не смогла.

* * *

Рекса он нашел на кухонном крыльце, где тот увлеченно грыз большой кусок вяленого мяса. Прежде чем раб успел убежать, Чарльз подскочил ближе и перекрыл ему все пути отступления, опершись одной рукой о стену рядом с головой мальчика, а другой держась за ствол растущего рядом кипариса.

– Рекс, я не потерплю лжи, тебе понятно? – грозно сказал он.

Взгляд темных глаз в отчаянии метнулся к лужайке за плечом Чарльза. Мальчик понимал, что попался.

– Да, сэр, – тоненьким голоском ответил он.

– Ты бегал в Резолют и обратно, так?

Рекс прикусил нижнюю губу. Чарльз, нахмурившись, наклонился еще ближе:

– Рекс!

– Да… – чуть слышно проговорил раб.

– С кем ты там разговаривал?

– С мистером Ламоттом.

– С Джастином Ламоттом?

Рекс почесал затылок:

– Нет. С мистером Форбсом. Мне велели… – Он замолчал.

– Ну, кто тебе велел? – поторопил его Чарльз. – Я хочу знать имя человека, пославшего тебя в Резолют.

Конечно, он уже знал это имя. Как только первое изумление прошло, весь этот отвратительный заговор сразу стал очевиден. Он убрал руку от стены и мягко коснулся плеча Рекса:

– Обещаю, если ты мне скажешь, тебя не станут наказывать.

Мальчик внимательно посмотрел ему в глаза и, кажется, все-таки поверил. Неожиданно его губы скривились в странной улыбке. Но Чарльз уже терял терпение:

– Черт побери, парень, время не ждет! Я хочу знать, кто…

– Рекс? Вот ты где! Я тебя везде ищу.

Чарльз встал и повернулся к Эштон, спешившей к ним.

– Идем, проказник ты эдакий, – задыхаясь, сказала она, подойдя к крыльцу. – Ты мне нужен сейчас же.

– Сначала я должен услышать от него ответ, – возразил Чарльз.

– Но, Чарльз… – Эштон очаровательно надула губки, однако Чарльзу показалось, что в ее глазах мелькнул страх. – Мне уже пора собираться домой.

– Ты не можешь уехать, пока Гомер не вернется с каретой, – ответил он, не удержавшись от мрачной иронии. – А если верить Мадлен, вернется он еще не скоро.

– Мадлен Ламотт? Ты хочешь сказать, она здесь?

– Ты прекрасно видела, как я помогал ей подняться на веранду. Я заметил, как ты пряталась за занавесками.

Щеки Эштон порозовели. Ее вдруг охватила непривычная растерянность. Чарльз воспользовался моментом и повернулся к мальчику:

– Я жду, Рекс. Кто послал тебя в Резолют с сообщением, что Билли и его жена поехали к поезду?

Эштон понимала, что ловушка вот-вот захлопнется. И хотя притворяться уже не имело смысла, инстинкт самосохранения взял свое. Она бросилась мимо Чарльза к Рексу, замахнувшись на него кулаком:

– Попробуй только открыть рот, ниггер! Ты сильно об этом пожалеешь… О…

Расширенными от ужаса глазами мальчик смотрел, как Чарльз перехватил ее уже занесенную для удара руку. А когда он перевел взгляд на хозяйку, Эштон поняла, что проиграла. Она уже знала, о чем думает ее раб. О той порке.

– Она велела! – дрожа от ненависти, выпалил он.

Чарльз вздохнул и отпустил кузину.

– О чем он вообще говорит?! – с возмущением воскликнула она, потирая запястье. – Я понятия не…

– Хватит! – перебил ее Чарльз. – Мадлен обо все рассказала нам с Орри, она слышала разговор в Резолюте. Ложь тебе больше не поможет. И не вздумай угрожать этому парню. – Он сжал плечо Рекса. – А ты лучше беги отсюда.

Второй раз Рексу повторять не пришлось. Когда он убежал, Чарльз снова посмотрел на Эштон. Она была очень бледна, фальшивая улыбка исчезла.

– О боже!.. Так это правда, – едва сдерживая гнев, тихо произнес Чарльз. – Ты хотела, чтобы его убили или покалечили…

Молчание и вызывающий взгляд Эштон только подтвердили то, что он уже и так знал. Чарльз не стал тратить время на пустые обвинения и, сжав саблю, со всех ног бросился к конюшне.

– Можешь не торопиться! – закричала Эштон ему вслед. – Ты уже опоздал! Опоздал!

* * *

– Один… – громко произнес Смит.

Глядя прямо перед собой и держа пистолеты дулом вверх, противники начали расходиться в противоположные стороны.

– Два!

Ветер качал траву и покрывал рябью сверкающую на солнце воду в болоте. Пот заливал шею Билли, стекая за воротник его свадебной рубашки.

Чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей, он стал смотреть на низкую ветку дуба, который стоял впереди, и пытался думать только о том, как он поднимет пистолет и выстрелит.

– Три!

Бретт до боли сжимала руки. Она все еще не могла понять, как такое могло случиться. Кто-то наверняка сообщил Форбсу о том, куда они направляются. С трудом верилось, что он оказался на той же дороге случайно…

– Четыре!

Гомер стоял примерно в шести футах справа от Бретт. Пока дуэлянты расходились, он заметил, как молодой Ламотт и его секундант обменялись быстрыми многозначительными взглядами. Подняв с земли небольшой камень, Гомер начал безотчетно перекладывать его из одной ладони в другую. Что-то тут нечисто, думал он.

– Пять!

Престон Смит стоял слева. Он намеренно выбрал место рядом с лошадьми, на которых они с Форбсом приехали, чтобы быть поближе к седельной сумке, на случай если что-то пойдет не по задуманному плану. Он мельком посмотрел на свой правый сапог, чтобы еще раз убедиться, что специальный наружный карман, пришитый к голенищу сбоку, не пуст. Потом его взгляд скользнул мимо Бретт к мокрому от пота Гомеру, который вертел в руках какой-то камень. Ну, запуганного до смерти ниггера точно бояться не стоит. Довольство собой настолько захлестнуло Смита, что он едва не пропустил счет.

– Шесть!

Билли вдруг почувствовал, как потемнело в глазах и стало тяжело дышать. Страх сковал его, ноги как будто не слушались. Ему захотелось в последний раз взглянуть на Бретт. В голове, перебивая друг друга, с лихорадочной скоростью замелькали мысли.

Зачем тебе на нее смотреть?

Ты скоро опять ее увидишь.

А может, и не увидишь.

Как они нас нашли?

Неожиданно, словно издалека, в его мозг вторгся какой-то негромкий, размеренный звук. Неужели так колотится сердце? – подумал он.

– Семь!

Гомер наконец понял, что означали те хитрые взгляды, которыми обменялись приятели. Не зря он чувствовал, что здесь замышляют недоброе. Эти двое задумали убить молодого Хазарда, вот что. Он не знал, как и за что они собираются это сделать, но уже не сомневался. От этой мысли Гомеру стало так плохо, что он отошел к карете и прислонился к переднему колесу, по-прежнему сжимая в ладони камень.

– Восемь!

Бретт тоже не сразу догадалась, откуда доносится этот ровный стук, пока не осознала, что это скачет всадник по дороге, ведущей от Монт-Роял. Вскоре она услышала еще и чей-то крик.

Смит тоже его услышал. Одна из лошадей, которых он держал, попятилась и заржала. Это заглушило часть слов:

– …Билли, осторожно…

– Да это же Чарльз! – обрадованно воскликнула Бретт.

– Девять! – крикнул Смит.

Форбс обернулся, стремительно теряя всю свою самоуверенность. Даже не глядя на побледневшего от страха Смита, он уже понимал, что появление этого всадника наверняка означало крушение их замысла. Билли остановился, ожидая окончания счета и с надеждой глядя на дорогу. Ярость и отчаяние охватили Форбса. Вот прекрасная позиция для выстрела, подумал он. Прямо в затылок.

Смит забыл о том, что надо досчитать до десяти. Но это было уже не важно. Форбс вскинул руку и прицелился.

* * *

Гомер знал, какое наказание полагается за нападение на белого человека, и все же не мог спокойно смотреть, как на его глазах совершается хладнокровное убийство. Он отвел руку назад, размахнулся и…

Смит даже не сразу сообразил, что задумал этот негр, только почувствовал угрозу и с громким криком бросился к нему мимо Бретт, на бегу наклоняясь к правому сапогу.

Камень полетел в Форбса в ту же секунду, когда он нажал на спусковой крючок. Бретт сразу поняла, что Гомер промахнулся на целый ярд или даже больше. Но свое дело камень все же сделал, на мгновение закрыв Форбсу обзор и заставив его отдернуть голову. Рука, державшая пистолет, тоже дернулась. Грянул выстрел, в воздух взметнулось облако дыма.

С глухим стуком камень упал в высокую траву. Форбс застыл от изумления. Билли стремительно обернулся и посмотрел на своего противника.

Пробегая мимо Бретт, Смит толкнул ее к карете. Когда она выпрямилась, то сразу увидела, что Билли не ранен. На дороге уже показался всадник.

– Чарльз! – закричала она.

Ее крик был заглушен громким хриплым воплем. Девушка быстро развернулась и в ужасе прижала ладонь к губам, глядя, как Смит с перекошенным от ярости лицом вскинул правую руку. В следующую секунду она увидела, что из живота Гомера торчит охотничий нож, который Смит выхватил из сапога.

– О-о… – застонал Гомер, удивленно глядя на порванную окровавленную рубашку. – О-о… – снова застонал он, морщась от боли и медленно клонясь вбок.

Смит грубо толкнул его свободной рукой, и негр упал. Он был уже мертв.

Билли наконец-то с запозданием осознал, что мимо его уха только что просвистела пуля. Если бы не камень, брошенный Гомером, она, возможно, достигла бы цели.

Остановив взмыленного коня, Чарльз спрыгнул с седла, придерживая саблю. Он все еще был в парадном мундире. Билли снова посмотрел на Форбса. Как он посмел нарушить все законы чести? Стрелять в спину! Как можно было опуститься до такой подлости?! Дрожа от гнева, он поднял пистолет, прицелился и нажал на курок. Раздался легкий щелчок, и над кремневым замком появилась маленькая вспышка – слишком маленькая.

Форбс ни на дюйм не сдвинулся с места. Билли обескураженно смотрел на него. Что произошло? Ведь он целился прямо в грудь. Как же пуля могла пролететь мимо такой большой неподвижной цели?

И вдруг шагах в десяти, на клочке голой земли, он заметил какую-то черную точку. Быстро пройдя туда, Билли увидел, что это кусочек свинца. Пуля. Пуля из его пистолета.

Он сразу вспомнил, как Смит, скорчившись в три погибели, заряжал оружие, вспомнил крупицы рассыпанного в траве пороха. Да, план был блестящим. Они сделали все, чтобы он не смог выстрелить. Выругавшись, Билли отбросил пистолет в траву.

– Форбс!

Форбс обернулся на оклик Смита, когда тот бросил ему свой нож. Перевернувшись несколько раз в воздухе, боуи упал на траву возле ног Форбса, который тут же наклонился, поднял нож и перебросил в левую руку. Потом быстро выхватил из правого голенища свой такой же, только на пару дюймов длиннее.

Солнечные блики заиграли на сверкающих лезвиях, когда Форбс начал медленно подступать к Билли.

– Мне жаль, что ты промахнулся, – пробормотал Форбс с каким-то безумным смешком. – Но, бьюсь об заклад, ты пожалеешь об этом гораздо сильнее.

– Я не промахнулся. Пуля просто не могла бы долететь до цели. Вон она, на земле лежит. Вы нарочно насыпали мало пороха в мой пистолет.

– А ты сообразительный, янки.

Ветер трепал волосы Форбса, бросая их на вспотевший лоб. Билли, безоружный и растерянный, отступил назад. Сначала на один шаг, потом еще на один… Форбс двигался боком, как краб.

– Не надо было тебе морочить голову Бретт. И вообще в Южную Каролину не надо было соваться. Ну ничего, скоро тебя отправят домой запакованным в мешок, вот только, думаю, твоим родичам не захочется его открывать, чтобы полюбоваться на тебя. – Он очертил в воздухе круг ножом, который держал в правой руке, потом проделал то же самое ножом в левой руке. – После того, как я немного подправлю твое личико.

Билли отступил еще на шаг назад. Единственное, что можно сделать, решил он, – это попытаться отломить ветку ближайшего дерева, до того как один из этих ножей…

– Билли!

Он резко обернулся на крик. Смит куда-то исчез, а рядом с Бретт стоял Чарльз; ворот мундира у него был расстегнут, синие форменные брюки заляпаны грязью. Когда он бросил свою саблю в их сторону, лицо его исказилось от ярости.

Билли быстро шагнул вправо, чтобы оказаться ближе к сабле, когда она упадет. В тот миг, когда клинок коснулся земли, из-за кареты появился Смит. Прокравшись мимо тела Гомера, он осторожно обошел вокруг кареты, а потом стремительно бросился к седельной сумке, которая висела на спине его лошади. Сабля упала рядом с Билли, он тут же поднял ее и выпрямился, чтобы принять бой.

Смит тем временем достал из сумки четырехствольный «дерринджер». Увидев это, Чарльз с проклятиями бросился к нему. Смит отбежал на поляну и выпустил одну за другой все четыре пули, целясь в Билли. После последнего выстрела Билли почувствовал ожог и пошатнулся, застонав от боли.

Чарльз с диким воплем напрыгнул на Смита сзади, развернул его, выбил пистолет из его руки и ударил изо всех сил сначала правым кулаком, а потом и левым. Удары получились довольно неуклюжими, зато мощными. Смит только охнул, и из его носа хлынула красная жижа.

Билли упал. Левый рукав рубашки выше локтя был весь в крови. Лежа на животе, он попытался встать, опираясь о землю, но левую руку вдруг пронзила острая боль. Рука не слушалась его, повиснув безвольно, как плеть.

В двух шагах впереди заплясали серебряные искры. Форбс подошел совсем близко. Превозмогая боль, Билли все-таки поднялся и схватил упавшую саблю, едва не выронив ее. На траву легла тень. Билли метнулся в сторону. Нож в правой руке Форбса прошел в двух дюймах от него.

Боль лишала Билли сил и туманила рассудок. Он мог только отступать, с трудом отбивая удары и мучительно стараясь сосредоточиться. Потное ухмыляющееся лицо Форбса казалось огромным, его полные ненависти глаза горели жаждой убийства.

Билли защищался чисто инстинктивно. Все точные, продуманные движения, которым их учили в Вест-Пойнте, забылись в тумане страха и пульсирующей боли. Форбс взмахнул левой рукой. Билли отбил нож саблей, потом попытался оттеснить противника. Но ему не хватило сил.

– Тебе конец, янки! – гортанно засмеялся Форбс.

Он снова двинулся вперед, рубя ножами воздух и картинно вращая их кругами, чтобы нарочно отвлечь Билли блеском лезвий. Билли взмахнул саблей, но промахнулся. Форбс снова захохотал и шагнул к нему, уверенный в себе.

И опять Билли отступил, пытаясь собраться с силами для нападения. Он был слишком слаб от потери крови, которая продолжала стекать горячим ручейком, капая из-под манжета рубашки.

Бретт что-то выкрикнула, но он не решился оглянуться. Вдруг, продолжая пятиться назад, Билли натолкнулся на крупный корень, выступающий из земли, и почти сразу почувствовал спиной толстый ствол дерева. Глаза Форбса расширились от радостного предвкушения. Он замахнулся правой рукой, целясь ножом прямо в лицо своего противника.

Уворачиваясь от удара, Билли выставил вперед левое плечо, и лезвие с треском вонзилось в дерево. Форбс не стал выдергивать нож и сразу замахнулся вторым. Билли уклонился в другую сторону. Нож взрезал его рубашку, чуть задел бок и на два дюйма ушел в ствол.

Теперь Форбс стоял очень близко. Неожиданно он осознал, что остался без оружия, и в отчаянии потянулся мимо Билли к рукояткам ножей обеими руками. Билли понял, что это его последний шанс. Он поднял ногу и резко ударил Форбса коленом в живот. Форбс охнул и отступил на два шага. И тогда Билли размахнулся, насколько это было возможно при таком небольшом расстоянии между ними, и вонзил в него саблю, толкая ее до тех пор, пока не почувствовал, что острие уперлось в позвоночник.

Форбс рухнул лицом вниз. От удара о землю клинок еще глубже вошел в его грудь, прорвал рубашку на спине и вышел наружу.

Содрогнувшись всем телом, Билли отвел взгляд от ужасного зрелища и прислонился к дереву. И тут же на него напал такой приступ тошноты, что он сразу забыл о боли в руке.

* * *

Сдавленно вскрикнув, Бретт подбежала к мужу.

– Веди его сюда, я посмотрю, что там за рана, – махнул рукой Чарльз.

Прокричав это, он снова повернулся к Смиту, схватил закадычного дружка Форбса за ворот и рывком потащил к карете. Смит шел, спотыкаясь и зажимая ладонями пах, по щекам его текли слезы.

– Хватит ныть! – встряхнул его Чарльз. – Послушай, ты! Когда-то давно я хорошенько проучил одного твоего родственничка, Уитни, и могу то же самое сделать с тобой. Сказать по правде, мне ужасно этого хочется. Но крови пролилось уже достаточно. Так что убирайся отсюда, пока я не передумал.

Тихо поскуливая, Смит поковылял к своей лошади.

– Пешком! – рявкнул Чарльз. – Лошадей я забираю.

Смит, не оглядываясь, побрел к дороге. И тут Чарльза словно что-то подтолкнуло – наклонившись, он подобрал с земли камешек и швырнул ему в спину. Смит взвизгнул, схватился за шею и припустил бегом.

Чарльз расплылся в довольной улыбке, которая тут же погасла, когда он посмотрел сначала на мертвого раба Эштон, а потом туда, где, скрытое высокой травой и отмеченное торчащей вверх саблей, лежало тело Форбса. К месту кровавой схватки уже слетались мухи.

Билли с трудом дошел до кареты, правой рукой опираясь на Бретт, левая безжизненно висела вдоль тела.

– Они сделали вид, что это дуэль, – выдохнул Билли, а потом в нескольких словах рассказал об обмане с пистолетом и о том, как он это обнаружил.

– Мерзавцы! – прорычал Чарльз и осторожно оторвал окровавленный рукав, осмотрев рану друга. – Слава богу, пуля прошла навылет через мягкие ткани. Кость не задета, так что опасности нет. Только крови много. Бретт, не пожалей своих юбок, надо перевязать.

Бретт отвернулась и приподняла подол платья. Чарльз склонил голову набок, изучая положение солнца.

– Нам надо поторопиться, чтобы успеть на поезд. Вы ведь еще хотите на него сесть?

– Еще как хотим, – сказал Билли. – Я просто мечтаю поскорее убраться из этого мрачного места.

– Тебя можно понять, – пробормотал Чарльз.

– Я даже представить не могла, что в Форбсе столько злобы. Он вел себя как безумец! – не поворачиваясь, сказала Бретт, отрывая полосы от нижней юбки. – Как тебе удалось подоспеть так вовремя?

– Мадлен Ламотт случайно услышала разговор Форбса и Смита в Резолюте. Они говорили о вас. А когда уехали, она помчалась в Монт-Роял, чтобы предупредить. Я сразу вскочил в седло и поехал по этой дороге, зная, что вы должны быть где-то здесь.

– Но… как Форбс мог узнать, что мы уезжаем именно сегодня? И о том, что хотим сесть на этот поезд?

Чарльз взял полоски кружева, протянутые Бретт, и начал бинтовать рану Билли выше локтя. Билли молчал, стиснув зубы. Но лицо его уже порозовело.

– Точно не знаю, – соврал Чарльз, сосредоточенно глядя на свои руки, чтобы не встречаться взглядом с кузиной. – Я там порасспрашиваю, когда привезу тело Гомера на плантацию. Ну все. Забирайтесь в карету. И держитесь там покрепче. Я собираюсь гнать как сумасшедший.

* * *

Свое обещание он сдержал, и всю дорогу до лесного полустанка карета неслась на рискованной скорости. Они успели как раз вовремя. С юга уже доносился свисток паровоза. Спрыгнув с облучка, Чарльз побежал через рельсы к небольшому сарайчику из кипарисовых бревен, откинул крышку висевшего на стене ящика и выхватил оттуда красный флажок. Когда он закончил привязывать флажок к сосновому колышку, торчащему из боковой стены, на железнодорожном пути уже показалась передняя решетка паровоза.

– Даже не знаю, как выразить… – начал Билли, пытаясь перекричать свист пара и звон колокола.

– И не надо, – перебил его Чарльз. – Я просто исполнил свой долг. Один выпускник Академии никогда не бросит в беде другого.

– Но ты же ушел в отставку!

– Это не значит, что Вест-Пойнт отпустил меня.

Чарльз даже сам удивился, обнаружив, что на глаза наворачиваются слезы. Наверное, просто такой выдался день. Столько всего произошло.

Чтобы скрыть свои чувства, он рьяно бросился снимать сундуки с крыши кареты и ставить их на платформу. Поезд замедлил ход, мимо проехали почтовый и товарный вагоны, а уже в следующем за пыльными окнами показались лица людей, чье сонное безразличие вмиг сменилось любопытством при виде сразу привлекающей внимание троицы на перроне – военного в забрызганном грязью мундире, девушки и молодого человека в наброшенном на плечи сюртуке и пятнами крови на забинтованной руке.

Бретт обняла Чарльза:

– Дорогой кузен, спасибо тебе! Ты там объясни все дома, хорошо?

– Объясню. Давайте заходите в вагон, – добавил он, поглядывая на нетерпеливого кондуктора.

Бретт поднялась в вагон первой, Билли пошел за ней. На второй ступеньке он остановился и повернулся к другу. Они обменялись крепким рукопожатием.

– Когда мы теперь увидимся, Бизон, кто знает.

Чарльз снова почувствовал, что вот-вот расплачется.

– Да, это одному Богу известно, – сказал он.

– Ты там поосторожнее.

– И ты. Удачного путешествия вам с женой.

– Спасибо. Но мы же еще встретимся?

– Конечно.

Чарльз скрыл свои сомнения. При всей неразберихе, которая творилась сейчас в стране, местом их будущей встречи вполне могло стать поле боя. Только находились бы они по разные стороны.

«Черт тебя побери, – говорил себе Чарльз, – не думай так, не порти все! Денек и так выдался хуже некуда». И, сделав над собой усилие, он улыбнулся своей прежней беззаботной улыбкой, поднял руку и махал им вслед, пока поезд набирал ход.

На площадке последнего вагона стояло несколько пассажиров. Когда вагон проезжал мимо, Чарльз услышал грязное ругательство, а потом кто-то вдруг плюнул в его сторону.

– Вот дерьмо! – проворчал он, глядя на каплю слюны на мундире.

Но долго сердиться он не мог. Уже через секунду улыбка снова вернулась на его лицо, и, вскинув голову, он насмешливо крикнул тому, кто плюнул на его федеральный мундир:

– Поступок истинного южанина!

Вытирая глаза, он пошел через пути обратно к карете. Поезд скрылся в туннеле из густых сосен, созданном самой природой. Наступая на рельсы, Чарльз еще почувствовал, как они последний раз дрогнули и замерли.

Ему хотелось напиться до бесчувствия, но нужно было возвращаться назад, на кровавое поле, а потом ехать в Монт-Роял, где у него еще оставалось незавершенное дело.

Глава 65

Я знаю, как восходит луна, Я знаю, как восходят звезды. Опустите это тело в могилу…

Слова старого эфиопского песнопения отчетливо долетали через открытые окна неосвещенной библиотеки. Рабы пели над Гомером, которого Чарльз привез в карете. Форбса он оставил на попечение бакланов. Сочувствие тоже имеет свои пределы.

– Вот так все произошло, насколько я понял, – закончил свой рассказ Чарльз. – Они собирались убить Билли.

Он снова сунул в рот сигару и вытянул длинные ноги перед креслом. Орри стоял в углу, его тень падала на старый мундир, висящий на вешалке.

– Добавь к этому то, что нам рассказала Мадлен, и все станет ясно, – сказал он. – Боже праведный, Чарльз, я и понятия не имел, что они так сильно его ненавидят!

– Бретт сказала почти то же самое перед отъездом. Но я думаю, большую роль сыграла все-таки ревность. А как Мадлен себя чувствует?

– Около часа назад, когда я с ней разговаривал, все было хорошо. Думаю, она снова пошла спать.

– Наверняка Ламотт ее ищет.

Орри кивнул:

– Да, вечером обязательно этим займусь. Но сначала главное. – В его голосе прозвучала ледяная суровость. – Ты видел Эштон после возвращения?

– Да, сразу как приехал. Она пожелала позаботиться о теле Гомера. Я сказал, что в этом нет необходимости, и она ушла.

Орри вышел в освещенный свечами коридор. Каффи, дремавший на табурете, вскочил.

– Найди миссис Хантун и ее мужа, – велел ему Орри. – Скажи им, что я их жду в библиотеке. Немедленно.

Каффи поспешно ушел. Чарльз повернулся так, чтобы видеть своего кузена. В светлом коридоре несложно было рассмотреть выражение лица Орри.

– Помоги мне зажечь несколько ламп, Чарльз. Хочу как следует видеть их лица, когда я им все скажу.

* * *

Эштон ворвалась в библиотеку с горящим от гнева лицом. И тут же пошла в наступление:

– Я возмущена тем, что мне приказывают, как какой-нибудь служанке! Если вы думаете, что я стану обращать внимание на обвинения черномазых и всяких бездельников, от которых одни неприятности, – (Чарльз засмеялся), – то вы сильно ошибаетесь!

– Никто не собирается тебя ни в чем обвинять, – ледяным тоном отчеканил Орри. – В этом нет нужды. Факты говорят сами за себя.

Хантум, который до этой минуты топтался за спиной жены, вышел чуть вперед и пробормотал:

– Послушай… – В стеклах его круглых очков отразился свет ламп.

– Прибереги свое красноречие для Монтгомери, – перебил его Орри. – Я должен кое-что сказать и предпочитаю сделать это как можно скорее. Первое касается вашего раба Гомера. У него была… у него есть семья?

– Джеймс купил Гомера у одного джентльмена в Саванне, – ответила Эштон. – Наверняка там у него были жена и дети.

– С которыми вы его, не задумываясь, разлучили. Господи, неудивительно, что янки нас так презирают.

Эштон снова пошла в наступление.

– Орри, да что с тобой происходит? – надменно воскликнула она. – Я отказываюсь терпеть такое обращение!

Гнев Хантуна был под стать гневу его жены.

– Это относится к нам обоим! Мы уезжаем!

– Разумеется, уезжаете, – кивнул Орри.

– Тело Гомера мы отвезем в Чарльстон.

– Нет. Он останется здесь, с нашими людьми. Я попытаюсь найти его семью.

Хантун снял очки, надулся и сделал шаг вперед:

– Я требую! Пусть этот ниггер мертв, но он все равно моя собственность!

Орри спокойно посмотрел на него:

– Он останется здесь. Ты недостоин того, чтобы даже прикасаться к нему.

Хантун наклонил голову, неуклюже поднял сжатый кулак и бросился на Орри. Тот чуть отступил назад, размахнулся и резко отшвырнул руку Хантуна, как будто отгонял назойливое насекомое.

Охнув, Хантун пошатнулся и начал падать вбок, но успел опереться на ладони и одно колено. Очки, которые он все это время держал в руках, разбились. Когда он с видимым трудом поднялся на ноги, из круглой оправы посыпались осколки. Хантун едва сдерживал ярость.

Орри, не обращая на него внимания, повернулся к Эштон:

– Сегодня ты лишилась семьи. Ты сама отказалась от Бретт, Чарльза… от всех нас. Вы с Джеймсом уедете с этой плантации и никогда больше сюда не вернетесь.

– С радостью! – воскликнула Эштон.

– Эштон, он не имеет права… – возмутился Хантун.

– Закрой рот и иди за мной!

Она резко дернула мужа за руку и бросилась к двери, стараясь совладать с собой. Когда, уже выходя, она оглянулась, Орри с трудом узнал собственную сестру – такой дикой и беспощадной была горящая в ее глазах ненависть.

– Ты еще вспомнишь этот день, – прошипела она. – Джеймс скоро займет важный пост в новом правительстве. Это правительство будет очень внимательно следить за теми, кто высказывает нелояльные мысли. Например, такие, что янки презирают нас не напрасно, как ты сказал недавно. И все предатели будут сурово наказаны.

Она стремительно вышла в коридор. Хантун потрусил за ней, как послушный пес. Когда он выходил, последний осколок линзы вылетел из его очков и с тихим звоном упал на пол.

* * *

– Боже мой… – с грустью и отвращением произнес Орри. – Я просто не понимаю, что с ней произошло?

Чарльз зажег спичку о подошву ботинка и снова раскурил сигару.

– А я понимаю, – усмехнулся он. – Я наблюдал это у многих людей, с тех пор как вернулся домой. Стоит попробовать власти, и весь здравый смысл улетучивается.

Сокрушенно качая головой, Орри сел за стол, чтобы хоть немного успокоиться. Чарльз объявил, что хочет прогуляться к речному причалу.

– Прежде чем уйти, – сказал ему Орри, доставая из ящика стопку бумаги, – позови ко мне Каффи, пожалуйста. Хочу отправить записку в Резолют.

– Ладно. Надо бы выставить несколько человек в караул. Когда Фрэнсис Ламотт узнает, что Билли сделал с его сыном, к нам могут нагрянуть гости. Ты не будешь против, если мы кое-кому из рабов на несколько дней выдадим мушкеты?

– Не буду.

– Тогда займусь этим.

Чарльз вышел, и вслед за ним из комнаты выплыла легкая волна сизого дыма.

* * *

Орри задумчиво смотрел на чистый лист бумаги. Всего год назад подобная ссора с сестрой показалась бы ему просто немыслимой. Но сегодняшний день стал еще одним доказательством того, на какую опасную дорогу вступила их семья.

На самом деле Орри никогда особенно не любил Эштон, хотя и редко признавался себе в этом. А еще он понял, что в ней кроется какая-то безжалостная разрушительная сила, больше свойственная мужчинам. Один Бог знает, какие дьявольские заговоры они с мужем начнут строить в Монтгомери.

Вскоре, размышляя об этом, он снова почувствовал гнев на всех этих Хантунов, Ламоттов и других безрассудных людей, ввергших Юг в смятение и хаос. Часть этого гнева выплеснулась в те слова, что он начал быстро писать на листе.

Через пять минут письмо было закончено, и Каффи отправился к соседям верхом на муле, с письмом и пропуском. Орри сам вышел его проводить. Было уже темно, начинался легкий дождик. Когда Каффи скрылся из вида, Орри вернулся в дом.

И едва не вскрикнул от неожиданности. На верхней ступени лестницы в мерцающем свете ламп стояла Мадлен и смотрела на него.

* * *

Джастин крепко держался обеими руками за подлокотники кресла, втискивая в ботинок левую ногу. Скорчившийся на полу раб, который возился с обувными крючками, заметно нервничал, и не без основания. Весь вечер хозяин Резолюта пил, орал и пугал близких, ожидая появления своего брата.

Голова Джастина была обмотана длинной полосой марли, закрывавшей уши и макушку и завязанной под подбородком. Марля скрывала швы, наложенные доктором Саппом. Виски помогал заглушить боль, которая, как заверял Джастина доктор, пройдет уже через день-другой. А вот шрам, сказал он, останется на всю жизнь, и, скорее всего, весьма заметный.

Услышав стук копыт на дороге, Джастин сделал еще одну попытку, крякнул и наконец впихнул ногу в ботинок, заодно пнув раба. А потом с громким топотом направился в холл.

В полукруглое окно над дверью проникал свет сосновых факелов, которые держали всадники. Когда дверь резко распахнулась, факелы задымили. Фрэнсис решительно вошел в дом. Джастин глянул ему за спину и обнаружил, что дождь усилился.

– Дай мне немного времени, – с порога заявил Фрэнсис, – я выберу трех черномазых, которым можно доверить мушкеты, и мы будем готовы.

– Ладно, – кивнул Джастин. – Мы вернем эту шлюху домой еще до рассвета.

Фрэнсис вытер платком мокрое лицо.

– Не думал, что она для тебя так много значит.

– Ничего не значит. Но задета моя честь! Моя репутация… А это еще кого черт принес?

Услышав стук копыт, они выбежали из дому и в круге дымного света увидели Каффи верхом на муле. Пропуск висел у раба на шее, из-за сильного дождя буквы на нем расплылись и поплыли тоненькими синими ручейками. Каффи спрыгнул с седла, уважительно снял потрепанную касторовую шляпу и протянул Джастину сложенный бумажный лист, запечатанный восковой печатью.

– Это для вас, мистер Ламотт, – сказал он.

Джастин схватил письмо. Каффи догадывался, что новости в письме не слишком радостные, поэтому сразу вернулся к мулу, снова взобрался в седло и торопливо уехал.

– Сукин сын… – прошептал Джастин, не прочитав и двух строк; лицо его побагровело, приобретя цвет спелой сливы. – Проклятый самонадеянный сукин сын!

Заметив взгляд Фрэнсиса, он резко повернулся и ушел в дом, чтобы скрыть свой испуг. Брат поспешил за ним. В холле он взял письмо из руки Джастина, поднес его к лампе на стене, там, где недавно висела сабля, и прочел от начала до конца, качая головой.

– С чего это вдруг Мэйн приютил твою жену? – спросил он.

– Ты что, совсем идиот, Фрэнсис? Этот мерзавец ненавидит меня! Он всегда меня ненавидел! И не нашел ничего лучше, как унизить меня перед всеми соседями!

– Он пишет, что, если ты сунешься на его землю, он тебя убьет. – Фрэнсис сложил письмо. – Ты в это веришь?

– Нет.

– А я верю. – Фрэнсис чуть помолчал, а потом с тревогой добавил: – Наплюй ты на нее! Никакая женщина не стоит того, чтобы отдавать за нее жизнь. Женщины – это ведь как разные добавки в джине. Вкус вроде другой, а результат тот же. То, что ты можешь получить от одной, ты с тем же успехом получишь и от другой.

Грубое сравнение понравилось Джастину. Да, он с большим удовольствием отомстил бы Мадлен за ее дерзкую выходку, как и Орри – за это унижение. Но ему совсем не хотелось оповещать всю округу о том, что от него сбежала жена. И уж точно не хотелось увидеть ружье Орри возле своего носа.

Видя, что брат уже сомневается в своих намерениях, Фрэнсис заметно повеселел.

– Послушай… – засмеявшись, сказал он и хлопнул Джастина по плечу. – Если уж для тебя так важно отомстить жене…

– Я хочу отомстить им обоим.

– Хорошо, обоим. Я попрошу Форбса подумать, как это лучше сделать. Он ведь здесь?

– Нет.

– Как, еще не вернулся?

– Пока нет.

– Странно.

– Да они с Престоном наверняка в какой-нибудь пивнушке.

Такое объяснение вполне удовлетворило Фрэнсиса.

– Я и сам не прочь сделать глоток-другой, – сказал он.

Когда Джастин стал разливать виски, с улицы донеслись громкие голоса. Кричали рабы, которые приехали вместе с Фрэнсисом и ждали своего хозяина под дождем. Братья выскочили наружу и увидели, что к дому подъезжает Престон Смит. Его лошадь, как и он сам, были заляпаны грязью, глаза сверкали безумным огнем, лицо перекошено от ужаса.

Спрыгнув на землю, Престон, шатаясь, подошел к Фрэнсису:

– Я мчался как мог на вашу плантацию, а мне сказали, что вы здесь.

– Престон, что случилось?

– Тот солдат-янки убил Форбса.

* * *

Слушая Престона, и без того некрупный Фрэнсис Ламотт как будто сразу съежился, став еще меньше. Престон кое-что приукрасил в своем рассказе, но он не мог слишком сильно исказить историю, иначе она выглядела бы невразумительной. Было совершенно очевидно, что Форбс со своим дружком небрежно состряпали свой план мести и Форбс получил то, что заслужил.

Как ни странно, но это ужасное известие почти не вызвало в душе Фрэнсиса гнева. Он ощущал только бесконечную усталость, чувствуя себя старым и разбитым. Быть может, потом ему и захотелось бы получить голову Чарльза Мэйна, но сейчас он испытывал лишь горькое уныние.

– Фрэнсис? – Джастин коснулся его рукава. – Я поеду с тобой в Монт-Роял. – Хотя даже сама мысль об этом была ему противна.

– Мне надо домой, – покачал головой Фрэнсис, глаза его были сухи. – Я должен поговорить с его матерью.

Ссутулившись, он подошел к своей лошади, сел в седло и медленно поехал по дороге под проливным дождем. Рабы двигались следом, растянувшись в цепочку.

* * *

– Зачем же ты встала? – спросил Орри.

– Я хорошо себя чувствую, – ответила Мадлен. – Первый раз за долгое-долгое время.

Орри поверил ей. Хотя Мадлен была еще сильно бледна, ее глаза смотрели уже более осмысленно, чем во время их недавнего разговора. Он смотрел, как она спускается вниз, на ходу смущенно поправляя не скрепленные шпильками волосы.

– Наверное, я ужасно выгляжу, – сказала она.

– Ты выглядишь прекрасно.

– Платье совсем испорчено…

– Мадлен, это все не имеет значения! Важно лишь то, что ты здесь.

Ему отчаянно хотелось обнять ее, прижать к себе и поцеловать. Он желал этого до боли. В памяти пронеслись картины их прошлых встреч у разрушенной церкви. Как и тогда, сейчас он снова пытался сдерживать свои чувства.

– Мне хочется немного погулять, – сказала Мадлен.

– Дождь идет.

– Да, я слышала, когда проснулась. Но воздух такой свежий и бодрящий. А я много месяцев чувствовала огромную усталость… постоянно.

А еще необъяснимую отрешенность и замкнутость, мысленно добавил Орри.

– Ты принимала какие-нибудь лекарства? – вдруг осенило его.

– Что?

– Лекарства. Некоторые лекарства могут вызывать хроническую усталость. Тебя ведь лечил Лонзо Сапп, врач Джастина?

– Да, он.

– Он тебе что-нибудь прописывал?

– Напиток из сельдерея, но это было очень давно… Много месяцев назад… Так давно, что я уже и не вспомню. Хотя я, кажется, и принимала-то его всего несколько недель.

– А больше ничего не принимала?

– Ничего.

– Хорошо. Я рад, что тебе лучше, и не важно, по каким причинам. Сегодня был ужасный день, но теперь все позади.

Еще в прошлый их разговор он вкратце рассказал ей о том, что случилось с Билли и Чарльзом. Мадлен не слишком удивилась подлому поведению Форбса. Орри также сообщил ей, что выгнал Эштон и ее мужа. А вот о письме Джастину решил умолчать, по крайней мере до тех пор, пока не выяснится, что тот предпримет.

Лекарства. Этот вопрос Орри застал ее врасплох. Чувствуя сильное волнение, она попыталась вспомнить все те случаи, когда ощущала какой-то странный привкус у еды, которую ей приносили. Это происходило очень часто. Но ей даже ни разу не пришло в голову заподозрить своего мужа. Неужели он действительно подсыпал ей какой-то наркотик, чтобы усмирить ее? Это открытие потрясло ее, хотя подобный поступок был вполне в духе Джастина Ламотта. Конечно, доказать она ничего не сможет. И все же такой коварный замысел хорошо объяснял то состояние вялости и безразличия, в котором она пребывала долгие месяцы.

– Мадлен?

Мягкий встревоженный голос Орри прервал ее размышления. Она повернулась к нему.

– У тебя такое лицо… – сказал Орри. – О чем ты думала?

– О Джастине. Как по-твоему, что он предпримет после моего ухода?

– Полагаю, ничего.

Мадлен прошла через холл.

– Я никогда к нему не вернусь.

Орри пошел следом и открыл перед ней дверь.

– Ты не представляешь, какое счастье для меня слышать это, – сказал он, поворачиваясь и глядя на нее, сгорая от желания. – И я буду еще счастливее, если ты останешься со мной.

Она остановилась, скрестив руки на груди и глядя на дождь.

– Я благодарна тебе за эти слова, дорогой. Но ты точно уверен, что не испугаешься сплетен?

– Да какое мне дело до всех сплетен в мире? – рассмеялся Орри и взял ее за руку. – Мадлен, я ради тебя хоть в ад спущусь! Разве ты не знаешь?

Она сжала его пальцы:

– Я говорю не о сплетнях насчет супружеской измены.

– А о каких?

С глубоким вздохом Мадлен повернулась к нему:

– Об этом никто не знает, только, может быть, несколько человек в Новом Орлеане, но они уже очень старые… – Она всмотрелась в его бледное измученное лицо и поняла, что не сможет больше ничего от него скрывать, тем более после того, что произошло в этот день. – Моя прабабушка прибыла в Новый Орлеан из Африки, на корабле с рабами. Я на одну восьмую негритянка. А ты прекрасно знаешь, что значит иметь хоть каплю негритянской крови в этой части света. – Она показала ему тыльную сторону своей бледной руки. – В глазах многих людей моя кожа чернее, чем уголь.

Мгновение он стоял пораженный ее признанием. И все же по сравнению с событиями сегодняшнего дня эта новость не стала для него потрясением.

– Это все, что ты хотела мне сказать? – тихо проговорил он, погладив ее по щеке.

– Не совсем. Происхождение моей матери означало, что ее отношения с белыми мужчинами могут иметь лишь вполне определенный характер. И добиться чего-нибудь она могла только одним способом. Она была проституткой. Отец нашел ее в одном доме в Новом Орлеане, влюбился, забрал ее оттуда и женился на ней, несмотря на ее прошлое.

– Я все равно тебя люблю, Мадлен.

– Мне бы не хотелось думать, что ты чувствуешь себя обязанным говорить это…

– Все равно, – повторил Орри, наклоняясь к ее губам.

Их первый поцелуй был робким. После долгих месяцев разлуки они отвыкли друг от друга, к тому же оба ощущали безмерную усталость. Но уже скоро Орри понял, что все прежние чувства, которые он так долго сдерживал, захлестывают его с прежней силой. Мадлен отклонилась назад, сомкнув руки на его шее. Капли дождя, влетавшие из темноты в открытую дверь, падали ей на лоб, поблескивали в его бороде.

– Конечно, – в глазах Мадлен вспыхнула надежда, – эта тайна едва ли откроется, ведь те, кто знает ее, живут далеко отсюда и им уже много лет.

Орри снова поцеловал ее.

– Мне плевать. Понимаешь? Плевать!

С тихим вскриком она прижалась к нему:

– О боже, как же давно я тебя люблю!

Обнимая ее, Орри чувствовал ее грудь, изгиб ее бедер; ее взлохмаченные волосы щекотали его лицо.

– Я тоже тебя люблю.

– Отведи меня наверх.

– Мадлен, ты уверена?

Она поцелуем заставила его умолкнуть.

– Мы оба слишком долго ждали, Орри. – Она снова поцеловала его, с еще большей страстью. – Слишком долго.

– Да, – кивнул он, ведя ее к лестнице. – Так и есть.

* * *

В темноте его холостяцкой спальни Мадлен без смущения сбросила одежду. А потом нежно и заботливо помогла раздеться ему.

Орри боялся, что его культя вызовет у нее отвращение, и радовался, что темнота скрывает его увечье. Но Мадлен целовала и ласкала все его тело, без малейших сомнений приняв его изъян, как и он только что принял ее исповедь. А потом они обладали друг другом, испытывая бесконечное облегчение и огромную радость оттого, что можно больше не сдерживать своих чувств. Они никак не могли насытиться своей близостью и, достигнув пика наслаждения, после короткого отдыха снова погружались друг в друга, уносясь на волнах бушующей реки.

Потом они лежали, погруженные в сладкую дремоту, и руки Мадлен покоились на груди Орри; она что-то тихо бормотала, а за окном слышался шум дождя и громкий голос Чарльза, который кого-то звал на подъездной дороге – наверное, одного из выставленных им караульных.

Ну и ладно, подумал Орри. Чарльз вполне может справиться с охраной Монт-Роял и без него часок-другой. Ему так не хотелось портить эти чудесные минуты. Он еще никогда в жизни не чувствовал себя таким счастливым.

* * *

Первые дни в Монт-Роял Мадлен постоянно что-нибудь мучило. То она жаловалась на сильный зуд во всем теле, то на нестерпимую жажду, сколько бы воды ни выпила. Днем ее или знобило, или бросало в жар. Во сне она беспокойно металась и что-то несвязно бормотала. Доктор, вызванный Орри, заключил, что объяснение всех этих приступов лежит в обычных женских недомоганиях, хотя в голосе его при этом не было никакой уверенности. Он прописал сразу три успокоительных, но ни одно из них Мадлен принимать не стала.

Она то и дело впадала в беспричинную раздражительность, однако примерно на десятый день это стало случаться уже не так часто. К этому же времени все другие странности в ее поведении тоже поубавились, а потом и совсем исчезли.

Сразу после этого начались заметные улучшения. Кожа ее утратила прежнюю бледность и приобрела живой, здоровый вид, волосы, благодаря ежедневному уходу, снова стали гладкими и блестящими. Она поправилась на десять фунтов и уже не выглядела изможденной, как весь последний год.

Чарльз выставлял вооруженных рабов в караул две недели. Но никто из братьев Ламотт так и не появился, и никакой другой видимой угрозы тоже не последовало. И все же было совершенно очевидно, что трагедия на лесной поляне не осталась тайной. Каффи побывал там и обнаружил, что тело Форбса исчезло.

Как-то днем Чарльз столкнулся с Фрэнсисом, когда ехал по прибрежной дороге. С колотящимся сердцем он придержал лошадь.

– Твой друг убил моего сына, – без долгих предисловий сразу сказал Ламотт.

– Не нарочно, – уточнил Чарльз. – Он принял вызов на дуэль. Хотя схватка и не была честной. Престон Смит сжульничал с пистолетом моего друга. Фрэнсис, мне правда очень жаль, что Форбс погиб, но я готов в любое время представить доказательства, как все было на самом деле. Перед судьей или на месте дуэли – по вашему выбору.

Фрэнсис посмотрел на него долгим горьким взглядом и поскакал дальше.

На том все и кончилось.

* * *

Постепенно Чарльз успокоился и перестал ждать нападения на Монт-Роял. Тем временем Орри нашел в большой отцовской библиотеке одну книгу по медицине, в которой вычитал, что все недавние симптомы, которые проявлялись у Мадлен, характерны для человека, внезапно прекратившего прием регулярных доз лауданума. Почему же тогда доктор, которого он приглашал, делал вид, что ничего не понимает? Вероятнее всего, предположил Орри, он был знаком с мужем Мадлен и просто не хотел впутываться в столь неприглядное семейное дело. Лучше показаться некомпетентным, чем нажить врага в лице Джастина Ламотта.

Скорее всего, решили в конце концов Орри и Мадлен, Джастин все эти месяцы втайне добавлял в еду жены настойку опия, чтобы притупить все ее чувства. Конечно же, проделать такое можно было только с молчаливого согласия слуг. Косвенные доказательства, как и ее чудесное преображение после бегства из дому, придавали уверенности этим предположениям. Однако наверняка утверждать они не могли.

По вечерам, после того как Чарльз, поужинав с ними, деликатно уходил, Орри и Мадлен с жаром обсуждали последние новости из Чарльстона. Правда, лишь немногие из них можно было считать достоверными. Как-то в «Меркури» напечатали, что гарнизон Андерсона вот-вот отведут, а на другой день оказывалось, что все это очередной слух. Так продолжалось до середины марта, пока Борегар усердно перестраивал батареи, чтобы эффективнее обстреливать Самтер в случае необходимости.

Другие слухи утверждали, что с севера идет флотилия с подкреплением. Но единственными представителями правительства янки, появившимися в городе, были три человека, которых прислали для выяснения положения Андерсона. Одним из трех был полковник Лэймон, известный как закадычный друг Линкольна.

По всему выходило, что новый президент пока не решил, как поступить с фортом Самтер. Губернатор Пикенс по-прежнему утверждал, что любые попытки снабдить Самтер продовольствием или прислать подкрепление будут немедленно пресечены. Президент Конфедерации Дэвис также повторял свое обещание взять Самтер силой, если не удастся прийти к мирному соглашению путем переговоров.

От таких заявлений уныние Орри только росло. Он все больше убеждался в том, что весь Юг неминуемо ведут к краю пропасти. Его тревожные сны наполнились грохотом барабанов, криками и выстрелами, а еще напыщенными разговорами разных глупцов, которые болтали о том, что только доблестная война может спасти поруганную честь, и при этом не знали, как пахнет труп, пролежавший сутки на поле боя.

Ситуация в стране заставила его снова подумать о деньгах, вложенных Джорджем в строительство «Звезды Каролины». С каждым днем чувство вины перед другом, который потерял немалую сумму, все больше усиливалось. Начало апреля принесло новую волну слухов, включая и настойчивый слух о том, что из Нью-Йорка морем отправлено подкрепление для Самтера. Хантун и другие горячие головы то и дело призывали к активным действиям в заливе. Все это в конце концов подтолкнуло Орри принять некое решение.

Чарльз пытался отговорить его, утверждая, что в случае войны он будет освобожден от ответственности, но Орри считал, что никакая война не может освободить его от вины перед Джорджем, который никогда не вложил бы ни пенни в столь рискованное предприятие, если бы не их давняя дружба.

Он поехал в Атланту и провел там семьдесят два часа. Когда он сел в поезд, шедший в обратную сторону, при нем была небольшая наплечная сумка.

В Чарльстон Орри прибыл вечером одиннадцатого апреля. До Традд-стрит он дошел пешком; улицы были полны народа. Увидев брата, Купер не мог скрыть изумления.

– Я ездил в Атланту, – пояснил Орри. – Я заложил Монт-Роял.

– Что?! – воскликнул Купер, не веря своим ушам.

– Мы должны вернуть Джорджу его вложения или хотя бы часть. И сделать это необходимо сейчас, пока не начались серьезные неприятности. Я получил шестьсот пятьдесят тысяч долларов. – Он подтолкнул ногой стоявшую на полу сумку. – Наличными.

– За всю плантацию? Но она стоит гораздо больше!

– Мне еще повезло выручить хотя бы такую сумму. И теперь я бы хотел получить от тебя столько, сколько возможно, и желательно поскорее.

– И как, по-твоему, я смогу добыть деньги?

– У тебя есть что заложить. Пароходная компания и земля на Джеймс-Айленде по-прежнему в цене.

– Орри, местные банки больше не дают денег под залог!

– А ты попробуй.

Купер посмотрел на усталое лицо брата и не нашел в себе сил для спора.

– Хорошо, – вздохнул он. – Утром. Пойдем, провожу тебя в твою комнату. Тебе нужно поспать.

* * *

Орри проснулся в темноте от раскатов грома. Сквозь ставни, которые он закрыл, опасаясь прохладного весеннего ветра, пробивался красный свет. Распахнув их, он увидел, как высоко над крышами домов пролетел снаряд и, описав дугу, упал где-то вдалеке.

Он выскочил из комнаты и бросился вниз по лестнице. Купер, Юдифь и дети стояли возле окон.

– Который час? – спросил Орри.

– Четыре, может, половина пятого, – ответила Юдифь сонным голосом.

– Но это похоже на береговые батареи…

Раздался новый грохот, и новая красная вспышка полыхнула над крышами и шпилями. Пол в доме содрогнулся. Купер кивнул и обнял детей, словно хотел защитить их. Орри никогда не видел брата таким печальным.

– Все кончено. Это война, – сказал Купер и, помолчав пару мгновений, добавил: – Не думаю, что банки откроются утром.

Глава 66

Почти до вечера пятницы, 12 апреля, майор Андерсон продолжал отвечать на мощный огонь орудий Борегара. Но положение его гарнизона было безнадежным, и он сам, как и все остальные в крепости, это понимал.

Каким-то чудом за время тринадцатичасового обстрела никто не пострадал. Андерсон, впрочем, полагал, что это лишь вопрос времени, и уже подумывал о том, чтобы начать переговоры об условиях капитуляции. Одно из условий, которое он непременно хотел потребовать, было право произвести настоящий воинский салют в честь развевавшегося над фортом звездно-полосатого флага, прежде чем он прикажет опустить его в последний раз.

Тем временем в Монт-Роял Орри уложил в небольшой саквояж бритву и ремень для ее правки, мыло, несколько рубашек и белье. Саквояж он бросил в карету, рядом с сумкой с деньгами. Сумка была заперта на маленький дешевый замок, ключ от которого Орри положил в жилетный карман для часов. Конечно, такой замок можно было легко взломать, но Орри посчитал, что обычная сумка привлечет к себе меньше внимания, чем выпирающий пояс, набитый деньгами.

Целуя его, Мадлен постаралась скрыть слезы тревоги. Она понимала, как опасно для Орри сейчас ехать на Север, но ничего не сказала. А вот Чарльз, который весьма неохотно согласился отвезти кузена на станцию, молчать не стал.

– Ты не должен туда ехать, Орри! – воскликнул он. – Мы ему ничем не обязаны!

– Я ему обязан жизнью. Поехали. – Орри захлопнул за собой дверцу кареты.

Из дома выскользнула Кларисса и встала рядом с Мадлен, которую она не узнала, и стала весело махать рукой уезжавшему незнакомцу. Мадлен думала только о том, увидятся ли они вновь.

* * *

В воскресенье крушение товарного поезда в Северной Каролине остановило все движение в северном направлении и задержало поезд Орри на шесть часов. Пассажиры вагона первого класса говорили только о Самтере. Почти все были южанами, как заключил Орри по их характерному выговору и отношению к мятежной крепости. Но он понимал, что уже через несколько сот миль дальше на север все полностью изменится и ему придется очень внимательно следить за тем, что он говорит и кому.

В сумерки путь наконец расчистили, и поезд двинулся дальше. Вскоре они остановились на какой-то станции в маленьком городке в предгорье. Кассир билетной кассы махал руками в полутьме и кричал:

– Самтер пал! Андерсон сдался! Только что сообщили по телеграфу!

В вагоне поднялся радостный шум. Разносчик, продававший в вагоне вчерашние газеты, с подозрением посмотрел на Орри, когда тот не присоединился к общему ликованию, но, натолкнувшись на его грозный взгляд, поспешил пройти дальше. Казалось, враждебность и подозрительность заполонили все вокруг и не было от них спасения.

На следующее утро, в Питерсберге, Орри вышел из поезда, чтобы пообедать на вокзале. Сумку с деньгами он взял с собой и аккуратно поставил ее под стол между ногами. Замызганный обеденный зал напомнил ему похожую остановку в Балтиморе два года назад. Впрочем, на этот раз Орри не столкнулся с открытой агрессией – люди были слишком заняты обсуждением вчерашних событий в Южной Каролине. Несколько раз он слышал слово «победа». Большинство посетителей сходились в том, что после такого триумфа Виргиния тоже непременно выйдет из Союза.

Сокрушенно качая головой, Орри быстро доел тушеную говядину с кукурузной кашей и вышел на перрон, где купил газету, перед тем как снова зайти в вагон. Когда поезд отошел от Питерсберга, рядом с ним сел какой-то полный, хорошо одетый мужчина, но Орри не обратил на него внимания, потому что сосредоточенно изучал телеграфные новости на первой полосе. Накануне в воскресенье Андерсон официально сдал крепость в Чарльстонской бухте. По иронии судьбы именно в этот день, когда форт готовился к сдаче, появилась первая жертва осады.

Согласно подсчетам газетчиков, за время обстрела крепости было выпущено от четырех до пяти тысяч снарядов. Никого не убили, но из-за снарядов по всему форту начались пожары. До вчерашнего дня их все еще не удалось до конца погасить, и разлетавшиеся искры попали на штабель пушечных зарядов. От взрыва один из артиллеристов Андерсона погиб мгновенно, еще пятеро были ранены.

Первая кровь, сказал себе Орри. И наверняка не последняя.

Командиру федералов позволили произвести салют в честь союзного флага, перед тем как тот был спущен, и увести своих людей на ожидавшие их баркасы. Баркасы доставили солдат гарнизона к небольшой эскадре, которая стояла в заливе. Помощь с Севера действительно подошла – это была не просто выдумка досужих сплетников. Корабли, так и не успев зайти в бухту из-за шторма, остановились на рейде, когда начался обстрел Самтера. Уже вскоре зафрахтованный пароход «Балтика» и сопровождавшие его военные корабли взяли курс на север, так и не выполнив своей задачи. Орри был уверен, что ответ президента Линкольна не заставит себя долго ждать.

Дочитав новости, Орри разговорился с полным мужчиной, который представился как мистер Кобб из Питерсберга, коммивояжер.

– Английские иголки и превосходные швейные нитки, – пояснил он с мягким виргинским выговором. – Поставляются только в лучшие торговые дома. Один Бог знает, что будет с моей коммерцией при всех этих беспорядках. Я так понимаю, вы тоже южанин?

– Из Южной Каролины, – кивнул Орри.

– И далеко едете?

– В Пенсильванию.

– Позвольте дать вам небольшой совет. Я на прошлой неделе был в Филадельфии, и мне там пришлось нелегко. Осмелюсь даже сказать: чрезвычайно нелегко. Южан слишком просто узнать по их выговору. В какой-то момент я даже почувствовал, что моя жизнь в серьезной опасности. На этот раз я уже не еду дальше Вашингтона, но все равно принял некоторые меры предосторожности. – Он ткнул пухлым пальцем в свой лацкан, и Орри только теперь заметил, что там прикреплена розетка из красных, белых и синих ленточек. – Я бы и вам предложил сделать так же, сэр. Все, что нужно для такого полезного аксессуара, вы теперь сможете найти в любой галантерейной лавке.

– Спасибо за подсказку, – кивнул Орри, хотя мысленно уже отверг это предложение.

Да, он не слишком верил в идею суверенного Юга. Но и носить цвета противоположной стороны тоже не собирался.

* * *

В Вашингтоне ему удалось увидеть только вокзал. Платформы и залы ожидания были наводнены армейскими офицерами и семьями гражданских. Большинство офицеров прибывали в город, гражданские же, наоборот, уезжали. Орри предположил, что это южане, которые возвращались на родину после увольнения со своих должностей в правительственных или военных ведомствах.

Вечером понедельника, в дымном свете вокзальных фонарей, Орри наблюдал за тем, как страна делает очередной роковой шаг к настоящей войне. Какой-то потеющий мужчина в рубашке с короткими рукавами писал последние новости мелом на черной грифельной доске. Одна новость гласила, что президент Линкольн заявил о существовании некоего мятежа и призвал семьдесят пять тысяч добровольцев встать под ружье на три месяца.

Маленькая толпа, собравшаяся перед доской, зааплодировала. Орри повернулся, чтобы пойти к своему поезду. Толпа напирала, выкрикивая одобрения президенту и проклиная Юг. Орри понял, что пройти не сможет.

– Извините… – сказал он.

Никто не отступил. Трое мужчин, стоявших поближе, внимательно всмотрелись в него. Он пожалел, что не взял с собой в дорогу пистолет.

– Что вы сказали, мистер? – спросил один из троих.

Орри понимал, что должен говорить как можно меньше, но подобные меры предосторожности были ему противны.

– Сказал, что мне бы хотелось пройти, если вы не против.

– Эй, да тут у нас джентльмен-южанчик! – прорычал другой мужчина.

В то же мгновение Орри окружила толпа зевак, большинство из которых, как ему показалось, были потными мужчинами с небритыми физиономиями и злыми глазами. Они преградили ему дорогу спереди и с боков. За спиной послышался чей-то мерзкий шепоток. У него пересохло во рту.

Толпа все больше напирала. Прижимая правой рукой сумку с деньгами, он судорожно думал, как вырваться из этого кольца. Чьи-то руки схватили сумку. Голоса стали громче.

– А что это у тебя в сумке, южанчик?

– Спорю, что-то ценное.

– Давай посмотрим.

– Давайте посмотрим! – подхватили все хором. – Давайте посмотрим!

В ушах у Орри зазвенело от панического страха. Он почувствовал, как сумка вот-вот соскользнет с плеча, и подчеркнуто открыто потянулся к внутреннему карману сюртука. Мужчина, который держал сумку, охнул и отшатнулся.

– Если обычная вежливость не убеждает вас в том, что нужно дать мне пройти, джентльмены, – сказал Орри, – мне придется прибегнуть к другим средствам. – Он сунул руку за левый отворот сюртука; мужчина тут же отпустил сумку.

– Эй, парни, поосторожнее. Он вооружен.

Стоявшие поближе сразу утратили желание дразнить чужака. Орри продолжал держать руку за пазухой, и сначала один мужчина, потом другой попятились, открывая для него проход. Ему было нелегко нести сумку, прижимая ее к боку лишь верхней частью руки, но он справился. Быстро пройдя вперед, Орри чувствовал, как яростно колотится пульс в ладони.

Выбравшись из толпы, он поспешил прочь. Один-два голоса выкрикнули ему вслед оскорбления. Он даже не оглянулся.

В поезде Орри пытался подремать, но был слишком потрясен недавними событиями, поэтому всю ночь просидел без сна, поставив сумку между ногами. На следующее утро, в Филадельфии, он нашел галантерейный магазинчик и купил небольшие ножницы, иглу, нитки и ленточки трех цветов. После этого, запасшись терпением и призвав на помощь какую-то краснощекую женщину за стойкой небольшого ресторанчика, он сложил из ленточек розетку. Женщина с большой радостью согласилась выполнить его неожиданную просьбу и, похоже, даже гордилась тем, что помогает ему.

– Вы из Виргинии? – спросила она. – Говорят, в этом штате много противников рабства.

Орри лишь молча улыбнулся в ответ. Все сомнения женщины растаяли, когда она прикрепляла розетку к его лацкану.

* * *

В Лихай-стейшн Орри приехал вечером вторника, шестнадцатого апреля. Городок заметно разросся, на другом берегу реки появился целый новый район, состоящий из нескольких десятков дешевых домов, Саус-стейшн. На вокзале Орри увидел, как какой-то мужчина с большой, промазанной клеем кистью в руке вешает на стену плакат рядом с желтым пятном света от фонаря. Подойдя ближе, Орри прочитал, что это объявление о вербовке, настойчиво приглашавшее мужчин вступить в ряды добровольческого полка, создаваемого в ответ на призыв Линкольна.

Орри вышел из освещенного круга, но его уже успели заметить несколько бездельников, прогуливающихся перед зданием отеля. Да и как можно было не заметить высокого худого мужчину в пыльной дорожной одежде, с двумя сумками и только одной рукой? Хорошо бы они разглядели розетку, подумал Орри.

Когда он проходил мимо отеля, один из них сказал своим приятелям:

– Подозрительный тип. Кто-нибудь его знает?

Все замотали головами.

– Вроде похож немного на старого Эйба? – добавил кто-то.

– Наверное, его брат. – Говоривший быстро спустился с крыльца и побежал за Орри. – Подвезти, мистер? Всего десять центов в любое место в городе.

Орри вопросительно вскинул брови, одновременно кивая в сторону огней Бельведера на холме.

– К дому Хазардов? – Горожанин почесал подбородок – любой, кто приехал к единственному в городе миллионеру, и сам наверняка не бедняк, рассудил он. – Ну, тогда на десять центов больше.

Орри согласно кивнул. Открытая коляска покатила вверх по крутому подъему. Внезапно в черном небе над Бельведером вспыхнула тонкая сверкающая белая полоса и почти вертикально устремилась к земле. Через мгновение после того, как Орри сообразил, что это упавшая звезда, она растаяла.

Запахи теплой весенней свежести очень скоро заглушил прогорклый заводской дым. Три плавильные печи компании «Железо Хазарда» бросали темно-красные блики на соседние склоны. Над каждой печью поднимался столб черного дыма, ветер доносил ритмичный гул паровых двигателей. Все эти звуки почему-то казались зловещими.

Когда кучер высадил его перед особняком, Орри охватил страх. Он ведь совсем не подумал о том, что следовало бы послать телеграмму о своем приезде. Что, если Джордж куда-то уехал?

Дверь открыл шустрый мальчишка, запыхавшийся от быстрого бега. Он был уже выше отца, хотя и не такой коренастый, однако сходство сразу бросалось в глаза.

– Уильям, не узнаешь меня?

Орри снял шляпу и улыбнулся. Улыбка, вспыхнувшая в спутанной бороде, немного смягчила его грозный вид. Опасения Уильяма растаяли.

– Па! – обернулся он. – Па, иди сюда! Посмотри только, кто там за дверью! – Он отступил внутрь. – Входите, мистер Мэйн.

– Спасибо, Уильям. – Орри вошел в дом, и Уильям забрал у него сумки. – Какой же ты высокий! Сколько тебе уже?

– Тринадцать, – ответил мальчик и тут же уточнил: – Почти.

Орри покачал головой и вошел в ярко освещенный нижний холл. На площадке второго этажа вдруг открылась и тут же захлопнулась дверь, но Орри не успел посмотреть наверх, потому что из столовой уже выходил Джордж, рукава его рубашки были закатаны до локтей, в руке он держал неизменную сигару.

– Палка? Черт побери, поверить не могу!

Он бросился к Орри. Из кухни появилась Констанция, не менее изумленная. Джордж то и дело приподнимался на цыпочки, переполненный восторгом, как ребенок.

– Какого дьявола ты делаешь в Пенсильвании? И что это такое?

Орри посмотрел на свой лацкан:

– Пришлось нацепить, чтобы пройти через расположение противника.

Джордж и Констанция улыбнулись этой маленькой шутке, но переживания о более серьезных событиях тут же вернулись с сокрушительной силой. Это стало ясно, когда Констанция обняла Орри и сказала:

– Я так рада тебя видеть! Какие ужасные новости из Самтера, правда?

– Да, ужасные, – согласился он. – Джордж, я приехал по делу.

Джордж снова удивился:

– Какие дела в такое время? Я вот постоянно думаю, как сецессия повлияет на нашу привычную жизнь. Банковские операции, почтовые доставки… Ой, ну что же мы здесь-то говорим? Ты голоден? Мы только что поужинали. Зажарили парочку прекрасных молодых уток. Еще осталось достаточно.

– Да, я бы поел немного.

– Тогда пошли. Боже мой, поверить не могу, что ты здесь! Как в старые добрые времена!

Констанция обняла своего высокого сына, с улыбкой глядя, как мужчины направились в столовую. Орри тоже очень хотелось, чтобы старые добрые времена вернулись, но, судя по тому, что он видел во время своей поездки, этой надежде не суждено было сбыться. И никогда больше не наступит то прекрасное безмятежное время, как в тот день 1842 года, когда они с Джорджем, полные надежд и иллюзий, стояли у поручней парохода, шедшего по Гудзону.

Теперь они были почти стариками. Оба уже начали седеть, в волосах Джорджа седины было особенно много. И оба понимали, что каким-то образом и они тоже виноваты в том, что их страна оказалась втянутой в пучину войны. Эта мысль отравляла радость встречи. Орри с мрачным лицом шагал следом за Джорджем в столовую.

* * *

Пока Орри ел, они обменялись новостями. Билли благополучно добрался до Вашингтона вместе с молодой женой.

– И с небольшой раной, – добавил Джордж. – Билли не вдавался в подробности, но я понял, что у него вышла стычка с каким-то бывшим поклонником Бретт.

– Да. – Больше Орри ничего не сказал.

– Ему пообещали несколько дней отпуска. Так что я жду их здесь с минуты на минуту.

– Я был бы рад их повидать, но ждать не могу. Дома неспокойно.

Джордж хмуро кивнул:

– Говорят, Виргиния завтра или послезавтра заявит о выходе из Союза. И потащит за собой тех, кто пока занимал выжидательную позицию. Могут уйти все пограничные штаты. В общем, атмосфера накаляется… – Он ткнул сигарой в сторону розетки. – Ты и сам должен был заметить.

После вкусного ужина и чашки прекрасного кофе Орри уже не чувствовал себя таким измученным. Но настроение его не улучшилось. Да, он был рад повидать старого друга, но его не оставляло ощущение, что после этой встречи они могут расстаться на очень долгое время.

Все немного помолчали, а потом Констанция с явной неохотой сказала:

– Вирджилия вернулась домой.

Орри чуть не выронил чашку.

– Откуда?

– Об этом мы не спрашиваем, – проворчал Джордж.

– Она и сейчас здесь?

Джордж кивнул, а Орри тут же вспомнил, как хлопнула дверь наверху, когда он вошел в дом. Видела ли его Вирджилия?

Впрочем, это не имело значения. Пусть он и соблюдал какую-то осторожность, находясь в городе, но делать тайну из своего приезда не собирался.

– Бедняжка в такой нищете… – начала было Констанция.

– Она сама во всем виновата! – резко прервал ее Джордж. – И я не желаю об этом говорить.

Констанция отвела глаза.

– Ладно, – Джордж повернулся к Орри, – так какое же дело оказалось настолько важным, что заставило тебя проделать такой путь? Только не говори, что Купер готов спустить на воду тот большой корабль.

– Мне бы очень этого хотелось. Только я не думаю, что это судно когда-нибудь сойдет со стапелей. Вот почему я приехал и почему привез ту сумку, что осталась в холле. В ней шестьсот пятьдесят тысяч долларов. Мне очень жаль, что не больше, но я не сумел раздобыть всю сумму.

– Раздобыть? Как именно раздобыть?

– Не важно. Я не хочу, чтобы новое южное правительство конфисковало вложенный тобой капитал. Ты не для этого давал нам деньги.

Джордж нахмурился, бросил взгляд на жену, потом снова посмотрел на друга:

– Может быть, нам лучше обсудить это в библиотеке?

– Идем, Билли, – сказала Констанция, вставая и похлопывая сына по плечу.

– Билли… – Орри улыбнулся. – Вы его так зовете?

Констанция кивнула.

– Когда брат Джорджа дома, он у нас Большой Билли, а это – Маленький Билли. Иногда возникает путаница, но нам нравится.

Уильям слегка надулся:

– Не всем нравится.

– Он прав, – согласилась Констанция, состроив сыну милую гримаску. – Стэнли утверждает, что это недостойно.

– Поэтому нам и нравится, – сообщил Джордж, поднимаясь со стула.

Орри засмеялся громко и непринужденно. И на одно короткое мгновение ему показалось, что старые добрые времена все-таки вернулись.

* * *

– Ты говоришь, рана Билли хорошо заживает? – спросил Орри, когда Джордж закрыл за ними дверь библиотеки и зажег лампы.

– Так мне написали. Они с Бретт счастливы, даже если несчастна страна. – Он достал из шкафчика стаканы и графин. – Думаю, виски нам не помешает.

Он налил две солидные порции, даже не спрашивая, хочет ли того Орри. Старина Пенёк все тот же, подумал Орри. Не теряется в любой ситуации.

– Да, страна действительно несчастна, – согласился Орри, беря стакан с виски.

Он выпил половину в три глотка. В животе разлилось приятное тепло, даря немного покоя. Достав из кармана ключ, он отпер принесенную из холла сумку и открыл, чтобы показать деньги.

– Как я и говорил. Поэтому я и привез это.

Джордж взял одну пачку, на мгновение потеряв дар речи. Потом негромко произнес:

– Это очень благородный поступок, Орри.

– Деньги твои. Думаю, ты заслуживаешь их больше, чем правительство Монтгомери. Которое, кстати, состоит из людей солидных и весьма консервативных.

– Это я заметил. Джефф Дэвис. Алек Стивенс из Джорджии…

– Крикуны из Южной Каролины, включая нашего общего друга, юного мистера Задиру), – (при упоминании о Хантуне Джордж скривился), – остались не у дел, и им это очень не нравится.

– А почему они не вошли в правительство?

– Толком не знаю. Но могу предположить, что консерваторы сочли неуместной их склонность к крайним мерам. Вероятно, просто испугались, что с таким приобретением респектабельности у нового правительства поубавится. В любом случае мне бы не хотелось, чтобы твои деньги конфисковали люди, чьи взгляды полностью противоположны твоим.

Джордж бросил на него лукавый взгляд:

– А как насчет твоих взглядов?

– Разрази меня гром, если я теперь это знаю, Пенёк! – воскликнул Орри, тяжело опускаясь в кресло.

Джордж закрыл сумку и сел к письменному столу, на котором по-прежнему стоял осколок метеорита.

– Ладно, – сказал он, машинально беря в руки темно-коричневый конус, – но от своих слов я не отказываюсь. Ты совершил чрезвычайно благородный поступок.

Орри смущенно улыбнулся и поднял стакан в знак приветствия, но уже скоро его невеселая улыбка угасла.

– Это тот самый, который ты нашел в холмах над Академией? – спросил он, кивнув на шершавый кусок железа в руках Джорджа.

– Да.

– Я так и подумал. Вспомнил, как ты тогда говорил. О том, что звездное железо способно разрушать семьи, состояния, правительства – весь установленный порядок вещей. Ты говорил о чести. Но ее так мало у обычных людей, а еще меньше, – с мрачной иронией добавил он, – может быть, у одного-двух на целое столетие – у политиков, готовых объявлять новые крестовые походы ради своих священных целей. Но если война все-таки начнется, такие заводы, как твой, будут ответственны за уничтожение даже тех крох чести, которые еще остались. Купер давно это понял. Он пытался заставить нас прислушаться, а мы отказывались. Если начнется война, а все к тому идет, это будет совершенно новая, всеобщая война, о которой говорил Мэхен. Сражения не только на фронтах, но и повсеместно. – Он покачал головой; усталость и слишком быстро выпитый виски привели его в состояние странной легкости, при которой мысль летит свободно, а слова находятся сами собой. – А какие ресурсы есть на Юге для такой борьбы? Только некое представление о будущем, которое уже теперь видится жалким и безнадежно отсталым. А еще наше хваленое красноречие, наши лозунги и наши солдаты.

– Офицеры с Юга всегда были сливками армии, не забывай.

– Ну да, – кивнул Орри. – И под их начало встанут толпы задиристых фермеров, которые будут драться как настоящие дьяволы, хотя никто из них и слыхом не слыхивал ни о Мэхене, ни о Жомини и по иронии судьбы никогда не имел ни единого раба. Тогда против чего они будут воевать? Против вас. Против миллионов и миллионов ваших конторских служащих и механиков. Против ваших адских заводов… – Следующие слова он произнес едва слышно: – Война нового типа…

Он надолго замолчал, а когда снова заговорил, в голосе его звучала нескрываемая горечь.

– И не важно, как эта война начнется и как закончится, не важно, какая сторона продиктует условия, а какая их примет, – все равно мы все проиграем. Мы сдались, Джордж. Мы позволили безумцам захватить власть.

Орри откинул назад голову и влил в рот остатки виски. Потом закрыл глаза и вздрогнул. Джордж медленно и очень аккуратно поставил осколок метеорита на стол и внимательно посмотрел на друга.

Орри открыл глаза. Ему показалось, что он слышит какой-то отдаленный шум.

– Да, безумцам, – задумчиво проговорил Джордж. – Но что мы могли сделать?

– Не знаю. Купер всегда нас предупреждал, рассказывал об идеях Бёрка. – Орри попытался вспомнить точную цитату. – «Когда дурные люди объединяются, хорошие тоже должны сплотиться, иначе они падут поодиночке…» – Он резко встал и потянулся к графину с виски. – Я не знаю, что именно мы могли бы сделать, но точно знаю, что мы не задали этот вопрос вовремя и во весь голос. Или, во всяком случае, не задавали его достаточно часто.

Он наполнил свой стакан и снова выпил разом больше половины. Джордж задумался над словами друга.

– Это уж очень простой ответ, – наконец покачал он головой. – Может быть, чересчур простой. Все так запуталось. Мне иногда кажется, что один человек слишком ничтожен и слаб. Как он может что-то изменить, когда ему противостоят такие могучие силы? Которых он не только не понимает, но даже не распознает?

В ответе Орри прозвучала та же угнетающая правда, которую он высказал несколько мгновений назад.

– Не знаю. Но если эти могучие силы и события не являются совершенно случайными, их должны были создать и пустить в ход люди. Своими правильными поступками или их отсутствием. Думаю, шанс у нас был, мы его просто упустили.

На последних словах голос Орри неожиданно сорвался. Он почувствовал, как к глазам подступают слезы. Слезы боли, неудачи, разочарования и отчаяния – да кто же знает, чего еще. Мгновение друзья потрясенно смотрели друг на друга, раздавленные осознанием собственной вины и страхом перед толпами выкрикивающих лозунги людей, которые собирались и на Севере, и на Юге, и уверенно маршировали в сторону нового апокалипсиса, предсказанного Мэхеном…

Толпа. Это слово и повторившийся шум снаружи отвлекли Орри от мрачных мыслей. Он повернулся к окну. Возле дома действительно слышались чьи-то яростные голоса.

– Похоже на сборище городских хулиганов, – нахмурился Джордж. – Как думаешь, чего они хотят?

Он подошел к бархатным гардинам. Внезапный скрип двери заставил его развернуться.

– Вирджилия!

Едва увидев ее, Орри понял, откуда взялись эти люди возле дома.

Глава 67

Шум снаружи нарастал.

– Это твоих рук дело, Вирджилия? – с гневом и изумлением спросил Джордж, показывая на окно.

В ответ она лишь самодовольно улыбнулась.

– Как, черт побери, они здесь оказались? – снова спросил Джордж.

В одно из окон ударил камень. Осколки с громким звоном упали на пол за золотой бахромой тяжелых гардин. Орри показалось, что он различил в общем гаме голосов слово «предатель». Он с силой провел ладонью по лицу.

– Я послала одного из слуг в отель. – Вирджилия смотрела прямо на него. – Сразу после того, как увидела, что вы вошли в дом.

– Бога ради… почему?

Орри мог бы и сам ответить на вопрос Джорджа. Глядя на эту женщину, он с трудом скрывал отвращение. Вирджилия изменилась до неузнаваемости. Она была всего на несколько лет старше его, но выглядела глубокой старухой. Она сильно располнела, не меньше чем на пятнадцать фунтов, и ее ситцевое платье, полинявшее от бесчисленных стирок, давно стало ей мало. Но грузное, обрюзгшее тело было не единственным признаком ее продолжающейся деградации. Ее кожа стала бледной и рыхлой, глаза провалились, спутанные космы волос неряшливо падали на плечи, а когда она повернулась, чтобы ответить брату, Орри увидел, что у нее грязная шея.

– Потому что он предатель! – прошипела Вирджилия. – Южанин и предатель. Он убил Грейди.

– Он не имеет никакого отношения к смерти Грейди. Ты сама ушла от своего…

– Убил его! – повторила Вирджилия, снова уставившись на Орри; казалось, лютая ненависть, сверкавшая в ее глазах, способна смести все вокруг. – Вы это сделали! Вы и такие, как вы!

– Твоего Грейди убили федеральные солдаты! – закричал Джордж.

Но Вирджилия больше не воспринимала доводов разума, и только теперь Орри понял, что вошло в комнату вместе с ней. Это был не просто запах несвежей одежды и немытого тела. Это был запах смерти.

– Это я послала за теми людьми, что стоят там, снаружи, – радостно сообщила Вирджилия. – Я очень надеюсь, что они вас убьют. – И вдруг, словно удирающий зверек, бросилась к гардинам, которые скрывали разбитое окно. – Он здесь! – завизжала она.

Джордж подбежал к ней, схватил за руку и отдернул назад.

Вирджилия тяжело упала на колени, опершись ладонями о пол, и мгновенно начала рыдать – пронзительно и надрывно, как от сильной боли. Неприбранные волосы висели по обе стороны опущенной головы, к счастью скрывая ее безумное лицо.

Джордж посмотрел на гардины, которые Вирджилия почти успела раздвинуть.

– В одиннадцать будет местный товарный поезд на восток, – тихо сказал он. – Думаю, ради твоей безопасности тебе лучше…

– Согласен, – перебил его Орри. – Я пойду прямо сейчас. Не хочу, чтобы из-за меня пострадала твоя семья. Выскользну через черный ход.

– Черта с два! Они наверняка поставили там кого-нибудь. Предоставь это мне.

Джордж решительно направился в холл. Вирджилия с трудом поднялась с пола. Джордж обернулся и посмотрел на нее:

– Вирджилия…

Он был слишком переполнен гневом, чтобы продолжать. Но слова были и не нужны – его яростный взгляд и покрасневшее лицо говорили сами за себя. Вирджилия отшатнулась от брата, и он быстро прошел в холл.

Там уже стояли Констанция с детьми и полдюжины перепуганных слуг. Все с тревогой смотрели на дверь. Сквозь стекло ярочной фрамуги виднелись вспышки света. У людей, собравшихся снаружи, были факелы. Орри увидел, как дрогнула дверная ручка, но кто-то из слуг, вероятно, предусмотрительно сообразил задвинуть засов, когда появилась толпа.

– Кто эти люди? – спросила мужа Констанция. – Что они здесь делают?

– Им нужен Орри. Это все устроила Вирджилия. Уведи детей наверх.

– Вирджилия? О боже мой, Джордж…

– Уведи их наверх! И вы все тоже уходите отсюда, – приказал он слугам, потом повернулся к Орри. – Подожди немного.

Когда слуги разошлись, а Констанция торопливо поднялась с детьми наверх, Джордж сразу же прошел в гардеробную под лестницей. Уже скоро он появился, на ходу надевая пальто; на лацкане, заметил Орри, тоже была приколота патриотичная розетка, только поменьше и намного аккуратнее, чем его. В руке Джордж держал военный ремень с кобурой, из которой он достал многозарядный кольт модели 1847 года.

Бросив ремень на стул, Джордж быстро осмотрел револьвер.

– Он у меня всегда под рукой и всегда заряжен, – сказал он. – К нам уже как-то приходили неожиданные гости, знаешь ли. Рабочие, которых я уволил, и тому подобное.

Он прокрутил барабан и повернулся к двери. В стекло фрамуги влетел камень, и осколки разлетелись по всему холлу.

– Гнусные мерзавцы! – проворчал Джордж. – Иди за мной.

Он быстро прошел на своих коротких крепких ногах прямо к двери и без колебаний отпер ее. Орри стоял за его спиной, испуганный, но почему-то ужасно счастливый. Все эти долгие годы разом отступили – и они с другом снова рвались в бой. Джордж, как всегда, был впереди.

Джордж намеренно, как показалось Орри, распахнул дверь с показной храбростью. Однако на толпу, заполнившую ступени перед входом в Бельведер, это не произвело никакого впечатления – они продолжали кричать и ругаться. Орри насчитал от двенадцати до пятнадцати человек, вооруженных камнями и дубинками.

– Вот он, проклятый южанчик! – заорал кто-то, когда Орри вслед за Джорджем вышел на крыльцо. – Предатель!

– Отдай его нам! – крикнул другой, размахивая горящим факелом.

Джордж приосанился, расправил плечи. Когда он вытянул руку с кольтом вперед, вид у него был задиристый и боевой. Направив ствол в лоб первому крикуну, он коснулся пальцем спускового крючка:

– Попробуй забери. Обещаю – и ты, и все остальные, кто попытается, получат пулю.

Орри встал слева от друга; от толпы, собравшейся на ступенях, их отделяла какая-то пара футов. Ему показалось, что он узнал двоих из тех, что болтались возле отеля.

– Давайте все разом! – закричал еще кто-то.

Джордж повернул кольт в его сторону:

– Вперед! Это старое военное правило: тот, кто отдает приказ, возглавляет атаку.

– Черт побери, Хазард! – воскликнул один из мужчин. – Он ведь южанин! Из пальмовых штатов! Мы просто покажем ему, что думаем обо всех тех, кто затеял это отделение. О предателях.

– Этот джентльмен не предатель. Мы вместе учились в Вест-Пойнте, а потом вместе воевали в Мексике под началом генерала Скотта. Мой друг сражался за эту страну так же, как и я, и его пустой рукав должен вам показать, что он не отсиживался в тихом месте. Я знаю почти всех вас и не хочу, чтобы хоть кто-то погиб от моей руки. Но если вы намерены причинить вред этому благородному человеку, вам придется сначала убрать с дороги меня.

Шум немного утих. Орри перевел взгляд с револьвера на тех, кто стоял чуть в стороне. Несколько человек явно собирались обойти их с фланга и уже обсуждали, как это лучше сделать. Двое даже уже отделились от остальных, но Джордж сразу это заметил.

– Первый, кто двинется сюда, будет первым убит.

Те двое застыли на месте. Прошло пять секунд, десять… Пятнадцать…

– Мы можем с ними справиться, – прорычал кто-то.

Но ему никто не ответил.

Сердце Орри громко стучало. Все могло еще повернуть в любую сторону…

– Черт, – пробормотал кто-то. – Не стоит оно того, чтобы нас убивали.

– Вот это вполне разумно, – с той же решимостью сказал Джордж. – Если остальные считают так же, я вас больше не задерживаю. Только уж будьте любезны не просто сойти с крыльца, а спуститься с холма и покинуть мои владения. – Он немного помолчал, а потом внезапно ошеломил непрошеных гостей, оглушительно рявкнув в лучших вест-пойнтовских традициях: – Ну же, шевелитесь!

Нехотя подчинившись приказу и, конечно, наведенному кольту, они медленно, по одному и по двое, начали расходиться, время от времени вяло ругаясь.

Прошла минута, другая. Орри и Джордж продолжали стоять на крыльце на тот случай, если в толпе вдруг снова изменится настроение. Наконец Джордж опустил кольт и прислонился к колонне.

– Порядок, – тихо выдохнул он. – Но опасность по-прежнему остается. Так что бери свой саквояж, а я пока пошлю кого-нибудь приготовить двуколку. Чем скорее мы тебя посадим на поезд, тем лучше.

Орри спорить не стал.

* * *

Один слуга сидел на козлах, другой скакал рядом с лошадью, запряженной в двуколку. У обоих было по револьверу, как и у Джорджа. Он уже начал поиски слуги, доставившего послание Вирджилии хулиганам. Этот человек мог укладывать свои вещи.

Джордж и Орри все еще не отошли от потрясения. Пока двуколка ехала вниз с холма, Джордж задумчиво молчал.

– О чем ты думаешь? – наконец спросил Орри.

– Какие дурные времена. Мы могли бы предотвратить все это, если бы прислушались к лучшим из нас. Но вместо этого мы откликнулись на призывы худших. Неужели ни на что другое мы не способны?

Они снова замолчали. Чтобы немного разрядить обстановку, Орри рассказал другу о том, о чем не успел рассказать раньше, – что Мадлен ушла от мужа и теперь они наконец-то вместе. И о том, что, когда будущее более-менее прояснится, они непременно наймут адвоката, чтобы добиваться для нее развода.

– О, это замечательно, прекрасно, – пробормотал Джордж, когда двуколка проезжала мимо каких-то домов на окраине.

Его беспокойный взгляд изучал темные крылечки, освещенные желтые окна, улицу… Вдруг он резко наклонился вперед. Впереди на фоне фонарей отеля и вокзала появились силуэты четырех мужчин; они шагнули на дорогу, поджидая двуколку.

– Вы двое, внимание! – крикнул Джордж слугам.

* * *

Вирджилия, задыхаясь, бежала по тропе на склоне холма за Бельведером. Она не осмелилась пойти в город, потому что Джордж тоже поехал в ту сторону.

Кусты ежевики цеплялись за ее юбку, царапали ее руки, которыми она крепко сжимала ручку огромного пухлого саквояжа. Вирджилия была сильной женщиной, но все равно с трудом тащила свой груз, тихо звякавший каждый раз, когда ударялся об ее ноги.

Она слишком часто возвращалась в этот дом. Теперь Вирджилия поняла это. Но теперь ее нога больше никогда не ступит на землю Лихай-стейшн.

Да и зачем? Она ненавидела всю эту семью. Раздувшийся от важности коротышка Джордж, глупый самодовольный Стэнли, их жены и их драгоценные белокожие детки… Они ничего не смыслили в той борьбе, что шла в мире. Они делали вид, что сочувствуют ей, но не имели ни малейшего представления о лишениях и невзгодах, с ней связанных. Почти все они были избалованными лицемерами.

Громкое, тяжелое дыхание Вирджилии звучало как рыдание. Вдруг она споткнулась, упала… но не выпустила из рук саквояж.

Поднявшись, она поспешила дальше. За ней никто не гнался, но она карабкалась вверх по склону с таким отчаянием, словно на другой стороне холма скрывалась долгожданная истина. Когда Джордж только посмотрел на нее тогда, в доме, от гнева даже не в силах выговорить ни слова, она сразу поняла, что должна бежать.

Плечи и руки Вирджилии уже сильно болели. Она слишком многое затолкала в саквояж, прежде чем уйти из Бельведера: подсвечники, столовое серебро, одежду из гардеробной Констанции и несколько самых дорогих ее украшений – то, что можно будет легко продать, чтобы раздобыть денег на жизнь.

Вирджилия вовсе не считала это воровством, все эти вещи были платой за то, что по праву принадлежало ей. Джордж и Стэнли всегда унижали ее, потому что она была женщиной. А когда у нее появился чернокожий любовник, их презрение усилилось еще больше. Ну что ж, поклялась она себе, продолжая карабкаться вверх, когда-нибудь они еще горько пожалеют об этом. Она отомстит им всем.

* * *

Двуколка приближалась к четверым мужчинам, неподвижно застывшим на середине мостовой.

– Не останавливайся и не старайся их объехать, – сказал Джордж кучеру. – Дай мне твой револьвер.

Слуга отдал Джорджу свой кольт. С полминуты были слышны только стук копыт и тихое поскрипывание задней оси повозки. Джордж задержал дыхание и поднял оба револьвера так, чтобы их было хорошо видно.

Когда морда лошади оказалась уже в ярде от молчаливых мужчин, те отступили в сторону.

В тусклом свете Орри узнал двоих, которые были в толпе у Бельведера. Один из них сплюнул на землю, нагло уставившись на него. Но Орри уже истратил весь гнев и не отреагировал. Двуколка покатила дальше.

– Проскочили! – с напряженной улыбкой воскликнул Джордж.

Они ждали внутри вокзала почти час, слуги дежурили снаружи. Но никто из смутьянов больше не появился.

Джордж теперь выглядел таким же измученным, как и его друг. Разговор то и дело затихал. Орри упомянул было об Елкане Бенте, но Джордж лишь устало отмахнулся. Теперь, когда близится война, сказал он, есть и другие причины для страхов, чем какой-то один неуравновешенный офицер. На всякий случай Билли он предупредил, а сам больше никогда не хотел вспоминать об этом человеке.

Снова повисло молчание. Орри, как и Джордж, думал о том, как они могли допустить, что страна пришла к такому критическому положению. Неужели уже ничего нельзя сделать? Те пути решения, которые предлагались, так ни разу и не были рассмотрены всерьез. Освобождение рабов с выплатой компенсации их владельцам, о котором говорил Эмерсон – и не только он. Или переселение бывших рабов в Либерию, чтобы не наводнять промышленный Север дешевой рабочей силой. Оставалась ли хоть слабая надежда на то, что какая-нибудь из этих идей осуществится? Пойдут ли на уступки такие, как Гаррисон и Вирджилия? Или Кэлхун и муж Эштон? Орри не знал ответа. Да и не мог знать.

Рельсы осветились – приближался паровоз. Начальник станции дал сигнал к остановке. Джордж и Орри вышли на платформу, к тому месту, где, скорее всего, должен был остановиться служебный вагон.

– Особый пассажир, – объяснил Джордж двум изумленным кондукторам.

И сунул деньги им в руки. Он уже был готов попрощаться с другом, когда его взгляд остановился на кое-как сделанной розетке, прицепленной к лацкану Орри.

– Погоди-ка…

Оторвав розетку, он отбросил ее в сторону, потом снял свою, на булавке, и приколол к сюртуку Орри.

– Лучше носить такую, которая не похожа на самоделку. Будь я проклят, если мне придется отвечать за то, что тебя линчуют в Мэриленде!

Они обнялись. Орри сел в поезд.

Глава 68

До Филадельфии он добрался на следующее утро. Поезд в Вашингтон отправился в четыре часа пополудни. Начался сильный дождь. Прислонившись головой к стеклу, Орри задумчиво смотрел в окно. Все его мысли были устремлены в Монт-Роял. Только одно воспоминание, один милый образ еще давали ему сил – Мадлен.

Вскоре после наступления темноты поезд, резко дернувшись, остановился на какой-то маленькой станции. В тусклом свете фонарей, горевших вдоль неровной платформы, Орри увидел, что на другом пути стоит северный пассажирский поезд. На платформе толпились люди, радуясь возможности ненадолго покинуть дымные вагоны. Ехавшие в его вагоне последовали их примеру, но Орри не хотелось двигаться.

– Где мы? – спросил он кондуктора.

– Рилэй-Хаус.

– А почему оба поезда стоят?

– Чтобы забрать пассажиров с местного поезда, с Восточного побережья. Среди них есть те, кто едет на Север, и те, кто едет на Юг.

– Вот оно что… – пробормотал Орри.

Кондуктор посмотрел на него как на сумасшедшего.

Глядя сквозь дождь, Орри вдруг заметил знакомые лица. Он вскочил, сделал три шага по проходу, но вдруг остановился.

Наклонившись к другому окну, он всмотрелся в лица сестры и ее мужа. Не навлечет ли он опасность на молодую пару, если заговорит с ними? Билли был в мундире.

Орри тихо выругался. Неужели он стал думать, как те крикуны в Бельведере: «ты южанин, а значит – предатель»?

Он быстро прошел в конец вагона.

Спрыгнув с подножки под проливной дождь, Орри стал пробираться сквозь толпу людей на платформе.

– Бретт! Билли!

Удивление и растерянность отразились на лицах молодых супругов, когда они узнали Орри. Несколько человек бросили в его сторону подозрительные взгляды, но розетка на лацкане их успокоила.

– Вот так сюрприз! Что вы здесь делаете? – воскликнул Билли.

– Возвращаюсь домой. Я был в Лихай-стейшн. Джордж сказал, что они ждут тебя с минуты на минуту.

– Да, я в отпуске, – кивнул Билли. – Все так неопределенно сейчас…

– А как твоя рука?

– Нормально. Ничего серьезного. – Он обнял Бретт за талию и прижал к себе. – Но те два-три часа после венчания были похожи на дурной сон. Я вообще до сих пор не понимаю толком, почему все это произошло.

– И я тоже, – добавила Бретт.

Орри так и не знал, решился ли Билли рассказать жене об участии Эштон в этой ужасной истории.

– Где ты это раздобыл? – спросила Бретт, заметив его розетку. – Ты же не подвергся некоему чудесному обращению?

– Нет, пожалуй. А это мне дал Джордж. Чтобы миновать расположения противника, можно так сказать.

Местный поезд с побережья наконец с пыхтением подошел к станции. Пассажиры вышли из него и поспешили со своим багажом к двум другим поездам.

– Как там Джордж? – спросила Бретт.

– Как всегда, отлично.

Бретт нежно коснулась его руки:

– А ты как?

– Лучше, чем можно было ожидать. Наверное, вы еще не знаете, что Мадлен Ламотт ушла от мужа. Она теперь живет в Монт-Роял. Мы были… друзьями много лет.

Бретт ничуть не удивилась.

– Вообще-то, я подозревала нечто в этом роде, – улыбнулась она. – О, мне столько хочется у тебя всего расспросить! Сразу и не вспомню что.

Кондуктор северного поезда нетерпеливо закричал:

– Войдите в вагоны, пожалуйста! Мы уже на полчаса опаздываем!

Бретт порывисто обняла брата за шею:

– Когда мы снова увидимся?

– Боюсь, не очень скоро. Сдается мне, даже мистер Линкольн и мистер Дэвис не представляют, что будет дальше. Но что бы ни было… Даже если начнется война, я очень хочу, чтобы Хазарды и Мэйны не рвали узы дружбы. В мире слишком мало вещей, таких же важных, как дружба и любовь. И обе они так хрупки… Мы должны сохранить их, пока не минуют эти времена.

– Обещаю, мы сохраним, – ответила Бретт и заплакала.

– Вот пока что самые крепкие узы, – сказал Билли, поднимая левую руку жены, чтобы показать ее обручальное кольцо.

– Да, теперь и я понял это, – кивнул Орри. – Поэтому и изменил свое отношение к браку.

– Я рад, что это так, – улыбнулся Билли.

– По вагона-ам! – закричал кондуктор.

Его коллега из поезда Орри подхватил крик. Северный кондуктор вскочил на подножку вагона и замахал машинисту. Шум – шипение пара, колокол, голоса – тут же усилился.

Билли крепко пожал руку зятю, и Орри поспешил к своему вагону. Густые клубы пара скрывали платформу, опустевшую за несколько секунд. Северный паровоз дернулся, подался вперед, и вскоре уже оба состава разошлись в противоположные стороны, медленно набирая скорость и оставив позади маленький островок света в безбрежной темноте.

* * *

В Вашингтоне Орри снова сменил поезд, на этот раз сев в экспресс. Перед самым отправлением в вагон вошли четверо молодых мужчин в гражданской одежде с огромным количеством чемоданов и баулов. По их выправке и манере держаться Орри понял, что это солдаты-южане, возвращавшиеся домой.

Они устроились через два ряда за его спиной. Орри прислушался к разговору. Пошлют ли в бой свои армии Линкольн и Джефф Дэвис? Не остановятся ли вскоре поезда? Будут ли в Монтгомери печатать новые деньги? Вопросы у молодых людей все не заканчивались, а вот ответа не было ни одного.

За окнами моросил мелкий дождь. Поезд медленно шел по столичному округу, проезжая мимо унылых болот и заброшенных пустошей, обычных для здешних мест. На одном засеянном травой поле Орри увидел строевые учения ополченцев. Фонарей горело совсем немного, но темные фигуры были хорошо различимы благодаря какому-то далекому источнику света, излучающему яркое призрачное сияние. Орри смотрел на ряды штыков на дулах мушкетов, и в какой-то момент один из них сверкнул как звезда.

Было понятно, почему ополченцы маршируют под дождем с таким усердием. Вашингтон теперь стал уязвим – прямо за рекой находилась Виргиния, территория врага.

Где сейчас Ли? – думал Орри. Где его старые боевые товарищи по Мексиканской войне? Малыш Макклеллан, которому он всегда завидовал, но которого никогда не любил. Джексон, уехавший учить кадетов в виргинском военном колледже. Весельчак Джордж Пикетт, отличный солдат, который так редко бывал серьезным. Как бы Орри хотелось увидеть снова некоторых из них…

Но только не на поле сражения. Те, кто в Академии были близки почти как братья, теперь строили планы военных кампаний, чтобы убивать друг друга. Случилось то, чего никто из них тогда не мог даже представить.

Все это Орри видел сейчас в этом пугающем марше неизвестного подразделения, в длинных тенях фигур, хищном блеске стали, тусклом свете, вспыхивающем в пелене дождя. Военная машина запущена.

Помоги нам Бог, подумал Орри.

* * *

Легкий дождь моросил той ночью и на Традд-стрит. Купер писал письмо, которое обдумывал уже несколько дней. Закончив, он пошел поискать жену. Юдифь как раз спускалась вниз, уложив детей спать. Из-за военной лихорадки, охватившей штат, Джуда и Мари-Луиза стали очень возбужденными и подолгу не могли заснуть.

Купер без предисловий сообщил о своем решении. Ответом Юдифи было долгое ошеломленное молчание.

– Ты это всерьез? – наконец спросила она.

– Я уже написал тому джентльмену, который приезжал ко мне. Завтра отправлю письмо в Монтгомери. После первого мая вся собственность «Каролинской морской компании», включая и сами пароходы, будет принадлежать военно-морскому министерству.

Юдифь села на стул, качая головой:

– Как ты мог решиться на такое, при твоих-то убеждениях?

– Нейтралитет – дорога трусов. Мы или поддерживаем войну, или переезжаем на Север. Я уверен, что выход из Союза – это неправильный путь. И думаю, мы будем за это наказаны, жестоко наказаны. Но все же… – Купер с тревогой посмотрел на жену. – Я не могу предать свой штат, Юдифь.

Она ответила скептическим взглядом. Купер глубоко вздохнул:

– С членами комитета мы обсуждали еще кое-что, о чем я тебе не рассказывал. Они просили меня поехать в Лондон в качестве представителя военно-морского министерства.

– В Лондон? Но почему?

– Потому что они понимают, что Конфедерация не сможет выжить без продовольствия и промышленных товаров, подвозимых со стороны. И мистер Линкольн тоже это понимает. Блокада – то оружие, которое янки наверняка используют против нас. И когда это случится, мы должны подготовить какие-то ответные меры. Я говорю о корабле вроде «Звезды Каролины»…

– О чем ты? – воскликнула Юдифь, не сумев сдержать гнева и отчаяния. – Ты же сам знаешь, что этот корабль никогда не сойдет со стапелей!

– Я сказал «вроде него». Корабль, способный нести тяжелое вооружение, построенный специально для того, чтобы вести бой. Мощный крейсер, который сможет наносить удары по кораблям северян. – Купер исподлобья посмотрел на жену. – И благодаря моему опыту, полученному здесь, в Чарльстоне, министерство хочет, чтобы я изучил возможности строительства таких кораблей в Британии.

– Но это значит, что нам придется взять с собой детей.

– Да, и мы должны быть готовы пробыть там год, а то и больше.

– О, Купер, как же так? Вся эта затея неправильная!

– Если не провальная изначально, – кивнул он, мысленно представляя себе шумный, пылающий огнями завод Хазардов. – И все же, пусть я и не могу толком объяснить причину, я чувствую, что непременно должен туда поехать. Нет, скажу тебе совсем откровенно: я хочу поехать.

Юдифь снова всмотрелась в его лицо:

– Хорошо. Мне противна сама эта идея, и я не смогу понять твою логику, если, конечно, она вообще есть, но ты знаешь, что я никогда тебя не оставлю. Полагаю, ты уже заказал билеты на пароход.

– Заказал. Мы отплываем из Саванны в следующую пятницу.

Он обнял жену и прижимал к себе, пока она плакала.

На следующее утро Купер наблюдал за тем, как на верфи Джеймс-Айленда устанавливали железный флагшток. После того как шест и тросы были закреплены на месте, двое из работников верфи развернули огромный флаг, который состоял из трех горизонтальных полос – красных сверху и снизу и белой посередине и семи белых звезд в верхнем углу на синем фоне.

Купер был поражен, насколько новый флаг похож на тот, что остался у государства, из которого вышли мятежные штаты. Даже разрывая союз и заявляя о своей независимости, мы не можем полностью разорвать все нити, подумал он, глядя, как звездно-полосатый флаг взвился по флагштоку и, подхваченный ветром, затрепетал на фоне ясного неба.

Глава 69

Ранним утром следующего дня по проселочной дороге в Южной Алабаме в сторону Монтгомери, то и дело натыкаясь на ухабы, тащилась закрытая карета. На запятках и на крыше громоздились десятки сундуков, саквояжей и баулов. Лошадьми правил Рекс. Внутри, устроившись за откидным столиком из полированного дуба, работал Хантун. Он наконец-то получил небольшую должность в правительстве, и пока его это вполне устраивало. Разумеется, он не сомневался, что в скором будущем добьется более влиятельного поста. Ему повезло гораздо больше, чем многим другим южнокаролинским лидерам. Боб Ретт, к примеру, так и не смог стать кандидатом в президенты Конфедерации из-за своих слишком радикальных взглядов.

Чтобы проявить себя, Хантун был готов пойти на определенный риск. Все время последнего, самого утомительного отрезка их путешествия из джорджиевского Колумбуса в Монтгомери он составлял текст меморандума для конгресса Конфедерации. Главный упор Джеймс решил сделать на консерватизм временной конституции нового государства. По своему содержанию и стилю написания она слишком напоминала старую конституцию, за исключением того, что рабство теперь было защищено законом. Удивительно, однако, что новая конституция запрещала ввоз рабов из Африки. Разумеется, это условие требовалось изменить.

Кроме того, Хантун в своем меморандуме призвал вновь созданную конфедерацию называть себя Соединенными Штатами Америки, тем самым демонстрируя всему миру, что именно они представляют собой настоящее конституционное правительство на континенте. Хантун доказывал, что только янки на самом деле извращают главные принципы отцов-основателей.

В данный момент Хантун уже добрался до заключительных выводов. Написав: «Мы должны доказать, что аристократия может управлять лучше, нежели чернь», он вдруг остановился. Возможно, потому, что взглянул на жену и отвлекся от плавного течения мыслей.

Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Эштон задумчиво смотрела в окно на пробегавшие мимо прекрасные хлопковые поля, вдоль которых вилась дорога. Несмотря на пыль и общий беспорядок, неизменно сопровождающие любые переезды, выглядела она чертовски соблазнительно, отметил Хантун. Он почувствовал, как откликнулось его тело, и вспомнил, что прошло уже больше месяца с тех пор, как ему было позволено насладиться интимной близостью. Похоже, эта сторона их брака Эштон больше не занимала.

Хантун откашлялся.

– Дорогая, я что-то застрял. Может, ты поможешь мне сформулировать заключительную часть?

Он протянул ей последний из густо исписанных листов. Надув губки, Эштон оттолкнула его руку:

– Мне совсем неинтересна вся эта глупая болтовня, Джейми.

Напряжение под столиком ослабело. По выражению лица мужа Эштон поняла, что позволила себе лишнее. Она наклонилась к Хантуну так, чтобы он ощутил ее затянутую в корсет грудь рукавом.

– Монтгомери будет для нас прекрасным опытом. И главное тут вовсе не многословие, не философские изречения, а власть, которую мы… которую ты скоро получишь. Мы долго ждали такой возможности и не должны растрачивать ее на бесполезные усилия.

Эштон почувствовала нарастающее волнение – мысли о власти всегда возбуждали ее. Если ее муж не сможет подняться так высоко или так быстро, как она рассчитывала, то в Монтгомери наверняка найдутся другие, достойные ее расположения. В Монтгомери или в Ричмонде, тут же мысленно уточнила Эштон, уже давно ходили разговоры о том, что столицу скоро перенесут из хлопкового пояса в Виргинию.

Этот разговор, как и долгий период воздержания, последовавший за внезапной смертью Форбса, разгорячил ее. И даже если ей не слишком нравился муж, сейчас он мог бы вполне сгодиться.

– Джейми, Джейми… да отложи ты свои дурацкие бумажки! Разве ты не видишь, как я ужасно по тебе соскучилась?

– Правда? Я как-то и не заметил…

Его ирония была лишь мгновенной рисовкой. Одним прикосновением руки Эштон заставила его дрожать от нетерпения, да и сама была немало удивлена внезапностью и силой своего желания.

Хантун опрокинул ее на противоположное сиденье, одну руку прижав к ее груди, а другой забираясь под юбки. Ужасный, грубый человек, подумала Эштон. Но он мог ей послужить. Она закрыла глаза и представила себе праздничный бал, на котором она очаровывает президента Дэвиса своим умом и красотой.

Карета двигалась вперед, а Рекс, недоуменно почесывая затылок, вертел головой в разные стороны. Ему было ужасно любопытно, чем вызваны этот громкий скрип и странные крики. Но, увы, со своего места он не мог увидеть ничего, что происходит внутри кареты.

* * *

В тот же вечер Елкана Бент сидел за стойкой бара отеля «Уиллард» и потягивал виски, довольно постукивая пальцами по листку бумаги перед собой.

Ему нравилась окончательная сумма. После оплаты счета от портного, сшившего ему новый мундир, у него еще осталось достаточно, чтобы снять небольшую симпатичную квартирку. В последнее время в Вашингтоне освободилось много домов и квартир. Изменники-южане, побросав свои посты в военных и гражданских ведомствах, спешно удирали домой, на Юг.

А это значило, что Бент теперь мог позволить себе нечто большее, чем гостиничный номер. Его влиятельные друзья устроили ему внеочередное звание полковника. Подобное повышение было вполне обычно для офицерской карьеры в такое время, когда полным ходом шли лихорадочные приготовления к войне. Бент надеялся только на то, чтобы эта война продлилась как можно дольше. Некоторые именно это и предсказывали. Генерал Скотт часто говорил о фатальной неспособности южан договариваться и сотрудничать и считал, что это может неблагоприятно повлиять на итоги военных действий.

Что ж, так или иначе, но пока думать об этом было рановато. Сегодня Бент хотел праздновать. Хорошая еда, а потом – часок приятного времяпрепровождения. Кстати, что касается последнего, он знал один грязный черный бордель, где ему могут предоставить услуги в долг.

Мысль о скорой войне приводила его в восторг. Наконец-то польются реки крови, тысячи людей будут убиты. Бент радовался долгожданной возможности проявить свои знания и заработать репутацию, а значит, и славу, которая должна принадлежать ему по праву.

И заодно он вполне мог бы получить кое-какие старые долги.

Бент так и не пережил неудачу своей попытки в Техасе. А теперь проклятый Чарльз Мэйн сбежал на Юг, как и многие другие бесчестные солдаты, которых следовало поставить за это перед расстрельной командой. Но война удивительным образом сталкивала судьбы людей. Кто знает, возможно, Бенту еще удастся нанести удар по этой семье. К тому же нельзя забывать, что Мэйны как-то связаны с этой женщиной, которая выдавала себя за белую, а на самом деле была не просто черномазой, но еще и отпрыском нью-орлеанской шлюхи.

Что до Билли Хазарда, то выследить его будет совсем не трудно. Этот молодой офицер инженерных войск оставался в армии. Бент уже выяснил это в административно-строевом управлении. Он вообще многое узнал об этих двух семьях и был убежден, что ни Мэйны, ни Хазарды никак не ожидают угрозы с его стороны, будучи совершенно уверенными, что желание мстить не может выжить в том хаосе, который ждет их всех впереди. Их глупость была его козырной картой.

Бент допил виски и заказал еще, с восхищением глядя на свой новый мундир в зеркале напротив. Неожиданно он обнаружил, что сидящие рядом двое мужчин, оказывается, о чем-то громко разговаривают. Один доказывал, что нужно немедленно разработать и опубликовать некий план преобразований, чтобы побудить южан вернуться в Союз.

Бент с громким стуком поставил стакан на барную стойку.

– Если вы в это верите, сэр, вы и сами из тех, кто по другую сторону Потомака.

Мужчина был готов поспорить.

– Я не согласен с вами, сэр. Господь наш Иисус Христос всегда призывал к милосердию…

– Никакого милосердия, – перебил его Бент. – Никаких половинчатых мер и уступок. Никогда.

Раздалось несколько одобрительных возгласов. Мужчина, который пытался спорить с Бентом, понял, что его взглядов никто не разделяет, и больше ничего не сказал.

Бент самодовольно посмотрел в зеркало. Прекрасный выдался денек! Человек может считать себя везунчиком, если на его жизнь пришлась война.

«Война». Было ли в английском языке более сладкое, более восхитительное слово? Бент чувствовал себя так прекрасно, что даже оставил бармену на чай целых двадцать пять центов.

Он вышел из отеля, с наслаждением обдумывая одну из своих излюбленных мыслей. И он, и Бонапарт начинали свой путь одинаково. И это не было простым совпадением. Боже, конечно же нет! В этом скрывалось колоссальное историческое значение. И очень скоро мир это увидит и оценит.

* * *

Через несколько дней Вирджилия навестила безымянную могилу Грейди у подножия Блу-Ридж, недалеко от Харперс-Ферри.

Стоял теплый апрельский день. Вирджилия наняла на станции двуколку, которую остановила на обочине грязной дороги возле невысокого холма, поросшего кленами. Привязав лошадь к ветке, она поднялась до середины склона и опустилась на колени рядом с холмиком, окруженным деревьями.

– О Грейди, Грейди… – зарыдала она, упав на молодую траву.

Она своими руками вырыла эту могилу. Когда ловили Брауна, Вирджилия, воспользовавшись всеобщей суматохой, прокралась в Харперс-Ферри, нашла тело своего возлюбленного и спрятала его. Вскоре после того, как Брауна схватили, она вернулась туда вместе с другой заговорщицей, негритянкой, и вместе с ней перетащила тело к холмам, где никто не смог бы выкопать и осквернить его.

Брауна больше не было, его мечты о победоносном восстании умерли на виселице вместе с ним. И Грейди тоже не было. Но их кровь пролилась не напрасно, и скоро, очень скоро разгорится огонь великой войны. Сражения еще не начались, но Вирджилия знала: ждать осталось недолго. Она наслаждалась этой мыслью, прижимаясь к могильному холмику грудью и бедрами, словно это была живая плоть Грейди.

Она представляла себе горы трупов ненавистных южан, обезглавленных, с обрубленными руками, с кровавыми дырами на месте гениталий. Она стонала и вздрагивала, думая о грядущей победе ее дела. Там и для нее найдется работа, кровавая работа, которую не смогут выполнить слишком щепетильные или малодушные.

Но она сможет. Она ответит на зов своей ненависти к тем, кто порабощает других, порабощает красивых чернокожих людей. Она ушла из своей семьи, навсегда бросив этих самодовольных, нестерпимых педантов. Она отказалась от всех, выбрав путь одиночества, на котором ее спутниками были воспоминания и Смерть, ставшая ее единственной подругой и орудием Божественного правосудия.

* * *

В Монт-Роял тени казались длиннее, а весенние ночи темнее, чем когда-либо прежде. Орри совершенно не хотелось заниматься посевом риса и заботой о будущем урожае, и он ни на секунду не верил в объявленный Джеффом Дэвисом план, согласно которому хлопок мог бы помочь им добиться признания Европы. Весь этот план Орри считал глупым и недальновидным. Европейский рынок был перенасыщен хлопком, и тамошних торговцев едва ли взволновало бы то обстоятельство, что Юг придержит свой урожай ради политических целей.

Странная тяга к переменам одолевала Орри в эти дни. Ни в стенах родного дома, ни на полях плантации он не находил покоя, и только присутствие Мадлен вносило в его жизнь какой-то смысл.

Отныне его постоянными спутниками стали растерянность и сомнения. Как-то ночью, мучаясь бессонницей, он прошел в библиотеку и, перебирая книги, наткнулся на томик, в который не заглядывал много лет. Это были «Заметки о штате Виргиния», единственная книга, написанная Томасом Джефферсоном.

Устроившись в кресле, Орри раскрыл книгу и начал читать. Вскоре он добрался до строчки, которая сразу бросилась в глаза, потому что была подчеркнута чернилами. Рядом на полях было написано: «Истинная правда!» В самой строчке были такие слова:

«Я действительно страшусь за свою страну, когда думаю о Божественной справедливости и о том, что правосудие не будет дремать вечно».

Джефферсон, южанин и рабовладелец, писал о рабстве. Но больше всего Орри смутили слова на полях. Он изучил достаточно старых учетных книг плантации, чтобы безошибочно узнать руку отца.

Эти два слова означали, что Тиллета, убежденного сторонника рабства, на самом деле одолевали сомнения. Сомнения, которые он скрывал всю жизнь. Вот ведь старый грешник, с нежностью и сочувствием подумал Орри. Что ж, какой порядочный человек не испытывает сомнений, особенно теперь, когда последствия прошлых ошибок стали слишком очевидными.

Узнав о колебаниях отца, Орри только еще больше укрепился в своих собственных, которые и без того были уже достаточно сильны. Они касались и истории его семьи, и всех тех, кто мирился с системой рабства и пользовался ее привилегиями. После той ночи Орри очень пожалел, что его рука выбрала с полки именно эту книгу.

* * *

Туманным утром, сразу после восхода солнца, Орри и Чарльз выехали на плантацию. Как призрачные всадники на призрачных скакунах, они ехали в бледном мареве посреди серого пейзажа, пронизанного дымчатыми оранжевыми вкраплениями. Под слоями тумана залитые водой поля отсвечивали, как полированный металл.

Справа из тумана проступила группа рабов, с трудом тащившихся вдоль канавы. Старший повернулся и скупо махнул рукой хозяину в знак приветствия. Однако даже издали Орри различил явную насмешку в его жесте и обиду на его черном лице.

Вскоре клубы тумана скрыли их из виду, но сразу появились другие, и Орри вдруг понял, что едет между ними, не замечая их присутствия. Они просто существовали, как ворота или здание кухни. Как вся остальная его собственность – не более того.

Орри снова подумал о книге Джефферсона. Предметы собственности. Так и есть. Вот почему Север, весь мир, да и, наверное, сам Господь призывают Юг к справедливости.

– Уэйд Хэмптон набирает кавалеристов! – внезапно прокричал Чарльз. – Мне приказано явиться на службу через две недели.

– Я не знал.

– Меня только вчера известили. Ну и хорошо. А то я уже устал от ожидания и безделья. Хочу делать то, чему меня учили. – (Лошадь Чарльза легко перепрыгнула через канаву; длинные волосы седока, уже давно нуждавшиеся в стрижке, взметнулись на шее.) – Славная будет драка!

Слова Чарльза заставили Орри осознать, какая огромная пропасть разделяет их. И причиной ее возникновения была не только разница в возрасте. Даже после службы в Техасе Чарльз не утратил своей тяги к бузотерству.

Орри не хотел, чтобы его молчание оказалось принятым за согласие.

– Славная? – крикнул он в ответ. – Не думаю. Не в этот раз.

Но Чарльз уже погнал лошадь вперед и смеялся так радостно, что просто не расслышал унылого голоса за своей спиной. Растрепанный, он скакал навстречу туманному рассвету, безупречно сидя в седле, как образцовый кавалерист.

* * *

На следующий день Орри получил письмо от правительства штата. Вечером, когда они с Мадлен уже лежали в постели, он рассказал ей о письме.

– Мне предлагают принять офицерское звание. Возможно, бригадного генерала. Отсутствие руки этому чину не помеха, к тому же они уверяют, что мой прежний опыт бесценен для них. Бесценен – ты только подумай! – Орри невесело рассмеялся. – Знаешь, Мадлен, много лет назад Джон Кэлхун утверждал, что выпускники Вест-Пойнта возглавят великие армии. Но едва ли он мог представить себе такое время, когда они поведут эти армии друг против друга.

– И что ты думаешь об этом предложении? – немного помолчав, спросила Мадлен.

Орри откинулся на подушки и ласково погладил ее по волосам.

– Это, конечно, заманчиво, но я и помыслить не могу о том, чтобы оставить тебя здесь одну.

– Я не боюсь Джастина.

– Меня не Джастин беспокоит. Ты заметила, как стали вести себя некоторые из наших людей на плантации? Работают с ленцой, а кое-кто и вовсе смотрит заносчиво. Сегодня днем я видел, как Каффи шептался о чем-то с домашними слугами. И я слышал имя Линкум.

Мадлен заверила его, что с ней все будет в порядке, если он все-таки решит уехать. Орри поблагодарил ее, но знал, что его решение на самом деле должно зависеть от чего-то более глубинного. Над землей его предков нависла угроза. Должен ли он защищать ее или нет?

– Утром я покажу тебе письмо, – сказал он. – Думаю, мне все же придется дать положительный ответ.

– Я была почти уверена, что ты так и поступишь, когда начнется сбор.

Сбор. Это слово всколыхнуло в нем бурю воспоминаний, и самыми сильными из них оказались слуховые. Прежний, почти забытый бой барабанов снова настойчиво зазвучал в его голове, требуя ответа.

– И что ты будешь чувствовать, если я приму назначение?

Мадлен поцеловала его в губы.

– Я буду очень огорчена. – Она снова поцеловала его. – А еще буду гордиться тобой. – (Третий поцелуй был более продолжительным и нежным.) – И ждать, что ты вернешься ко мне при первой же возможности.

Она крепко обняла его, и Орри показалось, что никогда в жизни он не был так счастлив. А Мадлен прошептала:

– Я слишком люблю тебя, дорогой, чтобы потерять. И если ты уедешь, я буду молиться так истово, что Господу не останется ничего другого, кроме как вернуть тебя домой живым и здоровым.

* * *

Кэмерон, закадычный друг и наставник Стэнли, придержал для него пост в столице. Вашингтон теперь напоминал большой муравейник, набитый спекулянтами, предприимчивыми торговцами и карьеристами от политики. Однако Стэнли, упорного в своем стремлении добиться успеха, новые испытания только приободряли, а Изабель с нетерпением ждала какого-нибудь увлекательного общественного занятия. Они уже закрыли свой дом и определили сыновей в дорогую и очень известную вашингтонскую школу. В свои четырнадцать близнецы стали совершенно несносными, и весь Лихай-стейшн вздохнул спокойно, когда они наконец уехали.

Во время сильного шторма в Род-Айленде крыша «Зеленой сказки» была серьезно повреждена. Джорджа известили об этом телеграммой, и он принял решение на следующий же день отправиться туда поездом, чтобы оценить ущерб. Констанция захотела поехать с ним, объяснив это тем, что нуждается в коротком отдыхе, потому что стала очень раздражительной и зачастую срывает гнев на Уильяме и Патриции, что, разумеется, никуда не годится. Бретт и Билли пообещали присмотреть за детьми, поскольку Билли собирался пробыть в Бельведере несколько дней, прежде чем вернуться на службу.

В тот вечер, после затянувшегося собрания, которое он проводил в заводской конторе, Джордж никак не мог заснуть. В половине двенадцатого ночи он спустился в библиотеку, поставил перед собой на столе бокал виски и стал задумчиво смотреть на шершавый темно-бурый кусок метеорита, которым дорожил столько лет.

Теперь он мог признаться себе в том, что больше не испытывает той гордости за свое дело и той уверенности в его значимости, которые жили в его душе все эти годы. Он понимал, в каких разрушительных целях использовалось звездное железо на протяжении столетий, и знал, что так будет и впредь. Просидев в библиотеке почти до трех часов утра и выпив весь виски, он погасил лампу, поднялся наверх и лег в теплую постель к дремлющей жене, но спасительный сон к нему так и не пришел.

* * *

Ньюпорт под серым небом казался вымершим и покинутым. Находиться вдвоем в огромном доме было непривычно, но все же Джордж и Констанция нашли наконец покой в этой новой для себя уединенности.

В первый же день Джордж встретился с подрядчиком, который должен был починить крышу «Зеленой сказки». Потом они с Констанцией отправились на прогулку по пустынному пляжу. На берег набегали волны. Огромное небо казалось по-зимнему неприветливым, словно весна еще не наступила. Констанция держала Джорджа за руку.

– Ты мне так и не рассказал, чем было вызвано то ваше вечернее собрание на заводе, – сказала она.

– Да нечего особо рассказывать. Просто я созвал мастеров и объявил, что завод переходит на круглосуточный график работы. Уже начали поступать заказы от военного министерства. Уверен, Стэнли позаботится о том, чтобы они поступали и впредь. Теперь мы станем еще богаче, чем раньше.

– Ценой чьих-то жизней.

– Да, полагаю, это именно так, – нахмурился Джордж.

Он остановился и повернулся к жене:

– Стэнли говорит, Вашингтону нужны все выпускники Академии, каких только можно найти.

– В армии?

– Или на правительственных должностях.

Констанция пристально посмотрела на него:

– А ты хочешь служить?

– «Хотеть» – это не совсем верное слово. Где-то в глубине души… – Джордж глубоко вздохнул; признание не доставило ему большой радости, и все же он испытал облегчение, произнеся это, – я чувствую, что должен.

Констанция заплакала, но тут же подавила слезы и расправила плечи.

– Это твое решение, милый. – Она снова взяла его за руку. – Давай вернемся в дом, хорошо? Мне вдруг ужасно захотелось лечь с тобой в постель.

Констанция улыбалась, но Джордж видел, что в ее глазах блестят слезы. Он быстро оглядел заросли кустарника за большими валунами в конце пляжа.

– А почему не прямо здесь? – Заставив себя игриво улыбнуться, он поцеловал жену в кончик носа. – Если, конечно, вы не считаете себя слишком консервативной для этого, миссис Хазард.

– Джордж… – Она помолчала, потом бросила на него лукавый взгляд. – А ты проделывал такое до женитьбы? В Вест-Пойнте, например? Твое предложение прозвучало уж слишком естественно.

– Без комментариев.

– А вдруг нас увидят? – спросила она, немного подумав.

– Кто? На мили вокруг ни души!

– Вообще-то, холодновато…

– Я тебя согрею.

– Ты действительно думаешь, что мы осмелимся?

– Конечно. Война пагубно влияет на разного рода условности. Люди понимают, что у них просто может не быть другого шанса.

Констанция видела, что за шуткой мужа кроется нечто гораздо более серьезное, да и веселья в его глазах не было. Она еще крепче сжала его руку, они повернулись спиой к безжизненному горизонту и побежали к камням.

Глава 70

Оставшиеся в Бельведере Билли и Бретт садились за стол. Билли предложил немного пройтись после ужина. Весенний вечер выдался чудесным. Конечно, супруги понимали, что была и еще одна, невысказанная причина, а именно все больше нараставшая в последние часы мучительная тоска. Днем Билли получил телеграмму с приказом вернуться в Вашингтон на следующее утро. Мысль о его неминуемом отъезде привела Бретт в уныние и лишила аппетита.

В середине ужина случилось одно происшествие. Сумеречное небо за окнами столовой внезапно прорезала яркая вспышка света. Когда Билли, Бретт и две служанки бросились к окнам, какой-то далекий удар сотряс дом до самого фундамента. Одна из девушек вскрикнула. В комнату вбежал взволнованный конюх и, задыхаясь, сообщил, что с неба упала огромная звезда, осветила небо, как днем, а потом исчезла в соседней долине.

Падение метеора объясняло тот сильный удар, который они все почувствовали. Перепуганный конюх стал говорить о множестве падающих звезд, которые в последнее время видели над долиной. Он дрожал как в лихорадке и шептал что-то о Божьем гневе, обрушившемся на землю.

Бретт казалась внешне спокойной, но странное свечение и дрожь земли усилили ее тревогу, когда они с Билли шли к холму, который возвышался над тремя плавильными печами завода Хазардов. Вечер был теплым и ясным. В небе мерцали тысячи звезд, таких ярких, что захватывало дух, – лишь кое-где их сияние приглушалось пеленой мерцающего света.

Поднимаясь по склону холма, они почувствовали необычную едкую гарь, разлитую в воздухе. К ней примешивался слабый, едва уловимый запах дыма.

– Что это горит? – спросила Бретт, когда они, слегка задыхаясь, добрались до вершины, где белые цветы лавровых деревьев четко выделялись в темноте.

Билли принюхался:

– Не знаю, но это где-то недалеко. Наверное, внизу. Подожди здесь, я схожу посмотрю.

Он пробрался сквозь заросли. Дым усилился, и странный запах тоже. Воронку внизу он почувствовал раньше, чем увидел ее, когда его лицо обдало жаром. Наконец в свете звезд Билли рассмотрел на склоне холма черную яму почти в двенадцать футов шириной. Самого метеорита Билли не заметил, но знал, что он там.

– Ничего страшного, – сказал он, вернувшись. – Просто метеорит ударил в холм.

Бретт прижалась к Билли, пытаясь в его объятиях скрыть и свою тревогу, и гнетущее чувство одиночества. Конечно, Джордж и Констанция изо всех сил старались, чтобы она чувствовала себя у них как дома. Она обожала их детей, всегда с удовольствием играла с ними. И все равно по-настоящему так и не могла привыкнуть к жизни в Пенсильвании, к этой природе, этим людям и их поведению. В Библии говорилось, что Господь защищает странников, но Бретт не была в этом так уверена, и теперь она больше не могла скрывать свои чувства.

– Билли, я боюсь, – сказала она.

– Войны?

– Да, и мне страшно, что ты уезжаешь. Я боюсь, потому что не буду знать, где ты и что с тобой. Я боюсь людей вокруг и их обвиняющих взглядов только за то, что я южанка. Я всего боюсь. Мне ужасно стыдно признаваться в этом, но я ничего не могу поделать!

Голос Бретт звучал чуть слышно, в нем не было прежней силы, которая всегда так восхищала его в ней. Что ж, теперь он и сам был так же напуган, как она, ведь впереди его ждала неизвестность.

Он не имел ни малейшего представления и о том, какого рода обязанности на него возложат. Инженеры сейчас вырубали деревья, готовили дороги, строили понтонные переправы, по которым будут продвигаться огромные армии. Инженеры шли впереди регулярных частей и обычно первыми оказывались под вражеским огнем.

– Все так неопределенно, – тихо говорила Бретт. – И вокруг так много ненависти, слишком многие радуются предстоящим смертям. Иногда я вообще думаю, как мы все сможем выжить.

– Если мы любим друг друга, то все преодолеем. И наши семьи тоже. Как и вся страна.

– Ты искренне в это веришь?

– Да, верю. Однажды, когда мне было очень плохо, мне помог Джордж, и знаешь как? – Билли отломил веточку лавра и вложил в руку Бретт. – Лавр цветет там, где другие растения умирают. Мама всегда верила, что наша семья похожа на этот лавр, как и твоя семья, я думаю. Мы сильные, потому что все мы любим друг друга, а значит, вместе пройдем через все испытания.

Бретт посмотрела на веточку с маленькими белыми цветками, а потом спрятала ее в карман платья.

– Спасибо.

Когда Билли наклонился, чтобы поцеловать жену, он почувствовал на ее щеках слезы.

– Как только я узнаю, куда меня определят, я обязательно пошлю за тобой, если только это будет возможно. Все будет хорошо, не волнуйся.

Бретт повернулась и поцеловала его.

– Как же я тебя люблю, Билли Хазард! – воскликнула она.

– И я люблю тебя, Бретт. Потому мы и сильны.

После еще одного продолжительного поцелуя Бретт снова повернулась и прижалась спиной к груди мужа. Они смотрели на звезды, а порывы весеннего ветра проносились через гребень холма. Рядом тихо шелестели лавры. Билли говорил о своих надеждах, хотя и не слишком уверенно. Он отлично понимал всю хрупкость этих надежд.

Темнота вокруг тоже была хрупкой. Хотя супруги и стояли спиной к раскинувшемуся внизу огромному заводу Хазардов, они все равно видели его яркий свет, который заливал всю долину реки. На его фоне тускнели даже городские фонари, а некоторые и вовсе были не видны.

Билли не хотелось оглядываться и вообще не хотелось думать о существовании завода, но куда от него было деться? Кровавое сияние трех плавильных печей словно смывало с неба звезды. Он слышал громкие голоса людей, работавших всю ночь в дыму и огне, оглушительный шум паровых моторов, запущенных на пределе мощности.

На мгновение он закрыл глаза. Это не помогло. Алый свет падал на волосы и плечи Бретт. Порывы ветра окружали их дымом и копотью. Казалось, вся долина и весь мир наполнились гулом огромных безжалостных механизмов, уже запущенных, чтобы делать первые тонны металла для оружия, для Союза, для войны. Ветер смешивал заводской дым с дымом, который поднимался с другой стороны холма, куда упал метеорит, оставив от росших там лавровых деревьев лишь кучку пепла, словно их там никогда и не было.

Рабство навлекает на любую страну, допускающую его, небесное правосудие. И поскольку народы не могут быть ни вознаграждены, ни наказаны в загробном мире, они получают его в этом.

Джордж Мэйсон, Виргиния, 1787 год

Послесловие

«Север и Юг» – первый из трех задуманных мной романов о неких американцах, захваченных потоком событий перед Гражданской войной, во время нее и после.

Кто-то может возразить, что важнейшим опытом для Америки стал Дикий Запад. Возможно, это самый романтизированный период нашей истории. Но для многих других самым главным событием в нашей стране остается война между Севером и Югом, в истории которой до сих пор открываются новые страницы.

Как писал в своей статье «Унесенные ветром» Ричард Пинделл из Нью-Йоркского государственного университета, это прежде всего «целиком и полностью наша война». Ее причины лежат в далеком прошлом, в тех временах, когда первые белые люди ступили на наши берега. А ее последствия отразились в пятидесятых, шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годах этого века, как шторм, не желающий утихать.

За главными вопросами, которые и стали причиной этой войны, пришли слава, несчастья и великий миф. Роберт Пенн Уоррен говорил, что война подарила Северу счастье справедливости, а Югу – его великое оправдание. Она также дала американским чернокожим если не фактическую свободу, то хотя бы законные основания для нее. Но американские семьи по обе стороны линии Мэйсона-Диксона потеряли убитыми шестьсот тысяч человек.

По утверждениям историков, эта война означала, что наша нация начала взрослеть. Короткий период в два десятилетия рассказал нам больше о нас самих и об американском обществе, чем мы узнали за все время после прибытия первых колонистов. Больше, возможно, чем нам хотелось бы знать.

И все же нас зачаровывает тот период. Мы заново переживаем его великие битвы в книгах и статьях, на школьных занятиях и в дискуссионных клубах. Мы размышляем о его предостерегающих уроках или игнорируем их и понимаем, за что проливалась кровь на наших улицах. Именно могучая и порой трагическая сила тех событий и привлекла меня к этой теме, как привлекала до меня многих других писателей и ученых.

Довольно любопытная реакция последовала еще во время подготовки к этой книге. На одной вечеринке, вскоре после того, как я сообщил о теме нового романа, какая-то женщина спросила меня – довольно раздраженно, должен признать:

– Да как вообще янки осмелился приехать на Юг и писать о нас?

Последнее слово меня встревожило. Мне хотелось ответить ей, что я считаю себя американцем и не собираюсь выгораживать какой-то отдельный регион. Но я попытался найти ответ получше:

– Но ведь точно так же любой профессионал пишет о времени, в котором он не жил. Но, тщательно изучая историю, приезжая на места реальных событий, хороший рассказчик пытается с помощью силы воображения проникнуть в мысли и чувства своих героев.

После этих слов, думаю, самое время сказать немного об исторической достоверности книги.

Безусловно, «Север и Юг» – это прежде всего роман. Но тем не менее мне очень хотелось, чтобы книга стала достаточно точным отражением того периода, которое я видел не в скрупулезном пересказывании каждого эпизода, приведшего к началу войны в Чарльстонской бухте, а в честном описании настроений, царящих с обеих сторон.

Например, на Юге то тут, то там звучали голоса, подобные голосу Купера Мэйна. И когда О’Делл говорит о необходимости переселить новых свободных людей в Либерию, он лишь повторяет то, что говорили некоторые северяне, включая, кстати, и Линкольна. Многие из тех, кто одобрял идею освобождения негров, не верили, что бывшие рабы достойны или способны полностью адаптироваться к американской демократии, и тот печальный факт, что сегодня это утверждение может навредить историческому роману или даже вовсе его обесценить, не может стать причиной не упоминать об этом, потому что иначе мы согрешим против истины и оскорбим память тех, кто сражался насмерть как раз ради победы над подобными мыслями.

Хотя я старался сделать свою книгу исторически достоверной, в ней все же встречаются кое-какие отступления. Приведу несколько примеров.

Рота К Второго кавалерийского полка действительно стояла в Техасе в конце пятидесятых годов. Но офицеры и солдаты моей роты – вымышленные персонажи, как и инцидент с Ланцманами, хотя такое вполне могло произойти в тот период. Подробности жизни и подвигов этого прославленного полка достойны войти в историю.

Другой вопрос, который я слышал во время работы над книгой (и его тоже задавали довольно резко), был таким: «А вы-то сами на чьей стороне?»

Я никогда на него не отвечал, потому что считал сам вопрос неправильным. Я вижу только одну сторону – сторону тех, кто страдал. Сторону тех, кто потерял жизнь в битвах, и тех, кто медленно, но неотвратимо терял свою жизнь в неволе.

И тут мы встаем перед другим великим соблазном темы: ее завораживающим и трагическим парадоксом. Раскол Союза не должен был произойти, и вместе с тем он был неизбежен. Впрочем, это моя интерпретация. Как сказал один историк, каждый создает свою собственную Гражданскую войну. Такое заявление объясняет, почему этот конфликт постоянно привлекает умы не только американцев, но и миллионов людей по всему миру.

Теперь пришло время заплатить кое-какие долги. Огромное количество людей сыграли свою роль в подготовке этой книги. И первые среди них – два редактора: Кэрол Хилл, помогавшая мне наметить план будущего романа, и Джулиан Мюллер, делавший то же самое уже при работе с рукописью. Вклад каждого из них бесценен.

За огромную помощь в поисках исторического материала я должен особо отметить библиотеку Вест-Пойнта, Военной академии Соединенных Штатов, – и в первую очередь сотрудника отдела карт и рукописей миссис Мари Кэппс.

Главный, как мне кажется, специалист по истории Академии XIX века – это профессор Джеймс Моррисон с исторического факультета Йоркского колледжа в Пенсильвании. Профессор Моррисон – также бывший армейский офицер, он сам учился в Вест-Пойнте. Он ответил на множество моих вопросов, которые, без сомнения, мог счесть наивными, и потратил массу своего драгоценного времени на то, чтобы обеспечить меня копией рукописи Тидболла – воспоминаниями о жизни в Академии кадета Джона Тидболла выпуска 1848 года.

Записки Тидболла достойны публикации и широкого внимания. В них есть яркие краски, юмор, человечность солдата девятнадцатого века, и это было бы интересно многим. К концу его рассказа я вдруг понял, что мне очень хотелось бы познакомиться с этим человеком. Я знаю, он бы мне понравился.

Библиотека округа Бофорт в Южной Каролине и ее филиал в Хилтон-Хед-Айленде также оказали мне неоценимую помощь в поиске необходимых фактов в огромном море материалов. Моя особая благодарность мисс Марф Шопмайер, которая без устали искала для меня книги, документы и газеты нужного периода истории.

Я благодарен Розе-Энн Феррик, которая не только снова и снова с блестящим умением перепечатывала много раз исправленную рукопись, но и часто делала весьма остроумные и полезные редакторские правки.

Выражая благодарность всем, кто мне помогал, я считаю своим долгом подчеркнуть, что никто из них не может отвечать за текст этой книги. Весь сюжет романа, как и все ошибки в фактах и оценках лежат только на моей совести.

Покойный Брюс Каттон подарил нам сочинение о Гражданской войне, равного которому нет. С тех пор как я впервые прочитал Каттона, я не забывал его метафору – «непереваримый ком рабства». Так много сказано всего в трех словах! Я использовал эту метафору в книге в вольном пересказе и теперь в этом признаюсь.

Хорошие советы и добрый юмор моего поверенного Фрэнка Кёртиса были источником силы и бодрости. И еще я в особом долгу перед Майком и Джуди, чью дружбу я высоко ценю и чья доброта помогали мне миновать темные дни, неизбежно случавшиеся на долгом пути работы. Думаю, они и сами не знают, как сильно поддерживали меня, за что я им искренне благодарен.

И наконец, я благодарен Биллу Йовановичу за его постоянный интерес к замыслу и моей жене Рэйчел за ее неизменную поддержку и любовь.

Джон Джейкс,Хилтон-Хед-Айленд,24 августа 1981 года

Примечания

1

Прозвище генерала Эндрю Джексона, седьмого президента США.

(обратно)

2

Столица Южной Каролины.

(обратно)

3

Военная академия Соединенных Штатов.

(обратно)

4

Мамушка Салли, пожалуйста, старайтесь не двигаться. Я тоже боюсь. Но если мы сохраним спокойствие хотя бы еще минуту, то будем в безопасности. Я в этом уверена (фр.).

(обратно)

5

Из многих одна (лат.).

(обратно)

6

Нативистская партия в США, наибольшего успеха достигла в середине 50-х годов XIX века. Доступ в ряды партии был открыт только «чистым», стопроцентным американцам протестантского вероисповедания, родившимся в США. Свое название получила потому, что в ответ о деятельности партии ее представитель должен был отвечать: «Ничего не знаю». Среди прочего главными пунктами политической программы было ограничение иммиграции и запрещение католикам и иностранцам занимать государственные должности.

(обратно)

7

Окторон – человек с 1/8 негроидной крови.

(обратно)

8

Перевод К. Бальмонта.

(обратно)

9

Имеется в виду дом, когда-то принадлежавший Томасу Хейварду-младшему, одному из трех делегатов от Южной Каролины, подписавших Декларацию независимости. В 1791 году во время визита в Чарльстон в этом доме останавливался Джордж Вашингтон.

(обратно)

10

Имеется в виду «Подпольная железная дорога» – так в США называли тайную систему для организации побегов рабов и перевозки их из рабовладельческих штатов на Север.

(обратно)

11

Религиозное общество друзей – официальное название протестантского христианского движения, возникшее в Англии и Уэльсе.

(обратно)

12

Еженедельная газета, издавалась в Вашингтоне с 1847 по 1860 г.; в ней впервые был опубликован роман Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».

(обратно)

13

Военная академия Соединенных Штатов.

(обратно)

14

Просецессионистское движение, возникшее на Юге США.

(обратно)

15

Рыцари Круглого стола.

(обратно)

16

Разные виды сосен.

(обратно)

17

Сильный холодный и сухой северный ветер, дующий из Канады.

(обратно)

18

Этот лозунг был использован Конфедерацией во время Гражданской войны, для того чтобы поддержать раскол Союза.

(обратно)

19

Песня Стивена Фостера (1826–1864).

(обратно)

20

Железнодорожный вокзал в Балтиморе.

(обратно)

21

Молодежная организация, созданная республиканцами в 1860 г. для поддержки кандидатуры Авраама Линкольна на выборах в США.

(обратно)

22

Разновидность крупнокалиберного гладкоствольного орудия.

(обратно)

Оглавление

Пролог Две судьбы

  1686 год. Мальчик-углежог

  1687 год. Аристократ

Часть первая Под барабанный бой

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Часть вторая Друзья и враги

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

Часть третья «И прочных уз связующие нити порвутся одна за другой»

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

Часть четвертая Шаг в пропасть

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

  Глава 67

  Глава 68

  Глава 69

  Глава 70

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg