«Детская библиотека. Том 91»

Детская библиотека. Том 91 (fb2) - Детская библиотека. Том 91 [Записки экспедитора Тайной канцелярии] 13293K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Станиславович Рясков

ДЕТСКАЯ БИБЛИОТЕКА Том 91

Олег РЯСКОВ ЗАПИСКИ ЭКСПЕДИТОРА

Книга I Записки экспедитора Тайной канцелярии

Эпоха дворцовых переворотов. После смерти Петра Великого начинается ожесточенная борьба за власть, в которую по воле случая вовлечен и главный герой книги — сын одного из приближенных всесильного князя Меншикова, он принят на службу в Тайную канцелярию, наводившую ужас на современников.

Ему придется участвовать в расследовании самых засекреченных и запутанных дел, охотиться за серийными убийцами, масонами, пиратами. Он повидает такое, что впору задуматься: уж не сам ли прародитель Зла приложил лапу к трагическим событиям и строит козни против России?

А тем временем отец его невесты обвинен в тайном заговоре против русского трона, и его возлюбленную ждет ссылка в Сибирь…

Несколько предварительных замечаний от автора, в коих размышляет он о несомненной пользе мемуаров

Доводилось ли вам читать мемуары? Ну уж наверное. Среди моих соотечественников нередки люди, для которых история, описанная с детальной точностью очевидца, является единственно возможным чтением. К чему все эти романисты с их цветистыми побасенками и придуманными героями, когда есть события подлинные и герои истинные? Вот о ком интересно узнать. Не тратишь время на сантименты, а сразу окунаешься в череду событий, составляющих страницы истории Государства Российского. Даже если каждый автор дневников видит по-своему и картина, вышедшая из-под пера его, не совсем справедлива, она все равно более достоверна, чем сочинения господ романистов.

Так вот признаюсь вам, что и я более ценю мемуары, а потому прочитал их достаточно и удивить меня сложно. Однако недавно довелось мне поработать в старом архиве, куда пустил меня хранитель библиотеки князя Орлова. Ее решено было перестроить, но прежде стали разбирать некоторые бумаги, бессистемно лежавшие в хранилище. Я с радостью воспользовался такой возможностью: мне нужны были подлинные свидетельства времени, о котором задумал я роман.

По истечении нескольких часов, проведенных в архиве, моя жажда правды факта в значительной степени поостыла. Хранилище располагалось в подвале, достаточно сыром и озаряемом лишь парой свечей, что выдал мне старик-хранитель. То и дело в углу что-то шуршало, вероятно, мышь, которая до моего появления чувствовала себя полноправной и единоличной хозяйкой человеческой истории. Уверяю вас, что несмотря на сии неблагоприятные условия и мою субтильную природу, я держался молодцом и сдался только тогда, когда могильный холод десятилетий, пылящийся на полках в сыром подвале, окончательно пронизал все мои члены, но так и не открыл мне того, чего алкал я жадной душою не столько романиста, сколько исследователя. Только в этот самый миг дал я слабину и решил, что поиск следует прекратить, поскольку вряд ли он увенчается чем-нибудь стоящим. Я бы так и поступил, если бы мой прощальный взгляд не упал на пухлый том.

Господь вознаградил меня за мои старания (так, кажется, принято выражаться в подобных случаях?). Да, он вознаградил, потому что сии дневники оказались настоящим сокровищем. Как и большинство подлинных свидетельств, стремящихся отразить время без прикрас, записки экспедитора Тайной канцелярии Ивана Самойлова не могли в свое время увидеть свет по вполне понятным причинам: слишком близки были события и имениты лица, в них участвовавшие. А у нас на Руси, как известно, от сумы да тюрьмы не зарекайся, особо если посягнул ты на честь сильных мира сего.

Но вот эпоха минула, господа, чьими страстями и волей она двигалась, давно предстали перед высшим судией, и я решил, что могу без опаски вплести достоверные факты в свой роман. А для меня, как я уже докладывал, правда превыше вымысла, пусть и самого талантливого.

Верить или не верить всему рассказанному в этой книге, дело каждого читателя. Одно скажу, меня записки Самойлова увлекли, потому что созданы они были человеком недюжинного ума, к тому же оказавшимся вовлеченным в водоворот самых невероятных событий при царском дворе сразу после смерти императора Петра. Будучи сержантом драгунского полка, Иван Самойлов попал на службу в Тайную канцелярию и Тайный приказ, от одних названий которых у современников холодели руки и выступал пот. Наш же герой числился в сих Приказах экспедитором, или, если хотите, дознавателем до 1778 года. Так вышло, что именно через него прошли чуть ли не самые занятные и запутанные дела.

Записки Самойлова дали моему замыслу необходимую законченность, я облачил исторические факты в романную фабулу и предлагаю вам перенестись без промедления в эпоху переломную, когда решалась судьба не только нашего героя, но и всей России.

Часть I Дозор

Глава 1, в коей герой наш, будучи испачкан грязью, переживает меж тем самый светлый миг своей жизни

В те времена, когда наш царь Петр Великий уже покоился в Петропавловской крепости, а царица наша, Екатерина, политикою не интересовалась, а больше предавалась безмятежным развлечениям, дела государственные сосредоточились в руках нескольких сподвижников Петра. Но, видно, открывшаяся возможность править единолично оказалась для них слишком тяжким испытанием — между ними началась борьба за власть. Екатерина же не знала о том или делала вид, что не знала. Судьба вознесла ее на трон из простых горничных, дворцовая жизнь так и не развила склонности к управлению государством, и она взирала на обязательства, возложенные на нее императорским званием, сквозь пальцы. Да и нелегкое это дело — быть государыней на Руси. Кроме непрестанной заботы о подданных надобно, все время держать ухо востро: хитроумные интриги при русском дворе легко приводили к власти одних, чтобы потом с той же легкостью убрать их с пути других. Долго на нашем престоле задерживались лишь избранные, к коим принадлежал государь Петр Алексеевич. При нем многое в России-матушке изменилось. Стали брить бороду, курить табак, и что уж совсем для «византийской» натуры нашей не свойственно — звания начали получать по заслугам, по способностям, а не только по крови дворянской и боярской.

Так при дворе оказался и светлейший князь Александр Данилович Меншиков. А начинал, было дело, мальчишкой на побегушках в торговой лавке и вот ведь до каких высот дошел. Конечно, заслуги его перед Отечеством были велики, а потому сподвижником императора и его фаворитом стал он по праву. И отвагу воинскую Александр Данилович проявил, и людишек на работу организовать умел, независимо от чина и звания, и искусства с науками поощрял. Но и корыстолюбием отличался князь, козни строить умел, как никто другой, коварства и жестокости ему было не занимать. Поговаривали при дворе, что после смерти Лефорта Петр, знавший о грехах любимца, сказал: «Осталась у меня одна рука, вороватая, да верная». А вот когда и сам русский царь покинул этот бренный мир, то оказалось, что не все довольны сосредоточением власти в «верной руке» сановного баловня судьбы. Но обо всем по порядку.

Заглянем в записки Самойлова и увидим, что он так начинает повесть своей жизни:

…Получив отпуск по случаю болезни и смерти отца, я, возвращаясь с похорон, должен был выполнить последнюю волю умершего — наведаться к князю Меншикову.

А значит, и мы начнем наш роман так. Представим себе, как лет двадцати с небольшим юноша (это и есть наш герой, сержант драгунского полка Иван Самойлов) шагал по мощеной улице, а на плече у него была лишь котомка с вещами. По дороге к Светлейшему он завернул к торговым рядам. Следовало подкрепиться перед столь значимым визитом. Обычный с виду день только зачинался, но базарная жизнь кипела вовсю: торговцы ругались с покупателями, пытавшимися отвоевать лишнюю копейку. Какой-то малец решил было украсть с лотка несколько яблок, да был пойман стражами порядка. Гвардейцы волокли незадачливого воришку к телеге, тот сопротивлялся, вырывался что было мочи из крепких рук. Юродивый, что до сего момента отрешенно мотал головой в такт просьбам о милостыне, прервал свое гнусавое «Подайте, кто сколько может, на хлебушек» и погрозил гвардейцам пальцем, промычав: «Не следует обижать малых детушек. Бог накажет». Один гвардеец шикнул на блаженного, замахнулся на него прикладом для острастки, оборванный мужик замычал в ответ что-то невнятное. До чуткого уха Ивана донесся голос торговки, что склонилась к своей товарке и возмущенно шептала ей на ухо:

— Совсем Бога не боятся. Где ж это видано, чтобы блаженных на Святой Руси не слушали? Нехристи!

— Ох, матушка, я и сама замечаю, недобрые времена настали.

Засмотревшись на картины столь кипучей для раннего утра жизни, Иван и не заметил летевшего по базарной площади всадника. Лишь резкий окрик «Посторонись!» спас его от копыт лошади, что неслась во весь опор. Он молниеносно отпрянул (реакция у него была отменная, несмотря на юный возраст), но налетел на прилавок. И поскольку расстояние между Самойловым и всадником не позволило им разойтись без последствий, то Иван ощутил всю силу оных на себе. Брызги мутноватой жидкости, вылетевшие из-под копыт, осквернили его чищенный накануне по случаю важного визита темно-зеленый кафтан да вдобавок испачкали лицо. Вот тебе и позавтракал! Он весь сосредоточился на том, чтобы привести костюм в порядок, но звонкий девичий смех прервал его занятия. Это уже было чересчур. Всегда и сам готовый посмеяться над человеком, попавшим в неловкое положение, тут он пришел в бешенство. Только что на глазах почтеннейшей публики он чуть было не лишился жизни на самом ее пороге, и что же вместо слов сочувствия и поддержки?.. Оказался достоин лишь смеха?! В возмущении поднял наш герой глаза, чтобы покрыть презрением виновниц, но увидел на противоположной стороне улицы двух прелестных особ.

Читая сии строки, я счел возможным привести их дословно. К чему описывать чувства героя, тогда как он сам потрудился пережить их, перенося на бумагу?

Все мелочи этой встречи, как и сейчас у меня перед глазами, хотя лет и событий с того памятного момента минуло немало. Они стояли у лотка напротив входа в аптекарскую лавку. Одна была постарше, но пониже ростом, с темными волосами. Она лукаво улыбалась, глядя на меня. Вторая, видимо меньшая, — веснушчатая блондинка — и была обладательницей звонкого смеха. Я решил, что они сестры. В их чертах было много общего.

Едва я взглянул на их прелестные лица, как весь мой гнев моментально улетучился. Я расплылся в робкой улыбке и выглядел, думаю, довольно глупо: забрызганный камзол, перемазанное лицо, улыбка, появившаяся на моем лице столь некстати. Но как бы я хотел снова оказаться на том месте в столь глупом положении! И теперь, по прошествии многих лет, я уверен, что это было одно из самых счастливых мгновений моей не самой счастливой жизни.

Да как же нашему герою не испытать смущения? До поры женщин Иван почти не видел, разве дворовых девок в родовом имении. Отданный отцом на службу в полк еще в шестнадцать неполных лет, он привык к солдатскому взгляду на жизнь. Грубоватое отношение военных к прекрасному полу хоть и вызвано было скорее скудостью выбора (ведь кроме пяти видавших виды маркитанток в полку никого не было), но стало единственно возможным для него.

Совсем смутившись под насмешливыми взглядами красавиц, Иван поспешил перейти улицу, но вновь чуть не попал под карету. Это вызвало еще больший смех. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость своего положения и произвести на дам должное впечатление, он поравнялся с ними и вознес руку к треуголке.

— Честь имею представиться, Иван Самойлов!.. — отрапортовал юноша со всей веселостью, какую нашел в недрах суровой солдатской души.

И тут его снова задели, на этот раз прохожий. Ничего не скажешь, если уж не задалось с утра, так, почитай, весь день насмарку. Брюнетка посмотрела на героя нашего с лукавой улыбкой:

— Вам бы поводыря нанять!

— А то так не ровен час… — поддержала ее меньшая.

Несерьезный тон, который они взяли для разговора, казалось, не сулил Ивану ничего хорошего, но надежда его на прочность знакомства все более крепла — уж больно о многом говорили глаза той, что с темными волосами. Поддавшись чарам этих глаз и игривости тона, он ответил:

— Поводыря? Так я с радостью! Возьметесь?

Девушки переглянулись и вновь рассмеялись.

В этот момент из лавки вышел грузный придворный с потным лицом и, повернувшись, крикнул в открытую дверь:

— Ага, ты себе эти пиявки знаешь куда засунь?! Никакого проку от этих лекарей.

Он подозрительно оглядел молодого человека и сердито окликнул дочерей:

— Поехали отсюда!

Под его тяжелым взглядом веселость девушек мигом слетела с прелестных лиц. Но перед тем как скрыться в карете, старшая из сестер улыбнулась Самойлову на прощание и сделала чуть заметное движение рукой. Он с грустью посмотрел на отъезжающую карету, помахал в ответ и тяжело вздохнул. На сердце стало сладостно и горько — два этих чувства смешались в его душе в единый миг. Слишком уж хороша и вместе с тем недосягаема была красавица для простого драгунского сержанта, пусть даже дворянских кровей.

Иван с тоскою опустил глаза и обомлел: на земле, где только что стояла карета, белел платок. Он поднял его, вдохнул запах незнакомых духов и прикрыл глаза от удовольствия.

Его вернул к действительности гнусавый голос:

— Что, солдатик, видит око, да зуб неймет?

Самойлов оглянулся и увидел того юродивого, что пытался защитить от гвардейцев мальчишку. Иван почтительно произнес в ответ:

— Всему свое время. Скажи-ка, добрый человек, как мне к дому князя Меншикова пройти?

— Так ты оборотись направо-то! Вот он перед тобой!

Самойлов повернулся к цели своего путешествия и увидел, как к парадному подъезду дома Светлейшего подъехал человек в плаще. Одним махом всадник покинул седло и поспешил ко входу. Самойлов немедля последовал его примеру.

Глава 2, в коей Светлейший плетет интриги, будучи сам опутан сетями Тайной канцелярии

Александр Данилович подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу. За последнее время, пожалуй, не было в государстве Российском человека более могущественного. Знал князь, и кому, может быть, даже помимо воли сей персоны, «обязан» сим положением. Не только покровителю своему умершему, но и вдове его Екатерине. «Это хорошо, что дела государственные не прельщают Ее Величество, несмотря на годы, проведенные рядом с царственным супругом. Как не стало над ней более длани Петра, призывающей к порядку и чувству меры, так словно прорвало бурный поток. Пускай ее тешится, это нам только на руку, — стоя у окна, рассуждал Александр Данилович. — Пусть предается увеселениям, пусть подолгу от них отходит. Главное, чтобы не мешала».

Екатерина тоже слишком хорошо помнила, кому обязана своим восхождением на трон, начинала-то она горничной в пасторском доме. А после взятия Мариенбурга и пленения оставили ее прислугой у драгунского полковника Бауэра. Там-то и приметил хорошенькую девушку Меншиков — уж больно ловко прислуживала на обеде. Александру Даниловичу как раз нужна была такая расторопная прислуга, да к тому ж приправленная европейским лоском. И, как всегда, не прогадал царский любимец! В первый же раз, как увидел Петр прелестницу в доме Светлейшего, так и приказал «принесть свечу в опочивальню». Благодаря чему оказалась Марта Скавронская царевой женой, перекрестившись в Екатерину. Может, и не самое приятное это было воспоминание, но ее ливонская кровь понуждала помнить добро. К тому же именно стены княжеского дома стали свидетелями первой романтической истории с денщиком царя, а затем и с самим Петром. Амурные сцены юной страсти не раз вызывали у императрицы ностальгические слезы.

Размышления князя были прерваны. Из окна он увидел, как подъехавший к дворцу всадник соскочил с лошади и направился к дверям. Его шаги гулко отозвались в анфиладе комнат.

Едва незнакомец скрылся из виду, в анфиладе мелькнула еще одна фигура. Невзрачный низенький человек, следивший из-за колонн за гостем, поспешил прочь. Ушаков не зря определил в дом князя этого расторопного и смышленого служаку. Его наблюдения давали Андрею Ивановичу не только пищу для размышлений, но и возможность знать каждый шаг Светлейшего.

Ушаков давно приметил за князем привычку не придавать особого значения персонам, состоящим у него в услужении. Ею и воспользовался. Впоследствии эта нелепая рассеянность повлияет на жизнь Александра Даниловича самым роковым образом. Но пока Светлейший князь вынашивал весьма амбициозные планы и уж конечно не помышлял о столь скором падении.

По озабоченному лицу доносчика было видно, что ему есть что рассказать начальнику Тайной канцелярии, приставившему его следить за означенной персоной.

Меншиков внимательно прочел письмо, доставленное посланником, и, сложив его, пытливо взглянул на гостя.

— Значит, генерал Ордена уверен, что сможет добиться согласия самого Папы?

Посланник ответил с итальянским акцентом:

— Ваша светлость! Масоны — самая влиятельная сила в Европе! После брака царевича Петра с вашей дочерью наш Орден заинтересован в еще большем политическом укреплении своего члена, ставшего во главе России. Если с наследником приключится беда, Папа официально признает вас императором и у монархов Европы не останется выбора. Но это необходимо подготовить. Люди, искушенные в подобных делах, уже на пути к вам.

Меншиков смерил посла долгим взглядом и, взяв колокольчик, промолвил:

— Я позабочусь, чтобы их встретили и тайно доставили ко мне. Не угодно ли с дороги? — Он налил водки из графина. — Может, баньку?

— Благодарю, генерал Ордена желал, чтобы мой визит остался в тайне, я должен ехать немедленно.

Посланник поклонился и вышел. Меншиков вернул колокольчик на стол и направился проводить гостя. Сквозь приоткрытую дверь Александр Данилович увидел Самойлова. Да и как не увидеть? Иван чуть не столкнулся в дверях с масоном, не ведая, разумеется, о миссии сего человека и его отношениях со Светлейшим князем. Он вообще в то время слишком мало разбирался в политике и дворцовых интригах.

— Ко мне? — спросил Меншиков, оглядев юношу с головы до ног.

— Сержант драгунского полка Иван Самойлов! — отрапортовал тот.

— Знакомое лицо — знакомое имя. Ну заходи! — ухмыльнулся князь, и Иван оказался в большой белой зале с камином.

А в это время за стенами кабинета происходили странные вещи. Посланник, так желавший остаться незамеченным, чуть только скрылся из поля зрения драгун, стоявших в карауле у дверей князя, получил удар по голове. Он даже и пикнуть не успел, не то что позвать на помощь. Оглушенного масона затащили в боковой коридор. Уже знакомый нам слуга в очередной раз выглянул из колоннады, посмотрел на дверь кабинета Александра Даниловича и, убедившись, что дело его рук осталось незамеченным, поднял оброненную посланником шляпу и поспешил следом за похищенным масоном.

Тем временем в кабинете продолжалась неспешная беседа. Меншиков изучающе разглядывал Ивана.

Потом крякнул, налил себе из графина водки и выпил. Поморщившись, сел в кресло:

— Н-да! Отцовская кровь! Сразу видно! Я бы тебя и так узнал. Уж больно на батюшку лицом схож. Толковый был следопыт твой батя. Мы ж с потешных с ним знались. Сколько раз его сноровка жизнь нам спасала… Жаль, что господь прибрал его так рано. Ну а ты, что ж? По стопам отца пошел али как?

Самойлов прижал треуголку к груди и отрапортовал, как учили в полку:

— С малых лет приучен был к охоте, следы читать. Вот и сейчас, после похорон, обратно в полк.

Князь пристально посмотрел на Ивана, в голове его уже зрел тайный план. «Как вовремя! И главное, его никто не знает, он неприметно выйдет как очередной проситель и выполнит любое поручение.» А вслух сказал:

— В полк, говоришь? Вот что, дружок, сослужи-ка ты мне службу! Встретить надобно одну особу и сопроводить ее ко мне. Одного не пущу, возьмешь себе двух моих драгун провожатыми, что в дозоре на дальней заставе стоят. Но главное — встретить и провезти надо по-тихому… Внутрь кареты не заглядывать. А полковнику твоему я отпишу.

Польщенный столь важным заданием, Самойлов по-солдатски лихо отрапортовал:

— Рад служить, Ваша светлость!

Меншиков, давно не видевший при дворе такой искренности, вдруг замялся:

— Ты это… Оденься поскромнее.

Что-то отцовское прозвучало в этих скупых словах. Иван был тронут до глубины души. Человек, о котором с восторгом слушал он в детстве рассказы отца, говорил с ним так по-свойски, без гонору. Словно ожила детская сказка. Если б он знал, что сказки, овеянные благородством поступков, остались в том глубоком детстве в родном имении.

Глава 3, в коей Самойлов находит кашу недосоленной, а вместе с ней и верных спутников

Предрассветный час затянул густым туманом зелень деревьев. В растворяющихся сумерках таинственная лесная чаща, окутанная седой пеленой, лишь изредка оглашалась одинокими криками птиц. Но по мере того как полдневное светило вступало в свои права, туман потихоньку рассеивался.

Два драгуна, стоявшие на дальней заставе, совершали нехитрый утренний ритуал. Не зря их определили сюда. Место было глухое, но, несмотря на это обстоятельство, всяких недобрых людишек в окрестных лесах хватало. А все потому, что было здесь чем поживиться. Западные рубежи империи проходили неподалеку и разного рода гости вынуждены были преодолевать эти недобрые места. А кто лучше Маслова с Вожжовым сопроводит их? Обережет покой честных странников и купцов? Ведь чутье у драгун было охотничье, сердце отважное, а выдержка железная. Они уже с неделю стояли здесь и ждали скорой замены.

Вот и еще один служилый день зачинался. Вожжов неспешно чистил ружье. Маслов аккуратно брился небольшим ножом. Они не имели привычки болтать по пустякам, а потому все происходило в полнейшей тишине.

Внезапно перед драгунами на поляну вышла олениха. Маслов замер, любуясь на природную грацию животного. Рядом щелкнул взводимый затвор. Маслов обернулся и увидел, что Вожжов прицелился в оленя из фузеи.

— Погоди-ка! — остановил он товарища.

Василий, не ожидавший такой сентиментальности от бывалого драгуна, возмутился:

— Ну что ты?.. Оленины поели бы!

Маслов показал на вспугнутых птиц и шепотом приказал:

— Тсс!

Олениха, тоже почуяв неладное, еще немного постояла на поляне, втягивая туманную прохладу влажными ноздрями, потом нервно задвигала ушами и бросилась в чащу. Маслов, свистнув Вожжову, прижал палец к губам и указал на кусты. Они слишком давно служили вместе, а потому все знаки оказались понятны Вожжову. Он залил огонь и нырнул в кусты.

Когда Самойлов выехал на поляну, то увидел лишь дотлевающий костер, небольшой нож, явно служивший еще полминуты назад бритвой своему владельцу, да котелок с дымящейся кашей. По всем приметам он понял, что из кустов за ним наблюдают. Ну что ж, хотите представления? Пожалуйте. Иван не спеша покинул седло и подошел к одиноко висевшему котелку, взял плошку, заботливо поставленную около костра, плюхнул в нее добрую ложку каши, потом подождал, но поскольку компанию ему никто не составил, добавил к первой еще пару щедрых, с горочкой. Вдохнул полной грудью приятный аромат и снял пробу. Каша оказалась отменной, но Иван решил раззадорить тайного зрителя:

— Недосолили! — громко поставил он оценку лесной стряпне.

Но выдержка у наблюдателя оказалась отменная — ни одна веточка не шевельнулась вокруг. Иван понял, что представление пора кончать, а потому крикнул:

— Эй! Хватит по кустам шариться!

В этот самый момент он почувствовал приставленный к спине ствол. Так и застыл с поднятой в руке ложкой — глупый вид, но ничего не попишешь: обыграл его наблюдатель.

— Оборотись-ка, дружок, только медленно!

Самойлов подчинился. Картина, открывшаяся его

взору, не сулила ничего хорошего. По напряженным лицам и наставленным ружьям он понял, что в целом зрители остались недовольны увиденным представлением. Драгуны явно не были рады незваному гостю, да к тому же обладавшему зверским аппетитом. Оценив ситуацию, Самойлов не стал лезть на рожон с начальственным тоном, наоборот, взял эдакий дружеский, даже разухабистый. Такой у них был принят в полку. Видимо, без доброй шутки тяжело солдату, потому как смерти каждый раз в глаза смотреть не всякий может. Вот и сдабривают служивые свою жизнь то шуткой, то байкой.

— А я-то думал, кто ж это костер в дозоре палит! А это наши драгуны греются! Хоть кашу сварили и то ладно…

Один из драгун расплылся в улыбке:

— Ладно скалиться, ты руки-то опусти!

Эта команда понравилась Ивану больше первой, а потому он охотно подчинился и сел на поваленное дерево. Затем покопался в сумке, достал свернутую в трубочку бумагу и протянул улыбчивому драгуну со словами:

— Приказывают нам встретить карету. От реки сопроводить до самой столицы. Вопросов не задавать, внутрь не заглядывать. Это тайный посланник, вроде.

Тот повертел приказ в руках и протянул товарищу. Второй драгун осмотрел письмо, но, видимо, грамота не была его сильной стороной, он погладил роскошный ус и сказал:

— Тайный — значит, тайный!

Долгие годы солдатской службы приучили его к мысли, что приказы начальства и обсуждать нечего — все равно сполнять придется.

Глава 4, из коей пока не ясно, кто мышка, а кто кошка

Придворный художник Таннауэр, быть может, и хотел польстить графу Петру Толстому, но портрет его работы недалек был от оригинала. Несмотря на почтенный возраст, а Толстому на портрете уже за 70, на нем изображен отнюдь не старец, согбенный судьбой. Кафтан и парик по последней моде выдают в нем щеголя. А взгляд каков! Ироничный, с прищуром. И лицо умное, волевое. Брови вразлет, тяжелый подбородок и тонкие, плотно сжатые губы. Посмотришь, и сразу видно, что перед тобой вельможа с живым умом, не лишенный, однако, и пороков в духе своего века. Ходил про графа анекдот, будто сам Петр так отрекомендовал его: «Человек очень способный, но когда имеешь с ним дело, то нужно держать камень в кармане, чтобы выбить ему зубы, если он захочет кусаться». А «кусал» Толстой изощренно и наверняка. Не зря от него ведет Русь-матушка историю тайного политического сыска. И хотя руководил Петр Андреевич Тайной канцелярией не единолично, а стоял во главе коллегии, все же его подпись почти на всех документах значилась первой. И только Толстой имел право доклада Петру о делах своего ведомства.

Петр Андреевич начинал поздно. В 52 года был послан царем в Венецию изучать военно-морское дело. Но флотским офицером так и не стал, его ждало дипломатическое поприще. Особо отличился граф в истории с наследником. Это он сумел, избежав дипломатического конфликта, уговорить беглого царевича вернуться из Австрии в родные пенаты. Алексей Петрович был осторожен, никому не доверял, а Толстому поверил, ведь тот обещал ему отцовское прощение. Доверчивость стоила наследнику жизни, а Толстой получил щедрые земельные пожалования и стал действительным тайным советником «за показанную так великую службу не токмо ко мне, — говорилось в царском указе, — но паче ко всему отечеству в привезении по рождению сына моего, а по делу злодея и губителя отца и отечества».

И в нашем романе сей персонаж сыграет не последнюю роль.

— Ну что же наш масон? Заговорил? — обратился Петр Андреевич Толстой к Ушакову.

Ничто в его фигуре не выдавало заинтересованности: он стоял у решетчатого окна и кормил попугая в клетке. Но Ушаков знал, насколько важна для Толстого сия информация, а потому поспешил с ответом:

— Да, Ваше сиятельство! Думаю, что князь ждет тайных гостей. Генерал масонского Ордена обещал поддержку Папы и всех европейских держав, если Меншиков станет регентом.

Он так и знал, что этот торгаш предаст его при первом же случае! В споре о престолонаследии Толстой с Меншиковым оказались по одну сторону. Благодаря их усилиям Екатерине удалось удержать власть. И вот только поманили этого корыстолюбца заморские гости, как он уже спешит обойти своих же сподвижников. Да не по зубам пища!

— Знать, не зря тогда царь выхлопотал Алексашке титул князя Римской империи, — произнес Толстой.

— Если с наследником что случится. — наступил на мозоль Ушаков.

— То ему до короны рукой подать! — прошипел Толстой в возмущении. Ушаков словно читал мысли, которые Петр Андреевич до поры до времени желал оставить при себе. — Что-то еще? — спросил он, справившись с возмущением.

Ушаков сделал вид, что эмоции Толстого остались им не замеченными. Да и не об этом сейчас речь. В руках Андрея Ивановича оказалась куда более ценная информация, о которой не ведали ни Меншиков, ни Толстой. И он поспешил поделиться догадкой:

— Одним из важных масонов в России был некто Фалинелли, итальянский посол в России.

Толстой продолжал думать о своем.

— Он же умер. — сказал он весомо, давая понять Ушакову, что сей персонаж ему знаком.

Ушаков пропустил возражение графа мимо ушей и продолжал:

— После смерти его дела принял сын. Еще при царе Петре он сосредоточил значительные средства в России. Меншиков вряд ли знает об этом, а вот эмиссары Ордена, скорее всего, интересуются деньгами Фалинелли. Думаю, регентство, одобрение Папы — это так, удобная ширма.

Толстой покрутил крышку чернильницы, взятую со стола:

«Ах, вот оно что! Александр Данилович вздумали со мной в кошки-мышки играть. Хорошо, поиграем! Только сначала определимся, кто из нас мышка».

— Забавно, — улыбнулся Толстой. — Давай-ка сделаем их тайный приезд явным. А там посмотрим.

Глава 5, об усах и командирах

Они выехали с заставы вечером того же дня. Да и чего медлить? Медлить ни к чему — поручение уж больно безотлагательное. Передохнуть Самойлов толком не успел, вследствие чего и настроение у него было не ахти. Да и шутки, которые то и дело отпускал в его адрес Вожжов, самочувствия не улучшали. Иван старался скрыть раздражение. Несмотря на то что роль старшего в отряде выпала ему, главенством своим он не бравировал и сохранял спокойную уверенность. Вожжов же воспринял молчание молодого драгуна как слабину и болтал не переставая.

— Вот сколько служу, — сокрушался он, многозначительно глядя на Маслова, — меня ни разу наш капитан Линц старшим не назначал!

— Ну какой смысл тебя назначать старшим? — усмехнулся Маслов. — С твоими-то усами?

— Чего? — воззрился на Маслова озадаченный Вожжов.

Он никак не ожидал такого подвоха со стороны старого товарища.

Но того пробрало:

— Тебя как увидят — в первого и пальнут!

— Почему? — Вожжов в возмущении даже приостановил лошадь.

— Да такие усы только у главного в отряде могут быть, — весомо пояснил Маслов.

Самойлов, ехавший чуть впереди, улыбнулся.

— А? — снова переспросил озадаченный Василий.

— Ага! — передразнил его Маслов и, указав рукой, сказал: — Вот и поезжай впереди!

Вожжов отмахнулся:

— А ну тебя!

Неподалеку тем временем показался мост через болотистую речку. Самойлов остановил отряд. Спешившись, он оставил новых своих друзей с лошадьми, а сам подошел к дороге и присел. Разглядывая следы, Иван словно обряд какой совершал: провел рукой по земле, погладил траву на колее, потом поднес руку к лицу и принюхался. Бывалый Вожжов, глядя на необстрелянного юнца, снова не смог удержаться от шутки.

— Как ты думаешь, — спросил он у Маслова, оскалившись в улыбке, — он запах чует, как собака?

— А кто его знает. Может, и чует. — Маслов не был настроен столь иронично. Он видел, что Иван, несмотря на незрелость, и лес чувствует, и следы читать умеет. — Знаю, что пока он ни разу не ошибся.

И словно в подтверждение его слов Самойлов выпрямился и размеренно произнес:

— Похоже, карета еще не проехала.

— Ты это как, на нюх решил? — все еще пытаясь держать марку, усмехнулся Василий.

— Нет, на ощупь, — в тон ему ответил Иван.

— Никогда не понимал, как люди лошадиное дерьмо трогают.

— Тихо! — цыкнул на товарища Маслов, услышав чей-то крик. — Слышите?

Все застыли в напряжении. Из лесной чащи вновь донесся чей-то возглас. И в тот же самый миг раздался слегка приглушенный выстрел.

— Это почти рядом. Поехали! — скомандовал Самойлов.

Отряд пустил лошадей во весь опор, но все равно опоздал к развязке. Зрелище, которое открылось взгляду драгун, едва они выехали на поляну, красноречиво свидетельствовало об этом.

Посреди поляны стояла карета, на козлах которой полулежал мертвый кучер. Иван бесшумно покинул седло, взвел курок пистолета и рывком распахнул дверцу. Увы, внутри никого не было. Самойлов с надеждой кивнул на кучера. Вожжов, без слов поняв приказ, повернул того лицом вверх и отрицательно покачал головой:

— Отмучился раб божий. А лошадей-то, глянь, увели.

Да, лошадей при карете не было. Иван и сам это ясно видел. Он присел, взглядом отслеживая две свежие полосы на сырой земле. Рукой показав направление, в котором разбойники скрылись вместе с жертвами нападения, он задумчиво произнес:

— Судя по всему, живьем их взяли. волокли во земле. А здесь след обрывается, значит, скорее всего, поперек седла положили. Отсюда повезут недалече.

— Здесь неподалеку какой-то сгоревший монастырь есть… — сказал Маслов.

— Женский? — поинтересовался Вожжов.

— Да почем я знаю? Там одни развалины.

Самойлов решительно отряхнул руки и скомандовал:

— Едем!

Отряд снова двинулся в путь, указанный командиром.

Глава 6, в коей наш герой хоть и оказывается в месте богоугодном, но попадает к черту на сковородку

Через некоторое время на горе и в самом деле показался монастырь. Вернее, то, что от него осталось: сгоревшая церковь и ряд построек, расположившихся полукругом.

Драгуны решили не рисковать, они спешились и почти бесшумно подкрались к полуразрушенным стенам. Иван достал зрительную трубу. Сцена, которую он увидел, подтвердила самые тяжкие опасения. У костра, разложенного возле развалин, сидело восемь человек колоритной наружности. Одеты они были весьма разнообразно. Видно, кому что после того или иного грабежа досталось, тот то на себя и натянул. Лица были под стать одежде — разносортные. Может, дезертиры, может, беглые. Одним словом, разбойники, лихие люди. Это Иван сразу понял.

А вот и те, кого князь Александр Данилович Меншиков приказал сопроводить к нему без происшествий. Два пленника были привязаны к полуразрушенной колонне. Вот тебе и сопроводили! Первое задание друга отца — да какого друга! — и такая промашка. Чуть-чуть видно не успели. Но чего теперь горевать? Пора действовать! Однако прежде стоит оценить обстановку. Охотничья сноровка подсказывала, что с кондачка такое дело не решить. По всему видать, люди серьезные, и кони у них хорошие — вмиг догонят. Один из разбойников как раз расседлывал лошадей неподалеку от пленников. Самойлов перевел трубу на здорового детину в польской одежде. Судя по тому, как пытался услужить ему узкоглазый калмык, это и был главарь шайки.

Видно, чтобы еще более угодить старшему, калмык, не выпуская миски с едой из рук, встал и направился к пленникам. Хоть и одеты те оба были в мужскую одежду, но Иван ясно видел, что один из несостоявшихся «инкогнито» — молодая женщина. Довольно скалясь, калмык протянул пленнице на острие кусок мяса. Та отстранилась. Тогда узкоглазый сам снял зубами с острия мясо и, пережевывая его, стал водить лезвием по горлу девушки, поднося его к завязкам рубахи, скрывающим грудь. Ее товарищ по несчастью задергался, сделав попытку вырваться из пут. Разбойники загоготали. Калмык, очевидно рассчитывавший на подобный успех, остался доволен произведенным впечатлением.

Иван протянул трубу Вожжову, снял треуголку и накинул на мундир плащ. Одного взгляда на шайку у костра Вожжову хватило, чтобы понять Иванов план.

— Ты чего удумал?

— Другого пути, как к ним в гости податься, я не вижу, — ответил юнец, вытирая травой потные бока лошади.

— Так, может, вместе? — спросил Маслов. Самойлов обернулся и, уверенно взглянув в лицо драгуну, произнес:

— Одного они не побоятся. А ежели все заявимся, тут всякое может случиться. Будьте наготове.

— Эх, дружок, — ласково протянул Вожжов, которому незрелый смельчак начинал нравиться все больше, — на рожон лезешь! Может, подождем?

— Иного случая может и не представится, — ответил Иван, вскочил на коня и двинулся к церкви.

— Бог в помощь, люди добрые! — крикнул он, выехав из кустов.

Разбойники, явно не ожидавшие появления гостя, занервничали, хватаясь за оружие.

— И тебе не хворать! — в тон Самойлову гостеприимно произнес главарь, но руку все же положил на рукоять пистоли.

— Это кто ж ты у нас будешь? — спросил один из казаков, беря лошадь Самойлова под уздцы. — Драгун, что ли?

— Драгун, драгун! — продолжая игру в добродушного гостя, ответил Самойлов.

Он покинул седло, оставив лошадь на попечение казака, по-свойски подошел к костру и, сев напротив главаря, протянул к огню замерзшие ладони.

— Ну? И какими судьбами тебя занесло сюда? — улыбнулся поляк, попыхивая казацкой люлькой.

— Вот и я думаю. Какими судьбами ты решил на себя беду накликать? — вопросом на вопрос ответил Иван.

Главарь недоуменно взглянул на незнакомца:

— Мудрено говоришь, не пойму я тебя.

— Да полно, — усмехнулся Самойлов. — Ворон ворону глаз не выклюет. Потолкуем?

Вожак снова пыхнул люлькой и коротко переглянулся с калмыком. Тот зашел за спину Самойлову и, поигрывая ножом, казалось, только ждал удобного случая. От Ивана не ускользнуло ни одно движение хитрого поляка, но он по-прежнему делал вид, что ничего не замечает. Самойлов неспешно оглядел привязанных пленников и развалины монастыря.

— Я смотрю, вы место-то не случайно выбрали, грехи замаливать, — кивнул Иван на церковь.

Главарь оглянулся на храм, потом, бросив словно нечаянный взгляд на калмыка, согласился с гостем:

— Да, место не случайное. Богоугодное!

Именно на этом слове, сказанном столь многозначительно, калмык и сделал свой бросок. Да не на того напал! Бывалый охотник Самойлов, не вставая, лишь отпрянул в сторону и подставил калмыку ногу. Тот перелетел через нее и замер со звериным оскалом на хитрой морде. А что ему еще оставалось? Наш герой приставил к разбойничьему горлу нож и как ни в чем не бывало спросил:

— Ну, а ты какому богу молишься? На гостя сзади-то нападать негоже!

Главарь довольно пыхнул своей люлькой — он оценил ловкость незваного гостя.

— Прыток ты, братец! — Поляк неспешно поднялся. — Ну пойдем потолкуем, — бросил он на ходу Самойлову. — Яцура, оставь нас! — приказал он калмыку, со звериной преданностью бросившемуся за хозяином.

Конечно, драгуны не могли ничего слышать, но труба, оставленная командиром, позволяла лицезреть всю сцену до мелочей. Лишь сумерки, скрывшие удаляющихся от костра собеседников, не позволили Маслову и Вожжову наблюдать картину событий дальше. Маслов отнял от глаз трубу.

— Вроде обошлось, — произнес он, не оборачиваясь. — Везучий наш Ванька — слов нет!

— В чем везучий-то? — усмехнулся Вожжов.

— Вот мы с тобой комаров кормим в лесу на холоде, а он — в тепле, у огня.

— А-а-а! — махнул рукой с досады Вожжов. — Не хотел бы я с ним местами поменяться. Лучше на холоде, да живому, чем у черта на сковородке.

— Трусоват ты, брат, — сделав это заключение, Маслов вновь стал смотреть в трубу, пытаясь выхватить из сумерек знакомый силуэт в плаще, благо, что полная луна заняла свое законное место.

Тем временем Иван вместе с главарем подошел к пленникам, сидящим спина к спине.

— Ты хоть знаешь, кого на свою голову схватил? — спросил Иван, оглядывая французов.

— Кого?

— А того, что завтра два полка весь лес прочешут и тебя, дурака, с твоим войском на первой же березе и вздернут. Рядком.

— Ой ли? — загоготал разбойник, и банда отозвалась дружным смехом, словно эхо в горах.

«Вымуштрованы как у него бандиты!» — мелькнуло в голове у Ивана, а до слуха донеслось:

— Что-то не верю я, что за двух вшивых иноземцев гвардия в лес по грибы пойдет.

— Мил человек, тебе, чтоб поверить, ждать до полудня осталось. А уж потом не обессудь! Да и на что они тебе?

— Думаю выкуп просить.

— Выкуп? Ха, — крякнул Самойлов. — Только кого пошлешь за выкупом-то? С тобой и с косоглазым твоим разговор короткий будет — за ребро и на крюк!

— А ты что ж, хочешь, чтоб я их отпустил? — удивился главарь. — И кто это тебя послал, коли два полка завтра в лес собрались?

Ивану порядком надоело разглагольствовать с этим не самым приятным собеседником, а потому он попытался свернуть разговор:

— Вот тебе мой сказ: забирай все, что взял в карете, и беги! А нашей встречи, почитай, и не было.

— А ты, значит.

— А я, значит, — оборвал Самойлов непонятливого визави, — утром их сам отвезу. И облавы не будет.

Главарь оглянулся на пленников, пытаясь оценить пользу предложенной сделки:

— Н-да, хороша девка! — засомневался он. — Жаль такую задарма отпускать.

— Девка-то? Да, девка хороша! — согласился Самойлов. К чему отрицать очевидное?

Главарь перебил Ивана и резко изменил тон:

— А вот тебе мой сказ! Вышлю я поутру дозорного. Ежели правду сказал, быть по-твоему! А ежели соврал — на кол посажу. Отдыхай пока. Токмо шпажонку свою и пистоль отдай.

Тут же словно из-под земли вырос калмык и принял у Самойлова оружие.

Глава 7, о панталонах, париках и сердечном трепете

Варенька Белозерова не считала себя красавицей: плечи узковаты, шея не так чтобы очень длинна, носик курносый, как у простолюдинки. И щеки слишком бледны. Правда, бледность нынче в моде, но все же румяная, озорная, златокудрая сестрица Сонечка всегда казалась ей куда как милее. Однако смотреть на себя в зеркало Варя любила, особенно нравилось ей неспешно приглаживать волосы гребнем, следя при этом, как рассыпаются они после пушистой темной волной по плечам. Вот и теперь сидела она, простоволосая, в полумраке спальни и задумчиво глядела на свое отражение, медленно расчесывая густые пряди. Соня между тем никак не могла утихомириться: еще утром не сумела она сыскать голубых лент, что так шли к ее волосам, пришлось вплести белые, а это выглядело совсем уж блекло, и теперь, перед сном, она снова принялась все осматривать и нетерпеливо выворачивать, а вдруг где и отыщутся. Но ленты все не находились, Соня собралась было звать на помощь служанку Стешку, как дверь в комнату распахнулась и обнаружила за собой тетку важного вида, которая не преминула войти и строго оглядеть своих подопечных. За теткою вкатился ворох тряпья (девка-прислужница едва видела, куда несет пышные господские платья и разнообразное нижнее белье), каковой, впрочем, был тут же бережно возложен на кресла.

— Вот новые платья, что для ассамблеи привезли. Примерьте, — тетка явно не слишком одобряла эту затею, однако миссию свою считала важной и следовала ей с достоинством. Еще раз смерив сестер суровым взглядом, она покинула комнату. Стешка осталась, готовая прислуживать. Однако ее так и распирало. Не выдержав, она схватила лежащие сверху панталоны и расхохоталась:

— Я не знаю, прям как ни крути, а суть — штаны мужицкие!

— Уймись ты, носят так нынче в Европах, — Варя сердито выхватила панталоны.

Тяжелые шаги за дверью заставили всех встрепенуться: в комнату стремительно вошел Белозеров, красное одутловатое лицо коего не предвещало ничего хорошего. Отец, так и не принявший сердцем петровских перемен, всегда крепко серчал, когда ему напоминали, что родовые привилегии его остались в прошлом, а старые добрые времена навсегда канули в Лету. И нынче холоп давешний ему, столбовому боярину, указывает, и поди не подчинись! Заступиться некому. Платья прислал, мол, обряжай, как велено!.. А еще девицы на выданье, пристроить надо. Вот и приходится на старости лет изворачиваться, любезничать да кланяться, спины не жалея, себя не помня, лишь бы при дворе удержаться.

Белозеров грузно опустился в кресло.

— Опять свои бесовские сборища Алексашка устраивает! «Послезавтра извольте на ассамблею». и тряпок прислал, будто без него мы голые ходим, — старик скривился, передразнивая посыльного: — «А это для дочерей ваших!» Опять холопы в париках, что из грязи да в князи, будут вокруг тереться. Тьфу! — Поднял глаза на притихших девиц, смягчился: — Что молчите? Рады, небось? Вижу, рады. Эх, стало быть, придется на воскресение к. Меншикову ехать…чтоб его! Прости Господи.

Он еще раз хмуро глянул на дочерей, тяжело поднялся и вышел, стукнув дверью. Сестры весело переглянулись и прыснули.

— Это же через два дня! — Соня одними пальцами взяла верхнее платье и, пританцовывая, направилась к зеркалу. Варенька задумчиво теребила панталоны:

— Интересно, кто там будет?

— Ну, Долгорукие, как обычно. Рамадановский младший будет точно. Погоди-ка, а ты кого там увидеть хочешь? — Софья резко развернулась, с удовольствием наблюдая, как затрепетали воланы на платье.

— Да никого!

— Ну-ка, посмотри на меня, — Сонечка подбежала к сестре и обеими руками развернула к себе, заглядывая в глаза. — А я знаю кого! Никак того солдатика с улицы, такой. «честь имею представиться!»

— Он не солдатик, а сержант, — вспыхнула Варя.

— Меня не обманешь, я все вижу! — На лице младшей уже вовсю играла озорная усмешка.

— Ах, ты так?

И размахивая все теми же панталонами, старшая кинулась догонять расшалившуюся сестрицу. Та — от нее. Топот башмачков, шорох платьев, стук упавшего стула, звонкий смех — все это прекратил окрик внезапно появившейся тетки:

— Эй! Ну-ка! Уж о венце думать пора, а все как дети малые! Ну-ка, спать!

Оценив произведенное впечатление, тетка важно удалилась, Стетттка скорчила потешную гримасу и поспешила за ней. Сей эскорт окончательно развеселил сестер: звонко смеясь, они ринулись за ширмы к постелям.

Глава 8, в коей спаситель, сам того не желая, оказывается пленником

Хоть ночь окончательно вступила в свои права, но светло было словно днем. Полная луна, как назло, озаряла небосвод, не оставляя шансов пробраться к пленникам незамеченным. Самойлов лег, накрывшись плащом, так, чтобы быть лицом к сидящим у столба иноземцам, и начал ждать подходящего случая.

Иван сызмальства запомнил любимую охотничью поговорку отца. Тот часто ее повторял, уверяя, будто обучился ей у самого Петра, бывавшего в Европах и тамошние порядки уважавшего. Звучала она для русского уха непривычно — «Фестине ленте», но означала вполне понятную для каждого охотника вещь: «Поспешай медленно», проще говоря «Поспешишь — людей насмешишь». Но Иван привык именно так «Фестине ленте» — все-таки отцова школа всего надежнее. Да и не к чему на охоте спешить, выдержку иметь надо — тогда и трофей тебе обеспечен. А коль горяч ты и нетерпелив, тогда дома сиди да баб топчи — так поучал его батюшка. Зачем баб надо топтать, мальчонка не понимал, а вот остальную отцову науку превзошел, и не раз она его из беды выручала.

Вот и сейчас терпение Самойлова было вознаграждено. Лагерь постепенно затихал. Едва последний казак, сидевший на ночном посту у костра, смежил веки, опершись на ружье, Иван бесшумно рванул к нему. Маневр он рассчитал до мелочей — времени было хоть отбавляй, да тут еще и темное облако накрыло диск луны. Воспользовавшись сим благом, Иван наотмашь ударил часового по голове, тихонько опустил его обмякшее тело на влажную траву, взял ружье и оглянулся на пленников.

Встретившись с девицей взглядом, он прижал палец к губам:

— Тсс!

Пленница кивнула головой в знак согласия. Самойлов разрезал веревки, стягивающие руки у нее за спиной, затем освободил ее компаньона и показал обоим направление побега. Пригибаясь, «тайные» визитеры стали выбираться из разбойничьего лагеря. Иван огляделся — вокруг было по-прежнему тихо. И вдруг до его слуха донеслось знакомое ржание — без сомнения, это был его конь, он почуял хозяина и призывал того к себе. «Да, на лошадях-то мы враз уйдем», — мелькнуло в голове у нашего героя.

Пригнувшись, он пробрался к гнедому жеребцу. Подтянув подпругу, Иван бросил прощальный взгляд на лагерь, повернулся к лошади, чтобы сделать прыжок в седло, но не тут-то было. На него в упор смотрели блестевшие ненавистью глаза Яцуры. Калмык положил руку на спину лошади и приставил клинок к горлу Самойлова:

— Хитрый. Шайтан!

Тем временем две легкие фигуры быстро удалялись от монастыря. Девушка и ее спутник вмиг забыли о затекших от неподвижности ногах и устремились к свободе с приставшей случаю скоростью. Луна услужливо освещала поляну, отделявшую монастырь от леса, и позволяла различить среди деревьев силуэты спасителей и их лошадей.

Здесь я ненадолго прерву повествование, дабы пояснить читателю, что же за загадочная персона обрела нынче свободу с помощью нашего героя.

Мари, а полностью ее звали Мари Ан Доменик де Корвель, была седьмым ребенком в семье, да в придачу еще и младшим. Умирая, отец только погладил ее по голове и улыбнулся. Надежды, что он, обедневший дворянин, оставил в саду зарытый сундук с сокровищами, Мари не питала, а потому, как только ей исполнилось семнадцать, собрала свои пожитки в котомку и отправилась в путь. Она решила во что бы то ни стало добиться аудиенции у своего двоюродного дяди. Тот занимал какую-то должность в Ватикане, и Мари рассчитывала на его помощь. Однако чаяния сии не оправдались — ее даже не пустили на порог. Служка протянул ей пару экю и тут же захлопнул заслонку окошка на двери. Вот так она и оказалась с дядюшкиной подачкой в кармане в ближайшей харчевне. Увидев юную красавицу, подвыпившие посетители задумали позабавиться, но не тут-то было: единственное, чему научил своих детей старый мсье де Корвель, так это держать шпагу в руках, да не только держать, но и неплохо с ней управляться. Остудив пыл обидчиков, юная Мари наконец села за стол в надежде утолить голод, но тут на ее плечо легла чья-то рука. Девушка вскочила, вновь выхватив шпагу, но человек тот продолжал спокойно смотреть на нее. Повременив немного, он вкрадчивым голосом произнес:

— Я не мог принять тебя, так как мое положение обязывает не видеться ни с кем, кроме избранных, но помочь тебе — мой долг. Судя по всему, ты одинока и храбра. Это то, что нужно. Никаких привязанностей и обязательств. Я как раз искал такого человека.

Так Мари попала к масонам, став членом той части братства, которая выполняла различные опасные поручения. Она бы и сейчас не допустила оплошности, если бы не внезапность, с которой шайка налетела на их карету. К тому же она и ее спутник задремали, утомившись от долгой тряской дороги. Но оправдания излишни, когда жизнь висит на волоске.

Вернемся же к моменту побега. Вот уже совсем близки фигуры спасителей.

— Давай сюда, давай! — выступившие из темноты драгуны с готовностью скрыли запыхавшихся иноземцев за своими спинами, позволяя им отдышаться и высматривая, нет ли погони.

Маслов, правда, тут же всполошился о товарище:

— А Ванька где?

Мари хотела ответить, но никак не могла перевести дух — холодный ночной воздух сдавил горло. В сию же минуту со стороны лагеря раздался шум. Вожжов поднял зрительную трубу и сразу понял, что дело худо: разбойники повскакивали с мест, Ивана уже скрутили и вели к главарю.

— Взяли нашего Ваньку! Ох, уходить надо, пока не поздно.

Маслов замер, так вглядываясь вдаль, словно Иван должен был подать ему знак, верно ли решение. Вожжов же круто развернулся и направился к лошади, но его остановил неожиданно властный голос спасенной иноземной девицы:

— Ви хотеть бросать ваш друг там?! — глаза Мари грозно сверкали.

Драгун несколько смутился, но тотчас совладал с собой:

— Я хочу спасти вас от гибели. Или вы желаете вернуться обратно?

— Ca ne te suffit pas? Tu en veux encore? — обрел, наконец, дар речи Ла Шанье, второй спасенный.

— Тебе этого мало? Ты еще чего-то хочешь?

Девушку, однако, это не остановило. «Один в

поле не воин» — она слыхала эту русскую пословицу. Знал ее, наверное, и тот молоденький офицер, что попался теперь, и все же не побоялся в одиночку отправиться вызволять их из плена. Такая отвага заслуживала уважения. То обстоятельство, что смелый русский был еще и весьма хорош собою, Мари отметила уже после, хотя в ее решении оно определенно сыграло не последнюю роль. Вот почему оставить своего спасителя на верную погибель она никак не могла.

— Je n’abandonnerai pas celui qui m’a sauve![1] — заявила француженка, быстро подошла к лошадям и достала пистолет из кобуры. — Если кто готов мне помогать, то я жду пьять секунд.

— Вот это баба! — вполголоса пробормотал Вожжов. — Ну ладно, коли так, повоюем.

— Н-да! — озадачился Маслов. И тут же, приняв ситуацию, подошел к девушке и взял ее за руку. — Ежели вы, барышня, хотите пострелять, курок надобно взвести.

Ла Шанье с явной неохотой достал из седельной кобуры вторую пару пистолетов и, буркнув «Bien!», присоединился к маленькому отряду.

Глава 9, о блеске металла и звоне злата

«Дурачина! — ругал себя Самойлов. — С конем тебе расставаться жалко было. Что ж, теперь с головой расстанешься!» Лагерь бандитов гудел, как улей.

— Ворон ворону глаз не выклюет, говоришь? «Товар» зачем отпустил мой?! — все больше горячился главарь, выказывая недовольство поведением незваного гостя.

Самойлов сплюнул кровь с губы:

— Чтоб не испортился.

— А-а, — протянул поляк и добавил: — Ну вот с утра на кол сядешь! Ребята, свяжите его, — приказал он и отправился спать.

Не пожелал ночью руки марать. Это и хорошо. Вон птица с ветки слетела, значит, не оставили его товарищи, рядом где-то, удобного случая ждут. Ну и он подождет. Куда теперь спешить? А пока он подставил руки довольному победой калмыку, тот связал их с усердием, и Самойлов занял место у столба, от которого еще недавно вызволил иноземцев.

Но не успел наш Ваня смежить глаза — день все-таки выдался не из легких, а вздремнуть все никак не удавалось, — как на опушке леса показались четыре фигуры, грохнули выстрелы. Трое бандитов покатились по земле, скорчившись от боли. Оставшиеся оказались не из пугливых, схватились за оружие, чтобы достойно встретить нападавших.

Но отряд, спешивший на подмогу Самойлову, и не думал отказываться от столь «теплой» встречи. Мари одним выстрелом уложила бегущего на нее с шашкой в руках казака и, выхватив у него из-за пояса нож, метнула в злополучный столб. Самойлов от неожиданности сначала опешил, но потом догадавшись, к чему сей ловкий маневр, начал резать путы на руках.

Другой бандит прицелился в хваткую французскую девку, но был опрокинут навзничь метким выстрелом Ла Шанье. Мари выхватила у убитого шпагу, но тут же пуля ожгла плечо, она осела от боли, и в этот миг за ее спиной снова выросла фигура Ла Шанье с двумя пистолями в руках. Его выстрелы задержали бандита, рванувшего к Мари, чтобы добить раненую шашкой.

Помощь шевалье дала ей время, чтобы, собрав остаток сил, броситься на нападавшего с клинком в руках. Фехтовала она отменно, казак не ожидал такой прыти от хрупкой девицы, да к тому же раненной в плечо, и начал отступать. Прижав его несколькими выпадами к монастырской стене, Мари нанесла решающий укол в живот.

Едва Самойлову удалось перерезать веревки, как он увидел перекошенное лицо калмыка с занесенной над головой саблей. «Ну что ты будешь делать? Вот же привязался!» — мелькнуло в голове у Ивана, пока он уворачивался от удара Яцуры. Но калмык разошелся не на шутку, так что пришлось схватить первое, что подвернулось под руку. Это был внушительных размеров кол. Стрелять он не стрелял, но своему хозяину служил верно — Яцуре никак не удавалось добить вожделенную жертву.

Вожжову достался главарь. Две мощные фигуры сошлись в смертельной схватке, силы были равными, но товарищи Вожжова уже вышли победителями — слишком внезапным для бандитов стало их нападение. Они окружили сражавшихся. Главарю ничего не оставалось, как прекратить бой и прижаться спиной к единственному оставшемуся в живых соратнику — калмыку Яцуре. Но даже в такой не самой выгодной для себя ситуации разбойники не думали сдаваться. Они держали оружие наготове и ждали нападения, как ощетинившиеся тигры. Порядком подуставшие драгуны не спешили начинать схватку. И тут раздался гортанный крик вожака:

— Уходим!

Яцура словно только и ждал этого приказа: он опрокинул Мари на руки Маслова и одним рывком бросился к лошади, да столь быстро, что Вожжов так и застыл от калмыцкой наглости, не в силах ничего ей противопоставить. Так бы и ускакал Иванов недруг, если бы не меткий выстрел француза. Он-то и вышиб Яцуру из седла. Гибель верного слуги на миг остудила горячность главаря, но буквально через мгновенье он опять был готов к схватке. Ивану тоже не терпелось поставить последнюю точку в затянувшемся поединке. Он сделал несколько колющих выпадов, заставляя соперника пятиться, а в конце атаки отвесил поляку боковой удар тыльной стороной эфеса.

Тот оттер кровь с разбитых губ и кинулся на Ивана с удвоенной яростью. Отбив острие, он поднырнул под клинок и нанес бы Самойлову смертельный удар, не отшатнись тот в сторону. Клинок, на который он при этом оперся, сломался — сталь не выдержала веса тела. Иван спас себя, но лишился оружия. Он огляделся: поблизости валялся лишь обломок древка казацкой пики. Самойлов, не мешкая, подобрал его. Парируя сыпавшиеся удары противника, он с каждым разом укорачивал остаток копья — сабля главаря делала свое дело. И вот она разрубила то, что когда-то было опасным оружием, надвое. Два обрубка в руках драгуна не оставляли ему шансов на победу. Но сызмальства наш Ваня был обучен биться до конца. И он исхитрился-таки: отбив обрубком древка, зажатым левой рукой, саблю противника в сторону, он правой, которой держал другой обрубок с наконечником, дотянулся до цели. Острие воткнулось главарю в живот. Могучий поляк проковылял несколько шагов и упал на колени. Держась за живот и роняя кровь изо рта, он судорожно хватал воздух.

Вожжов усмехнулся и спрятал клинок в ножны. Француз зааплодировал:

— Bravo!

Едва первый луч позолотил верхушки деревьев, Самойлов велел своим спутникам собираться в дорогу. Вожжов начал седлать лошадей, прислушиваясь между делом к гортанному языку иноземцев. Надо же, как вороны каркают и при том друг друга понимают, чудно, право слово.

— Presque tout est la, l’essentiel, c’est qu’on ait de nouveau les letters. Tiens ton arme![2] — Ла Шанье передал Мари веер.

Вроде бы обычная приправа к дамскому туалету, но как-то не вязалась она с мужским дорожным платьем Мари, кое к тому же после давешних происшествий за карнавальный наряд совсем уж выдать не удалось бы. Ну допустим, по приезде в столицу эту оплошность можно поправить, кринолин ей, верно, тоже пойдет, размышлял Иван. «Хороша девка!» — вертелись в его голове слова главаря-поляка, пока он украдкой следил, как красивая нездешней красотой Мари, которую не портили трудности дальнего путешествия, развернула и свернула веер.

И все-таки смекалка Ивана не подвела: не для праздных увеселений предназначен был сей предмет. Веер служил ножнами изящному кинжалу. Его металл на миг отразил утренние робкие лучи, а потом снова скрылся в необычном футляре. Да, по всему видно, что бумаги, сохранность коих первым делом проверил Ла Шанье, имеют немалую ценность для визитеров князя Меншикова, раз они так прекрасно вооружены. Хорошо, что хоть письма сии сохранить удалось.

— А с этими что будем делать? — услышал Иван голос Маслова. — Может, похороним?..

— Ага, щас я им крестов понаделаю и памятник поставлю! — привычно заворчал в ответ Вожжов.

— Негоже их здесь бросать-то. — Маслов был прерван на полуслове одиноким выстрелом, отозвавшимся многократным эхом в древних стенах.

Очнувшийся главарь сделал свое черное дело: драгун лежал бездыханный на сырой земле. Несмотря на тихий и мягкий нрав, отваги Маслову было не занимать. Не раз он шел в атаку на басурманов за землю русскую, за царя-батюшку, в каких передрягах только не был, но всегда хранил его Господь. А здесь, в стенах древнего монастыря, не уберег. Злодей, накануне проигравший в честном поединке, отмстил столь низко — выстрелом в спину, но тут же получил по заслугам: Мари прострелила ему голову из миниатюрного пистолета, который только что вернула себе.

Пришлось Вожжову все-таки копать могилу, правда, для Маслова. И крест поставил. Вот только не было времени горевать, надо было сполнять службу государеву, а она, как известно, промедлений не терпит.

Отряд продолжил сборы. И когда Самойлов уже подтягивал подпруги у своей лошади, чтобы вскочить в седло и двинуться в путь, Мари подошла к нему:

— Ты есть настоящий храбрец! — начала она с сильным акцентом. — Я буду все говорить твой начальство. Merci.

— Да какой там храбрец?! Попался, как дитя малое.

— Вы сослужили кароший служба мне и французский корон, — прервал его Ла Шанье. — Это вам, — он протянул Самойлову кошелек. — Если вы готовы и дальше служить, я буду вам еще платить всякий раз.

— Месье. — попытался возразить Самойлов.

— Шевалье Ла Шанье! — отрекомендовался француз.

— Вот что я вам скажу, шевалье, службу я свою не исполнил. Мне сказано было встретить карету, внутрь не заглядывать и в разговоры с вами не вступать. Сопроводить вас до столицы. А вот как вышло!.. Так что оставьте ваши деньги при себе.

Но тут не выдержал Вожжов:

— Это что ж это получается, ты за всех все решил? А то, что мы рисковали головой, вызволяя их из плена, об этом ты запамятовал?

Упрек попал в цель. Головой рисковали все. Но поручение было их главной целью, а пока выходило, что они его не выполнили, как было приказано. Все это промелькнуло в голове у Ивана.

— Мы нарушили приказ, — спокойно объяснил он Вожжову свой поступок. — Карету мы не встретили, а посланников отбили у разбойников. И слава богу! И вообще решения здесь принимаю я, на правах старшего, — он впервые напомнил своему товарищу о субординации. Но Вожжова это напоминание лишь еще более задело, и он в сердцах крикнул Ивану:

— Ах да! Совсем забыл! Прости дурака! Ты об этом Маслову, покойнику, расскажи. Значит, как рисковать головой — тут все мы горазды, а как только получить заслуженную награду, вот тут у нас с головой беда какая-то происходит! Может, тебе юродивым заделаться, честный ты наш?!

Может, Вожжов и покрепче бы выругался, но присутствие дамы сдерживало сей порыв. Дама тем временем улыбнулась:

— Мне кажется, ми это можем исправить!

— Что? — переспросил Иван.

— Ми снова сядем в карету, ваш друг может править. А вашему начальству ми говорить, что наш кучер заболел по дороге.

Все замерли в ожидании ответа. Самойлов вздохнул, казалось, он колебался. Посмотрел на девушку, она ему улыбнулась. «Сейчас он сдастся», — подумала про себя Мари. Иван перевел взгляд на Вожжова. Наконец, махнув рукой, произнес:

— Ладно. Карету мы, допустим, заложим, и доставить вас — доставим.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Ла Шанье, подбросив на руке кошелек.

Вожжов довольно ухмыльнулся. Самойлов тоже повернулся к лошади, еще раз подтянул подпругу и закончил мысль:

— Только по приезде я обо всем доложу, как оно было.

— Тьфу ты, неладная, прости господи! — плюнул в возмущении Вожжов.

— Я за каретой, а вы пока собирайтесь, — сухо проговорил Иван, вскочил в седло и, взяв вторую лошадь под уздцы, поскакал к лесу.

Лишь только Самойлов скрылся, Вожжов обернулся к французам:

— Вы давеча говорили, что вам верный человек нужен.

Ла Шанье посмотрел на него и переглянулся со спутницей.

Глава 10, о том, что в России слово incognito может быть истолковано весьма вольно

Карета катилась по российским просторам, преодолевая версты и мили, трясясь на ухабах, покрываясь пылью и грязью того, что на Руси зовется дорогами, а по всей Европе бездорожьем. Везла карета иноземцев, не первых и не последних решившихся заглянуть вглубь столь загадочной для чужого ума страны, отважных в своей решимости и наивных в своих притязаниях, ибо понять и полюбить сию державу можно только сердцем. Пройдут годы, и Великая русская государыня заграничного происхождения покажет всему миру, как можно любить чужую родину. А пока у кормила власти стоит ее тезка по православному имени, товарищ по причудливо обернувшейся судьбе быть единовластной правительницей чужого государства, но совсем другая по замыслам, чаяниям и делам императрица. И именно в эти дела, точнее, в дела ее именитых придворных, намерены были вмешаться подопечные нашего героя, так заботливо им оберегаемые.

Мари с любопытством разглядывала из-за занавесок кареты открывавшиеся пейзажи. «Эти русские», о которых она так много слышала от земляков, были ей странны и непонятны. Изучая язык с помощью православного попа, которого ей приставили в Ватикане, она подолгу выговаривала незнакомые слова, пока, наконец, не уловила их мелодику. То ли у нее были способности, то ли учитель попался толковый, но уже через пять недель она вполне бегло изъяснялась, хоть и с чудовищным акцентом. Первый же встреченный русский (если не считать разбойников, каковые везде схожи) показал примерную доблесть и покорил ее своим бесхитростным благородством. Его твердый отказ принять заслуженную награду вызвал у Мари уважение. А стремление поведать начальству всю правду без прикрас убедило, что перед ней простой служака. «Может, таков и есть «русский нрав», но этому «медведю» надо все-таки дать понять, что мы не простые курьеры, а важные персоны. Вдруг образумится? А то заладил: «Расскажу все, как было». Невдомек, что это пятно не только на его репутации. Ведь попались, как дети, в лапы этих головорезов!» Поразмыслив еще, она все же решила не вмешиваться в план Ивана: в конечном счете обаять Светлейшего князя не составит труда. В своих женских чарах Мари ни минуты не сомневалась, хотя ее спутника они и не трогали, правда, по иным причинам: Ла Шанье все больше заглядывался на бравых гвардейцев.

Дорога была долга и утомительна, пережитые тяготы давали о себе знать, клонило в дрему, но когда въехали в столицу, девушка вновь встрепенулась: столь интересен ей был вид и устройство такого молодого, но уже весьма знаменитого града Петрова.

Мари вслушивалась в окрики и обрывки фраз, долетавшие до нее. До сумерек было еще далеко, улицы были полны, особенное оживление царило возле торговых рядов. Иван, правивший каретой, пустил лошадей шагом, дабы ненароком кого не затоптать, посему молодая француженка хорошо могла различить лица и одеяния торговцев, простолюдинок, пришедших за товаром, солдат, прочего разносортного люда.

Ла Шанье, напротив, не мог дождаться окончания путешествия. Едва потянулись лавки, в нос ударил резкий запах вяленого мяса. Француз брезгливо прикрылся батистовым платком и не отнимал руки от лица весь путь по городу. Внезапно процессия остановилась — дорогу преградили военные. Суровый офицер перехватил поводья и, не давая править лошадьми, провозгласил:

— Именем Императрицы, следуйте за нами!

Сидевший на козлах Самойлов сразу понял, что справиться силой ему не удастся: гвардейцев при офицере было с десяток, все с ружьями. Иван решил вступить в переговоры:

— Я имею указание доставить сих гостей к князю Меншикову!

Но у служивых, видать, были четкие инструкции.

— Арестовать их!

Эта команда побудила солдат вскинуть ружья, а нашего героя спешно искать пути к бегству. Однако диспозиция в ту же минуту вновь резко изменилась: раздался негромкий, но властный окрик «Стойте!», подтвержденный для убедительности парой хлопков в ладоши.

И хоть сказано то было, повторюсь, негромко, на сии слова оглянулись все участники драматической сцены, окромя, разве что, лошадей. Военные расступились, обнаружив на заднем плане, у торговых рядов, важного вида вельможу, беспечно похрустывавшего соленым огурчиком. Оценив произведенное впечатление, Ушаков (а это был он) неспешно направился к карете.

— Раз это гости князя, дело совершенно меняется, — вкрадчиво заговорил вельможа. — Они не могут быть государственными преступниками или шпионами.

При таких словах Мари невольно бросила взгляд на Ла Шанье. Ушаков же бесцеремонно заглянул в окно кареты, сделался еще более довольным и продолжал:

— Ну, что я говорил? Здесь барышня и важный господин сидят. Они, видать, еще и простужены — ишь, платок какой большой. Эх ты, — обернулся он к Туманову — офицеру, что возглавлял отряд. — Обознался ты, братец! Сопроводить к князю!

Гвардейцы опустили ружья, Туманов хмуро посторонился и приготовился следовать за каретой.

— Вот тебе и тайные посланники, — пробормотал мрачный Вожжов, который ничего доброго от этой миссии уже не ожидал.

Самойлов оглядел Ушакова, солдат и тронул лошадей. Вскоре, теперь беспрепятственно, вкатились они в ворота уже знакомого нашему герою меншиковского дворца.

Глава 11, в коей Иван попадает из огня да в полымя

Следуя за Тумановым по анфиладе дворцовых залов мимо придворных и различных просителей, Самойлов представлял, как будет докладывать о своей неудаче. На душе было черно: первое ответственное поручение от ТАКОГО сановника и с ТАКИМ треском проваленное. Стук сапог их многочисленного отряда, эхом повторенный под лепными потолками, насмешливо подтверждал, что визитеры прибыли как нельзя более «инкогнито». Со стороны, однако, наш герой выглядел спокойным, что несколько удивило Мари.

— Ви все еще не передумали? — спросила она, пытаясь понять, что стоит за сей бесстрастностью.

— И в мыслях не было, — твердо ответил Самойлов.

— А если это поставит под удар ваш карьер? — не унималась француженка.

— Чему быть — того не миновать! — отрезал Иван.

Разговор завершил Вожжов, который не мог и не хотел сдержать своего негодования и страха:

— У него сознание помутилось! От излишнего рвения! Ага! Всех нас под топор подведет!

За сими речами осталось незамеченным мелькнувшее среди придворных удивленное лицо Фалинелли, явно не ожидавшего встречи с такой процессией. Спохватившись, итальянец поспешил скрыться, пока его не обнаружили.

Уже на пороге кабинета Меншикова визитеры, к досаде своей, опять были остановлены Ушаковым, который был теперь не один, а в компании иного важного вельможи — графа Толстого. Андрей Иванович непременно хотел увидеть, как граф оценит «тайных» Алексашкиных гостей и каковое лицо будет у Светлейшего князя, когда тот поймет, что интрига его с треском провалена.

Толстой, как и ожидалось, остался весьма доволен:

— Надеюсь, что ваше опасное приключение закончится на пороге этого дома. Для нас была бы большим несчастьем потеря таких важных гостей.

Ла Шанье и Мари переглянулись, после чего француз проговорил:

— Благодарю вас, сударь! Мы понимаю, что живы благодаря вам и вашим людям, — отменная выдержка позволила ему не показать и тени досады.

Двери кабинета со стуком распахнулись, и сам Меншиков шагнул навстречу процессии. Нечего сказать, отнюдь не такой состав визитеров думал он лицезреть. Провал, полный провал всей затеи, пойман с потрохами, теперь придется выкручиваться. Знать бы еще, что этим сыскным ястребам удалось разведать! А Самойлов-то хорош, следопыт-охотник, называется! Он за дичью тоже с таким парадом отправляется? Эх, простота служивая! Подвел-таки. А эти хищники — Толстой с Ушаковым — прямо впились глазами. Нет уж, не доставим вам удовольствия!

— Ну! Что скажете, господа, о сем деле?

— Ваша светлость, — решился начать Иван, — приказали встретить карету и доставить инкогнито некую персону..

— Встретили?

— Нет, ваша светлость! Карета была перехвачена лихими людьми, коими дороги в тех местах изобилуют!..

— Значит, не встретили? — безжалостно оттягивал развязку Александр Данилович. Он почтительно поклонился Толстому и Ушакову, на Самойлова же не смотрел, отчего наш герой совсем потерял надежду на милость бывшего отцовского друга.

Но тут в разговор вмешалась Мари:

— Позвольте мне! Ваша светлость! Ваш люди и вправду не могли выполнять приказ!

Девушку нимало не смущали те обстоятельства, что говорит она с фактическим правителем государства, что на ней мужской костюм и что с дороги да после плена она выглядит не слишком отлично от весьма потрепанных драгун. В том, что распущенные по плечам черные локоны делают ее еще более обворожительной, она не сомневалась, посему тон ее был полон достоинства и самоуверенности.

— Не могли? — Меншиков насупился.

— Совершенно верно! Карета был захвачен до того, как прибыли эти господа! Мы им благодарны за то, что они вырвали нас из плен! И бог знает, где бы ми были теперь, если не доблесть этих людей!

— Ладно! Коли так, — князь продолжал хмуриться.

— Но если вы цените верную службу, дайте им наград, так как от нашей благодарности они отказались. Мы живы только благодаря их храбрости.

— Награду, говоришь? Ладно, будет им награда, — Меншиков кивнул, наконец, Самойлову с Вожжовым и отрезал: — Ждите, вас оповестят!

Затем посторонился, пропуская французов в кабинет, и решительно поставил точку в сей некстати разыгранной комедии, обратившись к Толстому и Ушакову:

— Ко мне?

Толстой замахал руками:

— Не смею обременять, мы лишь хотели убедиться, что ваши гости доставлены в целости и сохранности, — и поняв, что представление окончено, поспешил удалиться.

Ушаков последовал за ним, а наш герой с товарищем остались ждать своей участи. Двери кабинета затворились.

Глава 12, о плюсах и минусах

Оставим теперь Ивана в тягостном ожидании и заглянем в кабинет князя, где неудавшиеся «инкогнито» оказались, наконец, наедине с тем, к кому они якобы были вызваны в эту далекую страну.

Меншиков теперь уже дал волю досаде.

— Вот тебе и тайная миссия! Дурачье солдатское!

— Не гневайтесь на них, Ваша светлость, — поспешила унять бурю Мари. — Это скорее плюс, чем минус.

— Какой к черту плюс? Вон Толстой с Ушаковым здесь объявились, чую, неспроста!

— Все, что ни делается, все к лучшему, — вступил в разговор Ла Шанье. Пора было переходить к делу, лирическое отступление слишком затянулось. — Ваши преференции по отношению к Ордену в случае успеха нашего дела будут в силе?

— А у вас есть сомнения? — Меншиков явно уходил от ответа.

Ла Шанье решил, что князь еще потерян и расстроен неудачей, а посему настал удобный момент для некоторого на него нажима. Он вынул из-за пазухи несколько листов, свернутых вместе.

— Надо поставить подпись на этих бумагах.

Меншиков поднял руку, взял листы и потянулся было за пером, но передумал, усмехнулся и кинул бумаги на стол:

— После вашего сегодняшнего «тайного появления» я, пожалуй, с подписями повременю, — Светлейший смерил гостей взглядом, обретшим наконец привычный задор. — А пока давайте придумаем правдивый повод вашего приезда.

Французы молча переглянулись.

Тем временем другие важные участники событий были весьма довольны результатами своих действий.

— Главное мы знаем — эмиссары прибыли! — удовлетворенно подытожил Ушаков.

— Только куда они нанесут удар? Я все больше склоняюсь к мысли, что женитьба наследника — это просто предлог. На кой ляд Алексашке нужна поддержка масонского ордена? Он и так давно вынашивает эти планы.

Толстой вдруг ощутил беспокойство: партия разыграна удачно, но каков будет исход всей игры? Меншиков хитер, так просто его не подловишь. Что-то больно ровно он держался, а ну как все и было так задумано?

— Меншиков тщеславен, а они этим умело воспользовались, — произнес Ушаков. — Его тешит сама мысль о славе монарха, пусть даже регента, но признанного в Европе. — И, словно прочитав мысли графа, добавил: — Странно другое: мы спутали им карты с тайным появлением, а они как ни в чем не бывало.

— В любом случае, следи пока за каждым их шагом, — решил Толстой. — Рано или поздно они проявят себя.

— А с этим юнцом что делать? — Ушаков оглянулся на еще ожидавшего решения Самойлова.

— Думаю, он — не игрок, хотя чем черт не шутит! — Толстой тоже посмотрел на нашего героя. — Парень ловкий. Вдруг Меншиков разыграл более тонкую партию, подсунув его нам, как пешку? Будь начеку!

И покровительственно потрепав Ушакова по плечу, граф пошел прочь.

Между тем «ловким парням» было ой как не по себе. Вожжов испытал определенное облегчение, что экзекуция окончена, однако со знаком «плюс» или «минус», никак не мог взять в толк. Меншиков, будь ему трижды неспокойно, держался неприступно, слова Мари действия на него, по всему судя, не возымели, а приказ ждать известия прозвучал и вовсе угрожающе. Вот и дождался награды за службу, нечего сказать. А все Иван, послал господь дурака командовать!

— Ну, если нас завтра не подвесят на дыбу, то четвертуют точно.

— От сумы и тюрьмы. — откликнулся Самойлов.

— Э-эх! — не выдержал Вожжов. — Ты хоть знаешь, кто стоял рядом со Светлейшим?

— Нет! А что?

— Что-что? Это бывший начальник Тайной канцелярии Ушаков! А сейчас и Приказом командует. Заплечных дел лавка! Людишек, знаешь, сколько через него погублено? Чуть что не так сказал — за ребро и на крюк! За ребро — и на крюк! — повторил он для непонятливых.

— Тише ты! — только и успел шикнуть Иван.

Двери отворились, навстречу к ним вышел камердинер и с важным видом провозгласил:

— Завтра ваши милости приглашаются на ассамблею!

Глава 13, в коей лишь приоткрывается тайна гобелена

Вожжов наконец оттаял. Все устроилось как нельзя лучше. Ванька и вправду оказался везунчик, верно тогда Маслов подметил. Он теперь уже готов был взять Ивана в приятели. Все-таки кровью крещены, товарища вместе хоронили и мести сильных мира сего избежали, да к тому ж в награду получили не крюк, а приглашение. На как там ее бишь?.. Ассамблею. Тьфу ты пропасть, как у них язык поворачивается такие слова выговаривать? Дворовые ведь, простого звания люди — даром, что при княжеском доме, а все одно холопы, как ни назови, — а произносят иноземные словечки с таким форсом. Это чтоб сразу видать было, что говорит с тобой не кто-нибудь, а камердинер. Смешно, камердинер! Раньше о таких на Руси не слыхивали. А нынче эти столичные и одеты по последней моде, и манерам всяким обучены. Вот было бы забавно, если бы его сестра Марфа в тверском имении барина на ассамблею приглашала. Хотя Вожжов дома не был, почитай, лет двадцать, может, и Марфа теперь нос пудрит да словечками разными выражается.

— Ну что? — обратился драгун к Самойлову, когда они неспешно ехали по петербургским улицам. — Давай ко мне? У меня комнаты от Маслова, царство ему небесное, теперь освободились!

Иван обрадовался такому предложению. Нужно было отдохнуть, привести себя в порядок. А где? Денег у него толком не было, гостиницы в столице дороги. А что, может, и впрямь у Вожжова остановиться?

Но сии весьма благоразумные размышления были прерваны. Он увидел, как у одного из подъездов остановилась карета. То было невеликое происшествие, и оно, разумеется, не заинтересовало бы его в другом случае. В другом, но не в подобном этому: карету вышел встречать не кто-нибудь, а тот ворчливый придворный, отец понравившейся ему девицы. Все тяготы и лишения последних дней мигом улетучились. И только желание поскорее увидеть ту, о которой грезил он все время со дня их памятной встречи, овладело пылким сердцем. Эх, молодость, молодость! Лишь ей свойственна подобная горячность. Хотя судя по тому, какую роль сыграет девица эта в судьбе нашего героя, может быть это не такая уж горячность.

Тем временем из кареты вышел Фалинелли и в сопровождении придворного направился в дом.

— Погоди-ка, у меня тут дело есть. — оставил Иван недоуменного Вожжова посреди улицы в одиночестве, а сам направился к дому.

— Ну да, дело. — сплюнул драгун и, развернув коня, поскакал домой. Да и что ему еще оставалось, коли этот болван все время ищет себе приключения? Не составлять же компанию!

Иван попытался из седла заглянуть в высокие окна сановного дома, но все безуспешно. Он обернулся и увидел кучера, сидящего на козлах той самой кареты:

— Это кто ж тут живет, любезный?

— Известно кто, Белозеров. — охотно откликнулся заскучавший было мужик.

Самойлов поблагодарил его кивком и продолжил поиски того единственно важного окна, которое принадлежало желанной особе. Варенька и не догадывалась о его попытках, иначе сердце бы ее забилось, и десерт не пошел бы впрок. В неведении ухаживала она за гостем, подвигая ему теткино варенье, и слушала со смущением батюшкин рассказ:

— Вот ведь как, старший-то сын в заграницах уже четвертый год. А я, как прибрал господь мою Степаниду, нянькой здесь с моими-то.

Фалинелли, окинув взором молчащих дочерей Белозерова, с обольстительной улыбкой на хитром лице ответил:

— По-моему, вы обладатель прекрасного клада: скоро от кавалеров отбою не будет.

Белозеров, не привыкший к околичностям, повысил голос:

— То-то и оно! Отбоя уже нет! Правда, прости господи, одни бывшие холопы да солдатня. Прошли те времена, когда столбовые бояре на Руси при царях сиживали.

Фалинелли не интересовали подробности российской истории. К тому же он считал реформы Петра весьма прогрессивными. Царь многое успел, но настолько косным оказался этот народец, что несмотря на все блага цивилизации, подаренные Петром, все о старых порядках тоскует. А был ли он когда-нибудь, порядок, в этой дикой стране? Впрочем, Фалинелли не хотел более рассуждать на сию тему, девицами он тоже весьма налюбовался. Его больше волновало дело, которое привело его в дом Белозерова. Потому он мягко улыбнулся и прервал благородное возмущение отца семейства:

— Нам бы по делу., поговорить.

Белозеров тут же сменил тон:

— Так, доченьки, давайте-ка на женскую половину! Дайте нам по делам потолковать!

Дочери покорно встали, сделали книксен и удалились. Однако взгляды, брошенные на отца, были исполнены стыда и гнева.

— О, видал, как посмотрели?! — возмутился Белозеров. — Так зыркнули, как кинжалом резанули!

И тут ему на глаза попалась прислуживавшая за столом Стешка. Она застыла с чайником в руках, лыбясь на последнюю сцену. Белозеров выплеснул на нее остатки гнева:

— А ты чего стоишь?! Ну-ка, кыш отсюда!

Стешка метнулась на кухню — дел там было невпроворот. Она схватила помои, открыла дверь и выплеснула их. на нашего героя. Он как раз поравнялся с задним крыльцом, совершая свой обход дома Белозеровых в поисках заветного окна. Самойлов опешил, Стешка прыснула «Простите!» и, хлопнув дверью, скрылась внутри особняка.

Белозеров дождался, пока Стешкины шаги стихнут в коридоре, и обратился к Фалинелли:

— Что случилось-то?

— При дворе появились люди, которые просто так нигде не появляются. Я бы хотел перевезти все нынче же ночью. Ежели мне предстоит на время исчезнуть.

— Не волнуйтесь. Раз я своих дочек до двадцати годов сберег, то ваше-то добро точно сберегу, — уверил итальянца Белозеров.

Фалинелли был удовлетворен словами хозяина и перевел взгляд на стену:

— Это замечательный гобелен с охотой, он имеет какое-то отношение к вашей фамилии? Кажется, он мне знаком.

— Он имеет прямое отношение к нашему делу. Его прислал еще ваш батюшка. Тут все дело в рисунке! Тот, кто знает его тайну, тот побогаче любого царя будет…

Глава 14, обнаруживающая, что оружие тоже может нуждаться в защите

Возле дворца Меншикова всегда было неспокойно: придворные, военные, просители так и роились здесь целыми днями. Приходили и по делу, и без: новости узнать, знакомых повстречать, себя показать. Но в дни ассамблей на площади перед дворцом царила натуральная толчея. Вот и сегодня припозднившемуся малость Белозерову пришлось чуть не локтями прокладывать себе дорогу на парадную лестницу: сам он был господин не маленький и по чину, и по фигуре, а еще дочек надо было провести так, чтобы их не затоптали да платьев не повредили. И то была бы посильная задача, кабы волю себе дать — характером Белозеров был крут и спуску никому не давал. Да только этого показать никак нельзя было, напротив, следовало угодливо улыбаться нужным людям, кои присутствовали здесь в изобилии, любезно здороваться да кланяться, и не приведи господь кого-нибудь упустить, не заметить. Вот и протискивался старик, охая да ахая, а красное от жары и натуги лицо его выражало попеременно то досаду, то сладкую учтивость:

— Господи, вот ведь крест. Таскаться на эти сборища в такую жару! Здравствуйте, душа моя. Ох, мои ноги!

Раскланявшись, наконец, со всеми знакомыми, Белозеров достиг парадной залы и занял место в череде придворных, что выстроились уже для церемонии. Дочки встали за его спиною. В отличие от отца, девушки нисколько не были смущены теснотой и жарой: они были счастливы вырваться из унылых своих комнат, надеть по случаю новые платья, предстать перед людьми во всем блеске своей красоты и молодости, ловить на себе восхищенные взгляды и втайне надеяться на желанную встречу.

Семейство подоспело как нельзя более кстати: награждение уже шло, и сейчас дело касалось наших героев. Князь Меншиков со всею важностью и достоинством, приставшими высокому чину, «зачитывал» (а многим присутствующим было известно, что грамоту Алексашка так и не освоил, кроме имени своего не умел ни писать, ни читать, едва мог расписаться в получении жалованья и нарисовать свою фамилию, посему он лишь поглядывал на бумагу, произнося слова по памяти) высочайший указ:

— За доблесть и честную службу именем Государыни нашей вручаю памятные шпаги, дабы служили вы и далее во славу Отечества.

По проходу между рядами придворных серьезные и смущенные, твердо, однако, чеканя шаг, прошествовали Самойлов и Вожжов. Приблизившись к Меншикову, они замерли навытяжку. Первым подошел Вожжов, бережно принял шпагу из рук князя, поцеловал ее почтительно и отступил, давая место товарищу. Иван также трепетно взял подарок и прикоснулся губами к холодной стали. Затем оба развернулись и удалились, демонстрируя отменную выправку.

Оказавшись снова среди придворных, Самойлов нос к носу столкнулся с давешними французами, но не сразу узнал Мари — так преобразило ее парадное дамское платье, волосы же были убраны назад и уложены локонами, отчего лицо девушки стало еще более точеным и высокомерным. Мари милостиво одарила улыбкой своих спасителей, Ла Шанье лишь слегка кивнул им. Оба с любопытством рассматривали присутствующих, и со стороны и подумать нельзя было, что они кого-то ищут. Но вот французы заметили в толпе Фалинелли, значительно переглянулись и направились к нему. Итальянец отвесил любезный поклон, однако весь словно подобрался: видимо, сия компания была для него не слишком желанной.

Первой заговорила Мари:

— Vous esperez toujours prendre place auprès du tro-ne russe tout seul?[3]

— Et vous, vous desirez toujours l’empecher?[4] — подхватил насмешливый тон уже вполне овладевший собой Фалинелли.

— Marie adore les aventures, — подал голос Ла Шанье, — elle est tout simplement incorrigible! Mais cette fois, vous l’avez devancee, il est vrai, la-haut on ne l’a pas estime a sa juste valeur. Ceci est l’injonction du general de l’ordre de reunir tous les moyens[5].

Француженка протянула Фалинели какую-то бумагу, перевязанную красным шнуром. Тот принял ее и кивком дал понять, что разговор окончен.

Тем временем Меншиков «зачитывал» новый указ:

— Кроме того, государыня жалует кортик, украшенный рубиновыми каменьями, французскому дворянину Ла Шанье в знак дружбы между нашими государствами.

Пока означенный дворянин получал подарок со всеми церемониями, наш Иван не терял времени даром. Гордо сжимая в руке наградное оружие, он направился прямиком к своей цели, а именно к прелестной темноволосой девице, стоящей возле отца и сестры и не сводящей с него глаз.

Варюша исполнилась радости, едва только заметила во дворце Самойлова, когда же он был так выделен и поощрен Светлейшим, восторгу ее не было предела. Сонечка тоже сияла, переглядываясь с сестрицей. Белозеров не выдержал и злобным шепотом одернул обеих:

— Не пяльтесь вы так на солдатню эту! Прямо срам. Прости Боже.

Но тут же расплылся в льстивой улыбке обернувшемуся к ним Меншикову — упаси господь показать князю недовольство, неизвестно, как истолкует да что потом сделает.

Иван между тем оказался уже рядом и учтивым кивком головы приветствовал главу семейства:

— Не имею чести быть знаком с вами!..

— И вправду, Бог миловал, — попытался завершить разговор Белозеров.

Но наш Ваня был не робкого десятка и отступать не собирался.

— Иван Самойлов! — представился он, вытянувшись в струнку.

— Солдатик очередной, — буркнул старик, но сестры тут же подхватили приветствие, делая книксен:

— Варвара.

— Софья.

Этого было уж совсем не надобно! Белозеров решительно направился к выходу, уводя девиц чуть ли не за руку:

— Однако пора нам! Самое интересное кончилось! Пойдем-ка домой, доченьки!

— Я все равно разыщу вас! — крикнул им вслед вконец осмелевший Самойлов. — Приходите на ярмарку!

В награду ему был брошен красноречивый взгляд, как бы говорящий «я рада знакомству, но вот папенька.». Девицы почти скрылись, а Иван, все глядя им вслед, вернулся к напарнику, который с удовольствием пользовал вино и фрукты, обнаруженные на изящном подносе.

— Ну, ты видел? Ох, хороша!

— Кого? — не сразу понял Вожжов. Потом посмотрел в ту же сторону и успел разглядеть уходивших Белозеровых — они как раз остановились в конце залы, чтобы раскланяться с Фалинелли.

— Не про тебя птица сия! — драгун протянул приятелю бокал. — Папаша — сущий дьявол! Богат, сварлив и жаден. Нашему брату и думать нечего глаз класть на его выводок.

— А ты почем знаешь? — вскинулся Самойлов.

— Когда стояли на зимних квартирах в том году, насмотрелся. Он насилу, по приказу государыни своих дочерей вывозит на ассамблеи.

Иван обиженно хмыкнул, разом осушил бокал и потянулся за другим. Однако долго предаваться размышлениям и подстегивать вином воображение ему не позволили — рядом неожиданно возникла группа важных придворных птиц со злополучными французами во главе. Самойлов хотел притвориться, что не замечает их, да не тут-то было.

— Господа, а это те, кому мы обязаны своим спасением, — неожиданно любезным тоном провозгласил Ла Шанье.

Пришлось раскланяться. Хоть и не был Ваня искушен в дворцовой жизни, однако сановного господина приятной наружности узнал — то был лейб-хирург Иван Иванович Лесток. Отец рассказывал о нем с большим уважением и как-то показал его мельком на том единственном приеме, куда взял с собой отрока-сына «для развития представлений о светском обхождении». Помнилось ему, как было радостно услышать, что молодого придворного тоже зовут Иваном. Отец, однако, тихонько возразил, что, дескать, никакой Лесток не Иван на самом деле, а Иоганн Герман, был выписан когда-то государем Петром Алексеевичем из Франции, да так и остался, потому как пришелся ко двору. Слыхал также Ваня, что Лесток позже долгое время пробыл в ссылке, но где и по какой причине, не ведал. Увидев его теперь на ассамблее, Иван почему-то обрадовался и почувствовал себя несколько более вольно. Впрочем, причиной тому мог быть и второй выпитый бокал вина.

На слова Ла Шанье отозвался неизвестный Самойлову француз, судя по всему, тоже шишка немалая:

— Отрадно видеть, что армия русская строится по европейскому образцу!

Прозвучало это как-то слишком бесцеремонно. Лесток поморщился и, будучи по натуре человеком дипломатического склада, поспешил сгладить сие выступление:

— Ежели государыня наша Екатерина изволит и далее применять науку европейского маневра, то виктория российской короне в войне гарантирована! — Для пущей убедительности он поднял бокал и широко улыбнулся.

Тут неожиданно для самого себя встрял в разговор Иван:

— Однако позволю не согласиться! Та фортификация, кою государь применил в Полтавской баталии, не имела применения в Европе до того.

К ним подошел Фалинелли и любезно поклонился Лестоку. Ла Шанье обратился к итальянцу в продолжение начатого ранее разговора:

— Как вы сказали? Сию кумпанию выиграл редут?

— Да. Землекопы были решающей силой! — усмехнулся Фалинелли.

Это прозвучало совсем уж вызывающе. Тут вдруг не выдержал Вожжов, заметно охмелевший к этому моменту:

— Как вас понимать? Вы хотите сказать, что сражение выиграли землекопы?

Возбужденное состояние русского офицера позабавило итальянца, и он не смог отказать себе в удовольствии подразнить зарвавшегося драгуна:

— Это сказал не я, а вы! — заявил он с издевкой и оглядел окружающих, ожидая реакции.

Реакция не замедлила — ловкая словесная игра вызвала всеобщее веселье. Для Вожжова этот смех был, что красная тряпка для быка. Он покраснел и вскинулся, а наглый иноземец в ответ лишь насмешливо поклонился и направился было к дамам. Вожжов оказался в центре внимания. На него с ожиданием смотрели все, кто стал свидетелем этой короткой перепалки. Не ответить на вызов было невозможно. Драгун решительно бросился вслед за обидчиком, нагнав, схватил за плечо, развернул к себе и замахнулся своим огромным кулаком. Самойлов едва успел остановить занесенную руку. Допустить столь мужицкое поведение на ассамблее было никак невозможно, это навсегда запятнало бы честь русского мундира. Дерзость повисла в воздухе, все ждали, чем разрешится нежданная схватка. Надо было спешно как-то выходить из ситуации.

— Сударь, вы нанесли оскорбление, принизив победу русского оружия, — Иван говорил, а по спине его полз холодок ужаса перед неизбежностью того, что сейчас прозвучит. — Я вам не могу этого простить.

Фалинелли смерил Самойлова презрительным взглядом: эта солдатня совсем забылась, где и с кем говорит!

— В самом деле? Вот уж не знал, что можно оскорбить оружие! Впрочем, мне безразлично, к вашим услугам.

— Дай я ему суну! — продолжал бушевать Вожжов.

— Я буду ожидать вас в парке! — докончил вызов Иван, продолжая удерживать товарища.

— И немедленно! — крикнул Вожжов.

— Как скажете! — ответствовал Фалинелли и, окинув глазами окружающих, обратился к французскому послу: — Вы не составите мне компанию? По-моему, в России в моду стали входить дуэли.

Часть II Особое положение

Глава 1, повествующая о том, как иногда только кажется, что дуэль завершилась миром

Начнем новую главу нашего романа так, как ее начал сам Иван Самойлов в своих записках:

Возвращаясь в свой полк и выполняя волю покойного отца, я оказался втянутым в странную придворную интригу. В то время мы были молоды и горячи и превыше всего ценили честь. Так случилось, что на ассамблее я вызвал на дуэль итальянского посла. То ли выпитое вино ударило в голову, то ли слова иностранца действительно были оскорбительны, а может, я просто ревновал свою Вареньку к этому выскочке… Ведь он был вхож в ее дом, а я довольствовался минутными встречами.

Еще хмель не выветрился, а мы уже сошлись с Фалинелли в поединке.

Соперники укрылись от посторонних глаз в глубине парка. Дуэли, которые строжайше запретил Петр I в конце царствования, еще не вошли в моду, как это будет во времена Елизаветы, но и запреты уже не соблюдались с должным рвением. По столице весть о поединках распространялась с молниеносной быстротой, и каждый из них становился объектом жарких пересудов. Однако до смертельного исхода дело доходило редко. Соперники, как правило, останавливались после первой крови. Виновного вызывали к Ромадановскому или Ушакову, но лишь два случая увенчались кандалами и каторгой. Оба наших драгуна, окрыленные наградами и разгоряченные вином, не особо тревожились о последствиях. Вожжов подбадривал товарища:

— Ты не шибко-то бойся этого басурманина.

Самойлов, пытаясь держаться прямо, ответствовал:

— Да я-то и не боюсь. — но пошатнулся и оперся на шпагу.

Вожжов помог нашему герою устоять на ногах:

— Вот и молодец! Ты фехтовальную науку-то вроде знаешь?

— Ты ж знаешь, что знаю! — петушился Иван.

— Знаю, что знаешь. Вот и славно, а то. не ровен час, — драгун перекрестил приятеля и трижды плюнул через плечо.

Секундант Фалинелли, господин с величественной осанкой, участливо покосился на Ивана и неуверенно спросил, обращаясь больше к Вожжову, нежели к Самойлову:

— Вы уверены, что можете драться?

Приятели переглянулись, словно спрашивая друг у друга: «Что имеет в виду этот наглец, посмев поставить сей факт под сомнение?»

— А почему же нам не драться?! — задиристо спросил Вожжов. Он обнял Самойлова за плечо: — Ваня!

Тот, не отводя от секунданта тяжелого хмельного взгляда, ответил:

— Вася!

Секундант покачал головой и направился к Фалинелли. Итальянец в одной рубашке, как и требовали условия дуэли на шпагах, разминался неподалеку.

— Месье, он все-таки будет драться.

Фалинелли с недоумением смотрел, как Иван нетвердой походкой двинулся в его сторону. Самойлов вытащил шпагу и отбросил ножны. Худощавый итальянец с красивым лицом склонил голову и отсалютовал сопернику. Несмотря на состояние одного из дуэлянтов, формальности были соблюдены. Иноземцы многозначительно переглядывались, кивая на Ивана и качая головой, когда осматривали оружие. Наш герой косых взглядов не заметил, пошатываясь, вышел на середину лужайки и встал в позицию, Фалинелли с саркастической улыбкой на устах последовал его примеру.

Едва соперники начали поединок, как стало очевидно, насколько умело фехтовал иноземец и пьян был драгун. Самойлов, конечно, был ловок и силен, но его удары парировались иностранцем с изящной легкостью. Раздражение распаленного Самойлова росло, и он атаковал противника серией выпадов, но увы — они так и не достигли цели. Итальянец, воспользовавшись последним неуклюжим пассажем, увернулся от шпаги, как тореро от быка, и ловко срезал несколько волос с макушки подвыпившего соперника, словно специально избегая его ранить. Шутливо указав Ивану на голову, Фалинелли улыбнулся. Иван и впрямь вел себя как бык: наклонил голову перед броском, раздул ноздри, вся грудь его ходила ходуном. Но и последующие его удары также не имели успеха. Он еле успел убрать ногу, и шпага итальянца пронзила землю. Фалинелли не переживал, видимо просто хотел проучить русского, легко ранив, и таким образом закончить дуэль. Все эти мелочи не ускользнули от Вожжова, который, судя по его виду, пребывал в ярости от неудач приятеля.

— Ваня! — крикнул он, выплюнув соломинку, что жевал с досады.

— Вася! — отозвался Самойлов и двинулся на итальянца.

Но тот серией ловких ударов заставил Ивана пятиться. А тут еще вечерняя роса, как на грех, — поскользнулся наш герой и через мгновение лежал на сырой траве. Фалинелли навис над ним, приставив острие клинка к груди:

— Ви есть повержен! Ваши извинения, и я считать дело чести закончен!

Самойлов посмотрел на небо, покосился на спешившего к нему Вожжова и согласно кивнул, ударив от злости кулаком по земле. Изящная «бабочка», начертанная шпагой в воздухе, и ответный кивок итальянца закончили дело. Недавний соперник протянул Ивану руку и помог подняться. Вожжов принял раздосадованного приятеля в объятья и повел к карете со словами:

— Ну поскользнулся. Ваня, да не переживай! Я вон третьего дня на крыльце как плюхнулся!

Иван резко обернулся к товарищу. Да неужто не понятно?! Он схватил его за грудки и, хорошенько встряхнув, выкрикнул:

— Так то ж на крыльце!

Потом словно осознав, что Василий здесь ни при чем, отпустил его, но выместил досаду на дверце кареты — со всего размаху двинул по ней кулаком:

— Я дуэль продул!

— Тише, тише, — успокаивал разбушевавшегося дуэлянта Вожжов, запихивая его в карету.

По дороге Василий все продолжал втолковывать абсолютно несчастному Ивану прелести столь удачного исхода:

— Дык ты подумай, что все к лучшему и будет. Вот ежели, к примеру, упаси господи, ты бы его продырявил, вот ведь канитель поднялась бы, и матушка императрица, не дай бог, осерчала. А так вроде ничего и не было, побренчали себе шпажонками и разошлись. Какой спрос!

Да что он такое говорит?! Не он ли в доме Меншикова готов был в драку лезть за честь мундира. Не эту ли горячую голову спасал Иван, пойдя на дуэль во избежание скандала? А теперь Василия как подменили — сама покладистость! Конечно, ему-то что, не он нынче опозорен!

От одной мысли о позоре Ивану захотелось зарыдать, чего он, конечно, не сделал, а только простонал в ответ:

— Ага, теперь сплетен не оберешься: Самойлов, мол, малахольный, дуэль продул!

— Ладно, поедем ко мне, там выпьешь и все забудешь. У меня уж, поди, собрались наши.

Бедный Ваня совсем напрягся:

— Про «наших», я тебя прошу, там — ни слова!

— Ни-ни! Что ты, — заверил его Вожжов.

Карета свернула в переулок и остановилась у дома, где квартировал Вожжов.

В гостиной действительно было уже полно народу: товарищи Василия по полку, полупьяные девицы — то ли полюбовницы их, то ли из публичного дома привезены. Все шумели, пили неумеренно, веселились. Иван сел за стол, обнаружил перед собой кружку с вином, выпил до дна. Встряхнул головой. Гостиная покачнулась перед глазами. Из мути возник захмелевший Вася, подлил еще вина, попытался вновь втолковать:

— Я вот третьего дни тоже.

— Тихо! — зашипел на него Иван.

Тут к Вожжову подскочила шустрая смазливая девка, вольно обняла его и повлекла за собой. Василий засиял, как начищенный котелок, и, прокричав «Ваня, я пошел!», устремился за обольстительницей. Самойлов остался один за столом. От выпитого и пережитого к горлу подкатывала дурнота. Иван поднялся и пошел было к выходу, но наткнулся на группу полупьяных драгун, которые, насмешливо поглядывая на него, стали вдруг разыгрывать представление: один из них, Бугров, опрокинул приятеля на лавку и принялся размахивать вилкой, а затем приставил ее к горлу лежащего и выкрикнул: «Ви есть повержен!» Получилось настолько потешно, что остальная компания дружно расхохоталась. Кровь бросилась Самойлову в голову — такого открытого издевательства он никак не мог стерпеть.

— Ах ты, мерзавец! — задохнулся он от гнева и рванулся в сторону Вожжова, гоготавшего громче всех.

Но тут комната поплыла, в ушах зашумело, и наш несчастный, так и не успев расправиться с обидчиками, рухнул в беспамятстве им на руки.

Сознание вернулось (если это можно назвать сознанием — голова нещадно гудела) лишь утром. За окном надрывались не первые, видать, петухи, солнце уже взошло и надоедливо лезло в глаза. Иван приподнялся на локте, оглядел комнату, попытался вспомнить, что произошло, но память пока отказывалась служить ему. Дурнота подступила к горлу. Иван снова бессильно упал на подушки. Тут за дверью послышались голоса. Самойлов ясно различил вопрос:

— Постоялец твой дома?

— Еще почивают, — ответила хозяйка.

Но тяжелые шаги, несмотря на сей довод, стали быстро приближаться, дверь распахнулась, и в комнату вошли несколько человек. В первом — важном, изысканно одетом господине с суровым взглядом — Ваня, хоть и был еще не в ладах с головой, сразу признал Ушакова. А осознав, что за важная персона посетила его самолично, совсем растерялся.

— Он? — строго и как-то даже брезгливо спросил Андрей Иванович.

— Так точно, он, Самойлов! — ответил стоящий рядом драгунский капитан Сухов.

Ушаков прошелся по комнате, не снимая шляпы и плаща, глянул в окно и только после этой весьма ощутимой паузы заявил тоном, не терпящим возражений:

— Одевайтесь, сударь, вы обвиняетесь в убийстве!

Услыхав этот страшный приговор, Иван от ужаса забыл про хворь и рывком попытался встать.

— В убийстве?!

Но тут голова, словно колокол, наполнилась гулом, а горло сдавил очередной комок дурноты. Бедолага судорожно схватил медный кувшин со столика, приложил прохладный металл ко лбу и едва выговорил:

— В каком убийстве?

Ушаков все так же неспешно подошел к креслу, концом трости скинул с него Ванин кафтан, уселся и приказал своей свите:

— Обыщите дом, двор и сад.

Те вышли. Несчастный, ничего не понимающий Иван попытался врачевать голову прикладыванием кувшина, затем поискал спасения на дне сосуда, но тот был пуст. Более помощи ждать было неоткуда, оставалось только повиноваться и уповать на милость божию.

Как добрались до Петропавловской крепости, Самойлов помнил смутно — ужас перед содеянным (или несодеянным — кто знает? — память так и утаила от Вани некоторые подробности вчерашнего вечера) сковал его мысли и чувства. Казалось, в следующий момент уже шли они по гулким коридорам каземата, затем очутились в камере для допросов, где Ивана усадили на невысокую скамью, руки ему оставили связанными. Пленник окинул взглядом голые стены подземелья, каменные своды, на которые падали причудливые тени от разведенной жаровни. Было здесь мрачно и сыро, казалось, что даже воздух пропитан чем-то зловещим.

Знакомый уже Туманов приступил к допросу жестко и с каким-то особым рвением:

— Значит, ты никуда не выходил, после того как покинул дом Вожжова?

— Дык я же в беспамятстве был. — Иван не знал, какие подобрать слова, чтобы ему поверили. Хоть бы скорее объяснили, в чем его подозревают, а то что и думать, неведомо!

Туманов вдруг вытянулся в струнку, а за спиной Самойлова раздался знакомый строгий голос Ушакова:

— А вот товарищи твои сказывали, что ты по приезде грозился: мол, не жить ему, подлецу… Это ты про кого?

— Так это про Вожжова! Растрепал всем про дуэль, подлец!

— Дуэль с господином Фалинелли?

— Ну да… поругались мы с ним.

Ивану стыдно было вспомнить, как глупо и самонадеянно он вел себя, затеяв ссору на торжественном приеме, а затем явившись хмельным на дуэль. Да что теперь: сумел заварить кашу, сиди и расхлебывай. Ушаков с интересом наблюдал за сменой настроения на лице пленника, но продолжал гнуть свою линию:

— Позвольте полюбопытствовать, из-за чего же вы с ним поругались?

— По поводу русского маневра… боевого. Штиля ведения Полтавской кампании.

Ушаков развеселился:

— Браво! И кроме как дуэлью этот вопрос решить нельзя было?

И этот туда же! Смешно ему! А ведь на честь русского мундира иноземец покушался. Прилюдно!

— Да как ему, басурманину, доказать-то? — вскрикнул было Иван, да осекся, вспомнив, на кого кричит и где.

— Ну и что? Доказал? — презрительно поинтересовался Андрей Иванович.

— Доказал, — скис наш герой.

— То есть совершил смертоубийство итальянского дворянина! — встрял Туманов.

Вот те на! Что же он такое говорит? Не осведомлен, видать.

— Так дуэль же миром кончилась, — пояснил Иван, надеясь, что на том все и разрешится.

— Милостивый государь! — отрезал Ушаков. — О том, что ваша дуэль кончилась миром, знаем только я, он (кивок в сторону Туманова) и ваши друзья по полку, а вот то, что ваш визави в тот же вечер был убит у себя в доме, знает вся Москва!

— Как?! — ужаснулся Ваня. — Убит?

— А что вы так испугались? — с издевкой произнес начальник Тайной канцелярии. — Не вы ли перед этим хотели ему кишки выпустить?

В эту минуту в камеру вошел офицер, что-то прошептал Туманову, отдал ему какой-то предмет и тут же вышел.

— Нашли, Ваша светлость! — радостно объявил Туманов и показал Ушакову окровавленные каминные щипцы. — Он в сарае их схоронил, на земле около колоды.

— Я?! — вскричал Иван.

И тут он все понял: что ему не поверят, что свидетелей у него нет, да он и сам точно не может сказать, что делал с того момента, как кинулся на Вожжова в гостиной. И что влип он так отчаянно — хуже уже и некуда!

В одном наш Иван был уверен твердо: ни при каких обстоятельствах он не способен был убить человека не в прямом поединке.

Глава 2, из которой мы узнаем, как отсечение головы может спасти осужденного от смерти

Ушаков прошелся по камере, оглядел щипцы и скомандовал:

— Приготовьте все!

— Ввести! — крикнул Туманов в приоткрытую дверь.

Тотчас солдаты втащили под руки парня, одетого, как и Самойлов, в солдатские штаны, сапоги и белую нательную рубаху. Лицо его было опущено и скрыто лохматыми космами, но мастью он тоже походил на Ивана. Да и роста был такого же. Его проволокли в соседнюю камеру, двери притворили, но не до конца, и было видно, как несчастного подвели к дыбе и начали привязывать.

Иван между тем совсем потерял голову и все твердил одно:

— Я не убивал. Не убивал. Не убивал я!

— Да знаю! — отрезал Ушаков. — Эх, молодой человек!..

— Как? — ошалел Самойлов от откровений начальника Тайной канцелярии. — А зачем же я. здесь?

— А как я могу поверить, что ты сказал правду, не подвергнув тебя допросу? Начинайте! — крикнул Андрей Иванович так, чтобы его было слышно в соседней комнате.

Иван разглядел в щель, что палач засучил рукава и взял кнут с железными шарами. Через мгновение воздух прорезал дикий крик пытаемого. Иван сжался, будто это по его спине полоснули. Ушаков наклонился над самым ухом и спросил:

— А теперь отвечай быстро, готов ли ты послужить Отечеству?

— Я присягу давал! — возмутился Самойлов.

— Считай, что ты ее заново даешь, будто только что родился!

— Но.

— Да пойми же ты, неспроста все это! Неужели тебе самому не хочется узнать, кто убил?

— Хочется!

— Так в чем же дело? Место твое сейчас здесь! Послужи России инкогнито, не бравируя орденами на груди, а стоя у самого изголовья короны да державу оберегая. Разве это не честь для настоящего героя, беззаветно любящего Родину? — и Ушаков крепко ткнул в спину Самойлова, как бы требуя тем самым от упрямца правильного ответа.

— Так я служу! — возразил наш герой, все еще не понимая, чего от него хотят.

— Да! Служу! — разозлился Андрей Иванович. — Что толку в твоем полку? Попойки да драки! А здесь, в Приказе, ты можешь по-настоящему встать на страже государства Российского!

Животные крики несчастного из соседней комнаты отзывались дрожью во всем теле, не давали собраться с мыслями. Иван с трудом осознавал, что происходит, и уже, кажется, согласен был на все.

— Что я должен сделать?

Ушаков переглянулся с Тумановым и подавил вздох облегчения.

— Вот и славно, — он прошел к маленькому оконцу, выходящему во двор каземата. — Встань подле меня да не высовывайся. А теперь посмотри, нет ли среди господ у ограды свидетелей вашей вчерашней ссоры с Фалинелли?

— Это по поводу маневра? — на всякий случай уточнил Иван.

Он вдруг понял, что каким-то чудом избежал дыбы, силы и разум начали к нему возвращаться.

— Да, именно, — раздраженно ответил Ушаков, которому казалось, что разум возвращается к нашему герою что-то уж очень медленно.

— Да, собственно, почти все и были. Лесток, и француз, и посол тот. А это кто? — не выдержав, спросил Самойлов шепотом и кивнул на дверь, из-за которой раздавались звериные вопли пытаемого.

— Вор, — уже мягче объяснил Андрей Иванович. — Но сейчас он нам сослужит службу.

С этими словами он дал знак палачу закончить экзекуцию и пошел к выходу. Иван понял, что следующая сцена будет разворачиваться уже во дворе, встал так, чтобы не быть различимым снаружи, и принялся наблюдать через окошко, что же произойдет.

А тем временем возле стен каземата толпа уже ожидала известий. Фалинелли был броской фигурой в политической игре, потому дело об убийстве его так нашумело в столице. Слух прошел, что злодей схвачен и Ушаков ведет допрос. Нечеловеческие крики, доносящиеся из равелина, были тому подтверждением. И придворным, и публике не терпелось узнать из первых рук, сознался ли преступник и какова будет кара.

Наконец Андрей Иванович вышел из каземата. Все обернулись к нему.

— Ну что, пойман убийца? — с надеждой спросил Лесток.

Ушаков остановился, взглянул на лейб-медика и громко, так, чтобы слышно было всем, произнес:

— А как же, злодей всегда сам себя выдаст. Одна лишь безделица, — он сделал паузу и оглядел собравшихся, — этого мы взяли, но был еще и второй.

Удивленные голоса придворных сопроводили начальника Тайной канцелярии до кареты:

— Помилуй бог.

— Второй?

Как только шепоток стих, Андрей Иванович повернулся и бросил приманку:

— Да, и оставил он, между прочим, прелюбопытнейшие улики!..

Бой барабанов словно удар грома огласил внутренний двор тюрьмы. Из равелина выволокли истерзанного человека. Заключенный с трудом передвигал ноги, рубаха на нем была вся красная от крови, голова безвольно висела на груди, мокрые волосы скрывали лицо, так что разглядеть его было невозможно. Всем присутствующим в этот солнечный день на месте казни стало очевидным, что слухи о страшных пытках, коим подвергают заключенных в Тайной канцелярии, не преувеличены.

Барабаны смолкли так же неожиданно, как и зазвучали. В наступившей тишине раздался звонкий голос:

— Именем Ее императорского величества Самойлов Иван приговаривается к отсечению головы за совершенное им смертоубийство верноподданного посла Италии господина Фалинелли!

Несчастный, поддерживаемый конвойными, поднялся на эшафот. Испытывали ли жалость к нашему герою те, кто думал, что провожают его в последний путь? Ведь здесь почти все его знали. Вот среди толпы мелькнули глаза Мари, которой Иван спас жизнь. Правда, она вернула долг, но разве дело в этом? А вон и товарищи Ивана — Вожжов и Бугров.

Может, жалеют уже, что так зло подшутили над несчастным? А вот и французский посол, что исполнял обязанности секунданта. Лишь вчера он с облегчением вздохнул, когда поединок завершился столь нелепо и безобидно — дуэлянты волей господа остались живы. Раны, нанесенные юному сержанту рукой Фалинелли, были пустяковыми. Француз сам это засвидетельствовал. И вот теперь выясняется, что этот русский взял да и отмстил за проигрыш так низко. А впрочем, одному богу ведомо, какие мысли посетили головы этих господ в тот самый миг, когда палач взмахнул топором и наотмашь рубанул им по шее преступника.

Ушаков, также не зная этих мыслей, но надеясь, что в скором времени настоящий убийца себя выдаст, сел в карету и, не дожидаясь развязки, покинул сие душещипательное зрелище.

Уже у себя в кабинете он слушал от Туманова доклад о том, как движется дело поимки злоумышленника:

— Сети расставлены, остается подождать, когда птичка залетит.

— Знать бы еще когда.

— Тянуть он не будет, — изложил свои размышления офицер. — Постарается замести следы нынче же.

— Н-да! — Андрей Иванович взял большое яблоко, ловко рассек его ножом, невольно вспомнив при этом удар палача по шее сегодняшней жертвы, подошел к клетке с попугаем и протянул птахе отрезанный кусок. — Хотя, собственно, можно было бы и так выявить убийцу, — сказал он. Туманов удивленно вскинул брови, а Ушаков продолжил: — Как говорят наши латиняне? «Ищи, кому выгодно». — Андрей Иванович прожевал кусок яблока. — А что наш молодец?

— В полном смущении, — доложил бравый офицер. — Думаю, созрел.

— Зови! — приказал Ушаков.

Офицер отдал честь и вышел. Ушаков не обернулся, когда Самойлов замялся на пороге. Не подал виду, что услышал шаги Ивана, нерешительно двинувшегося на середину комнаты. Так и стоял спиной, будто картина за окном казалась ему куда интереснее судьбы нашего героя. Пауза затянулась, Иван, наконец, сам решился прервать ее. Он довольно громко отрапортовал:

— Сержант драгунского полка Иван Самойлов.

— Ошибаетесь, сударь, — наконец обернулся Ушаков. — Сержант драгунского полка Иван Самойлов обезглавлен нынче днем за смертоубийство иностранного подданного, урожденного в Италии Джузеппе Фалинелли. — Он помолчал немного и добавил: — О чем есть запись экспедитора Тайной канцелярии и медика, а тело его предано земле.

Андрей Иванович медленно направился к Ивану:

— Так что кем тебе быть, Ваня, ты уже решил, служба твоя теперь здесь. в Приказе. На таких, как мы, самодержавие держится. Или ты передумал? — он пристально посмотрел в глаза Самойлова.

Не в правилах Ивана было передумывать, он же слово дал. А потому он честно и ответствовал:

— Никак нет.

— Вот и славно. — Голос Ушакова потеплел. — Говорят, ты охотник хороший, следы читать умеешь и в разъездах конных противника обнаруживал по приметам заблаговременно. Так ли это?

— Так точно, есть такой опыт, — негромко ответил Иван.

— Ну так вот, давай покумекаем, кому было выгодно натравить тебя на итальянца, — Ушаков поманил его пальцем к столу. Иван подошел. Андрей Иванович указал на стул: — Садись. — И когда Самойлов сел, начал допрос: — Разговор тот кто затеял?

— Граф Лесток и французский посол, — припомнил Иван.

— А рядом с тобой кто был?

— Вожжов, драгунского полка.

— И что же, — прервал его Ушаков, — когда ты пошел помешать Вожжову, ты ведь убивать никого не хотел?

— Нет!

— Ну вот и посмотрим, Ваня, посмотрим, что ты за охотник! — Андрей Иванович позвонил в колокольчик. Тут же в кабинет вошел человек простоватого вида, скорее из бывших солдат, чем из господ, с невзрачным лицом, одетый в серый жюстокар.

— Этого господина одеть, — обратился к нему Ушаков, — разместить пока здесь, будешь у него в услужении.

Человек покорно кивнул. Ушаков посмотрел на Ивана:

— А тебе, сударь, до моего распоряжения сидеть в готовности. Сегодня мы узнаем, кто зарезал твоего итальянца.

Иван оторопел от такого поспешного заявления. Он и сам в каземате гадал, кто же мог быть причастен к гибели Фалинелли, но так ничего и не придумал. Ушаков не собирался объясняться с юношей, а потому посчитал разговор оконченным:

— Иди.

Самойлов поклонился и вышел, Егор — его новый денщик — проследовал за ним.

Глава 3, в которой дело, наконец, решается честным поединком

Мари не случайно оказалась у равелина солнечным утром. И уж конечно не о своем чудесном спасении вспоминала француженка во время казни — она хотела лично убедиться, что Ушаков нашел убийцу и дело Фалинелли закрыто. Она увидела, что преступник лишился головы, можно бы успокоиться, но Ушаков невзначай обмолвился о напарнике, а это значило, что следствие будет продолжено.

Весь остаток дня девица посвятила разгадке, где итальянец мог прятать деньги и есть ли у Ушакова возможность вычислить настоящего убийцу. Жаль, конечно, этого рьяного служаку Самойлова, но что же поделать, коли он не стал играть по ее правилам. Согласись Самойлов служить ее делу — не сложил бы голову на плахе, а был бы щедро вознагражден. Уж она-то знала, что Орден не скупится в таких делах.

Наконец среди многочисленных бумаг Мари на глаза попалось письмо, которое ей показалось ключом к разгадке тайны масонских денег. В ту самую минуту легкие шаги раздались за дверью, и на пороге возник Ла Шанье.

— On a cherche partout, mais on n’a rien trouve![6]

Она так и знала, что голова дана этому человеку только для того, чтобы носить шляпу. Ведь люди Ушакова наверняка следят за домом Фалинелли, и тот факт, что шевалье не арестован, еще не доказательство, что его визит остался незамеченным. Да к тому же осторожный и хитрый итальянец вряд ли подвергал бы свою персону риску, храня такие сокровища дома.

— Vous n’avez pas cherche au bon endroit. En plus, le pere Falinelli s’est allie a un certain Belozerov. Il n’est pas si facile pour un etranger de cacher le tresor en Russie, s’il n’a pas un bon aide parmi les russes[7] — с досадой сказала Мари.

— Vous supposez qu’il s’agit de Belozerov?[8]

— Absolument! Notre garcon s’est trop hate de tuer Falinelli! Il eut fallu d’abord l’interroger![9]

Шевалье покачал головой:

— Je crains qu’il n’ait tout simplement pas eu le choix[10].

Может быть, и прав был Ла Шанье, может, и не было у убийцы выбора, да только Самойлову убитый итальянец все никак не давал покоя. Вот и сейчас взмахивал Фалинелли шпажонкой, дразнил противника, дергался, словно марионетка, управляемая невидимым кукловодом. «Вставай!» — ехидно улыбался Фалинелли.

— Вставайте, ваша милость! — кто-то тронул Ивана за плечо.

Иван открыл глаза и увидел перед собой Туманова и Егорку, который протягивал ему свежее белье и новый костюм.

Туманов повторил приказ:

— Вставай!

Егорка заботливо протянул рубаху:

— Одевайтесь, ваша милость, одевайтесь.

Тут только Иван понял, что Фалинелли явился ему во сне, а впереди ждет его разгадка странных событий последних дней. Самойлов стянул старую рубаху, словно старую кожу. Сам он не хотел, но обстоятельства так сложились, что вся жизнь его теперь начинается с чистого листа. А уж что написано будет на этом листе — то одному богу ведомо, да разве еще Андрею Ивановичу Ушакову, взявшему его в такой оборот.

Дом, где жил итальянец, обложили со всех сторон. Туманов, командовавший операцией, отдал солдатам приказ:

— Смотреть, чтобы мышь не проскользнула, не то голову оторву!

Солдаты растворились в темноте. Ушаков вышел из кареты, огляделся и обернулся к Самойлову:

— Ну что, дружок, пойдем навестим покои твоего итальянца. Туманов, дай ему пистоль и шпагу, а то в этом деле безоружному быть никак не пристало.

Спальня Фалинелли, в которой тот и был зарезан, находилась во втором этаже особняка и занимала просторную комнату с изящным балкончиком, глядевшим в сад. Посередь стояла большая кровать, другую обстановку различить было трудно, потому как освещалась теперь спальня только парой свечей да светом огня в камине.

— Камин слуги разожгли? — глядя на пламя, осведомился Ушаков.

Иван посмотрел ему в глаза и увидел, каким азартом горели они сейчас.

— Так точно, — подтвердил Туманов.

— Слуг не выпускать! Свечи потушить. Сидеть тихо. Догорит.

Распорядившись так, Ушаков глянул на огонь и подошел к окну — не близится ли мышь к мышеловке?

— Вот что я скажу тебе, Самойлов. Не думай, что тот, кто тебе днем улыбается, ночью не мечтает выпустить тебе кишки. У царского трона всегда идет грызня. Я многое повидал.

— И царевича Алексея видели? — не сдержал Иван любопытства, распаленного еще в детстве рассказами отца.

— Видел, — просто ответил Андрей Иванович, — подлец был, хоть и помер до казни. Против родного батюшки заговор чинил. У царского трона всегда неспокойно.

Он сел в кресло в углу так, что мрак спальни совсем скрыл его. Туманов и солдаты тоже укрылись в темноте. Самойлов на минутку задержался возле кровати — представилось ему, как лежит на ней убитый, раскинув руки, истекая кровью, как ужасно бледен его лик в лунном свете. Легкий скрип половицы за дверью вернул Ивана к действительности.

— Ага, пожаловал, — прошептал Ушаков, и Самойлов понял — не поздоровится тому, кто попадет в лапы этого зверя.

Ушаков действительно напоминал Самойлову скорее зверя, чем охотника: те были умелы, иногда отважны, когда шли на кабана или медведя. А Ушаков обладал природной силой, нюхом и выдержкой хищника, сутками выслеживающего добычу. Не трофей добывал он, идя по следу преступника, а жил этим, потому как охота за царевыми завистниками была для него именно смыслом жизни. Может, потому так и везло ему, что дело свое Андрей Иванович любил и знал превосходно.

Вот и сейчас он замер в ожидании. Меж тем дверь медленно отворилась, и в комнату проскользнула темная фигура, в коей потрясенный Иван узнал Вожжова. Драгун направился к камину, взял подсвечник и зажег свечи. Спальня осветилась, и Василий, к ужасу своему, обнаружил, что он здесь совсем не один. Андрей Иванович даже захлопал в ладоши — сцена разыгралась точно так, как он и рассчитывал.

— Злодей вернулся заметать следы! — объявил он и засмеялся. — Я оказался прав.

Вожжов дернулся, выхватил шпагу, оглянулся на двери — там уже стояли два солдата, держа его на мушке. Он еще раз посмотрел в сторону Ушакова и тут увидел за его спиной Самойлова.

— Ты? — только и смог выдохнуть Василий.

— Что, неожиданно? Воскрес приятель? — веселился Ушаков.

— Так это, значит, ты убил итальянца? — глядя прямо в глаза давешнему товарищу, спросил Иван. — Но зачем?

— Не твоего ума дело! — буркнул Вожжов.

— С момента награждения он получил указание устранить Фалинелли и подставить тебя, — вмешался Андрей Иванович. — А велел ему это тот, кто заинтересован рассорить Россию с Италией. Впрочем, это легко вычислить.

Василий, озлобившись, поднял шпагу и двинулся в сторону Ушакова, солдаты прицелились и ждали лишь команды, чтобы поразить жертву, но Андрей Иванович жестом остановил их и уступил место Ивану:

— Действуй, Самойлов, но учти — он мне нужен живым.

Спасибо, Андрей Иванович. Подлец должен быть наказан по законам чести. Как же так? Столько прошли вместе, и когда награждал их Меншиков за службу Отечеству, Васька его продал, как Иуда за три сребренника?! И потом подзуживал на поединке. Нет, такое простить нельзя! Противники сняли шляпы и встали в позицию.

— Ну, прикормыш казематный, жив, значит? Сейчас, погоди, — зловеще прошептал Вожжов, намотал плащ на руку и вдруг сделал резкий выпад.

Иван был начеку и парировал. Завязалась схватка. Силы были примерно равны, и некоторое время они бились с одинаковым успехом. Но вот Вожжов чуть замешкался, и Самойлову удалось рассечь ему щеку. Тот отшатнулся. Промокнув рукавом порез, посмотрел на отпечатавшуюся кровь:

— Ну, Ваня! — многообещающе протянул он

— Вася! — с назиданием вторил ему Иван.

Поединок продолжился с еще большим остервенением. Вожжов ловко использовал плащ: действуя им как щитом, ловко отвлекал противника и парировал часть причитавшихся ему ударов. В полумраке спальни трудно было что-нибудь различить, бились почти наугад. В какой-то момент Иван получил ответный удар от своего бывшего товарища — шпага Вожжова пробила рукав кафтана и поранила Самойлову руку выше локтя. Он даже не обратил на это внимания. Ему удалось уже сильно потеснить противника, как вдруг тот метнул нашему герою в голову свой плащ, воспользовавшись заминкой, толкнул его на кровать и ринулся на балкон. Не прошло секунды, как Вожжов скрылся из виду, перемахнув через витые перила. Ушаков даже бровью не повел — он-то знал, что уйти убийце не удастся. Иван же выбежал на балкон, придерживая раненую руку, и глянул вниз. Там оставленные на посту солдаты уже окружили преступника, повалили его на землю, заламывая ему руки. Андрей Иванович неспешно вышел на балкон и встал рядом с Самойловым.

— В крепость его! — приказал он. Потом обернулся к своему протеже: — Да ты ранен, братец? Так тебе домой надо. — И, видя, как тот побледнел и пошатнулся, крикнул Туманову: — Лекаря!

Сильные руки офицера подхватили уже начавшего терять сознание Ивана. Самойлов усилием воли постарался справиться с накатившей слабостью, сам, опираясь на плечо драгуна, спустился по лестнице и вслед за Ушаковым сел в карету.

Здесь не могу я удержаться, чтобы вновь не обратиться к запискам Самойлова. Слова эти написаны через много лет после сего поединка, а сколько в них боли:

Наверное, человек отличен от животных одним самым отвратительным качеством — способностью предать своих собратьев. Даже представить невозможно, что во время облавы волк может переметнуться на сторону псов и начать грызть кого-то из своей же стаи. Горько вспоминать об этом, но я пишу все так, как было, и упускать что-либо не входит в мои планы.

Да, трудно юному сердцу пережить предательство, и даже если в переживаниях укрепляется характер, пусть избавит господь нас от таких переживаний.

Меж тем дома немец-лекарь, за которым спешно съездил один из драгун, перевязал рану, а наутро явился вновь, чтобы проведать больного. Он остался доволен собственной работой, даже языком цокнул:

— Ну, повезло тебе, служивый, считай, в рубашке родился.

Затем занялся промыванием и перевязкой раны и при этом продолжил свои объяснения:

— Шпага только срезала немного мяса с плеча. Так что если не будет воспаления, то просто полихорадит немного. Но от этого я тебе дам снадобье.

Он покопался у себя в ящичке и вынул какую-то склянку.

— Вот. Думаю, оно поможет.

Иван понюхал лекарство — запах был кисловатым и немного дурманящим. Он решительно опрокинул в себя содержимое пузырька.

— Ну, прощайте, — засобирался лекарь, — доброго здоровья вам!

— Спасибо тебе, мил человек, — засуетился вокруг него Егорка, успевший уже освоиться с новой ролью самойловского денщика, управляющего и дворецкого одновременно. Всяко приходилось ему служить на своем веку. Многому он научился, бывал в разных переделках. Своей судьбою был, однако, доволен. Службу в тайном сыске уважал и к новому хозяину уже начал привязываться — неплохой он, видать, парень, отчаянный. Прав Андрей Иванович, выйдет из Вани толк, хоть и молод он еще, доверчив слишком. Врачеватель ушел, Егор подал хозяину чашку с теплым молоком и пирожок на тарелочке, а сам принялся прибираться в комнате. Взяв пустую склянку, он принюхался:

— Знакомый запах! Когда меня ранило, тож похожее на это дали.

— И где же тебя ранило? — поинтересовался Самойлов, уплетая пирожок.

— Так в сражении!

— Ты что же, воевал? И почему со службы ушел?

— Так я когда контузию получил, оглохши был, — Егорка даже за голову схватился для наглядности. — Капитан наш меня услал из полка в Приказ. Что-то долго говорил перед этим.

— А потом?

— А потом Их светлость Ушаков меня в Приказе и оставили. Я только после, когда слышать стал, понял, что капитан наш мне не поверил, — усмехнулся денщик.

— Не поверил во что?

— Что я из-за контузии слуха лишился!

Самойлова позабавила сия незамысловатая история, он отметил про себя, что Егорка — мужик добрый и простодушный, хоть и служит в Тайном сыске. Спасибо Андрею Ивановичу, денщика дал хорошего, хозяйственного. С таким в любой дыре уютно устроиться можно будет. Но все-таки уют сейчас не слишком волновал нашего героя. Другое было у него на уме.

Дела сердечные не давали покоя молодому офицеру. И сладкая тоска потянула его из дому.

— Ладно, пройдусь я, — кивнул он Егору.

— Так, может, сопроводить? — забеспокоился денщик. Больно слаб был еще барин.

— Нет, один пойду.

Иван надел камзол, взял плащ, шляпу и покинул комнату.

Глава 4, рассказывающая нам, что преступника всегда настигнет кара, а тайное станет явным

Хоть жизнь Ивана перевернулась с ног на голову всего за каких-то два дня, хоть пережил он страшные потрясения, позорно проиграв дуэль, оказавшись под ужасным подозрением, став свидетелем собственной казни, лишившись имени, оказавшись вдруг на службе в Тайном сыске, столкнувшись с предательством — все это не застило в душе нашего героя свет разгоравшейся любви к Варюше Белозеровой. И сейчас, оказавшись вдруг без дела и без контроля своего нового начальства, он почувствовал такое душевное томление, что не смог оставаться более в душной комнате. Самойлов вышел на улицу и без какой-либо ясной цели, не отдавая даже отчета, пошел именно в ту сторону, где находился дом Белозеровых. На ловца и зверь бежит — пройдя всего несколько домов, возле торговых рядов он вдруг увидел ту, которая занимала сейчас все его мысли. Варенька была с сестрицей и прислужницей, они стояли возле хлебной лавки и оживленно торговались с булочником. Первой Самойлова заметила Софья, она лучезарно улыбнулась ему и дернула Варвару за рукав.

Та оглянулась и тоже заулыбалась, показав белые зубки. Иван подошел к девушкам и учтиво поклонился. Он с трудом сдерживал волнение и не знал, как начать разговор. Варюша сама заговорила с ним:

— Нынче вы не в мундире, но я вас узнала, сударь! — игриво начала она.

— Это уже и не я, — растерянно ответствовал Иван.

— А кто же? — засмеялась девушка.

— Я и сам не знаю. — замялся наш герой.

И вправду, как тут в двух словах объяснишь все, что случилось с момента их последней встречи на ассамблее.

— Все так таинственно, — еще пуще развеселилась Варенька. Потом вдруг вспомнила новость, о которой судачили все знакомые и которая давеча сильно взволновала батюшку. — А вы слыхали о Фалинелли? Говорят, с ним беда приключилась.

— Приключилась, — уклончиво ответил Самойлов.

Ему совсем не хотелось говорить на эту тему, потому как чувствовал он, что о косвенной причастности своей к судьбе итальянца распространяться пока не следует.

— И что один офицер убил его ночью! — вставила Сонечка, делая страшные глаза.

— Знаете… — начал было Ваня, но его прервал властный окрик из подъехавшей кареты:

— Самойлов!

Ушаков выглядел очень недовольным, и Иван поспешил откланяться:

— Прощайте! — сказал он сестрам и торопливо направился к карете.

Девушки растерянно глядели ему вслед.

— Что-то с ним не так. — задумчиво сказала Софья.

— Да, похоже, он не в себе, — подтвердила Варенька.

А как еще это можно было понять?

Ушаков и впрямь рассердился: он такой спектакль разыграл, чтобы сохранить Самойлову инкогнито, а этот простак решил, что может запросто разгуливать по улицам и болтать со знакомыми! Да еще с какими!

— Ты что это, братец, ума лишился? Тебе теперича не следует лицо свое выставлять каждому встречному! — Да как же объяснить этой горячей голове, что не в бирюльки играем? На кон поставлена жизнь, и не только Самойлова. — Беда у нас, — резанул Ушаков, — дружка твоего зарезали ночью в крепости. Допрашивать некого!

Иван вспомнил усатое лицо Вожжова — гордое и довольное, когда награду получали из рук Меншикова, и разъяренное во время поединка в доме Фалинелли — и кисло стало у него на душе. Остаток пути молчали. Андрей Иванович не пожелал более делиться соображениями, Самойлов же погрузился в тяжелые воспоминания.

Картина, что открылась им в камере Вожжова, была невеселой. Пленник лежал поперек койки, белая рубаха его в области сердца была густо замарана кровью.

— Ну что, милейший, — сказал Ушаков, глядя на Ивана, — вот тут и понадобится твоя сметливость. Что скажешь?

Они подошли к покойнику и осмотрели его. Самойлов отогнул край окровавленной рубашки и обнаружил на груди Вожжова небольшую колотую рану с четкими краями.

— Отменно сработано, — мрачно заметил Андрей Иванович.

Дух в камере был довольно тяжелым, и Ушаков прикрывал нос большим надушенным платком — хоть по долгу службы бывать приходилось во всяких местах, терпеть зловоние казематов случалось нередко, все же высокое положение начальника Тайного приказа позволяло ему держаться манерно и оберегать себя от лишних тягот.

— Следов никаких… И замки целы! — продолжал он, оглядывая помещение.

Вошел Туманов и доложил:

— Ваша светлость, караульного доставили!

Двое драгун ввели испуганного солдатика со связанными руками.

— Этот? — смерил его взглядом Ушаков.

— Так точно, — ответил Туманов.

— Говоришь, всю ночь за дверью простоял? Никто не входил и не выходил?

— Богом клянусь, никто, глаз не сомкнувши стоял, — поспешил побожиться караульный.

— А к запертому рабу божию, значит, архангел с небес спустился? — усмехнулся Ушаков. — Вышиб ему дух и опять вознесся, так, что ли?

— Не ведаю я, — пролепетал солдатик.

— На дознание его! — приказал Андрей Иванович.

— Не губи, батюшка, не губи, — в ужасе закричал караульный. Его поволокли уже к выходу, а он все вырывался и кричал: — Не ведаю я, Христом богом клянусь, не ведаю!

Самойлов меж тем также оглядел все вокруг и заинтересовался небольшим люком, прикрытым решеткой, что виднелся посередь камеры.

Вонь от него шла невыносимая, однако величина его позволяла пролезть не слишком крупному человеку. Пятна крови и несколько влажных следов возле решетки подтвердили догадку сыщика:

— Может, и архангел, но спустился он явно через туннель. Вот и след.

Ушаков присмотрелся к каменному полу:

— Дело говоришь! Ну-ка, братцы, подсобите ему! — велел он драгунам.

Те мигом отволокли в сторону кованую решетку. Иван подошел к краю и осветил факелом путь в зловонное подземелье. Ушаков тоже заглянул было в отверстие, но скривился и закашлялся:

— Вот уж запах, как из преисподней! Действуй, Самойлов. Как найдешь что — приходи.

Затем развернулся и покинул камеру. Туманов с солдатами поспешили за ним. Ваня проводил их взглядом, потом оглянулся еще раз на Вожжова. «Вот ведь как все вышло, — подумал он, — наша тайная миссия для всех троих закончилась смертью. Маслов погиб как герой, и при свете бела дня, Вожжов — как предатель, в зловонной камере, а я, выходит, на плахе голову сложил. Не свою только. Но те, кто знал Ивана Самойлова, простились с ним тогда. И остался только безымянный тайный сыщик. Да. дела! Ну что ж, сыщик, за работу!»

И, не медля более ни секунды, он спустился в люк.

Сначала ход был очень тесным и шел вертикально вниз, но постепенно он расширился и превратился в длинный подземный коридор с влажными каменными сводами. Иван шел медленно, освещая стены и внимательно все осматривая. Вдруг на полу он обнаружил небольшой предмет, тотчас поднял его и с изумлением признал виденный ранее черный веер с маленьким кинжалом, встроенным в ручку. «Ох, Мари!» — мелькнуло у него в голове. Спрятав кинжал за пазухой, Самойлов быстрее зашагал вперед. Воздух заметно посвежел. И вот, наконец, несколько ступеней вверх завершили путь нашего героя — он оказался у выхода из подземелья. И тут его ждала еще одна находка — в кустах возле потайного хода ничком лежал убитый солдат.

Уже много позже узнает Иван, как оказался бедняга в этом месте:

Тогда я не ведал, что Ушаков специально посадил Вожжова в каземат с потайным ходом, в надежде, что тот, сбежав, приведет его к остальным злоумышленникам, и даже приставил следить за ним одного из своих людей. Его-то и нашел я убитым у выхода из подземелья.

А пока наш Ваня, собрав в одну цепочку все свои догадки, отправился, как и было велено, с докладом в Тайную канцелярию.

Глава 5, из которой мы узнаем, что женские чары, увы, не всемогущи

Самойлов шел по вечерней столице, пытаясь понять, что же теперь делать. Все, чему учил его отец: благородство, честь, верность — выходит, в этой жизни разбивается об одну-единственную вещь — деньги?.. Ради них можно предать, обмануть и даже убить?! Нет, Иван никак не мог согласиться с таким поворотом. Не будет он действовать как последний злодей, а значит, не к Ушакову сейчас надобно идти, хоть и рассказать ему есть о чем. В другом месте он сейчас нужен. Хотя, может, там и не обрадуются его приходу.

Мари и вправду была немало удивлена, увидев Самойлова, но в восставших призраков она не верила, а потому в словах ее прозвучала скорее усмешка, чем испуг:

— Вы действительно живы? Или вернулись с того света?

— Да, сударыня. Скорее с того света, — ответил Иван. — Хотя вы тоже недалеко от него ходите. Я не люблю оставаться в долгу. Вы замолвили за меня слово перед Светлейшим князем. Плачу вам той же монетой.

Иван вытащил из кармана оброненный француженкой веер.

— Я вижу, вы разгадали мой маленький секрет, — Мари протянула руку и попыталась вытащить изящный клинок из ножен. Но Иван мягко положил свою ладонь поверх ее кисти и вернул кинжал на место со словами:

— Вы злоумышляете против моей страны, и, после того как я покину вас, я доложу об этой находке Ушакову.

— Ну что вы? — страстно зашептала Мари, пуская в ход все свое очарование. Она была уверена: Самойлов здесь только потому, что это ее оружие уже не на шутку ранило его неопытное сердце еще там — у монастырских стен. — Я не злоумышляю против вашей страны, — ее губы коснулись его щеки. — По приказу ордена мы должны были найти захватившего сокровища Ордена Фалинелли. и заставить его вернуть их. Вот и все.

— А как же регентство Меншикова и замужество его дочери? — поинтересовался Иван.

— Это было второстепенным делом.

Их глаза встретились. Столько страсти было в этом роковом взгляде, но Иван отстранился и снял руки красавицы со своих плеч:

— Сударыня, у вас в запасе пара часов.

Он поклонился, взял шляпу со стола и уже у дверей произнес:

— Честь имею!

Лишь только дверь за русским офицером закрылась, как из другой появился Ла Шанье с вопросом на устах:

— Et quoi?[11]

— Nous partons![12]

— Mais, et l’or?[13]

— Il en va la de notre vie![14]

В отличие от нашего героя Мари не была готова рисковать своей жизнью во исполнение долга. Да и что толку, если они с шевалье найдут смерть вдалеке от родной Франции? Сейчас у нее на руках неоспоримые доказательства того, где нужно искать деньги. Ушаков лишен этих доказательств, а значит, преимущество по-прежнему на их стороне. Просто стоит временно отступить.

Самойлов, не ведая о планах масонов, но считая долг отданным, решил направиться прямиком к Ушакову. Но шагу не ступил по темной улице, как был схвачен какими-то людьми. Шпага не покинула ножны, да и какой из него сейчас боец — плечо нещадно саднило, несмотря на принятое давеча лекарство.

Ему на голову надели мешок и посадили в карету, которая понеслась по улице. Потом его долго вели по длинным коридорам, втолкнули куда-то, посадили на мягкое кресло. И вдруг раздался знакомый голос:

— Сними это!

Мешок сдернули, и перед Самойловым возник сам Светлейший князь.

— Ну, сержант, жив-живехонек, ай да Ушаков! — развел руками Меншиков. — Вот умелец! Поди, уже и ему служишь?

— Я России служу! — возмутился Иван напрасным подозрениям.

— Ну-ну! Почитай, все мы России служим, — успокоил горячую голову Александр Данилович. — Ты мне лучше скажи, и чего ж ты там высматривал?

— Убийцу, — как-то непроизвольно вырвалось у Ивана.

— Убийцу? Это какого такого убийцу?

— Ну, так в крепости Вожжов, что итальянца Фалинелли убил, ночью сам был зарезан.

— Какой Вожжов? Какая крепость?! — возмущению Меншикова не было конца.

Самойлов замялся, посмотрел на солдата:

— Ваша светлость.

— Выйди, — скомандовал служивому Светлейший. — Ну, сказывай!

— Вы давеча посылали меня персону встретить, — Меншиков согласно кивнул. — Вы знаете, кого вам прислали и зачем?

— О-о-о! — взревел Александр Данилович. — Это что ж значит? Теперь ты мне вопросы задавать будешь?

— Да не в вопросах дело! — урезонил его гнев Самойлов. — Сдается мне, что не в помощь вам гонцы сии прибыли.

Упорство Ивана достигло цели, Меншиков перестал метаться по комнате:

— Ладно! Ну, говори, раз больше меня знаешь!

— Счеты они свои масонские сводили, — выпалил Иван. — И Фалинелли убить чужими руками. и казной овладеть.

— Стоп! Какой казной? — насторожился князь.

— Не спрашивайте, откуда прознал, но посланцы сии прибыли прибрать казну Ордена. что Фалинелли хранил.

— Кто еще об этом знает?

— Никто!

— Ой ли? — недоверчиво спросил Меншиков.

— Ей-богу никто! — перекрестился Иван.

— Ох, парень, не сносить тебе головы, если б не твой папаша. Ладно, ступай пока. О разговоре нашем молчи.

— Ваша светлость… — замялся Иван у двери.

— Что еще? — с досадой спросил князь.

— Позвольте веер забрать?

— Бери, — нечего было и спрашивать о такой пустяковине. А вот что надобно ему дать понять: — И помни, Меншиков ничего никогда не забывает! Ступай!

Светлейший кинул веер Самойлову, тот улыбнулся князю и вышел.

— А я, дружок, за тобой пригляжу, — вслух сам себе прошептал Светлейший.

Иван почти не спал, он вернулся домой под утро, разделся, взял кусок мыла и попытался смыть с себя грязь, а вместе с нею и мрачные мысли, но те все не давали ему покоя. Едва сумрачный день затеплился, он оделся и вышел из дома. С трудом справляясь с усталостью, шел Самойлов по мостовой. Вдруг сзади раздался цокот копыт по булыжнику. Он посторонился, но карета остановилась, дверца приоткрылась, и показалось лицо Ушакова:

— Самойлов! — окликнул он нашего героя. — О чем со Светлейшим говорил, расскажешь по дороге, а сейчас нас с тобой Толстой ожидает! Садись!

Иван послушно сел в карету.

Глава 6, о зайцах и черепахах и о том, как на пути любви внезапно и неотвратимо встает разлука

Андрей Иванович внимательно посмотрел на своего протеже тяжелым испытующим взглядом, словно хотел выведать все его мысли и чувства, затем, наконец, изрек:

— Ну, Ваня, поведай мне, как ты залез в трубу с нечистотами в Приказе, а оказался у князя Меньшикова в кабинете?

— След-то я правильно взял, — пустился в объяснения Самойлов, — и вот тому доказательство.

Он протянул Ушакову найденную улику, демонстрируя тем самым, что не зря ему доверили сие важное дело — справился лучшим образом, преступника нашел и вину его может подтвердить.

— А что у князя был — так то они меня на улице: мешок на голову — и пред светлы очи, — добавил он, не сумев скрыть обиды за столь грубое, а главное — незаслуженное обхождение.

Ушаков повертел в руках веер, осмотрел изящный кинжал и продолжил расспросы:

— И что же Светлейшему надо было от твоей персоны?

— Справлялся, кого я искал, — не моргнув глазом ответил Иван.

— А ты? — насторожился его визави.

— А что я? Я ему объяснил, что убийцу искал.

Тут наш герой впервые усомнился, что поступил правильно, когда выложил все Меншикову начистоту. Ироничный смех Ушакова подтвердил его опасения.

— Святая простота! — только и вымолвил Андрей Иванович.

Вот и как его понимать прикажете? Разве объяснит, что за игры у них с Меншиковым и что кому говорить нельзя? И ведь оба России служат, только как-то по-разному это у них выходит. А ему что прикажете делать, коли и один и другой его наняли? Как во всем разобраться? Так размышлял наш Ваня, пока карета везла их по мощеным улицам града Петрова к дому Ушакова. Путь, впрочем, был не слишком длинен, так что вскоре они шагали уже по анфиладе залов. Тут Андрей Иванович снизошел, наконец, до некоторых наставлений:

— Ох, Ваня, хороший ты парень. Уж не знаю, чем ты любопытен стал князю. Но вот тебе мой совет! Побереги голову! Завтра же я тебя ушлю из столицы. А Толстому пока про Светлейшего ни слова.

Граф Толстой ожидал известий в кабинете Ушакова и уже чувствовал определенное нетерпение. Наконец, двери распахнулись, и на пороге появился хозяин дома вместе со своим новым протеже. Андрей Иванович представил графу Самойлова и велел ему доложить в подробностях все, что удалось разузнать по интересующему их делу. Иван с готовностью отрапортовал, как спустился в подземелье, осмотрел его, обнаружил выход и труп солдата возле него.

— Странно, — задумчиво откликнулся Ушаков, — об этом потайном ходе знал только я и мой человек. Насколько вездесущи масоны…

— Главное — я нашел вот это, — тут Самойлов достал свой козырь — веер Мари, и протянул его графу.

Толстой, слушавший доклад молча и хмуро, веером заинтересовался, осмотрел его и прищелкнул языком:

— Однако! Вот это женщина! Арестовали?

Ушаков молча повернулся к Туманову, который

только что вошел в кабинет и ждал минуты для отчета о данном ему поручении.

— Арестовать их сейчас никак нельзя. Сегодня ночью они скрылись.

— Погоню организовали? — строго спросил Толстой.

— Да, но они имеют несколько часов форы, — вмешался Ушаков. — Думаю, прикрывшись возможной помощью Меншикову, они решали свои проблемы.

— Свои? — не понял граф.

— Их главной целью был сын Фалинелли. Вернее, средства Ордена, которые он хранил.

— Их уже нашли?

— Фалинелли последнее время общался с Белозеровым, не исключено, что казна Ордена была перевезена к нему, — ответил Туманов.

— Вы его уже опросили? — продолжал выстраивать цепочку событий Толстой.

— Пытались, — неохотно признался Андрей Иванович, — старик помер от удара.

— Но мы обыскали весь дом, — добавил Туманов.

— И?.. — терял терпение граф.

— Пока не нашли! — отрезал Ушаков. — Но, к слову сказать, не мы одни пытались.

— Это как понять?

— Французы наши перерыли все у Фалинелли и наведывались к Белозеровым.

Поняв, что ничего более по сему грешному делу не известно, Толстой взглядом и кивком головы приказал начальнику Тайного приказа отпустить своих людей, а когда Иван с Тумановым вышли, спросил:

— А что наш Самойлов?

— Смышлен, — ответил Ушаков, — но есть за ним один грешок — врать не умеет!

— Ты знаешь сказку про черепаху и зайца? — помолчав немного, произнес граф. — Мне очень надоело быть черепахой!

И он выразительно посмотрел на Андрея Ивановича. Потом вдруг рассмеялся, но смех его был каким-то желчным. Что оставалось делать Ушакову? Только рассмеяться вместе с графом: пусть уж Толстой развеется этим смехом, а там, глядишь, и поостынет. Отсмеявшись, Толстой бросил веер на стол, еще раз значительно глянул на Ушакова — помни, мол! — и покинул кабинет. «Остынет, — подумал Андрей Иванович, — не впервой! А вот Самойлову придется остудить свой пыл, пока он еще куда-нибудь не сунулся».

Нравился Ушакову этот парень. И нюх у него был, и хватка, необходимая тайному сыщику, и благородство, что в последнее время было редкостью в людях вообще, да и в его ведомстве не часто встречалось. Но многому еще учить его надобно, а то и сам пропадет, и государству Российскому не то что пользу, а непоправимый урон может нанести. Их служба ошибок не прощает. А потому, отправляясь ставить точку в деле Белозеровых и велев Ивану занять место рядом с собой в карете, в который раз втолковывал Андрей Иванович своему подопечному прописные, казалось, истины:

— Преображенский Приказ и Тайная канцелярия, Самойлов, потому и называются тайными, что все, что происходит в них, есть дело государственной важности и наружу не выходит, — Ушаков стукнул тростью в потолок кареты и крикнул: — Останови-ка, дружок!

Они вышли, и Андрей Иванович продолжил свои наставления:

— То, что ты знаком с Белозеровыми, ничего хорошего ни тебе, ни им не сулит.

— Да, но. — попытался возразить Иван, а Ушаков опередил его:

— Молчи, все знаю. но сделать ничего не могу..

Они прошли к дальней заставе. Серый балтийский туман окутал окрестности. Ушаков остановился и устремил взгляд вдаль, словно задумался о чем-то. Иван решился, наконец, втолковать этому бессердечному служаке, что есть на свете вещи превыше долга и что он так приучен. Но урок, который подготовил ему Ушаков в то туманное утро, оказался красноречивее всяких слов.

Из дверей дома, на углу которого они остановились, конвой вывел трех женщин, одетых в дорожное платье. В руках у арестанток были узелки, солдаты посадили их на телегу. Лошади тронулись, и одна из несчастных обернулась. И только тут Самойлов увидел глаза — те единственные, ради которых и стоило жить. Он рванулся вперед, Андрей Иванович попытался удержать его от ненужного шага, уперевшись массивным набалдашником трости в грудь, но Иван оттолкнул Ушакова и бросился к телеге, увозившей семью родовитого дворянина в неизвестность.

Андрей Иванович не двинулся с места, так и остался наблюдать, как солдаты преградили путь нашему герою, как тот сопротивлялся, пытаясь прорваться к любимой, — но все тщетно. Телега уезжала все дальше, разлука была неминуема. Иногда человеку остается лишь смириться со своей долей.

В бессилье упал Иван на колени, стиснув зубы и пытаясь сдержать стенания. А мерный голос подошедшего Ушакова подвел итог только что преподанного урока:

— Не усвоил ты новых правил, Самойлов. Может, хоть это тебя чему научит. Ты теперь себе более не принадлежишь. У тебя особое положение. На страже короны стоишь тайно!

Словно вспоминая эти слова, запишет Самойлов в своем дневнике:

Любовь меня посетила лишь однажды, и несмотря на то, что в дальнейшем я встречал немало красивых женщин, я остался верен только ей. Судьба, как бы издеваясь надо мной, несколько раз сводила меня с мечтой моей, но каждый раз отбрасывала меня прочь.

Часть III Отпуск

Глава 1, о верности, любви и высокомерии

Новая служба в приказе тяготила меня, я тосковал по той свободе, что была в моем полку по сравнению с теперешним положением. Никак не выходило из головы то странное стечение обстоятельств, благодаря которым я лишился имени, любви… Нависшая надо мной неопределенность доводила меня до отчаяния…

Простим нашему герою подобные мысли. Это зрелости свойственны холодный расчет и корыстные мотивы, а наш герой был молод. Служба Отечеству волновала его, поскольку он был сыном человека, на гербе которого первым словом могло быть начертано слово «верность». Но интересы державы заботили сейчас Ивана не так горячо, как предмет обожания. Вот о ком думал он всю дорогу на дальнюю заимку.

Эту выгоду своего нового положения он только и ценил — ни деньги, ни слава не пленяли Иванов ум. Важно было одно: благодаря службе в Тайной канцелярии ему доподлинно известно, куда сослано семейство Белозеровых. Туда и держал Иван свой путь. Держал тайно, поскольку понимал, что рискует не только своей головой. Что ему его голова, если любимой нет рядом? Но вот Варенька. Она не должна пострадать. И все же увидеть ее нужно. К тому же у Ивана было важное дело: она должна именно от него узнать страшную правду. Хотя будет нелегко рассказать ей о том горе, что постигло осиротевшее семейство. Иван выехал на рассвете. Егорка спал и не слышал, как барин покинул квартиру. Узкая, едва заметная лесная тропка вывела Самойлова к низкой избе. Несмотря на убогий вид, заимка отменно охранялась. Иван замер в ожидании. И вдруг возник желанный образ. На Вареньке был простой тулуп, голову покрывал бабий платок, но он узнал бы ее в любом обличье. Легкий гибкий стан, скольжение руки по гладко причесанным волосам и глаза. В них, конечно, не было прежнего лукавого блеска, взгляд, словно свеча под порывом резкого ветра, потух, но это были самые родные глаза. Он бы все отдал, только бы видеть их ежечасно. Едва дождавшись, пока караульный свернет за угол,

Иван подошел к любимой. Белозерова никак не ожидала увидеть его в этакой глуши.

— Это вы?.. — застыла Варенька в изумлении с парой поленьев в руках.

Она была такая трогательная и беззащитная в сей момент, что Ивану тут же захотелось, обняв ее, укрыть от всех бед жестокого мира.

— Простите меня! — сказал он, не силах сдержать нежности.

— Господи, да вы ранены. — воскликнула Варя, увидев на его руке повязку.

— Пустяки, — ответил Иван честно. Рана действительно была пустяком по сравнению с возможностью видеть ее, говорить с ней.

— А вы не знаете, что сталось с батюшкой?

Вопрос был задан столь неожиданно, что Иван, подбиравший нужные слова всю дорогу, теперь медлил с ответом:

— С батюшкой. Мне совестно говорить вам это, словно я причастен к оному… Умер ваш батюшка, — наконец решился он.

Варя, все еще надеявшаяся на лучшее, в бессилии опустила руки, поленья покатились по желтым листьям. Иван подошел к ней, взял ее ладони в свои, хотел утешить, но тут из-за угла возник караульный с фузеей.

— Так! Стой! Ну-ка! Стой! Не велено! Стрелять буду!

Тут уж было не до утешений.

— О, господи, бегите! — воскликнула Варя.

Как не вовремя! Он не в силах был оторвать рук от хрупких ладоней любимой.

— Я… — оглянулся Иван в тревоге на приближающегося караульного, словно оценивая, сколько времени им еще отпущено. — Я приеду к вам! Мы обязательно встретимся!

Солдат прицелился. Варя решительно выдернула ладони и крикнула:

— Да бегите же!

Эти слова вывели Ивана из оцепенения, и он бросился к оставленной в кустах лошади. Уже на скаку он обернулся, чтобы еще раз увидеть ее и прокричать:

— Я обязательно вернусь! Обещаю!

Солдатская фузея уже второй раз дала осечку, только это и спасло пылкого влюбленного. Офицер Шкловский, выбежавший из-за угла, увидел лишь мелькнувшую сквозь деревья спину всадника в плаще.

— Сударыня, кто это был? — раздраженно бросил он Белозеровой.

— Так стояли у самого дома, разговаривали, — попытался объяснить ситуацию караульный.

— Пшел отседа, стрелять учись! — в сердцах крикнул офицер, а потом тем же приказным порядком обратился к Белозеровой: — Ежели вы еще не поняли вашего положения, повторяю: сосланным любое общение запрещено.

Варю возмутил тон, который взял этот офицерик в разговоре с ней, но она, пытаясь не выказать раздражения, принялась молча собирать рассыпавшиеся поленья.

— Вам передали какое-нибудь письмо? — не унимался офицер.

— Нет, — односложно ответила она.

На шум из дома выбежала Софья.

— Что случилось? — спросила она у сестры.

— Тишка! — Шкловскому явно нравилось демонстрировать абсолютную власть над бывшими дворянками. — Отведи барышень в комнаты и обыщи!

— Понятно, — замялся денщик, — а ежели они.

— А ежели они проявят упорство — всыпь им плетей! — добавил офицер.

— Вы забываетесь! — Варино возмущение вырвалось наружу.

— Это ты забываешься! Тишка, ты слышал приказ? — не отрывая взгляда от Варвары, обратился Шкловский к денщику. Тот кивнул. — Сполняй!

Офицер развернулся и всем своим видом продемонстрировал, что разговаривать ему здесь более не с кем.

Тишка нерешительно промямлил:

— Сударыни…

Варя, не в силах более играть эту дурную пиесу, бросила денщику в руки связку поленьев и пошла к дому. Тихон попытался найти поддержку у караульного, но тот только пожал плечами. Тишка плюнул, бросил никому не нужные теперь поленья на землю и тоже направился в дом сполнять поручение.

Глава 2, в коей Иван бежит от себя и возвращает себе имение

Иван гнал во весь опор. Не преследователей он боялся, он пытался убежать от той картины, которую оставил позади себя. Но картина эта так и стояла у него перед глазами: Варя, совсем одна в осеннем лесу, смотрит ему вслед в надежде на защиту. А он не может! Ровным счетом ничего не может изменить в ее горькой судьбе!

Иван вернулся в постоялую квартиру, сменил дорожное платье и отправился в ближайший кабак. Он решил избавиться от тошных мыслей давно проверенным способом. Только не думать, не думать, иначе с ума можно сойти от безысходности. Имени у него теперь нет, любимая далеко, служба. И вот когда уже полштофа было осушено, тут-то служба его о себе напомнила. Двери кабака распахнулись, в них вбежал запыхавшийся Егорка, только и успевший промолвить:

— Ваша милость, господин Ушаков здесь…

Слуга с видом заговорщика обернулся на дверь, Иван сделал большой глоток из кружки и встал, а на пороге возникла сановная фигура Его сиятельства. Самойлов, мысли которого и без сей важной персоны были не из приятных, с досадой спросил, лишь только Ушаков приблизился к столу:

— Что, Ваша светлость, опять моя шкура понадобилась?

Этот желторотый юнец ему порядком надоел своими бессмысленными выходками, а потому Ушаков с досадой процедил сквозь зубы:

— Садись!..

И, протянув трость с набалдашником Егорке, сам сел напротив Ивана и вскинул на него тяжелый взгляд:

— Я смотрю, ты совсем плох, отдохнуть тебе надо.

— А я и отдыхаю, — Иван кивнул на порядком початый штоф.

Андрей Иванович кивнул Егорке, мол, мне тоже поставь. Егорка засуетился и подал барину чарку. Ушакова нисколько не смущал прокуренный кабак. Было время, сиживал он в местах похуже и брань слышал поотборней. Происходил Андрей Иванович из рода хоть и почтенного, но обедневшего. Как говорится, на четырех братьев — один крепостной. Еще на заре петровской эпохи начинал он рядовым гвардейцем в Преображенском полку и о придворной жизни не помышлял. Многие его сослуживцы так при полку и умирали, участвуя в баталиях и прочих воинских потребах. Такая судьба могла ожидать и самого Ушакова, но господь распорядился иначе и вознаградил Андрея Ивановича за труды праведные. А трудился он много. Так что в Тайную канцелярию пришел, имея большой опыт розыскных дел. Не мыслил себе Ушаков другого мироустройства, кроме самодержавного, а потому выполнял любой приказ с полным душевным спокойствием, лишь бы во славу престола российского. О своей службе как-то пошутил в письме Толстому: «Кнутом плутов посекаем да на волю отпускаем». Таких горячих голов, как Самойлов, попадалось Андрею Ивановичу за долгие годы верной службы немало. Некоторые теряли эти головы — кто на плахе, кто в бою, некоторые остывали и умнели, понимая, что в жизни главное, а что так — пустяк, не стоит и копья ломать. Посмотрим, что из этого искателя приключений выйдет. Выпив из чарки, Ушаков спокойно произнес:

— Ты ж родом из Самойлова?

— Был, — огрызнулся Иван.

— Вот тебе бумага. Восстанавливают тебя в добром имени! И возвращают все землевладения. Нет более надобности держать тебя инкогнито. Езжай, отдохни и подлечись, — Ушаков протянул Самойлову документ.

Иван посмотрел на бумагу, но словно и не увидел — не своя судьба интересовала его в этот момент. А потому ответ его был не самым ожидаемым для Андрея Ивановича.

— Что ж, Ваше сиятельство, а Белозеровых тоже из ссылки возвернут? Или как? Ведь по моей вине сослали безвинных…

— Белозеровых сослали по иной причине, а тебя, дурака, я порядку учил, — Ушаков встал, не желая более объясняться с человеком, толком в политике и делах государственных не разбирающимся.

Андрей Иванович повернулся к Егорке и проговорил голосом доктора, прописывающего лечение:

— Пить более не давать, отправляться завтра. И учти, — кинул он Самойлову напоследок, — любой твой визит к Белозеровым им боком же и выйдет!

Уж этого он мог бы не говорить, это Иван и сам теперь отлично понял. Самойлов кипел от возмущения, но Ушакову никакого дела не было до пустых переживаний, он неспешно покинул кабак. Егорка попытался отнять у барина штоф, но тот выдернул его и осушил до дна. Точка была поставлена. Больше Иван ничего не помнил. Очнулся он уже в карете на следующее утро, голова страшно гудела. Он стал было припоминать подробности вчерашнего дня, но они распадались на мелкие обрывки, да к тому же раненое плечо отзывалось болью на каждый ухаб, а таковых здесь было в избытке. Иван посмотрел в окно: поле, лес на взгорке. В голове колоколом прозвучали слова Ушакова «Пить более не давать, отправляться завтра». Не в силах более ничего припомнить, Самойлов приоткрыл дверцу кареты и крикнул:

— Егор!

Егор обернулся с козел:

— Чего?

— Послушай, я что вчера… Сильно… ну…

— Да ничего, так себе…

— А Ушаков что, озлился?

— Да вроде нет, слава богу!

Слова слуги немного успокоили нашего героя.

— Куда едем? — попытался он прояснить диспозицию.

— Так вашей милости отпуск дали… К вам, значит, и едем.

— Отпуск?! — удивился Самойлов.

— Ваша светлость, подлечитесь, — Егорка понимающе протянул Самойлову флягу.

Иван взял ее, закрыл дверцу кареты и откинулся на спинку. Поля сменились лесной прохладой, но легче не становилось. Наш страдалец откупорил пробку и попытался воспользоваться предложенным лекарством, но запах, едва коснувшись его носа, отбил всю охоту к назначенному Егоркой снадобью. Иван скорчил невообразимую гримасу и в бессилии откинулся на мягкую спинку. Несмотря на то что доброе имя ему было возвращено, своей воли его все же лишили — теперь за него решают, когда ему отдыхать, куда ему ехать. Но, может, оно и неплохо навестить родные пенаты. Может, там душе легче станет?..

Глава 3, о детских сказках и водяных, кои иногда проливают кровь ни в чем не повинных юных дев

Иван глядел в окно кареты поначалу отрешенно. Леса сменялись полями, поля оврагами, овраги вновь лесами, и сей однообразный вид никак не отвлекал нашего героя от его невеселых дум. Однако чем больше они приближались к цели, тем внимательнее становился его взгляд: вот уже узнавался изгиб дороги, забелела стволами берез знакомая с детства рощица, куда не раз, помнится, бегал он мальцом по грибы. Сейчас будет поляна с огромным старым дубом посередь. Так и есть, только дуб что-то не слишком огромен. А ведь ТАКИМ казался. С него удобно было высматривать, не едет ли по дороге батюшка, и чуть только показывалась пыль вдали, нужно было живо слезать, а еще лучше спрыгивать с нижней ветки, и бежать во весь опор навстречу. Вспомнилось вдруг, как колола пятки грубая трава, как хотелось громко выкрикивать что-нибудь залихватское, какими сильными были руки отца, когда он подхватывал Ваню и усаживал перед собой на коня, как весело блестели его васильковые глаза…

И тут вдруг запоздалая тоска по родине и радость возвращения зазвучали, наконец, в душе Ивана, непривычно смешиваясь с горечью пережитого. Смущенный такой своей чувствительностью, наш герой постарался придать своему лицу суровый и непроницаемый вид, тем более что карета уже миновала ворота усадьбы и огибала теперь флигель, чтобы подъехать к господскому дому с заднего крыльца. Босоногая крестьянская ребятня увязалась бегом за лошадьми, что-то радостно щебеча. Наконец, сей эскорт поравнялся с крыльцом и встал.

Вокруг столпились дворовые. Самойлов вышел из кареты и огляделся. Тут из толпы выдвинулась вперед щупленькая старушка, внимательно посмотрела на Ивана, и лицо ее осветилось радостью:

— Барин!

Дворня тут же загомонила, а детвора стала визжать и выкрикивать:

— Барин, барин приехал!

Самойлов смутился:

— Ну, полно!

Он тоже был рад увидеть старую Пелагею, но голова кружилась после вчерашнего, его пошатывало, и потому хотелось поскорее закончить с приветствиями. На подмогу пришел Егорка:

— Нам бы поесть с дороги.

— А это кто таков будет? — Пелагея воззрилась на Егора.

Егор в долгу не остался, принял важный вид и с нажимом повторил:

— Поесть бы нам, а потом и расспросами доставать!

Старуха тут же встревожилась и огорченно запричитала:

— Ох, хозяйский дом-то не топлен, батюшка, ты б весточку какую кинул, чтоб встретили. Так, может, ко мне пока? Как в детстве! Бегал сказки слушать к бабке-то! У меня и самовар поспел! Ой, батюшки, это что ж с рукой-то?

— Пустяки… царапина, — отрезал Иван и пошел вперед к флигелю прислуги.

Сидеть в холодных залах опустевшего и неубранного дома ему совсем не улыбалось, а вот теплая комната старой няньки была как раз тем самым местом, где ему вдруг захотелось очутиться: в детстве он не раз слушал здесь сказки под треск поленьев. Казалось, что эти стены вернут забытое чувство защищенности и мира его потерянной душе.

Егор с удивлением наблюдал за переменой настроения хозяина и за тем, с какой радостью его обхаживала старуха-прислужница. Невдомек ему было, что Пелагея почти что заменила Ванюше мать, рано ушедшую и оставившую малолетнего сына сиротой. Как могла, опекала и утешала мальчонку во всех его детских горестях и сама крепко привязалась к нему, горько тосковала, когда решено было отослать отрока на военное учение, и теперь не знала, как угодить и за что хвататься, чтобы принять молодого барина самым подобающим образом.

Но вот уже собрали на стол. Пелагея суетилась, подвигая миски, чугунок со щами, горшочек со сметаной поближе к гостям. Егор, привыкнув прикрывать хозяина во всем, и тут уплетал за двоих. Иван с удовольствием вдохнул кисловатый запах щей и свежего хлеба и присоединился к трапезе. Вошла девочка лет десяти, настороженно посмотрела умными глазками на приезжих, аккуратно поставила на стол большую миску с огурцами и бесшумно выскользнула. Старуха, подливая щи гостям, никак не могла наглядеться на своего Ванюшу.

— Ох, совсем вылитый батюшка стал! А слухи ползли — сгинул, — она покосилась на руку Ивана, висевшую на перевязи.

А тот, наконец, ощутил, как по нутру разлилось блаженное тепло, телом постепенно овладевала умиротворенность.

— Да, давненько я не был здесь!

— Дома-то оно, конечно, хорошо! — подтвердил довольный Егорка.

Но тут за дверью раздалось шуршание, она чуть растворилась, и в щель просунулась нечесаная борода. Егор вскинулся было, но его неожиданно шустро опередила Пелагея: с видом грозной орлицы она подскочила к двери и живо затолкала бороду обратно. Борода сдаваться не желала, покорившись на миг силе, она ломанула во второе наступление, сопроводив маневр басовитым неразборчивым полушепотом.

— Дай хоть дух с дороги перевести, как пес голодный кинулся! — свирепела уже старуха.

— Кто там? — заинтересовался Иван.

— Да не беспокойся, батюшка, отдохни с дороги-то…

— Зови, давай!

Пелагея горестно покачала головой, однако посторонилась, и вслед за бородой в комнату вторгся ее обладатель — дворовый Тимофей. Вида он был потерянного, заговорил неловко, но торопливо:

— Ты прости, барин, но некому более пожалиться. Беда у нас, одним словом.

Мужик замялся, но на помощь пришла Пелагея:

— Поговаривают, что водяной у нас.

— Кто?! — опешил Самойлов.

Егор покачал головой и поглядел на Тимофея с жалостью, как на слабоумного.

— Да ты, батюшка, не серчай, — испугался мужик.

— Да не серчаю я, сказывай, — смягчился Иван.

Тут не выдержала Пелагея, она-то знала все в подробностях и растревожена была не меньше Тимофея. Только забота о любимом Ванюше заставляла ее молчать до поры.

— Затаскивает он девок под воду! Вот и вчера Ксеньку хватились, а сегодня нашли в камышах, прости господи, в чем мать родила. и ни кровинки.

Самойлов понял, что с блаженной расслабленностью своей он может уже начать прощаться, потому как ничего хорошего услышанная история не предвещала, и долг тайного сыщика (когда же он успел образоваться?) требовал от нашего героя немедленно начать разбирательство и выведать все до конца.

— Ну и где сия девица? — обратился он к мужику.

— Так в сарае, — заторопился тот. — Как с утра привезли. В телеге.

В комнату снова тихонько вошла девчушка, неся миску с редисом. Иван протянул руку, взял овощ покрупнее, хрустнул им и решительно поднялся с места.

— Показывай! — оборотился он к мужику.

Тот еще пуще засуетился, попятился к двери, потом развернулся и поспешил к хозяйственным постройкам. Иван, Егор, Пелагея — все направились за ним. В комнате осталась лишь Лиза — девочка-прислужница.

Возле сарая под навесом стояла телега, на которой покоилось накрытое мешковиной тело. Иван подошел ближе и приподнял мрачный покров. То, что он увидел, заставило его содрогнуться: красивое лицо убитой сохранило следы предсмертной муки, кроме того оно было настолько неестественно бело, будто его вылепили из снега. Девица была так молода и хороша собой, что у Вани сердце дрогнуло от жалости. Он, правда, тут же взял себя в руки и приступил к делу: внимательно осмотрел голову, плечи и руки трупа. Тут-то и обнаружил он явное свидетельство насилия — на запястьях девушки были глубокие порезы. Это навело Ивана на мысль.

— А что, лекарь есть поблизости?

— Кто? — не понял мужик.

— Ну врачеватель, знахарь, — пояснил Егорка.

— Так сосед наш, — подала голос Пелагея. — Какой-никакой, а от горячки Стешку лечил. Сам из дворянских кровей, а баб с мужиками пользует.

«Что дворянин — хорошо, — подумал Самойлов, — только что-то отзывается о нем старуха не больно учтиво: «Какой-никакой». Это какой? Опять загадка. Вот тебе и отдохнул, нечего сказать». Иван вздохнул и скомандовал:

— Зовите!

Потом спохватился:

— А где ее нашли?

— Так возле мостков. Там завсегда бабы белье стирают.

Что ж, по всем правилам полагается осмотреть место происшествия, а может статься, и преступления. Тем и займемся! — решил Иван и зашагал к пруду. Егорка хотел было последовать за ним, да только вот чугунок со щами, что на столе, остался непорожним, и это обстоятельство сильно его смущало. Поразмыслив секунды три, он решил, что девка все равно уже мертва, никуда не денется, а вот щи могут и пропасть, а посему надо спешить, — и побежал назад к флигелю. Пелагея с мужиком переглянулись и засобирались к соседу — позвать, как велел барин.

Самойлов прошелся вдоль пруда. Поросшая камышом береговая полоса вывела его к мосткам, нависшим над самой водой. Иван склонился над серой гладью: водоросли тянулись прядями, обозначая несильное течение. Но вот наш сыщик заметил в воде что-то цветное. Не медля ни секунды, Самойлов сломал ветку у ближайшего куста, встал на колени и попытался зацепить таинственный предмет, запутавшийся в камышах. Тот никак не желал поддаваться. Наконец Иван выловил кусок цветной ткани, оказавшийся женской косынкой. На платке отчетливо проступали бурые пятна. Да, жутковатым это место стало, а ведь было время, когда купался здесь, пока крестьянки стирали белье. С молчаливого согласия Пелагеи нырял себе в студеную воду. Ох, сколько годков-то утекло с тех пор…

Его выдернули из воспоминаний слова, произнесенные за спиной:

— Мрачное место! Не правда ли? — однако сказаны они были тоном приветственным, никак не приставшим содержанию.

Иван обернулся, перед ним стоял человек в темном плаще, треуголке и с палкой в руке. Он учтиво улыбался. Видя некоторое замешательство соседа, незнакомец поспешил добавить:

— Смею представиться: Волков Андрей Александрович, бывший судовой врач на флотах Его императорского величества. Ныне в отставке по причине ранения и хромоты.

Иван кивнул в ответ:

— Самойлов, я пригласил вас…

Волков перебил его с провинциальной простотой:

— Я осмотрел девицу. Она утопла…

Иван снова повернулся к мосткам, будто пытаясь найти еще улику в мутной воде:

— А порезы на руках вы видели?

Волков даже как-то обрадовался:

— А вы тоже заметили? Преинтереснейший факт, — азартно начал излагать свою версию судовой врач, но потом будто осекся и уже более спокойно добавил: — Эти камыши имеют острые края, возможно, жертву утянуло в омут, и она порезалась, хватаясь за них…

— Возможно, возможно… — согласился Иван в задумчивости.

Поскольку больше вопросов Самойлов не задавал, доктор счел необходимым сменить тему. Тем более что о девке нечего было и разговаривать: «диагноз» слишком окончательный, чтобы обсуждать его более тщательно, а уж каковы причины такого «диагноза» — сего его профессия знать не позволяла. И Андрей Александрович перешел к разговору более, как ему казалось, полезному:

— Я вижу, вы были ранены. Хотите, я осмотрю вашу руку?

— Нет, благодарю. Вы знаете, здесь многое изменилось, раньше пруд заканчивался вот тут. — Иван снова двинулся вдоль берега.

Волков, несмотря на хромоту, ловко последовал за ним. На ходу он охотно объяснял новому спутнику суть дела:

— Год назад все пруды объединили. Но зато теперь у каждого из ваших соседей есть выход к воде. Общество у нас не то, что в столицах, но мы регулярно проводим ассамблеи, — он рассмеялся. — Местные дворяне обожают поесть. Сегодня мы как раз собираемся у Марии Карловны, она не так давно овдовела, теперь скучает, я вас приглашаю.

Они продолжили невольный моцион вдоль унылого берега, но ничего, что могло бы пролить свет на загадочную смерть, так и не нашли. Пришлось оставить поиски. Сделав порядочный круг, собеседники вернулись к усадьбе Самойлова, возле которой доктор оставил лошадь.

— Ну вот и пришли. Так я за вами заеду? — напомнил Волков о своем приглашении.

— Почту за честь! — отозвался Самойлов.

«Славный малый, морской врач, на флоте-то государевом не сладка, поди, служба была, а этот не озлился. Одно то, что мужиков с бабами пользует, уже говорит, что человек доброй души. Вон, в гости приглашает…» — думал Иван, приглядываясь к новому знакомому.

Доктор сел на лошадь и, прикоснувшись к треуголке в знак прощания, поскакал прочь. Самойлов поспешил домой. Ни одному из дворян, только что покинувших мрачные камыши, и в голову не могло прийти, что все продолжительное время их прогулки за ними наблюдала пара цепких глаз. Одни эти глаза, взгляд которых трудно было назвать человеческим, и можно было рассмотреть на заросшем бородой лице, косматые волосы, казалось, никогда не знали гребня и свисали мокрыми прядями. Чистый зверь али водяной, прости господи!..

Глава 4, в коей ясно видно, что провинциальному обществу далеко до светского лоска, а морские баталии предпочтительней тихой жизни

Доктор исполнил свое обещание и в означенный час прибыл за Самойловым. Может, сказалась близость к Петербургу, а может, тот факт, что хозяйка дома была воспитана в европейском духе, но ассамблея и впрямь походила на столичную. В дверях гостей встретил камердинер и, сопроводив их в просторную залу, громко, с чувством собственного достоинства, словно понимая, что не каждому на роду выпадает счастье оглашать почетных гостей, произнес:

— Господин Самойлов! — Последовала небольшая пауза, ровно такая, чтобы эхо оттолкнулось от сводов, а затем следующее объявление: — Господин Волков!

Очередное эхо рассеялось, и все, кто был в зале, жадно впились глазами в новую персону, предвещавшую если не интригу, то хоть какое-то разнообразие провинциальной жизни. Мария Карловна осталась довольна произведенным впечатлением, это она попросила доктора предоставить к обеду столичный «аперитив». Меж тем, как и велел светский этикет, хозяйка дома с достоинством произнесла:

— Друзья мои, вы смотрите так, как будто хотите съесть нашего гостя! На этот случай у нас готов обед.

Гости проследовали в столовую, где вдова с не меньшим успехом продемонстрировала, что именно ей в этом обществе принадлежит пальма первенства в умении не только развлечь приглашенных, но и сервировать стол изысканными яствами. Гости расселись, хозяйка заняла почетное место во главе стола, по правую руку был посажен Самойлов. Несмотря на то что этой женщине уже довелось пережить потерю близкого человека и на ее попечении остались не только дом и хозяйство, но и пасынок — балбес лет пятнадцати, сии тяготы не лишили ее природной красоты, может быть, потому, что вдова была еще довольно молода. Ей никак нельзя было дать больше тридцати.

В разгар застолья разговор завертелся вокруг охоты.

— Я вот, например, охоту жалую только псовую! — гудел тучный помещик. — Потому как это дело!

Супруга его охотно кивала.

— Стрелять зверя — это, значит, удел черни? — прервал сии рассуждения господин в дальнем конце стола. — А ведь меткий выстрел — ах, какая редкость!

— А что при дворе сейчас практикуют? — поинтересовался отставной офицер у Самойлова.

Гости оторвались от трапезы и воззрились на столичного жителя, за коего они держали Ивана, в надежде услышать придворные сплетни, чтобы потом обсуждать их долгими зимними вечерами в соседских гостиных за чаем.

— Матушка государыня занята делами более важными, чем сии забавы, — не оправдал ожиданий Самойлов, не отличавшийся многословием.

Повисла неловкая пауза, вновь застучали ножи и вилки. И вдруг супруга ревнителя псовой охоты разорвала тишину:

— Однако вы слышали, в прудах вновь утопла девица?..

Мария Карловна улыбнулась Ивану, пытаясь сгладить неловкость, произведенную столь неуместным сообщением, лишенным хоть какой-нибудь светскости. Слава богу, что теперь есть в ком найти понимание, а то ведь кроме доктора ни одного достойного собеседника. Уже столько лет ее окружают лишь сентиментальные барыни, выросшие среди кадил и кадушек, да их мужья, рассуждающие о видах на урожай да о том, сколько щенков принесет в этом году борзая сука.

— Ой, не знаю, господа, — вдова промокнула губы салфеткой, — все это становится слишком загадочным!

— Водяной это! — Офицер уже порядком принял, чтобы заметить, что хозяйка дома не желает поддерживать сию малопригодную для развития аппетита беседу.

— Бог с вами! — вскинул руки священник. — Какой водяной?! — он трижды мелко перекрестился.

— Еще с той осени пропадать людишки стали, — глядя в початую бутылку, не унимался краснолицый офицер. — Поначалу думали, омут затягивал. Ан нет, всех находили. Кого через день, кого через неделю. — Он сделал многозначительную паузу и повернулся к Самойлову для придания пущей важности сказанному: — Иных так раздуло — узнать невозможно!

Пасынок громко икнул. Общество за столом переглянулось, кое-кто не в силах оказался скрыть злорадную усмешку. Мария Карловна, все еще пытаясь соблюсти хоть какую-то благопристойность, сдержанно прошептала:

— Веди себя должно, Павел!

Однако разговор, начатый столь некстати, волновал местное общество даже сильнее, чем дворцовые сплетни. Все-таки двор располагался в Петербурге, до коего без малого два дня конного пути, а происшествие, имевшее место накануне, вот оно — рядом. Каждого может коснуться. А ну как водяной чинов не разбирает? Никому не хотелось оказаться на месте погубленной девки.

— А вы что себе думаете? — обратилась дородная помещица к доктору. Волков в морских баталиях видел и не такое, его жизненному опыту многие в округе доверяли. Да к тому же лишь он да Самойлов осматривали давеча несчастную.

— А чего тут думать? Утопленница как утопленница, бес ее знает. — На сем неблагопристойном слове доктор запнулся и молвил, глядя на священника: — Простите, батюшка! А вы вот у господина Самойлова поинтересуйтесь, — перевел он разговор, — его земля аккурат к тому месту-то и выходит.

Все вопросительно повернулись к Самойлову, он откинулся на спинку стула и удовлетворил интерес собравшихся скудными сведениями:

— Найдена поутру. Руки-ноги порезаны.

Доктор покосился на нового знакомого. «Ишь ты! Словно доклад какой прочел, военный — сразу видно, к бабке не ходи. Сказал скупо, по делу». Он оглядел присутствующих — гостям явно хотелось подробностей.

— А правда, что девица оная без одежды найдена? — не выдержала одна из дам.

— Правда, — опять прозвучал односложный ответ.

— И никаких более следов насилия над ней не было? — Офицер сделал очередной глоток, не обращая внимания на грозные взгляды хозяйки дома.

Видимо, без ее вмешательства они никогда не сойдут с неприятной темы:

— Да полноте вам, господа, о мертвых девицах да за столом. — В ее словах прозвучал укор, а потому она попыталась свести все на шутку: — В вашем возрасте о живых более пристало думать.

По всему было видно, что женщина эта хоть и провела последние годы в провинции, но светского лоска не потеряла. Он не слетел с нее даже, когда пасынок, порядком набравшийся, возразил ей:

— А чтой-то нам, матушка, о мертвых девицах не поговорить? Или сия таинственность уже никого не пугает?

Мария Карловна, сохранив учтивую улыбку на спокойном лице, позвала:

— Мефодий! Павлику спать пора, проводи мальчика.

— Озорник наш совсем вином угорел, — ухмыльнулся Волков.

Он буркнул это себе под нос, но Самойлов разобрал насмешку и повернул голову к наследнику, который, шатаясь, встал из-за стола. Он еле держался на ногах, а потому подоспевший Мефодий оказался как нельзя кстати. Лакей подхватил юношу под руки, и сия не слишком устойчивая процессия направилась к выходу. Павел, у которого заплетались не только ноги, невнятно бормотал себе под нос:

— Спатки — так спатки. Где мои манатки?..

Подали десерт, после которого гости мало-помалу

разбрелись по гостиной, Мария Карловна пригласила Самойлова в кресла у камина. За ними последовал и доктор.

— Что модно нынче носить в столицах? — обратилась хозяйка к гостю.

— Сударыня, вряд ли я буду хорошим советчиком в сих делах, — Самойлов обвел взглядом присутствующих. — Лучше расскажите мне о ваших гостях.

Она откликнулась неохотно:

— Ох, сударь мой, это скучная компания. Вот доктор он будет более точен в характеристиках.

Волков, напротив, нашел предложенную тему забавной. Дать человеку точную оценку, мигом приметить все его недостатки, поставить диагноз его натуре — что могло быть более занятным? Человек не только с анатомической, но и с философской точки зрения, по мнению Андрея Александровича, — самое прелюбопытное существо из тех, над коими потрудился Создатель. Его страсть препарировать не только людские тела, но и души заставила его подсесть к гостю и охотно приступить к делу:

— Вон тот толстый господин — единственный среди нас человек, который занят делом. Сухоносов. У него своя литейная и кузня. Рядом с ним — Курихин. Отставной офицер, наш ветеран. Прошел почти всю Северную кампанию, контужен.

— Причем безнадежно! — не преминула добавить вдова.

— Ну а это семейство Полыхаевых, — продолжил Волков, снисходительно улыбнувшись едкому замечанию, — переехало годков семь назад из столицы, разорились, теперь скромно проживают в маленьком доме. Благо, крестьяне их кормят. Пасынка нашей хозяйки вы, надеюсь, «оценить» успели. А про себя я вам уже рассказывал.

Самойлов повернулся к Марии Карловне:

— Ну а вы?

— Я?.. Я скучаю здесь и воспитываю сына моего покойного мужа.

— Доктор! — раздался голос Курихина. Он уже тасовал колоду, а надлежащей компании все не было. — Ну где же вы?

Андрей Александрович поклонился и галантно произнес:

— К сожалению, вынужден вас покинуть.

Вдова молча кивнула в знак согласия. Волков оставил ее наедине с Самойловым, а сам направился составить партию нетерпеливому офицеру.

— Ну, вот… — продолжила хозяйка, проводив его взглядом. — О нашей компании вы, пожалуй, все уже успели узнать, а вот я о вас пока только строю догадки.

— И?..

Она глянула на раненую руку:

— Судя по всему, вы служили в армии и были ранены.

— Вы ясновидящая?

— В этой глуши, — вздохнула Мария Карловна, — станешь не только ясновидящей. Вы надолго к нам?

— Думаю, на неделю.

Вдова отпила из бокала и, взглянув из-под своих бархатных ресниц, улыбнулась:

— О как ненадолго. Знаете что, а приезжайте-ка ко мне завтра! Расскажете мне про двор.

Иван удивился столь откровенному предложению, но, списав его на простоту местных нравов, ответил:

— К вашим услугам, сударыня.

— Ну вот и славно, — Мария Карловна покинула кресло. Самойлов встал, поклонился в ответ на ее неглубокий книксен и остался в задумчивости один у жаркого камина. Как-то не вязалась вся эта провинциальная идиллия со страшными событиями вчерашнего дня…

По дороге домой настроенный употребленным горячительным на лирический лад доктор продолжил свои откровения:

— Ах, Иван Михалыч, Иван Михалыч! — так к Ивану еще никто не обращался. При сих словах он почувствовал себя крепким помещиком, чуть ли не главой почтенного семейства, окруженным бесконечными мамками, няньками, детьми и непрестанной заботой супруги. Но вдруг совсем иной ветер — ветер дальних странствий и опасных приключений, подул на него. — Если б вы знали, как мне не хватает моря! — произнес доктор, глядя в окно на слишком однообразный для его страстной натуры пейзаж.

— Так в чем же дело? — Иван готов был разделить морскую тоску. Мирная жизнь уездного обывателя и его пылкому сердцу была скучна. Не хотел бы он стать Иван Михалычем и найти тихую смерть в теплой кровати среди домочадцев. Вой ветра, скрип мачт, неизведанные просторы, морские баталии — обо всем том грезил он с детства. А потому и поддержал собеседника горячо: — Возвращайтесь, нынче с вашими-то талантами.

— Вы плавали когда-нибудь на судах по северным морям? — видя участие юноши, спросил Андрей Александрович.

— Не довелось! — с досадой откликнулся Иван.

— Вот, признаюсь вам, страшно! — в глазах Волкова блеснул азарт. — Чуть что — корабль ко дну, а в ледяной воде вам не более трех минут отведено. — он замолчал. Видно было, что мыслями этот человек сейчас слитком далеко от Ивана. Но карета остановилась, и это вернуло его к реалиям бытия. Андрей Александрович вновь взглянул в окно и молвил: — Ну вот, кажется, мы и приехали.

Глава 5, о странных пропажах и обретшем плоть вурдалаке

Действительно, карета въехала во двор усадьбы Самойлова. Казалось, день, полный треволнений и новых встреч, остался позади, но не тут-то было. Навстречу выбежали дворовые. На Пелагее лица не было, она грохнулась на колени и запричитала:

— Ой, барин, беда, барин!

Иван выскочил из кареты:

— Что еще стряслось?

Пелагея заголосила пуще прежнего:

— Опять девки пропали. Глашка, осьмнадцати лет, и младшая!

— Давно? — Сердце Ивана тревожно забилось.

— Так кто знает? Как стемнело, хватились! — причитала Пелагея.

Самойлов поискал глазами Егора и приказал:

— Принеси факелов, собери мужиков, кто есть! Сударь, вы с нами? — обратился он к Волкову.

— Безусловно, друг мой! — охотно откликнулся Андрей Александрович.

Факелы пришлись как нельзя кстати: в ночном лесу ни зги не было видно. Самойлов велел мужикам встать длинной цепью с промежутком в тридцать-пятьдесят шагов. Сам занял место посередине, так легче было руководить поисками. Все двинулись к пруду. Раз покойных находили там, то вероятность, что пропажа вновь отыщется у воды, была велика. Доктор ни на шаг не отставал от Ивана. По дороге мужики перекликались друг с другом, чтоб сподручнее было искать. Когда подошли к воде, Самойлов сделал знак остановиться, голоса смолкли, и в ночной тишине раздалось мерное уханье филина, слетевшего с ветки. Ничего особенного более не услышав, Самойлов вновь дал команду к поиску, доктор раздвигал палкой подернутые инеем камыши, ледяная корочка под ногами похрустывала, как слюда, и рассыпалась на мелкие осколки.

Вдруг невдалеке раздался голос:

— Нашли!

И словно эхо пробежало по цепи: «Нашли! Нашли!»

Самойлов ринулся на крик и через несколько секунд, растолкав мужиков, увидел на земле девочку, ту самую, что прислуживала ему за обедом. Она сидела в одной рубашке, сжавшись в комок, и дрожала не то от страха, не то от холода. Сорвав с себя плащ, Иван укутал ее и обнял за плечи, дитя забилось у него в руках, как пойманная птица.

— Тихо, тихо, — пытался он мягким шепотом успокоить ребенка.

Мужики вновь обступили их, с интересом рассматривая перепуганное личико. И вдруг детские глаза наполнились еще большим ужасом, девочка застонала, в последний раз дернулась на руках Самойлова и потеряла сознание. Иван проследил ее взгляд и увидел за мужицкими спинами обеспокоенное лицо доктора.

Уже в доме Волков осмотрел ребенка:

— Лихорадка! Застыла бедняжка, — он накрыл тельце одеялом. — На таком-то холоде немудрено. Если до утра протянет, то выживет.

Андрей Александрович встал с кресла, Егорка подал ему плащ и палку, на которую тот опирался при ходьбе. Иван занял место у кровати больной. Лиза постанывала, на бледных щеках выступила испарина.

— Девчонка-то сиротой осталась, — словно сказку какую сказывала Пелагея, — мать в запрошлом годе померла, отца в солдаты забрали, пятый год уж. А вот теперь и сестры старшей лишилась, — старуха тяжело вздохнула.

— Думаете, удастся ее утром допросить, доктор? — спросил Иван.

— Трудно сказать, — покачал головой Волков. — Вон, горячая какая! Честь имею, — откланялся он. Время, действительно, было позднее.

— Шел бы ты, батюшка, почивать, — Пелагея отерла пот с горячечного лба девочки, — мы тут с ей побудем.

— Хорошо, — Иван и сам чувствовал усталость во всем теле, а завтра силы ему понадобятся — надо же, наконец, разобраться в запутанном деле. Он оставил Пелагею с Тимофеем следить за ребенком, а сам отправился спать.

Утро прорезалось криками петухов. Проснувшись в своей комнате, наш герой ощутил вдруг себя легко и радостно. Скупое осеннее солнышко заглядывало в небольшое оконце, отчего комната сделалась светлее и теплее. А ведь живут так люди — своим домом, без суеты. Иван же столь давно мотался по казенным квартирам (а случалось, ночевал и вовсе под открытым небом), что совсем уже отвык от того, что стены могут быть родными. Детские воспоминания опять затеплились в дальних уголках памяти. Вот бывало раньше он.

Но мы никогда не узнаем, что бывало, да и сам Ваня припомнить ничего не успел — во дворе раздались громкие оханья и причитания Пелагеи, которые вернули нашего героя к нынешним дням. Он сел в постели и огляделся. В углу на сундуке крепко спал Егорка, прислонившись к стене и смешно запрокинув голову. Старуха меж тем уже спохватилась и заговорила тише, Ивану пришлось встать и растворить окно, чтобы понять, о чем речь.

— Да как же можно было ставни не закрыть? — отчитывала Пелагея дворового как раз под балконом спальни.

— Так кто ж знал. — оправдывался мужик.

— Кто знал! — в сердцах повторила старуха. — Как теперь барину-то сказать?!

Апеллируя к барину, она кивнула на его окна и тут только заметила Ванюшу — ах ты, господи, разбудила-таки, — кинулась горестно на колени и застенала:

— Прости, батюшка! Недоглядели! Убегла девчонка!

«Вот те раз! Ох, нельзя было оставлять ее на руках дворни. Единственный свидетель — и тот пропал еще до того, как его допросили! Эх, Ваня, Ваня, — огорченно думал Самойлов, спускаясь по лестнице в комнаты, где устроил давеча Лизу, — зелен ты еще. Опростоволосился, тайный сыщик!»

В комнате почти все было без изменений, даже питье, что доктор прописал больной, было нетронуто. Только стул обронен и окно растворено. Иван осматривал обстановку, а Пелагея суетилась рядом, пытаясь хоть разъяснениями загладить свою вину:

— Видать, разумом затуманена совсем, ночью убегла. Тимофей-то в комнате оставался, да ставни не закрыл, так она в окно!

Да уж, окно — вот оно, как на грех к лесу выходит, и трава в этом месте примята, но ветром разворошило уже. Проследить, однако, можно. Иван собрался было выпрыгнуть наружу и осмотреть следы, но тут его окликнул появившийся в дверях Егорка:

— Ваша милость! Мужики на прудах. говорят. Вроде след есть!

Пелагея охнула, Самойлов, не мешкая, накинул плащ и отправился к пруду. Как он и предполагал, различить кое-что было возможно. Смятая трава, разворошенные листья, следы на земле. Что-то непохоже, что девочка так неуклюже покинула своей приют. Даже Егор это заметил и пробормотал:

— Видать, не сама она. Волоком ее!

Присев на корточки у самой воды, Иван внимательно разглядывал берег.

— Да это понятно! Только другое мне неведомо. Вишь, след аккурат у воды кончается…

— Ну!.. Неужто правда водяной? — Егорка никак не ожидал такого вывода, даже глаза выпучил от изумления.

— А на песке в воде следа-то и нет, — продолжал Самойлов.

— Значит. — догадался его помощник.

— Значит, не в воду ее! А на лодке вывезли, — подытожил Иван.

Внезапно совсем рядом раздалось конское ржание. Оба наших сыщика обернулись и обнаружили выезжавших из кустов на берег троих всадников, коими оказались Мария Карловна, ее лакей и Волков.

— Вы, как я погляжу, тоже не теряете надежды схватить водяного? — с иронией спросила вдова. — А то местное дворянство решило организовать облаву..

— Я надеюсь спасти ребенка, — ответил Самойлов, поднимаясь с колен.

— Ребенка? — изумленно переспросила женщина.

Иван сообразил, что если о вечерних событиях доктор ей уже наверняка рассказал, то о повторной пропаже Андрей Александрович знать никак не мог, а значит, и Мария Карловна находилась в полном неведении. Самойлов поспешил объяснить:

— Я ищу девочку, она пропала ночью.

Громкие крики, выстрелы, топот лошадей прервали их беседу. Со стороны леса к пруду приближалось несколько всадников. Они волокли за собой по земле какой-то предмет. А когда они подъехали совсем близко, то не только Ивану, но и всем его собеседникам стало хорошо видно, что это и не предмет вовсе, а человек, замотанный в сети. Обличье у него было совершенно дикое: весь оборванный и грязный, заросшее бородой лицо в ссадинах и кровоподтеках. Мужик пытался вырваться, при этом выл и бешено вращал глазами.

— Вот он, мерзавец, каков! На болотах прятался. Ух, дикое семя! — сказал, обращаясь к доктору, один из «охотников».

Участники облавы спешились и принялись грузить страшную добычу в стоявшую неподалеку телегу. Мария Карловна внимательно смотрела на пойманного мужика. Тот, к удивлению Ивана, тоже буквально впился в нее глазами. Уже в телеге он изогнулся и все глядел на вдову. Веревки вонзились ему в лицо, отчего вид его стал совсем уж жутким. По телу графини прошла дрожь, но она тотчас овладела собой. К тому же Андрей Александрович поспешил отвлечь ее от тяжкого зрелища:

— Ну вот, все и объяснилось! Честно говоря, все эти рассказы про вурдалаков и водяных никогда не вызывали у меня доверия.

Графиня пожала плечами и обернулась к Самойлову:

— Надеюсь, вы не забудете о моем приглашении?

— Непременно буду у вас, сударыня!

Мария Карловна круто развернула лошадь и поскакала прочь вместе со своей небольшой свитой. Мужик в телеге все смотрел ей вслед, пока его не угостили парой затрещин, чтоб лежал смирно, и не увезли.

Озадаченный Иван побродил еще немного в поисках новых следов, но берег был уже изрядно истоптан, ничего более обнаружить не удалось. Кликнув Егора, он отправился домой.

Все утро он и так и эдак прикидывал, что означали события, свидетелем которых он стал, и кто мог быть в них замешан. К обеду лишь, вспомнив, как полковые командиры рисовали на карте диспозиции, наш герой взял перо и чернила и попытался на бумаге отобразить свои мысли. Вышло что-то вроде картинки: фигура мужчины с палкой в руке, всадница, страшный бородач, тучный барин. В мыслях, однако, яснее не стало. Тогда Иван помотал головой, потом положил рисунок перед собой, уставился на него, опершись руками о стол, и начал размышлять.

В этом месте позволю себе вновь обратиться к сохранившимся воспоминаниям самого тайного экспедитора, дабы точно передать ход его дум.

Наши дальнейшие с Егором поиски результатов не дали. Девочка пропала без следа. А окутавший пруды туман вообще лишил нас всякой надежды. Возвратившись домой, я ломал голову, куда она исчезла, и, несмотря на то что мы нашли у мостков следы недавно причалившей лодки и что охотники поймали того мужика, что-то подсказывало мне, что здесь кроется какая-то загадка. Да и компания моих новых знакомых не выходила из головы. Волков, похоже, к делу никак не относится. Он вызывает скорее симпатии, хотя есть в нем что-то непонятное. Вдовушка — дама, явно озабоченная лишь тем, чтобы найти себе побыстрее достойную пару. Ее сын… А что, малому явно нечего делать… Почему бы и нет… Сухоносов… Этот так поспешил найти виноватого… И так быстро нашел. Ах да, наш пойманный вурдалак…

Неизвестно, сколько бы Иван ломал таким образом голову, но вдруг в комнату почти вбежал Егорка: его так и распирало желание донести поскорее новость, однако он выдержал паузу.

— Ну что еще? — со вздохом спросил Самойлов.

Если не спросить, Егор так и будет стоять с загадочным ликом Сфинкса. И так картинка не складывается, а тут еще. Иван откинулся на спинку кресла в ожидании ответа.

— Эх, ваша милость, — начал Егор, — я все про того мужика пойманного… Крестьяне говорят… Не он это…

— Не он?

— Ну да! Емельяном его кличут. Так вот, когда первая девица пропала, он в горячке лежал у Прасковьи — одинокой старухи, что на краю деревни живет. Хворый он тогда был. Умом-то давно тронулся, после пожара, как семья его сгорела, тогда на болота и сбег. Приходит только к Прасковье, когда надобность какая. А еще говорят, ваше благородие. — Тут Егор сделал многозначительную паузу, чтобы доклад его должный эффект произвел, а не был воспринят как сплетни дворовые. Но пауза оказалась великовата, а потому Иван в сердцах прикрикнул:

— Не тяни!

— Больно он на графа покойного, супруга соседки вашей, похож, — поспешил объявить Егорка.

Иван аж с кресла вскочил:

— На кого?..

— На графа. — пояснил Егорка, и для пущей важности добавил: — Покойного. — Потом помолчал, словно сличая в уме черты лица графа и пойманного вурдалака, и согласно кивнул: — Похож. очень.

«Ну что с ним делать?! — подумал с досадой Иван. — Ведь графа он ни разу в жизни не видел, а такое говорит! Да с уверенностью в голосе, которую и сомненью не подвергнешь. И за что его только Ушаков ценит?! А может, и прав шельмец?» Сердце Вани тоже подсказывало, что с мужиком все не так просто. Что-то не вязался его дикий облик с преступлением. Та, первая девушка, что на телеге, не была истерзана или избита, лишь аккуратные ранки на руках. Но только кому, как не тронувшемуся умом, могло понадобиться красть девиц и убивать их таким жутким образом?

Глава 6, о женском взгляде и перстне графа Орлова

Самойлову не терпелось кое-что прояснить для себя, и приглашение Марии Карловны было в этом деле как нельзя кстати. Он поспешно собрался и подъехал к соседскому дому как раз в тот послеполуденный час, когда здесь было принято подавать к чаю.

Рослый Мефодий доложил:

— Господин Самойлов!

И принял у гостя плащ и шпагу. Иван вошел в залу следом за лакеем и увидел, что вдова не скучает в одиночестве, доктор уже составил ей компанию. По их оживленным лицам он понял, что прерванный его появлением разговор горячо интересовал обоих собеседников. От взгляда Самойлова также не ускользнуло, что хозяйка обрадовалась долгожданному визиту.

— Я смотрю, вы целый день сегодня провели в поисках? — приветствовала Мария Карловна гостя и указала ему на кресло у камина.

— Да, сударыня!

— Абсолютно напуганный ребенок, — продолжал доктор начатую мысль, — она и тогда шарахалась от всех, как волчонок.

Вдова отпила из бокала и резюмировала:

— Немудрено, что она от ужаса сбежала из дому. Значит. вы так и не нашли бедное дитя? — поинтересовалась она у Самойлова.

— Нет, сударыня, хотя сомневаюсь, что она убежала сама.

Вдова вскинула брови и взглянула на доктора. Андрей Александрович буквально озвучил ее удивление:

— Вы что, серьезно думаете, что ее выкрали? Но кто? Этот бродяга?

Самойлов и сам дорогой размышлял, кто мог быть причастен к похищению сестер, но в словах доктора ему послышалось нечто странное, как будто Андрей Александрович желал кого-то защитить. Но Иван и сам пока не знал, на какую персону возложить тяжесть вины, а потому ему показалось, что Волков слишком спешит с выводами. Доктор тем временем прервал фуршет и занял место позади кресла хозяйки дома.

— Не знаю, — глядя на собеседников и пытаясь понять, откуда происходит сие предчувствие, медленно произнес Иван. — Но я также не верю в рассказы про водяного.

— Напрасно, — перебила его Мария Карловна, — у меня после покойного мужа осталась богатая библиотека, и я нашла там прелюбопытнейшие книги. Мефодий! — Она хлопнула в ладоши, и в дверях возникла молчаливая фигура лакея. — Принеси-ка книгу из библиотеки с моего стола. Правда, доктор считает эти истории скорее легендами. — обратилась она к Ивану, но при этом бросила ироничный взгляд на Волкова, занявшего место ординарца за ее спиной.

— Я привык к научным трудам, — объяснил Андрей Александрович. — Хотя те гравюры и описания и вызывают неприятный осадок, я как человек близкий к анатомии и науке врачевания все-таки отношусь к этому как к неким сказаниям.

— Не могу судить, — улыбнулся Иван, — ибо не ведаю предмета, вами обсуждаемого.

Как раз в эту минуту Мефодий с торжественным видом внес в залу древний фолиант и отдал его хозяйке.

— Прошу вас, господа, — пригласила та разделить с нею занимательное чтение, — посмотрите, вот здесь.

Пришлось и Ивану занять место у спинки ее кресла. Вдова перевернула страницу, и взору зрителей предстал зверь, лишь отдаленно напоминавший человека. Чудище на рисунке все было покрыто, словно шерстью, водорослями и тиной. Оно стояло над жертвой — обнаженной девицей, из которой текла кровь. Да, все сходится: девица, мужик, водоросли и кровь.

Словно в подтверждение зазвучал голос Волкова:

— Водяной или болотный лесовик. — Отблески пламени, что горело в камине, плясали по лицам гостей, отбрасывали мрачные тени на стены, придавая прочитанному еще более зловещее звучание. — Оное свирепое чудовище утаскивает жертву под воду, где и обескровливает… Любопытно-с. — Доктор перевернул страницу, блеснув перстнем с рубином.

— Судовой врач и любитель украшений? — удивился Иван вслух.

— Да нет, что вы, — улыбнулся Волков. — Это мне подарил граф Орлов, когда я вытащил из него кусок шрапнели. Ох, славные дела были.

— И все-таки, господа! — вдова попыталась привлечь отклонившихся от интересующей ее темы собеседников к незамысловатой гравюре, но тут в дверях вновь возник Мефодий:

— Прошу прощения, барыня, господина доктора зовут, там вашему соседу нехорошо.

— Да, — Андрей Александрович тяжело вздохнул, — сие неудивительно, — и он испустил еще более тяжкий вздох, ясно дающий понять, что ему ох как не хочется, но все же придется на ночь глядя отрываться от приятной компании и ехать врачевать человека, болезнь которого вряд ли поддается лечению. Но все же долг превыше всего, и Андрей Александрович засобирался, приговаривая: — Он вчера несдержан на питье был. Ладно, пропишу ему рассол! — засмеялся доктор и, приняв от лакея шляпу и плащ, раскланялся и вышел.

Мария Карловна нисколько не была удручена его уходом. Она желала остаться с Самойловым наедине. Это ясно читалось в каждом кокетливом жесте и многообещающей улыбке. Молодость, одиночество и скука весьма опасны, коли сходятся вместе, а если они преследуют натуру пылкую, то смесь эта почти готова к взрыву, только фитиль поднеси. Вдова пыталась развлечься, здешнее общество давно ей наскучило. Она время от времени тешила свое самолюбие, пуская соседям пыль в глаза, но в целом жизнь в провинции была скупа на яркие впечатления, а на столичную ей муженек денег не оставил.

— Ну что? — обратилась она к Ивану. — Может, в таком случае пройдемте в сад? — Гуляние на закате располагало к откровениям. Сие заключение Мария Карловна вынесла со страниц французских романов.

Самойлов молча кивнул в знак согласия. Романов он не читал, но почему бы и впрямь не прогуляться.

— А вот здесь я хочу разбить оранжерею, — хозяйка указала рукой в дальний угол сада, — сейчас это модно. — Она выдержала многозначительную паузу, чтобы дать собеседнику возможность оценить ее передовые взгляды. Но собеседник остался равнодушен, и Мария Карловна вынуждена была продолжать: — Я и садовника ищу. Вы же скоро возвращаетесь?

— Не думаю, что я задержусь здесь более недели, — откликнулся Самойлов.

— Вот я вас и попрошу найти мне толкового в столице. — Вдова остановилась и одарила Ивана взором, под чарами которого покойный супруг сразу капитулировал. Где она сумела ему выучиться, один бог знает, ведь она вступила в брак почти девочкой. Вероятно, он был дан ей от природы, так же как стройный стан и полные груди, глаза с поволокой и мягкие влажные губы. В «оружии», коим Мария Карловна сейчас воспользовалась, каким-то удивительным образом сочетались беззащитность и настойчивость. Так ребенок смотрит на мать в уверенности, что та удовлетворит любой его каприз. И Мария Карловна была уверена, что Иван сдастся без боя, хотя и облекла свою просьбу в капризный вопрос: — Вы мне не откажете?

— Не откажу, — ответил Самойлов.

Мария Карловна сложила еще одну победу в ларец своей души и продолжила прогулку:

— А вы сами из этих мест?..

Иван понял, что доктор кое-что рассказывал о нем.

— Верно, но еще мальчиком отец отправил меня в полк. Так что я не был здесь лет десять.

— А меня родители не спрашивали, отдали замуж за старого графа. Он рано овдовел, и ему нужна была молодая супруга. Вот так я и оказалась в этой глуши.

Она вновь остановилась, сделала паузу в словах и подняла на Самойлова чарующие глаза. А он вдруг затосковал, вспомнил те, единственные, что провожали его с надеждой. Его Варюша на глухой заимке среди солдатни, всякий миг с ней может что-то случиться, а он вынужден прохлаждаться в обществе совершенно безразличной ему светской львицы. Взгляд его потеплел при одном воспоминании о любимой, а Мария Карловна приняла эту теплоту на свой счет и вознамерилась продолжить начатое.

— Муж быстро умер, и я осталась одна… — опять многозначительная пауза и особый нажим на последнем слове.

Однако сия идиллическая беседа на фоне пейзажа русской усадьбы была прервана картиной, разрушающей пастораль, но слишком нередкой в наших широтах. В саду возникла процессия: впереди нетвердой походкой выступал Павел со штофом в руках, по пятам за ним следовал докучливый Мефодий, пытавшийся уговорить барчука не допивать остатки зелья. Самойлов с сожалением посмотрел на юношу. Вдова перехватила его взгляд, увидела пасынка и, едва сдерживая гнев, повторила:

— Осталась одна… — А потом добавила: — Воспитывать сына.

— Он много пьет, — посочувствовал Иван.

— Весь в отца, — с сожалением вздохнула Мария Карловна. — Надеюсь, я увижу вас завтра, — на прощанье вдова вновь одарила Ивана кротко-капризным взглядом.

— Непременно, сударыня. — Самойлов откланялся и направился к воротам, у которых его уже ждал Егорка с лошадьми.

Хозяйка проводила всадников, но как только они скрылись за поворотом, приветливую маску сменила тень заботы, и вдова поспешила в дом.

Иван же почувствовал облегчение, покинув графскую усадьбу. Вроде все здесь устроено с должным этикетом и вкусом: платья по последней моде для господ и лакеев, оранжерея задумана, к столу яства разные подают, — а какая-то неясная тоска во всем. А может, всего лишь осень да пейзаж вокруг грусть наводят? Красное закатное солнце едва виднелось над горизонтом, уже кое-где прихваченные багрянцем листья казались и вовсе пурпурными в его прощальных лучах. Печаль царствовала в природе. Даже всегда задорный Егорка вдруг замолчал, лицо его озарила несвойственная торжественность. В лесу, правда, он забеспокоился, стал оглядываться по сторонам: страшновато было в густом тумане, спустившемся на окрестные болота, да еще после всех этих рассказов про разную нечисть. И хотя прожил Егорка в столицах немало и во всякие уездные байки не верил, все же каждая слетевшая птица казалась ему сейчас если не лешим, так непременно разбойником. Он поминутно вздрагивал и дергал поводья, чем ужасно забавлял Ивана.

Но вскоре и Самойлову стало не до шуток. В кустах недалеко от того места, где они давеча искали пропавших сестер, стояла лошадь. Она словно выплыла из тумана. Весь вид ее выражал безмятежность: она мерно жевала траву, словно хозяин отлучился на минуту и вот сейчас вспрыгнет в седло, и кобыла понесет его привычной дорогой. Но вся закавыка состояла в том, что лошадь сия принадлежала доктору, а Курихин, к которому он отправился прописывать рассол, проживал совсем в иной стороне.

— Ох, не ровен час, опять беда, ваша милость, — прошептал Егорка.

Самойлов спрыгнул с коня, достал пистоль из седельной кобуры и, к своему ужасу, обнаружил, что от дороги по примятой траве к пруду тянется кровавый след. Он-то и привел к находке, которая была пострашнее картинок из фолианта Марии Карловны. Из тины торчала рука с тем самым перстнем, что Иван давеча приметил у доктора. Рука, когда-то спасшая жизнь графу Орлову, теперь была отрублена от тела, и тела этого поблизости не обнаруживалось! Самойлов так и застыл столбом. И только когда Егорка подъехал совсем близко, с трудом вымолвил:

— Это рука доктора, его кольцо.

— Свят-свят, — перекрестился Егорка.

— Так, поезжай в деревню за подмогой, — скомандовал собравшийся с духом Иван.

— А вы? — Егорка медлил в нерешительности.

— А я пока осмотрю здесь все.

Егорка и сам понимал, что вдвоем им лихих людей не одолеть. Вот ведь и бородатого этого давеча поймали, а все кто-то в лесу разбойничает. Видать, их целая шайка! Да, пожалуй, барин прав. Егор вздохнул и поскакал в деревню поднимать мужиков. Самойлов же двинулся обследовать прибрежные камыши, примятый вид которых ясно давал понять, что обидчик уходил через них. Иван и десятка шагов не сделал, как увидел лодку, привязанную к нависшей над водой иве. Самойлов взвел курок, подкрался к плоскодонке и выставил пистолет. На мокром дне металась связанная по рукам и ногам пропавшая Лиза. Она, может быть, и закричала бы, но тряпка закрывала ей рот, а потому она лишь замычала, увидев Самойлова, и заворочалась сильнее.

— Тише-тише ты, сейчас я тебя развяжу…

Он положил пистолет на лавку, однако девочка забилась еще сильнее, отрицательно мотая головой. И вдруг на ее лицо легла чья-то тень. Иван обернулся, но было поздно — он получил удар по голове и упал без чувств.

Глава 7, в коей раскрывается, что на флоте что-то не так

Самойлов открыл глаза, попробовал сделать движение, но вывернутые плечи отозвались во всем теле нестерпимой болью. Не совсем вернувшееся сознание подсказало: он болтается, подвешенный за крюк к низкому сводчатому потолку, как свинья на бойне. Мокрая от пота и крови рубаха неприятно липла к телу. Самойлов перевел взгляд и увидел давешнюю руку с перстнем. Он подумал, что этого не может быть, со всей силы зажмурил глаза, дав возможность миражу испариться, но когда открыл, то еще более удивился: обладатель перстня снимал его с собственной отрубленной руки, при этом действие сие производил весьма уверенно всеми десятью перстами. Бодрый голос доктора окончательно вернул Ивана к суровой действительности:

— А вы глупее, чем я думал. — Рубин вновь засверкал на руке владельца. — Такая банальная ловушка, а вы попались в нее, как новобранец, — Волков смерил жертву презрительным взглядом. Потом деловито взял таз с отрубленной конечностью и, переставив его в темный угол за ненадобностью, продолжил какие-то странные приготовления. Тут дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возникла Мария Карловна. Тень мучительной тревоги на ее лице сменила маску роковой соблазнительницы. Графиню едва возможно было узнать.

— Ну что, все готово? — нервно обратилась она к доктору.

— Нет, ваше сиятельство, но это не долго, — отозвался Волков, раскладывая хирургические инструменты на столе.

— Что вы замыслили? — Самойлов попытался остановить весь этот бред, так неожиданно ставший явью. Он не сделал этим милым людям ничего дурного. Сейчас они объяснятся, и все станет как прежде.

— Я?.. Я спасаю свое дитя, — твердо произнесла вдова и решительно направилась к выходу. — Начинайте, доктор! — обернулась она на полпути и добавила с мольбою в голосе: — И поторопитесь!..

Дверь захлопнулась, и Самойлов остался в подземелье наедине с Волковым. Иван никак не мог взять в толк, откуда вдруг такая любовь к Павлу. Ведь еще днем при одном упоминании имени пасынка графиня не могла скрыть брезгливости и гнева. И что она имела в виду, говоря о спасении?..

А Мария Карловна, не ведая о мыслях Самойлова, проследовала вовсе не в комнату пасынка, а в спальню, где на кровати полулежала на подушках девочка лет десяти. Лицо ее было смертельно бледно, губы дрожали. Графиня заботливо поправила подушки и промокнула испарину на детском лбу.

— Мама, мне больно, — прошелестела девочка бескровными сухими губами.

— Я знаю, — пытаясь сдержать слезы, улыбнулась несчастная женщина, — потерпи, моя хорошая. Еще чуть-чуть.

Что она еще могла сделать? Ей оставалось лишь ждать, когда доктор подготовит все необходимое для облегчения страданий горячо любимого ребенка.

Вся ее жизнь в такие минуты протекала перед глазами. Она не любила мужа, но едва внутри зашевелилось дитя, обстоятельства нелегких супружеских отношений перестали ее волновать. С каждым месяцем дитя толкалось все сильнее, пока, наконец, морозным январским утром не появилось на свет. Первая улыбка, первые шаги, первое слово — вот что теперь занимало графиню. Во младенчестве, правда, случился у дочери приступ. Мария Карловна не на шутку испугалась, начала прятать ее от людей, боясь сглаза. Болезнь отступила, и настали годы ничем не омрачаемого счастья. Она даже отчасти смирилась со своей участью и привязалась к мужу, что подарил ей радость материнства.

Но едва девочке исполнилось десять лет, как приступ повторился, через короткое время произошел еще один. Они позвали лекаря, но тот только пожимал плечами и назначал отвары. Мария Карловна повезла дитя к знахарке, та шептала что-то над дочерью, дала с собой зелье, но и оно не облегчило страданий.

Следующий приступ был еще сильнее, а помощи все не было! Мария Карловна уже совсем опустила руки, но вот однажды из дальних странствий вернулся флотский лекарь Волков. Он осмотрел больного ребенка и сказал, что есть средство для лечения этой редкой болезни — позаимствовано им у туземцев. Когда первая ванна помогла, Мария Карловна свято уверовала в чудодейственную силу страшного лекарства. Супруг пытался удалить Волкова от дома, он понимал, что желание спасти дитя любым способом продиктовано лишь материнским инстинктом, а не жаждой крови. И если исчезнет лекарь, то и снадобье не понадобится. Ибо заповедь «Не убий!» — та красная черта, которую не вправе перейти никакой человек ни для какого блага. Но все попытки графа оказались тщетны. Мария Карловна с упорством, достойным лучшего применения, требовала все новых жертв. Смертельный недуг дочери, мнимая сила кровавого лекарства навсегда исказили сознание графини. Она стала одержима идеей во что бы то ни стало спасти ребенка.

Меж тем в подземелье Волков продолжал страшные приготовления. И поскольку делал он все обстоятельно, то Ивану хватило времени оценить обстановку. Несмотря на боль, возникающую при малейшем движении, он, едва доктор оборачивался к нему спиной, потихоньку осматривал мрачный погреб. И наконец заметил Лизу. Девочка лежала на столе, по-прежнему связанная, но какая же жажда жизни была в ее хрупком тельце! Хотя вот уже более двух дней подвергалась она тяжким испытаниям, воля ее не была сломлена и всем своим существом Лиза стремилась разорвать путы и вырваться на свободу. Глядя на нее, Самойлов понял: что бы ни случилось, они должны остаться живы. Только вот как?.. Для начала он поднял голову и осмотрел крюк, и в это самое время услышал голос Волкова:

— Вы удивлены? — Доктор тоже взглянул на крюк. Он-то знал, что приспособление сие надежно закреплено и не оставляет Самойлову ни малейшего шанса на спасение. — Не пугайтесь, такие болезни, как у ее дочери, — он кивнул на дверь, за которой несколькими минутами раньше скрылась вдова, — можно лечить только одним способом: ваннами из крови. Только это придает ей жизненные силы на некоторое время.

— Вы сумасшедший! — Самойлов не смог удержаться от замечания. Еще бы! Жуткая правда открылась ему в словах лекаря, вся картина происшедшего, обретя недостающее звено, разом сложилась в уме.

— Да полно вам. Кстати, вы тоже вполне пригодны для этой процедуры. — Доктор закончил протирать инструменты и двинулся к шкафу в углу со словами: — Ну что? Вы все еще не теряете надежды освободиться?..

Самойлов «ответил» на риторический вопрос прямо, без обиняков: он всем телом качнулся на крюке, оттолкнулся от сырой стены и с размаху обхватил коленями шею Волкова, когда тот проходил мимо. Оседлав с помощью неожиданного маневра недюжинную фигуру флотского эскулапа, наш Ваня без труда снял связанные руки с крюка и получил теперь столь необходимую свободу движений, несмотря на путы.

Норовистый Волков под ним тоже времени даром не терял, он хоть и захрипел от недостатка воздуха, но все же сделал мощный рывок, освободился из-под самонадеянного всадника, который был вынужден ухватиться за крюк, и попытался нанести ответный удар, но тут же был отброшен к стене тяжелыми Ивановыми сапогами. Хоть крюк и сослужил Самойлову верную службу, но пора и честь знать — Иван спрыгнул на каменный пол. Лиза, словно желая поддержать своего спасителя, громко застонала в углу, и это придало ему еще больше сил и уверенности, а потому следующий удар, который он нанес Волкову связанными кулаками, был не слабее предыдущего. Но и доктор, не ожидавший поначалу такой прыти от пленника, был готов к бою. Он сделал пару кулачных выпадов, но поняв, что так сражение может затянуться, отступил в поисках шпаги. Иван бросил ему вдогонку бочку, но тот, увернувшись, лишь рассмеялся:

— Знаете, в чем разница между полковым лекарем и судовым врачом, мой друг? — Волков ловко выбросил шпагу из ножен и поймал за рукоять: — Судовой врач тоже ходит на абордаж! — при последнем слове Волков с гиканьем сделал ловкий атакующий выпад.

Иван принялся метать в соперника все, что попадется под руку: бочки, ведра, и наконец схватил толстую цепь. Она пришлась как нельзя более кстати и защитила Самойлова от рубящих ударов. А когда и цепь оказалась разорванной под мощью тяжелого клинка, то в дело пошел старый медный таз. Наш Дон-Кихот оборонялся им, словно щитом, но Волков упорно теснил его к стене. Еще один выпад доктора, и Самойлов ловким маневром «оседлал» старинный комод ручной работы, при этом чуть уклонился, дав возможность клинку войти в расселину между камнями стены. Волков замешкался, Иван тотчас же спрыгнул с комода и бросился к шпаге, которую приметил на сундуке у окна, еще когда висел на крюке, но до которой никак не мог добраться. Этих секунд Волкову хватило, чтобы вернуть себе оружие, но потерять преимущество. Теперь уже Иван засмеялся:

— Я так и думал, что на флоте что-то не так — надо заниматься своим делом!

Противники встали в позиции. Начался поединок, который длился не более минуты. Ловким ударом Самойлов нанес доктору смертельную рану в живот, и тот упал на колени. Волков хватал воздух жадными губами, но при этом испытывал страстное желание насладиться если не победой, то хотя бы хитроумностью собственного замысла. Собрав остаток сил и понимая, что ему немного еще отпущено, он просипел:

— Ну что, теперь вы, вероятно, захотите узнать, как я все это сделал?

Но Иван не дал ему такой возможности, он сдержанно произнес:

— Мне не нужно от вас пояснений, все и так ясно. Теперь я понял, кого Лиза испугалась, когда мы ее нашли, и почему лишилась чувств прямо у меня на руках — она опознала в вас убийцу. И ночью, когда вы вернулись во флигель, вам помогло лишь то, что сон у моего Тимофея слишком крепкий, а девочка по-прежнему была в беспамятстве. Вы утащили ее через окно. Но по дороге Лиза, видать, очнулась и попыталась бежать. Вы волокли ее силой — об этом ясно свидетельствовала примятая трава. Но в лодке ей, наконец, удалось изловчиться и нырнуть. В темной воде вы никак не могли сыскать ее, — Самойлов покосился на хромую ногу доктора, — а утром я видел следы лодки, которую вы приготовили, чтобы увезти жертву. Все это время Лиза, боясь вернуться, пряталась на болотах. Вы наткнулись на нее случайно, в сумерках, когда ехали с посланным за вами мужиком к Курихину. Вам необходимо было довершить начатое, а спутник мешал. Не колеблясь, вы убили его как ненужного свидетеля, догнали Лизу, связали и бросили в лодку. Тут и мы с Егоркой подоспели. Вам нужно было, чтобы я остался один. Тогда вы пошли на хитрость: на отрубленную руку насадили свой перстень. Вам повезло, я попался на эту уловку. Действительно, думая, что вы пали жертвой, я отправил Егорку за подмогой, а сам стал искать ваше тело, но нашел лодку с девчонкой, где вы меня и подстерегли.

Кстати, про пойманного мужика. Вы же знали, что это не какой-то там мужик, а сошедший с ума супруг графини.

«Ему и это известно! Докопался, гаденыш сыскной! — чертыхнулся про себя Волков. — Говорил я этой дуре, что не стоит его приглашать в дом, а ей покрасоваться захотелось. Вот теперь сидит там ждет лекарства, ингредиенты коего вряд ли будут в ближайшее время готовы к употреблению».

Иван тем временем продолжал излагать детали страшного преступления:

— Видимо, когда несчастный узнал о том страшном снадобье, которое вы прописали его дочери, у него помутился рассудок, и он ушел из дому. Вы все убийства списали на него. да в придачу и облаву устроили. Придумано отменно, выполнено плохо!

Выстрел прогремел неожиданно. Едва дым рассеялся, Самойлов увидел вдову с пистолетом в руке, нацелен тот был как раз ему в грудь.

— Ошибаетесь! — Взгляд Марии Карловны был безумен и не предвещал ничего хорошего, Иван медленно наклонился и взял шпагу, не спуская при этом глаз с пистолета. Рука, не привыкшая к оружию, дрогнула, но через миг женщина совладала с собой, перевела дуло на девочку и угрожающе произнесла:

— Еще одно движение, и я прострелю ей голову!

Самойлов сжал шпагу и глазами измерил расстояние до стола, прикидывая, как помешать обезумевшей матери расправиться с ни в чем не повинным ребенком. В углу раздался смех Волкова:

— Ну, не везет нашему герою…

— Положите оружие! — снова зазвенел высокий женский голос под мрачными сводами.

Самойлов, боясь за Лизу, исполнил приказ. Шпага легла к ногам Марии Карловны. Она почувствовала себя хозяйкой положения, и вдруг вновь раздался хлопок. Красивое лицо скорчилось от страшной боли, и через миг безжизненное тело графини лежало на полу. Рядом медленно сполз по стене пасынок. В его руках все еще дымилось ружье.

— Как мне все это надоело, — прошептал Павел, глядя на мачеху. — Сказать кому — позор на весь мир, но и терпеть более мочи нет!..

Тут наконец-то подоспел и тот, кому надлежало быть здесь гораздо раньше. Но история не знает сослагательного наклонения. А возможно, сам господь утроил так, что Егорка с мужиками слишком долго плутал по лесу в поисках пропавшего барина, а потому успел лишь к развязке. Увидев Ивана живого и невредимого, он расплылся в довольной улыбке:

— Ну, слава богу, поспели…

И в какой-то мере оказался прав. Они, действительно, поспели увидеть всю жуткую драму почтенного семейства своими глазами. Егорка, в ужасе от разыгравшейся трагедии, отер шапкой пот с лица и прошептал:

— Господи, что же это?..

Самойлова же больше всего в этой истории интересовала Лиза, он бросился к столу, к которому привязал ее Волков, и начал резать веревки, забыв о том, что сам до сих пор связан по рукам…

Прошло еще несколько дней. Солнечным утром покидал Иван родное имение. Провожала его вся дворня, а более и некому было. Вот только уезжал он не один, рядом с каретой его уже ждала Лиза с нехитрой своей поклажей. Самойлов решил взять сироту с собой в Петербург.

— Ванечка, — раздался за спиной родной голос. Иван обернулся. На крыльце возникла Пелагея с корзиной в руках. — Вот покушать тебе в дорогу принесла. И тебе, батюшка, и сиротиночке.

Егорка поспешно взял провизию и поклонился старушке. А что? Дорога, конечно, не самая дальняя, а все равно не лишним будет в ней подкрепиться. Пелагея перекрестила Ивана с Лизой, и Егорку перекрестила. Шалопутный он, но добрый, за Ванюшей присматривает, оберегает его, где может. Все спокойнее теперь.

— Прощайте, — поклонился Иван провожавшим.

Вот и родные окна флигеля мелькнули, дуб прощально помахал ветвями. Лиза довольно быстро задремала, Иван открыл томик Плутарха, но собственные мысли не давали возможности отдаться во власть чужих. Заглянем в записки экспедитора Тайной канцелярии в тот момент, когда покидал он Самойловку.

Я возвращался с тяжелым сердцем. Несмотря на то что мне удалось пресечь жуткие убийства, на душе остался рубец. Пасынка графини отпустили, и он стал прилежно ухаживать за своим отцом, которого вернули домой. Девочку, на лечение которой было употреблено столько молодых жизней, спасти так и не удалось, она умерла спустя несколько дней. Единственно, что грело мою душу, так это Лиза. Сестру ее доктор успел принести в жертву своему зловещему замыслу. Он указал мне на словах перед самой своей смертью место, где закопал несчастную. Мы перезахоронили ее у храма по православному обряду. Так что родных у Лизы не осталось, я тоже был одинок, а потому принял решение взять сироту с собой в столицу. Видимо, человеку свойственно заботиться о ком-то. Я понял, что это лучшее лекарство для меня. Она мирно спала напротив, а я пытался сосредоточиться на строчках книги. Карета относила нас прочь родного дома и болот.

Часть IV Проклятая усадьба

Глава 1, о том, что завелась в одной старой усадьбе нечистая сила, а идти на борьбу с ней поручили Ивану Самойлову

Может, оттого, что языческая вера наших предков слишком глубоко коренится в нас, а может, мы суеверны. Шагу нельзя ступить на Руси, чтобы какая-нибудь примета не подсказала, к чему этот шаг. И кошка-то лапой нос намывает к гостям, и муха в суп попала не просто так, а к подарку, ну а коли зимой в дом залетела, то это уж точно к покойнику. Даже тараканы, уж на что бесполезные твари, а и те что-то да значат: черные — к богатству, рыжие — к печали. Хлеб в печь поставил, ни в коем случае не смей убираться, а то все деньги выметешь. Хлеб недопекся — к разлуке али к разорению. Каша из горшка в печи убежала, так тоже надо понять, в какую сторону. Коли к дальней стене, так к изобилию, а коли к заслонке, так жди беды. И на урожай приметы есть, и на погоду. Ведь до чего доходит: священника встречают на пути и думают, что к несчастью!

Но, слава богу, стали появляться и у нас люди образованные, крепкие в православии. Знают они, откуда сия вера в пустое и суетное. Проще уцепиться за эти знаки, чем жить по Христу. Вот и перед нашим героем иногда стоял нелегкий выбор.

В то далекое время часто случалось так, что люди по темноте своей верили в различные предания и страхи, которые сами себе и выдумывали. Однако порой случались и вещи вовсе загадочные, и подчас череда таинственных событий ввергала нас, людей работающих в Приказе, в трепет. Ибо вера в силы всевышнего внушала нам мужество, но выходить на борьбу с прародителем зла решались немногие. Но обо всем по порядку.

Так начал повествование об этом странном деле наш Самойлов. А мы начнем рассказ с погожего дня, когда молодая крестьянка и ее малолетний братец гнали по дороге стайку гусей. Парнишка приотстал немного и забежал за кустики, где живо спустил порты и пристроился по малой нужде. Девушка тем временем зашагала дальше и спустя минуту скрылась за густым кустарником. Больше поблизости никого не было. Мальцу стало боязно, и он пустился догонять сестру, на ходу натягивая штаны. Однако, пробежав немного вперед, увидел он сбившихся в кучу гусей. Подойдя ближе, заметил кровавый след, в пыли казавшийся черным. След вел в кусты, росшие вдоль дороги. Ветер пахнул недобрым холодком, и паренек, раздвинув ветки, увидел босую окровавленную ногу сестрицы, торчащую из бурьяна. Внезапно рядом, в кустах что-то зашевелилось, на мальчика глянули из листвы два желтых глаза. Крик застрял в горле у юного отрока, и он стремглав в ужасе бросился наутек.

Самойлов откинул исписанную корявым почерком бумагу. «Вот ведь, прости господи, чертовщина какая-то! Прямо нечистая сила!» Он взглянул в окно. Небо хмурилось. Глянул на дремавшего Егора, подле которого Лиза разбирала шкатулку с письменными принадлежностями. Перья доставляли ей особую радость, она принялась составлять из них крылья, втыкая по очереди за ворот слуги. Самойлов не стал нарушать эту идиллию и потихоньку вышел на улицу.

Войдя в кабинет Ушакова, Иван застал Андрея Ивановича за чашкой чая. Туманов стоял рядом навытяжку и с должным рвением читал вслух какое-то письмо:

— Чувствуя недуг, отсылаю сие, дабы не сгинуло мое знание оного предмета после смерти моей.

— Входи, Ваня, входи, — по-простому пригласил Ушаков Самойлова. — Садись. Ну, прочитал?

— Так точно, прочитал.

— Что скажешь?

— Это с какой стороны смотреть. Ежели с церковной, то это не нам надобно ехать, а попа туда посылать должно.

— Попа? Ну, это ты хватил! — рассмеялся Андрей Иванович. — Да садись ты, послушай, что нашли в бумагах у старика в имении.

Он взял верхний лист из массивной папки, что держал Туманов, и продолжил чтение, делая время от времени многозначительные паузы:

— А что людишки сказывали, не придавал значения и по возвращении моему в усадьбу придерживался уединения по причине болезни. Но в людской половине проживали несколько человек, кои жаловались на потусторонние силы и дьявольские звуки, раздававшиеся в темное время. Однако главное было то, что людишки стали пропадать.

Из деревни взял я в помощь двух бабенок и Луку-мужичка на подсобные работы по дому. Мой-то камердинер немощным стал до физических трудов.

Староста привез деревенских и сказывал, что с неохотой шли они в усадьбу, утверждая, что недоброе что-то в доме прячется. С неделю все было спокойно, но вот на осьмой день недосчитались мы Прасковьи, что в комнатах прибиралась. Поначалу подумали, что убегла со страху. Но сельчане в отказ шли, утверждая, что не видели женщину вообще. К вечеру, осматривая дом, слышал шум, но подумал, что ветер в трубах. Наутро проснулся от крика. Спустившись с моим камердинером вниз в залу, у старого камина застали мы вторую девицу, в страхе голосившую в углу. Осмотревши залу, обнаружили там Луку с диким испугом на челе.

Долгом счел написать сие, ежели на мне лежит проклятье или призовет господь меня в неурочный час к себе…

Ушаков вернул бумагу в папку и поднял глаза на Самойлова:

— Ну, а ты что вычитал?

— По донесению земского коменданта, — принялся докладывать Иван, — выходит: в деревеньке, что при усадьбе, душ сто крестьян. За последний год растерзаны три девицы и два отрока, кои пасли скотину. Старый барин в последний год сильно хворал и из дому почти не выходил. Да, а сын его, коего государь определил морскому делу учиться в Голландию, приезжал несколько лет тому назад.

— Говорят, кутил непотребно, — вставил Туманов, — да опять на службу уехал, не дождавшись возвращения отца, который турка воевал с Петром Алексеевичем.

— Крестьяне все, как один, уверяют, что в усадьбе сам дьявол обитает. Подходить боятся и в темное время суток вообще из дому не выходят, — продолжил Самойлов. — После того как нашли Луку мертвым, старый помещик прожил еще с неделю. Умер во время обеда, в тот момент, когда камердинер отошел за вторым блюдом. Он даже сразу не разобрал, что хозяин помер: сначала думал, что тот в размышлении сидит.

— Так что, в усадьбе нынче кто живет? — спросил Ушаков.

— Только старый камердинер с племянницей, — ответил Туманов.

— Вот что, Самойлов, — решил Андрей Иванович, — поезжай-ка ты туда да осмотрись, а я Толстому отпишу. Вызовем мы молодого барина из его плаваний, и, может, он что новое нам расскажет. Егорку с собой возьми. Он там бывал и сгодится тебе помощником, а раз в три дня отсылай его курьером ко мне с полным докладом. Иди!

Ну вот и новое задание на Иванову голову свалилось! Что ж, такая служба у него беспокойная. Хотя Самойлову она была, пожалуй, по душе. Раскрыть тайну, собрать из кусочков всю картинку происшедшего, ухватиться за ниточки и вытянуть на божий свет скрытую доселе правду — все это было весьма увлекательно, а осознание того, что он еще и на страже Отечества стоит, давало Ивану чувство заслуженной гордости, каковое само по себе немалого стоит. Он молча по-солдатски вытянулся, кивнул и отправился собираться в путь-дорогу.

Глава 2, о почти семейных отношениях и детских обидах

Егорка починял гусиные перья и отдавался этому занятию со всем своим усердием. Лиза, бывшая причиной того, что все перья пришли в негодность, выскользнула из комнаты, дабы не попало. Он не стал долго шуметь на юную воспитанницу, достал нож и приступил к делу. Со стороны ни дать ни взять — поэт за точением перьев, никак не меньше. Наконец, Егорка осмотрел результат своих трудов, цокнул языком и победно пропел первый куплет походной песни, пропел бы и больше, но вдруг на его голову грубо нахлобучили треуголку по самые глаза. Певческое настроение разом улетучилось. Пару секунд он пытался сообразить, что, собственно, стряслось, потом понял, что увлекся и не заметил возвращения хозяина. А тот, не успев войти, нырнул с головой в сундук, пистоли вытащил, карту…

— Уезжаем куда? — решил уточнить денщик.

Собственно, подготовка к отъезду налицо, только

уточнить надо, один ли Иван собрался отправиться или его, Егора, тоже берет.

— Есть такая думка, — неопределенно высказался Самойлов, разглядывая карту. — Где же эта дорожка-то.

— И надолго? — продолжал вытягивать разъяснения Егорка.

— Кто ж его знает. — задумчиво буркнул Иван. — А ты чего сидишь? Давай вещи собирай в дорогу. И сапоги мои захвати — они там, под лестницей. Давай, давай, поторапливайся. надо девчонку нашу пристроить куда-то пока…

Он еще хотел что-то добавить, но увидел Лизу в дверях комнаты. Девочка стояла неподвижно, с охапкой дров в руках, и внимательно следила за дорожными приготовлениями. Потемневший взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

— Лиза? — Ваня понял, что предстоит непростой разговор.

И вправду девочка с чувством швырнула дрова, резко развернулась и выбежала.

— Не в себе наша сиротка, — покачал головой Егорка.

Его немного смешило столь норовистое поведение их подопечной. Но и некоторую жалость к ней, а может, даже и неосознанную нежность он тоже испытывал. Потому поспешил добавить:

— Вас-то как любит! Негоже ее оставлять без присмотра. Я что думаю, ваша милость, свезу-ка я ее пока в монастырь, пусть монахини приглядят. А когда воз-вернемся — заберем.

А что, прав он. И как Иван сам не додумался?

— Хорошо, свези, — сказал он и поднялся.

Хотелось поскорее убедить Лизу, что ее обида напрасна. Он нашел девочку на лестнице. Она сидела, свернувшись комочком, уткнувшись носом в коленки, и не шевелилась. Иван опустился рядом на ступеньку и склонился к ней.

— Ну и что ты опять, как мышь, схоронилась?

Лиза не ответила и не пошевелилась. Тогда Ваня начал объяснять:

— Ты не подумай, мы же не бросаем тебя. Надобно по делу съездить. А что ж ты хотела, чтобы я целыми днями на печке сиднем сидел?

В ответ — лишь угрюмое сопение. Иван попробовал подойти к вопросу с другой стороны:

— Вот что, я как возвернусь, мы с тобой на ярмарку съездим. А? — Он слегка подтолкнул девочку в плечо. Та не пошевелилась.

— Лиз, Лиза, — настойчиво позвал Самойлов. — Ну что ты, глупенькая, ну не брать же мне тебя с собой?

Эти слова неожиданно возымели действие: девочка вдруг с надеждой глянула на опекуна и крепко прижалась к его руке, как бы говоря — или с собой бери, или не отпущу тебя вовсе!

Вот те на! Чего удумала! Как бы объяснить ей. — мучительно размышлял Иван. Но тут некстати на лестницу вышел Егор, радостно демонстрируя пару дорожных сапог:

— Ваша милость, сапоги-то я нашел не под лестницей!

Самойлов только рукой махнул на него — не до того, мол. Откуда-то вдруг поднялось в нем раздражение: ну почему всем нужно объяснять такие простые вещи! Ведь понятно, что он человек подневольный, что был приказ и надо выполнять. А значит, он уедет, Лиза останется, и говорить тут не о чем.

— Значит, так, с собой тебя не возьму! Все! — отрезал он.

Девочка вздрогнула от такой перемены в голосе Ивана и внимательно посмотрела ему в глаза: это он всерьез сердится или просто пугает ее, чтобы слушалась?

— Марш к себе в комнату! Лиза! — почти крикнул Иван, распаляясь еще больше — от бессилия что-либо втолковать глупышке.

Лиза поджала губы, поднялась и убежала к себе.

— Эх, ваша милость, нельзя с дитем как с солдатом-то. — покачал головой Егорка.

— Во! Ты меня еще поучи! — в сердцах ответил Иван.

Он и сам понимал, что неправ, что надо было найти какие-то слова — добрые, нежные, что приказать куда проще, чем объяснить и понять самому. Но не умел он беседы вести с маленькой девочкой, и что творилось у нее в душе, было для него загадкой. А Егору нечего нос свой длинный в эти дела совать! И вообще, чего он тут стоит?

— Вещи собрал?

— Понятное дело, собрал!

— Ну вот и ладно! — огрызнулся Иван и пошел в комнату заканчивать приготовления.

— Собрал… — задумчиво повторил Егорка. — Куда ж нам от них деться? Вещи! Соберем — не разберем… опосля…

И, вздохнув, пошел вслед за хозяином.

Глава 3, в которой нашего героя встречают не слишком дружелюбно

Дорога петляла по заливным лугам, изредка приближаясь к лесу. Иван пытался дремать, да карета так часто подскакивала на ухабах, что казалось, рессоры вот-вот не выдержат и лопнут. Что делать тогда в этой глуши?

— Долго еще?! — выглянул Иван из кареты, приоткрыв дверцу.

Егорка переглянулся с кучером, призывая его в ответчики.

— Верст пять, а то и шесть. — лениво отозвался тот. — Там постоялый двор будет, переночуем, потом в Щербаковку — к полудню успеем.

Самойлов недовольно скрылся в карете, откинувшись на спинку сиденья. Куда тут можно успеть, по таким дорогам-то? Хорошо еще, что дождей давно не было, а то ведь увязли бы в этих рытвинах. Но все плохое, впрочем, равно как и хорошее, рано или поздно кончается. Вот и этой дороге настал конец, и на пригорке показалась изба, довольно справная для захолустья. Около нее карета и остановилась. Остальные избенки в небольшой деревушке были кривенькими да косенькими.

Самойлов с Егоркой поднялись на высокое крыльцо и вошли. Просторная комната была полна народу. Мужики сидели молча, подкреплялись основательно, на вновь прибывших взглянули искоса. Иван подошел к скамье у входа, осмотрел уж слишком широко раскинувшегося на ней мужика и, взяв бедолагу за шиворот, подвинул. Иного выхода добыть себе место у него не было. Егорка суетился подле, да все не решался согнать девку, что вольготно расположилась на соседней лавке.

Заметив барина, дородный мужик с окладистой бородой, по всему видать хозяин постоялого двора, крикнул из-за прилавка:

— Из харчей только кислые щи остались, а ночлег на тех лавках.

Егорка подумал, что и кислые щи впору, коли у них и крошки во рту не было почитай целый день. Как утром выехали из Петербурга, позавтракав на скорую руку, так и протряслись чуть не дотемна.

— Годится, — крикнул Егорка в ответ и махнул рукой, мол, неси скорее.

Хозяин торопиться не собирался, дни в их уезде были похожи один на другой, разве что лица проезжающих менялись. А так. Куда спешить-то? А потому он, не торопясь, зачерпнул остатки щей из чугунка, налил их в глиняную плошку, взял ломоть хлеба и понес гостю.

— Ну, вставай, — толкнул он молодуху, — барин тут теперича почивать будет!

Девка подняла голову, протерла глаза и сползла с лавки. Егорка со знанием дела занял давно примеченную скамью. Хозяин поставил перед барином незамысловатые харчи, отер руки о полотенце, брошенное через плечо, встал аккурат у стола и завел беседу:

— Что, барин, издалека вы?

Егорка никак не мог взять в толк, чего лясы попусту точить. Одну-то миску принес, а вторую чего ж, еще полдня ждать?

— Издалека, издалека! — обрезал денщик. — Вот передохнем и дальше.

Поняв, что беседу новые гости поддерживать не желают, хозяин направился к прилавку, ворча себе под нос:

— На ночь-то глядя?

— Ну а что такое? — обернулся Егорка.

Не мужицкое это дело обсуждать господские планы, его дело обслуживать постояльцев по всем правилам да побыстрее, а этот, гляди, в советчики лезет.

— Может, вы и не слыхали, но по ночам здесь неладно, — продолжал хозяин.

— Что, лихие люди завелись? — поинтересовался Иван.

— А-а! — махнул рукой мужик. — Лихими людьми разве кого напугаешь? Лихие люди нынче сами бояться начали!

Ну что он все балаболит, есть хочется, аж живот подвело, а тут еще как на грех Ивановы щи так щекочут нос, что мочи нет терпеть. Вот и не удержался наш Егор, чтобы не съязвить:

— Откуда ты про такое знаешь? — подозрительно посмотрел на хозяина постоялого двора. — Али якшаешься с кем ни попадя.

— С кем ни попадя! — передразнил мужик. — Знаешь, служивый, есть-то все хотят, будь то барин или лихоимец, а уж разбирать, кто есть кто, не мое дело! Вон государевых людей хватат и без нас.

Государев человек меж тем снял пробу с похлебки, что поставил перед ним хозяин, и поморщился. Баланда, надо сказать, была не из первосортных.

— Так что говорят-то? — поднял голову Самойлов. — Что неладно?

— А неладно то, что черти людишек потрошить начали, — выложил мужик всю правду без утайки.

Стук двери прервал разговор. На пороге появился человек в солдатском плаще и треуголке. Окинув всех взглядом, он безошибочно направился к Самойлову и Егорке.

— Это вы со столицы? Позвольте представиться: Василий Кузьмич Хвостов, земский комендант. — Иван кивнул. Хвостов подсел к столу. — Я так и решил, что здесь заночуете. Поехал было навстречу, но, думаю, дай гляну… — Он покосился на миску со щами и тоном заговорщика произнес: — А вот это употреблять не советую, животами потом промучаетесь.

Самойлов отодвинул миску с кислой жижей, и тут уж Егор дал себе волю. Правда, времени у него было немного, Василий Кузьмич оказался человеком гостеприимным, тут же и пригласил:

— Ну что, прошу ко мне.

Самойлов согласно кивнул и направился к выходу. Пришлось Егорке с трапезой закругляться в надежде на то, что в доме у земского начальства он душу отведет. Хлебнув наспех еще пару ложек, он выбежал за господами. Попридержал поводья, пока грузный Хвостов не взгромоздился в седло, потом занял законное место на козлах казенной кареты, и процессия тронулась.

Денщик не обманулся в своих ожиданиях. Хвостов оказался человеком прямодушным и хлебосольным. И ужин у Егора был, и завтрак отменный. А уж после завтрака пора было и по делам ехать.

Так что в Щербаковку они прибыли лишь к обеду. Барский дом оказался большим. Видно, когда-то семейство, здесь жившее, не отказывало себе в удовольствиях. Портик с внушительной колоннадой украшал парадный вход, вот только гостей этот дом не принимал, и по всему было заметно, что не принимал давно: ступени обвалились, штукатурка облупилась, окна — и те заколочены. Лошади остановились у крыльца, Самойлов распахнул дверцу кареты, и тут же стая ворон слетела с ветки и огласила карканьем весь двор. Но ни одна душа не выглянула в окно, не выбежала навстречу. Пуст был старинный особняк.

Самойлов поднялся на крыльцо, дернул дверь — заперта. Он постучал — вновь ни малейшего отклика в ответ.

— Никого, — развел он руками, обернувшись к спутникам.

— Странно, — ответил Хвостов, — обычно она всегда дома.

В размышлении, как бы им все-таки попасть внутрь, Самойлов подошел к заколоченному окну, попытался разглядеть что-нибудь сквозь крест-накрест набитые доски, но все без толку. В этот момент зловещую тишину разорвал выстрел, и штукатурка разлетелась в пыль над головой нашего героя. Он выхватил пистолет и повернулся.

— Ты что ж палишь почем зря?! — замахал руками Хвостов. — То ж экспедитор, с Приказа присланный!

Самойлов увидел неподалеку телегу с поклажей, а на ней женщину лет тридцати в черной пелерине. Спрыгнув на землю, она подозрительно оглядела Самойлова:

— А у него на затылке не написано, экспедитор он или вор. Видела, как в окно лез, вот и пуганула!

Она положила ружье на телегу, взяла тяжелую корзину и пошла к крыльцу. Гости направились за ней. У самых дверей хозяйка поставила провизию на крыльцо и начала искать ключи. Егор как-то сразу оказался рядом со снедью, услужливо поднял тяжелую поклажу, и как только дверь открылась, понес в дом, неотрывно следуя за дамой. Та рвения не оценила, прошла вперед по анфиладе, в гостиной обернулась и, метнув в него тяжелый взгляд, выхватила корзину из Егоркиных рук. Тому осталось только пожать плечами.

— Это и есть племянница камердинера? — спросил Иван у коменданта.

— Ну да, — кивнул тот.

— Ну да, — повторил денщик, а потом покачал головой: — Заноза, а не баба.

Душновато было в полутемной гостиной, а потому Егорка, привыкший сразу обживать то место, где выпадало ему квартировать по долгу службы, по-хозяйски подошел к дверям в следующую залу и распахнул их. да так и обомлел: за дверью стоял высокий седой старик. Он походил на запылившуюся от времени мраморную статую — ни один мускул не дрогнул на его восковом лице при виде гостей. Хорошо, что хоть двинулся им навстречу, а то Егорка подумал бы, что ум с голодухи ему изменяет. Денщик отступил, впуская в гостиную «мраморное изваяние». А Василий Кузьмич улыбнулся приветливо старому знакомому и, указав на Самойлова, объяснил:

— Вот прибыл экспедитор, для дознания. Ему нужно все показать и рассказать.

Старик молча поклонился.

— Он говорить-то может или немой? — поинтересовался Самойлов у Хвостова.

— Лучше нас с вами! — обнадежил его комендант.

Ну раз может, значит, и нечего медлить, пора приступать к делу, Иван отодвинул стул и занял место за большим дубовым столом.

— Где был найден старый хозяин? — начал он допрос, отчетливо выговаривая каждое слово, чтобы старик-камердинер смог расслышать.

Тот кивнул на то самое место, что минутой раньше занял Иван, и как-то по-будничному просто ответил:

— Да, собственно, тут и был найден.

Егорка аж скривился, Иван передернулся, а смущенный Хвостов прервал молчание:

— Эк ведь канитель какая. — Потом обратился к камердинеру: — Вот что, дядя, принеси-ка нам чаю.

Старик учтиво поклонился и покинул гостиную. Самойлов попытался собраться с мыслями и набросать план действий:

— Предлагаю для начала осмотреть дом, — обратился он к земскому коменданту, — а после обеда съездить в деревню, опросить крестьян.

Комендант сии действия одобрил, тем более что и он считал принятие пищи делом немаловажным. Этим своим качеством он очень понравился Егору. Тот-то уж знал, что на пустой желудок делами заниматься не стоит. Пока подавали чай, Самойлов осмотрелся и спросил:

— А куда ведет эта дверь?

Хвостов пожал плечами:

— Так в библиотеку.

— В библиотеку… — в задумчивости повторил Иван.

Что ж, нелишним будет осмотреть. Войдя в библиотеку, Самойлов даже присвистнул от удивления. Такой огромной коллекции книг он отродясь не видел. Комната с дубовыми шкафами до потолка была оформлена на европейский манер: портреты иноземных вельмож, чучела животных. Егорка с уважением оглядывал огромного медведя на задних лапах, грозно оскалившегося в углу. Вот это зверь! Не дай бог встретиться с таким — вмиг заломает.

Ивана же больше заинтересовали книги, он не спеша рассматривал французские и английские названия, некоторые тома были на латыни. Камердинер вошел с подносом в руках.

— Чай, ваша милость, — скрипуче прошепелявил старик.

— А что, старый барин отличался ученостью? — спросил у него Иван.

— Нет, это молодой барин привез библиотеку, — послышалось в ответ.

Камердинер начал расставлять чашки на изящном столике, как вдруг в комнату вбежал щуплый мужик, а за ним и Александра, взгляд ее выражал тревогу. Мужичок принялся мелко креститься и голосить, с трудом переводя дух:

— Ох, беда!.. Люди добрые!.. Смертоубийство!

Тут уж не до чаю. Иван, а за ним и все остальные, не мешкая, поспешили к месту преступления. Топот нескольких сапог гулко отозвался в анфиладе комнат. Александра молча и словно с укором взглянула на старика, тот ни слова не сказал в ответ, а когда племянница, нервно повернувшись, вышла из библиотеки, беспокойно взглянул на один из шкафов верхнего яруса.

Глава 4, в коей Иван с Егором побывали в недобром месте

Подъезжая к полю, на краю которого толпились несколько перепуганных крестьян, Самойлов поразился тишине. Даже вороны не каркали, лишь ветер зловеще шевелил листву. Наши герои в сопровождении земского коменданта спешились и подошли к кустам. Там лежала девка лет двадцати с перекошенным от ужаса лицом. Поперек груди до самого горла шел огромный кровавый рубец. Часть ноги отсутствовала вовсе.

Староста поспешил объяснить начальству, что здесь произошло:

— Ее убили, когда возвращалась с гусями.

— Что, она одна их пасла? — уточнил Самойлов.

— Да нет, не одна, — обернулся староста к мужикам.

Те, в свою очередь, тоже обернулись, слегка расступившись, и Иван увидел мальчонку. Тот, заметив внимание к своей персоне, сначала попятился, а потом и вовсе пустился наутек.

— Это Николка, братишка убитой, — объяснил Хвостов.

Самойлов удивился:

— Вы так хорошо знаете всех крестьян?

Хвостов под пристальным взглядом сыщика весь как-то выпрямился, но не нашелся, что ответить. Иван обернулся к Егорке:

— Поехали! — и направился к карете.

Егорка поспешил за барином. Но тот вдруг резко остановился. А все потому, что внимание его привлекла сломанная ветка березы, а вернее, клок не то шерсти, не то спутавшихся рыжих волос, который повис на ней. Самойлов снял его с ветки и внимательно осмотрел. Охотничий опыт в этот раз не помог ему. Шерсть не была похожа на медвежью, а кто еще мог оставить отметину столь высоко? В поисках ответа Самойлов подозвал земского коменданта. Василий Кузьмич, наконец, собрался с мыслями и духом и зашептал, пока Иван вел его подальше от любопытных глаз:

— Вы не подумайте чего дурного, просто покойная девица прибирала в моем доме и собой хороша, так что приметна была в деревне.

— Нам нужно допросить ее брата, — прервал оправдания коменданта Иван, — мальчишка явно что-то видел. Постарайтесь отыскать его до вечера.

Хвостов прикоснулся к шляпе, отдавая честь, и направился исполнять поручение. Иван же решил осмотреть окрестности, вдруг еще что интересное обнаружится. Егорка следовал за ним чуть поодаль, а тем временем из кустов за сыщиками зорко следили. Наблюдатель пытался улучить минуту, чтобы напасть на Самойлова, но Егорка служил помехой, а потому он медлил. Егор, словно почуяв неладное, вгляделся в кусты, ничего особого не заметил, но сердце подсказывало, что не стоит более испытывать судьбу. Да и чего так далеко уже искать-то? Девка совсем в другой стороне найдена. Там они все внимательно осмотрели.

— Ваша милость! — крикнул Егорка.

— Ну? Чего еще?

— Недоброе это место.

Самойлов и сам уже понял, что искать здесь более нечего.

— Ладно, поехали! — согласился он и направился к карете.

Егорка радостно поспешил за барином, тем более что обед они уже пропустили, может, хоть к ужину поспеют.

Глава 5, в которой страшная находка лишь еще более сгустила туман

Я подробно отписал Ушакову о случившемся, но последняя находка лишь сгустила туман над загадочными событиями, творившимися в усадьбе.

Из записок экспедитора Тайной канцелярии

Спокойнее всего в этом большом неуютном доме Самойлов чувствовал себя в библиотеке. Может, потому, что давних его знакомцев было на полках довольно много: вон Плутарх, Расин, Мольер, а вот и Аристотель с золотым тиснением на кожаном переплете. И работать здесь было удобнее, чем в других залах: комната угловая, никто не беспокоил. Хотя, собственно, беспокоить было и некому. Слишком молчаливы и недружелюбны оказались обитатели старинного особняка. Так или иначе именно сюда велел он Егорке принести бумагу и чернила, сел за небольшой журнальный столик и начал писать донесение Ушакову. Но и четверти часа не прошло, как за стеной послышался тяжелый топот и на пороге появился Хвостов в сопровождении старосты. Сия процессия вела к следователю из Петербурга взлохмаченного мальчонку. Николка, словно затравленный зверек, со страхом озирался вокруг, а увидев Самойлова, и вовсе оцепенел.

— Ну вот, доставил, как велели, — доложил земский комендант и втолкнул пастушка в библиотеку.

— Целый день искали, — затараторил староста. — Сховался, еле нашли.

Иван ласково улыбнулся:

— Ты чего так припустился от нас, Николка?

Мальчонка оттер нос рукавом рубахи и насупился.

— Скажи, ты видел, кто напал на твою сестру? — продолжал Иван ласково, пытаясь разговорить паренька.

Но тот упорно молчал, только украдкой смотрел на шахматную доску. Шахматы и впрямь были необычные. Наверное, молодой барин привез их из Европы. Большие литые фигуры поблескивали на солнце, что упорно пробивалось сквозь тяжелые гардины.

— Нравится? — улыбнулся Иван. — Держи, — и он протянул Николке офицера в латах, ловко восседавшего на коне и метившего игрушечной пикой в противника.

В этот момент дверь в библиотеку распахнулась, и вошел камердинер. Николка оглянулся, вырвался из рук коменданта и дал стрекача. Никто из взрослых даже не успел его остановить. Старик, словно и не заметив побега, с невозмутимым видом изрек:

— Смею доложить, помощник ваш просит вас во двор по наисрочнейшему делу.

Самойлов чертыхнулся и вышел. Он нашел Егорку за сараем, тот суетился возле поленницы.

— Прощения просим, но не мог не оторвать вашу милость от дел. Смотрите сами!

Около разобранных дров Иван увидел окровавленную человеческую ногу. Нога эта была обкусана и валялась, словно собачья кость. Иван перекрестился:

— Чует мое сердце, не обойтись нам без помощи, — Самойлов протянул Егорке письмо. — Держи, это я Ушакову отписал. Чего стоишь? Поспешай. Седлай лошадку. На словах скажешь, что дело спешное. Да, когда поедешь, держись на открытых местах, подальше от леса и кустов.

Егорка недоумевал, чего за него-то бояться. Он вооружен, на лихом коне, да к тому же покидает, наконец, это проклятое место. А вот барин один остается. Денщик не удержался:

— А вы как же?

— За меня не волнуйся, — успокоил его Иван. — Ну, давай, — Самойлов ударил коня, и без того готового поскорее нести своего всадника прочь от страшных мест. Егор перекрестился и припустил во весь опор. Самойлов проводил слугу взглядом, повернулся и направился к дому. Тут только он заметил, что не один он провожал денщика. На крыльце стояла Александра и пристально смотрела вслед удаляющемуся всаднику. Как только Иван поравнялся с ней, она мельком глянула на него и пошла снимать развешенное на веревках белье.

Теперь уж совсем один остался наш герой в огромном барском доме. Слонялся бесцельно из залы в залу, не зная, что предпринять, пока слуга его не прибудет с подмогой. Но на это, почитай, при самом выгодном раскладе, дня два-три уйдет — не меньше. Иван засел за книги, надеялся, что хоть чтение поможет ему скоротать мучительно тянущееся время. Но и это занятие не шло на ум, мысли путались, вспоминалась убиенная девица, перепуганный Николка, окровавленный обрубок у поленницы… Иван вышел из библиотеки и услышал какой-то шорох в буфетной. Пытаясь остаться незамеченным, он тихо отворил дверь и увидел, как Александра ловко завернула в узелок нехитрую снедь, налила молока в крынку. Женщина стояла к нему спиной, и голос его прозвучал неожиданно:

— А что, молодой барин долго здесь в отпуску был?

Александра обернулась, смерила чиновника недобрым взглядом и неохотно ответила:

— Не помню, как с морского похода приехал, так и гулял, пока обратно не отозвали.

— Кроме книг, я смотрю, много разных диковин привез.

— А нам-то что, только работы прибавил — пыль вытирать!

Александра взяла узелок и крынку и направилась к выходу, но Иван преградил ей дорогу.

— Пусти, барин, некогда мне!

— Это дядюшке? — кивнул Иван на провизию.

— Дядюшке, — сверкнула Александра глазами и решительно обогнула Ивана. Уже около двери она обернулась: — Я тебе, барин, постель приготовила в столовой. В других комнатах холодно.

Уже вечерело, когда Егорка въехал в лес. Хочешь — не хочешь, а не миновать этой березовой рощи по дороге в столицу. А тут еще и сумерки. Но не разбивать же, в самом деле, лагерь для ночлега в чистом поле, да к тому же барин велел поторапливаться. Денщик и сам понимал, что дело спешное. Таких лютых зверств ни один лихоимец на его веку не учинял, а значит, прав был мужик на постоялом дворе: нечистая сила, видать, эту усадьбу облюбовала. А что? Александра и впрямь на ведьму похожа, правду сказать, на чертовски красивую ведьму. Вот, прости господи, мысли какие на ночь глядя в его грешную голову лезут. Нашел где и когда поминать нечистую силу. И вдруг конь, который так справно вез его всю дорогу, захрапел и остановился. Егорка перекрестился, озираясь. Всмотрелся в темноту деревьев, пытаясь понять, что так испугало животное. Но так и не заприметил пары блестевших глаз, что наблюдали за ним из зарослей.

— Господи прости меня грешного, чего ты встал? — убеждал Егорка коня. — Оба сгинем, коли не пойдешь!

Но его слова не произвели на гнедого никакого впечатления.

— Ты не лошадь! Ты осел! Чего стоишь?

Животина продолжала упорствовать, топталась на

месте, не решаясь сделать и шагу вперед. И вдруг молния озарила небосвод, за ней сильный удар грома нарушил ночную тишину, конь встал на дыбы, захрапел, втянул ноздрями воздух и помчался прочь от резкого незнакомого запаха. Существо в кустах застонало с досады, что добыча осталась непойманной.

Глава 6, о новой находке и новой загадке

Гроза разыгралась нешуточная. Пламя свечей, что оставила для Самойлова в столовой Александра, задергалось и стало стелиться, указывая, что кто-то открыл окно или дверь. Стекло в старой раме зазвенело под напором ветра. Скрипнули половицы. Иван закрыл книгу, которую читал лежа на диване, пытаясь заснуть. Не до сна теперь, надо осмотреть дом. Кто это ходит по нему в неурочный час?

Самойлов, взяв пистоль, встал с постели и, мягко ступая, направился в библиотеку. Чучела скалились на него своими мордами, не прибавляя решимости. Вновь раздался таинственный скрип. Иван поднял голову, ему показалось, что звук донесся с верхней галереи библиотеки. Он взял подсвечник со стола и, взведя курок, тихо поднялся по лестнице. Но ничего подозрительного не обнаружил. Книги, словно солдаты на плацу, стояли навытяжку, плотно прижав корешки друг к другу, никакой щели, никакой возможности для кого бы то ни было пробраться сквозь плотный строй. Только за шкафами что-то шуршало и тихо завывало. Наверное, ветер в каминной трубе, решил Самойлов и спустился вниз. Он осмотрел все и под лестницей. Но и тут следов чужака не обнаружил. Иван решил, что это гроза ввела его в заблуждение, что утро вечера мудренее и что надо и вправду поспать.

Наутро Самойлов наблюдал за племянницей камердинера, что прислуживала ему за завтраком. Впрочем, слово «прислуживала» не совсем годилось для этой женщины. Уж слишком гордый и независимый вид она имела. Перед Самойловым была поставлена тарелка с яйцами и миска с творогом. Александра направилась через столовую к выходу.

— А что, плотницкие инструменты есть в доме? А то окно вон поправить надо, — поинтересовался Самойлов.

Женщина, не останавливаясь, бросила взгляд на экспедитора и открыла дверь:

— В сарае смотреть надо. Я-то почем знаю? Не бабское дело — молотки да гвозди.

Самойлов посмотрел вслед гордячке и увидел, что в комнату заглядывает Василий Кузьмич, приветливо улыбаясь. Иван кивнул коменданту, приглашая того войти и разделить с ним скромную трапезу. Несмотря на то что Хвостов был вооружен и должность имел для такого захолустья немаленькую, он прижался к двери, пропуская Александру, а когда она скрылась, зашептал:

— У меня от нее мурашки по коже бегают. Утро доброе! — он сел за стол. — Как почивали?

— Ну, сказать, что крепко спал — не скажу. Жутковатое место, — ответил Иван.

— Я, признаться, удивляюсь на вас, — простодушно заявил Хвостов, снимая перчатки. — Знаете, что неладно здесь — ан нет, на ночь, да еще и один.

— Ну, а иначе как прознать, что тут творится, — Иван сделал многозначительную паузу, положил руку на рукоять пистоли, что лежала на столе, и добавил: — А потом не один я.

— А-а-а, — согласно протянул Хвостов. — Я вот тоже со своей фузеей не расстаюсь. Но народ толкует, что оружие на это чудовище не действует.

— На какое чудовище? — насторожился Иван.

— Да бросьте вы. Неужели вы думаете, что это человек такое творит? — упрекнул столичного сыщика в неразборчивости земский комендант.

— Я сейчас, — прервал его Иван. — А то окно стучит. — Он вышел из столовой.

Хвостов остался один, пригубил из бокала. Вино оказалось добрым, но требовало закуски. И Василий Кузьмич, недолго думая, прикончил остатки Иванова завтрака.

Самойлов действительно направился в сарай. Никаких других мыслей у него не было, просто хотелось починить назойливую раму, а то скрипела и действовала на нервы. Инструменты Иван нашел почти сразу, они хранились в обшарпанном ящичке, но были вполне исправны. Но вот другая находка, которую сделал Иван в то утро в сарае, была неожиданной. На наструганных досках наш сыщик увидел. рыжий клок — точно такой же, как нашел на ветке в злосчастный день убийства. Значит, загадочный посетитель действительно был здесь этой ночью или кто-то его дурачит, пытается направить по ложному следу. Иван достал платок, в котором уже лежала такая же прядь, положил находку рядом и спрятал в карман.

А вот и окно, что заставило его не спать полночи. Иван достал молоток, гвозди и укрепил раму. Едва он закончил, как на крыльце появилась Александра. Иван кивнул на ладно сделанную работу, мол, и от него прок в этом доме. Но хозяйка как будто осталась недовольна тем, что гость проявляет такое рвение в домашних делах.

Самойлов вошел в столовую, когда Хвостов уже закончил одинокий завтрак.

— Простите, что задержался. — Иван сел за стол, налил вина в бокал и продолжил прерванную беседу: — Ну вот и ладно! И все-таки эта молодка что-то знает.

Комендант словно ждал такого поворота разговора:

— Ох, нечиста она совестью. — Видимо, он давно в душе держал это подозрение, и вдруг настал случай поделиться, потому говорил он горячо. — Вы не таите обиды, но я каждую ночь здесь неподалеку караулю. вот с фузеей моей, — Хвостов указал на верную подругу. — Не дай бог, что с вами случится, головы потом не сносить.

— Какие обиды, — усмехнулся Иван, а сам насторожился: — А вам как не страшно ночью впотьмах да еще на улице?

Хвостов только руками развел. Самойлов понял, что погорячился со своими подозрениями: уж больно симпатичен ему был этот добряк. Он тоже решил с ним поделиться новостью о странной находке. Достал из кармана платок, развернул.

— Вот это я обнаружил сегодня утром у окна, а это я нашел в сарае, и такой же был на месте, где убили девушку.

— Н-да! — протянул Хвостов, рассматривая загадочную рыжую прядь. — Вот что я скажу. Переночуйте-ка вы у меня сегодня! А завтра вернется Егор с подмогой.

— А откуда вы знаете насчет подмоги?.. — удивился Иван.

— Ну мы тоже тут не лыком шиты. Раз слуги нет — значит, послан по делу. А если хозяин ведет дознание, значит, послан с докладом в столицу. А может, и помощи истребовать.

— Ну да, ну да, — согласился Иван, а про себя подумал, что не так прост этот комендант, как кажется.

Глава 7, о чудищах и героях

Отказался Самойлов от предложения Василия Кузьмича, хоть и было оно весьма заманчиво. Да не за тем он послан Ушаковым, чтобы в тиши да тепле почивать. Надо вести расследование, а коли именно по ночам здесь нечисто, так значит, именно ночью ему здесь быть и надлежит. Конечно, всеми этими мыслями Иван с Хвостовым не поделился, а просто вежливо поблагодарил за приглашение. Василий Кузьмич откланялся и покинул усадьбу.

Меж тем солнце почти закатилось. Самойлов снова сидел с книгой в гостиной и разглядывал старинные гравюры. Скрипнула половица, Иван поднял голову и увидел, как за полуоткрытыми дверьми медленно прошла Александра с подсвечником в руках: видать, закончила дела на кухне и направлялась теперь в людскую, готовиться ко сну. Как только блики света от ее свечи исчезли, Самойлов вновь сосредоточился на книге. Пробили часы, их звон раскатился по всему дому и замер в дальних углах.

Внезапно все события вчерашнего вечера повторились почти с детальной точностью: пламя свечей, что стояли перед Иваном, заколебалось и вытянулось. Со стороны библиотеки послышался какой-то звук. Наш герой насторожился, потом взял со стола пистоль, взвел курок. В библиотеке мелькнула тень. «Вот оно, — подумал Иван, — начинается». Он тотчас поднялся и двинулся вперед, прихватив подсвечник. В библиотеке было темно и жутковато: пляшущий огонь свечей делал тени звериных морд на стене подвижными. Казалось, чучела ожили и шевелят головами. Иван подошел к лестнице, ведущей наверх, осторожно приблизился к самому дальнему шкафу с книжными полками и увидел, что тот слегка отодвинут от стены. Собственно, стены-то за ним и нет, а есть дверной проем, а шкаф этот вовсе и не шкаф, а замаскированная дверь. Поставив подсвечник, Иван попробовал ее открыть. Она поддалась довольно легко, обнаруживая за собой ход в другое помещение. Было довольно темно, но окно комнаты смотрело на запад, и отсвет закатного неба падал на ее стены. К тому же под потолком был подвешен фонарь с горящей свечой — верный признак того, что каморка обитаема. Ваня начал осматриваться. Комната, грязная и неопрятная, вид имела довольно странный — трудно было понять ее назначение. Оконце оказалось разбито, и это объясняло причину давешнего сквозняка. С потолка свисали какие-то канаты и веревки, на полу стояло несколько бочонков и коробов, а в углу темнело что-то большое и бесформенное. Приглядевшись, Иван понял, что это нечто похожее на гигантское гнездо, сложенное из вороха подушек, одеял и каких-то лохмотьев. Когда же он приблизился, то с ужасом обнаружил, что в гнезде валяется женский платок, а на него намотана коса с куском кожи.

Внезапно он скорее почувствовал, чем услышал, что сзади к нему кто-то приближается. Секунды хватило, чтобы приготовиться: выхватить из-за пояса пистолет и резко обернуться с намереньем отразить атаку. Но нависшая над ним угроза превзошла самые страшные опасения: словно все ужаснейшие лики преисподней соединились в той жуткой морде, что он обнаружил прямо возле себя. Огромное черное чудище со свирепым оскалом кровожадно смотрело на Ивана и готово было вот-вот наброситься. Вдобавок, увидев глаза жертвы, адово создание — то ли зверь, то ли человек — ударило себя в грудь и изрыгнуло оглушительный устрашающий рев.

Самойлов попятился, зацепился ногой за что-то и опрокинулся на спину, успев, однако, выстрелить нападавшему прямо в грудь. Страшное существо взвыло от боли и рухнуло к ногам экспедитора.

Но это было только начало. Из дыма, застлавшего чердак после выстрела, вслед за первым из мрака комнаты появилось второе кошмарное создание с еще более страшной мордой. Оно тоже стояло на двух ногах, а голова его, поросшая рыжими космами, напоминала то ли волка, то ли медведя. Глянув на упавшего собрата, чудище пришло в ярость и одним прыжком оказалось возле Ивана. Тот не успел подняться, как был сжат крепкой хваткой сильных и цепких пальцев.

Шум выстрела и жуткий рев были услышаны снаружи. Мудрый и предусмотрительный Хвостов вышел из-под навеса хозяйственной постройки, где схоронился до случая, посмотрел на окна второго этажа, откуда доносился шум борьбы, перекрестился, поднял фузею и, сказав самому себе «пора!», бросился на выручку. Так как дом он изучил хорошо, то поспешил прямиком в библиотеку — звуки явно доносились оттуда. Увидев распахнутую дверь на галерее с книжными шкафами, Хвостов выставил ружье вперед и стал осторожно подходить к полосе света, пытаясь в дыму рассмотреть катающиеся по полу фигуры. Он и предположить не мог, что в тот момент опасность подстерегала его самого: сзади на него набросилась Александра. Она с неожиданной силой потащила его к перилам галереи, пытаясь столкнуть вниз. От испуга комендант выстрелил в воздух и выронил ружье. Женщине почти удалось осуществить задуманное, но Василий Кузьмич оказался ловчее, сумел вывернуться и оттолкнуть ее. Александра потеряла равновесие, перевалилась через перила и упала прямо на стоящий внизу шахматный стол. Большие острые фигуры вонзились ей в спину, и она потеряла сознание от боли.

В каморке между тем шла отчаянная борьба. Чудовище оседлало Самойлова и пыталось его задушить. Тот собрал все свои силы и сопротивлялся, как мог. Второй зверь жалобно выл, корчась на полу. Неизвестно, чем бы все это закончилось, только человекозверь услышал выстрел за дверью, испугался появившейся подмоги и стал вырываться из Ваниных рук. Но наш герой держал его крепко, даже когда тот начал его мотать по полу, как куклу. Лишь когда лихоимец стукнул Ивана об пол так, что у того поплыло перед глазами, руки его ослабли. Дикому существу удалось вырваться, оно бросилось к окну и выпрыгнуло наружу. Черный силуэт в оконном проеме — последнее, что увидел Иван перед тем, как потерять сознание.

Глава 8, о дикаре, так и не вкусившем всей прелести плодов просвещения и за это поплатившемся

Сколько пробыл Самойлов в беспамятстве, он не знал, но сильная тупая боль, что горячей волной разливалась по затылку, вернула его к действительности. Он открыл глаза. Перед ним стоял Ушаков.

— Очнулся? — спросил Андрей Иванович так, словно и не ожидал другого исхода, кроме благополучного.

Иван приподнялся на локте, но Ушаков, понимая его состояние, махнул рукой:

— Да лежи, не вставай, — потом взял шахматную фигуру со стола и принялся пристально ее разглядывать, при этом приговаривая: — Кому рассказать, не поверят. Омерзительное зрелище.

— Что это было? — почти простонал Самойлов, пытаясь совладать с болью.

Андрею Ивановичу и самому не терпелось поведать всю историю, раскрытию которой Самойлов способствовал в значительной степени. Прохаживаясь по комнате, он начал свой рассказ:

— Как ты мне уже писал, молодой барин вернулся из своих мореплаваний с богатым трофеем. Шутка ли: целую библиотеку одного вельможи умыкнул из захваченного порта. Вон чучела разных тварей. Но, главное, вывез человекоподобного зверя, называемого гориллой. Сей зверь, хоть и был женского роду, вид имел весьма свирепый, потому и содержался взаперти. А еще наш путешественник прихватил с собой отрока осьми лет от роду, в шутку им усыновленного. Откуда он его забрал, то нам неведомо, но дикий нрав его говорит о том, что из мест, далеких от цивилизации.

Ушаков прервал занимательную историю, взял изящный графин со столика и принюхался. Остался доволен содержимым и налил янтарную жидкость в две рюмки. Одну из них протянул Ивану со словами:

— Выпей, это рябиновка.

Самойлов с трудом присел на диване, голова закружилась, и звериные морды на стенах поплыли в дурном хороводе. Через минуту муть прошла, и он опрокинул рюмку. Блаженное тепло разлилось по телу, боль начала понемногу отходить. Вот и славно. Лучшего лекарства, чем добрая настойка, по мнению Андрея Ивановича, и сыскать невозможно. Сам он тоже частенько врачевал свои раны подобным способом. Доктора, конечно, прописали бы сейчас порошки да примочки. Но Иван — солдат, состоит на важной государевой службе, а потому и снадобья должны быть походными. Не всегда под рукой эскулапы да их лекарства. Андрей Иванович тоже опрокинул рюмочку — знатная настойка. Он крякнул от удовольствия и продолжил:

— Молодой барин, возвратившись в родное гнездо, пустился в кутеж и вскоре забыл о своих трофеях. Весь зверинец кормила племянница нашего камердинера, поскольку честный старик находился при старом барине в столице, а молодой скоро снова отправился в поход. Уж не знаю, как мучилась в одиночку несчастная женщина, но мало-помалу она сумела приручить и зверя, и отрока. На других обитателей усадьбы это, правда, не распространялось. Но пока отрок был взаперти, неприятностей не было. А вот когда он превратился в охотника и вышел на тропу войны.

Да уж, этого Иван никогда не забудет. Немудрено, что Николка тогда так испугался. Хорошо, что не видел пацаненок, как тащил нехристь по кустам его сестрицу, как трепыхалось горячее молодое тело, пытаясь избежать печальной участи, но так и не смогло вырваться из цепких рук убийцы. Хорошо, что не видел, как потом вернулся «охотник» к жертве и, откусив ногу, приволок добычу к сараю. Вот уж действительно, прав Ушаков: поверить в то, что сия кровавая трагедия разыгралась в русской усадьбе, просто невозможно. Если бы не видел своими глазами, тоже не поверил бы.

Мысли Ивана были прерваны, за дверью раздался чеканный шаг, и в библиотеку вошел Туманов.

— Ваша светлость! Дело кончено, — отрапортовал офицер.

— Вот и славно, — ухмыльнулся Ушаков.

Туманов так докладывает, словно он один покончил с этим делом. Немудрено справиться с одним отроком, пусть даже и весьма буйным, коли у тебя целая рота солдат, вооруженных до зубов. Ты вот попробуй-ка один на один, как Самойлов. А сей истинный герой не кичится своими подвигами, сидит себе на диване в одной рубахе, раны залечивает, не бряцая попусту шпажонкой и не чеканя шаг так, что в соседней деревне слышно. Нет, все-таки не ошибся в нем Андрей Иванович. Выйдет из молодчика толк.

— Одевайся, Самойлов, поедем посмотрим, что там, — почти по-отечески улыбнулся Ушаков.

По дороге Андрей Иванович поведал о том, как приехал к нему Егор с донесением, да на словах стал рассказывать, мол, усадьба эта проклятая и люди в ней живут весьма странные. В одиночку им людоеда, что продолжает учинять кровавые зверства и держит всю округу в страхе, не одолеть. Обдумав все хорошенько, Ушаков принял решение отрядить солдат для поимки злодея. Но — развел руками Андрей Иванович — поспели они лишь к развязке: Александра и горилла были мертвы, а отроку удалось бежать. Его же, Самойлова, нашли они в беспамятстве под присмотром старика-камердинера.

Ушаков отдал приказ Туманову устроить облаву на беглеца. Было понятно, что скрывается он где-то неподалеку — хищник всегда возвращается в свою берлогу, выждав, когда ее покинет чужак. Да и ранен он. Куда же ему еще идти, где найдет он кров и пищу?

Туманов взял солдат и начал прочесывать рощу неподалеку от усадьбы. Не хватало им, конечно, такого следопыта, как Иван, чтобы понять, где прячется злодей. Помог в сем нелегком деле Хвостов, он тоже вызвался участвовать в поимке. Именно земский комендант обнаружил кровавый след. Он-то и послужил подсказкой. Солдаты взяли рощу в кольцо. Казалось, у отрока не было ни малейшего шанса уйти. Но.

Тут уж наш Иван сам дорисовал картину, потому как лицо юноши, более, правда, похожее на звериную морду, до сих пор стояло у него перед глазами. Уж в каких только переделках он не бывал, на какого зверя не хаживал — а такого ловкого не встречал. Самойлов ясно представил, как ощерился дикарь, когда увидел солдат с ружьями, как бросился бежать да наткнулся на новую цепь преследователей. И когда «ловушка» захлопнулась, начал рычать, пытаясь взять противника на испуг.

Все почти так и было. Солдаты действительно взяли жертву в кольцо. Один из них двинулся на босоногое чумазое чудовище, держа ружье наготове. Несколько десятков его товарищей стояло рядом плотным кольцом, и несколько десятков стволов метило в ту же цель. Но вдруг звереныш на глазах у замерших не то от страха, не то от восторга зрителей взбежал ногами по стволу и, перевернувшись в воздухе, перепрыгнул через солдата, оказавшись у него за спиной, — сильный удар повалил того на траву. Другой солдат бросился на подмогу, но последовал не менее замысловатый кульбит — и вот уже сабля выбита. Еще прыжок — и кольцо, считай, прорвано. Ушел бы лихоимец, если бы один из прогремевших выстрелов не сразил его. Дикий вой огласил округу, и рухнул убийца на землю. Хоть и жил он почти осьмнадцать лет за библиотечным шкафом, так и не впитал плодов просвещения, сохранил нрав звериный и погиб, как зверь, загнанный охотниками.

Самойлову путь до рощи показался вечностью. Боль снова начала приливать к затылку, мысли путались. Наконец, сквозь деревья показались солдатские мундиры. Карета остановилась. Ушаков с Иваном в сопровождении Егорки подошли к месту, где свершилось правосудие, как раз в тот момент, когда солдаты покидали лес. Около поверженного злодея сидел на корточках только земский комендант, словно все еще не веря, что лихоимец, который извел в его уезде не одну православную душу, наконец затих навсегда.

— Вот же жуть, прости господи! — перекрестился Ушаков, глядя на оскаленную физиономию. — Поневоле поверишь в нечистую силу да в оборотней, насмотревшись на такое.

— Свят, свят, свят… — мелко закрестился Егорка.

— А что племянница? — поинтересовался Иван.

— Чуть не покусала нашего коменданта, — взглянул Ушаков на Василия Кузьмича. — Это он тебе на помощь пришел, всю ночь во дворе в засаде сидел. Если бы вовремя не поспел — не жить тебе, Ваня. Верно, Василий Кузьмич?

— Верно. — кивнул комендант.

— Ваше сиятельство! — раздался бравый знакомый голос у них за спиной. Они обернулись и увидели Туманова на лошади. Тот отдал честь и доложил: — Прибыл гонец из столицы. Вас граф Толстой требует! Государыня плоха!

— Ну что за страна, ни на час отъехать нельзя! — тяжело вздохнул Ушаков. — Слышь, Самойлов, без нас никак! Пойдем государственными делами заниматься.

Андрей Иванович резко повернулся и направился к карете. Не интересовала его более сия история. Еще одна страница государевой службы была перевернута. Слава богу, завершилось все довольно благополучно, насколько вообще могут благополучно завершаться кровавые драмы. По крайней мере, никто из его людей серьезно не пострадал: еще две-три рюмки рябиновой — глядишь, и у Самойлова хворь пройдет. Дикие убийства в земстве Василия Кузьмича Хвостова теперь остались в прошлом. Обрастут они со временем новыми небывалыми подробностями, а через десяток-другой лет и вовсе забудутся.

Но ошибался Андрей Иванович. Его ждала еще развязка истории. По дороге в столицу они остановились перекусить на постоялом дворе. Все тот же хозяин неторопливо вытирал полотенцем прилавок. Народу в этот раз в просторной избе было совсем немного. Ушаков с Самойловым сели за стол, доверив денщику переговоры по поводу трапезы. Такие поручения Егор любил — служба службой, а и о хлебе насущном подумать надобно.

— Эй, здравствуй, мил человек! Ну-ка обслужи нас. Нам бы чая горячего, для сугреву.

Пока мужик раздумывал, Егор взял у него со стола соленый огурчик и смачно хрустнул. Хорош был огурец, не то что давешние щи. Хозяин тем временем разглядывал Ушакова. Много людей перебывало у него в постояльцах, но такая птица залетела впервые.

Парик по последней моде, трость с дорогим набалдашником.

— Чаю — так чаю! — сощурил он глаз, примеряясь. — А может, их милости что покрепче желают? — обратился он скорее к господам, нежели к их суетливому слуге. — Вино есть хишпанское! — Он поднял бутылку и продемонстрировал заморскую выпивку. — Важным-то персонам скорее это более подойдет, чем вода с травой.

— Прозорлив ты, братец! — подал голос Ушаков. — Откуда в такой дыре вино, да еще хишпанское?

Хозяин, поняв, что его товар может быть выгодно куплен, засуетился:

— Да вот, заезжий человек цельный ящик пожаловал, — он кивнул на господина за дальним столом.

— А ты сразу продать. — упрекнул торговца Самойлов.

— А нам-то что? Есть товар — есть навар!

Егорка посмотрел на господ и, решив, что сделка будет совершена и без его участия, подсел к заезжему человеку.

— Сухопутная крыса, — буркнул весьма захмелевший господин.

Денщик лишь плечами пожал. Ну да, не довелось ему в морских баталиях поучаствовать — что верно, то верно. А про нынешнюю опасную службу не каждому расскажешь. Сие есть тайна государственная, и каждому проходимцу ее знать не полагается. Егор многозначительно хрустнул огурцом, а хмельной господин утер рукавом усы и прошипел весьма недружелюбно:

— А попался бы ты мне в южном море, я б тебя на корм крабам отправил…только так.

— Я смотрю, заезжий-то человек совсем уморился! — крикнул хозяину Ушаков, наблюдавший сцену со стороны.

— Устал, — откликнулся тот, подошел к столу знатного гостя и с усердием начал вытирать видавшие виды доски старой тряпкой. Добившись, как ему казалось, идеальной чистоты, он поставил на стол бутылку вина со словами: — Почитай, двадцать лет дома не был. По морям по долам.

— И где ж он был? — заинтересовался Иван.

— Сказывал, был во флотах. и на шведа ходил, и по морю шалил!

— Это как? — спросил Ушаков

— Проболтался по пьяному делу, — зашептал хозяин, — что и купцов «пощипывал» в северных морях, а еще что сына приемного не видал много лет.

Ушаков переглянулся с Самойловым.

— Что-то мне подсказывает, что сына своего он так и не увидит.

На следующий день утром по дороге в столицу заехали они в монастырь за Лизой. Настоятельница вывела девочку за руку, а та вдруг бросилась вперед, повисла на Иване, словно век с ним не виделась, и застыла от переполнявшей ее детскую душу любви.

Иван тоже не скрывал, что соскучился: обнял воспитанницу с несказанной нежностью. Монахиня перекрестила их и благословила в дорогу. Андрей Иванович Ушаков из окон своей кареты видел, как вышли они счастливые, держась за руки, из стен монастыря.

— Да-а-а, — покачал головой вельможа, — пройдет время, и из босоногой девки она превратится в невесту. Хлопот будет!.. — Он улыбнулся и стукнул набалдашником трости в потолок кареты: — Домой! — крикнул Андрей Иванович и откинулся на спинку.

Часть V Пропавшее завещание

Глава 1, в которой панихида дважды прерывается совсем уж неважными поводами

Уже не раз на страницах своего романа восхищался я Иваном Самойловым. Ни разу не пожалел, что покопался в пыльных рукописях и разыскал его записки. Ведь из них почерпнул я не только понимание исторических событий, они позволили судить мне о нравах ушедшей эпохи более верно. Они заставили взглянуть на вроде бы хорошо знакомые по истории личности совсем по-иному.

Как удалось драгунскому сержанту, видевшему на своем веку немало крови и страданий, тяжких преступлений и смертных грехов, оставить свою душу такой же чистой, как на заре юных дней, когда он впервые явился во дворец Светлейшего? Но записи его ясно свидетельствуют, что и на склоне лет экспедитор Тайной канцелярии Иван Самойлов по-прежнему был человеком прямым и страстным:

Я пишу эти строки, потому как жизнь моя катится к закату и перед тем, как предстать перед судом небесным, я хочу покаяться перед самим собою, ибо суд, который человек творит своей совестью над самим собой, — самый правый, искренний, потому как лукавить не перед кем, да и незачем.

Воспоминания о событиях, о коих поведу я свой рассказ, вызывают во мне двойственные чувства. С одной стороны, я расследовал дела, порученные мне, с другой — вторгался в жизнь незнакомых людей. Оправданием для меня было лить то, что они преступили закон. Но зачастую лучше бы мне оставаться в стороне, не вмешиваясь в ход событий.

Залихватский свист огласил двор помещичьей усадьбы и заставил обитателей и гостей выйти на крыльцо. Он совсем не шел к траурной церемонии, а именно по такому печальному поводу собралось в помещичьем доме почтенное семейство. Гости и хозяева с удивлением наблюдали, как летевшие во весь опор лошади разом остановились, подняв клубы пыли. Слуга сбежал по ступеням и услужливо отворил дверцу. Пыль рассеялась, и из кареты показалась барыня, вовсе не похожая на любительницу быстрой езды. Старуха кряхтела, с трудом сползая на твердую землю.

— Ну, все. Федосья Васильевна прибыла, теперича все в сборе. Можно начинать, — промолвил седой старик.

Молодой человек, что как две капли воды был похож на отца, нагловато ухмыльнулся и зашептал:

— Ох, батюшка, не торопи события! Прибыть-то она прибыла, но дай ей вылезти, не ровен час, застрянет, придется переносить отпевание.

Отрок лет пятнадцати и так с трудом сдерживал смех, глядя на то, как старуха неуклюже, словно утка, переваливалась с боку на бок, всем весом налегая то на палку в правой руке, то на лакея, что держал ее под левый локоть, а тут еще братец со своими колкостями… Паренек хохотнул в рукав, за что тут же получил подзатыльник от родителя, пекущегося о нравственности своего семейства. Как же это можно, в доме усопший, а дети целый спектакль устроили! Младший тут же посерьезнел. А старуха вознаградила ожидавшее общество за долготерпение изрядной порцией испорченного воздуха, скопившегося в престарелом организме за долгую и тряскую дорогу.

— Вот что мне нравится в тетушке: время идет, а она никогда не меняет привычек, — язвительно заметил старший отпрыск.

Федосья Васильевна, наконец, преодолела высокие ступени крыльца. Она тяжело вздохнула и распахнула объятья:

— Яков Петрович!

По православному обычаю они трижды расцеловались.

— Вот уж при каких печальных обстоятельствах приходится встречаться, — запричитала старуха. — Давно приехал?

Старик кивнул. Федосья Васильевна окинула взглядом родню и наткнулась глазами на племянницу:

— Полиночка, — участливо произнесла она и тоже трижды поцеловала родственницу. — Дружочек, дай руку!

Девушка протянула ладонь, в которую заботливая тетушка положила внушительных размеров перстень. Полина сжала подарок в кулаке, дабы любопытные взгляды вокруг не смогли оценить его достоинства, и припала к руке почтенной дамы.

— Держи, на память от тетки. — погладила та сироту по голове.

И тут, вспомнив о причине приезда, старуха заволновалась:

— А где покойник-то? Поцеловать на прощание.

— Пойдемте, Федосья Васильевна, — подхватил ее под локоть Яков Петрович, — брата в зале положили.

Вся процессия: сыновья Якова Петровича — Глеб и Павел, Полина в сопровождении личного секретаря Матвея — двинулась следом. В просторной комнате были опущены гардины, и пахло ладаном. Посередине на столе возвышался открытый гроб, священник, размахивая кадилом, тонким голосом совершал панихиду. Семейство, склонив головы в траурном молчании, заняло места вокруг гроба и начало с усердием молиться за новопреставившегося брата и отца. Лишь голоса смолкли, как за окнами раздался лошадиный топот. Секретарь, тихонько ступая, покинул траурную церемонию, чтобы встретить гостя, но столкнулся с ним нос к носу уже на крыльце. Это был поверенный усопшего.

— Все нутро перетрясло. — Несчастный, содрогнувшись всем телом, изобразил какая трудная дорога выпала ему нынче утром.

При этом он широко улыбался, и вид имел весьма довольный, хотя и нелепый. Матвей пригласил его в дом и, следуя за ним, тоже не мог сдержать улыбки. А в полутемной зале тем временем почтенное семейство с трудом сдерживало слезы. Секретарь и поверенный появились среди собравшихся как раз в тот момент, когда Федосья Васильевна подошла к гробу для прощания. Увидев восковое лицо брата, она запричитала:

— Боже мой, как же это ты так…

Старуха шумно высморкалась в платок и продолжила:

— Ведь моложе меня был, а Господь тебя первым призвал.

Она потянулась, чтобы поцеловать покойного, но поняв, что не достает со своим невеликим ростом, перекрестилась, поднесла ладонь к губам и приложила ее к холодному каменному лбу ушедшего так внезапно брата. Совсем расчувствовавшись и не в силах более сдерживать слез, она отошла от гроба и тяжело опустилась на стул у стены. Ее место заняла дочь усопшего. Девушка поправила покрывало, в последний раз взглянула на отца, смахнула слезу и предоставила остальным возможность проститься.

Тут Яков Петрович и начал давно заготовленную поминальную речь:

— Мы все помним тебя, Иван Петрович, как верного слугу, проливавшего свою кровушку за покойного государя-императора нашего Петра Алексеевича, не щадя живота своего, плечом к плечу… — Пафос нарастал, выступавший стремился упомянуть все значимые заслуги покойного, но не каждый из присутствующих по достоинству оценил его старания. Федосья Васильевна и сама не заметила, как задремала. И вот ведь какая нелепица: огласила сильным храпом просторную залу как раз тогда, когда Яков Петрович говорил особенно горячо и ладно. Старик запнулся и с укором посмотрел на сестрицу, клевавшую носом. Но что той до укора? Она вывела очередную трель и затихла, положив голову на грудь. Оратор приступил к делу с еще большей горячностью:

— В баталиях, на полях сражений… — тут его мысли спутались, он замялся на миг, но вовремя нашелся и продолжил:

— И хотя ушел ты не на поле брани, а в собственном доме, для нас ты всегда останешься храбрым воином, любящим отцом, любимым братом…

И вновь его скорбная речь была некстати прервана — на этот раз поверенным. Дорожная пыль совсем извела беднягу, а тут еще и травы зацвели. Вот и не удержался — чихнул в присутствии сановитых хозяев, чем вызвал явное неудовольствие. Одно его оправдывало — всеми силами пытался молодой человек не допустить сей оплошности. Но щекотание, каждый раз невольно возникавшее у него об эту пору, оказалось сильнее. и он чихнул. Это его ужасно смутило, поверенный опустил глаза и задом ретировался из залы. В соседней комнате он смог дать волю своему организму. Отчихавшись, молодой человек положил папку с бумагами, которую все это время держал под мышкой, на комод и решил присесть в ожидании хозяев. Но заметил в дверях Полину, подскочил, начал кланяться и улыбаться. Девушка взглянула на чиновника и молча вышла из комнаты. Секретарь, сопровождавший ее, напротив, задержался и обратился к стряпчему:

— Может, вам в кабинет покойного пройти подготовить бумаги? А то неловко рядом с гробом…

Поверенный снова как-то весь задергался, заулыбался:

— Да не беспокойтесь, у меня тут все готово! — он хлопнул по папке, лежащей на комоде, и опять собрался присесть на краешек стула, но вдруг вскочил, завертелся, расплывшись в учтивой улыбке — из залы, где закончилась панихида, потянулось семейство. Старший из сыновей Якова Петровича случайно задел папку, и та упала. Поверенный, крутясь под ногами выходивших, попытался ее поднять, но Павел оказался ловчее, он схватил папку и протянул владельцу.

Чиновник, то и дело кланяясь отроку в знак благодарности, неловко повернулся, кто-то из гостей задел его локтем, и бумаги разлетелись по полу. В поднявшейся суете бедолага толком и не разобрал, куда угодили листы. Слава богу, секретарь помог. Документы были собраны и возвращены в папку, та заняла законное место под мышкой.

Глава 2, в коей почтенное семейство собралось узнать волю покойного, да вот что из этого вышло

Заупокойную литургию отслужили в церкви, что уже более века была последним пристанищем древнего рода Соловьевых, священник перешел к отпеванию. Нелегко было провести на ногах столько времени, но Федосья Васильевна терпела и молилась. Скоро самой вот так же в гробу лежать.

Может, и о ней помолятся, вспомнят добрым словом за все то тепло, что дарила она племянникам. Своих-то детей Господь не дал, вот и нянчила она братниных, как родных. Хоть и шалопай был старший у Якова Петровича, да все родственник. Она ему то пряников привозила, то куличей на Пасху. А уж Полиночку как любила! Та росла маленькой прелестницей: кудри золотые, глазищи — что небо ясное, чистые-чистые, смышленая, ласковая. Ее-то уж особенно баловала. Но дети стали взрослыми, а сама она постарела, скоро и ее Господь приберет. С этими мыслями и не заметила старушка, как окончилась служба. Яков Петрович взял сестру под локоть, они в последний раз перекрестились у гроба и вышли из усыпальницы, молодежь последовала за ними.

Мерные удары раздались под сводами старой церкви — мужики принялись заколачивать гроб.

В столовой за поминальным обедом все больше молчали. Нужные слова уже были сказаны, формальности соблюдены. Наконец, смена блюд закончилась. Яков Петрович выдержал паузу, откашлялся:

— Ну что ж, пора послушать волю покойного, — осмотрел он родственников, словно солдат на плацу. Убедившись, что все готовы к оглашению завещания, он крикнул: — Где этот малахольный?

Малахольный долго ждать себя не заставил, тут же возник из-за двери. Ему тоже не хотелось до вечера здесь околачиваться, а потом в темноте трястись по буеракам, побыстрее бы уже покончить с этим делом, тем более что все бумаги он давно аккуратнейшим образом подготовил.

— Ну, милейший, огласите нам документ, к коему Иван Петрович приложил руку перед кончиной, — Яков Петрович отложил салфетку и замолчал в ожидании.

Поверенный шмыгнул носом, раскрыл папку., и учтивое выражение его лица странным образом изменилось. Он засуетился, забыл о присутствующих, начал перебирать бумаги одну за другой, но на весу это делать было крайне несподручно. Он нервно взглянул на стол, увидел пустое место на дальнем его конце и, смешно выкидывая вперед длинные ноги, направился туда.

Федосья Васильевна не выдержала:

— Дружочек, мы ждем, не томите!

— Ну долго еще? — поддержал сестрицу Яков Петрович.

— Да-да, — произнес поверенный.

Наконец, он разложил папку на столе, снова нервно перебрал листы, поднял глаза на хранивших удивленное молчание Соловьевых и произнес:

— Бумаги… нет!

— То есть как нет?! — грозно рыкнул на него Яков Петрович.

Таких шуток он терпеть не мог, хватало постоянных выходок Глеба, который и сейчас не удержался:

— Это надо же было трястись полста верст, чтобы уехать, несолоно хлебавши! Да, батюшка?

— Замолкни! — цыкнул старик на сына. — Завещание было, и никто не выйдет из дому, пока оно не найдется. Филька! — крикнул Яков Петрович. — Перо и бумагу! — приказал он возникшему в дверях лакею, тот почтительно откланялся и вышел исполнять приказ.

Глава 3, об азах науки и новом поручении

В то утро Самойлов был в особенно приподнятом расположении духа. Вон какое погожее воскресенье зачинается, никуда спешить не надо. Можно с Лизой хоть весь день провести. Сначала буквы повторить, а после обеда так и на ярмарку — пусть дитя потешится. В такие дни вспоминалось Ивану, как батюшка его самого разным наукам учил: следы читать, зверя выслеживать, стрелять метко. Может, и не часто это бывало, зато в память детскую навсегда каждое слово отцово врезалось. Вот и сейчас чистит Иван пистоль, а сам вспоминает, как родитель втолковывал ему эту премудрость. Оттого и радость на сердце.

Самойлов оторвался от привычного занятия, увидел, что Лизавета обмакнула перо и приготовилась. Он дал ей первое задание:

— Так, теперь пиши: аз…

Девчушка, старательно нашептывая себе под нос название буквы, вывела на листе две скрещенные вверху палки и перекладину между ними. Взглянула — хорошо получилось. Ванюша тоже остался доволен, но виду не подал, а продолжил:

— Буки…

Ничего, она привыкла, что он редко ее хвалит. Лиза послушно обмакнула перо и начала выводить следующую букву, но в этот момент в комнате возник Егорка. Девочка отвлеклась, и жирная клякса расплылась на белом листе. Все бы ничего, да наехал черный паук одним боком на только что выведенный аз. А тут еще и Егорка добавил:

— Ваша милость, Ушаков вас требует срочно! Говорит, дело спешное!

— Понятно, — проворчала Лиза с досады. — Опять меня к монахиням?

— Ну-ка цыц! — еле сдержал улыбку Иван, уж больно умильное у Лизы было личико. — Сказывал, что за дело? — обратился он к Егорке.

— Нет, но курьер велел срочно! — зашептал денщик.

— Стараешься тут, пишешь… — бурчала Лизавета, — аз, буки, потом приходит… Ваша милость, Ушаков требует, — передразнила она Егора, — и опять неделю на крупе сидеть в Новодевичьем.

Тут уж стало не до смеху. Сколько раз Иван с ней беседы вел, разъяснял, что служба у него такая. А тут опять капризы. Егор тоже взглянул на девочку с укором, пытаясь урезонить строптивый нрав.

— Ладно, ладно, молчу, — вроде успокоилась Лизавета, но тут же не удержалась, чтобы с упреком не спросить: — Мне вещи собирать али как?

«Ох, егоза, ведь малая совсем, а бабская натура так и прет», — усмехнулся про себя Егорка.

Глава 4, в которой наш герой приступает к дознанию и объявляет в злосчастной усадьбе осадное положение

Андрей Иванович ожидал Самойлова у себя в кабинете, и когда тот вошел и сдержанно, по своему обыкновению, молча поклонился, начальник Приказа сразу приступил к делу:

— Вот, ознакомься, Ваня, — протянул он бумагу, — завещание исчезло, черт его знает, как, аккурат перед тем, как поверенный должен был его огласить.

— Вы позволите? — учтиво откликнулся Самойлов, протягивая руку за листом.

Требовалось разобраться, о чем речь идет, а от Ушакова сейчас едва ли дождешься разъяснений.

— Да, читай. Думаю, что на месте документ ты вряд ли найдешь. Что упало, то пропало. Но глянуть на людишек стоит. Прислугу испросить. Главное, выясни, кто прямые наследники. Дело, конечно, плевое, но покойный был верным слугой государевым, надо помочь! Иди.

Вот так просто начинается для Самойлова каждая новая история: Андрей Иванович коротко и сухо излагает часть фактов (об остальном приходится догадываться или выискивать сведения в бумагах), а потом говорит «Иди!», и Иван идет. А чаще едет, и порой довольно далеко. И никогда не знает, что ждет его, как будет выкручиваться и даже вернется ли обратно. Недаром Лиза каждый раз пугается, чуткое девичье сердечко не обманешь. Да уж, беспокойная выдалась ему служба. И бедной сиротке страдать приходится. Вот на ярмарку хотели, а теперь когда получится. Но долг велит отправляться в путь, и себе Иван теперь уже не принадлежит. А что из этого выйдет — на то воля Божья.

Дорога оказалась не слишком долгая, но утомительная. Наконец карета достигла скорбной усадьбы и остановилась перед крыльцом. Ее тут же окружили дворовые, Егорке даже не понадобилось помогать хозяину выйти: когда он спрыгнул с козел, дверь кареты была услужливо распахнута, и Самойлов с важным видом уже предстал перед любопытной дворней. Из окна второго этажа за ними тоже наблюдали, но сие обстоятельство осталось прибывшими не замеченным.

Егорке очень нравилось, что Иван взял в привычку вести себя на задании высокомерно и немногословно: это придавало весу их миссии и напускало страху на простолюдинов, к коим шустрый денщик себя уже никак не относил. Оставив мужичье позади, он с барином неторопливо поднялся по ступенькам. Слуга проводил их в столовую — туда, где и ожидало почтенное семейство, пребывающее в недоумении. Перед самыми ее дверьми Самойлов тихонько шепнул денщику, чтобы тот отправлялся разузнать суть дела в людскую, а сам приготовился к встрече с родственниками покойного.

Иван не зря держался уверенно и сурово — может статься, преступник находится где-то рядом, так вот у него не должно возникнуть и тени сомнения, что экспедитор Тайного сыска отлично знает свое дело и мигом выведет его на чистую воду. Не раз видел наш герой, как пользуется этим приемом Ушаков и как напуганный злоумышленник начинает паниковать, делает глупости и выдает себя с потрохами. Помня о сем, он решительно вошел в столовую и объявил коротко и довольно громко:

— Честь имею представиться, экспедитор Тайной канцелярии Иван Самой…

— Ох, дружочек, заждались мы тебя, — простодушно перебила его бестолковая Федосья Васильевна, не заметив важного вида гостя. — Сделай милость, разгадай нам загадку! Похоронили мы нашего светоча, а волю его последнюю не ведаем.

— Это я отписал Ушакову, — поднялся с места Яков Петрович. — Я никого не выпускал из дому.

— Да вы присядьте, — смягчился Иван. — Для начала все назовите себя. С вас и начнем, — повернулся он опять к старику.

— Я родной брат покойного, Яков Петрович Соловьев. Мои сыновья, — он показал рукой на сидящих рядом юношей, — Павел и Глеб.

— А я, душа моя, Федосья Васильевна, — опять встряла старушка. — Двоюродной сестрой прихожусь покойному. А это племянница моя.

Она повернулась к сидящей рядом девице. Та решила представиться сама:

— Я Полина Соловьева, дочь покойного Ивана Петровича.

— Кто-то еще был с вами в это утро? — спросил ее Иван.

Она чуть запнулась, затем спокойно ответила:

— Мой секретарь. и слуги.

Тут вдруг подал срывающийся от волнения голос молодой чиновник, который до этого молча сидел в углу:

— Я-то вообще папку из рук не выпускал.

— Это, как я понимаю, поверенный вашего батюшки? — уточнил Самойлов.

Девушка кивнула. В этот момент вошел секретарь и, склонившись к уху Полины, что-то ей сообщил. Сие не ускользнуло от Ивана. Где это видано, чтобы допрашиваемые шушукались прямо на глазах у дознавателя? Он резко одернул молодого человека:

— Милейший! Я уполномочен провести дознание и впредь попрошу спрашивать дозволения у меня, чтобы войти или покинуть комнаты.

Секретарь выпрямился и застыл от неожиданности. Наступила тишина, которую прервала старуха:

— Это что ж, голубчик, чтобы по нужде сходить, и нам тоже у вас разрешения испрашивать прикажешь?

— Нет, тетушка, — мигом отозвался остряк Глеб, — вам отхожее ведро прям сюда принесут!

— Глеб! — одернул его Яков Петрович.

Самойлов внимательно посмотрел на него и задал самый решающий на сей момент вопрос:

— Если завещание не сыщется, вы по праву младшего брата вступаете в наследство как наиближайший родственник мужеского пола?

— Вы хотите сказать, что я украл завещание? — возмущению старика не было предела.

— Отнюдь. Я просто провожу здесь дознание…

— Так начните с этого болвана! — Яков Петрович махнул рукой в сторону поверенного. — Может, он бумагу по дороге выронил, а мы здесь сидим, как куры на насесте…

— Хорошо, — согласился Иван. — Сегодня для вас был тяжкий день, начнем завтра. Усадьбы прошу не покидать.

— Мы свободны? — сухо и с каким-то даже презрением спросила Полина. Самойлов кивнул. Тогда девушка добавила:

— Комнаты для вас приготовлены, располагайтесь, — и первая покинула столовую.

За ней потянулись остальные члены семьи. Поверенный тоже хотел было уйти, но Иван остановил его:

— А вы, сударь, пока останьтесь!

Он подождал, пока комната опустеет, и спросил чиновника:

— Когда вы получили завещание?

— Накануне смерти. Вызвали меня, значит, с нарочным, и граф Соловьев пакет мне собственноручно вручил, — быстро ответил поверенный, при этом нервно подергиваясь и шмыгая носом.

— А от чего умер-то, говорят?

— Не могу знать… я уехал… От удара, ходят толки.

Он очевидно очень волновался и очевидно изо всех сил старался доказать свою непричастность к сему странному событию. Не зная, о чем еще можно расспросить этого тщедушного человека, Иван решил пока отпустить его. Сейчас ему нужно было обдумать все увиденное и прикинуть, кто из семейства попадает под подозрение. Интересно также было узнать, что удалось выведать Егору в людской. Поэтому Самойлов отправился в приготовленную ему комнату.

В уютной светелке оказался небольшой столик, за которым наш герой расположился и начал, по своему обыкновению, рисовать все значимые персоны, рассуждая про себя об их возможной причастности к пропаже завещания: «Старуха-то вроде ни при чем. Дочка покойного, Полина — невинная девица, но уж больно запросто общается с секретарем, а он-то — человек не дворянского сословия. Непростые отношения. Братец усопшего — тоже гусь с гусятами. Если ничего не найду, быть ему главой рода…»

Вошел Егорка, увидел, что хозяин уже на месте, и кинулся обустраиваться: раскрыл сундук, стал доставать принадлежности для умывания, затем принялся готовить постель. И между делом поведал о результатах своих изысканий:

— Ваша милость, хоть я ничего не нашел, а я все обыскал в комнатах… А вот только прислуга говорит, что хозяин умерший. накануне перед смертью кричал страшно в кабинете.

Денщик был доволен собой — опять ему удалось обнаружить ниточку, которая может привести к разгадке хоть не всей тайны, но части ее. Так по кусочкам, глядишь, картинка и сложится, и он, Егорка, в сем сурьезном сыскном деле опять немаловажной фигурой окажется. А ему только того и надобно, ведь не простой же он какой-то служка, а весомый человек — состоит при экспедиторе Тайной канцелярии!

— Как кричал? — спросил Самойлов.

— Ну как-как… Криком!

— На кого?

— Так, говорят, как он в гнев приходил, все разбегались, кто куда. Посему неведомо. Только потом потребовал к себе гонца и послал за поверенным.

Да уж, деталь, выведанная Егоркой, оказалась весьма значимой. Понять бы только, что она значит. И Иван снова углубился в размышления.

Глава 5, в которой нашему герою и позавтракать толком не пришлось

Следующее утро выдалось совершенно не траурным, солнце настойчиво било в окно и придавало комнатам и лицам совсем иное выражение. Иван вошел в столовую и заметил, что вчерашнее напряжение спало.

— Утро доброе! — поприветствовал он семейство. Однако за столом по-прежнему царило молчание.

Лишь Павлуша ответил улыбкой тайному дознавателю. Самойлов занял место во главе стола и приступил к завтраку.

— Тетушка! — вдруг раздалось за столом. — Что вы делаете?! — Глебов упрек заставил Федосью Васильевну застыть с куском бисквита в руках.

— А что я делаю? — удивилась старуха.

— Вы же едите бисквит с тараканами!

— Как с тараканами?! — воскликнула барыня и принялась брезгливо рассматривать кусок, который только что готова была употребить в пищу.

Павел прыснул, и даже Полина не удержалась от улыбки. Не было за столом Якова Петровича, а потому некому оказалось указать Глебу на его грубость.

— Голубчик, это правда? — обратилась старушка к дознавателю из столицы. — У меня в булке таракан?

— Да нет, сударыня, вам показалось, это изюм. — успокоил ее Иван.

Новый персонаж появился в столовой — секретарь нес на подносе утреннюю почту для барышни. Самойлову думалось, что одного его объяснения, данного вчера, было бы достаточно для того, чтобы юный канцелярист понял, что и мышь в доме не может проскользнуть без его, Ивана, ведома. Что ж, если надо повторить, то он может и повторить:

— Милейший, — обратился он к секретарю. — Позвольте письма сюда. Сударыня, вы не будете возражать, если корреспонденцию сначала посмотрю я?

— Конечно, сударь, — с плохо скрываемым раздражением отозвалась Полина.

Матвей направился к Самойлову, учтиво склонился и протянул ему поднос. Тот кивком поблагодарил секретаря за усердие.

— Я так и думала, что это изюм, — сделала окончательный вывод Федосья Васильевна, решившись, наконец, откусить от злосчастного пирога. — Опять ты, негодник, издевался над бабкой! — покачала она головой.

Глеб между тем остался весьма доволен своим остроумием — великовозрастный балбес сиял, как начищенный самовар.

— Кстати, где твой отец? Надо его разбудить, — забеспокоилась тетушка.

— Матвей Андреевич, — обратилась Полина к секретарю, — пригласите Якова Петровича к столу.

Тот слегка поклонился и вышел.

— Ну, любезный, — обратилась Федосья Васильевна к тайному сыщику, который вот уже второй день и сам квартирует в доме покойного брата, и всех заставляет задерживаться в гостях дольше положенного, — вам удалось найти, кто украл завещание?

— Пока нет, но с вашей помощью надеюсь найти, вы же. не против?

Глеб заливисто расхохотался и сквозь смех произнес:

— А кто здесь может быть против? — он обвел собравшихся взглядом.

Действительно, вроде бы все заинтересованы в скором решении дела, но никакой помощи следствию не оказывают, молчат, подробностей не сообщают, а Яков Петрович так вообще к завтраку появляться не желает. Вместо него вон снова секретарь возник на пороге. Правда, что-то в его лице подсказало Самойлову, что не все так гладко и новый погожий день грозит обернуться очередной историей. Матвей, несмотря на сделанные неоднократно внушения, направился к Полине и шепнул ей на ухо несколько слов. Девушка нервно вскочила и выбежала из комнаты. Все бросились следом. В столовой осталась лишь старуха.

— Куда вы все ушли? В чем дело?! — беспомощно посмотрела она на дверь, а потом вновь принялась разглядывать бисквит, который в это утро заставил ее поволноваться.

Но что ее волнение в сравнении с тем потрясением, что испытали вошедшие в спальню Якова Петровича?! Старик как будто безмятежно лежал в кровати, но едва Иван откинул плотные гардины и солнечный свет озарил морщинистое лицо, все увидели, что глаза старика открыты, да только ничего уже не выражают.

Самойлов отыскал среди толпившихся в дверях слуг Егорку и приказал:

— Срочно за лекарем!

Матвей, оказавшийся у изголовья кровати, скептически усмехнулся:

— Вы хотите его воскресить?

— Нет, — тихо, но твердо ответил Самойлов, — но я хочу знать причину его смерти.

Лекарь приехал к обеду, осмотрел труп и вынес вердикт:

— Похоже, сердце не выдержало.

— Не выдержало чего? — поинтересовался Самойлов.

— Сильного волнения, — лекарь помолчал и многозначительно добавил: — Али еще чего-нибудь!

— Яд?.. — насторожился Иван.

— Ну и это исключить трудно, руки вон как застыли, стало быть, покойный мучился судорогами, перед тем как преставился.

Лекарь накрыл тело с головой простыней и направился к выходу. Самойлов последовал за ним, но вдруг увидел совершенно новые свечи в канделябре. Кто же и когда успел их поменять?

— Попробуй узнать, — обратился он к Егорке, — куда в этом доме выбрасывают мусор.

— А чего искать-то? — уточнил денщик.

— Свечные огарки.

Глава 6, о ловушке, в которую угодил наш тайный сыщик, и о том, какую пользу он извлек из этого

Казалось, не успело еще смолкнуть эхо погребальных стихир под сводами маленькой домашней церквушки, как тишину ее разорвало новое «Последование мертвенное». Пока священник совершал обряд отпевания, Самойлов, стоя чуть поодаль, тихонько наблюдал за присутствующими. Все они были серьезны и скорбны, но как-то по-разному. Федосья Васильевна смотрела перед собой с полуулыбкой, словно Дух святой уже коснулся и ее, Полина крестилась с мрачным видом, но вполне владея собой, Глеб и Павел, погруженные в тяжелые размышления, были печальными и потерянными. Секретарь стоял дальше всех от Ивана. Казалось, он тоже исподволь оглядывает молящихся. Вот он вдруг поднял глаза на экспедитора, и взгляды их встретились. Оба напряглись от неожиданности, секунду изучающе смотрели друг на друга, потом Матвей отвернулся. Самойлов тоже сделал вид, что сосредоточен на молитве, а сам искоса продолжал наблюдать за молодым человеком. Тот, воспользовавшись всеобщим движением, когда родственники начали подходить ко гробу, тихонько приблизился к Полине и коротко шепнул ей что-то. Девушка кивнула. Тогда секретарь развернулся и вышел из церкви, не дожидаясь окончания прощания. «Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней», — провозгласил священник, после чего на гроб положили крышку и принялись заколачивать, а члены сильно уменьшившегося семейства направились к выходу.

Покидая церковь последним, Иван вдруг заметил, что каменная плита надгробия недавно усопшего хозяина поместья как-то неровно прилегает к основанию. Проводив Соловьевых взглядом, он подошел поближе и убедился — крышка действительно сдвинута. Образовалась щель в палец толщиной. В этот момент раздался громкий скрежет дверных петель. Самойлов бросился назад, но было уже поздно — тяжелые створки с шумом захлопнулись. Он услышал, как лязгнул засов.

— Откройте, здесь я! — Иван забарабанил по дубовым доскам, но ответа не последовало.

Стало понятно, что крик бесполезен: тот, кто запер дверь, наверняка знал, кого он поймал в этой мышеловке.

План злоумышленника был довольно неуклюжим: не прошло бы и часа, как Егор хватился бы хозяина, а уж где искать, понятно — там, где его в последний раз видели. Вот почему наш герой совсем не испугался. К тому же он чувствовал себя в силах самостоятельно выбраться из западни — окна-то часовни изнутри отпирались, да и находились они невысоко от земли. Оказаться в усыпальнице одному было нашему дознавателю даже на руку: никто не мог помешать исследовать последний приют новопреставившегося старшего члена семьи. Что за тайну он хранил? Иван приналег на тяжелую каменную плиту, и та медленно поддалась, открывая щель достаточных размеров, чтобы разглядеть содержимое гробницы. Увиденное многое прояснило в сем загадочном деле о двух покойниках и одном завещании.

Спустя некоторое время наш герой вернулся в свою комнату весьма перепачкавшийся, но удовлетворенный результатами исследования. Он медленно снял камзол и жилет, начал стягивать рубаху. В этот момент в дверях показался верный денщик. Увидев, что требуется его помощь, он кинулся доставать из сундука белье на смену. Поймав взгляд Ивана, Егорка встревоженно спросил:

— Что случилось?

— Ничего, — отмахнулся Самойлов, — главное, что живой.

— Огарки я нашел! Вот они! — денщик с гордостью выложил на стол завернутые в тряпицу доказательства преступления.

— Вот что, Егор! Поезжай-ка ты к нашим, проси солдат у Ушакова.

— А вы?

— Мне-то только ночь переночевать.

— Что-то часто здесь мрут по ночам, — мрачно заметил Егор.

— Ну вот и езжай быстрей. Утром жду. Давай-давай, бегом!

Денщику не оставалось ничего другого, как повиноваться. Самойлов оделся, прошелся по комнате, выглянул в окно. Потом еще раз взял в руки принесенную бумагу, просмотрел ее и крепко задумался. Затем вдруг встрепенулся и решительно направился в столовую, где в это время поминали Якова Петровича.

За столом собрались все те же: члены семьи, секретарь. Даже поверенный пришел, но робко мялся в стороне, все не решаясь присоединиться.

— Ну что? Помянем! — скорбно сказала Федосья Васильевна.

Одна она теперь в роду осталась за старшую. Тетушка поднесла рюмку к губам, да вдруг тщедушный чиновник опять громогласно чихнул. Она аж вздрогнула, недовольно глянула на него и почти прикрикнула, насколько она вообще могла кричать при ее добродушном нраве:

— Что вы там чихаете? Садитесь!

Тот послушно присел на краешек стула.

— Ну и где наш дознаватель?

— Не могу знать, — отозвался поверенный.

— В последний раз его видели у часовни, — усмехнулся Глеб.

— И долго нам здесь сидеть? — поинтересовался Павел.

— А что, господин экспедитор не возвращался? — обратилась Полина к Матвею.

— Нет, сударыня!

— Может, за другим послать? — съязвил Глеб, которого некому было теперь останавливать.

— Не стоит! — раздался голос Самойлова.

Все обернулись, а Иван медленно и торжественно вошел в столовую. В полной тишине он направился к столу, вид его был значителен. Поверенный даже поднялся с места и уступил его дознавателю. Самойлов сел и обвел глазами окружающих.

— Ох, голубчик! Случилось что? — насторожилась старушка.

— Случилось!

— Вы не томите, рассказывайте! А то, признаться, после смерти родителя нет желания сидеть тут с вами, — Глеб не мог сдержать неприязни.

— Думаю, что завтра я назову вам виновника! — объявил наш герой.

— Вы полагаете, что злоумышленник находится среди нас, за этим столом? — потрясенно спросила

Федосья Васильевна, переглядываясь с родственниками.

— Да, — коротко ответствовал Самойлов.

Воцарилось молчание. Первым на столь смелое и наглое заявление экспедитора отреагировал Глеб: он поднялся, взял тарелку с кушаньем и решительно покинул залу. За старшим братом поспешил Павел, а затем и остальные члены некогда большого семейства положили свои вилки и покинули столовую, оставив Ивана в полном одиночестве. Но наш герой нисколько этим не смутился, он придвинул к себе тарелку и приступил к поминальному обеду, все-таки как-никак, а с Яковом Петровичем он имел честь быть знакомым.

Глава 7, о ловко расставленных сетях и попавшейся в них тайне почтенного семейства

Иван нарочно долго не ложился в тот вечер. Сидел разбирал записи, которые успел набросать за последние дни. И вот до его чуткого уха донеслись легкие шаги за дверью. Он встал из-за стола и выглянул в коридор. Тот был пуст, но едва уловимая тень скользнула в конце. Иван осторожно вышел в коридор, прошел к перилам верхней галереи, перегнулся через них и взглянул вниз. Он не успел толком рассмотреть фигуру в плаще, что пересекала круглую залу, — шорох в затихшем на ночь доме заставил проходившего поднять голову, а нашего сыщика отпрянуть от перил. Убедившись, что остался незамеченным, незнакомец двинулся к лестнице, так и не дав Ивану возможность рассмотреть его хорошенько.

Значит, хищник клюнул на предложенную добычу! Самойлов поспешил вернуться в свою комнату. Времени на раздумья почти не оставалось. Он скатал небольшой ковер и, положив его на кровать, подоткнул одеялом. Мигом задул свечи и едва успел нырнуть за гардину, как дверь приоткрылась, и мягкий свет снова проник в небольшую залу. Однако ночной гость, видимо, пожелал остаться неузнанным, и потому поставил канделябр на пол в коридоре, а сам вошел и притворил дверь. Комната погрузилась во мрак, озаряемая лишь бледным светом холодной луны. Благодаря ему Иван, наконец, разглядел, кто под покровом темноты решил убрать еще одну преграду со своего пути. Матвей, секретарь Полины Ивановны, пробрался к кровати, замахнулся и нанес несколько ударов клинком в мягкий ковер. Ни секунды не медля, он поспешно удалился из комнаты.

Иван тоже долго не размышлял, рванул створку окна и очутился на балконе. Ждать не пришлось: вот на лужайке появилась фигура в знакомом плаще, к которой приближалась, мягко шурша фалдами по траве, другая — в точно таком же одеянии. Собеседники перебросились парой фраз и разошлись. Ни лица Матвеева собеседника, ни слов различить было невозможно. Иван решил действовать быстро. Он ловко перемахнул через ограду балкона и спрыгнул на землю. Тут-то его и настиг увесистый кулак секретаря, завязалась борьба, однако Самойлов и опомниться не успел, как лежал на сырой траве, а Матвея и след простыл. Скрылся в туманной дымке и второй незнакомец.

Утро ознаменовалось, как и всегда в деревне, петушиными песнями. Федосья Васильевна разбила первое куриное яйцо за завтраком, поверенный последовал ее примеру. Наконец к столу вышли и младшие Соловьевы, сначала братья Глеб и Павлуша, потом и сестрица Полина показалась. Не было только Самойлова и Матвея.

— Видимо, надо послать за экспедитором, — обратилась барышня к старшему из братьев.

Тот согласно кивнул и сделал мрачный вывод:

— Опоздания на завтрак становятся в этом доме зловещим предзнаменованием.

Поверенный оглянулся на остряка и нервно перекрестился. Но тут Самойлов сам возник на пороге столовой, опровергая самые мрачные предчувствия и знамения. Федосья Васильевна откинулась на спинку стула и облегченно вздохнула:

— Слава богу, голубчик, а то мы уж грешным делом думали…

— Что? Вы нашли бумагу? — прервал ее Глеб.

Именно это интересовало его, а вовсе не самочувствие экспедитора. Самойлов занял место за столом и придвинул к себе чашку.

— Всему свое время, — ответил он всем, кто ждал от него решения своих сомнений.

Семейство переглянулось. Мизансцену нарушил запыхавшийся Егорка. Он вошел в столовую и что-то зашептал на ухо Самойлову. Тот, видимо, остался доволен услышанным, а потому приступил к делу:

— Ну что ж, господа, теперь я обо всем могу рассказать.

— Ну и слава богу, давно пора, — всплеснула руками Федосья Васильевна.

— Собственно к пропаже завещания можно было отнестись не так серьезно, — начал Иван, чтобы более не томить почтенное семейство, и без того порядком измученное почти недельным ожиданием, — если бы это не отягощалось преступлением.

— Преступлением? — не поверила своим ушам старуха.

— Да погодите вы, тетушка! — воскликнул Глеб. — Каким преступлением?

— В этом доме произошло два убийства, — Самойлов оглядел собравшихся.

Старуха и братья, пораженные, смотрели на него, а он продолжил:

— Произошло бы и третье, да бог миловал!.. Но обо всем по порядку. Иван Петрович умер в среду, а во вторник у вас в доме произошла крупная ссора. Не так ли, Полина Ивановна?

Девушка хранила молчание, а Иван достал из-за пазухи бумагу и положил ее на стол. Все оживленно переглянулись.

— Ключ к разгадке вот в этом завещании! Дело в том, что Иван Петрович, прознав о вашем тайном венчании с господином секретарем, был очень расстроен и отказал вам в наследстве. Об этом прописано здесь, — он ткнул пальцем в свернутый листок.

— Как это?.. — всполошилась старуха. — Полиночка, это правда?

Племянница, ни слова не говоря ни в оправдание свое, ни в защиту, встала и решительно направилась к двери.

— Егор! — крикнул Самойлов.

Егорка преградил барышне путь, и той ничего не оставалось, как в бессилье опуститься на диван у окна. Иван между тем продолжил:

— Именно поэтому он послал за вами, — взглянул он на поверенного. Тот с пониманием согласно закивал, — и в тот же день заменил ранее написанный документ на этот. Знаете, сначала я подумал, что родитель Полины Ивановны умер от удара. Но позднее понял, что смерть его имеет те же симптомы, что и смерть вашего батюшки, — Самойлов посмотрел на Глеба. — И вообще все это очень похоже на отравление.

— Отравление?! — вскрикнула тетушка.

Она поспешно отодвинула от себя чашку и с подозрением уставилась на любимый бисквит.

— Потом кто-то решил избавиться и от меня. Когда вы вышли из часовни и направились в дом, я решил осмотреть ваш фамильный склеп.

— Ну и как вам? Понравилось? — улыбнулась Федосья Васильевна.

— Да, уютно, — ответил улыбкой Самойлов.

— Да полноте, тетушка, — проворчал Глеб.

Самойлов поднялся и принялся расхаживать по

столовой, каждый удар его сапог о дубовый паркет эхом отзывался под сводами просторной залы, впрочем, как и каждое его слово:

— После того как меня закрыли в вашем родовом склепе, у меня было достаточно времени осмотреть тела усопших. В обоих случаях перед смертью имелись сильные конвульсии. Руки были искажены судорогами. Как сказал лекарь, судороги — это признак отравления. И ваш батюшка, — обратился он к братьям Соловьевым, — и родитель Полины Ивановны были отравлены ядом, подмешанным в свечной воск.

— Я только не понимаю, какой смысл было убивать батюшку? — спросил Глеб, окончательно запутавшийся в выводах нашего сыщика.

— При отсутствии завещания прямым наследником становился он. Злоумышленникам открывалась прямая дорога к наследству! — подытожил Самойлов.

— Злоумышленники? — переспросил Павлуша.

Все посмотрели на Полину. Она сидела с отсутствующим видом.

— Именно, злоумышленники! — настаивал Самойлов. — Одному с таким делом не справиться. Я думаю, что завещание у вас выкрали сразу после отпевания.

— Я так и знал! — радостно воскликнул поверенный, с которого сметливый экспедитор только что снял все подозрения.

— Судя по тому, что его спрятали в гроб, сделано это было наспех, но достаточно виртуозно! Однако женщине не под силу сдвинуть крышку гроба, — Самойлов подсел к Полине и испытующе взглянул на нее, но та хранила поистине могильное молчание. — Следовательно, был еще и мужчина. Думаю, что Полина Ивановна вряд ли бы стала прибегать к помощи третьих лиц, а поэтому соучастником мог быть только ее супруг!

— Какой супруг? — недоуменно воскликнула Федосья Васильевна.

Она все никак не могла взять в толк, что ее любимая племянница остановила свой выбор на человеке столь низкого сословия. Тут только Соловьевы заметили, что их нового родственника нет за завтраком.

— Теперь осталось избавиться от последнего препятствия, и этим препятствием волей случая стал я, — Иван выдержал паузу и налил себе воды. — Я сомневался в своих выводах, и чтобы проверить их безошибочность, за ужином я сказал, что завтра назову имя преступника. Чем и вызвал огонь на себя.

— Что у нас еще и пожар был?! — всполошилась тетушка.

— Полноте, все уж давно сгорело! — язвительно ввернул Глеб.

— Как сгорело? — закудахтала старушка.

— Вот так сгорело. — буркнул племянник.

— По этой причине меня надо было убить. Единственно, чего преступник не предусмотрел, что я приказал оцепить усадьбу, — Самойлов еще раз взглянул на Полину и крикнул: — Егор!

Все было рассчитано верно. Полина выдала себя с головой. Едва конвой ввел в столовую супруга, она вскочила и бросилась к нему:

— Матвей, — припала она к любимым губам, — помни, дорога у нас с тобой одна на всю жизнь! — потом обернулась к тем, кого всю жизнь до встречи с Матвеем считала своей семьей. Теперь они все казались ей злейшими врагами. Ради денег они готовы были разлучить ее с мужем, а без него и жизнь не мила. — Будьте вы прокляты! — закричала девушка, глаза ее были безумны. — Вы не знаете, что такое настоящая любовь! — С этими словами она на глазах у изумленного семейства распахнула двери балкона и кинулась вниз. Когда Самойлов подбежал к перилам, то было уже поздно — лишь круги на воде пруда ознаменовали, как решила Полина распорядиться никчемной теперь жизнью.

Глава 8, о пользе цыганского гадания и силе любви

Ну что же, дело о пропавшем завещании можно было считать закрытым. Солдат, стоявших в оцеплении и схвативших Матвея, уже отправили в Петербург. Ушаков тоже наладился в столицу, дел государственных было хоть отбавляй, некогда прохлаждаться в тиши усадьбы, кою избавили они от преследовавшего ее несчастья. Уже у кареты Андрей Иванович не смог удержаться от замечания:

— Эка девка! Но чему удивляться? В любовной лихорадке и не такое можно учудить.

Шум и толкотня у повозки отвлекли его внимание. Он взглянул на того, ради которого юная девичья жизнь так внезапно оборвалась, и с презрением произнес:

— Этого в Приказ доставить!

Двое конвойных исполнили поручение с особым рвением. Не каждый день сам глава Тайного сыска им команды отдавал. Матвей был брошен на телегу, да для острастки ударен прикладом в живот. Но может, и зря старались драгуны: подробности биографии сего малозначительного человека, взявшего на свою душу убийство двух именитых дворян, справно служивших Отечеству, да собиравшегося разделаться и с Самойловым, мало интересовали Ушакова.

— А ты, Вань, молодец, не ожидал, — неожиданно сказал Андрей Иванович. — Так скоро распутал клубок.

Оставшиеся в живых Соловьевы тоже смотрели на Ивана с уважением. Даже у Глеба отпала охота злословить. А что, ведь только благодаря экспедитору и стоит он сейчас на крыльце доставшегося ему в наследство дядюшкиного дома и провожает карету с высоким гостем и телегу с убийцей, коего настигла справедливая кара.

Повозка с арестованным двигалась не в пример медленнее кареты Ушакова. Тот уж наверняка был на полпути к Петербургу, а телега, переваливаясь с боку на бок, тащилась по окрестным лесам. Ну а что поделать, коли лошаденка им досталась хлипкая, дорога — дурнее не сыщешь. Да и спешить, впрочем, некуда. Служба-то все равно идет, а служба у солдата долгая. Так что на часах в Приказе ли стоять, в каземате ли лихих людей караулить али конвоировать преступника — разве последнее на свежем воздухе да вдали от начальства, а так все одно.

— Стой! — неожиданно окликнул их резкий женский голос.

Солдаты напряглись, вскинули ружья, а потом поняли, что бояться некого. Впереди на дороге стояла кибитка, а рядом молодая цыганка. Телега остановилась, а молодуха плавно повела:

— Ай, служивые, дай погадаю!

Драгуны не заметили, как Матвей вздрогнул, услышав знакомый голос.

— Отвяжись, не до гадания! — крикнул один из конвоиров.

— Ну не хочешь ты, так, может, ему свою судьбу узнать любо? — кивнула она на арестованного.

— А его судьбу мы и так знаем, — развеселился драгун.

— Наутро в петле болтаться будет! — подхватил второй.

Солдаты загоготали в голос. А цыганка развернулась, взметнув дорожную пыль цветастой юбкой, и направилась к кибитке. Она взялась рукой за холстину, что прикрывала повозку, и с улыбкой глядя на так и не пожелавших узнать свою судьбу драгун, произнесла:

— Человек предполагает — Бог располагает!

В следующий миг совсем по-другому повернулась судьба всех героев. Цыганка сдернула полог, и на солдат наставили ружейные стволы несколько дюжих мужиков. Сама красавица выхватила приготовленный пистоль и тоже направила на конвой, что хотел увезти любимого на верную погибель. Полина, а это была она, покачала головой, глядя, как драгуны вскинули ружья:

— Не надо, солдатики.

Те и сами поняли, что подставлять свою голову из-за какого-то мальчишки не стоит, и опустили оружие. Матвей соскочил с телеги и встал за спиной девушки.

— Я же говорила… Судьба нам в любви и свободе жить! — взглянула она на мужа.

Влюбленные вскочили в седла и двинулись в чащу леса. Солдаты бросились наутек.

Глава 9, о сердечной ране, нежданном побеге и лапоточках в покоях Светлейшего

Меж тем ничего не знавший о чудесном воскрешении Полины и побеге Матвея Иван Самойлов в сопровождении верного слуги тоже возвращался в Петербург. Дело было сделано. Плохо ли, хорошо ли — не ему судить. Ушаков вон доволен остался. А у Ивана на душе радостно не стало. Вся эта история заставила драгунского сержанта вспомнить о собственной сердечной ране, которая вроде бы уже и затянулась, а нет-нет да и саднила. Варенька Белозерова стояла у него перед глазами всю дорогу домой. Как там она? Не забыла ли его? Может ли он хоть что-нибудь сделать, чтобы облегчить ее тяжкую участь? Ведь стольких людей удалось спасти от беды за время государевой службы, а своей любимой помочь оказался не в силах. Неужели разные препоны, что придумал человек, сильнее любви? Вот с какими невеселыми мыслями возвращался наш герой из усадьбы Соловьевых. Одно радовало. Впереди ждала его встреча с Лизой. Девчушка за неделю поди извелась вся. Да только и здесь не повезло нашему Ивану. Впрочем, вот что он сам пишет:

Мы спешили домой, но тогда еще не ведали, что Лиза сбежала из монастыря, где мы ее оставили до своего возвращения.

Едва увидел Самойлов настоятельницу, как сердце почуяло неладное. На матушке лица не было. С трудом поспевая за широким Ивановым шагом, она рассказала ему, как утром вошла в келью. Лиза сидела у окна и читала Библию, солнце золотило ее волосы. Ничто не предвещало беды. Вдруг во дворе раздалось конское ржание, девчушка встрепенулась и выглянула в окно. Монахиня на миг нагнулась положить дрова в топку, а когда обернулась — лишь ветер листал страницы. Лизы нигде не было.

— Вот те крест, — божилась матушка, — глаз с нее не спускала, и вдруг раз… нету.

Егорка, который уже обшарил все углы, тоже вернулся ни с чем. На вопросительный взгляд Ивана лишь пожал плечами. Денщик и сам не понимал, куда могла деться эта егоза.

— Поехали! — решительно бросил Самойлов.

Ясно было, что в обители воспитанницы нет, иначе она бы уже давно объявилась и сама. Дома Лизы тоже не оказалось. Хозяйка, что сдавала им комнаты, сказала, что как уехали они в прошлую пятницу, так комнаты и стоят пустыми. Почуяв неладное, Иван даже переодеваться не стал. Теперь уже лошади не понадобятся, надо пешком идти, расспрашивать прохожих, может, видел кто. Хотя ничего приметного в Лизавете не было, разве глазищи любопытные, да кто на них внимание обратит.

Вот уже битый час приставали они к прохожим, торговцам, попрошайкам — все без толку. Никто девочки не видел. Вдруг Ивана окликнул молодой женский голос:

— Здравствуйте, вы меня не помните?

Он обернулся и увидел девицу в чепце. Лицо ее расплылось в радостной улыбке. И тут прошлое снова накатило, но только будто и не с ним это все было: Вожжов, Фалинелли, семейство Белозеровых. Да, перед ним стояла Варенькина горничная, та самая, что обдала его помоями, когда он, страдая от ревности, бродил под окнами дома любимой.

— Помню, конечно, — улыбнулся в ответ Иван. В другой раз он наверняка расспросил бы ее о судьбе любимой, но сейчас другая судьба занимала все его мысли: — Девочку не видели? Вот с такими волосами, — Иван провел руками по плечам. Горничная отрицательно покачала головой, недоумевая, о каком ребенке идет речь и почему это офицер так обеспокоен пропажей. Родственница, что ли? — Нет? — с надеждой взглянул Иван на девицу, но та не могла ему ничем помочь. — Честь имею! — Он развернулся и продолжил поиски Лизы, Егорка последовал за ним.

Уже никакой надежды не оставалось, как вдруг они увидели юродивого:

— Скажи, божий человек, девочку видел, малую такую? — спросил у него Егорка.

— Захлопнулась золотая дверка за пташкой малой!.. — бессвязно забормотал полоумный.

— Ты говори толком, коли знаешь, а то за тобой другая дверца захлопнется! — пригрозил Иван.

Мужичонка замахал руками, скривил лицо и картинно запричитал:

— Ой напугал, нечестивец!

— Да погоди ты, сгинет дитя-то, — просительно произнес Егорка, — коли знаешь, скажи!

Юродивый замычал и принялся тыкать в дом, что стоял через дорогу. Это был особняк князя Меншикова. Егорка с Иваном переглянулись, но делать нечего — это была единственная ниточка, не зацепиться за которую они не могли. Оба кинулись к парадному подъезду.

Воистину пути господни неисповедимы. Как Лиза, деревенская девчонка, могла очутиться во дворце Светлейшего? Но обо всем по порядку.

Конечно, Лизавета, услышав конское ржание в монастырском дворе, подумала, что ее Ванюша, наконец, вспомнил о ней и вернулся. Обещал, что на пару дней отлучится, а сам уже неделю не приезжал. Неспокойно было у девчушки на сердце. Представить, что Ванюша оставил ее в монастыре навсегда, отказался от нее, она не могла. Уж больно сильно он к ней привязался. Она это видела. Да и не в тягость она ему.

Ведь не бездельничает, целый день на хозяйстве, а если выпадет свободная минутка, так опять же грамоте обучается. Ни жены никакой не надобно, ни прислуги. Со всем они с Егором справляются. Иван без них пропал бы.

О другом переживала Лиза: а ну как с ним самим что-то случилось? Служба-то у него вон какая опасная. Бурная фантазия нарисовала ей ужасающую картину: лежит ее Ванюша сейчас на квартире раненный, а Егорка за ней послать забыл. Затрепетало сердце у птахи, вот и решилась пешком без спросу до дому дойти. Ясное дело, что матушка без Ивана не отпустит.

Лизавета, конечно, выходила до этого одна в город. На базар али на ярмарку, а то в книжную лавку или к лекарю бегала. Да далеко от дома не отлучалась. А потому незнакомые улицы были ей в диковину. Она рассматривала вензеля над тяжелыми дубовыми дверями, балконы да замысловатые резные узоры на ставнях. Большой город пугал ее, а тут еще юродивый запричитал протяжно так:

— А вот полетела пташка малая да в золотую клетку попала.

Лиза перекрестилась и прибавила шагу, оглядываясь на него, и не заметила летевшей во весь опор кареты. Это было чудо, что лошади, встав на дыбы, не сбили ее, еще мгновение, и не избежать беды. Но все же окончилось все не так благополучно: от страха Лиза упала на булыжную мостовую и ушиблась головой. Уже проваливаясь в темноту, она увидела лицо мальчика. Ей показалось, что это ангел спустился с небес и зовет ее с собой:

— Ее надо привезти во дворец!

Это были последние слова, что услышала девочка перед тем, как потерять сознание.

— Ваше высочество, боюсь, нельзя… — попытался оградить наследника от неразумного поступка воспитатель.

— А я говорю взять с собой! — настаивал Петр.

Разумеется, придворный этикет не позволял таких вольностей, но ослушаться никто из придворных, сопровождавших царевича, не осмелился. Девочку отнесли в карету и повезли во дворец. Вот так Лиза и оказалась в покоях Меншикова.

Очнулась она на роскошной кровати в большой комнате, на окнах висели затейливые шторы. Она взглянула вверх, но потолка не увидела — точно такой же шелк с невероятно красивым узором прикрывал ее ложе. Покой ее «охраняли» рыцари в доспехах. Таких показывал ей Ванюша на картинках в древней книге. Лиза никак не могла взять в толк, снится ей все это или нет. Если нет, то как она оказалась среди всей этой роскоши? Девочка откинула одеяло и увидела, что на нее надета рубашка с вышитыми кружевными манжетами. Голова закружилась, Лиза провела рукой по ссадине на затылке и покосилась на столик, там стояла чаша с разными диковинными фруктами. Соскочив с кровати, она подбежала к столику и, подняв виноградную гроздь, долго разглядывала невиданное лакомство. Так и не решившись его попробовать, она положила виноград на место и взяла яблоко, откусила, но в этот момент послышался шум приближавшихся шагов. Лиза вернула яблоко на место и шмыгнула обратно в постель.

Двери в покои отворились, и в комнату по скользкому паркету вкатился мальчик лет одиннадцати. Мальчик улыбнулся, присел на край кровати и участливо спросил:

— Ну, как ты?

— Ваше высочество, не положено… — зашептали придворные, что столпились в дверях.

— Не положено…

— Так нельзя, Ваше высочество!

Лиза покосилась на озабоченные лица придворных. Благодушное настроение царевича мигом изменилось, он схватил подушку с кровати, замахнулся ею и закричал на своих воспитателей:

— Да пошли вон! Что не положено?! А ну вон! Ты есть-то хочешь? — ласково спросил он у Лизы, как только дверь за придворными захлопнулась и они остались вдвоем. — Да ты не бойся, тебя здесь никто не обидит. — Он взял яблоко и протянул его своей гостье: — На, ешь. Тебе не больно?

— Нет! А что?

— Ты что, не помнишь, что с тобой случилось?

— Нет!

— Тебя же лошадь сбила! На улице…

Лиза откусила яблоко и посмотрела на царевича:

— Я не помню.

В этот момент двери отворились, и вошла девочка лет тринадцати. Она склонилась в реверансе и улыбнулась Петру:

— Ваше высочество! — И вдруг увидела Лизу, лицо ее приняло совсем иное выражение: — Вы же хотели идти в сад…

— Занят я! Потом приду! — огрызнулся наследник.

Девочка почтительно склонила голову, взглянула на незнакомку, которая в столь фривольной обстановке беседовала с ее будущим супругом, и выбежала в возмущении.

— Тебя как зовут-то? — спросил царевич.

— Лизой.

— А меня Петром.

Мария Меншикова бежала по анфиладе, с трудом сдерживая гнев и слезы. Распахнув двери, она влетела в кабинет отца. Тот, несмотря на занятость, с большим интересом выслушал дочь, торопливо зашептавшую ему что-то на ухо. Вон какие вещи у него под носом, в собственном доме, творятся! Ну что за страна?! Чуть недоглядишь, уже и заговор готов.

— Ладно, пойдем разберемся.

Он встал, надел поданный слугой кафтан и отправился в комнаты царевича. Александр Данилович застал Лизу и Петра за беседой:

— Ты охоту любишь?

— Боюсь, Ваше высочество, охоту она не любит, — прервал он сей милый разговор. — Ты ведь не любишь охоту, деточка?

— Я не знаю!

— Она не знает! — Тон Меншикова не понравился наследнику, но в него не кинешь подушкой, приходилось терпеть.

— Не знает! А-ха-ха-ха, — от души расхохотался князь, ему вторили придворные у дверей, — она не знает. — Отсмеявшись, он сменил тон: — Значит, не знает?! Трифон, дружок, скажи-ка мне, как сия особа попала в покои царевича?

Трифон, один из воспитателей, сжался и сделал шаг вперед. В этот момент раздались голоса «Куда ты, не велено!»

— Я те дам! А ну пусти!

С этими словами Самойлов влетел в опочивальню, чем немало озадачил хозяина дома.

— Бог ты мой, а ты-то здесь каким ветром?

— Простите, Ваша светлость! Наша. — забормотал Самойлов, указывая на Лизу, — к вам попала!

— Да пустите вы его! — велел Александр Данилович двум дюжим молодцам, что пытались воспрепятствовать Ивану. — Ваша?

Лиза встала с кровати со словами:

— Пойду я! А то у тебя переполох сплошной.

Потом, пройдя мимо опекуна, не поворачивая головы, пробурчала:

— Больше к монашкам не поеду.

Самойлов совсем смутился.

— Ваша светлость, одежду?.. — он указал на Лизин сарафан, лежавший на прикроватном пуфике.

Меншиков широким жестом разрешил забрать деревенское добро из своего дворца.

— Лапоточки забыл, — указал он Ивану на Лизину обувку.

Иван взял лапти, поклонился и вышел. А и впрямь, не босиком же юную упрямицу домой вести через полгорода. Сим небывалым приключением закончилась еще одна история в длинной череде жизненных событий экспедитора Тайной канцелярии.

Вот так Лиза побывала в спальне самого царевича, кстати они потом не раз встречались. До сих пор она хранит его подарок, но это уже другая история.

Часть VI Дело об отравлении

Глава 1, о том, как однажды ночью наш герой собрался в дом терпимости по долгу службы

Доводилось ли вам задумываться о том, что направляет нас в сей жизни? Как складывается наш путь? Сами ли мы выбираем его, господь ли руководит нами в принятии решений, или все то, из чего складывается русло нашей жизненной реки — лишь вереница случайностей? Читая записки Самойлова, я не раз размышлял, почему именно ему — столь неискушенному, открытому и чистому юноше — выпала участь стать тайным сыщиком? Тот ли путь был написан ему на роду? Достаточно ли хорош он был в деле сем или другой на его месте справился бы лучше? Однако судьбой ли, случайностью выбор был совершен, и герой наш следовал ему, прикладывая все возможные старания, ошибаясь и учась на собственных ошибках, набираясь опыта и мудрея с каждым новым сыскным разбирательством. Воспоминания его — лучшее тому свидетельство.

Судьба не раз сталкивала меня с людьми разного толка. Но одно дознание врезалось в память навсегда. И не так чтобы события эти были из ряда вон. Но то, что произошло, научило меня не исключать из круга людей, подозреваемых в самых страшных грехах, тех, кого заподозрить в преступлении можно было меньше всего.

А началось все с того, что как-то ввечеру к дверям столичного особнячка подкатила карета, из коей вышли пожилой сановный господин и смазливая особа. Некоторая суета и весьма вольные любезности, с которыми господин обхаживал девицу, а также легкомысленное ее веселье и жеманства не оставляли сомнений в распутных намерениях сей пары. Старик уверенно (по всему видно — не в первый раз) распахнул дверь особняка и вошел, пропуская спутницу. Затем проследовал через прихожую и небольшую гостиную к лестнице, что вела на второй этаж к спальням, девица поспешила за ним. Возле лестницы он слегка задержался, чтобы раскланяться с мадам Софи — хозяйкой борделя и несколькими девушками, коротавшими время за карточной игрой. Те проводили гостя любопытными взглядами и принялись хихикать и перешептываться, обсуждая важного клиента, пока мадам не прикрикнула на них:

— Ну-ка, тихо!

Между тем Глаша, так звали избранницу пожилого господина, войдя в спальню, деловито повесила плащ на крючок и принялась не спеша раздеваться. Ох, как она это умела! Не зря мадам подсовывала ее только самым важным гостям. Девушка вертела бедрами, бросала кокетливые взгляды на любодея, спускала чулки медленно, чтобы ночной гость успел насладиться всеми прелестями точеного колена. Она и впрямь была хороша: черные блестящие глаза, лукавая улыбка, молодое упругое тело — налитая ягодка, да и только!

— Козочка моя! — восхищенно пыхтел старик, мешкая, однако, из-за чего-то. И хотя девица, оставшаяся уже в одних панталонах, заманчиво крутилась возле постели, он все копался: снял шляпу и парик, начал расстегивать камзол, но при этом суетливо искал что-то в больших карманах. Наконец нащупал небольшую склянку, отвернулся, чтобы Глаша не заметила, и несколькими глотками выпил почти все содержимое. Девица, правда, и не следила за ним. Ей надоело развлекать этого старикашку, она присела на кровать, нарочно спиной к нему, при этом лукавая улыбочка мигом слетела с ее лица и губы невольно сложились в презрительную гримасу. Господин покончил-таки с приготовлениями, облегченно вздохнул, обхватил предмет страсти за талию и потянул было к себе, но вдруг странно задергался, захрипел, а затем так же внезапно обмяк у нее на коленях. Глаша инстинктивно оттолкнула его, но после присмотрелась к лицу и помертвела от ужаса: глаза у старика вылезли из орбит да так и застыли, дыхания не было. Мгновение девушка и сама не могла вздохнуть, а потом закричала что было силы.

Конечно, встревоженная хозяйка и другие девицы тут же вбежали в комнату. Зрелище им открылось малорадостное: на кровати навзничь раскинулся почтенный гость, вид его не оставлял сомнений в печальном исходе любовного приключения, Глаша спряталась в угол за кресла и тоненько всхлипывала от крайнего испуга, не в силах даже как следует зарыдать, трясясь всем телом, и категорически не желала выходить. К счастью, мадам Софи была женщиной опытной, греховный бизнес научил ее не теряться ни в каких ситуациях. Она живо вытолкала девиц из спальни, не трогая, однако, до времени Глашу, спешно начертала что-то на бумаге и подозвала Лили — самую толковую свою подопечную. Та, хоть и была взволнована не меньше товарок, с готовностью выслушала, куда и кому она должна доставить письмо, сжала в руке листок и спешно отправилась выполнять поручение.

Вот как вышло, что в тот злополучный вечер в двери Самойлова постучалась девица легкого поведения, да еще и настоятельно потребовала от заспанного Егорки разбудить хозяина. Такой возмутительный номер никак не должен был пройти — Егор стоял стеной и твердо намеревался не допустить до барина сомнительную гостью.

— Я ж вам говорю, они почивают.

К счастью, Иван не спал: в сей поздний час, развалившись на кровати, он увлеченно листал пухлый том, доставшийся ему в наследство от погибшего Маслова. «Vitae parallelae»[15] в изложении Плутарха так увлекли его, что он не сразу услышал неурочный шум в прихожей. Но едва различил взволнованный женский голос, тут же вышел посмотреть на посетительницу.

Лили сразу догадалась, кто перед ней, отстранила докучливого Егора и кинулась к Самойлову со словами:

— Меня прислали от месье Ушакоф. Он просил передать это письмо вам.

Иван засунул массивный том под мышку, развернул письмо, пробежал его глазами. Оно было коротким:

«Ваше Сиятельство,

Вы не раз говорить мне, что я могу рассчитывать на ваш помощь, если возникнет какой нужда. У нас в салон случился большой беда, прошу поскорее приехать.

Ваша Софи».

Ниже убористым почерком стояло: «Посмотри, что там, я скоро буду!»

— Хорошо, сейчас едем. Запрягай, — велел Иван Егорке.

Тот согласно кивнул, с приказами Ушакова спорить он не привык. Тут из своей комнаты выглянула Лиза. Она уже почти уснула, но вдруг почуяла неладное. Так и есть — к Ванюше (от Пелагеи переняла она это обращение и всегда мысленно так называла Ивана) опять в ночи прибежал кто-то. Сейчас он оденется и уйдет, а ей до его возвращения теперь не спать и маяться! Лиза давно поняла, что за беспокойная служба у ее. Кого же? Не отец он ей, да и молод для отца, и не брат. Говорит, мол, опекун. Ну пусть так и будет. Только роднее его нет у нее никого в целом свете. Потому-то девочке и казались все эти странные посетители дурными и опасными людьми, уводившими от нее ее Ванюшу. Как была — босая, в одной рубашке — вышла она к Самойлову и хмуро поинтересовалась:

— Это кто?

— Ей… нужна моя помощь, — запнувшись, ответил Иван.

Он немного растерялся, вот уж кому совсем не следовало знать о том, что за гостья пришла к ним в столь поздний час, так это малолетней девчушке. Сам вид девицы легкого поведения был неподходящим для глаз ребенка, а если посетительница, не дай бог, сболтнет чего о своем распутном ремесле? Надо поскорее выпроводить ее.

— Хорошо, подожди снаружи, сейчас едем. — обратился он к Лили.

— На ночь глядя? — Лиза совсем насупилась.

Знал бы он, как мучительно тревожно у нее на

душе! Но сказать она не умела, оставалось только смириться и ждать. Егора, однако, развеселили Лизкины слова. Он-то смекнул уже, что сейчас вместе с хозяином отправится в бордель, да к тому же ночью, как на грех, и все это само по себе жутко щекотливо и занимательно. Подавленный смешок вышел каким-то совсем уж хрюкающим, Иван взглядом осадил весельчака и постарался объяснить Лизе как можно мягче:

— Беда приходит, не выбирая, что на небе светит: солнце или луна. Иди спать!

Девочка смерила презрительным взглядом «беду», что свалилась на голову ее Ванюши нежданно-негаданно, упрямо шмыгнула носом и, буркнув «Ну-ну», зашлепала босыми ногами к себе в комнату.

— Ох, коза растет! — усмехнулся ей вслед Егор и побежал закладывать лошадей.

Оказавшись, наконец, в карете наедине с ночной гостьей, Самойлов приступил к допросу.

— Так что случилось?

— Один посетитель умер прямо у нас! — донесла Лили ужасную весть.

— Всего-то? — нарочито легкомысленно усмехнулся Иван. Побывав уже не в одной переделке, он мог себе позволить некоторое хладнокровие перед лицом новой беды. К тому же молоденькая девица так забавно выговаривала слова, чуть картавя (видать, нездешняя), волнуясь и расширяя при этом глаза для пущей значимости, что Ваня просто не смог удержаться.

— Он умер в постели! — не унималась Лили. Затем перешла на шепот, хотя их и так вряд ли кто-нибудь мог слышать. — И он очень важный!

— Важный? — иронично переспросил Самойлов. Тьфу, пропасть! Ну что за снисходительный тон привязался! Иван все пытался заговорить серьезнее, да только больно не вязался титул «важный господин» с тем неважным местом, где предстал он перед господом.

— Очень! — подтвердила девица.

На том короткий допрос и завершился. Чувства подсказывали Ивану, что более ничего путного его спутница не знает, да и пора было поразмыслить и прикинуть, как браться за это дело. Оставшуюся дорогу они ехали молча.

Глава 2, в коей выясняется, что пути господни неисповедимы, а договориться с Ушаковым не всегда возможно

Едва Самойлов зашел в маленькую гостиную «дома свиданий», как к нему кинулась взволнованная дамочка лет тридцати с небольшим, судя по всему, хозяйка заведения. Остальные девицы, впрочем, тут же стайкой окружили их.

— Мой бог! Это такое пятно на мой дом. Нашел, где умереть, подлец! — восклицала мадам Софи.

Надо сказать, что она была женщиной сильной воли, во власть эмоций попадала редко. По воле случая еще молоденькой девушкой оказалась в чужой стране совсем без средств — ее в качестве трофея Гангутской баталии привез с собой с далекого Аландского острова молодой русский офицер. Он, правда, был с ней ласков, но только вскоре по прибытии в Санкт-Петербург скосила его лихорадка, от коей он и помер. Как мыкалась юная финка, не имевшая никаких связей, изгнанная с казенной квартиры, совсем не понимавшая чужого языка — один бог знает. Но только она не растерялась и воспользовалась своим природным богатством — молодостью, миловидностью и умом. Обольщая одного за другим нужных людей, она сколотила кое-какой капиталец, он-то и позволил ей открыть сие заведение — пусть небольшое, но чистенькое. Даже важная клиентура им не брезговала, комнаты почти никогда не пустовали. Теперь уже не нужно ей было своим телом добывать деньги. Пять нанятых девиц (все, кроме злосчастной Глаши, — иноземки, из бедноты, но с манерами) работали с клиентами, принося мадам Софи (Суви по-фински, но ей нравилось называть себя Софи, на французский манер) немалый доход. Нынешний случай совсем не входил в ее планы, и она скорее рассердилась, чем испугалась. Оставалась надежда только на заступничество все тех же нужных людей, одним из которых был Ушаков. Он, правда, использовал ее девочек совсем в других целях, но обязан ей все равно был — тут уж как ни крути.

— Где он? — нетерпеливо прикрикнул Самойлов, и мадам поспешно повела офицера вверх по лестнице.

Войдя в спальню, Иван аж присвистнул — столь колоритной оказалась обнаруженная там картина: труп, раскинувшийся во всю кровать, дрожащая полуголая девка в углу, следы начавшегося, но так и не оконченного блуда. В комнату тут же набились девицы, Егорка, слегка ошалевший от обилия доступной женской плоти, тоже не отставал. Приключение нравилось ему все больше, но Самойлов спустил его с небес на землю:

— Сообщи Ушакову, что я уже здесь.

Пришлось спешно исполнять поручение.

Мадам все суетилась и причитала, хотя не то чтобы слишком искренне, скорее, с целью произвести нужное впечатление.

— Я снабжаю господин Ушаков информацией, и он говориль, что я могу рассчитывать на помощь, если что, — сообщила она в итоге Самойлову, сменив горестный тон на доверительный.

— Мадам, я уже все понял, — осадил ее Иван, изрядно уставший от трескотни. — Прошу вас, — он указал ей на дверь.

Делать нечего, пришлось повиноваться. Софи прикинула, что у нее есть еще возможность повлиять на Андрея Ивановича, с тем она уж точно знала, как договориться, шикнула на девок и вместе с ними покинула спальню.

Иван склонился над покойником, заглянул ему в лицо. Затем обернулся к девице в углу:

— Как зовут-то? А?

— М-меня? — дрожащим голосом переспросила та.

— Ну, как меня зовут, я знаю, — давешняя ирония опять вернулась к нашему герою.

— Глаша, — еле выговорила девушка.

Видя ее окончательно беспомощное положение, Ваня смягчился.

— Глашенька, — ласково повторил он, беря девицу под руку и пытаясь поставить на ноги. Та подчинилась, дала усадить себя в кресло, но с дрожью и слезами справиться все не могла. Ужас пережитого и страх перед грядущим дознанием, ощущение полной беззащитности и понимание того, что вина за случившееся целиком ляжет на нее, — все это совершенно раздавило бедняжку, так что ни говорить, ни мыслить она толком не могла.

Иван видел это, однако допрос пора было начинать, скоро пожалует Ушаков, и ему надо будет представить полную информацию о деле.

— Глашенька, — ласково, но настойчиво заговорил Самойлов, — и как это все произошло?

— Б-барин к-катал меня на ярмарку, — с трудом выдавила она, наконец.

«Чем бы ее привести в чувство?» — размышлял наш сыщик. На столике рядом обнаружился графин с вином, Иван на всякий случай понюхал содержимое — а вдруг отравленное? Но никаких посторонних запахов не учуял. Значит, можно и употребить. Заодно проверим: коли девица пить откажется, значит, знает, что в сосуде яд. Он налил немного в бокал и протянул несчастной.

— Заб-брал м-меня отсюда, — продолжала Глаша, отхлебывая вина, — п-потом приехали об-братно.

— Угу, — понимающе хмыкнул Иван. — Ну а по дороге заезжали куда?

— Только… в аптекарскую лавку… и заехали, — при сем воспоминании девица принялась всхлипывать еще пуще.

Но все же в подробностях описала Самойлову все, что запомнила, все до мельчайших деталей — так просил ее Иван. Всякая пустяковина могла стать ключом к разгадке. Основываясь на показаниях девицы, Самойлов ясно представил, как в предзакатный час Фирсанов вышел из кареты и послал Глаше воздушный поцелуй. Она в ответ прижала пальчики к напомаженным губкам и кокетливо воскликнула:

— Я тебя жду, мой козлик!

Окрыленный сим жантильным политесом, Фирсанов прошествовал в аптеку. Глафире сразу стало скучно. Глуповато-восторженное выражение, которому их учила мадам и каковое она велела «надевать» всякий раз, как наступал час работы, слетело с прелестного лица. Девица деловито сдула упавшую на лоб прядь и поправила корсет. Но минута-другая миновали, а козлик все не возвращался, и Глаша попыталась через окна разглядеть, что так задержало его в лавке со снадобьями. Но ничего не увидела — так, по крайней мере, она божилась.

На том рассказ девушки был прерван, потому как в этот самый момент и появился в комнате Ушаков в сопровождении Егорки, возник в дверях весьма внезапно, хоть и ждал его Иван. Андрей Иванович прошествовал к кровати, посмотрел в лицо человека, который всего полчаса тому назад собирался вкусить удовольствие, а вон как все обернулось, и протянул:

— У-у-у, Андрей Григорьевич Фирсанов. — Девица всхлипнула громче, а Ушаков, продолжая осматривать место происшествия, едва слышно произнес, словно в ответ на ее всхлипывания: — Пути господни неисповедимы, а наши неведомы.

Наконец он вскинул глаза на Самойлова:

— Ну, что думаешь, а?

— Думаю, что старик с зельем перебрал, — Самойлов заметил сомнение в глазах Андрея Ивановича и пояснил, откуда такие выводы: — Следов насилия нет.

— Насчет насилия это его еще лекарь осмотреть должен, — прервал доклад Ушаков, потом понизил голос: — Вот что. Фирсанов — человек знатной фамилии. Негоже, чтобы всем было известно, как он помер. Поэтому дознание пока веди тайно, чтобы мне одному обо всем ведомо было.

Глашка все всхлипывала в углу. Она, может быть, и успокоилась, если бы ее отпустили. Но интересы следствия требовали иного, а потому ей по-прежнему приходилось оставаться наедине с трупом и двумя не питавшими к ней горячих чувств мужчинами. Тот, что был старшим, вдруг подошел к ней, набалдашником трости брезгливо приподнял хорошенькое личико и произнес:

— А ведь отец почтенного семейства. Склянку-то проверь, вдруг что! — уже уходя, бросил Ушаков Самойлову. — А супруге его мы бумагу отпишем, дескать, отбыл по важному государственному делу. Сегодня и доставишь ей самолично.

— А с ней что? — кивнул Иван на Глашу.

— В Приказ, — отрезал Ушаков, — и мадам с остальными, чтобы не болтали.

Больше ему здесь делать было нечего, он все той же тростью откинул полог и вышел.

— Со мной поедешь, одевайся, — скомандовал Иван девке, и та завыла пуще прежнего.

Пока Глашка торопливо натягивала на себя платье, Самойлов все размышлял. Ушаков прав, Иван и сам про зелье подумал. Девица подробно описала визит к аптекарю. И выходит, что в аптеку она не заходила, в графин яду не подсыпала. В лавке был только Фирсанов, заехал поздно, в это время почти все аптеки закрыты, значит, там его ждали как постоянного клиента. Да, лекаря навестить необходимо, узнаем, что за снадобье употреблял граф Андрей Григорьевич Фирсанов. Может, здоровье его давно подводило — немолод, чай. А тут еще амурные страсти, вот сердце и не выдержало. И никакого злого умысла. Но на всякий случай Иван понюхал склянку. Запах, надо сказать, был не из приятных, но какие лекарства приятно пахнут?

Однако сначала надобно отвезти весь этот греховный выводок в Приказ, чтобы не успели сболтнуть чего лишнего, и предупредить вдову об «отъезде» супруга — а ну как разыскивать станет.

Глава 3, о причудливых дорогах любви и семейных узах

Утром того же дня, дождавшись времени, когда прилично было наносить визиты, Самойлов отправился к дому Фирсановых выполнять невеселую миссию — вводить новоиспеченную вдову в заблуждение, что муж покинул ее не на веки вечные, а лишь на малое время.

Богатый особняк, расположившийся в самом центре новой русской столицы, был огорожен затейливой чугунной решеткой и окружен небольшим садом из груш и вишен. Видно было, что хозяева не стеснены в средствах, равно ценят как уют, так и красоту бытия. Ничто пока в облике сего жилища не говорило о тяжкой утрате, постигшей его обитателей, и Ивану совсем не хотелось вторгаться в него со своими сомнительными известиями. Отступать, однако, не должно, и герой наш, отбросив чувства в сторону и велев Егорке покамест ожидать его, решительно покинул карету.

Ворота перед особняком были распахнуты, потому как стоявший во дворе запряженный экипаж явно готовился вот-вот отбыть. Иван миновал почтительно вытянувшегося лакея-привратника и направился к парадному входу. Неожиданно из дверей навстречу ему выпорхнула совсем молоденькая барышня. Она была чудо как миловидна и свежа и вдобавок к тому одарила нашего Ваню лучезарной улыбкой, будто заранее приготовила. Иван приподнял треуголку и поклонился, мысленно гадая, кто это может быть. Девушка кивнула в ответ и поспешила к экипажу. Однако прежде, чем сесть в него, она оглянулась. Самойлов, как на грех, будучи уже на крыльце, тоже почему-то оглянулся, и глаза их встретились. «Ох, как все-таки хороша!» — подумал Иван. Что подумала девица, осталось тайной. Она быстро села в карету и тронулась в путь. Самойлов вошел в дом.

Да, бедность это семейство явно не преследовала: парадные залы были отделаны лепниной и позолотой, на стенах красовались гобелены, камины были покрыты причудливыми изразцами. Двери распахивали, а после закрывали блестяще вымуштрованные лакеи, бесшумно и молча то и дело возникающие будто из воздуха. Наконец наш герой оказался в просторной голубой гостиной, где было довольно мало мебели, зато на стенах красовалось множество картин, подборка коих выдавала пристрастия хозяина дома. То была весьма игривая живопись, отображавшая сцены из жизни дриад и фавнов. Вспомнив, чем закончилось сие увлечение, Самойлов с трудом поборол в себе отвращение: «Тьфу, прости, господи! Мужики с козлиными ногами-то чем им приглянулись?»

Внезапно послышались быстрые легкие шаги, двери в противоположной стороне гостиной распахнулись, и перед тайным сыщиком предстала красивая, хоть и немолодая уже женщина, одетая совсем не по-домашнему: нарядно, богато и не без кокетства.

Анна Михайловна, хозяйка дома (а то была именно она), строго следила за своей внешностью. Она была из тех женщин, что оставались весьма привлекательными даже тогда, когда молодость их покидала. Держалась она к тому же чрезвычайно прямо, гордо и высокомерно, как и подобало богатой дворянке с хорошей репутацией. Любила Анна Михайловна и побаловать себя: наряды были все привозные, английские и французские, на украшения ее муж не скупился, да и всевозможные масла и ванны делали свое дело — кожа графини была мягкой и ухоженной.

Итак, представ во всем своем великолепии перед Самойловым, новоиспеченная вдова приняла строгую мину и поинтересовалась:

— Чем обязана, сударь?

Голос ее тоже был привлекательный: низкий и властный. Легко было представить, как жестко отдавала она распоряжения слугам. Ивана, однако, испугать этим было уже невозможно. Только осознание того, что он принес плохие вести, заставило нашего героя ответить как можно мягче:

— Сударыня, мне велено уведомить вас, что Андрей Григорьевич отбыл по срочному государственному делу.

Он протянул даме приготовленную бумагу, в коей Ушаков коротко извещал госпожу Фирсанову о том же самом. Анна Михайловна почему-то ничуть не удивилась, только усмехнулась и заговорщицки, не без доли кокетства, посмотрела на Самойлова:

— Ой ли? И по какому такому государственному делу отбыл Андрей Григорьевич?

При этом бумагу она развернула, но лишь мельком глянула в нее. Жеманясь и широко улыбаясь, показывая при этом красивые белые зубы, вдова неспешно проследовала в кресла, вольно расположилась в них и приготовилась слушать. Она нисколько не была смущена или встревожена, и это удивило Самойлова. «Что за черт! Видать, не в первый раз супруг внезапно исчезает, и этой даме известно про его ночные похождения. Что-то не выглядит она смущенной, а должна бы: подобные прогулки и на нее бросают тень. Ба! А не причастна ли она к преступлению?» — осенило Ивана.

— Мне ничего более не ведомо, — поспешил свернуть разговор наш сыщик. — Честь имею!

И не давая возможности что-либо добавить, он быстро развернулся и вышел из залы. Оказавшись одна, Анна Михайловна задумчиво и слегка настороженно посмотрела ему вслед, а затем взялась изучать принесенную бумагу куда как более заинтересованно. Впрочем, никаких иных сведений она там не обнаружила. Оставалось только догадываться, что стоит за этим странным письмом и внезапным визитом.

Иван же покинул особняк в уверенности, что Фирсанова не так чиста помыслами, как хочет казаться. И прежде, чем сесть в карету, он велел Егору остаться и проследить, что она обычно делает, где бывает. Едва карета барина скрылась за поворотом, сметливый денщик огляделся по сторонам, приметил довольно укромную арку напротив фирсановских ворот, и поспешил укрыться там для наблюдения. По дороге наш ловкач хапнул у уличной торговки наливное яблочко — ну как долго ждать придется? Без провизии не обойтись!

Долго ждать, однако, не пришлось. Графиня вскоре появилась на крыльце, шлейф ее платья заскользил по ступеням и через мгновение скрылся в карете вслед за хозяйкой. Егорка проследил за Фирсановой, как и было велено, до самой цели ее визита. А потом побежал с докладом к Андрею Ивановичу Ушакову.

Самойлов тем временем в компании Глаши подъезжал к аптекарской лавке. Девушка немного пришла в себя, но всю ночь не спала, глаза ее были заплаканы, лицо бледно и испугано.

— Ну что, здесь он покупал зелье? — обратился Иван к подследственной.

Та закивала в ответ. Всю дорогу она смотрела в окно, силясь вспомнить, в каком переулке остановил тогда карету Фирсанов. И вдруг узнала.

— Да вот она самая, — воскликнула Глаша и указала на небольшой дом.

Ну да, вот эта дверь и то самое окно, в котором она пыталась разглядеть драгоценного козлика. Самойлов вошел в аптечную лавку и увидел знакомый силуэт у прилавка. Хорошенькая барышня, да что там барышня, считай совсем еще ребенок, девушка лет пятнадцати, что встретил он во дворе дома Фирсановых, стояла в ожидании лекаря. Заметив Ивана, девчушка расплылась в приветливой улыбке:

— Ой, а я вас видела!

Столько непосредственности прозвучало в ее словах! Но Иван был на службе, на красоту неподатлив и дружбу заводить не намеревался, а потому лишь скупо буркнул в ответ:

— Разве?

— Да-да-да, — откликнулась она охотно, — вы давеча приезжали к нам. Я вас запомнила.

Лекарь все не появлялся, возникла неловкая пауза, которую вновь нарушила собеседница:

— А меня Феклой зовут!

— Феклой? — Иван вспомнил, что Ушаков сказывал, что так зовут дочь Фирсановых. Он вежливо склонил голову и произнес: — Ну, тогда, я действительно был у вашей матушки.

— Это вовсе не моя матушка, — возразила собеседница.

— Вот как?

В сей момент в лавку вернулся лекарь и протянул Фекле небольшую плетеную корзинку с какими-то пузырьками:

— Вот, передайте монахиням, душечка, это хорошее средство!

Фекла поблагодарила лавочника, кивнула Ивану, мол, «До свидания!», и направилась к двери. На пороге она чуть помедлила, еще раз стрельнула прелестными глазками в бравого сержанта и вышла.

— Доброго пути, барышня! — промолвил аптекарь ей вслед, но заметив, какое впечатление произвела на посетителя только что исчезнувшая за дверью особа, многозначительно добавил: — Экая шустрая девка, из барчуков, а работает!

— Работает? — удивился Иван.

— Ну да! — охотно подтвердил аптекарь свои слова. — В монастыре сестрам помогает за больными ходить. Вон за настоями опять приезжала. А вы зачем пожаловали?

Самойлов без слов поставил склянку на прилавок.

— О, — лекарь понимающе цокнул языком, — так вы за любовным эликсиром…

Он с довольным видом повернулся к шкафу за спиной. Эликсир этот приобретал все больший успех в русской столице. Глубокие старики благодаря его чудодейственным свойствам вмиг становились пылкими любовниками. И юным ловеласам он не был пагубен, а лишь продлевал амурные утехи. Клиентура росла, недешевый товар приносил стабильный доход. Вот и еще один посетитель заинтересовался. Лекарь взял с полки очередную склянку, и в этот момент Самойлов нанес решительный удар:

— Ну, если ваш эликсир отправляет к праотцам за минуту, то за ним.

— Да нет, что вы, — улыбнулся аптекарь. — Это же безвреднейший настой на китайском корне!

— После него ваш покупатель умер! — напирал Иван.

Старик, наконец, понял, что сей офицер зашел к нему не шутки шутить и с барышнями заигрывать.

— Вы позволите? — Он поднес склянку к носу и втянул воздух. — О, господи!

— Что? — нетерпеливо спросил Самойлов.

— То мышьяк! — В словах лекаря звучало явное удивление: откуда в склянке из его аптеки взялся этот страшный яд?

А когда он узнал, кто этот умерший покупатель, то ему совсем дурно сделалось. Ведь вчера еще заходил к нему граф в полном здравии! Лавочник, как только смог говорить, описал Самойлову, как было дело.

Фирсанов явился ввечеру, довольно поздно, аптекарь уже и ждать перестал заказчика, как тот возник на пороге. Довольная улыбка озаряла дородное лицо.

— Доброго здоровья! — учтиво поклонился лекарь. Он знал, что Фирсанов пришел не за дешевой примочкой, а потому старался угодить, несмотря на поздний час.

— Здравствуй, дружок! — покровительственно кивнул Андрей Григорьевич.

Он благоволил этому расторопному человеку, который без слов понимал, что посетителю надобно. По крайней мере, такому важному посетителю, коим был Фирсанов. Не нужно долгих объяснений, достаточно короткого вопроса «Ну что, готово?» — и вот на лице услужливая улыбка, полная достоинства (как этим иноземцам удавалось в одной гримасе совмещать сии разные качества?), и желанный ответ:

— Точно так, Ваше сиятельство, — и с полки достается заветная склянка с любовным зельем. — Как заказывали.

— Спасибо, дружок! — и снова вежливая улыбка в ответ. И никаких вопросов и недоуменных взглядов.

Конечно, объяснения лекаря показались Самойлову весьма разумными. Он утверждал, что мышьяк в зелье не добавлял, откуда тот мог взяться в пузырьке — понятия не имел, потому как все манипуляции по приготовлению производил самолично. На секрет эликсира многие покушались, вот и приходилось оберегать его от завистников. В лавке, когда туда зашел Фирсанов, никого из посетителей не было ввиду неурочного времени. Андрей Григорьевич и не стал бы вести столь щекотливого дела в чьем-то присутствии — слишком почтенный человек. К чему такому огласка и лишние глаза?

Но несмотря на все доводы, Самойлов вышел из лавки в полной уверенности, что злодей, наконец, найден. А откуда еще взяться смертоносному яду в пузырьке, если после лавки она ни у кого в руках не находилась? Глаша же ясно показала, что Фирсанов выпил снадобье втайне от нее, она и склянку-то увидела только, когда Иван ей показал. С намерением просить арестовать аптекаря и поспешил наш герой в дом Ушакова.

Глава 4, о роковых страстях и страшных карах

Самойлов застал Андрея Ивановича за обедом. Щи, вероятно, были вкусны, Ушаков употреблял их с явным удовольствием. Не дожидаясь окончания трапезы, Иван изложил ему свои соображения. Тот выслушал доклад внимательно, обеда, правда, не прерывая. Уж больно хлопотная была у Андрея Ивановича служба. Оттого аппетит он имел отменный, и испортить его было практически невозможно. Когда Иван закончил, пустая тарелка из-под щей была уже убрана слугой, а перед барином поставлено жаркое. Оно явно было не хуже щей, а потому Андрей Иванович довольно крякнул.

— Аптекаря арестовать — дело нехитрое. — Он отрезал кусок телятины и обмакнул его в соус. — Но в отравители я бы его не спешил записывать, — Ушаков взглянул на Ивана и, увидев несогласие в глазах, повысил голос: — Ну ошибся, ошибся человек! Не уследил, как попало зелье не в ту склянку!

Что ж, если Ушаков так считает… Может, и ошибся лекарь, только не похож он на того, кто ошибается. Расторопен, смекалист, не зря Фирсанов его так ценил. Это он так полстолицы перетравил бы, коли путал! К нему не только Андрей Григорьевич, но и другие важные господа заходили за снадобьями. Нет, не похоже, чтоб перепутал. Но спорить Иван не стал, а перешел к другой теме:

— Кстати, я встретил дочь покойного в лавке, — это известие заинтересовало Ушакова. — Помогает в монастыре сестрам, заезжала за настоями.

— Любопытное совпадение, — промолвил Андрей Иванович и отодвинул тарелку.

Слуга, улучив минуту между сменой блюд, почтительно склонился над ним и сообщил на ухо какое-то известие. Ушаков согласно кивнул. Лакей проследовал к двери и впустил в столовую Егорку. Вид у того был загадочный. Как понял он, что греховные дела на ближайшее время станут главным предметом их разбирательства, так загадочность эта совершенно не сходила у него с лица.

— Ну, а ты, любезный друг, с чем пожаловал? — обратился Ушаков к вошедшему.

— Так что смею сказать, — начал тот доклад, а поскольку касался он дела срамного, то и тон был подобающий — так судачат торговки на базаре. — Барыня эта, вдова то бишь, прелюбодействует с.

Егорка оглянулся на слугу, убиравшего посуду, и шепотом на ухо назвал Андрею Ивановичу имя прелюбодея. Тот разразился громким смехом, взял понюшку табаку и удовлетворенно спросил:

— С чего ты решил?

Егорка, довольный произведенным впечатлением, продолжил смаковать подробности:

— Посудите сами, Ваша светлость. К чему замужней бабе каждый божий день на сторону бегать, да еще к басурманину?

— О, прости господи, семейка, — Ушаков не ожидал столь пикантного «десерта» за сегодняшним обедом. — Супруг в борделе умер, а вдова новоиспеченная с аглицким послом Чарльзом Уитвортом ему рога наставляла!

Вот как оно все обернулось! Какой орел в сие дело замешан! Семейная история грозит перерасти в дипломатический скандал.

О делах и помыслах английского посла Ушакову было известно немало. Отчасти барон Чарльз Уитворт и сам этому способствовал. Он делал записи о России, кои отсылал английской королеве дипломатической почтой. Ушаков читал их не без интереса, хотя и по долгу службы. Наивен был этот англичанин в своих выводах. Например, русскую лень списывал на неволю крестьянства. Да если не пороть этот народ и волю ему дать, так куда же зайти можно! Но зато подмечал барон Чарльз многое, особенно понравилось Андрею Ивановичу, как он определил основную черту русского солдата — пассивное мужество. Пусть знает правительница сильной заморской державы, что к нам с военными помыслами лучше не соваться, а то угодишь как кур во щи.

И шведскому королю, судя по дневникам Уитворта, досталось от России-матушки. Эти строки Андрея Ивановича очень позабавили. Прямо так о московитах и написано: «Поскольку земля в большинстве частей этой дикой страны остается необработанной, а увеличение дохода каждого помещика зависит от числа его крестьян, или подданных, то старым правилом московских офицеров было во всякой успешной войне увести за собой как можно больше людей и поселить их в своих собственных владениях. Несколько городов на Волге являются плодами их прежних походов в Польшу и Литву, а в настоящее время они увели более трети жителей из Ингрии и Ливонии и заселяли ими целые деревни к югу от Воронежа. Я полагаю, что эти люди, находя свою новую неволю легче старой, землю более плодородной, а климат более мягким, никогда не вернутся назад, хотя им и предоставлена свобода. Это непоправимый урон для короля Швеции». Бедный, бедный Карл! — от души хохотал Андрей Иванович.

И так и остался бы Уитворт в сознании Ушакова придворным баснописцем, если бы в одном из писем не позволил себе посягнуть на честь русской короны. Прямо так и писал, без обиняков: «Кое-кто полагал, что близость царя и фаворита (это он о Светлейшем князе Меншикове) походила скорее на любовь, чем на дружбу, они часто ссорились и постоянно мирились, хотя любой из этих случаев мог оказаться фатальным, до чего порой бывало недалеко». Это кто же этот «кое-кто», кто такое полагает о царе Петре?! Узнать бы их всех поименно, да в наше ведомство для прочищения мозгов и помыслов! Лучше бы заботились о благе Отечества, а не слухи похабные распускали про Петра Алексеевича. С того самого момента появился у Ушакова зуб на английского посла. А тут такой удобный случай: надо же, моралист-то наш сам прелюбодеем оказался!

— Ладно, поедем-ка проведаем посла, — заключил Ушаков, предвкушая интересную игру. На том обед и завершился.

Уже в карете Андрей Иванович посмотрел на Самойлова и многозначительно заключил:

— Тайны души человеческой известны одному только господу богу… — Он сделал многозначительную паузу и добавил: — И мне, — после чего громко, но не менее многозначительно, расхохотался.

Хитроумная партия, которая чуть позже была разыграна им в резиденции посла прямо на глазах у Ивана, лишь подтвердила эти слова. Андрей Иванович действительно знал о человеческой природе если не все, то многое, и расставлял фигуры на доске в нужном для победы порядке.

Величественный дворец английского посла Чарльза Уитворта отгородился от столичной суеты большим парком, тенистые аллеи коего украшали скульптурные изображения античных богов. По всему было видно, что человек, проживающий здесь, — птица высокого полета. Ивану все еще непривычно было вторгаться в столь представительные дома и решать дела таких именитых особ. Ушаков же, напротив, выглядел веселым, самодовольным и, уж конечно, донельзя уверенным в собственной значимости. Не колеблясь ни минуты, он твердым шагом взошел по ступеням парадного входа, миновал прихожую залу и направился к широкой мраморной лестнице, очевидно, ведущей в приемную посла. Самойлову оставалось только неотступно следовать за ним. На первых же ступенях, однако, глава Тайной канцелярии был остановлен надменным секретарем:

— Чем обязаны?

— Проси его светлость об аудиенции! — тоном, не терпящим возражений, потребовал Андрей Иванович.

— Его светлость не принимает, — высокопарно объявил секретарь.

Ушаков будто ждал такого ответа — нисколько не смутившись, он жестко скомандовал:

— А ты сделай милость, скажи, что к нему Ушаков пожаловал по важному делу. А если ты, петух гамбургский, еще слово молвишь, я тебя за ребро подвешу на крюк. С дороги!

Он отстранил секретаря и решительно направился вверх. Иван с непроницаемым выражением лица не отставал ни на шаг.

Англичанин мысленно взвесил, что будет круче — гнев хозяина или обещанная Ушаковым кара. Но так как выбора, собственно, уже не было, он поспешил опередить незваных гостей и хотя бы предупредить господина барона об их приходе.

По всей вероятности, Андрей Иванович уже бывал в этом доме и раньше — так уверенно он шествовал по богатым залам, пока они с Самойловым не оказались в уютной гостиной с маленьким столом в центре и двумя креслами напротив — парадной приемной. Благодаря расторопности секретаря ждать им пришлось не больше минуты. Уитворт, одетый в расшитый домашний халат, вошел стремительно и несколько нервно, и было видно, что посол на самом деле не ожидал визита посторонних лиц. На лице его, тем не менее, играла учтивейшая улыбка — привычка владеть собой и никогда не забывать о дипломатии много раз выручала этого умного англичанина. Он выдержал короткую паузу, слегка поклонился и спросил:

— Чем могу служить?

— Милорд, мне хотелось бы задать вам один вопрос, — ответствовал Ушаков.

— Всего один? — Уитворт заулыбался еще шире. — Прошу вас.

Он указал на кресла и, пока гости усаживались, налил в бокалы вина. Взяв один, он жестом предложил Ушакову и Самойлову присоединиться. Доброе английское вино не мешало еще ни одной приятной беседе.

— Известно ли Вашей светлости, — начал Андрей Иванович, поглядывая на обнаженные фигуры греческих богинь, что красовались на старинных полотнах, — как карается на Руси прелюбодей, покусившийся на честь чужой жены?

— I don’t understand[16]. И зачем мне это знать? — рассмеялся посол, силясь изобразить беспечность.

Ушаков явно наслаждался своей миссией: говорил медленно, игриво, с улыбочками, при этом не забывал поглядывать на выражение лица жертвы — как быстро этот англичанишка растеряет свою деланую веселость и выдаст себя с потрохами?

— Расскажу я вам занятную историю. В числе фрейлин Екатерины Алексеевны нашему покойному государю приглянулась особа по фамилии Гамильтон или «девка Мария Гаментова», как она проходит в документах наших. А на беду свою, Мария, как уверяют, была страстно влюблена в денщика Петра I, Орлова. Как-то государь не нашел один важный документ, разгневался и позвал к себе Орлова. Тот решил, что царю донесли о блуде его с Марией, упал на колени и во всем сознался. Рассвирепевший от ревности государь велел Марию «казнить смертию».

14 марта 1719 года осужденная взошла на эшафот в белом платье с черными лентами. Молила царя о пощаде. Тот поцеловал ее, подержал в своих объятиях, а когда свершилась казнь, поднял отрубленную голову, приложился губами к губам. И прочитал лекцию для присутствующих об анатомии, указывая на органы, коих коснулось железо, и объясняя их значение и функции.

Лицо Уитворта невольно скривилось от ужаса и отвращения, но он опять попытался скрыть свои чувства и с усмешкой спросил:

— К чему вы мне все это рассказываете?

— А к тому, милорд, что, смею заметить, Мария Гаментова не была женою царя, но за измену на плаху пошла. Вот вам, например, за прелюбодеяние с чужой женой грозит кол в зад.

Тут уж посол не выдержал — вскочил, как будто и впрямь ему кол воткнули и вскрикнул:

— My lord!

Но Ушаков, вошедший в раж, и бровью не повел, даже нарочно пригубил от налитого хозяином бокала, давая понять, что судьба высокопоставленного англичанина его совершенно не заботит.

— А что случилось? Или грешок какой есть?

В эту самую минуту в залу вошел злополучный секретарь. Как можно более торжественно и как можно более некстати он объявил:

— She has come, my lord[17].

Уитворта как прутом огрели — он вздрогнул и сделал движение в сторону двери. Андрей Иванович, уже в достаточной мере насладившийся увиденным, поднялся и произнес:

— Ну что ж. Не смею вас более задерживать. Мне показалось, что эта история будет для вас любопытной.

Затем коротко поклонился и спокойно покинул гостиную. Иван молча откланялся и последовал за ним. Англичанин проводил их долгим тяжелым взглядом. Лицо его не предвещало ничего хорошего. Секретарь увидел это и поспешил исчезнуть, дабы не нарваться на лихую расправу.

На лестнице Ушаков и Самойлов увидели именно того, кого и ожидали: навстречу им поднималась вдова Фирсанова. Она несколько опешила от неожиданности, но быстро взяла себя в руки. Поравнявшись, они лишь молча обменялись поклонами.

Иван думал, что теперь они уедут, но ошибся — Андрей Иванович велел кучеру ожидать их в конце аллеи, а сам повлек Самойлова в лабиринт дорожек, огороженных высоким кустарником, как стенами.

— Похоже, она и подмешала яду нашему герою, — начал рассуждать Ушаков. — А ты что думаешь? Погоди, ты говоришь, что и дочь ее побывала в аптекарской лавке?

— Да, только она не дочь Анне Михайловне, а падчерица.

— Вот семейка! Бьюсь об заклад, мы с тобой до конца аллеи не дойдем, как Фирсанова вылетит от Уитворта. Уж больно он за свой зад испугался. На это стоит посмотреть.

Они схоронились за изгибом аллеи и стали наблюдать. Действительно, дамочка тут же показалась на крыльце, почти сбежала со ступенек, быстро села в карету и укатила.

— Так что, наша вдовушка и есть преступница? — уточнил Самойлов.

— Если исходить из ее интереса, то да, — объяснил Ушаков. — Зачем ей старик, если рядом есть ухажер помоложе, да к тому же иностранец? Старику подсыпают мышьяк. Только остановится ли она на содеянном?

Иван насторожился:

— Падчерица?..

— Если Фирсанова уберет с дороги и ее, то, почитай, она станет единоличной владелицей крупного состояния.

— Так надо предупредить девушку!

— Нет, Вань, спешить не надо, — урезонил горячую голову Ушаков. — Так мы не сможем доказать вину нашей очаровательной вдовы.

— Так что же нам, ждать? — удивился Самойлов.

— Ждать.

Такое хладнокровие совсем обескуражило Ивана. Сразу вспомнилась веселая миловидная Фекла, такая молодая и доверчивая. Неужели они не защитят ее от неминуемой смерти? В чем же тогда смысл их ремесла?

— Боюсь, мы так не поспеем! — с нажимом проговорил он.

— А что ты так разволновался? — усмехнулся Ушаков. — Девка, что ли, приглянулась?

Иван смутился, но объяснить ничего не успел — из дверей дворца вышел сам посол, и внимание наших героев переключилось на него.

— А этот куда? — спросил Самойлов, когда они увидели, что англичанин тоже садится в карету.

— Жаловаться побежал, — ответил Ушаков и самодовольно улыбнулся: вся сцена перед домом посла разыгралась именно так, как он и предполагал, а значит, за все ниточки в этом представлении он потянул правильно. Дело было сделано, теперь можно и восвояси.

Ушаков не ошибся — Уитворт действительно направился прямиком к Светлейшему. Не зря в своих записках называл он Александра Даниловича «самой могущественной некоронованной особой Европы». Уж Его светлость объяснит зарвавшемуся Ушакову, как следует обращаться с людьми столь высокого дипломатического ранга.

Уитворт начал голосить прямо с порога княжеского кабинета:

— Ваше сиятельство! Это какое-то безумие, какой-то бред! Может, в России это обычное дело! Мы в Европе не привыкли к таким выходкам, и прошу впредь уберечь меня от подобных нападок!

— Да бог ты мой! — опешил Меншиков. — Случилось-то что?

— Английскому послу обещали ввернуть кол в зад!

Барон рассчитывал, что это известие шокирует Меншикова не меньше, чем его самого. Но тот лишь расхохотался — громко, заливисто. Так мальчишка радуется удачной выходке приятеля.

— Кто ж тебя так напугал-то, прости господи? — спросил он, справившись с приступом смеха.

— Господин Ушаков, — скривился оскорбленный посол.

— Ушаков, он это любит! Полно, полно, — успокоил Александр Данилович не на шутку испугавшегося барона, — никого тебя не тронет. Ты же посол? Посол он и есть посол!..

— Да, но те истории, которыми меня пугали… — Слова Меншикова никак не могли служить успокоением. Слишком громок только что был его смех и слишком весома фигура Ушакова, чтобы посчитать его визит шуткой. — У вас людей сажают на кол… за любовь, — в негодовании взвизгнул англичанин.

— А любовь зла, — снова рассмеялся князь, уж больно вид у посла был забавный, — посадишь и посла. Бог с тобой, не бойся ты за свой зад, — с этими словами Меншиков достал из шкатулки давно заготовленную бумагу. Лицо его приняло серьезный вид, тут уж шутки в сторону. Тут или пан, или пропал, или трон, или. Об этом «или» Светлейший и думать не желал. — Ты лучше вот что, — протянул он бумагу послу, — перешли-ка вот это письмо твоей почтой.

— Обязательно перешлю, — промямлил Уитворт, — но Ваша светлость, помогите, ежели что…

— Кол смазать… — Новый приступ хохота сразил Меншикова. Насмеявшись вволю, он дружески похлопал барона по плечу: — Ладно, ладно, ступай. — Звон колокольчика в руках хозяина дома ясно дал понять просителю, что разговор окончен.

Уитворт услужливо попятился к дверям в глубоком поклоне.

— Ступай, ступай, не тронет тебя Ушаков, — покровительственный тон и врученное письмо все же оставляли послу надежду на заступничество князя.

«О, господи, кол в зад. Все-таки мастак Ушаков на шутки смачные!» — усмехнулся мысленно Меншиков, глядя на закрытую за послом дверь.

Глава 5, о разных взглядах на воспитание и о дочернем долге

Иван ни разу не пожалел о том, что взял с собой Лизу. Уютно как-то сразу стало в его небольшой квартирке во втором этаже. Впервые за много лет его кто-то ждал, и сам он о ком-то заботился. Лиза оказалась воспитанницей благодарной. Еще в деревне бегала она тайком к дьячку обучаться грамоте, и в столице времени зря не теряла. Каждую свободную от хозяйства минуту сидела за рукоделием или книгой.

Иван поначалу думал, что она лишь картинки рассматривает в его Плутархе, хотел было ей запретить. Ан нет, Лиза водила пальцем по строчкам. Буки и веди не поддавались, но она и в этом была упорна: бубнила под нос непонятные слова, словно молитву какую читала, а при случае просила своего Ванюшу разъяснить, что непонятно. И хотя тот в последнее время был очень занят, все же нет-нет да усаживался рядом с воспитанницей, чтобы рассказать ей про древних героев, про обычаи греко-римского мира. Лиза слушала внимательно, иногда тыкала в картинку и спрашивала:

— Это и есть Юлий Цезарь? А чего он смотрит так грозно?

Плутарх, конечно, допускал вольности в пересказе источников, поскольку считал себя скорее биографом, чем историком, но как точен был набросанный его рукой портрет. Как верно подобраны факты, чтобы ясно дать понять читателю, что каждое деяние человеческое должно порождать добродетель. Не зря еще при жизни он приобрел славу великого воспитателя.

А вот Иван был воспитателем крайне неловким. Как бы он вообще справлялся с девчушкой, если бы не Егорка? Тот оказался мужиком смекалистым и домовитым. Как-то раз ввечеру завел с барином разговор. Нехорошо, мол: Лизавета, оно конечно, простого звания, не гнушается никакой работой, а все же живет в господском доме, воспитывается как барышня. А одежа у нее сплошь крестьянская, стыда не оберешься перед соседями.

На следующее утро Самойлов вызвал для Лизы портного. Любезный немец прибыл минута в минуту и проследовал за заказчиком вверх по лестнице. В столь ранний час они застали Лизину комнату убранной. Юная хозяйка, причесанная и одетая, сидела у окна с книгой в руках.

Услышав скрип открываемой двери, Лиза оглянулась. Ванюша вошел в комнату не один и вел себя как-то странно, словно неловко ему было за суетливого незнакомца. Девчушка захлопнула том — нечего чужим глазам на их с Ванюшей секрет глядеть. Тем более что не понравился ей нежданный гость. Вел себя бесцеремонно, лыбился при каждом слове.

— Вот эту девочку одеть надлежит, — произнес Иван, смущаясь.

Портной зацокал языком от восторга и залепетал на смеси русского и немецкого:

— Оденем, mein Herr, уж не извольте беспокоиться!

Лизе тоже передалось Иваново напряжение, она исподлобья оглядывала портного, пока тот деловито ставил кресло на середину комнаты. Закончив приготовления, он все так же бесцеремонно похлопал ладонью по мягкому сиденью и воскликнул:

— Бите, майне фройлен!

Девочка посмотрела на Ванюшу, он одобрительно кивнул и указал на кресло. Лиза села, но немец почему-то рассмеялся.

— Найн! — взял он ее под локоть. — Не сидеть, ауш-тейн бите!

Лиза, все более недоумевая, к чему ей это, забралась на сиденье и свысока взглянула на взрослых. Портной взял веревочку с черными отметинами, обозначавшими дюймы, и приложил к Лизиному плечу.

Ванюша молвил сконфуженно:

— Ну, негоже тебе крестьянкой ходить, чай не деревня здесь. Он сошьет тебе одежку для города.

Портной продолжал ловко снимать мерки, но тут в комнату заглянул Егорка:

— Ваша милость…

Иван вышел, но дверь оставил приоткрытой:

— Ваша милость, беда! — зашептал денщик.

— Что случилось?

— Молодая барышня слегла! — выпалил Егорка. — У Фирсановых сначала за лекарем посылали, а потом и вовсе за священником.

— Что с ней?! — вскричал Иван.

— Слуги говорят, животом мается.

— Черт! Неужто и ее отравила?! — Он ни за что не простит себе, что послушал Ушакова…

Звук пощечины и голос немца прервал горестные мысли:

— Майн гот! Ду ист… — донеслось из-за двери. Портной просто лопнул от возмущения, как увидел Ивана: — Mein Herr! — он приложил ладонь к покрасневшей щеке. — Она как дикий зверь мне не давать работать! Так невозможно!

Ну вот еще этого недоставало! Не до Лизиных капризов сейчас, бежать надобно, а то ведь так можно и не успеть.

— Разберитесь меж собой сами!.. — Иван схватил кафтан, треуголку со шпагой и ринулся к выходу.

— Так, может, я лошадку запрягу?.. — начал было Егор.

— Так добегу, — перемахивая через ступени и на ходу одеваясь, крикнул Иван.

Егорка оценил скорость и подумал, что так оно, конечно, вернее, а то пока то да се с лошадьми. Денщик вернулся в комнату, где немец все демонстрировал урон, что нанесла ему Лизавета: держался за щеку и возмущенно пыхтел. Егору как-то неудобно стало перед иноземцем:

— Ну зачем же ты его по мордам-то? — укорил он своенравную девчонку.

Лиза, вставив руки в боки, ну точно как Пелагея, когда бывала недовольна, воскликнула:

— Знаю я вашего брата, будет он мне тут грудь мерить!

Вот упрямая! Егорке насилу удалось уговорить ее потерпеть чуть-чуть, ведь для ее же блага барин старается. Лишь апелляция к Ванюше заставила Лизу, скрепив сердце, дождаться, пока портной закончит работу.

Самойлов бежал по улице, не чуя под собой ног. Как мог он не предотвратить душегубства?! Знать, что злодейство может свершиться в любую минуту, и спокойно ждать, чтобы уличить виновную! Разве это по-божески?! Конечно, есть интересы следствия, но человеческая душа неужели не дороже любых интересов? Он чуть не сбил с ног пирожника, но даже не остановился, а припустил еще быстрее. «Только бы успеть! — твердил он себе. — Только бы успеть!» Уже у ворот Фирсановых он столкнулся с давешним лекарем из аптеки.

— Что с барышней? — с трудом переводя дух, спросил Иван.

Лекарь покачал головой:

— Ох, ваша милость, плоха барышня!

— Неужто отходит? — самые страшные предчувствия начинали сбываться.

— Ну, положим, не отходит, но в лихорадке лежит, — успокоил его аптекарь.

— Значит, жива еще? — с надеждой спросил Иван.

— Жива пока, — вздохнул лекарь и поспешил прочь, его ждали лавка и покупатели.

Самойлов бросился в дом, раскидав слуг у дверей. Анфилада казалась ему бесконечной, возникающие то и дело лакеи преграждали путь к нужной комнате. А какая из них нужная? Иван заглянул в одну, другую, третью. И наконец увидел Феклу. Полог кровати почти скрывал ее, но бледность на лице выдавала недуг. Девушка услышала шум, подняла голову от книги и увидела знакомого офицера, расталкивающего слуг.

— Это вы? — слабым голосом выразила она удивление.

— Да. Вы сегодня что-нибудь пили? — приступил Иван к делу.

— Только фруктовую воду.

— Кто вам ее принес?

— Мачеха, — Фекла недоуменно смотрела на гостя. — Мне нездоровилось ночью, она сама принесла мне питье. У нее комната рядом.

Злодейка словно подслушивала весь их разговор — именно на этих самых словах и вошла! Распахнула двери из смежной комнаты и величаво возникла на пороге. Все тот же холодный взор, гордая осанка и низкий бархатный голос:

— Чем я опять обязана вашему визиту, сударь? — поинтересовалась вдова.

Самойлов выпрямился, как при вынесении приговора:

— Сударыня, вы обвиняетесь в убийстве через отравление и покушении на оное.

Притворный смех в ответ и ни тени смущения:

— Как интересно. И кого же я убила?

— Вашего супруга! — выпалил Иван.

Ну коли она хочет, чтобы это известие стало достоянием домашних, почему бы и не назвать все своими именами? Но в ту же секунду Иван пожалел о сказанном: по бледному лицу Феклы пробежала тень страдания.

— Помилуй боже! — все так же театрально воскликнула вдова и села в мягкие кресла у изголовья кровати. — Вы сами привезли мне письмо, в котором сказано, что он отправляется по важным государственным делам.

Но офицер оказался упорен в своих обвинениях:

— Все вы прекрасно знаете! А сегодня ночью пытались отравить и вашу падчерицу!

Барышня взглянула на мачеху, потом снова на Самойлова.

Анна Михайловна начинала гневаться:

— То есть я — убийца?! Может, у вас и предписание имеется? — повысила она голос.

Офицер на мгновение растерялся:

— Нет, — а потом решительно добавил: — но оно у меня будет!..

Анна Михайловна, не в силах более терпеть напраслины, взяла колокольчик и позвонила. Тут же два рослых детины возникли по обе стороны от Самойлова. Фирсанова все свое возмущение вложила в приказ:

— Господина этого проводите вниз и в дом больше не пускайте! Он, видимо, повредился рассудком!

Лакеи попытались взять Самойлова под локти, но он ударил их по рукам и крикнул:

— Я вернусь! — У самых дверей он оглянулся: опасно было оставлять бедняжку наедине с этой страшной женщиной, способной на все ради денег. Сказанные напоследок слова его отозвались зловещим эхом в просторной комнате: — И молите бога, чтобы с вашей падчерицей ничего не случилось!

Лишь только дверь за Иваном закрылась, мизансцена тут же изменилась. Гнев слетел с лица Анны Михайловны, она рассмеялась теперь от души, падчерица тоже, словно и не было у нее лихорадки, подхватила веселье.

— По-моему, он — дурак! — Фекла вылезла из-под одеяла и села на кровати.

Фирсанова перестала улыбаться и в задумчивости произнесла:

— Дурак — не дурак, а посла заставил поволноваться. К счастью, он все подписал, вот купчая на дом в Лондоне и наши паспорта, — она протянула бумаги,

с которыми вошла в спальню дочери, чтобы обрадовать ее с утра, а вместо этого чуть не была арестована.

— Так мы едем в Европу?!. — воскликнула девица и закружилась по комнате. Куда только хворь девалась?

— Конечно, — довольная столь удачным завершением дела, промолвила вдова.

Фекла дрожащими руками взяла бумаги, развернула, прочла, не веря своим глазам. Но документы ясно свидетельствовали, что она и мать имеют все права на вожделенный лондонский особняк. Руки ее все еще дрожали не то от болезни, не то от волнения. Девушка взяла кувшин и налила в бокал фруктовой воды, продолжая разговор:

— То есть они все думают, что убийца ты?

— Ну, если бы ты по правде умерла, то они были бы в этом уверены, — отозвалась мачеха.

Фекла поднесла бокал к губам, но в последний миг передумала и протянула его мачехе:

— Хочешь?

Анна Михайловна взяла напиток и улыбнулась так, как только она одна умела:

— Знаешь, я бы сейчас выпила чего-нибудь покрепче! — Красавица графиня сделала несколько глотков.

Фекле все больше нравилась эта игра, забавно было обхитрить стольких знатных господ! С улыбкой она продолжала свои рассуждения:

— Если бы сейчас умерла ты, то все бы подумали на посла?..

— Ну, наверняка! — согласилась Анна Михайловна и протянула падчерице бокал: — Спасибо.

Вдова уже было собралась покинуть комнату, но вдруг странный комок сдавил горло. Фирсанова закашлялась, через миг кашель перешел в хрип, глаза ее увеличились от удушья, и она замертво свалилась к ногам Феклы.

Девушка огляделась — никто не стал свидетелем ужасной сцены. Она аккуратно перешагнула через

бездыханное тело, взяла колокольчик и позвонила. Слуги почему-то замешкались в этот раз, видимо Самойлова провожали, и у нее было достаточно времени, чтобы принять более естественную позу и заплакать, как можно горше.

Наш же герой, уверенный в виновности вдовы, спешил к Ушакову с докладом и ничего не ведал об истинных причинах смерти Фирсанова и о том, какие страсти кипели в роскошном особняке после того, как он его покинул. Экспедитор тайной канцелярии честно рассказывает о роковом заблуждении в своих записках:

Тогда мы еще не ведали, что Анна Михаиловна Фирсанова почти каждый божий день покидала родной дом вовсе не для любовных утех, она ездила сватать свою падчерицу за английского посла. И добилась того, что к обручению была оформлена купчая на дом. Но становиться женой старого барона не входило в планы молодой девушки.

Известие о внезапной кончине Анны Михайловны застало Самойлова в кабинете Ушакова и вовсе сбило с толку.

Глава 6, в коей Самойлову становится ясно, что понять преступника можно, а простить не всегда

Небольшая карета остановилась около дворца английского посла. Бравый офицер вышел из нее и проследовал в дом. Уже на лестнице его попытался задержать секретарь, но что он мог противопоставить вооруженным до зубов драгунам, сопровождавшим Туманова? Оставалось только вновь бежать, чтобы поспеть первым распахнуть дверь и продемонстрировать Уитворту безуспешные попытки справиться с этими наглыми русскими.

— Вот… — взмахнул секретарь руками, указывая на офицера, действующего столь бесцеремонно.

Туманов подождал, пока драгуны займут надлежащее место по обе стороны кресла посла, а затем торжественно развернул царскую грамоту и зачитал:

— Вы, сударь, обвиняетесь в смертоубийстве! Именем императрицы вы арестованы и будете препровождены в Приказ сей же час.

Нет, ну это уже переходит все рамки дозволенного! А как же заверения Александра Даниловича?

— Вы что, с ума сошли?! — Уитворт кипел от возмущения. — Я посол Великобритании! Да вы меня и пальцем тронуть не смеете! — объяснял он азы дипломатии этому дикому человеку, мнящему себя офицером цивилизованной державы.

Туманов устало посмотрел на посла и кивнул драгунам. Те охотно показали иноземцу, что законы их страны позволяют трогать его особу не только что пальцами, но и всей широкой пятерней в случае сопротивления. А поскольку Уитворт упорно твердил «Я буду жаловаться!» даже после того, как Туманов протянул ему шляпу, то одному из драгун пришлось стиснуть его плечо и толчком указать нужное направление к выходу. Уитворт как-то сразу осекся и замолчал. Секретарь, который поначалу еще суетился, окончательно помертвел от ужаса и молча проводил барона Уитворта и его конвой взглядом. И лишь когда через открытое окно донеслись до его ушей конский топот и шуршание колес по мелкому гравию, секретарь отер пот со лба. Кавалькада с каретой во главе тронулась прочь.

Ушаков беседовал с Уитвортом в каземате не один час, а результата все не было. Поняв бесплодность своих усилий, Андрей Иванович прервал допрос и направился к выходу. Его тяжелые шаги гулко отзывались под мрачными сводами. На какой-то миг он сам себе показался злым роком, отстукивающим ударом трости о каменный пол последние секунды жизни государственных преступников. Но Ушаков был уверен, что карал справедливо, а если кто думал иначе, так это потому, что был он злодей, а участь всех злодеев уже решена в небесной канцелярии. Так что рука самого Андрея Ивановича — это скорее рука провидения, вершащего справедливый суд земной.

Такого же мнения придерживался и его товарищ по тайному ведомству граф Толстой, он был уверен, что зазря людей в казематах Тайной канцелярии не пытают. Вот и в случае с Уитвортом все могло бы сойти за семейную драму, коими пестрят английские романы, если бы не одна деталь. а вернее государственное лицо, косвенным образом причастное к страшному отравлению Фирсановых. А потому Петру Андреевичу не терпелось узнать подробности допроса английского посла, и он ожидал доклада Ушакова прямо у него дома. Но едва он увидел лицо Андрея Ивановича, как сразу все понял:

— Так и не сознался? — спросил Толстой.

Тот отрицательно покачал головой:

— Нет пока!

— Что-то наш англичанин умом тронулся. Сначала Фирсанова отравил, теперь любовницу. Не иначе следы заметал, — Толстой помолчал.

Он всегда ценил в Ушакове умение делать выводы. А потому нет-нет да и давал Андрею Ивановичу пищу для размышлений. Вроде и не вопрос задавал, а так, отмечал пару занимательных фактов, а потом с уверенностью ждал, когда Ушаков найдет связь между ними. И почти никогда не ошибался. Через некоторое время Андрей Иванович выдавал результат, которого Толстому не хватало для решения той или иной задачи. Вот и сейчас разрозненные события не складывались в единую картину. А сложить их было необходимо, иначе трон российский под угрозой может оказаться. А потому Толстой сделал свой излюбленный ход, бросив как бы ненароком:

— Но что мне непонятно, так это зачем Меншиков запрашивал причину ареста посла. Правда, как прознал про отравление, поостыл, — Толстой встал, пора было оставить Ушакова, уж больно усталый у того был вид. К тому же думается легче наедине. — Ладно, пойду. Побалую Ее величество сей историей. Она их любит.

Но Ушакову отдохнуть не удалось. Еще Толстой не вышел из кабинета, как в дверях возник Самойлов. Он учтиво поклонился графу и направился к Андрею Ивановичу. Когда стало известно про смерть Фирсановой, Иван растерялся: вот ведь, разгадка почти в руках была, вдова, казалось, выдала себя. И вдруг сама оказалась жертвой! Злодейка получила по заслугам? Отравила мужа, хотела отравить падчерицу, но ее опередили? Все дорожки вели к Уитворту, только ему было выгодно, чтобы вдова больше никому ничего не рассказала. Но что-то много убийц в этом грешном деле. Одно хорошо — Фекла выжила и вне опасности, для девушки самое страшное теперь позади. Самойлов как раз ездил сейчас справиться о ее здоровье, об этом и собирался доложить.

— Ну что девица твоя? — увидев его, тут же поинтересовался Андрей Иванович.

— Вроде полегчало. Травами вылечилась. Слуги поговаривают, продает она имение родовое. Уехать хочет.

— Ну, после случившегося я бы тоже вряд ли смог жить в этих стенах. А куда ехать-то собирается?

— В Англию.

— Дождливо там, — посочувствовал сироте Ушаков, и вдруг его осенило: — Постой, куда, ты говоришь? В Англию?!

— Ну да, — подтвердил Иван, — у нее и купчая на руках была.

Вот ведь, искали-искали, а у себя под носом и проглядели! А у падчерицы в смерти мачехи интересов-то поболее, чем у посла, будет. И простых интересов, понятных — имущественных! Коли так, то ясно, почему Уитворт упирается. Только тогда окажется, что с бароном они наворотили делов — разгребать долго придется. Но это покамест неизвестно еще, надо все обдумать, а вот девицу стоит проверить поскорее, а то улизнет куда, она ведь такая бойкая!

— Не хочу сказать дурного, но сие известие вводит меня в сомнения. Поезжай-ка ты туда и привези ее ко мне, — мрачно велел Андрей Иванович.

Самойлов никак не мог взять в толк, отчего глава тайного сыска вдруг решил подозревать не очевидных интриганов, а простую и честную девушку. Воистину из огня да в полымя! Она, бедняжка, только начала приходить в себя после всех этих ужасов.

— Неужели вы думаете. — попытался было возразить Иван, но Ушаков резко оборвал его:

— Думать — удел. — он молча показал пальцем наверх — Наша задача не думать, а делать выводы! Свободен!

Что оставалось делать? Приказ есть приказ, и Самойлов отправился исполнять его, надеясь только на то, что судьба все же смилостивится над бедной сиротой и посол сознается в убийстве раньше, чем к Фекле применят страшные методы допроса Тайного сыска.

Дородный лакей Фирсановых, что давеча деловито выпроваживал Самойлова по приказу барыни, теперь неловко семенил рядом с нашим героем по дорожке к парадному подъезду столь неожиданно осиротевшего особняка:

— А барышни нет, — словно оправдывался он перед Иваном. Заметив недоверчивый взгляд офицера, лакей горячо добавил: — Вот те крест, к монахиням поехала.

— К монахиням? — переспросил Самойлов и резко повернулся к воротам, у которых оставил Егорку. — В монастырь! — бросил он на ходу денщику.

Пришлось тому бежать домой за лошадьми — дорога до монастыря неблизкая. Но вот за полем на взгорке показались высокие стены. Когда-то надежной крепостью служили они православной вере, теперь ворота были гостеприимно открыты. Иван перекрестился и вошел. Ему не терпелось все поскорее выяснить. Он сам не раз присутствовал на допросах в казематах Тайной канцелярии и знал, что попасть туда большого труда не составляет, а вот выбраться. Хорошо, что Андрей Иванович именно ему доверил сие дело, а то какой-нибудь Туманов наломал бы дров, не разобравшись. Настоятельница только подтвердила мысли Ивана:

— Она славная девушка, — ее мерный голос и монастырская тишина успокаивали. Иван понял, почему сиротка именно здесь нашла покой и истинный смысл жизни. Настоятельница тем временем продолжала: — Вся молодежь на ассамблеях да вертепах светских, а Феклушка за больными ходила, травные настои готовила, в аптекарскую лавку наладилась.

— А сейчас она где? — поинтересовался Иван.

— Да где ж ей быть? В травной келье, — монахиня указала на дверь в погреб. — Там у нас сбор лекарственный. Она частенько там.

Самойлов поблагодарил настоятельницу, та благословила его и удалилась. Иван отворил тяжелую дверь и увидел многочисленные склянки на широких деревянных полках — точь-в-точь такие, что в аптеке. Но это и неудивительно, ведь барышня там покупала снадобья. Феклы в погребе не было. Иван огляделся: по стенам были развешаны сухие травы, в углу стоял какой-то мешок. Он машинально взял пузырек, такой же, что был найден в борделе, и понюхал. Резкий запах не оставил сомнения в содержимом.

Голос Феклы раздался за спиной неожиданно:

— Ой, кто пожаловал. — Иван обернулся. Улыбка играла на ее хорошеньких губках, но то была незнакомая Ивану улыбка. Было в ней что-то зловещее. — До чего ж люди любопытны бывают, — Фекла смотрела на склянку в руках Самойлова.

— Так это ты? — вырвалось у него. — Но зачем?

— А что мне оставалось делать? Смотреть, как отец шляется по девкам? Или как мачеха прибирает к рукам наше хозяйство?

— Грех это!..

— О, о грехе заговорил! Знаешь, сидел бы ты дома, красавчик, жив бы был, — девушка взяла пузырек с полки, — а так ты не оставляешь мне иного выбора. Но не бойся, смерть не больная. Вдохнешь — и уснешь.

Она с размаху бросила колбу об пол и рванулась к выходу, но запуталась в складках собственного платья и чуть не упала. Жидкость закипела, испаряясь, едкий дым вмиг окутал погреб. Иван схватил уже начавшую задыхаться девушку и ринулся вон. Они упали на траву у входа, тяжело дыша и кашляя.

— Смерть, говоришь, не больная, — сквозь кашель с трудом выговорил Иван. — Рановато тебе о смерти думать, да и мне тоже.

Самойлов вошел в кабинет Ушакова. Положил перед ним несколько бумаг, исписанных мелким почерком.

— Вот, я изложил все как было. Одного не могу в голову взять, как она все это придумала?

— О, дружочек! Имея все, людям становятся так скучно, что они начинают вытворять черт знает что. Такова наша натура. С древних времен человек алчен, жесток и коварен. Так было, есть и будет.

— Ее можно понять: она осталась без матери. А отец ее предал.

— Преступников понять можно всегда, а вот простить — редко!

Здесь можно было бы дать занавес и дать читателю возможность самому решить, что там сталось дальше с девочкой, отравившей мачеху и отца. И, наверное, я так бы и сделал, если бы не те несколько строк, на которые я натолкнулся на полях записок экспедитора Тайной канцелярии.

Столько лет прошло, а я все никак не забуду глаз Феклы. Не ожидала девчушка, что ее отпустят после того, что она натворила. Я не рассказал Ушакову, как именно прошла встреча с юной отравительницей. Но сейчас, спустя многие годы, мне кажется, что он знал, что тогда произошло, но не стал настаивать на аресте.

Часть VII Фокусник

Глава 1, о выпорхнувшей так кстати птичке

Это был год, когда матушка наша императрица Екатерина тяжко болела и делами государственными ведал князь Меншиков, что не могло не вызывать недовольство знати, породу своему стоявшей куда выше бывшего приказчика. Судьба, словно насмехаясь надо мной, закинула меня на иную стезю, и бывший сержант драгунского полка стал экспедитором Тайной канцелярии. Много дознаний было на моем веку, но это запомнилось мне особо. Однако эта история началась далеко за пределами России.

Вот и мы последуем за нашим героем в Голландию. И погожим солнечным днем увидим в самом центре этой европейской столицы графа Орлова, прогуливающегося в поисках заморских диковин. Он еще не знает, какую диковину предстоит ему лицезреть за сегодняшним обедом, а затем и привезти в Россию и что за всем этим последует. Пока же он доволен погодой, собой и видами, кои его окружают. Амстердам и впрямь похож на Петербург, только более обжитой. И лица здесь поблагородней, и порядка побольше. И вдруг непонятно откуда взявшийся чумазый мальчишка испортил графу настроение, толкнув его со всей силы в живот. Тут же, правда, склонился перед ним в учтивом реверансе и одарил лукавой улыбкой. Орлов с возмущением принялся отряхивать камзол, да не нашел на привычном месте кошель. Глянул, может, выронил где, а воришка только пятками мелькал среди лотков.

— Вор! — огласил вельможа рыночную площадь.

Публика покосилась на хорошо одетого человека, кричащего на непонятном языке. Но в погоню никто не кинулся. Так бы и сбежал ловкач с орловскими деньгами, если бы не господин, что поставил на его пути трость. Мальчишка споткнулся, выронил кошель, да не заметил, а тут же вскочил и бросился наутек. Вот тебе и Европа! Только и держи ухо востро. Хорошо, что господин честным оказался, тут же и вернул кошель законному владельцу.

— Спасибо, милейший!

— Пустяки, — ответил благодетель.

— Вы говорите по-русски? — удивился Орлов.

— Немного. В детстве у меня был русский слуга.

— Может, вы желаете отобедать со мной? — предложил граф. Надо же было отблагодарить чужеземца да к тому же отметить столь счастливый исход дела.

— С удовольствием.

— Я остановился вот в этой гостинице, — указал Орлов на дом, выходящий окнами на рыночную площадь.

Оба направились туда. Орлов заказал самого лучшего вина и поднял бокал:

— Ну, что ж, за здравие, господин Вангувер!

Гость также поднял свой бокал и улыбнулся. Оба выпили.

— А чем вы занимаетесь? — поинтересовался граф.

— Вы называете это чудесами.

— Что, что?

Голландец взял свою салфетку, накрыл ею опустевший бокал и постучал длинными пальцами по ткани. Орлов с интересом наблюдал за каждым его движением. Затем Вангувер сдернул ее — в бокале сидела маленькая птичка, которая не преминула упорхнуть. Орлов так и застыл с открытым ртом, а когда совладал с собой, поинтересовался:

— А вы не бывали в России?

— Не приходилось.

— Я думаю, ваши способности будут востребованы в нашем обществе. Если вы сможете развлечь моих гостей, то я готов обсудить сумму вашего вознаграждения.

— Очень рад.

За это они и выпили.

После обеда Вангувер направился на рынок. Он словно искал кого-то. Наконец из-за прилавка вынырнул давешний воришка.

— Ну как? — спросил он у фокусника.

— Посмотрим, вроде бы клюнул.

Глава 2, в коей Ушаков остается недоволен увиденными фокусами

Вангувер въехал в русскую столицу ближе к полудню. На улицах было людно. Он без труда нашел нужный дом и приказал кучеру остановить у подъезда. Чумазый мальчишка, тот самый, что умыкнул кошелек у графа Орлова, спрыгнул с козел и, склонившись в карикатурном реверансе, распахнул дверцу кареты. На устах его сияла все та же лукавая улыбка. Вангувер спрыгнул на шуршащую гравием дорожку и осмотрелся. Особняк был роскошным. Даже в Европе такой не часто встретишь. Уверенной пружинистой походкой голландец направился к дверям, возле которых застыли вымуштрованные лакеи.

Голос камердинера прервал неспешную беседу:

— По приглашению Вашего сиятельства господин Вангувер из Амстердама.

Ушаков, привыкший в своей жизни просчитывать все на несколько шагов вперед, удивился нежданному визиту:

— Это кто?

— Прелюбопытнейший субъект! — заулыбался хозяин.

Ему доставил огромное удовольствие не столько приезд голландца, которого он ждал, сколько то, что наконец-то удалось увидеть Андрея Ивановича заинтригованным.

— Ловко спас меня от воров на рынке в Амстердаме, — продолжил хозяин дома и дал решающий залп: — Оказался иллюзионистом, но благородных кровей!

Сие шутовское занятие в те далекие времена почти не практиковалось на Руси. Балаганы с петрушками да медведи на ярмарках под шарманку — вот и все развлечения. А тут вдруг иллю-зи-о-нист! Само слово приятно перекатывалось на языке.

Камердинер удалился, а через миг Вангувер вошел в гостиную и учтиво поздоровался с вельможами. Необычность сквозила во всем облике иноземца: умный пронзительный взгляд, точеные черты лица. Изящество манер говорило, что он или часто бывал в дворянском кругу, или сам принадлежал оному.

— Честь имею, господа! — произнес он на чистом русском.

Вангувер окинул своими темными глазами присутствующих, задержавшись на дочери Орлова, подошедшей в этот момент к отцу.

Лида, покраснев, прошептала, обратившись к батюшке:

— Не буду вам мешать.

— Хорошо, ступай, — кивнул граф.

— Минуту… — изящный поклон остановил барышню. — Граф. — обратился Вангувер к Орлову. — Вы позволите?

Орлов снова согласно кивнул, одарив гостей довольной улыбкой. В ту же минуту в тонких пальцах Вангувера, словно из воздуха, возник изящный букетик, который он с поклоном протянул Лиде. Та еще больше смутилась, поблагодарила фокусника и выбежала из залы.

Ушаков, ничуть не подивившись трюку, холодно заметил:

— Наслышаны мы о ваших талантах. Сие развлечение может позабавить царевича, но прежде не откажите в любезности дать представление для нас. Кстати, вам отметили паспорта? Давайте их мне, я позабочусь.

Вангувер взмахнул руками и протянул важному вельможе бумаги, которых не было у него в руках, когда он входил:

— Буду рад презентовать свой скромный труд перед вами.

Восхищенный Орлов крикнул:

— Степан!

В комнату явился слуга.

— Позаботься, дружок, чтобы для представления его милости была оказана всякая помощь.

Пока слуга выслушивал приказание хозяина, Вангувер внимательно изучал гобелен, висевший на стене, но как только граф закончил, тут же поклонился и вышел, следом за ним удалился и слуга.

— Да-а-а, — выпустил Толстой клуб дыма из любимой трубки, — с таким в карты не садись играть.

— Ловок! — отрезал Ушаков. Но по всему было видно, что не чудесные способности иноземца интересуют главу Тайного сыска. — Где, ты говоришь, его встретил? На рынке?

— Совершенно случайно, — пожал плечами не заметивший подвоха в вопросе Андрея Ивановича Орлов.

Вангувер был доволен собой. Он покинул особняк в прекрасном расположении духа. Несмотря на краткость визита и не слишком приятное общение с Ушаковым, он достиг своей цели. Элегантный господин стукнул пару раз тростью в дверцу кареты. Мальчишка, что сидел внутри, распахнул ее и на чистом русском языке обратился к хозяину:

— Нашел?

— Он в гостиной.

Мальчишка осмотрел ряд окон верхнего этажа, на которые ему указал Вангувер, и с радостью воскликнул:

— Там есть камин! Считай полдела сделано!

Вангувер и сам так считал, он сел в карету и велел кучеру трогать.

Раздосадованный Ушаков вышел из гостиной Орлова. Разве можно предпринимать столь рискованные действия без его ведома? Пускать ко двору иноземца, не проверив его хорошенько, не выпотрошив наизнанку?! Кто он, с каким умыслом пожаловал в нашу державу, когда трон российский и так под угрозой? Что за легкомыслие?! К лицу ли оно человеку, от которого зависит судьба православного престола? Польстился на легкую славу, какую непременно принесет ему визит голландского фокусника в падкой на все новое и необычное столице. О суета, суета! Погубит она Русь-матушку. Не для службы самодержавию российскому умы свои приспосабливает русский дворянин, а для получения удовольствий. И чем сановней, чем ближе к делам государственным, тем удовольствия сии требуются все изысканнее, а на это и силы, и время, и деньги нужны значительные. Куда уж тут интересы державы, до них ли теперь?

— Самойлов! — крикнул Андрей Иванович. А едва Самойлов подошел, понизил голос, дабы лишние уши не слышали: — Скажи, пусть отпишут в наше посольство в Голландии. Надо навести справки про этого господина, — Ушаков протянул экспедитору документы иноземца. — Но тихо, без особого шума.

Иван прочитал паспорт и поднял глаза на Ушакова:

— Кто это?

— Это я и хочу знать. Больно ловок, по-русски разговаривает почти без акцента. Кстати, приходи сегодня на представление, он у Орлова фокусы показывает.

Андрей Иванович решил, что нелишним будет, коли Иван своими глазами увидит заморского гостя. Ушаков посчитал разговор оконченным и направился к дверям, услужливо распахнутым перед ним вымуштрованными лакеями. Самойлов сначала не решался, а потом все-таки нагнал патрона и обратился с просьбой:

— Ваша светлость!

— Что еще?

— Дозвольте мне взять мою воспитанницу… — Андрей Иванович вскинул брови. Самойлов пояснил, смутившись: — На фокусы посмотрит, а то совсем зачахнет.

— Воспитателем заделался? — строго спросил Ушаков.

И этот туда же — фантазии разные вместо преданной службы.

— Сирота она.

Андрей Иванович вспомнил тонкую фигурку у монастыря, что трепетно прижалась к Ивановой груди, и хоть не в правилах его были сии сантименты, он неожиданно для самого себя смягчился:

— Ладно, бери.

Глава 3, в коей пропавший перстень царевича обретает нового хозяина, а вернее, хозяйку

Андрей Иванович Ушаков считал себя сподвижником Петра по праву. В то время как многие его современники пытались воспрепятствовать новым порядкам, он всей душой принял их. И стоял на их страже даже после безвременной кончины императора. Жесткая регламентация жизни сановных вельмож, введенная Петром Алексеевичем, была Ушакову особенно по сердцу. Одного лишь не мог принять. Ассамблеи эти. Переусердствовал царь-батюшка, сделав и приватную жизнь делом государственным. Нашим только волю дай, так они ее-то службой считать и начнут. Будут с важным видом вино попивать да кости друг другу перемывать, полагая, что выполняют столь странным образом волю Государя императора.

Не любил Андрей Иванович светской кутерьмы, но и игнорировать не мог. И этикет не позволял, и сборища эти могли стать местом, где зарождается брожение умов. Вот и сегодня принужден был скрипки слушать да гостей разглядывать, а вдруг как этот иноземец.

— Ну что, наш чародей прибыл? — поинтересовался Андрей Иванович у Орлова.

Тот казался весьма озабоченным.

— Еще нет, — Орлов обернулся и взмахнул рукой: — Степан!

Подошел камердинер. Хозяин дома зашептал ему на ухо:

— Как только приедет Вангувер, немедля мне доложить.

Гости неспешно прохаживались по залу, камердинер то и дело объявлял вновь прибывших. Ушаков вполуха слушал Толстого и наблюдал за гостями. Да уж, полстолицы, не меньше, собралось посмотреть на этого господина. Скоро гостиная у графа затрещит по швам, а виновник и не спешит появляться. У них там в Европах так принято, что ли? Ушакову даже занятным показалось сие зрелище: знатные вельможи покорно ожидают персону, которую сравнить впору что с шутом — иллюзионист. А Орлов волнуется!.. Ушаков бы еще дольше забавлялся сиими наблюдениями, если бы не очередное объявление камердинера:

— Его высочество царевич Петр и Светлейший князь Меншиков.

Тут уж стало не до смеху. Он же ясно сказал, что сначала надобно самим посмотреть, что да как.

— Это ты его пригласил? — зашипел Толстой хозяину дома у Андрея Ивановича за спиной, склонившись в учтивом реверансе перед вбежавшим в залу царевичем.

— Помилуй меня, весь Петербург судачит об этом фокуснике, — сквозь зубы процедил Орлов. — Хуже было, ежели бы не пригласил.

— Мне сказывали, что у вас будет сегодня необычайное представление, — с упреком обратился царевич к графу.

— Ваше высочество, — расплылся тот в улыбке, — мы хотели доставить вам удовольствие сим сюрпризом и поэтому держали это в секрете.

— Хорошо, — кивнул Петр и, заняв место в первом ряду расставленных кресел, хрустнул яблоком. — Ну давайте, начинайте. Я готов.

Меншиков сел по правую руку от царевича, Мария — по левую. Гости заняли свои места по негласному ранжиру. Клавесин, виолончель и гобой продолжали развлекать публику, но не за этим она сюда собралась. Ну и что теперь будет делать наш учтивец? Андрей Иванович взглянул на Орлова, который аж с лица сменился. Но положение спас камердинер. Он подбежал к барину и что-то шепнул ему на ухо. Тот перекрестился. Ушаков понял, что Вангувер наконец прибыл, и не ошибся.

Всего несколькими минутами назад экипаж голландца, запряженный парой лошадей, остановился перед особняком. Иноземец вышел сам и подал руку хорошенькой барышне. Да-да, мы не ошиблись. В это трудно поверить, но Вангувер начал творить чудеса еще до представления. Чумазый паренек, что промышлял мелкими кражами на амстердамском рынке да сопровождал фокусника давеча, превратился в девицу. Лицо вроде то же, но совсем иная грация, высокая грудь, каштановые пряди тяжелых волос.

Вангувер втянул тонкими ноздрями воздух и произнес:

— Ну что, Кэт, этого я ждал несколько лет.

— У нас все получится, — мягко улыбнулась та в ответ.

— По приглашению Его сиятельства господин Вангувер из Амстердама, — огласил залу камердинер.

Гости затихли в ожидании. Боковая дверь распахнулась, и человек, который был новостью в последние дни почти в каждом уважающем себя столичном доме, предстал на пороге. За ним в залу вошла и Кэт.

— Добрый вечер, господа! — Вангувер окинул присутствующих взглядом.

— Ваше высочество! — поклонился он царевичу. — Спасибо, что сочли возможным уделить время моему скромному представлению. Если вы позволите, я начну. Прежде всего я хочу поблагодарить хозяина дома за ту честь, которая была оказана мне: предстать перед вами, чтобы развлечь ваши милости. Я думаю, что никто из вас не будет против, если Его высочество поучаствует в сегодняшнем представлении.

Царевич не возражал, с довольным видом поднес яблоко ко рту… Публика зааплодировала в знак почтения. Кэт, кокетливо состроив глазки, сделала жест, призывающий к вниманию, и публика стихла.

— Вы позволите ваше кольцо? — подошел голландец к Петру.

Ушаков, сидевший сразу за креслом наследника, с интересом наблюдал за действиями иноземца. Царевич, сняв массивный перстень, протянул его фокуснику. Вангувер взял кольцо и поднял его перед собой, показывая публике.

— Бокал!

Кэт протянула поднос с требуемым реквизитом и налила из кувшина воды. Вангувер кинул туда кольцо и, подойдя к первому ряду, показал гостям, что кольцо на дне, к тому же покрыто водой. Затем он отошел на два шага к помощнице, взял у нее салфетку и, накрыв бокал, сделал над ним магические пассы.

— Вы все видели, что кольцо было в бокале. Итак, будьте внимательны!

Самойлов еще пристальнее уставился на ловкие руки фокусника. Тот сдернул салфетку, кольцо исчезло. Зал в изумлении ахнул. Меншиков усмехнулся и, громко, по-свойски похлопав по колену Орлова, произнес:

— Мой тебе совет, пока не обшаришь карманы этого умельца, из дома его не выпускай!

Общество почтительно рассмеялось. Вангувер поднял бокал, призывая к вниманию. Все смолкли. Иллюзионист поднес бокал ко рту и выпил. Лиза с широко раскрытыми глазами наблюдала за странным человеком, творившим чудеса.

— Это зря я говорил про карманы, — залился очередным приступом смеха Светлейший, — похоже, ему брюхо придется вспарывать.

И опять слова Светлейшего сопроводил почтительный смех. Вангувер дождался тишины и с невозмутимым видом вновь накрыл бокал платком. Постучал по нему тонкими пальцами и сдернул. Ушаков ожидал, что кольцо вновь появится в бокале, но ошибся — в нем ютилась заморская птаха, именуемая кенором, на лапке которой и красовалось кольцо. Вангувер выпустил ее на ладонь, снял перстень. Освобожденная птаха вспорхнула и огласила комнату трелью в такт играемой музыке. Сей пассаж произвел особый фурор среди публики. Она взорвалась громом оваций, словно это сам Вангувер взлетел под своды и вывел трель. Даже скептически настроенный Ушаков головой покачал от удивления. Наконец, когда восторги смолкли, Вангувер, как ни в чем не бывало, вернул Петру драгоценность со словами:

— Кольцо, Ваше высочество.

Наследник улыбнулся и повернулся к гостям, чтобы продемонстрировать возвращенный перстень. И тут среди довольных глаз заметил восторженные глаза Лизы. В тот день она показалась царевичу еще прекрасней, чем при первой встрече. Правда, корсет платья, что заказал Самойлов у портного, туго стягивал грудь и не давал дышать, но Егор уверил, что вельможные дамы и вовсе не дышат. Но едва она увидела волшебство, как забыла про все неудобства. Не заметила она и того, что царевич трижды обернулся в ее сторону. Ее больше занимал иноземный гость. Лиза была особо рада, что исчезнувшее кольцо нашлось, а то, не дай бог, пришлось бы столь занятному господину живот вспарывать.

Царевич не удержался и зашептал что-то на ухо Меншикову, тот с любопытством повернулся назад и тоже увидел девчушку, а рядом с ней Самойлова. От цепких глаз Ушакова не ускользнул ни этот взгляд Светлейшего, ни недовольный взгляд его дочери. Да, вьется мошкара у трона. Того и гляди, займет.

Тогда я еще не знал, что значили при дворе вздох или ненароком брошенный взгляд престолонаследника. Ушаков же отлично разбирался в этой придворной игре и не упускал ни единой мелочи. Дочь Меншикова, которую Светлейший прочил в невесты будущего государя, ревностно следила за царевичем, чем стала раздражать его. Теперь он при первой же возможности старался оказывать знаки внимания молодым фрейлинам — с одной только целью досадить своей будущей жене.

Ушаков заметил, что голландец воззрился на орловский гобелен. Что это он? Не видел, что ли, таких у себя в Амстердаме? Небось, его в приличные-то дома не пускают, вот и восхищен нашей роскошью. Сам того не знает, что Орлов им самим столичных вельмож потчует, словно он не человек, а изысканный десерт. Сегодня он, Вангувер, его главное богатство, а не золото да шпалеры на стенах. Представление кончилось, публика разбрелась по залу, обмениваясь впечатлениями от увиденного.

— Если персона важная проходит, то ты кланяйся и приседай, — ласково давал наставления Лизе Самойлов. — Ясно?

Персона долго ждать себя не заставила, тут же и возникла.

— Ну, что скажешь? — спросил Ушаков у Ивана.

— Ловок, — подтвердил экспедитор давешнюю мысль Андрея Ивановича. — Но сей фокус я разгадал.

— Да ну? — чуть не присвистнул Ушаков.

— Кольцу некуда было деваться, — Самойлов сделал паузу, чтобы дать Ушакову возможность согласиться с неоспоримостью доводов. — Значит, оно вместе с платком исчезало.

Но Андрею Ивановичу времени явно не хватило, а потому он возразил:

— Так оно ж на дне было.

— Да, — согласился Иван, — но ежели в него нитку продеть да и придержать в руке, а потом вместе с платком сдернуть — не велика премудрость.

— Ну а птица? — все еще сомневался Ушаков.

— Но никто ж не следил за его девицей, что она там в платок подсовывала.

Андрей Иванович с ехидцей оглянулся на Лизу, а потом на Самойлова.

— Значит, ты не веришь в чудеса?

— Нет, Ваша светлость, — улыбнулся Иван.

— Печально. Ну а ты, дитя мое, — провел вельможа мизинцем по лбу девочки, — веришь в волшебство?

— Верю! — горячо откликнулась Лиза.

— Вот, — заключил Андрей Иванович, — устами младенца глаголет истина.

В этот момент царевич и дочь Меншикова Мария в сопровождении самого Светлейшего проследовали мимо них к выходу. Ушаков с Самойловым с почтением склонили головы. Светлейший на миг задержался.

— Деточка, — нравоучительно обратился он к Лизе, — Его высочеству полагается кланяться. Вот, — он достал кольцо, которое еще недавно было центром представления, потер его о рукав и протянул девочке, — царевич дарит перстень.

— Спасибо, — подняла Лиза глаза на Светлейшего князя.

Тот с укоризной взглянул на Самойлова — разве так полагается благодарить за столь щедрый подарок? Иван взял воспитанницу за плечо и потянул. Она, поняв свою ошибку, присела и склонила голову. Меншиков направился к выходу.

Ушаков проводил сановную персону взглядом, а едва тот скрылся за массивными дверями, повернулся к Самойлову с Лизой и захохотал.

Глава 4, о разных взглядах на удачный момент

Гости разъехались. В гостиной у камина расположились Ушаков с Толстым. Хозяин дома потчевал их изысканным вином, что привез из Европы. Настроение у него было преотменнейшее. Теперь на полгода разговоров хватит про чудеса, что творил этот фокусник с перстнем царевича. Конечно, со временем найдутся скептики, начнут судачить, что и фокусы были так себе, и хозяин не столь хлебосолен. Но это потом. А сейчас царевич остался доволен — и это главное. Зря Ушаков страхи ложные сеял. Но Толстой с Ушаковым словно и не были на представлении, ни словом не обмолвились ни о Вангувере, ни о канарейке, ни о перстне, что столь таинственно исчез, а потом не менее загадочно нашелся. Разговор весь вечер крутился вокруг совершенно иной персоны.

— А я, сударь мой, скажу так: вор он, Меншиков! Вором был, вором и остался, — подытожил Толстой. — А сейчас, если обвенчает царевича на своей дочке, почитай и на трон сядет.

— А поговаривают, что до царя-то Марта с ним прелюбодействовала, — ухмыльнулся хозяин дома.

Ушаков покачал головой:

— Да и при нем тоже. не отказывала себе в удовольствиях. Сейчас здоровье не то. Губит она себя всякими безудержными кутежами.

— Алексашке этого и надо, — зашипел Толстой, — он царевича уже к себе перевез, — скулы Петра Андреевича так и ходили от возмущения. — А Долгорукие-то! Вместо того чтобы Петра вывести из-под Алексашки.

— Ежели бы могли, давно бы вывели, — урезонил распалившегося графа Ушаков.

— Поговаривают Меншиков-то с царевичем вроде в ссоре. Удачный момент. — заключил Орлов.

Вангувер тоже считал, что момент удачный. Все складывалось как нельзя лучше. Ни в чем пока он не обманулся.

— Они, скорей всего, разделили имущество на части, — рассуждал он, сидя в карете, что тряслась по булыжной мостовой, везя их с Кэт на постоялый двор после представления у Орлова, — хотя не исключено, что мы найдем здесь все.

— Я тоже видела только один, — глаза Кэт блестели азартом. — Но думаю, что ночью можно поискать и в других комнатах.

Глава 5, в коей мы узнаем, чьи соленые огурчики предпочитает глава Тайной канцелярии

Может, и отменное вино подавал граф Орлов, да голова как-то побаливала да во рту сухость была неимоверная. Лекарство от сего недуга на Руси давно известно. Можно было бы Федора одного за ним послать. Но не доверял Андрей Иванович сию науку никому. Ведь в рассоле что важно? Особая упругость. А ее не каждый различить может. Вот и пришлось ранним утром самому на ярмарку отправиться. Федор семенил следом.

— А вот огурчики надо покупать исключительно у Степана, во всем городе лучше не сыщешь, — наставлял слугу Ушаков.

Степан растянулся в довольной улыбке. Еще бы, такая рекомендация его товару! Ушаков выбрал огурчик покрепче да поменьше, поднес ко рту и с удовольствием откусил. Но удовольствие недолго длилось, он заметил в толпе Самойлова. Лицо у того не предвещало ничего хорошего.

— Ваша светлость!

— Никак случилось что? — спросил Андрей Иванович, со смаком пережевывая огурец.

— Беда… — запыхавшийся Самойлов сделал глоток воздуха и добавил: — Орлов…

— Что Орлов? — Андрей Иванович протянул Ивану остаток ядреного огурца. — Хочешь?

— Нет. Мертвым нашли в доме.

— Вот те раз. На месте уже был?

— Нет, я бежал туда да вас увидел.

— Хорошо, едем вместе. — Он обернулся к слуге и добавил: — Возьми, Федор, кулек.

Не зря же он утром такой моцион совершил. Следствие откладывать, конечно, нельзя, но потом ведь можно будет вернуться и употребить. Да-а-а, вот уж воистину пути господни неисповедимы. Новость сия, пожалуй, перебьет и иллюзиониста с его фокусами. Забудут голландца — почитай, что и не было. А вот что граф усоп в ночь после его визита, вот об этом злые языки начнут судачить. Может быть, не так и самого Ушакова взволновала бы столь неожиданная кончина Орлова, коли не последняя их беседа и слова, на которых она закончилась. А ну как желание графа воспользоваться удачным моментом и стало причиной его ухода?

Камердинер встретил сыщиков в дверях особняка. Давешняя важность слетела с его лица. Весь путь по длинной анфиладе к гостиной он причитал, с трудом поспевая за Ушаковым.

— Я не знаю, как это могло случиться…

Ушаков не обращал на его объяснения никакого внимания. Только у кресла, где полулежал Орлов, оглянулся на слугу и велел отодвинуть штору. Солнечный свет упал на мертвенно-бледное лицо. Самойлов подошел к усопшему и взял его за руку.

— И что? Здесь его и нашли? — поинтересовался он у камердинера.

— Так нет, ваша милость, — ответил тот, — барин у двери лежал. Это мы его, значит, перенесли. Думали, удар случился, отлежится — в том разумении. Ан нет, отошел.

Ушаков тем временем осматривал окна и подоконники, тростью раздвигая занавески. Склонившись над последним подоконником, он растер пальцем пятно на нем. Но каждая фраза, каждый шорох и движение были им замечены. Не отвлекаясь от осмотра, он спросил у камердинера:

— И что же, барин тебе ничего не сказал?

— Так я же говорю, лежал, как в беспамятстве.

Самойлов бросил как бы невзначай:

— А ночью кто приходил?

— Так на запорах двери-то держим по ночам.

Неожиданно парадную залу огласил женский возглас. Лида бросилась к умершему отцу:

— Ох! Батюшка!

Ушаков скривился, словно ему помешали читать любимую книгу. Он вздохнул и кивнул Самойлову на горемычную.

— Почему, как только появляются бабы, пропадает всякая возможность думать? Но в данном случае это уже не помеха. Видать, и впрямь от удара наш Орлов помер. Пойдем-ка!

Он резко развернулся, но тут взгляд его упал на угол гобелена, прикрытого до этого распахнутой дверью. Самойлов застыл рядом от удивления.

— Хороша загадка, — протянул Ушаков, указав на угол ковра.

— Хороша, — подтвердил Самойлов, рассматривая, сколь аккуратно тот был отрезан.

— Что делать будем?

— Ваша светлость, вы пока всех слуг опросите, а я на крышу.

— Спасибо, что разрешил. Тебе-то зачем на крышу?

— Ну, судя по тому, что следов на подоконниках вы не нашли, и через двери никто не входил, проникнуть сюда можно было только через каминную трубу, — Самойлов заглянул в камин, что располагался как раз под шпалерой. Высунул голову оттуда, весьма довольный догадкой, и заметил: — И отверстие подходящее.

Бойкий топот огласил залу, в которую буквально влетел Туманов. Приложив руку к треуголке, он отчеканил:

— Ваше сиятельство!

— Что, еще кого-то убили?!

— Да нет, в архив залезли.

— В архив?.. — удивился Ушаков.

— По конфискованному имуществу части бумаг не хватает, — пояснил Туманов.

Пришлось Андрею Ивановичу отложить допрос слуг. Он отправился с Тумановым в архив, а Самойлов все-таки решил убедиться, что прав он в своей догадке.

Глава 6, в коей разрозненные фрагменты стали складываться в одну гравюру

Ушаков шел за офицером Тумановым мимо бесчисленных стеллажей с бумагами. Заметив его, писцы и хранители с почтением вставали.

— Ну что думаешь? — Ушаков начал со своего любимого вопроса.

Зачем размышлять за подчиненных, пусть сами приучаются делать выводы, а не только шпажонкой бряцать.

— Точно сказать трудно, но думаю, что злодей искал описи имущества сосланных за последний год, — ответил Туманов.

— Почему?

Туманов кивнул на стеллажи:

— А сами посмотрите, другие полки-то не тронуты.

— Верно говоришь, — похвалил Ушаков офицера за смекалку.

А тут и Самойлов появился.

— Ну а ты что, трубочист, расскажешь? — обратился к нему Ушаков. — Не протекает крыша у Орловых?

— Крыша не течет, а вот то, что гость наш через трубу наведался, это верно.

Он достал из кармана и протянул Ушакову пряжку.

— Это что?

— Нашел на крыше. Пряжка ненашенская, даже у немцев в слободе не такие. И потом металл не проржавел — значит, недавно потеряна.

— Ну что мы теперь у каждого встречного обувь будем проверять на наличие пряжек?! — возмутился Ушаков.

— У каждого — не у каждого, а примета хорошая, — настаивал Иван.

— Хорошая. — Ушаков глянул в окно, помолчал в задумчивости и вдруг спросил у Самойлова: — По поводу куска, от гобелена отрезанного, что думаешь?

— Ну не знаю, похоже, им именно это место понадобилось.

— Вот уж воистину провидец! — воскликнул Ушаков. — А я-то решил, что они забавы ради, от нечего делать кусок откромсали! Кстати, почему «они», а не «он»?

— Двое их было, — доложил Иван свои соображения. — Я потом следы двух пар ног на земле нашел. И уехали на возке.

— Ладно, у нас тут тоже беда: перепись конфискованного имущества исчезла, — объявил Ушаков.

— Ну, так я разумею, что есть связь некая между сим.

— Надо бы выяснить, кому принадлежал этот гобелен, — дал поручение Ушаков и, более не поясняя ничего, тяжелой поступью двинулся к выходу. Голова гудела уже не столько от похмелья, сколько от разных неприятностей, что навалились на него за один только день.

Конечно, причиной сих превратностей ушаковской судьбы были Вангувер и его ассистентка. Звериное чутье не подвело главу Тайного сыска. Не зря с недоверием отнесся он к иноземцу. В одном лишь ошибся Андрей Иванович: не русский престол интересовал голландца, не за этим выкрала Кэт бумаги из архива.

— Гобелен разделен на три части, — выглянула девушка из-за ширмы.

Она сдернула мальчишечий парик, обнажив коротко стриженные белые, словно лен, волосы, и надела другой — с каштановыми кудрями.

— Вижу, вижу, — произнес Вангувер, разглядывая добычу.

— Один — у Орлова, один — в Щербинке и один — у самого Ушакова, — продолжила Кэт.

— На ловца и зверь бежит. В Щербинку заглянуть мы всегда успеем, а вот с Ушаковым увидимся нынче же.

Кэт вышла из-за ширмы, где переодевалась в дамское платье, села за столик, налила фруктовой воды в бокал.

— Нынче. — она отпила из бокала. — Я за тебя боюсь. Мне кажется, они уже заподозрили что-то.

— В любом случае они мне не оставили иного выхода, — Вангувер свернул бумаги и сложил их в ларец.

Представление было назначено на вечер. На этот раз Вангувер не заставил гостей ждать. Прибыл минута в минуту, как договаривался с Ушаковым. Зачем зря гусей дразнить? А вот Самойлов, сопровождаемый Егоркой, припоздал, на бегу кинул плащ слуге и с трудом протиснулся в залу, битком набитую жаждавшей зрелища публикой. Ему пришлось вытягивать шею, чтобы увидеть представление поверх голов. Как ни странно, но весть о безвременной кончине Орлова не затмила славу голландского фокусника. Она разлетелась по столице в мгновение ока и заставила почтенных отцов семейств, их супруг и даже отпрысков прибыть в дом Ушакова на ассамблею.

— Итак, господа, — Вангувер появился в зале, и публика, словно по мановению волшебной палочки, стихла в единый миг. — Я имею честь видеть вас на моем представлении. Я попросил бы. — Вангувер обвел зрителей улыбчивым взглядом, словно выбирая, и остановил свой взор на хорошенькой княжне Долгорукой. Он обратился к ней с просьбой: — Я попросил бы вас помочь мне.

Княжна зарделась, но все же вышла на импровизированную сцену. Вангувер усадил ее на стул.

— Я попрошу вас держать руки перед собой.

Долгорукая вытянула ладони и улыбнулась в предвкушении чего-то необычного. Вангувер накинул на них платок, затем взял изящную золотую шкатулку, открыл ее и продемонстрировал публике, что та пуста. Снова закрыл и отдал в руки барышни, накрытые платком. Неспешно соединив концы ткани, он взял у ассистентки с подноса алую ленту и перевязал ею платок. Получился изящный узелок, который ни на миг не покинул рук княжны. Вангувер снова обратился к Кэт, и та протянула ему ножницы, фокусник сделал ими пару движений в воздухе и передал даме.

Долгорукая самолично разрезала узел, концы платка упали, но ничего необычного не произошло — шкатулка обнаружилась на своем прежнем месте. Публика начала недовольно перешептываться, не понимая, где же обещанные чудеса. Вангувер улыбнулся, взял из рук княжны шкатулку и открыл. На этот раз не птица, а мышь вылезла из нее. Княжна оторопела: если бы знала она, какой сюрприз таит предмет, что так долго держала она в своих руках, то ни за какие сокровища мира не согласилась бы принимать участие в представлении. Она до смерти боялась мышей. Долгорукая зажмурила глаза, негромко, насколько позволял придворный этикет, взвизгнула, вскочила со стула и бросилась к батюшке, что заливисто смеялся в первом ряду кресел.

Андрей Иванович, сидевший рядом, и сам был немало восхищен увиденным. Ну? Как на этот раз объяснит Самойлов секрет фокуса? Неужели мышь тоже за нитку была привязана? Он оглянулся в поисках Ивана и заметил, что тот вовсе не на Вангувера смотрит, а разглядывает стены гостиной. Почти ежедневно является он сюда для доклада, а тут словно впервые увидел.

Самойлов действительно разглядывал гобелен. Все дело в том, что чем-то он напоминал шпалеру покойного графа Орлова, от которой злоумышленники, проникшие через камин, отрезали кусок. Иван протолкнулся ближе к стене. Ну точно, и на этом ковре тоже была изображена сцена охоты. Но если на орловском красовались изящная всадница и ее свита, то здесь огромный медведь стоял на задних лапах, окруженный собаками. Иван обернулся на Егора и увидел, что тот напрочь забыл о служебном долге. Расплылся в блаженной улыбке и, словно дитя малое, не мог оторвать глаз от мышонка, что бегал по руке Вангувера.

— Ты что сюда пришел фокусы смотреть? — зашептал с укором Самойлов и вывел Егорку из залы.

— Так, ваша милость, я такого никогда не видел.

Егорка и впрямь увлекся представлением, забыв о главном: запомнить рисунок гобелена в доме Ушакова, дабы потом найти схожее изображение в торговом доме. Там тогда хранились копии гравюр. По ним придворные тогда часто заказывали себе и гобелены, и картины. Мы обыскали немало пыльных полок, прежде чем нашли то, что стало впоследствии разгадкой тайны гобеленов. Эта гравюра изображала рисунок, который впоследствии был разбит на несколько фрагментов. Любопытно, что один из них висел в доме у графа Орлова, а другой — у Ушакова, хотя вместе они были единой картиной.

Глава 7, о гневе Ушакова и его прозрении

Иван почти не спал всю ночь, пытаясь сопоставить факты. Рано поутру отправился в гости к Вангуверу, да ему сообщили, что тот еще вечером покинул постоялый двор. Ну что ж, надо отправляться к Ушакову, дабы еще раз убедиться в своих предположениях и доложить об исчезнувшем фокуснике. Но в доме главы Тайной канцелярии Иван стал свидетелем совершенно неожиданной сцены, и хотя попал он на нее ближе к финалу, мы дадим себе труд обрисовать ее целиком.

А утро в доме Андрея Ивановича началось так. Хозяин вне себя от ярости в одном халате, заложив руки за спину, молча прошествовал к камину. Затем снова вернулся к стоявшим навытяжку солдатам и, наконец, взорвался:

— Мерзавцы! Распустились вконец!

Он брызгал слюной, пучил глаза и почти не владел собой:

— Удавлю всех собственными руками! В моем доме спать на посту! Почему не разбудили?

И тут ему на глаза попался человек в одной рубахе. А этот что здесь делает?! Ушаков на миг оторопело замер, а потом крикнул прямо в лицо застывшему в одном строю с солдатами:

— Как зовут?!

— Прутиков, ваша милость!

По чеканному ответу Ушаков понял, что перед ним один из солдат, что должен был стоять на часах в ночном карауле. Но не в мундире! Значит, точно спал!

— Я тебя, Прутиков, в Сибирь! — заорал Ушаков. — Сгною!!!

Самойлов появился в спальне в тот момент, когда Ушаков ее уже покинул. Но несмотря на то что тяжелые шаги почти затихли, а крики «Мерзавцы! Скоты!» доносились все реже и все глуше, солдаты по-прежнему стояли навытяжку. Виной тому был Туманов. Он, наконец, ожил, начал бодро расхаживать перед строем, поднося кулак к самым лицам провинившихся.

— Случилось что? — спросил Самойлов.

— Случилось, — в сердцах крикнул Туманов. — Была б моя воля, я вас не только в Сибирь. — Туманов лихо прохаживался перед строем и очевидно напоминал самому себе только что удалившегося Ушакова. — Я с вас живьем шкуру бы содрал! — ревел он, но голос и стать не позволяли ему даже отдаленно походить на главу Тайной канцелярии. — Охрана. — ехидно протянул офицер и окинул скептическим взором замершие в страхе лица.

Да, дай такому волю, он всех в Сибирь сошлет. Хорошо, что Андрей Иванович попридерживает его прыть. Взгляд экспедитора скользнул на висящий на стене канделябр. Почему-то вдруг всплыло в его памяти дело об отравлении, в коем фигурировал свечной воск и яд, подмешанный в него ловким секретарем Полины Ивановны. Иван снял восковой налет и поднес к носу.

— А что, служивый, свечи ночью горели?

— Так и есть, ваша милость! Приказ был смотреть в оба. Поэтому, не гасили, — ответил один из солдат.

— Смотрели они в оба, — пробурчал Туманов.

Но Самойлов не слушал его, а направился прямо в гостиную. Поднял глаза на интересовавший его гобелен. Да так и замер от удивления. Вот почему так взбешен был Ушаков! Поперек ковра красовалась огромная дыра. Злодеи промышляли прямо под носом главы Тайной канцелярии. Смело! Самойлов достал принесенную с собой гравюру и принялся сравнивать ее с рисунком попорченного гобелена. Потом потрогал свечи из канделябра — на них обнаружился такой же налет, что и в спальне.

Кашель возник раньше, чем в гостиной появился Ушаков, за ним с подносом неотступно следовал Федор.

— А, это ты… — Андрей Иванович с трудом справился с очередным приступом. — Знаешь уже?

— Рассказали, — ответил Самойлов.

Ушаков резко повернулся и наткнулся на поднос.

— Что это?! — крикнул он в ярости.

— Так это… — оторопел слуга.

— А-а-а, — Ушаков принял лекарство и зашелся в очередном приступе кашля. — Сгною мерзавцев. — начал он было.

— Сдается мне, что караул не виноват, — мягко прервал его Иван.

— Говори, — Ушаков сел в кресло и с интересом взглянул на сыщика.

— В канделябрах стояли свечи с особым составом, типа сонного порошка. Вот понюхайте, ваше сиятельство.

— Сам понюхай! И привези-ка мне этого фокусника. Замешан он здесь.

— Да я, собственно, за тем и пришел.

— Что еще?

— Из постоялого двора, где он давеча останавливался, Вангувер съехал.

— Вы что, все издеваетесь?! — снова закричал Ушаков. — Сговорились?! — Он вскочил с кресла и снова закашлялся. На пороге возник Федор с подносом.

— Что это?!

— Так это, лекарство…

Ушаков принял снадобье. А затем снова заголосил на Самойлова:

— Ты чего тогда приперся? Что еще?!

Самойлов выпрямился и, переждав бурю, выложил свой козырь:

— Есть у меня одна бумага…

Иван развернул перед Ушаковым гравюру, изображающую охоту, такую же, как и на гобеленах, только с недостающими фрагментами.

— И что?

— А то, что искать наших фокусников надобно здесь, — Самойлов ткнул пальцем в импровизированную карту.

— Почему ты так думаешь?

— Гобелены эти, что этот, что тот, едины тем, что связывает их эта картинка. Смею предположить, что направление движения этих уток указывает на место, где зарыт клад.

— Где это место?

— Ну вот это-то нам и надобно выяснить. Думаю, что Вангувер для этого и вырезал куски гобеленов.

Открылась дверь, и в залу вошел Туманов, промаршировав к столу, он протянул Ушакову бумагу. Тот развернул ее, не мешкая. Ознакомившись с содержанием, Андрей Иванович сел. И тут снова возник Федор с очередной порцией лекарства на подносе. Тихо ступая мягкими туфлями по дубовому паркету, он подошел к барину и замер в ожидании очередного нагоняя.

— Знаешь, кому принадлежали все части гобелена? — спросил Ушаков у Самойлова.

— Нет.

— Выпей, — неожиданно предложил Андрей Иванович. Иван вопросительно взглянул на него. Ему-то зачем? Он же не травился, бог миловал. — Выпей, — настаивал Ушаков.

Иван взял рюмку и опрокинул содержимое внутрь единым махом. То была обычная настойка.

— Твоим Белозеровым, — услышал он голос Андрея Ивановича и оторопел. — Так что вполне возможно, что Вангувер… — И тут глаза Ушакова озарились догадкой: — Погоди-ка, когда арестовывали Белозеровых, кого-то среди них не нашли?..

— Так точно, Ваше сиятельство, — отрапортовал Туманов, — старшего сына. Он в заграницах был. Там, говорят, и сгинул.

— Тогда я знаю, что это за место, — подытожил глава Тайной канцелярии.

Глава 8, в коей наш фокусник демонстрирует свои таланты к переодеванию, а Ушаков все же надеется его переиграть

Через некоторое время и Иван увидел это место своими глазами. Не на гравюре, не на гобелене, а воочию. Вон и вековой дуб. Самойлову казалось, когда он рассматривал его на картине, что таких великанов не бывает, что художник явно преувеличил размеры, а он еще крупнее оказался. Вон какой могучий красавец! Раскинул ветви и не знает, какие страсти вокруг них бушуют.

— Ну что, Самойлов, замыкай круг. Птичка сия из этого кольца не упорхнет, — Ушаков был доволен. Обыграл он этого иллюзиониста.

И действительно, упорхнуть, подобно кенору из бокала, не представлялось никакой возможности. Егорка, подъехавший с докладом, только подтвердил мысль Ушакова:

— Осмелюсь доложить, Ваше сиятельство! Солдаты оцепили с полторы версты. Так что злодеев мы схватить должны!

— Ну что, Самойлов, пойдем, — довольно крякнул Андрей Иванович.

Любил он такие минуты. Не столько победа нравилась ему, сколько предвкушение скорой победы. Иван взял зрительную трубу и в обозначенном на карте месте увидел карету, а подле нее мужиков, копавших землю. Он перевел трубу и различил в высокой траве и в кустах кольцо драгун, которое, словно праведный рок, сжималось вокруг дуба.

«Да, не проскочит злодей. Окружили», — подумал Самойлов.

И вдруг картинка в трубе пропала. Иван отвел ее от глаз и обнаружил прямо перед собой возок с сеном, а на нем бородатого мужичка в дырявом кафтане.

— Слышь, служивый! — обратился он к Ивану. — Что ж за беда такая приключилась, что солдатушек столько нагнали?

— Давай, борода, езжай с богом, охота у нас здесь.

— Охота? Это ж на какого зверя? На медведя?

— Да на него, родимого. Давай проваливай!

— Ну, дай вам бог, значить, словить зверя.

Мужик чмокнул губами и тронул лошадей.

Самойлов вновь поднес трубу к глазам и увидел, как солдаты окружили копавших.

Те опустили лопаты и в оцепенении сбились в кучу у раскидистого дуба. Самойлов побежал вперед, через минуту он был уже у дерева, тут и Туманов подоспел. Иван открыл дверцу кареты и наставил пистоль на сидевшего в ней человека.

— Вы арестованы! — крикнул он.

— За что, барин? — повернулся к нему бородатый мужик, одетый в господскую треуголку и плащ.

— Ух, умора! — раздался сзади смех Ушакова. — Более удивительного сочетания рожи и одежи я еще не видел… Да, ловкач, — причмокнул губами Андрей Иванович.

Что-что, а проигрывать он умел. На его веку поражения случались едва ли не чаще, чем победы. Они-то и приучили Ушакова не терять уверенности, что поражение — это еще не проигрыш.

— Ну ничего, сдается мне, что мы его все равно поймаем.

— Каким образом? — Самойлову как раз пока было трудно смириться с таким явным промахом.

— Белозеровы у нас? У нас! И под страхом казни семьи он выдаст себя.

Да, сей аргумент главы Тайной канцелярии Самойлов едва ли мог счесть убедительным.

Глава 9, в коей рассказывается, что гонец хотел, как лучше, а получилось

Ушаков не замедлил послать за Белозеровыми. Гонец был снабжен соответствующей бумагой, а на словах предупрежден, что дело срочное. Потому скакал он без отдыху, хотя и путь неблизкий. Ну да ведь он солдат, может и без отдыху, а животине не объяснишь, что дело государственной важности. Утомился совсем каурый, вот и пришлось солдату остановиться на постоялом дворе. Он велел мужичку, принявшему у него поводья, дать лошади овса, а сам зашел внутрь.

За одним из столов молодой солдат с аппетитом ел суп. Гонец обрадовался, все родной человек в чужих краях. Снял с себя торбу и сел напротив.

— Бог в помощь, — завел он разговор. — Издалека?

Солдатик оказался словоохотливым:

— Так с Владыкина.

— О, а я туда как раз. За графиней Белозеровой с племянницами.

— Чего изволите? — обратился хозяин постоялого двора к новому гостю.

Тот долго задерживаться не собирался, а потому попросил только квасу.

— Это ты, брат, опоздал, — отер усы гвардеец из Владыкина.

— Опоздал?

— Преставились твои Белозеровы. От оспы все как одна слегли, и трех дней не промучились.

— Вот те раз! Что же мне делать?

— А что делать?

— Ну, приказ-то у меня — привезти.

— Привезти покойников за четыреста верст? Это тебе, брат, льда не хватит. А потом, покажи приказ-то.

— Вот смотри. Приказ! — Гонец достал бумагу и протянул ее солдату.

Тот прочел внимательно.

— Ну, так здесь сказано «привезти для допроса», а про покойников ничего не говорится. Мертвых тебе могут и не отдать, уж больно строг комендант.

— Так что ж делать? — совсем растерялся гонец.

— За другой бумагой возвращаться, чтобы покойников отдали, иначе никак, — пожал плечами солдат.

— Вот те раз… — досада прозвучала в голосе курьера.

— Вот что, ты мне приказ, значит, дай. Я его коменданту покажу. Мы их пока хоронить не будем. А ежели покойников везти решат, все готово будет. Приготовим, льдом обложим.

Гонец обрадовался такому обороту дела. А и впрямь, так он почти сутки сбережет. Чего ему туда-сюда мотаться — сказано же было: дело безотлагательное.

— Ладно. Стало быть, так и решим, — ударил он кулаком по столу.

— Так и решим. Поспешай, поспешай за приказом-то, — подбодрил его товарищ.

Гонец выпил квасу, надел треуголку и отправился в путь, не мешкая.

Глава 10, в коей становится ясно, что и загнанный в угол Ушаков способен снять шляпу перед достойным соперником

Не такой встречи ожидал солдат. Ушаков взревел, что раненый зверь:

— И ты, нехристь, поверил первому встречному, что они померли?!

— Так, Ваша светлость, как же не поверить? Он в форме был.

— Я ничего не понимаю, какая форма, с кем ты разговаривал?.. — свирепел Ушаков.

Самойлов едва успел слово вставить:

— Ваша светлость…

Ушаков замолчал и с раздражением уставился на Ивана.

— Помните, у вас в доме у солдата мундир пропал? — спросил тот.

Ушаков махнул рукой курьеру, чтобы уходил с глаз долой:

— Пшел вон!

Солдат поспешно удалился.

— Ты думаешь, он уже тогда предполагал, что мы отправим за его семьей?

— Я уверен, что он действовал по заранее продуманному плану и опережал нас на шаг. Выкрал куски гобелена, составил карту, выкопал семейные сокровища.

— И?.. — прервал его Ушаков, который и так с трудом сдерживал гнев.

— И, переодевшись гонцом, освободил своих родственников, имея на руках ваш же указ. Во всяком случае, если верить обманутому курьеру.

Не хотелось Андрею Ивановичу даже самому себе признаваться в сих выводах, но по всему выходит, что прав Самойлов.

— Гнать нас надо за такую работу! Поганой метлой гнать! — подытожил Ушаков. — Однако ловкач! — Андрей Иванович метался по кабинету, словно зверь в клетке. — Редко, когда хочется снять шляпу перед преступником, прежде чем вздернуть его на виселице. Этот фокусник того заслуживает. Лично, лично пожму ему руку.

Глава 11, о долгожданной встрече, горячем поцелуе, расставании и надежде на новую встречу

Иван все рассчитал верно. У Вангувера не было другого пути для отхода. В гавани Самойлов без труда нашел корабль, который готовился к отплытию, и занял место на палубе.

Наконец раздался знакомый голос, и фигура Вангувера возникла по правую руку от Ивана:

— Интересно, сколько нужно было загнать лошадей, чтобы опередить нас на час.

— На два часа, — поправил фокусника Самойлов. — Вы чертовски испортили настроение Ушакову.

— В самом деле? — улыбнулся Вангувер.

— А фокус ваш я разгадал.

— С кольцом и платком?

— И с семьей, и с ларцом.

Ироничная улыбка вновь скользнула по тонким губам:

— Может, у вас тоже есть способности?

— Послушайте. — прервал неуместную иронию Самойлов. — Я не хочу осуждать вас или чинить препятствий. Вы понесли утрату, лишились крова. И дай вам бог, чтобы на чужбине вы обрели то, что потеряли на родине. И еще одно. Берегите вашу сестру! Не буду скрывать: это она является виновницей моего поступка.

— Прощайте, — уже без всякой иронии приложил руку к треуголке Вангувер.

— Прощайте, — отрезал Самойлов.

Варя, что стояла поодаль с сестрой и тетушкой, сразу узнала собеседника брата. Она с трудом дождалась окончания разговора, и едва брат подошел к ним, направилась к Ивану.

— Кто это? — кивнула тетушка на одинокую фигуру в плаще, что застыла на носу корабля.

— Благородный человек, — ответил племянник. — Дай бог России таких побольше!

Он спиной почувствовал ее. Обернулся и увидел глаза. Родные глаза, полные слез. Он взял ее узкие ладони в свои. Что он мог сказать ей? Он столько раз мечтал об этой встрече, представлял, как обнимет ее, чтобы защитить от жизненных бурь. Он и сюда-то добрался так быстро лишь потому, что спешил на встречу с ней. И вот, наконец, мечта сбылась. И что же? Он не может остаться с ней, проклятый долг вынуждает вернуться, вынуждает вновь оставить ее одну. Перед ней открытое неласковое море, впереди бури, шторма, неизвестность. А она такая маленькая и такая хрупкая. Одно утешает: рядом с ней ее брат, у них есть средства. Вот и колокол ударил. Моряки подняли паруса.

— Судьба снова разлучает нас… — начал он. — Вам надо спасать жизнь, а мне возвращаться обратно.

— Неужели вы не можете все бросить и уехать с нами? — надежда мелькнула в ее глазах.

— Поверьте, я бы хотел провести остаток дней подле вас, — он еще сильнее сжал ее ладони. — Но боюсь, что это навлечет еще больше бед на вашу семью.

Она сняла образок и надела его на Ивана.

— Храни вас бог. Я буду помнить вас всю жизнь!

Их губы слились в прощальном поцелуе, который

был прерван командой капитана:

— Trap off! Отдать трап!

Уже с берега он крикнул ей:

— Я все равно найду вас!

Слышала ли она его слова? Или крики чаек и плеск волн заглушили их? Но все равно Варенька Белозерова знала, что судьба обязательно подарит им еще не одну встречу. Иначе и быть не могло.

Глава 12, о новой тайне масонов

Толстой всячески старался этому воспрепятствовать, но обыграл его Меншиков. Обручение царевича Петра и Марии Меншиковой было обставлено со всей пышностью, приставшей случаю. Оттого и злился Петр Андреевич, оттого и шептал на ухо Ушакову:

— Как видишь, все кончено. Вот она, корона, уплывает.

— Еще не все потеряно. Ведь помолвка — еще не венчание, — успокаивал его Ушаков.

Он никогда не выкладывал козыри сразу, но предпочитал иметь их в достаточном количестве, ибо противник, с которым ему приходилось сражаться, тоже был ловок и хитер.

— Да ладно. Полюбуйся, «не все»!

— Если мы скомпрометируем Меншикова в глазах царевича, все может обернуться иначе.

— Что-то новое? — насторожился Толстой.

— Из дознания лорда Уитворта стало известно, что Меншиков послал письма в Ватикан и вступил в переговоры с масонами.

— Это серьезный шаг против православной веры, — с удовлетворением произнес Толстой. — Но этим его не свалить.

— Там есть план. План его восхождения на трон в случае преждевременной кончины царевича. Но главное — изложены лекарские причины возможной кончины.

— Добудь мне эти письма, — прошипел Толстой.

Ушаков улыбнулся и покинул залу, в которой Светлейший принимал поздравления.

Князь Меншиков, склонивший наследника короны царевича Петра к обручению со своей дочерью, имел немало недругов, кои всеми силами рвались помешать его регентству. Он еще не знал, как печально развернутся события для него и его семьи. В тот день ему казалось, что весь мир был у его ног. Судьба кинула меня в самую гущу политических событий, о которых я тогда и не догадывался. Разъезжая по порученным мне делам, я не раз виделся с великими людьми, делавшими историю. Но понял я их значимость лишь много лет спустя.

Из записок экспедитора Тайной канцелярии

Часть VIII Пираты

Глава 1, в коей выясняется, что хоть секретарь английского посольства не кролик, но его надобно изловить

Лизавета отказывалась ходить в барском платье. Каждое утро надевала сарафан и рубаху. Иван уже отчаялся уговорить. Ну да бог с ней. Ежели ей одежа сия больше по сердцу, пусть носит. Егорка, правда, ворчал, мол, «от соседей стыдно». А почему стыдно? Быстро как все перекроились на европейский манер. В Петербурге уж, почитай, и не сыщешь барина с бородой али барыню, в простой сарафан одетую. Все парики пудрят, бороды бреют, кринолины шьют. Даже горничные и те в чепцах, да и лакеи в ливреях.

Они сидели в трактире неподалеку от дома. Иван как бы ненароком поглядывал на Лизу. Русая прядь выбилась из-под платка, и по ней то и дело, словно играя, бегал солнечный лучик, что с трудом проникал в низкое оконце. Трогательная все-таки девчушка, хоть и пытается быть серьезной.

Егорка появился, как всегда, в самый неподходящий момент. По лицу его сразу можно было определить, что пришел он не просто так, а с важной вестью. Точнее сказать, не пришел, а ворвался, запыхавшись. Выпучил глаза для пущей важности и зашептал:

— Ваша милость… Там Ушаков!

Ну не Христос же со вторым пришествием!

— Ну и что?

— Дело государственной важности, спешное!

— Спешное?

— Стало известно, что секретарь английского посольства везет важное послание, способное навредить…

— Навредить кому?

— Нам с тобой, — услышал Иван за спиной голос Андрея Ивановича.

Самойлов встал, за ним поднялась и Лиза, Егорка замер подле.

— Ваша светлость. — начал Самойлов.

Ушаков покосился на нехитрые харчи, стряхнул крошки со стола и занял место на скамье.

— Чего вы стоите-то? Садитесь.

Когда все сели, он негромко, чтобы не слышали чужие уши, пояснил:

— Шельмец везет дипломатическую почту, а в ней такое, что может все с ног на голову перевернуть.

Самойлов, уже привыкший к внезапным появлениям главы Тайной канцелярии, ответил:

— Так в чем же дело? Арестовать его, и все.

— Арестовать его без шума не удастся, — мягко возразил Ушаков.

Неопытен еще Иван в делах дипломатических. Нахрапом все брать привык. А здесь работа тонкая нужна.

— Так что же делать? — воззрился на него Иван.

Вот это правильный вопрос. Андрей Иванович сделал паузу, после которой подкинул новую пищу для размышлений:

— Скажем, проникнуть на корабль под видом курьера и выкрасть почту.

— Так непросто это.

— Непросто, — согласился Ушаков. — А еще лучше привезти нашего героя обратно.

Самойлов чуть не поперхнулся:

— Ваше сиятельство. секретарь посольства не кролик.

Ушаков налил из кувшина в кружку воды, принюхался, но пить не стал.

— Как дела, невеста? — обратился он к Лизе, словно и не слышал Ивановых резонов. — Буквы писать научилась?

— Научилась, — просияла девочка.

Хоть и дичилась она сурового Ванюшиного начальника, а похвалиться своими успехами ей ой как хотелось.

— Это хорошо.

Самойлов пристально посмотрел на Ушакова, понимая, что тот уже все решил, огласить только медлил. Наконец он положил на стол кошелек:

— Вот тебе на дорогу, Ваня. Торопись. Корабль скоро отплывает.

Лиза посмотрела на Ивана и вздохнула:

— А мне на ярмарку обещал сходить.

— Цыц! — поспешил осадить ее Егорка.

— Раз обещали — надо держать слово, — улыбнулся Ушаков. — Егор, своди дитя на ярмарку.

Денщик кивнул, взял Лизу за руку и потянул к выходу. Та бросила недовольный взгляд на Ванюшу и важного господина, что так некстати прервал их трапезу, но перечить более не осмелилась.

— Слушай, как ты это пьешь? — отодвинул кружку Ушаков, а потом добавил: — И учти, Самойлов, от того, добудешь ты эти письма или нет, зависит судьба России.

— России, значит? — усмехнулся Иван.

— России, — отрезал Ушаков и вышел.

Глава 2, о нашем гостеприимстве

Вот так государева служба занесла нашего героя в далекий форт на западной окраине Российской империи. Впервые предстояло Ивану морское путешествие. Серая, слегка волнующаяся гладь пенной шапкой разбегалась у самых его ног — словно несжатое поле волновалось. Гул, что издавала эта махина, и страшил, и манил.

Разузнав, на каком корабле отплывает к родным берегам секретарь английского посольства, Самойлов подошел к трапу. Фрегат был голландский трехмачтовый. Капитан, что стоял на палубе, имел, как на грех, невообразимо важный и заносчивый вид. Не знаешь, как и подступиться. Но служба требовала действовать решительно, и Иван постарался напустить на себя как можно больше наглости и напористости.

— Каюту, милейший, и получше! — крикнул он капитану сквозь ветер.

Тот затянулся своей трубкой и безразлично ответил:

— Кают нет свободен.

— И кто же их всех занял? — поинтересовался Иван.

— Голландский купец три штук, аглицкий дворянин— один штук, немецкий семья. Остался только трюм.

— Купцов, говоришь, три штуки?

— Так есть.

— Многовато, — вслух решил Самойлов. — Ну-ка, покажи, где они.

Капитан нехотя повел Самойлова в общую каюту, где пассажиры, готовясь к долгому совместному путешествию, собрались за одним столом. Русский офицер неожиданно повел себя совершенно бесцеремонно.

— Эти? — указал он на пассажиров.

Капитан утвердительно кивнул. Самойлов похлопал ближайшего по плечу:

— Купец?

— Купец, — растерялся тот.

— Ну-ка, дружок, пойдем!

— Куда? — От изумления брови несчастного подскочили аж до самого парика.

На глазах у всех Самойлов взял голландца под локоть и потащил к лестнице со словами:

— Как куда? Наверх, товар смотреть.

Никто из присутствующих в каюте не осмелился ему возразить. Да и зачем? Скоро они покинут берега этой дикой страны, наторговать здесь удалось немало, есть с чем домой вернуться. Только бы поскорее отплыть, больно уж надоел местный суровый климат. И не только климат. Вот кто его знает, что у этого русского на уме?..

На палубе Самойлов заботливо отряхнул камзол обалдевшего голландца и обратился к нему со словами:

— Вот ведь незадача: мне надобно ехать на этом корабле, а мест нету…

— Я не понимай…

— Прости, брат. Сейчас поймешь.

С этими словами Иван подхватил иноземца и поставил его на мостки. Тот, начиная подозревать недоброе, закричал:

— Та! Но я толжен ехать на этот корабль!

— Погости еще чуток у нас.

И сильным ударом сапога наш герой сбил мостки с корабля. Матросы отдали швартовый, фрегат отчалил. Торговец, вынужденный принять Иваново приглашение, тоскливо провожал глазами красавец-парусник. А бесцеремонный русский, словно и забыв о только что ссаженном пассажире, повернулся к капитану и, как ни в чем не бывало, поинтересовался:

— Ну? Теперь есть место?

— Теперь есть, — нехотя ответил капитан и недовольно поморщился. Самойлов вздохнул, подкинул на ладони золотую монету, чтобы бывалый моряк мог воочию оценить все прелести предстоящего путешествия. Лицо голландца выразило интерес. Тогда Иван кинул монету ему, капитан поймал ее, попробовал на зуб и, сложив руки на груди, удовлетворенно пыхнул трубкой, обозначив тем самым молчаливое согласие.

Оживленная беседа в каюте разом смолкла, как только появился Самойлов. Напряженная и недоверчивая обстановка помешала бы осуществлению плана. Поэтому Иван, не мешкая, принялся налаживать дипломатические отношения с представителями иностранных держав старым проверенным способом.

— Ну что? Значит, едем все вместе? — Он похлопал большую корзину, которую только что приволок с собой.

— А где есть наш Ханс? — насупился один из купцов.

— Ханс? А он остается еще торговать. Крупная сделка. Ему повезло! А что, собственно, вы такие скучные? — Самойлов взгромоздил на скамью корзину и, вынув оттуда пару бутылок, поставил их на стол со словами: — Сейчас это мы враз исправим!

Взгляды пассажиров потеплели. Самойлов разлил содержимое и провозгласил:

— Ну, за здоровье государыни!

Тост не слишком пришелся по вкусу попутчикам, но все же они нехотя подняли кружки.

Глава 3, в коей иерихонская труба дважды нарушает покой немецкой семьи

Фрегат неспешно рассекал волны. Ветер дул попутный, но не сильный, и ощущение качки происходило скорее оттого, что пассажиры уже порядком опорожнили Ивановы запасы. Настроение у всех сделалось отменное, вот только немцу не повезло — его супруга в сопровождении капитана появилась в общей каюте слитком рано. Ганс и захмелеть толком не успел, как его Анхен велела ему проследовать за ней. Но другим это веселье не испортило. Решено было играть в кости. Секретарю фартило, и когда третий раз подряд выпали две кости по пять и шестерка, Иван даже кулаком по столу ударил со злости:

— Везучий ты, басурманин.

Он взял монету и неохотно подвинул ее в сторону англичанина. Тот забрал очередную ставку и ладонью сгреб в кошель приличную горсть, что выиграл у русского. Пробил корабельный колокол. Секретарь, услышав звон, поднялся из-за стола.

— Не, так не пойдет. Так я не смогу отыграться. — возмутился Иван, жестом приглашая в свидетели голландских купцов.

— Well, one time, — не смог побороть искушения англичанин.

Иван закрыл глаза, представил себе заветную комбинацию цифр и с силой встряхнул стакан. Бросок — и соперникам открылись 3, 2 и 2. Противник улыбнулся, совершил свое магическое действие над стаканом, и результат не обманул его ожиданий — вот еще одна монетка перекочевала в карман басурманина.

Англичанин приподнялся, Иван попытался снова уговорить его продолжить игру, но тот пробурчал:

— Все хорошо. в меру. Буду спать.

Он сунул пухлые ручки под щеку, изображая для верности, как сладок сон, когда такой куш в кармане, и, пошатываясь, вышел из каюты.

— Пойду тоже до ветру, — Самойлов хлопнул по плечу ближайшего купца и поднялся следом.

Он услышал, как англичанин спускался по лестнице на нижнюю палубу, при этом деревянные ступени жалобно скрипели под грузным телом, грозясь развалиться. Под такой аккомпанемент секретаря пробрало на музицирование, и он голосил как иерихонская труба, пребывая в полной уверенности, что лишь тихонько мурлычет себе под нос. Но Анхен совсем так не казалось, она проснулась и, не сдержав любопытства, вылезла из-под теплого одеяла посмотреть на обладателя столь мощного баритона. Но когда она выглянула из каюты, певца уже и след простыл. Вздохнув, женщина поспешила вернуться в теплую постель. Скрип ее двери насторожил хоть и хмельного, но очень осторожного англичанина. Он тоже выглянул из своей комнаты проверить, не следит ли кто за ним. Убедившись, что все в порядке, он начал готовиться ко сну. Оказалось, он был не настолько пьян, как сам думал, хотя из зеркала на него взглянуло красное потное лицо. Англичанин сощурился, словно не поверив своим глазам, и ударил себя по щекам.

Наш герой тоже времени зря не терял: прошел по палубе, оглянулся на матроса, стоявшего у штурвала — не смотрит ли в его сторону. Тот смотрел вперед, события за спиной его не интересовали. Тогда Иван вскочил на борт и, держась за ванты, заглянул в окошко каюты секретаря как раз в тот момент, когда ее хозяин, уверившись в своей безопасности, достал из-за пазухи несколько бумаг и запрятал их под подушку. Неожиданно в его дверь постучали.

— What? Who is that?[18] — насторожился англичанин, но засов отпер. За дверью обнаружился капитан корабля.

— Good night, — улыбнулся тот, всем видом приглашая на беседу. Пришлось выйти из каюты — не разговаривать же в дверях.

Медлить было нельзя. Другого случая могло и не представиться. Самойлов открыл окно, проник в каюту и вытащил бумаги из-под подушки. К сожалению, беседа продолжалась недолго. Иван уже был у окна, когда услышал скрип открывающейся двери. Он успел лишь нырнуть за шкаф и сунуть бумаги в щель наверху. Секретарь снял жилет, бросил его на дорожный сундук, вновь сел на кровать и блаженно потянулся. И вот тут-то его взгляд упал на окно. Он отлично помнил, что оно было полуоткрыто, когда он выходил, а теперь… Несчастный бросился к нему и увидел след огромного сапога на стуле. Тогда он рванулся к подушке — бумаг на месте не было. Очередной вопль иерихонской трубы огласил фрегат.

— Тьфу ты черт, пугливый! — выругался Иван, вынужденный обозначить свое присутствие. Он показался из-за шкафа, всячески пытаясь успокоить иноземца. Но тот голосил свой «Help!» до тех пор, пока вся команда во главе с капитаном, вооруженная до зубов, не столпилась в дверях каюты. Капитан приказал препроводить возмутителя спокойствия к себе для дознания. Пострадавший, разумеется, не мог упустить из поля зрения похитителя его ценного груза.

— Well! Everything’s safe?[19] — спросил капитан у англичанина.

— No![20] — крикнул тот ему в лицо, а потом обратился к Самойлову, что со связанными руками стоял посреди капитанской каюты: — Где мои письма?!

— Письма? — удивился Иван как можно искренне.

— Письма! — повторил секретарь — Которые ты выкрал у меня!

— Я?

— Search him![21] — не выдержав, приказал капитан.

— Зачем они тебе? Что тебе надо? — метался по небольшому помещению англичанин, пока шел обыск.

— Мне б воды, — невозмутимо обратился к капитану наш герой.

Английское терпение лопнуло. Хочешь воды — получай. Секретарь плеснул в наглую физиономию прямо из кружки. Пленник не мог утереться — руки за спиной связаны. Только слизнул языком капли и тихо процедил:

— Спасибо.

Матросы, что обшарили карманы Самойлова, пропажи не нашли.

— I think we shall lock him up until morning, and tomorrow we’ll decide what to do[22]. — Капитанские слова показались всем взвешенными и верными. В самом деле: ночь за окном, чего уж теперь. Русская поговорка «Утро вечера мудренее», видно, и иноземцам была знакома. На том и порешили.

Вот так и стал наш Иван пленником. Но не в его правилах было сдаваться. За годы службы в Тайной канцелярии в какие передряги он только не попадал. Прежде всего необходимо осмотреться. Иван выглянул в окно. Картина, что предстала взору, завораживала. Полная луна отражалась в черном как смоль море. Мириады звезд сияли на небосклоне. Может быть, такой же лунной ночью стояла его Варенька на палубе другого корабля, что уносил ее к далеким неизвестным берегам.

Глава 4, в коей становится очевидно, что все беды человечества, начиная с Адама, от непослушания

Самойлов уже собирался лечь на мешки, что обнаружил в углу, как вдруг ясно услышал стук уключин и плеск воды, потревоженной веслами. Он попытался сквозь маленькое оконце трюма разглядеть, что происходило снаружи. Задача оказалась непростой — окошко было намного выше ватерлинии, а звуки раздавались почти что снизу, прямо за бортом. Наконец в тусклом лунном свете Иван различил очертания двух лодок, заходящих сбоку фрегата. Наш герой усмехнулся — вот те на, воистину фортуна переменчива, никогда не знаешь, кто завтра будет на коне! Похоже, на корабле скоро сменится флаг. Оставалось только ждать, прислушиваться и гадать, чем обернется ночной визит нежданных гостей и каковы будут последствия для его, Ивановой, судьбы.

Между тем еще две шлюпки подплывали к судну с другой стороны. На первой сидел старый коренастый человек в треуголке и потертом камзоле, притом вооруженный до зубов. Вид у него был уверенный, презрительный и небрежный, а по грубому тону басовитого хриплого голоса, привыкшего отдавать команды и сыпать бранью, можно было сразу догадаться, что это капитан сей сомнительной команды. Вся его братия в лодках выглядела весьма разношерстно, но вооружена была до зубов: пистоли, ружья, шпаги и ножи могли в любой миг убрать с дороги каждого, кто осмелится оказать сопротивление. Лица их не были затуманены благородными мыслями, и по всему было видно, что эти люди вряд ли живут честным трудом.

Бравый капитан пиратов (а ночные гости оказались именно пиратами) принял на душу уже немало рома и посему сделался разговорчив. Собеседники, правда, ему были без надобности, хватало того, что его слышали и слушали:

— If you will listen me boys! We will eat the bean and sleep on dry towels![23]

— Однако на сию речь нашлись возражения. Сидевшая рядом девица в мужском костюме тут же перебила грозного командира:

— By the way! You are on the aground by your rum only., even slit has no mistakes in this place! [24]

— Shut up! I’m a captain! Nobody has a word when I speaking![25]

Действительно, кто кроме дочери решился бы перечить капитану? Девица, правда, даже отдаленно не напоминала папашу, одно только роднило их — презрительно-надменное выражение лица.

— Captain — «no ship»[26], — хмыкнула атаманша.

— We’ll get it! This one![27]

Над ними уже нависал нос фрегата. Не мешкая ни минуты, пираты ринулись вперед: зацепили за борт крюки, быстро вскарабкались по канатам и тут же вступили в бой. То, что им удалось подплыть незамеченными, сразу же решило исход битвы — схватка была жаркой, но короткой. Пираты привычно и безжалостно кололи и резали не слишком, впрочем, многочисленную команду фрегата, отправляя за борт убитых и раненых одного за другим. Девица тоже шустро орудовала шпагой и ничуть не уступала в ловкости и жестокости остальным членам лихой команды. Несколько минут — и все вахтенные, а также те, кто прибежал им на помощь, оказались перебитыми. Капитан пиратов так и не вынул ни шпаги, ни пистолета, в руке он держал лишь бутылку рома — главное свое оружие в любых сражениях. Но команды отдавал исправно:

— Hurry up! We can't let them recover! Keep in mind, daughter, while the captain of the ship is alive, the ship has not been ceased! [28]

— Aren’t you tired of repeating this each and every time?[29] — огрызнулась было девица, но в этот момент увидела боцмана с голландца, выбегающего на палубу и достающего пистоль. Не раздумывая, она выстрелила. Тот свалился замертво. Капитан пиратов повернулся на выстрел, поковырял заложенное ухо и сердито посмотрел на дочь:

— Ann! Don't ever interrupt me, when I speak![30]

Расправившись со всеми на палубе, пираты устремились в каюты. Они распахивали двери одну за другой и бесцеремонно вытаскивали полуодетых пассажиров прямо из постелей.

Никто не сопротивлялся. Только Анхен, когда стащили с нее одеяло, возмутилась и попыталась натянуть его обратно. Разумеется, ее стыдливость не была принята во внимание.

Единственным человеком, давшим отпор морским разбойникам, был капитан судна. Он забаррикадировался в общей каюте вместе со вторым помощником и купцами, а когда туда попытались вломиться, встретил атаку захватчиков выстрелами. Но против смельчаков быстро сыскалось средство: капитан пиратов вовремя появился на арене действий и по-отечески заботливо остановил своих бойцов:

— Boys! What are you doing! Don't you know better then trying to go at it headfirst?![31]

Старик вытащил из-за пазухи небольшую гранату и поджег фитиль. Вымуштрованная команда мигом поняла, как надо действовать: все прижались к стенам, а стоящие рядом с дверью пираты толкнули ее и тут же спрятались от пуль, пущенных осажденными из-за опрокинутого стола. Ловкий бросок — и граната покатилась по деревянному полу прямо в каюту. Все замерли. Раздался взрыв — не слишком сильный, чтобы уничтожить всех, оказавшихся поблизости, но достаточный, чтобы оглушить их и заполнить помещение густым дымом, отчего сопротивление стало невозможным. Пираты ринулись в каюту и быстро одолели маленькую команду.

— Well, What have I been telling you all along?! First thing to do is always think ahead![32] — заявил капитан пиратов, зашедший в каюту последним. Он поднял опрокинутый стул, достал из шкафа бутылку рома и сел. Затем окинул взглядом пленников, которых согнали в угол: — Why the long faces, gentlemen?[33]

Откупорив зубами бутылку, старик выплюнул пробку и сделал несколько глотков. Пленников тем временем связали и усадили на пол перед атаманом. А тот совсем уже захмелел, даже начал распевать что-то, но в этот момент в дверях показалась его дочь. Энн мигом оценила ситуацию и выхватила бутыль из рук родителя.

— We had a deal, hadn't we?! Business and rum don't mix! Мы же договаривались: никакого рома в деле!

— I am still the captain, am I?![34] — заревел тот. — Besides I only took a few sips[35].

Но тут он внезапно замер и поднес руку к сердцу. Одно мгновение старик слушал что-то внутри себя, на лице его была написана боль. Пираты внимательно посмотрели на командира, готовые прийти на помощь в любую минуту. Но тот охнул и расслабился:

— Seems like it's letting go. See now, gentlemen, Your lives depend on the mercy of your relatives' wallets![36]

Тут он снова поморщился и обратился к дочери:

— It still hurts a bit, though, why don't you pass me that medicine[37].

Та сжалилась и подала вожделенный сосуд отцу, смерив его все же презрительным взглядом.

— Why do children always disregard their parents?! I'll tell you this, gentlemen. All the humankind troubles started with misbehavior… starting with Adam himself. Cheers![38]

Но едва донеся бутыль до рта, старик снова схватился за сердце, потом выгнулся дугой, закатил глаза и обмяк на стуле. Склянка выскользнула из его рук и звякнула об пол. Энн, нагнувшись, заглянула в лицо родителя, убедилась, что его уже нет на этом грешном свете, и мрачно подытожила неожиданный финал этой драматичной сцены:

— Well, that's the end of him. Mother always told me — it wouldn't be the bullet that'll kill him, but the rum![39]

Глава 5, о превратностях капитанской судьбы

Самойлов по звукам, как мог, следил за происходящим, но полная картина открылась лишь тогда, когда за ним спустились два головореза с факелами. Они посмотрели на пленника, оценили место его заключения и кивнули в сторону выхода. Русский офицер повиновался.

Один из пиратов задержался на нижней палубе, чтобы убедиться, что все пассажиры вытащены из теплых постелек, и с удивлением обнаружил еще одного, мирно спящего в своей каюте. Все-таки давешнее Иваново угощение дало о себе знать и подействовало на горемычного англичанина лучше всякого снотворного. Разбойник ткнул не подозревавшего о смене власти пассажира кулаком в плечо. Тот вскочил, заорав в возмущении: «What else?!» Но увидев устрашающую физиономию, не стал оказывать решительного сопротивления, лишь попытался втолковать разбойнику что-то. Пират шлепнул его грязной перчаткой по пухлой щеке, чем окончательно «уговорил» утихомириться. Секретарь повиновался.

Через пару минут его и Самойлова ввели в капитанскую каюту. Картина, представшая их взору, красноречиво свидетельствовала, что расклад сил на судне поменялся. Связанный капитан сидел в углу, рядом жались друг к другу голландские купцы и немец в ночном колпаке, обнявший свою Анхен. Положив ноги на сундук, в кресле развалилось странное создание в мужском платье, в котором однозначно, хоть и неожиданно, угадывалась девица. Дама сия занималась длинной трубкой, набивая ее табаком. Наконец она затянулась и обратилась к Самойлову:

— Well! And, what's your story?[40]

Дипломатию секретарь считал верной наукой, и именно она подсказывала ему, что необходимо наладить дружеские связи с сильной стороной.

— He is Russian! And a thief![41] — закричал англичанин без промедления.

Но его слова вызвали неожиданную реакцию.

— Why, I don’t remember asking you![42]

Вопрос был сопровожден очередным ударом перчатки по мордасам, который нетерпеливый пленник получил все от того же пирата. Секретарь попытался возмутиться, но еще одна оплеуха вернула ему способность к дипломатическому компромиссу.

— Well, a brave man indeed! I see you don’t like laws too! May be to take our side? Life is dangerous, but at least, no one here asks about the taxes![43]

Иван ни слова не понимал из той длинной речи, что была адресована ему, но вдруг почувствовал, что чья-то рука дернула пистоль у него из-за пояса. Он обернулся и увидел, что капитан захваченного фрегата целился прямо в пиратку. Ударом сапога по руке стрелявшего Самойлов направил пулю в деревянный потолок. Энн не подала виду, что испугалась, хоть и побледнела. Она выбила остатки сгоревшего табака об каблук, сплюнула и подытожила:

— The choice was made! Welcome![44]

Потом обратилась к остальным пленникам:

— You have a chance. Send one of you to get the money. You decide who'll go[45].

Достав пистоль из кобуры, она навела его на капитана:

— Except for you![46]

Секретарь зажмурился, Анхен уткнулась в грудь супруга, голландцы тоже замерли в ожидании страшного исхода событий. Но девица медлила, она вдруг взглянула на папашу, что лежал на столе, и лицо ее озарилось улыбкой.

— But I have another good idea![47]

Утром вся разбойничья команда собралась на палубе. Два капитана: один — победивший, но мертвый, другой — проигравший, но живой, стояли привязанными спинами друг к другу. Юная атаманша, по чьей воле разыгрывалась эта комедия, отхлебнула рому и взглянула на отца:

— By Dad! See You latter![48]

Затем обошла неразлучную теперь пару и обратилась к голландцу:

— If there is anything left to say, now would be the time! [49]

Тот лишь прошипел в ответ:

— One day you'll get what's coming to you![50]

Предводительница пожала плечами и повернулась к своим матросам. Они толкнули доску через борт, обоих капитанов быстро поглотила морская пучина. Энн невозмутимо хлебнула из бутылки и вылила остатки в воду — пусть папаша потешится на том свете перед тем, как черти поджарят его на своей сковородке.

Глава 6, о детских забавах, пушечных ядрах и переменчивой фортуне

Вот уж воистину: все мы иногда напоминаем детей. Даже оголтелые разбойники порой тешат себя пустыми забавами. Правда, весьма небезобидными, но может быть, их мама редко ласкала в детстве или отец забывал пороть по субботам. Как бы то ни было, пираты в то утро веселились, как ребятня, просовывая пленникам сквозь прутья деревянной решетки палочки со жребием.

Один горемычный сменял другого в надежде, что именно ему достанется роль гонца, и он будет отпущен. Но надежда тут же гасла в глазах — короткая палочка все не выпадала. Именно эта смена чувств на лицах пленников каждый раз и вызывала бурный смех у головорезов.

Наконец, очередь дошла и до секретаря. Он со страхом застыл у решетки, взглянул на пиратскую физиономию, оскалившуюся в беззубой ухмылке, зажмурился и достал палочку. Как всегда, шельмецу фартило — ему выпала короткая. Он аж подпрыгнул от радости, чем привел пиратов в еще больший восторг. Тут англичанин вспомнил о достоинстве и с важностью лорда прошествовал мимо товарищей по несчастью, но рука в знакомой перчатке, что открывала замок, согнала с него спесь в единый миг.

Секретаря втолкнули в капитанскую каюту следом за Самойловым. Девица, принявшая командование на себя, налила в кружку ром и с интересом посмотрела на русского.

— Hey, brave boy, what shall we do about you?[51]

— Чего? — добродушно переспросил Иван.

Она перевела взгляд на англичанина:

— Do You understand his language?[52]

Тот молчал, и лишь очередной удар перчатки по щеке заставил его заговорить:

— Yes! [53]

— Translate![54]

— Я буду переводить, — замахал секретарь руками перед носом Ивана.

Капитанша разразилась длинной неспешной тирадой, которую секретарь тут же довел до сведения Ивана:

— You have rendered me a service. I am not the one to easily forget my debts. If you like, you can stay with us.

Our plunder will be divided granting you a fair share. But say a word and I'll let you off at the first seaport[55].

— Море не мой удел, — улыбнулся Иван. — Да, но скажи большое спасибо, — обратился он к секретарю, потом попытался сам жестами передать желаемое: — Черт. Мне бы на сушу. Вот с ним и сойдем. — он ткнул англичанина в широкую грудь.

Секретарь старательно переводил каждую фразу. На последних словах девица изумленно воззрилась на Самойлова:

— With it?[56]

— With me?[57] — переспросил секретарь.

Атаманша покачала головой в знак не то восхищения, не то удивления. Но она действительно предпочитала не иметь долгов, а потому вернула оружие этому странному русскому и, пожелав всего хорошего, вышла из каюты. Стража направилась за ней. Пират не отказал себе в удовольствии напоследок щелкнуть перчаткой по круглой физиономии секретаря. Но тот уже не обратил на оскорбление никакого внимания. Он засуетился, прикрыл дверь за разбойниками и бросился к Ивану со словами:

— Я ведь тебя вспомнил. Ты был в посольстве вместе с графом Ушакоф.

— Был да сплыл, — предпочел не пускаться в длинные объяснения Иван.

— И все-таки скажи, зачем тебе письма? — допытывался англичанин. — Ты же не умеешь ни читать, ни писать по-нашему.

— Мы оба служим — каждый своей короне.

— Неужели?

В этот момент раздался пушечный залп. Оба кинулись к окнам. Огромный боевой корабль несся к ним на всех парусах, паля из всех орудий. Они побежали к выходу, и тут же борт, около которого еще миг назад они смотрели в окно, ядро разнесло вдребезги. Сломя голову Иван, а за ним и не слишком расторопный до сего момента англичанин рванули на верхнюю палубу, надеясь хоть там найти спасение. Но и у капитанского мостика все дымилось, пираты бросились врассыпную, даже не пытаясь оказать сопротивление голландскому фрегату. Наши герои вновь сбежали вниз в поисках хоть какого-нибудь способа для спасения. Но очередной взрыв ядра поставил точку.

Глава 7, о длинном языке и переменчивом нраве сэра Генри Арнорвиля

Унылое и холодное северное море катило на берег волну за волной. Два измученных человека собрали последние силы, чтобы выйти из воды на холодный песок. Даже не то чтобы выйти, а, скорее, выползти: путь к спасению довел их до полного изнеможения. Первым добрел Самойлов. Он упал на колени на чужую землю и принялся горячо благодарно молиться, не веруя еще, что неизбежная, казалось, гибель осталась позади. За ним следом вылез на сушу бедолага-секретарь, лег ничком и попытался отдышаться. Судьба-насмешница в очередной раз распорядилась так, что из всех фигур разыгранной партии для жизни было выбрано всего две. И какие! Хотя нет, еще одна персона сумела невредимой пройти огонь и воду. И тут же не преминула себя обозначить.

— This is what I call good luck![58]

Англичанин вздрогнул и поднял голову, Иван тоже обернулся. Неподалеку от себя увидели они грозную атаманшу Энн, которая, сидя на камне, выливала из сапога воду.

— Оh no! Damn it![59] — простонал секретарь.

Он чуть не заплакал от досады и разочарования и принялся молотить кулаками по мокрому песку.

«Веселая у нас компания!» — подумал Самойлов.

Делать нечего, теперь они связаны друг с другом, пока не найдут людей: кто знает, насколько дальняя дорога им предстоит, поэтому держаться надо обязательно вместе.

Вечером того же дня странная троица сидела возле костра в лесу. Позади был долгий путь по пустынному берегу, а затем по лесу, после того как дорогу преградили мощные утесы. Теперь они пытались отогреться и досушить одежу. Иван, как самый хозяйственный, воткнул в землю два шеста, на них положил палку и развесил на этом нехитром сооружении тряпье свое и барышни. Та хоть и была лихой пираткой, а не способна оказалась правильно просушить на костре камзол да жилет. Сначала побоялась раздеваться — слишком зябкий был вечер, да и общество двух мужчин не располагало. Так и сяк прилаживалась, пытаясь обсохнуть, но не обжечься. Потом махнула рукой и стащила с себя сырую одежду.

— Ты прав. Сушить на себе белье — это глупость.

Самойлов и ужин попытался состряпать — еще

засветло набрал диких яблок и теперь жарил их на огне, нанизав на прутики. Англичанин наблюдал за этим с нескрываемой брезгливостью. Он чувствовал себя настолько продрогшим и усталым, что даже подбросить ветку в огонь считал большим трудом. Посему сидел не шевелясь и надеялся, что его все-таки каким-то чудом накормят. На протянутое ему яблоко поглядел недоверчиво. Оно было маленьким, закопченным и выглядело совершенно несъедобным. Но других блюд никто не предлагал, и привереда осторожно откусил кусочек. Энн, напротив, принялась за угощение с завидным удовольствием. Она малость отогрелась и даже успела немного отдохнуть. Сказывались юный возраст и морская закалка.

— When I was a little girl, I’ve a question. Hell is hot! And what about paradise?[60]

— Why you didn’t tast this![61], — злобно откликнулся секретарь и швырнул недоеденное яблочко за спину.

— Чего говорит? Нравится? — оживился Иван.

— Нравится, нравится. Хочет еще.

— Ну так ты скажи: ты это съешь, мы еще сделаем.

Самойлов снял с прутика лесной плод и, остудив его, принялся есть.

Прошло еще немного времени, одежда окончательно обсохла и могла теперь греть своих хозяев. Наш герой поднялся, взял шпагу, кинул ее на приготовленный заранее густой лапник, сам улегся поверх и накрылся жилетом. Энн помялась немного, потом натянула одежду и легла, прижавшись к Ивану. Только прежде она повернула его к себе спиной — хоть он и герой, а нечего ему на нее спящую пялиться. Секретарь остался один. Жесткий лапник не выглядел постелью, как до этого кислое яблоко не заменило ужин. Но делать нечего, не спать же сидя у костра, — не ровен час, в него и упадешь. Он пристроился по другую сторону от девушки и долго ворочался: было колко, холодно и донимали комары.

Постель, хоть и впрямь была не слишком мягкой, дала выспаться ровно настолько, насколько требовалось, чтобы с рассветом вновь продолжить путь. Солнце поднялось уже высоко, когда они вышли, наконец, из леса. Иван шел чуть впереди, его спутница не отставала ни на шаг. Англичанин же тащился последним и непрерывно ворчал, ныл и жаловался:

— Incomprehensible! How could I, Henry Arnorville, born in the Sussex County, wind up shuffling along with such scum and thieves all the way from Russia? Young lady, where are you from?[62]

— Listen, buddy, if you won't cease getting on my nerves I'll…[63] — попыталась отбиться Энн, но это уже не помогало.

— You will what? Kill me? Pow? Allow me this question, though, what with? Your finger, perhaps?[64]

Девушка не выдержала и сделала короткий резкий выпад, отчего страдалец охнул, согнулся пополам и повалился на траву. В этот момент Самойлов остановился и пристально поглядел вдаль.

— О, дымок! Гляди-ка. — обернулся он к пиратке.

— Yfes it is probably a fort of some kind.[65] — Энн проследила, куда тот показывал рукой. — Interestingly enough. Swedish or Dutch?[66]

— Ну да, я и говорю, с полверсты, наверно, будет, — по-своему понял ее Иван.

Затем он заметил лежащего секретаря и вопросительно посмотрел на девушку. Тут ей даже переводчик не понадобился, сразу поняла, что стоило бы оправдаться:

— And what about him? He must be tired! It's ok, he'll get better[67].

Теперь, когда цель была близка, они пошли много бодрее. Форт окружала мощная бревенчатая стена, ворота, однако, были растворены. Это оказался целый военный городок, довольно людный и видавший всякое, так что чужаки с обтрепанным видом не вызвали особого интереса у публики. Народу на небольшой площади возле ворот было много, и каждый занимался своим делом. Под навесом какой-то здоровяк жарил мясо на небольшой дымной жаровне рядом с длинной печью причудливого вида. На печи стояли чугунки, на лотке перед ней были насыпаны яблоки.

— Wouldn't hurt to get some grub! Было бы неплохо поесть! — выразила общую мысль атаманша и направилась прямо к цели.

Иван пошагал за ней, а секретарь задержался на минуту возле деревянной опоры навеса, на которой трепыхался от ветра какой-то листок с картинкой. Приглядевшись, он, к изумлению своему и радости, разглядел, что на листке была нарисована девушка, как две капли воды похожая на Энн. А прямо под картинкой значилось: «Ann Bony». Далее еще что-то было написано на незнакомом ему языке, но суть была уже ясна: пиратку разыскивают и наверняка сулят за нее награду (среди чужих слов значилась цифра 50). Решив утаить свою находку до удобного времени, довольный Генри Арнорвиль поспешил догнать спутников.

Они разместились на лавках за столом, и англичанин возомнил, что именно здесь пригодится его немалый дипломатический опыт, накопленный за годы службы при после. Он подошел к здоровяку, заглянул ему в лицо и изрек вкрадчивым тоном:

— My friend! We are devilishly hungry! Yes![68]

Верзила, обернувшись, уставился на них, не меняя выражения лица, что, видимо, было ему вообще не свойственно.

— Neim — neim! You understand? You headless numb nut![69] — начал горячиться новоявленный парламентер.

Энн переглянулась с Иваном и подытожила:

— Yes, judging by your ability in the diplomacy, they will not give us to eat soon[70].

— Well! He is Yours![71] — обиделся секретарь, уступая место у прилавка.

Девушка встала, подошла к верзиле и показала ему монету:

— Look![72]

Она подкинула ее, поймала ладонями, а потом раскрыла их — монета исчезла! Сей фокус понравился — здоровяк усмехнулся, кивнул и, налив в деревянную миску густой похлебки, протянул еду затейнице.

— Thank’s. To times more![73] — Она показала два пальца и кивнула на своих спутников.

Но у верзилы были свои соображения. Он вышел из-за жаровни, отер руку о передник, подошел к вскочившим путникам и оглядел их с ног до головы. Затем опустился на скамью, а руку поставил локтем на стол, вызывающе поглядывая при этом на более крупного, чем Иван, секретаря.

— It seems he is proposing exchanging the soup to the show off between you![74] — развеселилась Энн.

Секретарь не растерялся, радостно кивнул и подпихнул в бок Самойлова, принуждая его сесть напротив здоровяка. Иван, видя, что отступать некуда, разместился возле противника и тоже уперся локтем в доски стола, принимая бой. Вокруг начали собираться зеваки. Кто-то ударил в колокол, и сражение началось. Преимущество сразу обозначилось, и, увы, оно было не на стороне Ивана. Англичанин не упустил случая это озвучить:

— Our chances are equal to zero![75]

— Do You want to go yourself instead of him?[76] — парировала атаманша.

— Давай, давай, я хочу очень есть, — запоздало принялся переживать за Самойлова уроженец графства Суссекс.

Энн, предвидя печальный исход событий, огляделась и незаметно подошла к верзиле сзади. В тот момент, когда рука Ивана уже почти безнадежно устремилась к столешнице, Энн выбила из-под него табурет. Здоровяк упал, и победа неожиданно досталась Самойлову. Публика расхохоталась. Проигравший вскочил на ноги, однако было поздно — народ поздравлял Самойлова. Пришлось поставить перед Иваном две полные миски похлебки. Путники наконец-то смогли насытиться. Когда голод был утолен, девушка заговорила о главном:

— Judging by all that we've seen so far, we seem to be in some Scandinavian fort. How do we get out of it fast?[77]

— Well, as far as I am concerned, I have a solution for this problem at hand. — секретарь поскреб дно миски коркой хлеба, засунул ее в рот и встал. — I think, the man who turned in the notorious Irish pirate Ann Bony, along with a Russian spy for a good measure, can count on a high prize, or, at least, on help getting back to the shores of England[78].

Атаманша напряглась, но заставила себя улыбнуться:

— Good joke![79]

Самойлов пока не понимал, о чем говорили его спутники, но недобрый блеск в их глазах заставил его насторожиться. Генри встал, потянулся, похлопал себя по животу и самодовольно заявил:

— It’s — not joke! This is a way home! Oficer![80]

И он, громко крича, кинулся к небольшому отряду военных.

Энн, схватив с прилавка тесак и опрокинув стол, метнулась за англичанином:

— Bastard![81]

Однако было поздно — секретарь, сорвав со столба листок с изображением Энн, указывал на нее и Самойлова пальцем:

— They are pirates![82]

Глава 8, в коей мы понимаем, что фокусы иногда могут убедить фортуну и заставить поменять решение

Прибежавшие солдаты окружили Ивана и Энн. Число стражей порядка было слишком велико, чтобы сопротивляться. Наши герои положили шпаги на землю. Секретарь, довольный собой, опустил большой палец вниз. Энн улыбнулась ему обольстительной улыбкой и повыше натянула перчатку на правой руке. Солдаты, поняв, что разбойники не будут оказывать сопротивления, успокоились. А зря.

Внезапно атаманша схватила табурет и с размаху запустила им в стоящего рядом гвардейца. Тот взвыл от боли. Самойлов последовал ее примеру. Завязалась потасовка. Иван действовал решительно, орудовал шпагой, укладывая шведов одного за другим и ловко уворачиваясь от ударов. А Энн, кажется, даже нравилось, что в этот день удалось не только плотно пообедать, но и так славно повеселиться.

Секретарь наблюдал за схваткой со стороны. Дипломатия не терпит вооруженных конфликтов.

Но едва ему показалось, что наши герои вот-вот возьмут верх, как он отчаянно замахал руками, призывая шведских солдат к бою. Один смельчак бросился на девушку, но она огрела его медным ковшом по лбу. Другой поспешил на помощь товарищу, но был сбит с ног размашистым ударом дубины. Затем массивная кружка полетела секретарю в живот, тот согнулся пополам. Но тут пиратке и самой не повезло: швед ранил ее в руку. Ивана тоже теснило несколько человек. Из-за спин гвардейцев Энн увидела довольное лицо секретаря. Он со злорадством показал ей язык. Да уж, язык у него был длинноват. Мог бы и не демонстрировать. Она и так давно это поняла. Наконец стволы десятка ружей нацелились на наших героев, лишив их возможности передвигаться. Энн оценила безвыходность ситуации и подытожила:

— Финита ля комедия.

Секретарь ткнул кулаком в листок с портретом преступницы — большее дипломатический этикет не позволял.

Казнь была назначена на этот же день.

— Ferbereda![83] — крикнул сержант, и гром барабанов огласил площадь.

Веревки с двумя петлями, свисавшие с перекладины, казались черными на фоне яркого неба. Палач накинул петлю на шею Самойлова, потом Энн.

— Strange, I was foretold of another death![84] — словно и не страшась того, что сейчас произойдет, сказала пиратка.

И тут на крыльце дома появился не вполне трезвый начальник форта в сопровождении гостей. Он улыбнулся собравшимся на площади. Давненько в его форте не происходило ничего чрезвычайного. А сегодня и гости собрались почтенные, и вино оказалось отменным, и представление, именуемое казнью, пришлось как нельзя кстати.

Самойлов посмотрел на новых зрителей и, к величайшему изумлению своему, узнал среди них несколько знакомых лиц: Вангувера, его ассистентку, Софью Белозерову с тетушкой и свою Вареньку. Она смотрела на него глазами, полными ужаса. Не так представляла она встречу с любимым.

— You won't believe this[85], — обратился начальник форта к Вангуверу, — we just captured the pirates! Among them a woman![86]

— Well, the opposite sex was always regarded for their love of violence. I would know — I got two sisters.[87] — Вангувер, как всегда, был невозмутим и обходителен.

Он покосился с улыбкой на сестер. Швед оценил шутку и рассмеялся. Но вдруг посерьезнел и добавил:

— Today we’ll rake their ranks! Their destiny is predetermined. By the way, it seems the second hoodlum turned out to be Russian[88].

Вангувер и сам это ясно видел.

— Speaking of faith, do you believe in it's predetermined?[89] — поинтересовался он у офицера.

— As no other![90] — схватив гостя за грудки, пустился в откровения начальник форта. — Day before Poltava battle, I was cursed with fever! As a result I have an honour talking to you here today. From my regiment, only thirteen survived[91].

Выслушав сии неожиданные откровения, Вангувер достал колоду карт.

— What if you think of the certain suit of cards.and five times in succession you'll draw the opposite one[92].

— I hardly think that’s possible![93]

— Nevertheless![94] — настаивал фокусник. — Will you free these hoodlums? Recognizing the fact, that the good Faith herself is in charge of their destinies?[95]

— What a rush![96] — улыбнулся офицер. — You know what? I agree — It seems like a very interesting deal indeed![97]

— Men are such kids! Show ‘em a toy and the world will stop spinning[98], —заметила Энн.

Самойлов бросил на нее полный удивления взгляд. Она не походила ни на одну женщину, которую он встречал до сих пор. Вот и сейчас, с петлей на шее, она все еще продолжает живо интересоваться действительностью.

В полной тишине Вангувер положил карту на перила.

— Let’s play? What suit?[99]

Офицер подумал немного, лукаво улыбнулся и ответил:

— Black![100]

Вангувер перевернул карту, выпала дама червей.

— Next?[101] — постучал длинными пальцами по колоде фокусник.

— Red[102],— вошел в азарт швед.

На перила лег туз треф. Восторженные вздохи раздались вокруг. Самойлов не выдавал своего волнения, только желваки ходили на скулах. Энн презрительно усмехнулась и покачала головой.

— Next![103]

— Black![104]

На перила легла шестерка бубей.

— Еще раз черная, — нетерпеливо произнес офицер.

Последняя карта была девятка червей. Капитан расстроенно поднял брови, рыгнул и крикнул: «Свободен!» — с Самойлова сняли петлю.

Глава 9, в коей сэр Арнорвиль демонстрирует недюжинные способности в дипломатии, а Вангувер — в распиливании женского тела

Энн проводила глазами освобожденного Самойлова и вдруг запоздало ощутила, как сильно в ней желание жить во что бы то ни стало! Когда вновь забили барабаны, она закричала:

— Last desire![105]

Все повернулись к коменданту в ожидании решения. Тот подумал и согласился.

— I want to speak with him![106] — Энн показала пальцем на секретаря.

— With me?[107] — удивился англичанин.

Пиратка кивнула. Комендант знаком велел секретарю подойти. Тот, удивленно озираясь, поднялся на помост. Посмотрел на свободную петлю, отшатнулся, потом совладал с собой и с независимым видом встал около скамьи, что служила единственной подпоркой для жизни девицы.

— Well?[108]

Энн не смогла наклониться к самому его уху — петля мешала. Но понизив голос, она сообщила ему прелюбопытнейший факт:

— After my daddy’s death only one knows about the gold! It’s me![109]

— Gold?[110] — переспросил дипломат для верности.

— Hey! Do you believe that we looking for shampinons?[111]

Тут же лицо шельмеца приняло совсем иное выражение.

— My Lord![112] — кинулся он к начальнику форта. — It was mistake! I see it now![113]

— Mistake![114] — Нижняя губа коменданта, не совсем еще пришедшего в себя после обильного возлияния за обедом, надулась от обиды.

— Yes! She is not![115] — Секретарь развернул смятый листок с портретом и, ткнув в него, оглоушил шведа весьма веским аргументом: — Do you see? Nouse![116]

— And. is it all?[117] — Нижняя губа задрожала пуще прежнего. — Why we did it before?[118] — комендант расстроенно посмотрел на виселицу.

— Wanna blood? I’ll give it to You![119] — Вангувер с улыбкой указал на свою ассистентку.

Нелегкая работа ума изобразилась на челе офицера. Наконец, одна мысль победила другую, и он не преминул поделиться ею со всеми, кто собрался на площади в этот солнечный день:

— Well, let’s do it! Free her![120] — взмахнул он рукой.

Палач снял петлю с шеи Энн.

— I told you — today is not my day![121] — усмехнулась разбойница.

В этот момент она оступилась и чуть не упала на помост, благо Иван оказался рядом и успел поддержать ее.

— Rescuer![122] — улыбнулась Энн.

И эта улыбка была обворожительной, но нашего героя не тронула. Мысли его были заняты другой, той, что все это время. Глаза Варвары, полные страха и слез, вдруг возникли в его памяти, и сердце бешено заколотилось. Значит, она помнит его, а может быть, даже любит.

Лицо же пиратки приняло совсем иное выражение, ее хищный взгляд стал искать в толпе обладателя длинного языка и переменчивого нрава. Сэр Арнор-виль, в свою очередь, не желал попадаться на глаза и попытался укрыться за спинами гостей коменданта. Но от атаманши еще никто не уходил безнаказанным, тем более обидчик. Наконец, Энн заметила в толпе его толстый живот.

— Sorry![123] — обратилась она к Ивану. — I have a small debt left unpaid![124] — и она бросилась на секретаря, словно орлица, что приметила добычу.

— I’m ready to work by 70 procents![125] — взревел дипломат.

Энн догнала его в один миг, схватила за ухо и повернула к себе.

— Are You sure? Bad way! Haney! [126]

Тем временем Вангувер начал приготовления к представлению, которое и без того планировалось, но по случаю помилования двух преступников грозило превратиться в настоящий праздник. На эшафот был водружен ящик странной конструкции.

— Вот уж не ожидал вас здесь встретить, да еще в роли пирата, — обратился Вангувер к Самойлову, который протиснулся сквозь толпу к карете с реквизитом.

— Да какой там пират… Расскажите лучше, как вам это удалось.

— Вы будете удивлены, мой друг, вас спасла сама судьба.

— То есть это не очередной ваш фокус?

— Отнюдь, — Вангувер отрицательно покачал головой, хитро улыбнулся и сменил тему на более серьезную. — По моим сведениям, в России недавно произошли события, которые во многом переменили ситуацию. Подумайте, может, вам стоит по-новому решить и свою судьбу. В любом случае мы будем рады, если вы составите нам компанию.

— Куда вы сейчас направляетесь? — поинтересовался Иван.

— Мы думаем отправиться к берегам Нового Света.

На этом заявлении старший Белозеров и закончил разговор, понимая, что нашего героя ждет сейчас беседа поважнее. Да и что значили все события на свете по сравнению с чудесной встречей двоих влюбленных? Самойлов взглянул на Вареньку. Она стояла, опустив глаза, но улыбка не сходила с ее прекрасных уст. Он подошел и начал говорить, неловко запинаясь на каждом слове:

— В том, что случилось с вашей семьей, есть и моя вина. И каждый день я молю бога простить меня за это. Я боюсь навлечь на вас новую беду.

— Ну что вы! — поспешно возразила Белозерова. — Я была бы рада, если бы вы поехали с нами. Жизнь жестоко обошлась с моей семьей, но я вовсе не виню вас в этом.

— Сейчас я не могу поступить иначе. — Иван отвел глаза, не в силах вынести мелькнувший в глазах любимой укор. — Я должен вернуться. Но выполнив свое поручение, я сочту себя свободным от службы, на которую был принят против своей воли. Я догоню вас!

Он не хотел больше тянуть этот тяжелый миг расставания. Вскочил в седло и ударил по бокам лошади. Позади остались Энн и сэр Арнорвиль, сводящие счеты, Вангувер и Екатерина, удивившие шведов невиданными фокусами, неприветливый форт, чуть было не ставший последним земным пристанищем Ивана, и долгий печальный провожающий взгляд самых прекрасных на свете глаз…

Вместо эпилога

— Поспешай, — отдал Ушаков письма посыльному и добавил, словно обращаясь к самому себе: — Хотя, может быть, это уже и ни к чему.

Он сидел перед камином и жег бумаги, швыряя их в жадный огонь. В комнате не осталось почти ничего, кроме клетки с попугаем. В углу музыканты играли менуэт. Слуги выносили последние вещи. Ушаков заметил вошедшего Ивана, но не выказал ни малейшей радости или удивления, словно и не посылал его за тридевять земель на опасное и ответственное задание.

— А, это ты. Садись, Самойлов, — Андрей Иванович обвел залу потухшим взглядом, — жизнь имеет обыкновение меняться… и не всегда в лучшую сторону.

— Я слышал, Тайная канцелярия распущена.

— Указом свыше отправлен на иную службу, — очередная бумага полетела в камин.

— Ваша светлость, — учтиво склонился перед хозяином верный слуга Федор, — птицу берем?

— А как же? — словно проснулся Ушаков. — Друзей не бросают!

Он громко хлопнул в ладоши и прогремел «Спасибо!», давая понять музыкантам, что не нуждается больше в их услугах. Затем молча налил водки в две рюмки, подал одну Ивану. Они выпили, не чокаясь.

— За Вангувером нашим, похоже, охота началась. Масоны прознали, кто увел золото Фалинелли…

Андрей Иванович посчитал важным и должным сказать об этом Ивану. По всему выходило теперь, что напрасно спешил наш герой доложить о выполненном поручении — гораздо важнее ему быть сейчас с той, которую оставил в далеком иноземном форте. Любимой опять грозит опасность, а Родине его, Иванова, служба, похоже, больше не нужна.

— Прощай, Иван, — промолвил Ушаков, — бог даст — свидимся.

Самойлов хотел сказать что-то ему в утешение, но не нашел слов. Да и как утешишь волевого, сильного, недюжинного ума человека, ясно осознающего, что после высокого взлета падение будет неминуемым и очень глубоким. Таковы судьбы всех российских придворных — от сумы и от тюрьмы не зарекайся. А еще понимал Иван, что не опала горька Ушакову, а гибель любимого дела, которому он отдавал всю свою верную и благородную душу слуги Отечества. Разве есть на свете слова, способные врачевать эту боль? А унижать жалостью своего бывшего начальника и покровителя Самойлову совсем не хотелось. Поэтому он просто поставил на столик пустую стопку, почтительно поклонился и вышел.

Примечания

1

Я не брошу того, кто спас меня!

(обратно)

2

Почти все цело, главное, что письма снова у нас. Держи свое оружие!

(обратно)

3

Вы по-прежнему надеетесь занять место у русского трона в одиночку?

(обратно)

4

А вы по-прежнему хотите этому помешать?

(обратно)

5

Мари обожает авантюры, она просто неисправима! Но на этот раз вы ее обставили. Правда, там (он показал пальцем наверх) это так и не оценили. Вот предписание генерала Ордена взыскать все средства.

(обратно)

6

Мы обыскали все, но так ничего и не нашли!

(обратно)

7

Вы не там искали, еще отец Фалинелли сошелся с неким господином Белозеровым. Иностранцу не так уж легко спрятать казну в России, если не иметь хорошего помощника из числа русских.

(обратно)

8

Вы полагаете, что это Белозеров?

(обратно)

9

Безусловно. Наш мальчик погорячился убить Фалинелли! Сначала нужно было расспросить его!

(обратно)

10

Боюсь, у него просто не было выбора.

(обратно)

11

Ну и что?

(обратно)

12

Мы уезжаем!

(обратно)

13

А золото?

(обратно)

14

Сейчас речь идет о нашем спасении.

(обратно)

15

«Сравнительные жизнеописания».

(обратно)

16

Я не понимаю.

(обратно)

17

Она пришла, милорд.

(обратно)

18

Что? Кто там?

(обратно)

19

Ну хорошо. Все цело?

(обратно)

20

Нет!

(обратно)

21

Обыскать его!

(обратно)

22

Я думаю, мы запрем его до утра, а завтра решим, как поступить.

(обратно)

23

Если вы будете слушать меня, ребята, сегодня мы будем есть вкусные бобы и спать в теплых постелях!

(обратно)

24

Если бы ты не пил ром, то не посадил бы наш корабль на мель там, где даже юнга прошел бы без лоцмана!

(обратно)

25

Цыц! Пока я еще капитан! И никому не позволю со мной спорить, даже собственной дочери!..

(обратно)

26

Капитан без корабля.

(обратно)

27

У нас будет корабль! Вот он!

(обратно)

28

А ну, живей! Главное не дать им опомниться! Запомни, дочка: пока жив капитан, судно не считается захваченным.

(обратно)

29

Ты не устал повторять это каждый раз?

(обратно)

30

Энн! Не смей перебивать, когда я говорю!

(обратно)

31

Мальчики, что вы творите, не надо лезть напролом, где ваши головы?

(обратно)

32

Ну, что я говорил! Сперва нужно подумать!

(обратно)

33

А что мы грустим, джентльмены?

(обратно)

34

Пока я еще капитан!

(обратно)

35

И потом я сделал всего несколько глотков.

(обратно)

36

Вроде отпустило. Так вот, джентльмены, ваша жизнь сейчас находится в кошельках ваших родственников!

(обратно)

37

Все-таки побаливает, дай-ка сюда это лекарство.

(обратно)

38

Ну почему дети всегда не слушаются родителей?! Я вам так скажу, джентльмены. Все беды человечества от непослушания. еще начиная с Адама. Ваше здоровье!

(обратно)

39

Ну вот, допрыгался, и мать мне говорила: отец сдохнет не от пули, его сгубит ром.

(обратно)

40

Ну, а у тебя что за история?

(обратно)

41

Он русский, вор!

(обратно)

42

Разве я тебя спросила?

(обратно)

43

Ну что, храбрец, раз ты не в ладах с законом, может, стоит присоединиться к нам? Жизнь опасная, но зато никто не спрашивает про налоги.

(обратно)

44

Выбор сделан! Добро пожаловать!

(обратно)

45

У вас есть шанс послать одного за деньгами, решайте, кого.

(обратно)

46

Кроме тебя.

(обратно)

47

Кажется, у меня родилась неплохая мысль.

(обратно)

48

Прощай, папаша! Увидимся позже.

(обратно)

49

Если есть что сказать, то у тебя еще есть шанс.

(обратно)

50

Когда-нибудь ты тоже попадешься.

(обратно)

51

Ну, храбрец, что ж нам с тобой делать?

(обратно)

52

Ты знаешь его язык?

(обратно)

53

Да!

(обратно)

54

Переводи!

(обратно)

55

Ты сделал ей услугу, она не хочет быть тебе должна. Если ты хочешь, можешь остаться с ними. Ты будешь членом команды, будешь делить со всеми деньги. Но если ты скажешь слово, она пустит тебя на берег.

(обратно)

56

С ним?

(обратно)

57

Со мной?

(обратно)

58

Вот это называется «повезло»!

(обратно)

59

О, мой бог! Ну почему?

(обратно)

60

Когда я была маленькая, меня всегда мучил вопрос: в аду жарко, а в раю как?

(обратно)

61

Жаль, что ты это не проверила.

(обратно)

62

Это ж надо такому случиться, что я, урожденный в графстве Суссекс, Генри Арнорвиль, иду вместе с бродягами и ворами: один из России, а второй. Вы откуда родом, сударыня?

(обратно)

63

Послушай, дружок, если ты не прекратишь терзать мой слух, то я…

(обратно)

64

Что, убьешь меня? Пух? Только, смею спросить, чем? Пальцем?

(обратно)

65

Да это какой-то из фортов…

(обратно)

66

Интересно, шведский или голландский?

(обратно)

67

Это он устал, бедняга, ничего, оклемается.

(обратно)

68

Друг мой, мы чертовски голодны. Да!

(обратно)

69

Ням, ням! Понимаешь? Безмозглая твоя башка!

(обратно)

70

Да, судя по вашим способностям в дипломатии, поесть нам дадут не скоро.

(обратно)

71

Хорошо. Он — ваш.

(обратно)

72

Смотри!

(обратно)

73

Спасибо. Еще две порции!

(обратно)

74

По-моему, он предлагает вам помериться силой взамен на похлебку!

(обратно)

75

По-моему, наши шансы равны нулю.

(обратно)

76

Может, тогда тебе сменить его?

(обратно)

77

Н-да, судя по всему, мы в каком-то скандинавском форте. Как же нам отсюда побыстрее убраться?

(обратно)

78

Ну, что касается меня, то я эту проблему решил. Думаю, что человек, сдавший властям знаменитую пиратку Энн Бони, да в придачу русского шпиона, может рассчитывать на награду или, по крайней мере, на то, что ему помогут добраться до берегов Великобритании.

(обратно)

79

Хорошая шутка!

(обратно)

80

Это не шутка! Это путь домой. Офицер!

(обратно)

81

Мерзавец!

(обратно)

82

Они пираты!

(обратно)

83

Готовьсь!

(обратно)

84

Странно, мне нагадали совсем другую смерть.

(обратно)

85

Вы не поверите.

(обратно)

86

Мы захватили пиратов. А среди них женщина.

(обратно)

87

Ну женский пол вообще предрасположен к разбою. Уж я-то знаю — у меня две сестры.

(обратно)

88

Ну сегодня мы уменьшим их число. Судьба их решена. Кстати, второй бродяга оказался русским.

(обратно)

89

Кстати, о судьбе. Вы верите в предначертание?

(обратно)

90

Как никто!

(обратно)

91

Накануне сражения под Полтавой я слег с лихорадкой. Благодаря этому имею честь беседовать с вами. А из моего полка выжили всего тринадцать человек.

(обратно)

92

Что, если вы загадаете цвет масти и пять раз кряду выпадет противоположная?

(обратно)

93

Это вряд ли!

(обратно)

94

И все же

(обратно)

95

К примеру. Освободите ли вы тогда этих бродяг, признавая, что само провидение вмешалось в их судьбу?

(обратно)

96

Какая авантюра!

(обратно)

97

А вы знаете, да! Это интересно.

(обратно)

98

Нет, все-таки все мужики, как дети, ей-богу! Покажи игрушку, и мир встанет.

(обратно)

99

Играем. Какая масть?

(обратно)

100

Черная.

(обратно)

101

Следующая?

(обратно)

102

Красная.

(обратно)

103

Следующая?

(обратно)

104

Черная.

(обратно)

105

Последняя воля!

(обратно)

106

Я хочу поговорить с ним!

(обратно)

107

Со мной?

(обратно)

108

Ну?

(обратно)

109

После того как умер папа, только я знаю, куда он прятал золото.

(обратно)

110

Золото?

(обратно)

111

Дружок, мы с папой не грибы собирали.

(обратно)

112

Мой господин!

(обратно)

113

Я обознался!

(обратно)

114

Обознался!

(обратно)

115

Именно! Это не она!

(обратно)

116

Видите? Нос не похож.

(обратно)

117

И что, казни не будет?

(обратно)

118

А как же это, зря готовили?.

(обратно)

119

Хотите казни? А давайте я распилю ее.

(обратно)

120

Сделайте милость. Свободна!

(обратно)

121

Я же говорила: сегодня не мой день!

(обратно)

122

Спаситель!

(обратно)

123

Простите!

(обратно)

124

У меня тут один должок.

(обратно)

125

Я готов работать исходя из семидесяти процентов!

(обратно)

126

По-моему, ты плохо посчитал.

(обратно)

Оглавление

Олег РЯСКОВ ЗАПИСКИ ЭКСПЕДИТОРА

  Книга I Записки экспедитора Тайной канцелярии

    Несколько предварительных замечаний от автора, в коих размышляет он о несомненной пользе мемуаров

    Часть I Дозор

      Глава 1, в коей герой наш, будучи испачкан грязью, переживает меж тем самый светлый миг своей жизни

      Глава 2, в коей Светлейший плетет интриги, будучи сам опутан сетями Тайной канцелярии

      Глава 3, в коей Самойлов находит кашу недосоленной, а вместе с ней и верных спутников

      Глава 4, из коей пока не ясно, кто мышка, а кто кошка

      Глава 5, об усах и командирах

      Глава 6, в коей наш герой хоть и оказывается в месте богоугодном, но попадает к черту на сковородку

      Глава 7, о панталонах, париках и сердечном трепете

      Глава 8, в коей спаситель, сам того не желая, оказывается пленником

      Глава 9, о блеске металла и звоне злата

      Глава 10, о том, что в России слово incognito может быть истолковано весьма вольно

      Глава 11, в коей Иван попадает из огня да в полымя

      Глава 12, о плюсах и минусах

      Глава 13, в коей лишь приоткрывается тайна гобелена

      Глава 14, обнаруживающая, что оружие тоже может нуждаться в защите

    Часть II Особое положение

      Глава 1, повествующая о том, как иногда только кажется, что дуэль завершилась миром

      Глава 2, из которой мы узнаем, как отсечение головы может спасти осужденного от смерти

      Глава 3, в которой дело, наконец, решается честным поединком

      Глава 4, рассказывающая нам, что преступника всегда настигнет кара, а тайное станет явным

      Глава 5, из которой мы узнаем, что женские чары, увы, не всемогущи

      Глава 6, о зайцах и черепахах и о том, как на пути любви внезапно и неотвратимо встает разлука

    Часть III Отпуск

      Глава 1, о верности, любви и высокомерии

      Глава 2, в коей Иван бежит от себя и возвращает себе имение

      Глава 3, о детских сказках и водяных, кои иногда проливают кровь ни в чем не повинных юных дев

      Глава 4, в коей ясно видно, что провинциальному обществу далеко до светского лоска, а морские баталии предпочтительней тихой жизни

      Глава 5, о странных пропажах и обретшем плоть вурдалаке

      Глава 6, о женском взгляде и перстне графа Орлова

      Глава 7, в коей раскрывается, что на флоте что-то не так

    Часть IV Проклятая усадьба

      Глава 1, о том, что завелась в одной старой усадьбе нечистая сила, а идти на борьбу с ней поручили Ивану Самойлову

      Глава 2, о почти семейных отношениях и детских обидах

      Глава 3, в которой нашего героя встречают не слишком дружелюбно

      Глава 4, в коей Иван с Егором побывали в недобром месте

      Глава 5, в которой страшная находка лишь еще более сгустила туман

      Глава 6, о новой находке и новой загадке

      Глава 7, о чудищах и героях

      Глава 8, о дикаре, так и не вкусившем всей прелести плодов просвещения и за это поплатившемся

    Часть V Пропавшее завещание

      Глава 1, в которой панихида дважды прерывается совсем уж неважными поводами

      Глава 2, в коей почтенное семейство собралось узнать волю покойного, да вот что из этого вышло

      Глава 3, об азах науки и новом поручении

      Глава 4, в которой наш герой приступает к дознанию и объявляет в злосчастной усадьбе осадное положение

      Глава 5, в которой нашему герою и позавтракать толком не пришлось

      Глава 6, о ловушке, в которую угодил наш тайный сыщик, и о том, какую пользу он извлек из этого

      Глава 7, о ловко расставленных сетях и попавшейся в них тайне почтенного семейства

      Глава 8, о пользе цыганского гадания и силе любви

      Глава 9, о сердечной ране, нежданном побеге и лапоточках в покоях Светлейшего

    Часть VI Дело об отравлении

      Глава 1, о том, как однажды ночью наш герой собрался в дом терпимости по долгу службы

      Глава 2, в коей выясняется, что пути господни неисповедимы, а договориться с Ушаковым не всегда возможно

      Глава 3, о причудливых дорогах любви и семейных узах

      Глава 4, о роковых страстях и страшных карах

      Глава 5, о разных взглядах на воспитание и о дочернем долге

      Глава 6, в коей Самойлову становится ясно, что понять преступника можно, а простить не всегда

    Часть VII Фокусник

      Глава 1, о выпорхнувшей так кстати птичке

      Глава 2, в коей Ушаков остается недоволен увиденными фокусами

      Глава 3, в коей пропавший перстень царевича обретает нового хозяина, а вернее, хозяйку

      Глава 4, о разных взглядах на удачный момент

      Глава 5, в коей мы узнаем, чьи соленые огурчики предпочитает глава Тайной канцелярии

      Глава 6, в коей разрозненные фрагменты стали складываться в одну гравюру

      Глава 7, о гневе Ушакова и его прозрении

      Глава 8, в коей наш фокусник демонстрирует свои таланты к переодеванию, а Ушаков все же надеется его переиграть

      Глава 9, в коей рассказывается, что гонец хотел, как лучше, а получилось

      Глава 10, в коей становится ясно, что и загнанный в угол Ушаков способен снять шляпу перед достойным соперником

      Глава 11, о долгожданной встрече, горячем поцелуе, расставании и надежде на новую встречу

      Глава 12, о новой тайне масонов

    Часть VIII Пираты

      Глава 1, в коей выясняется, что хоть секретарь английского посольства не кролик, но его надобно изловить

      Глава 2, о нашем гостеприимстве

      Глава 3, в коей иерихонская труба дважды нарушает покой немецкой семьи

      Глава 4, в коей становится очевидно, что все беды человечества, начиная с Адама, от непослушания

      Глава 5, о превратностях капитанской судьбы

      Глава 6, о детских забавах, пушечных ядрах и переменчивой фортуне

      Глава 7, о длинном языке и переменчивом нраве сэра Генри Арнорвиля

      Глава 8, в коей мы понимаем, что фокусы иногда могут убедить фортуну и заставить поменять решение

      Глава 9, в коей сэр Арнорвиль демонстрирует недюжинные способности в дипломатии, а Вангувер — в распиливании женского тела

    Вместо эпилога Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg