«Дар из глубины веков»

Дар из глубины веков (fb2) - Дар из глубины веков 1205K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Валентинович Агалаков

Дмитрий Агалаков Дар из глубины веков

Знак информационной продукции 12+

© Агалаков Д. В., 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

От автора

История появления «Велесовой книги» уникальна и полна загадок. Ее значение переоценить невозможно. Содержание книги в корне меняет наше представление об истоках отечественной государственности. Благодаря легендарным дощечкам подтверждается, что русская история намного древнее той, которую заученно преподают в школе. Увы, в отечественной историографии благодаря неосторожному и поверхностному умозаключению летописца Нестора до сих пор бытует преступная легенда о диких славянах, живших до Рюрика в землянках. Хорошо, хоть не на деревьях[1]! И это несмотря на то, что на обширной территории от Новгорода до Киева существовала Гардарика (Страна городов), как ее называли куда менее цивилизованные скандинавы! Бытует и другая унизительная легенда – о призвании чужестранцев-варягов, хотя Рюрик[2] был русским, внуком новгородского посадника Гостомысла, вождем воинской ватаги с речки Варяжи и озера Ильмень. Важен исторический пример: когда в 1066 году Вильгельм Завоеватель, герцог Нормандии, переплыл Ла-Манш, разбил англосаксов и завоевал Англию, в его новом государстве язык поменялся: все заговорили на французском! На языке короля и знати! Но вам любой честный историк скажет, что с приходом Рюрика в русский язык не было привнесено ни одного чужого слова. А почему? Да потому, что Рюрик и его воины говорили на русском! Завоеватели всегда приносили культы своих богов, силой насаждали их – в языческом обществе это было бескомпромиссным правилом! – но ни о каком Одине у нас на Руси и не слышали! С христианством пришла известная поговорка: «И за рекой люди живут». Это означает, что теперь все братья и равны перед единым Богом, ведь в языческие времена «река» была рубежом между царствами живых и мертвых. За «реку» ходили убивать и грабить. Там можно было все! Ну так какой же дурак в языческую эпоху позвал бы чужеземцев из дальних стран, хищных врагов, с чужими богами и чужим укладом жизни, в свой родной дом? Терзать свою землю? Самовольно записаться в рабы? Но норманологи продолжают игнорировать эти факты и повторять, как зомби, подлую теорию. Им просто ничего не остается делать, иначе их поганой метлой выметут из истории.

А ведь о том, что Рюрик и его дружина никакого отношения к скандинавам не имели, известно было все эти века. Но правда упорно замалчивалась, ведь как минимум два столетия Россия была оккупирована немецкой аристократией во главе с Романовыми и отравлена немецкой научной школой, презирающей все русское. Благодаря Байеру, Миллеру, Шлецеру и другим немецким историографам XVIII века вот уже триста лет мы живем не своей историей. Выдуманной! Навязанной нам извне! Легенда о неспособных править собою славянах в конечном счете позволила насадить в России позорное крепостное право и превратить миллионы людей в рабов. Большевики лишь с радостью подхватили эту черную идею и дали ей новое направление.

Роман «Велесова книга» приоткроет завесу тайны, уважаемый читатель. Вас ждет удивительное путешествие в глубь веков! Роман познакомит вас с древней русской землею Русколанью, раскинувшейся в предгорьях Северного Кавказа, с князем Бравлином, решившим разорить греческие города Тавриды и за это наказанным слепотой, с его жрецом Ягайло Ганом, лютичем, пришедшим на Русь с берегов Балтики, когда славянские племена силой и хитростью изгоняли с родных мест германцы. Позже Ягайло Ган и стал автором «Велесовой книги»[3].

Одна из главных героинь романа – Анна Ярославна, дочь киевского князя Ярослава Мудрого, ярчайший персонаж средневековой русской истории! Вместе с юной княжной вы отправитесь во Францию к королю Генриху Первому Капетингу, женой которого она должна будет стать. Анне Русской, королеве Франции, ключевой фигуре в истории «Велесовой книгой», посвящена значительная часть романа. Ведь это она увезет во Францию ту часть киевской библиотеки, что была написана рунами, с ней будут и дощечки жреца Ягайло Гана. Только так языческая «Велесова книга» сумеет избежать огня, ведь после смерти Ярослава Мудрого церковь несомненно сожгла бы ее.

«Велесовица» увидит свет спустя семь веков – во время Великой французской революции. Ее откроет молодой граф Павел Строганов – еще одна легендарная личность. Граф, один из самых богатых людей в России, примкнет к якобинцам и будет назначен первым библиотекарем революционной Франции! Он и найдет библиотеку Анны Ярославны. А вывезет ее в дипломатическом багаже коллекционер-уникум и чиновник посольства Петр Петрович Дубровский. Так «Велесова книга» вернется на родину и попадет в Санкт-Петербург. Затем ее владельцем станет еще один преданный своему делу коллекционер – Александр Иванович Сулакадзев. Как только норманологи XIX и XX веков не будут поливать его грязью, чтобы очернить перед историей! Потом «Велесовица» вновь почти на сто лет скроется от мира. И только для того, чтобы в 1919 году в разрушенной большевиками усадьбе дворян Задонских ее обнаружил полковник Марковского дивизиона Федор Артурович Изенбек. Но именно его друг Юрий Петрович Миролюбов, белый офицер, сделает великое открытие. Сколько подлой клеветы советские норманологи выплеснут и на него! А ведь этот человек работал не за деньги, не за чины и выгоды, а за идею. Вот его слова из письма белому генералу и ученому Куренкову: «Ваш отзыв о дощьках меня так обрадовал! Уверен, они важны для Русского Дела. Но если я и работал ради этого, то не потому, что искал какой-то “чести”, а потому, что это мой русский долг». Бескорыстный старатель, истинный патриот, долгие годы создававший копию «Велесовой книги», именно Юрий Миролюбов выпустит удивительную Жар-птицу на волю.

В XX веке эту книгу ждал воистину триумфальный путь! Сейчас она признана практически во всех славянских государствах. На Украине «Велесову книгу» изучают в высшей школе как древнейший памятник нашей истории. И только российское лобби норманологов всячески сопротивляется признанию древнейшего памятника. Но это и понятно: с признанием «Велесовой книги» их дипломы, кандидатские и докторские степени и тысячи книг, непростительно подло искажавшие русскую историю, придется отправить в утиль! Этого, пока живы, они допустить никак не могут.

Роман предназначен для самой широкой читательской аудитории, любящей отечественную историю и свой родной русский язык.

Дмитрий Агалаков

Пролог

Россия вновь выбирала свой путь. И как и в прошлых веках, путь этот был кровавым и беспощадным. И оттого вновь побеждало зло. На великих просторах Евразии уже третий год шла братоубийственная война, именуемая гражданской. Она уносила миллионы и не жалела никого. Русские люди вновь, как и в былинные времена, остервенело уничтожали друг друга.

Но были и яркие проблески в этой войне. Весной-летом 1919 года Добровольческая армия Антона Ивановича Деникина одерживала победы на центральном направлении. 24 июня был взят важный город юга России – Харьков. Красные бежали. Белая армия стремительно освобождала обширную южнорусскую губернию…

Именно там, проходя по лесистым равнинам харьковской земли, артиллерийский Марковский дивизион под командованием полковника Федора Изенбека и вышел к разрушенной войной дворянской усадьбе. Был полдень. Всадники во главе с командиром остановились на пологом лесистом холме.

– Ваше благородие, может, дождемся нашей артиллерии да пальнем из батареи по усадебке? – предложил помощник Изенбека майор Чегаров. – Тут ведь красные на днях косой прошли, из господ никого не осталось…

– Думаешь, Павел Игнатьевич, залегли, ждут?

Майор пожал плечами:

– Да кто ж его знает! Видите, дымки? Стало быть, вчера тут все и было. А то и нынче утречком. Да хотя бы пулемет дождемся. Резанем по нехристям! Чем черт не шутит, Федор Артурович?

Два офицера, адъютант и вестовой смотрели с холма на усадьбу. Дворянское гнездо! Свитое прочно еще в прошлом девятнадцатом веке! Белокаменный дом с портиком и колоннами, длинные флигеля. Как, верно, хороша была эта усадьба прежде, вот так же, в начале осени, когда тут кипела жизнь, бегали детки в костюмчиках с белыми кружевными воротничками, сновали дворовые, мамки да няньки, когда хозяин сидел на террасе в плетеном кресле и курил трубку, а где-то под белым зонтиком мечтала о Петербурге изысканная хозяйка! Теперь это плетеное кресло, раздавленное, валялось у колоннады. Половина окон побиты. Парк перед усадьбой в дни войны захирел. Фонтан угас. У наяды голову как оторвало. Только фруктовые сады вдалеке и радовали глаз. А так – разруха кругом. Безлюдье.

– Смертью так и тянет от этой усадьбы, – сквозь зубы процедил полковник. – Как от всей матушки-России…

Живые дымки вились и косами уходили в синее и прозрачное осеннее небо. Там догорал сарайчик, поближе тлел изорванный диван.

Недавно все было, считаные часы назад…

А сзади командира уже подтягивались другие конники. Полковник Изенбек был еще марковским офицером, одним из самых надежных. Сергея Леонидовича Маркова, легендарного генерала из плеяды главкома Корнилова, год назад убили, и в честь командира его солдаты носили прозвание «марковцы». Погиб от прямого попадания снарядом в армейский штаб и сам Лавр Георгиевич. Теперь Вооруженными силами юга России командовал еще один герой гражданской войны – Антон Иванович Деникин, ветеран недавней Великой войны, и на него возлагали надежды по освобождению России от большевистского ига.

– Когда пулемет да пушки подтянете? – вполоборота спросил своих Изенбек.

– Да скоро будут, господин полковник, – ответил ему один из полевых офицеров. – Мы ж в седлах с ветерком! Они плетутся…

– Едем, – скомандовал Изенбек. – Чего тянуть, Павел Игнатьевич, от судьбы все равно не уйти! Тут, там, какая разница?

– Побереглись бы, ваше благородие, – тихонько бросил командиру вестовой Игнатий Кошелев.

– Разговорчики! – осадил его Изенбек. – Едем!

Офицеры переглянулись. И конный отряд двинулся рысью с лесистого холма к усадьбе. Многие держали наготове револьверы и винтовки. Но напрасно! Дом и впрямь был брошен, и было такое ощущение, что уже навсегда.

– Банников, осмотреться! – скомандовал Изенбек. – Флигеля, пристрои, сараи! Усадьба большая! Ни одного уголка не упустить! Не ровен час…

Во дворе всадники попрыгали с лошадей. Изенбек разглядывал иссеченный пулями фасад и колонны.

– А бабу-то каменную всю расстреляли, – вздохнул вестовой Кошелев. – Жалко…

Осколки расстрелянной головы лежали тут же.

– Не сдюжила наяда, – с горькой усмешкой заметил Чегаров. – Ой, варвары! – Майор подошел к ступеням. – Что ж. – Он перекрестился. – Мир этому дому! Заходим, Федор Артурович?

– Да чего уж у парадного толкаться, пошли, – кивнул Изенбек. – Игнатий, – позвал он вестового, – идем смотреть. Револьвер держи наготове. Может быть, тут и переведем дух…

Они вошли в дом. Просторный холл с колоннами был усыпан битым стеклом, изодранными книгами, рукописными листами, ломаной мебелью. Точно смертоносный ураган залетел в дом, прошелся по нему и вылетел вон…

Два офицера и вестовой двинулись по центральной лестнице наверх… И на втором этаже натолкнулись на того, кто должен был сидеть на веранде и курить трубку. Хозяин уткнулся лицом в паркет, в кровавую лужу. Его застрелили в затылок. Рядом валялось сломанное охотничье ружье. Было видно, что хозяин защищался. Чуть поодаль в огромном старомодном платье, раскинув руки, лежала зарубленная старуха в чепце. Крови было много…

– А-я-яй, – покачал головой вестовой Кошелев.

– Это ведь сегодня случилось, – сказал Чегаров. – Часа два-три назад…

– Именно так, – подтвердил Изенбек. – Кровь даже не запеклась…

За ними внизу в дом входили уже и другие офицеры и солдаты. Изенбек пошел в сторону библиотеки – увидел краешек стеллажей в открытые двери, а майор перешагнул порог гостиной.

– Бог мой! – воскликнул Чегаров, и голос его неприятно резанул Изенбека. – Жалость-то какая, горе-горькое, Федор Артурович, да что ж это такое? Не могу я привыкнуть к этому, хоть полжизни воюю! Никак не могу…

Вошел в гостиную и запричитал Игнатий.

– Да что там? – развернулся на полпути полковник.

– Девочки тут…

– Какие еще девочки?

– Да хозяйские дочки, видать, – вздохнул майор Чегаров. – Снасильничали их большевички, а потом штыками искололи…

Изенбек вошел в гостиную. Он видел многое. Но зрелище все равно оттолкнуло его. Оскорбило до глубины души! Несправедливо было это, страшно было…

Так они и простояли около минуты в молчании.

– Распорядитесь похоронить семью, – холодно процедил полковник и вышел прочь.

Изенбек шел в библиотеку, пытаясь выкинуть увиденную картину из головы. «Что толку убиваться? – зло думал он. – Мстить надо! Так же страшно, бескомпромиссно, так же наверняка! К черту все! К черту!..»

Уже скоро полковник Изенбек разглядывал старинные корешки роскошной библиотеки. Да, тут тоже похозяйничали вандалы и душегубы, часть книг валялась по полу, но все же библиотека была для большевиков чужой епархией. Ненужной им! Порвали штыками фолианты, и будет. Не сожгли, и то хорошо. А какие тут были книги! Не душещипательные романы, коими утыканы все библиотеки помещичьих усадеб. Тут были книги богословские, философские, труды по математике, истории, географии. Не простые читатели жили в этой усадьбе!

У рабочего стола с разбитой лампой под сапогами полковника Изенбека захрустели щепки. Он взглянул под ноги. Куски дерева. Разбитые дощечки. Рухлядь. Присмотрелся: на осколках – обрывки древних букв. И только затем у стены Изенбек увидел большой ящик, набитый деревянными дощечками. Часть их была рассыпана по полу.

Федор Артурович поднял одну из них. Странной была она! И очень старой… Шрифт непонятно какой-то, похожий и на руны, на черты и резы, и на санскрит, все буквы под линией и все друг за другом без интервала. То ли выжгли эти буквы, то ли прорези были засыпаны угольной пылью и затерты воском. Он, до войны человек искусства, и не знал и не ведал такой технологии! Да и не могли ведать о ней его современники! Изенбек понял сразу: дощечки были не просто старыми – древними! Их края обточились, как столетиями точится в прибрежных волнах морской камень о другие камни, пока не превратится в голыш…

Многие были раздавлены, по ним уже походили красные…

Прочитать надписи полковник Изенбек не умел, и оттого еще любопытней становилось содержание таинственных дощечек.

– Игнатий! – громко позвал вестового Изенбек. – Игнатий!

Тот очень скоро появился на пороге библиотеки.

– Слушаю, ваше превосходительство!

– Похоронить хозяев распорядились?

– Так точно! Мы еще покойников из домашних нашли.

– Кого?

– Хозяйку нашли, царство ей небесное, кухарку ихнюю, дворника что ли…

– Ты прав: царство им небесное, – мрачно проговорил Изенбек. – Ты вот что, Игнатий, найди мешок поплотнее и вот эти дощечки собери в него все до единой.

– Какие дощечки?

– А ты подойди сюда, – он поманил вестового пальцем.

– Мусор этот? – кивнул на дощечки вестовой.

– Это приказ. Понял, солдат? – В голосе полковника прозвучали строгие нотки, Игнатий хорошо знал, откуда они и к чему: командир, когда надо, был строг!

– Так точно! – щелкнул он каблуками.

– Выполнить немедленно. С убитыми и без тебя разберутся. И вот что, – он потер подбородок, – храни их так, как будто злато-серебро тебе досталось. Все понял?

– Так точно! – вновь гаркнул понятливый вестовой.

– Молодец. После похорон тризну устроим, заодно всех наших и покормим. Надо бы в подвалы заглянуть, может, вина какого раздобудем на поминки, хотя вряд ли: большевики ничего бы не оставили… – Он открыл двери на балкон, и одно из треснутых стекол рухнуло, едва руку не посекло. – Как же звали этих несчастных господ?

– А я знаю! – выпалил Игнатий. – Там, в саду, старик прятался. Их приживала, видать. Он и сказал…

– Ну? – обернулся с порога на балкон Изенбек.

– Задонские, господин полковник. Так старик сказал. Плачет сейчас. Древний совсем! Сокрушается, что хозяина пережил…

Наступая в разбитое стекло, Федор Изенбек вышел на балкон. Двор бурлил армейской жизнью. Туда же выносили тела убитых хозяев. Они были спеленаты в простыни и покрывала. Так их и положат в землю – гробы строгать времени нет. По округе неслись окрики его солдат, ржали уставшие от перехода лошади. Сюда же, к усадьбе, подходили и другие солдаты его дивизиона. Осенний ветер доносил пронзительную свежесть. На этом кладбище прошлой жизни и просто на кладбище, на одиноком островке их ждали отдых и короткий сон. А рано утром в поход.

«Они еще пойдут на Петроград и Москву! – так сейчас думали и полковник Изенбек, и майор Чегаров, и другие офицеры и младшие чины Доброармии. – Дай-то Бог, так оно и случится!»

Через три дня они возьмут Екатеринослав, еще через три дня – Царицын. А осенью – Курск, Воронеж, Чернигов, Орел… Белая армия и впрямь уже двинется на Москву и Петроград и попытается выбить нечисть с русской земли. Красные станут готовить бегство к Вологде. Но все изменится так быстро! Предадут союзники, белая армия источится бойцами. А Ленин и Троцкий террором и посулами большевистского счастья будут гнать русских на войну с русскими. И все перевернется вверх дном: история страны и жизнь ее людей. Самым роковым образом!

Стоя на балконе помещиков Задонских, полковник Изенбек еще не знал, что долгожданного чуда не случится. Не даст его своим беспокойным сынам Господь! Что не видать им ни Родины, ни счастья. Что великий корабль по имени Россия уже получил смертельную пробоину и медленно идет ко дну. Не знал полковник Изенбек, что уже к зиме большевики перейдут в наступление, и вновь Добровольческая армия покатится, но теперь назад, к спасительному Черному морю. К тому времени майора Чегарова уже не будет на свете – его убьют под Царицыным. Не знал Федор Изенбек и того, что в скорых боях, во время отступления, они растеряются с вестовым Игнатием Кошелевым, и он, полковник без полка, беглец, уже попрощается с таинственными деревянными табличками.

А потом на берегу Черного моря будет эвакуация, давка – так осколки белой армии уходили с родной земли. Все случится там, в Крыму, когда Изенбек уже сядет на корабль «Черноморец», и тот даст пронзительный гудок. И тогда он увидит Игнатия, пропавший вестовой будет искать, выглядывать кого-то в этой толпе. В руках Игнатия – вот же чудо! – будет знакомый мешок. Изенбек окликнет его – перекричит толпу! И вестовой увидит хозяина. «Федор Артурович! – крикнет он. – Я ж их, доски ваши, как зеницу ока берег! Нужны они вам еще?» – «Кидай! Кидай!» – что есть силы заревет Изенбек. А пароход, давая гудок за гудком, уже будет отходить от причала. И Кошелев, размахнувшись, бросит ему мешок, и полковник Изенбек поймает его. Он будет держать мешок с дощечками и смотреть, как слезы катятся по лицу его вестового, которого ему больше никогда уже не увидеть.

Как и его Родины, России…

Глава первая Опальные боги

О, вечное несогласие единокровных братьев! Сколько бед и несчастий сеял раздор между теми, кто должен был бы жить в мире и дружбе! Но честолюбие и гордыня – два ненасытных зверя, пожирающие сердца людей от века. Гордый вождь племени согласится, скорее, пойти на сговор с чужаком, чем помириться с братом, признать его равным себе и простить былые обиды! Лютичи и бодричи – два крупных союза славянских племен, чьи земли простирались вдоль Балтийского моря, воевали друг с другом испокон веку, и не было видно конца и края этой распре! Их многовековая вражда на исходе VIII века от Рождества Христова стала роковой для всего западного славянского мира. А раздувал пламя этой вражды ненасытный завоеватель Карл. Он был королем франков и не ведал предела своим желаниям.

Пылающая и жестокая звезда с юности звала его за собой!

Нет сомнений, для своего племени Карл был величайшим вождем. Для разрозненного племени германцев! Год за годом он создавал могущественную империю в Западной Европе. Его мощь и дар провидения были той великой силой, что стягивала германцев воедино – и подчас против их воли! В конце VIII века Карл уже был и королем лангобардов, и герцогом Баварии. Он остановил сарацин у Пиренеев, завоевал все пограничье и основал Испанскую марку. Карл разбил аваров – сильнейшее азиатское племя на территории Европы. Перед королем франков в почтении склонили голову Италия и сам папа римский. Огнем и мечом Карл усмирял и укрощал бесчисленных саксов – дикое и своенравное племя германцев. Войны с ними продолжались десятилетиями, и Карл щедро заливал кровью земли непокорных! Озаренный идеей создать единый германский мир, одних язычников-саксов он убивал, других тысячами уводил на свои земли, а франков переселял на земли покоренных и рассеянных саксов.

Это был не ведающий жалости правитель!

В кровавых походах против саксов Карлу помогали его давние союзники – большое славянское племя бодричей. Или ободритов. Целый союз племен! У бодричей еще существовало и прозвище – рароги или рорики, что означало «соколы». Они, язычники, несмотря на разную веру, считали католика Карла своим другом; и, как люди свободные, говорили с ним на равных. Их владения простирались ближе других к империи Карла, а сразу за ними на восток шли владения другого племени – лютичей. Римляне называли их, как и других прибалтийских славян, венедами, а Балтийское море – Венедским морем. Столицей бодричей был город Рорик, столицей лютичей – Старгард. Севернее лютичей и бодричей жили только самые лучшие мореплаватели Венедского моря – руяне. Это славянское племя жило особняком, потому что занимало гористый остров Руян. Сами руяне не знали себе равных как мореплаватели и морские бойцы. К острову Руяну боялись подступиться даже воинственные датчане! У руян была неприступная столица-крепость Аркона, в которой располагалось святилище бога Святовита. Восточнее лютичей, вдоль Балтики, располагались обширные земли поморян, лучших рыболовов, затем поруссов, эстов и других племен.

Но именно союзы бодричей и лютичей главенствовали над остальными западными славянами, именно они в 789 году, сразу после саксонцев, и стали целью Карла Великого. Король франков был хитрым правителем и мудрым военачальником! Саксы в свое время оказались в клещах между франками и бодричами – и Карл беспощадно раздавил их. Теперь же император взял с собой часть покоренных саксов, все воинство бодричей, которое возглавил князь Волчан, лужицких сербов и двинулся на земли непокорных лютичей.

Завоеватель перешел Лабу и вторгся в землю неприятеля.

Чересчур великим было воинство Карла! Лютичи дрались храбро, но проигрывали одно сражение за другим и сдавали свои племенные крепости-городки. И везде Карл брал себе заложников из наиболее родовитых семейств лютичей.

Когда король франков был в одном переходе до Старгарда, жители стали покидать столицу. Ведь за франкским королем шли ненавистные язычникам-славянам, поклонявшимся Сварогу, люди в темных одеждах с капюшонами и странным крестом на груди – жрецы непонятной им религии! А лютичи уже знали: там, куда приходят жрецы в темных одеждах, там горят в огне их деревянные, покрытые золотом боги! И горе тем, кто не захочет отвернуться от веры предков! Их тоже ждет расправа.

Лютичи покидали не только свою столицу – Старгард. Многие земли! Лютичи уходили остатками отдельных племен, и семьями, и в одиночку! Кто куда держал путь! Целые караваны повозок тянулись прочь с родной стороны. Лютичи увозили не только скарб, но и своих богов. Вырывали статуи из земли и складывали на телеги. Боги, веками служившие роду, не должны были попасть в руки хищных франков.

Деревянных богов ожидало беспощадное пламя!

Конечно, далеко не все лютичи готовы были так стойко хранить верность вере отцов. Но если иные князья и ратники позволяли себе предать старых богов и преклониться перед новым Богом, то жрецы славян-лютичей этого сделать никак не могли. Они бы скорее умерли, сами сгорели бы в огне со своими богами!..

В двух повозках, увозя нехитрый скарб, уезжала из Старгарда и особая семья. Бежал из родного города Ярило Ган Старший – верховный жрец Сварожича, бога Солнца, сына верховного бога Сварога.

Отец и старший сын, препоясанные мечами, ехали на лошадях. Начинался октябрь – он принес первые затяжные дожди. А впереди были дожди проливные! Скоро дороги размоет, но это и к лучшему! Там, где проползет одна повозка, большая армия застрянет надолго, не сдюжит и повернет назад. В повозке, прижав к себе закутанную в шерстяное покрывало девочку, тихо плакала женщина – жена одного мужчины и мать другого. Крепкий широкоплечий слуга, с ножом у пояса, управлял крытой повозкой. Мальчик, сидевший позади телеги у открытого полога, то и дело тянул голову назад – к родному дому. Он был растерян и напуган. Бегство всегда лишает воли! Мальчик прощался с домом. Там, уже в отдалении, одиноко стоял на широком возвышенном плато их город – Старгард. Над ним открывалось серое, затянутое пеленой небо, и синие громады туч ползли со стороны Северного моря. Мальчик до рези в глазах всматривался в очертания города. Окруженный деревянной стеной, с башнями и островерхими крышами, с деревянными хоромами внутри, за мелким дождем Старгард казался призраком.

Скоро все это должно было стать чужим!

Кажется, одного только отца не беспокоило то, что осталось позади. В суровом плаще с наброшенным капюшоном, с густой бородой, отец мальчишек смотрел вперед. Наконец старший из сыновей, тот, что был рядом в седле, не смог сдержаться.

– Куда же мы теперь, отец? – спросил он. – Ты так и не сказал нам! – В его голосе звучали и гнев, и отчаяние, и желание понять своего отца. Бури сейчас бушевали в душе крепкого юноши, препоясанного мечом. – Почему мы бежим?!

Было видно, что молодая кровь бурлит в нем, что сердце его разрывается от бушующих в нем страстей.

– Уж не осуждаешь ли ты меня? – нахмурился отец.

Юноша потупил взгляд, желваки ходили по его скулам.

– Говори прямо, сын, – спокойно потребовал ответа отец.

Мальчик в повозке посмотрел на них. Юноша порывисто оглянулся назад – родной дом не отпускал и его!

– Почему мы не остались защищать наш город? Почему, отец?! – вдруг настойчиво спросил юноша. – Мы же могли отправить мать и детей с другой нашей родней в земли величан? А сами… сами…

Лицо крепыша-слуги посуровело – он во всем готов был поддержать хозяина, но сейчас сердцем он думал точно так же! Ему, старому воину, тоже хотелось драться!..

– Погибнуть? – спросил отец.

Но юноша не отвечал. Отец терпеливо ждал ответа. Вдруг старший сын устремил на отца волевой, почти гневный взгляд.

– Или победить! – вдруг разом вспыхнул он.

– Прошу вас, не ссорьтесь! – прижимая к себе плачущую девочку, попросила мать. – Прошу вас…

– Погибнуть, – управляя конем, уверенно кивнул отец. – Так должны были поступить истинные лютичи. – Ирония звучала в его словах. – Разумеется! Так поступил князь Годолюб со своей дружиной. И многие другие князья!

– Да, отец! – сжимая удила, прорычал юноша. – Да!

– Значит, ты осуждаешь меня, – кивнул отец. – Так вот что я тебе скажу: мы с тобой не князья – это им принадлежат крепости и озера, реки и леса, кузни и табуны лошадей. Им надо драться до последнего – потеряй они это, что у них останется? Будут ли они называться князьями впредь? Хозяевами великих угодий? Земля и крепость – твердыня князя. Поэтому самые храбрые погибают на своей земле! А другие остаются и склоняют головы перед врагом, чтобы им оставили землю их отцов и дедов. Но мы – другие, – он недоумевал оттого, что его родной сын не хочет понять его. – Совсем другие!

– Другие – чем?!

Отец усмехнулся:

– У нас нет выбора! – Отец улыбнулся самому себе. – И нам, Ягайло, принадлежит весь мир!.. – Он подбирал для сына особые слова: они должны были коснуться и его разума, и сердца! – Мы – жрецы Сварога, создателя земли и неба, отца всех богов! Мы – жрецы сына Сварога – Сварожича, Дажьбога! Жрецы Солнце-царя! Мы – жрецы Перуна, бога-воителя! Мы – дети Велеса, бога, ведающего всеми тайнами мира! Так было испокон веку. Такими были мой отец и мой дед! И отец, и дед моего отца! Весь мир – с этим темным небом и дождем, – он кивнул вверх, ловя горячим лицом капли дождя, – наша обитель! Ты пока еще не понимаешь этого! Или не хочешь понимать! И, видят наши боги, и они мне свидетели, меня сильно настораживает и огорчает это! Пойми же! Наша земля иная, Ягайло! Наша земля – земля наших богов! И наша власть – выше княжеской власти! Мой младший брат Клаврат, жрец Велеса, и мой старший сын Ярило, ваш брат, будущий жрец Сварога и Сварожича, не послушали меня – они взяли мечи и ушли воевать! Где они теперь? В какой могиле зарыты? На какой земле? Разве теперь они смогут развести огонь в святилище Дажьбога, где бы оно ни было?! Прочитать хвалу Солнце-богу и попросить у него за своих соплеменников, за весь свой род, за будущих детей, когда в том будет надобность?!

Мать горько всхлипнула и утопила лицо в тряпках, в которые была закутана девочка.

– Скажи мне! – потребовал отец. – Разве они смогут прочитать те слова, которые ведомы только нам – жрецам! И не ведомы остальным! Они схватили мечи и бросились на проклятых франков! Они сделали то, что мог сделать любой ратник! И вот их нет! Но Клаврат был сам хозяин себе! А Ярило?! Он должен был послушать меня! Но теперь нет ничего, что я когда-то подарил ему, как мне подарил мой отец! Великих знаний! Все ушло с ним! Навсегда…

Пока он говорил, крепыш-слуга утвердительно качал головой – теперь он точно знал, что хозяин прав! Прав всегда… Юноша в седле, поджав губы, упрямо молчал.

Отец сокрушенно покачал головой:

– Думаешь, мое сердце не разрывается от того, что я потерял брата и старшего сына? Или у твой матери?! Она потеряла первенца и теперь страдает сильнее всех остальных!.. Запомни, сын. Если останется племя, оно выберет себе нового князя, но если у народа не останется жреца, духовного водителя, кто соединит племя с богами? Кто укажет племени путь? Никто… Мы – жрецы всемогущего Солнца. Так было и так будет. Любим – кроха. – Он кивнул на мальчишку в повозке. – Вся моя надежда на тебя. Ты должен слушаться меня… Слышишь, Ягайло?

– Да, – хмуро кивнул тот.

– Вот и хорошо, – вновь кивнул отец. – И да пребудут с нами наши боги! Если боги будут милостивы, может быть, мы однажды вернемся в родной дом… Что скажешь, Скиф? – спросил он у верного слуги.

Возница насупился. Слуга плохо верил в добрый исход. И даже если им суждено вернуться в родной дом, то не на пепелище ли придут они?

– Но ты так и не сказал, куда мы держим путь? – спросил Ягайло.

– Я никогда не думал о бегстве. Даже не мог предположить такого! Но свет велик, сын, и мы найдем себе место. Я думал отправиться в Аркону, но, боюсь, рано или поздно они тоже примут удар врага. Злые датчане, терпевшие от них в прошлом, желают руянам смерти! Мы пойдем дальше. Мы отправимся на самый край нашего мира – в Гардарику! Так эту страну зовут жители Варяжского моря! Мы уйдем в Страну городов!..

Мать посмотрела на мужа. Взглянул на хозяина и слуга Скиф. Дождь стал сильнее. Он бил и бил по капюшонам наездников и возницы, по крытой дубленой шкурой повозке.

– Но ведь она очень далеко? – вымолвил Ягайло.

Кажется он выразил общее мнение.

– Да, она далеко! – продолжал вооруженный мечом жрец. – Но там мы будем в безопасности. Туда не дойдет враг всех славян – злой и вероломный Карл!

Решившие стать изгоями, лютичи оказались правы. Им будет не по плечу совладать с Карлом Великим. Ведь он и впрямь был великим королем – он видел дальше других, и от его поступи содрогалась земля! Так куда было тягаться с могущественным германским императором разрозненным племенам славян, где каждый князь думал, что он и есть пуп земли! Тем более с императором, сумевшим объединить племена германцев одной верой!

Саксы и лютичи станут только очередным препятствием на пути великого короля. Каждый новый шаг будет вести Карла к заветной цели. А цель у него была одна – завладеть миром! Построить под своим началом величайшую христианскую империю.

Риму эта идея понравится, и еще как! В 800 году папа римский оденет на голову Карла императорскую корону! До этого такую корону носили только императоры Византии. С тех самых пор Карл Великий станет законным хозяином всего запада! Еще прежде он возмечтал взять в жены византийскую царицу Ирину и позже объединить два христианских мира в один! Разумеется, подогреваемый папским престолом, Карл желал смешать оба мира в один и переплавить его на католический лад! Но Византия отказала ему в этом удовольствии, ограничившись обручением дочери Карла с наследником греческого престола – Константином.

Это лишний раз убедило Карла, что нужно действовать силой.

Наивные бодричи до последнего будут думать, что Карл их друг! Но у великих владык друзей не бывает! В лучшем случае – покорные слуги. А в худшем – рабы.

Карл был великим владыкой – и все славянские племена он уже видел своими рабами. После лютичей придет очередь союзников Карла – полабских сербов. Но они не захотят стать рабами Карла Великого. В 806 году в войне с франками геройски погибнет сербский князь Милодух. И вновь бодричи, ничего не зная о своей будущей судьбе, поддержат Карла!

А затем наступит очередь и самих бодричей…

Когда датчане и их союзники нападут на бодричей, ослабленных войной, Карл не поможет своим вчерашним союзникам. Франки будут стоять по границам земли бодричей и смотреть, как те погибают.

Земля славян впереди уже будет объята пожарищем, и ветер, как покажется многим франкам, станет доносить до границы крики тысяч погибающих людей.

И тогда сын короля, молодой принц Карл по прозвищу Юный, воскликнет:

– Отец! Разве мы не придем на помощь нашим союзникам? Бодричи всегда помогали нам! Сражались с нами плечом к плечу! Ведь они погибнут?!

Но Карл Великий, сидя в седле боевого коня и глядя на восток, только усмехнется:

– Ты пока еще юн, мой сын, и полон светлых надежд. Но для государя это недопустимая роскошь. Помни, все в мире решает только одно: равновесие сил! Пусть обессилят наши враги – датчане! Бодричи сделают свое дело: они храбры и сильны, мне ли не знать! Но им тоже пора набросить петлю на шею! Они должны покориться или уйти в небытие!..

Хитрый и расчетливый Карл Великий решит: пусть датчане сделают кровавое дело за него – все равно его делать! – а он пройдется по опустошенным землям своих недавних друзей, чтобы на них властвовать безраздельно.

Все это случится в ближайшие два десятка лет.

А пока что многие лютичи и другие славяне, не пожелавшие попасть в рабство, но в первую очередь – изменить вере предков, шли на восток. Они были правы – Карлу туда было не дойти! Чересчур далеко! И потом, облик мира менялся – и не только по прихоти Карла Великого!

Будет еще и другая веская причина!

Карл сделает попытку углубиться в земли славян, огнем и мечом покорить их и окрестить, но его поход прервет важнейшее для всей Европы событие. Скандинавские племена – датчане, шведы и норвежцы, – именовавшие себя викингами, численностью перерастут свои территории. Их уже давно было много, и они то и дело нападали на материк. Молодые викинги, которым не хватало место на своей земле, объединялись в бешеные ватаги, садились в драккары и плыли куда глаза глядят! Ненасытные и жестокие, они презирали смерть и готовы были в любую минуту умереть с мечом в руках. Это было величайшим благом для викинга! И меньше всего они ценили жизнь других. Викинги не ведали жалости ни к женщинам, ни к детям. Они не искали ничьей дружбы, им не нужно было покорять, дабы властвовать! Они просто вырезали всех, кто попадался им на пути. Даже король франков Карл не был так жесток – за викингами оставались только пепелища!..

Первым, что увидят на своем пути эти самые викинги, или норманны – северные люди, лютые дикари, окажется Англия, и, что чудеснее всего для них, – теплая и благословенная земля франков, которая уже скоро будет зваться Францией! Викинги будут проникать по ее рекам и однажды возьмут в осаду сам Париж – к тому времени небольшую крепость на острове Сите в середине Сены. Викинги будут безжалостно грабить и уничтожать население, они станут для Франции еще худшей чумой, чем был Карл Великий для саксов или славян. Именно эти нашествия, которые только еще начинались и которые будут продолжаться два столетия, и положат конец завоеваниям Карла Великого на востоке и заставят его обратить внимание на свои исконные земли. Это случится уже очень скоро!..

А пока что повозка с семьей жреца лютичей Ярило Гана двигалась на восток. Лютичи шли туда, куда и викинги редко совали нос! Потому что там им спуска не давали! Те земли надежно охранялись дружинами своих князей. Но главное, лютичи уходили в земли тех славян, которые молились тем же богам.

Они уходили к своим восточным братьям – в Гардарику, Страну городов!

– Я уверен, – говорил своим родным жрец Ярило Ган, – братья-славяне встретят нас радушно! Мы найдем среди них и хлеб, и кров! Все так и будет – я верю в это!

«И пришли мы от Старгарда к озеру Ильмень. Братья-славены встретили нас, детей Сварога, волхвов его верных, с великой радостью, – на дощечке, покрытой воском, выводил крепкий бородатый мужчина в длинной полотняной рубахе. Он сидел за крепким дубовым столом у открытого окна – на реку и лес, на легкие облака, текущие в густой лазури. Перед ним лежали покрытые воском дощечки – такие используют для первого письма, как черновик, второе наносят резцом на березовые дощечки. На волевом лице мужчины читались отголоски бурь прошлых лет. Белый шрам пересекал левую скулу. Такой шрам оставляет только скользящий удар меча! Он был суров, но дуновение майского ветра вдруг и разом оживило его лицо и подарило ему молодость. – Нашли мы с тех пор среди них и хлеб, и кров! И до сих пор благодарим за то его, Сварога, первого пращура нашего, жизнь роду человеческому давшего; небесный источник нашей силы благодарим!..»

В длинной белой рубахе, подпоясанной алым кушаком, он встал из-за стола и подошел к окну и сразу поймал лицом тепло майского солнца. Мужчина счастливо закрыл глаза, улыбка тронула его губы… Ему было лет сорок пять, но его крепости и стати мог бы позавидовать любой молодец. Широкие плечи, сильные руки. Длинные волосы, уже побитые редкой сединой. Темно-синие глаза…

Далеко на реке мужики в рубахах тащили невод. Ближе, на зеленом лугу, водили хоровод девушки. У каждой – тугая коса – признак девства. Игра гуслей разносилась по округе. Сколько же лет прошло с тех пор, как они прибыли на север Славинской земли? Более тридцати! Его отец Ярила Ган, жрец Сварожича, бога Солнца, уже растворился в вечном свете, ушла за ним и мать. Любим не нашел в себе силы идти по стопам отца – он стал воином, вместе с князем Бравлином ушел воевать на запад и не вернулся. Виру отдали замуж и увезли ее в далекий град Кий. А вот он, Ягайло Ган, не встретил той, с которой, как его отец, решил бы стать одним целым.

Всю свою жизнь он посвятил службе своим богам. Старшие сыновья в семьях жрецов становились жрецами создателя земли – Дажьбога или Сварога, и его сына – бога Солнца – Сварожича; младшие – Перуна, Велеса, Коляды. Ярило-младший, которого отец с младости готовил службе богу Сварожичу, погиб в битвах с франками и бодричами. Он, Ягайло, должен был бы занять место старшего сына и стать жрецом бога Солнца. Но случилось иначе. Конечно, он возносил хвалу Сварожичу, исполнял службы, но еще с юности сердечную тягу он почуял к Велесу, богу-чародею, с которым по рождению должен был получить сакральную связь. И он получил ее!

Но пришли новые времена. И теперь боги лютичей и славенов отвернулись и от него, верховного жреца, и от всего его племени…

Ягайло глубоко вздохнул. Мир, сотворенный богами пращуров, менялся на глазах. Светлый и понятный мир, рожденный верховным богом Сварогом, ведомый Сварожичем, вдохновленный Веселом, охраняемый Перуном, напоенный молоком Матери Сва, вдруг дал трещину. И случилось это совсем недавно! Ягайло Ган пытался понять те силы, которые изменили привычный ход событий. Пытался и не мог этого сделать… Какие же события предшествовали крушению его мира?.. Глядя на девичий хоровод и рыбаков у берега реки, Ягайло почувствовал, как легкая пелена вдруг затуманила его взор. Он услышал звон мечей и крики погибающих в схватке воинов. Сколько было этих схваток? Не счесть! Сотни! Тысячи! В пожарищах пылали города славян! Жизни многих поколений переплавлялись в этом огне! Иногда казалось, что уже не родиться новым родам, но боги давали все новые силы, и один и тот же народ воскресал подобно птице феникс, но уже на иной территории, на иной земле, иной родине…

Сгорали в огне скифы и сарматы, саки и массагеты, но поднимались из пепла венеды и аланы, раны и роксоланы и, конечно, анты – прямые потомки славян! Не просто так проходили те перерождения! Были великие муки и страдания! Была ярость! Был великий гнев! Было счастье и отчаяние! Все испытали они! Не было только смерти и забвения! Ведь смерть одного человека – это не смерть! Человек жив своим родом! Погубить человека может враг, тот же враг может истребить целое племя! Но погубить род могут только боги! Но как бы могущественные боги не гневились на своих неразумных детей, в последний момент они спасали их древний род из огня…

Отсветы былых пожарищ бушевали в темно-синих глазах величавого мужа. Что же видел он в прошлом?..

Когда-то раскинулось в причерноморских, приазовских и прикаспийских землях обширное государство славян. Сердцем его стало благодатное пространство вокруг реки Кубань, а простиралось оно от предгорий Северного Кавказа на юге до переволоки с Танаиса до Итиля[4] на севере. Звалась та великая славянская земля Русколань. Она существовала столетия. Эта земля была сильной и могущественной и храбро отражала удары недругов. Князей Русколани боялись многие! Много было имен у той земли: в разные времена ее звали и Белогорьем, издревле – Скифией, ведь когда-то, в прошлые века, скифы жили от Азова до Алтая! Позже ее называли Сарматией. В годы, предшествовавшие великим бурям, в Русколани правил легендарный царь Бус Белояр. Иные говорили, что он принес из Греции веру в Христа и соединил ее с верой ведической. Но так ли это было? При Бусе Белояре государство славян было истинной твердыней.

Но величие, благополучие и счастье не бывают вечными ни в жизни людей, ни в жизни государств. Всему рано или поздно наступает конец. Но прежде приходит долгое и мучительное начало тому поражению…

В четвертом веке на исторический сцене появился великий предводитель готов – Германарих. Тогда еще готы, и восточные, и западные, были одним германским племенем. Их и объединил своей энергией и честолюбивыми замыслами этот король. И, конечно, главным противником его стали славянские княжества, раскинувшие свои земли от устья Итиля до Данаприса. Поначалу Германарих скрывал свои корыстные планы, и между германцами и славянами даже был заключен династический мир. Бус Белояр отдал в жены старому Германариху свою юную сестру Лебедь. Германарих – по рассказам послов, описавших ее внешность – возжелал славянскую красавицу! Позже много говорила молва о неудачном династическом союзе, в том числе и о том, что Лебеди полюбился сын Германариха – Рандвед. Что бежали они от взбешенного короля, но тот настиг их. Сыну и наследнику Рандведу король приказал отрубить голову, а Лебедь – бросить под копыта необъезженных диких коней. Так погибли два молодых и влюбленных сердца! А мстительный Германарих напал на ставших ненавистными ему славян и подвластные им земли. Так говорила молва! Но, скорее всего, жадный король просто возжелал славянских отчин! Много пролилось крови и германской, и славянской. Наконец против Германариха вышли со своими воинствами князь Словении Словен и князь Русколани Бус Белояр. Им помогали и другие славянские племена. Германарих был разбит и отброшен. Это поражение заставило его покончить жизнь самоубийством.

Но готы нашли возможность отомстить – и отомстить жестоко.

Крутилось заповедное колесо Сварога, менялись эпохи. День Сварога уходил в прошлое, наступала ночь Сварога.

Готов возглавил новый король Амал Венитарий. Отец его был германец, мать – венедка. А как известно, полукровки особенно жестоки! Амал собрал большое войско и напал на антов. Славяне отбросили его за пределы своих владений. Но недолго роды славян праздновали победу и мир и возносили хвалу своим богам. Амал Венитарий был упрям, мстителен и хитер. Он выждал время, когда противник успокоился, собрал еще большое войско и вновь напал на славян. Как часто победители бывают ослеплены своей удачей! Второго удара анты не ожидали. В жестокой битве их полегло много. Бус Белояр попал в плен. Он был распят на кресте, а с ним – и все его старейшины, их сыновья и приближенные.

Это был черный день в мире всех славян! В ту ночь, когда на кресте умирал Бус Белояр, когда он смотрел в небо и звал праотца славян Сварога, над землей разразилась страшная буря. А потом случилось и еще более ужасающее землетрясение. Оно прошло по многим землям! Многие царства дрожали в ту ночь и многие племена ужаснулись! Рушились города! Десятки тысяч людей погибли под обломками. Сам Константинополь пострадал от подземных толчков! Так было…

Но что случилось в тот день на небе и на земле? Это окончательно повернулось Колесо Сварога – и наступила его непроглядная Ночь, когда люди, дети Сварога, вступали в долгую полосу холода и мрака. В такие эпохи только надежда может спасти человека!

Мир уже менялся – и менялся на их глазах! И можно было услышать в тех переменах трагическую песню: «Прощай, древняя Русь! Прежней тебя уже не будет никогда! Прощай, Русколань, земля отцов и славных подвигов далеких предков! Прощай, Русколань, родная песня славянского сердца! Прощай, Русколань!..» Русь Буса Белояра навсегда ушла в прошлое – и лишь едва слышные отголоски той великой эпохи дойдут до потомков древних славян.

Германарих был только предвестием куда более страшной и роковой беды! И не только для славян, но и для всей Европы. Десятки больших народов и сотни гордых и воинственных племен должны были раз и навсегда изменить свою жизнь.

В конце четвертого века пришли из Азии племена народов хунну, которых позже назовут гуннами. Они тяжело прокатились по многим европейским землям. Разгромили античные города Черного моря и Азовского, разрушили Боспорское царство, вступив в затяжную войну с антами, аланами, роксоланами и другими племенами Русколани, частью покорили, частью истребили их. Других – изгнали. И только потом пошли дальше на запад, пока не остановились в Паннонии – римской провинции. Из Паннонии они выставили племена вандалов – римских конфедератов, и те в свою очередь начали свой жестокий путь по миру. На первых порах гунны сами стали конфедератами Западной Римской империи. Но четвертый век был только предысторией великих бед, которые должны были потрясти Европу!

Сама история человечества ждала пятого века! Близился кровавый и страшный век Великого переселения народов! Никто не ждал крушения мира, а он уже держался на волоске!.. «Прощай, Русколань, прощай навсегда!» – пели славянские баяны и волхвы.

В стране Хунгарии[5], где обосновались гунны, должен был родиться великий правитель, сотрясатель земли и неба. Он увидел свет в самом начале пятого века в семье царей гуннов, и звали его Аттила. Но и самих гуннов, ловких наездников и отважных и жестоких бойцов, должно было родиться ровно столько, сколько бы хватило для великих завоеваний. Повзрослев и почувствовав в себе великую силу, Аттила решил объявить войну всему миру. Собрав воедино свои племена и чужие, он двинулся в первый поход.

Для удара он выбрал Восточную Римскую империю.

Аттила напал на Иллирию, где жили подвластные Византии славянские племена, и завоевал их. Аттила не был, как говорила молва, безумным и жестоким монстром: всех готовых идти с ним дальше он делал своими слугами, и только сопротивлявшиеся вождю не знали пощады. Империя Аттилы росла как на дрожжах! Второй поход на Византию заставил задрожать Константинополь, и греки решили откупиться. Но бремя оказалось чересчур тяжелым даже для них! Две тонны золота потребовал Аттила и выдачи всех своих врагов! В 448 году Византия стояла на коленях перед Аттилой. Контрибуция была так велика, что разорила империю. Многие отцы семейств, отдав последнее, покончили жизнь самоубийством. Но главное – столица осталась цела! После этого Аттила двинулся на Западную Римскую империю. Он захватил германские и франкские города Мец, Трир, Кельн, Реймс, Тонгерен, Труа и подошел к Орлеану. Катапульты уже дробили стены города и разрушали его дома и храмы! Но христианский Бог заступился за Орлеан. Его спасли знаменитый римский полководец Аэций и король вестготов Теодорих – они вовремя подошли каждый со своим войском. Решающая схватка была неминуема! В конце июня 451 года на Каталаунских полях, в двадцати километрах к югу от Орлеана, произошла великая битва, которую позже назовут Битвой народов. Около сотни разноязыких народов, которых привел с собой Аттила, схватились с римлянами, галлами и германцами, решившими противостоять смертельно-опасному азиатскому вепрю. Сотни тысяч людей погибли в этой битве, сложил голову и король Теодорих, но Аттиле пришлось отступить… Собрав силы, в следующем году Аттила напал на Италию и заставил папу римского просить у него мира. Папа Лев не побоялся – лично выехал к вождю и попросил гунна оставить Вечный город и уйти за Дунай. И вот странность: Аттила выполнил просьбу римского первосвященника! А может быть, он просто стал выдыхаться?

В 453 году Аттила совершил набег на Галлию, но потерпел поражение и отступил для новой передышки. Но судьба уготовила ему иной итог. К великому счастью для человечества, звезда Аттилы стремительно меркла! Изведав любви тысяч жен и наложниц со всего света, он взял в жены юную красавицу Ильдико. Она-то и стала его последней и роковой любовью. После пьяного пира и обильных любовных утех первой брачной ночи у Аттилы вдруг пошла носом кровь, и он умер в страшных судорогах. Всех, кто готовил его пышные похороны и хоронил в трех гробах – бронзовом, серебряном и золотом, убили, чтобы никто не нашел могилу великого вождя.

Христиане прозвали Аттилу «Бичом Божьим». Разумеется, за грехи человеческие! Он ослабил Византию настолько, что та едва дышала к концу его правления. Рим трепетал перед ним. Свободолюбивые германцы – десятки грозных племен! – стали его рабами. Славяне покорились ему. Аттила смешал многие народы в Европе! И многие забыли, где их настоящий дом, где могилы отцов.

Именно такая судьба постигла и жителей Русколани.

Но вот что любопытно: едва Аттила умер, как империя его развалилась! Она распалась в течение считаных лет – и уже скоро только тень и грозное имя великого завоевателя устрашающими призраками носились в воздухе! А земли перешли в руки его многочисленных потомков, боевых вождей и вассалов. И каждому, уставшему от рабства сурового тирана, больше жизни хотелось независимости!

Только не суждено было вернуться славянам в родные места – привольные степи Причерноморья и Азова заняли отныне азиаты.

Но, может быть, это и помогло им в будущем? Ведь жаркие степи между тремя морями были великим перекрестком для всех кочующих народов Евразии! Мимо никак не пройти! К своему счастью, не иначе, под жестокими ударами гуннов русколане уходили все дальше на север, пока не оказались там, куда свирепые степняки уже никогда бы не сунули нос. В тех краях кочевым псам оказалось бы и холодно и голодно! Не было там бескрайних степей и сочной травы для их резвых коней, не было горячего солнца и дармовой еды! Ведь гунны не сеяли хлеб и не ловили рыбу! Они отнимали чужое, а в случае голода ели своих лошадей! Тут же все надо было делать своими руками! А кочевники этого и не любили, и не умели, и не желали тому учиться! Тут, на севере, поднимались дремучие леса и сверкали великие студеные озера, похожие на моря. Но в тех дремучих лесах в изобилии водилась дичь, а в озерах – рыба. А поля можно было вспахать и посеять пшеницу. Тут был север, край суровый, но богатый и радушный. Наконец, именно отсюда, с севера, и шли когда-то предки славян на юг, уходя от подступавшей вековой зимы.

Это было возвращение спустя тысячелетия на родные северные просторы!

Жители Русколани, уцелевшие после нашествия гуннов, обживали новые края. Сотни новых городков поднимались на заново открываемой земле славян.

Именно так и рождалась земля севернорусская, Новгородская!

Одновременно с Русью северной, Новгородской, возникла и Русь южная, Киевская, на реке Днепре. Потомок Буса Белояра князь Кий основал на реке, именуемой греками Данаприс, на месте древнего поселения славян новый великий город. Он и стал называться по его имени – Киев-град!

Северный Кавказ и кубанские степи, колыбель древних русичей, был оставлен своими свободолюбивыми детьми раз и навсегда. Это и спасло их. Немногим оставшимся грозила неволя! Там, в теплых краях, где жили их предки, одно азиатское нашествие сменялось другим. Только распалась гуннская империя, на тех же землях возникла новая – Хазарский каганат. Это был осколок от Великого тюркского каганата, занявшего когда-то половину Евразии. Случилось это уже в седьмом веке. И оказался Хазарский каганат куда могущественнее и опаснее, чем гуннская империя степняков! Такие государства не рассыпаются в одночасье! Хазары прочно обживали когда-то славянские земли и безжалостно тиранили всех соседей, кто боролся за свою независимость. Тысячи славян, оставшихся на своих землях – ведь не все же утекли в свободные края! – стали хазарскими данниками. Почти невольниками! А хазары становились год от года только сильнее. Они разбили арабов на юге и подступили к Византийской империи на западе. Чтобы умирить воинственных тюрков, император Византии Лев Третий Исавр женил своего сына Константина на хазарской принцессе Чичак – будущей благочестивой христианке Ирине. Это спасло Византию от новых потрясений.

Что до вольной, древней Русколани, она ушла в легенды и песни о великих предках! Страна былого могущества оставалась лишь в сердце каждого славянина.

Время шло, северная Русь и южная крепли потомками князей Буса Белояра и Кия. Правнуками князей и богатырей русской земли!

Когда же славяне за три века утвердились на севере, и к ним пожаловали гости. Попросились жить! Свои же братья-славяне – венеды! Это пришло время Карла Великого и рокового наступления германцев на славянские земли вдоль Балтийского моря, звавшегося в ту пору Славянским или Венедским морем.

В этом потоке беженцев и пришел на северную Русь жрец бога Сварожича – Ярило Ган со своей семьей. И в ближайшие десятилетия земля вокруг озера Ильмень стала им новой родиной.

И должен был появиться настоящий вождь славян, чтобы двинуться в далекий великий поход. Этим вождем стал внук Бравлина Первого – князь Бравлин Второй. При нем и поднялся Ягайло Ган до верховного жреца. И стал идейным вдохновителем похода славян на греческие и готские колонии Тавриды. Ведь уже столетия, как Византия боролась со славянами – и борьба эта была крайне жестокой. Константинополь манил всех язычников своими богатствами! И каждому языческому князю хотелось повторить победоносный поход Аттилы – поставить Византию на колени! Тем более что на Тавриде расположилось небольшое готское княжество, вассальное Византии, оно процветало, и первыми из этих городов были Керчь, Сурож, Феодосия.

Что и говорить, Ягайло Ган мечтал отомстить христианам! Не мог он простить им ни старшего брата Ярилы, ни младшего Любима, ни своего дяди Клаврата. Ни оставленной родной земли, дорогого сердцу Старгарда. Не мог простить позора, который выпал на долю его изгнанного отца! И потому изо дня в день внушал Бравлину, что тот должен выступить в поход на греков.

В тот день преисполненный духа откровения переступил Ягайло Ган порог княжеской залы. Бояре и дружинники расступались перед ним. И вот ему открылся княжеский трон. Его занимал владыка Бравлин в ярко-красной рубахе, расшитой золотом, подпоясанной золотым кушаком. Князь сжимал подлокотники крепкими руками, на пальцах его сверкали перстни.

– Говори, Ягайло, ты говорил с богами? Ты слышал их голоса? – спросил князь Бравлин. – И если да, что сказали тебе наши боги? О чем поведали? Великий Сварог, родитель всех славян, его сын Сварожич, наш небесный кормитель? Защитник воинов Перун, Матерь-Сва и мудрый Велес? Что сказали они нам, их преданным сыновьям?

Это был важный для всех славян день! Три дня и три ночи Ягайло Ган не выходил из храма Рода, праотца всех богов. Всюду горели лампады, огонь неровно освещал деревянные лики идолов, курились травы; и жрец слушал голоса, которые из тьмы и света, из Вышени и Прави доходили до него. Великие голоса! Грозные голоса…

На Ягайло Гана смотрели и первые воеводы Бравлина. Его слова ждали три долгих дня! И сейчас от жреца зависело: идти им великим походом, драться и умирать, побеждать и терпеть бедствия или остаться дома и пить сладкий мед. Но никто не желал сидеть на печи! Воеводам хотелось битв не меньше, чем князю. Греки – извечные враги славян так и манили к себе!

– Ну же, не томи нас, жрец! – потребовал ответа Бравлин.

Верховный жрец Ягайло Ган выжидал не просто так! Все торжествовало внутри его! Сердце пело! Сбывались мечты и пророчества! Он поклонился.

– Да, мой князь, я говорил с богами, – сказал он своему повелителю. – И они открылись мне…

Бравлин Второй с великим трепетом ждал ответа прорицателя. И еще с большим трепетом ждали слова жреца бояре и дружинники.

Исполненный достоинства Ягайло улыбнулся:

– Они открыли мне, что пришло время совершить поход на юг – великий поход! – и отомстить за наших братьев! Объединить всех славян! Покарать греков и готов и встать против хазар, если понадобится.

Именно этого ответа и ждали все! Бравлин поднялся со своего трона.

– Это великая радость, жрец! – кивнул он. – Слава Сварогу и хвала Перуну! Великая радость нам!..

Уходя от князя, Ягайло Ган был задумчив. Он действительно слышал голоса и, закрыв глаза, видел отдаленные всполохи молний. Они точно чертили ему картину будущих битв. Голоса сказали ему: «Веди своего князя в Грецколань! В Тавриду! Там ждет его великая победа! Победа и немеркнущий свет!..»

«Но каким странным был тот голос!» – думал Ягайло Ган. Прежде он ни разу не слышал его…

В следующие недели Бравлин Второй по прозвищу Буревой, что означало Водитель бурь, собирал в северных землях огромное войско из подвластных ему славян, а также ильмеров и жмуди. Ручейками стекались к Ильменю воители разных племен!

– Смотри, Ягайло, сколь велико мое войско! – сказал Бравлин своему жрецу. – С таким войском можно идти на сам Константинополь! А мы еще послали гонцов к венедам и словенам! Когда мы будем в граде Киеве, и они подойдут сюда!

Спустя месяц войско Бравлина Буревого маршем вошло в Киев. На коне, рядом с князем и его телохранителями, ехал и верховный жрец Ягайло Ган. Жрец держался не хуже самого князя. Ведь он, а не Бравлин, был проводников воли богов! Он вдохновил и князя, и все его окружение на этот поход!

В ближайшие недели стали подходить с запада и полки венедов. Бравлин Буревой готов был выдвинуться в сторону Черного моря и Азова, в сторону легендарной древней Русколани…

– Это будет великий поход! – кивнул Ягайло Ган. – Боги всегда помогали тебе, Бравлин! В этот же раз они отдадут тебе всю Тавриду! А потом… потом…

– Говори, мое сердце пылает и ждет твоего ответа! – вновь потребовал князь славян. – Я жду этого слова! Ну?!

– А потом мы пойдем на Царь-град! – молвил Ягайло Ган.

Но что-то томительно сжимало его сердце и заставляло тяготиться сомнением. Но что это было? Откуда пришло это чувство к нему? Что таким образом ему хотели сказать боги?! Ведь они, чувствовал Ягайло Ган, пытались достучаться до него!..

В те судьбоносные дни войско из многих десятков тысяч славян – северных, западных и южных – вышло из града Киева и двинулось на юг – к Тавриде и Понту Эвксинскому.

Так начинался великий поход князя Бравлина Второго на ненавистную славянам Грецколань… Это был освободительный поход против греков и готов, договорившихся с хазарами. Но не только! Это был поход старых славянских богов на греческого Бога, о котором они много слышали, но силу которого не понимали и не желали понимать.

Уже через пару месяцев стало ясно, за кем сила. Бравлин победным маршем прошелся по окраинным землям Византии. Весь полуостров, который позже назовут Крымом, был занят воинственными славянами. Только южное побережье Тавриды оставалось последним оплотом греков! И то не все! Были уже захвачены и Херсонес, и Керчь! Око за око, зуб за зуб! Славяне сторицей платили за прежние унижения. Кто не хотел сдаваться, те уничтожались. Города дымились в развалинах, кругом лежали трупы. Десятки тысяч плененных греков – мужчин, женщин и детей – готовились быть проданными в рабство.

Греки укрепились на последнем своем рубеже – на прибрежной линии, в городе Суроже[6].

К нему князь Бравлин и подкатил осадные машины. День и ночь камни и горшки с горящей смолой летели через крепостные стены. Огромные камни били и в сами стены города. И те дрожали, сыпались! Но стояли! Как стояли и сами защитники на стенах. Христианский город оказывал достойное сопротивление Бравлину. Но князь был неукротим! Теряя людей, штурмующие все ближе подбирались к воротам. Кипяток и смола выливались из медных ковшей на головы славян. Тучи стрел летели в обоих направлениях. Но ближе, ближе подходили атакующие! И вот уже бревно-таран с языческой бараньей головой разносило ворота. Трещали дубовые бревна, окованные железом!

– Скоро мы прорвемся в город! – сидя на белом коне, на вершине холма, говорил Бравлин Буревой своим полководцам. – Скоро мы покараем непокорных греков и покараем жестоко! А затем нам будет открыта дорога на Царь-град! Никого не окажется за нашей спиной! Наши боги верят в нас, как мы верим в них!

Рядом с Бравлином сидел на коне и Ягайло Ган – он смотрел, как погибает греческий город. Но почему его сердце не трепетало от восторга? Не ликовало? Не пылало радостью? Как пылали сейчас подожженные смолой дома в Суроже. Весело и ярко! Почему его сердце – против воли! – сжималось от отчаяния!

– Сварожич и Перун помогают нам! – восхищенно говорил Бравлин. – Я вижу их над моим войском! Они точно сами посылают стрелы на головы непокорных греков! Скажи, Ягайло, ты тоже видишь это?

– Может быть, может быть, – глядя на город, охваченный пламенем и дымом, шептал тот. – Мне так хочется верить в это!

Десять дней бомбардировки города сделали свое дело. Гарнизон и жители были на две трети истреблены. Сурож ослаб и дрогнул. Баранья голова тарана разнесла ворота. И князь Бравлин, уже поджидавший с гвардией неподалеку, ворвался в греческий город.

Началась уличная резня. Кругом пылали дома. Многие горожане забились в храме, надеясь, что Господь не позволит осквернить свой дом!

В тот день волна неутолимой ярости и слепой ненависти, которая обуревает любого захватчика, получившего достойный отпор, тащила воинов князя Бравлина по городу. Люди прятались в домах, но уже знали, что конец близок. Двери разлетались в щепы. Мужчины, защищавшие свои дома, умирали сразу же. Умирали и те, кто прятался в разных уголках дома. Отряды ревущих солдат волчьими стаями прокатывались по домам, ища матерей, жен и дочерей. Измученные во время похода и осады, они желали взять свое! Их не трогали мольбы о пощаде! Иссеченные камнями, которые летели на них со стен, десятки раз ошпаренные кипятком и маслом, искалеченные, но сохранившие звериную силу, они требовали отплаты! Возмездия! Воины Бравлина убивали стариков, часто – детей! Их интересовали только две вещи: золото и женщины. Но ведь именно поэтому христианские города оборонялись до последнего, когда варвары подходили к их стенам.

Звериная жажда разрушения, желание истребить все чужое, а потому непонятное и враждебное, сама вынесла гвардию Бравлина в центр города Сурожа, который уже пылал с разных концов. В центре города стоял прекрасный белого камня храм святой Софии.

Князь Бравлин, его военачальники и телохранители взбежали по ступеням.

– Откройте мне двери! – крикнул Бравлин. – Слышите, греки?! Открывайте же!.. Нет?! – Бравлин обернулся с паперти к своим солдатам. – Страх завладел их душами! Но что с них взять – они же греки!

Вокруг храма уже стояло сотни две лучших воинов Бравлина, которые никогда не оставляли своего князя. Несколько ординарцев Бравлина заколотили рукоятями в двери.

– Открывайте, христиане! – кричал его первый воевода и друг Медведь. – Хозяин пришел к вам! Ваш господин! – Рыжебородый, он обернулся к князю. – Да они плюют на тебя, князь!

Свирепая гримаса исказила лицо князя Бравлина. Он вытянул руку с мечом:

– Я хочу, чтобы кровь христиан была повсюду! Я хочу стоять по колено в крови! Я хочу, чтобы этот храм стал одной кровавой бадьей! Гоните сюда таран!

Именно тогда Бравлин, как и его воины, непроизвольно посмотрел вверх. Над Сурожем собирались тучи, и так быстро, точно кто-то своей волей сводил их сюда…

– Я вижу: бог Перун, мой покровитель, благословляет меня! Крушите ворота!

И вдруг громыхнул гигантский засов внутри, и двери храма открылись. Медведь даже отступил: кто знает, какой отпор в самом конце приготовили им горожане? А князь Бравлин, напротив, шагнул в сторону дверей.

– Князь! – предостерег его Медведь.

Гвардия Бравлина тоже подалась вперед и окружила ступени. Все знали, что храмы христиан полны золота и серебра, драгоценных каменьев, и гвардия готовилась к великому грабежу.

И вот двери поползли вперед – их отворяли послушники, бледные и до смерти напуганные. Но ничем не желавшие выдать свой страх! И уже приготовившиеся к мученической смерти. Отворяя ворота храма, они боялись даже посмотреть в сторону вопящей гвардии князя. А те ревели, направляя в сторону ворот храма мечи, копья и топоры. Скажи только слово – иссекут в мгновение ока!

И тут из сумрака храма на порог вышел белобородый старик с черной сутане, подпоясанный бечевой[7].

– Ты хотел войти, князь Бравлин, – сказал он. – Так входи же в дом Господа моего – Он сам призывает тебя!

– Я не нуждаюсь ни в чьих приглашениях, старик, – сказал князь. – Твоего Господа в первую очередь! Он мне не хозяин!

Медведь направил меч в сторону храма, и два десятка бойцов взбежали по ступеням и нырнули в прохладную тишину собора. И только потом туда проследовал сам князь.

– Я отберу у твоего Бога золото, а на его алтаре со своими воинами устрою пир! – изрек князь Бравлин. – Вот так я поступлю, старик!

В отдалении сверкнула молния и прокатился гром. Редко так быстро наступает непогода. Свет устрашающе померк за спиной князя Бравлина, когда он переступил порог храма святой Софии. Его избранные воины вновь потянули головы вверх. Туда же, в грозовое небо, смотрели и послушники храма. Все небо заволакивало над Тавридой. Только пронзительно сверкали золотые купола! Бравлин оглянулся на сгущающийся сумрак за спиной, но он не смутил его.

– Красивый дом у твоего Бога! – Он обвел взглядом храм. Тут жалось к стенам множество людей. – Гвардейцы! Гоните их прочь! – Он обвел пальцем храм. – Теперь они мои рабы! А потом берите и несите на улицу все, что ценно!

Людей вытащили на улицу. И солдаты Бравлина стали хватать церковную утварь. Они складывали серебро и золото у дверей храма. Послушники небольшой группой жались в стороне. Они с ужасом смотрели на разграбление и готовились к худшему. Но священник даже не посмотрел в сторону воинов, обдиравших стены храма. Точно этого и не происходило! Он смотрел только на князя, обходившего храм Святой Софии.

– Как тебя зовут? – спросил Бравлин у величественного старика в сутане.

– Архиепископ Филарет, – ответил тот.

Небо полоснула яркая молния, и второй раскат прогремел куда ближе.

– А ты хорошо держишься, архиепископ. Я таких не видал прежде… Ты грек? – взглядом варвара оглядывая росписи, спросил Бравлин.

– Именно так, – ответил архиепископ. – И я духовный отец всем божьим чадам Сурожа.

Тьма на улице становилась все гуще, но Бравлин только нахмурился норову гневливой стихии.

– Ты не так глуп, как твой наместник, – усмехнулся князь. – Если бы ты заставил меня сломать эти двери, и ты, и твои люди уже бы лежали в крови на этом полу! А так я еще подумаю, может быть, и помилую вас! Я же не зверь…

Князь Бравлин обошел храм и вскоре увидел богатую раку[8], украшенную золотом и драгоценными камнями.

– Что это? – спросил он у остановившегося в центра храма служителя.

– Это рака, где покоятся мощи великого Стефана-подвижника, епископа, моего предшественника, – ответил священнослужитель. – Сурожского святого…

– Богатый гроб! – воскликнул князь Бравлин. – Открой его!

– Он запечатан…

– Так распечатай его!

– Не могу – это не в моей власти, – покачал головой Филарет. – И тебе не советую трогать его.

– Я не нуждаюсь в твоих советах, – сказал князь. – Эй! – окликнул он своих воинов. – Нет, стойте! Я сам! – Он вплотную подошел к раке: – Сам!..

– Что ж, князь Бравлин, испытай судьбу, – смело молвил старик.

– Так тому и быть – испытаю! – кивнул Бравлин. И тотчас рассмеялся: – Но все, что я открываю и чего касаюсь, я беру себе.

Он ухватил крышку и рванул ее вверх. Первый раз, второй!..

– Хорошо спрятался твой святой! – громко рассмеялся Бравлин, и его гвардейцы, стоя по периметру храма, вторили ему смехом. Рассмеялся и начальник охраны Медведь.

Как непривычны были такие голоса для святого места!

А за дверями храма уже была такая тьма и тишина, точно ночь опустилась надо всем морем… Так бывает перед великой бурей!

– А ты потяни крепче, – вдруг посоветовал архиепископ.

– Будь по-твоему, – кивнул Бравлин.

Князь вцепился в крышку, узлы мышц вздулись на его руках, кровью налилась бычья шея. И на третьем рывке крышка оторвалась от гроба! И Бравлин увидел мощи старика, облаченного в золотые одежды…

Ослепительная молния рассекла небо над храмом, и тотчас раскат грома расколол небо. Гром прокатился такой, что сердца самых отважных замерли пред стихией. Точно силы небесные хотели расколоть этим ударом саму землю! Солдаты, снимавшие оклады, вдруг сникли. Даже Медведь оцепенел. Послушники истово крестились. Гром покатился над градом Сурожем и берегом Понта Эвксинского…

Бравлин оглянулся на двери храма. Туда смотрели сейчас все. Словно ждали гостя! Тогда и ударил обломный ливень. Оцепеневшие гвардейцы сами выпустили из рук утварь. Что-то подсказало им так поступить. И тут Бравлин повел носом. Что-то было не так! Но что?! Он обернулся к обезображенной раке и мощам святого. И все понял сразу! От покойника шел удивительный аромат, точно сотни цветов вдруг заблагоухали в храме!

– Что это? – спросил он. – Покойники так не пахнут! Они смердят! Так что это, старик? Что?!

Но Филарет не ответил ему. В ярости Бравлин склонился над мощами, и тут же удивительный аромат ударил ему в ноздри. А потом и в голову! Опьянил его! Одурманил! Бравлин сделал несколько шагов назад и вдруг ухватился за горло:

– Что со мной? – В его голосе и Медведь, и гвардейцы услышали испуг. – Что?! Священник, как тебя? Филарет! Что со мной, говори?!

Ноги вдруг перестали слушаться его, и Бравлин упал на колени, руки повисли плетьми. И следом князь повалился на прохладный пол храма Святой Софии! А за распахнутыми дверями храма уже хлестал проливной дождь. И не знали воины Бравлина, куда укрыться от него. Многие рванули сюда, в храм…

– Взять его! – рявкнул Медведь, указывая на Филарета, и тотчас бросился к князю. – Бравлин! – взмолился он. – Бравлин, что с тобой?! Ответь мне!

Гвардейцы схватили архиепископа. Другие воины прихватили и служителей храма. В любую минуту они готовы были перерезать им глотки. Несколько человек побежали искать княжеского лекаря. Но где его было взять так скоро? Он был за городом! А за стенами храма бушевала настоящая буря! Филарета подтащили к Бравлину.

– Что со мной, говори? – под сверкающие молнии, чьи всполохи освещали храм вспышками, и новые раскаты грома слабым голосом повторил Бравлин.

На князя было страшно смотреть – он обессилел и стал бледен как смерть. Он лежал так, как лежит воин на поле боя со сломанной шеей. Неподвижный! Бессильный! Немощный! Как кусок сырой глины! Только и мог управлять речью!..

– Ты прогневил моего Бога, – ровным голосом сказал Филарет. – Я предупреждал тебя…

Медведь поднял голову князя, он держал ее в ладонях. Гвардейцы обступили своего вождя.

– Но ты знал! Ты все знал! – прошипел Бравлин. – Убейте его! Нет! – прохрипел он. – Излечи меня, старик!

– Не я наказал тебя, князь, – сказал тот. – Мой Бог наказал тебя за поругание могилы своего избранника – святого Стефана.

– Если ты не излечишь меня, я вырежу весь город, – прохрипел Бравлин.

– Тогда Господь не заберет тебя сразу. Ты долгие годы будешь жить вот так, как мертвая рыба, но с той разницей, что все будешь видеть и слышать, – глядя ему в глаза, сказал архиепископ. – Как скоро ты надоешь всем? Сколько пройдет времени, пока тебя перестанут замечать, как старого обезноженного пса, которого просто жалко убить?

– Позволь, хозяин, я лично зарежу этого негодяя, – гневно прорычал Медведь. Он схватил Филарета за грудки, вытащил меч и приставил лезвие к его горлу. – Позволь, князь!..

– Стой, – прошептал тот. – Позови ко мне Ягайло Гана…

Вскоре в храм вошел промокший до нитки верховный жрец новгородцев. Приблизился к своему князю. Встал перед ним на колени. Вслед за ним сюда же влетел и княжеский целитель. Они вместе осмотрели его. На князе не было ран! И он был почти мертвец.

– Надо положить князя в парное молоко, – глядя на Медведя, дрожащим голосом сказал лекарь.

Бравлин услышал эту рекомендацию.

– Уйди, – едва слышно сказал он лекарю.

Медведь зыркнул глазами, и лекарь испарился. Всем было ясно, что в этом замешаны высшие силы. Что сейчас сражаются родовые боги славян против христианского Бога. И недужное тело князя Бравлина – это поле боя, ристалище. Не более того!

– Ягайло, – срывающимся голосом прошептал Бравлин.

– Да, мой князь… – Тот приблизился к Бравлину и глаза в глаза посмотрел на него.

– Спроси наших богов, что со мной, – прохрипел Бравлин.

Легко сказать: спроси! Ягайло Ган был в замешательстве! Верховный жрец не мог понять той силы, которая превратила мощного телом и духом владыку в ничто.

– Вынесете его из этого дома, – сказал Ягайло Ган.

Бравлина взяли на руки и понесли, но буря за стенами храма стала еще сильнее. За спиной солдат с носилками, на которых уложили князя Бравлина, встал архиепископ Филарет.

– Неужели вы не видите, что мой Бог не хочет, чтобы ты покидал его дом, князь Бравлин, – сказал архиепископ Филарет. – Он не отпускает тебя…

– А что Он хочет? – хрипло спросил Бравлин. – Что хочет твой Бог?

На князя жалко и страшно было смотреть. Никогда он не был так ничтожен! Но сейчас ничтожными были и его воины, которые стали свидетелями необъяснимого действа.

– Мира и любви, только и всего, – ответил священник.

Бравлин встретил взгляд Ягайло Гана.

– Проси наших богов за меня, – потребовал Бравлин. – Проси немедленно! Проси здесь! Докажи мне, что они любят нас! Что они любят меня!

Сердце Ягайло Гана стучало бешено. И вновь он услышал голос: «Веди своего князя в Грецколань! В Тавриду! Там ждет его великая победа! Победа и немеркнущий свет!..»

– Я должен войти в наш храм, храм Сварога, и зажечь огонь у алтаря, – сказал Ягайло Ган. – Я должен принести жертву…

– У тебя нет времени, жрец, я умираю, – прошептал Бравлин.

– Уйдите прочь. – Филарет оттолкнул руки стражников, и те, точно почувствовав великую силу, сами отступили. Он шагнул к Бравлину. – Ты уже понимаешь, что вылечить тебя сможет только тот, кто сделал тебя недужным? Признайся себе в этом, князь Бравлин. Только мой Бог сможет помочь тебе…

Бравлин еще раз взглянул на Ягайло, но затем перевел взгляд на христианина.

– Положите носилки, – сказал он.

Его положили и расступились.

– Проси своего Бога за меня…

Но Филарет улыбнулся.

– Не так все просто, князь Бравлин. Не для того мой Господь наказал тебя, чтобы ты ничему не научился. Вначале ты должен вернуть все награбленное храму. – Архиепископ кивнул. – Прикажи своим воинам исполнить!..

Бравлин посмотрел на своего друга и полководца Медведя. Было ясно: князь хочет что-то сказать ему! Тот сразу же встал на колени перед хозяином.

– Я слушаю тебя, князь! – прошептал Медведь.

– Прикажи, чтобы мои воины вернули все храму, – сказал князь.

Медведь кивнул. Через минуту приказ полетел по рядам солдат, и те стали возвращать награбленное добро. В том числе и то, что успели уже унести. Из стены дождя они несли и несли утварь в храм. Ягайло Ган стоял в стороне и ждал, чем все это закончится. И какая судьба ждет его. Но почему его боги молчат? Почему молчит бог солнца Сварожич? Почему Перун не испепелит священника?! Но небо заволокло такой стеной дождя, что солнца и не видно! И ослеп от непогоды, верно, Перун… Ягайло Ган смотрел на лица чужих богов. Их было много! Мужские лики, женские! В богатых одеждах! С золотыми кругами над головами!.. Кто они, эти боги? Насколько сильны? Что они хотят от них, славян? Куда зовут?..

Солдаты вернули церковное добро, и, о чудо, князь Бравлин вздохнул свободнее. Великое страдание ушло с его лица, и облегчение осветило его. Так уходит боль и оставляет после себя великое утешение! Но члены его не слушались!

– Чего еще хочет твой Бог? – спросил князь. – Ему мало?

– Ты побил тысячи людей, которые верили в Него. Их уже не вернуть! К счастью, этих людей, верных христиан, ждет вечная жизнь в Его царстве. Но остались те, кто в путах и кандалах страдает сейчас. Кого ты сделал рабом! Кого ты истязал еще недавно. Вели освободить их немедленно! И вернуть их добро! Сейчас же…

Одна только мысль удавить священника отозвалась такой страшной болью в теле князя Бравлина, что он замер на вдохе… И тотчас поймал холодный взгляд архиепископа. Этот человек не шутил, и сила его была велика! Воистину велика! Безгранична…

– Не слушай его! – шагнув вперед, воскликнул Ягайло Ган. – Князь!..

– Тогда помоги мне, немедленно помоги, – прошептал Бравлин. – Слышишь?!

И все – от архиепископа до гвардейцев – посмотрели на жреца. Всей душой он сейчас призывал богов, но тщетно! Они не говорили с ним! А сам он точно оглох! Только две фразы кто-то настойчиво повторял ему на ухо: «Там ждет его великая победа! Победа и немеркнущий свет!..» Ягайло Ган понял, что бессилен. Что старые боги не помогу ему и его князю. Он опустил глаза и непроизвольно сделал шаг назад – в тень…

– Пусть освободят всех пленных, – сказал Бравлин своему верному Медведю. – Во всем Суроже! И пусть вернут добро…

Медведь тоже взглянул на священника и, как и князь, оказался уязвлен его взглядом.

– Ты слышишь, Медведь? – спросил Бравлин. – Пусть бегут, летят! Пусть скажут, что я возмещу их добычу, возмещу всем…

– Я все выполню, мой господин, – кивнул тот.

Огромный храм святой Софии давно уже был набит битком гвардейцами князя Бравлина. Тесным кругом те обступили своего владыку! Что с ним? Как? Выживет ли? Чужие боги околдовали его! Но что делать, коли они так сильны?.. Медведь рявкнул на сотников, те на десятников. И гвардейцы вместо того, чтобы праздновать победу, пить вино и услаждать себя утехами с пленницами, бряцая оружием, побежали исполнять приказ князя. Но это требовало времени…

– Мне некуда спешить, – сказал архиепископ. – Да и тебе тоже, князь. И что такое время на земле? Праведников ждет вечная жизнь у Господа, грешников – вечный огонь в аду. Что есть день, два или три здесь в сравнении с теми сроками? – он был убедителен! – Будем ждать…

Князь так и лежал на полу, на стеганых походных одеялах, укрытый покрывалами. Ему только иногда подносили питье. Ливень стал тише. Молнии больше не сверкали над Сурожем так ослепительно, точно собирались спалить город, и громы не грохотали так свирепо, словно стремились расколоть землю и утопить ее в Понте Эвксинском.

Пленников освободили, их добро вернули. К величайшему удивлению всех славян, захвативших Сурож, именно в те часы буря и стала уходить прочь…

И ожил князь Бравлин на полу храма святой Софии, стоявшего в центре древнего Сурожа. Кровь пошла по жилам его рук и ног, зашевелились пальцы. Румянец вернулся на лицо князя Бравлина. Он сам не мог поверить своему счастью! Но он еще был слаб, каждое движение давалось ему с трудом! Он выпил немного вина и съел свежего хлеба.

– Что я должен сделать еще, архиепископ? – спросил Бравлин. – Чтобы мне хватило сил встать? Говори…

– Ты должен принять истинного Бога, – сказал ему Филарет. – Покаяться в грехах! Ты и твои первые воины. Те, кто были свидетелями твоих несчастий и свершившегося чуда. Если ты этого не сделаешь, не пойдешь до конца, недуг вернется…

Бравлин, все еще лежавший на полу, на подушках, в который раз требовательно взглянул на своего друга и полководца:

– Ты примешь со мной нового Бога, мой верный Медведь? – спросил он.

И тот в очередной раз опустился перед хозяином на колени.

– Я видел все, что было с тобой, – кивнул он. – Я приму нового Бога… Они все, – он обвел глазами сотников, десятников и простых гвардейцев, – примут, как и мы с тобой, нового Бога. Если у Него такая сила…

– Да будет так, – кивнул архиепископ Филарет и распорядился: – Несите святую воду, послушники! Готовьте вступающих в церковь Христову к обряду крещения!

И уже скоро победоносно и радостно зазвонили колокола храма святой Софии, и звон покатился по всему Сурожу. К тому времени от облаков не осталось и следа, и ярко светило солнце на умиротворенным морем…

– Сегодня ты одержал великую победу, – выходя с князем из храма, сказал ему архиепископ Филарет. – И в награду получил немеркнущий свет!..

В тот день, когда князь Бравлин принял в Суроже крещение от митрополита Филарета и поклялся стать не гонителем, а защитником христиан, жрец Ягайло Ган в сопровождении двух учеников уже возвращался на север. Он не мог и не желал видеть предательства славянами своих богов! Но, может быть, так они лишь испытывали князя Бравлина? Немощью! Страданием! А он взял и сдался! Предал их! Сам он, Ягайло, скорее бы умер, как умер бы и его отец Ярило Ган, чем принял бы новую веру! Умер бы в огне, как умирали те, по чьим следам шел много лет назад Карл Великий! От кого их семья убегала на край света!..

Двумя неделями позже Ягайло въехал в Новгород и стал ждать возвращение князя.

Бравлин вернулся крепким и здоровым несколькими месяцами позже. С ним были три священника. Только спустя несколько дней Бравлин Буревой призвал к себе верховного жреца. Они остались наедине.

– Я не потребую от тебя того же, что сделал сам, Ягайло, – сказал князь. – И что сделали мои приближенные. Но отныне все будет по-другому. Ты удались из Новгорода – и как можно скорее. Я жалую тебе свои угодья на Ильмене, у Белого мыса. Они далеко, и хорошо, что так. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Там ты обретешь покой и будешь с теми, от кого, я знаю, не откажешься никогда. Даже в пламени костра! Я не буду преследовать вас, потому что не давал такого обещания. Выполняй свои обеты смело. Возноси хвалу, кому надо, – тяжелый взгляд князя Бравлина остановился на жреце: – Но не вздумай возвращаться и волновать людей, поднимать смуту. Иначе мне придется казнить тебя. Я дал слово Богу Иисусу, что поступлю так. И я сдержу свое обещание. Будь в том уверен. А теперь ступай, Ягайло Ган, и никогда не возвращайся в Новгород!

…Прошли годы, прежде чем он, Ягайло Ган, успокоился и смирился с происходящим. Он много странствовал по свету. И не было ни одного дня, чтобы он не задавался вопросом: как же могли его боги допустить такое? Не спасти князя? Отдать его на откуп другому Богу! И не находил ответа. Неужели Бог христиан так силен? Его же распяли на кресте, он даже не сопротивлялся, так откуда в нем такая сила?

Одно знал Ягайло Ган: весь прежний мир рушился на его глазах…

Верховный жрец вернулся на берега Ильменя. В Новгороде он более не был и никогда больше не видел князя Бравлина по прозвищу Буревой. Куда бы ни заносила его судьба, до него только долетали слухи о походах князя. О том, что теперь рядом с ним всегда новые жрецы. Те самые, в черных рясах! Греки! Ненавистные греки!

Старые боги, боги славян, отныне предавались жестокой опале…

Ягайло Ган выполнял свои обеты. Ведь люди, окружавшие его, по-прежнему нуждались в его слове и защите. Но в храме родовых богов он все чаще подходил только к одному изваянию… Старшие сыновья жрецов становились жрецами Сварога и Сварожича, Дажьбога, младшие – Перуна, Велеса… Его старший брат Ярило, как и отец, должен был стать жрецом Сварожича! Бога, дающего солнце, саму жизнь! А он, Ягайло, – жрецом Перуна или Велеса. Он сделал выбор и стал жрецом самого загадочного бога славян, которому открыты тайны ночи, тайны слов и музыки, тайны лекарственных трав и заговоров! Стать жрецом Перуна, бога войны, нескончаемых битв, грандиозных побед оставалось самому младшему сыну Ярилы – Любиму. Но вместо этого Любим стал воином и погиб совсем молодым! Что ж, так тому и быть! А он, Ягайло Ган, которого не послушались боги солнца и света, обратился к мудрому богу Велесу, которого сердцем выбрал в самом начале своего пути.

Именно он, этот бог, и направил его по стезе своей и дал совет написать книгу о предках. Ягайло Ган был уверен, что слышал его голос! Написать обо всем, что когда-то говорил ему отец, а тому – его отец, и так далее… И не только что они говорили, но и записывали на буковых и березовых дощечках древним языком. Таким древним, что его начало терялось во тьме веков. Эти дощечки передавались из рода в род, и если они начинали сыпаться, то старики заставляли молодых переписывать их. И сам он, Ягайло Ган, переписывал эти дощечки по требованию отца. С ним не поспоришь! На дощечках были записаны священные моления славянским богам и важные события, менявшие жизнь целых народов… И вот теперь Ягайло Ган сам распорядился, чтобы два его ученика навощили доски для «первого письма»[9], взял остро заточенную палочку и сел за работу.

Он долго думал, прежде чем коснулся стеком воска. Первые строки были такие:

«Напрасно забываем мы старые времена наши и оттого куда идем ныне – неведомо! – горечью наполнялись его строки. – И когда оглядываемся назад, то уже стыдимся познавать Навь, Правь и Явь, как их познавали наши предки и жили этим знанием. И все стороны бытия нашего ведать и понимать мы отрекаемся…»

В его светлую комнату заглянул мальчик лет семи в длинной рубахе. Он раздумывал, как ему быть, стоит ли беспокоить важного человека, но потом тихонько вошел. Он остановился за спиной Ягайло, смотревшего в открытое окно на реку и лес, и спросил:

– Что ты пишешь, дедушка Ягайло?

Ягайло Ган оглянулся и внимательно посмотрел в васильковые глаза внучатого племянника – внука его младшего брата Любима. Мальчик не знал деда! Тот слишком рано ушел! Он, Ягайло, и стал ему дедушкой. Жрец улыбнулся и погладил малыша по голове.

– Книгу о нашем роде, – ответил Ягайло. – И о наших богах. Я пишу правду. Эту книгу я посвящу богу Велесу: он – один, кто не оставил меня, кто дает мне силы жить. А когда ты подрастешь, а случится это уже скоро, я научу и тебя говорить с ним, – он погладил светловолосого мальчика по голове. – Это время уже близко…

Что ж, таким был верховный языческий жрец Ягайло Ган! Упрямым, несгибаемым, честным по отношению к себе и своим убеждениям. К зову своего сердца! Он знал только одну правду: древний мир славянской Прави, и только в нее верил и ради нее смело шагнул бы в костер. Но его время и время его богов подходило к концу. И хорошо, что жрец не знал своей судьбы. Не знал того, что его внучатый племянник, тоже Любим, однажды попав дружинником в княжеское войско, дойдет до Константинополя и там примет крещение, как и многие русичи, которые уже попадали в притяжение нового мира и нового Бога. Не знал он и того, что через сто лет вся Русь примет христианского Бога и пойдет в свое будущее уже с Ним.

Но великое дело Ягайло Ган сделает: чертами и резами – славянскими рунами! – он напишет на покрытых воском дощечках историю всего праславянского рода: от исхода его тысячи лет назад с далекого севера под предводительством легендарного Ярилы, сына бога солнца, как говорилось о нем в преданиях, до Яруны, выведшего свои племена уже из Индии; от светлого Буса Белояра до нынешних дней…

Великое дело сделает жрец Ягайло Ган для своих потомков! Благодаря опальному летописцу они смогут гордиться своей историей!..

Глава вторая Анна Русская и «Книга судьбы»

В 1050 году по дорогам Восточной Европы ехал богатый кортеж. Венгрия и Чехия, Польша и Германия были на его пути! Два десятка надежных крытых повозок сопровождал великолепный эскорт. Тяжело взлетали и грузно прыгали на камнях массивные средневековые кареты, заставляя трястись своих пассажиров и вздрагивать поклажу. Скрипели деревянные колеса, но держали бесценный груз! Три сотни воинов, в кольчугах и шеломах, с копьями и щитами, охраняли караван. Спас византийского канона был вышит на знамени, которое с достоинством вез статный воин в кольчуге. У другого знаменосца на стяге Георгий Победоносец убивал копьем дракона. Но были тут не только русские витязи, но и франкские рыцари. На бирюзовом фоне их знамени красовались три золотые лилии: герб новой королевской династии – Капетингов! Из окон нескольких карет в центре кортежа то и дело выглядывали милые женские лица. По большей части юные! Ясноглазые, русоволосые пассажирки в ярких рубахах и венцах за парчовыми шторами следовали в этих каретах! Девицы смеялись, указывали пальчиками в перстеньках на пейзажи и новые для глаза городки, проплывавшие мимо, кокетничали с отважными воинами. А воины были и рады! За таких красавиц и жизнь отдать не страшно! Первой из юных пассажирок была дочь киевского князя Ярослава Мудрого – Анна Ярославна. Самая юная и самая смышленая. Бывает и такое! Его любимица! Восемнадцатилетнюю девушку везли на Сену, в Иль-де-Франс[10]. Но вначале они заедут в Реймс! Именно там Анну ждет ее жених. Там, в Реймсе, уже скоро она должна была стать законной супругой Генриха Первого Капетинга, а значит, и королевой Франции!

Пару месяцев назад из далекого города Парижа в град Киев прибыло посольство от короля Генриха Первого. Его возглавляли шалонский епископ Роже и богослов Готье Савьер. Они везли с собой дорогие подарки! Самые дорогие, какие только мог позволить себе король Франции. И едва посольство подъехало к стольному граду Киеву, как дыхание перехватило у гостей русской земли…

Но отчего же случилось так? Почему у Европы задрожали колени, когда она увидела перед собой Русь?..

В те далекие времена, когда средневековые итальянские аристократы жили в каменных башнях и погибали на улочках Рима в бешеных стычках друг с другом, когда по узким улочкам Парижа, похожего на большую деревню, текли нечистоты, и несчастным горожанам приходилось уворачиваться от помоев, которые выливали им на головы из окон, когда Германия и Англия были такими же захудалыми и дикими странами, как и Франция, а скандинавские страны просто походили на вольеры с дикими животными, пожирающими друг друга, иной уклад жизни процветал на Руси.

Киевской Руси Ярослава Мудрого!

Праправнук Рюрика, сын «святого Владимира», крестившего Русь, Ярослав Мудрый сумел создать целую славянскую империю, простиравшуюся от Балтийского моря до морей Черного и Азовского. На севере оплотом его империи был Новгород, на западе – Смоленск, южнее – Чернигов и Полоцк, на Азове – Тмутаракань. Киев, столица князей Рюриковичей, великой твердыней возвышался над другими русскими городами. И оттого его почтительно звали «отцом городов русских».

Ко времени Ярослава в столице звонили колокола четырехсот церквей! А ведь менее полувека назад Русь официально приняла православие. Еще с Владимира осталась строгая Десятинная церковь, поставленная на месте убиения первых мучеников на Руси за христианскую веру – Феодора Варяга и его сына Иоанна. И уже была возведена киевская Святая София – собор-копия Святой Софии Царьграда. Она выросла во имя Господа после спасения Руси от печенегов. И всех гостей Киева встречали исполинские Золотые ворота и храм над ними! И все это сверкало позолотой, слепило глаза и наполняло благоговением сердце!

Запад такой красоты не знал! И, если честно, не узнает еще долго!..

Киев открыл перед гостями ворота…

Если быть честными, стоит сказать, что пару лет назад король Генрих Первый Французский уже засылал сватов на Русь к Анне Ярославне, но получил отказ. То ли даров, а значит, и уважения оказалось мало, то ли другие планы на дочь были в ту пору у великого князя…

У Ярослава Мудрого было шесть сыновей и три дочери. Их матерью стала Ингигерда – дочь первого христианского короля Швеции Олафа Шетконунга. На Руси она взяла имя Ирины, а крестилась как Анна. Ингигерда шла вместе с мужем той кровавой военной дорогой от новгородского княжения до киевского и всегда была ему опорой. И теперь они вместе торжествовали победу и праздновали триумф своей большой семьи! Для каждого из детей удачливый европейский правитель Ярослав Мудрый и его жена Ингигерда, принимавшая активное участие в судьбе государства, готовили великую судьбу. Сыновья стали княжить в крупнейших городах Киевской Руси. А дочери?.. Старшую Анастасию Ярослав Мудрый собирался выдать замуж за принца Венгрии Андраша Белого, который изгнанником жил при киевском дворе, а среднюю Елизавету Ярослав решил отдать за отважного норвежского принца Харальда Сигурдарсона. Викинг ждал этого союза много лет и во имя возлюбленной совершал отважные подвиги в Средиземноморье! Сотни раз он рисковал жизнью ради княжны, сотни кораблей ограбил и потопил Харальд, чтобы накопить приданое и понравиться великому тестю! А сколько он написал стихов для дамы своего сердца, ведь Харальд был еще и талантливым поэтом!

Между сражениями, зализывая раны, он писал:

Сицилию мы обошли стороной, Корабль наш плыл на восход! Но сердце меня все влекло за собой: Томился я днем и ночною порой О деве, что витязя ждет!

Настоящим Орфеем дикого и свирепого средневековья был конунг Харальд! Он пересылал с нарочными свои произведения на Русь, и три сестры в стольном граде Киеве с жадностью читали его поэмы.

– Вот, послушайте, послушайте! – восклицала старшая Анастасия. – Вот, вот!..

И она декламировала дальше:

Арабы нас превосходили числом, Врывались мы в бой, точно в ад! Но в схватках смертельных я думал о том, Что в Гардах[11] далеких есть княжеский дом И девы возлюбленной взгляд!

Средняя Екатерина заливалась краской – ведь эти строки посвящались ей! И самая большая книгочейка в киевском княжеском доме, любимица Ярослава Мудрого – младшенькая дочка Анна, читала взахлеб уже следующий листок:

Шестнадцать на том корабле было нас! Шестнадцать нас ждало смертей! Но видел сквозь бурю я свет милых глаз! И снова любовью я спасся в тот час К избраннице, в Гардах, моей!

Как же Анна, тогда еще двенадцатилетняя девчонка, завидовала сестре! Уже скоро Гарольд вернется с приданым из своего затянувшегося грабительского похода. Сердце Елизаветы Ярославны будет завоевано им безраздельно. Гарольд отпразднует свадьбу и увезет киевлянку в далекую Швецию. К тому времени Анастасия уже была женой Андраша Венгерского.

И бывает же такое: обе дочери Ярослава вышли замуж по любви! Оставалась младшенькая, Анна. Какое место в жизни ожидало ее? Где и с кем? А может быть, первый раз киевляне отказали франкам потому, что Ярослав Мудрый не хотел отдавать любимую дочь за того, кого не знал лично? За короля, чьи земли были так далеко, что и за пару месяцев не доберешься! Да еще этот король был куда старше невесты! Сам в отцы ей годился!

И гадать нечего, все было именно так! Шестнадцатилетняя Анна упала в ноги к отцу и зарыдала:

– Не хочу я, батюшка, за старика замуж! – Она-то видела, какие красавцы, молодые принцы, достались старшим сестрам, обзавидовалась! – Да еще на край света! – Она ревела, крепко обняв ноги отца. – Лучше утопите меня в Днепре, батюшка, чем старику в руки отдавать! Лучше заприте в тереме, на хлеб-воду посадите, только от себя не отпускайте!

– Да какой же он старик? – запротестовал Ярослав Мудрый, пытаясь поднять дочь с колен. Хотел он ей сказать, что у царей и королей, а пуще императоров возраста нет. Главное, чтобы крепко на троне сидел и сила мужская была – наследников плодить. Если все так, то и молодец! Да только поди объясни это юной дочери, романтическому сердечку! – Люди говорят, всего-то ему сорок лет, – миролюбиво добавил Ярослав, наивно полагая, что тем успокоит умную дочку. – Ну, может, сорок один… Не более!

– Не пойду за старика, – сжав зубы, процедила юная Анна. – Утопите лучше! А вы не решитесь, сама утоплюсь! Богом клянусь – утоплюсь! Днепр большой – и не сыщите!

И батюшка сдался. Легко сдался! Да и не хотел он отпускать от себя любимую умницу свою, свет очей его, которая, как и он, проводила многие часы в одной из лучших библиотек мира! В киевской библиотеке! Диву давался Ярослав, когда видел ее за раскрытыми фолиантами в золотых переплетах! Ведь еще и оттого слыл Ярослав Мудрым, что сам был книжником и однажды повелел скупать книги со всего мира и везти их в стольный град Киев! Ни в чем не хотел отставать от города-светоча Константинополя и от его мудрых и гордых императоров!

Но вот прошли два года, и Анне исполнилось уже восемнадцать. Еще пару лет в девках – и старухой станет! Никто уже не возьмет! А короли и принцы на дорогах, оказывается, не валяются. И даже в очереди по дороге к Киеву не стоят. Может быть, чухонский королевич за счастье посчитал добиться ее руки, да кому он нужен? Или азиат какой, принц, и возжелал бы пресветлую княжну, да великий князь за азиата-басурманина не отдаст! А за своих витязей выдавать – какой прок? Да и кто достоин великой княжны? Никто! Сестры разъехались, уже и детей родили. Два брата – Изяслав и Всеволод – тоже в других землях счастье нашли. Первый на польской царевне женился, второй – на византийской! Сын Всеволода теперь, коли родится, Мономахом станет! Неужто в Киеве Анне, золотоволосому цветку, зачахнуть? Вот всем скопом и уговорили юную княжну выйти замуж за далекого франка!

Тем более, что в этот раз и подарки были дорогие! Под строгим взглядом шалонского епископа Роже прислуга франков раскладывала у трона киевского князя дары: боевые мечи и кинжалы, драгоценные серебряные чаши и украшения.

– Думай, девочка моя, думай, – тихонько приговаривал Ярослав Мудрый дочери, сидевшей от него по левую руку. – Видишь, как Генрих-то расстарался в этот раз! – а подарки все несли и несли, у ног великого князя все укладывали горками. – Небось в этот раз с себя последнее снял… Что скажешь, дочка?

– Он за это время еще на два года старше стал, – вздохнула девица.

– Ну так и ты не помолодела…

– Сейчас возьму и расплачусь от горя, – вздохнула Анна.

«Соглашайся! Соглашайся, царевна! – из-за кресла хором тянули придворные мамки и няньки. – Свет наш ясный! – им уже сказали, что говорить, на что упирать, чем пугать. – От этого короля откажешься, следующий жених уж точно из степи пожалует! Косоглазый! В юрте будешь жить! Кисло молоко пить! Коней есть будешь! Так и заржать недолго!»

А с подарками привезли и портрет Генриха. На холсте король выглядел очень даже лепо: солидно, волосом он был черен, не сед, лицом вполне пригож, в доспехе и плаще, подбитом горностаем.

– Это точно он, Генрих, жених мой? – спросила Анна у епископа. – Ваше преосвященство?

– Он самый, ваше высочество! – гордо воскликнул священник в черной сутане.

– А когда писали этот портрет? – вновь спросила любопытная киевлянка. – Год или десять лет назад? – Тень сомнения легла на свежее лицо княжны, пылавшее от смятения и переполнявших ее чувств. В синих, припухших от слез глазах таился вопрос. – А то, может быть, этому портрету уже лет двадцать?..

– Тридцать, – бросила ее мать Ингигерда, стоявшая у окна и нервно колотившая пальцами в перстнях по деревянному вощеному подоконнику. – Ну, Аннушка!..

– А вы, матушка, не смейтесь, – очень серьезно молвила дева. – Тут не по грибы-ягоды зовут, а замуж! – И тотчас переключилась на епископа: – Так когда писали портрет?

– Да перед самым нашим отъездом и писали, – заверил девицу епископ Роже. – Все ради вас, ваше высочество! Наш король Генрих полюбил вас по одним только описаниям! Слава Господу, чувство его искреннее! Благороднее нашего короля трудно найти на свете рыцаря!

– А отчего же в своем краю он себе невесту не нашел? Или он какой-то не такой?

– Всем он такой, – миролюбиво увещевал епископ.

– Так отчего же? – противилась Анна. – Вдруг у него по шесть пальцев на ногах?

Епископ не знал, как ему и быть!

– Еким-привереда остался без обеда, – глядя на княжеский двор, где конюхи ловили строптивого жеребца, процедила великая княгиня.

– Да-да, – кивнула юная княжна. – Лицом пригож, а как снимет сапоги… Откуда мне знать?

– В наших королевствах, ваше высочество, – терпеливо объяснял епископ Роже, – его величеству найти невесту трудно, потому что все ему так или иначе родственницы…

– Как так, ваше преосвященство?

– А вот так, ваше высочество. Ведь у нас в Европе все троюродные братья и сестры давно переженились. А то и кузены! – Епископ был как на иголках: судьба его королевства решалась, счастье короля висело на волоске. – А сие богопротивно! Церковь не рекомендует, даже расторгает порой такие-то браки!

– А-а, тогда ясно, – немного успокоилась Анна. – Жаль, король сам к нам не приехал, да, матушка? – обернулась она. – Андраш, венгерский принц, у нас гостил, и Харальд тоже…

Великая княгиня еще крепче сжала зубы.

– У нашего короля много дел! – попытался защитить своего государя епископ Роже. – Война, ваше высочество!

– Так у всех война…

Епископ даже руки сложил на груди:

– Скажу как перед Богом: мой король будет любить вас больше жизни! Он прослышал о вашей красоте и теперь думать ни о какой другой невесте не может!

– Вот и ты думай, дитятко, – ласково обернулась к ним мать невесты и дочь викинга Ингигерда, – не упусти возможность… Увянешь ведь в Киеве с таким-то норовом…

А что матери было жаловаться на норов дочери? Все детки в отца и в нее пошли! Трудно было найти на свете более расчетливых, властолюбивых и мудрых государей! Кремень была пара! И младшая дочь, все взвесив своим хоть и юным, но женским, к тому же княжеским умом, решила, как ей быть.

Пришла к родителям и, смиренно опустив очи, перед портретом Генриха сказала:

– Я согласна, батюшка. Сделаю по-вашему, маменька. Не верю я портрету, – она подняла глаза на холст, доставленный с другого края земли, – но что поделаешь? Видать, судьба моя такая: ехать в тридевятое царство! – Анна уже с интересом разглядывала портрет. – За старика замуж выходить. Что ж, коли Господь хочет, то и старика полюблю, и детей ему рожу! – Алые губки ее дрогнули, и она неожиданно всхлипнула носиком. – Сколько попросит!..

– Вот и ладненько, – положив все еще богатырскую руку да еще пуще тяжелую от перстней на ручку дочери, кивнул Ярослав Мудрый, правда, у него от жалости к дочери сердце сжалось и тоже слеза навернулась! Большая княжеская слеза! Ярослав даже переглянулся с женой, но властный взгляд северянки был тверд, как сталь. – Будь по-твоему, Аннушка…

– Мудрое решение, – кивнула мать. – Вся в отца пошла!

– Отдаю дочь за вашего короля! – тотчас же объявил послам великодержавный Ярослав.

Наконец, он в первую очередь великий князь, а потом уже отец. И должен думать о выгодах своего престола, о большой политике и международном положении, о том, что нечего красавице дочери за отцовский кушак держаться: княжна, как и любая баба, жить должна с мужем и детей рожать. А у такой дочери, как его Аннушка, каждый ребенок на вес золота будет! Великая княжна королей и королев для всей Европы должна нести!.. И ведь прав был Ярослав Мудрый, еще как прав! Через дочь его Анну кровь его русско-варяжская разольется по жилам почти всех европейских королей и будет течь тысячу лет!

Итак, великий князь и его дочь Анна дали согласие. Епископ Роже ликовал: посольство увенчалось успехом! Виват! А как Господь-то обрадуется! У его короля будет молодая красавица-жена, с которой у них ни капли общей крови!

И начались сборы в далекую страну. Сборы и слезы. Но радости все-таки было больше. Тут, в Киеве, все изведано, все дорожки пройдены. А там, в стране франков, именуемой Францией, все ново будет, все интересно! Хоть и со стариком мужем…

– Мне, батюшка, их франкский язык неприятен, – говорила Анна любящему отцу. – Я, конечно, его выучу, а вдруг свой в далеких краях позабуду?

– Да как же ты его забудешь, доченька, ты ведь с собой подруг да прислугу заберешь, сколько пожелаешь!

– Я книги возьму, батюшка! Много книг! – предупредила она. – Без книг никуда не поеду! – она даже топнула ножкой. – Больной скажусь – пусть забирают подарки!

– Бери книг столько, сколько тебе надобно, дочка, – говорил Ярослав Мудрый. – Неужто мне для тебя чего-нибудь жалко? – и он прижал ее к себе: – Глупенькая, дитятко…

И пока слуги набивали сундуки и тюки киевским добром, пока отбирали лучших воинов для сопровождения княжны в дальние страны, Анна устремилась в отцовскую библиотеку, где знала уже многое, но далеко не все! На это все ей и десяти жизней бы не хватило! Но она была такая любознательная, и столько в ней уже трепетало взрослой силы! Арочные своды и дубовые полки, уставленные книгами, и сундуки с теми же книгами открылись ей. Поблескивали золотые да серебряные оклады…

«С чего бы начать? – подумала княжна. – С Евангелия, конечно!»

Княжеская библиотека тонула во мраке. Поздняя ночь была!

Открылась кованая дверь, и затрепетало пламя свечей на сквозняке! В библиотеку вошел великий князь…

– Что, батюшка, жалеете, что разрешили мне черпать из вашей житницы?

Глядя, как дочь выбирает книги, Ярослав улыбнулся.

– Нет, милая, не жалею, – с любовью ответил он.

– О чем тогда думаете? – обернулась она к нему.

– А ты права, – кивнул он, – думаю… – Он окинул взглядом гору богослужебных книг, отобранных княжной. – Ты, доченька, не только Священное Писание да наставления святых людей возьми с собой…

– А что еще взять?

– Возьми с собой в далекие края древние руны. Их здесь много! – он сел на скамью. – Я эти книги полжизни собирал, Аннушка. Но когда я упокоюсь, знаю, монахи найдут их и сожгут. Епископы и монахи ничего старого ни видеть, ни слышать не хотят. Пока они меня боятся. Митрополит Феопемп интересовался, что это за тайные письмена храню я? А дьякон Пимен, который от него не отходит, уже корил меня, что бесовские книги на бесовском языке держу вместе со святыми книгами! Да откуда знать Пимену, что это за книги? О том, что наши предки чертами и резами писали, он и слышать не хочет! А в тех книгах часть души нашего русского народа осталась. Как я могу от своих дедов отречься? Позором бы я себя покрыл, коли бы так сделал!

Ярослав Мудрый знал, о чем толковал любимой дочери! Середина одиннадцатого века! Это было время, когда жители Скандинавии, Балтии и Восточной Европы только-только свыкались с новой религией – христианством. Как мы уже сказали, отец Ингигерды, матери Анны, был первым христианским конунгом Швеции, а до него все поколениями поклонялись Одину! Отец Ярослава Мудрого – Владимир – стал первым христианским государем Руси. И то ведь, много религий пересмотрел, прежде чем принять именно православие. Все думал, решал, какую такую веру выбрать ему, которая бы объединила и сплотила Русь? Мусульманство отверг, сказал: русскому человеку без вина тяжко будет! Католиков отверг, потому что не любил их за чрезмерные политические аппетиты и агрессивность. С Византией много было стычек у русов – и беспощадных стычек! – но уж больно красив был обряд византийский! И многие дружинники, служившие в Константинополе, возвращались на родину не только с тяжелой мошной, набитой золотом, но и приобщенными к православной вере. Да и княгиня Ольга, жена князя Игоря, прабабка Ярослава Мудрого, хоть и тайно, говорят, но приняла православие. Снизошла на нее благодать! Это Святослав, сын ее, дед Ярослава, был жесточайшим гонителем христианства: никого не жалел! Священников особенно. Черепа дробил, на копья поднимал… Чистый зверь!

И потом, видел Владимир, какая сила и мощь у константинопольского императора! Никогда бы императоры не получили такого могущества, поклоняйся они разноплеменным идолам! Язычество только разъединяло племена! У каждого свой идол. Хочешь создать величайшую державу: найди общий для всех духовный корень! То, что не только интересы сплотит, но и сердца, и души! Вот тогда и силен станешь, и непобедим!

Жестокий тиран и вдохновенный женолюб Владимир Рюрикович был очень умным и дальновидным политиком! Всем на зависть!

Ярослав унаследовал практицизм отца. Новый великий князь, полжизни воевавший с родней, был и впрямь мудр. В отличие от отца он был еще и книжником! Ярослав приветствовал настоящее, верил в будущее, но и понимал прошлое своего народа. Ведь по всей земле русской еще жили жрецы Сварога и Перуна, Ярилы и Велеса, они только ушли в тень, чтобы не попасть в жестокую опалу, не подвергнуться пыткам и огню. Только в городах христианская церковь восторжествовала в полной силе, а по селениям Руси, по всем ее бескрайним просторам волхвовали как прежде! И не думали жить иначе! И все так же, как и сотни лет назад, жрецы Сварога и Велеса приносили жертвы у алтарей своих богов и взывали к ним!

Да, одной ногой Русь шагнула в будущее, но другой все еще крепко стояла в прошлом…

– Ты вот что запомни, милая, – сказал Ярослав дочери, – король Генрих и франки твои… да-да, – серьезно кивнул он, – они скоро твоими станут! – так вот, для них что азбука Кирилла, что глаголица, что черты и резы – все едино. Они только латиницу знают! У тебя наши руны никто не тронет. Со временем ты сама решишь, как быть со своей библиотекой. Забирай все, что пожелаешь, дочка…

Ярослав вдруг нахмурился.

– О чем призадумались, батюшка?

– Есть среди этих книг особая книга, доченька, – великий князь кивнул. – Ее «Книгой судьбы» народа нашего зовут. Не на пергаменте она, а на досках высечена. – Ярослав Мудрый подвел ее к сундуку и открыл крышку. – Вот она…

– Эти дощечки?

– Именно.

Сотня исписанных досок лежала тут! А то и поболее…

– Они нашему роду от волхвов достались. И кто черты и резы читать умеет, тот прочтет, что книга эта о предках всех русов глаголет. О том, как ветра времени носили их по земле! Я тебе прежде не говорил о ней, но так ты мала была. А теперь скажу так: забирай ее в страну франков.

– А не жалко, батюшка?

– Жалко. Но после моей смерти Пимен, коли меня переживет, ее первую в костер и бросит! Или кто из его учеников-ревнителей…

– Отчего же?

Ярослав мудрый улыбнулся:

– Оттого. Уж больно громкие имена старых богов в тех письменах!

– А что за имена? Покажи! – попросила Анна.

Ярослав Мудрый пригляделся к дощечкам и взял одну из них:

– А вот, милая, сама посмотри, – и протянул ее дочери.

Анна осторожно взяла дощечку с древним алфавитом. Большие и шершавые. Старые-ее! Странные…

– Головы зверьков с краю, батюшка, зачем?

– Думаю, они годы или месяцы отмечают. Так прежде было. Кто теперь скажет?

– И ведь поди разбери, какие куда, – молвила Анна. – А все-таки необычные буквы, батюшка, если с кириллицей сравнивать: все под строчкой написаны…

– Это они теперь необычные, а прежде обычными были, только очень давно! – Ярослав Мудрый требовательно взглянул на дочь: – Тебя ведь втайне от Пимена учили рунам, я знаю, вот и прочти…

Анна не сразу сумела разобрать слова, но вскоре поняла, что к чему. Ее учили этому языку! Не митрополит Феопемп, не Пимен, не другие учителя церкви. Учили дед Любомир, кудесник, и бабка Варга, повитунья. Которые еще отца ее Ярослава учили уму-разуму. По-своему, конечно. И деда ее, Владимира, хорошо знали… И помогали ему!

И то правда: церковные пастыри пришли на Русь – новую веру насаждать, истуканов жечь, дьявола изгонять! Спасение души проповедовать! Но разве знали они медицину? Знали, как заговорить ту или иную хворь? А как принять роды? Увы! Докторов-то новых не было! И не будет еще столетия! А свои жили рядом и помогали: и травами, и наговорами, и опытом великим. И оттого держались своих старых кудесников и повитух князья. И бегали меж ними детки, и ходили к ним за советом, и учились у них таким премудростям, которым в церквах тебя не научат.

Вот и Анна Ярославна знала таких мудрецов из народа и умельцев и многому у них научилась.

Юная княжна приложила к строке палец и прочитала:

– «Все сотворенное можно познать, если понять тайну Триглава: богов Сварога, Перуна и Святовита…» Так, батюшка?

– Почти, – кивнул он. – Читай дальше, Аннушка…

– «Хвала Триглаву», – прочитала Анна на первой дощечке самое начало «Книги судьбы». И стала читать дальше:

Воспойте Триглава, славяне, великого бога! Так деды и прадеды наши воспели Сварога! Когда выйдет срок и земное пройдет лихолетье, у их родников мы напьемся водою бессмертья!

Что-то дивное рождалось от этих слов в самой глубине ее сердца! И хотелось читать дальше. Но для начала стоило потрудиться, чтобы разобрать эти хитрые буквы. Но у нее получилось, еще как получалось!

И она читала дальше:

Всем родом давайте Перуна мы в песнях восхвалим! Его, Громовержца, из όгня, отваги и стали. Погибшие в битвах за право отцовское с честью, в Перуновом войске шагают героями в вечность. И, разгадывая при свечах, читала следом: О, бог Святовит, бог животворящего света! Тобой наши души озарены и согреты! И в сумраке дней и в затменьях сердец не остави: веди нас стезею спасительной Прави и Яви! Правь и Явь! Какие удивительные слова!.. Воспойте Триглава, славяне, и ждите подмогу, в те дни и века, когда выйдем навстречь Чернобогу!..

– Красиво, батюшка!

– Еще как красиво, Аннушка, жаль будет, если эти доски сгорят! А ведь они их точно спалят, ведь сколько тут одних только имен прежних богов перечислено!

– Так я прочитаю дальше? – Она взяла следующую дощечку.

– Читай, Аннушка, – кивнул любящий отец.

– «Сварог, Перун и Святовит – эти три бога охватывают небо, – прочитала она. – А в небе том Белобог сражается с Чернобогом… А за ними стоят Велес, Хорс и Стрибог. А затем – Вышень, Леля и Летеница. Затем Радогощ, Крышень и Коляда, за ними – Удрзец, Сивый Яр и Дажьбог. А там Белояр, Ладо, а также Купала…» – Она посмотрела на отца.

– Он самый, только теперь он Иваном Купалой зовется… Читай, милая, у тебя хорошо выходит…

Палец девушка вновь заскользил по строке.

– «…а дальше и Сенич, и Житнич, и Венич, и Зернич, Овсенич и Просич, и Студич, и Ледич, и Лютич. За ними вслед Птичич, Зверинич, и Милич, и Дождич, и Плодич, и Ягодинич, и Пчелич, Ирестич и Кленич, Озернич и Ветрич, Соломич и Грибич, и Лович, Бесидич и Снежич, и Странич, и Свендич, и Радич, Свиетич, Корович и Красич, и Травич, и Стеблич…» Но как же их много, батюшка! Запутаешься, к кому обращаться!

– А наши предки не путали. Они еще и говорили с каждым из них!

Анна взяла новую дощечку.

– И ведь никак не кончатся! «За ними и Родич, Масленич и Живич, и Ведич, – на одном дыхании читала девушка, – и Листвич, и Цветич, и Водич, и Звездич, и Громич, и Семич, и Липич, и Рыбич, Березич, Зеленич, – она едва перевела дух, – и Горич, и Страдич, и Спасич, и Мыслич, и Гостич, и Ратич, и Стринич, и Родич! И с ними Семаргл-Огнебог: он чистый и яростный, быстро рожденный!» Да, батюшка, нелегко ведунам нашим было! Со всеми-то разговаривать! Но зачем их так много?!

– А ты по их именам должна рассудить, зачем! Для всякого случая свой бог, милая, – рассмеялся Ярослав Мудрый. – Для чего Дождич?

– Чтобы дождь шел и земля плодоносила? – ответила вопросом умная девушка.

– Правильно, – кивнул великий князь. – А Ратич зачем?

– Чтобы в бою победить?

– Именно! А Мыслич, чтобы думать искуснее можно было! Я так мыслю, – рассмеялся Ярослав Мудрый. – А иначе зачем ему такое имя? – Он вдруг стал очень серьезным. – А теперь представь, попадут эти дощечки к нашим монахам. Что будет?

– А что будет?

– За сердце они схватятся, вот что будет! Монахи наших Птичичей и Ратичей, Дождичей и Листвичей пуще смерти боятся и ненавидят! Для них все, что прежде было, от дьявола. А ведь это не так. Да поди докажи! А станешь заступаться, еще в чародействе каком обвинят.

Анна Ярославна взяла еще одну дощечку.

– Должна же я понять, к чему такое перечисление, а то не усну! «И все те боги подчиняются Триглаву, – прочитала она продолжение. – К ним ты придешь, и служитель ворота откроет, и пустит сюда – в прекрасный сей Ирий…» А что такое Ирий, батюшка?

– А это наш славянский рай, дочка. Так, я помню, говорили волхвы. Из Ирия аисты выносят души младенцев и несут их к чреву рожающих матерей…

– Понятно, – кивнула Анна. – «Течет Ра-река там, та, что разделяет небесную Сваргу и Явь…» А что такое Сварга?

– А Сварга то же, что Ирий, это мир небесный, а Явь – наш мир…

– Ну, это понятно, – вновь кивнула Анна.

– А Ра-река разделяет два этих мира.

– «И Числобог наши дни здесь считает. Он творит свои числа богам, быть дню Сварожьему, быть ли ночи. И дни отсекает у смертных, но сам он в едином дне божьем, где нету времен…» Как интересно-оо! – со вздохом протянула княжна.

– Хорошо, Пимен нас не слышит, – вздохнул Ярослав Мудрый, – а то решил бы, что я спятил на старости лет, или что мной дьявол овладел! За святой водой послал бы – отпаивать! – он погладил самую любимую дочку по голове: – Забирай, дочка, эти дощечки, вези их во Франкию. Будет у тебя своя библиотека, королевская, там и сохранятся наши чудеса…

Анна сама командовала погрузкой книг. Указывала пальчиком и говорила, что делать. Завернув в холсты, рукописные фолианты в дорогих окладах аккуратно сложили в княжеские сундуки. «Что таскаем?» – спрашивали одни княжеские холопы. «Книги, говорят!» – отвечали другие, знающие. «По что нашей княжне столько книг-то?» – спрашивали первые. «Видать, читать будет! – отвечали вторые. – Она ж у нас умна-я-я-я!» – «Девке надобно мужниным умом жить, – вступали бабки и мамки. – Только так порядок будет!» – «Поменьше балабольте, – осаждали их добры-молодцы в кольчугах. – Растрещались, сороки!» А сундуков оказалось много! Самые ценные сундуки поставили в кареты, другие отправили в телеги под рогожи. Сундучок с древними досками, под тремя замками, упрятали в ее карету, под скамью. Для надежности!

На прощальному пиру весь киевский двор рыдал. Анна храбро сказала, что как родит старику наследника, так и приедет. Покажет сыночка! Ярослав Мудрый прослезился. Скоморохи кувыркались, дудели в дуды и звенели бубенцами, но тщетно. Вино горьким казалось!

Утром уезжали. Волчицами выли мамки и няньки, любившие «свою Аннушку». Даже мать, Ингигерда, суровая северянка, и та пролила слезу у Золотых ворот Киева. Не верила она обещаниям дочери приехать и показать первенца. Жизнь, она ж какая? Думаешь так, а выйдет эдак. Да и кто наследника трона за тридевять земель отпустит? Детей их Аннушки как зеницу ока беречь станут! Государи и государыни, отдавая дочек в другие страны, готовились к тому, что уже никогда не увидят своих кровиночек!

– А ты не ропщи, дочка, – сказала Ингигерда. – Судьба у нас такая – монаршая!

Мать девяти детей, она лучше других знала, что должна делать настоящая княжна: рожать и властвовать, властвовать и рожать. И так из поколения в поколение и во веки веков!

Ярослав Мудрый долго ехал рядом с дочерью по лесам и долам киевским. Оба они покачивались в седлах. Анна ехала в женском седле, бочком. Свита поотстала.

– Пора, дочка, прощаться, – у одной из киевских застав сказал Ярослав Мудрый любимой дочери. – Пора, ласточка моя…

Он спрыгнул с коня, снял и княжну. И тут Анну как прорвало. Долго держалась! Горькие слезы ручьями полились из ее синих глаз. А великий князь гладил ее по золотисто-рыжим волосам и приговаривал:

– Тихо, милая, тихо…

Епископ Роже с волнением глядел на них из седла дорогого великокняжеского жеребца, подаренного ему Ярославом. Как бы чего не случилось! Дрогнет сердце князя, не отпустит еще! Придется с подарками возвращаться! Вот позор будет!..

– Лучше бы с вами осталась, батюшка, – всхлипывая, причитала Анна. – Подле вас бы жила!

– Пора, пора, – увещевал Ярослав и целовал ее в заплаканные глаза. – Теперь у тебя новая жизнь начинается. Своя жизнь! Прощай, девочка моя…

Вот так расставались они, с болью, точно и не выпадет им еще свидеться. Но ведь и впрямь: не выпадет! Увы!..

– Прощайте, батюшка, – всхлипнула девушка напоследок.

И мгновенно преобразилась! Передав жеребца оруженосцам, гордо подняв голову, юная княжна двинулась к своей карете. И вот уже, опершись на руки других оруженосцев, Анна села в карету, в свою крепость на колесах.

Теперь ей хотелось побыть одной…

С Анной Ярославной отпустили с десяток девиц из придворного окружения и прислуги. Самых умных и надежных. Для Анны и ее спутниц приготовили лучшие повозки. Княжескую крепко обложили перинами и подушками, чтобы ни одна тряска не одолела деву! Чтобы как ласточка в гнездышке, как птенчик в скорлупке чувствовала себя княжна! А будет страна Франкия, королевский дворец, тут и она вылупится из скорлупки! Еще в Киеве епископ Роже, как и сам князь Ярослав Мудрый, соревновались в том, где бы еще покрывальце подоткнуть! Епископ даже больше рвения проявлял, потому что вез чрево! Волшебное чрево! В нем, этом чреве, должны будут начинать свою жизнь новые короли страны франков. Бесценный клад он обязался привезти на свою родину!

Две с половиной сотни русских воинов ехали для охраны княжны, и еще пятьдесят рыцарей и пажей из франков, доставивших сюда епископа Роже. Образованнейший муж – богослов Готье Савьер должен был по дороге учить Анну и ее подруг языку франков. Впрочем, Анна была от рождения полиглотом. Языки сами просились в ее горницу! Она знала язык скандинавов, потому что скандинавкой была ее мать, знала греческий и церковнославянский. И даже латинский знала! А знаешь латынь, выучишь и французский![12] Два-три месяца юной Анне Ярославне вполне бы хватило, чтобы освоить и заговорить на языке ее будущего мужа.

Иногда, когда оставалась в карете одна, Анна забиралась в сундук и доставала дощечки «Книги судьбы». Или когда была с близкой подругой Марфой. Анна жалела, что отец прежде не рассказал ей о них. Что не нашлось у них времени прочитать их вместе! Ну, да что теперь поделаешь!

И если дорога была ровной, и дощечки не выпрыгивали из рук от тряски, юная Анна Ярославна читала:

«Как умрешь, ко Сварожьим лугам отойдешь, и слово Перуницы там обретешь: “То никто иной – русский воин, вовсе он не варяг, не грек, он славянского славного рода, он пришел сюда, воспевая Матерь вашу, Сва Матерь нашу, – на твои луга, о великий Сварог!”[13] И Сварог небесный промолвит: “Ты ступай-ка, сын мой, до красы той вечной! Ты увидишь там предков своих. О как будет им радостна встреча с тобой! Что вступаешь ты в вечную жизнь до конца веков! Здесь, в Ирии, ты увидишь красу небывалую! По великим лугам ты будешь бродить, в цветах чудесных купаться станешь! Тут свивают снопы, собирают ячмень и пшено! Но не в житницы нам знакомые, а в закрома Сварога небесного. Ибо то богатство иное! На земле вы были во прахе и в болезнях все, и в страданиях, ныне ж будут мирные дни…”»

– Слышишь, Марфуша? – спрашивала Анна у подруги. – Марфуша? Марфа!

– Ай?! – просыпаясь, та протирала глаза. – Где мы, в Польше уже?

Ей говорили, что в Польше кавалеры уж больно красивые!

– Эх, Марфа, Марфа, – вздыхала Анна.

Розовощекая Марфа, укачанная и растомленная, грезящая о женихах, вновь уходила в сладкую дрему и распускала во сне губы, а ее хозяйка и государыня продолжала читать вслух:

«Мы стояли на месте своем, и с врагами бились сурово, и когда мы пали со славою, то пошли сюда, как и те. И вот Матерь Слава бьет крылами по бокам своим с двух сторон, как в огне вся сияя светом. И все перья Ее – цветные: красные, синие, рыже-бурые, желтые и серебряные, золотые и белые».

– Слышишь, Марфа? Красиво-то как!

– А-а, – едва слышно постанывала та, не открывая глаз, – Марфуша все слышит…

«И так же сияет, как Солнце-царь, и сияет седьмой красой, завещанной от богов. И Перун, увидев Ее, возгремит громами в том небе ясном. И вот это – наше счастье, и мы должны приложить все силы, чтоб видеть, как отсекают жизнь старую нашу от новой, так точно, как мы рассекаем дрова в домах наших. Идем мы под наши стяги! И Матерь Слава крылами бьет!..»

– Дунай! Дунай! – закричали ратники за окошком кареты. – Близко уже!

– Чего кричат-то? – спросила в полусне Марфа. Быстро открыла глаза. – Напали на нас?

– Дунай рядом, – пояснила Анна. – Бестолочь ты, Марфа! Спи давай!

На Дунае княжеский кортеж ждали корабли. Ведь франки возвращались прежним путем! Они переправились на правый берег самой романтичной реки Центральной Европы и добрались до Кракова. Тут Анну ожидала радостная встреча с близкой и дорогой родней! Польской королевой была тетка Анны – Мария Добронега, сестра Ярослава. Он-то, Ярослав Мудрый, и отдал сестру за короля Казимира. Добронега уже родила мужу пятерых детей: Болеслава, Владислава, Мешко, Оттона и дочь Святославу.

Пир закатили в честь племянницы на весь польский мир! Вот где Марфа и другие русские красавицы строили глазки польским кавалерам! Нынче Краков жил мирно, а ведь еще недавно Польша была охвачена гражданской войной!..

Прадед Казимира Мешко Первый из династии Пястов в 966 году объединил племена полян – отсюда государство и стало называться Польшей – и принял христианство. Иначе говоря, опередил Русь с новой религией на тридцать лет. Но христианство его было западного образца, потому что польские земли находились под влиянием Священной Римской империи. К моменту прибытия Анны в Польшу государство, напившись кровью в распрях, едва успокоилось. Вырваться из смуты Казимиру помогли император Германии и великий киевский князь Ярослав Мудрый, но Польше пришлось фактически потерять независимость и признать над собой протекторат Священной Римской империи.

– Как вам, тетушка, живется вдали от дома? – спросила Анна. – Скучаете по Киеву? Слезы небось льете?

– Поначалу и скучала, и слезы лила, – честно ответила та. – Но если муж попадется любящий, милая Аннушка, то все стерпится, а мой муж Казимир любит меня. – Она вздохнула и добавила: – Как я желаю тебе такой же судьбы!

И у Анны посветлело на душе: ведь ее муж, этот симпатичный сорокадвухлетний старик, очень любил ее! Если верить словам его послов…

Понянчившись с племянниками, Анна продолжала свой путь. Но посещение Польши заставило ее задуматься. Анна тяготилась мыслями. Все чужое, и главное – чужая вера! Чужие храмы. А тут они возьми с Марфой, близкой подругой, и заговори о венчании. И вдруг тень пробежала по лицу юной княжны. И тягостное молчания возникло в карете.

– О чем задумалась, Аннушка? – взяв ее руку в свою, спросила подруга Марфа.

– О том, Марфушка, что мне придется в чужом храме венчаться. А ведь я православная. Что скажет на то Господь?

На дворе стоял 1051 год. До официального разрыва все еще единой христианской церкви – на православную, восточную и католическую, западную – оставалось ровно пять лет. В тот год на очередном соборе в Никее расплюются священники – буквально! – и порвут отношения. Но открытая неприязнь существовала уже давно – и не одно столетие! И с каждым веком неприязнь эта, подкрепленная войнами за территории и духовное влияние, становилась все более похожей на кровную вражду…

– Поймет он меня? – со слезами на глазах спросила Анна. – Простит?

– Поймет, Аннушка, – ответила Марфа и перекрестилась. – И простит.

– Ведь я же не для себя стараюсь? А для батюшки. Для Киева, для всей земли русской. И себе не принадлежу…

Марфа обняла княжну и заплакала.

– Еще как стараешься! И мы с тобой заодно! Я ведь тоже, если замуж выйду, латинянкой стану! И горевать буду!

И две девушки в объятиях друг друга заревели горькими слезами о своей нелегкой судьбе.

Княжна проехала через Прагу, затем через центральные земли Священной Римский империи. Тут им порукой во всем был император Генрих Третий Черный, и только потом кортеж пересек самую восточную границу огромного и пестрого, поделенного на вольнолюбивые сеньории, королевства франков, а именно попали на территорию графов Шампанских… Земля древнего города Реймса с большим епископством, принадлежавшая домену Капетингов, раскинулась как раз на границе с Шампанью. Все было продумано идеально! Анна Русская должна была въехать в Париж уже королевой, повелительницей всех французов!

Но вначале – Реймс!..

– Неужто вновь печалишься, милая? – спросила подругу Марфа. – О чем же?..

– Господа прошу…

– Чтоб красивым жених был? Не только на картинке, а живьем?

– Не-а.

– Так о чем же, Аннушка?

– О великой милости…

– Ну, говори же ты!

– Мне ж скоро женой быть, глупая! Чтобы сын у меня был, вот о чем!

– А-а…

И Анна была права: за этим ее «продавали» и «покупали», как продавали и покупали всех царевен и принцесс во все века!

– Если сына рожу, монастырь велю построить! – выдохнула Анна. – Большой-пребольшой! Как наша Лавра!

А впереди уже росли башни Реймса…

Целый отряд караулил гостей на въезде в город. Кортеж – тяжелую уставшую гусеницу, проползшую всю Европу! – увидели издалека и понеслись к нему. Это были слуги короля! Радостные возгласы прислуги кортежа «Королева! Мы везем нашу королеву!» неслись по окраине Реймса. И уже скоро несколько рыцарей, группа оруженосцев и пажей обступили карету с Анной и влились в ее сопровождение. Анна бросила подругам-служанкам: «Ну, что там?» – «Рыцари!» – ответили те. Ее подруги и наперсницы то и дело отводила пальчиками в перстеньках тяжелые пропыленные шторы и выглядывали на серую дорогу, где в лужах после прошедшего дождя чавкали копыта коней. Подлетевшие франки засыпали путешественников вопросами. За это время Анна уже сносно говорила по-французски и могла понять, что они говорят. «Какая она? Какая? – спрашивали рыцари короля. – Она и впрямь так прекрасна, как о ней говорят?!» – «Она еще лучше! – отвечали рыцари ее сопровождения. – И веселая!» Сердце Анны бешено колотилось. Она то и дело смотрелась в медное зеркало, начищенное до блеска. В золотисто-розовом отражении так и сверкали ее глаза! «Не пугайте вашу будущую королеву, сеньоры! Ведите себя достойно! – увещевал епископ Роже. – Вы не на конном рынке! Всему свое время!»

Но господа рыцари не унимались, и тогда Анна властно сказала Марфе:

– Пусть остановят!

Та окрикнула возницу, и карета княжны на выезде из лесочка вросла в изрытую колесами телег дорогу. Оруженосцы и пажи наперегонки бросились к карете. Они уже тянули руки, чтобы помочь русской княжне выйти…

И она, гордо подняв голову, вышла.

– Вы довольны вашей будущей королевой? – проведя взглядом по лицам франков, спросила она. Но лица рыцарей уже загорались восторгом. Княжна даже нахмурилась. – Вы довольны, господа рыцари?

И те, преисполнившись куртуазного волнения, от всего сердца завопили: «Виват, королева!» Но до того, чтобы стать королевой, следовало еще въехать в город Реймс, мрачные башни и стены которого виднелись вдали, и познакомиться с суженым…

– Дайте мне коня, – сказала она. – Я устала ехать в карете! Как в клетке! – добавила она.

Ей подвели белого жеребца, помогли сесть на него. Франки смотрели на русскую княжну с восхищением! Она была амазонкой из далекой Скифии!..

А суженому уже донесли, что его княжна близко. И когда кортеж был в четверти лье от города, когда серые башни уже разрастались на фоне пронзительно-синего июньского неба, из Реймса вылетели три всадника. Они помчались по восточной дороге в сторону княжеского поезда. И тут уже процессия остановилась, потому что в одном из господ все узнали первого сеньора королевства.

Кто же такой был король Франции Генрих Первый Капетинг, к которому спешила через всю Европу русская княжна Анна Ярославна?..

Дедушкой французского короля был знаменитый Гуго Капет, граф Парижский и Орлеанский. Да-да, когда-то Париж был всего лишь графством, а его хозяева – только феодалами в огромной империи франков. Но род Каролингов источился, заглох, увял, и с последним королем Людовиком Пятым по прозвищу Ленивый сошел с престола. И в 987 году франки выбрали новым королем одного из самых сильных феодалов – графа Гуго Капета. В том же году, боясь потерять трон, Гуго короновал и сделал соправителем своего единственного пятнадцатилетнего сына Роберта. После смерти отца в 996 году Роберт, получивший прозвище Благочестивый, стал полноправным королем Франции. Это были времена пресловутой феодальной раздробленности, и короли с утра до ночи воевали со своими непокорными сеньорами. Но и в семье французских королей не все было ладно! А еще точнее, все шло наперекосяк! У Роберта Благочестивого родились четыре сына. Вздорный характер его интриганки-жены Констанции, провансальской графини, передался каждому из них в разной мере. Старшего Гуго еще десятилетним благочестивый отец сделал соправителем, но подрастающий юноша потребовал реальной власти и был изгнан отцом из Парижа. Мать принцев все время подбивала детей против их отца, своего мужа. Она хотела возвести на трон третьего сына Роберта. Изгнанный Гуго занимался разбоем на дорогах и погиб как разбойник в восемнадцать лет. Второй сын Генрих и третий Роберт то враждовали друг с другом, то восставали против отца, но в конце концов примирились. Генрих, в силу старшинства, в 1031 году занял королевский трон. После длительных распрей Роберту досталась Бургундия. Королева Констанция всего на год пережила мужа и умерла в ссылке. Став Генрихом Первым, новый король также вступил в длительную борьбу со своими феодалами. Худшим и сильнейшим из них будет сын нормандского герцога Роберта Дьявола – Вильгельм, будущий завоеватель Англии. Годы напролет без устали Генрих воевал против крупных феодалов и мелких баронов, грозивших ему из-за высоких стен своих замков. Лишь изредка король находил время на личную жизнь. Но и на этом попроще у Генриха тоже не все складывалось удачно. Вернее, тут он потерпел полный крах! В 1041 году он женился на германской принцессе Матильде, но она, бедняжка, умерла от неудачного кесарева сечения. Это разбило сердце Генриху, к тому же почти все европейские принцессы считались его родственницами, и жениться на них было грешно. Мудрые священники сказали королю: «Сам Господь наказал вас, потому что Он против кровосмесительных браков! Ищите, ваше величество, свежую благородную кровь! Смотрите в далекие земли!» Но легко сказать, да трудно сделать. А по Европе уже ползли слухи о том, что в далекой земле русов у великого князя, проживающего в загадочном граде Киеве на реке Данаприс, есть чудесные дочери! Отец княжон любит заморских женихов и невест! Одну взял венгерский принц, другую – норвежский! И все довольны! Нарадоваться не могут! И с константинопольскими императорами его сынок уже породнился! Куда выше?! Но есть у того князя еще одна дочь, самая младшая и самая прекрасная, по имени Анна! Скандинавские наемники приносили о ней слухи, торговцы тоже толковали о ней! Красоты, говорили они, девица неписаной! Волосы – чистое золото!

И Анна Ярославна пока никому не обещана!..

«Вот бы мне заполучить такую невесту! – шагая по мрачной зале парижского дворца на острове Сите, где вечно пахло сыростью, как в склепе, делился со своими доверенными сеньорами Генрих Первый. – Она смогла бы оживить нашу кровь!» – «О да, она смогла бы!» – отвечали те. «А что такое их князь?» – «Да что-то вроде нашего короля». – «А какого она вероисповедания?» – поинтересовался король. «Греческого, – сказали ему священники. – Но по традиции жена берет веру мужа. Так не послать ли нам сватов в далекий град Киев?» И в далекий град Киев с берегов Сены выехала делегация из рыцарей и священников. Посмотреть, поговорить, сделать предложение!

Первый раз отказали, второй – приняли!..

Вот такая романтическая предыстория была у этой встречи на дороге перед древним городом Реймсом!

Король франков Генрих Первый Капет и двое его подручных осадили перед княжеским кортежем коней. Все сеньоры поклонились королю, оруженосцы, пажи и прислуга особенно низко. Генрих с трепетом вглядывался в карету, из которой должна была выйти королева, но вместо этого… из гущи рыцарей и оруженосцев выехала всадница в червленом платье, расшитом золотом. Алый платок строго очерчивал ее юное лицо, золотой венец венчал благородное чело. Тяжелые золотые серьги из византийских кладовых спускались язычками и касались ее плеч. И золотисто-русая прядь выбилась во время езды из-за алого платка – трогательно по-девичьи…

– Здравствуйте, ваше величество, – сказала всадница, и лицо ее зарделось. – Я решила проехаться верхом! – Она говорила на прекрасном французском языке, только более мягком, душевном и оттого более волнующем! Спасибо Савьеру! И ученица оказалась старательная! – Как поживаете, мой король?

Придворные умолкли. Сколько бурь сейчас бушевало в сердцах французских сеньоров! И в сердце парламентера – епископа Роже. И в первом сердце Франции, уже не юном, но все еще страстном! Разволновавшийся, как юноша, король не мог оторвать взгляда от ее чудесного лица…

– Ваше величество, – повторила гостья. – Это я, Анна Русская. – Ее голос стал мягким и доверительным. – Ваша Анна…

И тут губы короля дрогнули. Он словно очнулся! Ведь король смотрел в лицо женщины, на которую возлагал столько надежд! В лицо своей судьбы! И более чудесного он еще не видел!..

– Мой ангел! – от всей души, настрадавшейся за долгую жизнь, воскликнул король. – Как же вы прекрасны! – И как же он был искренен в своем признании!

Анна была разочарована! Ее муж не походил ни на статного темноволосого венгерского принца, доставшегося старшей сестре Анастасии, ни на златокудрого викинга Елизаветы. Хоть и облаченный в дорогой синий камзол, тоже весь в золоте, в плаще, подбитом мехом, Генрих был староват и грузен и совсем не был похож на витязя из легенд и волшебных сказок! Незатухающие феодальные распри, борьба за выживание, ежедневная нервотрепка, монаршие заботы просекли его лицо строгими морщинами. Увы, Генрих выглядел старше своих лет! Этих морщин придворный художник и не заметил! Но наперекор всему выступало врожденное благородство. К счастью, лицом он был пригож, и глаза его светились умом так, как светились глаза ее отца – Ярослава Мудрого. Вот на кого он был похож – на ее отца! Анна даже улыбнулась этой догадке! Да и какая теперь разница, как выглядел ее будущий муж? Судьба ее, русской княжны Анны, была решена и отцом с матерью, и двумя государствами, и самим Господом Богом! И она во что бы то ни стало полюбит того, кто ей этой судьбой был дан навеки!

В этот день в Реймсе правили бал повара. Их привезли из Парижа! Точили ножи и носились за улепетывающими курами и доморощенные кулинары. Ведь после венчания нужно было накормить целую армию гостей. Когда еще процессия доберется до острова Сите на парижской Сене!

Короля удивило все в Анне: и ее княжеская внешность, и живой ум, и легкий французский, и юная свежесть. И золотистые волосы! За эти волосы во Франции ее прозовут Рыжей Анной! Он и не мечтал о такой принцессе! Найти подобный цветок в Европе, чтобы всем был хорош и при всем при том хорошо пах, в своей отчизне не имел шансов даже король франков! Анна пахла цветами! Но откуда, почему? Тайна византийских масел! Они пропитывали одежду и тело человека и превращали его в душистую поляну! Европа еще не добралась ни до Святой Земли с ее восточными хитростями, ни до Византии, чтобы научиться чему-нибудь толковому, человеческому! В середине одиннадцатого века, угробив римскую культуру, королевская Европа пребывала в дикости и варварстве. Но и без ароматных масел княжна была чудесна! Все дело было в чистоте! Анна удивляла своих провожатых франков тем, что все время на постоялых дворах, в замках феодалов, в лесных шатрах требовала теплой воды! Как и ее спутницы. Они привыкли купаться! Ведь Европа не знала бань и толком не ведала гигиены! А Византия, наследница греческого и римского быта с его ежедневными долгими омовениями, ставшими культом, и Русь, парившаяся долго и с душой, превращали мрачного средневекового жителя в человека. До этого дикой Европе нужно было еще дожить! Сеньоры и сеньориты Запада часто смердели, как козлы на выпасе, и гоняли вшей под тесными платьями! И верили, что так и надо, что так живут все! На общем чумазом фоне русская княжна могла показаться и впрямь ангелом!..

– Вы чудесный цветок, Анна, – сказал король, когда они остались наедине. – Вы – моя роза, мое солнце, моя удача…

И она ответила ему на хорошем французском языке:

– Вы так любезны, сир. Вы тоже очень хороши.

Такую невесту, как увидишь, сразу веди под венец! А то унесет ветром! Со свадьбой тянуть не стали. Поженятся молодые, а потом и познакомятся. Да и что тянуть, когда судьба решена? Божьим перстом написана в книге судеб!

Погода была чудесной, и столы накрыли на улице. Надо было перекусить с дороги! Подготовиться. Расхрабриться. Вино полилось если не рекой, то широкими ручьями. Рекой оно польется чуть позже! После венчания.

Конечно, несколько часов французский король и русская княжна вели светскую беседу. В присутствии свиты, разумеется. Генрих глаз с нее не сводил. Да и другие сеньоры тоже. Разрумяненная, русая, с огненной рыжиной на солнце! Светлые прядки то и дело выбивались из-под нарядного платка.

– Мы будем жить во дворце на берегах Сены, любовь моя, – говорил король. – Это река широкая и полноводная! А как широк ваш Днепр, на котором стоит Киев?

– Ах, мой король, так он широк, что не всякая птица долетит до середины Днепра…

– Да неужто? – недоумевал король.

– Да, – кивала Анна. – Долетит до середины, взмахнет на прощанье крыльями – и бултых в быструю воду! Только и видели!

Марфа, да и другие девы давились смехом, слушая венценосную хозяйку и подругу. Но и Анна сама кусала губы, боясь рассмеяться.

– Наши леса полны дичи, – продолжал француз. – С охоты без кабанов и оленей не возвращаемся!

– Это еще что! – кивала Анна. – У нас в киевских лесах заходят охотники в лес, натягивают луки и бьют во все стороны.

– Вслепую? – спрашивал король и переглядывался с вельможами.

– Именно! – отвечала Анна.

– И что же?

– А потом идут и собирают: медведей да лис, кабанов да оленей. А зайцы и куропатки сами в охотничьи сумки прыгают – только открывай пошире!

Ее попросили рассказать о киевском дворе, и она вознесла до небес свой родной город. Слушая Анну, епископ Роже согласно кивал: все было так! И Святая София в центре Киева стояла, как сердце всего государства, и купола всех церквей золотом отражали солнечные потоки! И войско у князя преогромное, и корабли по тому широкому Днепру сотнями плавают! А земля киевского князя от Балтии до Черного моря. А пока она говорила, франкские рыцари глазами поедали ее подруг и служанок: они ведь тоже были чистые, холеные, как их госпожа! А те, в сарафанах, краснели, смеялись, тоже стреляли глазами во все стороны. И Марфа, подруга Анны, первая! Тут, вдали от дома, да с этими голодными и жадными до всего прекрасного и чувственного рыцарями их ждал любовный пир! Хотели они того или не хотели. Но они хотели.

Потом затрубили герольды, призывая оставить жареных свиней, пироги и бочки с вином и проследовать в собор.

Анна подходила к королевскому собору Реймса с легкой боязнью. Это был чужой храм! Ноги в него не несли. Ах, если бы не папенька! Если бы не Русь-матушка! Не пресловутые династические связи! Но она была сильной и вошла в чужой собор гордо подняв голову.

И вот наступил час венчания. Над головами брачующихся вельможи держали короны. Вот, еще мгновение, и судьба решится! Княжне поднесли Евангелие, она взглянула на него, и точно ледяной волной обдало ее. Нет, не ее это книга! «Чужая она, чужая!» – все кричало в юной княжне.

– Я не буду с этим Евангелием венчаться, – вдруг сказала она. – Не буду, и все!

Король побледнел, священник еще более, епископ Роже схватился за сердце…

– Как же так, ваше высочество? – спросил стоявший рядом Готье Савьер.

– Все венчаются с этим, – пролепетал священник.

– А я не все! Я княжна киевская, я православная! (После этих слов и Марфа пошатнулась, но один из рыцарей короля крепко поймал ее в объятия.) Принесите мне мое Евангелие! – громко сказала она. – Греческое!

Король, когда понял, в чем дело, вздохнул с облегчением. Дело было только в Писании! Да пусть эта русская дева хоть что попросит! Хоть поваренную книгу! Только бы не передумала! Лицо Анны было непроницаемым. Как скала стояла у алтаря! Русские витязи в чужом соборе полностью поддерживали свою госпожу. Король Франции живо кивнул, что означало: выполнить ее волю! Епископ Роже тоже был согласен на любую причуду княжны. Хочет греческое писание, да ради Бога!

Анна позвала слугу, доверенного юношу.

– Ты знаешь, в каком сундуке оно лежит! Скажи нашим, я велела! – Анна властно указала пальцем в толпу. – Дорогу ему дайте!

Перед юнцом расступились сотни матерых придворных, и молодой расторопный слуга бросился по узкому коридору. Только бы не упасть, не растянуться!

Дышать в соборе боялись, пока слуги не было. Шепот все нарастал. На лбу короля вспухла капля пота и пошла вниз. Епископ Роже походил на готовую лопнуть струну. Юная Анна крепостью стояла перед ними.

И вот уже юный слуга бежал обратно между сотен подозрительно глядящих на него придворных. Что за диковина у него к руках? И блестит! Юнец летел с огромной книгой в руках: дорогой, в золотом окладе! С низким поклоном он передал княжне бесценный фолиант.

Она приняла у него книгу и высоко подняла ее над головой:

– Моему отцу, киевскому князю, это Евангелие сам император Византии Константин Мономах подарил! И отец завещал мне венчаться только с ним! И я выполню его волю!

Придумала она это для пущей убедительности или нет, кто ее знает. Но сей поступок говорил только о том, что Анна была девушкой отчаянно смелой, принципиальной и никому бы не позволила управлять собой. Одним словом, она была истинной королевой!

И спустя считанные минуты она этой королевой стала, когда поставила на брачном документе подпись: «Анна Регина», что по-латински означало «Королева Анна». А вот сорокадвухлетний король на том же историческом и судьбоносном документе поставил вместо подписи крестик.

– А как же ваше имя, мой друг? – недоуменно спросила Анна. – Генрих?..

Сказать, что король засмущался, вряд ли было возможно. У короля были в окружении люди, которые владели этой хитрой штукой грамотой, но этого было достаточно.

– Хватит и крестика, – благосклонно кивнул епископ Роже. – Ведь это рука короля Франции!

Только тут Анна поняла, что вышла замуж не просто за старика, а за неграмотного старика.

– Бог мой, – прошептала она на ухо Марфе. – Они же дикари!..

– Но какие красавцы! – тоже шепотком откликнулась та.

Впрочем, назад уже дороги не было. Анне оставалось только горестно вздохнуть и начинать царствовать. Или королевствовать, что одно и то же.

Когда они вышли за руку с Генрихом Первым на паперть Реймсского собора, толпа грянула: «Королю и королеве долгих лет жизни! Да хранит вас Господь!» Отныне Анна Русская была ее величеством королевой Франции.

Вот тогда и начался пир. Несколько дней он шел в Реймсе. В эти самые дни Анна лишилась девства. Но так должно это было когда-нибудь случиться! А старик, он хоть и старик, но опытный. Ей понравилось быть и королевой, и женой.

Затем вся процессия двинулась в Париж…

Нет, было еще кое-что! Тогда, на пиру в Реймсе! Под песни трубадуров! Под удары тамбуринов и звон виол! По правую и по левую руку от короля сидели самые влиятельные сеньоры королевства. Ну, те, конечно, что в данный момент не воевали с Генрихом. И вот один из них, оказавшийся рядом, так огненно смотрел на Анну, что ей даже стало стыдно. Он не просто смотрел – он вожделел ее! Он раздевал ее, юную и раскрасневшуюся от вина и песен трубадуров, глазами, он съедал ее! И тогда она вспомнила, как немногим раньше ей представили этого рыцаря, когда сотни вельмож проходили мимо королевской четы и целовали юной государыне руку. Еще тогда его взгляд пронзил ее. Он был моложе ее мужа – лет тридцати пяти. Тоже старик, но не настолько! Но как он посмотрел на нее! На пиру она спросила у своего наставника Готье Савьера: «Как звать вон того нескромного сеньора?» – и тот ответил: «Это граф Рауль де Крепи де Валуа. Вечный соперник его величества!» – «Соперник? Отчего же?» – поинтересовалась королева. «Когда-то он воевал с нашим королем, потом попал к нему в плен, а позже и перешел на его сторону. Но всем чересчур хорошо известен необузданный нрав графа…» – «Он может быть опасен?» – «Будьте с ним осторожнее, моя королева, – ответил Готье Савьер. – Если есть мужчины, от которых благородным дамам стоит держаться подальше, то граф именно такой человек».

Лучше бы он этого не говорил! Ведь в каждой женщине, если верить церковникам, сидит дьявол. Даже в самой благовоспитанной! Хоть немного, но есть! И как правило, больше чем думают недотепы-мужчины! И эта темная сторона женщины всегда будет искать того, кто сможет насытить ее сполна! Необузданной страстью, животной дикостью, мистическим и одновременно плотским огнем… Рауль де Валуа, то и дело глядевший на королеву во время пира, готов был пробудить в ней этот огонь и разделить его с нею! Еще плохо зная себя, до конца не понимая свою природу, Анна уже чувствовала это!..

Но юная и пока неискушенная королева быстро отогнала от себя вредные мысли. У нее был муж – король, и она собиралась нарожать ему целую кучу детей: принцев и принцесс!

Потом была долгая дорога в Париж. Во время этой вынужденной экскурсии Анна с легким разочарованием наблюдала за серостью и убогостью своих владений, за своими чумазыми поданными, кланявшимися до земли королевскому кортежу. Одежды людей в этой стране были серыми, лица – отчасти озверевшими и напуганными. Стаскивая вислоухие шапки и колпаки, простолюдины улыбались щербатыми улыбками и кланялись до земли. Все это сильно отличалось от Киевской земли, где и народные рубахи были светлее, и лица куда чище и пригожее. Лачуги бедноты, скромные серые церквушки, эти романские грибы, башни мелких феодалов и замки баронов покрупнее то и дело возникали на просторах Северной Франции, а еще монастыри за крепостными стенами. А вот природа – буйные зеленые леса и поля, полноводные синие реки и лазоревое небо – была хороша! Почти как дома.

И наконец им открыла ворота столица.

Париж одиннадцатого века был большим скученным каменным городком, спрятавшимся за крепостными стенами, чудовищно грязным, с кривыми улочками и грубыми домами. До строительства прекрасных готических соборов оставалось чуть больше века. При внуке и правнуке Генриха и Анны – Людовиках Шестом и Седьмом – аббат и первый министр Сугерий построит самый первый в Европе готический собор в предместье Сен-Дени, который будет поражать воображение современников стрельчатыми арками, контрфорсами, вытянутыми окнами с цветными витражами и островерхими куполами. Такие соборы точно будут звать своих немытых и диких сердцем и душой соотечественников к небесам, к высокому, божественному! Пока что ничего этого не было. И не было на острове Сите в середине Сены собора Парижской Богоматери, его начнут строить только через сто с лишком лет. На спасительном острове Сите пока что стоял только мрачный королевский замок – дом Капетов. В 885 году викинги, проникавшие в города Европы по рекам, проплыли до сердца Сены – острова Сите, вырезая всех на своем пути. Только стены замка и спасли французских королей от неминуемой гибели, потому что норманны – «северные люди» – как правило, пленных не брали, даже членов королевских фамилий. Спустя двадцать шесть лет, в 911-м, французскому королю из династии Каролингов Карлу Простоватому, чтобы остановить экспансию дикарей, пришлось отдать норманнскому герцогу Роллону огромную территорию на севере страны франков, в Нейстрии, с тех пор она называлась Нормандией. Герцоги нормандские никогда не были послушными вассалами французских королей. И прямой потомок Роллона, Вильгельм Второй, спустя полтора века показывал это на деле. Его неуважение к королевской воле Генриха Первого и его статусу монарха было таким явным, что король точно знал: дело кончится большой войной.

– У нас послушные вассалы? – точно читая мысли Генриха, спросила Анна, когда они выезжали на мост, который вел на остров.

А ведь он, Генрих, как раз думал о герцоге нормандском!

– Как вам сказать, моя милая, если их держать в узде, то они могут быть сносны, – ответил король.

Насчет феодальных распрей… Уже очень скоро Анна узнала, что у ее мужа есть прозвище, благородное и отчасти интригующее: «Покоритель». О нет, не женских сердец! Те, кто в ту неспокойную эпоху думал исключительно о женщинах, многого не добивался. Феодальный мир Европы бурлил, как забытая на огне каша, расплескиваясь во все стороны. Все друг друга сжирали поедом. Только зазеваешься, и тебе крышка! Все феодалы друг друга завоевывали, отбирали друг у друга земли, замки, людей. Продавали и отдавали за выкуп и вновь отнимали. Генриха прозвали Покорителем за то, что большую часть жизни он провел осаждая замки непокорных баронов. Ведь он был королем – формально первым из франкских феодалов, но на деле далеко не самым богатым и могущественным. Но король должен был держать марку![14] И он держал ее, напрягая всю свою силу и волю.

Правильно было бы сказать так: Генрих решил жениться между войнами. Отпраздновать начало семейной жизни, налюбиться по-скорому с молодой женой, непременно узнать, что она беременна и уехать на войну.

Чудесный парижский замок короля на острове Сите ужаснул Анну. Это Гуго Капет решил основать на острове Сите свою резиденцию. И рва возводить не надо – Сена! Замок, который именовали дворцом, был страшен снаружи, но внутри оказался еще хуже. Холодные стены, шкуры, пропитанные пылью, грубые матрацы и одеяла. Вековые сундуки вдоль стен. И надо всем этим холодное и непроницаемое оружие: доспехи, мечи, копья и алебарды. Но хуже всего был запах! Даже огонь в гигантских каминах не мог выжечь его, даже свежий ветер с Сены не умел его вытравить!

– Вы ничего не чувствуете, ваше величество? – спросила она у мужа.

– А что такое, сердце мое?

– Запаха…

– Запаха? Какого запаха, любовь моя?

Молодая королева брезгливо поморщила нос:

– Противного…

– Да неужто, солнце мое?

Она убежденно кивнула:

– Еще какого противного!

Немолодой француз повел длинным породистым носом:

– А мы привыкли, душа моя…

– Это вы зря, ваше величество, привыкать надо только к хорошему…

Нет, они не издевались над ней! Не хотели ущемить ее! Короли и его придворные и впрямь не замечали дурных запахов! Они действительно привыкли, как привыкли их отцы и деды. Запахи гнилых овощей и плесени, тухлой рыбы, старья и особенно фекалий – этот запах был практически неистребим! – удушливыми облаками ползли по всему Парижу! Во дворце дышалось еще довольно легко! Можно сказать, тут все дышало здоровьем! Вот узенькие парижские улицы, куда выливались фекалии и помои прямо из окон, это было что-то!..

– А вот у нас в Киеве, – уже в десятый раз за первый час пребывания во дворце вздыхала Анна. – Вот у папеньки моего…

«Вот ведь привереда», – шептались дамы двора, мывшиеся крайне редко, в случае особой необходимости.

Но Анна Ярославна, походив по угрюмым залам, нашлась быстро.

– Цветов! Полевых цветов! – сказала в первый же день королева. – Я хочу, чтобы мне нарвали и принесли во дворец сотни букетов!

Франция была столицей цветов! И уже скоро по дворцу стал распространяться удивительный и дурманящий запах. Вдруг запахло ландышами, фиалками, ирисами, лавандой, розмарином, георгинами, мальвой, гвоздикой и, конечно, розами!

Голова от этих запахов закружилась и у короля, и у придворных.

– А где вы моетесь? – спросила Анна у своих придворных дам, отданных ей в услужение.

Ей показали королевское корыто. Ох, видавшее виды! Оно мало чем отличалось от корыта, в котором кормятся свиньи. Разве что было чуть побольше и медным, а не деревянным. Анна сразу поняла: немало венценосных тел окуналось в это вот передававшееся по наследству корыто, отпаривалось, отскабливалось скребками и счастливо кувыркалось в нем!

Юная королева брезгливо передернула плечиками.

– Вам нужна баня, мой король.

– А что это такое, баня? – спросил он.

– Это сплошное удовольствие, – ответила юная королева.

Как строится баня, она не знала, но у нее была свита из Киева. Анна позвала русских молодцов из охраны, и те объяснили французам, что такое баня, и как ее нужно устраивать.

Отцу Анна написала: «В какую же варварскую страну вы меня отослали, батюшка? Дома здесь мрачные, церкви некрасивые, а обычаи ужасные. Как вытерплю?..»

Через годок-другой наиболее прогрессивная часть французского двора будет мыться по-человечески и наслаждаться жизнью. Правда, стоит сказать, что с уходом Анны Ярославны с политической сцены, а это будет много позднее, многие русские обычаи станут забываться во Франции. Бань как таковых не останется.

Но зачатки гигиены дикие франки все-таки усвоят.

Также Анна приказала убрать все темные тона из той части королевского дворца, где она собиралась проживать, и подать ей все алое, голубое и золотое. Не все нашлось сразу, но начало великому делу было положено. Франция получила в лице Анны Ярославны своего исключительных способностей дизайнера.

Надо сказать, средневековая Галлия ожила с приездом юной киевлянки, которая мгновенно научилась использовать свою власть во благо отданному ее попечению государству.

А вскоре горестная весть пришла с ее родины: умерла великая княжна Ингигерда! Простудилась, заболела и умерла. Осиротел Ярослав Мудрый. Узнав об этом, Анна долго плакала и ни с кем не говорила. Страшно ей было, что уже никогда не увидит матушку…

Зато Иль-де-Франс и Орлеанэ были счастливы: уже через полгода брака Анна Ярославна ходила с животиком! Там, в бесценном чреве русской княжны, набирал силы их наследник!

Весной 1052 года Генрих Первый уехал на войну, к которой он готовился уже долго. Объектом его ненависти был, конечно же, герцог Нормандии Вильгельм Второй.

Золотой век Каролингов, великих государей, когда фигура короля являлась священной, давно прошел! С новым сюзереном сеньоры едва считались, и потому вся жизнь монарха превратилась в борьбу за выживание.

Интересно вот что: они – Генрих и Вильгельм – не всегда враждовали! Всего пять лет назад Генрих Первый привел в Нормандию войско, чтобы вместе с Вильгельмом оказать сопротивление графу Анжуйскому Жоффруа Мартелу. И они сражались плечом к плечу! Но симпатии феодалов менялись мгновенно! Феодалы были ветрены, как избалованные красавицы! Едва изменялся перевес сил, и вчерашние друзья становились врагами.

В нынешнем 1052 году для французской короны случилось принеприятнейшее событие. Герцог Вильгельм Нормандский женился на дочери графа Фландрии. Два крупных феодала объединили свои силы. Это противоречило интересам короля Франции, и он заключил союз с Жоффруа Мартелом, с которым пять лет назад они пытались выпустить друг другу кишки. Оба стали дружно поддерживать мятежников Верхней Нормандии, воевавших против Вильгельма.

Одним словом, королю Франции было не до жены!

Что ж, Анна не кричала и не билась в истерике: «Вернись, я беременна, они без тебя разберутся!» Она была подкованной в военных делах женщиной. Ее отец полжизни воевал на обширной территории Киевской Руси и только так заслужил и победу, и уважение. А мать во всем помогала ему! Сама готова была сесть на коня и взять в руки меч. Одним словом, Анна не роптала. Тем более, что в животе у нее был ребеночек, рядом – подруги, а еще была ее киевская библиотека.

А поскольку Анна была женщиной, хоть и юной, но не легкомысленной, а напротив, вдумчивой, а подруги ее тоже нашли себе увлечения, ведь кавалеров было предостаточно, королева решила почитать.

И вновь она вернулась к той книге, которую отец называл «Книгой судьбы» народа русского. Анна сама открыла тот сундук, к которому не допускались даже слуги, и взглянула на их родовое сокровище. Уже несколько лет она не видела его! Не до того было! «Не на пергаменте она, а на досках высечена, – слова дорогого и мудрого батюшки на удивление четко звучали в ее ушах: – Митрополит Феопемп интересовался, что это за тайные письмена храню я…» А ведь она успела полюбить эту странную книгу! Языческую! Запретную! «А дьякон Пимен, который от него не отходит, уже корил меня, что бесовские книги на бесовском языке держу вместе со святыми книгами! – звучал голос любимого отца. – Да откуда знать Пимену, что это за книга? О том, что наши предки чертами и резами писали, он и слышать не хочет!..»

Она взяла первую дощечку, за ней вторую, третью… «Да поди докажи! – точно говорил с ней отец. – Для них все, что прежде было, от дьявола! А станешь заступаться, еще в чародействе каком обвинят. Забирай, дочка, эти дощечки…» Она гладила пальцами большие и шершавые березовые доски. Веяло от нее теплом, от этой высеченной книги! Но как могло не идти то тепло, ведь долгие поколения предков писали и переписывали эту книгу! Ее предки – Анны Ярославны Киевской, русской великой княжны!

И едва она прочитала первые строки, как сказочный мир этих дощечек сразу вернулся к ней! С какой же радостью и счастьем она вновь погружалась в тот удивительный мир, который открывали ей эти письмена! А оттого, что отдал их ей отец, которого уже не было на белом свете, они становились еще более ценными и родными…

И Анна Ярославна, вспомнив, на чем остановилась, стала читать:

«Вот прилетела к нам птица и села на древо, и стала петь, и всякое перо ее иное, и сияет цветами разными. И стало в ночи, как днем, и поет она песни о битвах и междоусобицах. Вспомним о том, как сражались с врагами отцы наши, которые ныне с неба синего смотрят на нас и так хорошо улыбаются нам. А стало быть, мы не одни, а с отцами нашими. И мыслили мы о помощи Перуновой, и увидели, как скачет по небу всадник на белом коне. И поднимает Он меч до небес, и рассекает облака, и гром гремит, и течет вода живая на нас. И мы пьем ее, ибо все то, что от Сварога, то к нам жизнью течет. И это мы будем пить, ибо это – источник жизни божьей на земле…»[15]

Она читала и дальше, сменяя одну дощечку на другую.

«И было так – потомок, чувствуя славу свою, держал в сердце своем Русь, которая есть и пребудет землей нашей. И мы ее обороняли от врагов, и умирали за нее, как день умирает без Солнца и как Солнце гаснет. И тогда становилось темно, и приходил вечер, и вечер умирал, и наступала ночь. А в ночи Велес шел к Сварге по молоку небесному, и шел в чертоги свои, и к заре приводил нас до врат Ирия. И там мы ожидали, чтобы начинать петь песни и славить Велеса от века до века, и храм Его, который блестит огнями многими… Велес учил праотцев наших землю пахать и злаки сеять, и жать солому на полях страдных, и ставить сноп в жилище, и чтить его как хозяина всему…»

Пальчик Анны Ярославны скользил по выжженным в дереве строчкам…

«Отцам нашим и матерям – слава! Так как они учили нас чтить богов наших и водили за руку стезей правой. Так мы шли и не были нахлебниками, а были русскими – славянами, которые богам славу поют и потому – суть славяне».

А потом, когда хвала богам закончилась, началась и сама история: откуда произошли все русы! Славяне!

Суть «Книги судьбы» была такова: жили в далекой земле Семиречья[16] легендарные праотец рода муж Богумир и его жена Слава, и было у них два сына: Сева и Рус, и три дочери: Древа, Скрева и Полева. Конечно, Богумир и Слава хотели увидеть внуков! Отец Богумир отправился искать женихов для дочерей. И, о чудо! У векового дуба в поле Богумир и встретил трех всадников: они искали себе жен! Звали богатырей: Утренник, Полуденник и Вечерник[17]. От их брака с дочерьми Богумира и Славы и родились великие славянские роды: древляне произошли от Древы, кривичи от Скревы и поляне от Полевы. И, как записал летописец, которого звали Ягайло Ган: «Создались роды те в Семиречье, где мы обитали за морем в крае зеленом, когда были скотоводами. И было это за тысячу триста лет до Германареха. И в те времена была борьба великая за берега моря Готского, и там праотцы наши возводили курганы из белых камней, под коими погребли мы бояр и вождей своих, павших в сече»[18].

«Мы пришли из края зеленого к Готскому морю, – читала Анна, – и тут растоптали готов, которые были преткновением на нашем пути. И так мы бились за эти земли и за жизнь нашу. А до этого были отцы наши на берегах моря у Ра-реки… Ра-река – великая, она отделяет нас от иных людей и течет в море Фасисте[19].

После вождя Богумира, неизвестно какое время спустя, вождем всех славян стал Орей с сыновьями. «И вот Сварог, который создал нас, сказал Орею: “Сотворены вы из пальцев моих. И будут про вас говорить, что вы – сыны творца, и станете вы как сыны творца, и будете как дети мои, и Дажьбог будет отцом вашим. И вы его должны слушаться, и он вам скажет, что вам иметь и о том, что вам делать, и как говорить, и что творить. И вы будете народом великим, и победите вы весь свет, и растопчите роды иные, которые извлекают свои силы из камня, и творят чудеса – повозки без коней[20] и делают разные чудеса без кудесников… И любите друзей своих, и будьте мирными между родами!” И с тех пор было семьдесят князей наших, таких как Мезислав, Боруслав, Комонебранец и Горислав. И тогда иных избирали на вече, а других на вече отлучали, если люди не хотели их. В то время князья много трудились…»

Роды славян, произошедшие от Богумира и Славы, вышли из Семиречья, и путь их на запад был долог и тернист!

Анна Ярославна доставала из сундука все новые дощечки. Но не язык был труден для нее, а суть самого сказания, ведь и сам жрец-летописец составлял долгую историю своего рода только по слухам, долетевшим от дедов и прадедов!

«Принеся в жертву белых коней, ушли мы из Семиречья с гор Ирийских из Загорья и шли век. И так как пришли в Двуречье, мы разбили там всех своей конницей, а затем пошли в землю Сирии. И там остановились, а после шли горами великими и снегами, и льдами и притекли в степи со своими стадами. И там скифами перво-наперво были наречены наши пращуры[21]. Правь их охраняла от Нави, ибо в великой борьбе она силы дает отражать врагов. И вот после этих битв мы пришли к Карпатским горам и там поставили над собой пять князей, и города и села построили, и были теснимы многими врагами…»

Королева Франции читала и не ведала о том, через какие земли и времена – особенно времена! – шли древние родичи. Она о таких местах и не слышала, и правильно – откуда?.. А славяне прошли Иранские горы, затем минули Двуречье и оказались в Сирии, где попали в плен к вавилонскому царю Набсурсару. Он не пленил славянский народ, но заставил его служить в своем войске… И только после большого землетрясения, когда многое смешалось на земле вавилонского владыки, племена славян сумели уйти от него и вышли в страну, которую называли Скифией, а потом дошли и до Карпат. Там, в зеленых неприступных горах, разрасталось племя русов, и сменилось много поколений, прежде чем часть уже большого народа вышла к Днепру и зажила привольно на его берегах…

Много дней и ночей, пока ее муж воевал, Анна читала рунические письмена. Но даже и предположить не могла, что девять веков пролетели в повествовании племени русов, записанном хитрым шрифтом на березовых досках…

Полководца всегда ждут с победой, но Генрих Первый в 1053 году вернулся с большой досадой. Вильгельм разбил часть его войска и подавил норманнских мятежников на севере. Но в те века поражения и победы легко сменяли друг друга! Перезимовали, отоспались, закатили пир и продолжили!

Анна Ярославна показала мужу отпрыска:

– Это наш Филипп, сын!

Вот это была победа! Первый ребенок – и наследник! Никакая утрата на поле боя не могла сравниться для Генриха с таким подарком судьбы! Они еще прежде договорились, что назовут первенца греческим именем. Генрих пошел на уступку любимой жене, ведь ей пришлось взять и перейти в западную христианскую веру. Но таково было правило: жена брала веру мужа! «Ну так не хазарской же тебе быть! – утешала подругу Марфа. – Ты ж от Христа не отрекаешься, только креститься иначе будешь! И молитвы на их латинском петь! Да и то лишь при всех, а между нами, как хочешь!..»

И Анна согласилась: невелик грех!

Генрих пробыл дома недолго. Оставив беременную жену во дворце на острове Сите, он со своими франками, а также войсками из Бургундии, Аквитании и Анжу вторгся в Нормандию, где каждый день проводил в ожесточенных схватках. А с Руси вновь пришла тяжкая весть: старший брат Анны Ярославны князь Новгородский Владимир почил.

Вот несчастье так несчастье!

И заболело сердце у Анны при одном воспоминании о родном доме.

– Как там батюшка мой, – сокрушалась она, делилась с Марфой, – не молод уже, как он без меня? Да без матушки милой. Знаю, я ведь всегда была ему подмогой. Он говорил мне: «Держу тебя за руку, Аннушка, и вновь молодею…» Любил ведь он меня больше Анастасии и Елизаветы! Уехала – великие силы у него забрала…

– Что теперь убиваться, Аннушка? – вздыхала подруга Марфа. – Вырвали нас из родной земли, как морковку из грядки, и в чужую посадили. – Она надула губки. – А спросили: хороша ли ты земля? А ты теперь о наследнике лучше думай…

– И то верно, – кивала Анна, поглаживая круглый живот.

Она вновь была на сносях!

– Мне ведь тоже надо замуж, отпустишь, Аннушка? – в глазах Марфы заблестели слезы. – Я ж баба, мне тоже к мужу надо, хоть и франку…

– А куда я денусь, – вздыхала королева. – Отпущу…

– И меня обрюхатят, и буду я рожать латинян одного за другим. – Марфа обняла Анну. – Их папе римскому прислужников…

И обе горько заплакали…

Пришло время Анне родить второго ребеночка. Это был мальчик Роберт. Еще один парень! И родился он в 1054 году, когда его отец вновь потерпел поражение, теперь при Мортемере, от проклятого Вильгельма Нормандского. Но разве это была беда? Нет, конечно, нет! Настоящее счастье было дома. А во́йны – без них и жизни нет!

Как же Анне хотелась похвастаться дома, на Руси, тем, какая она плодовитая! Два наследника за три года! Уже после первого малыша она послала гонцов на Русь. Пусть отец узнает, что и через нее он стал дедушкой! А теперь послала вторых гонцов: радуйся, батюшка, не подвела!

И вот, спустя время эти гонцы вернулись. И старший из витязей тотчас же полетел к своей великой княжне и королеве. Он вошел в покои к Анне и опустился на колени.

– Что случилось? – спросила она, и голос ее дрогнул.

– Батюшка ваш, великий князь киевский, наш Ярослав Владимирович…

Анна стремительно закрыла лицо руками.

– Господи, Господи, – прошептала она.

Вначале мать, Ингигерда, потом старший брат Владимир, теперь отец…

Ярослав Мудрый умер 20 февраля 1054 года в Вышгороде, в праздник Торжества православия. Он княжил долгих тридцать семь лет!

– Кто рядом с ним был? – тихонько спросила Анна.

– Всеволод, государыня, брат ваш…

– Это хорошо, очень хорошо… Одна я хочу побыть, – сказала она, – ступай же…

Посланник поклонился и вышел. И только тут Анну стали душить рыдания…

– Батюшка, батюшка, – с горечью и отчаянием шептала она, затем опустилась на пол и, спрятав лицо в рукавах, долго плакала…

А ведь не было на Руси более великого правителя, чем Ярослав! Самый близкий, самый родной ей человек! Не было его больше… И ехать на Русь теперь не имело смысла…

Не знала Анна другого, что смерть ее отца повлечет величайшую трагедию для русского народа. И всему виной будет завещание Ярослава Мудрого. Оно раз и навсегда изменит всю геополитику на континенте и подпишет смертный приговор многим поколениям русских людей. Ярослав княжил на Руси как император в Византии на великих ее землях. Единовластно! Он помнил, что бывает, когда кто-то из братьев чересчур высоко поднимает голову! Сам был в той шкуре! И потому его сыновья кланялись отцу и не смели слова поперек сказать. Такой бы ему и оставить принцип правления в Киевской Руси. Единоначалие! Чтобы вся земля под одним человеком оставалась! Под старшим! А другие? Что ж другие! Пусть довольствуются малым! Коли сам Господь распорядился им на свет позже старшего явиться! Так пусть уймут гордыню и спесь и служат старшему брату и его семье!.. Но не хватило духу великому человеку ущемить своих родных детей. И потому, предчувствуя кончину, Ярослав поделил свою империю между сыновьями. Конечно, он на смертном одре сказал знаменитые слова: «Имейте любовь между собой, и Бог будет с вами! Если же в ненависти станете жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которые добыли ее трудом своим великим».

Старшему Изяславу достался Киев. Формально его братья и двоюродные племянники должны были слушаться великого князя, но куда там! Все будет решать сила оружия. Новгород, северный город, памятуя о давней воле, и жить хотел отдельно. Полоцк ненавидел Киев за страдания Рогнеды, силком взятой Владимиром, за убийство ее отца, законного князя, и несчастных его сыновей. Чернигов, не уступавший Киеву в силе, хотел жить отдельно, Переяславское княжество не желало никому кланяться, а также Смоленское и Владимиро-Волынское. И уже скоро центробежная сила начнет разрывать русскую землю, и кровные родственники станут резать друг друга почем зря. Карманные митрополиты станут потакать им, и будут сшибаться лбами русские рати, ослабляя с каждым десятилетием Русь. И когда полтора века спустя на эту землю придут монголы, они встретят враждующих, дерущихся не на жизнь, а на смерть русских князей, чей авторитет давно упал даже в родном краю, потому что в основной своей массе эти князья превратятся в разбойников и грабителей соседних земель. Повезет азиатам: такого неприятеля можно будет брать голыми руками![22]

Но никакая из этих бед не коснется Анны Ярославны. Она попала в притяжение другого мира, романского, со своими войнами, бедами и своими страстями.

Так вот о страстях…

В те самые дни, когда кровь франков и нормандцев, бургундцев, анжуйцев и аквитанцев лилась рекой, во дворец на острове Сите, обновленный и благоустроенный стараниями киевской княжны, явился владетель больших земель, рыцарь Рауль де Валуа. Он знал, что короля во дворце нет. Недавно под его стягами он воевал при Мортемере и потерпел поражение. В эти месяцы осад и штурмов, сражений и отступлений смерть несколько раз приближалась к нему. Именно это и подтолкнуло его открыться! Он знал, что и сейчас Генрих воюет днями и ночами со своими противниками. И Бог бы с ним! Он сказала королю, что едет собирать подкрепление, и его отпустили на пару недель. Хитрость? О да! Рауль всегда недолюбливал Генриха. И эта антипатия была взаимной. К черту короля! Сегодня – он тут!

И вот Рауль вошел в покои к королеве, и взгляды их встретились. Официальные слова и поздравления с рождением нового дитяти прозвучали.

И тогда Рауль взял руку Анны и опустился на одно колено.

– Моя королева, – сказал он, – едва увидев вас, я влюбился – влюбился навеки. И я знаю, что это чувство не пройдет никогда. – Он весь пылал: жар неутолимой страсти и звериной силы шел от него! – Отныне я живу только этим чувством! И надеждой, что…

Договорить он не успел!

– Я чужая жена, – сказала Анна. – Жена вашего короля, мой драгоценный сеньор Валуа…

– Знаю, знаю… Я только пришел увидеть вас и сказать вам… Вы – моя утренняя звезда, ваше величество, прошу вас, помните об этом… – Он прижался пылающими губами к ее руке. – Я, Рауль де Крепи де Валуа – ваш слуга навеки!

И, глядя в глаза Рауля, королева поняла, что никогда не любила своего мужа. Не любила так, как могла бы полюбить этого мужчину. Как полюбили своих женихов ее счастливые сестры! Душой, сердцем, плотью!..

– Прощайте, – добавил он, встал с колена и ушел, оставив ее стоять в центре комнаты с отчаянно бьющимся сердцем.

Эта встреча не помешала Анне Ярославне, королеве Франции, в 1055 году родить дочку Эмму, отраду родительских очей, а в 1057-м – третьего сына Гуго.

Римский папа Николай Второй писал Анне: «Слух о ваших добродетелях, восхитительная дева, дошел до наших ушей. Как отрадно, что вы исполняете свои королевские обязанности с похвальным рвением и замечательным умом».

На международной арене дела французского короля по-прежнему оставляли желать лучшего. Генриху Первому просто не повезло родиться и действовать одновременно с таким харизматичным правителем, как Вильгельм Нормандский, да к тому же числить его в своих вассалах! А тут еще начались недомолвки с римским императором Генрихом Третьим Черным. Генриха Первого Французского не устраивало выполнение императором союзнического договора. Тибо Третий де Блуа, еще прежде воевавший с Генрихом, но подчинившийся ему и принесший присягу верности как своему королю, взял и присягнул императору, а тот возьми и прими эту присягу. Ну куда это годится? Вассал двух господ? Такого не бывает! Но за всем этим стояло явное ослабление королевской власти во Франции, и крупные вассалы искали более могущественных покровителей. В этом отношении у императора было превосходство перед французским королем. Но и королю Франции, и Генриху Третьему Черному, императору, хотелось избежать войны. Они даже совершили помолвку своих детей: трехлетнего Филиппа Французского и годовалой Юдит Немецкой, но в будущем из этого ничего не выйдет. А еще шло усиление баронов в самом Иль-де-Франсе, непосредственных вассалов короля, они строили высоченные каменные замки прямо под носом у монарха, и он ничем не мог им помешать!

Анна не сразу поняла, что оказалась в королевстве, где королевская власть трещала по швам! Ее мужа едва слушались! И он, напрягая все данные ему Богом силы, старался удержать свое королевство. На фоне всех поражений была и большая удача: Генрих Первый сумел короновать своего старшего сына Филиппа как соправителя. Вот что должен был сделать Ярослав Мудрый на Руси! Короновать одного из сыновей и тем самым постараться избежать рокового и страшного распада своего государства! Но не судьба…

Коронация принца состоялась 23 мая 1059 года в Реймсе. Филиппу было семь лет. Капетинги, как это когда-то было при Каролингах, устанавливали свое королевское право передавать трон без участия своих вассалов. Съехались все феодалы, кроме герцога Вильгельма Нормандского.

Но история самого Генриха Первого на этом заканчивалась. Ежедневная нервотрепка, годы в борьбе, желание отстоять свое королевское право подточили его силы. Они просто закончились у него! И жена, на которую он столько возлагал надежд, не стала ему великой подмогой. Да, она родила ему наследников, продолжила род, но и только! Возможно, он чувствовал, что она не любит его. А ему, наверное, так хотелось не только верности и уважения, но и ее любви! И что еще хуже, он мог почувствовать, что она любит другого… Неутомимый воин, заботливый отец семейства, всю жизнь охранявший свою вотчину, Генрих Первый Капет умер в 1060 году. И не в своей постели, и не рядом с семьей, а во время одного из объездов своих территорий в Витри-о-Лож близ Орлеана. От сердечного приступа. Ему было всего пятьдесят два года.

И поплакаться толком некому было Анне. Разве что подрастающих деток обнять! Ах, не было рядом больше Марфы! Отдала она ее замуж за королевского вельможу, и рожала теперь Марфа тому детей – одного за другим. Давно растаяла ее русская свита! Подругам, кто с горючими слезами домой не запросился, замуж надо было выходить! Несколько слуг только и остались…

Вот тогда и вспомнила Анна, что обещала Богу, коли сын родится, монастырь воздвигнуть. Такой, как в Киеве! Как Лавру! Но внезапное вдовство стало не единственной печалью для Анны.

– Какова моя роль при моем сыне? – спросила она франкских вельмож.

Законный вопрос королевы-матери! Но именитые франки, собравшиеся как раз по этому вопросу, только насупились.

– Говорите! – приказала королева.

Она же не думала и не предполагала, что овдовеет! И не знала, что ей ждать в таком случае. Но Королевский совет чересчур холодно смотрел на двадцативосьмилетнюю русскую красавицу, которую отныне звали королевой-матерью.

– По закону франков опекуном юного принца может стать только мужчина, ваше величество, – сказал ей один из первых вельмож, граф Анжуйский. – На место опекуна рядом с вашим сыном Филиппом мы выбрали графа Фландрского Бодуэна. Это достойнейший муж среди франков!

Так оно и было! Бодуэн был влиятельнейшим шурином Генриха Первого, одним из крупнейших феодалов Франции.

– Какая моя роль в нынешнем положении?

Но совет предательски молчал.

– Так что же, я остаюсь не у дел? – изумилась Анна. – Вы использовали мое чрево, а теперь гоните прочь?

Она за словом в карман не лезла! Королевский совет стушевался.

– Мы рекомендуем вам быть при сыне, – со всем уважением ответили ей. – Это ваше священное право, ваше величество! К примеру, вы можете заняться дворцом!

Краска бросилась ей в лицо.

– Заняться дворцом? Может, вы мне еще метлу в руки дадите? – гнев и ярость бушевали в сердце Анны. – Или в прачечную пошлете?! Так вы скажите – я пойду!

Вельможи даже побледнели от ее слов. Но не возразили! Не успокоили. Только поклонились, подводя черту разговору.

О, да, ее оставляли не у дел! Королева-мать могла помогать советом своему сыну, но не делом. Реальной власти ее лишали! Анна была взбешена. Она и при муже-воителе играла вторую роль, но он хотя бы любил ее! А теперь она стала просто чужачкой в стране франков, сполна выполнившей свою священную миссию: родившей четырех наследников престола!

– Не хочу больше здесь жить, – сказала она о дворце на острове Сите. – Уехать хочу отсюда…

И она переехала в городок Санлис, что расположился в сорока километрах от Парижа, в здешний королевский замок. Тут был и чудесный лес, где можно было охотится, и пруды с дикой птицей. Это был роковой лес для предыдущей династии! Именно тут упал с лошади и разбился насмерть последний король из династии Каролингов – Людовик Пятый Ленивый. И в этом же лесу начиналась фортуна новой династии, начало которой дал Гуго Капет, и для которой она, Анна Русская, сделала бесценный подарок: подарила наследников на все века! Уже скоро Анна полюбила этот лес. Она стала Дианой санлисского леса, в окружении небольшой свиты, одевая костюм охотницы, она неслась на прекрасном белом скакуне и, натягивая лук, била дичь!

Била и думала: сколько же так будет продолжаться? Королева без власти, женщина без мужчины! Мать, которая не имела власти над своими детьми, потому что у них священное предназначение! Пленница высочайшего титула! Но ведь ее жизнь только еще начиналась!..

Она гнала от себя горечь и страх, которые то и дело завладевали ее душой. Но они были так сильны!.. В этом же году, когда Анна осталась вдовой, по ее распоряжению и началось строительство женского монастыря и церкви Святого Викентия. Был бы жив отец и не вступили бы в кровавую вражду ее братья и племянники, она бы вернулась на Русь! Хоть на год! Хоть на месяц! На день! Но та земля ушла от нее навсегда! Осаждая коня, глядя, как поднимаются стены обители, молодая женщина иногда думала: что же ей остается? Построить эту духовную крепость и удалиться в нее? А что делать, если Господь не дает ей земного счастья?

Но это было редко, в минуты самого черного отчаяния, которое знакомо каждому человеку.

И вновь ее выручала «Книга судьбы»!

Анна Ярославна продолжала изучение книги на деревянных дощечках, повествующей о ее предках, написанной неким жрецом Ягайло Ганом. Славянские руны! Полузабытое письмо! Эта книга уносила ее в другой мир – родной, русский, полусказочный. Она просила свечей, уходила в свои дальние покои и читала. Со стен санлисского замка на взмахе лебединых крыл она возносилась вверх. И мир приключений – удивительный исторический бестселлер! – спасал ее от вынужденного одиночества.

«Мы говорим врагам: вы сгинете, как Тьма от Солнца! – краем уха слыша, как за узким окошком перекликается ночная стража, читала Анна Ярославна. – Перун обрушится на вас и разметает, как овец! И они тогда задрожат и воинов Сварги убоятся. И этому есть знамение, что у Днепра расцвела лоза зимой. Это Купало предсказал нам знамением победу над врагами…»

Русские люди жили-поживали на благом берегу Днепра, пахали поля и ловили рыбу, растили коней, вступали в битвы. Они сражались со злыми костобоками[23]. А едва отбились от костобоков, как пришли хазары[24]. Часть русичей попала под них, а другая решила с ними драться. Большую роль в борьбе с этими «хазарами» сыграл некий боярин Скотень. «И был в степи боярин Скотень, – повествовал Ягайло Ган, – живший своим трудом, и не попал он под власть хазар. И потому что был он иранцем, он попросил помощь у иранцев. Они дали конницу, и вместе мы ударили по хазарам. Русы кричали, как львы: “Пропадем, если нам не поможет Перун!” И он помог: хазары были повержены. Перевела Русь дух и сказала: “Что еще будет?” А хазары, бросая наземь свои мечи, бежали куда глаза глядят: к Волге бежали, Донцу и Дону. “Хвала Дажьбогу нашему и Перуну златоусому, которые были с нами!” И так впервые воспели мы славу богам и нарекли землю ту Русколанью…»

И основали русичи свою большую страну Русколань от Северного Кавказа до городков Голуни и Воронежца, и основали Сурожскую Русь в Крыму. А еще, северо-западнее, была Борусь со своим князем[25]. Ягайло так и писал: «Мы имеем силу в степях и строимся по образу Матери-Сва, Солнца нашего: простираем Крылья в обе стороны, а Тело – в середине, а во главе – Ясунь, а по бокам его – воеводы славные, которые не оставляют в сече головы своей, а сберегают ее до Дня Оного…» А потом пришло «золотое время», когда в Русколани правил Бус Белояр. Но так продолжалось недолго. В IV веке пришли готы с Германарихом и хитростью убили Буса и его старейшин, а за готами в V веке уже следовали гунны и сотрясатель земли Аттила. Под его натиском счастливая Русколань пала…

«Ничто не вечно на этой земле, – думала Анна Ярославна. – Сегодня ты – победитель, завтра – побежденный. И не бывать иначе…» Но она, женщина и королева, устала от поражений. Схватки с жизнью утомили ее, источили силы. Она устала быть побежденной…

Но как ей было вырваться из этого замкнутого круга, куда, как затравленного зверя, загнала ее сама судьба?! Как птицу поймала в силок!..

В Париже она бывала часто: там оставались ее дети! Там был ее сын, король! Она боялась охлаждения в их отношениях. А он был так рад, когда она приезжала! Смерть отца больно ударила и по Филиппу, и по другим ее детям! Потом, ее подпись требовалась на хозяйственных документах. Формально дворец оставался под ее опекой. Но Королевский совет поглядывал на нее подозрительно: ее влияние было нежелательно для феодалов.

С переменой в положении красавицы Анны, теперь молодой вдовы, свободной женщины, переменились и взгляды мужчин, которые она ловила на себе!

– Точно на добычу смотрят, – сказала она одной из своих служанок.

Но так оно и было! Стоило Анне овдоветь, на нее разом стали заглядываться бывшие вассалы короля. И как иначе? Она была молода и необыкновенно хороша. Умна и образованна. Этот факт мог обрадовать не любого франка, но тем не менее! О, да, она легко рожала детей! И при этом – королева! Высшая кровь! «Роль скорбящей вдовы явно не для королевы Анны! – шептались при дворе. – Скоро, скоро все решится!» Она была права: на нее смотрели как на добычу! Желанную! Слюни у всех текли! Вопрос стоял только так: кому она достанется? Пусть погорюет месяцок-другой, думали владетели земель, герцоги и графы, а там мы сцапаем ее по всем законам суровой феодальной жизни. Но такое отношение оскорбляло ее! Она не желала доставаться кому-то по праву сильнейшего! Это было неприемлемо для цивилизованной женщины, каковой и была русская княжна!

Но прошел не месяцок-другой, а больше: два года! Чтобы случилось это, заветное! Главное событие в ее жизни после рождения детей! А может быть, и равное. Наконец, любовью живет человек! А человеку молодому и полному сил особенно хочется любви! И особенно хочется женщине! И далеко не только духовной, обращенной к Богу и детям, но романтической любви к мужчине. А ведь Анна еще не испытала такой любви! Девчонкой ее отдали замуж за неизвестного ей человека, сделали заложницей обстоятельств, заставили попросту смириться с судьбой.

Но однажды утром она проснулась и поняла, что больше не желает быть символом – королевой-матерью, пленницей трона. Она просто умрет, если не поступит так, как должна поступить женщина!

Близилась очередная королевская охота в Санлисском лесу. Анна, любившая такие развлечения, сама зазывала к себе высокое дворянство. Это была ее вотчина! Королевский совет только радовался тому, что государыня, оказавшаяся не у дел, нашла, чем себя занять. Накануне в Санлис съезжались и бароны Иль-де-Франса, и крупные сеньоры соседних земель, на кого король мог положиться в своей политике. Многие сеньоры приезжали и потому, что желали увидеть ее, прекрасную вдову, и даже надеялись договориться о взаимности. А может быть, в необузданных фантазиях и силой схватить королеву и увезти ее подальше. Приручить и позже объявить, что венценосная красавица более несвободна! Кто смел, тот и съел! Побеждает сильнейший!

И так в конце концов и случится! Но только по любви!

Именно поэтому Анна ждала этого дня! Они давно вступили в переписку, и теперь только ждали случая все решить раз и навсегда. И вот – еще одно послание! Накануне охоты! «Моя госпожа! – прочитала она. – Когда окажетесь в Санлисском лесу, когда протрубят рога, скачите по северной дороге, там я вас буду ждать! – сердце выпрыгивало из ее груди, и упоение и предчувствие чего-то сладкого уже горячо разливалось внутри молодой королевы. – Вы услышите зов моего горна! – писал он. – Жизнь моя! Любовь моя! – и подпись: – Ваш Рауль».

Она поцеловала это письмо! Они решили перевернуть мир, и они перевернут его!

И вот полтысячи вельмож, оруженосцев, егерей и слуг со сворами собак ждали начало охоты. Вперед открывался гигантский лесной массив, кишащий зверьем. Этот лес для королевской охоты выбрал первый из правящей династии – Гуго Капет. С тех пор так и пошло… Наконец затрубили рога, и лавина охотников рванула в Санлисский лес в погоне за оленями, а заодно лисами, зайцами и птицей. Все примут королевские повара! Несколько тысяч собак заглушали неистовым лаем все и всех, и только вой рогов прорывался через хриплый лай и летел над лесом.

Время и место было выбрано идеально! На охоте всегда можно отстать, чтобы спешиться и подтянуть упряжь. Можно бросить: «Я зайду слева! Гоните их (к примеру, оленей!) на меня!» Анна так и сделала. Она бросила: «Я догоню вас!» Всем хотелось первыми добраться до оленей, и ее оставили с оруженосцем. Что может случиться с королевой в ее собственном лесу, где она гуляла едва ли не каждый день?

И тогда Анна сказала:

– Пьер, ты хочешь, чтобы твоя королева была счастлива?

– О да! – ответил изумленный вопросом юноша.

– И ты готов служить мне и сделать все, что я попрошу? А если надо, то отдать жизнь за меня?

– О, конечно, моя королева! – кивнул оруженосец.

– Тогда едем со мной, и больше ни слова!

И она, прыгнув на коня, упряжь которого оказалась в совершенном порядке, пришпорила его. И они понеслись на север, затем отыскали дорогу и устремились на северную оконечность Санлисского леса. Анна то и дело пришпоривала коня. Сейчас она стремилась к нему всем сердцем, душой, всем своим существом! Позади них трубили сотни охотничьих рогов, но эти звуки становились все дальше… Им пересекали дорогу разбегающиеся лисы, зайцы и барсуки, одного из них ударил копытом летящий конь Анны… Зато очень скоро они услышали в отдалении одиноко поющий рог. Он точно звал кого-то! И звук его становился все ближе!

– Это он! – бросила королева.

– Кто он? – спросил ее оруженосец.

– Мой кавалер! Сеньор Рауль!

– Какой сеньор Рауль? – на скаку испуганно вопросил оруженосец. – О чем вы, ваше величество?

– Все хорошо, Пьер! Беспокойся только за мою жизнь, и заслужишь вечную благодарность своей королевы!

И очень скоро они вылетели на хорошо вооруженный отряд, который возглавлял сам Рауль де Валуа.

Оруженосец понял: это было похищение с разрешения жертвы. Так случалось, и не раз, в том полном необузданных страстей мире!

– А теперь возвращайся назад, Пьер, – сказала королева. Лицо ее пылало и от скачки, и от стыда, и от любви – и оттого было еще прекраснее. – Передай сеньору Бодуэну, пусть не ищет меня, я не вернусь во дворец! Расскажи ему, как все было. И не вини меня!

Ликующий, победивший граф кивнул юноше:

– Держи, – он отстегнул от пояса кошель и бросил его оруженосцу. – Это тебе за труды!

Впрочем, исчезновение королевы-матери могло только обрадовать Бодуэна Фландрского. Ее поступок означал, что Анна по своей воле окончательно удаляется от каких бы то ни было государственных дел в частную жизнь.

В мир любви!

Поймав кошель и спрятав его поглубже, оруженосец поехал исполнять приказание ее величества.

Наконец, она королева, и кто может ей перечить?

Рауль и Анна поселились в одном из замков сеньора де Крепи де Валуа. А этих замков у него были десятки: он владел огромными территориями на севере Франции! Поди еще поищи таких любовников, как он! Плюнув на весь мир, они наслаждались друг другом.

Еще в первое их утро утомленная любовью ненасытного графа, героически караулившего ее добрых двенадцать лет без каких бы то ни было гарантий, Анна сказала ему:

– Тебя, тебя я ждала всю жизнь!

– И я ждал тебя, моя богиня! – признался он. – Я за тебя жизнь отдам, Анна!

– Нет уж, погоди, – оплетая руками шею графа, улыбнулась королева. – Я только что овдовела! Ты сначала поживи со мной, милый Рауль! И подольше…

Они занимались любовью, охотились, трубя в рога, гоняя кабанов, оленей и зайцев по зеленым лесам и полям Крепи, Вексена и Валуа, читали вслух. Читала Анна! Малограмотный, как и другие феодалы страны Франкии, Рауль все больше слушал. И лишний раз восхищался своей русской волшебницей, именно – богиней! Своей несравненной королевой!

Но чем больше счастья они приносили друг другу, тем стремительнее тучи сходились над их головой.

– Ты будешь моей женой? – очень скоро спросил он.

– Да, – ответила она. – Но ведь ты женат?

Вот ведь какое дело: у Рауля была жена! Да-да, он не был свободен! Его жену звали Алиенорой Хакенезой, она происходила из знатного пикардийского рода, и у них было два сына: Симон и Готье. Что тоже немаловажно!

Тем не менее Рауль сказал возлюбленной:

– Я давно не люблю ее! Смотреть на нее не могу! Заноза моей жизни, камень в моем сердце…

– Но у вас дети!

– Это ничего не значит!

– Двор ополчится на нас…

– Ну и пусть!

– А папа римский?

– Да к черту папу римского! – заносчиво бросил Рауль и добавил: – Прости меня, Господи. Я знаю, – кивнул он: – Отец Небесный поддержит нас в нашей любви!

Иные женщины любят таких вот мужчин, которым все по плечу: и жениться, будучи женатым, и даже послать куда подальше самого папу римского. Кто бы мог подумать, что из прилежной и умненькой дочки Ярослава Мудрого, книгочейки, вырастит такая вот пылкая и безрассудная дама? Как Анна решилась на такое: выйти замуж за женатого мужчину? Умолял он ее на коленях ли, грозил убить себя или их обоих вместе, или она по своей воле безоглядно бросилась в это море любовных приключений, грозящих неминуемой бедой? Думается, есть только один ответ: любовь свела их с ума. А что, так бывает!..

Брошенная и оскорбленная до глубины души Алиенора Хакенеза долго заламывала руки и посылала проклятия на голову мужа. Настроила сыновей против отца. А потом пожаловалась в Рим и попросила понтифика привлечь мужа-изменника к ответу.

Папе Александру Второму жилось и так нелегко. Он только что был избран на пост понтифика и впервые в истории одним собранием кардиналов без вмешательства императора. Александр Второй, будучи человеком честным и ответственным, возглавил народное движение против безнравственности духовенства. По иронии судьбы в это же время был избран другой римский папа Гонорий Второй, который собирался свергнуть Александра. Позже сторонники Александра назовут Гонория «антипапой». С одной стороны, Александр должен был позаботится о христианском благочестии своей паствы, с другой – он не хотел ссориться с королевой Франции и крупным феодалом де Валуа. Но если он скажет, что две жены у одного мужа – это грех, то ему ответят, что два папы у одной церкви – не лучше.

Тем не менее папа Александр Второй потребовал от двух отцов церкви – архиепископов Реймса и Руана – провести расследование. Превратившись в двух детективов, они изучили суть дела, признали виновным Рауля де Валуа де Крепи и потребовали от любовников разойтись.

– Как же нам быть? – спросила в замке Мондидье королева Анна у своего возлюбленного.

Она и так пожертвовала и честью, и любовью своих детей ради их с Раулем любви. А тут еще гнев папы римского!

– Пока не знаю, – прорычал граф. – Не знаю…

Анна подняла на него глаза:

– Мы объявили войну всему миру…

– Ты помни главное: я тебя никому не отдам, – сказал Рауль. – И если надо, я буду воевать со всем миром!

И не было никаких сомнений, что так бы он и поступил! Одним словом, любовники не послушались ни двух отцов церкви, ни самого папы и продолжали жить во грехе.

Двор был недоволен. Иные негодовали. Алиенора Хакенеза публично посылала проклятия на их головы. Юный король, старший сын Филипп, отказался понять поступок матушки. Но так ведь он был еще ребенком!

Чувства детей были оскорблены ее бегством – это мучило Анну Ярославну. Сыновья Рауля отвернулись от своего отца. Проклятие всего мира дамокловым мечом нависло над их головой: от любовников готовы были отвернуться как от прокаженных!

– Я улажу это дело, – в те черные дни сказал Рауль своей королеве в замке Мондидье.

Таким она видела его впервые: дьявольский огонь пылал в глазах графа де Валуа.

А вскоре неприятная и скандальная ситуация разрешилась сама собой. Хакенеза соблазнилась одним молодым человеком, который утешал ее в горе. Их застали с поличным. Это и стало причиной официального развода. Правда, поговаривали, что это Рауль подослал своего человека к нелюбимой жене, чтобы скомпрометировать ее. Что ж, все может быть! Но после этого инцидента церковь разрешила и развод, и новый брак. Увы, но горечь и обида брошенной жены да еще и публичный позор свели Алиенору Хакенезу в могилу. Но сыновья Рауля и Хакенезы, и это понятно, возненавидели мачеху. Отец пригрозил им немилостью, они смирились, но стали избегать ее.

И хотя роковое напряжение спало, все это было мучительно для Анны.

Когда долгий медовый месяц прошел и страсти поутихли, Рауль де Валуа вспомнил, что он воин.

Граф провинции Мэн Герберт Второй, в 1062 году уходя в мир иной, завещал свой удел Вильгельму Нормандскому, но знать Мэна восстала против такого решения. На общем собрании они во главе с графом Анжу Жоффруа Третьим признали своим сеньором Готье Третьего, сеньора Амьена и Вексена, двоюродного брата Рауля де Крепи де Валуа. И Рауль ушел со своим войском на долгую войну все с тем же герцогом Нормандии Вильгельмом, которому столько проклятий посылал еще при жизни упокоившийся король Генрих. Возвращаясь в Мондидье, Рауль все чаще говорил о своем новом противнике.

Анна долго крепилась, но потом не выдержала:

– Милый, я больше слышать не могу об этом нормандском монстре! Война с ним сделала меня вдовой, его величество Генрих говорил об этом страшном человеке с утра до ночи и надорвал себе сердце, теперь ты туда же! Я хочу уехать жить в Париж к детям, они нуждаются во мне…

Так они и порешили: Рауль уехал на войну, Анна вернулась к детям.

В 1063 году заболел и умер ее сын Роберт. Трагедия разбила сердце матери. Лишний раз она задумалась о том, как хрупка наша жизнь! Оставшиеся дети стали оттого еще ближе Анне. Филипп, измучившийся метаниями матери, ее поисками любви, столь непонятными ему, простил королеву за исчезновение, за кривотолки, которых наслушался предостаточно! Все-таки мама вернулась! И Анна даже стала принимать участие в государственных делах. На документах того времени стала вновь появляться ее подпись.

Королева жила то наездами в Париже, во дворце на острове Сите, то в Санлисе, когда ей хотелось побыть одной, подальше от двора и бесконечных сплетен, ведь она была главным предметом перемывания костей! Когда Рауль возвращался в Мондидье, туда приезжала и Анна. Но стоило ему уехать, как уезжала она: с детьми Рауля де Валуа под одной крышей ей делать было нечего.

А любимое дело всякого феодала все сильнее затягивало ее нового мужа в свой омут. И выбраться из него Раулю де Валуа не представлялось никакой возможности!

В ожидании любимого, глядя на подрастающих Филиппа, Эмму и Гуго, королева вновь обратилась к своей библиотеке. А ведь она стала забывать ее в бурных волнах вдруг накативших перемен и в первую очередь обрушившейся на нее любви! Мудрость и рассудок, которые она так легко отпустила на волю, возвращались к ней. Ей пора было дочитать «Книгу судьбы» своего народа. Вспоминая уже прочитанное, она двинулась далее по дороге времени.

Несколько лет назад она остановилась на том, как под натиском готов Германариха, а позже и гуннов Аттилы пала счастливая Русколань. Но были вождь Орий и три его храбрых сына: Кий, Щек и Хороват. Кий! Она слышала это имя, и не раз! «И сказал тогда старый Орий своим сыновьям: “Уйдем из земли той, где гунны убивают наших братьев!” И пошли мы в иную землю, где течет молоко и мед, где есть такая земля. И пошли все, и три сына Ориевы, которые были Кий, Щек и Хороват, от которых и проистекли три славных племени. (Щек, как говорит легенда, дал начало чехам, Хороват – хорватам.) Сыновья были храбрыми, водили дружины, и так они сели на коней и отправились в путь. За ними – младшие дружины, скот, коровы, повозки с быками и овцы, в повозках ехали дети, старики, матери, жены и больные люди. И так шли на полдень, к морю, мечами разя врагов. И пришли к Горе Великой, где было множество злаков. И там уселся Кий, который построил Киев, ставший русским престолом. Много крови стоил тот исход славянам. Анты пренебрегли злом и шли, куда указывал Орий, ибо кровь родства – святая кровь! А наша кровь говорит о том, что все мы – русичи. Не слушайте врагов, которые рекут недоброе: мы происходим от отца Ория!»

Повествование все более захватывало Анну. Князь Кий основал град Киев на Днепре. Теперь уже речь шла о ее родине! Имена звучали все более знакомо! Картина становилась все яснее! Были еще времена, и Киев захватили варяги Аскольд и Дир. «Тут впервые варяги пришли на Русь, – говорил летописец. – До этого были свои вожди, и Огнебог хранил очаги в домах. Но теперь он отвратил лик свой от нас, поскольку эти князья крещены греками. Аскольд – темный воин, а сегодня греками “просвещен”, что нет никаких русов, а есть варвары!» Наконец-то Ягайло Ган, язычник, преданный своим родовым богам, писал о современниках! «Но мы можем это только осмеять, поскольку были кимры – также отцы наши, и они римлян потрясали и греков разметали, как поросят испуганных. Те вожди наши разделяли каждому по потребности, а этот суть иной и творит по-иному. Сей Аскольд приносит жертвы чужим богам, а не нашим. Такими были отцы наши, и нам не быть иными! А греки хотят нас окрестить, чтобы мы забыли богов наших и обратились к ним и стали их рабами!» Негодовал Ягайло Ган! Не любил он греков с их новой верой!

Анна Ярославна с жадностью читали рунические буквы на березовых досках. Ведь именно Аскольд пришел на Русь со своим конунгом – Рюриком! С ее, Анны Ярославны, далеким прапрапрадедом! Ведь она была, как и ее отец, от рождения Рюриковна. Вот и замкнулся исторический круг, начавшийся с Богумира в Семиречье две тысячи лет назад и закончившийся на Днепре, в Киеве, с приходом Рюрика. Далее повествование обрывалось. Это говорило лишь о том, что Ягайло Ган, автор и составитель «Книги судьбы» народа русского, жил два века назад и был современником варягу Рюрику… На последней дощечке автор книги написал так: «Люди на земле, будто искры, исчезают во тьме, словно и не было их никогда! И только истинная слава человека сливается с небесной Славой и пребывает в ней до конца всех земных жизней. Так человеку ли бояться смерти, если он потомок славных?»

Удивительные слова «Книги судьбы» тронули Анну до глубины души! Коснулись самых сокровенных уголков ее сердца. Ведь она была частью этой великой истории!

Она, Анна Ярославна, русская княжна, была потомком славных!..

Прошло еще несколько лет. Королева Анна все чаще чувствовала себя брошенной. Ее Рауль, уже зрелый муж, большую часть времени проводил в седле. Он уезжал на долгие месяцы воевать с нормандцами и их союзниками. В сущности, Рауль бывал дома только зимой, когда войны затихали. Ей хотелось родить ему ребенка, но Бог детей им не дал. Это лишний раз наводило королеву на мысль, что их союз не угоден небесам. Ведь у них были дети от других супругов! А тут…

В 1066 году ситуация в Европе переменилась. В январе умер английский король Эдуард Исповедник, не оставив наследника. Воинственный Вильгельм Нормандский погрузил свое войско на корабли и отплыл в Англию. Там, в битве при Гастингсе, он наголову разбил англосаксов с их королем Гарольдом Годвинсом. Последний был убит, и путь к трону для нормандца оказался свободен. Так континентальная Европа избавилась от сильного агрессора, никому не дававшегося покоя, а зеленая страна Англия, туманный Альбион, приобрел нового короля и новую династию. Очень скоро нормандцы станут вырезать англосаксов так же, как те, когда-то переплыв Ла-Манш, вырезали кельтов.

Анна Ярославна с тяжелым сердцем наблюдала за тем, как Франция выходит на новый круг вражды с Нормандией и как ее старший сын Филипп, уже юноша, идет прямехонько по стопам своего отца, вступая в борьбу с Вильгельмом.

Королева ясно понимала, что этому никогда не будет конца.

В тот год, когда Вильгельм завоевал Англию, Рауль де Валуа разорил Верденское графство и сжег столицу. На войне как на войне! А все потому, что епископ Вердена не выплатил ему контрибуцию. Как и все сеньоры Европы, Рауль вел нормальную жизнь феодала одиннадцатого века. И Анна по-прежнему странствовала. Париж, Мондидье, Санлис… Не стоит думать, что феодалы были так привязаны к одному месту! Все наоборот! Люди той эпохи вообще не сидели на месте! Новые дороги всегда ждали их! Кого-то – новые замки, иных – лачуги, привалы под открытым небом в новых землях! Желанное чувство новизны не давало им покоя! Пройдет еще полтора десятилетия, и Европа устремится на Восток, по его горячим от солнца дорогам, чтобы упрямо идти по ним и воевать на них два столетия кряду!

И за Гроб Господень, и просто в поисках счастья!..

Со временем королева перевезла в Санлис всю свою славянскую библиотеку, когда-то привезенную из Киева. Дети ее не говорили на русском языке. Или она слишком мало уделяла им времени, или, что вернее, учителя-священники, католические прелаты, заставили их забыть и зачатки чужого им языка. Франкам нужны были франкские короли!

Трагический удар постиг Анну Ярославну в 1074 году. Рауль де Крепи де Валуа внезапно умер в замке Перрон, который за год до этого долго штурмовал, а потом и захватил. Он умер приблизительно в том же возрасте, что и ее первый муж король Франции Генрих Первый, занимаясь тем же самым делом: непрерывной войной. И тоже умер от сердечного приступа. Двенадцать лет счастливой жизни в любви закончились, но и за них Анна была благодарна Богу.

В Мондидье ей делать больше было нечего. Взрослые сыновья Рауля ее ненавидели. И она перебралась в Париж. Оставшись сорокадвухлетней вдовой, Анна Ярославна вдруг поняла, что ее жизнь – жизнь желавшей влюбляться и быть любимой женщины – закончилась. Сорок два года в одиннадцатом веке от Рождества Христова – это было так много! Практически старуха! И в личной жизни ей пора на покой…

Но она все еще была королевой-матерью!

Филипп правил своей волей и ни в чьем мнении не нуждался. Правда, он настаивал, чтобы мать вела хозяйственную часть дома. Эмму выдали замуж, Гуго женился на Аделаиде де Вермандуа и стал основателем второго дома этой фамилии. Именно он, младший сын Генриха и Анны – граф Гуго де Вермандуа, уже скоро станет одним из вождей Первого крестового похода. Его лидером! Во французской истории он останется как Гуго Великий! Этот рыцарь прославит себя подвигами на поле брани за Гроб Господень и сложит голову, сражаясь в далекой Азии…

Анна осталась одна. Как она хотела повидать дом своего отца! Далекую родину! Русь! Но вести с востока доходили чересчур страшные: на территории Киевской Руси шла ожесточенная междоусобная бойня. Ее братья и племянники уничтожали друг друга. Франки тоже бесконечно воевали, но это была не братоубийственная война – просто феодальная распря!

Государство Русь, так ярко вспыхнув на территории Восточной Европы, все глубже погружалось в тьму…

А что ее сестры? Елизавета? Анастасия? Вот ведь ирония судьбы! Харальд, поэт, бард, великий воин, получивший прозвище Суровый, тоже когда-то претендовал на трон Англии. Он опередил Вильгельма Завоевателя ровно на месяц и вступил в схватку с королем Гарольдом Годвинсом. Это произошло все в том же 1066 году! У Харальда Сурового было пятнадцать тысяч воинов, он продвигался с победами, но в битве у Фулфорда, неподалеку от Йорка, стрела попала ему в горло. Поэту, певцу! Он истек кровью. Потеряв вождя, норвежцы были разбиты и едва унесли ноги… Но еще прежде Харальд отдалил от себя жену – русскую княжну, которую добивался столько лет! – и все потому, что она принесла ему только дочерей, и взял другую, молодую, Тору. Она и даст ему долгожданных наследников. Может быть, за эту коварную измену наказал его Бог? Кто знает! Но следы Елизаветы Ярославны теряются во времени…

Анастасия потеряла мужа Андраша еще раньше: в 1060 году он погиб в междоусобных войнах за престол Венгрии. Анастасия бежала в Баварию, там вышла замуж за графа Пото, но старший сын ее, Шоломон, стал ее врагом. Говорили, он однажды поднял на нее руку. Елизавета прожила долго, много переезжала и, как шла молва, упокоилась где-то в Штирии.

Анастасия намного переживет свою младшую сестру Анну…

В 1081 году Анна Ярославна отправилась в путешествие. До нее дошел слух, что в соседней Германии гостит брат Изяслав! Он якобы пришел искать помощи у императора Генриха Четвертого. Анна плохо знала подоплеку этого союза, которого так добивался Изяслав. Ярославичи разбились на «старших» и «младших». Первые обобрали вторых – младших братьев и племянников, пока те были юны. Лишили их вотчин и средств. Но вот «младшие Ярославичи» подросли и вступили в битву за свое место под солнцем. И стали теснить старших. Триумвираты, заговоры, предательство стали самым обычным делом в кругу этой разросшейся за несколько десятилетий семьи. Ни в одном самом страшном сне Ярослав Мудрый не мог увидеть того, к чему приведет его отеческое завещание! Изяслав, которого выдавили из Киева, привез императору огромные богатства, чтобы тот дал ему армию против братьев и племянников. Но армии он не получит – Генрих Четвертый был занят войнами со своими соседями-врагами. А Ярополк, сын Изяслава, отправится в Рим искать поддержки у папы Григория Седьмого. В будущем именно этому папе враждовать с германским императором Генрихом Четвертым![26] Толковой помощи не получит ни Изяслав, ни его сын Ярополк. Европе было не до них!

Вот к ним по дорогам Германии и устремится Анна, но не застанет ни брата, ни племянника. А если бы и застала, чтобы сказала им? И чтобы сказали они ей? Борьба за власть стала единственной целью ее русской родни. Изяслав вернется на Русь и позже погибнет в междоусобице, за ним вернется на Русь и погибнет в том же водовороте и Ярополк.

Несолоно хлебавши Анна вернулась в Санлис. Последние годы ее жизни проходили незаметно. Ее часто видели в библиотеке. Она мало говорила и много читала. Анна обращалась к книгам, написанным на языке, которого, кроме нее, никто не знал… А еще королева любила гулять в Санлисском лесу, на северной его окраине. И все время точно прислушивалась к чему-то! И никому было невдомек, что она хотела услышать призывный звук охотничьего рога… Так однажды протрубил ее любимый, чтобы она скорее нашла его!.. Каждый из людей хочет услышать этот чудесный зов – ушедшей навсегда юности и любви… Анна угасала не от болезней – от отсутствия радости. С годами человек, много желавший и бравший от жизни все, впадает в отчаяние. Потому что ему все чаще приходится жить лишь воспоминаниями о счастье. И чем ярче те вспышки, когда-то сладко ранившие сердце, тем суровее тьма, в которой угасает его жизнь…

Анны Ярославны, королевы Франции, не станет, когда ей исполнится всего пятьдесят лет. Она станет незаметной тенью в последние годы жизни, и где ее могила, ни французы, ни русские так и не узнают. Но ее кровь в потомках пройдет через все будущее тысячелетие!

И сохранится для новых поколений ее уникальная библиотека…

Глава третья Парижская находка

Бывают молодые люди – любимчики судьбы! Ни в чем она им не отказывает, всего они получают сполна! Чести, славы и всех радостей жизни. Именно таким и был Павел Александрович Строганов. Род Строгановых вышел из простого сословия и поднялся при Иване Грозном до облаков. Они владели великими землями в Перми и на Урале со всеми его богатствами. Воистину царский размах был у этой семьи! Это они инициировали и финансировали поход Ермака в Сибирь. Позже Строгановы получили дворянство и стали любимчиками государей. К восемнадцатому веку это уже были изысканные аристократы и придворные, породнившиеся с лучшими фамилиями России, причем не только сказочно богатые, но и не потерявшие крепкую купеческую хватку.

Граф Александр Сергеевич Строганов, по матери из Нарышкиных, был членом Государственного совета, сенатором, действительным тайным советником первого класса, а также президентом Императорской академии художеств. Выше прыгнуть уже сложно! Выше только в Российской империи – канцлер! Вот на дочери канцлера Воронцова он и женился. Но не сложилось, и вроде как по политическим мотивам. Воронцовы, якобы, поддерживали несчастного Петра Третьего, а Строгановы – Екатерину. Второй женой графа стала княгиня Екатерина Петровна Трубецкая. У них в 1772 году и родился сын – Павел. Стоит сказать, что Трубецкие происходили от Гедиминовичей, великих князей Польско-Литовского княжества. Молодому человеку досталось и благородство крови, и баснословное состояние. И, как окажется позже, несгибаемый бунтарский дух. Да и родился Павел Строганов в одном из самых революционных городов мира – в Париже! Его родитель в ту пору исполнял там ответственные царские поручения. Там же, в Париже, отец нашел ему отменного учителя – Шарля-Жильбера Ромма, интеллектуала, ученого, будущего политика-революционера, брата известного математика… Позже станет известно, чему учил юного графа месье Ромм вне классных занятий. К величайшему ужасу всего высшего петербургского общества юноша вырастит революционером!

Стоит добавить, что крестным отцом мальчика станет русский царевич Павел Петрович – будущий Павел Первый, а самого Павла Строганова, когда он подрастет, возьмут товарищем по воспитанию к Александру Павловичу, также будущему царю.

Но по возвращении дипломата Александра Сергеевича Строганова в Россию все запуталось в судьбе его сына. Красавица мать юного Павла – Екатерина Петровна Строганова – взяла и бросила своего мужа ради Ивана Николаевича Римского-Корсакова, одного из недавних любовников Екатерины Второй. Как известно, царица меняла своих фаворитов раз в два года. Но выбирала самых лучших, самых породистых: не кровью – внешним видом! Жеребцов выбирала! Самцов! Отцу Павла неверная жена разобьет сердце, и для брошенного сына жестокий поступок матери навсегда пройдет рубцом через сердце. «Посмотри Россию, Пашенька, – скажет отец сыну. – И про Пермь не забудь, сынок: нашу вотчину, царями нам отданную…» И отправит того в длительное путешествие по просторам родного государства. Отец хотел отвлечь мальчика от семейной драмы. И у него это получилось! Павел Строганов поехал колесить по матушке-России. Ладога и Финляндия, Валдай и Новгород, Пермь, Малороссия, Новороссия и Крым, а также Нижний Новгород, Казань и Москва. Уехал странствовать Павел почти ребенком, вернулся – серьезным юношей. О таком багаже знаний мог мечтать любой юнец! Ромм сопровождал его и, вот хитрец, всячески пытался засадить в голову мальчугана республиканское мышление. А ведь Александр Сергеевич доверял французу! И в письмах Ромму писал: «Как там наш дорогой Попо?» Так ласково звали в семье Павла! «Наш» Попо – не «мой». Затем была служба, чин подпоручика лейб-гвардии Преображенского полка и разрешение самого Потемкина покинуть полк для продолжения обучения за границей.

В 1787 году пятнадцатилетний молодой подпоручик в сопровождении свиты пересек границу Российской империи и отправился странствовать и постигать европейские премудрости. В Женеве Павел Строганов изучал ботанику, потом взялся за химию и физику, минералогию и даже за богословие.

Но Павла Строганова непреодолимо тянуло в Париж, туда, где он родился, в город, который успел полюбить. И Ромм настаивал на этой поездке. Что тут скажешь, точно сама судьба тащила его в первую столицу Европы. Любознательного Попо сопровождали его кузен Григорий Строганов, Ромм и второй гувернер Демишель, крепостной архитектор Воронихин и, конечно, отряд прислуги. И вскоре вся дружная компания, налево и направо сорившая деньгами папеньки Строганова, пересекла границу Франции. Они остановились в Оверни, в родном городке Жильбера Ромма.

Племянница Ромма Миет Тайан вскоре напишет о юном Строганове:

«Им нельзя не восхищаться! Попо соединяет престиж высокого положения со всеми преимуществами физической привлекательности. Он высок, хорошо сложен, лицо веселое и умное, живой разговор и приятный акцент. Он говорит по-французски лучше, чем мы. Иностранного в нем – только имя да военная форма, красная с золотыми аксельбантами. Его пепельно-русые волосы, постриженные на английский манер, вьются от природы и слегка касаются воротника. Такая прическа очаровательна, она удачно подчеркивает восхитительную свежесть его лица. Все в молодом графе Строганове, вплоть до уменьшительного имени Попо, исполнено обаяния. Мы полюбили его всем сердцем!»

Погостив в Оверни и предвкушая новые ощущения, вся компания устремилась к городу Парижу.

Случилось это весной рокового 1789 года…

Попасть в столицу Европы молодым и красивым, да еще с тугой мошной и смелыми запросами, это ведь и до беды недалеко! Какой-нибудь дурак или мот застрял бы в театрах и дорогих борделях и неистово проматывал бы отцовское добро! Но не таким был Попо – Павел Строганов.

Францию последние годы лихорадило: абсолютизм терпел крах! Созыв Генеральных штатов 5 мая 1789 года страну не выручил. 9 июля Штаты преобразовались в Национальное собрание и взялись за выработку конституции. Лафайет написал к будущей конституции «Декларацию прав человека и гражданина». Королю декларация не понравилась, и он стал стягивать к Парижу войска. И тогда Париж вскипел! Революционная ситуация настала. 14 июня парижане бросились штурмовать Дом инвалидов, в котором хранился огромный арсенал. В числе штурмующих этот дом были Павел Строганов и Ромм. Если бы папенька узнал, что вытворяет его сынок, а тем паче под руководством учителя-француза, удар хватил бы старого екатерининского вельможу.

Получив тридцать две тысячи винтовок и батарею пушек, в тот же день французы двинулись на Бастилию, символ королевского беспредела! Натасканный учителем Роммом, возненавидевший все деспотии мира, семнадцатилетний Попо из толпы беснующихся яростно выкрикивал:

– Конституцию! Мы требуем конституцию!

14 июля разгневанная толпа подошла к Бастилии, оплоту королевского деспотизма. Правда, крепостицу в центре Парижа охраняли 82 инвалида и 32 швейцарца. Но главное – это помпа! Перестрелка, вопли, штурм и показные казни! Как известно, Бастилия быстро сдалась. Изумление народа было велико: в крепости содержались всего семь узников: один убийца, четыре фальшивомонетчика и два психически нездоровых человека. Тем не менее коменданта крепости скрутили, обезглавили и долго таскали по улицам Парижа голову несчастного на пике.

Как известно, король признал Учредительное собрание, и началась эпоха конституционной монархии. 26 августа 1789 года вышла знаменитая конституция, первая статья которой гласила: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». И это было совершенно справедливо! Ведь только законченному ретрограду и подлецу может прийти в голову, что один рождается с плеткой в руке, чтобы лупить другого почем зря и ездить на его горбу.

Но, как известно, аппетит приходит во время еды. И конституция была только началом.

Бретонская фракция Национального собрания заседала в клубе доминиканского монастыря Святого Якова на улице Сен-Жак[27], отчего их и прозвали «якобинцами». Якобинцев возглавили три отчаянных радикала: с ликом ревностного инквизитора Максимилиан Робеспьер, пламенный, гипертрофированно мордатый Жорж-Жак Дантон и похожий на вечно возбужденную обезьяну пылкий Жан-Поль Марат. Все юристы и журналисты!

В эту компанию и привел Шарль-Жильбер Ромм, хорошо знавший революционную верхушку, своего протеже – Павла Строганова.

– Знакомьтесь, – сказал он, – мой русский ученик Поль Строганов!

– Какую религию вы исповедуете, юноша? – спросил Робеспьер.

Строганов переглянулся с Роммом. Учитель кивнул: мол, будь смелее!

– Свободу, равенство и братство! – выпалил юноша.

Три кита французской революции заулыбались.

– А кто вы по рождению? – тогда спросил Робеспьер. – Что можете позволить себе такое путешествие по Европе и такого учителя?

– Поль – русский аристократ, – поклонился Ромм. – Его сиятельство, граф.

– Аристократ? – нахмурился Робеспьер, который пока еще старался скрывать свою ненависть к этому племени. – Его сиятельство? Граф? Ай-ай-ай!..

Три кита подозрительно поглядели на молодого человека. Еще летом 1789 года начались первые стихийные репрессии. Народ Франции отлавливал и поколачивал высокопоставленных дворян, и аристократы ударились в бега. Они переходили границу с Германией и оседали в окрестностях Кобленца, затевая большой монархический заговор.

– В душе наш Поль республиканец, – вступился за смущенного ученика Шарль-Жильбер Ромм. – Поклонник сената. Да, Поль?

– Да! – горячо кивнул Строганов.

– Но для верности не стоит афишировать его аристократическое происхождение, – заметил дальновидный Робеспьер. – Можем не уберечь юношу от революционной массы трудящихся!

– Пожалуй, – кивнул мордатый Дантон, чья голова росла сразу из плеч. – Парижане едва своих-то терпят! – Он хотел было добавить, что в ближайшем будущем они намереваются провести чистку, но не стал пугать респектабельного гостя Франции. – Хорошо знаете римское право?

– Назубок, – ответил за молодого человека Ромм.

– А умете ли писать? Владеете пером? Я о музе?

– О да! – кивнул Строганов. – Сочиняю на пяти языках!

Киты революции одобрительно загудели.

– Скажетесь юристом, пишущим о правах бесправного человека в феодальном обществе, – согласился Марат.

– А выпить любите? – спросил Дантон. – И поесть? Говорят, вы, русские, большие обжоры! Ничто так не сближает, как добрая пирушка!

Это был намек! Когда Поль, широко открыв кошелек, решил устроить пир для новых друзей, Робеспьер спросил у Ромма:

– Зачем нам этот желторотый птенец? Говорите на чистоту, хитрец.

– Он богат как Крез! – коварно улыбнулся мудрый Ромм.

– Ах вот оно что! – Робеспьер прищурил один глаз. – И насколько богат?

– Я же сказал: как Крез! Строгановы вторые по богатству после русских царей!

– Ого! – вспыхнул Робеспьер. – Как интересно! – он задумался. – Был бы свой, со временем отрубили бы голову, но он русский: пусть живет. Гостю страны можно быть аристократом: на его руках нет крови нашего народа. Но в будущем, товарищ Ромм, надо будет избавляться ото всех аристократов.

– Уже двенадцать лет я вытравляю из него дух рабовладельца, – признался Ромм. – У этих русских только два класса: рабовладельцы и рабы. Одни работают как проклятые, другие обжираются и лупят работяг палкой по горбу. Они дикари и другими вряд ли станут! Я сполна нашпиговал своего Попо идеями революции, товарищ Робеспьер.

– Это я уже успел заметить…

Ромм сжал кулак:

– Наш Попо – истинный республиканец и готов сражаться за наши меди с оружием в руках. Даю слово! Мы вместе брали Дом инвалидов.

– Только ему необходимо сменить имя, – посоветовал Максимилиан Робеспьер. – Вы не подумали об этом?

– Еще как подумали! Попо решил, что его будут звать Поль Очёр.

– Очёр? Красиво. Но почему именно так? Французские корни?

– Не совсем. Это русское слово!

– Да? Расскажите-ка подробнее.

– У них в России есть земля под названием Пермь. Это очень далеко! Край цивилизации, гражданин Робеспьер. Дальше необъятная Тартария и океан. В этой Перми живут охотники – бородатые дикари. Почти звери! Так вот, в этой Перми есть местечко Очёр. Оно принадлежало двести лет назад предкам Поля, добытчикам соли.

– Так предки его из простых? – приятно удивился Робеспьер.

– Они поднялись благодаря своей предприимчивости! Промышленники, купцы, банкиры!

Робеспьер был изумлен:

– Как Медичи?!

– Точно!

– Вдвойне хорошо! Заработать много денег, втереться в доверие к императору, чтобы потом на эти деньги и со своим положением участвовать в революции? Умно! Очень умно! Мне начинает нравиться этот пылкий юнец!

– Если бы вы знали его папу, товарищ Робеспьер, то полюбили бы еще больше!

Максимилиан Робеспьер задумался.

– Ваш Попо, кажется, не только богат и пылок, но и умен?

– Для своих юных лет умен чрезвычайно!

– Мне пришла интересная мысль…

– Слушаю вас.

– Он увлечен войной?

– Не очень. Скорее, науками. Хочет участвовать в дебатах Народного собрания!

– Вот и я об этом, – кивнул Робеспьер. – Думаю, стоит его приблизить к нам. Чтобы молодой человек почувствовал себя увереннее. Своим среди нас, избранных. Надо дать ему понять, что все наше – его, а все его – наше. В смысле, его отца. Который богат как Крез.

– Мысль хорошая! – кивнул Ромм.

– И очень демократичная! – поддержал его Робеспьер.

Ром поднял бокал, поднял свой и Робеспьер. Они выпили.

– А ведь наш Поль – единственный наследник своего отца! – добавил Ромм. – Что скажете на это, товарищ Робеспьер?

– Скажу: монифик! Вы – гений, Ромм! Что ж, примем нашего Поля Очёра пока что вольным слушателем в партию якобинцев, окружим заботой, приглядимся, и пусть дебатирует! Вон он, идет к нам! Милый юноша, русский меценат! Мешок с деньгами! Спешит, деточка!..

К двум стратегам революции как раз направлялся с бокалом доброго бургундского юный Павел Строганов. Лицо его светилось от выпитого, торжественности приема и перспектив развития революционного положения в стране, в которых он должен был принимать самое непосредственное участие!

– Мой мальчик! – воскликнул Ромм. – Мы хотим тебя обрадовать! Ты готов?

– Да, учитель, – кивнул тот и поймал острый взгляд радушно улыбающегося Робеспьера.

– Я рассказал товарищу Робеспьеру о том, как ты хочешь участвовать в политической жизни нашей страны. Как мечтаешь не деле показать себя оратором! Так вот, товарищ Робеспьер предлагает тебе вступить на правах кандидата в партию якобинцев. Ты будешь присутствовать на собраниях партии, а позже, очень возможно, сможешь и сам выступить с речью в Народном собрании. – Ромм тепло переглянулся с Робеспьером. – Все так, гражданин Робеспьер?

– Все именно так! – кивнул гений революции. – Что скажете, гражданин Очёр?

Юный Павел Строганов едва не поперхнулся от счастья.

– Я готов! – воскликнул он. – Милостивые господа, пардон, граждане… – Сердце юноши кипело. – Буду счастлив!

Робеспьер и Ромм вновь переглянулись, на этот раз куда хитрее: русский клиент был готов. И к революционным подвигам, и, на что они очень надеялись, к оказанию посильной помощи французским товарищам.

«Милый батюшка! Как же тут хорошо! – писал Павел Попо – Поль в Санкт-Петербург. – Жизнь бурлит! Кажется, еще вчера я с моим учителем участвовал в захвате Дома инвалидов и наблюдал за взятием Бастилии, а сегодня мы не пропускаем ни одного заседания в Версале!» – «Берегите сына, дорогой месье Ромм! Берегите нашего Попо!» – писал любящий отец. «Я берегу его пуще своей жизни! – отвечал хитрый Ромм. – Но ему все хочется увидеть своими глазами! Мне кажется, что присутствие в Версале для нашего Попо это превосходная школа публичного права! Он принимает живое участие в ходе всех прений!» И вслед ему пишет и сам Попо: «Дорогой папенька! Великие предметы государственной жизни, верьте мне, до того поглощают все наше внимание и все наше время, что нам становится почти невозможным заниматься чем-либо другим!»

Тем не менее другим он тоже нашел время заняться. Его представили одной из самых ярких и авантюристичных женщин той эпохи – Теруань де Мерикур, певице и революционерке, большой любительнице острых ощущений и богатых мужчин. Соблазнить юнца опытной француженке, пламенной во всех отношениях, не составило большого труда. Но как было похоже на то, что эту встречу и эти отношения предопределили сильные и хитрые мира сего. Те же Робеспьер, Марат и Ромм, к примеру…

Юный революционер Поль Очёр и его подруга расхаживали в одеждах простых горожан в алых санкюлотских колпаках с зелеными лентами и старались не пропустить ни одного народного собрания на улицах и площадях Парижа.

В октябре 1789 года состоялся знаменитый «поход голодных парижанок на Версаль», который устроил врач и журналист Жан-Поль Марат. Теруань де Мерикур (по рождению простолюдинка Анна-Жозефа Тервань) и возглавила эту армию голодных и разгневанных женщин. Красавица госпожа де Мерикур вряд ли была голодна, мужчины всегда выручали ее и были щедры, но шла на Версаль с саблей в руках и разъяренным лицом, неистово выкрикивая: «Хлеба! Дайте нам хлеба, тираны!»

Королевскую семью до смерти напугали. Бурбоны подумали, что их решили прикончить. После этого дня династия перестала играть хоть какую-то роль в государстве и окончательно перешла на положение пленников. Монархия стала конституционной. Тогда же якобинцами, и в первую очередь Шарлем-Жильбером Роммом, был создан «Клуб друзей закона». Госпожа де Мерикур тоже участвовал в его создании. Ей нравилось быть рядом с воинственными и окрыленными идеями мужчинами. Она заряжалась их энергетикой. И сполна делилась своей. Недаром ее прозвали «Ведьмой революции»! Сердце заходилось у юного Строганова, когда в эти часы он был рядом со своей возлюбленной! Революционеры, юристы и журналисты, входившие в клуб, писали свод законов нового государства. А Шарль-Жильбер Ромм попутно создал и новый французский календарь. Посильно участвовал в этом творческом процессе и юный Поль Очёр. Но все равно он был немного с краю. Наконец, не гостю же из крепостной России писать законы для французов! Тем более юному, почти желторотому птенцу! Хоть и очень прыткому.

– Надо придумать нашему юному другу ответственную должность, – сказал Ромм первому из якобинцев. – Что скажете, гражданин Робеспьер? Чтобы не разочаровался раньше времени. Чтобы и впредь был заинтересован…

В эти месяцы денежный ручей господ Строгановых уже вовсю потек за границу на нужды революции. Папенька думал, что спонсирует образовательную программу сына! Правда, на эти деньги можно было содержать половину Сорбонны, но Строгановы были так богаты, что бюджет их семьи пострадать никак не мог. Да и к тому же Строганов-старший ничего не жалел для единственного отпрыска! Пылким революционерам, разумеется, не хотелось, чтобы ручеек вдруг иссяк. Напротив, очень бы хотелось, чтобы стал он еще полнее!

– Пожалуй, пожалуй, – ледяная улыбка гуляла по губам рассудительного Робеспьера, будущего инквизитора французской революции. – Мир изменился – мы изменили его. Власть стала нашей. А с властью, товарищ Ромм, появились и сотни освободившихся должностей. Мы сделаем нашего русского юношу секретарем-библиотекарем. Первым библиотекарем будущей республики!

Ромм подмигнул Робеспьеру:

– То что надо!

– Все равно никто из наших товарищей не захочет отвечать за книги. Все желают выступать в парламенте!

– Как я понимаю наших товарищей! – вздохнул Ромм. – Это куда перспективнее: быть на виду!

Робеспьер кивнул.

– Что ж, пусть гражданин Очёр будет первым библиотекарем Франции. Его ждет Версаль с хранилищем книг!

И скоро они пригласили в кабинет к Робеспьеру Павла Очёра.

– Мой мальчик! – горячо воскликнул Ромм. – Мы вновь хотим тебя обрадовать! Ты готов?

– Да, учитель, – как и в первый раз, воодушевленно ответил Поль.

И вновь поймал хитрющий взгляд Робеспьера.

– Я рассказал о том, как ты любишь всевозможные науки, библиотеки, книги. Какой ты у нас интеллектуал!

– Это всецело ваша заслуга, учитель, – искренне признался Строганов.

– Именно, моя заслуга! – едва не прослезился Ромм. – Конечно, надо еще посовещаться с товарищами, но…

– Да не тяните же, – поторопил того Максимилиан. – Видите, как молодой человек ждет! Обрадуйте же его!

– Гражданин Робеспьер решил доверить тебе одну из самых ответственных должностей в нашем новом государстве, – выдохнул Ромм. – Ты будешь первым секретарем-библиотекарем Франции!

Павел Строганов вздохнул, но выдохнуть никак не мог.

– Вы будете иметь доступ ко всем архивам! – подхватил эстафету Робеспьер. – К современным и самым древним! Вы сможете прочесть то, что прежде читали одни только подлые короли!

– Ты доволен, мой милый Поль? – спросил Ромм.

– Я счастлив, учитель, – искренне кивнул Поль Очёр.

Так русский аристократ в 1790 году стал главным библиотекарем революционной Франции. В то время главное хранилище библиотеки находилось в Версале. Туда и приехал вступать в права молодой человек. Никто не знал, что он русский. Блестяще образованный Павел Строганов мог с таким же успехом выдавать себя и за немца, и за англичанина, и за итальянца. И за древнего римлянина или грека. Но выпала роль стать французом.

Когда Попо не участвовал в дебатах, продвигая идеи якобинцев, не ездил в оперу наслаждаться пением новых итальянских звезд и не крутил роман с пылкой Теруань де Мерикур, тогда он и обращался к библиотечным полкам Версаля. Иногда это его так занимало, что он днями напролет сидел в главном книжном хранилище Франции.

А с Версалем той поры мало что могло сравниться!

Его строительством во второй половине семнадцатого века руководил лично Людовик Четырнадцатый Солнце. Весь облик загородного дворцового комплекса, полный вызывающей роскоши, говорил о незыблемости королевской власти. Версаль решили построить на смену морально устаревшему Лувру – средневековому оплоту королей Франции в центре Парижа. Тем не менее при Людовике Четырнадцатом королевский двор частенько переезжал из одного дворца в другой. Приблизительно раз в полгода. Дело в том, что толковой канализации не было ни в старом Лувре, ни в новом Версале. И за полгода дворец так успевал изгадиться, что сотни придворных бросали его и неслись в другую любимую крепость. Сотни слуг едва успевали привести один дворец в порядок, как двор уже несся назад: жить-поживать, интриговать, распутничать и веселиться.

Под стать самому дворцу и библиотека Версаля была велика! Такой библиотеки в Санкт-Петербурге пока еще не существовало! Увы, светское образование пришло в Европу на пять столетий раньше, и тут ничего не попишешь! Парижский университет, Сорбонна, был открыт в 1216 году, до опустошительного похода Батыя на Русь оставалось чуть больше двадцати лет! Потом татары превратят земли славян в пепелище, уничтожив весь «культурный слой» просвещенной Киевский Руси, и с образованием придется ой как повременить!

Выживать надо будет!

Книгочей и путешественник Поль Очёр, еще в первый раз перешагнув порог сокровищницы человеческого интеллекта, ахнул! Он ходил по залам и то и дело вытаскивал новые и новые фолианты. Мыться французы, может быть, и не любили, но читали с большим удовольствием! Правда, далеко не все короли Франции интересовались мудростью веков! Большинство из них жило днем сегодняшним. Этим днем они воевали, предавали и ненавидели и, конечно, любили! Несчастный Людовик Шестнадцатый, в прошлом 1789 году силком перевезенный с семьей в Париж, в прежние времена предпочитал всему остальному охоты и слесарное дело. Его дед Людовик Пятнадцатый был заядлым развратником и умер от плохих болезней в страшных муках. Вот Людовик Четырнадцатый, король-солнце, тот читывал книги! Правда, все больше беллетристику. Но во время его правления всесильный министр Жан-Батист Кольбер создавал королевскую библиотеку, приказав свозить в нее книги со всего мира.

И, конечно, со всех уголков Франции…

Павел Строганов от природы имел пытливый ум ученого. К революционным выходкам его подталкивал бунтарский возраст, но интеллект никуда не денешь, коли Бог дал. И ум будущего мыслителя требует все больших знаний. И не видит для себя преград. Попав в море-океан королевской библиотеки, в иные дни он заплывал все дальше и нырял все глубже. В один из таких дней Павел Строганов и натолкнулся на библиотеку в библиотеке. И к Франции она не имела никакого отношения! Это были руны на пергаменте и дощечках! И многие из них он мог отрывочно читать. Разбирал отдельные слова и даже понимал смысл отдельных фраз…

– Бог мой, – прошептал тогда Павел. – Ведь это древние славянские письмена… Я же слышал о них… Но вот так, вдруг…

Среди прочих ему попались особенные дощечки с очень странным письмом и рисунками зверей на полях, что говорило о самом древнем их происхождении.

Павел Строганов позвал служителя библиотеки.

– Откуда это? – спросил он у маленького тощего старика, кутавшегося в шаль. – Кто сочинил их? Что о них известно?

– Я провел в этом склепе всю свою жизнь, месье, – рассмеялся служитель. – Более полувека! – старик закивал головой. – Почти шестьдесят лет!.. Мой предшественник сказал мне, что эти доски из библиотеки русской царицы…

– Какой еще русской царицы? – удивился Павел Строганов. – Матушки Екатерины? Вряд ли! – адресуя реплику, скорее, самому себе, рассмеялся он. – Или матушки Елизаветы Петровны, царствие ей небесное? – он погладил неровную, вздувшуюся дощечку. – Великая была императрица. Но читать, я слышал, не слишком любила. Красоваться все больше предпочитала. Мужчин любила, да трапезничать тоже. Такую дощечку она бы в печку отправила…

– Я забыл ее имя, – покачал головой служитель музея. – Имена русских, этих варваров, европеец разве запомнит?

– Варваров, говоришь?

– Ну а кто же они еще? – пожал тощими плечами служка.

Хотелось Павлу отвесить музейному стражу оплеуху, очень хотелось, да стар тот уже был. Мог и Богу душу отдать.

– У них рабство по сию пору, говорят. Для нас, французов, кто они? Монголы! Чистые звери!

Строганов тихонько зарычал. Но ведь прав был старик: цвело в его отечестве рабство! Буйным цветом процветало! Гнусное, зверское, варварское!..

– А что на дощечке-то написано? – покрепче смыкая на себе шаль, спросил старик. – Каким слогом?

Строганов вновь погладил дощечку.

– Черты и резы, точно, – произнес он по-русски. – Руны как будто. Надо же!

– Что, месье? – поморщился служка.

– Да так, вспомнилось, – ответил Строганов. – И еще вспомнилось: еtruscum non legitur…

– «Этрусское не читается»? – с улыбкой знатока проговорил старик. – Есть схожесть…

– Знаешь? – обрадовался Павел Строганов.

– Слышал не раз от своего патрона месье де Лувилля. Очень образованный был человек! Подался в Кобленц, говорят, с остальными аристократами.

– Но отчего все буквы под чертой? – прихватив новую дощечку, заметил Строганов. – Этруски так не писали… Это как будто шрифт деванагари! Только буквы другие…

– Деванагари? – вновь поморщился старик. Он был удивлен такой осведомленности молодого человека. Музейный страж считал всех революционеров далекими от архивного дела. И был прав, конечно! Юристы и журналисты, узкие специалисты, беспокойные скандалисты-неудачники делали революцию. Если не считать ряда образованных дворян, с жиру бесившихся и примкнувших к ним. Этот молодой человек был, видимо, из них!

– Санскрит! – пояснил Строганов. – Священное городское письмо индусов!

– Индусы?! – удивился старичок. – Нет-нет, мне говорили о русской царице!

Павел Строганов покачал головой:

– Что же за царица такая? Когда она жила, царица эта?

– Давно жила!

– Ах, давно! – вскинул голову Строганов. Он насмешливо улыбнулся. – Так бы сразу и сказал мне, старик. А то сам бы не догадался… Поднеси-ка свечу…

Старик поднес свечу ближе и сам уткнулся сморщенным лицом в табличку.

– Вощеные! – завороженно проговорил Строганов. – Сколько же им лет? Сто? Двести? Триста?..

– Вспомнил, Анна! – воскликнул старик-француз. – Ее звали Анна!

– Была Анна Иоанновна, русская императрица, была Анна Леопольдовна… – Он крутил в руках дощечку с непонятными каракулями. – Но чтобы они такое читали? Вряд ли! – усмехнулся молодой Строганов. – Обе руки отдам на отсечение, что им это было бы не по зубам!..

– Как же я сразу забыл, – старик сокрушенно замотал головой. – Она же была королевой Франции!

– Что-о?! – так страшно протянул Павел Строганов, что старик даже отступил – испугался. Молодой искатель так дернулся, что горячий воск попал ему на пальцы. – Ай! Твою мать! – выругался он по-русски.

– А что я такого сказал? – пролепетал музейный служка. – Только то, что мне когда-то передавал мой господин месье де Лувилль!

– Вот и я о том же! – кивнул Строганов. – Ты хочешь сказать, старик, что эти таблички принадлежали самой Анне Ярославне?

– Верно, Анне Ярославне! Дочери русского царя!

– Князя, – поправил его Строганов. – Киевского князя!

– Этого я знать не могу, – пожал плечами старый француз, – она привезла к своему приданому и библиотеку. Стало быть, эти таблички оттуда, из ее библиотеки…

– Но так ведь она жила очень давно…

Старичок охотно закивал головой.

– Да, я же так и сказал: это очень старые дощечки, месье!

– Но ведь это было, – нахмурился Строганов, – почти восемьсот лет назад!..

– Почему нет? Есть и более древние книги. И на пергаменте!

– Верно, есть и такие… Только что ж тут написано?

– А вот этого, месье, мы, французы, никогда не узнаем! – покачал головой служка. – Я пойду, месье, сварю кофе, если вы не возражаете. И плакать об этих славянских каракулях не будем. Не наше это дело! – уходя, махнул он рукой. – Тут бы за новыми законами уследить: растут ведь как грибы после дождя!

Но тут и помимо дощечек было много диковинного! За одной древней славянской книгой открывалась другая. Им не было числа! Павел Строганов точно нашел сокровище. Но чем он углублялся дальше, тем находил все больше любопытного. Он стал засиживаться в библиотеке, забывать о времени. О политике и о развлечениях. Несомненно, кому-то это могло показаться очень подозрительным…

– Откуда вы знаете этот язык? – однажды спросил его служка библиотеки. Он только что смотрел на незнакомую ему кириллицу и тем паче на черты и резы и дивился тому, что за этими каракулями может скрываться хоть какой-то смысл, важный для европейца. – Кто вас научил ему?

– Увы, я знаю слишком мало, но так хотелось бы узнать больше! – откликнулся любознательный юноша.

– Может быть, это книги по магии? – подозрительно спросил служка.

– По магии, имя которой ее величество История! – кивнул первый библиограф революционной Франции.

Как-то Павел Строганов в очередной раз засиделся в библиотеке. Разбирал книги, когда-то принадлежавшие киевской княжне, составлял каталог, делал записи. Тогда в его святая святых после очередного заседания, на котором Марат и Дантон говорили о необходимости уничтожения королевской власти, и заявилась компания друзей. И не просто, а «друзей закона»! Их было пятеро: Робеспьер, Марат, Дантон, Ромм и Теруань де Мерикур. И все были навеселе. Парочка архивариусов с их приходом исчезла мгновенно, как исчезают мыши, когда на кухне внезапно появляются хозяева. И особенно после того, как возбужденная революционными идеями и вином де Мерикур сложила пальчики пистолетиком и, направив ручку на одного из старичков, сказала: «Пиф-паф!» Киты революции несли в руках бутылки с шампанским.

– Ты не зачахнешь в этой пыли? – заботливо спросил у молодого человека Дантон.

– Поберегите здоровье, гражданин Очёр! – поддержал того Робеспьер. – Мы не видели вас уже три дня!

– Много работы, – отозвался Павел Строганов.

– Много работать тоже вредно, – предостерег его учитель Ромм. – Разве я тебе об этом не говорил?

– Я соскучилась по моему малышу! – капризно протянула де Мерикур, обвивая его шею руками. – По моему нежному и пылкому Попо! – Она обвела взором, чуть затуманенным от хмеля и бушевавших в ней страстей, хранилище. – Все эти книги надо сжечь! Они мешают думать о революции!

Киты разлили шампанское по бокалам и выпили.

– Когда мы отрубим королю голову и создадим абсолютно новое государство, нам эти древности не понадобятся, – смело сказал обезьяноподобный Марат.

– А вы отрубите королю голову? – удивился Строганов.

– Конечно, отрубим, гражданин Очёр, – усмехнулся Дантон. – Король без головы куда интереснее! Не так ли, гражданин Робеспьер?

– Я бы так не торопился, – процедил Максимилиан Робеспьер. Он больше других желал отрубить королю голову и не только ему, но не хотел раньше времени пугать один из источников финансирования этого предприятия. – Если Капет будет игнорировать наши просьбы…

– Еще как интереснее! – вместо него воскликнул пылкий Марат. – Мы будем строить новый мир! И писать новую историю! А когда короля не станет, мы позовем парижан, они вынесут из этой библиотеки все эти книги и… Какой мы устроим костер! Мы ведь сожжем королевскую библиотеку, гражданин Дантон?

– Конечно, сожжем, гражданин Марат! Зачем нам королевская библиотека? – весело прорычал Дантон. – Это пожарище увидят и в Италии, и в Германии, и в Англии!

– И даже в России! – дополнил его Марат.

Слушая их, де Мерикур заливисто смеялась. А Павел Строганов не понимал, шутят киты революции или говорят правду.

– Сначала отрубим нашему королю голову, а потом вашему, гражданин Очёр, – вдруг сказал Марат, показав пальцем на молодого друга.

– У нас царь-император, – поежился молодой человек.

– Какая разница? – спросил Дантон. – И царю-императору отрубим.

– А нынче даже не император – императрица, – вымолвил Строганов.

– А мы и ей отрубим, – кивнул Дантон. – Деспоты не имеют пола! Так ведь, гражданин Марат?

– Именно! – подтвердил его пламенный сподвижник.

Очень скоро они это докажут!

– Императрице я бы отрубила голову с особой радостью, – обнимая и целуя в губы смущенного подобными разговорами любовника, сказала де Мерикур. – Мой милый, милый Попо!.. Мой сладкий пермский мальчик!..

Ромм улыбался, глядя, в каких прочных сетях оказался его ученик. Новые идеи, зов плоти, куда теперь деться юнцу?..

– Смерть деспотам! – взревел Дантон и приложил пудовый кулак в широкой груди. – Свобода, равенство и братство! Республика победит! Верьте в это!

– Жить свободным или умереть, гражданин Очёр! – подтвердил его слова пылкий Марат.

И три кита революции, и учитель Ромм, и госпожа де Мерикур затянули революционную песню. И с такой страстью они пели, что Поль Очёр не выдержал, подскочил и запел вместе с ними. В этот день о работе не могло идти и речи. Допив шампанское, вся компания выдвинулась из библиотеки продолжать патриотическое заседание в один из парижских кабачков.

Из Франции, перевернувшей все представления о порядке, каждый день уезжали дипломаты разных стран. Тихонько собирали вещи и, не предупредив никого, – а кого им было предупреждать? – садились в незаметные экипажи и уезжали прочь за пределы государства.

И вот однажды на квартиру первого библиотекаря конституционной монархии – пока еще таковой! – Поля Очёра прибыл старый, но очень важный господин в черном кафтане и седом парике. Обликом он был похож на дорогого нотариуса. Его сопровождал еще молодой мужчина тоже в неприметном костюме. Впрочем, приметные костюмы в этом году публика на парижских улицах не жаловала.

Гостям открыла прислуга, из гостиной доносились звон бокалов и хохот многих голосов. В том числе и женских. Пили, разумеется, за революцию и еще за любовь.

Когда слуга пошел звать хозяина, гости переглянулись, и старший сказал:

– Вертеп, сударь мой! Революционный вертеп!

И сказал он это на чистом русском языке. Вскоре к гостям вышел Поль Очёр, раскрасневшийся, в красном колпаке санкюлота. От вида его наряда лицо пожилого гостя побледнело и точно окаменело. Увидев чинных гостей, Поль Очёр разом остановился. Кто такие?..

– Здравствуйте, господа, – нарочито весело бросил он. – Вы по поводу разрушенной мебели в «Синем ястребе»? Это мы перестарались. Но я сейчас все оплачу! – он уже хотел было крикнуть слугу, но что-то остановило его, и он переспросил: – Вы из «Синего ястреба», господа?

– Мы от вашего папеньки, – сказал старший гость. Нет, это был совсем не нотариус! И не управляющий «Синего ястреба»! – И от матушки-государыни Екатерины Петровны. Да хранит ее Бог! Симолин Иван Матвеевич, – поклонился он. – И как посол ее императорского величества во Франции хочу спросить: – Что ж вы такое вытворяете, голубчик Павел Александрович?

Выражение удовольствия и счастья мгновенно покинуло лицо юного Попо.

– От-от кого вы? – заикаясь, спросил он.

Но старый гость показно молчал. И это было хуже любого ответа!

– Что за наряд у русского графа?! – словно готовый умереть от оскорбительной пощечины пропел старый гость.

Рука юного Попо непроизвольно стянула с головы злой шутовской колпак.

– Да я, я, – стал заикаться Попо.

– Ай-ай-ай! – покачал головой важный гость. – Других слов у меня нет! Только: ай-ай-ай!

Пожилым господином в черном и впрямь был не кто-нибудь, а барон Иван Матвеевич Симолин, а если прочесть его имя-отчество и фамилию точнее, то звучали они так: Иоанн-Матиас фон Симолин. Дипломат из обрусевших балтийских немцев, Иван Матвеевич был послом в Швеции, затем в Англии, а теперь исполнял должность посла во Франции. Именно его срочными донесениями и пользовались русский двор и лично Екатерина Вторая, доверявшая Симолину полностью. На свой страх и риск Иван Матвеевич Симолин пока не уезжал, оставаясь сторонним наблюдателем и ожидая развязки разразившейся катастрофы.

– А что такое? – пытаясь быть смелым, спросил Поль Очёр. – Что я сделал?

– Батюшка ваш извелся, не знает, что и думать, – сказал пожилой дипломат. – Может, при смерти уже! Вот вам письмо от него, вручаю лично, при свидетеле, – он указал рукой на спутника, – мой секретарь и помощник Петр Петрович Дубровский. (Молодой мужчина и юноша поклонились друг другу. Кажется, тот, кого назвали Дубровским, хоть и был старше юноши, но все же хорошо понимал его, очень хорошо! От каких радостей жизни его пытаются оторвать!) Батюшка требует вашего возвращения домой, Павел Александрович, и как можно скорее.

– Я никуда не поеду, – вдруг очень резко ответил Павел Строганов: ему стало страшно от одной только мысли, что его хотят увезти из Франции!

Сзади из гостиной после новой волны хохота вылетела красивая женщина в синем платье, сверкнула на гостей опасными карими глазами и обняла сзади своего Поля.

Пожилой гость холодно встретил этот жест.

– Что это за люди, милый? – спросила на ухо у возлюбленного женщина. – Похожи на палачей! – сказала и засмеялась.

Тот, кого назвали Петром Петровичем Дубровским, едва подавил улыбку. Что до пожилого гостя, то его, кажется, даже передернуло от звонкого и распутного голоса яркой женщины.

– Ступай, милая, – нежно похлопав любовницу по руке, ответил Поль. – Это мои знакомые… из России…

– А! Так, может, пригласишь этих господ в дом?

– Не стоит утруждаться, – процедил Симолин.

– Неужто не желаете? – спросила яркая женщина у второго гостя.

– Мы на службе, мадам, – скромно ответил Дубровский.

– Именно-с, – кивнул консул.

– И мы будем говорить на русском, – сказал Строганов.

– Ах вот как…

– Да, милая.

– Но ведь вы ничего не сделаете плохого моему сладенькому Попо? – предостерегающе спросила Теруань де Мерикур. Она была старше Павла ровно на десять лет. Ему исполнилось восемнадцать, ей – двадцать восемь. Иногда она брала тон заботливой опекунши, но с глубоким эротическим подтекстом. – Иначе я рассержусь на вас, господа.

– Мы ничего не сделаем плохого вашему Попо, – скромно заверил ее Дубровский.

– Они принесли мне весточку от папа, – сухо вымолвил Павел. – Клянусь тебе!

– Что ж, твой папа – это святое! – честно призналась де Мерикур. – Я улетаю, господа, – бросила яркая женщина, зыркнула еще раз блестящими карими глазами на двух гостей, – так смотрит кошка на другую кошку, что зашла на ее территорию, – и скрылась в ярко освещенной гостиной.

– Сам я вас упрашивать не стану, – сказал Симолин. – Нет никакой охоты. Но будьте так любезны, Павел Александрович, напишите письмо отцу и отправьте его на днях через мою почту. Это вы мне пообещать сможете?

– Это я вам пообещать смогу, – кивнул Павел Строганов.

– Где наше посольство, вы, полагаю, знаете, – закончил беседу дипломат. – За сим откланиваюсь. Всего наилучшего, молодой человек.

И двое ушли.

Когда Строганов вошел в шумную гостиную, Теруань де Мерикур, стоявшая у стены, по-кошачьи напала на него сзади и обхватила по рукам.

– Эти два нехороших человека хотят украсть у меня моего Попо? – спросила она. – Я угадала?

– Нет, мне только надо написать письмо и передать его…

Она потянулась губами к его уху:

– Вот сейчас возьму пистолеты, выбегу и застрелю обоих, – очень серьезно сказала она. Затем повернула его к себе и, блеснув сумасшедшими глазами, расхохоталась. Под общие вспышки яростного смеха и звон хрусталя она горячо поцеловала его в губы. – Я шучу, милый, шучу… хотя, кто его знает… – и горячо поцеловала его вновь: – Идем наверх, сейчас же, я так хочу!..

«Ведьма революции» всегда получала то, что хотела.

Встреча с юным графом не обрадовала старого посла Симолина. Скорее, ужаснула! И оттого уже на следующий день он решился на смелый шаг.

– Ай-ай-ай, вот что я на это скажу! – молвил Симолин своему секретарю. – Пусть все узнают об этом змееныше! И все! А главное – императрица! В красный колпак нарядиться его сиятельству, русскому графу! Брр! Может быть, матушка Екатерина вправит шельмецу мозги!

И он стал диктовать письмо в коллегию иностранных дел Российской империи:

– Пишите: «Какое горе, какой позор! Офицер Преображенского полка, адъютант Светлейшего графа Потемкина, граф Строганов ни во что не ставит приличия человека своего положения и ранга, разгуливает по улицам Парижа в республиканском платье, водит дружбы с отпетыми бунтовщиками, а еще сблизился с публичной девкой и разбойницей Теруань де Мерикур и всюду появляется с ней за руку, тем самым демонстрируя порочную связь! В связи с этим хочу сказать, что есть все основания опасаться, что этот молодой человек уже почерпнул здесь принципы, не совместимые с теми, которых он должен придерживаться во всех других государствах и в своем отечестве и которые, следовательно, могут его сделать только несчастным. А заодно и всех, кто рядом с ним! Было бы удобнее, если бы его отец прислал ему самое строгое приказание выехать из Франции без малейшей задержки»[28].

Такое письмо должно было дойти до государыни!

В ближайшие дни, набравшись смелости, Поль Очёр пожаловал-таки в русское посольство. Тут все были на военном положении. Кто знает, что выстрелит в голову сумасшедшим французам? Толпе нет никакого дела до дипломатической неприкосновенности!..

Старого консула Симолина не было в этот час в посольстве, но сидел за своим рабочим столом ученый секретарь посольства Петр Петрович Дубровский.

Павел Строганов отдал ему конверт и опустился в кресло. И только потом обратил внимание на стены кабинета секретаря посольства и полки шкафов.

– Сколько у вас картин, – заметил Строганов. – И книг… Коллекционируете?

– Да, я люблю живопись, – просто ответил тот. – А книги люблю еще больше. Я – коллекционер и библиофил. Честно скажу – это моя страсть, – он улыбнулся гостю. – Собираю древности с азартом карточного игрока!

С виду простой чиновник консульства, Дубровский был человеком исключительным. Эрудит, утонченный библиофил, полиглот, знавший все европейские языки и многие древние. К нему обращались по самым сложным вопросам, связанным с книжным делом. Когда молодой наследник престола Павел Петрович приехал в Париж, именно Дубровский водил его по книжным лавкам и показывал старинные и наиболее ценные фолианты. Именно этот человек в будущем сыграет колоссальнейшую роль в создании Российской императорской библиотеки. Но пока Петр Петрович Дубровский был сравнительно молодым гением-коллекционером и при этом уже опытным дипломатом.

– Если вы такой знаток, вам будет интересна моя находка, – вдруг заметил Павел Строганов.

– Какая именно?

– Вы знаете, что Народное собрание не так давно назначило меня главным библиографом Франции?

– Неужто? – поднял брови Дубровский. – Я думал, что только «Клуба друзей закона»? – выдал он свою осведомленность в делах таинственного Поля Очёра.

– Всего королевства! – улыбнулся молодой человек.

– А что за находка?

– Я не только слушаю голоса революции и дышу воздухом перемен, – с насмешкой сказал он. – Я люблю книги. И всем сердцем, Петр Петрович. Так вот, я рылся в архивах Версаля. Чего там только нет! Как известно, при Людовике Четырнадцатом в Версаль свозили книги со всей Франции и всего мира! И вот не так давно я натыкаюсь на древние руны…

– Скандинавские?

– В том-то все и дело, что русские! – он даже подался вперед. – Наши, славянские! На деревянных дощечках выжжены. Текст частью от глаголицы и кириллицы, написан под чертой, как санскрит, но похож и на руническое письмо, на черты и резы. Главное, что часть текста я смог разобрать. Далеко не все, но смог! Многие буквы написаны слитно, превращены в слоги. Представляете? Слоговое письмо! Когда так писали – Бог его знает!

Дубровский нахмурился:

– Так каких же они времен, Павел Александрович?

Молодой человек пожал плечами:

– Думаю, дорюриковых времен…

– Быть такого не может…

– Еще как может. Сам глазам не поверил! А потом мне служка наш и скажи: эти тексты из библиотеки Анны Ярославны, дочери Ярослава Мудрого. Мол, они часть приданого, которое она привезла во Францию. Конечно, это смешно! Зачем такое приданое французским королям? Что они с ним будут делать? Они на своем французском-то писать толком не умели! Я думаю, она привезла с собой эту библиотеку, чтобы оставаться ближе к русскому языку. Там есть и православные богослужебные книги. Но почему руны? Эти дощечки? Вот вопрос…

– Вы мне покажете их? – спросил Дубровский.

– Когда изволите.

– А сейчас?

– Да хоть сейчас.

Когда они выходили из посольства, то нос к носу столкнулись с Иваном Матвеевичем Симолиным. Он только что вышел из экипажа, и теперь перед ним слуга открывал дверь.

Симолин и Строганов раскланялись.

– Письмо принесли? – спросил консул.

– Как и обещал, – ответил молодой человек.

– И куда вы, Петр Петрович? – строго спросил посол у сиявшего лицом Дубровского.

– В Версаль, – ответил тот. – В библиотеку!

– Ну, если только в библиотеку, – пробурчал тот. – Вы мне, Павел Александрович, секретаря не попортьте! Я такого второго днем с огнем не сыщу!

Скоро они приехали в Версаль и зашли в хранилище древних книг. Строганов зажигал свечи, Дубровский помогал ему. А потом Поль Очёр, оказавшийся вдруг не только яростным якобинцем, но и книгочеем, стал доставать и раскладывать перед Дубровским фолианты в золотых и серебряных окладах.

Петру Петровичу Дубровскому исполнилось тридцать шесть лет. Великих дел он пока не совершил, но был полиглотом, во-первых, и докой в делах церковных, языковедческих и дипломатических, во-вторых. Именно поэтому его так высоко ценил консул Иван Матвеевич Симолин. Разбираться в старинных книгах и манускриптах было его и призвание, и профессия.

У него даже руки вспотели, лоб покрылся испариной, и он то и дело утирался платком, когда при свете десятка свечей разбирал и разглядывал книги, которые так щедро открыл ему молодой Строганов. И горячим шепотом говорил вслух:

– Господи Боже, Павел Александрович! Какое вы сокровище отыскали! «Боянов гимн»! Я слышал о нем, но не верил, что он сохранился где-то! «Византийский кодекс Павла Диакона», посмотрите, на пергаменте, да выкрашенном пурпуром и серебром! «Колядник дунайца Яловца», об этом я ни слухом, ни духом! «Волховник», какой же это век? «Перуна и Велеса вещание в киевских капищах жрецам Мовиславу и Древославу», «Басни и кощуны», «Китоврас». – Он перечислял десятки книг на пергаменте и деревянных досках и, наконец, сказал: – «Книга Ягилы Гана смерда из Ладоги»… Вот эти самые дощечки, о которых вы говорили. Я ведь в Киевской епархии, Павел Александрович, переводчиком работал. Древнейшие рукописи переводил! Каких я только книг старинных не перевидал! Каких только чудес книжных вот эти руки не касались! Но такого!..

– Неужто прочитать сможете? – кивнув на дощечки, поинтересовался Строганов. – Вот так запросто?

– Ну, может быть, и не запросто, – улыбнулся Дубровский. – А вы подождите, сделайте милость, Павел Александрович, а я возьму первую табличку и переведу этот путаный текст, постараюсь его перевести. – И он повел пальцем по рельефным строкам деревянной дощечки. – Видите, какое дело, шрифт чуть ли не чужой. Но только на первый взгляд! А на самом деле букв знакомых сколько угодно! – Он всматривался в содержимое дощечек. – И слоги, и слова… Много знакомого, очень много!.. Это какой-то протокириллический язык! Подождите пока, дайте мне время…

– С радостью, – кивнул Строганов, удивляясь, какого знатока он привел в королевскую библиотеку.

– Только карандаш дайте или перо и листок бумаги, – попросил Дубровский.

Строганов принес ему и карандаш, и писчую бумагу. И чиновник посольства ушел в работу. А Павел Строганов смотрел на него и думал: и впрямь, удивительный случай! Два русских мужа в сердце Франции, в ее первой библиотеке, расшифровывают древние русские руны! Бывает же такое! В ближайшие полчаса Строганов даже заговорить боялся с Дубровским, с таким вдохновением тот погрузился в рукопись! Весь ушел в работу!..

Прошло около часа, когда Дубровский сам позвал его.

– Павел Александрович, друг мой, идите же сюда!

– Что, удалось? – спросил молодой якобинец, держа в руках одну из книг библиотеки – рыцарскую эпопею.

– Еще бы! Слушайте же… «Давайте начнем эту песню… Триглаву поклонимся вместе… И песню ему воспоем… Так деды хвалу возносили… Сварогу, Перуну, Яриле… И в счастье, и сумрачным днем…» Какое чудо! С этим текстом можно и нужно работать! Право слово…

– Они хотят сжечь королевскую библиотеку, – вдруг признался Павел Строганов.

– Вы шутите?

– Кто его знает, – пожал он плечами. – Они могут, они такие…

– А вы? – вдруг напрямую спросил его Дубровский. – Какой вы, Павел Александрович?

Молодой человек тяжко вздохнул:

– Платон мне друг, но истина дороже. «Друзья закона» – мои друзья, но библиотеку мне жалко. Этого допустить никак нельзя. Не варвары же мы, наконец. Да только как их остановить?

– Ах, Павел Александрович, Павел Александрович, – сокрушенно покачал головой Дубровский. – Занесло же вас на эти галеры! Я все-таки старше вас, поэтому позволю себе высказаться. Вот что… Если бы не книги Анны Ярославны, я бы сказал так: вольному воля. Со своим уставом в чужой монастырь не лезьте, сказал бы я. Могут не простить. Хотят сжечь – пусть жгут! Но это, – он кивнул на стол, заваленный фолиантами, – сгореть не должно. Никак не должно!.. Какой суммой вы располагаете?

Поль Очёр помял юный подбородок.

– Большой.

– Я понимаю, что большой. Насколько большой?

– Очень большой, Петр Петрович, – он мелодраматично вздохнул: – Чего греха таить, папенька добр ко мне.

– Выкупите эти книги у них. А коли вы называете этих господ своими друзьями, начните с просьбы. Скажите: подарите мне эту библиотеку. Вам-то она зачем? Тут глаголица, кириллица да черты и резы? Вы ни одну из этих книг в жизни не прочтете. – Дубровский поймал взгляд молодого человека. – В нашем посольстве знают, что вы передали господам революционерам немалую сумму, вот пусть и отплатят вам благодарностью. Сделаете так, как прошу, Павел Александрович? Россия вам за то век благодарна будет! А книги эти мы в подвалы нашего посольства перевезем. И с дипломатической почтой отправим на родину… Так сделаете?

– Сделаю, – кивнул Строганов.

И он сделал. Киты революции не возражали, чтобы их чудесный мальчик, их золотая антилопа забрала всю эту рухлядь на тарабарском языке себе.

– Конечно, забирайте, гражданин Очёр, если вам так хочется дышать пылью, – на очередной пирушке сказал мудрый Максимилиан Робеспьер. – А вас не слишком увлекла эта работа библиотекарем? – спросил он и взглянул на Марата. – Может быть, пора на улицы?

– Помните, товарищ Очёр, никакие книги не должны встать между вами и революцией, – кивнул пламенный Марат.

– Я все равно сожгу их, – пообещала Теруань де Мерикур. – Освобожу моего Попо! Твое сердце должно принадлежать только мне и революции!

Но сжечь древние книги экстравагантной революционерке не удастся. Уже скоро библиотека Анны Ярославны в надежных сундуках перекочевала в русское посольство в Париже.

Но жалоба на выходки молодого Строганова, якобинца и вольнодумца, уже летела по Санкт-Петербургу.

А тут еще случись конфуз! Павел Строганов, Шарль-Жильбер Ромм и компания отправились хоронить старого слугу Попо – швейцарца Клемана. Тот не выдержал неистовых картин французской революции, затосковал по родному Граубюндену и отдал Богу душу. Атеист Ромм настоял, чтобы старика похоронили без священника. Надо сказать, он и своего ученика старался превратить в такого же безбожника, каким был сам. Молодой Строганов не стал настаивать. К тому же Клеман был протестантом. В эти дни и католического пастыря найти было сложно – все попрятались! А с пастором дело и совсем было худо. И на католическом кладбище похоронить несчастного Клемана было нельзя. А до Граубюндена далече! Вот его и похоронили в саду.

– Как собаку закопали, – сказала старая кухарка. – До чего дожили! Помилуй нас, Господи!

– Бога нет, – категорично сказал ей Ромм. – Это предрассудки, старуха!

Кухарка осуждающе покачала головой и скрылась от греха подальше. Ведь хоронили слугу революционеры, и большой толпой! А тут Поль Очёр еще и зачитал эпитафию. Она-то и стала бомбой! А подпись Павел поставил двойную: «Поль Очёр (Граф Павел Александрович Строганов)», потому что старик-слуга ненавидел безбожный псевдоним своего любимца и в гробу бы переворачивался до Страшного суда. Эпитафию Павел положил на могилу, под камень, а ее украли. Она и попала в руки журналистам. И весть о подложном Поле Очёре, первом библиографе новой Франции, разнеслась стремительно и точно так же полетела за границу.

И к Александру Сергеевичу она прилетела, – но отец сынка завсегда простит и спишет его проступки на юность! – и повыше добралась…

Весть о русском графе, принимающем во французской революции самое непосредственное участие, уже ядом пропитала эфир Зимнего дворца. Ведь Екатерина Петровна следила за событиями во Франции! Следила и вспоминала Пугачева! Седые волосы у нее появились после той русской революции…

Одним словом, императрица была в гневе.

– Да что они, Строгановы, совсем страх потеряли?! – Она даже сжала добела холеные руки в перстнях, когда получила очередную депешу о выходках юного графа. – Державу мне попортить хотят?! Так и передайте старику Александру Сергеевичу: высочайшее терпение мое не без предела!

Громами и молниями покатилось письмо Екатерины Второй от 24 августа 1790 года через весь Петербург. Отголосок депеши должен был уже скоро ударить прямо по темени старого графа Александра Сергеевича Строганова, большого любителя учителей-французов.

Императрица писала:

«Читая вчерашние реляции Симолина из Парижа, полученные через Вену, о российских подданных, за нужное нахожу сказать, чтоб оные непременно читаны были в Совете сего дня и чтоб графу Брюсу[29] поручено было сказать графу Строганову, что учитель его сына Ромм сего человека младого, ему порученного, вводит в клуб жакобенов, учрежденный для взбунтования народов противу власти и властей, и чтоб он, Строганов, сына своего из таковых зловредных рук высвободил, ибо он, граф Брюс, того Ромма в Петербург не впустит. Приложите сей лист к реляции Симолина, дабы ведали в Совете мое мнение»[30].

И вот, летом 1790 года в Париж прибыл доверенный человек дома Строгановых: старший племянник Александра Сергеевича – Новосильцев Николай Николаевич, недавно произведенный в полковники. Строганов ждал самого серьезного разговора – и был прав!

Новосильцев выпил вина, долго барабанил пальцами по столу.

– Что тянешь? – спросил Павел Александрович у старшего двоюродного брата. – Говори уже, Николя.

– Ты сколько еще дурить будешь, Паша? Матушка императрица недовольна тобой. Да так недовольна, что другому бы с рук такая выходка не сошла!

– Ах вот даже как…

– Именно так, братец.

– А ведь я ждал этого! – Павел вскочил с кресла. – Матушка императрица довольна только теми, кто ей в рот смотрит да кланяется! – Строганов налил вина и опрокинул полбокала залпом. – Как вы нынче, ваше величество, хороши! – изменил он голос с гневного на елейный. – Прямо юны! – и вновь заговорил яростно. – Хоть на один бок вас то и дело клонит от преклонных лет!

– Остер язык, – покачал головой Новосильцев. – Да скажи спасибо, что я тебя слушаю.

– А я не такой! Не хочу лизоблюдствовать!

– Ты – слуга ее величества в первую очередь.

Строганов погрозил старшему кузену пальцем:

– Вот мой учитель Ромм…

Но договорить ему не дали.

– Вот и я о том же! – Новосильцев хлопнул тяжелой ладонью по столу – перстни так и бряцнули о дерево. – С кем поведешься, от того и наберешься! Твоему Ромму въезд в Россию закрыт раз и навсегда.

– Да как же так?!

– А вот так, мил друг! Твой отец и мой дядя, Александр Сергеевич, даст Бог ему здоровья, человек не просто приметный – после государыни один из наипервейших в государстве Российском! И, пожалуй, самый богатый. Так неужто, думаешь, не смотрят на него? Еще как смотрят! Как через лупу! А его единственный сын и наследник – революционер, якобинец, бунтарь! Пугачев в европейском платье! Не я это сказал: матушка государыня. Ты, говорит, Александр Сергеевич, мало его порол в детстве, коли таким он у тебя вырос.

– Каким?

– Непослушным! Несносным! Это опять же матушки государыни слова.

– Звери вы дикие, – бросил молодой человек. – Правильно Ромм говорит: медведи!

Новосильцев наполнил бокал вином.

– Мне тоже многое не нравится, – сказал он. – Но ты перегнул палку. Отрава якобинская в тебя глубоко впиталась! Коли не выветришь ее – плохо кончишь. А посему собирайся, мой друг, прыгай в карету – и домой!

– Когда? – опешил Павел. Даже побледнел.

– Прямо сейчас.

– А если не поеду? Коли ослушаюсь? Как тогда?

– А тогда папенька твой наследства тебя лишит. Что это за сын, который отцу в лицо плюет? Императрица шутить не будет. Екатерина Петровна зла на всех Строгановых. И отца твоего, коли что, не помилует. Сошлет его в Сибирь.

– Папеньку?..

– А что? Она может. Ей Пугачева на всю жизнь хватило. Емельян ей во сне снится. Это все знают. Так что выбора у тебя нет, мой друг.

Новосильцев усмехнулся.

– Чего смеешься, Николай?

– А без отцовских денег ты этим бунтарям вряд ли таким пригожим будешь. Уж поверь мне!

– Что ты хочешь этим сказать?! – вспыхнул Павел.

Новосильцев померк лицом.

– В Петербурге еще не знают, сколько ты у отца денег выманил на свои причуды. Какое состояние. На их революцию! А узнали бы, не приведи Господь, знаешь, что было бы? – Новосильцев ледяно усмехнулся. – Думаешь, шучу я про Сибирь? Узнала бы императрица, Александр Сергеевич уже бы в родовое имение ехал, в Пермь Великую, жить-поживать до смертных дней. Не хочешь беды всей семье – собирай пожитки сегодня же.

– Какие же вы злые, – огрызнулся Строганов.

– Мы справедливые! Строгие, но справедливые! Ты юн еще: поживешь – поймешь.

– Да ты старше меня всего на одиннадцать лет!

– Это, брат, большо-о-о-й срок! А своим революционерам скажешь: мол, так и так, лично государыня и отец родной требуют твоего присутствия в Санкт-Петербурге. А то заговорят, как цыгане, не отпустят еще! Пока все добро твоего отца не выманят, – и вдруг стальной блеск появился в глазах полковника Новосильцева. – Сегодня же собирай чемоданы, Паша. С огнем играешь! По краю пропасти ходишь, дурья ты башка…

Вот так якобинцу и революционеру Павлу Строганову и пришлось покинуть Париж. И к величайшему счастью для него! Потому что очень скоро революция, подобно богу Кроносу, станет пожирать своих детей. Тысячами, десятками тысяч! Поначалу революционеры казнят короля и королеву, а потом начнется мясорубка! Повезет инициатору репрессий Марату: в 1793 году, когда он будет принимать оздоровительную ванну, его заколет роялистка Шарлота Корде. В том же году импульсивная Теруань де Мерикур заступится за жирондистов, за что якобинцы разденут ее донага прямо на улице и до полусмерти изобьют, после чего разум ее и помутится. Позже «первая ведьма французской революции» окончательно потеряет рассудок и умрет в желтом доме высохшей старухой в 1817 году. Дантона гильотинируют в 1794-ом, он потребует показать свою голову толпе с легендарными словами: «Когда еще парижане увидят такую голову!» В 1795 году в тюремной камере, дабы не быть гильотинированным, заколет себя кинжалом просветитель и учитель Попо – Шарль-Жильбер Ромм. Кровавого Робеспьера, предварительно покалечив, гильотинируют в том же году.

Русское посольство во главе с Иваном Матвеевичем Симолиным и Петром Петровичем Дубровским успеет покинуть Париж незадолго до кровавых репрессий, еще в 1792-м. С ними будет огромный багаж дипломатической почты. Кареты русского посольства остановят на границе, но дышащие на ладан книги, к тому же на чужом языке, не вызовут интереса у солдат революции. Но в Россию возвращалась не только библиотека Анны Ярославны, уезжали спрятанные подальше и древнейшие манускрипты Франции. Революционеры набросились на церкви и аббатства, в том числе арестовали монахов древнего аббатства Сен-Жермен-де-Пре, основанного аж в 558 году. Оно гордилось огромнейшей библиотекой, которую монахи создавали из века в век. Пожар уничтожил часть рукописей, другую часть заполучил Дубровский. Можно сказать, он спас библиотеку. Под вой революционных труб Петр Петрович выкупил и часть библиотеки Корбийского аббатства и аббатства Санлис[31]. Чего только не было в его багаже! Египетские, греческие и римские свитки, роскошные византийские книги, письма французских королей! Вот их бы точно сожгли революционеры! Павла Строганова уже не было в Париже, он отбывал ссылку в своей подмосковной деревеньке Братцево, а книгочей Дубровский спасал в далекой Франции все, что можно было спасти! Не для французов, но тем не менее. Ведь оставались считаные месяцы до того, как революционеры выпотрошат все книгохранилища страны, станут опустошать склепы и сбивать статуи с католических храмов.

Дубровский рисковал и своим имуществом, и самой жизнью. Весь скарб он оставил во Франции и потерял его! И там же оставил менее значительные книги и потерял их! В 1792 году он буквально перелетел в Брюссель, унося еще и дипломатические документы, но ветер революции погнался за ним. Старый консул Симолин уехал в Россию, но не Дубровский. Ему предназначалась другая роль: дипломата и тайного агента. Из-за французской революции весь мир вставал на дыбы! Теперь Дубровскому приходилось выполнять две миссии: решать вопросы российской дипломатии и быть коллекционером-букинистом. Когда французы заняли Голландию, Дубровский, как он напишет позже, буквально «сквозь неприятельскую армию» вывозил свой бесценный багаж в Гамбург. Затем ему поручили вывезти из Гамбурга в Голландию советника посольства Михаила Новикова, что он и проделал виртуозно. Чуть позднее Петр Дубровский был прикомандирован Коллегией иностранных дел к главнокомандующему российской армией в Голландии «для секретной переписки реляций». Букинистическая деятельность была только хобби для Петра Петровича Дубровского, военное время заставило его в полную силу поработать на империю. Он был тайным агентом! Его библиотека, которую он на свой страх и риск возил как дипломатическую почту, либо странствовала за ним, либо дожидалась его в том или ином европейском городе.

А что же удивительный Павел Александрович Строганов? За европейский образ жизни и особенно мысли он будет предан опале и сослан в родовую деревню. Екатерина Вторая и впрямь осерчала на него! Но заступничество могущественного отца и покаянное письмо, написанное через силу по требованию Александра Сергеевича, смягчили гнев императрицы на милость. И через пару годков вольнодумец Попо вернулся на военную службу и ко двору. Именно тут он крепко-накрепко и сдружился со своим младшим товарищем, с которым еще в детстве играл в лапту, с великим князем Александром Павловичем.

В разгул французских преобразований, в 1796 году, в России умерла Екатерина Вторая и на престол сел столь нелюбимый ею сын Павел Первый. От государственных забот ушла добрая часть старых екатерининских вельмож. А кто и оказался в ссылке. Уехал, кстати, в свое далекое имение и опальный Александр Суворов. Павла не любили. Екатерина сызмальства готовила своего горячо обожаемого старшего внука Сашеньку к тому, что рано или поздно он займет трон державы российской. Но одного трона для просвещенного Александра Павловича было мало. Он грезил будущими реформами! Великими реформами!

А кто были его лучшие друзья и советники?

Первым из них был Павел Александрович Строганов – они с императором дружили семьями, не разлей вода были; вторым – общий друг и Александра Романова, и Павла Строганова – Виктор Кочубей, выходец из древних казацких родов, племянник князя и канцлера Безбородко; третьим – друг Строганова – поляк и революционер Адам Чарторыйский; и четвертым – кузен Строганова, Николай Новосильцев, тот самый, что по приказу папеньки вырвал младшего брата из лап революционеров. Но именно Строганов предложил создать «комитет избранных», как он его назвал «Комитет общественного спасения». И Александр Павлович согласился. Великому князю Александру было по ту пору чуть более двадцати, а его друзьям за тридцать, и, конечно, он слушал их с должным вниманием. Особенно Строганова, который еще десять лет назад сам участвовал в революции и даже занимал в новом государстве заметную должность! Как известно, вернувшись из Франции в крепостную невольницу, Попо еще в ссылке, в деревне, удя рыбку, сказал: «Я буду счастлив только тогда, когда в России наступят те же перемены, что и во Франции!» Это были люди с идеями! Прознав о тайном кружке реформаторов, взбешенный император Павел разогнал их, как домовладелец разгоняет из садика зарвавшихся, вопящих ночью котов, запустив в них крепким башмаком. Всех выслал из Петербурга! Только Строганов, ушедший в частную жизнь, и остался.

Но репрессии будут действовать только до срока…

Что до книгочея Дубровского, то и его время еще не пришло. Император Павел, гроссмейстер мальтийского ордена, не жаловал русской старины. Он, как и его отец, предпочитал все иное. Чужестранное! Необходимо было дождаться появления нового русского правителя, чтобы «парижская находка» увидела свет…

Глава четвертая Хранители сокровища

«Дней Александровых прекрасные начала» – так напишет Александр Сергеевич Пушкин о тех легендарных временах, когда избранным казалось, что сказка возможна! Ведь Русь любит сказки! Так почему бы по щучьему велению взять всей державе и не поворотиться в сторону запада, лицом к Европе, к свободе, равенству и братству?

Едва несчастного Павла Петровича англоманы удавили шарфом в его спальне, как новый царь всея Руси Александр Павлович изрек: «Теперь все как при матушке Екатерине будет!» Но не добавил: «С той лишь разницей, что я реформы хочу учинить, каких еще свет не видывал!»

Это был сюрприз для крепостнического государства.

Ничто так не сближает простых смертных и коронованных особ, как личные отношения, завязанные в юности. Едва став императором, Александр созвал всю свою четверку. И первым из четверки был Павел Строганов, с которым Александр дружил семьями. Строганов и предложил назвать их организацию «Негласный комитет».

Суть Негласного комитета была такова: пятеро друзей с императором во главе садились на диваны и пытались ответить на любимый русский вопрос «Что делать?». И в первую очередь как отменить крепостное право?

Они сделали многое. Вернули из ссылок пятнадцать тысяч репрессированных Павлом чиновников, военных и прочих, не угодивших режиму. Учредили восемь министерств. Создали всеобщую образовательную программу. Крепостное право не отменили и не смогли бы этого сделать (как бы ни хотели, а хотели сильно!), но в 1803 году вступил в силу «Закон о вольных хлебопашцах», по которому каждый помещик мог освободить своих крестьян с наделом за выкуп. Другое дело, что сами помещики за оскорбление такой закон приняли, но тут уж царь не виноват. Он-то как лучше думал! Александр Первый даже предполагал на манер европейских государств ограничить самодержавие, но никак не желал ограничивать свою личную власть. Какой дурак на такое согласится? Взять и по своей воле сказать: отныне парламент будет решать мою монаршую судьбу!

Такого еще в истории не было…

Но свежего ветра пришло много! Весеннего, полного надежд! В эти годы вдохновенной оттепели и фантастического разгула российской демократии девятнадцатого века в Санкт-Петербурге открылся уникальный домашний музей-библиотека. Инициатором музея был не кто иной, как Петр Петрович Дубровский.

Слух о домашнем музее чиновника Коллегии иностранных дел, недавно уволенного со службы, докатилась и до Павла Александровича Строганова.

К Дубровскому домой и отправился первый из четверки гениев, входивших в «Негласный комитет». Павел Строганов специально приехал поздно, когда посетители уже схлынули. О нем доложили, и Дубровский буквально вылетел в прихожую.

Павел Александрович, чтобы устранить любую неловкость, первым распахнул объятия:

– Здравствуйте, друг мой любезный! – он обнял Дубровского. – А вы изменились с нашей последней встречи в Париже! А-я-яй! Поседели, Петр Петрович… Сколько вам нынче лет?

– Шестой десяток пошел, ваше сиятельство.

– А мне почти столько же, сколько было вам, когда наши дороги пересеклись… Чаем напоите гостя своего? А то и коньяком? Хотя, нет, коньяк я свой принес…

Слуга Дубровского организовал стол. Долго кланялся. Такой человек зашел на огонек! Пока слуга суетился, Павел Строганов ходил по комнатам и осматривал экспонаты.

– Чудо, какое чудо! – говорил он.

– Да, они прекрасны! – соглашался за его спиной Дубровский. – А вот на этот фолиант взгляните… а теперь на этот!..

Затем они сели к столу и выпили из тяжелых хрустальных бокалов терпкий душистый напиток. Пробирающий, дорогой!

– Я надолго потерял вас из виду и все думал, как там наш книгочей? – улыбнулся хозяину Строганов. – Все ли вывез из Парижа, что хотел? Мне-то не удалось поспособствовать в полной мере. Слышали небось, под арестом сидел в собственной деревне?

– Слышал, все о вас слышал…

– Зато рыбу научился удить, – улыбнулся тридцатилетний Павел Строганов. – Деревенская жизнь так хороша, что повеситься впору! Но матушка Екатерина смилостивилась… Как вы? Я знаю, что вас бросало с одного фронта на другой. Это так?

– Это так, – кивнул Дубровский. – А нынче вот взят и отчислен из Коллегии иностранных дел, и едва ли не с позором.

– За что же такая немилость? – нахмурился Строганов.

– Я собрал уникальную библиотеку, Павел Александрович. Как вы сами можете убедиться. Великую библиотеку! Взял все то, что не успели сжечь французы. Сотни древних томов! Но как их возить по чужим землям да по армиям? Кто позволит? Я оформил их как дипломатический архив. И всюду мне двери были открыты. Только поэтому и спас библиотеку! А когда привез этот багаж в Россию и, как и следовало, открылся начальству, мне и сказали: вредитель! Да к тому же и начальство за это время сменилось. Они обо мне и не слышали толком! – Дубровский желчно усмехнулся: – Хорошо еще предателем не назвали!

– Вот дураки! – хлопнув себя по коленям, возмутился Строганов. – Вот обормоты!

– Сказали: использовал служебное положение в частных целях! А ведь я во Франции весь свой багаж бросил, без всего бежал! Только книги и были! И саквояж один с бельем и караваем, чтоб с голоду не помереть…

Они проговорили с полчаса. Вспомнили Париж начала революции. Как было весело на заре перемен. Ну, это Строганову было весело, Дубровскому не очень. Он от камней уворачивался, в платья простые наряжался. Потом ноги уносил.

Зашел разговор о планах на будущее.

Дубровский нашел короткую статью из «Северного вестника», которую спустя полгода опубликовал «Вестник Европы». Прочитал ее с гордостью. «Наши соотечественники, – писалось в статье, – знатнейшие особы, министры, вельможи, художники и литераторы, с удовольствием посещают скромное жилище г-на Дубровского и осматривают богатейшее сокровище веков, которое, конечно, достойно занимать место в великолепнейших чертогах».

– Вот послушайте, Павел Александрович: «Как мы знаем… – с удовольствием и возмущением цитировал коллекционер и дальше ту статью, – господину Дубровскому уже поступают весьма щедрые предложения от иностранных коллекционеров. Увы, но тесные обстоятельства могут вынудить его уступить оную коллекцию какому-нибудь иностранному государству». Чего ведь только не напишут! – Он отложил статью, налил им еще коньяку. – Я ведь сам уже хотел найти вас, – признался Петр Петрович Дубровский. – В связи с этой вот моей домашней выдумкой…

– И правильно, и надо было, – согласился Павел Строганов. – Пока власть в руках, мог бы и помочь…

– Ох уж мне эта власть, – покачал головой коллекционер.

– Вы про обиды ваши?

– И про них тоже…

– Ну, в Коллегии мы вас восстановим, – кивнул Строганов. – Или что? – он смотрел в глаза гостя. – Вы иного хотите?

– Иного, – кивнул Дубровский.

– Так чего, говорите?

– Тут без вашего батюшки, Александра Сергеевича, дай Бог ему здоровья, дело не решить.

– Ну, мне-то расскажете?

– Вам расскажу в первую очередь.

Они выпили коньяку, и Строганов кивнул:

– Говорите же, прошу вас…

Беседа длилась около часа. По ее завершении Петр Петрович Дубровский спросил:

– Что скажете, товарищ министра внутренних дел? Ваше сиятельство? Павел Александрович?

– А скажу так: на днях я карету за вами пришлю, и поедем мы с вами к батюшке моему! – Он допил коньяк, промокнул салфеткой губы. – Не будем откладывать сей вопрос в долгий ящик!

Когда в этот вечер Дубровский провожал его к роскошной карете, какие бывают только у царей, Строганов спросил:

– А те дощечки, Петр Петрович? Забыл спросить: их-то вы спасли? Предревние? Славянские? Или… пропали?

– Спас, – кивнул Дубровский. – Как зеницу ока берег!

– Это вы молодец! Их бы прочесть еще целиком! Ну, да будет время!..

В эти дни Павел Строганов приехал к отцу и рассказал ему о квартире библиофила. О его небывалой прежде в России книжной выставке.

– А я ведь был у него, – вдруг сказал вельможа. – С Олениным был… Я все диву давался, как он из квартирки музеум устроил! И Державин к нему захаживал, Гаврила Романыч, и много кто еще. И все удивлялись такому вот чуду…

– Вот в чем все дело, отец. Дубровского по глупости и невежеству изгнали из Коллегии иностранных дел, а ведь он служил России по чести! Уж я-то знаю! А теперь о нем в газетах пишут. Теперь его уговаривают многие, иностранцы в том числе, продать книги. Как ты думаешь, отец, на сколько еще хватит этого человека? Он мне сказал, что в средствах стеснен и уже продал с десяток книг из своей сокровищницы, наименее интересных для него.

– Стало быть, уже взялся продавать?

– Именно! Но там каждая книга – шедевр, вот в чем все дело! Скажи, как поступим?

– А как тут можно поступить, сынок? – задумался екатерининский светский лев, которому только что исполнилось семьдесят лет. Он с теплотой взглянул на любимого сына, от которого столько натерпелся, но которого любил безгранично. – Зови этого Дубровского ко мне – поговорим по душам. Покумекаем. Глядишь, и придумаем что-нибудь!

Они ехали через Петербург к знаменитому Строгановскому дворцу на углу Невского проспекта и реки Мойки. Тут им раскланивались слуги, широко распахивали перед гостями золоченые двери. Дворец Александра Сергеевича Строганова полнился картинами европейских художников. Это воистину была сокровищница искусства! Александр Сергеевич часто бывал и живал за границей, исполняя дипломатические обязанности и у матушки Екатерины, и у ее убиенного сына Павла Петровича. И всякий раз самый богатый аристократ Российской империи скупал на западе картины знаменитых мастеров, эстампы, драгоценные камни, медали и монеты. И все это он вез на родину! Знал, что когда-нибудь создаст музеум! Не для себя одного и своей семьи – для соотечественников! Не только из чувства патриотизма, конечно, но и здорового честолюбия. Да какая разница? Отечеству-то во славу! Великий человек – великие поступки!..

Александр Сергеевич радушно принял сына и его старшего товарища.

Екатерининскому вельможе только что исполнилось семьдесят лет, но выглядел он молодцом. Седой парик, серебристый костюм, манеры человека величественного во всем и одновременно простого, без зазнайства, что бывает редко.

В ту пору Александра Сергеевича занимали уже не вопросы власти – он уже навластвовался вволю! – а гуманитарные вопросы. Строганов-старший состоял президентом Императорской академии художеств и, что было куда главнее для Петра Дубровского, состоял директором Императорской публичной библиотеки.

– Расскажите моему батюшке все, что недавно рассказали мне, – попросил Строганов-младший.

– Прошу вас, Петр Петрович, – подбодрил гостя и хозяин дворца.

И Дубровский вновь рассказал о своих мытарствах в Европе с огромной библиотекой, оформленной как дипломатический багаж и потому спасенной.

Александр Сергеевич Строганов, слушая его, под конец уже смеялся.

– Какой же вы изобретать! Какой молодец! И вас вот за это взяли отчислили из коллегии? За ваш просветительский подвиг? Ну, так болванов, голубчик мой, пруд пруди! Я так давно не обижаюсь! Плюнь – и в болвана попадешь!

У Дубровского отлегло от сердца.

– Спасибо вам, ваше сиятельство, за понимание, – поблагодарил он хозяина дворца.

– Не меня – вас надо благодарить, – сказал тот. – А ведь могли бы продать вашу коллекцию, а, Петр Петрович? – хитро спросил Строганов-старший. – Разбогатеть и обеспечить безбедное существование. Так нет же…

Почувствовал Дубровский, почему он тут оказался, да так скоро, или нет? Кто его знает! Но предощущение судьбы уже было и волновало его!..

– Мог бы, сударь, – согласился тот. – Продать и дорого продать! – Он так замотал головой, точно ему предложили совершить какую гадость. – И дело всей жизни погубить? Да только кем же я после этого останусь? Иудой разве что. И по отношению к себе, и по отношению к России.

– Похвально, похвально, – кивал Строганов-старший. – Повторите еще раз содержание вашей библиотеки…

– Семьсот томов западноевропейских, более ста восточных, пятьдесят древнерусских… (Дубровский говорил, а сенатор Строганов загибал пальцы) пятнадцать тысяч или около того архивных материалов: документов и автографов исторических деятелей…

– Что касается востока и его сокровищ, – кивнул Строганов-отец. – Сейчас восток все больше завладевает умами европейцев. Очень интересно услышать!..

Кивнул в ответ и Дубровский:

– Это так называемый пурпурный Коран: написанный на пурпурных страницах серебристо-белыми чернилами, древнейший, подаренный Абд ал Фаризом в мечеть Альмохадов в Тунисе во время войны императора Карла Пятого против Туниса и Алжира в 1535 году… Древнейшая персидская рукопись «Диван» Азери… Ширазский список «Куллийата» и «Бустан» Саади, «Рубайат» Омара Хайма, поэма «Юсуф и Зулейха» Джами, «Махзан Аласар» Низами…[32]

Он перечислял наизусть еще много книг! Память у Дубровского была феноменальной!

– А из европейской книжной сокровищницы? – спросил Строганов-старший.

– Это «Роман о розе» Гийома де Лорриса и Жана де Мена. Рукопись 1498 года выполнена на пергаменте и украшена сто пятью красочными миниатюрами. Это поэма «Реньо и Жаннетон» конца пятнадцатого века, выполнена Бартоломе д’Эйком для герцога Рене Анжуйского, семьдесят четыре фантастические по живописности миниатюры. Это Библия шестнадцатого века на тонком пергаменте, что еще называют «девичьей кожей», она принадлежала королю Франции Карлу Девятому. Есть часослов Марии Стюарт той же эпохи…

– А какие самые древние? – поинтересовался Строганов-старший.

– Сочинения Аврелия Августина, рукопись датируется пятым веком, но, может быть, она создана еще при жизни автора, на полях есть подпись на латыни: «Augustinus».

– Неужто? – даже подался вперед хозяин дворца.

– Именно так, ваше сиятельство.

– Продолжайте…

– 29-й джуз Корана, написанный на пергаменте куфическим письмом в десятом веке и украшенный золотыми орнаментированными виньетками. Есть ирландское евангелие восьмого века, роскошно оформленный сакраментарий десятого века, миниатюры живописи от римской школы до школы Рафаэля…

Дубровский говорил и говорил. Вдохновенно! Преданно своему делу! От сердца! И от ума. Александр Сергеевич Строганов слушал его с восхищением и почтением: к интеллекту фаната-библиофила, к его святой одержимости, к проделанному за десятилетия труду. Не всякий день встретишь такого человека. Уникума! Строганов-младший внимал Дубровскому с улыбкой. Кажется, таким знакомством он угодил своему отцу!

Наконец Дубровский прервался. Встретился взглядом с Павлом Александровичем, затем с его отцом…

– Что же вы хотите от нас? Какой помощи? – вдруг спросил Строганов-старший. – Желаете вернуться в коллегию?

– Я обязан быть восстановленным, чтобы восстановить и свое честное имя.

– Но только ли это? Не поверю… Что вы хотите от меня, благороднейший вы человек? И не стесняйтесь! Начистоту, прошу вас, только так…

– Хочу передать всю мою библиотеку, названную мною «Депо манускриптов», в дар его величеству Александру Павловичу и…

– И?.. – переспросил Строганов-старший.

– Хочу, чтобы мои заслуги были оценены по достоинству.

Директор императорских библиотек кивнул:

– Законное желание. Клянусь Богом: законное и правильное. Обязательное! – добавил он. – Я лично займусь вашим вопросом, Петр Петрович, и как можно скорее. Рассчитывайте на меня.

В ближайшее время Петру Дубровскому сделали предложение, от которого он не смог отказаться. Коллекционера вызвал к себе Строганов-младший и сам зачитал ему бумагу.

Предварительно он сказал:

– Все согласовано с государем императором, Петр Петрович! Все ваши заслуги перед Отечеством учтены. Итак… «Его императорское величество получает право приобрести коллекцию Дубровского. Высочайшим повелением Петр Петрович Дубровский восстанавливается в Коллегии иностранных дел с выплатой компенсации в пятнадцать тысяч рублей. Ему назначается пожизненная пенсия в три тысячи рублей ежегодно как проценты с того капитала, каким должна быть оплачена его коллекция. Дубровский награждается орденом Святой Анны второй степени и получает чин надворного советника. С двадцать седьмого февраля 1805 года он назначается хранителем специально образованного по его предложению при Публичной библиотеке “Депо манускриптов”, с жалованьем, казенной квартирой рядом с “Депо манускриптов”, и подчинением непосредственно действительному тайному советнику первой степени, обер-камергеру, директору Императорской публичной библиотеки Александру Сергеевичу Строганову». Папеньке будете подчиняться, напрямую, – радостно закончил читать письмо Строганов-младший. – Он к вам ни одному дураку не даст подойти на пушечный выстрел. Мне лично пообещал!

К тому времени, когда Строганов уже дочитывал это письмо, губы Петра Дубровского дрожали, в глазах заблестели слезы.

– Ну, голубчик, ну, что же вы! – посетовал Павел Строганов. – Эка вас проняло…

– Простите, простите, – неровным голосом пробормотал Дубровский и, вытащив платок, смахнул навернувшиеся слезы. – Я на такое даже не рассчитывал… Простите еще раз, ваша светлость, дорогой Павел Александрович…

С этого дня жизнь Петра Петровича Дубровского разом изменилась. Недруги ушли в тень. Такие заступники появились! Сами графы Строгановы! И даже царь-император соизволил прийти и посмотреть на диво дивное на пергаментах и в древних переплетах!

Финансировала устроение «Депо манускриптов» государственная казна. Петр Петрович сам заказал надежные шкафы для хранения книг и свитков, подробно описал всю коллекцию. Каждый экземпляр! Для торжественности закупил в Академии художеств, которую возглавлял Александр Сергеевич Строганов, бюсты греческих героев и богинь. Обстановка в духе классицизма теперь царила под сводами «Депо»! Но его детище не законсервировалось в изначальном виде! Часть знаменитой польской библиотеки Залусских перекочевала сюда. Одиннадцать тысяч манускриптов, вывезенных из Польши, примет и опишет Дубровский за годы работы в «Депо»! Сенат прислал пятьдесят картонов с папскими буллами. Переплетная мастерская появилась при «Депо манускриптов». Нужно было приводить многие книги и рукописи в порядок. По десяти категориями переплетались книги: роскошные парчовые, сафьяновые, с золотым тиснением!

И все было бы хорошо, но небо над государством Российским вдруг померкло, и холодный ветер будущего шторма полетел от границы до границы…

Над Россией нависал угроза войны. Французская революция, обещавшая свободу, равенство и братство, закончилась тем, что к власти пришел диктатор – мелкий корсиканский дворянин Наполеон Буанапарте. Зверь! В 1795 году он разогнал Директорию и воцарился на троне последних Капетов. Главным его врагом была Англия. С Россией Наполеон хотел дружить. Более того, предложил сотрудничество. Англия жила за счет колоний и в первую очередь за счет богатейшей Индии. Она беспощадно высасывала из нее соки. Великие богатства текли в туманный Альбион! Наполеон знал: отними у Англии чудесную Индию и лишишь ее правой руки. Русский царь Павел Петрович охотно согласился быть союзником Наполеона, ведь Индия с ее богатствами частично могла стать русской, и направил в далекую страну генерала Василия Орлова с казаками. Почему именно казаки? Это были лучше воины на свете, очень скоро Наполеон скажет, что «с казаками он завоевал бы весь мир». К тому же им вменялось в обязанность защищать окраины государства. Россия и Франция заодно? Такого удара Англия могла не снести. Проанглийская партия в России немедленно активизировалась. Павел, и без того непопулярный в народе, очень скоро был убит. Новый царь Александр Первый разом попал под влияние проанглийских вельмож Российской империи. Теперь это был удар для Наполеона.

Он не простил России предательства. 2 декабря 1805 года под Аустерлицем, в австрийской Моравии, сошлись три великих европейских армии. Сражение так и назвали «Битвой трех императоров». Австрийский император Франц Второй и русский император Александр Первый сражались против французского императора Наполеона Буанапарте. Александр приехал под Аустерлиц победить кровожадного корсиканца. Одним махом, по щучьему веленью. В тот роковой день полководцы «Третьей антинаполеоновской коалиции» были наголову разгромлены Наполеоном. Александр Первый слушался бездарных австрийских полководцев, сам пытался быть полководцем и не давал Кутузову действовать самостоятельно. Союзников полегло 27 тысяч, из них 21 тысяча русских. Французов погибло чуть более десяти тысяч. Русский император практически бежал с поля боя, чтобы не попасть в плен. В неразберихе, когда тысячи людей двигались по полям и в минуты гибли сотнями, исчезла царская свита, рядом с Александром остались только медик и два казака. А ведь русская армия после Нарвского сражения 1700 года считалась непобедимой. Александр не испытывал такого ужаса со дня цареубийства! Он точно столкнулся с темной силой, бороться с которой оказался не в состоянии.

Европа вздрогнула после битвы под Аустерлицем. Потери были колоссальны, огромны, позор оскорбительным. Французы разом перестали казаться милыми задирами. Превратились в монстров! Все профранцузские кружки при русском дворе разом сдулись. Это и стало началом конца «Негласного комитета» с его пропагандой свобод на французский манер.

Гавриил Державин, министр юстиции и поэт, так тот вообще терпеть не мог четверку из комитета. Особенно Строганова и Чарторыйского. Говорил про них с гневом:

– Кругом якобинцы, поляки и польки[33], российского государства не знающие, самой государственной службы не ведающие, зато говорить о свободе большие мастаки!

И Державин во много был прав. Чарторыйский настаивал на отмене крепостного права одним указом. А что делать с двадцатью миллионами крепостных? И неужто помещики на то согласятся? Ведь оно, дворянство, и есть первая опора царя-императора! Гавриил Романович, кстати, не сдюжил соседства новаторов, в 1803 году, сказав во всеуслышание: «Да я с ними повешусь, с этими реформаторами!» – подал в отставку и уехал в деревню Званка в Нижний Новгород: читать и писать.

И вдруг Александр понял: он окружил себя людьми, которые пытаются выбить землю из-под его ног. Он мог бы поклясться, что Адам Чарторыйский, этот польский бунтарь, выдался бы случай, всячески ослабил бы Россию в пользу Польши, а то и посягнул бы на целостность империи. Павел Строганов, друг его закадычный, был просто якобинцем и ликовал, глядя, как свергают несчастного короля Людовика Шестнадцатого. А чем он, Александр, отличается от Людовика? А Новосильцев был кузеном Строганова, родной кровью! Да и Кочубей, строптивый казак, тоже был себе на уме. Кого же он приблизил, грезя о светлом будущем своего государства? Друзья и единомышленники Александра Первого были отпетыми бунтовщиками, Пугачевыми в светских платьях…

Нет, Александр не рассорился со своими друзьями, они любили его, а он их. И ведь сам он находился под влиянием свобод Франции! Но отнять у себя престол он позволить не мог… Ничего страшного не случилось. Просто однажды собрания Негласного комитета прекратились сами собой. Его товарищи-реформаторы тихонько встали и ушли из первого ряда политиков, чтобы слиться с бодрой толпой монархических служащих самого высокого ранга.

Но упрекнуть своего лучшего друга графа Строганова после трагедии под Аустерлицем Александр Первый не преминул. Зашел разговор о реформах, о том, по какому пути следует идти России, и русский император вспыхнул.

– Вот она, Павел, твоя Франция! – в сердцах сказал Александр своему другу. – Твоя свободная страна! Худшими врагами только монголы и поляки были! И только предатель России может восхищаться таким людоедским государством! Головы они рубили направо и налево во имя республики и демократии – радость какая! И демона привели к власти! А ты и Адам того же для России желали!

Павла Строганова этот упрек – о предательстве – тронул до глубины души. Он сам сражался под Аустерлицем. Видел, как гибли его товарищи под французскими штыками. Как их загоняли в болота и расстреливали из пушек. Страшное было зрелище! Жалел, что не погиб сам! Пулю искал! На сабли и пики рвался. Не вышло.

Но и этого Александру показалось мало.

– А если бы над моей головой нож гильотины повис, как бы тогда? – в запале спросил император. – Был бы ты рад концу еще одного деспота? Тирана? Кровопийцы?

Сердце дрогнуло у Павла Строганова.

– Саша, как же ты можешь…

– А вот могу! – бросил Александр Первый. – Я – царь и отказываться от своих прав, как бы вам, вольнодумцам, того ни хотелось, не собираюсь! А потому все могу!

Тон Павла Строганова разом изменился:

– Ваше величество…

– Говори же, якобинец, – с вызовом и усмешкой кивнул Александр: – Отвечай на вопрос своего императора!

– Я бы жизнь за тебя отдал… за вас, государь.

– Хочу в это верить, – умерив гнев, честно сказал Александр Первый. – Но могу ли?

С тех самых пор Строганов и стал врагом французов. В 1807 году граф Павел Александрович Строганов раз и навсегда уйдет из дипломатической службы и собственной волей перестанет играть в российской политике хоть какую-то роль. Вся дальнейшая его жизнь превратится в одну героическую батальную эпопею. Он вернется в армию и посвятит свои зрелые годы войне с недругами России. В 1807 году запишется волонтером и попросит дать ему казачий полк. Станет одним из командиров генерала Платова. Будет лично врываться в самые страшные схватки, оставлять после себя горы трупов. Он точно смерти искал, чтобы доказать царю свою преданность. Будет награжден Святым Георгием. В том же 1807 году получит звание генерал-майора. В 1808–1809 годах примет участие в Русско-шведской войне, затем под началом Багратиона примет участие в захвате Аландских островов. С 1808 по 1811 год будет воевать в составе Дунайской армии против турок. Храбрость его, по словам очевидцев, граничила с одержимостью. Павла Строганова наградят орденом Святой Анны и золотой саблей. Он получит звание генерал-адъютанта. В 1811 году в Санкт-Петербурге упокоится с миром напереживавшийся за необузданного сына Александр Сергеевич Строганов. Став после царя самым богатым феодалом в России, Павел Александрович и не подумает уйти из армии. Долг и отечество прежде всего! Тем более Наполеон запугал всю Европу, и короткие перемирия с ним были только предвестниками будущей большой войны…

После роспуска «Негласного комитета», в 1806 году, Николая Новосильцева царь отправит послом к Наполеону, но в тот момент корсиканец объявит России очередную войну, и послу придется вернуться. Какое-то время Новосильцев еще будет находиться при императоре, но уже в 1809 году Александр Первый отправит его послом в Вену, и недавний фаворит воспримет это как опалу. Все будут знать, что Новосильцев много пьет и часто ведет себя не должным образом, переживая удаление от двора и ничтожное место в сравнении с тем, какое занимал прежде.

Но это был далеко не конец его карьеры!..

Именно Адам Чарторыйский в чине министра иностранных дел был автором союза с Англией и Австрией против Наполеона. Но за политическими интригами Чарторыйского стояло совсем не желание добиться пользы для России. Втайне он ненавидел ее! Да и как он мог ее любить? Россия лишила Польшу самостоятельности! Чарторыйский, манипулируя Александром, хотел благодаря континентальным войнам перекроить всю Европу и восстановить Польско-Литовское государство, выходцем из которого был сам. А такое государство могло только стать вечной угрозой для России, как и было веками! Император Александр Первый осознал это не сразу. Но как велико было его разочарование в друге! В 1810 году Адам Чарторыйский покинул Петербург, чтобы никогда уже в него не вернуться. Поняв, что его глобальным планам сбыться не суждено, а влияние на государя потеряно раз и навсегда, Чарторыйский уехал в Вильно выполнять скромную работу попечителя учебного округа.

Но и он еще не сказал своего последнего слова! Впереди у него будет борьба с Россией!..

И, наконец, Виктор Кочубей. В отличие от других членов «Негласного комитета» он сохранил наибольшее влияние на государя. Но и тут случилось нечто непредсказуемое. Последние несколько лет секретарем Кочубея служил талантливый и крайне амбициозный молодой человек. Его звали Михаил Михайлович Сперанский. Впрочем, какой молодой? Он был ровесником Павла Строганова. Только вышел он из низов: отец был причетником церкви, мать – дочерью местного дьяка. Надо было иметь гениальную голову, чтобы с таким происхождением и окончив семинарию, уже в тридцать лет оказаться секретарем политического органа, преобразующего Российскую империю, незаменимым его администратором, а после роспуска Негласного комитета выйти на первый план, отодвинув даже своего патрона – Кочубея. Это был взлет не хуже взлета Наполеона! Сперанский работал по восемнадцать часов в сутки, спал всего ничего, и его хватало на все. В отличие от своих четырех наставников-романтиков он подкреплял будущие реформы реальными доводами, перспективными соображениями и точной документацией. Доверие Александра к нему росло день ото дня. В 1810 году был опубликован манифест «Образование государственного совета». Теперь это был новый законосовещательный орган Российской империи. Тогда же Сперанский стал государственным секретарем и самым влиятельным сановником России. Вторым человеком в империи! Он полностью заменил императору четверку некогда его любимцев и превзошел их во всем. В том же году он вступил в масонскую ложу «Полярная звезда». Равных Михаилу Сперанскому не было, и по великосветской России ходила молва, что Наполеон предлагал Александру поменять одного-единственного Сперанского на любое европейское королевство по выбору царя[34].

В последние годы Строганов-старший приблизил к себе Алексея Николаевича Оленина, государственного мужа, военного, историка, археолога, даже художника! Оленин был заместителем директора Императорской библиотеки, а в 1810 году Сперанский сделал Оленина и своим статс-секретарем.

Александр Сергеевич Строганов стал по возрасту заметно сдавать, и Оленин все чаще сам инспектировал Императорскую библиотеку. И «Депо манускриптов». И вот тут два лидера и честолюбца столкнулись лбами. Разумеется, у Оленина был на все свой взгляд. Он тоже был интеллектуал и эрудит! Петра Дубровского многие недолюбливали из-за большой к нему привязанности Строганова, который всячески охранял автора «Депо манускриптов». Его самостоятельность, нежелание кланяться ой как не нравились чопорному Оленину! Последний, захаживая в «Депо», все чаще стал поучать Дубровского, точно на зло, давил на него, и тот однажды не выдержал:

– Вы мне не указ, Алексей Николаевич! Я создавал эту коллекцию! И я лучше других знаю, каковой она должна быть!

– Ну-ну, – очень серьезно ответил Оленин. – Я запомню ваши слова, Петр Петрович. Только и вы запомните, – он хитро и зло улыбнулся, – коллекция вам давно не принадлежит! Вы лишь хранитель ее!

– Я не только хранитель! – воспротестовал оскорбленный Дубровский. – Я всю жизнь отдал этой коллекции. Я душу в нее вложил. Оттого она и стала именно таковой: бесценной! Не было бы меня, ничего бы этого не было!

Слушая его, Оленин кивал.

– А вы поаккуратнее с душой-то, Петр Петрович. Душа – она одна. Ее беречь надо. И отдавать никому не стоит. Вот так-то, – кивнул Оленин. – Всего наилучшего.

Противостояние заместителя директора Императорской библиотеки и директора «Депо манускриптов» при этой же библиотеке нарастало уже давно. А теперь оно переросло в открытую вражду.

И развязка, увы, была не за горами…

Еще когда сокровище Петра Петровича Дубровского выставлялось в собственной квартире, судьба свела его с одним прелюбопытным человеком. Почему именно таковым? Да потому что человек тот переступил порог его дома так, как неофит переступает порог храма. С благоговением! Был он суховатый, сутулый, одевался неброско, в старомодный кафтан, а вот смотрел с огнем в глазах. И тем самым сразу расположил к себе коллекционера. Звали нового знакомца Александр Иванович Сулакадзев. Он всем говорил, что потомок грузинских князей Сулакидзе, но его отец, перебравшись в Россию, изменил фамилию. Дед Александра Ивановича по матери был вроде как писателем и очень интересовался стариной, отец собирал библиотеку редких книг и рукописей и проштамповывал все свои приобретения. Иначе говоря, у Александра Ивановича с детства воспитали уважение к слову и книге. И тем паче к слову предков. Сулакадзев служил в гвардии, но когда появилась возможность уйти на гражданскую жизнь и посвятить себя книгам, он так и сделал. Это было его призвание! И с тех пор он только пополнял библиотеку своего отца. Его интересовали все стороны жизни, все науки и искусства, особенно театр. Он писал драмы! В будущем Александр Иванович напишет пьесу «Московский воевода Иоанн»: пока она была только в задумках. Сулакадзев увлекался мистикой и хиромантией. По свидетельству современников, в его петербуржской квартире под потолком будет висеть чучело крокодила! Где он его достанет? За сколько? Но страсть библиофила и собирателя печатных и рукописных раритетов была всего сильнее.

Когда Петр Дубровский создал «Депо манускриптов», Александр Иванович Сулакадзев стал туда приходить еще чаще. И все-то он осматривал, изучал, восторгался, подчас охал и ахал и вновь просил показать то и се. Заискивающе спрашивал советов у первого из русских коллекционеров. А потом взял и создал свой домашний музей и стал коллекционировать древности. Еще в «Депо манускриптов» Сулакадзев познакомился с Гавриилом Державиным, который и сам был большим любителем древностей, и даже зазвал живого классика к себе. Было это в 1807 году. Но дом Сулакадзева в сравнении с домом Дубровского не впечатлил русского поэта.

Как-то Сулакадзев напросился к Дубровскому в гости. От «Депо манускриптов» до квартиры коллекционера было два шага. Все в одном доме. Они пили чай с бубликами, говорили.

– Вы, Петр Петрович, великое дело сделали, что отдали свою коллекцию его императорскому величеству. Я ведь ее за эти годы всю изучил…

– Неужто? – удивился Дубровский. – Хотя, с вашим энтузиазмом станется, Александр Иванович.

– Вот-вот, – закивал тот, – с моим энтузиазмом! – Он почесал тощую жилистую шею. – Так вот, я работал с книгами прилежно. Но не все увидел, о чем прежде услышал.

– Да что вы все тайнами да загадками говорите, Александр Иванович?

– Это я так начинаю, с фланга… В частном разговоре вы как-то обмолвились, что вывезли из гибнущей в революционном пламени Франции русскую библиотеку… или часть ее…

– Да, было, – кивнул Дубровский.

– Так вот этих книг в «Депо манускриптов» я не обнаружил. А так хотелось полюбопытствовать, полистать…

– Вот о чем вы, – понимающе кивнул Петр Петрович.

– Именно-с! Что ж это за библиотека такая? Вы говорили, что якобы книги те могли принадлежать русской княжне киевской Анне Ярославне… Так это?

– Допустим, что так.

– Вы меня знаете как преданнейшего книжному делу человека, Петр Петрович, – Сулакадзев положил руку на сердце, – который ни средств, ни жизни не пожалел ради этого дела. Скажите, как же так? Неужто утекли эти книги? Продали вы их? – Лицо Александра Ивановича даже свело от одной этой мысли. – Неужто так?..

– Нет, не продал.

Сулакадзева разбирало.

– Любезный вы мой, сердце ведь мое, преданное нашему делу, разрывается, едва подумаю, что сгорели они где-то или сгинули в дорогах…

Дубровский поднял глаза на гостя.

– А вы никому не сболтнете?

– Нет же!

– Точно?

– Истинный крест! – осенил себя крестным знамением пылкий гость. – Как можно?

– Они в этом доме, – сказал Дубровский.

– Все?!

– Все, Александр Иванович.

– Но как же? Отчего не в «Депо»?

Петр Петрович покачал головой:

– Знаете, решил оставить. Ведь мой подарок вернуть назад уже нельзя. Моя библиотека нынче государю императору принадлежит. Вот я и подумал: у меня всего-то не более сотни своих, русских книг и рукописей, да еще древних дощечек, неужто я у себя дома их не сохраню? К тому же у общественности великая тяга появилась ко всему заграничному: восточному, латинскому. Но не к своему. Второй Ломоносов бы оценил! Но его нет. А другие интеллектуалы, как Николай Михайлович Карамзин, они все более на Запад глядят. Там все ответы ищут. А моя библиотека об ином говорит…

– И о чем же? – подался вперед Сулакадзев.

– О многом, Александр Иванович. Например, о том, что русской истории куда больше лет! Взять хотя бы «Боянов гимн»…

– И он у вас имеется?

– Еще как имеется, – кивнул Дубровский.

– А показать вы его мне можете? По дружбе, Петр Петрович, как один обуянный страстью коллекционер другому такому же, – он жадно вздохнул: – Неистовому, блаженному!..

– Вам покажу, Александр Иванович. Другому не стал бы, но с вами давно знаком и вашу одержимость тоже хорошо знаю. Как тут не поделиться с товарищем?

И Петр Петрович Дубровский полез в одну из своих кладовок и вытащил на свет божий крепкий ящик с номером 3. Поставил его на стол, открыл крышку и достал древний свиток. Это был пергамент, пожелтевший и хрупкий на вид…

– Вот он, «Баянов гимн», смотрите, Александр Иванович, или, иначе, «Боянова песнь Славену».

– Бог мой, Бог мой, – восторгался Сулакадзев.

– Только будьте аккуратнее, прошу вас…

– В «Слове о полку Игореве» такой персонаж, как Баян, только возникает на исторических подмостках!.. – благоговейно касаясь пергамента, молвил Александр Иванович Сулакадзев. – А тут как же?..

– А тут он раскрывается полностью, – кивнул Дубровский. – И от первого лица! В этом гимне очень подробно сам Баян о себе и рассказывает! Что он потомок рода Славенов, что родился, воспитан и начал воспевать у Зимеголов, что отец его был Бус, воспитатель младого Волхва, что отец его отца был Злогор, «древних повестей дольный певец», что сам он, Баян, служил в войнах и неоднократно тонул в воде. Все писано нашей древней руникой…

– Бог мой, Бог мой, – шепотом повторял Сулакадзев.

– Я его из Парижа вез. А как он туда попал, сами должны догадаться. Впрочем, вы о том уже упомянули. Анна Ярославна его с собой привезла, с Киевской Руси во Францию, семьсот пятьдесят лет назад.

– Стало быть, рука ее этого свитка касалась? – с замиранием сердца прошептал гость, трогая свиток.

– Именно так. А ведь есть еще и другие значимые тексты. Например, «Перуна и Велеса вещания», или «Произречения новгородских жрецов»…

У Сулакадзева даже губы задрожали:

– Петр Петрович…

– Ну?

– А вы мне позволите сделать список с «Боянова гимна»? Душой матери свой прошу! – Он смотрел на Дубровского, как смотрит изголодавший пес на мясную кость в руке щедрого повара. – Копию? Изучить, перевести, может быть…

– Позволю, – ответил Дубровский. – Вам, зная вашу чистую душу радетеля русской древности, позволю. Уж коли сам признался! – Он добродушно рассмеялся. – А то еще заболеете, не дай-то Бог! Только уговор: будьте аккуратнее с текстом. Я уже понял, что далеко не все наши соотечественники готовы разделить сие мнение, что Русь – страна древнейшая и жила себе поживала и до крещения. И песни пела, и книги писала. Сего утверждения, Александр Иванович, многие вам простить не сумеют. А еще и преследовать будут!

На том они и договорились. В ближайшее время Сулакадзев сделал список с «Боянова гимна», но удержать при себе такую новость не сумел. Выписки из «Боянова гимна» докатились до последнего крупного собирателя русской старины Гавриила Державина. Гавриил Романович продолжал традицию Ломоносова как большой славянофил и страстный почитатель древностей.

Об имеющихся у него «новгородских рунах» Сулакадзев сообщал и прежде. А теперь – «Боянов гимн». Александр Иванович передал Державину часть текста. Тот загорелся этой находкой!

Сулакадзев сказал о том Дубровскому. Не мог не сказать! Ведь Петр Петрович сам хотел огласки своих книг! Своего сокровища!

Но вместо восторженного «Да!» коллекционер сказал:

– Повремените радоваться, Александр Иванович. Кто друг Гавриила Романовича, знаете? А я вам скажу: это мой недруг, всесильный Алексей Николаевич Оленин, статс-секретарь Сперанского. Понимаете? Проведает он, что я скрываю дома рукописи…

– И что же? – нахмурился Сулакадзев.

Тень легла на лицо Дубровского.

– Я не знаю, что может быть. Но предположить могу самое худшее. Оленин давно на меня волком смотрит. Еще обвинит в том, что я эти рукописи украл.

– Да как же так?

– А вдруг? Моя квартира и «Депо манускриптов» под одной крышей. И на самом деле, что мне стоит взять любую книгу и перенести ее из «Депо» к себе домой? Да ничего не стоит. А в архивах, которые также на мне, сделать исправление. Точно и не было таковой! Мне верят только потому, что я сам же эту коллекцию и подарил государю императору! А захотят сделать проверку, так все вверх дном перевернут… Так что я вас прошу, голубчик, нет… я вам приказываю, как хранитель рукописи, не открывать источник… Вам все понятно?

– Да-с, Петр Петрович, – кивнул Сулакадзев. – Все понял, все выполню! Честь по чести! Все тайны сохраню!

– Не стоило нам открываться, – покачал головой Дубровский. – Ой, не стоило… Подождать надо было… Вдруг бы ветер переменился…

Но сказанного не вернешь! Державин уже знал и о «Бояновом гимне», и о «Перуна и Велеса вещаниях». Державин не преминул поделиться находкой со своими друзьями: Олениным и святым отцом Евгением Болховитиновым. И тот и другой отнеслись скептически к этой находке.

В эти годы по России совершали командировку два археолога, впоследствии знаменитые ученые: Константин Матвеевич Бороздин и Александр Иванович Ермолаев. Они были молоды и хотели открытий! Отправил их не кто-нибудь, а Алексей Николаевич Оленин.

И вот он с ернической ноткой писал им:

«Вы ездили по белу свету отыскивать разные материалы к российской палеографии и едва нашли остатки какого-нибудь девятого, а может быть, только и двенадцатого века. А мы здесь нашли человечка, который имеет свиток, написанный во времена дяди и тетки Олега и приписанный Владимиром первым, что доказывает существование с самых отдаленных веков Российского царства… Если же вам этого мало, то у нас нашелся подлинник “Бояновой песни”!»

А Державин в то же самое время получил письмо от отца Евгения Болховитинова. Это был не простой священник! Почетный член Московского университета, действительный член Российской академии, член Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, член Санкт-Петербургского общества любителей наук, словесности и художеств, почетный член и соревнователь общества беседы русского языка в Санкт-Петербурге. Болховитинов подружился с Державным в Новгороде, часто проводили время в имении Державина – Званке. Гавриил Романович посвятил святому отцу стихотворение «Евгению. Жизнь Званская».

Так вот, Болховитинов писал Державину:

«Славянорунный свиток и провещания новгородских жрецов лучше снести на конец, в обозрение русских лириков. Весьма желательно, чтобы вы, Гавриил Романович, напечатали сполна весь сей гимн и все провещания жрецов. Это для нас любопытнее китайской поэзии! Сулакадзев или не скоро, или совсем не решится издать их, ибо ему много будет противоречников. (Ах, как был прав мудрый священник! – А.Д.В.) А вы как сторонний и как бы мимоходом познакомите нас с сею диковинкою, хотя древность ее и очень сомнительна. Особливо не надо вам уверять читателя о принадлежности ее к первому или даже пятому веку».

Болховитинов увлекался археологией. Будучи вологодским епископом, написал ряд монографий: «Всеобщее введение в историю монастырей греко-российския церкви», «О личных собственных именах у славяно-руссов», «О разных родах присяг у славяно-руссов» и много других работ. Человеком был и увлеченным, и знающим.

В 1811 году Болховитинов писал товарищам по науке в академию:

«Сообщаю вам при сем петербургскую литературную новость. Тамошние палеофилы или древностелюбцы отыскали где-то целую песнь древнего славянорусского песнопевца Бояна, упоминаемого в “Песни о полку Игореву”, и еще оракулы древних новгородских жрецов. Все сии памятники писаны на пергаменте древними славяноруническими буквами задолго якобы до христианства».

Позже он о том же напишет и Николаю Михайловичу Карамзину, тот будет требовать у Сулакадзева оригинал, но не получит его. Это будет страшный 1812 год. И будет он страшным не только для всей России в целом.

Он станет тяжелейшим для Петра Петровича Дубровского…

В самом начале 1811 года в «Депо манускриптов» пожаловал Гавриил Романович Державин. Он и прежде бывал тут. Дивился собранной коллекции.

В один из его приходов Дубровский попросил:

– Гавриил Романович, будь столь любезны, если будут какие-то рукописи, которые вам уже не нужны, подарите их нашему «Депо». И поставьте ваш автограф на память потомкам.

– С удовольствием, Петр Петрович, – сердечно, хоть и по-барски улыбнулся живой классик. – Из уважения к вашему титаническому и столь полезному труду на ниве просвещения и к радости потомков, сделаю.

В «Депо манускриптов» скоро привезли две рукописи знаменитого русского поэта. На одной из них стояла дарственная надпись: «Сей манускрипт как охотнику до подобных редкостей подарен самим автором Петру Петровичу Дубровскому в Петербурге в 1811 году генваря 11 числа и подписан собственною моею рукою Гавриил Державин».

Все эти годы, работая с рукописями и книгами, Дубровский был счастлив. И справедливо считал, что ему достаточно одного знакомства со Строгановым. И был прав! Он жил и трудился за ним как за каменной стеной.

И вот все в том же 1811 году Александра Сергеевича Строганова не стало. Ушел из жизни екатерининский вельможа, великий меценат своей эпохи. И тотчас же тяжелейшая драма разразилась в жизни Петра Петровича Дубровского. Книжный рай, который так трудолюбиво создавал талантливейший коллекционер и просветитель своего времени, оказался под ударом.

Статс-секретарь Оленин не стал дожидаться, пока пройдет время. Строганов умер 9 октября. И очень скоро «Депо манускриптов» попало в осаду. Финансовая и административная проверка длилась четыре долгих месяца: с 12 ноября 1811-го по 2 марта 1812 года и стала адом для Петра Петровича Дубровского. Именно тогда он тяжело заболел. Стало ныть и сбоить сердце. Проверка утрат не обнаружила, Дубровский оказался кристально честен, но диагноз врача был страшен: «Выздоровления ожидать не приходится».

Можно только представить, что происходило в эти четыре месяца, если из человека здорового и никогда сильно не хворавшего Дубровский превратился в развалину.

И уже 5 апреля 1812 года Петра Петровича Дубровского отстранили от должности. Но удар следовал за ударом: у него отобрали казенную квартиру под предлогом возможной пожароопасной ситуации, «могущей истребить сокровище», и даже отказали в звании «почетного библиотекаря».

– Как можно-с, – сказал бедному Дубровскому один из секретарей Оленина. – Служба почетных библиотекарей приравнивается исключительно к действительной службе, Петр Петрович, а вы в отставке. Так что никак нельзя!

Но совсем без средств его не оставили. Не звери же!

– Вам будет единовременно выдано пять тысяч рублей и две тысячи за перевозку в Россию второй части рукописей, – ледяным тоном читал незнакомый Дубровскому чиновник, – также прибавлена тысяча рублей к назначенной в 1805 году пенсии. Очень хорошая награда! – в конце сказал Дубровскому чиновник. – Вы радоваться должны!

Но душу из него все-таки вытащили! Подавать апелляцию царю оказалось делом бессмысленным. Оленин был правой рукой всесильного Михаила Сперанского, а каждое слово последнего было на вес золота для государя. Строганов-младший где-то воевал, да и будь он в Петербурге, ничего бы не смог сделать. На торжество справедливости у Дубровского шансов не было. Новые люди управляли государством. К тому же стремительно надвигалась война с Наполеоном. Какое тут и кому дело до отстраненного от любимого дела библиотекаря? До его сердца, до его судьбы…

И вот началась война 1812 года. Напор французов, отступление русских. Коммуникации врага на пол-России. Битва на Бородинском поле 7 сентября. Сдача Москвы. Пожарище, в котором сгорели тысячи старинных книг. «Повесть временных лет» и «Слово о полку Игореве» в том числе. Затем зима, партизанская война, голод и холод. Говорил ведь еще в 1811 году Александр Первый французскому послу Арману Коленкуру: «За нас – необъятные пространства! Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат, наша русская зима!» Так и вышло: искусали казаки и партизаны до полусмерти обмороженного, изголодавшегося француза и выставили вон.

В Санкт-Петербурге от разбитого сердца потихоньку угасал Петр Петрович Дубровский. Теперь ему и здоровье не позволяло толком поднять голову и стечения обстоятельств. Как известно, 3 мая 1812 года Михаил Михайлович Сперанский получил внезапную отставку. Это был как нож гильотины, срезающий голову приговоренному. Никто так и не узнал о содержании последней беседы между царем и его первым фаворитом. Но, как говорят очевидцы, и не кто-нибудь, а Михаил Кутузов, Сперанский вышел от императора бледнее смерти и стал укладывать в портфель вместо документов шляпу. Затем упал на стул, и его повело. Кутузов быстро налил ему воды. Вслед вышел царь, сказал: «Еще раз прощайте, Михаил Михайлович» – и удалился. А дома Сперанского уже дожидался министр полиции Балашов, который лично передал бывшему государственному секретарю приказ покинуть столицу. Вот это была опала! Но за что так жестко?.. И должен был бы статс-секретарь государственного секретаря тоже уйти в тень, и навечно, да не тут-то было! На должность госсекретаря Александр Первый назначил Александра Семеновича Шишкова, военного и деятеля культуры, большого патриота, правда, убежденного крепостника. Назначил и взял его с собой на войну с Наполеоном. А исполняющим обязанности стал не кто-нибудь, а Алексей Николаевич Оленин. Стоит сказать, он пребудет в этой должности аж до 1826 года, а потом уже Николай Первый утвердит его официально госсекретарем, но уже через год Оленин уйдет на пенсию по старости. К тому времени Дубровского давно не будет в живых!.. Нет, не ссорься с сильными мира сего! И угадывай, кто может забраться на Олимп прежде тебя! Не приведи господи увидеть там того, кому ты когда-то бросил в лицо оскорбление. Так и получишь каблуком в личность и полетишь вниз!.. А посему у Петра Петровича Дубровского не оставалось более шансов хоть чуть-чуть приподнять голову. И уже не будет!..

В 1812 году, когда Москва горела в плену французов, когда хаос объял всю России, в зимнем и холодном Санкт-Петербурге в квартиру к Петру Дубровскому пожаловал гость в теплой долгополой шубе и бобровой шапке. Это был Александр Иванович Сулакадзев! Подмышкой он держал сверток, в кармане принес бутылку коньяка. Слуга помог ему раздеться.

– Коньяк не урони, дорогой коньячок, – сбрасывая шубу, бросил из-за плеча он. – А в другом кармане пузырек с лекарством. Возьми.

– Слушаю-с, Александр Иванович, – поклонился слуга. – Хозяин в кабинете, прошу вас.

Гость прошел в комнаты. Держа сверток, коньяк и флакончик, за ним шел слуга. Оглядывая бедную обстановку, Сулакадзев загадочно улыбался. Затем подошел к дверям кабинета и постучался.

– Войдите, – услышал он.

– Здравствуйте, Петр Петрович, – с порога молвил Сулакадзев.

– Здравствуйте, Александр Иванович, – поклонился Дубровский, сидевший за столом, спиной к гостю. – Простите, что не встаю…

– Сидите, сидите, батюшка мой, я вам микстуры принес. Укрепляющей. На травах. Хоть вы и не болеете горлом, все равно на пользу пойдет. И не только микстуры. Поставь, – приказал он слуге. – Да принеси нам рюмки.

– Слушаю-с, – поклонился тот и пошел выполнять указание.

– Вот зима выдалась, Петр Петрович, – растирая руки, молвил гость. – Кусается как волчица!

Есть Моцарт, а есть Сальери. Есть граф Сен-Жермен, а есть Калиостро. Второй тоже хорош, но всегда отстает на шаг. Вот и они были таковыми: Дубровский и Сулакадзев. И как Сальери завидовал Моцарту, как завидовал Калиостро графу Сен-Жермену, так и Александр Иванович Сулакадзев завидовал Петру Дубровскому. Разве что не черной завистью. И уважал, и всем своим существом тянулся к этому человеку, способному многому его научить, поделиться великим и загадочным даром искусного книжника…

– Вы садитесь, Александр Иванович, – попросил Дубровский, одетый в телогрейку, с шарфом на шее.

– А еще я вам шаль принес. – Сулакадзев развернул на коленях сверток. – Теплая шалька!

– Зачем же? – поморщился Петр Петрович.

– Да затем же. Эта зима очень холодна. Француз, вон, мерзнет: чтобы согреться, Москву поджег, нехристь! Ну да не спасет его этот костер…

Сулакадзев помнил, как он впервые переступил порог домашней библиотеки Петра Дубровского, устроенной тем еще до появления «Депо манускриптов», как сердце его сжалось от восторга и зависти! Всякий раз Сулакадзев переступал священный порог дома Петра Дубровского с истинным благоговением. Именно так! С каким переступает порог храма, сие можно повторить и еще раз, преданный неофит.

– Я пойду распоряжусь, чтобы ваш слуга нам чаю сделал, – сказал Сулакадзев и вышел. – Холодно у вас, Петр Петрович…

Дубровский слабо улыбнулся. Когда он попал в немилость и многие двери закрылись для него, Александр Иванович не отвернулся, по-прежнему приходил к опальному коллекционеру и даже помогал ему мелочами.

Они пили чай с коньяком и говорили: об изверге Наполеоне, о русской армии, которая где-то прячется в лесах, чтобы напасть на француза. И о том, что их времена совсем не книжные. То ли дело при матушке Екатерине! Вот когда ценилась старина! А кому сейчас нужен весь антиквариат? Теперь, когда мир рушится…

И когда выпили они уже по три чашки чая с коньяком, Дубровский ожил, даже лицо его вдруг порозовело. Легкость появилась в нем: во взгляде и голосе, легкость, которой уже давно не было. Расслабился он, забыл о горе, вздохнул свободно. Разговор коснулся славянской руники.

– Я вам так скажу, – заговорил Дубровский. – Вы что же думаете, Александр Иванович, что Кирилл и Мефодий вот так взяли и целый новый алфавит изобрели? Из пальца высосали? Как в сказке? Да так ловко это проделали, что уже скоро вся новгородская земля – и не только князья, но простолюдины! – взяли и стали писать друг другу записки на берестяных грамотах? Это те, кто по словам Нестора, еще вчера в землянках жили? Смешно, Александр Иванович, очень смешно! Даже дикую собаку приручить сложно, а чтобы в целый народ от Балтики до Черного моря великую культуру вдохнуть? Каковой и была напитана Киевская Русь! Хо-хо! Сам Кирилл бы, Константин Философ, рассмеялся! Потому что обходил все русское Причерноморье и сам славянскую рунику изучал, и осталось об этом воспоминание в «Повести о Храбре», где он и говорит о «русском письме»! Так не достовернее ли то, что мудрые Кирилл и Мефодий, изучив культуру славян, из рунной славянской азбуки, прибавив ряд букв, в том числе и греческих, а может быть, и готских, составили нашу славянскую азбуку!

– Вы правы, как же вы правы, Петр Петрович, – кивал Сулакадзев. – Как же я сам об этом не додумался…

– А иначе бы Кирилл и Мефодий не стали изобретать новый язык, а научили бы нас тому, который знали сами – родному греческому! – Дубровский кивнул собеседнику. – Понимаете теперь? Всегда ставьте себя на место другого. Приди вы в страну неведомую, какому бы языку вы учили дикарей? Своему, который знаете, русскому, родному, или стали бы из головы изобретать нечто новое и прежде невиданное? Чего и сами не знаете? Вот подумайте…

– Да-да-да! – сжав фаянсовую чашку в руках, кивал его гость. – Именно, именно!

– Испанцы пришли в Америку – научили детей природы, индейцев, своему – испанскому. Португальцы тех же индейцев научили португальскому. Англичане – своему языку. Юлий Цезарь пришел в Галлию – и скоро латинский язык, язык великого Рима, стал главным языком будущей Франции, Испании и других областей Европы. И только Кирилл и Мефодий взяли и выдумали нечто ранее не существовавшее! Да уж! – Дубровский замотал головой. – Нет, потому русские и говорят на русском, а не на греческом, что была у них своя руника, и два великих подвижника Кирилл и Мефодий, облегчив этот язык, приспособив его для всего народа русского, дали привычную и глазу, и слуху грамматику и звучание. Вот как было!

У Александра Ивановича Сулакадзева слезы текли по щекам. Растрогался он, разволновался! Да под коньячок к тому же. Даже сердце застучало иначе: скоро, тревожно, сладко.

– Родной вы мой учитель! – повторял он. – Как же вы правы!..

– У меня есть нечто более ценное, чем «Баянов гимн», – вдруг вымолвил Петр Петрович Дубровский. – Куда более ценное…

Пауза в разговоре была такой пронзительной, что и метель петербургская сразу забилась в окна, и часы – дубовый гробик на стене – громко зацокали. А потом раздался и бой, и покатился по бедной квартирке Дубровского.

– Еще более ценное? – спросил Сулакадзев.

Но Дубровский молчал, только плотнее запахнул шарф на груди.

– Петр Петрович, о чем вы?

– О своем истинном сокровище, – кивнул Дубровский. – Это дощечки…

– Что за дощечки? Это руны?

– Можно сказать и так. Руны. Черты и резы. Дощечки с письменами жрецов дорюриковского периода. Они их сотни лет писали и собирали. Я частью перевел их. Они о предках русичей двух-трех тысячелетней давности, об их богах, которых не счесть, о законах некой Прави. Это что-то вроде общепринятого божественного и морального закона для всего народа. В этих дощечках говорится о том, что у русских была целая культурная цивилизация и до принятия христианства, и до пришествия Рюрика. Но ведь то же подтверждают и скандинавские саги. Там страну славян называют Гардарикой.

– Страной городов, – закивал Сулакадзев.

– Именно! «Баянов гимн» в сравнении с дощечками – детская песенка! Но эти дощечки, как бы вам сказать, они опасны…

– Опасны чем, Петр Петрович?

– Как это чем? Своей стародавностью. Прославлением языческих богов. Вот чем! Начни вы их растолковывать, кому это понравится? Наши академики начнут живьем вас грызть. Нет нынче второго Ломоносова, который бы им ребра ломал! А тот же Карамзин, в угоду ли престолу или как, но один в один повторяет небылицы летописца Нестора. А во-вторых, нашим царям не по вкусу они будут… Я полжизни молчал. Опасался. А теперь скажу… Злой я стал, потому что бросили меня на произвол судьбы… Так вот, Александр Иванович, царям нашим такая история тоже не понравится! Ведь они по крови-то немцы и всецело приветствуют норманнскую теорию! И утверждение сие, что славяне были дураками набитыми и жили в землянках. Такими вот, рабами, куда легче управлять! И куда законнее! Должен кто-то за несмышлеными приглядывать? И церковники наши, повторюсь, тоже станут нападать на эти дощечки, потому что в них крамола! Молитвы чужим богам! Языческим! А то, что, коли люди жили до Христа, то, разумеется, должны были с Создателем на каком-то языке общаться? Или как? У них свои законы были, и они ответы искали и находили их. И тоже у Бога, потому что умели жить и в мире, и в правых делах и любили, потому что и детей воспитывали, учили их добру. Вот, стало быть, все и так… Вам это говорю, когда мне уже говорить недолго осталось…

– Да бросьте вы, Петр Петрович, – отмахнулся Сулакадзев. – Чего на себя напраслину возводите? Оклемаетесь еще…

– Не думаю… У меня, Александр Иванович, грудная жаба…

– Да как же так? – едва вымолвил Сулакадзев.

– А вот так. Причем, знаете, огромная такая жаба, Александр Иванович, которую с груди уже и не сгонишь.

У Сулакадзева даже под ложечкой заныло.

– Неужто шутите так горько?

– Да нет, не шучу. А доктор приговор мне уже вынес. Я прежде никому не говорил, расстраивать не хотел… Впрочем, кого мне расстраивать? Устало сердце мое бороться. Так что умру я скоро…

Разговор их разом перестал клеиться. И чай с коньяком разом вкус потерял.

– Вы мне их покажете? – вдруг спросил гость. – Дощечки эти?

– Извольте, – кивнул Дубровский.

И уже скоро он выкладывал перед Сулакадзевым из ящика доски, испещренные текстом, где буквы шли под линией.

– Так древние индусы писали, – пояснил Дубровский. – На санскрите. Эти дощечки того периода, когда Русь только еще отделялась от общего индоевропейского дома. Я так думаю. Но язык разобрать можно. Это и есть руническое письмо. Изучив такой вот слитно написанный алфавит, тяжелый для прочтения, и другую рунику, Кирилл и Мефодий и создали славянскую грамоту. Оттого она так быстро и прижилась в народе. Вроде все то же: буквы, слоги, звуки…

– И вы перевели ее?

– Частично. Что сходу разобрал. Я назвал эту книгу из досок «Книгой Ягилы Гана смерда с Ладоги». Это великая для нашего народа книга! Скажи греку: забудь свою античную историю, дохристианскую, выкинь! Так он тебе в лицо плюнет и правильно сделает. А нас учат тому, что мы из землянок сразу в Золотой век Киевской Руси попали. – Он рассмеялся. – Этаким волшебным соизволением. На ковре-самолете. Нет, Александр Иванович, все не так было. И нам ее, эту книгу Ягилы Гана, читать и изучать надобно – долго и серьезно!

Александр Иванович Сулакадзев взял одну из дощечек, бугристую, с неясным текстом, погладил ее.

– Сколько же веков за ней стоит?

Дубровский улыбнулся:

– Много, Александр Иванович, очень много. И не сосчитаешь! Впрочем, если посвятить этому всю жизнь…

Он умолк. Его жизнь медленно таяла, подходила к концу. Коллекционер Петр Дубровский чувствовал это…

– Скажите мне честно, Петр Петрович, кому вы завещаете вашу коллекцию? – осторожно спросил Сулакадзев. – Если вашей сестре, то вряд ли она распорядится этим сокровищем, как должно…

– Нет, конечно, моя милая сестра далека от всего, чем я был увлечен… Оставить ей – значит все пустить в никуда…

– Позвольте, я куплю ее у вас? – вдруг предложил Сулакадзев. – Я знаю, вы стеснены в средствах. А у меня деньги есть. От отца остались. Он бережливым был. Ни на что я бы их не стал тратить, но книги… На ваши книги…

– Я подумаю, – кивнул Дубровский. – Хоть человек и знает, что должен умереть, а все равно не верится. Если я вам продам книги теперь, то умру тотчас же. Честное слово. Но… но…

– Говорите же…

Александр Иванович буквально умолял его. Дубровский протянул руку и накрыл ею кисть Сулакадзева, и тот даже вздрогнул оттого, какой холодной была рука коллекционера. Почти безжизненной…

– Но если бы кого я и выбрал хранителем своего сокровища, Александр Иванович, то именно вас. Подождем, пока… подождем…

– Хорошо. Как только скажете, я готов…

– Скажу, дорогой вы мой человек, – печально улыбнулся Дубровский. – Обязательно скажу…

Люди, которых судьба связала навеки одним знанием, одной тайной, уходили в вечность…

Из великого бунтаря Павел Строганов превратился в образцового военного. В 1812 году за героизм был произведен его императорским величеством в генерал-лейтенанты. Не раз был ранен. После Бородина возглавлял третий пехотный корпус, дрался под Тарутином, Малоярославцем и селом Красное. Был участником Битвы народов под Лейпцигом в середине октября 1813 года. Кровавая битва закончилась поражением Наполеона. За это сражение Павел Строганов получил орден Александра Невского. С ним повсюду следовал его сын Александр Павлович, из которого он решил сделать истинного защитника отечества. В 1814 году русские уже будут воевать во Франции. До падения диктатора оставалось всего ничего. Но революционная Франция отомстит Павлу Строганову сторицей! В битве при Краоне на глазах у Павла Александровича погибнет его сын. И смерть будет страшной – от артиллерийского выстрела. Сына и единственного наследника, которого Строганов любил больше жизни, буквально разорвет на части. Такого удара сердце великого бунтаря не вынесет. Он умрет от горя через три года в возрасте сорока пяти лет…

Годом раньше, в 1916-м, в Санкт-Петербурге уходил из жизни статский советник Петр Петрович Дубровский. К концу жизни он был совсем плох и беден. Сердце его походило на желтый листок, что трепещет на осеннем ветру, еще вот-вот, и сорвется.

Александр Иванович Сулакадзев навещал его часто, поддерживал до последних дней. Великая тайна скрепила эти две судьбы на веки вечные.

Незадолго до смерти Дубровский сказал своему товарищу и единомышленнику:

– Я ведь Александр Иванович, надеялся в соотечественниках наших зародить благородное соревнование! Да-да! Привозить из чужих краев вместо богатых гардеробов, кружев, фарфоровых сервизов и прочей дребедени разные предметы учености, обогащающие науки и художества. Но таких, как мы с вами, мало! И мы все равно, хоть лбы себе расшибем, останемся не поняты.

Сулакадзев плакал, плакал и старый слуга Дубровского, до конца оставшийся с хозяином.

– Нехорошо они с вами, очень нехорошо, – качал головой Сулакадзев, и когда Петр Петрович утомленно закрыл глаза, добавил: – Такого человека не оценили по достоинству…

Слуга принес пилюли для хозяина, а гостю чай.

– А вы тоже, Александр Иванович, больно не думайте… что вам повезет… – слабо обронил Дубровский. – Древние говорили: надейся на лучшее, но будь готов к худшему… Одно утешает, одно…

– Что же? – потянулся к умирающему Сулакадзев.

Петр Петрович Дубровский улыбнулся:

– Жизнь наша коротка, все условия, все награды с нею кончаются, Александр Иванович, но полезное для ума человеческого служит до окончания мира. Этим и живем, такие как мы, этим и дышим…[35]

Нельзя сказать, что судьба Александра Ивановича Сулакадзева только била. Он собрал одну из самых лучших коллекций древностей в Санкт-Петербурге, был известным человеком, но позже допустил ошибку. Иногда он практиковал исправление древних рукописей, этакую редактору, дело открылось, и его обвинили в фальсификации источников. А врагов, завистников и конкурентов у него было много. По столице пошел слух, что вся рукописная коллекция Сулакадзева – им же мастерски и создана. Да только не хватило бы Александру Ивановичу Сулакадзеву мастерства сотворить то, что он имел! Ни мастерства, ни учености, ни времени! Особенно ухватились за эту ниточку о подделке норманисты, вот кто пытался оклеветать его пуще других!

Гавриил Романович Державин был последним энтузиастом славянской руники, после его смерти в 1816 году эта тема стала все меньше волновать и академическую мысль, и русских писателей. Все более обращались к современности. Да и церковь не приветствовала поиск истин в русском язычестве, тем более, что в России шло возрождение старообрядчества. О каких тут древностях могла идти речь!

Что до Александра Ивановича Сулакадзева, то он не был фигурой того масштаба, к которой бы прислушались, как это было с таким титаном отечественной культуры, как Державин.

Александр Иванович умер в 1830 году, и тогда же вся его коллекция полетела, как подхваченная ветром, в разные стороны. Достойного ученика и преемника у него не оказалось. А его вдове Софии, немке по рождению, в девичестве Шредер, не было дела до сокровища покойного мужа. Она продавала его книги и рукописи разным людям и без большого разбору. Распылилась библиотека! Даже через полвека книги из собрания Сулакадзева будут встречаться на различных книжных торгах столицы.

Но у одной из реликвий Александра Ивановича будет особая судьба…

В начале девятнадцатого века в Санкт-Петербурге было создано русофильское общество. Называлось оно «Беседа любителей русского слова», или между своих просто «Беседа». Основали его Гавриил Державин и Александр Шишков: два интеллектуала и кита-государственника. Членов «Беседы» называли «архаистами», у них были и противники, сторонники Карамзина, западники из общества «Арзамас», именовавшиеся «карамзинистами». В «Беседу» входили Иван Крылов и Николай Гнедич, им сочувствовали Александр Грибоедов, Петр Катенин, Владимир Раевский. Собирались в доме Державина. После смерти Гавриила Романовича общество распалось, но не погибло. Потом было восстание декабристов, а многие из бунтовщиков симпатизировали «Беседе», и общество ушло в тень. Но некоторые члены его продолжали встречаться и поддерживать друг с другом отношения. Среди этих людей был и Александр Иванович Сулакадзев, и генерал в отставке Николай Васильевич Неклюдов.

Он и пришел одним из первых после смерти Сулакадзева к его вдове Софии. Они заговорили о «сокровище» ее мужа. Так она иронично называла тут гигантскую библиотеку, собранную мужем.

– Если вы будете что-то продавать из коллекции покойного супруга, то не забудьте уведомить меня в первую очередь. Мы были дружны с Александром Ивановичем, о многом говорили, и я бы не отказался иметь о нем на память что-то из его «сокровища».

– А чтобы вам самому хотелось получить от моего бедного Саши? – спросила она.

Она всегда считала мужа немного блаженным с этими его томами, шкафами, набитыми рукописями! С гаданиями и крокодилом на потолке! Но Александр Иванович был человеком умным и состоятельным, и потому она держалась за него и прощала ему странности. К несчастью, детей у них не было, и наследовать тысячам раритетов было некому.

– Я бы хотел приобрести дощечки из коллекции Александра Ивановича, – сказал Неклюдов. – Я увлекаюсь русской стариной, и они мне интереснее более всего остального.

Если человек чем-то интересуется, то он готов и выложить за свой интерес надлежащую сумму. София Сулакадзева, прагматичная немка, церемониться и дешевить не стала. Но и ее можно было понять: вдова! Должна она была получить свое или нет?

Генерал Николай Васильевич Неклюдов был человеком не бедным и потом не стал скупиться, когда вдова назвала свою цену.

Род Неклюдовых рос ветвью от рода Бутурлиных. Предок их, Гавриил Алексич, был одним из друзей-бояр Александра Невского и сражался с ним в Невской битве, а потом и на Чудском озере. Одним словом, им было чем гордиться. У Неклюдовых было родовое имении в Харьковской губернии под Великим Бурлуком. Именно туда, к сыну Василию Николаевичу, и уехал на старости лет доживать свой век генерал Неклюдов. Именно там, в поместье, в 1835 году у него родилась внучка Катенька. Дед еще успел понянчить любимую внучку. Его не стало, когда ей исполнилось пять лет. В двадцать лет, в 1859-м, Екатерина Васильевна Неклюдова вышла замуж за Андрея Воиновича Задонского, соседа по имению. Она жила в Санкт-Петербурге, в Гамбурге, много путешествовала по миру, вернулась в Россию, уже в летах написала автобиографическую книгу «Быль XIX столетия», которая увидела свет в 1908 году.

Но не своей смертью суждено будет умереть Екатерине Васильевне Неклюдовой! Это ее, уже старуху, зарубят красные бандиты в 1919 году, когда под напором Добровольческой армии Деникина будут бежать из Харькова. Это ее увидит растерзанной и окровавленной полковник Федор Артурович Изенбек, когда поднимется на второй этаж усадьбы дворян Задонских…

Глава пятая Изенбек и Миролюбов

Два миллиона русских людей, бежавших из варварской страны, искали свое место в этом мире. В большинстве это были обозленные интеллектуалы и военные, которые пытались осмыслить то, что произошло с ними, с их родиной. И решить, как им быть дальше. Чем жить? И зачем. Ведь не хлебом единым жив человек! Это французского буржуа, немецкого бюргера или американского бизнесмена ничего не волнует, кроме туго набитого кошелька. Есть достаток, значит, ты выиграл, и Бог любит тебя. А русскому человеку смысл жизни подавай! Цель, и если можно – великую!

А иначе зачем жить? Какой прок в таком существовании? Жрать, пить и получать удовольствия? Это неинтересно!

И русские беглецы, как и столетия назад, вновь искали свою правду.

Среди таких вот искателей и были евразийцы. Так они себя называли. В основу основ они ставили сильное государство: строгое, но справедливое. Такое государство, которым, увы, не оказалась Россия в переломный момент истории. В годины революций и гражданской войны. И потому она погибла. В сущности, евразийцы хотели повернуть время вспять, получить шанс и переиграть судьбу…

Идеалисты, наивные люди…

Тем не менее в клубы евразийцев приглашались идеологи движения, русские мыслители-эмигранты: Николай Трубецкой, Лев Карсавин, Георгий Флоровский и даже Николай Бердяев…

Один из таких клубов в Бельгии, в Брюсселе, возглавила княгиня Зинаида Алексеевна Шаховская. Собрание так и называлось «Русский клуб». Шаховская вела свою родословную от Рюрика. В 1920-м четырнадцатилетней девочкой бежала с родителями из Новороссийска в Константинополь. У нее будет ошеломляющее будущее! Поэтесса, писательница, общественный деятель, она проживет великую жизнь, станет кавалером ордена Почетного легиона и офицером ордена Искусств и Литературы, напишет знаменитую книгу о Набокове, совершит много важных дел. Но тогда, в 1927 году, ее блистательная жизнь только еще начиналась.

В ее клубе, где обсуждались идеи евразийства, приходили самые разные русские эмигранты, в том числе и белые офицеры. Одни ненавидели евразийство, другие поддерживали его. И спорили, спорили! Под шампанское и закуски и под фортепиано…

И вот, в один из таких вечеров сюда и пожаловал русский художник, ветеран Великой войны и гражданской, тридцатидевятилетний Федор Артурович Изенбек. Невысокий, сухощавый, подтянутый, с благородным лицом. Строгий видом. Когда-то он окончил Морской кадетский корпус, потом учился в Академии художеств. Практику как художник проходил в Париже. Путешествовал по миру, но был покорен мотивами Азии и воспел ее в сотнях полотен и рисунков. Он бы стал одним из самых ярких художников Серебряного века, если бы не Великая война, революция и гражданская война…

К Шаховской полковник Изенбек приходил не в первый раз. Федор Артурович мало говорил, больше слушал и вызывающе много пил. Впрочем, как и большинство белогвардейцев в изгнании.

– Россия – духовная наследница не Киевской Руси, а монгольской империи! – говорил в узком кругу оратор-евразиец князь Николай Трубецкой. – Русских и кочевников связывает особое миропонимание, основанное на идее героизма, личной преданности, духовной иерархии и вере в высшее предназначение! Эти ценности несовместимы с европейским мещанством и меркантилизмом! Евразийство образует обновленную антитезу загнивающему западничеству! Увы, господа, но революция, большевики и СССР содержат историческую правду, потому что они подсознательно реализуют евразийский проект сопротивления Западу в содружестве с азиатскими народами!

– Отчего бы вам, уважаемый князь, тогда в СССР не податься, а? – с бокалом в руке вступил в полемику Изенбек. – Чего ж вы на загнивающем западе обретаетесь? Вот товарищ Сталин вам обрадуется! Новый евразийский Чингисхан!

– Видите, – самодовольно кивнул князь, – и вы подсознательно только подтверждаете мои слова! Сталин – Чингисхан! СССР – евроазиатская империя! Чем же вы не довольны, месье Изенбек?

– А вот как я вас сейчас на дуэль вызову и убью, месье евразиец, – четко парировал полковник. – Вы ведь у нас с большевиками не воевали, кажется? А я – стрелок. Марковец. И перебил евразийской сволочи со звездами на околышах немало. Как тогда?

Оратор стушевался. Все примолкли. К Изенбеку незаметно подошла Шаховская.

– Федор Артурович, голубчик, – она сжала его локоть, – хватит уже пить. Ради меня, а? Или мой дом для вас будет закрыт.

– Простите, милая, Зинаида Алексеевна, – отвлекся он. – Простите. (Она уже уводила его в сторону.) Совсем не пить я вам не обещаю, но обещаю пить меньше…

Федор Изенбек вышел на балкон, вдохнул полной грудью ночной воздух. Позади него, на фоне света гостиной, осторожно вырос человек. Изенбек обернулся.

– Простите, что вот так подкрадываюсь, – мягко сказал тот. – Я слышал вашу речь. Все очень точно. Я о евразийцах из СССР. Моего отца замучила ЧК. Брата, царского офицера, убили большевики. Я тоже воевал у Деникина. Разрешите представиться: Юрий Петрович Миролюбов.

Изенбек кивнул. Представился.

– Вы разрешите? – спросил новый знакомый.

– Пожалуйста.

Миролюбов встал рядом. Они закурили.

– Сколько вам лет? – спросил Изенбек.

– Тридцать семь.

– Мы почти ровесники. Чем занимаетесь тут?

– Работаю в химической лаборатории Лувенского университета, подрабатываю на производстве.

– Интересно?

– Чрезвычайно, – усмехнулся Миролюбов. – А вы, как я понимаю, художник? Шаховская говорила о вас…

– Да, художник. Как вас занесло на это пепелище?

– Сюда, в Европу?

– Именно.

– Из России бежал в Египет, устроился в экспедицию в Центральную Африку, в болотах простыл, долго болел, привез артрит. А ведь еще и тридцати ее было! Теперь иногда мучаюсь суставами. Жил в Праге, теперь здесь…

– Ясно, – кивнул Изенбек.

– А чем зарабатываете вы? Пишите картины?

– Почти. Я много странствовал по Средней Азии, хорошо знаю орнаменталистику Персии. Работаю в пригороде Брюсселя на фабрике ковров. – Изенбек усмехнулся. – Они до сих пор удивляются, как я сочиняю эти рисунки! А они все рождаются и рождаются у меня внутри. Уже с полтысячи орнаментов выдумал для ковров. А для себя да, рисую…

– Как интересно, – искренне проговорил Миролюбов. – Я ведь тоже очень творческий человек, но мое творчество не разглядеть вот так сразу…

– И что же у вас за творчество? – спросил полковник. – Вы меня заинтриговали.

– Возможно, я вам расскажу, – кивнул его собеседник.

В эту ночь, уже под утро, они вышли от Шаховской вместе. Сырой осенней ночи уже коснулся близкий рассвет.

– Как странно складывается жизнь, – говорил Миролюбов. – Я только успел повзрослеть и полюбить все русское, ощутить русским себя самого, почувствовать предков… и вот – изгнанник!

– Вот невидаль какая, – жестко усмехнулся Изенбек. – Таких, как мы, сотни тысяч. Миллионы. Впрочем, простите, – кивнул он, заметив, что его фраза резанула собеседника, – у каждого своя история. Расскажите свою.

– Вам и впрямь будет интересно?

– Да.

Едва забрезжил рассвет. Они шагали по пустой брюссельской улице, вымощенной камнем, мимо уютных европейских домиков с высокими крышами. Два изгнанника, беглеца, два русских человека. Гулко раздавались их шаги над мостовой…

– Я думал, откуда эта любовь ко всему родному? А все дело в народных поверьях, сказах и сказках. Я родился в городе Бахмуте, в Екатеринославской губернии, в семье священника. Мать была из старинного запорожского казачьего рода. В нашей семье жила древняя старуха – Варвара. Ее все называли Прабабушкой, но чаще Прабой, так было короче. Ей было всего двенадцать лет, когда помещик подарил ее моему прадеду. Она вынянчила и моего отца, и деда. Ей дали волю, но она не ушла из дома. Более того, она сумела внести какой-то необыкновенный порядок в нашу семью. Порядок во всем! Отец слушался ее беспрекословно. Иногда я думал: почему? Ответ был прост: эта женщина хранила в себе уникальную мудрость веков. Все, что она говорила и делала, точно было заповедано самой природой и Богом. Она, прислуга, заботилась обо всех и говорила, кому что делать. И все у всех всегда получалось. – Миролюбов улыбнулся. – Между собой мы звали ее «барыней»! А еще она знала сотни песен и сказок. Точно вся мудрость южной Руси, мудрость тех народов, что проходили через эти земли, каким-то волшебным образом хранила она. Я полюбил от нее все русское, древнее…

Юрий Петрович остановился, с ним остановился и Изенбек. Миролюбов достал пачку папирос, спички, закурил. Изенбек уже вовсю дымил.

– Не передать, как нам было плохо, когда Праба умерла, – выпустив дымок в утреннюю мглу, покачал головой Миролюбов. – Но после ее смерти Господь сделал нам новый подарок. К нашему дому прибилась некая старуха Захариха с больным мужем, и она оказалась южнорусской сказительницей. С ними, Прабой Варварой и Захарихой, я и полюбил все стародавнее. А тут и отец со словом Божьим, тоже все впрок. А был еще добрый учитель, инспектор Тихон Петрович Попов, который учил меня не просто слушать, но и записывать все самое интересное. Предания, песни, сказки, пословицы! Я завел тетради, вначале одну, потому другую, куда записывал все, что слышал от двух сказочниц, что мог вспомнить. А помнил я, к счастью, многое. Тихон Петрович писал книгу о культуре древних русов и просил разрешения использовать мои записи. Конечно, я согласился. Но и сам Попов, и его книга погибли в революцию.

– А ваши дневники? – поинтересовался Изенбек.

Глядя на сырую мостовую, Миролюбов улыбнулся:

– А мои дневники остались. Представляете? Но они только разожгли во мне аппетит историка-любителя. Когда я жил в Праге, мои находки высоко оценил профессор Дмитрий Николаевич Вергун, его похвала, скажу честно, ободрила и вдохновила меня. Все дело в том, что я обещал старшему брату, тому, которого убили большевики, написать поэму-исследование о князе Святославе Игоревиче. Ведь в этом язычнике сошлись все те стихии, которыми жила Русь на протяжении веков до христианства. В нем жило то, что позже было раз и навсегда утрачено. Именно в Святославе сокрыт дух древнего славянства… – Миролюбов остановился, выбросил окурок папиросы. – Что вы думаете, Федор Артурович?

– О князе Святославе?

Синий утренний свет уже катил на город, на крыши домов. На глазах рассвет набирал силу.

– О нем, – кивнул спутник.

Теперь улыбнулся Изенбек.

– Думаю, что у Зинаиды Алексеевны Шаховской простых людей не бывает! Это я о вас, Юрий Петрович. Всякий человек с начинкой! – он тоже выбросил окурок на сырую мостовую. – Святослав был диким вепрем и верил только в одно: в оружие! Он был русским викингом до мозга костей и погиб как викинг. Вот что я думаю о Святославе… Нам надо с вами встретиться и потолковать как следует. Я вам расскажу о своих путешествиях – и в первую очередь по Средней Азии.

– Где вы живете, кстати? – спросил Миролюбов.

– В Юккле.

– И я, – кивнул спутник Изенбека. – А какой адрес?

– Брюгманн-авеню, 522.

– Надо же! – улыбнулся Миролюбов. – И я на Брюгманн-авеню. Только в доме 510. Еще одно совпадение. Соседи в прошлом и настоящем.

– Занятно, – кивнул Изенбек.

Скоро они распрощались очень тепло, с первых минут сдружившись, так бывает с иммигрантами, бродягами-изгоями, и разбрелись по своим домам.

Взрослым людям бывает трудно сойтись близко, много сердца уже отдано, к тому же сойтись быстро. Но не в случае с Федором Изенбеком и Юрием Миролюбовым. Что-то, как магнитом, притянуло их друг к другу. Так бывает только в том случае, когда за дело берется ее величество судьба. Та судьба, от которой зависят жизни многих…

Изенбек рассказывал новому товарищу, как он странствовал по востоку.

– Ведь я из ханского рода кокандских правителей, – улыбнулся он. – Вот откуда эта любовь к Востоку… Перед Великой войной был художником-корреспондентом Академии наук в туркестанской археологической экспедиции профессора Фетисова. Много насмотрелся! Сотни рисунков привез! Их потом публиковали в разных книгах. Меня, как и вас, тянуло к древностям. Только вас более к русским, а меня к азиатским, – улыбался он. – Кровь – великая штука! Притяжение поколений!

Изенбек говорил и пил. Он всегда и много пил, но Миролюбов стеснялся делать ему замечания. Это могли быть русская водка, шнапс, привезенный из Германии, вино из Франции, коньяк, виски, местные ликеры, пиво. На спиртное он проматывал половину, если не более, денег. Юрию Петровичу хотелось остановить своего нового товарища. Но как можно поучать взрослого человека? К тому же попрекать! Да еще художника! Творческую натуру! Только раздражать и злить. К тому же, стоило Изенбеку заговорить, поневоле забывался его порок…

– Я влюбился в Восток, как однажды в него влюбился Александр Македонский! – говорил Изенбек в своей запущенной, но ярко обставленной мастерской. – Навсегда влюбился! Уверен, Александр Великий в одну из своих жизней жил именно там, где-нибудь в Согдиане, вот и рвался душой на родину!..

– Как интересно и парадоксально вы мыслите, – кивал Миролюбов. – Как ярко, как неординарно смотрите на вещи, – кивал гость мастерской. – Я восхищаюсь вами, честное слово…

– Как вы думаете, мы еще вернемся назад? – вдруг спросил Изенбек.

– В Россию?

– Разумеется.

– Я не знаю, право слово, – пожал плечами Миролюбов.

– Нас обокрали, выставили вон. И кто? Агитаторы, конюхи, батраки…

– Я стараюсь не думать об этом, Федор Артурович. Расстройство головы получить можно от таких-то дум!

Но Изенбек уже злился, и не на шутку.

– Вот мы говорим, пьем, опять говорим! Так много потерять и не дать сердцу разорваться, – яростно затряс он головой. – Не сберегли ведь! Так имею я право после этого жить? – в тот памятный день Изенбек был особенно мрачен. – Иногда думаю: а не пустить ли мне пулю в лоб? Ведь хватило кому-то смелости…

– А я жив тем, что сохранил Россию в сердце, – сказал Миролюбов. – Поля и леса чекисты отобрали. Но только это. Более меня никто обокрасть не сможет. И я все равно богат…

– Завидую вам, – наполняя очередной бокал портвейном, кивнул Изенбек. – Черной завистью завидую, Юрий Петрович!

Именно в тот самый вечер, когда мастерская Изенбека пропиталась папиросным дымом да так, что глаза щипало, и выпито было немало, они заговорили о прошлом Руси. И Миролюбов решил поделиться самым сокровенным. Открыть душу! Прежде он никому об этом не рассказывал в полной мере. Так, оговорками. Мол, интересуюсь прошлым Родины, и все. Боялся, что ему скажут: а кто ты такой, что взялся за подобную тему? Откуда выискался? Но воистину надо пережить великое потрясение, потерять все самое дорогое и выжить, чтобы уже не бояться ничего. И вот он стал рассказывать Изенбеку о своем проекте – о будущей книге, которая должна была перевернуть понимание всей русской истории.

– Знаете, Федор Артурович, я ведь все свободное время от службы посвящаю изучению древностей славянства, – в этот день он пил вместе с Изенбеком, решил позволить себе. – Да только не в России мы, увы! Приходится основываться на собственных записях, своих находках, на лекциях лучших русских умов. Я пытаюсь заглянуть очень далеко: куда дальше времен Кирилла и Мефодия, Владимира Красного Солнышка. Но далеко не все разделяют мою точку зрения о древности русского рода. А зря! Норманнская теория вот уже двести пятьдесят лет душит русскую историю, аки змей алчный и коварный. А я иду против течения. Буду писать «про древнюю русину», «про русину землю», так она звалась в летописях, «про хату русу», «про карпат гору», «про русу степовую», то бишь степную, скифскую, «про князя Кия», «про Киев-град». Желание есть – и превеликое! Вот только отсутствие оригинальных источников препятствует заглянуть в прошлое моего народа.

– А у меня есть такой источник, – наполняя бокалы портвейном, с вызовом усмехнулся Изенбек. Он закурил папиросу, кивнул: – Самый что ни на есть оригинальный источник!

– Откуда?

– Из самого сердца древней Руси, из-под Харькова.

– Покажите, Федор Артурович! – вспыхнул Миролюбов.

И вдруг разом остыл. Мало ли чего не скажет сильно выпивающий человек? Да еще мало интересующийся историей России. Откуда у него что-то истинно ценное?

– Что, не верите? Думаете, приврал полковник Изенбек?

– Почему сразу так? – смутился Миролюбов.

– По глазам вижу, – сколько бы не выпил Федор Изенбек, он всегда оставался проницательным. С таким поди поспорь! – Сейчас сами увидите…

И он поднялся с кресла, заляпанного краской, и полез в шкаф, порылся там и вытащил на свет божий зеленый военный мешок.

– Освободите стол, – приказал он.

Миролюбов не осмелился ослушаться хозяина дома. Изенбек положил мешок в центр стола, распустил бечеву и широко отвернул края мешка.

Перед Миролюбовым лежали горкой дощечки – сантиметров тридцать пять на пятнадцать каждая, толщиной около сантиметра. Они были древними, побуревшими от времени, края их крошились. Дощечки были испещрены таинственным шрифтом, который был похож и на руны, и на черты и резы, где-то на греческий, на готский, но более всего на санскрит, потому что текст проходил под верхней строкой. На полях то и дело возникали головы зверей.

– Как интересно, – пробормотал Миролюбов, взял первую доску и стал разглядывать ее. – Тут надо быть специалистом… Откуда у вас эта древность?

Пока Миролюбов рассматривал дощечки, Федор Изенбек опрокинул свой стакан.

– Выпейте – расскажу.

Миролюбов улыбнулся неожиданному требованию и выпил свой стакан до дна – даже капли для верности вытряхнул на язык.

– Вот это дело, – кивнул полковник.

И, вновь наполнив стаканы портвейном, заняв кресло, он рассказал историю 1919 года про имение Задонских, про убитых хозяев, разгромленную библиотеку и ящик с досками.

– Я вам уже говорил, что был в археологической экспедиции и получил кое-какую подготовку. Помню, как осколки этих дощечек, когда я подошел к столу, трещали у меня под сапогами. (Миролюбов слушал его, затаив дыхание.) Их было много больше! Тогда я сразу определил, что этим дощечкам сотни лет!

– Сотни?! – Миролюбов подался вперед, едва не разлив портвейн. – Да это какое-то древнейшее письмо! Архаическое! Но оно и не чужое нам, Федор Артурович, – он отставил стакан. – В сущности, если присмотреться, то некоторые слова понять можно, – приглядываясь к буквам, пробормотал Миролюбов. – «Земля наша стары… да идем куда невесть…» Прочитал ведь. И с ходу. – Он с жадность разглядывал первую взятую табличку. – Это и не греческий, и не латинский. И не семитское письмо. Но и не санскрит, хотя так похож! Оно читается нами, мной, человеком отчасти подготовленным, но не филологом. Неужто докириллическое письмо? – Миролюбов взглянул на Изенбека. – Быть такого не может? Хотя, о чем я, наоборот: может! И должно быть так! Целая русская цивилизация была до греков с их грамотой! Гардарика – «Страна городов»! Так ее называли в своих песнях скандинавы. Скальды их! От Новгородской земли до Киева была эта страна! Змиевы валы ее окружали! Не взялась же она из ниоткуда, верно, Федор Артурович? А коли была цивилизация с городами, то отчего же письма у них не должно было быть? – Он легонько махнул табличкой. – К примеру, такого? Только невероятно, что именно я держу эти деревянные страницы в руках. Человек, который мечтал о такой находке…

Изенбек усмехнулся на размечтавшегося гостя. Вдруг тень легла на лицо Миролюбова.

– А вдруг измышление чье-то? Подделка? – В голосе его прозвучало отчаяние. – Мало ли мастеров бывает!

– Нет-нет, – покачал головой Изенбек. – Это очень старая вещь. И скорее всего, береза. В ней большое количество серебра. Предки были мудрыми! В бересте продукты хранятся в десятки раз дольше. Оттого и доски эти сохранились…

– Но как были сделаны эти надписи?

Изенбек пожал плечами:

– Их могли выжечь или прорезать, а потом прорези засыпать углем и покрыть слоями воска. Их могли пропитать медом, воск и мед тоже способствуют консервации. Мед был главным компонентом раствора мумификации в Древнем Египте. Мумии хранятся тысячи лет! Три, четыре! Из хрупкой плоти! А тут – дерево. И мы говорим о тысячи с небольшим лет. Может быть, о полутора тысячах.

– Почему не больше?

– Думаете, я не изучал их? Еще как изучал! Насколько мне позволяла моя скромная эрудиция. На одной из этих дощечек я обнаружил упоминания о князьях Аскольде и Дире. Они жили, как вы знаете, в девятом веке нашей эры. Их убили варяги Рюрика. Стало быть, дощечки писались во время или чуть позже их княжения.

– Но посмотрите, Федор Артурович, таблички все разные. Я говорю о том, что разнится почерк. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь, – кинул Изенбек. – У меня глаз – алмаз! – Он усмехнулся. – Ястреба, художника! Я сразу заметил, что их писали скорее всего разные люди и в разное время. Эти дощечки – своеобразная древняя библиотека. От которой и остался только этот мешок! Но их могли писать и разные люди и в разное время. У нас в имении стоял буфет – целый гроб! – времен Екатерины! Я прятался в нем мальчишкой. И сундук времен Петра Первого! Кованый! И что вы думаете, Юрий Петрович?

Миролюбов поднял брови:

– А что я должен думать?

– И буфет, и сундук были крепче современной мебели!

– Ах вот вы о чем…

– Именно! Сундуку было двести лет! И хоть бы что! А иконостасы Древней Руси и Византии? Доски, на которых писались иконы? Которым и тысячу лет, и более! И ведь с ними ничего не случается! Как жили, так и живут. Если эти таблички сделаны из березы, в которой огромный процент серебра, если они обработаны медовым раствором, а уж предки-то знали способы консервации, а потом покрыты и воском, то сохраниться им тысячу лет – пара пустяков! Да, они потрутся, да, размахрятся края, станут немного крошиться, но и только.

– Значит, мы имеем дело с настоящей архаикой?

– Даже не сомневайтесь в этом!

На радостях они выпили по стакану портвейна. Голова кружилась у Миролюбова и от вина, и от волнующей находки.

– Невероятно, невероятно, – бормотал он.

– А если вспомнить уникальную библиотеку эти самых Задонских, которую большевики не сожгли только чудом, по лени, видать, то я могу сказать одно: они знали, что берегли!

Изенбек рассказал о ценности библиотеки, о фолиантах, которые увидел на ее полках.

– Думаю, после нашего ухода сгорела она! Такая была ее судьба…

– Но была и другая судьба, – тихо сказал Миролюбов. – Ваше предназначение: спасти эти дощьки.

– Может быть, – кивнул Изенбек. – Пути Господни неисповедимы.

Они выпили еще. Закурили. Вино и папиросы дурманили мозг двух кладоискателей и антикваров. Возбуждали фантазии. Заставляли страстно колотиться сердца.

– Федор Артурович, – произнес Миролюбов.

– Да?

– Я бы хотел взять дощечки для перевода. На время. Хотя бы пару штук.

– Дайте условимся сразу, – точно и не пил, как это с ним бывало, четко сказал Изенбек. – Вы – мой друг. Но дощечки я вам не дам, Юрий Петрович. Не дам с собой. Мало ли что случится с вами, не приведи Господи, конечно, в это смутное время. Вы же в музее не просите картину на вынес – посмотреть. Нет? Нет. А эти доски – музейная ценность. Считайте, что пришли в музей, или в библиотеку, в зал редких книг! Вот так, мой друг, – наполняя очередной стакан портвейном, сказал Изенбек. – В читальный зал! Приходите и работайте. Причем моя библиотека не закрывается даже на ночь.

– Хорошо, – пожал плечами Миролюбов, – пусть будет так…

– Не обиделись?

– Ни в коем случае, Федор Артурович.

– Вот и отлично. Работать можете хоть сутками. Если пожелаете, конечно. А теперь – выпьем.

В 1927 году Юрий Петрович Миролюбов взялся за перевод дощечек Изенбека. Не все «дощьки», так со временем стал называть их Миролюбов, выглядели одинаково плохо. Некоторые были совсем уж плохи! Их поверхность вздулась и точно пузырилась, отчего прочтение древних букв становилось едва ли возможным. Какой-то коварный мельчайший червь взялся точить их, отчего они и крошились. И Миролюбов принялся восстанавливать обретенную старину. Он шприцем впрыскивал в поверхность дощек силикатный лак, и те буквально на глазах твердели.

– Вы с ними как с детьми малыми, – глядя на старания товарища, усмехался Изенбек. – Что ж, верно, так и нужно…

Он продолжал пить. Рисовал и пил. Кажется, это было все, что его увлекало. Друзей у Изенбека, как успел заметить за первые месяцы общения с ним Миролюбов, больше не было. Он оказался на редкость закрытым и одиноким человеком. Странно, что Изенбек так близко подпустил к себе его, Юрия Петровича Миролюбова, ни свата и ни брата, взявшегося буквально из ниоткуда. Свалившегося на голову!

Брюссель – уютное сердце Европы. С готическими храмами, каналами, домами в стиле модерн. Брюссель впитал в себя и культуру Франции, и Нидерландов, и Германии одновременно. Взял у них все самое лучшее и зажил себе на радость. В дни выходные, когда Миролюбов не трудился на своем химзаводе, они то и дело гуляли, заходили в кабачки и пивные, куда непременно тащил Изенбек, часами сидели за большими окнами, тянули напитки и глазели на кукольный город Брюссель.

– По красоте он не уступит Парижу, только спокойнее и комфортабельнее, – говорил Изенбек. – Я бы отсюда ни за что не уехал.

– А тут еще и русские нахлынули, – кивал Миролюбов. – Теперь слышно родную речь…

Миролюбов поначалу протестовал, не хотел быть в подпитии, но Изенбек настаивал. Деньги у него всегда водились, ему хорошо платили заказчики, и потому он жил по-барски. Его картины покупали даже венценосные особы. Одну картину купила королева Елизавета, другую – принцесса Мари-Жозе. Творчество Изенбека притягивало: оно вместило в себя и классическую школу, и модерн, в нем угадывалось влияние импрессионистов и особенно постимпрессионистов и, конечно, декоративное искусство Востока с его яркой орнаменталистикой. А еще были тысячи рисунков на фабрике ковров! «И откуда такая фантазия», – удивлялись все. Точно века, которые прожил таинственный восток, передавали ему свое наследие. И собеседник он был отменный.

Они крепко сдружились с Миролюбовым.

Но порой Изенбека нельзя было вытащить из мастерской. Он предпочитал пить и курить в своем кресле, и говорить о жизни, быть великим угрюмцем и черным скептиком. И такое времяпрепровождение становилось все более частым. Точно мир потихоньку надоедал ему, отталкивал его. С другой стороны, Миролюбов имел возможность работать с дощечками только в мастерской Изенбека, и он не настаивал на частых выходах. Как-то Изенбек оставил его в мастерской с «их древностями» и забыл о нем. Его не было два дня. Но Миролюбов в эти два дня, питаясь остатками еды, сделал так много!

Изенбек пришел сильно выпившим и спросил:

– Что ты тут делаешь?

– Да ты же сам запер меня, – улыбнулся небритый и помятый товарищ.

– Бог мой, я и забыл, – покачал головой тот. – Я ведь вернулся за деньгами, а так бы мог и похоронить тут тебя. – Он погрозил Миролюбову пальцем. – Опасайся меня, друг мой. Однажды я не вернусь!

День за днем, забыв про отдых и личную жизнь, про науку и свою книгу, про начатые изыскания, Миролюбов, как на работу, приходил к Изенбеку в мастерскую. У него там появился стол, свои вороха бумаг. На выходные он мог остаться у художника. Но тот был не против – наоборот! Федору Артуровичу, несмотря на характер и выдержку, ханскую волю, было одиноко!

– Одни и те же буквы имеют разные начертания, – изучая дощьки, говорил хозяину мастерской Миролюбов. – Эти строки явно писали разные люди. И вот что еще интересно, Федор Артурович. Все эти звериные головы на полях! Быки, собаки, лисицы! Уж не года ли они определяют, а? Как в Китае, скажем. А если так, что тогда? Это ведь верная архаика, вернее некуда!

– Вы слышали о зверином стиле юга Росси?

– Немного…

– Символические животные изображались везде и всюду. Вот откуда это идет. А вы знаете, насколько он древен? – в перекушенной в зубах сигаретой спрашивал Изенбек и криво усмехался. – В Египте и Месопотамии его датируют пятью тысячами лет до нашей эры, в Китае – четырьмя тысячами, – он хитро смотрел на собеседника. – Ну, спросите меня, спросите…

– А есть такой стиль у нас, на территории России?

– Еще как есть! Я же не зря занимался археологией. И с профессорами беседовал, и сам книги читал. В прошлом веке, в 1897 году, археолог Веселовский разрыл в предгорьях Северного Кавказа так называемый Майкопский курган. – Изенбек положил папиросу на ложе пепельницы, наполнил стакан вином и выпил сразу половину. – Там и был обнаружен звериный стиль.

– А датировка?

– Давно это было! – рассмеялся Изенбек.

– Ну же, Федор Артурович, не томите человека?

– Все то же четвертое тысячелетие до нашей эры. Потом, в первом тысячелетии до нашей эры, его переняли скифы и превратили в высокое искусство! Высочайшее! Фантастическая стилизация одних работ и точный реализм в других! В миниатюрных украшениях! И грекам такое не снилось! У скифов этот стиль срисовали сарматы. И те и другие – наши предки, кстати. Есть чем гордиться!

Миролюбов оживленно кивал, глаза его горели:

– Все так, все так! – Он бережно положил руку на одну из дощечек. – Ясно одно, что в христианскую эпоху таких рисунков не могло появиться. И вряд ли бы, Федор Артурович, даже если бы кто и переписывал их позже, стал бы выжигать и вырезать эти звериные головы на дощьках! Слова мог скопировать, но головы – нет! Сколько же им лет? – Лицо Юрия Петровича осветилось особым светом. – Как бы там ни было, уверен в одном: события, описанные в «дощьках», касаются нашего древнейшего прошлого. Вот только шрифт… Не понимаю. Тут и руника, и готский буквы, и славянские, и санскритский стиль с верхней чертой над буквами…

– А что вам не понятно, Юрий Петрович? Что вас так удивляет? – с явной издевкой в голосе спросил Изенбек. Разозлившись на собеседника, он залпом допил стакан и налил новый и до краев. – Что ж вы, простите меня, такой твердолобый? Месье Шампольон всего сто лет назад благодаря Розетскому камню разгадал египетские иероглифы! А до этого они, простите за каламбур, были «китайской грамотой» для всех, кто на них смотрел! Как козлы на новые ворота пялились на них французы, когда с Наполеоном в Египет пожаловали! А Шлиман?! Этот гениальный пройдоха? Он пятьдесят лет назад открыл Трою! А до этого все думали, что Гомер – старый слепой болтун! И не было ни Трои, ни легендарной войны! А, может, и самого Гомера! Ничего не было!

– Да-да-да, вы правы, – кивал Миролюбов. – Я – болван!

– Только вот что я вам скажу. – Изенбек со стаканом вина даже подался вперед к собеседнику. – Кто возьмется доказывать, что эти таблички стародавние, до Кирилла и Мефодия, тот великую обузу возьмет на свои плечи. Адскую обозу! Еще и не сдюжит – надорвется. Ведь всякий будет ему тыкать в нос, что он чудак и болван! Разве он, болван, не знает, что варяги Рюрика принесли на Русь государственность и культуру? А до этого русичи как обезьяны жили. Только обезьяны на деревьях, а русичи под землей. В землянках, как летописец Нестор записал! И коли ты такого не знаешь, стало быть, батенька, ты круглый дурак! И слушать тебя не стоит, а стоит гнать взашей с любой научной кафедры! Так-то-с, Юрий Петрович! Вот и решайте, нужен вам этот адский труд или нет? И его последствия, что куда опаснее и злее!

– Нужно, – смело кивнул Миролюбов. – Это нужно мне, Федор Артурович. Моему сердцу, моей душе. – Он улыбнулся, и вышло у него это очень по-детски. – Может быть, я для этого на белый свет родился?

– Что ж, тогда дерзайте, дорогой Юрий Петрович, и Бог вам в помощь!

И Юрий Петрович Миролюбов дерзал. Днями напролет он корпел над изенбековскими «дощьками», копируя в тетради написанное и стараясь, в силу своих знаний, переводить написанное. Он пытался и фотографировать надписи, но фотографии получались плохие. Не так упадет свет – и уже текст, и без того трудно разборчивый, тотчас же менялся. В первую очередь нужно было все распознать и переписать на бумагу. Иногда хозяин мастерской становился невыносим.

– Ты пить со мной будешь? – гробовым голосом спрашивал он.

– Не хочу, Федор Артурович.

– Нет уж, мой друг, уважь…

– Федор, – возмущался Миролюбов. – Не хочу, говорю.

У сильно пьющего Изенбека после третьей бутылки менялся характер. Все, что было в нем темного и глубоко пряталось внутри, тут лезло наружу. А если был запой…

– А вот как прогоню тебя и на порог больше не пущу. Как тогда?

– В своем ли ты уме? – вычитывая текст, откликался Миролюбов, все еще надеясь, что пронесет, и хозяин мастерской оставит его в покое.

С потемневшим от выпитого лицом художник разливал вино по стаканам. В дни запоя сумрак окутывал и душу, и сердце, и разум, и весь облик полковника Изенбека. Он превращался в одинокого демона, духа зла, парящего над миром. Именно таким видел его для себя Миролюбов. Но что он мог поделать!

– Пить, говорю, будешь? А то возьму и брошу в печку все эти дощечки, будь они прокляты. Как тогда?

И Миролюбов понимал: бросит! Спалит в сердцах! В бреду! В этом-то состоянии! Ведь резал же Изенбек свои картины, которые считал неудачными! Резал в состоянии опьянения. А картины были хороши! Так почему бы ему не сотворить то же самое и с «дощьками»? Решит, что они вредят ему! И придет он, Юрий Миролюбов, наутро, а «дощек» не будет. И что самое страшное, Изенбек не вспомнит, где его сокровище. Что он с ними сделал. Еще и обвинит товарища в воровстве. Или кого другого. Изенбек был таким, каким был, и ничто уже не могло исправить белого полковника, потомка ханов, человека по-европейски утонченного, образованного, бесконечно талантливого, интеллигентного и обходительного в трезвости, и становившегося озлобленным и страшным дикарем в дни долгих запоев.

И Миролюбову оставалось только пожимать плечами:

– Что ж, коли настаиваешь…

– Настаиваю, друг мой, – кивал мрачный Изенбек.

– Тогда лей.

И вновь кивал полковник:

– Так-то лучше!

И Миролюбив пил с ним, надеясь, что тот сломается и заснет, и даст ему поработать спокойно, но Изенбек пил и пил, и часто первым ломался Юрий Петрович, а Изенбек подливал ему новую порцию, будил. Или заботливо укрывал засыпающего в кресле гостя пледом. И такое бывало.

А утром все начиналось сначала.

Только со временем Юрий Петрович понял, что Изенбек не дает ему дощечки не из-за их ценности, боязни исчезновения, – в сущности, полковник не дорожил ничем, – а только потому, что знает: получи их Миролюбов в пользование – и перестанет ходить к нему в гости! Напротив, станет избегать его! А так у него всегда был рядом собеседник и собутыльник, хороший и добрый товарищ, сосед по мастерской. Которая стала единственным понятным и близким миром для Федора Артуровича Изенбека…

Прошло несколько лет. Их жизнь так и протекала вместе: Изенбека и Миролюбова. И «дощек». Вытянутых из небытия. И к чему бы завела такая жизнь, и сколько бы они выпили вместе, никому не известно, если бы в 1934 году Юрий Петрович не встретил Жанну фон Диц, немку из дворянского рода, давным-давно переселившегося в Бельгию. И сразу акценты поменялись. Миролюбов влюбился. Ему было сорок два, Жанне – двадцать пять. Он представился девушке русским писателем и поэтом, переводчиком. Ветераном гражданской войны в России. Она и сама влюбилась в него. Ведь русских писателей в эмиграции в тот момент было немало! И русские писатели, чего греха таить, всегда внушали западу уважение, а по духовной высоте всегда были впереди планеты всей! Жанна по-русски говорить и читать не умела. Она так и не научится русскому языку! Но оттого Жанна еще больше уважала своего зрелого мужа, который с утра до ночи занимался литературным трудом. Правда, этот труд не приносил ему денег, ну так не все сразу! Надо ждать и верить! Верить и ждать. И Жанна, которую друзья и коллеги Юрия Петровича величали не иначе как «Галиной Францевной», и ждала, и верила. Надо сказать, ему повезло с женой. Так везло с женами только декабристам!

Одно ее расстраивало, что муж иногда приходил домой нетрезвым. И всегда после встреч с Изенбеком, которого Жанна уважала и побаивалась. Демоническая натура Изенбека, в противоположность открытой и доброй душе ее мужа, отпугивала молодую женщину. Изенбек чувствовал эту настороженность со стороны спутницы его друга и поставил Юрию Петровичу условие: ничего не рассказывать о «дощьках».

И Миролюбов терпел. Ведь ему надо было сочинять, что он делает у Изенбека так часто, а присутствовать при изучении табличек она не могла.

– Я не понимаю, к чему такая скрытность? – спросил однажды раздраженный обстоятельствами Юрий Петрович.

– Так надо, – ответил Изенбек.

– Но ведь она… Жанна… моя невеста?

Изенбек, в очередной раз наполняя стакан вином, кивнул:

– Я так и знал, что дело к этому идет.

Миролюбов хотел было сказать: «Я не хочу жить так, как живешь ты, мой друг! Один, как дикий зверь! Я хочу по-другому…»

Но проницательный и всевидящий Изенбек спросил сам:

– Счастья тебе захотелось? Простого человеческого счастья?

– Представь себе, Федор, – упрямо кивнул Миролюбов.

– Так запомни, надо выбирать: либо «дощьки», либо простое человеческое счастье. И то и другое вместе не выйдет!

– Отчего же?

– Да оттого же. Великий груз ты взял на свои плечи! – В тот день он вновь пил много. – И кроме беды тебе эти старые доски не принесут ничего! Ты ведь уже стал частью их! И тебе больше от них никуда не деться! Надо, надо было мне их сжечь к чертовой матери! Сжечь и забыть!..

Но в этот раз Миролюбову уже не стало так страшно за реликвии. Его работа медленно, но подходила к концу. Осталось на год трудов праведных, может быть, чуть больше. Этого плена, неволи, добровольного рабства в изенбековской мастерской! И все будет кончено.

В 1936 году Юрий Петрович Миролюбов и Жанна фон Диц поженились. Супруга взяла фамилию мужа. К тому времени Миролюбов защитился – получил докторскую степень по химии. Он писал стихи, но как поэта его не признавали. Книга о славянстве была все еще в работе, и выходило, что именно дощечки с письменами, половину которых Миролюбов хоть и записал, но разобрать не мог, были главным его капиталом в жизни.

С момента замужества Галина Францевна сказала:

– Я больше тебя к нему одного не пущу, так и знай. Я терпела, пока была твоей любовницей, но теперь все. Я не хочу, чтобы ты пил вместе с Федором Артуровичем. У него нет жены, нет семьи, вот пусть и делает, что хочет. А у тебя есть я.

И Юрий Петрович Миролюбов перестал выпивать. И полковнику Изенбеку, который все больше походил на тень, полному желчи, презрения и нелюбви ко всему, приходилось терпеть трезвого товарища. И пить одному. Он и сам понимал, что великий труд Юрием Миролюбовым сделан, «дощьки» почти переведены, и настаивать на прежнем образе жизни означает только одно – оттолкнуть товарища от себя.

И вот, спустя четыре года после свадьбы, уже в 1939 году, Юрий Петрович рассказал своей жене о «дощьках Изенбека», о своем титаническом труде.

Жанна поводила пальчиком по странным выписанным строкам, сказала «Мин херц» и… поцеловала своего трудолюбивого мужа. А что она могла еще сделать? Она и по-русски-то ничего не понимала, для нее кириллица была тьмой кромешной, каракулями, а тут… Иероглифы и те понятнее! Она и без этих загогулин уважала и любила своего мужа. Юрий Петрович тоже поцеловал жену: в глаза, губы и со всей душевной теплотой, какую только имел в сердце – а у него было ее много! – сказал: «Сердце мое, все будет хорошо».

Зря столько лет Изенбек опасался разглашения их тайны и не доверял Галине Францевне. Ей-то как раз он доверять мог!

В Брюсселе читал лекции по археологии Дмитрий Вергун, с которым Миролюбов познакомился еще в Праге и советовался, как лучше ему написать книгу о славянах. После лекции Миролюбов затащил Вергуна к себе и показал ему копии дощечек.

– Это крайне интересно, Юрий Петрович, – сказал пожилой ученый. К тому времени Вергуну было уже под семьдесят, но живость натуры сглаживала его почтенный возраст. Панславист Вергун родился в 1871 году, под Львовом, а значит, на задворках Австро-Венгерской империи. И ему, галицко-русскому человеку, приходилось всю молодость терпеть немецкий гнет и презрение. Ведь немцы, а также их подпевалы австрийцы и даже отчасти венгры, австрийские холопы, презирали украинцев, считали их людьми второго сорта. Именно ему докириллическая грамота должна была показаться особенно интересной!

Все так и случилось, и Вергун сказал:

– Я буквально завтра уплываю в Штаты на конференцию, у меня уже билет, а потом вновь буду в Европе. Ваша находка чрезвычайно интересная. Но этим надо заниматься, надо все увидеть в полном объеме и располагать временем, – он запустил пятерню в седую профессорскую бородку. – Вы мне можете что-то дать с собой?

Великие сомнения обуревали Миролюбова.

– Но у меня только один экземпляр, мне самому нужно время, чтобы сделать копии. Это месяцы работы. Ведь я даже не закончил переписывать все таблички.

– Хорошо, не буду ставить вас в неловкое положение, будто бы я выманиваю у вас ваше сокровище. Сделайте копии, я через полгода вновь буду в Европе, вот тогда встретимся и поговорим.

На том они и порешили. А заканчивалось лето 1939 года, и до начала Второй мировой войны оставались считаные дни. До Миролюбова станут доходить письма от Вергуна, он будет просить прислать ему часть рукописей, но общаться через океан во время войны, тем более что-то пересылать, когда корабли станут сотнями идти ко дну, было просто невозможно.

Но был в Брюсселе еще один знаменитый профессор. Миролюбов хорошо знал о его существовании, но обращаться к нему до срока не решался. Звали его Александр Арнольдович Экк. Но можно ли ему было доверять в полной мере? В 1940 году Экку исполнилось шестьдесят четыре года. Да, он был профессором истории и славянской филологии, но в молодости являлся членом партии РСДРП большевиков да к тому же отделения Бунда. Так был ли он предан душой славянскому делу? Вряд ли! Так считал Миролюбов. И хотя в 1934 году в Брюссельском университете для него создали целую кафедру русской истории, что-то смущало в этой фигуре Юрия Петровича. Этот человек, несомненно, был отличным специалистом в своем деле, он много лет посвятил изучению «Слова о полку Игореве», но будет ли он рад открытию куда более ранней Руси? Ее языка! Культуры. Такому может обрадоваться только истинный патриот русского дела! Из этого корня выросший. Остальные будут радеть за академическую традицию, а ее корни известно где! Когда Юрий Петрович Миролюбов направил в конверте Александру Экку несколько скопированных надписей, тот уже заведовал Славянским отделением Института восточной и славянской истории и филологии. Экк ответил энтузиасту. Он просил передать таблички для рассмотрения в университет. А что еще мог предложить занятой профессор? Но «дощьки» принадлежали Изенбеку, и тот, понятное дело, наотрез отказался.

– Мы их потом не увидим, – очень серьезно сказал он.

Но и Миролюбова что-то останавливало. Предчувствие чего-то недоброго…

– Может быть, ты и прав, Федор, – говорил он в мастерской Изенбека. – Одно дело поручить знакомым людям, самому участвовать в процессе, и совсем другое – взять и отдать кому-то. Тем более, что Экк – историк-немец, а они, немцы, натворили много бед в русской истории. Миллер, Шлецер и Байер с соизволения немки Екатерины обрубили историю Руси на крещении. А до крещения, как писал Нестор, русичи в землянках жили! А Гардарика – Страна городов? Викинги тогда пиратами были! А чтобы появилась эта Гардарика – от Северной Руси до Новгорода – сколько столетий должно было пройти? Профессор Экк об этом и слушать не захочет! Да никто из норманистов не захочет. Ведь тогда им всю историю придется пересматривать. Вот был бы славянофил-профессор, тогда бы!

Но часть листов Миролюбов все-таки решился послать Экку. На авось. А вдруг случится чудо? Но чуда не случилось. Изенбек и Миролюбов оказались правы.

Экк просмотрел с пяток листов в своем просторном университетском кабинете, пригладил холеную седую бороду. И вызвал к себе одного из своих самых способных ассистентов.

– Марк, – сказал он, – тут один чудак мне принес якобы древние письмена славянских жрецов чуть ли не допотопной эпохи. Это любопытно и… очень странно. Признаюсь, я не встречал прежде такого языка. Чего в нем только не намешано! У меня нет времени разбираться с этими чудачествами, но вам взглянуть стоит. Считайте, это практическое задание. Вот адрес этого Миролюбова, – он протянул через стол лист бумаги: – Познакомьтесь с ним. Может быть, этот чудак сам нарисовал эти письмена? Мы не знаем. Будет возможность, ознакомьтесь с табличками, которые он скрывает от мира. Скажите ему, наконец, что, не увидев оригинала, мы и говорить с ним не станем. Пусть поймет это.

Ассистентом профессора был Марк Пфейфер из обрусевшего немецкого рода. Остроносый, с холодными серыми глазами и тонкими усиками. Пфейфер нравился профессору за немецкую исполнительность и точность. На такого человека можно было положиться. Пфейфер выслушал патрона, кивнул и отправился выполнять задание.

И уже скоро они разговаривали в кабинете Миролюбова на Брюгманн-авеню, 510. Миловидная жена Миролюбова Жанна подливала чай собеседникам, а гость думал: и что же она нашла в этом уже немолодом чудаке-эмигранте? В этом доморощенном филологе, который носится с какими-то надписями, которых, может быть, и не существует вовсе?

– А скажите, Юрий Петрович, этот ваш владелец, он не мог сам написать эти таблички? – спросил Пфейфер. – Он же вроде как художник, имеет навык?

– Федор Артурович?! – воскликнул Миролюбов. – Что вы! Он не знал, что с ними делать! Никому их не показывал. И мне открылся не сразу…

– Очень любопытно, – кивнул гость, – очень… Вот какое дело, мой патрон господин Экк поставил условие: мы должны взглянуть на эти таблички. Иначе разговора не получится. Вы должны понять нас правильно. Александр Арнольдович будет заниматься этим делом только в том случае, если увидит оригинал. Или если его увижу я. Повторяю, вы должны нас понять…

Миролюбов кивнул:

– Я вас понимаю очень хорошо. Правда! Я бы и сам не стал верить кому-то на слово. Но для этого я должен переговорить с хозяином «дощек». А вы пока посмотрите на эти списки, внимательно посмотрите…

И вновь Юрий Петрович получил все тот же ответ: да, если предположить, что они имеют дело с подлинниками, то вполне можно сказать, что эти надписи докириллической грамоты. Что они носят в себе следы готики, рун, черт и резов, санскрита и много чего еще.

И теперь все дело за подлинниками…

Через пару дней Марк Пфейфер переступил порог мастерской Изенбека. Миролюбову стоило огромного труда упросить товарища показать «дощьки». Наконец, сказал он, если их не показать ученым, зачем тогда весь их труд? Зачем Изенбек возил этот мешок по странам, а он, Юрий Миролюбов, семь лет переводил их? И еще столько же ждал, когда они кому-то понадобятся? Зачем все это было? И художник вдруг согласился.

Пфейфер сразу понял, что входит в дом очень больного человека. Разруха в мастерской и почерневшее от запоев и болезней лицо Федора Артуровича, при этом полное недоверия к гостю, несомненно оттолкнуло его.

А тут еще и первые слова гостя:

– Запомните, герр Пфейфер, вы тут лишь с благословения моего друга Юрия Петровича Миролюбова. Если у меня из дома пропадет хоть одна дощечка, я буду винить в этом вас.

– Что же вы так сразу? – растерянно пробормотал Пфейфер.

Миролюбов заволновался такому приему, но Изенбек только начал свою отповедь.

– И я сразу все расставлю по своим местам, – продолжал художник, черные глаза которого горели силой и нездоровьем одновременно. – Вы в музее, герр Пфейфер. И не просто винить: если я обнаружу пропажу, то найду и убью вас.

Гость оторопел.

– Федор Артурович так шутит! – воскликнул Миролюбов. И тотчас переключился на товарища: – Что вы в самом деле?

– Я и не думал шутить, – сказал Изенбек. – Не обижайтесь, герр Пфейфер, я должен был предупредить вас. А теперь приступайте к просмотру. Выпить хотите?

Пфейфер энергично замотал головой: мол, ни в коем случае! Уже через час гость знал наверняка, что текст на бумаге только копия. Что существует оригинал. И оригинал весьма любопытный!

– Убедились? – спросил Изенбек.

Миролюбов глаз не сводил с гостя.

– Убедился, – кивнул Пфейфер.

– Вы все передадите господину Экку?

– Безусловно, – кивнул тот.

Юрий Петрович вызвался проводить гостя.

– Я передаю вам часть копий, – уже на улице он протянул Пфейферу тонкую папку с бумагами. – Изучите, пожалуйста, и будьте предельно внимательны. Ведь это может стать одним из величайших открытий в русской культуре! Понимаете?

– Прекрасно понимаю, – принимая папку и укладывая ее в портфель, кивал ассистент Пфейфер. – Я сделаю со своей стороны все возможное.

Когда Миролюбов вернулся к Изенбеку, тот был еще мрачнее.

– Не нравится мне этот человек, – замотал он головой. – Он на крысу похож. И что-то скрывает. Явно скрывает!

– Пустые подозрения, – отмахнулся Миролюбов.

– У меня чутье, как у зверя, Юра, – ответил Изенбек. – Смотри сам. С копиями ты волен делать то, что захочешь. Но сами дощечки эти немцы Экки и Пфайферы у меня не получат!

Волна оккультизма и магии захлестнула Третий рейх с самого начала его образования. В 1935 году было создано общество «Аненербе» («Наследие предков»), его возглавил экстравагантный ученый Вольфрам Зиверс. По всему миру агенты «Аненербе» искали источники силы белой расы. Это они облазали Гималаи в поисках Шамбалы, это они бредили Святым Граалем и Копьем Лонгина[36], это они фанатично продвигали теорию расового превосходства германцев над всеми другими народами планеты Земля. В 1939 году Генрих Гиммлер взял «Аненербе» под крышу СС, сделав общество своей структурой, а сам стал его президентом. С этого времени «Аненербе» окончательно превратилось в идеологическое оружие гитлеровского государства. Со всего мира в Германию свозили оккультные предметы и магические книги. Агенты «Аненербе» тайно действовали повсюду…

Получив от Миролюбова папку с документами, Марк Пфейфер спрятал ее подальше и направился к своему патрону.

– Господин Экк, – сказал он в кабинете знаменитого профессора. – Таблички действительно существуют.

– Да?! – поднял бросив пожилой ученый.

Пфейфер снисходительно улыбнулся.

– О да! – он снисходительно покачал головой. – Еще как существуют! Какими только фантазерами не бывают люди! Я посмотрел на эти доски. На них нацарапана какая-то несуразица. Чистой воды подделка. Я думаю, век девятнадцатый. Поэтому они их никому и не показывают. – Он погладил чисто выбритый подбородок, затем длинный нос. – А может быть, и двадцатый. У меня есть подозрения, что этот художник Изенбек сам и нацарапал эти, с вашего позволения сказать, «руны». А господина Миролюбова он использует в своих интересах. Людям хочется все того же: славы и денег!

– Я так и думал, – кивнул головой Экк. – Значит, можно не ломать голову?

– Можете быть абсолютно спокойными на этот счет, – уверенно сказал Марк Пфейфер. – Дело закрыто. Или вы все-таки хотите сами изучить надписи?

– О нет, – замотал головой Экк. – Вы знаете мою загруженность! На шутки и курьезы у меня времени нету! Спасибо, Марк, я так рад, что всегда могу положиться на вас.

Так и закончился разговор Александра Экка и его ассистента Марка Пфейфера.

А выйдя от патрона, Пфейфер забрал из дома папочку Миролюбова и направился на старую брюссельскую улочку Борн. Он остановился у трехэтажного дома красного кирпича, зажатого двумя другими домами. Витые чугунные балконы, черепичная крыша и две летучие мыши на консолях. Домик из старинной европейской сказки! Марк Пфейфер поднялся по ступеням парадного, огляделся по сторонам и дернул шнур звонка…

На втором этаже он вошел в кабинет, и человек в штатском быстро вскочил и вытянул руку с приветственным кличем:

– Хайль Гитлер!

– Хайль! – тоже вытянул руку Марк Пфейфер.

Он протянул папку человеку в штатском и повелительным тоном, каким разговаривают большие начальники или судьи, сказал:

– Отправьте немедленно в Берлин, в нашу штаб-квартиру, с кодом «Совершенно секретно». Текст будет такой: «Предположительно найдены тайные руны древних жрецов из района Днепра. Требуется тщательное изучение. Существуют оригиналы. Рекомендую изъятие. Пфейфер».

Уже скоро Марк Пфейфер, тайный агент «Аненербе» в Брюсселе, вышел из тихого особнячка и направился в сторону своей работы – университета.

Юрий Петрович Миролюбов и Федор Артурович Изенбек не дождались ответа из Брюссельского университета. И не только потому, что копии «дощек» чересчур долго изучали ученые мужи Александр Экк и Марк Пфейфер.

Причина была куда серьезнее!

10 мая 1940 года под Брюсселем загрохотали пушки и застрочили пулеметы. В этот день немецкая армия вторглась на территорию Бельгии. В ближайшие дни, несмотря на ожесточенное сопротивление, английский и французский экспедиционные корпуса были отброшены, сама бельгийская армия также оказалась рассеянна. 28 мая Бельгия капитулировала, потеряв убитыми шесть тысяч. Двести тысяч бельгийских солдат попали в плен. Но правительство решило сражаться до последнего. Оно бросилось в самолеты и улетело через Ла-Манш в Англию, где и объявило о продолжении войны с фашистской Германией. За храброе сопротивление немцы возложили на Бельгию тяжкую контрибуцию в семьдесят три миллиарда бельгийских франков, присоединили государство к своей империи и заставили его работать на свои интересы.

– Вовремя ты на немке женился, – говорил Изенбек своему товарищу. – Глядишь, еще паек от тевтонцев получишь!

– Иди к черту, – отмахивался Миролюбов.

Про «дощьки» они разом забыли. Формально они оказались в немецком плену. Теперь не до жиру – быть бы живу! Тем более что Александр Арнольдович Экк успел уехать из Брюсселя. Поговаривали, что он во Франции и примкнул к сопротивлению. Миролюбов, выждав время, попытался достучаться до Марка Пфейфера, но обычный ассистент оказался таким занятым и важным, точно был как минимум товарищем министра.

Изенбек и Миролюбов по-разному восприняли нападение Германии на СССР в июне 1941 года. Миролюбов сочувствовал и горевал, Изенбек страдал. Он ненавидел большевистскую Россию, желал гореть в аду всем, кто принял новую власть и стал работать на нее, но ведь это была его родина, мать родная, вскормившая и вспоившая его, наконец, это была когда-то грозная империя, воспитавшая его, потомственного военного, и научившая за родную землю живота своего не жалеть. Видит Бог, он защищал ее всеми силами, но защитить не смог! Он еще прежде говорил Миролюбову: «Был бы японским самураем, давно брюхо бы себе вспорол, а не таскался бы по этим чертовым европейских закоулкам». Но был и спасительный круг у Федора Изенбека. Творчество! Искусство! Бог оказался исключительно милостив к нему. Он поделил его душу между долгом перед родиной и долгом перед искусством. Искусство и спасало его от смерти…

Но вторжение в Россию гитлеровцев, этот победоносный марш, которым катилось крестоносное воинство по Руси, занимая все новые города и сметая все живое на своем пути, оказался невыносимой ношей для Изенбека.

– Это Божья кара, – подливая себе вино, мрачно говорил он. – Иначе и быть не могло! Нельзя плевать в лицо Создателя, разрушать храмы, людей во благо всякой чертовщины мучить и думать, что тебе это сойдет с рук. Такое не могло не иметь последствия. – Изенбек в эти месяцы пил еще больше. Хотя больше было невозможно! – И все равно не верю, что немчура сейчас топает по России, верить не хочу…

К тому же он был еще и пленником все той же дикой и варварской Германии тут, в недавно спокойной и мирной Бельгии, в благостном района Брюсселя – в Юккле.

С каждым новым днем Федор Изенбек чернел лицом, душой, сердцем, точно из него жизни вынимали.

13 августа 1941 года Юрий Миролюбов пришел к своему другу на Брюгманн-авеню, 522. Он долго стучался, но ему не открыли. «Напился, спит?» – нервничая, думал Юрий Петрович. Спросил у соседей: кто видел Изенбека в тот день? Никто. Вышел, справился в соседних кафе и пивных. Тоже никто не видел. Позвал дежурного консьержа. Объяснил ситуацию. А вдруг что случилось? Вдруг нужна помощь? Вместе с дежурным консьержем они открыли дверь в мастерскую…

Изенбек лежал на полу у мольберта: съежившись, сжав грудь в области сердца. Мертвое лицо его было искажено мукой. Пустые глаза смотрели с невыразимой болью в потолок. Миролюбов бросился к другу. Но тот был холоден и страшен. И уже незнаком. Трагедия случилась накануне вечером или ночью…

Вызвали врача, полицию. Сбежались соседи. Все сетовали, даже плакали, кто-то сказал по-французски: «Этого стоило ожидать, дамы и господа. С такой-то жизнью!» Впрочем, это была правда. На полу, ловя боками тревожный свет, лежали бутылки. Лицом покойный почернел и был похож на тень. Врач быстро определил причину смерти: сердечный приступ.

Миролюбов скрывал горе. Зачем показывать свои чувства? Но как же глупо он поступил, вызвав консьержа! Он все сделал правильно, по закону, и все-таки, как все вышло преступно глупо! Надо было найти предлог, войти одному и на свой страх и риск вынести из мастерской «дощьки»! О них никто бы не вспомнил! Ценность для всех представляли только картины!

Художник Изенбек был заметной фигурой в мире искусства Брюсселя, и скоро сюда пожаловал господин Кооманс де Брашен, адвокат покойного. Он опечатал мастерскую, и за дело взялась полицейская и юридическая службы Бельгии, а значит и Третьего рейха.

Через несколько дней Юрий Миролюбов вместе с супругой пришел к господину де Брашену, и тот в присутствии свидетелей объявил, что все имущество и средства Федора Артуровича Изенбека передаются по наследству его другу Юрию Петровичу Миролюбову.

Галина Францевна схватила руку мужа:

– Это правда?! Юра?!

– Я догадывался, что мне достанется часть его картин. Может быть, квартира. Он был очень скрытен. – Миролюбов качал головой. – Он не раз намекал. Но что бы вот так, все…

– Впрочем, процедура наследования имущества в Бельгии крайне непроста, – заметил де Брашен. – Приготовьтесь пройти много инстанций. К тому же вы…

– Да? – спросил Миролюбов.

– Как бы вам это сказать потактичнее. Вы – русский. А Германия находится в состоянии войны с Россией. Вы меня понимаете?

И тут Миролюбов обиделся.

– Германия воюет не с Россией – она воюет с СССР. Да будет вам известно, господин де Брашен, что я сам воевал с большевиками в чине штабс-капитана в белой армии генерала Деникина.

– Уверен, это зачтется при рассмотрении вашего дела, – кивнул адвокат. – Тем не менее процедура есть процедура. Подпись под окончательным документом, по которому вы войдете в права над имуществом покойного Изенбека, должен поставить гаулейтер Брюсселя.

– Юрий Войцеховский? – с надеждой улыбнулся Миролюбов.

– Да, Юрий Львович Войцеховский.

Все дело в том, что Юрий Войцеховский был белоэмигрантом из России, известным в Бельгии журналистом, даже основавшим журналистское сообщество, куда Миролюбов однажды мечтал вступить. Отца Войцеховского, белого офицера, расстреляли большевики в 1919 году, поэтому он ненавидел СССР и поддерживал экстремистскую политику Германии и ее вторжение в Советскую Россию.

– Вы его знаете? – спросил адвокат.

– Нет, но будет предлог познакомиться.

– Желаю удачи, – пожал плечами Кооманс де Брашен. – И все-таки хочу предупредить вас: в Бельгии получить наследство – дело непростое и долгое. Тем более – чужому человеку. Ведь мало ли, как решил распорядиться своим имуществом покойный. И кто его знает, что принадлежит ему, а что его семье.

– Но у Изенбека не было семьи!

– В этом все и дело, – укладывая документы в стопку, кивал адвокат. – Это и нужно доказать вашей стороне. Ведь всегда могут появиться неожиданные родственники и потребовать свою часть наследства. Вам придется подождать.

– И как долго?

– Полгода, год, полтора, два, – адвокат развел руками. – И даже гаулейтер вряд ли тут вам поможет.

Адвокат Кооманс де Брашен оказался прав. Юрию Войцеховскому было не до наследства Изенбека. Гаулейтер даже не принял Юрия Миролюбова. Передал его дело на рассмотрение секретарям. К начальнику Брюсселя просились тысячи людей со своими проблемами! И куда более серьезными, чем вступление в наследство. «Ах, Федор Артурович! – так часто сетовал Миролюбов, когда машина по утверждению наследства уже заработала. – Чего бы тебе было не отдать мне эти таблички! А ты сам, – обращался он к себе, – как не догадался в те часы, когда началась суматоха вокруг покойного, не вынес “дощьки”? Сказал бы: они мои! Я их сам принес сюда. Что за глупая честность! Простота хуже воровства! Ну, ничего, ничего! Нужно только выждать…»

Неожиданно Юрия Миролюбова вызвали в брюссельское гестапо. Расспрашивали о его связях в русской эмиграции, об Изенбеке. Расспрашивал не кто-нибудь, а оберштурмбанфюрер Генрих Валлейс, шеф местного гестапо.

Он много курил и то дело цепко смотрел в глаза Миролюбову.

– С кем общался покойный Изенбек? О чем рассказывал? О нем ходит много слухов. Да и о вас в том числе. Будто вы что-то затевали. Занимались какими-то секретами и не допускали в эти тайны никого. Так ли это, господин Миролюбов?

Все дело было в том, что русская эмиграция в те годы была наводнена агентами НКВД. Сталин не жалел средств на свою резидентуру. Еще со времен Менжинского агенты НКВД старались уничтожить наиболее опасных белогвардейцев, других одурачить или завербовать. Миролюбову со всей серьезностью пришлось доказывать, что он не верблюд.

– Я – белый офицер, – резко сказал он. – Что до Федора Изенбека, так он командовал артиллерийской батареей в гражданскую войну и уложил большевиков более, чем вы можете себе представить. А наши тайны касались исключительно археологии, господин Валлейс. Даю вам слово. Меня со своей стороны интересует, как продвигаются дела со вступлением в наследство господина Изенбека.

– Не торопитесь, господин Миролюбов, не торопитесь, – цепко глядя на русского эмигранта, ответил ему оберштурмбаннфюрер Генрих Валлейс.

В конце концов Юрий Петрович понял, что в мастерской Изенбека гестапо уже успело порыться. Но вряд ли, успокаивал он себя, их могли заинтересовать старые престарые доски с чертами и резами. И все-таки сердце его ныло при мыслях об этом… Тем более что в одном из коридоров Брюссельского гестапо он увидел проходившего из одного кабинета в другой… Марка Пфейфера! Или ему только показалось? С другой стороны, любой чиновник министерства образования мог оказаться в этой опасной и очень подозрительной ко всем организации.

Но когда спустя год с лишним он получил документы на вступление в наследство и ветром примчался в мастерскую Изенбека, ужас охватил его. Большей части картин – живописи и графики – на стенах не было. Не было и «дощек». Негодование и чувство потери душили его.

Он побежал к адвокату Коомансу де Брашену, но тот лишь развел руками:

– Что вы хотите, Юрий Петрович, сейчас военное время! Бельгия захвачена Германией. Брюссель – оккупированная зона! А вы сетуете на пропажу какой-то рухляди? Странный вы человек! Картины, конечно, жалко, но и вам досталась часть. И досталась квартира. Я могу быть с вами откровенен?

– Безусловно, – кивнул Миролюбов.

– Я много лет был адвокатом Изенбека. Федор Артурович был видным художником. А все знают аппетиты немцев по отношению к изобразительном искусству. – Он понизил голос. – Немцы – возвышенная и в высшей степени романтическая нация! Уже несколько лет фашистская Германия вывозит из других стран коллекции мирового искусства. Вы разве не знаете об этом?

– Я что-то слышал…

– Не для протокола. Я думаю, полотна Федора Изенбека из его мастерской уже с год как украшают стены особняка какого-нибудь гаулейтера или группенфюрера. Смиритесь с этим. Война, господин Миролюбов! Катастрофа! И она только еще начинается! Вы живы, жива ваша супруга. Оставьте этот вопрос, не наживайте себе проблем.

Юрий Петрович вышел от адвоката де Брашена в высшей степени разгневанным. Он не побоялся и пришел в гестапо, добился аудиенции все того же Генриха Валлейса.

– Вы обвиняете Третий рейх в том, что он обокрал вас? – выслушав его претензии, с усмешкой спросил оберштурмбанфюрер. Он так и буравил его колючим взглядом. – Хотите написать жалобу?

– Хочу, – кивнул Миролюбов.

– На чье имя? На имя гаулейтера Войцеховского? Или сразу фюреру?

– Да хотя бы так! – воскликнул Юрий Петрович.

– Уходите, – угрожающим тоном процедил гестаповец. – Мы не знаем, куда делись ваши картины. И знать не желаем. Квартира Изенбека была опечатана более года. А квартирные воры пока еще существуют. Фюрер уже избавил Германию от воров, теперь дело за другими странами. Считайте, что вам не повезло. Уходите и больше никогда не возвращайтесь сюда, – он усмехнулся. – А то дождетесь, что мы сами вызовем вас…

И Миролюбов, расшибив лоб об эту стену, ушел. Правда, он набрался смелости и написал «о пропаже картин и прочего имущества покойного Изенбека» гаулейтеру Брюсселя, но ответа не получил.

Действовать далее в розыске «дощек» ему не позволила жена.

– Ты с кем собрался тягаться, Юрочка? – воскликнула немка. – Себя не жалеешь, так хотя бы меня пожалей. Бог с ними, с этими таблицами. Я давно готова была их проклясть. От них одни несчастья. Лучше бы Федор Артурович сжег их! А ты – писатель и поэт. Милый мой! Пиши свои вещи. Свои книги. Если так случилось, так тому и быть.

И Юрий Петрович Миролюбов решил забыть о «дощьках» Изенбека. Наконец, у него остались бесценные их копии. Долгие годы он потратил на то, чтобы веды древних славянских жрецов уцелели. И вот он сложил вороха исписанных бумаг в один чемодан, закрыл его на все замки и забросил на самую верхнюю полку кладовки. Пусть лежат, пусть ждут своего часа!

Глава шестая Жар-птица

Город Сан-Франциско в штате Калифорния американцы называли «западным Парижем». Имя ему дали испанцы в честь Франциска Ассизского. Город вырос на холмах, и его улицы лентами перетекали с одной возвышенности на другую. Сан-Франциско был изыскан и красив, тут смешались многие культуры. Но и напастей хватало! Город терзали землетрясения и опустошительные пожары, крысы заражали его жителей бубонной чумой, но всякий раз Сан-Франциско выныривал из волн разрушений и становился еще краше. В конце девятнадцатого века «Золотая лихорадка» трепала город, пополняя жителей этого пятачка земли авантюристами и джентльменами удачи. А какие тут были достопримечательности! Грандиозной стрелой соединил два берега пролива мост Золотые ворота! А чего стоила грозная тюрьма-крепость на острове Алькатрас!..

После окончания гражданской войны в России, переплыв океан, именно сюда, на западное побережье, перебрались многие русские белоэмигранты. В Сан-Франциско сформировалась своя прочная русская колония.

У русской колонии была и своя печать. Чтобы не забыть, кто они, изгои и беглецы, русские эмигранты между прочего издавали и патриотический журнал с ярким названием «Жар-птица. Альманах русской мысли и современного искусства».

Альманах издавался тиражом 300 экземпляров на 16 страницах, печатался на ротапринте, фотографии вклеивались вручную. Это был почти самиздат. Но обложки всегда менялись! И были, как правило, очень патриотичны. Например, там мог возникнуть парящий над красной Москвой двуглавый орел. Четверть века прошло с революции, но не могли белые офицеры смириться с мыслью, что их родина и столица принадлежат безбожникам-большевикам! В мыслях они парили над несчастной родиной, как их нарисованные орлы, и готовились обрушить кару на хазар-поработителей.

Журнал издавался в Сан-Франциско, но расходился по почте по всему миру. Редактором «Жар-птицы» был белоэмигрант Николай Сергеевич Чирков.

Вот он-то в 1948 году и получил письмо из далекого Брюсселя. Николай Сергеевич вскрыл конверт и прочитал весьма занимательные строки.

А потом вышел из своего кабинета и заглянул в кабинет соседний, где сидели двое его коллег.

– Представляете, господа, в Европе, а именно в Бельгии, в Брюсселе, живет некий господин Миролюбов, деникинец, который утверждает, что имеет в наличии письмена древних славянских жрецов докириллического времени. «Дощьки», как он их называет, предположительно пятого – девятого веков!

– Ого! – воскликнул сотрудник господина Чиркова – Лаврентьев. – Эка! А он про Кирилла и Мефодия, равноапостольных наших, не слышал, поди?

Чирков усмехнулся.

– Пятый век, – покачал головой второй сотрудник – Брюшков. – Кто больше! Вернее, кто меньше!

– Вот и я о том же, – кивнул Чирков. – Ладно, надо будет написать этому чудаку. Только не сегодня – нынче дел много…

Но Чирков не написал заокеанскому респонденту ни в этот день, ни в другой, ни в третий. А потом просто потерял конверт, потому что белоэмигранты буквально забрасывали «Жар-птицу» корреспонденцией.

И так бы и заглохло это дело, если бы не новый сотрудник «Жар-птицы» – соредактор журнала «Вестник правды», востоковед Александр Александрович Куренков, публиковавшийся под американизированным псевдонимом «А. Кур». Александру Куренкову, активному участнику белого движения, на тот момент было под шестьдесят лет. Он являлся заметной птицей в белой эмиграции США. Закончив гражданскую полковником, в 1937 году Куренков был произведен самим Кириллом Владимировичем Романовым в генерал-майоры. В последние годы, поняв, что Россию у них отобрали и ломать копья уже не имеет смысла, Куренков-Кур занялся русской историей. И, конечно, его интересовала история предревняя.

Однажды в редакции зашел разговор о том, на каком же языке говорили наши предки, ну, те, что жили до Кирилла и Мефодия, не мычали же ведь они, и Чирков вспомнил:

– Ах, какой же я простофиля! Пропало ведь, наверное, то письмо!

– Какое письмо? – поинтересовался Куренков.

– Да лет пять назад написал мне какой-то русский из Брюсселя, деникинец, что нашел деревянные таблички, он их «дощьками» называл, докириллического времени. Они принадлежали какому-то полковнику Изенбеку, а тот нашел их в имении каких-то Задонских, что ли. Короче, темная история! То ли руны на них, то ли черты и резы, что, в сущности, одно и то же, да еще плюс на санскрит грамота похожа.

– Не шутите? – спросил Куренков.

– Честное слово! Я собрался написать ему, да и потерял письмо.

– Да как же вы могли, Николай Сергеевич? – с укором посетовал Куренков. – А вдруг великое открытие?

А шел в то время уже 1953 год…

– Да Бог с вами, Сан Саныч, все открытия уже сделаны!

– А вот тут я с вами не соглашусь, – очень серьезно воспротестовал Куренков. – Надо найти этого человека! Как бы его находка к моей рубрике подошла – о древностях!

– Ну так напишите вы ему, – посоветовал Чирков. – И моя совесть спокойнее будет. Коли жив тот чудак, глядишь, и откликнется.

И Александр Куренков, не долго думая, опубликовал в очередном номере журнала «Жар-птица» воззвание. Он просил отыскаться человека, пять лет назад писавшего о деревянных докириллических «дощьках».

Юрий Петрович Миролюбов после войны всецело посвятил себя работе на химзаводе. Дела шли, но занимали почти все его время. В свободное же время он писал стихи и прозу, а вот о дощьках совсем позабыл. Да, в 1948 году он отправил письмо за океан, но ответа не получил. Да мало ли, куда могло деться его письмо! Кануло в Лету!

И вдруг – точно выстрел!

В очередном номере «Жар-птицы», который он просматривал в библиотеке, Юрий Петрович увидел, как к нему взывает через океан некий господин Кур! Журналист и востоковед. И просит его откликнуться, написать подробно о дощьках в редакцию журнала!

Миролюбов в тот день пришел домой чересчур воодушевленным. Его приподнятое настроение не укрылось от глаз супруги.

– Что с тобой, милый? – спросила Галина Францевна.

Он вздохнул – жена не любила тему дощек. Слишком тяжелые воспоминания! Изенбек, вечные пиры, смерть Федора Артуровича, гестапо…

Но он сказал:

– В Америке один ученый заинтересовался моими дощьками. Буду писать ему письмо.

Галина Францевна только вздохнула.

И через пару месяцев в далекой Америке, на западном побережье США, в Сан-Франциско Николай Сергеевич Чирков читал в редакции письмо от господина Миролюбова.

В письме вкратце излагались уже известные события о приобретении дощечек, об их странствиях по миру, о трепетном отношении к ним хозяина Изенбека и пропаже дощек после его смерти.

– «Я стал приводить их в порядок, – читал письмо Миролюбова своим коллегам Чирков, – склеивать, а некоторые из них, порченные червем, обрабатывал при помощи химического силикатного состава, впрыснутого в трухлявую середину».

– Подумать только! – посасывая трубку, заметил Брюшков. – Вот ведь энтузиаст!

– «Дощьки окрепли, – продолжал чтение Чирков. – Надписи на них были странными для нас, так как никогда не приходилось слыхать, чтобы на Руси была грамота до христианства!»

– Очень верное замечание, – кивнул корреспондент Лаврентьев. – Очень верное!

– «Это были греческо-готские буквы, вперемежку слитно написанные, сред них были и буквы санскритские. Частично мне удалось переписать их текст. О подлинности не берусь судить, так как я не археолог. Изенбек спас только часть дощек, и текст их оказался разрозненным. Но он, вероятно, представлял из себя молитвы Перуну, Велесу, Дажьбогу и так далее. Под тем, что я вам сказал, могу присягнуть. Искренно уважающий вас Юрий Миролюбов, 26 сентября 1953 года, Брюссель, Бельгия, Европа». – Чирков обвел взглядом коллег. – Ну, что скажете, господа?

– Да-с, – покачал головой Лаврентьев. – Прямо русский Шлиман какой-то!

– Именно! – кивнул редактор Чирков. – Что ж, надо Сан Санычу Куренкову в Пало-Альто звонить. Он нашел это чудо, ему и карты в руки! Пусть разбирается!

Время точит наши силы, усыпляет бдительность, размывает напористыми волнами плоды трудов наших. Уставший носиться с «дощьками» Юрий Петрович Миролюбов теперь вспоминал о своей прежней работе лишь изредка. За время войны и лет неустройства архив его частично поредел. Одного не мог найти преданный старатель, другого. Да и лет уже было немало: пошел седьмой десяток! А супруге было всего сорок два. И если не живой отклик из журнала «Жар-птица», то и совсем бы он позабыл о дощьках. Тем более что преданная Галина Францевна из года в год говорила ему:

– Что ты все с этими древностями возишься, Юрочка? Пиши свои книги: прозу пиши, стихи!

А ведь она, даже не умевшая читать по-русски, просто верила, что ее муж – необыкновенно талантлив, и однажды это признает весь мир, и ее впишут в историю как верную супругу еще одного русского гения. Действительно, Галина Францевна искренне верила в это! Как же повезло ему со спутницей жизни! И он думал: а может быть, она права? Зачем он посвятил всю жизнь чужому творчеству? Да еще не до конца уверенный, что дощьки – подлинники? И надо заниматься своими романами! И ни в коем случае нельзя разочаровать ее, чудесного человека, его ангела-хранителя.

Но давние чувства, как неутолимая жажда, вспыхнули вновь, и Юрий Петрович полез в чулан – в свой заветный саквояж, где было спрятано его сокровище, и в чемоданы, где лежали другие материалы, связанные «дощьками». А этих бумаг было много! И как иначе – столько лет работы! Только вот фотографий оказалось совсем мало. Куда они делись? Но ведь они с Изенбеком далеко не все фотографировали. И это понятно! Кто же знал, что дощечки пропадут? Ведь по фотоснимкам что-либо прочесть с большинства дощечек было невозможно. Только путать себя! Фотоснимки упускали половину! Читались наиболее целые. Какой же он молодец, что хватило ему упорства год за годом, не ропща, копировать «дощьки»!

А в далеком Сан-Франциско редактор «Жар-птицы» Николай Сергеевич Чирков уже диктовал машинистке такой текст для рекламной страницы:

– «Колоссальнейшая историческая сенсация!» Да-да, сенсация, – кивая сотрудникам, подтверждал он. – «Журналист Юрий Миролюбов отыскал в Европе дощьки пятого века с ценнейшими историческими письменами Древней Руси»!

– А вы не лишкуете, Николай Сергеевич? – стоя на пороге его кабинета с чашкой кофе, спросил большой скептик Лаврентьев. – Не торопите ли события? Не перегибаете палку?

– Я пытаюсь увлечь нашего читателя, мой дорогой друг, – бросил через плечо редактор. – А вы учитесь! Журналистике учитесь! Это вам не лекцию о политэкономии перед балбесами в гимназии читать!

Читателям журнала сообщалось, что скоро они увидят сию «уникальную находку», что «Жар-птица» опубликует фотографии дощечек, а также и сам текст…

Вот тут, обуянный красноречием, Чирков задумался.

– Напишем так, – сказал он машинистке. – «Мы получили из Бельгии фотографические снимки с некоторых дощечек… – никаких фотографий он еще не получил, зато какой аванс для читателей! – и часть строчек с этих старинных уник уже переведена на современный литературный язык известным ученым-этимологом Александром А. Куром и будет напечатана в следующем, декабрьском номере нашего журнала». По-моему, хорошо? – спросил он у скептика Лаврентьева. – Что вы думаете, Семен Семенович?

– А «известный ученый» А. Кур уже знает об этом? – спросил тот.

– Пока еще нет, но узнает.

– Ну-ну, – отхлебнув кофе, кивнул Лаврентьев, повернулся и пошел к себе, – вам виднее…

– Зато какой стимул для работы! – ему в спину крикнул окрыленный своей изобретательностью Чирков. – Надо быть на два, на три шага впереди событий! Вот что такое настоящая журналистика!

И вот тебе раз, Чирков оказался прав! Рекламную страницу, в которой он сулил читателю скорое открытие века, он отослал в Европу Миролюбову, и ее же, но с копией письма последнего, – в Пало-Альто А. Куру. Это должно было подстегнуть двух энтузиастов к действию!

– Главное – запустить механизм, – сказал он в тот день, проходя мимо кабинета Лаврентьева и Брюшкова. – И я его запустил!

Александр Куренков, живущий в калифорнийском городке Пало-Альто, не просто возрадовался. Он сразу почувствовал, что соприкоснулся с чем-то великим, что судьба наконец-то вывела его на истинную стезю.

Он так и ответил в письме Чиркову: «Сегодняшний день является для меня самым счастливым днем моей жизни в Америке, и причиной тому – “дощьки”!»

Энергичный редактор «Жар-птицы» Чирков и впрямь оказался прав. Однажды совершив ошибку, не увидев перспективы воистину значимого дела, второй раз он уже не оплошал. И теперь уже Александр Куренков в Пало-Альто и Юрий Миролюбов в далеком Брюсселе думали только об одном, как познакомить с великим открытием весь мир.

Теперь они переписывались втроем: Чирков, Куренков и Миролюбов. Юрий Петрович, человек благородный, писал Куренкову: «Прошу Вас, если будете писать в “Жар-птице”, моего имени не упоминайте, а упоминайте инициал “М”. И не забывайте об Изенбеке и себе, ведь это Вы работаете над задачей, связанной с дощьками». И добавлял: «Ваш отзыв о дощьках меня так обрадовал! Уверен, они важны для Русского Дела. Но если я и работал ради этого, то не потому, что искал какой-то “чести”, а потому, что это мой русский долг».

И вот уже все новые копии, которые снимал Миролюбов со своих же копий, плыли через океан: в редакцию «Жар-птицы» и в Пало-Альто в руки Куренкову. Наконец-то они стали интересны! Что-то изменилось в этом мире, чувствовал Юрий Петрович Миролюбов. То, что еще позавчера вызывало насмешки, вчера – непонимание, сегодня стало вызывать неподдельный интерес. А так всегда и бывает! Многие могут проплыть мимо необитаемого острова, который прячется в тумане. Но вот появляется истинный капитан и первооткрыватель с отважной командой, они выходят на незнакомый берег, полный чудес, и скоро уже об этом открытии начинает трубить весь мир! До этого оставались считанные годы! Но нога отважного капитана уже ступила на таинственный остров, и его команда уже следовала за вожаком.

Пришел срок, и стрелки космических часов сдвинулись!

В январе того же 1954 года, в первом номере «Жар-птицы», Николай Сергеевич Чирков решил опубликовать статью, предваряющую публикацию «дощек».

– Как вы ее назовете, Николай Сергеевич? – спросил Лаврентьев.

– Я думаю над этим, – озабоченно ответил редактор Чирков. – Сотни вариантов приходят на ум! Ведь такое дело!..

– А если не побояться и назвать просто «Дощьки»? – предложил Брюшков. – Как их называет сам Миролюбов. Чего тут голову ломать?

Редактор вскинул брови:

– Просто «Дощьки»? А почему бы и нет? Все великое просто! Так и назовем!

И уже скоро он диктовал секретарше судьбоносную статью, которая позже будет издаваться и переиздаваться в мире сотни раз.

– Итак! «Медленно из тьмы веков встает истина о происхождении наших предков, об их истории! Шагом к ней надо считать обнаруженные, много веков лежавшие под спудом “дощьки” с письменами наших далеких родичей. Радостно бьется сердце, что мы делаем ценнейший вклад по изучению и восстановлению древнейшей страницы истории нашего народа. До сих пор хуже всего у нас дело обстояло с вопросом о начале истории государства Российского. Стыдно до нестерпимости, когда представишь, как в течение около двухсот лет поколение за поколением дурманилось нелепой сказкой о насаждении государственности среди русских славянских племен норманнами. К великому сожалению, эту сказку даже и теперь в некоторых эмигрантских школах невежественные “учителя истории” продолжают повторять и искажать этим у детей истинное понятие о прошлом русского народа. Но “норманнский” дурман начинает проходить! Идет борьба научных сил по восстановлению истинной нашей древней истории, и целый ряд статей ученого А. А. Кура, напечатанных в нашем журнале, свидетельствует об этой работе. За последнее время смутно замелькали сведения, что где-то в Европе нашлись древнейшие документы: “русские дощьки”. Начались их поиски. А. А. Кур в сентябре месяце текущего года напечатал в нашем журнале обращение к читателям нашим с просьбой сообщить что-нибудь об этих “дощьках”, кто о них знает, и через некоторое время пришел ответ из далекой Бельгии от писателя Ю. П. Миролюбова. Так начала подниматься завеса над ушедшими в века, утерянными страницами жизни наших далеких родичей, и мы начинаем расшифровывать и печатать эти замечательные письмена». Подпись: «Редакция». Хорошо? – спросил он у сотрудников.

– В самую точку, – покачал головой Брюшков. – Ох, теперь и начнется…

– И в этом же номере мы дадим обстоятельную статью А. Кура о находке! Наконец, кто у нас востоковед и филолог, профессор-лингвист? Вот пусть и даст характеристику истинного специалиста! – Чирков погрозил пальцем сотрудникам. – Уверен, он сейчас сидит и пишет ее!

И вновь энергичный редактор «Жар-птицы» Николай Сергеевич Чирков был прав! Именно в эти часы в Силиконовой долине, в городке Пало-Альто, за рабочим столом Александр Куренков писал свою не менее легендарную статью о находке Миролюбова.

Журнал вскоре вышел, и триумфальный номер со статьей полетел через все Соединенные Штаты Америки, а потом и поплыл через Атлантический океан в Европу!

И через месяц Юрий Миролюбов, опрокинув втайне от супруги полный до краев бокальчик коньяка, читал заветную статью. Разнообразием заголовков журнал «Жар-птица» не баловал, материал назывался «О дощьках», но каким ученым показал себя А. Кур!

Миролюбов с колотящимся сердцем прочитал статью про себя по-русски, а потом, выпив еще бокальчик коньяка, прочитал статью вслух на немецком – любимой жене. Она должна была это слышать!

– Итак, Галина, «О дощьках»! Не верю, еще не верю!.. «Название “дощьки” древнее и означает на теперешнем языке – “дощечки”. В древности, до того, как у наших предков появились бумага и пергамент, пользовались для своих записей тонкими прослойками березовой коры и специально сделанными из древесины березы и липы дощечками, на которых писали – выдавливали буквы. “Дощьки” приготавливались следующим образом. Сначала доску обглаживали с обеих сторон до полировки, затем обе стороны натирали тонким слоем воска, а писали острой палочкой из металла или кости. После начертания букв вдавливанием в дерево тонкий слой воска на том месте снимался, а написанное натиралось смесью ржавчины и отвара из луковой шелухи, что окрашивало написанное в темно-коричневый цвет; в более древние времена буквы выжигались накаленным острием шила. В нашей летописной литературе есть упоминание об этих “дощьках”. Так, в Воскресенской летописи рассказывается, что в 1209 году граждане Новгорода Великого взбунтовались против своего посадника Дмитрия Мирошкина, и когда грабили его достояние, то выбросили на двор “дощьки” без числа, ибо на них были долговые записи многих новгородцев, задолжавшихся у Мирошкина. Запись на “дощьках” с древнейших временах велась слитой: без разделения и пропусков между словами и фразами. Велась так, как записывают в Индии на санскрите. Буквы ставились под одной общей линией, а над линией ставились какие-то знаки: или знаки раздела на слова, или сокращения-титлы, или же скандовку для чтения».

Миролюбов энергично кивнул жене:

– Обстоятельно пишет этот Кур! Профессионал! Продолжаю: «Согласно имеющимся образцам буквы принадлежали по своему начертанию к периоду, когда в них начинают проявляться стиль и порядок их начертания: все они начинают “смотреть” в одну и ту же сторону, и тот беспорядок, который мы видим в начертаниях древнейших букв-знаков, как, например, разнообразный наклон их, перевернутость изображения, разнообразие изображений одной и той же буквы, в записях на “дощьках” мы не наблюдаем. Но все же буквы по начертанию принадлежат к тому периоду, когда еще азбуки кириллицы не было. Нет никакого сомнения, что буквы “дощек” являются прототипом кириллицы».

Галина Францевна улыбалась, ведь ликовал ее муж! Он буквально светился, читая эту статью!

– «На некоторых дощечках среди текста помещены фигуры, изображающие быка и собаку. Это глифы – картинное письмо, наличие которых в тексте само собой указывает, что картинное письмо как основа символов-знаков-букв еще не было изжито, и этим самым подтверждается древность дощечек. О древности текстов говорит и то, что эти “дощьки” писались жрецами-волхвами задолго до появления христианства на Руси. Наличие молитв и славословий в тексте по отношению в древним богам: Солнцу-Сурье, Перуну, Дажьбогу, Велесу и Хорсу, – подтверждает дохристианский период. Язык “дощек” очень архаичен и на первый взгляд создает впечатление смеси русского, славянского, польского и литовского языков. Вполне возможно, что этот язык был общим для всех этих родственных племен как прародитель их, потому что все эти племена произошли от одного народа. И народом этим, я думаю, была Древняя Русь первых веков нашей эры». – Юрий Петрович едва дочитал это предложение. – Все верно, все верно! – горячо воскликнул он. – Галечка, все верно пишет этот Кур! Именно той поры эти таблички, именно той! Даже я, не профессионал, любитель, датировал таблички именно теми веками! Тебе интересно? – спросил он и захлопал по-детски наивными глазами.

– Очень, милый, – она даже сжала его руку.

Было ли ей интересно на самом деле? Наверное, да. Ведь она любила его и жила его жизнью. Радовалась и горевала вместе с ним. А сейчас вместе с ним ликовала.

– Осталось немного! «В тексте встречаются слова, давно исчезнувшие, и значения которых уже потеряны, и которые нужно еще разгадывать. Встречаются слова чисто библейские, например, при славословии Сурьи называют ее адонь – госпожа; встречаются также выражения древнеиндусские, видимо, часть какого-то гимна или молитвы на языке пракрита, из которого вырос санскрит…»

Дальше ученый муж А. Кур ушел в такие филологические изыскания, что перевести их на немецкий не представлялось никакой возможности. Но и без того Юрию Петровичу Миролюбову было ясно: его открытие приняли на ура! А самого его, настрадавшегося изгнанника, называли и журналистом, и писателем, и даже ученым.

Это был триумф! Его жар-птица – книга древних славянских жрецов – вырвалась-таки на волю и, пару раз взмахнув крыльями, сразу полетела.

Юрий Миролюбов, сидевший в Брюсселе, в Юккле, на Брюгманн-авеню, в кресле, подле всепонимающей и всепрощающей жены Галины Францевны, был воистину счастлив!

И сразу же начинается оживленная переписка между Миролюбовым, с одной стороны, и Куренковым и журналом «Жар-птица», – с другой. Юрий Петрович буквально «килограммами» пересылает информацию за океан. Почти тридцать лет назад он начал эту работу в мастерской Изенбека. Потом долгожданный финал. И двадцать лет ожиданий! Разочарование, отчаяние – все это ему было знакомо. Все по очереди терзало его сердце.

И вот – случилось. Пришло! Открылось ему!

Миролюбов так рад признанию своих заслуг, что пересылает не только копии, но и оригиналы некоторых переводов. Он вдруг понимает, что это сокровище ему более не принадлежит. И не имеет смысла держать его у себя, как это делал Изенбек. Александр Куренков, лингвист и востоковед, профессор, куда лучше его разберется с дощьками древних русских жрецов.

Ведь, если честно, Миролюбов – химик. Вот в чем он знает толк! А в «дощьках» он понял не более половины из того, что сам же и переписал. Ну, не было у него необходимой подготовки! Заставь того же Куренкова составлять химические растворы, разве он справится? Нет, конечно! Но теперь нашлись люди, которые переведут «дощьки», не упустят ни одного слова!

А за океаном, в Сан-Франциско, в русском обществе Александр Куренков читал доклад о найденных «дощьках». Пламенный белый офицер, человек чести, он отнесся к открытию со всей душой русского человека. Да, потерявшего, как и другие, родину. Но нашедшего ее заново в древних письменах.

– Итак, дамы и господа! – начал он с трибуны. – Я назвал мой доклад просто: «Дощьки». Так называл и называет их человек, открывший эту бесценную древность миру: Юрий Петрович Миролюбов, который ныне живет в Брюсселе, – оратор откашлялся. – «Благодаря тому, что наша летописная литература писалась на церковнославянском языке, то и полагалось, что летописное дело на Руси появилось лишь после крещения Руси и устройства монастырей. Считали, что до принятия христианства у наших предков не было своих письмен и своей языческой литературы, хотя археологи и находили в земле не раз различные вещи прошлого с какими-то надписями, нарезанными на них, но наши филологи отказывались признать в этих “письменах” наличие каких-либо букв, которые могли бы послужить основой нашей азбуки. И даже свидетельства арабских и хвалынских авторов, что у “русов” была своя письменность, а следовательно, должна была быть и своя литература, которая не дошла до нашего времени, все же этому веры не придавали и равнодушно проходили мимо. Даже свидетельство самого святого Кирилла – Константина Философа, что он нашел в Корсуни у одного русского “русские письмена”, на которых было написано святое Евангелие и Псалтырь, даже это свидетельство учеными не было принято к должному сведению, и о нем также забыли. Теперь благодаря счастливой нашей судьбе мы имеем в руках текст древней языческой летописи, о получении которой было подробно сообщено в январском номере журнала “Жар-птица”. Этот текст написан на архаичном древнем русском языке, в чем читатели могут убедиться сами. Текст был подвергнут транслитерации, то есть древние письмена были переведены на современную русскую азбуку. Из приведенного отрывка мы видим, что в древности Русь звалась еще Русколанью. Мы видим, что Русь существовала еще во времена готов, а следовательно, и до готов. Этот отрывок, как и весь текст дощечки, приносит большой конфуз всем тем историкам, которые посвятили всю свою жизнь доказательствам, что имя “Русь” пришло к нам от норманнов девятнадцатого века…»

Александр А. Кур читал еще долго. Это был научный доклад, и ученый приводил строго научные примеры и доказательства своей правоты[37]. В зале русского собрания слышались то ропот, то восторженные возгласы, и когда выступление подошло к концу, эмигранты встали и приветствовали докладчика бурными аплодисментами.

Уже в начале 1954 года, когда началась оживленная переписка с журналом, Юрий Петрович решил свернуть дела с химзаводом в Бельгии, взять капитал и уехать за океан, в США. На этом настаивала редакция «Жар-птицы». Благодаря А. Куру его пригашали на работу в Музей русской культуры и, очень возможно, на должность редактора газеты «Русская жизнь». А также и на место корреспондента в «Жар-птице». Эти предложения, посыпавшиеся на него неожиданно из-за океана как из рога изобилия, вскружили голову Юрию Петровичу.

– Поедем, милая, а? – умолял он Галину Францевну. – Ну, поедем, Галочка? Европу мы знаем вдоль и поперек – я так хочу в Новый Свет! Только подумай: новые возможности, новая жизнь! Ну, решайся, милая!..

Да, возраст уже давал о себе знать, тяготил Юрия Миролюбова, точили силы старые болячки, но энергия в этом человеке все равно была сильнее. Куда сильнее!

И вот уже летом 1954 года на торговом судне они с женой пересекли Атлантический океан. А потом еще зашли и в Тихий! Пароход прошел через Панамский канал, затем мимо побережья Мексики – и вот оно, Западное побережье Соединенных Штатов, вот она, Калифорния! Город мечты! А вот и Золотые ворота! Величайший в мире мост!

И город Сан-Франциско!..

И вот уже семья Миролюбовых сошла по трапу и сразу попала в обжигающую летнюю калифорнийскую жару. Юрий Петрович даже захлебнулся этим пеклом. Сан-Франциско находился на одной широте с Ашхабадом! Но привык уже в первые часы. Жар костей не ломит! С его артритом было бы тяжко оказаться где-нибудь на Аляске!

Они поймали таксомотор и поехали прямиком в редакцию «Жар-птицы».

Какая была встреча! Тут долго трясли его руки сотрудники журнала, а Николай Сергеевич Чирков даже прослезился, повторяя то и дело:

– Дорогой вы наш первопроходец! Старатель! Колумб вы наш! Магеллан!

А потом примчался из Пало-Альто и генерал, востоковед и этимолог Александр Куренков, высокий и жилистый, и заключил Миролюбова в крепкие белогвардейские объятия. Троекратно расцеловал и вновь стиснул в железной хватке.

– Вы наш флагман! – сказал он.

Пока собирали стол, Юрий Петрович обходил редакцию «Жар-птицы» в две с половиной комнаты. Бедновато было тут! Нереспектабельно! Как бедные родственники, жили и работали трудяги-журналисты. Но так что плакать с самого начала?

Потом ели, пили шампанское, поднимали тосты.

Галина Францевна тоже сияла, глядя на мужа, и сетовала, что не знает великий и могучий русский язык. Но знала другое: Юра потом ей все расскажет, как же иначе!

Куренков сказал:

– Ваш вклад в русскую культуру ни с чем не сравнить! – он рассмеялся. – Вы как Нестор, только без пошлых заигрываний с варягами!

– Но это заслуга Изенбека, – тихонько воспротивился Миролюбов. – Ведь он сохранил «дощьки»…

– Изенбек только их спас, именно вы вдохнули в «дощьки» жизнь. Если бы не ваш многолетний кропотливый труд, разве бы мы узнали эту великую правду о наших предках? Нет! – покачал он головой. – Нет!..

И он был прав. Волею судьбы Юрий Петрович Миролюбов познакомился с Федором Артуровичем Изенбеком. Великая сила подвижника толкала его на этот титанический труд. Не честолюбие, не жажда наживы заставляли его мучиться с «дощьками», злясь на них и проклиная, потому что больше половины так и осталось для него неразгаданным, не прочтенным! Он просто механически сидел и перерисовал эти древние каракули. Это была та сила, которая заставляет людей садиться на корабли и плыть куда глаза глядят, не зная карты, не ведая будущего, слыша только один инструмент – свое сердце. Та сила, которая тысячи лет заставляет людей поднимать по ночам голову, смотреть на звезды и мечтать…

После обеда они поехали в музей и редакцию журнала «Русская жизнь». Миролюбов очень хотел увидеть священный алтарь, где он будет жрецом!

Чирков сказал:

– Везите его, Сан Саныч, покажите музей! И редакцию «Русский жизни». Там, конечно, бедновато, но кто сейчас богат? Кто нефть добывает! Езжайте. А мне еще номер делать…

И они поехали. Миролюбов и Куренков стояли на пороге музея. Из-за их спин тянула голову Галина Францевна. И вновь сердце Юрия Петровича дало о себе знать, но только иначе. Оно сжалось от той убогой обстановки, которая ему предстала. Музей русской культуры был еще беднее редакции «Жар-птицы»! Две комнатки с фотографиями на стенках, где были запечатлены великие вехи Белой гвардии, сражавшейся с бесовской силой черною, большевистскою, поблекшие знаменны, тройка недужных столов и с десяток больных стульев. И полтора сотрудника. Потом проследовали дальше.

Редакция «Русской жизни» оказалась еще хуже музея. Вот где кипела жизнь на чистом энтузиазме!

– Скуповато, конечно, но мы выживаем, – сказал работник редакции – пожилой белогвардеец. – В каком полку служили?

Миролюбов ответил. Пожилой белогвардеец заговорил о былом… Слушая его, Миролюбов ходил от одной фотографии к другой, и тоска цепко заполняла собой сердце. Становилось понятно, почему во всей Калифорнии не нашлось другого редактора возглавить монархический листок «Русская жизнь»! Все было ясно как белый день. Обиделся ли Миролюбов на того же Куренкова и Чиркова за этот вызов? Нет! Расскажи они ему – не поехал бы он за океан! Но ведь раз позвали и не сказали всего, значит, и впрямь хотели видеть именно его на этом месте. На него, Юрия Петровича Миролюбова, только и надеялись!

Но разве монархическая газета была для него, Юрия Миролюбова? Он и не был толком монархистом! Скорее, предпочел бы буржуазную республику! Только истинный почитатель семьи Романовых мог, голодая, петь гимны ушедшему навсегда феодальному строю! В этой области он, Миролюбов, энтузиастом не был! И потом, его интересовала история Руси с ее древнейших времен, а не история Гражданской войны, ее побед и поражений. И краха Белого движения…

– Лиха беда начало! – смело сказал Куренков. – Прорветесь!

Но уже скоро Миролюбову пришлось вежливо отказаться и от музейной деятельности, и от должности редактора «Русский жизни» и остановиться на корреспондентской деятельности в «Жар-птице». Но и тут денег, увы, не предвиделось.

– Я вам вот что скажу, Юрий Петрович, – в один из первых же дней, закурив дешевую папиросу, сказал Лаврентьев. – Вы не в райские кущи приехали! Честно слово. (Чиркова не было, и он мог пооткровенничать.) Тут вы не разбогатеете. У нас знаете как? Одно колесо из гати вытянем, а другое уже, глядишь, и там. Зарплаты как таковой у нас нет. Все на энтузиазме и любви к матушке-России. Белая гвардия наша бедна. И стара уже! Всякий хочет бесплатно газету получить. За былые заслуги! – Папироса его истлела, и он шумно полез в ящик за портсигаром и спичками. – Что ж, поглядим, может быть, с вашим приходом и пойдут наши дела?..

– Я буду работать, – сказала дома мужу отважная Галина Францевна.

И вскоре устроилась медсестрой в госпиталь. А Юрия Петровича Миролюбова, как назло, разбил артрит. Возможно, сказалась резкая перемена климата. Ему оставалось лежать дома и страдать от мысли, что он увлек жену в эту авантюру, молиться и ждать, когда он сможет встать и заняться делом.

Но когда он встал, дела действительно пошли.

– Если поднимете журнал, – честно сказал ему Николай Сергеевич Чирков, – я вам отдам должность редактора. Устал я за эти годы! В гору устал карабкаться!

И Юрий Петрович Миролюбов согласился на свой страх и риск. Он вложил в «Жар-птицу» последние деньги, оставшиеся от наследства Изенбека, и перевел журнал на типографский способ печати. Увидев нового лидера, ободрились и штатные работники.

Как-то осенью они шли мимо залива Сан-Франциско с Куренковым и его старым знакомцем, киевским священником отцом Сергием, могучим богатырем, тоже бежавшим от большевиков и жившим в Калифорнии. В рясе до пят и клобуке, с золотым крестом на груди, он шагал между двумя учеными мужами. Солнце уже садилось на западе, тонуло в Тихом океане. Одинокий остров Алькатрас чернел над алой в закатном сиянии гладью Калифорнийской бухты.

– Вот вы пытаетесь перекроить русскую историю, – заговорил отец Сергий. – А надо ли? Что вы хотите получить в конце концов, Юрий Петрович? В сухом остатке?

– А чего хочет любой ученый? Найти истину, конечно. Собственно, вам что не нравится в моих поисках, батюшка? – вежливо спросил Юрий Петрович.

– Сотни лет русский человек знал, что именно христианство принесло ему грамоту. Не было бы слова Христа, которое донесли Кирилл и Мефодий через созданную ими азбуку, остался бы русский человек жить, как зверь, как тварь бессловесная. И не проведал бы о спасении души!

– А вы сами верите этому? – спросил Юрий Петрович у священника. – Что до Кирилла и Мефодия русский человек жил, как зверь…

– Нестор написал: в землянках жили! То же, что в норах!

– И молились деревянным идолам, конечно?

– А кому же еще? – грудным голосом вопросил отец Сергий. – Им, поганым!

– В том-то все и дело, батюшка, что Нестор не знал русской истории и не желал ее знать!

– Как же это не знал?! – возмутился священник – его аж захлестнуло волной негодования. – Да ведь он и есть первый русский историк!

Александр Куренков шел молча и загадочно улыбался. Он и прежде спорил со своим матерым соотечественником, духовным отцом.

– Забыли добавить, батюшка: историк двухсот лет! – тоже повысил тон Юрий Петрович Миролюбов. – Нестор жил в одиннадцатом веке, а описание свое начал с девятого. Иного времени потому что не знал! И еще забыли добавить: первый историк христианской церкви! Для него все, что было до того, – это погано! Лютая нетерпимость ко всему, что было до крещения, – вот каким было оружие первых священников на Руси. Что поделаешь, любая религия пытается сломить и уничтожить все, что так или иначе ей противоречит! Но времена, слава Богу, изменились. Неужто вы призываете культурных людей двадцатого века отказаться от прошлого? Даже не стремиться познать его? Да как же так, батюшка? – Миролюбов покачал головой. – Но хотите грекам посоветовать, чтобы они от Геродота отказались! Он ведь до Христа был! В шею его за это! Что ж за варварство такое?

Улыбка то и дело оживляла лицо Александра Куренкова; он кивал, слушая Миролюбова.

– Вы рассуждаете как большо-о-о-й любитель языческого свободомыслия! – потряс пальцем богатырь-священник.

– И зря вы меня в язычники пишите! – воскликнул Миролюбов. – Очень зря! Не язычник я! Христианин. Но я не фанатик. И хочу обогатить свою историю, а не оскопить ее, как это сделал Нестор! И чему вы ищите оправдание и даже в заслугу возводите! Еще в прошлом веке многие деятели науки и культуры поняли, что тысячелетиями существовала мудрая ведическая цивилизация. Ее создали очень далекие наши предки! Они жили на севере континента. Потом, с похолоданием, начались миграции в теплые края, и цивилизация прошла весь Евразийский континент и осела в Индии. Эта цивилизация жила по законам, которые ей дал Господь задолго до христианства! И на тот момент эти законы были наиболее правильны! Это потом для переустройства мира понадобилась величайшая жертва: жизнь Сына Человеческого. От ведического мира нам, европейцам, – и славянам, и скандинавам, и германцам, – досталась руническая грамота. Следы ее повсюду в Европе! Она и разная, и во многом схожая! Именно славянскую рунику и преобразовали в русскую грамоту Кирилл и Мефодий! Вот как все было! Адаптировали ее для народа нашего! Ее и получили и болгары, и Киевская Русь! Только в улучшенном, демократическом виде! Вот что я думаю, батюшка!

– Браво, Юрий Петрович! – захлопал в ладоши Александр Куренков. – Брависсимо!

Миролюбов утвердительно кивнул:

– Нельзя рвать связь времен – вот что главное! От автора дощек и до нас, а потом и далее, потомков наших, которые будут жить в будущем! Надо понять и уверовать в то, что Русь – это мы, а Древняя Русь – тоже мы, и если Бог поможет, то и будущая Русь тоже будем мы! Мы должны, как старатели, что моют песок, отмывать золотые слитки нашего прошлого. «Дощьки» и есть эти слитки, батюшка!

– Подписываюсь под каждым вашим словом, – положив руку на сердце, сказал Куренков.

Могучий оппонент Миролюбова, нахмурившись, замолчал. А рыжее солнце уже тонуло в Тихом океане, пора было ловить таксомотор и ехать с гостями в отель.

В те дни, когда работа закипела вокруг обновленного журнала «Жар-птица», Миролюбов решил сделать Куренкову серьезное и мудрое предложение. Он должен был передать эстафету, и лучшей кандидатуры найти было трудно. По крайней мере в Калифорнии.

– Вот что, Александр Александрович, – сказал он ему после очередного редакционного совета. – У меня много административной работы. И устал уже я от «дощек»! Тридцать лет я с ними нянчусь! Вы – ученый, профессор, берите эту тему полностью себе. Разбирайте, корпите, грызите эту науку! А мне хочется реализовать еще и другие планы.

Этими планами были романы, повести и рассказы Юрия Миролюбова, которым он посвятил последние два десятилетия своей жизни. Сразу после того, как спрятал переводы «дощек» в чемодан и забросил его на дальнюю полку в кладовке.

И все пошло на удивление ладно. Куренков отныне готовил к печати все новые переводы «дощек», которые делал сам с копий Миролюбова, а Юрий Петрович редактировал и публиковал свои произведения. Втайне надеясь однажды стать известным писателем-эмигрантом.

Регулярная печать «дощек» Изенбека сразу подняла тираж журнала. Но не все понравилось Миролюбову в работе Куренкова. Тот оказался своевольным редактором, даже диктатором и время от времени занимался настоящим самоуправством в издании «дощек».

– Как же так, Сан Саныч, – говорил новый редактор Куренкову. – Вы упускаете столько подробностей? Срезаете целые строчки, выбрасываете слова…

А. Кур и впрямь на свой страх и риск редактировал «дощьки» таким образом, что частично перечеркивал кропотливый труд Миролюбова. Увы, с первых же месяцев совместной работы они стали ссориться с Куренковым. При этом были абсолютными единомышленниками, смотрели в одну сторону. Просто они оказались двумя полководцами в одной армии! Но большого конфликта до поры до времени им удавалось избегать.

Но был и огромный плюс в этой совместной и очень упорной работе двух ярких индивидуальностей – Юрия Миролюбова и Александра Куренкова. Весть о книге древних русских жрецов, написанная докириллическим письмом, полетела надо всем миром. Статьи Куренкова перепечатывались и распространялись повсеместно, где жили русские. Может быть, в закрытом большевистском СССР пока и не было дела до загадочных «дощек», там строили развитой социализм, но миллионы русских людей в других странах и на других континентах читали жреческую летопись. Жар-птица, выпущенная Миролюбовым из клетки, начинала свой великий полет…

В столице Австралии Канберре, в Институте индустриальных и научных исследований, трудился на благо ее величества королевы Великобритании русский биолог и энтомолог профессор Сергей Яковлевич Парамонов. В Австралию его занес воистину счастливый ветер! Парамонов родился в Харькове в 1898 году. К началу войны с фашистской Германией работал директором Зоологического музея Академии наук Украины, потом эту территорию оккупировали немцы. Парамонова с музеем отправили в Берлин, но Сергей Яковлевич по дороге слишком много спорил с гитлеровцами, как лучше сохранить экспонаты, за что и попал в концлагерь Мюнден.

Он выжил, его освободили союзники в 1945 году. Сумел оправиться, побывав в аду. И раньше Сергей Яковлевич Парамонов был заядлым славянофилом, а теперь просто возненавидел как самих немцев, так и русских ученых-норманистов, которых он издевательски называл «норманологами».

После Второй мировой он недолго работал в Париже, затем в Лондоне, а потом взял и уехал на другой континент – в Австралию, где в 1947 году и стал профессором Университета Канберры. Недоброжелатели обвиняли его в связях с советской разведкой, но доказать ничего не могли.

Именно ему, Сергею Яковлевичу Парамонову, и попал в руки журнал «Жар-птица» с публикацией «дощек». Воистину семя упало в благодатную почву!

Изучив уникальный материал, Сергей Яковлевич Парамонов, лицом похожий на чеховского помещика-интеллигента, горячо воскликнул:

– Вот оно! Вот! Дождались-таки! А я знал и всем говорил! – проповедовал он у себя на кафедре. – Как такое может быть? Сами скандинавы называют страну славян Гардарикой! Страной городов! – Он повторял то же, о чем говорили и Миролюбов, и Куренков, да все славянофилы вопреки закрывшим уши и глаза западникам-норманистам. – И дивятся этой стране как чуду! Превозносят ее, как варвары-федераты превозносили Рим, а потом Константинополь! Так как такое может быть, ведь чтоб целая страна была, сколько столетий должно пройти, а?! – Он грозил сотрудникам кулаками. – А мы за эту глупость ухватились, Нестором впопыхах оброненной: «Дураки мы, идите нами править!» Да Нестор монахом был, в монастыре сидел, что он знал об истории? А мы вот уже сколько столетий самоуничижаемся и плюем друг другу в личность! Хорошо еще, с тоски не повесились!

Парамонов написал горячее письмо Миролюбову, и с того момента переписка их стала постоянной.

– Еще один, похожий на меня и на Кура, – дома говорил Юрий Петрович своей терпеливой жене. – Сразу видно: энтузиаст!

Парамонов просил – умолял! – прислать ему копии «дощек», и Миролюбов согласился. Хотя переслал не сразу и не все. Он писал своему далекому австралийскому коллеге: «Многоуважаемый доктор! Вы все-таки торо́питесь! С такими вещами, как тексты “дощек Изенбека”, я спешить не имею права! Я их должен сверить с записями, имеющимися у меня и сделанными в свое время с текста оригинальных “дощек Изенбека”». Миролюбов поначалу осторожен: заокеанский господин Парамонов подобен вулкану! Вот-вот, и взорвется!

Ах, где былая прыть Юрия Миролюбова! Сейчас бы сбросить годков двадцать – тридцать, стать таким, каким он был тогда, в Брюсселе, когда только познакомился с Изенбеком! Вот бы он развернулся!.. А нынче Юрию Петровичу не хватает здоровья и сил заниматься наследием Изенбека.

Он уже отдал ему великие силы свой души! И здоровье тоже отдал!

И творчество Куренкова далеко не всякий раз радует Миролюбова, потому что деспотичный профессор А. Кур, востоковед и этимолог, «режет» и правит «дощьки» по своему усмотрению. Однажды Миролюбову как редактору «Жар-птицы» даже приходится извиняться перед читателями за самоуправство А. Кура в переводе и пообещать, что информация с очередных «дощек» будет переиздана в полном объеме.

В эти годы Юрий Миролюбов оказывается буквально меж двух огней: имя одному – Александр Куренков, другому – Сергей Парамонов. Последний уже сам публикует статью за статьей о «дощьках Изенбека» под псевдонимом «Сергей Лесной».

И вскоре Миролюбов понимает, что у «дощек» появились новые жрецы, что их становится все больше, и «дощьки» уже живут своей жизнью. И он пишет Парамонову строки, в которых звучит истинная боль: «Иногда я думаю, что лучше было бы, чтобы о “дощьках” никто не знал, так надоедает думать о них, бороться с Куром, а теперь и с Вами!»

А Парамонов, в свою очередь, уже пишет в русскоязычных газетах Австралии, чтобы позже этот текст разлетелся по миру:

«Первым настоящим исследователем дощечек был Ю. П. Миролюбов, в сущности, ему мы обязаны всем. Если бы не он, дощечки Изенбека были бы потеряны навеки. Он проделал самую трудную черную работу над дощечками и транскрибировал текст их. Трудно сказать, не имея под руками оригинала, насколько безупречно была проделана работа над перепиской текста дощечек, однако ясно, что основной костяк текста передан верно. Чрезвычайно жаль, что Ю. П. Миролюбов не смог довести свое дело до конца: условия жизни эмигранта, война, переезд из Бельгии в США, недоверие вокруг заставили его оставить работу. Эстафету взял у него А. А. Кур и помог в их опубликовании».

В этой статье Парамонов-Лесной впервые назовет рукопись древних русских жрецов так, как она потом будет называться всегда:

«Текст, переписанный Миролюбовым, мы предлагаем назвать “текстом Миролюбова”, все же сохраненное, как произведение, “Влесовой книгой”, ибо на одной из дощечек мы находим указание: “Влес книгу сю птшемо…” Мы не знаем, точно означает ли Влес имя автора или писца, либо книга эта была посвящена Влесу, и это не важно: указание, что книга эта имеет отношение к Влесу, является вполне достаточным, чтобы употребить название “Влесова книга”. Название это определенно, кратко и точно. Таким образом, дощечки с письменами мы будем называть “дощечками Изенбека”. Текст письмен, как он сохранен Миролюбовым, – “текстом Миролюбова”. Произведение же как таковое – “Влесовой книгой”».

Именно в том же 1957 году книга и обрела свое истинное название.

Но в своих статьях Сергей Парамонов критикует Кура за неточность перевода, и вот тут между этими людьми, последователями Миролюбова, возникает настоящая вражда. Если бы не жили на разных континентах, а встретились бы на узкой дорожке, убили бы друг друга!

Но разве такая уже редкость в научном мире – вражда двух ученых, у каждого из которых свой взгляд на суть вещей? Случаев сколько угодно! Мирное сосуществование бывает реже!

Но Юрию Петровичу Миролюбову, постаревшему и больному, от этого не легче. Дома он говорит: «Они меня с ума сведут!» И в это же время Юрий Миролюбов, решая освежить журнал «Жар-птица», немного отходит от темы «Велесовой книги» и начинает публиковать сказы Южной Руси, услышанные им от няни Захарьихи. И надо же, эти сказы вдруг вызывают огромный интерес у читателей «Жар-птицы».

В эти самые годы Сергей Парамонов пишет в Австралии несколько книг о Древней Руси, одна из них и сделает его всемирно известным. В нем тоже в полной мере горит тот огонь, который был в сердцах Миролюбова и Куренкова.

Незадолго да выхода этой книги автор созвал пресс-конференцию. «Будет вам сенсация, будет! – уверенно говорил он. – И книга будет! И не одна! Мы, русские люди, теперь уже ни шагу назад. Хватит с нас норманнского ярма!» И вот день пресс-конференции. Парамонов, уже предвкушая реакцию слушателей, поклонился:

– Итак, дамы и господа, я задаюсь главным для нас, русских, вопросом. Не «Кто виноват?» и «Что делать?» – не подумайте! – Он отрицательно затряс указательным пальцем. – Хотя это тоже важные вопросы. Иным: «Русь, откуда ты?» Вот вопрос, который не раз ставил перед собой автор, ваш покорный слуга, как, несомненно, ставит всякий русский или вообще человек, интересующийся судьбой своей страны, ищущий верное место своего народа среди других народов Европы. Не все казалось мне ясным и понятным, когда я изучал историю в школе. Но пришла пора зрелости, когда на все глядишь иначе. Особенно когда обращаешься к первоисточникам! Результат неутешителен: официально принятая теория происхождения Руси была явно неубедительной во многих отношениях, всюду приходилось натыкаться на противоречия, всюду видны белые нитки, которыми она шита. А посему автор представляет на суд читателя труд, который написан не для денег и славы. Начинал я писать эту книгу для себя, но потом понял: для всех русских людей, неравнодушных к своей истории! Для вас я писал ее!

Парамонов утер вспотевшее лицо платком и продолжал:

– Пять крупных проблем составляют предмет данного труда. Первая – проблема варягов. Выяснено окончательно, что варяги, явившиеся на Русь, были по национальности славянами и приглашены в Новгород потому, что мужская линия древней славянской новгородской династии угасла. Они же были представителями ее женской линии – внуками последнего новгородского князя Гостомысла от его средней дочери, вышедшей замуж за славянского князя на Западе. Призывали своих – славян, а не чужих – германцев. Кстати, западники нарочно исказили слова летописи. А в летописи сказано: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет, да пойдете княжить и володеть нами». Наряда! Что означает «необходимой власти», «законной». Так говорили посланцы северных племен братьям-варягам во главе с Рюриком. Ненавистники Руси перевели, вы сами знаете, как «порядка в ней нет»! То есть славяне такие вот дураки, что хоть и земля у них обильна, а ходят-бродят себе, друг в друга лбами тыкаются! В беспорядке! Ну, как бараны! Это они, Миллеры, Шлецеры, Байеры, такую нам историю при Петре Первом и сконструировали. А великий Михайло Ломоносов говорил по их поводу, в частности о Шлецере: «Из сего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в Российских древностях такая допущенная в них скотина!» А ведь они, немцы эти, академики, в большинстве своем даже русского языка не знали! Из пальца нашу историю высасывали в угоду немцам-царям! Итак, никакой существенной роли в создании государственности и культуры Древней Руси германцы не сыграли. И государственность, и культура были свои, созданные еще веками до этого своим умом, своим сердцем и своими руками!

Сергей Парамонов читал под общие овации слушателей. Пара норманистов вышла во время доклада, но о них никто не вспомнил.

– Теперь непосредственно о «Влесовой книге». Скажу сразу всем умникам, которые считают ее, так сказать, «слабоватой исторической летописью»! Мол, историческими именами она не изобилует! Так вот, господа! «Влесова книга» – это не летопись с последовательным и погодным расположением исторических событий, как писал свою летопись Геродот или наш Карамзин! Нет! Это не описание княжений, чего в свое время, кстати, ожидал даже героический человек Юрий Петровича Миролюбов! Понимать надо! «Влесова книга» написана жрецами! Волхвами, если хотите! Это своеобразный сборник религиозно-поучительного содержания, в котором наряду со славословием богов, изложением религиозных обычаев имеются и крупные отрывки, посвященные истории. Упоминания о том же Германарихе, сыгравшем огромную роль в подвижках народов Европы в четвертом веке нашей эры. Славяне сражались с ним и терпели от него постоянно! Как его не упомянуть? В языческой религии наших предков огромную роль играло почитание дедов и пращуров, в связи с этим во «Влесовой книге» и рассказывается о деяниях их. На примерах их жизни показывается необходимость единства, любви к родине и вере в своих богов, которые помогали пращурам в их борьбе с врагами. Оттого такое неестественное для нашего слуха и глаза изобилие больших и малых богов древнерусского языческого пантеона. Ни одному современному человеку и в голову бы не пришло выдумывать десятки имен этих богов! На это был способен только жрец той ушедшей навсегда религии! А то, что имена многих из тех богов были утеряны за столетия нашей истории, разве это странно? Я – русский православный человек, но скажу прямо: церковь огнем и мечом выжигала и высекала языческую, как они ее называли, ересь! Хорошо, что Перун с Велесом остались!

Разволновавшийся Сергей Парамонов вновь утерся платком и широко улыбнулся слушателям:

– А потом, дамы и господа! Эсхил написал около девяноста пьес, а до нас дошли только шесть! Софокл написал сто двадцать три трагедии, остались восемь! Какая величайшая ценность утрачена для человечества! Повезло Еврипиду: он написал, как и Эсхил, около девяноста сценических произведений, мы получили восемнадцать! Как говорят историки, Еврипид из этой великой тройки был самым современным! В шестом веке греки-христиане закрыли последнюю философскую школу в Афинах, философов разогнали, их труды уничтожили. Ну так что поделаешь? Это были первые христиане! А ведь дохристианские рукописи, когда их находили, подлежали немедленному уничтожению! Считалось, что они несут колдовскую силу! Замечу, когда в Византии шло иконоборческое движение на протяжении полутора веков, греки уничтожили все иконы и росписи, созданные в первом тысячелетии нашей эры. Целую живописную религиозную цивилизацию уничтожили! Христианскую! Книги уничтожали с иллюстрациями, с изображением святых и самого Спасителя! Что ж вы хотите от времен языческих? Подумайте сами! Мы не можем винить в этом православных священников, еще тех, первых, далеких от науки, истории, филологии, и тем не менее. Все стиралось беспощадной рукой новой религии! А сколько тысяч рукописей было уничтожено во временя Петра Первого, когда был дан приказ под страхом смерти свозить в Петербург все старинные книги! И тот же исход книг со всей Руси продолжался и при Екатерине Второй. На мой взгляд, дамы и господа, это чудо, что «Влесова книга», пусть частью, но выжила! И она вопиет о том, что наша история – история Руси! – написана несправедливо! Не одна тысяча, а тысячи лет – вот ее история! А норманологов нужно гнать взашей из нашей истории, они не достойны в ней находиться!

Овации, овации!.. Доклад стенографировали. Он громами катился по всевозможным русским газетам и журналам. И он же, этот доклад, стал предисловием к книге Сергея Лесного «Русь, откуда ты?».

Тем временем к изучению дощечек приступают и другие искатели исторический правды: отец Стефан, в миру Ляшевский, П. Т. Филиппьев, украинцы В. Е. Лазаревич и Кирпич. «Велесова книга» становится своеобразным Клондайком, куда едут все, кто хочет найти свое Эльдорадо. Но ведь можно разбогатеть и духовно! К «Велесовой книге» устремляются все энтузиасты, кто не желает повторять застревающую на зубах подложную и подлую «норманнскую теорию» о русском государстве. Желающих узнать истину все больше. Все хотят понять главное: правда это или неправда?

И вот уже Юрий Миролюбов пишет в редакторской статье в «Жар-птице»: «Мы не можем утверждать подлинности дощечек ввиду смерти их владельцев. Не можем мы также утверждать, что они поддельны, потому что язык записей архаичен и является неизвестным до сих пор науке. Дело ученых – историков и филологов – сказать о них слово. К сожалению, в настоящее время таких специалистов нет, или если есть, то они предпочитают молчать. Мы же, публикуя тексты, считаем только, что мы исполнили наш долг перед Русским народом и его Историей. Остальное зависит от Божьей воли, на которую мы единственно полагаемся, не ища в этой публикации никаких личных интересов. Кроме того, даже исполнение тяжелого долга не доставляет нам никаких личных радостей, и взялись мы за это против нашего личного желания. Ю. П. Миролюбив».

Этим все сказано! Ноша «Велесовой книги» оказалась куда тяжелее, чем когда-то думал Юрий Петрович Миролюбов. Когда он был молод, когда Федор Изенбек вытащил из шкафа солдатский мешок, распустил бечеву и показал ему, гостю, тайное содержимое…

А журналистам из эмигрантских изданий, которые требуют у него интервью, Миролюбов говорит:

– Тексты «дощечек Изенбека» являются величайшим историческим документом нашего времени, и не только для нас, русских, но и для остальных народов белой расы. Эти документы уже произвели грозную революцию в понимании нашей начальной истории, но они произвели революции и в языковедении, указав, что древнерусский язык является отцом так называемых славянских наречий. Нравится или не нравится господам «норманнистам», но дело Начального периода русской истории сдвинуто с места. Наш великий ученый Михайло Васильевич Ломоносов еще во времена, когда Российская академия наук только была создана, утверждал, что прошлое русского народа началось отнюдь не с варягов. В эти дни господин Парамонов в Австралии доказывает то же самое. Александр Кур в Сан-Франциско не только дает в своих статьях подтверждение этой теме, но доказывает и древнейшее происхождение русского народа на основании научных данных, археологии, Библии и ассиро-вавилонских данных. Мы предлагаем, если и теперь господа «норманисты» не сдадутся, считать их вне науки и прекратить даже спорить с ними, ибо они руководствуются не историей, но желанием и «мнением», что, конечно, далеко от логики и никак в счет идти не может. Хочу сказать главное, господа: если хоть половина сказанного в дощечках правда, то и этой половины достаточно для полного пересмотра начала русской истории!

Надо сказать, советские ученые уже знали о существовании «Велесовой книги», но принципиально обходили ее молчанием. Ведь это была «эмигрантская» находка! Раскручивали «книгу славянских жрецов» белые офицеры! Причем, отпетые! Монархисты! Крупный партийный работник, один из членов ЦК партии, так и сказала на совещании в ученой среде:

– Громите эту книгу, товарищи! Мы – материалисты и атеисты! Но хоть она и не христианская, как мне рассказали, но все равно – религиозная! Якобы жреческая! Что для нас одно и то же! Мы свою историю уже написали! Нам другая история не нужна! Так что громите ее, и как следует! – Она погрозила пальцем. – А мы за вашей работой следить будем!

Партийного бонзу слушали молодые талантливые историки и языковеды. Пока что они были молодыми специалистами, в лучшем случае кандидатами наук, это потом они станут профессорами и академиками. Но мнения своего уже не поменяют. Потому что тогда бы им пришлось сознаться в том, что они – лицемеры! «Велесова книга» перечеркивала всю их стройную, незыблемую, «логическую» систему происхождения славян, а значит, и полученные от власти академические звания. Да кто ж по собственной воле откажется от знатного имени и благ? Поэтому ненависть к «Велесовой книге» будет только крепчать у будущих академиков, деревенеть, каменеть будет…

Но, к счастью, влияние чугунных советских умов не распространялось далее территории СССР! Даже в советской Болгарии не желали слушать старших коллег по коммунистической партии.

В сентябре 1963 года состоялся V Международный съезд славистов в Софии. Тут были и советские ученые, но они упрямо молчали. Русские, живущие на западе, могли говорить честно, и они говорили.

Выступал эмигрант Вадим Дмитриевич Захарин.

– Несомненно, что «Велесова книга» проливает новый свет на пласты очень древней истории русских племен, многие из которых до этого не были известны ученым, – говорил он. – Например, выясняется, что греческие и римские хронисты ошибались, называя роксолан племенем аланским. На самом деле они были славянами. Авторы данных летописных сводов, скорее всего, это жрецы языческой религии древних русов до эпохи Олега. Составители «Велесовой книги» не забыли упомянуть о том, что русы были скотоводами, охотниками, а земледелие для них играло подсобную роль. Именно занятие скотоводством делает понятным тот большой охват территории, отмеченный в «Велесовой книге»: от Волги до Карпат, от берегов Азовского моря до Дуная. Такие подробности постоянных перемещений весьма реалистичны, как и достоверны сведения о контактах с готами, гуннами, греками и другими народами. И в этом плане «Велесова книга» оригинальна – никому не подражает, ничего не повторяет, но исторически абсолютно достоверна! Античные источники начала эры определенно свидетельствуют, что славянское племя «сербой», это сербы, пастушествовало между Азовским и Каспийским морями, а другое славянское племя «хороуатос» – это хорваты, пасло свои стада где-то неподалеку от нижнего Дона. Рядом, видимо, кочевали русы. Недаром римские географы первых веков нашей эры знали Волгу в ее степной части как Рус, «реку русов». «Велесова книга» подробнейшим образом описывает столкновения славян с аланами, это ирано-язычное население евразийских степей, а также с готами и гуннами. В великих битвах в излучине между Волгой и Доном тысячу восемьсот лет назад решались судьбы Европы. Описанные в книге победы русов над готами, аланами и гуннами объясняют, почему славянам удалось отстоять свои позиции в эпоху великого переселения народов. Но содержание «Книги Велеса» этим не исчерпывается. Она повествует также о гуманности наших предков, их высокой культуре, об обожествлении и почитании праотцев, о любви к родной земле. Полностью отвергается версия о человеческих жертвоприношениях: вот, к примеру, что сказано в дощечке «номер четыре»: «Боги русов не берут жертв людских и ни животными, единственно плоды, овощи, цветы, зерна, молоко, сырное питье», – это сыворотка, – «на травах настоянное, и мед, и никогда живую птицу и не рыбу, а вот варяги и аланы богам дают жертву иную – страшную, человеческую, этого мы не должны делать, ибо мы Даждьбоговы внуки и не можем идти чужими стопами…» Оригинальна ранее неизвестная система мифологии, раскрывшаяся в этой уникальной книге. Вселенная, по мнению древних русов, разделялась на три части: Явь – это мир видимый, реальный; Навь – мир потусторонний, нереальный, посмертный; Правь – мир законов, управляющих всем в мире… Для меня как для историка и филолога нет сомнений, что этот текст автохтонный, что его писали те люди, которые жили миром «Велесовой книги» и жили в этом мире…

«Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними», – говорит старая мудрость. В конце шестидесятых годов двадцатого века журнал с ярким названием «Жар-птица» исчерпал себя. Так бывает! Все земное рано или поздно заканчивается. Конечно, тема истории Руси конца не имела, и будут другие журналы – десятки, сотни! – и они найдут тысячи своих читателей. Но это будет потом, в иной форме и с другими людьми. С иными поколениями! А поколение старателей, переживших великий разлом, уходило со сцены. Искренний славист и влесовед, сердцем и душой преданный делу, не искавший земных наград и званий, но искавший славы своего народа Сергей Яковлевич Парамонов, которого мир запомнил под псевдонимом «Сергей Лесной», умер в 1968 году в Канберре, в Австралии. Там он и был похоронен. Через три года, 2 мая 1971-го, в городке Менло-Парк округа Сан-Матео, в Калифорнии, упокоится с миром еще один певец «Велесовой книги» белый генерал Александр Куренков. Он будет погребен на участке Союза Георгиевских кавалеров Сербского кладбища в Сан-Франциско. Свой архив он завещает Институту Гувера.

Но пока шел год 1970-й…

Таксомотор привез супругов Миролюбовых в порт Сан-Франциско. Юрий Петрович, которому исполнилось семьдесят восемь лет, опираясь на палку, тяжело вышел из машины. Он был стар и очень болен. Великим писателем, как надеялся, он не стал. В чисто литературной среде его толком даже и не заметили. Не признали за своего. Впрочем, творческие среды подобны клубку змей, и подчас лучше не попадать туда! Но в истории своего народа Юрий Петрович Миролюбов сыграл важнейшую роль и вписал свое имя золотыми буквами, чтобы остаться там навсегда. Он был подобен Колумбу! Открыл новый берег, едва коснулся благословенной земли и ушел в историю: «Продолжайте, потомки, великое дело!»

– Где наш пароход, милая? – спросил Юрий Петрович у жены.

Сотни пароходов и яхт рассыпались вдоль порта великого американского города.

– Кажется, вон тот наш! – Она указала кивком головы вперед. – Где погрузка идет!

– Где-где? – поморщился он.

– Да вон же, Юра!

Миролюбов закашлялся. Последние дни у него саднило легкие.

– Двухпалубный, чумазенький?..

– Отчего чумазенький? Торговый пароход, называется «Виза». Очень даже симпатичный…

Двухпалубный пароходишко с черной трубой как раз загружался товарами для Европы. Да, чумазенький пароходишко! Это был их чудесный лайнер, их белый лебедь, их птица странствий…

Галина Францевна, понимая, что, скорее всего, переживет своего горячо любимого мужа, не захотела оставаться одна в Америке и уговорила его плыть в Европу. Сразу после того, как последние средства на издание «Жар-птицы» иссякли. Все объяснялось так просто! Не потому, что журнал стал хуже! Умерли его подписчики, старые белогвардейцы, а их детям и тем более внукам, давно ставшим американцами, было не до России! Эта страна осталась сказочной Атлантидой, о которой рассказывали их деды, седоусые богатыри, не сумевшие выгнать нечисть из родного края. Сказка, мираж!.. Галине Францевне исполнилось только шестьдесят, и, к великому счастью, она была здорова. Сам Господь, нет в том сомнения, дал искреннему старателю Юрию Миролюбову в помощь эту удивительную женщину.

И уже скоро, как только поток товаров иссяк, с другими пассажирами супруги Миролюбовы поднимались по скрипучему трапу. За ними топали двое носильщиков-латиноамериканцев с чемоданами.

– Ничего, всего две недели плыть, – говорила Галина Францевна, – зато недорогие билеты.

Если говорить честно, ей очень хотелось домой! В Европу, в Брюссель! Там она влюбилась раз и навсегда в своего Юру, одинокого русского гения, в его талант, покорилась страстности его натуры, а вот Америка принесла им одни трудности, хлопоты, бои, хоть было тут и признание, и счастье тоже было…

Пароходик «Виза», чадя черным дымом, смело шел вперед. Пять дней назад, обогнув Мексиканское побережье, проскочив через Панамский канал, он вышел из Тихого океана и теперь шел по волнам Атлантики в сторону Европы.

Днями напролет они сидели в старых шезлонгах на том пятачке палубы, где ютились немногие пассажиры. Торговые суда частенько брали с собой таковых. Каюты на таких пароходиках были тесные, не сновали стюарды в белых костюмах, не разносили шампанское и прохладительные напитки, зато билеты стоили дешевле, а торговые пароходики подчас были еще шустрее пассажирских! Ведь они предназначались не для прогулок по морям по волнам, не для пустых развлечений, а для скорой доставки груза в порт назначения. Для скромных пассажиров сплошная выгода!

Часто Юрий Петрович, закутавшись в шарф, смотрел в даль, а Галина Францевна тихонько брала его за руку. Он совсем разболелся. Кашлял. Но торчать в каюте было куда хуже! Она, опытная медсестра, закутывала его и выводила принимать воздушные морские ванны. Так они и сидели часами. А над ними кричали чайки, сопровождая пароход, если где-то рядом была земля.

В тот день, 7 ноября 1970 года, Юрий Петрович Миролюбов, держа руку жены в своей, хрипловато сказал:

– Знаешь, Галочка, я ни о чем не жалею. Я все правильно сделал в свой жизни. Не переписал бы ни единой строчки!

– Я знаю, Юрочка, – кивнула его жена.

– И я так счастлив, что ты была и есть у меня, и что была моя книга… моя Жар-птица!

О да! Его жена даже улыбнулась. Однажды он выпустил ее из клетки, и теперь эту птицу было не унять!..

– Схожу приготовлю для тебя отвар, – сказала Галина Францевна, – не скучай без меня, – легонько похлопала его по руке и ушла.

Она вернулась через полчаса с большой кружкой, от которой шел пар.

– А как чайки кричат, Юра! – счастливо сказала она. – Говорят, рядом Азорские острова! Через несколько дней будем в Европе, Юрочка!

Она поставила кружку на столик, села в кресло и взяла своего Юру за руку. Но в этой руке жизни больше не было. Только тут, с замершим сердцем, она увидела, что трость ее мужа лежит у ног, что голова его опустилась на грудь, на широкую змею вязаного шарфа, и газета, которую он читал недавно, полощет у парапета на корме ветер…

Юрия Петровича Миролюбова больше с ней не было. Дивная и благодарная Жар-птица унесла его с собой навсегда…

Эпилог

В России шел седьмой год перестройки. Страну вовсю лихорадило. Перемены, как жернова, перемалывали все старое. В Москве, в популярном журнале «История и наука», готовили к выпуску очередной номер. Редактор Семен Семенович Холодков, представительный, упитанный, торопил начальников отделов. Опаздывали! Сам пошел по кабинетам. В отделе «Наука и религия» он столбом встал перед столом нового корреспондента, которого усадили в дальний угол.

– Это что такое? – спросил редактор у начальника отдела, сидевшего у окна и лупившего по клавишам машинки.

– А что такое? – Тот поднял голову и посмотрел через толстые линзы очков на редактора.

– Я вот про этот кошмар на стене. Калейдоскоп, понимаешь! Что это за галерея?

Вся стена за пустующим стулом корреспондента была заклеена фотопортретами людей, и все больше из старого времени. Тут были царские офицеры, какие-то довоенные господа и дамы на фоне Эйфелевой башни. Живописные и графические портреты деятелей времен Великой французской революции и Наполеона, а также Екатерининской эпохи и Александра Первого. Красовался и портрет древнерусской княгини. Такие стены бывают в кабинетах у сыскарей, которые напряженно ведут расследование, фиксируя всех действующих лиц. Все мелочи следствия должны быть перед глазами! Среди прочего была тут и огромная фотография дощечки с непонятным доисторическим текстом.

– Парень ищет, – пожал плечами начальник отдела.

– Что он ищет? – приглядываясь к этой самой дощечке, нахмурился редактор.

– Истину, Семен Семенович, – ответил в открытых дверях молодой человек. Он заходил с двумя коллегами. – И не только ищет, но и находит!

В руке молодой человек держал пачку сигарет и коробок – они ходили курить. Корреспондента звали Аркадий Радов. Бородатый, улыбчивый, в очках, с живым симпатичным лицом. Немного похожий на чудака. Успел зарекомендовать себя настырным умником.

– Это что, иллюстрации для будущей статьи? – спросил редактор.

– Для книги, – самоуверенно ответил молодой корреспондент и тотчас спохватился: – И для статьи тоже. Как раз сейчас над ней работаю. Для следующего номера. На оперативке собирался заявить…

– И в чем суть? – спросил редактор. – Что-то во всем этом знакомое?

– Вы слышали о «Велесовой книге»?

– О какой книге? – поморщился редактор.

– О «Велесовой». Древняя книга русских жрецов…

– А-а, точно, – кивнул редактор на фото деревянной доски и тотчас поморщился. – Говорю ж, знакомое. Та самая подделка. Конечно, читал… Интересовался, было!

– Почему сразу подделка? – нахмурился Радов. – Кто вам такое сказал?

– Ученые сказали.

– Какие ученые?

– Разные.

– Да какие разные? – переглянувшись с сотрудниками, ища у них поддержки, спросил Радов. – Что за ученые?

– Академики, – ответил редактор.

– Фамилии?

– Что за допрос, Радов? – возмутился редактор.

Корреспондент прошел в кабинет и встал в центре, сразу превратившись в докладчика.

– Год назад профессор-филолог Творогов назвал «Велесову книгу» подделкой, но его выводы были полностью основаны на характеристике палеографа Жуковской. Она вынесла приговор «Велесовой книге» в далеком 1960 году. И как иначе? Самое начало холодной войны! Противостояние двух миров, цивилизаций! А эту книгу нашли и защищали сплошные белогвардейцы: Федор Изенбек, Юрий Миролюбов, Александр Кур. Изенбек – полковник белой армии, Кур – целый генерал! «Велесову книгу» признала русская эмиграция, еще живые враги СССР, сражавшиеся на полях гражданской войны. Как вы думаете, могли наши историки обрадоваться такой находке таких господ? – Радов прошелся по кабинету. – Это во-первых. А во-вторых, Жуковская, хотела того или нет, проводя языковую экспертизу и сравнивая «Велесову книгу» и берестяные грамоты, нашла массу совпадений! Сразу возникает вопрос: что же получается, тот, кто создавал «Велесову книгу», копировал стилистику новгородских берестяных грамот?

– А почему нет? – поинтересовался редактор.

– Да потому «нет»! – Радов так хлопнул по столу, что редактор Холодков вздрогнул.

– Мебель не ломай, – погрозил он пылкому корреспонденту пальцем.

– «Велесову книгу» знали еще в девятнадцатом веке! – горячо продолжал корреспондент. – «Книгу Ягилы Гана смерда с Ладоги»! Или «Патриарси». То бишь «Патриархи», Отцы рода нашего! Так что берестяные грамоты тут ни при чем! Их открыли в двадцатом веке. А языковые признаки схожи, потому что их писали с разницей в полтора-два века! Берестяные – в одиннадцатом, «Велесовицу» – в девятом.

Редактор подумал и сделал злорадное лицо:

– Так этих же табличек, говорят, не сохранилось? Оригиналов? А? Подевались куда-то?

– Ну и что? – усмехнулся Аркадий Радов. – А рукописи Гомера сохранились?

– Ишь ты, куда загнул!

– Так сохранились или нет, Семен Семенович? – победоносно сверкая очками, потребовал ответа Радов. – Или тоже подевались куда-то? И пьесы древнегреческих драматургов в том числе? Говорите же!

Холодков насупился:

– Какая же ты язва! Знал бы, не взял тебя на работу!

Все с любопытством и удовольствием наблюдали за поединком. Но Радов решил не давать редактору спуску:

– А два главных источника древнерусской литературы? Повесть временных лет, Нестором писанная, и «Слово о полку Игореве», анонима?

– К чему ты ведешь, умник?

– Ну скажите, пожалуйста. Как с ними-то?

В кабинет уже входили другие сотрудники: спор выходил на славу!

– Скажи ты ему, Семен Семеныч, – попросил начальник отдела Филиппов. – Не уймется ведь.

Холодков даже зарычал тихонько:

– Сгорели они в Москве во время пожара 1812 года.

– Вот! – потряс перстом Радов. – Видите, мы знаем только копии. И признаем эти труды за подлинники.

– А вот еще один профессор… – пощелкал пальцами редактор, – как бишь его, с железной фамилией…

– Железняк, – подсказал ему корреспондент.

– Точно! Он сказал, что «Велесова книга» – самый неинформативный источник! Ни тебе имен толком, ни событий! Все идут куда-то, идут! И боги какие-то, о которых мы и не слышали!

– Вот именно! – огненно прошептал Радов. – Этот Железняк – болван старый! Вот он кто!

– Ты на людей-то не ругайся, – осадил его редактор.

– Еще какой болван! Я вот одного батюшку знаю – замечательный батюшка! Календарь православный наизусть знает! Всех русских святых назубок! Кто, когда и что! А заговори с ним об истории, он и в лужу. Ему это неинтересно! Ему божественное подавай! Вот и автор «Велесовой книги» точно такой же! Он не Тацит, не Геродот, не Карамзин! Он не летописец! Он – жрец! Ему не важна политика! Это не его стихия! Германариха знает, и хорошо! Для него важны племенные вожди: Богумир, Слава, их дети, Орей и его сыновья! А еще более важны боги: большие и малые! Триглав, Матерь-Сва и целый сонм малых богов: Радогощ, Крышень, Житнич, Зернич, Овсенич, Просич, Студич, Ледич, Плодич и так далее! Ему интересен принцип мироздания его племени: Правь, Навь, Явь! Господи, да такого ни один поддельщик и не выдумает! В голову не придет! Я размышлял об этом! – Радов кивнул своим коллегам, которых собралось в кабинете уже немало. – Если бы я был жрецом девятого века, я бы написал именно такую книгу! И никакую иначе! И еще, иные злые языки обвиняли в подделке известного коллекционера девятнадцатого века Сулакадзева. Так неужто бы он такое придумал? А ведь он и латынь знал, и греческий! Или кто-то другой? Чтобы быть достоверным, тот же Сулакадзев обложился бы трудами историков всех времен и создал бы очень грамотный текст, к которому и не подкопаешься! В том-то все и дело, что «Велесову книгу» писал именно древний жрец!

– А почему тогда имена этих богов не встречаются в других исторических документах? – спросил редактор. – Что за ноу-хау такое?

И он тоже победоносно поглядел на своих сотрудников.

– Вы «Дискобола» Мирона скульптуру знаете? – вдруг хитро спросил Радов.

– Эту скульптуру знает каждый образованный человек, – с упреком, но и с превосходством заметил редактор.

– Все правильно. А из чего он сделан? Дискобол?

– Из мрамора, из чего же еще!

– Верно! Тут недавно водолазы в Средиземном море плавали и руку увидели – торчит себе над песком. Страшно стало. Подплыли ближе. В ракушках рука. Потерли, а это бронза. А под песком прекрасная статуя в полтора человеческих роста. Затонула триера две тысячи лет назад, от триеры и памяти не осталось, а вот бронзовая статуя – как будто вчера отлили!

– Ты это к чему, Радов? – поинтересовался редактор.

– А к тому, что мы знакомы с греческой скульптурой по римским мраморным копиям. «Дискобол» Мирона – это римская копия. Греки свои скульптуры, как правило, отливали из бронзы. И когда варвары разграбили Рим, то все бронзовые статуи они переплавили на оружие. Греческих скульптур на поверхности земли не сохранилось в природе! Только в море! А ведь когда-то вся Греция ими полнилась!

Под взглядами коллег редактор Холодков нервно почесал щеку.

– И еще, – продолжал корреспондент Радов, – в восьмом и девятом веке в Византии на престоле сидели басилевсы-иконоборцы. Все, что было создано в иконописи в предыдущее века, они уничтожили. Погибли не только тысячи, да что там – сотни тысяч икон! – погибли и книги, и росписи на стенах храмов. Кто не хотел уничтожать иконы, тех пытали и убивали. Так вот, исторический факт, есть сохранившиеся росписи… Священники на свой страх и риск залепляли стены глиной, а потом закрашивали их…

– Я что-то не понял, а при чем тут твои боги?

– А притом что все языческое церковью уничтожалось беспощадно. Все, что встречалось на пути. Веками! И с этим приходится смириться. Если бы Анна Ярославна, – он указал на портрет княжны на стене, и редактор оживленно кивнул: мол, вспомнил! – если бы она не увезла дощечки Ягилы Гана с собой в Париж, где французам до них не было никакого дела, на Руси их бы сожгли. Потому что всеми библиотеками заведовали священники и монахи, как самые образованные. У них, дощек, как их называл Миролюбов, не было бы шансов! Я думаю, до нас дошла капля из моря того, что когда-то было на этой земле. Я о величайшем культурном слое дорюриковского периода! А наши академики копать глубже и не будут! Тогда им придется историю своей страны переписывать! Наоборот, что найдут крамольного, обратно в землю закопают! Это ведь они учебники писали! Кто ж сам себя дураком назовет? Вот так вот, Семен Семеныч, – поклонился редактору Аркадий Радов.

Молодому корреспонденту зааплодировали.

– Я тебе пока не Семен Семеныч, – строго заметил редактор. – Молод еще. А Семен Семенович! Без году неделя!

– Пардон, Семен Семенович, – картинно поклонился Радов.

– То-то же, – бросил Холодков и двинулся к дверям. Но на пороге остановился. – Ты слишком умный для нашей редакции, – погрозил он Радову пальцем. – Понял? А статья готова? Про «Велесову книгу»?

– К следующему номеру будет готова.

Почесав нос, Холодков отрицательно покачал головой:

– Нет, к этому. Готовь ее к этому номеру. Не будет: пеняй на себя. По местам, лентяи! – нарочито грозно рявкнул он. – Цирк окончен! За просрочку сдачи материалов буду лишать премии, так и знайте!

Жар-птица Ягилы Гана и Анны Ярославны, Павла Строганова и Петра Дубровского, Александра Сулакадзева и семьи Неклюдовых, Федора Изенбека и Юрия Миролюбова, Александра Кура и Сергея Парамонова, а теперь еще и Аркадия Радова, молодого ученого и писателя, решившего посвятить жизнь этой теме, неслась все выше и захватывала все большие пространства! Огненные перья чудесной Жар-птицы все яростнее летели по русской земле. И по другим землям тоже! Они падали там, где жили люди, хорошо понимавшие, что Русь – это мы, а Древняя Русь – тоже мы, и если Бог поможет, то и будущая Русь тоже будем мы!

Только на этом история «Велесовой книги» совсем не заканчивалась! Пожалуй, она только еще начиналась!..

Примечания

1

Будучи истым православным монахом, Нестор хотел подчеркнуть, что история дохристианской Руси – языческой, идолопоклоннической! – незначительна и даже враждебна его соотечественникам. Мы, русские, приняли нашу веру от греков. Попробуйте предложите греку отказаться от Гомера, Сократа, Эсхила, Платона, Аристотеля и т. д., живших задолго до христианской эры! Куда бы вас послал тот грек? Но с какой же легкостью мы, русские, отрекаемся от своей истории и опыта предков!

(обратно)

2

Возможно, его предок вышел из рода Рориков, славян-ободритов.

(обратно)

3

Ягайло Ган – по всей видимости, только один из нам известных авторов «ВК»; книга, как мы предполагаем, создавалась славянскими жрецами на протяжении столетий.

(обратно)

4

Танаис – Дон, Итиль – Волга.

(обратно)

5

Венгрии.

(обратно)

6

Современный город Судак.

(обратно)

7

Эта история описана в «Житие святого Стефана Сурожского».

(обратно)

8

Рака – ковчег с мощами святых, изготавливаемый обычно в форме гроба.

(обратно)

9

«Первое письмо» – черновик, его выводили стеком по воску, второе – вырезали или выжигали на дощечках. Первое письмо наносил сам автор, второе выполняли его ученики.

(обратно)

10

«Первое письмо» – черновик, его выводили стеком по воску, второе – вырезали или выжигали на дощечках. Первое письмо наносил сам автор, второе выполняли его ученики.

(обратно)

11

Гарды – Страна городов, русская сторона, так ее называли скандинавы.

(обратно)

12

Французский язык, так же как испанский и португальский, родился из sermo vulgaris, «обиходной, народной речи», вульгарной латыни, на которой говорили в той или иной местности. Например, в Галлии – Франции или Иберии – Испании.

(обратно)

13

Матерь Сва, или Слава, появилась из уст Рода – творца Вселенной, жена Сварога, покровительница земель Русских, прародительница всех Русских Родов.

(обратно)

14

Буквальный перевод этого выражения означает «держать границу».

(обратно)

15

В этих отрывках используется перевод А. И. Асова.

(обратно)

16

Используем комментарий А. И. Асова: «Семиречье – полулегендарная область. По одной версии, Семиречье находилось на Южном Урале, по другой – располагалось в Киргизии между озерами Балхаш, Сасыколь, Алаколь и Джунгарским Алатау, а название это, возможно, происходит от семи рек, впадающих в Балхаш. Также есть версии, относящие Семиречье в район, близкий к Алтаю, и даже в район современной Северной Индии, штат Пенджаб. Несмотря на сказочность рассказа об исходе из Семиречья, срок исхода назван точно: “Было это за тысячу триста лет до Германареха”. Если учитывать, что жил Германарех в середине IV века н. э., то время исхода определяется серединой IX века до н. э. Этот срок совпадает со сроком, определенным археологами. В это время киммерийская (катакомбная) культура Северного Причерноморья уступила место скифской (срубной), бывшей ранее в Средней Азии, что свидетельствует о переселении скифов в Причерноморье». Добавлю от себя: уже доказано, что причерноморские скифы – прямые генетические потомки русских, они были носителями гаплогруппы Р1а1, так что «Велесова книга» идеально подтверждает самые современные научные открытия. И еще «скифы» – это не самоназвание, как думают некоторые, так десятки народов, живущих от Балкан и до Урала, назвали греки. Среди скифов, а они были и скотоводами, и землепашцами, и воинами, есть и наши прямые предки. Недаром же Александр Блок писал о русских: «Да, скифы мы, нас тьмы и тьмы!..». – А.Д.В.

(обратно)

17

У всех народов мира существует своя мифология, полулегендарная история, где судьба богов и героев однажды переплелась, чтобы родились простые люди. Это правило для народов всего мира! Римляне, к примеру, очень прагматичная нация, произошли от троянца Энея и богини любви Венеры, а первых царей Ромула и Рема выкормила волчица! И только у нас, русских, такой полулегендарной истории как будто и не было никогда: все началось прозаично и бытоописательно с прихода неких варягов. А не потому ли это так, что Русь на самом деле существовала так долго, что мифическое прошлое осталось далеко за спиной? Точно первую половину книги нашей истории вырвали и выбросили и все начали с середины! И вот именно «Книга Велеса» и открывает нам ту мифологию, которая у нас прежде была утрачена!

(обратно)

18

Ягайло Ган знает Черное море исключительно как «готское», потому что русичи так именовали его с III века н. э. Экспансия готов была масштабной: они завоевали часть Балкан и Италии (остготы), Испанию и северное побережье Африки (вестготы). Готские колонии шли по берегам Черного моря. Но повествует Ягайло Ган о временах куда более дальних: о IX и VIII веках до нашей эры. Тогда готов не существовало в природе, но откуда это знать славянскому жрецу VIII века нашей эры? (А вот любой образованный человек XVIII, XIX или XX веков это знал прекрасно!) Поэтому Ягайло Ган называет готами тех жителей Причерноморья, что когда-то обитали там и считали это море своим. Возможно, это были киммерийцы, в VIII–VII веках до н. э. уступившие в Причерноморье место скифам. И вообще, не стоит ждать, как это наивно делают некоторые современные историки, от жреца бога Велеса, жившего в языческой Руси, точной периодизации! Ягайло Ган не Тацит и не Карамзин! Вспомнил приблизительно, какие народы и где бились, и уже хорошо! Его дело знать назубок пантеон своих богов, а этого знания отнять у Ягайло Гана невозможно!

(обратно)

19

«Ра-река» – древнейшее название Волги, «море Фасисте» – Каспийское море. Земля Фарсийская – это Персия, Иран, Каспий частично принадлежал Ирану. Фарси – иранский язык.

(обратно)

20

Очень загадочная строчка! Сразу вспоминаются индийские виманы – «летающие колесницы»! Впрочем, славяне были частью индоарийской культуры, ее сердцевиной и знали куда больше того, что известно нам. Вот еще пример из «Велесовой книги» о пересечении ведических богов с славянской и индоарийской культур: «Но мы не псы, а потомки Славуни (Славы – жены Богумира), можем быть гордыми и не беречь себя. И вот Магура поет свою песню к сече, а та Птица послана Индрой. Индра же был и вовек пребудет тем самым Индрой, что передал Перуну все бранные стрелы, дабы тот повергал их и ярость наших луков усиливал. И лучше нам погибнуть, чем быть в рабстве и жертвы приносить их богам!»

(обратно)

21

«Велесова книга» удивительным образом подтверждает древнейшую историю Руси.

(обратно)

22

Никакие татаро-монголы близко бы не подошли к русской земле, а подошли – были бы отбиты и уничтожены, если бы Русь в своем политическом управлении пошла бы по стопам Византии и стала бы империей. Ярослав Мудрый уже практически ее создал на бескрайней территории Киевской Руси. Наша история могла быть совсем другой! Недаром Иван Алексеевич Бунин говорил: «Могу только повторить за Алексеем Константиновичем Толстым: “Когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния!”»

(обратно)

23

Костобоки – воинственные соседи славян неясного происхождения, они активизировались в днестро-карпатском регионе во II веке нашей эры.

(обратно)

24

Во времена Ягайло Гана – в IX веке – хазары представляли вечную опасность для Руси, поэтому всех азиатов, живших и веками ранее, славянский жрец именует хазарами.

(обратно)

25

Борусь – первоначальная Белоруссия.

(обратно)

26

Папа Григорий VII, в миру Гильдебранд, папа римский с 22 апреля 1073 года. Утвердил в католической церкви целибат – безбрачие духовенства. Боролся за политическое преобладание в Западной Европе с германскими императорами. Одного из них, Генриха IV, принудил явиться к себе с покаянием в тосканскую крепость Каносса босиком и в рубище. В конце жизни был изгнан из Рима и умер в изгнании.

(обратно)

27

Сен-Жак – святой Яков.

(обратно)

28

Из подлинного требования посла Симолина отозвать Павла Строганова на родину.

(обратно)

29

Граф Яков Александрович Брюс, генерал-аншеф, сенатор, петербургский генерал-губернатор и одновременно главнокомандующий в Москве.

(обратно)

30

Подлинная депеша Екатерины Второй. «Жакобены» – якобинцы.

(обратно)

31

Существуют три версии, где хранилась «Книга Велеса». Первая версия: она хранилась до самой революции в аббатстве Санлис. Революционеры разграбили аббатство и выбросили библиотеку на улицу. Вторая версия: библиотеку Анны Ярославны в семнадцатом веке перевезли в Версаль, в королевскую библиотеку, которой позже и заведовал Поль Очёр – Павел Строганов, и откуда Дубровский ее и выкупил. Мы придерживаемся именно этой версии! По третьей версии, отчего-то очень распространенной, к моменту французской революции библиотека оказалась в Бастилии. Эту версию я считаю несостоятельной. Королевская библиотека в Бастилии оказаться вряд ли могла!

(обратно)

32

Здесь и дальше перечисляются книги, привезенные П. П. Дубровским в Россию.

(обратно)

33

Любовницей Александра Первого была полька Мария Нарышкина, в девичестве Четвертинская.

(обратно)

34

Некоторые историки утверждают, что пустил эту байку борзописец Фаддей Булгарин.

(обратно)

35

Выше и здесь подлинные слова Дубровского на исходе жизни.

(обратно)

36

Копье, которым, как считает традиция, римлянин Лонгин заколол на кресте Иисуса Христа, чтобы избавить Его от мучений.

(обратно)

37

Полный текст этого выступления Куренкова существует в свободном доступе.

(обратно)

Оглавление

От автора

Пролог

Глава первая Опальные боги

Глава вторая Анна Русская и «Книга судьбы»

Глава третья Парижская находка

Глава четвертая Хранители сокровища

Глава пятая Изенбек и Миролюбов

Глава шестая Жар-птица

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg