«1356. Великая битва»

1356. Великая битва (fb2) - 1356. Великая битва [litres] (пер. Александр Леонидович Яковлев) (Поиски Грааля - 4) 2750K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бернард Корнуэлл

Бернард Корнуэлл 1356. Великая битва

Bernard Cornwell

1356

Copyright © 2012 by Bernard Cornwell

All rights reserved

Серия «The Big Book. Исторический роман»

© А. Яковлев, перевод, 2018

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается моему внуку Оскару Корнуэллу,

с любовью

Англичане скачут, никто не знает куда.

Предупреждение, разосланное по Франции XIV века. Процитировано по книге Энн Ро «Простак и его деньги»

Пролог. Каркассон

Он опоздал.

Уже стемнело, фонаря у него не было, но отблески городских пожаров проникали в глубину церкви и мерцали тусклым отсветом на каменных плитах крипты, пол которой он пытался разобрать с помощью лома.

Он ковырял инструментом камень с высеченным изображением чаши, перетянутой застегнутым поясом, по которому вилась надпись: «Calix Meus Inebrians»[1]. Резные солнечные лучи окружали кубок, символизируя исходящий от него свет. Изображение и письмена стерлись от времени, и мужчина не обращал на них внимания. Зато прислушивался к воплям из переулков вокруг церквушки. То была ночь огня и страданий; крики были такими громкими, что заглушали звук, с которым металлическое жало вонзалось в край плиты и откалывало куски камня, чтобы образовалась щель, куда можно просунуть лом. Мужчина обрушил инструмент и застыл, услышав смех и шаги наверху в церкви. Он спрятался за аркой в тот самый миг, когда в крипту вошли двое с горящим факелом, осветившим продолговатое сводчатое помещение, – легкой добычи в поле зрения не наблюдалось. Алтарь в крипте был из простого камня; из украшений – только деревянный крест. Даже подсвечники отсутствовали. Один из пришельцев сказал что-то на незнакомом языке, другой рассмеялся, и оба снова поднялись в неф, где пламенное зарево с улицы падало на расписанные стены и оскверненные алтари.

Человек с ломом кутался в черный плащ с капюшоном. Под плотным плащом скрывалась белая ряса, вся в грязных пятнах, перехваченная в поясе сплетенной втрое веревкой. Одежда типичная для монаха-доминиканца; хотя в эту ночь принадлежность к монашескому сословию не обещала защиты от армии, грабившей Каркассон. Мужчина был высоким и сильным, и перед вступлением в орден служил солдатом. Он знал, как колоть копьем, рубить мечом или разить секирой. Некогда его звали Фердинанд де Роде, но теперь он стал просто братом Фердинандом. Прежде он носил кольчугу и доспехи, участвовал в турнирах и дрался в битвах, но вот уже пятнадцать лет, как де Роде посвятил себя Церкви и дни напролет молился об отпущении своих грехов. Он был уже стар, почти шестьдесят, но по-прежнему широк в плечах. Фердинанду требовалось попасть в этот город, но дожди задержали его в пути: из-за них реки вышли из берегов, сделав броды непроходимыми, и поэтому он опоздал. Опоздал и устал. Монах вновь обрушил лом на украшенную рисунком плиту и навалился на него, опасаясь, что железо согнется прежде, чем поддастся камень. Но тут вдруг послышался скребущий звук, гранит вздыбился, затем скользнул вбок, обнажив небольшую зияющую дыру.

Внутри было темно, ибо дьявольские отсветы горящего города не достигали могилы. Монах опустился перед черной дырой на колени и ощупал ее. Пальцы обнаружили дерево, и он снова взмахнул ломом. Один удар, второй, раздался треск, и Фердинанд взмолился, чтобы гроб не оказался двойным: иногда тело помещали сначала в свинцовый ящик, а затем тот уже в деревянный гроб. Монах в последний раз провернул инструмент, потом наклонился и очистил дыру от щепок.

Гроб не был свинцовым. Внутри рука встретила ткань, рассыпавшуюся при первом касании, затем нащупала кости. Пальцы обследовали пустые глазницы, рассыпавшиеся зубы, скользнули по изгибу ребра. Монах лег и, просунув руку глубже в черноту могилы, обнаружил нечто твердое, что не являлось костью. Но это было не то, что он искал, – форма у предмета оказалась иной. Распятие. Сверху из церкви вдруг донеслись громкие звуки. Мужской смех и плач женщины. Брат лежал неподвижно, прислушивался и молился. На миг он отчаялся, решив, что нужного ему предмета в гробу нет, но, вытянув, насколько мог, руку, нашарил что-то завернутое в ткань, видимо дорогую, которая не рассыпалась. Действуя на ощупь, Фердинанд уцепился за ткань и потянул. Внутри материи находилось нечто весьма тяжелое. Подтянув чуть поближе, он высвободил находку из рук скелета. Потом вытащил предмет из гроба и встал. Ему не было нужды разворачивать ткань. Фердинанд знал, что нашел la Malice[2]. В порыве благодарности он повернулся к скромному алтарю у восточной стены крипты и осенил себя крестом.

– Благодарю тебя, Господи! – прошептал он. – Благодарю и тебя, святой Петр, и тебя, святой Жуньен. А теперь помогите мне спастись.

Небесная помощь монаху действительно не помешала бы. С минуту доминиканец склонялся к мысли спрятаться в крипте и переждать, пока армия захватчиков не уйдет из Каркассона, но это могло занять не один день, да и как только солдаты приберут к рукам всю легкую добычу, то станут обшаривать гробницы в поисках колец, распятий и прочего, за что можно выручить монету. Крипта полтора столетия хранила Малис, но брат знал, что ему она может обещать безопасность лишь на каких-нибудь несколько часов.

Бросив лом, Фердинанд стал взбираться по лестнице. Малис была длиной с его руку и на удивление тяжелой. Некогда у нее имелась рукоять, но теперь от нее остался только тонкий хвостовик, и доминиканец кое-как ухватился за него. Реликвия по-прежнему была завернута в материал, который показался ему шелком.

Свет от горящих близ храма домов освещал неф и несколько фигур. Трое оказались лучниками, и длинные цевья их луков были прислонены к алтарю. Один из воинов окликнул закутанную в темный плащ фигуру, показавшуюся из крипты, но на самом деле стрелков интересовал не уходящий, а женщина, которую они распростерли на ступеньках алтаря. На миг брата Фердинанда обуял порыв спасти несчастную, но тут через боковую дверь в церковь ввалились еще четверо или пятеро грабителей, загоготавших при виде лежащего на ступенях обнаженного тела. С собой они приволокли новую жертву. Девушка визжала и отбивалась, и от ее отчаянных криков у доминиканца сжалось сердце. Он слышал треск раздираемой на ней одежды, плач, вспомнил обо всех своих грехах и перекрестился.

– Прости меня, Господи Исусе! – пробормотал Фердинанд и, не в силах помочь бедняжкам, выскользнул через дверь храма на небольшую площадь.

Пламя пожирало соломенные крыши и пылало ярко, выплевывая в ночной ветер снопы искр. Город заволокло дымом. Солдата с красным крестом святого Георгия тошнило на ступенях церкви, к нему бежала собака, чтобы подлизать блевотину. Монах свернул к реке в намерении пересечь мост и подняться к Cité[3]. Он полагал, что двойные стены Каркассона защитят его, потому как едва ли этой армии налетчиков хватит терпения для осады. Она захватила бург, купеческую часть города, расположенную на западном берегу реки, но его никто и не думал защищать. Хотя большинство торговых и ремесленных промыслов было сосредоточено в бурге: лавки кожевников, серебряных дел мастеров, оружейников, торговцев живностью и тканями, но все эти богатства оборонял лишь земляной вал, и орда захватчиков перелилась через ничтожное препятствие подобно потопу. Зато центр Каркассона представлял собой одну из самых неприступных крепостей Франции, цитадель, ощетинившуюся могучими каменными башнями и высокими стенами. Там монах будет в безопасности. Найдет место, где можно спрятать Малис, пока не придет время вернуть ее владельцу.

Доминиканец свернул на улицу, не объятую огнем. Воины молотами или топорами выбивали двери и вламывались в дома. Большинство горожан сбежало в Сите, но кое-какие наивные души остались, вероятно в надежде защитить свое добро. Захватчики обрушились так стремительно, что не было времени укрыть все самое ценное за мостом и исполинскими воротами цитадели на холме. В сточной канаве валялись два трупа. На них была одежда с четырьмя львами Арманьяка – то были арбалетчики, убитые во время безнадежной попытки отстоять бург.

Брат Фердинанд не знал города. Он пытался найти неприметный путь к реке, следуя темными улицами и узкими переулками. Господь оберегает его, решил монах, поскольку по пути на восток он ни разу не повстречался с врагом. Затем доминиканец достиг широкой улицы, освещенной пламенем, увидел длинный мост, а за ним, высоко на холме, отблески пожаров на стенах Сите. В зареве бурга камни стены казались кроваво-красными. «Словно стены преисподней», – промелькнула мысль. Потом порыв ночного ветра снес густую пелену дыма, спрятав от его взора стены, зато открыв мост. На мосту, охраняя западный его конец, стояли лучники. Английские лучники в их туниках с красными крестами и с длинными смертоносными луками. Среди них были два всадника в шлемах и кольчугах.

Перейти на другой берег не получится. Нет способа добраться до безопасного Сите. Он помешкал, потом направился назад, в сплетение улиц. Надо идти на север.

Ему предстояло пересечь главную улицу, освещенную недавно занявшимися пожарами. Цепь, одна из многих, что натягивались поперек дороги, чтобы сдержать захватчиков, валялась в канаве, из которой кошка лакала кровь. Брат Фердинанд перебежал через освещенное пространство, нырнул в другую улочку и, не замедляя шага, устремился дальше. Бог по-прежнему пребывал с ним. Звезды затянуло дымом, в котором летали искры. Монах перешел площадь, угодил в тупик, вернулся и снова взял направление на север. В горящем доме мычала корова, собака прошмыгнула мимо, таща в зубах что-то черное и сочащееся. Доминиканец миновал мастерскую дубильщика, перепрыгивая через раскиданные по мостовой шкуры, и вскоре впереди показался земляной вал, служивший бургу единственной защитой. Доминиканец взобрался на него, потом услышал крик и обернулся. За ним гнались трое.

– Ты кто такой? – вопил один.

– Стой! – орал другой.

Доминиканец побежал вниз по склону, направляясь к тонущей во мгле сельской округе, начинавшейся сразу позади горстки хижин, построенных с внешней стороны вала. Просвистела стрела, по милости Божьей прошедшая мимо на ширину пальца, и Фердинанд юркнул в проход между двумя лачугами. Здесь возвышалась парящая зловонная куча. Проскочив через навоз, беглец обнаружил, что тропа упирается в стену, а обернувшись, понял, что путь назад преграждают трое преследователей. На их лицах играли ухмылки.

– Что прихватил? – спросил один из них.

– Je suis Gascon[4], – сказал Фердинанд. Ему было известно, что в город ворвались гасконцы и англичане, но по-английски он не говорил. – Je suis Gascon! – повторил старик и шагнул навстречу преследователям.

– Да это же черный брат! – воскликнул кто-то из них.

– Тогда почему этот чертов ублюдок пытался удрать? – спросил другой англичанин. – Хотел что-то припрятать, так ведь?

– Дай-ка сюда, – произнес третий, протягивая руку. Только у него одного тетива на луке была натянута, остальные забросили луки за спину и держали мечи. – Иди сюда, тупица, и дай это мне! – Англичанин потянулся за Малис.

Эти трое были много моложе доминиканца и, будучи лучниками, наверняка вдвое превосходили его силой, но брат Фердинанд был хорошим воином, и искусство владения мечом никогда не изменяло ему. А еще он разозлился. Разозлился из-за страданий, которые видел, жестокостей, о которых слышал, и гнев ослепил его.

– Во имя Господа! – провозгласил он и взмахнул Малис снизу вверх.

Та все еще была обернута в ткань, но клинок глубоко впился в протянутую руку, рассекая сухожилия и ломая кости. Фердинанд держал оружие за хвостовик – хватка рискованная, – но меч словно слился с ним. Раненый отпрянул, истекая кровью, а его товарищи, взревев от ярости, вскинули мечи. Доминиканец одним движением отвел оба и сделал выпад. Хотя Малис и пролежала в гробу сто пятьдесят с лишним лет, она осталась острой, как будто ее только что наточили, и ее острие пробило подбитую холстом кольчугу, вскрыло грудную клетку и пронзило легкое. Прежде чем англичанин успел сообразить, что случилось, Фердинанд рубанул клинком по глазам третьего противника. Кровь обагрила переулок. Англичане попытались отступить, но монах не дал им уйти. Ослепленный споткнулся о навозную кучу и упал навзничь, его приятель отчаянно махал мечом. Малис встретилась с ним, и английский клинок сломался пополам. Брат взмахнул завернутым в ткань оружием, рассек врагу глотку и ощутил, как кровь брызнула ему на лицо. «Такая горячая, – подумалось ему. – Да простит меня Господь!» В темноте крикнула птица, в бурге ревело пламя.

Монах прикончил всех троих лучников, затем протер шелком лезвие Малис. Он хотел было коротко помолиться о душах только что убитых им людей, но затем решил, что не собирается делить небеса с такими мерзавцами. Вместо этого Фердинанд поцеловал клинок, потом обыскал тела, нашел несколько монет, кусок сыра, четыре тетивы и нож.

Каркассон горел, наполняя зимнюю ночь дымом.

Доминиканец шел на север. Он возвращался домой, возвращался к башне.

И нес с собой Малис и судьбу всего христианского мира.

Мужчина растворился во тьме.

* * *

Люди прибыли к башне спустя четыре дня после разграбления Каркассона.

Их было шестнадцать, все в богатых, плотных плащах, верхом на добрых конях. Пятнадцать – одеты в кольчуги, на поясах висели мечи. Последним из всадников был священник, на запястье у него сидел сокол с колпачком на голове.

Суровый ветер с перевала в горах ерошил перья сокола, клонил сосны и кружил дым, поднимавшийся от маленьких хижин деревушки, лежащей у подножия башни. Было холодно. В этой части Франции снег выпадает редко, но, выглядывая из-под капюшона, священник решил, что видит, как ветер несет белые хлопья.

Вокруг высились полуразрушенные стены – свидетельство того, что прежде тут стояла крепость, но теперь от старого замка осталась только сама башня да крытое соломой приземистое здание. Там, скорее всего, размещались слуги. Куры копались в пыли, коза на привязи глядела на лошадей, зато кошка не обращала на чужаков никакого внимания. То, что некогда было прекрасной маленькой крепостью, стерегущей дорогу в горах, превратилось в ферму. Впрочем, как подметил священник, башню добротно отремонтировали, а деревушка в долине под старой цитаделью выглядела вполне процветающей.

Из крытой соломой хижины выскочил человек и угодливо склонился перед всадниками. Кланялся он не потому, что узнал гостей. Просто люди с мечами требовали к себе уважения.

– Господа? – встревоженно обратился он к конным.

– Лошадей в стойло, – распорядился священник.

– Сначала выгуляй их, – добавил один из воинов. – Дай им пройтись, потом оботри и не давай есть слишком много.

– Слушаюсь, господин, – ответил крестьянин, снова поклонившись.

– Это Мутуме? – уточнил священник, спешившись.

– Да, отче.

– И ты служишь мессиру Мутуме? – осведомился клирик.

– Да, графу Мутуме, господин.

– Он жив?

– Живой, отче, слава Всевышнему.

– Воистину, слава Всевышнему, – рассеянно отозвался священник и зашагал к короткой каменной лестнице, что вела к двери в башню.

Двоим воинам он велел идти с ним, остальным приказал ждать на улице. Распахнув дверь, клирик оказался в просторной круглой комнате, где хранили дрова и запасы. С балок свисали окорока и связки растений. Вдоль половины стены шла лестница, и священник, не объявив о своем прибытии и не дожидаясь, пока его кто-то встретит, поднялся по ступенькам в помещение на втором этаже, где был растоплен камин. Большая часть дыма клубилась в круглой комнате, поскольку задувающий в вытяжное окошко холодный ветер загонял его обратно. Древние доски пола устилали потрепанные дерюги. На двух деревянных сундуках горели свечи: хотя был день, оба окна завесили одеялами, чтобы защититься от сквозняков. Имелся еще стол, на котором размещались две книги, несколько пергаментов, бутылочка с чернилами, пучок перьев, нож и заржавленный нагрудник, служивший блюдом для трех сморщенных яблок. У стола примостилось кресло, но сам граф Мутуме, повелитель сей одинокой башни, лежал на придвинутой к коптящему очагу постели. Рядом сидел седовласый священник, две старухи стояли на коленях в изножье.

– Уйдите! – приказал всем троим вновь прибывший.

Следом за ним по лестнице поднялись два одетых в кольчуги воина и, казалось, заполнили всю комнату своим зловещим присутствием.

– Вы кто? – встревоженно спросил седовласый поп.

– Я велел убираться.

– Он умирает!

– Прочь!

Пожилой священник в нарамнике оставил святые дары и спустился по лестнице вслед за старухами. Умирающий смотрел на гостей, но не говорил ни слова. Волосы у него были длинные и белые, борода всклокоченная, глаза глубоко запали. Он наблюдал за тем, как приехавший клирик поставил сокола на стол, когти птицы скребли по доскам.

– Это каладрий, – пояснил священник.

– Каладрий? – едва слышно переспросил граф. Он посмотрел на синевато-серые перья и светлую грудку птицы. – Слишком поздно для каладрия.

– Следует иметь веру, – возразил клирик.

– Я прожил восемьдесят с лишним лет. И веры в моем распоряжении больше, нежели времени.

– Ну вот на это времени у вас хватит, – мрачно заявил священник.

Двое воинов молча стояли у лестницы. Каладрий издал звук, похожий на мяуканье, но стоило клирику щелкнуть пальцами, птица с колпачком замерла и стихла.

– Вас приобщили Святых Тайн? – осведомился поп.

– Отец Жак как раз собирался дать их мне, – проговорил умирающий.

– Я сам это сделаю, – сказал священник.

– Кто вы?

– Я прибыл из Авиньона.

– От папы?

– От кого же еще? – ответил клирик вопросом на вопрос.

Священник прошелся по комнате, осматривая ее; граф следил за ним. Приезжий отличался высоким ростом и суровостью лица. Подобающее сану облачение явно шил искусный мастер. Когда гость поднял руку, чтобы коснуться висящего на стене распятия, под опавшим рукавом показалось белье из красного шелка. Старик знал подобный сорт духовенства: люди жесткие и амбициозные, богатые и умные; не из тех, кто проповедует бедноте, но кто поднимается по лестнице церковной иерархии в общество состоятельных и привилегированных. Священник повернулся и устремил на умирающего взгляд холодных зеленых глаз.

– Вы расскажете мне, где находится Малис?

Старик на одно лишнее мгновение промедлил с ответом.

– Малис?

– Скажите, где она, – потребовал клирик и, не дождавшись ничего, кроме молчания, продолжил: – Я прибыл от его святейшества. Я приказываю вам сообщить мне.

– Я не знаю ответа, – прошептал старик. – Поэтому как могу я вам сказать?

В очаге затрещало полено, плюнув искрами.

– Черные братья сеют ересь, – буркнул священник.

– Избави Бог, – отозвался граф.

– Вы слышали их?

– Мне мало что приходилось слышать в последние дни, отче. – Мутуме покачал головой.

Поп покопался в висящем на поясе кошеле и достал клочок пергамента.

– «Семь темных владык хранят его, и они заклеймены, – прочел он вслух. – Тот, кому суждено нами править, найдет его, и благословенны будем мы».

– Это ересь? – спросил граф.

– Это стих, что доминиканцы распространяют по всей Франции. По всей Европе! Есть лишь один человек, который правит нами, и это его святейшество папа. Если Малис существует, ваш христианский долг поведать мне все, что вам известно. Она должна быть передана Церкви! Любой, кто придерживается иного мнения, – еретик!

– Я не еретик, – заявил старик.

– Ваш отец был темным владыкой.

Граф вздрогнул.

– Грехи отца не падают на меня.

– А темные владыки хранили Малис.

– О темных владыках много чего болтают, – заметил Мутуме.

– Они хранили сокровища катарских еретиков, – сказал священник. – А когда по милости Божьей эти отступники были выжжены с земли, темные владыки забрали их сокровища и спрятали.

– Я слышал об этом. – Голос графа был едва громче шепота.

Клирик протянул руку и погладил сокола по спине.

– Малис была утеряна в те незапамятные времена, но черные братья утверждают, что ее можно найти, – настаивал он. – И ее нужно найти! Это достояние Церкви, могущественная реликвия! Оружие, способное установить царство Божие на земле, а ты скрываешь его!

– Не скрываю! – возразил умирающий.

Поп сел на ложе и склонился над графом.

– Где Малис? – спросил он.

– Не знаю.

– Ты очень близок к Божьему суду, старик. Посему не лги мне.

– Господом клянусь, я не знаю, – промолвил граф.

И это была правда. Почти. Он знал, где была спрятана Малис, и, опасаясь, что англичане обнаружат ее, послал своего друга, брата Фердинанда, забрать реликвию. Граф полагал, что монаху это удалось, а если это так, то графу действительно неизвестно, где находится сейчас Малис. Поэтому он не солгал, а просто поведал клирику не всю правду, потому как некоторые тайны следует уносить в могилу.

Священник пристально вглядывался в графа какое-то время, потом протянул левую руку и снял с сокола путы. Птица, все еще в колпачке, осторожно перебралась ему на запястье. Клирик поднес ее к кровати и уговорил сойти на грудь умирающего. Потом аккуратно снял удерживающие колпачок тесемки и кожаную шапочку с головы хищницы.

– Этот каладрий не похож на остальных, – пояснил он. – Соколица предсказывает, не останешься ли ты жить или умрешь, но определяет, почиешь ли ты с миром и отправишься ли на небеса.

– Молюсь, чтобы так и было, – пробормотал умирающий.

– Посмотри на птицу, – велел поп.

Мутуме посмотрел на сокола. Ему доводилось слышать о каладриях, способных предсказывать жизнь и смерть. Если птица смотрит больному прямо в глаза, этот человек выздоровеет, если нет, умрет.

– Птица, которой ведома вечность? – уточнил граф.

– Посмотри на нее, – потребовал священник. – И скажи мне, известно ли тебе, где укрыта Малис?

– Нет, – прошептал умирающий.

Сокол, казалось, глядит на стену. Он прошелся по груди старика, впиваясь когтями в потрепанное одеяло. Никто не произносил ни слова. Птица замерла, потом внезапно опустила голову. Граф вскрикнул.

– Тихо! – рыкнул поп.

Сокол погрузил кривой клюв в левый глаз угасающего человека, и глаз лопнул, растекшись студенистой кровавой массой по небритой щеке. Граф заскулил. Клирик вернул хищника на кровать, и тот прищелкнул клювом.

– Каладрий утверждает, что ты солгал, – заявил священник. – Если хочешь сохранить второй глаз, скажи мне правду. Где Малис?

– Не знаю, – ответил старик, рыдая.

Поп сидел некоторое время молча. В очаге потрескивало пламя, ветер загонял в комнату клубы дыма.

– Ты солгал, – повторил он. – Каладрий поведал это мне. Ты плюнул в лицо Богу и ангелам его.

– Нет! – возразил старик.

– Где Малис?

– Я не знаю!

– Ваше родовое имя – Планшар, – обвиняющим тоном заявил клирик. – А Планшары всегда были еретиками.

– Нет! – воспротивился граф. Потом голос его стал слабее. – Кто ты?

– Можешь называть меня отец Каладрий, – бросил священник. – Я тот, кто имеет право решать, отправишься ты в ад или в рай.

– Так отпусти мне грехи! – взмолился умирающий.

– Да я скорее поцелую дьявола в задницу, – хмыкнул отец Каладрий.

Час спустя, когда граф ослеп и содрогался в рыданиях, священник наконец поверил, что старику неизвестно место, где спрятана Малис. Поп приманил сокола к себе на запястье, снова нацепил ему колпачок, затем кивнул одному из воинов:

– Отправь этого дряхлого дурака к его господину!

– К его господину? – озадаченно переспросил солдат.

– К Сатане, – пояснил клирик.

– Христом Богом прошу! – простонал граф Мутуме и беспомощно затрепыхался, когда воин положил набитую шерстью подушку ему на лицо. Старику потребовалось на удивление много времени, чтобы испустить дух.

– Мы втроем возвращаемся в Авиньон, – велел священник своим спутникам. – Но прочие остаются здесь. Прикажите им обыскать тут все. Переверните эту башню, камень за камнем!

Клирик ускакал на восток, в направлении Авиньона. Ближе к вечеру того же дня повалил снег, мягкий и мелкий, убелив оливковые деревья в долине под башней мертвеца.

На следующее утро снег растаял, а неделю спустя пришли англичане.

Часть первая Авиньон

Глава 1

Послание прибыло в город после полуночи, его доставил молодой монах, проделавший путь из самой Англии. В августе он вместе с двумя братьями выехал из Карлайла. Всем троим предписывалось прибыть в великую обитель цистерцианцев[5] в Монпелье. Брату Майклу, самому младшему, предстояло обучаться там медицине, а его спутникам – посещать знаменитую школу теологии. Путь по Англии троица проделала пешком, затем отплыла из Саутгемптона в Бордо, далее последовала по дороге вглубь Франции. Как и со всеми странниками, отправляющимися в далекие края, с ними передали множество посланий. Одно было для аббата Пюи. В аббатстве один из путешественников – брат Винсент – умер от жестокого поноса. Майкл и его второй спутник дошли до Тулузы. Там брат Питер захворал и его положили в госпиталь, где, насколько Майкл знал, тот до сих пор и пребывал. Юный монах пошел дальше один, ему осталось передать последнее из посланий – потрепанный кусочек пергамента. Ему сказали, что он разминется с адресатом, если не пустится в дорогу той же ночью.

– Бастард перемещается стремительно, – поведал аббат монастыря в Павилле. – Позавчера он был тут, сегодня в Вийоне, а где будет завтра…

– Бастард?

– Так его зовут в этих краях, – пояснил аббат, осенив себя крестным знамением.

У молодого английского монаха возникло ощущение, что ему сильно повезет, если он переживет встречу с человеком по имени Бастард.

И вот, совершив дневной переход, брат Майкл смотрел на раскинувшийся на другой стороне долины город Вийон. Найти его не составило труда, потому как с наступлением темноты небо осветилось заревом, послужившим маяком. Встреченные на дороге беглецы сообщили монаху, что Вийон горит, поэтому, чтобы найти Бастарда и передать ему послание, брату Майклу оставалось просто идти на пожар. Юноша не без трепета пересек долину, глядя, как пламя окольцовывает городские стены, наполняя ночь клубами дыма, приобретавшими в местах соприкосновения с открытым огнем багровый оттенок. «Вот так, должно быть, выглядит небо Сатаны», – подумал чернец. Беглецы продолжали покидать город, они советовали брату Майклу повернуть и уносить ноги, потому как в Вийоне хозяйничают дьяволы ада. И его одолевало искушение внять совету. Ох как одолевало! Но какой-то частицей его молодой души владело любопытство. Никогда прежде не доводилось ему наблюдать за битвой. Никогда не видел он того, что творят люди, когда ими овладевает тяга к насилию. Поэтому он продолжил путь, опираясь на веру в Бога и крепкий посох паломника, который нес с собой от самого Карлайла.

Пожары полыхали у западных ворот, пламя выхватывало из тьмы громаду замка, угнездившегося на холме далее к востоку. То был замок сеньора де Вийона, о котором рассказывал Майклу аббат Павилля. Сеньора де Вийона осаждала армия, ведомая епископом Лаванса и графом де Лабруйядом, которые сообща подрядили шайку наемников во главе с Бастардом.

– А из-за чего война? – осведомился брат Майкл у аббата.

– Распрей у них две, – ответил настоятель, после того как служка налил ему вина. – Сеньор де Вийон конфисковал партию шкур, принадлежащую епископу. По крайней мере, так утверждает прелат. – Аббат скривился, потому как вино было молодое и кислое. – По правде говоря, де Вийон – безбожный негодяй, и епископ хотел бы заполучить иного соседа. – Старый церковник пожал плечами, как бы признавая незначительность повода для вражды.

– А вторая распря? – спросил монах.

Аббат помолчал.

– Вийон отобрал у графа де Лабруйяда жену, – признался наконец он.

– Ого! – брат Майкл не знал, что еще сказать.

– Мужчины драчливы, – продолжил настоятель, – но женщины всегда усугубляют дело. Вспомни о Трое! Все эти люди убивали друг друга ради одного смазливого личика! – Он сурово посмотрел на юного монаха. – Женщины приносят в сей мир грех, брат, и так будет всегда. Радуйся, что ты монах и принес обет безбрачия.

– Слава Всевышнему, – согласился Майкл, хотя и без особой уверенности.

Теперь Вийон полнился горящими домами и убитыми, и все из-за одной женщины, ее любовника и повозки шкур. Брат Майкл приблизился к городу по идущей вдоль долины дороге, пересек каменный мост и подошел к западному входу, где остановился. Ворота были вырваны из сводчатой кладки силой столь могучей, что молодой человек не брался даже представить, что способно обладать такой мощью. Петли были выкованы из железа, каждая крепилась к воротам скобой длиной с епископский посох, шириной с ладонь и толщиной с палец. Тем не менее обе створки висели набекрень, доски их были обуглены, а массивные петли свернуты в причудливый завиток. Словно сам дьявол двинул своим ужасным кулаком сквозь арку, прокладывая себе путь в город. Брат Майкл перекрестился.

Он протиснулся между почерневшими створками и снова остановился, потому как сразу за аркой горел дом, а напротив двери лежал лицом вниз труп молодой женщины. Она была почти обнажена, сбегавшие по бледной коже струйки крови казались в зареве пожара черными. Монах смотрел на нее, слегка нахмурившись, и пытался понять, почему очертания женской спины так возбуждают, затем устыдился собственных мыслей и снова перекрестился. Дьявол хозяйствует повсюду этой ночью, подумалось ему, но особенно в этом полыхающем городе под окрашенными огнем адовыми облаками.

Рядом с убитой женщиной стояли двое: один в дырявой кольчуге, другой в кожаном колете, который был ему велик. Оба держали длинные ножи. Испуганные появлением монаха, они стремительно повернулись, готовые к драке, потом разглядели холщовую белую рясу и деревянный крест на шее у брата Майкла и устремились на поиски жертв побогаче. Третьего солдата тошнило в канаве. В охваченном пламенем доме обрушилась балка, взметнув поток горячего воздуха и круговерть искр.

Брат Майкл шел по улице, стараясь держаться подальше от трупов, потом заметил привалившегося к бочке, стоявшей под водосточным желобом, человека, который зажимал кровоточащую рану в животе. Юный монах служил помощником в монастырском инфирмарии[6], поэтому приблизился к раненому воину.

– Я могу перевязать это, – сказал он, опускаясь на колени.

Но раненый рыкнул на него и взмахнул ножом, которого Майклу удалось избежать, проворно отпрянув в сторону. Монах встал и попятился.

– Снимай рясу! – скомандовал раненый, пытаясь догнать юношу, но брат побежал вверх по улице. Его преследователь снова упал и разразился проклятиями. – Вернись! – орал он. – Вернись!

Поверх кожаного колета на нем была ливрея с изображением золотого кречета на красном поле, и брат Майкл, с трудом соображая в окружающем его безумии, смекнул, что золотая птица – эмблема защитников города и что раненый пытался сбежать, отобрав у него рясу и переодевшись в нее. Но вместо этого несчастного перехватили двое солдат в зеленом и белом и перерезали ему горло.

Некоторые воины носили эмблемы с желтым епископским посохом в окружении четырех черных крестов-кросслетов[7], и брат Майкл решил, что это люди епископа, тогда как солдаты с зеленой лошадью на белом поле должны служить графу де Лабруйяду. На большинстве убитых были накидки с золотым кречетом, и монах подметил, что многие из этих трупов пронзены длинными английскими стрелами с заляпанным кровью оперением. Сражение прокатилось через эту часть города, оставив ее в огне. Пожар перепрыгивал с одной соломенной кровли на другую, а в тех местах, куда он еще не распространился, орда пьяной, буйной солдатни грабила и насиловала под пологом дыма. Заплакал ребенок, взвизгнула женщина, потом слепец, от глаз которого остались только две кровоточащие дыры, вышел, пошатываясь, из переулка и столкнулся с монахом. Мужчина заскулил, отпрянув назад, и вскинул руки, пытаясь защититься от удара.

– Я не причиню тебе вреда, – сказал брат Майкл по-французски – этот язык он выучил послушником, чтобы получить возможность закончить образование в Монпелье, – но слепец не стал его слушать и заковылял дальше по улице.

Где-то, в вопиющем противоречии с кровью, дымом и криками, пел церковный хор. Монаху показалось поначалу, что это сон, но голоса были настоящие – такие же настоящие, как вопли женщин, плач детей и лай собак.

Молодой чернец сбавил ход, потому как улицы стали темнее, а солдаты разгульнее. Он миновал дубильную мастерскую, в которой горел огонь. Его взору предстал мужчина, утопленный в чане с мочой, в которой вымачивали кожу. Потом вышел на маленькую площадь, украшенную каменным крестом. Тут на него напал сзади какой-то бородатый мерзавец в накидке с епископским гербом. Он повалил монаха на землю и принялся срезать висящий на веревочном поясе кошель.

– Отстань! Отстань! – С перепугу брат Майкл забыл, где находится, и кричал по-английски.

Грабитель осклабился и взмахнул ножом перед лицом монаха. Потом глаза его вдруг широко распахнулись в ужасе, в озаренной отблесками пожаров ночи хлынул черный поток крови, и солдат медленно повалился набок. Сквозь брызги брат разглядел стрелу, пробившую шею обидчика. Тот задыхался, хватался за древко, потом задрожал, и из его открытого рта хлынула кровь.

– Ты англичанин, брат? – спросил кто-то по-английски.

Обернувшись, монах увидел человека в черной ливрее с белым гербом, который пересекала косая черта – знак незаконного рождения.

– Ты англичанин? – переспросил незнакомец.

– Англичанин, – выдавил брат Майкл.

– Тебе следовало дать ему по башке, – сказал воин, поднимая посох монаха, затем помог встать и ему самому. – Врезал бы как следует, он бы и повалился. Ублюдки все нажрались.

– Я англичанин, – повторил брат Майкл. Его трясло. На коже ощущалась теплая свежая кровь. Монах поежился.

– Далековато занесло тебя от дома, брат, – проговорил стрелок. Длинный боевой лук висел, перекинутый через мускулистые плечи. Он перешагнул через обидчика монаха, достал нож и вырезал стрелу из горла раненого, попутно прикончив его.

– Стрелы не так легко добыть, – пояснил лучник. – Поэтому мы стараемся собирать их. Если попадутся на пути, поднимай.

Майкл оправил белую рясу, потом повнимательнее рассмотрел эмблему на накидке своего спасителя. На ней было изображено странное животное, сжимающее в лапах чашу.

– Ты служишь… – начал он.

– Бастарду, – не дал ему договорить воин. – Мы эллекины, брат.

– Эллекины?

– Слуги дьявола, – с ухмылкой ответил стрелок. – А тебя какого черта сюда занесло?

– У меня послание для твоего хозяина, Бастарда.

– Тогда давай найдем его. Меня зовут Сэм.

Имя подходило лучнику, у которого было ребяческое, открытое лицо и веселая улыбка. Он провел монаха мимо церкви, которую охранял вместе с еще двумя эллекинами. Храм служил убежищем для части городских жителей.

– Бастард не одобряет насилия над женщинами, – бросил воин.

– Как и подобает христианину, – благочинно отозвался Майкл.

– С таким же успехом он может не одобрять дождь, – хмыкнул Сэм, выводя спутника на площадь побольше, где расположилось с полдюжины всадников с мечами наголо.

На них были кольчуги и шлемы, у всех без исключения цвета епископа. За ними располагался хор: десятка два мальчишек, распевающих псалом.

– Domine eduxisti, – выводили они, – de inferno animam meam vivificasti me ne descenderem in lacum.

– Он бы растолковал, что это значит, – пробормотал Сэм, постучав себя по эмблеме и явно имея в виду Бастарда.

– Это означает, что Бог извел души наши из ада, – объяснил брат Майкл. – Дал нам жизнь и уберегает нас от преисподней.

– Очень любезно со стороны Бога, – заметил Сэм. Он небрежно поклонился всадникам и коснулся рукой шлема. – Это епископ, – пояснил лучник.

Брат Майкл увидел высокого мужчину, смуглое лицо которого обрамлял стальной шлем. Он восседал на коне под знаменем с изображением епископского посоха и крестов.

– Ждет, когда мы завершим битву, – проворчал Сэм. – Они все такие. Идите и сражайтесь за нас, говорят. А потом напиваются вдрызг, оставляя нам всю кровавую работу. Впрочем, за это мы и получаем деньги. Поосторожнее, брат, тут опасно. – Он стащил с плеч лук, провел монаха чуть дальше по улице, потом остановился на углу, осмотрелся и добавил: – Чертовски опасно.

Брат Майкл, которого творящаяся вокруг бойня завораживала и пугала, пристроился рядом с Сэмом и обнаружил, что они добрались до окраин города и находятся на границе обширного открытого пространства, вероятно рыночной площади. На дальней его стороне в черной скале были прорублены ведущие в замок ворота. Надвратное укрепление, освещенное факелами из невысокой башни, было увешано большими штандартами. Часть из них взывала о помощи святых, на других красовался герб с золотым кречетом. Арбалетный болт попал в стену рядом с монахом и заскользил по камням мостовой.

– Если возьмем замок завтра до заката, наши деньги удвоятся, – сказал Сэм.

– Удвоятся? Почему?

– Потому что завтра День святой Бертиллы, – ответил лучник. – А жену нашего нанимателя зовут Бертилла. Поэтому падение замка докажет, что Бог на нашей стороне, а не на ее.

Теологическая выкладка показалась брату Майклу сомнительной, но он предпочел не спорить.

– Так это и есть сбежавшая жена?

– И кто ее осудит? Этот граф – настоящая свинья, мерзкий боров, но брак есть брак, да? И воистину ад замерзнет в тот день, когда женщинам будет дозволено выбирать себе мужа. И все-таки мне ее жалко – выйти за такого борова!

Он наполовину натянул тетиву, шагнул за угол, ища цель, но не увидел ни одной и отступил.

– И вот бедняжка тут, – продолжил стрелок. – А боров платит нам за то, чтобы мы вернули ее как можно скорее.

Брат Майкл выглянул за угол и отпрянул, когда два арбалетных болта блеснули в свете факелов. Они ударили в стену рядом с ним и, срикошетив, полетели дальше по улице.

– А ты везунчик! – радостно воскликнул Сэм. – Ублюдки засекли меня, прицелились, а тут ты выглядываешь. Умей эти придурки стрелять, ты сейчас бы уже в раю был.

– Вам никогда не вытащить леди оттуда, – выразил свое мнение монах.

– Это почему?

– Замок слишком сильный.

– Но мы-то эллекины! – заявил Сэм. – А это означает, что крошке осталось всего час пробыть с любимым парнем. Надеюсь, он славно приголубит ее на память.

Майкл вспыхнул под покровом темноты. Женщины не давали ему покоя. Бо́льшую часть его жизни искушение проходило стороной, потому как, будучи заперт в цистерцианской обители, юноша не часто видел представительниц иного пола. Зато путь из Карлайла оказался усеян тысячами дьявольских ловушек. В Тулузе одна шлюха обхватила его со спины и приласкала. Он вырвался, дрожа от смущения, и упал на колени. Ее смех как плетью резанул по его душе, так же как воспоминания о прочих девушках, которых он встречал, на которых смотрел, о которых думал. Мысленно увидев перед собой белую нагую кожу убитой у городских ворот, брат понял, что Сатана снова искушает его, и собирался было укрепить дух молитвой, но его внимание привлек звук рассекаемого воздуха. Он увидел, что на рыночную площадь обрушился град арбалетных болтов. Некоторые, чиркая по камням мостовой, высекали искры. Брат Майкл удивился, с чего это защитникам стрелять, потом заметил закутанные в темные плащи фигуры, которые выныривали из всех проулков и перебегали открытое пространство. Это были лучники, начавшие пускать стрелы в направлении замковой стены. Настоящие облака стрел – не коротких, с кожаным хвостом железных болтов арбалетчиков, но английских стрел – длинных, белоперых. Они бесшумно устремлялись к замку, будучи выпущены из мощных тисовых луков, пеньковая тетива которых при выстреле издавала щелчок, похожий на высокую ноту арфы. Срываясь с тетивы, стрелы трепетали, перья забирали воздух, и посланцы взмывали вверх белыми вспышками в темноте, отражая стальным наконечником свет факелов. Монах обратил внимание, что поток болтов, такой плотный минуту назад, теперь вдруг иссяк. Лучники осыпали укрепления стрелами, заставив арбалетчиков спрятаться за парапетом, одновременно другие эллекины целили в узкие бойницы, прорезанные в башнях. Звук стальных наконечников, врезающихся в камни, напоминал шум дождя, падающего на мостовую. Один из стрелков рухнул навзничь с торчащим в груди болтом, но это была единственная потеря, которую видел брат. Потом Майкл услышал скрип колес.

– Отойди! – велел Сэм.

Монах подался назад, и мимо него прогрохотала повозка – небольшая, достаточно легкая, чтобы ее могли толкать шесть человек. Однако ее утяжелили десять больших павез – щитов размером с человеческий рост, предназначавшихся для защиты арбалетчиков, перезаряжающих свое неуклюжее оружие. Павезы были установлены спереди и по бокам, чтобы прикрывать толкающих телегу, груженную маленькими деревянными бочонками.

– И часа много. – Сэм вышел на улицу, как только повозка проехала. Он натянул тетиву большого лука и пустил стрелу в направлении замковых ворот.

Была странная тишина. Брату Майклу казалось, что битвы сопровождаются шумом. Он ожидал услышать призывы воинов к Богу о спасении души, крики страха и боли, но единственными звуками были вопли женщин в нижнем городе, треск пламени, струнная музыка спускаемой тетивы, грохот колес по мостовой да стук стрел и болтов, ударяющихся о камень. Майкл благоговейно наблюдал, как Сэм стреляет, вроде как не целясь, а просто посылая стрелу за стрелой в направлении замковых укреплений.

– Хорошо, что видно, – произнес Сэм, в очередной раз спустив тетиву.

– Из-за пожаров, хочешь сказать?

– Ради этого мы и подпалили дома. Чтобы подсветить ублюдков.

Он выстрелил еще раз, без всякого видимого усилия. А вот когда брат Майкл попытался однажды согнуть тисовый лук, то не смог натянуть тетиву больше чем на ширину ладони.

К этому времени повозка достигла ворот замка. Там она остановилась – темная тень под темной аркой. Брат Майкл заметил, как во мгле затрепетал огонек: померк, ожил, затем разгорелся до ровного приглушенного пламени. Шестеро, толкавшие телегу, тем временем бежали назад к лучникам. Один из них упал, – очевидно, в него попал арбалетный болт. Двое других подхватили раненого под руки и потащили дальше, и в этот миг монах впервые заметил Бастарда.

– Это он, – ласково бросил Сэм. – Наш чертов ублюдок.

Брат Майкл увидел высокого мужчину в перехваченной поясом длинной кольчуге, выкрашенной в черный. На нем были высокие сапоги, черные ножны, а шлемом служил простой басинет[8] того же цвета, что и кольчуга. Меч он обнажил и махал им, приказывая дюжине солдат выдвинуться и построиться в линию, заведя щит за щит, на открытом пространстве. Он посмотрел в сторону брата Майкла, и монах углядел, что нос Бастарда сломан, а через щеку проходит шрам. Но еще он прочитал в его лице силу и свирепость и понял, почему аббат в Павилле отзывался о нем с таким уважением. Цистерцианец ожидал найти человека в возрасте – и был поражен, что облаченный в черное воин выглядел таким молодым. Затем Бастард заметил Сэма.

– Мне казалось, ты должен охранять церковь, – сказал он.

– Рябой и Джонни остались там, – ответил Сэм. – Но я привел вот этого парня повидаться с тобой.

Лучник кивнул на брата Майкла.

Монах сделал шаг вперед и ощутил всю силу взгляда Бастарда. Его обуял внезапный страх, а во рту пересохло.

– У меня для тебя послание, – промямлил он. – Оно от…

– Позже, – прервал его Бастард.

Слуга подал ему щит, который тот надел на левую руку, потом командир наемников посмотрел на замок.

Тот внезапно окутался дымом и пламенем. Дым был черным и багровым; пронизанный острыми языками пламени, он наполнял ночь под оглушительный грохот, от которого брат Майкл в ужасе присел. Во тьме полетели горящие обломки, а волна горячего воздуха пронеслась через узкую горловину улицы. Открытое пространство затянуло дымом, а рокот взрыва эхом отразился от дальней стороны долины и покатился назад. Птицы, селившиеся в расселинах замковой стены, взмыли в дымный воздух. Один из больших штандартов, взывавший к помощи святого Иосифа, занялся и вспыхнул, ярко освещая укрепления.

– Порох, – лаконично пояснил Сэм.

– Порох?

– Ловкий он ублюдок, наш Бастард. Вмиг ворота выбил, разве не так? Учти, это штука дорогая. Оставшемуся без жены борову пришлось заплатить вдвойне, если он захотел, чтобы мы использовали порох. Должно быть, ему очень нужна эта сучка, раз он так ради нее раскошеливается! Надеюсь, она того стоит.

Брат Майкл заметил небольшое пламя, пробивающееся через валивший из-под арки густой дым. Он вдруг понял, почему городские ворота выглядели так, будто их вырвал, вычернил и раскидал дьявольский кулак. Бастард проложил себе путь в город при помощи пороха и повторил этот же трюк с массивными деревянными створками входа в замок. Теперь он вел два десятка воинов к обломкам.

– Лучники! – раздался чей-то голос, и стрелки, включая Сэма, последовали за пехотинцами к воротам. Шли они молча, и это тоже навевало ужас. Эти люди в черных с белым накидках приучились тихо жить и без жалости сражаться в мрачной юдоли смерти. Никто из них не казался пьяным. Эти парни были дисциплинированны, умелы и наводили страх.

Бастард исчез в дыму. Из замка доносились крики, но монах не мог разглядеть происходящего там, хотя штурмующие явно проникли внутрь, поскольку лучники теперь потоком вливались через коптящую арку ворот. За ними следовали другие – воины с гербами епископа и графа, искавшие новой поживы в обреченной крепости.

– Это может быть опасно, – предупредил юного монаха Сэм.

– С нами Бог! – воскликнул брат Майкл и удивился яростному возбуждению, охватившему его. Такому яростному, что он перехватил свой посох паломника так, будто это было оружие.

С городской улицы замок казался огромным, но, пробравшись через обугленные ворота, брат Майкл обнаружил, что он значительно меньше, чем представлялось. В нем не было цитадели или донжона, а только надвратное укрепление и еще одна массивная башня – она разделяла небольшой внутренний двор, на котором распласталось с дюжину умирающих арбалетчиков в красных с золотом накидках. Одного из них выпотрошило взрывом, но, хотя его внутренности растеклись по камням мостовой, бедолага был еще жив и стонал. Монах остановился, собираясь оказать страдальцу помощь, но отскочил, когда Сэм, с легкостью столь же обыденной, сколь и бессердечной, перерезал раненому горло.

– Ты убил его! – в ужасе воскликнул цистерцианец.

– Ясное дело, что убил, – весело отозвался лучник. – А что мне с ним надо было сделать? Поцеловаться? Надеюсь, кто-нибудь сделает для меня то же самое, если я окажусь в таком положении.

Он стер кровь с короткого ножа. Один из защитников закричал, падая с парапета надвратного укрепления, другой спустился, шатаясь, с ведущей на башню лестницы и рухнул у ее подножия.

Ступени вели к двери, но то ли ее изначально никто не охранял, то ли мужество покинуло обороняющихся после взрыва главных ворот, но воины Бастарда хлынули в башню беспрепятственно. Брат Майкл потянулся за ними, но остановился, заслышав зов трубы. Кавалькада облаченных в белое и зеленое всадников прокладывала себе путь через замковые ворота, мечами разгоняя своих же собственных ратников с дороги. В самой середине конников, под их надежной защитой, восседал на громадной лошади чудовищно толстый мужчина в пластинчатых доспехах. У подножия лестницы кавалькада остановилась. Чтобы помочь толстяку слезть с седла и утвердиться на ногах, потребовалось четверо помощников.

– Его поросячье лордство, – язвительно заметил Сэм.

– Граф де Лабруйяд?

– Один из наших нанимателей, – сказал лучник. – А вот и второй.

Следом за графом ворота миновал и епископ со своими людьми. Когда двое военачальников ступили на лестницу и принялись взбираться в башню, Сэм и Майкл преклонили колени.

По недлинному пролету из низких ступеней монах и лучник поднялись за свитой епископа в переднюю, а оттуда попали в большой зал – высокое помещение с колоннами, освещенное дюжиной коптящих факелов и увешанное гобеленами с изображением золотого кречета на красном фоне. В зале уже собралось по меньшей мере человек восемьдесят. Они подались в стороны, давая графу де Лабруйяду и епископу Лаванскому пройти к помосту, на котором двое парней Бастарда держали поставленного на колени побежденного сеньора. Позади них, высокий и черный в своей броне, расположился сам Бастард; лицо его не выражало никаких эмоций. Рядом с ним стояла молодая женщина в красном платье.

– Это и есть Бертилла? – уточнил брат Майкл.

– Больше некому. – Сэм присвистнул. – А недурна кобылка!

Брат Майкл смотрел не дыша и на один еретический момент пожалел, что принял постриг. Бертилла, неверная графиня де Лабруйяд, была не просто недурной кобылкой, но настоящей красавицей. На вид никак не старше двадцати, с милой мордашкой, не испорченной шрамами или оспинами, с сочными губками и темными глазами. Волосы у нее были черные и вились, зрачки ее расширились, но вопреки очевидному ужасу лицо Бертиллы казалось столь прелестным, что брат Майкл, сам едва отметивший двадцать второй день рождения, затрепетал.

Никогда прежде не встречал он создания столь прекрасного. Монах глубоко вздохнул, перекрестился и мысленно взмолился Пресвятой Деве и архангелу Михаилу с просьбой уберечь от искушения.

– Она стоит цены пороха, честное слово, – оживленно заметил Сэм.

Брат Майкл смотрел, как супруг Бертиллы, сняв шлем и обнажив седые волосы и жирное, поросячье лицо, заковылял к ней. Из-за тяжести напяленных доспехов графа настигла одышка. Не дойдя пары шагов до помоста, он остановился и уставился на платье жены, на груди которого был вышит золотой кречет – эмблема ее побежденного любовника.

– Сдается мне, мадам, что вы проявили дурной вкус, выбирая наряд, – сказал граф.

Графиня упала на колени и протянула стиснутые руки к супругу. Она хотела заговорить, но из горла ее вырвалось лишь визгливое рыдание. Свет факелов отражался в слезах на щеках. Брат Майкл напоминал себе, что перед ним изменщица, грешница, распутница, отлученная от милости Божьей. Сэм посмотрел искоса на монаха и подумал, что однажды женщина может довести до беды его нового приятеля.

– Сорвите с нее этот герб, – приказал граф своим воинам, указывая на вышитого на платье жены золотого кречета.

Эти двое, звякая кольчугами и тяжко топая подбитыми железом сапогами по плитам пола, взобрались на помост и схватили графиню. Та пыталась сопротивляться, один раз вскрикнула, но утихла, когда первый из мужчин завел ей руки за спину, а второй вытащил из-за пояса короткий нож.

Брат Майкл инстинктивно дернулся, словно намереваясь помочь женщине, но Сэм ухватил его рукой.

– Она жена графа, брат, а значит – его собственность, – вполголоса напомнил лучник. – Он может делать с ней все, что вздумается, а если ты вмешаешься, вспорет тебе брюхо.

– Я не… – начал было монах, затем решил лучше умолкнуть, чем солгать, потому как собирался именно вмешаться или по меньшей мере выразить протест. Но теперь просто смотрел, как воин кромсает дорогую ткань, отпарывая от алой материи золотые нити.

Он изодрал весь перед платья до самой талии графини, завладел наконец вышитым кречетом и швырнул его под ноги хозяину. Освободившись из лап второго солдата, молодая женщина согнулась, прижимая к груди остатки одеяния.

– Вийон, посмотри на меня! – скомандовал граф.

Пленник, удерживаемый двумя людьми Бастарда, неохотно поднял глаза на врага. Это был молодой мужчина, красивый как сокол. Не далее часа назад он был владельцем этого замка, господином земель и собственником крестьян. Теперь же превратился в ничто. Он был в кольчуге с нагрудником и наножными пластинами, а пятно крови на темных волосах указывало на то, что он дрался с осаждающими. Но сейчас Вийон оказался в их руках и был вынужден смотреть, как жирный граф пыхтит, задирая подол своей кольчуги. Никто в зале не шевелился и не говорил, все просто наблюдали, как его сиятельство раздвигает сталь и кожаную поддевку и с ухмылкой на лице мочится на кречета, содранного с платья его жены. Пузырь у него был вместимостью с бычий, и урина лилась длинной струей. Где-то в замке раздался крик. Крик тянулся и тянулся, наконец, слава Всевышнему, оборвался.

В тот же миг граф покончил со своим занятием, потом протянул руку, в которую его оруженосец вложил небольшой нож с хищно изогнутым лезвием.

– Видишь это, Вийон? – Толстяк поднял клинок так, чтобы на него упал свет факелов. – Знаешь, что это такое? – (Вийон, которого удерживали двое солдат, ничего не ответил.) – Это для тебя, – продолжил граф. – Она поедет обратно в Лабруйяд. – Он указал ножом на жену. – И ты тоже, только сначала мы тебя обрежем.

Парни в зеленых и белых накидках осклабились, предвкушая удовольствие зреть чужую боль. Нож со ржавым лезвием и рукояткой из потертого куска дерева служил для кастрации – им холостили баранов, телят или мальчишек, которых предназначали в хоры больших церквей.

– Разденьте его! – приказал граф своим людям.

– О Боже! – прошептал брат Майкл.

– Жидковат для такого зрелища, брат? – осведомился Сэм.

– Он хорошо дрался, – раздался новый голос, и монах заметил, что Бастард подошел к краю помоста. – Он храбро сражался и заслуживает права умереть как мужчина.

Кое-кто из приспешников графа положил руку на эфес меча, но епископ взмахнул рукой, призывая успокоиться.

– Он преступил закон Божий и человеческий, – обратился прелат к Бастарду. – И поставил себя вне пределов рыцарства.

– Это моя вражда, не твоя, – рыкнул на командира наемников граф.

– Он мой пленник, – напомнил Бастард.

– Когда мы тебя нанимали, ты согласился, что все пленники будут принадлежать графу и мне, независимо от того, кто их захватит, – заявил епископ. – Ты станешь это отрицать?

Бастард замялся, но было очевидно, что церковник говорит правду. Высокий, облаченный в черное воин оглядел помещение, но его людей явно насчитывалось намного меньше, чем воинов епископа и графа.

– В таком случае я призываю вас позволить ему предстать перед Богом, как подобает мужчине, – обратился он к прелату.

– Он распутник и греховодник, – возразил тот. – И я предоставляю графу поступать с ним так, как ему вздумается. И напоминаю тебе, что условия твоей платы предусматривают подчинение всем нашим разумным приказам.

– Но этот не разумный, – не сдавался Бастард.

– Приказ отступить в сторону – разумный, – отрезал епископ. – И я отдаю его тебе.

Воины графа застучали по полу щитами, выказывая свое согласие, и Бастард, осознавая численный перевес соперника и силу его аргументов, пожал плечами и отошел в сторону. Брат Майкл увидел, как один из солдат взял нож для кастрации. Не в силах вынести дальнейшего, монах проложил себе путь к ведущей в башню лестнице и жадно вдохнул насыщенный дымом ночной воздух. Ему хотелось убраться подальше, но люди графа нашли в замковых стойлах быка и теперь мучили животное. Они кололи его мечами и копьями и бросались врассыпную, когда бык кидался на них. Поэтому цистерцианец не решился пройти через площадку для этой игры. А потом из зала донеслись крики.

На плечо монаху легла чья-то рука, и он повернулся и вскинул тяжелый посох, но увидел перед собой священника, весьма пожилого, который предложил ему флягу с вином.

– Похоже, ты не одобряешь поступок графа? – осведомился старик.

– А ты?

Священник пожал плечами:

– Вийон отобрал у графа жену, так чего же он ждал? К тому же Церковь благословляет месть графа, и не без причины. Вийон – человек презренный.

– А граф, значит, нет? – Брат Майкл пришел к выводу, что ненавидит толстяка с его седыми волосами и жирными щеками.

– Я его капеллан и исповедник, поэтому знаю, какой он, – промолвил пожилой священник. Голос его звучал уныло. – А что тебя привело в эти края?

– Я принес послание для Бастарда, – ответил брат Майкл.

– Какое послание?

Англичанин мотнул головой:

– Я не читал.

– Всегда следует читать письма, – с улыбкой заявил старик.

– Оно запечатано.

– Тут способен помочь нагретый нож.

Монах нахмурился:

– Мне было велено не читать его.

– Кем велено?

– Графом Нортгемптонским. Он сказал, что послание срочное и личное.

– Срочное?

Брат Майкл перекрестился.

– Поговаривают, принц Уэльский собирает новое войско. Думаю, Бастарду приказывают примкнуть к нему. – Молодой человек пожал плечами. – По крайней мере, это вполне правдоподобно.

– Вполне.

Разговор отвлек Майкла от жутких воплей, доносящихся из зала. Крики постепенно стихли, перейдя в жалобные стоны, и только затем капеллан снова повел монаха в освещенную факелами палату. Брат старался не смотреть на обнаженное нечто на кровавом полу. Он держался в глубине зала, укрываясь от оскопленного мужчины за рядами кольчужных воинов.

– Мы покончили, – сказал граф де Лабруйяд, обращаясь к Бастарду.

– Покончили, милорд. – Бастард кивнул. – За исключением того, что ты должен нам за быстрый захват замка.

– Я должен тебе, – согласился граф. – Деньги ждут тебя в Павилле.

– В таком случае, милорд, мы идем в Павилль. – Бастард поклонился графу, потом хлопнул в ладоши, призывая своих людей к вниманию. – Вы знаете, что нужно делать. Выполняйте!

Солдатам Бастарда предстояло позаботиться о раненых, разыскать своих убитых и собрать растраченные в бою стрелы, поскольку в Бургундии, Тулузе или Провансе таких было не найти. Рассвет наступил прежде, чем наемники проследовали через разрушенные городские ворота, пересекли мост в долине и свернули к востоку. Раненых везли на повозках, но все остальные ехали верхом. Брат Майкл, успевший прикорнуть на пару часов, смог наконец пересчитать отряд Бастарда. Он выяснил, что часть эллекина осталась охранять замок Кастийон, служивший для них убежищем, но в распоряжении Бастарда все равно находились значительные силы. Здесь было шесть с небольшим десятков лучников, все англичане и валлийцы, и тридцать два латника, по преимуществу гасконцы, а также представители итальянских государств, несколько бургундцев, с дюжину британцев и даже обитатели более далеких краев. Все это были искатели приключений, жадные до денег и находившие их на службе у Бастарда. С учетом слуг и оруженосцев эти воины образовывали мощный отряд, который мог нанять любой лорд, способный позволить себе лучшее. Впрочем, тот, кто намеревался выступить против англичан или их гасконских союзников, вынужден был искать кого-то другого, потому как тут Бастард отказывался. Он говаривал частенько, что ему нравится помогать врагам Англии истреблять друг друга, да еще получать деньги за эту помощь. Эти люди были наемниками и называли себя эллекином, то есть свитой дьявола. Они похвалялись, что их нельзя победить, потому как их души уже запроданы в ад.

И, в первый раз увидев их в бою, брат Майкл охотно поверил им.

Глава 2

Граф де Лабруйяд торопился покинуть Вийон и укрыться в своей крепости, которая благодаря рву и подъемному мосту была неуязвима для примененного Бастардом метода взлома ворот при помощи пороха. А укрытие требовалось графу, поскольку Бастард, по его убеждению, вскоре рассорится с ним. Поэтому, оставив воинов епископа удерживать захваченный замок Вийона, он с собственными своими силами – шестьдесят пехотинцев и сорок три арбалетчика – поспешил домой в Лабруйяд.

Однако путешествие его задерживали пленные. Он подумывал выпороть Бертиллу в Вийоне, даже приказал одному из слуг принести хлыст из конюшни, но потом отсрочил наказание ради скорейшего возвращения домой. Но унизить ее ему хотелось, и с этой целью граф захватил из Лабруйяда повозку. Она стояла в тамошнем сарае, сколько он себя помнил. На полок повозки была установлена клетка – достаточно просторная, чтобы вместить танцующего медведя или быка для боев. Вероятно, с этой целью ее и сколотили. А быть может, какой-то из предков использовал ее для пленников или перевозил злобных мастифов, применявшихся в охоте на вепря. Но для чего бы ни предназначалась она ранее, теперь тяжелой повозке предстояло стать тюрьмой для его жены. Графа де Вийона, окровавленного и обессилевшего, везли в другой телеге. Если мужчина выживет, граф собирался приковать его нагим во дворе, чтобы он служил объектом насмешек и столбом, под которым оставляют метки собаки. Во время неспешного пути на юг эта перспектива грела толстяку душу.

Около дюжины легковооруженных всадников он отрядил на восток. Их задачей было следить за передвижениями наемников Бастарда и докладывать, если англичанин начнет погоню. Но это казалось теперь маловероятным, потому как капеллан графа принес добрую весть.

– Полагаю, мессир, Бастард получил вызов от своего сеньора, – сообщил он де Лабруйяду.

– А кто его сеньор?

– Граф Нортгемптонский, мессир.

– В Англии?

– Из тех краев прибыл монах, мессир, – продолжил духовник. – Он предполагает, что Бастарду отдан приказ присоединиться к принцу Уэльскому. По его словам, сообщение было срочным.

– Надеюсь, он не ошибся.

– Такое объяснение самое вероятное, мессир.

– И если ты прав, то Бастард поедет в Бордо! Подальше отсюда!

– Но он может и вернуться, мессир, – предупредил отец Венсан.

– Когда-нибудь, может быть, – беззаботно отмахнулся де Лабруйяд.

Он не переживал, потому как, если Бастард удалится в Гасконь, у графа появится время, чтобы набрать больше воинов и укрепить замок. Толстяк придержал коня, давая повозкам поравняться с собой, чтобы он мог полюбоваться на нагого и окровавленного врага. Зрелище его порадовало: Вийон корчился от боли, а Бертиллу ожидало подобающее прелюбодейке наказание. Жизнь хороша, подумалось графу.

Его жена рыдала. Солнце поднималось, обещая жаркий день. Крестьяне опускались на колени перед проезжающим графом. Дорога взбиралась на холмы, разделявшие земли Вийона и Лабруйяда. В первых царила смерть, тогда как другие ликовали, ведь их хозяин свершил свою месть.

* * *

Павилль находился всего в двух часах езды на запад от захваченного замка. Некогда это был процветающий город, славный своим монастырем и качеством вина, но теперь в обители осталось всего тридцать два монаха, а в самом городишке ютилось менее двух сотен душ. Нагрянула чума, и половина здешних жителей покоилась теперь в полях за рекой. Городские стены осыпались, а монастырские виноградники поросли сорняком.

Эллекины собрались на рыночной площади близ аббатства, а своих раненых устроили в местном лазарете. Чистили уставших лошадей, ремонтировали стрелы. Брат Майкл собирался перекусить чем-нибудь, но к нему подошел Бастард.

– Шестеро из моих парней умирают там. – Он кивнул в сторону монастыря. – Еще четверо тоже могут не выжить. Сэм сказал мне, что ты работал в инфирмарии?

– Верно, – ответил монах. – А еще у меня есть для тебя письменное послание.

– От кого?

– От графа Нортгемптонского, лорд.

– Не обращайся так ко мне. Чего хочет Билли? – Бастард подождал ответа и нахмурился, так и не получив его. – Только не говори, что не прочел письма! Что ему понадобилось?

– Я не читал! – возразил брат Майкл.

– Честный монах? Да узрит свет чудо! – Бастард не принял протянутое послание. – Ступай и присмотри за моими ранеными. Письмо я прочитаю позже.

Цистерцианец провозился около часа, помогая двум другим монахам промывать и бинтовать раны, а когда закончил и снова вышел на свет, то увидел, как двое мужчин пересчитывают кучу подозрительного вида монет.

– Договор гласил, что плату мы получим в генуанах[9], – говорил Бастард аббату.

У того на лице читалась тревога.

– Граф настоял на замене монет, – ответил он.

– С твоего согласия? – спросил командир наемников.

Настоятель пожал плечами.

– Он надул нас, – сказал Бастард. – И ты помог свершиться обману!

– Граф прислал солдат, лорд, – виновато пролепетал аббат.

Лабруйяд обязался уплатить Бастарду в генуанах, добрых золотых монетах, пользовавшихся общим доверием, но, как только воины Бастарда проверили монеты, граф прислал своих подручных, которые изъяли генуаны, заменив их кучей оболов, экю, аньонов, флоринов, денье и кучками пенсов, – золотых монет тут не оказалось ни одной, многие были истерты или подрезаны. Поэтому, хотя номинальная величина платы соответствовала условленной, фактическая ее ценность не составляла и половины.

– Его люди заверили меня, что сумма та же самая, лорд, – добавил настоятель.

– И ты в это поверил? – мрачно осведомился командир наемников.

– Я возражал, – заявил аббат, обеспокоенный тем, что не получит обычной доли за хранение денег.

– Да уж не сомневаюсь, – сказал Бастард тоном, подразумевавшим уверенность в обратном. Он по-прежнему был облачен в свой черный доспех, но снял басинет, под которым обнаружились коротко подстриженные черные волосы. – Лабруйяд ведь дурак, не правда ли?

– Круглый дурак, – охотно подтвердил церковник. – Его отец был еще хуже. Фьеф Лабруйядов включал некогда все земли отсюда до самого моря, но старик разбазарил почти всю южную часть. Сын более бережлив. Он богат, разумеется, очень богат, но щедрым его не назовешь.

Аббат умолк, глядя на груду истертых, неровных и гнутых монет.

– Что будешь делать? – нервно спросил он.

– Делать? – Бастард задумался, затем пожал плечами. – Деньги я, так или иначе, получил, – сказал командир наемников. Потом принял окончательное решение. – Это работа для законников.

– Для законников, точно. – Аббат, опасавшийся, что его обвинят в подмене монет, не мог скрыть облегчения.

– Только не в собственном суде графа, – продолжил Бастард.

– Быть может, дело стоит рассмотреть в суде епископа? – предложил настоятель.

Бастард кивнул, потом строго посмотрел на церковника:

– Я рассчитываю на твои показания.

– Разумеется, лорд.

– И хорошо заплачу за них, – добавил командир.

– Можешь не сомневаться в моей поддержке, – заверил аббат.

Бастард подбросил одну из монет в воздух. Ладонь у него была искалечена, как если бы пальцы попали под что-то тяжелое.

– Итак, мы передаем тяжбу законникам, – объявил он. Потом приказал своим людям уплатить аббату самыми добрыми из монет, которые найдутся в куче этого хлама. – Тебя я ни в чем не виню, – сказал он обрадованному священнослужителю, затем повернулся к брату Майклу.

Монах извлек из кошеля пергамент и попытался вручить его адресату.

– Минутку, брат, – остановил его Бастард.

К собеседникам приближались женщина и ребенок. До этого брат Майкл не обращал на них внимания, потому что они ехали с другими женщинами, сопровождавшими эллекин, и во время приступа в город не входили. А теперь он заметил ее. Заметил и затрепетал. Весь день напролет его преследовал образ Бертиллы; эта женщина была столь же красива, хоть и красотой совсем иного рода. Бертилла была смуглой, нежной и робкой, эта – светлой, крепкой и яркой. Рослая, почти с Бастарда, с золотистыми волосами, которые казались сияющими в лучах первого зимнего солнца. Ее отличали умный взгляд, широкий рот и длинный нос, а стройное тело было облачено в кольчугу, которой при помощи проволоки, песка и уксуса придали такой блеск, что она казалась выкованной из серебра. «Боже милосердный! – подумал монах. – Да там, где она пройдет, должны распускаться цветы!» Ребенок, мальчик лет семи-восьми, лицом походил на мать, но волосы у него были такие же черные, как у Бастарда.

– Моя жена Женевьева, – представил женщину Бастард. – И мой сын Хью. А это брат… – Тут он умолк, потому как имени монаха не знал.

– Брат Майкл, – подсказал тот, не в силах отвести глаз от Женевьевы.

– Он доставил послание для меня, – сообщил командир наемников супруге и знаком велел монаху передать Женевьеве потрепанный клочок пергамента. Печать графа высохла, потрескалась и обсыпалась.

– Сэр Томас Хуктонский, – прочла Женевьева имя, начертанное поперек сложенного письма.

– Меня зовут Бастард, – заявил Томас.

Крестили его как Томаса, и большую часть жизни он называл себя Томасом из Хуктона, хотя имел право на имя более звучное. За семь лет до этого граф Нортгемптонский возвел его в рыцарское достоинство, и вопреки незаконности рождения Томас получил право на лен в восточной Гаскони. Однако он предпочитал величать себя Бастардом. Это прозвище вселяло страх во врагов, а испуганный враг уже наполовину разбит. Командир взял переданное женой послание, поддел ногтем печать, потом решил – письмо подождет. Вместо того чтобы вскрыть его, сунул за пояс и хлопнул в ладоши, привлекая внимание воинов.

– Через несколько минут мы поскачем на запад! Готовьтесь! – Потом он повернулся и отвесил аббату поклон. – Благодарю тебя, – вежливо проговорил наемник. – Законники наверняка придут потолковать с тобой.

– Помощь Небес не оставит их, – с жаром заверил настоятель.

– Вот это – для моих раненых. – Томас отсыпал еще монет. – Позаботься о них, а если кто умрет, похорони и отслужи мессу.

– Разумеется, лорд.

– Я вернусь и проверю, хорошо ли с ними обращались.

– С радостью в сердце буду ожидать твоего приезда, – солгал церковник.

Эллекины уселись в седла, скверные монеты были ссыпаны в кожаные мешки, которые навьючили на обозных лошадей, Томас попрощался с ранеными в лазарете. Затем, пока солнце оставалось еще достаточно низко на востоке, отряд выступил на запад. Брат Майкл ехал на выделенном на время коне рядом с Сэмом, который, невзирая на юный возраст, явно был одним из предводителей лучников.

– Бастард часто прибегает к услугам законников? – поинтересовался монах.

– Он их на дух не выносит, – ответил Сэм. – Будь его воля, он покидал бы всех этих чертовых крючкотворов в самую глубокую яму в аду, чтобы дьявол на них испражнялся.

– Но все же пользуется ими?

– Пользуется? – Лучник расхохотался. – Так он сказал аббату? – Сэм кивнул на восток. – В той стороне, брат, за нами следует с полдюжины парней. Они не шибко умные, поскольку дали себя заметить, и теперь беседуют с церковником. Потом поскачут назад к хозяину и доложат, что мы держим путь на запад, и их толстое сиятельство станет поджидать визита блюстителей закона. Да только не дождется. Вместо них пожалуют они.

Тут он постучал по гусиным перьям стрел, торчащих из мешка. На некоторых из перьев виднелись пятна засохшей после битвы в Вийоне крови.

– Хочешь сказать, мы идем биться с графом? – изумился брат Майкл, не заметив, что употребил слово «мы». И не вспомнив о том, что ему сейчас полагается не скакать с эллекинами, а шагать по дороге на Монпелье – продолжать обучение.

– Естественно, мы сразимся с ним, черт подери! – пренебрежительно бросил Сэм. – Треклятый граф надул нас, ведь так? Поэтому, как только эти тупые ублюдки закончат трепаться с аббатом, мы свернем на юго-восток. За нами они не пойдут, потому как решат, что наш путь лежит на запад. Это ленивые ублюдки из той породы, которая не видит дальше донышка своей кружки с элем. А вот Томас дело другое – Томас думает на две кружки вперед, да.

Бастард услышал отвешенный комплимент и повернулся в седле.

– Только на две кружки?

– На сколько хочешь, – отозвался Сэм.

– Все зависит от того, останется граф де Лабруйяд в замке, который мы для него захватили, или нет, – пояснил Томас, дав брату Майклу поравняться с собой. – Думаю, что нет. Там он не чувствует себя в безопасности, да и такие люди любят роскошь. Поэтому, скорее всего, граф отправится на юг.

– А ты поскачешь, чтобы встретиться с ним?

– Чтобы устроить засаду, – ответил Томас. Он бросил взгляд на солнце, прикидывая время. – С Божьей помощью, брат, к вечеру мы перекроем ему дорогу.

Бастард извлек из-за пояса пергамент.

– Ты не читал это?

– Нет! – не сдавался брат Майкл – и говорил правду.

Он наблюдал, как Бастард взламывает печать и разворачивает хрусткий лист. Потом уставился на Женевьеву, которая вела свою серую кобылу бок о бок с конем мужа. Томас заметил жадный взгляд цистерцианца и усмехнулся.

– Брат, ты разве не видел вчера вечером, какая судьба постигла мужчину, завладевшего чужой женой?

Майкл залился краской.

– Я… – промямлил он, но так и не нашелся что сказать.

– Кроме того, моя супруга – еретичка, – продолжил Бастард. – Она отлучена от Церкви и обречена попасть в ад. Как и я. Это тебя не смущает?

Брат Майкл так и не обрел дар речи.

– И почему ты еще здесь? – осведомился Томас.

– Здесь? – не понял молодой монах.

– Разве тебе не даны указания?

– Мне надлежит идти в Монпелье, – признался цистерцианец.

– Это туда, брат, – указал Томас, махнув на юг.

– Мы ведь поедем на юг, – сухо заметила Женевьева. – Полагаю, брат Майкл будет рад ехать с нами.

– Будет? – уточнил Бастард.

– Очень, – признался монах, удивляясь своей искренности.

– Тогда добро пожаловать в общество проданных дьяволу душ, – промолвил Томас.

Душ, которые повернули на юго-запад, чтобы преподать скаредному графу хороший урок.

* * *

Граф де Лабруйяд продвигался медленно. Лошади устали, по мере наступления дня становилось жарче, многие из солдат страдали от выпитого в захваченном городе вина, а повозки подпрыгивали на разбитых колеях. Но все это не имело значения, потому как вскоре после полудня посланные вслед за Бастардом разведчики вернулись и принесли именно те вести, которые хотел услышать де Лабруйяд. Англичанин ускакал на запад.

– Вы уверены? – рявкнул граф.

– Мы следили за ним, господин.

– И что он делал? – с подозрением осведомился де Лабруйяд.

– Пересчитал деньги, господин; его люди сняли доспехи, а затем все поехали на запад. Все-все. Еще он сказал аббату, что обратится к законникам, чтобы истребовать плату.

– К законникам? – Граф расхохотался. – Тогда распря не уладится за всю нашу жизнь!

Опасность миновала, и неспешность путешествия перестала его волновать. Он остановился в жалкой деревушке и затребовал вина, хлеба и сыра, ни за что не уплатив. По мнению Лабруйяда, вознаграждение выражалось в возможности лицезреть его персону, и он искренне верил, что крестьяне не остались внакладе.

Подкрепившись, он провел ножом для кастрации по решеткам клетки, в которой находилась его жена.

– Не желаешь взять ножичек на память, Бертилла? – осведомился он.

Бертилла не ответила. Горло ее сдавило от рыданий, покрасневшие глаза не отрывались от заржавленного лезвия.

– Я обкорнаю тебе волосы, женщина, – пообещал граф. – И заставлю на коленях ползти до алтаря, вымаливая прощение. Бог, быть может, и простит вас, мадам, но я – нет, и вас ждет дорога в монастырь, на чем я с вами и покончу. Вы будете мыть там полы и стирать монахиням одежду, пока не очиститесь от грехов, а затем станете жить в тоске и унынии до конца своих дней.

Она ничего не отвечала, графу надоели неудачные попытки помучить жену, и толстяк велел своим людям усадить себя в седло. К этому времени он избавился от доспехов и облачился в легкое сюрко[10], украшенное его гербом. Кольчуги воинов тоже были навьючены на лошадей, так же как щиты и копья. Отряд скакал беззаботно, ничего не опасаясь, а арбалетчики топали позади вьючных коней, нагруженных тюками с добычей.

Ехали по дороге, которая шла в гору между рядами каштанов. Под кронами рылись поросята, и граф велел прирезать парочку, потому как обожал свинину. Туши взвалил на крышу клетки с графиней, чтобы кровь стекала на ее разодранное платье.

Когда день начал клониться к вечеру, колонна достигла перевала, за которым начинались владения графа. Это было возвышенное место среди тощих сосен и громадных скал. Ходила легенда, что много-много лет назад войско сарацинов приняло здесь бой и все полегло. Местные жители приходили сюда, чтобы наслать на кого-нибудь проклятие. Эту практику официально осуждали и граф, и Церковь, но, когда Бертилла сбежала с любовником, де Лабруйяд поднялся на Сарацинский перевал и закопал тут монетку, потом трижды ударил по скале на вершине горы, наведя тем самым злые чары на Вийона. Чары сработали, и Вийон превратился в выхолощенное ничтожество, истекающее кровью на цепи в повозке для дерьма.

Свет начал меркнуть. Солнце пряталось за горами на западе, но до наступления темноты оставалось около часа – вполне достаточно, чтобы уставшие солдаты миновали перевал, за которым дорога бежала под гору до самого Лабруйяда. Колокола в замке зазвонят в честь победы графа, наполняя наступающую ночь ликованием.

И тут прилетела первая стрела.

* * *

Бастард повел три десятка лучников и двадцать два латника на юго-запад, тогда как остальные его силы, включая раненых, которые были способны держаться в седле, отправились на запад. Кони воинов Бастарда устали, но продолжали ровным шагом мерить дорогу, которую наемники разведали уже давно, когда готовились к нападению на Вийон.

Томас на скаку прочел послание от графа Нортгемптонского. Прочел раз, затем второй, но на лице его ничего не отражалось. Воины наблюдали за ним, подозревая, что письмо предвещает перемены в их судьбе, но Томас только сложил пергамент и сунул в висящий на поясе кошель.

– Нас призывают? – поинтересовался наконец Сэм.

– Нет, – ответил Бастард. – Да и с какой стати ему нас призывать? Какая графу от вас польза?

– Да никакой! – весело согласился лучник.

Его радовало, что граф не приказывает Томасу отправиться в Англию или в Гасконь. Нортгемптон – сеньор Томаса, его господин, но граф почитал за благо, чтобы вассал и его люди подвизались в качестве наемников. Ему перепадала часть доходов, а доходы эти достигали немалой величины.

– Он пишет, чтобы летом мы были готовы присоединиться к войску принца, – сообщил Бастард.

– Принцу Эдуарду мы не понадобимся, – возразил Сэм.

– Может, и понадобимся, если король Франции затеет свою игру, – пробормотал Томас.

Он знал о набегах принца Уэльского на юг Франции, которые король Иоанн не в силах был предотвратить. Но француз наверняка выступит, если принц затеет новое шевоше[11]. А соблазн для Эдуарда велик, потому как Франция слаба. Король шотландский, союзник Франции, томился в лондонском Тауэре, англичане укрепились в Нормандии, Бретани и Аквитании. Франция похожа на крупного оленя, терзаемого охотничьими собаками.

– И это все, о чем говорится в письме? – уточнил Сэм.

– Нет, – ответил Бастард. – Но остальное не твоего ума дело, Сэм.

Томас пришпорил коня и махнул Женевьеве, маня за собой. Они отъехали к деревьям, где могли уединиться. Их сын Хью, скакавший на невысоком мерине, последовал за матерью, и Бастард кивнул, показывая, что мальчику можно приблизиться.

– Помнишь черного монаха, который приходил в Кастийон? – спросил Томас у Женевьевы.

– Того самого, какого ты вышвырнул из города?

– Он проповедовал чепуху, – буркнул Томас.

– И как называлась эта чепуха?

– Малис, – ответил Бастард. – Волшебный меч, второй Экскалибур.

Он сплюнул.

– И с какой стати ты сейчас про него вспомнил?

Томас вздохнул.

– Потому что Билли прослышал про эту дурацкую штуковину. – Под «Билли» подразумевался сеньор Томаса – Уильям Богун, граф Нортгемптонский. – Похоже, в Карлайле объявился свой черный монах, который разглагольствует про ту же самую ерунду, – объяснил Томас, вручая Женевьеве письмо. – Про сокровище семи владык.

– И графу известно… – нерешительно начала Женевьева, но осеклась.

– Что я один из них.

Некоторые назвали их семью темными владыками ада. Все они умерли, но их наследники остались. И Томас был одним из них.

– Поэтому Билли хочет, чтобы мы нашли сокровище. – Последние три слова командир наемников произнес с издевкой. – А когда найдем, должны передать его принцу Уэльскому.

Женевьева нахмурилась, глядя на письмо. Написано оно, разумеется, было на французском, языке английской аристократии.

– «Семь темных владык хранили его – и были прокляты, – вслух прочла она. – Тот, кому суждено править нами, обретет его и будет благословен».

– Та же самая чепуха, – буркнул Томас. – Черные монахи, похоже, сошли с ума. Они распространили эту историю повсюду.

– И где ты намерен искать?

Томасу хотелось сказать, что нигде, что этот бред не стоит и минуты их времени, однако у аббата Планшара, лучшего человека из всех, кого он знал, христианина, который был истинным последователем Христа, а также потомком одного из темных владык, имелся старший брат.

– В Арманьяке есть место, которое называется Мутуме, – сообщил Бастард. – Больше ничего на ум не приходит.

– «Не подведи нас в этом деле», – зачитала Женевьева последнюю строку послания.

– Билли подхватил эту заразу! – с усмешкой воскликнул Томас.

– Однако мы отправляемся в Арманьяк?

– Как только покончим с делами здесь.

Потому что прежде, чем будут начаты поиски сокровища, граф де Лабруйяд должен уяснить, что за жадность приходится платить.

И Бастард устроил засаду.

* * *

В Париже шел дождь. Беспрестанный дождь, вымывший из сточных канав дерьмо и разнесший его смрад по узким улицам. Нищие жались под нависающими над мостовой домами, протягивая тощие руки к всадникам, въезжающим в городские ворота. Это были две сотни солдат, все крупные парни на сильных конях. Всадники кутались в шерстяные плащи, головы их укрывали от капель стальные шлемы. Скача под дождем, они озирались, явно пораженные зрелищем такого большого города, и парижане, прятавшиеся под выступающими верхними этажами, подметили, что выглядели конники странными и дикими, словно воины из дурного сна. Многие не брили бороды, и у всех лица были загрубевшими от непогоды и исполосованными боевыми шрамами. Настоящие бойцы – не свита какого-нибудь большого сеньора, растрачивающая время в сварах в окрестностях замка, но мужчины, не выпускающие из рук оружия ни в зной, ни в стужу, люди на закаленных в сражениях конях с порубленными щитами. Парни, которые зарежут за пуговицу. Среди кавалеристов ехал знаменосец, и на набухшем под дождем штандарте было изображено большое красное сердце.

За двумя сотнями воинов следовали обозные лошади, числом в три с лишним сотни, навьюченные тюками, копьями и доспехами. Оруженосцы и слуги, которые вели обоз, были облачены в одеяла – так показалось очевидцам. Однако то были не более чем накинутые на плечи потертые грубые лохмотья, прихваченные поясом. Штанов у слуг не было, только никто над ними не смеялся, потому как к вышеупомянутым поясам было пристегнуто оружие: либо немудреной работы длинный меч с простой рукояткой, либо зазубренная секира, либо живодерский тесак. Оружие деревенское, но выглядело так, будто постоянно находилось в употреблении. Среди слуг ехали женщины с распущенными волосами и в таком же варварском наряде, их голые ноги были красными и грязными. Ни одному из парижан даже в голову не пришло отпустить шутку, потому как вооружены эти оборванки были так же, как их мужчины, и вид имели столь же опасный.

Конные воины и их слуги остановились у реки в центре города и разделились на небольшие группы, каждая из которых принялась подыскивать себе ночлег, но одна группа из полудюжины мужчин, в сопровождении слуг, одетых несколько лучше прочих, перебралась по мосту на лежащий посреди Сены остров. Они петляли по узким улочкам, пока не добрались до позолоченных ворот, у которых стоял вооруженный копьем стражник в ливрее. За воротами располагались двор, конюшня, часовня и лестница, ведущая к королевскому дворцу. Воинов встретили с поклоном, приняли лошадей, а самих гостей проводили вверх по лестнице и по коридорам в их апартаменты.

Уильяму, вождю клана Дугласов и предводителю двух сотен воинов, предоставили палаты с видом на реку. Окна были затянуты пленками из роговых чешуек, но шотландец сорвал их, запустив сырой воздух улицы в комнату, где в украшенном французским королевским гербом очаге пылало жаркое пламя. Лорд Дуглас стоял у огня, а слуги тем временем застелили постель, принесли вина, еды и привели трех женщин.

– Какую вы выбираете, господин? – спросил дворецкий.

– Беру всех трех, – заявил Дуглас.

– Мудрый выбор, – с поклоном ответил слуга. – Угодно ли вашей милости что-нибудь еще?

– Мой племянник здесь?

– Да, господин.

– Пусть придет.

– Его пришлют к вам, – пообещал дворецкий. – Его величество примет вас за ужином.

– Передайте ему, что я безмерно счастлив в ожидании встречи, – безразлично бросил Дуглас.

Уильяму исполнилось двадцать восемь, но выглядел он на сорок. У него была подстриженная каштановая бородка, лицо с дюжиной полученных в схватках шрамов и голубые, как зимнее небо, глаза. По-французски он говорил свободно, потому как большую часть детства прожил во Франции, обучаясь искусству здешних рыцарей и совершенствуясь в обращении с копьем и мечом, но вот уже десять лет, как вернулся домой в Шотландию, где стал вождем клана Дугласов и лордом, заседающим в шотландском совете. Уильям возражал против перемирия с Англией, но большинство взяло верх, и поэтому вождь Дугласов увел самых преданных своих воинов во Францию. Если им нельзя драться с англичанами на родине, можно натравить их на извечного врага здесь, во Франции.

– Снимайте одежду! – велел он девушкам.

На миг, что длился удар сердца, они смешались, но выражение на лице Дугласа заставило их повиноваться. Мужчина красивый, высокий и мускулистый, но с лицом воина – суровым, как клинок, и не знающим жалости. Ночь обещала быть долгой. Троица закончила раздеваться, как раз когда пришел племянник Дугласа. Он был не сильно моложе дяди, с широким улыбчивым лицом. На нем красовались бархатный камзол, расшитый золотом, небесно-голубые штаны в обтяжку, заправленные в сапоги из мягкой кожи с золотой шнуровкой.

– Во что это ты вырядился, черт побери? – спросил Дуглас.

Молодой человек дернул себя за расшитый край камзола.

– Так в Париже все одеваются.

– Господь милосердный! Робби, у тебя вид как у эдинбургской шлюхи. Что скажешь про этих трех?

Сэр Роберт Дуглас повернулся и внимательно осмотрел девиц.

– Мне вот эта нравится, средняя, – выбрал он.

– Исусе, да она такая тощая, что ее можно вместо иголки употреблять. Мне нравятся женщины с мясцом на костях. Так что решил король?

– Ждать развития событий.

– Исусе, – повторил старший Дуглас. Затем подошел к окну и посмотрел на реку, рябую от дождя. От медленно струящейся воды поднимался смрад зловонных стоков. – Он хоть понимает, что грядет?

– Я ему говорил.

Робби послали в Париж вести переговоры с королем Иоанном, и ему удалось добиться, чтобы воинам дяди заплатили и вооружили их за счет французского государя. Теперь же эти воины прибыли, и лорду Дугласу не терпелось спустить их с цепи. Английские гарнизоны стояли во Фландрии, в Бретани и в Гаскони; принц Уэльский опустошал юг Франции, и Дуглас хотел заполучить шанс убить пару-другую ублюдков. Он ненавидел англичан.

– Ему известно, что этот мальчишка Эдуард, скорее всего, нанесет удар в следующем году? – поинтересовался лорд. Под мальчишкой подразумевался принц Уэльский.

– Я говорил.

– И король ничего не предпринимает?

– Ничего. – Робби кивнул. – Он любит пиры, музыку и развлечения. Воевать ему не по нраву.

– Тогда нам предстоит вселить немного настоящего мужского духа в этого рохлю, а?

В последние годы Шотландия знала только неудачи. В битве при Невилл-Кросс армия шотландцев была разбита, а король Давид оказался в плену у ненавистных англичан; затем пришла чума и выкосила население долин. Теперь, чтобы вызволить короля Давида из лондонского Тауэра, шотландцам предстояло уплатить выкуп столь огромный, что королевство обнищало бы на годы.

Но предводитель клана Дугласов знал, что короля можно вернуть иным путем, приличествующим воину, и это было главной причиной прибытия его людей во Францию. По весне принц Уэльский наверняка выведет из Гаскони очередную армию, и она займется тем, чем занимаются все английские армии: будет жечь, грабить, насиловать и разорять. Цель этого шевоше – заставить французов выдвинуть свое войско, и тогда за дело возьмутся ужасные английские лучники, и французы потерпят еще одно поражение. Знатные сеньоры станут пленниками, и Англия разбогатеет еще больше благодаря выкупам за них.

Но лорд Дуглас знал, как побить лучников, и это знание он принес в дар Франции. И если ему удастся убедить французского короля выступить против мальчишки Эдуарда, появится шанс одержать великую победу. И победа должна заключаться в захвате принца. Уильям назначит за него выкуп, и цена будет равнозначной выкупу за короля Шотландии. Это станет возможно, твердил он себе, если только король Франции вступит в бой.

– А ты, Робби, будешь драться?

Парень покраснел:

– Я дал клятву.

– К черту клятву!

– Я дал клятву, – не сдавался Робби.

Англичане захватили его в плен, но за него был уплачен выкуп в обмен на обещание больше не сражаться против британцев. Обещание было дано, а выкуп был заплачен другом юноши, Томасом из Хуктона. В течение восьми лет Робби держал слово, но теперь дядя подстрекал его нарушить клятву.

– Какие у тебя есть деньги, парень?

– Твои, дядя.

– И много осталось? – Дуглас медлил, заметив смущение племянника. – Выходит, опять проигрался?

– Да.

– В долгах?

Робби кивнул.

– Если хочешь получить еще, дерись. Скинь свой позорный камзол и облачись в кольчугу. Христа ради, Робби, ты ведь хороший боец! Ты нужен мне! Разве у тебя нет гордости?

– Я дал клятву, – упрямо повторил Робби.

– Так возьми ее назад. Или стань нищим. Мне плевать. А теперь забирай эту тощую бабенку и докажи, что ты мужик. Увидимся за ужином.

Там лорду Дугласу предстояло превратить в мужчину короля Франции.

* * *

Лучники рассыпались в линию в лесу. Стреноженных лошадей они оставили позади, под охраной двух воинов, но сами стрелки расположились на опушке. Когда передовые всадники разрозненной колонны графа де Лабруйяда оказались меньше чем в ста ярдах, в них полетели стрелы.

Эллекинам крупно повезло в двух отношениях. Во-первых, с командиром. Томас из Хуктона был хорошим солдатом, широко мыслящим и хладнокровным в сражении. Впрочем, в Южной Франции нашлось бы немало военачальников, способных потягаться в Бастардом в полководческом таланте. Но чего у них не было, так это второго преимущества эллекинов – английского боевого лука. Именно он обогатил Томаса и его парней.

Штука то была немудреная. Цевье из тиса, высотой немного больше человеческого роста, и предпочтительно срезанного в краях поближе к Средиземному морю. Мастер брал древко и придавал ему форму, оставляя с одной стороны твердую сердцевину, а с другой – гибкую заболонь. Потом красил его, чтобы уберечь от влаги, надевал навершия из кости на оба конца, между которыми натягивалась тетива, сплетенная из пеньковых волокон. Иные из лучников любили добавлять волосы своих женщин – предполагалось, что такая тетива прочнее, – но Томас за двенадцать лет на войне так и не заметил разницы. В месте наложения стрелы тетива обматывалась. Таков был боевой лук. Крестьянское оружие из тиса, рога и пеньки заряжалось стрелами из ясеня, граба или березы. Стрелы имели стальные наконечники и гусиное оперение. Перья для стрелы обязательно выдергивались из одного крыла, чтобы были скошены в одном направлении.

Боевой лук был дешев. И смертоносен. Брат Майкл не был слабаком, но ему не удавалось натянуть тетиву больше чем на ширину ладони, а вот стрелки Томаса оттягивали ее аж до уха, причем делали это шестнадцать-семнадцать раз за минуту. Мускулы у них были железными, буграми перекатывались по спине, широкой груди и сильным рукам. Лук без мускулов бесполезен. С арбалетом управится любой, стрела из хорошего арбалета летит дальше, чем пущенная из тисового лука, но это оружие стоит в сто раз дороже, и на его перезарядку уходит в пять раз больше времени. Пока арбалетчик будет работать воротом, натягивая тетиву, английский лучник сократит расстояние и выпустит полдюжины стрел. Мощная мускулатура имелась у всех стрелков, и начинали тренироваться они детьми – как Хью, сын Томаса. У него был маленький лук, и отец требовал от него выпускать три сотни стрел за день. Мальчик должен стрелять, стрелять и стрелять, пока не перестанет задумываться о том, куда попадет стрела, а просто будет знать, что она полетит туда, куда ему нужно. С каждым днем мышцы его будут крепнуть, и лет через десять Хью встанет в линию и примется рассылать оперенную гусиным пером смерть из большого боевого лука.

Томас выставил на опушке три десятка лучников, и за первые полминуты те выпустили более полутора сотен стрел. Это был не бой, а бойня. Стрела способна пробить кольчугу с расстояния в двести шагов, но ни у кого из воинов де Лабруйяда не было доспехов или щитов, их погрузили на обозных лошадей. Некоторые надели кожаные куртки, но нагрудники сняли все, поэтому стрелы вонзались в плоть, раня людей и коней. Колонна в мгновение ока смешалась. Арбалетчики графа шли пешком, изрядно поотстав от конников, к тому же их сдерживали тюки с добычей. Им требовалось минут пять, чтобы изготовиться к бою, а Томас не дал им этого времени. Когда стрелы посыпались на ржущих лошадей и падающих всадников, Бастард с двадцатью конниками ударил из леса во фланг графу.

Люди Томаса скакали на боевых конях, могучих животных, способных нести всадника, доспех и оружие. Солдаты не имели копий – оружия громоздкого, только замедляющего марш. Вместо этого они размахивали мечами, вращали секирами и палицами. У многих имелся щит с черной эмблемой Бастарда. Едва они вынырнули из-под деревьев, Томас развернул линию на врага и опустил клинок, давая сигнал к атаке.

Воины, держась колено к колену, устремились вперед. Из высокой травы выпирали валуны, и линия расступалась, обтекая их, потом смыкалась снова. Солдаты были облачены в кольчуги. Кое-кто дополнил их пластинчатым доспехом, нагрудником или эспальером для защиты плеч. Головы у всех венчали басинеты, простые круглые шлемы без забрала, оставлявшие большой обзор. Стрелы продолжали сыпаться. Часть людей графа пыталась сбежать. Они дергали поводья, разворачивая коней на север, но убитые лошади преграждали путь, а тут еще с краю шла в бой черная линия верховых эллекинов. Кое-кто из французов в отчаянии схватился за меч. Горстке удалось вырваться, и они гнали во весь опор к северной кромке леса, где рассчитывали найти арбалетчиков. Еще группка сплотилась вокруг хозяина, который получил стрелу в бедро, вопреки строжайшему приказу Томаса не убивать графа.

– Покойник долг не уплатит, – заявил Бастард. – Стреляйте в кого хотите, но чтобы Лабруйяд был цел.

Сейчас граф лихорадочно пытался развернуть жеребца, но вес у де Лабруйяда был огромный, а конь получил рану и заартачился. Затем эллекины перешли на короткий галоп и опустили мечи в позицию для боя, и дождь стрел прекратился.

Лучники остановились из опасения попасть в своих. Отбросив луки, они вытащили мечи и поспешили туда, где их верховые уже начали резню.

Звуки боя напоминали удары топора мясника, рассекающего тушу. Слышались крики. Некоторые бросали оружие и поднимали руки в молчаливой мольбе о пощаде. Томас, чувствовавший себя верхом не так уверенно, как с луком, нанес укол, легко парированный мечом. Англичанин проскочил мимо противника и нанес удар на обратном замахе, и лезвие безвредно скользнуло по коже куртки. Затем рубанул, целя в рыжие волосы француза. Тот вывалился из седла, и эллекин развернулся в намерении прикончить врага. Всадник в черной шляпе с белыми перьями устремился на Томаса, целя мечом в живот. Кольчуга сдержала клинок, и Бастард яростно рубанул, рассек противнику лицо в тот самый миг, когда Арнальд, один из его гасконцев, вонзил врагу меч в спину, перебив позвоночник. Конник графа издал высокий пронзительный звук и лихорадочно задергался, обливаясь кровью из раны на лице. Свой меч он уронил, а Арнальд пронзил его еще раз. Француз медленно повалился, и какой-то лучник подхватил поводья его лошади. Павший был последним из оказавших хоть какое-то сопротивление. Воины графа, застигнутые врасплох, вели неравный бой против облаченных в доспехи солдат, для которых война была жизнью, и схватка продлилась всего пару минут. Примерно дюжине людей Лабруйяда удалось сбежать, но остальные пали или сдались в плен, в том числе и сам граф.

– Лучники! – вскричал Томас. – К бою!

Задачей стрелков было наблюдать за северной опушкой леса на случай, если арбалетчики вмешаются, но Томас сильно сомневался, что они захотят сражаться, когда их господин пленен. С десяток лучников подбирали стрелы, вырезая их из мертвых и раненых лошадей или поднимая с земли и возвращая в колчаны. Сдавшихся согнали в одну кучу и отбирали у них оружие. Томас подвел коня к тому месту, где на траве лежал раненый граф.

– Мой господин, вы должны мне денег, – обратился он к нему.

– Тебе уплачено! – огрызнулся де Лабруйяд.

– Сэм! – Томас повернулся к лучнику. – Если его светлость будет перечить мне, разрешаю нашпиговать его стрелами.

Говорил он на французском, который Сэм понимал. Лучник наложил стрелу на тетиву и широко улыбнулся графу.

– Господин, – снова обратился к пленнику Томас. – Вы задолжали мне.

– Ты мог бы подать прошение, – заметил Лабруйяд.

– Просить? Спорить? Тягаться? Терять время? С какой стати мне позволять твоим крючкотворам опутывать меня паутиной? – Томас покачал головой. – Где генуаны, которые ты забрал из Павилля?

Графа подмывало сказать, что монеты остались в замке Вийона, но лучник наполовину натянул тетиву, а лицо Бастарда оставалось непреклонным, поэтому вельможа против воли выдал правду:

– Они в Лабруйяде.

– Тогда пошлите одного из ваших воинов в Лабруйяд, – вежливо заявил Томас, – с приказом доставить монеты сюда. Когда это будет исполнено, милорд, мы вас отпустим.

– Отпустите? – Граф удивился.

– А какой мне от вас прок? – в свою очередь удивился Бастард. – На сбор выкупа за вас уйдут месяцы, и за это время вы сожрете больше, чем мы получим. Нет, я вас отпущу. И, отрядив одного из ваших людей за деньгами, милорд, не дозволите ли вы моим парням вытащить у вас стрелу из бедра?

Из числа пленников отобрали одного из латников, дали ему лошадь и отправили на юг с письмом. Томас подозвал брата Майкла.

– Ты умеешь извлекать стрелу из раны?

– Нет, сэр. – Молодой монах забеспокоился.

– Тогда смотри, как это делает Сэм. Можешь поучиться.

– Я не хочу учиться, – выпалил Майкл, потом смутился.

– Не хочешь?

– Мне не по душе медицина, – признался монах. – Это аббат настоял.

– А чего же ты тогда хочешь? – спросил Томас.

Майкл растерялся.

– Служить Господу? – предположил он.

– Так послужи ему, учась, как извлекать стрелы, – отрезал Бастард.

– Молитесь, чтобы это оказался пробойник, – жизнерадостно посоветовал графу Сэм. – Больно будет в любом случае, но пробойник я в мгновение ока вытащу. Если это «мясная» стрела, придется вырезать. Готовы?

– Пробойник? – пролепетал граф. Сэм говорил по-английски, но половину Лабруйяд уловил.

Сэм извлек из колчана две стрелы. Острие одной было длинным и гладким.

– Вот это пробойник, милорд. Его задача – протыкать доспехи. – Лучник постучал первой стрелой по второй, у которой был треугольный наконечник с зазубринами. – Вот «мясная». – Потом он достал из-за пояса короткий нож. – Всего минута. Готовы?

– Меня будет пользовать мой собственный лекарь! – взвизгнул граф.

– Как угодно, ваша милость, – сказал Томас. – Сэм, отрежь древко и перевяжи его.

Когда стрелу укорачивали, граф стонал. Томас проехал к повозке, на которой везли сеньора де Вийона. Нагой и окровавленный мужчина лежал, свернувшись калачиком. Томас слез с коня, привязал его к дышлу и окликнул Вийона. Тот не отозвался. Англичанин забрался в повозку, перевернул пленника и увидел, что он мертв. Свернувшейся крови на полу фургона набралось бы ведра на два. Томас поморщился, соскочил на землю, вытер сапоги о жухлую траву и пошел к клетке, из которой за ним наблюдали расширенные глаза графини Бертиллы.

– Господин де Вийон мертв, – сообщил Томас.

– Почему ты не убил Лабруйяда? – спросила женщина, кивнув головой в сторону мужа.

– Я не убиваю людей, которые должны мне, – ответил Бастард. – Только тех, которые отказываются платить.

Он извлек меч и взломал им хлипкий замок двери клетки и подал графине руку, помогая сойти на траву.

– Ваш муж скоро будет освобожден. Как и вы, миледи.

– Я с ним не пойду! – с вызовом заявила она. Потом подошла к месту, где лежал граф. – Пусть со свиньями спит, – бросила Бертилла, указав на две туши на крыше клетки. – Все равно не заметит разницы.

Граф попытался встать, чтобы ударить жену, но Сэм бинтовал ему рану куском материи, оторванной с рубахи одного из убитых. Лучник потуже затянул повязку, и граф с воплем снова повалился наземь.

– Простите, милорд, – сказал Сэм. – Просто полежите спокойно, сэр, через миг все будет готово.

Графиня плюнула на мужа и пошла прочь.

– Приведите сюда эту суку! – возопил де Лабруйяд.

Бертилла продолжала идти, прижимая к груди разодранное платье. Женевьева положила ей руку на плечо, сказала что-то, потом подошла к Томасу.

– Как ты намерен с ней поступить? – осведомилась она.

– Это не моя собственность, чтобы ею распоряжаться, – ответил тот. – Но с нами ей ехать нельзя.

– Почему? – спросила Женевьева.

– Когда мы покончим с делами тут, то отправимся в Мутуме. Возможно, нам с боем придется прокладывать путь. Мы не можем тащить с собой бесполезные рты, которые вдобавок станут нас сдерживать.

Женевьева едва заметно улыбнулась, потом поглядела на арбалетчиков на опушке северного леса. Ни у кого из них не было оружия, все просто наблюдали за унижением своего хозяина.

– Томас, душа твоя зачерствела, – мягко укорила его она.

– Я воин.

– Ты был воином, когда встретил меня, – возразила Женевьева. – А я была узницей, осужденной за ересь, отлученной от Церкви и обреченной на смерть. Но ты вызволил меня. Чем иным я была, как не бесполезным ртом?

– Она обуза, – буркнул Бастард.

– А я ею не была?

– Но что нам с ней делать? – спросил он.

– Увезти прочь.

– От чего?

– От этого борова-мужа, – ответила Женевьева. – Или от будущего в монастыре. От издевок иссушенных монахинь, которые возненавидят ее красоту. Ей следует поступить так, как поступила я, – искать свою судьбу.

– Ее судьба – сеять раздор среди мужчин, – заявил Томас.

– Отлично, – сказала Женевьева. – Потому как мужчины причиняют женщинам много зла. Я буду оберегать ее.

– Боже правый! – Томас уныло вздохнул, потом посмотрел на Бертиллу.

Редкая красавица. Его парни смотрели на нее с неприкрытым вожделением, и он не брался осуждать их. Мужчины готовы платить жизнью за обладание такой, как Бертилла.

Брат Майкл взял плащ, притороченный к седлу лошади графа, развернул его, принес графине и предложил накинуть поверх разодранного платья. Женщина сказала ему что-то, и молодой монах покраснел, как предзакатное облако.

– Похоже, у нее уже нашелся защитник, – промолвил Бастард.

– Я справлюсь лучше, – возразила Женевьева.

Она подошла к коню графа и вытащила подвешенный к луке седла перемазанный кровью нож для кастрации. Потом направилась к Лабруйяду, который при виде лезвия вздрогнул. Он с ненавистью смотрел на облаченную в серебристую кольчугу женщину, в свою очередь с презрением взиравшую на него.

– Твоя жена поедет с нами, – объявила Женевьева. – И если ты хотя бы попытаешься вернуть ее, я тебя оскоплю. Сделаю я это медленно, и ты будешь визжать как свинья, которой ты и являешься.

Она плюнула на графа и ушла.

«Еще один враг», – подумал Томас.

Генуаны прибыли, когда сумерки уже переходили в ночь. Монеты были навьючены на двух лошадей. Пересчитав их и убедившись, что все на месте, Томас подошел к графу.

– Я забираю все деньги, милорд, – и плохие, и хорошие. Ты платишь мне дважды – во второй раз за хлопоты, причиненные сегодня.

– Я тебя убью, – пообещал граф.

– Были рады послужить вам, милорд, – сказал Томас.

Он поднялся в седло, затем повел своих людей и всех захваченных лошадей на запад. Первые звезды проступили на темнеющем небе. Резко похолодало, потому что задул северный ветер и принес прощальный привет зимы.

«А наступающая весна принесет новую войну», – подумал Томас. Но сначала ему предстояло идти в Арманьяк.

Поэтому эллекин скакал на север.

Глава 3

Брат Фердинанд мог бы легко украсть лошадь. Войско принца Уэльского оставило коней за стенами Каркассона, а немногие воины, отряженные сторожить табун, устали и маялись от безделья. Боевые скакуны, здоровенные животные, на которых ездили латники, охранялись лучше, а вот лошадей лучников просто стреножили, и монах-доминиканец мог добыть хоть дюжину. Однако одинокий всадник слишком приметен и привлекателен для разбойников, а Фердинанд не хотел рисковать Малис, поэтому предпочел идти пешком.

На дорогу до дома у него ушло десять дней. Какое-то время он провел в компании купцов, нанявших дюжину ратников для охраны товаров, но четыре дня спустя те свернули на юг, к Монпелье, а брат Фердинанд продолжил путь на север. Один из торговцев поинтересовался, зачем монаху Малис. Старик только пожал плечами.

– Просто старый клинок, – сказал он. – Может, получится косу из него сделать?

– Да им, похоже, даже масло не разрежешь, – бросил купец. – Лучше будет его переплавить.

– Возможно, так я и поступлю.

По мере путешествия ему доводилось слышать новости, хотя такие дорожные сплетни редко бывают правдивыми. Говорили, что бесчинствующая английская армия сожгла Нарбон и Вильфранш, иные утверждали, что пала и сама Тулуза. Торговцы ворчали. Своими набегами англичане хотели подорвать могущество страны, лишить сеньоров податей, спалить их мельницы, уничтожить виноградники, опустошить целые города. Единственный способ остановить столь разрушительную силу – другая армия, однако французский король продолжал отсиживаться далеко на севере. Принц Уэльский тем временем разорял юг.

– Королю Иоанну лучше прийти и убить этого английского выскочку, – твердил один из купцов. – Иначе вскоре ему нечем будет править.

Брат Фердинанд помалкивал. Он был худой, суровый и загадочный, спутники побаивались его, но радовались уже тому, что монах не читает проповедей. Доминиканцы – орден братьев-проповедников, им предписывалось странствовать по свету в нищете и поощрять других следовать своему примеру. Поворачивая на юг, торговцы вручили монаху деньги, и брат Фердинанд подозревал, что это благодарность за его молчание. Он принял дар, благословил подателей и зашагал на север в одиночестве.

Фердинанд держался лесистой местности, избегая незнакомцев. Он знал, что тут хватает разбойников, называемых в здешних краях коредорами, и наемников-рутьеров, которые не посовестятся обобрать монаха. Мир обратился ко злу, думал брат и молил Бога о помощи. И молитвы не остались без ответа, потому как ему не встретился ни один грабитель и ни один враг. Поздно вечером во вторник странник добрался до Агу – деревни, лежащей к югу от гор, где стояла башня. Он зашел в таверну и там услышал новость.

Сеньор Мутуме умер. Его навестил священник в компании вооруженных людей, и когда священник уехал, сир де Мутуме был мертв. Его уже похоронили, а солдаты оставались в башне до тех пор, пока не пришли англичане. Произошла схватка, англичане убили троих людей священника, остальные сбежали.

– Англичане все еще тут?

– Тоже ушли.

На следующий день брат Фердинанд отправился в башню, где разыскал экономку мессира Мутуме – сварливую бабу, которая упала на колени, чтобы монах ее благословил, но не прекратила трещать, даже когда он давал благословение. Она рассказала про приезд попа.

– Он был груб! – наябедничала старуха.

Потом священник уехал, а оставленные им люди обыскали башню и деревню.

– Сущие скоты! – стенала она. – Французы, а какие скоты! Затем появились англичане.

Англичане, по ее словам, носили эмблему со странным зверем, сжимающим кубок.

– Эллекин, – пробормотал брат Фердинанд.

– Эллекин?

– Прозвище, которым они гордятся. За такую гордость людей ждет пекло.

– Аминь.

– Но эллекины не убивали сира Мутуме? – уточнил монах.

– Его похоронили как раз к их прибытию. – Служанка осенила себя крестом. – Нет, его французы убили. Которые из Авиньона пришли.

– Из Авиньона?

– Священник приехал оттуда. Его звали отец Каладрий. – Она снова перекрестилась. – Глаза у него были зеленые, и мне он не понравился. Господина ослепили! Священник выдавил ему глаза!

– Боже милосердный! – негромко воскликнул брат Фердинанд. – Откуда тебе известно, что они приехали из Авиньона?

– Сами сказали! Люди, которые остались здесь, сообщили нам. Если мы не отдадим то, что им нужно, заявили они, его святейшество папа лично проклянет нас всех. – Она замолкла на время, достаточное, чтобы перекреститься. – Англичане тоже спрашивали. Мне их начальник не понравился. Одна рука у него как лапа дьявола, вроде клешни. Он был вежлив, – неохотно признала экономка, – но строг. По его руке я догадалась, что это злодей!

Брат Фердинанд знал, как суеверна старуха. Женщина она добрая, но видела знамения в облаках, цветах, собаках, дыме и всем прочем.

– Обо мне они спрашивали? – осведомился он.

– Нет.

– Хорошо.

В Мутуме доминиканец обрел убежище. Он старел и устал блуждать по дорогам Франции, полагаясь на милость чужих людей в части ночлега и куска хлеба. Годом ранее Фердинанд забрел в башню, и дряхлый граф пригласил его остаться. Они разговаривали, сидели за столом, играли в шахматы. Хозяин поведал ему древние истории про темных владык.

– Англичане вернутся, так мне кажется, – сказал монах наконец. – Да и французы тоже могут.

– Почему?

– Они кое-что ищут.

– Да уж все обыскали! Даже свежие могилы разрыли, но ничего не обнаружили. Англичане ушли в Авиньон.

– Тебе это точно известно?

– Так они говорили. Что пойдут за отцом Каладрием в Авиньон. – Служанка еще раз перекрестилась. – И что тут потребовалось священнику из Авиньона? Зачем англичанам приходить в Мутуме?

– Вот из-за чего. – Брат Фердинанд показал ей старый клинок.

– Если им это нужно, так пусть забирают! – с презрением воскликнула женщина.

Граф Мутуме, опасаясь, что рыщущие англичане разграбят гробницы в Каркассоне, упросил доминиканца спасти Малис. Брат Фердинанд подозревал, что старик на самом деле хотел своими руками прикоснуться к клинку, увидеть диковину, которую берегли его предки, реликвию такую могущественную, что обладание ею могло отправить душу прямиком на небеса. Такими отчаянными были мольбы графа, что монах согласился. Малис он спас, но его собратья-доминиканцы учили, что этот меч является ключом от рая и люди по всему христианскому миру желают завладеть им. С какой стати они проповедуют это? Фердинанд подозревал, что тут его вина. Наслушавшись рассказов Мутуме про Малис, монах, как послушный член ордена, направился в Авиньон и передал легенду великому магистру. Великий магистр, человек добрый, улыбнулся и сказал, что каждый год рождаются тысячи подобных историй, но ни одна не содержит правды.

– Помнишь, что случилось десять лет назад, когда пожаловала чума? – спросил он. – Как все христиане верили, что открылся Грааль. А перед этим что было? Да, копье святого Георгия! И это тоже оказался вздор. Но спасибо, брат, что сообщил мне.

Благословив Фердинанда, великий магистр отослал его назад. Но вдруг магистр поведал о реликвии кому-то еще? И вот теперь благодаря черным братьям слух растекся по всей Европе.

– Тот, кому суждено править нами, обретет его и будет благословен, – проворчал монах.

– И что из этого следует? – спросила старуха.

– То, что иные люди сходят с ума в поисках Бога, – пояснил брат Фердинанд. – Это означает, что каждый жаждущий власти ищет знака свыше.

Старая экономка нахмурилась, не в силах понять, но она всегда подозревала, что у брата Фердинанда не все дома.

– Мир сошел с ума, – произнесла женщина, ухватившись за слово. – Говорят, что английские дьяволы половину Франции сожгли! Где же король?

– Если придут англичане или кто-то еще, скажи им, что я ушел на юг.

– Ты уходишь?

– Для меня тут небезопасно. Быть может, когда все это безумие пройдет, я вернусь, но пока мне лучше удалиться в высокие испанские горы. Там я спрячусь.

– В Испании? Да там же бесы живут!

– Я ведь в горы пойду, поближе к ангелам, – успокоил ее брат Фердинанд.

На следующее утро он направился на юг, но едва отошел достаточно, чтобы из деревни его никто не видел, свернул на север. Ему предстояло долгое путешествие, чтобы уберечь сокровище.

Он вернет Малис законному владельцу. И поэтому пойдет в Пуату.

* * *

Коротышка со смуглым хмурым лицом и копной перепачканных краской черных волос примостился на высоких лесах и кистью втирал коричневый пигмент в сводчатый потолок. Он буркнул что-то на незнакомом Томасу языке.

– По-французски говорить умеешь? – спросил Томас.

– Мы тут все говорим по-французски, – ответил художник, переходя на означенный язык, которым владел, но с заметным акцентом. – Разумеется, мы чертовски хорошо говорим по-французски. Ты пришел дать мне совет?

– Насчет чего?

– Фрески, конечно, дубина ты этакая. Тебе не нравится цвет облаков? Бедра у Святой Девы слишком полные? Головы у ангелов чересчур маленькие? – Художник указал кистью на другую часть потолка, где ангелы дули в трубы в честь Девы Марии. – «Слишком маленькие головы» – так кое-кто говорит, – продолжил коротышка. – Но откуда они смотрели – с одной из моих лестниц! А с пола они выглядят идеальными. Разумеется, они идеальны, ведь это я их написал. И пальцы Девы Марии тоже. – Он яростно ткнул кистью в потолок. – А эти Богом проклятые доминиканцы заявляют мне, что это ересь. Ересь! Открывать пальцы на ногах у Святой Девы! Иисус сладчайший, в Сиене я изобразил ее с голыми сиськами, и никто не угрожал сжечь меня на костре. – Художник замахал кистью, потом отстранился. – Мне жаль, моя дорогая, – произнес он, обращаясь к изображению Марии, которое писал на потолке. – Тебе запретили иметь сиськи, а теперь еще лишили пальцев на ногах. Но пальцы еще вернутся.

– Вернутся? – не понял Томас.

– Штукатурка сухая, – буркнул художник, как будто тут и понимать нечего. – Если писать фреску по сухому, краска станет шелушиться, как короста на шлюхе. Это займет годы, но еретические пальцы снова выступят. А доминиканцы этого не знают, потому что они чертовы дураки.

Художник переключился на родной итальянский и осыпал ругательствами своих помощников, которые гигантским пестиком мешали в бочке свежую штукатурку.

– Они тоже дураки, – сообщил он Томасу.

– Так ты пишешь по сырой штукатурке? – спросил англичанин.

– Ты сюда пришел получить урок по живописи? Тебе придется чертовски щедро мне заплатить. Ты кто такой?

– Меня зовут д’Эвек, – представился Томас, у которого не было желания обнародовать в Авиньоне свое настоящее имя.

Среди церковников у него врагов хватало, а Авиньон служил папской резиденцией и, значит, был полон попов и монахов. Он приехал сюда, потому что неприятная старуха из Мутуме уверила его, что загадочный отец Каладрий отбыл в Авиньон, однако у Томаса теперь зрело дурное предчувствие, будто он зря потратил время. Бастард осведомился у доброй дюжины священников, не знаком ли им отец Каладрий, но никто даже не слышал о нем. Впрочем, никто тут не знал и самого Томаса и того факта, что его предали анафеме. Он теперь был еретиком, находился вне пределов милости Церкви, человеком, которого полагается выследить и сжечь, однако не смог устоять перед соблазном посетить огромную крепость-дворец папы. В Риме, по причине церковной схизмы, тоже имелся папа, но реальная власть сосредоточилась в Авиньоне, и Томаса впечатлило богатство громадного здания.

– Судя по говору, ты нормандец, – предположил художник. – А может, англичанин?

– Нормандец, – ответил Томас.

– И что нормандец делает так далеко от дома?

– Хочу повидать святого отца.

– Это понятно, черт побери! Но здесь-то что тебе нужно? В Salle des Herses?

Саль дез Эрс, зал Решеток, представлял собой комнату, смежную с большой приемной палатой папского дворца, и некогда в ней размещался механизм, опускающий и поднимающий решетку дворцовых ворот. Впрочем, систему из лебедки и блоков давно разобрали, поэтому помещение явно готовилось стать очередной часовней. Томас замешкался с ответом, но решил сказать правду:

– Искал, где отлить.

– В том углу. – Художник указал рукой с кистью. – В ту дыру пониже изображения святого Иосифа. Оттуда выбираются крысы, поэтому будь любезен, утопи пару гадин. Так, значит, хочешь посетить его святейшество. Грехи замучили? Пропуск в рай нужен? Мальчик из хора?

– Просто благословение, – сказал Томас.

– Мало же тебе нужно. Проси больше, получишь меньше. А то и вовсе ничего. Этот святой отец взяток не берет. – Художник слез с помоста, поглядел на свою новую работу, скривился. Затем направился к столу, на котором громоздились баночки с драгоценными пигментами. – Хорошо, что ты не англичанин. Святой отец не жалует англичан.

– Вот как? – отозвался Томас, застегивая штаны.

– Вот так, – отрезал художник. – Откуда я знаю? Да я все знаю. Я пишу, и меня не видят, потому что не замечают! Я, Джакомо, стою на лесах, а подо мной ведутся разговоры. Не здесь, конечно. – Он сплюнул, давая понять, что расписываемое им помещение не стоит усилий. – Но я замалевываю голые сиськи ангелов также и в Палате конклава, а там они и беседуют. Трещат, трещат без умолку. Словно птицы, сдвинут головы поближе и щебечут. Джакомо тем временем занят, замазывая обнаженную натуру наверху, и все про меня забывают.

– Так что его святейшество говорит про англичан?

– Хочешь, чтобы я поделился? Заплати.

– Хочешь, чтобы я плеснул краской на твой потолок?

Джакомо расхохотался.

– Я слышал, что святой отец желает французам победы над англичанами. Здесь сейчас три французских кардинала, и все напевают ему в уши. Только папе их увещевания без надобности. Он подталкивает Бургундию к войне в союзе с Францией. Он направил послания в Тулузу, Прованс, Дофине, даже в Гасконь, где говорит людям, что их долг – оказывать сопротивление англичанам. Его святейшество француз, не забывай об этом. Его мечта – видеть Францию снова сильной, достаточно богатой, чтобы платить Церкви сколько положено. Англичан здесь не любят. – Итальянец замолчал и искоса посмотрел на Томаса. – Поэтому хорошо, что ты не англичанин, правда?

– Хорошо, – согласился тот.

– Англичанина святой отец может и проклясть. – Джакомо хмыкнул. Он снова полез по лесам, продолжая говорить. – Шотландцы прислали людей воевать за Францию, и папа доволен! По его словам, шотландцы – верные сыны Церкви. А вот англичан… – последовала пауза, – мазок кисти, – он хочет наказать. Так, значит, ты проделал весь этот долгий путь ради благословения?

Томас подошел к краю палаты, где стену украшала почти выцветшая старая роспись.

– Ради благословения, – подтвердил он. – И чтобы разыскать одного человека.

– Да? И кого же?

– Отца Каладрия.

– Каладрия? – Джакомо покачал головой. – Мне известен отец Каллет, но не Каладрий.

– Ты из Италии? – спросил Томас.

– Милостью Божьей я прибыл из Корболы, это венецианский город, – сказал Джакомо. Потом проворно спустился с лесов, подошел к столу и тряпкой вытер руки. – Разумеется, я из Италии! Если тебе нужно что-то нарисовать, зови итальянца. Если желаешь что-то заляпать, замарать или запачкать, зови француза. Или пригласи вот этих двоих, – он кивнул на помощников. – Болваны, продолжайте месить штукатурку! Хоть вы и итальянцы, но мозги у вас как у французов. Шпинат промеж ушей!

Он схватил кожаную плетку, как будто собираясь отходить ею одного из помощников, но внезапно рухнул на одно колено. Те последовали его примеру. Когда Томас увидел, кто вошел в комнату, то тоже сдернул с головы шапку и преклонил колено.

Его святейшество пожаловал в палату в сопровождении четырех кардиналов и дюжины священников пониже рангом. Папа Иннокентий рассеянно улыбнулся живописцу и стал разглядывать последние из нарисованных фресок.

Томас приподнял голову, чтобы взглянуть на папу. Иннокентий Шестой, понтифик вот уже три года, был стариком с тонкими как пух волосами, худым лицом и трясущимися руками. На нем был красный плащ, отороченный белым мехом. Папа слегка горбился из-за больной спины, приволакивал при ходьбе левую ногу, но голос его сохранял силу.

– Ты хорошо потрудился, сын мой, – сказал он итальянцу. – Превосходнейшая работа! Ну, эти облака выглядят убедительнее настоящих!

– Все во славу Божию, – пробормотал Джакомо. – И ради твоего возвеличения, святой отец.

– И ради твоей собственной славы, сын мой, – добавил папа. Он небрежно благословил обоих помощников, затем повернулся к Томасу. – Ты тоже художник, сын мой?

– Я солдат, святой отец, – ответил Томас.

– Откуда?

– Из Нормандии, святой отец.

– Ого! – Папа явно обрадовался. – Как тебя зовут, сын мой.

– Гийом д’Эвек, святой отец.

Один из кардиналов, красная сутана которого туго облегала объемистое брюшко, сразу отвлекся от созерцания потолка, и показалось, будто он хочет что-то возразить. Потом кардинал закрыл рот, но продолжал пялиться на Томаса.

– Скажи-ка, сын мой, – Иннокентий не обратил внимания на поведение спутника, – принес ли ты присягу англичанам?

– Нет, святой отец.

– А как много нормандцев сделали это! Но не мне тебе говорить. Я плачу о Франции! Слишком много смертей, христианский мир нуждается в покое. Благословляю тебя, Гийом.

Он простер руку. Томас встал, подошел к старику, снова опустился на колено и поцеловал кольцо Рыболова[12], которое папа надел поверх вышитой перчатки.

– Да пребудет с тобой мое благословение, – произнес Иннокентий, возлагая ладонь на непокрытую голову англичанина. – И мои молитвы.

– И я буду молиться за тебя, святой отец, – сказал Томас, ловя себя на мысли, что вполне может быть первым из отлученных, кто удостоился благословения папы. – Буду молиться о даровании тебе долгой жизни, – добавил он формальное пожелание.

Ладонь на его голове вздрогнула.

– Я стар, сын мой, – промолвил папа. – Мои лекари твердят, что у меня впереди еще много лет! Но лекари лгут, не так ли? – Он хмыкнул. – Отец Маршан утверждает, что его каладрий предскажет, ждет ли меня долгая жизнь, но я предпочитаю верить своим лживым докторам.

У Томаса вдруг перехватило дыхание, а стук сердца гулко отдавался в ушах. В комнате внезапно сделалось холодно. Трепет папской ладони привел Томаса в чувство.

– Каладрий, святой отец? – переспросил он.

– Птица, предсказывающая будущее, – пояснил понтифик, убирая руку с головы Томаса. – Воистину, мы живем в эпоху чудес, когда птицы изрекают пророчества! Не так ли, отец Маршан?

Рослый священник поклонился папе:

– Ваше святейшество сами по себе чудо.

– Ах, бросьте! Чудеса – вот они, в этих изображениях! Они превосходны. Поздравляю тебя, сын мой, – проговорил папа, обращаясь к Джакомо.

Томас украдкой посмотрел на отца Маршана. То был худощавый, смуглолицый мужчина, глаза которого, казалось, сверкали. Зеленые глаза, пронзительные, пугающие. Они устремились вдруг прямо на Томаса. Тот потупил взгляд, устремив его на шлепанцы понтифика, на которых были вышиты ключи святого Петра.

Папа благословил Джакомо, после чего, довольный ходом работы, захромал прочь из комнаты. Свита последовала за ним, остались лишь толстый кардинал и зеленоглазый священник. Томас собрался встать, но кардинал положил тяжелую ладонь ему на затылок и придавил к полу.

– Назовись-ка еще раз, – приказал кардинал.

– Гийом д’Эвек, ваше преосвященство.

– Меня зовут кардинал Бессьер, – представился человек в красной сутане, не убирая руки с головы Томаса. – Кардинал Бессьер, кардинал-архиепископ Ливорно, папский легат при дворе короля Иоанна Французского, которого Господь благословил превыше всех земных монархов. – Он замолчал, явно ожидая от собеседника ответа на последние свои слова.

– Да хранит Бог его величество, – покорно произнес Томас.

– Я слышал, что Гийом д’Эвек умер, – с угрозой в голосе сказал кардинал.

– Мой двоюродный брат, ваше преосвященство.

– Как он умер?

– Чума, – уклончиво сообщил Томас.

Сир Гийом д’Эвек был врагом Томаса, потом стал его другом и наконец умер от чумы, но прежде успел посражаться бок о бок с Бастардом.

– Он воевал на стороне англичан, – заявил Бессьер.

– Про это я слышал, ваше преосвященство. И это позорное пятно на нашем семействе. Но я кузена едва знал.

Кардинал отнял руку, и Томас встал. Зеленоглазый поп смотрел на поблекшие росписи в конце стены.

– Это ты рисовал? – спросил он у Джакомо.

– Нет, отец, – ответил итальянец. – Это росписи очень древние и сделанные весьма плохо. Скорее всего, их намалевал какой-нибудь француз или, может статься, бургундец. Святой отец велел мне закрасить их.

– Так позаботься об этом.

Тон священника привлек внимание кардинала, который тоже уставился на старинные фрески. До этого он смотрел на Томаса и хмурился, сомневаясь в правдивости его слов, но вид росписей отвлек его. На выцветшей картине был изображен святой Петр, безошибочно узнаваемый благодаря зажатым в одной руке двум золотым ключам. Другой он протягивал меч коленопреклоненному монаху. Эти двое располагались на укутанном снегом поле, хотя тропинка к стоящему на коленях человеку была расчищена. Монах принимал меч, за ним наблюдал второй монах, настороженно выглядывающий из-за полуприкрытых ставен в окне засыпанного снегом домика. Кардинал долго рассматривал фреску и поначалу недоумевал, а затем вздрогнул от ярости.

– Кто этот монах? – строго спросил он у Джакомо.

– Я не знаю, ваше высокопреосвященство, – ответил итальянец.

Кардинал кинул вопросительный взгляд на зеленоглазого попа, который только пожал плечами. Бессьер помрачнел.

– Почему ты еще не замазал ее? – обратился он к художнику.

– Потому что его святейшество велел в первую очередь заняться потолком, а уже после – стенами, ваше высокопреосвященство.

– Так замажь сейчас! – рявкнул кардинал. – Замажь, прежде чем закончишь с потолком. – Потом ожег взглядом Томаса. – Ты зачем сюда пожаловал?

– За благословением святого отца, ваше высокопреосвященство.

Бессьер нахмурился. Названное Томасом имя явно пробудило в нем подозрения, но существование старых росписей смущало его, похоже, еще сильнее.

– Просто замажь! – приказал он Джакомо и снова повернулся к Томасу. – Где ты остановился?

– Близ церкви Святого Бенезе, ваше преосвященство, – солгал англичанин.

По правде, он оставил Женевьеву, Хью и два десятка своих людей в таверне у большого моста, далеко от храма Святого Бенезе, а соврал потому, что меньше всего хотел, чтобы Бессьер удовлетворил внезапно обнаружившийся интерес к Гийому д’Эвеку. Он убил брата кардинала, и если Бессьер выяснит, кто такой Томас на самом деле, то костра для еретиков на большой площади перед дворцом папы не миновать.

– Мне интересно, как обстоят дела в Нормандии, – проговорил церковник. – После молитв девятого часа я за тобой пошлю. Отец Маршан тебя проводит.

– С удовольствием, – подтвердил священник, и в голосе его прозвучала угроза.

– Почту за честь служить вашему высокопреосвященству, – ответил Томас, склоняя голову.

– Избавься от этих картин, – еще раз приказал Джакомо кардинал и покинул комнату в сопровождении своего зеленоглазого спутника.

Итальянец, все еще стоя на коленях, шумно перевел дух.

– Ты ему не понравился, – заявил он.

– А ему хоть кто-то нравится? – отозвался Томас.

Джакомо встал и наорал на своих помощников.

– Штукатурка загустеет, если ее не размешивать, – объяснил он эту вспышку гнева Томасу. – У них каша вместо мозгов! Они ведь миланцы, да? Значит, дураки. А вот кардинал Бессьер не дурак – враг из него получится опасный, друг мой.

Джакомо не знал этого, но кардинал уже был врагом Томаса, хотя, по счастью, никогда его не встречал и даже представить себе не мог, что англичанин появится в Авиньоне. Джакомо подошел к столу с пигментами.

– И кардинал Бессьер питает надежду стать следующим папой, – продолжил итальянец. – Иннокентий слаб, Бессьер – нет. Быть может, вскоре мы узрим нового святого отца.

– А чем ему так не понравилась эта картина? – поинтересовался Томас, указывая на дальнюю стену.

– Возможно, у него развит вкус? Или потому, что эта мазня выглядит так, будто ее рисовала собака, которой кисть засунули под хвост?

Томас стал всматриваться в древнюю роспись. Кардиналу хотелось выяснить, что за сюжет изображен тут, но ни Джакомо, ни зеленоглазый монах не могли ответить. И все же прежде всего ему хотелось уничтожить фреску, чтобы никто другой не мог найти ответ. А какая-то история в картине скрывалась. Святой Петр вручал меч монаху в снегу, и у этого монаха должно быть имя. Но какое?

– Ты и впрямь не знаешь, что тут изображено? – осведомился Томас у Джакомо.

– Какая-то легенда? – беззаботно предположил итальянец.

– Но какая?

– У святого Петра меч, – рассуждал Джакомо. – Допустим, он вручает его Церкви? Ему стоило отрубить этим мечом руку художника и тем самым избавить нас от необходимости смотреть на его жуткую мазню.

– Но обычно меч изображают в Гефсиманском саду, – напомнил Томас. Он не раз видел фрески храмов со сценой ареста Христа, когда Петр выхватил меч и отсек ухо одному из слуг первосвященника, а вот Петр посреди метели встречался ему впервые.

– Выходит, этот болван-художник не знал Священного Писания, – буркнул Джакомо.

Однако все на картинах имело смысл. Если нарисован человек с пилой, это святой Симон, потому что Симона замучили, распилив на куски. Виноградная гроздь напоминала народу о евхаристии. Царь Давид держал арфу, святой Фаддей – дубинку или плотницкую линейку, святой Георгий сражался с драконом, святой Дионисий неизменно изображался с собственной отрубленной головой в руках – смысл имело все, однако смысл этой древней фрески от Томаса ускользал.

– Разве вам, художникам, не полагается знать смысл всех этих символов?

– Каких символов?

– Ну, меч, ключи, снег, человек в окне!

– Меч – это меч святого Петра, ключи – ключи от рая! Может, тебя еще поучить, как молоко у мамки из титьки сосать?

– А снег?

Джакомо сдвинул брови, явно сбитый с толку вопросом.

– Просто этот идиот не умел рисовать траву, – решил он наконец. – Вот и замазал все дешевой побелкой! Нет тут никакого смысла! Завтра мы счистим эту мазню и напишем что-нибудь стоящее!

Однако кем бы ни был создатель фрески, он позаботился расчистить от снега тропу, идущую вокруг коленопреклоненного человека, и довольно искусно нарисовал траву, вкрапив в нее голубые и желтые цветочки. Так что бесснежное пространство имело смысл, как и присутствие второго монаха, боязливо выглядывающего из окна.

– Уголек у тебя найдется? – спросил Томас.

– Конечно! – Джакомо указал на стол с пигментами.

Томас подошел к двери и заглянул в большой зал для аудиенций. Кардинал Бессьер и зеленоглазый священник ушли, поэтому англичанин взял кусочек угля и подошел к загадочной фреске. И написал что-то на ней.

– Ты что делаешь? – спросил Джакомо.

– Хочу, чтобы кардинал это увидел, – сказал Томас.

Крупными черными буквами по снегу он начертал: «Calix Meus Inebrians».

– Чаша моя преисполнена? – спросил озадаченный Джакомо.

– Это из псалмов Давида, – пояснил Томас.

– И что это означает?

– Кардинал поймет.

Итальянец нахмурился.

– Иисус сладчайший, – промолвил он. – Однако опасную игру ты затеял.

– Спасибо, что разрешил тут отлить, – сказал Бастард.

Художник был прав, это было опасно, но если Томасу не под силу выследить отца Каладрия в этом городе, полном врагов, он пригласит отца Каладрия самого выследить его. И Томас предполагал, что этот зеленоглазый священник и окажется тем самым отцом Каладрием.

А зеленоглазый священник заинтересовался древней, скверной работы фреской с изображением двух монахов и святого Петра. Однако центром картины был не коленопреклоненный монах и даже не святой Петр в богатом облачении, а меч.

И Томас, хотя и не мог быть уверен, пришел вдруг к убеждению, что у этого меча есть имя: Малис.

В тот же самый день, задолго до девятичасовых молитв и прежде, чем кто-либо успел его обнаружить и подвергнуть церковной пытке, Томас с отрядом покинул Авиньон.

* * *

Пришло тепло. То была погода для войны, и по всей Франции люди острили оружие, обучали лошадей и ждали королевского вызова. Англичане слали подкрепления в Бретань и Гасконь, и все сходились во мнении, что король Иоанн наверняка соберет большую армию, чтобы сокрушить островитян. Однако вместо этого французский монарх послал невеликое числом войско на окраину Наварры, к замку Бретей. Там, упершись в мрачные стены твердыни, воины принялись делать осадную башню.

Сооружение получилось колоссальным, выше церковного шпиля, эшафот о трех этажах, примостившийся на двух железных осях, соединяющих четыре массивных колеса из крепкого вяза. Переднюю и боковые стенки башни обшили дубовыми досками, чтобы не дать гарнизону замка простреливать платформы из арбалетов. И вот на холодной заре осаждающие обивали эту деревянную броню толстыми шкурами. Трудились они всего в четырех сотнях шагов от замка, и время от времени кто-то из защитников брался за арбалет, но дистанция была слишком велика, и болт неизменно падал с недолетом. На верхушке башни реяли четыре флага: два с французской лилией и два с изображением топора, символа святого покровителя Франции – Дионисия. Флаги вытягивались и трепетали на ветру. Ночью была буря, и с запада все еще дул сильный ветер.

– Один хороший ливень, и эта чертова штуковина станет бесполезна, – заметил лорд Дуглас. – Парни не сдвинут ее с места! Она увязнет в грязи.

– Бог на нашей стороне, – безмятежно сказал его младший товарищ.

– Бог? – Лорд Дуглас скривился.

– Приглядывает за нами, – заявил молодой человек.

Он был худ и строен, едва ли старше двадцати или двадцати одного года, с поразительно красивым лицом. Русые волосы были зачесаны с высокого лба назад, голубые глаза выражали спокойствие, в уголках губ таилась улыбка. Юноша был родом из Гаскони, где владел фьефом. Но англичане отобрали его, лишив гасконского дворянина доходов с земли. Эта потеря должна была оставить его без гроша, но Роланд де Веррек снискал славу величайшего из турнирных бойцов всей Франции. Некоторые отдавали этот титул Жослену из Бера, но в Осере Роланд трижды побил Жослена, а затем измотал не знающего жалости рыцаря Вальтера из Зигенталера благодаря искусному владению мечом. В Лиможе он был единственным, кто остался на ногах к исходу ожесточенной общей схватки, а в Париже женщины ахали от восторга, когда Роланд поверг двух закаленных рыцарей, в два раза старше его годами и во много раз превосходящих опытом. Роланд де Веррек снискал лавры победителя, потому как был несокрушимым.

И девственником.

На черном щите он носил изображение белой розы – розы без шипов, цветка Девы Марии, как горделивое свидетельство собственного целомудрия. Мужчины, которых он без конца побеждал в схватках, считали его чокнутым, поклонницы полагали, что на него навели порчу, но Роланд посвятил свою жизнь высоким идеалам, чистоте и добродетели. Он прославился благодаря своей девственности, но одновременно подвергался из-за нее насмешкам, однако никогда в глаза и на расстоянии, какое мог преодолеть его стремительный клинок. Еще его превозносили за непорочность, даже завидовали, потому как, по его словам, к такой чистой жизни он пришел по велению представшей ему Девы Марии. Богородица явилась, когда ему было всего четырнадцать, коснулась его и сказала, что он будет благословлен превыше всех смертных, если станет блюсти себя так, как блюла она.

– Ты женишься, – пообещала Богородица. – Но пока этот час не придет – ты мой.

Предсказание исполнилось.

Мужчины могли потешаться над Роландом, но женщины от него млели. Одна дама порывалась высказать де Верреку, как он прекрасен. Как-то раз она подошла и коснулась его щеки.

– Столько схваток – и ни одного шрама, – сказала женщина.

Он же отпрянул, словно ее палец обжег его, потом промолвил, что любая красота суть отражение милости Божьей.

– Думай я иначе, – пояснил рыцарь, – то подвергся бы искушению тщеславием.

Не исключено, что целиком уберечься от искушения ему не удалось – он был чересчур внимателен к одежде, а панцирь непременно начищал до блеска: его терли песком, уксусом и проволочным ершиком до тех пор, пока солнечные лучи не отражались в нем с ослепительной яркостью. Впрочем, в тот день небо над Бретеем было низким, пасмурным и хмурым.

– Дождь пойдет, – буркнул лорд Дуглас. – И от этой чертовой башни не будет никакого толку.

– Она принесет нам победу, – заявил Роланд де Веррек, и в голосе его звучала спокойная уверенность. – Епископ Шалонский благословил ее прошлым вечером. Она не подведет.

– Ей вообще тут не место, – упрямился Дуглас.

Король Иоанн бросил шотландских рыцарей в этот поход на Бретей, но защищали замок не англичане, а другие французы.

– Мы сюда не французов убивать приехали, – проворчал Дуглас. – Я хочу убивать англичан.

– Это наваррцы, враги Франции, – пояснил Роланд де Веррек. – И королю угодно разбить их.

– Бретей – это жалкий прыщ! – горячился лорд Дуглас. – Бога ради, ну какая важность в этом городишке? Проклятые англичане не прячутся за его стенами!

Роланд улыбнулся.

– Кто бы ни находился внутри, милорд, я исполню веление моего короля, – негромко заявил он.

Король французский, забыв про англичан в Кале, Гаскони и Бретани, предпочел выступить против владений наваррцев на самом краю Нормандии. Причины вражды были смутны, а кампания являлась пустой растратой сил, ибо Наварра не угрожала Франции. Однако король решил сражаться. То явно была семейная свара, а их лорд Дуглас не понимал.

– Пусть бы гнили себе тут, пока мы воюем с англичанами, – сказал он. – Нам бы гонять мальчишку Эдуарда, а вместо этого пытаемся залить мочой искорку на краю Нормандии.

– Король хочет Бретей, – произнес Роланд.

– Зато не хочет встречаться лицом к лицу с англичанами, – отрезал лорд Дуглас – и знал, что прав.

С тех пор как шотландские рыцари прибыли во Францию, король все колебался. В один день Иоанн решал выступить на юг, в другой – на запад, а в третий – сидеть на месте. И вот наконец он двинулся против Наварры! А англичане высыпали из своих крепостей в Гаскони и снова опустошают страну. На южном побережье Англии собирается еще одна армия, которая, без сомнения, высадится в Нормандии или Бретани, а король Иоанн – под Бретеем! Лорд Дуглас готов был расплакаться от этой мысли. Ступай на юг, побуждал он французского короля. Ступай на юг и сокруши этого выскочку Эдуарда. Возьми ублюдка в плен, втопчи кишки его воинов в грязь, потом посади принца в темницу и предложи в качестве выкупа за шотландского короля. А вместо этого они осаждают Бретей.

Двое воинов стояли на верхнем этаже башни. Роланд де Веррек вызвался возглавить приступ. Дюжинам мужчин предстоит толкать осадную башню; часть из них падет под арбалетными болтами, но другие заменят их. В конечном счете башня врежется в замковую стену и люди Роланда перерубят веревки, удерживающие подъемный мост, который защищает переднюю сторону верхней площадки.

Мост упадет, образовав широкий переход на стену Бретея, и атакующие с боевым кличем устремятся по нему. Этим первым воинам, вполне возможно, предстоит умереть, но удержать захваченные укрепления до тех пор, пока сотни солдат короля Иоанна не взберутся по лестницам башни. Воинам предстоит подниматься под грузом кольчуг, лат, щитов и оружия. Это потребует времени, и те, кто первым переберется через перекидной мост, заплатят за это время своими жизнями. Большая честь оказаться в числе этих первых – честь в обмен на риск для жизни. Роланд де Веррек преклонил колено перед королем Франции и умолял даровать ему эту привилегию.

– Почему? – спросил король у Роланда.

Тот пояснил, что любит Францию и намерен послужить своему королю, но никогда не бывал в бою, а сражался только на турнирах. Настало время обратить воинский талант на благородное дело. И он не кривил душой. Однако истинная причина желания Роланда де Веррека возглавить приступ крылась в стремлении к великому, к исполнению миссии, совершению подвига, достойного его чистоты. Король милостиво соизволил Роланду вести атаку, а затем даровал ту же честь второму человеку – племяннику лорда Дугласа, Робби.

– Ты ищешь смерти, – буркнул лорд Дуглас накануне вечером.

– Мне хочется пировать в большом зале этого замка следующей ночью, – возразил Робби.

– Чего ради? – спросил Дуглас. – По какой такой чертовой причине?

И теперь шотландец взобрался на башню лишь с одной целью – попросить Роланда, имеющего репутацию величайшего дурака и самого благородного рыцаря во всей Франции, убедить Робби исполнить свой истинный долг.

– Поговори с ним, – обратился лорд Дуглас к Роланду де Верреку. – Робби уважает тебя, восхищается тобой, берет с тебя пример. Вот и объясни ему, что его обязанность как христианина – драться с англичанами, а не умереть в этом ничтожном месте.

– Он дал клятву, – напомнил де Веррек. – Клятву не сражаться против англичан. Причем искренне и по собственной воле. Я не могу дать ему совет нарушить слово, милорд.

– К черту клятву! Поговори с ним!

– Человек не может преступить через клятву и спасти душу, – спокойно возразил Роланд. – А твой племянник заслужит большую славу, сражаясь здесь.

– Пропади пропадом слава! – выкрикнул лорд Дуглас.

– Милорд, если я смогу убедить вашего племянника сражаться с англичанами, я сделаю это, – пообещал Роланд шотландцу. – Мне лестно полагать, что, по вашему мнению, он станет меня слушать. Однако я не могу посоветовать ему нарушить торжественную клятву: совесть христианина не позволяет. Это будет не по-рыцарски.

– И рыцарство тоже пропади пропадом, – заявил Дуглас. – И Бретей, и вся ваша чертова свора!

Дуглас затопал вниз по лестнице и ожег взглядом Робби, которому предстояло повести сорок восемь воинов в атаку через перекидной мост башни.

– Ты проклятый идиот! – сердито крикнул лорд племяннику.

Когда обивку шкурами закончили и смочили их водой, минул час, и тут с запада натянуло моросящий дождик. Латники полезли в башню. Самые храбрые взбирались по лестницам на верхнюю площадку, чтобы первыми пройти по перекидному мосту. Среди них был и Робби Дуглас. Он надел кожаный колет и кольчугу (но пластинчатые доспехи отверг, исключая поножи, защищающие голени) да накладки на правое предплечье. Левую руку прикрывал щит с красным сердцем – гербом Дугласов.

Меч у него был старый, но хороший, с простой деревянной рукоятью, в которую был вложен ноготь святого Андрея, покровителя Шотландии. Меч принадлежал другому его дяде, сэру Уильяму Дугласу, рыцарю Лиддесдейла, который был убит лордом Дугласом в семейной распре. После этого Робби пришлось преклонить колено перед лордом Дугласом и принести ему клятву верности.

– Ты теперь мой, – сообщил шотландец, зная, как любил Робби сэра Уильяма. – И если не мой, то ничей; а если ничей, то изгой. А если ты изгой, я вправе убить тебя. Так чей ты?

– Твой, – покорно подтвердил Робби и преклонил колено.

Теперь, становясь рядом с Роландом де Верреком на верхней платформе башни, он размышлял, правильно ли поступил. Можно было снова воззвать к дружбе с Томасом из Хуктона, но он сделал свой выбор, присягнув на верность дяде, и вот теперь пойдет в атаку по перекидному мосту и, вполне возможно, сложит голову на стенах крепости, которая ничего не значит для него, для Шотландии, да и вообще ни для кого. Тогда ради чего идти в бой? Может, потому, что это дар его роду. Или потому, что этот поступок покажет французам, каковы шотландцы в деле. Это битва, в которой сразиться он может с чистой совестью, даже если его ждет смерть.

Когда французский король приказал арбалетчикам выдвигаться, минул час после рассвета. Их было восемьсот, в основном – генуэзцы, а частью – уроженцы Германии. Каждого сопровождал помощник, несущий большой щит – павезу, за которым стрелок мог укрыться, пока натягивал воротом тетиву.

Арбалетчики и щитоносцы образовали фаланги по обе стороны от башни и в ее основание продели длинные шесты, налегая на которые эту исполинскую конструкцию будут толкать вперед.

Позади башни построились в две линии латники – им предстояло последовать по лестницам за первой волной атакующих, чтобы хлынуть на стены Бретея. Пока же они собрались под знаменами своих командиров. Ветер был достаточно силен, чтобы развевать пестрые флаги: горделивые изображения львов и крестов, оленей и звезд, полос и грифонов. Бароны Франции готовились идти на приступ.

Перед строем расхаживали священники. Они раздавали благословения и уверяли воинов, что Бог помогает Франции, что наваррский сброд обречен гнить в аду, а Иисус пойдет вместе с ними на приступ.

Тогда же взметнулся еще один флаг, голубой штандарт с золотыми лилиями, и сержанты разразились криками, приветствуя короля, проскакавшего между рядами.

На государе были отполированные до блеска доспехи, а наброшенный на плечи плащ из красного бархата раздувался по ветру. На голове сверкал шлем, увенчанный золотой короной с бриллиантами. Белый боевой конь высоко вскидывал копыта, мча Иоанна Французского мимо шеренг его солдат. Король не смотрел ни направо, ни налево, а доехав до длинных шестов, ожидающих крестьян, которым предстояло толкать башню, развернулся, подняв скакуна на дыбы. Людям показалось, что государь собирается что-то сказать. Они замерли в молчании. Но он только воздел руку как при благословении, и снова послышались приветственные возгласы. Кое-кто из воинов опустился на колени, другие благоговейно вглядывались в длинное бледное лицо государя, обрамленное отполированным шлемом. Иоанн Добрый – так его прозвали не из-за душевной мягкости, но потому, что он любил мирские радости, являющиеся прерогативой короля. Он не был великим воином и снискал репутацию человека нерешительного, но в этот миг рыцарство Франции готово было умереть за него.

– Не много проку гарцевать на чертовой лошади, – буркнул лорд Дуглас. Он с полудюжиной своих шотландцев ждал у подножия башни. На нем был простой кожаный доспех, ведь участвовать в атаке лорд не собирался и привел свой отряд убивать англичан, а не драться с кучкой наваррцев. – На чертовой лошади на каменную стену не въедешь.

Его воины загудели, поддерживая вождя, потом замерли, когда король в сопровождении свиты подскакал к ним.

– На колени, ублюдки! – скомандовал Дуглас.

Король осадил коня рядом с лордом.

– Твой племянник сражается сегодня? – спросил Иоанн.

– Сражается, ваше величество, – подтвердил шотландец.

– Мы благодарны ему.

– Вы выказали бы благодарность более явно, кабы повели нас на юг, сир, – заявил Дуглас. – На юг, бить этого щенка Эдуарда Уэльского.

Государь заморгал. Дуглас, единственный из шотландцев, не опустившийся на колени, прилюдно выговаривал монарху, но король улыбнулся, давая понять, что не обижен.

– Мы выступим на юг, как только покончим с делами тут, – заверил он. Голос у него был высокий и звучал раздраженно.

– Рад слышать это, сир, – сердито бросил Дуглас.

– Если ничто не помешает, – уточнил Иоанн первоначальное утверждение. Взмахнув рукой в небрежном благословляющем жесте, он ускакал прочь. Дождь усиливался.

– Если ничто не помешает, – прорычал шотландец. – Англичане разоряют его земли, а у него могут возникнуть еще какие-то дела?

Дуглас сплюнул, затем повернулся, когда крики латников известили о том, что башня двинулась наконец к высоким стенам. Запели трубы. Огромное полотнище со святым Дионисием затрепетало на вершине башни. Штандарт изображал мученика, держащего в руках собственную отрубленную голову.

Громадная осадная башня подвигалась вперед рывками, и Робби пришлось ухватиться за одну из опор, удерживающих на месте перекидной мост. Длинные шесты торчали с обеих сторон, и десятки парней наваливались на них, подгоняемые надсмотрщиками с бичами и барабанщиками, отбивавшими твердый ритм на нэйкерсах[13] – здоровенных бочонках из козьих шкур, гудевших, как пушки.

– Пушки нам бы пригодились, – проворчал лорд Дуглас.

– Слишком дорого. – Рядом с шотландцем встал Жоффруа де Шарни, один из главных военачальников Иоанна. – Пушки стоят денег, друг мой, и порох стоит денег. А денег у Франции нет.

– Франция богаче Шотландии.

– Подати не собираются, – уныло заметил Жоффруа. – Кто заплатит этим людям? – Он кивнул в сторону ожидающих солдат.

– Пошли их собирать подати.

– Они у них и останутся. – Француз осенил себя крестом. – Боже, сделай так, чтобы внутри Бретея оказался горшок с золотом.

– Внутри Бретея нет ничего, кроме кучки чертовых наваррцев. Нам следует идти на юг!

– Не спорю.

– Тогда почему мы не идем?

– Потому что король не дал приказа. – Жоффруа не отводил глаз от башни. – Но даст, – негромко прибавил он.

– Даст ли?

– Думаю, да, – сказал де Шарни. – Папа подталкивает его к войне, и государь понимает, что не может позволить проклятым англичанам снова разорить половину Франции. Так что да, даст.

Дугласу хотелось услышать более четкие заверения, но он ничего не сказал и вместе с французом наблюдал за тем, как башня кивает и кренится на кочках. Арбалетчики шли, равняясь по башне. Но после полусотни ярдов из замка полетели первые болты, и тогда арбалетчики выбежали вперед и принялись стрелять в ответ. Задача перед ними стояла простая: заставлять защитников укрываться за зубцами стены, пока исполинское сооружение ползет дальше. Болты свистели, цокая по камню и пробивая полощущее над зубцами огромное знамя. Выпущенные арбалетчиками болты устремлялись к цели. Затем стрелки нырнули за павезы и принялись вращать ворот, натягивая тетивы. Осажденные открыли ответный огонь. Их болты взрезали дерн или били в щиты, а вскоре замолотили и по самой башне.

Робби слышал их. Видел, как вздрагивает от ударов перекидной мост. Но мост, который в поднятом положении играл роль стены, защищающей переднюю часть платформы, был сколочен из толстых дубовых досок и обтянут кожами, и ни один из наваррских болтов не мог пробить эту защиту. Они только вонзались в цель, создавая постоянный шум, а башня под ногами раскачивалась и поскрипывала, подталкиваемая вперед. Оставалась возможность осторожно выглядывать из-за правого края моста, и Робби видел замок в двух сотнях шагов. Со стены свисали большие знамена, многие были изрешечены арбалетными болтами. Стрелы защитников осыпали башню, и обращенная к ним сторона напоминала подушечку для оперенных иголок. Стучали барабаны, ревели трубы; осадная конструкция продвинулась еще на несколько ярдов, кренясь на кочках, и болты со стен стали поражать толкающих башню крестьян. На смену убитым и раненым поставили новых работников. Воины орали на них, подгоняя бичами. Бедолаги налегли на шесты, и громадина двинулась снова, на этот раз быстрее. Настолько быстро, что Робби вытащил меч и посмотрел на канаты, удерживающие перекидной мост. Они представляли собой две пеньковые веревки, по одной с каждой из сторон. Когда башня подъедет достаточно близко, их предстоит перерезать, и тяжелый мост обрушится на парапет. Теперь уже недолго. Молодой шотландец поцеловал эфес меча, в котором укрывалась частица мощей святого Андрея.

– Твой дядя зол на тебя, – заметил Роланд де Веррек.

Башня с грохотом медленно продвигалась вперед, и болты осажденных все чаще вонзались в мост, но француз выглядел совершенно спокойным.

– Он всегда злится, – ответил Робби.

Его смущал Роланд де Веррек. Молодой гасконец был слишком собран, слишком уверен в себе; Робби же, напротив, сомневался во всех своих решениях.

– Я напомнил ему, что ты не можешь нарушить клятву, – продолжил Роланд. – Ее не вырвали у тебя силой?

– Нет.

– Что ты испытывал в душе, когда давал ее? – осведомился француз.

Робби задумался.

– Благодарность, – ответил он наконец.

– Благодарность?

– Друг излечил меня от чумы. Я должен был умереть, но не умер. Он спас мне жизнь.

– Господь спас тебе жизнь, – поправил его Роланд. – И сделал это ради особой цели. Я завидую тебе – ты избранный.

– Избранный? – переспросил Робби, ухватившись за подпорку, когда башня качнулась.

– Ты заразился чумой, но выжил. Ты по какой-то причине нужен Богу. Мое почтение. – Тут де Веррек вскинул меч в приветствии. – Я завидую тебе, – повторил он.

– Завидуешь мне? – Робби пришел в крайнее удивление.

– Я вот ищу причину, – пояснил Роланд.

И тут башня остановилась.

Это случилось так резко, что людей на площадке бросило в сторону. Одно из колес угодило в яму, достаточно большую, чтобы конструкция застряла. Никакие усилия не могли высвободить колесо, а попытки налечь только накренили башню сильнее влево.

– Хватит! – заорал кто-то. – Стой!

Осажденные глумились. Арбалетные болты рассекали тонкую завесу дождя, поражая крестьян, толкающих башню. Кровь залила траву, а люди кричали, когда толстые наконечники впивались в плоть и дробили кости.

Жоффруа де Шарни выбежал вперед. Он был в кольчуге и шлеме, но без щита.

– Рычаги! – вскричал он. – Рычаги!

Он надеялся, что подобного не случится, но французы были наготове. Группа мужчин, вооруженных крепкими дубовыми шестами, устремилась к застрявшей стороне башни. Они подложили похожие на наковальни обрезки бруса, призванные служить опорой, чтобы рычаги могли поднять левый бок конструкции и высвободить ее. Другой отряд таскал ведрами камни, чтобы засыпать яму и не дать заднему колесу засесть в ней.

Арбалетные болты градом сыпались со стен. Двое или трое работников упали. Жоффруа закричал, приказывая ближайшим щитоносцам установить павезы так, чтобы прикрыть людей, налегающих на рычаги. Все это требовало времени, а защитники, ободренные незадачей с башней, усилили поток стрел. Кое-кого из наваррцев доставали французские арбалеты, но не многих, ведь, натягивая тетиву, защитники укрывались за зубцами стены. Жоффруа де Шарни казался заговоренным, потому что хоть и не прятался за щитом и болты падали рядом, ни один не попал в него, и полководец руководил работниками, орудующими громадными дубовыми шестами, высвобождая башню.

– Давай! – гаркнул он, и крестьяне попытались приподнять исполинскую башню при помощи мощных рычагов.

В этот миг из замка прилетела первая подожженная стрела.

То был арбалетный болт, обернутый горючим материалом с защитной кожаной юбкой. Материю пропитали смолой, и после того как болт вспорхнул с парапета и со стуком вонзился в нижний ярус башни, в воздухе остался черный дымный след. Пламя вспыхнуло на миг, затем погасло, но за первой горящей стрелой последовала еще дюжина.

– Воды! Воды! – взревел Роланд де Веррек.

На верхней площадке имелось несколько кожаных бадей с водой. Рывки башни расплескали большую ее часть, но то, что осталось, воины де Веррека вылили за перекидной мост. Вода заструилась по фасаду башни, увлажняя еще прежде облитые водой шкуры. Все новые зажигательные снаряды попадали в цель, и передняя стена конструкции задымилась в десятках мест. Но то был дым от самих горящих стрел. Смоченные кожи до поры оберегали башню.

– Навались! – вскричал Жоффруа де Шарни.

Работники налегли на рычаги, те согнулись, башня заскрипела. Один из рычагов сломался, свалив с ног с полдюжины человек.

– Другой шест!

Чтобы приладить новый рычаг, потребовалось минут пять. Потом работники снова навалились на них, а крестьянам был дан приказ толкать. Часть воинов подбежала, чтобы помочь им. Арбалетные болты падали все гуще. Летели и зажигательные стрелы, на этот раз нацеленные в правый бок башни. Одна угодила под край шкур и впилась в обшивку из дуба. Никто этого не заметил. Стрела горела, и под кожаным пологом пламя украдкой распространялось между шкурами и досками, и хотя дым просачивался из-под плотно прибитых шкур, на это никто не обращал внимания – гругом было слишком дымно и без того.

Потом наваррские арбалетчики сменили тактику. Часть продолжала пускать зажигательные стрелы, а другая через бойницы в стене целила в воинов, сбившихся в левой стороне осадной башни. Остальные тем временем высоко поднимали арбалеты, так что болты со свистом устремлялись в небо, зависали на миг, а затем обрушивались на открытую верхнюю платформу. Большинство болтов пролетало мимо. Некоторые поразили работников, ожидающих приказа налечь на шесты, а несколько штук упали на площадку башни, и Роланд, опасаясь потерь, распорядился поднять щиты. Но теперь воины не могли лить воду, которую начали подавать наверх в кожаных бадьях.

Когда часть людей налегла на рычаги, а другая принялась толкать сзади, башня резко дернулась. Пахло дымом.

– Назад толкай! – посоветовал Жоффруа де Шарни лорд Дуглас.

Болт вонзился в дерн у ног шотландца, и тот раздраженного пнул его. Барабаны продолжали греметь, перекликались трубы, осажденные орали на французов, которые снова налегали на рычаги и толкали, но башня засела намертво. И вот тут наваррцы пустили в ход свое последнее оружие.

Это был спрингалд – арбалет-переросток. Его устанавливали на стену, а металлические рукоятки натягивающей тетиву лебедки вращали четыре человека.

Стрелял он болтами в три фута длиной и толщиной в руку. Осажденные приберегали его до тех пор, пока башня не приблизится на сто шагов, но замешательство среди французов побудило их прибегнуть к нему сейчас. Они стянули большой деревянный щит, укрывавший орудие, и выпустили железную стрелу.

Болт ударил в фасад башни, отчего та вздрогнула. И такова была мощь усиленного сталью лука, имеющего добрых десять футов ширину, что большой железный наконечник прошил кожу и обшивку и засел посередине башни. Взметнулись искры, одна из шкур свернулась, обнажив доски, и пока спрингалд деловито перезаряжали, три зажигательные стрелы уже вонзились в голое дерево.

– Толкайте эту чертову штуковину обратно! – рявкнул лорд Дуглас.

Возможно, башню следовало выкатить задним ходом, а не пихать вперед, после чего засыпать яму и двинуть громадину дальше к стенам.

– Веревки! – заорал Жоффруа де Шарни. – Тащите веревки!

Наблюдающие за происходящим воины теперь смолкли. Башня была слегка наклонена и окутана тонким пологом дыма, но проблему замечали только те, кто стоял рядом с застрявшей махиной. Король, все еще верхом на белом коне, подъехал немного ближе, потом натянул поводья.

– Бог ведь на нашей стороне? – спросил он у капеллана.

– Иначе и быть не может, сир.

– Тогда почему… – хотел было уточнить Иоанн, но решил, что не стоит.

Дым на правой стороне башни, куда угодил еще один болт из спрингалда, стал гуще. Один латник из приставленных к рычагам ковылял в тыл с арбалетной стрелой в бедре, а оруженосцы спешно тащили мотки веревок, но было поздно.

На среднем этаже внезапно показался огонь. Поначалу оттуда повалили густые клубы дыма, затем сквозь пелену появилось пламя. Доски правой стороны занялись, а воды для тушения не хватало.

– Господь бывает очень переменчив, – посетовал король и повернул прочь.

Кто-то на стене замка размахивал флагом, празднуя поражение французов. Барабаны и трубы смолкли. Люди в башне кричали, иные прыгали, спасаясь из огненного ада.

Роланд не подозревал о пожаре до тех пор, пока дым не потянулся из лестничного люка.

– Вниз! – заорал он. – Вниз!

Первые беглецы заспешили вниз, но ножны одного из них угодили между ступеньками, и в этот миг пламя вырвалось из дыры и застрявший человек закричал. Он поджаривался в своей кольчуге. Другой попытался проскочить мимо него, но свалился и сломал ногу. Горящий солдат теперь рыдал, и Роланд кинулся ему на помощь, сбивая огонь голыми руками. Робби не предпринимал ничего. Он проклят, подумалось ему. Все, к чему он прикасается, обращается в прах. Прежде он подвел Томаса, теперь дядю. Он женился, но жена умерла первыми же родами, и младенец вместе с ней. «Проклят», – думал Робби и не шевелился, а дым густел, и пламя лизало площадку у него под ногами. Потом вся башня вздрогнула – это третий болт спрингалда врезался в нее. На верхней платформе вместе с молодым шотландцем оставались трое, и они побуждали товарища спасаться, но тот прирос к месту. Роланд тащил раненого вниз по лестнице, и Господь, должно быть, воистину любил рыцаря-девственника, потому как в то время, когда он спускался по перекладинам, мощный порыв ветра снес огонь и дым в сторону.

– Уходим! – крикнул один из соратников Робби, но тот слишком пал духом, чтобы пошевелиться.

– Уходите вы, – сказал он им. – Оставьте меня.

Робби извлек меч, предпочитая хотя бы умереть с оружием в руках, и наблюдал, как трое пытаются сбежать с обратившегося в эшафот сооружения по открытой задней стенке. Однако яростное пламя обожгло их. Спасаясь, они спрыгнули. Лишь один долетел до земли благополучно, его падение смягчили тела солдат внизу, но двое других переломали кости. Один из четырех размещенных на башне флагов объяло пламя, и лилии обратились в тлеющие угли. Затем башня рухнула. Сначала она валилась медленно, со скрипом, разбрасывая искры, затем падение ускорилось. Исполинская конструкция накренилась, как идущий ко дну гордый корабль. Люди у ее подножия бросились врассыпную, а Робби все еще не двигался. Роланд достиг земли, и Робби остался совершенно один на объятой пламенем, рушащейся башне. Он ухватился за прочную подпорку. Громада с грохотом ударилась о грунт, подняв облако искр. Робби оторвало от бруса. Он покатился среди языков пламени и густого дыма. Двое французов заметили его и ринулись в пелену, чтобы вытащить. От сотрясения молодой человек лишился сознания, но когда ему плеснули в лицо водой и стащили кольчугу, то оказалось, что он чудесным образом избежал повреждений.

– Господь спас тебя, – сказал один из солдат.

Наваррцы на стене Бретея злорадствовали. Арбалетный болт ударил в бревно поверженной башни, обратившейся теперь в адское пекло.

– Надо уходить отсюда, – сказал спаситель Робби.

Второй человек подал Робби меч, а первый помог встать на ноги и направил к шатрам французов.

– Роланд… – промолвил шотландец. – Где Роланд?

Последний болт, пущенный наваррцами вдогонку, безвредно шлепнулся в грязь. Робби сжал меч. Он спасся, но чего ради? Ему хотелось разрыдаться, но молодой человек не смел – он ведь солдат, да вот только на службе у кого? Он шотландец, но если ему нельзя воевать против англичан, тогда какой в нем прок?

– Господь уберег тебя, друг мой, – приветствовал его Роланд де Веррек, не получивший при падении башни ни царапины. Француз протянул руку и поддержал Робби. – Тебе предначертана священная судьба.

– Турнир! – раздался язвительный возглас.

Робби, все еще не очухавшийся, увидел своего дядю, окутанного дымом от горящих обломков.

– Турнир? – переспросил Робби.

– Король возвращается в Париж и хочет устроить турнир! Турнир! Англичане отливают у него в стране под каждым кустом, а он игрушками забавляется!

– Не понимаю, – пробормотал Робби.

– Как звали малого, который играл на флейте, пока его город горел?

– Нерон, – отозвался Робби. – Вроде бы.

– Вот и мы играем в турниры, пока англичане метят каждый куст во Франции. Нет, не метят, а оставляют целые кучи зловонного дерьма по всей драгоценной земле короля Иоанна, а ему и дела нет! Ему турнир подавай! Так что седлай коня, собирай вещи и готовься к отъезду. Турнир! Лучше бы я в Шотландии остался!

Робби оглянулся в поисках Роланда. Не зная точно почему, он восхищался молодым французом, и если кто способен был истолковать причины ниспосланного Богом поражения, так только он. Но Роланд был занят оживленной беседой с человеком в незнакомой Робби накидке. На его джупоне была изображена вздыбленная зеленая лошадь на белом поле. Шотландцу никогда прежде не доводилось видеть такого герба среди воинов короля Иоанна. Чужак что-то негромко и настойчиво говорил Роланду, который, похоже, задал несколько вопросов, потом пожал собеседнику руку. И когда он повернулся к Робби, лицо его просто лучилось от счастья. Вся остальная армия короля могла горевать, потому что надежды Франции обратились в пылающий костер на сыром поле, но Роланд де Веррек просто сиял от счастья.

– Я обрел цель, – сообщил он Робби. – Подвиг!

– В Париже намечается турнир, – сказал юноша. – Там без тебя наверняка не обойдется.

– Нет, – отрезал Роланд. – Дева в беде! Негодяй похитил ее у законного супруга, увез силком, и меня просили спасти несчастную.

Робби вытаращил глаза на рыцаря-девственника. Ролан говорил совершенно серьезно, словно действительно считал себя рыцарем из тех героических песен, что распевают трубадуры.

– Вам щедро заплатят, мессир, – произнес рыцарь в зелено-белом джупоне.

– Честь совершить подвиг – сама по себе достаточная плата, – провозгласил Роланд де Веррек, но быстро спохватился. – Однако, если твой господин граф предложит небольшое вознаграждение, я, разумеется, буду счастлив.

Он поклонился Робби.

– Мы еще встретимся, – пообещал француз. – И не забывай о моих словах: ты спасен для высшей цели. Ты благословен. Как и я. Рыцарский обет!

Лорд Дуглас смотрел в спину удаляющемуся де Верреку.

– Он и вправду девственник? – В его голосе прозвучало недоверие.

– Роланд клянется, что так, – ответил Робби.

– Неудивительно, что правая рука у него такая крепкая, – пробормотал Дуглас. – Но сам он наверняка чокнутый, как чертов горностай.

Шотландец сплюнул.

Роланд де Веррек принял рыцарский обет, и Робби ему завидовал.

Часть вторая Монпелье

Глава 4

– Прости меня, – сказал Томас.

Он не собирался говорить громко и обращался к распятию, висящему над главным алтарем церквушки Святого Сардоса, что располагалась близ замка Кастийон-д’Арбизон. Томас стоял на коленях. Он зажег шесть свечей у бокового алтаря святой Агнессы, где молодой бледный священник пересчитывал новенькие генуаны.

– Простить за что, Томас? – поинтересовался священник.

– Ему ведомо.

– А тебе нет?

– Ты просто отслужи за меня мессу, отче, – попросил Томас.

– За тебя? Или за людей, тобой убиенных?

– За мной убиенных, – подтвердил Томас. – Я дал достаточно денег?

– Ты дал мне столько, что можно новую церковь построить, – отозвался священник. – Угрызения совести – вещь дорогостоящая.

Томас едва заметно улыбнулся.

– Те люди были солдатами, отче, – напомнил он. – Они умерли, исполняя долг перед своим господином. А мой долг – обеспечить им покой в загробном мире, не так ли?

– Их сеньор был прелюбодеем, – сурово заметил отец Левонн.

Отец Меду, его предшественник, умер за год до того, и епископ Бера поставил взамен него отца Левонна. Томас подозревал, что новичок шпион, потому что епископ принадлежал к сторонникам графа Бера, который некогда владел Кастийон-д’Арбизоном и хотел вернуть город, но, судя по всему, прелат послал Левонна в расчете избавиться от помехи.

– Я язвил совесть епископа, – пояснил священник Томасу.

– Язвил?

– Проповедовал против греха, сир, – растолковал Левонн. – И епископу не нравились мои проповеди.

После того разговора отец Левонн научился обращаться к Томасу по имени, а Томас усвоил привычку приходить к молодому, искреннему священнику за советом и всякий раз, вернувшись из набега на вражескую территорию, заглядывал в церковь Святого Сардоса, исповедовался и платил за мессы, которые просил отслужить за убитых им людей.

– Выходит, раз граф де Вийон был прелюбодеем, то заслуживал кастрации и смерти? – осведомился Томас. – Отче, да в таком случае половину этого города следует предать смерти.

– Только половину? – хмыкнув, спросил Левонн. Потом продолжил: – Говори о себе. Я предпочел бы предать наказание Вийона в руки Господа, но быть может, Бог избрал тебя в качестве своего орудия?

– Я поступил неправильно?

– Это ты сам мне скажи.

– Просто отслужи мессы, отче, – сказал Томас.

– А графиня де Лабруйяд, эта закоренелая прелюбодейка, находится здесь, в замке, – продолжал отец Левонн.

– Хочешь, чтобы я убил ее?

– Бог распорядится ее судьбой, – негромко заявил священник. – Вот только граф де Лабруйяд едва ли захочет ждать так долго. Он потребует ее назад. Город процветает, Томас, и мне не хотелось бы, чтобы граф или еще кто-то нападал на него. Отошли ее прочь, и чем дальше, тем лучше.

– Лабруйяд сюда не сунется, – мстительно заметил Томас. – Это всего лишь жирный болван, и он меня боится.

– Граф Бера тоже болван, – возразил поп. – При этом богатый, храбрый и повсюду ищущий союзников для войны против тебя.

– Только потому, что я его бил всякий раз, когда он совался сюда прежде, – парировал англичанин.

Томас отобрал город и замок у графа. Тот дважды пытался вернуть утраченное и оба раза потерпел поражение. Город располагался на южной окраине графства Бера; его защищали высокие каменные стены и река, с трех сторон огибающая холм, на котором стоял город. Еще выше, на каменистой вершине холма, угнездился замок. Может, он и небольшой, зато удачно расположен и хорошо защищен. Новое надвратное укрепление, массивное, с башнями, заменило старый вход, разрушенный пушечными ядрами. Над воротами и над донжоном реял флаг графа Нортгемптонского – лев и звезды, – но все знали, что взял замок Томас из Хуктона, Бастард. Здесь располагалось логово, откуда эллекин совершал набеги на восток и на север, в неприятельские земли.

– Бера попытается снова, – предупредил Левонн. – И в этот раз ему может помочь де Лабруйяд.

– И не только Лабруйяд, – угрюмо добавил Томас.

– Наделал новых врагов? – спросил с ироничной усмешкой священник. – Я поражен.

Томас вперил тяжелый взгляд в распятие. На момент взятия города церковь Святого Сардоса была бедна, но теперь утопала в богатстве. Свежеокрашенные статуи святого были увешаны ожерельями из полудрагоценных камней. На Деве Марии красовалась серебряная корона. Подсвечники и алтарные сосуды были сплошь из серебра и позолоты, стены расписаны ликами святого Сардоса, святой Агнессы и картинами Страшного суда. Заплатил за все это Томас, как и за украшение двух других городских церквей.

– Я наделал новых врагов, – признался он, не отрывая глаз от окровавленного Христа на позолоченном кресте из бронзы. – Но сначала скажи мне, отче, какой святой изображается стоящим на коленях посреди расчищенной от снега тропы?

– Расчищенной от снега тропы? – переспросил отец Левонн, хмыкнув, но потом заметил, что его собеседник не шутит. – Быть может, это святая Евлалия?

– Евлалия?

– На нее обрушили гонения, и мучители бросили ее голой на городскую улицу, чтобы посрамить, – пояснил священник. – Но благой Господь наслал метель, чтобы укрыть ее наготу.

– Нет, речь о мужчине, – возразил Томас. – И снег словно избегает его.

– Тогда святой Вацлав? Который король. Говорят, что под его ногами снег таял.

– То был монах, – упрямился англичанин. – На картине, которую я видел, он стоял на коленях на траве, и вокруг был снег, но на нем самом – ни снежинки.

– Где эта картина?

Томас поведал ему о встрече с папой в авиньонском дворце и о древней фреске на стене.

– Тот человек был изображен не один, – закончил рассказ Томас. – Второй монах выглядывал из хижины, а святой Петр протягивал первому меч.

– А… – протянул Левонн с оттенком странного огорчения. – Меч Петра.

Тон священника заставил Томаса нахмуриться.

– Послушать тебя, так это зло. В мече кроется дурное?

Отец Левонн пропустил вопрос мимо ушей.

– Говоришь, встречался с его святейшеством? Как он?

– Плох, – ответил Томас. – И весьма милостив.

– От нас требуют молиться о его здоровье, что я и делаю, – пробормотал священник. – Это хороший человек.

– Он ненавидит нас, – заметил Томас. – Англичан, в смысле.

– Я и говорю, что он хороший человек. – Отец Левонн рассмеялся, потом снова посерьезнел и продолжил, осторожно подбирая слова: – Неудивительно, что картина с мечом Петра находится во дворце его святейшества. Быть может, ее смысл просто в том, что папство отказалось от использования меча? Фреска показывает, что если мы святы, то должны отказаться от оружия?

Томас покачал головой:

– Там кроется какой-то сюжет. Зачем иначе другому монаху выглядывать из хижины? Почему снег расчищен? Картины рассказывают истории! – Он указал на росписи, украшающие стены храма. – Зачем здесь эти изображения? Да чтобы поведать неграмотным о том, что им нужно знать.

– Тогда этой истории я не знаю, – признался отец Левонн. – Хотя о мече Петра мне слышать доводилось. – Он перекрестился.

– На той фреске у меча было расширяющееся к концу лезвие. Наподобие фальшиона.

– Малис, – едва слышно пробормотал отец Левонн.

Несколько мгновений, считая удары сердца, Томас хранил молчание.

– «Семь темных владык хранят его, – процитировал он стих, который монахи-доминиканцы разносили по всему христианскому миру, – и они прокляты. Тот, кому суждено править нами, найдет его и будет благословен».

– Меч Рыболова, – пояснил отец Левонн. – Это не просто меч, Томас, но тот самый меч. Меч, который святой Петр пустил в ход, к неудовольствию Христа, и потому утверждают, что клинок проклят.

– Расскажи!

– Я уже сказал все, что знаю! – отрезал священник. – Это всего лишь древняя легенда, но говорится в ней о том, что Малис несет на своем клинке проклятие Христа. Если это верно, то она должна обладать воистину ужасной силой. В противном случае разве носил бы меч такое имя?

– И кардинал Бессьер ее ищет, – пробормотал Томас.

– Бессьер? – Левонн пристально посмотрел на англичанина.

– И ему известно, что я тоже ее ищу.

– О Господь милосердный! Томас, у тебя дар обретать могущественных врагов.

Бастард встал с колен.

– Бессьер – это помет Сатаны, – бросил он.

– Это князь Церкви, – с ласковым упреком поправил его священник.

– Князь дерьма, – кивнул Томас. – И я убил его брата буквально в четверти мили от этого места.

– И Бессьер жаждет мести?

– Ему неизвестно, кто убийца брата. Но меня он знает, и станет преследовать, потому что думает, будто мне ведомо, где Малис.

– А это так?

– Нет, но я дал ему понять, что знаю. – Томас поклонился алтарю. – Я забросил наживку прямо ему под нос, отче. Пригласил кинуться за мной в погоню.

– Зачем?

Томас вздохнул.

– Мой сеньор, – начал он, имея в виду графа Нортгемптонского, – хочет, чтобы я нашел Малис. Бессьер, предположительно, ищет то же самое. Трудность в том, что мне неизвестно, где ее искать, отче. Поэтому я намерен быть рядом с Бессьером на случай, если тот меня опередит. Держи врагов еще ближе – разве не мудрый совет?

– Томас, Малис – это идея, – растолковывал отец Левонн. – Идея, призванная вдохновлять верующих. Сомневаюсь, что меч на самом деле существует.

– Но некогда он, надо думать, существовал, – возразил англичанин. – И откуда взялась картина со святым Петром, вручающим меч монаху? Этот монах и должен владеть им! Вот почему мне нужно знать, какой святой изображен коленопреклоненным на очищенной от снега тропе.

– Бог знает, я – нет. Быть может, это какой-то местночтимый святой? Вроде здешнего святого Сардоса. – Он махнул в сторону настенной росписи, на которой святой Сардос, пастух, отгонял волков от Божьего агнца. – Я никогда о нем не слыхал, пока сюда не приехал, и сомневаюсь, что кто-нибудь, живущий далее чем в десяти милях от этого города, что-либо знает о нем! Мир полон святых, их многие тысячи! В каждой деревне найдется святой, о котором больше никому ничего не ведомо!

– Но кто-то должен знать.

– Какой-нибудь ученый – да.

– Мне казалось, отче, что ты – ученый.

Отец Левонн грустно улыбнулся:

– Томас, я не знаю, кто твой святой, зато знаю, что, если твои враги явятся сюда, городу и его добрым жителям придется плохо. Замок, быть может, твоим недругам взять не удастся, но вот город долго не продержится.

Томас усмехнулся:

– У меня сорок два латника, отче, и семьдесят три лучника.

– Недостаточно для обороны городских стен.

– И шевалье Анри Куртуа во главе гарнизона, а его непросто побить. Да и зачем моим врагам приходить сюда? Малис ведь тут нет!

– Кардинал этого не знает. Ты ставишь под угрозу безопасность всех этих добрых людей, – сказал священник, имея в виду горожан.

– Защита этих добрых людей – моя забота и долг Анри. – Эти слова прозвучали строже, чем хотелось Томасу. – Ты молишься, я сражаюсь, отче. И еще мне надо найти Малис. Сначала я пойду на юг.

– На юг? Почему?

– Чтобы разыскать ученого, разумеется, – ответил англичанин. – Человека, которому известны истории.

– Томас, у меня такое чувство, – промолвил капеллан, – что Малис – недобрая вещь. Помнишь, что сказал Иисус, когда Петр вытащил меч?

– «Вложи в ножны меч свой», – процитировал Томас.

– Вот завет Искупителя нашего: оставить оружие! Малис снискала его неудовольствие, поэтому ее не найти нужно, а уничтожить.

– Уничтожить? – переспросил Томас, потом повернул голову, заслышав стук копыт и скрип несмазанных осей, громко доносившийся с улицы. – Мы можем обсудить это позже, отче, – бросил он, стремительно пересек неф, открыл дверь и вышел на слепящий свет весеннего солнца.

Облитые белым цветом персиковые деревья окружали колодец, возле которого собралось около дюжины женщин. Они наблюдали за неуклюжей четырехколесной повозкой, которую тянула упряжка из шести лошадей. Десятка два всадников сопровождали фургон – все это были люди Томаса, за исключением двоих чужаков. На одном из этих чужаков поверх дорогого пластинчатого доспеха был надет короткий черный джупон с вышитой на нем белой розой. Лицо его скрывалось под турнирным шлемом с плюмажем из выкрашенных черной краской перьев, а лошадь, – настоящий боевой скакун, – шла под полосатой черно-белой попоной. Сопровождал рыцаря слуга, державший штандарт в тех же цветах и эмблемой в виде белой розы.

– Эти мошенники поджидали на дороге, – объяснил конный лучник, указав большим пальцем на чужаков в накидках с белой розой.

Лучник, как и остальные, кто охранял повозку, носил эмблему эллекинов с изображением йейла[14] с чашей.

– Всего ублюдков было восемь, но мы сказали, что в город дозволено войти только двоим.

– Томас из Хуктона! – воззвал всадник в латах. Голос его из-под шлема звучал приглушенно.

Томас не обратил на незнакомца внимания.

– Сколько бочонков? – спросил он у лучника, кивнув на фургон.

– Тридцать четыре.

– Боже правый! – негодующе выдохнул Бастард. – Всего тридцать четыре? Да нам нужно сто тридцать четыре!

Лучник пожал плечами:

– Похоже, проклятые скотты нарушили мир. У короля в Англии каждая стрела на счету.

– Если он не пришлет стрел, то лишится Гаскони, – заявил Томас.

– Томас из Хуктона! – Рыцарь подвел коня ближе к Томасу.

Тот по-прежнему делал вид, что не замечает его.

– Саймон, какие-нибудь неприятности по дороге? – осведомился он у лучника.

– Ни малейших.

Обогнув всадника, Томас подошел к большому фургону, забрался на полок и при помощи рукоятки ножа открыл крышку одного из бочонков. Внутри оказались стрелы. Уложили их не плотно, чтобы не повредить оперение, иначе стрела не полетит в цель. Томас вытащил пару и на глаз прикинул ровность ясеневого древка.

– На вид работа недурна, – неохотно признал он.

– Мы выпустили пару дюжин, – подтвердил Саймон. – Летели прямо.

– Это ты Томас из Хуктона? – Рыцарь с белой розой подвел скакуна к повозке.

– Я поговорю с тобой, когда покончу с делом, – обратился к нему Томас по-французски. Потом снова перешел на английский. – Как насчет тетив, Саймон?

– Целый мешок.

– Отлично, – отозвался Бастард. – Но всего тридцать четыре бочонка?

Одной из насущных его забот было обеспечение внушающих ужас лучников стрелами. Сами луки он мог изготовить в Кастийон-д’Арбизоне, потому как местный тис подходил для цевья длинного боевого лука, а сам Томас наряду с полудюжиной своих людей вполне сносно владел этим ремеслом, но вот делать настоящие английские стрелы не умел никто. Выглядела такая стрела вроде как немудрено: ясеневое древко, увенчанное стальным острием и оперенное гусиными перьями. Но в окрестностях города не произрастало кобловых ясеней, и ни один из кузнецов не владел искусством выковывать похожий на иглу наконечник-пробойник, способный пронизывать доспехи. Кроме того, никто не знал, как привязывать и клеить перья. Хороший лучник способен выпустить пятнадцать стрел за минуту, и в любой стычке парни Томаса расстреливали десять тысяч за десять минут. И хотя часть стрел можно было использовать снова, многие ломались в бою, поэтому Томас пополнял запас, покупая сотни тысяч новых. Стрелы отгружали из Саутгемптона в Бордо, а затем распределяли по английским гарнизонам, обороняющим владения короля Эдуарда в Гаскони. Томас приладил крышку бочонка на место.

– Этой партии хватит на пару месяцев, – сказал он. – Но Бог свидетель, нам нужно много больше.

Потом Бастард посмотрел на всадника:

– Ты кто такой?

– Меня зовут Роланд де Веррек, – представился рыцарь. По-французски он говорил с гасконским акцентом.

– Я про тебя слышал, – признался Томас.

Его осведомленность едва ли могла удивить – имя Роланда де Веррека гремело по всей Европе. Лучшего турнирного бойца еще не существовало. Ну и конечно, была еще легенда о его девственности, вдохновленной явлением Девы Марии.

– Хочешь присоединиться к эллекину? – спросил англичанин.

– Мне дано поручение от графа де Лабруйяда… – начал Роланд.

– Жирный ублюдок, скорее всего, надул тебя, – перебил гостя Томас. – И еще, Веррек, если хочешь говорить со мной, сними с головы этот чертов горшок.

– Господин граф велел мне… – снова заикнулся Роланд.

– Я сказал, сними с головы чертов горшок! – потребовал Томас.

На полок он забрался с целью проверить стрелы, а заодно чтобы смотреть на всадников с высоты повозки. Пешему против конного всегда неуютно, но теперь в невыгодном положении оказался Роланд. Десятка два людей Томаса, заинтригованных приездом незнакомцев, подтянулись через открытые ворота замка. Среди них была Женевьева, державшая за руку Хью.

– Я открою свое лицо, – заявил Роланд, – когда ты примешь мой вызов.

– Сэм! – крикнул Томас, обращаясь к парапету надвратного укрепления. – Видишь этого придурка? – Его рука указала на рыцаря. – Будь готов пробить ему голову стрелой.

Сэм ухмыльнулся до ушей, наложил стрелу на тетиву и наполовину натянул лук. Роланд, не вполне разобравший слова, повернулся в ту сторону, куда смотрел Томас. Чтобы разглядеть опасность сквозь узкую щель забрала, ему пришлось вытягивать шею.

– Это стрела из английского ясеня, – пояснил Томас. – Со скошенным дубовым навершием и тонким стальным наконечником, острым как игла. Она прошьет твой шлем, проделает в черепе аккуратную дырку и угнездится там, где сейчас находятся твои мозги. Так что или Сэм получит возможность поупражняться в стрельбе, или ты снимешь чертову железяку.

Шлем покинул свое место. В первый миг Томасу показалось, будто он узрел ангельский лик: умиротворенный, с небесно-голубыми глазами, обрамленный светлыми волосами, сдавленными и уложенными шлемом в гладкую шапочку на макушке, а далее ниспадавшими непокорными кудрями. Зрелище было такое странное, что Томас не смог удержаться от смеха. Его воины тоже расхохотались.

– Точь-в-точь как у фигляра, которого я видел на ярмарке в Таустере! – воскликнул один из них.

Роланд, не понимавший причин смеха, нахмурился.

– Почему они насмехаются надо мной? – возмущенно спросил он.

– Приняли тебя за фигляра, – ответил Томас.

– Но ты-то знаешь меня, – сказал де Веррек высокопарно. – И я пришел, чтобы вызвать тебя.

Томас покачал головой:

– Мы тут не турнирами тешимся. И если деремся, то насмерть.

– Я тоже, поверь мне, – заявил Роланд. Он подвел скакуна ближе к фургону, вероятно в надежде впечатлить собеседника. – Мой господин граф де Лабруйяд требует, чтобы ты вернул ему жену.

– Писание учит нас, что собака всегда возвращается к своей блевотине, – ответил Томас. – Так что сучка твоего сеньора вольна вернуться к нему, когда захочет. Твоя помощь ей без надобности.

– Она женщина, – отрезал де Веррек. – А значит, не имеет иной воли, кроме воли своего господина.

Англичанин кивнул в сторону замка:

– Кто им владеет? Я или твой хозяин?

– Ты. В данный момент.

– Так вот, Роланд, или как там тебя, в данный момент графиня де Лабруйяд вольна делать, что ей вздумается, потому что находится в стенах моего замка, а не вашего.

– Ну это мы еще решим, – заявил рыцарь. – Силой оружия. Я вызываю тебя!

Он стянул боевую рукавицу и швырнул ее в фургон.

Томас улыбнулся:

– И что решит наш поединок?

– Убив тебя, Томас из Хуктона, я заберу женщину.

– А если я тебя убью?

Роланд усмехнулся:

– С помощью Божьей, я сражу тебя.

Томас даже не взглянул на рукавицу, лежавшую между двух бочонков.

– Передай своему жирному господину, Роланд, что если ему нужна его женщина, пусть придет сам и заберет ее, а не посылает фигляра.

– Этому фигляру поручено исполнить два дела, – огрызнулся де Веррек. – Востребовать назад законную супругу своего сеньора и наказать тебя за дерзость. Ну, будешь ты драться?

– В таком наряде? – спросил англичанин. На нем были штаны, рубаха и сапоги от разных пар.

– Я дам тебе время облачиться в доспехи, – ответил Роланд.

– Жанетта! – обратился Томас к одной из девушек у колодца. – Опусти в источник ведро, дорогая, наполни его и вытяни наверх!

– Сейчас? – удивилась та.

– Именно, – ответил Томас, потом наклонился и подобрал рукавицу. Та была сделана из лучшей кожи и обшита металлическими пластинками. Он протянул ее Роланду. – Если ты не уберешься из этого города прежде, чем Жанетта вытащит ведро из колодца, я прикажу своим лучникам пристрелить тебя. Убирайся и передай своему жирному господину: пусть приходит сам и забирает свою жену.

Роланд посмотрел на Жанетту, обеими руками тянувшую ведро.

– У тебя нет чести, англичанин, – гордо бросил он. – И за это я тебя убью.

– Ступай и сунь голову в отхожее место, – посоветовал Томас.

– Я… – начал было Роланд.

– Сэм! – перебил его Томас. – Лошадь не убивай, она мне пригодится!

Кричал он по-французски, и до Веррека дошла, похоже, серьезность этой угрозы, потому что рыцарь развернул коня и, сопровождаемый знаменосцем, поскакал вниз по склону к южным воротам города.

Томас бросил Жанетте монету и зашагал к замку.

– Чего он хотел? – спросила Женевьева.

– Драться со мной. Это новый поединщик Лабруйяда.

– Собирался сражаться, чтобы вернуть Бертиллу?

– За этим его и послали.

Брат Майкл бегом мчался через внутренний двор.

– Он за графиней приезжал? – осведомился монах у Томаса.

– А тебе что до этого, брат?

Молодой человек залился краской.

– Я беспокоился, – промямлил он.

– Ну, так можешь перестать, – буркнул Бастард. – Потому что завтра я отсылаю тебя.

– Куда?

– Ты вроде как собирался в Монпелье? Вот завтра на рассвете и отправляйся в путь. Собирай пожитки, если они у тебя есть.

– Но…

– Завтра, – отрезал Томас. – На рассвете.

Причина была в том, что в Монпелье располагался университет, а Томасу требовался ученый.

* * *

Лорд Дуглас был в ярости. Он привел во Францию две сотни лучших шотландских воинов, но вместо того, чтобы бросить их против англичан, французский король устраивал турнир.

Чертов турнир! Англичане жгли города за границами Гаскони и осаждали замки в Нормандии, а Иоанн Французский решил поиграть в солдатики! Что же, лорд Дуглас тоже поиграет. Поэтому, когда французы предложили устроить общую схватку, пятнадцать лучших рыцарей Иоанна против пятнадцати шотландцев, Дуглас отозвал одного из своих бойцов в сторону.

– Разделайтесь с ними по-быстрому, – прорычал лорд.

Воин, жилистый малый со впалыми щеками, только кивнул. Его звали Скалли. Он единственный среди солдат Дугласа не надевал шлема, и его длинные темные волосы, припорошенные сединой, были собраны в две косицы, в которые Скалли заплел множество мелких косточек. Ходили слухи, что каждая кость – фаланга пальца убитого им англичанина. Впрочем, никто не осмеливался спросить, правда ли это, – кости вполне могли принадлежать и его соплеменникам шотландцам.

– Повалите их наземь и пусть лежат, – распорядился Дуглас.

Скалли невесело улыбнулся:

– Убить?

– Господи, нет, дубина ты этакая! Это же чертов турнир! Просто посбивайте их с ног, быстро и жестко.

Бились об заклад, и деньги переходили из рук в руки, причем большинство монет ставили на французов, потому как те имели лучших коней, прекрасное вооружение и каждый из пятнадцати являлся прославленным турнирным бойцом. Французы красовались, проводя скакунов перед ярусами галереи, где располагались король и его свита, и свысока поглядывали на шотландцев с их мелкими лошадками и старомодными доспехами. У французов были большие шлемы с гребнем и плюмажем, тогда как скотты носили басинеты – по сути своей, всего лишь железные шапки с сеткой для защиты шеи, а Скалли вообще ходил с непокрытой головой. И здоровенный фальшион тоже не вынимал из ножен, предпочитая палицу.

– Всякий рыцарь, запросивший пощады, получит ее, – провозглашал герольд правила, которые все знали, поэтому никто не слушал. – Копья с тупым концом. Острия мечей использовать нельзя. Лошадей не калечить.

Пока он продолжал бубнить, король передал слуге кошель и тот поспешил поставить деньги на превосходный французский отряд. Лорд Дуглас поставил все, что имел, на своих бойцов. Сам он решил не драться – не потому, что боялся схватки, просто доказывать что-либо не имел нужды. Теперь лорд наблюдал за племянником: не размяк ли малый за время, проведенное при французском дворе? Но сэр Робби не отказался драться и находился в числе пятнадцати. На его щите, как и у прочих шотландцев, красовалось алое сердце Дугласов. Один из французских рыцарей явно знал Робби, так как подъехал к месту, где разминались шотландцы, и эти двое погрузились в беседу.

Толстый кардинал, день напролет расточавший любезности королю, протиснулся между рядами сидений с уложенными на них подушечками и занял свободное место рядом с Дугласом. Большинство избегало этого смуглолицего, угрюмого и мрачного шотландца, но кардинал расплылся в улыбке.

– Нам не доводилось встречаться, – любезно начал он. – Меня зовут Бессьер, я кардинал и архиепископ Ливорнский, папский легат при короле Иоанне Французском, да хранит его Господь. Вам нравится миндаль?

– Вкусно, – буркнул Дуглас.

Кардинал протянул пухлую руку, предлагая чашку с миндалем.

– Берите сколько угодно, милорд. Выращен в моих собственных владениях. Слышал, вы поставили на своих?

– А как еще мог я поступить?

– У вас есть резон осмотрительно относиться к деньгам, – прощебетал кардинал. – Не сомневаюсь, именно так вы и поступили. Так скажите же, милорд, что известно вам и чего не знаю я?

– Я знаю, как сражаться, – буркнул Дуглас.

– Тогда спрошу иначе, – не унимался Бессьер. – Если бы я предложил вам треть от своего выигрыша – а я собираюсь поставить большую сумму, – вы бы посоветовали мне сделать выбор в пользу шотландцев?

– Было бы глупо поступить иначе.

– Сдается, в глупости меня никто никогда не обвинял, – заявил прелат.

Кардинал подозвал слугу и вручил ему увесистый кошель с монетами.

– На шотландцев, – распорядился он и выждал, пока слуга уйдет. – Вы расстроены, милорд, – сказал он Дугласу, – а ведь сегодня вроде как день увеселений.

Дуглас вперил в кардинала сердитый взгляд:

– Чему радоваться-то?

– Свету солнца, Божьей милости, хорошему вину.

– Это когда англичане привольно рыщут по Нормандии и Гаскони?

– Ах эти англичане. – Бессьер откинулся в кресле, пристроив чашу с миндалем на округлый живот. – Его святейшество побуждает нас к заключению мира. Вечного мира, – с иронией добавил он.

Еще не так давно Луи Бессьер был уверен, что станет папой. Все, что ему требовалось, – это добыть святой Грааль, самую драгоценную реликвию христианского мира. Дабы обеспечить успех, он пошел на огромные траты и усилия и изготовил поддельный Грааль. Но сей кубок вырвали у него из рук, и после смерти тогдашнего папы тиара досталась другому претенденту. Но Бессьер не терял надежды. По милости Божьей понтифик был болен и мог скончаться в любой момент.

Дуглас уловил интонацию собеседника и удивился:

– Вы не хотите мира?

– Разумеется, хочу, – возмутился кардинал. – Я даже уполномочен папой вести переговоры с англичанами. Еще горсточку миндаля?

– Мне казалось, что папа желает англичанам поражения, – заметил Дуглас.

– Верно.

– И в то же время требует мира?

– Папа не вправе поощрять войну, – заявил Бессьер. – Поэтому он проповедует мир и посылает меня на переговоры.

– И вы… – Дуглас оставил вопрос недосказанным.

– Веду переговоры, – беспечно отозвался Бессьер. – И дам Франции мир, которого так желает его святейшество. Но даже ему известно, что единственный способ принести Франции мир – это разбить англичан. Так что да, милорд, дорога к миру лежит через войну. Еще миндаля?

Зазвучала труба, призывая две группы рыцарей разойтись по краям поля. Маршалы осматривали копья с целью убедиться, что на концах деревянные пробки и копья не смогут нанести вред.

– Грядет война, – заявил Дуглас. – А мы тут в игрушки играем.

– Его величество беспокоится насчет Англии, – признался Бессьер. – Он боится ее лучников.

– Лучников можно побить, – сказал Дуглас с напором.

– Неужели?

– Да. Есть способ.

– Никто не открыл его, – заметил кардинал.

– Потому что французы глупцы. Они думают, что гарцевать верхом на лошади – единственный способ вести войну. Мой отец дрался при Баннокберне[15]. Вам известно про это сражение?

– Увы, нет, – ответил Бессьер.

– Мы сокрушили английских ублюдков, порвали их лучников в клочья и иже с ними. У нас получилось. И должно получиться сейчас.

Кардинал смотрел, как французские рыцари выстроились в шеренгу из десяти человек. Оставшиеся пять последуют за атакой, держась на несколько шагов позади, чтобы воспользоваться смятением врага после удара передового десятка.

– Кого следует опасаться, – произнес Бессьер, вытягивая руку, в которой держал миндальный орех, – так это вон того мерзавца с пестрым щитом.

Он указывал на здоровенного детину на крупной лошади, облаченного в сверкающие доспехи и со щитом с изображением красного кулака на оранжевом с белыми полосами поле.

– Его зовут Жослен из Бера, – продолжил кардинал. – Он туп, но великий воин. За последние пять лет не потерпел ни одного поражения, разве что от Роланда де Веррека, конечно, но его тут, увы, нет.

Жослен де Бера был тем самым человеком, с которым разговаривал Робби Дуглас до того, как рыцари разъехались по краям ристалища.

– Где находится это Бера?

– На юге, – уклончиво ответил Бессьер.

– Откуда мой племянник знает этого малого?

Бессьер пожал плечами.

– Не могу сказать, милорд.

– Мой племянник был на юге перед тем, как нагрянула чума, – проговорил Дуглас. – Странствовал вместе с одним англичанином. – Он сплюнул. – С каким-то чертовым лучником.

Кардинал вздрогнул. Он знал эту историю, слишком хорошо знал. Тем чертовым лучником был Томас из Хуктона, который, по мнению Бессьера, лишил его и Грааля, и престола святого Петра.

Знал кардинал и про Робби Дугласа. Собственно говоря, ради него он и приехал на турнир.

– Ваш племянник здесь? – спросил прелат.

– На пегой лошади. – Дуглас кивнул в сторону шотландцев, выглядевших так плохо экипированными в сравнении с соперниками.

– Мне бы хотелось побеседовать с ним, – сказал кардинал. – Вас не затруднит прислать его ко мне?

Не успел лорд ответить, как король взмахнул рукой, герольд опустил флаг, а всадники дали коням шпоры.

Бессьер тут же пожалел о сделанной ставке. Лошади шотландцев казались такими худосочными по сравнению с великолепными боевыми конями французов, и скакали французы плотным строем, стремя к стремени, как полагается рыцарям. Шотландцы же не так проворно пересекли черту и сразу рассеялись, образовав бреши, в которые мог вклиниться противник. Они предпочли выстроиться одной широкой шеренгой, все пятнадцать в ряд, да и набрали скорость, усугубляя беспорядок. Французы же ехали медленно, держа строй, и перевели коней в галоп, только когда между отрядами оставалось около пятидесяти шагов.

Кардинал взглянул на лорда Дугласа, чтобы понять, разделяет ли шотландец его опасения, но лорд язвительно усмехался, словно заранее знал, что произойдет далее.

Стук копыт был громким, но тонул в криках толпы. Король, души не чаявший в турнирных баталиях, в предвкушении подался вперед. Глянув на ристалище, кардинал увидел, что передовые французы вскинули щиты и опустили копья, готовясь к столкновению. Зрители вдруг стихли, словно затаив дыхание, в ожидании сшибки облаченных в доспехи всадников и коней.

Кардинал так и не понял, что произошло далее. Вернее, не понимал до тех пор, пока ему не объяснили во время пира, используя солонки вместо всадников. Но в сам момент столкновения Бессьер не уловил совершенно ничего.

Строй шотландцев казался жутко неровным, но в последнюю секунду всадники вдруг сомкнулись и образовали колонну с фронтом по трое, и эта колонна прошила шеренгу французов, как гвоздь пронзает лист тонко выделанного пергамента.

Шотландские копья ударили о щиты, французов отбросило на высокие задние луки седел. Разрезав строй авангарда, колонна с силой обрушилась на вторую, меньшую по численности группу французских всадников. Те, не ожидавшие участия в завязке схватки, оказались не готовы к столкновению.

Копье ударило в основание шлема одного из французов и, несмотря на тупой наконечник, раскололо его и выбило рыцаря из седла. Заржала лошадь. Шотландцы в последующих рядах отбросили копья, взялись за мечи или за смертоносные, утяжеленные свинцом палицы и стали разворачиваться веером. Большинство очутилось за спинами у противников, и те не могли их видеть. Еще один француз рухнул. Нога в сапоге застряла в стремени, и лошадь выволокла несчастного из схватки.

Глазам кардинала предстал совершенный хаос, но было ясно, что верх одерживают шотландцы. Еще двое французов упали, и Скалли, бросавшийся в глаза по причине отсутствия каски, молотил палицей по шлему с великолепным плюмажем. Приподнимаясь в стременах, с лицом, искаженным от ярости, он бил снова и снова, пока всадник, явно оглушенный, не соскользнул на траву. Скалли напал на другого противника, и на этот раз взмахнул палицей так, что та угодила прямо по забралу шлема. Рыцарь рухнул как подкошенный. Шотландцы искали новых врагов и в нетерпении покончить с французами мешали друг другу. Жослен из Бера осаживал коня, отражая атаки Робби Дугласа и еще одного скотта. Мечом он орудовал быстро и с большим искусством, но Скалли подобрался сзади и огрел его палицей по пояснице. Понимая, что против троих ему не выстоять, Жослен крикнул, что сдается, и Робби Дугласу пришлось встать между ним и Скалли, чтобы предотвратить очередной удар, грозящий сломать французу позвоночник.

Скалли, развернув коня, заметил француза, который с трудом поднимался на ноги, сжимая обнаженный меч, пнул противника в лицо и вскинул палицу, чтобы добить, но герольды уже бежали разнимать сражающихся. Трубы пронзительно взвыли, а еще один шотландец задержал удар. Зрители хранили мертвое молчание. Скалли рычал, дергался, мотал головой из стороны в сторону, ища нового противника. В седле оставался только один француз, Жослен из Бера, да и тот уже сдался. Схватка получилась стремительной, жестокой и односторонней. Кардинал наблюдал за ней не дыша.

– Демонстрация шотландской боеспособности, милорд? – осведомился он у лорда Дугласа.

– Просто представьте, что они сражаются с англичанами, – проворчал лорд.

– Согревающая душу мысль, милорд, – пробормотал прелат, глядя, как слуги спешат на помощь упавшим французским рыцарям, один из которых вообще не шевелился. Его шлем был помят, а из-под забрала сочилась кровь. – Чем скорее мы спустим вас на англичан, тем лучше.

Дуглас повернулся, посмотрел на кардинала и спросил:

– Король прислушивается к вам?

– Я даю ему советы, – беспечно бросил церковник.

– Тогда подскажите ему, чтобы послал нас на юг.

– Не в Нормандию?

– Щенок Эдуарда на юге, – напомнил лорд.

– Принц Уэльский?

– Щенок Эдуарда, – повторил Дуглас. – И он мне нужен. Я хочу пленить его. Хочу, чтобы он стоял на своих долбаных коленях и вымаливал пощаду.

– И вы даруете ее? – поинтересовался Бессьер, забавляясь страстью шотландца.

– Вам ведь известно, что наш король в плену в Англии?

– Конечно.

– И выкуп не по силам. Я хочу заполучить щенка Эдуарда.

– Ага! – Бессьер все понял. – Так, значит, выкупом за вашего короля будет принц Уэльский?

– Вот именно.

Кардинал коснулся затянутым в перчатку пальцем руки шотландца.

– Я исполню вашу просьбу, – с чувством пообещал он. – Но сначала представьте меня своему племяннику.

– Робби?

– Именно, – подтвердил прелат.

Бессьер и Робби встретились тем же вечером, когда участники турнира пировали вместе с французским двором. Они угощались сваренным в вине угрем, бараниной с фигами, жарким из певчих птиц, олениной и другими яствами, которые подавали в большой зал, где за ширмой пели менестрели. Шотландские воины ели вместе, сгрудившись за столом так, будто защищались от мстительных французов. Последние же пришли к убеждению, что против их бойцов пустили в ход некое таинственное языческое колдовство родом из диких северных гор. Поэтому, когда Робби позвали и дядя приказал подчиниться, он пересек зал не без трепета. Юноша поклонился королю, потом проследовал за слугой к столу, где перед кардиналом стояли четыре подноса.

– Садитесь рядом со мной, молодой человек, – пригласил прелат. – Уважаете жареных жаворонков?

– Нет, ваше высокопреосвященство.

– Обсосите мясо с косточек, и найдете этот вкус превосходным. – Кардинал положил крохотную птичку перед Робби. – Вы хорошо сражались.

– Мы сражались так, как сражаемся всегда, – ответил молодой шотландец.

– Я наблюдал за вами. Еще немного, и вы одолели бы графа Бера.

– Сомневаюсь, – грубовато возразил Робби.

– Но потом вмешался цепной пес вашего хозяина, – проговорил кардинал, глянув на Скалли, который согнулся над едой так, словно опасался, что ее могут отнять. – Почему он носит кости в волосах?

– Напоминает себе о тех, кого убил.

– Есть мнение, что это чародейство, – заметил Бессьер.

– Не чародейство, ваше высокопреосвященство, только смертоносное мастерство.

Кардинал обглодал жаворонка.

– Мне сказали, сэр Роберт, что вы не пожелали драться с англичанами?

– Я дал клятву, – подтвердил Робби.

– Человеку, отлученному от Церкви. Человеку, женатому на еретичке. Человеку, который является закоренелым врагом Матери-Церкви, Томасу из Хуктона.

– Человеку, который спас мне жизнь, когда я заразился чумой, – возразил Робби. – Человеку, который внес выкуп за мое освобождение.

Кардинал выковырнул из зубов кусочек кости.

– Я вижу человека с костями в волосах, и вы рассказываете мне, что заразились чумой и излечились при помощи еретика. И не далее как сегодня пополудни я наблюдал вашу победу над пятнадцатью отличными бойцами, которых не так-то просто побить. Мне кажется, сэр Роберт, что вы прибегаете к некоей сверхъестественной помощи. Быть может, сам дьявол помогает вам? Вы отрицаете использование волшебства, но факты свидетельствуют об обратном, разве не так? – Кардинал задал эти вопросы вкрадчиво, потом замолчал, чтобы сделать глоток вина. – Я могу переговорить с моими доминиканцами, сэр Роберт, и намекнуть, что от вашей души исходит смрад порочности. Быть может, я буду вынужден велеть им зажечь свои костры и оснастить веревками свои машины, которые растягивают человека, пока он не сломается. – Он улыбался и пухлой правой рукой поглаживал левое колено Робби. – Одно мое слово, сэр Роберт, и ваша душа окажется на моем попечении.

– Я добрый христианин, – с вызовом заявил Робби.

– Тогда вам следует доказать это мне.

– Доказать?

– Осознав, что клятва, данная еретику, не связывает ни на небе, ни на земле. Только в аду, сэр Роберт, имеет власть такая клятва. И я хочу, чтобы вы оказали мне одну услугу. Если вы откажетесь, я скажу королю Иоанну, что зло вошло в его королевство, и попрошу доминиканцев исследовать вашу душу и выжечь зло из вашего тела. Выбор за вами. Отведаете жаворонка?

Помотав головой, Робби смотрел, как кардинал обсасывает мясо с хрупких косточек.

– Что за услугу? – нервно спросил он.

– Надо послужить его святейшеству папе, – заявил Бессьер, предусмотрительно умолчав о том, какого папу имеет в виду. То была услуга ему самому, ибо он еженощно молился, чтобы стать следующим, кто наденет на палец перстень Рыболова. – Вы наслышаны про орден Подвязки?

– Да, – ответил юноша.

– А про орден Святой Девы и Святого Георгия? – продолжал Бессьер. – Или про орден Перевязи в Испании? Или про учрежденный королем Иоанном орден Звезды? Сообщества великих рыцарей, сэр Роберт, принесли клятву друг другу, королю и благородному делу рыцарства. Мне дали задание учредить подобный орден, братство рыцарей, присягнувших Церкви во славу Христову.

В его устах создание ордена выглядело велением папы, но на самом деле идея принадлежала исключительно Бессьеру.

– Человек, служащий церковному ордену, никогда не познает ни адских мук, ни тягот чистилища, – вещал он. – Тому, кто служит нашему новому ордену, будут рады на небесах, где он воспоет вместе со святыми в хоре сияющих ангелов! Я хочу, чтобы вы, сэр Роберт, послужили ордену Рыболова.

Робби молчал и смотрел на прелата. Пирующие криками подбадривали жонглера, который управлялся с полудюжиной горящих факелов, балансируя при этом на ходулях, но Робби его не замечал. Юноша думал о том, что его душа избавится от своих терзаний, если он станет рыцарем на службе у папы.

– Я хочу, чтобы величайшие рыцари христианского мира сражались во славу нашего Спасителя, – убеждал кардинал. – И каждый сражающийся получит от Церкви небольшое пособие, достаточное, чтобы прокормиться самому и содержать прислугу и лошадей. – Кардинал выложил на стол три золотые монеты. Он знал о склонности Робби к игре и о его проигрышах. – И грехи ваши будут преданы забвению, стоит вам только стать рыцарем Рыболова и препоясаться вот этим.

Он извлек из мешочка нарамник, сшитый из тончайшего белого шелка и отделанный золотой бахромой, с вышитыми на нем алыми ключами.

Папа ежедневно получал дары, которые складывались в ризнице Авиньона, и, перед тем как покинуть город, Бессьер порылся в тюках и обнаружил несколько нарамников, сшитых монахинями в Бургундии и присланных папе. Каждый был любовно расшит ключами святого Петра.

– Бог пребудет на стороне того, кто носит этот пояс во время битвы, – изрек прелат. – Ангелы обнажат мечи огненные, дабы защитить его, а святые будут молить нашего благого Спасителя даровать ему победу. Человек, который носит его, не может потерпеть поражение в бою, но также, надев эту вещь, нельзя хранить клятву, данную безбожному еретику.

Робби жадно уставился на великолепный нарамник, представляя, как наденет его перед битвой.

– У папы есть враги? – спросил он, пытаясь сообразить, с кем ему предстоит сражаться.

– Враги есть у Церкви, – ответил Бессьер резко. – Ибо дьявол никогда не прекращает борьбу. А у ордена Рыболова уже есть миссия – миссия благородная, возможно самая благородная во всем христианском мире.

– Какая же? – спросил Робби, понизив голос.

В качестве ответа кардинал жестом пригласил присоединиться к ним некоего священника. Робби этот церковник с пугающе зелеными глазами показался полной противоположностью кардиналу практически во всем. Бессьер умел очаровать, а священник выглядел суровым и непреклонным. Первый был пухл, а второй – тонок, как клинок. Кардинал щеголял в красном шелке, подбитом горностаем, а его собрат облачался в черное, хотя под одним из свисающих рукавов Робби заметил проблеск алой подкладки.

– Это отец Маршан, – представил кардинал. – Он станет капелланом нашего ордена.

– По милости Божьей, – отозвался Маршан. Его диковинные зеленые глаза остановились на Робби, и губы скривились, как бы выдавая неодобрение тем, что предстало его взору.

– Отец, поведайте моему юному шотландскому другу о священной миссии ордена Рыболова.

Отец Маршан коснулся распятия, висящего у него на шее.

– Святой Петр был рыбаком, но не просто рыбаком, – начал клирик. – Он стал первым папой, и Господь вручил ему ключи от неба и земли. А еще, сэр Роберт, Петр владел мечом. Может быть, вы помните эту историю?

– Не очень, – признался Робби.

– Когда злые люди пришли арестовать Господа нашего в Гефсиманском саду, именно святой Петр выхватил меч, чтобы защитить его. Задумайтесь об этом! – Голос Маршана приобрел вдруг страстность. – Благословенный святой Петр вытащил меч, чтобы защитить Спасителя, нашего драгоценного Христа, сына Божия! Меч святого Петра суть оружие, данное Господом для защиты Церкви, и мы должны найти его! Церковь в опасности, и нам необходимо Божье оружие. Такова воля Господа!

– Воистину так, – подхватил кардинал. – И если мы найдем этот меч, сэр Роберт, то самому достойному из рыцарей ордена Рыболова будет дозволено охранять меч, и носить его, и использовать в бою, так что сам Господь будет на его стороне в каждой битве. Этот человек станет величайшим воином всего христианского мира. И вот, как сказано в Писании, сэр Роберт, – тут он пододвинул монеты и нарамник к Робби, – «choisissez aujourd’hui qui vous voulez servir»[16]. – Кардинал воспроизвел цитату по-французски, так как был уверен, что Робби не знает латыни. – Сегодня, сэр Роберт, вам предстоит сделать выбор между добром и злом, между клятвой, данной еретику, и благословением самого папы. – Бессьер перекрестился и продолжил: – Сегодня перед вами выбор, кому служить, сэр Роберт Дуглас.

На деле выбора не было. Робби протянул руку к нарамнику и на глазах у него выступили слезы. Он нашел свое призвание и будет сражаться во имя Божье.

– Благословляю вас, сын мой, – сказал кардинал. – А теперь идите и молитесь. Возблагодарите Господа за то, что совершили правильный выбор.

Прелат смотрел вслед уходящему Робби.

– Итак, – повернулся он к отцу Маршану, – вот первый из ваших рыцарей. Завтра попытайтесь разыскать Роланда де Веррека. Но пока приведите ко мне этого зверя. – Кардинал указал на Скалли.

Вот так зародился орден Рыболова.

* * *

Брата Майкла обуяло уныние.

– Не хочу я быть госпитальером[17], – заявил он Томасу. – При виде крови у меня голова кружится и тошнота подкатывает.

– У тебя есть призвание, – сказал Томас.

– Быть лучником? – предложил брат Майкл.

Томас рассмеялся:

– Скажи мне это лет через десять, брат. Именно столько нужно, чтобы овладеть луком.

Наступил полдень, и путники дали лошадям отдохнуть. Томас захватил с собой два десятка воинов-латников, задачей которых было всего лишь защищать их от разбойников-коредоров, бесчинствующих на дорогах.

Взять лучников он не решился. Длинный лук был неразлучен с эллекином, но когда Бастард путешествовал с небольшим отрядом, вид устрашающих английских луков будоражил врагов. Поэтому также все его спутники говорили по-французски. Большинство были гасконцами, но присутствовали и два немца, Карел и Вульф, приехавшие в Кастийон-д’Арбизон с целью предложить свои услуги.

– Почему вы хотите служить мне? – спросил у них Томас.

– Потому что ты побеждаешь, – без обиняков ответил Карел.

Немец был жилистым, подвижным бойцом, на правой щеке у него багровели два параллельных рубца.

– Когти бойцового медведя, – пояснил немец. – Я пытался спасти собаку. Я любил собаку, а медведь – нет.

– Собака погибла? – спросила Женевьева.

– Да, – ответил Карел. – Но и медведь тоже.

Женевьева поехала вместе с Томасом. Она никогда не разлучалась с ним, потому как боялась, что, стоит ей остаться одной, Церковь снова ее найдет и попытается сжечь. Поэтому женщина настояла, что будет сопровождать мужа. Кроме того, как она ему заявила, никакой опасности нет. Томас собирался провести день-другой в Монпелье в поисках ученого, который сможет объяснить смысл картины с монахом, преклонившим колени среди снегов, и поспешно вернуться в Кастийон-д’Арбизон, где ждала остальная часть отряда.

– Если я не могу быть лучником, – сказал брат Майкл, – то дозволь состоять при тебе лекарем.

– Ты еще не завершил обучение, брат, поэтому мы едем в Монпелье. Чтобы ты получил образование.

– Не хочу я получать образование, – буркнул брат Майкл. – Я и так ученый.

Томас рассмеялся. Молодой монах ему нравился, и он прекрасно понимал отчаянное стремление Майкла выпорхнуть из предназначенной ему клетки. Это отчаяние Томас познал на собственной шкуре. Он был незаконнорожденным сыном священника и покорно отправился в Оксфорд изучать богословие, чтобы впоследствии стать священником, но к тому времени обрел новую любовь – тисовый лук. Большой тисовый лук. И никакие книги, таинства и лекции о неразделимой сущности триединого Бога не могли соревноваться с луком. И Бастард стал солдатом. Брат Майкл, думалось ему, идет по тому же пути, хотя в случае с монахом роль путеводной звезды играла графиня Бертилла.

Она по-прежнему пребывала в Кастийон-д’Арбизоне, где как должное принимала поклонение брата Майкла и была добра в ответ, но словно в упор не замечала его страсти.

Галдрик, слуга Томаса, вполне способный позаботиться о себе во время битвы, привел лошадь хозяина с водопоя.

– Те парни остановились.

– Близко?

– Изрядно позади. Но думаю, что они идут за нами.

Томас выбрался по берегу реки на дорогу. Примерно в миле, быть может чуть больше, маленький отряд поил лошадей.

– Дорога оживленная, – проворчал Бастард.

Отряд – он заметил, что были только мужчины, – держался позади них уже два дня, но не делал никаких попыток приблизиться.

– Это воины графа де Арманьяка, – с уверенностью заявил Карел.

– Арманьяка?

– Это владения графа, – пояснил немец, обведя рукой окрестности. – Его люди патрулируют дороги, отпугивая разбойников. Граф не сможет собирать подати с купцов, если тем не с чего будет их платить, так?

Ближе к Монпелье дорога стала еще оживленнее. Томас не стремился привлекать к себе внимание, войдя в город с вооруженным отрядом, поэтому к исходу дня занялся поисками места, где основная часть отряда могла дожидаться его возвращения.

Нашлась сгоревшая мельница на холме к западу от дороги. Ближайшая деревня располагалась примерно в миле, и долина под мельницей была уединенной.

– Если мы не вернемся через два дня, – велел Томас Карелу, – отправь кого-нибудь разузнать, что случилось, и пошли в Кастийон за помощью. Сами же сидите тут тихо. Нам ни к чему, чтобы здешние магистраты отрядили людей допросить вас.

По пелене дыма в южной стороне Бастард догадывался о близости города.

– А если кто спросит, что мы тут делаем?

– Скажете, что вам не по карману жить в городе, поэтому вы ждете здесь, чтобы встретить людей графа де Арманьяка.

Граф был крупнейшим феодальным властителем на всем юге Франции, и никто не посмел бы совать нос в дела тех, кто служит ему.

– Все будет в порядке, – серьезно произнес Карел. – Обещаю.

Томас, Женевьева, Хью и брат Майкл поскакали дальше. Их сопровождали всего два латника и Галдрик, и в тот же вечер они достигли Монпелье. Два холма, на которых приютился город, колокольни церквей и крытые черепицей бастионы отбрасывали длинные тени. Монпелье окружала высокая серая стена, с которой свисали флаги с изображением Богоматери и ее сына. На прочих был круг, багровый, как заходящее солнце, на белом поле. Перед путни-ками простиралась заросшая бурьяном пустошь. Под бурьяном проступала зола, и тут и там каменные очаги указывали на место, где прежде стояли дома. Близ одного из очагов рылась женщина, согбенная и старая, с наброшенным на волосы черным шарфом.

– Ты жила здесь? – осведомился Томас.

Она ответила на окситанском наречии, которое Томас почти не разбирал, но Галдрик пришел на помощь.

– Да, она жила здесь, пока не явились англичане, – перевел он.

– Здесь побывали англичане? – удивился Томас.

Выяснилось, что в прошлом году принц Уэльский подошел близко к Монпелье, очень близко, но в последний момент его сеющая разор армия повернула прочь. Однако местные власти уже успели сжечь все здания за пределами городских стен, чтобы у англичан не было места, где могли бы укрыться лучники или осадные машины.

– Спроси, что она ищет, – распорядился Томас.

– Хоть что-то, – последовал ответ. – Она ведь всего лишилась.

Женевьева бросила старухе монету. В городе зазвонил колокол, и Томас испугался, что это сигнал к закрытию ворот, поэтому заторопил своих. Вереница повозок, груженных лесом, шерстью и бочками, ожидала у ворот, но Томас миновал их. Он был в кольчуге, при мече, а это указывало на человека важного. Галдрик, скачущий чуть позади, развернул знамя с изображением сокола, несущего ржаной сноп. Это был старый флаг Кастийон-д’Арбизона – вещь очень полезная, когда Томас хотел скрыть, что является вассалом графа Нортгемптонского или свое главенство над внушающим страх эллекином.

– Что вас сюда привело, мессир? – спросил караульный у ворот.

– Мы паломники, – ответил Томас. – И стало быть, хотим помолиться.

– Внутри городских стен мечи должны оставаться в ножнах, мессир, – почтительно произнес стражник.

– Мы не воевать приехали, а молиться, – бросил Томас. – Где нам можно найти приют?

– Прямо по улице, близ церкви Святого Петра, множество таких мест. То, где на вывеске нарисована святая Луция, – лучшее.

– Потому что оно принадлежит твоему брату? – предположил Томас.

– Хорошо бы, мессир, но им владеет мой кузен.

Томас расхохотался, бросил стражнику монету и проскакал под высокой аркой. Стук копыт его лошади эхом отражался от зданий, колокол продолжал мерно отсчитывать удары, а Томас, сразу взятый в осаду зловонными ароматами города, ехал в сторону церкви Святого Петра. Человек в красно-синей тунике, с трубой, с которой свисало знамя Богородицы, пробежал под носом у коней путников.

– Я опоздал! – крикнул он Томасу.

Караульные начали закрывать ворота.

– Вам придется ждать до утра! – кричали они возницам.

– Постой-ка! – воскликнул один из стражников.

Он заметил восемь всадников, пересекающих пустошь. По мере того как они торопились достичь города, из-под копыт лошадей поднимались клубы пепла и пыли.

– Какой-нибудь чертов сеньор, – проворчал стражник.

Один из конных развернул знамя, давая понять, что их привело сюда благородное дело. На белом поле штандарта красовался зеленый конь, хотя на передовом всаднике был черный джупон с гербом – белой розой.

Все восемь всадников были облачены в кольчуги и вооружены.

– Освободите им дорогу! – скомандовал караульный возницам.

– Если их вы впускаете, то нам почему нельзя? – спросил у него перевозчик дров.

– Потому что вы быдло, а они – нет, – заявил стражник и склонился перед всадниками, которые под гром копыт миновали арку.

– У меня тут дело, – объявил предводитель конных караульным, а они и не потребовали иных объяснений, а просто затворили огромные створки и приладили на скобы запорный брус.

– Благодарю, – бросил вожак и въехал в город.

Роланд де Веррек прибыл в Монпелье.

Глава 5

– Пропозиция такова: ребенок, младенец, умерший некрещеным, тем самым обречен безвременно на муки ада, на вечный огонь погибели, и приговорен навсегда быть отлученным от Господа и терпеть боль, терзания, угрызения совести, сожаления и горе, кои влечет за собой сия злая судьба, – провозгласил доктор Луций так громко, что его могли расслышать рыбы в Средиземном море, которое находилось в шести милях к югу от Монпелье. – Задаю вопрос: верна ли данная пропозиция?

Никто не ответил.

Доктор Луций, облаченный в заляпанную чернилами белую сутану доминиканского ордена, сердито оглядел притихших студентов. Томасу сказали, что этот доминиканец – самый умный человек во всем университете Монпелье, именно поэтому лучник пришел вместе с братом Майклом в лекционный зал. Помещение показалось Томасу сооруженным наскоро, посредством возведения крыши над маленьким клуатром[18] монастыря Святого Симеона. За ночь чистое голубое небо исчезло, его сменили нависающие хмурые тучи, из которых полил дождь, проникая в лекционный зал через плохо пригнанные черепицы кровли. Доктор Луций восседал на возвышении за кафедрой, лицом к нему были развернуты три ряда скамеек, на которых горбились два десятка студентов в черных и темно-синих мантиях. На лицах учеников читалось уныние.

Доктор Луций погладил бороду. Она была окладистая и ниспадала до потрепанной веревки, которой доминиканец подпоясывал сутану.

– Мы что, тупоголовые? – осведомился преподаватель у студентов. – Или спим? Выпили слишком много винного зелья прошлой ночью? Некоторые из вас, да поможет Господь своей святой Церкви, станут священниками. Вам будет поручена забота о пастве, и среди нее найдутся женщины, чьи дети умрут до того, как над ними успеют свершить таинство крещения. Мать, сломленная горем и нуждающаяся в вашем утешении, спросит вас, попадет ли ее дитя в общество святых, и что вы ей скажете?

Доктор Луций подождал ответа, но его не последовало.

– Бога ради! – рявкнул доктор. – Хоть у одного из вас есть ответ?

– Есть, – заявил молодой человек в потертой студенческой шапочке. Из-под нее выбивались длинные черные волосы и наполовину закрывали его лицо.

– Ага! Мастер Кин проснулся! – воскликнул доктор Луций. – Хвала Господу, он не бесцельно проделал сюда далекий путь из Ирландии. Так что, мастер Кин, вы скажете скорбящей матери? Что ее почившее дитя в раю?

– Если я скажу ей, что оно в аду, доктор, она примется выть и стенать, а в мире мало вещей хуже плачущей женщины. Лучше уж отделаться от нее, сказав то, что бедняжка хочет услышать.

Губы доктора Луция скривились, предположительно в усмешке.

– Значит, вам нет дела, верна ли пропозиция, мастер Кин, лишь бы не слышать, как плачет женщина? Вы не думаете, что обязанность священника утешить несчастную?

– Сказав бедняжке, что ее младенец отправился в ад? Исусе, никогда! И если она хорошенькая, я охотно предложу ей утешение.

– Ваше милосердие не имеет пределов, – язвительно заметил доктор Луций. – Но вернемся к пропозиции. Правильна она или нет? Ну, кто-нибудь?

Бледный юноша в безупречной чистоты шапочке и мантии откашлялся, и у большинства студентов вырвался стон. Тощий, как издыхающая от голода крыса, тип был, судя по всему, ревностным школяром, и на его фоне успехи остальных выглядели ничтожными.

– Святой Августин учит нас, – начал он, – что Господь не прощает ничьих грехов, кроме тех, кто принял крещение.

– И как следствие? – спросил доктор Луций.

– Следовательно, – хорошо поставленным голосом заявил молодой человек, – младенец обречен угодить в ад, потому как рожден с первородным грехом.

– Итак, мы нашли искомый ответ? – осведомился преподаватель. – Благодаря авторитетному мнению мастера де Бофора, – (тут бледный юноша улыбнулся и попытался скромно потупиться), – и блаженного святого Августина. Все согласны? Можно нам теперь перейти к обсуждению четырех главных добродетелей?

– Как младенец может попасть в ад? – возмущенно спросил Кин. – В чем он таком провинился, чтобы заслужить это?

– Он был рожден женщиной, – резко заявил студент, звавшийся де Бофором. – Не пройдя через таинство крещения, ребенок обречен страдать за грех, который тем самым запятнал его.

– Аргумент мастера де Бофора задел вас за живое, а? – обратился доктор Луций к ирландскому студенту.

– Богу нет дела до таинств, – вмешался Томас. Он говорил, как и все прочие, на латыни.

Все замолчали и обернулись на смуглого и сурового незнакомца, который стоял, облокотившись на крайнюю колонну клуатра.

– Кто это тут у нас? – осведомился доктор Луций. – Надеюсь, вы заплатили за посещение моих занятий?

– Я просто хочу сказать, что мастер де Бофор – мешок дерьма, – заявил Томас, – и не понимает или не читал учений Аквината, который уверяет нас, что Господь не связан таинствами. Бог, а не мастер де Бофор, решит судьбу ребенка, и святой Петр говорит нам в своем первом послании к коринфянам, что младенец, рожденный в браке, где один из родителей язычник, священен для Господа. И святой Августин в своем труде «О граде Божьем» пишет, что родители умершего ребенка могут найти способ спасти его душу.

– Мочь – не значит сделать, – протявкал де Бофор.

– Вы священнослужитель? – Не обратив внимания на Бофора, Луций адресовал вопрос закутанному в черный плащ Томасу.

– Я солдат, – ответил он и немного распахнул плащ, показав кольчугу.

– А вы? – Преподаватель воззрился на брата Майкла, вжавшегося в арочный проем клуатра в попытке отмежеваться от Томаса.

Молодого монаха присутствие в университете совсем не радовало, и он был мрачен.

– Вы с ним пришли? – спросил доктор Луций, указав на Томаса.

Брат Майкл смешался.

– Я ищу Школу медицины, – промямлил он.

– Костоправы и нюхатели мочи читают лекции в Сен-Стефане.

Мастер де Бофор хихикнул, а доктор Луций снова посмотрел на Томаса.

– Солдат, говорящий на латыни! – воскликнул доминиканец с притворным восхищением. – Хвала Господу, век чудес вернулся! Разве твое дело не людей убивать?

– Как раз собирался этим заняться, – молвил Томас. – Вот только задам вам один вопрос.

– И заплатите мне за ответ, – заявил доктор Луций. Жестом призвав студентов к вниманию, он продолжил: – Хотя я и не сомневаюсь, что наш посетитель, – тут перепачканная чернилами рука указала на Томаса, – убеждает своих оппонентов на поле боя при помощи грубой силы, в этом споре его точка зрения совершенно ошибочна. Некрещеный ребенок обречен на вечные муки, и мастер де Бофор сейчас растолкует почему. Встаньте, мастер де Бофор, и объясните.

Бледный школяр вскочил.

– Мужчина, – заявил он уверенно, – создан по образу и подобию Божьему, а женщина – нет. Церковные догматы тут недвусмысленны. В поддержку этого утверждения я процитирую Corpus Iuris Canonici.

Но прежде чем он успел процитировать Свод канонических законов, в открытом коридоре снаружи послышались тяжелые шаги, и ручеек голоса де Бофора иссяк, когда сквозь арку в лекционный зал ввалились шестеро вооруженных мужчин. Они были облачены в длинные кольчуги-хауберки, поверх которых были надеты джупоны с изображением сидящей на престоле Богородицы, и у всех в руках были копья, а на головах шлемы. Следом за ними вошли двое мужчин в голубых с розовым мантиях консулов Монпелье, то есть правителей города, а затем человек с белой розой на гербе – Роланд де Веррек.

– Вы нам помешали, – возмущенно запротестовал доктор Луций, впрочем на латыни, которой ни один из вторгнувшихся не разумел.

– Это он! – не обратив внимания на профессора и указав на Томаса, воскликнул де Веррек. – Схватить его немедленно!

– За что? – Теперь доктор перешел на французский.

Этим вопросом он защищал не столько Томаса, сколько свое достоинство, которое вторжение вооруженных людей поставило под удар, и теперь пытался восстановить свой авторитет в лекционном зале.

– За похищение законной супруги другого человека, – ответил Роланд де Веррек. – И за еще более тяжкое преступление – ересь. Он отлучен, поставлен вне закона Церковью и ненавидим людьми. Его зовут Томас из Хуктона, и я требую, чтобы он немедленно был выдан мне. – Рыцарь жестом приказал своим воинам арестовать Томаса.

Тот выругался вполголоса и отступил на два шага. Потом схватил брата Майкла, таращившегося на незваных гостей. Меч Томас оставил при Женевьеве, потому как, будь он с оружием, в университет его бы не пустили, но за поясом у него был короткий нож. Теперь Томас выхватил его, левой рукой обвил брата Майкла за шею и приставил острие клинка к его горлу. Молодой человек издал сдавленный возглас, заставивший городскую стражу остановиться.

– Назад! – приказал воинам Томас. – Или я убью монаха.

– Если не окажешь сопротивления, я попрошу графа де Лабруйяда обойтись с тобой снисходительно, – сказал англичанину де Веррек. Он выждал, явно в надежде, что Томас опустит нож.

Поняв, что оружие так и останется у горла брата Майкла, рыцарь скомандовал:

– Взять его!

– Хочешь его смерти? – крикнул Томас и еще крепче стиснул шею монаха, заставив юношу испуганно взвизгнуть.

– Награда тому, кто его схватит! – объявил Роланд де Веррек и сам шагнул вперед.

Мысль о вознаграждении вдохновила студентов, во все глаза наблюдавших за драмой, так оживившей лекцию по теологии. Издав клич, подобно охотникам, завидевшим добычу, они гурьбой запрыгали через скамейки, торопясь пленить Томаса.

– Он – покойник! – рявкнул тот, и школяры остановились, опасаясь, что кровь монаха вот-вот хлынет фонтаном.

Томас зашептал Майклу на ухо:

– Передай Женевьеве, пусть идет к Карелу.

Поскольку женщин в монастырь не пускали, она осталась в таверне с Хью, Галдриком и двумя солдатами.

– Господи Исусе, спаси! – выдохнул брат.

Томас убрал удерживающую руку и с силой пихнул монаха вперед, в толпу студентов, а сам метнулся налево, в другой открытый коридор. Преследователи снова разразились ревом и воплями. Доктор Луций взывал к порядку, но тщетно. Томас слышал шаги. Заметив справа дверь, он распахнул ее. Уборная-лаваторий! Трое монахов примостились на каменных скамьях, шедших вдоль стен зловонного помещения, в дальнем конце которого виднелась сводчатая дверь. Монахи вытаращились на Томаса, но не смели пошевелиться. Англичанин ухватил одного за бороду и швырнул – с неподтертой голой задницей и всем прочим – на пол. Томас метнулся к дальнему концу комнаты, по пути опрокинув второго клирика. Преследователи хлынули в лаваторий, налетели на упавшего монаха, а Томас выскочил из уборной. Снаружи задвижки не оказалось. Далее шел коридор с дверями по каждой стороне. Монашеские кельи? Томас бежал изо всех сил, проклиная старую рану в ноге, из-за которой был не так быстр, как прежде, но ему удавалось держать преследователей на расстоянии. Он вылетел через дверь в дальнем конце, но засов на ней располагался только изнутри. Томас угодил, судя по всему, в прачечную, поскольку тут находились большие каменные чаны, кувшины и кипы одежды. Он сбросил одежду на пол, толкнул дальнюю дверь и оказался в обнесенном изгородью садике для целебных растений. Внутри никого, но и выхода нет, за исключением двери, которой он только что воспользовался, а в коридоре крики, все ближе и ближе. Дождь усилился. По одной стороне садика шел высокий забор; Томас подпрыгнул, ухватился за верхний ряд камней и благодаря натренированным мускулам лучника подтянулся. Потом забросил ногу, оседлал стену, встал и побежал по широкому парапету туда, где забор примыкал к покатой черепичной кровле. Когда преследователи высыпали в садик, он уже взбирался по кровле. Из-за дождя черепица стала скользкой, и за пару шагов до конька крыши Томас споткнулся.

– Вижу его! – с восторгом заорал ирландец Кин. – В сторону кухни бежит!

Томас отодрал кусок черепицы и швырнул им в студентов, потом еще одним. Кин смачно выругался, пригнулся, а затем Томас перевалил через конек и скрылся из виду, но слышал, как школяры вопят и улюлюкают, предавшись охотничьему азарту. Гнать англичанина-еретика было гораздо веселей, чем обсуждать четыре главные добродетели или необходимость крещения младенцев.

Мимо Томаса просвистел арбалетный болт; обернувшись влево, он заметил человека в ливрее городского стражника, который перезаряжал арбалет, стоя на помосте рядом с церковью. Черт! Томас сел на конек, потом съехал по скользкому склону, пока ноги не уперлись в невысокий каменный парапет.

– Он на рефектории![19] – крикнул кто-то.

Томас оторвал еще кусок черепицы и забросил его высоко и далеко, сквозь пелену дождя и поверх крыши, не заботясь, где упадет снаряд. Послышались стук удара и звон осколков.

– Туда! – раздался голос. – Он на доме капитула!

Ударил колокол, потом еще один, а на противоположном скате крыши Томас услышал шаги. Он огляделся по сторонам и, не обнаружив удобного пути, осторожно перегнулся через низкий каменный парапет. Внизу оказался другой садик, густо засаженный фруктовыми деревьями.

– Налево! – раздался голос где-то за спиной.

– Нет, он в эту сторону ушел! – Это кричал ирландский студент Кин, и весьма уверенно. – Сюда! – гаркнул школяр. – Я заметил ублюдка!

Томас слушал, как затихает шум погони. Кин увел преследователей совсем не туда, но опасность еще не миновала. Пришло время слезать с крыши. Томас решил рискнуть и спуститься в садик. Беглец перекинул ноги через парапет и посидел немного в неуверенности, потому что высота была изрядной, затем счел, что выбора нет. Он спрыгнул, пролетел сквозь цветы, ветви и мокрые листья. Приземление было жестким, его бросило вперед, на руки. Правую лодыжку пронзила резкая боль, и Томас стоял на четвереньках, прислушиваясь к звукам погони, замиравшей вдали. «Выжди, – подумал он. – Выжди и дай охотникам уйти подальше. Жди».

– Этот арбалет нацелен тебе в спину, – раздался голос позади и совсем близко – Будет больно. И еще как.

* * *

«Какая гениальная идея избрать аббатство Сен-Дени в качестве места, где орден Рыболова соберется для бдения и священного обряда посвящения!» – подумал отец Маршан. Здесь, под высокими каменными сводами крыш, в вечернем свете, льющемся через роскошные витражи, перед алтарем, уставленным золотыми сосудами и блестящим от серебра, рыцари ордена Рыболова преклонили колени для благословения. Пел хор, мелодия казалась печальной, но воодушевляющей, мужские голоса то взлетали, то ниспадали, наполняя огромное аббатство, где покоились в своих каменных гробницах короли Франции, а на алтаре ждала орифламма. Орифламма являлась французским боевым штандартом – большой флаг из алого шелка, реявший над королем, когда тот шел в битву. Знамя было священным.

– Это новая, – буркнул Арнуль д’Одрегем, маршал Франции, своему спутнику, лорду Дугласу. – Прежнюю чертовы англичане захватили при Креси. Теперь, наверное, задницы ею подтирают.

Дуглас хмыкнул в ответ. Он смотрел на племянника, который преклонил перед алтарем колени вместе с четырьмя другими воинами, в то время как отец Маршан, в роскошной алой с белым сутане, служил мессу.

– Орден долбаного Рыболова, – язвительно проворчал шотландец.

– Несусветная чушь, не спорю, – согласился д’Одрегем. – Да только чушь, которая способна убедить короля двинуться на юг. Ведь именно этого вы желаете, не так ли?

– Я прибыл сюда драться с англичанами. И хочу выступить на юг и отделать чертовых ублюдков.

– Король боится, – заявил д’Одрегем. – И ждет знамения. Возможно, эти рыцари Рыболова убедят его?

– Боится?

– Английских лучников.

– Я ведь уже говорил, что их можно победить.

– Сражаясь пешими? – В голосе д’Одрегема прозвучало сомнение. То был человек лет пятидесяти с лишним, состарившийся на войне, суровый, с коротко стриженными седыми волосами и челюстью, свороченной ударом палицы. Дугласов он знал давно, с тех пор как еще юношей воевал в Шотландии. Его до сих пор передергивало при мысли об этой студеной далекой земле, при воспоминании о тамошней пище, о сырых и неуютных замках, о болотах, скалах, туманах и пустошах. Но при всей нелюбви к этой стране народом ее ветеран восхищался. – Шотландцы, – сообщил он королю Иоанну, – лучшие бойцы христианского мира. Если, конечно, относятся к нему, сир.

– Они язычники? – обеспокоенно спросил король.

– Нет, сир, просто живут на краю света и сражаются как демоны, чтобы не свалиться с него.

И вот теперь две сотни этих демонов находились здесь, во Франции, отчаянно желая биться с давним врагом.

– Нам нужно возвращаться в Шотландию, – буркнул Дуглас собеседнику. – Я слышал, что перемирие нарушено. Мы можем убивать англичан там.

– Король Эдуард, – невозмутимо заявил д’Одрегем, – отбил Бервик, война закончилась, англичане победили. Перемирие восстановлено.

– Порази Бог Эдуарда! – прорычал Дуглас.

– Так вы полагаете, что лучников способно побить пешее войско? – вернулся к теме француз.

– Именно пешее, – кивнул лорд. – Можно бросить на ублюдков некоторое количество всадников, но лошади должны быть хорошо защищены. Секрет не в лучниках, а в лошадях! Эти проклятые стрелы не пробивают крепкие доспехи, зато с конями творят черт знает что. Доводят животных до безумия. Рыцари вылетают из седел, попадают под копыта, их кони мечутся от дикой боли, а все потому, что лучники целятся в лошадей. Стрелы превращают конную атаку в большую скотобойню – так не поставляйте на нее лошадей.

Для обычно немногословного лорда Дугласа это была настоящая речь.

– В ваших словах есть смысл, – кивнул д’Одрегем. – Я не был при Креси, но слышал о большом числе убитых лошадей.

– А вот пешие воины могут нести щиты или надеть тяжелые доспехи, – продолжил Дуглас. – Они доберутся до ублюдков и прикончат их. Вот и весь секрет.

– Именно так ваш король сражался при этом, как его… Дареме?

– Он ошибся с выбором места для битвы, – пояснил Дуглас. – И теперь бедолага томится пленником в Лондоне, а мы не в силах заплатить выкуп.

– Вот почему вам нужен принц Уэльский?

– Я хочу, чтобы проклятый сопляк стоял на коленях, писался от страха, слизывал конский навоз с моих сапог и умолял о пощаде. – Дуглас хохотнул, и эхо раскатилось по просторному аббатству. – Захватив юнца, я обменяю его на своего короля.

– У него есть репутация, – осторожно заметил д’Одрегем.

– Какая? Игрока? Бабника? Сластолюбца? Бога ради, это же щенок.

– В двадцать шесть? Щенок?

– Щенок, – стоял на своем Дуглас. – И мы посадим его на цепь.

– Или Ланкастера.

– Долбаный Ланкастер! – Дуглас сплюнул.

Генрих, герцог Ланкастерский, вышел во главе английского войска из Бретани и опустошал Мэн и Анжу. Король Иоанн намеревался повести армию против него, предоставив старшему сыну докучать принцу Уэльскому на юге, и именно этого опасался Дуглас.

Ланкастер-то не дурак. Столкнувшись с многочисленной армией, он, скорее всего, отступит к мощным бретонским крепостям, а вот принц Эдуард Уэльский молод и упрям. Прошлым летом он провел свою сеющую разор армию до самого Средиземного моря и обратно в Гасконь, не встретив настоящего сопротивления. Наверняка именно это и подтолкнуло его затеять новую кампанию. Принц, по твердой уверенности Дугласа, оторвется от оплота в Гаскони, и его можно будет поймать в ловушку и разбить. Английский щенок слишком беспечен, слишком увлечен шлюхами и золотом, слишком склонен упиваться роскошью. И за него дадут огромный выкуп.

– Нам следует идти на юг, – заявил Дуглас, – а не маяться этой рыболовной чепухой.

– Если хотите идти на юг, – возразил д’Одрегем, – то помогайте всеми силами ордену Рыболова. Нас король не слушает! А вот кардиналу внемлет. Кардинал способен его убедить и хочет идти на юг. Так что выполняйте все просьбы его высокопреосвященства.

– Я выполняю! Позволил ему забрать Скалли. Черт побери, это ведь не человек – это зверь! У него сила быка, когти медведя, зубы волка и чресла козла. Он и меня-то пугает, поэтому бог весть, что этот малый сотворит с англичанами. Но зачем, бога ради, понадобился он Бессьеру?

– Бессьеру, насколько я наслышан, нужна некая реликвия, – ответил д’Одрегем. – Кардинал верит, что она обеспечит ему папский престол, а папский престол – это власть. И если он станет папой, друг мой, лучше иметь его в числе союзников, чем врагов.

– Но возвести Скалли в рыцари, Господь милосердный! – Дуглас расхохотался.

И все-таки Скалли был там, у подножия высокого алтаря, и преклонял колено между Робби и рыцарем по имени Гискар де Шовиньи, бретонские поместья которого отобрали англичане. Де Шовиньи, как и остальные собравшиеся, заработал европейскую славу турнирными подвигами. Отсутствовал лишь Роланд де Веррек, и отец Маршан по всей Франции разослал людей на его поиски.

Это были лучшие бойцы, которых кардинал мог завербовать, величайшие воины, те, кто вселял ужас в противников. Теперь они станут убивать во имя Христа – или, по крайней мере, кардинала Бессьера. В небе растаяли последние лучи солнца, и витражи потемнели. На многочисленных алтарях аббатства горели, мерцая, свечи, а священники бормотали молитвы по усопшим.

– Вы избраны, – обратился отец Маршан к облаченным в доспехи мужам, преклонившим колени перед алтарем. – Вы избраны, чтобы стать воинами святого Петра, рыцарями Рыболова. Задача ваша нелегка, но наградой вам будет небо. Грехи ваши прощены, вы свободны от всех земных клятв, и вам дарована сила ангелов, чтобы одолевать врагов. Вы выйдете отсюда новыми людьми, связанными друг с другом узами верности и священной присягой – с Богом. Вы Его избранники, будете исполнять Его волю, и однажды Он примет вас в раю.

Робби Дуглас ощутил прилив искренней радости. Он так долго искал свое предназначение. Пытался обрести его в обществе женщин или в дружбе с воинами, но знал, что грешен, и понимание этого делало его несчастным. Он предавался азартным играм и нарушал данные обещания. Робби ощущал себя слабаком, хотя обычно внушал страх противникам в схватках. Он знал, что дядя презирает его, но сейчас, перед сверкающим алтарем и под торжественный голос отца Маршана, чувствовал, что спасен. Он стал рыцарем Рыболова, у него теперь есть поручение Церкви и обещание награды на небесах. Душа его воспарила в этот торжественный миг, и Робби поклялся самому себе, что будет служить этому воинскому братству всеми силами души и тела.

– Оставайтесь здесь и молитесь! – приказал им отец Маршан. – Ибо завтра мы приступаем к исполнению нашей миссии.

– Слава Всевышнему, – промолвил Робби.

Тут Скалли испустил газы. Звук заметался между стенами аббатства, отказываясь затихать.

– Черт! – выругался Скалли. – Жидковат получился.

Орден Рыболова принял посвящение и выступал на войну.

* * *

– Секрет в том, чтобы вложить болт в желоб, – сказал Томас.

– Болт?

– Стрелу. Штуку, которой стреляют.

– Эх! – воскликнула женщина. – Так и знала, что что-то забыла. Такое случается, когда стареешь. Начинаешь забывать. Муж показывал, как пользоваться этими штуковинами, – она положила арбалет на деревянную скамеечку между двумя апельсиновыми деревьями, – но я ни разу не стреляла. Хотя пристрелить его самого меня так и подмывало. Прячешься?

– Да.

– Сыро на улице. Зайдем в дом.

Женщина была старой и сгорбленной, настоящая карлица – едва доставала Томасу до пояса. Лицо у нее было умное, морщинистое и смуглое. На ней был убор монахини, но поверх него красовался дорогой плащ из малиновой шерсти с оторочкой из горностая.

– Куда я угодил? – осведомился Томас.

– Ты спрыгнул в монастырь. Монастырь Святой Тавифы. Полагаю, мой долг поприветствовать тебя, так что добро пожаловать.

– Святой Тавифы?

– Ее преисполняла страсть к благим деяниям, как говорят, поэтому наверняка она была ужасной занудой.

Старуха вошла в низкую дверь. Следуя за ней, Томас прихватил арбалет. Это было прекрасное оружие с инкрустированным серебром ложем из темного каштана.

– Он принадлежал моему мужу, – пояснила женщина. – Не так много от него осталось, поэтому я сохранила арбалет на память. Не то чтобы мне сильно хотелось вспоминать о супруге. На редкость мерзкий тип, как и его сын.

– Его сын? – спросил Томас, кладя арбалет на стол.

– Ну и мой тоже. Граф Мальбюиссон. Я вдовствующая графиня этих земель.

– Миледи, – произнес Томас с поклоном.

– Господи помилуй! Манеры еще не позабыты! – весело воскликнула графиня, потом уселась в щедро уснащенное подушечками кресло и похлопала по коленкам.

На миг, что длился удар сердца, Томас подумал, что это его приглашают на них устроиться, но потом, к немалому своему облегчению, увидел серого кота, который вышел из-за спинки кресла и запрыгнул старухе на колени. Та сделала рукой неопределенный жест, как бы предлагая Томасу присесть где-нибудь, но он решил постоять. Комната была небольшой, всего четыре или пять шагов в длину и в ширину, но заставлена мебелью, которая уместнее смотрелась бы в большом зале. Тут был задрапированный гобеленом стол, два массивных сундука, скамья и три кресла. На столе, помимо блюд и кубков, стояли четыре массивных подсвечника, а также изящной работы шахматы, а на побеленных стенах висели распятие и три кожаных панно. На одном была изображена сцена охоты, на другом – пахарь, а на третьем – пастух и его стадо. Невысокая арка, за которой, по всей видимости, располагалась опочивальня хозяйки, была завешена гобеленом с двумя единорогами среди розовых кустов.

– И кто ты такой? – осведомилась графиня.

– Меня зовут Томас.

– Томас? Это английское имя? Или нормандское? Выговор у тебя как у англичанина, так мне сдается.

– Я англичанин, хотя отец мой был француз.

– Всегда любила полукровок, – сообщила старуха. – Почему бежишь?

– Это очень долгая история.

– Обожаю долгие истории. Меня заперли здесь, потому что иначе я бы тратила деньги, которые предпочитает транжирить моя сноха, так что поговорить, кроме монахинь, мне не с кем. – Графиня помолчала. – Они славные женщины… по большому счету, но очень скучные. На столе есть немного вина. Вино так себе, но лучше, чем никакого. Я предпочитаю разбавлять его водой, которая в том испанском кувшине. Так кто за тобой гонится?

– Все.

– Так ты изрядный негодяй, надо думать! Как здорово! Что ты натворил?

– Меня обвиняют в ереси, – ответил Томас. – И в похищении чужой жены.

– Вот это да! – воскликнула графиня. – Тебя не затруднит подать мне вон то одеяло, темное? В этих краях редко бывает холодно, но сегодня пробирает до костей. Так ты еретик?

– Нет.

– Но кто-то ведь считает иначе! Что ты сделал? Отрицал Троицу?

– Разозлил кардинала.

– Не слишком разумно с твоей стороны. Кого именно?

– Бессьера.

– Ах, это воистину отвратительный человек! Свинья! Но свинья опасная.

Старуха замолчала, погрузившись в свои мысли. За внутренней дверью послышались голоса – женские, – но вскоре отдалились.

– В монастыре до нас тоже кое-что доходит, – продолжила графиня. – Мирские новости. Поговаривали, что Бессьер искал святой Грааль?

– Да. И не нашел.

– Боже мой, еще бы он его нашел! Сомневаюсь, что эта штука существует!

– Едва ли, – солгал Томас.

Он знал, что Грааль существует, ведь сам нашел его и выбросил в море, где от него никому не будет вреда. А меч, который он ищет? Его тоже придется спрятать?

– Так чью жену ты украл? – спросила старуха.

– Графа де Лабруйяда.

Графиня захлопала в хрупкие ладошки.

– Ах, ты нравишься мне все больше и больше! Все верно сделал! Лабруйяд – подлая скотина! Всегда жалела эту девчонку, Бертиллу. Такая милая крошка! Не представляю себе ее брачное ложе, или, наоборот, представляю слишком хорошо! Ужас. Это все равно как если бы на тебя навалился хрюкающий бурдюк с прогорклым жиром. Разве она не сбежала с юным Вийоном?

– Да. Я вернул ее, а потом снова забрал.

– Все это звучит очень запутанно, так что придется тебе начать с самого начала. – Графиня вдруг умолкла, согнулась в кресле и издала шипящий звук. Шипение перешло в стон.

– Вам нездоровится? – воскликнул Томас.

– Я умираю, – ответила женщина. – Принято считать, что доктора в этом городе на что-то способны, только это не так. Ну, один хотел меня распотрошить, да я не позволила! Тогда они понюхали мою мочу и сказали, что я должна молиться. Молиться! Ну вот я и молюсь.

– И нет никакого лекарства?

– От восьмидесяти двух лет? Нет, мой дорогой, это неизлечимо.

Она раскачивалась взад и вперед на своем кресле, прижав одеяло к груди. Потом глубоко вздохнула, – видимо, постепенно боль прошла.

– В зеленой бутыли на столе настойка мандрагоры. Монахини из инфирмария сделали ее для меня, добрые души. Снадобье снимает боль, но туманит разум. Не нальешь ли мне чашку? Не добавляй воды, мой дорогой! А потом можешь поведать мне свою историю.

Томас дал ей лекарство, а затем частично посвятил в события: как его наняли, чтобы разбить Вийона, и как Лабруйяд попытался обмануть его.

– Так Бертилла у тебя в крепости? – спросила графиня. – Потому что она нравится твоей жене?

– Да.

– У нее есть дети?

– У Бертиллы? Нет.

– Слава Всевышнему! Будь у нее дети, этот мерзавец Лабруйяд мог бы использовать их, чтобы заманить обратно. Зато теперь ты можешь просто убить Лабруйяда и сделать ее вдовой! Идеальное решение. Вдовы обладают гораздо большей свободой.

– Поэтому-то вы здесь и оказались?

Старуха пожала плечами:

– Это убежище, наверное. Сын не любит меня, сноха ненавидит, а я слишком стара, чтобы найти нового мужа. И вот я здесь, только я и Николя. – Она погладила кота. – Получается, Лабруйяд жаждет твоей смерти, но в Монпелье его нет? Тогда кто гонится за тобой?

– Лабруйяд послал человека, чтобы тот сразился со мной. Он начал погоню, и в ней приняли участие все студенты.

– Кого послал Лабруйяд?

– Его зовут Роланд де Веррек.

– Бог мой! – Казалось, графиню позабавило это известие. – Юный Роланд? Я очень близко знала его бабушку, бедняжку. Слышала, что боец он прекрасный, но мозгов – Господи спаси! – с наперсток.

– С наперсток?

– Сгнили от романов, дорогой мой. Он поглощает все эти чудные истории про рыцарскую доблесть и, поскольку мозгов у него нет, считает их реальностью. Я виню в этом его мать: исключительно пылкая натура, вся жизнь из молитв и ненависти, а он, бедняжка, верит каждому ее слову. Она твердит ему, что рыцарство существует. Наверное, доблесть можно сыскать, только не в ее муже, который был просто козлом. Сын – другое дело! Рыцарь-девственник! – Графиня хихикнула. – До каких пределов может простираться глупость молодых людей? Роланд очень глуп. Ты слышал о явлении ему Девы Марии?

– Про это все слышали.

– Он тогда был совсем зеленым мальчишкой, и я думаю, что мать подпоила его! У Девы Марии наверняка найдутся более важные дела, чем портить жизнь молодому человеку. Господи, бедный мальчик! Теперь юный Роланд мечтает стать рыцарем из числа тех, что сидят за круглым столом вашего короля Артура. Боюсь, тебе придется убить его.

– Убить?!

– Так будет лучше! Ведь он видит в тебе исполнение своего рыцарского долга и будет преследовать хоть до края земли.

– Как последовал за мной сюда, – уныло протянул Томас.

– Но чего ради тебя занесло в Монпелье?

– Хотел посоветоваться с ученым.

– Их тут хватает, – презрительно бросила графиня. – Целая орава. Растрачивают время, споря друг с другом по самым вздорным пустякам. Впрочем, быть может, именно этим занимаются все ученые? Могу я спросить, насчет чего хотел ты посоветоваться?

– Ищу одного святого.

– Редкий товар! Что за святой?

– Я видел его на картине, – сказал Томас и описал монаха, преклонившего колени на травянистой лужайке, обрамленной густым снегом. – Здесь кроется некая история, – подытожил Томас. – Но похоже, никто ее не знает и никому не известно, кто этот монах.

– Окоченевший святой, судя по твоим словам. Но что тебе за дело?

Томас помедлил.

– Мой сеньор поручил мне разыскать некую реликвию, – признался он наконец. – И я думаю, этот святой имеет к ней отношение.

– Ты такой же чокнутый, как Роланд. Все бы вам рыцарские подвиги! – Старуха хмыкнула. – Где-то на том столе лежит книга, дорогой мой. Подай ее мне.

Но не успел Томас найти книгу, как снаружи послышались женские голоса, а затем робкий стук в дверь.

– Мадам? Госпожа? – окликнул кто-то.

– Чего вы хотите?

– Вы одна, госпожа?

– У меня тут мужчина, – огрызнулась графиня, – молодой и крепкий. Ты была права, сестра Вероника, Бог слышит наши молитвы.

Дверь толкнули, но графиня заперла ее на засов.

– Мадам? – снова позвала сестра Вероника.

– Не глупи, сестра. Я просто бормочу себе под нос, ничего более.

– Хорошо, мадам.

– Принеси-ка мне книгу, – сказала старуха, слегка понизив голос.

Том был маленький, чуть больше ладони Томаса. Графиня развязала тесемку и раскрыла переплет из мягкой кожи.

– Она принадлежала моей свекрови. Какая замечательная была женщина! Бог весть, как у нее родилось такое чудовище, как Анри. Наверное, когда она зачала его, звезды неудачно расположились или Сатурн восходил. Ни из одного ребенка, зачатого при восхождении Сатурна, никогда не выйдет ничего хорошего. Люди не обращают внимания на подобные мелочи, а следовало бы. Милая вещица, не так ли? – сказала графиня, передавая книгу Томасу.

Это была псалтырь. У отца Томаса псалтырь тоже имелась, хотя и не так богато украшенная, как эта, где тексты семи покаянных псалмов перемежались чудесными миниатюрами с вкраплением сусального золота. Буквы были очень крупными – на одной странице умещалось всего несколько слов.

– Свекровь плохо видела, – пояснила старуха, когда Томас обмолвился про размер букв, – поэтому монахи писали очень крупно. Это было весьма любезно с их стороны.

Большинство иллюстраций, как заметил Томас, изображали святых. Здесь имелась Радегунда с короной на голове, нарисованная на фоне штабеля кирпича, а на дальнем плане возводился большой храм. Перелистнув толстую страницу, он увидел душераздирающую сцену ослепления святого Леодегара: солдат шилом протыкал глаз епископа.

– Жуть, да?

Графиня наклонилась, разглядывая картинки.

– Ему еще язык вырвали. Анри всегда угрожал вырвать мой, но так и не вырвал. Наверное, мне следует быть ему благодарной. А это Клементин.

– Претерпевающий мученичество?

– Именно так. Быть выпотрошенным – верный способ заделаться святым. Вот бедняга!

Дальше шел святой Ремигий, купающий голого мужчину в большом котле.

– Это крещение Хлодвига, – пояснила графиня. – Это ведь он был первым французским королем?

– По-моему, да.

– Полагаю, нам следует быть благодарными, что он сделался тогда христианином, – заметила женщина, потом склонилась ниже, переворачивая страницу.

Перед ними предстал святой Христофор, несущий маленького Иисуса. На заднем плане изображалось избиение младенцев, но бородатый святой благополучно уносил крошку Христа с поля, усеянного окровавленными телами убитых и умирающих детей.

– Кажется, будто Христофор вот-вот выронит младенца, да? Иисус, наверное, описал его или еще что-нибудь. От мужчин в обращении с грудничками никакого толку. Ох, бедная девочка! – Последнее замечание относилось к святой Аполлонии, которую распиливали пополам двое солдат. – Живот несчастной был вспорот, кровь текла ручьем, а сама она кротко взирала на ангелов, выглядывающих из-за облака. – Меня всегда мучил вопрос, почему ангелы не спустились и не спасли ее? Должно быть, очень неприятно, когда тебя распиливают, а они лишь смотрят с облаков, и все! Не по-ангельски это. А этот человек просто глупец!

Томас перевернул страницу и увидел изображение святого Маврикия, стоящего на коленях среди остатков своего легиона.

Маврикий убеждал своих людей, что лучше принять мученическую смерть, чем напасть на христианский город, и его соратники римляне вняли этому благочестивому желанию. И вот художник изобразил на миниатюре множество скрюченных и окровавленных тел, устилающих поле, а убийцы приближались к коленопреклоненному святому.

– Почему он не дал им бой? – возмущалась старуха. – Говорят, что у него было шесть тысяч воинов, но он побудил их пойти на убой, словно овец. Иногда мне кажется: чтобы стать святым, нужно быть редкостным идиотом.

Томас перевернул последнюю страницу и замер. Потому что нашел то, что искал, – монаха в снегу.

Графиня улыбнулась:

– Видишь? Тебе нужен был не ученый, а всего лишь старая женщина.

Рисунок отличался от авиньонского. В книге монах не стоял на расчищенном участке, а лежал, свернувшись калачиком во сне. Святой Петр отсутствовал, зато имелась хижина с правой стороны и второй монах, выглядывающий из окошка. Спящий, с нимбом святого, лежал на траве, но остальной пейзаж, как и крышу домика, укутывал толстый слой снега. Стояла ночь, и на темно-синем небе были изображены звезды, из которых выглядывал одинокий ангел, а на украшенных цветочным орнаментом полях страницы значилось имя святого.

– Святой Жуньен, – прочитал Томас. – Никогда о таком не слышал.

– Сомневаюсь, что наберется много таких, кто знает о нем!

– Жуньен… – повторил Томас.

– Он происходил из знатной семьи, – сообщила графиня, – и надо полагать, был очень набожным, потому что проделал долгий путь, чтобы поступить в обучение к святому Аманду. Но пришел он поздно ночью, и Аманд запер дверь. Жуньен постучал. Но святой решил, что это разбойники хотят его ограбить, и отказался открывать. Не понимаю, почему Жуньен не смог объясниться с ним. Была зима, шел снег, и молодому человеку стоило всего лишь назваться! Но очевидно, он был так же глуп, как и остальные святые, и раз уж ему не удалось войти в дом Аманда, Жуньен устроился на ночлег в саду. И как сам видишь, Господь милостиво позаботился, чтобы снег не падал на спящего. Так что юноша отлично выспался, и наутро недоразумение благополучно разрешилось. Не слишком захватывающая история.

– Святой Жуньен… – снова повторил Томас, разглядывая спящего монаха. – Но почему он попал в эту книгу?

– Вернись к началу, – предложила старушка.

Томас стал листать хрусткие страницы и на самой первой увидел герб. На белом поле был изображен вставший на задние лапы лев. Зверь раскрыл в рыке пасть и выпустил когти.

– Мне этот герб не знаком, – признался Томас.

– Моя свекровь происходила из Пуату, – пояснила графиня, – а красный лев – символ Пуату. Все святые в этой книге, дорогой мой, связаны с Пуату. Мне кажется, что ослепленных, сваренных, обезглавленных, выпотрошенных или распиленных пополам оказалось маловато, поэтому переплетчики добавили бедняжку Жуньена, просто чтобы заполнить страницу.

– Но святого Петра нет, – проговорил Томас.

– Сомневаюсь, что святой Петр когда-либо бывал в Пуату. Тогда с какой стати мог он угодить в эту книгу?

– Я думал, что святой Жуньен встречался с ним.

– Уверена, что все святые навещают друг друга, дорогой мой, просто чтобы поболтать о всяких замечательных вещах вроде литании или поделиться новостями, кто из друзей был недавно сожжен или освежеван заживо, но святой Петр умер задолго до того, как Жуньен угодил в снежную ловушку.

– Конечно, он умер раньше, – сказал Томас. – И все-таки между Петром и Жуньеном есть некая связь.

– Мне до нее нет дела, – отмахнулась графиня.

– Но кому-то есть, – заявил Томас. – В Пуату.

– В Пуату – возможно. Но тебе для начала необходимо убраться из Монпелье, – усмехнулась старуха.

Томас криво улыбнулся:

– Назад через монастырскую стену, так, наверное?

– Уверена, что те, кто тебя ищет, наблюдают за монастырем. Но если ты можешь выждать до наступления ночи, то…

– Если вы не возражаете, – с поклоном ответил Томас.

– Уходи, когда стемнеет. Известно, что после вечерни монахини любят прикорнуть. Прямо через мою дверь, дальше по коридору; там будет выход на улицу через комнату олмонера[20], что в дальнем конце. Дел на минуту, но пока нам придется провести вместе несколько часов. – Она неуверенно посмотрела на гостя, потом ее лицо вдруг просветлело. – Скажи, а ты умеешь играть в шахматы?

– Немного, – ответил Томас.

– Я привыкла преуспевать во всем, – заявила графиня, – но старость… – Она вздохнула и посмотрела на кота. – В голове у меня теперь такой же пух, как у тебя на шкуре, не правда ли, Николя?

– Если вам угодно сыграть… – начал Томас.

– Игрок из меня плохой, – с грустью проворчала женщина. – И все же, что, если мы добавим интереса и сыграем на деньги?

– Как вам угодно, – отозвался Томас.

– Скажем, по «леопарду» за каждую партию? – предложила старуха.

Томас вздрогнул. «Леопард» равнялся почти пяти шиллингам в пересчете на английские деньги: недельный заработок умелого ремесленника.

– По «леопарду»? – с сомнением переспросил он.

– Просто чтобы придать интереса. Вот только память у меня ни к черту. Боюсь, это мандрагора меня дурманит. – Речь ее стала невнятной, но потом графиня заставила себя собраться. – Ужас как дурманит, и я совершаю глупейшие ошибки.

– Тогда, возможно, нам не стоит играть на деньги?

– Я могу позволить себе спустить несколько «леопардов», – неуверенно сказала она. – Пару-другую, допустим, а это добавит в игру перчику, ведь так?

– По «леопарду» так по «леопарду», – согласился Томас.

Графиня улыбнулась и жестом предложила переставить шахматную доску и фигуры на столик рядом с ее креслом.

– Можешь играть серебряными, дорогой мой. – Она все еще улыбалась, когда Томас передвинул первую пешку. – Будет больно, – предупредила она, и в речи ее не осталось и тени прежней невнятности. – И еще как!

Глава 6

Покинуть монастырь оказалось легче, чем Томас смел надеяться. Графиня была права. По коридору, через комнату с грудами дурно пахнущих обносков, предназначенных для раздачи беднякам, и через дверь с простым засовом на улицу. Томас получил урок игры в шахматы и стал беднее на семь «леопардов», зато выяснил имя святого, которому Петр вручал меч, хотя в этом знании было мало проку, пока ему не удалось улизнуть из Монпелье. Прежде чем покинуть монастырь, он выждал до глубокой ночи, но знал, что городские ворота будут закрыты до рассвета. Приходилось снова ждать, потому что он сомневался в своей способности спрыгнуть со стены. Увешанные знаменами, они выглядели слишком высокими, да и наверняка бдительно охранялись.

Томас плотнее закутался в темный плащ. Дождь прекратился, но улица оставалась мокрой и поблескивала в мерцающем свете фонаря, подвешенного в арочном дверном проеме дома напротив. Для начала требовалось где-то спрятаться до рассвета, а потом ему понадобится удача, чтобы ускользнуть от тех, кто, без сомнения, ведет на него охоту.

– Солдат, говорящий на латыни, – раздался голос. – Ну разве не чудо в наши времена?

Томас стремительно повернулся, потом оцепенел. В живот ему были направлены двузубые вилы, а держал их высокий ирландский студент, мастер Кин. На нем была ученическая мантия, казавшаяся в ночи совсем черной.

– Нож, наверное, все еще при тебе, – произнес Кин, – но я думаю, что мои вилы вонзятся в твои потроха прежде, чем ты успеешь перерезать мне горло.

– Я не хочу убивать тебя, – сказал Томас.

– Как я рад это слышать! – хмыкнул Кин. – А то я переживал, что умру, не побывав на заутрене.

– Просто опусти вилы, – посоветовал Томас.

– Мне и так удобно, – усмехнулся школяр. – И некоторым образом я вполне доволен собой.

– Почему?

– Вся шайка рыщет по всему городу, как свора щенков, гонящих оленя, а я вот смекнул, что ты мог сбежать, только спрыгнув в монастырь Святой Тавифы, и оказался прав. Ну разве я не умен?

– Весьма, – согласился Томас. – Так ты поэтому услал их прочь от обители Святой Тавифы?

– Услал?

– Я слышал, как ты кричал, что я, мол, ушел в другую сторону.

– Потому что человеку, который поймает тебя, пообещали награду! Для бедного студента это большой соблазн! К чему делиться с остальными? Я просто подержу вилы там, где они сейчас, и пару месяцев буду иметь эля, вина, шлюх и веселых песен столько, сколько захочу.

– Я предложу тебе больше, – сказал Томас.

– Вот это хороший разговор. Песни и так идут задаром, а вот эль, вино и шлюхи… Они дороги в этом городе. Ты подмечал, как взлетают цены на потаскух в городе, где много священнослужителей? Странное дело, или, быть может, не принимается в расчет количество клиентов у девчонок, но факт остается фактом. Так сколько ты мне заплатишь?

– Пощажу твою жизнь.

– Боже мой, мышь предлагает жизнь кошке!

– Брось вилы, помоги мне выбраться из города, и я отвалю тебе столько, что на целый год на шлюх хватит, – заявил Томас.

– Твою женщину поймали, – сообщил Кин.

Томас похолодел и уставился на молодого ирландца:

– Это правда?

– Задержали у северных ворот с тремя парнями и пацаном. Роланд поймал ее, так вот.

– Бог мой, – промолвил Томас. – Знаешь, где она?

– По слухам, рыцарь-девственник ведет ее на запад, в Тулузу, но это разговор в таверне «Аист», а половина из тамошней болтовни просто сказки. Не далее как в прошлом году толковали, что в день святого Арнульфа наступит конец света, а мы до сих пор дышим. Ты думаешь, он и вправду девственник?

– Откуда мне знать?

– Интересно как-то. Девственник! При этом красавец хоть куда.

Томас прислонился к монастырской стене и закрыл глаза. Женевьеву схватили. Церковь до сих пор преследует ее. Когда Томас познакомился с девушкой, она сидела в темнице, приговоренная к смерти, ожидая сожжения по обвинению в принадлежности к нищенствующим сестрам, то есть еретикам. Он выругался.

– Нет смысла цитировать псалмопевца, – сказал Кин.

Томас не открывал глаз.

– Я отниму у тебя вилы и воткну их тебе в живот, – сердито пообещал он.

– Не лучшая идея, – отозвался Кин, – потому что с вилами в потрохах я тебе ничем особо не помогу.

Томас открыл глаза. Вилы опустились, так что теперь нацеливались ему на ноги.

– Ты хочешь помочь мне?

– Мой отец – вождь, понимаешь? А я – третий сын – все равно как у лошади пятое копыто. Вот он и решил сделать из меня священника. Господи помилуй, ведь очень удобно иметь в семье священника. Грехи отпускаются куда проще. Да только мне это не по вкусу. Братья будут сражаться, а моя судьба – молиться. Проблема в том, что, стоя на коленях, многого я не добьюсь. Кто мне нужен, так это человек, который даст мне коня, кольчугу и меч. Вот это мне больше по нраву.

– Боже, так ты и брат Майкл…

– Тот монах? Я решил, что он с тобой, только никто мне не поверил. Он не выглядел сильно испуганным, когда ты приставил ему нож к горлу.

– Как тебя зовут? – спросил Томас.

– Имон Ог О’Кин, – представился школяр. – Только не обращай внимания на Ог.

– Почему?

– Просто не обращай. «Ог» означает, что я моложе своего отца, но это ведь со всеми так, верно? Чудной наступит день в раю, когда мы станем старше наших отцов.

– Ну хорошо, Имон Ог О’Кин, – сказал Томас. – Теперь ты один из моих воинов.

– Слава милосердному Христу, – заявил Кин, опуская вилы на дорогу. – Больше никакого мелкого дерьма вроде Роджера де Бофора. Как можно верить в то, что младенчик обречен попасть в ад? А он верит! Этот мерзкий слизняк кончит тем, что станет папой, попомни мои слова.

Томас знаком велел ирландцу замолчать. Где Женевьева? В любом случае, единственное, в чем Томас был уверен, – это что ему нужно убираться из этого города.

– Твоим первым поручением будет провести нас через ворота, – велел он ирландцу.

– Дело непростое. За твою поимку пообещали немалые деньги.

– Кто?

– Городские консулы.

– Вот и придумай, как нам покинуть город, – потребовал англичанин.

– Дерьмо, – бросил Кин после недолгих размышлений.

– Дерьмо?

– Повозки с дерьмом, целые фургоны с навозом, – пояснил ирландец. – Дерьмо тут собирают и вывозят на телегах из города, по крайней мере от домов богатеев. Бедный народ просто купается в нем, но богачей хватает, и повозки продолжают ездить. Пара фургонов обычно ждет, чтобы с открытием ворот выехать из города, и, – тут он с честной миной воззрился на Томаса, – можешь поверить на слово, стражники не особо тщательно досматривают их. Они отшатываются, зажимают нос и машут: проезжайте, мол, поскорее, и скатертью дорога.

– Хорошо, – согласился Томас, – но сначала сходи к таверне у церкви Святого Петра и…

– Ты про «Слепые сиськи» говоришь?

– Про таверну, что близ Святого Петра…

– Ну да, «Слепые сиськи»! – перебил Кин. – Ее в городе так прозвали из-за того, что на вывеске нарисована святая Луция – без глаз, зато с парой зрелых…

– Просто иди туда и разыщи брата Майкла, – распорядился Томас.

Не желающий учиться монах поселился в той таверне, и Бастард надеялся, что у него имеются достоверные сведения о судьбе Женевьевы.

– Я всю таверну перебужу, – с сомнением протянул Кин.

– Ну так буди! – Сам Томас не решался пойти, так как был убежден, что за таверной следят. Он выудил из кошеля монету. – Купи вина, оно развязывает языки. Найди того монаха, брата Майкла. Выясни, известно ли ему, что случилось с Женевьевой.

– Это твоя жена? – осведомился Кин и тут же нахмурился. – Ты веришь, что святая Луция сама вырвала себе глаза? Господи! И только потому, что какой-то мужчина сказал, будто они красивые? Слава Всевышнему, что ему ее сиськи не понравились! Но все равно из нее вышла бы хорошая жена.

Томас вытаращился на молодого ирландца:

– Хорошая жена?

– Мой отец любит говорить, что лучшие браки получаются между слепой и глухим. Так где мне искать тебя, после того как я развяжу языки постояльцам?

Томас махнул в сторону переулка близ монастыря.

– Я буду ждать там.

– А потом мы заделаемся перевозчиками дерьма. Господи, как мне нравится быть воином! Ты хочешь, чтобы этот брат Майкл пошел с нами?

– Боже, нет! Передай ему, что его долг – изучать медицину.

– Вот бедолага! Будет пробователем мочи?

– Ступай! – сказал Томас.

Кин ушел.

Томас прятался в переулке, укрывшись в черной, как ряса монаха, тени. Он слышал шуршание крыс в мусоре, храп за закрытым ставнями окном, плач ребенка. Двое стражников с фонарями прошли мимо монастыря, но не заглянули в переулок, где Томас, закрыв глаза, молился о Женевьеве. Если Роланд де Веррек передаст ее Церкви, она снова окажется в числе осужденных. Но рыцарь-девственник наверняка сохранит ее ради выкупа. И этим выкупом станет Бертилла, графиня де Лабруйяд. А это означает, что де Веррек будет оберегать Женевьеву, пока не совершит размен. Меч святого Петра может подождать, сначала Томасу придется уладить дела с рыцарем-девственником.

* * *

Когда Кин вернулся, уже занималась заря.

– Твоего монаха там не оказалось, – доложил он. – Зато нашелся конюх с длинным языком. И еще: ты крепко влип, потому что городским стражникам приказали искать человека с покалеченной левой рукой. Это случилось в битве?

– Меня пытал один доминиканец.

Посмотрев на увечную руку, Кин вздрогнул:

– И как он это сделал?

– Винтовой пресс.

– Ну да, им запрещается проливать кровь, потому что Бог это не приветствует, но эти парни все равно способны пробудить тебя от глубокого сна.

– Брата Майкла не было в таверне?

– Нет, и мой приятель его не видел и, кажется, даже не понял, про кого я толкую.

– Хорошо. Значит, отправился изучать медицину.

– Всю жизнь лизать мочу! – воскликнул Кин. – Однако конюх с постоялого двора сказал, что тот, другой твой парень, уехал вчера из города.

– Роланд де Веррек?

– Он самый. Увез твоих жену и мальца на запад.

– На запад? – удивленно переспросил Томас.

– Конюх уверен в этом.

Получается, де Веррек все-таки едет в Тулузу? Что ему там нужно? Вопросы роились, а вот ответов не было. Все, что Томас знал наверняка, так это что Роланд уехал из Монпелье, а сам Томас перестал интересовать рыцаря-девственника. Женевьева у него в руках, и он попытается обменять ее на Бертиллу. Тем временем Томаса, как, видимо, рассуждал Роланд, поймают стражники из Монпелье.

– Где эти дерьмовозки?

Кин повел его на запад. В домах уже распахивались двери. Женщины шли с ведрами к городским источникам, а рослая девица торговала близ каменного распятия козьим молоком. Томас скрывал покалеченную руку под плащом, а Кин вел его по переулкам и улочкам, мимо дворов с мычащей скотиной. Звонили колокола городских церквей, сзывая верующих к утренней молитве. Томас шел за ирландцем вниз по склону, где улицы не были замощены камнем, в грязи блестели лужицы крови. Здесь забивали скот и ютились бедняки. Смрад сточной канавы вывел их на небольшую площадь, где стояли три повозки.

В каждую было впряжено по паре волов, а на полках теснились пузатые бочки.

– Господи Исусе, какое же вонючее у богатых дерьмо! – воскликнул Кин.

– Где возчики?

– Пьют во «Вдове». – Ирландец махнул в сторону маленькой таверны. – Вдова – сквалыжная старуха, которой, помимо этого заведения, принадлежат и повозки, а вино – часть платы. Предполагается, что возчики отправляются в путь с открытием ворот, но они обычно засиживаются за стаканом, что странно.

– Странно?

– Вино – просто отрава. На вкус как коровья моча.

– Ты-то откуда знаешь?

– Вот вопрос, достойный доктора Луция. Ты уверен, что хочешь это сделать?

– А как еще, черт побери, мне убраться из этого города?

– Трюк в том, чтобы втиснуться между двумя бочками, – сказал Кин. – Проберись в самую середину воза, и никто не узнает, что ты там. Я дам тебе знать, когда можно будет выбираться.

– Ты не спрячешься вместе со мной?

– Меня-то никто не ищет! – заявил ирландец. – Это тебя собираются вздернуть.

– Вздернуть?

– Господи, ты ведь англичанин! Томас из Хуктона! Вождь эллекина! Разумеется, тебя хотят повесить. Толпа соберется побольше, чем в Распутное воскресенье!

– Что это за Распутное воскресенье?

– Первое воскресенье после праздника святого Николая. Предполагается, что в этот день девушкам положено отдаваться любому, да только при мне такого никогда не случалось. Кстати, времени у тебя не так много.

Он замер, когда на противоположном конце небольшой площади в верхнем окне распахнулись ставни. Из окна выглянул мужчина, зевнул, потом скрылся. По всему городу перекликались петухи. На углу площади зашевелился ворох тряпья, и Томас сообразил, что там спит нищий.

– Времени совсем мало, – продолжил Кин. – Ворота открылись, так что повозки скоро тронутся в путь.

– Иисус сладчайший! – сорвалось у Томаса.

– Да уж скорее ты будешь вонять, как Иуда Искариот, когда все закончится. Я бы запрыгнул сейчас, пока никто не смотрит.

Томас перебежал через площадь и заскочил на последнюю из повозок. Смрад свалил бы с ног даже медведя. Бочки были старыми и протекали, и полок покрывал слой слизи в дюйм толщиной. Томас услышал смешок Кина, втянул побольше воздуха и протиснулся между двумя здоровенными бадьями. Расстояние между рядами оставалось как раз такое, чтобы в нише под выпирающим пузом бочек мог спрятаться человек. Что-то капало ему на голову. Мухи ползали по лицу и шее. Пока Томас, изгибаясь как змея, пробирался в самую середину повозки, он старался не вдыхать глубоко. Устроившись, беглец накинул на голову капюшон плаща. Кольчуга с кожаной поддевкой защищала до некоторой степени от липкой слизи, но он ощущал, как дерьмо просачивается между звеньями, пропитывая рубаху и холодя кожу.

Долго ждать не пришлось. Послышались голоса, повозка вздрогнула, когда двое мужчин взобрались на нее и примостились на двух передних бочках, затем раздалось щелканье бича. Повозка тронулась, ее единственная ось скрипела. При каждом толчке Томас бился головой о сочащийся бок бочки. Путешествие казалось бесконечным, но Кин был прав насчет караульных, которые, должно быть, просто выпустили три телеги через ворота, даже не пытаясь их досмотреть, – повозка без остановки выехала из тени города на залитую солнцем сельскую дорогу. Кин шел рядом с волами и весело болтал с возницами. Потом повозка сильно дернулась – это дорога пошла под уклон, к речному берегу. Жидкость в бочках заплескалась через край, часть пролилась Томасу на спину. Тот выругался вполголоса, потом чертыхнулся еще раз, когда телега запрыгала, переезжая глубокие колеи. Кин рассказывал длинную историю про собаку, стащившую из монастыря Святого Стефана ногу ягненка, но потом произнес вдруг по-английски:

– Вылезай, живо!

Ирландец продолжил историю, а Томас тем временем пятился дюйм за дюймом по свежей жиже, и с каждым рывком телеги дерьмо все глубже впитывалось в его одежду.

Он спрыгнул с задней стороны телеги и приземлился на поросший травой гребень между колеями. Повозка, совершенно равнодушная к потере пассажира, загромыхала дальше. Кин, с ухмылкой до ушей, повернул назад.

– Боже, видок у тебя просто ужасный!

– Спасибо.

– Я ведь вывез тебя из города, верно?

– Да ты святой во плоти, – отозвался Томас. – Теперь остается только найти лошадей, оружие и способ опередить Роланда.

Он стоял на утопленной дороге, по обе стороны которой тянулись оливковые рощи. Дорога спускалась к берегу реки, где бочки с первой телеги уже сливались в воду. Коричневое пятно поплыло вниз по течению.

– И как мы добудем коней? – уныло осведомился Кин.

– Начнем с главного, – сказал Томас.

Он прихлопнул муху, потом взобрался на насыпь вдоль дороги и зашагал через оливы на север.

– А что главное? – спросил бывший школяр.

– Река.

Томас шел до тех пор, пока три повозки не скрылись из виду, и тогда сорвал с себя одежду и погрузился в воду. Вода была холодной.

– Господи, да ты весь в шрамах! – вырвалось у ирландца.

– Если хочешь быть красивым, не ходи в солдаты, – буркнул Томас. – Брось мне одежду.

Кин, чтобы не трогать вещи, ногой спихнул их в реку. Томас полоскал одежду, топтал и тер камнем до тех пор, пока от нее не перестали идти бурые пятна, затем помакал в воду кольчугу, пытаясь избавить звенья и кожу поддевки от запаха. Окунувшись в последний раз с головой, он расчесался пятерней и выбрался на берег. Выжал как мог одежду, потом натянул ее, все еще мокрую, на себя.

Кольчугу он нес в руках. Занимался очередной теплый день, и рубаха и штаны должны были быстро обсохнуть.

– На север, – бросил Бастард. Для начала требовалось найти латников, оставленных на разрушенной мельнице.

– Лошади и оружие, говоришь? – промолвил Кин.

– Сколько предложили за мою поимку?

– Вес твоей правой руки в золоте, как я слышал.

– Руки? – недоуменно переспросил Томас. Потом понял. – Ну да, я же лучник.

– Это лишь для начала. Вес твоей правой руки в золоте и вес твоей отрубленной головы в серебре. Здесь ненавидят английских лучников.

– Целое небольшое состояние, – заметил Томас. – И осмелюсь предположить, что лошади и оружие найдут нас.

– Сами?

– Довольно скоро народ задастся вопросом, не удалось ли мне улизнуть из города, и отправится на поиски. А до той поры мы будем идти на север.

Пока шел, Томас думал о Женевьеве. В момент первой их встречи она была страшно напугана, и недаром. За стенами ее темницы уже подготовили костер, на котором ее должны были сжечь как еретичку, и перспектива знакомства с этим очищающим пламенем оставила рубец в ее памяти. Наверняка сейчас он снова терзает ее. Томас предполагал, что жена и Хью в безопасности по крайней мере до тех пор, пока Роланд не получит Бертиллу. Но что потом? Приверженность рыцаря-девственника добродетели вызывала насмешки, но он прославился также своей неподкупностью, так согласится ли он безропотно разменять Женевьеву и Хью на Бертиллу? Или сочтет своим священным долгом выдать Женевьеву Церкви, дабы та смогла закончить когда-то начатое? Томасу позарез нужно было добраться до Карела и прочих своих латников. Ему требовались воины, требовалось оружие, требовалась лошадь.

Они шли на север, следуя течению реки. Солнце поднималось выше, а оливы уступили место виноградникам. Томас заприметил пятерых мужчин и трех женщин, возделывающих террасные угодья примерно в миле от них, но в остальном местность была безлюдная. По возможности он придерживался ложбин, но неизменно держал путь в направлении гор. Роланд, думал он, сейчас уже лигах в пяти от города.

– Мне следовало его прикончить, – сказал он.

– Роланда?

– Мой лучник держал на прицеле его тупую башку. Стоило позволить ему выстрелить.

– Не так-то просто его убить, – заметил студент. – Выглядит он хрупким, но я видел его бой в Тулузе. Господи, как он быстр! Стремителен, как змея.

– Мне нужно его опередить. – Томас обращался скорее к себе, чем к Кину. – Но почему Тулуза? Потому что там безопасно, – ответил он на свой же вопрос.

– Безопасно?

– В Тулузе. Мы не можем пойти за ним в Тулузу. Она принадлежит графу де Арманьяку, и его дозоры патрулируют дороги, ведущие на север. Потому для де Веррека этот путь самый безопасный.

Де Веррек был заинтересован, чтобы Женевьеве не причинили вреда, пока не совершится обмен. И тут в голове у Томаса вдруг словно что-то щелкнуло.

– Он не в Тулузу едет! Он избрал дорогу через Жиньяк.

– Жиньяк? – переспросил ничего не понимающий Кин.

– Через Жиньяк проходит дорога, которая сливается с главной к северу от Тулузы. Для него этот путь самый безопасный.

– А ты уверен, что рыцарь направляется на север?

– Он едет в Лабруйяд! Это же очевидно. Женевьеву будут держать там, пока не произойдет выдача Бертиллы.

– До Лабруйяда далеко?

– Пять или шесть дней скачки, – ответил Томас. – И мы можем срезать через горы, это быстрее.

Должно быть быстрее, если ни один разбойник-коредор не подкараулит их на тропе. Томасу требовались латники. Требовались лучники с их длинными боевыми луками и стрелами с гусиным оперением. Требовалось чудо.

На пути попадались деревни. Их приходилось огибать. Местность становилась оживленнее по мере того, как все больше крестьян отправлялось в поля и на виноградники. Работали они далеко, но Томас вырос на селе и знал, что местные жители подмечают все. Большинство из них за всю жизнь не удалялось от родного дома больше чем на пару миль, но в своем маленьком мирке они знали каждое дерево, куст или животное, и подчас даже такой пустяк, как взлетевшая птица, мог выдать им присутствие чужака. А при мысли о близости награды в вес руки взрослого человека в золоте селяне станут неумолимы. Отчаяние овладело Томасом.

– На твоем месте я бы отправился обратно в город, – сказал он Кину.

– Почему это, черт побери?

– Потому что я даром теряю время, – с горечью отозвался Томас.

– Ты уже так далеко забрался, так отчего сдаешься теперь? – спросил ирландец.

– А ты какого дьявола за мной увязался? Просто взял бы и получил свою награду.

– О Господи! Если бы мне еще год пришлось торчать на лекциях доктора Луция и слушать этого презренного червяка Роджера де Бофора, я бы с ума сошел, честное слово. А про тебя говорят, что с тобой люди становятся богачами!

– Ты этого хочешь?

– Я хочу сидеть на лошади и скакать по миру как вольный человек, – заявил Кин. – Не помешает еще бабенку заполучить, а то и двух. Даже трех! – Школяр с ухмылкой посмотрел на Томаса. – Я хочу быть вне правил.

– Сколько тебе лет?

– Не знаю, потому что с числами никогда не дружил, но думаю, восемнадцать стукнуло. Или девятнадцать.

– Благодаря правилам ты жив, – бросил Томас. Сырая одежда натирала, на сапогах расползались швы.

– Правила приковывают тебя к месту, – упорствовал Кин. – Другие люди устанавливают правила и дают тебе пинка, если ты их нарушаешь. Ведь ты именно поэтому нарушаешь их?

– Меня послали в Оксфорд, – признался Томас. – Как и ты, я должен был стать священником.

– Так вот откуда ты знаешь латынь?

– Сначала меня учил отец. Латынь, греческий, французский.

– А сейчас ты сэр Томас Хуктонский, вождь эллекина! Теперь ты не следуешь правилам, не правда ли?

– Я лучник, – ответил Томас. При этом лучник без лука, подумалось ему. – И тебе предстоит узнать, что для эллекина я установил правила.

– Какие?

– Делим добычу, не бросаем друг друга в беде и не насилуем.

– Ага, ходят слухи, что ты удивительный человек. Слышишь?

– Что?

– Собака? Две? Подают голос?

Томас остановился. Они удалились от реки и могли идти быстрее, потому как вошли в каштановую рощу, укрывшую их от любопытных глаз. Он слышал шорох легкого ветра в листьях, стук далекого дятла. Потом до него донесся лай.

– Проклятие! – выругался Бастард.

– Может, просто охота?

– На кого? – поинтересовался Томас, направляясь к опушке.

По ней шла сухая канава, а дальше лежали сложенные аккуратными штабелями каштановые жерди, шедшие на подпорки для виноградных лоз. Террасы виноградников извивались вдаль, спускаясь к речной долине. Лай собак – животное явно было не одно – доносился оттуда, из низин. Углубившись на несколько шагов в виноградник и стараясь не высовываться, Томас разглядел трех всадников и двух собак. Они вполне могут просто охотиться, подумалось ему, да только скорее добычей для них служит рука лучника. У двоих имелись копья. Уткнувшись носом в землю, псы вели конников к зарослям каштанов.

– Забыл я про собак, – посетовал Томас, вернувшись в рощу.

– Все будет замечательно, – жизнерадостно заверил Кин.

– Ну так не за твоей правой рукой охотятся. Собаки взяли след. Если хочешь уйти, теперь самое подходящее время.

– Господи, нет! Я ведь один из твоих людей, не забыл? Мы своих не бросаем.

– Тогда оставайся. Только смотри, чтобы псы не растерзали.

– Собаки меня любят, – заявил ирландец.

– Надеюсь, хозяева отзовут их прежде, чем они в тебя вцепятся.

– Никто в меня не вцепится, вот посмотришь.

– Просто стой и не шевелись, – посоветовал Томас. – Пусть думают, что ты один.

Бастард ухватился за нижнюю ветку дерева и при помощи сильных, благодаря боевому луку, мышц взобрался наверх и укрылся в листве. Все зависело от того, где остановятся всадники, поскольку мимо они наверняка не проедут. Теперь Томас слышал их: тяжелый стук копыт и лай собак, бегущих впереди. Кин, к изумлению англичанина, опустился на колени и воздел молитвенно сложенные ладони. Едва ли ему это поможет, решил Томас. Показались собаки. Два здоровенных серых волкодава, из пасти у которых капала слюна, подбежали к ирландцу. Кин просто открыл глаза, развел руки и щелкнул пальцами.

– Славные песики, – пробормотал он.

Волкодавы заскулили. Один улегся у колен Кина, а второй принялся лизать вытянутую руку.

– Лежать, парень! – скомандовал Кин на французском, потом почесал обоих псов за ушами. – Какое замечательное утро для охоты на англичанина, верно?

Всадники подъехали совсем близко. Нырнув под ветви, они перевели лошадей на рысь.

– Чертовы собаки, – удивленно буркнул один из них при виде волкодавов, ластящихся к Кину. – Ты кто такой? – спросил он.

– Человек, творящий молитву, – ответил ирландец. – Доброе утро вам, благородные господа.

– Молитву?

– Господь призвал меня к духовному сану, – с ханжеским благочестием заявил Кин. – Мне кажется, я ближе всего к Нему, когда молюсь под деревьями на заре посланного Им доброго дня. Да пребудет с вами Его благословение. А что вас привело сюда в такую рань, господа?

Черная мантия из домотканого сукна придавала ему убедительное сходство со священником.

– Охотимся, – с иронией отозвался один из верховых.

– Ты не француз, – сказал другой.

– Я из Ирландии, земли святого Патрика, и помолился святому Патрику, чтобы тот утишил злобу ваших псов. Ну разве они не добрейшие существа?

– Элоиза! Абеляр! – позвал собак всадник, но те даже не шелохнулись, предпочтя остаться с Кином.

– На кого вы охотитесь? – поинтересовался школяр.

– На одного англичанина.

– Здесь вы его не найдете, – сказал Кин. – А если вам нужен тот парень, про которого я думаю, то разве он не находится до сих пор в городе?

– Может быть, – ответил один из преследователей.

Он и его спутники располагались слева от Томаса, а Кин справа, и Томасу было нужно, чтобы всадники приблизились. Он мог более-менее рассмотреть их через листву. Трое молодых людей, в одежде из дорогой материи, с перьями на шапочках и в высоких сапогах, вдетых в стремена. Двое держали рогатины для охоты на кабана, с перекрестьем под широким острием, у всех троих мечи.

– А может, его там уже нет, – продолжил француз и двинул лошадь вперед. – Ты сюда помолиться пришел?

– Разве я сказал иначе?

– Ирландия рядом с Англией, не так ли?

– Верно. И в этом ее проклятие.

– А еще, – прорычал всадник, – один городской нищий видел у «Вдовы» двоих. Один был в студенческой мантии, а другой забрался на дерьмовозку.

– А я-то считал себя единственным школяром, который поднялся чуть свет с постели!

– Элоиза! Абеляр! – рявкнул хозяин собак, но те только заскулили и прижались к Кину еще ближе.

– Тот нищий пошел к консулам, – заявил первый из преследователей.

– А вместо этого наткнулся на нас, – весело подхватил второй. – И теперь награды ему не видать.

– Мы помогли ему отправиться в лучший мир, – завершил рассказ первый. – Быть может, нам удастся освежить и твою память.

– Помощь лишней не будет, – отозвался Кин. – Вот почему я и молюсь.

– Собаки взяли след, – сообщил всадник.

– Умные песики, – согласился ирландец, потрепав две серые башки.

– И привели нас сюда.

– Конечно! Учуяли меня! Неудивительно, что они бежали с такой охотой.

– И у реки остались следы двоих, – вмешался второй француз.

– Думается, к тебе есть вопросы, ждущие ответа. – Первый из всадников расплылся в улыбке.

– Вроде того, почему этот парень решил стать «вороном»[21], – заметил хозяин собак. – Быть может, тебе не нравятся женщины?

Двое его спутников засмеялись. Теперь Томас явственно видел их. Очень обеспеченные юнцы: седла и упряжь дорогие, сапоги начищены до блеска. Купеческие сынки? Томас пришел к выводу, что они из тех богатых отпрысков, которые могут позволить себе шляться по городу после наступления комендантского часа, уповая на статус родителей; молодые разгильдяи, таскающиеся по улицам в поисках приключений и уверенные, что к ответу их никто не притянет. Из тех, кто не остановится перед убийством нищего, чтобы не делиться с ним наградой.

– Как может мужчина захотеть стать попом? – презрительно бросил один из конных. – Возможно, потому, что он и не мужчина вовсе? Это надо выяснить. Раздевайся!

Друзья, спеша присоединиться к забаве, тронули коней и таким образом оказались под суком, на котором устроился Томас. Тот спрыгнул.

Рухнув на последнего всадника, он правой рукой обхватил его шею, а левой вырвал рогатину. Француз повалился. Лошадь вздыбилась и заржала. Томас грохнулся на землю, выпавший из седла наездник упал на него сверху. Левая нога противника запуталась в стремени; лошадь пустилась вскачь и уволокла седока за собой, а Томас уже поднимался, ухватившись за копье теперь уже обеими руками. Другой копейщик стал разворачивать коня. Томас яростно взмахнул оружием, и наконечник с силой приложился к черепу француза. Всадник покачнулся в седле, а Томас устремился на третьего врага. Тот пытался выхватить меч, но Кин вцепился ему в предплечье, а лошадь тем временем описывала лихорадочные круги. Собаки прыгали на Кина и лошадь, приняв происходящее за игру. Томас снова взмахнул копьем, и широкое лезвие полоснуло наездника пониже ребер. Тот закричал от боли. Ирландец потянул его из седла и выставил колено так, что всадник ударился об него головой и рухнул как подкошенный. Первый француз ухитрился выпутаться из стремени, но еще не пришел в себя. Он попытался встать, но Томас пнул его в горло, снова повалив наземь. Оглушенный рогатиной оставался в седле, но просто таращился перед собой, открывая и закрывая рот.

– Лови лошадей, – велел Томас Кину, а сам выбежал из рощи, перебрался через канаву и перерезал ножом бечевку, стягивающую вязанку с каштановыми жердями.

– Свяжем ублюдков, – бросил он Кину. – Если хочешь переодеться, не стесняйся.

Он вытащил последнего наездника из седла и оглушил еще раз, отвесив оплеуху, от которой у француза кровь потекла из уха.

– Это бархат? – поинтересовался Кин, пощупав камзол парня. – Всегда мечтал покрасоваться в бархате.

Томас стянул со всех троих сапоги и нашел пару, подходившую ему по размеру. В седельной сумке на одном из коней нашлись фляга вина, краюха хлеба и кусок сыра. Англичанин поделился добычей с Кином.

– Верхом ездить умеешь?

– Господи, я ведь из Ирландии! Да я на коне родился!

– Свяжи их. Но сначала раздень догола.

Томас помог Кину стянуть бечевкой всех троих, снял с себя мокрую одежду и подобрал подходящие по размеру штаны, рубаху и роскошный кожаный камзол, который был тесноват для мускулатуры лучника, зато сух. Наконец опоясался мечом.

– Значит, вы убили нищего? – спросил он одного из троицы. Тот ничего не ответил, и Томас с силой ударил его по лицу. – Радуйся, что я не отрезал тебе яйца. Но если пропустишь мимо ушей и следующий мой вопрос, одного лишишься. Вы убили нищего?

– Он подыхал, – угрюмо выдавил молодой человек.

– Так это был акт христианского милосердия! – воскликнул Томас.

Он нагнулся и просунул нож между ног юноши. Мрачную физиономию последнего исказил ужас.

– Как тебя зовут? – осведомился англичанин.

– Мое имя Питу, мой отец – консул, он заплатит за меня! – заверещал юнец.

– Питу – большой человек в городе, – пояснил Кин. – Виноторговец, который живет как лорд. Ест на золоте, поговаривают.

– Я его единственный сын, – взмолился Питу. – Он заплатит за меня!

– О, еще бы, – буркнул Томас и перерезал бечевку на запястьях и лодыжках Питу. – Одевайся, – велел он, подпихнув к перепуганному юноше собственную сырую одежду.

Когда мальчишка натянул на себя вещи – а это действительно был еще мальчишка лет семнадцати, – Томас вновь стянул ему запястья.

– Поедешь с нами, – отрезал он. – И если хочешь снова увидеть Монпелье, молись, чтобы мой слуга и двое латников оказались живы.

– Они живы! – с жаром заверил Питу.

Томас глянул на остальных двоих:

– Передайте отцу Питу, что его сына вернут, когда мои люди будут в Кастийон-д’Арбизоне. И если при них не окажется их оружия, кольчуг, лошадей и одежды, то его отпрыска пришлют домой без глаз.

Слушая эту речь, Питу вытаращился на Томаса, потом вдруг согнулся и его вырвало. Томас улыбнулся:

– Еще консул должен прислать правую перчатку взрослого мужчины, наполненную генуанами. Еще раз повторяю: наполненную. Все ясно?

Один из молодых людей кивнул. Томас удлинил стремена у самого высокого из коней, серого жеребца, и вскочил в седло. Он обрел меч, копье, лошадь и надежду.

– Собаки пойдут с нами, – объявил Кин, вскарабкавшись на гнедого мерина, и взял поводья третьей лошади, на которую усадили Питу.

– А пойдут?

– Они меня любят, не сомневайся. Куда мы теперь?

– Меня тут неподалеку ждут мои люди. Наш путь лежит на север.

Туда они и направили коней.

* * *

Роланд де Веррек чувствовал себя несчастным. Ему полагалось торжествовать, поскольку до успешного завершения миссии было рукой подать. Он пленил жену и сына Томаса из Хуктона. Но хотя рыцарь не сомневался, что их можно будет обменять на неверную графиню Бертиллу де Лабруйяд, он все же колебался, прежде чем схватить их. Использовать женщину и ребенка рыцарю не пристало – это шло наперекор самой сути романтических идеалов. Однако сопровождавшие его латники – все шестеро были присланы графом де Лабруйядом – убедили де Веррека.

– Мы не причиним им вреда, – уговаривал Роланда Жак Сольер, вожак этой шестерки. – Просто воспользуемся ими.

Захватить пленников не составило труда. Консулы Монпелье дали ему еще ратников, и Женевьеву с сыном задержали, когда те попытались покинуть город под защитой всего лишь двух воинов и слуги. Последние трое содержались теперь в цитадели Монпелье, но Роланду не было до них дела. Его долгом было добраться до Лабруйяда и обменять свою добычу на ветреную жену графа, и тогда его подвиг будет завершен.

Вот только подвиг этот получился не рыцарским. Роланд настоял, чтобы с Женевьевой и ее сыном обращались учтиво, но она отвечала на эту милость с вызывающим презрением, и ее слова задевали Роланда. Будь он более проницательным, то заметил бы скрывающийся под этим презрением ужас, но чувствовал только упреки и пытался смягчить их, рассказывая юному Хью разные истории. Он поведал мальчику легенду о золотом руне, а затем о том, как великий герой Ипомедон[22] изменил свою внешность, чтобы победить в турнире, и о том, как Ланселот тоже выдал себя за другого. Хью слушал как завороженный, тогда как его мать выказывала к этим байкам явное пренебрежение.

– Так ради чего они сражались? – спросила она.

– Ради победы, госпожа, – ответил Роланд.

– Нет, они сражались ради своих возлюбленных, – возразила Женевьева. – Ипомедон дрался за королеву Фьеру, а Ланселот – за Гиневру, которая, подобно графине де Лабруйяд, была женой другого.

Тут Роланд покраснел.

– Я бы не назвал их возлюбленными, – упрямо заявил он.

– А как еще? – с язвительной иронией промолвила женщина. – А Гиневра была пленницей, как и я.

– Мадам!

– Если я не пленница, тогда отпустите меня, – потребовала она.

– Вы заложница, мадам, и находитесь под моей защитой.

Женевьева рассмеялась:

– Под вашей защитой?

– Пока вас не обменяют, мадам, – выдавил рыцарь. – Клянусь, что вам не причинят вреда, если в моих силах будет воспрепятствовать этому.

– Э, прекратите эту пустую болтовню и расскажите моему сыну еще одну историю о прелюбодеях, – процедила она.

Тогда Роланд принялся за легенду, которую полагал более безопасной, славную повесть о своем тезке Роланде Ронсевальском.

– Он выступил в поход против испанских мавров, – сказал он Хью. – Ты знаешь, кто такие мавры?

– Язычники, – ответил мальчик.

– Правильно! Это варвары и язычники, последователи ложного бога. Когда французская армия перебралась через Пиренеи, язычники предательски напали на нее из засады. Роланд командовал арьергардом, и противник превосходил его числом в двадцать раз, а некоторые утверждают, что в пятьдесят! Но у рыцаря был великий меч, Дюрандаль, который принадлежал некогда Гектору Троянскому, и этот великий клинок разил врагов. Те гибли дюжинами, но даже Дюрандаль не мог одолеть бесчисленную орду язычников, и великое множество мавров грозило растоптать христиан. Но еще у Роланда был волшебный рог Олифант. Он затрубил в него, и затрубил так громко, что упал замертво от усилия, но король Карл Великий и его могучие рыцари пришли на зов Олифанта и перебили дерзких мавров!

– Они, возможно, и были дерзкими, – вмешалась Женевьева, – да только не маврами. Они были христианами.

– Госпожа! – возмутился Роланд.

– Не говорите глупостей, – сказала она. – Вам доводилось бывать в Ронсевале?

– Нет, мадам.

– А мне приходилось! Мой отец был жонглером и глотателем огня. Мы переезжали из города в город, зарабатывая гроши, и наслушались разных историй. Их было великое множество. В них говорилось, что Роланда заманили в засаду баски, христиане все до единого. Они же его и убили. Вы убеждаете сами себя, что это были мавры, для вас недопустима мысль, что ваш герой пал в схватке с мятежными крестьянами. Да и славной ли была его смерть? Протрубить в рог и испустить дух?

– Роланд – герой, не уступающий Артуру!

– Тому хотя бы хватило ума не покончить с собой, подув в рог. Но раз уж речь зашла о рогах: почему ты служишь графу де Лабруйяду?

– Чтобы свершить справедливость, госпожа.

– Справедливость?! Вернув бедную девочку ее борову-мужу?

– Ее законному мужу.

– Который насилует жен и дочерей своих крепостных, – ответила женщина. – Тогда почему ты его не караешь за прелюбодейство?

Ответа у Роланда не нашлось, он только нахмурился, глядя на Хью, – ему претила мысль обсуждать подобные темы в обществе мальчика. Женевьева рассмеялась.

– О, пусть Хью послушает, – сказала она. – Я хочу вырастить из него порядочного человека, как его отец, поэтому и занимаюсь образованием сына. Не хочу, чтобы он стал глупцом вроде тебя.

– Мадам! – вновь возмутился Роланд.

Женевьева сплюнула:

– Семь лет назад, когда Бертилле исполнилось двенадцать, ее привезли к де Лабруйяду и выдали за него замуж. Ему было тридцать два, и его интересовало ее приданое. Какой выбор у нее был? В двенадцать лет!

– Она состоит в законном браке, освященном Богом.

– За мерзким чудовищем, противным Богу.

– Она его жена, – не сдавался Роланд, хотя чувствовал себя определенно не в своей тарелке.

Он уже жалел, что подрядился на этот подвиг, но раз взялся, то честь обязывала довести дело до конца, поэтому они продолжали путь на север. Путники остановились в таверне на рыночной площади Жиньяка, и Роланд настоял на том, что будет спать перед дверью комнаты, в которой расположилась Женевьева. Его оруженосец заступил в дозор вместе с хозяином. Оруженосцем был смышленый четырнадцатилетний парень по имени Мишель, которого Роланд воспитывал в духе рыцарства.

– Я не доверяю людям графа де Лабруйяда, – объяснил юнцу Роланд. – Особенно Жаку. Поэтому будем спать здесь с мечами наготове.

Ратники графа день напролет пялились на белокурую Женевьеву, де Веррек слышал смешки за спиной и подозревал, что латники обсуждают пленницу, однако за всю ночь они не предприняли попытки пройти мимо Роланда. На следующее утро кавалькада поскакала далее на север и свернула на большую дорогу, идущую на Лимож. По пути Женевьева изводила Роланда, высказывая предположения, что ее муж сбежал из Монпелье.

– Он не такой дурак, чтобы попасться, – сказала она. – И безжалостен в своей мести.

– Я не боюсь сразиться с ним, – заявил Роланд.

– Значит, вы глупец. Полагаетесь на свой меч? Может, даже называете его Дюрандаль? – Женевьева расхохоталась, когда рыцарь покраснел, потому как ее догадка явно оказалась верной. – Но у Томаса есть кусок черного тиса, – продолжила женщина, – и пеньковая тетива, и стрелы из ошкуренного белого ясеня. Вам доводилось встречаться лицом к лицу с английским лучником?

– Он будет сражаться благородно.

– Не будьте так наивны! Томас обманет вас, вокруг пальца обведет и выведет, и к исходу боя вы будете утыканы стрелами, как щетка ворсом. Может статься, он уже опередил нас! Что, если лучники поджидают на дороге? Вам их не увидеть. Первое, что вы почувствуете, – это удары стрел, потом услышите ржание лошадей и увидите смерть своих воинов.

– Она права, – вставил Жак Сольер.

Роланд браво улыбнулся:

– Они не станут стрелять, госпожа, из страха попасть в вас.

– Ничего вы не понимаете! С двух сотен шагов лучники стрелой могут снять соплю у вас под носом. Они будут стрелять.

Женевьева прикидывала, где сейчас Томас, и боялась, что снова попадет в лапы Церкви. Боялась за сына.

Следующую ночь они провели в странноприимном доме монастыря, и опять Роланд охранял ее порог. Других выходов из комнаты не было, она не могла сбежать.

На дороге, перед тем как прибыть в монастырь, они разминулись с группой торговцев с вооруженной охраной. Женевьева крикнула им, что захвачена против воли.

Купцы обеспокоились, но Роланд с присущей ему холодной вежливостью объяснил, что это его сестра и что у нее не все дома. Он говорил так всякий раз, когда Женевьева обращалась к встречным.

– Я везу ее туда, где монахини за ней присмотрят, – сказал он.

Купцы поверили и пошли дальше.

– А вы не считаете зазорным прибегать ко лжи, – поддела Женевьева рыцаря.

– Ложь, произнесенная ради богоугодного дела, – это не ложь.

– Так это богоугодное дело?

– Брак – священное таинство. А я всю свою жизнь посвятил богоугодным делам.

– И поэтому храните девственность?

При этих словах он вспыхнул, потом нахмурился, но все же ответил на вопрос серьезно:

– Мне было открыто, что моя сила в бою покоится на целомудрии. – Роланд помолчал и посмотрел на пленницу. – Так сказала мне Дева Мария.

Женевьеве хотелось уколоть рыцаря, но что-то в его тоне сдержало готовую сорваться насмешку.

– Как это случилось?

– Она была прекрасна, – печально промолвил Роланд.

– И разговаривала с вами?

– Богородица спустилась с потолка часовни, – рассказал рыцарь, – и поведала, что, пока я не женюсь, мне следует хранить целомудрие. Что Господь благословит меня. И что я избран. Я был всего лишь мальчишкой тогда, но меня избрали.

– Да это был сон, – в голосе Женевьевы прозвучало презрение.

– Видение, – поправил он ее.

– Мальчишеские мечты о прекрасной женщине, – бросила Женевьева. – Никакое не видение.

– Дева коснулась меня и сказала, что я должен хранить чистоту.

– Передайте это стреле, которая вас пронзит, – фыркнула пленница, и Роланд смолк.

На третий день путешествия он все так же вглядывался в убегающую вдаль дорогу, ища признаки эллекина. Путешественников попадалось немало: купцы, паломники, гуртовщики или селяне, идущие на рынок, но никто не упоминал о вооруженных людях. Роланд удвоил осторожность и выслал пару латников графа на четверть мили вперед, но день шел, а дозорные не сообщали тревожных вестей. Рыцарь злился, что продвигаются они слишком медленно, и подозревал, что Женевьева специально устраивает задержки. Но доказательств у него не было, а куртуазность требовала удовлетворять все ее просьбы о необходимости уединиться. Неужели мочевой пузырь у женщин и впрямь такой маленький? Ладно, думал Роланд, еще два дня, и он доберется до Лабруйяда. Оттуда и пошлет эллекину требование вернуть Бертиллу в обмен на жизнь жены и сына Томаса. Он убеждал себя, что его подвиг почти уже свершен.

– Нужно подыскать место для ночлега, – сказал Роланд Женевьеве на исходе третьего дня пути.

А потом увидел разведчиков, скачущих во весь опор с севера. Один из них бешено размахивал руками.

– Он что-то заметил, – произнес Роланд, обращаясь скорее к себе, чем к спутникам.

– Господи! – взмолился какой-то латник, потому что теперь они смогли разглядеть то, что встревожило разведчиков.

Надвигался вечер, длинные тени ложились на землю, но в северной стороне, на внезапно ярко осветившемся горизонте, проступили силуэты. Силуэты людей и стали, людей и железа, людей и коней. Лучи играли на доспехах и оружии, на шлемах и на навершии знамени, хотя сам флаг находился слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть. Роланд попытался сосчитать всадников. Двенадцать? Пятнадцать?

– Возможно, до ночи вам не дожить, – промолвила Женевьева.

– Они не могли обогнать нас, – возразил Жак, но без особой уверенности.

Страх вызвал у Роланда сомнения. Страх он испытывал редко. Во время какого-нибудь турнира, в самый разгар ожесточенной общей схватки, молодой рыцарь всегда хранил спокойствие посреди хаоса. В такие моменты ему казалось, что это ангел оберегает его, предупреждает об опасности, указывает на возможности. Роланд был быстр, и даже в самой ужасной толчее у него создавалось ощущение, что другие люди движутся замедленно. Но сейчас рыцарем овладел настоящий страх. Здесь не существовало правил, не было маршалов, способных прервать поединок. Была лишь опасность.

– Первое, с чем вы познакомитесь, это с полетом стрелы, – сказала Женевьева.

– Вон там нечто вроде деревни! – Один из разведчиков подскакал на взмыленной лошади к оробевшему Роланду и указал на восток. – Башня видна.

– Церковь?

– Бог весть. Башня. Это недалеко – с лигу, быть может.

– Сколько человек ты заметил? – спросил Роланд.

– Дюжины две, а возможно, и больше.

– Едем! – рявкнул Жак.

К укромной башне через поросшую лесом долину вела явно не часто используемая дорога. Роланд свернул на нее, схватив за поводья кобылу Женевьевы. Рыцарь спешил. Он оглянулся и увидел, что далекие силуэты всадников исчезли, а в следующий миг оказался среди деревьев и пригнулся, уклоняясь от нависающих ветвей. Ему показалось, что сзади доносится стук копыт, но видно ничего не было. Сердце его колотилось так, как никогда прежде во время поединков на турнирах.

– Скачи вперед! – приказал он оруженосцу Мишелю. – Найди владельца башни и испроси разрешения укрыться. Давай, гони!

Роланд твердил себе, что Томас не может за ним гнаться. Даже если лучнику удалось сбежать из Монпелье, то он наверняка должен приближаться с юга, а не с севера. Быть может, никто за ними и не гонится? Вдруг какие-то вооруженные люди просто ехали себе по своим делам? Но почему тогда на них доспехи? Зачем надевать шлемы? Копыта его скакуна стучали по прелой листве. Беглецы перемахнули через мелкий ручей и поскакали галопом вдоль небольшого виноградника.

– Люди Томаса называют свои стрелы стальным градом дьявола, – бросила Женевьева.

– Заткнись! – рявкнул Роланд, позабыв про учтивость.

Двое из людей графа ехали рядом с пленницей, чтобы ей не пришла мысль упасть с лошади и тем замедлить их бегство. Де Веррек одолел небольшой подъем, оглянулся и не увидел преследователей. Потом они перевалили через невысокий гребень, и их взорам открылась деревушка, а сразу за ней возвышалась наполовину разрушенная церковь. Солнце почти село, и постройка оказалась в тени. Огней в ней не было.

Лошади пронеслись через деревню, заставив птицу, собак и коз броситься врассыпную. Дома по большей части стояли пустые, их соломенные кровли почернели или обвалились. Роланд понял, что попал в селение, обезлюдевшее после чумы, и перекрестился. Крестьянка выхватила ребенка из-под копыт здоровенных коней. Мужчина кричал, спрашивая что-то, но Роланд отмахнулся. Перед его мысленным взором стоял стальной град дьявола. Он представлял стрелы, скользящие из сумрака и поражающие людей и лошадей. Потом рыцарь очутился посреди маленького кладбища. Один из его ратников проник в разрушенный неф церкви и обнаружил лестницу, ведущую на старую колокольню.

– Тут пусто! – доложил он.

– Входим! – распорядился де Веррек.

Вот так, в сумерках, Роланд подошел к темной башне.

Глава 7

Добравшись до мельницы, Томас, Кин и их пленник застали Карела и прочих девятерых латников наготове. Хотя к чему надо готовиться, никто не знал. Кольчуги надеты, лошади под седлом, люди на нервах.

– Мы знаем про Женевьеву, – были первые слова Карела.

– Откуда?

Карел обратил покрытое шрамами лицо на человека, одетого в штаны, рубаху, сапоги и плащ. Человек этот съежился под взглядом Томаса, но тот подъехал ближе.

– Приглядывай за этим ублюдком, – бросил он Карелу, указав на Питу. – Если будет доставлять хлопоты, врежь ему.

Бастард осадил коня перед сникшим типом, воззрился сверху вниз на перепуганное лицо брата Майкла.

– Куда делось твое монашеское облачение? – спросил он.

– Оно при мне.

– Тогда почему не на тебе?

– Потому что я не хочу быть монахом! – заявил брат Майкл.

– Он принес нам новости, – сообщил подошедший Карел. – Сказал, что Женевьеву схватили, а тебя разыскивают.

– Женевьеву схватили, – подтвердил Томас.

– Де Веррек?

– Как понимаю, он везет ее в Лабруйяд.

– Я отправил остальных в Кастийон, – сообщил Карел. – И просил передать шевалье Анри, чтобы выслал нам на помощь по меньшей мере сорок воинов. Это была его идея. – Он кивнул на брата Майкла.

Томас посмотрел на монаха:

– Твоя идея?

Брат Майкл беспокойно оглядывался, словно искал место, где можно спрятаться.

– Она показалась мне разумной, – выдавил он наконец.

Томас в разумности этой идеи не был уверен. В его распоряжении находилось десять человек, даже двенадцать, если считать идущего наперекор своей судьбе студента и еще более мятежного монаха. Они пустятся в погоню за Роландом де Верреком, а подкрепление из Кастийон-д’Арбизона будет блуждать по негостеприимным землям в поисках Томаса.

Если любой из этих малочисленных отрядов столкнется с превосходящими силами врага, то может быть уничтожен. А вот если им удастся объединиться… Томас одобрительно кивнул.

– Идея, может статься, неплохая, – проворчал он. – Ты возвращаешься в Монпелье?

– Я? Зачем? – возмущенно спросил брат Майкл.

– Учиться, как надо нюхать мочу.

– Нет!

– Тогда чего ты хочешь?

– Остаться с вами.

– Или с Бертиллой?

Брат Майкл покраснел.

– С вами, сэр.

– Он не желает становиться священником, – Томас кивнул на Кина, – а ты – монахом. Теперь вы оба эллекины.

Брат Майкл растерялся.

– Правда? – взволнованно спросил он.

– Да.

– Выходит, нам не хватает только пары сочных молодых девиц, не желающих становиться монахинями, – радостно провозгласил Кин.

Карел не видел, чтобы Роланд де Веррек проезжал с Женевьевой на север.

– Ты велел нам сидеть тихо, – с упреком сказал он Томасу, – не соваться на дорогу. Так мы и делали.

– Он не пошел этой дорогой, – успокоил его Томас. – А едет на Жиньяк. По крайней мере, я так думаю. И этот ублюдок опережает нас на день.

– Последуем за ним?

– Воспользуемся горными дорогами, – объявил Бастард.

Он не знал, существуют ли эти дороги, но они обязаны были существовать, потому что, глядя в сторону севера, Томас видел угнездившиеся на высотах деревни. Видел мельницу на горизонте и дымок, поднимающийся из тенистой долины. Где народ, там и дороги. Они могут оказаться хуже, чем торная большая дорога, но если повезет – не будет потерянных подков и коредоров, – им удастся настичь де Веррека прежде, чем тот доберется до Лабруйяда. Томас спешился и подошел к южному краю небольшого плато, на котором стояла разрушенная мельница. Он ясно различал Монпелье, видел также немногочисленные отряды всадников, прочесывающие опустошенные окрестности за пределами городских стен, где некогда стояли дома – сожженные, чтобы у нападающих англичан не нашлось укрытия. Этих отрядов было по меньшей мере шесть, не больше семи-восьми человек в каждом. Все обыскивали заросли, идущие по краю расчищенной земли.

– Меня ищут, – бросил он Карелу, который подошел и встал рядом.

Карел прикрыл ладонью глаза от солнца.

– Латники, – буркнул он.

Даже с такого расстояния было видно, что как минимум два отряда облачены в серые кольчуги. От шлемов отражались солнечные лучи.

– Городская стража, должно быть, – предположил Томас.

– Почему бы им не объединить усилия? – спросил Карел.

– И поделить награду?

– Назначена награда?

– Большая.

Карел ухмыльнулся:

– И насколько?

– Хватит, думаю, чтобы купить хорошую ферму в твоей, как ее там… Богемии?

Немец кивнул:

– Тебе приходилось бывать в Богемии?

– Нет.

– Зимы там лютые, – буркнул Карел. – Я лучше тут поживу.

– Они, должно быть, обыскивают город, – предположил Томас. – А когда ничего не найдут, наружу ринется еще толпа.

– Только нас тут уже не будет.

– Они догадаются.

– И погонятся за нами?

– Надеюсь, что да, – подтвердил Бастард.

Кони горожан должны быть сытыми и отдохнувшими, тогда как их, оставленные на мельнице, питались скудно. А если впереди путь через горы, нужны хорошие лошади. А еще – кольчуги и оружие для Кина и брата Майкла.

Он сказал об этом Карелу, который повернулся и посмотрел на монаха.

– Этому оружие без пользы, – презрительно бросил немец. – А вот из ирландца может выйти толк.

– Оба должны выглядеть как латники, даже если это не так, – решил Томас. – И еще нам требуются запасные лошади. Скачка предстоит трудная.

– Засада, – довольно хмыкнул Карел.

– Засада, – кивнул Бастард. – И устроить ее нам нужно быстро, жестко и по уму.

Оказавшись среди своих, Томас воспылал жаждой мести. Тяжкое положение Женевьевы терзало его, пусть даже она всего лишь предмет торга за Бертиллу. Бертилла же находилась в безопасности в Кастийон-д’Арбизоне, и он сомневался, что шевалье Анри выпустит ее без разрешения командира. И все-таки ему хотелось отомстить за Женевьеву, и когда незадолго до полудня эллекины устроили засаду, гнев буквально душил Томаса.

Сама засада была немудреной. Кин и брат Майкл, оба без кольчуг и шлемов, попросту показались в оливковой роще, которая была на виду у одного из отрядов, обыскивающих окрестности. Воины загорланили, дали коням шпоры, выхватили мечи и помчались во весь опор. Ирландец и монах побежали, скрывшись от преследователей в маленькой долине, где поджидал Томас с воинами.

И гнев его излился в ударах меча. Шестеро конников гнали лошадей, стараясь обогнать друг друга в погоне за беглецами. Первые двое скакали на невысоких быстрых лошадях; они обогнали своих товарищей, перевалили через гребень и устремились вниз, в долину. Кони уже расплескивали копытами ручей, когда всадники заподозрили недоброе. Люди Томаса насели с обеих сторон. Отставшие четыре охотника, с топотом перевалив через гребень, увидели разыгравшуюся внизу свалку и принялись отчаянно натягивать поводья и разворачивать лошадей.

Томас погнал скакуна по склону. Человек в ливрее с гербом Монпелье попытался удрать, но передумал и замахнулся на Томаса мечом. Англичанин отклонился в седле влево, дав клинку просвистеть мимо головы, а потом опустил меч в яростном ударе, угодив противнику по шее чуть ниже края шлема. Он даже не удосужился посмотреть на результат, так как понимал, что француз вышел из боя, и просто направил лошадь дальше и обрушил клинок на второго из горожан, которого Арнальд, один из гасконцев эллекина, ударил снизу вверх секирой в лицо. Карел выбил своего соперника из седла, а потом развернулся и проткнул его мечом. Томас видел, как фонтан крови взметнулся выше помятого шлема Карела. Кин удерживал голову одного из первых всадников под водой, топя его, а оба пса терзали дергающуюся руку.

Все шестеро французов были повержены за считаные секунды, а из эллекина никто не пострадал.

– Кин! Забери лошадей! – крикнул Томас.

Второй отряд заметил, как первый устремился на север, и последовал за ним, но при виде облаченных в кольчуги всадников, поджидающих в оливковой роще на холме, горожане передумали. И развернули коней.

– Подбери себе доспех по размеру, – велел Томас брату Майклу. – Найди шлем и меч. Возьми лошадь.

Эллекин поскакал на север.

* * *

Роланд де Веррек приказал привязать лошадей в развалинах нефа, потом поднялся по узким ступеням лестницы на колокольню. Колокола там уже не было. Каждую из четырех стен прорезала широкая арка, стропила крыши прогнили, черепица по большей части осыпалась, а пол предательски трещал под ногами.

– Стрелы полетят через эти арки, – сказала Женевьева.

– Тихо! – рявкнул рыцарь. Потом, вспомнив об учтивости, добавил: – Пожалуйста.

Он нервничал. Лошади топтались в нефе, из деревни донесся чей-то оклик, но в целом царила тишина. Быстро опускалась темнота, густой чернотой наползавшая через примыкающее к храму кладбище. Надгробий на могилах не было. Скорее всего, по деревне косой прошлась ужасная чума и унесла множество душ, и трупы свалили в неглубокие ямы. Роланд вспомнил одичавших собак, которые разрывали могилы жертв чумы.

Он был тогда мальчишкой и рыдал от жалости, видя, как собаки терзают гниющие останки арендаторов его матери. Отец Роланда умер, как и единственный брат. Мать заявила, что хворь послана в наказание за грехи.

– Англичане и чума, – проговорила она. – Обе напасти суть порождение дьявола.

– Говорят, в Англии тоже чума, – заметил Роланд.

– Господь милостив, – промолвила вдова.

– Но почему отец умер? – спросил Роланд.

– Он был грешником, – ответила мать, хотя сама превратила дом в святилище, где возвеличивалась память о муже и старшем сыне.

Святилище со свечами и распятиями, черными пологами и капелланом, получавшим деньги за произнесение заупокойных месс по отцу и наследнику, которые умерли, изрыгая рвоту и истекая кровью. Потом пришли англичане. Вдову согнали с ее земли, и она укрылась у графа де Арманьяка, приходившегося ей дальним родственником. Граф воспитал Роланда как воина, но воина понимающего, что мир – поле боя между Богом и дьяволом, светом и тьмой, добром и злом. Теперь де Веррек смотрел, как сгущается тьма и тени крадутся по изрытой чумными могилами земле кладбища. Это Сатана скользит между темными в сумраке стволами деревьев, думалось ему, змеей обвивает кольцами полуразрушенную церковь.

– Быть может, за нами не гонятся, – почти шепотом промолвил он.

– Быть может, именно в этот миг сгибаются первые луки, – отозвалась Женевьева. – Или под нами сейчас разжигают костер.

– Тише. – Теперь он просил, а не приказывал.

Запорхали летучие мыши. Собака залаяла в деревне, на нее зашикали. Сухие ветки сосен трепетали на слабом ветру. Роланд закрыл глаза и стал молиться святому Василию и святому Дионисию, двум своим святым покровителям. Крепко зажав в ладонях вложенный в ножны меч Дюрандаль, он приложил венчающее его эфес большое яблоко ко лбу.

– Да не приключится со мной ничего дурного в этой темноте, – просил рыцарь. – Подайте мне благое, – молился он, как учила его мать.

Среди деревьев стукнуло копыто. Де Веррек услышал скрип седла и звяканье уздечки. Заржала лошадь, топот усилился.

– Жак! – позвал голос из темноты. – Жак! Ты здесь?

Роланд вскинул голову. Над горными вершинами зажглись первые звезды. Мать святого Василия была вдовой.

– Не дайте моей матушке потерять своего единственного сына, – продолжал молиться он.

– Жак, ублюдок ты этакий! – снова раздался тот же голос. Латники, укрывшиеся в башне, посмотрели на Роланда, но тот продолжал молитву.

– Здесь я! – отозвался Жак Сольер. – А это ты, Филипп?

– Нет, идиот! Дух Святой! – крикнул в ответ тот, кого величали Филиппом.

– Филипп! – Воины в башне повскакали и разразились приветственными возгласами.

– Это свои, – сообщил Жак рыцарю. – Люди графа.

– Боже! – выдохнул Роланд.

Облегчение, охватившее его, казалось невероятным. Оно было таким сильным, что де Веррек ощутил слабость. Он не был трусом. Никого, кто сошелся в поединке с Вальтером из Зигенталера, не назовешь трусом. Немец убил и покалечил на турнирах множество соперников, всякий раз ссылаясь, что все произошло случайно, но Роланд выходил против него четыре раза и во всех сшибках наносил ему унизительное поражение. Он не был трусом, но эта наползающая мгла его пугала. До него дошло, что на войне нет правил и никаких навыков и умений не хватит, чтобы обеспечить спасение.

Филипп тенью обрисовался у подножия башни.

– Нас прислал граф, – крикнул он.

– Лабруйяд? – уточнил Роланд, вопрос был излишним – латники по-свойски перекликались с товарищами.

– Англичане идут, – сообщил Филипп. – Это вы мессир де Веррек?

– Да. Где англичане?

– Где-то на севере, – ответил Филипп расплывчато. – Но мы здесь именно из-за них. Графу потребны все его воины.

Из темноты выныривало все больше солдат. Они заводили своих лошадей в обвалившийся неф.

– Можно нам разжечь костер? – осведомился Филипп.

– Конечно. – Роланд сбежал вниз по лестнице. – Граф послал вас, потому что англичане идут?

– Ему прислали вызов в Бурж, и он намерен привести на войну по меньшей мере шестьдесят человек. Ему нужны воины, уехавшие с вами. – Филипп смотрел, как слуга бьет кремнем по кресалу, разжигая трут из скрученной соломы. – Вы нашли Бастарда?

– Он в Монпелье, в плену. Я надеюсь. – Роланд все еще чувствовал слабость, изумленный приступом страха, от которого у него подкосились колени. – Он в Монпелье, зато у меня его жена.

– Парней это порадует, – сказал Филипп.

– Она под моей защитой, – процедил Роланд. – Я собираюсь обменять ее на графиню.

– Это парней обрадует еще больше.

– Потому что свершится правосудие? – спросил рыцарь.

– К чертям правосудие, их порадует зрелище расправы над этой сучкой. Кстати, в Лабруйяд пожаловали какие-то типы. Хотят видеть вас.

– Кто такие?

– Священники, – уклончиво ответил латник.

– Откуда вы узнали, где меня искать? – поинтересовался Роланд, все еще удивляясь облегчению, которое испытывал.

– Мы не вас искали, – отрезал Филипп. – Нам нужен был Жак и его люди. Но мы знали, что вы уехали в Монпелье. У нас есть свой человек в Кастийон-д’Арбизоне. Он держит таверну, слушает разговоры и передает нам весточки. Этот малый сообщил, что Бастард уехал в Монпелье, а значит, вы последовали за ним. Ваш священник тоже желает его заполучить.

– Мой священник?

– Тот, который вас разыскивает. Возможно, чернорясый ублюдок идет за нами. Очень уж он рьяный. – Филипп резко замолчал, уставившись на Женевьеву, которая спустилась по лестнице и вступила в свет от костерка из соломы и гнилых деревяшек. – Ого, красотка хоть куда!

– Повторяю, – заявил Роланд, – она под моей защитой.

– Не сильно это ей поможет, если ее муж не выдаст нам графиню, не правда ли? А он в Монпелье, по вашим словам. В любом случае граф хочет получить назад своих латников. Английские ублюдки жгут, грабят, насилуют и убивают. Нас ждет настоящая война, где можно подраться.

– Состоится битва? – спросил Роланд, внутренне похолодев при мысли, что принимает участие в борьбе без всяких правил.

– Бог весть, – отозвался Филипп. – Одни говорят, что король ведет армию на юг, другие отрицают, а правды никто не знает. Нам всем приказано стягиваться в Бурж, причем как можно скорее.

– Я однажды выиграл турнир в Бурже, – проронил Роланд.

– Вам предстоит убедиться, что война – штука иного рода, – отрезал Филипп. – Для начала – никаких маршалов, чтобы останавливать смертоубийство. Хотя только Бог знает, дойдет ли до битвы. Пока наша забота – просто приглядывать за ублюдками.

– А моя – вернуть графиню ее супругу, – решительно заявил рыцарь.

– Он будет доволен. – Филипп ухмыльнулся. – Как и все мы.

Он хлопнул в ладоши, привлекая внимание воинов.

– Выступаем на рассвете! Пока отдыхать! Лошади останутся здесь. Если есть желание вытрясти из постели какого-нибудь деревенского ублюдка, милости прошу. Ты, Жан, другой Жан и Франсуа – в дозор.

– Пленница будет ночевать в башне, – объявил Роланд. – И я буду ее охранять.

– Хорошо, хорошо, – рассеянно отозвался Филипп.

Той ночью де Веррек почти не сомкнул глаз. Он сидел на каменных ступенях лестницы церкви и думал о том, как рушится мир. У Роланда имелось представление о разумном порядке вещей. Король правит, советуясь со знатью и благоразумными церковниками, сообща они насаждают правосудие и процветание. Народу положено испытывать благодарность за такое правление и выражать ее в почтении и покорности. Разумеется, есть враги, но мудрый король обходится с ними учтиво, и Господь решает исход любых несогласий. Таков был правильный порядок, но вместо этого мир оскверняли типы вроде Жака или Филиппа, жестокие, не знающие уважения; они грабили, обманывали, да еще и гордились этим. Если англичане идут, то это прискорбно и явно против воли Божьей, но король Франции со своими епископами и вассалами возденет знамя святого Дионисия, дабы уничтожить врага.

Это священный долг, тяжкий долг. Но, к досаде Роланда, Филипп явно смаковал мысли о войне.

– Возможность заработать деньжат, – поделился он с рыцарем за скудным ужином. – Захватить богатого пленника – вот что самое лучшее.

– Или добраться до вражеского обоза, – алчно добавил Жак.

– При обозе обычно нет никого, кроме раненых и слуг с поклажей, – пояснил Филипп Роланду. – Так можно просто вырезать ублюдков и брать, что нравится.

– И еще бабы… – протянул Жак.

– Господи, бабы! Помнишь ту схватку при… Где ж это было? – Филипп нахмурил в потугах лоб. – Городишко со сломанным мостом.

– Да я и не знал его названия. Где-то южнее Реймса, так?

Воспоминания заставили Филиппа расхохотаться.

– Англичане оказались на одной стороне реки, а их женщины – на другой. Я четверых привязал к хвосту лошади, и всех без одежды. Исусе, вот удачный выпал месяц!

– Филипп сдавал их за деньги, – пояснил Роланду Жак.

– Только не графу, ясное дело, – сказал Филипп. – Тот получал их задарма – граф ведь.

– Сеньорам положены привилегии.

– Среди них привилегия не сражаться, – язвительно бросил Филипп.

– Он слишком жирный, – вступился в защиту де Лабруйяда Жак. – Но уж если доходит до драки, дерется как черт! Своими глазами видел, как он размозжил башку одному малому: проломил и шлем и череп одним ударом своего моргенштерна[23]. Мозги так и брызнули!

– Битва тогда уже закончилась, – с презрением напомнил Филипп. – Граф вступил в бой, когда угроза миновала. – Он тряхнул головой, потом посмотрел на Роланда. – Так вы пойдете с нами, мессир?

– С вами?

– Драться с проклятыми англичанами!

– Когда завершу свой… – Роланд осекся. Он собирался сказать «подвиг», но подозревал, что эта пара видавших жизнь грубых мужланов станет глумиться над ним. – Когда исполню свой долг, – выпалил он.

И вот, ерзая на каменных ступенях, Роланд почти не спал. При воспоминании об издевательском смехе тех двоих ему делалось гадко. Пусть его никто не побеждал на турнирах, но на поле боя, как он подозревал, судьба может повернуться иначе. Неожиданно перед глазами предстала падающая осадная башня под Бретеем; вспомнились крики горящих людей. Он убеждал себя, что не поддался тогда страху, сохранил самообладание и спас человека. Но в любом случае это было поражение, и никакое его мастерство не помогло избежать позора. Война страшила де Веррека.

На следующее утро, с восходом солнца, отряд поскакал на север. Теперь, под защитой без малого двух десятков закованных в латы всадников, Роланд чувствовал себя увереннее, а Женевьева молчала. Она постоянно поглядывала на восток в надежде, что оттуда появятся конные лучники, но на невысоких горах не наблюдалось никакого движения. Солнце палило безжалостно, выжигая поля, изнуряя лошадей и заставляя людей потеть под тяжелыми кольчугами. Теперь отряд вел Филипп, державшийся в стороне от главного тракта. Они миновали еще одну опустошенную чумой деревню. В заброшенных огородах росли подсолнухи. Крестьяне должны были трудиться в полях и на виноградниках, но при появлении всадников в доспехах все прятались.

– Далеко еще? – осведомился Роланд, пока они поили лошадей у брода, примыкавшего к сжатому полю.

– Нет, – ответил Филипп. Он снял шлем и утирал лицо куском материи. – Часа два езды.

Роланд дал оруженосцу знак принять коня.

– Не давай ему слишком много пить, – распорядился рыцарь, а потом снова посмотрел на Филиппа. – А на север вы пойдете сразу после того, как доберетесь до Лабруйяда?

– Через пару дней.

– И последуете за англичанами?

Филипп пожал плечами:

– Если король выступит, мы присоединимся к нему, а если нет, то станем нападать на их фуражиров, убивать отставших и вообще беспокоить. – Латник задрал кольчугу, чтобы отлить под дерево. – Если повезет, захватим несколько богатых пленников.

В этот миг ударила первая стрела.

* * *

Томас ввел людей и уставших лошадей в маленький городок. Он понятия не имел, как тот назывался, только легко объехать его не получалось. Потому эллекинам пришлось скакать по узким улочкам в надежде, что никто их не задержит. Пленнику Томас озаботился связать руки и заткнул рот кляпом из ветоши.

– Нам бы еды купить, – предложил Карел.

– Только быстро, – ответил Томас.

Всадники выехали на небольшую площадь в центре городка, хотя называть городом селение без стен и замка было изрядным преувеличением.

Торговые прилавки выстроились в ряд на западной стороне площади, а таверна располагалась прямо у подножия крутой горы на северной стороне. Томас дал Карелу несколько монет.

– Сушеная рыба, хлеб, сыр, – перечислил он.

– Никто не торгует, – буркнул Карел.

Продавцы и покупатели собрались у церкви. Они молча таращились на всадников. Впрочем, пара человек, заметив интерес пришельцев к продуктам на прилавках, поспешила предложить свои услуги. Томас подвел коня по камням мостовой к тому месту, где толпа была гуще всего, и увидел широкоплечего мужчину, зачитывающего что-то вслух с порога храма. У него не было правой руки, вместо нее торчал деревянный кол, на который был нанизан пергамент. На голове у него плотно сидел шлем, седая борода была коротко подстрижена, а на полинялом джупоне красовался герб с золотыми лилиями на голубом поле. Заметив приближение Томаса, однорукий опустил пергамент.

– Ты кто такой? – спросил он.

– Мы служим графу Бера, – солгал Томас.

– Вы поступили бы правильно, если бы вернулись туда, – сказал мужчина.

– Почему?

Собеседник взмахнул пергаментом.

– Это арьербан[24], – пояснил он. – Король созывает Бера и прочих сеньоров на войну. Англичане выступили.

Толпа глухо зарокотала, а кое-кто даже оглянулся с опаской на север, словно ожидая, что заклятый враг вот-вот появится из-за гор.

– Они идут сюда? – спросил Томас.

– Хвала Господу, нет. Эти выродки далеко к северу от этих мест, но кто поручится? Дьявол в любой миг может направить их на юг.

Скакун Томаса ударил копытом по булыжнику мостовой. Томас наклонился и погладил его по холке.

– А что король? – осведомился он.

– Господь дарует ему победу, – благочестиво ответствовал седобородый, подразумевая, что у него нет сведений о действиях французского государя. – Но пока Бог этого не сделал, мой господин призывает всех до единого воинов собраться в Бурже.

– Твой господин?

– Герцог Беррийский, – гордо объявил однорукий.

Это объясняло присутствие на его джупоне королевских лилий, ведь герцог Беррийский приходился сыном королю Иоанну и владел великим множеством герцогств, графств и фьефов.

– Герцог собирается драться с англичанами своими силами? – спросил Томас.

Герольд пожал плечами:

– Так приказал король. Всем войскам юга Франции предписано прибыть в Бурж.

– Где Бурж?

– На севере, – сообщил бородатый. – Но если честно, точно не скажу. Знаю только, что нужно добраться до Невера, а оттуда идет хорошая дорога.

– Какой бы дьявол еще знал, где находится Невер, – буркнул Томас. – Твой господин вызвал и де Лабруйяда?

– Естественно. Арьербан – сбор всех сеньоров и всех вассалов. Бог милостив, мы устроим ублюдкам ловушку и разобьем их.

– А эти добрые люди? – Томас кивнул на толпу, насчитывающую человек шестьдесят или семьдесят. Воинов, насколько он мог понять, среди собравшихся не было.

– Ему наши подати нужны! – выкрикнул человек в забрызганном кровью фартуке мясника.

– Подати должны быть уплачены, – решительно заявил герольд. – Если мы хотим разбить англичан, войскам нужна плата.

– Подати уже уплачены! – крикнул мясник, а остальные одобрительно загудели.

Герольд, опасаясь гнева толпы, указал на юного Питу.

– Заключенный? – спросил он у Томаса. – В чем провинился?

– Украл у графа, – солгал Томас.

– Давай повесим его тут! – предложил герольд, явно в надежде отвлечь народ и развеять враждебное отношение горожан.

– Его следует доставить обратно в Бера, – заявил Томас. – Графу нравится самому вздергивать воров.

– Жаль. – Бородатый снял документ с деревянной пики, прошел через толпу и дотронулся до стремени Томаса. – Можно на словечко, господин?

С близкого расстояния англичанин разглядел, что лицо у герольда умное и обветренное, на нем читались все злоключения воина в прошлом и никакие грядущие события не в силах его удивить.

– Ты был солдатом? – поинтересовался Томас.

– Был, пока один гасконский выродок не отрубил мне руку.

Бородатый отмахнулся деревянной пикой от горожан, последовавших за ними в надежде подслушать разговор, и указал Томасу на середину площади.

– Меня зовут Жан Байо, – представился он. – Я сержант герцога Беррийского.

– Добрый хозяин?

– Треклятый сосунок, – отозвался Байо.

– Сосунок?

– Пятнадцать лет. Думает, что все знает. Но если ты мне поможешь, то я уверен, что смогу убедить его быть благодарным. – Бородатый помолчал, улыбаясь. – А благодарность властителя никому не помешает.

– И чем я могу помочь? – удивился Томас.

Байо обернулся на толпу и понизил голос.

– Чертовы бедолаги уже уплатили подати, – сказал он. – По крайней мере, большинство из них.

– Но вам нужно еще?

– Конечно. Податей всегда не хватает. Раз ты настолько глуп, чтобы раскошелиться однажды, то будь уверен – мы вернемся и выжмем тебя снова.

– И граф отправил выжимать тебя одного?

– Он не настолько туп. У меня здесь семеро латников, но город-то знал, зачем мы пожаловали.

Томас посмотрел на таверну.

– И не поскупился на вино? – высказал он предположение.

– На вино и шлюх, – промолвил Байо.

– Так что… – начал Томас, оставив фразу висеть в жарком полуденном воздухе.

– Так что выжми для меня этих ублюдков – и увезешь с собой в Бера десятую долю.

– Графу это понравится, – одобрил Томас.

– Этот мясник – городской казначей, – пояснил однорукий. – У него есть список плательщиков податей, только он утверждает, что потерял его. Поможешь ему в поисках?

Томас кивнул:

– Дай потолкую со своими людьми. – Бастард направил лошадь к таверне.

Отъехав на расстояние, с которого Байо не мог его услышать, он подозвал Кина.

– На конюшне таверны восемь лошадей, – сказал он. – Мы заберем всех. Вы с братом Майклом зайдете со стороны заднего двора и убедитесь, что все лошади взнузданы. Карел!

Богемец уже управился с закупкой припасов и распихивал их по седельным сумам.

– Нужно больше? – уточнил он.

Томас махнул ему, подзывая ближе.

– В таверне семь парней кувыркаются со шлюхами. Мы заберем у них кольчуги и оружие.

– Парней убить?

– Только если станут мешать.

Карел зашагал к таверне, а Байо поравнялся с Томасом.

– Они это сделают?

– Охотно.

– Я не знаю твоего имени, – сказал Байо.

– Томас, – представился англичанин и наклонился, чтобы пожать Байо руку, но сообразил, что пожимать нечего.

– Говор у тебя нормандский, – заметил Байо.

– Мне все это говорят. Это туда идут англичане? Ты упомянул, что они движутся на север.

– Бог весть, – ответил Байо. – Они выступили из Гаскони и, по последним известиям, были в Периге.

– Они могут идти сюда, – предположил Томас.

– К северу больше добычи, – возразил ратник. – В прошлом году английский королек обчистил весь юг. – Байо нахмурился. – Чертово позорище.

– Позорище?

– Эдуард Уэльский, он ведь просто ничтожество! Избалованный богатый щенок! Только и думает что об игре и о бабах и сеет разор по всей Франции, пользуясь тем, что король Иоанн трясется перед стрелами. Надо поймать английского ублюдка, спустить штаны и всыпать горячих, как семилетнему юнцу! – Вдруг Байо повернулся и посмотрел на таверну. До него донеслись крики. – Что за… – начал было он, потом резко замолчал, когда голого мужчину вышвырнули задом вперед из окна верхнего этажа. Тот тяжело плюхнулся на спину и остался лежать, едва заметно дергаясь. – Это…

– Один из твоих людей, – закончил вместо него Томас. – Должно быть, в этом городе очень крепкие шлюхи.

– Кровь Господня! – выругался Байо, глядя на распростертого на земле человека, но тут из двери таверны выскочил другой голый мужчина и бросился бежать. За ним гнались двое воинов Томаса.

– Сдаюсь! – завопил бегущий. – Хватит! Хватит!

– Оставьте его! – велел Томас.

– Этот скот швырнул в меня полный ночной горшок! – рявкнул Арнальд.

– Обсохнешь, – бросил Бастард.

– Да если бы там только моча была! – воскликнул гасконец и пнул голозадого между ног. – Вот теперь пусть идет.

– Что ты… – открыл рот Байо.

Томас улыбнулся.

– Меня кличут Бастардом, – объявил он. – И мы – эллекины. – Англичанин дотронулся до эфеса меча, просто чтобы напомнить Байо о его существовании. – Мы заберем у вас лошадей и оружие, – добавил он, потом развернул коня и поехал к горожанам, все еще толпившимся у крыльца церкви. – Платите подати! – прокричал он. – Обогащайте своих хозяев! Когда мы их захватим, они смогут дать за себя хороший выкуп. Вы обеднеете, зато мы разбогатеем! Вы заслужите нашу благодарность.

Народ изумленно глазел на него.

Томас раздобыл еще больше заводных лошадей, оружия и доспехов. Если за ним кто и гнался из Монпелье, погоня отстала, да и мало волновала его. Его заботила Женевьева.

И эллекин вновь устремился на север.

* * *

Стрела попала Филиппу прямо в грудь. Хрусткий звук напомнил Роланду про топор мясника, рассекающий тушу. Филиппа отбросило силой удара. Стрела пробила кольчугу, сломала ребро и пронзила легкое. Раненый пытался заговорить, но на губах у него лишь выступили кровавые пузыри, а потом он упал навзничь. Стрелы летели. Рухнули еще двое французов. И еще двое. Кровь заклубилась в ручье. Стрела чиркнула мимо головы Роланда, на ширину ладони от уха. Рассеченный воздух ударил его, как пощечина. Ржала лошадь, которой стрела угодила в брюхо. Стрелы оказались более длинными, чем представлял себе де Веррек. Рыцарь удивился, что вообще заметил это, но пока лучники стреляли по ним с запада, он размышлял о том, что древко гораздо длиннее, чем у стрел, которые использовались им на охоте. Еще один пернатый посланец вонзился в дерево и задрожал.

Филипп умирал. Одни воины бросились под защиту деревьев, другие пытались укрыться под невысоким берегом ручья. Спас их Жак. Подбежав к Женевьеве, он вырвал у нее из рук сына. Схватив парнишку за пояс, он высоко поднял его, держа одной могучей рукой, а другой выхватил из чехла длинный нож и приставил его к горлу мальчика. Женевьева завопила, но стрелы перестали лететь.

– Скажи им, что, если еще кто-то выстрелит, твой сын умрет! – приказал Жак.

– Ты… – начала Женевьева.

– Говори, сука! – рявкнул Жак.

Женевьева рупором приложила ладони ко рту.

– Прекратите стрелять! – крикнула она по-английски.

Наступила тишина, если не считать бульканья у Филиппа в глотке. С каждым вздохом у него изо рта изливалось все больше крови. Раненая лошадь начала хрипеть, глаза ее закатились.

– Скажи, что мы уходим, – скомандовал Жак. – И что мальчик умрет, если нам попытаются помешать.

– Дай им уйти! – передала Женевьева.

Тут из рощицы ярдах в ста к востоку выступили стрелки. Их было шестнадцать, все с длинными боевыми луками.

– Женни! – позвал один из них.

– Они убьют Хью, если вы попытаетесь остановить их, – отозвалась в ответ женщина.

– Что известно о Томасе?

– Ничего, Сэм! А теперь дайте им уйти!

Сэм махнул рукой, как бы разрешая отступление, и Роланд снова начал дышать. Двое воинов поднимали умирающего Филиппа на лошадь, еще два трупа уже болтались поперек седел.

Воины уселись на коней, при этом Жак позаботился о том, чтобы не выпустить из рук мальчонку.

– Переломай стрелы! – приказал он одному из солдат.

– Переломать?

– Чтобы англичане не могли снова ими воспользоваться, полудурок ты этакий!

Воин испортил все стрелы, какие сумел найти, а потом Жак увел отряд на север. Роланд молчал. Он думал о вонзающихся в тела стрелах. Милостью Божьей ни одна не попала в него, но внушаемый этим оружием страх все еще заставлял его трепетать, а ведь то была всего лишь горстка лучников. Что же способны сотворить тысячи таких?

– Как они нас нашли? – спросил он.

– Это лучники, – ответила Женевьева. – Они вас разыщут.

– Заткнись, тварь! – рявкнул Жак.

Он положил Хью поперек луки седла и все еще держал нож.

– Соблюдай учтивость! – выпалил Роланд более сердито, чем намеревался.

Жак пробормотал что-то себе под нос и пришпорил лошадь, чтобы избавиться от общества Роланда. Последний же оглянулся и увидел, что лучники сели на лошадей и следуют за ними, но держатся на изрядном расстоянии.

Он гадал, как далеко может послать стрелу английский боевой лук, но выбросил все из головы, когда латники поднялись на небольшую возвышенность и перед ними предстал Лабруйяд. Замок высился в центре широкой неглубокой долины. Ров подпитывался водой из извилистого ручья, петляющего по мирным пастбищам. Близ крепости не росло ни единого деревца, и на расстоянии в четверть мили запрещалось строить здания, чтобы осаждающие не смогли найти укрытие для лучника или осадной машины. В свете палящих лучей солнца каменные стены казались почти белыми. Ров блестел. Зеленое полотнище знамени графа неподвижно свешивалось с самой высокой башни. Жак пришпорил коня, другие последовали его примеру. Роланд увидел, как опускается, скрипя, большой подъемный мост. Копыта громко зацокали по доскам моста, де Веррек внезапно нырнул в темноту арки ворот. Во внутреннем дворе замка стоял, поджидая их, высокий зеленоглазый священник с соколом на запястье.

Огромная лебедка в надвратной башне заскрипела, когда два человека налегли на рукоятку, поднимая тяжелый мост. Стопорящий канат палец защелкал по железным зубцам, потом доски моста с грохотом сомкнулись с аркой, и еще двое устремились закрепить массивную конструкцию в вертикальном положении.

И Роланд почувствовал себя в безопасности.

Глава 8

Томас прибыл на закате. Изнуренные кони втянулись в лесок из дубов и каштанов, и тут лучник, заметив на фоне пламенеющего заката темные силуэты всадников, окликнул их:

– Кто такие?

– Саймон, ни к чему кричать по-английски, – отозвался Томас.

– Чрево Господне! – Саймон опустил лук. – Мы считали, что ты умер.

– Мне и самому так кажется.

Бастард с отрядом весь день гнал лошадей, потом рыскал вокруг замка графа де Лабруйяда в поисках подкрепления, вышедшего из Кастийон-д’Арбизона, не зная точно, подоспело ли оно. Затем обнаружил его на этом лесистом холме, откуда просматривался единственный вход в крепость. Томас соскользнул с седла. Настроение его катилось вниз так же, как набухшее закатное солнце, отбрасывавшее длинные тени на широкую долину, в которой де Лабруйяд построил свою твердыню.

– Мы попытались их остановить, – проговорил Сэм.

– Ты правильно поступил. – Томас кивнул, выслушав рассказ до конца.

Сэм и его лучники подоспели к ручью всего за несколько минут до Роланда с эскортом и проявили себя молодцами, устроив засаду.

– И мы перебили бы всех до последнего, кабы не Хью. Французский ублюдок приставил нож к его горлу. Однако нескольких мы все-таки пристрелили.

– Но Женевьева в замке?

Сэм кивнул:

– Она и Хью.

Стоя на опушке леса, Томас глядел на замок. Никаких шансов, подумалось ему. Солнце подкрасило каменные стены и багровыми отблесками отражалось от воды во рву, а на стенах время от времени мелькал яркой искрой металл шлема кого-нибудь из караульных. Имея пушку, можно было бы за день разбить подъемный мост, но как пересечь ров?

– Я захватил твой лук, – сказал Сэм.

– Ты меня ждал? – спросил Томас. – Или собирался сам им попользоваться?

На миг Сэм смутился, затем сменил тему.

– Еще мы доставили графиню, – сообщил он.

– Доставили?

Сэм кивнул в сторону юга:

– Она там, на ферме. Питт отвечает за то, чтобы глупая сучка не сбежала.

– Какого черта вы притащили ее сюда?

– На случай, если ты захочешь ее обменять, – объяснил Сэм. – Это была идея отца Левонна. Он тоже тут.

– Отец Левонн? С какой стати?

– Сам вызвался. Он не уверен, что ты захочешь обменивать ее, но… – Сэм не договорил.

– Это было бы простым решением, – пробормотал Томас.

Ему подумалось, что не стоит торчать тут, теряя время. Нужно найти Малис; еще важнее была весть о том, что принц Уэльский ведет свою армию где-то по Франции. Лучники и латники опустошают сельскую местность, разоряют имения, жгут города и сеют панику, и все это в надежде подманить французскую армию на расстояние, с какого ее достанут длинные боевые луки и пущенные из них стрелы с гусиным оперением. Томас знал, что его место – в рядах той армии, но вот он застрял здесь, потому что Женевьева и Хью угодили в плен. Действительно, самым простым решением было вернуть Бертиллу, графиню де Лабруйяд, ее мстительному супругу, но такой поступок навлек бы на Томаса гнев Женевьевы. Ну и пусть себе злится, решил он. Лучше быть сердитой, но свободной, чем пленной и беспомощной.

– Дозорных расставил? – спросил командир у Сэма.

– По всему краю леса. Еще пара на дороге к востоку, дюжина на ферме.

– Ты правильно поступил, – снова одобрил Томас.

На западе погасли последние лучи солнца, всходила луна. Отправившись на ферму, где поместили Бертиллу, Томас подозвал Кина.

– Хочу, чтобы ты подъехал к замку на расстояние оклика, – сказал он ирландцу. – Без оружия. Раскинешь широко руки, чтобы показать, что не вооружен.

– Я и вправду буду без оружия?

– Да.

– Господи! – воскликнул ирландец. – А как далеко бьет арбалет?

– Гораздо дальше, чем ты сумеешь докричаться.

– Выходит, ты меня на смерть посылаешь?

– Если я поеду сам, они могут выстрелить, – сказал Томас. – Тебя же они не знают, а язык у тебя без костей.

– Так ты это заметил?

– Стрелять они не станут, – ободряюще произнес Томас, надеясь, что не ошибается, – потому что захотят послушать, что ты им скажешь.

Кин щелкнул пальцами, и к нему подскочили два волкодава.

– И что мне нужно им сказать?

– Сообщи, что я меняю графиню на Женевьеву и моего сына. Их должны сопровождать не больше трех человек с каждой стороны, обмен состоится на полпути между лесом и замком.

– Так вот из-за чего вся эта заваруха – из-за графини? – воскликнул Кин.

– Лабруйяд хочет ее вернуть.

– Ах как трогательно. Любит, наверное.

Томас предпочитал не задумываться о причинах, почему граф хочет заполучить назад Бертиллу, поскольку знал, что, выдавая ее, обрекает молодую женщину на муки, а возможно, даже на смерть. Но Женевьева и Хью были для него гораздо важнее. Жаль, но никуда не денешься.

– И когда должен я передать это послание? – осведомился Кин.

– Сейчас, – решил Томас. – Луна светит достаточно ярко, чтобы со стен разглядели, что ты не вооружен.

– И чтобы нацелить болт из арбалета тоже.

– Да, – согласился Томас.

Графиню он нашел на громадных размеров кухне фермы; комнату пересекали массивные балки, с которых свисали пучки сухих трав. Там были отец Левонн, священник из Кастийон-д’Арбизона, и охраняющий подопечную Питт.

Питт, не имевший другого имени, был высоким, худым и молчаливым человеком с угловатым лицом, глубоко посаженными глазами и прилизанными волосами, перехваченными потертой тетивой. Англичанин из Чешира, он присоединился к эллекину в Гаскони – выехал из леса, как будто всегда состоял в отряде, а потом просто встал в строй, не произнеся ни слова. Питт был мрачен и угрюм, и Томас подозревал, что он дезертировал из какого-то другого отряда, но этот верзила был превосходным лучником и умел повести за собой людей в бою.

– Рад, что ты вернулся, – буркнул он при виде Томаса.

– Томас! – с облегчением произнес отец Левонн, вставая с кресла по соседству с Бертиллой.

Томас махнул, приглашая священника снова занять свое место. Бертилла сидела за большим столом, на котором чадили две свечи. Служанка, подысканная для нее Женевьевой из девушек Кастийон-д’Арбизона, стояла на коленях подле хозяйки. Глаза графини покраснели от слез. Она посмотрела на Томаса:

– Вы собираетесь вернуть меня?

– Верно, госпожа.

– Томас… – начал было отец Левонн.

– Да, – оборвал священника Томас, отметая все возможные возражения.

Бертилла уронила голову и снова заплакала.

– Вам известно, что он со мной сделает?

– У него мои жена и сын, – ответил Томас.

Графиня тихо зарыдала.

– Господи! – с восторгом прошептал Кин рядом с Томасом.

Томас не обратил на ирландца внимания.

– Мне жаль, госпожа, – сказал он.

– Когда?

– Сегодня ночью, я надеюсь.

– Лучше бы мне умереть, – проговорила она.

– Томас, дозволь мне пойти и поговорить с графом, – предложил отец Левонн.

– И какой, к черту, прок ты рассчитываешь получить? – Вопрос Томаса невольно прозвучал слишком резко.

– Дай мне поговорить с ним.

Томас покачал головой.

– Граф де Лабруйяд, – сказал он, – злобный ублюдок, жирный, подлый и гневливый ублюдок. В этот час вечера он, надо полагать, уже наполовину пьян, и отпусти я тебя в его замок, обратно ты, вполне вероятно, уже не выйдешь.

– Значит, я останусь там. Я ведь священник, и иду туда, где во мне нуждаются. – Отец Левонн помолчал. – Разреши мне поговорить с ним.

На мгновение Томас задумался.

– Если встанешь перед замком.

Левонн поколебался, а потом кивнул:

– Идет.

Томас взял Кина под локоть и вывел на двор фермы.

– Не позволяй отцу Левонну входить в замок. Из него наверняка сделают еще одного заложника.

Ирландец в кои веки утратил дар речи, но кое-как овладел собой.

– Кровь Господня! – воскликнул он печально. – Да она настоящая красотка!

– И принадлежит Лабруйяду, – резко напомнил Томас.

– Такая способна затмить звезды и обратить разум мужчины в дым, – промолвил Кин.

– Она замужем.

– Какое прелестное создание! – восторгался ирландец. – Оно заставляет поверить, что Господь действительно любит нас.

– А теперь ступай и найди свежую лошадь, – велел Томас. – А потом вы с отцом Левонном доставите послание Лабруйяду.

Он обернулся к священнику, который вышел следом за ними под свет луны.

– Произнеси свои слова, отче, но если ты не убедишь графа отпустить Женевьеву, я обменяю графиню.

– Да, – без воодушевления отозвался отец Левонн.

– Я хочу покончить с этим делом, – отрезал Томас. – Потому что завтра мы выступаем на север.

На север. Чтобы присоединиться к принцу или найти Малис.

* * *

Роланд де Веррек чувствовал, что душа его парит как птица в чистом небе; птица, способная пронизать облака сомнений и взлететь на высоту славы; птица с крыльями веры, белая, подобная лебедям, плавающим во рву замка графа Лабруйяда. Внутри этого замка и находился теперь рыцарь, преклонивший колени в залитой огнями свечей часовне. Он чувствовал биение собственного сердца; оно не просто билось, но колотилось гулко о грудную клетку, словно в такт взмахам крыльев его воспаряющей души. Роланд де Веррек пребывал на вершине блаженства.

В тот вечер он узнал об ордене Рыболова. Он слушал, как отец Маршан рассказывал ему о целях ордена и миссии по поиску Малис.

– А я знаю про Малис, – сказал Роланд.

Отец Маршан оторопел, но быстро оправился.

– Знаете? – спросил он. – Что именно вам известно, сын мой?

– Это меч, который святой Петр принес в Гефсиманский сад, – ответил рыцарь. – Меч, который он извлек, чтобы защитить нашего Спасителя.

– Священное оружие, – промолвил негромко отец Маршан.

– Но проклятое, отче. Говорят, что оно проклято.

– Я тоже про это слышал. Проклято, потому что святой Петр выхватил его, а Иисус укорил ученика. Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in vaginam…[25] – начал священник цитату из Евангелия, но остановился, заметив несчастный вид Роланда. – В чем дело, сын мой?

– Если злые люди завладеют этим мечом, отец, они обретут неслыханное могущество!

– Вот для того и существует орден, – терпеливо объяснил священник, – чтобы обеспечить обладание Малис за Церковью.

– Но проклятие может быть снято! – воскликнул Роланд.

– Вот как? – удивился отец Маршан.

– Говорят, что если Малис отправить в Иерусалим и освятить в стенах храма Гроба Господня, то проклятие разрушится и меч станет орудием славы Господней, – сообщил де Веррек. – Ни один другой меч, ни Дюрандаль Роланда, ни меч Карла Великого Жуаез, ни даже Экскалибур короля Артура, не сравнится с Малис. Если проклятие будет снято с нее, она станет самым священным оружие на Божьей земле.

Отец Маршан слышал благоговение в голосе Роланда, но вместо того, чтобы охладить его пыл репликой, что путешествие в Иерусалим столь же вероятно, как и второе пришествие святого Петра, важно кивнул:

– Тогда нам следует прибавить к задачам ордена еще и эту, сын мой.

Роланда приняли в орден в залитой ярким светом часовне. Он исповедался и получил отпущение грехов, а теперь стоял на коленях перед алтарем. Другие рыцари располагались позади него, в небольшом нефе с белыми стенами. Роланду было приятно видеть в рядах ордена Робби, но второй шотландец, увешанный костями Скалли, его смущал. Даже несколько минут в обществе Скалли были невыносимы из-за грубости этого дикаря, чему способствовали его издевательская ухмылка, ругань, злобный нрав, язвительность и тяга к насилию.

– Это и в самом деле примитивный инструмент, – пояснил Роланду отец Маршан. – Но Господь находит применение и самой скромной глине.

Сейчас Скалли переминался с ноги на ногу и бормотал, что они теряют время. Рыцари ордена молчали, наблюдая, как отец Маршан возносит молитву на латыни. Церковник благословил меч Роланда, возложил руки на голову молодого человека и повесил ему на шею ленту с вышитым изображением ключей Рыболова. Молитва продолжалась, и свечи в часовне гасли одна за другой. Было похоже на службу в Страстную пятницу, когда в ознаменование смерти Искупителя церкви христианского мира погружались в темноту. И когда догорела последняя свеча, остался только бледный лунный свет, падающий из единственного высокого окна часовни, да робкое красное пламя лампады, отбрасывающее багрово-кровавую тень на серебряную фигуру распятого Христа, на которую восторженно смотрел Роланд. Он обрел смысл жизни, нашел призвание, достойное его чистоты. И он разыщет Малис.

Женевьева вскрикнула. Потом вскрикнула еще раз.

* * *

Когда Кин и отец Левонн подъехали к подъемному мосту, ирландец окликнул караульного, который бросил на двух появившихся в лунном свете всадников равнодушный взгляд, а затем зашагал по парапету надвратной башни.

– Ты слышишь? – крикнул Кин. – Скажи своему господину, что его женщина у нас. Он хочет получить ее назад, так ведь?

Ирландец ждал ответа. Его лошадь стукнула копытом.

– Господи! Эй, малый, ты меня слышишь? – гаркнул он. – У нас его жена!

Караульный высунулся между зубцами, снова посмотрел на Кина, но ничего не ответил и через мгновение исчез за камнями.

– Ты глухой? – не выдержал Кин.

– Сын мой, – вступил отец Левонн. – Я священник! Дай нам поговорить с твоим господином!

Никакого ответа. Луна осветила замок и посеребрила рябь, поднятую во рву ветром. На стене надвратного укрепления показался еще один человек, но и он быстро исчез.

Кин знал, что Томас с дюжиной парней смотрит из-за деревьев, но мог только догадываться, кто еще наблюдает за ними через узкие бойницы каменной стены и погруженных в тень башен; и не натягивают ли эти наблюдатели тетивы арбалетов, заряженных короткими тяжелыми болтами с наконечниками из стали. Волкодавы, увязавшиеся за Кином, поскуливали.

– Нас кто-нибудь слышит? – воззвал бывший школяр.

Порыв ветра развернул флаг на донжоне замка. Знамя заполоскало, потом опало, когда порыв стих. В долине заухала сова, собаки вскинули головы и стали принюхиваться. Элоиза тихо зарычала.

– Тише, девочка, – сказал Кин. – Успокойся. Завтра мы поохотимся на зайцев, а то и на оленя, если повезет.

– Англичанин! – раздался оклик со стороны замка.

– Если так нужно оскорбить человека, то нельзя ли подойти к делу с умом? – отозвался Кин.

– Возвращайтесь утром! Приходите на рассвете!

– Дай мне переговорить с твоим господином! – крикнул отец Левонн.

– Ты священник?

– Да.

– Вот тебе ответ, отче!

На одной из башен щелкнула тетива, арбалетный болт пронизал лунную ночь и упал на дорогу ярдах в двадцати от всадников. Он чиркнул по дерну и остановился между перепуганными псами.

– Похоже, отец, придется нам подождать до утра, – сказал Кин.

Он развернул коня, ударил его пятками по бокам и ускакал за пределы досягаемости арбалетов.

До утра.

* * *

Граф де Лабруйяд ужинал. На столе стояли пирог с олениной, жареный гусь, ветчина под густым слоем приправленного лавандой меда и блюдо с откормленными просом овсянками, любимым лакомством графа. Его повар умел замачивать этих пташек в красном вине, а потом быстро обжаривать на сильном огне. Граф понюхал одну птицу. Само совершенство! Аромат был таким аппетитным, что у него почти закружилась голова. Лабруйяд втянул в рот крошечную тушку, хрупкие косточки захрустели, а по подбородку потек желтый жир. Еще повар зажарил трех вальдшнепов, пропитав тонкоклювых птиц смесью меда и вина.

Есть граф любил. Его слегка смущало, что гости, суровый отец Маршан, сэр Робби Дуглас и этот забавный рыцарь-девственник, до сих пор маются дурью в часовне, но дожидаться их не хватало терпения. Овсянки подоспели с пылу с жару, а темные грудки вальдшнепов были слишком вкусны, чтобы медлить. Поэтому граф велел передать гостям, что они могут присоединиться к нему, когда закончат.

– Роланд славно справился, – сказал Лабруйяд своему управляющему.

– Действительно, мессир.

– Малый захватил жену Бастарда! Роланд, может, и девственник, – тут граф издал смешок, – но не круглый дурак. Давай-ка посмотрим на нее.

– Сейчас, мессир?

– Зрелище поинтереснее, чем этот болван, – отозвался граф, указав на менестреля, играющего на маленькой арфе и воспевающего военные подвиги господина. Песня содержала по большей части вымысел, но домашние графа делали вид, что верят ей.

– К завтрашнему утру все готово? – поинтересовался Лабруйяд, прежде чем управляющий отправился выполнять поручение.

– «Готово», мессир? – переспросил сбитый с толку слуга.

– Вьючные лошади, доспехи, оружие, припасы. Чрево Господне, мне что, все надо делать самому?

– Все готово, мессир.

Толстяк хрюкнул. Герцог Беррийский вызвал его в Бурж. Герцог, конечно, был всего лишь сопливым мальчишкой, и графа подмывало сделать вид, будто он не получал вызова. Только вот этот сопливый мальчишка – сын короля Франции, и арьербан сопровождался письмом, деликатно напоминавшим, что граф не откликнулся на два предыдущих вызова и отказ повиноваться является основанием к изъятию земель. «Мы убеждены, – значилось в письме, – что вы желаете сохранить поместья, поэтому с радостным нетерпением ожидаем прибытия вашего в Бурж, зная, что вы приведете множество арбалистов и латников».

– Арбалистов, – буркнул граф. – Почему он не может назвать их арбалетчиками? Или стрелками?

– «Он», мессир?

– Герцог, болван. Проклятый сосунок. Сколько ему: пятнадцать, шестнадцать? Еще молоко на губах не обсохло. Арбалисты, тоже мне!

Тем не менее граф собирался взять в Бурж сорок семь арбалистов – или арбалетчиков – и шестьдесят семь латников. Контингент изрядный, даже более многочисленный, чем та маленькая армия, с которой он пошел отбирать Бертиллу у Вийона.

Он подумывал отдать это войско под начало одному из своих капитанов, а самому остаться дома под прикрытием двадцати арбалетчиков и шестнадцати латников, составлявших гарнизон замка. Однако угроза лишиться поместий заставила его выступить лично.

– Ну, так веди ту женщину! – бросил Лабруйяд управляющему, который медлил, думая, что у его сиятельства могут возникнуть новые вопросы.

Граф поднес к губам вальдшнепа и впился в отдающее медом мясо. Оно не такое нежное, как у овсянки, подумал он, бросил вальдшнепа и засунул в рот десятую по счету овсянку.

Он все еще обсасывал маленькую тушку, когда Женевьеву с сыном ввели в малый зал, выбранный графом для ужина. Большой зал был полон его воинами, которые пили его вино и ели его пищу, хотя оленину, овсянок или вальдшнепов им не подавали. Лабруйяд похрустел косточками певчей пташки, проглотил еду и указал на довольно близко расположенное к столу место, где большие свечи могли осветить Женевьеву.

– Поставьте ее сюда, – приказал он. – А мальчишку зачем привели?

– Она настояла, мессир, – ответил один из латников.

– Настояла? Она не в том положении, чтобы настаивать. Тощая ведьма, а? Повернись-ка, женщина!

Женевьева не пошевелилась.

– Повернись, я сказал! Вокруг себя, медленно, – велел граф. – Люк, если она не подчинится, можешь ее ударить.

Люк – латник, притащивший пленницу в зал, занес руку, но бить ему не пришлось. Женевьева сделала оборот и дерзко посмотрела графу в глаза. Он утер рот и подбородок салфеткой и выпил вина.

– Раздень ее! – скомандовал Лабруйяд.

– Нет! – воспротивилась Женевьева.

– Я сказал, раздень ее, – повторил толстяк, глядя на Люка.

Прежде чем тот успел повиноваться, дверь палаты отворилась и на пороге появился Жак – теперь старший из капитанов графа.

– Прибыли два посланца, мессир, – доложил он. – Предлагают обменять эту женщину на графиню.

– Вот как?

– Графиня здесь у них, мессир, – добавил Жак.

– Здесь?

– Так он сказал.

Граф встал и заковылял вокруг стола. Рана от угодившей в ногу стрелы ныла, хотя заживала неплохо. Ему больно было переносить свой изрядный вес на пострадавшую ногу. Спускаясь с помоста, чтобы подойти к Женевьеве, он скривился.

– Ваш муж, мадам, – пророкотал Лабруйяд, – осмелился пойти против меня. – Граф ждал ответа, но Женевьева молчала, и он, не отрывая от нее глаз, обратился к Жаку: – Передай посланцам, чтобы возвращались утром. На рассвете мы совершим обмен.

– Да, мессир.

– Но сперва я найду для этой сучки другое применение.

При этих словах графа обуяла чудовищная ярость. Его унизили, сначала жена, а затем Бастард. Он подозревал, что его собственные люди смеются у него за спиной, и поэтому предпочитал есть в отдельном зале. На самом деле Лабруйяд знал, что над ним смеется вся Франция. Его оскорбили, увенчали парой рогов; но граф был гордым, нанесенная его гордости рана была так глубока, что внезапный гнев вспыхнул в нем; взревев как от боли, он вцепился в льняное платье Женевьевы и разорвал его.

Женевьева вскрикнула.

Крик только сильнее разъярил графа. Все полученные за последние недели обиды вскипели в нем, и он мог думать лишь о мести тем, кто унизил его. А есть лучший способ, чем снять рога с собственной головы и водрузить их на Бастарда? Лабруйяд рванул платье ниже, Женевьева опять закричала и отпрянула. Ее сын плакал, граф отвесил ему сильную затрещину и снова потянул платье Женевьевы. Она прижимала к шее разодранную материю.

– Грязная сука! – заорал толстяк. – Покажи мне свои сиськи, тощая ведьма!

Он ожег ее жестокой пощечиной, но тут в дверь палаты вошли с полдюжины человек.

– Перестаньте! – раздался вопль Роланда де Веррека. – Перестаньте! Это моя заложница.

В дверь продолжали входить люди. В их числе находился Робби Дуглас, вытаращившийся на Женевьеву, которая припала теперь к каменным плитам пола и пыталась подтянуть обрывки платья к груди. Скалли ухмылялся. Латники графа переводили взгляд с беснующегося Лабруйяда на невозмутимого Роланда, а отец Маршан оценил ситуацию и встал между ними.

– Эта девчонка – пленница ордена, мессир, – сказал он графу.

Это заявление озадачило Роланда, который считал Женевьеву своей заложницей, но он принял эти слова за выражение поддержки и не возразил. Граф отдувался и походил на загнанного в угол вепря. На миг показалось, что благоразумие возьмет верх над гневом, но потом внутри его будто что-то сломалось, и ярость затопила его снова.

– Прочь! – бросил он вошедшим.

– Мессир… – начал было отец Маршан умиротворяющим тоном.

– Прочь! – рявкнул де Лабруйяд. – Это мой замок!

Никто не двинулся с места.

– Эй, ты! – граф кивнул Люку. – Вышвырни их!

Люк попытался оттеснить из зала Роланда, отца Маршана и других рыцарей ордена Рыболова, но Роланд даже не шелохнулся.

– Это моя заложница, – повторил он.

– Подеремся за потаскушку! – весело предложил Скалли.

– Тихо! – прошипел Робби.

Робби остро переживал ту старую сумятицу, которую, как он надеялся, утихомирил орден Рыболова. Он влюбился в Женевьеву в тот самый день, когда впервые увидел в темнице Кастийон-д’Арбизона. Эта безответная любовь разрушила его дружбу с Томасом, сделала его клятвопреступником, привела к разладу с лордом Дугласом и закончилась, как думал Робби, с принятием священной миссии ордена Рыболова. И вот теперь он смотрел, как Роланд кладет ладонь на эфес меча, и боялся выбора, который ему предстоит сделать. Женевьева устремила на него удивленный и умоляющий взгляд, и ее глаза были полны боли.

Граф заметил, как рука Роланда коснулась Дюрандаля, и не придумал ничего умнее, как потянуться за своим мечом. Отец Маршан воздел руки.

– Во имя Божье! – провозгласил он и схватил Роланда за плечо. – Во имя Божье! – повторил он, предупреждающе выставив ладонь в сторону графа. – Вы правы, мессир, – произнес он рассудительно. – Это ваш замок. Все, что происходит в этих стенах, делается по вашему повелению и по вашей воле, и мы тут бессильны. – Отец Маршан низко поклонился графу и продолжил: – Однако, мессир, этой женщине придется поговорить с нами. Этого требует папа, этого требует король Франции, и, мессир, его святейшество и его величество будут благодарны, если вы позволите мне, вашему скромнейшему слуге, – он снова поклонился де Лабруйяду, – допросить эту несчастную.

Отец Маршан изобрел интерес короля и папы, но это была вдохновенная выдумка, способная охладить ярость Лабруйяда.

– Я прав? – требовательно спросил граф.

– Целиком и полностью, и если кто-нибудь из нас помешал вам, мессир, бросил вызов вашей бесспорной власти, то примите нижайшие наши извинения.

– Папа и король проявляют заинтересованность в этом деле?

– Это может показаться странным, мессир, но это так. Именно поэтому я и прибыл сюда по поручению кардинала Бессьера. Мессир, если вы хотите заслужить репутацию человека, который доблестно сражается за царствие небесное здесь, на земле, то прошу вас, дайте провести некоторое время с этим созданием.

– А когда вы с ней закончите?

– Как я уже сказал, мессир, это ваш замок.

– И вашим людям стоит помнить об этом, – рявкнул де Лабруйяд.

– Разумеется, мессир.

– Тогда забирайте ее, – великодушно промолвил граф.

– Церковь будет у вас в неоплатном долгу, мессир, – сказал отец Маршан и знаком велел Скалли и Робби увести Женевьеву. Потом кивнул на Хью. – Заберите и его тоже.

И Робби облегченно выдохнул.

* * *

Томас стоял на коленях на лесной опушке.

– Что он сказал? – в десятый раз спросил Бастард.

– Велел возвращаться на рассвете, – ответил Кин.

Но что случится с Женевьевой за время между серединой ночи и рассветом? Этот вопрос мучил Томаса, воображение давало на него неприятные ответы, а разум не предлагал решения. Он не мог ее спасти. Не мог пересечь ров, взобраться на стену и проложить себе путь в замок. Для этого требовались армия и время.

– Всем нужно поспать, – обратился Бастард к своим людям, и был прав, но лучники предпочли бодрствовать вместе с Томасом. Спать не хотел никто.

– Сколько там народу? – вслух размышлял Томас.

– Когда мы сражались под Вийоном, у ублюдка было около сотни воинов, – предположил Сэм.

– Внутри они все не поместятся, – заявил Томас, хотя это была всего лишь надежда, облеченная в слова.

– Замок довольно большой, – произнес Кин.

– А у нас тут тридцать четыре лучника, – продолжил Томас.

– И еще латники, – добавил Карел.

– У него около сорока арбалетчиков, – промолвил Сэм. – А может, и больше.

– Он не сказал, что обменяет ее? – в десятый раз спросил Томас.

– Просто передал, чтобы мы вернулись, – ответил Кин. – Я бы задал парню пару вопросов, если бы мог, но они намекнули из арбалета, что мы с отцом Левонном не самые желанные гости.

Если Женевьева пострадала, подумал Томас, он забудет про Малис, про принца Уэльского, забудет обо всем, пока не привяжет Лабруйяда к столу и не обкорнает так, как граф обкорнал Вийона. Но той лунной ночью Томас лелеял пустые надежды. Бывают времена, когда остается только ждать и надеждой укреплять свой дух, чтобы не впасть в отчаяние.

– На рассвете мне потребуются все лучники и все латники, – произнес Бастард. – Мы покажемся им. Будем готовы к бою, но встанем вне расстояния выстрела из арбалета.

Это был просто жест отчаяния, не больше, и Томас это сознавал.

– Мы готовы, – отозвался Сэм. Как и остальные лучники, он держал свой лук, хотя в преддверии утренней росы снял тетиву и спрятал в шапку. – И рассветет сегодня рано.

– Вам надо поспать, – повторил Томас. – Всем, кто не в дозоре, нужно поспать.

– Хорошо, мы поспим, – заверил его Сэм.

Но никто не сошел с места.

* * *

Отец Маршан вкрадчиво положил руку Роланду на плечо:

– Ты прав, сын мой. Она твоя пленница, и ты должен ее защищать, но тебе не следует забывать об осмотрительности.

– Осмотрительности?

– Это домен графа. Здесь его власть. – Священник улыбнулся. – Но это все позади. Теперь передай пленницу нам.

– Пленницу? – удивился Роланд. – Она заложница, отче.

Отец Маршан помедлил.

– Что тебе известно о ней? – спросил он.

Рыцарь нахмурился:

– Что она подлого происхождения и замужем за Бастардом, но, помимо этого, ничего существенного.

– Она тебе нравится?

Роланд поколебался, но потом вспомнил, что долг обязывает его быть правдивым.

– Сначала не нравилась, отче, но затем я стал восхищаться ею. В ней ощущается сила духа. У нее острый ум. Да, она мне нравится.

– Она околдовала тебя, – сказал отец Маршан строго. – И ты в этом не виноват. Но тебе следует знать, что эта женщина предана анафеме, проклята святой Матерью-Церковью. Ее должны были сжечь за ересь, но Бастард вызволил ее, а потом она убила благочестивого доминиканца, открывшего ее ересь. Рассуди сам, сын мой: я не могу позволить ей уйти теперь, дать и впредь распространять ее богопротивные доктрины. Она осуждена.

– Я поклялся защищать ее, – нерешительно сказал Роланд.

– Я освобождаю тебя от этой клятвы.

– Но Женевьева кажется такой доброй женщиной!

– Дьявол маскирует свои происки, сын мой, – заявил отец Маршан. – Он укутывает зло в светлые одежды и подслащивает порок медовыми словами. Эта женщина кажется красавицей, но на самом деле она дьявольское отродье, как и ее муж. Оба они отлучены от Церкви, оба еретики.

Священник повернулся к слуге, идущему по темному коридору.

– Спасибо, – промолвил он, приняв у него из рук сокола.

Кожаную перчатку он уже натянул и теперь накручивал опутенки вокруг запястья, а потом погладил колпачок, закрывавший глаза птицы.

– Тебе известно, зачем еретики ходили в Монпелье? – спросил он у Роланда.

– Женевьева сказала, что они провожали английского монаха, который должен был поступить в университет, отец.

Отец Маршан печально улыбнулся:

– Тут она солгала, сын мой.

– Солгала?

– Ее супруг разыскивает Малис.

– Нет! – воскликнул Роланд не из несогласия, а от удивления.

– По моей догадке, ему сказали, что меч может находиться там.

Роланд покачал головой.

– Я так не думаю, – уверенно заявил он.

Пришел черед удивляться отцу Маршану.

– Ты не можешь… – промолвил он едва слышно, потом смолк.

– Ну, утверждать я, конечно, не берусь, – сказал рыцарь. – К тому же у вас могут быть новости о Малис, о которых мне неизвестно.

– До нас дошло, что меч хранился в одном месте, называемом Мутуме, но, когда мы приехали туда, он исчез.

– Может статься, его перевезли в Монпелье, – с сомнением протянул Роланд. – Но человек, на которого возложена забота о нем, наверняка должен был спрятать его в надежном месте.

– А таковое имеется? – осторожно поинтересовался священник. Он поглаживал накрытую колпачком голову птицы, палец нежно скользил по мягкой коже.

Роланд скромно улыбнулся:

– Моя мать, да благословит ее Господь, происходит из древнего рода графов Камбре. То были великие воины, но один из них не подчинился своему отцу, оставил поле брани и стал монахом. Его звали Жуньен, и, как гласит семейная легенда, во сне ему явился благословенный святой Петр и вручил меч. Святой Петр сказал Жуньену, что только человек, бывший одновременно и святым, и воином, достоин оберегать этот клинок.

– Святой Жуньен?

– Он не очень широко известен, – грустно признал Роланд. – И если известен вообще, то благодаря тому, что уснул во время метели и должен был погибнуть, но милость Божья оберегла его…

Он остановился, потому что отец Маршан сжал ему плечо так, что стало больно.

– В чем дело, отче? – удивился он.

– У Жуньена есть усыпальница?

– Его земные останки покоятся у бенедиктинцев в Нуайе.

– В Нуайе?

– Это в Пуату, отче.

– Да благословит тебя Господь, сын мой! – воскликнул отец Маршан.

В голосе священника Роланду послышалось облегчение.

– Я не знаю, там ли находится Малис, отче, – благоразумно предупредил он.

– Но она может быть там, может быть, – пробормотал церковник, потом замолчал, когда по коридору, освещаемому только тем светом, что просачивался сюда из зала, где горели свечи, прошел слуга с ночным горшком.

– Не знаю, – признал он наконец, когда слуга удалился. В голосе его звучала усталость. – Не знаю. Малис может быть где угодно! Я понятия не имею, где еще искать, но возможно, это знает Бастард?

Маршан погладил сокола, беспокойно заерзавшего у него на запястье.

– Поэтому нам нужно выяснить, что именно ему известно и по какой причине он ездил в Монпелье.

Священник поднял руку, на которой примостился сокол.

– Скоро, драгоценная моя, – обратился он к птице. – Мы снимем с тебя колпак очень скоро.

– Зачем? – удивился Роланд. С учетом ночного времени этот поступок казался странным.

– Это каладрий, – объяснил отец Маршан.

– Каладрий? – переспросил рыцарь.

– Большинство каладриев обладают свойством обнаруживать в людях болезнь, – пояснил церковник. – Но эту птицу Бог также наделил даром обнаруживать истину. – Он на шаг удалился от Роланда. – Ты выглядишь усталым, сын мой. Быть может, поспишь немного?

Роланд грустно улыбнулся:

– В последние ночи я мало спал.

– Так отдохни сейчас, сын мой! Отдохни, и да благословит тебя Господь! – Он взглядом проводил де Веррека, потом направился в другой конец коридора, где его ждали рыцари.

– Сэр Робби! Не приведете ли ту девку и ее мальца? – велел он, распахнув первую попавшуюся дверь, и оказался в комнатушке, где винные бочки громоздились вокруг стола, уставленного кувшинами, кубками и воронками.

Отец Маршан смахнул всю эту посуду, освободив столешницу.

– Помещение годится, – сказал он. – Принесите свечей!

Церковник погладил соколицу.

– Проголодалась? – спросил он у нее. – Моя девочка хочет кушать? Очень скоро мы тебя накормим.

Когда Робби привел Женевьеву, священник стоял у одной из стен комнатки.

Женщина прижимала к груди разодранное платье.

– Похоже, ты был знаком с этой еретичкой прежде? – осведомился отец Маршан у Робби.

– Да, отче, – ответил тот.

– Он предатель! – воскликнула Женевьева и плюнула Робби в лицо.

– Он поклялся исполнять Божьи предначертания, – отрезал отец Маршан. – А ты проклята Богом.

Скалли втащил в дверь Хью и подтолкнул к столу.

– Свечей! – велел Скалли отец Маршан. – Принеси несколько штук из зала.

– Любишь смотреть на то, что делаешь, а? – Скалли расплылся в ухмылке.

– Ступай! – резко велел отец Маршан, после чего повернулся к Робби. – Уложи ее на стол. Будет сопротивляться – можешь ее ударить.

Женевьева не сопротивлялась. Она знала, что не в силах противостоять одному Робби, не говоря уж о Робби вместе с тем жутким типом с костями в волосах, который как раз принес две большие свечи и поставил их на винные бочки.

– Лежи смирно, – распорядился отец Маршан. – Как мертвая.

Он заметил пробежавшую по ее телу дрожь. Женевьева сложила руки, одна поверх другой, на груди, чтобы разорванное платье не сползло; священник отвязал опутенки от перчатки и поставил соколицу на верхнее запястье пленницы.

Когти впились в нежную кожу, и Женевьева тихо застонала.

– In nomine Patris, – негромко начал отец Маршан, – et Filii, et Spiritus Sancti, amen[26]. Сэр Роберт.

– Отче?

– У нас нет писца, который записал бы в протокол признание грешницы, так что слушайте внимательно и будьте свидетелем всего сказанного. Ваш священный долг запечатлеть правду.

– Да, отче.

Священник посмотрел на Женевьеву, которая лежала, закрыв глаза и сцепив руки.

– Грешница, – ласково проговорил он, – расскажи мне, зачем вы ездили в Монпелье.

– Мы отвозили туда одного английского монаха, – ответила Женевьева.

– С какой целью?

– Ему предстояло изучать медицину в университете.

– Ты хочешь, чтобы я поверил, будто Бастард проделал весь этот путь до Монпелье, просто сопровождая какого-то монаха?

– Это была услуга его сеньору, – пояснила Женевьева.

– Открой глаза! – велел священник. Слова его по-прежнему звучали тихо. Он подождал, пока она не выполнила приказ. – А теперь скажи, слышала ли ты о святом Жуньене?

– Нет, – ответила Женевьева.

Сокол в колпачке не шевелился.

– Ты отлучена от Церкви, не так ли?

Женщина помедлила, но потом едва заметно кивнула.

– И ты отправилась в Монпелье ради монаха?

– Да, – тихо промолвила она.

– В твоих собственных интересах говорить правду. – Отец Маршан наклонился, развязал ленточку и снял колпачок с головы сокола.

– Это каладрий, – продолжил священник, – птица, способная определить, говоришь ты правду или лжешь.

Женевьева заглянула соколу в глаза и содрогнулась. Отец Маршан отступил на шаг.

– А теперь отвечай, грешница: зачем ты ездила в Монпелье?

– Я же говорила – чтобы проводить монаха.

Эхо ее вопля раскатилось по всему замку.

Глава 9

Роланда разбудил крик.

Графу и в голову не пришло обеспечивать гостей постелями. Замок заполонили воины, ожидающие выступления в Бурж, и спали они где попало. Многие все еще пили в большом зале, иные устроились на ночлег во дворе, где обретались и лошади, которым не хватило места на конюшне. Но оруженосец Роланда, Мишель, проявив смекалку, отыскал сундук с флагами и расстелил полотнища на каменной скамье в притворе часовни. Едва Роланд уснул на этом самодельном ложе, как по коридорам эхом раскатился вопль. Рыцарь очнулся, думая спросонья, что он снова дома, с матерью.

– Что это было? – спросил де Веррек.

Взгляд Мишеля был устремлен вдоль длинного коридора. Мальчик ничего не ответил. Тут по коридору прокатилось эхо яростного рева, и Роланд совершенно пробудился. Рыцарь скатился со скамьи и схватил меч.

– Сапоги, мессир? – спросил Мишель, протягивая господину обувь, но Роланд уже бежал.

Человек в дальнем конце коридора выглядел встревоженным, но остальных вопль и крик, очевидно, никак не беспокоили. Роланд толкнул дверь комнаты с винными бочками. Глаза его округлились.

В комнате было почти совершенно темно, потому что свечи попадали, но Роланд все же разглядел Женевьеву. Она сидела на столе, зажимая рукой глаз. Ее разодранное платье висело вокруг пояса. Отец Маршан распростерся на спине, губы его были разбиты, обезглавленный сокол лежал на полу, а Скалли ухмылялся до ушей. Над священником возвышался Робби Дуглас с занесенным клинком. В миг, когда на место событий вышел Роланд, молодой шотландец еще раз стукнул Маршана эфесом меча.

– Ублюдок!

Хью плакал, но, увидев Роланда, подбежал к нему. Роланд рассказывал ему истории, мальчик проникся симпатией к нему и теперь прижался к рыцарю, который вздрогнул, когда Робби в третий раз ударил священника, приложив его головой о винную бочку.

– Ты ослепить ее хотел, выродок? – крикнул Робби.

– Что… – начал было Роланд.

– Нам нужно уходить! – воскликнула Женевьева.

Скалли явно наслаждался происходящим.

– Сиськи славные, – произнес он, не обращаясь ни к кому в отдельности, но Робби вздрогнул, осознавая, что натворил.

– Куда уходить? – спросил он.

– Найди какую-нибудь нору и заройся в нее, – посоветовал Скалли, потом снова посмотрел на Женевьеву. – Маловаты чуток, но славные.

– Что случилось? – сумел наконец выдавить Роланд.

– Ублюдок собирался ослепить ее, – объяснил Робби.

– Сиськи я люблю, – известил собравшихся Скалли.

– Цыц! – рявкнул Робби.

Он-то думал, что обрел в ордене Рыболова смысл жизни и духовную опору, но вид сокола, погружающего клюв в глаз Женевьевы, раскрыл ему его собственные глаза. В тот миг шотландец понял, что отрекся от старых клятв, что не исполнил данных обещаний, но теперь пришло время все исправить. Он выхватил из ножен меч и одним махом снес соколу голову, а потом бросился на отца Маршана и врезал ему эфесом, окровавив губы и раскрошив зубы. Теперь Робби представления не имел, как быть дальше.

– Нам нужно уходить, немедленно, – требовала Женевьева.

– Куда? – повторил Робби.

– В очень-очень глубокую нору, – заявил Скалли, хмыкнув, а затем хмуро посмотрел на Робби. – Мы с кем-нибудь деремся?

– Нет, – ответил молодой Дуглас.

– Принеси мой плащ, – велел Роланд Мишелю. Когда оруженосец вернулся, рыцарь-девственник накинул плащ на голые плечи Женевьевы.

– Я виноват, – пробормотал он.

– В чем?

– Вы находились под моей защитой, и я не справился.

Робби поглядел на Роланда.

– Нам надо уходить, – согласился он, и в голосе его угадывался страх.

Роланд кивнул. Как и в случае Робби, его мир в одночасье перевернулся. Рыцарь отчаянно пытался сообразить, что делать, какой шаг будет правильным. Эта женщина еретичка, а не далее как этим вечером он дал перед Богом клятву вступить в орден Рыболова. Но теперь капеллан ордена лежал здесь и стонал, обливаясь кровью, а еретичка смотрела на него одним глазом, по-прежнему зажимая ладонью другой, и Роланд понимал, что обязан спасти ее. Он обещал ей защиту.

– Нам надо уходить, – эхом подхватил он слова Робби.

Оба сознавали, что находятся в самом сердце замка, обратившегося вдруг вражеским, но когда Роланд выглянул в коридор, то никого не обнаружил. Гомон в большом зале, где до сих пор шла попойка, наверняка оказался достаточно громким, чтобы заглушить крик Женевьевы.

Роланд затянул пояс с мечом.

– Нам надо уходить, – повторил он несколько недоуменно.

– Ваши сапоги, сир, – сказал Мишель.

– Некогда, – отмахнулся Роланд. Его охватил страх. Как удастся им выбраться?

Отец Маршан попытался встать, Робби повернулся и пнул его в голову.

– Скалли, если он еще раз дернется, врежь ему как следует.

– Я на его стороне или на вашей? – уточнил Скалли.

– Кому ты служишь? – обратился к нему Робби.

– Вождю Дугласов, ясное дело!

– А я кто?

– Дуглас.

– Вот и не задавай глупых вопросов.

Скалли такой ответ устроил.

– Хотите, чтобы я прикончил ублюдка? – поинтересовался он, глядя на священника.

– Нет! – воскликнул Робби. Убийство священника открывало прямую дорогу к анафеме, а неприятностей у него и так хватало.

– А то я запросто, – набивался Скалли. – Целую неделю никого не убивал. Нет, даже больше. С месяц, наверное! Господи! Вы уверены, что мы ни с кем не сражаемся?

Роланд посмотрел на Робби:

– Мы просто уйдем отсюда?

– Выбирать особо не приходится, – признал Робби, снова начиная терять присутствие духа.

– Так идемте! – простонала Женевьева. Она нашла клок ветоши и теперь прижимала его к глазу одной рукой, а другой придерживала на шее плащ.

– Возьми мальчика, – приказал Роланд Мишелю, после чего вышел в коридор. – Убери меч в ножны, – посоветовал он Робби.

– Убрать? – Дуглас явно растерялся.

Роланд посмотрел на клинок, к которому прилипли окровавленные перья.

– Мы здесь гости.

– Временно.

– Христа ради, скажите, что мы делаем? – настойчиво спросил Скалли.

– Сражаемся за честь Дугласов, – бросил Робби.

– Значит, мы все-таки сражаемся?

– За Дугласов! – рявкнул Робби.

– Кричать не обязательно, – заметил Скалли и, когда Робби вложил меч в ножны, вытащил свой длинный клинок. – Вы просто укажите, кого надо крошить, ладно?

– Пока никого, – сказал Роланд.

– И держись тихо, – добавил Робби.

Роланд оглянулся на него, как бы ища поддержки, но молодой шотландец боялся не меньше француза.

– Нам нужно действовать, – предложил Робби.

– Уходим из замка?

– Полагаю, что да, придется. – Он помолчал и огляделся. – Если получится.

Роланд вывел их на внутренний двор. На обширном пространстве догорали несколько костров, на которых воины пекли овсяные лепешки, но лунный свет был ярким и отбрасывал густые тени. Никто не обратил на беглецов особого внимания. Пока они шли между спящими людьми и лошадьми, Женевьева куталась в плащ, а Хью цеплялся за его полу.

Часть воинов пускала по кругу бурдюки с вином, негромко болтая. Кто-то пел. Тут и там раздавался смешок. В надвратном укреплении мерцал фонарь.

– Найди моего коня, – велел Мишелю Роланд.

– Думаешь, они вот так просто позволят нам ускакать? – прошептал Робби.

– Не надо коня, – отменил приказ Роланд, пытаясь сообразить, удастся ли им уйти пешими.

– Ваши сапоги, мессир? – Мишель снова протянул хозяину обувь.

– Некогда, – сказал рыцарь.

Его мир рассыпался на части, он больше не знал, за что держаться, разве только за честь, а та подсказывала, что ему следует спасти еретичку, даже если для этого придется нарушить клятву, данную в церкви.

– Я прикажу им опустить мост, – сказал он Робби и зашагал к воротам.

– Задержите их! – раздался крик из двери у них за спиной. Отец Маршан, держась за дверной косяк, указывал на беглецов. – Именем Господа, задержите их!

Люди во дворе не спешили повиноваться. Иные спали, другие пытались уснуть, а многие были одурманены вином. Но по мере того как крик подхватывали все больше голосов, народ зашевелился. Скалли выругался, потом толкнул Робби:

– Ну, теперь мы сражаемся?

– Да! – вскричал Робби.

– Против кого?

– Против всех!

– Самое время, черт побери! – Скалли тут же возвратным движением рубанул мечом человека, пытавшегося выпутаться из плаща.

На лбу у того появилось темное пятно, и он упал, а Скалли рассек моток веревок, которыми три лошади были привязаны к кольцу в стене. Верзила кольнул одну из лошадей острием меча, животное пустилось вскачь, сея хаос среди спящих. Он хлопнул двух других по крупу, и лошади по всему двору отозвались ржанием и взвились на дыбы.

– Подъемный мост! – вскричал Роланд.

Перед ним выросли двое, оба с мечами, но на него снизошло вдруг спокойствие. Это его ремесло. До сих пор он сражался лишь на турнирах, но победы в поединках являлись плодом долгих упражнений. Стремительным движением он отвел клинок врага, сделал ложный выпад, шагнул вперед, и его меч вонзился левому противнику между ребер. Не останавливаясь, Роланд наступал на второго, проскочив под широкий размах, и отвел его правую руку так далеко назад, что локтем ударил ему в живот.

– Этот мой! – воскликнул Робби, прямо как во время общей схватки на турнире.

Роланд шагнул влево, коротко рубанул низом, и первый противник выбыл из битвы, а де Веррек почти не запыхался. Тут из надвратного укрепления выскочили двое караульных, и он устремился на них. Один держал копье и попытался ткнуть, но Роланд заметил неуверенность на лице противника. Почти не думая, он отвел древко, потом сполохом взметнулся его меч, острие которого ужасной бороздой прочертило лицо солдата. Оно рассекло ему губы, нос и бровь, одна глазница наполнилась кровью. Раненый отпрянул и врезался во второго караульного, который испугался и попятился к надвратной башне.

– Бери госпожу Женевьеву! – крикнул Роланд Мишелю. – Под арку!

Роланд исчез в караулке, а Робби и Скалли забаррикадировали вход в длинный сводчатый проход, выход из которого закрывал поднятый мост.

– Он на чертовых засовах, – пробормотал Скалли.

Мишель по-английски не говорил, но засовы увидел и выдвинул язычок правого из сделанного в камне углубления. Женевьева попыталась открыть другой, но он не поддавался, а плащ соскользнул с ее плеч. Мужчины в замковом дворе увидели ее обнаженную спину и заорали, желая рассмотреть больше. Мишель пришел на помощь, и массивный железный клин со скрипом подался назад.

– Задержи их, Скалли! – крикнул Робби.

– Дуглас! – проревел Скалли боевой клич, обращаясь к солдатам во дворе.

В караулке остался один из стражников, но он отпрянул от Роланда, который, не удостоив его вниманием, побежал вверх по винтовой лестнице, ведущей в большое помещение над аркой ворот.

Там было пусто и царила темнота, лишь тусклый лунный свет проникал в бойницы, но Роланд сумел различить огромный ворот, на который наматывались цепи подъемного моста. Барабан ворота был шириной с арку и четыре фута в высоту. На обоих концах имелись большие ручки, но сдвинуть ближайшую Роланду никак не удавалось. Внизу он слышал крики и звон клинков. Раздался вопль. Заржала лошадь.

Несколько секунд он беспомощно стоял, не зная, как снять механизм со стопора, но, когда глаза привыкли к темноте, де Веррек разглядел у дальней ручки мощный деревянный рычаг. Он подбежал к нему, ухватился и налег. Какой-то миг ворот не уступал, но затем вдруг раздался пугающе громкий щелчок, и огромный барабан быстро закрутился, а цепи рывками стали разматываться с веретена. Одна из них порвалась, сломанные звенья отскочили, полоснув Роланда по щеке, и как раз в тот миг жуткий грохот возвестил о том, что мост упал.

Рыцарь, оглушенный ударом цепи, пошатнулся, потом пришел в себя, поднял меч, который бросил, чтобы налечь на рычаг, и поспешил вниз по лестнице.

Ворота были открыты.

* * *

– Сэр? – Сэм дотронулся до плеча Томаса.

– Исусе! – едва слышно воззвал Бастард.

Он наполовину уснул, вернее, мысли его растеклись подобно тому зыбкому туману, который висел над освещенным луной рвом замка де Лабруйяда. Томас вспоминал про Грааль, чашу из простой глины, которую вышвырнул в море, и задумался, как это часто с ним случалось, была ли она настоящим святым Граалем. Иногда он в этом сомневался, а иногда трепетал от ответственности, которую взял на себя, навечно сокрыв святыню под бурлением и рокотом волн. А еще прежде ему довелось найти копье святого Георгия, и оно тоже сгинуло. Если он разыщет Малис, не стоит ли и ее скрыть навсегда? Пока его мысли витали где-то далеко, Томас заметил, как в воротной арке замка возник вдруг тусклый проблеск костров, а потом могучий удар подтвердил, что подъемный мост опущен.

– Это вылазка? – вслух подумал Сэм.

– Луки! – приказал Бастард.

Он поднялся, согнул большое черное цевье из тиса и набросил тетиву на роговой наконечник. Прикоснулся к внутренней стороне левого запястья, убедившись, что кожаный браслет, предохраняющий от удара спущенной тетивы, на месте. Потом вытащил из мешка стрелу.

– Всадников нет, – сказал один из воинов. Лучники переместились из леса на позицию, с которой могли беспрепятственно стрелять.

– Кто-то выходит, – заметил Сэм.

«Зачем опускать подъемный мост? Только ради вылазки», – размышлял Томас. Но если на его лагерь планировали неожиданно напасть под покровом ночи, то отчего же лошади не мчатся через луг, простирающийся вокруг посеребренного лунным светом замка? Он увидел несколько человек, пересекающих мост, но всадников не было. Потом из ворот повалили еще люди, и лунный свет мерцал на их клинках.

– Вперед! – скомандовал Бастард. – На дистанцию выстрела!

Томас проклинал свою хромоту. Он не был калекой, но не мог бегать так быстро и оказался в хвосте у своих воинов. Потом мимо прорысили верхом Карел и еще двое латников.

– Там Хью! – крикнул кто-то.

– И Женни! – добавил другой англичанин.

На миг Томас различил силуэты на фоне освещенного проема ворот и подумал, что узнал Женевьеву и Хью, но потом заметил другой силуэт – мужчины с арбалетом. Томас остановился, вскинул большой боевой лук и натянул тетиву.

Мышцы спины вздулись от величайшего напряжения. Двумя пальцами одной руки оттягивая тетиву, а двумя пальцами другой удерживая стрелу на цевье, Томас вскинул лук к звездам. Расстояние было предельным для длинного лука, быть может даже запредельным. Наблюдая за аркой ворот, Бастард увидел, как арбалетчик встал на колено и приложил оружие к плечу. Тогда Томас оттянул тетиву дальше правого уха.

И выпустил стрелу.

* * *

Роланд ждал смерти. И боялся. Ему казалось, что скрежет, грохот и лязг раскручивающегося веретена лебедки все еще звенит у него в ушах, словно крик какого-то потустороннего существа, наполняя его ужасом. Рыцарю хотелось одного – спрятаться, свернуться калачиком в каком-нибудь темном углу и надеяться, что мир прокатится мимо, но вместо этого нужно было идти. Как был, без сапог, он сбежал по лестнице, ожидая, что люди Лабруйяда уже завладели надвратной башней и его встретит мстительная сталь, но, к удивлению де Веррека, в помещении по-прежнему находился лишь один солдат, и тот боялся еще сильнее, чем Роланд. Робби криком торопил приятеля.

– Исусе, – промолвил Роланд, и это была молитва.

Скалли рычал, приглашал всех воинов во дворе подойти поближе и расстаться с жизнью. У ног его лежали три трупа, и пламя костров отражалось в темном зеркале крови, разлитой на булыжниках мостовой.

– Женевьева вышла! – проорал Роланду Робби. – Уходим! Скалли!

– Я не закончил, – рявкнул Скалли.

– Закончил! – крикнул Робби и потянул верзилу за плечо. – Бежим!

– Ненавижу убегать.

– Бежим! Сейчас! За Дугласа!

Они побежали. До сих пор все оставались живы только потому, что люди во дворе замка были полусонными и растерянными, но теперь враг пришел в себя. За беглецами началась погоня, и тут Роланд уловил звук, которого боялся, – позвякивание ворота взводимого арбалета. Он прошлепал босыми ногами по подъемному мосту, услышал щелчок спущенной тетивы, но болт прошел мимо. Болта он не видел, но знал, что за ним последуют другие. Ухватив Хью за руку, де Веррек потащил мальца за собой и в этот миг заметил краем глаза, как мимо пролетело что-то белое. Еще одна белая вспышка! Ему, обезумевшему от страха, показалось, что это голуби. Ночью? Третий предмет промчался мимо, за спиной раздался крик, и Роланд понял, что это были летящие в ночи стрелы. Стрелы с гусиным оперением, английские стрелы, стрелы, пронзающие тьму и разящие людей, выходящих из замка. Одна из них отклонилась с пути и прошуршала рядом с Роландом. Потом стрелы прекратились, и четверо всадников проскакали по траве с мечами наголо. Они промчались мимо беглецов, повернули, и длинные клинки обрушились на преследователей. Поток всадников не прекращался, кони огибали Роланда. Снова полетели стрелы, без устали хлеща по открытому проему ворот, где скопились арбалетчики.

А потом беглецов окружили вдруг люди с длинными луками, а всадники образовали заслон позади, оберегая их от обстрела из замка до тех пор, пока они не добрались до леса. Там Роланд упал на колени.

– Боже милосердный! – громко взмолился он. – Благодарю тебя!

Рыцарь отдувался и дрожал и все еще держал Хью за руку.

– Сэр? – с тревогой окликнул его Хью.

– Ты спасен, – сказал ему Роланд, а затем кто-то подошел, поднял мальца на руки и унес, оставив Роланда в одиночестве.

– Сэм! – раздался резкий окрик. – Оставь дюжину парней на опушке леса. Тетивы не снимать! Остальные к ферме! Брат Майкл, ты где? Сюда!

Роланд увидел, как вокруг Женевьевы собираются люди. Он по-прежнему стоял на коленях. Ночь наполнилась возбужденными английскими голосами, и Роланд редко когда ощущал себя таким одиноким. Он огляделся и увидел, что залитый лунным светом луг между лесом и замком пуст. Если граф Лабруйяд или отец Маршан и намеревались устроить погоню, она еще не началась. Роланд подумал, что он всего лишь пытался следовать законам чести, и тем не менее его жизнь перевернулась. Потом его плеча коснулся Мишель:

– Я потерял ваши сапоги, мессир.

Роланд ничего не ответил, и Мишель склонился над ним.

– Мессир?

– Пустое, – отозвался рыцарь.

– Я потерял сапоги и лошадей, мессир.

– Пустое! – бросил Роланд более резко, чем намеревался.

Как ему теперь быть? Он думал, что ему поручено выполнить два подвига, один из них высочайшей святости, однако они привели его к этому горькому отчаянию. Роланд смежил очи и принялся молиться, прося направить его, а потом ощутил на своем лице горячее дыхание. Он вздрогнул, затем почувствовал на щеке чей-то влажный язык, распахнул глаза и увидел пару нависающих над ним волкодавов.

– Ты им понравился! – произнес веселый голос, но, поскольку говорил человек по-английски, Роланд не понял ни слова. – А теперь кыш отсюда, оба! – продолжил речь незнакомец. – Не каждому понравится принять крещение от пары проклятых псов.

Собаки унеслись прочь, и их место занял Томас из Хуктона.

– Мессир! – начал он, хотя в его голосе не ощущалось уважения. – Следует мне убить или поблагодарить вас?

Роланд поднял взгляд на Бастарда. Рыцарь-девственник все еще дрожал и не знал, что ответить, поэтому повернулся и снова посмотрел на замок.

– Они нападут? – спросил он.

– Ясное дело, нет, – отозвался Томас.

– Ясное?

– Они наполовину сонные, наполовину пьяные. Быть может, к утру и решатся на вылазку. Хотя едва ли. Вот почему, мессир, для моих людей установлены два правила.

– Правила?

– Парни могут пить сколько влезет, но с моего разрешения. И никаких изнасилований.

– Никаких… – начал Роланд.

– Если не хотят, конечно, чтобы их вздернули на ближайшем дереве. Я слышал, что Лабруйяд хотел изнасиловать мою жену? – спросил Томас. Роланд только кивнул. – В таком случае примите мою благодарность, мессир, – продолжил Бастард, – потому что вы совершили отважный поступок. Поэтому спасибо.

– Но ваша жена…

– Жить будет, – сказал Томас. – Хотя, вероятно, с одним глазом. Брат Майкл сделает все возможное – правда, сомневаюсь, что он способен на многое. Да и не уверен, стоит ли продолжать называть его братом. Не берусь утверждать, кто он такой теперь. Идемте, мессир.

Роланд покорно встал и пошел через лес в сторону фермы.

– Я не знал, – проговорил он, потом осекся.

– Не знали, что за ублюдок этот Лабруйяд? Я вам говорил, но что толку? Мы все ублюдки. Меня ведь кличут Бастардом, помните?

– Но вы не позволяете своим людям творить насилие над женщинами?

– Бога ради! – воскликнул Томас, поворачиваясь к рыцарю. – Вам кажется, что жизнь устроена просто? На турнире, может, и так. Турнир – это не всерьез. Ты выступаешь за одну сторону или за другую, и никто не полагает, что Господь стоит на турнире за ту или иную сторону. Там есть маршалы, которые заботятся, чтобы тебя не вынесли убитым с ристалища. А тут маршалов нет. Есть просто война, война без конца, и единственное, что ты можешь, – это постараться выбрать правильную сторону. Но кто, скажите бога ради, знает, какая сторона правильная? Зависит от того, где ты родился. Я вот родился в Англии, но родись я во Франции, то сражался бы за короля Иоанна и считал, что Господь с нами. Но вместе с тем я стараюсь не причинять зла. Правило нехитрое, но оно работает. А если я все-таки сотворю зло, то читаю молитвы, жертвую Церкви и делаю вид, что моя совесть чиста.

– Вы творите зло?

– Это война, – отозвался Томас. – Убивать – наша работа. В Писании сказано: non occides[27]. Но мы убиваем. В Оксфорде один премудрый доктор растолковал мне смысл заповеди: не следует убивать в преступных целях. Это не то же, что «не убий». Но когда я поднимаю забрало какому-нибудь несчастному ублюдку и вонзаю меч в его глазницу, наука меня не сильно утешает.

– Тогда почему вы этим занимаетесь?

– Потому что мне это нравится. – Томас посмотрел на него почти враждебно. – Потому что я мастер в этом ремесле. Потому что во тьме ночи мне иногда удается убедить себя, что я сражаюсь за весь тот бедный люд, который не может сражаться сам за себя.

– И это так?

Томас не ответил, вместо этого окликнув человека у двери фермы:

– Отец Левонн!

– Томас?

– Вот ублюдок, из-за которого произошли все беды. Рыцарь Роланд де Веррек.

– Мессир. – Священник с поклоном приветствовал Роланда.

– Мне нужно поговорить с Робби, отче, – бросил Томас. – И позаботиться о Женевьеве. Не подберете ли вы сиру Роланду какие-нибудь сапоги?

– Сапоги? – удивился клирик. – Здесь? Откуда?

– Вы же священник. Молитесь, молитесь и молитесь.

Томас снял тетиву, коря себя за то, что не сделал этого раньше. Лук, надолго оставленный с надетой тетивой, мог приобрести постоянный изгиб – «пойти за тетивой», как говорили лучники, и такой лук терял часть силы. Бастард смотал тетиву, спрятал в кошель и шагнул в дом, в котором мерцал слабый свет тростниковой лучины. Робби сидел в стойле для скота, в прочее время безраздельно принадлежавшее пегой коровенке с одним рогом.

– У него была птица, – проговорил Робби, как только Томас переступил через порог. – Сокол. Он называл его каладрием.

– Мне знакомо это слово, – кивнул Бастард.

– Я думал, каладрии способны обнаружить в человеке болезнь! А священник пытался ее ослепить! Я убил птицу. Надо было и попа убить!

Томас криво усмехнулся:

– Помню, когда Женевьева убила священника, пытавшего ее, ты этого не одобрил. А теперь сам готов прикончить попа?

Робби понурил голову и уставился на гнилую солому на полу стойла. Он помолчал, потом пожал плечами:

– Мой дядя здесь, во Франции. Он не сильно старше меня, но все равно мой дядя. Он убил другого моего дядю, того, которого я любил.

– А этого дядю ты не любишь?

Робби покачал головой:

– Он меня пугает – лорд Дуглас. Насколько я понимаю, он теперь вождь моего клана.

– И чего он от тебя требует?

– Чтобы я сражался с англичанами.

– А ты дал клятву этого не делать, – произнес Томас.

Робби кивнул, потом пожал плечами:

– И кардинал Бессьер освободил меня от этой клятвы.

– Кардинал Бессьер – кусок липкого дерьма, – бросил Томас.

– Да, знаю.

– Чего ради твоего дядю занесло сюда?

– Чтобы драться с англичанами, ясное дело.

– И он ожидает, что ты будешь драться вместе с ним?

– Таково его желание, но я ответил, что не могу нарушить клятву. Тогда он отправил меня к Бессьеру. – Шотландец поднял взгляд на Томаса. – В орден Рыболова.

– Господи! И что же это такое?

– Одиннадцать рыцарей… ну, их было одиннадцать до этой ночи, которые дали клятву разыскать… – Тут он вдруг смолк.

– Малис, – закончил Томас за него.

– Ты знаешь, – уныло произнес Робби. – Кардинал говорил, что ты знаешь. Он ненавидит тебя.

– Мне он тоже не по душе, – спокойно ответил Томас.

– Это меч, – продолжал Робби. – Считается, что он волшебный.

– Я не верю в волшебство.

– Но простой народ верит, – возразил шотландец. – И если Бессьер завладеет мечом, то обретет силу, не так ли?

– Силу, чтобы стать папой, – пробормотал Томас.

– Думается, на самом деле это не очень хорошо? – предположил Робби.

– Да, из тебя вышел бы папа получше. Черт, даже из меня! Или из этой коровы.

Робби криво усмехнулся, но промолчал.

– Так что ты теперь будешь делать? – спросил англичанин, но Робби снова ничего не ответил. – Ты спас Женевьеву, – сказал Бастард, – поэтому я освобождаю тебя от клятвы. Ты свободен, Робби.

– Свободен? – Робби скривился и посмотрел на Томаса. – Свободен?

– Я освобождаю тебя. Все клятвы, которые ты дал мне, больше не существуют. Ты волен сражаться против англичан, если хочешь. Te absolvo[28].

Эта поповская латынь заставила Робби усмехнуться.

– Ты отпускаешь меня быть свободным и нищим, – буркнул он.

– Продолжаешь играть?

– И проигрывать, – кивнул шотландец.

– Так или иначе, ты свободен. И спасибо.

– За что?

– За то, что сделал этой ночью. А теперь мне нужно повидаться с Женни.

Робби смотрел, как Томас идет к двери.

– Так как мне быть? – выпалил он.

– Робби, выбор за тобой. Ты свободен. Больше никаких клятв. – Томас помедлил на пороге, но, поняв, что Робби не собирается отвечать, вышел. Корова подняла хвост, и в стойле завоняло.

Скалли с силой распахнул дверь.

– Да это чертовы англичане! – возмутился он.

– Да.

– Но драка все равно вышла на славу. – Скалли расхохотался. – Один сукин сын попытался отрубить мне ногу секирой, так я перепрыгнул через его замах и ткнул мечом ему в рот. Он только и вытаращился на меня. Я дал ему малость поразмыслить, а потом толкнул. Черт побери, как он вопил! Мамочку, наверное, звал, да какой от нее прок, когда у тебя в глотке меч Дугласа. – Верзила снова засмеялся. – Да, драка на славу! Но ведь за англичан?

– Мы сражались за Женевьеву, – ответил Робби. – А она француженка.

– Эта тощая ведьма? Ничего себе, но я предпочитаю побольше мяса. Так что теперь? И что с этим долбаным рыболовом?

– Не думаю, что отец Маршан примет нас обратно. – Робби печально улыбнулся.

– При любом раскладе это была пустая затея. Пляски вокруг глупого попа с волшебной птицей.

Скалли нагнулся, поднял пучок соломы и протер лезвие меча. Когда он склонился над оружием, заплетенные в волосы кости застучали.

– Так мы уходим? – спросил он.

– Куда?

– Господи! К нашему лорду, конечно!

Он имел в виду лорда Дугласа, дядю Робби.

– Ты этого хочешь? – мрачно поинтересовался Робби.

– А чего еще? Мы пришли сюда делать долбаную работу, а не плясать вокруг чертовых рыболовов.

– Я поговорю с Томасом. Уверен, он даст тебе лошадь. И денег.

– Лорд захочет, чтобы и ты вернулся.

– Я дал клятву, – начал Робби, а потом вспомнил, что Томас освободил его от данных обещаний. Теперь он мог сам выбирать свою судьбу. – Скалли, я остаюсь.

– Остаешься?

– Ты можешь идти к моему дяде, но я останусь здесь.

Скалли нахмурился:

– Если ты останешься с этим парнем, – он махнул рукой в направлении той части дома, в какую, по его мнению, ушел Томас, – то, когда мы встретимся в следующий раз, мне придется тебя убить.

– Верно.

Скалли харкнул в сторону коровы.

– Я сделаю это быстро. Без злобы. Ты поговоришь с тем малым насчет лошади?

– Да, и попрошу отсыпать тебе монет на путешествие.

Скалли кивнул:

– Все по уму получается: ты остаешься, я уезжаю, а потом я тебя убью.

– Да, – ответил Робби.

Он был свободен.

* * *

К своему удивлению, отец Левонн нашел сапоги – в сундуке, стоявшем в комнатке на чердаке фермы.

– Крестьянин сбежал, – доложил он, глядя, как Роланд пытается натянуть обувь, – но мы оставим ему деньги. Налезли?

– Налезли, – подтвердил Роланд. – Но нельзя же украсть их.

– Мы оставим столько денег, сколько они стоят, – заявил отец Левонн. – Поверьте мне, это французский крестьянин, и золото для него ценнее обуви.

– У меня нет денег, – возразил Роланд. – Вернее, они остались в замке.

– Томас заплатит, – ответил отец Левонн.

– Он согласится?

– Конечно. Он всегда платит.

– Всегда? – В голосе Роланда звучало удивление.

– Бастард, – терпеливо пояснил отец Левонн, – живет на границе английской Гаскони. Ему нужны зерно, сыр, мясо и рыба, а еще – вино и сено. Если он будет все это отбирать, местному народу это не понравится. Крестьяне предадут его Бера, или Лабруйяду, или какому-нибудь другому сеньору, которому захочется украсить черепом Томаса большой зал. Поэтому Бастард заботится об их добром отношении. Он платит. Большинство лордов не платят. Кто, по-вашему, более популярен?

– Но… – протянул де Веррек, однако не договорил.

– Но – что?

– Бастард, – недоуменно продолжил Роланд, – это ведь эллекин?

– А, так вы считаете, что эллекины – это дьявольские создания? – Отец Левонн рассмеялся. – Томас христианин, и даже, осмелюсь сказать, христианин хороший. Сам он в этом не уверен, но старается.

– Но он ведь предан анафеме, – указал рыцарь.

– За поступок, который совершили и вы, – за спасение жизни Женевьевы. Быть может, теперь вас тоже отлучат? – Отец Левонн заметил отразившийся на лице Роланда ужас и попытался смягчить удар. – Мессир, существуют две церкви, – продолжил он, – и я сомневаюсь, что для Господа важно, если человек отлучен от одной из них.

– Две? Есть только одна Церковь, – заявил де Веррек. Он посмотрел на священника так, будто тот и сам был еретиком. – Credo unam, sanctam, catholicam et apostolicam Ecclesiam, – отчеканил он.

– Еще один солдат, говорящий на латыни! Вы и Томас! И я тоже верую в единую святую Католическую и апостольскую церковь, сын мой, но Церковь эта двулика, как Янус. Одна Церковь, два лица. Вы служили отцу Маршану?

– Да, – ответил Роланд, несколько смутившись.

– А кому служит он? Кардиналу Бессьеру. Кардиналу Луи Бессьеру, архиепископу Ливорно и папскому легату при дворе Франции. Что известно вам о Бессьере?

– Что он кардинал. – Роланд больше ничего и не знал.

– Его отец торговал свечным салом в Лимузене, – сообщил отец Левонн. – Юный Луи рос смышленым мальчиком, и у его отца было достаточно денег, чтобы дать сыну образование. Но много ли в этом мире шансов у сына торговца салом? Ему не стать сеньором, ведь он, в отличие от вас, не родился с привилегиями и титулом. Зато всегда остается Церковь. В нашей святой Католической и апостольской церкви можно подняться очень высоко. Если ты умен, то не важно, что тебя родили в сточной канаве, и сын торговца салом способен стать князем Церкви. Поэтому Церковь притягивает всех этих смышленых мальчишек, а некоторые из них, как Луи Бессьер, вдобавок амбициозны, жестоки, жадны и беспощадны. Так вот, мессир: одно лицо Церкви – это наш нынешний папа. Добрый человек, малость недалекий, слегка излишне приверженный церковным догмам. Но это человек, пытающийся творить волю Христа в этом порочном мире. Другое ее лицо – это Луи Бессьер, человек злой, который больше всего на свете желает стать папой.

– Для чего и разыскивает Малис, – едва слышно добавил Роланд.

– Именно.

– А я подсказал отцу Маршану, где найти ее! – продолжил Роланд.

– Вот как?

– Или где есть шанс ее найти. Я не уверен. Меча там может и не быть.

– Думаю, вам нужно поговорить с Томасом, – вкрадчиво предложил отец Левонн.

– Скажите ему сами, – ответил Роланд.

– Я? Почему?

Рыцарь пожал плечами.

– Мне надо уезжать, отче.

– Куда?

– Разослан арьербан. Я обязан повиноваться.

Отец Левонн нахмурился:

– Вы присоединитесь к армии короля Франции?

– Разумеется.

– А сколько у вас там врагов? Лабруйяд? Маршан? Кардинал?

– Я могу объяснить все отцу Маршану, – неуверенно произнес Роланд.

– Полагаете, он внемлет разуму?

– Я дал клятву, – возмутился де Веррек.

– Так заберите ее обратно!

Роланд покачал головой.

– Не могу. – Заметив, что священник собирается возразить, рыцарь поспешил продолжить: – Я знаю, что нельзя делить все на белое и черное, отче, и допускаю, что Бессьер негодяй, и догадываюсь, что Лабруйяд – мерзавец, но разве его жена лучше? Она прелюбодейка! Распутница!

– Половина христиан повинна в этом грехе, и большая часть из второй половины тоже не прочь в нем погрязнуть.

– Оставшись здесь, я тем самым смирюсь с ее грехом, – заявил де Веррек.

– Боже правый! – удивленно промолвил отец Левонн.

– Неужели так дурно искать чистоты? – почти умоляюще спросил Роланд.

– Нет, сын мой, но вы идете против здравого смысла. Признаете, что дали клятву плохим людям, а теперь утверждаете, что нарушать ее нельзя. В чем же здесь чистота?

– Тогда, быть может, я нарушу клятву, если так подскажет мне совесть, – допустил Роланд. – Но зачем нарушать ее, чтобы встать на сторону человека, который сражается против моей страны и укрывает прелюбодейку?

– Я считал, что вы гасконец. Англичане правят Гасконью, и никто не оспаривает их права.

– Некоторые гасконцы оспаривают, – возразил де Веррек. – И если дойдет до боя, я буду сражаться за то, что считаю справедливым.

Отец Левонн пожал плечами.

– Большего от вас и не требуется, – согласился священник. – Но вам по меньшей мере следует попрощаться с Томасом.

Он выглянул из окна и увидел, что на краю земли занимается рассвет.

– Ступайте, он ждет, чтобы поблагодарить вас.

Отец Левонн проводил Роланда вниз, в просторную кухню. Там была Женевьева, левый глаз которой пересекала повязка. В углу спал Хью. Томас сидел рядом с женой, обняв ее рукой за плечи.

– Отче, – кивнул он отцу Левонну.

– Сир Роланд выразил желание уехать, – сообщил отец Левонн. – Я пытался убедить его остаться, но он настаивает, что должен идти к королю Иоанну.

Священник обернулся и дал Роланду знак высказать все, что тот сочтет нужным, но де Веррек молчал. Он зачарованно смотрел на третьего из присутствующих, сидящего за столом. Казалось, рыцарь лишился возможности говорить или даже двигаться. Рыцарь просто смотрел, и в его голове мелькали все поэтические строки, которые пели трубадуры в замке его матери: о губах, похожих на лепестки роз, о щеках, белых, как крыло голубки, о глазах, способных озарить самое темное небо, о волосах цвета воронова крыла. Роланд вновь попытался заговорить, но не мог произнести ни слова, а она смотрела на него столь же широко распахнутыми глазами.

– Вы не знакомы с графиней де Лабруйяд? – осведомился Томас. – Госпожа, это мессир Роланд де Веррек… – Он помедлил, потом добавил с нажимом: – Который поклялся возвратить вас вашему мужу.

Но Бертилла, похоже, не слышала этих слов, как не слышал их Роланд, потому что она просто смотрела на де Веррека. Они глядели друг на друга, и остальной мир перестал для них существовать.

Время остановилось, небо затаило дыхание, а рыцарь-девственник влюбился.

Часть третья Пуатье

Глава 10

Две игральные кости покатились по столу.

Стол был тонкой работы, с инкрустированными изображениями единорогов из серебра и слоновой кости, но сейчас его покрывала скатерть из темно-синего бархата с золотой бахромой. Бархат приглушал стук костей, на которые смотрели пятеро игроков.

– Кишки Господни! – воскликнул самый младший из них, когда кости остановились.

– Опорожнились прямо на вас, сир, – сказал другой мужчина, наклонившись над столом. – Трижды!

Ему приходилось вглядываться, потому что кости, пусть и выточенные из самой лучшей и самой белой слоновой кости, были размечены золотом, поэтому читались с трудом. Странное освещение внутри просторного шатра, сшитого из ткани, расцвеченной в красные и желтые полосы, еще более усложняло ситуацию. Впрочем, окрашивать этим полосам было особенно нечего – хотя утро уже переходило в день, небо укутывала пелена облаков. Мужчина вопросительно посмотрел на принца, ожидая его разрешения собрать кости. Принц кивнул.

– Два и один, – сказал человек, ухмыляясь. – Что, как понимаю, составляет три и увеличивает ваш мне долг до трех сотен.

– Ваша радость совершенно неуместна, – буркнул принц, хотя и беззлобно.

– Неуместна, сир, но все равно остается радостью.

– Боже, только не это! – Принц поднял взгляд, потому как в шатре стало вдруг шумно от проливного дождя. Тот стучал по полотну все утро, теперь же забарабанил, а затем хлынул с такой силой, что игрокам приходилось кричать, чтобы слышать друг друга. – Бог не любит меня сегодня!

– Он обожает вас, сир, но мою мошну предпочитает еще больше.

Принцу исполнилось двадцать шесть. Это был молодой красавец с копной светлых волос, казавшихся темными в причудливом освещении шатра. У него было скуластое лицо и глубоко посаженные глаза, черные, как те гагатовые пуговицы, что украшали высокий воротник его камзола королевского голубого цвета, по моде короткого и приталенного. Баску[29] распирал китовый ус, по кайме она была расшита жемчугом, с подкладкой из желтого шелка, и дополнялась золотым шитьем. Пояс для меча был из той же ткани, но с вышитой эмблемой принца – три пера из шелка цвета слоновой кости. Сам меч в ножнах стоял, прислоненный к креслу у входа в шатер. Принц подошел к откинутому пологу и глянул на дождевые тучи.

– Господи, неужели это никогда не прекратится?

– Постройте ковчег, сир.

– И чем его наполнить? Женщинами? Каждой твари по паре? Заманчивая идея! Две девчонки с золотыми волосами, две с черными, ну и парочка рыжих для разнообразия?

– Куда более предпочтительная компания, нежели звери, сир.

– Вам это по опыту известно?

Собравшиеся рассмеялись. Над шутками принцев положено смеяться, но этот смех был вполне искренним, потому что Эдуард Вудстокский, принц Уэльский, герцог Корнуоллский, граф Честерский и еще бог весть скольких земель, был веселым, приятным в обращении и щедрым мо-лодым человеком. Мужчина видный, он притягивал бы женские взоры, даже не будь наследником английского престола и, согласно мнению законников и советников его отца, также престола французского. Король Иоанн это отрицал, что вполне естественно. Из-за этих претензий английская армия и находилась во Франции.

Герб принца был гербом королевским, с изображением трех золотых львов Англии и французских лилий, а поверх них шла серебряная полоса с тремя похожими на штандарты ярлычками, указывающая на то, что он старший сын короля. Впрочем, сам принц предпочитал черный щит с тремя белыми, как алебастр, перьями.

Эдуард уныло посмотрел на небо.

– Проклятый Богом дождь, – буркнул он.

– Он скоро должен прекратиться, сир.

Принц не ответил на это замечание. Его взгляд устремился между двумя дубами-близнецами, стоявшими, подобно часовым, у входа в шатер. Из-за сильного дождя Тур был почти не виден. Город не выглядел неприступным. Действительно, его Сите довольно надежно обороняли башни и каменные стены, но бург, где наверняка укрывалась бо́льшая часть богатств, располагался в низине и был обнесен лишь неглубоким рвом да деревянной стеной, проломленной во множестве мест. Закаленные в боях войска принца могли одолеть эту преграду даже во сне, если бы Луара не вышла из берегов, – Тур теперь защищали затопленные поля, превратившиеся в болота пашни и густой слой грязи.

– Проклятый Богом дождь, – повторил принц, и Бог ответил раскатом грома, таким внезапным и оглушительным, что все в шатре вздрогнули.

Разорвавшее небо зигзагообразное копье молнии ударило в невысокий холм, на котором стоял шатер, и все на миг окрасилось в ослепительно-белый и черный тона. Потом грянул второй громовой раскат, и хотя казалось, дождь уже не способен усилиться, он хлынул с удвоенной мощью. Капли отскакивали от расквашенной земли, сливались по пологу шатра и потоками сбегали с холма.

– Господи! – воскликнул Эдуард. – Господи! Господи! Господи!

– Это святой Мартин нашептывает ему на ухо, сир, – заметил один из придворных.

– Мартин?

– Святой покровитель Тура, сир.

– Он что, утопленник?

– Вроде как умер в своей постели, сир, но я не уверен.

– Этот чертов малый заслужил, чтобы его к чертям утопили, раз наслал этот чертов дождь.

У подножия холма появился всадник. На попоне лошади имелся герб, но ткань настолько промокла, что эмблему невозможно стало различить. Грива лошади прилипла к ее шее, с нее лилась вода. Копыта скользили по грязи, а всадник, под басинетом которого был надет кольчужный капюшон, согнулся в седле.

Заставив измученное животное подняться по пологому склону, он подъехал к шатру.

– Его высочество здесь?

– Да! – отозвался Эдуард. – Нет-нет, не спешивайся!

Прибывший собирался уже слезть с седла, чтобы преклонить колено перед принцем, но вместо этого лишь поклонился. Капли отлетали от его шлема.

– Меня послали передать вашему высочеству, что мы попытаемся снова, – проорал гонец. От принца его отделяло всего пять шагов, но шум дождя заглушил бы нормальную речь.

– Вы намерены добираться до этого проклятого города вплавь? – поинтересовался Эдуард и махнул рукой, давая понять, что отвечать нет смысла. – Передай ему, что я иду! – крикнул он, потом вернулся в шатер и щелчком пальцев подозвал слугу, поджидавшего в тени. – Плащ! Шапку! Коня!

Мир оглох от очередного раската грома. Молния ударила в развалины церкви Святого Лидуара, камни которой пошли на ремонт стен Сите.

– Сир, вам нет нужды ехать! – заявил один из собравшихся за игральным столом.

– Если наши идут в бой, они должны меня видеть!

– Вы без доспехов, сир!

Принц сделал вид, что не слышит, и поднял руки, давая слуге прикрепить ножны к серебряной цепи, свисающей с пояса. Другой слуга накинул на Эдуарда плотный черный плащ.

– Не этот, – возразил принц, скидывая плащ. – Красный! Тот, который с золотой бахромой!

– Краска полиняет, сир.

– К черту краску, меня должны видеть. Красный! Воины должны узнать мое милое личико. Подайте вон ту шапку – поменьше. Конь готов?

– Как всегда, сир, – сказал слуга.

– Какой именно?

– Фудр, сир.

Принц рассмеялся:

– Чертовски уместно, да? Фудр!

«Фудр» по-французски значит «молния», а принц, как и его окружение, предпочитал говорить по-французски. На английский он переходил лишь в тех случаях, когда требовалось объясниться с простыми солдатами. Эдуард выбежал под дождь и выругался, поскользнувшись на мокрой траве. Чтобы не упасть, ему пришлось ухватиться за конюха, держащего Фудра.

– Подсади! – Принц уже вымок до нитки. – Когда вернусь, мне понадобится сухая одежда! – приказал он слуге, оставшемуся в шатре, потом дернул поводья.

– Постойте! – крикнул кто-то.

Но Эдуард уже мчался прочь. Он щурился, потому что дождь сек глаза.

Поднявшийся ветер рвал мокрые ветви, Фудр отпрянул от низкого, покрытого густой листвой сука, не выдержавшего напора бури. Небо рассекла молния, высветив ярко-белой вспышкой известняковый обрыв за рекой, несколько секунд спустя последовал раскат грома, такой мощный, будто обрушился небесный свод.

– Сир, вы просто идиот! – Другой всадник поравнялся с хохотавшим принцем.

– Промокший идиот!

– Мы не можем идти на приступ среди всего этого!

– Возможно, именно так считает и чертов враг?

Лошадь принца прошлепала по напитавшемуся водой лугу к группе ив, где черной массой под сводом серого дня собрались облаченные в кольчуги мужчины. Прямо за спиной у них текла река, поверхность которой бурлила под беспрестанным дождем. По левую руку от принца, ближе всего к хлипким оборонительным сооружениям бурга, но отделенные от них широкой полосой вышедших из берегов болот, располагались лучники. Они пробирались на север, к городу, но принц заметил, что ни один из них не сгибал лука и не пускал стрел.

– Сэр Бартоломью! – окликнул Эдуард, ныряя под ветку ивы.

– Чертовы тетивы отсырели, – сообщил сэр Бартоломью Бургхерш, не глядя на принца.

Это был смуглый крепыш, годами немногим старше принца, который славился непримиримой ненавистью ко всему французскому, за исключением разве что их вина, золота и женщин.

– Чертовы тетивы сырые насквозь. Стрелять в ублюдков без толку, проще плеваться. Пошли!

Строй кольчужных воинов потянулся на север, за лучниками, которые из-за намокшей тетивы не могли стрелять на привычное им расстояние.

– Почему лучники там? – осведомился принц.

– Один малый перебежал к нам и сообщил, что французы отступили в Сите, – объяснил Бургхерш.

Его латники – все пешие, со щитами, мечами и секирами – пробивались по раскисшей почве навстречу буре с дождем. Ветер был так силен, что гнал по затопленному пространству волны, на которых даже закручивались белые барашки. Принц дал коню шпоры и поехал за ратниками, всматриваясь сквозь шторм и гадая, неужели противник действительно оставил бург. Он надеялся, что так. Его армия разбила лагерь на самом высоком месте в округе. Горстка везунчиков смогла разместиться в хижинах или сараях, какая-то часть имела шатры, но большинству пришлось сооружать укрытия из ветвей, листвы и дерна. Бург же мог приютить всех его воинов до поры, пока непогода не минет. Сэр Бартоломью, сидя на красавце-скакуне, держался рядом с принцем.

– Часть луков сможет стрелять, сир, – сказал он несколько беспокойно.

– Можно ли доверять тому малому? Его словам про бегство ублюдков?

– Говорил он весьма убедительно, сир. По его словам, граф Пуату приказал всем защитникам отойти в Сите.

– Так щенок Карл тут? – спросил принц. Карл был восемнадцатилетним дофином, наследником французского короля Иоанна. – Мальчишка совершил стремительный переход из Буржа? И теперь вот так позволит нам взять город? – Принц всмотрелся сквозь завесу дождя. – Его знамена все еще на стене, – с сомнением добавил он.

Жалкие укрепления бурга украшали штандарты, но распознать эмблемы на них было трудно, потому что от дождя краска поплыла. Однако изображения святых и лилий были вполне различимы, и само наличие знамен подразумевало, что обороняющиеся до сих пор за частоколом.

– Хотят заставить нас думать, будто они все еще в бурге, сир, – предположил Бургхерш.

– А мне нужен этот город, – отозвался принц.

Он привел из Гаскони шесть тысяч воинов. Они жгли города, грабили замки, разоряли фермы и резали скот. Захватили знатных пленников, чей выкуп покроет половину расходов на войну. Добычи на самом деле было столько, что люди не могли увезти все награбленное.

Из одной лишь сокровищницы в Сен-Бенуа-дю-Со люди принца забрали не меньше четырнадцати тысяч золотых экю, каждый из которых стоил три английских серебряных шиллинга. Больше двух тысяч фунтов хорошего французского золота! Сопротивления им почти никто не оказывал. Большой замок Роморантен держался пару дней, но когда зажигательные стрелы лучников запалили крышу донжона, гарнизон посыпал наружу, пытаясь спастись из-под падающих среди сполохов пламени балок. Один капеллан при дворе принца подсчитал, что армия к этому времени покрыла двести пятьдесят миль. Это были двести пятьдесят миль грабежа и разрушения, расхищения и убийства. Двести пятьдесят миль обнищания Франции, свидетельство того, что Англия может безнаказанно хозяйничать на вражеской земле.

Принц понимал, что его армия мала. Во главе шести тысяч человек он углубился на двести пятьдесят миль и теперь находился в самом центре страны, способной вывести против него десятки тысяч воинов. Молва твердила, что король Франции собирает армию, но где именно и насколько большую, принц не знал, был убежден: войско короля Иоанна будет многочисленнее его армии, и причина, по которой он так жаждал заполучить Тур, крылась в том, что со взятием этого города появлялся шанс объединиться с еще более малочисленным отрядом графа Ланкастерского. Ланкастер вышел из Бретани с целью опустошить полосу земли на севере Франции и теперь получил приказ идти на юг на подмогу принцу. Тем временем сам Эдуард пробивался на север. Но чтобы соединиться с Ланкастером, ему требовалось переправиться через Луару, а чтобы переправиться через Луару, требовался мост, а чтобы захватить мост, нужно овладеть Туром. Объединившись с Ланкастером, принц сосредотачивал под своей рукой достаточные силы, чтобы продвигаться на север, к Парижу, разграбить самую сердцевину вражеской земли и бросить вызов французской королевской армии. Если он не переправится через реку, ему придется отступить.

Лучники пробирались краем трясины. Дождь лил как из ведра, ветер гнал по воде мелкую рябь. Один из них вытащил лук и выстрелил в деревянный частокол бурга, но тетива намокла, и стрела упала с большим недолетом.

– Не трать чертовы палки! – гневно рявкнул вентенар, глава отряда из двадцати лучников. – Выжди, пока точно не достанешь чертова француза!

– Если там есть кого доставать, – бросил Бургхерш. Ни одного врага не было видно на хлипких стенах бурга. – Может, ублюдки и впрямь ушли? – прибавил он с надеждой.

– Но с какой стати Карлу оставлять бург? – спросил принц.

– Потому что он идиот, сир? – предположил Бургхерш.

– Что дофин уродлив, это я слышал. А что дурак – нет.

– В то время как вы, сир… – протянул другой их спутник, и Бургхерш оглянулся, пораженный такой наглостью, но принц рассмеялся, оценив шутку.

Некоторые лучники использовали луки в качестве шестов, пробуя ими почву или просто опираясь на них. А враг все не показывался. Ближайшая к реке группа лучников набрела на отмель и бодро устремилась к смехотворной стене, за которой скрывались богатые дома и изобильные церкви бурга Тура. Другие лучники тоже потянулись к этому, относительно сухому участку, за ними шли латники, шлепая по воде и грязи, и наконец на этом низеньком островке собралась целая толпа.

И тут защелкали арбалеты.

Дюжины сухих арбалетов, потому что стрелки располагались в верхних этажах домов рядом со стеной. Болты свистели сквозь дождь, и сила, с которой они врезались в первых лучников, отбросила тех назад. Пара англичан попыталась отстреливаться из своих длинных луков, но намокшие тетивы тянулись, и стрелы бессильно падали перед деревянной стеной, которая в один миг ощетинилась секирами, мечами и копьями.

– Черт! – выругался принц.

– Еще полсотни шагов, – проговорил Бургхерш, имея в виду, что, подойди лучники поближе ярдов на пятьдесят, их стрелы достали бы до бурга, но арбалеты плевались смертельными гостинцами слишком плотно.

Принц видел человека, раненного в лицо, видел, как выступила кровь и как ее почти мгновенно смыло дождем, стоило несчастному упасть навзничь и растянуться в воде с торчащим из глаза коротким черным болтом.

– Отзывай их, – распорядился принц.

– Но…

– Отзывай!

Бургхерш пролаял приказ трубачу, и тот дал сигнал к отступлению. Ветер и дождь создавали шум, но недостаточно сильный, чтобы заглушить издевки защитников города.

– Сир! Вы слишком близко! – настаивал сопровождавший принца воин. Это был Жан де Грайи, капталь де Бюш[30], гасконец, который последовал за принцем из роскошного шатра. – Вы слишком близко, сир!

– Там четыре сотни человек, которые ближе меня, – возразил Эдуард.

– На вас красный плащ, сир. Это называется мишенью. – Капталь подвел своего коня бок о бок к коню принца. – Ублюдки! – бросил он.

Одного с принцем возраста, Жан был чернобров, с выразительными черными глазами, но, несмотря на молодость, заслужил славу грозного воина. Он привел отряд собственных воинов из Гаскони, все они носили его герб: пять серебряных двустворчатых раковин и черный крест на золотом поле. На попоне лошади тоже красовалась эмблема, а плащ всадника был расцвечен черными и желтыми полосами, и это делало капталя столь же заманчивой целью, что и принца.

– Если в вас, сир, попадет болт… – начал он, но не договорил, потому что болт пролетел рядом с его лицом, заставив невольно дернуться.

Принц Эдуард наблюдал, как лучники и латники пробираются назад сквозь жижу.

– Сэр Бартоломью! – окликнул он Бургхерша, который подъехал немного ближе к хлюпающим по воде людям.

– Сир?

– Тот ублюдок, что сообщил, что французы ушли, где он?

– В моем шатре, сир.

– Повесьте его. Медленно повесьте. Очень медленно.

Арбалетный болт воткнулся в болото прямо перед Фудром, и мимо копыт лошади пролетели брызги. Еще две стрелы прошли рядом, но принц не шевелился.

– Им не увидеть меня убегающим, – сказал он капталю.

– Лучше бежать, чем умереть, сир.

– Не всегда, – возразил Эдуард. – Репутация, мессир, репутация.

– Репутацию не заработаешь, если умрешь прежде срока, – заявил капталь.

– Мое время еще не настало, – ответил на это принц. – В Аржантоне мне предсказали судьбу.

– Вот как?

– Это была грязная карга, но народ твердит, что она видит будущее. Воняло от нее, как из выгребной ямы.

– И что она сказала?

– Что мне на роду написано свершить великие дела, – ответил Эдуард.

– Карга знала, что вы принц Уэльский, сир?

– Еще бы.

– Тогда едва ли она бы предсказала, что вам суждено умереть через неделю во время мерзкого ливня, верно? Чем больше удачи прорицают гадалки, тем больше им платят. И бьюсь об заклад, вы не поскупились.

– Да уж пожалуй.

– И наверняка какой-нибудь из ваших придворных нашептал карге, что говорить. Она сказала, что вам повезет в любви?

– О да.

– Легко прорицать подобное принцу. Принц может быть уродлив, как жаба, а красотки все равно будут раздвигать перед ним ноги.

– Воистину милостив Господь! – жизнерадостно отозвался принц.

Алая краска на его шапке начала линять, и по лицу Эдуарда бежали красные ручейки, поэтому казалось, будто он истекает кровью.

– Уходите, сир, – взмолился капталь.

– Еще минуту, мессир, – заявил принц.

Он твердо вознамерился дождаться, пока последний англичанин или валлиец не окажется позади его лошади.

Арбалетчик на верхнем этаже дома кожевника, что стоял близ южных ворот, заметил богатые плащи двух всадников. Он закрутил рукоятки ворота, дюйм за дюймом взводя оружие, дерево и металл поскрипывали от невероятного напряжения толстой тетивы. Стрелок ощутил, как тетива щелкнула, зайдя за собачку, удерживавшую ее, потом порылся среди болтов и выбрал тот, который выглядел острым и чистым. Вложил его в желоб и опер арбалет о подоконник. Француз поднял оружие. Он учел, что ветер дул порывами слева направо, поэтому увел прицел немного влево. Упер приклад в плечо, затаил дыхание и нащупал правой рукой спусковой крючок. Он ждал. Всадники не двигались. Пехотинцы бежали; иные из них падали, когда болты пробивали кожу или сталь и пронзали кости и плоть, но арбалетчику не было до них дела. Он прицелился в красный плащ, медленно приподнял руку, чтобы придать болту навесную траекторию, застыл, задержал дыхание и спустил крючок. Арбалет толкнул стрелка в плечо, болт отправился в полет – черная молния среди серебристых потоков дождя.

– Быть может, ночью дождь прекратится, – уныло пробормотал принц.

Болт врезался в цель – вспорол тонкую ткань штанов на правом бедре, не поцарапав ногу, пробил толстую кожу седла, замедлился, пройдя через деревянную раму, и наконец засел в одном из ребер Фудра.

Конь заржал и вздыбился от боли.

Принц успокоил скакуна.

– Проклятие! – воскликнул он. – На два дюйма выше, и я бы пел в переднем ряду хора.

– Сир, – вмешался капталь, – можете меня за это наказать, но я не хочу потерять вас.

Он наклонился, ухватил Фудра под уздцы и потянул принца обратно к ивовой рощице. Эдуард подбадривал отступающих пехотинцев, одновременно не мешая уводить себя из опасного места.

– Завтра! – провозглашал он – Завтра мы отомстим! Завтра мы разграбим Тур!

Но следующее утро не принесло перемен. Ветер все так же завывал над промокшей землей, дождь лил, гром гремел, а молнии рассекали небо. Судя по всему, Господь пожелал спасти Тур. Он хотел запереть англичан и их гасконских союзников к югу от Луары. И вот на третий день, поскольку оставаться без движения означало попасть в окружение французов, армия принца повернула обратно на юг.

Отступление началось.

* * *

Оружие хранилось в тюрьме под донжоном замка Кастийон-д’Арбизон. В темнице имелось пять камер, одну из которых занимал Питу, ожидающий, когда его отец пришлет из Монпелье людей Томаса. Еще две камеры пустовали.

– Я в них пьяниц сажаю, – пояснил Томас Кину.

– Господи, да они постоянно должны быть полны!

– Такое случается не часто, – сказал Томас и провел ирландца в самую большую из камер, приспособленную под оружейную.

Два волкодава стояли в коридоре и принюхивались, беспокойно наблюдая за Кином, нырнувшим в камеру.

– Парни знают, что могут напиваться сколько влезет, – продолжал Томас, – но не тогда, когда им положено быть трезвыми.

Он поднял фонарь и подвесил его на ввинченный в потолок крюк, однако от мерцающей свечи толку оказалось не много.

– Будучи умелым, остаешься в живых, – сказал он.

– Будучи трезвым? – хмыкнул Кин.

– Умелым, – поправил Томас. – Упражняйся, будь быстр, будь достаточно силен, чтобы натягивать лук или махать тяжелым мечом. Оружие требует искусства. Может статься, что твой противник в бою овладевает этим умением лет двадцать, поэтому тебе надо быть лучше. Окажешься хуже – и ты покойник. Что уж говорить про нас здесь? Мы – маленький гарнизон в гуще врагов, поэтому нам необходимо быть лучше всех.

– А если человек оказывается недостаточно хорош?

– Я его выгоняю. От желающих служить тут отбоя нет. Все хотят денег.

– Коредоры, имеющие свой замок? – Кин ухмыльнулся.

Это подразумевалось как шутка, но Томас все равно вздрогнул, потому что в ней присутствовала доля правды. Коредоры были разбойниками – мужчинами и женщинами, согнанными со своей земли и вынужденными вести дикую жизнь в горах, нападая на путников или на небольшие поселения. Терзавшие Францию непрестанные войны означали, что коредоров развелось много. Главные дороги патрулировались солдатами, но прочие стали опасны для всех, кроме внушительных отрядов вооруженных людей. Разбойников ненавидели, но кто такие эллекины, если не те же коредоры? За тем только исключением, что у них имелся сеньор, Уильям Богун, граф Нортгемптонский, который находился бог весть как далеко отсюда, приглядывая за границей между Англией и Шотландией. Именно по воле графа Нортгемптонского Томас господствовал на этом участке Франции. Давало ли это ему законные права? Или церковь Святого Сардоса в Кастийон-д’Арбизоне была завалена серебром и богато расписана как раз по той причине, что Томас насчет этих прав сомневался?

– В этой камере я познакомился с Женевьевой, – сказал он Кину.

– Здесь?

– Ее собирались сжечь как еретичку, – объяснил англичанин. – Уже приготовили костер. Для растопки принесли охапки соломы, а вязанки с хворостом сложили стоймя, чтобы горели помедленней. Так боль длится дольше.

– Исусе, – вырвалось у Кина.

– Точнее, не боль, – поправился Томас. – Агония. Ты можешь представить, чтобы Иисус сжигал кого-нибудь заживо? Можешь вообразить его заботящимся, чтобы костер горел помедленнее, потом наблюдающим за тем, как человек кричит и корчится?

Кина удивил сдержанный гнев в голосе Томаса.

– Нет, – осторожно ответил он.

– Я – дьявольское отродье, – с горечью сказал Томас. – Сын священника. Я знаю, что такое Церковь, но если бы завтра Христос снова сошел на землю, он бы понял, что Церковь – это ад.

– Все мы злые ублюдки, – неловко буркнул Кин.

– А ты недостаточно проворен с мечом, – переменил тему Томас. – Еще пять лет тренировки, и добьешься нужной скорости. Вот, попробуй этот.

Все оружие в камере было отобрано у врагов. Тут хранились мечи, секиры, арбалеты и копья. Многие представляли собой просто хлам, клинки ждали переплавки и перековки, но много было и годного вооружения, и Томас выбрал алебарду.

– Исусе, ну и штуковина! – воскликнул Кин, взяв в руки тяжелое оружие.

– Залита свинцом, – объяснил Томас. – Особого умения в обращении с ней не требуется, зато нужна сила. Однако умение тоже не помешает.

– Чтобы рубить-то?

– Думай о ней как о палице с клинком. Ею можно орудовать как дубиной, колоть и рубить.

Алебарда была короткой, всего пять футов в длину, с толстым деревянным древком. Лезвие, выкованное из стали, представляло собой с одной стороны топор, а с другой – изогнутый шип, оба конца древка венчали короткие острия.

– Меч – не слишком помогает против воина в доспехах, – заявил Томас. – Кольчугу не так-то просто разрубить, и даже вываренная кожа спасает от большинства ударов мечом. Против кольчуги еще может сработать укол острием меча, зато это, – он потрогал наконечник алебарды, – пробивает любой доспех.

– Тогда почему люди носят мечи?

– В битве? По большей части просто так. Если противник в доспехах, его нужно оглушить. Палица, моргенштерн, цеп или секира тут гораздо удобнее.

Томас развернул лезвие и показал изогнутый шип.

– При удаче ты можешь с помощью этой штуки повалить врага. Зацепи его или столкни, а потом добей ублюдка острием. Если нравится – бери, только повяжи под топорищем какую-нибудь тряпицу.

– Зачем?

– Если не хочешь, чтобы кровь стекала по рукоятке – она от этого станет скользкой. И попроси Сэма обмотать ее тетивой, чтобы хват был крепче. Городского кузнеца знаешь?

– Того, которого кличут Косым Жаком?

– Он заточит лезвие. Но сначала ступай во двор и поупражняйся. Изруби на кусочки один из столбов. У тебя есть два дня, чтобы стать мастером.

Двор уже был полон упражняющимися. Томас уселся на верхней ступеньке лестницы, что вела в донжон, и приветливо улыбнулся шевалье Анри Куртуа. Тот пристроился рядом, потом подогнул лодыжку и поморщился.

– Еще болит? – спросил Томас.

– Все болит. Я стар. – Шевалье Анри нахмурился. – Дашь мне десять?

– Шесть.

– Господи Исусе, только шесть? Как насчет стрел?

Томас поморщился:

– Стрел мало.

– Шесть лучников и стрел мало, – уныло подытожил Куртуа. – Может, проще распахнуть ворота замка?

– Так забот было бы куда меньше, – согласился Томас, заставив Анри улыбнуться. – Я выделю тебе тысячу стрел.

– Почему мы сами не можем их делать? – расстроенно поинтересовался кастелян.

– Лук я способен изготовить за два дня, – объяснил Томас. – Но на одну стрелу нужна неделя.

– Но ты ведь можешь взять стрелы у принца Уэльского?

– Надеюсь, – ответил Томас. – Он привезет сотни тысяч. Целый обоз со стрелами.

– И на каждую уходит неделя?

– Этим занимается много народа, тысячи людей в Англии. Одни режут древки, другие куют наконечники, третьи собирают перья, иные приклеивают и вяжут их, кто-то делает зарубки для тетивы, а мы пускаем стрелы.

– Десять латников? – забросил удочку Анри.

– Семь.

– Восемь, – сказал Куртуа. – Иначе ты оставишь мне чертову дюжину.

– С тобой будет четырнадцать, – возразил Томас. – А вскоре станет шестнадцать.

– Шестнадцать?

– Тот пленник в темнице. Его обменяют на Галдрика и двоих наших латников. Они должны прибыть со дня на день. Так что шестнадцать. Господи, да, имея шестнадцать человек, я бы удерживал этот замок до второго пришествия!

Они обсуждали способы обороны замка. Томас намеревался выступить на север и хотел бы забрать основную часть эллекина, но боялся оставить замок со слишком малочисленным гарнизоном. В большом зале стояли сундуки с золотом и серебром – Томас планировал переправить их в Англию. Треть причиталась его сеньору, графу Нортгемптонскому, но на оставшиеся деньги Бастард мог приобрести неплохое поместье.

– В Дорсете, – подумал он вслух, – На родине.

– Мне казалось, что твой дом здесь?

– Я бы предпочел жить в месте, где нет нужды каждую ночь выставлять часовых.

Анри улыбнулся:

– Звучит привлекательно.

– Тогда поедем с нами в Дорсет.

– И каждый день слышать ваш варварский язык? – в шутку ужаснулся Куртуа.

Ему уже перевалило за пятьдесят, и бо́льшую часть своей долгой жизни он провел в кольчуге и доспехах. У старого графа Бера шевалье командовал ратниками и, таким образом, был врагом Томаса, но молодой граф посчитал, что Анри слишком стар и чересчур осторожен.

Он небрежно предложил шевалье пост начальника ничтожного гарнизона Кастийон-д’Арбизона, когда тот будет отвоеван, но осада не удалась. Граф бросил Куртуа, и тот попал в плен. Бастард оценил богатый опыт и здравый смысл пожилого воина, сдержал обещание графа и назначил Анри своим собственным кастеляном. И ни разу об этом не пожалел. Куртуа был надежен, честен, стоек и полон желания заставить прежнего господина пожалеть о нанесенной обиде.

– Говорят, Жослен отправился на север, – сказал Анри.

Жослен – новый граф Бера, упрямец, до сих пор лелеявший мечту отвоевать Кастийон-д’Арбизон.

– В Бурж? – уточнил Томас.

– Возможно.

– А где расположен Бурж?

– На севере, – ответил Анри, хотя явно не был уверен. – Я бы поехал в Лимож и спросил дорогу там.

– А принц Уэльский?

– Он был где-то близ Лиможа, – осторожно сказал Куртуа. – По крайней мере, так говорят.

– Кто говорит?

– На прошлой неделе заходил один монах. Утверждал, что англичане рыскали где-то к северу от Лиможа.

– А где Лимож? – недоумевал Томас. – Бурж к востоку или к западу от Лиможа?

– Насколько мне известно, к северу, – ответил Анри. – Но у меня отложилось почему-то, что он также и к востоку. Лучше спросить отца Левонна, ему довелось много путешествовать.

Томас пытался представить себе карту незнакомой территории и заполнить ее в соответствии с туманными сведениями о местонахождении армий. Он знал, что французы стягивают силы: бойцы с юга Франции собираются в Бурже, тогда как северяне под началом короля наверняка сосредотачиваются где-нибудь близ Парижа. Но где принц Уэльский? Он ведет новое шевоше – опустошительный набег через самое сердце Франции, оставляя за собой сожженные фермы, разрушенные мельницы, города в руинах и истребленный скот. Шевоше – предприятие безжалостное, но оно разоряет врага. В конце концов, если французы хотят остановить англичан, им придется покинуть стены своих замков и крепостей и дать бой – тогда полетят стрелы. Сотни и тысячи стрел с гусиным оперением.

– На твоем месте я бы пошел на запад, – посоветовал Анри. – Сначала в Лимож, потом в Пуатье, а оттуда на север, в направлении Тура. Где-нибудь наверняка пересечешься с принцем.

– Пуатье расположен в Пуату?

– Естественно.

– Человек, пытавшийся ослепить Женевьеву, может быть там, – промолвил Томас, но не добавил, что там может находиться и Малис. Впрочем, он не знал, верит ли в существование меча.

– Как насчет Женни? – осведомился Куртуа. – Она останется здесь?

Томас покачал головой:

– Святой Павел учил, что жены должны повиноваться мужьям своим, но никто не удосужился втолковать это Женни.

– Как ее глаз?

Томас поник. Женевьева сшила кожаную повязку на глаз, которую не любила надевать, но уж лучше повязка, чем молочная белизна поврежденного глазного яблока.

– Брат Майкл думает, что глаз уцелеет, только видеть ничего не будет. – Томас пожал плечами. – Ей кажется, что она превратилась в уродину.

– Женни не может быть уродливой, даже если бы попыталась, – галантно заметил старый рыцарь. – А как насчет брата Майкла? Возьмешь его с собой?

Томас усмехнулся:

– Он в полном твоем распоряжении. Дай ему арбалет, – думаю, он научится стрелять и не попадать в самого себя.

– Ты не хочешь его брать?

– И смотреть, как он сохнет по Бертилле?

Куртуа хмыкнул.

– Боже, ну и быстр же он! – воскликнул шевалье, наблюдая, как Роланд де Веррек сражается с двумя соперниками одновременно, стремительно отражая их атаки своим мечом.

Казалось, это совсем не требует от него усилий, хотя оба соперника явно выкладывались целиком, стараясь преодолеть его защиту.

– Он едет с тобой на север, – произнес Анри.

– Таково его желание, да.

– Знаешь почему? Он больше не хочет быть рыцарем-девственником.

– От этого есть простое средство! – Томас рассмеялся. – Удивляюсь, отчего это он до сих пор не прибег к нему.

Шевалье Анри смотрел за боем Роланда.

– Он великолепен! Как ему удалось отразить тот выпад?

– Искусство, – ответил Томас. – И тренировка.

– И целомудрие, – добавил Куртуа. – Де Веррек убежден, что тайна его искусства кроется в целомудрии.

– Господи, тогда я должен быть настоящим слабаком! Он серьезно?

– А перед тем как ему жениться на Бертилле, ее нужно сделать вдовой. И он не намерен терять свою девственность до свадьбы.

– Боже правый! – воскликнул Томас. – Правда?

– Роланд говорит, что они обручены. Можно обручиться с замужней женщиной? Кстати, он потолковал с отцом Левонном и пришел к выводу, что не нарушит свое целомудрие, женившись. Но чтобы жениться на графине, она должна быть вдовой, поэтому сначала ему придется убить ее супруга.

– Надеюсь, отец Левонн объяснил, что Лабруйяд едва ли погибнет в битве.

– Почему нет? – удивился Куртуа.

– Потому что он слишком богат. Его стоимость как пленника составляет целое состояние. Если дела примут скверный оборот, ублюдок просто сдастся, и никто не откажется от огромного выкупа, чтобы помочь Роланду де Верреку потерять девственность.

– Сомневаюсь, что наш рыцарь-девственник в полной мере это осознает, – заметил Анри. – А как насчет сэра Робби?

– Он едет со мной, – отрезал Томас, и голос его прозвучал угрюмо.

Куртуа кивнул:

– Ты не доверяешь ему?

– Скажем так: предпочитаю, чтобы он постоянно был у меня на виду.

Анри помассировал лодыжку.

– Его человек вернулся на север?

Англичанин кивнул. Скалли выразил желание возвратиться к лорду Дугласу, и Бастард поблагодарил его, дал кошель с деньгами и отпустил на север.

– Напоследок он пообещал в будущем убить меня, – сообщил Томас.

– Господи, да это ужасное создание!

– Ужасное, – согласился Томас.

– Думаешь, он доберется до французской армии?

– Уверен, что Скалли и дорога сквозь ад не повредит, – отозвался Томас.

– Скалли – это шотландское имя?

– Говорит, его мать была англичанкой. Он взял ее имя, потому что имя его отца ей было неизвестно. Шайка шотландцев пленила ее в Нортумберленде и, судя по всему, пустила по кругу.

– Так, выходит, он на самом деле англичанин?

– Только не по его мнению. Очень надеюсь, мне не придется драться с этим ублюдком.

Два дня шла подготовка к походу. Дни, когда луки натирали животным воском, подправляли оперение у сотен стрел, чинили сбрую, точили мечи и секиры; дни, когда люди пытались заглянуть в будущее и гадали, что готовит оно для них. Томас не мог выбросить из головы битву при Креси. В памяти остался хаос сражения, крики лошадей и людские вопли, стоны умирающих и вонь от дерьма, распространившаяся по заваленному телами полю. А еще – звук, с которым тысячи стрел срываются с тетивы, и француз в шлеме в форме свиного рыла, украшенном длинными красными лентами. Помнил, как красиво развевались эти ленты, когда воин упал с лошади и умер. Помнил оглушительный грохот французских барабанов, который гнал своих всадников на смертоносные клинки; помнил скакунов, ломающих ноги в специально вырытых для этого ямах-ловушках; помнил гордые стяги в грязи, женский плач, псов, пирующих над выпотрошенными солдатами. Помнил крестьян, подкрадывающихся в темноте, чтобы ограбить трупы. Ему вспоминалась вся слава битвы: красные ленты умирающего, окровавленные тела и одинокий ребенок, безутешно рыдающий над погибшим отцом.

Бастард знал, что французы собирают армию. И у него был приказ присоединиться к принцу. И вот, когда пожелтели первые листья, Томас повел эллекин на север.

* * *

Жан де Грайи, капталь де Бюш, завел коня под сень дубов. Всякий раз, когда конь переставлял копыта, слышался хруст желудей. Осень уже наступила, но проливной дождь, помешавший армии овладеть Туром, наконец-то прекратился, и за несколько теплых дней земля подсохла.

Этим утром капталь не облачился в свои яркие цвета. Черно-желтые полосы делали его слишком заметным, поэтому, как и остальные тридцать два воина, следовавшие за ним, он был одет в простой коричневый плащ. Лошадь тоже была подходящей масти – гнедой. В сражение де Бюш пошел бы на могучем скакуне, приученном к битве, но для такой схватки больше подходил обычный рысак. Он быстрее и выносливее.

– Вижу шестнадцать, – негромко доложил один из воинов.

– Там еще среди деревьев, – добавил другой.

Капталь молчал. Он смотрел на французских всадников, появившихся на опушке леса за полосой пастбища. Под коричневым плащом на каптале был хоберк без рукавов – кольчуга на кожаной основе. На голове сидел басинет без забрала; помимо этого, у него не имелось никакого защитного снаряжения, если не считать простого щита на левой руке. У левого бедра рыцаря висел меч, а в правой руке он держал копье. Оно было укороченным. Тяжелое копье, которым пользуются на турнирах, для этой задачи было слишком громоздким. На конце копья, уткнутом в опавшую листву, висел треугольный прапорец с изображением взятой с герба капталя серебряной двустворчатой раковины на поле из черно-желтых полос. Это была его единственная уступка тщеславию знати.

Армия принца находилась в миле, или чуть более, позади и шла на юг через кажущиеся бесконечными леса. И везде вокруг нее двигались небольшие отряды всадников, вроде того, который возглавлял капталь. То были разведчики англичан, а дальше – скрывались разведчики противника. Где-то располагалось и вражеское войско, но разведчики принца замечали только отряды конных французов.

Они следили за армией англичан с того самого дня, когда та покинула безопасную Гасконь, но теперь врагов стало намного больше. По меньшей мере дюжина отрядов из верховых французов шла за англичанами по пятам. Они приближались, насколько хватало духу, и сразу отступали, столкнувшись с превосходящими силами. Капталь знал, что разведчики шлют доклады французскому королю. Но где обретается король?

Принц, вынужденный повернуть вспять от реки под Туром и забыть про план соединения с графом Ланкастером, возвращался на юг. Он спешил в безопасность Гаскони, увозя с собой добычу. Вся армия перемещалась верхом, даже у лучников имелись лошади. Повозки обоза по возможности облегчили, так что армия шла быстро, но было очевидно, что французы столь же стремительны. Любой дурак понимал, что король Иоанн изо всех сил старается обогнать принца. Перерезать дорогу, выбрать поле боя и перебить этих наглых англичан и гасконцев.

Так где же французская армия?

В небе на востоке обрисовалось смутное серое пятно. Капталь подозревал, что это дым от догорающих костров, которые французы жгли в своем лагере накануне ночью. Пятно было близко, слишком близко, и слишком далеко на юге. Если это ночная позиция французов, то, значит, они почти уже поравнялись с принцем. Да и пленник, взятый два дня назад, подтвердил, что король Иоанн отослал из армии всех пехотинцев. Он шел, как и англичане, только с конными ратниками. Пехота замедляет марш, а Иоанн не хотел замедляться. Это была гонка на выживание.

– Двадцать один теперь, – сообщил воин.

Капталь разглядывал всадников. Не приманка ли это? Не выскочит ли из леса еще сотня конников, стоит какому-нибудь англичанину или гасконцу напасть на этих? Раз так, они сами устроят ловушку.

– Гунальд! – окликнул де Бюш оруженосца. – Мешок! Эвд, на коня и захвати с собой двоих парней!

Оруженосец взял притороченный к седлу кожаный мешок, спешился и зашарил между деревьями в поисках камней. Достаточно тяжелых попадалось мало, поэтому, чтобы наполнить мешок, потребовалось время. Французы пока смотрели на запад. Они осторожничали, и это, по мнению капталя, было хорошо: чувствуй разведчики опору в лице сидящего в засаде крупного отряда, держались бы более уверенно.

Наполненный мешок привязали к правому переднему копыту лошади Эвда.

– Готово, мессир, – доложил тот и слез с седла.

– Тогда пошли.

Три воина – два верхом, а Эвд с конем в поводу – вынырнули из-под завесы деревьев и направились на юг. Лошадь, обремененная мешком с камнями, шла неуклюже. Через каждые несколько шагов она взбрыкивала, а если шла спокойно, то приволакивала правое переднее копыто. Издалека казалось, будто животное захромало и хозяин старается отвести его в безопасное место. Эти трое выглядели легкой добычей, а французы в надежде, что хотя бы один из англичан достаточно богат, чтобы уплатить выкуп, заглотили наживку.

– Это всякий раз срабатывает, – с восхищением пробормотал капталь.

Он смотрел и пересчитывал французских всадников, появляющихся из-за деревьев. Тридцать три. «Как возраст Господа нашего», – подумал он и увидел, что враги поворачиваются к добыче и рассредотачиваются. Копья опустились, мечи вышли из ножен, а затем французы погнали коней через пастбище, разделяющее две полосы деревьев. Они перешли с рыси на галоп. Теперь всадники старались перегнать друг друга в расчете на захват пленников; выждав еще несколько ударов сердца, капталь вскинул копье и пришпорил коня. Тот рванул с места.

Двадцать девять наездников выскочили из леса с копьями наперевес. У французов они не были укорочены, и это давало им преимущество, но их застали врасплох, и чтобы встретить нападение, им требовалось развернуться. Длинные копья мешали им, потому враг оказался нерасторопен, и капталь нанес мощный удар, не дав врагу шанса перестроиться. Собственное его копье попало противнику под щит. Ощутив удар, де Бюш крепче сжал древко. Высокая задняя лука помогала ему удерживаться, по мере того как острие все глубже погружалось в тело француза. Оно прошло сквозь кольчугу и кожаную поддевку, через кожу и мышцы и угодило в нутро. Кровь хлынула на седло врага, а капталь отпустил копье и выхватил меч. Замахом справа он рубанул умирающего по шлему и при помощи коленей развернул коня к другому противнику, копье которого застряло в лошади товарища. Француз дрогнул, выпустил длинное ясеневое древко и попытался извлечь меч. Он все еще тянул его, когда клинок капталя впился ему в незащищенное горло. Мощный удар обрушился на щит де Бюша, но один из его людей оттеснил нападающего. Заржала чья-то лошадь. Выбитый из седла воин стоял пошатываясь; с разрубленного басинета стекала кровь.

– Мне нужен пленник! – крикнул капталь. – Хотя бы один!

– И их лошади! – заорал кто-то еще.

Большинство французов обратились в бегство, и де Бюш им не мешал. Он со своими ратниками прикончил пятерых, семерых ранил, и еще они заполучили двоих пленных и драгоценных лошадей.

Капталь отвел отряд в тот лес, где они сидели в засаде, и допросил пленников, чьи лошади имели выжженное клеймо графа де Э. Рисунок в виде стилизованного льва подсказал де Бюшу, что в руки к нему попали нормандцы, да пленники этого и не отрицали. Они охотно сообщили, что собранные в южных графствах силы графа Пуату присоединились к армии французского короля. Выходит, враг получил подкрепление. А еще пленники сказали, что от их ночного лагеря до луга, где люди капталя врезались им во фланг, им пришлось скакать меньше пяти миль.

Значит, французы совсем рядом. Они усилились и движутся ускоренным маршем; делают все, чтобы отрезать принцу путь к отступлению. Противник ищет битвы.

Капталь отправился на поиски принца с целью поведать ему, что охотники превратились в добычу.

И отступление продолжилось.

Глава 11

Путешествие вышло странным.

Бастард чувствовал охватившую Францию тревогу. Города держали ворота закрытыми. Завидев приближающихся всадников, крестьяне прятались: либо спешили к ближайшему лесу, либо, если их застигали врасплох, укрывались в церквях. Сборщики урожая бросали серпы и убегали. Дважды эллекин натыкался на коров, которые мычали от боли, потому что их давно уже следовало подоить, а хозяева попрятались. Лучники Томаса, почти все выходцы из селян, доили скотину вместо них.

Погода стояла неустойчивая. Дождя не было, но постоянно казалось, что он вот-вот пойдет. Низко стелились тучи, непрестанно дул не по сезону холодный северный ветер. Отряд включал ратников, лучников, слуг и женщин. Тридцать четыре ратника, не считая оставленных охранять Кастийон-д’Арбизон, – они все были годные для похода – и шестьдесят четыре лучника. У каждого имелось по две лошади, а у некоторых – три или четыре. По дороге лошади неизбежно теряли подковы или начинали хромать, и чтобы справиться с последствиями этих происшествий, требовалось время.

Новостей приходило мало, да и тем нельзя было доверять. На третий день пути до отряда донесся колокольный звон. Он был слишком громким и нестройным для похоронного, поэтому Томас оставил своих людей под покровом леса, а сам вместе с Робби отправился выяснить, чем вызвано такое оживление. Они обнаружили деревню, достаточно большую, чтобы похвалиться двумя храмами. В обоих звонили колокола, а на рыночной площади, на ступенях, ведущих к каменному кресту, стоял монах-францисканец в перепачканной рясе и возвещал о великой победе французов.

– Наш король, – кричал он, – недаром прозывается Жан ле Бон! Он воистину Иоанн Добрый! Иоанн Победитель! Он рассеял врагов, захватил знатных пленников и наполнил могилы англичанами!

Монах заметил Робби и Томаса и, приняв их за французов, указал пальцем:

– Вот герои! Те, кто принес нам победу!

Толпа, которая в большей степени проявляла интерес, чем радость, посмотрела на двоих всадников.

– Я не участвовал в битве, – сказал Томас. – Тебе известно, где она была?

– На севере! – расплывчато заявил францисканец. – И это была великая победа! Король Англии убит!

– Король Англии!

– Хвала Господу! – продолжал брат. – Я это видел собственными глазами! Видел, как французы истребили гордость Англии!

– По последним дошедшим до меня новостям, – пробормотал Томас Робби, – король пребывал в Англии.

– Или воевал с Шотландией, – горько добавил Робби.

– Заключено перемирие, Робби. Перемирие.

– Лорд Дуглас перемирий не признает, – уныло промолвил молодой рыцарь. – Потому-то я и здесь – я ведь твердил ему, что не могу драться с англичанами.

– Отныне можешь. Тебя не удерживают никакие обещания.

– А как насчет чувства благодарности? – буркнул Робби.

Томас коротко улыбнулся, но промолчал. Он наблюдал за мальчишкой, возможно, не старше Хью, который донимал девчонку-ровесницу, задирая ей юбку крюком для сбора орехов. Малец перехватил взгляд Томаса и сделал вид, будто слушает монаха.

– Думаешь, францисканец говорит правду? – спросил шотландец. – Произошла битва?

– Нет, это сплетни.

Монах теперь призывал народ передавать монеты двоим парням – оба были в монашеских рясах, – обходившим толпу с маленькими бочонками.

– Наши отважные воины страдают от ран! – ораторствовал францисканец. – Они претерпели за Францию! Во имя милости Господа нашего Иисуса Христа, помогите им в трудный час! Будьте щедрыми и стяжайте благословение Господне! Каждая монета поможет нашим раненым героям!

– Это мошенник, – презрительно бросил Томас. – Обычный пройдоха в поисках поживы.

Они двинулись на север. Эллекину приходилось избегать городов, потому что в любом поселении со стенами непременно нашлось бы десятка два людей, способных выпустить болт из арбалета, а Бастард хотел дойти до цели, не теряя людей в пустяковых стычках. Его путь лежал на восток – на этом направлении вероятность наткнуться на англичан была больше всего. И отряд обнаружил пару дюжин в деревне, над которой господствовала церковь с высокой колокольней. Храм оказался единственным каменным зданием, остальные были из оштукатуренных бревен и с соломенными кровлями. Тут имелась кузница с горном, устроенным на задворках под обгоревшим дубом, и таверна, окруженная кучкой хибар. Едва только разглядев эту деревню среди виноградников, Томас заметил табун лошадей, согнанных на водопой к речушке, протекавшей близ внушительной церкви. Лошадей насчитывалось полсотни с лишком, что подразумевало по меньшей мере двадцать воинов. Поначалу Томас решил, что лошади принадлежат французам, но потом заметил знамя святого Георгия, с красным крестом на белом поле. Древко стяга прислонили к стене таверны. Томас повел своих людей вниз по склону холма и выехал на небольшую площадь, где отдыхавшие латники по тревоге повскакали с мест.

– Мы англичане! – крикнул он.

– Слава Всевышнему! – выдохнул высокий мужчина, выныривая из-под притолоки таверны. На нем был джупон со стоящим на задних лапах золотым львом на фоне лилий на голубом поле. – Кто вы такие? – спросил он.

– Сэр Томас из Хуктона, – представился Бастард.

Он редко использовал почетный титул «сэр», но граф Нортгемптонский посвятил его в рыцари, и это иногда приносило пользу.

– Бенджамин Раймер, – откликнулся верзила. – Мы служим графу Уорику.

– Вы с армией? – с надеждой спросил Томас.

– Никак не найдем эту чертову армию, – признался Раймер.

После чего рассказал, что он с конроем[31] воинов сел на корабль из Саутгемптона, но тот отбился от флота, перевозившего в Гасконь остальные силы графа.

– Поднялся ветер, долбаный капитан струхнул, и нас занесло в Испанию, – объяснил Раймер. – Этому ублюдку понадобилось два месяца, чтобы починить корабль и доставить нас в Бордо. – Он оглядел людей Томаса. – Какое облегчение снова быть вместе с лучниками! Наши были на другом корабле. Вам известно, где армия принца?

– Без малейшего понятия, – ответил Томас.

– Слепой ведет слепого, – вздохнул Раймер. – И эля тут не найдешь, так что плохим новостям нет конца.

– А вино имеется?

– Вроде как. По мне, так кошачья моча на вкус. Вы из Бордо?

Томас мотнул головой.

– Мы из гарнизона на востоке Гаскони, – сообщил он.

– Выходит, ты знаком с этой чертовой страной?

– С какой-то частью. Страна большая.

– Так куда нам идти?

– На север, – сказал Томас. – По последним слухам, армия где-то под Туром.

– Вопрос только, где этот чертов Тур.

– К северу отсюда. – Бастард соскользнул с седла. – Дайте отдых лошадям, – бросил он своим. – Выгуляйте, напоите. Выступаем через час.

Раймер с отрядом присоединился к Томасу, и тот удивлялся, как удалось воинам графа Уорика до сих пор уцелеть, потому как Раймер выразил искреннее изумление, когда Томас отправил вперед разведчиков.

– Неужели сейчас настолько опасно? – спросил верзила.

– Тут всегда опасно, – ответил Хуктон. – Это Франция.

Но никто не потревожил их ни в той деревне, ни в ходе дальнейшего путешествия. Однажды Томас увидел вдали замок и повел колонну в обход по широкой дуге, чтобы избежать неприятностей, но гарнизон не пытался ни остановить, ни даже выяснить принадлежность всадников.

– Видимо, большую часть людей услали на север, – сказал Томас Раймеру. – Удерживать стены осталась всего горстка.

– Дай Бог, чтобы мы не опоздали к бою!

– Моли лучше святого Георгия, чтобы битва не состоялась, – возразил Томас.

– Мы должны их побить! – жизнерадостно заявил Раймер.

Томас в очередной раз вспомнил про Креси, про кровь на траве и про рыдания в ночь после битвы. Он промолчал, и мысль его перетекла на святого Жуньена. Бастард предполагал, что они приближаются к аббатству, где захоронен святой, хотя это было лишь ощущение, внушенное скорее надеждой, чем подтвержденными фактами. Однако местность менялась: горы становились более низкими и пологими, реки – широкими и спокойными, а листва желтела быстрее.

Всякий раз, натыкаясь на деревню или встретив путника, англичане спрашивали дорогу, но местные в лучшем случае знали только, как добраться до следующей деревни или какого-нибудь городка, о котором Томас в жизни не слыхал. Поэтому он просто вел своих дальше на север.

– Мы пытаемся дойти до Пуатье? – уточнил у него Роланд на шестой день.

– Мне сказали, что принц может быть там, – ответил Томас.

Но это предположение высказал Анри Куртуа, а поскольку Анри знал не больше Томаса, то все это было весьма сомнительно.

– Или вы направляетесь в эти края, потому что тут рядом Нуайе?

– Нуайе?

– Место упокоения блаженного Жуньена.

– Вы бывали там?

Роланд помотал головой:

– Нет, знаю только понаслышке. Так вы туда направляетесь?

– Заедем, если по пути.

– Потому что хотите заполучить Малис? – допытывался Роланд, и вопрос прозвучал почти обвинительно.

– А она существует?

– Насколько мне известно, да.

– Кардинал Бессьер в нее верит, – сказал Томас. – И черные братья-доминиканцы наверняка тоже, а мой лорд повелел мне найти ее.

– Чтобы он мог использовать ее для войны с Францией? – возмущенно воскликнул Роланд.

Пусть он и присоединился к эллекину и готов был сражаться против армии короля Иоанна, но это только ради Бертиллы – он выполнял все ее просьбы. В глубине души рыцарь все еще был предан Франции. Роланд повернулся в седле и посмотрел на возлюбленную. Она ехала рядом с Женевьевой. Томас не хотел брать обеих с собой на север, но Бертилла настояла, и было невозможно отказать ей, когда жены стольких лучников и латников ехали вместе с ними верхом на походных лошадках.

Откуда-то с севера докатился раскат грома.

– Вас тревожит, что я найду Малис?

– Я бы не хотел, чтобы этот клинок оказался в руках врагов Франции.

– Предпочитаете передать его Церкви?

– Именно там ему место, – ответил Роланд, но воспоминание об отце Маршане лишило его голос уверенности.

– Давайте я расскажу вам одну историю, – предложил Томас. – Вам доводилось слышать о семи темных владыках?

– Это были люди, которым поручили оберегать сокровища катарских еретиков, – с неодобрением ответил Роланд.

Томас почел за благо не сообщать, что происходит от одного из этих темных владык.

– Говорят, что они хранили святой Грааль, – сказал вместо этого он. – Слышал, владыки спасли его из Монсегюра, а затем спрятали. И что некоторое время тому назад другие люди решили найти его.

– До меня эти слухи доходили.

– Но вот чего вы не слышали, так это что один из них нашел его.

Роланд перекрестился.

– Сплетни, – отмахнулся он.

– Клянусь вам кровью Христовой, – заявил Томас, – что Грааль был найден, хотя нашедший его иногда сомневался в том, что именно он нашел.

Несколько секунд Роланд пристально глядел на Томаса, потом поверил в искренность, написанную на его лице.

– Но если Грааль был обретен, – горячо воскликнул он, – то почему он не помещен в золотой оклад, не возложен на алтарь, не почитаем паломниками?

– Потому что человек, который нашел Грааль, спрятал его снова, – угрюмо отозвался Томас. – Спрятал там, где его никогда не найдут. На дне океана. Вернул обратно Богу, потому что людям такую вещь доверять нельзя.

– Правда?

– Клянусь! – заявил Томас и вспомнил тот миг, когда швырнул глиняную чашу в серые морские воды, увидел всплеск и ему показалось, что после исчезновения Грааля мир онемел, и прошло некоторое время, прежде чем он снова услышал шум волн и шелест гальки, увлекаемой ими в океан, и жалобные крики чаек. Само небо, подумалось ему тогда, затаило дыхание. – Клянусь, – повторил Томас.

– И если вы найдете Малис… – начал Роланд, но не договорил.

– Я возвращу ее Господу! – отрезал Томас. – Потому что людям ее доверить нельзя. – Он помедлил, потом посмотрел на Роланда. – Поэтому, да, я хочу отыскать Малис хотя бы ради того, чтобы помешать кардиналу Бессьеру найти ее.

Где-то далеко на севере рокотал гром. Дождя не было, только темные тучи заслонили небо. И эллекин устремился к ним.

* * *

Дождь ушел на юг, сменившись безоблачным небом и палящим солнцем. Стояла середина сентября, а погода напоминала июньскую.

Армия принца следовала за облаками на юг, взбираясь на высокий лесистый кряж. Обоз, отяжелевший от захваченной во время шевоше добычи, двигался дальше к западу, по дорогам в долине, но главные силы войска, верховые лучники и латники, перемещались по тропам среди высоких деревьев.

Марш превратился в гонку, и чем она закончится, никто пока не знал. Советники принца, мудрые и опытные воины, посланные его отцом, чтобы оберегать Эдуарда от бед, полагали, что если армии удастся вырваться вперед и найти подходящее место, то можно будет дать битву французскому королю и выиграть ее. Если вынудить французов взбираться на крутой склон перед фронтом смертоносных английских лучников, это будет великий разгром, но те же самые советники боялись того, что может случиться, если король Иоанн поменяется с ними местами и перережет отступающим англичанам путь.

– Я бы не стал атаковать, – убеждал принца граф Суффолкский.

– Господи, как жарко! – воскликнул принц.

– Обороняться всегда предпочтительнее, – добавил граф, скача справа от принца.

– Бога ради, скажите, где мы находимся? – спросил Эдуард.

– Пуатье где-то там. – Граф Оксфордский, державшийся от принца по левую руку, расплывчато указал на восток.

– Ваш дед, с вашего позволения, совершил именно эту ошибку в битве при Баннокберне, – продолжил настаивать Суффолк.

– Ошибку?

– Атаковал, сир. Это было излишне, и он проиграл.

– Дед был идиотом, – весело заметил принц. – А я ведь не идиот, не так ли?

– Воистину так, сир, – заверил его Суффолк. – И вспомните про великую победу вашего отца при Креси. И вашу тоже, сир. Мы оборонялись.

– Точно! Мой отец не идиот!

– Избави Господи, сир.

– А вот дед – да. И не стоит извиняться! Мозги у него были как у белки, так отец говорит. – Эдуард пригнулся, проезжая под низкой веткой вяза. – Но как быть, если мы встретим этих ублюдков на пути? Тогда нам придется атаковать, верно?

– Если обстоятельства будут благоприятными, – осторожно ответил граф Оксфордский.

– А что, если мы так и не найдем тот самый подходящий склон? – поинтересовался принц.

– Будем идти дальше на юг, сир, пока не отыщем, – произнес Суффолк. – Или пока не достигнем одной из наших крепостей.

Принц поморщился:

– Не нравится мне убегать.

– Сир, лучше это, чем плен в Париже, – заметил Оксфорд сухо.

– Я слышал, в Париже очень красивые девушки?

– Красоток везде хватает, сир, – заявил Суффолк. – И об этом вам известно лучше многих.

– Бог милостив, – воскликнул принц.

– Аминь, – подхватил Оксфорд.

– Еще помолитесь Богу, чтобы он задержал французов, – угрюмо промолвил Суффолк.

Последние достоверные сведения гласили, что от французского короля их отделяет всего десять или двенадцать миль и что его армия, которая, подобно войску принца, состояла исключительно из верховых, перемещается быстрее. Король Иоанн, все лето медливший, теперь вдруг преисполнился энергией и, по предположению Суффолка, уверенностью в себе. Он искал битвы, хотя и не был настолько глуп, чтобы пойти на риск и дать ее в невыгодном месте. Французы стремились отрезать принца, вынудить его сражаться там, где удобнее им, и Суффолка одолевали мрачные предчувствия. Один из пленников, захваченных капталем де Бюшем, подтвердил, что король Иоанн отослал пеших солдат, потому что они замедляли марш, и даже теперь у него имелось численное превосходство над войсками принца, хотя никто не знал, насколько оно велико. К тому же французам не было нужды идти по проклятому лесистому кряжу. Иоанн шел по хорошим дорогам. Он стремительно продвигался на юг. И намеревался захлопнуть ловушку.

Но именно этот проклятый лесистый кряж стал главной надеждой принца. То был короткий путь. Эдуард мог выиграть дневной переход, а дневной переход нынче был на вес золота. К тому же в конце этого кряжа может найтись место для засады на французов. А может и не найтись. И еще Суффолк переживал насчет обоза. Покуда он отделен от армии, обоз уязвим, и, даже выиграв дневной переход, англичанам придется полдня ждать его подхода. А еще принца беспокоили лошади. В этих холмах было мало воды, и животные мучились от жажды. Да и запас продовольствия был ничтожно мал, так что солдаты недоедали. Войску необходимо было достичь плодородных низинных земель с их полными закромами, оно нуждалось в воде и отдыхе. Англичанам требовалось перевести дух.

Опережая ехавших по лесу принца и двух графов на четыре мили, на границе кряжа, замер в седле капталь де Бюш. Перед ним длинный пологий склон нырял к дороге и к мерцающей поверхности реки; тогда как справа, за невысокими, поросшими зеленью горами, по небу расплывалось грязное пятно дыма, поднимавшегося, как он знал, от кухонных очагов Пуатье. Дальний склон покрывали виноградники – бесконечные ряды толстых лоз.

День выдался чудесный, теплый и солнечный, с немногочисленными белыми облачками, плывущими в вышине. Густая листва деревьев едва окрасилась яркими красками осени. Виноград налился и почти созрел для сбора. В такой день, подумал капталь, хорошо пойти с девчонкой на реку, выкупаться голышом, потом заняться любовью в траве, а затем пить вино и снова любить друг друга.

Вместо этого он следил за врагом.

По мирной долине прошло войско. По обеим сторонам дороги грунт был взрыт копытами – тысячами копыт, – оставившими темные шрамы на перепаханном дерне. Один из разведчиков капталя, парень на низкорослой быстрой лошади, видел, как двигалась эта армия.

– Восемьдесят семь штандартов, мессир, – доложил он.

Капталь буркнул что-то. Во время похода знамена разворачивали только самые знатные сеньоры, чтобы их воины знали свое место в колонне. Но какое число оных подразумевает такое количество штандартов? Ни один знатный лорд не поведет в битву меньше ста человек. Итого, получается, десять тысяч? Двенадцать? Целая туча, угрюмо подумал де Бюш. Над войском англичан и их гасконских союзников развевалось не больше сорока таких знамен, а над французами его разведчик насчитал восемьдесят семь! Однако в эту минуту при свете солнца, сияющего над истоптанной равниной и безмятежной рекой, капталь мог различить лишь два стяга, реющих над отрядом возле реки.

– Это их арьергард? – спросил он.

– Да, мессир.

– Уверен?

– Позади них никого нет. – Разведчик указал на восток. – Я проскакал лигу в том направлении. Пусто.

И арьергард французов отдыхал. Они не спешили, да и зачем? Англичане и гасконцы остались далеко позади. Принц не выиграл дневной марш, победа в гонке осталась за французами. Капталь подозвал одного из своих людей и велел передать скверные новости Эдуарду.

– Поезжай! – приказал он. – И поторопись.

А потом, подобно французам, де Бюш стал ждать.

– Сколько их, по твоим прикидкам? – спросил он одного из ратников, кивнув на вражеских воинов у реки.

– Сотен шесть, мессир. Или семь.

Итак, шестьсот или семьсот французов без движения стояли в долине. Большинство сняло шлемы из-за жары, но на многих красовались широкополые шапки с причудливыми белыми перьями – очевидное доказательство того, что неприятностей они не ожидают. Рядом располагались легкие повозки, груженные копьями и щитами. Эти французы понятия не имели, что противник находился настолько близко к ним. Некоторые спешились, а кое-кто даже растянулся на траве, словно прикорнув. Слуги выгуливали лошадей без седоков по пастбищу, где кони местных крестьян щипали траву. Люди разбились на группки, передавая по кругу бурдюки с вином. Капталь не различал гербов на двух стягах, потому что они обвисли в безветренном жарком воздухе, но само присутствие штандартов означало, что среди конников находятся и сеньоры, а сеньоры – это выкуп.

– Их больше, чем нас, – сказал де Бюш, затем помолчал, а его скакун бил копытом по кучке опавших листьев. – Вдвое больше, но мы гасконцы.

При нем имелось три с небольшим сотни ратников, все в шлемах, со щитами и готовые к бою.

– Почему они медлят? – спросил один из воинов.

– Вода? – высказал предположение капталь. День выдался жарким, обе армии двигались быстро, лошади страдали от жажды, а на возвышенностях воды не было, и де Бюш пришел к мнению, что арьергард давал коням вдоволь напиться из речки. Он повернулся в седле и махнул Гунальду, своему оруженосцу:

– Шлем, щит, копье. Секиру держи наготове.

Потом капталь посмотрел на знаменосца; тот перехватил его взгляд и ухмыльнулся.

– Сомкнуться! – крикнул он воинам.

Затем взял шлем, откинул его забрало и надел поверх кольчужного капюшона. Просунул левую руку через петлю черно-желтого щита и ухватился за рукоятку. Оруженосец помог ему приладить копье. Все воины на опушке леса тоже готовились к бою. Некоторые просто обнажили мечи, а Гийом, могучий воин верхом на таком же могучем жеребце, помахивал шипастым моргенштерном.

– Не трубить! – распорядился капталь.

Если дать сигнал к атаке, у врага появится несколько лишних секунд. Лучше просто выскочить из леса, и тогда французы сообразят, что смерть пришла к ним в гости в этот теплый день, когда гасконцы проделают уже половину пути по склону.

Лошадь капталя заржала и снова забила копытом.

– За Бога, Гасконь и принца Эдуарда! – провозгласил де Бюш.

И ударил коня шпорами.

«Клянусь Господом! – подумал он. – Нет ничего, что способно сравниться с этим чувством». Добрый конь, крепкое высокое седло, копье и враг, захваченный врасплох. Предвечерний час наполнился грохотом, комки грязи вырвались из-под тяжелых копыт, когда триста семнадцать конников вылетели из леса и понеслись вниз по склону. Штандарт капталя, с ярко выделяющимися на черном поверх желтого поля кресте серебряными раковинами, затрепетал, когда знаменосец взметнул его.

– Святая Квитерия и Гасконь! – выкрикивали теперь воины.

Капталь рассмеялся. Святая Квитерия? Это была девушка-христианка, которой за отказ выйти замуж за сеньора-язычника отсекли голову. Однако ее обезглавленное тело подобрало отрубленную и окровавленную голову и отнесло в одно место в горах, где, говорят, и по сей день случались чудеса. Квитерия считалась святой покровительницей Гаскони. Долбаная девственница! Но вдруг она свершит то чудо, которое так им нужно? Когда у врага восемьдесят семь штандартов, как тут без чуда?

– Святая Квитерия и святой Георгий! – вскричал капталь.

Тут он увидел француза, развернувшего лошадь навстречу атаке.

У противника не было ни копья, ни щита, только обнаженный меч; и де Бюш сжал левый бок коня коленом, и тот послушно повернул. Казалось, скакун угадал желание хозяина и, пересекая дорогу, перешел на галоп. Копье капталя впилось французу в живот, с легким скрежетом пронзило кольчугу и ударило в одно из нижних ребер. Гасконец выпустил древко и выпростал правую руку, чтобы оруженосец вложил в нее секиру. Это оружие он предпочитал мечу. Секира брала кольчугу, даже латы. Де Бюш снова тронул коня коленом и обрушился на обратившегося вспять врага. Он рубанул секирой и ощутил, как та дробит череп. Капталь высвободил лезвие, вскинул щит, отражая робкий удар мечом слева, и краем глаза увидел, как нападающий растворился в кровавом мареве, когда моргенштерн Гийома смешал в кучу шапку с белым пером, череп и мозги.

Гасконские конники ударили по врагу. Бой не был честным. Арьергард французов отдыхал, пребывая в уверенности, что если кто в их армии и увидит противника, то это будет авангард, но вместо этого враг обрушился именно на них и устроил резню. Капталь убивал и гнал коня дальше, не давая французам хоть как-то опомниться. Гуще всего те скопились около брода, где под ивами собралась толпа людей и лошадей, и де Бюш свернул в ту сторону.

– За мной! – издал он клич. – За мной! Святая Квитерия!

Воины поворачивали коней следом за командиром; парни в кольчугах, с блестящей сталью и на могучих лошадях. На скакунах с белыми глазами, оскаленными мордами, в забрызганных кровью чепраках. Капталь врезался в беспорядочную массу французов и замахал секирой. Он слышал крики, пугал вражеских коней, врубался в толпу, не переставая орать. Французы уже бежали. Они взбирались в седла и давали шпоры. Некоторые кричали, что сдаются, а по всему заливному лугу рыскали гасконцы: они убивали, разворачивали и гнали коней, чтобы убивать снова. Капталь думал, что ему придется пробиваться через толпу, но толпа рассеялась, обратилась в бегство. Нет ничего проще, чем истреблять удирающих. Его скакун сам нацеливался на лошадь беглеца, набирал ход, выжидал, когда толчок коленом известит о том, что секира свершила свое дело, и высматривал новую жертву. Слева и справа от де Бюша другие гасконцы проделывали то же самое. За ними оставался след из истекающих кровью и корчащихся людей, лошадей – без седоков и убитых, – а они все пришпоривали коней, преследуя и разя, вымещая в этой оргии смерти все досады многодневного отступления.

Один из французов потерял голову и слишком резко повернул лошадь влево. Животное не удержалось. К луке седла у него были приторочены две окровавленные гусиные тушки, и когда лошадь повалилась, полетели перья.

Француз заорал – упавший конь придавил и сломал ему ногу, – потом попытался увернуться от падающей секиры капталя. Крик оборвался. Звала на помощь женщина, но ее мужчина сбежал, бросив ее в окружении гасконцев на залитом кровью поле.

– Труби отбой! – приказал де Бюш трубачу.

Его воины убивали. Они одержали верх, захватили по меньшей мере троих знатных сеньоров и положили множество врагов, а сами почти не пострадали, но беглецы удирали к главным силам французов, и пройдут считаные минуты, прежде чем армия примет меры и тяжеловооруженные конники пойдут в контратаку. Поэтому капталь увел своих обратно вверх по склону и скрылся в лесу. Долина, выглядевшая такой мирной, была покрыта кровавыми пятнами и усеяна телами.

Две армии встретились.

* * *

– Аббатство Святого Жуньена? – переспросил крестьянин. – Конечно, мессир. Езжайте по долине. – Его заскорузлый палец указал на север. – Это рядом, мессир. За утро можно волов туда и обратно сгонять.

Крестьянин молотил зерно, когда эллекин подъехал к деревне, и заметил всадников, только когда их тени легли на дверь гумна. Он уставился на пришельцев в немом изумлении, а потом упал на колени и пригладил пятерней челку. Томас сказал, что селянину ничего не грозит, они не причинят ему вреда, а потом, в сотый раз за время пути, задал вопрос, не известно ли ему про аббатство Святого Жуньена. И вот впервые нашелся осведомленный человек.

– Там монахи живут, мессир, – тараторил крестьянин, стараясь быть полезным. Он поглядывал куда-то влево – в той стороне, очевидно, жила его семья.

Его цеп – две деревянные дубинки, соединенные ремешком из кожи, – лежал в отдалении, на случай если эти мрачные люди на конях по ошибке примут инструмент за оружие.

– Кто твой господин? – осведомился Томас.

– Аббат, мессир, – сказал крестьянин.

– Какие там монахи? – спросил Бастард.

Вопрос озадачил простолюдина.

– Черные, мессир? – неуверенно предположил он.

– Бенедиктинцы?

– Ах да, бенедиктинцы. Вроде бы. – Крестьянин улыбнулся, хотя явно понятия не имел, кто такие бенедиктинцы.

– Другие солдаты сюда заглядывали?

Тут к селянину вернулась уверенность.

– Давно никого не было, мессир. Но в День святой Перпетуи появлялись несколько человек, это я помню. Приходили, да. Но не оставались.

– И с тех пор никого?

– Нет, мессир.

День святой Перпетуи миновал полгода назад. Томас бросил крестьянину серебряную монету и развернул коня.

– Едем на север! – крикнул он спутникам и поскакал в указанном направлении.

Были сумерки, а значит, время подыскивать место для ночлега. Там, где бегущая по долине река делала поворот, примостились под сенью дубов несколько хибар, но в северной оконечности долины, укрывшись за выступом леса, находилось село или маленький городок, присутствие которого выдавал дым очагов. Где-то там должно быть и аббатство. Два ворона перелетели через реку, черные на фоне темнеющего неба. Звонил колокол, сзывая народ к вечерне.

– Там город? – Раймер, ратник графа Уорика, скакал рядом с Томасом.

– Не знаю. Но обычно вокруг монастыря вырастает какая-нибудь деревушка.

– Монастыря? – удивился Раймер.

– Я еду туда.

– Помолиться? – с иронией предположил Раймер.

– Да, – отрезал Бастард.

Ошарашенный ответом, верзила прикусил язык. Томас свернул сразу за долиной и увидел поросшие ивняком берега реки, а сразу за рекой – деревню и башни монастыря. Монастырь оказался на удивление большим. Его окружала массивная стена, и над всем этим господствовала высокая церковь аббатства.

– Остановиться можно в деревне, – предложил Раймер.

– Там должна быть таверна, – отозвался Томас.

– На это и расчет.

– Мои люди тоже останутся здесь.

Томас внимательно разглядывал монастырь, высокие стены которого темнели в наползающих сумерках. Выглядели они не менее внушительно, чем укрепления какого-нибудь замка.

– Это то самое место? – спросил он у Роланда, который гнал коня, чтобы не отстать от Томаса.

– Не знаю, – ответил рыцарь.

– Больше напоминает крепость, чем монастырь, – заметил Бастард.

Рыцарь-девственник хмуро смотрел на далекие стены.

– Святому Жуньену было доверено оберегать меч святого Петра, потому монастырь вполне может напоминать крепость.

– Если это действительно монастырь Святого Жуньена.

Подъехав ближе, Томас увидел, что внушительные створки монастырских ворот распахнуты. Он предполагал, что их не закроют до тех пор, пока солнце окончательно не исчезнет на западе.

– Святой похоронен здесь?

– Да, его земные останки покоятся тут.

– Значит, и Малис может оказаться в этом месте.

– А что, если нам ее тут и оставить? – предложил Роланд.

– Я бы так и сделал, кабы не знал, что Бессьер ее ищет. И если он найдет меч, то воспользуется им, и не ради приумножения славы Господней, но своей собственной.

– А вы воспользуетесь им?

– Я уже говорил, что выброшу его, – отрезал Томас. Он повернулся в седле. – Люк! Гастар! Арнальд! Пойдете со мной. Остальным ждать в деревне! За съестное – расплачиваться!

Он бы предпочел взять с собой гасконцев, чтобы монахи не заподозрили в них союзников англичан. Но Робби, Кин и Роланд запросились с Томасом, а затем Женевьева и Бертилла тоже настояли на своем участии; Хью поручили опеке Сэма и остального эллекина.

– Почему бы не взять лучников? – поинтересовалась Женевьева.

– Я только собираюсь задать аббату пару вопросов и не хочу перепугать парня. Мы приходим, спрашиваем и уходим.

– Точно так же ты говорил и в Монпелье, – съязвила Женевьева.

– Это всего лишь монахи, – напомнил Томас. – Обычные монахи. Мы задаем вопросы и исчезаем.

– С Малис?

– Не знаю. Не уверен, что она вообще существует.

Бастард дал коню шпоры, чтобы поспеть к воротам прежде, чем солнце скроется за горизонтом. На коротком галопе он миновал пастбище, на котором паслось стадо коз под присмотром мальчишки и большой собаки, оба молча проводили всадников глазами. За пастбищем через реку был перекинут прекрасный каменный мост, и у дальнего его конца дорога раздваивалась. Левое ответвление вело в деревню, правое – в обитель. Томас заметил, что монастырь наполовину окружен отведенным из реки каналом, образовывавшим своеобразный широкий ров. Вероятно, чтобы монахи могли использовать его как садок для рыбы. Заметив две фигуры в рясах, идущие к открытым воротам, он снова пришпорил коня. Увидев его, монахи остановились.

– Вы ради паломников приехали? – поинтересовался один из них вместо приветствия.

Томас открыл было рот, чтобы спросить, о чем речь, но потом догадался просто кивнуть в ответ.

– Так и есть.

– Паломники приехали с час назад. Они обрадуются защите, поскольку думают, что англичане близко.

– Мы никаких англичан не видели.

– Все равно вам будут рады, – сказал монах. – Опасное сейчас время, чтобы совершать паломничество.

– Всякое время опасно, – откликнулся Томас и увлек своих спутников под высокую арку ворот.

Колокольный звон стих, и стук копыт эхом отражался от каменных стен.

– Где они? – осведомился Томас.

– В аббатстве! – крикнул в ответ аббат.

– Нас кто-то ждет? – спросила Женевьева.

– Ждет, но не нас, – проворчал Томас.

– Кто? – вскинулась она.

– Просто паломники.

– Пошли за лучниками.

Томас посмотрел на троих гасконцев, на Робби и Роланда.

– Думаю, нам нет нужды опасаться кучки паломников, – процедил он.

Тесное пространство между стенами и церковью аббатства заполонили лошади. Томас спрыгнул с седла и машинально проверил, легко ли выходит из ножен меч. До его слуха донесся грохот, с которым захлопнулись монастырские ворота, потом стук падающего на скобы запорного бруса. Почти стемнело, и постройки обители казались черными на фоне слабо освещенного неба, на котором зажигались первые звезды. Вставленный в кольцо факел горел между двумя зданиями – возможно, там располагались дормитории[32], – еще два ярко освещали порог главной церкви аббатства. Мощеная дорога вела от храма до другого конца монастыря, и там, где в высокой стене были прорезаны еще одни ворота, пока распахнутые, Томас заметил множество оседланных лошадей и четырех вьючных пони, которых держали слуги.

Он оставил коня и пошел к церкви, где в открытую дверь влетали и гасли искры факелов и откуда доносилось пение монахов: звук протяжный и прекрасный, глубокий и ритмичный, как чередование морских волн. Бастард неспешно поднимался по ступеням, и постепенно его взору открывался интерьер храма: благолепие горящих свечей, росписи на каменных стенах, резные колонны и блестящие алтари. Как много свечей! Длинный неф был заполнен монахами в черных одеяниях, которые преклоняли колени и пели. Томаса поразило, что звук стал вдруг угрожающим, как будто шепот прилива сменился рокотом волн. Вступив в освещенное свечами пространство, он смог разобрать слова и понял, что они взяты из псалма.

– Quoniam propter te mortificamur tota die, – пели мужские голоса, растягивая длинные слоги, – aestimati sumus sicut oves occisionis.

– Что это такое? – прошептала Женевьева.

– За Тебя умерщвляют нас всякий день, – негромко перевел Томас. – Считают нас за овец, обреченных на заклание.

– Не нравится мне это, – нервно сказала Женевьева.

– Мне нужно всего лишь поговорить с аббатом, – заверил ее Томас. – Подождем окончания службы.

Он посмотрел на высокий клирос, где на стене виднелась лишь громадная фреска Страшного суда. С одного ее края в адское пламя низвергались грешники, в рядах которых, к удивлению Томаса, имелось множество монахов в рясах и священников в сутанах. Чуть ближе, в боковом нефе, помещалось изображение Ионы и кита. Эта тема показалась Томасу странной для столь удаленной от моря обители. Зато фреска напомнила ему о том, как отец рассказывал эту притчу и как мальчишкой он спускался на галечный пляж в Хуктоне и вглядывался в даль в надежде увидеть большого кита, способного проглотить человека.

Напротив Ионы, наполовину в тени колонн, скрывалась еще одна фреска, и Томас понял, что видит святого Жуньена. На картине был изображен монах, преклонивший колени на клочке свободной от снега земли и устремивший восторженные глаза на руку, которая протягивала ему с небес меч.

– Вот он! – пораженно воскликнул Томас.

Монахи, стоящие в задней части нефа, услышали его, и большинство обернулось, чтобы посмотреть на Женевьеву и Бертиллу.

– Женщины! – в испуге зашипел один из братьев.

Второй поспешил к Томасу.

– Паломникам дозволяется входить в храм только между утренней и дневной службами, – возмущенно заявил он. – Но не в этот час! Уходите, все!

Робби, Кин, Роланд и три гасконца последовали за Томасом в церковь, и негодующий монах простер руки, как будто намеревался вытолкать всех прочь.

– У вас мечи! – возопил он. – Вам следует уйти!

Обернулись и другие монахи, пение прервалось недовольным гулом, и Томасу припомнились слова священника, который утверждал, что толпа монахов опаснее любой шайки разбойников.

– Людям кажется, что это просто выхолощенные молокососы, – твердил отец Томасу. – Но это не так, клянусь Богом, не так! Они способны драться, как дикари!

Здешние монахи алкали боя, и тут их насчитывалось по меньшей мере сотни две. Они полагали, надо думать, что ни один воин не посмеет обнажить меч внутри храма. Ближайший к Томасу монах явно верил в это, потому что ткнул Томаса в грудь мясистой ручищей. И как раз в этот миг с высокого алтаря раздался звон колокольчика. Звон был яростный и подкреплялся стуком посохов по каменному полу.

– Пусть не двигаются! – проревел мощный глас. – Я приказываю им остаться!

Последние звуки хора нестройно стихали, пока не иссякли до полной тишины. Монах по-прежнему не убирал руку от груди Томаса.

– Отцепись, – тихо проговорил Бастард.

Монах буравил его злыми глазами, и Томас перехватил его руку и силой отвел ее назад. Монах сопротивлялся, потом, ощутив мощь лучника, выпучил от страха глаза. Он попытался выдернуть руку, но Томас гнул ее до тех пор, пока не ощутил хруст костей запястья.

– Я велел тебе убрать ее, – прорычал он.

– Томас! – ахнула Женевьева.

Бастард взглянул на главный алтарь и различил возвышающуюся там фигуру; фигуру мужчины, облаченного в красное, высокого, тучного и властного. Паломников привел сюда кардинал Бессьер. И он был не один. По краям нефа рассредоточились арбалетчики, и Томас услышал, как щелкают взведенные тетивы. Тут было по меньшей мере с дюжину стрелков, все в ливреях с зеленым конем на белом поле, имелись и латники, а рядом с кардиналом, на верхних ступенях алтаря, стоял граф де Лабруйяд.

– Ты была права, – тихо обратился к Женевьеве Томас. – Мне следовало захватить с собой лучников.

– Приведите их сюда! – приказал Бессьер.

Кардинал улыбался, и это было неудивительно, ведь враги сами пришли прямо к нему в руки и могли уповать только на его милость, а кардинал Бессьер, архиепископ Ливорнский и папский легат при французском дворе, милости не ведал.

Отец Маршан, высокий и мрачный, маячил за спиной кардинала. Томас, которого провели по нефу между расступающимися перед ним монахами, рассмотрел в темных углах церкви еще ратников.

– Добро пожаловать, – сказал кардинал. – Гийом д’Эвек.

– Томас из Хуктона, – с вызовом поправил Томас.

– Бастард, – уточнил отец Маршан.

– И шлюха-еретичка, его жена! – добавил кардинал.

– И моя супруга тут, – пробормотал Лабруйяд.

– Две потаскухи! – заявил Бессьер веселым тоном. – Держите их! – рявкнул он арбалетчикам, охранявшим Томаса. – Томас из Хуктона, – продолжил он. – Бастард. Что же привело тебя в сей дом молитвы?

– Мне дали поручение, – ответил англичанин.

– Поручение? Какое? – Кардинал говорил с показной добротой, как будто имел дело с младенцем.

– Не дать священной реликвии попасть в злые руки.

Губы Бессьера расплылись в улыбке.

– Какой реликвии, сын мой?

– Малис.

– Вот как? И в чьи же руки?

– В ваши, – ответил Томас.

– Вот видите, на какую подлость способен этот Бастард! – Теперь кардинал обращался ко всем присутствующим. – Он взял на себя смелость лишить святую Мать-Церковь одной из самых почитаемых ее реликвий! Он уже предан анафеме! Он отлучен от спасения, но все равно осмелился заявиться сюда и притащить в это святое место этих шлюх, намереваясь похитить то, что Господь дал преданным своим слугам.

Бессьер воздел руку и указал на Томаса:

– Ты отрицаешь то, что отлучен от Церкви?

– Я признаю себя виновным лишь в одном, – заявил Томас.

– В чем именно? – Кардинал нахмурился.

– У вас был брат, – напомнил Хуктон. Лицо кардинала потемнело, вытянутый палец задрожал, потом опустился. – У вас был брат. И он погиб.

– Что тебе об этом известно? – угрожающим тоном спросил кардинал.

– Что он был убит стрелой, выпущенной одним дьявольским отродьем. – Томас мог молить о пощаде, но знал, что ничего этим не добьется. Его поймали в ловушку, в кольцо арбалетчиков со взведенными тетивами и латниками, и ему оставалась только дерзость. – Известно, что его сразили стрелой, срезанной с ясеня в час заката. Стрелой, что была очищена от коры ножом женщины, оснащена стальным наконечником, выкованным беззвездной ночью, и оперена перьями гуся, зарезанного белым волком. И та стрела была выпущена из лука, пролежавшего неделю в церкви.

– Колдовство, – прошептал кардинал.

– Все они должны умереть, ваше высокопреосвященство, – в первый раз подал голос отец Маршан. – И не только шлюхи и отлученец, но и эти люди тоже! – Он указал на Робби и Роланда. – Они нарушили данную ими клятву!

– Клятву человеку, пытающему женщин? – Томас язвительно хмыкнул.

Он слышал, как по мостовой за дверями храма стучат копыта. А еще – голоса, и голоса сердитые.

Бессьер тоже их уловил и глянул на дверь, но не заметил ничего угрожающего.

– Они умрут, – изрек он, снова посмотрев на Томаса. – Умрут посредством Малис.

Церковник щелкнул пальцами.

Рядом с главным алтарем располагалась дюжина монахов, но теперь они отошли в сторону, и Томас заметил еще одного из братьев. Это был старик, и его избили так, что белая ряса была перемазана кровью, капающей с разбитых губ и носа. А за ним, в тени позади алтаря, находилась усыпальница. Она представляла собой резную каменную раку, покоящуюся на двух каменных же постаментах в нише апсиды. Крышка раки была сдвинута в сторону. Тут из тени выступила знакомая фигура. Это был тот самый шотландец, Скалли. Вплетенные в длинные волосы кости стукнули, когда он подошел к раке и сунул туда руку. У него теперь и в бороду были вплетены кости, и они загремели по нагруднику, который он надел поверх кольчуги.

– Ты солгал мне, – обратился гигант к Робби. – Заставил меня сражаться за проклятых англичан! И твой дядя говорит, что ты должен умереть, что ты – жалкий бздун, а не мужчина. Ты недостоин имени Дугласов. Кусок собачьего дерьма, вот ты кто.

Из раки Скалли извлек меч. Он совершенно не походил на меч со стенных росписей. Этот выглядел как фальшион, один из тех дешевых клинков, что могли служить и ножом для колосьев, и оружием. Лезвие у него было толстое, изогнутое, расширяющееся к острию – таким оружием удобнее рубить, чем колоть. Сам клинок выглядел старым и неухоженным – зазубренный, потемневший, грубый, и все же при виде его Томас с трудом подавил желание упасть на колени. Сам Христос смотрел на этот меч, возможно, дотрагивался до него, а в ночь перед своими страстями не позволил клинку спасти ему жизнь. Это был меч Рыболова.

– Убить их, – приказал кардинал.

– Нельзя здесь проливать кровь! – запротестовал седобородый монах. Должно быть, это был аббат.

– Убить их! – завопил кардинал, и арбалетчики вскинули оружие. – Не с помощью стрел! – опомнился Бессьер. – Пусть Малис исполнит свой долг и послужит Церкви, как это ей предназначено. Пусть свершит она свою славную работу!

Лучник спустил тетиву, и стрела отправилась в полет.

Глава 12

Стрела ударила Скалли прямо в нагрудник. Стрелу венчал пробойник – наконечник для пробивания доспехов. Пробойники ковались из стали, они были длинными, тонкими, остроконечными и без зазубрин, а первые несколько дюймов древка изготавливались не из ясеня, а из более тяжелого дуба. Если какая стрела и способна была пробить стальную пластину, так это именно пробойник, концентрировавший всю массу стрелы и накопленную ею силу движения в одной маленькой точке, но этот наконечник смялся, как дешевое железо. Лишь немногие кузнецы знали, как делать добрую сталь, и иные шли на обман, подсовывая железные пробойники вместо стальных. Хотя этот и не смог пробить нагрудник Скалли, сила удара стрелы была такова, что шотландец попятился на три неуверенных шага, споткнулся о ступени алтаря и грузно сел. Он подобрал угодившую в него стрелу, посмотрел погнутый наконечник и ухмыльнулся.

– Если кто-нибудь и совершит убийство в этой проклятой церкви, – донесся голос из западной части храма, – так это я. Что, черт возьми, тут творится?

Томас обернулся. В церковь вливались латники и лучники, все с одинаковой эмблемой: стоящим на задних лапах львом и золотыми лилиями на голубом поле. Тот же самый герб, который носил Бенджамин Раймер, слуга графа Уорика, а властный голос и самоуверенность вновь прибывшего подразумевали, что по нефу шествовал граф собственной персоной. На нем был дорогой, но перепачканный грязью доспех, клацавший при ходьбе, и сапоги с железными подковками, издававшими при соприкосновении с плитами пола громогласный звук. Джупона он не носил и, таким образом, не показывал герба, но статус его подчеркивала короткая толстая цепь из золота, надетая поверх голубого шелкового шарфа. Граф выглядел на несколько лет старше Томаса, с тонкими чертами лица, был небрит, а нечесаные каштановые волосы примялись шлемом, который держал в этот момент оруженосец. Уорик нахмурился. Быстрый его взгляд обежал весь храм, и граф явно остался недоволен увиденным. Следом за ним вошел еще один гость – мужчина чуть постарше, седовласый, с короткой бородой и в изрядно помятых доспехах. Что-то в его лице, грубоватом и обветренном, показалось Томасу знакомым.

Кардинал ударил посохом по ступеням алтаря.

– Вы кто такие? – потребовал сообщить он.

Граф – если это действительно был граф – не удостоил его ответом.

– Кто кого, черт побери, тут убивает? – осведомился он.

– Это внутреннее дело Церкви, – высокомерно отрезал кардинал. – Вам следует удалиться.

– Я уйду, когда буду готов уйти, черт возьми, – отозвался гость и стремительно повернулся, услышав шум в задней части храма. – Если тут какие-то чертовы проблемы, я прикажу своим людям выгнать всю вашу проклятую толпу прочь из монастыря. Желаете ночевать в сырых полях? Ты кто такой?

Этот вопрос был адресован Томасу, который, предполагая, что перед ним граф, опустился на одно колено.

– Сэр Томас из Хуктона, господин. Вассал графа Нортгемптонского.

– Сэр Томас был при Креси, милорд, – негромко произнес седой. – Один из людей Уилла Скита.

– Ты лучник? – спросил граф.

– Да, милорд.

– И произведен в рыцари? – В его голосе прозвучали одновременно удивление и неодобрение.

– Так, милорд.

– Причем заслуженно, милорд, – твердо заявил спутник графа, и Томас вспомнил, кто это. Это был сэр Реджинальд Кобхэм, знаменитый воитель.

– Мы вместе были у брода, сэр Реджинальд, – подтвердил Томас.

– Бланштак! – воскликнул Кобхэм, припомнив название брода. – Боже правый, ну и схватка там была! – Он ухмыльнулся. – Вместе с тобой дрался какой-то священник, да? Ублюдок колол французские головы топором.

– Отец Хобб, – сказал Томас.

– Вы закончили? – рявкнул граф.

– Ничего подобного, милорд, – весело возразил Кобхэм. – Воспоминаний нам еще на несколько часов хватит.

– Чтоб провалиться вашим чертовым потрохам, – выругался граф, но беззлобно.

Он мог быть английским графом, но хорошо понимал, что к советам таких, как сэр Реджинальд Кобхэм, лучше прислушиваться. Подобных людей прикрепляли к крупным лордам в качестве назначенных королем советников. Можно родиться богатым, знатным и высокопоставленным, но нельзя родиться солдатом, и король заботился о том, чтобы аристократы внимали мудрости людей не столь благородных, зато сведущих. Граф мог командовать, но, если ему хватало ума, он отдавал приказы только после того, как сэр Реджинальд принимал решение. Граф Уорик не был новичком, он дрался при Креси, но мыслил достаточно здраво, чтобы прислушиваться к добрым советам. Впрочем, в этот миг он выглядел слишком рассерженным, чтобы проявлять благоразумие, и его гнев распалился еще сильнее, когда его взгляд упал на красное сердце на полинялом джупоне Скалли.

– Это герб Дугласов? – с угрозой спросил он.

– Это наисвятейшее сердце Христово, – ответил кардинал прежде, чем Скалли успел открыть рот.

Едва ли Скалли понял вопрос, заданный по-французски. Шотландец к тому времени поднялся и так злобно смотрел на Уорика, что кардинал, испугавшись, что увешанный костями дикарь может начать драку, оттеснил его в толпу монахов, сгрудившихся у алтаря.

– Эти люди, – Бессьер указал на арбалетчиков и латников в ливреях де Лабруйяда, – служат Церкви. Мы выполняем миссию, порученную его святейшеством папой, а вы, – он нацелил обвиняющий перст на графа, – мешаете нам выполнять долг.

– Никому я ни черта не мешаю!

– Тогда покиньте сию обитель и позвольте нам продолжить наши молитвы, – потребовал кардинал.

– Молитвы? – спросил граф и посмотрел на Томаса.

– Убийство, милорд.

– Справедливое наказание! – пророкотал Бессьер. Указывая на Томаса, палец его дрожал. – Этот человек предан анафеме. Он ненавидим Богом, проклинаем людьми и является врагом Матери-Церкви!

Граф поглядел на Томаса.

– Это так? – крайне раздраженным тоном осведомился он.

– По его словам, милорд.

– Еретик! – Кардинал, нащупав слабое место, усилил напор. – Он осужден! Как и эта шлюха, его жена, и та шлюха, прелюбодейка! – Церковник указал на Бертиллу.

Граф посмотрел на Бертиллу, и зрелище, похоже, несколько рассеяло его дурное настроение.

– Этих женщин ты тоже собираешься убить?

– Кара Господня справедлива, неотвратима и милосердна, – заявил Бессьер.

– Этого не будет, пока я тут стою, – воинственно ответил граф. Потом повернулся к Томасу. – Эти женщины под твоей защитой?

– Да, милорд.

– Встань, – велел ему граф. Томас все еще стоял на коленях. – Ты англичанин?

– Истинно так, милорд.

– Он грешник и осужден Церковью, – настаивал кардинал. – Этот человек вне правосудия людского, но подлежит суду Божию.

– Он англичанин, – с нажимом произнес граф. – Как и я. И Церковь не карает сама! Она предает людей мирской власти, а сейчас я и есть эта власть! Я граф Уорик и не стану убивать англичанина во имя Церкви, если только мне не прикажет этого архиепископ Кентерберийский.

– Но он предан анафеме!

На это заявление лорд ответил издевательским смехом.

– Два года назад ваши чертовы священники отлучили двух коров, гусеницу, жабу и всех в Уорике! – воскликнул он. – Вы используете отлучение, как мать березовую розгу для воспитания ребенка. Вы его не получите – он мой, он англичанин.

– К тому же, – тихо промолвил сир Реджинальд Кобхэм по-английски, – теперь нам нужен каждый английский лучник, которого мы сможем найти.

– Так что привело вас сюда… – спросил Уорик кардинала и после намеренно оскорбительной паузы добавил: – ваше высокопреосвященство?

Лицо священнослужителя перекосилось от злобы из-за того, что его лишили вожделенной мести, но прелат взял себя в руки.

– Его святейшество папа послал нас умолять вашего принца и короля Франции заключить мир, – сказал Бессьер. – Мы путешествуем под Божьей защитой и признаны посредниками вашим королем, принцем и Церковью.

– Мир? – Граф буквально выплюнул это слово. – Передай узурпатору Иоанну, пусть уступит французский трон его законному владельцу Эдуарду Английскому. Тогда ты получишь свой мир.

– Святой отец уверен, что произошло уже слишком много убийств, – благочестиво заявил кардинал.

– И ты собирался умножить их число, – заметил Уорик. – Мира не достигнуть, если убивать женщин в монастырской церкви. Поэтому уходи! Принца ты найдешь в той стороне. – Он указал на север. – Кто здесь аббат?

– Я, мессир. – Из погруженной в тень апсиды вышел высокий лысый человек с длинной седой бородой.

– Мне нужны зерно, бобы, хлеб, вино, вяленая рыба. Мне нужно все, что годится в пищу людям и лошадям.

– У нас очень мало запасов, – нервно произнес аббат.

– Тогда мы заберем то немногое, что у вас есть, – отрезал граф, потом снова посмотрел на кардинала. – Вы еще здесь, ваше высокопреосвященство? Я ведь велел вам уйти. Вот и уходите. Этот монастырь теперь в английских руках.

– Вы не можете приказывать мне, – возразил Бессьер.

– Я только что это сделал. И у меня больше лучников, больше мечей и больше воинов, чем у вас. Так что уходите, пока я не разозлился и не вышвырнул вас отсюда.

Бессьер поколебался, но все же счел, что благоразумие выгоднее неповиновения.

– Мы уйдем, – заявил он. Потом махнул своим людям и спустился в неф.

Томас двинулся наперерез Скалли, но обнаружил, что шотландца нет.

– Скалли! – воскликнул Бастард. – Где он?

Аббат указал на спрятанную в тени апсиды арку. Томас подбежал, распахнул дверь, но снаружи не было ничего, кроме полоски залитых светом булыжников мостовой и внешней стены монастыря.

Меч Рыболова исчез.

* * *

Луна, скользящая в прорехах между высокими облаками, давала вместе с факелами достаточно света, чтобы убедиться – двор позади церкви пуст. Волосы на затылке у Томаса поднялись; опасаясь, что шотландец скрывается в засаде в тени, он обнажил меч. Длинный клинок с шорохом вышел из горловины ножен.

– Кто это был? – раздался голос.

Томас, сердце которого заколотилось, быстро обернулся. Заговорил с ним избитый в кровь черный брат.

– Шотландец, – ответил Томас и вновь стал вглядываться в темноту. – Опасный шотландец.

– Малис у него, – равнодушно бросил монах.

Шум в кустах заставил Томаса повернуться, но это была просто кошка, которая спрыгнула с низких ветвей и засеменила в сторону далеких строений.

– Кто вы? – обратился Бастард к монаху.

– Меня зовут брат Фердинанд, – ответил тот.

Томас всмотрелся в него и увидел перед собой старика, морщинистое лицо которого было в крови.

– Как вы поранили нос и губу?

– Я отказался указать, где находится Малис, – признался брат.

– Поэтому они вас избили?

– Это сделал шотландец по приказу кардинала. Потом аббат сказал им, где спрятан меч.

– В усыпальнице?

– В усыпальнице, – подтвердил брат Фердинанд.

– Вы побывали в Мутуме, – с укором произнес Томас.

– Граф Мутуме был моим другом, – ответил монах, – и был добр ко мне.

– И еще граф Мутуме был Планшаром, – сказал Томас. – А семья Планшар – еретики.

– Он не был еретиком, – яростно возразил брат Фердинанд. – Грешником, возможно, но кто из нас не грешен? Но не еретиком.

– Последний из темных владык? – пробормотал Томас.

– Говорят, один еще жив, – буркнул монах и перекрестился.

– Жив. – Томас кивнул. – Вексий.

– Эти были худшими из семи родов темных владык, – заявил брат Фердинанд. – Вексии не знали жалости, не давали пощады и несли на себе проклятие Христа.

– Мой отец был Вексий, – признался Томас. – Он не пользовался родовым именем, как не пользуюсь им и я, но я Вексий. Повелитель бог весть каких земель и неизвестно чего.

Брат Фердинанд помрачнел и уставился на Томаса так, будто тот был опасным зверем.

– Так кардинал прав? Ты еретик?

– Я не еретик, – прорычал Томас свирепо. – Просто человек, преградивший кардиналу Бессьеру путь.

Он вложил меч в ножны. До него донесся звук закрывающихся ворот и щелчок засова, и Бастард понял, что Скалли и кардинал ушли.

– Расскажите мне о Малис, – попросил он.

– Малис – это меч святого Петра, – сказал монах. – Тот самый, который он пустил в ход в Гефсиманском саду, чтобы защитить нашего Господа. Меч был отдан святому Жуньену, но темные владыки нашли клинок и, когда их ересь выжгли с лица земли, спрятали, чтобы не достался врагам.

– Спрятали здесь?

Брат Фердинанд мотнул головой:

– Он хранился в могиле Планшара в Каркассоне. Граф Мутуме попросил меня забрать меч, чтобы его не обнаружили англичане.

– И вы принесли его сюда?

– Когда я вернулся из Каркассона, граф был мертв, – объяснил доминиканец. – И мне не пришло в голову ничего другого. Я решил, что безопаснее всего спрятать Малис здесь. – Он пожал плечами. – Тут ей самое место.

– Ей никогда не обрести покоя, – пробормотал Томас.

– Потому что она вернулась в мир?

Англичанин кивнул.

– А ты и впрямь этого хочешь? – подозрительно спросил брат Фердинанд. – Чтобы она упокоилась с миром?

Томас в последний раз обвел взглядом монастырский двор и направился обратно к церкви.

– Я не темный владыка, – бросил он. – Возможно, мои предки были катарами, но я – нет. Однако я все равно исполню их завет – сделаю так, чтобы их враги не смогли воспользоваться мечом.

– Как? – Доминиканец плелся следом.

– Отобрав его у этого выродка Скалли, разумеется, – заявил Томас.

Они вернулись в церковь аббатства. Монахи уходили и гасили свечи, но света хватало, чтобы рассмотреть полуоткрытую раку, помещенную на почетном месте у алтаря. В ней возлежал святой Жуньен – руки скрещены на груди, желтовато-бурая кожа плотно обтянула череп. Глазницы были пусты, а иссохшие губы запали, обнажив пять желтых зубов. Святой был облачен в рясу бенедиктинца, а в руках у него лежал деревянный крест.

– Покойся с миром, – обратился к трупу брат Фердинанд, прикоснувшись к рукам святого. – И что ты сделаешь, чтобы твои враги не смогли использовать Малис? – поинтересовался он у Томаса.

– Сделаю то, что собирались сделать вы, – заявил англичанин. – Я ее спрячу.

– Где?

– Там, где никто не найдет, разумеется.

– Сэр Томас! – окликнул с дальнего конца нефа сэр Реджинальд Кобхэм. – Вы идете с нами!

Брат Фердинанд остановил собиравшегося уйти Томаса, взяв его за руку.

– Ты обещаешь?

– Обещаю – что?

– Что спрячешь ее?

– Клянусь святым Жуньеном, – произнес Томас. Он повернулся и положил правую руку на лоб мертвого святого. Кожа под его пальцами казалась гладкой, как тонко выделанный пергамент. – Клянусь, я сделаю так, что Малис затеряется навсегда, – отчеканил Томас. – Клянусь святым Жуньеном, и если я нарушу это торжественное обещание, пусть он ходатайствует перед Господом обречь меня на муки вечные.

Доминиканец удовлетворенно кивнул:

– Тогда я помогу тебе.

– Молитвой?

– Молитвой, – подтвердил черный брат. – И если ты сдержишь клятву, то моя работа будет исполнена. Я вернусь в Мутуме. Это хорошее место вполне подходит, чтобы умереть. – Старик коснулся плеча Томаса. – Благословляю тебя.

– Сэр Томас!

– Иду, сэр Реджинальд!

Сэр Реджинальд и Томас торопливо сбежали вниз по ступеням храма на мощеную улицу, где стояли две повозки, в которые грузили бобы, зерно, сыр и вяленую рыбу из монастырских запасов.

– Мы – арьергард, – пояснил Кобхэм. – Но это ни черта не значит, потому что в данный момент мы впереди армии принца. Он на холме.

Сэр Реджинальд указал на север, где Томас различил громаду поросшей лесом возвышенности, кажущейся черной в бледном свете луны.

– Французы где-то сзади. Бог весть где, но поблизости.

– Мы сразимся с ними?

– Только Иисус ведает. Думаю, принц предпочел бы оказаться поближе к Гаскони. Провизии у нас маловато. Задержимся здесь дольше, чем на пару дней, обчистим эту местность. Если продолжим идти на юг, французы могут нас обогнать. Они передвигаются быстро. – Все это он сообщил, проходя мимо повозок, которые грузили лучники. – Но убраться отсюда – работенка под стать дьяволу. Французы рядом, а нам нужно перевезти фургоны и вьючных лошадей через реку, не дав ублюдкам напасть на нас. Посмотрим, что принесет утро. Это вино? – Вопрос был адресован лучнику, поднимающему в повозку бочонок.

– Да, сэр Реджинальд!

– Сколько?

– Шесть таких вот бочонков.

– Держите свои вороватые ручонки от них подальше!

– Да, сэр Реджинальд!

– Естественно, все будет наоборот, – буркнул Кобхэм Томасу. – Но нам вино нужно для лошадей.

– Для лошадей?

– В горах нет воды, бедные животные мучаются от жажды. Поэтому мы поим их вином вместо воды. Поутру, конечно, у них будет похмелье, но деремся-то мы пешими, так что это не важно. – Старик вдруг замолчал. – Боже, какая красавица!

Томас подумал, что речь о стоящей рядом с Женевьевой Бертилле, но тут сэр Реджинальд нахмурился:

– Что у нее с глазом?

– Один из кардинальских священников пытался ее ослепить.

– Исусе Христе! Ну и ублюдки встречаются в лоне Церкви! И это его послали заключить мир?

– Думаю, папа предпочел бы, чтобы принц сдался, – пробормотал Томас.

– Ха! Надеюсь, мы дадим бой. – Эти четыре слова военачальник произнес мрачным тоном. – И пожалуй, так оно и будет. Думаю, нам придется. Полагаю, они заставят нас, и мы победим. Хочу увидеть, как наши лучники косят этих ублюдков.

Томас вспомнил пробойник, ударивший в нагрудник Скалли. В Англии изготавливали сотни тысяч стрел, но добротно ли они сделаны? Слишком много погнутых приходилось ему видеть. Сэр Реджинальд полагает, что будет битва.

А сталь наконечников мягкая.

* * *

Иоанну не спалось.

Он поужинал со старшим сыном, дофином, и с младшим – мальчишкой Филиппом. Они слушали менестрелей, воспевающих древние битвы, полные славы, и король все мрачнел, осознавая то, чего от него ждут. Теперь, желая остаться в одиночестве и не спеша поразмыслить, он прогуливался по обнесенному стенами фруктовому саду роскошной каменной усадьбы. Вокруг по всей деревне, названия которой он не знал, горели во тьме костры его армии. До него доносился смех или крики радости – это кому-то повезло в кости или в карты. Говорят, что Эдуард, принц Уэльский, азартный игрок. Что поставит принц на кон теперь? И повезет ли ему?

Король подошел к северной стене сада, где, встав на скамейку, различил красный отсвет английских костров. Они казались рассеянными по ночному небу, но ярче всего горели на пологом высоком холме. Сколько там человек? Да и там ли они? Возможно, англичане развели костры с целью убедить Иоанна, будто встали лагерем, а сами ушли на юг, увозя добычу. Но если они здесь, нужно ли вступать с ними в бой? Решение было за ним, но король не мог принять его. Часть сеньоров советовала ему избегать битвы, говоря, что лучники англичан слишком опасны, а их латники слишком суровы. Другие же убеждали, что этого принца-игрока не составит труда разбить. Иоанн беззвучно застонал. Ему хотелось снова оказаться в Париже, где его будут развлекать музыканты и окружать танцовщицы, а вместо этого он торчит в медвежьем углу и не знает, какой следующий шаг предпринять.

Король сел на скамью.

– Вина, ваше величество? – раздался из тени голос слуги.

– Спасибо, Люк, нет.

– Здесь лорд Дуглас, сир. Он желает встретиться с вами.

Иоанн устало кивнул:

– Люк, принеси фонарь.

– Вы поговорите с ним, сир?

– Да, – ответил король, пытаясь решить, способен ли шотландец сказать что-то новое.

Едва ли. Дуглас будет подталкивать его к нападению. Требовать дать бой немедленно. Перебить ублюдков. Атаковать. Вырезать всех. Шотландец неделю за неделей твердит одно и то же. Ему просто хочется драться. Хочется убивать англичан. Король разделял это желание, но одновременно его преследовал страх поражения. Теперь Дуглас снова примется за свое. Иоанн вздохнул. Дуглас пугал его. Пусть держался он всегда почтительно, король подозревал, что шотландец его презирает. Но на Дугласе не висит такая ответственность. Лорд просто самоуверенная скотина, боец, рожденный для битв, стали и крови, а вот у короля Иоанна есть целая страна, о которой нужно заботиться, и проиграть битву с англичанами – непозволительная роскошь для него. Собрать армию стоило огромных усилий, казна пуста, и если король потерпит поражение, то Бог знает в какой хаос низвергнется бедная Франция. А страна уже разорена. Английские отряды рыщут вокруг, сжигая, грабя, разрушая, убивая. И вот армия принца оказалась в ловушке. Или почти в ловушке. Есть шанс уничтожить ее, попрать гордыню врага, дать Франции великую победу! Король Иоанн представил себе, как въезжает в Париж с принцем Уэльским в качестве пленника. Он представлял приветственные крики, цветы, летящие под копыта его лошади, фонтаны, бьющие вином, и «Te Deum», распеваемый в Нотр-Дам. То сладкий сон, сон чудесный, но изнанкой его был кошмар, сулящий поражение.

– Ваше величество! – Под грушами появился Дуглас с фонарем. Он опустился на одно колено и преклонил голову. – Вы бодрствуете допоздна, сир.

– Как и вы, милорд, – отозвался король. – И прошу вас, встаньте.

На Иоанне была синяя бархатная мантия с золотой каймой, расшитая золотыми лилиями, и с толстым воротом из серебристого меха. Ему захотелось надеть что-нибудь более воинственное, поскольку Дуглас в кольчуге и коже, изрубленных и потертых, выглядел весьма внушительно. На коротком джупоне красовалось выгоревшее алое сердце родового герба, а на широком поясе висел чудовищно массивный меч. Еще шотландец принес стрелу.

– Вина, милорд? – предложил король.

– Мне бы эля, государь.

– Люк! У нас есть эль?

– Есть, ваше величество, – отозвался из дома Люк.

– Принеси лорду Дугласу эля, – распорядился король и усилием воли заставил себя улыбнуться шотландцу. – Подозреваю, милорд, вы пришли вдохновить меня на атаку?

– Я верю, что вы так и поступите, сир. Если ублюдки останутся на том холме, у нас появится редкий шанс сокрушить их.

– Мне вот только кажется, что эти ублюдки находятся на вершине холма, а мы нет, – мягко заметил Иоанн. – Разве это не серьезная проблема?

– Северный и восточный склоны доступны, – отмахнулся Дуглас. – Пологие, ровные и вполне проходимые, сир. У нас в Шотландии это даже холмом не назвали бы. Просто прогулка. Хромая корова могла бы забраться наверх, не запыхавшись.

– Звучит обнадеживающе. – Король замолчал, когда слуга принес большую кожаную кружку с элем, которую шотландец залпом опустошил. Звуки глотков были отвратительными, как и вид эля, стекающего по губам на бороду. Скотина, подумал король Иоанн, скотина с края света. – Вы страдали от жажды, милорд, – заметил он.

– Как страдают англичане, сир, – ответил Дуглас и небрежно бросил кружку Люку.

Король вздохнул. Неужели этот тип совершенно не умеет себя вести?

– Я потолковал с одним крестьянином, – продолжил лорд, – так тот сказал, что на холме нет треклятой воды.

– Но мимо него течет река, если не ошибаюсь?

– А как им натаскать вверх по склону достаточно воды для тысяч людей и коней? Они носят понемногу, сир, но этого мало.

– Тогда, быть может, просто заморим их жаждой? – выдвинул идею Иоанн.

– Прежде они успеют прорваться на юг, сир.

– Значит, вы хотите, чтобы я напал, – устало промолвил французский монарх.

– Я хочу показать вам это, сир. – Дуглас протянул королю стрелу.

– Английская стрела, – пожал плечами Иоанн.

– Один мой человек последние несколько недель состоял при кардинале Бессьере. Впрочем, не уверен, что это человек, сир. Он больше похож на животное и дерется, как чокнутый дьявол. Потроха Христовы, он даже меня пугает, так что один Бог знает, каково приходится врагам. Сегодня вечером, сир, английский лучник выпустил в моего зверя эту стрелу. Она ударила его прямо в нагрудник. Ублюдок стрелял не более чем с тридцати или сорока шагов, но мое животное цело и здорово. Этот хряк не просто жив, но как раз сейчас делает ребенка с какой-то девчонкой в деревне. А если в некоего малого попадает с сорока шагов английская стрела, а спустя пару часов он преспокойно кувыркается с бабенкой, то нам всем есть над чем задуматься.

Король потрогал наконечник пальцем. Когда-то длина пробойника составляла четыре дюйма, он был гладким и острым, но теперь согнулся и сплющился. Выходит, стрела не смогла пробить нагрудник.

– В наших краях говорят, милорд, – сказал король, – что одна ласточка весны не делает.

– У нас тоже есть такая пословица, сир. Но посмотрите на это!

Настойчивый тон шотландца раздражал короля, известного своей вспыльчивостью, но ему удалось совладать с гневом. Иоанн провел по сплющенному наконечнику пальцем.

– Вы хотите сказать, что он плохо сделан? – спросил он. – Всего одна стрела? Вашему зверю попросту повезло.

– Англичане изготавливают стрелы тысячами, сир, – заявил Дуглас. Теперь он понизил голос, и тон его из наставительного стал доверительным. – Каждое графство в Англии обязано поставить много тысяч стрел. Одни люди заготавливают древки, другие остругивают их, третьи собирают гусиные перья, кто-то варит клей, а кузнецы куют наконечники. Сотни кузнецов по всей стране тысячами выковывают острия. Затем все это – древки, перья и наконечники – собирают, свозят воедино и отсылают в Лондон. Мне хорошо известно одно, сир: когда какие-то вещи производятся сотнями тысяч, они получаются не такими добротными, как единичный предмет, выходящий из рук мастера. Вы кушаете с золотой посуды, сир, как и положено, но ваши подданные едят на дешевой глине. Их блюда изготавливаются тысячами и с легкостью бьются. А стрелы сделать труднее, чем кувшины и тарелки! Кузнецу нужно рассчитать, сколько костей добавить в горн, и кто поручится, что он вообще это делает?

– Костей? – удивился король. Рассказ Дугласа заинтриговал его. Так вот как англичане делают свои стрелы? Впрочем, чему удивляться? За одну-единственную битву они расходуют сотни тысяч стрел, поэтому делать их нужно в неисчислимых количествах, а это явно требует организации. Он мысленно представил себе подобное мероприятие во Франции и вздохнул, отбросив идею как невыполнимую. – Кости? – Король перекрестился. – Похоже на колдовство.

– Расплавив в горне железную руду, сир, вы получите железо, но добавив в огонь костей – получите сталь.

– Я не знал.

– Говорят, что из костей девственницы сталь получается самая крепкая.

– Полагаю, это вполне разумно.

– А девственницы – редкий товар, – заметил шотландец. – Но ваши оружейники, сир, заботятся о своей стали. Они куют добрые нагрудники, шлемы и поножи. Такие прочные, что им по силам остановить дешевую английскую стрелу.

Король кивнул. Ему пришлось признать, что лорд говорит разумные вещи.

– Так вы думаете, мы чрезмерно опасаемся английских лучников?

– Я думаю, сир, что, если вы поскачете на англичан, они разорвут вас на клочки. Даже плохая стрела способна поразить лошадь. Но если вы вступите в сражение пешими, государь, то стрелы будут отскакивать от качественной французской стали. Стрелы смогут проткнуть щит, но не пробьют доспехи. Ублюдки с таким же успехом могли бы швыряться в вас камнями.

Иоанн разглядывал стрелу. При Креси, как он знал, французы атаковали на конях, и лошадей убивали сотнями, а в последовавшем хаосе сотнями гибли и латники. Англичане сражались пешими. Всегда пешими. Этим они и прославились. Их разбили в Шотландии – шотландские пикинеры истребляли их толпами, – и то был последний раз, когда англичане шли в бой верхом. Король понял, что враги усвоили урок. Значит, теперь пришла его пора. Французские рыцари не знали иного способа воевать, как верхом на лошади. Это был благородный способ – величественный и пугающий, слияние человека, металла и коня, – но здравый смысл подсказывал, что Дуглас прав.

Град из стрел истребит лошадей. Иоанн еще раз ощупал гнутый наконечник. Значит, идти в бой пешими? Взять пример с англичан? И тогда стрелы им не помогут?

– Я поразмыслю над вашими словами, милорд, – сказал он Дугласу, возвращая стрелу. – И благодарю за совет.

– Оставьте стрелу у себя, сир, – ответил шотландец. – И одержите завтра великую победу.

Король коротко мотнул головой:

– Нет, не завтра! Завтра воскресенье. Божий мир. Кардиналы обещали поговорить с принцем и убедить его принять наши требования. – Он поглядел на север. – Если англичане все еще там, конечно.

Лорд Дуглас поостерегся высмеивать идею Божьего мира по воскресеньям. По его мнению, для истребления англичан подходил любой день. Но шотландец чувствовал, что убедил короля в уязвимости врага, поэтому почел за благо не перегибать палку.

– И когда вы одержите эту великую победу, сир, – добавил он, – и поведете в Париж пленников, захватите эту стрелу и храните ее в память о том, как англичане положились на оружие, которое их подвело. – Лорд помолчал, потом поклонился. – Желаю вам доброй ночи, сир.

Король ничего не ответил. Только вертел в руках стрелу с погнутым наконечником.

И грезил о Париже, гудящем от торжества.

* * *

На рассвете на деревьях повис туман. Все было серым. От дыма тысяч костров туман густел, и воины в кольчугах бродили в нем подобно призракам. Одна из лошадей сорвалась с привязи, проскакала через дубовую рощу и устремилась вниз по склону к далекой реке. Стук копыт заглох в тумане. Лучники прятали тетивы под шлемами или в кошелях, чтобы не отсырели. Воины водили точильным камнем по граням серых клинков. Разговаривали мало. Двое слуг ногами отгребали желуди подальше от привязанных лошадей.

– Странно, – заметил Кин. – Пони желудями кормить можно, а лошадей нельзя.

– Ненавижу желуди, – проворчал Томас.

– Для лошадей они ядовиты, а для пони – нет. Странно.

– Вкус у них слишком горький.

– Нужно вымочить их в проточной воде, – посоветовал Кин. – Когда вода перестанет окрашиваться, желуди не будут горькими.

У них под ногами было полно желудей. С дубовых ветвей свисала омела, но, когда Томас и Кин подошли к западной опушке леса, могучие дубы сменились каштанами, дикими грушами и можжевельником.

– Принято считать, – сказал Томас, – что вырезанная из омелы стрела не может пройти мимо цели.

– Как, бога ради, вырезать стрелу из омелы? Это же просто охапка хвороста.

– Стрела получится короткой.

Обе собаки бежали впереди, уткнув носы в землю.

– Эти с голоду не подохнут, – сказал ирландец.

– Ты их кормишь?

– Сами кормятся. Это же охотничьи псы.

Они вышли из леса и пошли через неровную полосу пастбища туда, где холм круто спускался к речной долине. Сама река скрывалась в тумане. Войсковой обоз остановился где-то внизу, на дороге, ведущей к броду. Из тумана проступили верхушки деревьев. К западу лежала другая долина, не такая глубокая. В Дорсете, подумал Томас, ее назвали бы ложбиной. Ближний к ним склон занимали террасы виноградников, а дальний – пашня, поднимавшаяся вплоть до широкого ровного плато. На плато не наблюдалось никакого движения.

– Это там расположились французы? – осведомился Кин, заметив направление взгляда Томаса.

– Точно, похоже, никто не знает. Впрочем, они где-то поблизости.

– Правда?

– Прислушайся.

Они замолчали, и через некоторое время Томас различил отдаленный голос трубы. Он уловил его минуту назад и гадал, не послышалось ли ему.

Псы навострили уши и посмотрели на север, и Томас из чистого любопытства направился на звук.

Англичане и их гасконские союзники расположились среди деревьев на вытянутом высоком холме к северу от реки Миоссон. Чтобы оторваться от французов, им требовалось пересечь реку. Она была неширокой, зато глубокой, и для переправы армии пришлось бы воспользоваться мостом у аббатства и бродом, лежавшим западнее. Такой переход занял бы определенное время и дал бы французам шанс напасть на войско, только частично переправившееся на другой берег. Возможно, поэтому армия не двинется с места. Никто не знал, чего ждать от врага.

Определенно можно было сказать, что некоторое время армия еще простоит, потому что знамена разместили на лугу, обрамлявшем лес на гребне продолговатого холма. Штандарты расположились с юга на север, отмечая места сбора ратников. Голос далекой трубы стал настойчивее, и на ее призыв англичане и гасконцы выходили из-под деревьев. Они гадали, не предвещает ли этот сигнал атаку. Лев на знамени графа Уорика развевался на южной оконечности гребня. Но хотя Томасу надлежало находиться именно там, он продолжал идти на север. Ложбина тянулась по левую руку от него. В том месте, где холм встречался с рекой Миоссон, склон был обрывистым, но по мере того, как Томас и Кин шли на север, ложе долины поднималось, склон становился более пологим. К тому времени, когда они достигли стяга принца Уэльского с изображением перьев, склон слева стал пологим и низким, образуя лишь небольшое углубление между этим гребнем и холмом с плоской вершиной далее к западу. Впрочем, реши французы повести атаку с того дальнего холма, на легкую дорогу им рассчитывать не приходилось. Длинный склон пересекали виноградники, их лозы привязали ивовыми ветвями к пеньковым канатам, растянутым между столбами из стволов каштанов. Как будто этого было мало, поперек склона протянулась самая густая живая изгородь, которую Томасу когда-либо доводилось видеть: шириной в десять-двенадцать футов, она представляла собой непроходимое переплетение колючих кустов и молодых деревьев. Изгородь прорезали два широких проема, в которых повозки оставили глубокие колеи, и теперь лучники сосредотачивались по обеим сторонам этих проемов. Английские флаги находились шагах в сорока или пятидесяти позади исчерченных колеями проходов.

Кин наблюдал, как собирается английская армия. Шеренги воинов в кольчугах и доспехах. Шеренги воинов с секирами и молотами, с цепами, дубинами, мечами и копьями.

– Они ожидают нападения? – с тревогой спросил он.

– Сомневаюсь, что кто-то знает, – ответил Томас. – Но пока ничего не происходит.

Снова запела труба, теперь гораздо ближе. Те из лучников, кто сидел, встали, некоторые надели на луки тетиву. Стрелы они потыкали в траву, готовые брать их и пускать.

– Это доносится с того холма. – Ирландец устремил взор на широкое и плоское возвышение на западе.

На нем никого не было видно. Два всадника в ливреях принца Уэльского галопом вылетели из леса и, остановившись у одного из проемов в изгороди, стали смотреть на запад. Теперь под английскими штандартами собралась плотная толпа ратников. Томас понимал, что ему следует вернуться к южной оконечности линии, туда, где холм вырастал над долиной реки Миоссон. Но едва он развернулся и зашагал в том направлении, снова взвыла труба.

Три резкие ноты, все протяжные, и когда третья стихла, на холме с плоской вершиной появился всадник. До него было полмили, может и больше, но Томас различил яркой расцветки тунику, а потом увидел, как человек поднял над головой толстую палку с белой тряпицей и помахал ею.

– Герольд, – сказал Хуктон.

Последовала пауза. Французский герольд просто смотрел на удерживаемый англичанами холм, хотя мог обозреть лишь малую часть войска принца, потому как оно скрывалось за густой живой изгородью из боярышника.

– Он так и будет там торчать? – поинтересовался Кин.

– Ждет английского герольда, – высказал предположение Томас.

Но прежде чем какой-либо из герольдов принца успел встретиться со своим французским коллегой, на горизонте появилась группа всадников. На них были красные или черные одежды, и они гнали коней вниз по пологому склону, к месту, где начинались виноградники.

– Три кардинала! – воскликнул Томас.

В группе насчитывалось шесть ратников в доспехах, но по большей части всадники были служителями Церкви: священники и монахи в черном, коричневом или белом, а возглавляли их три кардинала в ярко-красных сутанах. Одним из них оказался Бессьер. Томас узнал его тушу и пожалел лошадь, которой приходится нести ее на себе.

Всадники, все, кроме одного, остановились в ложбине, и только один из кардиналов поскакал вверх по склону. Под взорами десятков англичан и гасконцев, столпившихся у широких проемов в живой изгороди, он ехал по узкой тропе между виноградниками.

– Расступись! Расступись! – послышались голоса за спиной у Томаса.

Латники в королевских ливреях прокладывали путь через толпу, расчищая путь принцу Уэльскому. Воины опустились на колени.

Принц, верхом на сером скакуне, в джупоне с гербом поверх кольчуги и в шлеме, увенчанном небольшой золотой короной, озадаченно нахмурился, глядя на приближающегося кардинала.

– Сегодня ведь воскресенье, да? – громко спросил он.

– Да, сир.

– Он, наверное, хочет благословить нас, ребята!

Все засмеялись. Принц, не желая, чтобы подъезжающий прелат видел слишком многое из того, что расположено за изгородью, провел коня чуть вперед. И стал ждать, сжав позолоченную рукоять меча.

– Кто-нибудь узнаёт его? – поинтересовался он.

– Это Талейран, – буркнул один из старших спутников принца.

– Талейран из Перигора? – В голосе принца прозвучало удивление.

– Именно, сир.

– Нам оказана честь, – заметил Эдуард язвительно. – Встаньте! – обратился он к воинам позади себя. – Мы же не хотим, чтобы кардинал подумал, будто мы кланяемся ему.

– Он бы не возражал, – проворчал граф Уорик.

Кардинал натянул поводья своей кобылы. Сбруя лошади была из красной кожи с серебряной отделкой, чепрак – алый с золотой бахромой, а луки седла окаймлены золотом. Даже стремена были золотыми. Талейран из Перигора был богатейшим церковником во всей Франции. Будучи рожден в знатной семье, он никогда не принимал близко к сердцу проповедь о бедности. Однако, подъехав к ожидающему его принцу, кардинал почтительно склонился в седле.

– Ваше высочество, – приветствовал он Эдуарда.

– Ваше высокопреосвященство, – отозвался принц.

Талейран покосился на лучников и латников, те смотрели на него – высокого человека с узким лицом и надменным взглядом карих глаз. Прелат наклонился и похлопал кобылу по холке рукой в красной перчатке, поверх которой был надет широкий золотой перстень с рубином, отбрасывающим яркие блики.

– Ваше высочество, – повторил он. – Я прибыл к вам с убедительной просьбой.

Принц пожал плечами, но ничего не ответил.

Кардинал Талейран воззрился на небо, как бы ища вдохновения, а когда опустил взгляд на принца, в глазах у него стояли слезы. Он простер руки:

– Умоляю, сир, выслушайте меня! Прошу, услышьте мои слова!

Он посмотрел туда, где солнце прожигало себе путь сквозь тонкую завесу облаков, – чтобы глаза увлажнились, подумал Томас.

– Сейчас не время для проповедей! – резко бросил принц. – Говорите, зачем пришли. И говорите быстро.

От такого приема кардинал вздрогнул, но потом снова напустил на себя скорбный вид и, пристально глядя принцу в глаза, объявил, что битва станет греховной растратой человеческих жизней.

– Сотни людей погибнут, сир, сотни! Они умрут вдали от своих домов и будут погребены в неосвященной земле. Неужели вы забрались так далеко, чтобы обрести неглубокую могилу во Франции? Ибо вы в опасности, ваше высочество, в смертельной опасности! Могучая армия Франции совсем близко и превосходит вас числом! Она сокрушит вас, и я умоляю вас, сир, умоляю позволить мне задать еще один вопрос. Зачем идти на битву? Зачем умирать ради гордыни? Обещаю вам, сир, именем распятого Христа и милосердной Девы, что сделаю все от меня зависящее, чтобы удовлетворить ваши пожелания! Я говорю от имени Церкви, от имени его святейшества, от имени самого Христа, которые не хотят, чтобы здесь гибли люди. Давайте все обсудим, сир. Сядем и поразмыслим вместе. Сегодня воскресенье, неподобающий для кровопролития день; это день для переговоров людей доброй воли. Во имя Христа живого, сир, об этом я умоляю вас!

Принц молчал. По рядам англичан прошел шепот – воины передавали слова кардинала. Эдуард поднял руку, призывая к тишине, потом просто какое-то время, показавшееся вечностью, смотрел на прелата. Затем пожал плечами:

– Вы говорите от имени Франции, ваше высокопреосвященство?

– Нет, сир. Я говорю от имени Церкви и святого отца. Папа жаждет мира, я готов поклясться в этом именем Христовым! Он возложил на меня долг предотвратить кровопролитие, покончить с этой бессмысленной войной и заключить мир.

– А будут ли наши враги соблюдать перемирие сегодня?

– Король Иоанн это пообещал, – заявил Талейран. – Он дал обет посвятить этот день Церкви – в благочестивой надежде, что мы сумеем выковать вечный мир.

Принц кивнул, затем на некоторое время снова погрузился в молчание. Облака в вышине уплыли прочь и открыли солнце, засиявшее на голубом небе, обещая теплый день.

– Я согласен соблюдать сегодня перемирие, – проговорил наконец Эдуард. – И отправлю своих представителей все с вами обсудить. Переговоры можно провести вон там. – Он указал на место, где у подножия холма ждали остальные церковники. – Но перемирие распространяется только на этот день, – добавил принц.

– Тогда я объявляю этот день Божьим миром, – высокопарно заявил Талейран.

Последовала неловкая пауза, словно кардинал чувствовал, что ему следует сказать еще что-то, но затем он просто кивнул принцу, развернул кобылу и погнал ее вниз по залитому солнцем склону.

А принц издал глубокий вздох облегчения.

Глава 13

– Божий мир! – хмыкнул сэр Реджинальд Кобхэм.

– Французы будут его соблюдать? – спросил Томас.

– Еще как будут. Они бы не возражали, если бы он продлился всю следующую неделю, – проворчал старый воин. – Ублюдкам это пришлось бы по душе.

Он ударил в бока лошадь, направив ее вниз по склону, в сторону реки Миоссон. Туман растаял под сентябрьским солнцем, поэтому Томас мог рассмотреть реку, петляющую по долине. Речка была небольшой, футов тридцать в самом широком месте, но, спустившись за сэром Реджинальдом по крутому склону, лучник обратил внимание, что пойма ее заболочена, а это наводило на мысль о частых разливах.

– Они бы предпочли, чтобы мы торчали здесь, – бубнил Кобхэм, – и истощали свои припасы. А потом мы станем терпеть голод, жажду и ослабеем. Это уже происходит: есть нечего, воды на холме нет и численный перевес у врага.

– При Креси нас тоже было меньше, – возразил Томас.

– Из чего не следует, что это хорошо, – заметил сэр Реджинальд.

Перед этим он, подозвав Томаса, бросил ему резко: «Ты годишься. Бери коня и захвати полдюжины лучников». Потом повел его к южному краю английской линии, где легкий ветер шевелил знамя графа Уорика. Кобхэм не остановился, увлекая Томаса и его стрелков вниз по крутому склону в заболоченную долину Миоссона. Обоз англичан – скопление фургонов и повозок – расположился под деревьями.

– Обоз может пересечь реку по мосту, – пояснил сэр Реджинальд, махнув на восток, в сторону монастыря, скрытого за высокими деревьями, росшими на плодородной земле у реки, – но деревенские улицы узкие, поэтому можешь поставить свое последнее пенни на то, что какой-нибудь долбаный придурок свернет колесо фургона об угол дома. Если переправляться тут, через брод, получится быстрее. Так что вот этим мы и займемся – проверим, проходим ли брод, – подытожил рыцарь.

– Потому что мы отступаем?

– Принц не прочь. Ему хотелось бы переправиться через реку и на всей возможной скорости двинуть к югу. Его высочество мечтает, чтобы мы расправили крылья и улетели в Бордо.

Сэр Реджинальд остановился близ реки, потом повернулся и посмотрел на шестерых лучников Томаса.

– Отлично, ребята! – крикнул он. – Просто стойте здесь. Если объявится какой-нибудь французский выродок, подайте голос. Только голос, не стрелять. Но позаботьтесь, чтобы тетивы на луках были надеты.

Насыпная дорога петляла по болоту. Дамба была надежной и прорезана колеями – по ней явно ездили. Дорога ныряла в брод там, где обе лошади остановились, чтобы попить.

Сэр Реджинальд дал коню утолить жажду, а потом повел на середину реки.

– Шлепай сюда, – велел он Томасу.

Старый воин дал лошадям почувствовать дно реки, исследуя его на предмет коварной ямы или вязкой топи, где могла бы застрять повозка, но на протяжении всего брода кони находили под ногами твердую опору.

– Сэр! – воскликнул Сэм, и Кобхэм повернулся в седле.

От деревьев, расположенных на полпути вниз по склону западного холма, за ними наблюдала дюжина всадников, все в кольчугах и шлемах. На троих были джупоны, хотя расстояние оставалось слишком велико, чтобы Томас смог рассмотреть герб. Один держал небольшой флаг, красный на фоне зелени и желтизны деревьев.

– Le Champ d’Alexandre, – сказал сэр Реджинальд и в ответ на недоуменный взгляд Томаса указал на западный холм с плоской вершиной. – Так его называет местный люд – Александрово поле. Предположу, что те ублюдки исследуют весь тот проклятый холм.

Французы – это должны были быть французы, раз располагались на западном склоне, – держались далеко за дистанцией полета стрелы.

Томас гадал, заметили ли они лучников, державшихся под сенью ив рядом с бродом.

– Я не хотел брать два десятка парней, чтобы ублюдки не подумали, будто мы интересуемся бродом, – сказал сэр Реджинальд. – И уж точно не хочу дать этим долбаным выродкам увидеть наши повозки.

Повозки располагались на северном берегу Миоссона, с Александрова поля их было не видно за деревьями и высоким отрогом холма, на котором рос лес Нуайе и где принц формировал боевую линию.

Сэр Реджинальд исподлобья наблюдал за французами, а те, в свою очередь, таращились на двух всадников в реке.

– Может, сейчас и перемирие, – продолжал Кобхэм, – но мы все равно вводим их в искушение.

Искушение у французов и вправду было велико. Их задачей было прощупать позиции англичан, и насколько они могли понять, два всадника оторвались очень далеко от остальных войск принца. Поэтому французы поехали вперед – не нападали, но просто медленно и осмотрительно приближались к реке.

– Хотят поболтать с нами, – желчно заметил сэр Реджинальд. – Насколько хороши твои лучники?

– Не хуже любых прочих.

– Ребята! Упражнение в стрельбе по мишени! Убейте пару деревьев, ладно? Не цельтесь в людей или лошадей, просто отпугните ублюдков.

Французы разделились на две группы, которые теперь споро неслись вниз по склону, петляя среди густо растущих деревьев, заставлявших всадников пригибаться под ветками. Сэм выпустил первую стрелу. Оперение белым сполохом промелькнуло на фоне листвы, а потом задрожало, когда наконечник впился в ствол дуба. Полетели еще пять стрел. Одна угодила в ветку и упала, другие глубоко вошли в кору, ближайшая – не более чем в двух шагах от одного из французских всадников. Тот резко натянул поводья.

– Еще по выстрелу каждый! – распорядился сэр Реджинальд. – Всего в нескольких шагах от них, ребята. Дайте им знать, что вы здесь и проголодались!

Луки снова выстрелили, стрелы отправились в полет, чтобы с таким глухим стуком и пугающей силой вонзиться в деревья, что французы развернулись. Один добродушно помахал рукой сэру Реджинальду, который махнул в ответ.

– Спасибо Богу за лучников! – промолвил он, глядя как французы гонят коней вверх по холму и скрываются из виду.

– Сэм, собери стрелы, – распорядился Томас.

Он пополнил запасы своих людей стрелами из обоза принца, но их всегда все равно не хватало.

– Я хочу, чтобы ты остался здесь, – приказал Кобхэм. – На всю ночь. Я пришлю к тебе остальных твоих людей. Трубач у вас есть?

– Нет.

– Тогда я дам. Будь здесь и, если французы вернутся с подкреплением, труби тревогу. И не подпускай их близко. Стоит им увидеть повозки у брода, и они догадаются, что мы затеваем.

– Отступление? – спросил Томас.

Сэр Реджинальд пожал плечами.

– Не знаю. – Он нахмурился и устремил взгляд на север, будто пытаясь проникнуть в намерения врага. – Принц считает, что нам нужно идти дальше. Он отдал приказ – завтра утром, спозаранку, мы переправимся через реку и пойдем на юг так быстро, как будто сам дьявол наступает нам на пятки. Атака французов способна сорвать наши планы, но едва ли они нападут с первыми лучами солнца. Им потребуется по меньшей мере два часа, чтобы построить армию. Повозки должны уйти прежде, чем они узнают, что наш обоз стоял здесь. Тогда остальная армия сможет проскользнуть через реку и выиграть дневной переход.

Кобхэм вывел коня из воды обратно на дорогу, пересекающую заболоченную пойму.

– Но кто знает, что предлагают эти проклятые церковники? – продолжил он. – Вот бы нам объединиться с Ланкастером… – Мысль осталась недосказанной.

– С Ланкастером?

– Замысел состоял в том, чтобы соединиться с графом Ланкастером и опустошить север Франции, но нам не удалось пересечь Луару. С тех пор все пошло вкривь и вкось, а теперь мы просто пытаемся убраться назад в Гасконь, не дав долбаным французам нас перебить. Так что дежурь тут до рассвета!

Чтобы помочь армии спастись.

* * *

Капталь де Бюш повел на север двадцать ратников. Они проскакали мимо отряда графа Солсбери, охранявшего северную оконечность холма. Большинство воинов графа располагалось за внешним краем живой изгороди, поэтому его лучники были заняты тем, что копали и маскировали ямы, где лошади атакующей кавалерии переломают себе ноги. Один из лучников проводил капталя и его людей мимо ям, и как только те остались позади, де Бюш оглянулся и увидел кардиналов и других церковников, пытающихся выковать мир. Они и французские парламентеры встретились с английскими посланниками в чистом поле, чуть ниже виноградника. Кто-то принес скамьи, и люди сидели и разговаривали, тогда как герольды и латники ожидали в нескольких шагах в стороне. Ни шатра, ни навеса не было. За спиной у священников развевалось единственное знамя – с перекрещенными ключами святого Петра, что означало присутствие папского легата.

– О чем они толкуют? – спросил у капталя один из его людей.

– Пытаются нас задержать, – ответил тот. – Хотят, чтобы мы торчали тут. Хотят взять нас измором.

– Я слышал, что их папа прислал. Может, они действительно желают мира?

– Папа французским дерьмом гадит, – отрезал капталь. – Единственное, что он желает, – это видеть нас в своем ночном горшке.

Де Бюш повернул и повел своих гасконцев вниз по склону, плавно спускающемуся к северу. Их путь лежал в пересеченную местность из лесов, виноградников, живых изгородей и холмов. Где-то в этом переплетении таилась французская армия, но никто не знал точно, где ее местоположение и насколько она велика. Наверняка это войско находится совсем близко. Об этом капталь судил по густому дыму бивуачных костров в северной части горизонта. Однако принц попросил его определить, где лагерь врага и сколько там воинов, поэтому де Бюш гнал коня вниз по склону, держась теперь под покровом леса. И он, и его люди ехали не на могучих боевых конях, тренированных для битвы, а на быстрых и легких лошадях, способных умчать их хозяев от беды. Воины надели кольчуги, но не латы, и взяли шлемы и мечи. То были гасконцы, а значит, парни, привычные к бесконечной войне, всегда готовые отразить набег французов или устроить собственный. Двигались молча. Слева тянулась дорога, но они держались в отдалении, не обнаруживая себя. Достигнув подножия холма, разведчики придержали коней: теперь они значительно удалились за дистанцию выстрела из английского лука, и если французы выставили часовых, то те могли скрываться где угодно среди этих деревьев.

Капталь дал знак рассредоточиться, а потом снова махнул, давая сигнал двигаться дальше. Они ехали очень медленно, внимательно вглядываясь в лес – не выдаст ли шевеление ветвей спрятавшегося арбалетчика. Все сохраняли тишину. Гасконцы поднимались по густо заросшему склону, а никаких признаков врага все еще не было. Капталь остановился. Не заманивают ли его в ловушку? Он вскинул руку, давая своим сигнал оставаться на местах, соскочил с седла и дальше пошел один. Склон не был крутым, и капталь видел недалекий гребень.

Есть ли лучшее место, где выставить дозорных? Де Бюш шел тихо, крадучись, следя, не взлетит ли где птица, но вопреки настороженности чувствовал, что он здесь один. С минуту гасконец озирал горизонт, затем вышел на гребень, и его взору вдруг открылся вид на север и на запад.

Де Бюш присел.

Главный лагерь французов лежал всего в полумиле от него, шатры окружали деревню и усадьбу, но сильнее всего заинтересовали его люди, идущие на запад. Со своего холма англичане их рассмотреть не могли, но капталь видел, что французские войска движутся по дуге на запад и на юг, перемещаясь ближе к реке. Шли они не в боевом порядке, да и, насколько он мог судить, ни в каком порядке вообще, но французы определенно сдвигались. Возможно, их цель – холм с плоской вершиной, Александрово поле. Сосчитать врагов не получалось, их было слишком много, а расстояние чересчур велико. Восемьдесят семь знамен, вспомнилось ему.

Он попятился, остановился, потом направился к своей лошади. Сел в седло, развернулся и махнул своим, чтобы возвращались на юг. Теперь гасконцы скакали быстро, уверенные, что в пределах видимости или слышимости нет ни одного врага. Капталь пытался понять, продолжат ли французы соблюдать перемирие.

Две вещи он теперь знал наверняка: враг готовился к нападению и нападение это произойдет с запада.

* * *

Графы Уорик и Суффолк возвратились в шатер принца к исходу дня. Они устало опустились в предложенные Эдуардом кресла и выпили вина, которое подал слуга. В шатре собрались советники принца, все ждали известия об исходе долгих переговоров.

– Условия таковы, сир, – без обиняков начал граф Уорик. – Мы должны возвратить все земли, крепости и города, захваченные за последние три года. Отдать всю добычу из нашего обоза. И освободить всех пленников, находящихся здесь и в Англии, без дополнительных выкупных платежей. И еще уплатить Франции компенсацию в размере шестидесяти шести тысяч фунтов в возмещение разорений, причиненных за последние годы.

– Боже правый, – едва слышно пробормотал принц.

– Взамен, сир, – подхватил рассказ граф Оксфордский, – вашей армии будет позволено уйти в Гасконь, король Франции выдаст за вас замуж одну из своих дочерей и та принесет вам графство Ангулемское в качестве приданого.

– Дочери у него красивые? – осведомился принц.

– Красивее, чем холм, усеянный английскими трупами, сир, – отрезал граф Уорик. – И еще одно условие. Вы и вся Англия должны поклясться не поднимать против Франции оружия в течение семи лет.

Эдуард посмотрел на одного графа, потом на другого, затем перевел взгляд на капталя, сидящего с краю шатра.

– Что посоветуете? – спросил он.

Граф Уорик поморщился, распрямляя уставшие ноги.

– У них численный перевес, сир. Сэр Реджинальд считает, что мы можем ускользнуть на заре, перебраться через реку прежде, чем французы спохватятся, но каюсь, я смотрю на идею скептически. Ублюдки не так глупы – они нас караулят.

– И перемещаются на юг и на запад, сир, – вмешался капталь. – Видимо, они предполагают, что мы попробуем перейти Миоссон, и стараются перекрыть этот выход.

– И французы держатся уверенно, сир, – сказал граф Оксфордский.

– Из-за численного перевеса?

– Потому что наши люди устали, в меньшинстве, страдают от жажды и голода. И еще тот толстый кардинал заявил какую-то странную вещь. Церковник предупредил нас, что Господь дал Франции знак – Он на ее стороне. Я попросил его пояснить, но жирный ублюдок просто скорчил хитрую рожу.

– Мне казалось, что кардиналы говорят от имени папы?

– Франция держит папу за шкирку, – процедил Уорик.

– А если завтра мы дадим бой? – спросил принц.

Повисла тишина. Потом граф Уорик пожал плечами и руками изобразил весы. Вверх и вниз. Дело может обернуться и так и этак, говорили его руки, но лицо выражало лишь пессимизм.

– Позиция у нас сильная, – сказал граф Солсбери, руководивший войсками на северной оконечности английского холма. – Но если линия не выдержит? Мы нарыли ям и канав, чтобы остановить французов, но невозможно перекопать весь этот проклятый холм! И по моим прикидкам, числом они превышают нас по меньшей мере вдвое.

– Причем они сегодня сытно поели, – заявил капталь. – Тогда как наши парни делают жаркое из желудей.

– Требования жесткие, – проворчал принц. На ногу ему сел овод, и он сердито прихлопнул насекомое.

– Еще французы требуют высокородных заложников, сир, в обеспечение выдвинутых условий, – добавил граф Оксфордский.

– Высокородных заложников, – без выражения промолвил Эдуард.

– Из числа знати и рыцарей, сир, – продолжил граф. – А это, боюсь, подразумевает всех, находящихся в этом шатре.

Он извлек из подвешенного к поясу кошеля пергамент и протянул его принцу.

– Вот предварительный список, сир, но они, несомненно, добавят и другие имена.

Эдуард кивнул, слуга взял список и опустился на одно колено, передавая своему господину. Прочитав перечень, принц скривился:

– Все наши лучшие рыцари?

– Включая ваше королевское высочество, – подтвердил Оксфорд.

– Вижу, – кивнул принц. Потом вернулся к списку и нахмурился. – Роланд де Веррек? Разве он в нашей армии?

– Похоже, что так, сир.

– И Дуглас? Спятили они, что ли?

– Сэр Роберт Дуглас тоже здесь, сир.

– Вот как? Потроха Христовы, как к нам затесался Дуглас? И что, черт побери, за имя: Томас Хуктонский?

– Сэр Томас, сир, – впервые заговорил сэр Реджинальд. – При Креси он был одним из людей Уилла Скита.

– Лучник?

– Томас теперь вассал Нортгемптона, сир. Полезный человек.

– С какой это стати, скажите именем Христа, Билли посвящает в рыцари лучников? – раздраженно спросил принц. – И почему, муки адовы, французы знают, что он здесь, а я не знаю?

Никто не ответил. Принц уронил пергамент на ковер, постеленный на траву. Как рассуждал бы его отец? Как бы он поступил? Но Эдуард Третий, король-воин, перед которым трепетала вся Европа, находился в далекой Англии. Так что решать придется ему, принцу. Разумеется, у него есть советники и достаточно мудрости, чтобы прислушиваться к ним, – в конечном счете решение остается за ним одним. Эдуард встал, подошел к выходу из шатра и устремил взгляд мимо знамен, через лес, туда, где на западе гасли последние лучи солнца.

– Требования жесткие, – повторил он. – Но поражение обойдется дороже. – Принц обернулся и посмотрел на графа Уорика. – Выдвиньте ответное предложение, милорд. Посулите половину того, что требуют французы.

– Едва ли можно назвать это требованием, сир. Скорее, это предложение кардиналов. Французы тоже обязаны принять эти условия.

– Разумеется, они их примут, – хмыкнул Эдуард. – Они-то их и продиктовали! Даже половина от желаемого означает их победу! Господи! Полную победу!

– А если французы не согласятся пойти на уступки, сир? Что тогда?

Эдуард вздохнул.

– Лучше быть заложником в Париже, чем трупом в Пуатье, – сказал он и поморщился, снова подумав о выдвинутых французами требованиях. – Это капитуляция, не так ли?

– Нет, сир, – решительно возразил граф Уорик. – Это перемирие и договор. – Он нахмурился, стараясь выискать хоть какую-то хорошую новость среди плохих. – Армии будет позволено уйти в Гасконь, сир. И пленников французы не требуют.

– А заложники разве не пленные? – напомнил граф Солсбери.

– Заложники не платят выкуп. С нами будут уважительно обращаться.

– Заверни это все хоть в бархат и полей духами, – уныло проворчал принц, – это все равно капитуляция.

Он и его армия оказались в ловушке. Обзывай это перемирием, соглашением или договором, Эдуард понимал, что по сути это сдача. Но выбора не было. Насколько он мог видеть, оставалось сдаться или умереть.

Потому что англичане проиграли.

* * *

Эллекин охранял брод. Роланд де Веррек и Робби Дуглас остались на холме с прочими ратниками графа Уорика, а прочие люди Томаса встали лагерем немного южнее реки. Заслон из лучников расположился на северном ее берегу, там же был и Кин со своими волкодавами.

– Они завоют, если учуют людей или коней, – сообщил ирландец.

– Никаких костров, – распорядился Томас.

Эллекины видели зарево от костров англичан и гасконцев на холме, и еще больше света было в северной и западной частях горизонта, где проводила ночь французская армия. Но Томасу костры были ни к чему. Сэр Реджинальд не хотел привлекать внимание врага к переправе через Миоссон, поэтому латники и лучники дрожали в промозглой осенней тьме. Луна спряталась в облаках, но через разрывы в них выглядывали яркие звезды. Заухала сова, и Томас осенил себя крестом.

Глубокой ночью в этой тьме послышался топот копыт. Волкодавы поднялись и зарычали, но раздался приглушенный голос:

– Сэр Томас! Сэр Томас!

– Я здесь.

– Иисус милосердный, ну и темень! – Сэр Реджинальд выступил из мглы и спустился с седла. – Молодец, без костров. Гости заглядывали?

– Никого.

– Но, по нашим прикидкам, французы перемещают людей вон на тот холм. – Он махнул в сторону темной громады Александрова поля. – Черт побери, они должны знать, что здесь брод, и должны понимать, что мы попытаемся сбежать. Разве что у нас не будет нужды.

– Нужды?

– Церковники выдвинули условия. Мы платим французским ублюдкам целое состояние, выдаем заложников, возвращаем все завоеванные земли и обещаем быть паиньками следующие семь лет. Принц согласился.

– Исусе, – тихо охнул Томас.

– Сомневаюсь, что кто-либо способен тут что-то изменить. А если французы соглашаются с предложением Церкви? Тогда завтра мы выдаем им заложников и уползаем. – В голосе Кобхэма слышалось отвращение. – И ты станешь одним из заложников.

– Я?!

– Твое имя в списке.

– Исусе! – вновь воскликнул Томас.

– Так с чего вдруг ты понадобился французам?

– Я понадобился кардиналу Бессьеру, – буркнул Томас. – Я убил его брата.

Момент рассказывать о Малис был неподходящий, а убийство брата кардинала – достаточное объяснение.

– Его брата?

– Стрелой. Ублюдок, кстати, это заслужил.

– Он был священником?

– Господи, нет! Обычным подонком.

Сэр Реджинальд хмыкнул:

– Тогда вот вам мой совет, сэр Томас. Если перемирие будет объявлено, уносите отсюда ноги.

– А как я узнаю? – спросил Томас.

– Семь раз пропоет труба. Длинные ноты, все семь. Это означает, что битва отменена и нам выпало унижение.

Томас поразмыслил о последнем слове.

– Почему? – спросил он наконец.

Он догадался, что сэр Реджинальд пожал плечами.

– Вступив в бой, мы, скорее всего, проиграем, – признался старый воин. – По нашим прикидкам, у них может набраться тысяч десять, то есть намного больше, чем нас. Мы измотаны, у нас нет припасов, а у проклятых французов всего в достатке. Значит, если мы будем сражаться, то обречем множество добрых англичан и преданных гасконцев на смерть, а принц не желает пятнать свою совесть. Он хороший человек. Возможно, слишком охоч до дам, но кто обвинит в этом мужчину?

Томас улыбнулся:

– Я знал одну из его дам.

– Правда? – Сэр Реджинальд явно удивился. – Какую? Бог свидетель, их было немало.

– Ее звали Жанетта. Графиня Арморика.

– Ты был с ней знаком? – Изумление старика не проходило.

– Я часто думаю, как сложилась ее судьба.

– Она умерла, упокой Господь ее душу, – уныло промолвил сэр Реджинальд. – И ее сын тоже. Чума.

– Боже правый! – воскликнул Томас и перекрестился.

– Как ты с ней познакомился?

– Помог ей, – ответил Томас расплывчато.

– Теперь вспомнил! Ходили слухи, что она сбежала из Бретани с английским лучником. Это был ты?

– Много воды утекло с тех пор, – уклончиво выразился Томас.

– Она была красоткой, – печально промолвил Кобхэм. С минуту он молчал, а когда заговорил снова, голос его звучал отрывисто: – Завтра произойдет одно из двух, сэр Томас. Первое – ты можешь услышать семь долгих нот трубы, и если у тебя есть голова на плечах, то ты прыгнешь в седло и поскачешь как дьявол, унося ноги от кардинала. Второе – французы решат, что, дав нам бой, выиграют больше, и это значит, что они ударят по нам. И если это случится, то я хочу, чтобы обоз был за рекой. Долбаным французам требуется обычно несколько часов, чтобы приготовиться к битве, так что у нас есть шанс ускользнуть прежде, чем они сообразят. А для бегства нам нужен брод. Если дойдет до боя, ты получишь подмогу, но тебе не хуже меня известно, что во время сражения ничто не идет так, как предусматривалось планом.

– Мы удержим брод, – пообещал Томас.

– А я попрошу отца Ричарда заглянуть сюда перед рассветом, – бросил сэр Реджинальд, направляясь обратно к лошади.

– Отца Ричарда?

Заскрипела кожа – Кобхэм взбирался в седло.

– Один из капелланов графа Уорика. Ты ведь хочешь выслушать мессу?

– Если намечается битва, то да, – ответил Томас, потом помог сэру Реджинальду вдеть ноги в стремена. – Как вы думаете, что случится утром?

Лошадь сэра Реджинальда стукнула копытом по дороге. На фоне черного неба наездник казался тенью.

– Я думаю, мы сдадимся, – уныло признался старик. – Да поможет мне Бог, но именно таково мое мнение.

Он развернул коня и направился к холму.

– Дорогу-то разберете, сэр Реджинальд? – спросил Томас.

– Конь разберет. У одного из нас должно быть что-то в голове.

Рыцарь поцокал языком, и лошадь ускорила шаг.

Казалось, эта ночь никогда не кончится. Темнота стояла непроглядная, и вместе с ней пришло чувство обреченности, которое всегда приносит с собой мгла. Река шумела, перекатываясь через неглубокий брод.

– Попробуй уснуть, – посоветовала Женевьева, и Томас вздрогнул.

Она перешла через брод, чтобы быть рядом с ним на северном берегу.

– И ты тоже.

– Я принесла тебе вот это.

Томас протянул руку и ощутил привычную тяжесть лука. Тисовый лук высотой с человеческий рост, прямой как стрела и утолщающийся к середине. Поверхность казалась гладкой.

– Ты натерла его? – спросил Томас.

– Сэм отдал мне остатки животного воска.

Томас провел рукой по цевью. В утолщенном центре, где покоится стрела до того, как тетива отправит в полет этого посланца смерти, он нащупал маленькую серебряную пластину. На ней был выгравирован йейл, держащий кубок, – герб бесславного рода Вексиев, его рода. Накажет ли Господь его за то, что бросил Грааль в холодную пучину моря?

– Ты наверняка промокла, – сказал он.

– Я подобрала юбку, – ответила Женевьева. – Да и брод неглубок.

Она села рядом и положила голову ему на плечо. Некоторое время оба молчали и просто смотрели в ночь.

– Так что будет завтра? – спросила женщина.

– Уже сегодня, – вяло поправил Томас. – Все зависит от французов. Либо они примут условия Церкви, либо решат, что им выгоднее побить нас. И если французы согласятся, мы поскачем на юг.

Он не сказал ей, что его имя в списке тех, кого полагалось выдать в заложники.

– Прошу, проверь, оседланы ли лошади. Кин тебе поможет. Они должны быть готовы до рассвета. Если семь раз прогудит труба, значит мы отправляемся. Причем быстро.

Он почувствовал ее кивок.

– А если труба не пропоет? – спросила Женевьева.

– Тогда французы придут убивать нас.

– Сколько их?

Томас пожал плечами:

– Сэр Реджинальд считает, что у них тысяч десять. Точно никто не знает. Может, больше, может, меньше. Много.

– А у нас?

– Две тысячи лучников и четыре тысячи латников.

Женевьева замолчала, и Хуктон предположил, что жена размышляет о неравном соотношении сил.

– Бертилла молится, – сказала она.

– Сдается мне, многие сейчас молятся.

– Она стоит на коленях у креста, – уточнила Женевьева.

– У креста?

– Позади хижины у перекрестка есть распятие. Бертилла говорит, что простоит там всю ночь и будет молиться о смерти супруга. Как думаешь, Господь прислушивается к подобным молитвам?

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что Бог от нас устал.

– Лабруйяд не станет сражаться в первых рядах, – напомнил мужчина. – Он позаботится о том, чтобы впереди были другие. А если дело примет скверный оборот, просто сдастся. Граф слишком богат, чтобы его убили.

Томас погладил жену по лицу и ощутил кожаную повязку, закрывающую поврежденный глаз. Она ослепла на этот глаз, ставший молочно-белым. Томас утверждал, что это не делает ее уродливой, и сам в это верил. Вот только она не верила. Он крепче обнял женщину.

– Хочу, чтобы ты был слишком богат и остался жив, – проворчала она.

– Так и есть, – с улыбкой ответил Томас. – Они могли бы получить в выкуп за меня целое состояние, но им не это нужно.

– Кардинал?

– Он не забудет и не простит. И мечтает сжечь меня заживо.

Женевьеве хотелось попросить мужа быть осторожным, но это была бы пустая трата слов, как и молитвы Бертиллы перед крестом у дороги.

– Что же, по-твоему, произойдет? – спросила она вместо этого.

– Думаю, мы услышим семикратный рев трубы, – признался Томас.

А затем ему предстоит скакать на юг так, словно за ним гонятся все демоны ада.

* * *

Король Иоанн и два его сына опустились на колени, чтобы получить гостию, пресуществившуюся в тело Христово.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – нараспев произнес епископ Шалонский. – И пусть святой Дионисий хранит и оберегает тебя и приведет тебя к победе, которой желает Господь.

– Аминь, – буркнул король.

Дофин Карл подошел к окну. Распахнул ставни.

– Еще темно, – заметил он.

– Это ненадолго, – бросил граф Дуглас. – Я слышу первых птиц.

– Позвольте мне вернуться к принцу, – раздался из дальнего конца комнаты голос кардинала Талейрана.

– Чего ради? – спросил король Иоанн, раздраженный тем, что кардинал не обратился к нему ни «сир», ни «ваше величество».

– Чтобы предложить им перемирие до поры, пока условия не будут прояснены.

– Условия ясны, – отрезал король. – И я не намерен их принимать.

– Вы сами выдвинули их, сир, – почтительно указал Талейран.

– И англичане слишком легко согласились. Это означает, что они напуганы. Что у них есть причины бояться.

– При всем уважении, сир, – вмешался маршал Арнуль д’Одрегем. Он прожил на свете пятьдесят лет, набрался опыта в боях и остерегался лучников вражеской армии. – Каждый день, который они проторчат на том холме, ослабляет их. С каждым днем их страх будет расти.

– Они напуганы и слабы уже сейчас, – вмешался Жан де Клермон, второй маршал французской армии. – Это овцы на убой. – Он язвительно усмехнулся в адрес коллеги-маршала. – Вы просто их боитесь.

– Если мы вступим в бой, – бросил д’Одрегем, – вы будете смотреть в зад моей лошади.

– Довольно! – рявкнул король. Люди опасались его печально известной вспыльчивости и притихли. Иоанн хмуро глянул на слугу с кипой джупонов, перекинутых через руку. – Сколько?

– Семнадцать, сир.

– Раздай их рыцарям ордена Звезды.

Он повернулся и посмотрел в окно, где на востоке появились первые проблески рассвета. Король уже надел голубой джупон, расшитый золотыми лилиями. Семнадцать одеяний, принесенных слугой, были точно такими же.

Если битва состоится, то пусть враг запутается, кто именно из них король, а воины ордена Звезды числились среди лучших бойцов Франции. Это был личный рыцарский орден короля Иоанна, учрежденный в пику английскому ордену Подвязки, и сегодня рыцарям ордена Звезды предстоит защитить своего монарха.

– Если англичане так глупы, чтобы согласиться провести еще несколько дней на том холме, то быть по сему, – обратился он к Талейрану.

– Так могу я продлить перемирие? – уточнил кардинал.

– Подождем их ответа. – Король сделал Талейрану знак удалиться. – Если англичане попросят дать им время, – бросил он оставшимся в комнате, – это будет означать, что они напуганы.

– Испуганных людей легко разбить, – заметил маршал Клермон.

– О, мы побьем их, – произнес король Иоанн и снова ощутил приступ неуверенности из-за решения, которое ему предстояло принять.

– Значит, мы сражаемся, сир? – осведомился лорд Дуглас.

Он запутался: король на самом деле хочет сражаться или желает продлить перемирие? Все присутствующие в комнате встали посреди ночи, чтобы оружейники облачили их в кожу, кольчуги и латы, а теперь король снова затеял флирт с перемирием?

Вопрос заставил короля нахмуриться. Он помедлил. Переступил с ноги на ногу, почесал нос, потом неохотно кивнул:

– Мы сражаемся.

– Хвала Господу, – пробормотал Клермон.

Лорд Дуглас опустился на одно колено.

– Тогда, с вашего позволения, сир, я поскачу вместе с маршалом д’Одрегемом.

– Поскачете? – вскинулся король. – Так это же вы убеждали меня, что нужно сражаться спешенными!

– Я действительно пойду в бой пешим, сир, и с удовольствием раздавлю ваших врагов в кровавое месиво, но сначала я хотел бы ехать вместе маршалом.

– Быть по сему, – разрешил король Иоанн.

Французы опасались вражеских лучников и поэтому сосредоточили пять сотен рыцарей, лошади которых были облачены в искусной работы доспехи, отяжелели от кольчуг, пластин и кожи. Эти могучие боевые кони, защищенные от стрел, нападут на лучников на флангах англичан, а когда всадники рассеют стрелков и перебьют их своими секирами, мечами и копьями, выступит остальная армия, спешенная.

– Уничтожив лучников, вы присоединитесь к принцу Карлу, – велел король лорду Дугласу.

– Почту за честь, сир. Благодарю вас.

Дофину Карлу, юнцу восемнадцати лет, выпало командовать первой баталией[33] французских латников. Их задача заключалась в том, чтобы подняться по пологому склону, врезаться в английских и гасконских рыцарей и перебить их. Брат короля, герцог Орлеанский, руководил второй линией, тогда как королю с младшим его сыном предстояло вести в бой замыкающий отряд. Три мощные баталии под командованием принцев и государя атакуют англичан в пешем строю, потому что лошади, если они не так надежно защищены доспехами, как воины, слишком уязвимы для стрел.

– Распорядитесь укоротить копья, – велел король. Пешему воину не с руки управляться с длинным копьем, так что древки следовало подрезать до приемлемой длины. – Расходитесь по вашим отрядам, господа.

Французы были готовы. Развевались знамена. Король оделся в лучшую сталь, которую только способен был создать Милан. На облачение ушло четыре часа. Каждую деталь лат сначала благословлял епископ Шалонский, а затем оружейники прилаживали, подгоняли и пристегивали ее. Ноги государя защищали набедренники, наголенники и округлые наколенники, а сапоги покрывали стальные пластины, заходящие одна за другую. Стальные же полосы крепились поверх кожаной юбки, выше шли нагрудная и наспинная пластины, плотно застегнутые поверх кольчуги. Эспальеры прикрывали плечи, наручи – предплечья, ладони же вдевались в боевые рукавицы, которые, подобно сапогам, состояли из стальных колец. Шлем был снабжен рылообразным забралом и увенчан золотой короной, а поверх доспехов красовалось сюрко с французскими золотыми лилиями. Орифламма готова – французы готовы. Этому дню предстояло войти в историю, ибо сегодня Франция сокрушит своих врагов.

Лорд Дуглас встал на колени, чтобы епископ благословил его. Шотландец все еще переживал, не изменит ли король решения, но не осмеливался спрашивать, чтобы не злить монарха назойливыми вопросами. Чего Дуглас не знал, так это что король получил знак свыше. Ночью, когда вокруг него суетились оружейники, замеряя и подтягивая, к Иоанну пришел кардинал Бессьер.

Он рухнул на колени, крякнув от сотрясения, и поднял взгляд на государя.

– Ваше величество, – произнес он, обеими руками подавая ржавый и хрупкий на вид клинок.

– Вы вручаете мне крестьянский тесак, ваше высокопреосвященство? – язвительно спросил король, раздраженный тем, что жирный кардинал отвлек его от приготовлений. – Или хотите, чтобы я накосил ячменя?

Грубой работы клинок расширялся к острию и выглядел как гротескно удлиненный нож для резки травы.

– Это меч святого Петра, ваше величество, – объявил кардинал. – Он вложен в ваши руки провидением Господним, чтобы сделать неизбежной вашу великую победу.

Лицо Иоанна выражало сначала изумление, затем недоверие, но пыл, с которым говорил Бессьер, поколебал его. Он протянул руку и взволнованно дотронулся до Малис, потом провел пальцем по зазубренному лезвию.

– Вы уверены?

– Уверен, ваше величество. Монахи из монастыря Святого Жуньена оберегали его и передали нам как знак Божий.

– Клинок пропал на долгие годы, – благоговейно пробормотал епископ Шалонский, потом упал перед реликвией на колени и поцеловал щербатый клинок.

– Так он подлинный? – спросил пораженный король.

– Подлинный, – подтвердил Бессьер, – и Господь послал его вам. Это тот самый меч, что был поднят в защиту нашего Спасителя, и человек, владеющий им, не может быть побежден.

– Значит, Господь и святой Дионисий будут довольны. – Иоанн взял у кардинала меч и приложился к нему губами.

Кардинал наблюдал за ним, пряча радость. Меч принесет победу, а эта победа сделает короля Иоанна самым могущественным монархом христианского мира. И когда папа умрет, голос короля Франции присоединится к голосам сторонников Бессьера и возведет его, кардинала, на престол святого Петра. Король закрыл на миг глаза и поцеловал клинок еще раз, потом снова вложил его в обтянутые перчатками руки кардинала.

– С позволения вашего величества, – заявил Бессьер, – я передам этот священный клинок достойному воину, чтобы он мог сокрушать ваших врагов.

– Разрешаю, – ответил король. – Вручите его тому, кто способен с толком им распорядиться.

Голос его обрел твердость – вид клинка вселил в него уверенность. Иоанн ожидал знака, какого-нибудь намека на то, что Господь дарует Франции победу, и теперь получил этот знак. Победа будет за ним. Так повелел Бог.

Но когда край неба озарился рассветом, прежние сомнения вернулись. Разумно ли вступать в бой? Английский принц согласился на унизительные условия, так, может, и Франции следует принять их? Хотя победа сулит гораздо большие выгоды. Она способна принести не только богатства, но и славу. Король перекрестился и напомнил себе, что Господь сегодня благоволит Франции. Он исповедался в грехах, получил отпущение, и ему был послан знак свыше. Сегодня, подумалось ему, Креси будет отомщено.

– Что, если кардинал устроит перемирие, сир? – прервал его мысли д’Одрегем.

– Пусть кардинал хоть пукнет, мне все равно, – резко отозвался король Иоанн.

Потому что он сделал свой выбор. Англичане пойманы в ловушку, и он их перебьет.

Государь выступил из дома в мир, казавшийся серым от первых проблесков дня, и положил руку на плечо младшего сына, четырнадцатилетнего Филиппа.

– Сынок, ты будешь сражаться рядом со мной, – сказал он. Как и отец, мальчик был закован в сталь с головы до пят. – И сегодня ты увидишь, как Господь и святой Дионисий покроют Францию славой.

Король поднял руки, чтобы оружейник мог затянуть ему вокруг талии широкий пояс с мечом. Другой оружейник держал секиру с украшенной золотыми ободками рукоятью, а конюх подвел прекрасного серого жеребца, на которого король взобрался. Он будет драться пешим, как и остальные, но сейчас, когда заря обещала прекрасный новый день, было важно, чтобы воины видели своего короля. Иоанн поднял забрало, извлек начищенный до блеска меч и воздел его над украшенным синими перьями шлемом.

– Выдвинуть флаги! – приказал он. – И развернуть орифламму.

Франция шла в бой.

* * *

Подобно французскому королю, принц Уэльский большую часть ночи облачался в доспехи. Воины же его стояли в строю под своими знаменами уже сутки. Теперь, на рассвете, они ворчали, потому что устали, проголодались и хотели пить. Все знали, что вчера битва не планировалась, – на воскресенье церковники объявили Божий мир, – однако все равно сохраняли боевое построение, на случай если коварный враг нарушит перемирие. Но настал понедельник; по армии расползались слухи.

Французов двенадцать тысяч, пятнадцать тысяч, нет, двадцать. Принц сдал всех своих воинов французам; принц договорился о мире. Но вопреки всем слухам, приказов ослабить бдительность не поступало. Англичане стояли в строю, кроме тех, кто отходил до ближайших зарослей опорожнить кишечник. Воины наблюдали за линией горизонта на севере и на западе, ожидая появления врага, а там царили тьма и неподвижность.

Среди солдат ходили священники. Они служили мессу, давали людям хлебные крошки и отпускали грехи. Кое-кто жевал комья земли. Из земли они вышли и в землю уйдут, и поедание земли было старым обычаем перед битвой. Воины касались своих талисманов, молились святым покровителям и отпускали шуточки, которыми обычно обмениваются люди перед боем.

– Джон, не опускай забрало! Чертовы французы увидят твою харю и разбегутся, как зайцы.

Они наблюдали, как слабый свет набирает силу и в мертвый мир возвращаются краски. Воины вспоминали прежние битвы. Пытались скрыть волнение. Часто мочились, а животы скручивали предательские позывы. Им очень хотелось испить вина или эля. Их глотки пересохли. Французов двадцать четыре тысячи, тридцать тысяч, сорок тысяч! Воины смотрели, как командиры верхом на лошадях съезжаются в центре боевого порядка.

– Им-то хорошо, – ворчали солдаты. – Кто убьет долбаного принца или графа? Они просто заплатят чертов выкуп и отправятся обратно к своим потаскухам. Зато мы – проклятые Богом ублюдки, которым предстоит сдохнуть.

Воины вспоминали о женах, детях, шлюхах и матерях. Мальчишки подносили пучки стрел лучникам, сосредоточенным на крыльях построения.

Принц наблюдал за холмом на западе и никого там не видел. Французы спят?

– Мы готовы? – спросил он у сэра Реджинальда Кобхэма.

– Одно ваше слово, сир, и мы можем выступать.

То, что намеревался сделать принц, было одним из самых трудных маневров, которые мог предпринять командующий. Он хотел отступить, находясь в непосредственной близости от противника. Эдуард не дождался никаких известий от кардиналов и сделал вывод, что французы будут атаковать, поэтому его войскам придется задержать их на то время, пока обоз и авангард не перейдут через Миоссон и не оторвутся. Если маневр удастся, если он сможет переправить обоз через реку, а потом отступить, шаг за шагом, постоянно отражая атаки врага, то получит выигрыш в дневной переход, а то и в два. Но чудовищная опасность заключалась в том, что французы могли прижать половину его армии к берегу и уничтожить, а затем догнать вторую половину и тоже перерезать ее. Принц вынужден будет сражаться и отступать, отступать и сражаться, удерживая врага на расстоянии тающими силами своих воинов. Этот риск заставил его осенить себя крестом. Потом Эдуард кивнул сэру Реджинальду Кобхэму.

– Выступаем, – велел он. – Пусть обоз трогается!

Решение было принято; игральные кости брошены.

– Милорд, – обратился он к графу Уорику, – ваши люди удержат переправу?

– Да, сир.

– Тогда да поможет вам Бог.

Граф и сэр Реджинальд галопом погнали коней на юг, а принц, в сиянии королевских цветов и верхом на могучем вороном коне, последовал за ними неспешным шагом. Его красивое лицо обрамляла сталь. Шлем был окован по краям золотом и увенчан плюмажем с тремя страусовыми перьями. Эдуард останавливался через каждые несколько ярдов и разговаривал с ожидающими воинами.

– Возможно, сегодня нам предстоит сразиться! И здесь мы сотворим то же, что сделали вместе при Креси! Господь на нашей стороне, святой Георгий приглядывает за нами! Оставайтесь в строю! Слышите? Никому не нарушать линию! Даже если в рядах врага вы увидите голую шлюху, пусть себе там и торчит! Если вы нарушите строй, то враг разобьет нас! Оставайтесь в линии! С нами святой Георгий!

Эдуард повторял эти слова снова и снова. «Оставайтесь в строю. Не покидайте линию. Повинуйтесь командирам. Стойте заедино, щит к щиту. Пусть враг сам подойдет к нам. Не нарушайте строй!»

– Сир! – Из центра строя, где в широкой живой изгороди зиял большой проем, галопом вылетел гонец. – Кардинал едет!

– Встретьте его, узнайте, чего он хочет! – распорядился принц и снова повернулся к воинам. – Оставайтесь в линии! Держитесь соседа! Не покидать ряды! Щит к щиту!

Граф Солсбери сообщил, что кардинал предлагает еще пять дней перемирия.

– Через пять дней мы передохнем с голоду, – резко ответил принц. – И ему это известно.

Армия исчерпала запасы провизии, а присутствие врага означало, что фуражиры не смогут рыскать по близлежащей местности.

– Он просто исполняет просьбу французского короля, – заявил Эдуард. – Так что скажите ему, пусть читает свои молитвы и оставит нас в покое. Мы теперь в руках Божьих.

Миссия Церкви провалилась. Лучники натянули тетивы на луки. Солнце почти встало, и небо залил яркий белый свет.

– Оставайтесь в строю! Не покидать линию! Слышите меня? Держать строй!

Под холмом, близ реки, там, где еще остались ночные тени, к броду потянулись первые повозки.

Армия начинала отход.

Часть четвертая Битва

Глава 14

Оси визжали, как свиньи, коих режут под зиму. Повозки, фургоны и подводы, среди которых не сыскать было и двух одинаковых, подпрыгивали на ухабах дороги, которая шла вдоль северного берега реки. Большинство было нагружено с верхом, только нельзя было понять чем, потому что поклажу укрывала грубая ткань.

– Добыча, – с укором сказал Сэм.

– Интересно, сколько монастырей, замков и церквей пошло на загрузку этой здоровенной подводы? – размышлял Томас, глядя, как вкатывается в брод первый фургон.

Его тянули четыре крепкие лошади, и, к облегчению Томаса, громоздкая повозка беспрепятственно пересекла реку, вода едва дошла до ее осей.

– Это не просто добыча, взятая у богатого люда, – проворчал Сэм. – Брали все: косы, бороны, серпы и даже котелки. Обирай они только богачей, я бы слова не сказал, но если штука сделана из металла, ее прихватывали.

Всадник с эмблемой графа Уорика – золотым львом – пришпорил коня, проскакав вдоль линии повозок и фургонов.

– Быстрее! – торопил он.

– Матерь Божья! – выругался Сэм. – Эти несчастные ублюдки быстрее не могут. – Возницам приходилось заводить телеги в брод с поворотом, и для крупных фургонов это было самое опасное место. – Тут надо медленно, но верно.

Рядом с повозками шли десятки женщин и детей. Это были обозные жители, сопровождающие всякую армию. Одной здоровенной подводой управляла женщина. Она и сама была крупной, с копной непослушных каштановых кудрей. Примостившаяся на них шапка казалась птенчиком в большом гнезде. Рядом сидели двое мальчишек; один сжимал деревянный меч, а другой цеплялся за широкие юбки матери. Ее повозка была нагружена добычей и украшена лентами всех цветов радуги. Она широко улыбнулась Томасу и Сэму.

– Он думает, что проклятые французики идут на нас! – крикнула возница, кивнув головой в сторону проскакавшего всадника. Женщина хлестнула кнутом одну из передних лошадей, и повозка въехала в брод. – Ну! Ну! – гаркнула она. – Не задерживайтесь тут, ребята! – весело посоветовала возница лучникам Томаса, а потом так щелкнула вожжами, что четыре лошади навалились на хомуты и вытянули подводу на дальний берег.

Некоторые женщины с детьми ехали в пустых повозках, предназначенных для провизии и фуража – теперь уже съеденных. Другие же телеги везли пустые бочки, в которых перевозились драгоценные стрелы – кожаные диски удерживали их на месте, чтобы оперение не помялось. Таких повозок было много, и бочки на них напомнили Томасу о его побеге из Монпелье.

– Не останавливаться! – подгонял всадник.

Он нервно обернулся через плечо и поглядел на север, на уходящую вверх долину, разделяющую удерживаемый англичанами холм и Александрово поле.

Томас тоже посмотрел туда и увидел, что знамена на английском холме пришли в движение. Они – не более чем цветные сполохи на гребне – приближались к нему. Это был отряд графа Уорика, выступающий на оборону реки. Выходит, отступление началось. Труба не пропела, не было семи протяжных нот, возвещающих о перемирии. Вместо этого их ждет переправа через реку и, как Томас мог предположить, долгий день, который они проведут, отражая французские попытки помешать переправе.

– Нечего бить чертовы баклуши! – заорал всадник.

Он разозлился, потому что тяжко нагруженная телега остановилась на повороте дороги. Всадник пришпорил коня, подъехал к двум тягловым лошадям и шлепнул одну из них по крупу плоской стороной клинка. Лошадь испугалась, подалась назад, но ей помешала сбруя. Животина извернулась вправо, вторая лошадь последовала за ней; обе дернули, возчик натянул вожжи, но повозка запрыгала на дороге. Животные попытались свернуть в сторону от реки, и фургон перевалил через край дамбы.

Кони заржали. Раздался треск – это повозка упала набок, перегородив брод. Награбленные котлы со звоном покатились в болото.

– Исусе! – вскричал перепугавшийся всадник, послуживший причиной всех этих бед.

Только две дюжины повозок успели переправиться через Миоссон, и на том берегу оказалось отрезанным по меньшей мере втрое большее их количество.

– Исусе! – подхватил Сэм.

Не из-за перевернутой повозки, а потому, что стали видны новые знамена. Только находились они не на холме. Знамена были в поросшей лесом равнине между холмами. Долина оставалась в тени, так как лучи солнца пока не достигли ее. Под деревьями развевались флаги, а под флагами виднелись всадники. Много всадников.

Они спускались к реке.

* * *

Маршал д’Одрегем и лорд Дуглас возглавляли тяжелую конницу, чьей задачей было растоптать лучников на левом крыле английской армии.

Их насчитывалось триста двадцать – все до одного опытные и прославленные воины, способные позволить себе раскошелиться на конский доспех, непробиваемый для английских стрел. Головы скакунов прикрывали шанфроны – металлические пластины, грудь защищали кожаные доспехи, кольчуги и даже латы. Броня делала могучих коней тихоходными, зато почти неуязвимыми.

Д’Одрегем и Дуглас рассчитывали направить атаку через долину и вверх по пологому склону в сторону леса Нуайе, а потом обогнуть край изгороди, укрывающей и защищающей вражеские войска. Им предстояло шагом повести тяжелых коней через долину и шагом вверх по склону в надежде, что доспехи защитят могучих животных. Обогнув же изгородь, рыцари собирались пришпорить скакунов, переведя их в грузный галоп, и врезаться в массу английских лучников, которую ожидали там найти. Быть может, тысячу стрелков? Большие кони внесут их вглубь этой перепуганной массы, и всадники начнут махать направо и налево мечами и секирами. Истребить лучников, заставить их бежать с поля боя! Затем всадники вернутся к линии французов, сойдут с седел, снимут шпоры и присоединятся к главной атаке, которая пойдет в пешем порядке и молотом обрушится на центр английской армии.

В этом состоял план битвы: использовать тяжелую кавалерию, чтобы сокрушить английских лучников, а затем перебить латников. Но, ведя своих людей по краю западного холма, д’Одрегем и лорд Дуглас заметили за изгородью верхушки английских знамен, и эти знамена перемещались на юг.

– Что эти ублюдки затеяли? – спросил д’Одрегем, не ожидая ответа.

– Убегают, – взревел Дуглас.

Горизонт на востоке ярко освещался лучами восходящего солнца, и лес на фоне этого света казался темным, но можно было различить знамена перед деревьями. Стягов насчитывалось около дюжины, и все двигались на юг. Д’Одрегем посмотрел в ту сторону и заметил в глубине долины блеск воды.

– Ублюдки пересекают реку! – воскликнул он.

– Драпают! – вопил Дуглас.

Маршал д’Одрегем колебался. Он дожил до пятидесяти лет и почти всю сознательную жизнь был солдатом. Дрался в Шотландии, где научился убивать англичан, а затем в Бретани, Нормандии и под Кале. И знал, что такое война. Д’Одрегем колебался не потому, что его пугало происходящее, а потому, что знал: план битвы нужно менять. Если конники атакуют дальний холм, нацеливаясь на то место, где, по их расчетам, расположено левое крыло англичан, то обнаружат там латников, не стрелков, а его верховые рыцари получили приказ истребить ненавистных лучников врага. Так где же эти лучники?

– Там внизу брод, – воскликнул один из воинов, указывая на проблеск воды.

– Ты в этом уверен?

– Я рос не далее как в трех милях от этого места, мессир.

– Едем к броду, – решил д’Одрегем.

Он развернул коня, накрытого здоровенной попоной с широкими бело-голубыми диагональными полосами – цветами его герба. В руке маршал держал щит той же яркой расцветки, а на шлеме с забралом красовался белый плюмаж с одним голубым пером.

– Туда! – воскликнул он и повел всадников на юг.

И это оказалось проще, чем пересекать долину. Теперь, вместо того чтобы гнать грузных от доспехов коней вверх по длинному склону английского холма, они поскакали вниз. Лошади перешли на рысь. Конские доспехи звенели и лязгали, копыта стучали по сухому дерну. Часть воинов вооружилась копьями, но у большинства были мечи. Рыцари ехали по открытому лугу, но впереди, там, где ложбина ныряла и расширялась, сливалась с более крупной долиной реки Миоссон, росли деревья, и за ними д’Одрегем ожидал обнаружить лучников, прикрывающих брод.

* * *

Лорд Дуглас держался справа, где к нему примкнула дюжина его собственных шотландцев.

– Опустите забрала, когда увидите стрелы, – напомнил он им, – и наслаждайтесь убийством!

Уж он-то насладится. Любимой забавой клана Дугласов было резать англичан, и перспектива битвы наполняла лорда свирепой радостью. Он боялся, что эти сующие куда не надо нос церковники устроят английской армии побег, но переговоры провалились, и теперь его будто спустили с поводка.

– И помните, если увидите моего проклятого племянника – брать живьем! – Он сомневался, что разыщет Робби в хаосе боя, но все равно желал взять его живым. Взять живым и помучить. – Хочу видеть мелкого ублюдка живым и рыдающим! Запомните это!

– У меня зарыдает, – пообещал Скалли. – Будет лить слезы как маленький!

Затем лошади оказались среди деревьев, и всадники придержали их, пригибаясь под низкими ветками. По-прежнему никаких стрел. По-прежнему никаких врагов. Надо молить Бога, чтобы д’Одрегем оказался прав, думал Дуглас. Не скачут ли они, направляясь к пустому месту? Действительно ли англичане отступают? Или всадники гонятся за обманчивым блуждающим огоньком? Звук от лошадиных копыт изменился, и шотландец понял, что они скачут по болоту. На смену дубу пришли ива и ольха, вместо слоя опавшей листвы начались земляные кочки, перемежающиеся полосами напитанной влагой почвы. Лошади вязли в трясине, но подвигались вперед. А потом Дуглас увидел реку – серебристый блеск в густой зелени, – а еще людей и повозки. И лучников!

Маршал д’Одрегем тоже их заметил, как заметил опрокинутую повозку и смятение среди англичан; увидел и стрелу, взметнувшуюся в небо. Он не разобрал, куда она полетела, но ее появление доказывало, что решение принято верное и лучники нашлись. Он резко опустил забрало, погружая мир вокруг себя в темноту, пришпорил коня и бросился в атаку.

* * *

Лучники графа Уорика еще спускались с холма. Атаку всадников приняли на себя парни Томаса, и поскольку стрелки у него были опытные и выученные, они выбрали стрелы «мясные», с широким наконечником. Такие предназначались именно для истребления лошадей, потому что те уязвимы, и каждый лучник знал, что для победы над верховыми рыцарями достаточно целиться в коней. Именно так выиграли битву при Креси, поэтому лучники инстинктивно выбрали «мясные» стрелы: острия у них треугольные, с зазубринами и остро отточенными двумя гранями, чтобы рассекать плоть и кровеносные сосуды, разрывать мышцы.

Они натянули луки, прицелились и спустили тетивы.

Боевой лук выше человеческого роста. Его вырезают из произрастающего в солнечных землях, поближе к Средиземноморью, тиса. Срезают там, где темная сердцевина соединяется с золотистой заболонью: сердцевина тиса жестка и сопротивляется сгибанию, тогда как внешняя оболочка пружиниста и, будучи согнута, стремится вернуться в прежнее состояние. Объединенные вместе, эти противоречивые свойства сердцевины и заболони придают большому боевому луку его чудовищную силу. Но чтобы высвободить эту силу, стрелок должен оттянуть тетиву за ухо, а не до глаза и, как следствие, уметь целиться по наитию и укреплять мускулы, чтобы отводить тетиву до тех пор, пока не покажется, что тис уже не выдержит натяжения. Десять лет уходило на то, чтобы стать лучником, но дайте обученному стрелку боевой лук из тиса, и он сможет убивать врага с двух сотен шагов и сеять страх по всему христианскому миру.

Запели луки. Тетива щелкала по наручам, предохраняющим запястья лучников, стрелы отправлялись в полет. Лучники целились в грудь лошадей, стремясь всадить широкие наконечники глубоко в натруженные легкие. Томас представлял, что должно сейчас произойти. Лошади начнут спотыкаться и падать. Кровь хлынет из пасти и ноздрей. Послышатся крики людей, придавленных умирающими конями. Задние ряды станут наталкиваться на упавших, а стрелы так и будут лететь – не ведающая жалости, свирепая обжигающая смерть с белым оперением, выпущенная деревом и пенькой. Вот только ничего этого не случилось.

Стрелы ударили в цель. Лошади продолжали двигаться. Слышались крики. Возницы прыгали с облучков и бежали через реку. Всадник, пытавшийся ускорить переправу, не веря собственным глазам, таращился на приближающихся французов. Передовые лучники графа Уорика достигли реки, их вентенары приказывали начать стрельбу. А французы подступали. Они шли медленно и неуклонно, и стрелы явно не причиняли им вреда. Ближайшие рыцари были уже в ста пятидесяти шагах.

Томас выпустил вторую стрелу и понаблюдал за ее полетом, посмотрел, как пологая дуга окончилась прямо в центре украшенной диагональными бело-голубыми полосами попоны, но лошадь даже не сбилась с шага. Он заметил, как еще одна стрела угодила в полосатый чепрак.

Его стрела вошла точно туда, куда он ее направил, в грудь лошади, и ничего.

– У них под попонами доспехи! – крикнул он своим. – Пробойники! Пробойники!

Бастард выдернул стрелу с острием-пробойником из рыхлого дерна, куда воткнул несколько про запас. Натянул лук, прицелился в красное сердце Дугласа на щите, спустил тетиву.

Лошадь продолжала двигаться.

Но скакали лошади медленно. То был не галоп и даже не рысь. Могучие боевые кони были увешаны кольчугами и латами, усиленными толстой подкладкой из вываренной кожи. Кроме того, они тащили на себе еще и седоков в полном вооружении. Им приходилось пробиваться через болото, примыкавшее к реке. Болото сдерживало их, как и тяжкий груз, и Томас заметил, как одна из стрел скользнула мимо конской головы, пролетела у колена седока и вонзилась в круп скакуна. Тот вздыбился от боли. Доспех был только спереди!

– Эллекин! За мной! – скомандовал Томас. – Эллекин! За мной!

Подхватив свои стрелы, он повернул налево и побежал. Ноги вязли в грязи и болотной жиже, но Томас гнал себя вперед. Нужно зайти во фланг, сбоку.

– За мной! – торопил Хуктон и, быстро обернувшись, заметил, что его приказ выполняют. – Бегом! – орал он и надеялся, что никому не придет в голову, будто они бегут.

Он преодолел сорок или пятьдесят шагов и снова воткнул стрелы в дерн, выбрал одну с широким наконечником, наложил на цевье, вскинул лук и натянул тетиву, опять прицелившись в лошадь с красным сердцем на нарядном чепраке. Теперь он метил лошади в бок, чуть позади переднего копыта и перед седлом. Томас не думал. Лишь смотрел на то место, куда хотел попасть, и мускулы повиновались взгляду. Два пальца отпустили тетиву, стрела просвистела над болотом и погрузилась в тело коня. Тот вздыбился. Полетели и другие стрелы; они наконец доставали до живого, и лошади начали падать. Лучники графа Уорика сообразили. Вражеские кони несли всю свою броню на груди, а бока и задняя часть оставались уязвимыми. Всадник в джупоне в красно-желтую клетку с белой звездой в углу кричал лучникам графа, чтобы они присоединились к людям Томаса.

– На фланг! Вперед, парни! Пошли! Пошли! Пошли!

Но французы были близко. Забрала мешали разглядеть лица, но Томас мог различить изодранные шпорами окровавленные попоны.

Рыцари понукали коней, а Бастард снова пустил стрелу, и на этот раз наконечник-пробойник пронзил уложенные внахлест кольца шейного доспеха лошади. Передние копыта животного подкосились, и всадник, очутившись в ловушке между высокими луками седла, отчаянно пытался высвободиться из стремян прежде, чем лошадь повалится на бок. Та еще стояла на задних ногах, наклонившись вперед, и всадник сползал к ее шее, когда две стрелы ударили ему в нагрудник. Одна смялась, а другая пробила сталь, и воина силой удара откинуло назад.

Он снова начал валиться вперед, и опять в него угодила стрела. Лучники загоготали. Так француз и раскачивался вперед-назад в этой пытке, пока латник со львом Уорика не подскочил и взмахом секиры не проломил ему шлем, вызвав фонтан крови. Один из конных попытался достать этого англичанина, но теперь с фланга лился плотный поток стрел, поражая лошадей в незащищенные бока, и конь рыцаря получил сразу три в живот, заржал, попятился и понес.

– Исусе, бей их! Святой Георгий! – Всадник в джупоне с белой звездой оказался как раз позади Томаса. – Бей!

И лучники повиновались. Они перепугались неудаче первых пущенных стрел, но теперь вымещали страх. Каждый способен был выпускать по пятнадцать стрел в минуту, а на фланге у французов располагались уже две сотни лучников, и те были обречены. Ведущие всадники повалились наземь, их кони погибли или умирали. Часть лошадей развернулась и, заржав, уносилась прочь в попытке избежать жуткого побоища у реки. Латники графа Уорика выдвинулись в этот хаос, чтобы секирами и палицами мозжить головы упавших всадников. Рыцари в замыкающих рядах французов повернули обратно. Два ратника графа Уорика вели к броду пленника, и Томас увидел, что на том джупон с яркими бело-голубыми полосами. Тогда он стал выискивать красное сердце Дугласа и заметил, что его лошадь упала, придавив седока. Бастард выпустил стрелу и разглядел, как та пробила наручь шотландца. Он снова выстрелил, угодив в бок, чуть ниже подмышки, но, прежде чем сумел выпустить еще одну стрелу, трое пеших воинов подхватили упавшего наездника и вытащили из-под лошади.

На них посыпались стрелы, но двое уцелели, и Томас узнал в одном Скалли. На нем был шлем с забралом, но из-под него выбивались длинные волосы с пожелтевшими костями. Томас натянул тетиву, но две раненые лошади промчались между ним и Скалли, а тому удалось водрузить своего подопечного на лишившегося седока и непострадавшего коня. Скалли хлопнул скотину по крупу. Раненые лошади умчались прочь, и Томас выпустил стрелу, но та отскочила от спинной пластины Скалли. Конь со спасенным Дугласом пробирался по болоту под укрытие деревьев, отступление прикрывали Скалли и еще четверо парней с изображением красного сердца.

И тут вдруг воцарилась тишина, если не считать непрестанного шума реки, пения птиц, ржания лошадей и ударов копыт, бьющих по земле в предсмертной агонии. Лучники сняли тетивы с луков, чтобы тисовое цевье не гнулось. Пленников – некоторые были ранены, другие просто ошеломлены – сводили к броду, англичане тем временем снимали с убитых лошадей ценные доспехи, сбрую и седла.

Иные избавляли лошадей от мучений, расстегивая шанфроны и вгоняя между глаз тяжелую секиру. Другие снимали латы с мертвых рыцарей и стаскивали с трупов кольчуги.

Один из лучников надел пояс с мечом французского рыцаря.

– Сэм, подбери стрелы! – крикнул Томас.

Сэм ухмыльнулся и повел дюжину парней к месту побоища, чтобы собрать стрелы. А заодно и пограбить. Раненый француз попытался встать. Он протянул руку к английскому латнику, опустившемуся на колени рядом с ним. Они переговорили, затем англичанин поднял забрало француза и воткнул ему в глаз кинжал.

– Видно, слишком беден был, чтобы заплатить выкуп, – пробормотал всадник рядом с Томасом.

Он наблюдал, как латник вложил кинжал в ножны и принялся обдирать труп.

– Господи! Мы жестоки, но пленили маршала д’Одрегема, и разве это не хорошее начало плохого дня?

Томас обернулся. Забрало всадника поднялось, открыв серые усы и задумчивые голубые глаза, и Томас инстинктивно опустился на колено:

– Милорд.

– Томас из Хуктона, не так ли?

– Да, сэр.

– А я-то думал, на ком тут, бога ради, могут быть цвета Нортгемптона! – воскликнул всадник по-французски.

Томас велел своим людям носить джупоны с гербом графа Нортгемптонского – его знала большая часть англичан. Некоторые повязали на плечо крест святого Георгия, но таких повязок на всех не хватило. Всадник, заговоривший с Томасом, носил красно-желтый джупон с белой звездой, а золотая цепь свидетельствовала о его высоком ранге. Это был граф Оксфордский, приходившийся шурином сеньору Томаса. Он участвовал в битве при Креси, а после этого Томас встречал графа в Англии и был поражен, что тот его помнит и даже осведомлен о том, что Бастард знает французский. Еще сильнее он изумился, когда граф назвал шурина по имени.

– Жаль, что Билли тут нет, – угрюмо промолвил Оксфорд. – Нам пригодился бы каждый хороший воин. Думаю, теперь тебе следует отвести своих людей обратно на холм.

– На холм, сир?

– Слушай!

Томас прислушался.

До него донесся гром боевых барабанов.

* * *

Французские всадники атаковали у брода и на правом фланге английской линии, и в то же время другие воины дразнили стоящих на холме англичан.

Выехать решились шестеро. Каждый был турнирным бойцом с грозной репутацией. Они скакали на отлично выезженных конях и благодаря победам в поединках приобрели себе лучшие миланские доспехи. Они приблизились к живой изгороди и бросили вызов, но английские лучники не трогали их. Убив шестерых, битву не выиграешь, и не было ни почета, ни особого прока в убийстве одинокого наездника, когда множество других латников приближаются пешими.

– Передайте приказ не обращать на них внимания, – распорядился принц Уэльский.

Поединщики были частью военного танца. Они надеялись найти противника, которого можно выбить из седла и убить, чтобы подорвать боевой дух врага. Задиры выкрикивали оскорбления:

– Вы бабы? Не умеете сражаться?

– Не обращать на них вынимания, – с досадой велели командиры своим воинам.

Но один человек не подчинился. Он не обязан был подчиняться английским военачальникам, хотя и отдавал себе отчет, что дерзких зачинщиков есть смысл не замечать. Пусть почем зря сотрясают воздух, настоящая битва происходит не между двумя поединщиками. Но все же этот человек сел на коня, взял у оруженосца копье и выехал из левого крыла английской линии.

Джупона он не носил, а доспехи были начищены до блеска. Его лошадь, сдерживаемая поводьями, шла короткими шагами. На всаднике был турнирный шлем, увенчанный бледно-голубым плюмажем, а на маленьком черном щите красовалась белая роза. Белая роза без шипов, цветок Девы Марии. Вокруг шеи он обернул голубой шарф из тончайшего шелка. Шарф был женский, подарок Бертиллы. Воин проскакал по дороге, вьющейся между виноградниками, доехал до ровного дна мелкой долины, развернул коня и стал ждать, когда кто-то из шестерых французов примет его вызов.

Один принял. Могучий воин из Парижа, быстрый как молния и сильный как бык; его доспехи не были отполированы, а синий джупон был таким темным, что казался почти черным. Вышитый на джупоне и намалеванный на щите герб изображал красный полумесяц. Он приблизился к Роланду де Верреку.

– Предатель! – прокричал француз.

Роланд промолчал.

Обе стороны наблюдали. Другие зачинщики удалились от виноградника за живую изгородь и смотрели оттуда.

– Предатель! – оскорблял парижанин.

Роланд де Веррек снова промолчал.

– Я не стану тебя убивать! – продолжал противник. Его звали Жюль Лангьер, и его ремеслом было сражаться. Он поднял копье – шестнадцать футов ясеня, увенчанные стальным наконечником. – Я не стану тебя убивать! – пообещал детина. – Я в цепях приведу тебя к королю, чтобы он сам тебя казнил. Может, убежишь, пока не поздно?

Роланд де Веррек ответил тем, что опер копье на правое колено, опустил забрало, а потом снова вскинул оружие.

– Жюль! – крикнул один из французов. – Следи за его копьем. Веррек любит поднимать его в последний момент. Береги голову.

Лангьер кивнул.

– Эй, девственник! – гаркнул он. – Можешь еще сбежать! Я не буду тебя преследовать!

Роланд взял копье наперевес. Его лошадь сделала несколько коротких семенящих шагов. Слабо различимая неровная колея по диагонали пересекала поле перед ним, и гасконец это заметил. Он видел, где именно колеса прорезали в почве борозду. Неглубокую, но достаточную, чтобы лошадь споткнулась. Роланд решил держаться слева от колеи. Он почти ничего не чувствовал. Или, точнее, наблюдал за собой как бы со стороны, словно покинув свое тело. Судьба следующих мгновений зависит от мастерства, от хладнокровного владения собой. Ему не доводилось сходиться с Лангьером на турнирах, но Роланд наблюдал за ним и знал, что, нанося удар, парижанин любит низко пригибаться в седле. Это делало его не такой крупной мишенью. Лангьер съеживался, отражал копье соперника крепким щитом, а затем со стремительностью змеи разворачивался и нападал сзади, пользуясь своей короткой тяжелой палицей. Прием срабатывал много раз. Жюль хранил палицу в глубоком кожаном мешке, притороченном с правой стороны седла чуть позади колена, и умел выхватить ее в мгновение ока. Вынуть и нанести удар на обратном замахе, и когда палица расплющит шлем, Роланд ощутит лишь внезапную белую вспышку в черепе.

– Трус! – надрывался Лангьер, пытаясь раззадорить Роланда.

Тот по-прежнему молчал. Он вытянул левую руку и сбросил щит. Он будет драться без него.

Этот жест, видимо, взбесил Лангьера, который без дальнейших слов погрузил в коня шпоры, погнав его вперед. Роланд ответил тем же. Двое всадников сближались.

Расстояние не было достаточно большим, чтобы кони успели перейти на галоп, но по мере сближения лошади прибавили ходу. Обе хорошо знали свое дело, знали, чего хотят от них наездники. Роланд управлял животным коленями, ведя его слева от колеи. Веррек приподнял острие копья, нацелив его в глаза Лангьеру. Теперь противники сблизились, и весь их мир свелся к топоту копыт. Лангьер повернул коня немного вправо, и тот на миг оступился, когда нога его ударила по неровной почве. Всадник согнулся, прикрывшись щитом, а его копье было направлено прямо в середину кирасы Роланда. Но когда лошадь споткнулась, копье взмыло вверх, а Лангьер отчаянно пытался повернуть животное вправо, давя коленом, но конь уже упал на передние копыта и скользил по траве, покрытой пенной кровью. Рыцарь заметил, что копье противника, вместо того чтобы целиться ему в голову, вонзилось в грудь его скакуна.

– Это не турнир, – заговорил наконец Роланд.

Он развернул жеребца, бросил копье, выхватил меч, который звался Дюрандаль, и поскакал назад, туда, где Лангьер пытался выбраться из-под упавшей и умирающей лошади. Парижанин хотел вытащить свою палицу, но конь придавил оружие, и Дюрандаль огрел француза по шлему. Голова его резко дернулась в одну сторону, потом в другую, когда меч нанес по шлему очередной удар.

– Сними шлем, – велел Роланд.

– Ступай и помочись на задницу своей мамаши, девственник.

Меч еще раз блеснул, наполовину оглушив Лангьера, а потом острие меча проникло между верхним краем забрала и ободом шлема.

Клинок уперся в переносицу парижанина и замер.

– Если хочешь жить, – спокойно потребовал Роланд, – сними шлем.

И убрал меч.

Лангьер завозился с пряжками, удерживающими шлем на месте. Другие поединщики наблюдали, но не предприняли никаких попыток прийти на помощь. Они находились здесь, чтобы драться один на один, вмешаться в поединок было бы не по-рыцарски. Поэтому французы просто смотрели на Лангьера, когда тот снял шлем, обнажив прилизанные черные волосы. Струйка крови текла по его лицу из пореза, нанесенного Дюрандалем.

– Возвращайся к своей армии, – приказал Роланд, – и передай Лабруйяду, что девственник идет его убивать.

Настал черед Лангьера промолчать.

Роланд развернул коня, вложил Дюрандаль в ножны и дал коню шпоры. Он отправил свое послание. До него доносились одобрительные возгласы англичан, наблюдавших за поединком через проем в живой изгороди, но ему было все равно.

Все только ради Бертиллы.

* * *

В тот день лорду Дугласу уже не суждено было убить ни одного англичанина. Он сломал ногу, когда лошадь упала, в его руку до кости вошла стрела, а другая сломала ребро и пронзила легкое, так что теперь при дыхании у него выступали кровавые пузыри.

Шотландец испытывал боль, ужасную боль, и его отнесли к дому, в котором провел ночь король. Там хирурги-цирюльники сняли с него доспехи, срезали стрелу вровень с телом, оставив наконечник внутри, и полили рану медом.

– Найдите телегу и отвезите его в Пуатье, – приказал один из хирургов воину с красным сердцем на одежде. – Монахи аббатства Сен-Жан позаботятся о нем. Везите медленно. Представьте, что доставляете молоко и не желаете превратить его в масло. Ступайте. Если хотите, чтобы он снова увидел Шотландию, ступайте!

– Везите его к чертовым монахам, – бросил Скалли своим товарищам, – а я иду сражаться. Иду убивать.

К дому подносили других раненых. Они шли с маршалом Клермоном, который ударил по лучникам на правом фланге английского войска, но враг вырыл там канавы, где лошади увязли, а иные переломали копыта в ямах, и все это под ливнем стрел. Атака захлебнулась таким же жалким образом, как и бой в болоте.

Но теперь, после того как зачинщики бросили свой вызов и Лангьер лишился лошади на виду у всей французской армии, пришел час главного удара на английский холм. Дофин возглавлял первую баталию французов, но при этом его тщательно оберегали отборные рыцари из отцовского ордена Звезды. Отряд дофина насчитывал более трех тысяч воинов. Они шли в пешем порядке, сбивая каштановые столбы виноградников и топча лозы, по мере того как взбирались по пологому склону занимаемой англичанами возвышенности. Над их головами колыхались знамена, а за спиной, над отрядом короля, гордо реяла орифламма – длинный штандарт с двумя хвостами, сшитый из алого шелка, боевое знамя Франции. Сейчас он развевался, и это был знак: пленных не брать. Захватить ради выкупа какого-нибудь богача было мечтой всякого рыцаря, но в начале битвы, когда важнее всего сломить врагов, раздавить, перебить и запугать, любезности со сдачей были неуместны. Когда орифламму сворачивали, это означало, что французы вправе позаботиться о своей мошне, но до этого момента никаких пленных, только убийство. И вот орифламма реяла, перетекая из стороны в сторону красными сполохами на фоне утреннего неба, а за баталией дофина шла вторая баталия, под началом его дяди. Она приближалась к основанию неглубокой долины, где барабанщики выбивали ритм марша на своих огромных нэкерсах, гоня воинов дофина вверх по холму, к славной победе.

Для англичан и гасконцев, по меньшей мере тех из них, кто имел возможность выглянуть за изгородь, соседний холм и долина наполнились морем воинских доспехов, шелками и сталью, плюмажами и клинками. Масса закованных в металл людей в ярких красно-синих и бело-зеленых сюрко шла под гордо развевающимися знаменами знатных родов. Барабаны сотрясали утренний воздух, трубы вонзали свой глас в небо, и наступающие французы кричали – не потому, что они уже одержали победу, но чтобы укрепить свой дух и запугать врага.

– Монжуа Сен-Дени! – провозглашали они. – Монжуа Сен-Дени и король Иоанн!

Арбалетчики располагались на флангах французов. При каждом состоял помощник, переносящий большую павезу – щит в рост человека, за которым арбалетчик мог в безопасности от смертоносных английских стрел перезарядить свое оружие. Стрелы еще не летели. Первые ряды французского авангарда обозревали большую изгородь и широкие проемы в ней, и сквозь эти проемы виднелись англичане, стоявшие под своими знаменами. Забрала французы подняли, и опустить их предстояло только с появлением стрел. Все воины в передних рядах были в латах, и большинство без щитов. Лишь те, кому дорогие доспехи были не по карману, тащили ивовое прикрытие. Некоторые наступали с укороченными копьями – их расчет строился на том, чтобы сбить англичанина с ног, а другие воины добьют упавшего врага секирой, палицей или моргенштерном. Мечи были мало у кого. Меч не способен ни проткнуть, ни сокрушить броню. Воина в латах следует сбить с ног утяжеленным свинцом оружием, а потом молотить, превращая в месиво.

Дофин не кричал. Он настоял на том, чтобы идти в самом первом ряду, хотя силой и не мог потягаться с отцом. Принц Карл был худощав, узкоплеч, с длинным носом и кожей такой бледной, что она напоминала выбеленный пергамент. Ноги у него были такими короткими, а руки такими длинными, что иные придворные называли его за глаза обезьяной. Но это была умная молодая обезьяна, понимающая, что людей нужно вести за собой. Необходимо, чтобы принца видели впереди. Он надел доспехи, выкованные для него в Милане; их натирали песком и уксусом так, что солнечные лучи отражались от них головокружительным хороводом. Поверх нагрудника был надет синий джупон с вышитыми золотом королевскими лилиями. В правой руке юноша сжимал меч. Отец настоял, чтобы сын выучился сражаться мечом, но тот так и не овладел до конца искусством боя. Оруженосцы лет на шесть моложе его побеждали дофина в учебных поединках. Именно поэтому по обе стороны от наследника шли испытанные в боях воины с прочными щитами: их долг – оберегать жизнь принца.

– Нам следовало дать им передохнуть с голода, – проворчал дофин, когда они приблизились к изгороди.

– Сир? – воскликнул один из соседей, не разобравший слова среди шума барабанов, труб и гомона.

– У них сильная позиция!

– Тем большей славой мы себя покроем, когда побьем их, сир.

Дофин нашел это замечание глупым, но прикусил язык, и в этот момент заметил краем глаза белый сполох. Рыцарь, сказавший глупость, потянулся и опустил забрало принца с такой силой, что юноша на минуту оглох.

– Стрелы, сир! – крикнул рыцарь.

Стрелы вылетали с обоих концов изгороди, по косой устремляясь в сторону подступающей баталии. Добавляли стрел и немногочисленные отряды лучников, охранявшие проемы в изгороди. Дофин услышал, как пернатые посланцы вонзаются в щиты или звякают о латы. Обзор теперь у него был плохой. Прутья забрала размещались близко друг к другу, и мир принца стал темным, тьму рассекали щели, через которые вливался яркий солнечный свет. Карл скорее ощутил, чем увидел, что люди вокруг него прибавили ходу. Перед ним сомкнулся новый ряд, а ему не хватало сил, чтобы пробиться вперед.

– Монжуа Сен-Дени! – орали латники, и постоянные крики сливались в могучий рев, и с этим бесконечным кличем воины Франции поспешили к проемам в изгороди. Занимавшие их лучники отступили. До принца вдруг дошло, что прежде англичане молчали, и только сейчас издали свой боевой клич: «Святой Георгий!»

Потом раздался первый резкий звук соприкосновения стали со сталью.

И крики.

Началось побоище.

* * *

– Приведите своих лошадей! – обратился к Томасу граф Оксфордский.

Граф, второй по старшинству командир после графа Уорика, хотел, чтобы большая часть защитников брода вернулась на холм.

– Лучников Уорика я оставлю здесь, – сказал он Томасу. – Но своих людей уводи.

Путь до вершины холма предстоял неблизкий, и верхом это было бы куда быстрее.

– Лошадей! – крикнул Томас через реку.

Слуги и конюхи перевели их через брод, мимо опрокинутой повозки. Возглавлял их Кин на неоседланной кобыле.

– Ублюдки ушли? – осведомился ирландец, бросив взгляд поверх мертвых и умирающих лошадей туда, где скрылись среди деревьев французские рыцари.

– Вот ты это и выясни, – велел Томас. Он не хотел покинуть брод и обнаружить, что французы возобновили атаку на обоз.

Кин явно удивился, но подозвал свистом своих псов и повел их на север, в сторону леса. Граф Оксфорд отсылал латников Уорика обратно на крутой холм и кричал, чтобы те захватили полные бурдюки с водой.

– Там умирают от жажды! Наберите воды, если можете! Только живо!

Томас, верхом на лошади, захваченной близ Монпелье, нашел повозку, которая собиралась переправиться через реку, едва опрокинутый фургон уберут. На полке повозки стояли бочки.

– Что в них? – спросил он у возницы.

– Вино, сэр.

– Наполни их водой, потом веди чертову телегу на холм.

Возчик пришел в ужас:

– Эти лошади не поднимутся на холм – только не с грузом из полных бочек!

– Тогда добавь коней. И людей. Давай! Или я вернусь и найду тебя. А когда сделаешь одну ходку, возвращайся за новой.

Возница буркнул что-то себе под нос, но Томас не слушал и вернулся к броду, где его лучники садились в седла.

– На холм, – приказал Томас, а потом заметил, что в числе всадников находятся Женевьева, Бертилла и Хью. – Вы, трое! Останетесь здесь, с обозом!

Он пришпорил коня и повел его вверх, мимо пыхтящих в своей броне воинов Уорика.

– Хватайтесь за стремена! – крикнул Бастард.

Он поманил латника, который с благодарностью уцепился за кожаное стремя, чтобы лошадь облегчила ему подъем.

* * *

Кин вернулся быстро, поискал глазами Томаса и заметил его среди поднимающихся по склону воинов. Он замолотил по бокам кобылы пятками, чтобы нагнать своих.

– Они ушли, – доложил ирландец. – Но там, наверху, их тысячи!

– Где?

– Над долиной. Тысячи! Исусе!

– Езжай на вершину холма и разыщи священника, – распорядился Томас.

– Священника?

Обещанный священник так и не добрался до брода.

– Людям нужно исповедаться, – пояснил Томас. – Найди священника и скажи ему, что мы не слушали мессу.

Теперь для мессы времени не было, но умирающие успеют хотя бы собороваться.

Кин свистнул собак и погнал лошадь.

А Томас услышал доносящийся с вершины холма звук – это воины сошлись с воинами. Сталь со сталью, сталь с железом, сталь с плотью. Он взбирался по склону.

* * *

Отряд дофина нацелился на центр английской линии. Там располагался самый широкий проем в изгороди, и когда французы приблизились, то увидели, что именно за ним развеваются над готовыми к встрече латниками большие штандарты, включая то возмутительное знамя, на котором французский королевский герб соединялся с английскими львами. Этот стяг говорил, что здесь находится принц Уэльский, и сквозь прорези в забралах французы видели принца верхом на коне, чуть позади линии. Ярость боя охватила рыцарей. Не только ярость, но и ужас, а кого-то – радость. Эти пробивались в первые ряды. Они жаждали драки, были уверены в себе и свирепо прекрасны в своем ремесле. Многие выпили перед боем, и вино горячило их. Стрелы летели справа и слева, втыкались в щиты, наконечники мялись о доспехи; иногда попадали в незащищенное место, но атакующие перешагивали через упавших. Подойдя близко, совсем близко, французы перешли на бег, заорали и набросились на англичан.

Этот первый натиск был самым важным. Именно сейчас укороченные копья могли опрокинуть врага, а секирам, молотам и палицам разгон придавал дополнительную мощь. Поэтому воины дофина орали во все горло, устремляясь вперед. Они размахивали, рубили, кололи своим оружием.

И англичане отступили.

Они подались назад под яростным натиском атаки и людской массы, хлынувшей в проем. Клинки загремели по щитам. Замелькали секиры и палицы. Утяжеленная свинцом сталь сминала шлемы, крушила черепа, заставляя кровь и мозги разлетаться через прорубленный металл. Воины падали, и другие спотыкались о них. Атака выдыхалась, бойцы пытались устоять на ногах и шатались от ударов. Но французы проложили себе дорогу в проем, и фронт схватки расширялся по мере того, как изгородь миновало все больше воинов. Вбив клин, французы давили вправо и влево.

Англичан и гасконцев по-прежнему теснили, но уже медленнее. Первоначальное столкновение оставило за собой убитых, истекающих кровью и стонущих раненых, но строй враги так и не прорвали. Командиры на лошадях находились сразу за спешенными латниками, приказывали бойцам оставаться в сомкнутом порядке. Держать строй. А французы пытались прорваться, прорезать и проломить себе путь через щиты, чтобы раздробить англичан на мелкие группы, которые затем легко окружить и уничтожить. Воины орудовали секирами, выкрикивали оскорбления, кололи копьями, били палицами; щиты раскалывались, но линия выдержала. Под напором она подалась назад, и сквозь прогал вливалось все больше французов, но англичане и гасконцы дрались с отчаянием людей, загнанных в угол, и с уверенностью воинов, сплотившихся за многие месяцы. Воинов, доверяющих друг другу и знающих, что их ждет, если строй будет прорван.

– Добро пожаловать на дьявольскую бойню, сир, – бросил сэр Реджинальд Кобхэм принцу Уэльскому.

Оба были верхом позади боевого порядка и наблюдали. Сэр Реджинальд заметил, что натиск ослабевает. Он ожидал конной атаки и, поняв, что французы собираются драться пешими, почувствовал тревогу.

– Они усвоили урок, – сухо сообщил он принцу.

Кобхэм видел, как ряды столкнулись и как яростный напор французов не смог прорвать строй англичан и гасконцев, но теперь трудно стало отличить противников друг от друга, так они сблизились. Задние шеренги обеих сторон стремились вперед, толкая передние на врага и не оставляя пространства, чтобы замахнуться оружием. Вражеские силы по-прежнему вливались через проемы в изгороди, расширяя атаку, но упрямая линия не поддавалась. Бойцы либо нападали на противника, либо сбивались в кучки и шли в бой, раздавая удары, а затем отступали, чтобы перевести дух и оценить нанесенный ущерб. Они скорее выкрикивали оскорбления, чем яростно сражались, и сэр Реджинальд это подметил. И нападающие, и обороняющиеся приходили в себя от первого потрясения, но через проем в изгороди проникало все больше французов, и бой обещал стать более жестоким, потому как атакующие будут действовать расчетливо, а страдающие от голода и жажды англичане быстрее устанут.

– Мы неплохо держимся, сэр Реджинальд! – бодро воскликнул принц.

– Нам ничего иного и не остается, сир.

– Тот мальчишка – дофин? – Эдуард разглядел в рядах французов золотую корону поверх отполированного шлема и по самому большому знамени догадался, что в атаке принимает участие дофин.

– Определенно, – отозвался сэр Реджинальд, – Или, быть может, его двойник?

– Настоящий он дофин или нет, – проговорил Эдуард, – приличия требуют от меня засвидетельствовать ему свое почтение.

Он ухмыльнулся, перекинул ногу через высокую луку седла, спрыгнул на землю и подозвал оруженосца.

– Щит, – велел принц, вытянув левую руку. – И секиру, пожалуй.

– Сир! – воскликнул сэр Реджинальд, но осекся. Принц выполнял свой долг; кости бросал сатана, и советовать Эдуарду блюсти осторожность бессмысленно.

– Что, сэр Реджинальд?

– Ничего, сир, ничего.

Губы принца тронула едва заметная улыбка.

– Сэр Реджинальд, чему суждено, того не миновать.

Он со щелчком опустил забрало и стал протискиваться через английский строй, чтобы сойтись с французами. Отборные рыцари, в задачу которых входило оберегать наследника английского престола, последовали за ним.

Противники заметили яркий джупон, узнали вызывающий французский герб на широкой груди и издали рев, в котором читались вызов и ярость.

И снова устремились в атаку.

Глава 15

Томас достиг вершины холма как раз в тот момент, когда сражение стало расширяться. Французы растекались вдоль пролома в живой изгороди, в то время как другие прорубались сквозь густой колючий кустарник, чтобы сделать новые бреши. Где-то справа от Томаса кто-то кричал:

– Лучники! Лучники! Сюда!

Томас соскользнул с седла. Его люди подтягивались небольшими группами и пополняли левый фланг англичан, который пока не принимал участия в битве, сам же Бастард помчался вдоль тыла строя туда, откуда донесся призыв.

Там он увидел, что послужило ему причиной. Два арбалетчика вместе со своими помощниками-павезьерами ухитрились пролезть в середину изгороди и расстреливали солдат графа Уорика. Томас задержался на секунду – пришло время надеть тетиву на лук. Бастард примостил нижний его конец на выступающий корень дерева, а верхний согнул левой рукой так, чтобы накинуть петлю тетивы на роговой наконечник с прорезью. Большинству не под силу было согнуть лук и оснастить его тетивой, но лучник проделал это не задумываясь. Затем он вытащил из мешка стрелу с широким острием, протолкался через задние ряды и натянул тетиву.

Оба арбалетчика находились шагах примерно в тридцати и прятались за своими обширными щитами – это говорило о том, что они сейчас крутят ручку ворота, приводя свое оружие в боевую готовность.

– Я с тобой, – раздался голос, и Томас увидел, что к нему с луком наготове присоединился Роджер из Норфолка, известный всем под прозвищем Рябой.

– Твой слева, – бросил Томас.

Прикрывавший правого стрелка щит внезапно отъехал в сторону, и показался арбалетчик. Он стоял на коленях, целясь в английских латников. Томас спустил тетиву, и стрела попала французу в лицо. Тот рухнул навзничь, но пальцы машинально зажали спуск. Арбалет выстрелил, и болт взвился в небо. Находившегося рядом с ним воина развернуло от удара стрелы Рябого, вонзившейся тому в грудь. Томас успел снова натянуть лук и вогнал стрелу в спину убегающему павезьеру.

– Люблю лучников! – воскликнул один из латников.

– Можешь на мне жениться, – отозвался Рябой.

Последовал взрыв хохота, оборвавшийся криком, потому что плотная масса французов двигалась вдоль внутреннего края изгороди.

– Дайте им отпор, парни, дайте им отпор! – проревел голос.

Граф Оксфорд оказался уже здесь, позади линии. По крупу его лошади, там, где торчал пенек арбалетного болта, струилась кровь. Томас выбрался из плотно сомкнутых рядов и побежал обратно на левый фланг, где строились в линию его латники.

– Ближе к изгороди! – скомандовал Бастард.

Кин собирал брошенных лошадей и привязывал их к нижним веткам дубов. Лучники надевали тетиву на луки, хотя и не видели цели, потому что врага закрывали латники.

– Сэм, следи за оконечностью изгороди! – крикнул Томас. – Дай мне знать, если ублюдки попытаются ее обойти.

Он сомневался, что французы это сделают, – склон там становился обрывистым, затрудняя нападение, и лучники могли удерживать этот фланг против любой атаки, кроме самой решительной. Опасность крылась внутри изгороди, где французы, чувствуя, что они растянулись по всей длине вражеской линии, совершали стремительные броски. Издав боевой клич, они группами кидались в атаку. Барабаны продолжали бить. С внешней стороны изгороди голосили трубы, побуждая французов опрокинуть врага. Опрокинуть и расколоть, загнать в лес, где противника можно дальше гнать и резать. Это будет месть за весь разор, который творили англичане во Франции, за сожженные дома и забитый скот, за захваченные замки и рыдающих вдов, за бессчетное число изнасилованных женщин и украденные сокровища. Французы с новым пылом возобновили натиск.

Латники Томаса уже вступили в бой. Если дрогнут они, то за ними никто не спасется, но Карел стоял, как скала, предлагая французам осмелиться и подойти на расстояние удара его палицы. Те осмелились. Поднялся крик, началась свалка. Воины крошили друг друга секирами, палицами и боевыми молотами. Один француз зацепил Ральфа из Честера своей алебардой за эспальер и резко дернул; утянутый засевшим в наплечной броне крюком англичанин подался вперед, в боковину его шлема пришелся удар палицы. Ральф упал, а другой француз взмахнул секирой, чтобы рассечь наспинник. Томас видел, как Ральф дернулся. В шуме битвы Бастард не мог расслышать криков, но палица опустилась снова, и Ральф затих. Карел достал скользящим ударом руку убийцы товарища, заставив его податься назад, но, предчувствуя победу, француз усилил натиск. Звон и стук стали по железу и дереву стоял оглушительный.

Томас оставил лук и мешок со стрелами на опушке и проложил себе путь сквозь строй. Заметил лежащую на земле секиру и подхватил ее.

– Уходи назад, – бросил ему кто-то.

Томас надел лишь кольчугу и кожаную поддевку. Тут же было место для бойцов, закованных в латы, но Бастард протиснулся во второй ряд и, пользуясь мощными мышцами лучника, взмахнул секирой над головой и обрушил тяжелое острие на шлем француза, и оно прошло сквозь плюмаж, сталь и череп. Удар получился таким сильным, что секира дошла до грудной клетки, где увязла в смешении ребер, костей и металла. Кровавый туман искрился в утреннем солнце, пока Томас пытался выдернуть оружие, и коренастый широкоплечий француз в шлеме с рылом разглядел в этом шанс для себя и нацелил укороченное копье Томасу в живот.

Арнальд-гасконец ударил француза секирой, свернув ему голову на сторону, а Томас бросил свое оружие, ухватился за копье и дернул с намерением втащить противника в свои ряды и прикончить. Тот тянул древко на себя. Карел взмахнул палицей, и выступающее забрало отломалось, болтаясь на одной петле, но француз так и не выпустил копье. Он рычал, сыпал ругательствами, и Карел обрушил палицу на усатую физиономию, раздробив нос и выбив зубы. Француз, лицо которого превратилось в кровавую маску, снова попытался ткнуть копьем, но богемец врезал ему еще раз, а Арнальд обрушил на плечо упрямца секиру, разрубив эспальер. Противник упал на колени, отхаркивая кровь и зубы, и гасконец прикончил его мощным ударом секиры, а затем толкнул коленопреклоненное тело в сторону французов.

Теперь бой шел врукопашную. Враги ощущали запах друг друга: запах дерьма, когда кишечник опорожнялся от страха, вина и эля в дыхании, крови, от которой стала скользкой трава. За жестокими схватками следовали паузы, когда воины отступали и переводили дух. Томас подобрал укороченное копье. Он понятия не имел, где его собственное оружие, возможно, на вьючной лошади, которую должны были привести на холм. Пока сойдет и копье. Французы, коих поблизости от него набиралось примерно с сотню, глядели сквозь опущенные забрала. На большинстве были голубые ливреи с двумя красными звездами. Бастарду оставалось только гадать, какому сеньору они служат и находится ли этот сеньор среди них. Французы смотрели и прикидывали, готовясь к новой атаке. Лучники Томаса похватали алебарды или палицы. Валлийцы пели на своем языке боевую песню. Томас предположил, что в ней прославлялась победа над англичанами, но если это поможет разбить французов, то пусть горланят про поражения англичан, пока ад не замерзнет.

– Линия держится! – кричал с седла граф Оксфордский. – Не давайте им сломить нас!

Здоровенный детина с моргенштерном пробивал себе путь в передовую вражескую шеренгу. Он был в латах, но без джупона, его басинет забрызгала кровь. На поясе висел тяжелый меч в ножнах. Большинство воинов не брали ножны в бой из опасения споткнуться о них, но этот француз держал меч в них, а сам размахивал огромным окровавленным моргенштерном. Рукоять булавы была почти такой же длины, как цевье боевого лука, а шар представлял собой железное ядро размером с голову ребенка. Из макушки шара торчал стальной шип, окруженный дюжиной шипов покороче. Верзила вскинул оружие. Рыло забрала передвигалось из стороны в сторону, пока воин осматривал линию эллекина. К нему присоединились еще двое, оба с маленькими потрепанными турнирными щитами. Один с алебардой, а другой с кистенем-гупийоном с короткой деревянной рукоятью и шипастым металлическим шаром на толстой цепи.

– Англичане пришли сюда умирать, – верзила с моргенштерном произнес это достаточно громко, чтобы Томас смог расслышать, – так что давайте сделаем ублюдкам одолжение.

– Сначала прикончим того, что с алебардой, – предложил Карел.

Алебардщик держал щит, – это означало, что он не сможет использовать свой большой топор с крюком в полную силу.

– Хотите умереть? – заорал детина.

Откуда-то с севера донеслись вдруг звуки дикой суматохи: вопли, звон металла, крики боли. Враг, должно быть, предпринял яростную попытку прорвать строй, подумал Томас, молясь о том, чтобы англичане и их гасконские союзники выстояли, но быстро забыл про молитвы, потому что громила со своим шипастым моргенштерном атаковал. Ринулся он прямо на Томаса, единственного из английских воинов, не облаченного в латы.

– Святой Дионисий! – ревел великан.

И святой Дионисий встретился со святым Георгием.

* * *

Кардинал Бессьер наблюдал за битвой с дальнего холма. Он сидел верхом на крепкой и смирной лошади, был одет в кардинальскую сутану и, хотя с ней это совершенно не сочеталось, нахлобучил на голову басинет. Король Иоанн, тоже верхом, был в нескольких шагах. Кардинал отметил, что король отцепил шпоры, а значит, если он и собирается сражаться, то пешим. Младший сын короля Филипп и остальные рыцари и латники уже спешились.

– Что происходит, ваше величество? – осведомился кардинал.

Король не мог ответить с полной уверенностью, и его раздражало такое близкое присутствие кардинала в его неуместном шлеме. Бессьер ему не нравился. Этот клирик был сыном торговца, черт побери, но сумел вознестись по церковной иерархии и теперь заделался папским легатом и, как король знал, питал надежды стать папой. Возможно, Бессьер – хороший выбор, ибо, несмотря на низкое происхождение, кардинал яростно поддерживал французскую монархию, а помощь Господа никогда не бывает лишней, поэтому король шел ему навстречу.

– Наша первая баталия ломит врага, – ответил Иоанн.

– Хвала Господу, – провозгласил кардинал, потом указал на знамя герцога Орлеанского, развевающееся над второй баталией, которая ждала в неглубокой ложбине между двумя холмами. Под началом герцога насчитывалось больше двух тысяч латников, все пешие, но лошади их находились неподалеку, на случай если понадобится преследовать дрогнувшего врага.

– Есть ли какая-то причина, по которой ваш брат не спешит принять участие в угодном Богу деле? – спросил прелат.

Король едва не вышел из себя. Он переживал. Ему казалось, что отряда дофина окажется достаточно, чтобы сломить англичан, но битва явно приняла более ожесточенный характер, чем предполагалось. Его заверяли, что враг ослаблен голодом и жаждой, но англичане держались. Мужество отчаяния, предположил король.

– Мой брат пойдет в атаку, когда получит приказ к наступлению, – отрезал он.

– Это вопрос места, – вмешался граф де Вентадур. Юноша был любимчиком короля и, почувствовав раздражение монарха, попытался избавить его от утомительных объяснений.

– Места? – переспросил кардинал.

– У врага, ваше высокопреосвященство, сильная позиция, – произнес граф, вытянув руку. – Видите живую изгородь? Она препятствует нам.

– А-а-а, – протянул кардинал, как будто только что заметил препятствие. – Но почему не двинуть в бой все наши силы?

– Потому что даже король или кардинал не способны влить кварту в кувшин, вмещающий пинту, ваше высокопреосвященство, – заявил граф.

– Так разбейте кувшин, – предложил кардинал.

– Именно это наши и пытаются сделать, ваше высокопреосвященство, – терпеливо растолковывал Вентадур.

О происходящем за изгородью можно было только догадываться. Бой явно кипел, но за кем верх? С западной стороны изгороди еще оставались французы, и это означало, что места на той стороне для них пока недостаточно или что это малодушные, боящиеся подвергать свою жизнь опасности.

Небольшой ручеек раненых струился с холма, и кардиналу казалось очевидным, что французам следовало бросить в бой всех воинов и создать невыносимое давление на врага, но вместо этого король и его брат спокойно ожидали, взвалив всю работу на плечи отряда дофина. Жоффруа де Шарни, королевский знаменосец, по-прежнему высоко держал орифламму, указывая, что пленных брать нельзя, и кардиналу хватало соображения, чтобы понять: этот огромный штандарт не будет свернут до тех пор, пока враг не побежит. И лишь когда этот ярко-красный вымпел исчезнет, французы смогут подумать о богатом выкупе. Поэтому Бессьера огорчало, что орифламма все еще реет. Король Иоанн чересчур осторожен, думалось ему. Он послал в бой треть армии, почему не всю? Но кардинал понимал, что критика недопустима. Когда придет час избирать следующего папу, влияние короля Иоанна ему пригодится.

– Ваше высокопреосвященство? – прервал его мысли граф де Вентадур.

– Да, сын мой, – величаво отозвался кардинал.

– Вы позволите? – Граф протянул руку к дешевому на вид клинку, который держал церковник.

– С благоговением, сын мой, – ответил кардинал.

Юноша коснулся Малис, закрыв глаза и бормоча молитву.

– Мы победим, – сказал он, закончив молитву.

– Такова Божья воля, – согласился кардинал.

В тридцати шагах от Бессьера, в рядах воинов короля, переминался с ноги на ногу граф де Лабруйяд. Он потел. Толстяк надел льняное нижнее белье, поверх него напялил кожаный камзол и узкие штаны. За слоем кожи шла кольчуга, а потом еще и полный комплект лат. Ему требовалось отлить. От вина, поглощаемого всю ночь, мочевой пузырь растянулся, живот расперло, но граф боялся, что если выпустит газы, то кишечник может опорожниться. Внутренности крутило. «Господи! – молился Лабруйяд. – Пусть дофин одержит быструю победу! И почему все это тянется так долго?» Он маялся. Успокаивало лишь то, что следующим в бой пойдет герцог Орлеанский. Лабруйяд отвалил немало золотых маршалу Клермону за то, чтобы тот поставил латников графа в баталию короля, последнюю. Теперь же он горячо молился, чтобы в трех тысячах королевского резерва так и не возникло нужды. И с какой стати вдруг решили драться пешими? Всем известно, что благородному человеку полагается сражаться верхом! Но какой-то чертов шотландец убедил короля идти в бой ногами, как это делают англичане. Если англичане и шотландцы хотят драться как крестьяне, это их дело, но французской знати место в седле! Как человеку убежать, если ты пеший? Лабруйяд застонал.

– Мессир? – Его знаменосцу послышалось, будто граф что-то сказал.

– Тихо, – отрезал граф и вздохнул с облегчением, наконец помочившись.

Урина теплой струйкой стекла по ногам и закапала из-под покрытой стальными пластинами юбки, прикрывающей чресла. Он напряг мышцы живота и, благословение небу, не запачкал штанов. Толстяк посмотрел направо и увидел, что орифламма по-прежнему развевается, и мысленно продолжил молиться, чтобы ее свернули и его люди отправились на поиски Роланда де Веррека. Юнец передал оскорбительное и угрожающее сообщение с человеком, чью лошадь он прикончил на виду у всей французской армии. Граф поклялся сделать с Роландом то же, что проделал с наглецом Вийоном. Он оскопит его за предательство. Эта перспектива утешила де Лабруйяда.

– Посланцы, – сказал кто-то.

Граф посмотрел в сторону, где вдалеке шла битва, и заметил двух всадников, скачущих оттуда через долину. Несут новости, подумалось ему, и он взмолился, чтобы те оказались хорошими и ему пришлось не сражаться, а только захватывать пленных.

Скалли, этот жуткий шотландец, прошел мимо Лабруйяда. Дикарь напоминал графу какое-то чудовище из ночных кошмаров. Кровь пропитала джупон северянина так, что красное сердце Дугласа казалось лопнувшим. На рукавицах и наручах тоже была кровь. Забрало поднято. Шотландец бросил на графа суровый взгляд, потом зашагал к кардиналу.

– Мне нужен волшебный меч, – заявил Скалли.

– Что хочет это животное? – спросил Бессьер у отца Маршана, восседавшего на кобыле рядом с ним.

Скалли говорил по-английски, но даже если бы кардинал понимал этот язык, то не разобрал бы ни слова из-за шотландского акцента.

– В чем дело? – обратился к нему Маршан.

– Скажи ему, пусть даст мне волшебный меч!

– Малис?

– Дайте ее мне! Ублюдки ранили моего лорда, и я собираюсь убить выродков! – Он изрыгал эти слова, таращась на кардинала, как будто хотел вспороть Бессьеру его объемистое брюхо и с этого начать свою месть. – Тот лучник, он уже покойник. Я следил за ублюдком! Стрелял в моего лорда, когда тот был уже на земле! Просто дай мне волшебный меч!

– Ваше высокопреосвященство, этому субъекту нужна Малис. – Отец Маршан снова перешел на французский. – Он выражает намерение перебить врагов.

– Слава Всевышнему, хоть кто-то этого хочет, – проворчал кардинал.

Он долго думал, в чьих руках реликвия принесет больше пользы, но, похоже, кандидат был избран без его участия. Прелат посмотрел на шотландца и содрогнулся от его внешнего вида, потом улыбнулся, изрек благословение и протянул меч Скалли.

И тут где-то взревела труба.

* * *

В первом ряду англичан показался принц Уэльский, за его спиной и над ним развевался яркий и самый большой английский стяг. Французы ответили тем, что с ревом возобновили атаку, но англичане тоже издали боевой клич и в свою очередь ринулись вперед. Щиты с треском ударили о щиты, взлетало и опускалось оружие, и теперь уже англичане теснили врага. Воины, облеченные доверием охранять принца Уэльского, были наиболее опытными и яростными во всей армии. Они сражались в десятках битв, от Креси до мелких стычек, и дрались с хладнокровной безжалостностью. Ближайшие к принцу два француза упали как подкошенные. Ни один не был убит. Одного оглушили палицей, и он рухнул на колени, другому удар секиры обрушился на правый локоть, раздробив кость и обезоружив. Соратники оттащили раненого назад, и это отступательное движение распространилось на соседних французов. Ошеломленный воин попытался встать, но принц повалил его спиной на землю и наступил на покрытое латами запястье.

– Прикончить его, – бросил он воину позади себя.

Закованной в сталь ногой рыцарь приподнял забрало упавшего и направил вниз острие меча. Кровь забрызгала принца.

– Освободите мне место! – взревел Эдуард.

Он шагнул вперед и взмахнул секирой, ощутив, как удар отдался дрожью в его руках, когда лезвие врубилось в чье-то туловище. Принц высвободил секиру и ткнул ею. Топорище венчал стальной шип, который оставил вмятину на нагруднике раненого, но не пробил его. Француз зашатался, а принц сделал еще шаг и полоснул врага по шее. Тяжелое острие прорезало кольчужную бармицу, пододетую под шлем для защиты шеи и плеч. Воин пошатнулся, принц пнул его, заставив упасть навзничь, и обрушился на другого противника. Он дрался без забрала и хорошо видел дофина Карла, находившегося не далее чем в десяти шагах.

– Иди и сразись со мной! – проревел он по-французски. – Ты и я! Карл! Выходи и дерись!

Тощий и нескладный дофин не удосужился ответить. Он смотрел, как принц Уэльский рубит противника секирой и как француз наносит укол укороченным копьем, порвав Эдуарду джупон.

Под джупоном принц носил латы и кольчугу. Копье взметнулось еще раз, а Эдуард рубанул обидчика секирой по плечу. Дофин увидел, как огромное лезвие рассекло доспехи и как брызнула алая кровь.

– Назад, ваше высочество! – крикнул один из телохранителей дофина.

Телохранитель понял, что английский принц вознамерился проложить себе дорогу к наследнику французского трона. Встречи нельзя было допустить. А поскольку дрался англичанин как дьявол, требовалось срочно принять меры.

– Назад, ваше высочество! – повторил он, на этот раз потянув Карла за собой.

Дофин молчал, погрузившись в размышления. Его удивило, как мало страха ощущал он в начале битвы. Конечно, его надежно прикрывали, и те, кому это поручили, были смертоносными и умелыми бойцами, но и дофин пытался не ударить в грязь лицом. Юноша изо всех сил ткнул мечом во вражеского рыцаря и думал, что ранил его. Главным из его чувств было восхищение. Наблюдая за битвой изнутри, Карл хотя и ужасался бойне, но находил ее интригующей. Это глупый метод решения важных дел, подумалось ему, потому что, как только начинается такая драка, исход становится заложником случая. Неужели нет более разумного способа одолевать врага?

– Назад, сир! – теперь рявкнул воин, и дофин позволил оттащить себя через прогал в изгороди. Он пытался сообразить, как долго длится сражение. Казалось, что всего несколько минут, но вдруг Карл заметил, что солнце высоко поднялось над деревьями. Выходит, по меньшей мере час!

– Время летит! – воскликнул он.

– Что вы сказали, сир? – прокричал воин.

– Время летит, говорю!

– Исусе! – выдохнул рыцарь.

Он таращился на принца Уэльского, который горделиво возвышался среди противников, сокрушенных его окровавленной секирой. Эдуард потряс оружием и завопил вслед отступающему врагу:

– Возвращайтесь назад!

– Вот ведь болван, – с недоумением пробормотал дофин.

– Что, сир?

– Он болван, говорю!

– Воинственный болван, – отозвался рыцарь с невольным восхищением.

– Ему это доставляет радость, – заметил Карл.

– А почему бы и нет, сир?

– Только болван способен находить в этом удовольствие. Война для глупца – сущий рай, и Эдуард качается на волнах своей глупости.

Телохранитель дофина решил, что восемнадцатилетний принц сошел с ума, и в душе у него колыхнулся гнев на то, что ему поручили оберегать жизнь этого бледного и узкогрудого слабака с длинными руками и короткими ногами, да и похоже, с мягким сыром вместо мозгов. Принц должен выглядеть как принц, например как принц Уэльский. Хоть французам и не хотелось это признать, но вражеский наследник выглядел в своем мускулистом и забрызганном кровью великолепии как настоящий государь. Как истинный воин, а не это жалкое подобие мужчины. Но это жалкое подобие являлось наследным принцем, поэтому телохранителю пришлось придать голосу почтительные нотки.

– Нам следует отправить гонцов к вашему отцу, – посоветовал он. – К королю.

– Мне известно, кто мой отец.

– Мы должны попросить прислать еще людей, сир.

– Выполняйте, – распорядился дофин. – Но убедитесь, что посылаете самых отпетых дураков.

– Дураков, сир?

– Отправляйте гонцов! Живо!

Так французы послали за подмогой.

* * *

Верзила с моргенштерном устремился на Томаса. Его товарищи, один с кистенем, а другой с алебардой, тоже атаковали. На ходу они вопили боевой клич. Бастарда прикрывали с флангов Карел и Арнальд, оба испытанные бойцы, один немец, другой гасконец. На долю Карела пришелся воин с алебардой, на Арнальда же напал человек с закрытым сталью лицом и с боевым цепом. Томас все еще сжимал укороченное копье. Потом он бросил его.

Детина взмахнул моргенштерном. Глядя вверх, Томас заметил, как разлетаются с шипов капли крови, когда оружие рассекло небо. Теперь у него самого оружия не было, поэтому он просто шагнул вперед, внутрь замаха, обхватил верзилу мускулистыми руками лучника, сжал и приподнял.

Арнальд принял удар кистеня на щит. Затем правой рукой рубанул противника секирой по ноге. Карел последовал примеру Бастарда – нырнул внутрь мощного размаха длинной алебарды и, как тараном, ударил врагу палицей в промежность. А затем еще раз. До Томаса донесся вопль. Англичанин крепко стиснул неприятеля. Моргенштерн царапнул его по спине, раздирая кольчугу и кожу. Французы прибывали, но подтягивались и эллекины. Человек с алебардой согнулся пополам, как бы приглашая Карела ударить, и тот не отказал. Он перехватил палицу поближе к навершию, укоротив замах, и обрушил ее на основание затылка француза. Один удар, второй, и человек молча рухнул, а Карел извлек кинжал, приподнял нижний край нагрудника здоровяка, которого держал в объятиях Бастард. И вонзил кинжал под ребра.

– Исусе! Исусе! – заверещал тот.

Томас еще крепче сжал объятия. Детине следовало бросить моргенштерн и попытаться сломать врагу шею, но он упрямо цеплялся за оружие. Карел провернул тонкий и длинный клинок, и раненый заорал благим матом.

Бастард уловил запах дерьма. Он сжал тело так крепко, как только мог, а Карел снова ткнул кинжалом, просунув его так глубоко под край нагрудника, что латная рукавица скрылась под сталью, в истерзанной кольчуге и шерстяной ткани.

– Теперь можешь его бросить, – крикнул богемец.

Верзила грузно упал. Он дергался и хватал ртом воздух.

– Бедный ублюдок, – проворчал Карел. – Зря он связался с нами.

Немец подобрал палицу, поставил ногу на грудь агонизирующего француза и с силой опустил оружие ему на шлем.

– Удачи в аду, – буркнул он. – Передай от нас привет дьяволу.

Французы подавались назад. Шаг за шагом, глядя врагу в лицо, они тем не менее отступали вдоль изгороди или пытались прорубить себе путь через переплетенные ветви кустарника. Англичане и гасконцы их не преследовали.

– Держать линию! Не преследовать! Пусть уходят! – командовали всадники, располагавшиеся позади строя.

Был соблазн последовать за врагами и взять богатых пленных, но погоня сломала бы линию, а уж если это не удалось французам при помощи стали, то не стоило англичанам самим это делать во имя алчности. Они сохранили строй.

– Ты бы попытался сражаться оружием, – с ухмылкой предложил Томасу Карел.

У лучника пересохло во рту. Он с трудом мог говорить. Но едва французы отошли, появились женщины из английского обоза с наполненными речной водой бурдюками. Воды не хватало, чтобы каждый мог полностью утолить жажду, но мужчины были рады и этому.

Тут в долине запели трубы.

Враг снова наступал.

* * *

Первый добравшийся до короля гонец был весь в пыли. Пот ручейками стекал по пыльному лицу. Его конь покрылся пеной. Гонец спешился и преклонил колено.

– Мой господин, – начал он, – принц, ваш сын, просит подкрепления.

Король разглядывал дальний холм. Через самый широкий проем в изгороди виднелись знамена англичан.

– Что произошло? – спросил он.

– Враг ослаблен, сир. Сильно ослаблен.

– Но не сломлен.

– Нет, сир.

Прибыли еще два гонца, и король составил из кусочков полную картину событий этого утра. Гонцы хвалили дофина, рассказывая, как доблестно он сражался, – в истории эти Иоанн не верил, но делал вид, будто принимает за чистую монету. Что больше походило на правду, так это то, что англичане действительно понесли огромные потери, но сохранили дисциплину и не поломали строй.

– Они упрямые, сир, – признался один из гонцов.

– Ну да, упрямые, – отозвался король рассеянно.

Он наблюдал, как войска его старшего сына медленно отступают с дальнего холма, изнуренные затянувшимся боем. Обычно схватки между латниками заканчивались в течение нескольких минут, но сегодня армии сошлись по меньшей мере на час. Король смотрел, как ковыляет вверх по холму раненый, используя меч как посох для опоры при ходьбе.

– Мой сын не ранен? – уточнил Иоанн у гонца.

– Хвала Господу, нет, сир.

– Действительно, хвала Господу, – согласился король и поманил к себе графа де Вентадура. – Отправляйтесь к дофину, – велел он ему. – И передайте, что ему следует покинуть поле боя.

– Покинуть?

– Он наследник. Повоевал, и хватит. Карл доказал свое мужество, и теперь его нужно увести. Скажите ему, пусть скачет со свитой в Пуатье. Я присоединюсь к нему вечером.

– Да, сир, – ответил граф и приказал привести лошадь.

Он понимал, почему посланцем назначили именно его, – дофин не подчинится подобному приказу, если только его не передаст приближенный к королю человек. Граф был согласен с государем: наследника престола следует оберегать.

– И скажите герцогу Орлеанскому, чтобы вступил в битву, – распорядился Иоанн.

– Он должен перейти в наступление, сир?

– Пойти в наступление, сразиться и победить! – заявил король. Он посмотрел на младшего отпрыска, которому исполнилось всего четырнадцать. – Ты не поедешь с Карлом.

– Я и не хочу уезжать, отец!

– Филипп, ты станешь свидетелем победы.

– Мы будем сражаться, отец? – нетерпеливо спросил мальчик.

– Сейчас черед твоего дяди. Мы поддержим его, если понадобится.

– Надеюсь, что мы ему понадобимся! – воскликнул Филипп.

Король Иоанн улыбнулся. Ему не хотелось лишать младшего сына ярких впечатлений этого дня, но он отчаянно не желал подвергать его опасности. Возможно, подумалось Иоанну, они и поведут в бой три тысячи воинов своей баталии, когда битва приблизится к финалу и придет пора добить англичан. Его бойцы числились среди лучших рыцарей и латников Франции – потому-то и состояли в отряде короля.

– В бою ты поучаствуешь, – пообещал он сыну. – Только поклянись, что ни на шаг не отойдешь от меня!

– Клянусь, отец.

Граф де Вентадур провел коня через баталию, возглавляемую братом короля. Это был кратчайший путь к дофину. Король видел, как Вентадур передал послание герцогу, затем направил коня дальше, чтобы найти дофина, который сейчас находился на полпути вниз по склону дальнего холма. Англичане его не преследовали. Они просто ждали за изгородью – верный знак, как полагал король, что они измотаны.

– Когда герцог атакует, мы выдвинем нашу баталию на его теперешнюю позицию, – приказал Иоанн, повернувшись к маршалу Клермону.

– Да, сир.

Первый сокрушительный удар ослабил англичан. В запасе еще два.

Но на деле оказалось, что только один.

На глазах у отказывающегося поверить тому, что он видит, короля его брат решил покинуть поле боя вслед за дофином. Герцог Орлеанский не участвовал в сражении, его меч не был запятнан кровью врагов, но он влез в седло и повел свое войско на север.

– Какого дьявола?! – выпалил король в утренний воздух.

– Что он, во имя Христа, делает?! – изумился маршал Клермон.

– Господи Исусе! – выдохнул кто-то.

– Герцог уходит!

– Ты болван! – завопил король брату, который явно находился слишком далеко, чтобы его услышать. – Колченогий болван! Трус! Ублюдок слабоумный! Кишка тонка?

Лицо государя раскраснелось, а изо рта брызгала слюна.

– Знамена вперед! – крикнул король. Он спешился и отдал конюху поводья.

Если брат не желает сражаться, то баталии короля, лучшей во всем войске, предстоит решить исход битвы.

– Трубы! – заорал Иоанн, еще вне себя от гнева. – Дайте мне чертову секиру! Трубите сигнал к атаке! Вперед!

Запели трубы, забили барабаны, и орифламма двинулась навстречу врагу.

* * *

– Что они делают? – Принц Уэльский взобрался на коня, чтобы разглядеть врага, и увиденное его встревожило. Вторая колонна французов перемещалась на север. – Собираются ударить на наш правый фланг? – предположил он.

– И одновременно атаковать по центру, сир.

Сэр Реджинальд Кобхэм, состарившийся на войне, наблюдал за выдвижением последней французской баталии. Над ней развевались орифламма и королевский штандарт. Сэр Реджинальд наклонился и прихлопнул овода, севшего на шею его скакуна.

– Может, кому-то там хватило, в конце концов, ума?

– У графа Солсбери есть лучники? – спросил принц.

– В достатке. Вот только хватит ли им стрел?

Принц пробормотал что-то себе под нос. Слуга подал ему кувшин разбавленного водой вина, но принц мотнул головой.

– Убедись, что напились все, тогда попью и я, – приказал он достаточно громко, чтобы его услышали за тридцать-сорок шагов вокруг.

– Один возчик доставил на холм десять бочек воды, сир, – доложил граф Уорик.

– Правда? Вот славный человек! – Принц поглядел на слугу. – Разыщи его! Дай ему марку! – Серебряная марка была ценной монетой. – Нет, две! А они не слишком рвутся в бой, да?

Его взгляд был направлен на баталию герцога Орлеанского, которая, как предполагалось, собиралась атаковать графа Солсбери на правом фланге англичан. К удивлению принца, отряд продолжал двигаться на север. Часть воинов села на лошадей, часть отправилась пешком, иные до сих пор оставались в долине, будто не зная точно, как поступить.

– Жан! – окликнул принц.

– Милорд?

Жан де Грайи, капталь де Бюш, который большую часть боя пробыл рядом с принцем, подвел коня ближе.

– Сир?

– Какого дьявола они затевают?

– Атаку верхом? – высказал предположение капталь, но в голосе его не слышалось уверенности.

Если французы планировали атаку конных рыцарей, то увели лошадей слишком далеко от английской линии. Некоторые всадники уже скрылись за горизонтом.

– Быть может, они хотят первыми добраться до борделей Пуатье? – предположил де Бюш.

– Ушлые парни, – кивнул принц.

Он хмурился, наблюдая за удаляющимся войском. Примерно половина баталии герцога Орлеанского ушла на север, вторая половина осталась там, где могла присоединиться к воинам дофина, которые уже побывали сегодня в бою. Затем часть из них последовала за знаменем герцога Орлеанского на север. Это знамя, вместо того чтобы приближаться к правому крылу англичан, уверенно удалялось на северо-запад.

– Господи! – пробормотал Эдуард в изумлении. – Я уже готов поверить, что ты прав. Они бегут наперегонки, чтобы заполучить лучших шлюх! Прибавьте ходу, парни! – подбодрил он исчезающего врага, потом похлопал коня. – Это не тебе, приятель. Ты остаешься тут.

Принц снова перевел взор на войска короля Иоанна, которые теперь надвигались на него.

– Иоанн должен быть очень уверен в себе, если отослал часть армии?

– Или очень глуп, – заметил граф Уорик.

Рядом с принцем располагалось около дюжины всадников. Люди умудренные, опытные; их глаза привыкли к прищуру от постоянного вглядывания в далекого неприятеля, кожа огрубела под солнцем, доспехи были исцарапаны и выщерблены, а эфесы мечей отполировались из-за регулярного использования. Эти мужи сражались в Нормандии, Бретани, Гаскони, Франции и Шотландии, они доверяли друг другу, и, что еще важнее, принц полагался на них.

– Подумать только – сегодня утром я ожидал, что стану заложником, – проворчал Эдуард.

– Уверен, что сейчас Иоанн Валуа согласился бы на те условия, сир, – заметил граф Уорик, избегая называть Иоанна королем Французским – титулом, на который претендовал Эдуард Английский.

– Глазам своим не верю, – продолжил принц.

Он хмуро глядел вслед отступающим французским войскам. Те, судя по всему, действительно покидали поле боя, причем не только уставшие воины дофина, но и свежие отряды герцога Орлеанского. Впрочем, часть из них осталась, и присоединилась к баталии короля.

– Видимо, они сочли, что этих парней им хватит. – Принц указал на подступающих ратников.

Большой королевский штандарт, роскошный в своем сочетании синего и золотого, достиг дна долины, и широко раздавшаяся линия закованных в латы воинов начала подъем.

– Милорд, есть ли у вас всадники? – поинтересовался принц у капталя.

– Шестьдесят человек верхами, сир. Остальные в строю.

– Шестьдесят… – задумчиво промолвил Эдуард.

Он снова посмотрел на приближающихся французов. Шестидесяти маловато. В его потрепанной армии насчитывалось, должно быть, не меньше солдат, чем в наступающей баталии французского короля, но враг свеж, а люди принца измотаны. К тому же ему не хотелось ослаблять и без того жидкий боевой порядок, забирая из шеренг латников. Потом его осенила блестящая мысль.

– Возьмите с собой сотню лучников. И чтобы все на конях.

– Сир? – переспросил граф Уорик, не понимая, что задумал принц.

– Французы собираются нанести нам сильный удар, – объяснил Эдуард. – А вот как им понравится, если удар нанесем мы? – Эдуард снова обратился к капталю: – Дайте им сначала увязнуть в бою с нами, потом бейте в тыл.

Де Бюш улыбнулся. И улыбка не была доброй.

– Мне понадобится английский флаг, сир.

– Чтобы они знали, кто их убивает?

– Чтобы ваши лучники не использовали наших лошадей для упражнений в стрельбе, сир.

– Господи! – воскликнул Уорик. – Вы собираетесь напасть на армию, имея сто шестьдесят воинов?

– Нет, мы собираемся истребить армию, – возразил принц. – При помощи Божьей, святого Георгия и Гаскони!

Принц наклонился в седле и пожал капталю руку:

– Ступайте с Богом, милорд, и деритесь как дьявол!

– Даже дьявол не сравнится в бою с гасконцем, сир.

Принц рассмеялся.

Он предвкушал победу.

Глава 16

Роланд де Веррек провел всю битву в седле. Сражайся он пешим, чувствовал бы себя не в своей тарелке – не потому, что не умел, а потому, что в боевом порядке у него не было близких приятелей. Воины сражаются парами и группами, объединяемые родством или дружбой и клятвой защищать друг друга. Родичей у Роланда де Веррека в этой армии не имелось, узы дружбы были тонкими, а кроме того, он жаждал разыскать своего врага. Когда французы в первый раз прорвались через проемы в изгороди, оттесняя англичан, Роланд высматривал среди знамен полотно Лабруйяда, но не обнаружил. Поэтому рыцарь подвел своего скакуна поближе к принцу Уэльскому, хотя и не настолько близко, чтобы привлекать внимание, и стал разглядывать через широкий проем в живой изгороди. Он выискивал зеленую лошадь на белом фоне среди штандартов двух ждущих своей очереди баталий, но по-прежнему безуспешно. Едва ли стоило этому удивляться. Над баталиями вздымалось множество знамен, флагов и вымпелов, а ветер был слишком слаб и не мог развернуть их; знаменосец с орифламмой сильно размахивал стягом, чтобы его можно было опознать. Сполох ярко-красной материи все ближе подвигался к английскому холму.

К Роланду присоединился Робби. У шотландца тоже не было друзей в этой армии. Он считал своим другом Томаса, но дружба была отмечена благородством с одной стороны и неблагодарностью с другой, причем со стороны Робби. Его мучила совесть. Со временем дело можно было поправить, но пока шотландец сомневался, что Томас положился бы на него как на соседа по боевому порядку, поэтому, как и Роланд, он наблюдал за сражением, стоя позади линии. Он видел, как англичане встретили атаку французов, остановили ее и обратили вспять. Слышал горестные звуки битвы: крики людей, терзаемых сталью. Смотрел, как французы раз за разом пытаются прорвать строй, как они падают духом. Затем враг отступил, бросив своих убитых, – их трупов было больше, чем английских, но обороняться ведь всегда проще. Англичанам требовалось лишь держать линию. Тем воинам, кто не рвался в бой, не оставалось иного выбора, как стоять рядом с соседями, ожидая наступления французов. Малодушные плетутся в хвосте, предоставляя храбрецам драться, поэтому смельчаки зачастую оказываются в одиночку против полудюжины обороняющихся и гибнут из-за своей храбрости.

– Что будет дальше? – спросил вдруг Роланд.

Робби смотрел на наступающих французов.

– Они придут, сразятся, что еще?

– Я не о том. – Роланд тоже разглядывал приближающихся французов. – Они припасли лучших напоследок, – проворчал рыцарь.

– Лучших?

Теперь де Веррек мог рассмотреть некоторые флаги, потому что знаменосцы активно размахивали ими.

– Вентадур, – указал он, – Даммартен, Бриенн, Э, Бурбон, Помьер. И королевский штандарт тоже.

– Так о чем ты спрашивал?

– Я имел в виду, что будет дальше, после битвы?

– Ты женишься на Бертилле.

– С Божьей помощью, да, – согласился Роланд, потрогав голубой шелковый шарф на шее. – А ты?

Робби пожал плечами:

– Останусь с Томасом, полагаю.

– Не вернешься домой?

– Боюсь, что в Лиддесдейле отныне мне будут не рады. Придется искать себе новый дом.

Де Веррек кивнул. Он по-прежнему наблюдал за приближающейся баталией.

– А мне придется примириться с Францией, – уныло заметил он.

Робби похлопал лошадь по шее – этого пегого боевого скакуна подарил ему Томас.

– Мне казалось, что твои владения в Гаскони?

– Да.

– Тогда принеси оммаж принцу Уэльскому. Он вернет тебе поместья.

Роланд покачал головой.

– Я француз, – возразил он, – и буду просить прощения у Франции. – У него вырвался вздох. – Подозреваю, это будет стоить денег, но с помощью денег уладить можно все.

– Просто позаботься о том, чтобы убить его быстро, – посоветовал Робби. – Я помогу.

Роланд помолчал. Он заметил во вражеских рядах зеленый всплеск и всматривался в это место. Зеленая лошадь?

– Быстро? – спросил он после паузы, не отводя глаз от французов. – Ты думаешь, что я собираюсь запытать Лабруйяда до смерти? – Тон его был возмущенным. – Возможно, он и заслужил, чтобы его подвергли пыткам, но смерть его будет быстрой.

– Я к тому, что убей его прежде, чем он сдастся в плен.

Роланд наконец отвернулся от приближающихся французов. Его забрало было поднято, и он хмурился.

– Сдастся?

– Лабруйяд стоит целого состояния, – напомнил шотландец. – Если битва обернется для него плохо, он попросту сдастся в плен. Предпочтет уплатить выкуп, чем гнить в земле. А ты разве нет?

– Господи! – выдохнул де Веррек.

Роланд не принимал в расчет такую возможность, а она так очевидна! Рыцарь грезил, как освобождает Бертиллу своим мечом, но Робби прав. Лабруйяд ни за что не станет драться. Он поднимет руки.

– Так что прикончи его очень быстро, – продолжил Робби. – Не дай ему возможности сказать что-нибудь. Налетай, не слушай просьб о пощаде и убей. – Шотландец помолчал, наблюдая за Роландом, который снова уставился на врага. – Если он вообще там.

– Там, – горько произнес Роланд.

Теперь он разглядел зеленого коня. Тот располагался на левом фланге французов, в задних рядах баталии короля. Если он, Роланд, хочет освободить Бертиллу, то предстоит каким-то образом проложить себе путь через весь строй, а это маловероятно. Слишком многих придется убить, и даже если получится, у Лабруйяда будет полно времени, чтобы заметить приближающуюся смерть. Робби прав: убить графа нужно быстро, а рыцарь пока не представлял, как это сделать.

И в этот миг раздался стук копыт. Де Веррек обернулся, увидел сосредотачивающихся в лесу всадников и предположил, что они готовятся к атаке.

– Мне нужно копье, – сказал он.

– Нам нужны два копья! – поправил Робби.

Они развернули коней и отправились искать копья.

* * *

Граф Лабруйяд споткнулся обо что-то. Забрало у него до сих пор оставалось поднятым, но вниз смотреть было сложно, потому что нижний край шлема, защищавший челюсть, терся о бармицу и верхнюю часть толстого нагрудника, но краем глаза граф заметил брошенную палицу, всю в пятнах крови и человеческих волосах. Кишки свело. На земле тоже была кровь, – видимо, раненый пытался уковылять или отползти в тыл во время первого натиска на англичан. Толстяк замедлил шаг, чтобы наверняка оказаться в самом хвосте королевской баталии. Прямо за спиной у него располагались барабаны. Барабанщики выбивали громкую, закладывающую уши дробь, ударяя утолщенными на концах палочками по натянутым козьим шкурам. Клацали доспехи. Граф весь изошел потом, он струился по лицу и щипал глаза. Долгий спуск с холма с плоской вершиной утомил его, но дальше стало хуже – начался пологий подъем. Каждый шаг давался с трудом, все до единой мышцы ног болели, живот крутило, потому что содержимое кишечника обратилось в жидкость. Лабруйяд споткнулся о притоптанную виноградную лозу, но сумел удержаться на ногах. Взвыли трубы.

– Никаких стрел! – заметил кто-то.

– У ублюдков они кончились!

– Можно не опускать забрала! – воскликнул еще кто-то.

И как раз в этот момент слева прилетела стрела, ворвалась в шеренги и, скользнув по наручи одного из воинов, уткнулась наконечником-пробойником в землю. За ней последовали другие, и все французы засуетились, опуская забрала. Звук ударяющих в латы стрел был похож на град из металла. Попало в одного из барабанщиков, тот упал навзничь, накрыв окровавленный живот огромным барабаном, извергая потоки крови и рвоты.

– Боже! – простонал граф де Лабруйяд.

Вино бултыхалось у него в желудке. Его тошнило. Многие вояки обретали мужество в бурдюке, но теперь наступила расплата, и граф спотыкался, бредя вперед. Сквозь узкие прорези забрала почти ничего не было видно. Лабруйяд хотел только не обделаться и чтобы этот ад закончился. Дай Бог, восторженные болваны впереди прорвут английский строй и перебьют болванов вражеских. Если повезет, он сможет захватить пленника, за которого получит большой выкуп, но, честно говоря, его это мало заботило. Граф просто жаждал, чтобы все это кончилось.

Ливень стрел иссяк. У лучников на правом крыле англичан их осталось совсем немного, поэтому большинство стрелков побросали луки и взялись за алебарды или палицы. Англичане смотрели на врага, приближающегося к изгороди.

Французский король шагал в сторону самого широкого проема, где заметил большое знамя, говорящее о присутствии там принца Уэльского. Его сын Филипп находился рядом в кольце телохранителей. Семнадцать человек облачились в цвета короля, чтобы запутать англичан. Все они были прославленными рыцарями, кавалерами королевского ордена Звезды. Расчет строился на том, что англичане будут умирать, бросаясь на них, и тем ослабят себя.

– Филипп, держись рядом со мной, – велел король сыну.

– Да, отец.

– Вечером мы устроим праздник в Пуатье, – пообещал Иоанн. – Будет музыка!

– И пленники?

– Дюжины пленников, – подтвердил король. – Сотни! И мы сошьем тебе ночную сорочку из джупона принца Уэльского.

Филипп рассмеялся. Он нес меч и щит, хотя никто не ожидал, что ему придется пустить их в ход, и четыре рыцаря ордена Звезды были приставлены к нему в охрану.

Передние ряды французов теперь стягивались к прогалу в живой изгороди.

– Монжуа Сен-Дени! – завопили воины. – Монжуа Сен-Дени!

Линия атаки стала неровной. Восторженные храбрецы подались вперед, робкие расчетливо медлили, и строй французов потерял четкие очертания. Англичане молчали. Король бросил на них взгляд поверх идущих впереди шеренг и увидел серую линию помятых стальных доспехов под потрепанными знаменами.

– Святой Дионисий! – крикнул он. – Монжуа Сен-Дени!

Кардинал Бессьер держался в сотне шагов позади атакующих французов. Он по-прежнему ехал верхом и в сопровождении отца Маршана и трех латников. Кардинал кипел от недовольства. Предполагалось, французскую армию возглавляют люди, знающие свое дело, опытные воины, но первая атака полностью провалилась, вторая была отражена, и вот теперь по меньшей мере половина войска ушла с поле боя. Причем часть воинов даже не вступала в сражение. Битва, которая обещала стать легкой прогулкой, повисла на волоске. Впрочем, несмотря на гнев, Бессьер не утратил уверенности. Баталия короля была сильнейшей из трех и состояла из людей с самой лучшей репутацией. Они были свежи, а враг устал, и с Божьей помощью король победит. Орифламма развевалась. Кардинал подумывал помолиться, но он не привык уповать на вмешательство Господа, предпочитая полагаться на собственные ум и изворотливость.

– Когда весь этот бардак закончится, – сказал он отцу Маршану, – не забудьте забрать Малис у того шотландского зверя.

– Разумеется, ваше высокопреосвященство.

И к удивлению кардинала, вспомнив про меч святого Петра, он ощутил внезапный прилив надежды. Как никто другой, Бессьер знал о поддельном происхождении большинства реликвий и о лжи, которой морочили доверчивых людей. Любой обломок древней кости, принадлежала ли та козе, быку или казненному вору, без хлопот выдавали за фалангу пальца мученика. И все же, вопреки своему скепсису, кардинал ощущал уверенность, что Малис – это на самом деле меч Рыболова. Она не может подвести. Сами ангелы будут сражаться за Францию, и победа вознесет Луи Бессьера на престол святого Петра.

– Ступайте! – воззвал прелат к воинам впереди, хотя те находились слишком далеко.

И французы устремились в бой.

– Монжуа Сен-Дени!

* * *

Томас скакал на север вдоль линии англичан. Он слышал приближение французов – воздух наполнился грохотом их больших барабанов, – и ему было любопытно узнать, что происходит.

До этого момента он успел принять участие в коротком и яростном отражении атаки всадников у брода, а затем в такой же короткой и ожесточенной схватке за изгородью. Что происходило на прочих участках сражения, оставалось загадкой. Бастард отправился выяснить это и через самый широкий проем в живой изгороди увидел, как накатывается новая волна французов.

Казалось, однако, странным, что на горизонте иных врагов не было, если не считать разрозненных, которые, подобно ему, наблюдали за ходом битвы. Он уже собрался вернуться и рассказать своим об увиденном, дать им приказ готовиться к новой схватке за изгородью, когда услышал голос:

– Ты лучник?

Томас не принял вопрос на свой счет и не обратил внимания, но потом осознал, что вопрос был задан по-французски. Он обернулся и увидел мужчину в черной ливрее с серебряными двустворчатыми раковинами на желтом поле. Тот смотрел прямо на Томаса.

– Я лучник, – подтвердил Бастард.

– Мне требуются конные лучники! – Мужчина был молод, но от него определенно веяло уверенностью и властностью. – Захвати оружие для ближнего боя!

– Я могу предоставить по меньшей мере шестьдесят лучников, – сообщил Томас.

– Поторопись!

Французы вливались через проем, издавая боевой клич. Как в прошлый раз, они ударили по линии англичан, и, как в прошлый раз, сталь встретилась со сталью.

– Крепче стой! – ревел кто-то по-английски. – Держать строй!

Трубы рвали небо своим ревом, барабаны грохотали, звучал боевой клич, а Томас гнал коня без оглядки и остановился, только добравшись до южного края линии, который еще не вступил в сражение.

– Карел! Бой будет, как и предыдущий! Просто сдерживай их! Сэм! Мне нужны все лучники на лошадях. Захватите секиры, мечи, палицы – все, чем можно убить. И поживее!

Томас гадал, кто был тот человек в черном джупоне и во что, черт побери, он ввязался. Его люди бежали к опушке леса, где Кин привязал лошадей.

– Кин! – крикнул Томас. – Дай мне алебарду!

Ирландец принес алебарду, а потом залез на своего коня.

– Я тоже еду. Куда мы направляемся?

– Понятия не имею.

– Таинственное путешествие, да? Мы делали так дома. Просто скачешь и смотришь, куда тебя принесет. Обычно приносило в пивную.

– Сомневаюсь, что это наша цель, – буркнул Томас, а потом возвысил голос: – За мной!

Он снова направился на север. Слева от него громыхала битва. Английский боевой порядок имел четыре шеренги в глубину, и он держался. Воины в задних рядах подпирали передних или просовывали копья между своими товарищами, а два всадника позади строя тыкали копьями во всякого противника с поднятым забралом. В проеме скопилась целая толпа французов, над ними развевались знамена, но большинство воинов оставались с другой стороны изгороди, ожидая, пока передние атакующие расчистят для них место.

– За мной! – крикнул воин в черном джупоне.

С ним было около шестидесяти латников, носивших его черно-желтые цвета, и Томас с лучниками направился за ним к лесу. В отряд вливались и другие лучники, все следовали за человеком в черном на север. Томас заметил скачущих бок о бок Робби и Роланда и пришпорил коня, чтобы поравняться с ними.

– В чем наша задача?

– Атаковать с тыла. – Робби ухмылялся.

– Кто начальник?

– Капталь де Бюш, – сообщил Роланд.

– Капталь?

– Гасконский титул. Он знаменитый воин.

Господи, подумал Томас, он должен быть и вправду великим воином. Насколько англичанин мог судить, у капталя было около двух сотен бойцов, и с ними он собирался напасть на французскую армию? К тому же большинство всадников были конными лучниками, а не обученными латниками. Но если капталь и испытывал некие сомнения, то не выдавал этого. Он вел воинов вниз по склону, держась под прикрытием леса, и заехал далеко за баталию графа Солсбери, оборонявшую правый фланг английской линии. Схватка тут была яростная. Большая часть позиции графа располагалась за пределами живой изгороди, а склон, ведущий к строю англичан, был пологим, поэтому французы огибали северный край изгороди и натыкались на латников и лучников. Часть французов угодила в канавы. Лучники дрались обычным оружием, вовсю используя тренированные луком мышцы, чтобы крушить закованных в доспехи бойцов. Томас бросил мимолетный взгляд на это сражение, затем скрылся в лесу. Под копытами коня Бастарда хрустели желуди. Люди пригибались под ветвями дубов и каштанов. Несколько всадников имели при себе длинные копья, с которыми непросто было управляться среди густых деревьев, но и ехал отряд не быстро. Требовалось приберечь силы лошадей, и капталь вел их на рысях, в уверенности, что враг не видит. Звуки битвы затихали по мере того, как воины продвигались на север.

Они въехали в долину, пересекли крошечную речушку и поднялись по дальнему склону, который представлял собой недавно сжатое поле со стерней. Лес заслонял обзор на севере и западе. Незадолго до того, как они добрались до северного леса, де Бюш направил коня влево и нырнул в дубраву, окольцовывающую холм. Когда Томас въехал под деревья, то заметил, что невысокие холмы к северу заполнены отступающими людьми. Почему? Французы потерпели поражение, о котором он не знал? Но, так или иначе, они отступали: многие сотни воинов уходили на север, тогда как на английском холме еще бушевало сражение.

Маленькая ящерка перебежала Томасу дорогу. Хороший это знак или дурной? Как бы ему хотелось, чтобы сейчас при нем оказалась высушенная собачья лапа, которую он долгое время носил на шее в качестве талисмана: лапа, принадлежавшая, как похвалялся Томас, святому Гинфорту – псу, причисленному к лику святых. Как могла стать святой собака? Вспомнив, что перед битвой он не исповедался и не получил отпущения грехов, Томас перекрестился. Если его убьют, подумалось ему, он попадет в ад. Бастард снова прикоснулся к месту, где прежде висела лапа, и натянул поводья. Все лошади уже остановились; они били копытами по земле и мотали головами.

– Знаменосец! – позвал капталь.

– Мессир?

– Английский флаг.

Знаменосец развернул белый стяг с жирным красным крестом святого Георгия.

– Оружие, господа, – произнес капталь с сильным английским акцентом.

Он широко улыбнулся, зубы его казались очень белыми на фоне загорелого лица, оттененного шлемом.

– А теперь разобьем их!

С этими словами он пришпорил коня и выехал из леса. Латники и лучники последовали за ним. Когда Томас выбрался на солнечный свет, перед ним вдруг предстала сгрудившаяся у живой изгороди французская армия, и он понял, что капталь провел их по широкой дуге, так что теперь они заходили французам в спину.

Латники с копьями держали их поднятыми. К длинным древкам был прикреплен черно-желтый прапорец с цветами капталя. Перед отрядом тянулась небольшая живая изгородь, но в ней имелись проходы, и всадники проскользнули через них, перестроились по другую сторону, и капталь пустил коня в короткий галоп. Мир Томаса наполнился грохотом копыт, дьявольским топотом, служившим контрапунктом барабанам французов. А те, похоже, не замечали налетающих с тыла всадников.

Теперь они неслись по лугу. Томас перевел лошадь в короткий галоп. Уже близко. Французы находились всего в двух перелетах стрелы, и сто шестьдесят всадников рассредоточились в линию. Вниз в неглубокую ложбину, потом вверх по склону, где лошади топтали поломанные виноградные лозы. Высоко реял стяг святого Георгия, копья опустились в боевое положение, шпоры пошли в ход, и кто-то крикнул:

– Святой Георгий!

– Святая Квитерия! – подхватил один из гасконцев.

– И бей их! – взревел капталь.

Всадники гнали боевых коней и скакунов со всей возможной скоростью, и задние ряды французов, где укрывались самые трусливые, обернулись и увидели надвигающихся на них огромных животных и воинов в доспехах. И были разбиты еще до того, как атакующие ударили по ним. Флаги летели наземь, воины бежали, неуклюже переставляя ноги в тяжелых доспехах. Потом кони оказались среди них, копья пронзали покрытые сталью тела; секиры опускались, разрубая наспинники и дробя кости, наполняя осенний воздух кровавым туманом. Томас слышал, что вопит, как дьявол, и ощутил крайнее возбуждение.

– Святой Георгий!

Шип на конце его алебарды врезался в шлем француза, и Томас воспользовался инерцией разбега лошади, чтобы высвободить оружие.

Барабанщик бросил свой огромный нэйкерс и побежал, но один из всадников повернулся и как бы походя расколол ему череп мечом, а потом развернулся, чтобы атаковать французского рыцаря. Взмах мечом, и клинок француза сломался. Лошадь гасконца лягнула и сбила врага на землю копытом. Сэм секирой рубил арбалетчиков.

– Ненавижу проклятых арбалетчиков! – крикнул он и опустил оружие на голову одному из стрелков. – Это как яйца колоть, – заорал он Томасу. – Кто следующий?

– Плотнее держись! – скомандовал капталь.

Их было всего сто шестьдесят, а баталия короля Франции насчитывала три тысячи воинов, но эти сто шестьдесят рассеяли задние шеренги французов, которые теперь удирали обратно на запад. Передние ряды, дерущиеся за изгородью, слышали звуки заварухи, и вся баталия подалась назад, тогда как англичане издали победный рев и двинулись вперед. Появились еще всадники, на этот раз с южного конца строя, – то была менее скоординированная попытка довершить панику. Французы и впрямь запаниковали. Они побежали. Король отдал своим людям приказ отступить.

Сто шестьдесят человек надломили армию, но их по-прежнему было намного меньше, чем врагов. Осознав это, французы начали образовывать строй, чтобы отразить конных.

Трое из них отрезали Питта, молчаливого лучника, и Томас с ужасом видел, как враги свалили секирами его лошадь, вытащили Питта из седла и забили насмерть палицами. Томас бросился на них, но опоздал. Он дико взмахнул алебардой и рассек шею противника.

– Ублюдки! – завопил он, потом быстро развернул лошадь, уклоняясь от ударов секир.

Он отошел вслед за капталем на север, за пределы досягаемости французского оружия.

Англичане вышли за изгородь, атаковали французов, и те снова ударились в бегство. Они улепетывали, а их преследовали спешенные латники, которые все в большем количестве появлялись в брешах изгороди, да к тому же еще и всадники наседали с юга.

Это походило на то, как пастухи гонят стадо овец. Всадники скакали рядом и угрожали, однако французы не предпринимали попыток перестроиться и бежали на запад. Орифламма исчезла, но Томас видел синий с золотом французский штандарт, который все так же реял в центре утратившей порядок массы.

Все больше и больше англичан и гасконцев разбирали своих лошадей, чтобы присоединиться к погоне. Они спускались в неглубокую долину, потом взбирались к плоской вершине Александрова поля, откуда этим утром атаковали французы. Теперь настал черед конных атаковать. Группы всадников налетали на паникующих французов. Они размахивали оружием, лошади кусались, паника среди французов разрасталась по мере того, как их строй распадался. Оставшиеся сплоченными небольшие отряды пытались обороняться. Знатные сеньоры кричали, что они богаты и желают сдаться. Английские стрелки, оставив луки, использовали свою гигантскую силу, размахивая секирами, палицами и молотами. Люди орали, кто в кровавом угаре, кто от ужаса. Французская армия утратила всякое подобие порядка. Их разбивали на все меньшие и меньшие группы, а впавшие в боевой раж англичане, с потными лицами и стиснутыми зубами, желали только убивать и убивать. Что они и делали. Один француз отражал атаку двоих лучников, отбиваясь от их секир своим мечом; потом он сделал шаг назад, споткнулся об убитого и тоже упал. Лучники прыгнули, взмахнув секирами; француз завопил, когда лезвие раздробило ему плечо. Он попытался встать, снова упал и с силой взмахнул мечом, парировав удар секиры. Томас видел, как француз стиснул зубы, а его лицо исказилось от неимоверных усилий. Латник остановил еще один удар, а потом вскрикнул, когда второй лучник разрубил ему мышцу бедра. Раненый попытался заколоть англичанина мечом, выплевывая зубы, закушенные с такой силой, что они сломались, но этот отчаянный выпад был отражен, и секира опустилась ему на лицо, а шип алебарды вонзился в живот. Несчастный затрясся всем телом в чудовищной судороге, расставаясь с жизнью. На миг мелькнуло выглядывающее из шлема лицо, залитое кровью, но оно исчезло, когда лучники опустились на колени, обшаривая труп.

Кин спешился и стоял над убитым, живот которого вспорола алебарда ирландца. Кишки были втоптаны в стерню, а рядом с покойником застыл облаченный в ливрею с такими же желтыми кругами на синем поле пожилой человек с бледным морщинистым лицом, седыми волосами и аккуратно постриженной бородой. На нем были латы с эмблемой в виде золотого распятия на нагруднике. Он казался испуганным. Очевидно, француз сдался в плен Кину, потому что ирландец держал в руках его шлем, увенчанный на гребне крестом и длинным ниспадающим голубым пером.

– Говорит, что он архиепископ Сансский! – сообщил Кин Томасу.

– Тогда ты богат. Держи его крепче. Смотри, чтобы никто у тебя его не увел.

– Этот парень пытался его защитить. – Кин посмотрел на выпотрошенного воина. – Не самое умное решение, если честно.

В середине поля разыгралась ожесточенная схватка, и Томас, глянув в том направлении, заметил, что французский королевский штандарт еще развевается. Англичане яростно наскакивали на защитников знамени в надежде проложить себе путь к королю Иоанну. Томас не стал вмешиваться и поскакал к югу, где заметил людей, бегущих вниз по холму к реке Миоссон. Но на берегу поджидали лучники графа Уорика, и французы спешили навстречу смерти.

Кто-то окликнул Томаса. Обернувшись, он увидел Джейка, одного из своих лучников, который вел сидящего на лошади пленника. На том был джупон со сжатым красным кулаком на оранжевом с белыми полосами поле. Томас не сумел удержаться от смеха. Это был Жослен из Бера, поклявшийся отбить Кастийон-д’Арбизон.

– Он говорит, что сдастся только тебе, – сказал Джейк. – Потому что я не из благородных.

– Как и я, – промолвил Томас, после чего перешел на французский. – Вы мой пленник, – обратился он к Жослену.

– Судьба, – покорно вздохнул тот.

– Кин! – рявкнул Томас. – Тут еще один, которого нужно постеречь! Присмотри за обоими, они богатеи!

Томас повернулся к Джейку.

– Охраняй как зеницу ока! – бросил он.

Воины часто ссорились, оспаривая принадлежность пленников, но Томас рассудил, что эллекинов хватит, чтобы оберечь архиепископа и графа Бера от попыток прибрать их к рукам.

Он погнал коня на север. Большинство французов удирало и в том направлении, в отчаянном порыве обрести безопасность в Пуатье. Немногим, очень немногим, удалось отыскать своих лошадей или отнять лошадь у англичанина. Большинство бежало, спотыкаясь и постоянно отбиваясь от безжалостных преследователей. Но один поскакал прямо на Томаса, и лучник узнал пегого коня и красное сердце Дугласов, хотя сюрко наездника настолько пропиталось кровью, что на мгновение Томас решил, будто оно черное.

– Робби! – окликнул он, радуясь, что встретил друга, но потом понял, что это Скалли.

– Он мертв! – крикнул Скалли. – Предатель мертв! И теперь твоя очередь!

Шотландец держал Малис, клинок которой выглядел убого, весь ржавый и выщербленный, но также был обагрен кровью.

– На вид дерьмо, – заметил Скалли. – Но это ловкое оружие.

Он потерял шлем, и в длинных прямых волосах стучали кости.

– Я отрубил голову малышу Робби, – заявил дикарь. – Один взмах волшебного меча, и малыш Робби отправился в ад. Видишь?

С ухмылкой Скалли указал на седло, к которому была приторочена за волосы окровавленная голова Робби.

– Люблю брать маленькие штучки на память о битве, а этот подарок сделает его дядю счастливым.

Выражение на лице Томаса заставило Скалли расхохотаться. На шотландца никто не нападал, потому что любой англичанин или гасконец полагал, что всадник, не бегущий на север, должен быть на их стороне, даже если он, вроде Скалли, не носит красного креста святого Георгия.

Скалли вздыбил украденного коня.

– Быть может, ты просто предпочтешь сдаться мне? – поинтересовался он и вдруг ударил коня шпорами, так что тот скакнул прямо на англичанина.

Застигнутый врасплох, англичанин успел лишь ткнуть в шотландца алебардой, но тот легко уклонился от неуклюжего удара и с силой рубанул древним клинком, целя в шею Томаса в попытке обезглавить его, подобно Робби.

Бастард отдернул алебарду, вскинул ее и каким-то чудом отразил атаку. Оба орудия встретились с жуткой силой, и Томас подумал, что старый меч должен сломаться, но Малис осталась цела, а Скалли с пугающей скоростью сделал обратный замах. Томас пригнулся. Лезвие Малис ударило в басинет, проскрежетав по верхней его части. Томас инстинктивно развернул коня влево и увидел, что меч с быстротой змеи летит назад, метя ему в лицо. Бастарду удалось уклониться, при этом широкое острие промелькнуло в опасной близости. Англичанин попытался ткнуть шотландца шипом на конце алебарды, но Скалли с легкостью отбил тяжелое лезвие и снова нанес удар, на этот раз сверху вниз, и клинок с такой силой опустился на шлем Томаса, что лучник наполовину лишился чувств, а в ушах зашумело. Но сталь басинета выдержала, хотя Томас и согнулся в седле, хрипя и пытаясь собраться с мыслями и выиграть простор для замаха алебардой.

– Потроха Христовы, да ты слабак, – поддел его Скалли.

Он ухмыльнулся, ткнул Томаса мечом и загоготал, когда тот покачнулся в седле.

– Пора передать привет дьяволу, англичанин, – заявил Скалли и вскинул Малис, чтобы нанести убийственный удар.

Томас отшвырнул алебарду, высвободил из стремени левую ногу и прыгнул на шотландца. Он обвил руками его грудь и крепко сдавил. Потом дернул его с такой силой, что оба покатились на землю, Томас оказался сверху. Собрав всю силу лучника, он врезал врагу кулаком, своротив ему латной перчаткой скулу и нос. Англичанин ударил еще раз, а Скалли попытался его укусить. Томас снова опустил перчатку, но на этот раз с прямыми пальцами, которые вошли противнику в левый глаз. Когда глаз вытек, шотландец издал хлюпающий звук, а потом Томас боднул его шлемом и скатился с него. Он перехватил правую руку Скалли и выкрутил из кисти меч.

– Ублюдок! – завопил Бастард, держа меч обеими руками: левая сжимала рукоять, а правая давила на тыльную сторону лезвия.

Он приставил клинок к глотке Скалли и провел по ней с такой силой, что меч перепилил гортань, сосуды, сухожилия и мышцы. В горле у шотландца забулькало, и в лицо Томасу ударил фонтан крови. А Бастард продолжал давить, пока изливалась теплая кровь. Поток уже ослабел, но англичанин все давил, и древний клинок уперся в кость.

Скалли умер.

– Исусе, – промолвил Томас. – Иисус сладчайший.

Лучник стоял на коленях, его трясло. Томас посмотрел на меч. Чудо? Он заметил, что кто-то приделал к старинному клинку новую деревянную рукоятку, и она стала скользкой от крови.

Бастард поднялся. Рядом стояла лошадь Робби, и, охваченный вспышкой ярости, он перерезал волосы, державшие голову шотландца. Она с глухим стуком упала на землю. Нужно найти останки друга и вырыть могилу, но, не успев толком обдумать эту мысль, Томас заметил Роланда де Веррека, который беспомощно смотрел на стоящего перед ним жирного рыцаря в латах. Толстяк был в бело-зеленом джупоне. На глазах у Томаса он извлек свой меч и протянул Роланду. Это был граф де Лабруйяд.

По закованным в доспехи ногам стекало дерьмо.

– Я твой пленник! – громогласно заявил он.

Томас зашагал в сторону этой парочки. Сэм и еще с полдюжины лучников заметили командира и теперь скакали к нему, ведя в поводу его лошадь.

– Он сдался! – крикнул Роланд Томасу.

Томас молча продолжил движение.

– Я покоряюсь, – громко произнес граф. – И уплачу выкуп.

– Прикончи жирного ублюдка! – завопил Сэм.

– Нет! – Де Веррек воздел руки. – Вы не можете его убить. Это бесчестно. – На этом английском слове он запнулся.

– Бесчестно? – переспросил удивленный Сэм.

– Сэр Томас! – Роланд выглядел совершенно несчастным. – Правда, что человек, сдавшийся в плен, не может быть убит?

Томас не обращал внимания на Роланда, словно вообще его не видел. Он по-прежнему не говорил ни слова. Подошел к графу, протягивающему в знак сдачи меч.

– Рыцарский кодекс велит сохранить ему жизнь, – пробормотал гасконец. – Разве не так, сэр Томас?

Бастард даже не посмотрел на Роланда. Он уставился на графа, а потом почти так же быстро, как Скалли, взмахнул Малис. Клинок прошел ниже края шлема, рассек бармицу и глубоко врезался в толстую шею графа. Томас потянул его на себя, потом надавил со всей силой. В него ударила еще более мощная струя крови, а граф де Лабруйяд упал на колени; Томас же погружал меч все глубже, пока жизнь не покинула глаза Лабруйяда, а тело его не рухнуло грузно на траву.

– Сэр Томас! – возмущенно воскликнул Роланд.

Томас устремил взгляд расширенных глаз на рыцаря:

– Вы что-то сказали?

– Он ведь сдался! – запротестовал де Веррек.

– Я оглох! – крикнул Томас. – Меня по голове ударили, я ничего не слышу. Что вы говорите?

– Он сдался!

– Я вас не слышу, – ответил Томас.

Потом повернулся и подмигнул Сэму.

В пятидесяти ярдах кипела схватка вокруг короля Франции. Штандарт его упал, знаменосец погиб, и сын пытался помочь отцу.

– Отец, посмотри налево! Направо! Берегись!

Король дрался секирой, хотя никто не желал убивать его, только взять в плен.

Переодетые в цвета монарха рыцари были мертвы или сбежали, но все знали, что это настоящий король, – его шлем был увенчан золотой короной. Его хотели взять живым, ведь выкуп за него обещал быть невообразимо огромным.

Воины цеплялись за короля, дрались друг с другом, чтобы подобраться к нему поближе, а король кричал, что может всех их сделать богатыми. Но тут два всадника на могучих боевых конях проложили себе путь через толпу и крикнули остальным, чтобы те под страхом смерти отошли назад.

Граф Уорик и сэр Реджинальд Кобхэм встретились лицом к лицу с королем Иоанном и принцем Филиппом. Оба англичанина спешились и низко поклонились.

– Ваше величество, – промолвил граф.

– Я пленник, – сказал король Франции.

– Увы, ваше величество, – отозвался сэр Реджинальд. – Таковы превратности битвы.

Короля пленили.

* * *

Один из лучников играл на дудке из толстого стебля. Мелодия получалась печальная и высокая. Горел костер, отбрасывая мерцающий красноватый отсвет на дубовые ветки. Кто-то пел, кто-то смеялся.

Принц Уэльский угощал французского короля, а на холме с плоской вершиной, где закончилось сражение, пировали на мертвецах птицы и звери.

Смерть прошла по всей дороге до ворот Пуатье: воины Эдуарда преследовали врага до самого города, а жители Пуатье, опасаясь вторжения англичан, отказались открыть ворота. Беглецы очутились в ловушке под городскими стенами и были перебиты все до единого. Древнюю римскую дорогу в город усыпали тела, а живые сидели вокруг костров, поглощая пищу, добытую в оставленном врагом лагере.

Томас присоединился к погоне вместе с Сэмом и дюжиной лучников. Захваченная добыча сулила обогатить их, но Томас ехал не ради драгоценностей, латных доспехов или дорогой лошади.

– Ты нашел его? – спросила Женевьева. Она сидела, положив голову мужу на плечо, а к ней прислонился Хью.

– Я нашел их обоих.

– Расскажи еще раз, – взмолилась она, словно ребенок, желающий услышать знакомую и добрую сказку на ночь.

И Томас поведал ей, как наткнулся на Бессьера, и как латники кардинала попытались защитить хозяина, и как Сэм с лучниками перебили их, а Томас сошелся лицом к лицу с Маршаном. Тот громогласно объявил, что он священник, а не воин. А Томас вспорол ему брюхо при помощи Малис, так что кишки выскользнули из-под рясы на седло, а потом шлепнулись на землю, и Бастард потешался над клириком: «Вот расплата за глаз моей жены, ублюдок!»

Его подмывало оставить священника умирать в агонии, но потом он добил его еще одним ударом Малис.

Бессьер умолял пощадить его.

– Ты воин, – заявил ему Томас.

– Нет! Я кардинал! Я тебе заплачу!

– Не вижу красной шапки, только шлем, – возразил Томас.

Бессьер попытался сорвать с головы басинет. Потом он закричал, увидев приближение Малис, и крик оборвался лишь тогда, когда меч святого Петра располосовал ему глотку. Томас вернулся на поле боя, где под звездами лежали мертвые.

Роланд был с Бертиллой.

– Мне следовало кричать громче, – заявил он Томасу. – Я не догадывался, что вы оглушены.

– Это была ужасная ошибка, – с серьезным видом солгал Томас. – Прошу меня простить.

– Это не было бесчестно. Вы ведь не знали, что он сдался. В руках у него был меч, а вы оглохли.

– Такова была Божья воля. – Бертилла вся лучилась.

Роланд кивнул.

– Божья воля, – согласился он. Немного помолчал и спросил: – А как Малис?

– Сгинула, – ответил Томас.

– Где?

– Где никто ее не найдет, – пообещал лучник.

Он принес Малис к самому широкому проему в живой изгороди, где воины собирали в кучи брошенное во время битвы оружие. Ценное клали в одну кучу, а дешевое и непригодное – в другую. Там были сломанные мечи, разбитые арбалеты, секира с погнутым лезвием и с десяток ржавых фальшионов.

– Что с ними сделают? – поинтересовался Томас у человека с гербом принца Уэльского.

– Переплавят, скорее всего. Твоя штуковина похожа на кусок дерьма.

– Так и есть, – подтвердил Томас и бросил меч Рыболова в кучу с ненужным хламом.

Этот клинок ничем не выделялся среди прочих дешевых фальшионов. Сверху на него упало треснувшее копье, потом в груду полетел сломанный меч. Обернувшись на ходу, Томас даже не смог различить, какой меч является реликвией, а какой – нет. Его сунут в огонь, расплавят, а потом перекуют. Быть может, на орало?

– Теперь нам пора домой, – решил он. – Сначала в Кастийон, а потом назад в Англию.

– Домой, – счастливо повторила Женевьева.

Меч святого Петра явился. И пропал. Все было кончено. Пришла пора возвращаться.

Историческая справка

Эдуард, принц Уэльский, старший сын короля Эдуарда III, больше известен как Черный принц, хотя это прозвище закрепилось за ним много лет спустя после его смерти. Никто не берется сказать определенно, почему его так прозвали, но даже во Франции Эдуарда помнят как le Prince Noir, и мне встречались сведения, что в XIX веке матери во Франции пугали непослушных детей призрачным визитом этого давно умершего врага. Есть мнение, что название произошло от цвета его доспехов, но свидетельств, способных подкрепить такое объяснение, слишком мало. Не соотносится оно и с его характером, который, судя по крохам дошедшей до нас информации, был каким угодно, но только не мрачным. Эдуард был щедр, упрям (возможно), романтичен (весьма вероятно, ведь он вступил в брак совершенно не по расчету с прекрасной Джоанной, Кентской Девой), предан отцу. В остальном о его личных качествах нам почти ничего не известно. Он прославился как солдат, хотя большую часть жизни потратил на бестолковое управление французскими владениями своего родителя. Эдуард сражался при Креси и незадолго до смерти одержал победу при Нахере в Испании, но битва при Пуатье стала его самым значительным военным достижением. Эта битва поблекла в общественной памяти, тогда как великую победу его отца при Креси и триумф Генриха V при Азенкуре продолжают праздновать.

Однако сражение при Пуатье по праву должно находиться в ряду самых значительных военных успехов Англии. Это была выдающаяся битва. Принц располагал меньшей по численности армией, его войско страдало от голода и жажды, было измотано долгим переходом, тем не менее вступило в очень долгую, по средневековым меркам, битву. Англичане вышли из нее с победой, захватив в плен короля Франции Иоанна II. Его отвезли в Лондон, присоединив к другому венценосному узнику, Давиду II Шотландскому, захваченному после битвы у Невилл-Кросса десятью годами ранее (она описана в романе о приключениях Томаса из Хуктона «Скиталец»).

Битва при Пуатье стала кульминацией второго большого шевоше принца во Францию. Первое, имевшее место в 1355 году, ударило по территориям к юго-востоку от Гаскони и опустошило обширный район страны, немного не дойдя до Монпелье, но разорив в числе многих городов и селений также и бург Каркассона. Шевоше – это опустошительный рейд, имеющий своей целью нанести серьезный экономический урон врагу. Если же тот намерен был остановить разорение, ему следовало выйти на битву. Страдающая сторона может не дать боя, как это произошло с французами в 1355 году, и тот шевоше закончился постыдной потерей лица для них и огромной поживой для англичан. Если же противник принимает вызов, как это сделал король Иоанн в 1356 году, возникает риск потерпеть поражение. Или появляется возможность отомстить и одержать победу.

Битву при Пуатье окружает много загадок. Наиболее интригующая – хотел ли принц на самом деле дать бой тем сентябрьским утром. Предыдущий день, воскресенье, ушел на томительные переговоры с кардиналами (Бессьер – персонаж вымышленный, но Талейран действительно был главным посредником). Есть свидетельство, что Эдуард готов был принять унизительные условия, предложенные Церковью, но некоторые историки убеждены, что он просто тянул время.

Достоверным выглядит факт, что битва началась рано утром в понедельник, когда французы обнаружили отступление левого крыла англичан и испугались, что принц собирается ускользнуть на другой берег реки Миоссон и сбежать. Переводить армию через реку, пока тающий арьергард отражает атаки противника, решившего помешать отходу, – чрезвычайно рискованный маневр, но, определенно, баталия графа Уорика намеревалась форсировать Миоссон. Лично я подозреваю, что принц рассчитывал ускользнуть от французов и продолжить отступление в Гасконь, но был готов изменить этот план, если французы атакуют.

Так, Эдуард оказался меж двух огней, и то же самое можно сказать о короле Иоанне. Он не был великим воителем и, без сомнения, опасался мощи английских лучников. С другой стороны, он располагал численным перевесом и должен был понимать, что враг ослаблен голодом. Часть советников Иоанна рекомендовала осмотрительность, а другие побуждали дать бой. Он предпочел сражение. Возможно, в тот день ни одна из сторон не была полностью заинтересована в схватке, но горячие головы среди французов взяли верх, и король Иоанн решил атаковать. Принц, я убежден, предпочел бы отойти.

Впрочем, раз одной из целей шевоше было вызвать врага на битву, так почему не дать бой под Пуатье? Имелись веские причины избегать битвы – не только численный перевес французов, но и тот факт, что воины принца устали, страдали от голода и жажды. Пусть рядом текла река, но доставлять воду на холм оказалось так сложно, что многих лошадей поили вместо нее вином. Перспективы англичан выглядели уныло, и лучшим для них исходом было ускользнуть на юг и оторваться от французов либо каким-то образом оправиться и найти местность, где ландшафт более способствовал бы оборонительным действиям.

Если по существу, занимаемая англичанами и их гасконскими союзниками позиция была сильна, и тут начинаются новые загадки. Нам известно, где произошла битва, но топографические подробности прискорбно туманны. Хроники упоминают про живую изгородь, представлявшую, судя по всему, серьезное препятствие, но та давно исчезла, и никто не может точно определить, где именно она находилась. Через Миоссон есть два брода (в романе говорится про один), и неизвестно, на каком из них завязалось сражение. Большинство историков сходятся на том, что это был брод Ге-де-Ломм, ближайший к деревне и аббатству Нуайе. Известно, что капталь де Бюш возглавил кавалерийскую атаку примерно ста шестидесяти всадников, из которых сотня была верховыми лучниками, и эта атака вызвала в рядах французов панику и заставила их рассыпаться, но достоверных сведений о месте нанесения удара нет. Возможно, англичане обогнули французов с севера, но есть мнение, что обход был с юга (я предпочел северный маршрут). Нам приблизительно известна дислокация армии Эдуарда. К западу от деревни, называющейся ныне Нуайе-Мопертюи. Там, где некогда находился брод Ге-де-Ломм, есть мост. Дорога местного значения идет от этого моста на север, минует посвященный битве мемориал и поднимается на длинный гребень холма. И с того момента, когда она выходит на гребень, дорога обозначает позицию принца. Но с какого направления развивалась атака французов? Тут единого мнения нет. Некоторые историки говорят, что атака шла с севера, другие утверждают, что с запада. Обычно посещение поля помогает найти ответы, но признаюсь, что тамошнюю топографию я нашел весьма запутанной. Я предпочел атаку с запада просто потому, что подступы с той стороны показались мне более удобными, но уверенности нет. Французы вышли на поле боя с севера, и, учитывая сложности маневров с такой массой народа, атака с севера имеет смысл (потому что маневры в этом случае сводились к минимуму). Но французы стремились не дать англичанам переправиться через Миоссон, поэтому могли двигаться параллельно позиции принца до тех пор, пока не развернулись для атаки, – на этом предположении я и остановился. Любому читателю, желающему подробно ознакомиться с дискуссией по поводу сложности определения места битвы, стоит прочесть прекрасную книгу Питера Хоскинса «По стопам Черного принца» (Peter Hoskins, In the Steps of the Black Prince. The Boydell Press, 2011).

Если точная привязка места битвы проблематична, то нам, по крайней мере, известен ее ход. Она началась с кавалерийских атак на оба фланга английской армии, которые были отражены лучниками. Атака у брода развивалась через болотистую местность, и в завязке боя стрелы лучников нанесли незначительный урон хорошо защищенным доспехами французским лошадям, но стремительное фланговое движение решило проблему. Джеффри Ле-Бейкер, один из описавших битву хронистов, указывает, что эти стрелы либо ломались, ударяясь о доспехи лошадей и всадников, либо отскакивали от них.

Весьма интригующее свидетельство. Имел ли он в виду, что это наконечники отламывались от древка? Или что ломались сами наконечники? Вероятно, имело место и то и другое, потому что наконечники, разумеется, делались не из качественной стали. Некоторые были хороши, но большая часть едва ли. Однако сообразительность спасла ситуацию. Зайдя с фланга, лучники получили возможность стрелять по задней части лошадей, не покрытой доспехами. Уильям, лорд Дуглас, – он привел в помощь французам двести шотландских ратников – был тяжело ранен в этой схватке (впрочем, некоторые считают, что Дуглас пережил бой и был ранен во время атаки дофина, а один из хронистов говорит, что в исходе битвы он бежал, чтобы не попасть в плен). Тем временем дофин, умный, но нескладный Карл, возглавил первую атаку на главные силы англичан – атаку, наткнувшуюся на злополучную живую изгородь. Битва была долгой и тяжелой, но дисциплина англо-гасконцев взяла верх, линия устояла, и после двухчасовой схватки силы дофина отступили. Подошла очередь брата короля, герцога Орлеанского, повести свою баталию против прореженного строя англичан, но герцог предпочел покинуть поле битвы. Почему? Нам это неизвестно. Очевидно, это король Иоанн приказал наследнику выйти из боя. Дофин Карл исполнил свой долг, и монарх, вероятно, не хотел подвергать его дальнейшему риску. Похоже, он приказал дофину отступить, а герцог предпочел отойти вместе с ним. Вот так две трети французской армии ушли, и королю пришлось повести в наступление собственную баталию. Тогда-то капталь предпринял свою дерзкую атаку, французы дрогнули, и началось настоящее избиение. Это произошло, как упоминается, в месте под названием le Champ d’Alexandre, но где его искать? Кое-кто соотносит Александрово поле с полосой заливных лугов близ реки Миоссон, но мне кажется маловероятным, что французы побежали на юг, и предпринятое исследование места убедило меня, что Александрово поле – это холм с плоской вершиной к западу от английских позиций. Но где бы оно ни находилось, Александрово поле стало для французов смертельной ловушкой, и именно там были захвачены в плен король и его младший сын. Между воинами вспыхнула распря по поводу того, чьим пленником является Иоанн Добрый, но граф Уорик и сэр Реджинальд Кобхэм забрали короля и его сына и препроводили их к принцу Эдуарду, который обращался с королевскими пленниками с подчеркнутой любезностью.

Основное сражение происходило в пешем строю. Так посоветовал лорд Дуглас, зная, что лучники гораздо менее эффективны против пеших солдат, чем против лошадей, но по иронии судьбы сам Дуглас, скорее всего, был ранен, сражаясь верхом. Лучники при Пуатье сыграли решающую роль в разгроме двух кавалерийских атак французов, но нанесли лишь небольшой урон главным пешим воинам. Стрелы явно сильно досаждали французам. Град стрел вынудил их наступать с опущенными забралами, и каждое попадание стрелы, даже если она не пробивала латы, ощущалось как удар кувалдой, но источники позволяют предположить, что пластинчатые доспехи французов служили достаточной защитой. Подобное произошло в битве при Азенкуре. Французские атаки захлебывались под ливнем стрел, но тем не менее латники дошли до строя Генриха V и вступили в рукопашную схватку. Разумеется, лучники оказались грозным противником в таком бою. Гигантская физическая сила, которая требуется, чтобы управляться с длинным луком, превращала стрелков в смертоносных бойцов, когда они брали в руки алебарду или другое холодное оружие.

При Пуатье англичане взяли верх. На то имелись две главные причины. Во-первых, командование англо-гасконцев лучше знало свое дело. Армия не меняла состав более двух лет, начальники были опытны, и хотя без определенного соперничества не обходилось, командиры взаимодействовали друг с другом и, самое главное, доверяли друг другу. Граф Уорик начал день, собираясь отступать, но изменил тактику, когда события потребовали такой перемены, и сделал это быстро и эффективно. Юный граф Солсбери командовал обороной правого фланга англичан, проявив достойные восхищения стойкость и личное мужество. Решающая кавалерийская атака была произведена по приказу принца в точно рассчитанный момент и оказалась сокрушительной. Напротив, командование французов проявило высшую степень некомпетентности. Король Иоанн по частям бросал свои войска в бой, из которого многие выходили без приказа, а между некоторыми главными его военачальниками существовала жестокая неприязнь.

Но главной причиной успеха англо-гасконцев была их дисциплина. Они держали строй. Один рыцарь, сэр Хамфри Беркли, покинул линию и устремился за отступающими войсками дофина, видимо, в надежде захватить богатого пленника, но был взят сам. Выкуп назначили в 2000 фунтов – целое состояние. Беркли оказался единственным пленником, захваченным французами, в то время как англичане собрали целую коллекцию высокородных персон – сам король, его сын, архиепископ Сансский, герцог де Бурбон, маршал д’Одрегем, графы Вандом, Даммартен, Танкарвиль, Жуаньи, Лонгевиль, Э, Понтье, Вентадур и еще две или три тысячи французских рыцарей. С французской стороны погибли герцог Афинский, герцог де Бурбон, Жоффруа де Шарни (несший орифламму), коннетабль Вальтер де Бриенн, маршал Клермон, епископ Шалонский и шестьдесят или семьдесят других знатных особ.

Выводить статистические данные для средневековых сражений невероятно трудно, но кажется допустимым, что в англо-гасконской армии состояло около шести тысяч человек, из них треть – лучники, а армия французов насчитывала примерно десять тысяч воинов. После битвы герольды насчитали две с половиной тысячи убитых французов и всего сорок англичан и гасконцев. Для французов подсчет выглядит правдоподобным, но заслуживают ли доверия данные по потерям англичан? Со стороны победителей нельзя исключить определенные преувеличения, но такая разница в цифрах заставляет предположить, что самое жестокое кровопролитие произошло после того, как французы обратились в бегство. Пока воины стоят в линии, защищенные доспехами и при поддержке соседей, шансы выжить велики, но как только строй ломается и люди бегут, думая лишь о себе, они становятся легкой добычей.

Трупов определенно было слишком много, чтобы победители могли погрести их, поэтому, помимо больших вельмож, которых можно было опознать, прочих погибших оставили гнить на поле боя, где они лежали вплоть до февраля следующего года, когда их останки наконец подобрали и захоронили.

Пленено было примерно две с половиной – три тысячи французов. Менее ценных пленников и тяжело раненных отпускали «под пароль». Это означало, что им можно вернуться домой при условии, что они не будут воевать против англичан, пока не уплатят выкуп, но всех обладателей изрядных состояний увезли в Англию и держали там до расплаты. Замок Уорик в том виде, в каком он существует в настоящее время, главным образом был построен на выкуп за французов. Джонатан Сампшен в своей бесценной монографии «Испытание огнем» оценивает общую сумму полученных после битвы при Пуатье выкупов приблизительно в триста тысяч фунтов. Пересчитать эту сумму на нынешний курс практически невозможно, хотя одной из мерок для сравнения может послужить цена на эль, который сегодня стоит в три тысячи раз дороже, чем в 1350-х годах. Достаточно упомянуть, что многие победители сказочно разбогатели. За короля Иоанна был назначен выкуп в шесть миллионов золотых экю, и, прежде чем он умер в Лондоне в 1364 году, большая часть этих денег была уплачена.

Название «Малис» – вымышленное, и связь ее со святым Жуньеном, мощи которого до сих пор покоятся в алтаре главной церкви аббатства в Нуайе-Мопертюи, полностью выдумана. Все четыре Евангелия передают рассказ о том, как святой Петр обнажил меч в Гефсиманском саду в ночь ареста Христа, а потом отрубил им ухо у одного из слуг первосвященника. У англичан существует поверье, что Иосиф Аримафейский доставил этот меч в Британию и передал святому Георгию.

Но Познаньская архиепископия в Польше имеет гораздо больше оснований заявлять свои права на это оружие, ибо меч является одной из самых ценных ее реликвий и выставлен в музее диоцеза. Является ли он подлинным? Меч I века в Палестине наверняка был бы гладиусом – римским коротким клинком, тогда как польский экземпляр – фальшион, длинный меч с широким концом. Но он существует, и людям ничто не мешает верить в его подлинность, если им так хочется.

Я не смог бы написать этот роман без помощи нескольких книг, главная среди которых – это «Испытание огнем» Джонатана Сампшена (Jonathan Sumption, Trial by Fire), представляющая собой второй том его истории Столетней войны. Питер Хоскинс доблестно проделал весь путь по обоим шевоше Черного принца, и история этих кампаний изложена в его монографии «По стопам Черного принца». Лучшей биографией Эдуарда Вудстока является книга Ричарда Барбера «Черный принц» (Richard Barber, The Black Prince). Наиболее вызывающее доверие описание длинного лука и его свойств дают Мэтью Стрикленд и Роберт Харди в исследовании «Большой боевой лук» (Matthew Strickland and Robert Hardy, The Great Warbow). Роберт Харди любезно обратил мое внимание на капитальный труд французского историка Ж. М. Турнер-Омона «Битва при Пуатье, 1356» (J. M. Tourneur-Aumont, La Bataille de Poitiers, 1356). Весьма проникновенную картину повседневной жизни во Франции IV века рисует Энн Ро в очаровательной книге «Простак и его деньги» (Ann Wroe, A Fool and His Money).

Другие исследования, которые необходимо отметить, – это «Битва при Пуатье, 1356» Дэвида Грина (David Green, The Battle of Poitiers, 1356), «Экспедиция Черного принца» Г. Дж. Хьюита (H. J. Hewitt, The Black Prince’s Expedition), «Правление Эдуарда III» У. Марка Ормро (W. Mark Ormrod, The Reign of Edward III) и «Эдуард III» того же автора. Не могу не поблагодарить этих историков.

Принц Уэльский вознаградил своих воинов, выразив благодарность в раздаче ежегодных содержаний и денег. Многие лучники получили привилегии на вырубку леса или на выпас скота. Исход битвы поверг Францию в ужас и ярость, которые выплеснулись на аристократию. Пуатье стало катастрофой, подтолкнувшей Францию к банкротству, хаосу и восстанию. Неудивительно, что Эдуард III, получив весть о триумфе сына, воскликнул: «Мы ликуем в благодати Божьей».

Война продолжалась, до битвы при Азенкуре в 1415 году и далее, и в итоге Франция взяла верх. Но это уже другая история.

Две хроники битвы при Пуатье

Герцог Веллингтон заметил, что написать историю битвы – это все равно что написать историю официального бала: у каждого танцора свои воспоминания о событии, и едва ли хотя бы два из них полностью совпадут. Трудность изучения событий средневековой битвы заключается в почти полном отсутствии мемуаров. Ни один из участников битвы при Пуатье не оставил ее описания. Правда, существуют письма этих людей, но в письмах излагается по преимуществу сама весть о битве, а не ее ход. Самые интересные из этих посланий опубликованы в монографии Ричарда Барбера «Жизнь и кампании Черного принца» (Richard Barber, Life and Campaigns of the Black Prince. Boydell Press, 1979), там же приведены пространные выдержки их хронистов той эпохи.

Это были хронисты, которые пытались запечатлеть историю своего времени, но, к сожалению, ни один из них не присутствовал на поле битвы при Пуатье, поэтому описание приукрашено, вероятно, их собственным воображением.

Француз Жан Фруассар является самым известным из подобных хронистов. Он написал бесчисленное количество книг и служит ценным источником информации по истории Западной Европы между 1320 и 1400 годами, но современная наука сошлась на том, что у него множество ошибок. Фруассар писал для знатной публики, поэтому выпячивал рыцарство, а его описание Пуатье сочинено много позже данного события. Оно может быть неточным, но проливает свет на то, как воспринималась эта битва образованными европейцами XIV века. Здесь приведена укороченная и отредактированная версия рассказа Фруассара о битве при Пуатье.

Когда принц увидел, что должен дать битву, он сказал своим людям: «Теперь, господа, хоть рать наша мала [по сравнению] с мощью врага, давайте не будем падать духом, ибо победа кроется не в числе воинов, но это Господь посылает ее. Если удача скажет, что этот [день] будет наш, мы станем самыми прославленными людьми в целом свете, а если умрем за правое дело, то у меня есть король, мой отец, и мои братья, а также добрые друзья и сородичи: они отомстят за нас. Посему, господа, во имя Господне заклинаю я вас исполнить свой долг в день сей, потому как, если будут милостивы Бог и святой Георгий, сегодня вы узрите меня добрым рыцарем».

Затем началась битва, и баталии французских маршалов приблизились, и они выслали тех, кого назначили прорвать строй лучников. Те верхом въехали в проемы, где по обеим сторонам большие изгороди полны были лучников.

Как только латники вошли, лучники начали стрелять с обеих сторон и убивали и ранили лошадей и рыцарей, поэтому лошади не захотели идти, чувствуя острые стрелы, но подались назад, и многие упали на своих хозяев, так что те не могли подняться. Поэтому баталии маршалов так и не приблизились к принцу. Они пришли в расстройство из-за лучников и помогавших им ратников, которые нападали на французов и убивали их.

Так, в тесном пространстве баталии маршалов были разбиты, потому что натыкались одна на другую и не могли идти вперед; французы же, остававшиеся позади, подались назад и врезались в баталию герцога Нормандского, состоявшую по большей части из пехоты. Лучники создали войску англичан большое преимущество в тот день, потому что стреляли так быстро, что французы не знали, с какой стороны ожидать удара, и мало-помалу англичане стали брать над ними верх. И когда английские латники увидели, что баталии маршалов разбиты, а баталия герцога начинает приходить в беспорядок, они вскочили на лошадей, стоявших наготове, собрались и вскричали: «Святой Георгий! Гиень!» И принц сказал: «Пойдем же вперед, сегодня вы не увидите меня отступающим». И еще сказал: «Выдвигайте знамена во имя Господа и святого Георгия». Разгорелась тогда яростная и опасная битва, и многие были убиты и пали наземь. Сражаясь, французы кричали «Монжуа Сен-Дени!», а англичане «Святой Георгий! Гиень!». Вскоре принц со своей ратью сошелся с колонной Альмена, но в скором времени та обращена была в бегство – лучники истребили многих воинов.

Когда баталия герцога Нормандского увидела приближение принца, воины подумали о спасении своей жизни, и так герцог и дети короля, граф Пуатье и граф Туренский, бывшие совсем молодыми, покинули поле боя, а с ними больше восьми сотен копий, не нанесшие в тот день ни одного удара. Затем они встретили герцога Орлеанского с большим войском, которое также ушло с поля.

Тогда королевская баталия пошла на англичан; велика была битва, и много было нанесено и получено сильных ударов. Король и младший его сын встретились с баталией английских маршалов, графами Уориком и графом Суффолком, а с ними был капталь де Бюш; в баталии же короля находился граф Дуглас из Шотландии, который до поры сражался храбро, но когда увидел поражение, отступил и спасся, потому как неразумно ему было угодить в плен к англичанам. На стороне французов король Иоанн в этот день был доблестным рыцарем; если бы четверть его людей исполнила свой долг так, как он, этот день остался бы за ним. Но всех, кто был с королем, убили или пленили, за исключением малого числа спасшихся.

Воистину, эта битва, случившаяся вблизи Пуатье на полях Бовуара и Мопертюи, оказалась великой и гибельной, и много свершено было воинских подвигов, оставшихся неизвестными. Бойцы с обеих сторон претерпели множество страданий; в руках у короля Иоанна была секира, которой он защищался. Погоня продолжалась до ворот Пуатье; там многих убили, ибо жители Пуатье закрыли ворота, и на улице перед воротами произошло жуткое побоище, многие были ранены и повержены. Огромная толпа собралась, чтобы взять короля, а те, кто узнал его, кричали: «Сдавайтесь, сир, или умрете!» Был там рыцарь по имени Дени Морбек, который пять лет служил англичанам, потому что в юности лишился французских своих владений из-за убийства, совершенного им в Сент-Омере. Вышло так, что он находился рядом с королем, когда того уже вот-вот должны были пленить. Морбек выступил вперед, телом своим и руками проложил путь к французскому королю и сказал на добром французском: «Сир, сдавайтесь» Король воззрился на рыцаря и ответил: «Кому я сдаюсь? Где мой кузен принц Уэльский? Если бы я мог его видеть, то поговорил бы с ним».

Дени ответил: «Сир, его здесь нет, но сдавайтесь мне, и я отведу вас к нему». – «Кто вы?» – спросил король. «Сир, – ответил тот, – я Дени де Морбек, рыцарь из Артуа, но служу королю Англии, потому что был изгнан из французской державы и лишен всего, что имел здесь». Тогда король дал ему свою правую перчатку и сказал: «Я сдаюсь вам».

Но французский король был пешим и находился в большой опасности, потому что англичане и гасконцы забрали его у мессира Дени де Морбека, а самый сильный среди них сказал: «Я поймал его». – «Нет! – кричал другой. – Это я его поймал». И они сражались, чтобы заполучить его.

Потом французский король, чтобы избежать сей опасности, сказал: «Не спорьте, мессиры, отведите меня и моего сына с уважением к моему кузену принцу, потому что я такой великий господин, что всех вас сделаю богатыми». Слова короля немного успокоили их, но они все ссорились из-за того, кто взял в плен короля. Потом два лорда вступили в толпу, и все отошли, и они велели им именем принца и под страхом смерти не шуметь и не приближаться больше к королю, пока не будет приказано.

Тогда все до единого расступились перед лордами, они спешились и выразили почтение королю, и так благополучно доставили его с сыном к принцу Уэльскому.

В ту же ночь после битвы принц дал ужин в своем шатре для французского короля и большей части знатных господ, попавших в плен, и принц прислуживал королю так скромно, как только мог, и не сидел за столом короля, но сказал, что недостоин сидеть за столом с таким великим государем, как король. Потом он сказал королю: «Сир, во имя Бога, не тужите и не рыдайте, хотя в этот день Господь и не соизволил последовать вашей воле, ибо я уверен, сир, что король, отец мой, примет вас со многим почетом и с дружбой. И еще, сир, мне сдается, что вам следует возликовать, хоть день и не получился таким, как вы хотели, но в этот день вы заслужили величайшую славу и превзошли доблестью всех на вашей стороне».

Сэр Джон Чандос был близким другом Черного принца. Герольд сэра Джона, ныне известный просто как Герольд Чандоса, сочинил жизнеописание принца, включающее рассказ о Пуатье. Почти наверняка его источником послужил сэр Джон или, возможно, другой человек, находившийся рядом с принцем во время битвы. Отчет краток, но содержателен.

Он написан с точки зрения англичан, но включает разговоры французов, которые, возможно, были вымышлены или переданы со слов многочисленных пленников, захваченных в этом сражении.

Принц снялся с лагеря, потому что, уверяю я вас, не думал о битве в тот день, но намеревался, совершенно определенно, избежать ее.

Но на другой стороне французы громко закричали королю, что англичане бегут и могут быстро оторваться. И сказал маршал д’Одрегем: «Вскоре мы потеряем англичан, если не атакуем их». Маршал Клермон сказал: «Добрый брат, вы излишне торопитесь. Не рвитесь так в бой, мы поспеем вовремя, потому что англичане не бегут». Д’Одрегем возразил: «Ваше промедление заставит нас упустить их сегодня». Затем ответил Клермон: «Клянусь святым Дионисием, маршал, вы очень храбритесь». А после сказал ему сердито: «Не так вы будете храбры, как позволяете себе сегодня умничать, когда не сумеете острием своего копья дотянуться до крупа моего коня». И так, охваченные гневом, двинулись они в сторону англичан.

Затем поднялись крики, шум и гомон, и армии начали сближаться. С обеих сторон стреляли и падали. Много было тех, кто встретил в тот день свой конец. Сражались стойко. Лучники, расположившиеся по обоим крыльям, стреляли по покрытым броней лошадям быстро, гуще ливня. Французская книга говорит, что граф Солсбери, он сам и спутники его, бывшие свирепее львов, разбили маршалов и всех бронированных лошадей, прежде чем авангард смог развернуться и переправиться снова, ибо располагался за рекой; но по воле Господа и святого Петра они объединились и прошли, как подобает людям благородного происхождения, прямо на гору, пока не достигли отряда дофина, находившегося в проходе в живой изгороди. Там, укрепившись духом, сошлись с ним, сражаясь с такой рыцарской доблестью, которой можно только подивиться. Силой этой атаки они заняли проход в изгороди, тогда как многие французы пали духом и начали поворачиваться спиной и садиться на лошадей.

Во многих местах люди кричали громко: «Гиень! Святой Георгий!» Что сказать мне вам? Отряд из Нормандии тем утром был разбит, и дофин отступил оттуда. Множество было взято и множество убито, а благородный принц сражался воистину отважно.

Подошел король Франции, ведя огромные силы, ибо с ними шли все, кто хотел отличиться. Когда принц увидел его приближение, то обратил взор к небу, взмолился Иисусу Христу и говорил так: «Отец всемогущий, воистину верую я, что Ты царь царей и по воле Своей принял смерть на кресте за всех нас, дабы избавить нас от ада, Отец. Отец, который есмь истинный Господь и истинный человек, будь милосерден, молю Тебя именем Твоим святым, обереги меня и народ мой от зла, ибо ведомо Тебе, истинному Богу на небе, что дело мое правое».

Едва закончив молитву, принц воскликнул: «Вперед, вперед, знамя! Да позаботится каждый о своей чести». То на самом деле была жестокая битва, многие полегли. Сражение продолжалось долго, пока не столь храбрые не начали падать духом, но принц всякий раз громко кричал: «Вперед, господа, во имя Божье! Давайте выиграем эту битву, если для вас важны жизнь и честь!» Так много сделал доблестный принц, что победа оказалась на его стороне, и враг бежал. Король Иоанн сражался храбро, а с ним рядом многие достойные рыцари. Но его сила мало помогла, потому что принц напал так стремительно, что король был взят с боем, и с ним Филипп, его сын, милорд Жак де Бурбон и еще многие другие: граф Э, галантный граф Шарль де Артуа и Шарль, добрый граф Даммартен, и добрый граф Жуаньи, также и Танкарвиль, граф Саарбрюккенский, и Вентадур, добрый граф Сансерский. Все они были взяты в тот день, и еще многие, чьих имен я не привел, но, судя по тому, что слышал, захватили шестьдесят графов и знаменных рыцарей и еще больше тысячи таких, чьи титулы мне неизвестны. И как слышал я, три тысячи полегло мертвыми. Да упокоит Господь их души! И можно было видеть радостных англичан, и они кричали во многих местах: «Гиень! Святой Георгий!» А потом можно было видеть, как французы рассеялись! И как многие лучники, многие рыцари, многие оруженосцы побежали во все стороны, чтобы брать добычу и хватать пленных. И так много французов было взято и перебито в тот день. Сэры, год то был тысяча триста пятьдесят и шестой от Рождества Христова и также, как мне сдается, девятнадцатый день сентября, месяца, что идет перед октябрем, – тогда случилась та жестокая битва. Не вините меня, что я поведал о ней кратко, потому что собираюсь рассказать вам о благородном принце, таком доблестном и храбром, галантном в словах и делах. Затем привели к нему короля Иоанна, и принц сердечно приветствовал его, и вознес хвалу Господу всемогущему, и еще больше воздал почестей королю, помогая тому освободиться от доспехов. Затем сказал принц: «Добрый сир, это заслуга Господа, а не наша, и посему мы воздаем Ему хвалу и молим, чтобы Он даровал нам Свою славу и простил нас за победу». Так вместе любезно они разговаривали. Англичане веселились. В ту ночь принц устроился в малом шатре среди мертвых на равнине, а его люди расположились рядом с ним. Той ночью спал он мало. Поутру принц снялся с лагеря, отправился к Бордо и взял с [собой] пленников. В Бордо была такая радость, что диво было видеть. Там принц пробыл всю зиму. Затем отрядил он гонцов к благородному королю, отцу своему, и к королеве-матери, с вестью о том, что в мудрости своей даровал ему Господь, и просил их прислать корабли, на коих он мог бы переправить короля Франции в Англию, дабы еще более прославить страну.

Примечания

1

«Чаша моя преисполнена» (лат.).

(обратно)

2

Злоба (фр.). Далее – Малис.

(обратно)

3

Центр города, самый старый и укрепленный район (фр.). Далее – Сите.

(обратно)

4

Я гасконец (фр.).

(обратно)

5

Цистерцианцы – католический монашеский орден, учрежденный в XI веке.

(обратно)

6

Инфирмарий – лазарет, госпиталь.

(обратно)

7

Кросслет – геральдический крест с перекрестьями на перекладинах. Также называется тевтонским крестом.

(обратно)

8

Басинет – полусферическая каска.

(обратно)

9

Имеется в виду средневековая золотая монета Генуи – дженовино. Получила в то время широкое хождение.

(обратно)

10

Сюрко – просторный плащ без рукавов.

(обратно)

11

Шевоше – набег, рейд по вражеской территории с целью захвата добычи и разорения владений противника.

(обратно)

12

Кольцо Рыболова – перстень папы римского. На нем изображен святой Петр, закидывающий в воду невод.

(обратно)

13

Нэйкерсы – котлообразные барабаны. Название произошло от арабского глагола «бить», «ударять». В Европе появились во время Крестовых походов (XIII век).

(обратно)

14

Йейл – мифическое существо с рогами и клыками, часто встречающееся в геральдике Средних веков.

(обратно)

15

В сражении при реке Баннокберн 23–24 июня 1314 года шотландцы под предводительством Роберта Брюса разгромили англичан, обеспечив независимость Шотландии.

(обратно)

16

«Изберите себе ныне, кому служить» (фр.) (Иис. Нав. 24: 15)

(обратно)

17

Госпитальер – здесь: монах, служащий в монастырском госпитале.

(обратно)

18

Клуатр – крытая галерея в монастыре.

(обратно)

19

Рефекторий – монастырская трапезная.

(обратно)

20

Олмонер – церковный служитель, ответственный за раздачу милостыни.

(обратно)

21

То есть священнослужителем (из-за цвета одежды).

(обратно)

22

Ипомедон – герой рыцарского романа Гуона де Ротеланда. Рыцарь Ипомедон влюблен в королеву Фьеру (что означает «гордая»).

(обратно)

23

Моргенштерн – палица с навершием в виде металлического шара, утыканного шипами.

(обратно)

24

Арьербан – королевская грамота в средневековой Франции, объявляющая созыв королевских вассалов на военную службу. Также собственно феодальное ополчение.

(обратно)

25

Но Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны… (Ин., 18: 11).

(обратно)

26

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь (лат.).

(обратно)

27

Не убий (лат.).

(обратно)

28

Отпускаю тебе грехи твои (лат.).

(обратно)

29

Баска – здесь: подобие короткой юбки, элемент средневекового мужского костюма.

(обратно)

30

Капталь де Бюш – титул сеньоров Бюша, владения которых располагались в южной части области Бюш в Гаскони.

(обратно)

31

Конрой – подразделение, насчитывающее в основном от 12 до 20 воинов, иногда больше.

(обратно)

32

Дормиторий – общий спальный зал для монахов.

(обратно)

33

Баталия – в Средние века большой отряд воинов, полк.

(обратно)

Оглавление

Пролог. Каркассон

Часть первая Авиньон

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

Часть вторая Монпелье

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Часть третья Пуатье

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

Часть четвертая Битва

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Историческая справка

Две хроники битвы при Пуатье Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg