«Авантюристы. Морские бродяги. Золотая Кастилия»

Авантюристы. Морские бродяги. Золотая Кастилия (fb2) - Авантюристы. Морские бродяги. Золотая Кастилия 14168K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Гюстав Эмар

Гюстав Эмар Авантюристы Морские бродяги Золотая Кастилия

Серия «Мир приключений»

Иллюстрации Е. Гийо, Д. Вьержа и других французских художников

© А. Лютиков, статья, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

* * *

Авантюристы

Глава I «Гостиница Французского Двора»

Протяженность Сены от Шансо, где она начинается, до Гавра, где она впадает в море, не больше двухсот лье, и, несмотря на это, Сену можно назвать одной из величайших рек, ведь со времен Юлия Цезаря до наших дней на ее берегах решались судьбы мира.

Туристы, живописцы, путешественники, отправляющиеся в дальние края на поиски красот, вряд ли сыщут что-то прекраснее этой петляющей меж равнин и холмов реки, на чьих берегах стоят многолюдные города, а деревушки заманчиво разбросаны среди зеленых просторов или прячутся в прибрежных рощах.

Наша история началась 26 марта 1641 года в одной из таких деревень, в нескольких лье от Парижа.

Была в той деревне всего одна улица. Узкая и длинная, она спускалась с самого верха довольно высокого холма, вилась вдоль маленькой речушки и обрывалась на самом берегу Сены. По обе стороны улицы тянулись низкие неказистые домики, большая часть которых была приспособлена под гостиницы для всякого рода путников, останавливавшихся на ночлег в этой деревне.

В начале улицы высился богатый монастырь, возле которого располагалось скрытое в глубине обширного сада внушительное строение, служившее гостиницей богатым людям, которых дела или поиск развлечений приводили в эту деревушку, окруженную со всех сторон роскошными жилищами знати.

О том, что в деревне существует такая гостиница, догадаться можно было, лишь войдя через нижнюю дверь ограды в сад, в глубине которого и высилось здание. Со стороны дороги имелся у гостиницы другой вход, через трактир, к которому и подъезжали экипажи.

Однако принимал трактирщик, он же хозяин гостиницы, не всех приезжих. Он был весьма разборчив и уверял, что гостиница его, удостоенная посещением короля и всесильного кардинала, не должна служить пристанищем для бродяг. Чтобы оправдать свое самоуправство, трактирщик заказал вывеску, на которой был изображен французский герб, по низу которого шло название, выведенное золотыми буквами: «Гостиница Французского Двора».

Гостиница пользовалась доброй славой не только в этих краях, но и в самом Париже, и, надо прибавить, не на пустом месте: хотя трактирщик был придирчив в выборе своих постояльцев, но прислуживал гостям и ухаживал за их лошадьми он с отменным рвением.

Стояли последние дни марта, и было еще довольно холодно. Голые, покрытые инеем ветви деревьев печально вырисовывались на фоне неба. Снег все еще плотно укрывал землю. Хотя было около десяти часов вечера, видно было как днем, потому что луна, плавая в облаках, освещала местность своими лучами.

Все спало в деревне, только из-за зарешеченных окон «Гостиницы Французского Двора» падали широкие полосы света, показывавшие, что там, по крайней мере, еще бодрствуют.

Однако путешественников в гостинице не было. Всем, приезжавшим днем и с наступлением ночи, трактирщиком было отказано. И теперь этот толстяк с широким умным лицом и лукавой улыбкой озабоченно ходил по огромной кухне, нет-нет да и бросая рассеянные взгляды на приготовления к ужину, которыми были заняты главный повар с подручными.

В это время пожилая женщина, маленькая и кругленькая, влетела в кухню и воскликнула:

– Правда ли, мэтр Пильвоа, что вы приказали Мариетте приготовить, как она уверяет, комнату с балдахином?

– И что сказала Мариетта? – спросил трактирщик строгим голосом.

– Что следует приготовить лучшую комнату.

– И какая же комната лучшая, мадам Тифена?

– Комната с балдахином, потому что в ней ее величество…

– Раз так, приготовьте комнату с балдахином, – перебил трактирщик.

– Однако, – осмелилась возразить мадам Тифена, ведь она пользовалась некоторой властью в доме: во-первых, как законная жена трактирщика и, во-вторых, как обладательница довольно скверного характера, – мне кажется, при всем моем к вам уважении…

– При всем моем к вам уважении, – воскликнул трактирщик, гневно топнув ногой, – вы дура, моя милая! Делайте, что я велел, и перестаньте жужжать у меня над ухом!

Мадам Тифена поняла, что ее муж и господин не расположен в этот вечер к пререканиям. Как женщина благоразумная, она ушла, оставляя за собой право при случае сполна отплатить мужу за полученный выговор.

Весьма довольный своим решительным поступком, трактирщик бросил торжествующий взгляд на слуг и направился к двери, ведущей в сад, оставив повара и его подручных молча удивляться необычному поведению хозяина. В тот миг, когда мэтр Пильвоа взялся рукой за ручку, дверь вдруг сама распахнулась перед его носом. Мэтр Пильвоа поспешно отскочил назад, пропуская в помещение мужчину.

– Наконец-то! – радостно вскрикнул незнакомец, бросив шляпу с пером на стол и скидывая плащ. – Ей-богу! Я думал, что оказался в безлюдной пустыне.

И прежде чем трактирщик, чрезвычайно удивленный бесцеремонностью гостя, успел открыть рот, тот придвинул к камину стул и преспокойно расположился возле огня.

Лет вошедшему на вид было двадцать пять. Длинные черные волосы в беспорядке падали на его плечи, черты его благородного лица свидетельствовали об уме, а в черных глазах читались мужество, пылкость и привычка повелевать. Вся физиономия незнакомца носила отпечаток величия, умеряемого, впрочем, доброжелательной улыбкой большого рта с красиво очерченными, яркими губами, обнажавшими ослепительно-белые зубы. Верхнюю губу украшали по моде того времени изящно завитые усы, а под бородой угадывался квадратный подбородок, говорящий об упрямом нраве.

Костюм незнакомца выглядел отнюдь не роскошно, однако был опрятен, скроен со вкусом и несколько походил на военный, чему способствовали два пистолета, заткнутые за пояс, и длинная шпага со стальным эфесом, висевшая на перевязи. Незнакомец был высок ростом, строен и, видимо, силен. Отвага, сквозившая во всей его наружности, выдавала в нем одного из тех людей, которых было в то время очень много: людей, с первого раза умевших требовать – полагая, что имеют на это право, – уважения от тех, с кем сводил их случай.

Между тем трактирщик, несколько оправившись от испуга и удивления, сделал несколько шагов к незнакомцу, поклонился ниже, чем ему самому хотелось бы, затем под влиянием направленного на него горящего взгляда стянул с головы колпак и проговорил не вполне уверенно:

– Милостивый государь…

Но незнакомец бесцеремонно перебил его:

– Вы трактирщик?

– Да, – буркнул мэтр Пильвоа, удивляясь, что вынужден отвечать, когда собирался расспрашивать.

– Хорошо! – продолжал незнакомец. – Велите отыскать и поставить в конюшню мою лошадь, она где-то в вашем саду. И протрите ее уксусом с водой. Боюсь, у нее содрана кожа.

Эти слова были произнесены таким повелительным тоном, что трактирщик от удивления не нашелся что ответить.

– Ну! – прикрикнул незнакомец, слегка нахмурив брови. – Что же ты стоишь, дурак, вместо того чтобы исполнить мои приказания?

С мэтра Пильвоа мгновенно слетела спесь, он попятился и вышел, шатаясь, как пьяный. Незнакомец проводил его насмешливым взглядом и обернулся к слугам, которые, украдкой поглядывая на него, тихо перешептывались.

– Поставьте для меня стол около огня и подавайте ужин. Да поскорее, черт подери, я умираю с голода!

Слуги, в душе радуясь случаю сыграть шутку со своим хозяином, не заставили повторять приказание дважды. В одно мгновение стол был перенесен, столовые приборы разложены, и трактирщик, возвратившись, нашел своего нежданного гостя уже расправляющимся с великолепной куропаткой. Лицо Пильвоа украсилось оттенками радуги: сначала позеленело, потом пожелтело, потом покраснело. Того и гляди трактирщика мог хватить апоплексический удар.

– Это уж слишком! – возопил он, гневно топнув ногой.

– Что это с вами? – поинтересовался незнакомец, поворачивая голову и вытирая усы.

– Действительно, что это со мной? – поднял глаза к потолку трактирщик.

– Да, кстати, как там моя лошадь? Она в конюшне?

– Ваша лошадь, ваша лошадь, – бурчал Пильвоа, – до вашей ли теперь лошади!

– Да что же такое, позвольте спросить?! – воскликнул незнакомец, налив себе вина и разом осушив стакан. – Гм! Это юрансонское! – заключил он и с довольным видом поставил стакан. – Ни с чем не спутаешь!

Такое пренебрежение и бесцеремонность довели ярость трактирщика до точки кипения и заставили забыть всякую осторожность.

– Неслыханная дерзость! – вскричал он, хватая бутылку. – Ворваться в приличный дом без позволения хозяев! Живо убирайтесь отсюда, если не хотите, чтобы вам пришлось худо. Ищите себе другое пристанище, а я не могу и не желаю давать вам ночлег!

Незнакомец выслушал мэтра Пильвоа без малейших признаков волнения и, когда тот наконец замолчал, откинулся на спинку стула и посмотрел ему прямо в лицо.

– Теперь вы послушайте меня, – начал он, – и хорошенько запомните мои слова вашей дурацкой башкой. Ведь этот дом – гостиница, не так ли? Стало быть, он должен быть открыт для каждого путешественника, который за деньги ищет приюта и пищи. Вы взяли себе за правило принимать людей по выбору? Однако мне плевать на это, и я останусь здесь столько времени, сколько захочу. Я не запрещаю вам содрать с меня лишнее, эта ваше право хозяина. Ничего не имею против этого. Но если мне не будут прислуживать вежливо и проворно, если вы не предоставите мне приличной комнаты, в которой я смог бы заночевать, словом, если вы не поступите со мной по всем законам гостеприимства, я обещаю, что сорву вашу вывеску, а вас повешу на ее место. Теперь понятно? – прибавил незнакомец и так крепко сжал мэтру Пильвоа руку, что бедный трактирщик вскрикнул от боли. Затем незнакомец толкнул трактирщика, и тот отлетел к стене, едва удержавшись на ногах. – Служите мне и не перечьте!

И, уже не обращая никакого внимания на трактирщика, незнакомец спокойно продолжил свой прерванный ужин.

Трактирщик чувствовал себя побежденным и не пытался продолжить бессмысленное выяснение отношений. Напуганный и униженный, он теперь изо всех сил старался угодить странному гостю, столь бесцеремонно ворвавшемуся к нему в дом.

Путешественник, однако, оказался не злопамятен. Довольный достигнутым результатом, он не стал выяснять отношения дальше. Так что мало-помалу и хозяин, и гость скоро оказались в самых приятельских отношениях, а к концу ужина могли уже сойти за друзей.

Они стали разговаривать сначала о причудах погоды и дороговизне съестных припасов, потом о болезни короля и кардинала, потом мэтр Пильвоа налил полный стакан вина своему непрошеному гостю, набрался смелости и сказал, сокрушенно покачав головой:

– Знаете ли, вы ставите меня в ужасно неловкое положение…

– Вы опять за свое? – отозвался незнакомец, допивая стакан и пожимая плечами. – Я полагал, что этот вопрос решен.

– Умоляю вас, не горячитесь, – боязливо отвечал трактирщик, – я не имею ни малейшего намерения вас оскорбить.

– Так говорите прямо – в чем дело?

Трактирщик понимал, что отступать некуда, страх придал ему мужества.

– Поверьте, – начал он смиренно, – я слишком хорошо знаю свет, чтобы осмелиться быть невежливым с таким дворянином, как вы…

– Оставим это, – с улыбкой перебил незнакомец.

– Но видите ли, моя гостиница нанята уже неделю назад целым обществом дворян. Они должны появиться через час, а может быть, уже и через полчаса. Эти дворяне желают быть одни в гостинице, они взяли с меня клятву не принимать никаких других путешественников и заплатили мне за это.

– Вот и прекрасно, – сказал незнакомец с равнодушным видом.

– Прекрасно?! – вскричал трактирщик.

– Что же мне еще сказать? Вы строго исполнили свое обязательство, и никто не может ни в чем упрекнуть вас.

– Как же это?

– Вы ж никого тут не прячете? – с невозмутимым спокойствием поинтересовался незнакомец. – Это, признаюсь, было бы нечестно с вашей стороны.

– Здесь никого нет.

– Вот и я о том же!

– А вы? – растерянно поинтересовался трактирщик.

– О! Я – это другое дело, – рассмеялся незнакомец. – Вы меня не принимали. Напротив, это я сам насильно ворвался к вам. Ну, когда эти дворяне к вам явятся, вам останется только одно.

– Что?

– Рассказать в точности, что произошло между нами. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что это откровенное объяснение удовлетворит их. А если нет…

– А если нет, что мне делать?

– Пришлите их ко мне, и я берусь их уговорить. Люди нашего происхождения всегда понимают друг друга.

– Однако…

– Ни слова больше об этом… Да вот, кажется, и они, – прибавил незнакомец, прислушиваясь, и вновь небрежно откинулся на спинку стула.

Послышался топот лошадей по снежному насту, а затем в дверь постучали.

– Это они… – прошептал трактирщик.

– Нет никакой причины заставлять их ждать! Отворите им, хозяин! Сегодня очень холодно.

Трактирщик колебался с минуту, потом, не говоря ни слова, двинулся к двери.

Незнакомец старательно закутался в плащ, надвинул на глаза шляпу и с равнодушным видом принялся ожидать появления приезжих. Слуги забились в самый дальний угол кухни, предвидя грозу.

Глава II Семейная сцена

Между тем приезжие шумели у ворот. Ясно было, что нерасторопность трактирщика выводит их из терпения. Наконец он решился выйти.

Как только по его приказанию конюх отодвинул засов и отворил ворота, несколько всадников въехали на двор. За ними следовала карета, запряженная четверкой лошадей. При свете фонаря, который держал слуга, трактирщик увидел, что путешественников семеро: трое господ, трое слуг и кучер на козлах. Все были закутаны в толстые плащи и вооружены.

Как только карета въехала на двор, всадники спешились. Один из них, имевший, по-видимому, некоторую власть над своими спутниками, подошел к трактирщику. Кучер повернул карету в сад, а слуги между тем затворяли ворота.

– Мои приказания исполнены? – спросил путешественник с сильным иностранным выговором, хотя сама речь его была совершенно правильной.

При этом довольно затруднительном вопросе мэтр Пильвоа почесал в затылке, а потом уклончиво ответил:

– Насколько было возможно.

– Что вы хотите сказать? – резко спросил путешественник. – Ведь указания были весьма определенные!

– Да, – смиренно отвечал трактирщик, – я даже скажу, что мне щедро заплатили вперед.

– Ну так что же?

– Я сделал что мог, – отвечал Пильвоа, все больше смущаясь.

– Гм! Значит, у вас кто-то есть?

– Увы! Есть, монсеньор, – отвечал трактирщик, опустив голову.

Путешественник в гневе помянул черта, но тут же взял себя в руки и спросил:

– Кто эти люди?

– Это один человек.

– А! Только один, – сказал мужчина, несколько успокаиваясь. – Стало быть, ничего не может быть легче спровадить его.

– Боюсь, что нет, – робко отвечал трактирщик. – Этот неизвестный мне путешественник, кажется, прегрубый тип. Не думаю, чтобы он удалился по собственной воле.

– Хорошо, хорошо, я беру это на себя. Где же он?

– Там, на кухне, греется возле огня.

– Хорошо. Комнаты приготовлены?

– Да, монсеньор.

– Займитесь этими господами и помните: никто из ваших людей не должен знать, что здесь будет происходить.

Трактирщик, обрадовавшись, что так легко отделался, почтительно поклонился и поспешил в сад, а путешественник, шепотом обменявшись несколькими словами со слугой, все это время остававшимся возле него, надвинул шляпу на глаза, отворил дверь и вошел на кухню.

Кухня была пуста, незнакомец исчез. Путешественник озабоченно огляделся по сторонам. Слуги тоже благоразумно попрятались. После минутного замешательства путешественник вышел в сад.

– Ну что, вы его видели, монсеньор? – поинтересовался трактирщик.

– Нет, но все равно, – отвечал путешественник, – ни слова моим спутникам. Он, видимо, убрался, а если нет, проследите, чтобы он не приближался к тем комнатам, которые вы нам отвели.

«Гм! Дело, видать, не совсем чисто», – подумал трактирщик и, озадаченный, пошел в дом.

Дело в том, что мэтр Пильвоа боялся. Приезжие имели угрюмые физиономии и грубые манеры. Кроме того, он заметил, что в саду между деревьями мелькают какие-то тени. Он остерегся исследовать это обстоятельство, но оно подтверждало худшие его опасения.

Тифена с фонарем в руке ждала в дверях, чтобы посветить путешественникам и проводить их в приготовленные комнаты. Один из приезжих отворил дверцу кареты и помог выйти даме.

Роскошно одетая, дама эта, по-видимому, страдала каким-то недугом, потому что двигалась с трудом. Однако она оттолкнула поданную мужчиной руку. Тифена, милосердная, как все женщины, поспешила помочь даме взойти по довольно крутой лестнице, ведущей в комнату с балдахином.

Путешественники оставили кучера и лакея стеречь карету, из которой не стали выпрягать лошадей, и молча проследовали вслед за больной дамой.

Комната с балдахином, самая лучшая в гостинице, была меблирована с роскошью. Яркий огонь горел в камине, и несколько свечей, расставленных на столах, разливали свой свет. Еще одна незаметная дверь вела в помещение, сообщающееся с другими частями дома.

Войдя в комнату с балдахином, дама опустилась на стул и кивком поблагодарила хозяйку. Тифена послушно удалилась, удивленная и почти испуганная тем, какие мрачные субъекты окружали незнакомку.

– Господи боже мой! Что же здесь затевается? – спросила она у мужа в коридоре, по которому он прохаживался с озабоченным видом. – Эти люди меня пугают. Наша бедная гостья вся дрожит, и лицо ее, насколько я могла разглядеть под вуалью, бело как снег.

– Я так же испуган, как и вы, душа моя, – отвечал со вздохом мэтр Пильвоа, – но мы ничего не можем поделать. Это слишком знатные господа, друзья кардинала. Они могут погубить нас. Нам остается только, как приказано, удалиться в комнату и быть там до тех пор, пока не потребуются наши услуги.

Трактирщик и его жена ушли в спальню и не только заперли дверь на ключ, но еще и загородили ее креслами.

Незнакомец же, прежде чем исчезнуть из кухни, с притворным равнодушием следил за всеми передвижениями трактирщика и, как только тот вышел, чтобы впустить приезжих, бросил кошелек, полный золота, поварам, приложил палец к губам в знак молчания и, закутавшись в плащ, вышел через другую дверь.

Повара, уяснив себе, что незнакомец имеет тайные планы, в которые им не следует вмешиваться, разделили между собой деньги, так щедро им подаренные, и, памятуя приказания, полученные от хозяина, отправились спать.

Пока трактирщик принимал путешественников, незнакомец углубился в сад. Дойдя до калитки, он тихо свистнул. Тотчас появились два человека. У каждого была длинная рапира на боку, пистолеты за поясом и карабин в руке.

– Как дела? – спросил незнакомец. – Вы видели что-нибудь, Мигель?

– Капитан, – ответил тот, к которому относился вопрос, – я ничего не видел, но опасаюсь засады.

– Засады?

– Да. Дрейф заметил несколько человек подозрительной наружности, которые, кажется, хотят нас схватить.

– Да бросьте, Мигель! Это были просто путешественники, приехавшие в гостиницу.

– Нет, капитан, напротив, они как две капли воды похожи на тех, что гонятся за нами уже третий день. Готов биться об заклад, это сыщики кардинала.

Незнакомец, по-видимому, размышлял.

– Далеко они? – спросил он наконец.

– Говори, Дрейф, – обратился Мигель к своему товарищу.

– Я видел наших преследователей часов в пять, – сказал Дрейф, бретонец, низенький и коренастый, с лукавой физиономией. – Я шел под нижними парусами, чтобы перегнать их. Они остались позади.

– Стало быть, у нас в запасе целый час.

– Около того, капитан.

– Это даже больше, чем требуется. Друзья, поклянитесь вашей матросской честью, что будете повиноваться мне во всем.

– Клянемся, – в один голос ответили матросы.

– Смотрите, я полагаюсь на вас.

– Так точно, – сказал Мигель.

– Что бы ни случилось, предоставьте мне действовать одному, пока я не дам вам специального сигнала прийти мне на помощь. Если в то время, когда мы будем находиться здесь, явятся сыщики кардинала, вы сбежите.

– Сбежим?! – воскликнули оба.

– Это необходимо, друзья мои! Кто же меня освободит, если мы все трое окажемся в плену?

– Справедливо, – заметил Мигель.

– Итак, решено?

– Да, капитан!

– Кстати, если меня схватят, вам будут нужны деньги для моего освобождения. Вот, возьмите.

Он передал им тяжелый кошелек, который матросы взяли без лишних слов.

– Теперь ступайте за мной и смотрите в оба.

– Не беспокойтесь, капитан, – сказал Мигель, – будем смотреть.

Но вернемся немного назад. Незнакомец, а за ним и оба моряка подошли к дому как раз в ту самую минуту, когда мэтр Пильвоа со своей супругой заперлись у себя в спальне, они проникли в коридор, в конце которого была комната путешественников. Карета, охраняемая кучером и слугой, все еще стояла в саду, но три человека проскользнули мимо, никем не замеченные…

Как только трактирщица вышла из комнаты с балдахином, путешественник, по-видимому пользовавшийся властью над своими спутниками, отворил дверь в смежную комнату, чтобы удостовериться, не подслушивает ли там кто-нибудь, потом сел около камина и сделал знак своим спутникам последовать его примеру. Только двое слуг остались стоять у двери, сжимая в руках карабины.

Несколько секунд в комнате, где теперь находилось десять человек, царило молчание. Наконец путешественник решился заговорить с молодой дамой, которая полулежала в кресле, склонив голову на грудь и безжизненно опустив руки.

– Дочь моя, – строго заговорил мужчина по-испански, – настала минута решительного и окончательного объяснения между нами, ведь скоро конец нашего продолжительного путешествия. Я намерен задержаться на сутки в этой гостинице. За это время вы должны собраться с силами, чтобы явиться в подобающем виде перед тем, кого я прочу вам в мужья.

Молодая женщина ответила на слова отца только глухим стоном. Тот продолжал, не обращая внимания на состояние дочери:

– Вспомните, что только по просьбе ваших братьев я согласился простить ваш проступок. Но с тем непременным условием, что вы будете повиноваться моим приказаниям.

– Где мое дитя?.. – прошептала молодая женщина голосом, прерывающимся от горя. – Что вы сделали с моим ребенком?

Мужчина нахмурил брови, бледность покрыла его лицо, но он тотчас взял себя в руки и воскликнул:

– Опять тот же вопрос! Не испытывайте мое терпение, напоминая о вашем преступлении и о бесчестье нашего дома.

При этих словах женщина вдруг выпрямилась и, подняв с лица вуаль, сказала гордо, смотря отцу прямо в глаза:

– Я не виновата, и вы это прекрасно знаете! Вы сами представили мне графа де Бармона, вы сами поощряли нашу любовь, по вашему же приказанию мы были тайно обвенчаны. Осмельтесь опровергнуть это!

– Молчать! – закричал мужчина, вскочив с места.

– Отец! – вскрикнули, бросаясь к нему, два других путешественника.

– Хорошо, я возьму себя в руки, – сказал он, понизив голос и снова усаживаясь. – Я задам вам только один вопрос, донья Клара: будете ли вы повиноваться мне?

Молодая женщина задумалась, потом, приняв решение, ответила твердо и смело:

– Выслушайте меня, отец. Вы сами сказали, что настала минута объяснения. Я ваша дочь и также стою за честь нашего дома, вот почему я требую, чтобы вы отвечали прямо, не изворачиваясь.

Донья Клара говорила с неподдельной решимостью отчаяния и была необыкновенно красива. Она сидела выпрямившись, гордо подняв голову с шелковистыми черными волосами, в беспорядке падавшими на ее плечи и представлявшими разительный контраст с ее мраморно-бледным лицом, и слезы медленно катились из ее больших, лихорадочно горевших глаз… Во всем ее облике было что-то роковое, как будто не принадлежавшее этому миру.

Вид плачущей дочери, казалось, растрогал отца. Смирив ярость, он отвечал голосом уже менее грубым:

– Слушаю вас.

– Я вам сказала уже, что я невиновна, – продолжала она, – и повторяю, что по вашему приказанию была тайно обвенчана с графом де Бармоном в церкви Мерсед в Кадисе. Вы это знаете, и, стало быть, нет нужды снова говорить об этом. Мой ребенок законный, и я имею право им гордиться. Каким же образом вы, герцог Пеньяфлор, будучи испанским грандом, не только похитили у меня в день нашей свадьбы супруга, вами же выбранного, и потом изгнали его, но и отняли у меня моего ребенка в час его рождения, да еще обвинили меня в ужасном преступлении! И теперь намереваетесь при живом муже выдать меня замуж за другого! Отвечайте же мне, где тут честь, о которой вы все время говорите, и по какой причине вы поступаете так жестоко с несчастной, которая обязана вам жизнью и с самых первых дней своего существования выказывала вам только любовь и уважение?

– Вы заплатите за свое своенравие! – гневно воскликнул герцог, вскакивая.

Вдруг он замолчал и замер, дрожа от ярости и одновременно от испуга: дверь комнаты внезапно отворилась, и на пороге появился человек. Гордо подняв голову, он с пылающим взором молча стоял, положив руку на эфес шпаги.

– Луи! – вскричала молодая женщина, бросаясь к нему. Но братья удержали ее и заставили сесть.

– Граф де Бармон… – прошептал герцог.

– Собственной персоной, герцог Пеньяфлор, – отвечал незнакомец с чрезвычайной учтивостью, – вы меня, кажется, не ждали?

Сделав несколько шагов по комнате, в то время как матросы, сопровождавшие его, стерегли дверь, граф де Бармон надел шляпу и, скрестив руки на груди, грозно спросил:

– Что здесь происходит? Кто смеет обижать графиню де Бармон?

– Графиню де Бармон! – с презрением повторил герцог.

– В самом деле, – иронически заметил граф, – я и забыл, что вы с минуты на минуту ждете документа, который аннулирует наш брак и позволит вам выдать дочь за человека, влияние которого помогло вам занять место вице-короля Новой Испании[1].

– Милостивый государь! – вскричал герцог.

– Как?! Разве я ошибся? Нет-нет, герцог, мои шпионы не хуже ваших, они хорошо мне служат, поверьте… Но этот недостойный поступок не будет совершен! Слава богу, я успел вовремя, чтобы помешать этому. Посторонитесь! – И он оттолкнул сыновей герцога, не дававших ему пройти. – Я ваш муж, графиня, следуйте за мной, я сумею вас защитить.

Братья, оставив сестру, почти лишившуюся чувств, устремились к графу, бросив ему в лицо перчатки и обнажив шпаги. Это было смертельным оскорблением. Граф страшно побледнел и также обнажил шпагу. Слуги, опасаясь матросов, пришедших вместе с графом де Бармоном, не предпринимали попыток вмешаться. Тогда герцог встал между тремя молодыми людьми, готовыми вступить в бой.

– Граф, – холодно сказал он своему младшему сыну, – предоставьте вашему брату наказать этого человека.

– Благодарю вас, отец, – ответил старший, становясь в позицию, между тем как младший брат опустил шпагу и сделал шаг назад.

Донья Клара без сил рухнула на пол. Было что-то зловещее в зрелище, которое в эту минуту представляла комната: женщина, лежащая на полу в страшном нервном припадке, оставленная без помощи; ее отец, со сведенными бровями, с чертами лица, искаженными злобой, присутствующий на дуэли своего старшего сына с зятем; его младший сын, кусающий губы от досады, что не может помочь брату; матросы, приставившие пистолеты к горлу слуг, бледных от страха; а посреди комнаты, слабо освещенной несколькими коптящими свечами, два человека со шпагами в руках, готовые убить друг друга.

Дуэль продолжалась недолго – слишком сильная ненависть душила противников, чтобы они стали понапрасну терять время. Сын герцога, бывший нетерпеливее графа, наносил ему удар за ударом, которые граф, несмотря на свое искусство, отражал с трудом. Вдруг молодой человек поскользнулся, в это мгновение граф сделал молниеносное движение и его шпага вошла в грудь противника по рукоять. Молодой человек взмахнул руками, выронил свою шпагу и упал на пол, не издав ни звука. Он был мертв.

– Убийца! – закричал его брат, бросаясь на графа со шпагой в руке.

– Вероломный! – воскликнул граф, отражая занесенный над ним удар и выбивая из рук противника шпагу.

– Остановитесь! Остановитесь! – закричал обезумевший от горя герцог, бросаясь к молодым людям, схватившимся врукопашную.

Но это позднее вмешательство было бесполезно: граф, наделенный необыкновенной силой, легко сумел освободиться от молодого человека и, повалив его на пол, стал ему коленом на грудь.

Вдруг раздался топот лошадей, послышалось бряцание оружия, а затем и поспешные шаги нескольких человек, взбегавших по лестнице.

– А-а! – закричал герцог со свирепой радостью. – Вот наконец и мщение!

Граф, не удостаивая ответом своего врага, обернулся к матросам.

– Бегите! – крикнул он властным голосом. Те стояли на месте, не решаясь оставить графа. – Бегите, если хотите меня спасти, – тихо прибавил он.

Матросы схватили свои карабины за дуло, чтобы проложить себе путь, действуя ими как палицами, и бросились в коридор.

Граф с тревогой прислушивался к ругательствам и звукам ожесточенной борьбы, и вот через минуту уже со двора раздался крик, так хорошо известный морякам. Лицо графа прояснилось, он вложил шпагу в ножны и стал спокойно ждать, проговорив про себя:

– Они спасены! У меня есть надежда!

Глава III Арест

Почти тотчас в комнату вбежало несколько человек. Судя по шуму, было понятно, что на лестницах и в коридорах находятся люди, готовые в случае надобности прийти на помощь. Все эти люди были вооружены. В них легко было узнать королевских или, лучше сказать, кардинальских гвардейцев. И только двое, с лукавыми кошачьими физиономиями, с бегающими глазами, одетые в черные платья, не имели оружия. Но, по всей вероятности, именно их надо было опасаться больше остальных, ибо их раболепная вежливость всего лишь скрывала неутолимое желание причинять вред. Один держал в руке какие-то бумаги. Он сделал несколько шагов вперед, подозрительно оглядел все общество и сказал высоким отрывистым голосом:

– Именем короля, господа!

– Что вам нужно? – спросил граф де Бармон, решительно подходя к нему.

Приняв это движение за демонстрацию враждебных намерений, человек в черном платье с живостью отскочил назад, но хладнокровие тут же вернулось к нему, и он ответил со зловещей улыбкой:

– Граф Луи де Бармон, если не ошибаюсь?

– К делу, милостивый государь, к делу! – надменно ответил граф. – Я – граф де Бармон.

– Капитан королевского корабля, – бесстрастно продолжал человек в черном, – командир «Эригона», фрегата его величества.

– Я вам уже сказал, что я тот, кого вы ищете, – нетерпеливо ответил граф.

– У меня действительно имеется к вам дело, граф. Вас нелегко нагнать! Вот уже целую неделю, как я рыщу за вами, почти потеряв надежду на встречу.

Все это было сказано с кротким видом, сладким голосом и с медоточивой улыбкой, которые могли бы взбесить и праведника, а тем более того, к кому они были обращены, ведь терпением граф де Бармон похвастаться никак не мог.

– Долго вы еще будете тянуть? – вскричал он, гневно топнув ногой.

– Имейте терпение, граф, имейте терпение, – ответил человек в черном бесстрастным тоном. – Боже мой, как вы вспыльчивы! Так как вы, по собственному вашему признанию, граф Луи де Бармон, командир «Эригона», фрегата его величества, – прибавил он, бросив взгляд на бумаги, которые держал в руках, – то в силу данных мне полномочий я вас арестовываю именем короля за дезертирство, за то, что вы без позволения бросили в чужих краях, то есть в Лисабоне, столице Португалии, ваш фрегат. Отдайте мне вашу шпагу, граф, – прибавил он, вздернув голову и устремив на графа странно блеснувший взгляд.

Граф де Бармон передернул плечами.

– Оружие дворянина никогда не будет отдано такому негодяю, как ты, – с презрением сказал он и, обнажив шпагу, бесстрастно сломал лезвие о колено, а обломки, растворив окно, бросил во двор. Потом он выхватил из-за пояса два пистолета и взвел курки.

– Граф, граф! – закричал сбир[2], с испугом отступая. – Это бунт. Подумайте, бунт против приказа его величества и его святейшества кардинала!

Граф презрительно улыбнулся и, подняв пистолеты, выстрелил в потолок. Затем он швырнул пистолеты в окно и, скрестив руки на груди, холодно сказал:

– Теперь делайте со мной, что хотите.

– Вы сдаетесь, граф? – спросил сбир с плохо скрытым страхом.

– Да, с этой минуты я ваш пленник.

Сбир с облегчением перевел дух: хоть и безоружный, граф все еще пугал его.

– Только, – продолжил граф, – дайте мне сказать два слова этой даме.

Он указал на донью Клару, которая начала приходить в себя благодаря хлопотам трактирщицы, прибежавшей на шум, несмотря на просьбы мужа не вмешиваться.

– Нет-нет, ни слова! – закричал герцог, бросаясь между дочерью и графом. – Уведите этого негодяя, уведите его!

Но сбир, видимо обрадовавшись легкости, с какой граф ему сдался, и не желая возбуждать его гнев, а более всего для того, чтобы показать свою власть, не подвергаясь никакому риску, возразил:

– Позвольте, позвольте, граф желает говорить с этой дамой.

– Но этот человек – убийца! – запальчиво крикнул герцог. – Перед вами лежит тело моего несчастного сына, убитого им.

– Я весьма сожалею, – отвечал сбир, – но ничего не могу сделать, обратитесь, к кому следует. Конечно, если хотите, я запишу ваше обвинение… Но вы, наверное, настолько же желаете поскорее освободиться от нас, насколько мы желаем поскорее уехать. Позвольте же графу спокойно проститься с дамой. Я уверен, что это не займет много времени.

Герцог бросил на сбира свирепый взгляд, но, не желая опускаться до препирательств с таким негодяем, ничего не ответил и отступил с мрачным видом.

Граф присутствовал при этом споре, не выказывая ни нетерпения, ни досады. С бледным лицом, нахмурившись, он ждал, готовый, без сомнения, решиться на какую угодно крайность, если бы ему отказали в его просьбе.

Сбиру стоило бросить на него взгляд, чтобы угадать, что происходило в его сердце. Не желая новых неприятностей, он миролюбиво сказал:

– Говорите, никто вам не мешает.

– Благодарю, – глухо ответил граф и повернулся к донье Кларе, которая смотрела на него горящими глазами. – Клара, – произнес граф твердо и внятно, – вы любите меня?

С минуту женщина молчала, взволнованно дыша.

– Вы любите меня? – повторил граф.

– Я вас люблю, Луи, – наконец ответила она слабым дрожащим голосом.

– Вы любите меня как вашего супруга перед Богом и перед людьми и как отца вашего ребенка?

Молодая женщина встала, ее черные глаза сверкали. Протянув руку вперед, она произнесла, задыхаясь от волнения:

– В присутствии моего отца, готового проклясть меня, перед телом моего убитого брата, при людях, слушающих меня, я клянусь, Луи, что я люблю вас как отца моего ребенка и, что бы ни случилось, останусь вам верна.

– Хорошо, Клара, – сказал граф. – Господь принял вашу клятву, Он поможет вам сдержать ее. Вспомните, что мертвая или живая – вы принадлежите мне, как я принадлежу вам, и никакие силы в мире не могут разъединить нас. Теперь прощайте – и не теряйте мужества.

– Прощайте! – прошептала она, падая на стул и закрывая лицо руками.

– Пойдемте, господа! Делайте со мной что хотите, – сказал граф, обращаясь к сбирам, невольно тронутым этой сценой.

Герцог бросился к дочери и, неистово тряся ее за плечи, заставил поднять лицо, залитое слезами. Глядя на нее взглядом, полным злобы, бушевавшей в его сердце, он крикнул, задыхаясь от бешенства:

– Приготовьтесь через два дня выйти за человека, которого я назначаю вам в супруги. А ребенка вашего вы не увидите никогда, его для вас не существует!

Молодая женщина отчаянно вскрикнула и упала без чувств на руки трактирщицы. Граф, в эту минуту выходивший из комнаты, обернулся к герцогу и, протянув к нему руку, сказал, заставив присутствующих похолодеть от ужаса:

– Палач! Будь ты проклят! Клянусь честным словом дворянина: я так страшно отомщу тебе и твоим близким, что память об этом мщении останется навечно. А если я не смогу уничтожить тебя, то нация, к которой ты принадлежишь, содрогнется от моей неутолимой ненависти. Между нами теперь война, война жестокая и беспощадная. Прощай!

Произнеся это страшное проклятие, граф де Бармон вышел твердой походкой, бросив последний взгляд на женщину, которую любил и с которой расставался, может быть, навсегда.

Коридоры, лестницы и сад гостиницы заполняли вооруженные люди: было просто чудо, что матросы, подручные графа де Бармона, успели бежать. Это придало графу надежду, и он шел уверенными шагами под внимательным надзором сбиров, не терявших его из виду. Сбирам давно сказали, что они будут иметь дело с морским офицером крайне вспыльчивого характера, необыкновенной силы и неукротимого мужества. Добровольная покорность пленника не внушала им особого доверия, они сочли ее за притворство и поэтому держались настороже.

Когда они вышли в сад, начальник сбиров заметил карету.

– Это именно то, что нам нужно! – сказал он, радостно потирая руки. – Мы так спешили сюда, что забыли взять карету… Прошу вас, садитесь, граф, – прибавил он, отворяя дверцу.

Граф сел, не заставляя себя просить дважды. Сбир закричал повелительным тоном, обращаясь к кучеру, сидевшему на козлах:

– Сойди! Именем короля, я беру эту карету. Уступи место одному из моих подчиненных… Эвелье, – обратился он к высокому сбиру дерзкой наружности и такому худому, что тот, кто стоял возле него, казалось, всегда видел только его профиль, – садись на место кучера и поедем!

Кучер не стал сопротивляться такому решительному приказу, слез с козел, и его место тотчас занял Эвелье, а начальник сбиров поместился в карете напротив своего пленника. Он закрыл дверцу, и лошади, повинуясь сильным ударам бича, тронулись, таща за собой тяжелую карету, которую сопровождали двадцать солдат.

В течение довольно долгого времени между пленником и сбиром не было произнесено ни одного слова. Граф думал о своем, сбир спал или, лучше сказать, притворялся спящим. В марте ночи уже коротки, и скоро широкие белые полосы начали показываться на горизонте. Граф, до сих пор остававшийся неподвижным, сделал легкое движение.

– Вы страдаете, граф? – спросил сбир.

Этот вопрос был задан тоном, совсем непохожим на тот, которым сбир до сих пор говорил. В голосе своего стража графу послышалось такое искреннее сострадание, что он невольно вздрогнул и пристально посмотрел на спросившего. Но, насколько он мог заметить при слабом свете начинающегося дня, человек, сидящий перед ним, имел все такую же равнодушную физиономию и такую же ничего не выражающую улыбку. Подумав, что ошибся, граф откинулся назад и ответил сухо, желая пресечь всякую попытку сбира завязать разговор:

– Нет!

Но сбир, вероятно, был расположен поговорить, потому что сделал вид, будто не замечает, каким образом принята его доброжелательность, и продолжил:

– Ночи еще холодные, свежий воздух насквозь продувает карету, и я боюсь, не озябли ли вы.

– Я привык переносить и холод, и жару, – отвечал граф, – притом, если бы даже я и не вполне привык, то скоро, вероятно, должен буду привыкать безропотно встречать любые невзгоды.

– Кто знает, граф! – сказал сбир, покачав головой.

– Как! Разве я не осужден на длительное заключение в крепости?

– Так значится в приказе, исполнение которого мне поручено.

Наступило минутное молчание. Граф рассеянно смотрел на окрестности, освещенные первыми лучами солнца. Наконец он обратился к сбиру:

– Могу я спросить, куда вы меня везете?

– Можете, – отвечал сбир.

– И вы ответите на мой вопрос?

– Мне это не запрещено.

– Итак, куда же мы едем?

– На Леринские острова.

Граф внутренне содрогнулся. Эти острова уже в те времена пользовались почти столь же ужасной известностью, какую они приобрели впоследствии, когда служили тюрьмой таинственной Железной Маске, человеку, на которого было запрещено смотреть под страхом смерти.

Сбир молчал, поглядывая на графа. Тот спросил снова:

– Где мы теперь?

Сбир наклонился к окну, выглянул и ответил:

– Мы подъезжаем к Корбейлю. Здесь будут менять лошадей. Если вы желаете отдохнуть, я могу приказать остановиться на час. Может быть, вам угодно немного перекусить?

Мало-помалу графа начинала интересовать личность этого странного человека.

– Хорошо, – сказал он.

Ничего не отвечая, сбир опустил стекло и закричал:

– Эвелье!

– Что? – отозвался тот.

– Остановись у гостиницы «Золотой лев».

– Хорошо!

Через десять минут карета остановилось на улице Сен-Сир перед дверью гостиницы. Сбир вышел из кареты, граф – за ним, и оба вошли в помещение. Часть конвоя осталась на улице, остальные сошли с лошадей и разместились в общей зале.

По знаку сбира, которого, судя по всему, здесь хорошо знали, трактирщик провел посетителей в комнату на первом этаже, довольно неплохо меблированную, с камином, где жарко горел огонь.

Граф машинально проследовал за сбиром и сел на стул возле камина, слишком занятый собственными мыслями, для того чтобы придавать большое значение происходящему вокруг. Когда трактирщик оставил их одних, сбир запер дверь и, сев напротив пленника, сказал:

– Теперь поговорим откровенно, граф.

Граф, удивленный этими словами, с живостью поднял голову.

– Мы не можем терять времени, ваше сиятельство, – продолжал сбир. – Выслушайте же меня, не перебивая. Я Франсуа Бульо, младший брат мужа вашей кормилицы. Вы узнаете меня?

– Нет, – отвечал граф, с минуту пристально разглядывая сбира.

– И неудивительно, – вам было восемь лет, когда я в последний раз имел честь видеть вас в замке Бармон. Но это все не важно! Я вам предан и хочу вас спасти.

– Как я могу быть уверен, что вы действительно Франсуа Бульо, младший брат мужа моей кормилицы, и что вы не стараетесь меня обмануть? – отвечал граф, с подозрением разглядывая сбира.

Сбир пошарил в кармане, вынул оттуда несколько бумаг и подал графу. Тот машинально взглянул на них: это было метрическое свидетельство и несколько писем, удостоверяющих личность сбира. Граф возвратил бумаги.

– Как же это вы меня арестовали так кстати, как раз чтобы оказать мне помощь? – спросил он.

– Очень просто, граф! Голландское посольство просило кардинала вас арестовать. Лаффема, приближенный кардинала, хорошо расположенный ко мне, выбрал меня для приведения в исполнение распоряжения начальства. Если бы дело шло о ком-то другом, я отказался бы, но я вспомнил о милостях вашего семейства ко мне и моему брату и, воспользовавшись случаем, который мне предоставляла моя должность, решил из чувства признательности спасти вас.

– Но это совсем не легко, мой бедный друг.

– Гораздо легче, чем вы думаете, ваше сиятельство! Я оставлю здесь половину нашего конвоя, человек двадцать, с нами будет только десять.

– Гм! И это тоже порядочно, – отвечал граф, невольно заинтересовавшись.

– Это было бы много, если бы в числе этих десяти человек не было семи, в которых я уверен. Значит, следует опасаться только троих. Я давно гоняюсь за вами, ваше сиятельство, – прибавил сбир, смеясь, – и все меры предосторожности мною приняты, вы сможете убедиться в этом. Под предлогом, который нетрудно придумать, мы проедем через Тулон и там остановимся часа на два в известной мне гостинице. Вы переоденетесь монахом нищенствующего ордена и незаметно ускользнете. Я постараюсь удалить тех конвойных, в которых не уверен. Вы направитесь к пристани с бумагами, которые я вам отдам, и отбудете на очаровательном люгере под названием «Чайка», который я нанял специально для вас. Хозяин люгера узнает вас по паролю, который я вам скажу, и вы отправитесь куда пожелаете. Не правда ли, этот план прост, ваше сиятельство, и я все предусмотрел? – прибавил сбир, радостно потирая ладони.

– Нет, друг мой, – отвечал граф, с волнением протягивая ему руку, – вы не предусмотрели одного.

– Чего, граф? – удивился сбир.

– Я не хочу бежать! – отвечал молодой человек, печально качая головой.

Глава IV Остров Сент-Маргерит

Подобного ответа сбир вовсе не ожидал. Он посмотрел на графа с изумлением, означающим, что не понял его. Граф кротко улыбнулся и спросил:

– Это вас удивляет?

– Признаюсь, граф, удивляет, – ответил сбир с замешательством.

– Да, – продолжал де Бармон, – я понимаю, вам должен казаться странным отказ принять такое великодушное предложение. Не часто бывает, что пленник, которому предлагают свободу, добровольно остается в плену. Я должен вам объяснить такое странное поведение, и я объясню его немедленно, чтобы вы не настаивали и дали мне возможность действовать по собственному усмотрению.

– Я всего лишь ваш покорнейший слуга, ваше сиятельство. Вы, конечно, лучше меня знаете, как вам следует поступить, стало быть, вам нет никакой надобности объяснять мне ваши действия.

– Именно потому, что вы старый слуга моего семейства и даете мне в эту минуту доказательство безграничной преданности, я должен объяснить вам причины отказа, который так вас удивляет. Выслушайте же меня.

– Если вы непременно этого хотите, граф, я вам повинуюсь.

– Хорошо, садитесь возле меня. Помните, все, что я вам скажу, – тайна.

Сбир сел возле графа, как тот приказал ему, сохраняя, однако, почтительное расстояние.

– Во-первых, будьте уверены, – продолжал граф, – что я отказываюсь от вашего предложения не по какому-либо предубеждению против вас, я вам полностью доверяю. Более двухсот лет ваша фамилия связана с моей, и мы всегда могли похвалиться вашей преданностью. Отметив это важное обстоятельство, я продолжаю. Положим, что план, придуманный вами, удается, хотя мне кажется, очень трудно привести его в исполнение и малейшая случайность может в самое последнее мгновение поставить успех под вопрос. Но в случае удачи я буду вынужден бежать без всяких средств к существованию, без друзей, и я не только не смогу отомстить своим врагам, как замышляю, но, отданный, так сказать, на произвол судьбы, очень скоро опять попаду к ним в руки и стану объектом насмешек для тех, кого ненавижу. Я буду обесславлен, они станут меня презирать, и, когда жизнь потеряет для меня всякий смысл, когда все мои планы будут разрушены, мне останется только одно – застрелиться.

– Ах, ваше сиятельство! – вскричал Бульо, прижав к груди руки.

– Я не хочу потерпеть неудачу в страшной борьбе, что начинается ныне между моими врагами и мной, – невозмутимо продолжал граф. – Я дал клятву, и эту клятву я должен сдержать во что бы то ни стало. Я молод, мне только двадцать пять, до сих пор жизнь была для меня сплошным удовольствием, мне все удавалось – и осуществление честолюбивых планов, и достижение богатства, и обретение любви. Теперь меня коснулось горе… Что ж… Тот, кто не страдал, тот еще не мужчина! Страдание очищает душу и укрепляет сердце. Уединение – хороший советчик, оно позволяет не обращать внимания на маловажные обстоятельства и сосредоточиться на главном. В одиночестве рождаются великие идеи. Я должен закалить свою душу страданием, чтобы отплатить своим врагам сторицей за все, что я перенес. Думая о разбитой карьере, о погибшей будущности, я найду необходимые силы для совершения мщения! Когда мое сердце умрет для всякого другого чувства, кроме ненависти, тогда, только тогда я сделаюсь непреклонным и смогу безжалостно растоптать тех, кто теперь насмехается надо мной и думает, что уже уничтожил меня. И тогда горе тем, кто осмелится встать у меня на пути! Вас пугает то, что я говорю вам, мой старый слуга, – прибавил граф, смягчив голос, – что же было бы, если б вам позволено было читать в моем сердце! Гнев, бешенство, ненависть к тем, кто безжалостно похитил у меня счастье ради того, чтобы удовлетворить мелкое и преступное честолюбие, – вот что вы нашли бы там.

– О граф! Позвольте старому слуге вашего семейства, человеку, преданному вам, умолять вас отказаться от этих ужасных планов мщения. Ах! Вы сами падете первой жертвой своей ненависти.

– Разве вы не помните, Бульо, – с иронией заметил граф, – что у нас говорят о нраве членов того рода, к которому я имею честь принадлежать?

– Да-да, граф, – отвечал сбир, печально качая головой, – помню и даже повторю, если вы того пожелаете.

– Повторите, друг мой.

– Вот, граф, эта поговорка:

Les Barmont-Senectaire Haine de demon, coeur de pierre[3].

Граф улыбнулся:

– Ну! И вы все еще полагаете, что я готов запятнать честь моих предков?

– Я ничего такого не полагаю, сохрани меня Бог! – смиренно отвечал сбир. – Но меня пугает страшная будущность, которую вы себе готовите.

– Я принимаю эту будущность, только бы исполнить свою клятву!

– Ах, граф! Вы знаете, человек предполагает, а Бог располагает. Вы теперь пленник кардинала. Подумайте, прошу вас! Кто знает, выйдете ли вы когда-нибудь из тюрьмы, в которую я вас везу? Согласитесь же быть свободным!

– Нет, довольно. Кардинал не бессмертен. Если не до, то после его смерти – весьма недалекой, я надеюсь, – моя свобода будет мне возвращена. А теперь запомните хорошенько вот что: мое намерение настолько неизменно, что если, несмотря на мое нежелание, вы оставите меня здесь, первое, что я сделаю, став свободным, – это тотчас предам себя в руки кардинала. Вы поняли, не правда ли?

Бульо склонил голову, ничего не отвечая, и слезы покатились по его щекам. Эта безмолвная горесть, столь искренняя и столь трогательная, взволновала графа сильнее, нежели он думал. Он встал, взял руку бедного сбира и крепко пожал ее.

– Не будем больше говорить об этом, Бульо, – дружески сказал он, – я не стану злоупотреблять вашей преданностью. Но не скрою, она меня очень тронула, и я сохраню вечную признательность к вам. Обнимите меня, мой старый друг, и не будем поддаваться чувствам, ведь мы мужчины, черт побери!

– О, ваше сиятельство! Я не стану унывать, – отвечал сбир, бросаясь в открытые для него объятия, – ведь вы не сможете мне запретить думать о вас, где бы вы ни были.

– Я этому не противлюсь, друг мой, – отвечал граф, смеясь, – поступайте как хотите. Однако, – прибавил он уже серьезно, – признаюсь, я не прочь, оказавшись вдали от света, знать, что там происходит. Может случиться такое непредвиденное обстоятельство, которое изменит мои намерения и заставит меня вернуться на свободу.

– О, будьте покойны, ваше сиятельство! – вскричал сбир, почти обрадовавшись этому туманному обещанию. – Я устрою так, что вы будете знать все новости. Недаром я шесть лет служу кардиналу, он хороший учитель, я воспользовался его уроками и кое-что усвоил. Вы увидите меня в деле.

– Итак, решено! Теперь, кажется, неплохо бы позавтракать, прежде чем мы продолжим путь. Я чувствую зверский аппетит.

– Сейчас я прикажу трактирщику подать вам завтрак.

– Вы будете завтракать со мной, Бульо, – сказал граф, дружески ударяя сбира по плечу, – и надеюсь, что до нашего приезда на остров Сент-Маргерит всегда будет так.

– Конечно, это для меня большая честь, но…

– Я этого хочу, кроме того, ведь вы являетесь частью моего семейства.

Франсуа Бульо поклонился и вышел. Заказав обильный завтрак, он распорядился, чтобы часть конвойных отравлялась в Париж, и потом вернулся к графу в сопровождении трактирщика. Тот в несколько минут накрыл на стол, уставил его отменными блюдами и ушел, оставив своих гостей за трапезой.

Путешествие продолжалось без происшествий, о которых стоило бы упоминать. Пленник и его страж договорились обо всем окончательно. Сбир слишком хорошо узнал характер человека, с которым имел дело, и не пытался возвращаться к разговору, в котором все точки над «i» были уже расставлены.

Во времена, когда происходила наша история, во Франции не было, как ныне, сети железных дорог. Самый незначительный переезд требовал огромного времени. Тяжелые экипажи с трудом выдерживали тряску и вязли в непролазной грязи. Таким образом, несмотря на быструю езду, прошло семнадцать дней, прежде чем пленник и его конвой прибыли в Тулон.

Уже в ту эпоху Тулон был одним из важнейших портов Франции. Сердце графа сжалось при въезде в город. Здесь когда-то началась его военная карьера. Здесь он в первый раз вступил на корабль в качестве капитана, хранителя флага, с честью вынес уготованные ему судьбой испытания и, несмотря на свою молодость, приобрел огромную известность, почти славу.

Карета остановилась на Сенной площади у двери гостиницы «Мальтийский крест», которая, к слову, является, может быть, старейшей во всей Франции, потому что существует и поныне, хотя и внутренне, и внешне подверглась неизбежным переделкам.

Удобно разместив своего пленника в гостинице, Франсуа Бульо отправился в город. Если он и поставил часового у двери, то только для того, чтобы исполнять полученные приказания, а вовсе не из опасения, что пленник сбежит. Он даже не потрудился запереть дверь, поскольку был уверен, что граф де Бармон и не подумает выйти за порог.

Сбира не было около двух часов.

– Вы долго отсутствовали, – сказал граф, когда тот возвратился.

– Мне надо было закончить важные дела, – отвечал Бульо.

Граф, не прибавив ни слова, опять начал ходить взад и вперед по комнате, как он это делал до прихода сбира. Наступило минутное молчание. Бульо пребывал в явном замешательстве. Он суетливо двигался, делая вид, будто переставляет мебель. Наконец, видя, что граф не замечает его присутствия и продолжает молчать, он остановился перед ним и, пристально глядя ему в глаза, спросил шепотом:

– Вы меня не спрашиваете, где я был?

– К чему? – отвечал граф. – Вы, вероятно, ходили по своим делам.

– Нет, ваше сиятельство, по вашим!

– Да?

– Да. Вас ожидает «Чайка».

Граф улыбнулся и слегка пожал плечами:

– А-а! Вы опять об этом… А я-то считал, любезный Бульо, что мы договорились больше не возвращаться к этому вопросу. Вот для чего вы удлинили наш путь, направившись через Тулон! Меня это удивляло, я не понимал, почему вы избрали столь странную дорогу.

– Ваше сиятельство… – прошептал сбир, с мольбой сложив руки.

– Вы помешались, любезный Бульо! Однако вы должны знать, что если я принял решение, дурное или хорошее, то не изменю его никогда. Пожалуйста, прекратим этот разговор. Даю вам честное слово дворянина, что все это бесполезно.

Старый слуга испустил стон, похожий на предсмертный хрип.

– Да будет ваша воля, граф! – сказал он.

– Когда мы едем в Антиб?

– Сейчас, если вы желаете.

– Хорошо. Чем скорее, тем лучше.

Сбир поклонился и вышел, чтобы все приготовить к отъезду. Роли переменились, теперь пленник повелевал своим стражем.

Через час граф выехал из Тулона. Всю дорогу он и сбир вместе пили и ели и разговаривали о всяких посторонних предметах. Бульо окончательно убедился, что бесполезно продолжать настаивать: граф никогда не согласится на побег. Однако сбир не отказался совсем от своего намерения, а только отложил его, рассчитывая, что пылкая натура де Бармона не вынесет скуки и бессмысленности заточения.

Приехав в Антиб, Бульо по приказанию графа, которому как будто доставляло удовольствие мучить его, стал разыскивать лодку для переезда на остров Сент-Маргерит. Поиски не заняли много времени. Имея на руках приказ кардинала, Бульо взял первую же подвернувшуюся рыбачью лодку.

Оставляя твердую землю, граф обернулся, и странная улыбка тронула его губы. Бульо, обманутый улыбкой, значения которой не понял, наклонился к графу и прошептал:

– Если вы хотите, еще есть время.

Граф посмотрел на сбира, пожал плечами и ничего не ответил.

Группа Леринских островов, в сторону которых направлялась лодка, состоит из нескольких безымянных и двух больших островов. Первый остров носит имя Сент-Маргерит, а второй – Сент-Онора. В описываемое нами время был укреплен только этот остров. Тут жили рыбаки и имелись развалины монастыря, основанного святым Гонорием в 400 году.

Остров Сент-Маргерит был необитаемым. Никто и не думал селиться на нем, окруженном опасными подводными рифами. Хотя сам остров со своими гранатовыми, померанцевыми и фиговыми деревьями представлял собой поистине райское плодородное место. Но именно на этом острове была возведена крепость, впоследствии приобретшая печальную известность уже в качестве тюрьмы.

Крепость эта высилась над прибрежными скалами и занимала большую часть острова. Она состояла из трех башен, связанных между собой переходами. Широкий и глубокий ров опоясывал ее стены, покрытые желтоватым мхом.

За несколько лет до начала нашего рассказа, в 1635 году, испанцы неожиданно овладели островом Сент-Маргерит. Кардинал, чтобы избежать повторения подобной катастрофы, решил поместить в крепости гарнизон из пятидесяти вышколенных солдат под начальством старого офицера. Этого же офицера он назначил и на должность губернатора. Для старика такое назначение было чем-то вроде выхода на пенсию. В крепости, вдали от мирских забот, он вел вполне спокойную жизнь, заключив молчаливое мирное соглашение с контрабандистами, изредка посещавшими остров.

Старик-офицер был высок и худощав, с сухими чертами лица. Одной руки и одной ноги у него не было. Звали его де л’Урсьер. Характер он имел скверный, постоянно ворчал и бранил своих подчиненных. Надо сказать, что день, когда он, в ранге майора, уволился из полка, праздновали и офицеры, и солдаты – до такой степени не любили они своего почтенного сослуживца.

Кардинал де Ришелье знал толк в людях. Назначив майора де л’Урсьера губернатором острова Сент-Маргерит и превратив его в тюремщика, он нашел именно то место, которое как нельзя лучше подходило этому сварливому и злобному человеку.

Вот от него-то граф де Бармон и должен был теперь зависеть довольно долгое время, потому что кардинал, с легкостью сажая в государственную тюрьму дворянина, не торопился выпускать его. И пленник мог быть уверен, что, не случись какого-нибудь из ряда вон выходящего случая, он умрет, забытый в тюрьме. Если, конечно, кардиналу не придет на ум, как это случалось иногда, отдать приказ отрубить бедолаге голову.

После переговоров и нескончаемых предосторожностей, призванных свидетельствовать о строгой дисциплине, налаженной комендантом, пленника в сопровождении конвоя впустили наконец в крепость.

Когда де л’Урсьеру доложили о прибытии посланца кардинала, тот как раз заканчивал завтрак. Майор застегнул мундир, надел шляпу, нацепил шпагу и отдал приказ впустить сбира. Франсуа Бульо поклонился и передал ему приказ. Губернатор пробежал бумагу глазами, после чего обратил внимание на графа, который стоял несколько позади. Он небрежно кивнул ему и сказал сухим и надменным тоном:

– Вы – граф де Бармон, так написано в этой бумаге.

– Да, – ответил граф, кланяясь.

– Я в отчаянии, решительно в отчаянии, – продолжил майор, – но у меня строгие приказания на ваш счет. Однако поверьте – гм! гм! – что я постараюсь соотнести мое природное человеколюбие с предписанной мне строгостью. Гм! гм! Будьте уверены, что я знаю обязанности дворян по отношению друг к другу.

Комендант, довольный своей речью, улыбнулся и гордо выпрямился. Де Бармон слегка поклонился и ничего не ответил.

– Вас сейчас проводят в вашу комнату, граф, гм! гм! – продолжал комендант, привычно покашливая. – Мне хотелось бы, чтобы эта комната была получше, но я вас не ждал, гм! гм! Позднее мы позаботимся о ваших удобствах. Берлок, – обратился он к солдату, неподвижно стоявшему у двери, – проводи этого господина – гм! гм! – в комнату под номером восемь, во вторую башню. Гм! гм! Она, кажется, самая удобная… К вашим услугам, милостивый государь, к вашим услугам, гм! гм!

Майор вышел в другую комнату, а граф в сопровождении Бульо и конвойных последовал за солдатом. Они миновали несколько переходов и остановились перед дверью, запертой на огромные запоры.

– Здесь, – сказал солдат.

Граф обернулся к Бульо и дружески протянул ему руку:

– Прощайте, мой старый друг. – Голос графа был кротким, но твердым, между тем как на губах его блуждала неопределенная улыбка.

– До свидания, ваше сиятельство, – с чувством воскликнул Бульо и пошел прочь, скрывая непрошеные слезы.

Дверь со зловещим шумом затворилась за пленником.

– Горе тем, кто осмелится помериться силой с графом де Бармоном, если он выйдет из тюрьмы… – шептал Бульо, в задумчивости спускаясь по лестнице, – а он выйдет, клянусь в этом, даже если ради его спасения мне придется подвергнуть опасности свою жизнь!

Глава V Взгляд назад

Фамилия графов де Бармон-Сенектер была одной из самых старинных и самых знатных в Лондоне. Можно было смело утверждать, что начало рода терялось во мраке времен. Один Бармон-Сенектер сражался в Бувине рядом с Филиппом Августом. Жуанвильская хроника говорит о кавалере де Бармон-Сенектере, умершем от чумы в Тунисе в 1270 году, во время Восьмого крестового похода короля Людовика IX. Франциск I на поле сражения при Мариньяно пожаловал Ангеррану де Бармон-Сенектеру титул графа в награду за храбрость: он сражался на глазах короля в продолжение всей этой жестокой битвы. Графы де Бармон всегда делали военную карьеру и дали Франции несколько знаменитых полководцев.

Но с течением времени могущество и богатство этого рода уменьшилось. В правление короля Генриха III дело дошло почти до бедности. Однако, гордясь безукоризненным прошлым, очередной граф де Бармон продолжал высоко держать голову. И если для того, чтобы достойно нести свое имя, ему приходилось жить в провинции и испытывать жестокие лишения, никто никогда не догадывался об этом.

Граф поступил на службу к королю Наварры отчасти затем, чтобы благодаря войне улучшить свое положение, отчасти из восхищения перед доблестью своего государя, великое будущее которого, быть может, он угадал. Храбрый, молодой, пылкий красавец-граф был любимцем женщин. Среди его любовных приключений было одно, в Кагоре, с девицей, которую он успел похитить накануне свадьбы с очень богатым испанцем. Испанец, весьма щепетильный в вопросах чести, потребовал удовлетворения от графа, который, в свою очередь, нанес ему два серьезных укола шпагой. Это дело вызвало много шума и принесло графу большой почет среди утонченных молодых людей. Однако, против ожидания, испанец выздоровел от ран. Они опять дрались, и на этот раз граф так отделал своего противника, что тот волей-неволей должен был отказаться от новой дуэли. Именно это приключение внушило графу отвращение к волокитству, а вовсе не боязнь мести, в которой поклялся ему неудачливый испанский герцог, имя которого было Пеньяфлор. Со времени последней дуэли граф больше ничего об испанце не слышал, но укоры совести продолжал испытывать, ведь из пустой прихоти было разрушено счастье честного человека.

Храбро сражаясь рядом с королем во всех его войнах, граф наконец в 1610 году, после смерти Генриха IV, удалился в свое поместье, испытывая отвращение к французскому двору и чувствуя потребность в отдохновении после долгой службы.

Лет через пять, соскучившись в уединении, а может быть, в надежде прогнать докучливое воспоминание, которое, несмотря на время, не переставало его мучить, граф решил жениться на молодой девушке, принадлежавшей к одной из лучших местных фамилий, кроткой и прелестной, но такой же бедной, как и он. И теперь материальное положение его делалось день ото дня все хуже. Однако этот союз был счастливым. В 1616 году графиня родила сына, того самого графа Луи, историю которого мы взялись рассказать.

Граф оказался нежным отцом, однако сына воспитал в строгости, желая сделать из него такого же сурового, храброго и честного дворянина, каким был он сам.

Молодой Луи рано почувствовал, что за внешней пышностью жизни их семьи скрывается тайная нищета, и понял, что должен добиться для себя независимого положения, которое позволило бы ему не только не быть в тягость обожаемым родителям, всем жертвовавшим для него, но и вернуть померкший блеск семейному имени. Вопреки обычаю своих предков, которые служили королю в сухопутных войсках, он чувствовал в себе склонность к морской службе. Благодаря прилежному попечению старого и достойного аббата, который из привязанности к семейству сделался наставником Луи, он получил приличное образование, чем и воспользовался. Описания путешествий – его любимое чтение – воспламенили воображение молодого графа. Все его мысли обратились к Америке, где, по словам моряков, золота имелось в изобилии. И теперь у него было только одно желание – увидеть эту таинственную землю и взять свою долю в богатой жатве, которую собирал каждый из побывавших там.

Отец его и особенно мать долго противились его просьбам. Старик, воевавший столько лет, не понимал, как его сын может предпочитать морскую службу службе в сухопутных войсках. Графиня в душе не желала видеть своего сына ни военным, ни моряком. Оба эти поприща пугали ее. Она опасалась неизвестности далеких странствий, и сердце ее страшилось разлуки, которая могла стать вечной.

Однако надо было решиться, и, поскольку молодой человек упорно стоял на своем, родители вынуждены были уступить и согласиться с его выбором, невзирая на возможные последствия.

Граф сохранил при дворе нескольких друзей, среди которых был и герцог де Бельгард, пользовавшийся большим расположением короля Людовика XIII, прозванного при жизни Справедливым, потому что он родился под знаком созвездия Весов. Граф де Бармон был прежде дружен и с герцогом д’Эперноном, произведенным в адмиралы в 1587 году. Признаться, графу не слишком хотелось обращаться к нему из-за слухов, распространившихся после убийства Генриха IV. Однако обстоятельства складывались таким образом, что ради благополучия сына граф должен был заставить умолкнуть свои чувства. Отправив письмо герцогу де Бельгарду, он написал и другое, к герцогу д’Эпернону, который в то время был губернатором Гвианы.

Оба ответа не заставили себя ждать. Старые друзья не забыли графа де Бармона и поспешили употребить свое влияние, чтобы услужить ему. Особенно герцог д’Эпернон, который благодаря своему адмиральскому званию мог быть исключительно полезен в деле помощи молодому человеку. Герцог писал, что с радостью берется представить Луи в высшем свете.

Это было в начале 1631 года. Луи де Бармону было тогда пятнадцать. Высокого роста, с гордой осанкой, одаренный редкой силой и большой ловкостью, молодой человек казался старше своих лет. С радостью узнал он, что его желание исполнилось и что больше нет никаких препятствий для его поступления во флот. В письме герцога д’Эпернона заключалась просьба к графу прислать своего сына в Бордо как можно скорее, чтобы он, герцог, немедленно мог определить его на военное судно, где юноша начнет постигать азы морской службы.

Через два дня после получения письма молодой человек, с трудом вырвавшись из объятий матери, почтительно простился с отцом и на хорошей лошади в сопровождении доверенного слуги уже ехал по дороге в Бордо.

Флот долгое время находился во Франции в небрежении. В Средние века морское дело было полностью предоставлено частным лицам, правительство не интересовалось им, в отличие от других континентальных государств, которые приобрели если не преимущество, то по крайней мере некоторое влияние на морях. Так, мы видим, что в царствование Франциска I, который, однако, был одним из самых воинственных французских королей, Анго, арматор из Дьеппа, у которого в мирное время португальцы отняли судно, снарядил целый флот с позволения короля, не имевшего возможности оказать ему поддержку, и блокировал лисабонский порт, прекратив военные действия только тогда, когда заставил португальцев направить во Францию посланников, чтобы смиренно просить мира у короля.

С открытием Нового Света и не менее важным открытием мыса Доброй Надежды мореплавание становилось все более оживленным, охватывая все большие и большие территории. Это заставило французскую корону осознать необходимость создания военного флота для защиты торговых судов от нападения пиратов.

Только в царствование Людовика XIII этот план начал приводиться в исполнение. Кардинал де Ришелье, государственный муж широчайшего кругозора, которого английский флот заставил пережить немало неприятных минут во время продолжительной осады Ла-Рошели, издал несколько указов, относившихся к флоту, и основал школу навигации для воспитания желавших служить молодых дворян.

Франция обязана этому великому министру первой мыслью о военном флоте, которому суждено было бороться с испанским и голландским флотом, а в царствование Людовика XIV поколебать на время могущество Англии.

В эту-то школу, основанную Ришелье, и поступил виконт де Бармон благодаря поддержке герцога д’Эпернона. Старый герцог сдержал слово, данное своему товарищу по оружию: он не переставал покровительствовать молодому человеку, что, впрочем, не составляло большого труда, поскольку виконт выказывал необыкновенные и весьма редкие в то время способности в деле освоения избранной им профессии.

В 1641 году он был уже капитаном, командиром двадцатишестипушечного фрегата.

К несчастью, ни старый граф де Бармон, ни его жена не могли насладиться успехами сына и новыми перспективами, открывавшимися для их дома: оба умерли, один вслед за другим, оставив молодого человека сиротой в двадцать два года.

Луи, как почтительный сын, истинно любивший своих родителей, оплакивал их, особенно горевал он о матери, которая всегда была добра и нежна к нему. Но за те несколько лет, что он ходил в долгие плавания, Луи уже привык жить самостоятельно и полагаться только на самого себя. Поэтому потеря родителей была для него менее чувствительна и горестна, чем если бы он никогда не оставлял домашнего крова.

Являясь теперь единственным представителем своей фамилии, он стал серьезно смотреть на жизнь и удвоил усилия, чтобы вернуть былую славу имени, которое благодаря его рвению уже начинало сиять новым блеском.

Герцог д’Эпернон был еще жив. Но, забытый обломок поколения, уже почти совершенно исчезнувшего, этот больной старик, давно поссорившийся с кардиналом Ришелье, теперь не имел прежнего влияния и ничего не мог сделать для того, кому он так горячо покровительствовал еще несколько лет назад.

Однако граф де Бармон не терял бодрости духа. Дворянство не любило морскую службу, хорошие морские офицеры были редки, и граф решил, что, не вмешиваясь в политические интриги, он сумеет проложить себе путь наверх.

Случай, который невозможно было предвидеть, должен был разрушить его честолюбивые планы и навсегда погубить его карьеру. Вот как это произошло.

Граф де Бармон командовал тогда «Эригоном», двадцатишестипушечным фрегатом. После довольно продолжительного плавания у алжирских берегов, защищая французские торговые суда от берберийских пиратов[4], его фрегат вошел в Гибралтарский пролив, чтобы потом выйти в океан и возвратиться в Брест. Но в ту минуту, когда судно входило в пролив, на него вдруг обрушился встречный ветер, и после отчаянных попыток продолжить путь судно было вынуждено лавировать несколько часов и наконец укрыться в гавани города Альхесирас, на испанском берегу.

Зная по опыту, что пройдет дня три или четыре, прежде чем ветер позволит пересечь пролив, граф де Бармон приказал спустить лодку и отправился на берег. Город Альхесирас, очень древний, был невелик, невзрачен и малонаселен. Только с тех пор, как англичане овладели Гибралтаром, находящимся по другую сторону бухты, испанцы поняли важность Альхесираса и превратили его в образцовый порт.

У графа не было никакой другой причины ехать в Альхесирас, кроме беспокойства, свойственного морякам, побуждающего их садиться в шлюпку и оставлять свой корабль тотчас, как только они войдут в бухту.

Торговые связи тогда еще не были налажены так хорошо, как в теперешние времена, правительства еще не имели обыкновения посылать в иностранные порты консулов, чтобы защищать торговые сделки своих соотечественников. Военные суда, которые случай приводил в какой-либо порт, должны были оказывать поддержку находящимся там торговцам из родной страны, ежели их интересы ущемлялись.

Отдав приказание прибыть за ним на закате, капитан в сопровождении только одного матроса по имени Мигель, к которому он был очень привязан и который сопровождал его повсюду, отправился по извилистым улицам Альхесираса, с любопытством осматривая все, что попадалось ему на глаза.

Этот Мигель, с которым мы часто будем встречаться впоследствии, был малый огромного роста, лет тридцати, с умным лицом, питавший к своему капитану искреннюю преданность с тех пор, как четыре года назад тот спас его с риском для собственной жизни, бросившись на лодке в открытое море в ужасную погоду, чтобы оказать помощь, когда Мигель упал в воду с мачты, поправляя запутавшиеся снасти. С тех пор матрос не расставался с графом. Родившийся в окрестностях По, на родине Генриха IV, он был, подобно этому королю, весел, насмешлив и чуть скептичен. Превосходный матрос, отчаянно храбрый, обладавший необыкновенной силой, Мигель олицетворял собой типичного баска, натуру сильную и грубую, но честную и верную.

В сердце Мигеля, прозванного, конечно же, Баском, нашлось место еще только для одной такой же привязанности, которую Мигель питал к своему командиру. Это был бретонский матрос, мрачный и угрюмый, составлявший полную противоположность Мигелю. Из-за медлительного характера экипаж прозвал этого матроса Дрейфом, и тот так привык к этому имени, что почти забыл свое собственное.

Услугу, которую граф оказал Мигелю, Мигель оказал однажды Дрейфу, и по этой причине искренне привязался к бретонцу, хоть и насмехался над ним и поддразнивал его с утра до вечера.

Бретонец это понимал и при каждом удобном случае выказывал, насколько позволял его замкнутый, необщительный характер, свою признательность баску, полностью подчиняясь ему и никогда не возмущаясь требованиями, часто непомерными.

Мы так долго говорили об этих двух людях потому, что им придется играть важную роль в нашем повествовании и читателю необходимо узнать их как можно лучше.

Граф де Бармон и Мигель Баск продолжали прогуливаться по улицам, один размышляя и наслаждаясь солнцем, другой уважительно следуя в нескольких шагах позади и отчаянно куря трубку с таким коротким чубуком, что огонь почти касался губ. Скоро они дошли до окраины города и стали подниматься на холм по довольно крутой тропинке, заросшей по бокам кустами алоэ. С вершины холма открывалась панорама залива – к слову сказать, одна из прекраснейших в мире.

Было около двух часов пополудни – самое жаркое время. Горожане удалились в дома для сиесты, так что моряки не встретили по дороге ни одной живой души. И если бы книга «Тысяча и одна ночь», переведенная столетием позже, была известна в то время, граф без особых усилий вообразил бы себе, что это город из арабских сказок, жителей которого усыпил злой волшебник, – так вокруг было тихо и пустынно. Словно усиливая это впечатление, ветер стих, воздух был неподвижен, и обширная водная скатерть недвижно расстилалась внизу, под ногами графа, который рассеянно смотрел на свой фрегат, издали казавшийся небольшой лодкой. Мигель курил и, широко расставив ноги и заложив руки за спину – любимая поза моряков, – тоже любовался окрестностями.

– Смотрите-ка! – сказал он вдруг.

– Что такое? – спросил граф, обернувшись.

– Сюда галопом несется всадница. Что за странная фантазия прогуливаться в такую жару!

– Где? – спросил граф.

– Вон там, капитан, – ответил Мигель, протягивая руку.

Граф устремил взгляд в ту сторону, куда указывал Мигель.

– Эта лошадь взбесилась! – вскричал он, присмотревшись внимательнее.

– Вы так думаете, капитан? – спокойно спросил матрос.

– Я уверен! Посмотри! Всадница отчаянно вцепилась в гриву, несчастная погибла!

– Очень может быть, – философски заметил Мигель.

– Скорее, скорее! – вскричал капитан, бросаясь навстречу всаднице. – Надо спасти эту женщину даже ценой собственных жизней!

Матрос ничего не ответил, а только, чтобы не повредить трубку, вынул ее изо рта, положил в карман и потом ринулся вслед за своим капитаном.

Берберийская лошадь арабских кровей, с маленькой головой и тонкими породистыми ногами мчалась как ураган. Она бешено неслась по узкой тропинке, в глазах ее сверкали молнии, а из расширенных ноздрей как будто вылетал огонь. Всадница, ухватившись обеими руками за длинную гриву, обезумев от страха, чувствовала себя уже погибшей и время от времени глухо вскрикивала. Далеко позади нее, почти неприметными точками на горизонте, во весь опор скакали несколько всадников. Тропинка, по которой мчалась лошадь, вела прямо к глубочайшей пропасти, и пропасть эта приближалась с головокружительной быстротой. Только безумец или человек, наделенный мужеством льва, мог пытаться спасти несчастную. Однако оба моряка, не рассуждая и не колеблясь, стали по правую и левую сторону тропинки и молча ждали. Они поняли друг друга.

Прошло две или три минуты, и лошадь пролетела мимо графа и матроса подобно вихрю, но они все же успели кинуться к ней и ухватиться за поводья. С минуту бешеное животное тащило их за собой. Шла борьба человека с животной силой. Наконец лошадь была побеждена и, хрипя, повалилась на землю. Граф подхватил на руки молодую женщину, столь чудесно спасенную, унес ее с дороги и почтительно опустил на землю. Всадница от страха лишилась чувств.

Граф, догадываясь, что подъезжавшие мужчины приходились родственниками или друзьями той, которой он оказал такую важную услугу, привел в порядок свою одежду и молча ждал, с восхищением глядя на красавицу, распростертую у его ног.

Это была прелестная семнадцатилетняя девушка, с тонкой и гибкой талией, с нежными чертами лица. Ее черные волосы, длинные и шелковистые, выбились из-под сетки, удерживавшей их, и душистыми локонами рассыпались по плечам. Костюм, чрезвычайно богатый, указывал на знатное происхождение молодой особы. Впрочем, так же как и аристократизм, присущий всему ее облику. Легкий румянец говорил о том, что всадница быстро возвращается к жизни.

Мигель Баск с невозмутимым спокойствием, из которого ничто не могло его вывести, оставался при лошади, которая стояла, дрожа всем телом, но уже не оказывала сопротивления. Мигель снял с нее подпругу, сорвал пук травы и начал обтирать, восхищенно бормоча:

– Какое благородное и прекрасное животное! Было бы жаль, если бы оно упало в эту ужасную пропасть. Я рад, что оно спаслось!

О молодой девушке благороднейший матрос вовсе не думал, весь его интерес сосредоточился на лошади. Обтерев и снова взнуздав, он подвел ее к графу.

– Вот, – сказал он с довольным видом, – теперь она усмирена. И ребенок может вести ее в поводу.

Между тем всадники быстро приближались и скоро подъехали к французским морякам.

Глава VI Увлечение

Всадников было четверо. Двое казались важными людьми, двое других были в одежде слуг. В нескольких шагах от графа двое первых спешились, бросили поводья слугам и, с шляпами в руках подойдя к графу, учтиво поклонились. Граф также отвечал вежливым поклоном, украдкой рассматривая их. Первый был человек лет шестидесяти, высокого роста, с благородной осанкой, лицо его было красиво и на первый взгляд доброжелательно. Но, приглядевшись внимательнее, можно было приметить по мрачному огню черных глаз, что эта доброжелательность была только маской. Выдающиеся вперед скулы, довольно низкий лоб, нос, загнутый как птичий клюв, и квадратный подбородок выдавали злой нрав этого человека, смешанный с упрямством и гордыней.

На мужчине был богато расшитый охотничий костюм, а массивная золотая цепь, называвшаяся тогда фанфаронкой, несколько раз обвивала его шляпу с султаном из страусиных перьев. Фанфаронку ввели в моду авантюристы, возвращавшиеся из Новой Испании, и, как ни была эта мода смешна, горделивые кастильцы с восторгом принялись ей следовать.

Спутник этого знатного господина был гораздо моложе его, но одет столь же богато. Весь облик молодого человека казался настолько обыкновенным и незначительным, что можно было пройти мимо, не обратив на него никакого внимания, если бы не бегающие серые глаза и рот с тонкими насмешливыми губами.

Старший из всадников поклонился во второй раз.

– Милостивый государь, – сказал он, – я герцог Пеньяфлор. Та, кому вы спасли жизнь, подвергая опасности собственную, – моя дочь донья Клара Пеньяфлор.

Граф де Бармон был уроженец Лангедока и говорил по-испански так чисто, словно на родном языке.

– Я рад, – ответил он с любезным поклоном, – что послужил орудием Провидения и спас вашу дочь.

– Мне кажется, – заметил второй всадник, – следовало бы оказать помощь донье Кларе, милая кузина наверняка серьезно пострадала.

– Не беспокойтесь, – ответил граф, – причиной обморока было всего лишь волнение. Если не ошибаюсь, мадемуазель уже начинает приходить в себя.

– В самом деле, – сказал герцог, – я, кажется, видел, что она пошевелилась. Лучше ее не трогать и дать опомниться, таким образом мы избегнем потрясения, последствия которого очень опасны для созданий нервных и впечатлительных – таких, как моя милая дочь.

Все это было сказано холодным, сдержанным голосом, весьма отличающимся от того, каким должен бы говорить отец, дочь которого чудом избежала смерти. Молодой офицер не знал, что и думать об этом истинном или притворном равнодушии. Не исключено, что это была только показная испанская спесь и герцог просто стеснялся проявлять свои чувства при посторонних, а на самом деле он любил свою дочь так сильно, как только позволяла его высокомерная и честолюбивая натура.

– Милостивый государь, – продолжал герцог, посторонившись, чтобы представить сопровождавшего его господина, – имею честь рекомендовать вам моего родственника и друга, графа дона Стенио де Безар-Суза.

Оба поклонились. Граф не имел никакой причины сохранять инкогнито, он понял, что настала минута сказать, кто он такой.

– Господа, – сказал он, – я граф Луи де Бармон-Сенектер, капитан флота его величества французского короля и командир фрегата «Эригон», в настоящее время стоящего на якоре в бухте Альхесираса.

Услышав имя графа, герцог страшно побледнел, брови его сдвинулись, и он бросил на Луи де Бармона быстрый пронзительный взгляд. Но смятение его продолжалось не более секунды. Сильнейшим усилием воли испанец сумел скрыть чувства, охватившие его, придал своему лицу прежнее бесстрастное выражение и с улыбкой поклонился. Лед был растоплен. Когда все трое узнали друг в друге людей благородного происхождения, их обращение друг с другом тотчас изменилось. Они сделались так же любезны, как прежде были холодны и сдержанны. Герцог первый возобновил разговор самым дружеским тоном:

– Вероятно, чтобы посетить эти края, вы пользуетесь перемирием, объявленным некоторое время тому назад нашими странами?

– Извините, герцог, я не знал, что военные действия прекратились. Я давно уже в море и не получаю известий из Франции. Случай привел меня к этим берегам. Несколько часов тому назад я укрылся в бухте Альхесираса, чтобы переждать, пока не переменится ветер, чтобы пересечь пролив.

– Я благословляю этот случай, граф, ему я обязан спасением своей дочери.

Донья Клара открыла глаза. Она была еще очень слаба, но постепенно начинала припоминать, что произошло.

– О! – промолвила она тихим, дрожащим голосом. – Без этого кабальеро я бы умерла.

Она силилась улыбнуться, устремив на молодого человека большие глаза, наполненные слезами. Не передаваемое словами выражение признательности читалось в этом взгляде.

– Как вы себя чувствуете, дочь моя? – спросил герцог.

– Теперь я совершенно оправилась, благодарю вас, отец, – ответила донья Клара. – Когда я почувствовала, что Морено перестал повиноваться узде и понес, я сочла себя погибшей и от страха лишилась чувств… Но где же бедный Морено? – спросила она. – Не случилось ли с ним несчастья?

– Успокойтесь, сеньорита, – ответил граф с улыбкой и указал на коня, – он цел и невредим и совсем успокоился. Вы можете даже, если вам угодно, без всякого опасения возвратиться домой верхом.

– Конечно, я поеду на добром Морено, – сказала донья Клара, – я нисколько не сержусь на него за его шалость, хотя она могла дорого обойтись мне.

– Граф, – сказал герцог, – смею надеяться, что мы не расстанемся на этом. Вы воспользуетесь нашим дружественным гостеприимством и посетите наш замок.

– К несчастью, я не хозяин своим поступкам, герцог. Долг службы требует моего немедленного возвращения на фрегат. Уверяю вас, я весьма сожалею, что не могу ответить на ваше благосклонное предложение иначе как отказом.

– Неужели вы так скоро выходите в море?

– Нет, напротив, я надеюсь, – отвечал граф, сделав ударение на этих словах, – остаться здесь еще на некоторое время.

– Раз так, – возразил, улыбнувшись, герцог, – я не принимаю вашего отказа и уверен, что скоро мы увидимся и познакомимся поближе.

– Это мое искреннейшее желание, – отвечал молодой человек, украдкой бросив взгляд на донью Клару, которая покраснела и потупилась.

Граф простился со всеми и направился к Альхесирасу, между тем как всадники удалились шагом в противоположном направлении. Капитан шел, задумавшись, вспоминая странное приключение, героем которого он так неожиданно сделался. Он воскрешал в памяти малейшие подробности случившегося, восхищаясь необыкновенной красотой девушки, которой имел счастье спасти жизнь.

Постоянно занимаясь делами службы, почти всегда находясь в море, граф, хотя ему было уже почти двадцать пять лет, не был влюблен и даже никогда не думал о любви. Женщины, которых он видел до сих пор, не произвели никакого впечатления на его сердце, мысли его всегда оставались свободны, и никакое серьезное чувство еще не смутило спокойствия его души. Поэтому с некоторым испугом, смешанным с удивлением, думал он о встрече, которая прервала его спокойную прогулку. Граф де Бармон вдруг обнаружил, что красота доньи Клары и ее милые слова произвели на него сильное впечатление и что ее образ преследует его.

– Полно, полно! – сказал он, несколько раз покачав головой, как бы для того, чтобы прогнать докучливую мысль. – Я, верно, сошел с ума.

– О чем это вы, капитан? – спросил Мигель Баск, воспользовавшийся восклицанием графа, чтобы дать волю соображениям, которые он горел нетерпением выразить вслух. – Надо признаться, этой молодой особе здорово повезло, что мы подоспели вовремя.

– Действительно повезло, – отвечал граф, – без нас девушка погибла бы.

– Это правда. Бедняжка!

– Это было бы ужасно. Она так молода и хороша!

– Недурна. Только я нахожу ее немножко худощавой и чересчур уж бледной.

Граф улыбнулся. Ободренный матрос продолжал:

– Позволите ли вы дать один совет, капитан?

– Какой? Говори, не бойся.

– Бояться-то я не боюсь, черт меня побери. Только мне бы не хотелось вас огорчить.

– Огорчить меня, Мигель? Чем?

– Вот видите ли, капитан, когда вы сказали ваше имя старому герцогу…

– И что же случилось?

– Случилось то, что он вдруг побледнел как смерть, нахмурил брови да так страшно на вас посмотрел, что мне представилось, будто он хочет вас убить. Вам не кажется это странным, капитан?

– Это невозможно, ты ошибаешься.

– Вы этого не заметили, потому что смотрели на донью Клару, а я все видел и знаю точно, о чем говорю.

– Но послушай, Мигель, я никогда не встречался с этим господином. С какой же стати он должен меня ненавидеть? Ты мелешь чепуху, друг мой.

– Нет, капитан, я знаю наверное, что говорю. Встречались вы с ним или нет, это не мое дело. А то, что он вас знает, и даже достаточно хорошо, об этом я могу побиться об заклад.

– Если ты утверждаешь, что он знает меня, пусть будет так. Но мне, по крайней мере, точно известно, что я никогда и ничем его не оскорбил.

– Этого никогда нельзя знать наверняка, капитан. Видите ли, я баск и давно знаю испанцев. Это странный народ. Они горды, как петухи, и злопамятны, как демоны. Поверьте мне, остерегайтесь их всегда, это не повредит. К тому же у этого старика лицо очень хитрое, он мне не нравится.

– Во всех твоих рассуждениях нет здравого смысла, Мигель. И я, верно, такой же сумасшедший, как и ты, раз слушаю тебя.

– Хорошо, хорошо, – матрос покачал головой, – мы еще увидим, ошибся ли я.

На том разговор и закончился. Однако слова Мигеля задели Луи де Бармона больше, чем он хотел показать. И на фрегат граф возвратился с озабоченным видом.

На другой день к десяти часам утра к фрегату подплыла щегольская шлюпка. В шлюпке сидели герцог Пеньяфлор и граф де Безар-Суза, его неразговорчивый родственник.

– Право, любезный граф, – сказал герцог добродушным тоном после первых слов приветствий, – вы, вероятно, сочтете меня бесцеремонным, но я появился, чтобы вас увезти.

– Увезти? – с улыбкой переспросил молодой человек.

– Истинная правда. Представьте себе, граф, моя дочь непременно хочет вас видеть и говорит только о вас. Она делает со мной почти все, что ей заблагорассудится, – чему, вероятно, вы не удивитесь. И вот по ее пожеланию я здесь, чтобы привезти вас в замок.

– Действительно, – сказал, поклонившись, дон Стенио, – сеньорита донья Клара непременно хочет видеть вас, капитан.

– Однако… – начал граф.

– Я решительно ничего не желаю знать, – живо возразил герцог, – вы должны решиться, любезный граф, вам придется повиноваться, вы знаете, что слово дамы – закон. Едем же! Не беспокойтесь, это недалеко, всего в двух милях отсюда.

Граф, в душе испытывавший сильное желание увидеть донью Клару, заставил упрашивать себя только из приличия. Отдав необходимые приказания своему лейтенанту, он отправился с герцогом Пеньяфлором в сопровождении Мигеля Баска, ставшего тенью своего капитана.

Таким образом началось знакомство, которое почти тотчас переросло в любовь, имевшую такие ужасные последствия для обоих молодых людей. Герцог и неразлучный с ним кузен осыпали графа уверениями в дружбе, предоставили ему полную свободу в замке и как будто не замечали привязанности, возникшей между доньей Кларой и Луи де Бармоном.

Тот, впервые поглощенный страстью, предавался чувству всем своим доверчивым и необузданным сердцем. Донья Клара, наивная молодая девушка, воспитанная в суровой строгости испанских нравов, была андалузкой с головы до пят. Со счастливым трепетом приняла она признание в любви, которую разделяла с первой минуты.

Итак, казалось, в замке все были счастливы. Только Мигель Баск портил картину своим хмурым видом: чем быстрее дело приближалось к развязке, которой так желали молодые люди, тем мрачнее и озабоченнее он становился.

Наконец фрегат снялся с якоря и отправился в Кадис. Герцог Пеньяфлор, его дочь и дон Стенио тоже отплыли на этом фрегате: герцогу нужно было отправиться в Севилью, где у него было большое имение. Он с радостью принял сделанное ему графом предложение доставить его в Кадис, расположенный всего в двадцати с небольшим милях от Севильи.

На другой день по прибытии фрегата в Кадис Луи де Бармон надел свой парадный мундир и отправился к герцогу Пеньяфлору. Герцог принял графа с самым дружеским расположением. Ободренный приемом, граф, преодолевая робость, стал по всей форме просить руки доньи Клары. Герцог благосклонно принял это предложение, сказав, что ожидал его и что оно отвечает его искреннему желанию, так как составит счастье обожаемой им дочери. Он лишь заметил, что, хотя между обеими странами заключено перемирие, однако мир еще не подписан, хотя, по всей вероятности, это скоро случится. И тем не менее он боится, как бы известие о браке не повредило карьере графа, настроив кардинала против него. Эта мысль уже неоднократно приходила в голову молодому офицеру, поэтому он опустил голову, не смея отвечать, так как, к несчастью, не имел никакого основательного довода, чтобы опровергнуть возражение герцога. Тот поспешил ему на помощь, сказав, что знает очень простой способ устроить все ко всеобщему удовольствию и обойти это, казалось бы, непреодолимое затруднение. Граф, трепеща от радости и надежды, спросил, какой же это способ. Тогда герцог объяснил, что дело идет всего лишь о тайном браке. Но когда война закончится и в Париж отправят посольство, обо всем тут же будет объявлено кардиналу, которого уже не оскорбит этот брачный союз.

Мечты молодого человека о счастье были так близки к краху, что он не нашел ни малейшего возражения на предложение герцога. Брак, хотя и тайный, будет тем не менее действителен, а до остального ему было мало дела. И он согласился на все условия, которые выдвинул герцог. В том числе и на следующее: брак совершится будто бы втайне от герцога Пеньяфлора, на случай если враги постараются настроить против него короля. Ведь тогда герцог Пеньяфлор сможет сослаться на свое неведение и таким образом избежать недоброжелательности тех, кто ищет случая погубить его.

Граф не совсем понял, какое дело испанскому королю до его брака, но так как герцог говорил весьма убедительно и, по-видимому, очень боялся неудовольствия короля, граф согласился на все.

Через два дня, ночью, молодые люди были тайно обвенчаны в церкви Мерсед священником, согласившимся за немалую мзду помочь этому не совсем законному делу. Мигель Баск и Дрейф были свидетелями у де Бармона, который по настоятельной просьбе герцога не сообщил о своей тайне ни одному из офицеров команды. Тотчас после обряда венчания свидетели новобрачной увезли ее, между тем как ее молодой муж, весьма раздосадованный, возвратился на свой фрегат.

Когда на следующий день граф явился к герцогу, тот сказал ему, что, для того чтобы лишить недоброжелателей всякого повода к сплетням, он счел за лучшее отослать дочь на некоторое время к родственнице, живущей в Гранаде. Граф ничего не ответил на это и ушел, сделав вид, будто его убедили неправдоподобные доводы тестя. Он начинал находить поступки герцога странными и решил действовать, чтобы рассеять сомнения, поселившиеся в его душе.

Дрейф и Мигель Баск были отправлены разузнать все, что можно. Через две недели графу, к его немалому удивлению, стал известен результат их поисков: донья Клара находилась не в Гранаде, а в очаровательном городке Санта-Мария, расположенном напротив Кадиса на противоположном берегу рейда. Собрав все необходимые ему сведения, он с Мигелем Баском, который говорил по-испански, как уроженец Севильи, послал письмо донье Кларе и с наступлением ночи в сопровождении своих верных матросов высадился на берегу в Санта-Марии. Граф поставил матросов караулить, а сам направился прямо к дому, в котором жила донья Клара.

Дверь отворила сама донья Клара. Радость супругов была безмерна. Незадолго до восхода солнца граф покинул свою жену. А к десяти часам он отправился, как обычно, с визитом к тестю, ничем не выдав, что знает местонахождение доньи Клары.

Герцог принял графа, как всегда, весьма любезно. Так продолжалось около месяца. Однажды граф получил неожиданное известие о возобновлении военных действий между Францией и Испанией. Он был вынужден оставить Кадис, но перед этим хотел нанести последний визит герцогу и потребовать от него откровенного объяснения своего поведения. А в том случае, если это объяснение не удовлетворит его, де Бармон решил похитить собственную жену.

Когда граф пришел к герцогу, доверенный слуга герцога сообщил ему, что его господина вдруг потребовал к себе король и он уехал в Мадрид час назад, не имея возможности, к своему величайшему сожалению, проститься с графом. При этом известии у графа де Бармона возникло предчувствие несчастья. Он побледнел, но сумел справиться с волнением и холодно спросил слугу, не оставил ли его господин письма или записки. Слуга ответил утвердительно и подал графу запечатанный конверт. Дрожащей рукой граф сорвал печать и пробежал письмо глазами. То, что заключалось в этом письме, произвело на него такое впечатление, что он пошатнулся, и если бы слуга не бросился его поддержать, то, несомненно, упал бы.

– Да! – прошептал Луи де Бармон. – Мигель был прав!

Он в бешенстве скомкал письмо, но сумел взять себя в руки и, дав слуге несколько луидоров, поспешно удалился.

– Бедный молодой человек! – прошептал слуга, печально качая головой.

Глава VII Отчаяние

В нескольких шагах от гостиницы, где останавливался герцог, Луи де Бармона нагнал Мигель.

– Скорее, скорее шлюпку, мой добрый Мигель! – вскричал граф. – Речь идет о жизни и смерти!

Состояние командира напугало матроса. Он хотел спросить, что случилось, но тот дал ему знак молчать и только повторил приказание сейчас же достать лодку. Мигель понурил голову.

– Увы! Я предвидел это, – горестно прошептал он и бросился к гавани. Понимая, что граф торопится, Мигель Баск нанял десятивесельную лодку. Вскоре на пристани показался граф де Бармон.

– Десять луидоров вам и вашему экипажу, если вы будете в Пуэрто через двадцать минут! – вскричал он, бросаясь в лодку.

От сильного толчка та чуть не перевернулась. Матросы взялись за весла, и лодка заскользила по воде. Граф де Бармон, не сводя глаз с городка Санта-Мария, беспрестанно повторял задыхающимся голосом:

– Скорее, скорее!

Они стрелой пролетели мимо фрегата, который готовился сняться с якоря. Наконец они достигли Санта-Марии.

– Никто не должен идти за мной! – крикнул капитан, спрыгнув на берег.

Но Мигель не обратил ни малейшего внимания на этот приказ и бросился вслед за своим командиром, не желая оставлять его в таком ужасном положении. Хорошо, что матрос решился на это, – когда он добежал до дома, где жила донья Клара, он увидел, что молодой человек лежит без сознания на земле, дом пуст, а донья Клара исчезла. Матрос взвалил капитана себе на плечи и добежал до шлюпки, где уложил его так осторожно, как только мог.

– Куда плыть? – спросил один из гребцов.

– К французскому фрегату, и как можно скорее, – отвечал Мигель.

Лодка подплыла к фрегату, Мигель заплатил гребцам обещанную мзду и с помощью матросов поднял капитана на судно, а затем перенес в каюту. Прежде всего необходимо было сохранить тайну и не возбудить подозрений команды и начальства, поэтому Мигель в своем рапорте лейтенанту приписал состояние, в котором находился капитан, падению с лошади. Потом, сделав знак Дрейфу следовать за ним, спустился в каюту. Граф де Бармон лежал неподвижно, как мертвый. Судовой врач фрегата ухаживал за ним, но не мог пробудить его к жизни. Казалось, она покинула его навсегда.

– Отошлите ваших помощников, довольно будет и нас с Дрейфом, – сказал Мигель доктору.

Врач все понял и знаком отпустил помощников. Когда дверь затворилась за последним из них, матрос отвел доктора в сторону и тихо сказал:

– Майор, командир узнал страшное известие, вызвавшее тяжелый кризис. Я сообщаю это вам, майор, потому что врач – это все равно что духовник.

– Можешь быть спокоен, мой милый, – отвечал майор, – тайна командира в надежных руках.

– Я убежден в этом. Пусть весь экипаж думает, будто командир упал с лошади, понимаете?.. Я уже написал об этом лейтенанту, подавая рапорт.

– Очень хорошо. Я подтвержу твои слова.

– Благодарю, майор. Мне остается задать вам еще один вопрос.

– Говори.

– Вы должны получить от лейтенанта разрешение, чтобы из всего экипажа никто, кроме Дрейфа и меня, не ухаживал за командиром. Видите ли, майор, мы его старые матросы, он может быть с нами откровенен. Кроме того, ему будет приятно видеть нас возле себя. Вы получите разрешение от лейтенанта, майор?

– Да, мой друг, я знаю, ты человек честный и очень привязан к командиру, знаю также, что он полностью доверяет тебе. Не тревожься, я все устрою. Пока граф болен, только ты и твой товарищ будете входить сюда вместе со мной.

– Крайне вам признателен, майор. Если представится случай, я отблагодарю вас. Говорю вам по чести, как баск, вы – предостойнейший человек.

Врач расхохотался и, прекращая разговор, сказал:

– Вернемся к нашему больному!

Несмотря на все принятые врачом меры, обморок графа продолжался целый день.

– Потрясение слишком сильно, – заметил врач, – могло произойти кровоизлияние в мозг.

Только к вечеру, когда фрегат, оставив далеко позади кадисский рейд, давно уже шел под парусами, состояние графа несколько улучшилось.

– Сейчас он придет в себя, – сказал доктор.

Действительно, судорога пробежала по телу Луи де Бармона, он открыл глаза, но взгляд его был мутным и диким. Он поводил глазами, как бы стараясь понять, где находится и почему лежит в постели. Три человека участливо наблюдали за этим возвращением к жизни. Правда, выглядело все это довольно тревожно. Особенно был обеспокоен врач. Лоб его нахмурился, брови сдвинулись от волнения. Вдруг граф приподнялся и сказал резким и повелительным голосом, обращаюсь к Мигелю:

– Лейтенант, почему вы не собрали экипаж к сражению? Ведь испанский корабль удаляется от нас!

Врач сделал Мигелю знак.

– Извините, командир, – отвечал матрос, потакая фантазии больного, – все готово к сражению.

– Очень хорошо, – сказал больной.

Потом вдруг мысли его переменились и он прошептал:

– Она придет, она мне обещала!.. Нет! Нет! Она не придет… Теперь она умерла для меня!.. Умерла! Умерла! – повторил он глухим голосом.

Потом вдруг громко вскрикнул:

– О! Как я страдаю, боже мой! – И слезы полились из его глаз.

Граф закрыл лицо руками и опять упал на постель. Оба матроса тревожно всматривались в бесстрастное лицо врача, стараясь прочесть на нем, чего они должны опасаться и на что надеяться. Внезапно врач облегченно вздохнул, провел рукой по лбу, влажному от пота, и, обернувшись к Мигелю, сказал:

– Слава богу! Он плачет, он спасен!

– Слава богу! – повторили матросы, набожно перекрестившись.

– Не кажется ли вам, что он повредился рассудком, майор? – спросил Мигель дрожащим голосом.

– Нет, это не сумасшествие, а всего лишь бред. Он скоро заснет, не оставляйте его. Проснувшись, он не будет помнить ничего. Если попросит пить, дайте приготовленное мною лекарство, которое я оставил на столе.

– Слушаюсь, майор.

– Теперь я пойду, а если случится что-нибудь непредвиденное, сейчас же дайте мне знать. Впрочем, я еще зайду ночью.

Врач ушел. Его слова вскоре подтвердились: мало-помалу граф де Бармон заснул тихим и спокойным сном. Оба матроса стояли неподвижно возле его постели. Никакая сиделка не смогла бы ухаживать за больным с такой трогательной заботой, как эти два человека, внешне черствые и грубые, но такие добросердечные.

Так прошла ночь. Врач несколько раз приходил и всегда уходил через несколько минут с довольным видом, приложив палец к губам. К утру, при первом луче солнца, ворвавшемся в каюту, граф сделал движение, открыл глаза и, слегка повернув голову, сказал слабым голосом:

– Мой добрый Мигель, дай мне воды.

Матрос подал ему стакан.

– Я совсем разбит, – прошептал граф, – стало быть, я был болен?

– Да, немного, – отвечал матрос, – но теперь все прошло, слава богу. Надо только запастись терпением.

– Мне кажется, я чувствую, как фрегат движется… Разве мы под парусами?

– Так точно, командир.

– Кто же приказал сниматься с якоря?

– Вы сами вчера вечером.

– А! – Граф возвратил стакан.

Голова его тяжело упала на подушку, и он замолчал. Однако он не спал, глаза его были открыты, взор беспокойно блуждал по стенам каюты.

– Вспоминаю! – прошептал он, и слезы снова брызнули из его глаз. Потом он резко повернулся к Мигелю Баску. – Это ты меня поднял и принес на фрегат?

– Я, капитан.

– Благодарю. Однако, может быть, было бы лучше дать мне умереть…

Матрос недовольно пожал плечами и проворчал:

– Блестящая мысль!

– О, если бы ты знал! – сказал граф горестно.

– Я все знаю. Не предупреждал ли я вас с самого первого дня?

– Это правда, мне следовало бы тебе поверить. Увы! Я уже тогда любил ее.

– Знаю… Да она и заслуживает этого.

– Не правда ли, она все еще меня любит?

– Кто в этом сомневается? Бедное милое существо!

– Как ты добр, Мигель!

– Я справедлив.

Снова наступило молчание. Через несколько минут граф возобновил разговор.

– Ты нашел письмо? – спросил он.

– Нашел, капитан.

– Где оно?

– Здесь.

Граф с живостью схватил конверт.

– Читал? – спросил он.

– Для чего? – отвечал Мигель. – Там, должно быть, сплошь вранье да гадость, а я не любитель читать подобные вещи.

– Вот, возьми.

– Чтобы разорвать?

– Нет, чтобы прочесть.

– Зачем?

– Ты должен знать, что заключается в этом письме, я так хочу.

– Это другое дело. Давайте.

Он взял письмо и развернул его.

– Читай громко, – сказал граф.

– Славное поручение даете вы мне, капитан! Но если вы требуете, я должен повиноваться.

– Я прошу тебя, Мигель.

– Хорошо, капитан, начинаю.

Он начал читать вслух это странное послание. Оно было весьма лаконичным, но действие, которое оно и призвано было произвести, оказалось ужасным. Каждое слово было рассчитано, чтобы нанести удар. Вот содержание письма:

Граф, вы не женились на моей дочери. Я обманул вас. Этот брак ложный. Вы никогда ее не увидите, она умерла для вас. Уже много лет ваша фамилия и моя ненавидят друг друга. Я вас не отыскивал, нас свел сам Господь. Я понял, что Он предписывает мне мщение. Я повиновался Ему. Кажется, мне навсегда удалось разбить ваше сердце. Любовь, которую вы питаете к моей дочери, искренна и глубока. Тем лучше. Вы обречены на страдание. Прощайте, граф. Послушайтесь меня, не старайтесь со мной увидеться. Иначе моя месть будет еще ужаснее. Моя дочь выходит через месяц за того, кого она любит и кого одного она любила всегда.

Дон Эстеван Сильва, герцог Пеньяфлор

Матрос закончил читать и устремил на своего командира вопросительный взгляд. Тот несколько раз покачал головой и ничего не ответил. Мигель возвратил письмо, и капитан тотчас спрятал его под изголовье.

– Что вы будете делать? – спросил матрос.

– Позже, – отвечал граф де Бармон мрачным голосом, – позже ты узнаешь. Я не могу сейчас принять никакого решения, я слаб, мне нужно подумать.

Мигель одобрительно кивнул. В эту минуту вошел доктор. Он пришел в восторг, увидев, что командир уже хорошо выглядит, и обещал, радостно потирая руки, что через неделю тот и вовсе встанет с постели.

Действительно, доктор не ошибся: граф быстро выздоравливал. Наконец он смог встать, а еще через несколько дней ничего, кроме мертвенной бледности его лица, не напоминало о болезни. Силы его полностью восстановились. Но эта бледность осталась навсегда.

Граф де Бармон ввел свой фрегат в устье Тахо и приказал бросить якорь в виду Лисабона. Он вызвал лейтенанта в свою каюту и долго с ним о чем-то беседовал, после чего отправился на берег вместе с Мигелем Баском и Дрейфом.

Фрегат остался под командованием первого лейтенанта. Граф де Бармон покинул его навсегда. Этот поступок могли бы назвать бегством, но граф решил во что бы то ни стало вернуться в Кадис. За те несколько дней, что прошли после его разговора с Мигелем Баском, граф обдумал все и пришел к выводу, что донья Клара была так же, как и он, обманута герцогом. Все в обращении молодой женщины с ним доказывало это. В стремлении осуществить свою месть герцог перешел границы: донья Клара любила графа, он был уверен в этом. Она повиновалась отцу, вынужденная к тому насилием. Когда граф пришел к этому заключению, ему оставалось только одно – вернуться в Кадис, собрать все необходимые сведения, отыскать герцога и объясниться с ним в последний раз в присутствии его дочери. Остановившись на этом решении, молодой человек немедленно осуществил его. Конечно, он рисковал при этом испортить свою карьеру и подвергнуться преследованию за измену, так как война между Францией и Испанией была в полном разгаре.

Он нанял судно и в сопровождении двух верных матросов, которым объяснил свои намерения и которые не захотели оставить его, вернулся в Кадис.

Благодаря отличному знанию испанского языка граф не возбудил никаких подозрений в этом городе и без труда выяснил все, что ему было нужно. Герцог уехал в Мадрид. Граф немедленно отправился туда же.

Такой знатный вельможа, как герцог Пеньяфлор, испанский гранд первого ранга, не может путешествовать, не оставляя следов. Так что граф всегда находил, по какой дороге тот двинулся. Оказавшись в Мадриде, Луи де Бармон верил, что его страстное желание объясниться с герцогом исполнится в самом скором времени.

Но надежда его была обманута. Герцог сначала был на аудиенции у короля, а потом уехал в Барселону. Это походило на какой-то гибельный рок. Но граф не унывал, верхом проехал он Испанию и добрался до Барселоны, и там узнал, что герцог накануне уехал в Неаполь. Эта погоня принимала размеры Одиссеи, герцог точно чувствовал, что его преследуют. Однако на самом деле все обстояло иначе: он выполнял поручение, данное ему королем.

Граф навел справки и узнал, что с герцогом следуют оба его сына и дочь. Через два дня граф де Бармон отправился в Неаполь на судне контрабандистов. Мы не будем вдаваться во все подробности упорной погони, которая продолжалась несколько месяцев. Скажем только, что граф не застал герцога и в Неаполе, как не заставал в Мадриде и Барселоне. Он проехал всю Италию и въехал во Францию, преследуя неуловимого врага, который ускользал прямо у него из-под носа.

Граф и не подозревал, что за время преследования их роли значительно переменились. И вот каким образом: герцогу было интересно узнать, как поступит де Бармон. Он думал, что война вынудит графа покинуть Испанию. И все же он слишком хорошо знал решительный характер молодого человека, чтобы предположить хоть на одно мгновение, что тот примет нанесенное ему оскорбление, не постаравшись отомстить. Пеньяфлор оставил в Кадисе доверенного человека, которому поручил в случае появления графа пристально наблюдать за его действиями и уведомлять обо всем, что он предпримет. Человек этот добросовестно и очень ловко исполнил трудное поручение, и, в то время как граф преследовал герцога, он преследовал графа, не теряя его из виду, останавливаясь, где останавливался он, и отправляясь за ним тотчас, как только тот отправлялся в путь. Когда наконец он удостоверился, что граф действительно преследует его господина, он перегнал графа, догнал герцога в окрестностях Пиньероля и сообщил ему все, что узнал.

Герцог, в душе напуганный упорным преследованием своего врага, притворился, будто не придает никакой важности этим известиям, и презрительно улыбнулся, слушая донесение слуги. Но, несмотря на это, он не пренебрег предосторожностями и, так как мир был почти подписан и испанский уполномоченный находился в Париже, отправил к нему этого самого слугу с письмом. В письме заключался официальный донос на графа де Бармон-Сенектера. Кардинал Ришелье без колебаний отдал приказ арестовать графа, и полицейские агенты его преосвященства под командой Франсуа Бульо выехали из Парижа в погоню за несчастным офицером. Де Бармон, находясь в полном неведении относительно того, что происходило, продолжал свой путь и даже обогнал герцога, который, решив, что теперь может не опасаться своего врага, ехал не торопясь.

Но расчет герцога был неверен. Он не учел, что агенты кардинала, не зная, где искать графа де Бармона, будут вынуждены ехать наугад, к тому же никто, кроме Бульо, не имел представления, как выглядит граф, а Бульо, как нам теперь известно, хотел дать беглецу возможность спастись.

Итак, вы уже знаете о том, какое бурное объяснение произошло между тестем и зятем. Граф был в конце концов арестован, доставлен на остров Сент-Маргерит и отдан в руки майору де л’Урсьеру.

Теперь мы будем продолжать наш рассказ с того места, на котором остановились.

Глава VIII Заключенный

Мы сказали, что майор де л’Урсьер, комендант крепости, велел отвести графа де Бармон-Сенектера в помещение, которое будет служить ему тюрьмой до тех пор, пока кардинал не соизволит возвратить ему свободу. Это помещение оказалось довольно просторной, почти круглой формы комнатой, с выбеленными стенами в пятнадцать футов толщиной. Свет в комнату проникал через две узкие бойницы, забранные решетками: внутренней и наружной. Частые отверстия не только едва пропускали свет, но и полностью скрывали обзор. Часть комнаты занимал большой камин, напротив камина стояла деревянная кровать с тонким тюфяком. Когда-то кровать была выкрашена желтой краской, но от времени совсем побелела. Стол, скамейка, стул, ночной столик, железный подсвечник дополняли более чем скромную меблировку. Комната эта находилась на самом верхнем этаже башни, чья плоская крыша, по которой день и ночь прохаживался часовой, служила ей потолком.

Солдат отодвинул запоры и отпер замки двери, обитой железом, и граф твердым шагом вошел в свое узилище. Окинув взглядом холодные печальные стены, в которых ему предстояло теперь жить, он сел на стул, скрестил руки на груди, опустил голову и погрузился в размышления.

Солдат или, лучше сказать, тюремщик ушел и, вернувшись через час, нашел графа в том же положении. Человек этот принес простыню, одеяло, немного дров. Два солдата, следовавшие за ним, несли сундук с одеждой и бельем заключенного. Оставив поклажу в углу комнаты, они ушли. Тюремщик тотчас застелил постель, потом вымел комнату и затопил камин. Исполнив все это, он подошел к заключенному.

– Ваше сиятельство, – вежливо обратился он.

– Что вам угодно, друг мой? – спросил граф, с кротостью взглянув на своего тюремщика.

– Комендант хочет поговорить с вами. Он должен сообщить вам нечто важное.

– Я к услугам господина коменданта, – коротко отвечал граф.

Тюремщик поклонился и вышел.

– Чего хочет от меня этот человек? – прошептал граф, оставшись один.

Ожидание его было непродолжительным. Дверь снова отворилась, и появился комендант. Заключенный поднялся и молча поклонился, ожидая, когда тот заговорит. Комендант сделал тюремщику знак уйти, потом, после поклона, сказал с холодной вежливостью:

– Граф, дворяне должны оказывать друг другу помощь. Хотя приказания, полученные мной от кардинала, очень строги, я желаю облегчить ваше пребывание в этих стенах, насколько мне позволяют мои обязанности. Я пришел сюда, чтобы поговорить с вами об этом.

Граф не подал виду, что угадал, куда клонит комендант:

– Господин комендант, я должен быть признателен за такой шаг с вашей стороны. Будьте же добры, объясните мне, в чем состоят полученные вами указания и каким образом вы можете смягчить их. Но прежде всего, поскольку я нахожусь здесь у себя, – прибавил он с меланхолической усмешкой, – сделайте мне одолжение и сядьте.

Майор поклонился, но не сел.

– Это ни к чему, граф, – сказал он, – то, что я должен вам сказать, не займет много времени. Прежде всего прошу вас оценить мою деликатность: я распорядился прислать сюда сундук с вашими вещами, не осмотрев его, хотя имел на то право.

– Вижу и очень вам благодарен.

Майор поклонился.

– Вы сами военный, граф, – продолжил он, – и знаете, что его преосвященство монсеньор кардинал хоть и великий человек, но не слишком щедр к офицерам, которых старость или раны вынуждают выйти в отставку.

– Это правда, – заметил граф.

– В особенности это касается комендантов крепостей. Хоть они и назначены королем, но вынуждены покупать за наличные места своих предшественников и старость встречают в полнейшей нищете, если не накопят денег заранее.

– Я этого не знал. Я думал, что должность начальника крепости – это награда.

– Так оно и есть, граф. Покупается место только в таких крепостях, которые, как эта, служат государственной тюрьмой.

– А! Очень хорошо.

– Вы понимаете, что это делается по причине тех выгод, которые комендант имеет право извлекать из общения с вверенными ему заключенными.

– Понимаю как нельзя лучше. Много ли несчастных, подвергшихся немилости его преосвященства, содержится в этом замке?

– Увы! Вы единственный. Вот по этой причине я и желал бы мирно договориться с вами.

– Поверьте, я сам желаю того же.

– Я в этом убежден и потому приступлю прямо к делу.

– Приступайте! Я слушаю вас с вниманием.

– Мне приказано не позволять вам общаться ни с кем, кроме вашего тюремщика, не давать вам ни книг, ни бумаги, ни перьев, ни чернил, никогда не позволять вам выходить из этой комнаты. Кажется, кто-то очень опасается, что вы убежите отсюда, и его преосвященство хочет вас удержать.

– Я очень признателен его преосвященству, но, к счастью для меня, – улыбаясь, отвечал граф, – вместо того чтобы иметь дело с тюремщиком, я завишу от храброго воина, который, строго исполняя свои обязанности, считает бесполезным мучить заключенного, уже и без того несчастного, так как он заслужил немилость и короля, и всесильного кардинала.

– Суждение ваше обо мне верно, граф. Как ни строги эти инструкции, я один распоряжаюсь в этой крепости. Тут мне нечего опасаться контроля, и, надеюсь, я буду в состоянии смягчить предписанную в отношении вас строгость.

– Каковы бы ни были ваши намерения на этот счет, позвольте мне, в свою очередь, говорить с вами откровенно, как подобает честному офицеру. Так как, без сомнения, я останусь в заключении очень долго, деньги для меня совершенно бесполезны. Не будучи богат, я пользуюсь, однако, некоторым достатком и очень этому рад, потому что этот достаток позволяет мне выразить вам признательность за то снисхождение, которое вы оказываете мне. Услуга за услугу, милостивый государь. Я буду давать вам десять тысяч в год вперед, а вы, с вашей стороны, позволите мне иметь, разумеется за мой счет, все вещи, которые могут скрасить тяготы моего заключения.

У майора закружилась голова: за всю свою жизнь он не видел такой большой суммы.

Граф продолжал, не показывая, что заметил, какое действие произвели его слова:

– Итак, решено. К той сумме, которую король назначил вам для моего содержания, мы будем прибавлять двести ливров в месяц, то есть две тысячи четыреста в год на бумагу, перья, книги и прочее… даже положим для круглого счета три тысячи. Вы согласны?

– О! Этого много, даже слишком много.

– Нет, потому что я помогаю благородному человеку, который останется мне признателен.

– Я останусь вам признателен вечно! Прошу вас не сердиться на меня за мою откровенность, но вы заставите меня желать, чтобы вы оставались здесь как можно дольше.

– Как знать, майор, может быть, мой отъезд окажется для вас выгоднее моего пребывания здесь, – сказал граф с лукавой улыбкой. – Позвольте мне вашу записную книжку.

Майор передал. Граф вырвал листок, написал несколько слов карандашом и подал майору:

– Вот чек на тысячу шестьсот ливров, которые вы можете получить из банка «Дюбуа, Лусталь и Ко» в Тулоне.

Комендант с радостным нетерпеньем схватил бумагу.

– Но мне кажется, что тут на восемьсот ливров больше той суммы, о которой мы условились.

– Правда, но эти восемьсот ливров назначены на покупку разных вещей, значащихся вот в этом списке. Я прошу вас достать их для меня.

– Завтра вы их получите, граф.

Поклонившись почти до земли, комендант, пятясь задом, вышел.

– Я не ошибся, – весело прошептал граф, когда тяжелая дверь закрылась за майором, – я не ошибся, я верно оценил этого человека, в нем сосредоточились все пороки, но самый главный его порок – жадность! Кажется, я смогу делать с ним все, что захочу. Но не следует спешить, мне надо действовать очень осторожно.

В уверенности, что его не потревожат несколько часов, граф отпер сундук, чтобы удостовериться, правду ли сказал комендант и точно ли все вещи в целости. Действительно, все оказалось на месте.

Предвидя вероятный арест, граф, перед тем как пуститься в погоню за герцогом Пеньяфлором, купил несколько вещей, которые теперь с величайшим удовольствием нашел в сундуке. Кроме одежды и белья, там лежала очень тонкая и крепкая веревка длиной в сотню метров, две пары пистолетов, кинжал, шпага, порох и пули. Эти вещи, которыми граф запасся на всякий случай, комендант конфисковал бы без всякого зазрения совести, если бы обнаружил их.

Еще в сундуке лежали стальные инструменты, а в двойном дне, старательно скрытом, – тяжелый кошелек с суммой в двадцать пять тысяч ливров золотом, не считая другой суммы, почти столь же значительной, испанскими дублонами, зашитыми в широкий кожаный пояс.

Как только граф удостоверился, что комендант ему не солгал, он старательно запер сундук, повесил стальную цепочку с ключом себе на шею и спокойно сел у камина.

Размышления его были прерваны тюремным сторожем. На этот раз тюремщик принес не только полный набор постельного белья, гораздо лучше того, который он доставил прежде, но еще и ковер, зеркало и даже туалетные принадлежности. Стол он накрыл скатертью, на которую поставил довольно вкусный обед.

– Комендант просит у вас извинения, – сказал тюремщик, – завтра он пришлет вам все, что вы потребовали, а пока он прислал вам книги.

– Хорошо, друг мой, – отвечал граф, – как вас зовут?

– Ла Гренад.

– Комендант вас назначил служить мне, Ла Гренад?

– Да.

– Друг мой, я нахожу, что вы человек хороший, вот вам три луидора. Если я буду вами доволен, то каждый месяц буду давать вам столько же.

– Если б вы ничего не дали мне, – отвечал Ла Гренад, взяв деньги, – это не помешало бы мне служить вам со всем усердием, на которое я способен. Я беру эти три луидора только потому, что такой бедный человек, как я, не имеет права отказываться от подарка такого щедрого мсье, как вы. Но, повторяю, я готов служить вам, и вы можете распоряжаться мною, как вам угодно.

– Однако мы с вами не знакомы, Ла Гренад, – с удивлением сказал граф, – откуда у вас такая преданность мне?

– Я готов сказать, если это вас интересует. Я дружен с мсье Франсуа Бульо, которому многим обязан. Это он приказал мне служить вам и повиноваться во всем.

– Как добр этот Бульо! – воскликнул граф. – Хорошо, друг мой, я найду способ отблагодарить вас. А теперь ступайте.

Тюремщик подложил дров в камин, зажег лампу и вышел.

– Ах! – сказал граф, смеясь. – Прости, Господи! Я, несомненно, пленник, но, по сути, такой же хозяин в этой крепости, как и комендант. И в тот день, когда я захочу, я выйду отсюда, и этому не воспротивится никто. Что подумал бы кардинал, если бы знал, каким образом исполняются его приказания?..

Он сел за стол, развернул салфетку и с аппетитом принялся за обед.

Все пошло именно так, как было условлено между заключенным и комендантом. Прибытие графа де Бармона в крепость оказалось крайне прибыльно для майора, который с тех пор, как получил командование над этой крепостью, не имел еще случая извлечь хоть какую-нибудь выгоду из своего положения. Поэтому он обещал себе возместить сполна отсутствие доходов за счет своего единственного пленника.

Как уже было сказано, комната графа была меблирована прилично, насколько только возможно. Ему дали – разумеется, за очень большую сумму – все книги, какие он просил, и даже позволили прогулки на площадке башни. Граф был счастлив, насколько позволяли обстоятельства, в которых он находился. Никто не предположил бы, видя, как он усердно трудится над математикой и навигацией – он чрезвычайно заботился об усовершенствовании своего морского образования, – что человек этот лелеет в сердце мысль о мщении и что эта мысль не оставляет его ни на мгновение.

С первого взгляда намерение графа позволить своим врагам заключить себя в тюрьму, когда так легко было остаться на свободе, может показаться странным. Но граф принадлежал к числу людей, словно высеченных из гранита, намерения которых остаются неизменными, которые, раз приняв какое-то решение, с величайшим хладнокровием рассчитав возможности успеха и неудачи, идут прямо по намеченному пути, не обращая внимания на препятствия, встречающиеся на каждом шагу, и преодолевают их, потому что они решили, что все должно быть именно так. Такие характеры возвеличиваются в борьбе, и намеченная цель бывает рано или поздно достигнута.

Граф понял, что всякое сопротивление кардиналу кончится для него верной гибелью. Множество доказательств подтверждало это. Убежав от стражей, которые вели его в тюрьму, он остался бы на свободе, это правда. Но, изгнанный, он был бы вынужден покинуть Францию и скитаться в чужих краях, одинокий, без средств, вечно настороже, вечно остерегаясь, не имея возможности узнать что-либо о человеке, которому жаждал отомстить. Граф был молод, он мог ждать. Кроме того, как он сказал Бульо в минуту откровения, он искал страдания для того, чтобы убить в себе всякое человеческое чувство, еще оставшееся в сердце, и явиться перед врагом совершенно неуязвимым.

И кардинал Ришелье, и Людовик XIII к тому времени были серьезно больны. Смерть их могла привести к смене царствования через два, три, четыре года, никак не позже, и одним из последствий этой двойной кончины должен был стать выход на свободу всех узников тюрем, заключенных покойным министром. Графу было двадцать пять лет. Следовательно, у него впереди оставалось много времени. Он знал, что, оказавшись на свободе, он вступит во все свои права и в качестве врага кардинала Ришелье будет хорошо принят при дворе. Таким образом у него появится возможность воспользоваться всеми выгодами своего положения для борьбы с ненавистным герцогом Пеньяфлором.

Только людям, одаренным непоколебимым характером и уверенностью в себе, способным на такой холодный расчет, только им, так решительно полагающимся на случай, всегда удается все, что они хотят сделать, если только смерть не остановит их.

Через Ла Гренада, с молчаливого согласия коменданта, который на все закрывал глаза с очаровательной беспечностью, граф не только узнавал, что происходило вне стен тюрьмы, но и получал письма от своих друзей и даже отвечал на них.

Однажды Ла Гренад передал ему за завтраком конверт. Это было письмо от герцога де Бельгарда, а доставил его Мигель Баск – добрый моряк не захотел жить вдали от своего командира и сделался рыбаком в Антибе, а Дрейф определился к нему в помощники.

Прочитав письмо, граф поручил Ла Гренаду просить коменданта уделить ему несколько минут. Майор знал, что каждое посещение пленника приносит выгоду, и поспешил явиться.

– Вы знаете новость? – тотчас спросил граф.

– Какую новость, граф? – спросил майор с удивлением, так как действительно ничего не знал.

Живя на окраине королевства, комендант узнавал все новости только последним.

– Кардинал умер, я узнал это из достоверного источника.

– О-о! – только и сказал майор, сложив руки.

Эта смерть могла лишить его места.

– Его величество король Людовик Тринадцатый очень болен, – прибавил граф.

– Боже мой, какое несчастье! – вскричал комендант.

– Это несчастье может быть счастьем для вас, – заметил граф.

– Счастьем?! Когда я могу лишиться своего места! Ах, граф! Куда же я денусь, если меня прогонят отсюда?

– Весьма вероятно, что так оно и случится, – сказал де Бармон. – Вы всегда были большим приятелем покойного кардинала.

– К несчастью! – прошептал майор, растерявшись и понимая намек графа.

– Но есть способ устроить это дело.

– Какой же способ? Скажите, умоляю вас!

– Вот какой. Выслушайте меня внимательно. То, что я вам скажу, очень важно.

– Я слушаю, граф.

– Вот письмо к герцогу де Бельгарду. Поезжайте немедленно в Париж через Тулон, где вы получите по этому чеку две тысячи ливров на дорожные расходы. Герцог ко мне очень расположен. Он примет вас хорошо. Передайте ему письмо и повинуйтесь во всем, что он скажет.

– Да-да, граф.

– А если не позже, чем через месяц…

– Не позже, чем через месяц… – повторил комендант, едва переводя дух от нетерпения.

– …вы привезете мне сюда мое полное и окончательное помилование, подписанное его величеством Людовиком Тринадцатым…

– Как?! – вскричал комендант с удивлением.

– …я немедленно отсчитаю вам, – холодно продолжал граф, – пятьдесят тысяч ливров, чтобы вознаградить за те неудобства, которые доставит вам мое освобождение.

– Пятьдесят тысяч ливров! – вскричал майор, и глаза его алчно сверкнули.

– Да, пятьдесят тысяч ливров, – подтвердил граф. – Сверх того, я обязуюсь, если вы желаете, оставить вас на этой должности. Ну как, решено?

– Но как же я должен действовать в Париже, граф?

– Согласно указаниям, которые вы получите от герцога де Бельгарда.

– То, что вы от меня требуете, очень затруднительно.

– Ну, не так уж… Правда, если это поручение для вас неудобно…

– Я этого не говорил.

– Как хотите. Так беретесь вы или нет?

– Берусь, граф, и беру пятьдесят тысяч!

– И едете?

– Завтра же.

– Нет, сегодня вечером.

– Хорошо, сегодня.

– Вот письмо и чек. Да, кстати! Постарайтесь связаться в Антибе с рыбаком Мигелем.

– Я его знаю, – улыбнулся майор.

– А-а! – сказал граф. – Кроме того, не плохо бы отыскать сбира, который привез меня сюда, его зовут Франсуа Бульо.

– Я знаю, где его найти, – отвечал майор с той же хитрой улыбкой.

– Очень хорошо! Раз так, любезный комендант, мне нечего больше прибавить. Остается только пожелать вам благополучного пути.

– Путь будет благополучным, граф, клянусь вам.

– Правда. Сумма-то порядочная. Пятьдесят тысяч!..

– Я не забуду этой цифры.

С этими словами майор простился со своим пленником и удалился, низко кланяясь.

– Кажется, скоро я буду свободен! – вскричал граф, оставшись один. – Ах, герцог, наконец-то мы сразимся на равных!

Глава IX Де л’Урсьер

Если бы граф де Бармон мог сквозь толстые стены увидеть выражение лица коменданта, когда тот вышел из его комнаты, он не стал бы так громко провозглашать свою победу и не считал бы себя столь близким к освобождению. Как только у майора исчезла необходимость опасаться проницательного взгляда пленника, его лицо немедленно приняло выражение циничной злобы, глаза засверкали мрачным огнем, а на тонких бледных губах мелькнула насмешливая улыбка.

Наступила ночь, и темнота сгущалась с каждой минутой. Майор вернулся в свою комнату, надел толстый плащ, надвинул на глаза шляпу и позвал своего помощника. Тот явился немедленно. Это был человек лет сорока, с умным лицом, черты которого выражали кротость, даже доброту.

– Я сейчас еду в Антиб, – сказал комендант, – куда меня призывают важные дела. Вероятно, мое отсутствие продолжится несколько дней. На это время я поручаю вам командование крепостью. Наблюдайте в особенности за тем, чтобы заключенный не смог, если захочет – что, впрочем, вряд ли, – попытаться бежать. Эти попытки, как правило, не удаются, но роняют авторитет коменданта.

– Буду наблюдать с величайшим старанием, господин майор.

– Есть у нас в гавани какая-нибудь рыбачья лодка? Я предпочел бы не брать лодок из крепости – гарнизон у нас совсем маленький.

– Кажется, лодка рыбака Мигеля Баска, которой вы обычно пользуетесь, час тому назад находилась в гавани. Но, может быть, он отправился, по своему обыкновению, забросить сеть.

– Гм! – хмыкнул майор. – Даже если и так, я не хочу заставлять бедного человека терять время. Эти рыбаки небогаты. Каждая минута, отнятая у них, лишает их и без того ничтожной прибыли, которую может им принести рыбная ловля.

Офицер поклонился, очевидно разделяя филантропические мысли своего начальника, хотя на лице его отразилось удивление.

– Нет ли здесь других лодок? – поинтересовался с равнодушным видом майор.

– Люгер контрабандистов готовится в эту минуту выйти в море.

– Хорошо. Предупредите хозяина, что я собираюсь отправиться на его судне, да поспешите, я тороплюсь.

Офицер ушел исполнять приказание. Майор взял из железной шкатулки несколько бумаг, вероятно важных, спрятал эти бумаги в карман, закутался в плащ и вышел из крепости. По дороге часовые отдавали ему честь.

– Ну что? – спросил он офицера, который шел ему навстречу.

– Я говорил с хозяином, он ждет вас.

– Благодарю. Теперь возвращайтесь в крепость и внимательно следите за пленником до моего возвращения.

Простившись с офицером, майор пошел к пристани, где его ждала шлюпка с люгера. Как только комендант взошел на люгер, паруса были поставлены и к нему почтительно приблизился хозяин.

– Куда мы направляемся, господин комендант? – спросил он, снимая шляпу.

– А-а! Это вы, Нико? – Комендант, часто имея дело с контрабандистами, знал большинство из них по именам.

– Я к вашим услугам, господин комендант, – вежливо ответил хозяин люгера.

– Скажите, – продолжал майор, – не хотите ли вы заработать десять луидоров?

Моряк расхохотался.

– Вы, верно, смеетесь надо мной, господин комендант, – сказал он.

– Вовсе нет, – нетерпеливо произнес майор, – вот вам доказательство, – прибавил он, вынимая из кармана горсть золота. – Я жду ответа.

– Вам известно, господин комендант, что десять луидоров – сумма порядочная для такого бедного человека, как я. И конечно, я вовсе не прочь заработать желтенькие. Что я должен сделать?

– Ах! Дело очень простое – нужно доставить меня на Сент-Онора, где мне хочется прогуляться.

– Это ночью-то? – удивленно спросил хозяин судна. Майор прикусил губу, понимая, что сказал глупость.

– Я большой любитель всего живописного и хочу полюбоваться видом монастырских развалин при лунном свете.

– У всех свои причуды, – пожал плечами хозяин судна, – и так как вы мне платите, господин комендант, то мне до этого нет никакого дела.

– Так и везите же меня на Сент-Онора. А потом, высадив на берег, ждите, не отплывая слишком далеко. Вы согласны?

– Вполне.

– Я очень люблю уединение и непременно хочу, чтобы никто из ваших людей не сходил на остров, пока я буду там.

– Весь экипаж останется на люгере, не беспокойтесь.

– Хорошо, вот деньги.

– Благодарю.

Легкий люгер понесся к острову Сент-Онора, мрачные очертания которого вырисовывались на горизонте.

Скоро легкое суденышко оказалось рядом с островом. Хозяин велел лечь в дрейф и спустить шлюпку на воду.

– Господин комендант, – сказал он, почтительно снимая шляпу и останавливая майора, который ходил взад и вперед по палубе, – шлюпка ждет вас.

– Уже? Прекрасно!

В ту минуту, как майор спускался в шлюпку, хозяин люгера остановил его:

– Есть у вас пистолет?

– Пистолет? – переспросил майор, обернувшись. – Зачем? Ведь этот остров необитаем.

– Абсолютно.

– Стало быть, я не подвергаюсь никакой опасности.

– Ни малейшей. Я задал вопрос совсем не потому.

– Почему же?

– Сейчас темно, луны нет, в десяти шагах невозможно ничего разглядеть. Как же я узнаю, что вы вернулись на берег, если вы не предупредите меня сигналом?

– Да, правда! Как же быть?

– Вот пистолет. Он не заряжен, но на полке есть порох.

– Благодарю, – сказал майор, взяв пистолет и заткнув его за пояс.

Он спустился в шлюпку, и четыре сильных матроса взялись за весла.

– Счастливого пути! – крикнул хозяин люгера.

Майору показалось, что пожелание было произнесено насмешливым тоном, но он не придал этому никакого значения и стал всматриваться в очертания острова. Скоро нос шлюпки заскрипел по песку, – они добрались. Майор сошел на берег и, приказав матросам возвращаться на судно, двинулся вперед большими шагами, сразу исчезнув в темноте.

Однако вместо того, чтобы выполнять приказание, три матроса в свою очередь тоже сошли на берег и отправились вслед за майором, стараясь держаться так, чтобы их не было заметно, а четвертый в это время спрятал шлюпку за узким рифом. После чего он с ружьем в руке снова вышел на берег и, устремил глаза в темноту, стал на одно колено в позе охотника, подстерегающего дичь.

Между тем майор продолжал свой путь в направлении развалин, величественный силуэт которых, начинавший уже вырисовываться на фоне темного неба, казался еще более таинственным из-за окружающего его мрака. Убежденный, что его приказание исполнено беспрекословно, – он не имел никакой причины не доверять хозяину люгера, всегда старавшемуся ему угодить, – майор шел, не оборачиваясь, не принимая никаких мер предосторожности, которые он считал ненужными, и совершенно не подозревал, что несколько человек следовали за ним и наблюдали за всеми его действиями. По легкости, с какой майор находил дорогу в темноте, нетрудно было догадаться, что он не в первый раз посещает это место, казавшееся столь уединенным.

Пробравшись через развалины монастыря, де л’Урсьер вступил в монастырскую церковь, великолепный образец чистейшего римского стиля. Купол церкви обрушился, среди разбитых колонн видны были только хоры и клирос.

Внимательно осмотревшись, будто ожидая увидеть кого-то, майор решился наконец три раза хлопнуть в ладоши. В тот же миг в двух шагах от него возникла человеческая фигура. Появление ее было таким внезапным, что майор вздрогнул и сделал шаг назад, быстро положив руку на эфес шпаги.

– А-а! Что ж вы так испугались? – насмешливо спросил незнакомец. – Уж не принимаете ли вы меня за привидение?

Незнакомец был закутан в толстый плащ, складки которого полностью скрывали его, а шляпу с широкими полями он опустил так, что лицо его решительно нельзя было увидеть. Только ножны длинной рапиры, приподнимающие плащ, показывали, что, кто бы ни был этот человек, он пришел на встречу не безоружным.

– Я к вашим услугам, милостивый государь, – сказал майор, поднося руку к шляпе, но не снимая ее.

– И без сомнения, готовы мне служить, – улыбаясь, произнес незнакомец.

– А это смотря по обстоятельствам, – невежливо ответил майор, – времена изменились.

– Та-ак! – сказал незнакомец все с той же насмешкой. – И что же нового? Очень хотелось бы узнать.

– Вы и сами все прекрасно знаете.

– Все равно скажите мне, что же это за важные новости вдруг изменили наши дружеские отношения?

– Нечего тут насмехаться. Я вам служил – вы мне платили, мы квиты.

– Может быть… Но продолжайте. Вы мне хотите предложить, вероятно, какое-то новое условие?

– Я ничего не хочу вам предлагать, я пришел, потому что вы изъявили желание меня видеть, вот и все.

– А вашим пленником вы все еще довольны?

– Больше прежнего. Этот очаровательный молодой человек, конечно же, не заслуживает своей несчастной участи. Я искренне сочувствую ему.

– Черт побери! Стало быть, все обойдется дороже… Я не учел вашего сочувствия и вижу, что ошибся.

– Что вы хотите сказать? – вскричал майор, приняв обиженный вид.

– Именно то, что говорю. Вы не обманете меня вашей внезапной совестливостью. Вот уже полтора года вы тянете деньги с двоих. Кардинал умер и король при смерти – вот что вы хотите мне сообщить, не правда ли? Грядет новое царствование, и вполне вероятно, что из духа противоречия новое правительство пойдет наперекор предшествовавшему и первое, что оно сделает, – раскроет темницы. Вы хотели мне сказать еще, что граф де Бармон, имеющий при дворе преданных друзей, скоро должен быть освобожден. Я знаю все это так же хорошо, как вы, и даже лучше вас, но что мне за дело!

– Как – что за дело?

– Конечно, если у графа де Бармона есть преданные друзья, то есть также и смертельные враги. Запомните это хорошенько.

– Ну и что же из того?

– А то, что через четыре дня вы получите приказ, подписанный самим Людовиком Тринадцатым.

– Что же будет значиться в этом приказе?

– О боже мой! Так, ничего особенного, просто-напросто граф будет немедленно переведен с острова Сент-Маргерит в Бастилию, а тот, кто попадает в Бастилию, – голос незнакомца зазвенел такой злобой, что майор невольно вздрогнул, – навсегда вычеркивается из числа живых. Он выходит оттуда или мертвым, или сумасшедшим. Понимаете ли вы меня теперь?

– Да, я понимаю. Но откуда вам знать, не убежит ли граф за эти четыре дня, о которых вы говорите?

– О! При таком коменданте, как вы, эта случайность кажется мне невероятной.

– Э-э! Рассказывают весьма необыкновенные вещи о побеге пленников…

– Но меня одно успокаивает относительно этого побега.

– Что же?

– Граф сам объявил, что не согласится никогда бежать и не хочет быть свободным.

– Вы ошибаетесь, теперь он передумал и хлопочет через своих друзей об освобождении.

– А-а! Вот оно что! – сказал незнакомец, и его глаза молнией сверкнули в темноте.

Комендант поклонился. Наступило молчание, во время которого не слышалось другого шума, кроме полета ночных птиц.

– Прекратим пустую болтовню, – сказал незнакомец твердо, – сколько вы хотите за то, чтобы пленник не убежал до получения приказа короля?

– Двести тысяч, – быстро ответил майор.

– Не правда ли, я был прав, когда сказал, что все обойдется дорого? – насмешливо заметил незнакомец.

– Дорого или нет, а это моя цена, и я ничего не сбавлю.

– Хорошо, вы получите эти деньги.

– Когда?

– Завтра.

– Это слишком поздно.

– Что? – надменно спросил незнакомец.

– Я сказал, что это слишком поздно, – невозмутимо повторил майор.

– Когда же вы хотите их получить?

– Сейчас.

– Неужели вы думаете, что я ношу при себе двести тысяч?

– Я этого не говорю, но я могу отправиться с вами в Антиб, где вы и отсчитаете мне всю сумму.

– Все бы хорошо, если бы не одно обстоятельство.

– Какое же?

– Если я вам назначил свидание здесь, если я прихожу сюда переодетый и один, то, вероятно, у меня есть на то причины.

– Причины остаться неизвестным…

– Вы очень проницательны. Однако мы можем договориться.

– Не вижу, каким образом, если только вы не согласитесь на мое требование.

– Вы знаете толк в брильянтах.

– Знаю немного.

– Этот брильянт стоит сто тысяч экю, возьмите.

Он подал футляр из черной шагреневой кожи. Майор быстро схватил его.

– Но каким образом я удостоверюсь, что вы не обманываете меня?

– Как вы недоверчивы! – рассмеялся незнакомец.

– Дела должны оставаться делами. Я рискую своей шкурой, чтобы услужить вам.

– О вашей шкуре не беспокойтесь. На этот счет вам нечего бояться. Но я исполню ваше желание.

Вынув из-под плаща фонарь, он направил свет на брильянт. Майору было достаточно одного взгляда, чтобы удостовериться в размерах награды, назначенной ему.

– Вы довольны? – спросил незнакомец, пряча фонарь.

– Вот доказательство, – ответил майор, забирая футляр и подавая незнакомцу связку бумаг.

– Что это? – спросил незнакомец.

– Бумаги, очень важные для вас. Вы почерпнете из них сведения о друзьях графа и о средствах, к которым они могут прибегнуть, чтобы вернуть ему свободу.

– Право, – вскричал незнакомец, с живостью схватив бумаги, – я не жалею, что так дорого заплатил за ваше содействие! Теперь мы все сказали друг другу.

– Похоже.

– Прощайте же! Когда вы мне понадобитесь, я вас предупрежу.

– Вы уже уходите?

– Что еще делать в этом совином гнезде? Кажется, пора каждому из нас возвращаться к тем, кто его ждет.

Махнув майору рукой, незнакомец повернулся, чтобы уйти. Но, как только он оказался за развалинами алтаря, его схватили несколько человек, схватили так быстро, что он не только не смог защититься, но и очутился связанным и с кляпом во рту, прежде чем успел опомниться от удивления. Не произнеся ни звука, нападавшие исчезли в темноте, оставив его кататься по земле в бессильной ярости.

Майор тем временем шел к берегу. Там, по совету Нико, он выстрелил из пистолета в воздух. Шлюпка подплыла, майор сел в нее и через двадцать минут снова очутился на судне, где Нико почтительно принял его, держа шляпу в руке. Шлюпку подняли, люгер распустил паруса и поплыл с попутным ветром.

Глава Х Люгер «Чайка»

Люгер «Чайка» имел водоизмещение девяносто тонн, а четыре пушки делали его больше похожим на пиратский корабль, чем на мирное каботажное судно. Уже около года этот легкий люгер курсировал вдоль берегов Прованса и Леринских островов, и ничего худого о нем никогда не говорили. Хозяин этого судна, Нико, слыл честным и добрым малым, хотя немного грубым и задиристым. Эти недостатки, присущие, впрочем, почти всем морякам, нисколько не уменьшали доброй славы, которой пользовался командир «Чайки».

Майор де л’Урсьер по прибытии на люгер тотчас отправился в каюту и, открыв дверь, с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть от удивления. В каюте находился человек. Он сидел за столом, небрежно потягивая ром, смешанный с водой, и курил огромную трубку, пуская вокруг себя огромные облака синеватого дыма, ореолом клубившиеся над его головой. В этом человеке майор узнал Мигеля Баска, рыбака. После секундного замешательства майор вошел в каюту. Присутствие этого человека на люгере выглядело довольно странным, однако майор не имел никакой причины предполагать, что Мигель Баск относится к нему враждебно и его следует опасаться.

Поднося к губам стакан, Мигель сказал насмешливым тоном:

– Э! Да это, если не ошибаюсь, наш достойный комендант! Рад вас видеть, майор.

– Скажите на милость, – ответил майор, подражая Баску, – да это наш Мигель! По какому случаю я застаю вас здесь, когда были все основания предполагать, что вы заняты в этот час рыбной ловлей?

– Ба-а! – сказал Мигель насмешливо. – Рыбу можно ловить везде, и здесь – не хуже, чем в другом месте… Что же вы не садитесь, майор, или вы боитесь унизиться, сев рядом с таким человеком, как я?

– С чего бы это? – ответил майор, присаживаясь.

– Вы не курите? – спросил Мигель.

– Нет, это развлечение для моряков.

– Это правда, майор, – но вы пьете, я полагаю?

Матрос наполнил до краев второй стакан и протянул майору:

– Ваше здоровье, майор. Уж вас-то я не ожидал увидеть здесь.

– Серьезно?

– Право, так.

– Ну, говоря откровенно, и я не думал вас здесь встретить.

– Вы с Сент-Онора?

– Вам это известно, коли вы здесь.

– Так это мы на вас потратили два часа, лавируя между островами, рискуя наткнуться на какой-нибудь риф, вместо того чтобы заниматься нашими делами?

– Как это – вашими делами? Разве вы заделались контрабандистом?

– Я занимаюсь всем, – лаконично отвечал Мигель Баск, снова наполняя свой стакан.

– Но за коим чертом вы здесь? – спросил майор.

– А вы? – ответил Мигель Баск вопросом на вопрос.

– Я… я… – в замешательстве начал майор.

– Вы колеблетесь, – с насмешкой продолжал матрос, – хотите, я скажу?

– И зачем же я здесь?

– Вы ездили на остров Сент-Онора любоваться природой, не так ли? – сказал Мигель с громким хохотом.

– Действительно, я всегда имел склонность ко всему живописному… Но я вспомнил, что забыл сказать Нико, где мне надо сойти на берег.

Он сделал движение, чтобы встать.

– Не нужно, – сказал матрос, жестом приказывая сидеть.

– Как же не нужно? Напротив, нельзя медлить…

– А я говорю, что вам придется пока посидеть, майор, – решительно перебил матрос, – мне надо поговорить с вами.

– Поговорить со мной?! – с изумлением вскричал майор.

– Так точно, – в голосе Мигеля Баска звучал сарказмом, – я должен вам сказать нечто очень важное. В вашей чертовой крепости это невозможно: там множество солдат и тюремщиков, которые, стоит вам нахмурить брови, схватят меня и без церемоний бросят в какую-нибудь яму, где и оставят гнить. Это очень неприятно, честное слово. Здесь гораздо удобнее, я не боюсь, что вы заключите меня в тюрьму, поэтому и хочу воспользоваться представившимся случаем высказать вам то, что у меня на сердце.

Майор не на шутку встревожился, еще не зная точно, чего именно должен опасаться. Уж слишком поведение матроса, который всегда был с ним вежлив до раболепия, казалось ему странным. Однако он не показал виду и, небрежно облокотившись о стол, сказал:

– Хорошо, поговорим, если вам так хочется, мой добрый Мигель. Спешить некуда.

Матрос чуть подвинул стул и очутился прямо напротив де л’Урсьера. Допив ром, он вдруг сказал, стукнув пустым стаканом о стол:

– Премилая у вас страсть, майор, ездить по ночам любоваться впотьмах развалинами монастыря, премилая страсть! К тому же, как я узнал, она вам приносит большие барыши.

– Что вы хотите сказать? – вскричал майор, побледнев.

– То, что говорю! Уж не верите ли вы в случайность, майор?

– Но…

– В случайность, по которой встретили меня здесь и по которой нашли на пустынном острове брильянт в триста тысяч? Ведь и та и другая случайности совершенно невозможны.

На этот раз майор и не пытался отвечать, он понял, что попался. Мигель продолжал насмешливым тоном:

– Конечно, действовать так, как это делаете вы, очень умно. Можно быстро разбогатеть, загребая обеими руками. Только ремесло-то это очень ненадежно.

– Вы меня оскорбляете, негодяй! – пролепетал майор. – Берегитесь, я позову…

– Полноте, – перебил матрос, – плевал я на ваши оскорбления. У меня есть занятие поважнее. А если вы хотите позвать кого-то – попробуйте. И вы увидите, что получится.

– Но это измена!

– Еще бы! Ведь мы все более или менее изменники! И вы изменник, и я изменник, это уж точно. Пустой разговор. Будет гораздо лучше, если мы вернемся к нашему делу.

– Говорите, – пробормотал майор с мрачным видом.

– Я хочу, чтобы у вас не оставалось никаких сомнений относительно того, что здесь происходит. Эй, Нико! – закричал он громко, слегка ударив стаканом по столу. – Иди сюда, приятель!

На лестнице раздались тяжелые шаги, и тотчас лукавое лицо Нико появилось в дверях.

– Что-то нужно? – спросил он, делая вид, будто не замечает присутствия майора.

– Да пустяк, – отвечал матрос, указывая на офицера, побледневшего от волнения, – хочу задать простой вопрос, чтобы доставить удовольствие этому господину.

– Говори.

– Кто теперь командует люгером «Чайка», в каюте которого мы находимся в данную минуту?

– Ты.

– И все на люгере, включая и тебя, обязаны мне повиноваться?

– Непременно, да еще и без малейшего возражения.

– Очень хорошо. Положим, Нико, я прикажу тебя схватить майора, привязать ему к ногам два ядра и бросить в море. Что ты сделаешь, приятель?

– Что я сделаю?

– Да.

– Я повинуюсь.

– Без возражений?

Нико пожал плечами.

– Приказываешь? – сказал он, протянув свою широкую руку к майору, который задрожал всем телом.

– Не будем торопиться, – ответил Мигель Баск, – возвращайся на палубу, но не уходи далеко. Вероятно, ты скоро мне понадобишься.

– Будь по-твоему, – ответил Нико и исчез.

– Теперь вы все узнали, господин майор, – сказал Мигель Баск, небрежно повернувшись к испуганному коменданту, – и начинаете понимать, что, как я ни ничтожен по сравнению с вами, однако, по крайней мере на время, вы находитесь в моей власти.

– Это так… – произнес майор слабым, дрожащим голосом.

– А раз так, я думаю, мы быстро поймем друг друга.

– Приступайте же к делу без дальнейших околичностей.

– Хорошо! – вскричал Мигель Баск. – Вот это мне нравится. Благоволите вручить мне брильянт, который ваш сообщник передал вам в развалинах.

– Это грабеж! Я был о вас лучшего мнения, – произнес майор презрительно.

– Называйте это как хотите, – хладнокровно возразил матрос, – слова ничего не значат, а брильянт отдайте.

– Нет, – ответил майор, – этот брильянт составляет все мое богатство, и вы получите его только вместе с моей жизнью.

– Это меня не остановит. Я вас убью, если будет нужно, а после возьму брильянт!

Он зарядил пистолет. Наступило молчание.

– Вы непременно хотите отнять у меня этот брильянт?

– И брильянт, и еще кое-что.

– Я вас не понимаю.

Матрос встал, приставил пистолет к груди майора и, нахмурив брови, сказал:

– Вы меня поймете.

Майор чувствовал, что погиб, – этот человек убьет его.

– Остановитесь, – пробормотал он.

– Так вы согласны?

– Да, – сказал майор прерывающимся от бешенства голосом и вынул из кармана футляр. – Возьми и будь проклят!

Мигель заткнул пистолет за пояс, раскрыл футляр и внимательно рассмотрел брильянт.

– Тот самый! – сказал он, закрыл футляр и спрятал в карман.

Несчастный комендант следил за его движениями тусклым взором. Мигель Баск сел на прежнее место, налил себе рому в стакан, выпил одним глотком и, откинувшись на спинку стула, принялся набивать трубку.

– Теперь поговорим, – заметил он.

– Как – поговорим? – спросил майор. – Разве мы еще не поговорили?

– Конечно нет! Гм! Как вы торопитесь. Мы еще ничего не сказали друг другу.

– Чего же еще вы хотите от меня?

– Это звучит как упрек. Но я приписываю его вашей досаде и не сержусь. Неприятно, когда человека, проведшего всю жизнь в бедности, вдруг лишили состояния, которого он наконец добился, причем лишили в одно мгновение. Выслушайте же меня, майор, – продолжал Мигель Баск, приняв добродушный вид и положив локти на стол, – состояние, которого вы лишились, легко будет вернуть, это зависит только от вас.

Майор вытаращил глаза, не зная, должен ли он верить словам матроса, но так как он ничем не рисковал, позволив Мигелю объясниться, то приготовился слушать с самым сосредоточенным вниманием. Его собеседник между тем продолжал:

– Не важно, как я узнал, но знаю наверняка – неопровержимым доказательством чему служит брильянт, – что, с одной стороны, вы притворялись, будто принимаете живейшее участие в судьбе графа де Бармона, у которого вы, не в упрек вам будь сказано, посредством этого притворного сострадания выманили значительную сумму денег, а с другой стороны, вы изменяли ему без стыда и совести, оказывая услуги его врагам, от которых также получали хорошую плату. И не станем задерживаться на этом, – сказал Мигель, движением руки останавливая майора, который хотел что-то сказать. – Видите ли, я вбил себе в голову, что, несмотря на интриги врагов, граф будет освобожден, и освобожден именно мною. Вот мой план – слушайте хорошенько, господин комендант, потому что дело это касается вас больше, чем вы, по-видимому, предполагаете… Граф узнал о смерти кардинала Ришелье. Это я передал ему известие в письме герцога де Бельгарда. Вы видите, я знаю все или почти все. Он тотчас попросил вас к себе, вы явились. О чем вы говорили? Говорите начистоту, я слушаю вас.

– Зачем мне пересказывать вам наш разговор? – насмешливо спросил майор.

– Для моего личного удовольствия, – ответил Мигель, – и для вашей собственной пользы. Не спешите радоваться, майор, вы все еще в моих руках. Говорите, это в ваших же интересах.

– В моих интересах? – удивленно переспросил майор.

– Не беспокойтесь, когда придет время, я вам все объясню.

Старый офицер подумал и наконец решился говорить, дав себе слово, если представится случай, заставить матроса дорого поплатиться за причиненные беспокойство и унижение.

– Граф де Бармон, – начал комендант, – просил меня съездить в Париж для переговоров с герцогом де Бельгардом, чтобы привезти ему приказ об освобождении, который герцог должен был получить от короля.

– Хорошо. А когда же вы намеревались ехать в Париж?

– Я и уехал.

– А-а! – сказал Мигель, смеясь. – Вы, кажется, слегка заплутали в дороге. И это все?

– Почти.

– Гм! Стало быть, есть еще кое-что?

– Почти ничего.

– Все равно, говорите, я очень любопытен. Граф ничего вам не обещал?

– Обещал.

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч, – нехотя сказал майор.

– Э-э! Сумма хорошая, а вы собирались заработать ее довольно странным образом. Но не будем об этом. А не желаете ли вы вернуть себе брильянт и к тому же получить пятьдесят тысяч, обещанные вам графом?

– Вы насмехаетесь надо мной?

– Напротив, никогда еще я не был так серьезен. До прибытия графа в крепость вы были бедным человеком, всю жизнь перебивались кое-как и, сидя, как сова на старой стене, на вашем острове, подвергались риску умереть без единого су. Вот уже года полтора, как ваши дела совершенно изменились. Из тех денег, которые вы выманивали у графа, и из тех, которые давали вам его враги, вы успели сколотить довольно кругленькую сумму. Предположим, вы получите пятьдесят тысяч от графа и я возвращу вам брильянт – это составит состояние совершенно независимое, позволяющее вам провести остаток жизни в радости и довольстве. Согласны вы на это?

– Конечно. Но пятьдесят тысяч я не получу, а брильянт вы у меня забрали.

– Это правда, но я уже говорил, что от вас, и только от вас, зависит опять получить его.

– Что же я должен сделать?

– Вот этого я и ждал от вас, майор! Стало быть, вы согласны вступить в переговоры?

– Я вынужден. Разве у меня есть выбор в данную минуту?

– Выбор есть всегда, стоит только захотеть, майор, и вы это знаете так же хорошо, как и я. Поскольку вы человек умный, то должны понимать, что, когда составишь себе состояние более или менее честными средствами, надо сохранить его во что бы то ни стало. Поэтому вы с большим вниманием будете выслушивать предложения, которые, как вы можете догадаться, я приготовился сделать вам.

– Да говорите же, наконец! А я решу, позволяет ли мне честь принять их, или я должен отказаться.

Мигель Баск рассмеялся в ответ на эту спесивую речь, которой майор старался замаскировать свое согласие.

– Вместо того чтобы ехать в Париж, – сказал Мигель Баск, – возвращайтесь на Сент-Маргерит, ступайте к графу, скажите ему, что он свободен, и вместе с ним вернитесь на люгер, который будет вас ждать. Когда вы с графом окажетесь на люгере, мы снимемся с якоря, и тогда я возвращу вам брильянт, отсчитаю пятьдесят тысяч, а так как вы, без сомнения, не захотите после этого вновь принять начальство над крепостью, я доставлю вас и ваше богатство, куда вам будет угодно, туда, где вы сможете наслаждаться им без опасения.

– Но что я скажу графу, – заметил майор, – чтобы убедить его, будто он освобожден по приказу короля?

– Это меня не касается. Это ваше дело, черт побери! Вы обижаете себя, любезный майор, заставляя меня сомневаться в силе вашего воображения. Ну? Принимаете ли вы мое предложение?

– Кто докажет, что вы меня не обманываете и что, когда я выполню все свои обязательства, вы так же строго выполните и ваше?

– Даю слово честного человека. Пусть я и простой матрос, но мое слово стоит слова дворянина.

– Допустим… – ответил майор и опустил глаза под сверкающим взглядом Мигеля.

– Итак, решено?

– Да.

– Хорошо. Эй, Нико! – закричал Мигель Баск.

Хозяин люгера явился с быстротой, доказывавшей, что он в продолжение всего разговора находился поблизости.

– Я здесь.

– Где мы сейчас находимся? – спросил Мигель Баск.

– В пяти милях от Сент-Маргерит.

– Хорошо. Будем держаться здесь до рассвета. На восходе солнца подплывем к острову.

– Хорошо.

– Господин комендант, кажется, желает немножко отдохнуть. Не можешь ли ты разместить его где-нибудь, чтобы он мог поспать часа три-четыре?

– Ничего не может быть легче. Спать нынешней ночью мне не придется, так же как, впрочем, и тебе. Стало быть, моя каюта в распоряжении господина майора, если ему будет угодно.

Комендант действительно чувствовал себя разбитым, и не только от усталости, но и от пережитого за этот вечер волнения. Уверенный, что ему нечего опасаться, он без церемоний принял предложение хозяина люгера и ушел в каюту, дверь которой Нико вежливо распахнул перед ним.

Оба моряка вернулись на палубу.

– На этот раз, – сказал Мигель Баск, – кажется, мы все придумали хорошо и наш план удастся.

– Готов согласиться с тобой! А все-таки с этим старым бакланом трудно было справиться!

– Не так уж и трудно, – рассмеялся Мигель, – кроме того, у него не было выбора. Волей-неволей он должен был согласиться.

Как и было решено, всю ночь люгер крейсировал на расстоянии пяти миль от берега. С восходом подошли к острову. Возле берегов ветер стих, так что потребовалось довольно много времени для того, чтобы судно вошло в гавань. Там люгер лег в дрейф. Нико спустил шлюпку, а Мигель Баск отправился в каюту предупредить майора.

Комендант уже проснулся. Освеженный сном, он смотрел теперь на все более трезво и понимал, что предложенный ему способ выйти из затруднительного положения, в которое он сам себя от жадности поставил, был для него даже выгоден. Почти весело поздоровался он с Мигелем Баском, без всякого внутреннего сопротивления пожал руку, протянутую ему, и спросил:

– Где мы теперь?

– Мы на месте, майор.

– Уже? Не кажется ли вам, что немного рано выходить на берег?

– Уже девять часов.

– Так поздно? Черт побери! Кажется, я неплохо поспал. Я чувствую себя отлично.

– Тем лучше, это хороший знак. Вы помните все наши договоренности, не правда ли?

– Конечно.

– И вы исполните их добросовестно?

– Даю вам честное слово и, что бы ни случилось, сдержу его.

– Мне приятно слышать это. Вы, кажется, лучше, чем мне поначалу показалось.

– Ба-а! – рассмеялся майор. – Вы меня еще не знаете!

– Шлюпка готова. Идемте.

– Вперед. Теперь я так же тороплюсь закончить это дело, как и вы.

Майор спустился в шлюпку, которая тотчас направилась к берегу. С сильно бьющимся сердцем Мигель, стоя на палубе, тревожно провожал взглядом легкую шлюпку.

Глава XI Прощай, Франция!

Как только майор де л’Урсьер сошел на остров Сент-Маргерит, в крепости поднялся переполох. Накануне, оставляя остров, комендант объявил, что отсутствие его продлится неделю, а может быть, и все две. Помощник его, капитан, которому он передал командование на время своего отсутствия, поспешно бросился навстречу майору, горя любопытством узнать причину столь скорого возвращения.

Поначалу майор отвечал уклончиво, мол, известия, полученные им в дороге, заставили его немедленно вернуться. Беседуя таким образом, они вошли в крепость, и майор в сопровождении помощника отправился прямо в свой кабинет.

– Милостивый государь, – сказал он, как только они остались одни, – немедленно выберите из гарнизона десять решительных человек. Поручение, которое я даю вам, весьма ответственное. Исполнение его может принести вам большие выгоды. Но все должно оставаться в глубочайшем секрете. Это государственная тайна.

Капитан с признательностью поклонился. Очевидно, ему было лестно доверие начальника. Майор продолжал:

– Велите высадить себя на берег немного ниже Антиба и придержите лодку, она понадобится вам для возвращения. Устройте все таким образом, чтобы войти в город ночью, не привлекая к себе внимания. Разместите ваших людей, как считаете нужным, не возбуждая их недоверия, но так, чтобы иметь их под рукой в любую минуту. Завтра, в десять утра, явитесь к губернатору, вручите ему письмо, которое я вам дам, и будьте готовы исполнить его распоряжения. Вы поняли меня?

– Совершенно, господин комендант.

– Подчеркиваю, я прошу вас соблюдать величайшую осторожность. Помните – от успеха этого поручения, вероятно, зависит ваша карьера.

– Полностью повинуюсь вам, господин комендант. Я надеюсь, что по возвращении я получу от вас только похвалы.

– Надеюсь… Ступайте же. Вам надо выйти через полчаса. Пока вы собираетесь, я напишу письмо.

Капитан, почтительно поклонившись, удалился в самом лучшем состоянии духа и пошел готовиться к отъезду, не имея ни малейшего представления об измене, замышляемой майором.

Под начальством майора де л’Урсьера был гарнизон из пятидесяти солдат, подчиненных трем офицерам, одному капитану и двум поручикам. И этот самый капитан, помощник де л’Урсьера, мог оказаться помехой в исполнении задуманного плана, – коменданту пришлось бы придумывать, как объяснить подчиненному отсутствие письменного приказа об освобождении графа. После удаления капитана с майором оставались лишь два офицера, которые, в силу незначительности занимаемых ими постов, не могли позволить себе никаких сомнений в действиях начальства и не рискнули бы не исполнять приказаний, тем более что де л’Урсьер за все десять лет на должности коменданта крепости ни разу не подал ни малейшего повода к оскорбительным для его чести предположениям.

Вынужденный обстоятельствами изменить долгу и навсегда удалиться за пределы отечества, майор хотел извлечь из своего неприятного положения максимальную выгоду. А предпринятые им меры предосторожности позволяли надеяться, что, когда измена его откроется, сам он будет уже находиться вне всякой опасности.

При этом майор не лишен был похвального чувства справедливости, весьма неожиданного в таком человеке и при подобных обстоятельствах: он не хотел, чтобы другие разделили с ним тяжесть его предательства, не хотел навлекать подозрений в сообщничестве на бедных офицеров, которые обязаны были повиноваться ему по долгу службы.

Он написал губернатору Антиба подробное письмо, где рассказал о задуманной им измене, которая уже свершится, когда губернатор прочтет это послание. В письме он изложил причины, вынуждающие его действовать подобным образом, взяв на себя всю ответственность за этот поступок и полностью снимая со своих офицеров и солдат подозрения не только в каком-либо соучастии, но и в осведомленности, даже косвенной, о своих намерениях.

Исполнив эту обязанность, майор запечатал письмо и оставил его на столе в ожидании возвращения своего помощника. Теперь де л’Урсьеру уже нельзя было отступать – надо было во что бы то ни стало идти вперед и преуспеть в задуманном. Крах составленного плана был чреват верной гибелью. Эта мысль избавила майора от последних сомнений и вернула ему спокойствие, необходимое для того, чтобы действовать хладнокровно, то есть в соответствии с обстоятельствами, в которые он попал.

Вошел капитан:

– Я готов, господин комендант. Солдаты уже находятся в рыбачьей лодке. Через десять минут мы покинем остров.

– Вот и письмо, которое вы должны отдать в собственные руки губернатору Антиба. Помните мои инструкции?

– Я исполню их в точности.

– Итак, прощайте! Да хранит вас Господь! – сказал майор, вставая.

Офицер поклонился и вышел. Майор, стоя возле приоткрытого окна, провожал взглядом капитана до тех пор, пока тот, выйдя из крепости, не сел в рыбачью лодку, которая тут же подняла парус и поплыла при попутном ветре.

– Уф! – выдохнул облегченно майор, закрывая окно. – С одним делом покончено, теперь перейдем к другому.

Но прежде старый офицер, запершись в комнате, стал жечь одни бумаги, откладывая другие, потом он сложил кое-какие вещи в легкий саквояж. Взять с собой надо было только самое необходимое, иначе можно было возбудить подозрения. Старательно упрятав под плащом небольшую железную шкатулку, очень тяжелую и, вероятно, набитую деньгами, он отпер дверь и позвал дежурного. Солдат явился.

– Попроси сюда поручиков де Кастэ и де Мерсея, мне нужно поговорить с ними, – сказал майор.

Поручики немедленно явились, весьма заинтересованные столь неожиданной аудиенцией: комендант не имел привычки беседовать со своими офицерами.

– Господа, – сказал он, отвечая на их поклон, – приказ короля заставил меня поспешно вернуться, чтобы доставить нашего заключенного, графа де Бармона, в Антиб, куда уже отправился ваш капитан с конвоем, достаточным для того, чтобы пресечь всякую попытку к бегству со стороны заключенного. Я действовал таким образом потому, что королю угодно, чтобы этот переезд графа из одного места в другое выглядел внешне как освобождение заключенного. На время моего отсутствия, которое продлится не более двух дней, вы, господин де Кастэ, как старший по чину, должны принять командование крепостью. Я не сомневаюсь, господа, что вы справитесь со своими обязанностями.

Офицеры поклонились, а майор продолжил:

– Прикажите, чтобы заключенного привели ко мне. Я извещу его об освобождении, – тут майор позволил себе ухмылку, значения которой офицеры не могли понять, – а вы тем временем велите отнести все его вещи в шлюпку контрабандистского люгера, на котором я вернулся. Ступайте, господа.

Граф де Бармон очень удивился, когда Ла Гренад отворил дверь его тюрьмы и пригласил следовать за ним, пояснив, что его хочет видеть комендант. Граф думал, что майор отправился в Париж, как они условились накануне, и не понимал причины его появления в крепости после данного им торжественного обещания.

Еще одно обстоятельство крайне удивило графа: с тех пор как он был заключен в тюрьму, комендант никогда не требовал его к себе, а, напротив, всегда сам приходил к нему. Еще больше он удивился, когда Ла Гренад сказал, чтобы он уложил вещи в сундук и запер его на ключ.

– Но для чего эти нелепые предосторожности? – спросил граф.

– Всякое может случиться, – лукаво ответил тюремщик, – предосторожности никогда не помешают. На вашем месте я надел бы шляпу и взял плащ.

Солдат говорил и одновременно помогал графу укладываться.

– Шляпу-то я возьму, – засмеялся молодой человек, – а плащ к чему? Я не боюсь простудиться по дороге из тюрьмы до комнаты коменданта.

– Вы не хотите взять свой плащ?

– Конечно нет.

– Ну так его возьму я. Сами увидите, он вам понадобится.

Молодой человек молча пожал плечами и вышел. Тюремщик даже не потрудился затворить за ним дверь.

Майор ждал своего пленника, большими шагами расхаживая по комнате. Ла Гренад ввел графа, положил его плащ на стул и вышел.

– А-а! – рассмеялся майор. – Я вижу, вы обо всем догадались.

– О чем же я догадался, позвольте вас спросить, господин комендант?

– Ведь вы оделись по-дорожному?

– Это дурак Ла Гренад, не знаю почему, заставил меня надеть шляпу и непременно захотел принести сюда мой плащ.

– Он был прав.

– Почему?

– Граф, имею честь сообщить: вы свободны.

– Я свободен! – вскричал граф, побледнев от волнения.

– Король соблаговолил подписать приказ о вашем освобождении. Я получил его по приезде в Антиб.

– Наконец-то! – воскликнул граф. – Можете вы показать мне этот приказ?

– Извините, граф, но это запрещено.

– Почему же?

– Таков общий порядок.

– Хорошо, я не настаиваю. Но можете ли вы, по крайней мере, сказать мне, по чьей просьбе возвращена мне свобода?

– Не вижу к этому никаких препятствий. Вы освобождены по просьбе герцога де Бельгарда.

– Милый герцог – истинный друг! – с волнением вскричал граф.

Майор с величайшим хладнокровием подал графу перо и указал на пустое место в какой-то книге:

– Угодно вам подписать?

Граф быстро пробежал глазами свидетельство о том, что с ним хорошо обращались во время его заключения, и подписал.

– Теперь, – сказал он, – так как я свободен… ведь я свободен, не правда ли?

– Как воздух.

– Стало быть, я могу уйти! Мне кажется, эти мрачные стены меня душат. Я вздохну свободно только тогда, когда почувствую себя на воле.

– Понимаю вас. Я все подготовил, мы отправимся, когда вам будет угодно.

– Мы? – удивленно спросил граф.

– Да, граф, я поеду вместе с вами.

– Зачем?

– Чтобы оказать вам честь.

– Хорошо, – сказал граф с удивлением, – поедем вместе, но у меня здесь кое-какие вещи…

– Они уже отправлены. Идемте.

Майор взял свой саквояж и вышел в сопровождении графа.

– Я ведь вам говорил, что вам понадобится плащ, – сказал, кланяясь, Ла Гренад, когда де Бармон проходил мимо него. – Счастливого пути и успеха!

Майор и граф шли к берегу. Однако одно обстоятельство заставило графа нахмуриться: он заметил печаль на лице солдат и офицеров, наблюдавших за его отъездом. Они перешептывались между собой, указывая на него пальцем. Время от времени он украдкой посматривал на майора, тот казался спокойным и даже улыбался. Наконец они дошли до пристани. Майор посторонился, чтобы пропустить графа, и сел за ним в шлюпку.

Во время переезда с берега на люгер граф и майор молчали. Наконец они поднялись по трапу на палубу. Паруса были немедленно распущены, и люгер полетел по волнам.

– А-а! – вскричал де Бармон, заметив Мигеля Баска. – Раз ты здесь, я точно спасен!

– Надеюсь, – весело отвечал тот, – но пожалуйте, граф, мы должны переговорить.

Они спустились в каюту в сопровождении майора.

– Теперь мы можем говорить… Нам надо рассчитаться.

– Рассчитаться? – с удивлением переспросил граф де Бармон.

– Да. Начнем по порядку. Вы обещали майору пятьдесят тысяч?

– Обещал.

– И позволяете мне их отдать?

– Конечно!

– Хорошо, он получит их. Вы сдержали ваше обещание, – обратился Мигель к майору, – а мы так же честно сдержим наше. Вот, я возвращаю вам ваш брильянт. Деньги я сейчас вам отдам. Кажется, вы так же, как и мы, не желаете возвращаться во Францию.

– Совершенно не желаю, – отвечал майор, радуясь, что ему вернули брильянт.

– Где вы предпочитаете высадиться? Нравится ли вам Англия? Или вы предпочитаете Италию?

– Право, не знаю.

– Быть может, Испания? Мне все равно.

– Почему же не Португалия?

– Хорошо, мы оставим вас в Португалии.

Граф со все возрастающим удивлением слушал этот непонятный для него разговор.

– Что это значит? – спросил он наконец.

– Это значит, капитан, – ответил Мигель Баск, – что король вашего помилования не подписывал, вы пленник и, вероятно, остались бы в заключении на всю жизнь, если бы, к счастью, комендант не согласился освободить вас.

– Комендант! – вскричал граф, делая шаг к майору.

– Не спешите благодарить коменданта, – заметил Мигель Баск, – подождите, пока он вам не расскажет, как все случилось и каким образом он вынужден был освободить вас, хотя, быть может, предпочел бы не делать этого.

– Так говорите же! – Граф в гневе топнул ногой. – Объясните мне, наконец, что происходит! Я ничего не понимаю, слышите вы меня?!

– Он все расскажет вам, капитан. Просто он боится последствий своих признаний, поэтому и не решается начать.

Граф де Бармон презрительно улыбнулся:

– Этот человек не стоит моего гнева. Что бы ни случилось, я не стану ему мстить. Он прощен заранее, даю честное слово.

– Рассказывайте, майор, – сказал Мигель, – а я пока поднимусь на палубу к Нико, или, если вы предпочитаете, к Дрейфу, который довольно хорошо разыграл свою роль в этом деле.

Мигель вышел, майор и граф остались одни. Майор понял, что лучше откровенно во всем сознаться, и во всех подробностях поведал графу о своей измене. Рассказал он графу и о том, каким образом Мигель Баск вынудил его спасти своего капитана, когда, напротив, он, майор, получил плату за то, чтобы погубить его. Хотя имя герцога Пеньяфлора ни разу не было произнесено, граф, однако, угадал, что именно он наносил ему удары. Молодой граф де Бармон был полон решимости, но все же глубина ненависти герцога Пеньяфлора, его мстительный макиавеллизм пугали его.

В подробном рассказе майора лишь одно обстоятельство осталось для графа неясным: каким образом Мигель Баск узнал о последней задумке его врага, и узнал как раз вовремя, чтобы расстроить ее?

На его вопросы майор не мог ответить ничего вразумительного.

– Ну как, теперь вам все известно? – спросил матрос, внезапно входя в каюту.

– Да, – ответил граф с некоторым оттенком грусти, – все, кроме одного обстоятельства.

– Какого же?

– Мне хотелось бы узнать, каким образом вы открыли так искусно составленный заговор.

– Очень просто, капитан. Вот в двух словах, как все было: Дрейф и я незаметно для майора следили за ним. Когда он вошел в развалины церкви, мы подслушали весь его разговор с незнакомцем. Мы видели, как майор отдал незнакомцу какие-то бумаги, и, едва незнакомец хотел скрыться, я бросился на него, схватил за горло и с помощью Дрейфа отнял эти бумаги…

– Где же они? – с живостью перебил граф.

– Я отдам их вам, капитан.

– Благодарю тебя, Мигель! Продолжай.

– Это все. Я связал незнакомца, заткнул ему рот кляпом и убежал.

– Как?! Ты убежал, бросив связанного человека на пустынном острове?!

– А что же я должен был делать, капитан?

– О! Может быть, лучше было бы его убить, чем оставлять в таком ужасном положении?

– А он-то уж как поступил с вами, капитан! Полноте, жалость к такому хищному зверю была бы глупостью с вашей стороны. Кроме того, черт всегда помогает своим подручным. Не беспокойтесь, я уверен, что он спасся.

– Как же?

– Ведь не вплавь же он добрался до Сент-Онора. Верно, его люди спрятались где-нибудь поблизости. Поняв, что он слишком долго не возвращается, они наверняка отправились на его поиски, так что ему пришлось проваляться на земле всего-то часа два или три.

– Предположим. Но куда ты нас везешь, Мигель?

– Здесь вы распоряжаетесь, капитан. Мы отправимся туда, куда вы скажете.

– Я скажу, но прежде высадим майора. Кажется, он так же желает освободиться от нашего общества, как мы – от его.

В эту минуту послышался голос Дрейфа:

– Мигель, нам навстречу идет большое судно!

– Черт побери! А флаг поднят?

– Поднят. Это норвежское судно.

– Вот прекрасный случай для вас, майор, – сказал граф.

– Эй, матрос! – закричал Мигель, не дожидаясь ответа майора. – Правь на норвежца!

Майор счел бесполезным протестовать. Через два часа оба судна подошли друг к другу. Норвежское судно направлялось в Хельсингборг, и капитан согласился взять еще одного пассажира. Майора посадили в шлюпку и переправили на норвежское судно.

– Теперь, капитан, – спросил Мигель Баск, когда шлюпка возвратилась, – куда держим путь мы?

– К Антильским островам, – печально ответил граф, – только там мы найдем убежище. – И, бросив взгляд на берега Франции, очертания которых начинали теряться в синеватой дымке, он прошептал с горестным вздохом: – Прощай, Франция!

В этих двух словах было сосредоточено все отчаяние, скопившееся в глубине сердца человека, истерзанного злополучной судьбой. Под натиском этого чувства он отправлялся требовать от Нового Света мщения, в котором так упорно отказывал ему Старый Свет.

Глава XII Начало приключений

Семнадцатое столетие было переходным по отношению к той эре, которую великие мыслители восемнадцатого столетия должны были так великолепно утвердить. Благодаря политике неумолимого кардинала де Ришелье в обществе произошла эволюция, эволюция скрытая, которая подтачивала дело министра, хотя ни о причинах этой эволюции, ни о силе ее он вовсе не подозревал. Мир претерпел огромные изменения, ставшие явными во второй половине семнадцатого столетия.

Это было время, когда испанцы по праву сильного завладели большей частью Америки и создали там множество колоний. Они были властелинами морей, по которым еще не прошлась «голландская метла». Английский флот пока пребывал в стадии формирования. А французский флот, несмотря на все усилия Ришелье, еще не был создан.

И тут появились искатели приключений со всех концов света и всех сословий: от самого высокого до самого низкого. Особенно много среди них было французов. Слетевшись, словно хищные птицы, на неприметный островок в Атлантическом океане, эти авантюристы решили бороться против кастильского могущества и от своего имени объявили Испании беспощадную войну, нападая на испанский флот с неслыханной дерзостью. Как слепень, впившийся в бок льва, они язвили испанского колосса, мужеством и непреклонной волей вынуждая его считаться со своим присутствием.

За несколько лет отчаянные подвиги непрошеных гостей внушили такой страх испанцам и принесли авантюристам такую славу, что на остров со всех уголков света стали стекаться и люди, преследуемые судьбой, и просто искатели приключений. Остров служил им убежищем. Население его увеличивалось столь стремительно, что имело все шансы превратиться со временем в многочисленную и грозную нацию.

Скажем в нескольких словах, кто были эти люди и как началась их странная карьера. Для этого нам надо вернуться к испанским завоеваниям.

Впечатляющие открытия в Новом Свете дали возможность Испании просить у папы Александра VI буллу, отдававшую им в исключительную собственность обе Америки. Опираясь на эту буллу и считая себя единственными властителями Нового Света, испанцы захотели изгнать оттуда соперников. Все иностранные суда, которые они теперь встречали под обоими тропиками, испанцы стали считать корсарскими. Их могущество на море и важная роль, которую они играли тогда на Американском континенте, не давали возможности другим странам должным образом сопротивляться этой чудовищной тирании.

Тогда французские и английские арматоры, подстрекаемые жаждой наживы и не обращая внимания на испанские притязания, послали суда с вооруженными командами к этим богатейшим местам, чтобы захватывать испанские караваны, грабить американские берега и сжигать города. Когда с ними стали обращаться как с пиратами, смелые моряки стали действовать как пираты: они совершали гнусные поступки повсюду, где высаживались на сушу, они захватывали богатую добычу и, презирая международное право, не заботясь, находятся испанцы или нет в состоянии войны с той страной, гражданами которой они являлись, нападали на них повсюду, где только это было возможно.

Занятые своими богатыми владениями в Мексике и Перу, служившими для них источником неисчерпаемого богатства, испанцы допустили непростительную оплошность – пренебрегли Антильскими островами, простирающимися от Мексиканского залива до залива Маракайбо[5], и устроили колонии только на четырех главных островах этого архипелага.

Скрываясь в маленьких бухтах, пользуясь изрезанностью береговой линии, авантюристы внезапно наскакивали на испанские суда, брали их на абордаж, после чего возвращались на сушу делить добычу. Испанцы, несмотря на огромный флот и усиленные конвои, не могли больше свободно плавать по Антильскому морю[6], которое авантюристы избрали сценой для своих подвигов. Испанские суда избегали ожесточенных схваток с флибустьерами, которые сделались почти неуловимыми благодаря небольшим размерам и легкости своих судов.

Флибустьерами, авантюристами, или морскими разбойниками, люди, для которых только жизнь странников и искателей приключений имела привлекательность и смысл, прозвали себя сами. Но мысль основать постоянное поселение на островах, служивших им временным приютом, долго не приходила им в голову.

Дела обстояли именно так до 1623 года, когда младший сын одного нормандского дворянина, носивший имя д’Эснамбюк, которому право старшинства не оставило надежды сколотить себе состояние никаким иным способом, кроме как приобрести его своим трудолюбием или мужеством, снарядил в Дьеппе бригантину водоизмещением семьдесят тонн, поставил на нее четыре пушки, собрал сорок решительных матросов и отправился гоняться за испанцами, стремясь встретить судно побогаче. Добравшись до Кайманов, островков, находящихся между Кубой и Ямайкой, он внезапно наткнулся на большой испанский корабль с тридцатью пятью пушками и с экипажем в триста пятьдесят человек.

Положение корсаров было отчаянное. Но д’Эснамбюк, не давая испанцам времени опомниться, атаковал их. Битва продолжалась три часа с неслыханным ожесточением. Дьеппцы дрались с такой яростью, что испанцы отчаялись их победить и, потеряв половину экипажа, первыми прекратили битву и позорно бежали. Однако сам корабль авантюристов сильно пострадал и едва мог держаться на воде. Десять человек из экипажа были убиты, другие получили тяжелые ранения.

Поблизости находился остров Сент-Кристофер. Д’Эснамбюк с превеликим трудом добрался до него и укрылся там, чтобы подлатать судно и вылечить раненых. Потом, посчитав, что для успеха его будущих набегов ему нужно надежное убежище, он решил поселиться на этом острове.

Остров Сент-Кристофер, названный когда-то индейцами-карибами Лиамнига, находится в двадцати трех милях от Антигуа и в тридцати милях от Гваделупы и входит в состав Малых Антильских островов. Остров замечательно красив. На нем возвышается гора Мизери – потухший вулкан высотой три тысячи пятьсот футов. Гора занимает всю северо-западную часть острова и плавно спускается уступами, на юге переходя в долину, где расположено небольшое селение, носящее название Нижняя Земля.

Бесплодные горы составляют разительный контраст с плодородными равнинами, которые покрыты необыкновенно богатой растительностью, между тем как горы представляют собой только нагромождение камней, все пространство между которыми сплошь заполнено глиной, удушающей всякую растительность. Воды мало, и она непригодна для питья, так как сильно пропитана солями, к которым люди привыкают с большим трудом. Но важно было не это, а то, что остров Сент-Кристофер имел две великолепные гавани, хорошо укрытые и легко защищаемые, а его извилистые берега служили хорошим убежищем для легких флибустьерских судов.

Высадившись на берег, д’Эснамбюк встретил нескольких французов, живших в согласии с коренным населением – индейцами-карибами. Эти французы не только приняли его с распростертыми объятиями, но даже присоединились к нему и выбрали его своим командиром. По странной случайности в тот самый день, когда дьеппцы пристали к острову Сент-Кристофер, английские флибустьеры под командой капитана Уорнера, также пострадавшие в битве с испанцами, укрылись на другой стороне острова. У французских и английских корсаров была одна общая цель – сражаться с испанцами и создать убежище, где можно скрываться от врага. Поэтому договориться им было легко. Они поделили остров, поселились рядом и жили в добром согласии, которого ничто не нарушало. Они даже объединили свои силы против индейцев-карибов, которые, испугавшись быстрого роста нового поселения, пытались прогнать приезжих. Флибустьеры напали на них и заставили просить пощады.

Через несколько месяцев Уорнер и д’Эснамбюк отправились первый в Лондон, второй в Париж, чтобы просить разрешения своих правительств на основание новой колонии. Так бывает, что люди, сначала искавшие лишь временного убежища, захотели, чтобы поселение, основанное ими, продолжало расти и развиваться.

Кардинал Ришелье, всегда расположенный покровительствовать планам, ведущим к усилению могущества Франции, принял флибустьера с большим почетом, исполнил его просьбу и для разработки земель в колонии основал компанию, названную Компанией Американских островов. Капитал общества состоял из сорока пяти тысяч ливров, а Ришелье со своей стороны подписался на десять тысяч. Д’Эснамбюк был назначен главой колонистов.

Среди перечня обязанностей, связанных с его должностью, мы должны упомянуть один странный пункт. Согласно этому пункту белые в Америке подвергались временному рабству, еще более жестокому, чем рабство негров. Вот этот пункт, гибельные последствия которого обнаружатся в дальнейшем:

«Никакой работник не может быть принят в колонию, если не обяжется остаться на срок в три года на службе у компании, которая будет иметь право использовать его на всех работах, какие ей покажутся необходимыми, и он не будет иметь права жаловаться или нарушать условия договора, заключенного им».

Этих работников назвали обязанными – приличное название для рабов.

Обратное путешествие нового губернатора окончилось плачевно. Корабль, непрерывно терзаемый бурями, добрался до острова только с несколькими умирающими членами команды. Остальных погубили болезни.

Капитану Уорнеру посчастливилось больше: он возвратился со множеством новых колонистов. Некоторое время между двумя колониями царило доброе согласие, но англичане, которых было больше, воспользовались тем, что французы по своей малочисленности не могли им воспротивиться, и основали новое поселение на острове Невис, соседнем с Сент-Кристофером. Однако д’Эснамбюк не отчаивался, он верил в будущее французской колонии и снова отправился просить у кардинала помощи людьми и деньгами, чтобы потеснить своих беспокойных соседей.

Ришелье ответил на его просьбу. По приказу кардинала командир эскадры де Кюссак прибыл к острову Сент-Кристофер с шестью большими, хорошо вооруженными кораблями. Он застал на рейде десять английских судов, три из них захватил, три потопил, а остальные обратил в бегство. Испуганные англичане старались больше не выходить за границы своей территории, и мир восстановился. Де Кюссак, обеспечив колонию людьми и съестными припасами, отправился основывать поселение на острове Синт-Эстатиус, в четырех милях от Сент-Кристофера.

Между тем испанцы, и без того страдавшие от набегов флибустьеров, с чрезвычайным беспокойством смотрели на их постепенное воцарение в американских морях и на Антильских островах. Они поняли: если они не хотят, чтобы их колонии были уничтожены, а торговля замерла, важно не позволять флибустьерам основывать долговременные и хорошо укрепленные поселения в этих местах. Поэтому они задумали принять решительные меры против тех, кого они считали пиратами, и навсегда уничтожить их разбойничьи гнезда, ставшие со временем грозной силой. Вот тогда адмирал дон Фердинанд Толедо, которого мадридский двор назначил командующим сильной флотилией и направил в 1630 году в Бразилию сражаться с голландцами, получил приказ уничтожить по пути поселения, основанные флибустьерами на острове Сент-Кристофер.

Внезапное появление мощной армады кораблей испугало обитателей острова. Даже объединенных сил французских и английских авантюристов, их отчаянного мужества было недостаточно для того, чтобы избежать опасности и отразить такое грозное нападение. В результате ожесточенной битвы множество флибустьеров, особенно французских, было убито. Остальные сели в легкие пироги и укрылись на соседних островах.

К сожалению, мы вынуждены сказать, что англичане постыдно бежали в самом начале сражения, а потом и вовсе решили капитулировать. Половина сдавшихся была отослана в Англию на испанских кораблях, остальные обязались убраться с острова как можно скорее. Это обещание, естественно, было забыто тотчас после отбытия испанского флота. Впрочем, эта экспедиция была единственной серьезной мерой, предпринятой испанцами против флибустьеров.

Французы покинули острова, на которых прятались, и возвратились на Сент-Кристофер. Там они вновь поселились, подравшись прежде с англичанами и заставив их вернуться в прежние границы, потому что те, воспользовавшись случаем, захватили французские земли.

Чтобы доказать, что флибустьеры были не разбойниками, как их старались представить, расскажем лишь следующее: жители острова Сент-Кристофер выделялись среди всех колонистов кротостью нрава и вежливостью обращения. Предания о вежливости первых французов, поселившихся там, сохранились до позднейших времен. В восемнадцатом столетии Сент-Кристофер называли Кротким островом, а на Антильских островах бытовала пословица: «На Сент-Кристофере живут дворяне, на Гваделупе – мещане, на Мартинике – солдаты, на Гренаде – чернь».

Довольно долго дела оставались в том положении, которое мы описали. Флибустьеры, поощряемые испанской трусостью, делались все смелее. Они расширили арену своих подвигов и еще больше возненавидели испанцев. А те, в свою очередь, заклеймили их ворами. На легких пирогах, составлявших весь их флот, флибустьеры подстерегали богатые корабли, плывшие из Мексики, решительно нападали на них и возвращались на Сент-Кристофер с добычей.

Колония процветала, земли на ней обрабатывались с усердием. Эти люди, в сердцах которых не оставалось никакой надежды возвратиться на прежнюю родину, совершали свои подвиги с лихорадочной поспешностью людей, укрепляющих могущество родины новой. И уже через несколько лет после нападения испанцев остров Сент-Кристофер снова сделался цветущей колонией – благодаря плодородию земли, энергии и смышлености жителей, но в особенности благодаря непрерывному труду обязанных работников компании.

Теперь настала пора рассказать, на какую участь были обречены эти несчастные люди, попавшие к колонистам. Мы сказали выше, что компания посылала на острова людей, нанимаемых ею на три года. Все годились для найма: крестьяне, ремесленники, даже врачи, которые думали, что будут заниматься в колониях своей профессией и прельщались обещаниями, которые компания им расточала. Но как только они давали свое согласие, то есть подписывали соответствующие бумаги, компания смотрела на них как на людей, принадлежавших ей телом и душой. А когда они приезжали в колонию, агенты продавали их плантаторам по тридцать или сорок экю за душу – и это днем, в присутствии губернатора! Таким образом они становились настоящими рабами колонистов, обреченными на самые трудные работы. Эти несчастные люди, так недостойно обманутые, подвергались побоям, изнемогали от усталости в убийственном климате, умирали по большей части прежде, чем наступал третий год, который должен был вернуть им свободу. Притеснение зашло так далеко, что многие господа вздумали продлить трехлетнее рабство.

В конце 1632 года колония на острове Сент-Кристофер пережила трудное время, потому что обязанные работники, срок рабства которых кончился и которым хозяева отказывались вернуть свободу, взялись за оружие и приготовились атаковать колонистов с той энергией отчаяния, которой не сможет противостоять никакая сила. Д’Эснамбюк сумел уговорить их разоружиться. Избегнуть кровопролития удалось только после обещания выполнить справедливые требования восставших. Когда впоследствии во Франции узнали о печальном положении работников, нанимаемых агентами компании, стало почти невозможно найти желающих отправляться в колонии. Агенты были вынуждены ходить по площадям и перекресткам и набирать бродяг. Напоив их, они заставляли бедолаг подписывать обязательство, которое те уже не могли нарушить.

В продолжение нашей истории придется говорить об этих работниках. Поэтому добавим еще только несколько слов о несчастных, которых Англия отправляла на острова с теми же самыми условиями. Если участь французских работников была ужасна, то участь английских работников была просто отвратительна. С ними обращались варварски, брали в рабство на семь лет, потом, когда наступала пора вернуть им свободу, поили допьяна и, пользуясь их невменяемым состоянием, заставляли подписывать новое обязательство на такой же срок. Кромвель после разграбления Дрогеды[7] продал таким образом более тридцати тысяч ирландцев на Ямайку и Барбадос.

Однажды около двух тысяч этих несчастных успели спастись. Не искушенные в мореплавании, они пустили корабль по воле ветра и волн, и течение прибило их к Эспаньоле. Не зная, где они находятся, оставшись без провизии, все эти несчастные умерли с голоду. Их кости, побелевшие от времени, долго оставались на мысе Тибурон, в месте, которое было названо в память об этой ужасной катастрофе бухтой Ибернийцев[8]. Название это сохранилось до сих пор.

Да простит нам читатель долгие подробности рассказа о поселении флибустьеров на острове Сент-Кристофер. Но поскольку ужасное общество этих авантюристов обосновалось в этом уголке земли, а мы взялись рассказать их историю, необходимо было объяснить некоторые события, чтобы впоследствии к ним не возвращаться. Теперь мы продолжим наш рассказ, которому предшествующие главы служат, так сказать, прологом, и, перескочив одним прыжком пространство между островом Сент-Маргерит и Антильским архипелагом, окажемся на острове Сент-Кристофер через несколько месяцев после побега – мы не смеем сказать «освобождения» – графа Луи де Бармон-Сенектера.

Глава XIII Совет флибустьеров

Жизнь колонии шла по-прежнему. Флибустьеры продолжали совершать ожесточенные набеги на испанцев. Но поскольку организация у них хромала, экспедиции носили разовый характер и не достигали желаемого результата. Испанцы несли весьма ощутимые потери, однако не соответствующие затраченным усилиям флибустьеров.

В один прекрасный день люгер с четырьмя пушками и с экипажем из сорока человек бросил якорь у острова Сент-Кристофер и гордо поднял французский флаг. На этом судне в колонию прибыла новая партия храбрых авантюристов. Они высадились, познакомились с обитателями острова и изъявили желание поселиться здесь. Их предводитель, которого товарищи называли Монбаром и которому были, судя по всему, бесконечно преданы, объявил колонистам, что он так же, как и они, питает глубокую ненависть к испанцам, что за ним идут два захваченных испанских корабля и что капитанам этих кораблей он приказал бросить якорь у берегов Сент-Кристофера. Эти приятные известия были встречены местными жителями радостными восклицаниями, и Монбара, как триумфатора, едва не отнесли на берег на руках.

Как он и объявил, через четыре дня два испанских корабля бросили якорь у острова Сент-Кристофер. Над кастильским флагом, перевернутым в знак унижения, гордо развевался флаг французский. К ужасу, охватившему даже видавших виды колонистов, на бушприте, на блинда-гафелях, на реях этих кораблей висели трупы – по приказанию Монбара экипаж был повешен целиком, не пощадили ни одного юнги.

Предводитель французских авантюристов великодушно передал груз с обоих кораблей колонистам, потребовав взамен только землю, на которой он мог бы построить себе жилище. Это требование, конечно же, было встречено единодушным согласием.

Монбар был молодым человеком двадцати восьми лет, мужественной наружности. Выражение его лица было печально, насмешливо и одновременно жестоко, а матовая бледность придавала ему загадочности. Высокого роста, крепкого сложения, но гибкий и грациозный, он отличался изяществом, благородными манерами и изысканной речью. И его окружение, и те, кого с ним сводил случай, неизменно подпадали под его странное обаяние. Люди чувствовали одновременно и антипатию, и влечение к этому необычному человеку, который, кажется, не прилагая ни малейших усилий, подчинял всех своей воле. Он добивался от людей повиновения одним мановением руки или движением бровей и, по-видимому, жил, только когда находился в гуще битвы, когда трупы валились около него, кровь текла под его ногами, а вокруг, смешиваясь с грохотом пушек, раздавался свист пуль. Его товарищи на расспросы тех, кто, пораженный необычной внешностью Монбара, хотел побольше узнать о нем, говорили, что живет он только тогда, когда, опьянев от запаха порохового дыма и вида сражения, бросается на палубу испанского корабля.

Но, кроме этих скудных сведений, ни малейшей подробности из прошлой жизни Монбара узнать не удавалось. Когда колонисты поняли, что их вопросы остаются без ответа, они перестали задавать их, тем более что прошлая жизнь Монбара их не касалась, да и не слишком-то интересовала.

Авантюрист оставался на острове ровно столько, сколько было необходимо для того, чтобы вполне сносно обустроить свое жилище, после чего в один прекрасный день, не предупредив никого, перебрался на свой люгер вместе с людьми, которых привез с собой, оставив шесть человек на острове, чтобы присматривать за своими новыми владениями, и отплыл бог весть куда.

Через месяц он вернулся, ведя на буксире испанский корабль с богатым грузом и со всей командой, повешенной на реях.

Так продолжалось целый год. Монбар никогда не оставался на острове больше трех дней, потом уходил в море и всегда возвращался с добычей и повешенной на реях командой.

Смелость отважного корсара принесла ему такую шумную известность, что слухи о нем достигли Франции. Тогда дьеппские авантюристы, понимая, сколько пользы можно извлечь из корсарства, снарядили суда и присоединились к Монбару с намерением совершать усиленные набеги на испанцев.

Флибустьерство вступало в новую, организованную фазу. Монбар построил свое жилище на том самом месте, где впоследствии англичане воздвигли батарею. Позиция была выбрана очень удачно: в случае нападения можно было не только легко обороняться, но и отражать натиск неприятеля со значительными для него потерями.

Жилище Монбара, выстроенное из бревен и покрытое пальмовыми листьями, стояло почти на самом краю скалы, откуда можно было видеть большую часть острова и море на много миль вокруг. До скалы, возвышавшейся отвесно на сорок метров над морем, можно было добраться не иначе как по узкой петляющей тропинке, перегороженной через определенные расстояния крепкими палисадами[9] и глубокими рвами, преодолевать которые приходилось по наскоро переброшенным доскам, кои легко было снять в случае тревоги. Две пушки, поставленные на вершине тропинки, надежно защищали подходы.

Дом состоял из пяти комнат, довольно больших, меблированных с роскошью и комфортом, довольно неожиданным на таком отдаленном острове. Подобная обстановка легко оправдывалась ремеслом хозяина: мебель он выбирал для себя из награбленной добычи. На длинном шесте, вбитом в землю перед дверью дома, развевался белый флаг корсаров, который Монбар менял иногда на черный, в середине которого были изображены белого цвета мертвая голова и две кости крест-накрест, – флаг зловещий, показывавший, что побежденные не должны ждать пощады.

Прошло полтора года после прибытия Монбара на остров. И вот однажды жарким днем конца мая несколько человек свирепого вида, с грубыми ухватками, вооруженные с ног до головы, шли, переговариваясь, по тропинке, которая из долины вела на скалу, где возвышался дом Монбара. Было около десяти вечера. Ночь стояла тихая и ясная, мириады звезд сверкали на небе, луна щедро проливала свой свет, воздух был так прозрачен, что даже самые маленькие предметы виднелись на далеком расстоянии. В воздухе не было заметно ни малейшего дуновения ветра, а в кронах деревьев – ни малейшего шелеста. Море, спокойное, как зеркало, с тихим и таинственным шепотом плескалось у песчаного берега. Бесшумно летали светлячки, иногда касаясь путников, которые небрежно отмахивались от них, не прерывая разговора, по-видимому очень для них важного.

Мужчин было пятеро. Все они находились в расцвете сил, движения их были энергичны и резки, лица дышали смелостью и чрезвычайной решимостью. По некоторой сутулости, а также по походке и характерному размахиванию руками в них с первого взгляда можно было узнать моряков, даже если бы их костюмы не свидетельствовали об этом со всей очевидностью. Они говорили по-английски.

– Ба! – воскликнул один из них в минуту, когда мы начинаем прислушиваться к их разговору. – Надо посмотреть. Знаете ведь: не все то золото, что блестит. Притом я был бы рад ошибиться.

– Ты по своей хваленой привычке, – отвечал другой, – уже начинаешь сомневаться.

– Нет, – с живостью отвечал первый, – я только выражаю опасение.

– Наконец-то мы узнаем, в чем дело, – сказал третий, – мы уже одолели половину подъема, хвала Господу!

– Этот демон Монбар, – продолжал первый, – отлично выбрал место – какой вид! И при этом к дому не подступиться.

– Да, не думаю, чтобы испанцы отважились на приступ. Только бы, – прибавил этот человек, вдруг остановившись, – не оказалось все впустую! Застанем ли мы Монбара?

– Ручаюсь вам, Красный Чулок, что Монбар дома, будьте спокойны.

– Откуда вам это известно? – осведомился тот, кто носил странное прозвище Красный Чулок.

– Разве вы не видите, что развевается его флаг?

– Это правда, я не обратил внимания.

– Но теперь-то вы видите, я полагаю?

– Вижу, лопни мои глаза!

– А! – воскликнул один из флибустьеров, который до сих пор молчал. – И все-таки для чего нас созывают?.. Вы знаете, брат?

– Понятия не имею, – ответил Красный Чулок, – верно, Монбару пришел в голову какой-нибудь дерзкий план и он хочет втянуть нас в новое дело.

– Он позвал не только нас, но и главарей французских флибустьеров.

– Не понимаю цели этого сборища, – продолжал Красный Чулок, – впрочем, это все равно… Скоро мы узнаем, что к чему.

– Это правда… Ну вот мы и на месте.

Действительно, в эту минуту они дошли до вершины тропинки и очутились на площадке прямо против дома, дверь которого была отворена, как бы приглашая их всех войти. Из двери лился яркий свет, и громкий говор ясно показывал, что в доме собралось многолюдное общество. Англичане подошли и остановились у порога.

– Входите, братья, – послышался изнутри звучный голос Монбара, – входите, вас ждут.

Семь или восемь человек находились в комнате, куда вошли англичане. Это были самые знаменитые предводители флибустьеров. Здесь находились Красивая Голова – свирепый дьеппец, погубивший более трехсот своих обязанных работников и уверявший всех, что они умерли от лености; Пьер Высокий – бретонец, который шел на абордаж, не иначе как переодевшись женщиной; Александр Железная Рука – молодой человек, слабый и изнеженный с виду, с женственными чертами лица, но одаренный поистине геркулесовой силой, ставший впоследствии одним из героев флибустьерства; Рок, прозванный Бразильцем, хотя родился он в Гронингене, городе в Восточной Фрисландии; затем – двое наших знакомцев, Дрейф и Мигель Баск, они прибыли на остров Сент-Кристофер в одно время с Монбаром и пользовались у флибустьеров исключительным уважением.

Пятерых пришедших англичан звали: Красный Чулок, имя, которое уже здесь прозвучало; Морган – молодой человек лет восемнадцати, с надменным лицом и аристократическими манерами; Жан Давид – голландский моряк, поселившийся в английской колонии, и, наконец, Уильям Дрейк, давший клятву нападать на испанцев не иначе как в то время, когда их будет пятнадцать против одного, так было велико презрение, которое он испытывал к этой чванливой нации.

Таким образом тут присутствовало избранное общество всех знаменитых флибустьеров того времени.

– Добро пожаловать, братья, – сказал Монбар, – очень рад вас видеть. Я ждал вас с нетерпением… Вот трубки, табак и ром. Курите и пейте, – прибавил он, указывая на стол посредине залы, где лежали трубки, стояли стаканы, кружки с водой и горшок с табаком.

Флибустьеры сели, закурили трубки и наполнили стаканы.

– Братья, – продолжал Монбар, – я пригласил вас к себе по двум очень важным причинам, одна из которых вытекает из другой. Вы расположены выслушать меня?

– Говори, Монбар, – отвечал Уильям Дрейк от имени всех, – испанцы прозвали тебя Губителем. Я завидую этому прозвищу, брат. Флибустьерству ты приносишь много пользы.

– Об этой-то пользе и пойдет речь, – ответил Монбар.

– Я в этом уверен, брат. Говори, мы слушаем тебя с почтением.

Все приготовились внимательно слушать. Эти люди, закаленные в сражениях, не признававшие других законов, кроме тех, что написали себе сами, не испытывали зависти к Монбару и готовы были обсуждать любые его предложения.

Монбар собрался с мыслями, потом заговорил проникновенным голосом, так пленявшим слушателей.

– Братья, – сказал он, – я не стану говорить долго, потому что все вы люди испытанные, с горячим сердцем и твердой рукой, и с вами долгие речи не только бесполезны, но даже смешны. С самого моего прибытия на Сент-Кристофер я изучаю флибустьерство, его жизнь, нравы и стремления флибустьеров. С огорчением я понял, что наши результаты не оправдывают наших усилий. Что мы делаем? Ничего или почти ничего, несмотря на наше неукротимое мужество! Испанцы насмехаются над нами. Мы одиноки в своей борьбе и слишком слабы для того, чтобы причинить нашим врагам ощутимый урон. Мы понапрасну тратим нашу энергию и проливаем кровь, отнимая у испанцев какие-то жалкие суда. Не так должны идти дела. Это не то мщение, о котором каждый из нас мечтал. Какова причина нашей слабости? Одиночество, о котором я вам говорил. Это одиночество всегда будет сковывать наши усилия.

– Это правда, – проговорил Железная Рука.

– Но что же мы можем сделать? – спросил Жан Давид.

– К несчастью, мы бессильны, – вздохнул Уильям Дрейк.

– Мы авантюристы, а не государство, – заметил Красивая Голова.

На лице Монбара появилась бледная и зловещая улыбка.

– Вы ошибаетесь, братья. Средство найдено. И, если захотим, мы сделаемся государством!

– Говори! Говори! Говори! – закричали авантюристы, вскочив со своих мест.

– Вот мой план, братья, – продолжал Монбар. – Нас здесь двенадцать человек. Мы принадлежим к разным нациям, но у нас одно сердце, мы составляем цвет флибустьерства. Я заявляю об этом громко, не опасаясь опровержения, потому что каждый из нас дал доказательства своей храбрости – и какие доказательства! Ну, соединимся же, составим одну семью. Из нашей доли в добыче выделим сумму на общую казну и, сохранив свободу организовывать отдельные экспедиции, поклянемся никогда не вредить, никогда не идти наперекор друг другу, оказывать помощь, когда это окажется необходимым, трудиться изо всех сил на погибель Испании и, не разглашая договора о нашем товариществе другим братьям, поклянемся соединять наши силы, когда наступит пора, чтобы разом раздавить неумолимого врага. Вот, братья, первое из того, что я хотел вам сказать. Жду вашего решения.

Наступило молчание. Флибустьеры понимали важность того, что предложил им Монбар. В его словах заключалось их будущее. Флибустьеры переглянулись и начали тихо советоваться между собой. Потом Уильям Дрейк взялся говорить от имени всех присутствующих.

– Брат, – сказал он, – ты коротко разъяснил вопрос, который до сих пор всегда оставался не проясненным. Ты прекрасно определил причину нашей слабости и в то же время нашел средство сделать товарищество, образовавшееся случайно и до сих пор почти бесполезное, действительно могущественным и полезным. Но это не все. Товариществу, о котором ты говоришь, необходима голова, которая управляла бы им и, когда наступит пора, обеспечила бы успех всем задуманным предприятиям. Следовательно, необходимо не только чтобы наше товарищество оставалось тайным, необходимо еще и выбрать предводителя, которому мы будем преданы и которому мы будем помогать трудиться для общего блага.

– Вы согласны с этим, братья? – спросил Монбар. – Вы принимаете мое предложение и дополнение, сделанное Уильямом Дрейком?

– Принимаем! – отвечали флибустьеры в один голос.

– Хорошо. Только предводитель, о котором вы говорите, должен быть выбран единогласно, а его власть может быть отнята у него на собрании большинством голосов. Будучи хранителем общей казны, он должен быть всегда готов дать отчет о ее состоянии, и его пребывание на этом посту, если оно не будет возобновлено в результате вторичных выборов, не может превышать пяти лет.

– Это справедливо, – сказал Красный Чулок, – никто лучше тебя не объяснил бы все это, брат.

– Итак, – заметил Жан Давид, – отныне мы будем настоящими братьями. Никакие ссоры, никакие распри не должны возникать между нами.

– Для посторонних мы будем сохранять видимость независимости каждого из нас, – сказал Красивая Голова.

– Да, – подтвердил Монбар.

– Теперь, братья, – сказал Уильям Дрейк, вставая и снимая шляпу, – выслушайте меня. Я, Уильям Дрейк, клянусь моей верой и моей честью в полной преданности Товариществу Двенадцати и заранее обязуюсь подчиниться любому наказанию, какое братья захотят наложить на меня, даже смерти, если изменю тайне товарищества и нарушу свою клятву. Да поможет мне Господь!

После Уильяма Дрейка каждый флибустьер произнес ту же клятву. Все опять сели на свои места.

– Братья, – начал Монбар, – то, что мы сделали до сих пор, ничего не значит, – это только рассвет новой эры. Счастливые дни флибустьерства едва начинаются. Двенадцать человек, таких, как мы, увлеченные одной целью, должны творить чудеса.

– Мы сотворим их, будь спокоен, брат, – сказал Морган, беспечно ковырявший в зубах золотой зубочисткой.

– Теперь, братья, прежде чем я сделаю вам свое второе предложение, было бы хорошо, если бы мы выбрали главу общества.

– Еще одно слово, – сказал Мигель Баск, вставая.

– Говори, брат.

– Я хочу добавить, что каждый член товарищества, который попадет в плен к испанцам, должен быть освобожден другим членом товарищества, каким бы опасностям он ни подвергался.

– Клянемся! – с восторгом вскричали флибустьеры.

– Если только это не будет невозможно, – сказал Морган.

– Для нас нет ничего невозможного, – резко ответил Уильям Дрейк.

– Это правда, брат, ты прав, я ошибался, – с улыбкой заметил Морган.

– Общество будет называться Товариществом Двенадцати. Смерть одного из членов позволит принять другого, который должен быть избран единогласно, – сказал Мигель Баск.

– Клянемся! – снова вскричали флибустьеры.

– Теперь, – заявил один из братьев по имени Бартелеми, – проведем тайные выборы.

– Вот бумага, перья и чернила, – сказал Монбар.

– А вот моя шапка, – сдергивая с головы бобровую шапку, рассмеялся Красный Чулок, – бросайте в нее ваши бумажки, братья.

И флибустьер положил шапку в центре комнаты. Авантюристы в строгом порядке, каждый написав что-то на бумажке, свертывали ее и один за другим бросали в шапку Красного Чулка. Потом все сели на свои места.

– Все отдали голос? – спросил Жан Давид.

– Все, – ответили флибустьеры хором.

Флибустьер вынул из шапки бумажки, сосчитал их. Бумажек было двенадцать.

– Теперь, брат, – сказал Уильям Дрейк Жану Давиду, – считай голоса.

Жан Давид посмотрел на товарищей. Они утвердительно кивнули. Тогда он взял первый попавшийся бюллетень, развернул его и прочел:

– Монбар Губитель.

Потом взял второй бюллетень и развернул.

– Монбар Губитель, – прочел он опять.

На каждом клочке бумаги стояли два слова: «Монбар Губитель» – зловещий вызов, брошенный испанцам, для которых этот человек был самым жестоким врагом. Монбар Губитель встал, снял шляпу и, любезно поклонившись товарищам, сказал:

– Братья, благодарю вас. Я не обману вашего доверия.

– Да здравствует Монбар Губитель! – вскричали в едином порыве флибустьеры.

Страшное Товарищество Двенадцати было создано. Флибустьерство действительно становилось грозным и могущественным.

Глава XIV Второе предложение

Выбор товарищей в одно мгновение сделал Монбара могущественным. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Ничем не выдал он своего торжества. Монбар дал время улечься восторгу товарищей, а потом заговорил.

– Братья, – сказал он, – речь шла еще и о втором предложении, вы помните?

– Это правда, – сказал Уильям Дрейк, – говори же, брат, мы слушаем тебя.

– Вот мое второе предложение. Только прошу хорошенько все обдумать, прежде чем вы мне ответите, – вы не должны решать сгоряча, потому что, повторяю вам еще раз, это предложение очень серьезно. Вот оно. Я предлагаю вам оставить остров Сент-Кристофер и выбрать другое место убежища, которое будет гораздо удобнее и значительно безопаснее для нас.

Флибустьеры с удивлением смотрели на Монбара.

– Я объясню, – сказать он, поднимая руку, как бы успокаивая товарищей, – выслушайте меня внимательно, братья. То, что вы услышите, представляет интерес для вас всех. Нынешнее наше местопребывание оставляет желать лучшего. Оно слишком удалено от цели наших экспедиций. Затруднения, которые нам необходимо преодолевать, чтобы возвращаться сюда, из-за течений, сносящих наши суда, и встречных ветров, мешающих быстроте их хода, заставляют нас терять драгоценное время. Антильский архипелаг насчитывает более тридцати островов, из которых нам, думаю, легко выбрать тот, который для нас удобнее. Я давно уже думаю об этом. Мои выходы в море не ограничивались преследованием испанцев, я отправлялся также исследовать местность и, кажется, нашел землю, удобную для нас.

– О какой земле ты говоришь? – спросил Жан Давид за всех своих товарищей.

– Я говорю об острове, который испанцы называют Эспаньолой, а мы – Санто-Доминго.

– Брат, – сказал Бартелеми, – да, это огромный остров, с великолепными лесами. Но на нем живут испанцы. Мы попадем прямо в волчью пасть.

– Я сам так думал. Но теперь, когда я все разузнал, то убедился не только в том, что проклятые испанцы занимают не весь остров, но и в том, что на той части острова, которую они не заняли, мы встретим союзников.

– Союзников? – с удивлением вскричали флибустьеры.

– Да, братья. Дело обстоит так. Во время высадки адмирала дона Толедо на остров Сент-Кристофер французы, успевшие спастись от резни, убежали, как вам известно, на соседние острова, а многие отправились дальше. Они добрались до Санто-Доминго. Настоящие смельчаки, не правда ли? Но, повторяю вам, испанцы занимают только половину острова. Когда они только открыли этот остров, то оставили на нем несколько голов рогатого скота. Эти животные размножились, и теперь на равнинах Санто-Доминго пасутся многочисленные стада. Вам известно, что они составляют неоценимый источник провианта во время наших набегов. Кроме того, соседство испанских колонистов дает нам возможность утолять нашу ненависть. Те из наших товарищей, которые несколько лет назад поселились на этой земле, ведут с ними беспрерывную и ожесточенную борьбу.

– Да-да, – подтвердил Красивая Голова, – я понимаю, о чем ты нам толкуешь, брат. Ты прав, но все же будем рассуждать спокойно и хладнокровно, как люди серьезные.

– Говори, – отвечал Монбар. – Каждый из нас имеет право высказывать свое мнение, когда дело касается общих интересов.

– Как мы ни храбры – а мы можем смело этим похвалиться, потому что, благодарение Богу, наше мужество всем известно, – мы, однако, не настолько сильны, чтобы воевать с испанцами на суше. Захватить корабль или сражаться с целой ордой колонистов – разные вещи. Ты согласен с этим, брат?

– Конечно согласен.

– Хорошо, я продолжу. Очевидно, что испанцы до сих пор не видят серьезной угрозы со стороны авантюристов, поселившихся в пустынной части острова. Может, из-за их малочисленности испанцы пренебрегли ими. Но когда они увидят, что поселение, которое они считали временным, становится постоянным и принимает грозные размеры колонии, они не станут ждать. Они соединят все свои силы, неожиданно нападут на нас и всех перережут. И таким образом разом покончат не только с новой колонией, но и с нашими надеждами на мщение.

В словах Красивой Головы был здравый смысл. Речь произвела некоторое впечатление на флибустьеров, они стали поглядывать друг на друга. Но Монбар не дал времени разгореться искре сомнения и, предупреждая возражения, тотчас заметил:

– Ты был бы прав, брат, если бы, как ты предполагаешь, мы основали наше главное поселение на Санто-Доминго. Очевидно, мы были бы тогда раздавлены многочисленным врагом. Но предполагать, что я, питающий неумолимую ненависть к этому презренному народу, мог придумать подобный план, не убедившись сначала в успехе, который он нам принесет, значит плохо меня знать.

– Говори яснее, брат, – сказал Уильям Дрейк, – мы тебя слушаем со всем вниманием.

– У северо-западной оконечности Санто-Доминго находится остров длиной около восьми миль, отделенный от большой земли узким каналом и окруженный скалами, названными Железные берега. Из-за этих скал высадка на остров не возможна нигде, кроме его южной стороны. Там находится довольно удобная гавань с песчаным дном. Суда, зашедшие в эту гавань, будут укрыты от всех ветров, которые, впрочем, никогда не бывают особенно сильными в тех местах. Вдоль берегов есть еще несколько песчаных отмелей, но к ним можно пристать только пирогам. Остров этот называется Тортугой, то бишь Черепашьим островом, потому что своей формой он напоминает это животное. Вот, братья, где я намерен основать наше главное поселение, или, если вы предпочитаете другое название, – нашу штаб-квартиру. Гавани Пор-де-Пэ и Пор-Марго, находящиеся напротив Тортуги, сделают легким сообщение с Санто-Доминго. Укрывшись на нашем острове, как в неприступной крепости, мы сможем легко отразить нападение всего флота Кастильского королевства. Но я не хочу вас обманывать, я должен сказать вам все. Испанцы предусмотрительны: они чувствовали, что если набеги продолжатся и они не успеют нас уничтожить, то превосходное положение этого острова не укроется от нашего внимания и, вероятно, мы постараемся завладеть им. Поэтому они оставили на нем отряд из двадцати пяти солдат под командованием альфереса[10]. Не усмехайтесь, братья, – да, этот гарнизон немногочислен, но его присутствия на острове вполне достаточно для поддержания безопасности. Имеются также определенные затруднения при высадке на берег. Кроме того, этому небольшому отряду легко получить за весьма непродолжительное время подкрепление с Санто-Доминго. Несколько раз, переодевшись, я проникал на Тортугу и осматривал остров очень внимательно. Вы можете вполне доверять моим сведениям.

– Монбар прав, – сказал тогда Рок Бразилец, – я знаю Черепаший остров. Я тоже уверен, что на нем мы найдем убежище гораздо более надежное, чем на Сент-Кристофере.

– Теперь, братья, – продолжал Монбар, – подумайте и отвечайте – да или нет. Если вы примете мое предложение, я постараюсь осуществить свой план по захвату острова. Если вы откажете, об этом больше не будет речи.

Давая возможность собратьям спокойно обсудить его предложение, Монбар вышел из комнаты на террасу, где стал прохаживаться взад и вперед, внешне не проявляя никаких признаков беспокойства.

Прошло несколько минут. Монбар все прохаживался по террасе. Вдруг неподалеку послышался легкий свист, свист до того тихий, что только такой тонкий слух, каким был одарен флибустьер, мог его различить. Монбар сделал несколько шагов в том направлении, откуда подали сигнал, и в ту же секунду человек, лежавший на земле и так слившийся с темнотой, что его невозможно было сразу заметить, поднял голову. В отблесках лунного света стало различимо смышленое лицо кариба.

– Омопуа? – спросил флибустьер.

– Я жду, – коротко ответил индеец, поднимаясь в полный рост.

Омопуа, он же Прыгун, был молодым человеком лет двадцати пяти, высоким и пропорционально сложенным. Кожа его имела золотистый оттенок флорентийской бронзы. Он был почти наг, только легкие холщовые штаны прикрывали ноги до середины икры. Длинные черные волосы, ровно разделенные пробором, спускались ему на плечи. Кроме длинного ножа и штыка, заткнутого за пояс, никакого оружия у него не было.

– Пришел тот человек? – спросил Монбар.

– Пришел.

– Прыгун его видел?

– Видел.

– Он считает себя узнанным?

– Только глаз злейшего врага мог узнать его.

– Хорошо. Мой брат проводит меня к нему.

– Я провожу бледнолицего вождя.

– Где я найду Прыгуна через час после восхода солнца?

– Прыгун будет дома.

– Я приду.

В это время Монбара позвали. Прощаясь с карибом, он сказал:

– Я полагаюсь на обещание индейца.

– Да, если вождь сдержит свое обещание.

– Сдержу.

Расставшись с флибустьером, кариб мгновенно исчез в темноте. Монбар, погруженный в раздумья, с минуту оставался неподвижным. Потом резким движением провел рукой по лбу, словно для того, чтобы убрать следы волнения, и быстро возвратился в дом.

Обсуждение закончилось, флибустьеры расселись по своим местам, Монбар также сел, выжидая с притворным равнодушием, чтобы заговорил кто-нибудь из товарищей.

– Брат, – начал Жан Давид, – мы трезво обдумали твое предложение. Товарищи поручили мне сказать, что они принимают его. Только они желают знать, какими средствами намерен ты добиться осуществления своего плана.

– Братья, благодарю вас за ваше согласие, – ответил Монбар, – а способы, которыми я намерен захватить Черепаший остров, позвольте пока сохранить в тайне: успех экспедиции обязывает меня к этому. Знайте только, что я не хочу ущемлять ничьих интересов и намерен один подвергнуться любому риску.

– Ты не так меня понял, брат, или я плохо объяснил, – возразил Жан Давид. – Если я спросил, каким образом ты намерен действовать, то меня побуждало к тому не пустое любопытство. В таком важном для всего нашего сообщества деле мы должны умереть или победить вместе с тобой. Мы хотим или разделить с тобой торжество, или принять поражение.

Монбар был невольно растроган этими великодушными, благородными словами. Повинуясь внезапному порыву, он протянул руки флибустьерам, и те решительно пожали их. Потом он сказал:

– Вы правы, братья, мы все должны участвовать в этом великом предприятии. Мы все отправимся на Черепаший остров. Только – поверьте, я говорю вам не из честолюбия, – предоставьте мне руководить экспедицией.

– Разве ты не наш предводитель? – вскричали флибустьеры.

– Мы будем тебе повиноваться по флибустьерским законам, – сказал Жан Давид, – тот, кто задумал экспедицию, имеет право командовать. Мы будем твоими солдатами.

– Решено, братья! Сегодня же в одиннадцать утра я отправляюсь на торги, где выставят на продажу работников, прибывших из Франции третьего дня. Я навещу губернатора, чтобы предупредить его о подготовке к новому набегу, и набор экипажей начнется тотчас же.

– Мы непременно там будем, – сказал Красивая Голова, – мне надо купить двух работников взамен пары бездельников, которые умерли от лени.

– Решено, – сказал Бартелеми, – в одиннадцать мы все будем в Нижней Земле.

В обсуждениях прошла вся ночь, и солнце, хотя еще и было за горизонтом, начинало высвечивать небо широкими перламутровыми полосами, которые мало-помалу переходили в пурпур, давая знать, что дневное светило вот-вот появится.

– Кстати, – обратился с равнодушным видом Монбар к Моргану, провожая его и других флибустьеров, – если ты не очень дорожишь своим карибом, не знаю, как его зовут…

– Прыгун.

– А! Отлично. Итак, я говорил, что, если тебе все равно, я был бы признателен, если бы ты уступил его мне.

– Он тебе нужен?

– Да, я думаю, что он будет мне полезен.

– Раз так, возьми его, брат. Я уступаю его тебе, хотя это хороший работник и я им доволен.

– Благодарю. Во сколько ты его ценишь?

– Вот еще! Не мне с тобой торговаться, брат. Я видел у тебя хорошее ружье – отдай его мне и возьми индейца, и будем квиты.

– Подожди.

– Что?

– Я хочу отдать тебе ружье прямо сейчас, а ты пришли ко мне индейца… Или, если у меня будет время, я сам зайду за ним сегодня.

Флибустьер вернулся в дом, снял со стены ружье и отдал его Моргану. Тот с неподдельной радостью повесил ружье через плечо.

Когда все разошлись, Монбар надел толстый плащ, шляпу с широкими полями, полностью скрывавшими его лицо, и, обернувшись к Мигелю Баску, сказал:

– Важное дело заставляет меня отправляться в Нижнюю Землю. Ступай к губернатору, кавалеру де Фонтенэ, и, не вдаваясь ни в какие подробности, скажи ему, что я готовлю новую экспедицию.

– Хорошо, – ответил Мигель.

– Потом плыви к люгеру и вместе с Дрейфом приготовь там все к отплытию.

Дав эти указания, Монбар вышел из дома.

Кавалер де Фонтенэ, так же как и д’Эснамбюк, место которого в качестве губернатора острова Сент-Кристофер он занял два года тому назад, был младшим сыном нормандского дворянина, приехавшим на острова искать счастья. Прежде чем сделаться губернатором, он долгое время участвовал в набегах флибустьеров. Именно такой человек и был нужен на губернаторском посту: он предоставлял флибустьерам свободу действовать так, как они считали необходимым, никогда не требовал от них отчета, понимал их с полуслова и брал десятую часть добычи – добровольную дань, которую ему платили в благодарность за покровительство, оказанное от имени короля.

Взошло солнце. Свежий морской ветерок тихо шелестел листвой, пели птицы. Монбар шел большими шагами, не смотря по сторонам, погруженный в раздумья.

При входе в селение Нижняя Земля он, вместо того чтобы пойти прямо, направился по узкой тропинке через табачную плантацию к горе Мизери. Он шел довольно долго и наконец остановился перед голым ущельем, у входа в которое виднелась жалкая хижина, покрытая пальмовыми листьями. На пороге хижины появился человек. Заметив Монбара, он радостно вскрикнул и с быстротой лани бросился к нему по скалистому склону. Это был кариб Прыгун. Подбежав к флибустьеру, он упал перед ним на колени.

– Встань, – велел авантюрист, – к чему благодарить меня?

– Мой господин сегодня сказал, что теперь я принадлежу не ему, а тебе.

– Я же обещал!

– Это правда, но белые всегда обещают и никогда не держат своих обещаний.

– Ты видишь доказательство обратному. Твой господин продал тебя мне, это правда, а я даю тебе свободу. У тебя теперь только один властелин – Бог.

Индеец встал, приложил руку к груди и зашатался. Лицо его побледнело, он пребывал в сильном душевном волнении, которое, несмотря на все усилия, не мог преодолеть. Монбар, спокойный и мрачный, молча смотрел на его. Наконец индейцу удалось заговорить. Голос с хрипом вырывался из его горла.

– Прыгун был вождем своего народа, – сказал он, – испанец унизил его, при помощи измены сделав рабом и продав, как вьючную скотину. Ты возвращаешь Прыгуну то звание, которого он никогда не должен был лишаться. Хорошо. Ты теряешь плохого раба, но приобретаешь преданного друга. Моя жизнь принадлежит тебе.

Монбар протянул ему руку, кариб почтительно поцеловал ее.

– Ты хочешь остаться здесь или возвратиться на Гаити?[11]

– Родные Прыгуна и остальной его народ блуждают на равнинах Бохио[12], – ответил индеец, – но куда пойдешь ты, туда пойду и я.

– Хорошо, веди меня к тому человеку, ты понимаешь, о ком я говорю?

– Да.

– Ты уверен, что он испанец?

– Уверен.

– Ты не знаешь, что привело его на остров?

– Не знаю.

– В каком месте он остановился?

– У одного англичанина.

– Стало быть, в английской колонии?

– Нет, в Нижней Земле.

– Тем лучше. Как зовут этого англичанина?

– Капитан Уильям Дрейк.

– Капитан Дрейк?! – с удивлением вскричал Монбар. – Это невозможно!

– Он там.

– Стало быть, капитан его не знает?

– Не знает. Этот человек пришел к нему и попросил гостеприимства, капитан не мог ему отказать.

– Это правда. Ступай ко мне в дом, возьми платье, ружье или любое другое оружие, которое тебе понравится, и приходи. Я буду у капитана Дрейка, а если меня там не окажется, то встретимся на пристани. Ступай.

Монбар направился к Нижней Земле, а кариб пошел прямо к дому Монбара.

Нижняя Земля была, по сути, штаб-квартирой французской колонии. В то время, когда происходит наша история, это было довольно жалкое селение, выстроенное без всякого порядка, сообразно прихоти или удобству каждого домовладельца. Но издали оно выглядело весьма живописно именно благодаря хаотичному расположению домов, построенных на берегу моря перед великолепным рейдом, заполненным кораблями и бесчисленным множеством пирог. Батарея из шести пушек, стоявшая на узком мысе, защищала вход на рейд. Странные обитатели этого городка, такого грязного и на первый взгляд ничтожного, вели бурную жизнь. Узкие, темные улицы были наполнены разношерстной публикой, которая сновала взад и вперед с озабоченным видом. Трактиры открыты были на всех площадях и перекрестках, странствующие купцы хриплым голосом расхваливали свой товар, а публичные глашатаи в сопровождении толпы, которая постепенно увеличивалась за счет праздношатающихся, объявляли при звуке труб и барабанов о продаже в этот день новых наемных работников, прибывших накануне на корабле компании.

Монбар, никем не узнанный, пробрался через толпу к дому Уильяма Дрейка. Дом этот, довольно красивый и опрятный, возвышался на морском берегу недалеко от особняка губернатора. Флибустьер отворил дверь, которая, по местному обычаю, была не заперта, и вошел внутрь.

Глава XV Шпион

В первой комнате, которую можно было назвать и залой, и кухней, находились два человека. Это были работник капитана Уильяма Дрейка и какой-то незнакомец. Самого капитана не было. При виде незнакомца глаза флибустьера сверкнули.

Незнакомец сидел посреди комнаты за столом и спокойно завтракал куском холодной говядины, приправленной перцем. Еду он запивал бордо, которое, скажем мимоходом, хотя и стало популярным в Париже только в царствование Людовика XV благодаря герцогу де Ришелье, возвратившемуся из провинции Гиень, где он был губернатором, уже давно ценилось в Америке. Незнакомец был человеком довольно высокого роста, бледнолицым, похожим на отшельника, худым и угловатым. Но его манеры указывали на высокое положение в обществе, а простой, более чем скромный костюм не мог скрыть благородного происхождения.

Когда флибустьер вошел, незнакомец искоса, не поднимая головы, бросил на него взгляд из-под густых ресниц и продолжил завтрак.

У флибустьеров все было общее. Каждый брал у другого, видел тот или нет, все, что было нужно, – оружие, порох, одежду, пищу. И тот, у кого делался заем, не должен был обижаться или выражать даже самое легкое недовольство. Подобная вольность в обращении с чужим имуществом не только допускалась и терпелась, но считалась правом, которым все пользовались без малейшего зазрения совести.

Монбар, осмотрев комнату, взял стул и, бесцеремонно сев напротив незнакомца, сказал работнику:

– Подай-ка мне завтрак, я голоден!

Работник тотчас повиновался. С чрезвычайным проворством он подал флибустьеру обильный завтрак, потом стал позади его стула, чтобы прислуживать.

– Друг мой, – небрежно сказал флибустьер, – благодарю, но я не люблю, чтобы кто-либо стоял позади меня, когда я ем. Ступай, встань перед дверью и не пускай сюда никого без моего приказа, – прибавил он, бросив на работника многозначительный взгляд. – Никого! Ты слышишь? – прибавил он, делая ударение на эти слова. – Если бы даже пришел твой господин. Ты понял?

– Понял, Монбар, – ответил работник и ушел.

При имени Монбар незнакомец чуть заметно вздрогнул, бросил тревожный взгляд на флибустьера, но тотчас взял себя в руки и продолжил трапезу с величайшим спокойствием, по крайней мере внешним. Монбар, в свою очередь, расправлялся с завтраком, не обращая никакого внимания на человека, сидевшего напротив. Так продолжалось несколько минут. Только звон ножей и вилок нарушал тишину, между тем как в душе каждого из сидящих за столом мужчин бушевали страсти. Наконец Монбар поднял голову и посмотрел на незнакомца.

– Вы на редкость немногословны, – сказал он добродушным тоном человека, который, скучая, желает начать разговор.

– Я? – поинтересовался незнакомец с самым невозмутимым видом.

– Смею вам заметить, – продолжал флибустьер, – вот уже четверть часа, как я имею честь находиться в вашем обществе, а вы еще не сказали мне ни одного слова, даже не поздоровались, когда я вошел.

– Извините, – сказал незнакомец, слегка наклонив голову, – это получилось непреднамеренно. Кроме того, не имея удовольствия знать вас…

– Вы в этом уверены? – с иронией перебил Монбар.

– По крайней мере, я так думаю. И поэтому, не имея ничего сказать вам, я предположил, что бесполезно начинать пустой разговор.

– Как знать! – возразил флибустьер. – Самые пустые разговоры часто становятся очень интересными уже через несколько минут.

– Сомневаюсь, что это произошло бы в нашем случае. Позвольте же мне прервать беседу на этих словах. Кроме того, мой завтрак окончен, – сказал незнакомец, вставая, – и серьезные дела требуют моего присутствия в другом месте. Извините, что я так скоро оставляю вас, и поверьте, я весьма сожалею.

Флибустьер не двинулся с места. С грациозной небрежностью откинувшись на спинку стула и поигрывая ножом, он сказал кротко и вкрадчиво:

– Извините, всего лишь одно слово…

– Говорите скорее, – отвечал незнакомец, останавливаясь, – уверяю вас, я очень тороплюсь.

– О! Я задержу вас всего на несколько минут, – продолжал Монбар все с той же насмешкой.

– Если вы так сильно этого желаете, я вам не откажу. Но уверяю вас, я спешу.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Особенно вы торопитесь уйти из этого дома, не правда ли?

– Что вы хотите сказать? – надменно спросил незнакомец.

– Я хочу сказать, – отвечал флибустьер, вставая и загораживая дверь, – что притворяться бесполезно, вы узнаны.

– Я узнан? Я вас не понимаю… Что это значит?

– Это значит, – грубо сказал Монбар, – что вы шпион и изменник и через несколько минут будете повешены!

– Я? – вскричал незнакомец с очень хорошо разыгранным удивлением. – Вы сошли с ума! Это ошибка. Приношу свои извинения.

– Я не сошел с ума и не ошибаюсь, сеньор дон Антонио де Ла Ронда.

Незнакомец вздрогнул, смертельная бледность покрыла его лицо, но он тотчас же взял себя в руки и воскликнул:

– Повторяю, это какое-то сумасшествие!

– Милостивый государь, – проговорил Монбар все еще спокойно, но по-прежнему загораживая собой дверь, – я утверждаю, вы опровергаете. Очевидно, один из нас лжет. Уверяю вас, что я не лгу. Стало быть, лжете вы, и, чтобы разрешить последние сомнения на этот счет, я прошу вас выслушать меня. Но прежде не угодно ли вам сесть. Нам надо поговорить несколько минут, и замечу, что не слишком прилично разговаривать, уподобившись боевым петухам, готовым наскочить друг на друга.

Невольно подчиняясь устремленному на него сверкающему взору флибустьера и его резкому повелительному тону, незнакомец сел или, лучше сказать, рухнул на стул.

– Теперь, – Монбар уселся на прежнее место, поставил локти на стол и чуть подался вперед, – теперь, – продолжил он невозмутимо, – чтобы разом рассеять все иллюзии, которые вы могли сохранить, и доказать вам, что я знаю гораздо больше, чем вы желали бы, позвольте мне в двух словах рассказать вам вашу историю.

– Милостивый государь… – попытался перебить его незнакомец.

– О! Не бойтесь, – прибавил флибустьер с сарказмом, – я не стану долго испытывать ваше терпение. Так же как и вы, я не желаю тратить время на пустые разговоры. Но заметьте между прочим, как скоро наш пустой разговор сделался, что я и предвидел, интересным. Не правда ли, это странно?

– Я жду, чтобы вы объяснились, – холодно отвечал незнакомец, – потому что до сих пор я не понял ни одного слова из всего, что вы сказали.

– Ей-богу, вы пришлись мне по сердцу! Я не ошибся на ваш счет. Храбрый, холодный, скрытный, вы достойны быть флибустьером и вести с нами жизнь, полную приключений.

– Вы оказываете мне большую честь, но все это мне не объясняет…

– Потерпите немного! Как вы нетерпеливы! Остерегайтесь, ваше ремесло требует хладнокровия, а его-то в эту минуту вам и недостает.

– Вы очень остроумны. – Незнакомец насмешливо поклонился своему собеседнику.

Эта усмешка показалась флибустьеру оскорбительной. Он ударил кулаком по столу:

– Вот ваша история в двух словах. Вы андалузец, родились в Малаге, младший сын и, следовательно, были назначены в духовное звание. Однако такое будущее вас не привлекало. И в один прекрасный день вы сели на испанский корабль, отправлявшийся на Санто-Доминго. Как видите, мне известно многое, дон Антонио де Ла Ронда.

– Продолжайте, – флегматично произнес незнакомец, – вы меня чрезвычайно заинтересовали.

Монбар пожал плечами и продолжал:

– Прибыв на Санто-Доминго, вы успели за короткое время, благодаря вашей красивой внешности, а особенно вашему тонкому живому уму, найти себе могущественных покровителей, так что уже через три года вы настолько возвысились, что сделались одним из самых влиятельных людей в колонии. К несчастью…

– Вы сказали, к несчастью? – перебил незнакомец с насмешливой улыбкой.

– Да, – невозмутимо отвечал Монбар, – к несчастью, фортуна повернулась к вам спиной, и до такой степени…

– До такой степени?..

– …что, несмотря на ваших друзей, вас арестовали и угрожали судом за кражу двух миллионов пиастров, – цифра внушительная, поздравляю вас. Сознаюсь, что всякий другой на вашем месте пропал бы: Совет по делам Индий[13] не шутит, когда речь идет о деньгах.

– Позвольте мне вас прервать, милостивый государь, – сказал незнакомец с нарочитой непринужденностью, – вы рассказываете эту историю чрезвычайно красноречиво, но, если вы будете продолжать таким образом, она продлится до бесконечности. Разрешите мне закончить ее в нескольких словах.

– Ага! Теперь вы сознаетесь, что она правдива?

– Еще бы! – отвечал незнакомец весьма самоуверенно.

– Вы сознаетесь, что вы дон Антонио де Ла Ронда?

– Для чего мне отпираться, раз вы это знаете?

– Стало быть, вы признаете, что обманом забрались в колонию с целью…

– Я сознаюсь во всем, в чем вам будет угодно, – с живостью сказал испанец.

– Стало быть, вы заслуживаете виселицу и будете повешены через несколько минут.

– Ну уж нет! – возразил испанец, не теряя хладнокровия. – Вот в этом-то мы с вами не сходимся, милостивый государь. Ваше заключение лишено всякой логики.

– Что?! – вскричал Монбар, удивляясь внезапной перемене в тоне испанца.

– Я сказал, что ваше заключение нелогично.

– Неужели?

– Я докажу это, – продолжал испанец. – Теперь ваша очередь выслушать меня.

– Хорошо, надо быть сострадательным к тому, кто скоро умрет.

– Вы очень добры, но, слава богу, до этого еще далеко. От стакана до губ большое расстояние, гласит мудрая пословица моей родины.

– Продолжайте, – сказал флибустьер с нетерпением.

Испанец даже не дрогнул.

– Для меня очевидно, милостивый государь, что вы желаете предложить мне какое-то условие.

– Я?

– Конечно. Вот почему, узнав во мне шпиона – а должен сознаться, что я действительно шпион, вы видите, я с вами предельно откровенен, – для вас ничего не могло быть легче, чем приказать повесить меня на первом же дереве без всякого суда.

– Да, и я это сейчас сделаю.

– Нет, вы не сделаете этого, и вот почему: вы думаете, по причинам, мне неизвестным, – я не хочу обижать вас предположением, будто вы почувствовали ко мне сострадание, когда мои соотечественники так справедливо называют вас Губителем, – вы думаете, повторяю, что я могу быть вам полезен для успеха вашего плана, и, следовательно, вместо того, чтобы велеть меня повесить, как вы сделали бы это при всяких других обстоятельствах, вы пришли прямо сюда, чтобы поговорить со мной с глазу на глаз. Ну же! Я сам этого желаю. Говорите, я вас слушаю. В чем заключается ваше дело?

Произнеся эти слова с самым непринужденным видом, дон Антонио откинулся на спинку стула, вертя в пальцах сигару. С минуту флибустьер смотрел на него с нескрываемым удивлением, потом, расхохотавшись, сказал:

– Ну хорошо. По крайней мере, между нами не будет недосказанности. Да, вы угадали, я хочу сделать вам предложение.

– Об этом нетрудно было догадаться. Так в чем оно состоит?

– Боже мой! Все очень просто. Вам только надо переменить вашу роль.

– Очень хорошо. Я вас понимаю. То есть вместо того, чтобы изменять вам в пользу Испании, я буду изменять Испании в вашу пользу.

– Видите, как все легко.

– Действительно легко, но чертовски опасно. Положим даже, что я соглашусь, но какая мне будет от этого польза?

– Во-первых, вас не повесят.

– Быть повешенным, утопленным или расстрелянным – почти одно и то же. Я желал бы выгоды посущественнее и поочевиднее.

– Черт побери! Вы привередливы! Разве спасти себя от петли ничего не значит?

– В ситуации, когда нечего терять, смерть скорее благодеяние, чем бедствие.

– Да вы, оказывается, философ!

– Нет, черт побери! Я просто отчаянный человек.

– Это часто одно и то же. Но вернемся к нашему делу.

– Да, вернемся.

– Я предлагаю вам свою долю добычи с первого корабля, который я захвачу. Вы согласны?

– Это уже лучше. К несчастью, корабль, о котором вы мне говорите, похож на журавля в небе. Я предпочел бы что-нибудь посущественнее.

– Вижу, что мне придется уступить. Служите мне хорошенько, и я награжу вас так щедро, как не смог бы и сам испанский король.

– Решено, я рискну. Теперь скажите мне, каких услуг вы требуете от меня?

– Я хочу, чтобы вы помогли мне захватить врасплох Черепаший остров, на котором вы долго жили и с которым вы, кажется, сохранили связи.

– Прежде всего позвольте одно замечание.

– Какое?

– Я не могу ручаться за успех этого смелого предприятия.

– Это замечание справедливо, но будьте спокойны: чем лучше будет защищен остров, тем лучше он будет атакован.

– Предположим… Но что дальше?

– Это я вам скажу после, когда придет время, сеньор, а теперь мы должны заняться другими делами.

– Как вам угодно.

– Как я уже имел честь сказать вам вначале, я знаю, что вы человек хитрый и скользкий. Способный обвести вокруг пальца кого угодно. Так как я хочу избежать этого, сделайте одолжение, отправляйтесь сейчас же на мой люгер.

– Пленником? – с досадой осведомился испанец.

– Нет, не пленником, любезный дон Антонио, а как заложник, с которым будут обращаться, исходя из соображений безопасности.

– Но слово дворянина…

– Годится между дворянами, это правда, но с негодяями, как вы нас называете, оно, по-моему, не имеет никакого смысла. Даже вы, испанский идальго, считаете для себя возможным нарушать ваше слово без малейшего зазрения совести, когда вас побуждают к этому выгоды.

Дон Антонио потупил голову и ничего не ответил. В душе он был согласен со словами флибустьера, но показать этого никак не хотел. Монбар с минуту наслаждался смущением испанца, потом три раза ударил по столу рукояткой ножа. Немедленно вошел работник.

– Я слушаю, Монбар.

– Скажи мне, мой храбрый товарищ, – обратился к нему авантюрист, – не видел ли ты краснокожего кариба, не бродит ли он вокруг этого дома?

– Монбар, краснокожий кариб спрашивал меня несколько минут назад, здесь ли вы. Я ответил утвердительно, но не хотел нарушать ваш приказ и не впустил его, несмотря на его просьбу.

– Очень хорошо. Человек этот не сказал, как его зовут?

– Напротив, он тотчас сказал, что его зовут Прыгун.

– Это тот, кого я ждал. Впусти его. Он, должно быть, ждет у дверей. И сам приходи вместе с ним.

Работник вышел.

– Чего вы хотите от этого человека? – спросил испанец с беспокойством, которое не укрылось от проницательных глаз авантюриста.

– Этого индейца я назначу вам в караульные, – сказал Монбар.

– Стало быть, вы действительно хотите задержать меня?

– Безусловно, сеньор.

В эту минуту вошел работник вместе с карибом, который был одет в национальный костюм и с головы до ног, с позволения Монбара, обвешан оружием.

– Прыгун и ты, друг мой, выслушайте хорошенько, что я вам скажу. Видите этого человека? – Флибустьер указал на испанца, все такого же бесстрастного.

– Видим, – ответили они.

– Встаньте по обе стороны от него, доставьте на люгер и сдайте матросу Мигелю Баску, приказав ему от моего имени не спускать глаз с этого человека. Если по пути к люгеру он попытается бежать, стреляйте в него без всякого промедления. Вы меня поняли?

– Поняли, – ответил работник, – положитесь на нас, мы ручаемся за него головой.

– Хорошо, полагаюсь на ваше слово… Милостивый государь, – прибавил флибустьер, обращаясь к дону Антонио, – прошу вас отправиться с этими людьми.

– Я повинуюсь силе.

– Да, я понимаю. Но успокойтесь, ваш плен будет непродолжителен и не жесток. Я сдержу обещание, данное вам, если вы со своей стороны сдержите ваше. Ступайте же. До свидания!

Испанец ничего не ответил, встал между караульными и вышел вместе с ними из дома.

Глава XVI Продажа невольников

Монбар поднялся, надел плащ и уже хотел выйти из дома, когда на пороге очутился лицом к лицу с капитаном Дрейком.

– А-а! Ты здесь, брат? – воскликнул Дрейк.

– Да, я завтракал.

– И правильно делал.

– Пойдешь со мной на рынок невольников?

– Нет, мне никто не нужен.

– И мне не нужен. Но ты ж знаешь, что тотчас после продажи начнется набор.

– Да, правда! Дай мне только сказать несколько слов моему работнику, и я пойду с тобой.

– Твой работник ушел.

– Я же велел ему не уходить!

– Но я дал ему поручение.

– А-а, тогда другое дело.

И оба флибустьера вышли из дома.

– Ты не спрашиваешь, какое поручение я дал твоему работнику, – заметил Монбар через несколько минут.

– А для чего мне спрашивать? Тебе виднее.

– Это касается тебя гораздо больше, чем ты думаешь.

– Каким образом?

– Ты оказал гостеприимство одному незнакомцу, не так ли?

– Да. Но при чем здесь…

– Сейчас поймешь. Этот незнакомец, которого ты не знаешь… Ты ведь не знаешь его?

– Нет. Что мне за дело до него? В гостеприимстве отказывать нельзя.

– Это правда, но я узнал этого человека.

– Да? И кто же это?

– Ни больше ни меньше как испанский шпион.

– Вот тебе раз! – сказал капитан, останавливаясь.

– Что такое?

– Ничего-ничего! Я только пойду прострелю ему голову, если ты еще этого не сделал.

– Нет, брат, я убежден, что этот человек окажется нам очень полезен.

– Каким же образом?

– Можно при желании извлечь выгоду даже из испанского шпиона. Пока что я отправил его с твоим работником и моим человеком на люгер, где его будут стеречь. Так что он от нас не ускользнет.

– Надеюсь… Спасибо, брат! Ты избавил меня от негодяя.

Разговаривая таким образом, оба флибустьера дошли до площади, где проходила торговля работниками.

Справа находился большой дощатый сарай, продуваемый всеми ветрами. Посреди сарая стоял стол для секретарей компании, которые производили продажу и составляли контракты. Для губернатора было приготовлено кресло возле довольно высокого помоста, куда каждый работник или работница всходили поочередно для того, чтобы покупатели могли свободно их рассмотреть. Эти несчастные европейцы, обманутые агентами Компании, заключили соглашения, последствий которых не понимали, и были убеждены, что по приезде в Америку, по истечении не слишком продолжительного срока, они получат свободу и смогут зарабатывать себе на пропитание как захотят. Среди наемников находились и сыновья разорившихся родителей, и кутилы, для которых труд был делом презренным и которые воображали, будто в Америке, стране золота, богатство само свалится им на голову.

Несколько дней назад корабль компании привез полторы сотни наемников. Среди них находилось несколько женщин, по большей части молодых и хорошеньких, но развратных. Полиция задержала их на улице, и без всякого суда они были отправлены в Америку. Женщины эти также должны были в результате торгов достаться колонистам, но не как невольницы, а как жены. Союзы эти, заключенные по цыганскому обычаю, должны были длиться определенное время, не больше семи лет, если только не последует взаимного согласия супругов для продолжения брака. Но этого не случалось почти никогда: по окончании срока пары расходились и каждый имел право вступать в новый брак.

Работники были привезены с корабля на остров уже два дня назад. Эти два дня были им даны для того, чтобы они могли немного прийти в себя, оправиться от усталости, накопленной во время продолжительного морского путешествия, погулять и подышать живительным воздухом, которого они были так долго лишены.

К тому моменту, когда подошли два флибустьера, торги длились уже полчаса и в сарае собралась целая толпа колонистов, желавших купить невольников – мы вынуждены употреблять подобное слово, потому что эти несчастные, оборванные люди были не кем иным, как рабами. При появлении Монбара толпа расступилась, и ему довольно легко удалось в сопровождении капитана занять место возле губернатора, кавалера де Фонтенэ, где уже находились самые знаменитые авантюристы. Здесь же был и Мигель Баск.

Кавалер де Фонтенэ учтиво приветствовал Монбара, он даже встал со своего места и сделал два шага в его сторону, что было с удовольствием встречено флибустьерами. Уважение, оказанное самому знаменитому флибустьеру, касалось и всех остальных. Обменявшись несколькими учтивыми словами с губернатором, Монбар наклонился к Баску:

– Ну что?

– Испанец на люгере, – ответил Мигель, – под присмотром Дрейфа.

– Стало быть, я могу не беспокоиться?

– Совершенно!

Торги тем временем продолжались. Все работники были проданы, кроме одного, который стоял в эту минуту на помосте возле агента компании, исполнявшего роль аукциониста. Ему было поручено восхвалять достоинства человеческого товара, выставленного на продажу. Последний работник был малый небольшого роста, коренастый, крепкого сложения, лет двадцати шести, с жесткими, решительными чертами умного лица. Его серые глаза светились отвагой и весельем.

– Жан-Франсуа Но, родившийся в провинции Пуату, в местечке Сабль-д’Олоне, – начал агент компании, – двадцати пяти лет, сильный и здоровый матрос. Сорок экю за Олоне, сорок экю за три года, господа!

– Тот, кто меня купит, не прогадает, – сказал Жан-Франсуа Но.

– Сорок экю, – продолжал агент, – сорок экю, господа!

Монбар обратился к работнику:

– Негодяй! Ты матрос, и, вместо того чтобы присоединиться к нам, ты продал себя? Какое ничтожество!

Олоне засмеялся:

– Вы не понимаете! Я продал себя потому, что это было необходимо. Для того, чтобы моя мать могла сводить концы с концами во время моего отсутствия.

– Как это?

– Что вам за дело? Вы пока что не мой господин, а если даже и станете им, то я не буду обязан отчитываться вам о своих делах.

– Да ты смельчак, как я посмотрю.

– Мне самому так кажется. И я хочу сделаться таким же флибустьером, как и все вы, но для этого мне еще нужно поучиться ремеслу.

– Сорок экю! – вскричал агент.

Монбар внимательно рассматривал работника, который слегка присмирел под его взглядом. Оставшись весьма довольным результатами осмотра, Монбар обернулся к агенту:

– Хватит кричать! Я покупаю этого человека.

– Олоне присужден Монбару Губителю за сорок экю, – провозгласил агент.

– Вот деньги. – Флибустьер бросил на стол горсть серебра. – Пойдем, – приказал он Олоне, – теперь ты мой работник.

Тот спрыгнул с помоста и с радостным видом подбежал к Монбару.

– Так это вы Монбар Губитель? – с любопытством спросил он.

– Ты, кажется, меня допрашиваешь, – рассмеялся флибустьер, – однако твой вопрос кажется мне вполне естественным, и на этот раз я тебе отвечу: да, это я.

– Раз так, я благодарю, что вы купили меня, Монбар! С вами я наверняка быстро стану знаменитым.

По знаку своего нового господина он почтительно стал позади него.

Начиналась самая увлекательная для авантюристов часть торгов – продажа женщин. Несчастные женщины, по большей части молодые и хорошенькие, дрожа, поднимались на помост и, несмотря на свои усилия держаться с достоинством, краснели и опускали головы от стыда. Слезы текли по их лицам, когда они ловили на себе взгляды распаленных мужчин. Компания имела особенно большие барыши на женщинах, потому что получала их даром, а продавала дорого. Мужчины обычно шли с молотка по цене от тридцати до сорока экю, не более. Женщины же продавались с аукциона за большие деньги. Только губернатор имел право остановить торги, когда цена казалась ему достаточной.

Женщин всегда отдавали покупателям под непристойные выкрики и скабрезные шутки. Так приветствовали флибустьеры своих собратьев, которые не боялись пускаться по брачному океану, полному подводных камней.

Красивая Голова, свирепый флибустьер, о котором мы уже говорили, купил, как и намеревался, двух работников взамен двух умерших, по его выражению, от лености, но в действительности от его побоев. Потом, вместо того чтобы вернуться домой, он поручил купленных работников слуге, а сам остался, чтобы поглазеть на продажу женщин. Друзья подшучивали над ним, но он, устремив глаза на помост, только презрительно пожимал плечами и стоял, сложив руки на дуле своего длинного ружья.

Место на помосте заняла молодая женщина, нежная, стройная, почти ребенок, с белокурыми кудрявыми волосами, падавшими на ее белые худощавые плечи. Гладкий лоб, большие голубые глаза, наполненные слезами, свежие щеки, крошечный ротик делали ее еще моложе, нежели она была в действительности. Ей было восемнадцать лет. Тонкий и гибкий стан, кроткий вид – словом, все в ее восхитительной наружности имело обольстительное очарование, составлявшее полный контраст с решительными и пошлыми ухватками женщин, появлявшихся на помосте до и после нее.

– Луиза, родившаяся на Монмартре, восемнадцати лет. Кто берет ее в жены на три года за пятнадцать экю? – В голосе агента компании слышалась насмешка.

Бедная девушка закрыла лицо руками и заплакала.

– Двадцать экю за Луизу! – сказал какой-то авантюрист, подходя к помосту.

– Двадцать пять, – немедленно откликнулся другой.

– Велите ей поднять голову, чтобы лицо было видно! – грубо закричал третий.

– Ну, малютка, не упрямься, – сказал агент, заставляя Луизу отнять руки от лица, – дай посмотреть на себя, это для твоей же пользы, черт побери! Двадцать пять экю!

– Пятьдесят! – внезапно произнес Красивая Голова со своего места.

Взоры всех устремились на него. До сих пор Красивая Голова выказывал глубокое пренебрежение к женщинам.

– Шестьдесят! – закричал один авантюрист, который вовсе не собирался покупать эту девушку, а только хотел подзадорить своего товарища.

– Семьдесят! – сказал другой с тем же намерением.

– Сто! – закричал Красивая Голова с гневом.

– Сто экю, господа! Сто экю! Луизу на три года! – бесстрастно сказал агент.

– Полтораста.

– Двести!

– Двести пятьдесят!.. Триста! – закричали в одно и то же время несколько авантюристов, постепенно подступая все ближе к помосту.

Красивая Голова побледнел от бешенства. Он боялся, что Луиза достанется кому-нибудь другому. Он вдруг вообразил, что ему непременно нужна женщина для ведения хозяйства. Луиза понравилась ему с первого взгляда, и он захотел ее купить.

– Четыреста экю! – закричал он вызывающе.

– Четыреста экю! – повторил агент компании монотонным голосом.

Наступило молчание. Четыреста экю составляли порядочную сумму. Красивая Голова торжествовал.

– Пятьсот! – вдруг воскликнул резкий и звучный голос.

И торг вновь разгорелся.

Агент компании весело потирал руки, повторяя:

– Шестьсот! Семьсот! Восемьсот! Девятьсот!

Зрителями овладело какое-то неистовство, авантюристы в раже набавляли цену. Девушка плакала. Красивая Голова был в бешенстве, похожем на помешательство. Сжимая ружье судорожно подергивающимися пальцами, он чувствовал безумное искушение послать пулю в самого решительного из противников. Однако присутствие кавалера де Фонтенэ удерживало его.

– Тысяча! – закричал он в бешенстве.

– Тысяча двести! – немедленно отозвался самый резвый из конкурентов.

Красивая Голова топнул ногой, перекинул ружье через плечо, надвинул шляпу на лоб и медленными, торжественными шагами – так передвигались бы статуи, если бы они умели ходить, – подошел и стал рядом со своим докучливым противником. Тяжело ударив о землю прикладом ружья в нескольких дюймах от ноги этого наглеца, он посмотрел вызывающе и закричал прерывающимся от волнения голосом:

– Полторы тысячи!

Конкурент в свою очередь гордо поднял голову, отступил на шаг, взвел курок своего ружья, а потом спокойно сказал:

– Две тысячи!

Понимая, что дело зашло слишком далеко, остальные участники торга благоразумно отступили. Борьба превратилась в ссору, которая угрожала стать кровавой. Мертвая тишина повисла над собравшимися. Противостояние двух этих людей парализовало всякое веселье, остановило все шутки. Губернатор с участием следил за развитием событий и готовился вмешаться. Авантюристы расступились, оставляя большое пространство вокруг соперников.

Красивая Голова также сделал несколько шагов назад, поднял ружье на плечо и прицелился в своего противника.

– Три тысячи! – сказал он.

– Три тысячи пятьсот! – закричал другой, спуская курок.

Раздался выстрел.

Но губернатор стремительным движением трости ударил по стволу ружья, и пуля ушла в крышу сарая. Красивая Голова все это время оставался неподвижен. И только когда звук выстрела затих, он опустил свое ружье.

– Милостивый государь! – с негодованием обратился губернатор к стрелявшему флибустьеру. – Вы поступили бессовестно, вы чуть не совершили убийство.

– Господин губернатор, – холодно ответил флибустьер, – когда я выстрелил, в меня прицеливались. Стало быть, это была дуэль.

Губернатор колебался, довод был не лишен логики.

– Это не имеет значения, – продолжал он через минуту, – законы о дуэли не были вами соблюдены. Я наказываю вас исключением из числа конкурентов. Я приказываю, – обратился он к агенту компании, – чтобы женщина, явившаяся причиной этого неприятного спора, была присуждена мсье Красивая Голова за три тысячи экю.

Агент поклонился с довольно угрюмым видом. Торги шли весьма лихо, и он надеялся достичь цифры еще более значительной. Но возражать кавалеру де Фонтенэ было нельзя, приходилось покориться.

– Луиза присуждена за три тысячи экю! – обратился агент к Красивой Голове со вздохом сожаления не о женщине, а о деньгах.

– Очень хорошо, господин губернатор, – сказал проигравший флибустьер со зловещей улыбкой, – я должен смириться с вашим приговором, но с Красивой Головой мы еще увидимся.

– Надеюсь, Пикар! – холодно ответил дьеппец. – Теперь разговор между нами будет вестись до пролитой крови.

В это время Луиза сошла с помоста, а ее место заняла другая женщина. Вся в слезах, девушка остановилась возле Красивой Головы, отныне ее повелителя. Кавалер де Фонтенэ бросил сострадательный взгляд на бедняжку, для которой, по всей вероятности, начиналась тяжелая жизнь с человеком весьма крутого нрава, и сказал ей как можно мягче:

– Милостивая государыня, с нынешнего дня на три года вы становитесь законной супругой Красивой Головы. Вы обязаны его любить, повиноваться ему и оставаться верной. Таковы законы колонии. Через три года вы имеете право оставить его или продолжать жить с ним, если он на это будет согласен. Подпишите бумагу.

Несчастная девушка, ослепленная слезами, вне себя от отчаяния, подписала бумагу, которую ей подал губернатор, потом бросила горестный взгляд на безмолвную и равнодушную толпу, где у нее не было ни одного друга.

– Что я теперь должна делать? – спросила она губернатора тихим дрожащим голосом.

– Вы должны следовать за человеком, который на три года сделался вашим мужем, – ответил кавалер де Фонтенэ сочувственно.

Красивая Голова дотронулся до плеча Луизы. Девушка вздрогнула.

– Ты должна следовать за мной, – сказал Красивая Голова, – господин губернатор объяснил тебе, что теперь я твой муж на три года, и до окончания этого срока у тебя нет другого господина, кроме меня. Слушай же и запомни хорошенько мои слова: то, что ты делала и кем была до сих пор, меня не касается. – Голос его был мрачным, и бедная девушка все больше холодела от ужаса. – Но начиная с нынешнего дня и с этой минуты ты зависишь от меня, от меня одного, я вверяю тебе мою честь, которая становится твоей честью, и если ты ее опозоришь, если ты забудешь свой долг, вот что тебе напомнит о нем! – сказал он, с силой ударив ружьем о землю. – А теперь ступай за мной.

– Будьте поласковей, Красивая Голова! – Кавалер де Фонтенэ не смог удержаться от восклицания. – Она еще так молода.

– Я буду справедлив, господин губернатор. Благодарю за то, что честно рассудили нас. А теперь мне пора. Пикар, приятель, ты знаешь, где меня найти.

– Я непременно найду тебя. Попозже. Не хочу мешать твоему медовому месяцу, – ответил Пикар с насмешкой.

Красивая Голова ушел в сопровождении своей жены. Торги пошли своим чередом. Оставшиеся женщины, к великому сожалению агентов компании, были раскуплены за цену гораздо ниже той, за которую была продана Луиза. Флибустьеры уже хотели уходить, но в это время Монбар взошел на помост и обратился к толпе:

– Братья, остановитесь, я должен сообщить вам нечто важное.

Авантюристы замерли, кто где стоял.

Глава XVII Набор

Флибустьеры снова столпились около помоста, с нетерпением ожидая, что скажет Монбар.

– Братья, – начал Монбар – я готовлю новую экспедицию, для которой мне нужны триста смельчаков. Кто из вас хочет отправиться в набег с Монбаром Губителем?

– Все! Все! – закричали флибустьеры с энтузиазмом.

Губернатор сделал движение, намереваясь уйти.

– Извините, кавалер де Фонтенэ, – обратился к нему Монбар, – я прошу вас задержаться. Я задумал очень серьезную экспедицию и сейчас продиктую договор о разделе добычи, который я попрошу вас, губернатора колонии, подписать прежде наших товарищей. Кроме того, я должен сделать вам предложение.

– Я останусь, если вы просите, Монбар, – ответил губернатор, усаживаясь на прежнее место. – Однако позвольте узнать, что за предложение?

– Вы владелец двух бригантин, каждая водоизмещением двадцать тонн?

– Да, это так.

– В настоящую минуту эти бригантины вам не нужны, не так ли? Ведь вы, кажется, отказались от набегов. А мне они будут очень и очень кстати.

– Считайте, что с этой минуты бригантины в вашем распоряжении, – любезно ответил губернатор.

– Благодарю вас за ваше одолжение, но в такой экспедиции никто не может предвидеть, что случится, поэтому я хочу купить эти два корабля за четыре тысячи экю наличными.

– Хорошо, если вы этого желаете. Я рад доставить вам удовольствие, отныне оба корабля принадлежат вам.

– Я буду иметь честь вручить вам четыре тысячи экю через час.

Они поклонились друг другу, потом флибустьер повернулся к авантюристам, которые ждали, сгорая от нетерпения. Покупка двух судов еще более подогрела их любопытство.

– Братья! – сказал Монбар звучным и ясным голосом. – Вот уже два месяца, как мы не предпринимали никаких экспедиций, ни одно судно не отправлялось в набег. Разве вам не надоела праздная жизнь, которую мы ведем? Разве вы не начинаете чувствовать нехватку денег? Разве ваши кошельки не начинают пустеть? Друзья, решайтесь. Если вы отправитесь со мной, то уже через две недели ваши карманы наполнятся испанскими пиастрами и хорошенькие девушки, теперь к вам суровые, станут расточать вам очаровательные улыбки! Долой испанцев, братья! Пусть те из вас, кто хочет следовать за мной, назовут свои имена Мигелю Баску, моему матросу. Только помните: раз добыча богата, то и опасность велика. И я желаю набрать людей, решившихся или победить, или храбро умереть, не прося пощады и самим не щадя врага. Я, Монбар Губитель, не щажу испанцев и не требую пощады от них!

Речь Монбара была встречена одобрительными возгласами. Он знал, как нужно говорить с авантюристами, когда нужно было увлечь их.

Началась вербовка. Мигель Баск сел за стол на место агента компании, и принялся записывать имена флибустьеров. Они толпились около него и, предвидя, что экспедиция окажется прибыльной, все до единого хотели принять в ней участие.

Но Мигель получил строгие инструкции от своего капитана. Он знал, что в людях недостатка не будет: их окажется даже больше, чем нужно. Поэтому Мигель был разборчив и безжалостно отказывал тем из флибустьеров, чья репутация людей – мы не скажем храбрых, все были храбры как львы, – но людей безумно отважных еще не установилась. Несмотря на исключительную придирчивость Мигеля Баска, триста человек скоро были записаны. Это были самые храбрые флибустьеры, совершившие неслыханно дерзкие подвиги, такие люди, с которыми предпринять и исполнить невозможное было чем-то вроде детской игры.

Первыми записались, как было оговорено заранее, члены Товарищества Двенадцати. Де Фонтенэ, сам бывший флибустьер, не только знал репутацию каждого, но и видел в деле всех этих людей. Наблюдая за записью, он не мог опомниться от удивления и ежеминутно повторял Монбару, стоявшему рядом со спокойной улыбкой:

– Но что же вы задумали? Уж не собираетесь ли вы захватить Санто-Доминго?

– Может быть, – уклончиво отвечал флибустьер.

– Однако мне кажется, что я имею право на ваше доверие, – сказал губернатор обиженным тоном.

– Да, на самое полное доверие, но только вам известно, что первое условие успеха подобной экспедиции – тайна.

– Это правда.

– Я ничего не могу сказать, но не мешаю вам догадаться.

– Догадаться? Но как?

– Может быть, договор о разделе добычи объяснит вам кое-что?

– Так составьте же этот договор.

– Потерпите еще немного… Ну вот, сюда идет Мигель. Закончен набор?

– Еще бы! У меня записались триста пятьдесят человек.

– Черт побери! Это много.

– Никак нельзя было отказать. Все хотят идти с Монбаром.

– Что ж, делать нечего, – улыбнулся Монбар. – Дай мне твой список.

Мигель подал. Флибустьер огляделся и, приметив агента компании, который, распираемый любопытством, остался, чтобы присутствовать при наборе, сказал ему:

– Милостивый государь, вы, кажется, агент компании?

– Да, – ответил тот, поклонившись, – имею честь.

– Если так, позвольте попросить вас оказать мне услугу.

– Говорите, я буду рад помочь вам.

– Милостивый государь, мы с моими товарищами люди не ученые, лучше управляемся со шпагой, чем с пером. Не будете ли вы так любезны на несколько минут послужить мне секретарем и написать договор о разделе добычи. Буду иметь честь продиктовать вам этот договор, а мои товарищи потом его подпишут.

– Рад, что вы удостаиваете меня своим доверием, – сказал агент, поклонившись.

Он сел за стол, взял бумагу и приготовил перо.

– Тишина, господа! – воскликнул кавалер де Фонтенэ, перекинувшись несколькими словами с Монбаром.

Все разговоры тотчас прекратились, и воцарилась полная тишина. Де Фонтенэ продолжал:

– Экспедиция флибустьеров, состоящая из двух бригантин и одного люгера, выйдет с острова Сент-Кристофер под командой Монбара, которого я назначаю именем его величества короля Людовика Четырнадцатого командующим эскадрой в чине адмирала. Эта экспедиция, цель которой остается в секрете, состоит из трехсот пятидесяти отборных флибустьеров. Капитанами кораблей назначаются трое: Мигель Баск, Уильям Дрейк и Жан Давид. Им велено во всем руководствоваться приказаниями, которые они получат от адмирала. Каждый капитан сам назначит офицеров своего экипажа. Теперь, – обратился губернатор к Монбару, – продиктуйте договор.

Флибустьер поклонился и, обратившись к агенту компании, который ждал, подняв и голову, и перо, спросил:

– Вы готовы?

– Я жду ваших приказаний.

– Пишите.

Ни одна экспедиция никогда не выходила из гавани, не составив заранее договора о разделе добычи. Этот так называемый фрактовый, или фартовый, договор, где права каждого строго оговариваются и неукоснительно соблюдаются, служит законом для людей, с которыми трудно бывает договориться на суше. Но они безропотно покоряются самым строгим требованиям флотской дисциплины. Как только они ступают ногой на корабль, вчерашний капитан, сделавшийся сегодня матросом, без ропота покоряется своему подчиненному положению, которое продолжается во время кампании и кончается по возвращении, когда каждый член экспедиции вновь оказывался в равных со всеми правах.

Мы дословно приводим сей необычный фартовый договор, потому что по этому подлинному документу читатель легче поймет важность и значимость предстоящего флибустьерам дела. Монбар диктовал спокойным голосом, среди благоговейного молчания присутствующих, которое лишь изредка прерывали крики одобрения.

«Договор командующего эскадрой адмирала Монбара, капитанов Мигеля Баска, Уильяма Дрейка, Жана Давида с Береговыми братьями, подчинившимися им по доброй воле.

Командующий эскадрой будет иметь право на получение ста долей.

Каждый капитан получит двадцать долей.

Каждый брат получит четыре доли.

Эти доли будут считаться после того, как доля короля будет взята из всей добычи.

Хирурги, кроме своей доли, получат по двести пиастров в возмещение затрат на лекарства.

Плотники, кроме своей доли, будут иметь право на вознаграждение за свой труд, каждый – по сто пиастров.

Всякое неповиновение будет наказано смертью, несмотря на имя и звание того, кто окажется виновным.

Братья, отличившиеся во время экспедиции, будут награждены следующим образом:

тот, кто собьет неприятельский флаг с крепости и водрузит флаг французский, будет иметь право, кроме своей доли, на пятьдесят пиастров;

тот, кто возьмет в плен неприятеля, кроме своей доли, получит по сто пиастров за каждого;

гренадеры за каждую гранату, брошенную в крепость, получат по пять пиастров;

тот, кто захватит в сражении неприятельского офицера, будет вознагражден, если он рисковал своей жизнью, лично командующим эскадрой.

Сверх того причитаются, кроме доли, премии раненым и изувеченным:

за потерю обеих ног – полторы тысячи экю или пятнадцать невольников, по выбору изувеченного, если невольников окажется достаточное количество;

за потерю обеих рук – тысячу восемьсот пиастров или восемнадцать невольников, по выбору;

за одну ногу, без различия, правую или левую, – пятьсот пиастров или пять невольников;

за потерю одного глаза – сто пиастров или одного невольника;

за одну руку, без различия, правую или левую, – пятьсот пиастров или пять невольников;

за оба глаза – две тысячи пиастров или двадцать невольников;

за один палец – сто пиастров или одного невольника;

если кто-нибудь получит опасную рану на теле, тому полагаются пятьсот пиастров или пять невольников.

Разумеется, все эти награды будут вычтены из всей добычи перед разделом долей.

Добыча со всякого неприятельского корабля, взятого в море или на рейде, будет разделена между всеми членами экспедиции, если только она не будет оценена более десяти тысяч экю, – в таком случае тысяча экю будет вычтена и дана экипажу корабля, который подошел к неприятельскому кораблю первым; экспедиция выкинет французский флаг, кроме того, командующий эскадрой выкинет на большой мачте трехцветный флаг – синие-бело-красный.

Ни один офицер или моряк, участвующий в экспедиции, не может оставаться на берегу без позволения командующего эскадрой под страхом быть объявленным дезертиром и преследуемым за бегство».

Когда этот последний пункт договора, который так же, как и предшествующие, все выслушали в глубоком молчании, был записан агентом компании, Монбар взял документ и зачитал его целиком громко и внятно.

– Согласны вы с этим договором, братья? – спросил он флибустьеров.

– Да! Да! – закричали все, размахивая шляпами. – Да здравствует Монбар! Да здравствует Монбар!

– И вы клянетесь, как клянемся я и мои офицеры, повиноваться без ропота и строго исполнять все пункты этого договора?

– Клянемся! – вновь воскликнули все.

– Хорошо, – продолжал Монбар, – завтра с восходом солнца начнется отправка на корабли. Все должны быть на своих местах до десяти часов утра.

– Будем.

– Теперь, братья, позвольте вам напомнить, что каждый из вас должен быть вооружен ружьем и саблей, иметь мешок с пулями и по крайней мере три фунта пороха. Повторяю – экспедиция, предпринимаемая нами, очень важна, и вы должны не забыть выбрать себе матросов, чтобы они помогали вам в случае болезни или ран и завещали вам свою долю в добыче, которая без этой предосторожности достанется королю. Вы меня поняли, братья? Воспользуйтесь на свое усмотрение несколькими часами свободы, которые еще остаются у вас, но не забудьте, что завтра на рассвете я жду вас на судах.

Флибустьеры, ответив громкими криками, вскоре разошлись. Остались только губернатор, Монбар, его капитаны и новый работник Олоне, которого Монбар купил несколько часов тому назад и который, вместо того чтобы печалиться, казался, напротив, очень довольным всем, что с ним происходило.

– Больше у меня распоряжений для вас нет, господа, – сказал Монбар, – вы знаете так же хорошо, как и я, что нужно делать. Киньте между собой жребий, потом отправляйтесь на корабль, осмотрите все и приготовьтесь сняться с якоря по первому сигналу. Вот единственное приказание, которое я должен вам отдать… Ступайте.

Три капитана поклонились и тотчас ушли.

– Ах! – с сожалением заметил кавалер де Фонтенэ. – Любезный Монбар, я никогда не могу смотреть на приготовления к экспедиции без зависти и печали.

– Еще бы! Каждая экспедиция увеличивает ваше богатство.

– Что мне до этого? Мною движет не корысть. Впрочем, теперь не время рассуждать об этом. Отправляйтесь, и если вы будете иметь успех, в чем я лично не сомневаюсь, мы, может быть, вдвоем предпримем экспедицию, о которой потом долго будут говорить.

– Для меня большая честь иметь такого товарища, – ответил флибустьер, – ваши необыкновенные заслуги и непоколебимое мужество станут порукой нашему успеху. Я всегда готов исполнить любое ваше приказание, если только Богу будет угодно, чтобы я и на этот раз добился успеха и вернулся целым и невредимым.

– До свидания! Желаю вам удачи.

– Благодарю вас.

Так разговаривая, они вышли из сарая, пожали друг другу руки и после прощального поклона разошлись. Флибустьер в сопровождении своего нового работника направился к дому. В ту минуту, когда он выходил из города, к нему подошел какой-то человек и поклонился.

– Чего вам нужно? – спросил авантюрист, бросив на него оценивающий взгляд.

– Сказать вам одно слово.

– Какое?

– Вы капитан Монбар?

– Вы, должно быть, не здешний, если задаете такой вопрос.

– Это не имеет значения, отвечайте.

– Я капитан Монбар.

– Вам письмо.

– Письмо, мне? – переспросил Монбар с удивлением.

– Вот оно, – проговорил незнакомец, подавая Монбару письмо.

– Давайте.

– Ну все, теперь данное мне поручение исполнено, прощайте.

– Но позвольте мне, в свою очередь, сказать вам одно слово.

– Говорите.

– От кого это письмо?

– Я не знаю, но, прочтя это письмо, вы, вероятно, узнаете.

– Да, это правда.

– Стало быть, я могу идти?

– Никто вас не удерживает.

Незнакомец поклонился и ушел. Монбар распечатал письмо, быстро пробежал его глазами и побледнел. Потом прочел опять, но на этот раз медленно и как бы оценивая каждое слово. Потом, обернувшись к работнику, стоявшему неподвижно рядом, спросил:

– Ты ведь матрос?

– Матрос, и, я думаю, искусный.

– Хорошо, ступай за мной.

Флибустьер поспешно вернулся в город и направился к морю. Он как будто искал чего-то. Через минуту мрачное выражение его лица прояснилось. Он заметил тонкую легкую пирогу, выброшенную на берег.

– Помоги мне столкнуть эту пирогу в море, – приказал он работнику.

Тот повиновался. Как только пирога оказалась на воде, Монбар впрыгнул в нее, сопровождаемый своим работником.

– Поставь мачту, чтобы мы могли распустить парус, – велел Монбар.

Олоне молча сделал, что ему было приказано. В одно мгновение парус был распущен, и легкая пирога полетела по волнам.

Долго они плыли таким образом, не обмолвившись ни единым словом и оставив далеко за собой все корабли на рейде.

– Ты говоришь по-испански? – внезапно спросил Монбар.

– Как уроженец Старой Кастилии, – ответил тот.

– О! – с удивлением воскликнул Монбар.

– Это легко объяснить, – продолжал Олоне, – я ходил с байонцами и басками на ловлю китов и несколько лет занимался контрабандой на испанском берегу.

– Тебе нравятся испанцы?

– Нет, – отвечал Олоне, нахмурив брови.

– Верно, у тебя есть на то причина?

– Есть.

– Можешь сказать?

– Почему бы и нет?

– Так говори.

– У меня было свое судно, на котором я занимался контрабандой. Я трудился шесть лет, чтобы скопить сумму, необходимую для покупки этого судна. Однажды, когда я пытался провезти запрещенный товар, меня захватил испанский таможенный люгер. Судно мое пошло ко дну, мой брат был убит, я сам опасно ранен и попал в руки к испанцам. Вместо того чтобы перевязать мои раны, они отдубасили меня и оставили лежать без сознания. Мне удалось хитростью, перетерпев неописуемые мучения, голод, холод и тому подобное, что было бы слишком долго перечислять, перебраться во Францию. Я был свободен, но мой брат погиб по милости испанцев. Вот и вся моя история.

– Печально, мой милый… Стало быть, тебя привела к нам ненависть, а не только желание обогатиться?

– Ненависть прежде всего.

– Хорошо! Садись на мое место и правь, а я пока кое-что обдумаю. Мы идем к Невису. Держи курс на юго-восток, вон к тому мысу.

Олоне сел на руль, Монбар закутался в плащ, надвинул шляпу на глаза, опустил голову на грудь и застыл, неподвижный, как статуя. Пирога продолжала плыть, подгоняемая ветром.

Глава XVIII Невис

Невис отделен от острова Сент-Кристофер каналом всего в полмили шириной. Возник этот очаровательный плодородный остров, по всей вероятности, в результате вулканического взрыва. Об этом говорит кратер, содержащий горячий источник с водой, сильно пропитанной серой. Издали остров имеет вид расширяющегося конуса. И действительно, весь остров – не что иное, как очень высокая гора, подножие которой омывается волнами. Склоны этой горы, сперва отлогие, становятся мало-помалу крутыми, растительность исчезает, а вершина, покрытая снегом, теряется в облаках.

Во время высадки испанцев на Сент-Кристофер многие флибустьеры искали приюта на этом острове. Некоторые, прельстившись живописными видами, окончательно здесь обосновались, но между поселениями были слишком большие расстояния, и обитатели острова не могли помогать друг другу в случае нападения неприятеля. Но плантации, которые они разбили на острове, преуспевали и обещали скоро давать значительную прибыль.

Хотя легкая пирога флибустьера, подгоняемая попутным ветром, двигалась быстро, до острова пришлось добираться довольно долго: прежде чем достичь нужного места, следовало войти в пролив и проплыть его во всю длину.

Солнце начинало уже клониться к закату, когда пирога наконец вошла в небольшую песчаную бухту.

– Привяжи лодку, спрячь весла в траве и ступай за мной, – приказал Монбар.

Олоне повиновался с присущей ему быстротой.

– Взять ружье? – спросил он хозяина.

– Возьми, это не повредит, – ответил Монбар, – флибустьер никогда не должен ходить без оружия.

– Хорошо, буду помнить.

Они прошли по едва заметной тропинке, которая от берега шла покато и кончалась узкой эспланадой[14], посреди которой, недалеко от скалы, была раскинута легкая палатка. У входа в палатку сидел человек, читавший молитвенник. На человеке этом был строгий костюм францисканцев. Он казался уже немолодым, был бледен, худощав, лицо его, со строгими чертами отшельника, было умным и кротким. При звуке тяжелых шагов авантюристов он живо поднял голову, и печальная улыбка мелькнула на его губах. Поспешно закрыв книгу, он встал и сделал несколько шагов навстречу пришедшим.

– Господь да будет с вами, дети мои, – сказал он по-испански, – если вы пришли с чистыми намерениями. Если нет – да внушит Он вам чистые мысли.

– Отец мой, – сказал флибустьер, отвечая на его поклон, – я тот, кого флибустьеры на острове Сент-Кристофер называют Монбаром Губителем, намерения мои чисты. Приехав сюда, я исполнил ваше желание видеть меня, если вы действительно фра[15] Арсенио Мендоса, тот, кто несколько часов назад прислал мне письмо.

– Я действительно тот, кто вам писал, сын мой. Меня зовут фра Арсенио Мендоса.

– Если так, говорите, я готов выслушать вас.

– Сын мой, – произнес монах, – то, что я хочу вам сообщить, чрезвычайно важно и касается только вас. Может быть, лучше было бы выслушать вам это одному.

– Я не знаю, о каких важных вещах хотите вы сообщить мне, фра Арсенио. В любом случае знайте, что этот человек – мой работник и обязан быть глух и нем, если я ему прикажу.

– Хорошо, я буду говорить при нем, раз вы этого требуете, но повторяю, нам лучше остаться вдвоем.

– Пусть будет по-вашему… Удались, но встань так, чтобы я мог тебя видеть, – обратился Монбар к работнику.

Олоне отошел на сто шагов и оперся на ружье.

– Неужели вы опасаетесь измены со стороны бедного монаха? – сказал францисканец с печальной улыбкой. – Это значило бы предполагать во мне намерения, очень далекие от моих мыслей.

– Я ничего не предполагаю, фра Арсенио, – резко ответил флибустьер, – а только имею привычку остерегаться, находясь лицом к лицу с человеком вашей нации, духовным или светским.

– Да-да, – сказал монах печально. – Вы питаете неумолимую ненависть к моей несчастной родине, поэтому вас и называют Губителем.

– Какие бы чувства я ни испытывал к вашим соотечественникам, какое бы имя ни дали они мне, я полагаю, вы не для того пригласили меня сюда, чтобы обсуждать этот вопрос.

– Действительно, не по этой причине я позвал вас, вы правы, сын мой. Хотя, может быть, я и об этом мог бы сказать вам многое.

– Должен заметить, что время уходит, – я не могу оставаться здесь долго, и если вы не поспешите объясниться, к величайшему моему сожалению, я вынужден буду вас покинуть.

– Вы будете сожалеть об этом всю жизнь, сын мой, будь она даже так продолжительна, как жизнь библейского патриарха.

– Может быть, хотя я очень в этом сомневаюсь. Из Испании я могу получить только неприятные известия.

– Не исключено. Во всяком случае, вот что я должен сообщить вам…

– Я слушаю.

– Как вам подсказывает моя одежда, я монах францисканского ордена.

– По крайней мере, внешне, – сказал флибустьер с иронической улыбкой.

– Вы сомневаетесь в этом?

– Почему бы мне не сомневаться? Разве вы первый испанец, который не побоялся осквернить святую одежду для того, чтобы удобнее было шпионить за нами?

– К несчастью, ваши слова справедливы, это случалось слишком часто… Но я действительно монах.

– Верю, пока не получу доказательств противного. Продолжайте.

– Я духовник многих знатных дам на острове Эспаньола. Среди них одна, молодая и прекрасная, недавно приехавшая на остров со своим мужем, погружена в неизбывную печаль.

– А-а! Но чем же я могу помочь, фра Арсенио, позвольте вас спросить?

– Не знаю. Только вот что я хочу вам рассказать… Дама эта, как я вам уже говорил, молода и прекрасна. Она много жертвует на нужды церкви. Доброта ее неисчерпаема. Большую часть времени проводит она в своей молельне, стоя на коленях перед образом Божьей Матери. Молитву она сопровождает слезами. Невольно заинтересованный этой искренней и глубокой скорбью, я несколько раз, пользуясь правом, которое мне дает мое звание, старался проникнуть в это истерзанное сердце и вызвать в моей духовной дочери доверие, которое позволило бы мне подать ей утешение.

– И вам это удалось?

– Нет, не удалось.

– Позвольте заметить, что до сих пор я не вижу в этой истории, очень печальной, но похожей на историю многих женщин, ничего интересного для меня.

– Подождите, сын мой.

– Продолжайте.

– Однажды эта дама показалась мне печальнее обычного. Я снова принялся уговаривать ее открыть мне свое сердце. Побежденная моими просьбами, она сказала мне слова, которые я передаю вам буквально: «Отец мой, я несчастное, падшее существо. Страшное проклятие тяготеет надо мной. Только один человек имеет право знать тайну, которую я скрываю в моем сердце. От этого человека зависит мое спасение. Он волен осудить меня или простить, но каков бы ни был его приговор, я без ропота покорюсь его воле и буду считать себя счастливой, если смогу любой ценой искупить свой тяжкий проступок».

По мере того как монах произносил эти слова, лицо флибустьера, и без того бледное, все более мертвело. Судорожный трепет пробегал по его телу, и, несмотря на все усилия казаться спокойным, он был вынужден прислониться к одному из кольев палатки, чтобы не упасть.

– Продолжайте, – сказал он хриплым голосом. – Женщина назвала вам имя этого человека?

– Назвала, сын мой. «Увы! – сказала она мне. – К несчастью, человек, от которого зависит моя участь, самый непримиримый враг моего народа. Это один из главарей тех свирепых флибустьеров, которые поклялись вести против Испании беспощадную войну. Я с ним никогда не встречусь, разве только в каком-нибудь разграбленном городе, сожженном по его приказанию. Человек, о котором я говорю, не кто иной, как страшный Монбар Губитель».

– А-а! – Флибустьер прижал руки к груди. – Она так сказала?

– Да, сын мой, она произнесла эти слова.

– И тогда?..

– Тогда, сын мой, я, бедный монах, пообещал ей отыскать вас, где бы вы ни были, и повторить вам ее слова. Я должен был опасаться только одного: умереть, не увидевшись с вами.

– Вы поступили как человек с благородным сердцем, монах, и я благодарю вас за ваше доверие ко мне. Вам нечего больше прибавить к сказанному?

– Есть, сын мой. Когда эта дама увидела, что я решился пренебречь всеми опасностями, чтобы отыскать вас, она добавила: «Ступайте, фра Арсенио. Верно, Бог сжалился, послав мне вас в эту минуту. Если вы сумеете отыскать Монбара, скажите ему, что от тайны, которую я должна вверить ему, зависит счастье его жизни. Но пусть он поторопится, если захочет ее узнать. Я чувствую, что дни мои сочтены и скоро я умру!»

Наступило минутное молчание. Монбар в волнении ходил взад и вперед, голова его была опущена. Иногда он останавливался, гневно топал ногой, после чего вновь принимался ходить, бормоча вполголоса бессвязные слова. Вдруг он остановился перед монахом и пристально посмотрел ему в глаза.

– Вы сказали мне не все, – произнес он.

– Извините меня, сын мой, все, до последнего слова.

– Однако есть одна важная подробность, которую вы, вероятно, забыли.

– Не понимаю, о чем вы, сын мой, – отозвался монах.

– Вы забыли сказать мне имя этой женщины.

– Да, правда, но это не забывчивость. Действуя таким образом, я руководствовался отданными мне приказаниями. Эта прекрасная дама умоляла меня не говорить вам ее имени, она сама хочет открыть его. Я же поклялся ей молчать.

– Ага! – гневно вскричал флибустьер. – Так вы дали клятву?!

– Да, сын мой, и сдержу ее во что бы то ни стало, – твердо ответил монах.

Флибустьер нервно рассмеялся.

– Вам, вероятно, не известно, – сказал он, – что мы, негодяи, как нас называют ваши соотечественники, знаем удивительные способы, позволяющие развязывать самые тугие языки. А вы как раз находитесь в моей власти!

– Я нахожусь в руках Бога, сын мой! Что ж, попытайтесь. Я бедный, беззащитный человек, я не могу сопротивляться вам, пытайте же меня, если хотите, но знайте, что я умру, не изменив своему слову.

Монбар устремил сверкающий взгляд на монаха, а тот продолжал спокойно стоять перед ним. Через минуту флибустьер с досадой вскричал:

– Я глупец! Что мне за нужда в этом имени, разве я его не знаю? Послушайте, фра Арсенио, простите мне мои слова. Гнев ослепил меня. Свободным пришли вы на этот остров, свободным и покинете его. Клянусь вам в этом, а я, так же как и вы, не имею привычки нарушать данные мной клятвы, каковы бы они ни были.

– Я знаю это, сын мой, мне не за что вас прощать. Я вижу, что горе помрачило ваш рассудок, и сожалею об этом. Что ж делать… Господь выбрал именно меня для того, чтобы сообщить вам печальную весть.

– Да, это правда. Я не искал эту женщину, я старался ее забыть. А она ищет встречи со мной! Хорошо, Господь нас рассудит. Она требует, чтобы я увиделся с ней, – прекрасно, я пойду к ней! И пусть она винит только себя в ужасных последствиях нашего свидания… Однако я хочу дать ей возможность избежать нового горя. Когда вы возвратитесь, уговорите ее не искать встречи со мной. Вы видите, что у меня все еще есть в глубине сердца остатки сострадания, несмотря на то что она заставила меня претерпеть. Но если, несмотря на ваши просьбы, она будет настойчиво искать встречи со мной, тогда… да будет так. Я отправлюсь на свидание, которое она мне назначит!

– Мне поручено назначить это свидание на сегодня же.

– А-а! – в отчаянии воскликнул флибустьер. – Она все предусмотрела!.. Где же назначено это свидание?

– Вы понимаете, что эта дама не может, даже если бы и пожелала, оставить остров.

– Стало быть, мы должны увидеться на Санто-Доминго?

– Да, сын мой.

– Какое же место она выбрала?

– Это равнина, отделяющая Мирбале от Сан-Хуана.

– Что ж… Место, крайне удобное для засады, – с горестной усмешкой заметил флибустьер. – Насколько мне известно, оно находится на испанской территории.

– Оно расположено на границе, сын мой. Но я могу постараться уговорить эту даму выбрать другое место, если вы опасаетесь за вашу безопасность.

Монбар презрительно пожал плечами.

– Полно, монах, вы сошли с ума! – воскликнул он. – Какое мне дело до испанцев? Да если бы их сидело в засаде пятьсот человек, я и то сумел бы от них отбиться. Стало быть, решено: если эта дама будет упорствовать в своем намерении объясниться со мной, я отправлюсь на равнину, расстилающуюся между Мирбале и Сан-Хуаном у слияния Большой реки и Артибонита.

– Я исполню ваше желание, сын мой. Но если эта дама потребует, несмотря на мои увещевания и просьбы, переменить планы, чтобы свидание произошло, как я вас уведомлю?

– Раз уж вы смогли приехать сюда, то тем более сможете, не навлекая на себя подозрений, пробраться во французскую часть Санто-Доминго.

– По крайней мере, постараюсь, сын мой, если это так уж необходимо.

– Разведите большой огонь на берегу около Пор-Марго, я сразу пойму, что это значит.

– Я все сделаю, сын мой. Но когда же я должен развести этот огонь?

– Сколько еще времени вы намереваетесь оставаться здесь?

– Я намерен уехать тотчас после нашего свидания.

– Стало быть, сегодня же?

– Да, сын мой.

– Ага! Стало быть, в окрестностях есть испанское судно?

– Вероятно, сын мой. Но если вы найдете его и захватите, как же я доберусь до Эспаньолы?

– Это правда. Пусть испанцы благодарят вас… По зрелом размышлении я хочу дать вам один совет.

– Каков бы он ни был, сын мой, от вас я с удовольствием его приму.

– Уезжайте немедленно. Завтра вам здесь плохо придется. Я не поручусь за вашу безопасность, как и за безопасность вашего корабля. Вы меня понимаете?

– Конечно, сын мой. Но как же сигнал?

– Сигнал подайте через две недели. Я постараюсь к тому времени добраться до Санто-Доминго.

– Хорошо, сын мой.

– А теперь, монах, прощайте – или, лучше сказать, до свидания, потому что мы скоро увидимся.

– До свидания, сын мой, и да будет с вами милосердный Господь!

– Будет! – с ироническим смехом ответил флибустьер.

Он махнул на прощание рукой, набросил ружье на плечо и пошел прочь, но через несколько минут остановился и поспешно возвратился назад. Францисканец все это время сидел неподвижно.

– Еще одно слово, – взволнованно произнес Монбар.

– Говорите, сын мой, я слушаю, – ответил монах кротко.

– Прошу вас, используйте все ваше влияние на эту даму, чтобы уговорить ее отказаться от свидания, последствия которого могут быть ужасны.

– Я употреблю все мои силы, – заверил его монах. – Я буду молить Бога, чтобы Он позволил мне уговорить мою духовную дочь.

– Да, – продолжал Монбар мрачно, – потому что и для нее, и для меня лучше, чтобы мы не виделись никогда…

Повернувшись спиной к монаху, флибустьер твердым шагом двинулся по тропинке и скоро исчез.

Фра Арсенио удостоверился, что авантюрист на сей раз действительно ушел, и тихо приподнял полог палатки. Там на голой земле стояла на коленях женщина, закрыв лицо обеими руками и молясь. Тело ее содрогалось от еле сдерживаемых рыданий.

– В точности ли исполнил я ваше приказание, дочь моя? – осведомился монах.

Женщина подняла голову, обратив к монаху свое прекрасное бледное лицо, залитое слезами, и прошептала тихим и дрожащим голосом:

– Да, отец мой, да благословит вас Господь за то, что вы не оставили меня в моей печали.

– Это тот самый человек, с которым вы желали говорить?

– Он самый, отец мой.

– И вы непременно желаете видеться с ним?

Она колебалась с минуту, потом едва слышно прошептала:

– Это необходимо, отец мой.

– Надеюсь, что вы все обдумаете до тех пор, – продолжал монах.

– Нет-нет, – сказала она, печально качая головой, – если даже этот человек захочет вонзить мне кинжал в сердце, я должна иметь возможность объясниться с ним в последний раз.

– Да будет ваша воля! – сказал он.

В эту минуту послышался легкий шум. Монах вышел, но почти тотчас вернулся.

– Приготовьтесь, – сказал он, – за нами пришли с корабля. Вспомните последний совет, который дал мне этот разбойник, – поедем отсюда как можно скорее.

Ничего не ответив, дама встала, закуталась в мантилью и вышла. Через час она оставила остров Невис в сопровождении фра Арсенио Мендосы.

Монбар к тому времени давно уже добрался до острова Сент-Кристофер.

Глава XIX Экспедиция

Все время пути от Невиса до Сент-Кристофера Монбар находился в сильном волнении. Разговор с монахом разбередил в его сердце глубокую рану, смягченную, но не излеченную временем. После первых же слов монаха рана эта вновь наполнилась кровью и причиняла боль, как будто только что была нанесена.

Каким образом женщина, имя которой он не хотел назвать, о присутствии которой в Америке он не знал, от которой бежал, скрывшись среди флибустьеров, – каким образом она успела за такое короткое время не только раздобыть сведения о его присутствии на островах, но даже отыскала его? С какой целью она делала это? Для чего она так сильно желала его видеть?

Монбар задавал себе эти бесконечные вопросы, и все они оставались без ответа и только увеличивали его беспокойство. Сначала он раздумывал, не засесть ли ему в засаду в проливе между Невисом и Сант-Эстатиусом – двумя островами, между которыми находился остров Сент-Кристофер, – и не напасть ли на испанский корабль, чтобы пытками добиться от монаха сведений, которые тот не хотел ему сообщить. Но Монбар тотчас отказался от этого плана, ведь он дал честное слово и ни за что на свете не изменил бы ему. Между тем наступила ночь, пирога все скользила вперед. Монбар направил ее на свой люгер, и, когда пирога подплыла к нему, флибустьер закричал громким голосом:

– Эй!

Тотчас человек, черный силуэт которого вырисовался на темно-синем фоне неба, перевесился через борт.

– Это ты, Дрейф? – спросил Монбар.

– Я, – отвечал тот.

– Мигель на люгере?

– Да, капитан.

– А, ты меня узнал?

– Еще бы не узнать! – ответил бретонец.

– Вы караулите моего пленника, не правда ли?

– Будьте спокойны, я ручаюсь за него.

– Только не притесняйте его понапрасну.

– Хорошо, капитан, мы будем вежливы.

– Прыгун на люгере?

– Я здесь, – тотчас ответил второй голос.

– Хорошо! – с удовлетворением откликнулся флибустьер. – Ты мне нужен. Отправляйся на берег.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас.

И, прежде чем флибустьер угадал намерение кариба, послышался плеск воды, а через секунду индеец ухватился обеими руками за край пироги.

– Я здесь, – сказал он.

Поспешность, с которой дикарь повиновался его приказанию, заставила Монбара довольно улыбнуться. Он протянул карибу руку и помог взобраться в лодку.

– Для чего же так спешить? – спросил Монбар с мягким упреком.

Индеец только отряхнулся, как мокрый пес.

– Индеец у вас? – спросил из темноты Дрейф.

– Да. Теперь прощайте, до завтра.

– До завтра.

– Отчаливай, – сказал флибустьер работнику. Тот склонился над веслами, и пирога продолжила путь. Через десять минут она достигла того самого места, где Монбар подобрал ее, собираясь в Невис. Три человека сошли на берег, толкнули пирогу в море и направились к дому Монбара.

Они шли по городу сквозь толпы флибустьеров, отмечавших пением, криками и возлияниями последние часы перед отправкой в море. Дорогой все трое молчали. Возле дома Монбар велел своим спутникам подождать, зажег восковую свечу, осмотрел дом с величайшим вниманием, чтобы удостовериться, нет ли там посторонних, и только после этого коротко бросил:

– Входите!

Когда они вошли, Монбар сел на стул и обратился к карибу:

– Мне нужно поговорить с тобой, Прыгун.

– Хорошо, – ответил индеец. – Стало быть, я нужен тебе.

– Ты этим доволен?

– Да, я этим доволен.

– Почему?

– Белый человек добр и великодушен, и я хочу доказать ему, что не все карибы свирепы и неукротимы, они умеют быть признательными.

– Я обещал, что позволю вернуться к своим, не правда ли?

– Да, ты мне это обещал.

– К несчастью, так как я назначен командующим экспедицией, которая, вероятно, будет продолжительной, я не могу отвезти тебя на Гаити.

При этих словах лицо индейца омрачилось.

– Подожди, не огорчайся и выслушай меня внимательно, – продолжал флибустьер, от которого не ускользнула перемена в лице индейца.

– Слушаю.

– Я помогу тебе, и ты сделаешь то, чего не могу сделать я.

– Я не совсем понимаю, о чем говорит бледнолицый вождь. Я всего лишь бедный индеец со слабым разумом. Мне нужно объяснить все подробно, чтобы я понял. Правда, то, что я понял, я уже не забуду.

– Ты – кариб и, стало быть, умеешь управлять пирогой?

– Умею, – ответил индеец с гордой улыбкой.

– Если я дам тебе пирогу, как думаешь, доберешься ты до Гаити?

– Большая земля очень далеко, – проговорил кариб печальным голосом, – путь очень труден для одного человека, как он ни храбр!

– Согласен, но если я положу в пирогу не только провизию, но и сабли, топоры, кинжалы и ружья с порохом и пулями?

– Бледнолицый вождь сделает это?! – недоверчиво вскричал кариб. – Когда Прыгун будет так вооружен, кто посмеет ему помешать?

– А если я сделаю еще больше? – продолжал флибустьер с улыбкой.

– Вождь шутит, он очень весел. Он говорит себе: индейцы легковерны, я посмеюсь над Прыгуном!

– Я не шучу, напротив, говорю серьезно. Я предоставлю тебе все, о чем упомянул, а для того, чтобы ты спокойно добрался к своим, я дам тебе товарища, человека храброго, который будет твоим братом и защитит тебя в случае надобности.

– Кто этот товарищ?

– Вот он, – сказал Монбар, указывая на своего работника.

– Стало быть, я не пойду с тобой в экспедицию, Монбар? – спросил работник с упреком.

– Успокойся, – сказал Монбар, слегка ударив его по плечу. – Я даю тебе поручение, которое гораздо опаснее предпринимаемой мною экспедиции. Мне был нужен преданный человек, второй я, и я выбрал тебя.

– В таком случае ты поступил правильно! Я докажу, что ты не ошибся во мне.

– Убежден в этом. Согласен ты взять с собой этого товарища, Прыгун? Он поможет тебе, не подвергаясь оскорблениям и насмешкам, миновать флибустьеров, которых ты встретишь по дороге.

– Хорошо, бледнолицый вождь действительно любит Прыгуна. Что будет делать индеец, когда он доберется до своих?

– Братья Прыгуна, кажется, приютились в долине реки Артибонит?

– Да, в большой долине, которую французы называют Мирбале.

– Хорошо. Прыгун отправится к своим, расскажет им, как флибустьеры обращаются с карибами. Он представит им своего товарища и будет ждать.

– Я буду ждать! Бледнолицый вождь приедет на Гаити?

– Вероятно, – ответил Монбар с неопределенной улыбкой. – И доказательством служит то, что мой работник останется среди твоего племени.

– Хорошо. Я буду ждать прибытия белого вождя. Когда мне отправляться?

– Нынешней ночью. Ступай на берег, сходи от моего имени к хозяину пироги, в которой мы приплыли. Вот тебе деньги, – он дал ему несколько пиастров, – скажи ему, что я покупаю эту лодку. Достань также провизии и жди твоего спутника, которому я должен сказать еще несколько слов. Он скоро присоединится к тебе.

– Благодарность в моем сердце, а не на языке! В тот день, когда ты потребуешь мою жизнь, я отдам ее тебе. Прощай!

Он сделал движение, чтобы уйти.

– Куда ты? – спросил Монбар.

– Ведь ты позволил мне уйти?

– Да, но ты забыл взять…

– Что?

– Обещанное тебе оружие. Возьми ружье для себя и еще четыре ружья, которыми распорядись, как тебе угодно, а также шесть сабель, шесть кинжалов, шесть топоров. Когда выйдешь из гавани, то, проплывая мимо люгера, спросишь от моего имени два бочонка пороху и два мешочка пуль у Мигеля Баска. Теперь ступай, и счастливого пути!

Кариб, сраженный этой щедростью, стал на колени перед флибустьером и, схватив его ногу, поставил ее себе на голову, воскликнув глубоко взволнованным голосом:

– Провозглашаю тебя лучшим из людей! Я и мой народ будем отныне преданными тебе невольниками.

Он поднялся, вскинул на плечо ружье, которое подал ему работник, и вышел. С минуту были слышны его шаги, но скоро все стихло.

– Теперь мы остались вдвоем, Олоне! – обратился Монбар к работнику.

– Слушаю, – отозвался тот.

– Я впервые увидел тебя только сегодня, и ты мне понравился с первого взгляда, – продолжал Монбар. – Я хороший физиономист. Твое чистосердечное и открытое лицо, глаза, смотрящие прямо, выражение смелости и ума в твоих чертах расположили меня в твою пользу, вот почему я купил тебя. Надеюсь, я не ошибся. Но все же хочу испытать тебя. Ты знаешь, что я имею право уменьшить срок твоей службы и дать тебе, если захочу, свободу хоть завтра. Подумай и действуй в соответствии с этим.

– Невольником или свободным, я буду предан тебе, Монбар, – ответил Олоне. – Не говори мне о наградах, мне этого не надо. Испытай меня! Надеюсь, что я с честью выйду из этого испытания.

– Вот слова настоящего человека и авантюриста! Выслушай же меня и сохрани услышанное в тайне.

– Я буду нем…

– Через десять дней я брошу якорь у Пор-Марго на Санто-Доминго. Экспедиция, которой я командую, должна внезапно напасть на Черепаший остров и захватить его. Но, пока мы будем атаковать испанцев, карибы не должны напасть на нас с тыла и уничтожить наши поселения на Большой Земле.

– Я понимаю, мы должны сделать их нашими помощниками.

– Именно! Ты меня прекрасно понял, в этом и состоит данное тебе поручение. Только надо действовать чрезвычайно хитро и осторожно, чтобы не возбудить тревоги в испанцах, с одной стороны, и подозрений у карибов, с другой. Индейцы обидчивы и недоверчивы, особенно к белым, на которых у них есть причины жаловаться. Роль, которую тебе предстоит сыграть, довольно трудна, но я думаю, что благодаря присутствию Прыгуна удача тебе обеспечена. Итак, через два дня после моего прибытия в Пор-Марго я отправлюсь в долину Артибонита, чтобы встретиться с тобой и отдать необходимые распоряжения… Ты видишь, что я говорю откровенно и скорее как с братом, а не как с работником.

– Благодарю, тебе не придется раскаиваться!

– Надеюсь… Да! Еще одно, последнее приказание, правда второстепенной важности, но все-таки серьезное.

– Какое?

– Часто испанцы отправляются на охоту или на прогулку в артибонитскую долину. Наблюдай за ними, но так, чтобы они не могли тебя приметить. Пусть они не догадываются о том, что мы замышляем против них. Малейшая неосторожность может иметь пагубные последствия для наших планов.

– Я буду действовать осторожно, не беспокойся.

– Теперь, мой милый, мне остается только пожелать тебе благополучного пути и полного успеха.

– Позволишь мне задать тебе один вопрос?

– Говори, я слушаю.

– По какой причине, когда у тебя столько храбрых и преданных друзей, ты, вместо того чтобы обратиться к кому-нибудь из них, выбрал почти незнакомого тебе человека?

– Ты непременно хочешь это знать? – смеясь, спросил авантюрист.

– Да, если ты не находишь нескромным это желание.

– Вовсе нет, и я удовлетворю твое любопытство в двух словах. Я выбрал тебя не только потому, что ты произвел на меня хорошее впечатление, но и потому, что ты бедный работник, приехавший из Франции только два дня назад, и тебя никто здесь не знает. Никто не знает, что я тебя купил, и по этой причине никто не станет тебя остерегаться, и, следовательно, ты будешь для меня помощником тем более ценным, что никто не догадается, что ты действуешь по моим приказаниям. Теперь понимаешь?

– Вполне, благодарю тебя за объяснение. Прощай! Не пройдет и часа, как мы с карибом отчалим от Сент-Кристофера.

– Слушайся его во время пути. Этот индеец очень смышлен, и с ним ты доберешься благополучно.

– Конечно. Кроме того, уважение, оказанное ему, расположит его в мою пользу и обеспечит успех наших планов.

– Я вижу, ты умен, – рассмеялся флибустьер, – и теперь не сомневаюсь, что мое поручение ты выполнишь успешно.

Олоне вооружился точно так же, как кариб, после чего простился со своим господином и ушел.

– Так! – проговорил Монбар, оставшись один. – Кажется, мои планы близятся к осуществлению и скоро я смогу нанести решительный удар.

На другой день с восходом солнца в городе, который и без того никогда не бывал спокоен, царило необыкновенное волнение. Флибустьеры, вооруженные с головы до ног, прощались со своими друзьями и готовились к отправлению на назначенные накануне суда.

По рейду во всех направлениях сновало бесчисленное множество пирог, доставлявших людей и провизию на отплывающие корабли. Кавалер де Фонтенэ, окруженный главным штабом знаменитых флибустьеров, а именно Монбаром, Жаном Давидом, Дрейком и Мигелем Баском, стоял на краю деревянного помоста, служившего дебаркадером, наблюдая за отплытием флибустьеров.

Эти люди, с мужественными и свирепыми лицами, загорелые, мускулистые, в простых полотняных штанах, в старых шляпах, но вооруженные длинными ружьями, сделанными в Дьеппе специально для них, острыми длинными ножами, заткнутыми за пояс, с сумками, наполненными порохом и пулями, имели странный и необыкновенно устрашающий вид.

Особенно поразительным было выражение беззаботности и неукротимой смелости на их лицах. Глядя на флибустьеров, можно было понять ужас, который они внушали испанцам. Ясно было, что эти люди способны на невероятные подвиги, которые они совершали почти шутя, не ставя ни в грош свою жизнь и видя перед собой только одну цель – обогащение.

Проходя мимо губернатора и офицеров, флибустьеры почтительно кланялись, потому что этого требовала дисциплина. Но в их поклоне не было ничего раболепного – это был поклон людей, ценивших свое достоинство и знавших, что если сегодня они матросы, то завтра, стоит им только захотеть, могут стать капитанами.

К полудню экипажи всех судов были уже в полном составе, на берегу остались только командующий эскадрой и три капитана.

– Господа, – сказал Монбар офицерам, – как только мы выйдем с рейда, каждый может идти как хочет. У нас на судах мало провизии, и испанские острова, которые попадутся нам по дороге, послужат нам источником съестных припасов. Не бойтесь грабить, это тоже будет частью победы над врагами. Итак, решено: каждый из нас со своей стороны должен спешить к месту общего сбора. Осторожность заставляет нас скрывать от неприятеля численность наших сил. Пункт нашего соединения – остров Кейе. Первый прибывший туда должен ждать остальных. Там я дам последние инструкции о цели экспедиции.

– Итак, – сказал де Фонтенэ, – вы упорно желаете сохранить тайну?

– Если вы непременно требуете, господин губернатор, – отвечал Монбар, – я…

– Нет-нет, – смеясь, перебил кавалер де Фонтенэ, – к чему? Притом я все почти угадал.

– Вот как? – спросил Монбар недоверчиво.

– Или я очень ошибаюсь, или вы предпринимаете что-то против Санто-Доминго.

Авантюрист ответил хитрой улыбкой и простился с губернатором, а тот весело потирал руки, убежденный, что он действительно разгадал намерения Монбара.

Через час три легких судна снялись с якоря, распустили паруса и уплыли, отдав прощальный салют, на который ответила салютом батарея с мыса. Скоро суда слились с беловатым туманом на горизонте, а потом и совсем исчезли из виду.

– Вот увидите, что я не ошибся, – говорил де Фонтенэ офицерам по дороге к губернаторскому дому, – этот демон Монбар действительно идет на Санто-Доминго. Гм! Мне жаль испанцев.

Глава XX Дель-Ринкон

Предоставим пока эскадре флибустьеров, к которым мы скоро вернемся, направляться по непроходимому лабиринту Антильского архипелага к острову Санто-Доминго, как его называют французы, или к Эспаньоле, как назвал его Колумб, или к Гаити, как называли его карибы, первые и настоящие его хозяева. Говоря о карибах, мы подразумеваем и чернокожих, и краснокожих обитателей острова. Многие не знают, что некоторые карибы черны и так походят на африканских негров, что, когда французские колонисты-плантаторы поселились на острове Сент-Винсент и привезли с собой черных невольников, черные карибы, негодуя на свое сходство с людьми, униженными рабством, и боясь, как бы впоследствии цвет их кожи не стал предлогом для того, чтобы и их подвергли той же участи, бежали в самые непроходимые леса. Желая установить различие между собой и чернокожими невольниками, перевезенными на остров, карибы стали сжимать обручем головы новорожденных, так чтобы сделать их плоскими. Это стало как бы признаком новой породы туземцев, тем, что отличало их от негров.

Прежде чем продолжить наш рассказ, мы попросим у читателя позволения заняться географией. Поскольку события в описываемой здесь флибустьерской истории будут происходить на Санто-Доминго, необходимо описать этот остров подробнее.

Остров Санто-Доминго, или Эспаньола, открытый 6 декабря 1492 года Христофором Колумбом, по общему мнению, самый красивый из всех Антильских островов. Длина его – семьсот километров, средняя ширина – сто двадцать, протяженность береговой линии, не считая бухт и заливов, – тысяча четыреста километров.

В центре острова находятся горные цепи. Они возвышаются одна над другой и тянутся в трех различных направлениях. Самая длинная простирается к востоку и проходит посредине острова, разделяя его на две почти равные части. Вторая цепь направляется к северу. Третья, короче второй, идет сначала в том же направлении, но, делая изгиб к югу, кончается у мыса Святого Марка.

В глубине острова есть несколько других горных цепей, менее значительных. Такое множество гор сделало сообщение между северной и южной частью острова чрезвычайно затрудненной.

У подножия этих гор расстилаются огромные равнины, покрытые роскошной растительностью. Горы, перерезанные ущельями, содержат различные металлы и к тому же залежи горного хрусталя, каменного угля, серы, порфира и мрамора. Сверху горы покрыты зарослями банановых пальм.

Реки, хотя их много, в большинстве своем, к несчастью, несудоходны. С моря вид острова, похожего на огромный букет цветов, очарователен. Мы не станем рассказывать историю санто-домингской колонии. Этот богатый и плодородный остров по нерадивости, жестокости и скупости испанцев через полтораста лет после того, как был открыт ими, дошел до такой степени нищеты и униженности, что испанское правительство было вынуждено посылать в эту колонию, не только не приносящую дохода, но и ставшую убыточной, средства на жалованье войскам и чиновникам.

Пока Санто-Доминго медленно приходил в упадок, новые колонисты, занесенные к этим берегам случаем, поселились на северо-западной стороне острова и завладели ею, несмотря на сопротивление испанцев. Этими новыми колонистами, искавшими себе приюта, были французские авантюристы, изгнанные с острова Сент-Кристофер во время высадки десанта с эскадры адмирала Толедо.

Открыв остров, испанцы оставили на нем сорок голов скота: быков и телок. Животные быстро размножились и огромными стадами паслись на внутренних равнинах острова. Французские авантюристы по прибытии нисколько не думали обрабатывать землю, но, увлеченные прелестью опасной охоты, занялись исключительно преследованием диких быков и кабанов.

Мясо убитых быков авантюристы коптили по индейскому обычаю. Отсюда происходит еще одно название пиратов: буканьеры. Буканами карибы называли места, где они коптили мясо захваченных на войне пленников, которых убивали, прежде хорошенько откормив. У нас еще будет возможность вернуться к этому вопросу и подробнее рассказать об этих странных людях.

Авантюристы скоро поняли, что следует обеспечить сбыт для выделываемых ими бычьих шкур, и основали несколько контор в гаванях Пор-Марго и Пор-де-Пе, которые считали столицами своих колоний. Однако положение этих контор было весьма ненадежно из-за присутствия испанцев: до сих пор они были единственными хозяевами острова и не желали считаться с соседями. Между флибустьерами и испанцами шла непрекращающаяся ожесточенная война, особенно яростная из-за того, что и те и другие были беспощадны к противнику.

Таково было положение на Санто-Доминго и теперь, когда мы возвращаемся к нашему рассказу через две недели после отплытия эскадры флибустьеров под командованием Монбара Губителя от берегов острова Сент-Кристофер.

Солнце, уже готовое закатиться за горизонт, непомерно удлиняло тени деревьев. Поднимался вечерний ветерок, он слегка шевелил листву и пригибал высокую траву. Человек в одежде испанских кампесинос[16] ехал на сильной гнедой лошади по равнине, покрытой великолепными плантациями сахарного тростника и кофейных деревьев.

Человеку на лошади было лет двадцать пять. Его красивое лицо носило печать надменности и даже презрения. Одежду молодого человека украшала длинная рапира с эфесом из чеканного серебра. По ней во всаднике можно было признать дворянина – только дворяне имели право носить шпагу.

Четыре черных полуобнаженных невольника, обливаясь потом, бежали за его лошадью. Один нес ружье с богатой насечкой, второй – охотничью сумку, а еще двое несли на своих плечах убитого кабана, через связанные ноги которого была продета бамбуковая палка.

Всадника совсем не волновало состояние его спутников, точнее, невольников, с которыми он разговаривал надменным тоном, не поворачивая в их сторону головы. Вышитым носовым платком он поминутно вытирал пот, струящийся со лба. Бросая вокруг себя сердитые взгляды, молодой человек беспрестанно подстегивал лошадь, из-за чего несчастные невольники вынуждены были удваивать свои усилия.

– Неужели мы никогда не доберемся до места? – воскликнул испанец с досадой.

– Уже совсем близко, – почтительно отвечал негр.

– Что за мысль возникла у моей сестрицы похоронить себя в этой ужасной дыре, вместо того чтобы спокойно жить в своем дворце в Санто-Доминго? Как сумасбродны женщины, клянусь честью! – пробормотал он сквозь зубы.

Молодой человек приправил это замечание бешеным ударом шпор, и его лошадь понеслась еще быстрее.

Наконец цель путешествия уже можно было рассмотреть. Ею оказался довольно большой, красивый, по верху окруженный террасой с бельведером дом, к которому можно было пройти через обширный сад, окруженный частой изгородью. Позади дома находились конюшни и помещения для негров, нечто вроде жалких маленьких лачужек, полуразвалившихся, покрытых пальмовыми листьями.

Сам дом, уединенный, полускрытый деревьями, вызвал у путешественника только глубокую досаду.

Меж тем появление гостей было замечено часовым, поставленным на бельведере, чтобы наблюдать за окрестностями. В сторону дворянина, которого мы уже описали, и четырех невольников, бежавших за ним, показывая свои белые зубы, от дома галопом поскакал всадник. Широкоплечий, пропорционально сложенный, он, по всей видимости, обладал недюжинной силой. На вид ему было лет сорок. Соломенная шляпа с широкими полями почти полностью закрывала его мрачное лицо с жесткими чертами. Плащ, называемый пончо, сделанный из одного куска материи с отверстием для головы посередине, покрывал его плечи. Рукоятка длинного ножа высовывалась из правого сапога, на левом боку висела сабля, а поперек седла лежало длинное ружье. Доехав до путешественника, он остановил свою лошадь, снял шляпу, почтительно поклонился и сказал:

– Добро пожаловать, сеньор дон Санчо!

– А-а! Это вы, Бирбомоно! – воскликнул молодой человек, слегка коснувшись своей шляпы. – Что вы здесь делаете? Я думал, вас уже давно повесили.

– Ваше сиятельство изволит шутить, – ответил всадник. – Я – мажордом сеньоры.

– С чем вас обоих и поздравляю.

– Сеньора очень тревожится за ваше сиятельство. Я отправился по ее приказанию осмотреть окрестности. Она будет рада, что вы добрались благополучно.

– В каком смысле – благополучно? – нахмурился молодой человек. – Что ты хочешь сказать этим, разбойник? Чего я должен опасаться?

– Да негодяев же, которые разъезжают по равнинам!

Молодой человек расхохотался:

– Что ты плетешь! Лучше скачи и доложи сестре о моем приезде.

Мажордом не заставил повторять приказание дважды, пришпорил лошадь и умчался галопом.

Через десять минут дон Санчо сходил с лошади перед крыльцом дома. Здесь его ждала женщина редкой красоты, но страшно бледная, слабая и болезненная. Было видно, что она едва держится на ногах. Женщина эта была сестрой дона Санчо. Молодые люди долго стояли обнявшись, не произнося ни слова, потом дон Санчо предложил сестре руку и вошел с ней в комнаты, предоставив мажордому присмотреть за лошадью и поклажей. Молодой человек усадил сестру в кресло и подвинул кресло себе.

– Наконец-то я вижу тебя опять, брат, – радостно сказала женщина, взяв руку молодого человека в свою, – ты здесь, возле меня!

– Моя добрая Клара, – отвечал дон Санчо, целуя ее в лоб, – вот уже около года, как мы расстались.

– Увы! – прошептала она.

– И за этот год случилось много такого, о чем ты, конечно, мне расскажешь.

– Моя жизнь в этот год может быть описана в двух словах: я страдала.

– Бедная сестра, как ты переменилась за такое короткое время! Тебя едва можно узнать. А я в прекрасном расположении духа приехал в Санто-Доминго и тотчас отправился к тебе. Твой муж совершенно не изменился. Я нашел его мрачным и молчаливым и еще более надутым благодаря его высокому положению. Он сказал мне, что ты не совсем здорова и что доктора предписали тебе сельский воздух.

– Это правда, – сказала донья Клара с печальной улыбкой.

– Да, но я думал, что ты просто нездорова, а нахожу тебя чуть ли не умирающей!

– Не будем говорить об этом, Санчо, умоляю тебя. Ты получил мое письмо?

– Разве я очутился бы здесь так скоро? Через два часа по получении письма я был уже в пути. Вот уже три дня, – прибавил он, улыбаясь, – скачу я по ужасным местным дорогам, чтобы поскорее оказаться возле тебя.

– Благодарю, благодарю, Санчо! Твое присутствие делает меня счастливой. Ведь ты останешься на некоторое время со мной, не правда ли?

– Сколько захочешь, милая сестра, ведь я свободен.

– Свободен? – переспросила она, удивленно посмотрев на брата.

– Боже мой, да! Его светлость герцог Пеньяфлор, наш с тобой знатнейший родитель, вице-король Новой Испании, соблаговолил дать мне бессрочный отпуск.

При упоминании отца легкий трепет пробежал по лицу молодой женщины, глаза ее наполнились слезами.

– О! – произнесла она. – Отец здоров?

– Здоровее прежнего.

– А говорил он с тобой обо мне?

Молодой человек прикусил губу.

– Он мало говорил со мной, но зато я говорил с ним много, что восстановило равновесие. Я думаю даже, что он дал мне отпуск исключительно для того, чтобы освободиться от моей болтовни.

Донья Клара молча опустила голову. Брат смотрел на нее с нежным состраданием.

– Будем говорить о тебе, хорошо? – спросил он.

– Нет-нет, Санчо! Будем лучше говорить о нем, – ответила она нерешительно.

– О нем? – переспросил он глухим голосом и нахмурил брови. – Ах, бедная моя сестра! Что я могу сказать тебе? Все мои усилия были тщетны, я ничего не узнал.

– Да-да, – прошептала донья Клара, – отец принял все меры… О Боже! – вскрикнула она, сложив руки. – Неужели ты не сжалишься надо мной?

– Успокойся, умоляю тебя, сестра! Я постараюсь, я буду искать, я удвою усилия…

– Нет, – перебила она, – никогда, никогда мы ничего не добьемся… Он наказан, наказан моим отцом. Этот неумолимый человек никогда не отдаст его мне. О! Я лучше, чем ты, знаю нашего отца… Ты, Санчо, мужчина, ты можешь бороться с ним, но меня он раздавил, раздавил одним ударом, он разбил мое сердце, сделав меня невольной сообщницей адского мщения! Потом он холодно упрекнул меня в бесчестии, причиной которого сам же и явился, и навсегда уничтожил счастье трех существ, будущее которых он держал в своих руках и которые любили бы его.

– А ты, милая Клара, разве ты ничего не узнала?

– Узнала… – ответила донья Клара, пристально глядя на брата. – Я сделала ужасное открытие.

– Ты меня пугаешь, Клара. Что ты хочешь сказать? Объясни.

– Не теперь, мой добрый Санчо, не теперь. Еще не время, потерпи. Ты знаешь, что у меня никогда не было от тебя тайн. Ты один всегда любил меня. Через три дня ты узнаешь все, и тогда…

– Тогда?.. – спросил он, пристально глядя на сестру.

– Тогда ты сможешь измерить глубину бездны, в которую я упала… Но прошу тебя, довольно об этом, я очень больна. Давай поговорим о другом.

– Милая Клара, бога ради, о чем же мы будем говорить?

– Боже мой! О чем тебе угодно, друг мой, о дожде, о хорошей погоде, о твоем путешествии, – мало ли о чем!

Дон Санчо понял, что его сестра находится в сильном нервном возбуждении и что он только ухудшит ее и без того болезненное состояние, если не исполнит ее желания, поэтому он не стал возражать, а охотно пошел навстречу ее прихоти.

– Если так, милая Клара, – сказал он, – я воспользуюсь случаем, чтобы разузнать кое о чем.

– Разузнать? О чем же, брат мой? Я живу очень уединенно, как ты мог заметить. Не думаю, чтобы я была в состоянии исполнить твое желание… Однако я слушаю.

– Ты знаешь, сестра, что я приехал на Эспаньолу только четыре дня назад и в первый раз.

– Это правда… Тебе здесь нравится?

– Остров и ужасен, и восхитителен. Ужасен в отношении путей сообщения и восхитителен по местоположению.

– Действительно, дороги не очень удобны.

– Скажи лучше, что их нет вовсе.

– Ты строг.

– Нет, не строг, а только справедлив. Если бы ты видела, какие превосходные дороги у нас в Мексике, ты бы согласилась со мной… Но речь не о том.

– А о чем?

– О той вещи, что я хотел тебя спросить.

– Говори же, я слушаю.

– Представь себе, когда я отправился сюда из Веракруса, все, кому я говорил о своем отъезде, непременно отвечали мне: «А-а, вы едете на Эспаньолу, сеньор дон Санчо Пеньяфлор? Гм! Берегитесь!» На корабле я постоянно слышал, как офицеры перешептывались между собой: «Будем остерегаться!» Наконец я приехал в Санто-Доминго. Первое, что я сделал, как я уже сказал, – отправился к графу Безару, твоему супругу. Он принял меня так хорошо, насколько это вообще возможно. Но когда я объявил ему о своем намерении поехать к тебе, брови его нахмурились и первым словом его было: «Черт побери! Черт побери! Вы хотите ехать туда? Остерегайтесь, дон Санчо, остерегайтесь!» Это ужас как меня бесило! Зловещие предостережения, всегда и везде достигавшие моих ушей, сводили меня с ума… Я не требовал объяснений от твоего мужа, я ничего не добился бы от него, мне хотелось, как только представится случай, разъяснить для себя эту зловещую фразу. И вот случай в твоем лице действительно представился, и я прошу объяснить мне эту загадку.

– Я жду, чтобы прежде ты сам мне все объяснил, потому что, признаться, я решительно не понимаю, о чем ты говоришь.

– Хорошо, дай мне закончить. Как только я отправился в путь с невольниками, которых дал мне твой муж, я увидел, что эти бездельники испуганно вертят по сторонам головами. В первую минуту я не придал этому большого значения, но сегодня утром я заметил великолепного кабана. Мне захотелось выстрелить в него, что, впрочем, я и сделал, – кабан лежит у тебя на дворе. Когда эти черти-негры увидели, что я заряжаю ружье, они бросились на колени передо мной и, в ужасе сложив руки, закричали с самым несчастным видом: «Остерегайтесь, ваше сиятельство, остерегайтесь!»

«Чего я должен остерегаться?» – вскричал я с раздражением.

«Негодяев, ваше сиятельство, негодяев!»

Я не мог добиться от них никакого другого объяснения, но надеюсь, сестра, что хоть ты-то мне скажешь, кто такие эти страшные негодяи?

Донья Клара устремила на него такой взгляд, что он с испугом отступил.

– Негодяи!.. Негодяи… – повторила она два раза сдавленным голосом. – О! Сжалься, брат мой!

Она встала, сделала несколько шагов и без чувств упала на пол.

– Что, черт побери, это значит? – вскричал молодой человек, бросаясь к сестре.

Глава XXI Рассказ мажордома

Дон Санчо, крайне встревоженный состоянием сестры, поспешил позвать горничных, которые тотчас прибежали. Он вверил ее их попечениям и ушел в комнату, приготовленную для него, приказав, чтобы его предупредили немедленно, как только донье Кларе станет лучше.

Дон Санчо Пеньяфлор был очаровательный молодой человек, веселый, беззаботный, он искал в жизни только удовольствия и отвергал с эгоизмом молодости и богатства всякую горесть и всякую скуку.

Он принадлежал к одной из самых знатных фамилий испанской аристократии, имел надежду стать со временем не только обладателем семи или восьми миллионов, но и получить впоследствии одну из лучших должностей, а также вступить в блестящий и выгодный брак, который делает счастливыми дипломатов, предоставляя им свободу ума для высоких политических соображений. Дон Санчо старался, насколько это было возможно, усмирять сердечный пыл и не возмущать неуместной страстью спокойной лазури своего существования.

Он был армейским капитаном и в ожидании блестящего будущего и для того, чтобы иметь какое-нибудь занятие, поехал в качестве адъютанта с отцом в Мексику, когда тот был назначен вице-королем Новой Испании. Он был еще слишком молод для того, чтобы серьезно смотреть на жизнь и строить честолюбивые планы, и занимался только игрой и любовными интригами. Это очень сердило герцога, возраст удовольствий которого давно прошел. И теперь герцогу не нравилось, когда молодые люди приносили жертву кумиру, которому он сам так долго курил фимиам. Впрочем, дон Санчо был натурой кроткой и уживчивой, но зараженной, как все испанцы прошлой, а может быть, и нынешней эпохи, предрассудками своей касты, считавшей негров и индейцев вьючным скотом и не скрывавшей своего презрения к этим несчастным созданиям.

Словом, дон Санчо, следуя семейным традициям, всегда смотрел вверх, а не вниз, поддерживал равных, но ставил непреодолимую преграду высокомерия и пренебрежения между собой и теми, кто был ниже его.

Однако, несмотря на атмосферу, в которой он вынужден был жить, в его сердце закралось нежное чувство, которое иногда угрожало уничтожить все плоды семейного воспитания.

Чувство это было не чем иным, как дружбой, которую он испытывал к своей сестре, дружбой, которая могла быть принята за обожание, до того она была преданна, почтительна и бескорыстна. Чтобы угодить сестре, он готов был решиться на невозможное. Одно ее слово делало его послушным невольником, любое ее желание тотчас становилось для него приказанием – таким же, а может быть, и более серьезным, чем если бы оно было отдано королем испанским, хотя этот надменный монарх льстил себе горделивой фразой, что солнце никогда не закатывается в его владениях. Первые слова графа, произнесенные им, едва он остался один в своей комнате, скажут о его непоследовательном характере больше, чем все наши рассказы.

– Ну! – вскричал он, бросаясь в кресло. – Я думал, что проведу здесь несколько приятных дней, а вместо этого мне придется слушать жалобы Клары и утешать ее. Черт бы побрал всех несчастных! Они точно нарочно преследуют меня, нарушая мое спокойствие.

Через три четверти часа негритянка-невольница пришла сказать ему, что донье Кларе лучше, но она чувствует себя слабой и просит извинения, что не может видеть его в этот вечер. Молодой человек в душе был доволен свободой, которую давала ему сестра. Это избавляло его от необходимости возобновлять неприятный разговор.

– Хорошо, – сказал он невольнице, – кланяйся госпоже и вели подать мне ужин. Попроси также ко мне мажордома, мне нужно поговорить с ним.

Невольница вышла, оставив его одного. Тогда граф откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и погрузился в ту дремоту, которая не может называться ни сном, ни бодрствованием, во время которой душа как будто блуждает в неведомых далях, – испанцы называют это состояние сиестой. Пока он находился в этом состоянии, невольники, выставляя отборные кушанья, осторожно накрывали на стол, опасаясь разбудить его. Скоро запах расставленных блюд вернул молодого человека к действительности. Он поднялся с кресла и перешел к столу.

– Почему не идет мажордом? – спросил он. – Разве ему не передали мою просьбу?

– Передали, ваше сиятельство, но в данный момент мажордом отсутствует, – почтительно ответил один из невольников.

– Отсутствует? По какой причине?

– Он каждый вечер обходит весь дом… Но он скоро вернется. Если ваше сиятельство соблаговолит немного подождать, вы скоро его увидите.

– Хорошо, хотя я не понимаю, для чего ему осматривать дом… Ведь здесь нет хищных зверей?

– Слава Господу, нет, ваше сиятельство.

– Так к чему же эти предосторожности?

– Эти предосторожности принимаются против негодяев, ваше сиятельство.

– Да что же это за негодяи?! – вскричал граф, подпрыгнув на стуле. – Видно, все здесь сговорились мистифицировать меня!

В эту минуту послышался звон шпор.

– Вот идет мажордом, ваше сиятельство, – почтительно заметил один из негров.

– Наконец-то! Пусть войдет!

Бирбомоно вошел, снял шляпу, почтительно поклонился и выжидательно посмотрел на графа.

– Я жду вас уже больше часа, – произнес молодой человек.

– Очень сожалею, ваше сиятельство, но мне сказали об этом только сейчас.

– Знаю, знаю… Вы обедали?

– Нет еще, ваше сиятельство.

– Ну так садитесь напротив меня.

Мажордом, знавший надменный характер графа, колебался, не понимая такого снисхождения с его стороны.

– Садитесь же, – нетерпеливо продолжал молодой человек. – Мы не в городе, следовательно, к черту эти обычаи. Кроме того, я хочу поговорить с вами.

Мажордом поклонился и занял, не отнекиваясь более, указанное ему место. Ужин был непродолжителен. Граф ел, не произнося ни слова. Когда с едой было покончено, он отодвинул тарелку, выпил по испанскому обычаю стакан воды, закурил сигару и предложил сделать то же самое мажордому.

– Курите, я разрешаю, – сказал он.

Бирбомоно принял это позволение графа с признательностью, но в душе, все больше удивляясь, спрашивал себя, по какой такой важной причине молодой господин был с ним столь любезен. Когда убрали со стола и невольники ушли, затворив двери, граф и управляющий остались одни. Ночь была великолепна, воздух необыкновенно прозрачен, мириады звезд сияли на небе. Приятный теплый воздух вливался в окна, нарочно оставленные широко отворенными. Глубокая тишина царила в окрестностях, и с того места, где сидели оба собеседника, был виден лес, мрачно чернеющий вдалеке.

– Теперь, – произнес граф, выпуская синеватый дымок, – поговорим.

– Поговорим, ваше сиятельство, – откликнулся мажордом.

– Я должен многое у вас спросить, Бирбомоно… Вы знаете меня, не так ли? Вы знаете, что я всегда исполняю свои обещания и угрозы.

– Знаю, ваше сиятельство.

– Хорошо, я приступаю к делу без дальнейших предисловий. Я должен получить от вас важные сведения. Отвечать на мои вопросы – не значит изменять вашей госпоже, которая приходится мне сестрой и которую я люблю больше всего на свете. Напротив, может быть, вы окажете ей косвенную услугу. Кроме того, то, что вы мне не скажете, я узнаю от других, а вы в таком случае лишитесь моего доверия… Вы меня понимаете, я полагаю?

– Вполне, ваше сиятельство.

– И что вы на это скажете?

– Ваше сиятельство, я предан душой и телом вашей семье, и, следовательно, мой долг – отвечать на все вопросы, с которыми вы соизволите ко мне обратиться. Я убежден, что вами движет одно желание – угодить моей госпоже.

– Лучше и не скажешь, Бирбомоно. Я всегда знал, что вы человек умный. Ваш ответ доказывает, что я не ошибся… Начнем по порядку. Во-первых, скажите мне, что произошло между моей сестрой и ее мужем перед ее приездом сюда и какие причины заставили ее уехать из Санто-Доминго?

– Вы знаете, ваше сиятельство, графа де Безар-Суза, мужа вашей сестры и моего господина. Этот вельможа не очень разговорчив, но добр и искренне привязан к своей жене. Он исполняет каждое ее желание и дает ей возможность жить, как она захочет, никогда не позволяя себе ни малейшего замечания на этот счет. На Эспаньоле графиня жила в полном одиночестве, постоянно удаляясь в свои комнаты, куда входили только ее горничная, духовник и доктор. Граф посещал ее каждое утро и каждый вечер, оставался с ней около получаса, разговаривал о посторонних предметах, после чего уходил.

– Да! Такая жизнь сестры кажется мне довольно однообразной… И долго так продолжалось?

– Несколько месяцев, ваше сиятельство, и, без сомнения, продолжалось бы и дальше, если бы не одно происшествие, о котором никто, кроме меня, не знает и которое побудило ее приехать сюда.

– Ага! Какое же это происшествие?

– Однажды, ваше сиятельство, в гавань Санто-Доминго пришел наш испанский корабль. Когда он проходил мимо островов, на него напали негодяи, от которых он лишь чудом сумел уйти, захватив, правда, многих из них.

– А, постойте! – вскричал граф. – Прежде чем продолжить, объясните мне, кто эти негодяи, о которых беспрестанно говорят и которых никто не знает? Вы знаете, о ком идет речь?

– Знаю, ваше сиятельство.

– Наконец-то, – радостно воскликнул граф, – я добьюсь, чего хочу! Ведь вы мне объясните, не правда ли?

– Буду очень рад, ваше сиятельство.

– Говорите, я слушаю.

– О! Говорить тут долго не придется, ваше сиятельство.

– Тем хуже.

– Но думаю, это будет интересно.

– Тем лучше! Говорите скорее.

– Эти негодяи – французские и английские авантюристы, дерзость которых превосходит все мыслимые пределы. Эти негодяи прячутся среди скал, мимо которых проходят наши суда, – а они поклялись вести против нас войну на уничтожение. Они подплывают на жалких пирогах, до половины наполненных водой, к нашему кораблю, захватывают его и уводят с собой. Ущерб, наносимый ими нашему флоту, неизмерим. Каждый корабль, на который они нападут, можно считать, за весьма редким исключением, погибшим.

– Черт побери! Черт побери! Это очень серьезно!.. И неужели ничего не предпринималось для того, чтобы очистить море от этих мерзавцев?

– Извините, ваше сиятельство, адмирал дон Фернандо Толедо по приказу короля напал на остров Сент-Кристофер, их притон, захватил кого смог и камня на камне не оставил от их главного гнезда.

– Ага! – сказал граф, потирая руки. – Это славно!

– Нет, ваше сиятельство, и вот по какой причине. Изгнанные, но не уничтоженные, пираты рассыпались по другим островам. Некоторые возвратились на Сент-Кристофер, но большая часть имела дерзость найти себе приют на самой Эспаньоле.

– Да, но их прогнали, я надеюсь?

– По крайней мере, пытались, ваше сиятельство, но все безуспешно. Они засели в противоположной части острова, успешно сопротивляясь всем силам, посланным против них. Часто из осажденных они превращаются в осаждающих, даже подбираются к испанской границе, жгут, грабят, опустошают все, что попадется на их пути, и весьма успешно, потому что они внушают панический страх нашим солдатам. Как только те видят или слышат их – бегут без оглядки. Дошло до того, что граф Безар, наш губернатор, вынужден был отнять у отрядов, называющихся полусотнями и защищающих наши границы, все ружья и вооружить их кольями.

– Как – отнял у них ружья?! Для чего же? Боже мой! Это же безумие!

– Однако это легко объяснить, ваше сиятельство: солдаты так боятся пиратов, что, опасаясь встречи с ними, нарочно стреляют из ружей, чтобы уведомить их о своем присутствии и, таким образом, вынудить их удалиться. А пираты, узнав местонахождение солдат, отправляются грабить другие места, в уверенности, что там им никто не помешает[17].

– Просто невероятно!.. И вы тоже боитесь их посещения?

– Здесь они еще не были. Однако все-таки надо остерегаться.

– Я одобряю подобную осторожность… Но вернемся теперь к вашему рассказу, который я прервал, чтобы узнать от вас эти драгоценные сведения. Вы говорили, что испанский корабль пришел в бухту Санто-Доминго и привез на своем борту нескольких пиратов, захваченных в плен.

– Да, ваше сиятельство… Надобно вам сказать, что пиратов, взятых в плен, вешают.

– Очень благоразумная мера.

– В ожидании казни пиратов посадили в тюрьму, и фра Арсенио должен был примирить их с небесами.

– Да-а, трудная обязанность. Но кто такой этот фра Арсенио?

– Фра Арсенио – духовник графини.

– А, прекрасно! Продолжайте.

– Представьте себе, ваше сиятельство, что эти пираты – люди очень набожные, они никогда не нападают на корабль, не помолившись Господу Богу. Следовательно, фра Арсенио не составило особого труда исполнить свои духовные обязанности. Губернатор решил, что в назидание другим этих пиратов повесят на испанской границе. Их вывели из тюрьмы крепко связанными и провезли на повозках под усиленным конвоем по городу. Население осыпало их гневными проклятиями и угрозами. Но пираты не обращали никакого внимания на это проявление народной ненависти. Их было пятеро. Все они были молодыми и сильными. Вдруг в ту минуту, когда повозки, с трудом прокладывавшие себе дорогу сквозь густую толпу, поравнялись с губернаторским дворцом, все эти пираты вскочили, спрыгнули на землю и с громкими криками бросились во дворец. Обезоружив караул, они проникли внутрь и заперли за собой двери. Осталось неизвестным, каким образом им удалось освободиться от оков. Толпа оцепенела при виде такого безумного поступка, но скоро к солдатам вернулось мужество, и они решительно бросились ко дворцу. Пираты встретили их ружейными выстрелами. Разгорелась ужасная битва… Наши солдаты оказались в крайне невыгодном положении, так как являлись отличной мишенью для невидимого врага, славившегося к тому же своим искусством стрельбы. Два десятка мертвых и столько же раненых солдат осталось лежать на земле. Испанцы не решались продолжать эту бойню… Скоро, предупрежденный о том, что происходит, в сопровождении своих офицеров прибыл губернатор. К счастью для него, он отсутствовал, когда захватили его дворец, но графиня была дома, и граф с ума сходил при мысли, что она могла попасть в руки этих негодяев. Он приказал им сдаться. Они ответили залпами. Несколько человек рядом с губернатором были убиты, а сам он слегка ранен.

– Дерзкие негодяи! – прошептал граф. – Надеюсь, что их повесили…

– Нет, ваше сиятельство. Два часа сражались они со всеми военными силами города и в конце концов предложили капитуляцию, которая и была принята.

– Как! – вскричал граф. – Принята?! О! Это уж чересчур!

– Однако это истинная правда, ваше сиятельство. Они угрожали, что если им не дадут свободно покинуть город, то они взорвут дворец вместе с собой, предварительно перерезав всех пленников, находившихся в их власти, и первой – графиню. Губернатор рвал на себе волосы от бешенства, а пираты только смеялись.

– Но это же не люди! – вскричал граф, в гневе топнув ногой.

– Я вам и говорил, что это не люди, а демоны. Офицеры уговорили графа согласиться на капитуляцию. Пираты потребовали, чтобы улицы очистили от толпы, велели привести лошадей для себя, для графини и одной ее горничной, намереваясь держать их заложницами до тех пор, пока не окажутся в безопасности, и покинули дворец хорошо вооруженные, уводя с собой мою бедную госпожу, дрожавшую от страха и походившую скорее на мертвую, чем на живую. Пираты не торопились: они шли шагом, смеялись и разговаривали между собой, оборачиваясь и даже останавливаясь иногда, чтобы окинуть взглядом толпу, которая следовала за ними на почтительном расстоянии. Таким образом они покинули город. Обещание свое они добросовестно выполнили: через два часа графиня, с которой обращались чрезвычайно вежливо, вернулась в Санто-Доминго, провожаемая до дворца восклицаниями и радостными криками людей, которые уже считали ее погибшей. Через день граф приказал проводить мою госпожу сюда, в этот дом, куда доктора предписали ей переехать на некоторое время, чтобы отдохнуть от ужасных волнений, которые она, без сомнения, испытала за то время, пока находилась во власти разбойников.

– Я надеюсь, здесь, после вашего переезда, не случилось ничего необыкновенного.

– Случилось, ваше сиятельство. Вот почему я вам говорил вначале, что мне известно о происшествии, изменившем образ жизни моей госпожи. Один из пиратов имел с ней продолжительный разговор. Я присутствовал при этом разговоре. Правда, находился довольно далеко и не мог слышать, что он ей сказал, но зато все видел и могу судить о впечатлении, которое этот разговор произвел на нее. Я последовал за моей госпожой, решив не оставлять ее и помочь ей, если будет нужно, даже ценой собственной жизни.

– Вы добрый слуга, Бирбомоно, благодарю вас.

– Я только исполнял свой долг, ваше сиятельство… Как только разбойники оставили ее одну, я приблизился к моей госпоже и проводил ее в город. Через несколько дней после нашего приезда сюда моя госпожа переоделась в мужскую одежду и тайно вышла из дома в сопровождении меня и фра Арсенио, который не хотел ее оставлять. Она привела нас на берег, к бухте, где уже ждал один пират. Этот человек опять имел продолжительный разговор с моей госпожой, потом, посадив нас в пирогу, отвез на испанскую бригантину, дрейфующую у берега. После я узнал, что эта бригантина была нанята фра Арсенио по приказанию моей госпожи. Как только мы поднялись на судно, оно вышло в открытое море. Пират вернулся на берег в своей пироге.

– Что за сказки ты мне рассказываешь, Бирбомоно!

– Сеньор, я говорю вам чистую правду, как вы меня и просили, ничего не прибавляя и не убавляя.

– Хорошо, я тебе верю, но все это так невероятно…

– Умолкнуть мне, ваше сиятельство, или продолжать мой рассказ?

– Продолжай, черт побери! Может быть, среди всего этого хаоса блеснет какой-нибудь свет.

– Наша бригантина начала лавировать между островами, рискуя попасть в руки разбойников, но каким-то непостижимым образом сумела пройти незаметно, так что через неделю мы добрались до острова, имеющего форму горы и называющегося, кажется, Невис, отделенного только узким каналом от острова Сент-Кристофер.

– Но вы сами мне сказали, что Сент-Кристофер – притон пиратов?

– Точно так, ваше сиятельство… Бригантина якорь не бросала, а только спустила шлюпку. Мою госпожу, монаха и меня посадили в эту шлюпку и повезли к острову. Только, поставив свою крошечную ножку на берег, графиня обернулась ко мне и взглядом приказала оставаться в шлюпке. «Вот письмо, – сказала она, подавая мне бумагу, – ты доставишь это письмо на Сент-Кристофер, отыщешь там знаменитого пирата, которого зовут Монбар, и отдашь ему письмо в собственные руки. Ступай, я полагаюсь на твою верность». Что я должен был делать? Повиноваться, не так ли, ваше сиятельство? Матросы в шлюпке, как будто зная, куда надо меня везти, пристали к острову Сент-Кристофер. Мне удалось встретиться с Монбаром и отдать ему письмо, после чего я скрылся. Ожидавшая шлюпка доставила меня на Невис. Сеньора поблагодарила меня. На закате солнца Монбар приехал на Невис и разговаривал около часа с монахом, пока донья Клара пряталась в палатке. Потом он ушел. Через несколько минут графиня и фра Арсенио возвратились на бригантину, которая так же благополучно отвезла нас на Эспаньолу. Монах остался во французской части острова, по какой причине, я не знаю. Графиня и я вернулись сюда и живем здесь вот уже десять дней.

– Что дальше? – спросил граф, когда мажордом замолчал.

– Это все, ваше сиятельство, – ответил Бирбомоно. – С тех пор донья Клара оставалась безвыходно в своих комнатах и ничто не нарушало однообразия нашей жизни.

Некоторое время граф сидел молча, потом встал, с волнением прошелся по комнате и, обернувшись к Бирбомоно, сказал:

– Хорошо, мажордом, благодарю вас. Никому ни слова обо всем происшедшем. Ступайте и помните, что никто в доме не должен подозревать о нашем разговоре.

– Я буду нем, ваше сиятельство, – заверил его мажордом и после почтительного поклона удалился.

– Очевидно, за всем этим кроется какая-то ужасная тайна, – прошептал, оставшись один, молодой человек, – и сестра наверняка желает, чтобы я разделил эту тайну с ней! Боюсь, что я попался в ловушку. Не лучше ли мне было оставаться в Санто-Доминго?..

Глава XXII По дорогам

На другой день донья Клара если и не совершенно оправилась от волнения, испытанного накануне, то, по крайней мере, находилась в состоянии более удовлетворительном, чем ожидал ее брат после обморока, свидетелем которого стал.

Ни брат, ни сестра ни словом не обмолвились о вчерашнем разговоре. Донья Клара хотя и была очень бледна и слаба, но выглядела веселой и даже, опираясь на руку графа, немного прогулялась по саду. Но брат не обманывался. Он понял: сестра жалеет о том, что говорила с ним слишком откровенно, и теперь старается скрыть свое истинное душевное состояние. Однако он не показывал виду, что догадался. И, когда сильная дневная жара немного спала, выразил намерение осмотреть окрестности, желая тем самым дать сестре возможность побыть одной. Взяв ружье, он отправился верхом в сопровождении мажордома, вызвавшегося служить ему проводником. Донья Клара не удерживала его. Напротив, она была рада представившейся на несколько часов свободе.

Молодой человек скакал с лихорадочным нетерпением. Он сам себе не мог объяснить причину волнения, в котором находился. Он был эгоистом, но принимал живейшее участие в несчастье сестры. Ее кроткая покорность обстоятельствам невольно трогала его сердце. Он был бы рад подарить хоть сколько-нибудь радости ее душе, разбитой горем.

Странный рассказ мажордома беспрестанно приходил ему на память и в высшей степени подстрекал его любопытство. Однако дон Санчо не хотел тревожить сестру расспросами о непонятных сторонах этого рассказа или даже намекать ей на то, что ему известно о ее общении с флибустьерами острова Сент-Кристофер.

Граф скакал с мажордомом по равнине, охотился и болтал о посторонних предметах, но никак не мог выкинуть из головы его рассказ. Внезапно он обернулся к своему проводнику.

– Кстати, – заметил он как бы невзначай, – я еще не видел духовника моей сестры. Как, вы сказали, его звать?

– Фра Арсенио, ваше сиятельство, францисканец.

– И где же он?

– Я уже говорил вам вчера, ваше сиятельство.

– Может быть, но у меня все так перемешалось в голове, – возразил граф с притворным равнодушием, – и я не помню, что именно вы мне говорили. Вы обяжете меня, если повторите.

– Пожалуйста, ваше сиятельство. Фра Арсенио оставил нас в ту минуту, когда мы приехали сюда, и с тех пор не показывался.

– Странно… И донью Клару, кажется, вовсе не тревожит его продолжительное отсутствие?

– Не тревожит, ваше сиятельство. Сеньора ничего не говорит о фра Арсенио и даже не осведомилась, вернулся ли он.

– Все это очень странно, – пробормотал молодой человек. – Что значит это таинственное исчезновение?

Граф прервал разговор и опять занялся охотой. Прошло уже несколько часов с тех пор, как они выехали, и теперь оказались довольно далеко от дома. Солнце клонилось к горизонту. Граф хотел уже возвращаться, когда вдруг из леса, от которого всадники были отделены только кустами, послышался треск ломаемых ветвей и несколько быков выскочили на равнину, преследуемые или, лучше сказать, подгоняемые десятком собак, которые выли от бешенства. Быки, штук семь или восемь, промчались как ураган мимо лошади графа, которая от неожиданности так испугалась, что застыла на месте. Свирепые животные, преследуемые собаками, вдруг резко развернулись и бросились обратно в лес. Но в эту минуту раздался выстрел, и один бык, пораженный в голову, упал на землю. В то же мгновение из леса вышел человек и направился к лежащему неподвижно быку, полускрытому высокой травой. Этот человек, по-видимому, не замечал испанцев, он шел большими шагами, на ходу заряжая длинное ружье, из которого сделал такой искусный выстрел. Все произошло очень быстро. Дон Санчо не успел опомниться от удивления, когда мажордом наклонился к нему и голосом, прерывающимся от страха, шепнул:

– Ваше сиятельство, вы хотели видеть пирата. Рассмотрите же хорошенько этого человека, это – пират.

Дон Санчо был не робкого десятка. Когда первое удивление прошло, он полностью овладел собой, медленно и хладнокровно подъехал к незнакомцу и с любопытством стал его рассматривать.

Незнакомец был молодой человек среднего роста, стройный, крепкого сложения. Черты его правильного, энергичного и довольно красивого лица дышали смелостью и умом. Долгое воздействие холода, зноя, дождя и солнца придало его лицу коричневый оттенок. Борода его была коротко подстрижена.

Костюм пирата не отличался изысканностью: он состоял из двух рубах, панталон и камзола из толстого полотна, покрытого пятнами крови и грязи до такой степени, что невозможно было понять его первоначальный цвет. На незнакомце был кожаный пояс, с которого свисали с одной стороны чехол из крокодиловой кожи, в котором находились четыре ножа и штык, а с другой стороны – большая тыква-горлянка, наполненная порохом и заткнутая воском, и кожаный мешок с пулями. Через плечо его была перекинута свернутая маленькая палатка из тонкого полотна. Обувь пирата состояла из сапог, сшитых из невыделанной воловьей шкуры. Длинные волосы, подвязанные кожаным ремешком, выбивались из-под его шапки. По характерной форме ружья, дуло которого имело четыре с половиной фута длины, легко было установить, что оно изготовлено в Дьеппе оружейным мастером Бражи, который вместе с мастером Желеном из Нанта владел монополией на производство оружия для авантюристов.

Во всем облике этого человека сквозило нечто величественное и страшное. Инстинктивно чувствовалось, что находишься лицом к лицу с сильной натурой, с личностью избранной, привыкшей полагаться только на себя, которую никакая опасность, как бы велика она ни была, не должна ни удивлять, ни страшить.

Подходя к быку, пират искоса бросил взгляд на охотников. Потом, уже не обращая на них внимания, он свистнул собакам, которые тотчас же бросили преследовать быков, послушно вернулись и встали рядом с хозяином. Вынув нож из чехла, он принялся сдирать шкуру с быка, лежащего у его ног. В эту минуту граф и подъехал к нему.

– Кто вы такой и что тут делаете? – спросил он резко.

Буканьер поднял голову, насмешливо взглянул на человека, который разговаривал с ним таким повелительным тоном, и, презрительно пожав плечами, ответил:

– Кто я? Вы видите, я – буканьер. Что я делаю? Сдираю шкуру с быка, которого убил. Что еще?

– Но по какому праву вы позволяете себе охотиться на моих землях?

– А-а! Эти земли принадлежат вам? Очень рад. Видите ли, я охочусь здесь потому, что мне так нравится. А если это не нравится вам, то мне очень жаль.

– Что это значит? – спросил граф надменно. – Каким тоном осмеливаетесь вы говорить со мной?

– Тоном, который меня, в общем-то, устраивает, – отвечал буканьер, приосанясь. – Езжайте-ка своей дорогой и послушайтесь доброго совета: если вы не хотите, чтобы через пять минут ваш роскошный камзол обагрился кровью, не мешайте мне заниматься своим делом и не проявляйте интереса к моей особе, тогда и я не стану интересоваться вами.

– Как бы не так! – запальчиво ответил молодой человек. – Земля, на которой вы распоряжаетесь так дерзко, принадлежит моей сестре, донье Кларе Безар! Я не позволю, чтобы здесь своевольно хозяйничали такие негодяи, как вы. Убирайтесь сию же минуту, а не то…

– А не то? – повторил буканьер, и в глазах его сверкнули молнии. Мажордом, предчувствуя недоброе, благоразумно стал за спиной своего господина.

Граф бесстрастно стоял перед буканьером, решив дать немедленный отпор, если увидит малейшее подозрительное движение. Против всякого ожидания грозный взгляд авантюриста почти тотчас же стал спокойным, черты его лица приняли беззаботное выражение, и он ответил тоном почти дружелюбным:

– Эй! Чье это имя вы сейчас произнесли, позвольте вас спросить?

– Владелицы этих земель.

– Это понятно, – улыбаясь, сказал авантюрист. – Но как ее зовут? Пожалуйста, повторите.

– Извольте, – откликнулся молодой человек презрительно, так как ему показалось, что его противник уклоняется от ссоры, грозившей разгореться между ними. – Я произнес имя доньи Клары де Безар-Суза…

– И прочее, и прочее, – смеясь, перебил авантюрист. – У этих чертей-испанцев есть имена на каждый день в году. Ну-ну, не сердитесь, молодой петушок, – прибавил он, заметив, что отпущенное им замечание заставило графа покраснеть. – Мы с вами, быть может, более близки к соглашению, чем вы полагаете. Что вы выиграете в битве со мной? Ничего! А потерять можете, напротив, многое.

– Я вас не понимаю, – сухо заметил молодой человек. – Извольте объясниться.

– Это сделать недолго, вот увидите, – продолжал незнакомец, все так же улыбаясь.

Он обернулся к лесу, приложил руку к губам и закричал:

– Эй, Олоне!

– Здесь! – тотчас ответил человек из глубины леса.

– Подойди сюда! – продолжал буканьер. – Кажется, тут найдется кое-что по твоему вкусу.

– Ага! – отвечал Олоне, все еще невидимый. – Посмотрим!

Молодой граф не знал, что и думать о таком повороте событий. Он опасался грубой шутки со стороны этих полудикарей. Он не знал, дать ли волю гневу, кипящему внутри него, или терпеливо ждать, что произойдет дальше. Но что-то заставляло его сдерживаться и действовать осторожно. Он чувствовал, этот человек, скорее всего, не имеет никакого злого умысла, а его манера держаться хотя резкая и грубая, однако вполне дружелюбная.

В эту минуту показался Олоне, одетый так же, как буканьер. Не обращая внимания на испанцев, он спросил, что случилось, и бросил на траву шкуру дикого быка, которую нес на плече.

– Кажется, ты мне говорил, что Дрейф прислал тебе с Прыгуном записку сегодня утром? – продолжал буканьер.

– Это правда, Польтэ, я говорил тебе об этом, – отвечал тот. – Мы даже условились, что поскольку тебе хорошо известны здешние края, то ты отведешь меня к особе, которой я должен вручить этот дьявольский листок бумаги.

– Ну, если хочешь, ты можешь сейчас же исполнить данное тебе поручение, – продолжал Польтэ, указывая на дона Санчо. – Вот родной брат этой особы.

– Как! – воскликнул Олоне, устремив внимательный взгляд на молодого человека. – Этот красивый щеголь?

– Да, по крайней мере, он утверждает, что это так. Ты знаешь, эти испанцы такие лгуны, что на их слово никак нельзя положиться.

Дон Санчо покраснел от негодования.

– Что дало вам повод сомневаться? – вскричал он.

– До сих пор ничего, и потому я говорю не о вас, а обо всех испанцах вообще.

– Итак, – спросил Олоне, – вы брат доньи Клары Безар, владелицы дома Дель-Ринкон?

– Еще раз повторяю, что я ее брат.

– А чем вы мне это докажете?

Молодой человек пожал плечами:

– Мне все равно, верите вы мне или нет.

– Может быть, но для меня очень важно знать наверняка. Мне дали записку к этой даме, и я должен точно исполнить поручение.

– Отдайте же мне эту записку, я сам ее отвезу.

– Почему вы так решили? – спросил Олоне с насмешкой. – Так я вам и отдал это письмо ни с того ни с сего.

Он громко расхохотался, и Польтэ последовал его примеру.

– Эти испанцы не сомневаются ни в чем, – заметил буканьер.

– Так убирайтесь же к черту с вашей запиской! – вскричал с гневом молодой человек. – Какое мне дело до всего этого!

– Полно, полно, не сердитесь, черт побери! – примирительным тоном произнес Олоне. – Может быть, есть способ все устроить ко всеобщему удовольствию. Я не так темен, как кажусь, и намерения у меня самые благие, я только не хочу быть обманут, вот и все.

Молодой человек, несмотря на очевидное отвращение, которое внушали ему авантюристы, понимал, что они нужны ему: письмо могло быть очень важным, и сестра, конечно, никогда не простила бы ему необдуманный поступок.

– Ну, говорите же, – сказал он, – только поскорее, время идет, я далеко от дома и хочу возвратиться до заката солнца, чтобы не тревожить сестру понапрасну.

– Какой любящий брат! – продолжал Олоне с иронической улыбкой. – Вот что я вам предлагаю: скажите вашей сестре, что слуге Монбара поручено передать ей письмо и что если она хочет получить его, то пусть придет сама.

– Как? Сама придет куда?

– Сюда, конечно! Мы с Польтэ хотим устроить здесь букан и будем ждать донью Клару весь завтрашний день. Мне кажется, я предлагаю вам очень простой и легкий способ.

– И вы думаете, – отвечал граф с иронией, – что моя сестра согласится на свидание, назначенное презренными авантюристами? Полно, вы с ума сошли!

– Я ничего не думаю, а делаю предложение, которое вы можете принять или отвергнуть, вот и все. Что касается письма, то она получит его, если приедет за ним сама.

– Почему бы вам не отправиться к ней вместе со мной? Это, кажется, было бы гораздо проще.

– Может быть, я вначале так и собирался поступить, но потом передумал. Теперь сами решайте, что вам делать.

– Моя сестра слишком уважает себя, чтобы решиться на такой поступок. Я заранее уверен, что она с негодованием откажется.

– А может быть, вы ошибаетесь, господин щеголь, – сказал Олоне с лукавой улыбкой. – Кто может знать, что думают женщины?

– Чтобы прекратить разговор, и так уже слишком затянувшийся, я сообщу ей то, о чем вы просите. Но не скрою, что я буду ее отговаривать всеми возможными способами.

– Делайте что хотите, это меня не касается. Но знайте: если она захочет приехать сюда, то никакие ваши рассуждения ее не удержат.

– Посмотрим.

– Не забудьте сказать ей, что письмо от Монбара.

Во время всего разговора, казалось не слишком его интересовавшего, Польтэ с беззаботностью, присущей буканьерам, срезал ветви и делал колья для палатки, чтобы остаться в ней на ночь.

– Вы видите, – продолжал Олоне, – мой товарищ уже принялся за работу. Прощайте же, до завтра. Мне некогда разговаривать. Надо помочь ему сделать букан.

– Помогайте сколько хотите, но я убежден: вы напрасно рассчитываете на успех поручения, которое я принимаю на себя.

– Посмотрим. Да! Еще одно слово! Смотрите, чтобы никакого предательства!

Молодой человек не удостоил их ответом, он презрительно пожал плечами, повернул свою лошадь и в сопровождении мажордома галопом помчался к дому. Отъехав на некоторое расстояние, он оглянулся: палатка уже была натянута, и оба буканьера деятельно занимались буканом, мало заботясь об испанцах, которые, без сомнения, могли находиться поблизости.

Дон Санчо продолжал в задумчивости двигаться по направлению к дому.

– Вот, ваше сиятельство, – заметил мажордом, – вы видели пиратов, что вы теперь о них думаете?

– Это люди грубые, – отвечал граф, печально качая головой, – да, грубые и неукротимые, но чистосердечные и по-своему честные.

– Да-да, вы правы, ваше сиятельство, вот почему они каждый день продвигаются все дальше и дальше, и если позволить, я боюсь, им скоро будет принадлежать весь остров!

– О! До этого дело еще не дошло, – сказал граф с усмешкой.

– Извините меня, ваше сиятельство, если я спрошу вас: намерены ли вы говорить сеньоре об этой встрече?

– Хотел бы я не говорить. Но, судя по тому, что вы рассказали о том, что происходило между моей сестрой и этими людьми, мое молчание может иметь последствия, очень важные для нее. Думаю, надо прямо сказать ей обо всем. Ей лучше меня знать, как поступить.

– Полагаю, вы правы, ваше сиятельство. Для сеньоры содержимое этого письма может оказаться очень важным.

– Наконец-то мы приехали, слава богу!

Когда они подъезжали, уже настала ночь. С удивлением заметили они необычное движение около дома. Огни, зажженные в долине, отбрасывали яркий свет в темноте. Приблизившись, граф понял, что огни эти разведены солдатами, которые расположились на бивак. Доверенный слуга ожидал приезда графа, тотчас взял его лошадь под уздцы и подал ему несколько писем. А затем просил графа пожаловать к сеньоре, сказав, что она ждет его с нетерпением.

– Что здесь происходит? – осведомился дон Санчо.

– Две полусотни прибыли сюда на закате, ваше сиятельство, – отвечал слуга.

– Так! – сказал он, слегка нахмурив брови. – Скажите сестре, что я сейчас буду.

Слуга поклонился и побежал выполнять поручение. Молодой человек спрыгнул с лошади и вслед за слугой отправился в комнату доньи Клары, раздумывая над неожиданным появлением войск в месте, где, по-видимому, всегда царило спокойствие.

Глава XXIII Запутанный клубок

Вернемся же теперь к персоне, игравшей до сих пор весьма второстепенную роль в нашей истории. Теперь, как это часто случается, персона эта должна занять на некоторое время место в первом ряду. Мы говорим о графе доне Стенио де Безар-Суза, испанском гранде, губернаторе острова Эспаньола и муже доньи Клары Пеньяфлор.

Граф дон Стенио де Безар-Суза был настоящий испанец времен Карла V, сухой, жеманный, спесивый, самонадеянный, всегда говоривший свысока, если вообще удостаивал кого-либо разговором. И не по недостатку ума – он вовсе не был глуп, – а из лености и презрения к другим людям, на которых он никогда не смотрел иначе как прищурившись и презрительно выпятив губу. Высокий, хорошо сложенный, с благородными манерами и весьма изящными чертами лица, граф, несмотря на свою неразговорчивость, был одним из самых интересных мужчин при испанском дворе, а ведь их в то время было немало. Женился он на донье Кларе по расчету и из честолюбия. Но постепенно, любуясь очаровательным личиком женщины, ставшей его женой, видя ее кроткий взгляд, слыша мелодичный звук ее голоса, он влюбился в нее до безумия. Как у всех людей, привыкших держать в себе свои чувства, страсть его к донье Кларе приняла весьма внушительные размеры. Особенно потому, что была безответна. Дон Стенио весьма скоро убедился, что чувство его никогда не будет разделено той, кем оно было внушено. Все знаки внимания дона Стенио его жена отвергала так решительно, что у него отпало желание оказывать их.

Как и все отвергнутые любовники, граф, будучи ко всему еще и законным мужем – обстоятельство достаточно обидное для личности, слишком ослепленной своими достоинствами, чтобы приписывать неудачу себе лично, – стал искать счастливого соперника, который отнял у него сердце жены. Конечно, графу не удалось найти этого соперника, существовавшего только в его воображении. Что, впрочем, подало повод к еще более свирепой ревности.

В ревности графа не было ничего испанского, так как вообще испанцы, что бы о них ни говорили, не заражены этой глупой болезнью. Граф ревновал, как итальянец. И эта ревность заставляла его страдать еще больше потому, что он не мог выказать ее. Боясь насмешек, он был вынужден старательно прятать ревность в своем сердце.

Граф обрадовался, когда после женитьбы на донье Кларе, о замужестве которой с де Бармоном он ничего не знал, его тесть герцог Пеньяфлор был назначен вице-королем Новой Испании и дал ему место губернатора на острове Эспаньола. Граф был уверен, что в Америке его жена, разлученная со своими друзьями и родными, вынужденная подчиняться его влиянию, от скуки и от праздности наконец разделит его любовь или, по крайней мере, не отвергнет ее. Кроме того, на островах он мог не бояться соперничества: местное полудикое население было поглощено страстью, которая оказалась гораздо могущественнее любви, – страстью к золоту.

Увы! Он ошибся и на этот раз. Правда, донья Клара, так же как и в Испании, не давала ему повода для ревности, но навязать ей себя ему так и не удалось. С первого же дня по приезде на Эспаньолу она обнаружила желание жить в уединении, отдавая все время молитве, и граф невольно был вынужден покориться ее неизменной решимости. Он покорился, но его обуяло бешенство, ревность его не погасла, и, если можно употребить это выражение, она тлела под слоем пепла: одной искры было достаточно, чтобы заставить ее вспыхнуть ярко и страшно.

Кроме этого неудовольствия, жизнь, которую граф вел на Эспаньоле, была самого приятного свойства: он властвовал в звании губернатора, видя, что все преклоняются перед его волей, за исключением жены – быть может, единственного существа, которое он желал бы подчинить себе. Он был окружен льстецами и самовластно распоряжался подчиненными. Кроме того, губернаторское звание приносило ему определенный доход, быстро округляя его состояние, которому сумасбродства, совершенные им в молодости, нанесли довольно серьезный урон. Былые бреши он старался восполнить как можно скорее, так чтобы не только их полностью закрыть, но и не дать возможности подозревать, что они когда-нибудь существовали.

Между тем любовь графа не остывала, а, напротив, все усиливалась. Одной страстью он старался искоренить другую. Забота об увеличении состояния научила его терпеливо принимать равнодушие графини. Он даже начал думать, что испытывает к ней только искреннюю дружбу, тем более что донья Клара, со своей стороны, была с ним мила во всем, что не касалось его страсти к ней. Она интересовалась или, по крайней мере, делала вид, будто интересуется торговыми махинациями, в которые пускался граф – по примеру своих предшественников – под чужим именем. Иногда она даже, обладая той верностью суждений, которая свойственна женщинам, чье сердце свободно, давала мужу превосходные советы относительно дел весьма скользких, чем граф пользовался, приписывая потом всю славу себе.

Все снова изменил эпизод с флибустьерами, рассказанный мажордомом дону Санчо Пеньяфлору. Невероятное противостояние пяти человек целому городу, борьба, из которой эти пятеро вышли победителями, возбудила в графе ярость. Масло в огонь подлило и то, что флибустьеры, оставляя город, увели с собой графиню в качестве заложницы. Граф понял, что он обманывался, считая, будто его любовь и ревность угасли. За те два часа, которые графиня отсутствовала, граф вынес нестерпимую пытку. Его мучения усиливало то, что ярость его была бессильна, а мщение невозможно, по крайней мере в тот момент. Тогда-то граф и поклялся в неумолимой ненависти к флибутьерам и дал себе слово вести с ними войну не на жизнь, а на смерть.

Благополучное возвращение графини, с которой авантюристы обращались с величайшим уважением все время, пока она находилась в их власти, успокоило бешенство графа как мужа. Но оскорбление, нанесенное ему как губернатору, было слишком серьезно для того, чтобы он отказался от мести. С этой минуты всем командирам полусотен были отправлены самые строгие приказания удвоить бдительность и преследовать авантюристов всюду, где они их встретят. Были организованы новые полусотни из смелых и решительных людей. Авантюристов, которых удалось захватить, безжалостно повесили. Тишина восстановилась, спокойствие и доверие колонистов, на время поколебленные, вернулись, и все пошло обычным порядком.

Графиня выразила желание поправить свое здоровье, проведя несколько недель в имении Дель-Ринкон, и граф, которому доктор сообщил об этом ее желании, нашел его весьма естественным. Он спокойно смотрел на отъезд жены, убежденный, что в том месте, куда она отправляется, ей не будет угрожать никакая опасность и что эта снисходительность с его стороны будет оценена ею. Итак, она уехала, взяв с собой только нескольких слуг и доверенных невольников, радуясь, что избавится на некоторое время от тягостной жизни, которую она вела в Санто-Доминго, и замышляя смелый план, исполнение которого мы видели.

Через час после отъезда дона Санчо Пеньяфлора в Дель-Ринкон дон Стенио заканчивал свой завтрак и уже собирался направиться в спальню отдохнуть, когда ему доложили, что какой-то человек, не желавший назвать свое имя, но уверявший, будто губернатор его знает, непременно хочет видеть его, говоря, что желает сообщить чрезвычайно важные сведения.

Минута для того, чтобы просить об аудиенции, была выбрана неудачно: графу хотелось спать. Он ответил, что, как бы ни были важны эти сведения, он не считает их настолько важными, чтобы пожертвовать отдыхом. Он велел передать, что будет свободен только в четыре часа, и если незнакомец придет в это время, то он его примет. Потом граф встал и направился в спальню, бормоча:

– Прости, Господи! Если верить всем этим мошенникам, не будешь иметь ни минуты покоя.

Он преспокойно растянулся на кровати, закрыл глаза и заснул. Сон графа продолжался три часа. Эти часы впоследствии привели к ряду очень важных и запутанных обстоятельств.

Проснувшись, дон Стенио не вспомнил о незнакомце: его часто отвлекали по пустякам люди, уверяющие, будто должны сообщить ему важные сведения.

В ту минуту, когда он входил в залу, где обычно давал аудиенции и где теперь было совершенно пусто, слуга, прежде докладывавший о незнакомце, явился снова.

– Что тебе нужно? – спросил его губернатор.

– Ваше сиятельство, – ответил слуга, почтительно поклонившись, – этот человек опять пришел.

– Какой человек? – спросил граф.

– Тот же, который приходил утром.

– А-а! Ну и чего же он хочет? – продолжал граф.

– Он хочет, чтобы вы приняли его. Он говорит, что должен сообщить вам очень важные вещи.

– Ага! Очень хорошо! Помню. Это тот самый, о котором ты докладывал мне утром?

– Тот самый, ваше сиятельство.

– Как его зовут?

– Он желает сказать свое имя только вашему сиятельству.

– Гм! Не нравятся мне эти предосторожности. Они не предвещают ничего хорошего. Послушай, Хосе, когда он придет, скажи ему, что я не принимаю людей, которые хотят сохранить инкогнито.

– Он уже пришел.

– Так скажи ему это прямо сейчас.

Граф повернулся к слуге спиной. Тот вышел, но через пять минут возвратился.

– Ну? Ты велел ему уйти? – поинтересовался граф.

– Нет, он поручил передать эту карточку вашему сиятельству. Он уверяет, что этой карточки будет достаточно для того, чтобы ваше сиятельство приняли его.

– О-о! – сказал граф. – Это очень любопытно, посмотрим…

Он взял карточку из рук слуги, бросил на нее рассеянный взгляд, потом вдруг вздрогнул, нахмурил брови и, обернувшись к слуге, приказал:

– Проводи этого человека в желтую гостиную. Пусть он подождет там, я сейчас приду. Черт побери! Черт побери! – пробормотал он, оставшись один. – Давно уже этот негодяй не давал о себе знать. Я думал, что его повесили или он утонул. Неужели этот ловкий плут действительно собирается сообщить мне важные известия? Посмотрим…

Выйдя из комнаты, граф торопливо направился в желтую гостиную, где находился человек, приславший ему карточку. Увидев губернатора, он поспешно встал и почтительно поклонился. Граф обернулся к слуге, стоявшему у дверей.

– Меня ни для кого нет дома, – сказал он. – Ступай.

Слуга вышел и тщательно затворил за собой двери.

– Теперь мы остались вдвоем, – произнес граф, опускаясь в кресло и указывая незнакомцу на стул.

– Я жду приказаний вашего сиятельства, – почтительно ответил тот.

– Моих приказаний? Я, кажется, не собирался ничего приказывать.

– Извините, если я позволю себе напомнить вам о некоторых обстоятельствах, которые вы, кажется, забыли.

– Напомните, милейший, я искренне этого желаю. Только я замечу вам, что мое время драгоценно и, кроме вас, еще несколько человек ждут аудиенции.

– Я не стану долго распространяться, ваше сиятельство.

– Этого-то я и хочу. Начинайте.

– Разве ваше сиятельство не помнит, что через несколько дней после происшествия с пиратами вы сказали в минуту гнева, что дадите десять тысяч пиастров за то, чтобы получить любые ценные сведения об авантюристах, об их силах, их планах?

– Действительно, я помню, что говорил это. Дальше?

– Ваше сиятельство дали обещание при мне. Уже несколько раз вы давали мне разные поручения. Когда вы сказали это, то смотрели на меня. Я предположил, что вы обращаетесь именно ко мне, и стал действовать.

– То есть?

– То есть из преданности вашему сиятельству, несмотря на бесчисленные опасности, которым я неминуемо должен был подвергнуться, я решился раздобыть сведения, в которых вы так нуждались, и…

– И вы узнали что-нибудь? – с живостью спросил граф, который до сих пор придавал мало значения словам незнакомца.

– Я узнал многое, ваше сиятельство.

– Неужели! Что же, например?.. Только пожалуйста, – заметил граф, – не повторяйте мне разных пустых слухов, мне прожужжали ими все уши.

– Сведения, которые я буду иметь честь сообщить вашему сиятельству, почерпнуты из верного источника, – я сам отправился за ними в логово авантюристов.

Граф с невольным восхищением взглянул на человека, который не побоялся подвергнуться столь серьезной опасности.

– Я весь превратился в слух, – сказал он. – Говорите, сеньор.

– Ваше сиятельство, – продолжал шпион (теперь мы можем так называть незнакомца). – Я приехал с острова Сент-Кристофер.

– Но ведь именно на этом острове и приютились пираты!

– Совершенно верно, ваше сиятельство. Мало того, я еще и приплыл на их корабле.

– О-о! – воскликнул губернатор. – Расскажите-ка мне об этом, милый дон Антонио, – кажется, так вас зовут?

– Это еще не все, ваше сиятельство, – ответил шпион с улыбкой.

– Разве есть еще что-нибудь? – спросил граф. – Я думал, что вы сообщили мне все.

– Я направил официальное донесение губернатору Эспаньолы, донесение подробное, в котором я не забыл ничего, что могло бы помочь ему защитить остров, вверенный его попечениям.

– Ну?

– Теперь мне остается сообщить графу Безару, если только он пожелает, некоторые сведения, очень интересные для него лично.

Граф устремил на шпиона проницательный взгляд, как будто хотел прочесть, что творится у того в душе.

– Графу Безару? – сказал он с рассчитанной холодностью. – Какое интересное известие можете вы сообщить ему? Как частное лицо я, кажется, не имел никаких дел с пиратами.

– Может быть, ваше сиятельство… Впрочем, я буду говорить только по приказанию вашего сиятельства и, прежде чем объяснюсь, прошу вас простить мне, если то, что я скажу, будет оскорбительно для вашей чести.

Граф побледнел, брови его нахмурились.

– Берегитесь, – сказал он с угрозой, – берегитесь переступить границы дозволенного. Честью моего имени играть нельзя, я никому не позволю запятнать ее.

– Я не имею никакого намерения оскорбить ваше сиятельство, я говорю так только из искреннего расположения к вам.

– Хорошо, я верю. Однако, поскольку честь моего имени касается меня одного, я не признаю ни в ком права касаться ее даже с добрыми намерениями.

– Прошу прощения у вашего сиятельства, но я, видимо, не так выразился. То, что я хочу вам сообщить, относится только к заговору, задуманному против графини, без ее ведома конечно.

– Заговор против графини! – гневно вскричал дон Стенио. – Что вы хотите сказать, сеньор? Я требую, чтобы вы немедленно объяснились!

– Ваше сиятельство, если так, я буду говорить. Графиня, кажется, теперь в окрестностях городка Сан-Хуан?

– Это правда. Но откуда это вам известно, если, по вашим словам, вы приехали в Санто-Доминго только несколько часов назад?

– Я это предполагаю потому, что слышал, как на корабле, на котором я вернулся на Эспаньолу, говорили о свидании, что должно состояться через несколько дней у главаря авантюристов в долине Артибонита.

– О! – вскричал граф. – Ты лжешь, негодяй!

– С какой стати? – холодно заметил шпион.

– Откуда мне знать – из ненависти или, может быть, из зависти.

– Я? – промолвил шпион, пожав плечами. – Полно, ваше сиятельство! Такие люди, как я, шпионы, если уж называть вещи своими именами, подвержены только одной страсти – жажде золота.

– Но то, что вы мне сказали, просто немыслимо! – с волнением возразил граф.

– Кто вам мешает удостовериться, что я говорю правду, ваше сиятельство?

– Это я и сделаю! – вскричал он, с бешенством топнув ногой.

Потом, приблизившись к шпиону, неподвижно стоявшему посреди комнаты, и с яростью посмотрев ему в глаза, граф сказал глухим, прерывающимся от гнева голосом:

– Послушай, негодяй, если ты солгал, ты умрешь!

– Согласен, ваше сиятельство! – холодно ответил шпион. – Ну а если я сказал правду?

– Если ты сказал правду?.. – вскричал граф. – Нет, повторяю, это невозможно!

Увидев быструю улыбку на губах шпиона, граф прибавил:

– Хорошо, если ты сказал правду, сам назначь награду, и, какова бы она ни была, клянусь честью дворянина, ты ее получишь.

– Благодарю, ваше сиятельство, – отвечал шпион, поклонившись. – Я принимаю ваше условие.

Некоторое время граф ходил большими шагами по комнате в сильном волнении, совершенно забыв о присутствии шпиона, что-то прерывисто бормоча, гневно размахивая руками и, по всей вероятности, замышляя зловещий план мщения. Наконец он остановился и сказал:

– Ступай, но не уходи из дворца… Или нет, лучше подожди.

Схватив со стола колокольчик, он громко позвонил. Вошел слуга.

– Позвать сюда субалтерн-офицера[18] и четырех солдат, – приказал граф.

Шпион пожал плечами.

– К чему все эти предосторожности, ваше сиятельство? – с упреком заметил он. – Разве здравый смысл не требует, чтобы я оставался здесь?

Некоторое время граф внимательно смотрел на него, потом движением руки отослал слугу.

– Хорошо, – сказал он, – я полагаюсь на вас, дон Антонио де Ла Ронда. Ждите моих приказаний. Скоро вы мне понадобитесь.

– Я никуда не денусь, ваше сиятельство.

Почтительно поклонившись, он наконец вышел. Оставшись один, граф на несколько минут дал выход так долго сдерживаемому бешенству.

– О, я буду мстить! – вскричал он.

С лихорадочной поспешностью он отдал приказ отправить многочисленные отряды, так чтобы полностью окружить Дель-Ринкон. В долину было отправлено две полусотни под командой решительных и опытных офицеров. Приняв эти меры, граф через час после захода солнца, закутавшись в толстый плащ, вскочил на лошадь и в сопровождении дона Антонио и доверенных офицеров инкогнито выехал из города. Обернувшись к сопровождавшим его офицерам, он приказал глухим голосом:

– Теперь скачите во весь опор. Не бойтесь загнать лошадей, в дороге приготовлена смена.

Он вонзил шпоры в бока своей лошади, захрапевшей от боли, и все помчались вперед с головокружительной быстротой.

– А-а! – восклицал граф, подстегивая свою лошадь, напрягавшую все силы. – Поспею ли я вовремя?

Глава XXIV Пор-Марго

Теперь возвратимся к эскадре флибустьеров, которую мы оставили на пути в Кейе, к месту общего сбора, весьма удачно выбранному, ведь оно находилось поблизости от Санто-Доминго, напротив Черепашьего острова.

Каждый раз, когда авантюристы предпринимали экспедицию, они, по своему обыкновению, брали с собой оружие и съестные припасы только на два дня, потому что по дороге совершали высадки на встречных островах и грабили испанских колонистов, поселившихся там.

Так было и теперь: флибустьеры оставляли за собой длинную полосу огня и крови, безжалостно убивая беззащитных испанцев, которых один вид флибустьеров приводил в ужас. Они захватывали скот и грабили дома, после чего их сжигали.

Первым кораблем, добравшимся до Кейе, был люгер, на котором находились Монбар и Мигель Баск. На следующий день одна за другой спустя несколько часов пришли две бригантины. Они бросили якорь напротив судна командующего эскадрой за два кабельтова от берега. В это время в Кейе жили краснокожие карибы, беженцы с Эспаньолы, откуда их прогнала жестокость испанцев. Они укрылись на этом острове и жили довольно хорошо благодаря плодородной почве и союзу, который они заключили с флибустьерами. Как только три корабля бросили якоря, их окружило множество пирог, на которых карибы привезли разнообразные съестные припасы. Капитан бригантины отпустил на берег большую часть своего экипажа, и другие капитаны последовали его примеру. На судах осталось только самое необходимое количество людей. По знаку адмирала вся команда стала на берегу полукругом, капитаны в первом ряду. Позади стояли карибы, встревоженные этой грозной высадкой, причины которой они не понимали. С беспокойством ожидали они, что будет происходить.

Монбар, держа в одной руке белый флаг, полотнище которого развевалось над его головой, а в другой – шпагу, обвел взором собравшихся.

В одежде весьма легкой, но хорошо вооруженные, с загорелыми лицами, сильные, мужественные, решительные, авантюристы, окружившие своего предводителя, гордо стоявшего перед ними с откинутой головой, представляли собой поразительное зрелище. Их свирепая жестокость не была лишена величия, которое усиливалось благодаря первобытному пейзажу и дополнялось пестрой толпой индейцев, чьи встревоженные лица и характерные позы придавали дополнительный эффект всей сцене. Некоторое время слышался шум морских волн, разбивавшихся о берег, да мрачный ропот толпы. Мало-помалу все стихло, и на берегу воцарилась тишина.

Тогда Монбар начал говорить. Мужественный тон флибустьера очень скоро пленил слушателей, жадно ловивших его слова, которые объясняли цель экспедиции, до сих пор им неизвестную.

– Братья, – сказал он, – матросы, друзья! Настала минута открыть, чего я жду от вашего мужества и вашей преданности общему делу. Вы не наемники, которые за умеренную плату дают себя убивать, как скот, не зная даже, за что они дерутся. Нет, все вы люди с отважным сердцем, натуры избранные. Вы хотите знать цель, к которой идете, и какую выгоду вы получите от ваших усилий. Многие из наших знаменитых товарищей вместе со мной решились напасть на самые богатые владения подлых испанцев, которые думали обесславить нас, заклеймив именем разбойников, и которые при виде наших маленьких пирог разлетаются, словно стая испуганных чаек. Но для того, чтобы мщение наше было полным, для того, чтобы мы успешно завладели богатствами наших врагов, нам надо иметь пункт, достаточно близкий к центру наших действий, чтобы мы могли нападать неожиданно, и достаточно хорошо укрепленный, чтобы все кастильское могущество разбилось о него. Остров Сент-Кристофер расположен слишком далеко. Кроме того, высадка адмирала дона Фернандо Толедо показала нам, что, как мы ни храбры, нам никогда не удастся укрепиться там настолько, чтобы ярость наших врагов стала нам безопасна. Следовательно, надо было найти место более благоприятное, пункт, который легко сделать неприступным. Наши друзья и я принялись за дело. Искали мы долго и настойчиво. Господь в конце концов благословил наши усилия: мы нашли место, лучше которого отыскать невозможно.

Тут Монбар на несколько мгновений замолчал. Словно электрический разряд пробегал по рядам авантюристов, глаза их метали молнии, они сжимали ружья в своих сильных руках, будто с нетерпением ожидая начала обещанной им борьбы. Радостная улыбка прояснила на минуту бледное лицо командующего эскадрой. Потом знаком руки он потребовал внимания.

– Братья, перед нами остров Санто-Доминго. – Он протянул руку к морю. – Санто-Доминго! Прекраснейший и богатейший из всех островов, которыми обладает Испания. На этом острове поселились многие из наших братьев, избежавшие резни на острове Сент-Кристофер. Там они отчаянно сражаются с испанцами, чтобы удержаться на завоеванной ими земле. К несчастью, несмотря на все их мужество, их слишком мало для того, чтобы сопротивляться неприятельским войскам. И если мы не подоспеем на помощь, они скоро будут вынуждены оставить остров. Они позвали нас, мы ответили на зов наших братьев, помочь которым в час опасности предписывает нам честь. Делая доброе дело, мы исполняем план, давно задуманный нами, и находим наконец то неприступное место, которое искали так долго! Вы ведь знаете Черепаший остров, братья. Отделенный только узким каналом от Санто-Доминго, он возвышается, как передовой часовой среди моря. Вот орлиное гнездо, укрепившись на котором мы можем пренебречь бешенством испанцев. На Черепаший остров, братья!

– На Черепаший остров! – вскричали авантюристы, с восторгом размахивая оружием.

– Хорошо! – продолжал Монбар. – Я знал, что вы поймете меня и что я могу на вас положиться. Но прежде чем мы захватим Тортугу, защищаемую только небольшим гарнизоном из двадцати солдат, которые убегут при первой же нашей атаке, нам необходимо помочь нашим братьям на Санто-Доминго сохранить землю, которой они завладели, а также захватить важные гавани, которые станут для нас выгодными местами для сбыта товаров, а кроме того, дадут возможность с легкостью наносить удары по испанцам. Может быть, нам удастся и совсем прогнать их с острова, часть которого они уже потеряли. Завтра мы отправимся в Пор-Марго, там договоримся с буканьерами и соединим наши усилия таким образом, чтобы извлечь из предстоящей экспедиции наибольшую прибыль. Теперь, братья, пусть все экипажи возвращаются на корабли. Завтра на восходе солнца мы бросим якорь у Пор-Марго, а через несколько дней я обещаю вам великие битвы и богатую добычу, которую мы разделим между всеми. Да здравствует Франция, смерть Испании!

– Да здравствует Франция! Смерть Испании! Да здравствует Монбар! – вскричали авантюристы.

– Вперед же, братья, – заключил Монбар. – И не забудьте, что бедные индейцы, жители этого острова, – наши друзья и с ними следует обращаться как с таковыми.

Авантюристы последовали за офицерами и переправились на свои суда в полном порядке. На восходе солнца эскадра снялась с якоря. Разумеется, вся провизия была куплена авантюристами у индейцев за наличные деньги, никто не мог пожаловаться на их пребывание в Кейе. Через несколько часов эскадра вошла в канал, отделяющий Санто-Доминго от Тортуги, и бросила якоря в Пор-Марго. Испанский остров виднелся со всеми своими громадными горами и высокими утесами, вершины которых как будто прятались в небе. А Черепаший остров, покрытый густыми зелеными лесами, казался гигантской корзиной цветов, выросшей из морских глубин.

Как только суда бросили якорь, к люгеру подплыла пирога, в которой сидели три человека. Это были Польтэ, которого мы уже знаем, работник Олоне и Прыгун, карибский вождь. Монбар вышел навстречу гостям, поклонился им и провел их в каюту.

– Милости просим, – сказал он. – Через минуту здесь будут остальные командиры экспедиции, тогда мы поговорим, а пока не угодно ли выпить.

Он приказал слуге принести напитки. Польтэ и Прыгун не заставили себя просить дважды и уселись за стол. Олоне скромно остался стоять, как обязанный работник: он не смел позволить себе стать на равную ногу с авантюристами. В это время в каюту вошел Мигель Баск.

– Адмирал, – сказал он Монбару, – капитаны Дрейк и Жан Давид прибыли, они ждут на палубе.

– Пусть идут сюда, я должен поговорить с ними.

Мигель Баск вышел и через несколько минут вернулся с обоими капитанами. После первых приветствий офицеры налили себе по стакану рома, выпили и сидели в ожидании известий, которые командир собирался им сообщить. Монбар знал цену времени и не заставил себя ждать.

– Братья, – сказал он, – представляю вам Польтэ, о котором все вы, несомненно, уже наслышаны.

Авантюристы поклонились и протянули руки буканьеру. Тот дружелюбно пожал руку каждому.

– Польтэ, – продолжал Монбар, – отправлен к нам в качестве представителя нашими братьями-буканьерами из Пор-Марго и Пор-де-Пе. Пусть он сам объяснит, чего он ждет от нас. Таким образом мы сумеем легче договориться. Прошу, брат, мы вас слушаем.

Польтэ налил себе полный стакан рома и осушил его разом, без сомнения, для того, чтобы мысли в голове прояснились. Потом, после двух-трех громких «гм», он наконец решился заговорить.

– Братья! – сказал он. – Как бы нас ни называли – флибустьеры, буканьеры, – происхождение у нас одно, и все мы искатели приключений. Как честные матросы, мы обязаны помогать и покровительствовать друг другу. Но для того, чтобы это сотрудничество было продолжительным, чтобы ничто не могло ослабить в будущем союз, в который мы вступаем ныне, мы все должны находить истинную выгоду в этом союзе, не правда ли?

– Совершенная правда, – подтвердил Мигель.

– Вот в двух словах суть дела, – продолжал Польтэ. – Мы, буканьеры, живем здесь на виду, точно птицы на ветвях. Нас постоянно преследуют испанцы, гоняясь за нами, как за хищным зверьем. Повсюду, где нас застанут, мы вступаем в неравную, изнуряющую борьбу. Сегодня мы не знаем, будем ли живы завтра, и теряем мало-помалу все, что приобрели. Так дальше продолжаться не может – грядет катастрофа, и с вашей помощью мы надеемся не только отвратить ее, но и никогда впредь не допустить. Захватив слабо защищенный Черепаший остров, вы обеспечите нас надежным убежищем на случай опасности, а себя всегда открытым домом. Но это еще не все: надо укрепить границы наших владений, для того чтобы спокойствие царило в колонии, чтобы торговые корабли не боялись входить в наши гавани и чтобы мы нашли сбыт для кож, копченого мяса и сажи. Границы наши укрепить легко. Для этого надо захватить два пункта: один внутри, который испанцы называют Большой Сан-Хуанской равниной, а мы назвали Большим Дном. Сан-Хуан плохо защищен, и в нем живут только мулаты, люди смешанной крови, с которыми мы легко справимся.

– Это Большое Дно, как вы его называете, пересекает Артибонит? – спросил Монбар, переглянувшись с Олоне.

– Да, – продолжал Польтэ, – а в середине находится имение Дель-Ринкон, принадлежащее, кажется, испанскому губернатору.

– Славно было бы захватить этого человека! – сказал Мигель.

– Вряд ли нам это удастся. Он находится на Санто-Доминго, – заметил Польтэ.

– Может быть… Продолжайте.

– Другой пункт называется Леоган, или, как называют его испанцы, Игуана, то есть ящерица, по форме перешейка, на котором он построен. Владение этой гаванью сделало бы нас властелинами всей западной части острова и позволило бы нам прочно там утвердиться.

– Защищен ли Леоган? – спросил Давид.

– Нет, – ответил Польтэ, – испанцы обрекли его на разрушение, что, впрочем, происходит со всеми поселениями, ведь после истребления туземцев рук для работы на острове не хватает. Мало-помалу испанцы бросают прежде обжитые места и уходят на восток.

– Очень хорошо, – сказал Монбар. – Это все, что вам нужно?

– Да, все, – ответил Польтэ.

– Теперь скажите, брат, что же вы предлагаете?

– Вот что: мы, буканьеры, будем охотиться для вас за дикими быками и кабанами и снабжать провизией ваши корабли по заранее условленной цене, которая не должна превышать половины той цены, которую мы будем спрашивать с иностранных судов, что поведут с нами торги. Мы будем вас защищать, когда на вас нападут, и для больших экспедиций, когда вам понадобятся люди, вы будете иметь право требовать одного из пяти человек. Местные жители, обрабатывающие землю, будут доставлять вам овощи, табак, лес для починки ваших судов на условиях, одинаковых с условиями, касающимися провизии. Все это мне поручено предложить вам, братья, от имени колонистов и французских буканьеров острова Санто-Доминго. Если такие условия вам нравятся, а я нахожу их справедливыми, примите их. Вы не раскаетесь в том, что заключили с нами договор.

– Мы принимаем ваши предложения, братья, – отвечал Монбар. – Вот моя рука от имени всех флибустьеров, которых я представляю.

– А вот моя, – ответил Польтэ, – от имени колонистов и буканьеров.

Другого договора, кроме этого честного пожатия рук, между авантюристами не было. Таким образом был заключен союз, который на все время существования буканьерства оставался так же чистосердечен, как союз авантюристов.

– Теперь, – продолжал Монбар, – начнем по порядку. Сколько у вас братьев, готовых к сражению?

– Семьдесят, – ответил Польтэ.

– Хорошо. Мы прибавим сто тридцать человек флотской команды, что вместе составит двести хороших ружей. А вы, вождь, что можете сделать для нас?

Прыгун до сих пор молчал, слушая разговор с индейским величием и невозмутимостью и терпеливо ожидая, когда настанет его очередь говорить.

– Прыгун прибавит двести карибских воинов к длинным ружьям бледнолицых, – отвечал он. – Сыновья его предупреждены, они ждут приказания вождя. Олоне их видел.

– Хорошо, эти четыреста человек будут под моим командованием. Так как эта экспедиция самая трудная и самая опасная, я беру ее на себя. Со мной пойдет Мигель Баск. У меня на корабле есть проводник, который проведет нас до Сан-Хуанской равнины. Вы, Уильям Дрейк и Жан Давид, нападете на Леоган. Дрейф с пятнадцатью матросами захватит Тортугу. Братья, наши атаки должны начаться одновременно, чтобы испанцы, застигнутые врасплох, не могли помогать друг другу. Ста двадцати пяти человек, я полагаю, вполне достаточно для того, чтобы захватить Леоган. Сегодня пятое число, братья, пятнадцатого будет атака. Десяти дней достаточно, чтобы мы смогли подготовиться. Теперь возвращайтесь на свои корабли и пришлите на берег под начальством офицеров тех, которые будут в моем распоряжении.

Оба капитана поклонились адмиралу и вышли из каюты.

– Вы же, брат, – обратился Монбар к Польтэ, – отправляйтесь с Олоне на Сан-Хуанскую равнину, будто на охоту, только внимательно наблюдайте за городком Сан-Хуан и за имением Дель-Ринкон. Нам надо, если возможно, захватить его обитателей. Они богаты, влиятельны, их пленение может быть для нас крайне важным. Условьтесь с Прыгуном насчет помощников, которых он должен привести. Быть может, неплохо было бы вождю постараться привлечь внимание испанцев и вынудить их оставить свои позиции, тогда мы могли бы разбить их порознь. Поняли вы меня, брат?

– Еще бы! – ответил Польтэ. – Разве я похож на дурака? Не беспокойтесь, буду действовать сообразно вашему плану.

Монбар обернулся к Олоне и сделал ему знак. Работник подошел.

– Поезжай на берег с карибом и Польтэ, – сказал адмирал, наклоняясь к самому его уху. – Присматривайся и прислушивайся ко всему. Через час Дрейф передаст тебе письмо, которое ты должен отдать в собственные руки донье Кларе Безар. Она живет в Дель-Ринконе.

– Это легко, – ответил Олоне. – Я отдам ей письмо прямо в доме.

– Сохрани тебя Бог! Сделай так, чтобы она сама пришла.

– Черт побери! Это немного труднее, однако я постараюсь.

– Должен постараться.

– А! Ну коли так, честное слово, вы можете на меня положиться!

Польтэ встал.

– Прощайте, брат, – сказал он. – Когда завтра вы сойдете на берег, я буду уже на пути к Сан-Хуанской равнине. Не беспокойтесь, все будет в порядке к вашему приезду. Да, кстати. Взять ли мне с собой вспомогательный корпус буканьеров?

– Безусловно. Эти люди будут вам очень полезны для наблюдения за неприятелем. Только спрячьте их хорошенько.

– Не тревожьтесь об этом.

На этих словах в каюту вбежал Мигель Баск. Лицо его было перекошено от гнева.

– Что случилось? – воскликнул Монбар.

– Случилось большое несчастье! – Мигель в бешенстве схватился за голову.

– Говори!

– Этот негодяй Антонио де Ла Ронда…

– Ну?! – перебил Монбар, вздрогнув.

– Сбежал…

– Черт побери!

– Десять человек бросились за ним в погоню.

– Конечно, они его не догонят! Как же быть?

– Что случилось? – спросил Польтэ.

– Наш проводник сбежал.

– Только-то? Я берусь доставить вам другого.

– Да, но это шпион, и, быть может, самый хитрый из всех испанских шпионов. Он знает наши тайны и может повредить успеху всей экспедиции.

– Ба-а! – беззаботно прибавил буканьер. – Не думайте об этом, брат. Сделанного не воротишь! Пойдемте.

Он вышел, по-видимому вовсе не расстроенный случившимся.

Глава XXV Фра Арсенио

Расскажем же подробнее, кто были эти буканьеры и откуда происходит их название. Краснокожие карибы Антильских островов вели и друг с другом, и с белыми ожесточенные битвы. Захваченных пленников они разрубали на куски, а потом раскладывали на плетенках из прутьев, под которыми разводили огонь. Плетенки эти назывались барбако, а место, над которым они находились, – буканом. Коптить мясо и значило – буканировать. Отсюда-то французские буканьеры и заимствовали свое название, с той только разницей, что коптили они не человечину, как карибы, а мясо животных.

Первыми буканьерами были испанцы, поселившиеся на Антильских островах и имевшие во время охоты постоянные сношения с индейцами. Они привыкли называть сами себя этим индейским названием, которое, впрочем, трудно было бы заменить другим. Буканьеры не занимались ничем, кроме охоты. Они делились на две группы: первые охотились только за быками, чтобы сдирать с них шкуру, вторые – за кабанами, чтобы добывать мясо, которое они солили и продавали колонистам-плантаторам и обывателям. Эти две группы буканьеров носили почти одинаковую одежду и вели схожий образ жизни. Настоящими буканьерами называли себя те, кто охотился за быками, а других они называли не иначе как охотниками. Буканьеры водили с собой свору из двадцати пяти собак, стоившую, по договоренности между ними, тридцать ливров. Как мы уже говорили, вооружены они были длинными ружьями, изготовленными в Дьеппе или Нанте. Охотились буканьеры обычно вдвоем, иногда их собиралось и больше, и тогда все пользовались имуществом друг друга как своим собственным. По мере продолжения нашего рассказа мы подробнее коснемся истории этих необычных людей, их образа жизни и странных обычаев.

…Когда дон Санчо с мажордомом уехали, Польтэ и Олоне долго насмешливо глядели им вслед, а потом опять принялись устраивать свой букан. Как только букан был готов, огонь разведен, мясо положено на плетенку, Олоне и Польтэ принялись за дело. Они расстелили шкуру быка, прибили ее к земле кольями, потом сильно натерли золой, смешанной с солью, для того чтобы шкура высохла скорее. После этого они занялись ужином. Приготовления были непродолжительны и несложны: кусок говядины положили в стоявший на огне котелок, наполненный подсоленной водой. Говядина сварилась быстро. Олоне вынул ее с помощью длинной острой палочки и положил на пальмовый лист, служивший блюдом. Потом деревянной ложкой он собрал жир и сбросил его в горлянку. На этот жир он выжал сок лимона, прибавил немного перца, смешал, и знаменитый перечный соус, так любимый буканьерами, был готов. Положив пальмовый лист с говядиной на расчищенное место перед палаткой, он позвал Польтэ. Сев друг против друга, они взяли ножи, деревянные палочки вместо вилок и с аппетитом принялись есть, старательно обмакивая каждый кусок говядины в перечный соус. Собаки окружили их, не смея просить, и жадно смотрели на еду, следя сверкающими глазами за каждым куском, отправленным авантюристами в рот. Ужин длился уже некоторое время, когда две собаки вдруг подняли головы, с беспокойством принюхались и залаяли, а следом за ними и вся свора разразилась громким лаем.

– Ого! – сказал Польтэ, прихлебывая водку и передавая горлянку Олоне. – Что бы это значило?

– Верно, какой-нибудь путешественник, – беззаботно отвечал Олоне.

– В такое время? – с сомнением произнес буканьер, подняв голову и взглянув на звезды. – Черт побери! Уже больше девяти часов.

– Не знаю, кто это может быть, но мне слышится лошадиный галоп.

– Правда, ты не ошибаешься, это действительно лошадиный топот… Ну вы, тихо! – прикрикнул он на собак, залаявших еще громче и готовых уже броситься вперед. – Лежать, черт побери!

Собаки, давно привыкшие беспрекословно повиноваться тону хозяина, немедленно уселись на место, перестав лаять, но продолжая глухо ворчать.

Между тем стук лошадиных копыт, который собаки услышали издалека, быстро приближался. Скоро он стал совсем отчетлив, и наконец из леса выехал всадник. В темноте нельзя было узнать, кто он. Выехав на равнину, он остановился, несколько минут осматривался вокруг с нерешительным видом, потом снова пришпорил лошадь и крупной рысью направился к букану. Доехав до буканьеров, спокойно продолжавших ужинать, он поклонился и заговорил с ними по-испански.

– Добрые люди, – сказал он, – кто бы вы ни были, я прошу вас именем нашего Спасителя Иисуса Христа оказать на эту ночь гостеприимство заблудившемуся путешественнику.

– Вот костер, вот говядина, – коротко ответил буканьер на том же языке, на котором говорил незнакомец. – Отдохните и поешьте.

– Благодарю вас, – отвечал всадник.

Он спешился, при движении плащ его раскрылся, и буканьеры заметили, что человек этот облачен в монашескую рясу. Открытие удивило их, но они не обнаружили своего удивления. Незнакомец, в свою очередь, вздрогнул от испуга, поняв, что, торопясь отыскать приют на ночь, наткнулся на букан французских авантюристов. Впрочем, он тотчас взял себя в руки.

Между тем буканьеры дали ему место подле себя, и, пока он надевал путы на лошадь и снимал с нее узду, чтобы она могла есть высокую сухую траву, росшую на равнине, они приготовили ему кусок говядины, способный утолить аппетит человека, уже двадцать четыре часа не имевшего во рту ни крошки. Несколько успокоенный дружелюбным обращением авантюристов и попросту лишенный выбора, приезжий храбро покорился неприятным обстоятельствам, в которых оказался. Сев между буканьерами, он принялся есть, размышляя про себя, как бы ему теперь избавиться от опасности, в которой он определенно находился.

Между тем авантюристы, перед появлением гостя уже почти закончившие ужин, дали поесть собакам, чего те ждали с нетерпением, а после разожгли трубки и начали курить, ничуть не обращая внимания на незнакомца. Наконец гость вытер рот и, чтобы доказать своим хозяевам, что он так же спокоен, как и они, взял сигару и закурил, стараясь держаться так же беззаботно, как и буканьеры.

– Благодарю вас за ваше великодушное гостеприимство, сеньоры, – сказал он через минуту, понимая, что более продолжительное молчание может быть истолковано не в его пользу. – Мне было необходимо собраться с силами – я с самого утра ничего не ел.

– Это большая неосторожность, сеньор, – отвечал Польтэ, – отправляться в путь без сухарей, как выражаемся мы, матросы. Степи похожи на море: знаешь, когда пустишься в плавание по ним, но никогда не знаешь, когда пристанешь к берегу.

– Ваши слова абсолютно справедливы, сеньор. Если бы не вы, мне пришлось бы провести очень неприятную ночь.

– Ба-а! Мы уверены, что в подобных обстоятельствах вы поступили бы точно так же. Гостеприимство – священный долг, от которого никто не имеет права отступаться, и ваш случай служит тому доказательством.

– Я не совсем вас понимаю…

– Вы испанец, если я не ошибаюсь, а мы, напротив, французы. Мы забыли на время нашу ненависть к вашему народу и приняли вас, как имеет право быть принят всякий посланный Богом гость.

– Это правда, сеньор, и верьте, что я благодарен вам за это вдвойне.

– О боже! – ответил буканьер. – Уверяю вас, что вы напрасно так настаиваете на этом. То, что мы делаем, мы делаем столько же для вас, сколько и для нашей чести. Поэтому, сеньор, прошу вас не говорить об этом более, – право, не стоит труда.

– Может быть, вы не подозреваете, сеньор, – смеясь, заметил Олоне, – но мы с вами знакомы.

– Знакомы?! – вскричал незнакомец с удивлением. – Я вас не понимаю, сеньор!

– Однако я выразился довольно ясно.

– Если вы соизволите объясниться, может быть, к своему удовольствию, я пойму, что вы имеете в виду.

– Буду очень рад объясниться, сеньор, – насмешливо сказал Олоне. – Во-первых, позвольте заметить, что как бы вы ни прятались в ваш плащ, а все-таки видно ваше одеяние францисканца.

– Я и в самом деле монах этого ордена, – отвечал путник, смутившись, – но это не доказывает, что вы меня знаете.

– Действительно, но я уверен, что одним словом оживлю ваши воспоминания.

– Мне кажется, вы ошибаетесь, любезный сеньор, мы с вами никогда не виделись.

– Вы так уверены в этом?

– Вы знаете, что человек никогда не может быть полностью уверен ни в чем. Однако мне кажется…

– Однако мы с вами встречались не так давно. Правда, вы, может быть, не обратили на меня внимания.

– Клянусь честью, я не понимаю, о чем вы, – решительно произнес монах, минуты две внимательно рассматривая Олоне.

– Жаль, что вы меня так и не вспомнили, – смеясь, сказал Олоне. – Я, как обещал вам, одним словом рассею все ваши сомнения… Мы виделись на острове Невис. Теперь вспомнили?

При этих словах монах побледнел и смутился. Однако ему ни на секунду не пришло в голову опровергать справедливость сказанного.

– Там у вас состоялся продолжительный разговор с Монбаром, – продолжал Олоне.

– Однако, – сказал монах с нерешительностью, в которой чувствовался страх, – я не понимаю…

– Каким образом я знаю все это? – с усмешкой перебил Олоне. – Но это еще не все.

– Не все?..

– Неужели вы думаете, сеньор падре, что я трудился бы возбуждать ваше любопытство по поводу такой безделицы? Я знаю еще кое-что!

– Как? – Монах инстинктивно отодвинулся от человека, которого готов был принять за колдуна, тем более что он был француз и его душа принадлежала дьяволу, если только у него вообще была душа, в чем достойный монах очень сомневался.

– Неужели вы предполагаете, – продолжал Олоне, – что я не знаю причину вашего путешествия – откуда вы едете, куда и даже к кому?

– О, это невозможно! – испуганно пролепетал монах.

Польтэ в душе искренне смеялся над испугом испанца.

– Берегитесь, отец мой, – таинственно шепнул он на ухо фра Арсенио, – человек этот знает все. Между нами, я думаю, что в нем сидит демон.

– О! – вскричал монах, подскочив и перекрестившись, что еще больше рассмешило авантюристов.

– Полно, сядьте на место и выслушайте меня, – продолжал Олоне, схватив монаха за руку и заставляя его сесть. – Это всего лишь шутка и ничего более.

– Извините меня, благородные кабальерос, – пролепетал монах, – я очень тороплюсь, я должен оставить вас.

– Ба! Куда вы поедете в такое время? Вы провалитесь в какую-нибудь канаву.

Эта не самая приятная перспектива заставила монаха задуматься, но страх взял верх.

– Все равно, я должен ехать, – сказал он.

– Да полно вам, в таких потемках вы никогда не найдете дорогу к Дель-Ринкону.

На сей раз монах был сражен. Эти слова буквально обездвижили его. Он счел себя жертвой какого-то страшного кошмара и даже не старался продолжать бесполезную борьбу.

– Вот вы теперь становитесь рассудительны, – продолжал Олоне. – Отдохните, я больше не стану вас мучить, и, чтобы доказать вам, что я не так страшен, как вы предполагаете, я берусь найти вам проводника.

– Проводника… – пробормотал фра Арсенио. – Сохрани меня Бог воспользоваться услугами вашего проводника!

– Не волнуйтесь, сеньор падре, это будет не демон, хотя, может быть, он имеет какое-то нравственное и физическое сходство со злым духом. Проводник, о котором я говорю, простой кариб.

– А! – сказал монах, глубоко вздохнув, будто с него свалилась большая тяжесть. – Это действительно кариб?

– А кто же еще?

Фра Арсенио набожно перекрестился.

– Извините меня, – сказал он, – я не хотел вас оскорбить.

– Да полно вам, я сам схожу за проводником. Я действительно вижу, что вам хочется поскорее нас покинуть.

Олоне встал, взял ружье, свистнул собакам и удалился.

– Вам не на что будет жаловаться, – заметил Польтэ. – Вы сможете продолжать ваш путь, не боясь на этот раз заблудиться.

– Неужели этот достойный кабальеро и в самом деле пошел за проводником? – спросил фра Арсенио, не смевший слишком полагаться на обещания Олоне.

– Я не знаю, куда бы он мог еще отправиться. Больше ему незачем оставлять букан.

– Так вы действительно буканьер, сеньор?

– К вашим услугам, сеньор падре.

– А-а! И часто вы посещаете эти места?

– Мне кажется, черт возьми, что вы меня допрашиваете, сеньор падре, – заметил Польтэ, нахмурив брови и пристально глядя ему в лицо. – Что вам до того, здесь я бываю или в другом месте?

– Мне это решительно все равно.

– Это правда, но другим, может быть, не все равно, не правда ли? И вы не прочь бы узнать…

– О! Как вы можете предполагать?.. – поспешил перебить его фра Арсенио.

– Я не предполагаю, а очень хорошо знаю то, о чем говорю. Но послушайтесь моего совета, сеньор монах: бросьте привычку выпытывать сведения, особенно у буканьеров. Мой вам совет! Эти люди по своему характеру не любят расспросов, и когда-нибудь вы попадете в беду.

– Благодарю вас, сеньор. Я буду помнить об этом, хотя в данном случае у меня не было намерений, которые вы предполагаете.

– Тем лучше, а все-таки примите этот совет к сведению.

Получив выговор, монах погрузился в боязливое молчание, и, чтобы развеять свои мысли, вовсе не веселые, взял четки, висевшие у него за поясом, и начал шепотом бормотать молитвы. Около часа прошло таким образом. Никто не произнес ни слова. Польтэ жевал табак, насвистывая сквозь зубы, монах молился или, по крайней мере, делал вид, что предается этому занятию.

Наконец послышался легкий шум, и вскоре на тропинке показался Олоне. За ним шел Прыгун.

– Ну же, сеньор монах, – весело проговорил флибустьер, – вот вам проводник. За его верность я могу поручиться. Он без всякого риска доведет вас на расстояние двух ружейных выстрелов от дома.

Монах не заставил повторять приглашение. Дорога казалась ему предпочтительней опасного общества буканьеров. Кроме того, ему нечего было бояться индейца. Он вскочил на лошадь, прежде надев на нее узду, – животное наелось травы и успело отдохнуть.

– Сеньоры, – сказал он, – благодарю вас за ваше любезное гостеприимство. Да будет с вами благословение Господне!

– Благодарю, – смеясь, ответил работник, – но позвольте мне дать вам перед отъездом одно поручение: не забудьте сказать от меня донье Кларе Безар, что я жду ее здесь завтра. Вы слышите меня?

Монах вскрикнул от ужаса, ничего не ответил, вонзил шпоры в бока лошади и поскакал галопом в ту сторону, куда уже быстрым легким шагом направился кариб. Оба буканьера наблюдали за бегством монаха с громким смехом. Потом, протянув ноги к огню и положив рядом с собой оружие, они легли спать под охраной своих собак, бдительных часовых, не допускающих нападения врасплох.

Глава XXVI Последствия встречи

Фра Арсенио следовал за своим молчаливым проводником, испытывая чувство радости, хотя должен был бы испытывать страх, так как он оказался отданным в руки индейца, который инстинктивно должен был ненавидеть испанцев, этих свирепых притеснителей его почти истребленного рода. Радовался же фра Арсенио тому, что целым и невредимым выбрался из рук авантюристов, почитаемых не только за разбойников, людей неверующих и порочных, но и за демонов или, по крайней мере, колдунов, находящихся в сношениях с дьяволом. Вот каковы были ошибочные представления, которые самые просвещенные испанцы имели о флибустьерах и буканьерах.

Лишь благодаря беззаветной преданности донье Кларе и влиянию, которое эта очаровательная женщина оказывала на всех, кто с ней сталкивался, монах согласился на исполнение безумного, с его точки зрения, плана – встретиться с одним из самых знаменитых главарей флибустьеров. С трепетом провожал он свою духовную дочь на остров Невис.

Теперь он направлялся к ней, чтобы сообщить о прибытии эскадры флибустьеров в Пор-Марго и, следовательно, о присутствии Монбара на Эспаньоле. К несчастью, монах, не привыкший к ночным путешествиям по непроходимым дорогам, заблудился в пути. Дрожа от страха, умирая с голоду, разбитый усталостью, он, увидев неподалеку огонь, почувствовал если не мужество, то надежду. Как можно поспешнее, подобно мотыльку, привлеченному блеском гибельного пламени, на котором он сожжет свои крылья, кинулся он к костру и наткнулся прямо на букан французских авантюристов.

Оказавшись явно счастливее легкомысленных мотыльков, достойный монах не обжегся. Напротив, он отдохнул, напился, наелся и, отделавшись легким испугом, благополучно избежал опасности – по крайней мере, так он предполагал – и даже заимел проводника. Стало быть, все шло к лучшему. Монах почти забыл о своих страхах, глядя, как его проводник беззаботно и спокойно идет впереди лошади, прокладывая себе дорогу в высокой траве и двигаясь сквозь окружавшую их темноту так же уверенно, как будто над их головами светило яркое солнце.

Таким образом они довольно долгое время следовали друг за другом, не произнося ни слова. Как все испанцы, фра Арсенио выказывал глубокое презрение к индейцам и заговаривал с ними лишь в самых крайних случаях. Со своей стороны, кариб не имел никакого желания вступать в разговор с тем, кого он считал кровным врагом своего народа.

Они уже достигли небольшого пригорка, с вершины которого виднелись огоньки солдатского бивака, раскинутого возле Дель-Ринкона, как вдруг вместо того, чтобы спуститься с горы и продолжить путь, Прыгун остановился, тревожно оглядываясь. Глубоко втянув в себя воздух, он сделал испанцу знак остановиться. Тот повиновался и встал неподвижно, как конная статуя, наблюдая с любопытством, смешанным с некоторым беспокойством, за движениями своего проводника. Кариб растянулся на земле и, припав к ней ухом, стал прислушиваться. Через минуту он приподнялся, продолжая выказывать беспокойство.

– Что случилось? – шепотом спросил монах, которого эти проделки кариба начали серьезно тревожить.

– Где-то во весь опор скачут всадники.

– Всадники ночью в степи? – недоверчиво спросил фра Арсенио. – Это невозможно!

– Но ведь вы же тут? – заметил индеец насмешливо.

– Гм! Это правда, – прошептал монах, сраженный логикой ответа. – Кто бы это мог быть?

– Не знаю, но скоро увидим, – произнес кариб.

Прежде чем монах успел спросить кариба о его намерениях, тот скользнул в высокую траву и исчез, оставив растерявшегося и испуганного фра Арсенио совершенно одного. Прошло несколько минут, в продолжение которых монах старался услышать, впрочем напрасно, стук копыт, который индеец со своим тонким слухом уже давно различил среди смутного шума равнины. Монах, считая себя брошенным своим проводником, уже собирался продолжить путь в одиночку, отдавшись в руки Провидения, когда рядом с ним в траве послышался легкий шелест и появился индеец.

– Я их видел, – сказал он.

– О! И кто же эти люди?

– Такие же белые, как и вы.

– Стало быть, испанцы?

– Да, испанцы.

– Тем лучше, – продолжал фра Арсенио, которого это приятное известие окончательно успокоило. – А много их?

– Пятеро или шестеро. Они, как и вы, направляются к Дель-Ринкону и, как я понял, очень спешат.

– Прекрасно! Где же они теперь?

– На расстоянии двух полетов копья. Судя по направлению, которого они держатся, их путь лежит мимо того места, где вы стоите.

– Тем лучше, нам остается только подождать.

– Вы как хотите, а мне ни к чему эта встреча.

– Это правда, друг мой, – произнес монах понимающе, – может быть, эта встреча будет неприятна для вас… Позвольте же поблагодарить вас за то, что вы меня проводили до этого места.

– Я могу, если хотите, провести вас так, что вы с ними не встретитесь.

– Не имею никакой причины прятаться от людей моего цвета кожи, кто бы они ни были. Я уверен, что найду в них друзей.

– Хорошо, не стану вмешиваться в ваши дела… Но шум приближается, они скоро подъедут. Я оставляю вас, им незачем видеть меня здесь.

– Прощайте.

– Последняя просьба: если вдруг им вздумается спросить вас, кто служил вам проводником, не говорите.

– Вряд ли они спросят меня об этом.

– Все равно, обещайте мне, если это случится, сохранить тайну.

– Хорошо, я буду молчать, хотя и не понимаю причины этой просьбы.

Не успел монах договорить, как индеец исчез. Всадники быстро приближались, лошадиный топот становился все громче. Вдруг из мрака возникли несколько теней, едва заметных в темноте, и отрывистый голос спросил:

– Кто здесь?

– Друг, – ответил монах.

– Скажите ваше имя, – продолжал тот же голос гневным тоном, и сухой звук взводимого курка неприятно отозвался в ушах монаха. – В этих местах по ночам друзья не ходят.

– Я бедный французский монах и еду в Дель-Ринкон. Меня зовут фра Арсенио Мендоса.

В ответ на слова монаха раздался хриплый крик, но был ли это крик радости или гнева, монах не разобрал, – всадники налетели на него как молнии, прежде чем он успел понять причину такого стремительного приближения.

– Эй, сеньоры! – вскричал он голосом, дрожащим от волнения. – Что это значит? Разве я имею дело с разбойниками?

– Тихо, тихо, успокойтесь, сеньор падре, – сказал грубый голос, показавшийся монаху знакомым. – Мы не разбойники, а такие же испанцы, как вы, и ничто не могло доставить нам большего удовольствия, чем встреча с вами в эту минуту.

– Я очень рад слышать это, кабальерос. Признаюсь, что резкость вашего обращения сначала очень меня встревожила, но теперь я спокоен.

– Тем лучше, – с иронией ответил незнакомец, – потому что мне нужно с вами поговорить.

– Поговорить со мной, сеньор? – удивленно переспросил монах. – Но мне кажется, что время и место не совсем подходят для разговора. Если вы соизволите подождать, пока мы доедем до дома, то я буду полностью к вашим услугам.

– Перестаньте болтать и слезайте с лошади, – грубо сказал незнакомец. – Если вы, конечно, не хотите, чтобы я вас стащил.

Монах с испугом огляделся: всадники смотрели весьма мрачно и, по-видимому, вовсе не были расположены помогать ему. Фра Арсенио как лицо духовное, да и по природе своей, вовсе не был храбр. Это приключение начало серьезно беспокоить его. Он не знал еще, в чьи руки попал, но все заставляло его предполагать, что эти люди, кто бы они ни были, относятся к нему недоброжелательно. Однако сопротивление было невозможно. Он решил повиноваться, уже сожалея о том, что пренебрег советом кариба. В конце концов он слез с лошади и стал перед всадником.

– Зажгите факел, – сказал незнакомец. – Я хочу, чтобы этот человек меня узнал. Узнав, кто я, он поймет, что ему не удастся отвертеться от моих вопросов и что только полная откровенность может спасти его от грозящей ему участи.

Монах понимал все меньше и меньше, что происходит. Он уже начал думать, что все это кошмарный сон. Между тем по приказанию всадника один из людей зажег факел. Как только пламя осветило лицо незнакомца, монах вздрогнул от удивления и черты его лица тотчас прояснились.

– Слава Богу! – сложив руки, вскричал он тоном неописуемой радости. – Возможно ли, чтоб это были вы, сеньор дон Стенио Безар? Вот не думал, что в эту ночь буду иметь счастье встретиться с вами, сеньор граф. Я не узнал вас и почти испугался.

Граф не ответил и только улыбнулся. Дон Стенио Безар мчался из Санто-Доминго во весь опор, чтобы удостовериться в сведениях, доставленных ему доном Антонио де Ла Ронда, и вдруг нечаянно, в ту минуту, когда уже подъезжал к Дель-Ринкону, наткнулся на фра Арсенио Мендосу, то есть на единственного человека, который мог доказать ему справедливость или ложь слов шпиона, донесшего на донью Клару.

Трусость фра Арсенио была давно известна его землякам, следовательно, ничто не мешало им добиться от него нужных сведений. Граф был почти уверен, что если он хорошенько напугает фра Арсенио, то монах признается во всем.

Несколько секунд дон Стенио молча разглядывал монаха, как будто хотел узнать его тайные мысли. Потом, грубо схватив его за руку, сказал сердито:

– Откуда вы едете? Разве монахи вашего ордена имеют привычку рыскать по степи в такое время?

– Ваше сиятельство! – пролепетал фра Арсенио, застигнутый врасплох этим вопросом.

– Посмотрим, посмотрим, – продолжал граф, – отвечайте сию же минуту, да без уверток.

– Я не понимаю, ваше сиятельство, за что вы так сердитесь на меня. Клянусь вам, я ни в чем не виноват.

Граф мрачно рассмеялся:

– Вы спешите защищаться прежде, чем вам предъявили обвинение. Стало быть, вы чувствуете себя виновным.

Фра Арсенио знал, что ревность графа не знает границ и что он обнаруживает ее каждую минуту, при всех. Ясно было, что граф узнал тайну доньи Клары. Монах быстро оценил опасность, грозившую ему за то, что он был сообщником графини. Однако он надеялся, что граф знает только о некоторых обстоятельствах, а подробности путешествия графини ему не известны. Конечно, фра Арсенио дрожал при мысли об опасности, которой он подвергался, находясь один, без защиты, в руках человека, ослепленного гневом и желанием отомстить за свою честь, которую он счел запятнанной. И все же монах решил: что бы ни случилось, он не изменит доверию, оказанному ему несчастной женщиной. Он поднял голову и твердым голосом, удивившим его самого, ответил:

– Ваше сиятельство, вы – губернатор Эспаньолы, у вас есть право распоряжаться людьми, находящимися в вашем подчинении, вы располагаете властью почти самодержавной. Но, насколько мне известно, вы не имеете права обижать меня ни словом, ни поступками, не имеете права подвергать меня допросу. Надо мной есть церковная власть, от которой я завишу. Только церкви принадлежит право судить меня или прощать.

Граф выслушал решительный ответ монаха, кусая губы от досады. Он не ожидал встретить отпор.

– Вот как! – вскричал он, когда фра Арсенио наконец замолчал. – Вы не хотите отвечать?

– Не хочу, ваше сиятельство, – сказал монах холодно, – потому что вы не имеете права допрашивать меня.

– Одно вы забываете, сеньор падре: если я не имею права, то имею силу, по крайней мере теперь.

– Неужели вы способны употребить силу во зло, против беззащитного человека? Я не воин, физическая боль меня страшит, я не знаю, как вынесу пытку, которой вы меня подвергнете, но знаю наверняка только одно…

– Что же, позвольте вас спросить, сеньор падре?

– Я скорее умру, чем отвечу хоть на один ваш вопрос.

– Это мы увидим, – сказал граф насмешливо, – если вы меня вынудите прибегнуть к насилию.

– Увидите, – сказал францисканец голосом кротким, но твердым, показывавшим неизменную решимость.

– В последний раз предупреждаю – берегитесь, подумайте.

– Я уже все решил… Я нахожусь в вашей власти. Пользуйтесь моей слабостью, как вам заблагорассудится. Я не стану даже пытаться прибегнуть к защите – это бесполезно. Я буду не первым монахом моего ордена, который станет мучеником, исполнив свой долг. Другие предшествовали мне, и другие последуют за мной на этом горестном пути.

Безмолвные и неподвижные, присутствующие с испугом переглядывались между собой. Они предвидели, что противостояние этих двух людей, из которых ни тот ни другой не хотел уступить, скоро получит страшную развязку, потому что граф, ослепленный яростью, не в состоянии повиноваться здравым советам рассудка.

– Ваше сиятельство, – прошептал дон Антонио де Ла Ронда, – звезды начинают бледнеть, скоро рассвет, а мы еще далеко от дома. Не лучше ли отправиться в путь немедля?

– Молчите! – отвечал граф с презрительной улыбкой. – Педро, – обратился он к одному из слуг, – подай фитиль.

Слуга сошел с лошади и приблизился к графу с длинным фитилем в руках.

– Пальцы! – лаконично сказал граф.

Слуга подошел к монаху, тот, не колеблясь, протянул обе руки, хотя лицо его было покрыто страшной бледностью, а все тело дрожало. Педро равнодушно намотал фитиль между пальцами монаха, потом обернулся к графу.

– В последний раз спрашиваю, монах, – сказал граф, – будешь говорить?

– Мне нечего вам сказать, ваше сиятельство, – отвечал фра Арсенио кротким голосом.

– Зажги! – приказал граф, до крови закусив губы.

Слуга с бесстрастным повиновением, которое отличает людей этого сословия, зажег фитиль. Монах упал на колени, поднял глаза к небу, лицо его приняло мертвенный оттенок, холодный пот выступил на висках. Страдание, которое он испытывал, должно было быть ужасным, – грудь его с усилием вздымалась, но приоткрытые губы оставались безмолвны. Граф с беспокойством смотрел на него.

– Будешь ты говорить, монах? – спросил он глухим голосом.

Монах обратил к нему лицо, искаженное болью, и, бросив взгляд, полный невыразимой кротости, сказал:

– Благодарю, ваше сиятельство, за то, что вы мучаете меня, боль не существенна для человека с живой верой.

– Будь ты проклят, негодяй! – вскричал граф, ударив его в грудь сапогом. – В седло, сеньоры, в седло! Мы должны подъехать к дому до восхода солнца.

Испанцы сели на лошадей, бросая сочувственные взгляды на бедного монаха. Фра Арсенио, побежденный страданиями, без чувств упал на землю.

Глава XXVII Организация колонии

Серьезная экспедиция, которую задумал Монбар, требовала необыкновенной осторожности. Несколько поселений, занимаемых буканьерами на испанском острове, совсем не походили на города. Это были беспорядочные скопления хижин, выстроенных кое-как по прихоти хозяев, занимавших пространство в двадцать раз больше того, чем они должны были бы занимать. Это делало почти невозможным защиту территории от нападения испанцев, если бы тем пришло на ум покончить разом со всеми опасными соседями. Во-первых, Пор-Марго, самый важный по стратегическому положению пункт во всех французских владениях, был жалким поселением, без полиции и без правильной организации. Здесь говорили на всех языках, испанские шпионы попадали сюда без каких-либо затруднений, не подвергаясь опасности быть узнанными, и проникали таким образом во все планы флибустьеров.

Монбар, не без оснований подозревая, что те уже знали о причинах его присутствия на острове от дона Антонио де Ла Ронда или от других шпионов, и не желая, чтобы его захватили врасплох именно тогда, когда он приготовился неожиданно напасть на неприятеля, прежде чем атаковать испанцев, решил обезопасить Пор-Марго от внезапного нападения. Было решено созвать на адмиральский люгер большой совет флибустьеров, чтобы решения, принятые вдалеке от суши, не дошли до ушей неприятеля.

Через два дня после отъезда Польтэ на палубе собрался совет, – адмиральскую каюту нашли слишком тесной, чтобы вместить всех тех, кому богатство или репутация давали право присутствовать на этом собрании. В десять часов утра бесчисленное множество пирог окружило люгер. Монбар принимал депутатов по мере того, как они являлись, и проводил их под специально приготовленный навес. Скоро собрались все сорок человек – флибустьеров, буканьеров и просто местных жителей. Это были авантюристы, давно уже жившие на островах, жесточайшие враги испанцев. Загорелые под тропическим солнцем, энергичные лица, пылкие взоры делали их похожими скорее на разбойников, чем на мирных колонистов, а решительные манеры наводили на мысль о чудесах неимоверной отваги, которые они уже совершили и, когда наступит час, совершат опять.

Когда собрались все члены совета, Мигель Баск приказал пирогам плыть к берегу, а к люгеру вернуться только после того, как на большой мачте вывесят клетчатый красно-черный флаг.

Совет, предваряемый великолепным завтраком, проходил за столом, чтобы проще было обмануть взоры любопытствующих, которые с вершин гор, без сомнения, наблюдали за всем тем, что происходило на люгере. Когда завтрак был окончен, слуги подали крепкие напитки, трубки и табак и приподняли полог тента. Весь экипаж люгера удалился на бак, и Монбар, не вставая, ударил ножом по столу, требуя тишины. Депутаты знали, что разговор пойдет о важных делах, а потому пили и ели только для вида. И хотя стол являл собой декорацию в виде настоящей флибустьерской оргии, головы у всех были совершенно свежи и холодны.

Рейд Пор-Марго представлял в эту минуту странное зрелище, не лишенное некоторого живописного и дикого величия. Сотни пирог составляли огромный круг, в центре которого находилась флибустьерская эскадра. На берегу были толпы жителей, собравшихся, чтобы присутствовать хоть издали на этом гигантском пиру, об истинной причине которого они вовсе не подозревали.

Монбар в нескольких словах обратил общее внимание на огромное стечение зрителей и на то, насколько основательно принял он меры предосторожности.

Затем, наполнив свой стакан, он встал и сказал звучным голосом:

– Братья, за здоровье короля!

– За здоровье короля! – ответили флибустьеры, вставая и чокаясь стаканами.

В ту же секунду все пушки с люгера принялись со страшным грохотом палить. Крики, раздавшиеся с берега, доказывали, что зрители приняли живейшее участие в этом патриотическом тосте.

– Теперь, – продолжал адмирал, усаживаясь на место, и его примеру последовали остальные, – поговорим о наших делах, и поговорим таким образом, чтобы наши движения – а наших слов никто не может слышать – не позволяли догадаться о том, что мы обсуждаем.

Совет начался. Монбар с присущими ему точностью и ясностью в нескольких словах обрисовал то критическое положение, в котором может оказаться колония, если не принять экстренных мер для того, чтобы не только дать ей возможность защититься, но и обойтись без помощи отсутствующих членов экспедиции.

– Я понимаю, – сказал Монбар в заключение, – что, пока у нас не было других дел, кроме охоты за дикими быками, эти предосторожности были ни к чему. Но теперь положение изменилось. Мы хотим устроить себе неприступное убежище, мы хотим нападать на испанцев на их земле. Следовательно, мы должны ждать серьезного отпора со стороны врагов. Они, без сомнения, очень скоро поймут, что мы хотим остаться единственными обладателями земли, которую они привыкли считать принадлежащей им по закону. Следовательно, мы должны быть готовы не только к сопротивлению, но и к тому, чтобы подвергнуть врагов такому наказанию за их дерзость, что они навсегда потеряют желание вновь завладеть землей, отвоеванной нами. Для этого нам надо выстроить настоящий город вместо временного лагеря, которого до сих пор нам было вполне достаточно. Также необходимо, чтобы, кроме членов нашего общества, никто из посторонних не мог забраться к нам, шпионить за нами и передавать врагу наши тайны.

Флибустьеры горячо рукоплескали речи, важность которой они прекрасно сознавали. Все поняли наконец необходимость навести порядок и вступить в великую человеческую семью, приняв некоторые законы, от которых они прежде хотели освободиться, но которые составляют единственное условие выживания любого общества. Под руководством Монбара и Товарищества Двенадцати совет решил, какие следует принять меры. Но когда все было решено, флибустьеры вдруг встали перед затруднением, о котором никто не подумал: никто из буканьеров не имел признанной власти над другими. Затруднение было велико, почти непреодолимо, однако Монбару опять удалось все устроить ко всеобщему удовлетворению.

– Ничего не может быть легче, – сказал он, – как устранить подобное затруднение. Это случай исключительный, и мы будем действовать сообразно обстоятельствам: выберем предводителя как бы для опасной экспедиции, выберем человека умного и решительного, это нам ничего не стоит, ведь нам есть из кого выбирать. Предводитель этот будет избран нами на один год, а следующий за ним – только на полгода, чтобы исправлять злоупотребления власти. Предводитель этот будет называться губернатором и станет управлять всеми гражданскими делами с помощью советников, выбранных им самостоятельно. Он будет руководствоваться законами нашего общества и охранять, как капитан на своем судне, безопасность колонии. В случае же измены он должен быть предан смертной казни… Согласны вы на это предложение, братья?

Депутаты единогласно согласились.

– Тогда немедленно приступим к выборам.

– Братья, – сказал Красивая Голова, – я хочу просить у совета позволения сказать несколько слов.

– Говорите, брат, мы вас слушаем, – отвечал Монбар.

– Я предлагаю в губернаторы себя! Не из честолюбия, что было бы нелепо, но потому, что в эту минуту я считаю себя единственным человеком, годным для подобной должности. Все вы меня знаете, следовательно, нахваливать я себя не стану. Некоторые обстоятельства обязывают меня взять назад мое слово и не следовать за экспедицией, которой, однако, я окажу большие услуги, если вы изберете меня в губернаторы. Я убежден в этом.

– Вы слышали, братья, – сказал Монбар. – Посоветуйтесь между собой, но прежде наполните ваши стаканы. Вам дается десять минут на размышления. Через десять минут все стаканы, которые окажутся не опорожнены, будут считаться отрицательными голосами.

– А, изменник! – с улыбкой сказал Мигель Баск, наклоняясь к уху Красивой Головы. – Я знаю, зачем вы хотите остаться в Пор-Марго.

– Знаете? Да будет вам! – отвечал тот в некотором замешательстве.

– Это не трудно угадать. Вы попались, друг мой.

– Да, вы правы, это так… Чертовка, которую я купил на Сент-Кристофере, вскружила мне голову. Она заставляет меня ходить по струнке.

– Любовь! – иронически заметил Мигель Баск.

– Черт бы побрал эту любовь, а вместе с ней и эту женщину… Она такая слабенькая, что я мог бы убить ее ударом кулака.

– Она прехорошенькая. У вас отменный вкус. Ее, кажется, зовут Луизой?

– Да, Луиза… Я совершил очень невыгодную покупку.

– Ба-а! – сказал Мигель с серьезным видом. – Есть способ все устроить.

– Вы думаете?

– Я знаю наверняка.

– Расскажите же мне, что это за способ!.. Признаюсь, эта женщина перевернула с ног на голову всю мою жизнь. Чертовка с птичьим голоском и лукавой улыбкой вертит мною, как флюгером. Ей-богу, я несчастнейший из людей! Посмотрим, каков ваш способ, брат.

– Продайте ее мне.

Красивая Голова побледнел при столь неожиданном предложении, действительно решавшем все его проблемы. Он не подозревал, что Мигель сделал ему это предложение шутя и только для того, чтобы испытать его. Брови флибустьера нахмурились, он ударил кулаком по столу и ответил дрожащим от волнения и гнева голосом:

– Ей-богу, друг, какой великолепный способ придумали вы, но черт меня побери, если я его приму! Нет-нет, как бы ни огорчала меня эта чертовка, а я ведь говорил вам, что она меня околдовала, я ее люблю! Понимаете ли вы это?

– Понимаю ли? Еще бы! Успокойтесь, я не имею ни малейшего намерения отнимать у вас вашу Луизу. Что мне делать с этой женщиной? Кроме того, опыт моих друзей не вдохновляет меня на любовные подвиги.

– Ну и прекрасно! – отвечал Красивая Голова, успокоенный столь откровенным объяснением. – Вот что значит поговорить как следует! Притом вы правы, брат, хотя я ни за что на свете не соглашусь расстаться с Луизой, но если бы мне пришлось снова покупать ее, черт меня побери, я бы не повторил эту глупость!

– Э-э! – сказал Мигель, пожав плечами. – Так все говорят, а когда наступает время, поступают так же.

Красивая Голова подумал с минуту, потом дружески ударил по плечу Мигеля Баска и сказал смеясь:

– Это правда, брат! Кажется, я действительно снова поступил бы так же!

– Знаю, – ответил Мигель с улыбкой.

За этим разговором и прошли десять минут.

– Братья, – сказал Монбар, – начнем голосование. – И он посмотрел на стаканы флибустьеров: все они были пусты.

– Брат Красивая Голова, вы единогласно избраны губернатором Пор-Марго.

– Братья! – сказал Красивая Голова, кланяясь. – Благодарю, я не обману ваших ожиданий. Наша колония, даже если мне суждено быть погребенным под ее развалинами, никогда не падет от рук испанцев. Вы знаете меня слишком хорошо, чтобы усомниться в моей твердости. Я намерен сегодня же приняться за дело, так как адмирал сказал, что нам нельзя терять ни минуты. Положитесь на меня, я сумею отстоять ваши интересы.

– Прежде чем мы расстанемся, – произнес Монбар, – я хочу попросить вас пока сохранять наши намерения в тайне.

– Завтра можно без опаски разгласить их, – отвечал Красивая Голова. – Только позвольте мне, братья, выбрать из вас себе помощников.

Красивая Голова назвал восемь авантюристов, чья безоглядная храбрость была ему известна, и обратился к ним:

– Не правда ли, вы считаете меня начальником экспедиции?

– Это так, – ответили они.

– Следовательно, вы обязаны полностью подчиняться всем моим приказаниям, которые я отдам.

– Обязаны, – опять подтвердили депутаты.

– Таким образом, вы клянетесь повиноваться мне без ропота и сомнений?

– Клянемся.

– Хорошо, теперь до свидания, братья.

На большой мачте был вывешен флаг. Через несколько минут пироги подошли к люгеру и забрали на берег всех буканьеров, кроме Красивой Головы и восьми помощников, выбранных им.

Монбар и Красивая Голова уединились в каюте, где оставались несколько часов, договариваясь между собой о мерах, которые следовало принять для достижения желаемого результата. Потом, незадолго до заката, новый губернатор простился с адмиралом, сел в шлюпку, приготовленную специально для него, и в сопровождении своих офицеров вернулся на берег.

К одиннадцати часам вечера, когда в селении, по-видимому, все уже спали, все двери были заперты и все огни погашены, случайный наблюдатель мог бы присутствовать при странном зрелище. Вооруженные люди украдкой выбирались из домов, бросая в темноту тревожные взгляды. Они шли поодиночке, как можно бесшумнее, к большой площади и присоединялись к другим людям, вооруженным так же, как и они, и уже поджидавшим их. Скоро число этих людей, увеличивавшееся с каждой минутой, сделалось довольно значительным. По приказу, отданному кем-то тихим голосом, они разделялись на несколько групп, уходили с площади и со всех сторон окружали город.

Последняя группа из сорока человек осталась, однако, на площади и, в свою очередь разделившись, не выходя за пределы города, отрядами из десяти человек разошлась с площади в четыре противоположные стороны и направилась вглубь улиц. Эти отряды занялись обыском в домах. Ни одно здание не было пропущено ими. Они входили во все дома и осматривали их самым тщательным образом: пробовали стены и потолки, открывали шкафы и даже комоды.

Такие поиски должны были продолжаться долго, и действительно, они прекратились только на рассвете. В домах были найдены одиннадцать испанских шпионов. Губернатор велел их временно заковать в кандалы и отправить на люгер, чтобы они не могли убежать.

На восходе солнца буканьеры, простые колонисты, работники и флибустьеры, вооруженные заступами и топорами, принялись рыть вокруг города ров. Работа эта, проводимая с необыкновенным усердием, продолжалась три дня. Ров имел двенадцать футов ширины и пятнадцать глубины. На краях, приподнятых откосом со стороны Пор-Марго, были вбиты колья, стянутые между собой крепкими железными скобами, с оставленными кое-где амбразурами для пушек и бойниц.

В то время как все население трудилось с тем лихорадочным рвением, которое совершает чудеса, в лесу, окружавшем гавань, были сделаны большие прогалины, после чего лес подожгли, позаботившись, чтобы пожар не распространился больше чем на полмили по всем направлениям. Эти гигантские работы, которые обычно требуют довольно значительного времени, были окончены за десять дней, что показалось бы невероятным, если бы об этом обстоятельстве не упоминалось во многих сочинениях, достойных доверия.

Таким образом Пор-Марго по милости решительных действий губернатора и бесстрастного повиновения, с которым флибустьеры исполняли его приказания, был защищен не только от неожиданного нападения, но и поставлен в такое положение, что мог выдержать длительную осаду. Все это было сделано скрытно, так что испанцы не подозревали об этой перемене, столь опасной для них и предвещавшей ожесточенную войну.

Когда укрепления были готовы, губернатор велел поставить на гласисе[19] виселицы, и несчастных испанских шпионов повесили, – тела их остались прикованы к виселицам железными цепями, для того, как сказал Красивая Голова со зловещей улыбкой, чтобы вид трупов напугал испанцев, которые вздумают последовать их примеру и пробраться в город. После этого все колонисты и обыватели были созваны на большую площадь, и Красивая Голова, взойдя на специально приготовленный помост, сообщил им о мерах, принятых для общей пользы, и просил у них поддержки.

Жители не могли отказать ему, тем более что все меры были приняты ради их пользы. Губернатор, видя, что его поступки одобряют, просил жителей выбрать из их среды совет из семи человек. На это предложение они согласились с радостью, не без оснований предположив, что выбранные советники станут защищать их интересы. Семь муниципальных советников были выбраны тут же и по приглашению губернатора немедленно заняли места на помосте возле него. Тогда губернатор объявил толпе, что в колонии ничего не изменилось, что она по-прежнему будет управляться законами флибустьерства, что все будут жить так же свободно, как и прежде, что меры эти были приняты вовсе не с намерением подчинить колонистов унизительному игу, а им во благо. Это последнее уверение произвело самое хорошее впечатление на толпу, и губернатор удалился под крики одобрения и горячие уверения в преданности.

Монбар не принимал участия в происходящем. Но именно ему жители были обязаны всеми этими улучшениями. Красивая Голова был лишь послушным исполнителем воли флибустьера.

Когда адмирал увидел, что все проходит в соответствии с выработанным планом, он решил покинуть город, что и сделал после прощального разговора с губернатором.

Мигель Баск уехал за несколько часов до Монбара с секретным поручением, и с ним отправились девяносто решительных человек.

С этого момента началась собственно экспедиция, но каков будет ее итог, никто предвидеть не мог.

Глава XXVIII Побег

Даже не потрудившись взглянуть на письма, отданные ему, дон Санчо спрятал их в карман камзола и поспешно отправился в комнату сестры. Та с беспокойством ждала его появления.

– Вот и ты, брат! – вскричала она.

– Разве ты не ждала меня, милая сестра? – отвечал молодой человек, целуя ее в голову.

– Нет, я тебя ждала, но тебя долго не было! Откуда ты так поздно? – спросила она с волнением.

– Откуда? С охоты. Это единственное удовольствие, позволительное дворянину в здешних краях.

– В такой час?

– Милая Клара, с охоты всегда возвращаешься как получится, особенно здесь, где иногда и само возвращение можно считать чудом.

– Ты говоришь загадками, брат. Что-то я тебя не понимаю. Будь добр, объяснись. У тебя была какая-то неприятная встреча?

– Да, и даже несколько… Но прости, милая Клара, если не возражаешь, начнем по порядку. Ты желала видеть меня тотчас по возвращении, и вот я к твоим услугам. Будь добра, скажи мне, чем я могу быть тебе полезен. Потом я расскажу тебе о ряде странных приключений, разнообразивших сегодня мою охоту. Не скрою, что попрошу у тебя некоторых объяснений, и ты, наверное, не откажешься дать их мне.

– О чем ты хочешь спросить меня, Санчо?

– Ни о чем… Теперь же, сестра, говори первая, прошу тебя.

– Если ты требуешь.

– Мне нечего требовать от тебя, сестра, я могу только просить.

– Хорошо, я исполню твою просьбу… Я получила несколько писем.

– И я тоже, но, признаюсь, я еще их не прочел. Однако я нахожу их очень важными.

– А я прочла свои, и знаешь, что в них говорится?

– Нет, разве что меня назначают главным алькальдом[20] Санто-Доминго, что весьма удивило бы меня, – сказал он, смеясь.

– Не шути, Санчо, дело очень серьезное.

– В самом деле? Говори же, ты видишь, что у меня на физиономии написано нетерпение, как и у твоего любезного супруга.

– О нем-то и речь.

– Ба-а! Уж не занемог ли мой зять, исполняя свои благородные и скучные обязанности?

– Нет, он здоров.

– Тем лучше для него. Я не желаю ему зла, хотя он самый скучный господин из всех, кого я знаю.

– Хочешь выслушать меня? Да или нет? – воскликнула донья Клара.

– Но я только это и делаю, милая сестра.

– Ты просто несносен!

– Полно, не сердись! Смеяться я не стану.

– Ты видел солдат, расположившихся лагерем около дома?

– Да, и, признаюсь, я очень удивился.

– Ты удивишься гораздо больше, когда узнаешь, что мой муж едет сюда.

– Он? Это невозможно, сестра, он не сказал мне ни слова об этом.

– Потому что это секрет.

– Ага! – сказал молодой человек, нахмурив брови. – Ты точно знаешь, что он едет?

– Точно. Тот, кто мне пишет, видел его отъезд, о котором не подозревает никто, а посланник, который привез мне известие и которому велено было спешить, опередил его всего на несколько часов.

– Это действительно очень важное известие, – прошептал молодой человек.

– Что же делать?

– Принять его, конечно, – ответил молодой человек, устремив, однако, на донью Клару вопросительный взгляд.

– О! – вскричала молодая женщина, в отчаянии ломая руки. – Мне изменили! Он едет с намерением отомстить.

– Опомнись! За что же, сестра?

Донья Клара бросила на брата страдающий взгляд:

– Я погибла, брат мой, погибла, потому что этот человек знает все. Он убьет меня.

Дон Санчо был растроган. Он обнял сестру, ему стало стыдно за ту роль, которую он играл в эту минуту перед ней.

– И я тоже, Клара, – сказал он, – я знаю все.

– Ты?! О, ты смеешься надо мной, брат!

– Нет, я не смеюсь, я люблю тебя и хочу тебя спасти, если бы даже для этого пришлось отдать мою жизнь. Успокойся и не смотри на меня такими горестными глазами.

– Но ради бога! Что ты знаешь?

– Я знаю то же, что, вероятно, какой-нибудь изменник поведал твоему мужу, то есть что ты уезжала отсюда на лодке на остров Невис и что там…

– О, ни слова больше, брат мой! – вскричала она, падая ему на руки. – Ты действительно знаешь все, но клянусь, я невиновна, хотя все говорит против меня!

– Я это знал, сестра, я никогда в этом не сомневался… Что ты намерена делать? Будешь ждать своего мужа?

– Никогда! Я же сказала тебе, он меня убьет!

– Что же делать, раз так?

– Бежать! Бежать немедленно, сию же минуту!

– Но куда?

– Не знаю… В горы, в леса, лучше к диким зверям, чем оставаться здесь!

– Хорошо, поедем. Я знаю, куда тебя отвезти.

– Знаешь?

– Да, ведь я тебе уже говорил, что сегодня на охоте со мной случались разные приключения.

– Действительно. Но какое отношение все это?..

– Очень большое, – перебил дон Санчо. – Мажордом и я случайно наткнулись на буканьеров.

– Ах! – тихо вскрикнула донья Клара, еще больше побледнев.

– Да, и я намерен проводить тебя к ним. При этом один из этих буканьеров дал мне поручение к тебе.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего, кроме того, что говорю, сестра.

Она подумала с минуту, потом решительно обратилась к брату:

– Хорошо, отправимся к этим людям. Говорят, что они жестоки, но, может быть, не все человеческие чувства погасли в их сердце и они сжалятся надо мной.

– Когда мы поедем?

– Как можно скорее.

– Разумно. Но за домом наблюдают. Похоже, солдаты получили секретное предписание. Ты, вероятно, даже не подозреваешь, что ты пленница, бедная сестра! По какой другой причине находились бы здесь солдаты?

– О! Если это так, я погибла.

– Есть средство… Вероятно, запрещение касается тебя одной. К несчастью, путь, который тебе предстоит, будет продолжителен, утомителен и усеян бесчисленными опасностями.

– Что за беда, брат! Я сильная, не беспокойся за меня.

– Хорошо, мы попытаемся… Ты непременно хочешь бежать?

– Во что бы то ни стало.

– Подожди меня несколько минут.

Молодой человек вышел и возвратился через некоторое время с большим свертком под мышкой.

– Вот платье моего пажа. Слуга по ошибке уложил его в мою сумку. Оно совсем новое, я помню, что портной принес его за несколько минут до моего отъезда из Санто-Доминго. Но я благодарю судьбу за эту ошибку. Оденься, закутайся в плащ, надень на голову эту шляпу. Я ручаюсь за все. Кроме того, костюм предпочтительнее женского платья при путешествии верхом. И не забудь обязательно заткнуть эти пистолеты и кинжал за пояс: неизвестно, что может случиться.

– Благодарю, брат, через час я буду готова.

– Хорошо, а я пока пойду осмотрюсь. Не открывай никому, кроме меня.

– Не беспокойся.

Молодой человек закурил сигару и вышел с самым беззаботным видом, какой только мог принять. На дворе он очутился лицом к лицу с мажордомом. Тревожное выражение лица Бирбомоно не укрылось от глаз дона Санчо. Однако он продолжал идти, притворяясь, будто ничего не заметил. Но мажордом подошел прямо к нему.

– Я рад, что встретился с вами, ваше сиятельство, я шел к вам.

– Да? – спросил дон Санчо. – А что случилось?

– Вашему сиятельству известно, что происходит, – продолжал мажордом, по-видимому не замечая иронического тона молодого человека.

– Разве что-нибудь происходит?

– А разве вашему сиятельству не известно?

– Вероятно, нет, если я спрашиваю. Впрочем, так как мне это вовсе не интересно, то вы можете и не рассказывать.

– Напротив, ваше сиятельство, это касается вас так же, как и всех живущих в этом доме.

– Ага! И что же это?

– Командир прибывших солдат поставил часовых около дома.

– Хорошо, нам нечего бояться нападения буканьеров, которые так страшат вас. Я пойду поблагодарить офицеров.

– Как вам угодно, ваше сиятельство, только это будет для вас затруднительно.

– Почему же?

– Потому что отдан приказ всех пускать в дом, а из дома никого не выпускать.

Трепет пробежал по телу молодого человека при этих словах. Он побледнел, но, сделав над собой усилие, ответил небрежно:

– Этот запрет не может касаться меня.

– Извините, ваше сиятельство, но он касается всех.

– Итак, вы думаете, что, если я захочу выйти?..

– Вас не пустят.

– Черт побери! Это довольно неприятно, – не потому, что я имел намерение уйти, но мне по моему характеру нравится все, что мне запрещают.

– Вы не прочь прогуляться, ваше сиятельство?

Дон Санчо взглянул на Бирбомоно, как будто хотел прочитать что-то в его глазах.

– А если бы и так? – спросил он наконец.

– Я берусь вывести вас.

– Вы?

– Ведь я мажордом.

– Это правда. Стало быть, запрет вас не касается?

– Он касается меня так же, как и других. Но солдаты не знают этого дома так, как знаю его я. И я могу проскользнуть мимо них, когда захочу.

– Мне тоже хотелось бы попробовать.

– Попробуйте, ваше сиятельство. Я приготовил трех лошадей в таком месте, где их никто не найдет.

– Для чего три лошади? – спросил молодой человек.

– Потому что вы, вероятно, имеете намерение отправиться на прогулку не только со мной, а захотите взять еще кого-нибудь.

Дон Санчо понял, что мажордом угадал его мысли, и тотчас же решился.

– Будем вести открытую игру, – сказал он. – Можно ли на тебя положиться?

– Я верен вам, и на меня можно положиться, ваше сиятельство.

– Но кто может поручиться, что ты не готовишь мне засаду?

– Для чего?

– Для того, чтобы получить награду от графа.

– Нет, ваше сиятельство, никакая награда не заставит меня изменить моей госпоже! Я люблю донью Клару, которая всегда была добра ко мне и часто меня защищала.

– Ладно, я тебе верю, да и не время теперь рассуждать. Вот мои условия: пулю в лоб, если ты мне изменишь, и тысячу пиастров, если останешься верен. Согласен?

– Согласен, ваше сиятельство. Пиастры мои.

– Ты знаешь, я напрасно не угрожаю.

– Я знаю.

– Хорошо. Что же надо делать?

– Следовать за мной. Наш побег будет легким, я все приготовил тотчас по приезде. Я начал подозревать неладное, увидев этих демонов-солдат. Подозрения мои переросли в уверенность, когда я стал осторожно расспрашивать всех вокруг: преданность госпоже сделала меня проницательным. Вы видите, что я хорошо поступил, приняв меры предосторожности.

Тон, которым были произнесены эти слова, был настолько искренен, а выражение лица слуги было так чистосердечно, что последняя подозрительность молодого графа рассеялась.

– Подожди меня, – сказал он, – я схожу за сестрой.

И он удалился скорыми шагами.

– Э-э! – с усмешкой промолвил Бирбомоно, оставшись один. – Не знаю, будет ли доволен сеньор дон Стенио Безар, когда увидит, что жена, которую он думал захватить, сбежала от него. Бедная сеньора! Она так добра ко всем нам, что было бы стыдно изменить ей. Кроме того, этот добрый поступок принесет мне тысячу пиастров, – прибавил Бирбомоно, потирая руки, – что составляет кругленькую сумму.

Было около одиннадцати вечера. Мажордом позаботился, чтобы все огни в доме были погашены, а невольники отосланы спать. Вокруг царила торжественная тишина, прерываемая через равные промежутки времени часовыми, которые монотонными голосами перекликались между собой.

Дон Санчо вернулся с сестрой, закутанной так же, как и он, в длинный плащ. Подойдя к мажордому, донья Клара без слов протянула ему руку, которую тот почтительно поднес к своим губам. Хотя офицеры велели солдатам старательно караулить не только дом, но и окрестности, те, напуганные темнотой и мрачной таинственностью окружающего их леса, неподвижно стояли за деревьями, только перекликаясь каждые полчаса, но не отваживаясь отходить даже на несколько шагов от своего укрытия. Причины этой трусости были просты. Мы уже говорили о них, однако напомним для большей ясности.

В первое время после высадки буканьеров на Санто-Доминго отряды, которые губернатор посылал в погоню за ними, были вооружены мушкетами. Но после нескольких встреч с французами, встреч, когда французы разбили испанцев наголову, страх солдат перед демонами-авантюристами сделался так велик, что, как только они чувствовали засаду, начинали почем зря палить из мушкетов, чтобы предупредить приближение неприятеля. Благодаря этим «искусным» маневрам авантюристы действительно становились неуловимыми. Губернатор наконец угадал причину военных неудач. И тогда, чтобы устранить ее, он отнял у солдат мушкеты и вооружил их кольями. Спешим прибавить, что эта перемена пришлась не по вкусу храбрым солдатам, которые вновь оказались беззащитными перед ударами своих грозных врагов.

Мажордом и два человека, которым он служил проводником, не могли принимать других мер предосторожности, кроме как ступать тихо и не произносить ни звука. Они вышли из дома с противоположной стороны от того места, где солдаты раскинулись биваком. Пройдя линию часовых, беглецы пошли быстрее и скоро достигли чащи, в которой были спрятаны три лошади в полной упряжи – спрятаны так хорошо, что, не зная, где они находятся, их ни за что нельзя было найти. Чтобы лошади не заржали, мажордом предусмотрительно перевязал им морды веревкой.

Как только беглецы сели на лошадей, Бирбомоно обратился к дону Санчо:

– Куда мы едем, ваше сиятельство?

– Вы знаете, где расположились буканьеры, которых мы с вами встретили сегодня? – вместо ответа спросил молодой человек.

– Знаю.

– Как вы думаете, найдете вы это место в темноте?

Мажордом улыбнулся:

– Нет ничего проще.

– Отведите же нас к этим негодяям.

– Хорошо. Только, ваше сиятельство, не гоните вашу лошадь, мы еще слишком близко от дома. Малейшая неосторожность с нашей стороны, и может быть поднята тревога.

– Вы думаете, они осмелятся преследовать нас?

– Поодиночке, конечно, нет, но так как их много, они решатся. Как я слышал, они уверены, что буканьеры никогда сюда не приходили. Это удваивает их храбрость, которую они не прочь показать за наш счет.

– Справедливое суждение. Распоряжайтесь нашими действиями, как сочтете нужным. Мы поступим так, как вы советуете.

Беглецы отправились в путь. Кроме мер предосторожности, которые необходимо было принять, путешествие это не имело в себе ничего неприятного: стояла ясная, душистая ночь, небо было усеяно блестящими звездами, пейзаж, малейшие подробности которого позволял угадывать прозрачный воздух, был восхитителен.

Через час езды умеренной рысью путники поехали быстрее, потом перешли на галоп. Донья Клара, склонившись к шее своей лошади, жадно устремляла глаза вперед. Ей казалось, что они медлят, хотя езда давно уже приобрела лихорадочную быстроту погони. Иногда она поворачивалась к брату, который скакал рядом, и спрашивала прерывающимся голосом:

– Скоро?

– Скоро, имей же терпение, – отвечал молодой человек, подавляя вздох сострадания к сестре.

Уже звезды гасли на небе, становилось свежо, горизонт покрывался широкими перламутровыми полосами, легкий морской ветерок доносил до путешественников свое терпкое благоухание. Ночь прошла. Вдруг в ту минуту, когда всадники выезжали на равнину из леса, где они уже целый час скакали по тропинке, протоптанной дикими быками, – мажордом, ехавший на несколько шагов впереди, вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись, вскричал голосом, прерывавшимся от волнения:

– Остановитесь, ради бога!

Молодые люди остановились, не понимая причины этого приказания.

– Слышите? – шепнул мажордом, вытянув руку в сторону равнины.

Они прислушались. До их слуха донесся стук копыт, и звук этот приближался с каждой секундой. Почти тотчас они увидели сквозь завесу ветвей нескольких всадников, мчавшихся во весь опор. Ветер сорвал шляпу с головы одного из них.

– Дон Стенио! – с испугом вскричала донья Клара.

– Мы едва успели! – воскликнул ее брат.

Глава XXIX Ход событий ускоряется

Всадники продолжали бешено скакать, не замечая беглецов. Однако один из них при вскрике доньи Клары сделал движение, чтобы удержать свою лошадь, но, предположив, что ослышался, после секундной заминки последовал за своими спутниками. И был прав, потому что дон Санчо уже выхватил пистолет, решив прострелить ему голову.

Несколько минут беглецы оставались неподвижны. Они склонили головы и с тоской прислушивались к галопу лошадей. Топот копыт быстро удалялся и скоро замер вдали. Тогда они перевели дух, и дон Санчо опять вложил в луку седла пистолет, который до сих пор держал в руке.

– Да… – прошептал он. – Мы избежали большой опасности.

– Слава богу! – вскричала донья Клара. – Мы спасены!

– То есть мы все еще спасаемся, сестра, – заметил молодой человек, не удержавшись от легкой насмешки, хотя обстоятельства были весьма серьезны.

– Они несутся, как на крыльях ветра, – поспешил успокоить мажордом. – Нам нечего опасаться.

– Вперед! – воскликнул дон Санчо.

– Да-да, вперед, – прошептала донья Клара.

Из чащи, послужившей им таким надежным укрытием, они выехали на равнину. Небо прояснилось, и хотя солнце было еще за горизонтом, природа уже отходила от своего ночного сна: птицы просыпались среди листвы, их пока тихое щебетание было как бы прелюдией к утреннему пению, мрачные силуэты диких зверей виднелись в высокой траве, влажной от росы, хищные птицы распускали свои могучие крылья, как будто хотели полететь к солнцу и приветствовать его восхождение… Словом, это была уже не ночь, но еще и не утро.

– Э! Что я вижу там, на пригорке! – вскричал вдруг дон Санчо.

– Где? – спросил Бирбомоно.

– Там, прямо.

Мажордом приложил руку к глазам и внимательно пригляделся.

– Ей-богу! – вскричал он через минуту. – Это человек.

– Человек?

– Совершенно верно, ваше сиятельство, и насколько я могу разглядеть, это кариб.

– Черт побери! Что же он там делает?

– Об этом мы легко узнаем через минуту, если только он не улизнет от нас.

– Поедем скорее, ради бога!

– Брат, – возразила донья Клара, – к чему нам отвлекаться, ведь мы торопимся!

– Это правда, – сказал молодой человек.

– Успокойтесь, сеньора, – произнес мажордом, – этот пригорок лежит прямо на нашем пути.

Донья Клара покорно опустила голову. Скоро они доехали до пригорка и поднялись на него галопом. Кариб не двигался с места, но всадники, пораженные, остановились, когда увидели, что он не один. Индеец, стоя на коленях, оказывал помощь человеку, распростертому на земле.

– Фра Арсенио! – вскричала донья Клара, увидев лежащего. – Боже мой, он умер!

– Нет, – лаконично ответил индеец и указал на человека, начинавшего приходить в себя. – Но его пытали.

– Пытали?! – вскричали беглецы.

– Взгляните на его руки.

Испанцы вскрикнули от ужаса и сострадания при виде окровавленных и распухших пальцев бедного монаха.

– О, это ужасно… – прошептала донья Клара с горестью.

– Злодей! – воскликнул дон Санчо. – Это ты истерзал его.

Кариб пренебрежительно пожал плечами.

– Бледнолицый помешался, – сказал он. – Мои братья не мучают священников, они уважают их. Это такие же белые, как и он сам, так страшно его пытали.

– Объяснитесь, ради бога! – произнесла донья Клара. – Каким образом этот достойный монах оказался здесь в таком жалком положении?

– Лучше пусть он сам объяснит, когда придет в чувство. Прыгун знает не много, – отвечал кариб.

– Это правда. – Донья Клара спустилась с лошади и встала на колени возле лежащего. – Бедняжка, какие страшные страдания он должен был претерпеть!

– Итак, вы ничего не можете нам сказать? – спросил дон Санчо.

– Почти ничего, – ответил кариб. – Вот все, что мне известно.

И он рассказал, каким образом монах был поручен ему, как он служил ему проводником до тех пор, пока они не столкнулись с белыми и пока монах не отпустил его.

– Но, – прибавил кариб, – не знаю почему, тайное предчувствие не давало мне уйти. Вместо этого я спрятался в кустах и оттуда смотрел, как его подвергли пытке. Они хотели узнать тайну, но он молчал. Наконец, ничего не добившись, они махнули на него рукой и бросили полумертвым. Тогда я кинулся к нему на помощь. Вот все, что я знаю… Я – вождь, язык у меня не раздвоен, ложь никогда не оскверняла губ Прыгуна.

– Прости мне, вождь, неприятные слова, которые я произнес в первую минуту. Я был ослеплен гневом, – сказал дон Санчо, протягивая руку карибу.

– Бледнолицый молод, – улыбаясь, ответил кариб, – язык его действует быстрее разума.

Он взял руку, так чистосердечно протянутую ему, и дружелюбно пожал.

– Ого! – сказал мажордом, качая головой и наклоняясь к уху дона Санчо. – Или я очень ошибаюсь, или тут замешан дон Стенио.

– Это невозможно! – с ужасом воскликнул молодой человек.

– Вы не знаете вашего зятя, ваше сиятельство, это натура слабая, а все слабые натуры злы. Уж поверьте мне.

– Нет! Нет! Это было бы слишком ужасно.

– Боже мой! – воскликнула донья Клара. – Мы не можем оставаться здесь дольше. Однако мне не хотелось бы бросать фра Арсенио в столь бедственном положении.

– Возьмем его с собой, – с живостью сказал дон Санчо.

– Но позволит ли его состояние перенести утомительный и длинный переезд?

– Мы почти приехали, – сказал мажордом и, обернувшись к карибу, прибавил: – Мы едем к двум буканьерам, которые со вчерашнего дня охотятся в лесу.

– Хорошо, – сказал кариб, – я провожу бледнолицых. Они придут раньше, чем поднимется солнце.

Донья Клара села на лошадь, монаха осторожно положили на лошадь перед мажордомом, и маленький отряд, предводительствуемый карибом, вновь пустился в путь. Бедный фра Арсенио не подавал других признаков жизни, кроме горестных стонов и глубоких вздохов, время от времени приподнимавших его грудь. Через три четверти часа езды они добрались до букана. Он был пуст, но не брошен, как показывали бычьи шкуры, еще разложенные на земле, и копченое мясо, висевшее на вилах. Вероятно, авантюристы были на охоте. Путешественников раздосадовала эта неудача, но Прыгун успокоил их.

– Пусть бледнолицые не тревожатся, – сказал он, – вождь предупредит своих белых друзей, а в их отсутствие бледнолицые могут брать все, что найдут здесь.

Подавая пример, кариб приготовил постель из сухих листьев, которую накрыл шкурами, и на них с помощью мажордома осторожно положил раненого. Потом он развел огонь и, в последний раз повторив беглецам, что им нечего бояться, удалился, скользнув, как змея, в высокой траве.

Мажордом достаточно хорошо знал нравы авантюристов, с которыми иногда общался, соблюдая, правда, крайнюю осторожность: хоть он и хвастался своей храбростью, авантюристы внушали ему суеверный страх. Теперь же мажордом успокоил своих хозяев, заверив, что законы гостеприимства свято чтутся буканьерами и что если бы они даже были самыми ожесточенными их врагами, а не гостями, то и тогда им нечего было бы опасаться.

Благодаря неустанным заботам доньи Клары бедный монах скоро пришел в себя. Сначала он был очень слаб, но мало-помалу собрался с силами настолько, чтобы рассказать, что с ним случилось. Рассказ этот, конец которого во всех подробностях совпадал с рассказом кариба, привел донью Клару в оцепенение, которое скоро перешло в испуг: она подумала о страшной опасности, грозящей ей. В самом деле, какой помощи могла она ожидать? Кто осмелится защитить ее от мужа, высокое положение и всемогущая власть которого сведут на нет все ее усилия избежать его мщения?

– Не теряйте мужества, дочь моя, – прошептал монах с нежным состраданием. – Бог выше человека! Уповайте на Него, Он вас не оставит, Он поспешит к вам на помощь и поможет вам.

Донья Клара, несмотря на свое полное упование на Провидение, отвечала на эти утешения слезами. Она чувствовала, что погибла.

Дон Санчо вышагивал взад и вперед перед палаткой буканьеров, кусал усы, гневно топал ногой и перебирал в голове самые безумные планы.

– Черт возьми! – пробормотал он наконец. – Если этот демон не захочет образумиться, я прострелю ему голову, и делу конец!

Очень довольный тем, что нашел прекрасный способ избавить сестру от насильственных мер, на которые, может быть, желание мщения толкнуло бы дона Стенио, молодой человек, совершенно успокоившись насчет будущего, закурил сигару и принялся терпеливо ждать возвращения буканьеров.

Мажордом, почти равнодушный к тому, что происходило вокруг, и радуясь обещанной награде, не терял времени даром. Рассудив, что буканьеры по возвращении будут рады найти готовый завтрак, он поставил на огонь чугунок с огромным куском говядины и большим количеством воды, вместо хлеба положил под золу иньям[21], после чего занялся приготовлением перечного соуса, необходимой приправы к столу буканьеров.

Беглецы уже часа полтора находились в букане, когда вдруг услышали приближающийся лай. Десятка два собак бросились к ним, но громкий, хотя и отдаленный свист отозвал их.

Через несколько минут испанцы увидели двух буканьеров. Они шли очень быстро, хотя оба несли на плечах по крайней мере по сто фунтов, кроме того, с ними было оружие и все охотничье снаряжение. Подойдя к букану, они первым делом бросили на землю десять бычьих шкур, свежих и отвратительных, покрытых кровью и жиром. После этого они подошли к приезжим, которые поднялись им навстречу. Собаки как будто поняли, что должны сохранять нейтралитет, легли на траву, устремив, однако, пылающие глаза на испанцев и готовые вцепиться им в горло по первому сигналу.

– Милости просим, – сказал Польтэ, снимая шляпу с вежливостью, которую трудно было предположить, видя его грубую наружность. – Пока вам угодно будет оставаться здесь, мы будем считать вас братьями. Все, что мы имеем, принадлежит вам. Располагайте всем, как вам заблагорассудится, так же как и нами самими, если потребуется наша помощь.

– Благодарю вас от имени моих спутников, кабальеро, и принимаю ваше любезное приглашение, – ответила донья Клара.

– Женщина! – вскричал Польтэ с удивлением. – Извините меня, сеньора, я вас не узнал.

– Я та самая донья Клара Безар, которой, как мне сказали, вы должны отдать письмо.

– Стало быть, милости просим еще раз, сеньора. Письмо это поручено не мне, а моему товарищу.

– Черт побери! – вскричал Олоне, подходя к фра Арсенио. – Прыгун говорил нам, что этому бедному монаху порядком досталось, но я не ожидал найти его в таком плачевном состоянии.

– В самом деле, – сказал Польтэ, нахмурив брови, – я не очень религиозен, но посовестился бы поступать таким образом с монахом. Только язычник способен на подобное преступление.

С этими словами грубый авантюрист с истинно сыновней заботливостью, возбудившей в испанцах восторг, начал облегчать нестерпимые страдания раненого. Благодаря продолжительной практике в лечении всякого рода ран это удалось ему сполна. Фра Арсенио заснул живительным сном. В это время Олоне отдал донье Кларе письмо, порученное ему Монбаром, и молодая женщина отошла в сторону, чтобы прочесть его.

– Скажите пожалуйста, – весело воскликнул Олоне, ударив мажордома по плечу, – каков молодец, подумал о существенном! Завтрак готов!

– Если так, – сказал Польтэ, со значением подмигнув своему товарищу, – закусим хорошенько, у нас скоро будет дело.

– Разве мы не подождем возвращения индейского вождя? – спросил дон Санчо.

– Для чего? – улыбаясь, осведомился Олоне. – Не беспокойтесь о нем, сеньор, он недалеко. У каждого из нас есть свои обязанности.

– A y вас, должно быть, очень тонкое чутье, сеньор, – сказал Польтэ. – Вы так быстро явились на наше приглашение.

– Как это?

– Вы скоро это узнаете. Но послушайте моего совета, набирайтесь сил, ешьте.

В эту минуту донья Клара присоединилась к обществу. Стан ее распрямился, а лицо приняло почти радостное выражение. Завтрак был готов. Листья служили вместо тарелок. Все уселись на землю и принялись за еду. Дон Санчо сделался очень весел: жизнь снова казалась ему очаровательной. Он хохотал как сумасшедший и ел с аппетитом. Даже донья Клара отдала должное этому импровизированному пиршеству.

– Ну, мои красавцы, – сказал Польтэ собакам, – не ленитесь, ступайте караулить окрестности, пока мы будем завтракать. Вашу долю вам оставят.

Собаки вскочили, разбежались в разные стороны и скоро исчезли.

– Какие у вас славные собаки! – сказал дон Санчо.

– Вы, испанцы, знаете в собаках толк, – отвечал буканьер с лукавым видом.

Граф почувствовал укол, но смолчал. Он знал, испанцы на Эспаньоле ввели странный обычай натаскивать собак на индейцев.

Завтрак окончился в самой дружеской обстановке. Когда люди позавтракали, настала очередь собак. Олоне свистнул, и в одно мгновение собаки собрались вокруг него. Буканьеры, предоставив гостям полную свободу действий, занялись выделкой шкур.

Так прошло несколько часов. Около трех часов пополудни одна из собак залаяла и тотчас смолкла. Мы забыли сказать, что после завтрака по знаку Олоне собаки вернулись на свой пост. Буканьеры переглянулись.

– Один! – сказал Олоне.

– Два! – почти тотчас отвечал Польтэ, когда лай еще одной собаки раздался с другой стороны.

Скоро неистовый лай уже разносился по всей округе. Между тем ничто не указывало на источник тревоги: не слышалось никакого подозрительного шума, равнина казалась погруженной в покой.

– Извините, кабальеро, – сказал дон Санчо, обращаясь к Польтэ, который продолжал работать с прежним усердием, лукаво переглядываясь со своим товарищем, – позвольте мне задать вам вопрос.

– Спрашивайте, сеньор. Спрашивать иногда бывает полезно. Кроме того, если ваш вопрос мне не понравится, я могу и не отвечать, не так ли?

– О! Совершенно верно.

– Говорите же без опасения, слушаю вас.

– Вот уже несколько минут ваши собаки подают вам сигналы, так, по крайней мере, я предполагаю.

– Вы предполагаете справедливо, это действительно сигналы.

– А не будет ли нескромно спросить вас, что они значат?

– Вовсе нет, сеньор, тем более что они должны интересовать вас столько же, сколько и нас.

– Я вас не понимаю.

– Сейчас поймете. Сигналы означают, что равнина в эту минуту занята отрядами солдат, которые идут сюда, чтобы окружить нас со всех сторон.

– Черт побери! – вскричал молодой человек, вздрогнув от удивления. – И это вас не волнует?

– Для чего тревожиться заранее? У меня с моим товарищем была срочная работа, которую нам надо было закончить. Теперь дело сделано, и мы подумаем, как нам поступить.

– Но мы не сможем оказать сопротивление такому множеству врагов. Мы с сестрой подвергаемся большой опасности и должны бежать, не теряя ни минуты.

– Бежать? – переспросил буканьер с насмешкой. – Полноте! Вы смеетесь, сеньор! Ведь мы окружены.

– Стало быть, мы погибли.

– Как скоро вы все решили! Напротив, погибли они.

– Они? Но ведь нас только четверо против ста.

– Вы ошибаетесь. Там двести человек. На каждого из нас придется по пятьдесят. Свистни собакам, Олоне, теперь они бесполезны. Смотрите, вы видите? – И он протянул руку перед.

Длинные копья испанских солдат покачивались над высокой травой. Польтэ не солгал – эти копья составляли круг, все больше и больше суживающийся около букана.

– Ну как, нравится? – прибавил буканьер, поглаживая дуло своего ружья. – Сеньора, сядьте возле раненого.

– О, позвольте мне сдаться! – порывисто вскричала графиня. – Эта ужасная опасность угрожает вам из-за меня.

– Сеньора! – продолжал буканьер, с необыкновенным достоинством положив руку себе на грудь. – Вы находитесь под охраной, и клянусь честью, пока я жив, никто не осмелится коснуться вас пальцем. Сядьте возле раненого.

Невольно подчиняясь тону, которым буканьер произнес эти слова, донья Клара поклонилась и молча села рядом с фра Арсенио, который все еще спал.

– Теперь, кабальеро, – обратился Польтэ к дону Санчо, – если вы никогда не присутствовали при экспедиции буканьеров, я обещаю вам: вы увидите славный праздник, и он доставит вам удовольствие.

– Что ж! – беззаботно ответил молодой человек. – Будем драться, если нужно! Пасть в сражении – прекрасная смерть для дворянина.

– Вы славный молодой человек, – сказал буканьер, дружески ударив его по плечу. – Из вас может выйти толк.

Между тем солдаты приближались, и круг все сужался.

Глава XXX Монбар Губитель

На несколько минут зловещая грозная тишина тяжело нависла над равниной. По свисту Олоне собаки встали позади хозяина. Пригнув головы, оскалив острые зубы, сверкая глазами, они ждали приказа броситься вперед, но не только не лаяли, а даже не ворчали.

Олоне, опираясь на длинное ружье, спокойно курил трубку, бросая насмешливые взгляды вокруг. Польтэ совершенно хладнокровно приводил в порядок утварь букана. Мажордом, хотя и с некоторым внутренним беспокойством об исходе этой неравной битвы, старался не унывать. Он прекрасно понимал, что, попади он в руки своего господина, ему нечего ждать пощады, так как он способствовал побегу графини. Дон Санчо Пеньяфлор, несмотря на природную беззаботность и задиристый характер, также тревожился: будучи офицером испанской армии, он должен был бы занимать место в рядах не буканьеров, а солдат, готовящихся их атаковать. Донья Клара, стоя на коленях возле монаха, сложив руки, подняв глаза к небу, с лицом, орошенным слезами, горячо молилась, испрашивая защиты у Всемогущего. Фра Арсенио спокойно спал.

Живописный и величественный вид букана в эту минуту был таков: четыре человека хладнокровно готовились отразить наступление двухсот человек регулярного войска, от которых, как они знали, им нечего было ждать пощады, но которых их безумное сопротивление должно было разозлить и заставить пойти на жестокие меры.

Между тем круг все сужался, и головы солдат уже показались над высокой травой.

– Эге! – сказал Польтэ, радостно потирая свои жесткие руки. – Кажется, пора начать пляску. Что скажешь, приятель?

– Да, пора, – ответил работник, взяв головню.

– Не трогайтесь с места, – сказал Польтэ, оборачиваясь к испанцам, – а то вам придется плохо.

На последнем слове он сделал насмешливое ударение.

Буканьеры, устраивая свой букан, вырвали траву шагов на тридцать вокруг палатки. Трава эта, высохшая от солнца, была положена по краям очищенного места. Олоне подошел к траве и поджег ее, после чего возвратился к своим товарищам. Вспыхнувшее пламя тотчас расползлось по всем направлениям, и скоро большая часть степи представляла собой нечто вроде огромного горнила. Буканьеры смеялись над этим пожаром, как над превосходной шуткой. Испанцы, застигнутые врасплох, вскрикнули от ужаса и бросились назад, преследуемые пламенем, которое разгоралось и со скоростью ветра распространялось во все стороны.

Но было очевидно, что авантюристы не имели намерения сжечь живьем несчастных испанцев: трава загоралась и тут же быстро потухала. Буканьеры только хотели возбудить панический страх в рядах врага и произвести среди них беспорядок, в чем вполне преуспели. Солдаты бежали с криками ужаса перед этим огненным морем, не оглядываясь, не повинуясь приказам своих командиров и думая только о том, как бы избежать ужасной опасности, угрожающей им.

В это время Польтэ спокойно объяснил дону Санчо вероятный результат придуманной им «шутки».

– Видите ли, сеньор, – говорил он, – через несколько минут все погаснет. Если эти люди трусы, то можно считать, что мы от них отделались, а если нет, они вернутся, и тогда дело выйдет серьезное.

– Но если вы признаете непригодность этого способа, для чего же вы его употребили? Мне кажется, он скорее вреден, чем полезен для нашей защиты.

Буканьер покачал головой.

– Вы не правы, – сказал он, – у нас было несколько причин для того, чтобы действовать подобным образом. Во-первых, ваши соотечественники, даже если вы считаете их храбрыми, теперь растерялись, и очень трудно будет возвратить им мужество, которого у них уже нет. С другой стороны, мне хотелось немножко осмотреться и очистить степь. Кроме того, – прибавил он с лукавым видом, – откуда вы знаете, что огонь, зажженный мной, не сигнал?

– Сигнал! – вскричал дон Санчо. – Так у вас здесь неподалеку есть друзья?

– Как знать? Мои товарищи, сеньор, большие непоседы, и часто их встречаешь там, где меньше всего ждешь.

– Признаюсь, я не понимаю ни слова.

– Потерпите, сеньор, потерпите! Скоро вы все поймете, уверяю вас. Олоне, – обратился он к своему товарищу, – теперь неплохо бы, кажется, сходить тебе кое-куда?

– Правда, – ответил Олоне, небрежно закидывая ружье за спину, – он должен меня ждать.

– Возьми с собой собак.

– Зачем?

– Чтобы найти дорогу, приятель. Теперь нетрудно заблудиться: под этим пеплом пропали все следы.

Олоне кликнул нескольких собак и ушел.

– Посмотрите, – продолжал Польтэ, указывая на Олоне, который двигался так быстро, что казалось, будто он бежит, – какой красавец! А ведь он в Америке всего два месяца. Предсказываю вам, что через три года это будет один из самых знаменитых авантюристов.

– Вы его купили? – спросил дон Санчо.

– К несчастью, нет. Мне его одолжили всего на несколько дней. Он обязанный работник Монбара Губителя. Я давал за него двести пиастров, он не захотел мне его продать.

– Как! – вскричал молодой человек. – Монбар? Знаменитый флибустьер?!

– Он самый. Это мой друг.

– Стало быть, он где-то поблизости?

– Это, сеньор, входит в число тех обстоятельств, о которых вы скоро узнаете.

Как и предвидел буканьер, пожар погас почти так же быстро, как и вспыхнул: пищи на равнине, где росла только трава да кое-где валялся хворост, для него было недостаточно. Испанцы укрылись у реки, песчаные берега которой защищали их от огня. Лес, слишком отдаленный от центра пожара, остался невредим, хотя несколько огненных языков, угасая, коснулись ближайших деревьев. Из букана легко было видеть, как испанские офицеры старались восстановить порядок в своих отрядах, чтобы предпринять новую решительную атаку, которая, по-видимому, нисколько не тревожила Польтэ. Среди офицеров особенно выделялся один: он был верхом и чрезвычайно суетился, восстанавливая расстроенные ряды. Другие офицеры поочередно подходили к нему за приказаниями. Этого офицера дон Санчо узнал с первого взгляда.

– Вот чего я боялся, – прошептал он. – Граф сам командует этой экспедицией! Мы погибли.

Действительно, это был дон Стенио Безар. Приехав в Дель-Ринкон на рассвете и узнав о побеге графини, он сам захотел командовать экспедицией.

Положение осажденных было критическим. После ухода Олоне их осталось только трое, не считая женщины, в голой степи, без всяких оборонительных сооружений. А между тем уверенность буканьера вовсе не уменьшалась, и он с насмешкой следил за приготовлениями неприятеля.

Испанцы стараниями офицеров с большим трудом привели свои ряды в порядок и снова направились к букану.

Солдаты шли медленно, осторожно ступая по едва остывшей земле, которая могла таить новую опасность. Граф, указывая своей шпагой на букан, напрасно призывал солдат ускорить шаг и разом покончить с негодяями, осмелившимися сопротивляться войскам его величества. Солдаты не слушались и шли очень осторожно. Спокойствие и мнимая беззаботность врагов пугали их больше активного противодействия: им казалось, в этом таилась какая-то страшная ловушка.

И тут положение их усложнилось одним странным обстоятельством: на реке показалась пирога и пристала к тому самому месту, которое испанцы оставили всего несколько минут назад. В этой пироге сидели пять человек: три авантюриста и два испанца. Авантюристы сошли на землю так спокойно, как будто были одни и, толкая испанцев перед собой, решительно направились к солдатам. Те, удивленные и сбитые с толку подобной смелостью, смотрели, не смея сделать ни малейшей попытки задержать их. Этими тремя авантюристами были Монбар, Мигель Баск и Олоне. За ними бежали восемь собак. Оба испанца шли, безоружные, впереди, тревожась за свою участь, на что указывали бледность их лиц и испуганные взгляды, которые они бросали вокруг. Граф Безар, увидев авантюристов, вскрикнул от бешенства и бросился к ним навстречу с поднятой шпагой.

– Руби! Руби этих негодяев! – крикнул он.

Солдаты, стыдясь, что их не боятся три человека, повернулись и решительно бросились вперед. Авантюристы были окружены в одно мгновение. Не испугавшись этого маневра, они тотчас встали спинами друг к другу: таким образом они могли обороняться со всех сторон. Солдаты инстинктивно остановились.

– Смерть им! – закричал граф. – Нечего щадить негодяев!

– Молчать! – отвечал Монбар. – Прежде чем угрожать, послушайте, какие известия принесли вам эти два гонца.

– Схватить негодяев! – снова закричал граф. – Убейте их, как собак!

– Полноте! – насмешливо продолжал Монбар. – Вы с ума сошли! Схватить нас! Попробуйте-ка!

Три авантюриста, вынув горлянки, висевшие у них за поясом, высыпали содержащийся в них порох в свои шляпы, а поверх пороха побросали пули из ружей. Они держали в одной руке шляпы, превратившиеся таким образом в подобие брандеров, а в другой – зажженные трубки.

– Будьте осторожны, братья! – продолжал Монбар. – А вы, негодяи, пропустите нас, если не хотите, чтобы мы подняли всех на воздух![22]

Твердым шагом три авантюриста подошли к испанцам, парализованным ужасом, и ряды их расступились.

– О! – с насмешкой прибавил Монбар. – Не бойтесь, мы не убежим, мы хотим только добраться до наших товарищей.

Таким образом двести человек боязливо следовали на почтительном отдалении за тремя флибустьерами, которые, куря на ходу, чтобы не дать трубкам погаснуть, насмехались над трусостью испанцев. Польтэ был вне себя от восторга, а дон Санчо не знал, чему он должен удивляться больше – безумной отваге французов или трусости своих соотечественников.

Так авантюристы, пройдя довольно большое расстояние, соединились со своими товарищами, не будучи ни разу потревожены испанцами. Несмотря на просьбы и увещевания, граф добился от солдат только того, что они продолжали идти вперед, а не отступать.

Но в то время как авантюристы увлекали солдат за собой и притягивали все внимание к себе, произошло событие, на которое граф обратил внимание слишком поздно и которое начало внушать ему серьезные опасения за исход всей операции. Позади круга, образованного испанскими солдатами, как по волшебству возник другой круг – из буканьеров и краснокожих-карибов, во главе которых стоял Прыгун. Буканьеры и индейцы действовали так дружно и так тихо, что испанцы были окружены железной стеной прежде, чем успели догадаться об угрожающей им опасности.

Граф вскрикнул от бешенства, солдаты вторили ему криками ужаса. Действительно, положение было чрезвычайно опасным для несчастных испанцев. Только чудо могло спасти их от гибели. Речь шла уже не о том, чтобы сражаться против нескольких человек, решительных, но с которыми численно можно было совладать. Теперь флибустьеров было по крайней мере двести, а со своими союзниками-карибами они составили отряд в пятьсот человек, храбрых, как львы. Испанцы поняли, что это конец.

Дойдя до букана, Монбар пожал руку Польтэ, похвалил его за то, что он успел выиграть время, и вместе со своими товарищами занялся шляпами, доставая из них и засыпая назад, в горлянки, порох и пули.

Пока флибустьер занимался делом, донья Клара, бледная как смерть, смотрела на него, не смея, однако, приблизиться. Наконец она отважилась сделать несколько шагов и, сложив руки в мольбе, прошептала:

– Я здесь.

Монбар вздрогнул при звуке ее голоса и побледнел, но, сделав над собой усилие и несколько смягчив жесткое выражение своего взгляда, ответил, вежливо поклонившись:

– Я пришел сюда только ради вас, сеньора. Сейчас я буду иметь честь явиться к вашим услугам. Позвольте мне только позаботиться о том, чтобы наш разговор происходил спокойно.

Донья Клара потупила взор и вернулась к изголовью больного.

Авантюристы подходили все ближе. Они находились всего в десяти шагах от испанцев, ужас которых увеличивался от этого неприятного соседства.

– Эй, братья! – закричал Монбар громким голосом. – Прошу вас, остановитесь!

Флибустьеры замерли на месте.

– А вы, – обратился Монбар к солдатам, – бросьте оружие, если не хотите быть немедленно расстреляны.

Копья и шпаги солдат упали на землю почти одновременно, что указывало на их горячее желание, чтобы угроза флибустьера не была приведена в исполнение.

– Отдайте вашу шпагу, – приказал Монбар графу.

– Никогда! – вскричал граф, наскакивая с поднятой шпагой на флибустьера, от которого он находился на расстоянии нескольких шагов.

В эту минуту раздался выстрел, и шпага графа переломилась. Теперь он был обезоружен. Монбар, схватив одной рукой за узду лошадь графа, другой стащил его с седла и бросил на землю.

– Что за дьявольская мысль – одному идти против пятисот! – смеясь, воскликнул Польтэ, опять заряжая ружье.

Граф приподнялся. Смертельная бледность покрывала его лицо, искаженное гневом. Вдруг он увидел донью Клару.

– А! – взревел он и бросился к ней. – По крайней мере, я отомщу!

Но Монбар схватил его за руку и заставил остаться на месте.

– Одно слово, одно движение, и я прострелю вам голову, как хищному зверю, на которого вы похожи! – сказал он.

В словах флибустьера слышалась такая угроза, движения его были так быстры, что граф невольно сделал шаг назад и, скрестив руки на груди, остался стоять. Внешне он казался спокойным, но в сердце его бушевал вулкан, а взгляд был в упор устремлен на графиню. Монбар смотрел на своего врага с выражением печали и презрения.

– Граф, – сказал он наконец с иронией, – вы захотели помериться силой с флибустьерами. Вы увидите, чего это стоит… Пока, побуждаемый безумным желанием мщения, вы гнались за женщиной, благородное сердце и блистательные добродетели которой не смогли по достоинству оценить, половина острова, которым вы управляете, была отнята навсегда у вашего государя моими товарищами и мной. Тортуга, Леоган, Сан-Хуан, даже ваш Дель-Ринкон были завоеваны почти без кровопролития.

Граф поднял голову. Лихорадочный румянец покрыл его лицо. Он сделал шаг вперед и крикнул, задыхаясь от бешенства:

– Ты лжешь, негодяй! Как ни велика твоя дерзость, а ты не мог захватить всего того, о чем говоришь.

Монбар пожал плечами.

– Оскорбление от такого человека, как вы, ничего не значит, – сказал он. – Вы скоро получите подтверждение моих слов… Но довольно об этом! Я хочу, чтобы вы слышали, что я скажу этой госпоже. Пожалуйста, сеньора, – обратился он к донье Кларе, – простите меня за то, что я решил увидеться с вами не иначе как в присутствии того, кого вы называете вашим мужем.

Донья Клара, дрожа, приблизилась к флибустьеру. Наступило минутное молчание. Монбар стоял, склонив голову на грудь, и казался погруженным в горькие мысли. Наконец он провел рукой по лбу и тихо обратился к донье Кларе:

– Сеньора, вы желали меня видеть, чтобы напомнить время, навсегда прошедшее, и вверить мне тайну. Я не имею права знать эту тайну. Граф де Бармон умер, умер для всех, особенно для вас, так как вы не постыдились отречься от него и, связанная с ним узами законного брака и, более того, узами любви, вы малодушно позволили отдать себя другому. Это преступление, сеньора, которого никакое раскаяние не может загладить ни в настоящем, ни в прошедшем.

– Сжальтесь над моими мучениями, над моими страданиями! – вскричала разбитая этим проклятием несчастная женщина, падая на колени и заливаясь слезами.

– Что вы делаете, графиня? – вскричал граф Безар. – Встаньте!

– Молчите! – резко сказал Монбар. – Оставьте эту преступницу изнемогать под тяжестью ее раскаяния. Вы были ее палачом и менее кого бы то ни было имеете право защищать ее.

Дон Санчо бросился к сестре и, оттолкнув графа, приподнял ее. Монбар продолжал:

– Я прибавлю только одно слово, сеньора. У графа де Бармона был ребенок. В тот день, когда он придет просить у меня прощения за свою мать, я прощу ее… может быть, – прибавил он дрогнувшим голосом.

– О! – вскричала молодая женщина, с лихорадочной энергией схватив руку флибустьера, которой он не имел мужества отнять. – О! Как вы благородны! Это обещание возвращает мне надежду и мужество… Мое дитя! Клянусь вам, я найду его.

– Довольно, – произнес Монбар с плохо сдерживаемым волнением. – Этот разговор и без того уже слишком затянулся. Ваш брат любит вас и сумеет вас защитить. Я сожалею, что не вижу здесь еще одного человека, – он подал бы вам совет и поддержал вас в вашем состоянии.

– О ком вы говорите? – спросил дон Санчо.

– О духовнике сеньоры.

Молодой человек отвернулся и ничего не ответил.

– Посмотрите, брат, – сказал тогда Польтэ, – вот он, полуживой. Взгляните на его обгоревшие руки.

– О! – воскликнул Монбар. – Какое чудовище осмелилось…

– Вот кто! – продолжал буканьер, указав на графа Стенио Безара, онемевшего от испуга, потому что только в эту минуту он заметил свою жертву.

Пламя сверкнуло в глазах Монбара.

– Злодей! – вскричал он. – Пытать беззащитного человека! О испанцы! Порода ехидн! Какой страшной муки вы заслужили!

Присутствующие онемели при взрыве столь долго сдерживаемого гнева, который наконец разрушил все преграды и вылился наружу с непреодолимой силой.

– Горе тебе, палач! – продолжал флибустьер зловеще. – Ты мне напоминаешь, что я Монбар Губитель. Олоне, разведи огонь в букане.

Неописуемый ужас овладел всеми присутствующими. Это приказание явно указывало, на какую ужасную муку был осужден граф. Сам дон Стенио, несмотря на свою неукротимую гордость, почувствовал холод в сердце. Но в эту минуту монах, который до сих пор лежал неподвижно, безразличный ко всему происходящему, с трудом встал и, опираясь на руки доньи Клары и ее брата, шатаясь подошел к Монбару и стал перед ним на колени.

– Сжальтесь! – вскричал он. – Сжальтесь именем Господа!

– Нет, – сурово ответил Монбар, – этот человек осужден!

– Умоляю вас, брат, будьте милосердны, – настойчиво просил монах.

Вдруг граф выхватил пистолеты, спрятанные под камзолом, направил дуло одного на донью Клару, а другой приставил себе ко лбу.

– К чему умолять тигра? – сказал он. – Я умру, но по своей воле, и умру отмщенный!

Он спустил курки. Раздался двойной выстрел. Граф повалился на землю с простреленной головой. Пуля из второго пистолета попала не в донью Клару, – она пролетела мимо и поразила фра Арсенио прямо в грудь. Он рухнул рядом со своим убийцей. Последнее слово бедного монаха было:

– Сжальтесь!

Он умер, устремив глаза к небу, как бы обращая к Всевышнему последнюю молитву за своего палача…

На закате дня равнина опять стала безлюдной. Монбар, похоронив в одной могиле жертву и убийцу, – для того, конечно, чтобы праведник заступился за преступника перед престолом Всевышнего, – вместе с флибустьерами и карибами уехал в Пор-Марго.

Донья Клара с братом вернулась в Дель-Ринкон, сопровождаемая испанскими солдатами, которым Монбар из уважения к донье Кларе и дону Санчо согласился вернуть свободу.

…Если это повествование, которое правильнее было бы назвать прологом, понравится читателям, когда-нибудь мы продолжим историю знаменитых флибустьеров, ставших основателями французских колоний в Америке.

Морские бродяги

Флибустьеры – французские и английские авантюристы, ставшие корсарами… Это были хищные птицы, слетавшиеся со всех сторон… Даже грозные римляне не совершали подвигов, столь блистательных. Будь их политические и дипломатические таланты под стать проявляемому ими несокрушимому мужеству, они создали бы в Америке великое государство.

Вольтер

Глава I «Лосось»

Семнадцатого октября 1658 года в восьмом часу вечера два человека сидели в большой трактирной зале «Лосося», самой известной гостинице городка Пор-де-Пе. Гостиница эта была обычным местом сборища авантюристов со всего света, тех, кого жажда золота и ненависть к испанцам привлекали на Антильские острова.

В этот день в городе стояла страшная жара. Большие желтоватые облака, насыщенные электричеством, расстилались от одного края горизонта до другого. Ни малейшего дуновения ветра, даже на закате, не освежало землю, замершую от зноя. Со стороны гор доносился глухой шум, и эхо повторяло раскаты отдаленного грома. Море, черное, как чернила, точно волнуемое подземным потрясением, приподнималось бурными волнами и со зловещим стоном тяжело разбивалось о прибрежные скалы. Словом, все предвещало приближение урагана. Жители Пор-де-Пе, по большей части грубые моряки, давно привыкшие бороться с самыми страшными опасностями, невольно подчинились всеобщему беспокойству природы и заперлись в своих домах. Улицы были пусты и безмолвны, город казался брошенным. Гостиница «Лосось», в это позднее время обычно заполненная посетителями, укрывала под закопченным потолком своей просторной трактирной залы только двух человек, которые, опираясь локтями о стол, опустив головы на руки и покуривая трубки, рассеянно следили за фантастическими клубами дыма, беспрестанно вырывавшимися у них изо рта и сгущавшимися над их головами синеватым облаком. Об этих двоих и пойдет речь.

Оловянные стаканы, бутылки, карты, кости, разбросанные по столу, указывали на то, что два этих человека давно уже находились в гостинице и что, испробовав все развлечения, они теперь просто сидели и курили – от утомления или оттого, что более серьезные мысли занимали их и мешали в полной мере наслаждаться удовольствиями, которые сулили игра и вино.

Один из них был старик лет шестидесяти, еще бодрый, гордо державший красивую голову. Длинные белые волосы, брови, еще черные, усы, густые и седые, и небольшая бородка придавали ему благородный вид. Его простой, но изящный костюм был абсолютно черным. Шпагу со стальным эфесом он небрежно бросил на стол возле шляпы и плаща.

Второй казался гораздо моложе своего товарища. На вид ему было от сорока пяти до сорока восьми лет, не больше. Это был человек атлетического сложения, плотный и плечистый. Его лицо, довольно обыкновенное, можно было бы назвать незначительным, если бы не выражение редкой решимости и неукротимой воли, придававшее ему совершенно особый отпечаток. На человеке был костюм богатых буканьеров, роскошный до излишества, сверкавший золотом и брильянтами. Тяжелая массивная фанфаронка окружала его шляпу, украшенную страусиными перьями, прикрепленными к тулье брильянтовым аграфом[23], составлявшим целое состояние. Длинная рапира, висевшая обычно сбоку на широкой портупее, теперь лежала у него на коленях. Два пистолета и кинжал были заткнуты за пояс, а широкий красный плащ висел на спинке его стула.

Давно уже угрюмое молчание царило между этими людьми. Они продолжали курить, наполняя залу клубами дыма, и, по-видимому, не думали друг о друге.

Трактирщик, худощавый, сухой и долговязый, в неопрятном потрепанном камзоле, несколько раз под предлогом поправить светильник – что было вовсе не нужно – подходил к этим неприбыльным посетителям и разочарованно уходил, не удостоенный их вниманием.

Наконец мужчина в роскошном камзоле вдруг поднял голову, с гневом бросил трубку на пол, так что она разлетелась вдребезги, и, ударив кулаком по столу, отчего стаканы и бутылки запрыгали и забренчали, вскричал:

– Ей-богу, этот франт насмехается над нами! Неужели мы должны оставаться здесь вечно? Клянусь своей душой, есть от чего взбеситься, прождав так долго!

Старик медленно поднял голову и, устремив спокойный взгляд на своего товарища, тихо сказал:

– Потерпи, Пьер, еще есть время.

– Потерпи?! Вам легко говорить, господин д’Ожерон, – проворчал тот, кого звали Пьером. – Почем я знаю, куда это воплощение черта запропастилось!

– И я не знаю, друг мой. Однако, как видишь, жду и не жалуюсь.

– Гм! Все это прекрасно… – продолжал Пьер. – Но вы всего лишь его дядя, а я его закадычный друг. И это совсем другое дело.

– Еще бы, – ответил, улыбаясь, д’Ожерон. – А в качестве закадычных друзей вы не должны ничего скрывать друг от друга, не так ли?

– Именно. Вы это знаете так же хорошо, как и я. Ведь в молодости вы много воевали с испанцами.

– Эх, и славное было времечко, Пьер, – сказал д’Ожерон, подавляя вздох, – я был тогда беззаботен и счастлив.

– Ба-а! Вы говорите, что были счастливы тогда? А теперь разве вы не счастливы? Все Береговые братья, флибустьеры, буканьеры и колонисты, любят вас и почитают как отца, и я – первый из них. Мы все дадим изрубить себя на кусочки за вас. Его величество – да хранит его Господь! – назначил вас нашим губернатором, чего же более вы можете желать?

– Ничего. Ты прав, Пьер, – ответил старик, печально качая головой, – мне действительно больше нечего желать.

На несколько минут воцарилось молчание. Затем буканьер спросил с некоторым сомнением в голосе:

– Вы позволите задать вам вопрос, господин д’Ожерон?

– Конечно, друг мой, – ответил старик. – Что за вопрос?

– О! Может быть, я напрасно спрашиваю вас об этом, – заметил Пьер, – но, право, не могу удержаться.

– Хорошо! Спрашивай, чего ты боишься?

– Боюсь прогневать вас, господин д’Ожерон… Хотя я не из робкого десятка.

– Я думаю, ты, Пьер Легран, – один из наших самых отважных флибустьеров. Одно твое имя заставляет испанцев дрожать.

Пьер Легран распрямил спину, весьма довольный этой заслуженной похвалой.

– Ну, – сказал он тоном человека, принявшего окончательное решение, – речь вот о чем. Когда мой работник Питриан отдал мне ваше письмо, естественно, моим первым желанием было повиноваться вам и спешить на свидание, которое вы мне назначили здесь, в «Лососе».

– Благодарю тебя за поспешность, которую ты проявил, друг мой.

– Хорош бы я был, если бы не пришел! Это было бы даже смешно, право! Итак, я пришел. Мы играли, пили – очень хорошо, ничего не может быть лучше. Только я спрашиваю себя, какая серьезная причина заставила вас приехать с Сент-Кристофера инкогнито в Пор-де-Пе.

– Ты желаешь знать эту причину, Пьер?

– Разумеется. Но если мое любопытство неприятно вам, считайте, что я ни о чем не спрашивал. И не будем больше возвращаться к этому.

– Напротив, будем, друг мой. Я хотел все рассказать тебе при моем племяннике, а твоем закадычном друге. Но так как его все нет…

– О, мы можем еще подождать, господин д’Ожерон! Теперь он, вероятно, уже скоро явится.

– Может быть, но это не имеет значения… Кроме того, он уже отчасти посвящен в мои планы.

– Ах, хитрец! Он ничего не сказал мне.

– Я ему запретил.

– Тогда другое дело, и он правильно поступил, что молчал.

– Слушай меня внимательно, дело стоит того. Ты помнишь, не правда ли, как кавалер де Фонтенэ, неожиданно атакованный испанской эскадрой, был вынужден после геройского сопротивления оставить Тортугу?

– Конечно помню! Прискорбно было видеть, как развевался испанский флаг над Скальным фортом и как эти проклятые испанцы дразнили нас и смеялись нам в лицо! Ей-богу! Чего бы я только не дал, чтобы сыграть хорошую шутку с этими проклятыми донами и прогнать их с нашего острова!

Д’Ожерон, улыбаясь, слушал буканьера. Когда тот замолчал, он наклонился вперед, положил руку ему на плечо и, глядя ему в глаза, тихо сказал:

– Пьер, друг мой, я тоже хочу сыграть хорошую шутку с испанцами и прогнать их с нашего острова.

– Как?! – вскричал Пьер, вздрогнув от неожиданности. – Правду ли вы говорите? Вы действительно намереваетесь сделать это?

– Клянусь честью, Пьер, именно поэтому я оставил Сент-Кристофер и инкогнито приехал в Пор-де-Пе.

– Ага! Отлично! Если так, будет весело!

– Я надеюсь на это.

– Мы на них нападем?

– Мы дадим испанцам сдачи, они напали на нас врасплох, а мы нападем на них.

– Прекрасно! – вскричал Пьер, радостно потирая руки.

– Я рассчитываю на тебя, Пьер.

– И правильно делаете, господин д’Ожерон.

– Кто из наших капитанов сейчас здесь?

– Гм! – сказал Пьер, потирая лоб. – У нас довольно мало людей. Однако есть несколько старых Береговых братьев, на которых можно положиться в случае необходимости.

– Черт побери! Это неприятно. А что с Губителем?

– Монбар уехал куда-то полгода тому назад, и с тех пор о нем не было известий.

– Черт побери! Черт побери! – пробормотал старик с задумчивым видом.

– Морган, Красавец Лоран, Красивая Голова, Рок Бразилец, Олоне, Дрейф – все уехали, а куда – никто не знает.

– О-о! Это совсем неприятно! Кто же у нас остался?

– Во-первых, я.

– Это хорошо, но еще?

– Кроме четырех или пяти надежных людей, больше я никого назвать не могу.

– Кто же эти четверо или пятеро?

– Мигель Баск, Дрейк, Польтэ и ваш племянник Филипп.

– Кто еще?

– Да вроде бы и все.

– Гм! Маловато – дело предстоит жаркое, испанцев голыми руками не возьмешь.

– Это так. Но имена, названные мной, известны вам давно, все это люди решительные.

– Знаю, мой друг, но, если затея нам не удастся, мы не оправимся. Лучше, может быть, воздержаться.

– Я не согласен с этим, господин д’Ожерон. Каждый из нас может набрать несколько решительных авантюристов.

– Это правда, но Черепаший остров почти неприступен, особенно если его станут хорошо защищать, а так и будет.

– Уж можете не беспокоиться. Дон Фернандо д’Авила, командующий испанским гарнизоном, даст скорее убить себя и всех своих солдат, чем решит сдать Тортугу.

– Тем паче было бы безумием пытаться выгнать его такими ограниченными силами, какими располагаем мы.

– Ба-а! Когда это мы считали наших врагов? Береговые братья все такие же, какими были в ваше время, господин д’Ожерон, поверьте. Каждый из них стоит десяти испанцев…

– Ах, почему не приходит Филипп? Он мог бы дать нам хороший совет.

– Филипп сказал бы вам то же, что говорю и я, господин д’Ожерон.

– Очень может быть, друг мой, но дело мы затеваем серьезное, и оно требует глубоких размышлений.

– Размышляйте, но не отказывайтесь от этой затеи. Клянусь вам: теперь, когда я знаю ваши планы, у меня просто руки чешутся! И если вы передумаете, ей-богу, я возьму остров без вас, это так же верно, как то, что меня зовут Пьер Легран и что я ненавижу испанцев! Не знаю, как именно я это сделаю, но сделаю все равно. И уверен, что обязательно добьюсь успеха.

Д’Ожерон расхохотался:

– Успокойся, горячая голова! Я не говорил, что отказываюсь.

– Ну и прекрасно!

В эту минуту в гостиницу вошел новый посетитель. Он помедлил у порога, бросив вокруг подозрительный взгляд, потом, увидев двух сидящих за столом людей, снял плащ и решительно направился к ним.

– А-а! – вскричал Пьер. – Вот наконец и ты! Здравствуй, приятель, – прибавил он, протягивая ему руку.

– Приветствую! – ответил пришедший сердито. – Что случилось? Ей-богу, дело должно быть серьезное, раз ты заставил меня прийти сюда, когда как я надеялся провести время в более приятном обществе.

Пьер расхохотался.

– В еще более приятном? – спросил он, указывая на д’Ожерона, который сидел, немного отодвинувшись в тень.

Филипп присмотрелся.

– Э-э! – весело вскричал он. – Если я не ошибаюсь, дорогой дядюшка, это вы?

– Кто же еще? – спросил Пьер насмешливо.

– Ты рад видеть меня, племянник? – спросил старик.

– Неужели вы сомневаетесь? – вскричал Филипп, бросившись в объятия, раскрытые ему д’Ожероном.

– Не сомневаюсь, – ответил тот с волнением, – я знаю, что ты меня любишь.

– Благодарю, дядюшка. Какой добрый ветер занес вас в наши края? Вы приехали у нас поселиться? Это был бы приятный сюрприз.

– Может быть, племянник. Не стану говорить ни да ни нет, это будет зависеть от некоторых условий.

– Что же это за условия, дядюшка? Предупреждаю вас, что я приму их с закрытыми глазами.

– Хорошо, но ты слишком спешишь.

– Почему же? Разве я не должен желать, чтобы вы жили со мной?

Говоря таким образом, он взял стул и сел между дядей и приятелем.

Филипп был красивый молодой человек лет двадцати шести, с гибким и стройным станом. В движениях молодого человека чувствовались сила и ловкость. Лицо его было изумительно красиво. Оно могло показаться даже женственным, если бы не горячий блеск его черных глаз, вспыхивавший при малейшем волнении, и выражение неукротимой решимости, которое оно тогда принимало. Несмотря на более чем простой костюм, во всей наружности молодого человека сквозило врожденное изящество, которое указывало на аристократическое происхождение.

Дядя с удовольствием рассматривал племянника и, по-видимому, не мог им налюбоваться. Молодой человек улыбнулся и, поцеловав старика, сказал:

– Почему вы не предупредили меня о вашем приезде, дядюшка? Нехорошо удивлять меня таким образом.

– Ты сожалеешь об этом, племянник?

– Напротив, только я бы предпочел, чтобы наша встреча состоялась иначе.

– Это было невозможно, Филипп. Мое присутствие здесь должно оставаться в тайне для всех, я приехал инкогнито.

– А! Это совершенно меняет дело!.. У вас, конечно, есть какой-то план?

– Да, – перебил Пьер, – и даже большой план.

– Надо же! Тебе уже все известно?

– Еще бы!

– Хорошо. Стало быть, дядюшка и мне скажет.

– Именно это я и собираюсь сделать, тем более что мне интересно твое мнение.

– Что бы это ни было, я с вами согласен, дядюшка.

– Ты же еще не знаешь, о чем идет речь! Какой ты легкомысленный, право! – ответил старик, улыбаясь.

– Это ничего не значит, дядюшка! Для меня очевидно, что вы не можете ошибаться. Теперь говорите, я вас слушаю.

– Вот в двух словах причина моего приезда: я хочу с помощью моих бывших товарищей взять Черепаший остров и прогнать оттуда испанцев.

– А! – вдруг осипшим голосом воскликнул Филипп и сильно побледнел.

Глава II Капелла Богоматери

В шестнадцати милях от Пор-де-Пе, среди великолепной, укрытой от морских ветров высокими лесистыми горами равнины, через которую протекает широкий ручей, возвышался очаровательный испанский городок, носящий название Сан-Хуан, где проживало тогда от четырех до пяти тысяч жителей. Местоположение сделало Сан-Хуан объектом нападений авантюристов, поэтому он был окружен земляными рвами и стенами, то есть казался достаточно укрепленным для того, чтобы сопротивляться атакам смелых соседей.

На главной улице города стоял дом из красного кирпича, с двойным крыльцом, башенками, украшенными затейливой резьбой, и широким двором, в центре которого находился колодец. В те времена, о которых идет речь, здесь была гостиница, которая теперь, конечно, уже не существует.

В день, когда начинается наша история, в восемь часов утра величайшее оживление царило в гостинице. Слуги входили и выходили, одни путешественники приезжали, другие уезжали, пеоны[24] седлали лошадей или же вели их к водопою, крики и ругательства смешивались в воздухе с живым говором, свойственным южным народам.

Среди этой суеты на двор въехал всадник, закутанный в широкий плащ. Один из пеонов, без сомнения поджидавший приезжего, быстро подбежал к лошади, схватил поводья и, когда всадник соскочил на землю, сказал ему на ухо вполголоса:

– В церкви Мерсед.

– Благодарю, – так же тихо ответил незнакомец, вложил золотую монету в руку пеона, прикрыл краем плаща лицо и, выйдя со двора, направился большими шагами к церкви, стоявшей чуть выше на этой же улице.

Как и все испанские церковные строения, церковь Мерсед в городе Сан-Хуан выглядела настоящей игрушкой и снаружи, и внутри. Если не считать двух закутанных в мантильи женщин, стоявших на коленях у алтаря и, по-видимому, истово молившихся, церковь была пуста. Незнакомец вошел в церковь, шпоры его сапог зазвенели о плиты. Женщины обернулись. Бросив на них быстрый взгляд, незнакомец прошел к исповедальне, находившейся в углу боковой капеллы. Там он сбросил с себя плащ, скрестил руки на груди и застыл в ожидании. Женщины, шепотом обменявшись несколькими словами, поднялись с колен. Одна пошла к двери, другая робко двинулась прямо к исповедальне, возле которой стоял молодой человек. В нескольких шагах от него она приподняла свою мантилью, и молодой человек смог увидеть восхитительное личико шестнадцатилетней девушки. Молодой человек почтительно поклонился и прошептал прерывавшимся от волнения голосом:

– Да благословит вас Господь, Хуана, за то, что вы согласились на это крайне важное свидание!

– Может быть, я поступила нехорошо, – отвечала девушка с невыразимой грустью, – но я не хотела уезжать, не простившись с вами еще раз.

– Увы! – прошептал он. – Но разве ваш отъезд так близок?

– Сегодня вечером или завтра, уж никак не позже… Скоро мы расстанемся навсегда. Вы забудете меня, Филипп…

– Забыть вас, Хуана?! О, вы не должны так думать!

Девушка печально покачала головой.

– Отсутствие – все равно что смерть, – прошептала она.

Молодой человек бросил на девушку горестный взгляд и, схватив ее руку, нежно пожал. Потом спросил дрожащим голосом:

– Стало быть, вы забудете меня, Хуана?

– О нет! – воскликнула она. – Я умру, верная моей первой, моей единственной любви. Но вы, Филипп, вы молоды, вы хороши собой… вы будете отделены от меня бескрайним морем, вы не увидитесь со мной больше, и другая женщина изгонит любовь ко мне из вашего сердца, а воспоминание обо мне – из вашей памяти.

Наступило короткое молчание.

– Хуана, – произнес молодой человек, – верите ли вы моей любви?

– Верю, верю всеми силами моей души.

– Если так, то почему же вы сомневаетесь во мне?

– Я не сомневаюсь в вас, Филипп… увы, я боюсь будущего.

– Будущее в руках Бога, Хуана. Он, разлучающий нас сегодня, может, если Ему будет угодно, соединить нас когда-нибудь.

– Никогда не увижу я Эспаньолы, – прошептала она, – я чувствую, что умру в дикой и неизвестной стране, где меня заставляют жить вдали от всего, что я люблю.

– Нет, вы не умрете, Хуана, потому что если не сможете вернуться вы, то я мужчина, я силен и сумею приехать к вам.

– О!.. – вскричала она с радостью, но тотчас прошептала: – Нет, я не смею верить такому счастью.

Филипп улыбнулся и с нежностью прошептал:

– Бедное дитя…

Девушка подняла глаза на молодого человека.

– Вы гордый и храбрый дворянин, Филипп, – сказала она. – Полагаю, многие женщины оспаривают честь вступить в союз с вами, между тем как я всего лишь бедная девушка…

– Что вы хотите сказать, Хуана? – спросил он с волнением. – Разве я не люблю вас и не предпочитаю вас всем остальным?

– Да, вы так думаете, Филипп. Вы искренне так говорите, но наступит день…

– Никогда, повторяю вам, Хуана!

Она печально покачала головой. Молодой человек с удивлением наблюдал за ней, не понимая столь упорного недоверия.

– Филипп, – сказала она наконец с грустью, от которой сердце молодого человека мучительно сжалось, – сегодня, может быть в последний раз, позволено нам видеться, дайте мне все сказать вам, друг мой, – прибавила она, приложив свою крошечную ручку к его губам, как бы не позволяя ему прерывать ее. – Я не хочу расстаться с вами так, чтобы вы не узнали, кто я. Вам известно только мое имя. Два месяца тому назад молодая девушка, неблагоразумно отважившаяся выехать верхом на равнину, подверглась нападению бешеного быка. Свирепое животное разорвало рогами двух лошадей и обратило в бегство слуг… Девушка, вне себя от ужаса, пришпорила свою лошадь и скакала по равнине, чувствуя позади себя топот взбесившегося животного. Вдруг в ту минуту, когда надежда уже оставляла ее, когда она уже вручала Богу свою душу, какой-то человек решительно бросился наперерез и выстрелил в животное из ружья. Бык рухнул наземь и с ревом бессильной ярости издох у ног своего победителя. Той молодой девушкой была я, Филипп. Моим спасителем – вы. Вы помните это страшное приключение, не правда ли?

– Да, Хуана, помню и благословляю его, потому что ему я обязан счастьем нашего знакомства! – с чувством воскликнул молодой человек.

– Теперь слушайте меня, друг мой. Вы, быть может, предполагали, видя меня роскошно одетой и окруженной многочисленными слугами, что я богата и принадлежу к благородной фамилии.

– Я ничего не предполагал, Хуана, я вас полюбил, вот и все.

Она вздохнула и продолжила:

– Да. Меня зовут Хуана. И я никогда не знала ни отца, ни матери. Мне сказали, что мой отец был убит на войне до моего рождения, а моя мать умерла, дав мне жизнь. Вот все, что я знаю о своем семействе. Даже имя моих родителей никогда не произносилось при мне. Мои первые годы покрыты завесой тайны, которую я никогда не могла приподнять. Я не помню ничего. Порой мне кажется, что я жила в другой стране, что долго оставалась на море… Мне кажется, что, прежде чем поселиться на Эспаньоле, я жила в краю, где небо не так лучезарно, деревья не столь роскошны, а солнце холоднее… но это только предположения, ни на что не опирающиеся. Мне кажется также, что я слышала другой язык и сама говорила на нем, а не на кастильском, но на каком именно языке, я сказать не могу. Одно я знаю точно: мне покровительствует могущественная фамилия, за мной наблюдают и никогда не теряют меня из виду. Дон Фернандо д’Авила не родня мне, это я знаю наверняка. Он – выслужившийся солдат, обязанный, по всей вероятности, высоким положением, которого он достиг, и еще более высоким положением, которое ему обещано, только попечению, которым он окружал мое детство. Вот и вся моя история, Филипп. Она очень коротка, очень мрачна и очень таинственна. Но я обязана из любви, которую испытываю к вам, обязана из уважения к самой себе обо всем рассказать вам. Я убеждена, что исполнила священный долг, и без ропота покорюсь вашей воле, какова бы она ни была.

Молодой человек с минуту смотрел на девушку с необъяснимым выражением, в котором смешивались любовь, стыд и горесть.

– Хуана, – сказал он наконец дрожащим голосом, – вы праведное и благородное дитя, ваше сердце чисто, как у ангела! Я недостоин вашей любви, потому что я вас обманул!

– Вы меня обманули, Филипп? Это невозможно! – сказала она с лучезарной улыбкой. – Я вам не верю.

– Благодарю, Хуана! Но, в свою очередь, я хочу вам сказать, кто я.

– О! Я знаю, вы красивый и храбрый дворянин, которого я люблю, что мне за дело до остального!

– Позвольте мне сказать, Хуана. Когда вы узнаете все, вы осудите меня или простите. Я дворянин, вы сказали правду, даже дворянин знатного рода, но я беден.

– Что же мне до этого?

– Ничего, я вам верю. Но мне остается открыть вам тайну, тайну страшную, которая, когда вы ее узнаете, может быть, навсегда разрушит мое счастье.

– Продолжайте, – сказала она, с недоверием качая головой.

– Я не испанец, Хуана.

– Знаю, – сказала она, улыбаясь. – Я знаю, что вы француз, а еще что вы один из предводителей страшного братства, перед которым дрожит испанская корона. Ваше братство мои соотечественники называют морскими бродягами… Так это-то, Филипп, и есть та страшная тайна, которую вы не решаетесь мне открыть? Полно, друг мой, я давно уже знаю все, что касается вас. И разве все, что касается вас, не часть моего существа?

– Итак, вы меня прощаете?

– За что мне вас прощать, Филипп? Я не мужчина, я даже не знаю, испанка ли я. Эти ссоры и эта ненависть меня не интересуют, я женщина и люблю вас – вот и все…

– О, да благословит вас Бог за эти слова, Хуана! Они возвращают мне жизнь.

– Вы сомневались?

– Я не смел надеяться, – отвечал он кротко.

– Только женщины умеют любить, – прошептала она печально. – Ах, мы должны расстаться!

– О! Нет еще, нам незачем торопиться.

– К чему увеличивать нашу горесть, продолжая это жестокое прощание?

– Разве вы не хотите больше увидеться со мной?

– После того, что я вам сказала? Разве вы считаете меня достойной вас, ведь я всего лишь бедная девушка…

В глазах Филиппа сверкнули молнии.

– Пойдемте, – сказал он.

– Куда вы меня ведете?

– Пойдемте, Хуана, я хочу вам ответить у подножия алтаря.

Дрожа от надежды и боязни, она пошла за ним в боковую капеллу во имя Божией Матери Всех Скорбящих.

– Станьте на колени возле меня, Хуана, и запомните мои слова. Примите клятву, которую я произнесу перед ликом Божией Матери.

Девушка встала рядом с ним на колени.

– Я клянусь, – сказал тогда молодой человек твердо, – никогда никого не любить, кроме вас, клянусь приехать к вам, где бы вы ни находились, клянусь быть возле вас раньше, чем пройдет год. Пусть Святая Дева, которая видит меня и слышит, накажет меня, если я не сдержу клятвы, которая исходит из глубины моего сердца!

– Я клянусь, что буду вас ждать, Филипп, и буду вам верна, что бы ни случилось, – ответила девушка, сложив у груди ладони.

Они поднялись с колен.

– Вот, Хуана, – продолжал Филипп, сняв перстень с левой руки, – возьмите этот перстень, пусть он будет обручальным. Только вы, отослав мне его, можете возвратить мне свободу.

– Пусть будет, как вы сказали, Филипп. Я вас люблю и верю вам. Я принимаю ваш перстень и возьмите взамен мой, – прибавила она, подавая ему богатый бриллиантовый перстень, – я никогда с ним не расставалась. В детстве я носила его на шее на золотой цепочке. Может быть, это последняя вещь, оставшаяся мне на память о моей матери… Может быть, она его завещала мне, умирая. Сохраните этот перстень, теперь он принадлежит вам, потому что я ваша невеста, ваша супруга перед Богом.

В ту минуту, когда молодые люди обменялись перстнями, яркий луч солнца блеснул в окне капеллы.

– Принимаю это предзнаменование, – сказал, улыбаясь, молодой человек, – мы будем счастливы, Хуана. Святая Дева покровительствует нам и благоприятствует нашей любви.

– Да будет она благословенна! – набожно ответила молодая девушка.

– Когда вы уезжаете и куда направляетесь, Хуана?

– Срок нашего отъезда окончательно еще не установлен. Дон Фернандо д’Авила ждет с минуты на минуту, что его назначат губернатором в Панаму.

– Так далеко! – сказал Филипп, нахмурив брови.

– Ах! Вот видите… мы разлучаемся навсегда.

– Не говорите так, моя возлюбленная! Нет ничего невозможного, я поклялся быть рядом с вами и сдержу свою клятву.

– Да услышит вас Небо!

– Я вспомнил, кажется, дон Фернандо д’Авила – губернатор Черепашьего острова?

– Да.

– Это славный воин и достойный противник, мы уже сталкивались с ним.

– Сегодня или завтра я должна отправиться к нему, а с Черепашьего острова мы поедем на материк. Как видите, Филипп, нам не приходится и мечтать о скорой встрече…

– Это не так, любовь моя. Разве я не приехал сюда, к своим врагам? Почему же я не могу пробраться на Тортугу? Поверьте мне, одно не труднее другого.

– Но если вас узнают, вас убьют.

– Успокойтесь, любовь моя, опасность не так страшна, как вам кажется.

Девушка печально вздохнула и промолвила:

– Теперь пора расставаться…

– Уже расставаться, моя обожаемая Хуана?! – с мольбой воскликнул молодой человек.

– Так надо, Филипп. Продолжительное отсутствие может возбудить подозрения. Кроме того, не должны ли мы еще увидеться? Теперь я счастлива, я надеюсь!

– Повинуюсь вам, Хуана, и ухожу, как вы того желаете… Еще одно, последнее слово.

– Говорите.

– Что бы ни случилось, что бы ни рассказывали вам обо мне, вы никогда не должны верить, что я перестал вас любить.

– Я верю вам, Филипп, и буду верить только вам, клянусь.

– Я принимаю вашу клятву, Хуана, она написана в моем сердце, и теперь я ухожу, исполненный веры, моя возлюбленная. Я не прощаюсь с вами, я говорю: до свидания!

– До свидания, Филипп! – ответила она, протянув ему руку.

Молодой человек подержал с минуту эту крошечную ручку в своей руке, потом нежно осыпал ее поцелуями и, сделав над собой усилие, сказал прерывающимся голосом:

– До свидания, Хуана, до свидания!

Он резко повернулся и твердым шагом вышел из церкви. Хуана провожала молодого человека взглядом до тех пор, пока двери храма не закрылись за ним, а потом упала на колени перед алтарем Божией Матери Всех Скорбящих и прошептала голосом, дрожащим от волнения:

– До свидания, мой возлюбленный Филипп!

– Сеньорита, – сказала дуэнья, тихо приблизившись к своей госпоже после того, молодой человек ушел, – нас уже давно ждут дома, разве вы не боитесь, что наше отсутствие найдут слишком продолжительным?

– Но ведь мы в церкви, нья[25] Чиала!

– Это правда, сеньорита, и даже в прекрасной церкви. Однако все-таки лучше вернуться домой, ведь надо еще все приготовить к отъезду.

– Может быть, мне никогда больше не придется возвратиться сюда… – отвечала Хуана с кротким вздохом, – нья Чиала, дайте мне еще помолиться Святой Деве за того, кого я люблю.

Дуэнья, женщина осторожная, недовольно покачала головой, но согласилась.

Через несколько минут обе дамы, закутавшись в мантильи, наконец вышли из церкви. На паперти они встретились с человеком, старательно укрытым плащом. Он почтительно им поклонился. Девушка не могла удержаться от нервного трепета. Ускорив шаги, она наклонилась к дуэнье и прошептала дрожащим голосом:

– Как вы думаете, он нас узнал?

– Кто знает! – в тон ей ответила дуэнья.

Между тем незнакомец насмешливо смотрел им вслед.

– Я опоздал на четверть часа, – пробормотал он сквозь зубы. – Терпение!

Глава III Обязанный работник

Прежде чем продолжить наш рассказ, скажем два слова о страшном товариществе флибустьеров, или Береговых братьях, о том, как это товарищество возродилось и каким образом сумело стать столь грозной силой. Флавио Джойя, гражданин города Амальфи, что в Неаполитанском королевстве, оказал мореплаванию огромную услугу, усовершенствовав в 1303 году компас. Это усовершенствование, позволившее мореплавателям не держаться берегов, а плавать в открытом море, далеко от земли, и дало толчок тому духу открытий, который впоследствии обеспечил человеку владычество над морями и принес ему обладание земным шаром, все уголки которого стали отныне доступны.

Мореплавание с первой половины XIV века становилось все более и более смелым. Испанцы отправились за пятьсот миль от испанского берега, на Канарские острова, для того чтобы захватывать туземцев в рабство.

Первый же четкий план открытия и исследования новых земель был задуман португальцами после изгнания мавров из их страны. Вполне естественно, что помыслы португальцев были устремлены к Африканскому континенту. Мы не будем ничего говорить здесь об успехе столь отважных странствований, а ограничимся только замечанием, что в этой среде смелых мореплавателей появился Христофор Колумб, которому выпала честь открытия Нового Света.

Странное дело: тщетно пытаясь снискать расположение многих монархов, отвергаемый всеми как сумасшедший или мечтатель, Колумб напоследок обратился к Фердинанду и Изабелле, тогда остановившимися под Гранадой, которую они осаждали. После долгих переговоров Колумб получил отказ – и на этот раз, казалось, надежда была потеряна навсегда. Он оставил лагерь, чтобы отправиться в Англию, куда уже неоднократно собирался податься. Но взятие Гранады вдруг изменило намерения обоих государей и заставило их принять предложения Колумба, от которых они так решительно поначалу отказывались.

Христофор Колумб отъехал уже на несколько миль от лагеря, когда курьер королевы догнал его. Постоянные неудачи сделали Колумба недоверчивым. После некоторых колебаний он решился вернуться в Санта-Фе, где в то время расположился двор.

В Палосе, маленькой андалузской гавани, был снаряжен флот, который впоследствии и открыл Испании Новый Свет. Снаряжение, оплаченное из королевской казны, далеко не отвечало величию и задачам предприятия: все издержки не превышали ста тысяч франков. Эскадра, отданная под начало Колумба, произведенного в адмиралы, состояла из трех небольших кораблей, два из которых были немногим больше шлюпок.

Адмирал плыл на «Санта-Марии». Мартин Алонсо Пинсон получил командование над «Пинтой», имея лоцманом своего брата. И наконец, «Нинья» была отдана под начало Висенте Яньеса Пинсона, младшего из братьев Пинсон. Суда взяли на борт годовой запас провизии. Экипажи состояли из девяноста человек, матросов и дворян, решившихся последовать за Колумбом.

Незадолго до восхода солнца 3 августа 1492 года флот снялся с якоря у Сальтеса, близ Уэльвы, в присутствии толпы зрителей, желавших успеха этому необыкновенному предприятию. Однако большая часть провожающих не надеялась вновь увидеть смелых авантюристов.

В пятницу, 12 октября 1492 года, после шестидесятипятидневного плавания, на восходе солнца вахтенный заметил землю – остров Гуанахани, или Сан-Сальвадор, один из Лукайских островов, или островов Багамского архипелага[26]. Великая задача, до тех пор неразрешимая, была решена: Новый Свет был открыт или, лучше сказать, отыскан.

Но только в третье свое путешествие Колумб достиг берегов Американского континента. 1 августа 1498 года Алонсо Перес, матрос, родившийся в Уэльве, стоявший на часах на марсе, увидел остров Тринидад. За ним, возле устья Ориноко, открылся Гвианский берег. Адмирал направил судно на запад и поплыл вдоль Куманы, где несколько раз высаживался.

Тотчас после первого путешествия адмирала Колумба Фердинанд и Изабелла, ослепленные неожиданным великолепным результатом путешествия, сочли за нужное принять предосторожности, чтобы обеспечить себе обладание и теми землями, которыми их одарил гениальный авантюрист почти против их воли, и теми, которые в будущем он мог еще открыть. Следуя в этом примеру португальцев, которые в 1438 году заставили папу Евгения IV пожаловать им все страны, которые они откроют «от мысов Бохадор и Нан… вплоть до индийцев»[27], король и королева обратились к папе Александру VI с просьбой не только закрепить за ними страны, которые они уже открыли, но и те, которые будут открыты ими впоследствии.

Александр VI, родившийся подданным Фердинанда, желая сделать приятное этому государю, не увидел никаких затруднений, чтобы исполнить его просьбу. Щедрым поступком, который ему ничего не стоил, но который увеличивал власть и притязания папы на всемирное владычество, он отдал буллой испанской короне все земли, открытые Фердинандом и Изабеллой, и те, которые впоследствии могли быть открыты. Однако для того, чтобы эта привилегия не вступала в противоречие с данной ранее Португалии, Александр VI определил границей между этими двумя государствами воображаемую черту, проведенную от одного полюса до другого и проходящую в ста милях к западу от Азорских островов, отдавая своим полномочием все, что было к востоку от этой линии, Португалии, а все страны, находившиеся на западе, – Испании.

Основываясь на этой булле, данной в 1493 году папой, который силой своей власти уступал обширные области, не только ему не принадлежащие, но о местоположении и даже существовании которых было ему не известно, испанцы, считая себя законными хозяевами Америки, присвоили ее, так сказать, в свою пользу, запретив выходцам из других стран не только селиться там, но и высаживаться на берег с целью вести торговлю с местными жителями. Эти притязания, как ни чудовищны они кажутся нам ныне, не возбудили тогда в Европе никаких протестов. В те времена Старый Свет все еще приходил в себя после кровавых побоищ, вызванных опустошительными непрерывными набегами варваров и свирепыми междоусобицами, и был слишком занят решением собственных проблем, для того чтобы предпринимать отдаленные экспедиции и устраивать колонии в неизвестных странах.

Более столетия дела оставались в таком положении. Испания, владычица морей, за которыми ею был установлен неусыпный надзор, без опаски вывозила в свои гавани золото Нового Света.

Но как ни всевидяще было грозное око испанских властей, некоторые иностранцы успели обмануть его бдительность. Возвратившись в Европу, они показывали золото, добытое ими, и рассказывали зачарованным слушателям небывалые истории о неизведанных краях, в которых они побывали. Эти истории, переходя из уст в уста, скоро обросли фантастическими подробностями, разбудив алчность в слушающих, и из всех гаваней Франции, Англии и даже Германии отправились экспедиции на поиски нового Эльдорадо.

Испанцы, искренне полагавшие себя владельцами Нового Света, сообразили, что их грабят. Они преследовали иностранцев и обращались с ними как с пиратами. К несчастью, ни Франция, ни Англия, ни другие европейские страны не имели флота, способного бороться с испанским, давно завоевавшим репутацию непобедимого. Они должны были склонить голову, проглотить свой стыд и признать собственное бессилие.

Именно тогда, когда морское могущество Испании казалось непоколебимым в веках, одинокие авантюристы, пострадавшие от междоусобных раздоров, изгнанные религиозными войнами, искавшие призрачного убежища на уединенных островках Атлантического океана и уже теснимые в этом последнем убежище, отважились сделать то, на что не рискнула пойти вся Европа. Они смело бросили перчатку кастильскому колоссу. Эти авантюристы, представители разных наций, говорящие на разных языках, исповедующие разные религии, но связанные между собой узами нищеты и ненависти к угнетению, составили грозное товарищество Береговых братьев, которому суждено было около столетия противостоять испанскому могуществу и положить начало европейским колониям в Новом Свете.

Наша история происходит в то время, когда французские военные суда, весьма немногочисленные, оставляли гавани только для коротких плаваний вдоль берегов. Торговый флот защищал себя как мог, правительство не заботилось о нем. Большая часть торговых судов имела многочисленный экипаж и пушки, чтобы защищаться от пиратов, наводнявших моря. Так что, хотя между Францией и Испанией был мир, французское правительство охотно закрывало глаза и на снаряжение судов, производившееся в ее гаванях, и на смелых корсаров, заходивших туда под видом мирных купцов запасаться съестными припасами, и даже на тех корсаров, которые, построив суда, выходили в море для того, чтобы преследовать испанские галионы. Таким образом, корсары, заранее уверенные в безнаказанности, а в случае чего и в покровительстве французских властей, не старались скрыть свои намерения и действовали в Дьеппе, Нанте или Бресте так бесцеремонно, как будто находились у Антильских островов.

Действительно, что могло сказать французское правительство авантюристам? Ничего. Ведь для того, чтобы окончательно убедить их в своем покровительстве, оно само назначало губернатора из числа людей, уважаемых флибустьерами, и беспокоилось о том, чтобы ему была выделена часть добычи, отнятой у испанцев. Ныне это неизбежно вызвало бы casus belli[28], но тогда дело обстояло иначе: спорные вопросы истолковывались другим образом, правительства безмолвно условились, что все происходившее по другую сторону экватора не должно было ни в чем изменять европейский мир. Таким образом, жизнь в американских водах контролировалась Береговыми братьями, которые безнаказанно бороздили моря.

На этом мы заканчиваем отступление, весьма, впрочем, нужное для уразумения последующих событий, и возвращаемся к нашей истории, к той самой минуте, когда Филипп после разговора с доньей Хуаной вышел из церкви Мерсед в волнении, которое, несмотря на все свое самообладание, не мог скрыть полностью.

Очутившись на улице, он надвинул шляпу на глаза и медленно направился к гостинице. Лошадь его была оседлана, ее держал за поводья пеон, тот самый, который недавно сказал ему, чтобы он шел в церковь. Молодой человек вспрыгнул в седло, бросил золотую монету пеону и выехал со двора. Ему больше нечего было делать в городе. Благоразумие подсказывало ему уезжать как можно скорее.

Однако он не пришпоривал коня, а ехал шагом, нисколько не заботясь об ужасной опасности, угрожавшей ему, если, несмотря на переодевание, в нем узнали бы флибустьера. Война испанцев с Береговыми братьями была неумолима и беспощадна. Всякий плененный флибустьер подвергался испанцами повешению. Флибустьеры, в свою очередь, расстреливали пленных – и в этом заключалась единственная разница в способах расправы с врагом. Впрочем, с той и с другой стороны убийство пленных совершалось необыкновенно быстро.

К счастью для молодого человека, был полдень, знойное солнце обжигало землю, и жители, спрятавшись в домах от изнурительной жары, отдыхали с запертыми дверями и ставнями. Улицы были совершенно пусты. Тишина царила в городе, который точь-в-точь походил на город из «Тысячи и одной ночи», жителей которого волшебник вдруг превратил в статуи.

Филипп благополучно добрался до ворот, которые сонный лансеро[29], ворча, отворил ему за пиастр, и скоро очутился за городом. Перед ним расстилалась равнина, покрытая роскошной растительностью и перерезаемая здесь и там почти высохшими ручьями. Оглянувшись на город, уже скрытый деревьями, он глубоко вздохнул и, наклонившись к лошадиной шее, поскакал галопом, не обращая внимания на жару, с каждой минутой становившуюся все более нестерпимой. Филипп чувствовал потребность в быстрой езде, чтобы придать другое направление своим мыслям.

Больше двух часов мчался он таким образом. Лошадь его уже начала уставать и замедлять бег, как вдруг Филипп услышал радостный голос:

– Я знал, что встречу его здесь!

Молодой человек остановил лошадь и с удивлением осмотрелся. На камне, под тенью огромного дерева, сидел человек и, улыбаясь Филиппу, пускал клубы дыма из трубки с коротким чубуком.

– Питриан! – с удивлением вскричал Филипп. – Что ты тут делаешь?

– Жду вас, месье Филипп, – ответил работник, вставая и подходя взять поводья.

Питриан был высоким широкоплечим малым лет тридцати пяти. На его веселой физиономии светились умные серые глаза. Его кожа, загорелая и задубевшая от ветра, дождя, солнца и морской воды, приняла кирпичный цвет, делавший Питриана похожим скорее на кариба, чем на европейца, хотя он был француз, парижанин. Костюм работника был самый простой. Он состоял из небольшого холщового плаща и панталон, спускавшихся только до середины икры. Надо было внимательно присмотреться, чтобы понять, из какой ткани сшита одежда, до такой степени она была запачкана кровью и жиром. Старая шляпа покрывала голову Питриана, за поясом у него был чехол из крокодиловой кожи, из которого торчали четыре ножа и штык, а возле камня, на котором он сидел, лежало одно из тех длинных ружей, которые Бражи в Дьеппе и Желен в Нанте изготавливали специально для буканьеров. Питриан снял седло с лошади и начал прилежно обтирать ее, чуть слышно ворча про себя.

– Что ты там бормочешь, животное? – спросил, смеясь, молодой человек, который, удобно расположившись в тени, играл с собаками работника.

– Животное! – произнес тот, пожимая плечами. – Вот ваша лошадь тоже животное. Да мыслимое ли дело так загнать благородную скотину!

Филипп громко расхохотался.

– Хорошо, ворчи-ворчи, если тебе от этого легче. Кстати, знаешь ли ты, что я умираю с голоду. Нет ли у тебя чего перекусить?

Работник, словно бы не расслышав вопроса, продолжал обтирать лошадь. Филиппу давно были известны повадки этого человека. Он не настаивал и терпеливо ждал. Питриан отвел лошадь в тень, дал ей напиться, положил перед ней две охапки травы, потом повернулся к своему господину и переспросил:

– Вы, кажется, сказали, что голодны?

– Точно! Я ничего не ел со вчерашнего дня.

– Приходит же кому-то в голову так долго не есть! – насмешливо заметил работник. – Так, значит, вы страшно проголодались?

– Признаюсь, я очень голоден.

– Еще бы! К счастью, я человек предусмотрительный, меня врасплох не застанешь. Поищите у моей палатки.

Филипп огляделся и увидел, что рядом с палаткой, на листе, служившем тарелкой, лежит большой кусок вареной говядины и стоит горлянка с водкой.

– Я знал, что вы попросите у меня есть, вот и приготовил.

– Да тебе цены нет! – воскликнул Филипп, принимаясь за говядину. – Разве ты не составишь мне компанию?

Они сели друг против друга, взяли ножи, и обед начался.

– Теперь, – сказал молодой человек, – сделай мне удовольствие и объясни, каким образом я нашел тебя здесь?

– О! Все просто. Я вас искал.

– Как! Ты меня искал?

– Капитан Пьер Легран сказал мне утром: «Я должен непременно сегодня вечером видеть моего друга Филиппа в гостинице „Лосось“. Я не знаю, куда он запропастился. Отыщи его, Питриан, и без него не возвращайся». Я отправился на поиски… Вот и все.

– Ты отправился на поиски, это очень хорошо, но почему ты пошел в эту сторону, а не в другую?

Питриан расхохотался.

– Ничего не может быть проще, – сказал он, – я дал понюхать ваше платье Миро и сказал ему: «Ищи, Миро, ищи!» Умная собака вертелась туда-сюда несколько минут, а потом взяла ваш след. Теперь вам все ясно?

– Почти, – ответил молодой человек, бросая на работника подозрительный взгляд, – но разве Пьер хочет говорить со мной о чем-то серьезном?

– Кажется.

– Ты ничего не знаешь?

– Представления не имею, только он ждет вас в гостинице.

– Буду.

– А обо мне вы позаботились, господин Филипп?

– Да, я все устроил.

– В самом деле?

– Честное слово! Ты теперь мой, я купил тебя у Пьера за четыре собаки и бочонок пороха.

– Это недорого.

– Он черт знает как дорожил тобой.

– Не сомневаюсь! Ему трудно будет найти такого, как я.

– Теперь все устроено.

– Благодарю. Я ваш и телом, и душой на два года, потом я буду свободен.

– Решено.

– Да здравствует веселье! Я не променяю свое нынешнее положение даже на сто луидоров с изображением французского короля… Кстати, я принес ваше ружье, пороховницу и мешок с пулями.

– Зачем?

– Неизвестно, что может случиться, беда приходит очень быстро, и, по-моему, нет ничего глупее, чем дать себя убить ни за что ни про что.

– Ты прав, пожалуй.

Пока они болтали таким образом, Филипп взял ружье, зарядил его и положил возле себя. Авантюристы отдыхали долго. Жара была так сильна, что они предпочли переждать зной. Было около пяти часов вечера, когда они наконец подумали о том, чтобы отправиться в путь. Питриан сложил свою палатку из тонкого полотна и перекинул ее через плечо. Филипп уже хотел сесть на лошадь, когда собаки вдруг навострили уши и залаяли.

– Это еще что такое? – заметил Питриан. – Разве здесь в окрестностях есть испанцы, мои добрые собаки?

Собаки повернули головы сначала к работнику, а потом в сторону тропинки, которая вела в город.

– Посмотрим, что там такое, мои красавчики. – Питриан, бросился к дереву, ухватился за его ствол и влез наверх с быстротой и ловкостью обезьяны. Через пару минут он спустился.

– К нам едут гости, – сказал он.

– Хорошо, будем же вежливы и приготовим им достойную встречу, – смеясь ответил Филипп. – Много их?

– Человек двадцать, насколько я мог различить.

– Немного.

– Я тоже так думаю. Кроме того, они кажутся мне довольно мирными людьми. Это лансерос, сопровождающие повозку.

– Хорошо. Пусть себе едут.

Через несколько минут неподалеку послышались звон бубенчиков и хлопанье бича майораля[30]. Оба авантюриста решительно встали с ружьями в руках посреди тропинки.

– Стой! – закричал Филипп громовым голосом.

Но этот призыв запоздал – при неожиданном появлении авантюристов лошади и солдаты остановились как по уговору: отвага этих двоих испугала проезжих. Авантюристы обменялись насмешливыми взглядами и, небрежно взяв ружья под мышку, подошли к носилкам.

– Куда направляетесь, чертовы испанцы? – грубо спросил Филипп у человека, который казался начальником каравана: долговязого и желтолицего, дрожавшего всем телом.

– Мы путешествуем, благородный кабальеро, – отвечал тот заплетающимся языком и низко кланяясь.

– Скажите пожалуйста! – заметил, ухмыльнувшись, Питриан. – И вы что же, путешествуете таким образом без всякого позволения?

Долговязый не ответил и со страхом огляделся. Копья в руках сопровождавших его солдат дрожали, так велик был их испуг.

– Ну-ка, – насмешливо продолжал Питриан, – покажите нам, кто спрятался на этой повозке, чтобы мы могли судить, какое уважение следует ему оказывать.

– Извольте, сеньор, – сказал кроткий и нежный голос, услышав который Филипп вздрогнул.

Занавеси повозки раздвинулись, и прелестное личико доньи Хуаны показалось в проеме. Филипп взглядом приказал Питриану молчать и, сняв шляпу, сказал, почтительно поклонившись:

– Сеньорита, извините наше нескромное любопытство и продолжайте ваш путь. Клянусь, никто больше не побеспокоит вас.

– Я извиняю вас, кабальеро, – ответила она с нежной улыбкой. – Поезжайте, – обратилась она к майоралю.

– Позвольте пожелать вам благополучного пути, сеньорита, – печально добавил молодой человек.

– Надеюсь, что оно окончится благополучно, – выразительно произнесла девушка, – так же хорошо, как и началось.

Она прощально махнула рукой, и повозка двинулась. Филипп оставался стоять неподвижно, склонив голову, со шляпой в руке, до тех пор, пока процессия не исчезла за поворотом. Потом, выпрямившись, он глубоко вздохнул.

– Ты видел эту женщину, Питриан? – спросил он работника прерывающимся голосом. – Я люблю ее, это моя невеста, она унесла с собой мое сердце!

– Хорошо! – улыбнувшись, сказал Питриан. – Она должна возвратить его вам, если бы даже нам пришлось разрушить все испанские колонии, чтобы отыскать ее.

– Я дал клятву жениться на ней.

– Клятва священна для дворянина. Мы ее сдержим. Уж не знаю, как мы это сделаем, но мой отец, который был вовсе не дурак, говорил: «Тот всего дождется, кто умеет ждать», – и он действительно был прав.

Через десять минут авантюристы отправились по дороге, ведущей в Пор-де-Пе, куда и прибыли к десяти часам вечера.

Глава IV Дядя и племянник

Филипп отпустил работника и сразу же направился в гостиницу, невольно тревожась по поводу предстоящего свидания: должно быть, случилось нечто очень важное, если Пьер Легран, вместо того чтобы просто ждать его в их общей квартире, назначил встречу в гостинице, да еще в такое позднее время.

Филипп полагал, что его дядя находится на острове Сент-Кристофер, губернатором которого он и являлся. Появление его тут было для племянника и лучом света, и предостережением: нужно вести себя осмотрительно. Д’Ожерон был человеком деятельным, заботившимся о чести авантюристов, с которыми он несколько лет делил опасности, тяготы и очарование флибустьерской жизни, исполненной сильных ощущений и неожиданностей. Он посвятил себя телом и душой счастью своих товарищей по оружию и мечтал о лучшем обустройстве их ненадежных убежищ. Он мечтал о том, чтобы дать Франции богатые колонии, превратив всех этих смелых хищных птиц, этих отважных покорителей морей в мирных жителей и трудолюбивых колонистов.

Этот план, достойный во всех отношениях человека с таким возвышенным умом и таким горячим сердцем, он старался осуществить любыми способами, жертвуя для этой цели даже личным состоянием. Словом, он продолжал претворять в жизнь идеи Ришелье, которому хотелось если не совсем уничтожить власть испанцев в Америке – это дело пока невозможное, – то, по крайней мере, ограничить ее так, чтобы большая часть богатств Нового Света служила на пользу Франции, а не Испании.

Французское правительство понимало величие этого благородного и патриотичного замысла. Слишком слабое для того, чтобы открыто помочь д’Ожерону военной силой, оно могло лишь тайно поощрять его действия и предоставить ему полную свободу, заранее обязавшись одобрить все, что он надумает предпринять.

Как ни ненадежна была эта слабая опора, д’Ожерон довольствовался ею и смело принялся за дело. Но задача была крайне тяжелой: флибустьеры, привыкшие к полной свободе, к самой необузданной вольности, нисколько не были расположены склонять голову под игом, которое хотел наложить на них губернатор острова Сент-Кристофер: они не без оснований утверждали, что Франция, отвергнув их как неблагополучных членов своей семьи и бросив их на волю судеб, когда они были слабы, не имела права теперь, когда отвага сделала их могущественной силой, вмешиваться в их дела и предписывать им правила поведения.

Всякий другой человек, без сомнения, отступил бы перед трудной задачей обуздания этих неукротимых людей. Но не д’Ожерон, чей светлый ум питала надежда на свершение великого и благородного дела. Д’Ожерона лишь подстегивали препятствия, по большей части неожиданные, которые возникали на каждом шагу и грозили помешать осуществлению его планов. Не прошло и четырех лет с тех пор, как д’Ожерон начал гигантское дело нравственного исправления авантюристов, а его опыты уже принесли плоды и в нравах его подопечных начала обнаруживаться заметная перемена: они невольно подчинялись родительскому влиянию человека, который посвятил себя их счастью и которого они привыкли уважать, как отца.

Д’Ожерон понимал, что для достижения своей цели он должен не просто покуситься на законы Береговых братьев, но пойти на смелый шаг, став во главе этого сообщества и направляя его действия. Авантюристы, которым лестно было видеть своим предводителем такого человека, не слишком противились ему, в глубине души понимая выгоды твердого и разумного управления.

Добившись этого результата, д’Ожерон уехал во Францию. Хотя в то время был самый разгар Фронды, он отправился в Булонь, где тогда находился кардинал Мазарини, которого принцы вынудили удалиться, но который, однако, из своего изгнания тайно управлял делами короля. Кардинал благосклонно принял авантюриста, уговаривал его продолжать начатое дело, любезно согласился на все его просьбы, и д’Ожерон, не теряя ни минуты, уехал из Булони в Дьепп, а оттуда отплыл на остров Сент-Кристофер.

Но в его отсутствие случилось множество событий, заставивших губернатора изменить свои намерения и отложить на некоторое время задуманные реформы.

Испанцы начали энергичные военные действия против флибустьеров. Они разбили их в нескольких сражениях, многих захватили в плен и повесили без всякого суда. В конце концов они смело напали на Черепаший остров и захватили его, после чего надежно укрепили и оставили на нем многочисленный гарнизон под командой храброго и опытного офицера.

Потеря Тортуги нанесла сокрушительный удар по могуществу авантюристов, лишив их надежного убежища недалеко от Санто-Доминго. Кроме того, несмываемое кровавое пятно легло на честь флибустьеров, которых до сих пор считали непобедимыми. Во что бы то ни стало необходимо было вернуть Черепаший остров, это орлиное гнездо, откуда беспрепятственно вылетали флибустьеры, чтобы нападать на испанские суда и колонии.

Вернувшись на остров, д’Ожерон, не объявляя о своем присутствии, надел костюм флибустьера, сел с двумя людьми в утлую лодку, из всех щелей которой проступала вода, и сумел незаметно пройти среди многочисленных испанских судов. После семнадцатидневного путешествия, во время которого он раз сто чуть не погиб, ему удалось высадиться целым и невредимым в Пор-де-Пе. Прибыв на Санто-Доминго, губернатор отправил одного из своих людей к Пьеру Леграну, знаменитому флибустьеру, которого он давно знал. Д’Ожерон назначил ему свидание в гостинице и открыл все планы, подключив к переговорам и своего племянника Филиппа, который имел большое влияние среди флибустьеров благодаря необыкновенной энергии, львиному мужеству, а особенно удаче, сопутствовавшей ему всегда и во всем.

Д’Ожерон внимательно следил за выражением беспокойства, которое внезапно появилось на лице молодого человека, когда речь зашла о Черепашьем острове. Старик нахмурил брови и спросил:

– Что это значит, Филипп? Ты сомневаешься? Не решаешься напасть на испанцев?

– Нет, дядюшка, – ответил Филипп с очевидным замешательством, – я не сомневаюсь, сохрани меня Бог!

– Значит, просто отказываешься, – добавил д’Ожерон с насмешкой.

От этой язвительной иронии молодой человек побледнел еще больше, если такое вообще было возможно.

– Вы не поняли моих слов, дядюшка, – почтительно заметил он.

– Так объясни мне все откровенно, – сказал губернатор с нетерпением, – я должен знать, по крайней мере, что у тебя на уме.

Уже старик, д’Ожерон все еще сохранял горячее сердце и быстрый ум. От молодости осталась у него и вспыльчивость: чуть что – он впадал в гнев и кровь бросалась ему в лицо.

– Я очень хочу объясниться, дядюшка, но сделаю это с одним условием.

– С каким? Говори же.

– Вы должны выслушать меня спокойно и не сердиться.

– Где это ты видел, чтобы я сердился, черт побери! – вскричал в раздражении старик, ударяя кулаком по столу так, что столешница чуть не треснула.

– Вот видите, вы уже начинаете сердиться!

– Отправляйся к черту!

– С удовольствием, – ответил Филипп, делая шаг к двери.

Но дядя торопливо схватил его за полу камзола.

– Полно тебе, оставайся, и поговорим, – сказал он примирительно.

– Хорошо, лучше закончить этот разговор сейчас.

– Я тоже так думаю.

– Вы хотите взять Тортугу?

– Хочу.

– Чем?

– Как – чем?

– Я полагаю, вы не имеете намерения захватить остров в одиночку?

– Еще бы!

– Так что же вы собираетесь делать? Испанский гарнизон многочислен, офицер, командующий им, опытен. Он всегда настороже, прекрасно зная, что когда-нибудь мы вздумаем напасть на него врасплох. Кроме того, остров отлично укреплен.

– Я знаю все это, дальше!

– Дальше?

– Ты что, хочешь сказать, что Черепаший остров неприступен?

– Я не хочу ничего сказать, нет. Я только хочу дать вам понять, насколько трудна эта экспедиция, особенно теперь.

– Почему же особенно теперь?

– Потому, что все наши самые храбрые братья отсутствуют и здесь никого не осталось.

– Я уже заметил это господину д’Ожерону, – вставил Пьер Легран, выбивая трубку об угол стола.

– А что я на это ответил?

– Вы ответили, что можно обойтись без отсутствующих.

– И опять скажу то же самое – слышишь, племянник?

– Прекрасно слышу, дядюшка.

– Ну а хочешь ты услышать мое мнение обо всем этом?

– Мне очень интересно узнать его, дядюшка.

– Так вот, милостивый государь: по причинам, мне неизвестным, но о которых, будьте уверены, я узнаю, вы не желаете, чтобы Тортуга была атакована.

– О, дядюшка! – сказал Филипп, краснея. – Как вы можете предполагать что-либо подобное?

– Полно, полно, племянник! Со мной увертки бесполезны, я достаточно стар, чтобы меня можно было обмануть.

Молодой человек сделал усилие над собой.

– Вы действительно предлагаете нам отнять остров у испанцев? – спросил он дерзко.

– Конечно.

– Если так, выслушайте меня, дядюшка.

– Ничего другого я не желаю. Вот уже целый час я приглашаю тебя говорить.

– Это дело слишком важное, – продолжал Филипп, – его нельзя обсуждать здесь, куда всякий может войти, и притом трактирщик ненадежен. В Пор-де-Пе полно испанских шпионов, наш план будет тотчас же известен неприятелю.

– Вот это хорошо. Я люблю, когда ты так говоришь.

– Сохраните ваше инкогнито, дядюшка, ваше присутствие должно оставаться в тайне, а мы с Пьером послезавтра созовем наших братьев на мыс Мариго.

– Почему послезавтра? Почему на мыс?

– Потому что там никто не сможет шпионить за нами, мы будем чувствовать себя как дома и свободно поговорим.

– Хорошо, но послезавтра будет уже поздно.

– Нужно время, чтобы предупредить наших друзей. Кроме того, нам нужны достоверные сведения о состоянии укреплений на Тортуге.

– Это так. Но кто нам доставит эти сведения?

– Я, черт возьми! Я проберусь на остров, и – можете быть уверены! – от меня ничто не ускользнет.

– Мы отправимся вместе, – с живостью сказал Пьер.

– Благодарю, но я отправлюсь один, так будет гораздо лучше. Один человек всегда может спрятаться, двое же рискуют попасть в засаду.

– Как хочешь, приятель.

– Ну как, решено, дядюшка?

– Да, решено. Ей-богу, ты настоящий молодец! Теперь я жалею, что сердился на тебя.

– Ба-а! Забудьте об этом, я уж и сам не помню.

– Решено, послезавтра.

– Непременно.

– Только не дай себя убить.

– Не так я глуп! Испанцы меня не заметят.

– Что мы будем делать теперь?

– Уйдем. Уже поздно, и вам надо отдохнуть.

– Итак, ты предлагаешь мне свое гостеприимство, Пьер?

– Еще бы! Хорош бы я был в ином случае!

Пьер подозвал трактирщика, расплатился, и все трое встали, чтобы уйти. В ту минуту, когда они дошли до дверей, молния прорезала темноту и страшный удар грома сотряс стекла.

– Ого!.. Это еще что такое? – спросил д’Ожерон.

– Начинается ураган, – ответил Пьер, – он собирался уже два дня. Я жалею о судах, которые пытаются пристать к берегу в такую бурю.

– Ш-ш! – остановился вдруг Филипп, с живостью повернув голову. – Вы слышали?

– Что такое?

– Пушка!

– Как – пушка? – вскричал Пьер Легран с беспокойством.

– Слушайте! Слушайте!..

Все прислушались. Прошло несколько секунд, потом дважды раздался слабый звук, в происхождении которого опытные моряки не могли ошибиться.

– Это пушка! – вскричали они.

– Погибает судно!

– Да, да, – сказал д’Ожерон, печально качая головой, – это сигнальная пушка: ветер гонит судно к берегу, и на нем все знают, что погибли. Но кто рискнет спасать их в такую бурю?

– Я, если не найдется никого другого! – в благородном порыве вскричал Филипп.

– Мы! – повторил Пьер, спокойно снимая свой красивый вышитый камзол и старательно складывая его, чтобы не испортить.

– Да вы с ума сошли, друзья мои, – принялся увещевать их д’Ожерон, – вы двадцать раз утонете, прежде чем доберетесь до судна. Притом откуда вы знаете, что это наш корабль? Это, верно, какой-нибудь испанский галион, который несет к берегу.

– Тем лучше, дядюшка! – весело заметил Филипп.

– Тем лучше?! Почему?

– Потому что мы его захватим, – ответил Филипп, смеясь.

Д’Ожерон, загнанный в тупик этим ответом, покачал головой и скрестил руки на груди.

– Ах, как я сожалею в эту минуту о Питриане! – воскликнул Пьер.

– Почему же, сударь? – спросил работник, внезапно появляясь в дверях.

– А! Ты здесь, мой милый? Добро пожаловать. Ты, верно, оборотень.

– Никак нет, но я догадывался, что буду здесь нужен, и пришел.

– И правильно сделал. С тобой и моим приятелем Филиппом, я уверен, мы преуспеем.

– Кто в этом сомневается! – просто ответил Питриан, даже не спрашивая, о чем идет речь.

– Скорее! – вскричал Филипп. – Найдем лодку.

– Это не трудно, – весело отозвался Пьер.

И все трое, оставив д’Ожерона в гостинице, бегом бросились к берегу.

Глава V Герцог Пеньяфлор

За месяц до начала нашего рассказа человек, тщательно скрытый толстыми складками плаща, ехал шагом на сильной гнедой лошади по дороге от Медальина к Веракрусу. Было около одиннадцати часов утра, морской ветерок спал, и жара в этой бесплодной и песчаной местности становилась изнурительной. Внимательно осмотревшись и не увидев никого поблизости, он решился снять плащ и, сложив вдвое, бросить его на седло.

Теперь стало легко разглядеть во всаднике молодого человека лет двадцати двух, с тонкими, красивыми чертами лица. Высокий лоб, черные глаза, насмешливый рот с небольшими темно-каштановыми усами придавали его лицу выражение гордости и некоторой жестокости. Осанка выдавала его благородное происхождение. Костюм из черного бархата с серебряными позументами прекрасно оттенял матовую белизну его лица. Короткая шпага в серебряных ножнах доказывала, что этот молодой человек дворянин, потому что только дворяне имели в то время право носить шпагу. Из-под низкой надвинутой вигоневой шляпы с широкими полями выбивались длинные черные волосы и в беспорядке падали на плечи. Костюм его довершали ботфорты с тяжелыми серебряными шпорами. Словом, это был блистательный кавалер, донжуанская внешность которого должна была нравиться сладострастным веракрускам и внушать ревность их мужьям.

Возле самого города он снова надел плащ, проехал Гуариту и скоро достиг первых домов предместья Техерия. Впрочем, путешественник лишь ненамного успел углубиться в предместье. Очень скоро его лошадь сама встала возле красивого старого дома, и массивные ворота причудливой резьбы тотчас отворились.

Молодой человек соскочил с лошади и бросил поводья пожилому доверенному слуге.

– Герцог спрашивал меня, Эстебан? – по-испански спросил молодой человек.

– Два раза, граф, – почтительно ответил слуга.

– Он не тревожился? Не сердился на мое отсутствие?

– Не сердился, но тревожился, ваше сиятельство.

– Нет ничего нового?

– Нет, ваше сиятельство. За те два дня, что продолжалось ваше отсутствие, герцог оставался в своих комнатах. Он вышел только раз, чтобы проститься с губернатором.

– Герцог едет?

– Приказано готовиться сегодня вечером, ваше сиятельство. Все как и планировалось.

– Мне ничего не приносили?

– Сегодня утром, около часа тому назад, приходил человек с двумя торговцами, которые принесли сундуки.

– Хорошо, я приведу в порядок свой костюм, потом пойду к герцогу. Доложите ему о моем возвращении, Эстебан.

Слуга поклонился, передал поводья лошади конюху и вошел в дом через черный ход, а молодой человек прошел через парадную дверь, поднялся по лестнице и очутился в передней, где возле стен стояло несколько сундуков, тех, о которых говорил Эстебан. Молодой человек миновал эту комнату, не останавливаясь, прошел в спальню и тотчас начал снимать костюм, помятый в дороге.

Он полностью переоделся и бросил последний взгляд в зеркало, когда появился Эстебан.

– Что вам нужно? – спросил он слугу.

– Граф, герцог ждет вас в столовой, – ответил тот, кланяясь.

– Ступайте, я иду за вами, – сказал граф.

Они спустились на нижний этаж, прошли несколько комнат, богато меблированных и заполненных слугами в парадных ливреях, пеонами и конюшими, стоящими и сидящими. Все молча кланялись молодому человеку. Наконец они остановились перед дверью, возле которой стояли два привратника, каждый с золотой цепью на шее. Один отворил дверь, второй приподнял портьеру и доложил:

– Граф дон Гусман де Тудела.

Граф вошел в сопровождении Эстебана. Портьера за ними была опущена, и дверь затворилась.

Комната, в которой очутился дон Гусман, оказалась столовой. Два человека сидели за столом, уставленным яствами, до которых еще никто не дотрагивался. Дворецкий и двое слуг в черном ждали приказания подавать.

Из двоих, сидевших за столом, один был старик лет семидесяти, но прямой и бодрый, с ослепительно-белыми волосами и бородой. Его черные глаза светились яростным огнем, а выражение лица было жестко и мрачно. Его богатый, вышитый серебром костюм из черного бархата довершали два ордена: Святого Духа и Золотого руна. Это был герцог Пеньяфлор.

Человек, сидевший рядом с ним, казался моложе его минимум лет на тридцать. Это был сын герцога, маркиз дон Санчо Пеньяфлор. Несмотря на свои года, выглядел он молодо: ни одной морщины не было на его лбу, чистом и гладком. Лицо маркиза, красивое и мужественное, было веселым и беззаботным, что составляло резкий контраст с мрачной серьезностью его отца. Костюм, сшитый по последней моде французского двора, чрезмерно роскошный, смотрелся на нем восхитительно. Он поигрывал золотым эфесом своей шпаги, напевая вполголоса сегидилью.

– Добро пожаловать, дон Гусман, – произнес герцог, протягивая молодому человеку руку, которую тот почтительно поцеловал, – мы ждали вас с нетерпением.

– Ваша светлость, – ответил граф, – только очень важные причины, не зависящие от моей воли, могли удержать меня вдали от вас.

– Это не упрек, милостивый государь, вы объясните нам после, чем были заняты, а теперь садитесь. Подавайте, – прибавил герцог, обращаясь к дворецкому.

– О-о, дон Гусман! – сказал маркиз, с любопытством разглядывая гостя. – Как вы нарядны, любезный кузен! Какие великолепные кружева. Английские, не так ли?

– Да, кузен, – ответил граф.

– Пожалуйста, дайте адрес торговца Эстебану.

– Я поступлю проще, кузен, – сказал граф, улыбнувшись, – если эти кружева так вам нравятся, я подарю их вам.

– Как это мило! – весело вскричал маркиз.

– Что это с вами, дон Санчо? – перебил герцог, бросив на сына строгий взгляд.

Дон Санчо потупился и прикусил губу. Обед продолжался в молчании. Наконец, когда подали сладости, к маркизу вернулась его обычная веселость. Герцог подал знак, и слуги исчезли. Маркиз хотел встать из-за стола.

– Куда вы, дон Санчо? – спросил герцог.

– Хочу оставить вас, отец, – ответил маркиз, – вы будете говорить о серьезных вещах, мне лучше удалиться.

– Останьтесь, дело это касается вас больше, чем вы предполагаете.

– Если вы желаете, я останусь, хотя не вижу, чем может быть полезно мое присутствие.

Герцог подал ему конверт:

– Прочтите. Я получил это сегодня утром.

– Королевский приказ! – воскликнул маркиз с удивлением.

– Да. Король соблаговолил по моей просьбе назначить вас губернатором Эспаньолы.

– О! Отец, как я вам признателен! – вскричал маркиз, целуя руку герцога.

– Я хотел иметь возле себя единственного сына.

– Разве вы намерены оставить Новую Испанию, отец?

– Один и тот же курьер привез ваше назначение и приказание мне ехать в Панаму.

– Какая честь для нашей фамилии!

– Его величество осыпает нас милостями.

– Позвольте мне, герцог, – сказал граф де Тудела, – присоединить мои поздравления к поздравлениям моего кузена.

– Вы отчасти являетесь причиной того, что случилось, дон Гусман, – с улыбкой ответил герцог.

– Я? – удивленно переспросил граф.

– Конечно. Чтобы обеспечить успех трудного предприятия, вверенного вам, я согласился, несмотря на преклонные года, принять место губернатора в богатой провинции Панама. Не сомневаюсь: вы, будучи уверены в том, что получите от меня всю возможную помощь, без колебаний станете исполнять ваши обязанности до конца. Мы с вашим кузеном отправимся почти в одно время с вами. Дон Санчо будет служить нам посредником. Таким образом, нам нечего будет опасаться измены и не с кем будет делить славу избавления нашего отечества от непримиримых врагов, которые столько лет бросали ему дерзкий вызов.

– Благодарю и клянусь вам, что оправдаю ваше доверие.

– Потрудитесь рассказать в двух словах, чем вы занимались эти два дня.

– Как мне кажется, я в точности исполнил все ваши поручения. Я договорился с человеком, на которого вам указали. Человек этот отныне всецело предан мне, сегодня же он должен представить меня капитану бригантины «Кайман», которая завтра выйдет из гавани.

– И вы уверены в этом человеке?

– Как в себе самом.

– Итак, нам следует проститься. Мы также уезжаем. Я написал инструкции, от которых вы не должны отступать, они изложены в этой бумаге. Возьмите и остерегайтесь, как бы ее у вас не похитили.

Граф взял бумагу из рук герцога.

– Эти инструкции я выучу наизусть, – сказал он, – потом, когда они запечатлеются в моей памяти, я сожгу бумагу.

– Весьма благоразумно, – улыбаясь, заметил герцог.

– Итак, кузен, мы будем там врагами, – весело воскликнул маркиз, – берегите себя и не позволяйте моим полусотням застать вас врасплох.

Герцог, склонив голову, задумался.

– Вам придется иметь дело с сильными людьми, – продолжал маркиз, – я давно их знаю.

– Вы с ними сражались, кузен?

– Несколько раз имел с ними дело – то как враг, то как друг. Это сущие демоны! Однако, – внезапно прибавил он меланхолическим тоном, весьма удивившим дона Гусмана, – я не имею причин плохо отзываться о них.

– Потрудитесь объясниться, кузен…

– Зачем? – перебил маркиз с живостью. – Вы сами все поймете. Помните только, что это люди в полном смысле этого слова. Они имеют все пороки и все добродетели, свойственные человеческой натуре. Заходят в хорошем так же далеко, как и в плохом. Ненависть к деспотизму породила в них неукротимую вольность, которую они величают свободой, – слово, выдуманное ими и одним им понятное.

– Судя по тому, что вы говорите, кузен, я вижу, что мне придется нелегко.

– Ах! Более, чем вы предполагаете, кузен! – воскликнул маркиз. – Для чего вы согласились взять на себя это опасное поручение?

– Что мог я сделать? – ответил граф.

– Ничего… – сказал маркиз и, бросив взгляд на герцога, все еще погруженного в раздумья, продолжал: – Я не могу разговаривать с вами, как мне хотелось бы, дон Гусман, однако послушайте: так как я теперь губернатор на Эспаньоле, я буду, кажется, вам полезен. Вы знаете, какие дружеские чувства я питаю к вам. Не делайте ничего, не поговорив со мной. Может быть, мои советы будут вам полезны.

– Я тронут до глубины души вашим вниманием, кузен, но как же мы сможем встретиться?

– Не беспокойтесь, я найду способ. А теперь мне остается прибавить только одно: будьте осторожны, малейшее подозрение может закончиться вашей смертью. Эти люди не знают пощады.

В эту минуту герцог поднял голову и провел рукой по лбу. Бросив повелительный взгляд на маркиза, как бы приказывая ему молчать, он наклонился к графу и сказал ему тоном неожиданно кротким и сердечным:

– Дитя мое, через минуту мы расстанемся и, может быть, больше никогда не увидимся. Я не хочу разлучиться с вами, не открыв вам некоторых обстоятельств, которые вам нужно, я скажу, даже необходимо знать.

– Слушаю вас с уважением и признательностью, – ответил молодой человек, – вы для меня все равно что отец, я всем обязан вам. Я был бы самым неблагодарным человеком на свете, если бы не питал к вам искреннего и глубокого уважения.

– Я знаю ваши чувства, дитя мое, и верю в ваше верное сердце. Вот поэтому я и хочу до нашей разлуки рассказать вам историю вашего детства. Рассказать то, что я скрывал от вас до сих пор… Вам известно, что наша фамилия одна из знатнейших в Испании. Она восходит к временам зарождения монархии. Наши предки всегда высоко ставили честь своего имени и передали нам его незапятнанным. Ваша мать приходилась мне сестрой. Вы видите, дитя мое, что вы мой близкий родственник. Я вам дядя. Ваша мать, донна Инесса Пеньяфлор, появилась на свет гораздо позже меня. Она была совсем еще ребенком, когда я женился. После смерти нашего отца я сделался ее опекуном.

В те времена, о которых я говорю, любезный дон Гусман, между Францией и Испанией шла война. По некоторым причинам моя сестра была отдана в монастырь в Перпиньяне, который тогда еще принадлежал нам. Прошло несколько лет. Перпиньян, осажденный самим кардиналом Ришелье, после продолжительной и героической обороны был вынужден сдаться. Тогда я прискакал в город, чтобы забрать сестру из монастыря и отвезти ее в Испанию. Монастырь был разграблен французами. Разбежавшиеся монахини укрылись, кто где мог. Моя сестра нашла убежище в бедной испанской семье, где я с трудом разыскал ее. Я нашел ее умирающей. Встревоженный болезнью сестры, я позвал врача, чего бедные люди, принявшие ее к себе, сделать не могли по причине своей нищеты. Сестра не хотела, чтобы врач приходил, и я с величайшим трудом убедил ее принять его. Он долго оставался у больной, и когда наконец он вышел, я приступил к нему с расспросами. Лицо врача было печальным и смущенным. На расспросы он отвечал крайне неохотно. Я вошел в комнату сестры, она плакала и также ничего не хотела мне говорить. Врач возвратился к вечеру, я снова принялся расспрашивать его. Он сказал несколько банальных утешений, и мне показалось, что он хочет, чтобы я ушел. Настойчивость, с которой он уговаривал меня идти спать, внушала мне подозрения, я предчувствовал несчастье. И я только притворился, будто соглашаюсь уйти. Но когда он вошел в спальню сестры, я проскользнул в соседнюю комнату, отделенную от спальни перегородкой, и стал слушать. Так я узнал всю правду: мою сестру обольстил французский офицер, потом бросивший ее. Что я мог сделать? Я, не колеблясь, все простил бедному обманутому юному существу, потребовав только, чтобы она назвала мне имя своего обольстителя. Человек этот носил одну из знатнейших фамилий французского дворянства. Я поехал в Париж и потребовал, чтобы он загладил совершенное им преступление. Но он расхохотался мне в лицо и отвернулся. Тогда я нанес ему одно из тех оскорблений, которые требуют крови. Дуэль была назначена на другой день… Он опасно ранил меня. Два месяца я находился между жизнью и смертью, наконец стал выздоравливать. Мой враг уехал из Парижа. Невозможно было узнать его местопребывание, и я вернулся в Перпиньян с разбитым сердцем.

Герцог был бледен, капли пота выступили на его висках, фразы, срывавшиеся с его губ, были сухи и отрывисты. Маркиз, подавшись вперед, слушал речь отца с явным страхом. Граф сидел, закрыв лицо руками. Герцог Пеньяфлор продолжал:

– Моя сестра родила мертвого ребенка, я нашел ее выздоровевшей. Я ничего не рассказал ей о своем путешествии. Ничто не удерживало меня во Франции, я уехал с ней в Испанию. Три месяца спустя его величеству угодно было назначить меня вице-королем Новой Испании. Я приготовил все к своему отъезду, который по королевскому предписанию должен был состояться немедленно. Сестра, как мы условились, должна была ехать со мной в Мексику. В это время один из наших дальних родственников, живший в Мадриде уже несколько недель, явился ко мне и официально попросил руки моей сестры. Он несколько раз видел Инессу у меня, хотя жила она уединенно, и влюбился в нее. Его звали граф дон Луис де Тудела.

– Мой отец? – вскричал молодой человек.

– Да, дитя мое, ваш отец. Несмотря то что сестра противилась этому союзу, она уступила моим просьбам и согласилась выйти за графа замуж. Через несколько дней после свадьбы я уехал из Испании в Мексику. Два года спустя я вдруг получил три известия, одно за другим, и они заставили меня поспешно вернуться в Испанию, рискуя быть подвергнутым немилости короля. Оказалось, что человек, обольстивший мою сестру, приехал в Мадрид в свите французского посланника. На одном балу при дворе он узнал в графине де Тудела женщину, так постыдно брошенную им в Перпиньяне. Вместо того чтобы жалеть о содеянном и держаться в стороне, он счел случай достаточно хорошим для того, чтобы попытаться возобновить старую любовную связь. С презрением отвергнутый графиней, человек этот имел гнусность публично обесславить ее, изобразив в искаженном свете то, что произошло между ними в Перпиньяне. Граф, узнав об этом, вызвал его на дуэль. Они дрались. Этот человек убил вашего отца.

– Вы знаете его имя? – вскричал молодой человек голосом, дрожавшим от гнева.

– Знал, но он переменил его и взял другое, – глухо произнес старик.

Молодой человек молчал, едва подавляя рыдание.

– Моя сестра умерла от горя через несколько дней после своего мужа, оставив вас годовалым сиротой. Я взял вас к себе, Гусман, и стал относиться с отеческой заботой. Но я сохранил для вас священное поручение – отомстить за вашего отца и за вашу мать.

– И я непременно исполню это поручение. Благодарю вас, герцог, – сказал молодой человек с лихорадочным возбуждением.

– Ваше воспитание, которым я занимался весьма тщательно, было направлено на подготовку к морской службе. Для исполнения моих и ваших планов вы должны были стать моряком. Слава богу, несмотря на свою молодость, вы справедливо пользуетесь репутацией офицера искусного и опытного. Теперь последнее.

– Слушаю вас, герцог.

– Убийца вашего отца, обольститель вашей матери – один из предводителей тех страшных людей, среди которых вы будете жить. Я это знаю наверняка. Одно только мне неизвестно – имя, которое он принял с тех пор, как вступил на путь убийства и грабежа.

– Ах! Это ничего не значит! – решительно вскричал граф. – Как бы хорошо ни спрятался этот человек, я его найду, клянусь вам!

– Хорошо, дитя мое. Час нашей разлуки настал. Вы знаете, какое кровавое поручение должны исполнить! Да поможет вам Господь! Вот вам мое благословение, езжайте и сдержите вашу клятву.

Молодой человек стал на колени перед стариком, и тот протянул ему руку для поцелуя. Потом дон Гусман поднялся и простился с маркизом.

– До свидания! – сказал маркиз, с чувством пожимая его руку.

– До свидания! – ответил граф и вышел из столовой.

Герцог проводил его взглядом, и потом какое-то время стоял, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов. Потом он гордо вскинул голову и сказал торжествующе:

– На этот раз я наконец отомщу!

– Ах, отец! – прошептал маркиз с укором. – Отчего вы так неумолимы?

Старик повернул голову к сыну с выражением презрения, пожал плечами и медленно вышел из столовой.

– Бедный Гусман! – пробормотал дон Санчо, глядя вслед уходящему отцу.

Глава VI Поступление на службу

После разговора с герцогом Пеньяфлором дон Гусман де Тудела заперся в своей комнате. Он остался в одиночестве и был уверен, что ему нечего опасаться любопытных взоров. Молодой человек упал на стул, опустил голову на руки и довольно долго оставался недвижим.

О чем он думал? Лишь он один сумел бы ответить на этот вопрос. Может быть, он думал о своем погибшем будущем, о своих надеждах, вдруг разбитых ужасным известием. Может быть, он мечтал о мщении обольстителю своей матери, ведь он поклялся отомстить. Может быть, он посылал последнее прости любимому существу, которое долг вынуждал его бросить без надежды на встречу. В двадцать лет любовь кажется величайшим счастьем жизни, а когда человек красив, богат и знатен, жизнь кажется такой приятной и легкой!

Впрочем, каковы бы ни были размышления несчастного молодого человека, они были очень печальны. Жгучие слезы просачивались сквозь его пальцы и приглушенные рыдания вырывались из его груди, несмотря на все усилия удержать их. Наконец дон Гусман отнял руки от лица, побледневшего от страданий, и провел рукой по лбу.

– Прочь слабость! – сказал он с печальной улыбкой. – Прощайте, мои прекрасные мечты! Мое сердце должно быть теперь мертво для всякого другого чувства, кроме ненависти!

Он отпер сундук, вынул матросское платье и стал снимать свой блестящий костюм.

Он уже заканчивал переодеваться, когда в дверь тихо постучали.

– Это он! – прошептал граф и пошел отворять.

На пороге стоял человек лет сорока, наружностью походивший на матроса.

– Войдите, мэтр Агуир, – сказал граф.

Человек поклонился и вошел в комнату.

– Se pues hablar?[31] – произнес он, бросая вокруг подозрительные взгляды.

– По-французски или по-испански, как хотите, мэтр Агуир, – ответил молодой человек, запирая дверь, – мы одни.

– Хорошо. Если так, нам нечего опасаться, ваше сиятельство.

– Гм! Метр Агуир, оставьте, пожалуйста, вашу привычку называть меня сиятельством, отныне зовите меня просто Марсиалем – это имя я намерен принять.

– Буду повиноваться, – ответил Агуир, кланяясь.

– Хорошо, садитесь и поговорим.

– По вашему приказанию я был у капитана «Каймана».

– А! Его название «Кайман»?

– Да.

– Хорошее имя для флибустьерского судна.

– Оно и есть флибустьерское.

– Знаю. Здесь кто-то догадывается об этом?

– Нет. Его принимают за судно, торгующее чернокожими невольниками. При этом капитан осторожен: он никого не отпускает на берег. Вот уже неделя, как он бросил якорь возле Сакрифисиоса, и ни один матрос из его экипажа не был в Веракрусе.

– Да, смелая игра. Но ведь все может в конце концов открыться.

– Сегодня ночью он снимается с якоря.

– О-о! Стало быть, нам надо поторопиться.

– Я так и сделал. По странной случайности я находился на Сакрифисиосе во время прибытия этого судна. Несмотря на то что оно перекрашено и переоснащено, такого старого моряка, как я, это обмануть не могло. Их ухватки показались мне подозрительны и…

– Зачем же путаться? – перебил молодой человек, улыбаясь. – Почему бы не сказать мне откровенно.

– В чем дело? – спросил Агуир, вздрогнув от изумления.

– Ведь я теперь один из вас. Все очень просто. Вы баск из Байонны, то есть полуиспанец, вы воспользовались этим, чтобы поселиться здесь, но с какой целью? Вы устроились так, чтобы у вас всегда оставалась возможность поддерживать связь с вашими друзьями – Береговыми братьями. Смысл истории, которую вы мне поведали, состоит в том, что вы уже несколько дней ждали это судно. Теперь, когда мы, как я надеюсь, поняли друг друга, пожалуйста, продолжайте, я весь превратился в слух.

Все это было сказано тоном тонкой и язвительной насмешки, который весьма смутил матроса. Но обычное хладнокровие быстро вернулось к нему, и, посмотрев прямо в лицо графу, он сказал:

– Ну да, это правда. И что?

– Ничего.

– Любопытно было бы узнать, кто сообщил вам эти сведения, граф.

– Вы забываете нашу договоренность, мэтр Агуир. Меня зовут Марсиаль, пожалуйста, запомните это раз и навсегда. Что касается источника моих сведений, то вы понимаете, мой милый, – дело, в которое я вступаю, достаточно серьезно, и я принял меры предосторожности. Я наблюдал за вами, вот и все. Для меня важно, чтобы вы мне не изменили.

– Пожалуй, вы правы, – ответил Агуир.

– Однако продолжим.

– Вы знаете, что я устроился на «Кайман» боцманом.

– Это решено?

– Я уже получил жалованье вперед.

– Как – вперед?

– Очень просто. Капитан по моей просьбе дал мне вперед сумму, которая была мне нужна.

– Хорошо! – сказал граф с усмешкой. – А что насчет меня?

– Я предложил капитану взять еще одного человека, выдав вас за моего земляка, заблудившегося у этих берегов и преследуемого ненавистью испанцев. По моей рекомендации капитан вас берет, но прежде хочет увидеться с вами.

– Где его найти?

– На Сакрифисиосе. Он ждет нас к четырем часам, я приготовил лодку.

– Очень хорошо! Теперь моя очередь, – сказал молодой человек, положив на стол связку бумаг.

Глаза Агуира жадно сверкнули, он придвинул стул и наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть их.

Марсиаль – мы сохраним ему это имя – развязал ленту и начал раскладывать бумаги:

– Счет дружбе не мешает. Сдержите ваши обещания, и я сдержу свои. Вот купчая на тот дом, в котором вы живете, вот еще пятьдесят тысяч ливров банковскими билетами, пересчитайте.

Матрос схватил бумаги, которые подал ему молодой человек, и принялся просматривать их самым внимательным образом.

– Все верно, – сказал он.

– Теперь, – продолжал молодой человек, – вот расписка на пятьдесят тысяч ливров, но вы можете получить их только по возвращении во Францию по аттестату, написанному мною, в котором значится, что я доволен вашими услугами. Возьмите. Вы видите, что я держу свои обещания, как вы держите ваши. Еще одно слово, для того чтобы между нами не было недоразумений: если вы хотите служить вашим друзьям во вред испанцам, это меня не касается. Но и вы не должны интересоваться причинами моего поведения. Помните только, что вы принадлежите мне, что мы ведем открытую игру без хитростей и без измены и что вы обязаны мне безоглядно повиноваться.

– На один год, – ответил матрос.

– До того дня, когда вы вернетесь во Францию.

– Это решено.

– Да, но запомните хорошенько мои слова, мэтр Агуир. Вы меня знаете достаточно, не правда ли, чтобы не сомневаться: при первом же подозрении я прострелю вам голову?

– Угрозы бесполезны, – ответил матрос, пожимая плечами, – моя выгода – самое надежное ручательство за мою верность.

– Хорошо. Я подумал, что, может быть, вы никогда не вернетесь в Веракрус и что, следовательно, дарить вам дом довольно пустое дело. Поэтому я прибавил к обещанной сумме двадцать тысяч ливров, оставив вам в собственность этот дом.

– Благодарю, я сдал его внаем сегодня утром на пять лет и взял плату вперед.

– Да как я погляжу, вы знаток в таких делах, – сказал Марсиаль, смеясь. – Спрячьте бумаги. Когда будем уходить?

– Сейчас, если вы желаете.

Молодой человек не мог удержаться от тяжкого вздоха. Но он тотчас справился с собой и сказал твердо:

– Идемте.

Было три часа пополудни. Они прошли через весь город, никого не встретив: стояла страшная жара, и улицы были пусты. Марсиаль переоделся и не боялся теперь быть узнанным своими друзьями. Они беспрепятственно дошли до гавани. В конце пристани их ждала маленькая лодка.

– В путь, – лаконично сказал молодой человек.

Расстояние от Веракруса до острова Сакрифисиос, где обычно бросают якорь большие суда, составляет одну милю. Когда море спокойно, прогулка бывает восхитительна. Вскоре задул легкий ветерок, позволивший путешественникам поднять парус и плыть, не утомляя себя греблей.

По мере того как Марсиаль и Агуир приближались к острову, бригантина «Кайман» как будто вырастала из воды и наконец предстала перед ними во всех подробностях. Это было прекрасное судно, длинное, со стройными очертаниями. По середине корпуса, абсолютно черного, была проведена тонкая полоса, красная, как кровь. Пушечных портов не было видно, а следовательно, отсутствовали и пушки. Палуба была пуста.

Марсиаль отметил про себя одно важное обстоятельство: из опасения внезапного нападения были натянуты абордажные сети.

– Оно прекрасно! – сказал он, когда лодка обходила судно.

– Да, – с удовольствием ответил матрос, – и быстроходное, ручаюсь вам.

– Откуда вы знаете?

– Я два года служил на нем под началом Монбара.

Через несколько минут Марсиаль и Агуир высадились на острове Сакрифисиос. Едва они успели сделать несколько шагов, как увидели человека, идущего им навстречу.

– Вот капитан «Каймана», – сказал моряк, – как видите, он явился вовремя.

– Да, вижу! – сказал молодой Марсиаль, с любопытством рассматривая капитана.

Так как этот человек должен играть важную роль в нашем рассказе, мы в нескольких словах набросаем его портрет. Это был в полном смысле слова морской волк. Он больше походил на тюленя, чем на человека. Хотя ему было по крайней мере лет пятьдесят, выглядел он не старше сорока. Низкорослый, но крепкий и сильный, с загорелым лицом, имевшим почти кирпичный оттенок. Его серые глаза были живыми и выразительными. Физиономия, умная, хотя и суровая, дышала смелостью и спокойной неустрашимостью человека, привыкшего много лет бороться с опасностями, в каком бы виде они ни являлись. На нем красовался камзол из толстого синего сукна, обшитый галунами того же цвета, только несколько светлее. Концы его галстука украшали серебряные кисти. Жилет был серый, затканный цветами. Коричневые панталоны с такими же галунами, что и на камзоле, шелковые чулки и башмаки с серебряными пряжками также были дорогими и новыми. Черная бархатная шапка с образком Богоматери на тулье покрывала голову капитана. Широкий кожаный пояс, за который были заткнуты два пистолета, стягивал его стан. Таков был внешний вид человека, который, заметив приезжих, небрежно направился к ним, куря маленькую трубку.

– А вот и ты, – весело приветствовал он матроса, – и кто ж это с тобой?

– Капитан Дрейф, – отвечал Агуир, – я привез нового товарища, о котором говорил вам вчера.

– Ага! – воскликнул капитан, разглядывая молодого человека. – Ладный малый и, кажется, крепкий… Как тебя зовут, приятель?

– Марсиаль, капитан, – ответил молодой человек с почтительным поклоном.

– Хорошее имя, ей-богу! Ты баск?

– Так точно, капитан.

– И тебя прибило к этому берегу?

– Да, капитан. Вот уже два года лавирую я в этих водах и не могу дождаться попутного ветра, чтобы выбраться отсюда.

– Хорошо, хорошо, мы тебя выведем, будь спокоен. Агуир мне сказал, что ты хороший матрос.

– Вот уже семнадцать лет, как я хожу в море, капитан, а мне еще нет и двадцати трех.

– Гм! Ты должен знать свое дело, когда так… Тебе известно, кто мы?

– Известно, капитан.

– И не боишься поступить на наше судно?

– Напротив, я очень этого хочу.

– Хорошо. Думаю, из тебя что-нибудь получится.

– Я надеюсь.

– Есть у тебя оружие и порох?

– У меня есть все, что нужно.

– Я должен предупредить тебя об одном: на суше мы все равны, на судне – нет. Присягнув, мы должны покоряться. У нас только одно наказание.

– Какое?

– Смерть. Чтобы избежать повторения проступка. Агуир, которого я знаю давно, поручился за тебя. Измена с твоей стороны убьет не только тебя, но также и его. У нас кто поручился, тот и расплачивается. Поэтому подумай хорошенько, ты еще волен отказаться, если наши условия покажутся тебе слишком тяжкими. Когда дашь слово, будет уже поздно.

– Я согласен, – ответил Марсиаль твердым голосом.

– Хорошо, но ты молод, я не хочу ловить тебя на слове. Будь сегодня вечером, в семь, на бригантине и постарайся до того закончить все свои дела. Ты прочтешь договор и, если после этого захочешь примкнуть к нам, будешь вторым лейтенантом.

– Все мои дела закончены, капитан. У меня нет необходимости возвращаться в Веракрус. Агуир может привезти мне мой сундук и мое оружие.

– Ты мне нравишься. Стало быть, мы можем отправляться.

Они сели в лодку и через несколько минут поплыли к бригантине.

Сердце молодого человека сжалось, и нервный трепет пробежал по его телу, когда он ступил на корабль, где должен был жить среди людей, которых ему представили хищными зверями, пригодными только для убийств и грабежа, не имеющими ни веры, ни законов, ни отчизны.

В ту же ночь «Кайман» вышел в открытое море, увозя на своем борту лейтенанта Марсиаля и боцмана Агуира, двух новых членов команды. Капитан Дрейф взял курс на Санто-Доминго. Крейсерство кончилось, и «Кайман» возвращался в Пор-де-Пе.

Глава VII Спасение

Когда флибустьеры во главе с Филиппом выскочили из гостиницы, страшное зрелище заставило их с испугом отступить. Во всю ширь горизонта небо казалось огненной скатертью, беспрерывно перерезаемой зеленоватыми зигзагами молний. Гром гремел безостановочно страшными раскатами, дождь лил как из ведра. Море, побелевшее от пены, билось о берег с оглушительным ревом. Ветер с бешенством завывал, заставляя дома трещать, срывая с них крыши, вырывая с корнями деревья и вертя их, как былинки. Лошади и скот выбегали из разрушенных конюшен и риг. Ураган, приближавшийся с утра, наконец разразился с непреодолимой силой и яростью.

Собравшиеся на берегу бесстрашные авантюристы теперь, однако, чувствовали настоящую панику. Укрываясь за скалами, они не находили в себе мужества бороться со стихийным бедствием, обрушившимся на город и угрожавшим разрушить его. Усугубляя и без того ужасное зрелище, свет и мрак сменяли друг друга с такой быстротой, что невозможно было ничего различить вокруг. Самые близкие предметы внезапно исчезали, потом вновь появлялись, но очертания их были искажены потоками дождя, и даже расстояние от предмета до предмета невозможно было определить на глаз. Словом, повсюду царил страшный разрушительный хаос, в котором смешались море, небо и земля.

Когда прошла первая минута замешательства, Филипп вместе с Питрианом и Пьером Леграном подбежал к толпе авантюристов. Уговорами и угрозами он сумел собрать вокруг себя человек пятьдесят. Вдохновленные его примером, они поклялись повиноваться ему во всем, что он прикажет сделать во имя общего спасения.

Как ни велика была опасность, которой подвергались люди на земле, она ничего не значила в сравнении с опасностью, грозившей судну, в темноте несущемуся прямо к берегу. Оно уже несколько раз палило из пушек, призывая на помощь. И Филипп решил спасти гибнущее судно, чего бы это ни стоило.

– Друзья! – закричал он. – Одно из наших судов погибает, наши братья подвергаются смертельной опасности. Неужели мы дадим им умереть и даже не попытаемся их спасти?

– Нет! Нет!.. – закричали в один голос Береговые братья. – Мы спасем их!

– Но прежде узнаем, где судно, – отвечал Филипп. – Следуйте за мной.

Они приблизились к самому краю берега, насколько позволяли бешеные волны. Затем Филипп приказал дать залп из всех имевшихся ружей одновременно. Почти тотчас на море блеснула вспышка, после которой до берега долетел звук выстрела.

– Судно на юго-западе, – сказал Филипп, – не более шестидесяти саженей от нас. Давайте сюда поскорее кабельтовы, пустые бочонки, доски – словом, все, что найдется! Ты, Пьер, вели развести большие костры и бросай в огонь смолу, чтобы пламя горело ярче.

Все приказания были тотчас исполнены. Люди, бросившиеся на помощь судну, трудились за двоих. Кроме того, многие авантюристы и колонисты, увлекаемые чужим примером, присоединились к спасателям и спешили принести все необходимое. Скоро огромные костры заполыхали на берегу на протяжении более одной мили. На судне их заметили, и с этой минуты пушка стреляла не умолкая. Ураган как будто стихал, молния блистала все реже, и раскаты грома становились глуше. В минутном проблеске все увидели высокую корму большого корабля, находившегося уже довольно близко от берега. Потом снова наступила темнота, и корабль, возникший как мираж, снова исчез.

– Это «Кайман»! – вскричали авантюристы. – Судно Дрейфа и Монбара! Надо его спасти!..

Конечно, намерение это было прекрасным и достойным во всех отношениях, но, к сожалению, почти неосуществимым. Целый час прошел в бесполезных попытках спустить лодку в бушующее море. Но оно тотчас выбрасывало ее на берег.

– Линь сюда! – вдруг закричал Филипп. – Ей-богу, скажут, что не нашлось ни одного человека, чтобы спасти корабль!

Он начал раздеваться. Принесли линь. Это была веревка толщиной в мизинец, свитая вчетверо, длиной четыреста саженей. Филипп привязал один конец к крепкому кабельтову, а другой – к своему поясу. Почти тотчас Пьер и Питриан скинули одежду.

– Оставайся здесь, друг! – вскричал Пьер. – Это я должен совершить столь отчаянный поступок. Если я умру, никто, кроме тебя, не будет обо мне сожалеть.

– Извините, извините, – вдруг вмешался Питриан, – я простой работник, до моей жизни или моей смерти никому нет дела. Стало быть, я должен решиться на это.

Спор грозил затянуться, никто из троих не хотел уступать. Вмешался четвертый, д’Ожерон.

– Дети мои, – сказал он своим звучным голосом, – поступок, замышляемый вами, смел, но сумасброден.

– Дядюшка! – вскричал молодой человек.

– Молчи, дитя, и дай мне закончить, – строго сказал д’Ожерон. – Я не отговариваю вас, я знаю, что это бесполезно. Только если уж вы непременно хотите пожертвовать собой…

– Хотим! – закричали все в один голос.

– Так отправляйтесь все втроем. Вы будете помогать друг другу, и, если двое изнемогут, может быть, третьему удастся достичь судна, и тогда ваша жертва не будет напрасной.

– Да! – весело вскричали все трое. – Прекрасно придумано!

– Будьте осторожны, я сам берусь потихоньку спускать линь. Отправляйтесь же с Божьей помощью!

Он обнял каждого из троих и тут же отвернулся, чтобы отереть слезы, помимо его воли навернувшиеся ему на глаза. Этот мужественный человек с львиным сердцем понимал опасность, которой подвергался его племянник с товарищами, но не считал себя вправе мешать их героическому поступку.

Филипп, Пьер и Питриан плавали как рыбы. Они давно привыкли к морю и знали, как надо вести себя с ним, чтобы не сделаться игрушкой в его руках. Переговорив о чем-то между собой, они вместе подошли к воде. Огромная волна, побелевшая от пены, бежала к ним, подняв футов на двадцать свой грозный хребет. В ту минуту, когда она со страшным шумом разбилась у их ног и начала удаляться, они бросились в воду и дали волне увлечь себя в море. Собравшаяся на берегу толпа вскрикнула от испуга и восторга. На некотором расстоянии от берега моряки дружно нырнули и таким образом очутились под надвигающейся на них второй волной. Движения этих троих были точно рассчитаны. Однако, несмотря на все усилия, волна чуть не захлестнула их и не унесла назад, к берегу. Но в конце концов все закончилось хорошо, и следующая волна понесла их за собой в море. Опасный берег остался далеко позади.

– Мужайтесь, братья! – закричал Филипп.

Началась долгая, изнурительная борьба разума и хладнокровия против слепой, разрушительной силы стихии. Полтора часа держались эти три человека рядом среди бушующего моря, бросавшего их в разные стороны. Продвигаясь на один шаг, они отступали на сто, но не сдавались. Они позволяли волнам увлекать себя, когда чувствовали, что силы их оставляют, но не отчаивались и удваивали старания, едва силы возвращались к ним.

Впрочем, ураган стал заметно стихать. Дождь унялся, тьма сделалась не столь непроглядной, и авантюристы уже достаточно ориентировались, чтобы придерживаться верного направления.

Три товарища страшно утомились и уже совсем вяло боролись с волнами, которые, несмотря на стихающий ветер, были все еще ужасны, ведь после бури море успокаивается очень долго.

Питриан, не спускавший глаз со своего господина, медленно подплыл к нему, и в ту минуту, когда Филипп, окончательно лишившись сил, пошел ко дну, не издав при этом ни звука, чтобы не лишать мужества своих друзей, Питриан нырнул, вытащил его, заставил положить обе руки на свои широкие плечи. Филипп, почти лишившийся чувств, бессознательно принял помощь своего преданного работника.

И тут прямо перед собой пловцы увидели судно, у которого остались в целости только нижние мачты. Судно находилось в критическом положении. Однако экипаж, по-видимому, не отчаивался и верил в спасение: ясно слышались свистки боцмана, командовавшего маневрами, и размеренное пение матросов, выполнявших приказы.

Вдруг чудовищная волна подняла судно на страшную высоту и потом сбросила вниз. Раздался страшный треск.

– Мы сорвались с якоря! – закричал кто-то на палубе.

Действительно, два передних якоря сорвались, и судно упало набок, таща за собой задние якоря. Вдруг из волн появились и взобрались на палубу три человека, полуобнаженные, истерзанные волнами. Один из них бросился к румпелю, между тем как двое других без сил рухнули на палубу. Появление этих троих было так внезапно, что, кроме рулевого, никто на судне не заметил его.

– Мы погибли! – вскричали моряки с тоской.

– Вы спасены! – ответил хриплый и громкий голос.

– Пьер Легран! – радостно воскликнул Дрейф. – Сам Господь тебя послал, брат! Как ты сюда попал?

– Через борт, а как же еще? – ответил он, смеясь. – Вот уже два часа, как мы пытаемся добраться до вас, но теперь не время разговаривать, отыщи Филиппа и Питриана. Они где-то тут. У Филиппа линь, вели всей твоей команде взяться за него и тяните изо всех сил, тысяча чертей, если не хотите напиться из большой чашки! Я возьмусь за румпель, не беспокойся.

Дрейф не заставил дважды повторять себе эти приказы. Он кинулся отыскивать Филиппа и Питриана, но тех уже подняли, и они начали приходить в себя. Моряки отвязали линь от пояса Филиппа, и команда «Каймана» с капитаном во главе начала тянуть его изо всех сил. Это была их последняя надежда на спасение.

Между тем по приказу принявшего командование Пьера задние якоря были обрублены и судно приведено в некоторый порядок. Ветер совсем стих, опасность миновала.

– Куда мы идем? – спросил Дрейф.

– Течение несет нас к мысу Каренахо, – отвечал Легран. – На берегу прикреплены в трех местах канаты. Если удастся обогнуть мыс, мы благополучно бросим якорь.

– Без тебя мы погибли бы, брат.

– Полно, ты шутишь. Кроме того, эта мысль принадлежала не мне, а Филиппу, я только последовал за ним.

– Хорошо, отныне я в долгу у всей вашей троицы, ведь и храбрый Питриан тоже здесь?

– Еще бы! Без него Филипп не оказался бы на корабле. Он уже тонул, и Питриан спас его, рискуя собственной жизнью.

Начинало светать. На берегу виднелась толпа мужчин и женщин, которые приветствовали подплывающих. Они хлопали в ладоши и с громкими криками бросали в воздух шляпы. Но радость была преждевременной. Матросы, тянувшие линь, вдруг попадали навзничь, команда издала крик отчаяния: линь лопнул.

– Быстро! – закричал Пьер. – Бросайте якорь!

Можно было услышать прерывистое дыхание всех собравшихся на берегу людей, до того глубокая воцарилась тишина.

Якорь упал. Наступила критическая минута. Судно продолжало быстро приближаться к берегу, но скорость его мало-помалу уменьшалась. Потом оно остановилось и медленно развернулось. Якорь держал, судно было спасено. Команда закричала радостное «ура», на которое ответили восклицания с берега.

– Славное судно, дружище, – заметил Пьер, – жаль было бы потерять его.

– Его построил Монбар, – с гордостью сказал Дрейф, – а он знает толк в этом деле.

Глава VIII Представление

Теперь рассказ снова переносит нас в гостиницу. Около полудня Корник, ее хозяин, вышел на порог и стоял, печально взирая на опустошения, произведенные ураганом. Достойный трактирщик не преминул запереться на все засовы и всю ночь дрожал от страха, пока бушевала стихия. И теперь зрелище, представшее его глазам, не только изумляло, но и пугало его. Он думал об ужасных опасностях, которым мог бы подвергнуться, если бы столь предусмотрительно не затаился в доме.

Пробило половину первого, и почти в ту же минуту в гостиницу вошли шестеро моряков. Точнее сказать, не вошли, а ворвались, да так стремительно, что чуть было не сшибли с ног Корника. Однако он не рассердился, напротив, громко расхохотался и, с трудом восстановив равновесие, крикнул нескольким слугам, блуждавшим, как тени, по зале:

– Ну-ка, живо вина этим господам!

«Эти господа» оказались малыми самой мошеннической наружности, с резкими и слегка нетрезвыми движениями, в оборванной одежде, но из их карманов раздавался очень приятный серебристый звук. Корник не ошибся относительно прибывших. Он довольно потер руки и пробормотал себе под нос:

– Кайманы сошли на берег, вот и славно.

Матросы сели за стол и начали пить, разговаривая на повышенных тонах все одновременно.

После этих матросов пришли другие, потом еще и еще, так что зала быстро заполнилась и поднялся страшный шум. Более полутора сотен авантюристов набилось в помещение, где могли вместиться только шестьдесят. Но они так ловко расселись возле столов и стойки, что среди залы еще оставалось достаточно пространства для прохода трактирщика и слуг, которые сломя голову носились от одного стола к другому и не знали, чьи приказания слушать. Корник собственноручно откупоривал бутылки и не считал для себя унизительным наполнять стаканы своих посетителей.

Скоро толпа в зале сделалась настолько плотной, что, как разливающееся море, волны посетителей залили и смежные комнаты. Марсиаль и Агуир, еще не привыкшие – по крайней мере первый – к привычкам авантюристов, с трудом пробрались к концу длинного стола, уже занятого двенадцатью флибустьерами: покуривая трубки, они играли в кости на пригоршни золота, которые то и дело вынимали из своих глубоких, как пропасть, карманов.

Марсиаль с любопытством смотрел на странное зрелище, представшее его глазам, и не обращал внимания на замечания своего товарища, пенявшего на то, что стакан его остается полным.

Между тем веселье становилось все громче, вино и ром разгорячили головы, гневные и вызывающие крики начинали примешиваться к хохоту и веселым песням. Здесь и там затевались драки, которые Корнику и его слугам все с большим трудом удавалось погасить.

В это время красивый молодой человек лет двадцати восьми, с надменным и одновременно насмешливым лицом, вошел в залу. Он был одет чрезвычайно щеголевато. Золотая фанфаронка опоясывала его залихватски надетую набекрень шляпу, украшенную дорогими перьями. Правая рука молодого человека, белая и аристократичная, лежала на эфесе шпаги, почти закрытая волнами богатых кружев.

Вошедший бросил гордый взгляд вокруг, как бы отыскивая кого-то. Потом, грубо отталкивая попадавшихся на его пути матросов, которые – отдадим им справедливость – спешили потесниться по первому требованию, решительно подошел к тому столу, где сидели Марсиаль и Агуир. Сев, молодой человек наклонился к играющим и воскликнул.

– Э! Да здесь, кажется, дым коромыслом, ей-богу! И я хочу участвовать.

– Да-да! – воскликнули несколько авантюристов, весело подняв голову. – Это вы, кавалер? Добро пожаловать!

– Давно ты здесь? – поинтересовался кто-то.

– С час. Я оставил свое судно в Пор-Марго и пришел сюда.

– Браво! Успешно прошла твоя экспедиция?

– Еще бы! Ведь испанцы – наши банкиры, – сказал он, смеясь.

– Итак, ты богат?

– Как четыре генеральных откупщика.

– Раз так, ты пришел кстати, – заметил один из игроков, – этот демон Нантэ поклялся обобрать нас. Посмотри, капитан, что перед ним.

– Ба-а! – воскликнул Нантэ с громким хохотом, небрежно перебирая золотые монеты. – Это еще пустяки, я надеюсь утроить выигрыш.

– Посмотрим, – ответил молодой человек, которого назвали кавалером и капитаном.

– Когда же ты начнешь, капитан? – продолжал Нантэ.

– Сейчас, – ответил тот и, положив руку на плечо Марсиаля, тихо сказал ему: – Уйдите-ка отсюда, дружище.

Молодой человек вздрогнул при этом прикосновении, но не тронулся с места. Капитан подождал с минуту.

– Разве вы глухи, друг мой? – Он снова положил руку на плечо Марсиаля.

Марсиаль обернулся, взглянул прямо в лицо капитану и ответил:

– Нет.

– Хорошо, – сказал капитан, крутя усы, – вы не глухи. Я рад за вас. Но если так, почему же вы не встаете?

– Потому что, вероятно, мне не угодно, – сухо ответил Марсиаль.

– Что? – произнес капитан, нахмурив брови. – Это гораздо смешнее, чем я предполагал.

– Вы думаете?

– Еще бы! Отойдите от двери, – обратился он к матросам, которые стояли, привлеченные шумом этого спора.

– Для чего же им отходить от дверей? – спросил Марсиаль, все еще внешне спокойный.

– Для того, – ответил капитан насмешливо-вежливым тоном, – что, если вы не встанете, я буду, к величайшему своему сожалению, вынужден выбросить вас отсюда.

– Вы с ума сошли! – Молодой человек презрительно пожал плечами и осушил до дна свой стакан.

Капитан, невольно изумленный твердостью и решительностью этого флибустьера, несколько секунд рассматривал его с удивлением, смешанным с любопытством.

– Не ребячьтесь, – сказал он, – я вижу, вы не знаете, с кем имеете дело.

– Действительно не знаю, – ответил Марсиаль, – и мало беспокоюсь по этому поводу. Вас называют капитаном и кавалером, но это, по моему мнению, не дает вам никакого права быть грубым со мной.

– А-а! – сказал кавалер с насмешкой. – Ну так знайте же, милостивый государь, что я – кавалер де Граммон![32]

– Я не знаю никакого кавалера де Граммона и повторяю, что мне все равно, кто вы.

При этих словах, внятно и гордо произнесенных, трепет ужаса пробежал по всей зале. Кавалера де Граммона, одаренного геркулесовой силой и беспримерной ловкостью во владении оружием, опасались все эти люди, небезосновательно хваставшиеся, что не боятся ничего. Но смелость их не распространялась на кавалера де Граммона, неоднократно предоставлявшего им возможность видеть доказательства своей сверхъестественной силы и свирепого мужества.

– Ну, друг мой, – медленно продолжал кавалер, сняв шляпу и кладя ее на стол, – так как я сказал вам свое имя и звание, мне остается только показать вам, на что я способен. И вы скоро это узнаете, ей-богу!

Марсиаль встал, бледный и спокойный.

– Остерегайтесь, – сказал он, – у вас нет никакой причины ссориться со мной. Мы друг друга не знаем, вы оскорбили меня, я хочу об этом забыть. Еще есть время, уйдите, потому что, клянусь Богом, мое терпение истощается, и если ваша рука коснется меня, я покончу с вами, как с этим стаканом.

И стакан, который он держал в руке, вдруг лопнул. Авантюристы разразились громким смехом.

– Браво! – сказал капитан с насмешливым видом. – Прекрасно сказано, клянусь своей душой, но все это мне порядком наскучило. А ну, дайте место!

Он бросился на молодого человека. Марсиаль внимательно следил за всеми движениями кавалера. Он отскочил в сторону, его глаза метнули молнию. Кинувшись на своего противника, он ухватил его за шиворот и за пояс, приподнял над головой и, несмотря на отчаянные усилия кавалера высвободиться, выбросил его на улицу, где тот повалился наземь, словно чурбан. Продемонстрировав таким образом авантюристам свою необыкновенную силу, молодой человек небрежно оперся на стол и скрестил руки на груди. Но кавалер почти тотчас вскочил, выхватил шпагу и с диким ревом бросился обратно в залу. Он посинел, кровавая пена выступила на его гневно сжатых губах.

– Его жизнь! Мне нужна его жизнь! – кричал он.

– Я безоружен. Стало быть, вы хотите меня убить? – насмешливо заметил Марсиаль, не делая ни малейшей попытки уклониться от грозившего ему удара.

Капитан остановился и пробормотал задыхающимся голосом:

– Это правда, однако он должен умереть. Дайте ему шпагу или кинжал. Дайте же что-нибудь!

– В настоящий момент я не испытываю желания драться, – сказал Марсиаль холодно.

– О! Он боится, он трус! – вскричал кавалер.

– Я не боюсь, и я не трус, – возразил Марсиаль. – Только мне жаль вас: если мы будем драться, я вас убью, потому что вы опьянены и ослеплены гневом.

В эту минуту человек, который при шуме, поднятом этой ссорой, незаметно вошел в залу вместе с другими, вдруг ударил капитана по плечу. Тот обернулся так быстро, словно его ужалила змея. Вид вошедшего, сохранявшего хладнокровие и достоинство, мгновенно сбил с него воинственный пыл. Капитан опустил шпагу, хотя нервный трепет пробегал по всему его телу, и проговорил задыхающимся голосом:

– Монбар!

Это действительно был знаменитый флибустьер. С минуту он наслаждался своей властью над этой неукротимой натурой, потом заговорил:

– Твой противник прав, де Граммон. Ты не в состоянии драться.

– А-а! – воскликнул тот злобно. – И ты тоже против меня!

– Ты с ума сошел, – Монбар слегка пожав плечами, – я только хочу помешать тебе сделать глупость.

При виде Монбара авантюристы почтительно отступили, оставив широкое пространство среди залы.

– Этот человек обесславил меня, он должен умереть! – возразил капитан, с бешенством топнув ногой.

Марсиаль сделал два шага вперед.

– Нет, милостивый государь, – сказал он тоном, исполненным достоинства, который удивил всех очевидцев этой странной сцены, – вы сами обесславили себя грубым и дерзким оскорблением, которым хотели меня унизить. Я только защищался! Я не держу против вас зла, я считаю вас, и говорю это громко перед всеми, честным человеком. То, что случилось между нами, ничего не значит. Я был ловчее вас, потому что был спокойнее, вот и все!

Пока молодой человек говорил, Монбар внимательно рассматривал его. Строгие черты флибустьера принимали выражение благосклонности, а когда Марсиаль замолчал, Монбар сказал, обращаясь к капитану:

– Хорошо сказано. Как ты думаешь, кавалер, этот мальчишка, кажется, славный?

Кавалер стоял, опустив глаза в пол. Сильное волнение, которое он никак не мог преодолеть, боролось в нем с благоразумием. Наконец он поднял голову, лихорадочный румянец покрыл его лицо, и, поклонившись стоявшему перед ним молодому человеку, он сказал:

– Да, вы славный малый, и, что еще лучше, у вас благородное сердце. Я же хищный зверь. Я заслужил жестокий урок, который вы преподали мне. Простите же меня.

– Ну, это уж слишком, – возразил Марсиаль.

– Нет, это, напротив, хорошо, – сказал Монбар.

– Теперь последнее одолжение, – продолжал капитан.

– Я к вашим услугам.

– Согласитесь оказать мне честь скрестить со мной шпагу.

– Милостивый государь…

– О! Не отказывайте мне, пожалуйста! – перебил кавалер настойчиво. – Во мне не осталось гнева, но моя честь требует, чтобы вы дали мне это вознаграждение хотя бы для того, – прибавил он с печальной улыбкой, – чтобы стряхнуть пыль, которой запачкано мое платье.

– Вы видите, я безоружен.

– Это правда, – сказал Монбар, вынимая из ножен свою шпагу и подавая ее Марсиалю. – Согласитесь драться этой шпагой. Капитан прав, вы не можете отказать ему в удовлетворении, которого он требует.

– Я и не думаю об этом. Я принимаю вашу шпагу. Но где же мы будем драться?

– Здесь же, если вы не возражаете, – ответил капитан.

– Хорошо.

Оба противника скинули камзолы и встали в позицию.

Зала гостиницы представляла в эту минуту странное зрелище. Авантюристы расступились, чтобы дать место сражающимся. Некоторые влезли на столы, другие, сохраняя молчание, тревожно вытягивали шеи из-за плеч друг друга, чтобы лучше видеть.

Вежливо поклонившись, противники скрестили шпаги. С первых выпадов присутствующие поняли, что оба противника чрезвычайно искусны. Несмотря на стремительность нападений, Марсиаль, неподвижный, как будто пригвожденный к месту, держал шпагу наготове, его рука казалась железной. Со своей стороны, кавалер де Граммон, природная сила которого только возросла из-за первого поражения, противопоставлял своему противнику непоколебимую стойкость. К нему вернулось его обычное хладнокровие, и, как бы играя, он чрезвычайно искусно и изящно действовал шпагой.

Прошло минуты три. За это время в зале, наполненной людьми, не раздавалось другого шума, кроме учащенного дыхания обоих противников и зловещего лязга стали о сталь. Может быть, из всех зрителей лишь один Монбар угадывал превосходство гибкой и экономной манеры Марсиаля над размашистыми действиями капитана. Один раз Марсиаль отразил нападение капитана таким верным и сильным ударом, что если бы он не сдержал свою шпагу, то капитан был бы проткнут насквозь.

Монбар, заинтересованный манерой фехтования молодого человека, следил с беспокойством, которое против его воли обнаруживалось на его лице, за всеми подробностями этой странной дуэли. Он мысленно спрашивал себя, чем же все это кончится, как вдруг капитан сделал шаг назад и, опустив шпагу, спросил:

– Вы ранены?

– Это правда, – ответил Марсиаль, повторяя его движение.

Шпага кавалера слегка проткнула молодому человеку плечо, на котором выступило несколько капель крови.

– Господа, довольно! – сказал Монбар, становясь между ними.

– Я нисколько не желаю продолжать, – сказал капитан, – я сознаю себя побежденным вдвойне. Этот господин решил присвоить себе всю честь в этом деле. Стоило ему пожелать, и он десять раз убил бы меня.

– О! – воскликнул молодой человек.

– Ба-а! – весело заметил кавалер. – Рана, нанесенная мною, пустяк. Я только школьник в сравнении с вами. Вот моя рука, пожмите ее чистосердечно, это рука друга.

– С радостью, – ответил Марсиаль, – поверьте, ничто не могло бы мне доставить большего удовольствия.

– Ты был скорее удачлив, чем благоразумен, мой добрый Граммон, – сказал, смеясь, Монбар. – Этот господин благородный человек, ты не ошибся, и он, конечно, убил бы тебя, если бы захотел.

– Не надо говорить об этом, умоляю вас, – улыбаясь, сказал молодой человек.

– Напротив, надо говорить, – возразил капитан с резкой откровенностью, – я грубиян, я заслужил этот урок. И будьте спокойны, дружище, я не забуду его. Как жаль, что такой очаровательный молодой человек, как вы, не моряк!

– Извините, но я моряк.

– В самом деле, вы моряк? – с радостью переспросил кавалер.

– Разумеется, – сказал, подходя, Дрейф, слышавший весь этот разговор. – Он мой второй лейтенант, я даже отчасти обязан ему спасением своего судна.

– Вот это прекрасно! – вскричал капитан. – Если вы хотите, мы будем плавать вместе и сыграем не одну славную шутку с этими злодеями-испанцами.

– Э, позвольте, – заметил Дрейф, – дайте же мне представить его Монбару. С этим намерением я и просил его прийти сюда.

– Он сам представился, – смеясь, отвечал флибустьер. – Теперь, друг, он может обойтись без тебя, потому что я за него ручаюсь.

Марсиаль, польщенный такой деликатной похвалой, покраснел от удовольствия и гордости и поклонился Монбару.

Глава IX Береговые братья

Вследствие ли каких-то тайных причин или заранее принятого решения Марсиаль в переделках, о которых мы рассказали, вел себя так твердо и решительно? Мы не можем сказать наверняка. Может быть, молодой человек, по природе своей храбрый и гордый, почувствовал, как закипела его кровь при грубом оскорблении, полученном им так неожиданно, и невольно поддался справедливому негодованию. Может быть, он притворно выказал более сильный гнев, чем тот, который чувствовал в действительности, и поспешно ухватился за благоприятный случай предстать перед авантюристами тонким знатоком фехтования, человеком решительным, которого ничто не может напугать, и, что немаловажно в отношениях с флибустьерами, человеком, одаренным необыкновенной физической силой.

Если действительно таково было его намерение, успех превзошел самые смелые его надежды. Авантюристы, сострадательно улыбавшиеся, когда он принял вызов, брошенный ему одним из самых грозных их бойцов, совершенно изменили свое поведение, как только увидели молодого человека в деле. Они смотрели на него с сочувственной симпатией, даже с некоторой долей уважения. Никого из авантюристов не обманула его рана, и любезное снисхождение к противнику тотчас вызвало всеобщее расположение.

Не замечая обращенного на него внимания, предметом которого он стал, молодой человек почтительно выпрямился перед Монбаром, готовый отвечать на его вопросы.

Знаменитый флибустьер был высок ростом. В то время, когда происходит действие этого романа, ему уже было за пятьдесят, на его мужественных чертах, которые в молодости были очень красивы, виднелись неизгладимые следы суровой борьбы, которую он вел в продолжение своей полной опасностей жизни. Его бледное лицо носило выражение жестокой холодности и неумолимой решимости, которые внушали страх и уважение. Черные глаза Монбара горели внутренним огнем. Его непринужденное и изящное обращение выдавало в нем дворянина. Костюм его, простой, без вышивки, но очень опрятный, походил на костюмы окружавших его матросов. На шее у Монбара висел золотой свисток на цепочке того же металла. Только это да еще шпага со стальным эфесом отличали его от товарищей.

Монбар в течение нескольких минут рассматривал молодого человека с вниманием, которое не могло не внушить тому некоторого беспокойства. И наконец он сказал коротко:

– Надеюсь, из вас выйдет толк.

– Я очень хотел бы служить под вашим началом, – ответил Марсиаль.

– Дрейф уверял меня, что вы хороший моряк.

– Я пятнадцать лет в море.

– Гм! Пятнадцать лет! Который же вам год? Мне кажется, вы очень молоды.

– Мне двадцать два года. Семи лет я вступил на корабль юнгой и с тех пор редко покидал палубу.

– Вы, верно, не слишком удалялись от берегов?

– Извините, я ловил сельдей с фламандцами, китов с байонцами и с голландцами ходил в жаркие страны.

Авантюрист покачал головой и продолжал, устремив вопросительный взгляд на Марсиаля:

– Итак, вы желаете ходить в море с нами?

– Я уже вам сказал, что это самое большое мое желание.

– Вы несчастны? – спросил Монбар с печальной улыбкой.

Молодой человек невольно вздрогнул при вопросе, которого вовсе не ожидал, и почувствовал, что бледнеет.

– Я? – пролепетал он в замешательстве.

– Да. Вы любите, не правда ли? Вашу любовь не разделили, ваше сердце разбито, и тогда вам пришло в голову отправиться в море, и вы с поспешностью ухватились за случай, представившийся вам, решив отплыть на «Каймане».

– Но…

– Да, это безумие чуть было не обошлось вам дорого, бедное дитя. Впрочем, успокойтесь, я не спрашиваю у вас вашей тайны. Вам чуть больше двадцати, вы молоды, хороши собой, это частая история. Она стара как мир. Мы все платили этот долг, – прибавил он, проводя рукой по глазам. – Вы искатель приключений?

– Да.

– Ну хорошо, отныне вы наш. Дай бог, чтобы вы никогда не раскаялись в пагубном решении, которое принимаете сегодня!

– Я не раскаюсь, – сказал Марсиаль твердым голосом.

– Раз так, все кончено. Желаю вам успеха.

– Ага! – сказал кавалер де Граммон, подходя. – Вы еще вместе? Право, Монбар, ты совсем завладел нашим новым товарищем, никто не может с ним поговорить.

– Говори сколько хочешь, – улыбаясь, ответил авантюрист. – И что ж ты намерен ему сказать?

– А вот что, и я не прочь, чтобы ты знал. Послушай, – обратился он к молодому человеку, – до сих пор я жил один, как медведь, не соглашаясь никогда делить дружбу ни с кем, разве только с человеком, так же, как и я, высеченным из гранита. Ты тот человек, какого я ждал. Хочешь быть моим другом?

– Конечно! – радостно воскликнул молодой человек.

– Ну, по рукам! Теперь мы братья, – сказал де Граммон, протягивая ему руку.

Марсиаль не колеблясь протянул в ответ свою руку.

– Как тебя зовут, брат?

– Марсиаль.

– Хорошо, только это имя не флибустьерское, я тебе дам другое.

– Как вам угодно.

– Братья должны говорить друг другу «ты».

– Как тебе угодно, брат.

– Ну и прекрасно! Вот твое имя: отныне ты будешь зваться Франкером. Или я сильно ошибаюсь, или очень скоро это имя станет знаменитым среди нас.

– Я сделаю все, что нужно, для этого, будь спокоен, – весело ответил новоиспеченный авантюрист.

Монбар слушал этот быстрый разговор молодых людей, улыбаясь так, как он умел улыбаться, – лишь слегка приподняв углы губ. Марсиаль, или Франкер, потому что теперь мы будем называть его обоими этими именами, буквально светился от радости: такой успех превзошел все его надежды.

– Теперь, – сказал Монбар, – если вы хотите служить под моим началом, ваше желание будет исполнено.

Он ударил кулаком по столу.

– Эй, кайманы! – закричал он. – Подходи по порядку!

Матросы тотчас встали из-за столов. Монбар с минуту смотрел на эти смуглые лица с очевидным удовольствием, потом заговорил среди наступившего молчания:

– Береговые братья, офицеры, квартирмейстеры и матросы! Наш брат Малуэн, лейтенант, был убит испанцами при абордаже галиона «Сантиссима Тринидад». Пользуясь властью, данной мне договором, который все вы подписали со мной перед нашим отплытием из Пор-де-Пе, я думаю заменить Малуэна человеком решительным и таким же сто́ящим моряком, как он. Но, не желая возбуждать зависти между вами, братья, – ведь все вы могли бы занять это место, – я решил не брать ни одного матроса из команды. Я выбрал, – прибавил Монбар, положив руку на плечо молодого человека, лицо которого сияло радостью и гордостью, – я выбрал Франкера. Вы уже знаете его, вы видели его в деле. Именно его я назначаю лейтенантом на бригантину «Змея», которой имею честь командовать. Признайте же Франкера в этом звании, повинуйтесь ему во всем, что касается службы, как обязывает к этому договор, добровольно подписанный вами.

За этой речью последовал шум удовлетворенных голосов, который скоро превратился в единодушные рукоплескания. Потом авантюристы стали один за другим подходить, чтобы пожать руку новому товарищу, обещая повиноваться ему во всем. Исполнив эту обязанность, они снова встали позади Монбара.

– Братья, – сказал тогда Марсиаль, – я очень молод для того, чтобы принять командование над такими людьми, как вы. Но забудьте о моих годах, не вспоминайте то, чем я отличился на нашем добром «Каймане». Подождите до той минуты, когда сможете судить обо мне по серьезному делу, и будьте уверены, что с Божьей помощью я оправдаю выбор, которым удостоил меня Монбар.

– Я прибавляю только одно слово, братья, – вскричал де Граммон, – Франкер – мой закадычный друг, не забывайте этого!

Авантюристы ответили радостным «ура».

В эту минуту в гостиницу вошли четыре человека.

– Ребята, – сказал Монбар, – а теперь мне нужно остаться одному с теми из наших братьев, которые уже несколько раз возглавляли экспедиции.

Никогда приказания даже самого султана делийского не исполнялись с большей быстротой. Через пять минут в зале остались только Монбар, де Граммон, Пьер Легран, Дрейф, Мигель Баск, Франкер, Дрейк, Польтэ, Филипп, Питриан и одиннадцатый, так старательно закутанный в складки широкого плаща, что его невозможно было узнать.

Кроме Марсиаля, это все были старые и опытные Береговые братья, отборные флибустьеры, люди, не раз пренебрегавшие жизнью в неравных битвах и совершавшие героические подвиги. Кавалер де Граммон сосчитал глазами членов собрания и вдруг, обратившись к Питриану, неподвижно стоявшему возле запертой изнутри двери, грубо сказал:

– Что ты здесь делаешь, негодяй? Убирайся, да поживее, а не то…

– Умерьте ваш пыл, кавалер, – холодно перебил его Филипп, – Питриан здесь, потому что я приказал ему остаться, и он останется до тех пор, пока я не прикажу ему уйти.

Кавалер искоса взглянул на молодого человека. Де Граммон и Филипп ненавидели друг друга. По какой причине? Никто не мог этого сказать, – может быть, они и сами этого не знали. Всем было известно только то, что они питали друг к другу непреодолимую ненависть, которая угрожала в будущем разразиться катастрофой.

– Что такое? – надменно спросил де Граммон. – Вы, кажется, здесь распоряжаетесь?

– Я всегда и везде распоряжаюсь своими подчиненными, а часто и равными мне, – сухо ответил Филипп.

– Монбар отдал ясное приказание. Этот негодяй не имеет права оставаться здесь, и я требую, чтобы он ушел.

– Его право оставаться с нами настолько же основательно, насколько и право вашего нового друга, который, кажется, является не столь опытным флибустьером.

Ссора разгоралась. Вмешался Монбар.

– Вы оба не правы, – сказал он, – твой друг, де Граммон, и твой работник, Филипп, оба не могут присутствовать при разговоре, который будет происходить. Они оба должны удалиться.

– Я со своей стороны этому не сопротивляюсь, – почтительно отвечал Филипп, – и если бы вместо своей обыкновенной неучтивости и колкости капитан де Граммон соблаговолил подождать несколько минут, мой работник вышел бы, я сам приказал бы ему. Он остался только потому, что я хочу сказать два слова собравшимся братьям, и эти слова он должен слышать.

– Говори, брат, мы слушаем тебя.

– Я долго распространяться не стану.

– Посмотрим, – с иронией сказал кавалер.

– Наши законы требуют, чтобы тот, кто желает освободить работника, изъявил свою волю перед советом и объяснил причины своего поступка, не правда ли?

– Правда, – ответили флибустьеры в один голос.

– Питриан, мой работник, спас меня прошлой ночью, рискуя собственной жизнью, многие из наших братьев могут это засвидетельствовать.

– Во-первых, я, – сказал Дрейф.

– И я, – прибавил Пьер Легран.

– С этой минуты я освобождаю Питриана, признаю его свободным и равным нам! Обними меня, брат Питриан.

– Обнимаю от всего сердца, и благодарю тебя, брат! – вскричал Питриан, бросаясь на шею Филиппу. – Только я не считаю себя расквитавшимся с тобой, Филипп. Если я уже не твой работник, я хочу остаться твоим другом.

– И я этого хочу, брат.

Другие флибустьеры горячо пожали руку Питриану и поздравили его: освобождение работников случалось в среде флибустьеров очень редко.

– Теперь ты должен оставить нас, Питриан, – продолжал Филипп, – и прихвати с собой друга-кавалера, который также не может здесь оставаться.

Де Граммон закусил губы от ярости, но не мог возразить. Вдруг он протянул руку к человеку в плаще и, указав на него другим флибустьерам, сказал с иронией:

– А это также друг капитана Филиппа? И в этом качестве, видимо, считает себя вправе присутствовать с закрытым лицом на нашем собрании?

– Я действительно один из лучших и старейших друзей капитана Филиппа, – холодно ответил человек в плаще, – и скоро вы получите этому доказательство, кавалер.

– Дайте же это доказательство немедленно! – запальчиво вскричал Де Граммон.

Незнакомец проводил взглядом Марсиаля и Питриана, покидавших залу. Когда дверь за ними захлопнулась, он вышел на середину круга.

– Вот доказательство, – сказал он, распахивая плащ и снимая шляпу.

– Господин д’Ожерон! – вскричали флибустьеры с радостным удивлением.

– Я собственной персоной, господа. Теперь вы довольны, капитан де Граммон?

– О, прошу меня извинить! – ответил кавалер, почтительно кланяясь старику, которого все флибустьеры уважали.

– Оставим это, – улыбаясь, ответил д’Ожерон, – нам предстоит заняться важными делами, тут уж не до глупых ссор. По-моему, вам лучше чистосердечно пожать друг другу руки и помириться.

Оба молодых человека сделали шаг назад при этом предложении.

– Не желаете? – удивился д’Ожерон. – Хорошо, оставим это. Принимаете вы предложение, которое я поручил сделать вам Пьеру Леграну?

– Пьер Легран, без сомнения, по вашему приказанию, – отвечал Монбар от имени всего общества, – упомянул очень неопределенно о деле, которое следует предпринять ради нашей общей выгоды, но не упомянул вашего имени.

– Что же вы ответили ему?

– Мы ответили, что это предприятие очень рискованное, что испанцы остерегаются, хорошо укрепились и, находясь под командованием храброго офицера, станут защищаться, как львы. Что мы подвергаемся большой опасности и рискуем не только потерпеть поражение, но и без всякой пользы обречь на гибель многих наших братьев.

– Очень хорошо, господа, теперь выслушайте меня. Я не стану напоминать, что я выхлопотал вам от Португалии каперские грамоты, даже когда это государство было в мире с Испанией. Не стану упоминать о других услугах, которые имел честь вам оказать. Я убежден, что вы сохранили о них добрые воспоминания.

– Мы благодарны, и знаем, чем вам обязаны.

– Следовательно, я скажу вам только, что приехал из Франции, где видел кардинала Мазарини…

Трепет любопытства всколыхнул собрание. Д’Ожерон продолжал:

– Его преосвященство соблаговолил исполнить мои просьбы. Кардинал понимает, что люди с вашими достоинствами не должны быть изгнаны из общества. Вы уже не отверженные, не пираты, не корсары, – вы верноподданные его христианнейшего величества. Ваше существование признается королем законным. Следовательно, хотя вы остаетесь свободными, как прежде, его величество король Людовик Четырнадцатый в своей неисчерпаемой благосклонности к вам простирает на вас свое полное и совершенное покровительство с правом поднимать его флаг на своих судах. Сверх того, его величество удостоил меня назначения губернатором всех своих владений в Атлантическом океане. Принимаете вы эти условия, господа? Признаете вы за мной это звание? Расположены вы повиноваться мне?

– Да здравствует король! – с энтузиазмом вскричали флибустьеры. – Да здравствует наш губернатор!

– Благодарю, господа, благодарю!

– Милости короля радуют нас, – заметил Монбар с достоинством. – Ваше назначение на пост губернатора служит нам доказательством доброжелательности его величества. Но правда ли, что наша внутренняя организация останется все такой же и никто, даже король, даже вы, не будете иметь права в нее вмешиваться?

– Клянусь вам честью! – ответил д’Ожерон.

– Хорошо, мы принимаем ваше слово. Мы знаем, что на него можно положиться. Теперь приказывайте, мы готовы повиноваться вам.

– Я хочу взять Тортугу.

– Мы возьмем ее, – просто ответил Монбар. – Завтра мы договоримся насчет последних приготовлений.

– Не здесь, если вы согласны. Пор-де-Пе наводнен шпионами. Мы соберемся на островке Собачья Голова завтра на закате солнца.

– Сколько человек вам нужно?

– Не так много, но самых достойных.

– Они все достойны.

– Это правда. Ну так вы, Монбар, Дрейф, де Граммон, выберите каждый по пятьдесят решительных человек из вашей команды. Пьер Легран найдет столько же. Двухсот человек будет достаточно.

– Итак, завтра на закате на островке Собачья Голова, с оружием.

– Будем, – отвечали флибустьеры.

Все разошлись. Д’Ожерон остался один. «С этими людьми может что-то получиться, – раздумывал он, – они инстинктивно чувствуют великое и прекрасное. Удастся ли мне организовать их и сделать полезными великой человеческой семье, вне которой они упорно продолжают жить?»

Старик задумчиво покачал головой, запахнулся в плащ, чтобы не быть узнанным, и в свою очередь покинул гостиницу.

Глава Х Островок Собачья Голова

Островок, на котором флибустьеры назначили встречу, был бесплодной скалой или, лучше сказать, песчаным рифом, на котором не было никакой растительности. Находится этот островок на расстоянии двухсот саженей от Пор-де-Пе, у берегов Санто-Доминго, и отделен от него каналом, судоходным только во время прилива. Островок имеет своеобразную форму и отдаленно напоминает собачью голову, это обстоятельство и дало ему название. Он служил убежищем бесчисленному множеству морских черепах, которые в определенное время года откладывали здесь яйца в прибрежный песок.

Берег на этом острове совсем непригоден для судов: подойти к нему довольно трудно. И несмотря на это, а может быть, именно поэтому флибустьеры выбирали этот остров местом совета всякий раз, когда им приходилось обсуждать серьезные дела или экспедиции, касавшиеся общества Береговых братьев. Место это следовало признать даже превосходным, если появлялась необходимость скрыться от шпионов, потому что к островку невозможно было приблизиться с какой бы то ни было стороны, не будучи немедленно замеченным теми, кто находился на острове. Кроме того, море с острова просматривалось до самого горизонта, а если флибустьеры сами не хотели быть видимыми, то и это сделать было легко, укрывшись в гроте, довольно обширном, находившемся в центре островка, среди нагромождения скал, появившихся из глубины моря вследствие одного из тех ужасных землетрясений, которые так часто случаются в этих местах и в несколько минут меняют до неузнаваемости внешний облик земли.

На другой день после того, как случай так кстати свел главных предводителей флибустьерства в гостинице, несколько пирог, по большей части с одним человеком на борту, отошли на закате от различных точек берега Санто-Доминго и направились к островку Собачья Голова, куда пристали почти в одно и то же время.

Привязывать пироги, чтобы море не унесло их, было не к чему. Поэтому прибывшие просто вытаскивали их на песок и направлялись поодиночке к гроту. Грот был довольно темным, но те, кто пришел первым, позаботились зажечь факелы, воткнув их прямо в песок. Этого освещения оказалось достаточно, чтобы флибустьеры могли разглядеть друг друга и удостовериться, что ни один подозрительный человек не затесался между ними.

Собрание было немногочисленным, оно состояло из одиннадцати человек. Это были д’Ожерон, Монбар, Филипп, кавалер де Граммон, Пьер Легран, Дрейф, Дрейк, Польтэ, Мигель, Марсиаль и Питриан. Двое последних присутствовали на заседании по особому позволению: первый потому, что был закадычным другом кавалера де Граммона, который потребовал этого исключения, а второй потому, что Филипп д’Ожерон испросил ему это позволение под свою личную ответственность, а на самом деле для того, чтобы посердить и досадить де Граммону, которого искренне терпеть не мог.

Собравшись в гроте, флибустьеры поклонились друг другу и, закурив трубки, расселись на валявшихся тут и там камнях. Совещание началось. Никто не оспаривал права д’Ожерона председательствовать: возраст и влияние, которым он по справедливости пользовался среди Береговых братьев, делали это само собой разумеющимся. Д’Ожерон повторил, но с бо́льшими подробностями то, что говорил накануне. Он рассказал о своем путешествии во Францию и свидании с кардиналом Мазарини, распространился о выгодах, которые доставит товариществу Береговых братьев всемогущее покровительство Людовика XIV, и настаивал, чтобы присутствующие оценили по достоинству благосклонность, которой их удостаивал король.

Потом он перешел к главной цели собрания, то есть необходимости захватить как можно скорее Тортугу и не дозволять далее испанскому флагу развеваться у них на глазах, как бы поддразнивая и насмехаясь над независимостью, обретение которой так льстило флибустьерам.

Речь д’Ожерона, искусно подготовленная, произвела большое впечатление на собравшихся, затронув их за живое. Люди эти, изгнанные из общества, считавшиеся отверженными, люди, с которыми их враги-испанцы обращались как с пиратами, наполнялись гордостью при мысли, что король Людовик XIV искал союза с ними и договаривался, так сказать, как равный с равными. Предложение короля возвысило их в собственных глазах. Многие из них, брошенные не зависевшими от их воли обстоятельствами в эту жизнь, полную приключений и случайностей, втайне желали оставить ее, чтобы занять место в обществе, изгнавшем их.

Слова д’Ожерона нашли отголосок в их сердцах. Перед ними забрезжила надежда возвратить в недалеком будущем все блага, которые они считали навсегда потерянными для себя и о которых печалились тем более, что мечта снова обладать ими казалась несбыточной. Ни для кого не секрет: человек, как бы силен он ни был, никогда не может безнаказанно отделиться от общества, попрать законы, управляющие этим обществом, и жить наособицу. Это противоречит всей человеческой природе.

Монбар внимательно выслушал д’Ожерона. Несколько раз во время его речи он неприметно хмурил брови, потому что, быть может, он один угадал тайные мысли старика и цель, к которой тот стремился.

– Милостивый государь, – ответил он от имени своих товарищей, – мы, как и подобает, признательны его величеству королю Людовику Четырнадцатому за благосклонность, которой мы вовсе не добивались.

– Это правда, – ответил д’Ожерон. Он почувствовал скрытый удар и хотел отразить его. – Но его величество принимает участие во всех своих подданных, каковы бы они ни были, где бы ни находились, и он рад, когда представляется случай оказывать им знаки внимания.

– Извините, – заметил Монбар с горькой улыбкой, – вы, кажется, употребили не совсем точное выражение.

– Что вы хотите сказать?

– Вы, кажется, назвали нас подданными?

– Действительно. Но, кажется, в этом выражении нет ничего оскорбительного для вас.

– Я только нахожу его несправедливым.

– Как! Разве вы не француз?! – вскричал д’Ожерон с изумлением.

– Какое значение имеет национальность, – откликнулся Монбар с печальной иронией, – ведь наша родина отказалась от нас! Смотрите, вот тут нас десятеро. Дрейк – англичанин. Мигель – баск. Марсиаль, вероятно, испанец и так далее… Нет, мы не французы и, следовательно, не подданные короля Людовика! Мы хищные птицы, которых судьба выкинула на подводные скалы. Мы Береговые братья, флибустьеры – словом, аттические цари. Мы не признаем других законов, кроме тех, какие установили сами. Наш повелитель – наша воля. Пожалуйста, не говорите нам ни о благосклонности короля, ни о его покровительстве. И обращайтесь с нами, как мы того заслуживаем, то есть как с людьми свободными, которые сами добились своей независимости и сумеют ее сохранить, несмотря ни на что.

– Да здравствует Монбар! – закричали флибустьеры, воспламененные этими словами.

– Но если вы свободны, как уверяете, – заметил д’Ожерон, – почему же вы признали владычество Франции?

– Извините, вы опять путаете.

– Путаю?

– Конечно, и очень легко доказать это. Не мы обращались к французскому правительству, в помощи которого никогда не нуждались, а, напротив, французский король присылал к нам своих агентов и просил нашей поддержки в борьбе с Испанией, могущество которой в Новом Свете справедливо пугает его.

– Ах, Монбар! – вздохнул д’Ожерон. – Должно быть, вы сильно ненавидите Францию, эту благородную землю, коль рассуждаете таким образом!

В глазах флибустьера блеснула молния, но он сдержался.

– Милостивый государь, – ответил он, спокойно поклонившись старику, – мы все любим вас и уважаем, как вы того и заслуживаете. Я далек от мысли оскорбить вас или хотя бы огорчить. Вы наш губернатор, мы признаем вас в этом звании и всегда рады будем вам повиноваться. Но не забудьте, что это соединено с непременным условием уважать наши законы и обычаи и никогда не вмешиваться во внутренние дела флибустьерства. Прекратим же, заклинаю вас, этот разговор, который может только рассорить нас. Оставим короля Людовика Четырнадцатого, великого и могущественного монарха, с которым мы не хотим иметь ничего общего ни в настоящем, ни в будущем, и вернемся к причине, собравшей нас здесь, то есть к обсуждению способов скорейшего захвата Тортуги.

– Это так, – сказал Дрейк, – что нам за дело до королей? Да здравствует флибустьерство!

– Да здравствует флибустьерство! – хором повторили Береговые братья.

Д’Ожерон понял, что не должен настаивать. Монбар своими словами разрушил впечатление, произведенное его речью. Д’Ожерон печально вздохнул и решил ждать лучшего случая, чтобы вернуться к вопросу, составлявшему цель его жизни.

– Я жду, господа, – сказал он, – чтобы вы мне сказали, нашли ли вы людей, нужных нам для экспедиции.

– Это было нетрудно, – ответил Пьер Легран, – у нас их даже больше, чем нужно.

– Но и этого недостаточно, – заметил кавалер де Граммон.

– Тем более, – прибавил Монбар, – что с тех пор, как испанцы, прекрасно поняв важность этой позиции, завладели островом, они значительно усилили укрепления и разместили там внушительный гарнизон.

– Вдобавок к этому, – перебил Дрейк, – гарнизоном командует храбрый офицер дон Фернандо д’Авила. Я его знаю, это искусный воин, он скорее даст себя убить, чем сдастся.

– Даст, так и убьем, – грубо заметил Мигель Баск.

– В этом нет никакого сомнения, – улыбнулся Дрейк, – но перед смертью он нанесет нам жестокий урон.

– Как получить точные сведения об укреплениях на острове? – спросил д’Ожерон. – Это мне представляется делом нелегким.

– Есть способ, – убежденно заявил Филипп.

– Какой?

– Пробраться на остров, – усмехнувшись, ответил молодой человек.

– Уж не вы ли собираетесь пробираться туда? – колко осведомился де Граммон.

– Почему бы и нет? – парировал Филипп.

– Черт возьми! – вскричал де Граммон. – Клянусь, если вы решитесь на эту глупость, я пойду с вами только для того, чтобы увидеть своими собственными глазами, как вы будете выпутываться.

– Тише, господа! – вмешался д’Ожерон. – Пожалуйста, будем говорить серьезно.

– Уверяю вас, дядюшка, – ответил молодой человек, – что мое намерение вполне серьезно, и, если мне разрешат, я готов исполнить его.

– Филипп прав, – заметил Монбар, – мы должны действовать именно тем способом, какой он предлагает, как это ни опасно. Мы не можем предпринять ничего, прежде чем не будем знать наверняка уязвимые места острова, на который хотим напасть.

– Но, – возразил д’Ожерон, – пробраться на остров, который так хорошо охраняется, значит отправиться на верную гибель.

– Попытка смелая, я это знаю и нисколько не преуменьшаю трудности нашей затеи. Мне известно, что шансов на победу один к ста. Но, несмотря ни на что, я настаиваю, милый дядюшка, чтобы это поручение было мне дано. Убежден, я сумею справиться.

– Уж нет ли у вас там личных интересов, любезный капитан? – осведомился де Граммон насмешливо.

– Может быть, – парировал Филипп. – Кроме того, – прибавил он, обращаясь к флибустьерам, – что вам за дело до того, как я буду действовать, – лишь бы удалось осуществить задуманное. Повторяю, если мне позволят действовать, я ручаюсь за успех.

– Что вы думаете об этом, господа? – спросил д’Ожерон.

– Мы думаем, – ответил Мигель, – что часто в подобных обстоятельствах благородные люди жертвовали собой ради общей пользы. То, что хочет сделать капитан Филипп, другие уже делали. Следовательно, мы должны предоставить ему действовать, как он хочет.

– Вы согласны с этим, господа?

– Да, – в один голос ответили флибустьеры.

– Хорошо, племянник, совет дает тебе позволение пробраться на Тортугу. Мы будем ждать твоего возвращения и не станем ничего предпринимать, чтобы действовать сообразно сведениям, которые ты нам доставишь.

– Благодарю вас, братья, – ответил Филипп, – и не беспокойтесь, сведения будут точными.

– Сколько времени тебе нужно?

– Мне достаточно двух дней, но с условием, что я отправлюсь сейчас же.

– Ты возьмешь кого-нибудь с собой?

– Меня, – сказал Питриан, – я еще совсем недавно был у него работником. Мой брат не откажет мне в позволении следовать за ним.

– Да, – сказал Филипп, – отправляйся со мной, больше никого не нужно.

– Это уж точно! – Питриан весело потер руки.

– Совет дает вам два дня, которых ты требуешь, племянник. Прямо с Тортуги вы приедете сюда, и мы обсудим твое донесение. Тотчас после возвращения ты найдешь нас готовыми к немедленным действиям. Можешь ехать когда хочешь.

Филипп поклонился собранию и повернулся, чтобы уйти.

– Вы рады, не правда ли, что вам поручено провести разведку? – тихо спросил де Граммон, подходя к молодому человеку.

– А в чем дело? – спросил Филипп, вздрогнув.

– Ба-а! Вы и сами прекрасно знаете в чем, – заметил де Граммон с ядовитой улыбкой.

– Клянусь честью, я не понимаю вас.

– В самом деле? Зато я понимаю себя прекрасно.

Он насмешливо захохотал, поклонился молодому человеку и отошел.

– О-о! – прошептал Филипп с испугом. – Неужели негодяй угадал? Пусть он остерегается идти наперекор моим планам, иначе, клянусь жизнью, я убью его как собаку!

Он быстро вышел из грота.

– Ну что? – спросил он подбежавшего к нему Питриана.

– Пирога готова, – ответил тот, – едем?

– Отправляемся немедленно, нельзя терять ни минуты, – взволнованно ответил Филипп.

Они прыгнули в легкую лодку и с силой налегли на весла.

– До свидания и счастливого пути! – насмешливо прокричал им вслед де Граммон.

– Этот негодяй замышляет что-то недоброе, – прошептал молодой человек, – необходимо за ним наблюдать.

Скоро пирога исчезла в темноте, и де Граммон, погруженный в мрачные размышления, медленными шагами возвратился в грот.

Глава XI Сад

О Черепашьем острове, или острове Тортуга, мы уже рассказывали в нашей первой книге, а посему добавим только немногое. Торгуга имеет только одну гавань для больших судов и небольшое селение, носящее название Бас-Тер – Низменная Земля. Почва на острове плодородна: все антильские плодоносящие деревья и кустарники произрастают тут в изобилии. И табак, который выращивается на Тортуге, более высокого сорта, чем тот, что произрастает на других островах. Сахарный тростник растет на острове тоже хорошо, и дичь размножается неимоверно быстро.

История Тортуги коротка, но каждая ее страница залита кровью. Занятый сначала испанцами, этот остров был отнят у них, как мы уже рассказывали в предыдущем романе. Береговые братья, избежавшие гибели на острове Сент-Кристофер, решили сделать на Тортуге свою штаб-квартиру и приняли меры для безраздельного обладания островом. Но испанцы не дали авантюристам спокойно наслаждаться их завоеванием. Они отправили флотилию, которая застала авантюристов врасплох. Неожиданно напав, испанцы после страшной резни прогнали Береговых братьев с острова.

Через некоторое время прежние хозяева вернулись под командой Виллиса, английского авантюриста, чтобы снова захватить Тортугу. Но французские авантюристы с неудовольствием повиновались англичанину и требовали помощи от де Пуэнси, губернатора острова Сент-Кристофер. Тот послал к ним многочисленную экспедицию во главе с офицером по имени Левассер. Виллис сдался без сопротивления. Французы вновь завладели Тортугой.

Левассер тщательно исследовал остров, изучив пункты, которые следовало укрепить. Он узнал, что остров неприступен со всех сторон, кроме южной, как мы уже сказали выше. Он выстроил крепость на пригорке, отдаленном на триста метров от рейда. Над крепостью возвышалась скала высотой двадцать метров с площадкой двадцать пять квадратных метров, и губернатор выбрал эту площадку, чтобы выстроить на ней свой дом. К этому дому вели пятнадцать ступеней, высеченных в скале, и съемная железная лестница. На площадке были установлены четыре пушки. Оборонительные сооружения обнесли оградой, способной устоять против любого приступа. Эту позицию, выбранную весьма удачно, делали неприступной и окружавшие ее пропасти, высокий лес и непроходимый кустарник. Лишь одна тропинка, по которой могли пройти рядом три человека, вела к этому форту, получившему название Скального.

Едва возведение укреплений было окончено, как явились испанцы числом восемьсот человек, чтобы все уничтожить. Разбитые крепостной артиллерией, они пытались высадиться двумя милями ниже, на месте, называемом Кайонной, но, потеряв двести человек, убрались восвояси. Победа эта не только придала отваги авантюристам, но до того вскружила голову их губернатору, что он, забыв, что безопасность Тортуги зависит от помощи де Пуэнси, захотел стать независимым. Его подчиненным, привыкшим к безграничной и необузданной свободе, наскучило его тиранство, и они убили его.

В это время кавалер де Фонтенэ, отправленный де Пуэнси с острова Сент-Кристофер, прибыл на Тортугу с пятью сотнями своих людей, восстановил порядок и принял бразды правления островом в свои руки. Но кавалер де Фонтенэ был прежде всего авантюристом. Первым, на что он употребил свою власть, было поощрение флибустьерских экспедиций, из-за чего остров часто оставался без защитников. Испанцы, узнав об этом от своих шпионов, решили во что бы то ни стало завладеть страшным логовом пиратов. Они вооружили эскадру и неожиданно появились перед островом, в то время как раз почти неохраняемым.

Де Фонтенэ и несколько авантюристов, которыми он располагал, героически защищались. Но, подавленные численностью врага, испытывая недостаток в съестных припасах и оружии, они в конце концов были вынуждены сдаться. Испанский генерал оставил на острове гарнизон из шестидесяти человек под командой дона Фернандо д’Авила, офицера храброго и опытного, и вернулся в Санто-Доминго.

Вот какие странные события разворачивались на этом островке в течение нескольких лет, когда д’Ожерон по возвращении из Франции решился окончательно отнять его у Испании, чтобы сделать на нем не просто штаб-квартиру флибустьеров, как это было прежде, а сердце колонии, которую он намеревался основать на самом Санто-Доминго. Испанцы, приписывавшие большое значение обладанию Черепашьим островом, вели себя крайне осторожно. Согнать их с места, которое они сделали практически неприступным с тех пор, как овладели им, было делом весьма трудным. Несмотря на сильнейшее искушение захватить остров, д’Ожерон, опасаясь неудачи, не хотел ничего предпринимать, пока надежный человек не проведет разведку на месте. Для этого он выбрал своего племянника.

В тот самый вечер, когда флибустьеры держали совет в гостинице, трое человек ужинали в довольно обширной и богато обставленной зале Скального форта. Это были донья Хуана, очаровательная молодая девушка, которую мы уже видели на острове Санто-Доминго, ее дуэнья Чиала и дон Фернандо д’Авила, губернатор Тортуги.

Дон Фернандо был человек лет пятидесяти, с чертами лица, свидетельствующими о властном характере, яркий образчик служаки, не признававшего другого довода, кроме шпаги, другого права, кроме силы.

Отдавая должное блюдам, стоявшим на столе, он разговаривал с доньей Хуаной, приехавшей на остров лишь этим утром. Девушка была печальна и беспокойна. Она односложно и по большей части невпопад отвечала на участливые расспросы губернатора.

– Что с вами, милое дитя? – спросил наконец дон Фернандо, поняв наконец, что он один поддерживает разговор. – Уж не больны ли вы? Это путешествие, должно быть, чрезвычайно утомило вас. Может быть, вам нужно отдохнуть?

– Вовсе нет, – ответила девушка рассеянно.

– Не стесняйтесь, – продолжал он с участием, – вы здесь у себя и можете поступать как хотите.

– Вы очень добры.

– Итак, дорогой с вами не случилось ничего необыкновенного, кроме неожиданной встречи с этими двумя негодяями?

– Решительно ничего.

– Вы очень испугались?

– Нет, уверяю вас.

– К счастью, теперь вы в безопасности и вам нечего опасаться негодяев.

Девушка слегка нахмурила брови, но воздержалась от ответа. Дон Фернандо встал.

– Вынужден оставить вас, – сказал он, – извините меня. В этот час я осматриваю посты и никогда не пренебрегаю этой обязанностью.

– Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, – ответила донья Хуана, – вы видите, нья Чиала заснула, и я пойду к себе. Наверно, в крепости нет сада, где можно было бы подышать вечерним воздухом.

– Извините, милое дитя, – возразил губернатор с веселой улыбкой, – у меня есть сад, правда очень маленький и вовсе не похожий на ваши великолепные эспаньольские сады. Но, каков бы он ни был, я отдаю его в ваше распоряжение на все время вашего пребывания здесь, и вам тем легче будет в нем гулять, что он сообщается с вашей молельней.

– О, это замечательно! – радостно воскликнула донья Хуана. – Пожалуйста, покажите мне скорее этот сад.

– Ступайте же за мной, это рядом.

Девушка поспешно встала и вышла из залы в сопровождении дона Фернандо, оставив свою дуэнью дремать в кресле.

Пройдя двор, освещенный в эту минуту великолепным лунным сиянием, дон Фернандо отворил дверь, запертую только на задвижку, и донья Хуана вдруг очутилась в саду – маленьком, но столь удачно устроенном, что он казался гораздо больше, чем был на самом деле. В саду этом и в жару была тень, там цвели цветы, а птицы, укрывшиеся в листве, с шумом вылетали при приближении человека. Живая изгородь из кактусов на краю сорокаметровой пропасти служила оградой не только саду, но и самой крепости.

– Вот мой сад, милое дитя, – сказал тогда дон Фернандо. – Располагайте им как хотите, не боясь, что вас потревожат. Никто не ступит сюда ногой без вашего позволения.

– Благодарю! Право, я не знаю, как мне высказать вам мою признательность.

– Но ведь я вам почти отец.

– Вы правы. И я вас люблю за вашу неисчерпаемую доброту.

– В свою очередь благодарю вас. Но, слава богу, мы должны остаться здесь всего на несколько дней. Я жду приезда моего преемника.

– Это правда. Вы сказали, что мы должны отправиться в Панаму, – произнесла она с легким трепетом в голосе.

– Я так думал, но, судя по последним письмам, кажется, мое назначение изменено.

– А! Куда же вас теперь назначают?

– Не знаю. Вероятно, мы отправимся на материк. Впрочем, это не должно вас заботить.

– Действительно… однако, признаюсь, мне это интересно.

– Не беспокойтесь, как только я что-нибудь узнаю, я поспешу сообщить вам.

– Благодарю.

В эту минуту в сад вошел капрал и почтительно приблизился к дону Фернандо.

– Что вам нужно, Кабо Лопес?

– Ваше превосходительство, – ответил капрал, – прибыл курьер из Сантьяго.

– Так поздно? – с удивлением спросил губернатор. Капрал молча поклонился. – Хорошо, я иду за вами, ступайте.

Лопес послушно развернулся и вышел.

– Эта дверь, – продолжал дон Фернандо, указывая девушке на балкон, – ведет в вашу молельню. Теперь я оставляю вас, гуляйте без опасения. В этом саду вам нечего бояться. На случай если я не увижусь с вами сегодня вечером, позвольте мне сейчас пожелать, чтобы ночь, которую вы проведете под моей кровлей, была доброй.

Простившись таким образом, дон Фернандо ушел, и донья Хуана осталась одна.

Давно уже молодая девушка желала насладиться минутой свободы. Она чувствовала потребность привести в порядок свои мысли и разобраться в своих переживаниях. Ее отъезд из Сан-Хуана был так внезапен, путешествие так стремительно, что эти немногие дни промелькнули для нее подобно сну, не оставив ей необходимого времени подумать о том новом положении, в которое ее поставили события, и о неизбежных переменах, которые силой обстоятельств должны были произойти в ее жизни, до сих пор столь тихой и уединенной.

Для душ юных и верующих ночь имеет неизъяснимую прелесть. Бледный свет звезд, серебристый блеск луны, пробивающейся сквозь ветви деревьев, ночной ветерок, проносящийся, как вздох, и таинственно шелестящий листьями, глухое жужжание насекомых, журчание ручейка, протекающего в тростнике, – все способствует тому, чтобы наполнить сердце упоением, все располагает душу к нежным и меланхолическим мечтам.

Донья Хуана, обойдя несколько раз дорожки сада, мало-помалу, сама того не замечая, поддалась влиянию природы. Восхитительная гармония окружающего находила тихий отклик в ее сердце. Она села в боскете[33] и надолго погрузилась в то восторженное состояние, которое не является ни сном, ни явью и для которого в нашем бедном языке нет определенного названия.

Недалеко от того места, которое она выбрала для отдыха, возвышалась изгородь из кактусов, служившая саду забором. За изгородью, как отверстая пасть, открывался обрыв, возле которого росло дерево, закрывая его своими могучими ветвями. Время от времени взгляд молодой девушки машинально, как бы против воли, обращался к этому дереву.

Вдруг ей показалось, что какая-то тень осторожно скользнула возле обрыва и чьи-то глаза сверкнули в темноте, как два раскаленных угля. Донья Хуана невольно вздрогнула при этом ужасном видении, но удержалась от вскрика и боязливо затаилась в глубине боскета.

По прошествии двух-трех минут, показавшихся испуганной девушке целой вечностью, тень увеличилась и мало-помалу приняла размеры человека, чей рост казался гигантским при обманчивом свете луны. Насколько расстояние, на котором находилась донья Хуана, позволяло ей судить, человек этот был не испанец, костюм его скорее походил на костюм буканьера. Кто бы он ни был, этот человек, он осмотрелся кругом, как бы стараясь проникнуть взглядом сквозь темноту. Потом, видимо успокоенный глубокой тишиной, царившей вокруг, он встал на колени у края обрыва и, обхватив ствол дерева рукой, чтобы удержаться и не упасть вниз, наклонился, а потом тотчас же выпрямился, поддерживая другой рукой человека, который, пригибаясь, прыгнул в сад.

– Ты никого не видел? – шепотом по-французски спросил второй незнакомец первого.

– Никого.

– И ничего не слышал?

– Ничего.

– Стало быть, все в порядке. Теперь надо узнать, где мы.

– Этого я не знаю.

– И я тоже… Давай сюда ружье. Понадобится на случай тревоги.

Ничего не отвечая, его товарищ встал на колени у края обрыва и через секунду втащил наверх два ружья, крепко привязанных к веревке.

– Вот, – сказал он.

– Хорошо. Теперь надо осмотреться. Это нетрудно, здесь светло как днем. Я – направо, ты – налево, составим круг, встретимся у этого обрыва. Будь настороже. Надо сделать так, чтобы нас не застукали.

Его товарищ молча кивнул в знак согласия. Они повернулись друг к другу спиной и немедленно начали приводить в исполнение свой план. И тут свет луны упал на лица незнакомцев, до тех пор остававшиеся в тени.

– Филипп! – вскрикнула девушка, узнав в одном из этих двоих того, кого она любила.

Глава XII Свидание втроем

Это действительно были Филипп и Питриан, забравшиеся в сад губернатора Тортуги. Услышав восклицание девушки, флибустьер вздрогнул.

– Кто это? – проговорил он, бросив тревожный взгляд вокруг, и решительно подошел к боскету.

– Это я, Филипп, – произнесла донья Хуана, выходя к нему.

– Вы?! Вы, Хуана? – радостно вскричал флибустьер. – О, Бог привел вас сюда!

– Разве вы не знали, что найдете меня здесь? – спросила она.

– Я не смел надеяться.

Вдруг он замолчал. Обойдя маленький сад, что не потребовало много времени, Питриан возвращался к боскету. Филипп бросился ему навстречу.

– Брат, – сказал он, – по невероятному счастливому совпадению я встретил особу, которую только и хотел видеть, отправляясь на Тортугу. Покарауль, пожалуйста. А мы перемолвимся несколькими словами, и я, несомненно, узнаю что-то необходимое для успеха нашей затеи.

– Хорошо, – Питриан улыбнулся, – только говорите покороче. Наше положение не так уж приятно. Ни к чему нам быть глупо пойманными в этой ловушке.

– Будь спокоен, я прошу у тебя только десять минут.

– Даю вам четверть часа, – великодушно отозвался Питриан и встал за огромным стволом дерева.

Филипп быстро вернулся к донье Хуане, которая с беспокойством ждала результата его переговоров с товарищем.

– Все хорошо, – сказал он, – мы можем разговаривать, ничем не рискуя. Нас охраняет друг. Хвала Всевышнему, милая Хуана, в своем неисчерпаемом милосердии Он соединил нас!

– Только на несколько минут, – прошептала она печально.

– Что нам за дело до будущего, моя возлюбленная! Воспользуемся настоящим, чтобы говорить о нашей любви. Когда вы приехали сюда?

– Сегодня утром.

– И как долго думаете вы оставаться здесь?

– Не знаю. Дон Фернандо очень скрытен, однако мне кажется, я угадала, что мое пребывание на острове будет непродолжительным.

– И вы догадываетесь, куда должны ехать?

– Определенно нет. Мне говорили о Панаме и Маракайбо. Правда, оба эти места мне неизвестны, и мне все равно, куда меня повезут, лишь бы я имела надежду увидеть вас там.

– Я дал клятву, Хуана, и сдержу ее во что бы то ни стало.

– Да-да, я знаю, что вы меня любите, Филипп. Я полагаюсь на ваше слово, но все же я боюсь.

– Боитесь чего, друг мой?

– Всего. Наши народы – неумолимые враги. Вас считают разбойниками, морскими бродягами, хищными зверями, которых всякий имеет право истреблять.

– Какое нам до этого дело, моя возлюбленная? Разве вы не знаете, что, когда к нам подступают слишком близко, мы поворачиваемся лицом и сражаемся?

– Знаю, друг мой, и это заставляет меня беспокоиться еще сильнее. Кроме того, – прибавила она совсем тихо и нерешительно, – это еще не все.

– Что же еще, друг мой? Говорите без опасения.

Она молчала, печально потупив голову.

– Неужели это гораздо серьезнее, чем я предполагал? – вскричал Филипп, схватив руку девушки и нежно пожимая ее. – Говорите, ради бога, Хуана, умоляю вас, не оставляйте меня далее в этом смертельном беспокойстве.

– Зачем… – ответила она кротко. – Зачем говорить об этом вам, друг мой?

– Мне?! – вскричал он. – Стало быть, речь идет обо мне лично? О, говорите, говорите, заклинаю вас!

– Ах! Дело идет о нас обоих, – прошептала она, – потому что оно касается нашей любви.

– Разве нашей любви что-нибудь угрожает? – спросил он с изумлением.

– Не знаю. Может быть, это безрассудно и я тревожусь понапрасну. Но повторяю вам, я боюсь.

– Зачем же, если так, вы упорно храните молчание, убивающее меня?

– Вы правы, лучше сказать вам все.

– О, говорите! Говорите, я слушаю вас.

– Говорить буду я, – холодно произнес человек, вдруг появившийся возле молодых людей.

Хуана и Филипп с ужасом отступили.

– Кажется, я испугал вас? – продолжал с иронией незнакомец, чье лицо было скрыто в тени. – Однако, клянусь своей душой, у меня этого и в мыслях не было.

– Ей-богу! – вскричал Филипп, уже оправившийся от секундного волнения. – Человек ты или демон, а я узнаю, кто ты.

– Я и не скрываюсь, можете смотреть на меня сколько угодно, – сказал человек, выходя из тени.

– Кавалер де Граммон! – с удивлением вскричал Филипп.

– Он самый, – ответил кавалер, кланяясь со своей обычной усмешкой.

– Что вы здесь делаете, милостивый государь? – запальчиво вскричал Филипп.

– А вы-то сами что? – спросил кавалер. – Черт возьми! Странно вы исполняете поручение, возложенное на вас советом!

Донья Хуана, чувствуя, что теряет сознание, прислонилась к изгороди боскета.

– Не о поручении идет сейчас речь, милостивый государь, – грубо ответил молодой человек.

– А о чем же, позвольте вас спросить? – все с той же насмешкой продолжал кавалер.

– Я хочу знать, по какому праву пробрались вы сюда вслед за мной?

– А если мне не угодно отвечать? – надменно заметил кавалер.

– Я сумею вас заставить, – ответил Филипп, выхватив из-за пояса пистолет.

– Стало быть, вы собираетесь меня убить? А я с вами драться не стану, по крайней мере в эту минуту. Разве вы забыли, что наши законы запрещают дуэли во время экспедиции?

Филипп с бешенством топнул ногой и заткнул пистолет за пояс.

– Но я буду великодушен, – продолжал де Граммон, – я вам отвечу, и отвечу откровенно, клянусь вам, а вы судите сами. Когда вы ушли с совета, чтобы приготовиться к исполнению данного вам поручения, я просил позволения присоединиться к вам, заметив нашим братьям, что вас могут убить испанцы и что если случится это несчастье, то хорошо бы кому-нибудь вас заменить и закончить дело, вверенное вашей чести. Совет одобрил это предложение и исполнил мою просьбу, вот почему я здесь, милостивый государь. Но ведь вы не это желаете знать, не так ли? Вы хотите узнать настоящую причину, по которой я решил вас сопровождать? Ну так вы останетесь довольны, я назову вам ее.

– Я жду, чтобы вы объяснились, – сказал Филипп с едва сдерживаемым гневом.

– Имейте немного терпения. У меня есть одно великое качество, или один великий недостаток, как вам будет угодно, – редкая откровенность. Догадываясь о том, что будет происходить между вами и этой молодой девицей, я поспешил сделаться третьим лицом в разговоре, чтобы избавить ее от затруднительного объяснения, которое, кажется, было для нее довольно неприятно.

– Пожалуйста, без околичностей и приступим прямо к делу, если это возможно.

– Что бы вы ни говорили, – воскликнула Хуана с лихорадочным одушевлением, – ваши нападки и клевета не могут меня задеть. Говорите же!

– Я не стану ни нападать, ни клеветать, – ответил кавалер, почтительно кланяясь девушке, – это оружие подлецов, и я не умею им пользоваться. Я буду говорить правду и только о себе.

– Говорите скорее. Место, где мы находимся, не годится для долгих препираний, – сказал Филипп.

– Мы в безопасности, ведь вы поставили вашего бывшего работника Питриана на карауле, он не допустит, чтобы нас захватили врасплох. Кроме того, мне остается сказать вам всего несколько слов.

Молодой человек буквально закипал от нетерпения, однако смолчал, понимая, какие страшные последствия могла иметь огласка не только для него – он мало заботился лично о себе, – но и для доньи Хуаны, которую он любил и которая, волнуясь и дрожа, присутствовала при этом странном разговоре.

– Милостивый государь, – продолжал кавалер де Граммон с присущей ему вежливостью, которой он отличался и которой так хорошо умел пользоваться, когда вспоминал, из какого рода он происходил, – позвольте мне прежде всего согласиться с вами, что во всем происходящем есть какой-то странный рок.

– Я вас не понимаю, что можем мы иметь общего друг с другом?

– Я объясню. Вы любите эту девицу, и все заставляет меня думать, судя по тому, что я слышал, что любовь эта разделенная.

– Да, – живо откликнулась донья Хуана с той храбростью, которую нередко обретают женщины, оказавшись в беде. – Да, мы любим друг друга! Более того, мы обручены, и, клянусь вам, никогда моя рука не будет принадлежать никому, кроме дона Филиппа.

– Милая Хуана! – сказал молодой человек, горячо целуя ей руку.

– Вот именно в этом и заключается тот рок, о котором я вам только что сказал, – холодно продолжал кавалер, не выказывая никакого удивления при этом признании, – я также люблю эту девицу.

– Вы?! – вскричали они с испугом и удивлением.

– Да! – ответил он, почтительно кланяясь молодой девушке.

Филипп сделал шаг к кавалеру, но тот остановил его движением руки.

– Вы прекрасны. Ваша красота прельстила меня, и я невольно поддался страсти, которая, когда я вас увидел, охватила все мое существо. Имеете ли вы право упрекать меня за это? Нет, любовь и ненависть – два чувства, неподвластные нашей воле. Они овладевают сердцем человека и безраздельно господствуют в нем, мы вынуждены им подчиняться, и все рассуждения тут бесполезны. В первый же день, как я вас увидел, я полюбил вас. Ваш взгляд, упав на меня нечаянно, сделал меня вашим невольником. Вы видите, я откровенен. Напрасно пытался я добраться до вас и признаться вам в любви, которая сжигала мое сердце. Все мои попытки были бесполезны, вы бессознательно избегали меня. Вы, без сомнения, угадали мои чувства и возненавидели меня.

– Милостивый государь! – вскричал Филипп.

– Дайте ему объясниться, милый Филипп, – с благородством сказала донья Хуана, – лучше, чтобы мы знали, как нам себя держать с кавалером де Граммоном.

– Если вы требуете… – прошептал молодой человек, гневно стиснув зубы.

– Я вас прошу.

– Заканчивайте же скорее, милостивый государь.

– Имею честь заметить вам, – ответил, поклонившись, кавалер, – что вы сами прервали меня.

Молодой человек топнул ногой и бросил страшный взгляд на кавалера, но промолчал.

– Итак, я догадывался, что у меня есть соперник, – спокойно продолжал де Граммон, – и что соперник этот любим. Открытие это, как ни неприятно оно было, мало тронуло меня по той простой причине, что с первой минуты, как я вас увидел, я поклялся себе, что вы будете моей.

– Что?! – с бешенством вскричал молодой человек.

– Я имею привычку, – холодно продолжал кавалер, – всегда держать свои клятвы, это значит, что я сделаю все, чтобы не изменить моему слову.

– Это неслыханная дерзость, – вскричал Филипп вне себя от гнева.

– Извините! Позвольте мне закончить, – перебил кавалер бесстрастно. – Мне остается прибавить только несколько слов… Мы оба дворяне, оба хорошего происхождения, а это значит, что между нами будет война честная, борьба достойная, это будет, – прибавил он с насмешливой улыбкой, – турнир, и ничего более.

– Но вы забываете одно, – заметила донья Хуана надменно, – но довольно важное обстоятельство, как мне кажется.

– Какое именно? – осведомился де Граммон.

– Я вас не люблю и никогда не буду любить! – ответила она с презрением.

– О-о! – воскликнул кавалер с восхитительным нахальством. – Как можно ручаться за будущее, когда и настоящее не вполне очевидно.

– Вы знаете, что я вас убью, – сказал Филипп, сжав кулаки.

– Я знаю, по крайней мере, что вы попытаетесь… Ах, боже мой! Вам следовало бы благодарить меня, вместо того чтобы ненавидеть. Борьба, разгорающаяся между нами, придаст необыкновенную прелесть вашей жизни. Есть ли что-нибудь скучнее любви, которой ничто не препятствует.

– Вы с ума сошли, кавалер! Все, что вы нам тут рассказали, несерьезно, – возразил Филипп, сбитый с толку признанием де Граммона и ни на секунду не допуская, чтобы его слова соответствовали действительности.

– Я с ума схожу по этой девице – да, это правда. Что же касается того, что я вам сказал, думайте что хотите. Я вас предупредил, теперь вы должны остерегаться.

– Запомните хорошенько, – холодно произнесла донья Хуана, – если когда-нибудь судьба отдаст меня в ваши руки, я скорее убью себя, чем изменю клятве, которую дала моему жениху.

Кавалер, ничего не отвечая, поклонился донье Хуане и, повернувшись к Филиппу, сказал:

– Итак, решено! Мы перережем друг другу горло при первом удобном случае.

– О, конечно! – ответил Филипп.

– Стало быть, не стоит больше возвращаться к этому предмету. Думаю, что теперь пора заняться делами, которые привели нас сюда. Идете вы со мной на разведку или предпочитаете остаться здесь еще несколько минут и поговорить с этой девицей? Вы видите, у меня прекрасный характер.

– Дон Филипп и я, – перебила его донья Хуана, – уверены друг в друге, и нам не нужно вести длинных разговоров, чтобы знать, что мы всегда будем любить друг друга. Оставляю вас, господа. Уже очень поздно, и я должна идти.

Молодой человек с живостью приблизился к своей невесте.

– Ничего не бойтесь, Хуана, – сказал он, – я отомщу за вас этому человеку.

– Нет, – ответила она вполголоса со странной улыбкой, – предоставьте это мне, Филипп, – женщины в мщении гораздо опытнее мужчин. Только наблюдайте за ним.

– Но…

– Прошу вас… Теперь прощайте.

И она вышла из боскета и пошла в направлении дома.

– Быстрее! Тут губернатор! – услышали Филипп и де Граммон шепот внезапно появившегося рядом с ними Питриана.

Все трое бросились к дереву и исчезли за ним как раз тогда, когда дон Фернандо большими шагами приближался к донье Хуане, спешившей ему навстречу.

Глава XIII Дон Фернандо д’Авила

Губернатор казался озабоченным. Лицо его было бледным, брови хмурились. Он шел поспешно, бросая вокруг тревожные взгляды. В руках он сжимал какие-то бумаги.

– А! Вы здесь! – воскликнул он, как только заметил донью Хуану. – Тем лучше, я рад, что нашел вас. Я боялся, что вы уже вернулись в ваши комнаты.

– Я как раз возвращаюсь туда. Уже поздно, я забылась во время прогулки.

– Ночь светлая, небо сияет звездами. Прошу вас уделить мне несколько минут.

– Я к вашим услугам на столько, на сколько вы пожелаете.

– Извините, время позднее, и задерживать вас не совсем прилично… Однако курьер прибыл только что, и я должен сообщить вам важные известия.

– Мне? – спросила она с удивлением.

– Да, если только вы согласитесь выслушать меня.

– Я уже ответила, что я к вашим услугам.

– Благодарю вас за ваше снисхождение. Я воспользуюсь позволением, которое вы мне даете.

Мы сказали, что тихая ночь, освещенная серебристыми лучами луны, была великолепна. Войдя в комнату вслед за молодой девушкой, дон Фернандо оставил приоткрытой балконную дверь, выходившую в сад, – для того ли, чтобы впустить свежий ночной ветерок, или, несмотря на свое звание опекуна, он боялся смутить целомудрие доньи Хуаны, которой, спешим прибавить, он выказывал искреннюю дружбу, соединенную с глубоким почтением.

Оба сели в кресла возле двери. А в это время между авантюристами состоялось короткое объяснение.

– Итак, теперь мы враги, – надменно произнес Филипп.

– Может быть, и враги, – сухо ответил де Граммон, – но уж соперники – наверняка.

– Пусть так, но это соперничество ни в коем случае не должно помешать исполнить данное нам поручение.

– Я тоже так думаю.

– Очень рад, что хоть в этом вы со мной согласны. Что же вы намерены предпринять?

– Сейчас?

– Да.

– Мне кажется, что случай необычайно благоприятствует нам и дает возможность узнать тайну наших врагов.

– Осмотр позиций противника еще не кончен. Слишком продолжительное пребывание в этом месте может не только погубить нас, это бы еще ничего, но и расстроить планы наших братьев.

– Вы правы, но мне кажется, есть очень легкий способ все устроить.

– Какой же это способ, позвольте спросить? Я был бы чрезвычайно рад воспользоваться вашими сведениями.

– Способ такой: один из нас останется здесь и постарается уловить отрывки разговора губернатора с доньей Хуаной. Другой отправится на разведку. А Питриан останется возле обрыва, чтобы в случае надобности ускорить наш отход.

– Гм! Этот способ действительно хорош, но кто из нас останется в саду? – спросил Филипп.

– Вы, если хотите, – ответил де Граммон, – в эту минуту речь идет не о любви, а о политике.

– Это правда. Итак…

– Я иду, – перебил де Граммон и сделал движение, чтобы удалиться.

– Позвольте, – остановил его Филипп, – я согласен на ваше предложение, но только с одним условием.

– С каким?

– Я буду ждать вашего возвращения, чтобы помочь вам, если будет нужно.

– К чему? Ведь мы больше не друзья.

– Но все еще братья.

– Вы правы, я согласен.

Церемонно поклонившись сопернику, кавалер, как призрак, проскользнул сквозь кустарник и исчез. Филипп, оставшись один, стоял с минуту в задумчивости, потом поднял голову, бросил подозрительный взгляд вокруг и, слившись, насколько возможно, с тенями, осторожно подошел к балконному окну и спрятался среди мастичных деревьев, растущих в нескольких шагах от дома. Заметить его было почти невозможно. Место было выбрано прекрасно: губернатор и донья Хуана разговаривали без опаски, слова их отчетливо долетали до Филиппа. Он весь превратился в слух, прошептав про себя:

– Может быть, я еще ее увижу и поговорю с ней.

Перебранка авантюристов заняла довольно много времени, поэтому Филипп застал только окончание разговора дона Фернандо и доньи Хуаны.

– …И эти сведения достоверные? – спросила девушка.

– Это официальные сведения, – ответил губернатор, – нам привез их верный человек. Кроме того, их передал нам губернатор Эспаньолы.

– И вы приказываете мне оставить вас, когда, быть может, вам угрожает такая великая опасность?

– Во-первых, милое дитя, – сказал дон Фернандо, – я не приказываю вам, а только сообщаю полученные мной сведения, а это разные вещи. Вы знаете, что мы с вами должны повиноваться человеку, который вверил вас мне, когда вы были совсем ребенком.

– Но кто же он?

– Для чего беспрестанно задавать мне один и тот же вопрос, милое дитя, когда вы знаете, что я не могу вам на него ответить?

Девушка печально опустила голову. Дон Фернандо взял ее руку и нежно пожал.

– Не теряйте мужества, бедняжка! – В голосе его звучала родительская нежность. – Надеюсь, что когда-нибудь, а может быть, и скоро тайна, так тяготящая ваше сердце, раскроется. У вас все впереди, ведь вы еще почти ребенок.

– Вы очень добры, но я чувствую, что словам, которые вы мне говорите, вы и сами не верите.

– Не унывайте, милая Хуана, – возразил дон Фернандо, стараясь отвлечь девушку от печальных мыслей, – ведь я вам друг.

– О, вы мне друг и почти отец! – сказала она с волнением. – Я люблю вас за все заботы, которыми вы окружали мое детство, вот почему я дрожу при мысли о расставании с вами.

– Опасность не так велика, как вы предполагаете. Завтра я получу подкрепление из полутора сотен человек, которые в соединении с моим гарнизоном составят двести десять решительных и опытных солдат. Кроме того, остров хорошо укреплен, на него завезено много съестных припасов. Будьте совершенно спокойны на наш счет. Хотя эти негодяи – сущие демоны, – прибавил дон Фернандо, смеясь, – они потерпят постыдное поражение.

Девушка бросила украдкой взгляд в сад и подавила вздох.

– Итак, – продолжала она, – едва приехав сюда, я опять еду, и еду одна.

– Не одна, ваша дуэнья поедет с вами.

– А вы?

– Я приеду к вам.

– Когда?

– Быть может, скорее, чем вы думаете.

– Да услышит вас Бог!

Дон Фернандо встал.

– Итак, решено, – сказал он, – завтра на рассвете будьте готовы. Шхуна, на которой вас доставили сюда, еще стоит в гавани. Вы поплывете на ней.

– Но простите мне еще один, последний вопрос. Вы не сказали, куда я должна ехать.

– Разве вы не знаете?

– Ничего не знаю… Некоторое время тому назад вы мне говорили о выгодном месте, которое вам предлагали в Панаме. Мы едем туда?

– Нет. Мой покровитель бесконечно добр. Он выхлопотал мне место гораздо почетнее и гораздо выгоднее того, которое обещал прежде.

– Какое же?

– Губернатора Гибралтара[34] в заливе Маракайбо.

– И вы получили назначение?

– Как вы любопытны! – заметил дон Фернандо, улыбаясь.

– Отвечайте мне, пожалуйста.

– Это назначение пришло сегодня вечером, только что.

– Стало быть, ничто не удерживает вас здесь?

На лице губернатора отобразилось замешательство.

– Я должен ждать приезда на остров моего преемника, чтобы передать ему власть.

– Ведь он приедет завтра?

– Кто вам сказал?

– Вы сами, только что.

– Я вижу, что от вас ничего невозможно скрыть.

– Итак?.. – продолжала она, улыбаясь.

– Я хотел вас удивить, но вы так умеете выпытывать секреты, что просто невозможно сопротивляться вам. Да, я предпочитаю рассказать вам все сейчас.

– Так расскажите, расскажите!

– Шхуна вместо двух пассажиров увезет троих, я еду вместе с вами.

– Слава богу! – с радостью вскричала девушка.

– Теперь я вам все сказал, мне нечего к этому больше добавить. Извините, что так долго не давал вам спать. Уже двенадцатый час, я ухожу. Да хранит ваш сон Святая Дева, милое дитя. Прощайте. И запритесь хорошенько.

Он вышел, Хуана проводила его до сада.

– Итак, – сказала она громко, без сомнения, для того, чтобы слышал Филипп, если вдруг он был еще тут, – мы едем в Маракайбо?

– Да, в Маракайбо, а не в Панаму. Но возвращайтесь, не оставайтесь дольше в саду, прохлада опасна для здоровья.

– Возвращаюсь, друг мой.

– Я не уйду, пока вы не запрете окно.

– Я сделаю это сию минуту.

– Кстати, если вы услышите ночью шум в саду, не тревожьтесь, я имею обыкновение несколько раз обходить все с дозором. Возвращайтесь же – и прощайте.

– Прощайте.

Девушка заперла дверь тройным поворотом ключа. Дон Фернандо закутался в плащ, вышел из сада и небрежно затворил за собой калитку, считая бесполезным принимать меры предосторожности перед скорой проверкой. Кроме того, в этом месте он не ожидал нападения.

Прошло полчаса. Филипп с нетерпением ждал, что дверь доньи Хуаны отворится. Но его ожидание было обмануто. Дверь оставалась заперта, и скоро огонь в комнате погас. Девушка думала, что флибустьер уже покинул сад. Филипп покорно вздохнул и вернулся в боскет, где нашел Питриана, уже серьезно встревоженного таким продолжительным пребыванием в неприятельской крепости. Действительно, неосторожности или какой-нибудь случайности было достаточно, чтобы троих флибустьеров заметили, и это могло означать их гибель.

Филипп, как обещал кавалеру де Граммону, остался в боскете, не желая уходить до его возвращения.

– Маракайбо! – шептал он. – Гибралтар! Не в первый раз я слышу эти названия… О, моя возлюбленная Хуана! Если даже мне это будет стоить жизни, я скоро соединюсь с тобой.

Филипп, как и все влюбленные во все времена, забыл о довольно опасном положении, в котором он находился. Молодой человек прислонился плечом к дереву, скрестил руки на груди и погрузился в одну из тех восхитительных любовных грез, перед которыми бледнеет холодная повседневность.

Кто знает, сколько времени продолжилось бы восторженное состояние Филиппа, если бы вдруг он не был грубо возвращен с неба на землю неприятным ощущением. Ощущение это возникло от руки, тяжело опустившейся на его плечо. При этом насмешливый голос проговорил ему на ухо:

– Вы спите, друг?

Филипп вздрогнул при звуках этого хорошо знакомого голоса и, быстро подняв голову, сказал:

– Нет, я мечтаю.

– Хорошо. Но как ни восхитительны эти мечты, прервите их. Надо уходить.

– Идемте, я готов.

– И вам не интересно, что я делал, пока вы тут мечтали?

– Что мне за дело!

– Как, что вам за дело? – вскричал кавалер с удивлением. – Уж не рехнулись ли вы?

– Извините, – ответил Филипп в замешательстве. – Я не знаю, что говорю.

– Прекрасно, вот теперь вы окончательно проснулись.

– О, совершенно, клянусь вам, и доказательством служит то, что мне любопытно узнать, что вы обнаружили.

– Признаюсь, к своему стыду, что я ничего не обнаружил, кроме того, что остров сильно укреплен, гарнизон настороже и везде стоят часовые.

– Черт побери, – пробормотал молодой человек, – вы сообщаете неприятные вещи.

– Знаю, но что же делать?

– И вы не нашли ни одного слабого места?

– Ни одного.

– Черт возьми!

– А вы что узнали?

– Ничего. Невозможно было приблизиться настолько, чтобы расслышать хоть одно слово из их разговора.

– Стало быть, нам ничего не удалось добиться?

– Нет. И кажется, мы хорошо сделаем, если уберемся отсюда поскорее.

– Я и сам так думаю.

Они подошли к обрыву и начали по одному спускаться. Последним был Питриан. Спуск по почти отвесному обрыву был весьма труден, и флибустьеры рисковали сломать себе шею. Была даже минута, когда они висели, что называется, между небом и землей, будучи не в состоянии ни снова подняться вверх, ни двигаться вниз.

После поисков, продолжавшихся не менее двадцати минут, они сумели найти тропинку, по которой прежде поднялись до площадки на скале. Спуск продолжился. Они потратили около часа, чтобы дойти до равнины. Немного передохнув, они проскользнули в высокую траву и наконец оказались у подножия скал, которые с этой стороны острова представляли собой неприступную стену. Авантюристы начали подниматься на эти скалы. Скоро они обнаружили расщелину, по которой мог пройти только один человек. Тут Филипп остановился.

– Одно слово, кавалер, – сказал он.

– Говорите, – отвечал тот.

– Вы знаете, где пирога?

– Знаю.

– Узнаете вы то место, где мы находимся?

– Узнаю.

– Вы должны ехать!

– Один?

– Один.

– А вы?

– Мы с Питрианом останемся здесь. Вы отчитаетесь совету о нашей экспедиции через сорок восемь часов, не раньше. Вы меня понимаете, не правда ли? И вы приведете сюда наших братьев. Вы пристанете к берегу, когда увидите два зажженных фитиля.

– Хорошо.

– Я с помощью Питриана расчищу проход, достаточно широкий для того, чтобы по нему могли пройти наши братья.

– Но если вас увидят и убьют?

– Как будет угодно Богу, – ответил Филипп просто.

– Милостивый государь, – торжественно произнес кавалер, протягивая Филиппу руку, – пусть будет так, как вы говорите. Я сожалею о соперничестве, разделяющем нас, но, если я не могу вас любить, я могу восхищаться вами.

– Прощайте – вернее, до свидания через сорок восемь часов.

– Через сорок восемь часов, – ответил кавалер, уходя.

– Теперь, что бы ни случилось, – прошептал Филипп, – я уверен, что моя возлюбленная Хуана уедет и, следовательно, будет вне опасности.

Питриан, которым Филипп распоряжался, не спрашивая на то его согласия, казалось, нисколько не был удивлен поступком своего бывшего господина.

– Что мы теперь будем делать? – спросил он.

– Спать, – ответил Филипп, стараясь расположиться как можно удобнее в углублении скалы.

– Хорошо! Хоть сколько-нибудь поспим, – беззаботно сказал Питриан, укладываясь рядом с ним.

Через пять минут оба уже погрузились в глубокий сон.

Глава XIV Эспаньола

Прежде чем двинуться дальше, следует объяснить читателю, какой образ правления установили испанцы в Америке и какой системе следовали они в завоеванных ими колониях. Своим даром папа римский сделал американские владения собственностью короны. Стало быть, страна принадлежала королю, и земли, занятые или испанцами, или туземцами, считались королевскими владениями. Король не признавал никаких прав, никаких привилегий, он брал подать со всех и управлял посредством вице-короля. Вице-король командовал армией, решал все военные вопросы, председательствовал в совете и назначал чиновников на вакантные места.

Высший трибунал, называемый аудиенсией, служил противовесом власти этого важного чиновника. Как апелляционный суд для всех трибуналов – и гражданских, и духовных, – он судил окончательно каждый раз, когда предмет спора не превышал десяти тысяч пиастров, или пятидесяти тысяч франков на французские деньги. Суд этот имел права, равные правам государственного совета. Аудиенсия сносилась прямо с Советом по делам Индий, этим великим регулятором всех дел, касавшихся испанских владений. Члены аудиенсии пользовались огромными привилегиями, но они должны были являться испанцами, и для того, чтобы никакие семейные узы не могли привязывать их к Америке, их сыновьям запрещено было там жениться и приобретать собственность. Точно такое же запрещение касалось и вице-короля. Ниже его на иерархической лестнице стоял интендант финансов, имевший под началом сборщика податей.

Власть интендантов была велика, они были почти независимы в своих провинциях. Словом, в управлении колониями Испания уравновесила все власти, так что ни одна не была неограниченной и не могла избежать контроля. Даже духовная власть, столь сильная в католических странах, вынуждена была подчиниться общим правилам.

Состав американской церкви нисколько не походил на состав церкви в метрополии. Папа имел номинальную власть над духовенством. Мексиканская церковь повиновалась только королю. Права, данные Фердинанду и Изабелле Александром VI и Юлием II, были так же обширны, как и права главы национальной церкви.

Испанский монарх на полуострове без малейших возражений повиновался самым преувеличенным требованиям Римско-католической церкви и папы, а представитель его в Америке имел неограниченную власть и вершил судьбы всех обитателей этих стран. Мало того, никакая булла не принималась в Америке, не будучи рассмотрена и одобрена Советом по делам Индий. Муниципальные советы, состоявшие из рехидоров[35] и алькальдов, свободно назначались жителями каждого города, интересы которого они должны были защищать. Эти муниципалитеты представляли демократический элемент в общей деспотической организации. Муниципалитет, или кабильдо, никогда не забывал обязанностей, налагаемых на него народными интересами, и во время Войны за независимость члены его сразу сделались вожаками народа и горячо поддерживали его права.

Таким образом управлялась не только Новая Испания, но и Перу, Чили, Буэнос-Айрес и вообще все владения кастильской короны в Америке.

Слишком глубокая ненависть отделяла побежденных от победителей, для того чтобы обе расы сумели слиться в одну. Конечно, случались смешанные браки, но потомство от них, метисы, оказалось настроено не менее враждебно по отношению к испанцам, чем чистокровные индейцы. Потомство это сделалось впоследствии самым ожесточенным врагом испанцев и главным зачинщиком всех мятежей.

В семнадцатом столетии Америка все еще не переставала бурлить, и, несмотря на жесточайшие меры, принимаемые испанцами, внезапный мятеж в отдаленных провинциях время от времени демонстрировал испанскому правительству горячее желание свободы, которое не могло подавить никакое насилие и которое постоянно тлело в людской гуще.

Мы закончим описание (может быть, слишком длинное, но довольно любопытное) картины испанского владычества, сказав несколько слов о состоянии общественного образования. Было решено из политических соображений – как бы для обеспечения повиновения правительству и его безопасности – держать людей в глубоком невежестве. Таким образом, американцы были совершенно чужды всему, что происходило вне их отечества. Они искренне верили, что участь других народов схожа с их участью. Они были убеждены, что их правительство самое просвещенное из всех управлявших миром и что Испания по своей политической и военной организации – царица народов и, следовательно, самая могущественная страна.

Быть христианином в понимании американцев значило говорить по-испански. Под еретиками, с которыми добрые католики не могли вести никаких дел, американцы подразумевали всех без исключения англичан, французов, немцев, евреев и мусульман. Излишне напоминать, что инквизиция, верная хранительница невежества, не пропускала никаких книг, кроме дозволенных ею, и крайне строго преследовала несчастных, у которых находили какое-нибудь запрещенное ею сочинение. Правда, эти строгости коснулись только мелкого люда и туземцев. Высшие классы мало обращали внимания на инквизицию и открыто презирали ее.

Скажем еще в заключение, что заморские владения приносили испанской казне от пятисот до шестисот миллионов пиастров ежегодно, несмотря на нечистых на руку вице-королей, интендантов и чиновников. Вот откуда происходило стремление испанцев закрыть Америку для иностранцев. Вот откуда происходило желание иностранцев пробраться туда.

Из всех испанских колоний остров Эспаньола был самым недоходным и, следовательно, хуже всех управляемым. До середины семнадцатого столетия Эспаньола целиком оставалась под владычеством испанцев, еще не представлявших истинной ценности острова по той простой причине, что их внимание было направлено исключительно на материковые колонии, где драгоценные металлы сполна удовлетворяли их ненасытную алчность. Словом, это была ничтожная в глазах Испании колония, потому что она не только ничего не приносила правительству, но, напротив, еще и стоила ему каждый год значительных сумм, идущих на жалованье чиновникам, солдатам и прочим.

В то время, когда разворачивается наша история, население Эспаньолы едва насчитывало четырнадцать тысяч жителей – испанцев, креолов и мулатов, не считая невольников, число которых, без сомнения весьма значительное, не представлялось возможным определить. Справедливость требует упомянуть о полутора тысячах беглых негров, которые укрылись в горах вместе с остатками карибов. Эти первые обитатели острова боролись за независимость и часто спускались в равнины, чтобы опустошать плантации и грабить их владельцев.

В столице Санто-Доминго насчитывалось около пятисот домов. Город был окружен стенами и защищен тремя крепостями, довольно хорошо для того времени оснащенными пушками. Сантьяго был вторым по величине городом. Там жило множество торговцев и ювелиров, но его стены разрушались и укрепления были очень плохи. Другие места обитания, кроме, может быть, одного или двух, представляли собой селения, совершенно незащищенные, с жалкими горстками жителей.

Прибытие французов на остров осталось незамеченным горделивыми кастильцами. Они не ждали никаких неприятностей со стороны колонии, находящейся в долине, на значительном расстоянии от центра испанских владений и состоявшей не более чем из двухсот пятидесяти плохо вооруженных жителей. Это надменное пренебрежение дало флибустьерам необходимое время для того, чтобы укрепиться в Пор-де-Пе, а особенно на Тортуге. Так что, когда испанцы, постоянно тревожимые своими беспокойными соседями, вышли наконец из летаргии и вздумали прогнать их с мест, которыми те так дерзко овладели, то поняли, какую ошибку они допустили: им пришлось затратить неимоверные усилия на то, чтобы вернуть захваченные флибустьерами земли. Они поняли, что отныне им никогда не суждено быть мирными обладателями Тортуги и той части Эспаньолы, на которую ступили французы.

Так и случилось. Флибустьеры, для которых обладание Тортугой было очень важным, каждый раз, как их прогоняли оттуда, храбро принимались за свое и хитростями снова овладевали островом, который через некоторое время опять у них отнимали. Вот почему в самом начале нашей истории мы вновь застали их за подготовкой экспедиции, призванной овладеть островом, и на этот раз окончательно.

Теперь, когда читателю известны необходимые подробности, мы просим его последовать за нами в Санто-Доминго, столицу острова, где будут происходить события, о которых мы обязаны рассказать.

Маркиз дон Санчо Пеньяфлор с удивлением, смешанным с ужасом, слушал историю, которую герцог, его отец, с макиавеллиевским коварством рассказывал дону Гусману де Тудела. Старик, вдохновляемый неумолимой ненавистью, не только заинтересовал молодого человека своим рассказом, но даже сумел заставить того почти с радостью взяться за дело мщения. Дон Санчо, сдерживаемый уважением, а особенно страхом, который внушал ему отец, не смел протестовать. Это, впрочем, и не дало бы никакого результата. Что он мог сделать, чтобы вывести из заблуждения своего несчастного родственника, которого его отец подвергал смертельной опасности? Сестра исчезла уже двадцать лет назад. Без сомнения, она умерла. Дело это касалось графа де Бармона, или, лучше сказать, Монбара, старого врага его фамилии. На него направил мщение герцог, его преследовал своей ненавистью. Маркиз, будучи испанцем, не имел никаких благовидных причин защищать знаменитого флибустьера, которому, напротив, должен был бы желать смерти, считая его самым страшным противником кастильского могущества. Монбар был душой флибустьерства. Если он умрет, то и Береговых братьев нечего будет бояться.

Дон Санчо искренне любил дона Гусмана де Тудела и с сожалением и ужасом видел, как тот взялся за поручение, которое должно было, если флибустьеры обо всем догадаются, стать причиной его позора и гибели.

Не смея объяснить все как есть из боязни вызвать гнев отца, маркиз осторожно уговаривал молодого человека не совершать необдуманных поступков и в особенности ничего не предпринимать, не посоветовавшись прежде с ним. Дон Санчо предполагал, что, став губернатором Эспаньолы, вдали от герцога он сумеет заставить молодого человека отказаться от пагубных планов и извлечь его из бездны, в которую его толкала неумолимая воля герцога Пеньяфлора.

Несмотря на осторожность, проявленную маркизом, его слова, казалось, произвели впечатление на дона Гусмана, и тот дал требуемое обещание. Маркиз, почти успокоившись, думал только о приготовлениях к отъезду в Санто-Доминго. Он спешил туда, желая избавиться от утомительной зависимости, налагаемой на него отцом, и чтобы, если будет нужно, помочь своему кузену.

В те времена путешествия давались не так легко, как теперь. Средства передвижения были крайне примитивны. Кроме того, флибустьеры походили на хищных птиц, засевших во всех проливах Антильских островов. Они были готовы налетать на испанские суда, как только те появлялись на горизонте. Посему испанцы отваживались выходить в море, только когда считали, что их достаточно много и что они достаточно сильны для того, чтобы отразить нападение людей, которых они заклеймили именем негодяев.

Прошло несколько дней, прежде чем довольно значительный караван собрался в Веракрусе. Вице-король хотел воспользоваться отъездом нового губернатора Эспаньолы, чтобы доставить необходимые припасы в колонию, которая из-за безобразного управления испанской администрации начала приносить серьезные убытки казне метрополии, вместо того чтобы давать ей доход, которого она была вправе ожидать от страны, столь щедро одаренной природой.

Наконец пятнадцать больших кораблей собрались у острова Сакрифисиос, и маркиз Пеньяфлор отбыл из Веракруса.

Переезд прошел благополучно – оттого ли, что флибустьеры на время отказались от своих обычных засад, или, что вероятнее, оттого, что они не считали себя достаточно сильными, чтобы атаковать испанскую эскадру. Так или иначе, но ни один флибустьерский парус не показался в проливах, и новый губернатор спокойно добрался до Эспаньолы.

О его приезде было объявлено заранее, так что, когда эскадра бросила якорь на рейде, все было готово для встречи маркиза. Прием был великолепный. Трезвонили колокола. Народ, во множестве собравшийся вдоль пути следования губернатора, приветствовал его радостными криками. Безостановочно гремели пушки. Переход от пристани к губернаторскому дворцу стал для маркиза триумфальным.

Однако дон Санчо казался обеспокоенным. Глаза его беспрестанно устремлялись в толпу, как будто среди людей, собравшихся на его пути, он искал знакомое лицо. Маркиз невольно вспоминал то время, когда, будучи еще молодым, свободным и беззаботным, он впервые приехал на этот остров, чтобы освободиться от тиранического притеснения отца и чтобы навестить свою возлюбленную сестру. Где была теперь бедная Клара, которую он не видел почти пятнадцать лет… Она исчезла, и неоткуда было узнать, жива ли она или изнемогла под тяжестью горя, обрушившегося на нее?

Эти мысли невольно овладели доном Санчо и наполнили его сердце горечью. И вдруг он замер, не думая о сопровождавшей его свите, порядок которой могла расстроить эта внезапная остановка. Глаза маркиза нечаянно наткнулись на человека, который, теснясь в задних рядах толпы, прилагал неимоверные усилия, чтобы пробраться вперед. Человек этот устремлял на губернатора взгляд, в котором читалась безмолвная мольба. Дон Санчо взмахнул рукой, и от свиты тут же отделился альгвазил[36], направляясь к указанному месту. Он растолкал толпу, без того расступавшуюся перед ним, и, кончиком своего жезла дотронувшись до плеча незнакомца, приказал ему следовать за собой. Тот повиновался и вскоре предстал перед губернатором.

– Вы хотели мне что-то сказать, друг мой? – спросил маркиз, внимательно и благосклонно рассматривая склонившегося перед ним человека.

– Я действительно хочу поговорить с вашим сиятельством, – ответил незнакомец.

– Говорите, я слушаю вас.

– То, что я должен сказать вашему сиятельству, не должен слышать никто другой.

– Хорошо, станьте за мной. Пойдемте, господа, – обратился он к свите.

Процессия двинулась вперед и через четверть часа достигла дворца. Незнакомец, по пятам следуя за маркизом, вошел за ним в приемную залу. Ему никто не препятствовал. Началось представление властей острова новому губернатору. Все время, пока оно продолжалось, дон Санчо, несмотря на все усилия казаться спокойным, с трудом скрывал нетерпение. Наконец церемония закончилась. В то же мгновение маркиз, к великому негодованию присутствующих, оскорбленных нарушением этикета, поспешно подошел к незнакомцу, тихо обменялся с ним несколькими словами, потом сделал ему знак следовать за собой, отвел его в другую комнату и запер за собой дверь.

Отсутствие губернатора было продолжительным. Наконец он вышел, но один, – незнакомец, вероятно, ушел через заднюю дверь. Удивление присутствующих достигло предела. Они не понимали происходящего и с беспокойством перешептывались между собой. Но удивление это перешло в остолбенение, когда губернатор, не обращая внимания на их присутствие, приказал немедленно оседлать лошадь и покинул залу.

Глава XV Дом в тихом месте

Эспаньолу, или Санто-Доминго, по справедливости называют царицей Антильских островов. Это действительно самый красивый остров из всех, рассыпанных рукой Господа у входа в Мексиканский залив и цветущих на синих водах Атлантического океана.

Остров расположен к юго-востоку от Кубы и к востоку от Ямайки. Он имеет шестьсот шестьдесят километров в длину, сто двадцать в ширину и пять тысяч в окружности, не считая бухт и заливов, и площадь его составляет около восьмидесяти тысяч квадратных километров. Стало быть, после Кубы это самый большой из всех Антильских островов.

Горы, покрывающие центральную часть острова, делятся на три главные цепи, расходящиеся по всем направлениям. По большей части горы эти можно обрабатывать от подножия до вершин: они полностью покрыты роскошной растительностью. Многочисленные реки берут начало в этих горах, правда большей частью не судоходные: лишь некоторые могут пропускать легкие суда. Три прекрасных озера не менее чем девяноста километров в окружности каждое составляют основу водной системы этой великолепной плодородной страны, где растут банановые пальмы, мимоза разных сортов и прочая тропическая флора.

Когда испанцы в первый раз высадились на этот остров, он был густо населен представителями пяти племен, не зависевших одно от другого и заботливо управляемых вождями, власть которых над подданными была неограниченной. Испанцы, побуждаемые ненасытной жадностью и гнусным фанатизмом, принесли этому краю, как и всем другим колониям Нового Света, убийства и тиранию, введя рабство и казни. Они действовали с таким варварством, что от туземного населения к 1542 году оставалось только, как утверждает историк Лас-Касас, двести человек. Поэтому испанское правительство вынуждено было привезти на Эспаньолу четыре тысячи невольников из Гвинеи. Карибская раса была истреблена.

Только начало колонизации острова было удачным. Очарованные красотой климата и перестав помышлять о разработке рудников, колонисты прибывали и прибывали, чтобы обрабатывать эту землю и создавать истинное богатство вместо мифического. Возделанные плантации приносили обильный урожай какао, хлопчатника, имбиря, индиго, табака и сахара, давая толчок торговле. Скотоводство также было прибыльным. Скотина настолько хорошо размножалась в этом благоприятном климате, что спустя неполных сорок лет после ввоза первых коров суда отходили от острова, тяжело нагруженные кожами.

К несчастью, поголовное истребление туземцев грозило поставить крест на процветании колонии. Пришлось заменить их неграми. Но плантаторы не захотели тратить деньги на рабов, и постепенно все начало приходить в упадок. Испанское правительство не заботилось о помощи колонистам. Полностью поглощенное своими богатыми владениями в Мексике и Перу, оно пренебрегло колонией, бывшей всего лишь неприметной точкой среди обширных заморских владений. Упадок сделался всеобщим, и в то время, когда происходила наша история, Эспаньола, прежде столь богатая, ничего не приносила метрополии, которая, как мы уже говорили, напротив, была вынуждена ежегодно посылать в колонию огромные средства на содержание войска и чиновников, а также одежду и продовольствие. Эта плодородная земля, эта великолепная страна стала для Испании обузой и медленно погибала под тяжестью нищеты.

К счастью для будущности Эспаньолы, именно в это критическое время в северо-западной части острова поселились новые колонисты. Своей неукротимой энергией, отчаянным мужеством и железной волей они должны были изменить сложившуюся ситуацию и по возможности вернуть этой стране, брошенной даже ее жителями, изначальное великолепие.

Этими новыми колонистами и были флибустьеры, изгнанные с острова Сент-Кристофер испанцами. Как стая хищных птиц, они вдруг появились на Эспаньоле, которую Провидение, чьи пути неисповедимы, предназначило к преображению и возрождению.

Теперь, когда мы вкратце познакомили читателя с островом, где будут происходить многие важные события нашей истории, примемся за давно прерванный рассказ.

В нескольких милях от Санто-Доминго, столицы острова, в глубине узкой долины, тогда почти неисследованной, спрятанной среди высоких гор, окружавших ее со всех сторон, на берегу речки, именуемой Хаина, стоял скромный деревянный дом. Собственно, это была даже не совсем речка, а горный поток, который впадал в море недалеко от Санто-Доминго, но сильно пересыхал во время жары. Хаина, так же как и большая часть рек на острове, пропускала суда только самых малых размеров. Ее извилистые берега, окаймленные лесом, зелеными лугами и чащами мастичных деревьев, были восхитительны. Дом гляделся в светлые воды реки. Позади дома был небольшой двор, огороженный густой живой изгородью. Сюда по вечерам загоняли нескольких лошадей и коров, которые днем паслись на свободе неподалеку. С правой и левой стороны крытой галереи, окружавшей дом, имелись два окна, защищенные тонкими сетками от комаров и длинными шторами, смягчавшими жгучие лучи солнца.

Внутреннее убранство домика отвечало его внешнему виду: все там было опрятно и скромно, но свидетельствовало о хорошем вкусе его обитателей. Пройдя галерею, вы попадали в переднюю, разделявшую комнаты надвое. Одна дверь вела направо, другая – налево, между тем как еще одна дверь вела прямо, в общую столовую, меблированную одним столом, четырьмя стульями и буфетом.

Было около десяти часов утра. Женщина лет сорока, с утомленным бледным лицом и потухшими глазами, но все еще стройная и красивая, накрывала с помощью негра лет двадцати, веселого, живого и проворного, стол для завтрака. Дама эта, погруженная в печальную задумчивость, иногда останавливалась, чтобы бросить взгляд в окно, потом качала головой, вздыхала и опять принималась за дело, которое через минуту снова бросала.

Когда она наконец закончила накрывать на стол, негр вышел из комнаты, оставив ее одну. Она скорее упала, чем села на стул, стоявший у окна, и замерла, устремив печальный взгляд на дорогу.

– Он не едет, – грустно повторила она несколько раз шепотом, – теперь уже слишком поздно, бесполезно ждать.

Вдруг она вздрогнула, вскочила и с лихорадочной поспешностью бросилась к двери. По дороге скакал всадник. Возле дома он соскочил на землю, бросил поводья негру и тут же очутился лицом к лицу с женщиной, выбежавшей ему навстречу.

– Наконец-то вы вернулись! – вскричала она с радостью. – А я уже перестала ждать!

– Сеньора, – ответил приезжий, – замечу вам, что я уехал из Санто-Доминго в четыре часа утра, а теперь только одиннадцать. Я проделал около пятнадцати миль верхом по ужасной дороге, рискуя двадцать раз сломать себе шею, что, может быть, было бы небольшим несчастьем, но не помогло бы осуществлению ваших намерений. Стало быть, я думаю, что не потерял времени зря.

Говоривший был человеком лет шестидесяти, сильным, поджарым, с умным приятным лицом. Живые блестящие глаза и черные волосы показывали, что года не взяли над ним власть.

– Извините меня, друг мой, – смиренно ответила женщина, – я сама не знаю, что говорю.

– Извинить вас?! – вскричал он с дружеской запальчивостью. – Разве я не ваш мажордом, готовый повиноваться малейшему вашему слову, малейшему движению?

Женщина улыбнулась.

– Вы мой друг и больше ничего, Бирбомоно… мой единственный друг, – прибавила она со вздохом, – ваша преданность никогда не изменяла мне.

– Прибавьте: и никогда не изменит, – ответил он с жаром, – и вы скажете истинную правду.

– Благодарю вас, друг мой. Но пойдемте, пойдемте. Завтрак готов, вы, должно быть, проголодались, мы поговорим за столом.

– К вашим услугам, сеньора. Признаюсь, я действительно голоден как волк.

– Не будем же терять времени.

Они вошли в столовую и заняли места друг против друга. Негр сунул свое толстое черное лицо в полуоткрытую дверь.

– Подавайте, Аристид, – приказала ему госпожа.

Невольник исчез и вернулся с двумя блюдами.

– Послушай, Аристид, – сказал Бирбомоно, – так как ты пока здесь не нужен, доставь мне удовольствие, хорошенько вычисти Негро. Бедное животное мчалось так, что взмокло, будто переплыло реку. Слышишь?

– Слышу, – ответил негр, – я сейчас им займусь.

– Хорошо. Если ты понадобишься госпоже, я тебя позову.

Негр вышел, закрыв за собой дверь. Женщина едва притрагивалась к кушаньям, стоявшим перед ней, в отличие от Бирбомоно, который, как он сам признался, испытывал волчий голод. Женщина украдкой наблюдала за ним, сгорая от нетерпения и с трудом удерживаясь от расспросов. Наконец, когда первый голод ее собеседника был несколько утолен, она не выдержала и решилась начать разговор.

– Ну? – спросила она с трепетом в голосе. – Неужели на этот раз будет то же самое и вы опять ответите мне этим отчаянным словом: ничего?

Бирбомоно выпил залпом стакан ледяной воды, вытер бороду и усы и сказал:

– Кажется, сеньора, мое путешествие было не совсем бесполезным.

– О! – вскричала женщина, сжав на груди руки. – Неужели вы что-нибудь узнали?..

– Извините, сеньора, – перебил Бирбомоно, – я не хочу вас обманывать и подавать надежду, которая вряд ли сбудется.

– Ах! – промолвила она с отчаянием.

– Но я привез вам известие, которое в высочайшей степени заинтересует вас.

– Какое другое известие, кроме того, которое вы мне не привезли, может меня заинтересовать?.. – произнесла она, печально качая головой.

– Кто знает, сеньора? – заметил Бирбомоно. – Я думаю, напротив, вам очень даже нужно знать, что я делал во время поездки.

– Ах! Видя, как быстро вы скачете, я почти надеялась…

– Поверьте, сеньора, что, если бы у меня не было важной причины, я не рисковал бы загнать бедного Негро.

– Это правда, друг мой. Говорите же, я вас слушаю.

– Прежде всего вы должны узнать, сеньора, что губернатор острова заменен, это уже не дон Луис де Кордова.

Женщина посмотрела на него с удивлением.

– Что мне за дело до этого, друг мой? – спросила она.

– Гораздо больше, чем вы предполагаете, сеньора, и вы сами согласитесь с этим, узнав имя его преемника.

– Я искренне этого желаю, – ответила женщина, улыбаясь, – позвольте же узнать, как зовут этого нового губернатора?

– Вы прежде близко его знали.

– Хорошо, но как его зовут?

– Вы даже питали к нему дружеские чувства.

– Почему же вы не хотите мне сказать, кто это? – спросила она с нетерпением.

– Я боюсь…

– Чего?

– Впрочем, чего там… Одним словом, это дон Санчо Пеньяфлор.

– Ах, боже мой! – вскричала женщина и покачнулась.

Бирбомоно бросился ей на помощь, но она быстро оправилась и, силясь улыбнуться, сказала кротко:

– Вы были правы, друг мой. Известие, привезенное вами, крайне интересно. Теперь, будьте добры, расскажите мне все в подробностях.

– Я сделаю это немедленно, сеньора.

Глава XVI Два персонажа, уже знакомые читателю

Как бы по взаимному согласию собеседники вдруг замолчали. Бирбомоно машинально вертел в руках сигару и бросал украдкой взгляды на женщину, сидевшую напротив него. Та, еще бледнее обыкновенного, нахмурив брови и глядя в одну точку, постукивала вилкой по столу. Женщина заговорила первой.

– Бирбомоно, – сказала она с нерешительностью в голосе, – три недели прошло со времени вашего отъезда. Верно, не все это время вы провели в Санто-Доминго?

– Конечно нет, сеньора, – ответил он, – я был вынужден сделать большой крюк, потому что вы мне приказали проехать через Сан-Хуан.

– И долго вы оставались в этом городе? – спросила она с живостью.

– Нет, сеньора, – ответил мажордом с притворным равнодушием, – только два часа. Ровно столько, сколько было нужно, чтобы собрать сведения.

– И где же эти сведения?..

– Вот они: вы, сеньора, дали мне письмо к донье Хуане д’Авила. Это письмо я привез вам назад.

– Вы привезли его назад! – вскричала она с дрожью в голосе. – Не может быть, чтобы она отказалась принять его.

– Доньи Хуаны д’Авила уже нет в Сан-Хуане, сеньора. Она уехала к своему опекуну на Тортугу, губернатором которой он и является.

– О! – воскликнула женщина, с унынием опуская голову на грудь. – Мой бедный Бирбомоно, вы действительно привезли мне плохие известия.

– Я в отчаянии, сеньора. Но не лучше ли сказать вам правду, чем скрывать то, о чем вы можете случайно узнать не сегодня завтра, после чего сделаетесь еще несчастнее.

– Да, вы правы. Правда, как она ни тягостна, все-таки предпочтительнее.

– Притом, сеньора, Тортуга не так далеко, чтобы туда нельзя было добраться.

– Продолжайте, продолжайте!

– Из Сан-Хуана, где ничто больше не удерживало меня, я отправился в Санто-Доминго. При въезде в город я удивился: там царил праздник. Дома были украшены коврами, улицы усыпаны цветами и заполнены жителями в нарядной одежде. Суда, стоявшие на якоре, были убраны флагами и беспрестанно стреляли из пушек. Чрезвычайно удивленный этими знаками всеобщего ликования, я напрасно ломал себе голову, чтобы угадать, какое важное событие могло возбудить такие демонстрации. Честное слово, я не мог ничего понять. Был вторник, день вполне обыкновенный, посвященный святому Поликарпу. Чествовать этого скромного святого с таким размахом никто не стал бы. Размышляя таким образом, я подъехал к Большой площади. Там стояли гарнизонные войска, и военный оркестр играл бравурные марши. Не в силах больше сопротивляться любопытству, я принялся расспрашивать одного гражданина с бесстрастной физиономией, который стоял рядом со мной в толпе.

«Вы, должно быть, приезжий, сеньор, – заметил он, – если задаете такой вопрос».

«Положим, что так, – ответил я, – сделайте же одолжение, объясните, что происходит».

«С большим удовольствием, сеньор. Мы празднуем приезд нового губернатора».

Так же как и вас, сеньора, в первую минуту это известие очень мало заинтересовало меня. Однако я притворился обрадованным, и, поскольку мне все равно нечем было себя занять, я продолжил разговор, спросив достойного горожанина, знает ли он имя нового губернатора. Он мне ответил, что это маркиз дон Санчо Пеньяфлор. Мое удивление было так велико, что я заставил своего собеседника повторить это имя несколько раз, дабы убедиться, нет ли здесь какой ошибки. Я спросил его, приехал ли губернатор и не для того ли собралась тут толпа, чтобы приветствовать его. Гражданин ответил с неисчерпаемой любезностью, что губернатор уже целый час как приехал и что в эту минуту он принимает во дворце поздравления городских властей. Я узнал все, что хотел узнать, вежливо поклонился любезному гражданину и ушел, обдумывая разные планы.

Рассказывая всякие малозначащие подробности, Бирбомоно, очевидно, имел целью, возбудив нетерпение сеньоры, отвлечь ее внимание, переменить течение ее мыслей и таким образом подготовить ее выслушать без излишнего волнения действительно важные известия.

Он вполне достиг этой цели: сеньора слушала его с почти лихорадочным раздражением, хотя и силилась казаться спокойной, чтобы не рассердить человека, о бесконечной преданности которого ей было известно и прекрасный характер которого она ценила. Мы забыли сказать, что во время разговора, вероятно тревожимый солнечными лучами, врывавшимися в открытое окно, Бирбомоно опустил штору и собеседники находились теперь в полумраке, а вид на окрестности был совершенно скрыт от их глаз.

– Какие же планы вы обдумывали? – спросила женщина.

– Разве я сказал «планы»? – возразил он. – Стало быть, я ошибся. У меня был только один план: пробраться во дворец и представиться губернатору.

– Да-да, – сказала она с живостью, – и вы его исполнили, не правда ли, друг мой?

– По крайней мере, постарался, сеньора. Но это было нелегко. Не то чтобы солдаты мешали мне войти. Напротив, двери были открыты и все могли входить и выходить, но толпа была так тесна, число любопытствующих так велико, что почти невозможно было пробиться вперед.

Читатели помнят, что дело происходило не совсем так, но, без сомнения, Бирбомоно имел причину слегка изменить картину происходившего.

Рассказывая, Бирбомоно прислушивался к шуму, сначала почти неприметному, но усиливавшемуся с каждой минутой. Сеньора же не слышала ничего, кроме того, что ей говорил Бирбомоно. Все ее внимание было сосредоточено на его рассказе.

– Однако, – продолжал он, возвысив голос, – хитростью и терпением успел я пробраться во дворец и даже войти в ту залу, где находился губернатор. Тогда случилось нечто странное. Едва его сиятельство, разговаривавший в эту минуту с алькальдом, заметил меня, как без всяких церемоний оставил собеседника, подошел ко мне и назвал меня по имени.

– Это удивительно! Прошло так много лет!

– По крайней мере четырнадцать. Тогда губернатор отвел меня в сторону, не занимаясь больше другими, и начал расспрашивать. Вы понимаете, сеньора, что между нами состоялся разговор продолжительный и важный. Мне многое пришлось рассказать ему.

– Ах! – прошептала она, вздыхая. – Бедный Санчо! Я так его любила! Он теперь меня не узнает.

– Почему же, сеньора?

– Горе жестоко изменило мой облик, друг мой. Однако я была бы так рада видеть его!

– Это зависит от вас.

– Я не смею отправиться к нему, друг мой.

– Но почему бы ему самому не приехать?

– Захочет ли он? – прошептала она, вздыхая.

– Если вы изъявите желание, сеньора, я убежден, что он тотчас прискачет.

– Ах! Это невозможно, друг мой. Он богат, счастлив, могуществен. Он, может быть, считает меня умершей.

– Я все ему рассказал.

– Это правда, но я более не принадлежу свету, я существо проклятое. Если он меня увидит, он, может быть, от меня отречется.

– О, какие у вас ужасные мысли, сеньора! Чтобы дон Санчо, который так вас любил, отрекся от вас! О!

– Несчастье делает нас несправедливыми, друг мой. Я прощу ему, если он меня разлюбил, но не хочу чувствовать его презрение.

– О, сеньора, сеньора! Вы жестоки.

– Да, это правда. Но видите ли, я люблю его, друг мой, я люблю его, как любила двадцать лет назад. И будь он здесь, возле меня, в этом доме, мне кажется, я нашла бы еще в моих глазах, иссохших от горя, радостные слезы, чтобы приветствовать его возвращение.

Вдруг дверь отворилась, и на пороге оказался дон Санчо Пеньяфлор.

– Сестра! – воскликнул он, раскрывая объятия. – Я все бросил, чтобы обнять тебя.

– Это ты! Ты! – громко вскричала она, бросившись к маркизу, и, заливаясь слезами, спрятала голову у него на груди.

Бирбомоно рассудил, что его присутствие уже вовсе не обязательно, и скромно удалился, затворив за собой дверь. Дон Санчо был так же взволнован, как и его сестра. Его слезы смешивались с ее слезами.

– Клара! Бедная Клара! – только и проговорил он. Сердце его было переполнено чувствами, и он не мог придумать слов, которые передали бы их.

– Брат мой! Милый Санчо! – шептала донья Клара сквозь слезы. – Наконец-то я вижу тебя, наконец прижимаю тебя к сердцу. О! Я счастлива, так счастлива в эту минуту!

– Возлюбленная сестра, соберись с силами. Мы снова вместе после такой долгой разлуки. О! Я заставлю тебя забыть твою тоску и прошлые горести.

При этих словах она вдруг выпрямилась, откинула волосы, закрывавшие ее лицо, бледное и орошенное слезами, и, печально покачав головой, прошептала:

– Ах! Я про́клятое существо, разве ты не знаешь, Санчо? Я одна, всегда одна.

Закрыв лицо руками, она снова заплакала. Маркиз тихо подвел ее к стулу, усадил и сам сел подле нее.

– Клара, – сказал он, держа ее за руку и с нежностью глядя на нее, – ты теперь не одна, я вернулся, и разве ты не знаешь, что я буду помогать тебе в твоих поисках всеми силами?

– Ах! Один раз ты уже давал мне это обещание, брат, помнишь? Однако…

– Да, – перебил он с живостью, – но тогда, сестра, я был молодым человеком, почти ребенком, без права голоса, без воли. Взгляни же на меня теперь. Я возмужал, я силен, могуществен, многое, чего не знал тогда, я знаю теперь. Я говорю, что помогу тебе, сестра, и Бог защитит нас, мы преуспеем.

– Ты думаешь? – прошептала она.

– Надеюсь, сестра.

– О! Говори, говори, умоляю тебя, скажи мне все, что ты знаешь.

– Расскажи мне сначала, как ты жила после нашей разлуки, что ты делала, отчего вдруг исчезла, заставив нас думать, что ты умерла?

– К чему рассказывать тебе об этом, брат? Говори прежде ты.

– Нет, я хочу знать, что было с тобой и чего ради ты вдруг отказалась от света и похоронила себя в безвестности и уединении?

– Ты требуешь, чтобы я рассказала тебе об этом, брат?

– Конечно! Расскажи мне все, не думай, что мною движет пустое любопытство. Мне нужно знать твою жизнь, чтобы утешить тебя.

– Задача трудная, брат. Ах! Ничто на свете не может утешить мать, потерявшую своего ребенка.

– Бедная сестра!

– А что мой отец? – внезапно спросила она чуть слышно.

– Он жив, – ответил дон Санчо, – и живет, окруженный всеобщим уважением и осыпанный почестями.

– Да-да, – сказала она со вздохом, – так и должно быть. Вспоминает ли он хоть иногда о своей дочери?

– Никогда твое имя не срывалось с его губ. Он считает тебя умершей.

– Тем лучше! Может быть, эта уверенность сделает его снисходительнее к невинному, которого он преследует. Ведь одной жертвы должно быть для него недостаточно.

– Ты не знаешь нашего отца, бедная, милая Клара, если тешишь себя этой надеждой. У него железное сердце и неумолимая душа, его ненависть так же сильна ныне, как и двадцать лет назад. Герцог Пеньяфлор не прощает, он осуществляет свое мщение с жаром и упорством, которые только усиливаются от препятствий.

– Ах! Я знала все это, однако не смела думать, чтобы это было правдой… Где он? Конечно, в Испании?

– Нет, он одновременно со мной приехал в Америку. Он находится теперь в Панаме, но, кажется, не останется там.

– В Америке? Зачем он сюда приехал?

– В последний раз попытается отомстить, сестра.

– Но что он намерен делать?

– Не беспокойся, я скажу тебе об этом или, по крайней мере, открою тебе все, что мог уловить из темного заговора, который он составил с ужасающим искусством и который, если Господь не помешает, должен неминуемо принести ему успех, так хорошо он все продумал.

– Боже мой! Боже мой! – прошептала донья Клара, сложив руки с мольбой.

– Теперь твоя очередь, сестра, говори, я слушаю тебя.

– Что мне сказать тебе, Санчо? Жизнь такого жалкого существа, как я, не представляет никакого интереса… Отвергнутая отцом, презираемая любимым человеком, изгнанная из общества, обвинявшего меня в смерти мужа, лишенная своего ребенка, который был для меня всем, не сожалея о прошлом, не надеясь на будущее, я скрылась в уединении. Я даже хотела умереть, но Господь помог мне, у меня оставалась цель: отыскать моего ребенка, получить прощение человека, единственного, кого я любила, и который, как и другие, считал меня виновной. И я решилась жить. Однажды вечером – не знаю, помнишь ли ты, брат, ты тогда отлучился из дворца, приглашенный, кажется, на обед, – я осталась одна. Меры предосторожности мной были приняты заранее. Я вышла из дворца и уехала из Санто-Доминго, решив никогда больше не возвращаться. Меня сопровождал один человек: Бирбомоно – только он остался верен мне в несчастье, его преданность не изменяла мне никогда, его уважение ко мне осталось прежним, поэтому я не имею от него тайн, он разделял мои радости и горести, он уже не слуга мой, а друг.

– Я его отблагодарю, – сказал маркиз.

– Благодарность, которая больше других ему польстит, брат, – это если ты согласишься пожать ему руку.

– Он достоин этого отличия, сестра, и, конечно, несмотря на разницу в положении, я непременно это сделаю.

Ничего большего донья Клара и не могла требовать от высокородного дворянина.

– Я заставила Бирбомоно купить под чужим именем этот дом и с тех пор здесь живу. Но часто я уезжала отсюда, иногда даже на целые месяцы и годы, под надзором чернокожего невольника по имени Аристид, которого я купила ребенком. Скрываясь то под одними одеждами, то под другими, я общалась с буканьерами, исходила остров вдоль и поперек, даже ездила в Мексику, где мой отец был вице-королем. Я сделала еще больше: я пересекла море и объехала Францию и Испанию, отыскивая своего ребенка, осматривая самые жалкие деревушки, входя в самые бедные хижины… и все напрасно, все!

Она заплакала. Брат глядел на нее с сочувствием. Горе этой несчастной матери казалось ему так же велико, как и горе античной Ниобеи[37]. Клара лихорадочным движением отерла слезы и продолжала:

– Два раза мне казалось, что я напала на след, и надежда заставляла мое сердце биться сильнее. Первый раз в Мадриде я нечаянно узнала, что мой отец усыновил какого-то ребенка и воспитывает его так старательно и нежно, как будто связан с ним кровными узами. Ребенка этого я видела, ему было тогда около шести лет, он был красив. Его черты показались мне имеющими сходство с одним человеком. Я сумела приблизиться к этому прелестному ребенку и разговорилась с ним. Его звали Гусман де Тудела, но это имя могло быть ненастоящим. Я навела справки… увы, я ошиблась, это имя было его собственным! Обманутая надежда чуть не свела меня с ума.

– Бедная сестра! – прошептал маркиз, подавляя вздох. – Что же ты сделала тогда?

– Я уехала, оставила Испанию, как проклятую землю. Однако, признаться ли тебе, брат, воспоминание об этом ребенке никогда не выходит у меня из головы. Я до сих пор слышу звуки его голоса, нежного и звонкого, заставляющего дрожать мое сердце. После стольких лет разлуки черты его так свежи в моей памяти, что, если бы случай свел нас, я узнала бы его, я в этом уверена. Не странно ли это?

– Действительно очень странно, милая Клара. Но, пожалуйста, продолжай. Этот ребенок теперь превратился во взрослого мужчину, и я также его знаю, он сейчас в Америке, и, может быть, всемогущий Господь сведет вас вместе.

– Ты как-то странно говоришь это, Санчо.

– Не приписывай моим словам больше важности, чем они имеют в действительности. Продолжай, я слушаю тебя.

– Во второй раз здесь, на Эспаньоле, около двух лет тому назад, случай привел меня в городок Сан-Хуан. Я вошла в церковь, а по окончании молитвы, выходя, уже возле кропильницы, я лицом к лицу столкнулась с очаровательной молодой девушкой, которая протягивала мне пальцы, орошенные святой водой. Не знаю почему, но при виде этой незнакомой юной девушки я вздрогнула, сердце сильнее забилось в моей груди. Она поклонилась мне с кроткой улыбкой и ушла. Я стояла не двигаясь, в странном волнении. Наконец я решилась следовать за девушкой издали. Когда она вошла в дом, стоящий недалеко от церкви, я осведомилась, как ее зовут. Ее имя было донья Хуана д’Авила. Это питомица дона Фернандо д’Авилы. Я устроила так, чтобы опять встретиться с ней и поговорить. Мало-помалу я успела с ней сойтись и даже бывала в доме, где она жила почти одна со старой дуэньей по имени Чиала. Ее опекун, дон Фернандо д’Авила, служил на Тортуге губернатором. Донья Хуана не знала своих родных, она не помнила ни мать, ни отца, ей дали фамилию ее опекуна, и она носила это имя, ни о чем не задумываясь. Она знала только, но очень неопределенно, что ее поручил ребенком дону Фернандо какой-то знатный человек, принадлежавший к одной из могущественнейших фамилий Кастилии. Человек этот, имя которого составляло тайну и никогда при ней не произносилось, не терял ее из виду и установил за нею надзор, хоть и тайный, но неусыпный. Он протежировал дону Фернандо, который был обязан ему всем и быстро шел в гору. Храбрый идальго был предан душой и телом своему покровителю. К своей питомице он испытывал искреннюю привязанность и относился к ней как к дочери. Эти подробности в высшей степени растревожили мое любопытство. Не в состоянии выдержать дольше, я несколько дней тому назад отправила Бирбомоно в Сан-Хуан, в надежде, что он узнает что-нибудь положительное, что-то, что оправдало бы неопределенную надежду, которая сжигает мне сердце.

– И что же? – с любопытством спросил дон Санчо.

– Донья Хуана, – с грустью ответила донья Клара, – уехала из города к своему опекуну на Черепаший остров. Но, – прибавила женщина с лихорадочной энергией, – я поеду на Тортугу, расспрошу дона Фернандо и…

– Извини, сестра, – перебил дон Санчо, – тебе больше нечего рассказать мне?

– Нечего, брат, ты знаешь теперь так же хорошо, как и я, какова была моя жизнь после нашей разлуки.

– Благодарю тебя, сестра, за твое доверие… Теперь моя очередь говорить, а потом, когда ты выслушаешь меня, мы вместе подумаем, что нам следует предпринять. Слушай же меня внимательно, потому что, клянусь, мой рассказ тебя заинтересует.

Донья Клара вздрогнула при этих словах и, устремив свои большие глаза, полные слез, на маркиза, сказала глухим голосом:

– Говори, брат, я слушаю.

Глава XVII Задушевный разговор

Брат и сестра перешли из столовой в комнату, чтобы дать возможность негру убрать со стола. Комната эта служила донье Кларе спальней, и меблирована она была так же просто, как и весь дом. Но в то же время тонкое благоухание, витавшее здесь, указывало даже людям малочувствительным, что комната эта – любимое убежище светской женщины.

Донья Клара придвинула брату стул, села напротив него и, нежно положив свою руку на его руку, сказала:

– Теперь говори, я слушаю.

Маркиз устремил проницательный взгляд на сестру и, видя ее столь печальной и бледной, подавил вздох.

– Ты нашел меня сильно изменившейся, не правда ли, брат? – спросила она с меланхолической улыбкой. – Это оттого, что я очень страдала с тех пор, как мы не виделись, но не об этом теперь речь, – прибавила она. – Говори, умоляю тебя!

– Бог тому свидетель, сестра, – сказал дон Санчо, – мне бы очень хотелось приложить бальзам к твоим ранам, пролить хоть мимолетную надежду в твою душу… Но боюсь, что мои открытия, очень неполные, но очень мрачные, могут только увеличить, если это вообще возможно, твою скорбь.

– Да будет в том воля Божия, как и во всем другом, брат мой, – ответила донья Клара с покорностью. – Я знаю, как ты любишь меня, и если ты принес мне горестные известия, пусть будет так, ведь я искренне убеждена, что твоя воля этому противится. Теперь говори без опасения. Что бы это ни было – я тебя заранее прощаю.

– Я ожидал от тебя этих слов, сестра, и, признаюсь, мне было это необходимо, чтобы осмелиться все тебе рассказать. Выслушай же меня, потому что дело гораздо таинственнее, нежели ты подозреваешь… Ты так же хорошо, как и я, и даже лучше меня знаешь нашего отца – воля его неумолима, безжалостна, гордость непомерна. Я не сообщу тебе ничего нового, если скажу, что после смерти твоего мужа он ни разу не произнес твоего имени. Узнав о твоем внезапном исчезновении, он не выказал ни удивления, ни беспокойства, не сделал ни одного шага, хотя бы формального, для того, чтобы узнать, куда ты девалась. Когда же о тебе расспрашивали, он так решительно отвечал, что ты умерла, что, признаюсь тебе, сестра, я был сам обманут этой ложью и оплакивал тебя, как будто тебя действительно уже не было на свете.

– Мой добрый Санчо, как же ты узнал, что я жива?

– Только несколько часов тому назад я узнал это от Бирбомоно.

– Как! И все это время, столько лет, ты думал?..

– Да, сестра. Но кто же мог вывести меня из заблуждения? Ты помнишь, что, отдав твоему мужу последний долг, внезапно вызванный в Мексику отцом, я уехал и вернулся только двадцать четыре часа тому назад. Я ездил в Испанию, где жил несколько лет, потом посетил некоторые иностранные дворы. Так что все соединилось, и покров тайны, которым, без сомнения, отец намеренно закрыл мне глаза, только сгустился. Однако я должен сказать тебе, что невольно, когда воспоминания о тебе посещали меня, я не мог утешиться в этой потере, я чувствовал, что сомнение пробуждается в моем сердце, и хотя ничто не подкрепляло моих сомнений, я надеялся, что когда-нибудь свет прольется на эту катастрофу: или я узнаю, каким образом ты умерла, или ты вдруг явишься моим глазам. Странное дело: годы не только не ослабили эту мысль, а, напротив, сделали ее сильнее и живее. Ничто не рассеивало мрак, среди которого я находился, но я был почти уверен, что ты жива, и убедил себя, зная бессердечие нашего отца, что слух о твоей смерти был нарочно им распространен, чтобы окончательно замкнуть уста тем из наших родных, которые вздумали бы заступиться за тебя перед ним. Как видишь, я не ошибался!

– Правда, брат. Но если бы случай не привел тебя сюда?

– Извини, – перебил он с живостью, – случай ничего не значит в этом деле, сестра. Сомнение, о котором я тебе говорил и которое мало-помалу перешло в уверенность, заставляло меня желать вернуться на острова. Я не без основания говорил себе, что если ты действительно жива, то я найду тебя только здесь. Я уже хотел принять необходимые меры для того, чтобы вернуться в Америку. И именно тогда отец объявил мне, что его величество удостоил меня чести стать губернатором Эспаньолы.

– А отец остался в Испании?

– Нет, сестра, он выпросил себе интендантство в Панаме. Но по какой-то причине теперь передумал и находится пока в Маракайбо.

– Так близко от меня! – прошептала она с ужасом, но взяла себя в руки и добавила: – Что мне до того! Сейчас мне нечего его опасаться.

– Теперь, когда я разъяснил первую причину моего возвращения на острова, я должен вернуться назад, к тому времени, когда я провожал отца в Испанию, то есть через два года после смерти твоего мужа и твоего исчезновения. Здесь я прошу тебя, сестра, слушать меня со всем вниманием: рассказ мой становится до того таинственным, что я сомневаюсь, сумею ли сам когда-нибудь отличить истину от лжи, сумею ли разрушить мрачный заговор, составленный герцогом с тем гибельным искусством, которое могла ему внушить только ненависть. Через несколько месяцев после нашего приезда в Мадрид отец, с которым я очень мало общался, хотя жил в нашем фамильном дворце на улице Аточа, однажды вечером после ужина объявил мне, что уезжает и что его поездка продлится, может быть, несколько месяцев. Отец не стал сообщать мне, куда и зачем он едет, а я не смел расспросить его и лишь почтительно поклонился. Он простился со мной и через час сел в карету. Признаюсь тебе, сестра, что в первую минуту я не думал о причинах, заставивших отца предпринять это путешествие, мне до этого было мало дела. Я был молод, любил удовольствия, вращался в легкомысленном обществе. Отсутствие отца если и не доставляло мне удовольствие, то, по крайней мере, оставляло меня равнодушным. Только через несколько дней на обеде у герцога Медина дель-Кампо я случайно узнал, что отец уехал во Францию.

– Во Францию?! – вскричала, вздрогнув, донья Клара.

– Да, мне сказал об этом сам герцог Медина, интересуясь, что за дела могли отозвать моего отца в Париж. Я ответил, что не только ничего не знаю об этих делах, но что мне даже не было известно, что отец пересек Пиренеи. Тогда герцог понял, что допустил оплошность, он закусил губу и переменил тему разговора… Путешествие отца длилось семь месяцев. Однажды утром, проснувшись, я узнал от моего камердинера, что ночью он вернулся. Я пошел поздороваться с ним. Отец был еще мрачнее и холоднее, чем я привык его видеть. Он немного поговорил со мной о посторонних вещах, но о своем путешествии не сказал ни слова.

Я подыграл его сдержанности. Только за завтраком он сообщил мне, что один из наших дальних родственников, граф де Тудела, о котором я до тех пор ничего не слышал, умер, и отец решил взять на свое попечение его единственного сына, оставшегося сиротой, и воспитать его, как своего родного сына. По приказанию отца слуга привел очаровательного шестилетнего мальчика, к которому, признаюсь, я тотчас же почувствовал какую-то безотчетную симпатию. Этого ребенка знала и ты.

– Гусман де Тудела? – вскричала она с живостью.

– Он самый… Но мальчик оставался в нашем дворце только несколько дней. Отец, неизвестно по какой причине, поспешил отдать его в Иеронимитский монастырь, где, как тебе хорошо известно, воспитываются дворяне. Мой отец, хотя и был очень строг к этому бедному ребенку, однако внимательно наблюдал за ним и, по-видимому, радовался его успехам. Я часто ездил навещать Гусмана в монастыре. Мы много разговаривали с ним, иногда я брал его гулять в город. Бедный ребенок очень этому радовался. Таким образом прошло несколько лет, потом отец забрал его из монастыря и отдал в морской корпус. Словом, теперь, несмотря на свою молодость, Гусман – офицер испанского флота. Спустя еще некоторое время отец опять ездил во Францию. Его отсутствие продолжалось также несколько месяцев, и, вернувшись, он привез еще одного ребенка. На этот раз это была очаровательная девочка.

– Хуана, не так ли? – вскричала донья Клара.

– Откуда тебе известно ее имя, сестра? – с удивлением спросил дон Санчо.

– Не важно, откуда бы я его ни знала…

– Однако…

– Разве ты не помнишь, ведь я только что рассказывала тебе, как познакомилась с ней в Сан-Хуане?

– Правда, – ответил он, ударив себя по лбу, – не знаю, как это я забыл.

– Продолжай, умоляю тебя.

– Итак, это была Хуана, как ты верно сказала, сестра. Но Хуана прибыла не одна, ее сопровождал офицер, которого мой отец называл ее опекуном. Это был дон Фернандо д’Авила. Оба остановились во дворце. Я знавал прежде дона Фернандо, честного и храброго воина, которому оказал некоторые услуги. Насколько мне было известно, у отца не было никакой причины протежировать ему. Однако герцог, по-видимому, очень полюбил этого человека и имел намерение серьезно помогать его продвижению по служебной лестнице. Это заинтриговало меня, так как мне был прекрасно известен себялюбивый и надменный характер нашего отца. Иногда я спрашивал себя, по какой причине он принимает такое горячее участие в этом человеке. Действительно, дон Фернандо д’Авила, который после десятилетней войны во Фландрии с чрезвычайным трудом достиг чина альфереса, благодаря горячей рекомендации отца в один год сделался капитаном и получил приказ ехать на острова командиром роты, которую на свои деньги набрал и экипировал отец. Девочка, несмотря на свой юный возраст, должна была ехать с ним. Не знаю, какое тревожное любопытство заставило меня в день отъезда дона Фернандо проводить его, без ведома моего отца, несколько миль по дороге в Севилью, откуда он должен был отправиться в Кадис. Не стану пересказывать тебе, сестра, разговор, который состоялся у меня с капитаном. Повторю тебе только то, что я узнал. Отец ездил во Фландрию, где находился дон Фернандо, предложил ему взять попечение над ребенком, уверив его, что не только даст ему деньги, необходимые для воспитания девочки, но что поможет ему сделать карьеру. Дон Фернандо был беден, не имел никаких могущественных покровителей, способных вывести его из бедственного положения, в котором он прозябал. Не осведомляясь о причинах, заставлявших человека с именем и званием делать ему такие необыкновенные предложения, он поспешил принять их, уж больно хотелось ему во что бы то ни стало выйти из ужасной нищеты. Он обещал нашему отцу слепо повиноваться и немедленно последовал за ним в Париж. Там герцог отдал ему ребенка, после чего они все втроем поехали в Мадрид. Таким образом, милая сестра, по приказанию отца были взяты на воспитание двое детей. Мы с тобой прекрасно знаем герцога Пеньяфлора и не станем оскорблять его предположением, будто любовь к человечеству и филантропия побудили его воспитать сирот. Какая же причина заставила его действовать подобным образом? И кто эти дети? Вот что нам надо узнать.

– А ты что думаешь об этом, брат?

– Мое мнение, сестра, что причина – мщение.

– Мщение? Кому?

– Послушай, моя бедная сестра, – продолжал дон Санчо с печальной улыбкой, – ты умерла или, по крайней мере, слывешь умершей, не правда ли?

– Правда, брат. И что?

– Дай же мне закончить. Кто знает, быть может, герцог прекрасно знает, что ты еще жива, и распустил слухи о твоей смерти нарочно, для того чтобы упрочить мщение, в котором он поклялся не только тебе, но и человеку, который лишил его старшего сына и похитил у него дочь? Откуда ты знаешь, что отец не следил постоянно за каждым твоим шагом? Вероятно, он решил вселить в тебя еще большие сомнения, чтобы таким образом одним махом поразить двух своих смертельных врагов.

– О! То, что ты предполагаешь, ужасно, брат! – вскричала Клара, с ужасом всплеснув руками.

– Сестра, я ничего не предполагаю, – ответил он сухо, – я только делаю выводы. Для меня очевидно, что герцог шаг за шагом следует плану, обдуманному им уже давно. И вот тому доказательство: месяц назад, заметь это хорошенько, пожалуйста, герцог Пеньяфлор и дон Гусман де Тудела находились в Веракрусе. Я тебе уже сказал, что дон Гусман – морской офицер. По приказанию нашего отца, который рассказал ему твою ужасную историю, сестра, хотя и переиначив ее, этот молодой человек, обезумев от горести и стыда, не колеблясь бросил почетную карьеру, открывавшуюся ему, и отправился матросом на флибустьерском судне, решившись умереть или отомстить за свою мать, так низко обесчещенную, по словам нашего отца, одним из флибустьеров.

– Но это ужасно, брат!

– Не правда ли? Однако это еще не все. Молодой человек, одаренный прекраснейшими качествами и благороднейшими манерами, клятвенно обещал отцу преследовать своей ненавистью предводителей флибустьеров и предать их в руки нашего правительства… То есть он стал шпионом. Понимаешь ли ты меня теперь, сестра? Должен ли я еще что-то добавить?

– О! Нет, брат, ни слова больше, ради бога! – вскричала она с ужасом.

– К счастью, – продолжал он, – мне удалось обменяться несколькими словами с Гусманом. И я должен снова его увидеть. Вдруг мне удастся, особенно если ты согласишься мне помочь, уберечь его от пропасти, в которую он готов упасть.

– Не сомневайся в моей готовности помочь тебе, брат! Ах, боже мой! Что же делать?

– Еще не знаю. Прежде всего мне надо встретиться с ним.

– Это правда, боже мой, это правда! Какое имя принял он среди флибустьеров?

Она в отчаянии опустила голову и молчала несколько минут. Дон Санчо печально смотрел на нее, не смея прервать ход ее мыслей и возобновить разговор.

– Послушай, брат, – сказала донья Клара, вдруг подняв голову и упрямо сдвинув брови, – я слишком долго трусливо пряталась в этой долине, – глаза ее сверкнули, – час решительных действий наконец пробил, неумолимая борьба между нашим отцом и мной, борьба, которую я считала конченной, начинается вновь. Хорошо, я принимаю ее. Господь да поможет мне. Он покровительствует матерям, спасающим своих детей.

– Что ты собираешься делать, Клара?

– Оставить этот дом и отправиться в Пор-Марго или в Пор-де-Пе к флибустьерам. Они будут ко мне не так жестоки, как мои соотечественники.

– Остерегайся, сестра.

– А чему я подвергаюсь? Смерти? Она будет мне только приятна, брат, если я смогу отыскать своего сына и спасти его честь.

– Но каким именно образом ты собираешься действовать, моя бедная Клара?

– Еще не знаю, Санчо, но Господь вдохновит меня, у меня все получится, я убеждена в этом.

– Поступай, как считаешь нужным… У меня нет ни права, ни желания удерживать тебя. Но что, если Гусман – не сын тебе?

– Ах! – воскликнула она с мукой.

– Что, если вместо сына у тебя дочь и эта дочь – Хуана? Тем-то и ужасна, моя бедная сестра, твоя история, что ты, мать, даже не знаешь, какому ребенку дала жизнь, не знаешь, не умер ли этот ребенок при рождении.

– Боже мой! Боже мой! – прошептала она, с отчаянием ломая руки.

– К несчастью, наш отец, подстегиваемый ненавистью, не допустил ни малейшей ошибки, он все рассчитал, все предвидел. Помнишь, когда у тебя начались схватки, тебе дали сильное снотворное, так что все произошло во время сна и, когда ты открыла глаза, твой ребенок уже исчез.

– Это правда, Санчо, это правда! – вскричала донья Клара, залившись слезами. – Я не видела своего ребенка! У меня его похитили прежде, чем я его поцеловала. Эту первую ласку, столь сладостную для сердца матери, я не могла подарить своему ребенку! О, не ужасно ли это, брат?

– Успокойся, Клара, ради бога, твое отчаяние пугает меня.

– О! Ты внезапно оживил все мои горести, эта ужасная рана снова кровоточит в моем сердце! Мать не утешится никогда.

– Клара, сестра моя, умоляю тебя, ты знаешь, как я тебя люблю. Я буду помогать тебе всеми силами. Клянусь, мы отыщем твоего ребенка.

Внезапно, осененная догадкой, она приподнялась со стула с пылающим лицом, с сухими глазами.

– Брат… – сказала она. – А если оба они – мои дети?

– Что ты говоришь, Клара?!

– Я говорю, брат, что, как ни глубок мрак, окружающий нас, как ни искусна ненависть моего отца, свет прольется на эту страшную тайну. Поверь мне, недаром после стольких лет Господь позволяет моему отцу и мне встретиться лицом к лицу. Вот час великой борьбы! Мы увидим, ангел или демон останется победителем в страшной партии, которая будет разыгрываться между нами.

Глава XVIII Донья Клара

Сраженная волнением, донья Клара без сил упала на стул. Ее искаженное горестью лицо побелело, глаза были закрыты, а все тело свело судорогой. На какое-то мгновение маркизу показалось, что она умерла.

Испуганный, дон Санчо стоял подле сестры, единственного родного существа, которое он любил, и слезы медленно текли по его лицу.

– Бедная сестра! – шептал он с нежным состраданием. – Вся твоя жизнь – бесконечное мучение! Как же мне вселить надежду в твое разбитое сердце! Боже мой, разве при таких обстоятельствах должен был я увидеть тебя после стольких лет разлуки?

Он вздохнул, опустил голову на грудь и начал в волнении ходить взад и вперед по комнате. С четверть часа тишина нарушалась только сдержанными рыданиями доньи Клары. Вдруг она выпрямилась, взяла брата за руку и сказала задыхающимся голосом:

– Санчо, могу ли я рассчитывать на тебя?

– Неужели ты сомневаешься в этом, сестра?

– Прости. Несчастному человеку так трудно верить во что-то хорошее.

– Я не упрекаю тебя, сестра. Говори.

– Ты сказал мне, что любишь этого дона Гусмана де Тудела.

– Как брата.

– Он хорош собой, не правда ли?

– Хорош и храбр, сестра.

– А-а! – воскликнула она с радостью.

– Да, он настоящий дворянин, это написано на его мужественном лице.

– Ты мне сказал, что надеешься увидеть его?

– Надеюсь. Но не знаю, когда и каким образом устроится это свидание.

– Разве вы не условились?

– Герцог ревниво наблюдал за нами, так что я смог обменяться с Гусманом лишь несколькими неопределенными фразами, но мне кажется, он понял меня.

– Понимаешь ли ты, что поручение, данное ему, ужасно, роль, которую он вынужден играть, гнусна!

– Понимаю, но он так не думает, напротив, он убежден, что выполняет свой долг.

– Но все-таки как тебе кажется, существует ли между нами родство?

– Что сказать тебе, сестра? Все это покрыто непроницаемой тайной. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что фамилия Тудела находится в близком родстве с нами, но, поскольку они никогда не жили при дворе, а всегда в своем имении, среди своих вассалов, мы с ними почти не общались. Я не помню, чтобы встречал у отца хоть одного человека, носящего эту фамилию. Стало быть, я не могу утверждать, родня ли нам дон Гусман. К тому же наш отец никогда не выказывал мне ни малейшего доверия, и, зная о той глубокой приязни, которую я всегда испытывал к тебе, он старательно скрывал от меня все свои мысли.

– Повсюду мрак! О, как несправедливо Небо! – вскричала донья Клара с отчаянием. – Почему оно позволяет добродетели изнемогать под гнетом ненависти?

– Пути Господни неисповедимы для взглядов людских, сестра. Может быть, когда ты обвиняешь Его в немилосердии, Он готовит громкое оправдание и страшное мщение.

Донья Клара подняла свое бледное лицо, и мрачная улыбка мелькнула на ее губах.

– Нет, – возразила она, – я не могу дольше ждать! Час настал, повторяю тебе, даже если бы мне пришлось изнемочь в борьбе, я буду действовать.

– Что же ты намерена делать?

– Разорвать раз и навсегда пелену перед моими глазами.

– Тебе это не удастся.

– Пусть будет то, что угодно Богу. Я решилась. Кроме того, ты торжественно поклялся помогать мне во всем.

– Во всем, что будет зависеть от меня, сестра. Ты можешь рассчитывать на это.

– Благодарю тебя, Санчо… Скажи, Гусман, вступив в ряды Береговых братьев, изменил имя?

– Конечно, ведь если бы узнали, что он испанец, его сочли бы шпионом.

– Ты знаешь, как его теперь зовут?

– Знаю, сестра.

– Как?

– Марсиаль.

– Хорошо, этого мне достаточно. Не беспокойся, Санчо, я скоро узнаю, действительно ли этот молодой человек – мой сын.

– Извини, что спрашиваю, сестра, но каким образом собираешься ты удостовериться в этом?

Донья Клара улыбнулась.

– Сердце мне подскажет. Мать никогда не обманется.

– Но для этого тебе надо его увидеть.

– Я его увижу, и очень скоро.

– Не понимаю, сестра. Итак, ты хочешь…

– Да, – перебила она взволнованно, – я тоже хочу пристать к Береговым братьям, жить их жизнью, наблюдать за их поступками и, главное, видеть этого молодого человека, этого Марсиаля, но так, чтобы он не знал, кто я. Я заставлю его полюбить меня. Ведь если, в чем я тайно убеждена, он мой сын, он невольно будет тянуться ко мне, и тогда…

– Но это же безумие, сестра! – вскричал маркиз в ужасе. – Ты ведь не серьезно это говоришь?

– Почему же, позволь тебя спросить, брат?

– Как же ты будешь жить с этими разбойниками, не имеющими ни веры, ни закона?

– У этих разбойников, не имеющих ни веры, ни закона, больше чести, чем у тех, кто их презирает и преследует, как хищных зверей. Мне кажется, ты должен это знать лучше всех.

– Правда, сестра, лично я никогда не мог на них пожаловаться. Напротив, они всегда вели себя со мной как люди благородные, и поверь, я сохраняю к ним глубокую признательность.

– Если так, почему же ты предполагаешь, что они будут вести себя иначе с женщиной?

– Я не то хотел сказать, ты не поняла меня.

– Объяснись же, – ответила она с легкой досадой.

– Разве ты забыла, что среди этих людей есть один человек, который запретил тебе появляться перед ним?

– Если только я не возвращу ему его сына.

– Но как?!

– Я возвращу ему сына. Поверь, мое сердце не обманывает меня.

Маркиз покачал головой и ничего не ответил. На несколько минут в комнате воцарилось молчание. Наконец донья Клара заговорила:

– Я приняла решение, и никакая сила не заставит меня изменить его! Кроме того, – прибавила она печально, – не беспокойся, Санчо, он меня не узнает. Посмотри на меня и скажи, похожа ли эта несчастная, согбенная под тяжестью незаслуженного горя женщина на ту, которую ты знал двадцать лет назад? Нет, нет! Монбар, или граф де Бармон, называй его как хочешь, не узнает меня. Ах! Да он просто пройдет мимо, и взгляд его не остановится на несчастной, черты которой, обезображенные горем, ничего не подскажут его сердцу.

– Я не имею ни права, ни желания удерживать тебя от этого мужественного шага, сестра, хотя не предвижу ничего хорошего. Мое искреннее сочувствие и поддержка будут сопутствовать тебе во всем. Действуй, как считаешь нужным, и да поможет тебе Господь!

– Он будет со мной, брат, я надеюсь на это.

– Во всяком случае, – задумчиво продолжал дон Санчо, – помни, что я – губернатор Эспаньолы и благодаря этому званию всегда смогу помочь тебе, если понадобится. Хоть эти негодяи наши смертельные враги, они, однако, часто вынуждены считаться с нами.

– Я знаю, как ты меня любишь, Санчо, и этого достаточно. Я уверена, что в любом случае могу на тебя положиться.

– О чем бы ты ни попросила меня, сестра, я сделаю это и днем и ночью и по первому твоему зову явлюсь к тебе.

– Спасибо, – просто ответила Клара, протянув ему руку.

Маркиз взял ее руку и грустно прошептал:

– Бедная сестра!

– Санчо, – продолжала она, – у меня есть тайное предчувствие, что мои горести подходят к концу и что скоро, – прибавила она с внезапной радостью, – я отыщу своего сына и прижму его к сердцу!

Маркиз поклонился сестре, подавив вздох.

– Теперь, – проговорил он, – я вынужден оставить тебя, ведь я уехал, никого не предупредив. Столь продолжительное отсутствие может показаться странным, мне пора появиться в Санто-Доминго и унять беспокойство, возбужденное этим непонятным для всех поступком. Я ведь еще только-только назначен губернатором и должен подумать о том, как достойным образом исполнять возложенные на меня обязанности. Надеюсь, мы скоро увидимся, я еще многое должен тебе рассказать после такой продолжительной разлуки.

– Не знаю, когда мы свидимся, брат… Как ни велико мое желание поговорить с тобой, я не могу назначить тебе время нового свидания.

– Стало быть, ты намерена привести в исполнение свой план как можно скорее?

– Сегодня же вечером я отправлюсь в Пор-де-Пе.

– Так скоро, сестра?

– Я и так слишком медлила, не отговаривай меня, пожалуйста, это бесполезно.

– Раз так, я молчу, мне остается только пожелать тебе успеха, но – увы! – мне так трудно надеяться на счастливый исход.

– Я не разделяю твоего настроения. Прощай, брат.

– Прощай, сестра, – ответил он.

Они обнялись и долго оставались в объятиях друг друга. Наконец донья Клара сказала:

– Мы должны быть мужественны.

Они вышли из дома. Негр Аристид, держа лошадь маркиза под уздцы, прогуливал ее во дворе. Дон Санчо подал ему знак, в последний раз обнял сестру и вскочил в седло.

– Прощай, – сказал он прерывающимся голосом.

– До свидания! – ответила она.

Маркиз ударил шпорами, и лошадь галопом помчался прочь. Донья Клара неподвижно стояла на пороге дома и следила за всадником, пока могла его видеть. Потом она перекрестилась, вздохнула и вернулась в дом, прошептав:

– Он всегда меня любил, добрый брат!

Бирбомоно стоял в прихожей.

– Друг мой, я уезжаю, – обратилась к нему донья Клара.

Бирбомоно молча поклонился.

– Я хочу уехать сегодня же, через час, если это возможно.

– Через час все будет готово, – сказал он почтительно.

Она колебалась, потом, собравшись с духом, продолжала:

– Видите ли, мой друг, я не знаю, когда сюда вернусь, мое путешествие может продлиться дольше, чем я желала бы. Мне нужно взять с собой довольно значительную поклажу.

– Пока вы беседовали с вашим братом, я все приготовил, – ответил Бирбомоно, – вы можете ехать, сеньора, когда пожелаете.

– Все приготовил?! – воскликнула она с удивлением. – Но как же вы узнали о моем намерении, когда еще час назад я сама о нем не знала?

– Стены здесь – простые перегородки, сеньора. И невольно, вовсе не желая подслушивать, я слышал почти все, о чем вы говорили с его превосходительством.

Донья Клара улыбнулась:

– Я на вас не сержусь, Бирбомоно, потому что у меня нет от вас тайн, да я и сама хотела вам все рассказать.

– Теперь в этом нет необходимости.

– На время моего отсутствия вы останетесь здесь. Как знать, может быть, мне посчастливится вернуться в этот дом, где я пролила столько горьких слез и который сделался мне так дорог.

– Извините, – сказал Бирбомоно, внезапно побледнев, – я не совсем хорошо понял ваше последнее приказание, которое вы изволили мне дать. Вы, кажется, изъявили желание, чтобы я остался здесь?

– Да, друг мой.

– Простите, сеньора, но это невозможно!

– Почему невозможно?

– Вот уже двадцать лет, как я с вами, сеньора, и ни за что не соглашусь расстаться, когда вы решаетесь на опасное предприятие, во время которого вам больше прежнего понадобится преданный слуга.

– Но, друг мой, вы не подумали о том, что я буду жить среди врагов и что, взяв вас с собой, я подвергну вас страшной опасности.

– Извините, сеньора, я подумал об этом, но имею честь заметить вам, что там, где будем мы, находятся и другие испанцы, которые живут, не будучи тревожимы никем, с тем простым условием, что покоряются флибустьерским законам и не вмешиваются в их дела. Я буду поступать, как другие, вот и все.

– Я не знала этого. Однако я предпочла бы, чтобы вы согласились остаться здесь.

– Я уже имел честь сказать вам, сеньора, что это невозможно. Если вы мне прикажете не следовать за вами, я повинуюсь, но уеду один в Пор-де-Пе.

– Настаивать дольше значило бы не признавать вашей преданности, друг мой, но кто же будет сторожить дом во время нашего отсутствия?

– Негр Аристид, сеньора. Он смышлен, предан и честен, я дал ему все необходимые указания, вы можете полностью положиться на него.

– Если так, я сдаюсь, сделаем, как вы хотите.

– Благодарю вас за вашу милость, сеньора, – ответил старый добрый слуга, – вы очень огорчили бы меня, если бы потребовали, чтобы я расстался с вами в обстоятельствах, от которых зависит, может быть, счастье всей вашей жизни.

– Наверное, действительно так лучше, – ответила донья Клара с задумчиво. – Когда лошади будут оседланы, а мулы навьючены, предупредите меня.

Она дружески кивнула слуге и вошла в спальню, заперев за собой дверь. Перед долгим и опасным путешествием она чувствовала потребность собраться с мыслями и еще раз хорошенько все взвесить.

Бирбомоно, обрадованный последними словами своей госпожи, довольный, пошел готовиться к отъезду.

Незадолго до заката госпожа и слуга выехали из дома, оставленного под присмотром Аристида, очень гордого оказанным ему доверием, и направились в Пор-де-Пе, стараясь сдерживать своих лошадей, так чтобы приехать в город ночью, не привлекая к себе внимания.

Глава XIX Взятие Черепашьего острова

Вернемся теперь к двум нашим персонажам, которых мы оставили в довольно критическом положении. Мы говорим о Филиппе и его бывшем работнике Питриане, которые спрятались в расселине грозных скал, носивших название Железные берега, и являвшихся для Черепашьего острова природными укреплениями.

Оба флибустьера спали без просыпу всю ночь, ничто не нарушало их покоя. Только на рассвете, когда первые лучи солнца упали на их лица, они проснулись. Вокруг все было тихо. Море, едва волнуемое утренним ветерком, шелестело у подножия скал. Серебристые глупыши и зимородки с громкими криками носились над водой, касаясь ее своими крыльями. Ни одного паруса не было видно на горизонте.

Авантюристы собрались и спустились к берегу. Здесь они были в сравнительной безопасности: это место не просматривалось с других частей острова. К тому же они увидели природный грот, образованный, без сомнения, благодаря постоянному действию морских волн. Он представлял собой надежное убежище не только от посторонних взоров, но и от уже нестерпимо палящих солнечных лучей.

– Ого! – заметил Филипп, удобно прислоняясь спиной к скале и набивая табаком трубку. – Наше положение кажется мне довольно сносным, как ты думаешь, Питриан?

– Думаю, оно могло быть и хуже, и лучше.

– Черт побери! Ты очень разборчив, мой милый. Но я с тобой не согласен и нахожу, что тут очень хорошо.

– Положим, но я думаю, что нам было бы гораздо лучше, если бы мы заранее побеспокоились о самом главном.

– О чем же?

– Разве вы не чувствуете голода? – ответил Питриан вопросом на вопрос.

– В самом деле! Я голоден как волк.

– Отлично! А где же провизия?

– Ты должен это знать лучше меня, Питриан, ведь это ты брал ее с собой.

– Она была в пироге, но пирога-то уплыла вместе с кавалером.

– Гм! Не весело, как же нам быть?

– Не знаю, а вы?

– Я тоже не знаю, раз спрашиваю тебя. Наше положение не слишком приятно, а перспектива остаться на два дня без еды и вовсе меня не привлекает.

– Не вижу другого выхода, кроме как съесть друг друга.

– Ты предлагаешь худшее. – Филипп улыбнулся. – У нас нет провизии, но мы ее отыщем.

– Отыщем! Я очень этого хочу, только поостережемся. Как бы нас не схватили.

– Как же это ты не подумал о еде? Ведь это твоя обязанность.

– Мне думается, что упреками мы дело не поправим. Не лучше ли предпринять что-нибудь.

– Это довольно трудно.

– Кто знает! Попробуем.

– Попробуем! Я сам этого хочу, но сомневаюсь в успехе.

Разговаривая таким образом, они вышли из грота. Берег был по-прежнему пустынен. Они пошли вдоль скал, чтобы вернуться на то место, откуда пришли сюда, а оттуда двинуться вглубь острова. Таким образом они двигались около десяти минут, внимательно рассматривая сплошную каменную стену, возвышавшуюся над ними. Вдруг Питриан остановился и вскрикнул от удивления.

– Что такое? – спросил Филипп, ускорив шаги, чтобы его догнать. – Что еще случилось?

– Взгляните! – ответил Питриан. – Ей-богу, это что-то странное.

Филипп подошел. В этом месте скалы, вероятно вследствие какого-нибудь вулканического потрясения, громоздились друг на друге в полном беспорядке. Одна скала немного выступала вперед. Питриан случайно, вместо того чтобы идти прямо, прошел сзади этой скалы, и тогда, к своему величайшему удивлению, обнаружил перед собой вход в пещеру, довольно высокую и широкую, так что человек обыкновенного роста мог войти туда, не наклоняясь. Пол этой пещеры был покрыт тонким слоем песка, на котором здесь и там виднелись не только чьи-то следы, но и довольно глубокая полоса, указывающая, что тут тащили лодку.

– Что это значит? – вскричал Филипп. – Уж не проход ли это вглубь острова?

– Надо проверить. Если же мы не найдем выхода, то вернемся назад.

– Это правда. Слава богу, времени у нас предостаточно.

– У нас недостаток только в провизии, – проворчал Питриан.

– Неблагодарный! – смеясь, заметил Филипп. – Может быть, эта пещера приведет нас в такое место, где мы найдем то, что ищем.

– Дай-то бог!

Тогда, больше не колеблясь, они вошли в пещеру. Будучи людьми осторожными и не зная, что может случиться, авантюристы на всякий случай достали ружья и взвели курки.

Пещера была довольно глубокая и имела несколько изгибов. Благодаря неприметным трещинам в своде свет проникал в нее, и флибустьеры могли, хоть и в полутьме, держаться верного направления. Скоро они дошли до большой залы почти круглой формы, в которую сверху, из отверстия около четырех футов шириной, проникало солнце. В этой пещере флибустьеры обнаружили не одну, а три лодки, из которых две, правда, были в довольно плохом состоянии, нуждались в большом ремонте, зато третья оказалась почти новой. Лодки эти были приставлены к стене и поддерживались подпорками. Возле них были разложены весла, багры, мачты, реи с парусами и рыболовные снасти.

– Сдается мне, – радостно сказал Филипп, потирая руки, – что мы избавлены от тяжелого труда. Лодки появились здесь не сами по себе, стало быть, существует проход – проход, который мы найдем, так что прокладывать тоннель нам не придется и наши товарищи проникнут на остров так же легко, как к себе домой.

– Нет худа без добра, – нравоучительно сказал Питриан.

– Как хорошо, что мы забыли взять провизию!

– Гм! Я этого не нахожу.

– Ты глуп, Питриан, и говоришь, не подумав. Если бы у нас была провизия, мы не стали бы ее искать, не так ли?

– Предположим, – ответил Питриан насмешливо.

– Ну, сделай же вывод, дуралей. Если бы мы не искали провизию – по той причине, что ее у нас не было, – мы не открыли бы этот проход, столь удобный для осуществления наших планов.

– И правда, какой же я дурак!

– И я о том же… Но не стоит мешкать, надо поскорее осмотреть подземелье и узнать, куда оно ведет.

Они отправились в путь и после нескольких поворотов дошли до конца пещеры. Как и предвидел Филипп, через скалы легко было пройти, пещера выходила во внутреннюю часть острова довольно широкой трещиной, прикрытой хворостом и камнями: по кладке легко было узнать руку человека. Вскоре флибустьеры очутились на большом дворе, закрытом со всех сторон живой изгородью. В глубине двора стояла жалкая бамбуковая хижина, покрытая пальмовыми листьями.

– Черт побери, – пробормотал Филипп, – это неприятно! Хозяин, кто бы он ни был, увидев нас, поднимет шум… сбегутся другие жители… Как быть?

– Оставайтесь здесь, а я пойду на разведку. Если не увижу ничего подозрительного, я дам знать.

– Ступай и будь осторожен.

Филипп спрятался в хворост, а Питриан решительно направился к дому. В некоторых случаях смелость – лучшая тактика, и поступок Питриана доказал это лишний раз. Он дошел до дома, отворил дверь, которая, по местному обычаю, была не заперта, и очутился в комнате, явно служившей и кухней, и спальней. В комнате никого не было. И мебель, и утварь – словом, все, что находилось в доме, было в таком запущенном состоянии, что по всему было видно: жилище это давно необитаемо.

Осмотрев все и не найдя ничего, что указывало бы на присутствие хозяина, флибустьер, которому успех придал смелости, захотел отворить дверь с другой стороны дома. Но сделать этого он не смог, несмотря на все свои усилия. Сопротивление, которого он не ожидал, заинтересовало его, и он стал отыскивать его причину. Наконец он заметил, что дверь забита гвоздями. Он подошел к окну – оно также было забито.

– Что бы это значило? – прошептал он.

В эту минуту он услышал шум шагов и с живостью обернулся, схватив ружье. Это был Филипп, который, устав ждать, решил идти к Питриану. Тот в двух словах рассказал, в чем дело. Филипп подумал и расхохотался.

– Решительно, Господь за нас, – сказал он весело, – теперь я все понимаю.

– Что вы понимаете? – с любопытством спросил Питриан.

– Вот в чем дело. Некоторое время назад нас уведомили, что на Тортуге свирепствует чума. Вероятно, все обитатели этого дома погибли, – я уверен, что мы найдем их трупы в каком-нибудь углу. Тогда, по испанскому обычаю, дом был наглухо забит, а на двери начертан красный крест. Итак, нам здесь нечего бояться, никто нам не помешает.

– Может, оно и так, – степенно заметил Питриан.

– Постараемся найти провизию, я умираю от голода.

Они обыскали всю комнату сверху донизу. Филипп угадал: под навесом, выходившим во двор, смежный с садом, находились два трупа, давно разложившиеся. Морщась от отвращения, флибустьеры поспешили вырыть глубокую яму и бросили в нее трупы, чтобы избавиться от распространяемого ими нестерпимого запаха. Потом они снова начали поиски провизии, которые завершились успехом. Добыча их состояла из иньяма, вяленой говядины, фруктов, бутылки рома. Сложив все в сумку, они вернулись в пещеру и быстро прошли через нее к берегу.

– Право, – весело сказал Филипп, с аппетитом поглощая еду, так кстати посланную им случаем, – надо признаться, что всемилостивое Небо помогает нам. Эта экспедиция, дававшая нам один шанс против девяноста девяти, вполне удалась. А ты как думаешь, Питриан?

– Я думаю, – ответил флибустьер с набитым ртом, – что, может быть, вы и правы, но рановато радоваться. Ведь вы знаете испанскую пословицу?

– Какую же? Их у испанцев много.

– «Идти за шерстью и вернуться остриженным»… Не будем же торопиться провозглашать победу, наш успех всецело зависит от де Граммона.

– Это правда. Если он попался, во что я не верю, мы погибли.

– Не думаю, чтобы он попался. Но его могли убить, а для нас это одно и то же. Наши товарищи, видя, что мы не возвращаемся, предположат, что мы попали в руки испанцев, и откажутся от экспедиции. Что же тогда здесь с нами будет?

– Иди к черту со своими несчастными предсказаниями, – сказал Филипп, – что ты раскаркался, как ворон? Все будет хорошо!

– Аминь! – от всего сердца сказал Питриан и так отхлебнул из бутылки, что содержимое ее уменьшилась на добрую треть.

Они продолжали завтракать, разговаривая таким образом, а по окончании завтрака принялись наблюдать за морем.

В одиннадцать часов утра они увидели несколько судов под парусами, идущих к Тортуге. Суда эти встретились со шхуной, которая выходила из канала в открытое море. Филипп предположил, и это действительно так и было, что суда везли новый испанский гарнизон, а шхуна – донью Хуану и дона Фернандо д’Авилу, ее опекуна. Несмотря на горесть, которую вызвал в нем этот отъезд, он, однако, чувствовал и тайную радость при мысли, что любимая им женщина находилась теперь вне опасности.

Прошло два дня. Ничто не смущало спокойствия, которым наслаждались оба флибустьера. Несколько раз отправлялись они в дом за провизией, потом опять возвращались на свой пост. Решительно все благоприятствовало им: погода стояла прекрасная, море, как говорят моряки, походило на разлитое масло. Ни малейшее дуновение воздуха не смущало поверхности, гладкой, как зеркало.

На третий день в безлунную и очень темную ночь они, затаившись, все так же сидели на своем посту. Около одиннадцати часов они заметили свет, на секунду блеснувший в темноте и почти тотчас угасший. Флибустьеры поняли, что это вспыхнул порох, зажженный их товарищами, спрашивавшими таким образом, можно ли пристать к берегу. Ответ не заставил себя ждать: четыре затравочных пороха, сожженных один за другим, предупредили Береговых братьев, что все спокойно и они могут причаливать.

Однако прошло около часа, и ничто не показывало флибустьерам, что сигналы их были замечены и поняты. И только в полночь они наконец увидели неподалеку от берега несколько черных теней, появившихся из темноты, и глухой, размеренный шум подсказал им о прибытии флибустьерской флотилии, полностью состоявшей из пирог. Через десять минут флибустьеры выпрыгнули на берег. Их было четыреста человек, все вооружены с ног до головы, все полны решимости победить или умереть. Главные предводители флибустьерства командовали ими: д’Ожерон, Монбар, де Граммон, Пьер Легран, Дрейф, Мигель Баск, Дрейк, Жан Давид. И многие почти столь же знаменитые или шедшие на смену этим героям.

– Ну, что нового? – спросил д’Ожерон племянника.

– Ничего, насколько мне известно, кроме того, что испанский гарнизон, кажется, удвоился.

– Да, – продолжал д’Ожерон, – несмотря на попытку сохранить наши планы в тайне, изменник, кажется, замешался среди нас и открыл все испанцам. Губернатор Санто-Доминго отправил двести человек подкрепления в гарнизон, они должны были высадиться вчера.

– Так оно и было, – заметил Филипп.

Если бы темнота не была так густа, краска, вдруг залившая лицо Марсиаля, тотчас подсказала бы д’Ожерону, кто именно выдал их тайну испанцам.

– Что мы будем делать? – спросил Монбар.

– Действовать, – ответил д’Ожерон, – но прежде выслушаем план Филиппа.

– Вы оказываете мне большую честь, дядюшка, – ответил молодой человек, – план этот прост. Вот он: сто самых ловких из нас под началом де Граммона и Питриана проберутся к площадке Скального форта, триста других под моим руководством нападут на испанцев сзади, так, чтобы поставить их между двух огней.

– Хорошо, но как мы переберемся через скалы с пушкой?

– Я нашел дорогу… Вы принимаете этот план?

– Подходит. Ничего не меняя, мы приведем его в исполнение.

Де Граммон подошел к Филиппу и дружески пожал ему руку.

– Благодарю, брат, – сказал он, – что вы уступили мне лучшую роль в этом представлении. Вы сделали мне одолжение, которого я не забуду.

– Я надеюсь на это, – сказал Филипп с иронией, ускользнувшей от капитана.

– За мной не постоит, – ответил тот.

– Прежде чем мы пустимся в путь, не забудьте, дети мои, что я дал клятву победить или умереть, – сказал д’Ожерон.

– Мы победим! – в один голос ответили четыреста авантюристов.

– Обе атаки должны пройти одновременно, на рассвете. Теперь достаточно разговоров – вперед!

Мы сказали, что ночь была темная и безлунная, ни одной звездочки не сияло в небе. Ветер переменился, как это часто бывает к полуночи, и дул с моря, так что оно теперь бушевало и волны с грохотом разбивались о Железные берега. Такая погода благоприятствовала флибустьерам: жители острова и гарнизон не слышали шума, который флибустьеры, несмотря на все предосторожности, производили, – рев моря заглушал все звуки.

Прежде всего д’Ожерон должен был разделить флибустьеров на два отряда. Пока же Береговые братья, предводительствуемые Филиппом и Питрианом, молчаливые и отважные, как люди, решившие победить или умереть, торопливым шагом направились к пещере. И они вошли в нее не колеблясь. По дороге Филипп рассказал дяде, как случайно обнаружил он пещеру и домик. Благодаря его открытию флибустьеры могли сразу же попасть вглубь острова. При выходе из пещеры оба отряда разделились. Самый многочисленный, под командой Монбара, д’Ожерона и Филиппа, засел в домике (двери и окна которого были отворены) и позади него. Домик этот находился совсем близко от места расположения испанцев. Флибустьеры оставались неподвижны и безмолвны, ожидая сигнала, чтобы начать действовать. Сигналом был выстрел из пушки второго отряда. Второму отряду предстояло, преодолев серьезные трудности, добраться до Скального форта. Но благодаря мужеству, ловкости, а особенно смелости флибустьеров путь этот был преодолен в несколько часов. И в ту самую минуту, когда солнце показалось на горизонте, два выстрела из пушки, заряженной картечью, раздались с площадки Скального форта. И тут же раздался страшный крик трехсот голосов. Это первый отряд, устремившись вперед, как поток, прорывающий плотину, начал атаку.

Гарнизон крепости, ошеломленный внезапным нападением, храбро бросился к оружию. Но, попав меж двух огней, испанцы после героической обороны, продолжавшейся несколько часов, вынуждены были сдаться. Город пылал в огне, две трети гарнизона было убито.

Флибустьеры снова завладели Тортугой. На этот раз они должны были сохранить ее за собой. Испанцы сдались. Д’Ожерон, не желая брать такое количество пленных – кроме гарнизона, на острове были еще мирные жители, – отправил испанцев на судах, взятых в гавани, на Кубу и там отпустил всех на свободу, даже не требуя выкупа. Правда, у них отняли все, что было, и несчастные буквально разорились.

Д’Ожерон назначил Жана Давида комендантом Тортуги, чьи грозные укрепления были восстановлены в прежнем виде. После этого, оставив в крепости гарнизон из трехсот отборных флибустьеров, губернатор с главными руководителями экспедиции вернулся в Пор-де-Пе.

Марсиаль, опасаясь, как бы не раскрыли его связь с испанцами, так храбро сражался возле Монбара, что знаменитый флибустьер счел нужным обратиться к нему с похвалой. Слова Монбара привели молодого человека в замешательство и наполнили его сердце стыдом: он считал себя недостойным такой чести. Но Береговые братья иначе истолковали краску, залившую лицо Марсиаля: они приписали ее скромности и горячо поздравляли молодого человека.

– Ну что? – спросил с лукавым видом Филипп кавалера де Граммона, вернувшись в Пор-де-Пе. – Вы должны быть довольны, капитан. Предприятие прошло превосходно. Можете похвастаться добычей?

Де Граммон искоса взглянул на Филиппа:

– Проклятый насмешник! Клянусь, я отплачу вам! Ведь вы знали, что она уехала с острова.

– Еще бы! – ответил Филипп и, смеясь, повернулся к кавалеру спиной.

Может быть, первый раз в жизни кавалер де Граммон не нашелся что ответить.

Как ни было взятие Тортуги значимо для Береговых братьев, оно явилось только началом другой экспедиции, гораздо более важной. Филипп д’Ожерон замышлял эту экспедицию, чтобы соединиться с любимой женщиной. И скоро мы вновь увидим его, но на этот раз не на маленьком островке, а среди богатых испанских владений в толпе своих друзей, которые, сами того не ведая, стали орудием в руках Филиппа. Они сражались за его любовь (о чем и не подозревали). Эту борьбу, принявшую поистине грандиозный размах, вернее было бы назвать эпопеей, озарившей величием и блеском товарищество страшных хищных птиц – флибустьеров.

Золотая Кастилия

Глава I Лодка

Двадцать пятого сентября 16… года, в час, когда солнце обильно проливало свои лучи на землю, томившуюся от зноя, легкая лодка с тремя пассажирами обогнула мыс Какиба-Коа, проплыла вдоль западной части Венесуэльского залива и ткнулась носом в песок возле самого устья безымянной реки, проложившей себе русло в низине, поросшей деревьями и кустарниками.

В течение нескольких минут люди шепотом совещались, тревожно присматриваясь к узким речным берегам. Один из троих, самый недоверчивый, а может быть, самый благоразумный, вынул из кармана подзорную трубу – инструмент очень редкий в то время, – направил ее на какую-то точку в чаще леса, а потом сказал:

– Мы можем покинуть лодку. На целую милю вокруг нет ни одного человеческого существа.

Тогда все трое спрыгнули на берег, крепко привязали лодку, нос которой уже прочно зарылся в песок, и сели под деревьями, чьи густые ветви были отличным убежищем от палящих лучей солнца.

Когда утлая лодчонка, еще только входя в Венесуэльский залив, проплыла на расстоянии ружейного выстрела от башни Гуэт, сонный испанский часовой проводил ее презрительным взглядом. Обманутый жалким видом лодки, он принял ее за пирогу, одну из тех, что индейцы используют для рыбной ловли, и больше ею не интересовался. Однако, рассмотри часовой ее повнимательнее, он непременно испугался бы и поднял тревогу, узнав в двоих из мнимых индейцев ужасных Береговых братьев, и не просто Береговых братьев, а их предводителей: Монбара Губителя и Дрейфа. И тем не менее это именно они так смело вошли в Венесуэльский залив. Их третьим товарищем был человек лет тридцати пяти, огромного роста и геркулесова сложения. У гиганта, как это часто случается с крупными людьми, лицо было открытое, с красным чувственным ртом, к тому же свежее и румяное, как у молодой девушки. Великолепные белокурые волосы ниспадали на его плечи. Словом, внешность силача носила печать очаровательного добродушия, а вовсе не глупости и располагала к себе с первого взгляда.

На голове мужчины красовалась фуражка с козырьком. Одежда его состояла из двух рубах, надетых одна на другую, панталон и камзола из грубого полотна. Его сильные, поросшие волосами икры были голы. Сандалии из свиной кожи предохраняли его ступни от камней или укусов змей. Талию его схватывал пояс из бычьей кожи, на котором висели с одной стороны пороховница и мешочек с пулями, а с другой – ножны из крокодиловой кожи. Свернутая палатка из тонкого полотна, переброшенная через одно плечо, и висевшее на другом плече ружье дополняли картину.

Этот человек был слугой Монбара по прозвищу Данник. Он принадлежал Монбару уже два года. Его, искренне преданного своему господину, Монбар выделял из числа других слуг. Именно Данника взял Монбар с собой в опасную разведку, всегда предшествующую экспедиции флибустьеров.

Мы забыли упомянуть о великолепной испанской собаке, белой с рыжим, с длинными висячими ушами и живыми умными глазами. Пес, носивший благозвучную кличку Монако, выпрыгнул из лодки и по знаку Данника лег у его ног.

По какому стечению обстоятельств эти трое, сопровождаемые собакой, очутились на берегу Венесуэльского залива, так далеко от земли, где они жили, то есть на испанской территории и, следовательно, среди самых непримиримых своих врагов? Это мы, без сомнения, узнаем, прислушавшись к их разговору.

Дрейф, прислонясь к дереву, начал сосредоточенно рыться в карманах, выворачивая их один за другим и явно что-то разыскивая. Наконец, отказавшись от дальнейших поисков, он хлопнул себя по ляжке и с досадой воскликнул:

– Ну вот, только этого еще недоставало!

Монбар повернулся к нему:

– Что случилось?

– Я потерял трубку и табак, – с досадой ответил флибустьер, – понимаешь ты это? Что я теперь буду делать?

– Придется обойтись без них, – сказал Монбар, – до тех пор, пока не достанешь новые.

– Обойтись без табака! – вскричал Дрейф в полнейшем отчаянии.

– Но я не вижу другого выхода, ведь ты же знаешь – я не курю.

– Да, это правда, – произнес моряк с унынием. – Надо признаться, что с некоторых пор удача покинула нас.

– Ты находишь? – спросил Монбар, прищуриваясь. – А я с тобой не согласен.

– Может, я и не прав, – пробормотал Дрейф и опустил голову, – будем считать, что я ничего не говорил.

– У меня есть табак, – примирительно сказал Данник, – немного, правда, но на первое время хватит. Если вы желаете, можете им воспользоваться.

– Желаю ли я?! – вскричал флибустьер с радостью. – Давай же его сюда, любезный мой Данник, давай! Сам того не подозревая, мой милый, ты в эту минуту спасаешь мне жизнь.

– Вот как! – иронично заметил слуга. – Вы так считаете?

– Я не считаю, а знаю это наверняка. Поэтому и прошу тебя поторопиться.

– Сейчас схожу к лодке. Я оставил табак под скамейкой.

– Да тебе цены нет! Ты обо всем подумал! – воскликнул, смеясь, Дрейф.

Данник поднялся и направился к лодке, но на полдороге внезапно остановился и поспешно склонился к земле, вскрикнув от удивления.

– Что такое? – осведомился Дрейф. – Уж не наступил ли ты нечаянно на змею?

– Нет, – ответил Данник, – но я нашел вашу трубку и табак. Посмотрите-ка сюда. – И он показал поднятые с земли небольшой кожаный мешочек и трубку с черешневым чубуком.

– Действительно, – заметил флибустьер, – должно быть, я нечаянно выронил их. Ну, значит, беда, по милости Божьей, не так велика, как я думал.

Он тщательно набил табаком принесенную Данником трубку и раскурил ее с наслаждением, отличающим заправских курильщиков. Слуга снова улегся в тени.

– Итак, старина, – сказал Монбар, улыбаясь, – теперь ты уже не чувствуешь себя таким несчастным?

– Признаться, да! Однако, не в укор тебе будь сказано, мы с некоторых пор не можем похвастаться удачей.

– Ты слишком требователен. При первых же неприятностях теряешь голову и считаешь, что все кончено.

– Что все кончено, я не считаю, Монбар, особенно когда я с тобой. Но…

– Но, – перебил знаменитый флибустьер, – подозреваешь опасность, не так ли?

– А что, если так оно и выходит? – парировал Дрейф.

– Хорошо, у нас еще есть время. Необходимо переждать жару, прежде чем опять пускаться в путь. Говори же, я слушаю тебя.

– Ты все еще не оставил намерения отправиться туда? – с удивлением спросил Дрейф.

– Ты отлично знаешь, – с живостью отвечал Монбар, – что я никогда не меняю раз принятого решения.

– Это правда. Я просто болван, если забыл это.

– Не стану спорить, тебе виднее. Но в данный момент речь идет о другом.

– А о чем же?

– О неудачах, как ты заметил.

– Да, и не нужно быть ясновидящим, чтобы понимать это.

– Объяснись.

– Ты требуешь?

– Конечно. Я хочу знать, что у тебя в голове. Говори как есть.

– О! То, что я скажу, не займет много времени… Мы покинули Пор-Марго на отличном корабле, нас было сорок человек, отважных и готовых пуститься на любое предприятие, какое ты вздумаешь нам предложить. Две недели бороздили мы море, не встречая ни одной чайки. Наконец нам наскучило одиночество, и мы направились к берегу в надежде на хорошую поживу. И тут северо-западный ветер заставил нас убраться подобру-поздорову. Но этого мало: в ту минуту, когда мы меньше всего ожидали беды, наша бедная шхуна налетает прямо на проклятый риф, который мы не заметили, раскалывается надвое и через час идет ко дну, и наши товарищи вместе с ней! К счастью…

– Ага! – перебил его Монбар. – Ты все же говоришь: к счастью! Не замечаешь ли ты тут некоторое противоречие? Значит, не одни только беды преследовали нас.

– Считай как хочешь, но, так или иначе, наш корабль пошел ко дну и увлек в пучину наших товарищей.

– Но что мы-то могли сделать? И разве я в чем-то виноват?

– Я не говорю этого. Конечно нет…

– Так почему ж ты тогда не говоришь о том, что случилось дальше? Разве случайно мы прихватили с собой пирогу, брошенную кем-то на берегу? По счастливому наитию я велел Даннику положить туда съестные припасы, порох, оружие. В минуту несчастья он перерезал канат, связывавший пирогу со шхуной, отплыл подальше, чтобы тонущая шхуна не опрокинула пирогу, и подхватил нас в ту минуту, когда, обессилевшие, мы уже едва не тонули! Через шесть часов мы вошли в Венесуэльский залив, где нам теперь нечего опасаться бури, и заметь, только мы одни остались живы из всего экипажа.

– Да, это правда, я согласен. Но ведь мы находимся вдали от наших братьев, брошенные на произвол судьбы в стране, где и звери, и люди – все нам враждебно. Согласись, ничего не может быть неприятнее… А теперь, если хочешь, не станем больше об этом говорить.

– Послушай, Дрейф, – сказал Монбар, – пора тебе узнать мои соображения.

– Как тебе будет угодно, – равнодушно ответил Дрейф, – мне все равно, умереть здесь или в другом месте. Важно, чтобы кончина моя была достойной.

– Будь спокоен, дружище. Если нам и суждено погибнуть, то не иначе как под раскаты грома и блеск молний.

– Ну и прекрасно! А теперь к черту печаль! От забот и кошки дохнут, как говорит пословица. Не хочу больше ничего знать.

– Прекрасно. Но я-то хочу сообщить тебе кое-что о моих намерениях. И ты поможешь мне их осуществить.

– Хорошо. Говори, если хочешь.

– Слушай меня внимательно, дело того стоит. Шесть недель назад я получил на Тортуге, где тогда находился, чрезвычайно важное известие.

Дрейф покачал головой и тихо сказал:

– Хорошо. Продолжай.

– Я снарядил шхуну именно для того, чтобы оказаться здесь. Я планировал спрятать шхуну в какой-нибудь бухте, потом взять с собой вот в эту самую лодчонку пять-шесть самых решительных человек, пробраться сюда…

– Стало быть, все идет как надо, только вместо шестерых нас трое. Но это не важно. Так и надо было говорить. Отлично! Теперь, когда я знаю, что мы и должны были оказаться здесь, я больше не тревожусь.

– Да, но не совсем в этом месте, – сказал Монбар.

– Мы отправляемся дальше?

– Да, – ответил флибустьер с улыбкой, – мы направляемся в Маракайбо.

– Что?! – вскричал Дрейф с удивлением. – В Маракайбо?

– Именно!

– Но ты же знаешь, что в этом городе по крайней мере двенадцать тысяч жителей.

– Что мне до этого?

– Там стоит гарнизон численностью шесть тысяч человек!

– Какое мне дело!

– Пушки…

– Еще что?

– Уж не собрался ли ты взять Маракайбо? – спросил Дрейф не столько с изумлением, сколько с испугом, до того странным казалось ему хладнокровие Монбара.

– Может быть, – ответил Монбар с насмешливым спокойствием, не покидавшим его с начала разговора.

– Я участвовал во многих твоих отважных экспедициях, но если эта удастся, она будет самой невероятной. Итак, ты, я, Данник и Монако будем атаковать Маракайбо, – прибавил Дрейф, смеясь. – Мысль остроумная. Скорее всего, нас постигнет неудача, но это ведь не важно. Мысль, достойная тебя. Что бы ни случилось, я буду верен тебе всей печенкой!

– Когда ты перестанешь насмехаться, – сухо сказал Монбар, – я продолжу.

– Я не насмехаюсь, друг мой, но все это, прости за выражение, кажется мне безумием…

– Хочешь сказать, я сошел с ума? – поинтересовался Монбар. – Будет тебе, я в порядке и никогда не был так спокоен, как в эту минуту. Я вовсе не собираюсь атаковать Маракайбо, даже заручившись поддержкой Монако. Ты со временем все поймешь. А теперь надо просто войти в город.

– Гм! Это просто кажется мне очень трудным делом… Я бы поостерегся, и если ты не придумаешь способа…

– Я придумаю, когда придет время.

– Но прежде чем войти в город, необходимо до него добраться, а это, как мне кажется, не очень легко.

– Нам осталось только двенадцать лье, не больше.

– Иногда и четверть лье трудно пройти. Однако что же ты хочешь делать?

– Друг мой, в такой опасной экспедиции, как наша, когда все обстоятельства складываются против нас, строить планы было бы глупостью. Лучше полагаться на случай. Случай всегда был покровителем Береговых братьев. Он нам не изменит.

– Да-да, я вижу, что, если так дальше продолжится, нам будет весело.

– Ты раскаиваешься, что отправился со мной?

– Черт побери! Только мне хотелось бы, чтобы Мигель Баск и Олоне тоже были с нами, а их нет.

– Что же делать, друг мой, надо постараться обойтись без них.

– Нашим братьям, особенно Мигелю, досадно будет, когда они узнают, что мы без них предприняли.

– Однако хватит нежиться. Пора продолжать путь, жара немного спала.

– И долго нам придется грести, словно каким-то карибам?

– Нет, только до завтра.

– Ну и слава богу! А все-таки мы действуем весьма необычно. Говоришь, полученные тобой сведения действительно внушают доверие?

– Да, – ответил Монбар, – кажется, я наконец-то напал на след. Горе тем, кто, пытаясь обмануть меня, приготовит засаду! Испанцы все еще плохо знают Монбара Губителя! Похоже, они считают меня тупым и думают, что я позволю поймать себя в ловушку! Каким бы большим и прекрасно укрепленным Маракайбо ни был, я сожгу его дотла.

– Кто знает… – пробормотал себе под нос Дрейф. – Но странно будет, если все получится, как он хочет…

В ту минуту, когда флибустьеры стащили лодку в воду, раздался отдаленный крик и почти тотчас двойной выстрел.

– Здесь дерутся, – заметил Дрейф.

– Какое нам дело? – ответил Монбар, пожимая плечами. – Отправляемся!

Они сели на весла, и утлое суденышко, рискуя в любую минуту перевернуться, начало пролагать себе путь сквозь сплетение лиан и ветвей.

Глава II Три человека и пятьсот аллигаторов

Берега реки, по которой плыли авантюристы, были весьма живописны. К пяти часам пополудни глазам путешественников предстало озеро средней величины. На восточном берегу его простирались обширные болота, на западном – леса и рощи померанцевых деревьев.

Немного позже они миновали заводь, окаймленную кипарисами. Теперь берега реки, по которой плыли авантюристы, сблизились, образуя нечто вроде узкого канала, который вел к озеру.

Приближался вечер. Пора было подумать, как устроиться на ночлег. В тропических странах день без перехода сменяется ночью: сразу после захода солнца на землю опускается тьма.

Найти ночлег в этих незнакомых местах было трудной задачей. И вдруг флибустьеры заметили небольшой возвышающийся мыс, почти полуостров, на котором росли померанцевые деревья, молодые дубы, магнолии и пальмы.

– Направимся туда, – сказал Монбар, – лучшего пристанища не найти.

– Хорошо, – согласился Дрейф.

Они обогнули мыс и пристали к берегу. Выбранное место показалось им удобным.

Прямо перед флибустьерами находилась круглая ровная площадка. Дальше тянулось большое болото, а за ним виднелись зеленые равнины с магнолиями и пальмами. Возле ручьев виднелись какие-то пригорки. Это были груды раковин.

Флибустьеры раскинули лагерь на открытой площадке, в нескольких шагах от лодки, которую крепко привязали к огромному дубу, видимо старейшему в здешних диких местах. Дуб этот одиноко рос на самой возвышенной части мыса и словно царил над грандиозным пейзажем. Расположившись таким образом, флибустьеры могли видеть все, что происходит на реке.

Данник приволок охапку хвороста, чтобы развести огонь на ночь, и теперь решил заняться ужином. Было уже поздно, день выдался утомительный, и все трое страшно проголодались. Однако, исследовав запасы, слуга понял, что провизии почти не осталось. Это была неприятная новость, и флибустьеры принялись совещаться. Они уже давно привыкли к жизни американских равнин и сейчас без особого беспокойства оглядели местность вокруг своего временного пристанища, чтобы выяснить, нельзя ли раздобыть поблизости чего-нибудь съестного.

В пятидесяти шагах от их лагеря начиналась очень узкая протока. Но понемногу она расширялась и в конце концов образовывала небольшое озеро, постепенно переходящее в болото. На берегах озера росло множество влаголюбивых растений, близость которых любит форель. Следовательно, тут могла во множестве водиться эта рыба. Кроме того, в прибрежных зарослях сновали стаи бакланов, а в воде плавали молоденькие чирки. Они спокойно следовали за своими матерями, и иногда какого-нибудь птенца захватывала огромная форель, делавшаяся в свою очередь добычей жадного крокодила. Таким образом, для ужина имелось все: и рыба, и дичь, и вкусные плоды. Дело оставалось за малым – надо было наудить форели, поймать бакланов и чирков и нарвать плодов.

Флибустьеры распределили обязанности. Монбар взял на себя охоту, Дрейф – рыбную ловлю, Данник отправился собирать плоды, а Монако, важно устроившись на собственном хвосте, караулил лагерь, с интересом наблюдая за действиями своих хозяев.

Погода стояла тихая и довольно прохладная. Все чаще окрестности оглашались рычанием крокодилов, в большом количестве собиравшихся у берегов. Вдруг из-под свисающих к воде ветвей выполз прятавшийся там кайман. Страшное животное раздувало свое огромное тело и время от времени приподнимало шероховатый хвост. Вода выливалась из его приоткрытой пасти, а из ноздрей вырывался пар. От его страшного рева содрогнулись окрестности.

Флибустьеры, несмотря на свою храбрость, в ужасе замерли на месте. На рык каймана ответил такой же страшный рык, и из зарослей показался другой крокодил. Два чудовища бросились друг на друга, вспенивая речную воду.

Началась страшная битва, или, лучше сказать, поединок. Сцепившись друг с другом, противники исчезли в реке, со дна которой тотчас поднялась густая тина, замутившая воду на большом пространстве вокруг. Вскоре они, все еще сцепившиеся, появились вновь. Наполнив воздух страшным ревом и лязгом тяжелых челюстей, они снова погрузились в воду, и битва закончилась в глубине озера. Побежденный спрятался неподалеку, в болоте. Победитель появился на поле битвы, издавая радостный рев. Многочисленные кайманы, свидетели поединка, громким ворчанием приветствовали его. В глубине испуганных лесов эхо повторяло эти жуткие звуки.

Страшное зрелище, свидетелями которого так неожиданно они стали, внушило флибустьерам серьезную тревогу. Они чувствовали, что с каждой минутой опасность, грозящая им, увеличивается. Солнце заходило, и возле берега, на котором флибустьеры разбили свой лагерь, крокодилов становилось все больше и больше. Пока они не заполонили всю реку, нужно было начать ловлю рыбы и чирков.

Монбар и Дрейф позвали Данника, сели в лодку и отчалили, оставив Монако сторожить лагерь. Ружья, сделавшиеся бесполезными, они с собой не взяли, а вооружились тяжелыми копьями, более пригодными для защиты от кайманов, если бы тем вздумалось на них напасть.

Первые кайманы, встретившиеся на пути лодки, расступились. Однако самые крупные животные поплыли за флибустьерами, и тем пришлось изо всех сил налечь на весла, чтобы как можно скорее достичь лагуны, куда хищники не заплывали. Когда авантюристы были уже на полпути к цели, на них со всех сторон внезапно напали кайманы. Они набрасывались на лодку, стараясь опрокинуть ее, и страшно ревели, изрыгали фонтаны пены. Положение становилось критическим. Каждая секунда могла стать для флибустьеров последней. Однако с чрезвычайным трудом им удалось приблизиться к берегу и направить вдоль него лодку, уже не подвергаясь слишком большой опасности. Пока Монбар и Дрейф гребли, Данник, вооруженный огромным колом, держал кайманов на отдалении, не подпуская к лодке. Воспользовавшись этой отсрочкой, флибустьеры наловили форели и убили несколько чирков, после чего поспешили возвратиться в лагерь. И хотя кайманы сопровождали их лодку до самого берега, отважным флибустьерам удалось добраться целыми и невредимыми.

Флибустьеры благополучно вытащили суденышко на берег и достали из него всю добычу. Потом они расчистили место вокруг лагеря от кустарника и высокой травы, чтобы иметь обзор и обезопасить себя от внезапного ночного нападения как с реки, так и с суши. К тому же они заметили, что окрестности лагеря посещаются волками и ягуарами. Их следы были хорошо заметны повсюду.

Закончив эту работу, флибустьеры развели костер и занялись приготовлением ужина.

Было уже темно. Крокодилы затихли, а флибустьеры с аппетитом принялись за еду. И вдруг страшный шум с реки снова сотряс окрестности. Флибустьеры бросились к берегу и стали свидетелями странного зрелища, наполнившего их страхом и восторгом.

Шум, привлекший их, исходил от бесчисленного множества кайманов, сгрудившихся у входа в залив. На всей поверхности реки, от одного берега до другого, видны были рыбьи спины. Огромная стая рыб сгрудилась в узком пространстве, пытаясь пройти из реки в озеро. Крокодилов, поджидавших добычу, было так много и находились они так близко друг к другу, что реку можно было перейти по их головам.

Перо не в силах описать страшное истребление крокодилами огромной стаи рыб, которые пытались проложить себе путь к озеру сквозь полчища голодных чудовищ. Крокодилы выхватывали из воды по нескольку рыбин сразу, подбрасывали их в воздух и раздирали зубами. Хвосты форелей свисали с их зубов, пока они глотали головы. В воздухе стоял страшный лязг челюстей. Потоки крови и воды стекали из пастей крокодилов, а ноздри их выпускали струи пара. Страшное пиршество продолжалось до тех пор, пока не была истреблена вся рыба, стремившаяся пройти в озеро.

Это ужасающее зрелище, как ни странно, успокоило флибустьеров. Стало ясно, что причиной столь огромного скопления крокодилов было регулярное возвращение рыбы в озеро и что хищники, занятые ею, не станут предпринимать нападение на людей.

Итак, флибустьеры вновь принялись за ужин, потом они подбросили дров в костер, чтобы огонь не погас, и скоро заснули с беззаботностью, которую можно объяснить лишь привычкой к опасности.

Было около двух часов ночи, когда Данник вдруг проснулся. Его разбудил Монако, с тихим ворчанием лизавший ему лицо.

– Что с тобой, моя добрая собака? – спросил великан, протирая глаза и оглядываясь.

Вокруг все было тихо и спокойно, в чем Данник мог легко удостовериться: яркий свет луны и мириад звезд, усыпавших небо, освещали местность. Однако работник, доверяясь чутью собаки и понимая, что она неспроста разбудила хозяина, схватил ружье и стал прислушиваться.

Через минуту со стороны заводи послышался едва различимый звук. Собака все ворчала. Данник осторожно встал и снова прислушался. Скоро он ясно различил звуки: кто-то брел по мелководью. Слуга не счел нужным будить флибустьеров. Он решил сам выяснить причину шума, который мог быть предвестником опасности. Данник покинул лагерь и осторожно направился в сторону заводи.

Сделав шагов сто, Данник остановился и спрятался за померанцевым деревом. Монако не отставал от него ни на шаг, но, против своей привычки, не бежал впереди хозяина, а, поджав хвост, шел чуть позади. Это заставило слугу призадуматься. Неизвестный, чьи шаги он слышал, вероятно, был страшен. Поэтому Данник приготовился оказать ему достойную встречу.

Ожидание было непродолжительным. Через несколько минут Данник заметил в пятидесяти шагах от себя двух больших черных медведей, которые, выйдя из воды, вошли в лес и теперь медленно приближались к нему. Медведи, по-видимому, еще не заметили Данника. Они продолжали идти медленно, не обнаруживая никаких признаков беспокойства. Однако в пятнадцати шагах от человека они остановились и начали принюхиваться.

Данник, поняв, что обнаружен, выстрелил, и тот из медведей, что был крупнее, повалился наземь. Второй медведь развернулся, бросился в сторону болота и вскоре исчез из виду.

Слуга вышел из-за дерева и направился к медведю, чтобы прикончить его, если тот еще жив. Подойдя ближе, Данник увидел, что медведь убит наповал: пуля вошла ему прямо в глаз.

Монбар и Дрейф, разбуженные ружейным выстрелом, решили, что на них напали, и кинулись на помощь к Даннику. Монако, до сих пор предусмотрительно державшийся позади своего хозяина, бросился вперед и бешено залаял.

– Что там еще? – удивился слуга, поспешно перезаряжая ружье. – Ну и местечко! Ни секунды покоя!

– Поздравляю с удачным выстрелом! – крикнул Монбар. – У тебя сегодня счастливая охота!

– Она, видать, еще не кончилась, – заметил великан. – Слышите, как лает Монако?

– Да, правда, – ответил Дрейф, – он что-то почуял. Но мне кажется, что его лай скорее радостный, чем сердитый.

– В самом деле. Странно, – заметил Данник.

– Посмотрим. – Монбар взвел курок ружья и решительно отправился за собакой.

Товарищи последовали за ним. Они осторожно прошли лес, скрываясь за деревьями, и через несколько минут добрались до опушки. Там, на расстоянии ружейного выстрела от того места, где они находились, флибустьеры увидели двух человек с ружьями на плечах. Большими шагами эти двое направлялись в их сторону. Монако носился вокруг с радостным лаем.

– Это становится интересным, – проговорил Монбар. – Монако как будто узнал знакомых. Но как же это возможно, черт побери! Уж не завел ли он себе друзей среди испанцев, хотел бы я знать?

С этими словами флибустьер сделал несколько шагов вперед и громко крикнул:

– Кто идет?

– Друзья! – тотчас ответил по-французски один из подходивших.

– Друзья, пусть так, – ответил Монбар, – хотя ваш голос мне незнаком. Прежде чем подойти, назовите ваши имена.

– С превеликим удовольствием, Монбар, – ответил человек, – я – Филипп.

– Филипп! – вскричали флибустьеры с удивлением. – Какая встреча!

И они бросились навстречу подходившим флибустьерам.

Это действительно был Филипп и его слуга Питриан.

Горячо приветствовав друг друга, флибустьеры возвратились в лагерь, куда не забыли перенести и столь ловко убитого Данником медведя, ставшего невольной причиной их встречи.

Глава III Флибустьеры

Данник подбросил в костер охапку хвороста, и, когда все уселись около огня, Монбар спросил Филиппа, ради чего он забрел так далеко от мест, обычно посещаемых флибустьерами.

– Я мог бы задать вам тот же самый вопрос, любезный Монбар, – улыбаясь, ответил Филипп, – поскольку встреча наша кажется странной не только вам, но и мне.

– Это правда, друг мой, – согласился Монбар, – но меня привел сюда случай.

– Какой же?

– Буря, друг мой. Я лишился своей шхуны и пристал сюда, не зная, где именно нахожусь. Спешу прибавить: как только я понял, что попал в Венесуэльский залив, то очень обрадовался, ведь я давно уже собирался его исследовать.

– А ваша команда?

– Кроме этих двух товарищей, все погибли.

– Это очень печально! – Филипп покачал головой. – А я должен откровенно признаться вам, любезный Монбар, что покинул Черепаший остров с решительным намерением попасть именно сюда.

– Не случилось ли и с вами несчастья, как со мной?

– Нет, слава богу! Мое судно спрятано так, что испанцам уж никак его не заметить.

– Браво, друг мой, это известие меня радует. Признаюсь, я не представляю, как мне выбраться из этой засады.

– Я в вашем распоряжении, располагайте мной, как вам будет угодно.

– Благодарю. Когда вы оказались в этих краях?

– Вчера в восемь вечера. Сегодня утром, прежде чем пристать, я, осматривая берег, заметил вашу лодку, огибавшую маяк. Не зная наверняка, кто в ней находится, я, однако, с первого взгляда понял, что это лодка Береговых братьев. Я немедленно высадился на берег и пошел вас разыскивать, чтобы, если нужно, предложить вам свои услуги.

– Благодарю еще раз, дружище, от своего имени и от имени моих товарищей. Мы действительно находились в довольно затруднительном положении. Я вижу, что случай, о котором я говорил, ничего не значит во всем этом деле… Позвольте задать вам еще один вопрос.

– Я к вашим услугам.

– Почему, разыскивая нас с самого утра, вы нашли нас только ночью?

– Позвольте заметить, что вы сами в этом виноваты.

– Каким образом?

– Вы разве не слыхали наших сигналов?

– Постойте, – сказал Дрейф, – кажется, я слышал ружейный выстрел незадолго до заката солнца.

– Да, рискуя быть услышанными индейцами – ведь вы знаете, что мы здесь на индейской земле, – мы с Питрианом не переставали стрелять целый день.

– Мы слышали только один выстрел!

– Да, – прибавил Монбар, – и не стали отвечать, боясь нарваться на испанцев.

– Испанцы не смеют показываться здесь. Местные жители – людоеды и ведут с ними ожесточенную войну.

– Это важные сведения.

– Словом, мы отчаялись найти вас и уже хотели вернуться к нашему судну, когда ружейный выстрел, которым Данник уложил медведя, указал нам место, где вы находитесь. Как видите, любезный Монбар, все очень просто.

– Это правда, любезный друг. Но вы мне не сказали, что за причина привела вас к этим берегам. Впрочем, если эта причина должна остаться тайной, то извините меня, поговорим о другом.

– Нет никакой необходимости, друг мой, скрывать, особенно от вас, причины, которые привели меня на сюда. Я прибыл, чтобы тщательно осмотреть эту местность, так как собираюсь предпринять экспедицию в Маракайбо, где, если слухи не лгут, сосредоточены огромные богатства.

– Правду ли вы говорите, друг мой? – с живостью вскричал Монбар. – Неужели вы приехали для этого?

– А для чего же еще?

– Платя откровенностью за откровенность, любезный Филипп, скажу вам, что мы с вами преследуем одну цель. Я также хочу предпринять экспедицию в Маракайбо.

– Вот как! – радостно вскричал молодой человек. – Как это кстати! В таком случае я охотно уступаю вам честь возглавить экспедицию, на это вам дают неоспоримые права ваш опыт и ваша слава. Но с условием: я буду вашим помощником.

– Решено! – И Монбар протянул Филиппу руку.

– Решено! – ответил молодой человек, энергично пожимая руку знаменитому флибустьеру. – Если вы желаете, с этой же минуты я отдаю себя в полное ваше распоряжение и предоставляю вам командование над своим судном.

– Принимаю ваше предложение так же чистосердечно, как вы сделали его. Что же касается экспедиции, вернее, разведки, которую мы собираемся предпринять, доставьте мне удовольствие и сохраните командование над вашим судном. Надеюсь в скором времени, когда мы вернемся сюда, поручить вам дело поважнее.

– Как вам угодно, любезный Монбар.

Данник не участвовал в разговоре, он деятельно занимался медведем. Сначала он отрубил ему лапы и зарыл их в горячую золу. Потом с необыкновенным проворством освежевал тушу, а мясо разрезал на куски, которые изжарил вместе с двумя великолепными форелями и чирком, насаженными на шпагу, словно на вертел. Потом в ближайшей роще он нарвал апельсинов, лимонов, других плодов и положил все возле костра на листья, приспособленные вместо тарелок.

В эту минуту солнце во всем своем великолепии показалось на горизонте.

– Завтрак готов, – сказал Данник.

– Примемся же за еду, – откликнулся Дрейф.

– Поговорим за завтраком, – заметил Монбар.

– Тем более что я умираю с голоду, – прибавил Питриан, до тех пор не раскрывавший рта.

Флибустьеры весело сели за стол, то есть каждый уселся на траве перед листом, который служил ему блюдом, и завтрак начался. Охотники едят быстро. Но завтрак авантюристов продолжался целых полчаса, по их меркам – огромное время. Виной тому было количество, а особенно необыкновенное качество кушаний, приготовленных Данником.

Добряк-великан не помнил себя от радости, слушая от Монбара похвалы своему кулинарному искусству. Когда завтрак был окончен и трубки раскурены, Монбар серьезным тоном произнес:

– Теперь поговорим.

– Да, пора, – откликнулся Филипп.

– Расскажите мне о ваших планах, любезный друг, и объясните, каким образом намерены вы провести разведку города Маракайбо и крепости Гибралтар. Для успеха наших планов необходимо знать объект, который мы хотим атаковать, чтобы не совершить ошибки.

– Я думаю, – заметил Дрейф, – что было бы правильно вести разведку, разделившись.

– Объяснись, – сказал Монбар.

– Я хочу сказать, что одному из нас надо поручить разведку побережья, другому – внутренние земли, третьему – город, а четвертому – крепость.

– Не считая пятого, который должен промерить глубину залива, а это, я уверен, очень важно, потому что залив изобилует песчаными отмелями, – заявил Питриан, – и наши суда рискуют потерпеть здесь крушение.

– Питриан говорит дело, – заметил Монбар. – Что вы думаете, любезный Филипп?

– Я полностью согласен, Монбар, все эти сведения действительно нам необходимы, и мы должны во что бы то ни стало добыть их.

– Хорошо, надо только договориться и распределить роли.

– Это право принадлежит вам, Монбар.

– Хорошо. Вот, по моему мнению, как мы должны действовать. Дрейф, как старый, опытный моряк, возьмет на себя осмотр берега.

– Хорошо, меня это устраивает.

– Данник исследует местность вокруг заводи. Это поручение самое опасное, требующее большой ловкости. Я надеюсь, он справится.

– Справлюсь, – ответил великан, польщенный доверием Монбара и горя желанием оправдать его.

– Остается осмотреть внутренние земли, город и крепость. Питриан долго был таможенным, это по его части. Он возьмет с собой двух товарищей, чтобы обороняться от индейцев. А Данник отдаст Питриану Монако, собака Даннику пока не нужна.

– Хорошо, – ответил Питриан, – мне хватит двух дней, чтобы узнать местность как свои пять пальцев.

– Теперь, – сказал Монбар, – остаются только город и крепость. Мне кажется, надо слегка изменить первоначальный план, ведь нас поджидают неизвестные препятствия. Вы говорите по-испански, как уроженец старой Кастилии, любезный Филипп. И я тоже хорошо говорю на этом языке. Вот как мы поступим: мы вместе отправимся в Маракайбо. И, войдя в город, будем действовать сообразно обстоятельствам. Что вы думаете об этом?

– Я полностью разделяю ваш план и готов смело следовать за вами повсюду, куда бы вы ни отправились.

– Так. Это решено. Дальше. Нам недостает некоторых необходимых вещей, чтобы пробраться в город, не возбуждая подозрения. Однако я боюсь, что достать их невозможно.

Филипп с лукавой улыбкой поинтересовался:

– Что же это за необходимые вещи, любезный Монбар?

– Во-первых и прежде всего, друг мой, одежда.

– У меня на судне три сундука доверху заполнены одеждой.

– Прекрасно!.. Потом – золото, много золота. Признаюсь, во время кораблекрушения мне не удалось захватить с собой ни одного пиастра.

– Я могу предложить вам пятьдесят тысяч пиастров. Этого достаточно?

– Конечно, друг мой. Это даже гораздо больше, чем требуется.

– Очень хорошо. Видите, я сумел решить все наши вопросы.

– И решить превосходно, друг мой. Мне остается спросить вас еще кое о чем. Боюсь только, что на сей раз вы не сможете дать мне благоприятный ответ.

– Как знать! Посмотрим, каков ваш вопрос, друг мой.

– Вы знаете, не правда ли, что испанцы крайне подозрительны и принимают всевозможные меры предосторожности, чтобы не позволить чужестранцам проникнуть в их колонии на материке.

– Да, мне это известно. Но что дальше?

– Вот и все, друг мой. Я спрашиваю себя, каким образом нам удастся проникнуть в город.

– О, это легко!

– Что-то я сомневаюсь.

– Фома неверующий! – Молодой человек улыбнулся. – Я не только обеспечу вас золотом и необходимой одеждой, чтобы как следует сыграть роль идальго – или даже испанского графа, если вы пожелаете, – но, сверх того, я постараюсь раздобыть бумаги, благодаря которым все городские власти предоставят вам полную свободу действий и даже всецело отдадут себя в ваше распоряжение.

– Если вам это удастся, любезный друг, я скажу, что вы просто маг.

– Черт побери! – смеясь, заметил Филипп. – Пожалуйста, только не говорите этого в Маракайбо. Я ужасно боюсь инквизиции и не хочу, чтобы меня сожгли на костре.

– Но вы привели меня в глубочайшее изумление, друг мой. Как вам удалось подготовить все это?

– Я же сказал, что прибыл сюда не просто так.

– Действительно, вы это говорили.

– Ну так вот, друг мой, уже три месяца я готовлюсь к экспедиции.

Монбар покачал головой.

– В чем дело? – поинтересовался Филипп.

– Дорогой Филипп, – ответил Монбар с задумчивым видом, – я самый старый и самый близкий друг д’Ожерона, вашего дяди. Я помню вас еще ребенком. Я знаю ваш характер, как если бы вы были моим родным сыном. Ваше сердце великодушно, ваша душа благородна. Во всех наших экспедициях вы ищете прежде всего славы. Я несколько раз видел, как вы отказывались от очень прибыльных предприятий, потому что, по вашему мнению, в них можно было приобрести только деньги, но не славу… Прав ли я, Филипп?

– Правы, любезный Монбар. Но какой вывод делаете вы из этого наблюдения?

– Никакого, друг мой. Просто теперь я знаю все, что желал узнать.

– Я вас не понимаю, Монбар, объяснитесь, пожалуйста.

– К чему, друг мой?

– Я прошу!

– Если так, я отвечу. Вам никогда не убедить меня, мой друг, в том, будто вы хотите предпринять эту опасную экспедицию в надежде разграбить город, как бы ни был он богат.

– Извините, что вы имеете в виду?

Монбар ничего не ответил.

– Вы улыбаетесь и опять качаете головой. У вас есть какие-то предположения?

– Никаких предположений, Филипп. Сохрани меня Бог от предположений. Вы молоды, вот и все. А страсти молодости не похожи на страсти стариков.

Филипп покраснел и в замешательстве потупил голову, но, тотчас совладав с собой, сказал:

– Ничто не мешает, любезный Монбар, обратить против вас ваши же собственные слова.

– Каким образом, друг мой?

– Вы любите деньги еще меньше, чем я. И если бы вы захотели, то давно стали бы первым богачом среди флибустьеров.

– Вы правы, друг мой, я не люблю деньги.

– Хорошо. Значит, и вам не удастся убедить меня, что вас толкает в эту экспедицию надежда на поживу.

– Я не стану уверять вас в этом.

– А! – воскликнул Филипп, смеясь. – Стало быть, вы преследуете иную цель?

– Не отрицаю.

– Какова же она?

– Мщение! – сказал Монбар глухо.

Филипп с минуту молчал и наконец ответил:

– Может быть, и мной движет желание мстить.

– Нет, Филипп, вы не питаете ненависти к испанцам.

– Ах! Что вы…

Но Монбар перебил его с улыбкой:

– Я вам скажу, какие мотивы движут вами, раз уж вы не питаете ко мне доверия настолько, чтобы самому рассказать обо всем. Вы разыскиваете женщину, вы влюблены.

– Влюблен?! – вскричал Филипп, делая отрицательный жест рукой.

– Я не требую от вас признания. Напротив, сохраните вашу тайну в самой глубине сердца. Помните только, что я ваш друг и что в тот день, когда вы будете нуждаться во мне, я с готовностью приду вам на помощь, что бы ни случилось.

– О-о! – только и мог произнести растроганный Филипп.

– Ни слова больше, друг мой. Теперь мы должны заняться делами гораздо более серьезными, чем то, о котором вы, без сомнения, хотели бы поговорить со мной теперь, когда узнали, что я проник в тайники вашей души. Но всему свое время. Сейчас для нас важнее всего вернуться на судно кратчайшей дорогой.

– Вы правы, друг мой, не будем же медлить.

– Кажется, вы говорили, что судно стоит неподалеку?

– Всего в двух лье отсюда. Если мы отправимся по воде, то весь путь займет у нас около часа.

– Я предпочитаю, если не возражаете, идти более длинной дорогой, берегом. Наша лодка слишком мала для всех, к тому же вчера нам сильно досаждали кайманы, и мне не хотелось бы опять иметь с ними дело. Нет, я не страшусь смерти. Но я убежден, что человек, поставивший перед собой важную задачу, не имеет права безрассудно рисковать жизнью, прежде чем ему удастся выполнить задуманное.

Флибустьеры тщательно спрятали лодку в прибрежных кустах, чтобы иметь возможность найти ее в любой момент, и пошли вслед за Филиппом и Питрианом по проложенной хищными зверями едва заметной тропинке, которая должна была привести их к месту, где стояла шхуна.

Глава IV План кампании

Тропинка, по которой шли авантюристы, вилась вдоль берега. Из бесчисленного множества кайманов, загромождавших прошлой ночью реку, осталось только несколько хищников. Одни лежали на берегу, греясь на солнце, другие лениво плавали на мелководье. Флибустьеры обратили внимание на огромного каймана, который двигался по течению со страшным рычанием. По крайней мере сотня молодых крокодилов следовала за этим чудовищем. Очевидно, это была крокодилица со своим выводком. Животные плыли друг за другом, образуя длинную вереницу, не уклоняясь ни вправо, ни влево. Молодые особи были примерно одного возраста. Они достигали пятнадцати дюймов длины, кожа их была покрыта черными полосами и желтыми пятнами. По окрасу они походили на гремучих змей. Заслышав угрожающие крики огромной самки каймана, остальные хищники спешили убраться подобру-поздорову.

Следуя вдоль реки, флибустьеры заметили несметное количество холмиков или маленьких пирамид, похожих на маленькие стога сена, раскинутые по краю болотистого берега.

Эти холмики оказались не чем иным, как гнездами хищников. Некоторые были пусты, а рядом на земле валялась белая скорлупа, свидетельствующая о том, что новый хищник уже вылупился.

Флибустьеры спешили поскорее добраться до шхуны, и все же любопытство оказалось сильнее: они решили осмотреть крокодильи гнезда, о которых знали по рассказам, но не видели своими глазами.

Надо сказать, что гнезда для выведения потомства крокодилы строят в небольших углублениях, перемешивая землю и песок с гниющей травой, листьями, мхом и прочим прибрежным мусором. Эти постройки имеют форму усеченных конусов – четыре фута в высоту и примерно пять футов в диаметре. На растительную подстилку самка откладывает яйца, которые укрывает таким же растительным слоем, и так продолжается несколько раз. Всего в одном гнезде может находиться до ста продолговатых яиц. Преющая на солнце растительность выделяет тепло, необходимое для того, чтобы крокодилье потомство вылупилось. Впрочем, предоставляю ученым людям подробнее осветить этот интересный вопрос.

Все кругом хранило следы присутствия крокодилов: земля повсеместно была взрыта, растения уничтожены. Между тем чуть поодаль, куда крокодилы не добирались, трава оставалась густой и высокой.

Крокодильи самки старательно следят за своим гнездом до тех пор, пока из всех яиц не вылупятся детеныши. Не исключено, что, пока самка караулит свою кладку, она берет под покровительство всех детенышей, появляющихся на свет в это же время из других гнезд. Рождаясь, маленькие крокодилы никогда не бывают предоставлены самим себе. Здесь мы должны упомянуть, что любовь самки к детенышам удивительна и похожа во всем на отношение курицы к цыплятам: крокодилица так же внимательно и горячо защищает свой выводок, заботится о пище, и иногда можно услышать, как, лежа на солнце, она криками призывает детенышей к себе.

Лишь шестая часть вылупившихся детенышей, а зачастую и того меньше достигает зрелого возраста: взрослые крокодилы, не задумываясь, пожирают маленьких, пока те не в состоянии защищаться.

Американские кайманы ныне прекрасно известны, так что описывать их мы не станем. Скажем только, что зрелая особь – это большое и страшное животное недюжинной силы, легкость и скорость передвижения которого в воде поразительны. Хотя в среднем его величина достигает двадцати футов, не более, встречаются особи двадцати двух и даже двадцати трех футов. Рев их ужасен – этот страшный звук, особенно по весне, бывает похож на отдаленные раскаты грома.

Обычно какой-нибудь старый кайман становится хозяином небольшого озера или лагуны. Другие, менее сильные, могут чувствовать себя уверенно только в соседних заводях. Иногда кайман-хозяин показывается из зарослей тростника, служащего ему убежищем. Он всплывает на поверхность воды и направляется к середине водоема. Скорость его, вначале весьма значительная, постепенно уменьшается. Достигнув середины озера, крокодил останавливается и начинает раздуваться, глотая пастью воздух и воду, отчего его глотка издает громкий свист, длящийся около минуты. Но скоро вода начинает с шумом выходить из его пасти и ноздрей, образуя густой, как дым, пар. В то же время чудовище поднимает хвост и вертит им над водой. Иногда крокодил раздувается до такой степени, что, кажется, вот-вот лопнет. Тогда он поднимает одновременно голову и хвост и начинает волчком вертеться на воде.

Кайман, царь лагуны, похож на индейского вождя, устраивающего репетицию своих битв.

После этого крокодил тихо уплывает, уступая место тем, кто осмелится сразиться друг с другом, чтобы привлечь внимание понравившейся самки: они почти всегда присутствуют при этих играх, внешне ничем не проявляя своей заинтересованности.

Флибустьеры, удовлетворив любопытство относительно крокодильих гнезд, продолжили свой путь вдоль берега. Вскоре они дошли до великолепного леса лавровых и померанцевых деревьев и остановились на час, чтобы немного отдохнуть и переждать в тени самый жгучий зной. В это время суток здесь повсюду царила величественная тишина. В воздухе был слышен лишь монотонный писк комаров, роящихся над болотами.

Отдохнув и освежившись, флибустьеры по знаку Филиппа встали и продолжили путь. На этот раз они отошли от реки и углубились в лес.

– Скоро мы придем? – спросил Монбар после часа ходьбы. – День уходит, и я боюсь, как бы мы не заблудились, друг мой.

– Пустые опасения. Не пройдет и часа, как мы окажемся на шхуне.

– Не скрою, что буду этому очень рад. Я плохой пешеход. Ходьба по едва заметным тропинкам меня страшно утомляет.

– Взгляните на Монако, – сказал Филипп, – он почуял наших часовых. Очевидно, мы гораздо ближе к цели, чем я полагал.

Действительно, пес начал проявлять признаки беспокойства. Виляя хвостом, он носился взад и вперед с тихим, радостным повизгиванием.

– Кто идет? – вдруг раздался громкий голос человека, еще невидимого за деревьями.

Послышался звук взводимого курка.

– Друг! – поспешил ответить Филипп. – Береговые братья!

В ту же минуту ветви раздвинулись и на тропинке показались флибустьеры. Увидев Монбара, столь любимого и уважаемого всеми Береговыми братьями, они бросились к нему и окружили с радостными криками и приветствиями.

По знаку Филиппа восстановилась тишина, флибустьеры направились дальше. Вскоре они увидели узкую бухту и стоящее в ней судно, скрытое со стороны реки парящими в воздухе корнями мангровых ризофор.

Это было изящное судно водоизмещением триста тонн, легкое и гибкое. Когда ветер надувал его паруса, оно летело по воде с неимоверной быстротой. Прыгнув в лодку, Монбар и Филипп направились к судну.

Знаменитый флибустьер, поднявшись на борт, с удовольствием отметил, что судно было готово и к бою, и к отступлению, в зависимости от того, как сложатся обстоятельства. Все было в порядке, все опрятно, что было редкостью у флибустьеров. Филипп поддерживал строгую дисциплину на своем судне.

Прибывшие спустились в каюту и расселись на складных стульях. По приказанию Филиппа маленький юнга лет десяти, с забавными ужимками и веселой подвижной рожицей, поставил перед ними прохладительные напитки и выскользнул из каюты.

– Вы взяли с собой сына Мёрселя? – спросил Монбар, приготавливая оранжад.

– Да, после смерти отца бедняжка остался совсем один. Он почти умирал с голоду, и я взял его к себе.

– Это доброе дело. Мальчишка очень милый. И к тому же юркий и гибкий, как шелковинка.

– Мы его так и прозвали. Это имя отлично подходит к нему.

– Я тоже так думаю, – ответил Монбар.

Он выпил, прищелкнул языком, со стуком опустил стакан на стол и взглянул своему собеседнику прямо в глаза.

– Конечно, все это очень трогательно, – сказал он, – но не поговорить ли нам о деле?

– Я сам этого желаю, но о чем же?

– О том, каким образом мы проберемся в Маракайбо и как будем там действовать. Вы не находите, что этот предмет беседы интересен для нас обоих?

– Конечно, но я не смею приступить к нему без вашего согласия.

– Очень хорошо. Говорите, друг мой, я слушаю.

– Должен вам признаться, любезный Монбар… Моих знаний и моего воображения не хватит для составления такого плана. Я предпочел бы, чтобы именно вы придумали его, а затем объяснили мне, что к чему. Это очень упростило бы мою задачу. А уж я берусь исполнить все в точности.

– Вы возводите на себя напраслину, друг мой, – ответил Монбар с тонкой улыбкой, – но если вы непременно этого желаете, я, дабы не терять драгоценного времени на ненужные комплименты, охотно представлю вам выработанный мною план, который, разумеется, мы обдумаем вместе.

– Ваше здоровье!

Флибустьеры чокнулись и опорожнили стаканы. Затем Монбар продолжил.

– Могу я говорить с вами откровенно и без всякого стеснения? – осведомился он, вопросительно взглянув на Филиппа.

– Сделайте одолжение.

– Точно могу?

– Клянусь вам, Монбар, – искренне ответил молодой человек и протянул руку, которую флибустьер тотчас пожал.

– Хорошо! – сказал он. – Надеюсь, мы поймем друг друга.

– Я убежден в этом.

– Сначала поговорим о фактах.

– Конечно.

– Какие бы причины ни заставляли действовать вас и меня, мы стремимся к одной цели – захватить Маракайбо.

– Так.

– Мы хотим достичь этой цели во что бы то ни стало.

– Во что бы то ни стало.

– Очень хорошо. Таким образом, дело значительно упрощается. Я обещал вам говорить откровенно, слушайте же внимательно. Вы не рассказали мне ничего о себе. Следовательно, я не поверенный ваш и не сообщник и сохраняю относительно вас свободу действий. – Вы это признаете?

– Вполне.

– Так вот. Единственное, что, по моему мнению, движет вами, – это желание отыскать женщину и похитить ее… Нет-нет, не прерывайте меня, – поспешно добавил флибустьер, протягивая к Филиппу руку. – Следовательно, причина эта – любовь, то есть страсть. А страсть не рассуждает, она увлекает и часто толкает одержимых ею на погибель. Вы видите, что я рассуждаю холодно и логично, потому что дело это слишком серьезно и требует всех наших усилий.

– Продолжайте, продолжайте, друг мой. Я не пропускаю ни слова из того, что вы говорите.

– Итак, из всего сказанного я делаю вывод: командование экспедицией должно быть предоставлено одному мне. Я должен иметь право действовать всегда и во всем по своему усмотрению. Вы поклянетесь вашей честью, что будете во всем мне повиноваться. Подумайте, можете ли вы дать мне такую клятву? Говорите, я слушаю.

– Монбар, – серьезно ответил Филипп, – я признаю справедливость сказанного вами. Клятву, которую вы требуете от меня, я дам вам не задумываясь… Клянусь повиноваться вам во всем, не требуя от вас отчета в ваших поступках!

– Я вижу, что не ошибся на ваш счет, Филипп. Вы именно таков, каким я вас считал. Будьте спокойны, друг мой, я не употреблю во зло власть, которую вы мне даете, а, напротив, использую ее к нашей взаимной выгоде. Ведь я, может быть, даже больше вас желаю, чтобы наши усилия увенчались успехом. Итак, вот что мы сделаем. Вы говорите, что у вас есть необходимые бумаги?

– Есть.

– Поищите, не найдется ли среди них такая, которая подтверждала бы высокое положение в обществе ее подателя.

Филипп встал, снял с шеи стальную цепочку и висевшим на ней ключом отпер сундук, стоявший в углу каюты. Затем он вынул оттуда кипу бумаг и начал внимательно их проглядывать.

– Кажется, я нашел именно то, что нам нужно, – сказал он через несколько минут, подавая Монбару листки пожелтевшего пергамента, – вот фамильные бумаги какого-то графа дель Аталайя, который две недели назад был захвачен в плен на испанском корабле невдалеке от берегов Ямайки.

– Откуда он плыл?

– Из Испании.

– Прекрасно. А что с ним сталось?

– Умер от ран, полученных, когда судно брали на абордаж. Он защищался как лев. Так сказал Пьер Легран, командир судна, которое завладело испанским кораблем.

– Тем лучше. Посмотрим эти бумаги.

Он начал быстро пробегать их глазами.

– Очень хорошо, – наконец произнес Монбар, – этот граф дон Пачеко дель Аталайя, посланный в Мексику испанским правительством с поручением проверить счета интендантов, был уполномочен в случае надобности арестовать виновных и отослать их в Испанию. Вот его назначение. Кроме того, вот пачка писем, перевязанных лентой, с королевскими указами, адресованными ко всем вице-королям и интендантам. Вы не могли выбрать лучше, любезный друг! Это именно то, что нам нужно. Бессмысленно отыскивать что-нибудь другое. Слушайте же: я – граф дон Пачеко дель Аталайя, посланный его католическим величеством королем Испании Филиппом Четвертым. Вы – дон Карденио Фигера, мой личный секретарь, эти имя и звание упомянуты в бумагах. Кстати, не знаете ли вы, что случилось с доном Карденио?

– Пьер Легран продал его Красивой Голове.

– Ну, тогда мы можем быть абсолютно спокойны: если он еще не умер, то наверняка чуть жив. Уж мы-то с вами знаем, как наш приятель Красивая Голова обращается со своими слугами… Шелковинка говорит по-испански?

– Как кастилец.

– Хорошо. Он мой паж, и зовут его Лопес Карденас. Помимо этого нам нужны трое слуг. Такой важный человек, как я, не может иметь меньше. Этими тремя слугами будут Данник, Питриан и Дрейф. Вы замените их людьми надежными и умными. Эти трое хорошо говорят по-испански, они решительны и могут оказаться нам очень полезны.

– Кроме того, нам не нужно будет нанимать посторонних слуг, и наша тайна останется между нами.

– Решено. Теперь осталось только переодеться, взять золото и…

– Простите, – перебил Филипп, – а кто перевезет нашу поклажу?

Монбар расхохотался:

– Какое ребячество прерывать меня ради такой безделицы! Прикажите сниматься с якоря. В десяти лье к востоку находится жалкое селение, ныне почти заброшенная колония, основанная когда-то Эрнандо Кортесом. Там мы найдем все, чего нам недостает. Теперь вы меня понимаете?

– Еще бы!

– Как только мы высадимся на берег, шхуна вернется сюда и встанет на якорь. Таким образом, в случае необходимости она всегда будет рядом.

Глава V Шхуна «Мадонна»

На следующий день после разговора Монбара с Филиппом изящная испанская шхуна обогнула мыс Какиба-Коа и направилась к озеру Маракайбо, по пути обменявшись сигналами со Сторожевым островом и ответив выстрелами из своих шести пушек на салют форта Барра с Голубиного острова.

Опытный взгляд моряка по парусам, окраске и очертаниям сразу мог определить: плывет испанское военное судно. С Голубиного острова легкая лодка с двумя гребцами направилась к судну, которое остановилось, поджидая ее. В лодке сидел лоцман. Он закричал, спрашивая, не нужны ли на борту его услуги. После утвердительного ответа капитана он поднялся на судно по сброшенному для него трапу. Лодка была взята на буксир, и судно продолжило путь.

Прежде чем рассказывать дальше, опишем в нескольких словах страну, где будут происходить самые важные события этой истории. Между мысом Грасиас и рекой Ориноко простирается на огромное расстояние изрезанная береговая линия. Первооткрывателями этих территорий были дон Алонсо де Охеда, Васко Нуньес де Бальбоа, открывший Тихий океан, Хуан де Ла Коса и Америго Веспуччи. Земли, идущие от этого побережья вглубь материка, были из-за своих неисчислимых богатств названы испанцами Золотой Кастилией.

Нас же интересует только часть этих земель, расположенная между реками Магдалена и Ориноко, за Венесуэльским заливом. Испанцы, первооткрыватели этих мест, дали заливу такое название, потому что берег здесь очень низкий, защищенный от наводнений песчаными дюнами, а местные жители обитали в хижинах, построенных на деревьях. Между собой аборигены сообщались только с помощью лодок, подобно жителям Венеции.

Венесуэльский залив начинается у мыса Сан-Роман, под двенадцатым градусом северной широты, и кончается у мыса Какиба-Коа, между двенадцатым и тринадцатым градусом той же широты. Флибустьеры прозвали его заливом Маракайбо. У выхода из этого залива находятся острова Аруба и Лос-Монхес. Венесуэльский залив вдается в сушу на расстояние до сорока лье. В глубине залива, в узкой горловине, расположены два островка, каждый приблизительно по одному лье в окружности. В горловине, между этими островками, вода из озера Маракайбо перетекает в Венесуэльский залив. Эту горловину могут преодолевать только легкие суда. Первый из островков, упомянутых нами, носил название Исла-де-Вихия – Сторожевой остров. На втором, носящем название Исла-де-Паломас – Голубиный остров, возвышался форт Барра с шестнадцатью орудиями крупного калибра.

Город Маракайбо, к которому держали свой путь флибустьеры, возвышался амфитеатром на берегу озера. Нарядные дома, украшенные балконами с резьбой, выходили фасадами на небольшую пристань, в любое время заполненную торговыми судами. В самом городе насчитывалось пять тысяч жителей. В нем были прямые широкие улицы, четыре монастыря, несколько церквей и богатая больница. Гарнизон, один из крупнейших в стране, состоял из восьмисот отборных солдат.

Немного дальше, по другую сторону озера, возвышался очаровательный городок Гибралтар, близ которого торговцы из Маракайбо и Мериды, города, находившегося в двадцати пяти лье южнее Гибралтара, по другую сторону гор, построили для себя дома.

В Мериде, одном из самых прекрасных городов Нового Света, находилась резиденция правительства и генерал-губернатора.

Командир шхуны очень любезно принял лоцмана и тотчас передал ему управление судном. Ветер, до сих пор довольно сильный, утих при входе в горловину, но шхуна, несмотря на это, довольно легко обошла песчаную отмель, препятствующую входу в озеро.

– Какое прекрасное у вас судно! – заметил лоцман. – Я его не знаю. Вероятно, оно впервые в этих краях?

– Действительно впервые, – ответил капитан, – впрочем, оно построено в Ла-Корунье, городе, чьи верфи, как вам известно, славятся по всему свету.

– Да-да. Что ни говори, – продолжал лоцман горделиво, – испанский флот – лучший в мире, и нигде вы не найдете таких искусных строителей судов. Вы заходили в какую-нибудь гавань, прежде чем прибыли сюда?

– Я пробыл две недели на Эспаньоле.

– А-а! Ваш путь был благополучен?

– Вполне. Мы встретили только два подозрительных судна, но легко ушли от них.

– Да, ваша шхуна может спокойно выдержать погоню. Эти суда, вероятно, принадлежали флибустьерам с Сент-Кристофера… Вы знаете, что они опять взяли Черепаший остров?

– Нет. Как же это случилось?

– Никто не понимает. Настоящие демоны во плоти. Они неизвестно каким образом проникли на остров и захватили в плен гарнизон, прежде чем испанцы поняли, с кем имеют дело.

– Да-а, жаль.

– Очень жаль! Вице-король Новой Испании взбешен. Он поклялся заставить флибустьеров дорого заплатить за новое злодеяние. Кажется, он даже начал приводить угрозу в исполнение и из Веракруса вышел мощный флот[38].

– Что ж, дай Бог, чтобы им удалось наказать этих демонов, как они того заслуживают.

– Теперь, капитан, если позволите, мы зайдем в гавань.

– В Маракайбо, должно быть, находится много судов?

– В это время года очень мало, семь или восемь. Но через месяц придут суда из Европы, и тогда гавань примет совершенно иной вид.

Все было исполнено, как говорил лоцман, и шхуна бросила якорь немного поодаль от торговых судов, в месте, предназначенном для стоянки военных кораблей.

Лоцману заплатили и отпустили его. Шхуна подобрала паруса с быстротой и четкостью военного судна, после чего команда по приказанию боцмана стала спускать шлюпки на воду.

Командир прохаживался вдоль штирборта, разговаривая с человеком уже пожилым, должно быть пассажиром, когда к вахтенному офицеру почтительно подошел юнга и доложил, что несколько человек в шлюпке отчалили от пристани и быстро приближаются к шхуне. Вахтенный тотчас доложил обо всем командиру. Тот остановился, некоторое время внимательно рассматривал шлюпку, потом наклонился к вахтенному офицеру, шепнул ему на ухо несколько слов и сделал знак пассажиру следовать за ним, после чего оба сошли в каюту.

В каюте два человека, попивая оранжад из бокалов богемского хрусталя, курили сигары.

– Как дела? – спросил по-французски один, как только командир показался на пороге.

– Ну, – ответил тот, весело потирая руки, – до сих пор все шло прекрасно. Лоцман был убежден, что мы чистокровные испанцы. «Мадонна» творит чудеса. Она обладает всеми признаками частной кастильской шхуны. Лоцман остался в восторге. Вероятно, в эту минуту он поет нам хвалу во всех городских кабаках.

– Надо признать, Легран, – ответил его собеседник, которым был не кто иной, как Филипп, – что ты много сделал для нашего успеха. Ты прекрасно играешь свою роль. Тебя просто нельзя не принять за настоящего сеньора.

– Экая хитрость! – смеясь, возразил Пьер Легран. – Ведь я из Байонны. Но будьте внимательны, братья, шлюпка приближается. В ней, верно, находятся городские власти. Теперь надо не ударить в грязь лицом.

– Не беспокойся, – сказал со смехом Филипп, – твой успех подстегнул нас. Мы будем достойны тебя. Кому из офицеров ты поручил принять гостей?

– Баску.

– Стало быть, все к лучшему. Он, по крайней мере, такой же кастилец, как и мы.

Мнимое испанское судно в действительности было шхуной Филиппа. Флибустьеры с отличающей их безумной отвагой без колебаний решились на это сумасбродное предприятие. Они верили, что если все пройдет хорошо, что, впрочем, было весьма ожидаемо, то они легко и быстро добьются сведений, необходимых для смелой экспедиции, замышляемой ими. Флибустьеры решили также, что если их предприятие провалится и они будут узнаны, то они скорее поднимут себя вместе с судном на воздух, чем сдадутся испанцам. Впрочем, мы должны признать, что все самые благоразумные меры были ими предприняты со всей тщательностью.

Испанская шхуна, которую Пьер Легран и Филипп захватили некоторое время назад, опять приняла вид испанского судна и даже вернула свое прежнее название «Мадонна», которое Филипп сменил было на «Кокетку». Оснащение было сделано заново, команда надела костюмы матросов кастильского флота. Словом, никогда еще столь сумасбродная экспедиция не была задумана и исполнена с таким блеском.

Флибустьеры, нимало не заботясь об опасностях, хохотали как сумасшедшие, воображая себе розыгрыш, который они задумали провернуть со своими неумолимыми врагами. Подобная шалость была совершенно в духе этих разбойников и весьма забавляла их. Каждый всеми силами старался хорошо разыграть роль, назначенную ему в трагикомедии, которая могла вследствие любой непредвиденной случайности окончиться резней и убийством. Но это соображение не входило в расчет флибустьеров: они хотели и как следует позабавиться, и добиться успеха.

Между тем шлюпка, в которой сидели опытные гребцы, быстро приближалась к шхуне. Мигель Баск, узнавший по мундиру старшего офицера, поставил нескольких матросов возле трапа, и, когда испанец взошел на шхуну, ему были отданы все почести, соответствующие его званию.

Как только офицер, которым был не кто иной, как дон Фернандо д’Авила, бывший губернатор Тортуги, ступил на палубу, перед ним предстал Мигель Баск. Оба церемонно поклонились друг другу.

– С кем имею честь говорить, кабальеро? – вежливо осведомился Мигель.

– Сеньор офицер, – ответил дон Фернандо столь же учтиво, – я – дон Фернандо д’Авила, губернатор города Маракайбо.

– Добро пожаловать, сеньор губернатор, – сказал Мигель с почтительным поклоном.

– Сеньор, – продолжал губернатор, – я узнал шхуну его католического величества «Мадонна», которая вошла в гавань Санто-Доминго в тот самый день, когда я покидал этот город, чтобы отправиться сюда по приказанию его католического величества.

– Вы не ошиблись, кабальеро, эта шхуна действительно называется «Мадонна».

– Об этом мне сказал лоцман, который вел вас и у которого я осведомлялся. Я поспешил приехать, потому что, если не ошибаюсь, у вас на шхуне находится сеньор дон Пачеко дель Аталайя, и я первый хочу его приветствовать с прибытием в наш город.

– Среди наших пассажиров действительно числится граф дель Аталайя, кабальеро. Он сел на нашу шхуну в Санто-Доминго.

– Да, мне сообщили, что он должен был воспользоваться вашим судном, чтобы добраться сюда. Угодно вам, сеньор, представить меня его сиятельству?

– Вот наш капитан, сеньор, – сказал Мигель, указывая на Пьера Леграна, который в эту минуту показался на палубе. – Он будет иметь честь сам представить вас сеньору графу.

Дон Фернандо д’Авила подошел к Пьеру Леграну, обменялся с ним поклонами и обратился с той же просьбой, что и к Мигелю.

– Господин губернатор, – ответил Пьер Легран, – его сиятельство только что хотел отправляться на берег. Я не сомневаюсь, что он будет очень рад увидеться с вами и преисполнится благодарности к вам за ту поспешность, с какой вы явились сюда. Не угодно ли следовать за мной?

Пройдя вперед, чтобы показывать дону Фернандо дорогу, Пьер Легран спустился в каюту. Она была пуста. Указав губернатору на стул, Пьер Легран позвонил. Явился юнга.

– Доложите его сиятельству графу дель Аталайя, – сказал Легран, – что сеньор губернатор ждет его приказаний.

Юнга поклонился и вышел. Через минуту он явился опять и доложил:

– Сеньор дон Пачеко, граф дель Аталайя!

Вошел Монбар. Дон Фернандо поспешно встал и поклонился ему.

– Кажется, вы – капитан дон Фернандо д’Авила, – произнес Монбар, с достоинством отвечая на его поклон. – Я слышал о вас много лестного и рад познакомиться с вами, сеньор.

– Ваше сиятельство приводит меня в смущение, – ответил губернатор, снова кланяясь, – я не заслуживаю…

– Извините, – с живостью перебил Монбар, – вы честный слуга его католического величества, и, стало быть, имеете право на мое уважение. Позвольте мне поблагодарить вас за поспешность, с какой вы захотели представиться мне. Впрочем, я сам собирался нанести вам визит.

– Я должен был сделать первый шаг, ваше сиятельство. Я был обязан явиться за вашими приказаниями и имею честь сообщить, что приготовил для вашего сиятельства и вашей свиты лучшие комнаты в моем дворце.

– А вот этого я не допущу, любезный губернатор. Я искренне благодарен вам за ваше любезное предложение, но решительно отказываюсь. Я не хочу быть вам в тягость. Кроме того, скажу между нами, для надлежащего выполнения данного мне поручения я должен пользоваться полной свободой… Вы меня понимаете, не так ли?

– Ваше сиятельство…

– Это решено, – перебил Монбар. – Возвращайтесь на берег и подыщите мне дом, все равно где, но очень скромный.

– Однако…

– Молчите, – перебил Монбар, слегка дотронувшись до его руки, – я имею веские причины, чтобы просить вас об этом. Скоро я вам все объясню.

– Если ваше сиятельство требует, я буду повиноваться.

– Благодарю, и поверьте, я чрезвычайно ценю вашу любезность.

– В таком случае я прощаюсь с вашим сиятельством, чтобы как можно скорее исполнить ваши желания.

– И как только найдете нужный дом, сразу же сообщите.

– Если вы, ваше сиятельство, позволите, я сам доставлю вас туда.

– С величайшим удовольствием.

Они обменялись еще несколькими фразами, после чего дон Фернандо уехал, очарованный благосклонным приемом, которым удостоил его граф дель Аталайя.

Глава VI В доме

Когда дон Фернандо д’Авила отбыл, предводители флибустьеров дали волю безоглядной радости от столь неожиданного и полного успеха. Задуманное ими отважное предприятие превосходило все, что значилось до сих пор в летописях Береговых братьев – летописях, безусловно наполненных достославными подвигами.

Действительно, авантюристы, несмотря на храбрость, вошедшую в поговорку, никогда еще не отваживались на такую опасную операцию ради того, чтобы выведать тайные планы своих врагов. Ни Морган, ни Олоне – ни один из героев флибустьерства не осмеливался до сих пор сыграть столь рискованную партию.

Однако, когда прошла первая минута восторга, последовало отрезвление. Авантюристы почувствовали опасность, которая таилась в столь полном и непредвиденном успехе. Было ясно, что долго разыгрывать роли и ломать эту комедию, не подвергаясь опасности быть со временем узнанными, – невозможно. Тревожно устремив глаза на город, дома которого амфитеатром поднимались от берега, они спрашивали себя, не лучше ли, пока еще есть время, воспользоваться наступающей ночью, поднять паруса и выбраться из ловушки, в которую они сами так безрассудно устремились. Испанцы достаточно часто имели дело с флибустьерами, и представлялось довольно вероятным, что в городе с пятью тысячами жителей и с гарнизоном из восьмисот солдат найдется человек, который узнает одного из командиров шхуны.

Размышления эти, конечно несколько запоздалые, омрачили лица авантюристов. Благоразумие вдруг одержало верх, и храбрецы невольно почувствовали страх при мысли о страшном возмездии, на которое решатся испанцы, открыв обман, жертвой которого они оказались. Скоро этот страх усилился настолько, что на шхуне чуть было не прозвучал приказ распускать паруса.

Только два человека остались тверды и непоколебимы в своем намерении отправиться на берег и довести до конца задуманный план – Монбар и Филипп. Причины, подвигавшие их на это, были настолько серьезны, что любые соображения безопасности отступали перед желанием преуспеть. Хладнокровно подвергнув опасности свои жизни и жизни своих товарищей, поставив перед собой цель во что бы то ни стало пробраться в Маракайбо и ожидая получить желанную награду за свои усилия, они не могли согласиться на постыдное бегство, поддавшись страху, недостойному львиных сердец флибустьеров.

Монбар энергично восстал против намерений своих товарищей. Он доказывал, что грозная слава, сопутствующая флибустьерам, поможет им устоять против испанцев даже в том невероятном случае, если они будут узнаны. Самое плохое, что могло с ними случиться, – это битва, а поскольку ни в бухте, ни на озере не было ни одного испанского судна, флибустьерам не грозила опасность с воды, и в случае необходимости они могли без особого риска ретироваться, что никак нельзя считать бегством, когда речь идет о противнике, чьи силы во сто крат превосходят твои собственные. Но в данную минуту отступление оказалось бы делом постыдным, поскольку для него не было никаких причин.

Эти возражения, горячо поддержанные Филиппом, достигли поставленной Монбаром цели. Флибустьеры скоро позабыли о страхе, овладевшем было ими, и поклялись Монбару оставаться верными ему и скорее умереть всем до единого, чем бросить его.

Едва увидев дона Фернандо д’Авила, Филипп немедленно узнал в нем бывшего губернатора Тортуги и опекуна доньи Хуаны. Он тут же решил как можно скорее оказаться в Маракайбо, тем более что именно ради доньи Хуаны он затеял экспедицию и снарядил шхуну.

Когда волнение, вызванное мыслями о бегстве, утихло, Монбар решил, что ночью шхуна приблизится к берегу, чтобы проще было наладить сообщение с городом. Пьеру Леграну и Мигелю Баску Монбар поручил замер глубины залива и наблюдение за местностью. При первой же опасности судно должно было сняться с якоря. Кроме того, условились, что ни один человек из экипажа, за исключением командира, не должен покидать борт судна. Шелковинке было поручено осуществлять связь между Монбаром и командой. На судне должна была поддерживаться самая строгая дисциплина, и так как малейшее неповиновение могло послужить причиной всеобщей гибели, ослушавшегося следовало немедленно расстрелять. Кроме того, для устранения всяких непредвиденных случайностей доступ на шхуну был строго воспрещен городским жителям.

Меры эти обсуждались на общем совете. Флибустьеры торжественно поклялись в их неукоснительном исполнении.

Покончив с этим, перешли к обсуждению путешествия на берег. Покинуть корабль должны были шестеро: Монбар под именем графа дона Пачеко дель Аталайя, как чрезвычайный ревизор; Филипп под именем дона Карденио Фигера, как его личный секретарь; Данник, Питриан и Дрейф под именами Хосе, Нардо и Нико, как слуги графа; наконец, Шелковинка, или Лопес Карденас, как его паж.

Монбар собрал пятерых товарищей в каюте и дал им последние указания. Роли, которые им предстояло играть, были тем труднее, что исполнители не должны были выходить из них ни на одну минуту. Поэтому Монбар несколько раз повторил, как важно постоянно быть начеку. Удостоверившись, что все в совершенстве изучили его инструкции, он велел спустить на воду две шлюпки.

В первую сошли Филипп, юнга и сам Монбар, три других флибустьера сели во вторую шлюпку, захватив с собой поклажу. Потом Монбар приподнялся в шлюпке, снял шляпу и с улыбкой громко обратился к гребцам:

– Вперед, ребята, и помните, что с этой минуты ни одного французского слова не должно сорваться с ваших губ.

Шлюпка быстро двинулась к пристани, где уже собралась довольно значительная толпа, с нетерпением поджидавшая появления знатной особы, прибывшей на шхуне «Мадонна».

Дойдя до этого места в нашем повествовании, мы смиренно признаемся, что не решались бы продолжать, если бы в наших руках не было подлинных доказательств тех почти фантастических событий, о которых мы взялись рассказывать. Действительно, не превосходит ли игру самого смелого воображения храбрость людей, которым так легко удалось провести целый город! Поражает и та доверчивость, с которой население города во главе с властями позволило себя обманывать. Несмотря на многочисленные проделки флибустьеров, жертвой которых испанцы уже не раз оказывались, никто даже не заподозрил подвоха.

Правда, в то время сообщение было довольно затруднительным, суда приходили из Европы достаточно редко, и испанские колонии зачастую находились в полном неведении не только относительно событий, происходящих в метрополии, но и относительно того, что происходило в соседних колониях. Такое неведение способствовало успеху флибустьеров, которые, постоянно крейсируя у важнейших гаваней материка и островов, были прекрасно осведомлены обо всем, что их интересовало, нападая на корабли испанцев, а потом допрашивая пленников и перехватывая депеши. Прибавим к этому, что в важнейших портах авантюристы держали своих шпионов, которые оповещали их обо всех важных событиях с помощью специальных сигналов, посылаемых с берега.

Обе шлюпки подошли к пристани и остановились у лестницы. Дон Фернандо д’Авила в парадном мундире полковника испанской армии – чин, полученный им недавно, – ждал путешественников в окружении офицеров главного штаба гарнизона и виднейших представителей городских властей.

После первых приветствий и обычных представлений дон Фернандо велел привести лошадей для Монбара и Филиппа. Их свита также села на лошадей и среди громких криков толпы, пушечных выстрелов и звуков военного оркестра вся процессия направилась шагом к главной площади.

Дом, который дон Фернандо велел приготовить для Монбара, находился на площади, недалеко от собора, как раз напротив губернаторского дворца. У дверей стояла почетная стража. Дон Фернандо спустился с лошади, приглашая флибустьеров следовать за собой в дом. Вскоре губернатор откланялся, предоставив графу дель Аталайя располагаться по своему усмотрению. Однако, уходя, он взял с графа обещание в тот же вечер вместе с секретарем присутствовать на пиршестве, которое городские власти устраивали в его честь.

Как только за испанцами закрылись двери, флибустьеры перевели дух. Постоянное напряжение, в котором они вынуждены были находиться, начинало их утомлять, они чувствовали настоятельную потребность отдохнуть и спокойно осмотреться.

Прежде всего они решили обследовать дом. За короткое время губернатору удалось все прекрасно устроить. Дом был просторным, как дворец, с удобными комнатами и великолепным садом. Особенно флибустьеров порадовали три отдельных выхода: первый, главный, вел на площадь; второй, скрытый в тени сада, – на улицу Бодегон, а третий из помещения для прислуги выводил на улицу Платерос. Это означало, что флибустьеры могли входить и выходить незаметно, без опасения, что дом в один прекрасный момент может превратиться для них в тюрьму. Кроме того, сад, наполненный редкими тропическими растениями, с тенистыми боскетами, почти не пропускал солнечных лучей и давал возможность принимать посетителей и вести беседу, не опасаясь шпионов.

Поскольку процессия, состоявшая из гостей и сопровождавших их лиц, двигалась крайне медленно, поклажа прибыла раньше, так что все было приведено в порядок прежде, чем флибустьеры вошли в дом. Монбар, велев Филиппу разобраться с прислугой, удалился в свою комнату, чтобы наконец немного передохнуть.

Филипп с честью выполнил щекотливое поручение Монбара. Прежде всего он отправился к офицеру – командиру почетной стражи, поставленной у дверей, горячо поблагодарил его и отпустил вместе с солдатами, вручив от имени его сиятельства кошелек, полный золотых монет, для раздела между солдатами. Стража с радостными криками удалилась. После этого Филипп нанял повара, дворецкого, шестерых лакеев, двух помощников повара и четырех конюхов. Эти люди не имели права входить в комнаты, где могли находиться только доверенные слуги графа: Данник, Дрейф и Питриан, и поступали в распоряжение Нардо, или Питриана, управляющего его сиятельства. Разобравшись с прислугой, Филипп велел привести лошадей, выбрал двенадцать лучших и тотчас приказал отвести их на конюшню. Молодой человек успел подумать обо всем и рассудил, что лошади всегда должны находиться поблизости. Питриан, Дрейф, Данник и Шелковинка были помещены в комнатах, находящихся рядом с комнатами Монбара и Филиппа, чтобы они и днем и ночью ежечасно могли общаться со своими мнимыми господами и в случае надобности поспешить к ним на помощь. Питриан получил строгий наказ никогда не ложиться спать, не осмотрев предварительно каждый уголок в доме и не заперев в людских испанскую прислугу.

Все это заняло довольно много времени, и было уже около пяти часов вечера, когда Филипп наконец освободился и зашел к Монбару, чтобы рассказать ему обо всем, проделанном за день. Монбар одобрил его действия, и оба в сопровождении Данника, переодевшегося камердинером, отправились на званый обед, устраиваемый губернатором в их честь.

– Мы только покажемся на этом пиршестве, – сказал Монбар. – Если бы я не боялся рассердить губернатора, расположение которого для нас крайне важно, то и вовсе отказался бы от визита. Но мы не можем не присутствовать, к тому же этот случай даст возможность лучше войти в роль.

– То есть? – с недоумением спросил Филипп.

– То есть с завтрашнего дня мы вступаем в наши должности, – не будем забывать, что мы присланы рассматривать отчеты интендантов. Работа эта не на день, ведь мы должны объехать самые важные города каждой колонии. Вы понимаете мою мысль, друг мой?

– Вполне. Итак, мы отправимся в Гибралтар и в Мериду?

– Нам надлежит побывать всюду и всюду провести строгий контроль, – перебил Монбар, улыбаясь.

– Бедные испанцы! – вздохнул Филипп.

– Вы жалеете их?

– Да, признаюсь, они так хорошо принимают нас.

– Не забудьте, однако, припрятать под камзолом ваш кинжал.

– Еще бы! Никогда не знаешь, что с тобой может случиться в следующую минуту.

– Данник, вели седлать лошадей. Ты поедешь с нами в губернаторский дворец. Мне не нужно предписывать тебе не зевать, не так ли?

Работник с улыбкой поклонился и пошел выполнять поручение.

Через несколько минут граф дель Аталайя со своим личным секретарем и в сопровождении лакея и пажа ехал верхом по главной площади, направляясь к губернаторскому дворцу, где стража, завидев его, торжественно взяла под караул.

Глава VII Дуэнья

Прошло несколько дней. Флибустьеры продолжали мастерски разыгрывать свои роли. Делая вид, будто строго проверяет отчеты, Монбар сумел приобрести расположение интендантов, спустив кое-кому с рук некоторые мелкие ошибки. Отделавшись легче, чем предполагали, интенданты превозносили до небес мудрость, честность, а в особенности выдающиеся способности ревизора.

Флибустьер под предлогом того, что хочет видеть все собственными глазами – а такова в действительности и была его цель, – не давал себе ни минуты отдыха и беспрестанно ездил из Маракайбо в Гибралтар, из Гибралтара в Маракайбо, осматривая берег и мотая на ус информацию, добытую из болтовни губернатора. При этом Монбар успешно делал вид, что все услышанное ни в малейшей степени не интересует его.

В свою очередь, Мигель Баск с тщанием занимался измерениями и гидрографическими расчетами, которые приводили испанцев в восторг, потому что расчеты эти давали самые блестящие надежды на коммерческую будущность колонии.

Филипп, не признаваясь Монбару в причинах, удерживавших его в Маракайбо, попросил позволения остаться в городе, чтобы, как он сказал, наблюдать за властями и при необходимости иметь возможность уведомить своих товарищей об опасности. Флибустьер улыбнулся про себя, услышав эту просьбу, и, не требуя объяснений, предоставил молодому человеку свободу действовать по собственному усмотрению. При этом Монбар посоветовал Филиппу соблюдать чрезвычайную осторожность, ведь малейший неверный шаг с его стороны может безвозвратно погубить успех предприятия.

Надо сказать, что положение Филиппа было чрезвычайно трудным. Дон Фернандо д’Авила принимал молодого человека, как того требовал этикет, то есть любезно. Но достойный губернатор, не подозревая, кем в действительности был личный секретарь графа дель Аталайя, чутьем, свойственным ревнивцам и опекунам, угадал в нем влюбленного. В общении с Филиппом губернатор держал себя до того церемонно, холодно и проявлял такую чисто кастильскую спесь, что всякая попытка сойтись ближе становилась невозможной.

Филипп был взбешен. Каждый раз, возвращаясь домой после бесполезного визита к губернатору, он предавался припадкам страшного гнева, который казался бы смешным, если бы молодой человек, действительно влюбленный, не страдал так ужасно.

Дело в том, что дон Фернандо не представил свою питомицу флибустьерам по их приезде в Маракайбо. Он держал ее взаперти в комнатах, из которых за все это время она вышла только раз, покинув дом в плотно закрытом паланкине, окруженном толпой слуг. Таким образом всякая попытка общения с ней была обречена на неудачу. Правда, донья Хуана постоянно посещала церковь, но входила туда через специальную дверь и оставалась в галерее с решеткой, за которой была совершенно невидима. Напрасно молодой человек, хорошо знавший испанские обычаи, отправлялся в церковь раньше всех и становился возле чаши со святой водой. Он предлагал святую воду очаровательным женщинам, многие из которых улыбались, кокетливо приподнимая кружева мантильи, но их улыбки и призывные взгляды ничего не значили для него. Та, которую он ждал, не являлась, и он уходил из церкви со смертельной тоской в сердце. Как все влюбленные, обманувшиеся в ожиданиях, он составлял в голове самые безумные и совершенно невыполнимые планы.

Ломая голову над тем, что же ему делать, молодой человек наконец убедил себя, что доньи Хуаны нет в Маракайбо, что дон Фернандо отвез ее в Санто-Доминго. Эта мысль настолько завладела Филиппом, что он решился, каковы бы ни были последствия, напрямую расспросить обо всем губернатора в тот же вечер, во время прогулки по аламеде[39].

Было около четырех часов пополудни. На прогулку не имело смысла отправляться раньше семи вечера. Следовательно, у Филиппа было три часа, чтобы подготовиться к разговору с доном Фернандо. Но чем ближе был этот час, тем труднее казалось Филиппу привести в исполнение свой план. Действительно, каким способом мог он выведать у человека, с которым был знаком всего несколько дней, где находится девушка, о существовании которой ему ничего якобы не известно? Как воспримет дон Фернандо странные вопросы Филиппа? Какое право имеет молодой человек задавать их? Дело было серьезным, настолько серьезным, что юноша с унынием опустился на стул, скрестил руки на груди и признался себе полном своем бессилии. Пробило семь. Филипп вскочил, будто от электрического удара, и схватил шляпу.

– Я все-таки пойду, – прошептал он, – кто знает, может быть, мне повезет!

В эту минуту в дверь комнаты дважды постучали.

– Кто там? – вздрогнув, спросил Филипп.

– Я, – ответил хриплый голос Данника.

– Иди к черту! – с досадой воскликнул молодой человек. – Ты мне не нужен!

Ответить на вопрос, кто же ему нужен, Филипп постеснялся. Но Даннику не пришло в голову расспрашивать.

– Так-то вы меня принимаете! – засмеялся он. – Благодарю за любезность.

– Чего тебе?

– Ничего.

– Зачем же ты меня беспокоишь?

– Вас спрашивают.

– Кто?

– Право, не знаю. Но мне показалось, что под мантильей, в которую эта особа закутана, скрывается старуха.

– Ну ее к черту! – сказал Филипп.

– Должно быть, сегодня вы расположены всех посылать к черту, – заметил Данник.

– Ты мне надоел. И никакую старуху я не хочу знать.

– Как вам угодно, – заметил Данник, качая головой, – но, быть может, напрасно вы так горячитесь. За старухой в Испании всегда появляется молодая особа, а ведь мы с вами находимся на самой что ни на есть кастильской земле. Смотрите не прогадайте!

Эти слова поразили Филиппа.

– А ведь, быть может, ты и прав! – воскликнул он. – Безобразна твоя старуха?

– Отвратительна! Настоящая ведьма, явившаяся с шабаша.

Пока молодой человек раздумывал, Данник смотрел на него с хитрым видом.

– Ну, – сказал Филипп наконец, – зови. Надо узнать, что нужно этой старухе, и потом отделаться от нее.

Говоря так, Филипп лукавил. На самом деле его любопытство было сильно возбуждено, и он с плохо скрытым нетерпением поглядывал на дверь.

Наконец старуха вошла. Филипп вскрикнул от радости и бросился к ней.

– Нья Чиала! – вскричал он.

Ничего не отвечая, дуэнья взглядом указала ему на Данника, неподвижно стоявшего в дверях.

– Уйди! – приказал Филипп слуге.

Тот сейчас же вышел, затворив за собой дверь. Дуэнья подошла к Филиппу и внимательно рассматривала его несколько минут.

– Итак, это точно вы? – промолвила она наконец.

– Я, – ответил он, – а вы в этом сомневались?

– Трудно поверить в то, что вы здесь, и при этом занимаете такую должность у графа дель Аталайя, тогда как он питает неумолимую ненависть к флибустьерам!

– Действительно, – согласился Филипп с невольной улыбкой, – однако вы можете убедиться, что, несмотря на ненависть, граф соизволил взять меня к себе личным секретарем. Но не это главное. Главным было суметь пробраться сюда – и я сумел. Чего мне это стоило, только мое дело. Поговорим лучше о донье Хуане.

– О донье Хуане… – прошептала дуэнья со вздохом.

– Уж не случилось ли с ней какого-нибудь несчастья? – взволнованно вскричал молодой человек.

– Несчастья? Господь с вами, – ответила дуэнья, крестясь. – Бедная сеньорита!

– Но раз так, что же вы пугаете меня, заставляя предполагать всевозможные беды!

Дуэнья с минуту молчала, потом подозрительно огляделась.

– Никто не может нас услышать, нья Чиала, – с нетерпением произнес молодой человек, заметив ее взгляды, – говорите без опасения. Садитесь, пожалуйста. Так вам будет удобнее.

– Ах! – сказала Чиала, усаживаясь на стул, который подвинул к ней молодой человек. – Позвольте мне говорить с вами откровенно, сеньор дон Фелипе… Но я не смею начать, так как боюсь рассердить вас.

– Милая моя, – ответил Филипп, сгорая от нетерпения, – говорите же, заклинаю вас, и будьте откровенны. Я обещаю вам не сердиться. Что бы вы ни сообщили мне, я все готов выслушать и, уверяю вас, буду страдать меньше, чем сейчас. Ваша сдержанность терзает меня.

– Как нетерпеливы эти молодые люди, Святая Дева! – вздохнула старуха.

– Прежде всего ответьте мне, пожалуйста, на два вопроса, а после уже говорите что хотите.

– Что за два вопроса?

– Здорова ли донья Хуана?

– Слава богу, она совершенно оправилась от усталости после путешествия, и теперь здоровье ее превосходно.

– Благодарю… По-прежнему ли она любит меня?

– Если б это было не так, разве была бы я здесь? – проворчала старуха.

– Отлично! – вскричал Филипп. – Если здоровье ее превосходно и она по-прежнему любит меня, мне нечего больше желать. Говорите же теперь, любезная нья Чиала, все, что придет вам в голову. Вы дали мне противоядие, которое поможет мне терпеливо слушать все, что бы вы ни говорили.

Счастливо улыбаясь, молодой человек откинулся на спинку кресла.

Дуэнья несколько печально покачала головой и наконец, глубоко вздохнув, как делают те, кто принял важное решение, вновь заговорила:

– Сеньор кабальеро, вы найдете, без сомнения, очень странным, что я, всего лишь служанка, осмеливаюсь вмешиваться в дела, касающиеся особ, которые по своему происхождению гораздо выше меня.

– Вы ошибаетесь, нья Чиала, – мягко заметил молодой человек, – я знаю глубокую расположенность доньи Хуаны к вам и нахожу, напротив, очень естественным, что вы интересуетесь ее делами.

– Я для доньи Хуаны не обыкновенная прислуга, сеньор! Она только что не родилась при мне. Но я кормила ее своим молоком, я никогда с ней не расставалась. Чтобы последовать за ней в Америку, я бросила мужа и детей. Я люблю ее, как дочь, а может быть, и больше.

– Я знал все, что вы мне сейчас сказали, кроме одного… Ваше путешествие в Америку… Разве донья Хуана родилась в Испании?

– Кто знает? – пробормотала Чиала, подняв глаза к небу.

– Как это, кто знает? Что вы хотите этим сказать, нья Чиала?

– Выслушайте меня, кабальеро. Я расскажу вам то немногое, что знаю сама.

– Говорите же, говорите, нья Чиала! – с живостью вскричал молодой человек.

– Знайте, кабальеро, что я вверяюсь вашей дворянской чести и что об услышанном вами вы не должны говорить никому.

– Даю вам честное слово, кормилица.

– Я была замужем уже три года, когда случилось вот что… Прошел месяц, как родился мой второй ребенок. Наша хижина стояла в нескольких лье от По.

– Как! – с удивлением воскликнул Филипп. – Вы не испанка?!

– Нет, я из Беарна.

– Продолжайте, продолжайте, кормилица! – вскричал Филипп с живостью.

– Мой муж охотился на медведей в горах, занимался контрабандой, а при случае служил проводником путешественникам, направлявшимся из Франции в Испанию или из Испании во Францию. Несмотря на столь разнообразные занятия, а может быть, и по этой самой причине, мой муж был очень беден, так беден, что часто даже не было хлеба в нашей жалкой лачуге. Хуан приходил в отчаяние. Горе преследовало нас. Однажды после продолжительного отсутствия мой муж вернулся с каким-то господином. Возвращение мужа несказанно обрадовало меня. Уже два дня у меня во рту не было ни крошки. Хуан принес еду. «Не теряй веры, жена, – сказал он мне, – этот достойный господин сжалился над нами». Тогда я присмотрелась к незнакомцу, который остался стоять возле двери, закутавшись в плащ. Это был уже пожилой человек. Его красивые, но суровые черты лица имели надменное выражение. Одет он был как дворянин. Я почтительно поклонилась ему в благодарность за добро, которое он хотел нам сделать. В этот миг человек распахнул свой плащ и протянул мне ребенка, девочку одного возраста с моим малышом. «Не благодарите меня, добрая женщина, – произнес он, – это будет услуга за услугу. Вот слабое существо, и я прошу вас заменить ему мать». Я тут же схватила ребенка и, забыв о собственном голоде, тотчас дала ему грудь.

– Это была Хуана? – вскричал молодой человек.

– Да, кабальеро. Незнакомец как будто с удовольствием смотрел на мои заботы об этом бедном херувиме, потом подошел и поцеловал в лоб милую малютку, которая заснула, улыбаясь. «Вот и хорошо, – сказал он, – вы будете матерью Хуане – так ее зовут. Она сирота. Возьмите кошелек. В нем шестьдесят унций золота[40]. Через год вы получите столько же от банкиров Исагуирра и Самала из По, и это будет продолжаться все то время, пока ребенок находится на вашем попечении. Вам стоит только показать этот перстень, – сказал он, сняв с мизинца левой руки перстень с бледным рубином. – Вы меня поняли? Обещайте хранить молчание, и у вас не будет причин жаловаться на меня. Теперь прощайте». Он закутался в плащ, надвинул шляпу на глаза, сделал знак моему мужу следовать за ним и вышел из хижины. Больше он не возвращался. Я видела этого человека совсем недолго, но уверена, встреться он мне, я тотчас узнала бы его, потому что его лицо поразило меня и навсегда осталось в моей памяти.

– Кто бы мог быть этот человек? – прошептал Филипп. – Вероятно, ее отец.

– Не думаю… Прошло три года. И каждый год я ездила в По, показывала перстень, и мне, не задавая никаких вопросов, давали шестьдесят унций золота. Однажды утром в дверь нашей хижины постучали. Я вздрогнула. Мы жили в таком уединении, что у нас никогда никто не бывал, кроме контрабандистов, приятелей моего мужа, которые открывали дверь без церемоний и входили, как к себе домой. Я отворила. На пороге стоял незнакомец. Это был один из служащих банка Исагуирра. Я видела его, когда ходила за деньгами. Поздоровавшись, он спросил, дома ли мой муж. Я ответила, что мужа нет дома, но я жду его с минуты на минуту. «Хорошо, – ответил он, – у меня есть время». Он сел на скамью возле огня. Это было весной, и в горах было холодно. Через час пришел мой муж. Незнакомец отвел его в сторону и довольно долго беседовал с ним. Я не знаю, о чем они говорили, но вдруг Хуан обратился ко мне. «Жена, – сказал он, – одевайся. Этот господин приехал за Хуаной. Ты поедешь с ней». Я хотела возразить. «Делайте, что вам говорит ваш муж, – строго произнес незнакомец, – вы останетесь довольны». Я повиновалась со слезами. Через час я уже сидела в карете подле незнакомца и держала Хуану на коленях. Через Пиренеи мы направлялись к Испании. Мы останавливались только пообедать и переменить мулов. Четыре дня спустя карета остановилась у довольно красивого дома, выстроенного на окраине селения, которое, как я впоследствии узнала, называлось Оканна. Незнакомец сделал мне знак следовать за ним. Он вошел в дом, дверь которого отворила служанка, когда подъехала карета. Незнакомец показал мне все помещения, убранные довольно хорошо, но не роскошно. «Здесь вы у себя дома, – сказал он мне, – оставайтесь тут до новых распоряжений. Каждый месяц вы будете получать сумму, необходимую для удовлетворения всех насущных нужд. Я исполнил данное мне поручение. Прощайте». – «А мой муж?» – спросила я. «Вот, прочтите письмо. Не забудьте, что вы не должны принимать никого, кроме человека, который покажет вам перстень точно такой же, как у вас. Прощайте». Он вышел. Я слышала, как уехала карета. Я осталась одна с Хуаной, которая, не тревожась ни о чем, бегала, смеясь, по дому.

– Да-а… Странная история, – проговорил молодой человек. – Как же все это кончилось?

– Очень просто, сеньор. В письме муж приказывал мне покориться судьбе, уверяя, что все к лучшему. Я покорилась и скоро стала почти счастлива в своем новом доме. Все оставалось в таком положении несколько месяцев. Наконец однажды у дверей остановилась карета, из которой вышел какой-то человек и подал мне перстень. Это был дон Фернандо д’Авила. Он сказал мне, что является опекуном Хуаны и приехал, чтобы отвезти ее в Мадрид. Он спросил, согласна ли я ехать с ним? Я любила бедного ребенка, которому заменяла мать. Сердце мое разрывалось при мысли о расставании с девочкой, и я согласилась. В Мадриде нас поместили в великолепном доме. Каждый день в один и тот же час дон Фернандо приезжал за Хуаной, а после прогулки, которая иногда продолжалась до заката солнца, привозил ее обратно. Я не выходила никуда, мне это было запрещено. Я вооружилась терпением. Мой муж писал мне часто и во всех своих письмах приказывал мне беспрекословно исполнять все, чего от меня потребуют. Однажды дон Фернандо объявил, что уезжает из Испании в Америку, и опять предложил ехать с ним. Что мне оставалось делать? Я была одна, вдали от своих родных, на чужой земле. Кто знает, какие последствия мог иметь для меня отказ? Я согласилась. Дон Фернандо привез нас на Эспаньолу. Там он поселил нас в маленьком городке, где случай, а может быть, и Провидение свело нас с вами. Ничто не нарушало однообразия нашей жизни. Дон Фернандо всегда был добр к своей питомице. Он окружает ее самыми нежными заботами и, кажется, очень любит.

– А разве вы ничего не знали о рождении доньи Хуаны, кроме того, что мне сказали? – с нетерпением спросил Филипп.

– Ничего. Кто мог бы мне сказать об этом?

– Вы правы. Какая странная история!

– И очень печальная.

– Бедная девушка! – прошептал молодой человек. – Кстати, – вдруг спросил он, – вы сохранили перстень?

– Да, я его спрятала.

– Не откажетесь ли вы показать мне его?

– Когда вам будет угодно.

– Кто знает, быть может, он наведет нас на след!

Кормилица только печально покачала головой.

Глава VIII Прогулка по морю

В комнате воцарилось молчание. Филипп заговорил первым:

– Нья Чиала, благодарю вас за ваше доверие ко мне. Однако должен признаться, что отчасти все это было мне известно. Донья Хуана уже давно рассказала мне все, что знала. Теперь позвольте мне задать вам один вопрос.

– Спрашивайте, сеньор, – сказала дуэнья, – я постараюсь на него ответить, если смогу.

– Это простой вопрос. Вы, вероятно, преследовали какую-то цель, рассказывая мне эту печальную историю, не так ли? Какова эта цель?

– Я сама собиралась сказать вам об этом, кабальеро.

– Раз так, говорите, пожалуйста.

– Когда донья Хуана вас увидела – каким образом, не могу сказать, не знаю, но она тотчас вас узнала. Я ни в чем ей не отказываю. Я так люблю ее, что не могу не исполнить ее просьбы. Она просила меня пойти к вам и сказать, что она будет вас ждать сегодня вечером в одном месте, куда я должна вас отвести. Вот я и пришла. Только дорогой от дома дона Фернандо до вашего я раздумывала, и эти раздумья я хочу вам поведать.

– Хорошо, нья Чиала, скажите же мне, что это за раздумья. Слушаю вас внимательно. И постараюсь, чтобы мой ответ утешил вас.

– Дай-то бог, сеньор… Честь доньи Хуаны мне дороже своей. Я надеялась, оставляя Эспаньолу, что никогда больше не увижусь с вами и что донья Хуана наконец забудет вас… Вы видите, что я откровенна с вами.

– Да, может быть, даже слишком.

– Безнадежная любовь, знаете ли, рано или поздно проходит. Это закон природы. Итак, я рассчитывала на разлуку, чтобы излечить мое бедное дитя от любви к вам. К несчастью, ваш неожиданный приезд разрушил все мои планы, расстроил все расчеты. Вы молоды, дон Фелипе, вы хороши собой, богаты и хорошего происхождения – так, по крайней мере, я предполагаю. Но заклинаю вас именем вашей матери, будьте так же откровенны, как была я, и отвечайте мне, как должен отвечать дворянин. Истинно ли вы любите донью Хуану? Словом, любите ли вы ее настолько, чтобы жениться на ней, несмотря на неизвестность и тайну, окружающую ее происхождение? Или же она для вас только одна из мимолетных привязанностей, и тщеславие играет тут главную роль, и все пройдет, как только притязания ваши будут удовлетворены? Видите, дон Фелипе, я задаю вопрос прямо, отвечайте мне так же, не колеблясь, как подобает истинному дворянину.

– Только так, нья Чиала! – вскричал Филипп с жаром. – Я люблю донью Хуану самой истинной и самой глубокой любовью, любовью, чистота которой заставила бы ангелов улыбнуться от радости. Мы поклялись быть супругами, принадлежать друг другу. Эту клятву я со своей стороны сдержу во что бы то ни стало. Мне все равно, благородного ли происхождения донья Хуана или нет. Она добра, хороша, благоразумна, этого для меня достаточно. Благородство женщины заключается в ее сердце, и в этом отношении донья Хуана щедро одарена. Моего богатства и моего происхождения хватит и на меня, и на нее. Я уже давно считаю ее своей женой, а она, со своей стороны, видит во мне своего мужа. Препятствия к нашему союзу я преодолею, каковы бы они ни были. Я пренебрегал опасностями гораздо большими, чтобы увидеться с нею. Ничто не может остановить меня ни в настоящем, ни в будущем. Моя любовь достаточно сильна для того, чтобы победить врагов, стоящих у меня на дороге. Словом, эта любовь – моя жизнь, и кончится она только вместе с жизнью. Вот мой ответ, нья Чиала. Я считаю его честным и достойным и меня, и женщины, которую я люблю! Теперь скажите, что вы собираетесь делать, я в вашем распоряжении.

– Хорошо, дон Фелипе, – ответила дуэнья, – теперь я знаю то, что хотела знать. Я на вашей стороне, и, как ни ничтожно мое влияние – ведь я всего лишь бедная служанка, – я отдаю его вам. Я всеми силами буду способствовать, чтобы вам удалось жениться на моей питомице и быть счастливым.

– Да услышит вас Господь, нья Чиала! У меня недостает слов, чтобы выразить свою признательность.

– Час свидания настал, дон Фелипе! Закутайтесь в плащ, надвиньте на глаза шляпу, возьмите вашу шпагу и следуйте за мной. Донья Хуана ждет вас.

Молодой человек повиновался с послушанием ребенка. Уже через минуту он был готов.

– Что делать теперь? – спросил он.

– Ни о чем не спрашивая, следовать за мной и ничему не удивляться. Идти туда, куда иду я.

– Ступайте, я следую за вами.

Они вышли из дома. Настала ночь, но ночь американская, ясная, звездная, свежая, благоуханная, такая ночь, каких мы не знаем в нашем мрачном скверном климате. Улицы, почти пустые днем из-за удушливой жары, были наполнены гуляющими, которые ходили взад и вперед, весело разговаривая. Перед каждой дверью стояли группы людей. Здесь хохотали, плясали и играли на гитарах.

Филипп, сохраняя хладнокровие и не теряя из виду дуэньи, ловко пробирался между гуляющими. Таким образом они шли около получаса, все более углубляясь в труднопроходимый лабиринт узких улиц Нижнего города. Наконец они вышли к пристани. В этом месте толпа была не так велика, лишь немногие пришли подышать свежим морским воздухом. Молодой человек несколько замедлил шаг, боясь, как бы его не заметили. Дуэнья, напротив, продолжала идти, не глядя ни направо ни налево, как женщина, которая спешит домой. Дойдя до деревянной пристани, на которую как раз выгружали товары, она смело пошла по ней. Дойдя до середины, дуэнья вдруг остановилась, огляделась, потом, наклонившись к воде, дважды негромко кашлянула и начала спускаться по ступеням.

У подножия лестницы их ждала лодка с гребцом. Дуэнья села в эту лодку, Филипп – возле нее, и лодка отчалила. Дуэнья сидела у руля и правила, а лодочник, споро работая веслами, заставлял легкую лодку лететь по волнам.

Не смея заговорить со своей спутницей, молодой человек с любопытством озирался. Скоро он заметил вдали черную точку, которая быстро увеличивалась по мере их приближения. Наконец точка превратилась в лодку, также управляемую одним гребцом. На корме лодки сидела женщина.

Молодой человек вздрогнул. Сердце его забилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди. Он узнал донью Хуану. Через несколько минут обе лодки стали рядом. По знаку дуэньи Филипп перешел во вторую лодку, гребец которой пересел в первую. Обе лодки разъехались, и молодой человек остался наедине с той, которую любил. События разворачивались так непредвиденно и быстро, что молодой человек от волнения не мог вымолвить ни слова.

– Так-то вы приветствуете меня, дон Филипп, после столь продолжительного отсутствия? – насмешливо прошептал возле самого его уха знакомый голос.

– О! Простите меня, Хуана! – вскричал молодой человек, задрожав от счастья. – Безграничная радость сводит меня с ума. Ах! Я почти отчаялся увидеться с вами!

– Только сегодня утром я узнала о вашем присутствии в Маракайбо, любезный дон Филипп. Я узнала вас случайно, когда вы проходили мимо нашего дома.

– Я нахожусь здесь уже десять дней и никакими силами не мог добраться до вас!

– Ах, друг мой, я не так свободна, как в маленьком домике в Сан-Хуане, – ответила она со вздохом.

– Разве дон Фернандо уже не добр с вами, как прежде?

– Напротив, друг мой, его расположение ко мне как будто еще больше увеличилось, однако вот уже несколько дней он выглядит чрезвычайно озабоченным. Иногда он смотрит на меня с неизъяснимой грустью, причина которой мне неизвестна.

– Боже мой! Неужели вам угрожает беда?

– Не думаю, друг мой, однако меня невольно мучает какое-то странное предчувствие. Оно предупреждает меня, что скоро в моем положении свершатся перемены.

– Вы заставляете меня страдать, Хуана! – вскричал Филипп, бледнея. – Скажите, ради бога, откуда у вас эти мысли?

– Не могу ничего сказать, друг мой, так как сама этого не знаю. Вот что я заметила: перемена в настроении дона Фернандо произошла две недели назад. В это время он получил с кораблем, прибывшим с материка, письмо, содержание которого сильно его озаботило. Он тотчас отдал приказание приготовить великолепный дом в нескольких милях от города, в восхитительном местечке.

– Близ Мериды, не так ли?

– Да, друг мой.

– Я видел этот дом, даже осматривал. Он действительно великолепен. Дон Фернандо сказал мне, что приготовил его для какого-то знатного человека, прибытия которого ожидает.

– Он и мне сказал то же самое, только прошептал при этом два слова, которые я скорее угадала, чем услышала: «Бедное дитя!» Несмотря на мои усилия узнать больше, дон Фернандо остался непроницаем, и я ничего не узнала. Вот и все… Но довольно заниматься мною, поговорим о вас. Как вам удалось пробраться сюда? Я содрогаюсь при одной мысли об этом! Неужели вы не знаете, что всякий подозрительный иностранец, схваченный в испанских колониях, подвергается немедленной смерти? Закон неумолим в этом отношении.

– Знаю, друг мой, но что мне за дело! Я хотел видеть вас, хотел еще раз сказать вам, что я вас люблю.

– А я, милый Филипп, разве я не люблю вас?

– О! Не так, как я.

– Может быть. Но я умираю от страха за вас. Что, если вас узнают?

– Успокойтесь, моя возлюбленная, здесь я испанец. Никто не подозревает о моей настоящей национальности. Я служу у графа дель Аталайя, очень знатного вельможи.

– Это несколько успокаивает меня. Малейшей неосторожности достаточно, чтобы вы погибли. Но каким образом удалось вам добиться покровительства графа дель Аталайя?

Филипп хитро улыбнулся:

– Слишком долго рассказывать, моя возлюбленная. Скажите лучше, почему вы назначили мне свидание на море?

– За мной строго наблюдают, друг мой. Вот уже несколько дней, я не понимаю почему, за каждым моим шагом следят, и я боялась, как бы нас не увидели в доме или на прогулке.

– Но люди, сопровождающие вас?..

– Они мне преданы.

– Гм! – Молодой человек покачал головой. – Впрочем, вы знаете их лучше меня, и я не стану спорить… Можем мы увидеться с вами опять?

– Это будет нелегко.

Молодой человек вздохнул.

– Хуана, – продолжил он кротким голосом, нежно пожимая руку девушки, – вы мне доверяете?

– Да, друг мой, я доверяю вам, потому что люблю вас и убеждена, что вы также любите меня.

– Уверены ли вы в том, что я делаю все с единственной целью соединиться с вами и сделать вас счастливой?

– Я твердо этому верю, любезный Филипп.

– Хорошо, Хуана, благодарю вас! Вы понимаете меня. А теперь внимательно послушайте, что я вам скажу, милая моя Хуана. Дело идет о нашем счастье и о моей жизни.

– Говорите, друг мой. Я сделаю все, чего вы потребуете.

– Без колебаний?

– Да.

– Может быть, через три дня я должен буду уехать отсюда.

– О, Филипп! – вскричала девушка с горестью.

– Но клянусь вам, что скоро вернусь.

– Ах! Мы опять будем разлучены.

– Это будет в последний раз! Мое отсутствие продлится месяц, может быть, два, не более. Я возвращусь, с тем чтобы не расставаться с вами больше никогда.

– В самом деле?

– Честное слово! – вскричал он с жаром. – Только, Хуана, во время моего отсутствия будьте мужественны. Пусть воспоминание обо мне служит вам охраной от всех, кто будет пытаться действовать против вас. Словом, сохраните для меня вашу любовь.

– Уезжайте спокойно, друг мой. Что бы ни случилось, я всегда буду достойна вас. Разве я не жена ваша перед Богом?.. Но как я узнаю о вашем возвращении?

– Постоянно устремляйте на море ваши нежные взоры. Среди прибывающих кораблей однажды вы увидите тот, над которым будет поднято черно-белое знамя.

– Черно-белое… Я запомню это, друг мой.

– Теперь, милая Хуана, прошу вас, несмотря на все, что будут говорить вам обо мне, закройте уши и ждите, чтобы я приехал оправдаться.

– Вы меня пугаете, друг мой. Что вы намерены предпринять?

– Сам еще не знаю, моя возлюбленная, но будьте уверены, что мне все удастся. Постарайтесь без особой надобности не выходить из ваших комнат. Как бы ни уговаривали вас, сопротивляйтесь всеми возможными способами. Если роковая судьба удержит меня слишком долго вдали от вас, я пришлю к вам одного или нескольких моих послов. Вы легко узнаете их: правая рука у них будет обвязана таким же платком, как мое знамя. Вы можете полностью доверять им, и делайте все, что они скажут. Хорошо ли вы поняли меня, милая Хуана?

– Да, друг мой, но вы пугаете меня. Ради всего святого, какие зловещие планы вы замышляете?

– Я не замышляю никаких планов, кроме одного – навсегда соединиться с вами. От вас зависит, чтобы этот план привел нас к успеху.

– О! Если это зависит только от меня, то нас ждет удача.

– Но это еще не все. Поклянитесь во всем следовать наставлениям, которые я вам даю.

– Я буду им следовать, клянусь вам нашей любовью, друг мой.

– Вы ангел, моя возлюбленная, вы верите мне. А я клянусь вам, в свою очередь, что вы будете счастливы или я умру.

– О! Не говорите о смерти, мой возлюбленный! Если вы умрете, неужели вы думаете, что я вас переживу?

– Вы мне сейчас сказали, что у вас есть предчувствие, Хуана. У меня также есть предчувствие, что скоро наши мучения кончатся.

– Да услышит вас Небо, друг мой!

– Молитесь ему, чтобы оно защитило нас, Хуана, потому что, клянусь своей душой, ради обладания вами я сделаю то, на что никогда не решался ни один человек.

– Боже мой! Боже мой! Мне страшно…

– Дитя, лучше надейтесь!

В эту минуту неподалеку послышался шум весел и из темноты появилась лодка, в которой сидела дуэнья.

– Надо нам расстаться, друг мой, – сказала девушка.

– Уже?.. – прошептал Филипп.

– Более продолжительное отсутствие может возбудить подозрения, и к тому же, я надеюсь, мы скоро увидимся.

– Это правда, моя любимая, и тогда мы уже не расстанемся никогда. Помните все, о чем я вас просил.

– Я ничего не забуду.

Лодки соприкоснулись бортами.

– До свидания, Филипп! – шепнула девушка на ухо своему жениху.

– О да! – ответил он. – До свидания, моя обожаемая Хуана!

Запечатлев долгий поцелуй на руке своей возлюбленной, он сделал над собой усилие и перепрыгнул в соседнюю лодку. Молодые люди в последний раз бросили друг на друга нежные взгляды, и лодки разошлись в разные стороны.

Сойдя на берег, молодой человек наклонился к дуэнье и сказал ей на ухо:

– Благодарю, нья Чиала, я не забуду того, что вы сделали для меня сегодня. А что же перстень?

– Вы получите его завтра. Прощайте, сеньор, – сказала дуэнья с улыбкой.

Вернувшись домой, Филипп увидел Монбара, который ждал его, расхаживая большими шагами по комнате.

– Откуда вы так поздно? – спросил Монбар.

– С морской прогулки, – ответил Филипп чистосердечно.

Удивление, отразившееся на лице Монбара, было так велико, что молодой человек не выдержал и громко расхохотался.

Глава IX Отъезд

Филипп бросил на стул шляпу и плащ, отстегнул портупею и придвинул к Монбару кресло.

– Вы меня ждали? – спросил он.

– Да, друг мой, – ответил Монбар, садясь. – Вот уже час, как я хожу взад и вперед по вашей спальне.

– Разве Данник вам не сказал…

– Напротив, любезный Филипп, – перебил Монбар, – Данник все мне сообщил. Он сказал, что у вас была какая-то дуэнья и что вы вышли вместе с ней. Из этого я заключил, что вы, без сомнения, отправились на любовное свидание и, понятно, вернетесь нескоро. Но поскольку мне очень нужно с вами поговорить, то я остался. Вы этим недовольны?

– Вовсе нет, любезный Монбар! Дела прежде всего, особенно в нашем положении, когда каждую минуту мы подвергаемся опасности быть узнанными и пристреленными, как собаки. Временами мне кажется, будто на нас начинают как-то странно коситься.

– Именно.

– Стало быть, что-то случилось?

– Нет еще, но может случиться с минуты на минуту. Неплохо бы принять меры.

– Итак…

– Итак… но я боюсь вас огорчить, особенно после вашей морской прогулки, – прибавил Монбар с дружеской усмешкой, – мне не хотелось бы портить вам настроение.

– Все равно, друг мой, – весело сказал Филипп, – говорите.

– Вы уверены?

– Еще бы!

– Я думаю, что мы довольно долго оставались в этих местах и более продолжительное пребывание сделалось бы опасным.

– Я полностью разделяю ваше мнение, – с живостью откликнулся Филипп.

– Вы тоже так думаете? – удивленно спросил Монбар.

– Конечно.

– И если я отдам приказание сняться с якоря завтра?..

– То я всячески поддержу это намерение.

– Объясните мне, пожалуйста, – сказал Монбар, удивляясь все больше и больше, – я ничего не понимаю.

– Почему?

– Я думал, что вы влюблены.

– Вы не ошиблись, я действительно влюблен до безумия в очаровательную женщину.

– Так что же?

– Уедем отсюда как можно скорее.

– Хорошо-хорошо, кажется, я начинаю кое-что понимать, – проговорил Монбар с улыбкой.

– Напротив, вы ровным счетом ничего не понимаете, друг мой, – ответил Филипп лукаво. – Я чувствую пылкую, беспредельную любовь, которая кончится только с моей жизнью, любовь к небесному созданию, которому я не успел расцеловать и пальчиков. Вы видите, что я далек от пресыщения, как вы, вероятно, предположили.

– Как же вас понимать? – смеясь, спросил флибустьер. – Вы обожаете вашу красавицу и хотите от нее бежать?

– Нет, не бежать, а оставить ее.

– По-моему, это одно и то же.

– Не думаю. Оставляешь с тем, чтобы вернуться, тогда как бежишь навсегда.

– Итак?

– Я готов ехать, когда вы хотите.

– Не стану дольше пытать вас. Эта поспешность, вероятно, скрывает какие-то планы, которые мне знать вовсе не обязательно, поэтому я не настаиваю.

– Благодарю вас за эту сдержанность, друг мой.

– Вернемся к делу. Наши друзья закончили гидрографические работы. Дрейф теперь знает бухту не хуже самого опытного лоцмана. Планы Маракайбо, Мериды, Гибралтара составлены. Теперь мы знаем силы наших врагов и можем начать действовать, когда сочтем нужным, с уверенностью в успехе. Чего же еще?

– Ровным счетом ничего!

– Но с другой стороны, дон Фернандо д’Авила с минуты на минуту ждет приезда какого-то знатного лица, с которым нам не следует встречаться. До сих пор случай благоприятствовал нам, и мы не можем дольше испытывать его благосклонность. Дела наши закончены, мы уезжаем.

– С тем, чтобы вскоре появиться?

– Конечно, именно такова моя мысль.

– Но чем мы объясним наш отъезд? Не можем же мы уехать просто так, ни с того ни с сего!

– Конечно нет. А предлог очень простой. Здесь проверка счетов интендантов окончена, и я продолжаю свою ревизию в других местах.

– Да! Уверен, – со смехом согласился молодой человек, – губернатору это даже понравится.

– Я уже намекнул ему на это сегодня и должен признаться, что он очень любезно принял мои слова к сведению. Между нами, друг мой, мне тоже кажется, что дон Фернандо д’Авила будет рад нашему отъезду.

– Я и сам так думаю, – с насмешкой заметил Филипп.

– Что заставляет вас так думать? – спросил Монбар.

– Ничего, но я в этом уверен.

– Опять загадки, черт побери! Хорошо, не стану удерживать вас дольше. Вы, должно быть, нуждаетесь в отдыхе. Я ухожу. Спокойной ночи, любезный Филипп… Сказать вам еще кое-что?

– Говорите.

– Я убежден, что все это время каштаны из огня мы таскали именно для вас и что вы лучше всех нас устроили свои дела. Я угадал?

Филипп громко расхохотался, пожал руку своему товарищу, и они расстались.

– Что за беда, даже если он угадал? – проговорил Филипп, оставшись один. – Разве я не уверен в его дружбе и преданности?

Он лег в постель и предался сладким грезам.

…В десять часов утра граф дель Аталайя призвал к себе своего секретаря. Когда Данник вошел в комнату Филиппа, тот еще спал со счастливой беззаботностью молодости, для которой существует только настоящее и которая не заботится ни о прошедшем, ни о будущем. Данник с трудом разбудил молодого человека.

– Черт тебя побери! Надоел! – вскричал Филипп, приподнимаясь на постели и протирая заспанные глаза. – Мне снился такой хороший сон!

– Ба! – философски ответил работник. – Самый лучший сон не стоит действительности.

– Чего тебе?

– Во-первых, я должен отдать вам вот этот футляр. Его принесли сегодня утром.

– Давай сюда! – вскричал Филипп, вырывая из рук Данника футляр и пряча его под подушку. – Что еще?

– Как вы нетерпеливы! Монбар ждет вас в гостиной. Там собралось человек двадцать, и все болтают наперебой. Кажется, вы там нужны.

– Кто же это?

– Наши товарищи, губернатор и с ним еще какие-то люди в мундирах.

– Ах, черт побери! Я не заставлю себя ждать.

– Поспешите же.

– Через пять минут я буду готов. Скажи, что я сейчас выйду.

– Хорошо.

Данник ушел. Молодой человек соскочил с постели и начал одеваться, но вдруг остановился и вынул из-под подушки футляр. Раскрыв его, Филипп увидел перстень – очень простой, но с бледным дорогим рубином.

– Странно! – прошептал он, вертя в руках перстень и внимательно рассматривая его.

Послышался шум. Он спрятал перстень с футляром на груди и опять начал одеваться.

Через десять минут он вошел в гостиную, где, как и сказал Данник, собралось многочисленное общество.

Монбар в восемь часов утра отправился к губернатору с намерением сообщить ему о своем отъезде и проститься. Дон Фернандо д’Авила прекрасно принял графа дель Аталайя, любезно посетовал на то, что он так скоро оставляет колонию, и настаивал, правда слабо, чтобы граф продолжил свое пребывание в Маракайбо. Убедившись, что намерение графа непоколебимо, губернатор пожелал ему благополучного пути, и оба расстались, казалось бы, в полном восторге друг от друга.

Вернувшись домой, Монбар послал Данника к Мигелю с приказом быть готовым в скором времени сняться с якоря. Кроме того, он просил всех офицеров сойти на берег, чтобы проститься с высшим руководством колонии.

Мигель и другие флибустьеры, постоянно остававшиеся на шхуне и подчиненные строгой дисциплине, с радостью приняли известие об отъезде. Продолжительное пребывание у этих берегов начинало сильно их тяготить, во-первых, оттого, что они должны были примерно себя вести, а во-вторых, они боялись быть узнанными. Мигель, не теряя ни минуты, запасся водой, закупил свежей провизии и отозвал на шхуну шестерых матросов, которые под предлогом охоты разведывали окрестности города. Шхуна буквально за несколько минут была готова выйти в открытое море. Мигель надел парадный мундир и в сопровождении своих офицеров отправился на берег, где нанес ряд визитов и простился с начальством колонии.

Губернатора не было дома. Он и еще несколько чиновников отправились к графу, чтобы проститься с ним и проводить до шлюпки, которая должна была доставить его на шхуну.

Встреча была самой дружеской. Уверенный, что граф не останется в Маракайбо, дон Фернандо, поддерживаемый своими чиновниками, снова стал любезно удерживать его. Но, разумеется, все было бесполезно. Монбар вежливо поблагодарил губернатора, но отказался, ссылаясь на доверенное ему поручение. В эту минуту в гостиной появился Филипп.

– Сеньор граф, – сказал губернатор, – если, несмотря на наше сильное желание удержать вас еще на несколько дней, вы не имеете возможности оказать нам эту честь, примите наши искренние сожаления. Поверьте, мы надолго сохраним воспоминание о коротком посещении, которым вы нас удостоили.

– Эти сожаления, сеньор, наполняют меня радостью и гордостью. Будьте уверены, что я их разделяю.

– Вы, вероятно, скоро вернетесь в Европу, сеньор. Скорее всего, мы видимся с вами в последний раз.

– Кто знает? – ответил Монбар с чуть заметной усмешкой. – Случай так много значит в жизни человека, что, может быть, мы увидимся гораздо скорее, чем вы предполагаете.

– Дай-то Бог! Будьте уверены, что мы будем очень рады такому случаю. Но можно ли надеяться на подобное счастье?

– Судьба решит, сеньор.

– Теперь, сеньор граф, позвольте мне задать вам вопрос.

– К вашим услугам, сеньор. Буду счастлив услужить вам и таким образом отблагодарить за ваше незабываемое гостеприимство.

– Имеете ли вы намерение побывать в Чагресе, прежде чем отправитесь в Веракрус?

– Могу я узнать, почему это вас интересует, сеньор?

– О, конечно, кабальеро! У меня имеется полтораста тысяч пиастров, которые я давно уже должен был отправить в Панаму. Но, как вы знаете, сеньор граф, мы живем в захолустье, и до сих пор не случилось оказии, чтобы отослать эти деньги.

– И вы хотите…

– Признаюсь вам откровенно, что, если бы вы могли избавить меня от этой суммы и передать ее по назначению, вы оказали бы мне неоценимую услугу.

– Я в отчаянии, сеньор, – сказал Монбар с веселым выражением лица, – я был бы рад исполнить вашу просьбу, но это невозможно.

– Почему же, сеньор граф?

– По очень простой причине, кабальеро. Я не знаю наверняка, буду ли в Чагресе.

– Итак, вы отказываете мне?

– Против воли, поверьте, сеньор. Но я думаю, этим деньгам лучше остаться в ваших руках, тем более что через несколько дней к вам, вероятно, прибудут корабли из Европы, и тогда вы легко сможете отослать деньги.

– Не будем больше говорить об этом, кабальеро, и простите мне мою нескромную просьбу.

– Напротив, я прошу вас принять мои извинения. Я был бы рад угодить вам, если бы мог, но теперь мы должны расстаться, сеньор.

Оседланные лошади ждали на дворе. Парадный конвой стоял под ружьем. Монбар поехал рядом с доном Фернандо. Разговаривая, они двинулись к пристани. На улицах, несмотря на ранний час, толпы любопытных кричали «ура» и приветственно махали шляпами, шарфами, платками. Монбар любезно кланялся направо и налево.

Филипп напрасно старался разглядеть в толпе восхитительный профиль доньи Хуаны. Так и не заметив ее, он подавил вздох и печально опустил голову.

Добравшись до пристани, где матросы грузили на баржу вещи, все спешились и начали прощаться. Испанцы расточительны на приветствия, но Монбар счел благоразумным прекратить потоки славословия и, как только увидел, что все вещи погружены, подал знак своим офицерам следовать за ним в шлюпку.

– Черт побери! – не выдержал Мигель, как только шлюпка пристала к шхуне. – Что за странная мысль пришла вам в голову, командир!

– О чем ты говоришь, дружище? – спросил Монбар, улыбаясь.

– Отказаться от денег, которые предлагал вам достойный губернатор.

– Ну и глуп же ты! – ответил Монбар, слегка ударив его по плечу. – Мы не воры, а храбрые флибустьеры.

– Это правда, но полтораста тысяч пиастров!

– Будь спокоен, Мигель, мы не останемся внакладе, если подождем. Мы найдем те деньги, которые я не хотел взять, это я обещаю тебе. Кроме того, откуда ты знаешь, может быть, губернатор расставлял нам ловушку?

– Очень может быть, что вы правы.

Через четверть часа шхуна уже скользила по волнам, сопровождаемая восторженными восклицаниями толпы, собравшейся на берегу.

Юнга Шелковинка исчез. Когда об этом сказали Монбару, он только тихо хмыкнул, как это делал всегда, когда не хотел отвечать.

Глава X Родственники

В одно прекрасное утро в конце сентября, в ту минуту, когда солнце начало подниматься над горизонтом и посылать во все стороны свои блестящие знойные лучи, два человека вышли из зарослей мастиковых, гуавовых и померанцевых деревьев, опускавших свои ветви в прозрачную холодную воду Артибонита в трех лье от города Пор-де-Пе. Город этот являлся одним из убежищ страшных хищных птиц, называемых флибустьерами, которые, насмехаясь над могуществом испанцев и как бы поддразнивая их, смело построили свои гнезда на землях их самой богатой колонии – изнеженной и сладострастной Эспаньолы.

Внимательно оглядевшись вокруг и удостоверившись, что никто за ними не следит, эти двое спустились с крутого берега реки, отвязали легкую пирогу, спрятанную под тростником, и, вынув из пироги весла, понесли на плечах до откоса, где поставили так, чтобы защитить себя от солнечных лучей и посторонних взглядов. Подперев пирогу кольями, они устроились в тени и принялись готовить завтрак.

Воспользуемся этим моментом, чтобы познакомиться с ними ближе.

На обоих были костюмы французских буканьеров: холщовые панталоны, стянутые поясом из крокодиловой кожи, пара рубашек, надетых одна на другую и запачканных кровью и грязью. Через плечо была перекинута свернутая палатка. Их оружие состояло из трех штыков, ножа, вложенного в ножны из бычьей кожи, пороховницы, мешочка с дробью и длинного ружья, какие делались в Дьеппе и назывались флибустьерскими ружьями. Буканьеры, вооруженные таким образом, могли легко сопротивляться тем, кто, на свое несчастье, вздумал бы поссориться с ними. Их резкие, энергичные лица, загорелые и загрубевшие от солнца, ветра и дождя, их крепкие руки с мускулами, натянутыми, как веревки, обнаруживали силу, способную заставить призадуматься самых смелых противников. Жизнь, полная бурь и страстей, оставляла на лицах буканьеров свой суровый отпечаток.

Однако, не обольщаясь грозным видом людей, устроившихся в тени перевернутой лодки, прислушаемся к их разговору. Вдруг они совсем не те, кем хотят казаться, а всего лишь лисицы в львиных шкурах. Вдруг мы распознаем в этих двоих ряженых, которые хотят ввести в заблуждение окружающих.

Завтрак скоро был приготовлен, и наши незнакомцы, без сомнения страшно голодные после долгого и утомительного путешествия по стране, известной плохими дорогами, с аппетитом принялись за еду. Прислушавшись, мы поймем, что эти двое разговаривают между собой по-испански, тихо и сдержанно, будто, несмотря на полное безлюдье вокруг, боятся, что их слова, уносимые на крыльях утреннего ветерка, могут достичь ушей каких-нибудь затаившихся шпионов.

– На каком расстоянии от Пор-де-Пе мы находимся? – спросил первый.

– Напрямик, – ответил второй, не переставая работать челюстями, – около одного лье, а по дороге – по крайней мере три лье.

– Мы, кажется, ушли далеко вперед?

– Может быть, но если бы мы не пришли сюда, то не смогли бы увидеться с тем, кого хотели видеть.

– А ты не боишься какой-нибудь нежелательной встречи так близко от города?

– Это маловероятно, и вот почему: здесь теперь трудно найти добычу. Буканьеры это знают, поэтому они и бросили места, где за целый месяц им не пришлось бы сделать ни одного выстрела.

– Твои слова справедливы, Бирбомоно, – заметил первый незнакомец, – но флибустьеры – не единственные, кого нам следует опасаться.

– О ком же еще вы говорите? – спросил Бирбомоно (это действительно был мажордом доньи Клары). – Признаюсь вам откровенно, я не понимаю.

– О ком же еще я могу говорить, как не о карибах, этих страшных мародерах, еще более свирепых, чем буканьеры.

Бирбомоно громко расхохотался.

– Вы забыли, что за костюм на вас, – сказал он, – правда, карибы – непримиримые враги испанцев, но зато верные и преданные друзья Береговых братьев, и если, не ровен час, эти дикари нападут на наш след, то вместо того, чтобы навредить, они, напротив, будут готовы нам служить.

– Очень может быть, – с сомнением в голосе ответил собеседник Бирбомоно, – однако, признаюсь, я уже сожалею о нашей вылазке, хотя мы не одни и полтораста человек, оставленных мной в лесу, придут нам на помощь по первому сигналу.

– Вы знаете мое мнение о ваших людях, – презрительно заметил Бирбомоно, – мы видели их в деле. Я больше полагаюсь на себя, чем на них.

– Однако время проходит, а его все нет, Бирбомоно!

– Придет, имейте терпение.

– Вы уверены, что придет?

– Судите сами. Вы знаете, что моя госпожа оставила дом, в котором скрывалась столько лет, и решила поселиться в Пор-де-Пе. Там, следуя моему совету, она, чтобы не возбуждать лишних подозрений, открыла гостиницу, где останавливаются самые знаменитые предводители флибустьеров.

– Я знаю все это, но не понимаю, как Береговые братья, такие хитрецы, не узнали в ней испанку.

– Флибустьеры не так подозрительны, как вы думаете. Кроме того, мы прибыли на голландском судне, будто бы из Европы. Мы выдали себя за фламандцев. Все наши бумаги были в порядке. Ничего подозрительного.

– Действительно, ничего. А на кастильском наречии говорят во всей Фландрии, принадлежащей испанскому королю.

– Да и какое опасение может внушать людям, не боящимся ничего на свете, немолодая женщина, сопровождаемая только одним слугой? Напротив, нас приняли очень дружелюбно и помогли нам открыть гостиницу.

– Да, флибустьеры любят, когда у них селятся иностранцы.

– Таким образом они получают оседлое население, честное и трудолюбивое. Таким образом они надеются улучшить свое общество.

– Продолжай, эти сведения драгоценны.

– Мне нечего прибавить, кроме того, что Франкер, как зовут этого человека Береговые братья, поселился в нашей гостинице, и я передал ему письмо, пересланное вами.

– Что он сказал, получив его?

– Он смутился, побледнел, потом отрывисто бросил: «Хорошо, я приду».

– Он сдержит слово… Счастлива ли твоя госпожа?

– Насколько может быть счастлива несчастная женщина. Вы ведь знаете, что я довольно наблюдателен.

– Ну и что же ты заметил?

– Странное обстоятельство. Донья Клара, обычно такая грустная и молчаливая, по целым неделям не произносящая ни слова, выказывает к этому молодому человеку необыкновенную привязанность.

– Что ты такое говоришь, Бирбомоно?

– Правду, ваше сиятельство. Когда она видит Франкера, лицо ее проясняется, глаза блестят. Когда он заговаривает с ней, звук его голоса заставляет ее вздрагивать. Если иногда он садится в общей зале, она следует за ним взглядом, ловит каждое его движение, а когда он уходит, вздыхает и печально опускает голову. Она сама убирает его комнату, чинит белье и никому не желает уступать эту обязанность. Ей нравится заботиться о том, чтобы молодой человек ни в чем не испытывал недостатка… Не находите ли вы, что все это очень странно?

– Ты не спросил ее, в чем дело?

– Один только раз, но она прервала меня с первого слова, приложила палец к губам и с ангельской улыбкой сказала голосом таким кротким, что я готов был расплакаться: «Бирбомоно, мой верный друг, позволь мне обманываться. Я люблю этого молодого человека, как мать. Вероятно, Господь свел меня с ним для того, чтобы утешить в моем горе». Что я мог сказать? Я замолчал.

– Да-да, тут виден перст Божий, – прошептал собеседник Бирбомоно, отирая рукой выступивший на лбу пот, – да будет на все Его воля… А что об этом думает молодой человек?

– Я полагаю, он ничего не думает, по той причине, что он этого даже не замечает. Его характер не имеет ничего общего с характером его товарищей. Он угрюм, сдержан, не играет, не пьет и, по-видимому, не заводит романов с местными красотками. Я вот спрашиваю себя: что такой человек может делать среди флибустьеров?

– Но у него, по крайней мере, есть друзья?

– Только двое: Пьер Легран и Филипп д’Ожерон. Но они давно в экспедиции, и он живет один.

– Монбар его знает?

– Не думаю. Когда мы приехали в Пор-де-Пе, Монбара не было уже с месяц, и он пока не вернулся.

– Все равно, Бирбомоно, продолжай, как я тебя просил, наблюдать за этим странным молодым человеком. У меня на это имеются серьезные причины, о которых ты со временем узнаешь.

– Для меня достаточно вашего приказания, остальное меня не касается… Но я слышу шум, – внезапно прибавил Бирбомоно, вставая, – это, должно быть, он.

– Узнай, друг мой, и, если это он, приведи его сюда.

Мажордом исчез в высокой траве. Не успел он сделать и десятка шагов, как увидел человека, спешившего ему навстречу. Это был флибустьер Франкер.

– Я опоздал, Бирбомоно? – спросил он, вытирая носовым платком пот, струившийся по его лицу.

– Нет, – ответил мажордом, – только восемь часов, а свидание назначено, кажется, на половину девятого.

– Это правда. Тем лучше, я не хотел бы заставлять себя ждать. Где человек, который пригласил меня сюда?

– Пожалуйте за мной. Он вас ждет.

– Показывай дорогу. Мне хочется поскорее увидеть его.

Издали заметив буканьера, Франкер разочарованно вскрикнул, остановился и, повернувшись к Бирбомоно, спросил:

– Что это значит? Чего хочет от меня этот человек? Где же…

– Ни слова! – быстро перебил его буканьер. – Оставь нас наедине, друг мой, – обратился он к мажордому, – и последи, чтобы никто нам не помешал. При первом подозрительном движении на равнине предупреди нас.

Бирбомоно поклонился, взял ружье и ушел. Буканьер следил за мажордомом взглядом, пока тот совсем не исчез из виду. Потом он обернулся к молодому человеку и сказал, протягивая руку:

– Добро пожаловать, я рад вас видеть. Дон Санчо Пеньяфлор к вашим услугам.

– Вы?!. Но этот костюм…

– Он очень хорош в данных обстоятельствах, вы не находите? Мне кажется, он защитил бы самого губернатора Санто-Доминго лучше его генеральского мундира.

– Простите, но вы так искусно переоделись, что я с трудом узнаю вас даже теперь.

Оба обнялись и сели рядом.

– Теперь поговорим о делах, – начал дон Санчо, – ведь, если не ошибаюсь, мы встретились здесь именно для этого.

– Я к вашим услугам. Но как вы узнали, где я?

– Меня уведомили. Неужели вы думаете, мой милый, что у нас нет шпионов? Коли так, спешу вывести вас из заблуждения: у нас много шпионов, и очень искусных, которым, кстати сказать, мы прекрасно платим. Но приступим к делу. Помните ли вы наш последний разговор в Веракрусе?

– До единого слова.

– И конечно, исполнили то, что я вам говорил тогда?

– Извините, но я не понимаю, о чем вы.

– Я объясню. Надеюсь, вы воздержались, как я вас и просил, от переписки с герцогом Пеньяфлором, моим отцом, и ждали от меня обещанных объяснений.

– Любезный дон Санчо, буду с вами откровенен, – ответил молодой человек с некоторой нерешительностью в голосе, – потом, когда я все вам расскажу, вы сами рассудите.

– Хорошо, – сказал маркиз, слегка нахмурившись, – говорите, я вас слушаю.

– С момента нашей разлуки и после того, как герцог Пеньяфлор дал мне опасное поручение, прошло несколько месяцев. За это время случилось много разных событий, а я о вас ничего не слышал. Несколько раз, но без всякого успеха я старался увидеться с вами. Я вынужден был предположить, что вы или забыли свое обещание, или передумали. С другой стороны, герцог Пеньяфлор, неутомимая деятельность которого вам известна, посылал мне письмо за письмом, призывая действовать решительно и без колебаний исполнить достославный подвиг, который должен освободить Испанию от самых страшных ее врагов на море. Что мне оставалось делать? Только повиноваться, тем более что, следуя полученным указаниям, я трудился не только на пользу отечеству, но и во имя мщения. Кроме того, я дал слово, а вы знаете, дядя, что в нашем роду никто никогда не изменял данному слову.

– О! – вскричал дон Санчо, гневно сжав губы. – Узнаю адское могущество отца и его неумолимую ненависть! Как всегда, он все предвидел, все рассчитал!

– Что вы хотите сказать? Вы меня пугаете! Что значат эти слова?

– Продолжайте, продолжайте, дон Гусман. Кто знает, быть может, уже слишком поздно и зло нельзя поправить.

– О! Дон Санчо, вы объясните мне ваши слова, не правда ли? – вскричал молодой человек с горестным трепетом.

– Прежде закончите ваш рассказ, а потом, может быть, я отвечу вам.

– Мне остается добавить лишь несколько слов. Я в точности исполнил данное мне поручение. Герцог Пеньяфлор знал обо всех действиях флибустьеров. Еще вчера я послал к нему гонца с уведомлением, что готовится большая экспедиция против одной крепости на материке и что, по всей вероятности, этой экспедицией будут командовать и Монбар, возвращения которого с минуты на минуту ждут на Тортуге, и некоторые другие предводители Береговых братьев… Теперь говорите вы, я слушаю вас.

Дон Санчо встал, горестно взглянул на молодого человека и, положив ему руку на плечо, тихо ответил:

– Теперь мне нечего вам сказать. Вы находитесь в руках безумца, который разобьет ваше сердце, и вы не сможете даже защититься. Вы думаете, что мстите за себя. Нет! Вы служите орудием его ненависти! Вы, бедный юноша, всего лишь игрушка в его руках.

– Но что же делать, ради всего святого?!

Дон Санчо колебался с минуту, а потом мрачным голосом продолжил:

– Дон Гусман, я не могу ничего объяснить. Но постарайтесь понять меня.

– Но как? Как? У меня голова идет кругом! – прошептал молодой человек, трепеща от отчаяния.

– Я вам повторю слова святого Реми: «Сожги то, что ты обожал. Обожай то, что ты сжег».

– То есть? – с беспокойством спросил дон Гусман.

– То есть, – мрачно ответил маркиз, – герцог Пеньяфлор – мой отец, я обязан повиноваться ему и уважать его – словом, обязан молчать. Но, как ваш друг и родственник, я вас предупреждаю, хотя и не могу в данный момент объясниться подробнее, – остерегайтесь, дон Гусман, остерегайтесь!

Он сделал шаг, чтобы уйти.

– Прошу вас, одно слово, только одно, которое пролило бы свет на окружающий меня мрак!

– Больше я ничего не могу сказать.

– О, я проклят! – с горечью вскричал дон Гусман.

– Очень может быть, – ответил дон Санчо с состраданием, – однако надейтесь и старайтесь угадать ваших настоящих врагов. Прощайте!

– Увижусь я еще с вами?

– Да.

– Когда?

– Не знаю. Вероятно, уже слишком поздно для того, чтобы предупредить ужасную катастрофу, если вы не поняли моих слов. Прощайте же еще раз и помните изречение святого Реми.

Пожав молодому человеку руку, дон Санчо ушел.

– Ах, боже мой! – с унынием произнес дон Гусман. – Кто поможет мне найти выход из этого запутанного лабиринта?

Вдруг он услышал чьи-то шаги и живо поднял голову, надеясь, что, может быть, это вернулся дон Санчо, тронутый его горем. Однако он тут же понял, что ошибся: это был Бирбомоно.

– Вернемся в Пор-де-Пе, сеньор, – сказал мажордом.

– Пойдемте! – глухо ответил дон Гусман.

Не проронив больше ни слова, они отправились в путь. Бирбомоно шел впереди, указывая дорогу.

Глава XI Прибытие

Пока Марсиаль, он же Франкер, он же дон Гусман де Тудела, как читателю угодно его называть, спешил на свидание, назначенное ему доном Санчо Пеньяфлором, в Пор-де-Пе царило необыкновенное волнение. Среди местных жителей с быстротой молнии распространилось крайне важное известие, и все население, оставив свои дома, с радостными криками хлынуло к гавани, стараясь как можно быстрее добежать до берега.

Для Береговых братьев это событие тоже было чрезвычайно важным. Часовой, выставленный на мысе Мариго, дал знать о приближении шхуны, на которой находились знаменитые флибустьеры. Шхуна эта ушла в плавание уже так давно, что ее считали погибшей или захваченной испанцами в плен, и никто не надеялся на ее возвращение. Поэтому, повторяем, радость встречающих была велика и восторг дошел до крайней степени.

Шхуна при свежем утреннем ветре вошла в гавань с распущенными парусами, и уже легко было узнать Береговых братьев, собравшихся на палубе и весело махавших шляпами в знак благополучного возвращения.

Наконец бросили якорь, подобрали паруса. Граф д’Ожерон, стоявший со своими офицерами в конце пристани и вместе со всеми ожидавший прибытия команды, чувствуя, что не в силах сдержать нетерпение, сел в лодку и направился к шхуне.

Его встретил Монбар и протянул ему руку, чтобы помочь подняться. Губернатор ухватился за фалрепы и, несмотря на свою тучность, проворно взобрался на палубу.

– Добро пожаловать, господин д’Ожерон, – сказал ему Монбар с дружелюбным поклоном.

– Вам добро пожаловать! – весело ответил губернатор. – Черт побери, если я и считал, что все вы уже на дне моря, то только оттого, что ни на минуту не мог предположить, будто вы сдались испанцам. Поэтому признаюсь вам, любезный Монбар, вы освобождаете меня от жестокого беспокойства.

– Искренне благодарю вас, милостивый государь. Я вдвойне счастлив видеть вас, так как мне необходимо поговорить с вами, и, если бы вы не пожаловали ко мне на шхуну, мой первый визит был бы к вам.

– Гм! гм! – весело хмыкнул д’Ожерон. – Кажется, есть какие-то новости?

– Да.

– Стало быть, ваше путешествие прошло благополучно?

– Превосходно.

– Что же вы привезли?

– Ничего.

– И это вы называете благополучным путешествием?

– Да.

– Коли так, я ничего не понимаю. Надеюсь, вы мне все объясните.

– И даже сейчас, если вам угодно.

– Еще бы не угодно! Я приехал именно затем, чтобы услышать от вас рассказ об экспедиции.

– Стало быть, все к лучшему. Угодно вам спуститься в мою каюту?

– Зачем? Мне кажется, что нам и здесь очень хорошо.

– Да, для разговора о посторонних предметах, но для того, что я хочу вам сказать, лучше нам оказаться с глазу на глаз.

– Черт побери! – воскликнул д’Ожерон, потирая руки. – Вы изъясняетесь слишком таинственно. Стоит ли дело того, по крайней мере?

– Сможете судить сами, если согласитесь сойти в каюту.

– Ничего другого я не желаю, но скажите, пожалуйста, каким образом, отправившись на бриге, вы возвращаетесь на шхуне?

– А! Вы заметили, – засмеялся Монбар.

– Кажется, это не трудно.

– Мой бриг был стар, открылась течь, он пошел ко дну, и я был вынужден с некоторыми товарищами искать убежища на материке.

– Как! На материке, среди испанцев? Да вы просто бросились в волчью пасть!

– Это правда, но, как вы можете заметить, я оттуда выбрался.

– Трудно было ожидать чего-то иного.

– Хорошо, – ответил Монбар с оттенком меланхолии, – но когда-нибудь я застряну там.

– Полноте, что за ерунда.

– Кто знает… А пока что я вернулся цел и невредим. Теперь, если вы изволите, я отведу вас в мою каюту.

– Сделайте одолжение, коли так лучше для дела.

Губернатор пошел за Монбаром в его каюту. Флибустьер усадил его за стол, на котором красовались бутылка рома, лимоны, вода, сахар и мускатные орехи.

Привыкнув к гостеприимству флибустьеров, д’Ожерон без всяких церемоний приготовил себе грог по-буканьерски, между тем как Монбар отвел Филиппа в сторону и коротко приказал ему никого не подпускать к каюте. Молодой человек поклонился дяде и поспешил на палубу, где первой его заботой было выставить часового у спуска к каюте со строгим приказанием никого не пропускать.

Д’Ожерон и Монбар были уверены, что им никто не помешает и они могут говорить о своих делах без опаски.

Монбар первым начал разговор, слегка пригубив из стакана.

– Любезный граф, – сказал он, – вы по-прежнему питаете ко мне доверие?

– Самое неограниченное доверие, друг мой, – не колеблясь ответил губернатор. – Но для чего, позвольте спросить, вы задаете мне этот странный вопрос?

– Потому что, хотя я и был уверен в вашем ответе, но все же чувствовал необходимость услышать его лично от вас.

– Раз так, вы, должно быть, остались довольны?

– Совершенно.

– Ваше здоровье!

– Ваше здоровье!

Они чокнулись.

– У меня была еще одна причина, – продолжал Монбар.

– Какая же это причина?

– Я хочу предложить вам невероятное дело.

– Для вас нет ничего невероятного, Монбар.

– Вы думаете?

– Уверен.

– Благодарю. Тогда дело устроится само собою.

– Однако вы считаете его невероятным?

– Позвольте мне прежде напомнить вам о разговоре, состоявшемся у нас до взятия Тортуги.

– Напомните, время у нас есть.

– Я сказал вам тогда, если вы помните, что наше сообщество, построенное на прочном основании, могло заставить дрожать испанское правительство и что, если мы захотим, мы будем так сильны, что уменьшим, если не уничтожим совершенно, испанскую торговлю в американских колониях.

– Вы действительно говорили это, и я так хорошо понял важность ваших слов, что настаивал как можно скорее овладеть Тортугой, превосходным стратегическим пунктом. Это позволило бы держать неприятеля в страхе.

– Именно. Мы и взяли Тортугу.

– Да, и, клянусь вам, испанцы не отнимут ее у нас – по крайней мере, пока я буду иметь честь быть вашим губернатором.

– Я в этом убежден. Но теперь, кажется, настала минута нанести сильный удар.

– Посмотрим, – сказал д’Ожерон, попивая грог. – Судя по вашим намекам, дело обещает быть серьезным.

Монбар расхохотался:

– От вас ничего не утаишь.

– Говорите же.

– Говорить все откровенно?

– Разумеется!

– И вы не обвините меня в сумасшествии? Или хотя бы в том, что я грежу наяву?

– Ни в том ни в другом. Напротив, я считаю вас человеком очень серьезным, который, прежде чем решится на какую бы то ни было экспедицию, старательно просчитает все последствия.

– Хорошо. Если так, слушайте меня.

– Я весь превратился в слух.

– Как я уже говорил вам, лишившись своего брига, я укрылся на материке. Знаете, в каком месте случай заставил меня высадиться?

– Нет, не знаю.

– В двух лье от Маракайбо.

– Я знаю эти берега. Кроме испанцев, их посещают еще и дикари. Вам, верно, пришлось преодолеть немало трудностей, любезный Монбар!

– Нет. Как только я высадился на землю, я встретился с вашим племянником Филиппом, который укрыл свою шхуну возле берега.

– Что он там делал?

– Не знаю, и, признаюсь, я даже не спрашивал его об этом.

– А я вот спрошу.

– Это ваше дело… Тогда мне пришла в голову одна мысль.

– Не могу сказать, что это удивляет меня, – заметил губернатор, весело кланяясь Монбару. – Но что же это за мысль? Она должна быть крайне решительной – или я сильно ошибаюсь.

Монбар ответил поклоном на его поклон.

– О бог мой, – небрежно произнес он, – мысль очень простая: надо просто овладеть Маракайбо.

– Что?! – закричал д’Ожерон, вскочив с места. – Овладеть Маракайбо?

– Что вы думаете по этому поводу?

– Я ничего не думаю. Вы меня так удивили!

– Вас это удивляет?

– Мне нравится ваше хладнокровие! Стало быть, вы говорите серьезно?

– Еще бы! Вот уже целый месяц, как я обдумываю этот план.

– Да вы просто сошли с ума! Овладеть Маракайбо!

– Почему бы и нет?

– Что за человек! Ни в чем не сомневается!

– Это великолепный способ преуспеть. Кроме того, дело зашло несколько дальше, чем вы можете предположить.

И Монбар подробно поведал обо всем, что ему удалось сделать за время своего пребывания на материке: как он проник в город, как его приняли и прочее и прочее.

Губернатор слушал его, разинув рот и не веря собственным ушам. Д’Ожерон был человеком смелым. Когда-то он сам был флибустьером, и ему не раз приходилось давать доказательства своей храбрости – и какие доказательства! Но в его время никому не пришло бы в голову затеять такую отчаянную экспедицию, по своей отважности превосходившую все самое невероятное, что могло нарисовать самое смелое воображение.

Монбар улыбался и, прихлебывая грог маленькими глотками, невозмутимо продолжал объяснять д’Ожерону свой план, а также то, какими средствами намерен он добиваться успешного осуществления этого плана.

Как это часто случается, когда два энергичных человека, давно знакомых и по достоинству ценящих друг друга, расходятся во взглядах на какую-либо важную проблему, более твердый в конце концов убеждает другого, и тот принимает предложенный ему план, с тем чтобы позднее внести в него необходимые поправки. Д’Ожерон мало-помалу проникся идеей Монбара и в целом одобрил ее.

– Идея грандиозна и достойна вас, – сказал он, – но воплотить ее крайне трудно.

– Не настолько, как вы предполагаете. В сущности, о чем идет речь? О неожиданном нападении, и ни о чем более, – ответил Монбар с жаром. – Заметьте, что этот удаленный край не может рассчитывать на быструю помощь и практически предоставлен сам себе. Жителей здесь немного, и они рассыпаны по деревням, гарнизоны слабы, укрепления ничтожны. Мы с быстротой молнии нападем на колонию, прежде чем испанцы поймут, кто мы, и прежде чем, опомнившись от ужаса, который внушит им наше присутствие, успеют отреагировать. Так что мы успеем сделать свое дело и скрыться, а они даже не будут знать, кто на них напал.

– Но что, если вы встретите испанскую эскадру?

– Мы с ней сразимся, черт побери! И потом, кто ничем не рискует, тот ничего не добьется, гласит пословица. Мы сумеем захватить богатую добычу. Вы просто не можете себе представить, какими сокровищами располагает тот край.

– Подозреваю, – сказал, смеясь, д’Ожерон. – Кажется, мы никогда там не бывали?

– Никогда. Поэтому Маракайбо служит, так сказать, кладовой для других колоний. Жители считают себя там в безопасности.

– Бедные испанцы, они даже не подозревают, что готовит им будущее!

– Ну вот, теперь вас беспокоит участь испанцев, – улыбнулся Монбар.

– Увы! Я предчувствую, что вы замышляете страшную резню.

– Никогда я не убью столько испанцев, чтобы считать это достаточным! – с плохо скрываемым гневом воскликнул Монбар.

– Стало быть, вы так сильно ненавидите их?

– Мне хотелось бы иметь возможность, как Нерон, изобретать пытки, которые заставят их страдать как можно сильнее!.. Но вернемся к нашему делу. Сколько у вас здесь кораблей?

– В Пор-де-Пе?

– В Пор-де-Пе, Пор-Марго, Леогане, на Тортуге – повсюду.

– Не очень много: кораблей тридцать, из которых не более двенадцати или четырнадцати в состоянии выйти в море.

– Больше нам и не надо, лишь бы они были скоры на ходу. Я покупаю их.

– Стало быть, вы богаты?

– Я владею казной Двенадцати, – ответил Монбар.

– Вот уже в который раз я слышу о Товариществе Двенадцати, – заметил д’Ожерон, нахмурив брови.

– Не тревожьтесь, я предводитель этого товарищества. Его единственная цель – слава и богатство флибустьерства.

– Хорошо, теперь я не беспокоюсь, но все же, если вы согласны, позже мы еще вернемся к этому разговору.

– Когда вам будет угодно. Итак, вы согласны продать корабли?

– С этой минуты они ваши.

– Благодарю. Теперь надо найти людей.

– О! В людях недостатка не будет.

– Простите, я знаю, о чем говорю. Мне нужны люди решительные, которые без колебаний последуют за мной в ад, если я того потребую.

– Думаю, что вы легко найдете таких людей.

– Браво! Остается только просить вас об одном.

– О чем же?

– Хранить тайну! Вы же знаете, что испанские шпионы так и кишат вокруг. Одно неосторожное слово погубит все.

– К несчастью, вы правы, любезный Монбар. Я хочу сказать вам кое о чем. Вы должны быть осторожны: с некоторых пор точно какой-то злой гений преследует нас. Ни одно наше решение не остается в тайне, испанцы тотчас о нем узнают, принимают необходимые меры предосторожности, и наши планы рушатся.

– Это крайне важно. Должно быть, среди нас изменник!

– Я это предполагаю.

– Что же вы сделали?

– То, что вы, без сомнения, сделали бы сами: я созвал самых знаменитых Береговых братьев – де Граммона, Дрейка, Франкера и еще нескольких, сообщил им о своих подозрениях и попросил понаблюдать за их товарищами, обывателями и вербованными.

– И что же?

– Ничего не удалось узнать.

– Ей-богу, я найду изменника! – воскликнул помрачневший Монбар. – И тогда горе ему, кто бы он ни был!

– Вот, например: вы ведь недавно приехали в Пор-де-Пе?

– Всего час назад, как вам известно.

– Да. Но слухи о вашем приезде ходят по городу уже три дня. Поговаривают даже, что вы приехали с тайным намерением готовить важную экспедицию. Кто мог об этом знать, я вас спрашиваю?

– Конечно, это очень странно… крайне странно, тем более что только три человека осведомлены о моих планах. Остальная команда шхуны, должно быть, кое о чем подозревает, но смутно, едва ли веря в то, что все это правда.

– Кто же эти трое?

– Ваш племянник Филипп, за честность которого я ручаюсь головой, вы и я… Но будьте спокойны, я обязуюсь повести дело так, чтобы изменник, кто бы он ни был, не мог ничего узнать.

– Дай бог! – сказал д’Ожерон, вставая. – Вы остаетесь на шхуне?

– Нет, я еду на берег с вами, если вы не против.

– Буду очень рад. Есть у вас дом, где вы намерены остановиться?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что я мог бы предложить комнату у меня.

– Благодарю, но не приму вашего любезного предложения. Я сегодня же хочу заняться делами, и мне нужна полная свобода действий. Кроме того, мне нужно переговорить с моими товарищами.

– Но вы, по крайней мере, отобедаете у меня сегодня?

– С удовольствием, если только вы не будете обедать слишком поздно. Мне нужно освободиться к определенному часу.

– В пять часов, если вам удобно.

– Прекрасно.

Они вышли на палубу, где д’Ожерон с самым искренним почтением был встречен командой шхуны.

Мы уже говорили о том, что флибустьеры обожали д’Ожерона, который, в свою очередь, знал большинство флибустьеров лично и умел потакать им, заставляя тем не менее уважать себя, а иногда и бояться.

Перед отъездом губернатор пожелал осмотреть судно, чем чрезвычайно польстил экипажу. После, пригласив на торжественный обед своего племянника и главных офицеров шхуны, он в сопровождении Монбара сел в шлюпку, приготовленную для него по приказанию Филиппа.

Сойдя на берег, д’Ожерон напомнил Монбару о своем приглашении, попросив не опаздывать, потом оба дружески распрощались. Монбару с большим трудом удалось уклониться от пышной встречи и оваций, приготовленных ему Береговыми братьями, которые непременно хотели с триумфом нести своего предводителя на руках. Наконец он вошел в гостиницу, случайно попавшуюся по дороге, и толпа, прождав его довольно продолжительное время перед дверью, видя, что он не выходит, разошлась.

Глава XII Гостиница

Гостиница, в которой Монбар укрылся, чтобы избавиться от бурного приема, устроенного Береговыми братьями в честь его прибытия, имела довольно скромный вид и находилась почти у самой пристани, на углу двух улиц. Как почти все дома в городе, здание это имело плоскую крышу в виде террасы, полукруглый балкон на первом этаже и перистиль[41]. У входа красовалась доска с надписью, сделанной огромными буквами желтого цвета: «Хорошие квартиры для моряков».

Войдя внутрь, Монбар плотно затворил за собой дверь и с минуту находился почти в полной темноте. Но мало-помалу его глаза привыкли к полумраку, так что он смог различать окружавшие его предметы. Зала, в которой он очутился, была не слишком большой. Вся мебель состояла из нескольких столов, скамей и стульев. В углу были составлены весла, мачты, снасти и сети. В глубине залы виднелся прилавок, на котором стояло несколько бутылок с различными напитками. Флибустьер осмотрелся. Он был один. Сев на скамью и ударив эфесом шпаги по столу, чтобы позвать прислугу, Монбар оперся локтями о стол, опустил голову на руки и предался размышлениям.

Через минуту легкий шум заставил его поднять голову. Перед ним спиной к свету неподвижно стояла женщина.

Черты ее лица скрадывала темнота, царившая в зале. Взгляд ее, устремленный на флибустьера, был таким странным, что тот невольно вздрогнул.

– Вы звали, – сказала она тихим дрожащим голосом. – Что вам угодно?

При первых звуках этого голоса флибустьер почувствовал безотчетное волнение. Он задрожал, и холодный пот выступил у него на висках.

– Да, я звал, – ответил он, не слыша собственного голоса. – Вы, без сомнения, хозяйка гостиницы?

– Да, – ответила она, потупив голову.

Монбар, все более и более беспокоясь, напрасно старался рассмотреть женщину, которая, не доверяясь темноте и желая остаться неизвестной, прикрыла лицо краем кружевной мантильи.

– Я моряк, – продолжал авантюрист, – и…

– Я вас знаю, – мягко перебила она.

– А-а! – воскликнул он. – Вы знаете меня?

– Да. Вы – грозный и неумолимый предводитель флибустьеров, которого испанцы прозвали Губителем.

– Да, это правда, – произнес он с внезапным раздражением, – я никогда не даю пощады испанцам.

Она поклонилась и ничего не ответила.

– Можете вы предоставить мне комнаты в вашей гостинице?

– Почему же нет, если вы того желаете… Однако у вас есть собственный дом.

– Какое вам дело до этого?

– Да, правда, – ответила она кротко, – это меня не касается.

– Проживают ли у вас другие флибустьеры?

– Да, трое.

– Кто они такие?

– Франкер, кавалер де Граммон и капитан Дрейк.

– Хорошо. Можете вы дать мне отдельные комнаты?

– Что значит «отдельные»? Я не совсем хорошо понимаю вас, извините. Я испанка, и французский язык плохо знаком мне.

– А! Так вы испанка! – повторил Монбар резко.

– То есть, – ответила она с живостью, – я родилась в Испанской Фландрии.

– А-а!.. – Монбар снова внимательно посмотрел на женщину. Потом, как бы не придавая никакого значения ее объяснению, продолжил: – Под словами «отдельные комнаты» я подразумеваю помещение, не имеющее никакого сообщения с другими помещениями, где я мог бы свободно находиться, не опасаясь встречи с посторонними.

– У меня есть помещение, которое вам нужно.

– Я беру его. Вот задаток.

Он бросил на стол несколько монет.

– Я никогда не беру вперед, – ответила она, быстро отодвигая деньги.

– Тем хуже, потому что эти деньги пропадут. Я никогда не беру назад то, что отдал.

Она колебалась с минуту, потом, собрав со стола золотые монеты, сказала:

– Но вы не видели этих комнат. Стоят ли они таких денег?

– Вы знаете, что я богат. Деньги для меня ничего не значат.

– Хотите посмотреть, по крайней мере?

– Зачем? Если помещение действительно таково, как вы говорите, я уверен, что оно мне подойдет.

– Когда вы желаете переехать?

– Сегодня, сейчас же.

Он встал. Разговор тяготил его. Он чувствовал себя неловко с этой женщиной, хотя вряд ли мог отдать себе отчет, почему именно.

– Простите, – внезапно произнесла женщина, удерживая его, – еще одно слово.

– Говорите, – ответил он, снова садясь.

– Мне хотелось бы попросить вас об одном одолжении.

– Об одолжении? Меня?

– Да, – сказала она смиренно.

– Вы меня знаете, вы испанка, и просите меня об одолжении! – заметил он, пожимая плечами.

– Я знаю, что поступаю нехорошо, но я прошу вас об одолжении, потому что только вы один можете оказать мне его.

– Раз так, говорите, я слушаю вас, но будьте кратки.

– Я прошу у вас только пять минут.

– Хорошо, пусть будет пять минут.

В эту минуту дверь отворилась и в залу вошли два человека. Женщина отступила и, сделав флибустьеру знак, чтобы он следовал за ней, тихо произнесла:

– Я отведу вас в ваши комнаты.

– Но о чем же вы хотели меня просить?

– После, в другой раз, – ответила она голосом, прерывающимся от волнения.

– Как вам угодно. Однако этот господин мне знаком, и я желаю с ним поговорить.

– Вы знаете Франкера?! – воскликнула она, вздрогнув.

– Почему бы мне его не знать, да и с какой стати это касается вас?

– Меня? Это меня нисколько не касается.

– Если так, то, пожалуйста, оставьте нас.

– Я ухожу. Человек, пришедший с господином Франкером, мой слуга. Он останется здесь, чтобы прислуживать вам.

– Хорошо-хорошо! – с нетерпением промолвил Монбар. – Странная женщина! – прошептал он, провожая взглядом хозяйку гостиницы, пока та выходила из залы. – Не могу понять, почему она так меня заинтересовала. Мне кажется, будто мы с ней уже встречались, но где и когда – этого я не могу вспомнить.

Он подошел к Франкеру, который сидел, опустив голову, и казался сильно обеспокоенным. Однако, заметив Монбара, молодой человек поднялся и протянул ему руку.

– Добро пожаловать в Пор-де-Пе, – сказал он.

– Благодарю, – ответил Монбар, отвечая на его пожатие, – но что с вами? Вы бледны, расстроены… Не случилось ли какого-нибудь несчастья?

– Нет, не обращайте внимания. Мне так неловко. У меня, должно быть, приступ лихорадки, и ничего больше. Наверно, здешний воздух не для меня.

– Вы смеетесь! Местный климат – самый здоровый в целом свете.

– Тогда это, вероятно, следствие простуды, подхваченной мной в Леогане.

– Это может быть всем, чем угодно, друг мой, – ответил флибустьер, понимая, что молодой человек по какой-то причине не хотел открывать правды, – во всяком случае, надеюсь, что болезнь, какова бы она ни была, не помешает вам участвовать в экспедиции, которую я готовлю.

– Конечно, я очень хотел бы сопровождать вас.

– Итак, это решено.

– Экспедиция будет серьезной?

– Вы сами сможете судить об этом, – ответил Монбар с улыбкой.

Во время разговора флибустьеров человек, которого трактирщица назвала своим слугой и который был не кто иной, как Бирбомоно, ходил взад и вперед по зале, переставляя с места на место стулья и скамьи.

– Послушайте, милейший, – обратился к нему Монбар, – я только что снял в этом доме комнаты. Пожалуйста, покажите мне их.

– Я к вашим услугам.

– Вы уходите? – спросил Франкер.

– Да, ненадолго, мне необходимо отдохнуть.

– Жаль, – с волнением произнес молодой человек. – Раз уж случай свел нас здесь, я хотел бы объясниться с вами.

– Объясниться со мной? – переспросил Монбар с удивлением.

– Да, если, впрочем, вы согласны.

– Вы очень торопитесь?

– Очень, клянусь вам!

– Как странно! Стало быть, дело серьезное?

– Дело касается жизни и смерти, – сказал Франкер прерывающимся голосом.

Несколько секунд Монбар рассматривал его с величайшим изумлением.

– Как странно, – вымолвил он наконец, – мы очень мало знаем друг друга… Что же такого важного можете вы мне сообщить?

– Но вы согласны, по крайней мере, меня выслушать?

– Конечно, когда вам угодно.

– Сейчас.

– Я слушаю вас.

– Не здесь. Вы один должны слышать то, что я вам скажу.

– Хорошо. Пойдемте в мои комнаты. Или, может быть, вы предпочитаете говорить со мной у вас?

– Мне все равно, только бы мы были одни.

Монбар движением руки приказал Бирбомоно проводить их в его комнаты. Все трое вышли из залы.

– О, кабальеро! – шепнул мажордом на ухо молодому человеку. – Что вы хотите предпринять?

– Хочу так или иначе покончить с этим делом, – ответил тот с горечью, – мое положение невыносимо.

Бирбомоно опустил голову и промолчал. Поднявшись на несколько ступеней, мажордом отворил дверь и ввел Монбара и Франкера в довольно неплохо меблированное помещение.

– Вот ваши комнаты, – сказал он Монбару.

– Хорошо, теперь идите.

Мажордом вышел, затворив за собой дверь.

Комната, куда вошли флибустьеры, оказалась передней. Не задерживаясь, они прошли в гостиную. Монбар сел в кресло, знаком прося молодого человека последовать его примеру, но тот отрицательно покачал головой и остался стоять. Наступило довольно продолжительное молчание. Монбар первый прервал его.

– Я жду, – сказал он.

Молодой человек вздрогнул и медленно, мрачным голосом произнес:

– Милостивый государь, вы пользуетесь репутацией человека беспримерной храбрости и отваги.

Монбар поднял брови, удивляясь такому неожиданному вступлению.

– Да, – продолжал Франкер, – вы слывете человеком неустрашимым, таким, которого ничто не может заставить трепетать.

– Очень может быть, – ответил флибустьер, – но какое отношение имеет моя храбрость к нашему с вами объяснению?

– Сейчас вы поймете… Вы часто, как сами говорили мне, дрались на дуэли, а дуэль между флибустьерами почти всегда имеет смертельный исход.

– Прошу вас приступить к делу, – перебил Монбар, чувствуя, что им овладевает гнев, и делая напрасные усилия преодолеть его.

– Случай всегда вам благоприятствовал, и вы целым и невредимым выходили из этих поединков. Это так?

– Уж не хотите ли вы оскорбить меня? – запальчиво вскричал Монбар.

– Нет, – ответил Франкер кротко, почти печально, – я прошу вас только отвечать мне.

– Ну да, Господь постоянно защищал меня, потому что я всегда поддерживал правое дело.

– И вы говорите о Боге? – вскричал Франкер.

– Почему же мне не говорить о Боге, молодой человек? – ответил Монбар. – Но оставим это и приступим прямо к делу.

– Хорошо… Я желаю драться с вами, и так как я тоже буду защищать дело святое и справедливое, я, в свою очередь, надеюсь, что Бог защитит меня и что я вас убью.

Монбар с ужасом отодвинулся.

– Что означает вся эта комедия? – тихо спросил он. – Вы что, помешались, милостивый государь?

– Я не помешался, и это не комедия, – спокойно ответил Франкер.

– Так вы действительно вызываете меня на дуэль?!

– Действительно.

– Вы хотите меня убить?

– Надеюсь.

– Это ни на что не похоже! – вскричал Монбар, вскакивая с места и расхаживая большими шагами по комнате. – Вы меня не знаете. Я никогда не причинял вам ни зла, ни вреда.

– Вы так полагаете?

– Полагаю?! Я в этом уверен!

– Вы ошибаетесь. Вы причинили мне много зла, вы нанесли мне несмываемое оскорбление.

– Я?

– Да, вы, сеньор!

– Вы в этом уверены?

– Даю вам честное слово.

Монбар молчал с минуту, размышляя.

– Послушайте, – сказал он наконец, – как ни странно ваше предложение, я принимаю его.

– Благодарю вас.

– Подождите. Я сказал, что принимаю, но с одним условием.

– Какое же это условие?

– Сначала вы расскажете мне, кто вы, какие причины руководят вами и какие люди заставляют вас действовать подобным образом.

– Милостивый государь!

– Не настаивайте, мое решение неизменно.

– Однако…

– Это очень мило, честное слово! Вы ни с того ни с сего вызываете меня на дуэль, говорите, что хотите меня убить, и воображаете, будто я соглашусь. Да вы просто бредите, дорогой мой! Неужели вы предполагаете, что я просто так соглашусь на вызов первого встречного, которому вздумается оскорбить меня? Нет, сделайте одолжение, так не бывает. Не пробуйте заставить меня, бросив мне в лицо одно из тех оскорблений, которые требуют крови. Предупреждаю, что при первом слове, при первом движении я прострелю вам голову, как бешеной собаке. Теперь вы предупреждены. Хотите – говорите, хотите – нет, я умываю руки.

– Хорошо. Если вы требуете, я буду говорить, но поверьте, для вас будет гораздо лучше, если я промолчу. По крайней мере, ваша честь не пострадает.

– Предоставьте мне самому судить, милостивый государь, о тех вопросах, где затронута моя честь. Говорите без опасений и не выбирая слов.

– Я так и сделаю. Но пеняйте на себя за последствия, которые это может иметь.

– Говорю вам в последний раз, что требую откровенного и полного объяснения, и повторяю, что вовсе не опасаюсь последствий.

– Я исполню ваше желание и надеюсь отнять у вас таким образом всякий предлог отказать мне в удовлетворении.

– Будьте спокойны на этот счет, я даю вам слово дворянина. Говорите без обиняков, прошу вас, потому что, признаюсь, это начинает мне надоедать.

Молодой человек поклонился и, поставив свой стул напротив кресла Монбара, приготовился говорить.

Глава XIII Объяснение

Несмотря на предшествующую объяснению сцену, Монбар не испытывал никакого враждебного чувства к Франкеру. Его даже удивило, что он не был ни рассержен, ни обеспокоен. Облокотившись о ручку кресла и подперев подбородок рукой, с грустью и состраданием смотрел он на молодого человека, на его красивое и благородное лицо. Монбар вспомнил, что с первой минуты, как только увидел Франкера, он почувствовал необъяснимую симпатию к нему. И вот теперь, через несколько минут, по странной воле судьбы он, может быть, вынужден будет убить этого молодого человека, если не хочет быть безжалостно убитым им. Невеселые мысли роились в его голове, он спрашивал себя, неужели действительно у него достанет печального мужества пресечь эту юную жизнь и не лучше ли ему самому пасть на дуэли.

Помолчав некоторое время, как бы собираясь с мыслями, молодой человек наконец заговорил чуть дрожащим голосом, который мало-помалу звучал все увереннее и скоро сделался твердым и звенящим.

– Милостивый государь, – начал он, – судьба непременно хочет сделать нас врагами, между тем как мне, напротив, было бы так приятно быть любимым вами, потому что, должен вам признаться, несмотря на все мои усилия возненавидеть вас, меня влечет к вам некая непреодолимая сила. Пускай кто хочет объясняет это чувство. Я не стараюсь его анализировать, но оно существует во мне, угнетает меня и до настоящей минуты именно оно заставляло откладывать объяснение, которое неминуемо должно закончиться смертью одного из нас.

– Я также чувствую, что мог бы полюбить вас, – мягко ответил Монбар, – даже в эту минуту я не могу вас ненавидеть.

– К несчастью, мы должны подавить в наших сердцах это благородное чувство, – продолжал молодой человек, – и слушаться только голоса долга, голоса неумолимого, который приказывает мне потребовать от вас страшного отчета. Я не француз, милостивый государь, как вы, вероятно, предполагали по той легкости, с какой я говорю на вашем языке. Я испанец или, по крайней мере, считаю себя испанцем.

– Вы испанец? – с горестью воскликнул Монбар.

– Да. Простите, но я вынужден рассказать вам о своей жизни, – это необходимо для того, чтобы вы поняли меня до конца. Я буду краток и расскажу только то, что вам необходимо знать… Я никогда не знал ни отца, ни матери.

– Бедный юноша! – прошептал Монбар.

– Я был воспитан дядей, братом моей матери, – продолжал молодой человек. – Он опекал меня, следил за моим воспитанием и отдал меня во флот.

– И вы сделались превосходным моряком, несмотря на вашу молодость, клянусь вам!

– Я имею честь служить офицером во флоте его католического величества короля Испании.

– Но каким же образом, позвольте вас спросить…

– Будьте терпеливы, – перебил Франкер, – ведь я сказал, что вы все узнаете.

– Это правда, продолжайте же и простите, что я перебил вас так некстати.

– Около шести месяцев тому назад я находился в Веракрусе, где отдыхал после продолжительного путешествия в Европу. Однажды дядя позвал меня, сказав, что хочет открыть мне нечто важное. При разговоре присутствовал только его сын. Тут я услышал страшную историю моей семьи.

Молодой человек остановился. Рыдание рвалось из его груди, он опустил голову на руки и заплакал. Монбар невольно проникся жалостью к этому юноше, чья горесть тронула его, быть может, несколько больше, чем он сам желал бы.

Наконец после нескольких минут, печальное безмолвие которых нарушалось только сдавленными рыданиями Франкера, тот вдруг поднял голову и, устремив на флибустьера лихорадочно горевшие глаза, с ненавистью и гневом сказал:

– К чему продолжать эту страшную историю? Разве вы не знаете ее так же хорошо, как и я? Вы обольститель моей матери, которая умерла от отчаяния, проклиная вас! Вы – низкий убийца моего отца!

Услышав это страшное обвинение, Монбар вскочил, как будто змея ужалила его в сердце. Лицо его покрылось смертельной бледностью, кровавая пелена застлала взор, рев хищного зверя сорвался с его яростно сжатых губ. Как тигр, прыгнул он вперед и с силой, удвоившейся от гнева, опрокинул молодого человека на пол. Став коленом на его грудь, он левой рукой сжал горло своего врага, а правой занес над его головой кинжал.

– Ты умрешь, злодей! – вскричал он хриплым голосом.

Молодой человек, удивленный внезапным нападением, которого он вовсе не ожидал, не старался избавиться от сильной руки, державшей его. Он понял, что все его усилия будут бесполезны. С невыразимым презрением и насмешкой устремил он свой взгляд на врага. Горькая улыбка скривила его губы, побледневшие от волнения. Твердым голосом он трижды бросил Монбару в лицо одно и то же слово:

– Злодей! Злодей! Злодей!

Несчастный молодой человек должен был погибнуть. Зловещий блеск стали слепил его глаза. Ничто уже не могло его спасти. Вдруг легкая нежная рука, рука женщины, схватила руку Монбара, и голос, полный горечи, вскричал с мольбой:

– Неужели Монбар убьет ребенка, беззащитно лежащего у его ног?!

Флибустьер обернулся, не снимая, однако, колена с груди врага. Возле них стояла хозяйка гостиницы, бледная, дрожащая, испуганная, прекрасная в своих слезах, как античная Ниобея. Женщина смотрела на Монбара с таким выражением мольбы и покорности, которого не сумел бы передать ни один живописец. Флибустьер потупил глаза под ее полным магнетической силы взглядом.

– О-о! – вздохнул он тихо и прерывисто.

Как бы подчиняясь неведомой силе, он медленно приподнялся, заткнул кинжал за пояс, отступил на два шага, чтобы дать своему врагу возможность приподняться, и, скрестив на широкой груди руки, высоко подняв голову, нахмурив брови, с мрачным взором молча ждал – спокойно и с достоинством, как отдыхающий лев.

Почувствовав себя свободным, молодой человек в одну секунду очутился на ногах. Однако, подчиняясь величественному виду хозяйки гостиницы, он остался неподвижен и лишь дрожал от гнева, при этом не делая ни малейшего движения, чтобы обнажить шпагу или выхватить кинжал.

Женщина, так кстати вмешавшаяся и предотвратившая готовое вот-вот свершиться убийство, минуту рассматривала обоих с чрезвычайным вниманием, потом, сделав два шага вперед, встала между ними, как бы желая помешать новой схватке.

– Милостивый государь, – обратилась она к Монбару, – ваша безумная ярость чуть не заставила вас совершить ужасное преступление.

– Это правда, – ответил флибустьер с кротостью, которая изумила его врага, – и мне пришлось бы сожалеть об этом вечно, поэтому я благодарю вас за ваше вмешательство.

– После вы будете благодарить меня еще больше, – сказала женщина едва слышным голосом.

– Что вы хотите этим сказать?

– Пока ничего, – ответила она. – Милостивый государь, – обратилась она к молодому человеку, – оскорбления гораздо больше бесславят того, кто их произносит, чем того, к кому они обращены. Перестаньте поддаваться гневу, пусть даже вы считаете его справедливым, и продолжайте спокойно, тоном, достойным вас и того, кто вас слушает, начатый вами рассказ, и тогда, быть может, эта таинственная история разъяснится и вы узнаете, что вы не жертва, а орудие чужой ненависти.

Слова эти, произнесенные очень сдержанно, заставили молодого человека задуматься, тем более что в этот же день его родственник уже говорил ему то же самое. Однако он был страшно уязвлен полученным уроком. Он чувствовал жестокое унижение и хотел удовлетворить свою гордость.

– Милостивая государыня, – ответил он вежливо, однако с чуть заметным оттенком насмешки, – по милости вашего великодушного вмешательства этот человек не убил меня. Следовательно, я обязан вам жизнью. Смиренно благодарю вас – не потому, что я дорожу жизнью, но потому, что задача, возложенная на меня, мной не выполнена. Моя мать и мой отец еще не отмщены. Однако услуга, за которую я буду вам признателен вечно, не дает вам права, я полагаю, вмешиваться в дела, которые, позвольте вам заметить, касаются меня одного.

Горестная улыбка тронула губы женщины.

– Вы уверены? – спросила она. – Взгляните на этого человека, как вы его называете, – он меня узнал, я в этом убеждена, и право, которое вы у меня оспариваете, он признает и считает его вполне законным.

– Это правда, хотя прошло немало долгих и печальных лет после нашей последней встречи, – ответил Монбар. – Я узнал вас и убежден, что ваше вмешательство – это перст судьбы.

– Пусть так, – холодно сказал молодой человек, – да и что мне, в конце концов, за дело, сохранится или нет эта тайна. Конечно, те добрые чувства, которые я еще сохранил к этому человеку, мешают мне говорить о его бесчестье. Но вы требуете – и я скажу.

– Да, говорите, и, как заметила сейчас сеньора, мы, может быть, узнаем, на кого на самом деле должно пасть бесчестье, о котором вы заявляете так уверенно.

– Когда ваш мнимый дядя закончил свой страшный рассказ, – продолжала женщина, – что приказал он вам сделать?

– Мнимый, сеньора?! – запальчиво вскричал молодой человек.

– Да-да, мнимый, по крайней мере, до окончательного установления обратного.

– Но каким образом можете вы знать эту историю, когда я ни разу и словом не обмолвился о ней?

– Только что я подслушивала вас за дверью.

– О! Но это шпионство…

– Оно спасло вам жизнь.

Молодой человек опустил голову. В очередной раз он был побежден и признавал бесполезность дальнейшей борьбы.

– Как я вам уже сказал, я был офицером испанского флота, – продолжил Франкер свой рассказ. – По приказанию дяди я подал в отставку и в качестве матроса нанялся на флибустьерский корабль.

Монбар вздрогнул и тихо спросил:

– С какой целью?

– С целью узнать все о ваших силах, ваших средствах, вашей организации, оценить силу вашего могущества, для того чтобы вас победить и навсегда разорить ваши разбойничьи гнезда, служащие оскорблением человечеству.

– Словом, – заметил Монбар с насмешкой, – ваш дядя под благовидным предлогом некоего мщения сделал из вас шпиона. Нечего сказать, достойная роль для кастильского дворянина!

– Милостивый государь! – вскричал Франкер запальчиво, но, тотчас преодолев себя, продолжал: – Пусть так, шпион, но, по крайней мере, цель, которую я преследовал, облагораживала в моих глазах эту роль.

– Это софизм, а не ответ, – сухо произнес Монбар. – Но цель, о которой вы говорите, насколько я понял, была не единственной вашей целью.

– Нет, у меня была цель еще более священная – узнать обольстителя моей матери, убийцу моего отца, и отмстить ему.

– Конечно же, убив его? – иронически поинтересовался Монбар.

– Нет, повесив, как вора и убийцу.

– Негодяй! – вскричал Монбар. – Итак, ты признаешься в вероломстве?

– Я признаюсь в том, что я сделал, и горжусь этим.

– Так это ты уже несколько месяцев передаешь планы наших экспедиций испанцам?

– Да, я.

– Да знаешь ли ты, несчастный, что ожидающее тебя наказание ужасно?

– Знаю, – просто ответил Франкер.

– И ты не боишься?

– Чего мне бояться? Я знал, на что иду и чему подвергнусь, если меня узнают. Я заранее рассчитал все шансы за и против. Я начал против вас страшную партию, поставив на кон свою голову. Я надеялся, что Господь будет со мной, потому что защищаемое мною дело справедливо. Господь оставил меня, я покоряюсь Его всемогущей воле без ропота и без страха. Я в ваших руках. Делайте со мной все, что хотите. Я проиграл, и я сумею достойно заплатить.

– Да, – сказал Монбар с бешенством, – сегодня же вы получите заслуженное вами наказание.

– Молчите! – внезапно произнесла женщина, протянув руку как бы для того, чтобы остановить Монбара. – Молчите и подождите еще несколько минут. Этот человек не все сказал.

– Как! Это еще не все?!

– Нет, он забыл назвать нам свое имя. Мы должны знать, действительно ли он дворянин, как хвалится, или, напротив, ничтожный шпион, негодяй низкого разбора, состоящий на жалованье у наших врагов.

Произнося эти слова, женщина посмотрела на Монбара так, что тот только молча кивнул в знак согласия.

– Ага! – торжествующе воскликнул молодой человек. – Я ожидал этого. Однако ваша надежда будет обманута. Я умру, но вы не узнаете, кого убили!

Монбар сделал движение, выражавшее досаду.

– Вы ошибаетесь, – возразила женщина. – Мы не знаем вашего имени, но это легко узнать.

– Сомневаюсь, – насмешливо ответил Франкер.

– Дитя… – промолвила она с нежным состраданием. – Вы ребенок, считающий себя сильным, потому что вы решительны и честны, а между тем вы только игрушка в чьих-то руках.

– Милостивая государыня! – вскричал Франкер.

Но она продолжала:

– Мой слуга Бирбомоно передал вам письмо, назначающее свидание. Сегодня утром вы отправились на это свидание. На берегу реки в трех лье отсюда человек в костюме буканьера больше часа беседовал с вами, обнимал вас, называл родственником, и вы полагаете, будто нам, желающим знать о вас все, не известен этот человек!

– Нет, потому что, если бы вы его знали, он был бы немедленно задержан.

– Вы ошибаетесь. Мы очень хорошо знаем этого человека, однако он свободен, потому что этот человек, хоть и испанец, не желает нам зла, а иногда даже оказывает нам некоторые услуги.

– Скажите же, как его зовут!

– Как его зовут? Если вы непременно хотите, чтобы я назвала вам его имя, извольте: его зовут дон Санчо Пеньяфлор, он губернатор острова Эспаньола.

– Дон Санчо Пеньяфлор! – вскричал Монбар с изумлением. – О, теперь все понятно!

– Может быть, – сказала женщина, – начинает брезжить свет. Подождем, пока он засияет ярче, прежде чем радоваться.

Молодой человек смутился.

– Ах, боже мой! – огорченно воскликнул он.

– Дон Санчо здесь… – сказал Монбар. – Вы это знали, донья Клара?

– Как же мне не знать об этом? – ответила она просто.

– Ну что ж… – заметил Монбар. – Каковы бы ни были для меня последствия, я увижусь с ним.

Донья Клара приблизилась к молодому человеку.

– Вы любите дона Санчо, – сказала она ему, – он тоже любит вас. Может быть, если бы вы последовали его советам, то не оказались бы теперь в таком положении. Но что сделано, то сделано, и возвращаться к этому бесполезно. Выслушайте меня: герцог Пеньяфлор сказал вам, что Монбар обольстил вашу мать и убил вашего отца?

– Да, – прошептал Франкер, разбитый волнением.

– О, я узнаю этого неумолимого человека! – вскричал Монбар и повелительно спросил: – Как ваше имя?

– Дон Гусман де Тудела, – ответил Франкер, больше не сопротивляясь.

– Ну, дон Гусман де Тудела, дайте мне честное слово, что вы не будете стараться бежать.

– Даю, – ответил Франкер.

– Хорошо. Бирбомоно поедет с вами в Санто-Доминго… У вас, должно быть, есть способы безопасно проникнуть в столицу испанской колонии?

– Есть.

– Хорошо. Расскажите дону Санчо о страшной сцене, что произошла между нами.

– Расскажу.

– Заклинайте дона Санчо именем всего святого ответить вам, действительно ли я виновен в преступлении, в котором его отец, герцог Пеньяфлор, обвинил меня. Если он ответит вам утвердительно, вы найдете меня здесь готовым дать вам любое удовлетворение, какое только потребуете.

– Вы сделаете это? – с радостным изумлением вскричал Франкер.

– Клянусь честью, – торжественно ответил Монбар. – Но если, напротив, он скажет вам, что я не только не виновен в этих преступлениях, но еще и более двадцати лет подвергаюсь преследованию неумолимой и несправедливой ненависти, что сделаете тогда вы? Отвечайте!

– Что я сделаю?

– Да, я спрашиваю вас.

– Я, в свою очередь, даю вам слово, если он скажет мне это, передать себя в ваши руки, чтобы вы располагали мною, как сочтете нужным.

– Я принимаю ваше слово. Ступайте, друг мой, – позвольте мне назвать вас так. Теперь только три часа. Отправившись немедленно, на рассвете вы сможете быть в Санто-Доминго. Вы этого хотели? – обратился он к донье Кларе, и голос его окрасился неизъяснимым теплом.

– О, вы великодушны и благородны, как всегда! – вскричала женщина, падая на колени и заливаясь слезами.

Монбар поднял ее.

– Надейтесь, бедная мать, – сказал он с нежностью.

Через час дон Гусман в сопровождении Бирбомоно мчался галопом по дороге, ведущей в Санто-Доминго.

Глава XIV Обед у д’Ожерона

После разговора с доньей Кларой – разговора, предмет которого остался тайной даже для Бирбомоно, давнего верного слуги своей госпожи, – Монбар вышел из гостиницы и отправился к д’Ожерону, у которого обещал быть на обеде.

Как мы уже говорили, Береговые братья очень уважали губернатора. Они любили его и немного побаивались. Его дом считался самым известным и популярным в колонии. Губернаторские обеды были великолепны, а общество на них собиралось избранное.

Д’Ожерон, отпрыск старинного дворянского рода, умел принимать прекрасно, обладая способностью с необыкновенным тактом объединять за своим столом людей, любивших и уважавших друг друга, что было нелегко в краю, где общество состояло по большей части из изгоев европейской цивилизации, чьи мятежные натуры отказывались подчиняться даже самому легкому нажиму.

Надобно отметить странность положения д’Ожерона среди всех этих непокорных людей, не слишком охотно принявших его звание королевского наместника и готовых в любую минуту отвергнуть даже самые простые его требования.

Нужно было обладать недюжинной энергией и глубоким знанием флибустьерских нравов, чтобы удержаться в Пор-де-Пе и не скомпрометировать важное дело, порученное ему королем.

Монбар с чрезвычайной учтивостью был принят д’Ожероном и нашел у него главных предводителей флибустьеров, которые, горя нетерпением увидеться с Монбаром, поспешили явиться на зов губернатора.

Старые соратники Монбара так хорошо знали его выдающиеся способности и закоренелую ненависть к испанцам, что не без оснований предполагали, будто его продолжительное отсутствие на Тортуге должно скрывать серьезные намерения и что отчаянная экспедиция, какие умел устраивать один только этот знаменитый флибустьер, не заставит себя ждать.

Надо сказать, что уже довольно долгое время флибустьеры терпели неудачи: все их планы расстраивались, хотя никто не знал причины этого. Враги, которых думали захватить врасплох, всегда оказывались готовыми к встрече, и каждый раз приходилось возвращаться из набегов на разбитых судах и с командой, израненной испанской картечью.

Флибустьеры, привыкшие без счету тратить деньги, добытые грабежом, начинали ощущать все больший недостаток в средствах. Они давно нуждались в богатой добыче и поэтому приняли Монбара с громкими, радостными восклицаниями и распростертыми объятиями.

Обед прошел весьма достойно, в дружеских разговорах д’Ожерона с гостями, однако, против обыкновения, губернатор не заставлял флибустьеров пить. Монбар был очень сдержан, на вопросы отвечал уклончиво, казался озабоченным, ел мало и забывал каждую минуту, что перед ним стоит полный стакан.

Береговые братья заметили странности в поведении Монбара и угадали по этим верным признакам, что мысли их товарища занимает какое-то важное дело. Это наполнило их сердца надеждой.

Когда на стол поставили десерт, д’Ожерон сделал знак, и слуги тихо вышли. Гости остались одни. Их было девять человек, считая губернатора: Монбар, племянник губернатора Филипп д’Ожерон, Пьер Легран, кавалер де Граммон, Олоне, бывший работник Монбара, который, как тот и предсказывал, сделался одним из самых страшных флибустьеров Тортуги, а также капитан Дрейк, Польтэ и англичанин Морган, недавно приехавший с Ямайки, где он находился продолжительное время.

– Господа, – сказал д’Ожерон, – вот ликер, трубки, табак и сигары, прошу вас.

Все потянулись за трубками и сигарами, выбирая по вкусу. Губернатор встал из-за стола, отворил дверь, и все увидели в коридоре Дрейфа, Данника, Мигеля Баска и Питриана. Они сидели на стульях и курили.

– Вы видите, что нас хорошо караулят, – заметил губернатор, опять усаживаясь за стол, – и, по крайней мере, на этот раз мы можем говорить о делах, не боясь, что наши слова дойдут до чужих ушей.

Флибустьеры одобрили меру предосторожности, предваряющую серьезный и, следовательно, важный разговор.

– Однако, – продолжал губернатор, – я советую вам не слишком повышать голос. Стены здесь не очень толстые, а кто знает, сколько шпионов подслушивают нас.

Монбар схватил бутылку, стоявшую перед ним, наполнил стакан до краев, не обращая внимания на пролитую жидкость, которая оказалась ромом, и, поднеся стакан к губам, сказал:

– Братья, я пью за самую достославную экспедицию, какую когда-либо предпринимали флибустьеры, экспедицию, которую мы совершим вместе, если вы сочтете меня достойным командовать вами, – словом, я пью за нашу месть испанцам. Поддержите же мой тост!

И он опорожнил свой стакан до последней капли.

– За нашу месть испанцам! – вскричали флибустьеры, следуя примеру Монбара.

– Ага! – весело произнес Пьер Легран. – Похоже, он что-то задумал.

– Монбар всегда полон идей! – воскликнул Олоне, потирая руки.

– Кажется, я хорошо сделал, что вернулся, – заметил Морган.

– Господа, – призвал присутствующих губернатор, – Монбар хочет говорить. Прошу вас, выслушайте его.

– И вероятно, дело стоит того, – весело прибавил Польтэ.

– Послушаем! Послушаем! – закричали флибустьеры.

Монбар поднял руку. В зале как по волшебству воцарилась тишина.

– Братья, – начал Монбар, – прежде всего позвольте мне от всей души поблагодарить вас за ту радость, с которой вы встретили мое возвращение, хотя я впервые возвращаюсь без добычи и без единого испанца, повешенного на мачте. Все это должно было заставить вас задуматься и предположить, что у меня есть большие планы. Если так, вы не ошиблись, друзья. У меня действительно есть далекоидущие планы, настолько грандиозные, что я с трудом осмеливаюсь говорить о них, хотя обдумываю это дело уже более двух месяцев, взвешивая все «за» и «против».

Внимание флибустьеров удвоилось. Стало совсем тихо. Тончайший писк комара не остался бы незамеченным в этой зале, где, однако, собрались девять человек.

– Я хочу, – чеканил слова Монбар, – хочу, слышите ли вы, так блистательно отомстить испанцам, чтобы воспоминание об этом мучило их по прошествии целого столетия и чтобы внуки их дрожали от страха при одном только упоминании о Береговых братьях. Множество событий произошло за время моего отсутствия. Многие наши братья, и среди них самые знаменитые, попали в ловушки, расставленные пробравшимися к нам шпионами. Они нашли бесславную смерть, потому что испанцы считают нас разбойниками и обращаются с нами, как с разбойниками. Клянусь вам, все наши братья будут беспощадно отмщены! Каждая капля их крови будет искуплена бочкой крови наших врагов.

Несмотря на увещевания д’Ожерона, речь оратора была прервана неистовыми криками флибустьеров. Говоря о ненависти к испанцам, Монбар задел самые чувствительные струны в душах флибустьеров.

Когда волнение понемногу улеглось, Монбар продолжал:

– На этот раз я намерен не просто предпринять экспедицию, а развязать войну, самую настоящую беспощадную войну. Хотите следовать за мной?

– Да! Да! – вскричали все с восторгом.

– Хоть в ад, если будет нужно, ей-богу! – прибавил Олоне.

Филипп, единственный, кто знал, к какой цели стремился Монбар, приложил руку к сердцу, чтобы сдержать его биение. Ему с трудом удавалось скрывать переполнявшую его радость, ведь успех экспедиции значил для него соединение с доньей Хуаной, а до остального ему было мало дела.

– Итак, братья, каждый из нас примет под свое командование судно.

– Но нас всего восемь человек, – не мог не заметить Пьер Легран.

– Ошибаешься, брат, нас будет четырнадцать.

– Тогда мы сумеем снарядить целый флот, – небрежно сказал Морган.

– Да, брат, – просто ответил Монбар, – целый флот, в котором, если пожелаете, вы будете вице-адмиралом.

– Еще бы! Разумеется, я пожелаю! – вскричал Морган.

– Итак, решено, – сказал Монбар, пожимая ему руку. – Братья, – продолжал он, – нас окружает измена, и испанские шпионы не дремлют, поэтому я требую полного доверия с вашей стороны. Я прошу вашего позволения сохранять свои планы в тайне до тех пор, пока не настанет час открыть их вам, и тогда, будьте спокойны, вас ослепит величие задуманного мной предприятия. Вы согласны?

– Согласны, – ответили все в один голос.

Монбар был искренне рад услышать подобный ответ, ведь он еще раз доказывал, как велика была его власть над флибустьерами.

– Должен сказать, – обратился к присутствующим д’Ожерон, – что Монбар посвятил меня в свои планы и я полностью одобряю их. И если бы моя должность не вынуждала меня оставаться здесь, я счел бы за величайшую честь участвовать в задуманной Монбаром экспедиции.

Флибустьерам не требовалось уверений губернатора. Они и так не сомневались в том, что дело, предлагаемое им Монбаром, являлось превосходным с двух точек зрения: мщения и выгоды. Тем не менее одобрение человека, которого все они уважали и которого знали в деле, еще больше увеличило, если только это было возможно, их энтузиазм и утвердило их решимость без колебаний следовать за знаменитым флибустьером.

– Ну а теперь, братья, – произнес Монбар, – приступим, так сказать, к материальной части нашей экспедиции.

Внимание присутствующих удвоилось.

– Граф д’Ожерон, – продолжал Монбар, – отдал в мое распоряжение семь кораблей. Все корабли будут снаряжены здесь. Командовать ими будут Дрейф, Мигель Баск, Олоне, кавалер де Граммон, Дрейк, Польтэ и Питриан. Над другими семью судами, которые мы приобретем в Леогане и Пор-Марго, возьмут командование Пьер Легран, Филипп д’Ожерон, Давид, Пьер Пикар, Бартелеми и Рок Бразилец. Морган будет вице-адмиралом флота и поднимет свой флаг на самом сильном корабле. Чтобы не тревожить шпионов понапрасну, суда мы станем снаряжать тайно или в Гонаиве, или в Леогане, или на острове Гонав. По мере снаряжения корабли будут выходить в море и там дожидаться других судов. Место сбора я назову. Также я думаю, что раз замысел этой экспедиции принадлежит мне, то по справедливости и командование должно быть предоставлено мне.

– Это справедливо, – вставил д’Ожерон, который никогда не упускал случая лишний раз продемонстрировать, что его слова имеют вес, – и именем короля, вашего и моего повелителя, я утверждаю назначение, сделанное вами, Монбар. Я буду иметь честь вручить вашим офицерам и вам жалованные грамоты[42].

Флибустьеры горячо поблагодарили губернатора за эту милость, без которой им было так легко обойтись и которая нисколько не облегчала их задачу. Но люди всегда и везде одинаковы: пергамент, выданный от имени короля, имеет большую цену в их глазах.

Д’Ожерон, в душе довольный тем, как было принято его предложение, сделал знак Монбару продолжать.

– Особенно, – сказал Монбар, – будьте осторожны с подбором команды. Благоразумнее производить вербовку на кораблях. Как только матрос будет нанят, его следует оставить на корабле и не пускать на берег.

– Сколько людей требуется на каждый корабль? – спросил Морган.

– От полутора до двух сотен.

– Черт побери! – воскликнул Пьер Легран. – Стало быть, у нас будет целая армия?

– Да. Вероятно, нам придется высаживаться на берег. Поэтому, как только мы распустим паруса и удалимся от глаз и ушей шпионов, каждый капитан организует для десанта отряд из восьмидесяти отобранных человек.

– Э-э! – воскликнул Рок Бразилец. – Тысяча сто человек для высадки на берег! Стало быть, мы хотим повторить подвиг Кортеса, завоевавшего Мексику?

– Может быть, – улыбаясь, сказал Монбар.

– Это мне очень даже нравится! А вам, братья? – спросил Рок.

– Отличное дело может выгореть, – ответил Польтэ.

– Премилый человек этот Монбар, – заметил кавалер де Граммон. – С ним полезно знаться, у него всегда в запасе какой-нибудь приятный сюрприз.

– Хочу напомнить вам, братья, еще вот о чем: не забудьте потребовать от ваших матросов, когда станете их вербовать, чтобы оружие у них было в полном порядке и порох хорош.

– Это уж мое дело, – заметил Морган, – об этом я позабочусь.

– Итак, братья, я все сказал. Полагаюсь на ваше усердие и вашу ловкость. Чем скорее мы отправимся, тем будет лучше для нас.

– Сколько времени вы даете на сборы?

– Неделю, больше вам не нужно.

– Через неделю мы будем готовы.

– Мне остается только напомнить вам, братья, что у людей, не посвященных в наши планы, должно создаться полное впечатление, будто я не имею никакого отношения к подготовке этой экспедиции, – это нужно для того, чтобы обмануть шпионов. Только Морган, Филипп и Дрейф будут время от времени видеться со мной и уведомлять о том, что вам удалось сделать. Теперь прощайте, братья, я ухожу, пора заканчивать заседание. Выйдем поодиночке и разойдемся в разные стороны.

– Не забудьте о ваших жалованных грамотах, господа, – прибавил губернатор, – послезавтра вы сможете их получить.

Монбар вышел, его примеру последовали другие флибустьеры, и д’Ожерон остался один.

– Какие дела можно было бы свершить с этими людьми, если бы только суметь укротить их! – проговорил он. – Ей-богу, как ни тяжела эта обязанность, я сделаю все, что в моих силах. И с Божьей помощью я надеюсь преуспеть.

Глава XV Маркиз дон Санчо Пеньяфлор

Прошло несколько дней. Ни дон Гусман, ни Бирбомоно не показывались в Пор-де-Пе. Монбар решительно не знал, чему приписать их столь продолжительное отсутствие. Его терзало беспокойство. Встречаясь с хозяйкой гостиницы, он отворачивался, стараясь не замечать ее бледного лица и лихорадочно горевших глаз, устремленных на него с выражением безропотной горести, невольно трогавшей его сердце. Мало-помалу он начинал чувствовать, что ненависть его сменяется состраданием. Он опасался, что не сможет дольше следовать страшной клятве мщения, данной им самому себе. Он пытался сохранять в душе справедливый гнев, но вынужден был сознаться, что тройная броня, которой было защищено его сердце, не выдерживала напора любви, когда-то испытываемой им к этой женщине. Все говорило в пользу доньи Клары: ее раскаяние, ее благородное самоотречение, ее безмолвная покорность, даже ее смиренная и боязливая нежность, каждую минуту проявлявшаяся в заботах, которыми она окружала его без его ведома, оставаясь почти невидимой.

Теперь, по прошествии стольких лет после проступка бедной женщины, Монбар спрашивал себя, имеет ли он право оставаться неумолимым и не должен ли пробить для него час прощения.

Но воспоминание об ужасных страданиях, о недостойной измене, жертвой которой он оказался, вдруг пронзало его сердце, словно раскаленное железо. Трепет гнева снова волновал его, и он шептал, отворачиваясь от доньи Клары:

– Нет, искупления еще не наступило, виновный не получил наказания. Я не должен успокаиваться, прежде чем свершится моя месть!

При этих словах его смягчившиеся было черты принимали мраморную неподвижность, брови хмурились, глаза сверкали зловещим блеском, глубокие морщины выступали на бледном лбу, и он становился опять тем неумолимым человеком, которым когда-то поклялся быть.

Но, повторяем, он сомневался. Его суровость была, скорее, маской, а ненависть, сильная в отношении других врагов, мало-помалу отступала по отношению к донье Кларе, давая место прощению.

Однажды вечером Монбар пригласил к себе Моргана, кавалера де Граммона и Филиппа. Речь шла о приготовлениях к экспедиции, начало которой быстро приближалось. Уже несколько судов, прекрасно оснащенных, вышли в море, другие готовились отправиться вслед за ними следующим утром на восходе солнца. Через два дня весь флот должен был стоять под парусами. Операция проводилась в таком секрете и так осторожно, хотя и при большом числе участников, что были все основания надеяться на полное сохранения тайны.

Четыре флибустьера оговаривали между собой последние детали, когда в дверь комнаты, где они находились, осторожно постучали два раза. Монбар движением руки призвал своих друзей молчать, после чего встал и отворил дверь.

Перед ним стоял Бирбомоно. Еще два человека, закутанные в плащи, отступили немного дальше, в тень.

– Я приехал, – вполголоса сказал Бирбомоно, почтительно кланяясь Монбару.

– И с хорошими спутниками, как мне кажется, – ответил Монбар.

– Могу я говорить?

– О важном?

– Да, и в особенности о тайном.

– Хорошо, оставайтесь здесь, я сейчас.

Монбар затворил дверь и вернулся к своим товарищам.

– Братья, – сказал он, – только что приехал человек, который хочет сообщить мне какое-то важное известие. Прошу вас, потрудитесь пройти на несколько минут в мою спальню.

– Не лучше ли нам предоставить вам полную свободу и совсем уйти, любезный Монбар? – осведомился Морган.

– Нет, так как не исключено, что после нашего с ним разговора, который вряд ли будет продолжителен, вы мне понадобитесь.

– Что ж, мы удаляемся.

– Благодарю, – сказал Монбар, вежливо кланяясь.

Он провел их в спальню, закрыл за ними дверь, взял свечку и отворил дверь в соседнюю комнату.

– Господа, я к вашим услугам. Садитесь и рассказывайте о причине вашего визита.

– Мне нечего тут делать, – сказал Бирбомоно. – Если вы позволите, кабальеро, я уйду и подожду на площадке.

– Хорошо, – согласился флибустьер.

Мажордом поклонился и вышел. Когда дверь за ним затворилась, один из незнакомцев сделал несколько шагов вперед, сбросил плащ и вежливо снял шляпу.

– Граф, – произнес он, – прежде всего позвольте мне засвидетельствовать вам свое почтение.

– Маркиз Пеньяфлор! – воскликнул Монбар вне себя от удивления.

– Тише! – весело ответил дон Санчо. – Черт побери! Мое имя не пользуется здесь почетом, и незачем выкрикивать его так громко.

– Вы! Вы здесь!

– А почему бы, граф, мне не быть у вас? Чего я должен опасаться, позвольте вас спросить?

– С моей стороны вам опасаться нечего, и благодарю вас за то, что вы поняли это. Но если другие узнают о вашем присутствии в этом городе?

– Они не узнают, я надеюсь. По крайней мере, пока я не выйду отсюда, а это случится тотчас по окончании нашего свидания.

– В таком случае позвольте мне повторить свой вопрос: чему обязан вашим посещением и кто приехал с вами?

– Это я, – ответил дон Гусман де Тудела, снимая шляпу.

– Хорошо, что вы вернулись, какой бы ни была причина.

– Ведь вы взяли с меня слово.

– Это правда, и я полагался на него, поверьте.

– Благодарю, – ответил молодой человек, поклонившись. – Теперь говорите, – обратился он к дону Санчо.

– Граф, – начал маркиз, – как ни велика ненависть, разделяющая две наши фамилии, мне приятно сознавать, что, как вы соблаговолили заметить, я постоянно оставался нейтральным в этой вражде.

– Сознаюсь, это правда, – ответил Монбар доброжелательно.

– Мало того, – продолжил дон Санчо свою благородную речь, – не смея позволить себе прямо осуждать поведение моего отца в отношении вас, я никогда не чувствовал в себе мужества одобрить его. По моему мнению, несогласие между дворянами решается честно, лицом к лицу и с оружием в руках. Всякий другой образ действий кажется мне недостойным.

– Очень рад слышать это от вас.

– Я исполняю свой долг, граф, и исполняю с тем большим удовольствием, что между нами есть старый, еще не оплаченный счет. Неудивительно, что вы забыли о нем, но я ваш должник и обязан был помнить. Сейчас представился случай расплатиться с вами, и я, не колеблясь, делаю это, каковы бы ни были для меня последствия.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Зато я знаю, граф, и этого достаточно… Три дня назад мой родственник приехал в Санто-Доминго и от вашего имени просил у меня объяснений.

– Действительно, это я направил его к вам.

– Я не отказал ему в ответе. Но я считаю, что мои слова должны быть не только предельно ясными и точными, но и неопровержимыми, поэтому решил рассказать обо всем в вашем присутствии, убежденный, что не подвергнусь никакой опасности, если приеду к вам. Должен вам признаться, что мой родственник старался, беспокоясь, без сомнения, за мою безопасность, отговорить меня от этой поездки, но я решился – и вот я здесь.

– Клянусь честью, вы дорогой гость для меня, – с жаром вскричал Монбар, – потому что вы благородный дворянин!

– Теперь выслушайте меня, господа, – продолжал дон Санчо, поклонившись. – Я беру Бога в свидетели и даю честное слово дворянина, что вы услышите истинную правду… Дон Гусман де Тудела – не сын сестры моего отца, герцога Пеньяфлора. У моего отца была только одна сестра, умершая девятнадцати лет от чахотки в кармелитском монастыре в Севилье. Но у моего отца была дочь, моя сестра. Эта дочь исчезла вследствие странного и таинственного приключения, в котором был замешан французский дворянин по имени граф де Бармон. Очень может быть, что дон Гусман – сын моей сестры, но я не смею утверждать это наверняка.

– Кузен, – вскричал молодой человек в сильном волнении, – ради всего святого, что такое вы говорите?!

– Правду, дон Гусман.

– Как! Дочь герцога…

– Была законно обвенчана с этим французским дворянином, повторяю вам. Мой отец велел похитить ребенка, прежде чем мать смогла запечатлеть на его лобике первый поцелуй. Граф де Бармон, преследуемый несправедливой ненавистью моего отца, видя, что честь его очернена, а жизнь разрушена, также исчез.

– О, как все это ужасно! – вскричал молодой человек, в отчаянии ломая руки. – А я-то, кто же я?!

– Вы, – с достоинством ответил дон Санчо, – вы человек с благородным сердцем, с возвышенной душой и сумеете, несмотря ни на что, приобрести себе прекрасное место в свете.

– И я помогу ему! – вскричал Монбар, охваченный порывом.

– Боже мой! Боже мой!.. Что же хотели из меня сделать?

– Я уже вам говорил: орудие ненависти и мщения против невинного человека, который имеет право на ваше уважение. Монбар не убийца и не обольститель, а если бы даже он и был виновен, повторяю вам, вы не имеете никакого права требовать у него отчета, дорогой мой племянник.

– Не называйте меня так, дон Санчо… я теперь даже не знаю, имею ли отношение к вашей семье.

– На это я не могу ответить вам ничего иного, кроме того, что я вас люблю, знаю с детства и всегда считал своим родственником.

– О! – вскричал Монбар. – Неужели ненависть может быть так безгранична?

– Вы сами видите, граф… Теперь я исполнил священную обязанность. Что бы ни думал отец о моем поведении, совесть моя спокойна: я освободил ее от ужасной тяжести. Пусть судит меня Господь.

– Вы поступили именно так, как я ожидал, и я искренне вас благодарю. Но, – прибавил Монбар тихим голосом, – не хотите ли вы сообщить мне еще о чем-либо?

– Другая особа сделает это, граф, – так же тихо ответил дон Санчо.

– С этой минуты особа эта для меня священна, маркиз. Всемогущий Господь позволит, без сомнения, чтобы она сумела забыть все плохое, как забуду и я сам.

– В свою очередь благодарю вас, граф, – откликнулся маркиз, – этими словами вы вновь сделали меня вашим должником.

И два человека, наделенные благородными сердцами и возвышенным умом, горячо пожали друг другу руки.

– А он? – спросил маркиз, указывая на дона Гусмана, который стоял, закрыв лицо ладонями.

– Я сам позабочусь о нем.

– Бедный юноша! – прошептал дон Санчо и, подойдя к дону Гусману, мягко сказал: – Великие горести делают людей сильными. Что же вы сдаетесь? Вы имеете право ходить с высоко поднятой головой, ведь и вы также не виновны.

– О! Если бы вы знали…

– Я все знаю, дон Гусман. Роковая судьба преследует вас. Вы повиновались не своей воле, а воле того, от кого зависели. Не отчаивайтесь же так сильно.

– Но что же делать, боже мой, куда мне деваться?

– Перед вами два пути: следовать за мной, и клянусь вам, что я буду для вас добрым родственником, или остаться здесь, среди ваших новых друзей. Я даже думаю, что этот второй путь – самый лучший для вас.

– Могу ли я осмелиться после всего того, что случилось? Ведь я негодяй, изменник, шпион!

Монбар подошел к молодому человеку и, положив руку на его плечо, сказал тихо, но властно:

– Поднимите голову! Дон Гусман де Тудела умер, я знаю только Франкера, храброго Берегового брата.

– Ах! Вы меня прощаете, если говорите эти слова! – вскричал молодой человек сквозь слезы, с проблеском надежды в голосе.

– Прощают только преступников, а Франкер преступником быть не может.

– И никогда не будет! – воскликнул молодой человек с воодушевлением. – С этой минуты я принадлежу вам и душой и телом!

– Хорошо, дитя мое, осушите ваши слезы, ведь вы нашли отца.

И взволнованный Монбар раскрыл молодому человеку свои объятия. Тот бросился к нему на шею, и они долго стояли обнявшись.

В это время послышался легкий шум, двери отворились, и на пороге появилась донья Клара. Лицо ее было бледным и смиренным. Монбар подошел к ней и, взяв за руку, провел в комнату.

– Франкер, – сказал он молодому человеку, – если вы нашли во мне отца, то вот праведная женщина, которая займет место вашей матери. Любите ее, как родную мать, потому что ее любовь к вам безгранична.

– Да! – вскричала донья Клара в неописуемом волнении. – Да, вы – мой сын!

– Молчите, Клара, – тихо сказал Монбар, – а если вы ошибаетесь?

– О-о! – ответила она, бросив на него один из тех взглядов, которые разъясняют все. – Разве можно обмануть сердце матери?

И она с восторгом прижала молодого человека к своей исстрадавшейся груди.

– Такая великая радость после такой великой горести! Да будет благословен Господь! – вскричал молодой человек.

– О да! – подхватила донья Клара. – Да будет Он благословен, потому что Его правосудие неизменно.

Монбар, лучше других владевший собой во все время этой сцены, рассудил, что пора вмешаться.

– Извините, дон Санчо, – сказал он, – мы совсем забыли о вас. Ведь именно вам мы обязаны этими минутами счастья, и мы наслаждаемся ими, как последние эгоисты, совершенно не думая о том, что ваше положение ненадежно в этом городе, где, кроме нас, все вам враги.

– Право, любезный граф, – ответил маркиз с очаровательной веселостью, – я так счастлив вашим счастьем, что забываю обо всем на свете. Однако должен вам признаться, что мне, кажется, пора убираться отсюда. Я и впрямь чувствую здесь себя не совсем спокойно. Рискуя быть принятым за труса, я с удовольствием покину ваше приятное общество, и если мой старый знакомый Бирбомоно не прочь будет еще раз послужить мне проводником, то я охотно приму его помощь.

– Я к вашим услугам, сеньор маркиз, – ответил мажордом, который в эту минуту входил в комнату. – Мы отправимся, когда вам будет угодно.

– Сейчас! Мне хочется поскорее убраться отсюда.

– Прощайте, дон Санчо, – сказал Монбар. – Мне жаль расставаться с вами, потому что я люблю вас. Но мы оба находимся в несколько… несколько щекотливом положении, и мне кажется, что лучшим пожеланием с моей стороны было бы никогда более не видеться с вами.

– Однажды мы уже расставались с этими самыми словами, однако все-таки увиделись.

– Это правда, никто не знает, что может случиться.

– Позвольте еще одно слово, граф.

– Говорите.

– Что будет с моим отцом?

– Я не стану его разыскивать – вот все, что я могу вам обещать. Дай Бог, чтобы наши дороги не пересеклись!

– Хорошо, прощайте. Я еду со спокойным сердцем после этого обещания… Мужайтесь, племянник, не забывайте меня! – И он ласково обнял Франкера.

– Бирбомоно, поручаю вам маркиза.

– Не волнуйтесь за него, сеньор.

– Прощайте еще раз. Пойдемте, Франкер.

Молодой человек пошел за Монбаром. Они покинули залу, оставив брата и сестру с мажордомом. Как только они оказались в гостиной, Монбар сказал:

– Вытрите ваши глаза и будьте мужчиной, Франкер. Я представлю вас людям, которые отныне будут вашими братьями.

Монбар отворил дверь, и они вошли в спальню, где три флибустьера о чем-то тихо разговаривали между собой.

– Извините, что заставил ждать вас так долго, братья, – сказал Монбар.

– Да вот же Франкер! – воскликнул де Граммон. – А я ищу его целую неделю. Куда это ты запропастился, дружище?

Монбар поспешно ответил:

– Я давал ему тайное поручение. Братья, – продолжил он, – Франкер будет у меня капитаном. Прошу вас признать его в этом звании.

Флибустьеры, любившие молодого человека, от души поздравили его с новым назначением, которого многие из них желали, но так и не получили, и через несколько минут серьезный разговор, прерванный неожиданным приездом Бирбомоно, опять возобновился.

Глава XVI «Тигр»

Вот уже два дня, как флибустьерский флот стоял под парусами. Лишь один корабль оставался на якоре в Пор-де-Пе, но и тот готов был выступить в открытое море по первому сигналу. Этот корабль был вооружен только четырьмя небольшими пушками и с виду казался совсем не страшным. Его округлые формы выдавали в нем голландское судно. Однако именно этот корабль Монбар выбрал, чтобы поднять на нем адмиральский флаг. Невозможно было уговорить его выбрать другое судно, более крепкое, более прочное, лучше вооруженное, а в особенности более легкое на ходу. На все замечания он отвечал, что предпочитает хорошие корабли отдать своим друзьям, что он не заставит себя ждать в назначенном месте, и пусть о нем не тревожатся – у него есть свои причины поступать именно таким образом.

Наконец другие флибустьеры во главе с д’Ожероном предоставили ему действовать, как он хочет, убежденные, что за видимым самоотречением знаменитого флибустьера скрывается какой-нибудь смелый план. К тому же неважное качество выбранного им судна с лихвой возмещала тщательно подобранная команда, состоящая из двухсот самых храбрых флибустьеров.

В день, о котором идет речь, в восьмом часу утра Монбар отдал Франкеру последние приказания и отправил его на судно вместе с доньей Кларой и Бирбомоно, которые пожелали участвовать в экспедиции, дабы ухаживать за ранеными, что было дозволено, несмотря на закон, запрещавший допускать женщин на флибустьерские суда. Итак, Монбар покинул гостиницу и направился к пристани.

Человек в костюме буканьера, с трубкой в зубах, заложив руки за спину, прохаживался взад и вперед по пристани, с удовольствием разглядывая легкую бригантину, которая покачивалась неподалеку на волнах.

И впрямь, это изящное, стройное судно казалось настоящей игрушечкой, во всех отношениях достойной привлечь взоры истинного ценителя. Человек, о котором мы говорим, до такой степени был погружен в созерцание, что даже не слышал, как к нему приблизился Монбар, и, только когда тот ударил его по плечу, он обернулся.

– Эй! Спите, что ли? – воскликнул флибустьер.

– Нет, сеньор, – ответил незнакомец, с живостью поднося руку к шляпе для приветствия, – я любовался своей бригантиной.

– Отвлекитесь, – продолжал Монбар, – нам надо покончить кое-какие дела.

– О, к чему же так торопиться, кабальеро, – заметил незнакомец льстивым голосом.

– Извините, но торопиться надо, потому что через полчаса вы должны отправляться.

– Я отправлюсь, когда вам будет угодно, сеньор.

– И чем скорее, тем лучше, не правда ли? – язвительно заметил Монбар. – Вам хочется поскорее уехать отсюда?

– Я ничего не боюсь, сеньор, ведь вы удостоили меня своим покровительством.

– Это правда, но с некоторыми условиями. Вы, конечно, помните, о чем идет речь?

– Да, сеньор, и эти условия я готов выполнить честно.

– Гм! – хмыкнул Монбар. – Мне кажется, что в эту минуту вы служите, так сказать, и нашим и вашим, сеньор Агуир.

– Что вы! – прошептал тот, бледнея.

– Испанцы платят вам за то, что вы шпионите за нами, а я плачу вам за службу против испанцев. Однако, как мне кажется, это не слишком удобно. Успокойтесь, сеньор Агуир, дело может обернуться для вас лучше, чем вы предполагаете. Отвечайте же: какие сведения должны были вы сообщить Франкеру?

– Он вам все рассказал?! – вскричал Агуир с удивлением, смешанным с ужасом.

– Все. Итак, поверьте мне, покоритесь добровольно, и, повторяю, все будет хорошо.

– Дело серьезное, сеньор.

– Ну же.

– Испанский фрегат с тремя сотнями отборных человек и с сорока шестью пушками получил приказ неожиданно напасть на Тортугу.

– Хорошо. Где же теперь этот фрегат?

– В устье реки Эстера, на южном побережье Кубы.

– Прекрасно. Я знаю это место.

– Приказы губернатора Кубы очень строги. Четыре хорошо вооруженные бригантины должны присоединиться к фрегату, чтобы лишить разбойников – извините, флибустьеров – всякой надежды на сопротивление.

– Весьма благоразумно. Где же теперь находятся эти бригантины?

– Дрейфуют у гавани Санта-Мария, недалеко от города Пуэрто-дель-Принсипе на южном побережье Кубы. Но они с минуты на минуту должны сняться с якоря, чтобы присоединиться к фрегату, ожидающему их.

– Это все, сеньор Агуир? Вы ничего не забыли?

– Только одно… но не знаю, должен ли это вам говорить.

– Это наверняка будет кстати.

– Заметьте, сеньор, – сказал Агуир с легким трепетом в голосе, – что вы сами заставляете меня говорить.

– Говорите!

– Испанцы до такой степени уверены, что флибустьерам не спастись, и так твердо решились не давать им пощады, что по приказу губернатора на фрегат доставлен невольник-негр, чтобы после победы исполнить обязанности палача.

– Черт побери! Испанцы ничего не упустили, – с иронией заметил Монбар, – они люди предусмотрительные… На этот раз все?

– Клянусь спасением своей души!

– Хорошо. Но если вы меня обманываете, я сумею вас найти, укройся вы в самом аду!

– Сохрани меня Бог, сеньор!

– Теперь слушайте. Мексиканский вице-король платит вам за то, чтобы вы шпионили за нами. Это очень хорошо. Отправляйтесь немедленно в Веракрус, слышите?

– Хорошо, сеньор, вице-король теперь там.

– Тем лучше. И вот что вы ему скажете… и я предсказываю, что вы получите хорошую награду. Сообщите ему, что значительный флот с двумя тысячами флибустьеров под командой Монбара Губителя крейсирует перед Золотой Кастилией, от Дарьена до Венесуэлы. Флибустьеры должны напасть врасплох на одну из прибрежных гаваней.

– Скажу, сеньор, если вы этого желаете.

– Я этого требую! Только помните, не стоит обманывать меня, сеньор Агуир, потому что измена может стоить вам дорого. При этом известия, которые вы сообщите королю, будут чистой правдой, и вы окажете огромную услугу вашей стране. Следовательно, вы должны быть довольны, что выполняете это задание. А поскольку всякий труд заслуживает вознаграждения, возьмите это. И если я останусь доволен тем, как вы исполните поручение, то это может оказаться только задатком.

И Монбар опустил тяжелый кошелек, наполненный золотом, в руку, осторожно протянутую ему Агуиром.

– Засим до свидания, – продолжал Монбар, – и да защитит вас дьявол!

При этом богохульстве испанец перекрестился. Монбар, смеясь, отвернулся и, увидев идущего по пристани д’Ожерона, поспешил ему навстречу.

С минуту Агуир оставался стоять, пораженный странным прощанием флибустьера, но скоро опомнился, сунул кошелек в карман, сел в лодку, ожидавшую его, и направился к бригантине, бормоча себе под нос:

– Конечно, я исполню твое поручение, проклятый разбойник, и желаю тебе наконец быть наказанным за все твои преступления.

Через несколько минут бригантина, распустив паруса, вышла в открытое море.

Д’Ожерон не хотел отпускать Монбара, не простившись с ним, не пожелав в последний раз успеха его опасному предприятию.

Проговорив несколько минут, оба горячо пожали друг другу руки и наконец расстались. Монбар сел в шлюпку, которая доставила его на корабль, а д’Ожерон остался неподвижно стоять на краю пристани, не желая уходить, прежде чем не увидит судно под парусами.

Ожидание его было непродолжительным. Как только Монбар ступил на палубу, все паруса были мгновенно подняты, и судно быстро пошло, подгоняемое сильным юго-западным ветром.

Несмотря на тяжеловесность и грубый внешний вид, «Тигр» – так назывался адмиральский корабль – имел серьезные достоинства и был довольно легок на ходу.

Берега Эспаньолы скоро исчезли, слившись с линией горизонта, и «Тигр» очутился в открытом море. Монбар отдал необходимые распоряжения капитану и сошел в свою каюту, приказав, чтобы его предупредили, если что-то случится.

Первой заботой адмирала после того, как он бросил равнодушный взгляд на свое обиталище, было убедиться, насколько хорошо оснащен корабль. Франкер, которому было поручено лично заняться снаряжением судна, исполнил данное ему поручение как опытный офицер. Монбару не пришлось ничего менять, все было в порядке. Недалеко от адмиральской каюты и каюты Франкера были приготовлены каюты для доньи Клары и ее верного Бирбомоно. Они уже обустроились и чувствовали себя превосходно.

На закате Монбар приказал собрать весь экипаж на палубе. Матросы поспешно повиновались, убежденные, что их командир хочет сообщить им нечто важное.

Они не ошиблись. Когда все выстроились на палубе чуть впереди грот-мачты, адмирал, бросив довольный взгляд на энергичные, загрубевшие от дождя и солнца лица матросов, заговорил резким голосом, без усилий заглушавшим шум волн.

– Братья, – сказал Монбар, – я собрал вас для участия в экспедиции, в которой нас ждут слава и выгода. Я намерен напасть врасплох на одну из самых богатых испанских колоний на материке. Экспедиция, требующая значительных сил, заставила меня снарядить несколько кораблей и созвать всех Береговых братьев из Леогана и с острова Гонав. В ту минуту, когда я отправлялся на корабль, мне стало известно, что испанцы хотят воспользоваться нашим уходом и внезапно напасть на наши колонии. В Пор-де-Пе и Пор-Марго остались только местные и несколько буканьеров. Как ни храбры эти люди, их слишком мало для того, чтобы сопротивляться. Неужели мы позволим испанцам убить наших братьев?

– Нет! Нет! – закричали флибустьеры, размахивая оружием.

Монбар движением руки потребовал тишины. Флибустьеры замолчали.

– Я знаю, где сейчас скрываются испанцы. Один фрегат стоит неподалеку. Они даже не подозревают о нашем присутствии в этих местах. Братья, от вас зависит, сменим ли мы дрянное судно, на котором сейчас идем, на истинно адмиральский корабль.

Восторженные крики сопровождали речь флибустьера.

– Они так уверены в успехе, что даже взяли на борт палача – специально для того, чтобы казнить наших братьев.

– Смерть испанцам! – взревела команда.

– Нападем на них, отомстим за себя и спасем наших братьев, – продолжал Монбар. – Согласны?

– Да, да! Да здравствует Монбар!

– Хорошо, братья, я полагаюсь на вас. Скоро у нас будет праздник, обещаю вам.

Крики восторга удвоились. Монбар добился своей цели: он знал, что может воздействовать на этих людей и что они пойдут на смерть по первому его зову.

Еще два дня они продолжали плыть, держась довольно далеко от берегов, чтобы не быть замеченными испанскими дозорными. На третий день, в два часа ночи, дул небольшой ветер, море было спокойно. Флибустьеры находились недалеко от реки Эстера. По приказу Монбара на воду были тихо спущены два баркаса, в них разместились полторы сотни человек. Баркасы отчалили от корабля и направились к берегу. Уключины весел были обернуты паклей, баркасы двигались вперед быстро и без шума, оставив корабль крейсировать под командованием Франкера.

Через два часа баркасы достигли земли и тогда разделились: один направился к правому берегу реки, другой – к левому. Баркасы тихо проскользнули под густыми ветвями деревьев, окаймлявших оба берега, и поднялись вверх по течению на расстояние одного лье.

По сигналу Монбара флибустьеры без малейшего шума сошли на берег и залегли позади баркасов, которые служили им укрытием. Положив пальцы на курки ружей, чтобы быть готовыми к малейшей неожиданности, они принялись ждать рассвета.

На восходе солнца они заметили неподалеку испанский фрегат, который готовился сняться с якоря. Это был великолепный корабль, один из тех, которые в то время строил испанский флот. Только полгода назад вышел он из кадисской верфи и совершал свое первое путешествие. Его название было «Жемчужина». Монбар вздрогнул от радости, увидев этот корабль. Агуир не солгал. Адмирал так торопился, что четыре бригантины не успели присоединиться к флагману: фрегат был один.

Флибустьеры с нетерпением наблюдали за кораблем. Наконец он распустил паруса и приготовился выйти из устья реки в море. Испанцы, ни о чем не подозревая, сгрудились на палубе, любуясь зелеными берегами. Вдруг, в ту минуту, когда фрегат проходил мимо притаившихся в засаде авантюристов, Монбар громко крикнул. И тут же раздался страшный залп. Каждый следующий выстрел, сделанный флибустьерами почти в упор, нашел свою жертву.

На палубе несчастного фрегата поднялась жуткая паника. При первом залпе канониры подбежали к своим пушкам и начали осыпать картечью кусты. Но флибустьеры надежно спрятались, и артиллерия фрегата напрасно тратила снаряды.

Монбар с редким умением расположил своих людей вдоль берега и постоянно отдавал приказания, заставляя их ложиться на землю в ту минуту, когда раздавались выстрелы испанцев, а самим безостановочно стрелять.

Таким образом битва продолжалась пять часов. Благодаря воинскому искусству своего командира флибустьеры не потеряли ни одного человека.

К полудню Монбар заметил, что испанцы стали стрелять реже. На палубе находилось всего несколько солдат. Шпигаты изрыгали потоки крови. Монбар понял, что наступила решительная минута.

– На абордаж, братья! – воскликнул он, первым бросаясь в баркас.

– На абордаж! – взревели флибустьеры, устремляясь вслед за ним.

Легкие суденышки вмиг причалили к фрегату, и авантюристы ринулись на палубу. Испанцы, несмотря на понесенные потери, героически сопротивлялись, но скоро, подавленные численно, испуганные видом страшных флибустьеров, которые слыли непобедимыми, они были вынуждены оставить палубу и бросились в трюм, где еще некоторое время пытались продолжать бессмысленную борьбу.

– Никакой пощады! – вскричал Монбар.

– Никакой пощады! – вторили ему флибустьеры.

Началась страшная резня. В эту минуту негр, полумертвый от страха, бросился к ногам адмирала.

– Ты кто? – спросил его Монбар.

– Палач! – отвечал негр, рыдая.

– А-а! – закричал Монбар громовым голосом. – Братья! Вот палач, которого губернатор Кубы послал казнить вас. Ведь это правда, негодяй?

– Увы, сеньор капитан.

– Ну так ты исполнишь свою обязанность! Братья, приведите пленных.

На окровавленной палубе фрегата произошла ужасная сцена. Все испанские пленные были подведены к грот-мачте, где их заставили стать на колени. Флибустьеры окружили их.

– Эти люди осуждены на смерть, – сказал Монбар негру, подавая ему топор. – Действуй!

Убийство началось. Палач отрубал головы пленным.

– Постой! – вскричал Монбар, бесстрастным взором следивший за этой страшной казнью.

В живых остался только один пленник.

– Я дарую тебе жизнь, – сказал ему Монбар, – но с условием, что ты убьешь человека, который отрубил голову твоим друзьям.

Пленник, как пантера, бросился на испуганного палача, вырвал у него топор и моментально отрубил ему голову. Негр повалился на трупы убитых им испанцев.

– Хорошо, – сказал Монбар, – ты свободен. Ступай… Нет, постой.

Достав из кармана какие-то бумаги, он вырвал листок, кровью вывел несколько строк, описывавших случившееся, и, передав эту странную депешу пленнику, который был ни жив ни мертв от страха, сказал:

– Отдай эту бумагу губернатору Кубы и расскажи ему о том, как Монбар Губитель поступил с палачом, присланным им. Прощай!

Пленника бросили в лодку, и он добрался до берега вне себя от ужаса.

Однако на этом дело, предпринятое Монбаром, еще не закончилось. Трупы испанцев были брошены в море, палуба вымыта, паруса приведены в порядок, и фрегат наконец вышел в Наветренный пролив[43]. Но вместо того, чтобы идти дальше в открытое море, как предполагали флибустьеры, адмирал приказал держаться берега.

К четырем часам пополудни фрегат на всех парусах подошел к бухте Санта-Мария. Там на якоре стояли четыре бригантины.

Застигнутые врасплох, испанцы почти не сопротивлялись, и менее чем за полчаса все четыре бригантины перешли во власть флибустьеров. Это были прекрасные суда, хорошо вооруженные и почти новые. К сожалению, у Монбара не хватало людей, чтобы увести их. Кроме того, надо было торопиться: в Пуэрто-дель-Принсипе били в набат, народ хватал оружие и начинал собираться на берегу.

Монбар приказал забрать наиболее ценные вещи. Когда все было перенесено на фрегат, бригантины были потоплены вместе с испанцами, которые лежали связанные на палубе.

– Дело сделано, – сказал Монбар со зловещей улыбкой.

Флибустьеры осыпали картечью толпу, собравшуюся на берегу, и фрегат вышел в открытое море, преследуемый криками бессильной ярости.

К семи часам вечера «Жемчужина» подошла к «Тигру», крейсировавшему недалеко от берега.

Монбар, не желая показываться донье Кларе с руками, еще дымившимися от крови ее несчастных соотечественников, передал командование «Тигром» Франкеру, приказав обращаться с пассажиркой с глубочайшим почтением. Он перевел на «Тигр» пятнадцать человек, чтобы увеличить его команду, а сам поднял на фрегате адмиральский флаг. Потом оба корабля направились к острову Аруба, где Монбар назначил собраться всему флоту и куда другие суда, по всей вероятности, уже прибыли.

Подвиг отважного флибустьера вселил ужас в испанцев и привел к страшным последствиям в будущем.

Глава XVII Совет флибустьеров

В одной из предыдущих глав, описывая Маракайбо, мы говорили, что в бухте недалеко от берега находилось несколько островов, и среди прочих – Аруба и Лос-Монхес. Два эти острова, прежде покоренные испанцами, были теперь населены индейцами, говорящими по-кастильски, но зависимыми от Нидерландов, которые, с тех пор как овладели Кюрасао, оставили губернаторов и гарнизон на этих островах. И не потому, что острова эти были плодородны, – корму едва хватало для коз и лошадей, которых там разводят, – но потому, что острова эти служили местом оживленной торговли невольниками, происходившей между испанцами и голландцами.

Через тридцать пять дней после отплытия флибустьеров из Пор-де-Пе все без исключения их корабли собрались у острова Аруба.

Первой же заботой Моргана было завладеть островом, потопить лодки жителей, чтобы они не смогли выйти в море, и выставить часовых на всех доступных точках берега. Поскольку благодаря этим предосторожностям никто из жителей не мог покинуть остров, чтобы поднять тревогу, безопасность флибустьеров была временно обеспечена. Авантюристы могли быть уверены, что их присутствие в этих местах не будет обнаружено до тех пор, пока они сами не вздумают обнаружить его.

Монбар ждал капитанов, созванных им на свой фрегат. В глубокой задумчивости стоя у борта, он не сводил глаз с лодки, отделившейся от «Тигра» и направлявшейся к фрегату. В этой лодке сидели три человека и среди них одна женщина. Заметив ее, Монбар чуть заметно нахмурил брови и с досадой покачал головой. Однако он сумел скрыть свои чувства и уже с улыбкой подошел к штирборту, чтобы встретить прибывших. После обычных приветствий Франкер почтительно сказал:

– Адмирал, сеньора просила меня доставить ее к вам на фрегат. Я счел своим долгом не сопротивляться ее пожеланию, тем более что она выразила намерение поговорить с вами.

– Вы хорошо сделали, капитан. Я очень рад видеть сеньору, я весь к ее услугам, хотя и сожалею, что она не выбрала для разговора более удобной минуты. Мои обязанности помешают мне наслаждаться общением с ней так долго, как я желал бы.

– Я могу подождать, – заметила гостья, – пока ваши занятия не позволят вам дать мне аудиенцию. С вашего позволения, я останусь здесь до тех пор, пока не окончится ваш совет, а потом вернусь на «Тигр» в лодке, которая доставила меня сюда. Я хочу сказать вам очень немногое.

– Ваши желания – приказ для меня, сеньора, – отвечал Монбар. – Впрочем, – прибавил он, протянув руку в сторону моря, где были видны лодки, направлявшиеся к фрегату, – вы видите, что, к моему величайшему сожалению, сейчас у меня нет возможности говорить с вами. Сюда по моему приказанию прибывают офицеры. Окажите мне честь, располагайтесь пока что в моей личной каюте. Как только я освобожусь, я тотчас поспешу к вам.

Донья Клара поклонилась Монбару в знак согласия, поблагодарила Франкера и пошла за юнгой, которому адмирал отдал соответствующие указания. Лодки начали подплывать к фрегату, и капитаны один за другим поднимались на палубу, где были встречены со всеми почестями, принятыми в военном флоте всех стран для приветствия высших офицеров.

Монбар стоял у трапа и, по мере того как флибустьеры появлялись на палубе его фрегата, пожимал им руки и обменивался с ними дружескими репликами. Капитаны сошли в залу совета, приготовленную для их приема. Два флибустьера с ружьями караулили дверь – совещание было тайное. Посреди залы был поставлен круглый стол, покрытый зеленым сукном, вокруг него расставили стулья.

Всего явилось пятнадцать капитанов. Это были самые знаменитые предводители флибустьеров. Мы уже называли их имена. Монбар был председателем совета вместе с Морганом. Франкер, самый молодой, исполнял должность секретаря. На стол перед ним положили бумагу, перья и чернила. По безмолвному приглашению адмирала капитаны сели.

По законам флибустьерства, когда какой-нибудь предводитель устраивал экспедицию и имел в своем распоряжении только один корабль, он не мог принять никакого решения без согласия своей команды, которая, так же как и он, имела выгоды в успехе экспедиции и, следовательно, имела право голоса в совете. Всякий план принимался единогласно или отвергался, и тот, кто предлагал его, не имел права обижаться на исход голосования. Когда речь шла о такой важной экспедиции, как та, которую на сей раз собирались предпринять флибустьеры, закон несколько менялся: команды передавали всю власть своим капитанам, которые заседали в совете вместо нее. Но результат всегда был один и тот же: лишь единогласие решало вопрос. Одного голоса было достаточно, чтобы отвергнуть предлагаемый план.

Такой способ действия, в принципе, был хорош, так как соблюдал всеобщие интересы. Но плохо в нем было то, что обсуждение зачастую длилось нескончаемо долго и не приводило ни к какому результату. Однако мы должны признаться, что в тех случаях, когда высшие офицеры были знаменитыми командирами, офицеры, пользовавшиеся не столь широкой известностью, очень редко противоречили им и подавали голос за вносимые ими предложения, что значительно упрощало решение вопроса.

До открытия совета Монбар дал отчет своим товарищам в том, каким образом удалось ему завладеть испанским фрегатом и четырьмя бригантинами, и принял поздравления с победой, в результате которой ему достался прекрасный корабль: самый лучший во флибустьерском флоте и великолепно вооруженный, а посему поставивший испанцев, по крайней мере на время, в крайне сложное положение, отняв у них возможность предпринять что-либо серьезное против Береговых братьев.

Волнение, возбужденное рассказом Монбара, утихло. Его попросили открыть заседание, что он и сделал немедленно, подгоняемый всеобщим любопытством.

– Братья, – начал он, – с удовольствием отмечаю, что наконец мы встретились в назначенном мною месте. Совсем рядом находится богатый берег, который испанцы назвали Золотой Кастилией. Цель нашей экспедиции уже не является для вас тайной – или, по крайней мере, вы догадываетесь об этой цели. Но чтобы не оставалось никаких сомнений и поскольку час решительных действий пробил, я открою вам свой план: я хочу завладеть Маракайбо и соседними с ним городами. Что вы об этом думаете, друзья мои?

– Адмирал, – ответил Морган от имени всех, – мы думаем, что это намерение достойно вас, и с радостью присоединяемся.

– Должен вам признаться, братья, – продолжал Монбар, – что это предприятие задумано не мной. Воздадим каждому по заслугам. Идея принадлежит Филиппу д’Ожерону, который уже несколько дней осматривал эти места, когда я и несколько моих товарищей внезапно встретили его на берегу. Мы оказались там случайно, когда буря потопила мое судно, слишком старое, чтобы выдержать в открытом море серьезный шторм. Обратитесь же с похвалами к нашему молодому и храброму товарищу, потому что именно в его голове зародилась эта дерзкая мысль, а я только развил ее и сделал возможной, старательно изучив окрестности Маракайбо и собрав необходимые сведения. И теперь с вашей помощью мы приведем задуманное в исполнение.

У офицеров, восхищенных Монбаром, вырвался вздох одобрения. Все они были готовы к подвигам, но лишь немногие из них могли похвастаться скромностью.

– Теперь, когда вы знаете цель, к которой мы стремимся, – продолжал Монбар, обращаясь к Моргану, – соблаговолите, господин вице-адмирал, сообщить мне о ваших действиях после отплытия из Пор-де-Пе.

– Мое донесение будет коротким, адмирал, – сказал тот. – Нам постоянно благоприятствовал попутный ветер. В четырех лье от острова мы соединились с другими судами и все вместе, как коршуны, налетели на Арубу. Вы не отдали мне приказаний на этот счет, но, поскольку я подозревал, что место общего сбора, назначенное для встречи с вами, должно находиться недалеко от того места, которое вы намеревались атаковать, я стремился пресечь нежелательные слухи и поэтому завладел островом. Местные жители очень бедны, и их мало, они не ожидали подобного нападения с нашей стороны и дали себя обезоружить, даже не пытаясь оказать бесполезное сопротивление. Я велел потопить все суда на случай, если бы кто-нибудь вздумал бежать, выставил на берегу часовых, а для пущей предосторожности поставил опытных людей караулить в лодках, делая вид, будто они занимаются рыбной ловлей. После нашего прибытия десять каботажных судов пристали к острову. Нет необходимости говорить, что ни одно из этих судов не ушло в море. Мы взяли их в плен, чем они немало были удивлены, – прибавил Морган, смеясь. – К этому мне нечего прибавить, адмирал.

– Примите мои искренние поздравления, любезный Морган, – ответил Монбар, – трудно было провести это дело с большим тактом и большей ловкостью. Впрочем, назначив вас вице-адмиралом флота, я знал, на что вы способны, и был спокоен. Теперь речь идет о том, каким образом мы можем высадиться на берег незаметно для неприятеля. Вопрос серьезный: город, который мы собираемся брать приступом, расположен на берегу озера. Он хорошо защищен, имеет многочисленный гарнизон под командованием опытного офицера, который будет храбро защищаться. Я в этом убежден, потому что прекрасно его знаю. Теперь пусть говорит Филипп д’Ожерон, который тщательно изучил положение неприятеля и которому, как я уже имел честь вам сообщить, пришла первому мысль об этом предприятии. Говорите же, брат, мы слушаем вас, – обратился он к молодому человеку.

Филипп встал, краснея и смущаясь от похвал своего командира, и в душе оскорбленный насмешливыми взглядами кавалера де Граммона. Он понимал, что кавалер, чью наблюдательность усиливала ревность, разгадал его тайную мысль и причину, по которой ему захотелось овладеть именно Маракайбо, вместо всякого другого, такого же богатого города. Однако Филипп сделал над собой усилие, подавил волнение и решительно заговорил.

– Вы желаете узнать мое мнение, братья, – сказал он, – хотя я самый молодой среди вас и мой опыт почти ничтожен. Однако я не стану отказываться от вашего приглашения, в нескольких словах сообщу все, что знаю. Как вам сказал адмирал, город хорошо защищен. Мне кажется, что было бы благоразумно, прежде чем предпринять что-либо, удостовериться, известно ли кому-нибудь о нашем присутствии на этом берегу. Здесь плавает множество каботажных судов, многие ходят только на веслах и, несмотря на нашу бдительность, могли пройти незаметно для нас ночью. Наши суда совсем не похожи ни на испанские, ни на голландские, так что, если это случилось, мы непременно будем узнаны и по всему побережью поднимут тревогу. Таким образом люди, на которых мы хотим напасть врасплох, завлекут нас в сети, которые мы сами хотим им расставить.

– Ваше замечание совершенно справедливо, – ответил Монбар, взглянув на других капитанов. – Какие меры вы предлагаете принять?

– Мы видели здесь несколько испанских бригантин. Очень легко захватить одну из них. Мы заставим наших пленников сообщить нам сигналы, известные часовым на берегу. Бригантина войдет в озеро, дойдет до Маракайбо и вернется обратно с сообщением о том, что видела. Если мое предложение будет принято, я прошу назначить меня командиром бригантины.

– А я, брат, прошу позволения быть с вами, – усмехнулся де Граммон.

Филипп с иронией поклонился ему и сел на место.

– Есть ли у вас, братья, какие-либо возражения против этого предложения? – спросил Монбар.

Все молчали.

– Раз так, буду говорить я, – сказал Монбар. – Замечания Филиппа д’Ожерона справедливы. Более того, я считаю их обоснованными. Действительно, невозможно, чтобы флот из пятнадцати вооруженных кораблей мог незаметно приблизиться к берегу. Следовательно, о нашем присутствии здесь должно уже быть известно. Тревога наверняка поднята. Я абсолютно убежден, что в ту самую минуту, когда мы с вами совещаемся, во всех местечках люди хватают оружие и готовятся к решительному сопротивлению. Именно поэтому предложение нашего брата Филиппа, как мне кажется, не должно быть принято. Во-первых, если мы его примем, то потеряем драгоценное время, чем наши враги с радостью воспользуются, чтобы укрепиться и скрыть богатства, которые мы ищем. Во-вторых, каковы бы ни были известия, которые доставит нам бригантина по возвращении, даже если предположить, что испанцы не раскусят нашей хитрости и позволят бригантине беспрепятственно выполнить задание, эти известия будут совершенно бесполезны при высадке, которую мы собираемся предпринять, поскольку, я полагаю, Филиппу д’Ожерону, так же как и мне, хорошо известно расположение здешних мест и он прекрасно знает, что всякий другой путь для нас закрыт и что пытаться высадиться где-то в другом месте, чтобы потом пешком добираться до Маракайбо, значило бы рисковать потерей всех наших людей. Ведь эти места изобилуют болотами, рвами, бесчисленным множеством рек, лесов с деревьями, острые листья которых режут, как сабли, и, помимо всего прочего, здесь обитают племена неукротимых дикарей-людоедов, от которых нам пришлось бы беспрестанно отбиваться.

– Было бы чистым безумием подвергаться подобным опасностям без всякой надежды на результат, – заметил Морган.

– Каково ваше мнение? – спросил Пьер Легран.

– Я угадываю мысль адмирала! – вскричал Олоне, ударив кулаком по столу. – Он хочет храбро идти вперед и прямо атаковать город! Черт побери! Будь этих демонов-испанцев десять против одного, разве мы не сладим с ними? Нам не впервой!

– Говорите, адмирал, говорите! – вскричали капитаны.

– Да, говорите, Монбар, – продолжал Олоне. – Только вы способны возглавить это дело.

– Братья, – ответил Монбар, вставая, – Олоне угадал мое намерение. Я считаю, что нельзя дать врагу времени опомниться, надо решиться на немедленный приступ города. Я жду вашего решения.

– Бычье сердце! – вскричал Олоне, это было его любимое выражение. – Никто не будет против, я ручаюсь за это. Совершенно ясно, что это лучший из возможных планов.

– Члены совета принимают план, предложенный адмиралом, – провозгласил Морган, посовещавшись с капитанами, – и просят как можно скорее привести его в исполнение.

– Братья, – сказал Монбар, – флот снимется с якоря через два часа. Прошу вас быть готовыми к высадке. Возвращайтесь на свои корабли, чтобы сделать последние приготовления. Совет окончен. Любезный Морган, вас я попрошу еще на несколько минут задержаться. Нам нужно как следует обо всем договориться.

– Я к вашим услугам, брат, – ответил Морган.

Капитаны поклонились и вернулись на свои шлюпки – все, кроме Моргана, который остался в каюте вместе с Монбаром, и Франкера, который, как и обещал, ждал, прохаживаясь по палубе, донью Клару, чтобы отвезти ее обратно на свой корабль.

Глава XVIII Агуир

В то время как флибустьеры приближались к острову Аруба и высаживались на берег, чтобы, по их выражению, налететь коршунами на Маракайбо, несчастный город, не подозревая об ужасной опасности, нависшей над ним, смеялся и плясал – словом, пировал напропалую.

Был разгар сезона прибытия судов из Европы, когда испанский флот вошел в бухту и бросил якорь в виду города.

Колонисты, восемь месяцев в году оторванные от материка, слишком удаленные от таких больших центров, как Веракрус, с трудом могли доставать вещи первой необходимости. Каждый год они с живейшим нетерпением ждали появления кораблей, чтобы обменять табак, какао, строевой лес, золото, серебро, жемчуг на различные европейские товары: инструменты, муку, материи и многое другое.

На этот раз корабли прибыли прямо из Кадиса, без захода в другие гавани, и поэтому они доверху были наполнены грузом.

В город беспрестанно входили мулы, тяжело навьюченные тюками. Они проходили по улицам, весело бренча бубенчиками.

На Пласа-Майор, или Главной площади, по приказанию губернатора были раскинуты шатры, построены навесы для временных лавок. Одним словом, это была ярмарка, которая должна была продлиться месяц и во время которой, по милости прибытия чужестранцев, население города увеличилось почти вдвое.

По вечерам улицы освещались ярко, как по волшебству, и на всех площадях танцевали с тем увлечением и с теми веселыми криками, которые составляют самую привлекательную сторону характера южных народов, веселых и беззаботных.

У дона Фернандо д’Авилы голова шла кругом. Он должен был поддерживать порядок в толпе и наблюдать, чтобы торги шли честно с обеих сторон, потому что европейские купцы, зная, как нужны их товары, и по натуре очень жадные, без всякого зазрения совести запрашивали сто пиастров за вещь, стоившую десять. Из-за этого вспыхивали споры и ссоры, которые губернатор улаживал с большим трудом: и колонистов, и испанцев очень трудно было урезонить.

Из-за всего этого дон Фернандо, против воли, не мог уделять должного внимания своей питомице, которая почти всегда оставалась одна, взаперти в своих комнатах. Но девушка не жаловалась на одиночество, а, напротив, была ему очень рада. Ведь таким образом она могла без всяких помех думать о том, кого любила.

Большую часть дня девушка проводила, сидя на балконе. Спрятавшись за шторой и устремив взгляд на озеро, она погружалась в бесконечные мечтания. Иногда она приподнимала голову и, обращаясь к дуэнье, которая сидела возле, перебирая четки, говорила своим нежным голоском:

– Не правда ли, кормилица, мой возлюбленный скоро вернется?

Старуха с досадой качала головой. Она не отвечала или бормотала что-то, что девушка не могла расслышать. Правда, девушка и не слушала, что говорила кормилица, а предпочитала улыбаться своим мыслям и вновь возвращаться к своим сладостным грезам.

Два или три раза нья Чиала давала ей понять, что гораздо лучше было бы, вместо того чтобы вести затворническую жизнь, выйти вместе с ней из дома, чтобы осмотреть город, посетить открывшиеся повсюду лавки, наполненные восхитительными безделушками, которые так нравятся женщинам – и знатным дамам, и горничным – и за которые столь многие из них готовы отдать свою душу в когти дьяволу.

Донья Хуана на каждую подобную просьбу кормилицы отвечала сухим «нет» или возражала, что ей не нужны ни кружева, ни безделушки, что ей хорошо дома, и тотчас погружалась в свои прерванные мечтания.

Однажды утром при возобновлении настойчивых просьб ньи Чиалы девушка, печальная в этот день больше обычного, хотя вроде бы никаких особенных причин для плохого настроения не было, с досадой покинула свое место возле окна, чтобы, запершись в спальне, не слышать ворчанья старухи. Вдруг дверь отворилась, и на пороге показался дон Фернандо д’Авила.

– Милая Хуана, – сказал он без всяких предисловий, – я пришел просить вас поехать со мной в гавань. Говорят, что у капитана корабля «Тринидад» есть чудесные кружева и великолепные материи. Он хочет показать их вам, поскольку уверен, что ваш вкус будет определять здешнюю моду и что товары, выбранные вами, будут пользоваться огромным спросом. Он пригласил нас также позавтракать на его корабле. Я принял приглашение за себя и за вас. Этот капитан – прекраснейший человек, и мне не хотелось бы огорчить его. Приготовьтесь же, но поскорее, потому что капитан ждет нас на пристани, чтобы доставить на свой корабль.

Девушка закусила губу, состроила гримаску и, поздоровавшись со своим опекуном, которого она еще не видела в это утро, ответила:

– Я нездорова и не могу выезжать, сеньор, я буду очень вам благодарна, если вы избавите меня от этой поездки.

– Ну-ну! – ответил он с улыбкой. – Напротив, вы никогда не были так здоровы! Вы свежи и румяны, как роза. Будьте добры, Хуана, не отказывайте мне. Вы заставите меня нарушить слово, что будет очень неприятно для меня и очень огорчит доброго капитана. Кроме того, я убежден, что морской воздух пойдет вам на пользу.

– Я постоянно повторяю ей это, а она не желает меня слушать, – заметила старуха, обрадовавшись подоспевшей помощи.

– Молчите, кормилица, – сердито воскликнула девушка, – вы только и умеете, что мучить меня.

– Как дети неблагодарны, Пресвятая Дева! – прошептала старуха, сложив руки и устремив взор к небу.

– Могу я надеяться, что вы поедете со мной, Хуана? – вновь спросил дон Фернандо.

– Если вы требуете, сеньор…

– Давайте же договоримся, милое дитя. Я ничего не требую, я прошу. Если вам это неприятно, я беру назад свою просьбу, не будем больше говорить об этом. Я извинюсь перед капитаном. Как вы сами понимаете, если вы останетесь дома, то и мне незачем отправляться к нему на корабль.

Он поклонился питомице и сделал несколько шагов по направлению к двери.

– О! Простите меня, сеньор, – воскликнула донья Хуана, поспешно подходя к нему и беря его за руку, – простите, если я рассердила вас. Я сама не знаю, что со мной происходит. Это не зависит от моей воли. Я никогда не чувствовала себя так странно.

– Неужели вы действительно больны? – спросил губернатор с отеческой заботливостью.

– Не понимаю. Мне хочется плакать, сердце мое стучит так, словно мне угрожает большое несчастье.

– Какая же вы придумщица! – заметил дон Фернандо, смеясь. – Уединение, на которое вы зачем-то себя обрекли, единственная причина всего этого.

– О! Не смейтесь, сеньор, умоляю вас! Смею вас уверить, я очень страдаю, – сказала она со слезами на глазах.

– Если так, милое дитя, вам надо лечь в постель и позвать доктора.

– Нет-нет, я поеду с вами. Кажется, вы правы, и свежий воздух рассеет эту непонятную тоску.

– Вы действительно согласны ехать со мной, Хуана? Хочу заметить, что не намерен навязывать вам своей воли.

– Благодарю вас, сеньор. Но я сама предпочитаю выехать. Прошу у вас только несколько минут, чтобы взять шарф и накинуть мантилью.

– Я подожду, сколько вам угодно.

– Только две минуты. Пойдемте, кормилица.

И донья Хуана, легкая, как птичка, выпорхнула из комнаты.

– И почему она не моя дочь! – со вздохом прошептал старый офицер.

Девушка появилась почти тотчас.

– Не долго ли я отсутствовала?

– Вы просто очаровательны, моя обожаемая дочь.

– Так пойдемте же, – ответила она с улыбкой, – теперь, когда я исполнила вашу просьбу, вы опять сделались любезны.

На полпути к гавани им повстречался капитан корабля «Тринидад», который, потеряв надежду дождаться их на пристани, решил идти навстречу.

Капитан был еще молодым человеком, с лицом умным и решительным. Прежде он служил офицером в военном испанском флоте и слыл образованным, опытным моряком.

Шлюпка для гостей была готова. По знаку капитана она подплыла к пристани.

За несколько минут они добрались до «Тринидада», великолепного трехмачтового судна с десятью бронзовыми пушками, похожего скорее на военный корабль, чем на мирное торговое судно.

На палубе все было готово к приему гостей. Губернатора и его питомицу принимали с должными почестями. Под навесом был приготовлен стол на четыре персоны, накрытый для роскошного завтрака.

Представив губернатору своих офицеров, капитан пригласил лейтенанта, старого моряка, с которым плавал уже давно, сесть за стол вместе с ними, предварительно испросив позволения у дона Фернандо д’Авилы, которое тот поспешил дать. После этого капитан велел подавать завтрак.

Кушанья были превосходные, вина – отборные. Донья Хуана, точно желая забыть свое дурное расположение духа, а также невольно увлеченная новизной впечатлений, видом рейда и красотой пейзажа, как будто совершенно забыла о своей тоске, была очаровательна, весела, смеялась и поддразнивала старого лейтенанта.

– Ну, Хуана, – спросил ее опекун, – жалеете ли вы теперь, что поехали со мной?

– Не напоминайте мне об этом, дон Фернандо, я была глупа, а теперь поумнела. Сеньор капитан, покажите мне ваши прекрасные товары.

– Насколько они прекрасны, судить вам, сеньорита. Их никто еще не видел. Я ждал вас, зная ваш изысканный вкус, чтобы посоветоваться.

– Предупреждаю, что я буду очень строга.

– Я этого желаю, сеньорита, ведь вещи, которые понравятся вам, непременно произведут фурор среди других дам.

– Смотрите не ошибитесь, сеньор капитан, наши дамы кичатся своим вкусом.

– Иначе и быть не может, сеньорита. Только я убежден, что ваш вкус превосходит их.

– А вы льстец, сеньор капитан, – заметила донья Хуана, смеясь. – Когда же вы намерены разложить передо мной эти сокровища?

– Тотчас после завтрака.

– А вы, сеньор лейтенант, – обратилась она к старому морскому волку, который, чтобы не конфузиться, ел и пил без меры, – вы ничего не привезли?

– Я, сеньорита? – поспешно переспросил он, бросая вокруг себя испуганные взгляды. – Что я мог привезти, сеньорита?

– Ну, я не знаю… Вещицы какие-нибудь, кружева или, может быть, золотые гребни, которые носят знатные уроженки Севильи.

– Нет… Кажется, нет.

– Как – кажется? Разве вы этого не знаете наверняка?

– Извините, сеньорита, я знаю наверняка, что у меня есть только кисея для пологов.

– О-о, это очень хорошо! – вскричала донья Хуана, всплеснув руками. – А ничего другого нет?

– Еще серебряные шпоры.

– Для дам?

– О нет! Для мужчин. Однако, если вы соблаговолите их принять в дар, сеньорита, я буду очень рад.

– Шпоры или кисею?

– И то и другое, сеньорита, – ответил он, совершенно запутавшись.

Девушка рассмеялась так громко и заливисто, что старый офицер изумленно поднял брови. В эту минуту к капитану подошел юнга и, поклонившись, шепнул ему на ухо несколько слов.

– Сеньор губернатор, – сказал капитан, поворачиваясь к дону Фернандо, – с вами желает говорить какой-то человек.

– Пусть подождет, – ответил дон Фернандо, – у меня не так часто выпадает драгоценная свободная минута, чтобы тратить ее на дела.

– Извините, сеньор, но этот человек сказал, что, как только вы узнаете его имя, вы тотчас примите его.

– А-а! Какое странное требование у этого человека! Кто это такой?

– Кажется, моряк, – почтительно ответил юнга.

– И он сказал вам свое имя, которое должно так безотказно подействовать на меня?

– Сказал, сеньор губернатор.

– Что же это за имя?

– Агуир.

– Как! – бледнея, вскричал губернатор – Вы сказали, Агуир?!

– Да, Агуир, сеньор губернатор.

– Как странно! Есть у вас, любезный капитан, какое-нибудь место, где я мог бы без свидетелей поговорить с этим человеком несколько минут?

– В моей каюте, сеньор губернатор.

– Хорошо. Покажите мне, как пройти, и проводите туда этого человека. Любезная Хуана, во время моего отсутствия, которое не может быть продолжительным, вам любезно покажут товары.

– Ступайте, ступайте, – ответила донья Хуана, – надеюсь, что вы ненадолго лишаете нас вашего общества.

Губернатор поспешно направился вслед за капитаном в его каюту, где тот с неотразимой испанской вежливостью попросил своего гостя чувствовать себя как дома и действовать сообразно с этим. Через минуту раздались тяжелые шаги и в каюту в сопровождении юнги вошел Агуир. Дон Фернандо движением руки отпустил мальчика и обратился к шпиону, который почтительно остановился возле двери:

– Какими судьбами попали вы в эти края, Агуир? Какой добрый ветер занес вас сюда?

– Ветер недобрый, сеньор, – ответил тот двусмысленно, – я считаю его дурным.

– Но вот уже целый месяц, как погода великолепна.

– Страшные бури не всегда приходят с небес.

– Иногда их приносят люди, не так ли?

Шпион молча поклонился.

– Откуда вы?

– Прямо из Веракруса, на бригантине самого вице-короля.

– Герцога Пеньяфлора?

– Да, сеньор.

– Гм! Стало быть, дело серьезное?

– Мало того, дело крайне важное, сеньор.

– Хорошо, я слушаю вас.

– Я привез с собой письмо от вице-короля, которое уведомит вас обо всем лучше, чем я, сеньор, – сказал Агуир, вынимая из своей шляпы большой запечатанный конверт и подавая его губернатору.

Дон Фернандо живо схватил конверт и распечатал дрожащей рукой. В письме было всего несколько строк, но известия были таковы, что, несмотря на все свое мужество, губернатор побледнел.

– Итак, – сказал он, подняв голову, – это верные известия?

– Самые верные, сеньор, я сообщил их вице-королю.

– От кого вы их узнали?

– Я сам все видел и слышал.

– Флибустьеры готовят экспедицию?

– Ужасную.

– Но, может быть, эта экспедиция направлена не против нас?

Шпион иронично улыбнулся:

– Следуя сюда, я миновал двенадцать кораблей, направлявшихся к Арубе.

– Кто командует флотом?

– Сам Монбар Губитель.

Дон Фернандо вздрогнул при этом страшном имени.

– Вам известно, присоединился ли уже Монбар к своему дьявольскому флоту?

– Нет еще, так как он сделал крюк, чтобы захватить фрегат «Жемчужина» и четыре бригантины, что были снаряжены губернатором для уничтожения флибустьерских поселений на Тортуге.

– И что же? – с беспокойством спросил дон Фернандо.

– Монбар взял фрегат на абордаж на реке Эстера, потом вошел в гавань Санта-Мария, недалеко от Пуэрто-дель-Принсипе, захватил бригантины и потопил их, безжалостно истребив всю команду. Через двое суток Монбар будет на Арубе, где флот ждет его, чтобы начать свои действия.

– Да сжалится над нами Всемогущий Господь! – вскричал дон Фернандо, падая на стул. – Если не свершится чудо, мы погибли!..

Глава XIX Кабильдо

Наступило минутное молчание. Дон Фернандо, пораженный ужасным и неожиданным для него известием, крайне взволнованный, сознавая всю слабость оборонительных средств, которыми он располагал, был, казалось, не в силах опомниться.

Шпион неподвижно и мрачно стоял перед ним, выжидая время, когда можно будет продолжить разговор, так неожиданно прерванный.

Дон Фернандо д’Авила был старый солдат, обладавший неукротимой энергией, смелый до безрассудства. Когда прошел первый шок от страшного известия, он выпрямился во весь рост и следы волнения исчезли с его лица. Он сделался холоден и спокоен.

В самом деле, разве можно было напугать смертью того, кто видел ее и пренебрегал ею в двадцати сражениях? Если он содрогнулся, если его сердце застучало сильнее, когда он узнал о готовившемся нападении флибустьеров на колонию, губернатором которой он был, то вовсе не из-за страшной опасности, грозившей ему. Он хорошо знал флибустьеров, он уже давно вел с ними ожесточенную борьбу. Он знал, что их свирепость после победы превосходила даже их отвагу в сражении. Он знал, что ни старики, ни малые дети не находили пощады у этих людей и что особенно женщины должны были опасаться худшего.

Как ни слабы были средства, которыми он располагал, он решился употребить их все – не для того, чтобы отвратить удар, нависший над его головой, но чтобы смягчить его силу, и если он не мог спасти город, то, по крайней мере, хотел попытаться избавить жителей от бедствий, коим суждено последовать за взятием города приступом.

– Могу я положиться на вас? – спросил он, пристально глядя на шпиона.

– Вице-король полностью доверяет мне, – ответил Агуир.

– Велика ваша бригантина?

– Она может перевезти человек сто на небольшое расстояние.

– Хорошо. Вы понимаете меня. Возвращайтесь на свое судно, готовьтесь сняться с якоря и ждите моих приказаний.

Шпион сделал движение, чтобы уйти.

– Подождите, – остановил его дон Фернандо, – под страхом лишиться головы, никому об этом ни слова!

– Клянусь!

– Ступайте.

Агуир вышел. Через минуту губернатор поднялся на палубу.

– Ну что? – весело спросила его донья Хуана. – Вы получили ваше важное известие?

– Да, милое дитя. Настолько важное, что я даже вынужден просить вас немедленно отправиться со мной на берег. А капитан пусть извинит меня за то, что приходится так скоро оставить корабль, где нас встретили так гостеприимно.

Капитан поклонился.

– Предвидя, что всякое может случиться, – сказал он, – я велел приготовить шлюпку. Она ждет вас, сеньор губернатор.

– Благодарю вас, кабальеро, но осмотр ваших товаров только отложен. Надеюсь, скоро мы его произведем. Вы едете с нами?

– Если вы позволите.

– Вы доставите мне удовольствие. Идемте, Хуана, моя милая, мы и так слишком задержались.

– Но разве эти известия так важны? – спросила девушка уже с беспокойством.

– Довольно важны. Я вас жду.

Они сели в лодку и через несколько минут очутились на набережной среди шумной и веселой толпы.

Дон Фернандо нахмурил брови, эта веселость не радовала его. Он заметил офицера, курившего сигару на набережной, сделал ему знак подойти и шепотом отдал ему приказание. Офицер удалился почти бегом. Дон Фернандо взял за руку питомицу и в сопровождении капитана корабля «Тринидад» направился к своему дому так поспешно, что опасения молодой девушки возросли еще больше. Губернатор простился с доньей Хуаной, поцеловал ее в лоб и, проводив до дверей, вернулся к капитану:

– Пойдемте.

– Куда?

– В кабильдо.

Капитан жестом выразил удивление.

– Что случилось? – спросил он.

– Ужасное известие, – ответил губернатор вполголоса, – но пойдемте, скоро вы все узнаете.

В Испании и испанских колониях словом «кабильдо» называли зал совета, находившийся обычно в ратуше.

Когда дон Фернандо пришел туда с капитаном, офицеры гарнизона и городские власти уже собрались. Люди вполголоса разговаривали между собой и с любопытством расспрашивали друг друга о причинах столь неожиданного совещания.

Губернатор вошел и с достоинством сел в кресло, поставленное специально для него на возвышении в глубине залы.

– Сеньоры кабальеро, – сказал он, – попрошу вашего внимания. Дело серьезное. Час тому назад я получил известие, которое обязан сообщить вам немедленно.

Офицеры поспешили занять места, предназначенные им этикетом. Когда все расселись, губернатор встал и, развернув письмо, отданное ему Агуиром на «Тринидаде», произнес:

– Послушайте, сеньоры, это известие касается всех вас.

Воцарилась тишина, и внимание присутствующих удвоились. Губернатор обвел взглядом зал совета и начал читать депешу:

Сеньору полковнику дону Фернандо д’Авила, губернатору Маракайбо, Гибралтара и других мест.

Сеньор полковник! Из достоверных источников нам стало известно, что французские и английские разбойники, называющиеся флибустьерами, вопреки мирному договору, существующему между тремя королевствами, вооружают в эту минуту грозный флот из двенадцати или четырнадцати кораблей с тремя тысячами разбойников на борту с целью, о которой они заявляют во всеуслышание: напасть и разграбить города в провинции, находящейся под вашим ведомством…

Возгласы гнева и страха раздались в зале, и губернатор был вынужден прервать на минуту чтение.

– Сеньоры, – сказал он спокойным и твердым голосом, – я еще не закончил.

Он продолжал среди тишины, нарушаемой глухим ропотом волнения:

…Мне не нужно напоминать вам, сеньор полковник, о том, что надлежит сделать все необходимое для пользы короля. Я слишком ценю ваше мужество и вашу опытность для того, чтобы предписывать вам, как вы должны поступать в подобных обстоятельствах. Если вы сумеете в течение нескольких дней сопротивляться разбойникам, к вам подоспеет сильная помощь из Веракруса и, я уверен, поможет вам уничтожить орды грабителей. Не отчаивайтесь, сеньор полковник, и, как вы делали уже не раз, храбро защищайте кастильскую честь. Да здравствует король!

Молю Бога, сеньор полковник, чтобы Он хранил вас под Его святым покровом.

Вице-король Новой Испании герцог Пеньяфлор, испанский гранд первого ранга и т. д. и т. п.

В этой депеше находился еще постскриптум, но дон Фернандо счел благоразумным не читать его. Вот что там значилось:

Я должен вас предупредить, сеньор полковник, что разбойниками командуют самые отъявленные злодеи. Главные предводители – Монбар Губитель и англичанин Морган, разбойники, известные тем, что никогда не дают пощады побежденным. Это должно вас побудить скорее пасть в сражении, чем сдаться.

Дон Фернандо не зачитал постскриптума, который мог окончательно сломить мужество присутствующих: имя Монбара внушало ужас.

После чтения депеши в зале несколько минут раздавались крики и проклятия, так что губернатор не мог никого заставить слушать себя. Наконец шум мало-помалу утих, и дон Фернандо поспешил этим воспользоваться, чтобы заговорить.

– Теперь не время горевать, надо действовать, – сказал он резко. – Время не терпит. Не впадайте в уныние, следуйте моим указаниям, не теряя ни минуты, и я ручаюсь если не спасти город, то, по крайней мере, избавить ваши семейства от гибели, а ваши богатства от разграбления.

– Говорите! Говорите! – вскричали все в один голос.

– Умолкните же, вместо того чтобы кричать, не слушая друг друга, – продолжал губернатор, с гневом топнув ногой.

Все замолчали.

– К счастью для нас, испанский флот стоит в нашей гавани, и она наполнена судами самой разной вместимости. Поспешите переправить женщин, детей и все драгоценности на эти корабли. Они доставят их в Гибралтар. Маракайбо не сможет выдержать осады, лучше бросить его, пусть разбойники спокойно войдут в город. Пока они потеряют время, грабя то немногое, что здесь останется, мы займемся укреплениями Гибралтара, которые уже и без того достаточно мощны. Если разбойники осмелятся преследовать нас, я надеюсь ответить так, что у них пропадет охота предпринимать новую экспедицию к этим берегам. Кроме того, вице-король обещает нам скорую помощь, и, вероятно, разбойники не успеют даже атаковать наше убежище. Поспешите же предупредить наших сограждан и подготовиться к отъезду. Тот, кто завтра на рассвете будет еще в Маракайбо, так и останется здесь. Вы все слышали, ступайте. А вы, сеньоры офицеры, пока задержитесь.

Представители городских властей с шумом бросились к дверям и в одно мгновение очистили залу. Почти тотчас на улицах послышались их крики, к которым скоро присоединились зловещие звуки набата во всех церквях.

– Сеньоры кабальеро, – сказал губернатор, когда увидел, что в помещении остались одни офицеры, – мы солдаты и робеть не станем, мы исполним наш долг! Следовательно, мне нечего уговаривать вас сражаться храбро во имя короля. Полковник дон Сантьяго Тельес!

– Что прикажете, ваше превосходительство? – отозвался полковник, подходя к губернатору.

– Возьмите пятьдесят решительных человек и ступайте на пристань. Там вы найдете моряка по имени Агуир. Отправляйтесь с вашими людьми на его бригантине на Голубиный остров, в форт Барра, гарнизон которого состоит из сорока пяти человек. Постарайтесь продержаться против разбойников один день, это необходимо.

– Ваше превосходительство, я продержусь два дня, – ответил полковник, – я ручаюсь вам за это.

– Благодарю вас. Прощайте, полковник.

– Прощайте, ваше превосходительство. Скоро вы услышите о моей смерти, но будьте спокойны, я заставлю разбойников дорого заплатить за нее.

Он поклонился и вышел, столь же невозмутимый, как если бы отправлялся на прогулку.

– Капитан Ортега, – сказал губернатор, подавляя вздох, – отправьте пятьдесят солдат верхом, чтобы дать знать по деревням о приближении разбойников. Ступайте.

Капитан Ортега тотчас ушел.

– А вы, полковник дон Хосе Ортес, – продолжал губернатор, – примите командование гарнизоном. Идите с ним в Гибралтар, оставив здесь только пятьдесят человек добровольцев. Вы меня понимаете?

– Понимаю, ваше превосходительство.

– Особенно прошу вас увезти оружие и боеприпасы: ни к чему дарить разбойникам наши пушки.

– Решительно ни к чему. Где должны остаться эти солдаты?

– Здесь, в кабильдо.

– Хорошо. А когда мне отправляться?

– С последней партией жителей. Прощайте, полковник.

– Нет, ваше превосходительство, до свидания.

– Кто знает… – прошептал дон Фернандо.

Полковник вышел вслед за остальными. С губернатором остался только один человек – капитан «Тринидада».

– Как! – воскликнул губернатор, заметив его. – Вы все еще здесь, капитан?

– Да, ваше превосходительство, я предпочел остаться с вами.

– Но позвольте заметить, вы поступаете вопреки вашим интересам, коли не торопитесь.

– Я тут кое о чем поразмыслил, ваше превосходительство, – сказал капитан, не отвечая на замечание губернатора.

– О чем же, капитан?

– С тех пор как мы здесь, вы занимались другими и вовсе не думали о себе.

– Не в этом ли заключается моя обязанность?

– Я вас не осуждаю, наоборот…

– Ну так что же?

– Мне кажется, что теперь настал ваш черед, для этого я и остался. Вы приказали гарнизону ретироваться к Гибралтару, а это значит, что у вас имеются на это весьма серьезные причины.

– Действительно, очень серьезные, капитан.

– Но вы же не можете позволить врагам бесславно убить себя здесь вместе с горсткой людей. Кроме того, у вас есть питомица, о которой вы обязаны позаботиться.

– Моя питомица поплывет в Гибралтар на вашем корабле.

– Одна?

– С вами.

Капитан покачал головой.

– Нет, – сказал он.

– Как! Вы мне отказываете?! – вскричал губернатор с удивлением.

– Не я, а она откажется, ваше превосходительство.

– О-о! Что это вы мне говорите, капитан!

– Спросите ее об этом сами – и вы убедитесь. Только помните, что все корабли уйдут нынче ночью в Гибралтар, останется один мой. Я поклялся не оставлять вас здесь.

Губернатор с минуту размышлял, потом протянул капитану руку, проговорив с волнением:

– Хорошо, я согласен, но предупреждаю вас, что я оставлю свой пост последним, да и то лишь тогда, когда мне ничего больше не останется делать.

– Именно это я и имел в виду.

– Пойдемте к моей питомице.

Они вышли из кабильдо и быстрым шагом направились к дому губернатора.

Вид города за два часа совершенно изменился: улицы наводняли толпы обывателей, но уже не слышно было ни смеха, ни пения, не было видно веселых лиц. В воздухе раздавались горестные восклицания, сдавленные рыдания, тут и там встречались бледные и испуганные лица – словом, повсюду царили ужас и отчаяние.

По приказу губернатора началась эвакуация. Жители бросали дома, увозя с собой все самое ценное из своего имущества. За ними следовали испуганные жены и дети. Это зрелище леденило сердце.

Дурные известия распространяются с непостижимой быстротой, и донья Хуана уже обо всем знала. Когда дон Фернандо вошел к ней в комнату, он нашел ее лежащей на подушках, бледную, но спокойную и решительную. Нья Чиала, сидя в углу, плакала, закрыв лицо руками. Дон Фернандо с одного взгляда понял, в чем дело.

– Хуана, милое мое дитя, я вижу, что вы уже знаете об опасности, угрожающей нам.

– Знаю, – ответила она печально.

– Вы знаете, что мы вынуждены отступить перед силами, много превосходящими наши? Мы должны оставить город.

– Знаю.

– Я пришел за вами, уложите же все наиболее дорогие вещи.

– Мы едем! – вскричала донья Хуана, с живостью вставая.

– Да, милое дитя, вы едете, а я должен остаться здесь еще на некоторое время, ведь мне нужно позаботиться о спасении несчастных жителей.

Она снова упала на подушки.

– Хорошо, – сказала она, – я подожду.

– Подождете?

– Неужели вы можете оскорбить меня предположением, будто я соглашусь уехать, бросив вас здесь?

– Будьте рассудительны, Хуана, дитя мое. Вы знаете, как я вас люблю. Я буду спокоен, только когда узнаю, что вы в безопасности. Капитан ждет вас, пойдемте.

– Я благодарна капитану, но уеду только вместе с вами. О! Не качайте головой, я так решила! Вы меня любите, но и я вас люблю. Для меня, бедного брошенного ребенка, без родных и без друзей, вы один составляете всю семью. Не настаивайте же, умоляю вас, это бесполезно, я умру или спасусь вместе с вами.

– Прошу вас, Хуана, оставьте это намерение. Оно приводит меня в отчаяние, согласитесь уехать.

– С вами – да, без вас – нет. Я ваша дочь, если не по крови, то по сердцу. Обязанность дочери оставаться, что бы ни случилось, возле своего отца, и я останусь.

Напрасно дон Фернандо настаивал, донья Хуана оставалась тверда и непоколебима. В конце концов он был вынужден уступить ее желанию. Тогда молодая девушка с радостью вскочила и бросилась ему на шею, заливаясь слезами и от души благодаря его.

– Вы помните мои утренние предчувствия, – сказала она с печальной и кроткой улыбкой. – Вы все еще думаете, что я сумасбродна?

– Нет, – ответил он, – это я был слеп. Вас предостерегал сам Господь.

На другой день на рассвете город был уже пуст. По улицам и площадям бродили только люди, которые сочли отъезд бесполезным: они были слишком бедны для того, чтобы опасаться флибустьеров.

Дон Фернандо оставался в доме, выставив перед ним пятьдесят солдат, взятых им из восьмисот, составлявших гарнизон.

Донья Хуана и нья Чиала прибыли на «Тринидад». Капитан поклялся девушке, что не отчалит без дона Фернандо. Для спасения городских жителей были приняты все необходимые меры. Губернатор теперь спокойно ожидал появления авантюристов.

Глава XX Голубиный остров

Монбар, согласовав с Морганом последние детали предстоящей операции, простился с ним и проводил его до шлюпки. Обернувшись, он очутился лицом к лицу с Франкером.

– Ах! – воскликнул Монбар. – Я забыл о донье Кларе.

– Простите, адмирал, – почтительно ответил молодой человек, – я хотел бы обратиться к вам с просьбой.

– Говорите, друг мой, – тотчас откликнулся Монбар, – и если это зависит от меня…

– Это зависит только от вас, адмирал.

– Если так, все будет исполнено, только скажите мне, чего вы желаете.

– Адмирал, вы меня назначили капитаном, так?

– Да, я решил поручить вам командование кораблем.

– Извините, адмирал, но я предпочитаю остаться при вас.

Монбар бросил на него проницательный взгляд.

– У вас есть для этого причины? – спросил он.

– Причина одна – оставаться возле вас, пока вам грозит опасность, адмирал, и надежда быть вам полезным во время сражения.

Лицо молодого человека дышало такой отвагой, пока он произносил эти простые слова, что Монбар растрогался.

– Хорошо, – сказал он, протянув Франкеру руку, – отправляйтесь на «Тигр», скажите вашему лейтенанту, что вы уступаете ему командование над кораблем, и возвращайтесь сюда. Ваше место еще не занято.

– О, благодарю, адмирал! – порывисто вскричал молодой человек.

– Кстати, – продолжал Монбар, – захватите с собой сундуки доньи Клары. Она также останется на фрегате. Наши товарищи не всегда бывают любезны, и я не настолько доверяю Александру Железной Руке, который заменит вас, чтобы оставить донью Клару на его корабле.

Дружески кивнув напоследок молодому человеку, он вошел в свою каюту, где его ожидала донья Клара.

– Извините меня, пожалуйста, – сказал он, – если я заставил вас долго ждать. Клянусь, это зависело не от меня.

Взяв стул, он сел напротив женщины.

– Я знаю, да и спешить мне некуда.

– Тем более, – продолжал Монбар, – что вы больше не вернетесь на «Тигр». Франкер оставил командование «Тигром» и опять занял пост, который прежде занимал на моем судне. Мне казалось, что вам будет удобнее остаться со мной, чем вернуться на корабль, где, никого не зная, вы были бы совершенно одиноки.

– Благодарю вас за вашу заботу, – ответила она с волнением.

– Это совершенная безделица и не стоит благодарности. Теперь, если каюта кажется вам удобной, прошу вас с этой минуты считать ее своей. Ваш доверенный слуга Бирбомоно поместится в двух шагах от вас, так что он будет рядом, когда вам понадобится.

– Вы осыпаете меня милостями…

– Нет, я просто исполняю свой долг. Но оставим это. Будьте так добры, сообщите мне, что у вас за дело ко мне и чем я могу быть вам полезен.

– Я испанка, вы это знаете, – ответила женщина дрожащим голосом, – вы ведете войну с моими соотечественниками. Я хотела вас просить не быть к ним безжалостным.

Монбар слегка нахмурил брови.

– Я в отчаянии, – сказал он, – но вы просите у меня невозможного.

– О! Неужели вам не надоело страшное имя Монбар Губитель, которое вам дали ваши враги?

– К несчастью, дело здесь не во мне. Законы нашего братства непреложны, и я должен подчиняться им наравне с другими братьями. Нам запрещено щадить испанцев.

– Но почти все ваши друзья берут пленных.

– Они могут нарушать законы, если хотят, а я этого не могу по самой простой причине: законы эти составил я и значит я должен следовать им больше, чем всякий другой.

– Хорошо, – прошептала она, подавив вздох, – я не настаиваю. Да исполнится воля Всевышнего. Забудьте, что я вам сказала, и простите, что осмелилась говорить с вами таким образом.

Монбар встал, почтительно поклонился и вышел из каюты на палубу.

– Боже! – прошептала донья Клара, в отчаянии закрыв лицо руками. – Не достаточно ли я наказана за преступление, в котором неповинна? Боже, какие горести хранишь Ты для меня среди этих неумолимых людей?

Она опустилась на колени перед распятием, висевшим на стене, и стала молиться. В молитвах она провела целый день. К вечеру Бирбомоно, войдя к донье Кларе со свечой, нашел ее без чувств на полу каюты. Он поднял ее, перенес на койку и оказал необходимую помощь.

Донья Клара раскрыла глаза. Говорить она не могла, отчаяние лишило ее сил.

– Бедная женщина! – прошептал мажордом и сел у изголовья, чтобы при необходимости услужить своей госпоже.

Всю ночь донья Клара молча плакала и только к утру, побежденная усталостью, поддалась сну. Тогда Бирбомоно встал со своего места, где просидел несколько часов, и на цыпочках вышел из каюты.

Скоро должен был забрезжить рассвет. Приближались важные события: если читатели помнят, Монбар решил на рассвете атаковать Голубиный остров.

Накануне вечером, на закате, Монбар на легкой шлюпке с десятью гребцами приблизился к берегу настолько, чтобы, оставаясь невидимым в зыби волн, рассмотреть в подзорную трубу, что происходит на суше.

Он заметил несколько больших судов, направлявшихся к Голубиному острову. Эти суда подплыли к берегу и начали высаживать пассажиров. Монбар, встревоженный этой высадкой, несмотря на риск, которому подвергался, подбираясь слишком близко, приказал своим матросам править к острову.

К счастью для него, солнце закатилось и стало довольно темно. Монбар мог продвинуться вперед так далеко, как только желал. Тогда с помощью подзорной трубы ему удалось разглядеть, что это прибыли солдаты. Они старательно копали землю. Из этого Монбар не без основания заключил, что они возводили земляные укрепления для защиты острова.

Действительно, это были солдаты, посланные доном Фернандо д’Авилой под командованием полковника дона Сантьяго Тельеса, чтобы укрепить гарнизон.

Флибустьер, удовлетворенный увиденным, поспешил повернуть шлюпку и вернуться на свой корабль, до которого добрался в полночь. Он тотчас отправил Франкера к командирам других кораблей с приказанием распустить паруса на восходе солнца и продвигаться к острову полукругом, предоставив его фрегату указывать путь флоту. Адмирал, понимая, что испанцы оповещены о его прибытии, не хотел дать им время основательно укрепить свои позиции и решил немедленно атаковать, чтобы любой ценой захватить возвышавшийся у входа в озеро Голубиный остров. От этого зависел успех всего предприятия.

Грандиозное и грозное зрелище представлял для испанцев флот из пятнадцати кораблей, направлявшийся к озеру Маракайбо и возникший, так сказать, из недр морских при первых лучах восходящего солнца. Но люди, посланные для подкрепления в форт Барра, были отборными солдатами под командованием опытных офицеров. Они знали, на что идут. С чувством радости, смешанной с гневом, наблюдали они за приближением ненавистного неприятеля, который заставил их вытерпеть столько поражений и отомстить которому они теперь желали больше всего на свете.

Приблизившись к берегу, по сигналу адмиральского корабля все суда остановились. Ракета, пущенная из сторожевой башни, уведомила испанский гарнизон, что флибустьерский флот готовится войти в озеро. Канониры стояли с зажженными фитилями, готовые по команде стрелять.

Прошло довольно продолжительное время, в течение которого флибустьеры не совершали никаких видимых маневров и стояли совершенно неподвижно. Испанцы не могли понять такого бездействия, не знали, чему приписать его. Внезапно от фрегата отделилась лодка, на носу которой развевался парламентерский флаг. Лодка направлялась к берегу.

– Что это значит? – спросил комендант форта у полковника.

– Это значит, – ответил тот, – что эти люди, вероятно, хотят сделать нам какое-то предложение.

– Договариваться с подобными негодяями! – вскричал комендант с гневом. – Это же стыдно! Я прикажу потопить эту проклятую лодку.

Он сделал движение, собираясь подойти к ближайшей пушке.

– Сохрани вас Бог! – с живостью остановил его полковник. – Мне приказано держаться как можно дольше, чтобы выиграть время. Это пойдет нам только на пользу.

– Раз так, принимайте командование на себя, полковник, – с досадой ответил комендант, – а я, ей-богу, не стану вступать в переговоры с этими разбойниками.

– Хорошо, – сказал полковник, – я возьму на себя эту ответственность. Речь сейчас идет не о гордости или щепетильности, надо спасать город. Предоставьте мне действовать.

– Действуйте, полковник. К тому же вы выше меня по званию, и я обязан повиноваться вам.

Полковник велел тотчас выкинуть парламентерский флаг над фортом и спустил на воду лодку. Флибустьеры подплыли на ружейный выстрел к форту и остановились. Заметив это, полковник сел в лодку и велел грести к флибустьерам. Обе лодки скоро очутились на расстоянии пистолетного выстрела друг от друга. Во флибустьерской лодке сидел сам Монбар. Он встал и, сняв шляпу, крикнул:

– Подходите ближе, сеньор, клянусь честью, вам нечего опасаться обмана с нашей стороны.

– Кто мне за это ручается? – спросил полковник. – Я – комендант форта.

– А я адмирал флота, – ответил Монбар, – кроме того, со мной в лодке находятся четыре безоружных человека, а с вами – двадцать, к тому же прекрасно вооруженных. Стало быть, опасаться должны мы.

– Это правда, – сказал полковник. – Причаливай, – обратился он к рулевому.

Обе лодки тотчас сошлись борт о борт. Монбар ухватился за край лодки, чтобы она не опрокинулась, и одним прыжком очутился возле полковника. У флибустьера действительно не было оружия.

– Вы видите, сеньор полковник, – сказал он, – что я подаю вам пример доверия.

– Вы находитесь под охраной кастильской чести, сеньор кабальеро, – гордо отвечал полковник.

Монбар вежливо поклонился.

– Вы хотели переговоров, сеньор, – продолжал полковник. – Я жду, говорите.

– Разговор будет коротким, кабальеро. Я прошу вас сдать мне форт.

Полковник засмеялся.

– Действительно, коротко и ясно, – заметил он, – вы приступаете прямо к делу.

– Такая уж у меня привычка, кабальеро. Прошу вас отвечать.

– Я последую вашему примеру, сеньор, и отвечу вам одним словом – нет.

– Прекрасно, я только хотел вам заметить, что корыто, которым вы командуете, не может сопротивляться нашим силам.

– Не ваше дело, сеньор. Это корыто, как вы его называете, поручено мне. И я могу умереть, защищая его от вас.

– Это будет смерть, конечно, достойная, но бесполезная.

– Может быть, сеньор. Вы не знаете состояния наших сил.

– Ошибаетесь, я знаю это так же хорошо, как и вы. Вспомните графа дель Аталайя и посмотрите на меня хорошенько, – прибавил Монбар, снимая шляпу и отбрасывая волосы со лба.

– Возможно ли! – вскричал полковник с изумлением.

– Это был я. Ну как, не изменяет ли ваших планов это открытие?

– Нисколько, сеньор, моя решимость непоколебима.

– Послушайте, – продолжал Монбар примирительным тоном, – вы человек храбрый. Зачем же ради пустой славы вы хотите погубить целый гарнизон, находящийся под вашим командованием? Честное слово дворянина, я предложу вам хорошие условия.

– Я уже сказал, что моя решимость непоколебима.

– Это ваше последнее слово?

– Последнее, – холодно ответил полковник.

– Да свершится ваша судьба, коли так. И пусть напрасно пролитая кровь останется на вашей совести.

– Судья мне – Господь. И я верю в Его всемогущую доброту.

– Это единственное, что вам остается. Прощайте, сеньор полковник, через час я начну штурм.

– Мы постараемся достойно ответить, сеньор кабальеро.

Оба церемонно поклонились друг другу. Монбар пересел в свою шлюпку, которая немедленно удалилась по направлению к фрегату, между тем как полковник поспешно возвратился в форт Барра.

– Ну что? – спросил бывший комендант, когда полковник прибыл на остров.

– Приготовьтесь сражаться, господа, – сказал полковник, обнажая шпагу, – и помните, что вы имеете дело с людьми, которые не знают пощады.

Все разошлись, готовые выполнить свой долг до конца.

Следует сказать, что поступок, на который решился Монбар, вовсе не согласовывался с привычками знаменитого флибустьера. С доном Фернандо д’Авилой Монбар встретился только по просьбе доньи Клары. Правда, согласившись на этот шаг, Монбар предвидел, что он не принесет никакого результата.

Как только адмирал вернулся на фрегат, флоту было дано несколько сигналов. И почти тотчас показались лодки с вооруженными людьми, медленно направлявшиеся к берегу: флотилия, составленная из двадцати пяти лодок и насчитывавшая около пятисот человек, собиралась предпринять высадку.

Лодками командовали Монбар, Морган и другие известные флибустьеры.

Испанцы подпустили их на ружейный выстрел. Внезапно артиллеристы склонились над пушками и флотилия тут же была обстреляна картечью. Флибустьеры не отвечали, они продолжали двигаться вперед, по своему обыкновению громко распевая и не обращая внимания на товарищей, сраженных картечью.

Раздался второй залп, за ним – третий.

– Вперед! – закричал Монбар, взмахнув шпагой и бросаясь из лодки в воду.

– Вперед! Вперед! – повторили флибустьеры, выпрыгивая из лодок и устремляясь за Монбаром, совершенно не заботясь о том, насколько тут глубоко.

Испанцы усилили огонь. Флибустьеры выскочили на берег и побежали к насыпям и палисадам, которые служили неприятелю аванпостами. Нападение оказалось стремительным. Насыпи в один миг были разрушены, испанцы сбиты с ног и убиты. Авантюристы преследовали беглецов по пятам и ворвались в испанские укрепления буквально на плечах отступающего противника. Флибустьеры бросились на артиллеристов, убили их прямо возле пушек, не дав времени сделать последний залп, потом развернули жерла в спины бежавшим солдатам и начали стрелять.

Так флибустьеры овладели Голубиным островом. Флот, оповещенный о победе, тотчас распустил паруса и вошел в озеро. За исключением нескольких солдат, успевших убежать, весь гарнизон был безжалостно перебит.

Флибустьеры нашли в форте шестнадцать пушек большого калибра, оружие, порох и значительное количество провианта.

Взятие форта Барра обеспечивало успех всей экспедиции. Отныне падение городов, расположенных на берегах озера, было лишь вопросом времени.

Полковник, как он и обещал губернатору Маракайбо, храбро пал во главе своего гарнизона. Но эта смерть, как ни была она достославна, оказалась совершенно бесполезной: форт взяли менее чем за час.

Глава XXI Маракайбо

После взятия Голубиного острова дорога на Маракайбо перед флибустьерами была открыта. Они оказались хозяевами озера и теперь имели возможность беспрепятственно штурмовать все прибрежные города. Успех экспедиции был практически обеспечен. У испанцев сохранялась единственная возможность отыграться: напасть на флибустьеров со стороны Венесуэльского залива, отрезать отступление и запереть их в озере, как в мышеловке. Необходимо было устранить эту угрозу, которая в случае осуществления могла превратить торжество флибустьеров в их гибель.

Монбар созвал военный совет, на котором изложил положение дел.

Береговые братья, упоенные победой, предоставили ему полную свободу. Монбар волен был принимать меры, которые он сочтет необходимыми для общей безопасности.

Адмирал, заручившись согласием товарищей и руководствуясь соображениями осторожности, а может быть, следуя тайному плану, который он составил уже давно и осуществление которого казалось ему важнее, чем богатства, прельщавшие остальных флибустьеров, был достоин оказанного ему доверия.

Боясь излишней поспешностью свести на нет благоприятные шансы на победу всего предприятия, он прежде всего занялся обеспечением отступления на случай поражения. Поэтому, прежде чем двигаться дальше, Монбар велел срыть до основания все укрепления на Голубином острове и заклепать жерла пушек, поскольку не имел ни средств передвижения, ни времени, чтобы захватить их с собой. Как ни быстро были проведены эти работы, они потребовали довольно значительного времени, так что только через три дня после взятия форта Барра флот мог направиться к Маракайбо.

Велико же было удивление флибустьеров, когда, высадившись, они нашли этот город совершенно пустым. Флибустьеры тотчас заняли лучшие дома. Но все же Монбар, опасаясь засады, выставил посты на Главной площади, возле ратуши и даже на улицах, ведущих за город. По принятии необходимых мер предосторожности флибустьерам была предоставлена полная свобода беспрепятственно предаваться грабежам и веселью.

Адмирал поселился в доме, который он занимал прежде, во время своего первого путешествия, и для доньи Клары были приготовлены комнаты в этом же самом доме.

С тех пор как флибустьеры овладели Маракайбо, донья Клара ухаживала за ранеными. Ее стараниями кабильдо был превращен в лазарет, и туда перенесли флибустьеров, раненных при взятии Голубиного острова. Благодаря неустанным заботам доньи Клары многие вскоре выздоровели. Донье Кларе помогали бедные женщины, оставшиеся в городе после бегства большей части жителей. Таким образом она в какой-то мере обеспечила их безопасность.

Большую часть дней, а зачастую и ночей донья Клара оставалась в лазарете, ухаживая за больными, стараясь утешить их кроткими словами, которые знают одни только женщины, потому что черпают их из сердца.

Флибустьеры, первое время неприязненно смотревшие на донью Клару, переносившие ее присутствие с глухим ропотом, мало-помалу изменили свое мнение на ее счет. Как все крайние натуры, они резко перешли от ненависти и неприятия к самой глубокой любви, к самому величайшему уважению и к самой безграничной преданности. Хищные звери превратились в ягнят. Один знак, один взгляд доньи Клары совершал чудеса. Эти люди обожали ее, как святую. Не поздоровилось бы тому, кто осмелился бы нанести ей оскорбление, да такая мысль и не могла прийти никому в голову.

Сам Монбар все больше ощущал на себе влияние этой кроткой и изящной маленькой женщины и, вместо того чтобы противиться, с тайным удовольствием подчинялся очарованию доньи Клары.

В одном он оставался непоколебим: ни слезы, ни просьбы не помогали донье Кларе проникнуть в глубокое, как бездна, сердце флибустьера, чтобы выведать планы мщения. Во всех других случаях улыбка доньи Клары заставляла его идти на требуемые уступки, и часто он, предупреждая просьбы, по собственному побуждению смягчал строгости, жертвой которых становились несчастные испанские пленные.

Что касается Франкера, положение его среди флибустьеров было странным: он, воспитанный на ненависти к ним, не мог, несмотря на все свои усилия, считать их своими товарищами. Часто он спрашивал себя, законно ли мщение, замышляемое им против испанцев, и следует ли ему считать всех своих соотечественников виновными в зле, которое причинил ему один человек.

Монбар внимательно следил за душевными метаниями Франкера, отражавшимися на его лице, как в зеркале, но сам оставался в стороне, не подстегивая молодого человека, но и не останавливая. Монбар не знал, как определить чувство, которое влекло его к Франкеру. Он не знал, несмотря на намеки дона Санчо и доньи Клары, должен ли он видеть в нем сына, так давно потерянного. Однако, несмотря на свое притворное равнодушие, он с беспокойством ждал, чтобы события открыли ему истину, которую он так стремился узнать.

Лишь один человек владел тайной, от которой зависело в будущем счастье или несчастье Монбара, и этим человеком был герцог Пеньяфлор. Но как заставить этого неумолимого человека открыть правду? Однако флибустьер не отчаивался. Он ждал свершения своих планов, успех которых казался ему неминуем.

Но несчастнее всех был Филипп д’Ожерон. В то время как его товарищи предавались торжеству и забывали усталость и опасности в самых неистовых оргиях, он один был погружен в мрачное отчаяние.

Первая мысль об этой экспедиции, так быстро организованной, так искусно проводимой, принадлежала ему. Предприятие, поначалу вызвавшее сомнение даже у самых храбрых, было затеяно им с единственной целью, для которой он пожертвовал всем, – соединиться с той, которую любил. И эта цель, так долго преследуемая, эта надежда, лелеянная с такой страстью, ускользнула от него в ту самую минуту, когда он уже думал, что настиг ее. Напрасно, подплывая к городу, подавал он свой сигнал и с трепещущим сердцем искал в окнах домов, окаймлявших гавань, ответный знак. Все оставалось холодно, безмолвно и мрачно.

Высадившись на берег, он побежал, обезумев от тревоги и горя, к дому доньи Хуаны, но дом был пуст. Девушка исчезла, не оставив никаких следов. Тогда с упорством и непоколебимой верой влюбленного он принялся осматривать весь город, входя во все дома, отворяя все двери, не желая верить своему несчастью и каждую минуту ожидая увидеть внезапное появление той, которую любил. Он знал, что город оставлен всеми жителями, и должен был понимать: донья Хуана бежала вместе со всеми, однако продолжал надеяться.

Потом, когда он наконец вынужден был поверить очевидному, когда окончательно убедился, что той, которую он любил, в городе нет, он впал в такое уныние, что даже кавалер де Граммон, хоть и был его соперником, сжалился над его горестью и старался утешить.

Из своего страшного уныния Филипп вышел только затем, чтобы впасть в не менее страшную ярость. Тогда он явился к Монбару и принялся доказывать ему, что за оставлением испанцами города наверняка кроется засада, и предложил обыскать окрестные леса.

– Обыщите, друг мой, – сказал ему Монбар с тонкой улыбкой. – Совет ваш хорош, сделайте это сегодня же, и если среди людей, которых вы, без сомнения, отыщете, находится женщина, которой вы интересуетесь, я постараюсь причислить ее к вашей доле.

– Благодарю, – ответил Филипп, – я запомню ваше обещание и напомню его вам при необходимости.

– В этом нет нужды, друг мой, ступайте.

Филипп ушел без дальнейших разговоров. Он вознамерился начать настоящую охоту. Собрав шестьдесят флибустьеров, молодой человек отправился вместе с ними на поиски доньи Хуаны.

Вечером он вернулся в Маракайбо с добычей, которая состояла из восьмидесяти пленных, более пятидесяти мулов и денег на сумму в сто тысяч франков.

– Браво! – воскликнул Монбар, когда Филипп отчитался ему в своей экспедиции. – Прекрасное начало, продолжайте в том же духе.

На другой день он снова отправился на поиски. Флибустьеры, привлеченные первым успехом, с большой охотой следовали за ним, тем более что грабеж домов и церквей не оправдал их ожиданий. Да оно и понятно, ведь жители успели вывезти с собой все более или менее ценные вещи.

Таким образом охота продолжалась несколько дней с большим или меньшим успехом, но почти всегда удачно. Флибустьеры были в восторге, один Филипп предавался отчаянию. Товарищи не понимали его странного поведения, они готовы были считать его сумасшедшим.

– Вы не с того конца беретесь за дело, друг мой, – сказал Монбар однажды вечером, когда Филипп, чуть не плача, привел к нему сто мулов с поклажей на двести тысяч франков. – Предоставьте это дело мне. Есть у вас пленные?

– Человек сто, – ответил Филипп с горестным вздохом.

– Хорошо. Что это за люди?

– Я их не разглядывал.

– Напрасно. Пойдемте к ним.

– Зачем?

– Пойдемте же, черт побери! Где вы их заперли?

– Кажется, в церкви Святого Франциска.

По дороге Монбар захватил с собой несколько флибустьеров, ничем не занятых и не слишком пьяных.

Пленных действительно заперли в церкви Святого Франциска, второй по величине в городе. Вход караулили флибустьеры, которые пили и играли в карты. Монбар велел отпереть и вошел в церковь вместе с Филиппом и своей свитой.

Картина, представшая их глазам, представляла собой душераздирающее зрелище. Три сотни несчастных – мужчин, женщин и детей – вповалку лежали на полу. Некоторые раненые хрипели, другие жалобно стонали. Им была прекрасно известна жестокость флибустьеров, и они понимали, что единственным благодеянием, которого они могут ожидать, будет быстрая и не мучительная смерть.

Монбар холодно обвел глазами толпу несчастных людей, и те невольно задрожали при виде человека с мрачным и неумолимым лицом, которого, по-видимому, радовали их страдания.

– Питриан, – сказал Монбар, – у тебя тонкое чутье, выбери несколько человек из тех, кто, по твоему мнению, в состоянии заплатить хороший выкуп, и приведи ко мне.

Питриан стал прокладывать себе дорогу среди пленников, с циничным равнодушием рассматривая их, иногда останавливаясь, чтобы отодвинуть кого-то из отобранных в сторону, после чего опять принимался за осмотр, насвистывая и посмеиваясь.

Таким образом через десять минут он отобрал человек пятнадцать и привел их, дрожащих, к Монбару, заставив встать в одну линию.

– Хорошо, мой милый, этого довольно, – сказал Монбар. – Послушай-ка.

Питриан подошел.

– Приготовься, – сказал Монбар, сделав ему знак.

– Ага! – сказал Питриан. – Кажется, мы сейчас повеселимся.

– Это зависит от тебя, дружище.

– Отлично, я не подведу.

Пленные не знали, зачем их отделили от товарищей и чего от их потребуют, но чувствовали, что им угрожает ужасная опасность, и дрожали, как листья во время бури.

Монбар сделал шаг вперед и холодно обратился к пленным:

– Поговорим немножко, сеньоры кабальеро. Все вы – люди в городе известные, зачем же вы забились в норы, подобно кроликам или лисицам, вместо того чтобы продолжать спокойно жить в своих домах, что было бы гораздо приятнее и полезнее для всех? Глупцы, неужели вы думаете, что мы не узнаем, куда скрылись ваши соседи и где они спрятали свои сокровища?

Пленные с ужасом переглянулись. Наконец один из них решился заговорить от имени всех.

– Наши сокровища, – сказал он, – в ваших руках, вы их захватили.

– Вы лжете, сеньор, но я знаю способ заставить вас говорить… Питриан, дружище, принимайся за дело.

Питриан подошел, держа в руке веревку толщиной с мизинец. Обернув ее пару раз вокруг головы пленника, он сделал петлю и посмотрел на Монбара.

– Я требую ответа на два вопроса, – произнес тот. – Где ваши товарищи? Где золото?

– Не знаю, – кратко ответил пленный.

– Начинай, Питриан.

Питриан вынул из-за пояса пистолет, обернул дуло веревкой и начал вращать рукоять. Веревка, натягиваясь, все сильнее и сильнее впивалась в голову несчастного.

Боль, которую чувствовал пленный, была ужасна. Глаза его чуть не выскакивали из орбит, лицо посинело, кровавая пена выступила на губах.

– Отвечайте, – холодно приказал Монбар.

Глаза пленного налились кровью, нервная дрожь пробегала по его телу. Он сделал страшное усилие и прошептал глухим голосом:

– Я не знаю… Господи, сжалься надо мной…

– Продолжай, Питриан, – велел Монбар, пожимая плечами.

– Что за смысл давать мучить себя подобным образом? – философски заметил Питриан, вновь принимаясь вертеть своим пистолетом.

– Я не знаю! Убейте меня, злодеи! – взревел пленный, лицо которого обагрилось кровью.

Как ни велика была твердость пленника, боль была столь сильна, что он признал себя побежденным. Монбар сделал знак, Питриан отпустил веревку.

– Вот дурак-то, дать так себя отделать! – прошептал он.

Веревка настолько глубоко врезалась в голову, что Питриан был вынужден отдирать ее руками. Лицо пленника почернело от боли.

– Поумнели? Так говорите теперь, – сказал Монбар с насмешкой.

– Что вы хотите знать? – прошептал пленник, без сил падая на церковные плиты.

Питриан спрыснул его водой, приговаривая:

– Бедняга! Вставай! Экая баба!

Пленник приподнялся на коленях.

– Куда девались губернатор и его питомица? – спросил Монбар бесстрастно.

– Они в Гибралтаре.

– Вы это знаете наверняка?

– Да.

– А жители?

– Большая часть в лесу с гарнизонными солдатами… Попробуйте догнать их: они заставят вас дорого заплатить за ваше гнусное нападение…

– Итак, они решили сопротивляться?

– Они будут сражаться до последней капли крови.

– Тем лучше. Если эти люди хотят драться, значит у них есть что защищать, – сказал Монбар, потирая руки. – Где они спрятали свои сокровища?

– В Гибралтаре, в Мериде и в лесу.

– Ну и прекрасно! Вот, по крайней мере, положительные сведения. Прощайте!

– Будьте вы прокляты! – воскликнул пленник и снова упал.

– Что с ним, с бедняжкой, делать? – насмешливо спросил Питриан.

– Ба-а! – ответил Монбар, пожимая плечами. – Что хочешь. Он больше ни на что не годится.

Монбар повернулся спиной к несчастному и вышел из церкви в сопровождении Филиппа.

– Теперь ты узнал то, что хотел? – спросил Монбар.

– Надеюсь, – ответил тот.

– Чего же еще ты хочешь?

– Хочу спросить вас, кто вам сказал, что я люблю донью Хуану?

– Ты сущее дитя, – сказал Монбар, улыбаясь, – разве трудно было догадаться?

Дойдя до площади, они услышали пистолетный выстрел. Это Питриан прострелил пленнику голову, чтобы избавить его от нестерпимых мук. Как видно, у Питриана было нежное сердце, исполненное сострадания к ближнему.

Глава XXII Гибралтар

Выйдя из церкви, Монбар отпустил сопровождавших его флибустьеров и, взяв под руку молодого человека, направился к дому. Оба шли молча. Каждый размышлял о своем. Вдруг Монбар остановился и, взглянув прямо в лицо своему спутнику, спросил:

– О чем вы думаете, Филипп?

– Я? – Молодой человек поднял голову. – Я думаю, что Гибралтар просто-таки набит богатством.

Монбар расхохотался.

– Вы этого совсем не думаете, друг мой, – сказал он.

– Неужели?! – вскричал Филипп.

– Конечно! Хотите, я вам скажу, о чем или, лучше сказать, о ком вы думаете?

– О! Спорю, вам это не удастся!

– Посмотрим, – насмешливо ответил Монбар. – Вот буквально о чем вы думаете.

– Буквально! Это уж слишком.

– Нет. Вы говорите себе, идя рядом со мной и держа меня под руку: «Какой странный этот Монбар, честное слово. Он теряет время в Маракайбо, из которого жители все вывезли, между тем как прямо напротив него, по другую сторону озера, находится Гибралтар, город тем более богатый, что жители Маракайбо перевезли туда все свои драгоценности. Монбару стоит только, так сказать, протянуть руку, чтобы захватить все это, а он этого не делает. Я не говорю уже о том, что, пользуясь экспедицией, я могу похитить женщину, которую люблю, сокровище гораздо более драгоценное для меня, чем все бочки с золотом. Почему же он теряет время, вместо того, чтобы действовать против врагов, заранее побежденных и деморализованных нашими успехами?» Что, брат, угадал я вашу мысль?

– А если действительно такова моя мысль, – сказал Филипп с плохо скрытым раздражением, – что вы можете мне ответить?

– Многое, друг мой. Во-первых, наши враги остерегаются. Если они укрылись в Гибралтаре, значит они решились защищаться.

– Мне все равно!

– Я знаю. Но мне не все равно. Я не хочу безрассудно бросаться в опасное предприятие, где мы будем иметь дело с людьми, укрывшимися в последнем убежище, которые дадут убить себя, защищаясь до последнего, но не отступят ни на шаг.

– Ну так мы их убьем.

– Я знаю, что мы их убьем, но какой ценой – вот в чем вопрос! Кроме того, с минуты на минуту я жду важных известий. Я не хочу ничего предпринимать, не узнав прежде о планах испанцев.

– Но кто доставит вам эти сведения?

– Тот, кого вы хорошо знаете, – ваш бывший юнга Шелковинка, которого я позаботился оставить здесь, когда мы уезжали, чтобы он мог сообщить нам все необходимые сведения.

– Да, но Шелковинка исчез. Мы здесь уже две недели, а никаких известий о нем не имеем.

– Он найдется, не беспокойтесь. Шелковинка слишком ловок для того, чтобы пропасть.

– Бедняжка! Его, верно, узнали, и он убит.

– Не так-то он прост… и доказательством служит то, что он уже здесь.

– Шелковинка?! – вскричал Филипп.

– А то кто же? Разве вы не видите, что он стоит у дверей вашего дома?

– И правда! – радостно вскричал молодой человек. – Эй, юнга! – окликнул он мальчишку, неподвижно стоявшего у дверей.

Мальчик осмотрелся и, узнав приближающихся к нему флибустьеров, вскрикнул от радости и бегом бросился к ним.

– Откуда ты взялся? – спросил Монбар, дружески похлопывая его по плечу. – Я думал, что ты умер.

– Умер! – вскричал юнга, смеясь. – С какой стати, адмирал?

– Не знаю, – пожал плечами Монбар, – но так как по приезде сюда мы ничего о тебе не слышали, мы решили, что ты убит или, по крайней мере, взят испанцами в плен.

– Откуда ты? – спросил Филипп.

– Из Гибралтара, приплыл на жалкой лодчонке, которую мне удалось украсть.

– Пронырлив, как прежде! У тебя есть что сообщить нам?

– Много чего, но не здесь, если вам будет угодно.

– Ты прав, следуй за мной. Честное слово, ты смышленый мальчишка!

– Благодарю, капитан. Какой похвалой могу я вам отплатить? – откликнулся Шелковинка, смеясь.

– Не надо, лучше пойдем и поговорим.

Они вошли в дом Филиппа в сопровождении юнги, который щелкал пальцами и строил гримасы, как обезьяна, грызущая орехи.

– Теперь говори, – сказал Монбар, когда они прошли в самую дальнюю комнату, – и давай покороче.

– О! Я буду говорить кратко, – ответил юнга. – Что вы хотите знать?

– Куда делись местные жители и что намерен делать губернатор дон Фернандо д’Авила. Насколько я могу судить, это храбрый воин. Удивляюсь, как это он еще не дал о себе знать после нашего появления на озере.

– Все очень просто, он вас ждет.

– Как! Он нас ждет?!

– Сейчас я все расскажу.

Юнга начал рассказывать о том, что произошло, каким образом губернатор узнал о прибытии флибустьеров на остров Аруба, как, рассудив, что Маракайбо не может сопротивляться нападению, он отдал приказ оставить город и на кораблях отправляться в Гибралтар и как уехал последним, удостоверившись, что жители в полной безопасности. Рассказал и про то, что многие из Гибралтара отправились на мулах дальше, в Мериду.

– Очень хорошо, – заметил Монбар, – я рад узнать, что обязан этим приятным сюрпризом Агуиру, я сведу с ним счеты после.

– Неужели вы думаете, что он остался вас ждать? Как бы не так! Когда он высадил войска, которые ему поручили перевезти на Голубиный остров, он не вернулся на озеро, а, напротив, вышел в открытое море.

– Тем лучше! – воскликнул Монбар, радостно потирая руки. – Таким образом я непременно его встречу… Но вернемся к губернатору. Что же он сделал?

– Он не терял времени даром. Вот и вам поспешить бы.

– Что я слышу! Господин Шелковинка дает советы, – засмеялся Филипп.

– Говорю то, что вижу.

– К делу, юнга, к делу! – с нетерпением вскричал Монбар.

– Вот вам и дело. Как я уже вам говорил, – начал мальчик с серьезностью офицера, отдающего рапорт, – жители Маракайбо укрылись в Гибралтаре и Мериде. Должен прибавить, что они были приняты самым дружелюбным образом и им был оказан прием, которого заслуживало их бедственное положение. Когда все жители разместились, дон Фернандо д’Авила, чье имя прославилось во фландрских войнах…

– Сократи похвалы, – перебил Монбар, топнув ногой. – По-моему, негодяй, ты насмехаешься надо мной.

Шелковинка искоса взглянул на Монбара и, увидев, что выбрал не самое удачное время для шуток, продолжил свой рапорт серьезным тоном.

– Дон Фернандо д’Авила, – сказал он, – взял с собой четыреста солдат, к которым присоединились четыреста хорошо вооруженных жителей Гибралтара. Этот отборный отряд наскоро построил укрепления на берегу моря и сделал непроходимой дорогу к городу, а в лесу они проложили другую дорогу – на случай отступления.

– Вот это дельный рассказ, мой милый, – весело произнес Монбар. – А можешь ты рассказать, как выстроены укрепления?

– Это очень легко.

– Рассказывай.

– Сначала вырыли ров глубиной десять футов и шириной пятнадцать футов, потом сделали земляной вал, воткнули колья, чтобы поддерживать его, и прорыли амбразуры для пушек.

– А пушки поставили?

– Целых двадцать пять штук.

– Гм! – сказал Монбар, качая головой. – Трудновато будет овладеть этими укреплениями.

– Ба-а! – весело воскликнул Филипп. – Разве мы не взяли Голубиный остров?

– Это правда, но он не был так хорошо защищен. Что делают испанцы, малыш?

– Ждут. Они уверены, что потопят нас всех.

– Ну, это мы еще посмотрим.

– Да, – прибавил Филипп, смеясь, – тем более что мы неплохо плаваем. Что вы решили, адмирал?

– Отправляйтесь на свой корабль, любезный Филипп, скоро вы получите мои распоряжения.

– Итак, мы действуем?

– С сегодняшнего же дня, друг мой. Вы довольны?

– Я в восторге!

– До скорого свидания. Возьмите с собой этого молодого человека.

Филипп вышел вместе с Шелковинкой.

– Теперь мы с вами остались вдвоем, – обратился юнга к Филиппу.

– И что?

– А то, – сказал мальчик с добродушной улыбкой, – что у меня есть к вам письмо.

– Письмо ко мне? – вскричал молодой человек, вздрогнув. – Правда?

– Вот оно.

Мальчик подал Филиппу запечатанное письмо. Тот схватил его и прочел, светясь от радости.

– Добрая, милая Хуана! – прошептал он, покрывая письмо поцелуями. – Итак, ты видел ее, Шелковинка?

– Кого? – спросил мальчик с лукавым видом.

– Ту даму, которая мне пишет.

– Разумеется. Уж как она вас любит, капитан, да какая она прекрасная и добрая! Это она меня прислала.

– Она ничего тебе не сказала?

– Извините, но она только о вас и говорила. Я никогда не закончу, если стану повторять.

– Но ты знаешь, по крайней мере, как ее найти?

– Еще бы, ведь я жил у нее в доме! Я без труда отыщу ее.

– Ты останешься со мной. Мы будем говорить о ней, и ты мне все расскажешь, не правда ли?

– Буду очень рад, если это доставит вам удовольствие, капитан.

– Я позабочусь о тебе, ты славный мальчик.

В тот же день пушечный выстрел с адмиральского фрегата призвал все экипажи на корабли. Флибустьеры запаслись провизией, взяли с собой пленных, и флот снялся с якоря, оставив перед Маракайбо только один корабль, чтобы не допустить возвращения испанцев и обеспечить контроль над городом.

Донья Клара на бригантине, которой командовал Данник, в сопровождении своего верного Бирбомоно пожелала следовать за экспедицией. Флибустьеры приняли это намерение с криками радости и признательности.

Переезд продолжался три дня. Наконец вдали показался город с многочисленными пригородами, опоясывавшими его. Монбар умолчал о сведениях, которые сообщил ему Шелковинка, и строго наказал Филиппу никому не говорить о том, как укреплен город. Он прекрасно понимал, как важно хранить молчание в такой серьезной экспедиции, где малейший сбой мог привести в уныние его товарищей, как бы храбры они ни были.

При виде мер, принятых испанцами для обороны, – затопленных водой полей, испорченных дорог, частокола палисадов и батарей, установленных на берегу, – Береговые братья на короткое время испытали неизвестное им дотоле ощущение настоящего панического страха, такого сильного, что Монбар понял: все может погибнуть, если не предпринять никаких мер.

Флаг, поднятый на адмиральском фрегате, тотчас созвал на военный совет всех капитанов флота и самых храбрых флибустьеров, участвовавших в экспедиции.

Когда все собрались в зале совета, Монбар встал и, прежде чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, решительно заговорил.

– Братья, – начал он своим звучным голосом, – я созвал вас на свой корабль, потому что с такими людьми, как вы, надо приступать прямо к делу и говорить все как есть. Я не хочу от вас скрывать, что успеху нашей экспедиции угрожают многочисленные трудности. Испанцы, узнав о взятии Маракайбо, успели подготовиться к встрече с нами. Они собираются отомстить нам за прошлые свои поражения. Их солдаты многочисленны и привыкли к войне, начальники опытны и поклялись умереть, но не сдаться. У них много пушек большого калибра и, конечно, полно снарядов. Вы видите, что я не скрываю от вас правды. Но Береговых братьев напугать нельзя, они не робеют перед препятствиями. Если испанцы так решительны, то это потому, что все их богатства спрятаны в Гибралтаре. Надо взять Гибралтар и захватить сокровища, которые нас там ждут, или потерять их вместе с жизнью. Если мы выйдем победителями – а так и будет, – посмотрите, какая драгоценная добыча нас ожидает! Почему же фортуна должна отвернуться от нас после стольких милостей? Разве я уже не командир ваш, не человек, которому дали страшное имя – Губитель? Следуйте моему примеру. Вспомните то время, когда, менее сильные, чем ныне, мы считали своих врагов только тогда, когда повергали их к нашим ногам. Так не будем же хуже, чем о нас говорят! Да, опасность велика, но и добыча достаточно богата, чтобы вознаградить наши усилия.

Эти слова, произнесенные твердо и решительно человеком, которому они доверяли безгранично, произвели на флибустьеров необыкновенное действие: в них вновь пробудились те сильные страсти, следование которым в конечном счете решало успех дела. Трепет гнева пробежал по рядам флибустьеров, жажда сражения, надежда на поживу сверкали в их глазах. Монбар понял, что выиграл и что власть его над умами товарищей по-прежнему велика.

Не желая дать остыть этой восторженности, которой следовало воспользоваться как можно скорее, он отдал приказ немедленно браться за оружие.

– Вперед, братья! – закричал он громовым голосом. – Если я паду в сражении, отомстите за мою кровь кровью испанцев. Но тот из вас, кто поколеблется или отступит, пусть знает, что он трус, недостойный жить среди нас, и будет умерщвлен моей рукой. К оружию, братья, к оружию!

– К оружию! К оружию! – закричали флибустьеры, неистово размахивая кинжалами.

На восходе солнца пятьсот человек, каждый из которых был вооружен только короткой саблей, парой пистолетов и тридцатью патронами, высадились на берег. Это были люди, тщательно отобранные среди экипажа флота. Ступив на берег, они обнялись как люди, которым не суждено больше увидеться, после чего решительно двинулись вперед.

Вел их пленный испанец, который, в надежде на награду, стал помогать флибустьерам. К несчастью, этот человек не знал последних распоряжений, отданных губернатором, а сведения, доставленные Шелковинкой, были недостаточны. Монбар скоро убедился в этом.

Проводник привел флибустьеров к дороге, пройти по которой было невозможно, она там и тут была изрыта широкими ямами, в дно которых испанцы вбили острые колья. Флибустьеры вынуждены были отступить и попытаться пройти в обход, через лес. Но тут их остановили другие препятствия, воздвигнутые самой природой. Тем не менее им все же удалось приблизиться на ружейный выстрел к окопам испанцев. Внезапно земля начала уходить у них из-под ног, и они увязли по колено в вонючей болотной тине, и в ту же минуту шесть пушек принялись осыпать их картечью.

Однако ничто не могло остановить флибустьеров. Они продолжали продвигаться вперед с решимостью, способной испугать самых храбрых солдат.

– Идите по нашим спинам, победа за нами! – кричали раненые флибустьеры, падая лицом в болотистую землю. – Вперед, братья, вперед!

Наконец флибустьерам удалось пройти страшное болото, ноги их стали на твердую почву, мужество удвоилось. Они уже думали, что преодолели самое главное препятствие, когда вдруг из глубины чащи раздался страшный залп. Батарея в двадцать пять пушек загремела сбоку от них.

Самые храбрые были мгновенно убиты, другие колебались и не смели идти вперед. Ужас сообщился всей колонне. Батарея усилила огонь, ветер смерти пронесся над головами флибустьеров, ряды их смешались, началось беспорядочное отступление к болоту.

Было ясно, что, если быстрая помощь не подоспеет, флибустьеры погибнут и победа останется за испанцами.

Но Монбар был уже здесь. Он видел все. В сопровождении Филиппа, Мигеля Баска, Дрейфа, Пьера Леграна, Питриана, Олоне и еще сорока своих товарищей, решивших победить или умереть, он сумел пробиться сквозь огонь батареи, не будучи даже раненым. Прежде чем его успел накрыть очередной залп картечи, он бросился в сторону и добрался до редута.

Потом он дал знак флибустьерам, они развернулись и с громкими криками побежали назад. Испанцы, уверенные, что имеют дело с испуганными остатками расстроенного отряда, потеряли бдительность и, увлеченные азартом битвы, выбежали из окопов и со шпагами в руках устремились вслед за своими ненавистными врагами.

Внезапно картина резко изменилась. Именно этого и ждал Монбар. Флибустьеры снова повернулись лицом к противнику, и началась ужасная схватка.

Испанцы, столь же храбрые, как их противники, но не столь искусные в рукопашной битве, где сабля и кинжал – единственное оружие, хотели вернуться в свои укрытия, тем более что артиллерия не могла бить по этой смешанной массе, убивая теперь и своих, и врагов.

Никто не ждал пощады. Кровь лилась потоками, сражение перешло в бойню.

Франкер заметил, что артиллерийский огонь редута утих. Он собрал вокруг себя Береговых братьев, короткой, но пламенной речью воскресил их мужество и привел на помощь Монбару. С этого момента победа окончательно перешла на сторону флибустьеров, и они ворвались на вражеские укрепления по груде мертвых тел.

Шестьсот солдат и жителей Гибралтара нашли смерть в этой битве, остальные сдались и были безжалостно убиты победителями[44].

Монбар, которому покровительствовала невероятная удача, не получил ни единой царапины. Но более шестидесяти флибустьеров заплатили жизнью за эту победу, а еще сто двадцать человек, тяжело раненные, скоро скончались.

Гибралтар был вынужден сдаться.

Глава XXIII Монако

Дон Фернандо д’Авила по прибытии в Гибралтар снял прелестный загородный домик, стоявший на расстоянии нескольких ружейных выстрелов от города, но так удачно скрытый в лесу, что нельзя было найти его, не зная заранее, где он находится. Дон д’Авила запасся всевозможной провизией, роскошно обставил дом, так как хотел, чтобы в случае осады города флибустьерами у его питомицы было надежное убежище.

Как только показался флибустьерский флот, губернатор поспешил под охраной преданных слуг отвезти донью Хуану и ее кормилицу в этот дом, где они могли на время быть в безопасности. При этом губернатор приказал своим доверенным слугам держать наготове оседланных лошадей – для того, чтобы в случае поражения обе женщины могли бежать в Мериду. Потом он возвратился на место сражения, на пост, выбранный им для себя, который, разумеется, был самым опасным.

Итак, обе женщины остались одни, пребывая в страшном беспокойстве, возраставшем от пушечных и ружейных выстрелов, звуки которых отчетливо долетали до них.

Донья Хуана со страхом, смешанным с надеждой, слушала гром битвы, не смея желать успеха ни той ни другой стороне, потому что в одном из враждующих станов сражался ее опекун, а в другом – человек, которого она любила. Она не находила себе места и то бродила из одной комнаты в другую, то выбегала в сад, стараясь таким образом обмануть свое беспокойство. Наконец, не имея возможности справиться с ужасным волнением, не раздумывая о последствиях своего поступка или, лучше сказать, просчитав все с коварством любви, она решила выставить на крыше дома знак, о котором просил ее Филипп.

«Если испанцы победят, – говорила она себе, – это не будет иметь никаких последствий и у меня сыщется масса предлогов, чтобы объяснить этот сигнал. Если же сюда явятся флибустьеры и увидят знамя, оно будет мне защитой, потому что это знамя одного из их главных предводителей».

Успокоенная такими рассуждением, донья Хуана взяла шарф, который всегда носила с собой в шкатулке, схватила копье, которое нашла вместе с другими копьями у стены в передней, и решительно отправилась на крышу дома.

В испанских колониях, расположенных в местностях с прекрасным климатом, крыши всегда сделаны в виде террас, украшенных цветами и растениями. По вечерам они служат местом отдыха.

Крыша дома, в котором поселилась донья Хуана, была сделана именно таким образом. Тут имелся даже боскет из померанцевых и лимонных деревьев, где молодая девушка иногда уединялась, чтобы без помех предаваться своим мыслям, устремив глаза на море, которое было прекрасно видно с этого высокого места.

Когда донья Хуана поднялась на террасу, шум ожесточенной битвы, происходившей недалеко, в глубине леса, стал слышен совсем отчетливо. Легко было различить и само место битвы, увенчанное облаком дыма, сгущавшимся над деревьями.

– Боже мой! – прошептала она, набожно сложив руки и падая на колени. – Боже! Спаси дона Фернандо! Боже! Спаси моего возлюбленного Филиппа!

В эту минуту грохот орудий усилился. Девушка встала, перекрестилась и решительно прикрепила к стволу одного из деревьев копье с шарфом.

Потом, боязливо оглянувшись вокруг, чтобы удостовериться, что ее никто не видел, она тихо сошла вниз и уединилась в своих комнатах.

Шум битвы мало-помалу затихал и наконец совсем прекратился.

В полной тишине прошло несколько часов. И все это время донья Хуана и ее кормилица, ничего не зная о происходящем, находились в ужасном беспокойстве.

Наконец солнце опустилось за горизонт, тьма сменила свет, наступила ночь. Но сон не приходил к донье Хуане. Дон Фернандо, оставляя ее, обещал, что если не сможет приехать сам, то пришлет к ней гонца, который сообщит о положении дел. Прошло много времени, а гонец все не являлся.

К восьми часам утра беспокойство доньи Хуаны сделалось таким сильным, что она не могла устоять и решила во что бы то ни стало узнать, что происходит. Не слушая возражений кормилицы и почтительных просьб слуг, со слезами на глазах заклинавших ее подождать еще немного, она оделась в мужское платье, заткнула за пояс кинжал и пару пистолетов и велела седлать лошадь. Она не знала, что у дома стояло несколько уже оседланных лошадей: дон Фернандо отдал приказание в ее отсутствие. Слуги, чтобы потянуть время, отправились в конюшню.

Прошло несколько минут, во время которых донья Хуана ходила быстрыми шагами по двору, прислушиваясь к малейшему шуму и чувствуя, что ее беспокойство увеличивается с каждой секундой.

Вдруг она услышала со стороны леса довольно громкий шум и увидела, что к дому приближаются человек десять, среди которых она узнала дона Фернандо д’Авилу.

Донья Хуана бросилась к воротам и поспешно отворила их. Беглецы – в них легко было узнать беглецов по разорванной и окровавленной одежде, по бледным лицам – устремились на двор и быстро затворили за собой ворота. Дон Фернандо д’Авила был ранен. Он шел с трудом, поддерживаемый одним из спутников. Увидев донью Хуану, он радостно вскрикнул:

– Я поспел вовремя! Благодарю тебя, Господи! Лошадей, ради бога! Немедленно лошадей!

Но, произнеся эти слова, он без чувств упал на землю. Силы изменили ему. Донья Хуана бросилась на помощь своему опекуну.

Кровь хлестала из двух страшных ран дона Фернандо. О побеге в эту минуту не могло быть и речи. Девушка приказала перенести раненого в дом и принялась оказывать ему срочную помощь, поручив его спутников нье Чиале.

Эти несчастные страдали не меньше своего командира. У всех были тяжелые ранения, каждый их шаг оставлял на земле кровавый след. Чудо, что они сумели добраться до дома, так были они слабы и изнурены.

Сомневаться больше не приходилось, один вид этих людей говорил о том, что произошло, красноречивее самого подробного рассказа. Это были беглецы, спасшиеся от смерти. Победу флибустьеров можно было прочесть на их лицах, искаженных испугом, и по их диким взорам.

По распоряжению ньи Чиалы их уложили под навесом на соломе и перевязали им раны.

Обморок дона Фернандо был связан со слабостью вследствие сильной потери крови и усталости после поспешного бегства по непроходимому лесу. Вскоре он пришел в себя. Поблагодарив донью Хуану, он попытался было встать, но девушка удержала его.

– Вы слишком слабы, – сказала она кротко, – подождите несколько часов.

– Ни одного часа, ни одной секунды! – горячо вскричал дон Фернандо. – Нас преследуют, я в этом уверен. Надо бежать, бежать сейчас же. Если я слишком ослаб, чтобы держаться в седле, пусть меня привяжут, но повторяю вам, дитя мое, надо бежать немедленно. Считайте, что каждая минута, потерянная вами, вычеркнута из вашей жизни.

– Хорошо. Если вы требуете, я повинуюсь.

– Да, да, повинуйтесь. Где мои спутники?

– Лежат под навесом.

– Хорошо. Велите слугам взять оружие… Спешите, спешите!

Вдруг он приподнялся с дивана, на котором лежал, прислушался и вскричал с выражением неописуемого отчаяния:

– Слишком поздно, боже мой! Слишком поздно! Вот они! Вот они! Заприте двери! Загородите все – или вы погибли!

Несмотря на все усилия доньи Хуаны удержать его, он бросился на двор, призывая слуг к оружию. Отрывистый лай слышался в лесу и быстро приближался к дому.

Скоро из-за деревьев показалась огромная собака со взъерошенной шерстью и высунутым языком: уткнув нос в землю, она как будто отыскивала след. Несколько раз слышался голос еще невидимого человека, который кричал по-французски:

– Ищи, Монако! Ищи, мой верный пес!

Добежав до калитки, собака остановилась и залаяла еще сильнее.

– Проклятый зверь! – вскричал дон Фернандо в бешенстве. – Он выдаст нас врагам!

Дон Фернандо выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в собаку, но пуля, направленная неверной рукой, прошла мимо.

– Что вы сделали? – воскликнула донья Хуана. – Вы погубили нас!

Дон Фернандо в отчаянии опустил голову на грудь.

– Подожди, Монако, – снова раздался голос, – не бойся, собачка, не бойся!

Нападение на дом было неизбежно. Испанцы думали только о том, как бы храбро умереть, защищаясь. Мысль о сдаче не приходила им в голову. Они слишком хорошо знали нрав своих свирепых врагов.

Первое, что сделал Филипп по прибытии в Гибралтар, было, как и в Маракайбо, посещение дома, где жила донья Хуана. Филипп бегом отправился туда вместе с Шелковинкой, служившим ему проводником. Но и здесь его ожидало разочарование: дом был пуст.

Напрасно молодой человек ходил из комнаты в комнату. Очевидные следы поспешного отъезда встречались на каждом шагу. Девушки не было. Филипп нашел платок, забытый на стуле, еще влажный от слез, пролитых доньей Хуаной перед отъездом. Молодой человек несколько раз поцеловал этот платок и вышел в полном отчаянии, не зная, в какую сторону направить свои шаги.

– Я знаю, – сказал Шелковинка, – что у дона Фернандо есть дом недалеко от города, но где он находится, мне неизвестно, я никогда там не был.

– Что же делать? – прошептал Филипп, прижимая платок к губам, как будто надеясь, что эта легкая ткань откроет ему, где находится убежище его возлюбленной.

– Подождите, еще не все погибло! – внезапно вскричал Шелковинка.

– Что ты хочешь сказать? – с беспокойством спросил Филипп.

– Предоставьте это дело мне. Может быть, еще есть надежда.

И юнга указал на Данника, который шел мимо в сопровождении своей собаки Монако.

– Эй, Данник! – крикнул юнга.

– Что тебе? – спросил тот, останавливаясь.

– Мне ничего, – ответил Шелковинка, – а вот капитан д’Ожерон хочет тебе кое-что сказать.

Данник подбежал к Филиппу, к которому был дружески расположен, особенно после одной услуги, которую тот ему оказал.

– Что вам угодно, капитан?

– Мне? – с удивлением переспросил молодой человек.

– Капитан хочет знать, – поспешно сказал Шелковинка, – так ли хорошо Монако берет след, как ты уверяешь?

– Стоит только испытать, – ответил работник, ласково поглаживая собаку. – Будь то человек или зверь, он найдет то, что нужно.

– Сейчас мы увидим, приятель. Пойдем с нами. Если пес найдет след, который ему покажут, ты получишь тысячу франков. Годится?

– Еще бы! Можешь считать, что они уже у меня в кармане.

– Ба-а! По-моему, ты льстишь своей собачке.

– Монако хорошая собака, – серьезно ответил слуга, – я ей не льщу.

– Хорошо, пошли… Эта собака найдет то, что мы ищем, – тихо сказал юнга Филиппу.

– О! – вскричал молодой человек. – Но это невозможно!

– Что нам мешает попробовать?

– Ты прав, – поспешно согласился Филипп, – попробуем.

– Ступайте за мной, – продолжал юнга.

Они отправились за город. По дороге Филипп собрал еще человек тридцать флибустьеров, и те с радостью последовали за ними.

Выйдя за город, флибустьеры остановились.

– В какую сторону поворачивать? – спросил Данник.

– Это зависит от твоей собаки, – сказал Филипп, передавая ему платок.

– Смотри, приятель, – прибавил юнга, – речь идет о тысяче франков.

– Не беспокойся, – заметил слуга, – я же сказал тебе, что они уже у меня в кармане.

Он взял собаку за ошейник и дал ей понюхать платок.

– Ищи, Монако, – приказал он, – ищи, моя добрая собака, ищи!

Монако несколько раз обнюхал платок, вороша носом складки, потом поднял морду и устремил на своего хозяина глаза, в которых светился почти человеческий разум. Данник отпустил Монако. Собака тотчас уткнула морду в землю и начала бегать, описывая все более сужающиеся круги.

Вдруг она остановилась, отрывисто залаяла и, взглянув на хозяина, помчалась вперед с быстротой стрелы.

– След найден, – сказал Данник.

– В погоню! В погоню! – вскричал Филипп. Флибустьеры бросились вслед за собакой.

Было около семи часов вечера, когда юнга увидел Данника и когда ему пришла в голову мысль использовать в своих интересах понятливость Монако. Солнце заходило. Несмотря на поздний час, флибустьеры решительно продвигались вперед.

К двум часам утра собака, которую, из опасения потерять ее из виду ночью, взяли на поводок, проявила беспокойство и несколько раз возвращалась назад.

– Следы пересекаются, – сказал Данник, – было бы лучше остаться здесь до восхода солнца.

Никто не возражал. Этот безумный бег в продолжение нескольких часов по почти непроходимым дорогам ослабил если не мужество, то, по крайней мере, силы флибустьеров. Филипп тоже был изнурен усталостью.

На том и порешив, разбили стоянку, улеглись, кто как мог, и скоро все уже спали.

Им оказалось достаточно нескольких часов сна, чтобы полностью восстановить свои силы. Собаку снова пустили по следу, дав ей понюхать носовой платок. Через две минуты она нашла след и пустилась бегом, как и накануне, в сопровождении флибустьеров, во главе которых мчался Данник, беспрестанно крича:

– Ищи, Монако! Ищи, моя добрая собака!

Так они бежали довольно долго. К восьми часам утра собака, которую флибустьеры на некоторое время потеряли из виду, начала бешено лаять.

– Что-то есть, – проговорил Данник.

– Поспешим! – вскричал Филипп, задыхаясь.

Данник вновь принялся подгонять собаку. Вдруг раздался пистолетный выстрел.

– Черт побери! – закричал Данник, отпрыгнув в сторону, как тигр. – Мою собаку убивают! Держись, Монако, мы здесь, мы здесь!

Собака продолжала бешено лаять. Вдруг флибустьеры очутились прямо перед оградой дома.

– Кажется, мы нашли то, что искали, – сказал Данник.

– Славная собака! – вскричал Шелковинка. – И какая счастливая мысль пришла мне в голову!

– Остановитесь, – произнес Филипп.

Он подошел ближе и осмотрел дом. Скоро лицо его просияло: он увидел знамя над боскетом.

– Наконец-то, – вскричал он с восторгом, – я нашел ее!

И, забыв всякую осторожность, он ринулся вперед.

– Кто идет? – закричал грубый голос.

– Друг, – ответил он тотчас.

– У меня нет друзей среди разбойников. Прочь – или я выстрелю!

Флибустьеры, предвидя битву, приготовили оружие. Но, против всеобщего ожидания, после этих резких слов наступило довольно продолжительное молчание, потом вдруг ворота распахнулись и в дверях показались два человека: дон Фернандо д’Авила и донья Хуана в мужском костюме. Филипп хотел броситься к ней, но девушка удержала его движением руки.

– Что вам нужно? – спросил дон Фернандо мрачным голосом.

– Чтобы вы сдали этот дом, которого не можете защищать, – ответил Филипп.

– Сдаться вам? – произнес губернатор с презрительной улыбкой. – Лучше умереть с оружием в руках!

– Ваша жизнь и ваше имущество будут сохранены.

– Да, как вы сохранили жизнь и имущество жителей Маракайбо и Гибралтара. Чем вы можете поручиться в этом?

– Моим словом, сеньор кабальеро, словом Филиппа д’Ожерона.

Наступило минутное молчание. Дон Фернандо с трудом сделал несколько шагов вперед, опираясь на свою шпагу.

– Выслушайте меня, – сказал он.

Молодой человек подошел ближе.

– Я опекун этой девушки, – с трудом продолжал дон Фернандо. – Только что она призналась мне в своей любви к вам… Я не буду сейчас расспрашивать, как родилась эта любовь… Она говорит, что вы честный человек и настоящий дворянин. Клянетесь ли вы мне уважать ее и защищать?

– Клянусь.

– Я принимаю ваше слово… Умирающим не лгут, а я умираю.

– Сеньор! – вскричала девушка.

– Молчите, донья Хуана, время не ждет, дайте мне договорить… Эта девушка была мне поручена в детстве герцогом Пеньяфлором. В этом бумажнике находятся доказательства моих слов, возьмите его.

Он вынул из кармана бумажник и подал его молодому человеку.

– Вы клянетесь, что честно сдержите ваше слово?

– Не только относительно доньи Хуаны, но и относительно вас и ваших товарищей, клянусь вам.

– О! Я сам сумею позаботиться о себе, – произнес дон Фернандо с горькой улыбкой. – Бог свидетель, при своей жизни я старался исполнять обязанности христианина и солдата как честный человек. Я умру, не упрекая себя ни в чем… Донья Хуана, отворите дверь дома.

Молодая девушка поспешила повиноваться.

– Выходите все, – сказал дон Фернандо твердым голосом. – Бросайте оружие: вы пленники.

– Нет, – с живостью обратился Филипп к солдатам, которые стали за спиной своего командира, – оставьте себе ваше оружие, храбрецы. Вы свободны, ступайте.

– Ступайте, ребята, – сказал губернатор, делая им рукой прощальный знак, – пользуйтесь дозволением, так любезно дарованным вам, и поскорее укройтесь в безопасном месте.

Видя, что солдаты, верные своему командиру, колеблются, дон Фернандо прибавил тоном, не допускавшим возражений:

– Уходите. Я так хочу.

Бедняги бросились в чащу, где немедленно исчезли. Флибустьеры даже не повернули головы в их сторону.

– Благодарю вас за ваш благородный поступок, – обратился губернатор к Филиппу. – Донья Хуана, будьте счастливы и сохраните воспоминание обо мне в вашем сердце. Я любил вас, как отец.

– О, мы не расстанемся! – вскричала молодая девушка, бросаясь к нему на шею.

– Мы расстанемся скорее, чем вы думаете, бедное мое дитя, – прошептал он, целуя ее, – я благословляю вас!

Он отстранил ее рукой и обернулся к Филиппу, который неподвижно стоял рядом, наблюдая эту сцену.

– Такой старый солдат, как я, пощады не принимает и не отдает своей шпаги никому, даже такому храброму дворянину, как вы, – сказал он. – Прощай все, что я любил! Да здравствует Испания!

Прежде чем можно было догадаться о его намерении, он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил себе в голову.

Донья Хуана отчаянно вскрикнула, бросилась к своему опекуну, но пошатнулась. Филипп едва успел подхватить ее, лишившуюся чувств, на руки.

– Ни слова обо всем, что здесь произошло, братья, – сказал молодой человек флибустьерам.

– Клянемся! – ответили они, невольно взволнованные этой трагической сценой.

– Ей-богу, жаль, что он убил себя! – воскликнул Данник. – Храбрый был солдат, клянусь своей душой!

Глава XXIV Добыча

Прошел месяц после взятия Гибралтара. Флибустьеры вернулись в Маракайбо, но возвращение их походило скорее на побег, чем на торжество. Флибустьеры бежали не от людей, а от врага гораздо более страшного и неумолимого: чумы. Мы расскажем в двух словах о причинах появления чумы, заставившей победителей так поспешно ретироваться.

Испанские пленные были размещены в церквях, в ужасной тесноте. Женщины и дети, старики и даже невольники – все содержались вместе. Их заперли, и о них забыли. Они умирали с голоду, но их страшные крики ни на минуту не отвлекали флибустьеров от грабежей, которым они, по своему обыкновению, неустанно предавались, относя с честностью, замечательной в подобных людях, все вещи в общую кучу, в ожидании раздела.

Первое время трупы испанцев сваливали на негодные лодки и топили в озере, но скоро флибустьерам надоела эта отвратительная работа, так что пленные, умиравшие от голода в церквях, и флибустьеры, погибавшие каждый день от ран в своих домах, не были прикрыты землей и становились добычей хищных птиц и насекомых.

Эта непростительная небрежность скоро принесла свои плоды: вспыхнула эпидемия чумы, что было неизбежно в таком жарком климате. Многие флибустьеры скоропостижно скончались, у других открылись прежние раны и началась гангрена.

Наконец смертность приняла такие устрашающие размеры, что флибустьеры поняли: если они дольше останутся в Гибралтаре, то ни один из них не вернется на Тортугу.

Монбар отдал приказ готовиться к отъезду, однако прежде послал двоих флибустьеров к беглецам, прятавшимся в лесу, сказать, что если в два дня они не заплатят десять тысяч пиастров, то город будет сожжен.

Срок прошел, деньги принесены не были. Монбар, неумолимый, как всегда, велел поджечь город. Те немногие жители, что оставались в своих домах, бросились к ногам свирепого флибустьера, обещая двойной выкуп, если он пощадит их жилища. Монбар согласился на новую отсрочку. Двадцать тысяч пиастров были отсчитаны. Но половина города была уже уничтожена пламенем.

Так, оставив после себя только трупы и пожарища[45], распрощались флибустьеры с несчастным Гибралтаром.

К тому времени жители Маракайбо уже успели вернуться в свой город. Появление флибустьеров снова повергло их в отчаяние. Монбар наложил контрибуцию в тридцать тысяч пиастров, если жители не желают подвергнуться новому грабежу. Сопротивление было невозможно, жители согласились.

Тогда флибустьеры вошли в город, и, пока жители Маракайбо собирали обещанный выкуп, они, под предлогом того, что монастыри и церкви не включены в договор, с беспримерным рвением принялись за разграбление украшений, распятий, священных сосудов и даже колоколов, отвечая на робкие замечания жителей, что хотели использовать эти вещи при сооружение капеллы Божьей Матери на острове Тортуга.

Наконец флибустьерам было уплачено тридцать тысяч пиастров, и жители, желая, чтобы они поскорее убрались, дали им сверх того пятьсот быков на прокорм участников экспедиции.

В первый раз верные своему обещанию, флибустьеры уже готовились оставить страну, так страшно опустошенную ими, когда Монбар вдруг узнал от Франкера, который был послан им на морскую разведку, что многочисленная испанская эскадра крейсирует неподалеку от берегов. Известие, которого Монбар, без сомнения, ожидал, обрадовало его и изменило намерения относительно отъезда.

Знаменитый флибустьер знал, что люди, которыми он командовал, заботились не только о славе, но и о барыше и что, если он не примет мер, они постараются уклониться от битвы, когда по выходе из озера ему придется принять сражение, предложенное, по всей вероятности, испанским адмиралом. А ведь Монбар задумал всю экспедицию, столь смело проведенную и имевшую столь блестящие результаты, только в надежде на это сражение.

Он велел приостановить приготовления к отъезду и объявил, что в ожидании предстоящих событий, вместо того чтобы делить добычу на острове Ваку – Коровьем острове, как было условлено заранее, раздел будет произведен в Маракайбо, чтобы каждый, вступив в обладание своими богатствами, защищал их с еще большим жаром, если придется вступить в бой с испанцами.

Это решение пришлось по душе флибустьерам. Все они страстно желали как можно быстрее вступить во владение своей долей добычи.

Было решено сойтись на другой день, в восемь часов утра, в главной церкви Маракайбо, которая была приготовлена для приема.

В назначенный час флибустьеры вошли в церковь с оружием в руках и молча встали справа и слева от входа. Для предводителей были поставлены скамьи, и они садились по мере прибытия со своими командами. Посреди церкви лежала огромная груда награбленных вещей: двойная добыча из Маракайбо и Гибралтара.

Флибустьеры слушали обедню с глубоким благоговением, усердно молились и оставались на коленах во все время службы.

По окончании обедни адмирал поднялся со своего места и, положив руку на Евангелие, поклялся, что ничего не скрыл из общей добычи и имеет притязание только на законную долю, положенную ему по договору.

По окончании этой церемонии подсчитали добычу, которая составила, считая вещи и сплющенную серебряную посуду[46], оцененную в десять экю за фунт, огромную сумму в шестьсот тысяч пиастров, то есть три миллиона франков на наши деньги, не считая пятидесяти тысяч пиастров – или двухсот пятидесяти тысяч франков – наличными деньгами, награбленных матросами, которые, по обычаю, у них не стали изымать.

Отделив долю короля, каждому флибустьеру отдали его часть добычи, сделав, однако, вычет в пользу раненых и хирургов эскадры, а также отделив долю умерших, которую должны были получить их родные, после того как представят подлинные доказательства своего родства с погибшими.

Следует сказать, что раздел прошел без ссор и к полному удовольствию каждого.

Флибустьеры разошлись, и в церкви остались только командиры. Кавалер де Граммон остановил их в ту минуту, когда они собрались уходить.

– Извините, братья, – сказал он, – у меня есть к совету важное замечание.

– Говорите, – ответил адмирал от имени всех, – мы вас слушаем.

– В нашем договоре сказано, что всякая добыча, считая и невольников, должна быть разделена между нами поровну.

– Это действительно написано в договоре, – согласился Монбар.

Флибустьеры остановились и стали с вниманием прислушиваться. Де Граммон бросил вызывающий взгляд на Филиппа и продолжал со зловещей улыбкой:

– Каким же образом один из нас, старших офицеров флота, человек, который по своему званию и происхождению обязан подавать пример не только бескорыстия, но и честности, сам взял себе невольницу и скрыл ее от раздела?

– Если кто-нибудь из нас совершил этот недостойный поступок, – строго сказал Монбар, – он виновен вдвойне: во-первых, в том, что обманул своих братьев, а во-вторых, что изменил договору и клятве, произнесенной над Евангелием при всех. Назовите нам имя этого человека, и он будет наказан.

– Этот человек… – начал де Граммон насмешливым тоном.

Но Филипп, положив ему руку на плечо, перебил.

– На это должен отвечать я, кавалер де Граммон, – сказал он, – потому что вы обвиняете именно меня. Позвольте же мне помешать вам совершить низость.

– Низость?! – тигром взревел де Граммон.

– Я произнес это слово и настаиваю на нем. Я согласен дать вам удовлетворение, когда вам будет угодно.

– Сейчас.

– Сперва покончим с первым делом, так некстати начатым вами. Другим займемся в свою очередь, будьте спокойны.

– Успокойтесь, де Граммон, а вы, Филипп, говорите. Что вы можете сказать в свою защиту? – произнес Монбар холодно.

– Девушка, о которой идет речь, действительно была взята мною в плен. Правда и то, что я не поместил ее с невольниками в общую долю. Я могу сослаться на слова самого Монбара, который в награду за то, что я придумал эту экспедицию, дал мне право сохранить для себя невольника или невольницу, каких я захочу. Я уверен, что Монбар не станет отказываться от своего слова.

– Конечно нет! – вскричал адмирал. – Капитан Филипп говорит правду. Я думал, что власть, предоставленная мне братьями, дает мне право предложить это скромное вознаграждение человеку, которому мы обязаны такой богатой добычей.

– Вы имели на это право, брат, – сказал Пьер Легран, – мне кажется, что я передаю чувства всех наших братьев.

– Да, да! – в один голос ответили командиры.

– Де Граммон не прав, – заметил Дрейф.

Кавалер до крови закусил губы, чтобы не отвечать.

– Стало быть, я совершенно оправдался в ваших глазах, братья, – сказал Филипп.

– Да, да! – закричали они.

– Благодарю вас, но я не буду оправдан в собственных глазах, если не скажу вам всего.

– Говорите, брат, говорите!

Филипп обернулся к исповедальне, находившейся с правой стороны церкви, в боковой капелле.

– Пожалуйте, сеньора, – сказал он.

Исповедальня отворилась, и оттуда вышла донья Клара.

Все почтительно поклонились ей. Поклонился ей и де Граммон. Краска стыда залила его лицо, так как он начинал понимать всю гнусность своего поступка.

– Господа, – сказала донья Клара, – на другой день после взятия Гибралтара в шесть часов вечера капитан Филипп привел ко мне в дом молодую женщину и ее старую служанку. Молодая женщина страдала ужасными нервными припадками. Я предложила капитану оставить ее у себя и позаботиться о ней. Именно этого капитан и желал, для того и привел ее ко мне. Эта молодая женщина заинтересовала меня. Мне удалось привести ее в чувство. Я просила капитана оставить ее мне, и он ответил, что услуги, оказанные мною экспедиции, оправдывают это требование и что с этой минуты я могу принимать участие в судьбе этой несчастной. Вот как все было. С тех пор бедная пленница оставалась у меня.

– Сеньора, – ответил Монбар со сдержанным волнением, – мы все обязаны благодарить капитана Филиппа за его благородное поведение в этих обстоятельствах. Эта молодая девушка принадлежит вам.

Де Граммон преклонил колена перед доньей Кларой.

– Сеньора, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – я поступил как негодяй, но вы ангел и простите меня.

– Встаньте, – сказала женщина кротким и печальным голосом, – я вас прощаю.

Донья Клара поклонилась флибустьерам, которые, в свою очередь, почтительно склонились перед ней, и медленными шагами вышла из церкви.

– Теперь, капитан, – обратился де Граммон к Филиппу, – я загладил совершенную относительно этой дамы ошибку, но вы…

– Остановитесь, – вмешался Монбар, – вы хорошо знаете наши законы. Разве вы забыли, что дуэли между Береговыми братьями во время экспедиции запрещены и вы подвергнетесь смертной казни, предложив дуэль одному из братьев? Возвращайтесь на свой корабль, капитан, и ни слова больше вашему сопернику. Вы можете драться только тогда, когда прибудете на Тортугу, а до тех пор никаких угроз, никаких вызовов.

– Я подожду до Тортуги, – вскричал де Граммон с бешенством, – но тогда!..

– Тогда действуйте, как пожелаете… Братья, – прибавил Монбар, – через час мы будем под парусами. Приготовьтесь устроить испанцам достойную встречу, если они вздумают воспрепятствовать выходу нашего флота из озера.

– Пусть только попробуют! – вскричал Дрейф.

Они вышли из церкви и направились к гавани, где их ждали шлюпки.

Хотя Монбар и принял меры, чтобы его товарищи не догадались о присутствии испанской эскадры в Венесуэльском заливе, не узнали, из скольких кораблей она состоит и сколько на ней людей, в ту минуту, когда флот снимался с якоря, радостные крики жителей Маракайбо открыли флибустьерам глаза.

Двенадцать боевых кораблей, четыре тысячи шестьсот человек и четыреста пушек большого калибра ждали у входа в озеро и полностью преграждали флибустьерам путь. Кроме того, форт Голубиного острова, разрушенный ими, был восстановлен, снабжен многочисленной артиллерией крупного калибра и гарнизоном в пятьсот человек. Вице-король лично командовал эскадрой.

Столь неожиданное известие, прозвучавшее как гром среди ясного неба, охладило пыл самых неустрашимых авантюристов. Они впали в глубокое уныние, не находя в себе мужества пробиваться сквозь строй испанцев.

Действительно, положение флибустьеров было самым что ни на есть критическим: их корабли, плохо вооруженные, были не в состоянии соперничать с испанскими кораблями. Кроме того, чума унесла в могилу около трети флибустьеров, и таким образом число сражающихся, еще уменьшенное ранеными, не способными принимать участие в битве, значительно убавилось. Словом, флибустьеры насчитывали не более полутора тысяч человек, которые были в состоянии сражаться.

Между тем в Маракайбо прибыла бригантина под парламентерским флагом. Эта бригантина привезла предводителям экспедиции письмо от вице-короля, в котором им предлагали сдаться. Письмо это заканчивалось страшными словами, заставившими самых храбрых похолодеть от ужаса:

…Если завтра на восходе солнца я не получу двадцать заложников, в числе которых непременно должны находиться Монбар Губитель, Франкер, Филипп д’Ожерон, Пьер Легран, Олоне, де Граммон, Морган, Пьер Пикар и Рок Бразилец, я сам войду в озеро, возьму вас в Маракайбо, и, даже преврати вы этот город в пекло, я сумею вас захватить и поступить с вами, как вы того заслуживаете.

Это письмо, надменное и грозное, возымело эффект, обратный тому, которого добивался вице-король. Отняв у флибустьеров всякую надежду на спасение, оно возвратило им их свирепость и неукротимую отвагу. Они пришли в негодование, увидев, что с ними обращаются с таким презрением.

Монбар решил, что письмо должно быть зачитано перед всеми Береговыми братьями.

– Я не узнаю вас, друзья! – вскричал он. – Как вы позволяете оскорблять себя подобным образом человеку, который ни разу не мерился с нами силой в сражении? Или вы решили подвергнуться постыдному наказанию, которым дерзкий враг хочет унизить ваше достоинство? Хорошо же! Покоряйтесь, но я не стану разделять вашего малодушия. Я считал себя предводителем неустрашимых корсаров! Если я ошибся и вы уподобились бабам, дрожащим при звуке голоса испанца, я не хочу вас знать! Вы свободны, ступайте, протягивайте ваши руки навстречу цепям и целуйте руку палача!

Эта пылкая речь была принята с глухим ропотом, краска стыда выступила на лицах флибустьеров, гнев возвратил им мужество.

– Веди нас на неприятеля! – закричали они. – Пока в наших жилах остается хотя бы одна капля крови, иди вперед, Монбар! Даже раненые последуют за тобой ползком.

– Вы твердо решили повиноваться мне? – спросил он.

– Да, да, приказывай, мы твои!

– Ну, – продолжал Монбар, снимая шляпу и приложив руку к сердцу, – клянусь вам, друзья, что этот дерзкий испанец заплатит жизнью за свое бахвальство и что мы выберемся целыми и невредимыми из засады, в которую он льстит себя мыслью завлечь нас!

– Да здравствует Монбар! – с восторгом взревели флибустьеры.

При этих словах все сомнения исчезли, флибустьеры были уверены в победе.

– А теперь, – продолжал Монбар, – поклянитесь, братья, что вы будете драться до последнего вздоха, не требуя пощады.

– Клянемся! – закричали флибустьеры в один голос, размахивая над головой оружием.

Монбар повернулся к испанскому офицеру, который присутствовал при этой сцене.

– Возвращайтесь к вашему командиру, сеньор кабальеро, – презрительно сказал Монбар, – и перескажите ему все, что вы видели и слышали. Пусть он узнает, что Береговые братья всегда сами диктуют условия, но никогда не принимают их. Отправляйтесь, сеньор, вы исполнили ваше поручение, вам нечего больше здесь делать. Прощайте!

Офицер поклонился и ушел в сопровождении Моргана. Тот довел испанца до бригантины, чтобы защитить от оскорблений флибустьеров, многочисленные толпы которых ходили по улицам и которые, будь парламентер один, зарезали бы его без всякого зазрения совести – так велика, особенно в эту минуту, была их ненависть к испанцам.

Морган вежливо простился с парламентером и вернулся к своим товарищам, собравшимся на совет в церковь, где утром проходил раздел добычи.

Очутившись в безопасности на своем корабле, испанский офицер вздохнул с облегчением: он не надеялся так дешево отделаться. Не теряя времени даром, он снялся с якоря, и через десять минут бригантина на всех парусах устремилась к фрегату вице-короля. Но офицер счел себя в полной безопасности только тогда, когда флибустьерский флот окончательно исчез за его спиной и перед ним замаячили высокие мачты испанских кораблей.

Глава XXV Семейная сцена

Ненависть – плохая советчица. Герцог Пеньяфлор, ослепленный своей ненавистью к Монбару, допустил роковую ошибку.

Если бы он внезапно вошел в эти воды и напал на флибустьеров, испуганных его неожиданным появлением во главе сил, в несколько раз превосходящих их собственные, то, без всякого сомнения, он победил бы противника и заставил его если не сложить оружие, то, по крайней мере, возвратить добычу и невольников и отказаться, может быть надолго, от дерзких набегов на испанские колонии.

Но герцог Пеньяфлор, следуя своим чувствам и презрев долг, оставив флибустьерам сомнительный выбор между бесславием и смертью, вернул им всю их былую энергию. Береговые братья решили вступить в смертельную схватку, надеясь спастись благодаря своей отваге.

У Александра Оливье Эксмелина, флибустьера и хирурга флота, оставившего подробный отчет об этой экспедиции, непосредственным участником коей он стал[47], заимствуем мы сведения о мерах, принятых Монбаром, чтобы с честью выйти из затруднительного положения, в котором очутились Береговые братья. Никогда еще знаменитый авантюрист не проявлял такой необычайной находчивости, как в этих обстоятельствах. Мы должны сознаться, что и им также руководила ненависть. Но эта ненависть не ослепляла его до такой степени, чтобы заставить забыть об обязанностях командующего флотом. Да, он стремился отомстить человеку, неумолимо преследовавшему его десятки лет, но хотел прежде всего спасти людей, вверивших ему свои жизни. Он действовал, сообразуясь с этим, убеждениями возвращая мужество товарищам. Монбар сам подавал пример решительности и силы воли, пренебрегающей всеми препятствиями. Хитрость должна была сделаться самым могущественным его оружием для того, чтобы восторжествовать над испанцами, – хитрость он и употребил.

Первое его распоряжение было направлено на то, чтобы обезопасить себя против вероятного бунта пленных, который поставил бы его в отчаянное положение. Пленные испанцы, заложники, привезенные из Гибралтара, были по его приказанию крепко связаны и отданы под строгий караул.

После этого он выбрал среди крупных кораблей самый старый, наименее способный держаться на воде, и решил сделать из него брандер, корабль-факел. Он велел перенести на этот корабль смолу, серу и то количество пороха, без которого они могли бы обойтись в сражении, потом сделал бомбы из смолы и серы и принял все меры, обеспечивающие успех созданной им разрушительной машине. По приказанию Монбара на палубу положили чурбаны, грубо обтесанные и обернутые в матросскую одежду, на эти чурбаны надели шляпы с широкими полями, рядом поставили оружие и знамена, так что издали эти фигуры можно было принять за солдат, неподвижно ожидавших приказа стрелять в упор по неприятелю.

В бортах были сделаны амбразуры, куда поставили бревна, выкрашенные, как дула пушек. Над судном подняли флибустьерский флаг. Словом, находчивый гений Монбара не забыл ни малейшей детали, чтобы придать брандеру вид хорошо вооруженного французского боевого судна.

Эта адская машина была поставлена в авангарде. Другие корабли сгруппировались на небольшом расстоянии позади. В середине флота на одном корабле поместили всех пленных мужчин. Женщины и дети, золото и драгоценности – словом, вся добыча была помещена на корабле, которым командовал Дрейф. Ему был отдан приказ взорвать корабль, но не сдаться в плен.

Окончив эти приготовления, флибустьеры вновь сошли на берег и отправились в церковь.

Жители невольно были поражены мрачными и решительными лицами флибустьеров. Они поняли, что эти люди поставили на карту свои жизни, и внутренне дрожали при мысли о последствиях той страшной борьбы, которая развернется между ними и испанской эскадрой.

Было около четырех часов вечера, когда флибустьеры вернулись на свои корабли. Монбар не хотел сниматься с якоря до наступления ночи. Он рассчитывал на кромешную темноту, чтобы незаметно приблизиться к выходу из озера.

Все приготовления заняли у Монбара шесть дней. Несмотря на сделанный ими дерзкий вызов, испанцы сами не входили в озеро. Ничто не указывало на то, что они собираются привести в исполнение свою угрозу и прийти за флибустьерами в Маракайбо.

Удостоверившись в подзорную трубу, что флот полностью готов и что капитаны ждут только сигнала, чтобы сняться с якоря, Монбар удалился в свою каюту. Через некоторое время дверь отворилась и вошли донья Клара и Франкер. Монбар приветственно махнул им рукой и пригласил садиться.

– Извините меня, – сказал он, – что я просил вас прийти сюда, а особенно прийти вместе. Я должен немедленно переговорить с вами обоими.

– Я к вашим услугам, адмирал, – ответил молодой человек, поклонившись.

– Вы звали, и я пришла, – кротко сказала донья Клара.

Монбар молчал несколько минут, потупив голову и нахмурив брови. Однако мало-помалу лицо его прояснилось, и он заговорил тихим голосом, в котором слышалось едва сдерживаемое волнение.

– Я хочу кое-что сказать вам, – произнес он, – особенно вам, дон Гусман.

– Адмирал, я уже не называюсь этим именем, – быстро перебил его молодой человек.

Донья Клара положила ему руку на плечо.

– Не прерывайте адмирала, – сказала она.

Молодой человек взглянул на нее с удивлением, но увидел в лице женщины такое выражение доброты и мольбы, что поклонился в знак согласия.

– Великий час, которого я ждал столько лет, наконец настал, – продолжал Монбар. – Завтра на восходе солнца я лицом к лицу встречусь, надеюсь в последний раз, со своим неумолимым врагом, ненависть которого преследовала меня всю мою жизнь. Господь, суд которого непогрешим, будет судьей между герцогом Пеньяфлором и мною.

– Герцогом Пеньяфлором! – вскричала донья Клара, с испугом прижимая к груди руки.

– Герцогом Пеньяфлором… – изумленно прошептал молодой человек.

– Да, разве вы этого не знали? – продолжал Монбар с горечью. – Герцог Пеньяфлор, вице-король Новой Испании, находится на флагманском корабле неприятельской эскадры. Увлекаемый ненавистью, он захотел лично присутствовать при гибели своего врага. Но оставим это и перейдем к вам, дон Гусман. Я не хотел бы против вашей воли вовлекать вас в смертельную битву с человеком, который заботился о вас в дни вашей юности и которого, до получения доказательств в противном, вы обязаны считать вашим благодетелем. Я не хочу насиловать вашу совесть, – сказал Монбар с выражением жестокой иронии, которое заставило задрожать его собеседников, – вы будете свободны оставаться нейтральным в битве, если ваши чувства побуждают вас к этому.

– Ах, милостивый государь!.. – вскричал Франкер.

– Подождите! – быстро перебил его Монбар. – Я еще не закончил.

– Боже мой! – прошептала донья Клара. – Что вы еще хотите сказать?

– Все, – ответил Монбар хриплым голосом, – потому что час открытий пробил, истина должна наконец обнаружиться. Этот молодой человек должен быть судьей в своем собственном деле и сделать выбор между своим отцом и своим благодетелем!

– Моим отцом? – вскричал молодой человек. – Вы произнесли эти два слова: своим отцом!

– Да, дон Гусман. Все доказывает, что вы мой сын. Бумаги, отданные умирающим доном Фернандо д’Авилой Филиппу д’Ожерону, почти не оставляют сомнений на этот счет.

– Простите меня, я схожу с ума, я не понимаю. Вы мой отец?

– Выслушайте меня. У герцога была дочь. Я случайно спас жизнь этой девушки. В то время я был блистательным дворянином, исполненным веры, пылкости и надежды, и служил офицером во флоте французского короля. Герцог поощрял мою любовь к своей дочери, он, так сказать, толкнул ее в мои объятия, а так как Франция и Испания находились тогда в состоянии войны, он тайно обвенчал нас в Кадисе. Но через несколько дней после заключения этого брака герцог вдруг увез от меня свою дочь, увез неизвестно куда. Когда я пришел к нему с требованием возвратить мою жену, то выяснил, что он уехал, поручив слуге передать мне эту записку.

Монбар вынул бумажник из кармана, а из бумажника – письмо, пожелтевшее от времени.

– Вот что заключалось в этом письме, – сказал он, – слушайте.

Он прочел голосом, дрожащим от гнева, а может быть, и от горести:

– «Граф, вы не женились на моей дочери. Я обманул вас. Этот брак ложный. Вы никогда ее не увидите, она умерла для вас. Уже много лет ваша фамилия и моя ненавидят друг друга. Я вас не отыскивал, нас свел сам Господь. Я понял, что Он предписывает мне мщение. Я повиновался Ему. Кажется, мне навсегда удалось разбить ваше сердце. Любовь, которую вы питаете к моей дочери, искренна и глубока. Тем лучше. Вы обречены на страдание. Прощайте, граф. Послушайтесь меня, не старайтесь со мной увидеться. Иначе моя месть будет еще ужаснее. Моя дочь выходит через месяц за того, кого она любит и кого одного она любила всегда. Дон Эстеван Сильва, герцог Пеньяфлор».

– О, как ужасно! – вскричал молодой человек, закрыв лицо руками.

– Это еще не все, – продолжал Монбар, хладнокровно складывая письмо и убирая его в бумажник, – я гнался за герцогом по Испании и Италии, я поехал вслед за ним во Францию, где нагнал его наконец в жалком местечке в нескольких лье от Парижа. Я потребовал от него возвратить мою жену, потому что она принадлежала мне. Наша взаимная любовь обманула его ненависть: за месяц до того, как я нагнал герцога Пеньяфлора, его дочь родила сына, которого герцог отнял у нее прежде, чем она успела подарить первый поцелуй невинному созданию.

– Пощадите, пощадите, ради бога! Разве я не достаточно наказана?! – вскричала донья Клара, в слезах падая к ногам Монбара.

Он смотрел на нее с минуту со странным выражением, потом наклонился, нежно поцеловал ее в лоб и бережно приподнял:

– Горесть освящает. Вы очень страдали, бедная женщина, – сказал он с волнением. – Будьте прощены.

– Моя мать! Это моя мать! О, сердце говорило мне это! – вскричал молодой человек, бросаясь в раскрытые объятия доньи Клары. – У меня есть мать! Боже мой! Боже мой! У меня есть мать!

– Сын мой! Ах, наконец-то! – вскричала донья Клара, прижимая его к груди.

Мать и сын обнялись, покрывая залитые слезами лица друг друга поцелуями.

– Увы! Вот после многих лет первая секунда радости, дарованная мне Небом, – прошептал Монбар, глядя на них. – Могу ли я возвратить счастье этим двум обожаемым существам?

Донья Клара вдруг отстранилась от сына и указала ему на Монбара.

– Отец мой! Да, да! Мой отец! О, я его люблю! – воскликнул молодой человек.

И все трое слились в одном объятии. На несколько минут все было забыто, счастье неожиданного соединения переполняло их сердца.

Монбар первым взял себя в руки, обычное хладнокровие вернулось к нему.

– Но… – сказал он.

– О, ни слова больше, отец! – с жаром вскричал молодой человек. – Я нашел обожаемую мать, отца, которого я люблю и уважаю, чего более могу я желать? Ничего. А герцог Пеньяфлор, палач моего отца, тиран моей матери, развратитель моей юности? Это чудовище, и я не желаю ничего о нем знать!

– Хорошо, сын мой! – радостно вскричал Монбар.

– Сын мой, – сказала донья Клара, положив свои руки на его плечи и смотря на него с мольбой, – это чудовище – мой отец! Но если Господь иногда позволяет отцам проклинать своих детей, то детям Он приказывает благословлять своих отцов.

– Матушка, – ответил молодой человек дрожащим голосом, между тем как Монбар устремил на него выжидательный взгляд, – Господь отвергает чудовищ человечества. Вы ангел прощения, а мой отец и я…

– Молчи! Молчи! – вскричала она, закрывая ему рот рукой. – Не богохульствуй…

– Я повинуюсь вам, матушка. Адмирал, – продолжал он торжественным тоном и поклонился Монбару, – я ваш, адмирал. Мое место в сражении возле вас. Я требую этого места как принадлежащего мне по праву.

– Вы займете его, – ответил Монбар.

– О! – прошептала с горестью донья Клара. – Как неумолимы они оба!

В эту минуту дверь каюты отворилась и в дверях появился Филипп д’Ожерон.

– Простите, что я вошел так неожиданно, адмирал, – сказал он, поклонившись.

– Вы всегда для меня дорогой гость, любезный Филипп, – ответил Монбар. – Что вы хотите?

– Адмирал, выслушайте меня, прошу вас… Дело в том, что кормилица доньи Хуаны в первый раз, когда мы были в Маракайбо, отдала мне довольно дорогой перстень. До сих пор я не решался расстаться с ним, но через несколько часов у нас будет жаркая битва, в которой я, возможно, погибну. Видите ли, по перстню, быть может, удастся узнать родителей несчастной девушки, и я подумал, что обязан отдать этот перстень вам, чтобы вы могли присоединить его к бумагам дона Фернандо д’Авилы, касающимся доньи Хуаны.

– Где же этот перстень?

– Вот он, – сказал Филипп, снимая его с пальца и подавая Монбару с едва слышным вздохом.

– Ваше желание будет исполнено, друг мой, – ответил Монбар, взяв перстень, – и если, сохрани Бог, вы будете убиты в сражении, я клянусь вам заботиться, как отец, о любимой вами женщине.

– Благодарю вас, адмирал…

Боясь, что не может дольше сдерживать волнения, молодой человек поспешно поклонился и выбежал из каюты.

– Узнаете вы этот перстень? – спросил Монбар донью Клару. – Единственный подарок, который я сделал вам и который отнял у вас ваш отец во время вашего обморока.

– Что все это значит? – спросила она с беспокойством.

– Герцог, поручив донью Хуану дону Фернандо, сказал ему, что она дочь ваша и дона Стенио де Безара.

– О, он лгал! – воскликнула она.

– Знаю, но эта ложь казалась ему необходимой, чтобы отвлечь подозрения, между тем как ваш единственный сын был воспитан возле него с целью сделать из него палача и убийцу своего отца.

– Ах! – вскричала она с ужасом.

– Это правда, – холодно сказал молодой человек.

– Этот перстень, отданный впоследствии кормилице доньи Хуаны, должен был, по мнению герцога, еще сильнее запутать ситуацию. Понимаете ли вы теперь все коварство этого адского замысла?

– О, это ужасно! – прошептала она горестно. – Но та девушка?..

– Я решительно не знаю, кто она. Вероятно, также похищена для гнусных планов мщения… Вы и теперь все еще готовы простить вашего отца?

– Повторяю вам, он мой отец, а Господь в своем неисчерпаемом милосердии сделал из прощения самую сладостную и самую великую добродетель.

Монбар устремил на нее взгляд, исполненный глубокой нежности, поцеловал ее в лоб и вышел из каюты, оставив донью Клару наедине с сыном.

Разговор матери с сыном продолжался несколько часов, пролетевших для них как одно мгновение. Только когда солнце исчезло за горизонтом и темнота окутала землю, Монбар вернулся в каюту.

– Вы счастливы? – спросил он донью Клару, улыбаясь.

– Так счастлива, – ответила она, – что опасаюсь за будущее.

– Будущее принадлежит Богу.

– Это правда, – сказала донья Клара, опуская голову. Потом, внезапно встрепенувшись и указывая Монбару на сына, сказала твердо: – Поручаю его вам.

– Вооружитесь мужеством. Я ручаюсь вам за него, – ответил Монбар спокойно. – Капитан, – обратился он к молодому человеку, – велите поднять три зажженных фонаря на фок-мачте, пора сниматься с якоря.

Франкер тотчас отправился исполнять приказание.

– Вам надо немного отдохнуть, – заметил Монбар, – эти волнения убивают вас.

– Нет, – ответила донья Клара, указывая на распятие, висевшее на стене, – я буду молиться Тому, кто держит нашу участь в своих руках, чтобы Он сжалился над нами.

Монбар поклонился и вышел, ничего не ответив.

Приказ, отданный адмиралом, был тотчас исполнен. При появлении трех фонарей на фок-мачте все корабли начали выстраиваться в предписанном порядке и прошли мимо Маракайбо.

Они шли всю ночь. А к трем часам утра на два часа легли в дрейф. На восходе солнца все увидели испанскую эскадру, стоявшую перед Голубиным островом, укрепления которого, полностью восстановленные, грозно ощетинились пушками.

Вице-король, корабль которого находился в центре узкой горловины, отделяющей Сторожевой остров от Голубиного, ждал встречи с дерзким неприятелем.

Брандер шел во главе флибустьерского флота. Командующий испанским соединением, приняв брандер за адмиральский корабль, позволил ему приблизиться, удивляясь, что с такой многочисленной командой и на таком близком расстоянии тот не начинает битвы. Командующий предположил, что флибустьеры, по своему обыкновению, хотят идти на абордаж. Убежденный в этом, он велел приостановить пальбу с намерением разгромить флибустьеров, когда они подойдут вплотную. Эта ошибка испанцев принесла огромную пользу Монбару. Действительно, нескольких выстрелов, хорошо направленных, было бы достаточно, чтобы потопить корабль.

К несчастью для себя, испанцы поняли свою ошибку, только когда брандер подплыл к ним вплотную. Все их усилия остановить его или изменить направление его хода были бесполезны.

Флибустьеры под командованием Франкера отцепили брандер от буксирного судна, бросили энтер-дреки на корабль вице-короля и, соскочив в лодку, отплыли как можно дальше от места скорого взрыва.

Операция была проведена так искусно, что, когда испанцы захотели оттолкнуть брандер, было уже слишком поздно. Однако вице-король не потерял хладнокровия и велел матросам немедленно перепрыгнуть на брандер, чтобы топорами обрубить его мачты и пробить отверстие в дне. Но брандер уже загорелся изнутри. Первые удары топором проложили путь огню, который вырвался наружу вместе с клубами дыма.

Огонь, раздуваемый северо-восточным ветром, за несколько минут приобрел такую силу, что корабль вице-короля уже ничто не могло спасти. Как ни велики были усилия матросов потушить пожар, гибель была неизбежна. Менее чем через полчаса корабль пошел ко дну, большая часть команды погибла в волнах, и только несколько человек, в числе которых находился вице-король, полумертвые от испуга, добрались до Голубиного острова.

Флибустьеры вступили в отчаянную битву.

Глава XXVI Лицом к лицу

Между тем Монбар внимательно следил за ходом событий. Он тотчас воспользовался смятением в рядах испанцев и направил своих смелых товарищей в атаку на второй корабль, который был взят на абордаж в ту самую минуту, когда корабль вице-короля погрузился в пучину волн.

Корабль де Граммона вел ожесточенную схватку с третьим судном.

Битва с доведенным до отчаяния противником развернулась не на жизнь, а на смерть. Встретив ожесточенное сопротивление, флибустьеры шли в атаку с еще большим упорством. Они уже готовы были восторжествовать, когда внезапно де Граммон упал. Голова его была раздроблена топором. Флибустьеры, испуганные смертью своего командира, дрогнули. Испанцы удвоили усилия, и битва возобновилась.

Но на испанскую эскадру шел весь флибустьерский флот, каждый корабль бросал энтер-дреки и вступал с неприятелем в битву лицом к лицу.

Битва была жестокая и беспощадная и с той и с другой стороны. Четыре испанских корабля взлетели на воздух, но не сдались. Капитаны других кораблей, испуганные неудачей и думая только о том, как избежать гибели, велели матросам поспешно обрубать якоря и плыть к Голубиному острову, защищаемому рвами, наскоро сооруженными на развалинах прежнего форта. Высадившись на берег, команда потопила свои суда, чтобы не оставлять их во власти флибустьеров. Великолепная испанская эскадра, такая гордая и грозная, была полностью уничтожена.

Битва продолжалась менее часа. Случившееся казалось чудом. Флибустьеры и сам Монбар не понимали, как за такое короткое время, потеряв не более пяти-шести человек, они сумели выйти из почти безнадежного положения и одержать такую блестящую победу. Радость их была безмерна. Они обнимались, поздравляли друг друга и с криками «ура» возносили до небес имя Монбара, своего предводителя.

Но этого торжества адмиралу было недостаточно: заклятый враг ускользнул от него. И Монбар решил немедленно идти на приступ укреплений Голубиного острова.

Флибустьеры всей своей мощью бросились на эти укрепления. Они жаждали испанской крови и хотели уничтожить всю эскадру до последнего матроса.

Вице-король, предвидя нападение, поспешил принять меры к серьезному сопротивлению.

Между флибустьерами и испанцами произошла страшная схватка. Вице-король сумел так разумно расставить солдат на самых опасных пунктах, а те, зная, что им нечего ждать пощады, сражались так решительно, что, несмотря на страшное ожесточение, флибустьерам не удалось переступить за линию вражеских укреплений.

Монбар, признав невозможность овладеть позициями, которые неприятель защищал с мужеством отчаяния, вынужден был отступить, понеся серьезный урон. Этот приступ стоил ему ста двадцати человек убитыми и ранеными.

Несмотря на одержанную ранее победу и уничтожение испанской эскадры, положение флибустьеров было сложным. Они все еще находились у выхода в открытое море. Испанцы, укрывшись на Голубином острове, могли, благодаря своей многочисленной артиллерии, безнаказанно топить корабли флибустьеров, по мере того как те стали бы входить в горловину. Следовательно, спасение флибустьеров заключалось в овладении фортом Барра. Но все попытки захватить его окончились неудачей.

Серьезные потери, понесенные при нападении на испанцев, привели флибустьеров в уныние. Опасения с новой силой пробудились в них и заставили сомневаться в успехе всего предприятия.

Но Монбар не отчаивался. Несмотря на просьбы своих товарищей, которые уговаривали его вступить в переговоры с вице-королем и даже отдать ему добычу, награбленную в Маракайбо и Гибралтаре, он оставался непоколебим в своем намерении овладеть фортом и силой пробиться в открытое море. Он напомнил флибустьерам клятву повиноваться ему во всем и сражаться до последней капли крови, насмехался над их малодушием и отвечал на все их возражения, что если они вверили ему свое спасение, то должны исполнять его распоряжения, не тревожась о последствиях, которые касались одного его.

Тут мы опять уступим место Александру Оливье Эксмелину, очевидцу, к свидетельствам которого мы обращались уже не раз.

Вынужденный отказаться от планов проложить себе путь силой, Монбар решил пойти на хитрость. Вот что он придумал.

На следующий день после приступа, на рассвете, он велел на виду у испанцев доставить в лодках сотню флибустьеров к тому месту берега, где была особенно высокая трава и густой кустарник и куда не достигали пули с форта.

По его приказанию флибустьеры, просидев в течение нескольких часов в укрытии, один за другим, ползком, вернулись в лодки. С форта Барра их действия остались незамеченными. Добравшись до лодок, они легли на дно, и лодки, казалось бы пустые, были доставлены гребцами к кораблям.

Этот странный маневр повторялся в течение целого дня на виду у испанцев, с тем чтобы убедить их, что команды всех кораблей высадились на берег.

Монбару удалось достичь желаемого результата: обманутые этой хитростью, испанцы, убежденные, что на следующую ночь флибустьеры непременно атакуют форт с берега, перетащили туда все свои пушки, так что со стороны моря форт остался почти без защиты.

На это-то и рассчитывал Монбар. К десяти часам лодки с вооруженными людьми высадились на берегу Голубиного острова, флибустьеры бросились к укреплениям, в то время как корабли беспрепятственно прошли в горловину и начали обстреливать форт.

Испанцы, поняв наконец хитрость неприятеля, спешили вернуть свои пушки обратно и воспрепятствовать нападению на форт, но было слишком поздно: флибустьеры уже находились среди них, грозно крича и размахивая оружием.

Между врагами завязалась битва врукопашную, битва страшная, где благодаря ловкости и физической силе, превосходившей силу испанцев, победа окончательно должна была перейти на сторону флибустьеров.

Однако испанцы, движимые отчаянием и решившись пожертвовать жизнями, сопротивлялись чрезвычайно храбро и стойко, отступая шаг за шагом и падая уже замертво. Каждая пядь земли, завоеванная флибустьерами, стоила потоков крови. Ожесточение было одинаковым с обеих сторон. Все понимали, что суждено или победить, или умереть.

Призрачный свет луны, освещая битву, делал ее еще ужаснее.

Вице-король, несмотря на свой преклонный возраст, демонстрировал чудеса храбрости. Он поспевал повсюду, поощряя своих солдат и словом, и личным примером.

Около двух часов продолжалась битва – горячая, лихорадочная, ожесточенная. Ни одна из сторон не желала уступать. Нельзя было предвидеть исход этой ужасной резни. Вдруг послышался громкий клич «вперед!». Это знаменитый флибустьер в сопровождении самых храбрых своих товарищей ринулся в место наибольшего скопления испанцев, опрокидывая, уничтожая или разгоняя всех, находившихся на его пути.

Флибустьеры удвоили усилия. Испанцы чувствовали, что погибли. Их поддерживало только отчаяние. Они сражались уже не ради победы, а чтобы пасть с оружием в руках, предпочитая смерть стыду и мукам рабства.

Монбар, вне себя от гнева, размахивал саблей в самой гуще неприятельских рядов и хриплым голосом призывал герцога Пеньяфлора. В толпе врагов он искал лишь его одного.

Вице-король ответил на призыв своего врага. Он с отчаянием бросился навстречу Монбару и уже готов был сразить его, как вдруг был схвачен, опрокинут и обезоружен. Со стороны эта сцена выглядела так: когда Монбар и герцог оказались уже друг против друга, Франкер и Филипп д’Ожерон напали сзади на вице-короля и схватили его.

– О-о! – вскричал Монбар с невыразимым упреком. – Вы отняли у меня мое мщение! Вы, мои верные друзья!

– Нет, – ответил Филипп, – напротив, мы способствовали ему.

Франкер опустил голову.

– Этот человек не должен умереть в сражении, – сказал он.

– Это правда, – согласился Монбар, – это правда, ей-богу! Умереть таким образом было бы для него слишком большой честью! Благодарю вас, дети мои!

Франкер и Филипп переглянулись, между тем как Монбар опять бросился в битву.

Известие о взятии в плен вице-короля было сигналом к окончательному поражению испанцев. С этого момента их сопротивление было скорее безотчетным, и через некоторое время немногие оставшиеся в живых из этих храбрых солдат сложили оружие.

Через два часа флибустьерский флот окончательно покинул эти уединенные берега, оставив за собой лишь трупы и руины.

В Пор-де-Пе царил праздник. Флибустьерский флот с торжеством вернулся из своей достославной маракайбской экспедиции и привел корабли, доверху нагруженные сокровищами.

Береговые братья, по своему обыкновению не заботясь о завтрашнем дне, спешили как можно быстрее растратить в страшных оргиях богатства, стоившие им столько крови.

Испанские невольники, за исключением вице-короля, были временно размещены по тюрьмам. В дальнейшем их должны были продать местным жителям и буканьерам. Герцог Пеньяфлор и некоторые офицеры, на свою беду оставшиеся в живых, содержались в доме губернатора в ожидании выкупа.

Состоялся большой флибустьерский совет под председательством д’Ожерона. На этом совете Монбар, приняв поздравления с победой, потребовал, чтобы ему был выдан вице-король. Д’Ожерон противился этой просьбе, но так как Монбар ссылался на права Берегового братства и поскольку большая часть флибустьеров приняла сторону адмирала, губернатор был вынужден уступить. Он согласился выдать герцога Монбару, но потребовал отсрочки на неделю. Монбару пришлось принять это условие, и он удалился, изрядно взбешенный проволочкой.

За эту неделю д’Ожерон несколько раз призывал к себе своего племянника и его друга Франкера и о чем-то беседовал с ними в обстановке строгой секретности. В конце концов губернатор дал Франкеру тайное поручение, и уже шесть дней никто не видел молодого человека в Пор-де-Пе.

Монбар также скрылся ото всех. Он заперся в своем доме, и двери его покоев были закрыты даже для самых близких друзей. Исключение составили только два человека: Дрейф и Мигель Баск. Такое предпочтение никого не удивило, поскольку все знали, что эти два человека – самые старые товарищи Монбара, питающие к нему беззаветную преданность.

Наконец неделя, которую потребовал д’Ожерон, истекла. Утром на восьмой день губернатор послал за Монбаром, передав, что он готов отдать пленника. Флибустьер нахмурил брови, получив это известие. Под видимой сговорчивостью губернатора он подозревал подвох. Однако, не обнаруживая своего беспокойства, он тотчас вышел из дома и в сопровождении Дрейфа и Мигеля Баска отправился к губернатору.

Губернатор д’Ожерон ждал Монбара в гостиной. Он принял его чрезвычайно вежливо и самым непосредственным тоном пригласил следовать за ним в комнату, где содержался пленник.

Монбар с минуту рассматривал чистосердечную и открытую физиономию губернатора.

– Одно слово, – сказал он.

– Хоть два, если хотите, друг мой, – ответил д’Ожерон.

– Вы называете меня своим другом? – спросил Монбар с некоторым недоверием.

– Конечно, разве вы мне не друг?

– Это правда. И вам известно, что герцог Пеньяфлор мой смертельный враг?

– Я это знаю.

– Вы знаете также, что я намерен ему отомстить?

– Безусловно. Но я знаю также, что ваша месть будет достойной вас.

– Вы сможете судить сами. Итак, мы играем в открытую игру.

– Да, в открытую, друг мой. Вы можете взять пленника, если хотите. Вы, кажется, только этого и желаете?

– Только этого. Пойдемте же.

– Пойдемте.

Монбар, все так же в сопровождении двух флибустьеров, пошел за губернатором.

Пройдя несколько комнат, д’Ожерон отпер последнюю дверь, и Монбар вошел в помещение, где содержался герцог Пеньяфлор. Герцог был не один, с ним находились еще несколько лиц.

Это были маркиз дон Санчо, его сын, донья Клара, донья Хуана, Франкер и Филипп д’Ожерон, а немного поодаль стоял мажордом Бирбомоно.

Увидев Монбара, герцог встал, сделал два шага ему навстречу и церемонно поклонился.

– Я ждал вас с нетерпением, – сказал он, не давая ему времени заговорить первому.

– А-а! – произнес Монбар задыхающимся голосом, бросая сверкающий гневом взор на окружавших его особ. – Благодарю за добросовестность, с какой вы исполняете ваши обязанности, – обратился он к д’Ожерону с выражением горького презрения.

– Подождите, – хладнокровно ответил губернатор.

– Граф, – сказал герцог, – я знаю, что я ваш пленник, и готов следовать за вами. Но прежде, чем ваша месть свершится, я прошу вас дать мне несколько минут. Мне уже много лет, жизнь моя на исходе, и я знаю, что час искупления для меня пробил.

– Я не желаю слушать вас, – мрачно возразил Монбар. – Человек, который с неумолимой ненавистью всю жизнь преследовал меня без всяких причин, человек, погрузивший меня в бездну печали, из которой ничто не может меня извлечь, наконец, человек, побежденный мною и находящийся в моей власти, не может малодушным поздним раскаянием растрогать мое сердце и склонить его к состраданию.

Лихорадочная краска покрыла лицо герцога. Он печально переглянулся с сыном.

– Не малодушие и не позднее раскаяние предписывают мне мое поведение, – сказал он, – моя ненависть к вам теперь, когда я нахожусь в вашей власти, так же сильна, как и двадцать пять лет тому назад. Я вас ненавижу и буду ненавидеть до последнего своего вздоха.

– А-а! Вот теперь я узнаю вас! – вскричал Монбар.

– Только, – продолжал герцог, не обращая внимания на это восклицание, – прежде чем отдать себя в ваши руки, я хочу объясниться с вами в присутствии этих людей.

– Я не знаю, – с достоинством возразил Монбар, – есть ли у этих людей право присутствовать при объяснениях, касающихся лично нас.

– Мой отец не совсем правильно выразился, – вмешался маркиз, – и чтобы отбросить все сомнения относительно моего присутствия здесь, позвольте сказать вам, что это присутствие не несет ничего неприятного для вас и что я не только чувствую себя обязанным вам, но глубоко уважаю все, что вы делаете.

– Но как же вы оправдаете ваше присутствие?

– Разве я не сын герцога Пеньяфлора?.. Какого другого оправдания требуете вы от меня?

– И я также вам скажу: это мой отец, – сказала донья Клара, с мольбой сложив руки.

– Он заботился о моем детстве, – прошептал Франкер, на которого Монбар бросил вопросительный взгляд.

Флибустьер не отвечал, брови его нахмурились, голова опустилась на грудь. Присутствующие ждали с беспокойством. В комнате царило печальное молчание.

– Итак, – сказал Монбар через минуту, – женщины, дети, друзья – все объединились, чтобы лишить меня возможности мстить, хотя именно надежда на месть столько лет придавала мне мужества жить и бороться с моим горем! Я должен был вырвать из своей груди сердце, когда давал страшную клятву отомстить! Тогда я так малодушно не растрогался бы от ваших слез и просьб!

– Милостивый государь, – надменно произнес герцог, – я не умоляю и не прошу вас.

– О, молчите! – вскричал Монбар. – Разве вы не видите, что мне вас жаль и что я вас прощаю?

– Прощаете меня?! – вскрикнул герцог.

– Молчите, говорю я вам. Я вас прощаю, потому что окружающие вас люди добры и я не хочу возлагать на них ответственность за ваши гнусности. Потому что я простил вашей дочери ее слабость. Потому что, наконец, несмотря на все ваши усилия, вам не удалось сделать негодяя из моего сына. Ступайте, вы свободны. Я даже не возьму с вас выкупа. Маркиз, я возвращаю вам вашего отца.

– О, какие оскорбления! – с бешенством вскричал герцог. – Берегитесь, между нами еще не все кончено. Я заставлю вас дорого заплатить за ваше презрение.

Монбар пренебрежительно пожал плечами.

– Теперь вы ничего не сможете сделать, слабый старик, – с иронией сказал он, – поскольку обнаружены и вскрыты все ваши темные дела. Даже в отношении той несчастной девушки, которую вы хотели выдать за ребенка вашей дочери, между тем как она дочь одного из ваших доверенных слуг. Доказательства ее происхождения находятся у меня. Вы побеждены, потому что остаетесь в одиночестве, окруженный презрением всех, кто вас знает. Какую более горестную муку, какое более ужасное наказание могу я наложить на вас, сохраняя вам презренную жизнь, за которую вы еще цепляетесь? Вы будете жить, потому что я этого хочу, слышите вы? Потому что я считаю ниже своего достоинства мстить вам – старому и бессильному.

– О, ты умрешь, негодяй! – вскричал герцог, с кинжалом бросаясь на Монбара.

Монбар вырвал из рук герцога Пеньяфлора кинжал и отбросил его далеко в сторону.

– Прочь, убийца! – с презрением сказал он.

– О, побежден, опять побежден! – вскричал герцог с яростью.

– Да, побежден, – ответил Монбар, – потому что, несмотря на мои прегрешения, Господь защищает меня от твоего гнева!

Но герцог уже не слышал Монбара. Он содрогался в страшных конвульсиях на руках сына и дочери. Странная перемена произошла в нем: синеватая бледность покрыла его лицо, холодный пот выступил на висках. Он поводил глазами, налитыми кровью, тело его подергивалось.

Вдруг герцог распрямился, вырвался из удерживавших его рук, с выражением безумной ярости посмотрел на своего врага, бесстрастного и холодного, сделал к нему шаг, занес руку и хриплым голосом прокричал:

– Будь проклят!..

И тут же рука его бессильно упала, тело вздрогнуло от последних судорог, и он, словно дуб, сраженный молнией, рухнул к ногам Монбара, который стоял без движения и ждал, высоко подняв голову и улыбаясь.

К герцогу бросились и попытались поднять его. Но все было кончено. Он умер. Черты его лица были искажены застывшей судорогой, а широко раскрытые, неподвижные глаза даже после смерти сохраняли выражение неумолимой ненависти.

Через два месяца после рассказанных нами событий люгер «Чайка» на всех парусах входил в дьеппскую гавань.

На палубе люгера восемь человек со сладостным волнением приветствовали любимые берега отчизны. Это были Бертран д’Ожерон, возвращавшийся во Францию по призыву короля Людовика XIV, Монбар, донья Клара, Филипп д’Ожерон, донья Хуана, дон Гусман де Тудела, нья Чиала и Бирбомоно.

Филипп и донья Хуана, обвенчанные шесть недель тому назад, собирались провести медовый месяц в старом фамильном замке де Бармонов. Сердца Монбара и доньи Клары, застывшие из-за перенесенных страданий, начали оттаивать при виде чистого и безоблачного счастья молодых людей.

Бертран д’Ожерон повез дона Гусмана ко двору, чтобы представить его тому, кого уже начинали называть Великим королем.

Наш рассказ окончен. Но может быть, однажды мы снова найдем действующих лиц этой истории, сейчас лелеющих мечты о спокойной, счастливой жизни, на Тортуге, среди страшных флибустьеров, вновь ведущих неумолимую войну с испанцами. Ведь будущее принадлежит Богу, который по своей воле располагает человеческой судьбой.

Следуя за мечтой

Гюстав Эмар – один из самых популярных и плодовитых писателей авантюрно-приключенческого жанра – известен во всем мире, в том числе и в России. Семьдесят романов за двадцать пять лет, как можно успеть написать столько, да так, чтобы этими книгами зачитывались миллионы? Вероятно, дело в том, что, прежде чем взяться за перо, он вначале пережил сам невероятные приключения и авантюры и в своих произведениях отразил то, что было ему хорошо известно. Эмар много путешествовал, воевал на разных континентах, жил бок о бок с индейцами и был отличным охотником. В этом он сильно отличается от многих авторов, работавших в приключенческом жанре, которые придумывали свои сюжеты в тиши кабинетов, опираясь лишь на чужие описания и безудержную фантазию. Жаль только, что в конце жизни Эмар страдал от психических расстройств, включая манию величия, поэтому очень трудно отличить в его биографии реальность от вымысла… Вот история его жизни, а насколько она правдива, судите сами.

Будущий писатель родился 13 сентября 1818 года в Париже. Позже выяснилось, что он был внебрачным сыном Ораса де ла Порта, графа Себастьяни, генерала наполеоновской армии, впоследствии назначенного морским министром, а затем министром иностранных дел Франции! Как бы то ни было, воспитывался он в приемной семье, и звали его тогда Оливье Глу (Гюстав Эмар – это литературный псевдоним, причем его происхождение неясно, сам писатель неохотно говорил на эту тему). Рос он явным сорванцом, неоднократно бросал учебу, а в девять лет вообще сбежал из дому, нанялся юнгой на небольшое двухмачтовое судно, занимавшееся ловлей сельди в северных морях. Через несколько лет ему удалось перейти на более крупное шотландское судно, которое сначала занималось каботажем в Средиземном море, а затем отправилось с полным грузом в Бразилию. Вот что писал о том времени сам писатель в романе «Новая Бразилия»: «…С того момента, как я впервые вступил на судно, моей заветной мечтой, единственным моим желанием было добраться до Америки, этой страны чудес, о которой я слышал и читал столько фантастических рассказов, увлекавших мое воображение в такой сильной степени, что я стал бредить ею и ходил как помешанный, постоянно носясь со своей мечтой». Неудивительно, что, как только корабль достиг берегов такого желанного Оливье континента, он сбежал с корабля.

Следующие несколько лет Оливье провел, занимаясь рыбным промыслом около побережья Восточной Мексики. Затем прибился (или попал в плен) к одному из местных племен и жил среди индейцев, кочуя и охотясь, изучая их быт и обряды. Но и тут он не задержался надолго, уже к восемнадцати годам он нанимается на корабль, перевозивший рабов из Африки в Соединенные Штаты через Бразилию и Мексику. На этом судне он совершил несколько рейдов, постоянно рискуя быть схваченным и осужденным на тюремное заключение. Затем он попал в плен в Патагонии (он расскажет об этом во введении к роману «Гваран», но напишет, что служил гарпунщиком на китобойном судне), после освобождения самостоятельно путешествовал по Америке, становясь поочередно то охотником, то золотоискателем, то вором. Позже он поступил во французский военный флот, но его бурный темперамент и постоянные выходки явно мешают продвижению по службе, принося ему лишь многочисленные телесные наказания. Поэтому уже через четыре года он дезертировал в Чили, откуда перебрался в Буэнос-Айрес и принял участие в борьбе против диктатуры Росаса (он напишет об этом в своем романе «Росас»). Через некоторое время он был уже в Северной Америке, жил в одном из индейских племен, завел себе жену-индианку (по одним источникам, из шайеннов, по другим – команчей), которая родила ему сына. Но не тот характер у Оливье, чтобы спокойно усидеть на месте, – и вот он, бросив жену и сына, участвует в боевых действиях в войне между Соединенными Штатами и Мексикой за Техас (на стороне Мексики, разумеется). Бурная жизнь, не правда ли? В уже упомянутом выше введении к роману «Гваран» Эмар описывает географию своих путешествий как «блуждание наудачу в продолжение двадцати лет во всех странах света, от мыса Горн до Гудзонова залива, из Китая в Океанию, из Индии к Шпицбергену». Он наверняка преувеличил свои свершения, но все равно такие расстояния впечатляют!

После Французской революции 1848 года Оливье Глу была дана амнистия за дезертирство из французского флота, и он решил вернуться в Европу. Он служит в парижской мобильной гвардии, путешествует по Испании, Турции, добирается даже до Кавказа. Но долго в Европе он не задерживается – и вот Оливье вновь в Мексике, принимает участие в авантюрных завоеваниях графа Гастона Рауля де Рауссе-Бульбона, французского аристократа и солдата удачи. Позднее он опишет эти события в романе «Курумилла». Авантюра Рауссе-Бульбона закончилась пшиком[48], и в 1854 году Оливье Глу возвращается во второй раз во Францию. Здесь он женится на Адель Люси Даморо, подвизавшейся на сцене, и обращается к литературной деятельности.

Вторую половину XIX века нередко называют золотым веком авантюрно-приключенческого романа благодаря таким авторам, как Александр Дюма, Редьярд Киплинг и Роберт Льюис Стивенсон. Благодаря их произведениям приключенческий роман постепенно эволюционировал от темы «жизнь и приключения» («Робинзон Крузо» Д. Дефо), через романы «географических приключений» (в которых зачастую описания мест значительно превалируют над самими приключениями) к «путешествиям и приключениям» (где сами приключения важнее описаний мест). Также возникли такие виды жанра, как историко-приключенческий («Три мушкетера» А. Дюма, «Черная стрела» Р. Л. Стивенсона) и социально-приключенческий романы («Парижские тайны» Э. Сю, «Граф Монте-Кристо» А. Дюма). Завоеванию популярности приключенческого жанра немало способствовало возникновение в 1836 году нового типа изданий, газет с публикацией серийных романов по частям, которые позже стали называть романами-фельетонами. Первым произведением, которое было так издано, стала повесть Оноре де Бальзака «Старая дева», позднее это стало привычной формой публикации романов Александра Дюма, Оноре де Бальзака, Эжена Сю и многих других писателей авантюрно-приключенческого жанра. Читатели, начав читать очередное творение, не могли остановиться и обеспечивали издателю стабильные продажи на месяцы вперед. Все это стимулировало интерес к чтению у разных слоев населения, а так как примерно в это время был достигнут значительный прогресс в технологии печати, то начали расти и тиражи книг с теми же романами, которые ранее публиковались в газетах. Фактически в это время зарождается не только авантюрно-приключенческий роман – в 1860-х годах появляются первые судебные романы, предшественники детективного жанра. Тиражи же газет и журналов растут просто головокружительными темпами: с нескольких тысяч экземпляров в начале 1840-х к нескольким сотням тысяч в 1860-х!

Еще в XVIII веке в Европе постепенно стал проявляться интерес к истории коренного населения Америки. Причиной этому, конечно, послужило образование США и начало нового этапа колонизации заокеанских территорий. И многочисленные романы Эмара, почти в каждом из которых в той или иной степени присутствовали индейцы, сразу обретали своих поклонников. Издатели быстро оценили потенциал начинающего автора и, как это неоднократно бывало с другими писателями этого жанра, начинают оказывать на него давление с целью получить как можно больше книг в самые короткие сроки. В результате Эмар пишет по несколько романов в год, в частности, в 1867 году он выпустил 12 книг! Это, безусловно, сказывается на качестве произведений: автор неоднократно был замечен в автоплагиате (когда какая-то часть сюжета одного романа практически совпадает с сюжетом другого), его герои часто ведут себя однотипно, имеют очень схожие характеры и даже говорят одинаково. Но талант Эмара таков, что читатель просто не обращает внимания на такие мелочи, он полностью захвачен сюжетом, он сопереживает героям от первой до последней страницы романа! Эмар и сам был человеком действия, и в его произведениях нет многостраничных описаний мест или пространных авторских размышлений – сюжет романов летит вперед, закручивая пружину интриги, приключения следуют одно за другим, любовь и ненависть вспыхивают мгновенно, воспламеняя героев…

Эмар пишет очень быстро, но читательский спрос на его книги таков, что с подачи издателя выходит примерно полтора десятка романов за подписью Гюстава Эмара и Жюля Берлиоза д’Ориака, к которым, по мнению биографов писателя, сам Эмар имел мало отношения. Часть этих романов ранее выходила за подписью одного Берлиоза, а по другим есть подозрения, что они представляют собой переводы и адаптации малоизвестных американских бульварных романов.

Многие романы, вышедшие из-под пера Гюстава Эмара, посвящены разнообразным приключениям в Америке, начиная с первого, «Арканзасских трапперов». Долгое время Эмар считался «наследником» Фенимора Купера, так как тоже много писал об индейцах, о трапперах и о борьбе между американскими поселенцами и коренным населением континента. Об индейцах Эмар пишет с полным знанием темы, он сам долго прожил в их среде и прекрасно знаком с их обычаями. Писатель им явно симпатизирует: какие бы зверства они ни творили в его произведениях, он обязательно сделает одно-два небольших отступления, в которых оправдает их поступки и заявит, что они не варвары.

Конечно, Эмар писал не только об индейцах. В его произведениях есть и золотоискатели, которые в середине XVIII века наводнили Калифорнию, писал он и о завоеваниях конкистадоров в Южной Америке, о таинственных затерянных городах, о других странах и континентах, в частности об Индии. Но больше всего писатель любил американские прерии и пустыни, именно там происходит действие множества его романов. Некоторые его произведения вдохновлены реальными историческими событиями, другие полностью основаны на вымысле. Эмар любил вводить в свои произведения сквозных персонажей, таких как Валентин Гиллуа, французский искатель приключений, скитающийся по Америке, который так или иначе присутствует в более чем дюжине романов: в «Великом вожде окасов», в циклах «Чистое сердце», «Красный кедр», «Сожженные леса» и ряде других романов.

Еще один крупный цикл произведений Эмара посвящен истории пиратства, увлекательнейшим похождениям многих известных искателей удачи. В этих романах используются имена реальных исторических личностей, например пиратов Монбара Губителя, Генри Моргана и др., но дальше Эмар включает свое воображение и описывает их жизнь и судьбу, опираясь лишь на основные факты биографий. Головокружительные приключения и интриги, предательство и кровная месть, любовные похождения, военные кампании и морские сражения, – может быть, та история, которую рассказывает Эмар, и не полностью соответствует реальной истории, но она увлекательна и интересна.

Очень часто по романам писателя проходит тема брошенного ребенка, приемной семьи, убийства кого-либо из родственников. Это явно перекликается с биографией самого Эмара: он сам был брошен родителями и усыновлен в другой семье. Гюстав Эмар после возвращения во Францию много усилий тратил на поиски своих настоящих родителей, об этом упоминается в его автобиографических заметках. Ему удалось выяснить, что он был внебрачным ребенком, установить имя отца и матери (что подтвердилось после смерти писателя, и он был включен в генеалогические древа родителей как побочный сын). Матерью Эмара была Фелисите Фодоас, жена герцога Ровиго, которая состояла в родстве с императрицей Жозефиной.

В 1870 году Эмар прерывает писательскую карьеру и принимает участие во Франко-прусской войне, командуя батальоном французских ополченцев, чем привлекает к себе небывалое внимание прессы. Участие Эмара не оказало какого-либо ощутимого влияния на исход войны, но дало писателю материалы для книги «Приключения Мишеля Гартмана», которая при первой публикации подверглась значительным купюрам, так как новое правительство Франции после поражения не желало возможных осложнений с Пруссией.

В последующие годы новые произведения Эмара, к сожалению, не имели такого успеха, как ранее. Да и сам Эмар томится в Париже, ему наскучила жизнь в городе, его тянет в саванны и прерии. Он, несмотря на свой довольно преклонный возраст, мечтает о последнем путешествии в Америку. Он мечтает объехать ее всю, от севера до юга, а затем поселиться где-нибудь в глуши со своей индейской женой и сыном. Эта тоска так гложет его, что нервы сильно расшатались, он начал опасаться за свой рассудок, стал раздражителен и нервозен.

В 1879 году Гюставу Эмару представляется возможность покинуть Францию, он буквально за одну неделю приводит все свои дела в порядок и переезжает в Рио-де-Жанейро. Еще в Париже, за несколько лет до этого, Эмар был представлен императору Педро II[49], который тогда посещал Францию и был любителем и знатоком французской литературы. Теперь же Эмар сам посетил императора, был тепло им встречен и подружился с ним. Не только император был приветлив с Эмаром – он вообще был с восторгом принят в бразильском свете и пользовался успехом у местной прессы. Пробыв несколько месяцев в Рио-де-Жанейро, Эмар отправился в Аргентину, побывал в Буэнос-Айресе, затем вернулся в Бразилию и объехал все ее провинции. Постепенно боязнь потерять рассудок вновь начинает серьезно овладевать им, он становится все более и более нелюдимым и возвращается во Францию.

В 1883 году, всего через два года после возвращения из Бразилии, Гюстав Эмар сошел с ума. Он был помещен в госпиталь Святой Анны, где и скончался 20 июня 1883 года. Вначале он был похоронен на кладбище в Иври-сюр-Сен, но позже его прах был перемещен в фамильный склеп семьи его жены в Экуане, где и находится по сей день.

Гюстава Эмара любили и в России, его произведения почти сразу переводились на русский и выходили в Петербурге. В период с 1867 по 1876 год издательство М. О. Вольфа издало собрание сочинений писателя в 11 томах, в 1898–1899 годах в издательстве П. П. Сойкина вышло 12-томное собрание сочинений, а через год И. Д. Сытин издал уже 16-томник! Отдельные книги выходили в издательствах И. С. Львова, Е. Н. Ахматовой, да и вообще, наверное, не было в дореволюционной России ни одного издателя, который не представил бы публике хотя бы один роман «французского Купера». В советское время романы Эмара тоже печатали, правда ограничиваясь буквально несколькими наименованиями. Но как только препоны пали, сразу же, в 1991 году, вышло 25-томное собрание сочинений писателя, а в 1993 году за ним последовал 12-томник! И до сих пор книги Эмара практически ежегодно переиздаются и допечатываются. Гораздо реже, конечно, выходят иллюстрированные издания – а ведь во Франции в самом конце XIX века в издательстве Руа вышло около сорока лучших романов Эмара, обильно проиллюстрированных лучшими художниками-графиками того времени! Издательство «Азбука» пытается восполнить этот пробел: в этом и последующих томах будет полностью издан цикл «Короли океана» с полным комплектом оригинальных иллюстраций!

В первом томе мы публикуем трилогию о приключениях знаменитого пирата Монбара Губителя. Графа де Бармона, французского дворянина и капитана боевого фрегата, ждало блестящее будущее! Но он влюбился в дочь кровного врага их рода. Ее отец, испанский герцог, желая отомстить за старые обиды, выжидает и позволяет влюбленным соединиться в браке. И когда до рождения первенца остается совсем немного времени, прячет дочь от де Бармона, а его самого при помощи ложного доноса отправляет во французскую тюрьму. Граф с помощью верных друзей бежит из Франции, судьба забрасывает его в Карибское море, где он под именем грозного Монбара Губителя мстит всем испанцам за свои невзгоды… Он разлучен на долгие годы со своей любимой, его ребенок уже вырос, и он где-то тут, рядом, но де Бармон не знает, как его зовут, он даже не знает, сын это или дочь… В романах «Авантюристы», «Морские бродяги» и «Золотая Кастилия» разворачивается история жизни графа де Бармона, ранее французского аристократа и офицера, а ныне – наводящего ужас одним своим именем флибустьера Монбара Губителя.

А. Лютиков

Краткий словарь морских терминов

А

Арматор – судовладелец или его доверенное лицо, эксплуатирующее морское судно без права собственности.

Б

Банка – отдельно расположенная мель ограниченных размеров, глубина которой значительно меньше глубины моря в данном районе.

Барк – большое парусное судно с прямыми парусами на всех мачтах, кроме кормовой (бизань-мачта), несущей косое парусное вооружение.

Баркас – 1) большая многовесельная шлюпка; 2) самоходное судно небольших размеров для портовых перевозок.

Бейдевинд – ход судна при встречно-боковом ветре.

Бейфут – толстая, обшитая кожей веревка, которая служит для прикрепления реи или гафеля к мачте.

Бизань – 1) кормовая мачта; 2) нижний косой парус, ставящийся на бизань-мачте.

Брандер – судно, нагруженное горючими и взрывчатыми веществами, предназначавшееся для сожжения неприятельских кораблей (имели приспособления для сцепления с вражескими судами). Подожженные брандеры пускались по ветру или течению на неприятельский флот.

Брас — снасть, поворачивающая реи в горизонтальном состоянии.

Брасовать – поворачивать рею брасами в горизонтальном направлении.

Бриг – двухмачтовое судно с прямым парусным вооружением фок-мачты и грот-мачты, но с одним косым гафельным парусом на гроте – грот-гаф-триселем.

Бригантина — 1) легкое пиратское судно наподобие мелкой галеры с палубой; 2) двухмачтовое парусное судно со смешанным парусным вооружением – прямыми парусами на передней мачте (фок-мачта) и косыми на задней (грот-мачта).

Броненосец — броненосный артиллерийский корабль, предназначенный для уничтожения кораблей всех типов.

Бушприт – наклонная мачта на носу судна, выступающая вперед, за водорез.

Ватерлиния – линия соприкосновения спокойной поверхности воды с корпусом плавающего судна.

В

Вельбот – быстроходная узкая шлюпка с острым носом и кормой.

Г

Гакаборт — верхняя закругленная часть кормовой оконечности судна.

Галеас — тип парусно-гребных судов, промежуточный между галерой и парусным кораблем. Отличался от галеры большими размерами и улучшенной мореходностью, наличием орудийной палубы. Как самостоятельный тип корабля находился в составе европейских флотов в XVI–XVII вв.

Галера – гребно-парусное военное судно с одним рядом весел, двумя-тремя мачтами и острым носом, заканчивавшимся надводным тараном.

Галеон (галион) – крупное трех- или четырехмачтовое грузовое судно XVII в., оборудованное для военных действий.

Галиот – изначально средиземноморское парусно-гребное судно, родственное галере. Впоследствии чисто парусное судно, получившее распространение в XVII–XVIII вв. в рыболовных и военных флотах Балтийского и Северного морей.

Галс – движение судна относительно ветра; различают левый (ветер дует в левый борт) и правый (ветер дует в правый борт) галс.

Гафель – рея, одним (нижним) концом упирающаяся в мачту (сзади нее), а другим подвешенная к ней под углом; служит для прикрепления верхней кромки паруса; на гафель также поднимают сигналы и иногда флаг.

Гитовы – снасти, которые служат для уборки парусов.

Гироскопический компас (гирокомпас) – компас, указывающий направление в море и работающий независимо от сил земного магнетизма и магнитного поля на судне.

Градшток — старинный деревянный инструмент для измерения высоты светил.

Грот – 1) средняя (самая высокая) мачта парусного судна; 2) нижний прямой парус на грот-мачте (если нет прямых парусов – нижний косой).

К

Каботажное плавание – плавание коммерческого грузового или пассажирского судна между морскими портами одного и того же государства.

Каравелла – двух-, трех- или четырехмачтовое легкое судно со сложной системой парусов. Высокобортное, с высокими надстройками на носу и корме. Один из наиболее известных типов кораблей, с которых началась эпоха Великих географических открытий.

Квадрант – старинный угломерный инструмент для измерения высоты небесных тел над горизонтом и угловых расстояний между светилами.

Кильватер – 1) струя воды по линии киля позади движущегося судна; 2) строй кораблей, следующих один за другим, «по одной воде». Идти в кильватере – идти вслед за другим судном.

Кливер – косой треугольный парус в носовой части судна.

Клотик – деревянная или металлическая деталь закругленной формы, насаживается на верх мачты или флагштока. Внутри клотика расположены ролики фалов для подъема фонаря.

Корвет – 1) в XVII–XIX вв. трехмачтовый военный корабль с прямым парусным вооружением, имевший 18–30 орудий малого и среднего калибра; 2) современный корвет – многоцелевой корабль прибрежного действия, а также эскортные корабли специальной постройки.

Крейсер – класс боевых кораблей, способных выполнять задачи независимо от основного флота. В эпоху парусного флота название «крейсер» подразумевало предназначение корабля, а не его устройство. В качестве крейсеров использовались, например, фрегаты, корветы и бриги.

Крейсировать – вести разведывательную и дозорную службу.

Кубрик – жилое помещение для команды на корабле.

Л

Лаг – прибор для определения скорости судна и пройденного им расстояния.

Леер – ограждение вдоль бортов и вокруг люков.

Либурна — древнеримское легкое военное судно с одним или двумя рядами гребцов.

Линейный корабль (парусный) – класс парусных боевых кораблей водоизмещением от 500 до 5500 тонн, несущих от 30 до 150 орудий и с численностью экипажа от 300 до 800 человек.

Линь – судовой трос.

Лоция — справочное пособие для мореплавателей с подробным описанием навигационных особенностей указанного водного бассейна (река, море, залив). Служит руководством для плавания и при составлении маршрута.

Люгер – быстроходное двух- или трехмачтовое парусное судно.

М

Марсель – прямой парус, ставящийся на марса-рее, то есть второй снизу рее на фок– и грот-мачтах.

Мористее – дальше от берега.

Марсовой – несущий вахту на марсе, небольшой площадке на мачте корабля для наблюдения за горизонтом, а также для постановки и уборки парусов.

Марсовый – специалист, обученный парусному и такелажному делу.

Морская миля – 1852 м.

Морская сажень – 1,83 м.

Морское лье – 5555,5 м.

О

Обводы корпуса корабля – внешние очертания корпуса корабля, зависящие от назначения корабля, его размера и скорости. В большой степени определяют сопротивление воды движению судна, всхожесть на волну, остойчивость, заливаемость, управляемость и т. д.

Обрасопить реи – повернуть реи (перекладины на мачтах, к которым привязывают паруса) при помощи брасов в одно из крайних положений под углом к диаметральной плоскости корабля. Поворачивание рей называется брасопкой (от глагола брасопить).

Октант (октан) – морской угломерный прибор, подобный секстанту, но меньших размеров. Применяется обычно в тех случаях, когда наблюдения не могут претендовать на большую точность.

П

Пакгауз – складское помещение для временного хранения грузов при железнодорожных станциях, таможнях и портах.

Пентеконтора – древнегреческая пятидесятивесельная галера.

Перископ – оптический прибор для наблюдения из укрытия, с подводной лодки.

Перископная глубина – неточная величина, характеризующая глубину погружения подводной лодки, при которой возможно пользоваться перископом. Принято усредненно считать равной 10 м.

Плавучий якорь – приспособление для замедления дрейфа судна, используется также для удержания дрейфующего судна носом против ветра.

Планшир – верхний брус на фальшборте.

Принайтовать — прикрепить с помощью веревки или троса.

Р

Реи – толстые перекладины, прикрепляемые поперечно к мачтам и служащие для крепления парусов.

Румб – каждое из 32 делений на круге компаса, соответствующее 1/32 части горизонта. В каждом из румбов – 11,25º. Четыре из них – север (N), юг (S), запад (W), восток (Е) – называются главными; четыре – северо-восток (NE), юго-восток (SE), юго-запад (SW), северо-запад (NW) – четвертными. Восемь румбов, расположенных между главными и четвертными (NNE, ENE, ESE и т. д.), – так называемые трехбуквенные румбы. Остальные шестнадцать румбов относятся к промежуточным. Направления в море традиционно читаются на голландский манер: север – норд, юг – зюйд, восток – ост, запад – вест. Напр.: держать курс (идти) по румбу ост-норд-ост.

С

Секстант (секстан) – навигационный измерительный инструмент, используемый для измерения высоты Солнца и других космических объектов над горизонтом с целью определения географических координат.

Стапель – наклонный помост на верфях для постройки судов и спуска их на воду.

Стеньга – вертикальное продолжение мачты.

Т

Такелаж – общее название всех снастей на судне или вооружения отдельной мачты.

Талион – большое многопалубное парусное судно XVI–XVIII вв. с достаточно сильным артиллерийским вооружением, использовавшееся как военное и торговое.

Тартана – небольшое средиземноморское судно XVI–XIX вв. с косым парусным вооружением.

Тендер (тендера) – 1) тип парусного судна с косым парусным вооружением, одной мачтой и бушпритом; 2) в эпоху парусного флота тендером назывался малый парусный военный корабль с 10–12 пушками, предназначенный для разведывательной, дозорной и посыльной службы.

Топенант – снасть, поддерживающая концы реи.

У

Узел – единица измерения скорости, равная одной морской миле в час.

Ф

Фал – снасть, предназначенная для подъема и спуска парусов, отдельных деталей рангоута (рей, стеньг и т. д.), флагов, вымпелов.

Фальшборт – продолжение борта выше открытой верхней палубы, которое служит ограждением, предохраняющим от падения за борт.

Фелюга – небольшое парусное судно прибрежного плавания.

Фок – самый нижний прямой парус на передней мачте (фок-мачте).

Фок-мачта – первая, считая от носа к корме, мачта на судне с двумя или более мачтами.

Форштевень – носовая оконечность судна, являющаяся продолжением киля.

Фрегат – трехмачтовый военный корабль, второй по величине после линейного корабля.

Ш

Швартов – канат, которым привязывается судно или летательный аппарат на стоянке.

Шебека – парусно-гребное вооруженное судно.

Шлюп – трехмачтовый корабль с прямыми парусами, не имеющий ранга и потому не требующий командира в звании капитана. В отличие от более крупных кораблей шлюпы могли иметь и весла.

Шлюпбалка – устройство для спуска шлюпки с борта корабля и подъема ее на борт.

Шлюпка – малое беспалубное мореходное судно для транспортировки людей и грузов, а также для спасения команды.

Шпангоут – поперечное ребро корпуса судна.

Шпиль – механизм на судне типа «ворот» с вертикальной осью вращения, служит для подъема якоря и выбирания швартовых концов.

Шхуна – тип парусного судна, имеющего не менее двух мачт и косые паруса на всех мачтах.

Ю

Ют – кормовая надстройка на судне.

Я

Яхта — парусное, парусно-моторное или моторное судно для водного спорта и прогулок.

Примечания

1

Новая Испания – испанское вице-королевство со столицей в Мехико, в описываемое время включавшее территории современной Мексики, южных штатов США, Центральную Америку (кроме Панамы), Антильские острова, северное побережье Южной Америки до устья Амазонки, а также Филиппины.

(обратно)

2

Сбир – здесь: судебный исполнитель.

(обратно)

3

У Бармон-Сенектеров ненависть демонская, сердце каменное (фр.).

(обратно)

4

Берберийские пираты создали в начале XVI в. на средиземноморском побережье Северной Африки пиратское государство, в течение трех веков терзавшее средиземноморскую навигацию и торговлю.

(обратно)

5

Речь идет о Венесуэльском заливе.

(обратно)

6

Ныне – Карибское море.

(обратно)

7

Во время войны с Ирландией в 1640 г. английские войска под командой Кромвеля после ожесточенного штурма взяли ирландскую крепость Дрогеда и устроили в городе жесточайшую резню.

(обратно)

8

Иберния – античное и средневековое название Ирландии.

(обратно)

9

Палисад – частокол, полевое деревянное укрепление.

(обратно)

10

Альферес – здесь: подпоручик.

(обратно)

11

Так карибы называют Санто-Доминго; это значит «Большая Земля».

(обратно)

12

Другое название, которое карибы дают Санто-Доминго.

(обратно)

13

Речь идет о созданном в 1524 г. Королевском верховном совете по делам Индий, назначавшем должностных лиц всех рангов, как светских, так и духовных, в испанских колониях, контролировавшем деятельность колониальной бюрократии и являвшемся высшей судебной инстанцией по всем вопросам, связанным с жизнью колоний.

(обратно)

14

Эспланада – открытое пространство между цитаделью крепости и городскими строениями.

(обратно)

15

Частица, присоединяемая к имени католического монаха в значении «брат».

(обратно)

16

Кампесино – крестьянин.

(обратно)

17

Все это исторически верно. – Примеч. автора.

(обратно)

18

Субалтерн-офицер – офицер младшего офицерского состава.

(обратно)

19

Гласис – пологая земляная насыпь перед наружным рвом крепости.

(обратно)

20

Алькальд – здесь: городской судья.

(обратно)

21

Иньям – растение семейства диоскорейных со съедобными клубневидными корнями, богатыми крахмалом.

(обратно)

22

Этот поступок, несправедливо приписываемый разным буканьерам, действительно был совершен Монбаром. – Примеч. автора.

(обратно)

23

Аграф – нарядная застежка.

(обратно)

24

Пеон – слуга, наемный рабочий.

(обратно)

25

Нья – госпожа, сеньора (употребляется при обращении к немолодой женщине).

(обратно)

26

Ныне остров Уотлинг.

(обратно)

27

Так называли жителей не только Индии, но и Эфиопии.

(обратно)

28

Повод к войне (лат.).

(обратно)

29

Лансеро – испанский конный стражник.

(обратно)

30

Майораль – здесь: старший погонщик.

(обратно)

31

Как вам угодно говорить? (исп.)

(обратно)

32

Эту личность так и звали, и он действительно принадлежал к этой древней фамилии. – Примеч. автора.

(обратно)

33

Боскет – декоративная группа деревьев или кустов.

(обратно)

34

Здесь и далее имеется в виду город в Венесуэле.

(обратно)

35

Рехидор – член муниципального совета.

(обратно)

36

Альгвазил – судебный исполнитель.

(обратно)

37

Ниобея (Ниоба) – в греческой мифологии жена царя Фив Амфиона. Семеро сыновей и семь дочерей Ниобеи были убиты Аполлоном и Артемидой. От горя Ниобея окаменела и была превращена Зевсом в скалу, источающую слезы.

(обратно)

38

Флотом в описываемые времена именовались крупные соединения кораблей.

(обратно)

39

Аламеда – здесь: проспект, главная улица города.

(обратно)

40

Унция золота – 31,1035 г.

(обратно)

41

Перистиль – прямоугольная площадка, окруженная крытой колоннадой.

(обратно)

42

Жалованная грамота вручалась от имени короля. Разрешала ее обладателю «добывать» суда противника. Человек, получивший жалованную грамоту, из простого пирата превращался в корсара, т. е. переставал быть лицом, стоящим вне закона.

(обратно)

43

Наветренный пролив отделяет Кубу от Санто-Доминго.

(обратно)

44

Рассказ об этой битве строго достоверен. – Примеч. автора.

(обратно)

45

Исторически верно. – Примеч. автора.

(обратно)

46

Серебряную посуду – вазы, блюда, тарелки и кубки – расплющивали ударами молота, так как пошлина на них в этом виде была самая ничтожная. – Примеч. автора.

(обратно)

47

В 1678 г. в Амстердаме была выпущена книга «Пираты Америки», написанная неким А. О. Эксквемелином. Это произведение переведено практически на все европейские языки. В 1686 г. увидел свет французский перевод «Пиратов». Переводчик назвал автора на французский лад Александром Оливье Эксмелином. Книга «Пираты Америки» и поныне служит источником поистине бесценных сведений о пиратах, промышлявших в XVII в. в Карибском море. Практически все авторы многочисленных романов о флибустьерах так или иначе обращались к этому интереснейшему труду.

(обратно)

48

Граф Гастон Рауль де Рауссе-Бульбон (Бурбон) – молодой французский аристократ, приехавший в Калифорнию во времена «золотой лихорадки». После американо-мексиканской войны 1847 года этот регион был поделен между США и Мексикой, и Рауссе-Бульбон, увидев в этой ситуации благоприятные перспективы для себя, предложил Мексике создать небольшую французскую колонию в штате Сонора, как некий буфер между зонами влияния двух стран. В 1852 году он с 270 хорошо вооруженными наемниками высадился в Калифорнийском заливе под предлогом необходимости защиты рабочих на копях своей горнорудной компании от нападений индейцев-апачей. Но правительства Мексики и Франции, вначале горячо поддерживавшие Рауссе-Бульбона, быстро от него отвернулись, экспедиция закончилась ничем, а вскоре авантюриста объявили вне закона и расстреляли.

(обратно)

49

Бразилия до 1889 года была империей.

(обратно)

Оглавление

Авантюристы

  Глава I «Гостиница Французского Двора»

  Глава II Семейная сцена

  Глава III Арест

  Глава IV Остров Сент-Маргерит

  Глава V Взгляд назад

  Глава VI Увлечение

  Глава VII Отчаяние

  Глава VIII Заключенный

  Глава IX Де л’Урсьер

  Глава Х Люгер «Чайка»

  Глава XI Прощай, Франция!

  Глава XII Начало приключений

  Глава XIII Совет флибустьеров

  Глава XIV Второе предложение

  Глава XV Шпион

  Глава XVI Продажа невольников

  Глава XVII Набор

  Глава XVIII Невис

  Глава XIX Экспедиция

  Глава XX Дель-Ринкон

  Глава XXI Рассказ мажордома

  Глава XXII По дорогам

  Глава XXIII Запутанный клубок

  Глава XXIV Пор-Марго

  Глава XXV Фра Арсенио

  Глава XXVI Последствия встречи

  Глава XXVII Организация колонии

  Глава XXVIII Побег

  Глава XXIX Ход событий ускоряется

  Глава XXX Монбар Губитель

Морские бродяги

  Глава I «Лосось»

  Глава II Капелла Богоматери

  Глава III Обязанный работник

  Глава IV Дядя и племянник

  Глава V Герцог Пеньяфлор

  Глава VI Поступление на службу

  Глава VII Спасение

  Глава VIII Представление

  Глава IX Береговые братья

  Глава Х Островок Собачья Голова

  Глава XI Сад

  Глава XII Свидание втроем

  Глава XIII Дон Фернандо д’Авила

  Глава XIV Эспаньола

  Глава XV Дом в тихом месте

  Глава XVI Два персонажа, уже знакомые читателю

  Глава XVII Задушевный разговор

  Глава XVIII Донья Клара

  Глава XIX Взятие Черепашьего острова

Золотая Кастилия

  Глава I Лодка

  Глава II Три человека и пятьсот аллигаторов

  Глава III Флибустьеры

  Глава IV План кампании

  Глава V Шхуна «Мадонна»

  Глава VI В доме

  Глава VII Дуэнья

  Глава VIII Прогулка по морю

  Глава IX Отъезд

  Глава X Родственники

  Глава XI Прибытие

  Глава XII Гостиница

  Глава XIII Объяснение

  Глава XIV Обед у д’Ожерона

  Глава XV Маркиз дон Санчо Пеньяфлор

  Глава XVI «Тигр»

  Глава XVII Совет флибустьеров

  Глава XVIII Агуир

  Глава XIX Кабильдо

  Глава XX Голубиный остров

  Глава XXI Маракайбо

  Глава XXII Гибралтар

  Глава XXIII Монако

  Глава XXIV Добыча

  Глава XXV Семейная сцена

  Глава XXVI Лицом к лицу

Следуя за мечтой

Краткий словарь морских терминов Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg