«Тайна старого фонтана»

Тайна старого фонтана (fb2) - Тайна старого фонтана (пер. Зинаидa Бакуменко) 1701K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктория Фокс

Виктория Фокс Тайна старого фонтана

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2017

Переведено по изданию:

Fox V. The Silent Fountain: A Novel / Victoria Fox. — London: HQ Publishers, 2017. — 384 р.

Перевод с английского Зинаиды Бакуменко

Дизайнер обложки Евгений Ухов

Электронная версия создана по изданию:

Фокс В.

Ф75 Тайна старого фонтана: роман / Виктория Фокс; пер. с англ. З. Бакуменко. — Харьков: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2018. — 320 с.

An imprint of HarperCollinsPublishers Ltd.

Публикуется по договоренности с Madeleine Milburn Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency LLC

© Victoria Fox, 2017

© Depositphotos / Labrador, обложка, 2018

© Shutterstock / Captblack76, обложка, 2018

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2018

Тайна старого фонтана

Посвящается Джоанне Крут

Пролог

Италия, лето 2016 года

Это был один и тот же сон, она всегда предчувствовала его приход. В полной темноте вдруг появлялся луч света, становясь все ярче и ярче. Озаряя все вокруг, он делал мир реальнее, чем наяву. Боясь взглянуть на него, но еще больше боясь противостоять его зову, зная, что делает шаг в пропасть, она безвольно шагала навстречу, раскинув руки. А уже через миг, счастливая и позабывшая обо всем, она касалась губами его макушки, мягкой кожи, вдыхала запах. Даже по прошествии стольких лет, находясь по ту сторону сознания, она отчетливо помнила эти ощущения. Воспоминания о прикосновении к его волосам, тепле его тела хранились в ее памяти, несмотря на все потрясения, которые она вынесла.

Она предчувствовала и конец сна. Напрасно он обращался к ней, напрасно звал.

Не покидай меня. Иди со мной. Я жду тебя.

Я буду с тобой. Мы снова будем вместе.

Холодная неподвижная вода блестела серебром. Это было молчаливое приглашение.

Пойдем со мной…

Я жду тебя…

* * *

Женщина просыпается резко, как от толчка. Смятая постель пропитана потом. Ей требуется время, чтобы выбраться из-под толщи воды и набрать в легкие воздуха.

Адалина, горничная, входит, чтобы открыть ставни и впустить в комнату свет нового дня.

— Так-то лучше, синьора. Как вам спалось?

Горничная проворно ставит поднос с завтраком, взбивает подушки и поправляет простыни. Таблетки всех цветов радуги разложены на подносе подобно конфетам, как будто от этого она может захотеть принять их добровольно.

Женщина кашляет. Тяжело, будто в горле у нее ком.

На носовом платке кровь, яркие мелкие брызги, худшее из предзнаменований. Конец близок. Она сжимает платок в кулаке. Адалина делает вид, что не заметила.

— Я… — В душе женщины пустота; распухший язык едва ворочается во рту. — Открой окно, — говорит она наконец.

В комнату проникают солнечные лучи. Взгляду открываются вершины кипарисов за окном, как двенадцать указующих перстов, поднятых в небо. Раньше она думала, он там, в покое и праздности, но теперь уверена: это не так. Он не в раю и не на небесах. Он даже не в земле. Он внутри нее. Зовет ее и ждет.

Тишина. Тепло. Пение птиц. Она слышит запах цветущего сада, представляет себе набухшие бутоны роз, что плетутся по аркам, розовые и душистые, лаванду и шнитт-лук, белыми и лиловыми пятнами пестреющие то тут, то там у высоких известняковых стен. Как неслышно природа прокрадывается в комнату! Как легко она, быстрая и переменчивая, зовет наружу. Вот бы ей тоже сделать один шаг вперед, просто встать и поставить одну ногу впереди другой, — этого достаточно, сказал доктор. Как и комнаты, в которые давно никто не входил, ее крылья покрылись пылью за это время, став слишком тяжелыми.

«Такой красивый дом, — шептались в деревне, в городе, да и по обе стороны океана, насколько ей было известно, — настоящая трагедия, что она в таком состоянии. Хотя этого стоило ожидать после… ну, вы знаете».

— Девушка приедет в полдень. — Адалина с шумом сгребает таблетки в пластиковую коробку, одновременно наливая чай. — Я узнала в аэропорту, рейс прибывает без задержек. Вы сможете встретиться с ней? Уверена, ей бы очень этого хотелось.

Женщина отводит взгляд. Она смотрит на свои бледные, как у покойника, руки, лежащие поверх покрывала. В них сжат окровавленный платок, страшная разгадка ужасного секрета. Тонкие запястья, состриженные ногти — эти руки не выглядят молодыми.

Когда я успела постареть?

Она качает головой и произносит:

— Я останусь в кровати. Не хочу, чтобы меня беспокоили. Вы поможете ей устроиться, не сомневаюсь.

— Хорошо, синьора.

Она глотает пилюли. Адалина уходит, ее лицо выражает уважение. Нет нужды показывать настоящие чувства, да они и не имеют значения. Пусть будут разочарованы. Пусть скажут: «Могла бы и напрячься, девчонка проделала долгий путь». Пусть думают что хотят. Только ей известно, насколько это невыполнимо.

Да и не нужна ей здесь эта девчонка и никогда не была нужна. Прислуга знает слишком много, задает слишком много вопросов, как будто совать свой нос в чужие дела — их работа.

Но разве у нее есть выбор? Адалина не успевает, замок просто огромен. В одиночку ей не справиться.

Но в этот раз она имеет право не говорить правду. Никто до нее не доберется.

Таблетки начинают действовать, она прикрывает глаза и погружается в дремоту. Сквозь сон она снова слышит его голос. Он зовет ее из воды, в которую садится оранжевое солнце.

Пойдем со мной. Я буду с тобой. Я жду.

И она, раскрыв объятия, падает.

Часть первая

Глава первая

Лондон, месяцем ранее

Говорят, невозможно снова полюбить так, как в первый раз. Наверное, ваше сердце безвозвратно изменяется. Возможно, вы утрачиваете остроту ощущений. Или становитесь мудрее. Понимаете, что игра не стоит свеч. Вы знаете, что такое боль и как защитить себя от нее.

В этом можно найти утешение, думаю я, пробираясь сквозь толпу в метро, — жители пригорода, мученики часа пик, уткнувшиеся в свои телефоны, туристы, чуть что сверяющиеся с картой и замирающие в ужасе при виде автоматов с билетами, целующиеся на эскалаторе парочки — я уверена: что бы ни случилось и где бы я ни оказалась, мне не придется пережить это вновь. В едином порыве толпа вываливается с Северной линии[1] на поверхность, где шумный город сверкает огнями и красками. Обгоняю компанию девушек, ищущих ночных развлечений. Кажется, мы с ними примерно одного возраста — под тридцать, и все же между нами пропасть. Смотрю на них, будто через плотное стекло, вспоминая времена, когда я была такой же ветреной и наивной, думая, как это — стоять в самом начале пути, еще не совершив серьезных ошибок, во всяком случае, таких непоправимых, как моя.

Что мне нравится в Лондоне, так это возможность раствориться в толпе. Так много людей, так много жизней. Ирония состоит в том, что я-то явилась сюда, чтобы быть замеченной, стать кем-то. Но стала невидимкой. И мне будет очень этого не хватать, когда все откроется. Я буду вспоминать это как бесценный дар, который, однажды утратив, уже не вернешь.

Я сажусь в автобус и наблюдаю, как улицы погружаются в темноту. Парень в очках, сидящий напротив, читает «Метро»[2]; заголовок на первой полосе гласит: «ПРЕСТУПНИК ПОЙМАН: КОПЫ ЗАДЕРЖАЛИ ГАРАЖНОГО УБИЙЦУ». Я вздрагиваю. Интересно, выделят ли место сообщению обо мне? Что напишут? Так и вижу мое доброе имя — Люси Уиттекер, написанное округлым понятным почерком, под домашними заданиями, благодарственными письмами и поздравительными открытками друзьям, — в некрологе, внушающем страх и трепет. Знакомые будут говорить: «Это же не та самая Люси Уиттекер? Но она слишком тихая и скромная, чтобы совершить нечто подобное…»

Но я, кажется, совершила. Совершила нечто подобное.

Мы подъезжаем к моей остановке, и я выхожу в темноту. Поднимается ветер, я плотнее закутываюсь в пальто. Гляжу себе под ноги, зажав под мышкой пластиковую коробку.

Звонит телефон, я думаю: «Вдруг это он?!» — и презираю себя за поспешность, с которой опускаю дрожащую руку в карман, и за надежду, которая, впрочем, быстро улетучивается. Это не он. Это Билл, моя соседка по квартире. На самом деле ее зовут Белинда, но это имя ей никогда не нравилось.

Когда будешь дома? У меня есть вино. Чмоки.

Я почти на месте, и отвечать нет смысла. Замедляю шаг. Каждый раз, открывая сообщения, я не перечитываю нашу с ним переписку. Эти волнующие беседы длились ночами, и каждый раз, когда около двух экран загорался, мое сердце замирало. Стоило бы удалить их, но рука не поднимается. Кажется, что, стерев их, я уничтожу доказательство того, что это вообще было со мной. Что до всего плохого было хорошее. Ведь было же, раньше. Было очень хорошо. И это стало причиной всего происшедшего…

Не будь идиоткой. Нет никакой причины. И нет оправдания тому, что ты сделала.

И конечно, он не напишет. Никогда не напишет. Все кончено.

Сворачиваю на нашу улицу, открываю парадную дверь. Билл так и не привыкла сортировать почту, и потому я сгребаю разбросанные по полу конверты и раскладываю их по номерам квартир прежде, чем забрать наши с собой наверх. Билл так и не научилась правилам общежития, судя по тому, как часто она меняла рулон туалетной бумаги или выносила мусор, но меня это мало волновало. Мы были лучшими подругами с тех пор, как научились говорить, она прошла со мной через все и продолжает оставаться рядом, она единственная узнала отвратительную правду, но не отвернулась от меня, хотя ей стоило. Любому на ее месте стоило. Поэтому мне плевать на мусор.

— Как все прошло? — Войдя, я вижу, что она уже ждет, вино налито, по телевизору идет очередное шоу талантов, и она приглушает звук, когда я пожимаю плечами.

— Как и ожидалось. — Я ставлю коробку на пол и размышляю, как же все прошло: после пяти лет работы мне понадобилось пять минут, чтобы собраться. Какие-то старые бумажки для заметок, настольный календарь и магнит на холодильник в форме бутылки сангрии, присланный клиентом из Португалии.

— Значит, без духового оркестра? — Билл крепко обнимает меня.

От этого на моих глазах выступают слезы, но я быстро смахиваю их. «Сама виновата», — прошипела Наташа, его заместитель, пока я пробиралась к выходу из «Кэллоуэй и Купер», стараясь не замечать настороженных шокированных взглядов. Обычно водители так смотрят на происшедшую аварию.

Наташа возненавидела меня с первого дня. Почему? Я думаю, она в него влюблена. Как коммерческий директор, она считалась его правой рукой, но потом появилась я, его личный ассистент, и отодвинула ее. Она пыталась устроить на это место кого-то другого, Холли из бухгалтерии говорила мне. Только победила не Наташа, а я. И я думаю, что ей было нелегко смириться с тем, что до самого конца, пока все не пошло наперекосяк, казалось, будто он отвечает мне взаимностью. Конечно, когда все полетело к чертям, лучшего подарка для нее и представить себе невозможно. Наташа была рада моему уходу и не могла поверить, что ей так повезло.

Я стараюсь засмеяться, но смех застывает на губах.

— Да уж, совсем без оркестра.

Я хватаю бокал и выпиваю содержимое одним глотком. Билл наполняет его вновь. Хочется закурить, но я же стараюсь бросить. Самое время, Люси. Кому сейчас есть дело, жива ты или нет? Так, хватит сантиментов, я сама себя раздражаю. Лучше сосредоточиться на алкоголе. Если продолжить пить, я отключусь, а если отключусь, ничего не буду помнить. Ни его прикосновений к моей щеке, ни поцелуев…

— Ну хватит, — неуверенно улыбается Билл, — все уже закончилось.

— Правда?

— Тебе больше никогда не придется видеть всех этих людей. Ты больше не увидишь его.

Единственное, чего Билл не понимает, а у меня не получается объяснить, так это то, что я должна увидеть его снова. Даже после всего случившегося мне бы стоило бежать от него как можно быстрее, а я привыкла к нему как к наркотику. Так было с первого дня.

Позор. Я читала, что похороны состоялись сегодня ночью на кладбище к югу от реки. И я не могу перестать думать о нем, о его полных горя глазах, об этих прекрасных серых глазах, уставленных в землю, о холодных каплях дождя на его плече, когда холодной ночью на Тауэрском мосту я грела руки в его пальто, пока он целовал кончик моего носа. Как же хочется обнять его, сказать, как мне жаль, как сильно я скучаю. Сейчас, когда все, что я чувствую, — это позор и бесчестье, я каждый день сгораю от стыда, но не могу забыть наши чувства. Нам не были суждены эти унижение, печаль и хаос.

— Стоит об этом подумать, по-моему, это как раз то, что тебе нужно.

Билл ласково смотрит на меня, ожидая ответа.

— Что? Прости, я отвлеклась.

— Парень сестры Фредди, — по-видимому, повторяет она. — Он только что вернулся из Италии, с того языкового курса во Флоренции, помнишь? — дает подсказку Билл, и, чтобы успокоить ее, я киваю, даже несмотря на то, что ничего не помню (за последние двенадцать месяцев так много всего потеряло значение для меня, что я даже не помню, кто такой Фредди — коллега Билл?).

— Там он подружился с девчонкой, которая присматривала за домом по выходным, — продолжает она. — Я называю его домом, но это скорее особняк или замок. Фредди говорит, он огромен и там живет какая-то знаменитость, но та девчонка никогда ее не видела. Эта женщина затворница и никогда не выходит в люди. — Билл падает на диван. — Звучит интригующе, правда? Прямо как начало романа. — За диванной подушкой что-то есть, и она тянется, чтобы достать его. — Гляди-ка, — оживляется она, — я нашла 50 пенни!

Я нахмуриваюсь:

— Какое это все имеет ко мне отношение?

Билл закидывает ногу на ногу.

— Девчонку уволили, и они ищут ей замену. Но не афишируют этого — судя по всему, они никогда не давали объявлений. По рассказам, та тетка немного не от мира сего, но что в этой работе может быть сложного? Протереть пыль с пары полок, пол подмести… — Она корчит рожицу. Интересно, Билл видела, как ухаживают за домом, где-то, кроме мультика о Золушке? — А потом можно загорать весь день с сексуальным итальянцем, с которым познакомишься в городе. Я бы и сама поехала, если бы не нужно было идти на работу в понедельник.

Я с подозрением спрашиваю:

— Что ты предлагаешь?

— Просто подумай об этом, Люси. — Ее голос смягчается. — С тех пор как это произошло, ты отчаянно хотела уехать. Ты не прекращала говорить о том, как невыносимо оставаться здесь… Иди, кое-что покажу. — Она поднимается и ведет меня к зеркалу в коридоре. — Скажи мне, что ты видишь, только честно.

По всей стене развешены старые фотографии. Вечеринки с Билл, выходные с друзьями, прыжок с моста на канате, на который я решилась в свой двадцать пятый день рождения, вырвавшись наконец на свободу и начав строить собственное будущее. Я смотрю на них, как на жирные знаки препинания в истории моей жизни, разделяющие годы до него и одинокие дни, плавно перетекающие в недели, — после. Я была другим человеком тогда: ярким, полным надежд, легким и живым. Что же я вижу сейчас? Круги под глазами после ночей, когда я изводила себя мыслями о том, что было и что могло бы быть, щеки впали, блеск в глазах погас, теперь они выражают грусть, только грусть.

— Нет, не хочу, — отмахиваюсь я.

— Ты не ты, Люси. Это не ты.

— А чего ты ждала? — набрасываюсь я на нее; сил для ссоры у меня нет, но и сдержаться не получается. Мне нужно накричать на кого-то, выплеснуть злость, потому что злость на саму себя меня измучила. — Ее сегодня похоронили, ты в курсе? По-твоему, мне нужно забыть обо всем горе, которое я принесла, и просто уехать на каникулы в Италию?

— Это не каникулы, это работа. Посмотри правде в глаза, тебе это нужно.

— Я справлюсь.

— А ты подумала о прессе? — перебивает она меня. — Что будешь делать, когда они оборвут твой телефон и начнут караулить под дверью, не давая проходу? Или ты надеешься на его защиту? Ему все равно, Люси, плевать он на тебя хотел. Он повесит это все на тебя — что тогда?

— Не говори так о нем.

— Ладно, не будем поднимать эту тему. Мое мнение ты знаешь. Я пытаюсь донести до тебя, что это шанс. Поговори с ними хотя бы, это же не навсегда, ты могла бы вернуться, когда здесь все придет в норму.

— Как это может прийти в норму?

— Как-то придет. Все забывается со временем.

Я фыркаю, но она не замечает, так как стоит у меня за спиной.

— У тебя есть другие варианты? — спрашивает Билл.

Я думаю о них. Борьба со всем миром, ужас для моей семьи, мое лицо на обложках газет, цитаты, вырванные из контекста, чтобы показать меня такой, какой я не являюсь.

Нарушит ли он тогда молчание? Протянет ли руку помощи, встанет ли на мою сторону? Слова Билл обжигали: «Ему все равно. Плевать он на тебя хотел».

Ее вопрос повис в воздухе. Я не могу больше спорить, все, на что меня хватает, это повернуться к подруге и искренне сказать:

— Прости. — Она понимающе качает головой. Из моей груди рвутся рыдания, сдерживать их все сложнее, и голос у меня срывается: — У меня просто нет сил.

— Я знаю. — Билл обнимает меня. — Пожалуйста, пообещай, что подумаешь…

Ночь — самое время, чтобы исполнить это обещание. Ворочаясь и притворяясь, что не жду, когда загорится огонек на телефоне, я слушаю, как гул города понемногу стихает за окном, и наконец около двух засыпаю. Впервые за эти месяцы последняя за день мысль не о нем. Я думаю об окруженном кипарисами доме где-то среди холмов Италии. В полусне я вхожу в сад из плетистых роз. Меня манит нечто бесплотное, тень, скользящая в лучах солнца.

Я подхожу к тихому фонтану, мерцающему серебром, смотрю на отражение в воде и не сразу его узнаю. Какой-то миг я вижу чужое лицо.

Глава вторая

Италия

Три недели спустя мой поезд прибывает во Флоренцию. Все произошло быстро, Билл пресекла на корню мое желание все хорошо обдумать и взвесить все за и против. Я едва успела позвонить владелице дома для короткого собеседования, обновить паспорт и привести в порядок бумажные дела прежде, чем Билл стащила со шкафа мой чемодан и заставила его собрать.

Полагаю, она права. Не поддавшись импульсу, я бы упустила столько возможностей, и ведь нельзя сказать, что спонтанные решения мне не свойственны. А что, собственно, это было? Что свойственно Люси Уиттекер? Я забыла. Я потеряла с ней связь, но, торча в нашей квартире в Камдене[3] без работы, застрявшая в прошлом, я ее не найду.

— Поезжай, — сказала Билл, держа меня за плечи во время прощания. — Не думай ни о чем. Будь счастлива. Выброси все из головы. Влюбись в Италию.

Мои первые впечатления о городе вовсе не прекрасны. Вокзал Санта-Мария-Новелла переполнен задыхающимися от жары людьми, недоверчивые взгляды обращены на меня, когда я опускаюсь на колени, чтобы перепаковать свою сумку — шампунь пролился на одежду во время перелета в Пизу. Когда я поднимаюсь, чтобы найти расписание автобусов в центр, на меня налетает неизвестно откуда взявшийся парень. «Mi scusi, синьора…» — извиняется он, и через пару секунд я понимаю, что пятьдесят евро пропали из заднего кармана моих джинсов. Но, попав на известную улицу пред красно-коричневым гордым куполом Дуомо[4] с его богато декорированной кампанилой[5], глядя на весь этот мрамор, сияющий на солнце розовым и белым, я вмиг забываю о неприятностях и поддаюсь очарованию Флоренции. Местные жители проносятся на мопедах, поднимая пыль с булыжных мостовых; пиццерии раскрывают ставни на время ланча; столики на разогретых солнцем террасах покрыты скатертями в бело-красную клетку; официанты лениво курят, отдыхая перед наплывом посетителей; вокруг бродят туристы в панамах, облизывая розовое мороженое-джелато[6]; пес пьет воду из канала на Виа-дель-Корсо. Мы мечтали приехать сюда вдвоем. Он хотел привезти меня, обещал, что мы поплывем на лодке по реке Арно, будем есть спагетти и пить вино, гулять по Уффици[7], а вечером дремать в Садах Боболи[8]. «Забудь о Париже, Флоренция — самый романтичный город в мире».

Автобус останавливается, и мне не терпится выйти, будто физическая дистанция может стереть воспоминания и я могу оставить его здесь, в пустом соседнем кресле.

Пересадка во Фьезоле[9] не занимает много времени. Сейчас я готова приехать туда, увидеть дом, встретиться с его владелицей и посвятить все свое время делам, никак не связанным с ним и с моей обычной жизнью. Папа очень хотел узнать, что, черт подери, я делаю.

— Италия? — вопрошал он. — Но почему? Что с работой? Ты что, уволилась, Люси? Что случилось?

Сестры вели себя как всегда. Софи позвонила с фотосессии, чтобы сказать мне, что я отказываюсь от должности, лучше которой мне никогда не найти. Хелен написала из своей роскошной квартиры на берегу Темзы, чтобы похвастать, что ее жених-адвокат стал партнером в своей фирме, и невзначай упомянула, что мне должен понравиться мой «короткий отпуск» во Флоренции, — но разве я не собиралась туда с парнем? От Тильды не было вестей уже несколько недель. Она занималась дайвингом в Барбадосе с неким серфером по имени Марк. В отличие от остальных, Тильда не поступила в университет. Это была, пожалуй, самая отчаянная моя битва в роли старшей сестры — попытаться убедить ее, что я знаю лучше, что ей нужно, хотя кто знает?

В последние годы мы не были особенно близки. В обычной семье могли и не заметить такого отдаления, но для меня они были всем. Благодаря им я повзрослела раньше времени, благодаря мне они могли дольше оставаться детьми. Забота о сестрах — это было для меня естественно, и мне никогда не приходило в голову жаловаться. Папа не мог справиться в одиночку, а девочкам было слишком рано в полной мере ощутить, как это — остаться без мамы. Мое сердце кровью обливалось от мысли, что она не увидит, как они сдают первые экзамены, идут на первые свидания, вступают в вечные союзы, как и положено девчонкам-подросткам, получают предложения руки и сердца, выходят замуж и рожают детей. И конечно, она никогда не увидит, как все это происходит со мной, но об этом я почему-то не думала. Я гордилась выпавшей мне ролью, но иногда мне в голову закрадывалась мысль о том, как бы сложилась моя жизнь, будь у меня возможность прожить подростковый возраст как обычная девчонка. Возможно, тогда моя первая любовь и первые ошибки не стали бы такой катастрофой.

За окном проносится тосканский пейзаж: ряды кипарисов с верхушками, похожими на языки пламени, золотистые поля, среди которых виднеются опаленные жаром загородные дома, а между ними — извилистая дорога, уносящая меня все дальше от Флоренции. Я размышляю, не делаю ли я сейчас то же, что делала после смерти мамы? Бег на месте. Я возвела стену из дел, досягаемых целей, вещей, чтобы не чувствовать… Что? Просто чувствовать. Мои сестры не знают о том, что произошло. Это не их вина — я не говорила им. Я никогда не рассказывала семье о своей жизни, и чем серьезнее было происходящее, тем меньше я хотела делиться личным. На меня всегда можно было положиться, я была ответственной, отвечала сама за себя. Я не нуждалась в их поддержке и утешении, я сама была той, в ком нуждались.

Скоро они узнают. Все узнают.

И что тогда?

Этот вопрос эхом звучит в моей голове, и на него нет ответа.

«Площадь Мино», — объявляет водитель, когда автобус подъезжает к остановке. Я хватаю сумку. Сигнал GPS не работает, потому, сверившись с распечатанной заранее картой, я отправляюсь в путь.

Дорога изматывает. Мышцы ноют от подъема в гору, солнце обжигает лодыжки. Мне нравится полной грудью вдыхать свежий воздух, чувствовать пот на губах. Все это дарит ощущение радости, напоминает, что я жива.

Через полчаса я изнываю от жары и жажды. Деревня давно осталась позади, сейчас меня с двух сторон окружает пейзаж в оттенках чистого золота — поля кукурузы и ячменя. По пыльной дорожке я поднимаюсь вверх к редкой оливковой роще. Покрытые серебром листья деревьев шелестят, даря прохладу, и я сажусь отдохнуть в их тени, пью из бутылки и начинаю переживать, что не найду это место.

Вдруг сквозь аромат миндаля и винограда слышится более резкий запах, и за холмом я замечаю посадку лимонных деревьев, покрытых желтыми плодами. Щурясь от солнца, я подхожу к стене. На горизонте, в дрожащем от жары воздухе, виднеется здание. Огромное, со стенами цвета перезрелого персика, старой терракотовой крышей, башенками и темными арочными окнами.

Гляжу на карту — это он. Замок Барбаросса.

Дорога петлей огибает здание. Решив сократить путь, я перебрасываю сумку через стену. Размеры поместья впечатляют: в него входит и лимонная роща, и несколько гектаров других земель. Я прохожу мимо фруктовых деревьев. От запаха лимонов жажда усиливается, и я представляю себе, как хозяйка встречает меня со стаканом прохладного напитка, но тут же вспоминаю, что сказала Билл, потом мне на память приходит разговор по телефону с этой женщиной — странный, натянутый, приведший меня в замешательство своей краткостью: она почти не задавала вопросов, как будто не хотела говорить со мной и заставляла себя. Я с облегчением узнала, что она не итальянка, ведь язык я планировала учить на месте, и заметила легкий американский акцент, смягченный годами, прожитыми в Европе, но говорящий о богатстве и власти. Позже я корила себя за то, что собеседование прошло плохо, лучше было встретиться лично. Но вскоре мне позвонили, чтобы сказать, что я принята, и сомнения исчезли.

Чем ближе я к дому, тем меньше я себя чувствую на его фоне. Через облака проглядывает солнце. Это место кажется древним и странно необжитым, деревянные ставни дома закрыты, и вблизи я могу рассмотреть, что стены полуразрушены, краска на них растрескалась. Вверх по ним тянутся темно-зеленые побеги вьющихся растений. Нахмурившись, я снова сверяюсь с картой и прячу ее в карман.

К двери ведут широкие каменные ступени, некогда крепкие и надежные, но теперь, спустя десятилетия, почти разрушенные. Лишенные жизни, старые вещи. На их фоне выделяется фонтан, давно не работающий, из которого поднимается каменная фигура, отсюда мне ее не рассмотреть. Меня не покидает чувство, будто я уже видела этот фонтан, хотя понимаю, что это невозможно. Я подхожу к дому и поднимаю руку, чтобы постучать.

Глава третья

Женщина слышит шум у двери. К ним так редко приходят, что от этого звука она вздрагивает. Она не спала, но и не бодрствовала.

Голоса вдали. Один принадлежит Адалине, другой — незнакомке.

Женщина садится и замирает в тревоге. Она смотрит на стену, прислушивается, как скрипит пол, — интересно, сколько времени пройдет до того, как Адалина начнет объяснять ее отсутствие? Что расскажет горничная? Как именно? Она объяснила, что говорить, но нельзя предугадать, как это будет сказано шепотом, за закрытыми дверями, в темных коридорах квартиры старыми слугами. Она все понимает. Она не настолько глупа.

Потребуются усилия, чтобы спустить ноги с кровати, но так приятно прикоснуться к полу голыми ступнями. Иногда ей кажется, что этот дом — цельное дерево, натуральный мрамор и прохладный камень — поглотили все ее мысли и чувства. И если сжать шторы, из них польются ее слезы, как вода из выстиранного белья, а если поддеть половицу, из-под нее вырвется облачко пыли ее секретов. Застарелой пыли.

Она подходит к двери и убеждается, что та закрыта. Раздвигает шторы в надежде рассмотреть вошедшую в дом девушку. Ничего не видно. Только простирающиеся вдаль оливковые рощи и бездонное пустое небо.

Отражаясь в окне, она становится прозрачной и выглядит моложе, темных кругов под глазами и морщин не разглядеть, как будто и не было ужасных лет, обезобразивших ее лицо, — безобидная, но утешающая уловка. Она редко вспоминает свою прошлую жизнь, да и воспоминания эти больше похожи на подсматривание за кем-то, кто не имеет к тебе ни малейшего отношения. Непривычно и дико обращаться к той, прежней себе. Она перебирает фото, смотрит фильмы, читает статьи о себе в журналах. Слепящая улыбка, ухоженные светлые локоны, яркая малиновая помада… Без сомнения, она была неотразима. Она была пленительна и остроумна, она сияла. Все хотели купаться в лучах ее славы.

Как быстро мир забыл! Как скоро трагедия превращает в прокаженного любого! Ей бы быть благодарной за это забвение. Чаще всего она и была, но иногда мысли об утраченном, о том, какая пропасть лежит между двумя ее жизнями, выбивали почву из-под ног, от острой боли перехватывало дыхание. Она прежняя распахнула бы дверь и вышла гостье навстречу. Поразила бы ее богатством и красотой, наслаждаясь произведенным эффектом. Ни одна женщина не могла сравниться с ней. Но сейчас все было иначе. Сейчас она знала намного больше.

Жалюзи закрываются. Достаточно одного короткого взгляда на фонтан. Адалине не понять, почему она не меняет комнату. Ведь после этого она могла бы спать лучше, избавиться от кошмаров. Но она не может. Женщина прислоняется головой к стене, холод пронизывает ее тело. Она пытается сдержать надрывный кашель. На пол падает солнечный луч, и в пятне его света без всякой цели вертится черный жук — кружок, еще кружок, еще и еще, — поглощенный своим бессмысленным движением.

Много лет назад, еще совсем молодой девушкой, она отправилась в путешествие, точно зная, куда оно приведет. Теперь все это позади, а маршрут почти забыт.

Глава четвертая

Вивьен, Америка, 1972 год

Жара, стоявшая в апреле того года, била все рекорды.

В маленькой часовне в Клермонте, что в Южной Каролине, бок о бок стояли Вивьен Локхарт и ее мать. Вивьен старалась не сутулиться, отец запретил. Лучше быть мертвой, чем горбатой, сказал он. Белый хлопок платья противно лип к коже, она мечтала сорвать его и в одной комбинации убежать прочь, оказаться на улице, где другие подростки прыгали в реку, загорали на траве, лазали по деревьям и целовались. Но она не двинулась с места, хотя и хотела этого больше всего на свете, делая вид, что молится.

Наконец тишина была нарушена. Вивьен с матерью насторожились, как дома: когда глава семьи открывал рот, все остальное переставало существовать. Он требовал, чтобы его слушали, особенно когда говорил о Боге. Паства ловила каждое его слово. Вивьен вспомнила, как за завтраком, вытерев жирное молоко с усов, он отбросил газету и начал рассказывать им, как чернокожим сходят с рук убийства.

— Что сказал Господь, когда слепец пришел к нему и молил о прозрении? — Гилберт Локхарт, сделав паузу, нервно вытер пот со лба. Он наклонился вперед, вытянув вверх похожий на коготь палец, как стервятник, сидящий на ветке. — Он сказал во всей своей славе и всемогуществе: «Дарую тебе прозрение!»

Толпа разразилась аплодисментами. Даже чопорная миссис Бригам в своем аккуратно выглаженном платье и шляпе, похожей на корзину с фруктами, тряслась от восторга.

— И что сказал Господь, когда глухой пришел к нему?

Маленькие блестящие глаза священника уставились на его жену.

— Дарую тебе слух! — покорно ответила Миллисента.

Люди встали, отовсюду послышались крики.

Гилберт заставлял жену и дочь репетировать перед каждой проповедью. За ошибку или забытую строку он бил их: бестолковые, тупые женщины, пустые головы. Вивьен было интересно, верит ли он сам в то, что говорит. И она не знала, что хуже: чтобы он сошел с ума или был настолько циничен.

А вот что будет дальше, она знала прекрасно, хотя и надеялась, что ошибается.

— Нет сомнений, — прокричал Гилберт, — ты будешь слышать всегда!

Вивьен подыграла в надежде, что на сегодня ему достаточно: от мысли, что придется говорить что-то еще, пересохло во рту. Но он обратился к ней, а за ним — взгляды паствы. В своем белоснежном платье с аккуратно завитыми светлыми волосами шестнадцатилетняя Вивьен была единственным ребенком самого почитаемого человека в общине. Каждое слово, которое произносили ее уста, было нектаром.

— И что, — медленно сказал Гилберт, — Господь со всей своей мудростью и милостью даровал человеку, который боялся за свою жизнь?

Ответ она знала. Беда была в том, что она совсем в него не верила. Могла ли она сказать то, во что не верила? Миллисента сжала ее локоть.

— Я не знаю, папочка, — кротко произнесла Вивьен.

Гилберт пытался оставаться спокойным. Это было видно по вене, пульсирующей у него на виске. Просто скажи это. Скажи, что он хочет услышать.

Из-за головы отца с креста на нее смотрел Иисус. Ноги прибиты гвоздями, на голове окровавленный терновый венец. На боку темно-красная глубокая рана. Грудь впала, ребра выпирают. Он умер за твои грехи. Эти слова Вивьен слышала каждый день, но сейчас понимала меньше, чем когда они впервые были произнесены. Вивьен не грешила, по крайней мере не делала ничего, за что человека можно осудить на смерть. Однажды соврала маме, что кексы с ванильным кремом съела соседская собака, но разве это считается?

— Нет, ты знаешь, — произнес отец.

Скажи это. Или ты знаешь, что будет. И мать это знала. Склонив голову, прямая как доска, Миллисента стояла рядом. Почему она никогда не пыталась постоять за себя? Или заступиться за дочь? Например, в тот раз, когда Вивьен спросила разрешения поиграть с ребятами Чонси вечером на озере, или когда по случаю дня рождения Бриджит Морроу хотела одеться, как ее любимая актриса, или когда хотела пробежаться босиком по лугу к месту выпаса диких пони. Каждый раз мать складывала руки и шепотом говорила: «Твоему отцу это не понравится». Вот и все.

А что понравится ее отцу? Кроме Бога, она не знала ничего.

Нравилась ли ему она сама?

— Он сказал… — Гилберту не оставалось ничего, кроме как продолжить сдавленным голосом, угроза в котором была слышна только его семье. — Я заберу твой страх и дарую вечный покой!

Толпа в церкви ликовала.

Сегодня им не стоило надеяться на покой.

* * *

Гилберт Локхарт был превосходным священником. Прихожане обожали его. Каждое воскресенье Вивьен наблюдала, как он пожимает руки и раздает благословения, и поражалась, как меняется этот добрый и заботливый человек, когда возвращается домой.

Не дожидаясь момента, Вивьен побежала наверх, в свою спальню, как только они вошли в дом. Отец был в ярости. Метал молнии. Это читалось в его глазах. По пути домой, пока их жемчужно-серый «кадиллак» покачивало на грунтовой дороге, он смотрел на нее холодным угрожающим взглядом. Многообещающим взглядом.

Если бы только в ее комнате был замок! Вивьен подперла ручку двери стулом и прижалась к ней ухом. Пока что шагов не слышно. Сейчас главное — успокоить бешено бьющееся сердце. Она в комнате, здесь безопасно, здесь до нее никому не добраться.

Снизу послышался его зычный голос, потом односложный ответ матери, кроткий, еле слышный, успокаивающий. Слабая попытка Миллисенты остановить приступ гнева, о которой она забыла уже после первого удара. Вивьен сжала кулаки. Уже в церкви она знала, чем все закончится, но даже если бы могла повернуть время вспять и поступить иначе, не сделала бы этого.

Он все врет, — думала она. И дело было не в том, что она не верила в Бога, — она не знала, во что верила, еще не понимала. Но она не могла принять вероучение, позволяющее человеку, святому для своей паствы, разглагольствующему о добре и зле, о справедливости и прощении, избивать свою жену и дочь до полусмерти, когда никто не видит. Такая религия Вивьен не интересовала. И солгать об этом отцу она не могла. И себе тоже.

Открыв шкаф, она уставилась на стоявшую в нем сумку. Бери ее. Уходи.

В ней было все, что нужно. Сколько раз за последний год в полной тишине она, скрестив ноги, сидела на кровати и в ночной темноте, разбавляемой лишь слабым лунным светом, на ощупь собирала вещи. Я уйду отсюда. Я выберусь. Я смогу, смогу… От этих мыслей даже исполосованная в кровь спина болела меньше.

Вивьен опустилась на колени. В кармане сумки были спрятаны деньги, полученные от одноклассников за сделанные домашние задания. А что еще ей было делать? Пока ее подруги Фелисити, Бриджит и другие девочки занимались танцами или рисованием после школы, Вивьен разрешалось только заниматься дома. Однажды, закончив задание по математике раньше, она попросила разрешения выйти; Гилберт обозвал ее вруньей, ударил, сказал, что у нее не хватило бы ума закончить так быстро и, пока не закончит, из дома она не выйдет. Тогда Вивьен и решила брать домой задания одноклассников. Гилберт говорил, что никогда не разрешит ей работать и зарабатывать, потому что от денег у женщин появляются «идеи». По иронии судьбы, именно он подтолкнул ее к первому заработку и к побегу.

Было слышно, как внизу бьется фарфор… а потом — тишина. Вивьен закрыла шкаф и бросилась на кровать.

Под ее головой что-то захрустело. Она осторожно сунула руку под подушку, бережно достала сложенный лист бумаги и с благоговением его развернула. Это было окно в другую вселенную. У чьей-то сестры-старшеклассницы в шкафчике висел плакат. Проходя мимо него по коридору, Вивьен умирала от зависти. Никогда она не видела ничего более пленительного. Красивая женщина в мини-юбке, мужчина, глядящий ей в глаза, — юная Вивьен не понимала, почему фото вызывает у нее такие чувства, но точно знала: в нем содержится что-то сладкое и неизведанное. Недельный заработок Вивьен потратила, убедив девушку продать плакат, который та собиралась выбросить. Одри Хепберн из фильма «Как украсть миллион» с ее озорной пышной прической, так не похожая на Вивьен с ее старомодным конским хвостом, была воплощением веселья, непокорности, свободы; ее трогательные голые коленки — нечто совершенно невозможное для девушки в Клермонте, по крайней мере без риска получить шлепок по мягкому месту и быть опозоренной. Этот плакат пробуждал интерес к Голливуду, и масла в огонь подливали фотография Марлона Брандо, заботливо вырезанная из мартовской газеты (Бывают ли в реальности настолько красивые люди? Точно не в Клермонте), и глянцевый снимок Софи Лорен с ее экзотической внешностью.

Спрятать их она решила спонтанно. В мире ее отца для таких вещей не было места. Не было нужды провоцировать Гилберта, Вивьен и так знала, что он скажет: Голливуд — отвратительное средоточие зла и тщеславия. Деньги и слава для грешников, для Господа в них нет никакой ценности. Любой избравший этот путь обречен на несчастье — он направляется прямо в объятия дьявола.

Каждую ночь, перед тем как уснуть, Вивьен разглядывала фотографии этих людей и твердила себе, что они настоящие, что эта жизнь существует, она далеко, и кто знает, сколько опасностей на пути к ней, но она есть. Точно есть.

Быть может, в один прекрасный день она наберется храбрости и отправится туда.

А пока Вивьен приятно было даже просто хранить эту тайну от родителей. У нее не было против них никаких шансов. Вот если бы у нее были брат или сестра! Однажды она даже поверила, что шанс есть. Вивьен молилась о родственной душе, о друге — отец всегда говорил, что Бог отвечает на молитвы, но эту он оставил без ответа. Несколько лет назад, так давно, что воспоминания об этом почти стерлись, Миллисента вдруг расцвела, а однажды ночью, когда звезды светили особенно ярко, Гилберт в спешке повез ее в больницу. На рассвете мать вернулась разбитая и бледная, а в корзине для белья Вивьен нашла запачканные кровью трусики. Позже, когда девочка наконец набралась смелости, чтобы заговорить о брате, она получила пощечину, и больше эту тему она не поднимала.

Топ-топ-топ… На этот раз шаги заставили себя ждать дольше обычного. По звуку их она поняла причину задержки: отец пил. Что там в Библии сказано о трезвости? Гилберт Локхарт сам выбирал, какие заповеди исполнять. А чаще всего изобретал свои собственные, а потом вырезал их на скрижалях ремнем.

Вивьен быстро спрятала плакат обратно под подушку. Она смотрела на дверь, пока ручка не дернулась. Тишина, затем дверь толкнули и стул задрожал. Потом появился отец — свирепый горящий взгляд, красные пьяные глаза, руки, сжатые в кулаки.

— Тупая девица, — он плюнул на пол, — ты знаешь, что бывает за непослушание, но все равно делаешь по-своему. Матери досталось из-за тебя. Ты счастлива?

Нет, не счастлива. И никогда не буду счастлива здесь, с тобой. Вивьен не могла заставить себя извиниться: не за что. Она сидела не шевелясь, мыслями перенесшись туда, где он не мог до нее добраться. Она представляла себя Одри Хепберн или Софи Лорен. Свет софитов, блеск Голливуда — она грезила о жизни, в которой есть солнце, море и человек, который любит ее. Наличие сумки в шкафу согревало сердце. Стоявший в шаге от нее отец не знал о ней ничего. Глупый слепой человек. Он всегда был таким.

— За свое поведение ты будешь наказана, — прошипел он.

Вивьен знала, что нужно делать, когда Гилберт вынимает ремень из брюк, — встать на колени у кровати, как во время молитвы, и не сопротивляться, так легче. Физически она намного слабее. Значит, нужно быть умнее. Когда первый удар привычно обжег сзади бедра, она начала молиться. Не Богу и какому-то святому, в которого верил отец. Она молилась себе — будь сильной, сделай то, что должна. Я выберусь отсюда, — поклялась она.

Завтра же сбегу.

Глава пятая

Италия, лето 2016 года

— Ты, должно быть, Люси.

Меня встречает женщина с собранными сзади в пучок волосами. Не то чтобы она выглядела враждебно, но и сказать, что она рада мне, было нельзя, теплым ее голос точно не назовешь. Она представляется как Адалина, «горничная синьоры», и приглашает меня внутрь, строя из себя хозяйку на званом обеде, которая вынуждена показывать гостям дом, но мысли ее заняты другим: все ли бокалы полны, кто с кем болтает, не заканчиваются ли закуски. Я улыбаюсь: дружелюбие — лучшая тактика.

Войдя в холл, я не могу скрыть удивления. Адалина, наслаждаясь произведенным эффектом, смотрит на меня. Находясь здесь каждый день, она могла забыть о том, какое впечатление это место производит на всех, кто видит его впервые. Я ошеломлена.

— Не совсем то, что ты ожидала?

Я стараюсь взять себя в руки:

— Я не уверена, что знаю, чего ожидала.

Зал, в котором мы находимся, можно описать лишь одним словом — огромный. Через круглое окно в высоком куполообразном потолке, украшенном фресками, льется солнечный свет, нагревая плиты пола. Здесь как в храме — перехватывающая дух красота с оттенком грусти. Я разглядываю изображения на своде — ангелы и мученики, слезы, объятия, весь набор человеческих страстей. В алькове у двери — искусное изображение Мадонны, склонившей голову в молитве, то ли благословляя, то ли оплакивая посетителей. А может, и то и другое.

Адалина звонит в большой тяжелый колокол — таким объявляют подъем в школьных общежитиях, и у подножия лестницы появляется старик. На нем старая синяя шапка, а по изношенной выцветшей одежде можно догадаться, что он проводит весь день на улице.

— Отнеси это в восточное крыло, — показывает Адалина на мои сумки, — в сиреневую комнату.

Мужчина покорно кивает головой. Судя по его возрасту, носить чемоданы ему не легче, чем мне, но когда я протягиваю руку, чтобы помочь, он вскидывает ношу на плечо легко как пушинку. Я представляю себе, как на окрестных полях он так же запросто поднимает тюки сена или раненого теленка.

— Это Сальваторе. Не трать на него время, — говорит Адалина и крутит пальцем у виска. — Он не в себе последние тридцать лет. Синьора держит его из жалости.

Ей, должно быть, заметно мое любопытство, потому что, задержав на мне на мгновение взгляд, Адалина довольно мягко произносит: «Помни, Люси, ты здесь, чтобы поддерживать порядок. Если у тебя есть вопросы о доме, о деревне, о городе, спроси меня. А все вопросы о людях, которые живут здесь, держи при себе. Договорились?» В этих словах не слышна угроза, скорее просто интерес, как будто Адалина присматривается ко мне, пытаясь уловить то, что поняла из нашего странного интервью.

— Конечно.

— Благоразумие — это главное, — говорит Адалина, — а теперь пойдем, я покажу тебе остальную часть дома, но будь готова, что понадобится время, чтобы освоиться. У нас здесь только два правила. Первое, — говорит она, указывая на закрытую дверь, ведущую, как можно догадаться, в увитую виноградной лозой часть замка, которую я видела с улицы, — не ходить в западное крыло. Второе — не подниматься на верхний этаж. Я тебе его покажу. Следовать этим правилам несложно, ведь эти части дома всегда заперты. Ты поймешь, если нарушишь запрет.

Нарушишь запрет. Звучит по-библейски, как «нарушить заповедь». Согрешить. Я вспоминаю про запретный плод.

— Сюда, Люси.

Мы проходим через холл, поднимаемся по широкой лестнице из песчаника цвета жженой умбры с украшенными орнаментом перилами, вдоль которой висят портреты. «Кто это?» — Я забываю о предупреждении Адалины, замерев перед изображением человека в красном блейзере на фоне изумрудного леса. Один его глаз черный, а другой зеленый, они озорно блестят, и это так убедительно передано на холсте, что не остается сомнений: этот человек мертв. Адалина искоса смотрит на меня.

— Мы уже начали прикрывать их, — осторожно говорит она.

Мне удается рассмотреть еще несколько рамок, покрытых пыльниками. Я нехотя плетусь дальше. Адалина показывает мне несколько спален, никто в них не спит, но в уборке они все равно нуждаются. В одной из них два ряда деревянных детских кроватей — похоже, больничных.

— В прошлом веке здесь был санаторий, — объясняет женщина, возможно, слишком поспешно.

Первое, что я сделаю завтра утром, — проветрю комнаты. Я сразу поняла: здесь мне не придется лентяйничать, отчасти из-за того, какая дорога сюда ведет, а отчасти потому, что мне не терпится заглянуть в закрытые ящики, исследовать внутренности шкафов, смазать ржавые замки… и сбросить поблекшие покровы с портретов, чтобы увидеть написанные на них имена.

На следующих трех этажах все то же самое. Старая библиотека, полная покрытых пылью книг с потертыми корешками, и выходящий в сад мезонин. Я хочу подняться туда, но Адалина отговаривает: «Эта лестница не использовалась годами». Гардеробные, читальные залы, уборные, женские спальни, мужские кабинеты, кладовые и чуланы — сейчас все эти комнаты пустовали, но кто знает, для чего они использовались раньше. Все кажется одним сплошным лабиринтом, извилистым, запутанным и бесконечным, где одно помещение похоже на другое. В одиночку я бы уже заблудилась.

Дойдя до двери в конце коридора, мы останавливаемся.

— А это вход на верхний этаж, — говорю я и берусь за деревянную ручку, как будто хочу проверить, вдруг Адалина была неправа и она откроется. Заперто.

— Никто туда не ходит, — подтверждает Адалина, и я понимаю, что дверь ведет в одно из мест, на которые распространяется запрет, — твоя работа должна заканчиваться здесь.

Я отпускаю ручку.

— Я говорю тебе это из-за девушки, которая работала здесь до тебя. Она не послушалась моего совета, и у синьоры не было выбора, кроме как уволить ее.

— Увижу ли я ее? — собственный вопрос наводит меня на мысль, что я не слышала ее имени. Она. Ее. Синьора. Хозяйка дома…

— Скоро, — Адалина отводит взгляд, — а пока идем, я покажу тебе твою комнату.

* * *

Сиреневая комната, как оказалось, вовсе не сиреневая. Стены цвета сливок, высокие потолки, кровать с балдахином из плотной красной ткани. На одной из стен бордюр, а над ним — кое-как нарисованные оливковые деревья, держу пари, это сделал ребенок.

Адалина не врала, назвав это помещение апартаментами: как и все в замке Барбаросса, оно огромно. Здесь есть ванная комната, не очень большая, но я не жалуюсь (не хватало еще заблудиться там в поисках туалета), письменный стол, пара кресел, красивый камин (заглянув в дымоход, я понимаю, что он давно забит), а гардероб красного дерева в несколько раз больше, чем квартира, которую мы с Билл снимаем в Лондоне. Под окном, которое вдвое выше обычного, стоит вышитая тахта.

Только сейчас, оставшись в одиночестве, я могу оценить величие поместья. Когда-то за лужайками здесь тщательно ухаживали. Разделенные камнями, их ярусы спускались к усыпанному персиковым цветом и лепестками роз саду, но сейчас они наползают одна на другую, облезлые ограждения увиты лозой, давно не стриженная трава заполонила все вокруг. За кустами роз солнечные лучи отражаются от стекол старой теплицы, распухшей от разросшейся внутри зелени, и падают на контур в кирпичной стене, напоминающий дверь. Я вспоминаю книгу, которую читала в детстве. Хотя, скорее, ее читала мне мама, судя по тому, что в эти воспоминания вплетен мягкий запах гвоздики, но потом я замечаю, что окно распахнуто и это вполне может быть смесь ароматов трав, витающих в воздухе. Я хочу шагнуть наружу, подойти к той двери и повернуть ржавый ключ. Ты поймешь, если нарушишь запрет.

Еще дальше, у лимонной рощи и начала дороги, которая привела меня сюда, на западе, где солнце медленно садится за горизонт, затопляя небо оранжевым и золотым, расположена открытая беседка, одинокая и величественная на этом холмике, поросшем травой, безупречная, словно завиток на пресс-папье. В кроваво-красном небе пикирует пара стрижей, совершая в сумерках свои акробатические трюки.

Но на одну вещь я избегаю смотреть, я отводила от нее взгляд и ранее. Фонтан у входа, расположенный среди дюжины кипарисов, после захода солнца кажется еще более мрачным. Я не знаю, почему он наводит такой ужас. Из него торчит уродливая каменная рыба с выпученными глазами, покрытая чешуей, словно коркой, ловящая воздух открытым ртом и окаменевшая в прыжке, будто на нее наложили страшное заклятие. Деревья не скрывают его, окружив, как стражники с поднятыми копьями, — наверное, за полуразрушенным камнем и застоявшейся водой они могут разглядеть что-то, что стоит лелеять и охранять.

Я поворачиваюсь и шарю в сумке в поисках телефона. Там сообщение от Билл, она интересуется, как я добралась. Оно, видимо, пришло, еще когда я была в городе, здесь же совсем нет сигнала. Идея спросить про Wi-Fi кажется безумной. Дома от отсутствия связи я бы запаниковала, но здесь это кажется совершенно естественным. Никто, кроме Билл, не знает, где я. Найти меня никто не сможет. Я думаю об информации, которая вскоре откроется в Лондоне, — Наташа, ликуя, назовет мое имя любому, кто захочет меня уничтожить, но все это невероятно далеко.

Но стоит лечь в постель и закрыть глаза, как меня осеняет: без связи с окружающим миром — значит, и без связи с ним. А если я ему нужна? А если он захочет поговорить и не сможет? Меня успокаивает только мысль, что я смогу поймать сигнал в городе, ждать осталось недолго.

В то же время у этого обстоятельства есть и положительная сторона: как бы это ни было маловероятно, я могу пофантазировать, что он пытается связаться со мной, ищет меня, а не просто поглядывает на темный экран телефона. В этот раз недоступна я.

Я исчезла. Никому меня не достать.

Через минуту я засыпаю.

Глава шестая

— Вивьен?

Горничная, тихонько постучав в дверь, входит в комнату. Адалина редко обращается к ней по имени, и Вивьен знает, что сейчас им предстоит доверительный разговор.

— Какая она? — интересуется Вивьен. Ей хочется спросить не об этом, но для того еще не пришло время. Сейчас в ее голосе слышно отчаяние.

— Как мы и ожидали, она ничего.

— А ты сказала ей… — Вивьен отводит глаза. — Что ты ей рассказала?

— Я ничего не говорила.

Вивьен выдыхает. Адалина принесла поднос с ужином, на нем суп, крекеры и гроздь винограда багрового цвета, но у нее нет аппетита.

— Вы в порядке, синьора?

— Я видела ее из окна, — отвечает Вивьен, набравшись сил, чтобы посмотреть Адалине в глаза, — она хочет понять, видела ли горничная то же, что и она. Но взгляд Адалины ничего не выражает.

— Тебе не показалось, что она похожа на… — Вивьен сглатывает, не в силах произнести имя. — Мне показалось, что она ужасно похожа на…

— Темные волосы, вот и все, — успокаивает ее Адалина.

— Но и рост, и фигура, все, абсолютно все.

— Ничего подобного, — спорит горничная, не желая потакать ее слабости.

Вивьен замечает это и принимает за доказательство своей правоты.

— Как ты можешь это отрицать?

— Легко. Вблизи она совсем другая.

— Я будто увидела ее снова.

«Ее» прозвучало так, будто Вивьен выплюнула яд. Минули годы — годы! — но яд оставался внутри. От любого упоминания о ней появлялось ужасное, но такое знакомое чувство, когда ненависть не находит выхода.

— В таком случае вам стоит встретиться с девушкой, — говорит Адалина, — я это организую.

— Я не смогу позволить ей жить здесь, если ты ошибаешься. — Вивьен дрожит, но голос ее тверд.

Возьми себя в руки, — думает она, понимая, что сходство невозможно, что это игра ее воображения, но химеры видятся ей везде: в окнах, в воде, в тенях и отражениях, и она не собирается пускать их в свой дом. Хватит с нее пугающего ночного шума, скрипучих половиц, хлопающих дверей, завывания ветра, похожего на женский крик…

— Вам нужно поесть. — Адалина ставит поднос и достает таблетки.

Неожиданно Вивьен хватает ее за руку, застигнув горничную врасплох.

— Это же не она, правда? — спрашивает она странным чужим голосом.

— Конечно нет, синьора.

— Этого не может быть.

— Вы абсолютно правы.

— Она не стала бы возвращаться по мою душу, да?

Адалине становится не по себе.

— Нет, — ее голос резок.

— Она бы не посмела.

— Нет, не посмела бы.

Вивьен разжимает руку, а Адалина наливает воду в стакан, как будто ничего не произошло. Иногда горничная задерживается, чтобы помочь с ужином. Но не сегодня. Сегодня она поспешила уйти.

Глава седьмая

Вивьен, Лос-Анджелес, 1976 год

В последующие годы Вивьен Локхарт не раз вспомнит ту ночь, с которой начался ее путь. Через четыре года после побега из дома, скитаний без гроша в кармане судьба наконец ей улыбнулась и дала шанс на счастливое будущее.

В обитой бархатом гримерке салона «Лалик» Вивьен поправила макияж и откинулась в кресле, чтобы оценить свое отражение.

Эффектно подведенные огромные голубые глаза, полные малиновые губы, блестящие светлые волосы, убранные под великолепный алый тюрбан, украшенный рубинами. Каждый раз, глядя на себя, она поражалась: не могла понять, девушку она видит в зеркале или женщину. Блеск камней над головой и вырез ее роскошного халата, наподобие того, что Фарра Фосетт надевала как-то на бродвейскую премьеру, делали ее загадочной и властной. В «Лалик» она не была Вивьен. Она была Клеопатрой.

— Ты готова, милая? — произнесла одна из девушек, вплывая в гримерку и распространяя вокруг аромат «Шанель». — У нас сегодня новенький, он неотразим.

Вивьен встала; от мысли, что новый клиент достанется ей, горло сжал страх. Не имеет значения, хорош ли он собой, она все равно будет в его полной власти.

— Да, — ответила она, глядя, как девушка взяла свою сумку и присоединилась к остальным, хихикающим у дверей.

Вивьен представляла себе женскую дружбу так: катание на роликах, карамельный попкорн, конфеты, побрякушки — и всегда отклоняла предложения присоединиться к их компании. Их полное матерщины веселое щебетание, жвачки со вкусом колы и счастливая уверенность в будущем пугали Вивьен, все это было слишком не похоже на аскезу ее прошлого. Она хотела бы сблизиться с кем-то, но не знала, как это сделать: слишком привыкла держать все в себе.

Вивьен перевела дух и раздвинула кулисы. Ее обдало жаром тел, запахом алкоголя, зажженных толстых сигар… и денег. Все взгляды устремились к ней, когда она, гибкая как пантера, прошла по комнате.

«Лалик» не был какой-то там дискотекой. Другие заведения города пытались создать некую атмосферу легкости, здешнюю же можно было назвать сладкой, тяжелой, обжигающей горло, как коньяк, который подавали в тяжелых хрустальных бокалах в баре. Роскошный, эротичный, утопающий в дыму, закрытый для посторонних, салон воплощал собой декаданс. Посетители занимали обитые кожей кабины, кто-то в одиночку, кто-то компанией. Вивьен вдыхала запах долларовых купюр, приносимых сюда, и каждый вечер мечтала, что деньги станут для нее кораблем, который унесет ее за океан в жизнь, к которой она стремилась. А пока что мужчины уводили ее за кулисы, но ее сердце и душа были так же недоступны им, как и ее отцу. Выбора не было. Назад она никогда не вернулась бы.

— Эй, детка…

— Хорошо выглядишь, сладкая…

— Не хочешь присесть со мной на минутку?

В душном зале раздавались комплименты. Собрав волю в кулак и улыбаясь, Вивьен разливала коньяк, шампанское и абсент, чертила ровные полоски кокаина на прозрачном стекле и всю ночь развлекала компанию японских бизнесменов. Она быстро определила главного, который будет платить по счету, и принялась расхваливать его костюм, галстук и дорогой парфюм. Напиваясь, они давали волю рукам. Вивьен вспомнила, как впервые клиент коснулся ее ноги: он сжимал горячими сухими пальцами сначала колено, потом бедро, поднимаясь все выше. Она похолодела, но здесь это было в порядке вещей, и это и была ее жизнь.

— Здесь есть место, где мы можем уединиться? — спросил главный, его глаза были красными и влажными. Вивьен знала: до отключки ему оставалось минут двадцать.

Когда она, наивная и полная надежд, впервые пришла в «Лалик», ей предложили работу хостес — встречать гостей, разливать напитки, стоять у бара, покуривать невозможно длинную сигарету с серебряным фильтром под песни Дэвида Боуи — во всяком случае, так описывал все Мики, владелец заведения. Сначала ей даже нравилось быть Клеопатрой, вдыхать парфюмы, наряжаться, складывать чаевые в роскошную атласную сумочку в конце вечера — это помогало забыть детство в Клермонте.

Но постепенно ее рабочие обязанности менялись. Случайное прикосновение, излишне горячий взгляд, и вот ей уже недостаточно смеяться их шуткам и позволить сжимать свою руку. «Ты должна делать то, что он тебя требуется», — говорил Мики, и это было больше похоже на должностную инструкцию, чем на дружеский совет. Каждый раз, когда клиент уводил ее, она старалась забыть о страхе и делала то, что должна. Об остальном она не думала.

— Конечно, — сказала Вивьен, — быть может, хотите еще немного выпить?

— Ты заговариваешь мне зубы… — пробормотал он.

Она собиралась было ответить, но вдруг что-то отвлекло ее внимание. Боковым зрением она заметила фигуру. В отдалении, в одиночестве стоял мужчина.

Он выглядел так, что слова застыли на ее губах, благо ее собеседник был слишком пьян, чтобы это заметить. У незнакомца были светлые волосы, он был высок и красив, но главное — он смотрел на нее так, что у девушки перехватывало дыхание. У нас сегодня новенький, он неотразим. Мужчина излучал силу и власть. Он излучал богатство.

Вивьен хотела отвести взгляд, но ее будто тянуло к нему как магнитом. Она взяла себя в руки, предложила клиентам выпивку и, разливая, заметила, что руки ее дрожат. Мужчина не двигался и не сводил с нее глаз. Кажется, он был единственным трезвым в этой комнате. Он испепелял Вивьен взглядом, но не так похотливо, как это делали обычные посетители. Он восхищался ею. Оценивал. Девушка чувствовала этот заинтересованный взгляд каждой клеточкой своего тела, и это не было неприятно.

Она стала выбираться из-за стола. «Прошу прощения, мне нездоровится».

Поднимаясь, она чуть не перевернула стол, и компания взорвалась от смеха. Чья-то рука протянулась к ней, чтобы поддержать или усадить назад, — она не поняла, убегая. Раньше она никогда не бросала клиентов, это было запрещено. Но сидеть под этим палящим взглядом было невозможно. Это делало ее беззащитной. Он прожигал ее взглядом, будто видел ее израненную душу.

Только в гримерке она перевела дыхание.

Мики отдернул занавес.

— Что происходит? — гневно спросил он. — Тебе достался стол на пять кусков.

— Я знаю, прости. Я… мне стало плохо. Чуть не потеряла сознание.

— Ладно, давай, соберись. — Мики выдохнул горький сигарный дым и посмотрел по сторонам. — В любом случае можешь не переживать, я уже отправил туда Сэнди.

— Сэнди забрала мой стол? — это было неслыханно.

— Ага.

— Почему?

Мики вынул сигару изо рта.

— С тобой хочет встретиться кое-кто.

Вивьен знала, о ком идет речь.

— Кто он такой?

— То есть ты не знаешь?

Она помотала головой.

Мики внимательно посмотрел на нее и сказал:

— Ну пойдем.

Он взял ее за локоть и повел через тускло освещенный коридор в свой кабинет. Не может быть, чтобы Мики не поговорил с незнакомцем, он лично встречал всех, кто приходил в «Лалик». Но что ему было нужно от нее? Почему-то ей казалось, что дело было не в том, зачем сюда приходят обычно. Мужчина выглядел слишком… дорого, чтобы просто хотеть уложить девицу, не зная ее имени.

— Скажи мне, кто это? — Вивьен было не по себе. В ответ Мики только приказал жестом поторопиться. Но она не унималась: — Ты так и будешь молчать?

— Сюда. — Мики остановился, нежно снял с головы девушки тюрбан, распустив волосы цвета золота, и посмотрел в глубокие голубые глаза. — Всегда знал, что ты слишком хороша для этого места.

Не успела Вивьен открыть рот, как мужчина показался в дверях кабинета Мики.

— Хочешь знать, кто он, — спроси у него сама.

Глава восьмая

Италия, лето 2016 года

В то утро я встала рано. В доме так тихо, что я не сразу понимаю, где нахожусь, но вид стоящих у кровати сумок, еще не разобранных, сразу все объясняет. Стоило разложить вещи до того, как лечь в постель, но ужин усыпил меня моментально. Взглянув в зеркало на круги туши под глазами, я понимаю, что даже не умылась перед сном. Я думаю о своей предшественнице, подруге друга Билл, студентке, чье любопытство взяло верх. Со мной такого не произойдет, решаю я, я сделаю все правильно. Через десять минут вещи разложены и развешены, последствия происшедшего в Пизе затопления шампунем ликвидированы, в сиреневой комнате порядок.

Принимаю душ и спускаюсь по лестнице. Покрытые тканью портреты молчаливо наблюдают за мной, тот, на который я засмотрелась вчера, сейчас тоже в чехле. Интересно, кто на нем?

Холл пуст. Не слышно ни голосов, ни шагов, только пение птиц. На кухне оставлен завтрак, похожий на натюрморт: буханка хлеба, кусок масла, кувшин с соком и гроздь винограда. Адалина сказала, что готовит она сама — «Синьора так решила» — и мне не нужно заниматься едой. Странно, ведь она сама сказала, что вся работа в Барбароссе на мне, от чистки каминов до ежеутренней покупки свежего молока. Наверное, хозяйка дома привередлива и может есть только определенную пищу.

Думая об этом, я расправляюсь с завтраком. Он так хорош, что я не оставляю ни крошки. Сочный виноград, хрустящий хлеб, впитавший размягченное утренним солнцем масло. Сквозь узкое окно виден двор. Я отпиваю кофе и с удивлением замечаю фигуру, занесшую ведро над бортиком уродливого фонтана. Кажется, это горничная, и, похоже, ей нужно собраться с силами каждый раз, прежде чем поднять ведро и вылить воду в фонтан. На какое-то мгновение мне кажется, что я подсматриваю за тем, чего видеть не должна, чем-то тайным. Содержимое первого ведра, затем второго, третьего, четвертого, пятого отправляется в фонтан. Тосканское солнце печет безжалостно, этой воды хватит ненадолго, так зачем же наполнять его, если он давно не работает? Рот рыбы пересох десятки лет назад.

Напрягая слух, я слышу плеск воды, льющейся на камень, — жидкость дает фонтану такие необходимые жизненные силы, а он жадно глотает их, как заключенное в подземелье дикое опасное существо. Кофе кажется кислым. Аппетит пропадает. Когда я выглядываю во двор снова, в нем никого нет.

* * *

Этим утром мне предстоит заняться бальным залом, и я без промедления приступаю. Он пустовал много лет, дверь, повисшая на ржавых петлях, заедает. Окна украшает персиковая драпировка, но стекла покрыты паутиной. Забравшись наверх по стремянке, я недолго наблюдаю за крохотным паучком, прежде чем стереть тряпкой его творение. Апчхи! — легкие полны пыли.

Камин, некогда величественный, как огромная каменная пещера, и занимающий всю стену, тоже забит. Скоро в пыли оказываются и мои волосы, — она собирается темными комками, когда я стираю ее рукавом с лица и бровей. Солнечное тепло беспрепятственно льется внутрь, в зале жарко, как в теплице, я сильно потею, голова кружится. И вдруг я слышу:

— Люси.

Поворачиваюсь — никого.

Застываю на месте на мгновение. В зале тихо, но уже не спокойно, комната пуста и зловеща, солнечные лучи льются на пол и дверь, плотно закрытую, заставляющую меня верить в невозможное. Здесь никого. Совсем никого.

Но я отчетливо слышу голос. Женский голос произнес мое имя, а после еще раз.

Люси…

И я снова увидела ее на той платформе, женщину, которую совсем не знала и которую знала лучше, чем собственное отражение в зеркале, ведь я столько думала о ней и слышала. Пассажиры, не видящие ничего вокруг, увлеченные дорогой на работу, уткнувшиеся в планшеты, попивающие кофе, чтобы хоть как-то справиться с похмельем, окружили наш островок печали. Для нас же все было по-другому. Мы были там одни. И я никогда не забуду выражение ее глаз прямо перед тем, как она сделала это. Против ожиданий, в них не было злости. В них была обреченность. Разочарование. Как будто, произнося мое имя, она искала доказательств своей неправоты: «Я не Люси. Я не делала этого», — так должен был звучать мой ответ.

Люси.

Мягкий вопрошающий голос — совсем не то, чего я ожидала.

Я возвращаюсь к камину, кажущемуся теперь зловещим, его каменный выступ тверд и холоден, как рельсы у нас под ногами… Не заступайте за желтую линию. Я думала о чем угодно, кроме главного: только что я была с ним. Мы провели вместе ночь, утро, я пахла им.

А хуже всего было то, что я не осталась. В последовавшей суматохе я сбежала, было нечем дышать, мир изменился до неузнаваемости, сузившись до объективов камер, уставившихся на меня. Я метнулась наверх, на улицу. А потом побежала. Как последний трус, я бежала.

Звонок в дверь возвращает меня к реальности.

Спускаюсь вниз, отчаянно желая выбраться из душного помещения, выхожу. Не было никакого голоса. Мне показалось. Я не верю в призраков. Даже мама никогда не возвращалась ко мне, так зачем это делать кому-то еще?

У двери мужчина с двумя большими коробками. Он просит расписаться в получении и, кажется, спешит убраться восвояси — бежит к своему фургону, а затем исчезает, поднимая клубы пыли. Посылка весит немало, я хмурюсь, ногой закрывая дверь. Коробки из пластика плотно перетянуты коричневым скотчем, а все этикетки — на итальянском. Здесь какие-то цифры, проценты и жирное красное предупреждение. Когда я аккуратно трясу их, как привыкла делать в детстве, с любопытством копаясь в мамином шкафу (все эти красиво упакованные коробочки — подарки отца на каждый День святого Валентина, сумочки из мягкой кожи, наполненные тайным содержимым, косметички, которыми она просила не играть, тяжелые от бутылочек и тюбиков, стучавших друг о друга, как леденцы в коробке), что-то мелкое бьется о стенки. Получатель: с-ра В. Локхарт.

Пытаюсь понять, почему имя кажется мне знакомым, что-то прячется в глубине памяти. Ванесса, Вирджиния — имена крутятся на языке, когда передо мной встает Адалина и отбирает у меня коробки со словами: «Тебе не следует открывать дверь. Это делаю только я».

Я хочу ответить, что меня об этом никто не предупредил, но Адалина сразу же разворачивается и уходит наверх вместе с таинственной посылкой. Я снова остаюсь одна.

* * *

Сегодня приближаться к чердаку я не собиралась, но время до пяти пролетело быстро, и я думаю, что успею расправиться с самым дальним коридором до конца дня. Из окна Флоренция видна как на ладони. Дуомо поблескивает в золотом небе, сине-зеленая Арно змеится по городу. Мне не терпится попасть туда — так хочется на Землю космонавту, который находится на орбите несколько недель.

Первым делом выйду в Сеть.

Я убеждаю себя, что главное — это написать Билл и дать знать семье, что со мной все в порядке, но на самом деле думаю о нем каждую минуту. Каждую минуту, за которую он мог решить, что уже прошло достаточно времени, что мы нужны друг другу, что я желанная часть его жизни. Затем, воодушевленная, я куплю сорбет на площади Синьории[10], прогуляюсь по Понте-Веккьо[11], заглядывая в витрины, куплю сувениры Билл и папе, и потом, когда стемнеет, найду автобус во Фьезоле и вернусь в Барбароссу.

Таким будет каждый выходной. Впервые за долгое время я чувствую себя на своем месте. Как будто есть маленький шанс, что все закончится хорошо.

Неожиданно я слышу стук, как от падения. Но, судя по звуку, нечто не упало, его… тащили. Будто тяжелое кресло двигали по дощатому полу.

Мне становится не по себе. Присев на корточки, я прислушиваюсь, реагируя на каждый шорох, как кошка. Замок полон странных скрипов, лабиринт пустых коридоров усиливает эффект, и я вспоминаю, как несколько часов назад в бальном зале мне почудилось, что кто-то произнес мое имя.

Но вдруг я слышу его снова. Тот же звук, но на этот раз громче.

Я поднимаю глаза на растрескавшийся темный камень на потолке и слышу звук в третий раз — теперь я уверена, что он раздается сверху. На чердаке кто-то есть.

Оглядываюсь, почти уверенная, что сейчас же буду застигнута Адалиной и выдворена прочь за нарушение второго правила, но коридор пуст. В окно бьется пчела — чем ближе ее полосатое тельце к стеклу, тем громче жужжание.

Я медленно поворачиваюсь к двери в конце коридора. Никто туда не ходит, твоя работа должна заканчиваться здесь. Но Адалина ничего не сказала о других людях. Если кто-то все же пошел, моя ли это работа — сообщить о нарушении?

Делаю шаг вперед. Низкая дверь, сужающаяся кверху, похожа на проход в церкви. Тот, кто пользовался ею, должен быть совсем небольшого роста. Вдруг всплывают в памяти заброшенные больничные кровати. Я прижимаю ухо к двери и слушаю.

Больше никаких звуков, ничего не роняют и не тащат, но я уверена в том, что слышала. Нажимаю на ржавую ручку — на ладони остается рыжее пятно, но дверь не поддается. Недоумевая, как что-то такое небольшое может быть таким неприступным, наваливаюсь на нее изо всех сил. Это не дает ничего, кроме ощущения холода на плече, коснувшемся дерева. Трясу замок, пытаясь не производить шума, но уже знаю: он не поддастся.

Не переживай, Адалина, это привратник со своей работой справляется.

Нагнувшись, я замечаю каплевидную заслонку. Нехотя она подвигается, обнажая замочную скважину. Я прижимаю к ней глаз. Лицо обдает холодом и затхлым запахом старья. Ничего не рассмотреть. Кто бы там ни был, его не видно в темноте.

В темноте. В тишине. В ожидании. Я тоже подожду.

Не окликаю, чтобы не услышала Адалина. Тревога расходится по телу, как зябь по залитому лунным светом озеру, и, если из-за двери раздастся ответ, мне не станет спокойнее, но вопреки здравому смыслу меня тянет к чему-то или кому-то там. Я уверена, что тот звук не сулил добра.

Вернув заслонку на место, я иду назад.

Ближе к лестнице я уже бегу со всех ног.

Глава девятая

Вивьен, Лос-Анджелес, 1976 год

Мужчину, превращавшего все вокруг в золото, звали Джонни Лэйнг. Он представился с интонацией человека, привыкшего к тому, что все вокруг знают его имя, и Вивьен смутилась оттого, что слышала его впервые.

— Все в порядке, — сказал Джонни, он смотрел на нее, как лиса на открытую дверь курятника. — Я не думал, что ты в курсе, кто я. Это одна из многих вещей, которые мне в тебе нравятся, Вивьен. Ты… как бы это выразить? Неискушенная. Невинная. Нетронутая.

Нетронутой Вивьен считала себя в последнюю очередь, уж об этом ее отец позаботился. Но то, что Джонни так считал, ей нравилось. Он был умен и успешен, и если ему казалось, что в ней осталась капля чистоты, может, так и было. Он рассказал, чем зарабатывает на жизнь: «Я работаю в индустрии кино и могу узнать будущую звезду с первого взгляда». А Вивьен думала только одно: «Я сплю. Это сон». Вот ответ на ее отчаянные молитвы — бам! — он стоит прямо перед ней. Невозможно поверить, но это реальность.

Он повел ее поужинать в ресторан в центре и поведал о своих планах: проект тот и этот, она идеально подходит для любого. Это что, правда так легко? Или через пару часов она проснется и поймет, что все это ей приснилось? Неожиданно для себя Вивьен рассказала ему о своей жизни: о Гилберте, о порках, о побеге, обо всех демонах своего прошлого, которые изувечили ее и сделали уязвимой. Она была готова к тому, что рассказ не приведет его в восторг, что он скажет собирать вещи и ехать в Клермонт, как положено хорошей девочке. Но Джонни обращался с ней не как с девочкой, но как с королевой. Он был добрым, щедрым и волнующим. И, вопреки ожиданиям Вивьен, он держал слово.

Следующим утром роскошная машина остановилась у дверей ее захудалого жилища. Во второй раз Вивьен собрала свои пожитки в старую сумку и приготовилась отправиться в новый, неведомый мир. Голливуд. Главный приз.

Последовавшие за этим недели и месяцы были как ураган. У Вивьен едва ли было время подумать. Если Джонни не напоминал, что нужно спать и есть, чтобы сохранить ее «выдающуюся» красоту, она забывала об этом. Ежедневные фотосъемки, интервью для журналов, поздние завтраки с сильными мира сего, кастинги и прослушивания. Джонни не давал ни минуты отдыха. Он снял для нее роскошную квартиру на пляже, но ей было некогда бывать там. Она обедала в лучших кафе, ее гардероб был куплен в самых дорогих магазинах, она знакомилась с главными воротилами бизнеса — все это было как манна небесная. Конечно, не с тех небес, к которым взывал Гилберт Локхарт. Если бы отец увидел, кем стала его невинная, истерзанная ремнем маленькая девочка, и если бы знал, что ей приходилось делать раньше… Пошел ты к черту, папочка, — думала она. — С тобой покончено.

Это случилось незадолго до того, как имя Вивьен Локхарт зазвучало в Голливуде отовсюду. Дни в салоне «Лалик» казались другим миром, длинным и высоким трамплином, с которого она боялась никогда не прыгнуть. Джонни был ее спасителем: он толкнул ее в бирюзовую воду. Она не знала, как его благодарить, не только за обещание карьеры, но и за то, что вернул веру в людей. Она не доверяла никому, пока не появился он, друг, которого она так ждала, показавший ей, что добро так же реально и неотвратимо, как и зло. Подвоха быть не могло. Джонни увидел в ней искру и разжег костер. Понемногу ее душа начала исцеляться. Она открылась миру, полная надежд.

Вивьен рождалась заново. Охваченная благоговейным страхом, она входила в стеклянные двери здания, где Джонни и его партнеры сколачивали состояния. «КИНОКОМПАНИЯ „ЛЭЙНГ ФЭРМАУНТ“», — гласила вывеска. И она благодарила каждую звезду во вселенной за ее существование.

Однажды Джонни принес новость.

— Барт Сандерсон хочет с тобой встретиться, — объявил он, появившись без предупреждения на пороге ее квартиры как-то вечером.

Джонни редко бывал взволнован, но Барт был из высшей лиги. Работа с таким известным режиссером сделала бы Вивьен звездой. Джонни знал это, и она знала. Они тяжело трудились ради этого, собирая воедино все куски головоломки. Джонни говорил, что это как проектировать гоночную машину — собираешь, настраиваешь, полируешь, а дальше нужна лишь трасса, по которой она понесется. Барт был такой трассой.

— Я заеду за тобой завтра, — сказал он, сжимая ее руку.

* * *

И хотя она всем телом дрожала от страха, на самом деле это не так уж сильно отличалось от ее работы в «Лалик». Не переставать улыбаться, говорить правильные вещи, добиваться правильной реакции. Барт и участники его съемочной группы были ночным кошмаром для нее, но, когда Вивьен немного освоилась со своей ролью девушки из трущоб, которая добивается успеха, она поняла, что перестала играть. В этом не было необходимости. Она была той девушкой.

Когда Барт позвонил на следующий день, Вивьен была вне себя. Сидя в залитом солнцем офисе Джонни, она наблюдала, как тот снимает трубку.

Их глаза встретились. Он странно смотрел на нее, невозможно было прочесть его мысли.

Она застыла в кресле.

— Не взяли, да? — спросила она тихо.

Ничего, шансы были мизерными. Роль, скорее всего, достанется Аве или Фэй. Они для нее годятся. А она просто выскочка. Чего она не ожидала, так это:

— Он выбрал тебя, — проговорил Джонни.

— Что?

Лицо Джонни расплылось в улыбке.

— Милая, он выбрал тебя. У нас получилось. У тебя получилось.

Вивьен моргнула. В ушах застучало.

— Ты слышишь меня, Вивьен? — Джонни раскрыл объятия. — Роль твоя. Барт, мать его, Сандерсон — ты понимаешь, что это значит?

Это был восторг. Вивьен подняла руки к лицу, вскочила и бросилась в его объятия.

— О Джонни! — закричала она. — Спасибо, спасибо, спасибо!

Он обнимал ее, целуя в макушку снова и снова и бормоча:

— Ты сделала это, Вив.

— Я не могу в это поверить!

К глазам подступали слезы, слезы счастья и ликования, но она сдерживала их, ведь теперь она актриса, а им положено это уметь. Кроме того, ей незачем было больше печалиться. Джонни спас ее, больше она не будет плакать. Он изменил ее жизнь, этот прекрасный, удивительный человек. Она могла расцеловать его. И на секунду решила, что так и сделает.

Но вдруг, безо всякого предупреждения, Джонни опередил ее. Прежде чем Вивьен успела что-то сделать, он поцеловал ее. Но это был не короткий импульсивный поцелуй, который она собиралась подарить ему секунду назад, он длился дольше, чем она хотела. Он был слишком настойчив.

Вивьен отстранилась, смущенно рассмеявшись.

— Это прекрасно, Джонни, — произнесла она. — Я так рада.

Он снова схватил ее, обжигая лицо своим дыханием.

— Насколько сильно ты рада? — прохрипел он.

Она положила руки ему на грудь и оттолкнула. Он просто взволнован, как и она. Для них обоих это было важным событием.

Он снова поцеловал ее. На этот раз ей удалось вырваться.

— Мне нужно идти, — сказала она, и все поплыло у нее перед глазами от смущения.

Хрупкое равновесие их дружбы было внезапно нарушено. Она чувствовала, что должна Джонни, и вот он стоял перед ней, ожидая выплаты долга, но ее карманы были пусты.

— Куда? — Джонни был недоволен.

— У меня встреча за ланчем, — коротко ответила она. Это была ложь, первая пришедшая в голову. А ведь она никогда раньше не врала Джонни.

— С кем?

— С другом.

— Ты не можешь ее отменить? — впервые в глазах Джонни блеснула угроза, раздражение. Она шагнула назад. — Мы сделали это вместе, Вивьен. Мы получили Барта Сандерсона вместе. Мы должны праздновать… вместе. Ты и я.

— Говорю же, у меня планы.

Дальше все произошло очень быстро. Вивьен открыла дверь, и в тот же миг Джонни ее захлопнул. Он подошел к ней вплотную, развернул ее к стене и задрал юбку.

Внезапно Вивьен поняла, что ее обманули. Цена всегда была такой — точно так же, как в салоне «Лалик». Не бывает контрактов без обязательств.

— Давай, детка, — бормотал он, — ты знаешь, что должна мне.

Вивьен боролась изо всех сил, но вырваться было невозможно. Он был слишком силен.

— Отстань от меня! — закричала она. — Убери от меня руки!

— Ты тоже этого хочешь. И хотела с первого дня.

— Джонни, пожалуйста…

— Ты же в этом хороша, правда, детка? — Его жадные руки тянулись к ее груди.

Нет, — молилась она, — нет, нет, нет. Только не это. Я этого не допущу.

— Как же все те мужики, которых ты обслуживала в клубе?

Боже, она наговорила ему слишком много, доверила все самые темные секреты. Как я могла быть такой дурой?

— Ты же сладкая шлюшка в глубине души, ведь правда? Давай, моя очередь. Я заслужил. И так слишком долго ждал. Я уже заплатил тебе больше, чем все те придурки, вместе взятые…

Потребовалась вся сила Вивьен, чтобы освободить руки, дальше было проще. Навалившись всем весом, она опустила каблук на его ногу, одновременно ударив локтем в диафрагму и заставив его согнуться. Вивьен схватила его за плечи и двинула коленом в пах. Мужчина завыл.

Ее всю трясло — от страха, от адреналина, от победы. Откуда только сила взялась? А может, она всегда жила в ней, глубоко внутри.

— Больше никогда не прикасайся ко мне, — сказала она дрожащим голосом. Ей хотелось плакать — от потрясения, разочарования, от разрушенной наивности, от дружбы, рассыпавшейся в прах у нее на глазах. Встретит ли она когда-нибудь мужчину, который будет о ней заботиться? Узнает ли любовь без боли, без условий, без предательства? Сможет ли довериться кому-то, забыв о внутреннем голосе, твердящем, что одной ей будет лучше? Или навсегда останется испуганной, израненной… вечной одиночкой? В тот момент что-то окаменело в Вивьен.

— Я ничего не должна тебе, Джонни, — сказала она. — Ты понял? Ты нашел меня. Ты предложил мне это. Ты не озвучивал цену.

Она расправила одежду и на дрожащих ногах вышла в коридор. Когда дверь закрылась, из-за нее раздался голос:

— Ты за это заплатишь. Без меня ты ничто, Вивьен. Я дал тебе все. И будь уверена, я же и заберу.

Посмотрим, как у тебя это получится, — подумала Вивьен, поднимая голову.

Я сильнее. Я сильнее, чем ты думаешь.

Глава десятая

Италия, лето 2016 года

В пятницу нам наконец удается поговорить. Адалина сообщает:

— Синьора не может выйти к гостям, ей нездоровится. Но если ты подойдешь к ее комнате в полдень, она с тобой поговорит.

Меня распирает от любопытства, когда я подхожу к комнате синьоры. Около нее стоит стул, дверь приоткрыта. Луч света пробивается из таинственной спальни, но больше ничего не видно. Я тихо сижу. Ничего не происходит. Наконец отваживаюсь подать голос:

— Добрый день!

Здесь так тихо, что незаметно передвинуть стул невозможно. Вместо этого я наклоняюсь, чтобы заглянуть в комнату. Ковер. Портьеры. Тяжелая мебель черного цвета с золотом… Угол зеркала, в нем отражается женская фигура. Видно плохо, но, кажется, я могу разглядеть ее затылок, плечи. Так смотришь на абстрактную картину, пытаясь найти в ней смысл, — и не находишь. Я ловлю себя на мысли, что отчаянно хочу увидеть ее. В моем воображении она высокая, с собранными бархатной заколкой светлыми волосами, широкоплечая, с упругой, несмотря на возраст, кожей, широким ртом… Представляю себе, что она не красивая, но статная, из тех людей, чье лицо, увидев однажды, вовек не забудешь.

Она зовет меня, и я сразу понимаю, что это с ней мы говорили по телефону. У нее глубокий звучный голос. Он исходит из места, которое гораздо ближе ко мне, чем я могла предположить, заглядывая в зеркало. По спине бежит холодок оттого, что она гораздо ближе ко мне, чем человек в постели. Если там вообще лежит человек.

Мое имя в ее исполнении звучит так, словно оно гадкое на вкус.

— Да, — отвечаю я.

— Ты уже расположилась? — это не похоже на вежливый вопрос, в нем нет ни тепла, ни дружелюбия, скорее раздражение.

Я держу руки на коленях.

— Да, — повторяю, чувствую себя школьницей у кабинета директора, только сейчас я вообще не представляю, что сделала не так.

— Мы предпочли бы никого не нанимать, — слышится грубый голос, — но дом нуждается в уборке, а рассчитывать на Адалину было бы глупо.

— Я рада, что вы все же приняли такое решение, — не знаю я, как реагировать, и от этого не могу остановить поток болтовни. — Это произошло в удачный для меня момент. Мне нужно было уехать из Лондона. И я не могла отказаться от такого прекрасного предложения.

Замолчи. Ей не нужно знать.

— Неужели?

— Семейные дела, — быстро отвечаю я. Звучит неубедительно, короткий шаг назад, и, хотя это невозможно, тишина становится такой напряженной, что я думаю, ей чудом стала известна моя история. Что бы она сказала, узнав, что я совершила?

— Как ты знаешь, я не люблю компанию, — слышу я и с облегчением вздыхаю: мы сменили тему. — Ты можешь рассматривать эту работу как возможность сбежать или как приятные каникулы, но этот замок — мой дом, и я здесь хозяйка. Если тебе это подходит, прошу: будем держаться друг от друга подальше любыми доступными способами.

Во рту у меня пересохло. Облегчение сменяет удивление, затем шок.

— Конечно, — говорю я.

— Можешь идти.

Конец встречи, если это можно так назвать. Пока я размышляю, уместно ли будет попрощаться, как сделать это не слишком формально, дверь захлопывается перед моим носом — громкий удар, затем тишина.

* * *

Вечером я сажусь на автобус до города. Перед наступлением ночи Флоренция прекрасна: в реке танцуют мерцающие огоньки, по мощеным улицам прохаживаются парочки, воздух наполняется запахом пиццы, смешанным с пьянящим винным ароматом.

Включаю телефон. Вечность уходит на подключение к Сети, поиск сигнала и подключение 3G. Жду. Секунды как часы. Каждый сигнал о новом сообщении заставляет сердце неистово биться. Одно от Билл, другое от хозяина квартиры. В WhatsApps с пляжа на Барбадосе пишет Тильда, шлет пожелания удачи и множество смайликов. Стыдно признаться, но совсем не их я жду. Я жду весточки от него — электронное письмо, эсэмэску, пропущенный звонок, что угодно. Моргаю, прогоняя слезы, — ничего, конечно же. Что бы подумала сейчас Тильда о своей надежной старшей сестре, которая укладывала ее в постель, делала чай и дожидалась каждый вечер с прогулок или свидания?

Лучше об этом не думать.

Прячу телефон в сумку и направляюсь к библиотеке, думая только о том, как это поможет отвлечься, затем поднимаюсь по ступенькам ко входу.

Она работает допоздна, полная тишины, знаний, привлекающая возможностью побыть наедине с собой. Я размещаюсь в кабине с архивом, достаю телефон, чтобы выключить звук, и снова вижу сообщение от Билл:

Колись уже, кто она? Какая она? Чмоки

Из-за сегодняшней встречи с синьорой я на грани срыва. Ужасная, — начинаю писать в ответ, — ужасная, грубая и ненормальная. Зачем я сюда приехала? Зачем дала тебе себя уговорить? Затем стираю написанное. Не хочу говорить Билл правду: женщина, с которой я сегодня говорила, жесткая и холодная, бессердечная и презрительная, но по какой-то безумной причине она притягивает меня, я очарована ею, я чувствую, что между нами есть связь, которую нельзя описать словами. Мне нужно знать, кто она. Нужно знать, почему она избегает общества.

Прямо как я сама.

Неожиданно я начинаю дорожить своей изоляцией. Возможность связи с внешним миром начинает вызывать панику, я боюсь, что могу узнать ужасные новости. От Билл, от кого-то из сестер, от папы или от случайного знакомого в «Фейсбуке», с которым я не говорила годами, может прийти сообщение о разоблачении. Я сто раз прокручивала в голове, что будет, когда все раскроется: Люси, какого черта? Это правда? Или короче: Началось.

Как всегда, борюсь с соблазном проверить новостные сайты, поискать в Google его имя и имя его жены, узнать, не появилось ли чего нового, но я твердо уверена, что Билл сообщит мне сразу же, как только что-то произойдет. Она не говорит об этом ни слова. Моя добрая подруга пытается помочь мне забыть. Но как я могу забыть? Это невозможно. Я решаю совсем отключить телефон и полностью погрузиться в то, зачем пришла сюда. Так я, во всяком случае, могу не думать о своем положении. Каким бы сложным ни был путь в Барбароссу, там меня ждала смена обстановки. И какой бы стервой ни была хозяйка дома, она позволила мне отвлечься. В доме что-то произошло. Об этом говорят его стены, тени, блуждающие меж ними, каждый темный угол. Загадочность Адалины, безумие Сальваторе. Голос за дверью, звуки на чердаке, холод и безмолвие.

Что-то произошло.

Я начинаю с того, что вбиваю название замка в строку поиска на компьютере с архивом. Быстрый поиск не дает ничего, но местные записи дают больше. Они все на итальянском, я забиваю текст в переводчик — результат не идеален, но мне хватает, чтобы картина начала вырисовываться. Я просматриваю записи до самого раннего упоминания: 1980 год, когда она перебралась сюда из Америки. Ее появление вызвало ажиотаж.

Тоскана празднует возвращение домой своего сына, известного доктора Джованни «Джио» Моретти, и его жену, голливудскую актрису Вивьен Локхарт, которые поселились в замке Барбаросса во Фьезоле. Пара обручилась месяц назад на романтичной церемонии в Лос-Анджелесе, а сейчас вернулась в Италию, чтобы, по словам их пресс-секретаря, «начать семейную жизнь в спокойной обстановке». Моретти занят в сверхсекретном научном проекте, для которого был нанят в частном порядке, а Локхарт, как говорят, сделает перерыв в своей кинокарьере.

Так вот кто она. Конечно! Вивьен. Когда я вижу перед собой ее имя, это кажется очевидным. Я не застала ее славы, ярко и коротко прогремевшей в семидесятых, но уверена, что у мамы были кассеты с ее фильмами во времена моего детства, и я даже могу припомнить, как она выглядела. И даже как звучал ее голос — живой, соблазнительный, сулящий. Так не похожий на тот, что я слышала сегодня. Этот голос огрубел от страданий. Будто демон вселился в нее…

Младшая сестра Моретти, о которой известно немного, сопровождает пару. Говорят, что эти трое близки и «с нетерпением ждут перемен». Синьор Джакомо Динаполи, дядя брата и сестры, много лет до своей смерти владел замком Барбаросса, построенным в пятнадцатом веке…

Читаю дальше, но здесь все меньше о Вивьен и больше о доме. Перехожу к следующей статье, касающейся ее имени, потом к следующей, еще и еще. Я нашла информацию о Барбароссе, но не о его обитателях. Был ли Джованни Моретти изображен на том портрете на лестнице? Вспоминаю его необычные глаза, тяжелый взгляд и то, как быстро Адалина увела меня от него. И что еще за сестра? Почему она жила с ними? Встречаются заметки о вечеринках, проводимых в поместье, богатых, ярких костюмированных балах на Хэллоуин, которые прославили Барбароссу, но мне не удается заглянуть глубже и найти то, что я ищу. А что же на самом деле я ищу — скандал, который затмит мой собственный? Что-то, что сделала Вивьен или что сделали с ней, по сравнению с чем мой случай покажется несущественным или не таким уж страшным? Меняю параметры поиска и любуюсь ее черно-белыми снимками, обложками журналов, Вивьен, смеющейся на вечеринках, где воротилы шоу-бизнеса тех лет попивают шампанское и курят кубинские сигары, кадрами из ее фильмов, где она похожа одновременно на Мэрилин Монро и Кэтрин Хепберн. Что-то в ее лице кажется мне неуловимо знакомым, будто я встречалась с ней в другой, давно забытой жизни. На ее странице в Википедии мало информации о личной жизни. Родилась в Южной Каролине, получила религиозное воспитание, переехала в Лос-Анджелес, быстро стала знаменитой, вышла замуж за Джованни, переехала в Европу.

На этом все… след обрывается.

Но ведь это далеко не все. Я точно знаю.

Покончив с интернетом, я нахожу кое-что в местной газете. Статья датирована ноябрем 1989 года.

…Вдобавок к заметке о прошлогодней трагедии в замке Барбаросса, La Gazzetta сообщает, что бывшая актриса Вивьен Локхарт живет сейчас в особняке одна, оставленная мужем. Синьора Локхарт редко показывается на людях и ведет затворнический образ жизни. Невозможно оценить, как сильно она пострадала во время инцидента, произошедшего прошлой зимой, морально и физически. Мы шлем ей пожелания скорейшего выздоровления, равно как и воссоединения с синьором Моретти.

Я просматриваю заново архив La Gazzetta за предыдущий год, но не нахожу ничего. Больше никаких упоминаний о Вивьен Локхарт.

Это тупик.

— Mi scusi, signora, ma stiamo chiudendo[12].

Библиотекарь вырывает меня из потока мыслей. Смотрю на часы. Уже десять. Как я могла провести за всем этим три часа и даже не заметить?

— Grazie[13], — отвечаю я, собирая вещи.

Библиотека опустела, в деревянных кабинках никого нет. На стойке регистрации женщина проверяет возвращенные книги и улыбается мне на прощание. Я спускаюсь по ступенькам на улицу и слышу шаги, повторяющие мои, за спиной. Замедляю ход. Сзади тоже замедляются. Снова ускоряю шаг. Кто бы ни был у меня за спиной, он делает то же самое.

Мой пульс ускоряется.

С облегчением я выбираюсь в реальный мир, но не останавливаюсь, пока не чувствую себя в безопасности, перейдя дорогу и слившись с толпой. Карнавал набирает обороты, барабанная дробь сопровождает гуляк вдоль улицы, в воздухе развеваются флаги, лица раскрашены. Я ныряю в арку, чтобы прийти в себя. И только тогда оглядываюсь.

Мужчина смотрит на меня. Наши глаза встречаются, и, хотя он окружен людьми, я знаю, что это он. Возможно, потому, что он стоит неподвижно, будто каменная статуя, посреди бушующей толпы. Его лицо скрывает темнота, я не могу его рассмотреть, но, кажется, он старше меня, широкоплечий и темноволосый. Неожиданно я узнаю его. Да и всегда знала.

Они нашли меня. Это был только вопрос времени.

Я поворачиваюсь и бегу по слепяще ярким улицам, дышащим огнем, орущим множеством голосов, отчаянно желая добраться до Барбароссы. Я боюсь того, что осталось за моей спиной, но не меньше боюсь и того, что ждет меня там.

Глава одиннадцатая

Вивьен, Лос-Анджелес, 1978 год

Вивьен Локхарт зажмурилась в теплых лучах калифорнийского солнца и потянулась на атласной простыне. За окном волновался зеленый океан, омывая золотистый берег. Какой сегодня день? Ах да, очень важный. Сегодня она получит награду за лучшую главную роль на ежегодной церемонии Актерского альянса. Все знали, что статуэтка у нее в кармане, она непревзойденно сыграла в мегахите «Ангелы на войне», это была превосходная работа, шедевр, вне всяких сомнений. Вивьен была самой яркой звездой в Голливуде. Она получила все, о чем мечтала, и даже больше. Каждая студия хотела работать с ней, каждый дизайнер хотел одеть ее, каждая старлетка хотела быть ею.

— Эй, детка…

То-ли-модель-то-ли-актер, которого она вчера привела домой, потянулся к ней. Бронзовые руки, грива непослушных волос, как у Джона Траволты в «Лихорадке субботнего вечера». Она не могла вспомнить его имя. Для него, без сомнения, это было началом грандиозного романа.

— Черт, который час? — Вивьен выбралась из постели и направилась в душ. В десять у нее была назначена встреча с агентом. — Мне нужно собираться, Денди убьет меня, если я опоздаю.

— Ты не хочешь позавтракать? — То-ли-модель-то-ли-актер был разочарован.

— Нет, — мило улыбнулась она. — И чтобы, когда я закончу, тебя здесь не было.

* * *

Награду она, конечно же, получила. Она не могла достаться никому другому. Поднимаясь, чтобы получить статуэтку и произнести речь, она наблюдала за впечатлением, которое производила на толпу. Зависть в глазах женщин, вожделение в глазах мужчин. Корона Вивьен была непоколебима, ее красота и талант не имели равных.

— Тебе не кажется, что пора сбавить темп? — спросил Денди, когда они садились в машину, чтобы отправиться с Бродвея на вечеринку. Вивьен только откупорила маленькую бутылочку ликера шамбор[14] — третью за сегодня. Но это же не бренди.

Она опустошила ее.

— Что, прости?

— Напьешься ведь.

— Разве я не заслужила?

— Вечер еще не окончен. Ты все еще на работе.

— И я все еще в порядке.

Денди не напирал. Вивьен красила губы и думала, что между теплом, разливающимся по телу от алкоголя, и отношением Денди, дарившим душевное тепло, она всегда выберет алкоголь. Много лет она была его решительной противницей — отец сделал для этого все возможное. Но сейчас это было то, что нужно. Он давал силы и приводил в порядок мысли, сопровождал ее в потоке дней и ночей, увлекая за собой, как стремительный ручей несет опавший листок, без промедлений и остановок.

Это был ее девиз: не опускать руки, продолжать бороться. Топтание на месте еще никому не помогло. Делай выводы и применяй их на практике.

Их машина остановилась у склада, где и должно было пройти празднование. Он принадлежал Уорхолу и внутри являл собой декадентские райские кущи, полные невиданных существ. Едва появившись, Вивьен произвела фурор: обтягивающее платье от Холстона[15], в которое она переоделась после церемонии, необыкновенно ей шло, а трофей блестел в руках, будто она несла в руках само солнце.

— Поздравляю, Вивьен! Молодец, дорогая! Выглядишь потрясающе! — комплименты лились рекой.

Денди оберегал ее как мог, но все вокруг хотели остановить и пожать руку, сказать, как любят ее, какая она потрясающая актриса, в надежде задержать ее подольше, чтобы успеть попасть в объектив охотящихся за ней папарацци и на страницы глянцевых журналов следующим утром. Все они надеялись, что слава заразна. Вивьен была волшебной лампой для них — прикоснись к ней, и желание исполнится.

Разумеется, ее собственные желания исполнились, превзойдя все ее ожидания. Возможно, именно потому, что в гудящей от восторга толпе она была единственная, кто знал правду. Все эти люди не понимали, кто она на самом деле. Они считали ее девочкой, которую Денди дорого продал таблоидам. Наивной инженю, которая однажды попала на прослушивание к Барту Сандерсону и по счастливому стечению обстоятельств получила роль, для которой была рождена.

Никто не знал, с какой грязи она начинала, не знали ни об отце-садисте, ни о постыдной работе в салоне «Лалик». Она решила, что так будет и дальше.

Время тянулось в тумане выпивки, наркотиков и танцев. Вивьен двигалась по пестрому полу в калейдоскопе огней дискотечных шаров, ее обнимали руки одного мужчины, затем другого, третьего и неизвестно какого еще по счету — она не запоминала ни лиц, ни имен. Она думала о девушках, с которыми водила знакомство в Клермонте и в «Лалик», — узнавали ли они ее в этой знаменитости? Уважали или жалели? Завидовали ее жизни или радовались своей — с мужьями, детьми, семьями?

Вивьен не знала, будет ли у нее самой когда-нибудь семья. Воспоминания о своей ранили ее так сильно, что она поклялась больше никогда не привязываться ни к кому. Кроме того, она казалась себе слишком испорченной для этого. Мужчины думали, что хотят ее, да они и на самом деле хотели — на одну ночь, на неделю, на месяц, но навсегда? Нет. Только не после того, как поймут, что она скрывает.

Она направлялась к бару, когда услышала голос.

— Здравствуй, Вивьен.

Это было похоже на удар тонким острым клинком.

Не ты. Пожалуйста, только не ты.

— Джонни Лэйнг, — заставила она себя ответить, — вот это сюрприз.

Ей стоило быть более осмотрительной. Она проверяла список приглашенных сегодня, и его там не было, но, видимо, ему удалось как-то пробраться внутрь. Хитрый и опасный Джонни Лэйнг, для него не существует закрытых дверей. Она дала маху, нужно было быть умнее. Вивьен любыми способами избегала этого человека, один его вид повергал ее в ужас. Джонни приносила наслаждение мысль, что у него есть козыри против нее, он все еще верил, что может взять реванш. Он думал, что в один прекрасный день она будет вынуждена сдаться и он вернет свои инвестиции. Чем выше восходила ее звезда, тем выше были проценты, на которые он рассчитывал. Сегодня она достигла стратосферы.

— Я решил, что будет невежливо не поздравить тебя, — съязвил Джонни, — сложно забыть о днях, проведенных с такой женщиной. О нашем былом партнерстве…

Вивьен очень хотелось избавиться от него, стереть все из памяти. Сердце бешено колотилось в груди, легким не хватало воздуха. Смеющиеся вокруг люди казались карикатурами, разукрашенными, как цирковые клоуны.

У Джонни в руках были ключи от ее темного прошлого. Что будет, когда они все узнают…

— Оставь меня в покое, — выдохнула она, — пожалуйста. Я сделаю что захочешь.

— Что захочу? — он ухмыльнулся. — Ты знаешь, чего я хочу.

Вивьен вздрогнула. Даже если бы она переспала с ним, он не дал бы ей спокойно жить.

— Никогда, — прохрипела она. — Только не это.

— Тогда мы в тупике.

— У меня есть деньги. Я могу вернуть тебе каждый цент.

Он язвительно рассмеялся:

— Перестань, Вивьен, послушай, что ты говоришь.

— Я не буду спать с тобой, Джонни.

Он облизнул губы, медленно и похотливо.

— Давай, дорогая, ты же не пробовала, тебе может понравиться.

— Иди к черту.

— Помни, я знаю о тебе. Все знаю.

Она сдерживала себя, чтобы не плюнуть ему в лицо. Она была в ловушке — в такой же, как была в Клермонте, когда пряталась в своей комнате в ожидании ударов ремнем.

— Сдохни, ублюдок.

Вивьен хотела уйти, но он схватил ее за руку так же, как тогда в своем кабинете.

Она перестала видеть, слышать, контролировать что-либо, мир закружился вокруг. Изворачиваясь, она потеряла равновесие, споткнулась и чуть не упала.

— Ой! — Денди оказался рядом как нельзя кстати, подхватив ее. — Пора отсюда выбираться, правда, дорогая? — Он растянул губы в улыбке, предназначенной для наблюдателей. Это был долгий день и волнующая ночь, утром он представит все в правильном свете. — Пойдем, Вив.

Она позволила увести себя, полная благодарности.

— Я расскажу всем, Вивьен… если не получу свое.

* * *

Следующие недели Вивьен провела в уединении, страдая от паранойи. Она закрылась в квартире, ей было страшно выйти, но страшно и оставаться: звонок в дверь или по телефону, мысль о том, что Джонни повторит или осуществит свою угрозу, вселяли ужас. Она даже не отвечала на звонки Денди.

Как это случилось с ней? Судьба подарила ей все, к чему она стремилась, но в сердце пустота. Она казалась себе бестелесным призраком, невидимым, а может, и несуществующим.

Пила, чтобы не чувствовать боли. И вот однажды пятничным вечером это произошло.

Она начала со стакана джина, алкоголь ударил ей в голову, слезы сами покатились из глаз. Опомнившись, она поняла, что в бутылке пусто. Приближалось то самое время, время провала в памяти и отключки. Не сосчитать, сколько раз это уже происходило. Как только она прикорнула на диване, телефон зазвонил, прервав желанное оцепенение. На ощупь она потянулась к нему.

— Алло?

— Вивьен, это Селия, твоя тетя.

Вивьен села, протирая глаза, ее затуманенный мозг пытался понять происходящее. Она не слышала Селию с тех пор, как… да, с тех пор, как сбежала. С той последней воскресной службы, на которой они обе присутствовали. Голос женщины поразил ее.

— Боюсь, у меня плохие новости, — продолжала Селия, — твоя мама умерла. Похороны в воскресенье. Отец сказал не беспокоить тебя, но я подумала, ты хотела бы знать.

Наверное, разговор продолжался еще какое-то время, но до сознания Вивьен он уже не доходил. Когда Селия повесила трубку, она уронила телефон. Выпила еще. Уставилась на свое отражение в зеркале и, не в силах сдержаться, швырнула стакан. Осколки разлетелись, как прекрасная мозаика. Алкоголь — ей было нужно еще. Нужно было забыться. Но больше не было. В буфете не было ничего, холодильник был пуст, и даже тайник под кроватью был опустошен. Оставалось только одно: она схватила ключи от «мустанга».

Садиться за руль было самоубийством. Безумной, пьяной, почти без сознания, Вивьен не стоило вести машину. То, что она не погибла сама — писали впоследствии газеты — или не убила кого-то, было настоящим чудом.

Она смутно понимала, что едет в центр. Она знала, что собирается сделать. Участие в прощании с матерью означало бы встречу с отцом. Это было ей не под силу. Она просто не могла. Бог помогает праведным. А ей всегда были уготованы врата ада.

Машина перевернулась по дороге, наступила темнота.

Глава двенадцатая

Италия, лето 2016 года

Дождь идет все выходные. Тяжелые тучи плывут по темному небу, в котором полыхают молнии.

Я слышу, как телефон начинает звонить. После того как меня отчитали за открытую входную дверь, я не подхожу к нему, продолжая вместо этого убираться и пытаться разобраться в том, что узнала. Сегодня утром в одном из ящиков стола я нашла фотографию Вивьен в молодости. Она была неотразима, позируя на камеру: светлые вьющиеся волосы обрамляют улыбающееся лицо. Мне стало интересно, кто сделал снимок, — по тому, как Вивьен смотрела в камеру, можно было догадаться, что она влюблена в фотографа. На заднем плане я разглядела замок. На обороте — нацарапанная карандашом заметка: «В, 1981». Она не была похожа на ту Вивьен, которая смутила меня, это была энергичная молодая женщина. В ней была надежда. Оптимизм. Куда все это ушло?

Забудь об этом, — говорю я себе. — Не ввязывайся. После того, что произошло в библиотеке, я решила, что любознательность мне только помешает. Мужчина был журналистом, я знаю. Сейчас он уже позвонил в Лондон какому-то издателю, в офисе на Саутворк-стрит, скорее всего женщине, похожей на Наташу, такой же холодной и безжалостной, с белоснежной ангельской улыбкой — и кинжалом, спрятанным в вырезе шелковой блузки. Женщина отпразднует победу, сбросив туфли на каблуках и откупорив давно припрятанную бутылку вина… Она никому не скажет, не сейчас, история очень ценная. А сегодня вечером она принадлежит только ей. История года: рассказ о соблазнении, предательстве и убийстве.

И любви…

Я не могу рисковать, меня не устраивает судьба моей предшественницы. Я не хочу быть отправленной домой. Сейчас Барбаросса — единственная моя защита.

Вчера я подслушала разговор Вивьен, предположительно с Адалиной. Я была на улице, чистила дождевые сливы от листьев, подставляя голову ливню, когда из открытого окна послышался ее голос:

— Ты хочешь сказать, что не видишь этого?

Я пыталась разобрать ответ Адалины сквозь стук капель о крышу веранды, но его заглушила Вивьен:

— Боже, женщина, да тут невозможно ошибиться. Я будто на фотографию смотрю. Похожи как две капли воды. Я не могу этого вынести…

Похожа на кого? О ком говорила Вивьен?

Я должна расположить Вивьен к себе. Пока я здесь, среди этих безлюдных холмов, мне не грозит опасность. Вот она успешно скрывается от мира годами — почему бы мне не сделать так же?

В конце концов, я привыкла быть в тени, заботясь о своей бедной семье, и, может, мне это нужно больше, чем им. Мне нужно укрытие. Нужно, чтобы обо мне забыли.

Адалина появляется в дверях кабинета.

— Это тебя.

— Что?

— Телефон.

Я в шоке. Этот номер я не давала никому, даже Билл.

— Но кто это был?

— Не представились. Просто спросили Люси. Я сказала, что передам сообщение, — фыркает она, — на том конце провода повесили трубку.

Адалина откровенно злится, то ли потому, что пришлось отвлечься от работы, то ли потому, что подозревает, что раздаю личные контакты Вивьен Локхарт по всей Европе.

— Говорили… раздраженно.

Страх отступает, и я спрашиваю:

— Мужчина или женщина?

— Женщина.

Тень надежды на то, что это был он (не важно, что он и понятия не имеет, что я в Италии, а даже если и знает, то он не смог бы меня отыскать: любовь заставляет нас верить в невозможное), исчезла.

— Женщина? — повторяю я.

— Пожалуйста, скажи своим друзьям, чтобы больше не звонили в этот дом.

— Это не может быть кто-то из моих друзей. Никто не знает этого номера.

Адалина не верит. Просто скажи им, — написано на ее лице перед тем, как она уходит.

Минуту я слушаю свое дыхание, быстрое и прерывистое.

Меня нашли.

* * *

Этим вечером я возвращаюсь в библиотеку, но не за историей Вивьен. Я иду за своей собственной — мне нужно найти ее раньше, чем это сделает кто-то другой.

Нужно связаться с ним. Сейчас самое время, нельзя терять ни минуты. Удивительно, но я абсолютно спокойна. Я долго репетировала, что скажу ему, но сейчас все это забыто.

Я делаю глубокий вдох и принимаюсь за дело. Написать сообщение.

Что ж, вот и я. Прошло много времени. Но кажется, что еще больше, когда каждый миг доставляет боль. Мне жаль. Это первое, что стоит сказать. Мне жаль, что это случилось.

Курсор мигает. Я удаляю написанное и начинаю заново.

У меня есть один вопрос. Я плохая? Я злая? Скажи мне, пожалуйста, потому что я не знаю. Я совершила преступление, влюбившись в мужчину, который говорил, что одинок. Ты говорил мне, что одинок. Я влюбилась в твой смех, в твои руки, в то, как мило ты хмуришься, когда пытаешься сосредоточиться. Я влюбилась в выдумку, в девушку, которую ты придумал, ведь ею я всегда мечтала быть.

Пальцы застыли над клавишами. Что, если слов недостаточно?

Вспоминаю день нашей встречи. Я пришла, чтобы получить должность. Он проводил собеседование, и все, о чем я могла думать, — это строчка из объявления о работе: Позиция ЛА предполагает работу в тесном контакте с директором. С ним. В тесном контакте.

Он олицетворял спокойствие и умиротворение — все то, чем я не могла похвастаться. Взгляд серо-голубых глаз, одновременно горящий и мягкий. Четко очерченная квадратная челюсть. Непослушные, с золотистым отливом волосы. Я не могла отвести взгляд от этих глаз. Я вижу их и сейчас. Даже когда другие детали забываются, это — никогда. Слишком часто я в них смотрела. А они — на меня.

Я была потрясена признанием, что он женат, и готова уйти сразу же. Но он сказал: Не надо. Они жили как соседи. У него были дети, но он редко с ними виделся, жена встречалась с другим мужчиной, и его они называли папой. Это разбивало ему сердце. И я полюбила его еще сильнее.

Неужели я такая, как все?

Неужели я была одной из тех любовниц, что живут в ожидании развода?

Он уверял, что развод невозможен. Он был важной персоной, а его жена — Грейс Кэллоуэй, телеведущая и знаменитость. Как бы она ни была привлекательна, известна, он проводил ночи со мной. Это неправда, — говорил он, — в этом нет ничего настоящего. Я цеплялась за это. Он нуждался во мне. Я дарила ему силы. Не давала сойти с ума.

Ночи без него были ужасны. Я лежала без сна, представляя себе его в доме, где ему были не рады, его жену с любовником, их детей, не подпускающих его к себе. Представлять такое было проще, чем думать о другом: что они помирились, быть может, она приготовила ужин (его любимую сальтимбокку[16]), они выпили бутылку кьянти (как та, что нам принесли в том уютном итальянском ресторанчике под Лондонским мостом на мой день рождения), и она сказала, что хотела бы дать второй шанс их отношениям.

Он думал о детях. Не мог допустить и мысли о том, чтобы расстаться с ними.

Я стираю написанное. И снова пишу:

В тот самый момент, прямо перед ее смертью, Джеймс, она посмотрела на меня, и мне все стало ясно. Ясно, что она любила тебя, вы никогда не жили как чужие, вы были счастливы — во всяком случае, она так думала. Она была хрупкой женщиной, пережившей горе. Женой, матерью. То, что я совершила, было ужасно, чудовищно.

Я хочу, чтобы ты поговорил со мной. Чтобы позвонил. Чтобы сказал, что я ошибаюсь. Ты любил меня тогда и любишь сейчас и никогда мне не врал.

Где же ты? Мне не пройти через это в одиночку.

За мной кто-то наблюдает. Здесь есть кто-то.

Что мне ему сказать? Что сказать? Откуда мне знать, если ты не хочешь говорить со мной.

Слова Билл снова всплывают в памяти: Ты надеешься на его защиту? Ему все равно, Люси, плевать он на тебя хотел. Он повесит это все на тебя, что тогда?

В это все еще не верится, но как еще трактовать его молчание? Я не имею ни малейшего понятия о том, как он справляется. Похороны прошли, из мира дневных телешоу ушел траур, ее «Элегантного шефа» сняли с эфира и вскоре заменили шоу с другой очаровательной любительницей шоколадной выпечки. Остались только вопросы. Грейс Кэллоуэй пошла на самоубийство? Почему? Что могло заставить ее лишить себя жизни? Ведь у нее было все: идеальная работа, идеальная семья, идеальный муж. Ничего не разжигает интерес прессы так, как идеальные вещи. Покопаться в грязном белье и показать, что скрывалось внутри…

Это не сложно. Стоит явиться в офис, где змея Наташа выложит все после нескольких коктейлей, а утром осознает, что сболтнула лишнего, но не станет особенно об этом жалеть.

Я закрываю приложение, так и не отправив сообщение. Слезы застилают глаза. Все это бесполезно, я не знаю, что делать дальше. Я хочу позвонить одной из своих сестер, но от мысли, что придется все объяснять, у меня опускаются руки. Они не поймут. Им не нужна совершающая ошибки Люси. Всю их жизнь я была той, кто заставлял придерживаться правил, упаковывал обеды и жарил тосты, а они — теми, кто проверял границы на прочность, кто восставал против. Им полагалось развлекаться, ошибаться и следовать инстинктам. Я была человеком-функцией. И должна такой остаться.

Оглядываясь назад, я понимаю, что не сестры сделали меня такой. Возможно, другой я не была с тех пор, как в пятнадцать лет похоронила маму. Жизнь потухла в ней, как пламя свечи. И только встретив Джеймса, я дала себе свободу. Но так, чтобы никто не знал. Она была моим секретом. Для семьи я оставалась благонадежной, как всегда.

Скоро они все узнают.

Я покидаю кабинку, забрасываю сумку на плечо и выхожу. Теплый вечерний воздух окутывает меня. Вдруг я чувствую головокружение. Пытаюсь ухватиться за стену, крохотные огоньки света кружат перед глазами. Рядом вход в кафе. Я вхожу, прошу воды и сажусь поближе к кондиционеру, прямо под состаренную фотографию Давида работы Микеланджело.

Начинаю приходить в себя и вдруг замечаю кое-что. Мужчина сидит за столиком напротив и внимательно меня разглядывает. Это он.

Тот человек, которого я видела у библиотеки в прошлый раз.

Вставай. Выбирайся. Шевелись.

Мужчина встает. Медленно приближается, засовывая телефон в карман джинсов, как ни в чем не бывало допивает свой напиток, и на какую-то секунду я даже надеюсь, что он пройдет мимо меня на улицу — вдруг мне показалось. Но он смотрит на меня. Все происходит как во сне. Он держит руки в карманах. Я делаю вид, что его здесь нет. Он берет стул. Садится. Я вынуждена обратить на него внимание. Он наклоняется ко мне и голосом, больше похожим на шепот, говорит:

— Меня зовут Макс. Нам нужно поговорить.

Глава тринадцатая

Вивьен с облегчением глотает таблетки. Зеленые — ее любимые, они отключают ее на несколько часов. Все, что ей сейчас нужно, — это отключиться. Каждый раз, закрывая глаза, она видит лицо девушки. Близкое, просто невероятное сходство, она надеялась, что ей показалось, что свет или расстояние сыграли с ней злую шутку, но нет, она действительно похожа. Они могли быть сестрами. Девушка — ее точная копия. Я думала, что ты ушла из моей жизни. Что с тобой покончено.

Адалина задергивает шторы.

— Вы будете спать, синьора?

Вивьен чувствует действие таблеток, ее клонит в сон, будто качает на морских волнах. Сначала она возражала против них, жалуясь, что они лишают ее контроля. А потом сдалась на милость приносимому ими забвению.

— Найди его, Адалина… — шепчет она, проваливаясь в сон.

— Тсс… — Горничная вытирает ей лоб.

— Я должна снова увидеть его, — бормочет Вивьен. — Скажи ему, что я…

— Тише, синьора, спите.

— Найди его, прошу, Адалина. Пока не поздно.

— Успокойтесь, синьора, все пройдет…

— Ты должна найти его… Обещай, что найдешь…

В бреду ей кажется, что лицо Адалины то сморщивается, то становится выпуклым, то пропадает в тумане. Вивьен чувствует губку на лбу — или это ее собственная рука, ее кожа, горячая, влажная и липкая? Она слышит вздох Адалины — или это ее собственный? Сон одолевает ее. Адалина тихо выходит из комнаты.

Глава четырнадцатая

Вивьен, Лос-Анджелес, 1978 год

— Мисс Локхарт?

Голос раздавался с неба.

— Вивьен?..

Сейчас он был ближе. Мягкий. Добрый. Она протягивает руку, чтобы дотянуться до чего-то в темноте, идет к нему с закрытыми глазами, и ее чувства пробуждаются. Где я? Белые стены, запах дезинфицирующего средства, гул голосов, звук раздвигаемых штор. Голос — куда он делся? Ей нужно снова его услышать. Он утолял ее жажду.

— Мисс Локхарт, меня зовут доктор Моретти.

Она моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд. Мужчина. У него был глубокий сочный голос с легким европейским акцентом. Красив сверх меры. Длинные темные непослушные волосы, падающие на воротник его докторского халата, в ухе серьга, темный крестик. Один его глаз был черным, а другой — зеленым.

Он был другой породы, не из тех мужчин, с которыми она привыкла иметь дело. Похожий на принца, который прожил тысячу лет и не постарел. Его мраморная кожа слегка загорела на лос-анджелесском солнце, но было понятно, что он иностранец. Она представляла себе его живущим в лесу, среди зелени.

Как Вивьен позже узнала, это было типичной первой мыслью пациентов, приходивших в себя после недельной комы. Но она ничего не могла с собой поделать.

— Какое-то время ваше сознание еще будет немного затуманено, — сказал доктор Моретти, опуская планшет в карман на краю кровати. — Память вернется через некоторое время. Вы пережили травму, Вивьен, вам нужно позаботиться о себе.

Последнее предложение он произнес с такой любовью, что, хотя гордость Вивьен мешала ей верить первому встречному, ей ужасно захотелось все ему рассказать.

Судя по всему, с памятью все было в порядке. Несмотря на то что обстоятельства, приведшие ее сюда, помнились как в тумане — напряженный разговор с тетей Селией, пустые бутылки из-под джина, разбросанные по комнате, — она отчетливо помнила боль, которую почувствовала той ночью, беспросветное отчаяние. Все, кроме этого, казалось таким далеким сейчас, когда перед ней стоял этот мужчина со странными глазами и серьгой, делающей его похожим на пирата. Боль утихала, и вместе со сном уходили воспоминания о ее прошлой жизни. Гилберт Локхарт любил рассуждать о перерождении. Крещении. Новом начале, которое получаешь, выйдя из воды. Вот на что это было похоже.

— Я оставлю вас отдохнуть, — сказал доктор Моретти, снова задергивая шторы. Вивьен хотела что-то сказать, но не получалось, и это было не потому, что язык не слушался, а потому, что она не знала правильных слов.

— Простите сестрам их восторг, — сказал он перед уходом с едва заметной улыбкой, которая заставила ее оттаять. — Нам не часто приходится заботиться о ком-то настолько знаменитом. Не переживайте, с вами все будет в полном порядке.

* * *

Следующие недели она провела между явью и сном, то желая сейчас же встать, одеться и уйти отсюда, то радуясь, что о ней наконец-то кто-то заботится, кому-то есть до нее дело. Доктор приходил и уходил, как прекрасное видение, к Вивьен понемногу возвращались силы и голос. И однажды утром она наконец осмелилась заговорить с ним.

— Вы, должно быть, считаете меня ужасным человеком, — сказала она, сгорая от стыда при мысли о том, как ее привезли в больницу, пьяную, эгоистичную и испорченную, к доктору Моретти, который, как и положено хорошему врачу, спасал жизни.

Он собирался уходить, но после этих слов остановился у двери.

— Вовсе нет, — ответил он.

— Не знаю, о чем я только думала, — Вивьен запиналась. — Полагаю, я… я не думала совсем. Я была огорчена, вот и все. Ладно, это мягко сказано.

Она попыталась изобразить смех, но доктор Моретти не улыбнулся. В его открытом взгляде человека, едва сдерживающего свои чувства, было понимание.

— Перед этим мне позвонили, и звонок выбил меня из колеи, — продолжила она, не в силах остановиться, хотя и понимала, что наговорит лишнего.

Пути назад не было. Она начала объяснять, чувствуя, что должна это сделать, ей было нужно, чтобы этот мужчина понял ее, это было главное.

— Много лет я притворялась. Жила без радости. Я забыла, что такое радость, счастье. Да и знала ли когда-нибудь? Кажется, у меня лучше всего получается чувствовать грусть и разрушать все, к чему прикасаюсь. О боже, простите. Простите меня. Я говорю и говорю, и всем вокруг кажется, что они знают меня, но это не так. Даже не уверена, что знаю себя. Думала, всем будет легче, если я просто…

Вивьен замолчала, переживая, что сказала лишнего. Она научилась быть мудрее, всегда говорила, что сама со всем разберется. И она действительно разбиралась. Но человеческое сердце — странная штука. Она держала его на замке, а оно открывалось людям снова и снова.

Он долго молчал. Потом произнес:

— Может быть, пригласить кого-то к вам?

— У меня никого нет.

В его глазах читалось удивление. Снова эти глаза, в них хотелось утонуть.

— Нет семьи? — мягко переспросил он. — Мать, отец… друг?

Вивьен задумалась:

— Можно позвонить моему агенту.

Она казалась жалкой — гордая звезда экрана, у которой нет никого, кроме ее менеджера.

Доктор Моретти подошел к ней и положил руку на плечо. Это было самое нежное, самое приятное прикосновение, которое она чувствовала когда-либо. Слеза покатилась по ее щеке.

— С вами все будет хорошо, — ласково сказал он.

Она моргнула, и слеза упала.

— Правда?

Он улыбнулся:

— Без сомнения. Вы борец.

* * *

Вивьен вышла из больницы через две недели. Она боялась больше никогда его не увидеть. Ей хотелось окунуться с головой в работу, и Денди, как прекрасный агент, предоставил ей такую возможность. Там, где она видела искупление, он видел долларовые купюры: сейчас она была дороже всего — дива, обманувшая смерть.

Но Вивьен не могла сосредоточиться. Все казалось бессмысленным. Кинобизнес больше не привлекал ее, дух соревнования и соперничества, который так подогревал ее амбиции раньше, рассеялся, как пепел на ветру. До сих пор ее жизнь была гонкой за следующим призом, за все новыми открытиями, которые еще на шаг помогали отдалиться от прошлого. Но в мире были вещи поважнее славы и денег, вещи, о которых она раньше не думала. Она не могла думать о них, ведь до этого не встречала никого, с кем их можно было разделить.

Вивьен не могла перестать думать о Джованни Моретти. Она вспоминала, как он расшевелил эмоции в ней, каким сострадательным и терпеливым был по отношению к ней, как заставил ее открыться, не прилагая усилий. Почувствовав такую близость по отношению к кому-то, она испугалась, что это больше никогда не повторится. За короткое время, которое они провели вместе, она почувствовала связь, о которой раньше только читала в книгах. Была ли она реальной? Пожалеет ли она снова, что открылась кому-то, или на этот раз все будет хорошо? Готова ли она к чему-то по-настоящему хорошему? Физически она тоже чувствовала это магическое притяжение. Она просыпалась в сладкой истоме и мучительно мечтала о поцелуе.

Так прошло несколько месяцев. Вивьен начала терять надежду на новую встречу, как он вдруг дал о себе знать. Передал записку через Денди.

Вивьен, я должен увидеть тебя снова. Встретимся в Рококо в пятницу в восемь вечера.

Вивьен не нужно было повторять дважды.

* * *

У них все было серьезно. Джованни Моретти был, без сомнения, лучшим, что с ней когда-либо случалось. Сильный, честный, умный, отважный и верный, но вместе с тем с таинственной раной в душе, о которой она могла лишь гадать, желая, чтобы в свое время он открылся перед ней. В конце концов, она была перед ним как открытая книга. Никому после Джонни Лэйнга она не рассказывала откровенно о себе, но знала: сейчас все по-другому. Знала, что Джованни Моретти не похож на других мужчин. Она рассказала ему все — от избиений Гилберта до побега, от ночей в «Лалик» до того случая в офисе Джонни и всего, что случилось после. Он знал, что она хотела, но не могла убежать от своего прошлого. Джованни не осуждал ее, только заключил в объятия, когда она закончила рассказ, и поцеловал в волосы.

— Теперь все позади. Я обещаю.

Она чувствовала, что ее уязвимость имеет для него значение, хотя и не понимала какое. Казалось, он понимает ее как никто другой, потому что она напоминает ему кого-то, кого он, вероятно, знал в прошлом. Единственное, о чем Вивьен соврала ему, так это о том, что умерла не только ее мать, но и отец. Оба ее родителя были мертвы. Она успокаивала себя, что это не было такой уж неправдой — Гилберт перестал существовать для нее в тот день, когда она покинула его дом. Разве отец навестил ее в больнице? Разве звонил? Разве ему не было наплевать на нее? Разве удосужился хотя бы послать открытку или какой-то букет, чтобы пожелать ей здоровья? Никогда. Она ничего не была ему должна. Было проще и честнее оборвать все узы. Притвориться, что ничего не осталось.

Когда она сказала, что осталась сиротой, Джио посмотрел ей в глаза. Казалось, он хотел сказать что-то, но передумал. Вместо этого он притянул ее к себе и не отпускал.

— Только мы с тобой, Вивьен. Навсегда.

Их роман был сказкой. Она никогда не испытывала такого желания, не чувствовала себя в такой безопасности, не думала, что двое людей могут быть так близки. Вивьен всегда думала о себе как об эгоистке, избегающей обязательств, но ведь это был Джио, ее ангел-хранитель. Она могла смотреть в его глаза, один черный, другой зеленый, целый день и забывала обо всем.

Денди звонил днем и ночью, требуя ответа, почему она снова подвела его и не пришла на кастинг. Почему она стала так ко всему равнодушна? Что с ней происходит? Говорить с Денди было бесполезно. Он не слышал ее. Она говорила на другом языке, и молчание ее значило следующее: Я с этим покончила. Это бессердечный мир. Хватит с меня Голливуда, хватит с меня вас всех…

— Мне нужен перерыв, — сказала она своему агенту.

— Ты что, залетела?

Она разозлилась бы, но теперь ее было сложно вывести из себя.

— Очень смешно, Денди.

На самом деле мысль о том, что она могла бы носить под сердцем ребенка Джио, окрыляла ее. Сейчас было слишком рано, но через год или два… Все происходило слишком быстро, слишком многое поменялось… Авария заставила ее относиться по-другому к своему телу, она была в восторге от его возможностей.

Для нее не было ничего важнее возрождения. Сердце говорило, что всему причина — любовь к нему. Она игнорировала червячок сомнения, грызший ее по ночам, говоривший, что она саботирует свою жизнь, две жизни на самом деле — одну, которая осталась в Клермонте, вторую — которую построила здесь, Джио был ее единственным якорем. Если она потеряет его… Этого не произойдет, так что не стоило и думать об этом. Что с того, что Джио — это все, что у нее есть? Что с того, что он ее единственная опора? Что с того, что, если убрать его из уравнения, ничего не останется? Разве не для этого нужны настоящие отношения?

Каждый день Джио баловал ее розами, конфетами, духами или спонтанными поездками, походами в спа-салоны или уютные кафе, катанием на лодке. Вивьен не знала, откуда у него деньги на все это. Он был хорошим врачом, но не мог зарабатывать столько, чтобы покрыть такие расходы. Однако спрашивать она не собиралась. После отказа от работы ее накопления начали таять. Она не понимала, сколько потратила за это время под влиянием эмоций в попытке разобраться со своими чувствами. Вивьен глупо распоряжалась деньгами, когда их было много, и сейчас страдала из-за этого. Но Джио, казалось, не переживал. У меня есть он. Остальное не имеет значения. Он никуда не уйдет.

И это было приятно — не строить крепость хоть раз. Они были неразлучны и неуязвимы. Пара, у ног которой мог быть весь мир.

* * *

Какое-то время жизнь была безоблачной. Вивьен знала, что воссоздаст все, чего ей не хватало в детстве: уверенность и безопасность. Она только хотела, чтобы Джио согласился съехаться с ней. Она не давила, просто предложила раз или два, но он сразу сказал, что это плохая идея. «Почему?» — спросила она. Он не ответил. Всегда находилась какая-то отговорка — не самое лучшее время, он не может найти арендаторов для своей квартиры, нельзя ли подождать еще немного? Однако все это не имело смысла. Джио проводил большую часть времени у нее и казался влюбленным сильнее, чем когда-либо.

Но все же она начала беспокоиться, что он не приглашает ее к себе домой. В первые дни ей это показалось странным, но Джио всегда умел отвлечь ее внимание то поцелуем, то взглядом в глаза, и она откладывала выяснение на потом. С течением времени подозрения Вивьен усилились, заставляя сомневаться, вызывая вопросы и страх, что все снова может обратиться в прах. Она не понимала, почему он скрывает. Мучительная паранойя росла, и вскоре ее стало невозможно игнорировать. Когда он сказал, что они больше не могут встречаться по пятницам, пятницы должны быть его личными днями, она поставила вопрос ребром. Если Джио нуждался в пространстве — ладно. Но он должен быть честным с ней.

— Мне не нужно пространство, — сказал он, но его лицо потемнело, — я без ума от тебя, Вив.

— Тогда что происходит?

— Ничего. Просто изменилось мое расписание в больнице.

Она не поверила. Но подозрения были страшнее, и она не хотела вынуждать его сознаваться. У него роман? У него другая? Эта мысль ужасала ее. Что я буду делать без него? От мыслей о другой женщине она похолодела.

Нужно было выяснить правду. В следующую пятницу она подъехала к его дому, припарковалась напротив и стала смотреть на окна, обхватив руль руками.

Лжец.

Столько времени в больнице. Так почему же в окнах горит свет? Почему его блестящий «крайслер» был припаркован у дома? Вивьен знала. Он не был на работе. Он был там с какой-то женщиной, особенной настолько, что ее можно было привести домой. И сейчас они занимались любовью на простынях, на которых Вивьен никогда не спала. Они ужинали за столом, за которым Вивьен никогда не сидела. Принимали душ в ванной, в которую Вивьен никогда не входила.

Как он мог? Как он мог так с ней поступить?

Даже невзирая на доказательства, Вивьен не могла принять этого. Джио любил ее. Он не был таким, как остальные.

Они были любовниками, но ведь они были и друзьями.

Друзья не поступают так друг с другом, не так ли?

Минуты шли, пока не превратились в час. Или два. Она перестала следить за временем.

Вивьен все еще наблюдала за домом. Пока наконец кое-что не произошло. Около десяти в окне наверху появилась фигура. Женщина исчезла так же быстро, как и появилась. Костяшки Вивьен побелели. Слезы сменились яростью.

Она распахнула дверь машины.

Я поймаю их вместе, а потом выбью его чертовы глаза.

В бешенстве она перебежала через дорогу, мимо ворот, мимо его драгоценной машины, борясь с искушением поцарапать ее ключами, но решила сделать это на обратном пути и ударила кулаком в дверь. В голове она прокручивала все, что скажет предателю. Кто это? Кто она? Кто-то, кого я знаю?

Но правда ошеломила Вивьен.

Она не могла и подозревать, кем окажется эта женщина.

Глава пятнадцатая

Италия, лето 2016 года

Максимо Конти не журналист. Мне не сразу удается осознать это, даже несмотря на то, что все, что он говорит, касается замка Барбаросса, а не меня. Я все жду, когда он заговорит о моих делах. Он местный, хотя и хорошо говорит по-английски. Его каштановые волосы ниспадают на лоб, а ямочка на подбородке делает моложе, чем он, вероятно, есть. Отмечаю мягкость его футболки. Жду, когда он скажет: Я все знаю о тебе, и вот условия сделки… Но он не говорит.

— Вы — Люси, — говорит Макс; заметив мое напряжение, он продолжает: — Не бывает так, что вы работаете в Барбароссе, но никто не знает вашего имени.

Он заказывает нам выпить. У него широкие темные руки, загрубевшие от работы. Этот человек явно не офисный работник, и уж точно не похож на наемного писаку из Лондона.

— Полагаю, это звучит… — он делает паузу.

— Жутко? — подсказываю я.

Макс неуверенно улыбается:

— Я видел вас в библиотеке.

— Вы следили за мной.

— Я хотел с вами поговорить.

Я перевариваю полученную информацию, пытаясь поверить, что он не тот, за кого я его приняла. Макс наполовину англичанин, наполовину итальянец. Его тетя работала в Барбароссе — он грустнеет, когда говорит об этом, поэтому я осмеливаюсь предположить:

— Вы хотите, чтобы я ушла, а она вернулась? В этом все дело?

Он неподдельно удивляется.

— Нет, — говорит он после короткого молчания. — Моя тетя умерла.

— Извините, — мне становится неловко. — Я просто предположила.

Он машет рукой:

— Да все нормально.

Я расслабляюсь, когда приносят напитки.

— Лимончелло. — Макс касается своим бокалом моего. — Все лимоны здесь из окрестностей Барбароссы. Съешьте один прямо с деревьев. Попробуйте разорвать его, съешьте целиком, вместе с кожурой.

Напиток сладкий, пряный и крепкий. Алкоголь ударяет в голову.

— У меня есть информация, которая может вас заинтересовать.

— Какая?

Макс скептически приподнимает бровь, и я догадываюсь, что он видел меня в библиотеке, где я так жадно изучала архивы в поисках грязных подробностей, что даже не заметила его. Видимо, этот красивый итальянец наблюдал за мной все это время. Мне стыдно за свое поведение. Разве Вивьен не имеет права скрывать свой скандал, как я скрываю свой?

— Там вы не найдете то, что ищете. — Макс проводит рукой по волосам; у него квадратные, коротко обрезанные ногти.

Пытаюсь понять, кого он мне напоминает. В нем есть что-то простое и здоровое. Он выглядит как чей-то старший брат, в которого влюбляешься в двенадцать лет.

— Вы читали заметку в La Gazzetta? — продолжает он. — Когда-то кто-то знал, что произошло в том доме… но сейчас выяснить это невозможно. Моя тетя была одной из тех, кто знал. Она знала все о Вивьен, они были лучшими подругами, и она все время была там с тех пор, как Вивьен и Джио приехали из Америки. Но она никогда мне не рассказывала. Когда Джио уехал, она никогда не говорила о причине отъезда.

— Почему вы говорите мне все это?

— Потому что это важно. — Макс очень серьезен. — Моя тетя была важна — для меня, я имею в виду.

Он делает паузу, чтобы решить, может ли доверять мне.

— Она вырастила меня. Мои родители были совсем молодыми, они разбежались вскоре после моего рождения, и моя мать пристрастилась к наркотикам. Тетя забрала меня. — Он говорит об этом спокойно, как будто пересказывает ничего не значащие подробности. Это не попытка поделиться болью и не запрос на сочувствие, просто пересказ. — Она рассказывала мне истории о Барбароссе. Они звучали как сказки — большой замок и богатая семья, живущая в нем. Иногда мне было страшновато представлять себе такой огромный дом. Я боялся, что тетя потеряется в нем и не сможет вернуться домой. Заблудится в лабиринте и не найдет выход… Все это пугало меня. Она была для меня всем. Барбаросса всегда был тайной для меня… А также местом, которое забрало мою тетю. Она умерла там, с Вивьен.

Я слушаю, как незнакомец делится со мной своими секретами, и пытаюсь угадать, что он за это захочет.

— Когда? — спрашиваю я.

— Пять лет назад. Обширный инфаркт, прямо там, в особняке. Вивьен нашла ее и вызвала скорую, но было слишком поздно. Парамедикам удалось стабилизировать ее состояние, но этого хватило только до больницы. Больше они ничего не могли сделать. Она умерла через несколько часов. — Макс наклоняется вперед, подбирая слова. — Я примчался так быстро, как только смог. Люси, я был с тетей, когда она умирала, — и прямо перед смертью она сжала мою руку и сказала, что у нее есть одно желание и ей не будет покоя, пока оно не исполнится. Она умоляла попросить Вивьен Локхарт простить ее.

— За что?

Макс пожимает плечами:

— Это все, что я знаю.

— И вы хотите, чтобы я это выяснила.

Макс гладит край стакана пальцем.

— Тогда я не придал значения ее словам, был слишком подавлен. Но потом… Я не могу об этом забыть. Я должен знать, что она имела в виду. За что ей нужно было извиниться?

— Почему вы не пытались выяснить это раньше?

— Я пытался. Но Барбаросса — закрытое место, как вы знаете. Я решил было, что Вивьен точно возьмет меня на работу, когда узнает, кто я. Но вышло наоборот. Потом я говорил с девушкой, которая работала до вас, но она не была осторожна. Начала задавать вопросы. Стала наглеть. И Вивьен уволила ее прежде, чем у нас появилась зацепка. — Он садится ближе и продолжает: — Люси, как моя тетя меня умоляла… Я не могу это описать. Она была в отчаянии, это было очень важно для нее. Я не могу об этом забыть. Не могу.

— Так почему бы просто не передать извинения и не покончить с этим?

Макс качает головой:

— И все? Оставить все и отступить? — Он повышает голос. — Чем больше я узнаю о хозяйке того дома, тем меньше она мне нравится. Я не попрошу прощения ни за какой поступок тети, пока не узнаю, что это было. И раз Вивьен Локхарт отказалась встречаться со мной и говорить, почему я должен идти туда и говорить то, во что не верю? Кто знает, сделала ли моя тетя что-то плохое? Она дала мне все. Я должен во всем разобраться. Я стольким ей обязан.

Он останавливается, поняв, что, возможно, сказал больше, чем было нужно, но я вижу, что он за человек. Его слова убеждают меня, и я ему верю.

— Ваша тетя уже была там, когда туда приехала эта троица? — спрашиваю я.

Макс кивает:

— То есть вы уже знаете о сестре.

Сестра…

Я представляю себе Барбароссу таким, каким он, должно быть, казался Максу в детстве. И да, это место может пугать. Иногда я нахожу замок прекрасным, иногда, когда солнце садится, он выглядит чудовищным громоздким пятном в окружающем пейзаже. Закрытая крепость… Но я-то внутри. Я проникла за стены.

— Послушайте, Макс. Я хочу помочь вам. Действительно. Но я не могу в это ввязываться. Это место нужно мне. Мне жаль, что с вами это произошло, и я желаю вам добра, но не могу рисковать, как девушка до меня. Я не хочу быть отослана домой. Уж лучше здесь, правда. Меня наняли для работы, и мне стоит просто делать ее.

Конец я опускаю, незачем говорить, что я настолько увязла в неприятностях до отъезда из Лондона, что добавлять их себе здесь было бы сумасшествием. Я благодарю его за выпивку и поднимаюсь, чтобы уйти.

— Существует ключ от всех дверей, — говорит Макс и, к моему удивлению, берет меня за руку. В его глазах горит решимость, которую мне не погасить. — Он спрятан за выступом камина в бальном зале. Тетя рассказывала о нем. Она описывала каждый угол в Барбароссе, каждый коридор, каждую трещину, пока я не засыпал. И он до сих пор мне снится. Но ключ все еще там — я знаю это. И он открывает все двери. Даже на чердак.

Я хватаю сумку. Хочу повторить свой отказ, но язык не слушается меня.

* * *

Той ночью я не перестаю думать о словах Макса. Время приближается к часу ночи, потом к двум и трем, а я не могу уснуть. Стены замка будто перешептываются, насмехаясь надо мной, дразня меня своими секретами. Вставай, — говорят они мне. — Посмотри, посмотри, посмотри… Я не могу не думать о ключе в бальном зале. Ты здесь ни при чем, — убеждаю я себя. Но чем глубже ночь, чем выше луна и чем ярче пятна ее света на полу сиреневой комнаты, тем мне тревожнее.

Я вспоминаю звуки, которые слышала наверху, — что-то тащили по полу в темноте.

Когда я прижала глаз к замочной скважине, темнота поразила меня. Я никогда не думала о темноте как о чем-то тяжелом. Но там, наверху, там…

Я смотрю на часы — 3:12.

Меня мучит жажда. По крайней мере так я объясняю себе, почему поднимаюсь, сбрасываю простыню и ставлю голые ноги на холодный пол. Я выхожу в коридор, спускаюсь по лестнице в блестящий мраморный холл, открываю кран и набираю воду в стакан. Не возвращаясь в постель, открываю дверь и гляжу в ночь — черную и беспросветную, видны только верхушки кипарисов, тянущихся к звездам.

Я обуваю сандалии и ступаю на гравий. Как всегда, я отвожу взгляд от фонтана — от него меня бросает в дрожь: каменная рыба с ее иссохшим ртом. Я не знаю, куда иду, и мне приходит в голову, что похожа на лунатика, но я чувствую, что не сплю. Дом отражается в мелкой воде фонтана, и я смотрю на него поневоле. Почему они не уберут эту штуку? Дойдя до аллеи, я поворачиваюсь лицом к зданию и поднимаю взгляд вверх; прохладный ветерок с запахом лимонов щекочет мою шею.

Не смотри. Смотри. Не смотри. Смотри.

Я смотрю в окно чердака — за оконным стеклом проплывает черная фигура. Я замираю. Это летучая мышь, вот и все. Больше ничего не может быть — ничто живое и ничто мертвое не может двигаться там. Это не человек. Просто летучая мышь. Я вспоминаю голос, зовущий меня по имени в бальной зале. Меня охватывает страх, и я спешу вернуться. Перед глазами лицо Макса.

Как моя тетя меня умоляла… Я не могу это описать…

Я босиком взбегаю по лестнице, и портреты из-под чехлов наблюдают за каждым моим шагом, на одном из них — человек в красном блейзере, огнем горящем на фоне леса. Наверное, он — муж Вивьен. Или был им. То есть вы уже знаете о сестре. Не знаю, что заставляет меня передумать, но я поворачиваюсь и иду вниз. Дверь, ведущая из холла в бальный зал, приоткрыта. Я проскальзываю внутрь, сама удивляясь тишине и легкости своих шагов. Дом глубоко спит.

Если Адалина проснется и увидит меня, уволит немедленно. Но я уже не контролирую себя. Меня будто ведет кто-то, заставляя протянуть руку, тонкую и бледную, — это уже не мои пальцы, они принадлежат другой женщине, сумасшедшей, а я просто стремлюсь вперед, как бабочка к огню.

Во всяком случае, я знаю, где искать. Если там ничего не окажется, я забуду о Максе.

Аккуратно, с ловкостью, которой не замечала у себя раньше, я скольжу пальцами под выступом. Не знаю, на что я надеюсь. И вдруг чувствую его.

Рука нащупывает что-то, что невозможно ни с чем спутать. Ключ.

Так просто… Холодный, тяжелый, дарящий обещание важных открытий, он лежит в моей ладони. Выхожу в холл, сердце бешено колотится. Я могла бы пробежать марафон сейчас. Все чувства обострены, слух улавливает малейший шорох, глаза привыкли к темноте, мышцы полны силы.

Я знаю, куда идти.

Поднимаюсь по лестнице — один пролет, второй, третий — до самого чердака я крадусь как кошка. Здесь очень свежо, мои босые ноги касаются камня, но я не боюсь холода. Ключ дрожит в руке и кажется живым, как бабочка, которую я поймала в кустах сирени в мамином саду, когда мне было восемь. Он хотел, чтобы его нашли, чтобы им воспользовались, ему не терпится рассказать о тайне, и он входит в замочную скважину так, будто ждал этого.

Тихонько хрустит ржавчина, ключ поворачивается. Я жду скрипа, но его нет.

Я смотрю в пустоту, покрытую вековой пылью. Это похоже на посещение могилы, но я продолжаю идти. Кажется, что кто-то подталкивает меня в спину. Когда глаза привыкают к темноте, в пятне тусклого лунного света я замечаю свечу на полке, наполовину оплывшую, а рядом — коробку спичек. Зажигаю одну.

Тени колышутся. Вот окно, в которое я только что смотрела с улицы. При воспоминании о темной фигуре по спине пробегает холодок, я жду, когда в дверном проеме покажется Вивьен или Адалина, но здесь никого нет. Пол, жесткий и растрескавшийся, колет голые подошвы. В самом центре стоит кровать, как-то странно расположенная, как будто она живая.

Откосы крыши свисают так низко, что стоять можно только под верхней точкой треугольника. Один из углов занимают старый сундук и письменный стол, на котором стоит лампа из цветного стекла, покрытого мухами, рядом — запыленная стопка книг в твердом переплете, все на итальянском. На дальней стене висит портрет девочки. На ней белое платье с оборками, светлые волосы заплетены в косички. За ее спиной стоит мужчина. Голубые глаза девочки полны страха. Они следят за мной. Я толкаю створку окна, пытаясь открыть, но она застряла. Атмосфера тяжелая, здесь сразу чувствуешь усталость и необъяснимую вину. За мной словно наблюдает кто-то, свет пробудил здесь что-то. Я чувствую, что конечности немеют от холода. Фитиль вспыхивает и шипит. Желание выбраться отсюда настолько сильно, что я чуть было не ушла, не заглянув в сундук. Он накрыт тканью и перевязан веревкой, словно бочка, в которой спрятано нечто смертоносное, что сейчас бросят в пучину моря с молитвой о том, чтобы оно никогда не вернулось. Я подхожу к сундуку, наклоняюсь и начинаю разматывать веревки. У меня нет времени на раздумья, я точно знаю, что мне нужно. Старые веревки поддаются легко. Ящик сделан из темного дерева, металлическая защелка заржавела. Я нажимаю, чтобы открыть ее, поднимаю крышку обеими руками и долго рассматриваю содержимое: хлопковый солдатик с глупой улыбкой, в яркой куртке и фуражке, игрушечная лошадка-качалка с рассохшейся кожаной ручкой, музыкальная карусель, отвратительно звучащая. Еще невероятно мягкое одеяло, а под ним — сложенный лист бумаги. Разворачиваю его.

Он никогда тебе не достанется. Он всегда будет моим.

Буквы расплываются, чернила выцвели и потемнели, но еще видно, в каком отчаянии и в какой спешке были написаны, будто писал кто-то, утративший контроль над разумом.

Больной. Помешанный. Одержимый.

Свеча шипит и тухнет. Не понимая зачем, я засовываю записку в рукав ночной сорочки, закрываю крышку, возвращаю на место веревки и ткань, укрывавшую сундук. Вернуть ключ на место не представляет сложности. Особняк крепко спит, как будто ничего не случилось, не было последних десяти минут и я по-прежнему могу быть в безопасности в своей комнате, как будто не было этой записки, заставляющей холодеть душу.

И только вернувшись в кровать, я понимаю, что в спешке забыла закрыть дверь на чердак. Я лежу без сна, не в силах унять волнение, пока в пять утра, на рассвете, не проваливаюсь в сон, наконец позволив себе забыть об увиденном, успокоив себя мыслью, что все это в прошлом.

Глава шестнадцатая

Вивьен, Лос-Анджелес, 1978 год

Джио бросился за ней. Она боялась оказаться с ним лицом к лицу, смотреть ему в глаза, слишком ужасным было предательство. Девушка подбежала к машине. Кое-как ей удалось открыть замок, но через секунду рука Джио опустилась на дверцу, удерживая ее.

— Вивьен, послушай. Послушай меня!

— Словами тут не поможешь.

— Ты не понимаешь.

— Не понимаю, черт возьми.

— Посмотри на меня.

Тихие слова, прозвучавшие как приказ, заставили ее повиноваться. Впрочем, она сразу же об этом пожалела. Было бы правильно ненавидеть его в этот момент, но не получалось. Что со мной не так? — подумала она обреченно. — Почему я не могу быть счастливой? Почему все сразу рушится?

— Нет никакой другой женщины, — его слова звучали естественно и просто, не вызывая сомнений в их правдивости. — Это моя сестра.

Наступила долгая пауза.

Вивьен сделала шаг назад.

— Что?

— У меня есть сестра, Вив. Она живет со мной. Здесь. Ее зовут Изабелла. Я никогда тебе не рассказывал, потому что… это слишком сложно.

— Расскажи сейчас.

Джио вздохнул. Он огляделся, как будто выбирая место, но просто не знал, как начать разговор.

— Я не знаю, с чего начать, — произнес он.

— Попробуй с правды.

Джио кивнул и умолк, заставив ее сомневаться, что он заговорит. Преодолеть стену лжи, разделившую их, будет непросто. Но вот он поднял голову, пытаясь поймать ее взгляд, и в его волшебных глазах она заметила решимость. Он взял ладони Вивьен в свои. Девушка не сопротивлялась.

— Наши родители умерли, когда мы были еще детьми, — произнес Джио, — там, на Сицилии. Я тоже сирота, Вивьен. Это одна из причин моей влюбленности в тебя. Ты понимаешь мои чувства. Я никогда не встречал человека, способного меня понять. До тебя.

К горлу Вивьен подступил ком. Она начала понимать: вот она, разгадка, вот та часть его жизни, которую ей не дано было увидеть раньше.

— Мне было десять, Белле — семь. Корабль, на котором плыли наши родители, попал в шторм и утонул. Сестра тоже была там с ними. — Лицо Джио исказилось от горя и боли. — Я в тот день капризничал, ходил мрачный, устроил сцену, сказал, что никуда не поеду, и остался дома. Знаешь, хуже всего, что сейчас я даже не могу вспомнить, что заставило меня отказаться от поездки. Но на ее месте, Вив, должен был быть я. Она не должна была пережить все это. Вначале мне казалось, что я потерял их всех, всю семью за один день. Но Беллу, едва живую, нашли через пару дней. Одной рукой она цеплялась за обломки корабля, а другой — за труп отца.

Вивьен была ошеломлена. Слова были готовы сорваться с ее губ, но не могли. Ей сложно было даже представить себе весь этот ужас. Бедная малышка, бедный Джио.

Мужчина поднял взгляд на дом, в окне которого Вивьен заметила женский силуэт. Не любовница. Всего лишь сестра. Его младшая, пережившая нечеловеческие страдания сестренка. Изабелла.

— Целых два дня, — продолжал он, — один на один с морем. Только Богу известно, как ей удалось выжить. Ее привезли домой, но она уже не могла оставаться такой, как раньше. Разве это вообще возможно?

Его слова были полны беспомощности и боли.

— С того дня я пообещал всегда за ней присматривать. Но что бы ни делал сейчас, я не в силах простить себя за то, что не был тогда рядом с ними. Все могло бы быть по-другому. Я мог бы это предотвратить.

Вивьен наконец начала понимать, и, кажется, он уловил эту перемену. Мужчина отпустил ее руки и сжал одну ладонь своей. Он сам решил винить во всем себя. Решил, что все произошло из-за него. Он виноват и в смерти родителей, и в том, что Изабелла страдает.

— Белла, — сказал Джио, — с того момента не произнесла ни единого слова. Я знаю, она держит все внутри и не собирается этим делиться. Она перестала нормально есть, забросила книги. Отказалась от всех мелочей, приносивших ей когда-то удовольствие. Во время кораблекрушения умерла какая-то часть Беллы — осталась только ее тень. Долгие годы после катастрофы она провела, закрывшись в собственной комнате, отталкивая друзей. Она словно выпала из жизни…

Его глаза то вспыхивали зеленью, то казались бездонно-черными. На Вивьен нахлынули эмоции. Откровенные признания Джио выбили ее из колеи, сердце забилось от волнения. История Джио потрясла ее трагизмом. А собственная ложь на фоне той правды, которую она узнала, казалась подлой, за нее было стыдно. А еще был страх, который невозможно облечь в слова, боязнь того, что все вот-вот изменится и она не сможет ничего с этим поделать.

Она по-новому взглянула на человека, стоящего напротив. Это был не ее Джио, не тот мужчина, который спас ей жизнь, а незнакомец, снедаемый чувством вины, человек, лишенный детства из-за катастрофы, одержимый болезненными воспоминаниями, которые возвели барьер между ним и окружающим миром.

— Я не рассказал тебе, потому что мне казалось, это слишком, — его голос звучал отстраненно. — Вот почему я так долго искал тебя после того, как ты покинула больницу. Я отговаривал себя от поисков. Думал, что потеряю тебя, когда ты узнаешь правду обо мне. Потому что я несу ответственность за Беллу. Вив, я всеми силами пытался ей помочь. Моя сестра была на приеме у всех, слышишь, у всех психиатров. Но ничего не изменилось. Не помогли ни лекарства, ни терапия.

Вивьен посмотрела на входную дверь его дома. Казалось ужасно знать так много об этой незнакомке, услышать самые темные семейные тайны, понять ее боль. Ей хотелось, чтобы этот разговор с Джио произошел позже. Девушка хотела сама узнать Изабеллу.

— Она похоронила воспоминания о прошлом внутри себя, чтобы никто о них не узнал, — сказал он. — Но пока мы ничего не знаем, не можем ей помочь. Вот почему я связал свою жизнь с медициной. Я думал, что, если спасу хотя бы одну жизнь, мне будет проще смириться с тем, что я предал Беллу. Но это не помогло. Я не могу исправить то, что уже произошло. И мне придется с этим жить.

— Ты спас меня, — заметила Вивьен, касаясь его лица. Прикосновение заставило мужчину вздрогнуть.

— Этого недостаточно.

Его слова были как пощечина. Недостаточно?

Не будь эгоисткой. Девушка мысленно одернула себя. Дело не в тебе.

Дело в Изабелле.

И это, как Вивьен предстояло узнать, было не все.

* * *

Познакомиться с ней Вивьен удалось только спустя несколько месяцев.

— Понадобится время, — предупредил Джио, глядя ей в глаза и прижимая к себе.

В его взгляде читалась преданность, и она не сомневалась в сказанном ни секунды. Когда она узнала, что ей не изменяют, пришло чувство облегчения, и ей было проще смириться с разговорами Джио о том, что с его сестрой дела обстоят непросто, а Вивьен должна войти в их жизнь постепенно.

— Изабелла не совсем… нормальна, — говорил он.

— Мне все равно, какая она, — отвечала Вивьен. — Она — часть твоей жизни, поэтому важна для меня.

Джио был благодарен ей за понимание. Вивьен хотелось, чтобы ее бескорыстие было более искренним. Вместо этого ей казалось, что она играет: просто говорит Джио то, в чем он нуждался, боясь, что они отдалятся друг от друга. Ей так хотелось начать все с чистого листа, но на подсознательном уровне девушка понимала, что сделать это будет непросто. И вот наконец раздался его звонок: «Она готова».

Тем же вечером Джио заехал за ней. Он улыбался с такой надеждой и предвкушением, что при взгляде на него все переворачивалось внутри Вивьен. Ей было просто необходимо поладить с Изабеллой. От этого зависели их отношения. Девушка нервно сглотнула, одергивая подол изумрудного платья. Она потратила целую вечность на то, чтобы одеться, отбрасывая один наряд за другим в поисках чего-то более красивого, классического… Более изысканного, в конце концов. Ей было не совсем понятно, почему во всем этом была нотка соперничества, словно ей нужно было выглядеть красивее и загадочнее, чем Изабелла, будто они соревновались за внимание Джио.

Сам он твердил, что Изабелла слишком чувствительна. Они так долго жили только вдвоем, что появление другой женщины в их доме могло шокировать Беллу. Другой женщины… Вивьен едва смолчала. Как так вышло, что теперь в роли другой женщины именно она?

— Она видит, насколько счастливым ты меня делаешь, — объяснял Джио. — Мы стараемся защищать друг друга. Она захочет увидеть ту, что украла мое сердце.

Эти слова казались ей странными, словно сердце Джио ранее принадлежало Изабелле. Со временем в представлении Вивьен Изабелла стала какой-то властной императрицей, которая повелевала Джио. Неудивительно, что он не хотел съезжаться со своей девушкой. Неудивительно, что не хотел приводить ее домой. Понятно, почему отвечал отказом на каждое ее предложение провести вместе выходные. С тех пор как Вивьен узнала об Изабелле, эти темы больше не поднимались. Их невозможно было затронуть. Вивьен казалось, что, даже задавая ему вопросы, она поступает неуважительно, оскорбляя тем самым соглашение, которое существовало между братом и сестрой задолго до ее появления в их жизни.

Собственные отношения, казалось, отступили на второй план. Но она любила Джио и знала, что он отвечает ей взаимностью. Он был достойным благородным мужчиной и именно поэтому заботился о своей сестре. И именно поэтому Вивьен влюбилась в него с первого взгляда.

Глава семнадцатая

Италия, лето 2016 года

В поместье Барбаросса есть таинственный сад. Едва приехав, я заметила дверь в одной из кирпичных стен, но времени осмотреться у меня не было, пока Адалина не распорядилась проверить розы в Овальном саду. Адалина раздает указания с таким нетерпением, что я не всегда осмеливаюсь переспросить, если не поняла, так что часто просто киваю, говорю, что все сделаю, не имея представления о том, что от меня требуется.

Так было и с Овальным садом. Потребовался час, чтобы понять, что в округе нет ничего, что могло бы так называться. И только подойдя к стене оранжереи, я снова заметила дверь, которую видела раньше. Ручка откололась, осталась только замочная скважина. Я надавила, и дверь поддалась.

За стеной — разрушенный рай. Я могу только представить себе, как выглядел этот сад, когда за ним ухаживали. Из круглых клумб выглядывают заросли роз, камелий, жасмина, там, где раньше, видимо, были овощные грядки, разрослись полевые цветы. В этом есть первобытная красота. Это место дарит умиротворенность, время будто спрятало его от чужих глаз и отдало на милость природе. Я уже привыкла к тишине поместья, но тишина здесь совершенно особенная, нарушаемая лишь случайным хлопаньем крыльев птиц, когда они ныряют в старую голубятню, стоящую между двумя скамейками. Интересно, кто сидел на них, любуясь этим магическим пространством? Дерево выцвело и растрескалось от времени, но скамейки все еще хранят память, ожидая от меня чего-то, но я просто девушка в окружении бабочек.

Я вспоминаю, как мы с мамой работали в саду и как я пыталась сохранить растения после ее смерти. Это казалось мне важным. Мне даже удалось ненадолго привить сестрам интерес к саду. Они вынимали из почвы червей, бегали туда-сюда в резиновых сапожках не по размеру и хихикали, качаясь на подвешенных на старой яблоне качелях. После этого я помогала им отряхнуть землю с коленок, и каждое утро мы проверяли рассаду в крохотных горшочках, которая вытягивалась на наших глазах, стремясь к небу.

— Отправляйся домой.

Я подпрыгиваю от испуга и хватаюсь за сердце. За моей спиной стоит Сальваторе.

— Ты напугал меня. — Я поворачиваюсь к входу, где он стоит, держа в руке вилы с развернутыми к земле зубьями.

— Отправляйся домой, пока не поздно. — Сейчас он кажется больше и не таким древним. Я вспоминаю, как он взвалил мои вещи себе на плечи, этот сильный человек. Он преграждает мне путь к выходу.

— Слишком поздно для чего? — Я сначала удивляюсь, что мы беседуем по-английски, но потом вспоминаю, что Сальваторе провел здесь десятки лет, выполняя инструкции Вивьен.

— Вода доберется до тебя, — говорит он. — Вода забирает всех.

Его тусклые зеленые глаза глядят в никуда.

Он не в себе последние тридцать лет. Синьора держит его из жалости.

Я вспоминаю детали головоломки. Тридцать лет или около того — столько же прошло со времени заметки в La Gazzetta о происшедшей в замке трагедии. Перед глазами проносятся Макс, ключ от всех дверей, чердак, записка, приоткрытая дверь Вивьен…

— Ты не сможешь это остановить, — говорит Сальваторе, — я попытался однажды. Она закричала. Она была волком, зубастым и кровавым. Хотела меня убить. Никогда не трогай его — так она сказала. И они еще зовут сумасшедшим меня. Она хотела меня убить. Тебе надо домой.

Пальцы Сальваторе крепче сжимают рукоять вил, загоняя их еще глубже в землю.

— Да ты и не сможешь, — говорит он с тенью улыбки, — они говорят, что я не отличу черное от белого, но я все вижу. Я все знаю. И я знаю о тебе.

Во рту у меня пересыхает. В воздухе повисает угроза. Небо темнеет.

— Что ты знаешь?

— Я вижу это в твоих глазах. Они такие же, как у нее. Ты не попадешь домой. Ты сделала что-то плохое, такое же плохое, как и она, и вода найдет тебя.

Я пытаюсь пройти мимо, но он преграждает мне путь.

— Я видел ее, — говорит он. — Она купалась в нем в темноте, обмывала себя водой, прямо в ночной рубашке, чтобы она впитала больше воды. Я слышал запах воды, черный запах, черный на черном, трава и земля, глубокая-глубокая земля. Мылась, как будто сможет когда-то быть чистой. Я видел ее. Мертвую.

Я отталкиваю его, выбираюсь через дыру в стене наружу и бегу через террасу к замку, едва держась на ногах. Воздух обжигает легкие, я вижу высокое небо надо мной, и земля готова к моему падению — солнце уже согрело гравий. Фонтан в бассейне напоминает о неискупимом грехе.

* * *

В доме я встречаю Адалину, спускающуюся по лестнице. Она выглядит больной.

— С вами все в порядке? — спрашиваю я, переводя дыхание.

Адалина благодарит за заботу в своей странной манере — раздражение, унижение, доведение до отчаяния. Я, будто пойманный на шалости ребенок, жду, что за моей спиной появится Сальваторе и корявым пальцем ткнет в меня, обвиняя в чем-то.

Однако Адалине не до меня.

— Нормально, — отвечает она.

Но я вижу, что это не так. Горничная бледна, под глазами тени. Кажется, она не спала, и я думаю о таблетках Вивьен, доставленных недавно. Наверное, Адалина провела с ней всю ночь. Она хватает плащ и сумку в холле.

— Куда вы идете? — У меня нет права задавать такие вопросы, и выражение ее лица подтверждает это.

— Синьора ждет. Мы скоро вернемся.

Тяжелая дверь закрывается, и через секунду я слышу хруст гравия под колесами удаляющейся машины Вивьен. Я провожаю ее взглядом. По широким плечам в водителе можно узнать Адалину, но я не вижу Вивьен. Я представляю себе, что она лежит на заднем сиденье, мучимая своим таинственным недугом, вынужденная пренебречь своим страхом перед окружающим миром и показаться ему — или хотя бы доктору. Эта картина совсем не сочетается со старыми фотографиями Вивьен, которые я видела раньше. Она была роскошной красавицей, востребованной актрисой, мир был у ее ног. Почему все изменилось?

Я смотрю на фонтан, как будто он может дать ответ.

Подойди ко мне. Подойди. Подойди и посмотри.

Ноги сами несут к нему. Я упираюсь рукой в шершавый холодный край и смотрю на свое отражение. Надо мной проносятся бесформенные облака, они видны в воде так отчетливо, что кажется, будто именно там они настоящие, а на небе лишь копия, и на какой-то миг я думаю, что так и есть, что все настоящее — там, а здесь, наверху, — лишь отражение, я сама — лишь отражение, что реальный мир и зазеркалье поменялись местами. Я погружаюсь в эту химеру, одновременно жуткую и гипнотическую. Сердце бешено бьется, вот-вот что-то произойдет. Я задерживаю дыхание, и в тот же миг за моей спиной появляется лицо — отвратительное и гротескное, с безумными, дикими, сумасшедшими глазами.

У меня перехватывает дыхание, я пытаюсь сохранить равновесие, опершись о камень. Вокруг никого. Мне показалось, что я слышала детский смех, но рядом никого нет.

* * *

Меня захлестывает адреналин. И, прежде чем успеваю подумать, я иду в бальный зал и достаю ключ. Нужно несколько секунд, чтобы найти его, несколько секунд паники, что моя тайна раскрыта и ключ был перепрятан, но вдруг…

Нашла!

Вместо того чтобы вернуться и закрыть дверь чердака, что было бы единственным разумным поступком, я направляюсь в комнату Вивьен. Ее дверь, как и следовало ожидать, закрыта на замок. На секунду я сомневаюсь, что ключ подойдет, но все же он поворачивается, тихонько скрипнув.

Я внутри.

Спальня Вивьен выходит окнами на посыпанную гравием дорожку и кипарисовые деревья и обставлена под стать хозяйке — роскошная, но не устоявшая перед безжалостным временем. Тяжелые алые портьеры я видела еще в тот день, когда мы говорили, истертый ковер с богатым орнаментом (так и вижу его на восточном базаре в окружении драгоценностей), итальянские пейзажи, искусно написанные, но поблекшие от солнца, в рамах, с которых облетает позолота.

Кровать выглядит странно. Там, где должна стоять шикарная кровать с балдахином, на которой Вивьен в мехах и бриллиантах могла бы возлежать в Голливуде с бокалом шампанского, стоит узкая больничная кровать с металлической рамой. Рядом с ней столик на низких ножках, чтобы подавать еду лежачему, и склянка для питья. Все как в больнице. Голый матрас. Пахнет уксусом.

На длинном туалетном столике стоят в ряд несколько мраморных бюстов с разными париками, от них веет беспомощностью и безнадежностью, мысль о том, что такая роскошная женщина утратила былую красоту, обезоруживает. Неудивительно, что она не хочет встречаться со мной.

Что меня поражает в комнате, так это отсутствие каких-либо напоминаний о прошлом. Ни фотографий, ни книг, ничего личного, что могло бы рассказать о ее интересах, ее любовниках или надеждах. Остались ли у нее еще надежды? На картинах ни одной человеческой фигуры. Я вспоминаю человека с портрета на лестнице, мертвого, но такого удивительно живого. Бывал ли он здесь? Стоял ли там, где сейчас стою я, любил ли он Вивьен, обнимал ли ее в постели?

Ее призраки стали моими призраками, по крайней мере некоторые из них. Я думаю о любви, которую потеряла, вспоминаю звук его голоса, когда я позвонила ему сразу после того, как его жена совершила это… и полную тишину. Я не могу больше поддерживать отношения с тобой. Но что, если я по-прежнему хочу этих отношений? Что, если я не выживу без них?

Я осторожно открываю гардероб Вивьен. Здесь пахнет затхло, видно, его редко открывают, и содержимое объясняет почему. Восхитительные дорогие платья из шелка и атласа с кружевами — я могу оценить, как роскошно одевалась Вивьен. Какие вечера проводили они в Барбароссе? Как выглядела Вивьен, спускавшаяся по лестнице с тянущимся следом шлейфом из тонкой ткани? Был ли с ней мужчина, готовый поддержать ее руку? Любовались ли гости идеальной парой?

В самом низу шкафа есть полка. Я приседаю, ожидая увидеть ряды туфель, скрытых под длинными юбками, но вместо этого нахожу книгу в кожаном переплете. Поверхность ее бордовой обложки слегка растрескалась, как глазурь на вчерашнем торте.

Страницы пожелтели. На них нет дат, просто отрывки текста, на некоторых отмечены дни недели, на других — нет. Я листаю беспорядочные неразборчивые записи, пока в конце не останавливаюсь на одной, датированной воскресеньем:

Мне нужна помощь. Я не знаю, сколько еще смогу это выносить. Я не могу больше жить как пленница в собственном доме. И мой ли это дом? Был ли он когда-то моим? Или он с самого начала принадлежал ей? Ей и ему, вместе… Несколько дней, больше я не смогу здесь. Поймет ли он наконец? Или это будет означать ее победу? Она так это видит, я знаю. Но я не могу уйти. Не сейчас. На карту поставлено слишком много. Я видела, как она за мной наблюдает. Она хочет забрать то, что принадлежит мне. Но не получит.

Я убью ее раньше, чем это произойдет.

По спине бегут мурашки, пальцы, сжимавшие страницу, побелели.

Снаружи я слышу, как гремит дверца машины.

Я прячу дневник на место, закрываю гардероб и осматриваю комнату в последний раз, прежде чем закрыть за собой дверь. Я бегу по лестнице вниз в надежде увидеть наконец женщину, о которой столько знаю, но машина припаркована и пуста, а в холле — тишина.

* * *

Ночью я думаю о дневнике Вивьен. Я так хочу прочесть его от начала до конца! Вспоминаю отрывки, части головоломки начинают складываться, а затем снова распадаются. И вдруг я понимаю, что думаю уже о другом. Меня захватили тени прошлого, живущие в доме у фонтана, Вивьен, Сальваторе и их трагическая тайна…

Нужно поговорить с Максом.

Я наконец, кажется, засыпаю, потом просыпаюсь — сердце бешено бьется, пот стекает по груди, в висках стучит. Я судорожно гоню сон. Мы снова были на той платформе на станции. Раннее утро, такое же, как и любое другое, его запах на мне — мне не хотелось стирать его прикосновение, — мои волосы растрепаны. Мечтательная глупая улыбка на моем лице — счастье вмиг разрушено голосом, произнесшим мое имя. Люси. Я знала, что это его жена. Если бы мои попутчики были не так погружены в свои миры, они бы тоже ее узнали. Грейс Кэллоуэй была знаменитостью.

Во сне ее улыбка такая же, какой я ее запомнила. За последние недели она немного размылась в памяти. Удивительно, как сознание блокирует такие детали: то, что ты считаешь забытым, что ты старался забыть, неожиданно всплывает в памяти. Почему она улыбалась? Она не казалась счастливой, хотя и грустной не была. Смирение. Решимость. Грейс знала, зачем пришла сюда.

А затем она это сделала. Прямо у меня на глазах. В туннеле показались огни, они становились все ближе, и толпа готовилась в едином порыве шагнуть к краю платформы. Не заступайте за желтую линию. Грохот приближающегося к станции поезда. Она была как пловец на голубой кромке бассейна — элегантная и спокойная. И вдруг прыжок! Она так и не отвела от меня глаз.

Ее больше нет.

В памяти остался отвратительный хруст костей, о котором мне едва ли удастся забыть до самой смерти, да и после меня будет преследовать этот звук. Жуткие крики, когда стало ясно, что произошло, — возможно, среди них был и мой, но я до сих пор не уверена. Я бежала наверх, наружу, судорожно ища в сумке телефон. Все, чего я хотела, — это услышать его голос…

К горлу подступает ком, темнота давит на меня.

Пижама прилипла к телу. Я сажусь, пытаясь забыть о кошмаре, но он не отпускает. О, Грейс, — думаю я. — Мне так жаль. Мне очень, очень жаль. Хотела бы я попросить прощения у ее детей. Она была прекрасной матерью. Но это было бы эгоистично — тревожить детей, чтобы успокоить собственную совесть. Им это не нужно.

Я пыталась осознать смысл происходящего. Даже понимая, что этот брак переживает кризис, я все равно знала, что сплю с мужем и отцом. Но искушение было слишком велико, чтобы устоять. Я больше не хотела быть предсказуемой Люси, хотела удивить — себя в первую очередь. Я хотела смотреть в зеркало и не узнавать девушку в нем, ведь она стала более сильной, чем я когда-то мечтала. До встречи с ним я жила для других, но когда пришло время, мне захотелось чего-то только для себя — и я зашла слишком далеко. Правила и ограничения не действовали. Все было забыто. И это ощущение было волнующим, как полет. Если бы в этом полете я посмотрела вниз, то увидела бы реальность и могла остановиться. Но я не хотела. Я летела вверх.

Окно закрыто. Повернувшись к часам, я вижу время: 3:12.

Дом вымер. Мне нужен свежий воздух, и я встаю с кровати. Качаясь как пьяная, я подхожу к окну и отодвигаю защелку, и тут меня как громом ударило. Я возвращаюсь к реальности.

У фонтана стоит женщина.

На ней белые одежды. Она смотрит внутрь. В какое-то мгновение мне кажется, что я смотрю на себя со стороны, ведь несколькими часами ранее я заглядывала в эту воду, стоя точно так же, наклоняясь ниже и ниже, пока мне не показалось, что я вижу там нечто невозможное…

Я хочу закричать, но не могу. Может, я еще сплю? Фигура здесь и как будто ее нет, бледный силуэт мерцает в жутком свете, как будто она находится под водой. Я прищуриваюсь, чтобы рассмотреть лучше. Это Вивьен? Это не может быть она, но кто же тогда? Спина женщины заметно напряжена, она резко вскидывает голову, как животное, услышавшее звук, она словно чувствует, что за ней наблюдают, и я понимаю, я просто уверена, что сейчас она увидит меня. Мысль об этом слишком ужасна, она пугает меня, но я не могу пошевелиться. Я смотрю на ее темные волосы, точно такие же, как у Грейс, на ее бледную кожу, точно такую же, как у Грейс. Все вокруг начинает кружиться, и я закрываю глаза ладонями, как ребенок, испугавшийся темноты. Когда я открываю их снова, женщины уже нет.

Глава восемнадцатая

Вивьен, Лос-Анджелес, 1979 год

Предложение прозвучало летней ночью в ресторане с видом на залив и стало для Вивьен полной неожиданностью. Был день ее рождения, да и им уже было что праздновать. До встречи с Джио она никогда не отмечала это событие. В детстве вместо поздравлений мать просто обнимала ее, а отец ограничивался коротким кивком. Она привыкла к тому, что, в отличие от других детей, не получает ни сладостей, ни возможности задуть свечи на праздничном торте. Даже потом, работая в закрытых клубах в Лос-Анджелесе и киностудиях в Голливуде, она никому не говорила об этом дне. Не было смысла.

С Джио все было по-другому. Он относился к ней так, словно она была достойна большего, буквально заваливая ее подарками.

— Это слишком, — произнесла Вивьен, открывая коробочку с изысканным золотым браслетом внутри. — Не стоило…

— Почему бы и нет?

Джио разглядывал ее в свете свечей, где-то вдалеке шумел прибой.

— Ты невероятная женщина, и мне повезло, что ты согласилась стать моей. Не могу передать, насколько благодарен тебе за то, как ты вела себя с Беллой весь этот год.

Вивьен промолчала. Она не хотела портить момент. Как бы она ни старалась — а она действительно старалась, ей не удалось ничего поменять в своих отношениях с Изабеллой. Она делала вид, что все в порядке, заходя к ним в гости. Приносила его сестре подарки и даже пыталась завести разговор. Она ободряла ее, старалась вызвать смех или хотя бы улыбку. Даже когда Джио отменял их свидание в последний момент, делала вид, что все в порядке. Но, откровенно говоря, это ее просто съедало. Она страдала от того, что Изабелла управляла его жизнью. А теперь эта власть распространилась и на нее. Она не могла мириться с тем, что Изабелла ни во что ее не ставила. Их общение ограничивалось злобными взглядами и угрюмым молчанием. Обо всем этом она не рассказывала Джио, потому что это отдалило бы их. Да и разве поверил бы он ей? Поэтому каждый раз, когда Джио спрашивал, она отвечала «нет». Нет, она не против, нет, Изабелла не причиняет много хлопот. Да, она ей нравится. Вивьен приходилось обманывать любимого мужчину, но выбора у нее не было.

— Ты не должен благодарить меня, — сказала Вивьен, делая глоток вина.

Джио улыбнулся в ответ, сияя. Прямой и полный уверенности взгляд, четко очерченные скулы, обрамляющие лицо волосы — все в нем казалось ей сексуальным. Он с таким мастерством справлялся со своей работой, так заботился о пациентах, но рядом с ней в нем пробуждалась некая темная и дикая сущность. Он становился опасным. И эта опасность влекла ее, словно юную девочку, заставляла трепетать, от этого она лишалась дара речи. Даже сейчас, спустя столько месяцев.

Я обожаю тебя, — думала она. — Ты этого стоишь.

И в тот же момент Джио встал и опустился на одно колено, шаря рукой в кармане. Вивьен сразу же поняла, что сейчас произойдет.

Кольцо было очень изысканным, а на лице Джио читалась уверенность, когда он произносил заветные слова: «Вивьен Локхарт… ты выйдешь за меня?»

* * *

Свадьбу запланировали на осень. Вивьен не могла дождаться момента, когда станет его женой. Она мечтала, каким прекрасным будет этот день. Свадьба должна была проходить на пляже — в их особенном месте, где они проводили свои первые свидания. Такими же особенными были и декорации, и платье Вивьен. Но больше всего она ждала момента, когда будет принадлежать только ему. Палец ее украшало тонкое бриллиантовое колечко, но она хотела обручальное. То самое, которое подтвердило бы: он принадлежит ей. Как только он наденет кольцо ей на палец, Вивьен станет для него самой важной, вытеснив Изабеллу на второе место.

ВИВЬЕН СКАЗАЛА «ДА» ДОКТОРУ-ГЕРОЮ, — кричали заголовки газет. ВРАЧ И ВОСХОДЯЩАЯ ЗВЕЗДА! Для нее было шоком снова видеть свое имя в газетах. Денди связался с ней, предлагая взглянуть на новый сценарий, но она отклонила его предложение. Даже Джонни Лэйнг попытался наладить с ней связь, желая ей всего самого лучшего и в то же время приглашая навестить его в летнем домике во Фриско в выходные, когда она поймет, что «семейная жизнь — это слишком». Хотя предложение было наглым, она отметила, что Джонни не вмешивался больше в ее жизнь. Может быть, он чувствовал, что она теперь недоступна. Теперь он мог говорить что угодно кому угодно, это не разрушило бы ее счастья. А может быть, он просто не хотел вставать на пути у Джио. Хотя сам Джио в Голливуде не был известным и влиятельным человеком, в его статусе и даже во внешнем виде читалась спокойная уверенность, словно он был тигром, затаившимся и готовым к броску. И даже Джонни, который был глуповат, это чувствовал.

Среди всей малозначимой суеты, занимавшей ее в то время, особенно мучительным было составление списка гостей. Вивьен попала в ловушку. Она не знала, жив ли еще Гилберт Локхарт, да и едва ли могла пригласить на торжество человека, которого ее жених считал мертвым. По тетушкам, издевавшимся над ней все ее детство, она тоже не особо скучала. Вивьен старалась не вспоминать о тех свадьбах, на которых ей удалось побывать. Старалась не думать об узах, которые прочно связывают сестер, братьев, матерей, отцов, бабушек и дедушек с молодоженами в других семьях. Бессмысленно жалеть о том, чего нельзя изменить.

Не важно, — думала она, захлопывая записную книжку. — Так будет даже романтичнее. Только я, Джио и самые близкие люди. Разве не в этом смысл? Эти мысли успокаивали ее. Она встретила любовь всей своей жизни. Кроме него, ей больше ничего не нужно. Если бы только не Изабелла! «Привлеки ее к подготовке, — настаивал Джио, беря Вивьен за руку, — пожалуйста».

И девушка улыбалась, гоня прочь беспокойство. Вовлечь Изабеллу в организацию свадьбы было невозможно. Когда выпадал случай, Вивьен пыталась, просматривая вместе с ней варианты меню и эскизы свадебных платьев. Но Изабелла оставалась непроницаемой.

— Она рада тому, что мы поженимся? — спросила Вивьен.

— Она смирится, — ответил Джио. — Нужно время, чтобы она привыкла к новому человеку.

Вивьен едва ли можно было считать новым человеком, но воле Изабеллы они вынуждены были покориться. Если Изабелла была в плохом настроении, с ней не стоило встречаться. Если из комнаты Изабеллы доносился плач, это служило знаком, что Вивьен пора уходить. Хуже всего, что Вивьен готова была поклясться: Джио знает на самом деле больше, чем показывает. Быть может, Изабелла говорила с ним? Эта мысль была ей отвратительна, по большей части из-за того, что он мог что-то скрывать от своей невесты. Девушка старалась контролировать себя. Она должна была ему доверять. Она ему доверяла. Единственным человеком, которому она не доверяла, была Изабелла.

Она была уверена, что Беллу приводила в бешенство помолвка брата. Угольно-черные глаза по-змеиному медленно исследовали Вивьен, словно Белла готова была нанести последний удар, фатальный для Вивьен. Когда они оставались наедине, Вивьен вела себя как ребенок, дразнящий дикое животное. Она знала, что это грубо, но удержаться не могла. Ей надо было увидеть хоть какую-то реакцию Изабеллы на свои действия. Кроме того, Изабелла была искусна в нанесении ответных ударов, даже не произнося лишних слов. «Тебе это нравится? — спрашивала Вивьен. — Как думаешь, эта фата будет хорошо смотреться вот с этими туфлями? Я даже не знаю… Невестой быть так сложно. Тебе этого не понять, знаю, ты ведь никогда не выходила замуж…»

Но однажды Вивьен зашла слишком далеко. Ей в руки попал буклет, в котором описывалась чудесная свадьба на корабле в Тихом океане: гости, шампанское и горизонт вдалеке. На самом деле она взяла его случайно, просто засмотревшись на красоту океана, но что большая вода значит для Изабеллы, стало ясно сразу же, реакция не заставила себя долго ждать. А Вивьен не могла остановиться: «Только представь себе, — размышляла она вслух, — прямо там, посреди океана. Только небо, вода и мой любимый мужчина…» Изабелла разрыдалась. Вивьен подумала, что безопаснее будет самой рассказать Джио о случившемся, раскаявшись в неосмотрительности. Но если бы Изабелла действительно разговаривала с ним, она бы не дала ей сделать это первой. В этот раз победила Вивьен.

Она знала, ее поведение негуманно, но не могла остановиться. Жизнь научила ее всеми силами защищать себя — убей или будь убитым, — и она готова была на все ради того, чтобы получить то, что было для нее спасением жизни. Изабелла играла с ее чувствами, заставляя то злиться, то чувствовать разочарование. Единственным успокоением для ее души была мысль, что после свадьбы они с Джио могли начать все сначала, только вдвоем.

* * *

Наступил октябрь, а вместе с ним и самый важный день в жизни Вивьен. Приготовления начались ранним утром, ей помогали девушки, занятые ее внешним видом, а сама невеста не могла поверить в то, что это происходит с ней. Вот она маленькая девочка, терзаемая мыслями о неведомом будущем и кошмарными видениями из прошлого, вот она в салоне, где чувствовала себя пустым местом, вот она гонится за славой великой актрисы, вот пьяная разбила машину — Вивьен и представить себе не могла, что в финале ее ждет счастье с Джио Моретти. Он ее никогда не обидит, никогда не причинит ей боли, не заставит сомневаться в своей любви. Сегодня он докажет это раз и навсегда. «Твое платье уже привезли?» — спросила ее стилист, нанося на лицо тон, хотя Вивьен так сияла изнутри, что едва ли в этом нуждалась. Ничто не могло испортить этот день, даже журналисты, расположившиеся неподалеку от пляжного домика. «Еще нет».

Вивьен представляла себе свой идеальный наряд, который выбрала из миллионов моделей в журналах мод. Длинное кружевное платье в пол с высоким воротом, длинными рукавами и невероятным шлейфом. Оно было безупречно: выполненное на итальянский манер, изысканное. Его должны были дополнить короткая кружевная фата и нежные белые розы в волосах.

Она вспоминала фотографии Миллисенты Локхарт в свадебном платье, напоминавшем накрахмаленный халат, — оно было одобрено Гилбертом только из-за бесформенности и унылого внешнего вида. Гилберт настаивал на целомудренности наряда, у Миллисенты не было ни права голоса, ни возможности принарядиться. Вивьен жалела свою мать.

Но она позволила ему это сделать, — говорила Вивьен сама себе, гоня прочь гнетущие воспоминания. — Ты не позволишь миру наносить тебе подобные удары. Ты сильнее ее. И выбранное ею платье это подтверждает.

Стоит только дождаться, пока семья Джио увидит ее. Они будут в восторге. Особенно приятно было представлять себе реакцию Изабеллы. Вивьен осмелилась попросить сестру стать подружкой невесты. Это была ее последняя попытка наладить связь. Вивьен купила подарок и появилась на пороге ее дома, готовая начать все с чистого листа. Но Изабелла восприняла новость с привычным отсутствующим выражением лица.

— Наверное, она чувствует себя бесполезной, — ободрял ее Джио. — Дай ей какое-то важное задание, она это любит.

Именно поэтому Вивьен поручила Изабелле забрать платье. Ну, или просто для того, чтобы поход в людное место, которого требовала доставка тщательно упакованного платья до дома Вивьен, стал для Изабеллы настоящей пыткой.

В конце концов он увидит, кто из нас самая красивая.

Рассматривая свое отражение в зеркале визажиста, она поняла, какой глупой была.

Изабелла была его сестрой. Конечно же, между ними не может быть никакого соперничества. И все же ее страхи и опасения с каждым днем только усиливались.

Она видела, с каким обожанием Изабелла смотрит на брата и насколько привязана к нему. Как это ни назови — благодарностью, зависимостью или простой сестринской привязанностью, — суть едина. Изабелла хотела, чтобы брат принадлежал ей одной.

— Платье скоро будет здесь, — пообещала Вивьен девушкам и снова стала представлять себе, как она будет идти в нем к алтарю, чувствуя прикосновения нежного кружева к плечам. Она не могла дождаться этого момента.

Словно по команде раздался входной звонок.

— Это оно! — забыв о парикмахере и прическе, Вивьен бросилась к двери.

Но вместо Изабеллы на пороге была коробка. Как странно, — подумала девушка, поднимая ее и возвращаясь в дом. Но она привыкла к тому, что Изабелла никогда не делала того, что от нее ожидали. Она доставила платье. Больше от нее ничего не нужно.

Вивьен сидела как на иголках, пока стилисты закончат работу. Ей безумно хотелось заглянуть внутрь коробки, коснуться пальцами нежного материала. Но она знала: ожидание определенно стоит того.

— Вот и все, готово! — сказала девушка и улыбнулась. — Ну… мы можем посмотреть на него?

Вивьен мечтала, что Джио увидит ее платье первым, но сейчас не могла противостоять желанию разделить свое восхищение с другими.

— Да! — ее голос дрогнул. — Подождите.

Она разорвала упаковку, даже не развязав бледно-серую ленточку на коробке, и с шорохом отодвинула слои приятно пахнущей тонкой бумаги.

Мое платье…

Вот только это было не ее платье. Да, это было оно. И все же нет. Ее бросило в холодный пот. В какой-то момент ей пришла в голову ужасная мысль: ей доставили не то платье. Касаясь пальцами испорченной ткани, она даже жалела о том, что это не так. В случае ошибки она могла бы вернуть наряд и получить свое платье. То самое, за которое она заплатила и в которое сразу влюбилась.

Девушка почувствовала горечь.

— Мисс Локхарт… с вами все в порядке?

Она потеряла дар речи. Не могла подобрать слова.

— Я… эм… Это не…

Вивьен, даже не оборачиваясь, знала их реакцию — вздохи были слышны очень хорошо.

Сверток в ее руках можно было описать одним словом — уродливый. Платье больше не было белым. Оно было окрашено в отвратительный зеленовато-коричневый цвет, напоминающий лягушачью слизь. Кружева были оторваны, а рукава отрезаны. Только нитки торчали из него, как отрубленные конечности. Этот обезображенный наряд ни она, ни любой другой уважающий себя человек не надел бы никогда в жизни. Вивьен даже не сомневалась в том, кто это сделал. Изабелла.

— Что случилось? — спросила парикмахер ошеломленно.

— Оставьте меня, — прохрипела Вивьен. — Уходите.

Женщины покинули ее. Оставшись наедине с собой, Вивьен посмотрела на часы. Изабелла оставила ей всего полчаса между доставкой наряда и началом церемонии. У нее не было шанса все исправить. Из одежды у нее были только тренировочные штаны и футболка для бега. Все остальное хранилось у Джио. Несмотря ни на что, Вивьен не могла не восхититься коварством Изабеллы. Белла была просто взбешена, когда она перевезла свои вещи в комнату Джио. Сестра нависала над дверным проемом, наблюдая за тем, как Вивьен распаковывает вещи, и презрительно ухмылялась. Она знала, что Вивьен перевезла весь свой гардероб в их дом. И выбрала способ отомстить. Вивьен не оставалось ничего, кроме как появиться на собственной свадьбе в этом ужасном рванье.

Как ты могла? — мысленно спрашивала Вивьен, стараясь не разрыдаться. — Ты ужасная, просто отвратительная.

Времени на слезы не было. Нужно было все исправить. И она постаралась. О, как она постаралась! Она чистила платье, пытаясь избавиться от ядовитого цвета, но стало только хуже. Девушка пыталась сметать швы, но от этого не было проку. Она подрубила края юбки в попытке придать ей форму, но платье начало топорщиться над коленками. Она выглядела отвратительно. Что еще ей оставалось делать? Гости будут ждать. Джио будет спрашивать о ней. Несколько раз надевая платье и снова снимая, она умудрилась даже испортить прическу. Если бы только у нее был какой-то другой наряд. Но не было ничего. В этот раз победила Изабелла. Ненавижу тебя, — думала она, вытирая слезы. Все стало еще хуже — тушь потекла, оставляя черные следы на щеках. — Я тебе за это отомщу, злобная ведьма. Ты еще у меня дождешься!

* * *

В обычной ситуации это место показалось бы райским. Лазурный океан, сиреневое небо, янтарный песок, устилающий дорогу до жемчужно-белой беседки, где стоял Джио, одетый в нарядный костюм и замерший в ожидании невесты… Но для Вивьен все обернулось катастрофой. Возможно, все не так плохо, — говорила она себе, покидая дом. Она надеялась, что мягкий дневной свет исправит ситуацию и зеленоватый оттенок будет казаться изумрудным. Но ропот в толпе ожидающих ее появления журналистов вскоре положил край этим иллюзиям. Как только она появилась в проходе, лицо Джио потемнело. Вивьен покраснела, слезы готовы были вот-вот политься из ее глаз. Ей ужасно хотелось объясниться с ним, рассказать ему все. Объяснить все толпе гостей, обменивающихся ничего не понимающими взглядами. Но она не могла.

И одно лицо поразило ее. Изабелла бросила в ее сторону только один взгляд. Она стояла рядом со своим братом у алтаря, и ее короткий взгляд выражал зловещее торжество. Вивьен никогда не видела ее такой довольной. И в то же время такой грешной. К своему ужасу, она отметила, что Изабелла одета в белое. Вивьен специально позволила Изабелле самой выбрать наряд подружки невесты и только сейчас поняла, какую ошибку совершила. Конечно, Изабелла не могла не использовать шанс превзойти ее. Вивьен даже не думала, что она способна на это. Холодная? Да. Злая? Конечно. Опасная? Безусловно. Но такое двуличие требовало особой смелости и уверенности в себе. Изабелла никогда не шла в активное наступление и не была тем человеком, от которого можно было ожидать такой продуманной и прямой атаки. Стоя у алтаря рядом, брат с сестрой выглядели как идеальная пара. Вивьен же казалась фальшивкой.

— Что произошло? — шепотом спросил Джио, как только она подошла к нему, а гости стали усаживаться на места. Она только покачала головой, боясь, что, заговорив, уже не сможет сдержать слезы. По крайней мере он хотя бы не думает, что она выбрала это нелепое платье. Журналисты же и слушать ее не станут. Она уже предвкушала заголовки завтрашних газет, и ей хотелось вернуть все вспять.

Церемония прошла как в тумане. Все время Вивьен ощущала присутствие Изабеллы у себя за спиной. Ее длинные черные волосы были аккуратно уложены, а в руках она скромно держала букет пионов. Вивьен даже думать не хотела о том, как выглядит на фоне Беллы.

Ее поздравляли, осторожно обнимая. Никто не комментировал наряд. Слова были лишними. Любой комплимент прозвучал бы как насмешка. «Я знаю, это ты сделала, — прошипела она Изабелле, как только ей удалось улучить момент; она схватила девушку за локоть, причиняя ей боль. — Не думай, что я не догадалась, что это твоих рук дело». В ответ Изабелла посмотрела на нее невинным взглядом, но Вивьен видела злорадство в ее глазах. Даже Джио этого не заметил. Это напомнило Вивьен о ее отце. Гилберт одним таким взглядом мог напугать ее до смерти, заставив думать о предстоящем кошмаре.

Тебе конец, — говорил один его взгляд.

Глаза Изабеллы говорили ей то же.

— Ну как вы, сестренки? Поладили? — Джио подошел к ним, улыбаясь.

— Все хорошо, — выдавила Вивьен. Расскажу ему потом. Она не хотела устраивать сцену. Если они поссорятся, это будет действительно катастрофа.

* * *

В ту ночь они занимались любовью в роскошном отеле, на который расщедрился Джио. Вивьен боялась, что это платье заставит ее раз и навсегда пасть в глазах мужа. Но, к счастью, этого не произошло. С Джио она была на седьмом небе, и ей не хотелось разрушать это волшебство, но она не могла по-другому. Она должна была рассказать ему всю правду.

— Нам нужно кое о чем поговорить, — сказала она.

Джио подпер голову локтем. Ее муж. Свет всей ее жизни.

— Забавно, — ответил он, — я тоже хотел с тобой поговорить. Начинай первая.

Вивьен открыла было рот, но слова застряли в горле.

— Нет. — Она растеряла всю смелость; девушка укрылась, будто пытаясь спрятаться от него. — Ты первый.

Улыбка Джио стала шире. Она рассматривала длинные светлые ресницы, жалея, что не видела его мальчиком на Сицилии, так далеко от Клермонта… Мальчик-сирота.

Ты соврала ему. Какое право она имела обвинять Изабеллу, если сама была отвратительной лгуньей?

— Как ты относишься к переезду в Италию? — Джио заправил прядь волос за ухо. — Мне предложили принять участие в исследовании, которое проводится в Тоскане.

Глаза Вивьен расширились.

— Правда?

— Это чудесный шанс, — добавил он. — И все уже подготовлено для меня. Я много думал об этом. Вив, это прекрасная возможность для нас, правда. Несколько лет назад умер мой дядя, он оставил мне особняк в горах. С тех пор он пустовал. Я думал, что однажды продам его, но не мог собраться с силами, чтобы сделать это. Это дом, в котором мы с Беллой выросли. Мой дядя забрал нас туда после смерти родителей. Он большой и… немного необычный. Но для меня это особенное место, и я всегда надеялся, что мне удастся туда вернуться, хотя не был уверен. Вплоть до сегодняшнего дня. Подумай об этом, bellissima[17]. Мы можем начать все с чистого листа. Начать жизнь вместе.

Видя, насколько она ошарашена, он поспешно добавил:

— Я понимаю, что тебе придется многое оставить здесь, но…

— Нет! — Он принял ее радость за шок, но эта идея показалась ей прекрасной — О, Джио, это так здорово! — Вивьен обняла его. — Да, да, увези меня! Возьми меня с собой!

— Это не просто поездка, — уточнил он, — мы уезжаем туда жить… на год, может, дольше.

Вивьен ликовала. Она поцеловала его, думая, что это лучший подарок, о котором она и мечтать не могла. Наконец-то они начнут все заново, далеко от дома. Оставят в прошлом Голливуд, призраки прошлого и, что важнее всего, Изабеллу.

— Я согласилась, не так ли? — Она снова поцеловала его. — Дом уже готов?

— Да, готов. — Джио счастливо рассмеялся, сияя, как мальчик, разбирающий рождественские подарки, но потом посерьезнел: — Этот дом находится в отдаленной местности. Ты к такому не привыкла.

— Мне все равно.

— И ты не знаешь итальянского.

— Я выучу! — Она прикусила губу с довольной улыбкой. — О, Джио, это так волшебно… Твой дядюшка такой щедрый.

— Это брат нашей матери. После того как наши родители погибли, он просто не мог поступить иначе. Дядя действительно спас нас… И всегда обещал, что я все унаследую.

«Нас», «наш»… Она старалась пропускать это мимо ушей. Ничто не должно испортить момент. Они с Джио вот-вот переедут в их собственное жилье. Их дом!

Вивьен мечтала об этом с момента первой встречи. Жить с ним под одной крышей. Свить гнездо, в котором они будут жить долго и счастливо и которое однажды наполнится смехом их детей…

— Звучит волшебно, — сказала она. — Клянусь, это лучшее решение, которое мы когда-либо принимали.

Она пылко поцеловала его.

— Дорогая, — проговорил он с улыбкой, — ты тоже хотела мне что-то сказать?

Вивьен и правда хотела, и обвинения уже почти сорвались с ее губ, но она передумала. Джио был хорошим, и то, как подло поступила его сестра, уже не имело значения, ведь они все равно собирались оставить ее в прошлом. У Вивьен отлегло от сердца. Она оставит Изабеллу наедине с ее отвратительным поступком. В конце концов, сама она уезжает с ее братом. Да еще и в дом ее дядюшки.

— Не важно, — сказала она.

— Уверена?

— Да.

Она сжала его ладонь, чувствуя, как радость заполняет ее сердце.

— Хорошо, — ответил он. — Тогда утром я все расскажу Изабелле.

Вивьен моргнула, отстраняясь:

— Что, прости?

— Я не сказал? — переспросил Джио. — Изабелла поедет с нами.

Часть вторая

Глава девятнадцатая

Вивьен, Италия, 1980 год

Их самолет сел во Флоренции ранним вечером. Вивьен выпила столько газировки с кампари, что нетвердо стояла на ногах, смутно замечая оранжево-желтый цвет окрестных холмов и серую ленту посадочной полосы, когда они приземлялись.

— Дома, — пробормотал Джио и сжал ее пальцы.

Вивьен улыбнулась в ответ, стараясь не думать о влажном пятне, растекающемся по шелковой блузке, куда Изабелла, поднявшись посреди перелета, пролила напиток. Назло, было первой мыслью Вивьен, когда Изабелла склонила голову, изображая раскаяние, а Джио, как всегда, вмешался, извиняясь за сестру. Ты специально это сделала.

— Как хорошо вернуться, правда? — Джио наклонился через жену к сестре, демонстративно глядящей в окно.

Вивьен услышала нотку беспокойства в его голосе, ведь Изабелла не возвращалась в Италию с тех пор, как они вышли из-под дядиной опеки. И снова Вивьен попыталась почувствовать симпатию к Изабелле, но это было не просто. Сколько еще она будет молчать?

Они с Джио не смогли даже уехать на медовый месяц из-за Изабеллы, и она снова здесь, когда перед ними открывается новая страница их жизни — переезд в новый дом. Это просто нелепо.

Изабелла повернулась к нему и печально кивнула. Неудивительно, что Джио обращался с ней предупредительно, как с больной. Но Вивьен видела ее насквозь. Изабелла продумывала каждый свой шаг и считала, что места рядом с ее братом хватит только для одной из них.

Джио с облегчением откинулся в кресле, когда колеса коснулись асфальта. Музыка грянула из колонок самолета, и Вивьен достала из сумочки коралловую помаду, чтобы поправить макияж. Отражение в зеркале удовлетворило ее, она будто вышла прямо из клипа «Duran Duran» с яркими тенями и пышной прической. Вивьен всячески старалась подчеркнуть свою непохожесть на Изабеллу, чья внешность была скорее в стиле Кейт Буш[18], чем Бонни Тайлер[19], делая упор на имидже загорелой калифорнийской девчонки блестящими украшениями и дерзкими модными нарядами. Она носила все это как щит, как напоминание, что она была настоящей кинозвездой и играла в высшей лиге, в отличие от скромной зловредной сестры мужа, но иногда они заставляли ее чувствовать себя глупо. Как сейчас, например. Это была всего лишь маска — в «Лалик», в Голливуде, — и она боялась, что никто не захочет поинтересоваться, что под ней скрывается.

— Тебе не нужно этого делать, дорогая, — сказал Джио и махнул рукой. Она снова почувствовала себя дешевкой. Изабелла, например, не красилась никогда. Ей это было не нужно. — Папарацци ждут другой рейс. Я не хотел рисковать, не хотел неудобств.

Он взглянул на Изабеллу. Естественно. Все из-за Изабеллы.

Вивьен это задело: он считает, что она старается для кого-то другого — в данном случае для камер. Что, если она хотела выглядеть хорошо только для него?

Она все равно накрасила губы. Даже если испорчена ее блузка, лицо должно быть безукоризненным.

Когда самолет приземлился, Джио заметил, что она осмотрела пятно еще раз.

— Это произошло случайно, — напомнил он гораздо менее мягко, чем прежде.

Вивьен так не думала, но боялась спорить с Джио. Боялась, что он разочаруется, загрустит, что она ранит его своим настоящим отношением к Изабелле… И больше всего боялась, что ему придется выбирать из двух женщин одну.

— Я знаю, — ответила она и подарила ему самую милую из своих улыбок.

* * *

Они прибыли в замок Барбаросса ближе к ночи. Особняк дяди Джио виднелся в пахнущих лимонами сумерках, огромный, отливающий янтарем. Гравий захрустел под колесами машины. Двое одетых в форму людей, мужчина и женщина, ждали их у входа.

— Что думаешь? — сказал Джио, целуя Вивьен в щеку.

Она была ошеломлена. В Америке она привыкла к роскоши, но здесь все было по-другому. Здесь о богатстве говорили не пальмы и плавательный бассейн у дома, но изысканность, хранимый столетиями стиль и элегантность старины, которую было не купить ни за какие доллары в Ла-Ла Ленде[20].

— Он прекрасен, — сказала она, и это была чистая правда.

Она не могла поверить, что будет жить здесь, что этот особняк будет принадлежать им с мужем. Джио помог Изабелле выбраться из машины первой и на секунду замер, держа сестру за руку и глядя на дом. Он прошептал ей что-то на ухо. Вивьен вздрогнула и сама открыла свою дверь. Ей стало неловко перед человеком, который подошел, чтобы взять багаж. Он, наверное, решил, что жена Джио — Изабелла?

— Меня зовут Сальваторе, синьора Моретти, — сказал он (слава богу, назвал ее правильно), — а это Адалина.

Женщина предупредительно сделала шаг вперед, ее глаза светились от радости: еще бы, работать на кинозвезду — или на Джио, который выглядел на фоне своего родового поместья еще более привлекательным, если такое вообще возможно. Он был одет в длинный черный пиджак с поднятым воротником по моде того времени, взъерошенные волосы создавали впечатление беспечности, а серьга мерцала в лунном свете. Эта картина заставляла сердце Вивьен петь, хотя ее и портила стоявшая рядом Изабелла. Если бы только она могла сделать его таким же счастливым!

Помещения дома раскрывались перед ними, как шикарно упакованные подарки, спрятанные в бесконечном лабиринте коридоров. Изысканные покрытия стен, предметы антиквариата и картины в шикарных рамах делали это место похожим на Букингемский дворец. Сальваторе и Адалина включили свет во всех комнатах, чтобы Джио и его невеста смогли выбрать себе апартаменты не спеша. Вивьен узнала ее с первого взгляда: хозяйская комната в передней части дома, из окон которой, украшенных алыми портьерами, были видны сад и фонтан.

— Это невероятно, Джио. — Девушка не могла сдержать восторга, пока они с мужем любовались видом. — Мне так нравится. Я уже люблю это место. И я без ума от тебя.

Светясь от счастья, Вивьен развернулась, чтобы поцеловать его. Изабелла вошла в комнату. Джио отклонился, обнимая жену одной рукой и приветствуя сестру другой. Вивьен не любила, когда он делал это — стоял между двумя женщинами, не выделяя ни одну, как будто обе они одинаково важны для него. А еще она не любила аромат черных волос Изабеллы, естественный и противоестественно соблазнительный, по сравнению с ним все, что могли дать ее яркие бутылочки из «Рив Гош», казалось банальным и приторным.

В зале внизу разожгли огонь. Оранжевые тени затанцевали на стенах и каменной арке.

— Это бальный зал, синьора, — сказала оказавшаяся рядом Адалина. — Синьор Динаполи редко использовал его, но он великолепен.

Вивьен ступила вперед и вошла в зал, окидывая восторженным взглядом куполообразный потолок и полированный паркет. Ей было интересно, что за человек был Джакомо Динаполи, — наверное, добрый, судя по его заботе о двух сиротах после смерти сестры.

— Представь себе, здесь ничего не изменилось! — воскликнул Джио.

Изабелла прижалась к его руке и слегка улыбнулась.

— Мы играли здесь в детстве. Во что, ты помнишь, Белла? Король и королева Вечноземья? У нас был свой воображаемый мир, мы скрывали его от взрослых. У Беллы была та еще фантазия, да? — Он ласково подтолкнул ее. — Все время выдумывала истории.

Что-то не сходилось. Изабелла могла говорить тогда? Может, она разговаривала только с братом? Странно, что Джио никогда ей об этом не рассказывал. Как будто хотел сохранить это в секрете. Вивьен подозрительно посмотрела на него.

— Правда? — сказала она с легкой обидой, не укрывшейся от пристального взгляда Адалины.

Вивьен взяла себя в руки, она не хотела вызывать подозрений у горничной. Она была хозяйкой в этом доме, он принадлежал им с Джио, и ей нужно было научиться вести себя соответствующе. Ни то, что Изабелла жила здесь раньше, ни семейная связь не делали ее главной. Вивьен была женой.

Но Джио, казалось, не обращал внимания на ее настроение. Он что-то говорил Изабелле по-итальянски, указывая на окутанное паутиной окно. Изабелла издала тихий горловой звук — что-то похожее на смех. Внезапно Вивьен пришла в голову прекрасная идея.

— Давайте устроим вечеринку! — закричала она, хлопая в ладоши.

Это был идеальный способ отпраздновать возвращение Джио домой. Они пригласят всю окрестную знать, устроят щедрый банкет, нарядно оденутся и будут пить и танцевать ночь напролет.

Вивьен отметила выражение лица Изабеллы: для нее было бы настоящим кошмаром снова встретиться с людьми, которые помнили ее немым ребенком и которым было бы очевидно, что она нисколько не изменилась с тех пор. Она сначала устыдилась, но, вспомнив ехидную враждебность золовки, жестокость выходки с подвенечным платьем, постоянные злобные взгляды, она отбросила сомнения.

— Мы проведем ее в Хэллоуин, — сказала Вивьен с энтузиазмом.

Она обожала этот осенний праздник в основном за то, что ее отец в Клермонте отвергал его. В то время как другие дети делали из тыкв головы с горящими красными глазами и бродили по округе, собирая угощения, Вивьен была заперта в комнате. «Сатанинский культ, — провозглашал Гилберт Локхарт, — не для моей дочери».

— Успокойся, bellissima, — с улыбкой сказал Джио, — мы же только приехали.

— Тем более. — Вивьен обняла его, почувствовав прилив сил. Изабелла поморщилась. — В Барбароссе давно не было гостей, твоему дяде это понравилось бы. Посмотри на это место! Оно просто требует внимания.

Она повела мужа по бальному залу, идеи для праздника сыпались из нее. Это был ее козырь против Изабеллы — она знала, как сделать жизнь красивой. А золовка могла только исчезнуть на время вечеринки, что от нее и требовалось.

Глава двадцатая

Свой наряд Вивьен заказала в элитном ателье в Лондоне. В те дни заведение на Пэлл-Мэлл[21] пользовалось бешеной популярностью и могло похвастаться такими клиентами, как Голди Хоун и Джейми Ли Кёртис. Спустя несколько недель заказ был готов.

Вивьен не могла дождаться, когда Джио увидит наряд. Он сразит его наповал. Это был ее шанс исправить провал со свадебным платьем. Белый невесомый наряд, возможно, не совсем подходил для Хэллоуина, но кому какое дело. Она будет выглядеть как фея или нимфа. Или сирена из подводного царства — она могла иногда показываться из фонтана, который был виден из окон ее комнаты в Барбароссе.

Жизнь в Европе нравилась ей. Пару раз она съездила в Рим, чтобы поужинать и пройтись по магазинам, а недавно встречалась со знакомыми в Сен-Тропе, которые прокатили ее на яхте до крошечной бухты в Портофино. Джио проводил на работе бóльшую часть своего времени, а значит, в особняке они оставались наедине с Изабеллой. Неудивительно, что Вивьен пользовалась любой возможностью вырваться оттуда. Предоставленная сама себе, Изабелла сидела в своей комнатке на втором этаже, но ее присутствие омрачало все вокруг. Вивьен задавалась вопросом, чувствует ли это прислуга. Ей хотелось наслаждаться своей замужней жизнью в этой красивой стране, но она чувствовала, что золовка мрачной тенью постоянно сопровождает ее. Изабелла прятала когти, как только возвращался ее брат. Перед Адалиной и Сальваторе она изображала невинную жертву. Но как только они оставались наедине, ей не нужны были слова, чтобы выразить свою враждебность. Вивьен старалась каждое утро проявлять дружелюбие: вежливо интересовалась самочувствием Изабеллы или просто говорила что-то приятное. Это требовало от нее особой выдержки и силы воли, но реакция Беллы всегда была оскорбительной. Она не могла это толком объяснить, но с каждой минутой, с каждым днем Вивьен чувствовала, что антипатия Изабеллы тает, перерастая во что-то более опасное и коварное. Что-то, что способно, меняя форму, проникать в потаенные уголки, заполняя душу и тело до краев. Она чувствовала угрозу. Слишком туманную, чтобы дать ей четкое определение, и из-за этого еще более тревожную. Желание Вивьен ускользнуть из Барбароссы объяснялось больше страхом перед Изабеллой, чем желанием побыть одной или насущной необходимостью. Она не знала, что именно Изабелла может сделать, но темноволосая девушка была хитра, и было ясно, что ничто не остановит Беллу в ее борьбе за привязанность Джио.

— Адалина, поставщики продуктов подтвердили заказ на завтра?

Вивьен вошла на кухню и высыпала пепел от своих сигарет в мусорное ведро. Протирающая тарелки Адалина никак не отреагировала на это вопиющее нарушение этикета. Европейцы, на которых она работала, никогда не позволяли себе вторгаться на территорию прислуги. Но она чувствовала, что новая хозяйка на самом деле была не такой наглой, какой казалась. Внутри ее была неуверенная в себе девочка. Маленькая и растерянная.

Она кивнула:

— Sí, signora[22].

— Хорошо. И, кстати, что сегодня на ужин? — Вивьен сунула руку в карман своего брючного костюма сочного сливового цвета, ища сигарету, и улыбнулась. — Я хочу, чтобы он был готов к приходу мужа. Он подумает, что я все приготовила сама.

— Цыпленок cacciatore[23] с салатом из фасоли.

Вивьен зажгла сигарету.

— Я думала, будет телятина.

— Синьора Изабелла распорядилась иначе.

Адалина протянула ей лист, который каждое утро подавала вместе с завтраком. Детальное меню на весь день, в котором Вивьен четко указала красное мясо. Поверх чужой рукой была нацарапана другая надпись.

Вивьен выдохнула дым:

— Да, конечно.

Девушка старательно сдерживала себя. Она поговорит с Джио. Как хозяйка дома, она имела право на последнее слово во всем, даже в самых мелких делах. Ее нервировало то, что мнение Изабеллы ценилось выше, но она не хотела и не могла этого показывать.

— Вот глупая. Забыла, что сама попросила Изабеллу спуститься и поменять все. Я решила, что цыпленок больше подойдет.

— Sí, signora.

Уже подойдя к выходу, Вивьен вспомнила о наряде для вечеринки.

— Адалина, утром придет особая посылка. Мне нужно, чтобы ее оплатили и доставили в мою комнату. Синьор Моретти не должен знать о ней.

Она уже предвкушала, как Джио будет смотреть на нее, очаровательную, как никогда ранее.

— Хорошо, синьора, — ответила Адалина. Она продолжала протирать тарелки. — Синьора Изабелла тоже ожидает посылку, я постараюсь их не перепутать.

Вивьен криво улыбнулась, покидая комнату.

* * *

Джио вернулся с работы следующим вечером раздражительный и отстраненный. Вивьен массировала его плечи, чтобы он расслабился.

— Тяжелый день на работе? — спросила она.

— У тебя зато легкий, — отклонился он, — слоняешься, планируешь вечеринки от нечего…

И тут же начал оправдываться:

— Прости, amore[24]. Я… На самом деле действительно выдался сложный день. — Он провел ладонью по лицу, усталому, словно океан после шторма, и поцеловал ее. — Не слушай меня. Я сам не знаю, что говорю.

Вивьен была поражена этой вспышкой, но знала, что Джио очень переживал из-за работы и его беспокойство можно было спутать с гневом. Он слишком много работал и слишком много всего держал в голове.

— Я могу сделать что-то для тебя?

Вивьен обняла его крепко, будто пытаясь убедиться в том, что он настоящий. Прошлой ночью ей приснился кошмарный сон, в котором она снова жила в Лос-Анджелесе без него. Проснувшись на рассвете, она придвинулась к мужу, наслаждаясь его теплом, и это ее успокоило. Она сказала себе, что эта неуверенность в реальности всего происходящего спровоцирована переменами и его постоянным отсутствием. Старалась не слушать внутренний голос, твердивший, что дело в другом. С самого начала работы над тем загадочным проектом Джио был раздражителен, словно раненое животное. Она никогда не видела его таким. Это все из-за работы, — говорила она, вспоминая о головокружительных подъемах и болезненных падениях, которые переживала в своей карьере. — Он с этим справится. Главное в браке — терпение.

— Нет, дорогая, — ответил он. — Просто будь собой.

Под глазами мужа залегли темные круги. Вивьен сразу заметила это. Работа допоздна ему вредила. Джио всегда крайне туманно объяснял ей суть своего проекта. «Сплошная скукота, bellissima, это просто лаборатория, полная белых халатов, колдующих над образцами», — говорил он. Даже если Вивьен задавала больше вопросов, он не отвечал.

— Когда все приедут? — Джио ослабил галстук.

Вивьен понимала, что эта вечеринка была последним делом на земле, в котором ему хотелось участвовать. Она будет идеальной гостеприимной женой, и ему не придется ничего делать. Посмотрела на часы:

— В восемь.

У нее было два часа на сборы. Бальный зал выглядел восхитительно благодаря ее усилиям. Охлаждалось шампанское, сияли огни.

Она подождала, пока Джио уйдет в ванную. И, только услышав шум душа, осмелилась произнести:

— Изабелла удивила меня.

— Чем?

— Решением быть на вечеринке. Она ведь придет?

Послышался стук капель о плитку в ванной.

— Насколько я знаю, да.

Вивьен подбирала слова. Она знала, что сказанные ею фразы не забудутся.

— Женщина в ее ситуации… Я и представить себе не могла, что она пойдет.

Ответа не последовало. Только звук, с которым капли воды разбивались о его тело, периодически утихающий в моменты, когда он отводил душ в сторону.

— Я хочу сказать, — снова заговорила Вивьен, — кажется, ей лучше?

Это следовало понимать как: «Твоя сестра притворяется. Мы не нужны ей. Ей не нужно оставаться здесь. Отпусти ее». В конце концов, кто сказал, что у Изабеллы вообще были проблемы? Разве можно быть уверенными в том, что она делала это не просто потому, что ей хотелось внимания? Прежде всего со стороны брата.

— Думаешь, ее стоило запереть наверху на весь вечер? — неожиданно спросил он.

— Нет! Господи, нет. — Вивьен встала с кровати. Меньше всего ей хотелось взбесить Джио, особенно тогда, когда им предстояло показаться вместе гостям. — Конечно, я хочу, чтобы она была с нами. — Ври, ври, ври. — Я просто не привыкла к тому, что она… так себя ведет. Вот и все. Конечно же, она должна участвовать во всем.

После короткой паузы Джио вновь обратился к ней:

— Ты разве не должна собираться?

Она хорошо знала своего мужа и понимала, что на этом разговор окончен. Она взяла платье с кровати и ушла в гардеробную. Говорить об Изабелле было рискованно. И это нужно было делать медленно и осторожно. Все это напоминало охоту на льва голыми руками.

* * *

Вивьен не нужно было свободно владеть итальянским, чтобы понимать, что ею восхищаются.

Гости прибывали. «Феррари», мигая фарами, подъезжали к парковке, из них выходили, приветствуя хозяев, гламурные дамы в восхитительных нарядах вампиров, оборотней, русалок и даже мертвецов.

Все они шли рука об руку со своими мужчинами, заполняя большой зал ароматами изысканных дорогих духов. Вивьен стояла рядом с Джио, словно приклеенная, выслушивая комплименты и сознавая, что выглядит потрясающе. Она сделала ставку на образ нимфы, который дополнял яркий макияж. Она представляла собой непревзойденное сочетание европейского стиля и американской богемности. Девушка даже попросила швею украсить декольте крошечными бриллиантами, которые теперь мерцали в свете свечей.

Рядом с ней Джио был неотразимым Темным Графом. Накидка подчеркивала его рост, а глаза — один черный, другой зеленый — делали его образ восхитительным: одновременно жестоким и сексуальным. Ей понадобилась вся ее выдержка, чтобы в ту же секунду, как она его увидела, не сорвать этот костюм и не заняться с ним любовью.

— Видеть вас одно удовольствие, — говорила она гостям. — Как мило с вашей стороны прийти сюда… Да, мы очень рады, что вы все-таки решились… Вы знали Джакомо Динаполи? Восхитительно…

Вивьен очень старалась. Она боялась, что наигранно уверенное владение языком ее подведет, но на деле ее старательность казалась всем очаровательной.

— Я восхищаюсь тобой, — сказал ей Джио, улучив минутку. Вивьен не чувствовала такой уверенности с момента прибытия в Италию. Вечеринка получилась успешной настолько, что гости умоляли сделать такие приемы ежегодной традицией, и радовались тому, что после долгого запустения здесь наконец-то все ожило.

— Словами не передать, насколько я тебе благодарен, — Джио провел рукой по ее спине. — Я никогда даже не мечтал о таком. Я не заслуживаю подобного. Знаю, что нет. В последнее время я уделял тебе недостаточно внимания. Слишком долго отсутствовал. И, может, я и не говорю это каждый день, но я понимаю, что жить с моей сестрой неудобно, что это сложно для тебя.

Восхитительный прием, ставший настоящим триумфом, и дурманящий голову алкоголь развязали ему язык.

— Я люблю тебя, — сказала она. — И для меня не важно, с чем приходится мириться.

Услышав от него «люблю» в ответ, она почувствовала тепло, как будто он сказал это впервые. Сейчас ей казалось глупым нарядиться феей, в то время как он изображает ужасного кровопийцу. Но они были рядом: влюбленные и опьяненные счастьем. И это было главным — стоять рядом с Ним, ее единственным. Она смотрела, как он переходит от одного гостя к другому, и представляла себе, как спустя несколько лет у них будет своя собственная семья и в толпе людей будут бегать мальчик и девочка — их дети.

— Мы знали их еще детьми.

Вивьен услышала голос за спиной. Она повернулась и увидела женщину лет пятидесяти с бокалом чинзано, говорящую по-французски с едва заметным акцентом.

— Правда? — Вивьен улыбнулась, надеясь, что на зубах не осталось следов помады.

— Грустно думать о том, что заставило их сюда приехать. Такие юные, так много пережившие… — Женщина покачала головой. — Но вы уже все это знаете.

— Да. Это было ужасно. Синьор Динаполи, должно быть, был прекрасным человеком.

— Он был щедрым. Так много сделал для Изабеллы. — Женщина сделала паузу, словно собираясь продолжить, и отпила еще немного из бокала.

Тогда какого черта Изабелла осталась такой же, как прежде? — размышляла Вивьен.

Держа в руках энный бокал «Дом Периньон», она поняла, что делало вечер таким приятным: отсутствие Изабеллы. Возможно, золовка в последний момент перенервничала и именно поэтому не объявилась. Казалось, все этого ожидали, поэтому никто не упоминал ее имя.

— Вы знали, что Барбаросса раньше был лечебницей? — снова спросила женщина. — Сейчас такие называют более корректно — «приют». Место для людей с психическими проблемами. Динаполи закрыл заведение. Все равно в те времена их методы лечения уже критиковались, а родственники больных предпочитали менее радикальные способы — психиатры, врачи, традиционная медицина. Осмелюсь сказать, что иногда они… шли на крайности.

Вивьен осмотрела комнату, выискивая Джио. Он разговаривал с мужчиной в костюме оборотня, и она едва удержалась от смеха — отличная парочка.

— Тогда поговаривали, что Динаполи испытывал некоторые из этих способов лечения на девочке.

Вивьен взглянула на нее.

— Конечно, никто не может утверждать с уверенностью. Но он стал настоящим отшельником. Крайне редко покидал дом и, говорят, был одержим.

— Чем?

— Идеей исцеления Изабеллы.

Вивьен представила себе это. Она никогда не могла даже вообразить, каково это — сидеть в четырех стенах привязанным к одному месту. Девушка всегда срывалась с места на место, боясь остановиться, и только сейчас поборола себя.

— Я не знаю, что из этого известно вашему мужу, — продолжала женщина, — и как он к этому относится. Не сомневаюсь, что вы более образованны, чем такая надоедливая деревенская сплетница, как я. — Она игриво подтолкнула Вивьен, и из бокала девушки выплеснулось шампанское. — Но так приятно видеть, что Джио снова здесь, скажу я вам. Да еще и с такой очаровательной женой.

— Спасибо. — Вивьен сглотнула.

— Вы сегодня настоящая звезда. Все так говорят. Конечно, мы слышали о его достижениях в Америке, но все равно сложно сопоставить образ этого мужчины с тем мальчиком, каким мы его знали. Как жаль, что у нас не было возможности встретиться… — Женщина замолчала. Вивьен посмотрела на нее, а затем проследила за направлением ее взгляда. Там, около входа в зал, стояла фигура. Черный силуэт.

«Святые небеса…»

Шепот эхом прокатился по комнате. Волна вздохов распространялась быстро, как туман от замерзшего озера. Комнату наполнили восхищенные перешептывания, воспоминания о которых даже через несколько недель продолжали раздражать Вивьен. Это был трепет перед той, которая почтила их своим присутствием, — злой, но прекрасной королевой.

Изабелла стояла, с ног до головы окутанная струящимся шелком, словно изысканный набросок тушью. Ее волосы были завиты, и кудри напоминали волны чернил, пролитых на мрамор. Она казалась драматически-прекрасным видением с кроваво-красной помадой на губах и неприлично длинными ресницами. Впервые ее глаза не были скрыты за темными локонами. Вивьен смотрела в них, ошеломленная тем, какой поразительно красивой на самом деле была сестра мужа. Сестра моего мужа. Как она ей завидовала в этот момент! Лицо Изабеллы было фарфорово-бледным, веки подчеркнуты темно-фиолетовым, а скулы, выделенные едва заметным прикосновением кисточки с румянами, казались острыми как лезвия. Позади нее виднелся пламенный закат, окрашивающий холмы вокруг Флоренции в разные оттенки оранжевого. Она казалась произведением искусства, а не реальной девушкой.

«Такая красавица», — перешептывались женщины. Неудивительно, что эти чувства разделяли все собравшиеся. Вивьен стояла позади, забытая гостями, которые уже торопились поприветствовать вновь прибывшую. Изабелле не нужны были слова, чтобы привлечь внимание. Во-первых, потому, что за нее говорила ее красота, и, во-вторых, потому, что лицо Джио, присоединившегося к ней, сияло такой неподдельной детской радостью, которую Вивьен не могла у него вызвать. Он стоял рядом с Изабеллой, приветствуя за нее гостей и отвечая на их восхищенные реплики, и это казалось совершенно естественным. Вивьен осталась не у дел. Никто даже не обернулся, чтобы взглянуть на хозяйку вечера, стоящую в одиночестве в центре танцплощадки. Никто, даже мой чертов муж. Улыбавшаяся Изабелла казалась невинным цветком, хотя Вивьен знала, какое она на самом деле ядовитое растение. Она подхватила брата под руку, как будто они были семейной парой, и Вивьен на секунду правда поверила, что это была их вечеринка. Задолго до появления Вивьен именно они владели этим особняком. Они были теми, на кого приехали посмотреть все гости.

Она ждала, когда же Джио посмотрит на нее, хотя бы поинтересуется, где она. Но о ней забыли, как о старом халате после покупки блестящего платья.

И все же нашелся человек, чей взгляд пал на нее.

Изабелла.

И одного этого взгляда было достаточно, чтобы Вивьен поняла, что Белла намеренно ее превзошла. Сестра выжидала, высчитывала, когда ей выгоднее всего появиться, чтобы превзойти соперницу. И что хуже всего, ее сумеречный наряд казался невероятно сексуальным, тогда как образ Вивьен был воплощением непорочности. Изабелла продолжала за ней наблюдать, и Вивьен уговаривала себя не отвечать на ее взгляд.

Все в Изабелле говорило об одном.

Он никогда не будет твоим. Он всегда будет моим. Как ни старайся, ты всегда будешь проигрывать. У нас с ним одна кровь. Ты никогда не сможешь с этим соревноваться.

И тут Вивьен осенило.

Ты ошибаешься, Изабелла. Я могу соревноваться.

Она знала, что нужно делать.

Глава двадцать первая

Италия, лето 2016 года

Мне стало легче, когда Макс предложил встретиться. Прошлая неделя в Барбароссе прошла тихо, и оттого еще более странно, как будто разбуженное мною нечто ушло, но только для того, чтобы спланировать свое возрождение. Я отчаянно хочу рассказать кому-то о дневнике, о Сальваторе, о призраке у фонтана, но дома никто меня не поймет, кому угодно в Лондоне происходящее на этих солнечных холмах покажется нелепым, каким, возможно, и является, но я пока не готова отступить. Я и сама хотела связаться с Максом, но после того, как настойчиво я отказывалась от участия в его расследовании, мне неловко.

Он подбирает меня у дороги.

— Помню, как я приходил сюда, — говорит Макс, пока я забираюсь в его разбитый «фиат». — Лили никогда не пускала меня дальше ворот.

Я расспрашиваю о Лили, его тете. Насколько близки они были с Вивьен? Я завидую их близости, мне кажется, что один откровенный разговор с Вивьен ответил бы на столько вопросов, развеял бы столько сомнений! Была ли Лили похожа на Макса? Я наблюдаю за своим новым знакомым, пока он везет нас по раскаленной дороге через рощу, окна машины открыты, и легкий ветерок играет с его волосами. Он показался мне красивым еще в первую нашу встречу, но только сейчас, при дневном свете, я могу рассмотреть черту, определяющую все, и не могу забыть о ней.

Я ни у кого не замечала подобного.

Кроме Джеймса.

— Все в порядке? — спрашивает Макс.

Я смотрю, как легко его рука держит руль снизу, и вспоминаю вечер, когда Джеймс повез нас к побережью, потому что мне вдруг захотелось рыбы с чипсами, которые продают именно там.

— Да, — отвечаю я, отгоняя воспоминания, — просто мне нужно много тебе рассказать.

* * *

Я не ожидаю оказаться у Макса дома, но именно туда он привозит меня. Он живет в скромном доме в деревне — в нем раньше был монастырь, здесь полно странных прохладных комнат с влажными стенами. Пахнет чудесно, как в церкви. Мне нравится, как он обставил жилье — массивная мебель под старину.

— Это вещи Лили, я не мог от них избавиться… — вперемежку с современными фотографиями на стенах — оказывается, что эти черно-белые снимки Флоренции сделал он сам. — Просто хобби, ничего особенного.

Я беру с полки одну из книг — здесь в основном серьезные исторические тома: «Дорога в Рим», «Немецкая война», «Падение СССР» и все такое.

— Могу я предложить тебе что-нибудь выпить? — спрашивает он, и я снова замечаю трещинку на подбородке.

— Конечно. Кофе, если можно.

Мы сидим на заднем дворе, в маленьком патио, окруженном поникшими от солнца деревьями, и Макс смущенно рассказывает, что, сам того не желая, уничтожал каждое растение, которое покупал или получал в подарок. Я смеюсь над этой историей, и от этого становится неловко — все выглядит так, будто у нас свидание. Так я смеялась над шутками Джеймса, но то был скорее нервный смех, он был моим боссом, и большего не позволяли приличия. С Максом все легко, естественно, и я просто искренне смеюсь.

Билл сказала бы, что это свидание. Она постоянно пыталась меня с кем-то познакомить, хотела отвлечь и заставить «посмотреть на этого идиота объективно».

— А Макс хорош собой? — сразу же спросила меня подруга, когда я рассказала ей обо всем. Я успокоила ее, сказав, что ничего такого, — ведь и правда, — но Билл все равно решила, что он хорош, потому что… ладно, он хорош.

— Итак, — Макс откидывается назад, — расскажи мне все.

И я рассказываю. О встрече с Сальваторе в Овальном саду. О том, как Вивьен отправилась к доктору, о таблетках, которые привезли раньше. О ключе от всех дверей, оказавшемся именно там, где он и сказал, — в камине бального зала, о том, как я открыла дверь на чердак. О найденной там записке. О дневнике Вивьен. Почему-то я не рассказываю о привидении у фонтана, отчасти потому, что сама не уверена в том, что видела, отчасти потому, что это звучит так неправдоподобно, что он может засомневаться в правдивости и всего остального. На самом деле я избегаю любых упоминаний о фонтане. Не могу даже произнести это слово. Оно под запретом.

— А в дневнике было что-то о Лили? — спрашивает он.

— Я прочла только эту запись.

Макс наклоняется ко мне:

— Нам нужно заполучить его.

— Но это слишком рискованно. Правда, Макс, меня очень испугали слова Сальваторе. Да и все это меня пугает. Я, кажется, схожу с ума.

— Это он сошел с ума.

— Откуда нам знать? — хмурюсь я. — Адалина сказала, что он не в своем уме, но это звучало так… будто она хотела, чтобы я игнорировала его. Как будто придумывала алиби для себя. Она сказала, что он свихнулся много лет назад. Хотя Сальваторе и напугал меня, он кажется самым честным человеком в Барбароссе.

— А ты так и не видела Вивьен?

— Только мельком. На заднем сиденье машины. Я уверена, что она наблюдала за мной не раз. И я практически уверена, что она была на чердаке — я слышала. Но нет — лицом к лицу я с ней не встречалась.

— Это странно.

— Еще как. Даже если бы я захотела передать ей послание от Лили, Адалина не пропустила бы меня.

Я пересказываю Максу подслушанный мной разговор, в котором Вивьен убеждала Адалину, что я похожа на кого-то.

— Кого они имели в виду?

— Не знаю. Но это должно быть связано, ты так не думаешь? То, что свело с ума Сальваторе, и извинения твоей тети?

Макс пожимает плечами:

— Не исключено.

Я роюсь в сумке и достаю каракули с чердака. Он никогда тебе не достанется. Он всегда будет моим. Я уже говорила Максу о том, что там написано, но ему стоит увидеть оригинал, чтобы понять все безумие этой записки.

— Ничего себе, — говорит он.

— Как думаешь, кто это написал?

Он выдыхает.

— Наверное, это муж, Джио, — отвечаю я сама себе. — Точнее, это о нем.

— Sí. Точно.

— Кажется, ты недоговариваешь.

Макс отставляет кофе и собирается налить чего-то покрепче. На столе появляется бутылка граппы и два стакана. Он наполняет их и какое-то время молчит.

— Лили упоминала о сестре, — говорит он, — Изабелле. Она доставляла Вивьен много горя. Они готовы были вцепиться друг другу в горло.

— Это объясняет запись в дневнике.

— Пожалуй. Но это что, значит, у нее было что-то с собственным братом?

Мне не хочется думать об этом, но не получается.

— Лили больше ничего не говорила?

— Я спрашивал, но она твердила, что у Вивьен есть право на неприкосновенность личной жизни.

— Это значит, если они были близки… — я задумываюсь. В основном о фонтане и о женщине, которая, по словам Сальваторе, мылась в нем. Он говорил об Изабелле? Вивьен? Может, Лили? При чем здесь вода?

Мы говорим до глубокой ночи. Я давно не напивалась вот так, махнув на все рукой. В последний раз с Билл спустя пару дней после самоубийства Грейс Кэллоуэй. Я не ела и не пила с тех пор, как это произошло, лежала в постели и боялась выйти на улицу, потому что это означало бы встречу с реальным миром. Но я не меньше боялась оставаться внутри, потому что там меня ждала встреча с моими собственными демонами. Пока Билл наконец не вытащила меня и не заставила «встретиться» с декалитрами водки — мы наливали ее прямо на кубики льда, а я изливала Билл душу. На той неделе во рту у меня не было ничего, кроме алкоголя. И меня ждало жуткое похмелье.

Но пить с Максом сейчас, даже несмотря на обстоятельства, приятно. Мы меняем тему, как будто это был только предлог привезти меня сюда, оправдание встречи, и говорим об историях наших жизней, наших страхах и надеждах. Макс делится забавной историей о его бывшей. Я ничего не говорю о Джеймсе. Он говорит о своей маме, как он много лет назад пытался связаться с ней, но она не захотела и знать его. Я рассказываю о своей, о папе и сестрах, о том, как росла и как хотела помнить маму лучше.

— Мне жаль, — произносит он.

— Не стоит. Все нормально. Это было давно.

Попытка выглядеть беззаботной тщетна.

— Ты можешь рассказать мне все, — говорит Макс.

— О чем?

— О вещах, о которых ты ни с кем не говоришь.

— Откуда ты знаешь, о чем я говорю, когда ты не слышишь? — говорю я игриво, стараясь сменить серьезную тему, которой мы коснулись.

— Давай, я хочу знать секрет Люси Уиттекер.

Я сглатываю ком. Секрет…

Задумываюсь. А ведь есть кое-что, о чем я никогда не говорила ни с кем.

Я рассказываю, как после смерти мамы старалась сделать отца счастливым, хотя и не знала как. И как хотела почувствовать счастье сама. Я вспоминаю ужасные недели, когда папа не вставал с кровати и как я врала всем, кто заходил, что он просто вышел в магазин и все хорошо. Что отец никогда не говорил со мной о маме, но я и не настаивала, зная, что мы переживаем горе по-разному. Рассказываю, что после того, как сестры разъехались, мне самой казалось немыслимым уехать из дома и оставить отца одного, а потому я нашла работу по соседству, приносила все деньги в дом и даже платила женщине, которая приходила к папе играть в карты по вечерам, когда я работала. Как та женщина дала мне второе дыхание, когда со временем их дружба переросла в нечто большее, и переехала в наш дом тогда же, когда моя давняя школьная подруга Билл искала соседку в свою квартиру в Лондоне. В каком восторге я была оттого, что моя жизнь снова моя… но часть меня навсегда осталась там, в доме отца. Однако я умалчиваю о том, что было дальше. Как я пустилась в опасное приключение, не зная, чем оно может закончиться.

Макс выдерживает паузу, прежде чем сказать:

— Это так трогательно, что ты заботилась о своей семье.

Он ищет глазами мои глаза, взгляд их участливый, небезразличный.

— Любой поступил бы так.

Макс корчит рожицу, будто хочет сказать: «Ну не знаю».

— Они не переживают о тебе?

— С чего бы?

И снова это выражение лица. Но он наливает, и мы опять превращаемся в двух друзей, которые выпивают, не думая ни о чем пугающем, странном или печальном.

— Красивая одинокая девушка, предоставленная здесь самой себе, могла бы натворить всякого, — говорит он и ухмыляется, затем уточняет: — У тебя же никого нет?

— Нет, — краснея и уставившись в пустой стакан, отвечаю я.

— Дома никого не осталось? — он подливает мне. — Кто-то должен быть.

— Почему?

— Просто такое чувство.

— Оно тебя обмануло. Никого нет, — выходит резче, чем я хотела. Я даже не знаю, с чего могла бы начать рассказ о Джеймсе. Слов не осталось, да и были ли они?

— А кто такой этот Билл?

Я смеюсь, и это разряжает обстановку.

— Билл — девушка.

— А… Раз так, мне нравится Билл.

Неожиданно мы замечаем, что наступила полночь. Мы делаем соответствующие приличию замечания о том, что уже поздно и пора закругляться, но никому из нас этого не хочется, к тому же мы оба слишком пьяны, чтобы садиться за руль. И вот уже час, два, три, небо больше не черное как деготь, оно становится чуточку сиреневым, в нем зарождается рассвет. Макс раскладывает диван, и в следующий момент я уже просыпаюсь на нем, укрытая одеялом, с ужасной головной болью, а солнце нещадно светит в окно. К счастью, Макс еще спит. Я смотрю на часы — время раннее, я еще успеваю добраться в Барбароссу и начать день как обычно. Вспоминаю все, что мне предстоит сегодня сделать. На минуту это кажется выше моих сил, и мне хочется притвориться больной, но я все же заставляю себя встать с дивана и тянусь к стакану, чтобы сделать глоток воды. В ванной я нахожу пару таблеток обезболивающего, глотаю их, а потом мажу десны зубной пастой. Мое отражение в зеркале чудовищно — копна спутанных волос, круги туши под глазами. Но есть кое-что, что поднимает мне настроение. Мне было хорошо прошлой ночью. Кому какое дело до похмелья, нечищеных зубов и мучительного дня впереди… мне было хорошо.

Я складываю диван, оставляю Максу записку с благодарностью, беру сумку и выхожу на улицу. Вдалеке виден Барбаросса, но я не уверена, что знаю дорогу к нему. Что ж, я не против немного прогуляться, посмотрим, куда это приведет.

* * *

Я возвращаюсь в поместье в прекрасном настроении. Адалины нигде не видно, так что я могу выпить сока, принять душ и собрать все необходимое для уборки у лестницы. Вспомнив, что в телефоне все это время был выключен звук, я быстро заглядываю в него. Сообщения приходили, пока я была у Макса, но я была слишком пьяна, чтобы ответить. Настроение портится.

Три сообщения от отца, все одинаковые. Он так толком и не научился их отправлять. «Почему бы просто не позвонить?» — говорил он. Собственно, это папа тоже пытался сделать — четыре пропущенных. У меня плохое предчувствие. Открываю сообщение.

Привет, дорогая. Вчера к нам заходила молодая леди, журналист, искала тебя. Задавала много вопросов. Это твоя подруга? Сказала мне купить утреннюю газету. Что она имела в виду?

Глава двадцать вторая

Вивьен, Италия, 1982 год

Времена года сменяли друг друга, и так незаметно прошел целый год. Планы Вивьен по изгнанию Изабеллы становились все более призрачными. С каждым месяцем вера в удачу уходила. Единственный план, в успехе которого она была уверена, провалился. Надежда на то, что эта история закончится, улетучивалась. Каждый раз, когда у нее начинались месячные, она впадала в отчаяние. Они с Джио занимались любовью в подходящий момент — она была в этом уверена. Что же было не так?

Много слез было пролито в ванной. Вивьен не могла поделиться своим отчаяньем с Джио, потому что он не знал о его причине. Не говоря ни слова, она перестала пить противозачаточные, смывая таблетки в унитаз и выбрасывая пустые упаковки в мусорное ведро. В прошлом они говорили о детях, повторяла она себе, и оба хотели их, так что в этом не было ничего плохого, ведь так? Как только услышит радостную новость, Джио придет в восторг. Но почему новость так задерживается?

Вивьен старалась не накручивать себя. У многих пар уходил на это как минимум год, в этом нет ничего необычного. Вивьен часто задумывалась о том, как это — вынашивать малыша? Что чувствуешь, когда даришь жизнь новому человеку? Каким он будет? Девочка родится или мальчик? Неудачи погружали ее в мрачные раздумья — уж не Гилберта ли это проклятие? Вдруг его слова о том, что она будет наказана за свою грешность и неверие, были правдой?

Ты не заслуживаешь ребенка. И никогда не заслужишь. После всего, что натворила.

Был это голос Гилберта или ее собственный? В любом случае этот голос был прав: она не заслуживала. Она думала о своем постыдном поведении в салоне «Лалик», когда она, тогда еще невинная девушка, побоялась дать отпор, чтобы не оказаться на улице. Тогда она до смерти боялась беременности и с нетерпением ждала месячных, чувствуя внизу живота тугой комок страха, пока не замечала красный след на своем нижнем белье. Сейчас же она мечтала только о задержке. Такой была жестокая ирония.

Вивьен, всю жизнь отрицавшая саму идею семьи, была сейчас одержима ее созданием. Чистый лист, нечто новое: чудесный невинный человечек, который не сделал ни одной из ее ошибок и ничего не знал о ее прошлом. Она могла быть кем угодно в глазах собственного ребенка. Могла стать лучшей мамочкой во всем мире. Она мечтала быть именно такой мамой. Мамой, которой у нее самой никогда не было.

— Передай, пожалуйста, соль, Белла, — попросил Джио как-то за ужином. Он сделал знак со своего места во главе стола, и, пока сестра пыталась дотянуться до солонки, Сальваторе, наполнив заново их бокалы, помог ей.

— Prego[25], сеньор, — сказал он, передавая ее Джио.

— Grazie, Сальве.

Вивьен, как всегда переодевшаяся к ужину, сконцентрировала все свое внимание на пасте паппарделле с кроликом, избегая взглядов Изабеллы. Смена мест за столом вошла у них в привычку (идею подал Джио, опасаясь, что его драгоценная сестренка будет чувствовать себя лишней), и этим вечером Вивьен сидела за одним концом длинного до нелепости стола, а Джио и Изабелла — друг напротив друга на другом. Это заставляло ее чувствовать себя ребенком, который ужинает в компании родителей.

Она была уверена в себе, но все равно казалось, что с каждым днем Изабелла становится красивее ее. Куколка, появившаяся в ночь на Хэллоуин, превратилась в бабочку. Сейчас она занялась своей внешностью, уделяя ей намного больше внимания, чем в Лос-Анджелесе. Ее волосы были тщательно уложены, макияж идеально ей шел, а новые наряды каждый день доставляли прямо в дом.

— Bellissima, ты в порядке? — тихо спросил Джио.

Если бы они сидели ближе, он взял бы ее за руку. Вивьен вдруг захотелось снова оказаться в пляжном домике в Малибу, где они ужинали жареными яйцами за крохотной барной стойкой.

— Все хорошо.

— Выглядишь бледной.

— Я в порядке.

Он улыбнулся:

— Знаешь, я решил взять выходной.

Впервые за долгое время он предпочел дом работе. Что же подтолкнуло его к этому? И почему он не мог, как все остальные мужья, рассказывать о том, как прошел его день, по возвращении домой? Джио списывал все на усталость, отмахиваясь от ее расспросов, как отмахиваются от надоедливых насекомых в жаркий день. «Это скучно, Вив, правда, — бросал он кратко. — Давай поговорим о чем-нибудь другом?» После этого она лежала без сна, ожидая, пока он придет к ней в постель, и надеялась, что, возможно, именно сегодня наступит момент, когда их тела смогут соединиться и создать новую жизнь. Вивьен впадала в паранойю, и ей казалось, что она слышит, как Джио разговаривает с Изабеллой в соседней комнате о своих делах, обсуждая с ней вещи, которые не мог доверить своей жене.

— Это чудесно, — ответила она ему с улыбкой, жуя пасту аль денте, которая казалась ей резиновой, как подошва старого сапога. В субботу был день рождения Джио.

— Я подумал, мы можем отправиться за город. — Он сбрызнул лепешку чиабатта капельками масла. — Возьмем машину, немного еды и поедем куда-то. Как раньше.

Вивьен вспомнила их пикники на пляже. Они ехали в кабриолете навстречу закату над Тихим океаном. Эти прекрасные деньки, оставшиеся в ее памяти, все еще можно было повторить. Джио смотрел на нее. Инстинкт подсказывал ей, что брать с собой Изабеллу не входит в его планы. Наконец-то они побудут наедине. Как раньше.

— Звучит сказочно, — Вивьен не удержалась и бросила короткий взгляд на Изабеллу, но выражение лица золовки было не прочесть.

Вкус пасты вдруг стал не таким отвратительным. Она уже предвкушала выходные, полные новых возможностей. Вивьен отбросила идею устроить Джио быстрый праздничный завтрак, ведь теперь они могли позволить себе наслаждаться компанией друг друга в течение долгих часов, когда время будет медленно таять, как мороженое на солнце. И кто знает? Может, отдых пойдет ему на пользу? Она читала, что постоянный стресс и истощение могут вредить мужчинам… Возможно, после этих выходных она наконец забеременеет. Тогда Изабелла точно отойдет на второй план. Ребенок Джио, его кровь. Он будет намного ближе и роднее ему, чем Изабелла.

Новая семья Джио станет для него важнее всего на свете. Он будет до безумия любить малыша, и сестра перестанет быть для него центром вселенной. Вивьен не могла этого дождаться.

* * *

Адалина предложила собрать корзину, но Вивьен хотела сделать это сама.

— У нас есть лобстеры? — спросила она служанку.

Обед был почти готов. Золотистая фокачча, посыпанная орегано сладкая ветчина с его любимыми овощами пикалили в пряном маринаде, кусочки прошутто и салями, яркие алые помидоры — сочные и все еще хранящие аромат солнца, кусок сыра дольчелатте, покрытый синими прожилками и дополненный хрустящими грушами, графин местного вина — густого и сладкого, словно компот, и, конечно же, бутылка барбаросского домашнего лимонада.

Адалина достала клешни из кастрюли.

— Впечатляющий набор, синьора.

— Так и задумывалось, Адалина! Сегодня будет чудесный день. У моего мужа выдался тяжелый год. Он много работал и заслуживает чего-то особенного.

Адалина помогла ей упаковать еду, переложив льдом продукты, которые должны были оставаться холодными, и добавила белую скатерть в корзину. Эта женщина была трудолюбива и мила. За несколько месяцев они стали близки достаточно, чтобы Вивьен могла поделиться такими личными подробностями. Вивьен нравилась честность Адалины. Она ценила ее искренность. Ей нравилось, что Адалина заботилась о своем маленьком племяннике, хотя, глядя на фотографии крохотного мальчика с каштановыми волосами и ямочками на щеках, чувствовала пустоту внутри. Но, сделав усилие над собой, она избавлялась от своих эгоистичных мыслей и наслаждалась их дружбой.

— Сальваторе подгонит машину, — сказала горничная.

— Спасибо, Адалина, — ответила Вивьен.

— Prego, синьора, — улыбнулась она в ответ, — называйте меня Лили.

* * *

— Дорогая, — Джио взял ее за руку у ожидающей их машины.

Вивьен бросила короткий взгляд на свое отражение в окне, довольная выбранным нарядом. Она была одета в цветастое платье, очки от Джеки Онассис, а вокруг головы был повязан шарф. Но уже секунду спустя идиллия была разрушена.

— Cara[26], мне жаль, но Изабелла… — Вивьен сразу поняла, к чему все идет. — Она сама не своя сегодня. Я не хочу оставлять ее одну. Не могу.

Его лицо выражало сожаление. Значит, он действительно планировал побыть с ней только вдвоем, как она и подумала вначале.

Но тут, черт побери, снова появилась Изабелла.

— Что с ней? — спросила она, стараясь скрыть разочарование.

Джио потер рукой подбородок. Вивьен ненавидела Изабеллу за то, что она причиняет ему страдания даже в его собственный день рождения.

— Это… ну… — Он прочистил горло. — Так всегда происходит в это время года. Мои родители. Через несколько дней годовщина.

— Почему ты ничего не говорил мне? — Она коснулась его лица.

— Это не так важно, — произнес он, целуя ее ладонь. — По крайней мере для меня. Но для Изабеллы все по-другому. Она перестает о себе заботиться. Я не помню, когда в последний раз видел, чтобы она ела. Я волнуюсь, что ей снова станет хуже.

Вивьен привыкла к тому, что Изабелла только ковыряется в тарелке с едой, но не была до конца убеждена в том, что та делала это не специально. Чем больше Изабелла теряла в весе, тем красивее казалась, с ее впалыми глазами и пухлыми губами на худом лице.

— Я думаю, ей лучше поехать сегодня с нами, — сказал Джио. — Прости, amore. Я обещал, что мы будем только вдвоем.

Протестовать было бы неуместно по многим причинам, так что Вивьен изобразила лучшую из своих улыбок и поцеловала его в губы.

— Конечно, — сказала она.

Джио улыбнулся и отворил дверцу машины, перед тем как пойти в дом за Изабеллой.

* * *

Когда машина Джио свернула на извилистые улочки в окрестности Флоренции, Вивьен сразу забыла об Изабелле, сидевшей на заднем сиденье, и обратила все свое внимание на роскошные деревенские пейзажи. Остроконечные кипарисы, похожие на те, что были видны из окна ее спальни, росли на изумрудных холмах. Воздух был теплый, в нем витал аромат апельсиновой цедры. Непросто было бы выбрать идеальное место для пикника среди всей этой красоты. Но Джио знал заранее, решив отправиться туда, где отдыхал еще мальчиком. И, когда они нашли это местечко, Вивьен поняла, почему он выбрал именно его.

— Я хотел тебе это показать, — сказал Джио, как только автомобиль остановился под оливковым деревом, прогнувшимся под тяжестью плодов.

Некогда на этом месте располагалась пастушья хижина, превратившаяся сейчас в сплошные руины. Оттуда открывался невероятный вид, впечатливший Вивьен. Холмистая местность, видневшаяся вдали, напоминала золотую простыню, разостланную под голубым небом. Стоящий рядом с ней Джио был похож на героя романтических баллад.

— Какая красота, — сказала Вивьен, сжимая его руку. Как только она это сделала, их кольца соприкоснулись. Я так рада, что ты мой, — подумала она. — У нас все получится.

Положение слегка омрачило то, что другой рукой Джио обнял Изабеллу, что-то быстро шепча ей на ухо по-итальянски. Он показал на качели рядом с хижиной, и его сестра улыбнулась. Конечно, они тут бывали раньше. Как же иначе?

Вивьен вынула корзину из багажника, и Джио помог ей расстелить плед на земле. Вивьен старалась не думать о том, каким идеальным все могло бы быть без Изабеллы. Она была здесь, и это был праздник Джио, так что ей не оставалось ничего, кроме как смириться.

Еда была изысканной, вино кружило голову. Вивьен и Джио болтали и целовались, лежа под солнцем, в то время как Изабелла сидела, обхватив колени руками, и глядела куда-то вдаль. От еды, которую то и дело предлагал ей Джио, она отказывалась.

— Пожалуйста, поешь, — попросил он ее в конце концов.

Вивьен видела, что он мысленно решает, стоит ли ему продолжать давить на сестру, и отчасти даже хотела этого. Ей хотелось увидеть, насколько далеко заведет его собственное отчаянье, но в итоге он все же решил смириться с происходящим.

Когда допили вино, Вивьен вручила ему свой подарок: жутко дорогие золотые часы, дополненные кожаным ремешком и украшенные драгоценными камнями. Джио восхищался ими во время одной из прогулок по Флоренции, и она это запомнила. Он застегнул ремешок на запястье.

— Bellissima, это слишком щедрый подарок.

— Только не для тебя.

— Мне очень нравится. Спасибо. — Он обнял ее.

И если бы не сидящая на возвышении Изабелла, Вивьен тут же занялась бы с ним любовью. Это было идеальное место для зачатия ребенка. Она представляла себе, как спустя несколько недель скажет ему об этом.

Это произошло на твой день рождения, на склоне холма.

Тогда это место больше не принадлежало бы им с Изабеллой. Оно стало бы их с Вивьен.

Сначала она даже не предполагала, что Изабелла сделает Джио подарок, но она его преподнесла. Джио бегло его осмотрел и поцеловал сестру в щеку. Это расстроило Вивьен — ее за подарок он поблагодарил словами.

— Что там? — спросила Вивьен.

Джио задержал дыхание, перед тем как заговорить.

— Это мы. Здесь, в Барбароссе.

Он протянул ей фотографию. Улыбающиеся светловолосые (как странно!) мужчина и женщина стояли у фонтана, обнимая двоих детей. Джио в детстве был очень хорошеньким, и, Вивьен была вынуждена признать, Изабелла тоже. У нее были такие же темные волосы, худые ноги и мрачный, но в то же время вызывающий умиление взгляд. В отличие от Джио, она не улыбалась. Даже в те годы она казалась воплощением зла.

— Это твой дядя? — уточнила Вивьен, указывая на мужчину рядом с его матерью.

Джио кивнул. Вивьен заметила, что даже на фото было видно, насколько не похожи синьор Динаполи и Изабелла как физически, так и в эмоциональном плане. В то время как Джио сжимал ладонь мужчины, Изабелла стояла в отдалении, создавая вокруг себя ауру враждебности. Вивьен вспомнила о том, что говорила ей женщина на вечеринке. Что же происходило между ними в замке после того, как дети вернулись туда уже при других обстоятельствах? Впрочем, сам подарок был очень трогательным. И, вне всяких сомнений, на его фоне дар Вивьен потерял всякую значимость. Часы теперь казались глупой пустышкой.

— Какой продуманный подарок, — выдавила из себя Вивьен.

Было заметно, насколько тронут Джио. Хорошая работа, Изабелла. Победа снова за тобой.

Но Белла не остановилась на этом. Когда все трое стали собираться домой, а солнце медленно опускалось за горы и деревья отбрасывали гротескно-длинные тени, Изабелла достала конверт из кармана своего пальто. Вивьен думала, она передаст его Джио, но, когда тот ушел к машине, вручила его Вивьен.

Девушка взяла его. Изабелла пошла вслед за братом, и Вивьен, сбитая с толку, посмотрела и открыла конверт. Примирительный подарок? Извинение? Позже она проклинала себя за наивность, от которой всегда страдала. Изабелла никогда бы так себя не повела. Но в тот момент она попалась на эту уловку. В глубине души она все еще хотела подружиться с Изабеллой, несмотря ни на что. Изабелла могла бы стать ее сестрой, о которой Вивьен так мечтала. Это избавило бы ее от необходимости постоянно противостоять Белле, которая делала ее существование в особняке невыносимым, и так было бы куда проще. Какой же наивной она была! Внутри конверта что-то шуршало. Она открыла его. В руках оказалась одна из пустых упаковок из-под таблеток. На обороте были слова:

Не получается, да, Вивьен?

Глава двадцать третья

Италия, лето 2016 года

Следующим утром, отпросившись у Адалины, я сажусь в автобус до города. На набережной Арно я выхожу в Сеть. Все началось, и я чувствую странное облегчение. Правда открылась, теперь мне предстоит перестать судить себя и выносить приговор за приговором самой, — этим займется общественность. Меня отправят на эшафот, и я честно взойду на него.

Все, чего я так боялась, началось. Заголовки новостных сайтов такие же, как я предчувствовала:

ПОДЛАЯ ИЗМЕНА ДОВЕЛА ГРЕЙС ДО САМОУБИЙСТВА! КРОВЬ НА РУКАХ ТАИНСТВЕННОЙ ЛЮБОВНИЦЫ! КЭЛЛОУЭЙ ВСТРЕЧАЛАСЬ С ЗАГАДОЧНОЙ ЛЮБОВНИЦЕЙ! КТО УБИЛ ГРЕЙС КЭЛЛОУЭЙ?

Я пролистываю статьи, быстро выхватывая главные слова, глотаю информацию, как измученная диетой женщина на чьем-то дне рождения. Имена кажутся незнакомыми, все как будто происходит не со мной.

Жена одного из известнейших юристов Великобритании, Джеймса Кэллоуэя, который возглавил кампанию «Свободу Остину Эйвери» в 2011 году, телеведущая Грейс, ушла из жизни в этом году. Они прожили в браке девять лет. Люди, знавшие Грейс, были шокированы ее самоубийством, и до сих пор было не ясно, что подтолкнуло любящую мать и известного шеф-повара к таким мерам. Сегодня выяснилось, что катализатором стала супружеская измена. В воздухе повис вопрос: с кем же был роман у Кэллоуэя и почему эта женщина не заявит о себе?

Все статьи едва ли не слово в слово повторяют эту. Прочтя несколько, я понимаю, что ни в одной обо мне не упоминается. Я хочу проверить свою догадку и вбиваю в Google свое имя. Нет упоминаний о Люси Уиттекер. Во всяком случае, ни одного, связанного с этим делом. Единственная ссылка ведет на страницу моих контактов на сайте компании «Кэллоуэй и Купер». Я пробую разные варианты: Люси Уиттекер измена, Люси Уиттекер Грейс Кэллоуэй, Люси Уиттекер самоубийство, но поисковик ничего не находит. Я вздыхаю с облегчением, но потом меня охватывает страх.

Статьи сопровождаются гнусными комментариями. Я знаю, что не стоит их читать: тролли резвятся в интернете, радуясь анонимности, — но не могу.

Кто эта шлюха? Ей это не сойдет с рук. Проститутка. Самка. Распутница. Воровка. Разрушила семью. Грейс была бы жива, если б не она. Как ей спится? У нее вообще есть совесть? Крутить с женатым, к тому же с отцом. Она заслуживает наказания. Что за ничтожество. Уродливая корова. Найдите сучку и покажите миру.

Им несть числа. Те немногие, в которых говорится, что нельзя обвинять только женщину, что это вообще-то Джеймс Кэллоуэй был женат и изменял жене, тонут в море ненависти. Я чувствую, как внутри меня разгорается злость, в ушах звенит, к лицу приливает кровь. А город продолжает жить своей жизнью, ничего не замечая. Река продолжает течь.

В каком-то смысле я даже хочу, чтобы мое имя всплыло, — покончить со всем, получить всю порцию позора за один раз. Пустой холст как будто специально подготовлен для всех обвинений и приговоров. Ни лица, которое напомнило бы им, что я тоже человек, ни имени, которое сделало бы все реальным, — вместо этого какая-то женщина, убившая Грейс «любимицу нации» Кэллоуэй, как раз подходящая на роль козла отпущения. Без имени я беззащитна. Но хочу ли я защищаться? Могу ли? Читаешь статьи — да, звучит чудовищно. Совсем не так, как в черновиках моих писем к Джеймсу, как есть на самом деле. Теперь у нации есть шанс объединиться, гнать жертву в едином порыве, нацелить все копья, чтобы, когда меня выведут на чистую воду — а это обязательно произойдет, пронзить насмерть одним мощным ударом. Это только вопрос времени. То, что выглядит как помилование, является на самом деле отсрочкой неминуемого.

Телефон подпрыгивает как живой. Это Билл.

Ты в порядке? Позвони. Пытаюсь связаться. Чмоки.

Набираю короткое сообщение в ответ.

Я в норме. Позже позвоню. Не переживай.

Делаю паузу перед отправкой и добавляю строчку папиной гостье. Кто-то там знает мое имя, не говоря уже об адресе. Папа ни о чем не догадается (надеюсь), когда по совету той женщины купит утреннюю газету. Интересно, как он воспримет эту историю. Будет ли проклинать безымянную любовницу, так же как все вокруг? Сердце сжимается от этой мысли. А когда все откроется, станет еще хуже — он разочаруется, разуверится…

Ох, Люси, моя дорогая…

Спрашиваю Билл, приходил ли кто-то в квартиру в Лондоне. Она мгновенно отвечает:

Хотела сказать нет, но вспомнила, что одна женщина бродила на улице около дома. Я заметила, потому что это почти каждый день. Может, та же самая? Чмоки.

И чуть позже:

Только не пугайся. Может, это никак не связано. Люблю. Чмоки.

Я читаю сообщение дважды. Вспоминаю анонимный звонок от женщины, с которой говорила Адалина, после чего выключаю телефон и кладу в карман. Это как носить с собой камень, напоминание о том, что рано или поздно придется войти в воду и дать ему утянуть себя на дно.

Но пока я встаю и растворяюсь в толпе, как любой другой человек, ни в чем не замешанный.

* * *

То, что мне стоило бы сделать, и то, что я делаю на самом деле, — две разные вещи. Я должна позвонить папе и объяснить все. Честность могла бы смягчить наказание. Я должна поговорить с Билл, с сестрами, со всеми, кого это непосредственно касается, потому что если эти люди смогут принять меня, то какое мне дело до того, что подумают остальные? Я должна связаться с Джеймсом, чтобы согласовать наши истории (звучит, конечно, дико, как будто мы сообщники в грабеже, как будто может быть другая версия истории, кроме той, которую мы оба знаем). Но на все это мне не хватает мужества. Вместо этого я возвращаюсь в Барбароссу и направляюсь прямо в Овальный сад. Как только я открываю дверь этого святилища, в голове проясняется. Разум становится чистым и спокойным. Я сажусь на скамейку, на которой когда-то сидели Вивьен и ее муж. Дерево поскрипывает, будто знает секреты, ее и мои, и я хочу пойти к ней и все рассказать. В ответ она расскажет о себе. Мы обе любили. Мы обе встретили другую женщину на своем пути, после чего наши жизни изменились. Она поймет, сколько между нами общего.

Адалина считает, что я уехала на целый день. Поместье достаточно велико, чтобы я могла оставаться незамеченной. Невидимость дает мне силы. Бушующий дома шторм далек от этих пурпурных небес. Лондонские дома и офисы, гудящие предположениями и гипотезами, — пустяк. Воображение рисует журналистов в отделах новостей, жаждущих подробностей: Кто она? Где она? Что писать? Охота началась. Но пение птиц в итальянском небе и далекий звон колокола за холмами делает все это таким не важным. Джеймс кажется не таким важным. Еще недавно все это было бы для меня просто поводом поговорить с ним. А сейчас я даже не уверена, что хочу этого. Что он мне скажет? Я могла с точностью до последнего слова представить этот разговор.

Я: Привет, давно не слышала тебя.

Он: Тебе не стоило звонить.

Я: Нам нужно поговорить.

Он: О чем?

Я: Не будь таким.

Он: Все кончено, Люси. Я уже сказал.

Больше ничего. Да и осталось ли что-то еще?

Были времена, когда я представляла себе наше воссоединение. Джеймс признался бы, что любит, несмотря на невзгоды, что скучает и хочет снова быть вместе, и я поверила бы каждому слову. Я бы поверила в то, что, кроме нашей любви, ничто не имеет значения. Что бы ни произошло дальше, наша любовь исцелит и защитит нас. А сейчас словно пелена спала. Этого никогда не произойдет. Столько людей скорбит, их раны никогда не заживут, их воспоминания никогда не сотрутся, его детям понадобится целая жизнь, чтобы пережить эту трагедию. Это реальная жизнь. А идеальная картинка, которую я отказывалась забыть, даже когда Билл размахивала газетой перед самым моим носом, — просто фарс. В эгоистичных фантазиях в главных ролях были мы с Джеймсом, но на самом деле история никогда не была о нас. Она была о матери и ее детях. И о том, как мы их уничтожили.

Он никогда тебе не достанется. Он всегда будет моим.

Поэтому мне было так нужно поговорить с Вивьен.

Она как будто была в моей шкуре тридцать лет назад — другое время, другая женщина, другое сердце разбито. Но кажется, что ту записку написала Грейс Кэллоуэй. Для меня. Что мне было предназначено ее прочесть.

* * *

Ночью отключается электричество. В Барбароссе это не редкость, по всей видимости, и у Адалины есть запас свечей в шкафу. Она зажигает одну из них и относит в комнату Вивьен. Я зажигаю свечи, пока света не становится достаточно. Некоторые из них кажутся совсем древними, они оплыли и потеряли форму — наверное, с их помощью освещали замок десятки лет тому назад.

Здание выглядит совсем другим в мягком колеблющемся свете. Слышно каждый шум, видно каждую трещину. Ветви деревьев бьются в окна, как пальцы путника, который просит о ночлеге. Я представляю себе, как холодно и темно сейчас на чердаке, и вздрагиваю. Поднимаясь по лестнице, я вижу его.

— Я видел тебя в комнате Вивьен.

От звука этого голоса перехватывает дыхание. Сальваторе стоит за моей спиной на ступеньках, лицо подсвечено оранжевым, а его выражение не рассмотреть в неверном свете. Со стен на нас взирают портреты. Покрытые тканью, они так же реальны, как и мы, в этом пространстве между светом и тьмой, где все границы стираются. Лицо Сальваторе выражает интерес, а не желание обвинить.

— Меня послали туда, — вру я, — чтобы отнести кое-что.

— Она не та, кем ты ее считаешь. Не одна из них.

— О чем ты говоришь?

— Отправляйся домой. Иди домой. Уходи отсюда. Пока не поздно.

— Объясни, о чем ты.

— Слышишь? — его голос переходит в шепот. — Я могу, если прислушаюсь. Тсс — слушай. Вот же. Вот оно. Слышишь?

Мне кажется, что слышу. Едва слышный звук, такой слабый, что его можно принять за вой ветра… но он есть.

— Слышишь?

Он сошел с ума. Даже Макс так считает. Не слушай его. Но я слышу его снова, на этот раз четче.

— Это ребенок. Ребенок всегда был здесь, — говорит Сальваторе, и я вздрагиваю. — Она заставила меня остаться, боялась, что я заговорю. Что я расскажу всем, что случилось. Но они бы мне и не поверили. Сальве сошел с ума, — вот что они говорили. Ты бы тоже сошла, если бы увидела то, что видел я.

Он подвигается ко мне. Я разворачиваюсь, чтобы убежать, а дальше все как в тумане. Свеча выпадает из руки, я хочу затушить ее, но пламя уже охватывает ткань, и черное вмиг краснеет от его прикосновения. Пламя поднимается. Ткань, покрывающая портрет, меняет цвета: красный, желтый, синий, все цвета ярости. Я вижу контуры лица и слышу приближающиеся шаги Адалины.

Глава двадцать четвертая

Вивьен, Италия, 1984 год

Время шло, и у Вивьен не оставалось выбора, кроме как признаться Джио, что она пыталась забеременеть. Нельзя было допустить, чтобы об этом он узнал от Изабеллы, чтобы он тоже получил ядовитую записку с сообщением, что Вивьен пытается сделать это обманным путем. Если Джио узнает, что что-то происходит за его спиной, его гнев не будет знать пределов. Вивьен рыдала. Попытки зачать длились больше двух лет, хотя он и не знал о них.

— Причина во мне? — был его первый вопрос.

— Я не знаю, возможно, что и во мне.

Вивьен сидела на кровати, которая была свидетелем их неудачи. Когда-то на этих простынях в порыве страсти сплетались их тела.

— Мы можем обратиться к кому-то? — беспомощно спросила она.

— К доктору? — нахмурился Джио.

— Возможно. Я имею в виду, что хочу этого… — это было сильное преуменьшение.

Вивьен не могла думать ни о чем другом. Каждый новый цикл приносил новую надежду, подогреваемую выдуманными приметами, случайной болью в животе, головокружением, истовыми молитвами. И каждый раз она понимала, что мечты разрушены.

— Ты тоже этого хочешь, правда? — Она подняла на него глаза.

— Конечно, — сказал Джио. — Но лучше нам держать это в секрете. Городок небольшой, и я не хотел бы, чтобы люди совали нос в наши дела.

— Я не знаю, сколько еще разочарований смогу вынести!

Вивьен подошла к окну, сложив руки на груди. Она смотрела на фонтан и не видела его сквозь пелену слез, и рыба, изрыгающая брызги воды, казалась каким-то странным символом плодородия, как будто специально установленным здесь, чтобы унизить ее. Ей удавалось взять контроль над столькими вещами в жизни, но это было не под силу. Это была лотерея, в которой люди типа ее родителей могли иметь детей и измываться над ними так, что те сбегали из дома, а таким, как они с Джио, живущим в достатке и любящим друг друга, все это не с кем было разделить. Вивьен отчетливо представляла себе малыша у себя на руках. Она уже любила его так сильно, что это доставляло боль.

— Не возжелай, — проповедовал Гилберт со своей кафедры.

Посмотри на меня, папочка, — думала она, — я все еще наказание. Я все еще дитя дьявола…

— Я переживаю это годами, Джио. Ты узнал только сейчас, но мне…

— Хочешь сказать, тебе тяжелее?

Вивьен не могла упрекнуть мужа за этот небольшой укол. Она сама не должна была попрекать его своим разочарованием. Не его вина, что она скрывала это.

— Нет. — Она повернулась, вытерла слезы. — Просто я знаю, каким прекрасным отцом ты мог бы стать, и я хочу подарить тебе это.

— И я этого хочу. Но, bella[27], есть вещи, которые мы можем попробовать…

Ее передернуло от этого, ведь так же он обращался к своей сестре.

— Например?

— Я разузнаю. Мы сможем решить эту проблему. У нас хватит сил.

В своих силах Вивьен не была уверена. Ее желание затмевало все на свете. Мучительно ранила каждая мелочь. В деревне дети играли на лужайке, и наблюдать за ними ей было тяжело. Она видела, как они убегают из школы, чтобы поиграть, гладила корешки детских книг в библиотеке, смотрела, как малыши доверчиво держатся за руки своих родителей, стоя в очереди на автобус, и истово желала такой же связи. Такой близости никогда не было между нею и ее родителями. Она хотела доказать, что способна на нее, доказать, что это не у нее были проблемы, что бы ни говорил Гилберт. Она хотела дарить любовь, которую обрела с Джио. Она не была бессердечной.

— Вив?.. — Джио положил руки ей на плечи. — У нас хватит сил, правда?

Она оглянулась, всхлипнула и утвердительно кивнула.

— Не могу понять, почему ты не говорила об этом со мной, — сказал он.

— Я говорю сейчас.

— Я имею в виду, когда ты решила, что пора попытаться. Да, это было немного раньше, чем мы планировали, но мы могли изменить свои планы…

— Могли ли? А как же твоя работа?

— К черту работу.

Его лицо потемнело, и она не хотела давить. Не сейчас. Ей нужен был Джио, которого она знала раньше, а не этот уставший после работы человек. Он будто существовал в двух лицах — благородный, нежный, тот, которого она полюбила, и порочный, непредсказуемый, которого… Нет, что за глупости. Она все равно любила его. И именно поэтому у них должен быть ребенок, ведь они смогут подарить ему любовь.

— Хорошо, но как же Изабелла? — осторожно начала Вивьен. Имя его сестры было катализатором, который мог вызвать слишком бурную реакцию. — Ты беспокоишься из-за нее. И в любом случае ситуация далека от идеала.

— Какая ситуация? — в его голосе послышались оборонительные нотки.

— Ты, я, она — все мы трое.

— Я думал, тебя устраивает ситуация. Мы обсуждали это столько раз.

— Меня устраивает, — соврала она. — Но ты должен признать, что это не наилучшие условия для появления ребенка. Изабелла неоднозначная персона. Малыш не получит нормального воспитания.

— А я получил?

— Мы сейчас не об этом.

— А ты получила?

— И не об этом тоже.

— Но ведь это не останавливало тебя раньше, не так ли? Если ты так переживаешь, что ребенок будет расти в этой ситуации, ты могла бы не допустить этого, предохраняясь.

Вивьен была сбита с толку его словами, в них было столько появившейся из ниоткуда злости. Он вышел из себя моментально, и ей стало страшно. Она отступила, не узнавая мужчину, стоявшего перед ней. Она подбирается к тебе, — думала она, — Изабелла настраивает тебя против меня. Но испуг открыл все шлюзы, она не могла остановиться. Следующие слова она произнесла тихо, но в полной уверенности, что он услышит их.

— Я надеялась, что к этому времени она уже съедет.

— Что ты сказала?

— Я сказала: «Я надеялась, что к этому времени она уже съедет». Прошло четыре года, Джио. Она все время с нами, она не дает мне проходу.

— Ты знала об Изабелле, когда выходила за меня.

— У меня не было выбора, тебе не кажется? И чтобы вернуться к теме: вот почему я говорю тебе сейчас, потому что, если бы не я, тебе сказала бы Изабелла. Она шантажировала меня, Джио. Она готова на все, чтобы встать между нами.

— Не говори ерунды, — фыркнул Джио.

— Я и не говорю. Она спросила меня, почему не получается? Она написала это.

— Могу я увидеть доказательство?

— Я выбросила записку. Я была в панике.

— Ну конечно.

— Какие тебе нужны доказательства? — вздохнула она. — Я твоя жена.

— Я подозреваю, ты поняла все неправильно, вот и все.

— Что здесь можно неправильно понять? Изабелла ненавидит меня с самого начала, и — уж поверь мне — она наслаждается моим горем. Она издевается надо мной, смеется. Мое бесплодие — это ее мечты, ставшие реальностью.

— Это безумие.

— Неужели? А как же свадебное платье, Джио?

— Только не начинай.

— Не начинать что? — Плотина рухнула. — Я говорила тебе, это она сделала!

— И я тебе говорил. Я спросил ее, она ничего об этом не знала. Ну послушай, как будто в Голливуде тебя было некому больше ненавидеть. Скорее всего, это была одна из тех актрис, с мужьями которых ты трахалась.

Это было как пощечина. Джио никогда не был таким злым. Вивьен почувствовала страх. Что с ним случилось?

— Как ты смеешь?

— Прости.

Он отвернулся, его плечи были напряжены.

— Но ты просто не понимаешь.

— Чего я не понимаю?

Повисла долгая пауза. Она боялась, что за ней последует нечто безапелляционное, например: Меня. Ты не понимаешь меня. Но он молчал. Я понимаю тебя, — хотелось прокричать ей, — но посмотри, что она с нами делает! Посмотри, в кого ты превратился!

— Не важно, — в конце концов сказал он, — забудь об этом.

Как будто она могла.

— Неужели наш брак ничего не значит? — прошептала она. — Не значит, что ты должен быть на моей стороне в первую очередь? Ты клялся защищать меня, Джио. Нужно было уточнить, что в первую очередь защита потребуется от твоей сестры.

Он смотрел ей прямо в лицо. Но вместо сожаления в его глазах был гнев.

— Разве ты сам не видишь? — Вивьен решила пойти дальше, пути назад у нее не было, — она все время копает под меня — в Хэллоуин, в первый наш год, на твой день рождения, — а как она давит на прислугу…

— Как тебя остановить? Ты потеряла рассудок.

— У Изабеллы свои методы. Она умнее, чем ты думаешь.

Но Вивьен уже не сомневалась, что Джио прекрасно знал, насколько Изабелла умна — и даже больше. Она сомневалась в себе, не раз по ночам обнаруживая пустое место там, где должен был спать ее муж, и слыша сквозь стену смех женщины, представляя себе, как они говорят и не могут наговориться, и кто знает, что еще они делают там, у нее на чердаке, а потом обнаруживала его на другой стороне пропитанной потом постели и убеждалась, что он здесь, всегда здесь.

Может, он прав? И она действительно сходит с ума?

Джио что-то говорил в ответ, но она уже ничего не слышала. Не хотела слышать. Все, что он говорил, было в защиту сестры. Она больше не могла выносить этого. Не могла так жить. Ему нужно было принять решение.

— Я или она, Джио. Я серьезно.

В комнате повисла тишина. Выражение лица Джио разрывало ей сердце, их когда-то искренняя любовь уничтожена кознями Изабеллы. В ту же минуту она захотела забрать свои слова назад. Без Джио у нее не будет ничего. Все, что у нее есть, — здесь. Он. Барбаросса.

— Не делай этого, Вивьен.

Она открыла рот, но не издала ни звука. Это был его ответ.

Вивьен открыла дверь спальни и бросилась вниз по лестнице, на террасу, по дороге, она продолжала идти — куда глаза глядят, лишь бы убраться отсюда.

* * *

Всю неделю она избегала встречи с мужем. Это было несложно — Джио уходил на рассвете и возвращался затемно. Пару раз он пытался поговорить, но она не могла: рана еще не зажила. Если он только не собирался сказать: «Белла ничего для меня не значит, я люблю только тебя, и, если ты хочешь от нее избавиться, я сделаю это», — разговоры ничего не могли изменить. Даже в мыслях это звучало невозможно, как будто речь шла о любовнице.

Она его сестра.

Его сестра.

Ирония заключалась в том, что, если бы Джио сказал это, искренне сказал, у нее больше не было бы проблем с Изабеллой, да и, собственно, не было бы никакой необходимости в отъезде Изабеллы. Но Джио ни разу не сказал ей, что она важнее, что в случае катастрофы он бы спасал ее, свою жену, в первую очередь. Или она хотела слишком много? Она не знала.

Она лишь понимала, что ей больно.

Вивьен оставила их. Она позволила брату и сестре вновь погрузиться в выдуманный в детстве мир, позволила им обедать наедине за огромным столом, гулять в саду после наступления темноты, сидеть плечом к плечу у каменного фонтана.

Какой яд Изабелла влила ему в уши?

Вивьен жила в комнате для прислуги, она строила планы от смелого решения вернуться в Голливуд до не менее смелого поехать одной в опасное путешествие в дальние страны, возможно в Индию или Египет, но мечты сводились к одному: Джио невыносимо соскучится и вскоре признает свою ошибку. В ее мечтах Изабелла пыталась сделать его счастливым, но у нее ничего не вышло, она показала свое истинное лицо, совершив какой-то подлый поступок, и Джио упал к ногам Вивьен, увидев наконец правду и ужасно сожалея о том, что сделал. Затем он отправлялся искать ее по всему земному шару, а когда находил, она успокаивала его, говоря, что никогда не переставала любить, и теперь наконец они начнут все сначала…

Дни шли за днями, но планы не осуществлялись, а фантазии не сбывались. Но и их было достаточно. Вивьен обнаружила, что смогла создать в голове альтернативную реальность, настолько убедительную, что в другой просто не было необходимости. Она фантазировала о том, как избивает Изабеллу, или как Изабелла живет в нищете и умоляет ее о прощении. Она представляла себе, как ее выставили из этого дома и она больше не имеет отношения к их семье.

Адалина и Сальваторе беспокоились из-за ее поведения, но они были достаточно деликатны, чтобы не совать нос в хозяйские дела. Раньше Вивьен стыдилась того, как ее изгнание выглядит в чужих глазах, но потом ей стало все равно. Сальваторе был воплощением учтивости, вставал, когда она входила, обращался к ней, соблюдая все формальности, и, казалось, не обращал внимания, когда находил Вивьен на кухне в одиночестве и в полной тишине глядящей на огонь. Адалина тем временем готовила еду на всех, но ей приносила отдельно, не задавая вопросов. Однажды, увидев кроткую благодарную улыбку на лице Вивьен, получившей порцию запеченных баклажанов, она задержалась у двери и спросила:

— Могу я сделать для вас что-то еще, синьора?

Вивьен посмотрела в тарелку. От вида баклажанов скрутило живот. Для нее можно было сделать миллион вещей, но ни одна из них не была во власти Адалины.

— О, Лили…

Она больше не могла притворяться. Нет, с ней не все в порядке. Нет, она не в норме. Нет, она проводила время за пределами замка не потому, что в это время года в некоторых комнатах сквозняк. На протяжении большей части своей жизни она изображала беззаботность, как будто хорошая мина при плохой игре могла привести ее к выигрышу. Она чувствовала усталость. С того самого вечера, когда произошла их с Джио ссора, она чувствовала усталость от всего. Она проснулась утром в сиреневой комнате, забыв, а потом снова вспомнив, что Джио нет рядом, и почувствовала такое изнуряющее утомление души и тела, что понадобились все ее силы, чтобы просто встать с постели. Доброта в голосе Адалины снова воскресила это чувство.

— Я так люблю его, — сказала она горничной, — но… — Она задумалась, что сказать, но решила говорить правду. — Но я ненавижу ее. Я знаю, что с ней произошло, и мне жаль, но почему я должна расплачиваться за это своим браком? Она сделала мою жизнь несчастной с тех пор, как появилась в ней. Я пыталась, Лили. Ты веришь мне? Я пыталась. Я знаю, как много она значит для Джио. Но я так больше не могу, не могу!

Адалина села рядом с ней. Она успела поработать в нескольких поместьях, в которых секретов было столько же, сколько и комнат. То, что счастья не дают ни деньги, ни положение в обществе, было правдой, она хорошо это знала. Хозяйка дома была кинозвездой. Но в то же время человеком.

— Она испытывает то же самое по отношению к вам, — мягко проговорила она. — Мы многое замечаем, Сальве и я.

— Тогда вы должны видеть, в какое посмешище она меня превратила.

— Вы не посмешище.

— Правда? — Вивьен вытерла слезы. — Мне не нужно было пускать ее в нашу жизнь. Нужно было сразу сказать: «Нет, Джио, я так не могу, я не могу делить тебя с ней!»

— А вы пробовали говорить со своим мужем?

— Да, — Вивьен всхлипнула, — и из-за этого я здесь. Он не может смотреть на меня после того, как я поставила его перед необходимостью выбора. Конечно же, он выбрал ее.

— Он так сказал?

Вивьен сглотнула.

— В этом не было необходимости.

Адалина притихла на минутку.

— Могу я говорить откровенно, синьора?

— Единственное, чего я сейчас хочу, — откровенность.

— Я думаю, вам стоит осознать, какой властью вы наделены в этом доме. Вы жена синьора Моретти. Он выбрал вас, когда женился на вас. Вы — главная женщина в его жизни, и, если уж говорить откровенно, вам нужно начать вести себя соответствующе, вместо того чтобы прятаться здесь с нами. Поступая так, вы позволяете сопернице победить.

Сопернице…

— То есть ты согласна? — Вивьен повернулась к ней. — Ты согласна, что она вела против меня войну? Что мне это не показалось? Джио считает, что я сошла с ума, что я все выдумала.

— Я думаю, что дело касается вас и вашего мужа. При чем здесь она?

— При том, что она настроена против меня, — горько сказала Вивьен. — Она сделает все, чтобы разлучить нас. Она ждет не дождется нашего разрыва.

— Разве не это она видит сейчас?

Вивьен задумалась.

— Ступайте к своему мужу, — посоветовала Адалина, — вы любите друг друга, а остальное приложится. Ваша любовь не касается больше никого.

Вивьен снова посмотрела на свой обед. Ее больше не тошнило. Она взялась за ложку: вкус был немного странным, но не неприятным.

— Лучше?

— Кажется, — прошептала Вивьен и улыбнулась горничной.

* * *

Тем вечером Вивьен вернулась в замок. После разговора с Адалиной она задумалась. Слова горничной придали ей решимости не только вернуть себе позиции хозяйки Барбароссы, но и уверенности, что у нее появилась крепкая союзница, готовая встать на ее сторону. Адалина была подругой, которой ей не хватало, — мудрой, великодушной, обладающей терпением и интуицией. Вивьен могла полностью ей доверять. Она знала, что будет не просто сделать то, что она задумала, но с помощью Лили у нее получится.

Осталось лишь помириться с Джио. Поцеловать его, обнять и сказать все, что должна.

Странное чувство посетило ее у фонтана. Она остановилась, оперлась на камень и перевела дух.

Отливающая серебром рыба с открытым ртом глазела на нее. Ее всегда беспокоило, что вода не вытекала ровной струей из ее окаменевших губ, но брызгала и бурлила, будто что-то попало существу в горло. Вдруг у нее закружилась голова, земля ушла из-под ног. Желчь поднялась к груди, затем отступила.

Через минуту все прошло.

Инстинктивно Вивьен приложила руку к животу. Солнце выглянуло из-за облака, вода посветлела и заискрилась.

Она знала.

Глава двадцать пятая

Ожидание возвращения Джио было мучительным. Она пыталась отвлечься: убиралась в и без того сверкающих чистотой комнатах, писала письма, в конце концов даже принялась смахивать пыль с коллекции подаренных им на прошлое Рождество картин, зарисовывать ветви роз, обвивавших ее скамейку в Овальном саду. Ничто не могло ее отвлечь. Она считала минуты до прихода мужа.

В шесть вечера, раньше обычного, Вивьен услышала, как к дому подъехала его машина. Она бросилась вниз по лестнице ему навстречу, на его лице она увидела облегчение, тут же превратившееся в довольную улыбку, как только он увидел ее. Старый добрый Джио. Тот, в которого она влюбилась.

Он простит меня. Он любит меня.

Только это и волновало ее. Даже Изабелла, выходящая из машины, несмотря на то что Вивьен считала, что та весь день провела наверху, не могла испортить ей настроение. Джио прикоснулся к ее волосам.

— Я скучал по тебе, — пробормотал он. — Так сильно скучал.

— Я тоже по тебе скучала. — Она обвила его шею руками и поцеловала. Заметив унылый взгляд Изабеллы, она только добавила страсти в поцелуй.

— Прости, — прошептал Джио ей в плечо.

— И ты меня, — Вивьен поймала взгляд Изабеллы. — Но все это больше не имеет никакого значения.

Провожая его в дом, она спросила:

— Как прошел день?

Ей хотелось вести непринужденную беседу: она боялась, что в противном случае сразу выболтает все новости. Этот разговор должен был стать особенным, он был предназначен только для них двоих. Ответ Джио она даже не запомнила. Отчасти потому, что, как всегда, это был бессмысленный набор ничего не значащих фраз, которыми он обычно отделывался от нее, а отчасти потому, что снова переживала момент, происшедший с ней ранее, изменивший ее жизнь навсегда. Она наслаждалась им, зная, что будет вспоминать его много лет спустя, предаваясь сладкой ностальгии.

Девушка разочаровалась в тестах — слишком часто они преподносили ей плохие новости — и давно спрятала их, но сейчас ей предстояло найти их и убедиться в том, что их еще можно использовать. Сегодня эта неприятная процедура не вызывала привычного беспокойства. Она чувствовала уверенность, она знала ответ. Минута, две, и все готово. Настанет момент чистой радости. Мыльный пузырь волнений и тревог, в котором она прожила последние недели, в одну минуту лопнет. Я беременна.

Сама мысль о том, что внутри ее зарождается новая жизнь, казалась ей волшебной. Если не обращать внимания на такие пустяки, как легкая тошнота, которая то появлялась, то исчезала, Вивьен не чувствовала никаких перемен. А чего она ожидала? Что Земля сойдет с орбиты? Или звезды покинут небосклон? Все происходящее было еще более невероятным из-за своей простоты и обыденности. Она представляла себе, как отдельные клетки в течение девяти месяцев постепенно соединятся в единое целое — их дочь или сына, ребенка, о котором она так мечтала. Ее сердце переполняла любовь и предвкушение чего-то особенного. Внутри нее расцветала надежда и зарождалась новая жизнь.

— …Белла поехала со мной. Я подумал, ей не повредит выйти из дома.

Джио завершал рассказ, и последняя фраза вернула Вивьен к реальности. Она взглянула на Изабеллу, и та поспешила ретироваться.

— Пойдем со мной, — сказала Вивьен, взяв мужа за руку. — У меня есть кое-что для тебя.

Оказавшись в спальне, Джио толкнул ее на кровать:

— Ты об этом?

Его руки ласкали ее тело, грудь, бедра. Разлука обострила его желание.

— Perdonami[28], Вив, прости меня. Я не хотел тебя расстраивать. Никогда. У нас ведь все в порядке?

— Даже лучше. — Она обхватила лицо мужа ладонями, чтобы посмотреть в его разноцветные глаза. — Джио, ты знаешь, почему я вышла за тебя замуж?

— Мне нравится думать, что знаю.

— Тогда мне не нужно об этом говорить. Но все же скажу, что я согласилась быть с тобой в радости и в горе, приняв тебя всего, со всем, что для тебя важно, включая твою семью.

Джио накрыл ее губы своими. Как же я люблю этого мужчину, — думала она.

— И нашу семью, — прошептала она.

Он отстранился:

— Что ты сказала?

— Я сказала, что теперь у нас есть своя семья. — Вивьен положила его ладони на свой живот.

Его глаза расширились — один черный, другой зеленый. Будут ли у их ребенка такие же?

Вивьен кивнула, исполненная радости, ясной, чистой радости, которую чувствовала впервые за несколько лет. Джио поцеловал ее вновь, на этот раз с порывом, который говорил больше, чем простые слова. Все шло просто прекрасно.

* * *

На следующее утро Джио разбудил ее. Он принес ей завтрак в постель. На подносе стояла вазочка с розой, а рядом с ней самые разные угощения — сахарная выпечка, апельсиновый сок, капучино.

Вивьен приподнялась, опираясь на подушки, и сонно улыбнулась мужу в знак приветствия.

— Обедаем мы тоже вместе, — сказал Джио. — Только мы вдвоем в «Зеферелли».

Это было ее любимое место.

— Великолепно.

— Ну, тебе предстоит есть за двоих. — Он поставил поднос и поцеловал ее в губы. — Нужно ведь поддерживать силы.

Запах капучино вызвал тошноту.

— Я попрошу Адалину сделать тебе чай, — сразу же предложил Джио, поднимаясь, но она его остановила.

— Давай лучше насладимся этим моментом подольше, — сказала Вивьен.

Он сел рядом, наблюдая за тем, как она ест, и рассуждая о том, мальчик у них родится или девочка, каким будет ребенок. Обсуждали, унаследует он тягу к творчеству от Вивьен или научный склад ума Джио. Будет он светловолосым, как мама, или темненьким, как папа? Пойдет ростом в Джио или будет миниатюрным, как Вивьен?

— Не могу дождаться встречи с ними. — Вивьен сияла.

— С ними? — Джио делано удивился.

— Это ведь могут быть близняшки… — дразнила его жена, и Джио начал рассказывать историю об идентичных близнецах, с которыми ходил в школу, и о тех узах, которые связывают братьев и сестер.

— Кстати, — добавил он, — я сказал Белле. Надеюсь, ты не против. Я подумал, что в нашей ситуации будет лучше, если она узнает об этом от меня. И дело в том, Вив, — он понизил голос, — что она рада за нас. Она сказала мне, что ей приятно это слышать, ведь она знает, как долго мы пытались и как тебя это расстраивало.

— Она это сказала?

— Я могу показать тебе, она это написала для меня. Я думаю, это доказывает, что вы сможете поладить, правда? — Его оптимизм причинял ей боль. — Мне действительно кажется, что вся эта ситуация вышла из-под контроля. Белла хочет быть тебе другом. Пройдет время, и она захочет стать твоей сестрой. Она просто не может дождаться, когда станет тетушкой.

Тетушкой.

Мысль о том, что Изабелла будет тетей ее ребенка, казалась Вивьен ужасающей. Но что она могла поделать? Изабелла привыкла к тому, что брат всегда рядом, и не знала, как жить по-другому. Вивьен решила промолчать, чтобы ссора не омрачила их счастье. Ей нужно было просто принять, что Изабелла всегда будет рядом с ее мужем и это никогда не изменится. Единственное, что она могла сделать, — убедиться в том, что она и ребенок будут для Джио на первом месте. Для этого ей нужно просто быть любящей женой и матерью.

Вивьен скрыла свои опасения.

— Я тоже не могу дождаться этого.

* * *

Изабелла, как оказалось, решила доказать свою полезность. «Она переживает за тебя и хочет, чтобы ты знала, — сказал Джио, — потому что сама не может сказать тебе об этом». Изабелла, большую часть времени в Барбароссе проводившая в одиночестве, теперь принялась помогать по дому. Она подметала полы, убиралась в спальнях, занималась другими делами, которые раньше входили в обязанности Адалины. Вивьен наблюдала этот странный и немного смешной спектакль, не зная, как реагировать. Она обнаружила, что ее радует тихое недовольство прислуги. Лили была слишком деликатна и профессиональна, чтобы позволить себе открыто демонстрировать недовольство, но Вивьен отмечала, что с каждым днем она раздражается все больше.

На третьем месяце беременности они с Джио отправились на осмотр. Несмотря на обнадеживающую утреннюю тошноту, Вивьен все еще не могла поверить в то, что это чудо происходит с ней, пока собственными глазами не увидела крохотную фасолинку на экране. Она сразу же влюбилась в малыша. Привет, — думала она, сжимая ладонь Джио, — я тебя знаю. Все происходящее до сих пор казалось ей волшебным сном, который может закончиться в любую секунду. Но нет, вот он — черно-белая фотография, на которой четко виден ее малыш.

По дороге в замок Джио поцеловал ее на прощанье. Ему нужно было появиться в лаборатории к обеду.

— Позаботься о нас.

Перед уходом он коснулся ладонью ее живота. Она никогда не чувствовала такой близости с мужем. Их словно окружало защитное поле.

— Обязательно.

— Я серьезно, bellissima. Жаль, я не могу остаться дома и присмотреть за тобой сам. Позволь Адалине и Изабелле делать всю работу самим. Ты должна отдыхать. Хорошо?

Его забота покоряла. Даже вдвойне, ведь своей фразой он уравнял свою сестру с прислугой. Наконец золовка была свергнута с пьедестала и Вивьен могла занять главное место в его жизни как самый важный человек, достойный заботы и восхищения. Вивьен была в столь хорошем настроении, что даже поприветствовала Изабеллу, входя в зал и стягивая кожаные перчатки цвета баклажана, которые тут же обронила на телефонный столик. Ее радовало уже то, что Изабелла мыла пол, с мягким скрипом водя шваброй туда-сюда. Она двигалась от плитки к плитке, оставляя за собой скользкий след. Адалина была права — ей нужно было только самоутвердиться. И она это успешно делала. В этом замке Вивьен была главной женщиной. Его хозяйкой. И скоро у нее появится наследник — ее бесценный малыш. Беременность сделала ее неприкосновенной. Изабелла могла строить козни сколько угодно. Ей было нечего противопоставить будущему отпрыску.

Изабелла ответила на приветствие легким кивком и улыбнулась Вивьен. По крайней мере это было похоже на улыбку — тот максимум эмоций, который был доступен Изабелле.

— Тебе не обязательно все это делать, — осторожно начала Вивьен. — Для этого у нас есть прислуга.

На секунду ей показалось, что золовка может говорить. Но нет, это было подобие странной полуулыбки, а Изабелла вернулась к своему занятию, двигаясь в сторону лестницы. Вивьен поднялась к себе, чтобы переодеться. Она надеялась, что Джио не задержится сегодня, поскольку она собиралась приготовить его любимое блюдо. Лили должна была ей помочь с шоколадным тирамису. А после ужина они бы уснули в объятиях друг друга.

Мысли и мечты захватили ее, когда она шла назад к лестнице по коридору. Она вдруг почувствовала, что земля уходит из-под ног. За этим — короткий пронзительный миг паники. Она не могла поверить, что это происходит сейчас, в этот обычный день, когда она просто спускалась на кухню, слушая стук капель дождя об оконное стекло. Перед ней была лестница — Вивьен ударилась головой о ступеньки и потеряла сознание.

Последним, что она увидела, была Изабелла, стоящая в нескольких шагах от нее со шваброй, с которой стекали капли воды. В ее черных глазах был триумф.

Глава двадцать шестая

Италия, лето 2016 года

Адалина находит меня на полу. Я, видимо, упала назад на перила, а Сальваторе ушел. И наверное, потеряла сознание, потому что все, что я помню, — это поднимающееся по картине яркое оранжевое пламя, а потом крик Адалины…

— Нет! — восклицает она. — Нет!

Огонь не дает пройти. Вставай, — приказываю я себе, — шевелись. Шатаясь, я спускаюсь вниз, за моей спиной — сплошная стена огня, грозящая пожрать все на своем пути. Добираюсь до кухни, быстро наполняю таз водой и спешу наверх. Огонь, шипя, тухнет, и я снова бегу за водой. Мне слышится не только крик Адалины, но и другой женщины, а может, двоих. Высокий, молящий о помощи, пронзительный крик рикошетит от сводчатого потолка. Я спотыкаюсь, расплескиваю воду и вспоминаю крики на станции Северной линии, сопровождавшие мой путь наверх и будто обвинявшие в содеянном. Наконец огонь сдался и погас, Адалина сползает по стене. Ее кожа почернела, покрылась пятнами копоти, привычный тугой пучок на затылке растрепался. Лицо выражает такую печаль, что даже злость, которой я жду в первую очередь, задерживается ненадолго. На мгновение ока она кажется мне неуловимо похожей на кого-то, просто слабый проблеск догадки, которую я не успеваю осознать. Женщина, которую я однажды видела или думала, что видела…

— Адалина?..

Мой голос звучит как чужой. Я подхожу к ней.

— Что ты наделала? — говорит она в отчаянии.

— Мне так жаль, — я все еще в шоке, — это был несчастный случай.

Портрет падает на пол. Человека на нем не узнать. Рама расплавлена, холст почернел, углы его завернулись. Остался только один глаз, зеленый, пронизывающий, он сверкает, как драгоценный камень на дне океана. Этот глаз будто смотрит на меня, и я мгновенно его узнаю. Это тот мужчина, которого я видела на картине в первый день в Барбароссе, — наверное, это муж Вивьен.

— Как будто мало с нее того, что она уже потеряла его однажды, — шепчет Адалина.

Я не знаю, что сказать. Все это так нелепо, что мои извинения только подчеркнут глупость происходящего. Все, что я могу сказать в свою защиту, будет звучать странно.

— Я разговаривала с Сальваторе… — начинаю я.

Она поднимает голову, глаза полны ярости:

— Что он сказал?

— Ничего, — я делаю шаг назад, — он… Я все равно его не слушала.

— Хорошо. Он не знает, что говорит.

Она говорит не так, как обычно, словно передо мной другой, незнакомый человек. Быть может, дело в воцарившемся вокруг мраке, в отчаянии. На ступеньках лужи, со стен стекает вода.

— Он напугал меня, — говорю я, — я уронила свечу, и она…

Она пристально смотрит на портрет. На лицо, которое когда-то было там. Пламя успело уничтожить чехол на нем и повредить другие, дав мне возможность взглянуть на изображенных на них людей. Вивьен с ее кинематографической красотой не спутаешь ни с кем. На другом портрете, еще частично покрытом тканью, — женщина с темными волосами и пылким пристальным взглядом. Мне кажется, что они с Вивьен одного возраста, но в остальном сложно найти более не похожих друг на друга людей. У нее блестящие волосы и дерзкий взгляд, будто без слов сообщающий дурные вести. У нее есть нечто общее с мужчиной, с Джио, это добавляет ясности. И уверенности.

— Мне нужно поговорить с Вивьен, — произношу я, — все ей объяснить.

— Это невозможно объяснить, — категорично говорит Адалина.

— Я чувствую себя очень плохо.

— Не так плохо, как будет ей. — Голос Адалины на секунду становится тише, но она тут же снова его повышает: — Ты сделаешь только хуже. Я расскажу ей, что случилось.

— Я действительно думаю, что мне стоит…

— А я так не думаю.

Я хватаюсь за соломинку. Возможность поговорить с Вивьен могла бы дать мне шанс остаться здесь. Пересказ случившегося Адалиной лишит меня такой возможности. С тем же успехом можно начинать собирать вещи уже сейчас — и это именно то, чего я заслуживаю. Этот портрет не просто холст и краска, он — все, что осталось у этой женщины, символ жизни, которой больше нет.

Внезапно старинная люстра над нашими головами зажигается. Как прожектор, она освещает весь хаос, который принесла эта ночь.

Адалина поднимается и снимает портрет мужчины со стены. Она держит его бережно, прикрывая одной рукой. Весит он немало, я вижу, как ей тяжело, но знаю: предлагать помощь бессмысленно. Уставшая, она тяжело поднимается по лестнице.

— Приберись, — сухо бросает она мне, не оглядываясь. Слышно, что она задыхается. — Сделай так, чтобы не осталось и следа от случившегося.

Она не дожидается моего ответа, да мне и нечего сказать.

* * *

— Там всегда был ребенок?

Макс приносит мне кружку чего-то теплого, чтобы согреть руки. Я дрожу. Я не знала, куда еще пойти, и, как только увидела его, слова хлынули из меня потоком. Случайная встреча с Вивьен пугает меня настолько, что я не могу оставаться в Барбароссе. В то же время меня охватывает ужас при мысли о встрече с Адалиной, которая сообщит мне новость о моем увольнении, но это слишком мягко сказано — на самом деле меня выгонят прочь без сожаления.

— Если верить Сальваторе, — уточняю я, — но он был не в себе, мне кажется, он собирался сделать что-то со мной.

— Зачем ему это нужно?

— Не знаю, — кружка в моей руке трясется, и я ставлю ее на стол. — Макс, я ничего не знаю. Кроме того, что они собираются избавиться от меня. Что я буду делать тогда? Куда мне идти? Домой мне нельзя — нельзя!

Макс сидит напротив и смотрит на меня ласковыми карими глазами. Когда я явилась, он красил стену, и сейчас его футболка покрыта белыми пятнами. Даже в своем нынешнем лихорадочном состоянии я замечаю, как она контрастирует с загаром на его мускулистых руках. Он крепче, чем мужчины, которые мне нравятся — если можно так назвать Джеймса. Я ловлю себя на этой мысли с удивлением — всего месяц назад я и подумать не могла о романе в будущем.

— Почему тебя так пугает возвращение в Англию? — спрашивает он.

— Не пугает. Мне просто нужны деньги.

— Разве твоя семья не хочет увидеть тебя?

— Они уже насмотрелись, — я бессовестно вру, и, судя по выражению лица Макса, ему известно об этом.

Я вспоминаю волну скандальных статей, захлестнувшую британские новости, и содрогаюсь. В Барбароссе мне удалось забыть о них ненадолго — замок как будто не принадлежит настоящему миру. Там о чем угодно можно забыть. Но когда меня прогонят оттуда, мне придется встретиться с реальностью — с семьей, с друзьями, с… жизнью.

— Что происходит, Люси?

Он спрашивает так ласково, что на секунду я думаю, что могу рассказать ему все. Но в нашей дружбе мне больше всего нравится, что она дает мне возможность побыть другой. Чистой, прекрасной. Такой, как я мечтала.

— Я не могу тебе рассказать, — говорю я, уставившись на свои руки.

— Можешь. — Его взгляд серьезен. — Правда можешь.

В дверь стучат, момент, к моему облегчению, упущен. Макс не двигается с места, и я начинаю переживать, что он не станет открывать, но стук повторяется, на этот раз сильнее. Он нехотя встает:

— Лучше подойти.

Я вздыхаю с облегчением, только когда он выходит из комнаты. Ситуация тупиковая. Я хочу узнать Макса поближе, хочу видеться с ним и проводить время вместе, но каждый раз понимаю: рано или поздно я должна буду признаться, кто я на самом деле, и что тогда? Я морочу ему голову, создаю о себе ложное впечатление, и это делает меня в его глазах обманщицей. Сначала подлая измена, теперь обман.

Я слышу, как Макс говорит с кем-то. Голос принадлежит женщине, слов не разобрать, но в этом и нет необходимости — он возвращается в комнату.

— Это к тебе, Люси, — произносит он.

Вслед за ним входит женщина. Молодая привлекательная брюнетка улыбается мне.

— Люси Уиттекер? — спрашивает она.

Англичанка. Сердце замирает.

— Элисон Куни, — представляется она, — корреспондент Onlooker. Я узнала, что вы живете в замке Барбаросса, и нашла вас здесь. Хочу дать вам возможность высказаться прежде, чем это сделает кто-то еще.

Глава двадцать седьмая

Вивьен, Италия, 1984 год

Вивьен открыла глаза. Казалось, она проспала не меньше ста лет. Болела голова, ныли зубы и конечности. Понадобилось несколько минут, чтобы вернуться в свое тело и полностью осознать происшедшее. Язык опух, но ей было необходимо заговорить.

Ее волновал только один вопрос.

— Ребенок?.. — произнесла она в пустоту, наполненную солнечными лучами. Больница.

Рядом Джио. Его лицо изменилось от волнения. Это снова ты, — подумала она, все это было слишком похоже на их первую встречу.

— Ребенок… — Она закашлялась. — Пожалуйста, Джио, скажи мне, что ребенок…

— С малышом все в порядке. — Он коснулся ее лица, вытирая слезы страха и облегчения. — Вив, я думал, ты умираешь. Но ты в порядке. Ребенок тоже.

— Я упала…

Вивьен попыталась вспомнить, что с ней было, но все мысли были о том, что с ребенком все в порядке. Она выдохнула с облегчением.

Скольжение, приближающаяся лестница, удар о ступеньки — вот что она помнила. Она провела рукой к животу, ощутив успокаивающее движение, и улыбнулась. Спасибо, — подумала она.

— Ты до смерти меня напугала.

Она пыталась сфокусироваться на лице Джио. Он старался сдерживать эмоции, но ему не удавалось скрыть ярость, которая заставляла его хмуриться. Наверное, он выяснил, что произошло. Он знает.

А что же произошло? Вивьен вернулась мысленно к этому ужасному, пугающему событию. Джио знал. Он знал. Но вдруг…

— Это был несчастный случай, — сказал он, — мокрый пол. Изабелла разбита.

Изабелла…

Вивьен вцепилась пальцами в простыни. Она вдруг вспомнила лицо золовки, каким видела его в последний раз. Там, на ступеньках, за секунду до поглотившей все тьмы. Призрак Изабеллы преследовал ее с тех пор, как эта женщина появилась в ее жизни. От ее мрачного присутствия делалось горько и тяжело.

— Она здесь? — спросила девушка шепотом.

Джио нахмурился.

— Она в Барбароссе.

— Это сделала она. Она была там, когда я упала.

— Да, и я благодарю за это Бога. Иначе тебя не нашли бы вовремя.

В его глазах снова читалась злость. Но не на Изабеллу, а на нее.

— Я просил тебя соблюдать осторожность, — произнес он резко, одновременно с сочувствием и злостью. Эмоции были разными, как и его глаза. — Разве я этого не говорил? Тебе нужно быть ответственнее. Сейчас ты должна заботиться не только о себе. Я не могу постоянно быть рядом.

Вивьен прикрыла глаза.

— Я сама знаю об ответственности, — ответила она. — Это самое важное, что когда-либо со мной происходило.

Как он мог предположить, что она не способна позаботиться о себе или о своем ребенке? Что она могла поставить жизнь их малыша под угрозу намеренно? Ведь все было хорошо. До тех пор, пока…

— Если бы ты был рядом, — заметила она, — этого не случилось бы.

— Нет. Я бы присмотрел за тобой.

— И ты бы увидел Изабеллу.

Он терпеливо смотрел на нее.

— Ты должна быть внимательнее, Вивьен.

О да. Этого хватило, чтобы все запомнить.

— Когда?

— Когда что?

— Когда меня нашли?

Джио начинал выходить из себя.

— Сальве позвонил мне в три.

Вивьен не сдержала горькой улыбки.

— Но это случилось раньше. Я упала не тогда. Это произошло сразу после твоего отъезда на работу.

Джио понимал, к чему она ведет.

— Прекрати, Вив.

— Ты говоришь мне, что Сальве нашел меня спустя несколько часов после того, как я упала. Как это возможно, если Изабелла стояла рядом? Она была прямо там. Я ее видела.

Ей хотелось встряхнуть мужа. Как он не понимает?

— Она устроила все это, а потом бросила меня!

Джио положил ей на лоб ладонь.

— Ты бредишь, — сказал он отстраненно. — Врачи говорили, что это может случиться.

Бредишь?

— Ты ударилась головой, Вивьен. Это был несчастный случай, — повторил он.

Вивьен вынуждена была прикусить язык, чтобы не разразиться проклятиями в адрес Изабеллы. Ей хотелось кричать, хотя она и знала, что никакими словами не описать, насколько ужасным был поступок Беллы. Возможно ли такое? Так ли все было? Неужели Изабелла может быть настолько подлой, чтобы хотеть смерти малыша? Хотя Вивьен и представляла ее себе злобной ведьмой, должны были существовать границы, которые нельзя переступать.

— Вивьен?..

Она прикрыла глаза. Изабелла могла обмануть всех остальных. Даже собственного брата, но только не Вивьен.

— Я бы хотела побыть одна, — сказала девушка, отворачиваясь к окну.

Джио немного подождал.

— Я люблю тебя, — произнес он.

Она смотрела, как ветер качает ветви деревьев. Дверь закрылась.

* * *

На восстановление ушло несколько недель, за это время тело Вивьен изменилось. Она всегда тщательно ухаживала за ним: идеальный внешний вид требовался для работы в «Лалик», потом это помогало получить новую роль. Но сейчас тело было нужно для другого, и это было настоящее чудо. Она с восторгом наблюдала за тем, как оно растет, формы становятся более округлыми.

Джио позаботился о том, чтобы воспоминаний о ссоре не осталось. Вивьен знала, что обвинения, высказанные в адрес его сестры, могли бы стать для них точкой невозврата. Но муж старательно делал вид, что никакого разговора в больничной палате не было. Он без конца твердил о ее самоотверженности, не давая при этом даже пальцем пошевелить, постоянно хотел знать, где она находится, осыпал комплиментами — окружал вниманием, которого ей так не хватало несколько лет, с тех пор как в их жизнь вошла Изабелла.

— Какая же ты сексуальная сейчас, — говорил он, подкрадываясь к ней перед работой, чтобы запечатлеть поцелуй на ее шее.

Вивьен это нравилось. Это было похоже на начало их отношений. После того страшного случая с ее падением Джио стал проводить меньше времени в лаборатории. Они виделись чаще, чем когда-либо. Наконец-то Вивьен почувствовала, что их жизнь наладилась. Ребенок сплотил их.

Она и правда чувствовала себя сексуальной — сексуальнее Изабеллы, которая с расцветом Вивьен стала увядать, словно растворяясь во мраке. Бóльшую часть времени Изабелла проводила у себя наверху. Часто пропускала приемы пищи, позволяя Джио и Вивьен ужинать наедине как нормальная супружеская пара. Когда она попадалась Вивьен на глаза, та с удовольствием отмечала, что красота золовки тает. Зловещая тьма в ее глазах больше не казалась притягательной и манящей. Теперь они казались усталыми и пустыми. Ее бледное аристократичное лицо стало изможденным. Некогда блестящие волосы — предмет зависти всех женщин во Флоренции — потускнели. Вивьен надеялась, что причиной всему этому чувство вины. Ты знаешь, что ты сделала, — думала она. Но никогда не шла на прямую конфронтацию с Беллой. Это было бы для мерзавки настоящим подарком, а этого Вивьен не могла допустить. Она чувствовала, что Изабелла ждет выяснения отношений, это доказало бы, что ее усилия не прошли даром. Но его так и не последовало. Вивьен молчала.

Самым приятным было то, что Джио, казалось, не замечал отсутствия сестры.

— Думаешь, с Изабеллой все нормально? — спросила Вивьен как-то вечером, за ужином, когда Адалина приготовила ньокки с артишоками.

Она специально подняла эту тему: ей нравилось чувствовать себя милосердной женой. Хотела, чтобы Джио видел в ней зрелую личность, способную на прощение, в то время как Изабелла отдалялась бы от него с каждым днем все сильнее.

Джио почесал щеку.

— Она в порядке, — ответил он.

— Я надеюсь, она не расстраивается из-за этого… несчастного случая.

— Уверен, что нет.

— Хорошо. Потому что я хочу покончить с этой историей.

Джио не нравились разговоры о сестре. Он не позволял втягивать себя в них. Но Вивьен казалось, что чем чаще она будет дергать за эту веревочку, тем слабее станет тугой узел их родственных отношений.

Однако дело было в том, что сама она не забыла о так называемом несчастном случае.

И никогда не забудет.

Каждый раз, когда она ловила полный ненависти взгляд Изабеллы, каждый раз, когда чувствовала удушливое присутствие сестры, уверенность в виновности Изабеллы росла. Она почти стала убийцей. Она стремилась покончить не только с Вивьен, но и с ее малышом. Ничего хуже и быть не могло. Неудивительно, что Джио был не в силах даже заподозрить ее в таком. Если им повезет, стыд будет держать Изабеллу на расстоянии все время.

— Кстати, дорогой, — произнесла Вивьен, делая глоток монтепульчано, — какие у нас планы на выходные?

* * *

Как оказалось, на выходные был запланирован сюрприз. Но наступил вечер пятницы, и она видела, что Джио едва сдерживает радостное возбуждение. Его выдавала энергия, бьющая фонтаном, и постоянное перескакивание с темы на тему.

— Я пригласил к нам художника, — сказал он ей и притянул к себе. — Сейчас идеально подходящий момент. Именно сейчас. Мы сможем запечатлеть нашу семью.

— Что ты имеешь в виду? — обрадовалась Вивьен.

— Портреты. — Он поцеловал ее. — Разве мы не должны запечатлеть момент нашего проживания в Барбароссе? И когда родится bambino, для него тоже будет место.

Эта идея ее порадовала. Она восхищалась портретом Джакомо Динаполи, украшавшим бальный зал. Замок был полон свидетельствами жизни прошлых поколений, недавних и совсем древних — из восемнадцатого и девятнадцатого столетия. Картины изображали женщин с удивительными прическами, замерших в одинаковых покорных позах, сложив на коленях украшенные драгоценностями руки, и воинственных мужчин в официальных и охотничьих костюмах. Но больше всего ее поражала девочка-подросток, запечатленная под оливковым деревом где-то в поместье. У нее был мечтательный взгляд и блестящие черные волосы, гладкие настолько, что казались жидкими.

Вскоре у нее будет ее собственный портрет. Она не могла дождаться этого момента. Одно дело жить в Барбароссе, и совсем другое — стать частью его истории.

Что-то вне времени, что-то неизменное. После этого память о ней останется навсегда. Она станет ветвью их семейного древа. Вивьен никогда не думала о таких вещах, но сейчас ей казалось важным пустить тут корни.

— Джио, это просто замечательная идея.

— Я надеялся, что ты скажешь именно это. Мы повесим их над лестницей. — Он понизил голос. — Я понимаю, что это место связано для тебя с плохими воспоминаниями, но…

— Нет, — перебила она его с мягкой улыбкой. — Это идеальное место.

Субботним утром Вивьен наслаждалась рисованием в Овальном саду. Вокруг пели птицы, ласково пригревало солнышко. Малыш толкался внутри, пока карандаш скользил по бумаге. Однажды я тебя нарисую, — подумала она. Эта мысль казалась удивительно правильной, грела ее.

Вивьен так увлеклась, что не замечала течения времени. К реальности ее вернул обеденный звон колоколов. В этот момент девушка поняла, что художник опаздывает на двадцать минут. Собрав свои вещи, она двинулась к дому.

Джио стоял на гравийной дорожке и звал ее по имени. Она удивилась, заметив тревогу на его лице.

— Вивьен, слава богу! — Он бросился ей навстречу. — Где ты была?

— В саду, — ответила она, показывая альбом для зарисовок. — Я думала…

— Ты знаешь, как я волновался?

Он до боли сжал ее в объятиях. В его разноцветных глазах горел опасный огонек. Он был одновременно и самым любящим на свете мужчиной, и опасным чужаком.

— Я чуть с ума не сошел, — продолжал он. — Везде искал тебя. Адалина тоже. Я думал, что с тобой что-то случилось.

— Извини. Нужно было кого-то предупредить.

— Я думал, ты снова где-то упала, — сказал Джио, легонько ее встряхивая. — Ты могла потерять сознание, просто ударившись где-то головой. Я думал, с тобой или ребенком что-то произошло.

— Но я всего лишь…

— Ты всего лишь была неосторожна и легкомысленна, как и в прошлый раз!

Вивьен опешила. На глаза навернулись слезы. Идеальный день был испорчен.

Она его не узнавала. Почему он так себя ведет? Она упала не из-за своей неосторожности или легкомыслия, а из-за умысла его сестры. Злого умысла.

— Почему ты такого мнения обо мне?

Джио отпустил ее, отвернулся, а затем снова повернулся к ней лицом. Вивьен чувствовала себя ребенком, которого отчитали за проступок. Девочкой в церкви в бледно-лиловом платье, забывшей слова.

— Я не могу постоянно контролировать, где ты и что делаешь. Я стараюсь, разве ты не видишь? Стараюсь за тобой присматривать.

— Извини, — выдавила она из себя во второй раз. — Я не осознавала, сколько прошло времени. Буду более внимательной в следующий раз.

Он покачал головой.

— Ты не понимаешь, да?

Вивьен сглотнула. Краем глаза она заметила у входа художника, который отступил, заметив ссорящихся. Как они выглядели со стороны? Огромная тень Джио в длинном темном пальто нависала над его беременной женой. Какое право он имел так с ней разговаривать? Внимание, которым он окружал ее со времени падения, сейчас казалось ей удушающим. Двадцать минут опоздания, и он ведет себя так, будто ее не было неделю. Теперь она больше не может быть независимой?

— Неужели я должен тебе все разъяснять? — не унимался он. — Неужели ты действительно настолько глупая?

Вивьен была задета. Он никогда не обвинял ее в недостатке ума, и это был удар ниже пояса. Глупая. Да, он был образованным человеком, врачом. А она бросила школу в шестнадцать и торговала собой. Но каких слов он ожидал от нее? Конечно, я глупая, нелепая блондинка, а ты гребаный Эйнштейн. Как же ты опустился настолько, что женился на мне?

— Ты устраиваешь сцену, — сказала она.

— Я могу устраивать какие угодно сцены. Я здесь хозяин. И я могу вести себя как мне заблагорассудится. Я почти потерял тебя в тот день, Вивьен. И не собираюсь больше терять свою семью. В этот раз я подобного не допущу. Не хочу заново через все это проходить. Ты — мое будущее. Ты и этот малыш. Ты для меня все. Я люблю тебя. И не могу во второй раз потерять семью, просто не могу.

Вивьен хотела было заговорить. Извиниться, накричать на него или утешить — она сама не знала, чего ей хотелось больше. Она даже не понимала, что представляет собой ее собеседник.

Мужчина, стоящий напротив, казался ей знакомым и незнакомым одновременно. Она не могла подобрать слов. Вместо этого она расплакалась и побежала к замку. Джио догнал ее и сгреб в охапку. Она вырывалась, сдерживаясь всеми силами, чтобы не броситься на него с кулаками. Либо так, либо обнять и никуда не отпускать.

* * *

Все начиналось крайне неловко.

— Синьора Моретти, рад встрече.

Художник был молодой, бородатый и привлекательный. Она вежливо пожала его руку, стараясь сохранить достоинство после сцены, свидетелем которой ему пришлось стать.

— Поздравляю вас обоих, — продолжил он, когда темная фигура Джио появилась у нее за спиной.

Вивьен опустила скрещенные руки, предполагая, что этот жест может выглядеть как попытка самозащиты. В воздухе висело напряжение.

— Нам сюда, — процедил Джио, приглашая мужчину в бальный зал.

Окошко выходило на газон, который станет идеальным фоном для портретов. Позади был фонтан. Из окаменевшего рыбьего рта лилась вода. Вивьен хотелось вернуть душевное спокойствие. Здесь были только они вдвоем, без Изабеллы. Она должна быть счастлива. Изабеллу она не видела несколько дней, в последний раз она заметила ее силуэт из окна спальни. Золовка одиноко сидела на краю фонтана, разглядывая небо. По коже Вивьен побежали мурашки от одного взгляда на нее. Вивьен наслаждалась опустевшим поместьем. Но иногда ее грыз червячок сомнений. Она подозревала, что с Изабеллой еще не покончено. Это было затишье перед бурей.

Слова художника прозвучали как жестокая насмешка:

— Мы ждем кого-то еще?

Вивьен, сбитая с толку, посмотрела на Джио. Он не сводил глаз с художника.

— Да, — произнес он. — Она сейчас спустится.

О нет, — подумала Вивьен. — Нет, нет, нет.

— Отлично, — сказал мужчина, раскладывая кисти и распаковывая мольберт. Он натянул первый холст. — Тогда можем начинать.

— Джио, — наконец Вивьен решилась заговорить. — Можно тебя на пару слов?

Он не хотел нового скандала, поэтому вышел за женой в холл.

— Это Изабелла, не так ли? — Вивьен выглядела оскорбленной. — Это она.

Глаза Джио были пусты. Один черный, другой зеленый — словно принадлежащие двум разным людям. Она не понимала, что происходит, — может быть, он хочет ее наказать? Привычки играть с ней, как это делала Изабелла, дразня и подталкивая, пока она не почувствует себя загнанной в угол, у него не было. Он сразу нанес сокрушительный удар.

— Это и ее дом тоже, знаешь ли.

Вивьен дрожала:

— Я не понимаю.

Но она все прекрасно понимала.

— Мой дядя оставил его нам двоим.

Он что, наслаждается происходящим? Неужели он просто хотел нанести ей ответный удар?

— Половина этого поместья принадлежит Белле. По праву рождения.

— Я думала, это место принадлежит нам, — сказала она. — Тебе и мне. Я думала, это наш дом.

Вивьен понимала, как звучат ее слова. Она не хотела показаться избалованной выскочкой, но знала, что выглядит именно так: величие Барбароссы не имело к ней никакого отношения, в отличие от Джио и Беллы, она была здесь не более чем гостьей.

— Ты устраиваешь сцену, — ответил он.

Почему он издевается над ней? Она смотрела на мужчину в надежде на понимание, но не могла понять.

— Вы с Изабеллой — единственные владельцы Барбароссы, — прошептала она. — Адалина и Сальваторе работают на вас. Не на меня. Я здесь никто.

— Прекрати, — бросил он, словно окатив ее ледяной водой в попытке затушить вспышку гнева. — Белла едва ли претендует на замок. Она живет своей жизнью. Некоторые женщины ведут себя и похуже. Так что, можешь считать, тебе повезло.

Это было слишком.

— Повезло? — У нее перехватило дух. — Ты сказал, повезло?

Джио сунул руки в карманы.

— Повезло разделить жизнь с женщиной, которая пытается ее разрушить? Повезло делить с ней своего мужчину? Повезло бороться за жизнь своего малыша, после того как она попыталась нас убить?

В ответ он ничего не сказал. Только грустно на нее посмотрел. Взгляд прожигал ее насквозь. В нем было что-то похуже, чем просто грусть, — разочарование, жалость.

— Мне не повезло, — прошипела Вивьен, безуспешно пытаясь скрыть ссору от художника, который по другую сторону двери точно все слышал. Все рушилось. Рушилось, рушилось, рушилось, и все из-за этой дряни. — Единственная причина, по которой она не показывается мне на глаза, — она знает, что натворила, — заявила Вивьен. — Она знает, и я знаю. Ты единственный, кто этого не знает.

Некоторое время он молчал, как будто хотел убедиться в том, что она закончила, затем сказал:

— У тебя бледное лицо, Вивьен, — в его голосе был слышен холод. — Я не уверен, что ты в порядке. Наверное, тебе не стоит напрягаться. Пожалуй, лучше подняться наверх и прилечь.

Вивьен отвернулась, глаза застилали слезы.

— Пожалуй, ты прав, — сказала она.

Глава двадцать восьмая

Италия, лето 2016 года

Элисон внимательно смотрит на меня. Это длится не больше секунды, но мне кажется, что прошло целое столетие. Макс смотрит на меня. Я смотрю на Элисон. Никто не говорит ни слова.

Затем Макс нарушает тишину:

— Мне стоит оставить вас наедине.

— Нет! — протестую я. — То есть… — Я не могу поднять на него глаза. Мне стыдно и страшно, что один взгляд раскроет все тайны и разоблачит меня. Я не та, за кого себя выдаю. Я только хотела ею быть. — Мы пойдем в другое место.

Чудо, что я вообще могу говорить. Макс провожает меня любопытным взглядом. Элисон идет за мной, и, когда мы уже стоим у двери, он быстро спрашивает:

— Ты в порядке?

Нет, — хочется закричать мне. — Ты знаешь, что это такое, Макс? Это конец.

Моя жизнь здесь, моя жизнь дома, моя жизнь, какой я знала ее. Моя жизнь, какой она могла стать или может. Все это может закончиться. У Элисон в руках ключ, и меня до одури пугает то, что он может открыть. Я тону, подо мной — бездонная пучина.

Конечно же, я не говорю ничего подобного. Вместо этого я киваю, любое отрицание или отпор воздвигнет между нами еще более высокую стену. Пути назад нет.

— Позвони мне, — бормочет он, когда мы с Элисон выходим.

На улице кипит жизнь.

— Ладно, Люси, где вам будет удобнее?

* * *

Удобнее… Можно ли вообще говорить об удобстве в моей ситуации? В конце концов мы находим уютное место в садах, выходящих к реке. Мы присаживаемся, держа в руке по стакану горячего густого латте, купленного Элисон.

— Кофе здесь изумительный, — говорит она, разрывая длинный пакетик сахара, и дует, чтобы остудить. У нее красивые губы и густые длинные ресницы, и она совсем не похожа на того, кого стоит опасаться. — Мне нельзя пить его так много, я делаюсь нервной… как, впрочем, и без него. Но не могу без кофеина. Рабочие дни бывают слишком долгими.

Случайное упоминание о ее работе возвращает меня к реальности.

— Чего вы хотите?

Элисон делает глоток.

— Хочу услышать вашу версию происшедшего, как я уже говорила дома у вашего парня. Я не собираюсь распинать вас на кресте, Люси. Я на вашей стороне.

— Он не мой парень.

Она поднимает бровь.

— Извините.

— Это полная чушь, что вы на моей стороне. Вам нужна история, как и всем остальным. Изображая симпатию, вы не становитесь особенной.

Элисон отставляет кофе и достает из сумки планшет. Она внимательно смотрит на меня.

— Ладно. Вы в курсе, что пишет британская пресса? «Любовница Джеймса Кэллоуэя — убийца и потаскуха» — и все в таком духе. Вам повезло, что никто не называет вас по имени.

— Которое вы собираетесь озвучить. Ваш начальник, наверное, молится на вас.

— Мой начальник не знает.

— Как вы узнали? — Я не могу удержаться от вопроса.

— Наташа Фенвик — подруга моей подруги. Она рассказала мне все.

Ну конечно. Наташа.

— Не думайте, что она треплется направо и налево. Она могла рассказать это бесконечному множеству журналистов, но не сделала этого.

— Только вам.

— Ага, — Элисон улыбается. — Она знает, что мне можно доверять. Вы тоже можете.

— Именно поэтому вы явились в дом моего отца с угрозами?

Элисон на секунду замолкает.

— Едва ли это было что-то похожее на угрозы. Но мне жаль в любом случае. Это была не я, а моя помощница. Она вообще не должна была с ним говорить, но не сдержалась. Поверьте, я поговорила с ней очень серьезно.

Я отворачиваюсь. Стакан обжигает мне руку.

— Послушайте, Люси, вот как все будет. Ваше имя всплывет рано или поздно. Я знаю, что несколько репортеров уже подобрались к вам достаточно близко. Вы с Джеймсом тщательно все скрывали, этого у вас не отнимешь. На него пока никто не наседал.

Меня начинает мучить совесть. То есть это не он меня втянул.

— Но она уже близко. И от того, в чьи руки попадет история, зависит ваша судьба. Ваш мир может быть разрушен. Не исключено, что придется уехать из Англии, начать все заново. — Она оглядывается по сторонам. — Приехать сюда было хорошей идеей.

— А вы чем от них отличаетесь?

Мой голос звучит холодно, но неожиданно для себя я замечаю, что симпатизирую Элисон. Может быть, это из-за того, что она достаточно амбициозна, но без цинизма, как будто только играет роль бездушного писаки, но не смотрит на меня как на золотую жилу.

— Я не хочу навредить вам, Люси. Даю слово. Очевидно же, что у истории есть подоплека, правда? Вы поддерживаете с ним связь?

Я отрицательно качаю головой.

— Это правильно, — кивает она, — бывшим парням лучше оставаться в прошлом.

Не могу понять, она пытается разговорить меня или между нами возникло какое-то странное доверие? Безопаснее думать, что первое.

— Это была любовь? — спрашивает она.

Я замираю. Я привыкла держать это при себе, а Элисон — незнакомка.

Но она добрая незнакомка. В ее глазах я вижу искренность, не знаю почему, но я верю, что она не переврет мои слова. Кто знает, что сделают другие репортеры, когда доберутся до меня? Осуждение последует в любом случае, но если от моего имени будет говорить кто-то, подобный Элисон, разве не появится в конце моего тоннеля свет?

Я набираю в грудь воздуха и рассказываю ей все.

* * *

Через час мы прощаемся. Я чувствую, что с моих плеч свалился камень. Мне бы опасаться, но я спокойна. Элисон обнимает меня.

— Ты поступила правильно, поговорив со мной, — произносит она.

— Надеюсь, — отвечаю я.

Оказывается, у Элисон была связь с женатым мужчиной несколько лет назад.

— И я тоже не знала, — признается она. — Я ведь даже не любила его, хотя, поверь, когда дело доходит до общественного мнения, искренняя любовь играет тебе на руку. В моем случае это была просто череда глупых свиданий. Было увлекательно — потому что неправильно. Я повзрослела, поумнела и бросила его. Он придурок. И точка.

Очевидно, она пыталась заставить меня признаться, что Джеймс тоже был ублюдком.

Но я не могла.

— Ты же больше не сохнешь по нему, правда? — спрашивает она.

— Не для записи?

Она кивает. Я улыбаюсь:

— Хорошая попытка.

Я наблюдаю, как Элисон садится в такси — вот она, бомба, которой предстоит разорваться через несколько часов после ее возвращения в Англию, — и я чувствую себя… лучше. Спокойнее. Вытащив все это на поверхность, я смогла не только очиститься, но и убедить себя, что я не убийца. Я полюбила. Вот и все.

Телефон оживает сообщением от Макса:

Я здесь, если захочешь поговорить. М.

Я засовываю его обратно в карман. Мне не хочется останавливаться, и я спускаюсь вдоль реки по усаженной жасмином дорожке, на которой толпятся туристы с мороженым и камерами наперевес. Вид отсюда открывается восхитительный. Дуомо горит огнем — в куполе отражается огромный золотистый шар солнца, отливающий красной бронзой в кобальтово-голубом небе. Солнце понемногу угасает, передавая эстафету огням ресторанов и баров. Я пока не готова возвращаться в Барбароссу. Иду через мост в свое любимое место во Флоренции — вход в Уффици. Ее великолепный двор, наполненный мелодией скрипки, дает возможность укрыться от посторонних глаз. Сегодня вечером он гудит от приглушенных голосов, как будто тот, кто заговорит здесь вслух, нарушит его величие и изящество. Дуэт музыкантов настраивает инструменты на площади. Звук струн вибрирует в застывшем воздухе, подобно стрекозам, замершим в полете над гладью озера.

Рядом со мной парочка целуется, держась за руки. Я сижу, согнув колени и положив голову на руки, мои глаза закрыты. Музыка и атмосфера вокруг создают вокруг меня непроницаемый кокон. Я наслаждаюсь своей невидимостью, так как знаю: долго это не продлится. Никто не видит меня. Никто не знает моего имени. Может быть, мне стоит остаться здесь? Не возвращаться домой? Но потом я думаю о своем отце и его женщинах, которые покидали его, не попрощавшись. Я здесь уже месяц, связаться со мной непросто. Мои сестры могут не проявлять себя, потому что боятся признать: в месте, откуда они родом, произошла трагедия. Они не хотят напоминаний о ней — наших с папой лиц, маминых фотографий на каминной полке. Но я смирилась с этим. Я знаю об этом. Так что мое место там.

Я снова открываю глаза и вижу прямо перед собой его.

Я сажусь прямо. Сердце вырывается из груди. Этого не может быть.

Всего лишь фигура, спиной ко мне стоящая у стены. Но я бы узнала его где угодно. Такой знакомый затылок — я знаю все его выпуклости. Пальцы дрожат. Кое-как удается встать, сдвинуться с места. Я иду через площадь, и с каждым шагом увиденное становится более ясным и очевидным и в то же время невероятным.

Я уже близко, но он уходит, протискиваясь сквозь толпу, для которой он один из многих. Но не для меня. Я слежу за его головой, отделяя ее от множества других, в сумерках они все похожи, но для меня разница огромна. Несмотря на темноту, я угадываю волнующие черты его лица.

Этого не может быть. Но это он.

Я не могу произнести его имя. Я могла бы окликнуть его, знаю, что могла бы, но язык не слушается, и я не издаю ни звука. Мы ступаем на тротуар. Я отстаю на пару шагов. Он переходит улицу, а передо мной проносится машина. Я теряю его из виду. Вне себя от отчаяния, я продолжаю идти, вглядываясь в лица, но уже не вижу его.

И вдруг:

— Люси?

Поворачиваю голову. Он здесь. Шагнул в реальный мир из моих грез.

— Я предполагал, что это ты.

Глава двадцать девятая

Вивьен, Италия, 1984 год

Картины привезли в замок прямо перед Рождеством.

— Почему их три? — спросила Вивьен, инстинктивно прикрыв ладонью свой семимесячный живот. — Я не позировала. Здесь должны быть только ваши с Изабеллой портреты.

Джио подошел, чтобы рассмотреть свертки. Хрустящая коричневая упаковка, перевязанная для надежности лентой. Бумагу украшала алая печать, по-итальянски предупреждающая: с этим хрупким предметом нужно быть осторожнее. Он осмотрел все три свертка перед тем, как выдвинуть вперед средний.

— Вот твой, — сказал он. — Это была идея Беллы.

Вивьен подошла. После того как история с позированием закончилась ничем, их отношения осложнились. Холодность печалила ее. Она надеялась, что ожидание малыша станет самым счастливым периодом в их жизни. Но слишком много боли было причинено, чересчур много сказано. Холодок пробежал по спине девушки, как только прозвучало имя Изабеллы. Но у нее не было ни сил, ни желания задавать вопросы. Характер Джио пугал ее, одновременно такой притягательный и отталкивающий. Хотелось убежать, но в то же время держаться рядом, покориться темной силе Джио, найти в ней защиту.

— Мы были готовы устроить тебе сеанс позже. — Он сделал рукой жест, предлагающий развернуть сверток. — Но у Беллы возникла идея получше. Она принесла твою фотографию. Художнику этого было достаточно для работы. Она настаивала именно на этом снимке.

Пальцы Вивьен замерли, не развернув упаковку до конца. Она понимала, что Джио находит жест Беллы примирительным, а саму Изабеллу — образцом великодушия. Его тон явно свидетельствовал о том, что он ждет от Вивьен высокой оценки этого благородного порыва, несмотря на все высказанные ею прежде обвинения. Возможно, в его представлении она должна была повернуться и сказать что-то вроде: «О, Джио, разве она не прелестна?» Но она не могла. Распаковывая картину, она уже знала, что Изабелла снова одержит победу. Как и много раз до этого.

— Ну, — спросил Джио, как только она закончила с бумагой. — Что ты думаешь?

* * *

Картина не поддавалась описанию. Оглушенная, Вивьен уставилась на нее.

— Что это, черт возьми, такое? — шепотом спросила она.

— Мы подумали… — начал было Джио, но, подойдя поближе, онемел. — Ох…

Вивьен не смогла бы подобрать более подходящего слова.

— Мы договаривались не об этом, — произнес он. — Наверное, Белла что-то напутала. Я думал, мы остановились на фотографии, которую сделал я сам сразу после нашего приезда.

Вивьен знала, о каком снимке идет речь. Он сфотографировал ее на фоне замка, она смотрела прямо в камеру. На обороте фотографии она своей рукой написала: «В, 1981».

— Мне жаль, cara, — произнес он. — Это какая-то ошибка.

Она дрожала. Из всех вещей, которые Изабелла могла сделать…

— Я поговорю с ней, — пообещал Джио. — Она очень расстроится. Мы закажем другой портрет. Мы все исправим.

Он коснулся ее руки. За многие недели это был первый жест, в котором читалась нежность. Он склонил голову, рассматривая изображение.

— Только если…

— Только если что?

— Сходство ведь потрясающее, — заметил он. — Может, ты хочешь оставить его?

Вивьен взвилась:

— Ты серьезно?

— Вив, я знаю, что ты задета. Я знаю, что он был строгим. Как и мой дядя. Как и многие мужчины в моем роду. Но сейчас он мертв. Его больше нет. Он не вернется.

Когда-то давно придуманная ложь все еще имела власть над ней.

— Я ненавижу отца, — выговорила она. — И всегда ненавидела. Жаль, что я не убила его своими руками.

Джио попытался ее успокоить:

— Ты реагируешь слишком бурно.

— Ну конечно, — взорвалась она. — Глупая, истеричная, сумасшедшая Вивьен.

— Я этого не говорил.

— Тебе и не нужно.

Она старалась сдержать слезы. Но не могла — они наворачивались на глаза, были готовы политься ручьем. Конечно, ее страдания казались ерундой по сравнению с тем, что пережила Изабелла. Детство Вивьен не шло ни в какое сравнение с тем, что пережила сестра, как и все остальное, на что она все время жаловалась. И здесь Изабелла победила — приз за Худшее Разрушенное Детство достается ей. Как минимум, сквозь пелену слез ужасный портрет было видно не так четко. Хотела бы она увидеть там себя нынешнюю — красивую женщину с животиком, но это было ее детское изображение. Девочка, собранная для похода в церковь, — нежное белое платьице, волосы заплетены в косички, а в глазах — немой крик. Позади с гордым самодовольным видом стоял ее кукловод. Рука Гилберта вцепилась в ее плечо.

Откуда у Изабеллы это фото?

— Она рылась в моих вещах, — произнесла Вивьен с удивлением. — Изабелла… наверняка была в нашей комнате и нашла коробку. Я думала, что хорошо ее спрятала.

Джио положил ладонь ей на предплечье.

— Я дал Белле коробку, — мягко произнес он. — И попросил ее выбрать что-нибудь оттуда. Она хотела как лучше, Вивьен. Правда.

Вивьен отбросила его ладонь.

— А знаешь, что еще было в этой коробке? — прошипела она. — Я скажу тебе. Мой дневник, в котором описаны все эти годы. В нем она могла прочитать все, что нужно, о моем отце. То, чего не знаешь даже ты. Она целилась в больное место. И попала. — Вивьен всхлипнула. — Она — чистое зло, Джио. Почему ты этого не видишь? Почему ты не видишь, что она со мной делает?

Она выбежала из зала, заливаясь слезами. Там над лестничным пролетом, как и полагается, висел портрет Джио рядом с изображением Изабеллы. Та выглядела ослепительно красивой. Они казались парой — великолепной темноволосой парой, которая, словно трофей, делила это поместье.

Только несколько месяцев спустя новый портрет Вивьен, похожий, впрочем, на старый страхом в глазах, присоединился к ним. Теперь она была рядом с братом и сестрой, хотя так и осталась чужой.

* * *

Может, все дело было в воображении Вивьен, но она была уверена, что нет.

Наступило Рождество, и все вокруг замерзло. В Изабелле что-то изменилось. Словно портрет дал ей силу бороться за то, что принадлежит ей. Нерожденный малыш был неожиданной помехой, но Изабелла оставалась его сестрой. Джио ее по-прежнему любил. Все ее уловки срабатывали, и она всегда оказывалась в выигрыше.

Часто за ужином Изабелла словно порывалась заговорить. Каждый раз Вивьен пыталась поймать взгляд Джио. Что происходит? Но ее муж продолжал молча нарезать телятину на кусочки и говорить о подготовке к празднованию Нового года в особняке одного из его друзей — богача-графа. Изабелла заметила ее любопытство. Вивьен могла поклясться, что та играет с ней. Когда Джио задавал вопрос, Изабелла смотрела в ее глаза, бросая вызов: успеешь ответить раньше меня? Это заставляло сердце Вивьен биться чаще, а ладони потеть. Она боялась голоса Изабеллы, как чего-то живого, точнее, ожившего — так вдруг прикасаешься к забытой игрушке, долго лежавшей в темном шкафу. Бу! Интересно, какой он — ее голос? Низкий, как у брата? Или хриплый? А может, звонкий, как пение соловья? И что она может сказать? Все слова Вивьен — пустые, легкомысленные, льющиеся как вода — стоят ли одного долгожданного слова Изабеллы? Речь Изабеллы могла быть только тягучей, как ликер, сладкой и отравляющей. Годы молчания должны были сделать ее голос только лучше, как хорошее вино или дорогой жемчуг. Каждый слог будет жидким золотом.

Вивьен доверилась Адалине.

— Вы думаете, синьора Изабелла выздоровела? — спросила горничная, проверяя запасы к рождественскому застолью.

Вопрос был риторическим и нужен был только для того, чтобы дать Вивьен возможность выговориться. Именно по такому сценарию и проходили их беседы. Лили задавала вопрос, а Вивьен использовала его как трамплин для прыжка в безумные рассуждения и предположения. Вивьен не была уверена, что Лили верит ее словам. Она рассказала горничной о том, как упала, утверждая, что виновна в этом Изабелла. Но положение Адалины не позволило ей согласиться. В конце концов, это было очень веское обвинение. Она выслушала ее и посочувствовала, но, только покинув территорию прислуги, Вивьен поняла, что Адалина никак не прокомментировала ее обвинения. С тех пор так и повелось — Адалина позволяла ей выговориться на тему Изабеллы, но сама никогда не высказывалась. Вивьен едва ли могла ее в этом обвинить. Ведь она и правда говорила ужасные вещи.

— О, она все еще больна, — мрачно ответила Вивьен. — Она всегда была больной.

Адалина продолжила молча чистить картошку. Этот звук успокаивал, словно кто-то почесывал кожу ногтями.

— Эта немота… Она идет ей только на пользу, правда? — Адалина встретилась с Вивьен глазами, не отрываясь от работы. — Ей сходит с рук абсолютно все, Изабелла может делать все, что придет ей в голову, не боясь наказания. Отсутствием голоса она напоминает всем о пережитом горе. С таким же успехом она могла бы кричать о нем на всю округу.

В окно Вивьен увидела Сальваторе, он вносил в дом рождественскую елку. Вместе с одним из садовников они перевязали трехметровое дерево веревками и несли на плечах. Ель дрожала.

— Никто не осмеливается сказать слово против Изабеллы. Бедняжка ведь не может ответить. Ей никогда не приходится что-либо доказывать. Ей никогда не приходится себя защищать. Забавно, ты замечала, Лили, как самозащита может казаться признанием вины? Чем больше человек говорит о своей невиновности, тем более виноватым кажется. У Изабеллы с этим проблем нет. У меня же есть.

Адалина посмотрела ей в глаза. Вивьен видела, что та взвешивает все за и против, но не решается высказаться. Когда она наконец заговорила, слова были подобраны очень тщательно.

— Если вы позволите мне откровенность, — произнесла она, — я скажу, что вы с синьором Моретти должны сделать это место своим домом. Оно должно стать домом для вашего малыша и, осмелюсь сказать, домом вашего будущего. Вы должны стать плечом к плечу.

— Против нее?

Адалина отвела в сторону взгляд.

— Джио не станет меня слушать, — сказала Вивьен. — Он не верит ни единому моему слову.

— Значит, вам нужно попытаться еще раз.

Вивьен сидела, наблюдая за работой горничной. Адалина была права. В центре проблемы стоял Джио, и только он мог ее разрешить. Ей нужны только доказательства того, что золовка пыталась навредить их ребенку. Она откроет ему глаза. Нужно просто найти доказательства. И если для этого нужно заставить Изабеллу заговорить и поймать в собственную ловушку, то именно это она и сделает.

* * *

Рождество пришло и ушло, оставив в памяти только блеск мишуры. Барбаросса всегда был роскошным, а в это время года — и вовсе незабываемым. Между арками были натянуты золотые гирлянды, лестничный пролет украшали фонарики, бумажные колокольчики висели под сводами комнат. В холле стояла волшебная изумрудная елка. Гирлянды украшали ее темно-зеленые ветви. На серебряных нитях висели блестящие стеклянные шары, а на верхушке в танце замерла фея. На полу были разбросаны коробки, красиво упакованные в тонкую шелестящую бумагу, перевязанные зелеными лентами с аккуратными бантами — и абсолютно пустые. Это все напоминало Вивьен праздники, о которых она читала в детстве, когда в камине мерцает огонь, повсюду горят свечи, в воздухе витает запах пирогов с начинкой. Гилберт Локхарт, хотя и был религиозным фанатиком, не признавал Рождество, считал его выдумкой маркетологов. Поэтому они отмечали праздник молитвой. Рождественская ночь не предполагала ни подарков, ни Санта-Клауса, ни мечтательных взглядов в темно-синее небо в поисках саней, запряженных оленями. В Барбароссе Рождество могло стать волшебным. Вивьен с нетерпением ждала, когда ее ребенок сможет погрузиться в сказку, которой сама она была лишена.

В первый день Нового года Вивьен, спустившись вниз, столкнулась с Изабеллой, которая входила в дом. По всей видимости, Джио снова брал сестру на работу. Что они там делали? И почему Изабелла имела допуск в место, которое он скрывал от жены?

— Привет, — сказала Вивьен.

Она стояла рядом с рождественской елкой, чувствуя себя полноценной хозяйкой дома. Изабелла, как всегда, молча прошла мимо. Вивьен видела, что на ней были новые перчатки: кожаные, отороченные оленьим мехом и присыпанные снежком. Посмотрев в окно, она увидела, как с неба сыплется белая крошка, мягко ложась на стекла. Изабелла сняла длинное пальто, высвобождая из-под воротника темные волосы, которые тут же рассыпались по плечам.

— Я сказала привет, — повторила Вивьен.

Изабелла посмотрела на нее. В ее глазах блеснул недобрый огонек, словно Изабелла припрятала в рукаве карту, сулившую ей новый дьявольски хитрый ход, о котором Вивьен не могла и догадываться.

— Где Джио?

Изабелла кивнула в сторону улицы. Значит, они все же были вместе. Золовка повесила пальто на вешалку и направилась в столовую, где вечером проходил банкет. Вивьен смотрела ей вслед: бедра ее были стройными, а движения — плавными. Ее уверенность в себе слабла от воспоминания о собственной раздавшейся фигуре и исчезнувшей талии.

— Не уходи от меня, — сказала Вивьен.

Изабелла медленно повернулась и пристально посмотрела на Вивьен. В этот момент Вивьен была как никогда уверена в своей правоте. Все эти ночи, когда она сомневалась в своем рассудке, подозревая, что слышала ее разговоры с Джио… Все их таинственные отлучки только вдвоем… Все эти доверительные моменты между ними… Эта связь не могла быть односторонней.

Как же она ненавидела эти глаза!

— Надеюсь, тебе понравилось, — сказала Вивьен, стараясь не дать Изабелле подавить свой порыв. — Вот так ворошить мое прошлое. Джио думает, что ты что-то перепутала. Но я-то знаю. Чего ты от него ожидала? Что он действительно повесит эту чертову картину? Ты проиграла, Изабелла. Ты всегда мне проигрываешь.

Изабелла приподняла бровь. Она не понимала, о чем говорит Вивьен. Или же понимала, но находила это забавным. Словно кошка, играющая с мышкой.

— И не думай, что я хоть секунду сомневалась, из-за кого я попала в больницу. Ты можешь ненавидеть меня, но неужели ты ненавидишь своего племянника или племянницу настолько, чтобы желать смерти? Неужели ты такое чудовище? Джио может не замечать этого, но я все вижу. Поверь, это только вопрос времени, я все равно смогу его переубедить.

Изабелла не шевелилась. Кажется, только уголки губ дрогнули в улыбке.

— Но, может быть, мне это и не понадобится, — продолжала Вивьен. — Ты сама не сможешь вечно продолжать эту игру. Он заметит рано или поздно. Он поймет, что ты притворялась все это время.

На улице хлопнула дверь авто. Послышались шаги Джио по гравию.

— Давай, — молчание Беллы подстрекало Вивьен, — скажи что-нибудь. Я знаю, ты хочешь. Я знаю, ты об этом просто мечтаешь. Я знаю, что прямо сейчас ты жаждешь сказать мне, как ненавистно тебе, что я его жена и мать его ребенка. Давай, Изабелла!

Дверь открылась. Вошел Джио.

Изабелла посмотрела на него, а он на нее.

— Скажем ей? — спросила Белла.

Глава тридцатая

Италия, лето 2016 года

— Я думал, это сделаешь ты, — говорит он.

Я не могу поверить в происходящее. Это он, прямо передо мной. Я вижу его — но поверить не могу.

— Джеймс?..

В глубине души я надеюсь, что он ответит «нет». Но этого, конечно, не происходит.

— Как ты узнал, где меня искать? — Мой голос звучит на удивление спокойно.

— Найти тебя было непросто, это точно, — говорит он, а я смотрю в его лицо в поисках объяснений: страдания, злости, желания быть прощенным… но ничто не может подготовить меня к следующему удару.

— В конце концов я пошел в твою квартиру. Поговорил с Белиндой. Это было нелегко: писаки разбили лагерь вокруг моего дома, но ты знаешь, я должен был…

В его голосе надежда. Вот что это — надежда. Последнее, чего я ждала.

— Что ты здесь делаешь?

Он моргает; серые глаза, обрамленные темными ресницами, — его лицо преследовало меня долгими одинокими ночами. Я думала, что больше никогда их не увижу. Джеймс, мой Джеймс, любовь всей моей жизни, затмение моего сердца.

— А ты не знаешь? — тихо отзывается он.

Кажется, что все исчезает: вокруг спешат люди, а в центре стоит он — неприкосновенный, такой же, как когда-то в «Кэллоуэй и Купер», большой грозный босс.

Волна желания поднимается во мне, призрак запретной похоти.

— Мы можем куда-нибудь пойти? — предлагает он, когда становится понятно, что я не могу ответить на его вопрос. — Я понимаю, что ты в шоке, я тоже, честно говоря. Но я всегда хотел быть честным с тобой, Люси…

Он берет мою руку, и мы отправляемся в путь. Я не знаю, куда он меня ведет, просто чувствую, как его ладонь касается моей, пока мы идем вперед по флорентийским улочкам. Это не могло бы происходить с нами дома. Только здесь, где мы неузнаваемы, где мы не преступники, нас не преследует ненависть. Здесь мы просто пара, любовники, гуляющие рука об руку по самому романтичному городу в мире. Джеймс обещал, что мы когда-нибудь приедем сюда. Говорил, что будем сидеть на берегу Арно. И вот мы подходим к ней.

Река блестит в сумерках, на травянистые берега опустилась тьма, но мост блещет огнями. На черном небе появляются первые звезды. Скрипачи возле Уффици играют классику, придавая моменту торжественности.

— Я бы посидел здесь, на воздухе. Что скажешь? — Джеймс притягивает меня к себе. — В последние дни я сидел взаперти.

Он касается моей щеки тыльной стороной пальцев. От интимности этого жеста мне становится больно — именно так он сделал перед тем, как поцеловать меня впервые поздним вечером в своем офисе, когда в нем больше никого не осталось. И точно так же, как тогда, я подумала: это сон?

Но все происходит наяву. Его губы находят мои, я слышу его запах, снова чувствую его прикосновение.

— Мне не хватало этого, — произносит он, прерывая поцелуй.

Я подношу к своим губам руку. Невысказанное переполняет меня, все мысли и эмоции прошедших недель — они так глубоко, что им нет пути наружу. Мне тоже не хватало всего этого. И только я знаю, как сильно.

— Не понимаю, — наконец удается произнести мне, — я думала, ты не хочешь больше видеть меня. Никогда. После случившегося… И всего, с чем тебе пришлось столкнуться.

— Ты что, шутишь? — Джеймс пристально смотрит мне в глаза; он похудел, скулы выпирают, квадратная челюсть поросла щетиной. — Люси, я держался подальше, потому что так было нужно. Господи, да и сейчас нужно, но я больше не могу. Вся эта эпопея с прессой только добавила мне решимости. Я не намерен отпускать то, чего хочу больше всего. Я хочу тебя. Всегда хотел.

Вот они, слова, которые я жаждала услышать. Мне бы обрадоваться, обнять его и уже не отпускать в полной уверенности, что теперь мы всегда будем вместе.

— Я не виню тебя в том, что сбежала, — продолжает он. — Я совру, если скажу, что сам не думал ни о чем таком. Это значительно все упростило бы. Но у меня были обязательства. Нужно было решить все с имуществом Грейс…

Это впервые он упоминает о жене. Я ищу эмоции на его лице — печаль или злость, что-то же должно быть. Но не нахожу ничего. Помню, каким стал папа после маминой смерти, как ушел в себя и не подавал виду, насколько ему тяжело. Возможно, Джеймс делает то же самое. Он произносит имя жены, как будто говорит о домашнем животном.

— Как твои дети? — спрашиваю я.

Джеймс вздрагивает.

— Держатся, — кротко отвечает он, затем его голос смягчается: — Дело не в них, Люси, понимаешь?

Он берет мою руку, переворачивает ладонью вверх и водит кончиками пальцев вдоль начерченных на ней линий. Раньше он делал так всегда, когда мы лежали в постели, делясь секретами.

— Дело в нас. Я приехал сюда, чтобы найти тебя, и рад, что снова тебя вижу. Это был рискованный шаг, но я хотел сделать его с первого дня, просто ставки были слишком высоки.

— Я думала, ты меня ненавидишь.

— Как ты могла такое подумать? Разве после всего, что было, ты не доверяешь мне?

После секундной паузы я говорю:

— Конечно доверяю.

— Тогда тебя не должно удивлять мое появление. — Он проводит рукой по своим золотым волосам. — Я столько раз хотел позвонить тебе, написать эсэмэску или письмо, что угодно. Мне было безразлично, что телефон может прослушиваться или что-то в этом духе. Ты слышала, что в одной газете пытались подставить меня? Как бы там ни было, сейчас я очень осторожен, назовем это так. Пока дело не касается чего-то, кого-то действительно важного для меня. Без тебя я прошел через ад. Вместо похорон вышел какой-то кавардак, Грейс была бы в бешенстве. Морепродукты, которыми там кормили, были на вкус как мел.

Я останавливаю его:

— Ты говорил, что вы живете как соседи.

Он хмурится:

— Что?

— Ты и Грейс. Ты говорил, что между вами ничего нет. Все время, что мы были вместе. А затем я узнала, что она любит тебя, любила до конца…

Он задумался.

— Мы договорились, что у каждого из нас своя жизнь, много месяцев назад.

— Но она так не думала. Так пишут в газетах.

Приходит очередь Джеймса перебить меня.

— Что? Пишут в газетах? — раздражается он. — Только не говори мне, что веришь каждому написанному там слову.

— Нет, но просто…

— Просто что? — его голос становится громче, лицо вытягивается, но только на миг. — Будет тебе, Люси. Ты не можешь так со мной обойтись сейчас. Я просто хочу быть с тобой, без допросов и давления. Этого мне хватает и дома. Я думал, ты мне обрадуешься.

— Я тебе рада. Я в восторге. Правда.

— Хорошо. — Он целует меня, на этот раз настойчивее. Но его губы кажутся ледяными. Я вспоминаю, как это было раньше, и сейчас ничего не изменилось: то же лицо, те же волосы, тот же аромат цитрусового геля для душа.

— В Лондоне ужас? — спрашиваю я после поцелуя.

Джеймс выдыхает.

— Не хочу тебя обманывать, — отвечает он, — все плохо. Но они не знают твоего имени, правда? И не узнают. Белинда сказала, что никто из твоих знакомых не в курсе. Я нанес Наташе Фенвик визит. Всегда подозревал, что она догадывается.

У меня пересохло во рту.

— И?..

— Даже если и так, я убедил ее держать это при себе. Пообещал, что она вылетит из фирмы раньше, чем я закажу себе суши, если она скажет хоть слово. — Он кивает. — Вот почему я был рад твоему отъезду в Италию, подальше от этого бардака. Представь себе, что какой-то гад все пронюхает. Все выплывет на поверхность — что тогда?

— А еще не всплыло?

— Боже, нет, — хохочет Джеймс, — мои адвокаты работают день и ночь, чтобы дискредитировать эти смехотворные обвинения.

Он замолкает и подмигивает мне. Я представляю себе, как его жену опускают под землю, и меня начинает тошнить.

— Мои ребята говорят, что это клевета. Простая, банальная. У Грейс были проблемы, в ней жили демоны, не связанные со мной, и это, кстати, правда. Время от времени у нее были приступы. — Он хватает мою руку, чтобы поцеловать. — После приличествующей ситуации паузы мы можем быть вместе, Люси. Никому и в голову не придет связать тебя с этим. Я приехал, чтобы сообщить тебе это.

Приличествующая ситуации пауза…

Я медленно киваю. Есть над чем задуматься.

— И уточнить, — продолжает он, — хотя и уверен, что в этом нет необходимости: ты же не говорила о нас ни с кем? Ни с кем, кроме Белинды?

Я отнимаю руку. Он ждет.

— Нет, — говорю я, — не говорила.

Он смотрит на меня пару секунд, как будто хочет убедиться, что я не лгу, затем расплывается в улыбке:

— Хорошая девочка. Я знал. Извини, что пришлось спросить.

— Не извиняйся.

— Просто мы должны заботиться о нашей защите. На кону стоит слишком многое.

— Да.

Его «мы» больше похоже на «я», а «нашей» — на «моей».

— Только не здесь, моя дорогая. — Джеймс вскакивает с места. — Пойдем, у меня в отеле есть кровать, она почти идеальна, не хватает одной детали.

Он поднимает меня на ноги и обнимает за талию. В животе у меня бабочки начинают полет, но тут же возвращаются на место.

— На самом деле я… Меня ждут.

— Кто? — удивляется он.

Чем, по его мнению, я здесь занимаюсь? Просто шатаюсь по улицам в ожидании своего принца?

— У меня есть работа. Я работаю в частном поместье на холме.

Он снисходительно улыбается:

— Я горжусь тобой, Люси. Не сидишь на месте.

— Я дежурю сегодня, — сочиняю я.

Мне нужно хорошенько все обдумать. Нужно побыть одной. Слабый голос внутри меня говорит, что нельзя упускать шанс побыть с Джеймсом. Разве я не об этом мечтала? Другой предостерегает: лучше подождать. Просто повременить.

— Найдется ли там еще одна комната? — Он снова целует меня.

Я делаю шаг назад.

— У них строгие правила, — отвечаю, стараясь изобразить разочарование. Его полный ожидания взгляд вынуждает меня сказать: — Но мы можем увидеться завтра?

— Я в городе на несколько дней, так что, надеюсь, у нас еще будет время. Постарайся завтра получить разрешение вернуться позже, хорошо? — Он указывает мне с такой же важностью, как делал это в «Кэллоуэй и Купер».

Как же дрожали у меня колени, когда он требовал свое расписание или кофе из «Старбакса» на углу, а я не могла запомнить — на этот раз с соевым молоком или с ванильной пеной, потому что была слишком в него влюблена. Определенно, в моих словах больше уверенности, чем в мыслях. Слишком много произошло сегодня, вот и все. Я уверена, что проснусь утром в счастливом исступлении с одной только мыслью — поскорее спуститься в город и встретиться с ним. Ведь он приехал ко мне. Он приехал.

* * *

Той ночью сон не шел ко мне. Я вернулась в Барбароссу с кружащейся головой — разговор с Элисон, улыбка Джеймса при встрече, его прикосновения, его глаза, щетина на его подбородке, которую я так люблю, и среди всего этого быстрые и горячие взгляды Макса, обжигающий лимончелло, который он купил мне в нашу первую встречу, звон его стакана о мой…

Пока я размышляю, моя история, должно быть, идет в печать. Я представляю себе, как она путешествует в стильной кожаной сумке Элисон, как мигает курсором на экране ее компьютера, пока та покусывает большой палец в поисках заголовка, затем летит по почте к ее редактору, получает его одобрение: «О да, давай зажжем это утро», — а потом, попадая в печатную машину, обращается сотнями тысяч, миллионами хрустящих бумажных страниц, ложится на столы британцев за завтраком, сопровождает сплетников в автобусах, вагонах метро, разлетается в их сообщениях («Видела, они наконец нашли ту девицу?»), проникает в социальные сети. Интересно, какими будут эти хештеги? Когда я в последний раз заглядывала в сеть, #СпиСпокойноГрейс и #ИзменаКэллоуэя набирали популярность в интернете. Сейчас их заменят #ЛюсиНашлась и #ЛюсиВиновна, наверное. Не знаю. Элисон заставила меня поверить, что она за меня. Но откуда мне знать, как на самом деле? Что, если она изобразит меня злобной извращенкой, готовой на все, чтобы разрушить чужой брак и довести до самоубийства мать семейства?

Да как бы ни изобразила, главного не изменить: история записана с моих слов.

Я все признала.

Папа. Сгораю от стыда. И мои сестры, не способные понять, как у осторожной, предсказуемой Люси хватило ума сотворить нечто подобное. Вот она, легкомысленность, от которой я их всегда предостерегала. В тот момент рассказать все Элисон казалось единственным выходом. Теперь я представляю себе, какие могут быть последствия. Ударит сильно. Я проведу остаток жизни в оправданиях.

Ты же не говорила о нас ни с кем?

Ворочаюсь в темноте, как будто от мыслей о Джеймсе можно отвернуться.

Это не помогает. Он передо мной: жизнерадостная улыбка, полный доверия взгляд, нотка угрозы в голосе, как оказалось, знакомая, потому что именно так он со мной всегда и разговаривал. Раньше я не замечала. Всегда это тихое указание на то, что нужно ответить. И мои ответы всегда удовлетворяли его. Прямо как сегодня. Я соврала. Почему у меня не хватило смелости сказать ему правду?

Хотела бы я вернуться назад и сделать все правильно. Завтра я увижу его и все исправлю. Но я знаю, что никакого завтра не будет. Джеймса разбудит звонок из дома, от его адвоката или лучшего друга Гранта, который мне никогда не нравился, и это будет очень важный звонок. Больше мне не представится шанса увидеть его. Исчезнет из моей жизни так же, как и появился.

Эта мысль вызывает облегчение, которое быстро сменяет грусть. Джеймс сказал, что хочет быть со мной. Он сказал то, о чем я мечтала. Я хочу тебя. Всегда хотел. А я отбросила эти слова из глупости.

* * *

В конце концов уснуть все же удается. Но от чьего-то шепота я просыпаюсь.

Люси…

Еще темно. Тонкая полоска лунного света проникает сквозь шторы. Я смотрю на часы: 3:12. Прислушиваюсь, сердце колотится. Я не испугалась, просто насторожилась. Это тот же голос, что и в бальном зале в первый день моего пребывания здесь. В комнату проникает холод, в нем слышится угроза.

Секунды — минуты? — проходят. Тишина абсолютная. Я смотрю на свое тело, укрытое хрустящей белой простыней, и на миг оно кажется мне чужим, оно могло бы принадлежать любой другой женщине, стройное и неподвижное, как в холодильнике в морге.

Все начинается с еле заметного движения, настолько, что его можно было пропустить, просто моргнув.

Простыня движется — короткий резкий рывок у ноги, как будто за нее потянул кто-то невидимый глазу, спрятавшийся под кроватью. Дыхание у меня сбивается, я подтягиваю ноги, и — это просто морок ночи и лунный свет, уверена — контуры тела на секунду раздваиваются, всего короткий миг, как будто отделившийся ненадолго двойник вернулся в тело.

Я хочу закричать, но не могу издать и звука. Меня парализовало, как будто кто-то приколол меня булавкой к постели в месте, где я видела движение, в ожидании нового рывка. Я заворожена и напугана одновременно. Вглядываюсь в полутьму в надежде рассмотреть руку или голову, хоть какой-то намек на невидимого гостя.

Ничего. Жду, но ничего не происходит.

Наконец я встаю с постели, ощущая под ногами жесткие холодные половицы. Делаю несколько осторожных шагов, шаря глазами по комнате. Холод пробирает до костей. По рукам, по шее бегут мурашки, спускаясь по спине к ногам. Здесь не может быть так холодно!

Я что, сплю? Нервы напряжены, ведь произойти может что угодно, я нахожусь там, где законы природы больше не действуют, всем управляет темная бездна. О безопасности стоит забыть. Мне не скрыться от того, что здесь находится, не удастся убежать, это что-то будет со мной где угодно. В воздухе слышится угроза.

Тук-тук-тук.

Кто-то стучит в дверь моей спальни. Я открываю ее трясущейся рукой, побелевшие пальцы едва сжимают ручку. Только не возвращайся — это все, о чем я могу думать. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не надо. Открываю. Вокруг — темнота, а у моих ног лежит предмет.

Это дневник Вивьен Локхарт.

Глава тридцать первая

Вивьен, Италия, 1985 год

— Мы скажем ей? — спросила Белла.

Вивьен переводила взгляд с одного на другого, не в состоянии говорить. Голос Изабеллы был живой, пульсирующий. Последовавшая тишина была настолько долгой, что Вивьен засомневалась, не померещилось ли ей. Но один короткий взгляд на Изабеллу доказал: не померещилось. Золовка улыбалась, и в этой улыбке было такое тонкое самодовольство, что стало понятно: Джио его не увидит. Она облизывала губы, как будто оттачивая кинжал, годами без дела пролежавший в сундуке и припавший пылью.

— Скажете мне что? — прошептала Вивьен.

Она хотела услышать голос Изабеллы снова, хотя и боялась. Он звучал выше, чем в воображении Вивьен, мягче, жизнерадостнее, как будто говорила девочка вдвое младше самой Изабеллы. Он звучал молодо, по-детски, — так столовое серебро, которое долго не доставали из шкафа, сохраняет блеск.

— Джио?.. — Вивьен повернулась к мужу, но тот молчал. По выражению его лица и опущенным глазам, в которых читался стыд предателя, она поняла, что для него способность Изабеллы говорить не стала сюрпризом. Вивьен была права. Они говорили.

— Белла, — наконец произнес он, резко подняв голову, — ты не оставишь нас?

Изабелла поглядела на него заговорщически, прежде чем уйти.

Скажете мне что?

Это было как гром среди ясного неба. Она не сводила с мужа глаз.

Запомни этот момент, — подумала она, — сейчас все изменится.

* * *

Он отвел ее в гостиную, чтобы она могла сесть. Ей казалась забавной мысль, как много людей узнавали плохие новости сразу после фразы: «Присядь».

— Полагаю, тебе нужно объяснение.

Впервые Вивьен испытала неприязнь к мужу. Раньше она злилась на него, не соглашалась с ним, но никогда его не презирала. Почему он не стоял перед ней на коленях, держа за руки и умоляя принять отвратительную правду, которую он собирался открыть? Почему вместо этого смотрел в пол?

— Как давно это продолжается? — Она не знала, что именно имеет в виду. Казалось, будто речь идет о супружеской измене, как бы абсурдно это ни звучало. — Как давно она говорит?

Его взгляд вспыхнул и погас. Он собирается соврать? Или нет?

— Год после того, как мы сюда приехали, или около того.

Вивьен сглотнула. Все это время… Пять лет… Это было хуже измены. Если бы Джио пришел и сообщил, что у него есть другая, одна из увешанных бриллиантами светских львиц, которые не пропускали ни одной вечеринки в Барбароссе, рана не могла бы быть столь же глубокой. Все время, что они провели здесь, сидя за обеденным столом в тишине, когда слова Вивьен оставались втуне, Джио притворялся, что молчание Изабеллы предназначено не Вивьен одной. Это было предательство, болезненное, как удар ножа. Она не могла его вынести.

— …Или около того? — повторила она.

— Я могу объяснить. Это непросто.

— А мне кажется, все довольно просто, Джио, — глухо сказала она. — Ты врал мне пять лет. Вы с сестрой вели тайные беседы, выставляли меня дурой, смеялись надо мной.

— Нет, — возразил он, — все было не так.

— Нет? Даже тогда, когда вы шептались в коридорах и прятались наверху? Что за секреты, Джио? Зачем они? Скажи сейчас или я уйду и заберу с собой твоего ребенка. Серьезно. Я не могу оставаться с тем, кто способен на такое.

Джио запустил руку в свои густые черные волосы. Как же она любила его руки! И этими руками он разбил ей сердце.

— Мы думали, что так будет безопаснее, — торопливо объяснил он. — Не мы с Беллой — это было не наше решение. Это работа. Они запретили мне. Пока мы не будем уверены.

— Я не понимаю, Джио. Объясни.

В окна застучал дождь. Комната погрузилась в темноту. Джио выглядел уставшим. Это не была усталость после бессонной ночи, она копилась годами, но только сейчас он поддался.

— Я приехал в Италию, чтобы продолжить работу своего дяди. То, чем занимался Динаполи, было… спорным, мягко говоря. Я обязан был подписать соглашение о конфиденциальности, прости, bellissima, но оно касалось и тебя тоже.

— Но не твоей сестры.

— Сейчас я дойду и до этого, — сказал он, помолчав.

— Предлагаю поторопиться.

Дождь усиливался. Свет ламп в гостиной на секунду моргнул. Джио подбирал слова с видимым напряжением.

— Белла была — и есть — ключом к нашим исследованиям, — сказал он осторожно. — Благодаря ей нам удается понять многое из того, что мой дядя не успел. Когда они пригласили меня вернуться, я был в смятении. Я не хотел откапывать прошлое, не хотел втягивать в это Беллу. Но когда я поговорил с ней об этом, она написала, что клянется, что способна посмотреть в лицо случившемуся и хочет попробовать. Как я мог этим пренебречь? Это была возможность поставить крест на трагедии и вернуть сестру. Я был перед ней в долгу. По моей вине с ней произошло все это. Если бы в тот день я… — он покачал головой. — Вив, это было огромным событием — работа над чем-то важным после того, как столько лет накладывал швы в скорой. То, над чем работал Динаполи, должно было стать прорывом, он был…

— Подожди, — сказала Вивьен.

Ее разум отказывался признавать это. Ее муж советовался по поводу важных решений с Изабеллой. А с ней он советовался? Нет. С самого начала он скрывал правду, привез ее сюда под фальшивым предлогом.

— Что это за работа? — спросила она.

Она не могла сосчитать количество случаев, когда вопросы о том, чем он занимается целыми днями, оставались без ответа. Секрет и все тут. Секрет для всех, кроме Изабеллы…

Зеленый глаз Джио дернулся.

Прятаться больше некуда, дорогой.

— Когда мы были подростками и жили здесь, — произнес он, — Динаполи пытался лечить Изабеллу. Исцелить ее, вернуть голос. Каждый день он часами занимался с ней наверху, на чердаке, где она сейчас спит.

— У него не вышло, — сказала Вивьен.

— Его методы становились все более странными, — признался Джио. — Его коллеги утверждали, что он сильно запутался. Стал одержим. Изабелла была его пыткой — он отчаянно хотел услышать, как она говорит, до того, как мы уедем в Америку… но она не могла.

— Не могла или не хотела?

— Не могла. Тогда не могла.

— А сейчас смогла. Вот так просто.

— Не просто, совсем не просто.

— Знаешь, на что это похоже? На чудо. Так мне стоит думать, да, Джио? Вчера она молчала как рыба, а сегодня, в чертов первый день года, — уже говорит? Только для тебя все было не так. Ты знал. Знал и не говорил мне.

— Я поклялся хранить тайну. Прости. Я не хотел скрывать.

От напряжения его глаза покраснели, и Вивьен поверила ему, сама того не желая. Легче было бы не верить.

— Что это за методы? — спросила она.

— Какие?

— Методы Динаполи. Что он делал? О чем ты говоришь?

Джио провел рукой по уставшему лицу. Ему было больно говорить об этом. Больно было говорить обо всем, что вредило Изабелле, его драгоценной Изабелле…

— Шоковая терапия, — ответил он. — Химически индуцированные судороги. Все, что использовалось для лечения истерии.

Это напоминало приюты для душевнобольных Викторианской эпохи, где бедных женщин привязывали к кроватям и через их головы пропускали ток. Вивьен вспомнила, что Барбаросса был в свое время лечебницей. Ее разрывали жалость и гнев.

— Он был к нам так добр, — сказал Джио, — но его работа одержала верх. Он утратил разум. Изабелла рассказывала, что он с ней делал. Она доверяла дяде, как и я. А не стоило. Но еще до того, как Динаполи лишился рассудка, он заложил фундамент для ее выздоровления — то, над чем я и моя команда продолжили работать. Его теория заключалась в том, что вода повредила горло Беллы, так что мы искали лечение не только для ее психики, но и для тела. Терапия психики не давала результатов, так что нам пришлось исследовать легочную ткань, гортань, мы работали с ней, как работают с певцами, потерявшими голос. Сначала мы были настроены скептически, но потом кое-что начало проясняться, Вив. Это шанс для всех пациентов с болезнью, как у Беллы. Мы можем вылечить их. Только подумай, куда еще могут привести мои исследования, какие еще методы лечения могут быть открыты…

Он замолчал, глядя на выражение ее лица.

— Ты солгал мне.

— Мы проделали долгий путь. Белла была единственной пациенткой, давшей согласие на исследования — те же, что проводил Динаполи, пока был жив, — и благодаря им мы сделали это открытие. Но пока результаты не доказаны, риск слишком велик.

— Я не говорю о том, чтобы кричать об этом всем, Джио. Я говорю о том, чтобы рассказать своей жене. Не знаю, может, мне кажется, что такая честность важна в браке.

— Она важна. Поэтому мне и было так тяжело.

— Тебе было тяжело? — фыркнула она. — Просвети меня. Я мечтаю узнать, что далось тебе так тяжело.

— Видеть, как Белле больно, — ответил он не задумываясь, и Вивьен пожалела о своем вопросе. — Это тяжелые исследования: камеры в пищеводе, лекарства с побочными эффектами, не говоря уже о разворошенных воспоминаниях. Если бы она не твердила, что хочет этого, я не подверг бы ее всем этим испытаниям. В лаборатории хотели, чтобы мы оба вернулись, но не надеялись на согласие Беллы. Я тоже. Но прошли месяцы, и посмотри, чего мы добились… Это сработало. Она вернулась. Моя сестра.

Лицо Джио посветлело, затем снова сделалось мрачным, когда он увидел, как недовольна Вивьен.

— Думаешь, я не хотел рассказать тебе? — пробормотал он. — Понадобились все мои силы, чтобы не делать этого. Это было невозможно.

— Не так уж и невозможно.

— Уймись, Вивьен, пожалуйста. Ты что, не видишь главного? Белла говорит.

— Значит, теперь она может сказать, как ненавидит меня, в лицо.

Он отшатнулся. Короткий жест, кричащий о том, что она преступила черту.

— Я знаю, что ты не можешь найти общий язык с моей сестрой. Я знаю, что никогда не пыталась. Но ты можешь хотя бы притвориться, что тебя радует эта новость?

— С кем она заговорила в первую очередь? — спросила Вивьен.

— Что?

— Во время исследований, когда она впервые заговорила, к кому она обратилась?

Он моргнул.

— Там был я. И еще пара человек.

— Как ей было удобно?

— Прости, что?

— Конечно же, это был ты. Ты излечил ее. Плевать она хотела на всех специалистов, которые ей помогли, — ты же это понимаешь? Ты спас ее.

— Я не понимаю ничего.

— Неужели ты настолько наивен? — Вивьен уже не волновал произведенный эффект, она собиралась пойти до конца. — Изабелла сделает все, чтобы разлучить нас. Она наслаждалась каждым моментом этого вашего заговора. Могу поспорить, это она уговорила тебя держать все в тайне от меня, что сейчас она наслаждается тем, что привела нас к ссоре, указав мне мое место. Это все, что ей было нужно, и она получила это. Кто принес ей это на блюдечке? Ты. Изабелла взяла над тобой верх давно — знала, что, манипулируя твоим чувством вины, получит все, чего пожелает. А больше всего на свете она хочет исключительные права на своего брата. Она притворяется беспомощной девой, спасенной героем, ты стал тем, кто дал ей второй шанс. Откуда тебе знать, что она не могла говорить раньше? Что это не была уловка, чтобы привязать тебя навечно? Неужели ты не видишь? Она поворачивает все в свою пользу. Годами в Америке она держала тебя в заложниках в этих удушающих отношениях, играя на жалости. А теперь здесь, изображая жертву у тебя на работе. И сейчас — что ж, сейчас она просто чемпион. Королева Изабелла. Уверена, ты считаешь, что она настоящая героиня, я права? Самая необыкновенная женщина, которую ты когда-либо встречал? — Ее руки дрожали. — Гораздо более необыкновенная, чем я?

Джио раскрыл рот.

— Ну? Скажи что-нибудь!

Вивьен готова была разрыдаться. Изабелла загнала ее в угол. Происходило то, чего Изабелла хотела больше всего. Вивьен подарила ей это. Она ненавидела в этот момент золовку и себя, и неизвестно, кого больше.

— Это мне за все, что я оставила ради тебя, — она уже кричала. — Я отказалась от карьеры, от славы…

— Ты ненавидела это все.

— Да что ты?

— Ты ненавидела Голливуд. Не делай вид, что это не так. Ты сама пустила под откос свою жизнь там, кто-то мог бы сказать, что намеренно. Ты всегда была склонна к саморазрушению, Вивьен.

— Может, я и ненавидела жизнь там. Но знаешь что? Жизнь здесь я ненавижу еще больше.

— Я думаю, тебе стоит успокоиться.

Его голос словно не принадлежал ему — он был жестче, холоднее, как будто между ними разверзлась пропасть, когда она высказала все, что было на сердце. Он никогда не поймет ее. Он на стороне Изабеллы. И всегда был. Вивьен почувствовала, как ребенок зашевелился внутри, и поняла, что стоит прекратить разговор с мужем, пока она не заорала ему в лицо, что они — его будущее, она и ее нерожденное дитя, а не Изабелла, что это никак не может быть Изабелла.

— Возможно, мне нужно поставить точку, — сказала она и оставила его.

* * *

Зиму сменила весна, все вокруг расцвело, и Вивьен тоже. Замок будто вздыхал от жалости к Вивьен, делавшей все возможное, чтобы избежать встречи с золовкой, которой она по-настоящему боялась, но с которой была вынуждена мириться из-за мужа. Недели шли за неделями, и она видела, что выбора нет. Куда она пойдет? И как? Что она скажет ребенку через год, через пять, десять лет, как объяснит, почему ушла от его отца? Он помог твоей немой тете снова заговорить. Не похоже на преступление века. Она знала, что обман на самом деле глубже и сложнее, но доказать не могла.

Последние месяцы беременности были настоящим испытанием, она едва могла спать, с трудом вставала со стула, задыхалась, поднимаясь по лестнице. Тем временем Изабелла скользила по замку как нимфа, подчеркивая свои утонченные формы невесомыми полупрозрачными платьями. Вивьен по сравнению с ней казалась себе китом. Она убедила себя, что Изабелла будет провоцировать ее своим вновь обретенным голосом, не в силах противостоять желанию впрыснуть этот выдержанный годами яд в нее при любой возможности. К ее удивлению, этого не происходило, и Вивьен пребывала в растерянности. Пока Вивьен вела ничего не значащие беседы с Джио или Адалиной, Изабелла с достоинством хранила молчание, предохраняющее ее горло после долгого перерыва, поэтому, когда она все же начинала говорить, ее слова действовали на слушателей как гипноз.

Это было пыткой для Вивьен. Чем тише и величавее вела себя Изабелла, тем громче и больше тараторила Вивьен и тем сильнее злилась на себя за то, что не могла умолкнуть.

— Я думала, вы ожидали этого, — сказала однажды Адалина, приводившая в порядок участок у крыльца.

Вивьен стояла рядом с ней, мечтая выкурить сигарету.

— Да, — глухо сказала она; голос ее звучал как у старухи.

Конечно же, она этого ожидала. Она давно была уверена, что Изабелла медленно и терпеливо ведет свою игру. Обретя голос, она могла разрушить свою таинственность. Но этого не произошло. Изабелла продолжала дважды в неделю уезжать с Джио в лабораторию. Она должна была убедиться, что дала им достаточно, чтобы разжечь интерес, но недостаточно, чтобы утолить его. Все это было фальшивым. Вивьен старалась успокоить нервы. Каждый раз, когда открывалась дверь или слышались шаги, она думала, что это Изабелла. Она была словно заколдована страхом снова услышать голос золовки, каждое ее слово — новый удар. Вивьен никогда не думала, что можно так бояться чьего-то голоса. Но слова могли ранить и ранили ее безжалостно. Для слов не существовало границ, им не нужно было разрешение, чтобы атаковать, вцепиться в нее мертвой хваткой, они могли быть произнесены когда угодно, и они ее порабощали.

Мы скажем ей, Джио?

Вивьен никогда не забудет ее злорадства. Она смаковала каждый слог, каждый звук, повергла ее в шок с явным удовольствием. Мы доверим ей свою тайну? Позволим стать членом нашего клуба? А она достойна, ты думаешь?

Нужно было сохранять спокойствие ради ребенка. Врач пугал ее высоким давлением — у Вивьен оно повышалось с каждым днем. Она нуждалась в прикосновениях Джио, в его поцелуе, любом свидетельстве его привязанности. Но ничего этого он ей не давал. А чего она ожидала? Он был с ней вежлив, иногда между ними даже проскальзывало тепло, когда он обнимал ее за плечи или касался живота, и на мгновение она чувствовала себя любимой и защищенной. Но чаще закрывался от нее. В конце концов, он раскрыл перед ней тайну, а она отказалась его понять, она не могла изобразить симпатию к Изабелле даже ради него. Поэтому он стал уходить раньше, а возвращаться так поздно, как только мог. Он смотрел на нее глазами раненого зверя. Она не только ненавидела его сестру, но еще и отвергла все, над чем он трудился с самого приезда в Италию. Она не приняла его прошлое, его семью, травму, которую они перенесли. Вивьен видела все это, понимала, что именно так он все и ощущает, но не могла изменить свое отношение. Если бы ей удалось извиниться, у них был бы путь назад. Но она была не в силах.

Адалина оторвалась от своего занятия, специально чтобы привлечь внимание Вивьен. То, что Адалина собиралась сказать, росло в ней долго, но все равно требовало силы воли.

— Я тоже этого ожидала, — сказала горничная.

Вивьен услышала, как бьется ее сердце, и замерла.

— Я ожидала, что Изабелла заговорит.

Это признание заворожило Вивьен, она не смела сказать и слова, опасаясь, что перебьет Лили и та не станет продолжать. Она чувствовала, что горничной есть что сказать, — и как же она была права!

— Меня совесть замучила, — горячо прошептала Адалина. — В тот день, когда вы упали с лестницы… Когда синьора Изабелла пришла сообщить нам, мне и Сальве, все было не так. С ней что-то было не так. Как она принесла эту новость. Она выглядела возбужденной, счастливой, более живой, чем когда-нибудь. Это было ненормально. Она была взволнована, глаза светились. Ей с трудом удалось написать записку — руки тряслись от адреналина.

Во рту Вивьен пересохло.

— Ты веришь мне, — прохрипела она, — правда?

Адалина кивнула. Эта беседа была похожа на преступление — возмутительная и в то же время восхитительная. Вивьен о таком и не мечтала. Она была не единственная, кто считал Изабеллу убийцей.

— Я сделала вид, что не заметила, — сказала Адалина. — Пыталась убедить себя, что мне показалось… но знала, что это не так. Изабелла не была в отчаянии, она не была напугана, ничего из того, что ей положено было чувствовать, не было на ее лице. Там было удовольствие. Триумф. Восторг. О, синьора, я верю, что она мечтает уничтожить вас.

Вивьен с трудом дотянулась до стены, ей нужно было на что-то опереться.

— Лили. Ты должна сказать Джио.

— Нет! — Адалина никогда не говорила так грубо. — Только не это.

— Но разве ты не видишь? Это единственный выход! Джио доверяет тебе.

— Я сделаю для вас что угодно, синьора, но только не это.

— Почему?

— Как вы сами раньше говорили, у нас нет доказательств — только слова. Если синьор не поверил вам, мне-то он уж точно не поверит. Подумает, что вы заставили меня.

Вивьен поняла очевидность сказанного. Признавать это было больно, но Лили была права. Джио обвинил бы ее в том, что она настроила горничную против Изабеллы. Он сказал бы, что она сошла с ума. Кто знает, может, его любимые ассистенты в лаборатории заинтересовались бы ею для разнообразия?

Но это было доказательством для нее. Доказывало злые намерения золовки. Так думала не только Вивьен. Она была безумна, все, что говорил о ней Джио, было неправдой. Лили тоже это видела.

— Лили, — сказала она, сжимая руку горничной, — нам нужно что-то предпринять. Нужно действовать.

— Синьора, пожалуйста, вам следует сохранять спокойствие.

Но Вивьен не могла. Она чувствовала нарастающий жар, мысли и планы завертелись в голове. Что-то сдвинулось внутри нее, это было как прыжок с обрыва. Сначала она думала, что это облегчение, но вдруг услышала:

— Синьора? Синьора, посмотрите на меня. Вам плохо? Вы побледнели.

У Вивьен кружилась голова. Она села на ступеньки.

— Я… ох…

— Синьора? — Адалина склонилась над ней.

Вивьен схватилась за живот. Волна боли поднялась и ушла, внутри все сжалось. Начались схватки. Перед глазами поплыли черные пятна.

Не паникуй.

— Началось, — простонала она. — Зови синьора Моретти. Быстрее!

Глава тридцать вторая

Италия, лето 2016 года

Вивьен помнит все, как будто это было вчера: боль в животе, схватки и обещание.

Ее малыш в пути, месяцы ожидания закончились, скоро они встретятся. Страх, восторг и уверенность, что все будет хорошо. Ее тело справится. Для этого оно и создано.

Она слышит, как девушка заканчивает работу, — шум пылесоса и закрывающихся шкафов. Девушка такая молодая, полная оптимизма, самая интересная часть жизни у нее еще впереди. Интересно, как это? Однажды она узнает радость рождения ребенка, будет держать его на руках, кормить, любить, и никто не сможет испортить или отобрать у нее это. Она никогда не узнает, что такое утрата — не временная разлука, не потеря по неосторожности, а окончательная, безвозвратная утрата, когда призрак в ночи вырывает из рук то, что должно было быть твоим всегда. Вивьен до сих пор ощущает в руках вес того, что утратила она сама, как будто прямо сейчас несет сверток в корзину и смотрит на него. Его щеки, такие красные, его маленький розовый нос…

Время может залечить все раны, кроме этой. Она думает о нем каждый день, каждую минуту. Спустя годы боль притупилась, но так, может, даже хуже. Раньше она чувствовала, могла чувствовать, как болит. Сейчас только ноет и саднит. Как и ее малыш, ее боль здесь навсегда, но ее не потрогать рукой — как застывшее в янтаре насекомое.

Внизу открывается и захлопывается дверь. Вивьен подходит к окну. День залил светом все вокруг, голубое небо расписано крупными оранжевыми мазками, по нему плывут белые облака. Она слышит шаги девушки, наблюдает, как она проходит мимо фонтана и идет дальше, пока не скрывается из виду. Боже, уйти отсюда, покинуть это место. Фонтан будто смотрит на нее, зрачки его страшных слепых глаз неподвижны, он полон. Сровняйте его с землей, — советовала Адалина. — Избавьтесь от него. Зачем ему пялиться вам в лицо каждый день? Но она не может. Это все, что ей осталось.

Поэтому она не могла позволить ему высохнуть. Каждую неделю его каменный бассейн наполняется водой. Раньше Адалина спорила, но уже перестала.

Стук в дверь спальни.

— Синьора, ваши таблетки.

Вивьен моргает. Голос горничной похож на шепот ветра. Она поворачивается.

Адалина входит и ставит поднос, как обычно; это продолжается долгие годы. Они договорились увеличить дозу, и флакон уходит за флаконом. Вивьен смотрит, как она вытряхивает таблетки и пересчитывает на ладони, прежде чем положить на прикроватный столик. Как по сигналу, Вивьен начинает кашлять. Черт! Кашель тяжелый, отрывистый и сухой, горло саднит. Он всегда заставляет горничную волноваться.

— Я в порядке, — хрипит Вивьен, что только усугубляет ситуацию, она снова начинает кашлять, прикрывая рот скомканной салфеткой, а когда опускает ее, можно рассмотреть крошечные пятна крови. Она поспешно прячет платок в карман халата.

— Я в порядке.

— Вам нужно что-то еще, синьора?

Выжидающее лицо Адалины, всегда готовой угодить, напоминает ей о медсестрах в тот день в больнице. Они были добры к ней, поместили ее в отдельную палату. Она хватала акушерок за руки, когда родила ребенка. Она еще может вспомнить их успокаивающие обещания — от них становилось легче, как от руки матери, накрывшей горячий лоб. Она не хотела присутствия Джио — место мужчины снаружи. Она не знает, простил ли он ей это. Он считал, что причиной была ссора. Был ли он прав? Уж слишком надолго отложенное наказание. Ты отказала мне в рождении моего сына. Или как-то так он сказал.

— Нет, спасибо, — говорит Вивьен.

Затем, чувствуя, что Адалина собирается уйти, спрашивает:

— Куда ушла девушка?

Голос Адалины доносится будто издалека.

— Люси? В город, я полагаю.

Вивьен садится на кровать.

— Она знает.

Повисает пауза. Адалина слышала это много раз.

— Это невозможно.

— Ты уверена? — Вивьен смотрит на нее. На миг отражение горничной в ее глазах дрогнуло.

— Вы не можете винить ее. Она молода. Впечатлительна.

— Она узнает все обо мне. О… нас.

Адалина приходит в замешательство.

— Откуда? Синьора, мы ведь осторожны…

— Осторожны? А что, если она нас подозревает?

Ответа нет. Вивьен сглатывает и прикрывает глаза. Все, что она слышит, — это тишина. Она сосредотачивается.

— Я хочу, чтобы ты навела о ней справки, — говорит она.

— Что, простите?

— Я хочу знать о ней все: откуда она, почему приехала, что оставила позади. Хочу видеть полную картину. От начала до конца. Я не могу быть беспомощной.

Адалина обдумывает следующий шаг.

— Это не из-за того… — она колеблется, — что она похожа на…

Вивьен ждет.

— Продолжай. — В ее голосе вызов. — Скажи ее имя.

Адалина не может.

— Синьора, я думаю, будет лучше, если мы…

— Я думаю, что будет лучше, если мы узнаем все. Я не доверяю ей.

Ты не доверяешь никому. Это хотела сказать горничная. Вивьен слышала это так же отчетливо, как если бы это сорвалось с ее губ. Может ли Адалина винить ее? Момент, когда кажется, что она решится на неповиновение, минует.

Затем:

— Хорошо, синьора.

— Сообщи мне все утром. Надеюсь, окажется, что я неправа, но, Адалина, мы должны быть готовы расстаться и с ней.

Адалина выглядит подавленной. Она ожидала чего-то подобного. В следующем месяце придется нанять еще одну. И через месяц — снова.

Бесконечная карусель обнадеженных молодых девушек, которые обречены с самого начала. Но Люси хуже всех. Она похожа на Изабеллу. После нее Вивьен начнет просить резюме вместе с фотографией.

Если ее болезнь зайдет еще дальше…

— Могу я идти, синьора?

Вивьен снова поворачивается к стене.

— Да, — натянуто говорит она. — У тебя есть работа.

Оставшись в одиночестве, она кладет руку себе на живот. Он пуст.

Я смогу защитить тебя в этот раз, — думает она. — Больше никто не сможет отобрать тебя. Никогда.

Глава тридцать третья

Я должна встретиться с Максом в полдень. Он ждет на террасе у Дуомо, попивая эспрессо и покуривая сигарету. Не знала, что он курит.

— Привет, — говорит он, увидев меня. — Как ты?

Он немного отчужден, но я к этому готова. Он несколько раз писал мне, но я не отвечала, не зная, что сказать. Врать о множестве вещей, скрывать существование Джеймса, потому что так проще, или открыть корзину со змеями и впустить Макса в самую унизительную часть своей жизни. Всего сутки прошли с тех пор, как появилась Элисон, а кажется, что минула вечность.

— Спасибо, что согласился встретиться, — говорю я, отодвигая стул.

Официант подходит, чтобы принять у меня заказ. Я прошу колу, хотя и не люблю ее, просто не могу сосредоточиться.

— Выглядишь уставшей.

— Почти не спала прошлой ночью.

Он ждет. Ему не нужно спрашивать ни о чем, его вопрос написан на лице. На его добром, открытом и умном лице, которое так отличается от моей мрачной физиономии.

— Я заполучила дневник Вивьен, — говорю я.

Он хотел услышать другое, это заметно по разочарованию в его глазах. Но это наше общее дело, то, что свело нас, — желание Макса раскрыть секрет Барбароссы и моя готовность помочь ему. Моя личная жизнь не имеет к этому отношения.

— Серьезно?

— Это было очень странно. Кто-то принес его к моей двери глубокой ночью. — И когда я говорю это, до меня доходит кое-что: — Каждую ночь я просыпаюсь в одно и то же время — двенадцать минут четвертого. Вижу его на часах. Именно тогда и появился дневник.

Макс не может скрыть любопытство, хотя и пытается.

— Кто его принес?

— Должно быть, Адалина. Вряд ли это могла быть сама Вивьен, а Сальваторе никогда до него не добрался бы. К тому же я не видела его со дня пожара.

Я делаю паузу.

— Хотя дневник мог принести кое-кто еще, — решаюсь я.

Макс поднимает бровь.

— Это звучит безумно, — говорю я, — но это правда. В Барбароссе со мной не раз происходили странные вещи. До этого мне кое-что послышалось… потом я кое-что увидела и думала, что мне показалось. Но ты знаешь, я так думала до прошлой ночи. С тех пор я уверена.

Макс не улавливает смысла в моих словах:

— В чем уверена?

— Там живет призрак.

Он откидывается на стуле. Понимаю, что могу окончательно упасть в его глазах, но точно знаю, что видела. Я была там. И вместе со мной был кто-то еще. Что-то.

— Ты имеешь в виду привидение?

В голосе Макса есть нотка юмора, он не принимает меня всерьез. Несмотря на это я рассказываю ему о стянутой простыне. Он уточняет, не спала ли я, не придумала ли, как я и ожидала. Не спала, не придумала, я уверена в том, что это было на самом деле.

— Люси, это…

— Безумие, я говорила тебе. Но клянусь, это правда. Изабелла мертва, не так ли? Это та трагедия, о которой все говорили. Но она все еще там, в Барбароссе. Она хочет подобраться ко мне, и теперь я знаю зачем. Только не смотри на меня так, будто я сошла с ума, Макс.

— Нет, но твой ум способен на многое.

— Что ты можешь знать об этом?

— Не так уж много, ведь ты ничего не рассказываешь.

Я огрызаюсь:

— Это здесь ни при чем!

— Конечно, Люси, ты права. Я понятия не имею, что с тобой происходит, но в последнее время ты ведешь себя… та женщина, все эти секреты… Я думал, что мы друзья. Хочу сказать, что можно понять, если все это взяло над тобой верх. Все то, что ты держишь в себе, чем бы оно ни было.

— Я ничего в себе не держу.

— Неужели?

— Да. И это не имеет ничего общего с нашим делом. — Я зла на него. — Ты попросил меня о помощи, Макс, ты попросил меня, потому что тебе нужно было знать. И вот я здесь, чтобы показать тебе золотую жилу, а вместо этого ты цепляешься к моей личной жизни.

— Я веду к тому, что, может, ты несешь всю эту ерунду о призраках и привидениях… ну, потому что не хочешь думать о своих проблемах.

Я ошарашена:

— Да как ты смеешь?

— Я хочу быть тебе другом, вот и все.

Я вздыхаю. По крайней мере теперь мне легко принять решение. Я достаю из сумки дневник.

— Не читала, — я толкаю его через стол, — и не собираюсь.

Он хмурится, ничего не понимая. Но я знаю, что все делаю правильно. Это единственный выход. В самом начале я сказала Максу, что все это не для меня — мне было достаточно собственных проблем. Сейчас я понимаю, что увязла слишком глубоко. Я напугана. Чем бы ни было это создание, оно выгоняло меня, не хотело, чтобы я оставалась в Барбароссе.

Выражение лица Макса меняется.

— Ты уезжаешь?

Я киваю.

— Когда?

— Поезд рано утром.

Он отворачивается, допивает эспрессо, но не спешит поставить чашу на блюдце. Повисает неловкая пауза.

— Мы были так близко… — в конце концов произносит он. — Правда в этом дневнике, ты понимаешь?

Я киваю. Именно правды я и боюсь. Я смотрю на дневник так же, как смотрела ночью. Пальцы тянутся, чтобы открыть его, но гулко бьющееся сердце отговаривает от этого.

— Я не уверена, что хочу знать правду, — говорю я. — Хватит с меня правды.

Макс наблюдает за мной какое-то время, как будто прикидывая, может ли повлиять на мое решение. Видимо, решает, что не может, потому что после этого произносит:

— Это как-то связано с ним?

Я не понимаю:

— С кем?

— Вон с тем парнем, — Макс кивает, указывая на кого-то за моей спиной. — Он наблюдает за нами все время. Знаешь его?

* * *

Я иду быстро, но чувствую, что он не отстает. На террасе я сделала вид, что не знаю его. Не хотела, чтобы Макс видел, как я побегу в его объятия.

— Люси!

Он несколько раз звал меня, в последний раз настойчиво, агрессивно, как когда-то выпроваживал из «Кэллоуэй и Купер». Он хватает меня за руку. Я вздрагиваю, поворачиваюсь к нему и делаю вид, что приятно удивлена.

— Ты что, не слышала меня? Я столько иду за тобой.

— Джеймс, привет. Прости… я спешу.

— Куда? — в его глазах серые тучи, скоро начнется шторм; раньше я обожала этот страстный взгляд.

— Мне нужно вернуться на работу, — я лгу, и он об этом знает.

— Кто это был?

— Где?

— Мужчина, с которым ты говорила. Не говори мне, что у тебя новые отношения.

Я в шоке от его тона. Он никогда не показывал себя с этой стороны — злой, беспощадной. Я почти готова, что он назовет меня шлюхой, потаскухой или вспомнит еще какое-то словечко, которым меня ругают в интернете. Сердце замирает. Газеты. Это сегодня. Джеймс знает. Его адвокаты сразу же ему позвонили.

— Нет, конечно, — тихо говорю я. — Мы коллеги.

Джеймс пыхтит:

— В частном поместье?

— Именно.

И вдруг я понимаю, что мне вообще не нужно врать о Максе, нечего скрывать. Но нападки Джеймса вынуждают меня скрывать все и скрыться самой. Клянусь, он никогда таким не был. Все, что он делал, — говорил, как сильно заботится обо мне, водил меня за руку по пустынным улочкам и занимался со мной любовью. Сейчас это был чужой человек. Вне своего окружения, вне своего начальственного кресла в Лондоне он казался обыкновенным. Пришел в той одежде, что и вчера.

— Ты была с ним прошлой ночью?

Это точно не та беседа, которую мне хочется вести посреди площади.

— Джеймс, это обязательно?..

— Да, обязательно.

Я собираюсь ответить, но тут меня посещает мысль. Почему он так прицепился к Максу, если уже знает, что моя история попала на страницы газет? Однозначно, в этом случае его волновали бы вещи посерьезнее. Возможно ли, что Джеймс не знает? Здесь обеденное время, туристы валят толпами в траттории за пиццей и мороженым, а дома ураган только-только разразился. Я представляю себе его советников на срочном совещании. Как мы скажем ему об этом? Можно ли сочинить хоть какое-то опровержение?

Я твердо говорю:

— Ничего не происходит. Я провела прошлую ночь в одиночестве.

Внезапно буря в его глазах утихает. Старый добрый Джеймс снова со мной.

— Прости, — произносит он. — Ты же понимаешь меня, скажи? Такое тяжелое время. Ты — единственное, что удерживает меня на плаву.

— Я понимаю.

— Я не знаю, что делал бы, если бы потерял тебя.

— Не переживай. — Во рту у меня пересохло.

— Хорошо. — Он улыбается и берет меня за руку. — Ты никогда меня не предашь, правда, Люси? Ты на моей стороне, наш секрет только между нами?

Я киваю.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Выбираться уже поздно.

* * *

Он настаивает на обеде. У меня нет аппетита, и заказанная им паста лингуине прилипает к нёбу. Он болтает, как будто не было нашей разлуки, — о том, как прекрасен город (и как я должна напомнить ему свозить меня в Венецию, Рим и Верону) и как прекрасно быть здесь со мной. Намного приятнее, чем с Грейс. Я мечтаю, чтобы он перестал говорить о ней, даже не знаю, в чем тут дело — в моей трусости или его кретинизме. Снова думаю о его детях. Где они сейчас? Каждый раз, когда жужжит его телефон, а это происходит часто, земля уходит у меня из-под ног. «Футбольные новости», — говорит он или: «Чертов банк». И я снова обретаю почву под ногами.

Когда мой собственный пищит сообщением от Элисон о том, что публикация отложена на завтра, удается немного расслабиться. Кара отложена на сутки. Я знаю, что стоит открыться сейчас и все рассказать, а также то, что я сделала это по доброй воле. Но что мне оставалось делать — от него не было вестей несколько месяцев. Я знаю, что подобная искренность была бы уместна, если бы наша любовь была такой, как казалась, такой, как он говорил. Но не сейчас. Я знаю, что лучше помалкивать.

— Итак, как долго ты здесь пробудешь? — спрашивает Джеймс, отправляя в рот пасту фузилли.

Я открываю рот, чтобы ответить, но внезапно замолкаю. Не хочу, чтобы он знал. Когда наступит утро и выйдет статья Элисон, я хочу быть как можно дальше, там, где ему меня не найти. Расскажи сейчас или все испортишь. У тебя могло быть будущее с Джеймсом, все, чего ты хотела, — Люси Кэллоуэй и вместе навсегда. Скажи сейчас, или все закончится.

— Думаю, еще какое-то время, — невнятно бормочу я. — А ты?

— Уезжаю завтра, — говорит он, отставляя бокал с красным вином. — Я не хочу этого, дорогая, но команда требует моего возвращения. Встреча с тобой была как глоток свежего воздуха.

Глоток яда, сказала бы я. Надо мной зависает топор палача.

Завтра.

Глава тридцать четвертая

Вивьен, Италия, 1985 год

Они назвали мальчика Альфонсо, Алфи. Он казался Вивьен самым совершенным человеком во вселенной. Она моментально полюбила его запах, его широко открытые голубые глаза, слишком мудрые и взрослые, то, как он склонял головку ей на плечо. Ее сын. Ее чудо.

На какое-то время после рождения Алфи их отношения с Джио улучшились. Они оба слишком любили малыша, чтобы помнить о ссоре. Рождение ребенка было важнее, чем все, что когда-либо между ними происходило. Оно заставило пересмотреть все заново. Они вместе сотворили этого ребенка с его прекрасными темными волосами и глубокими глазами, он был безупречной их смесью. Вивьен всегда думала, что все младенцы сморщенные и смешные, как султаны, завернутые в муслин, а теперь почувствовала непреодолимую потребность ворковать о том, как они милы. Особенно Алфи.

— Посмотри на него, — шептала она самой себе, укачивая его глубокой ночью, уставшая, но всегда находившая в себе энергию, о которой не подозревала раньше.

Это и есть любовь, решила она — инстинктивное желание ставить другого выше себя. Раньше она не чувствовала этого — если говорить откровенно, даже к Джио.

Он нуждался в ней, по-настоящему нуждался, и забота об Алфи встала в центре ее мира, затмив все вокруг. Все остальное казалось бессмысленным. Она целовала голову Алфи и пела ему колыбельную:

Знаешь ты, где груша расцветала? На холме, где мельница стояла…

Она не могла вспомнить, откуда знает эти строки. Мелодия таилась в глубинах ее памяти. Наверное, она слышала ее от няни, одной из морщинистых черных женщин, которых нанимал Гилберт. Он никогда не здоровался с ними в магазине, но мог позволить им делать черную работу. Возлюби ближнего своего. Еще один неусвоенный урок.

Каждый раз, глядя на лицо своего новорожденного сына, Вивьен негодовала. Как ее родители могли оставлять ее на руках прислуги, когда мать пряталась за закрытыми дверями от своего мужа, слишком трусливая, чтобы протянуть руку и прикоснуться к собственной дочери? Она долго считала Миллисенту Локхарт жертвой. Сейчас, подогреваемая собственной привязанностью к своему отпрыску, Вивьен винила Миллисенту так же, как и отца. Как она могла стоять в стороне? Как могла согласиться на такое, мириться с угрозами и избиениями, своим молчанием, как бы говоря: Все нормально. Продолжай. Я не возражаю.

Миллисента была взрослой, а она, Вивьен, беззащитным ребенком. Сейчас уже она прижимала к груди маленького Алфи, слушая его тихое дыхание, готовая на все ради его защиты. Миллисенте не хватило на это духа.

Глаза Алфи были закрыты, его маленькие щечки равномерно двигались.

— Он спит?

Джио появился у двери, его красивое лицо было изможденным, но счастливым. Они поговорили о сыне, как пара в самом начале любовного пути, тихими благоговейными голосами, полными нежности друг к другу и к младенцу. У нас все еще любовь? — спрашивала себя Вивьен. Она обожала Джио как никогда раньше, но боялась, что после сказанных слов и выплеснутой друг на друга злости пути назад у них не было. Слишком часто она показывала ему свою ревность и гнев. А хотела ведь, чтобы он видел ее прекрасной, столь же прекрасной, как Изабеллу, но ей не сравниться с тем чудом наяву, которым была его сестра. Даже после родов, после того как подарила ему сына и все связанное с ним восхищение, ей все еще было не под силу занять в его жизни такое же место, как Изабелла. Джио мог притворяться всю жизнь, но Вивьен знала, что это игра. Он врал с тех пор, как они приехали в Италию. Изабелла была на первом месте.

— Да, — ответила она, передавая ему Алфи.

Видеть Джио, укачивать вместе их сына было прекрасно. Она пыталась сохранить в памяти такие моменты, думая: Вот эти картины я хочу вспоминать. Когда именно хотела их вспоминать, она не уточняла. Когда постареет? Перед смертью?

— Разве он не совершенство? — промурлыкала она.

Джио кивнул. Ей хотелось услышать что-то наподобие: «Совершенство, как и ты», — ведь раньше он так и сказал бы. И даже несмотря на то, что момент был счастливый, она почувствовала укол зависти. Алфи не был похож на Изабеллу, разве что подбородком немного. Неужели он искал черты сестры? Неужели надеялся, что он будет похож на нее больше, чем на своих родителей?

— Ты видела Изабеллу сегодня утром?

Она вздрогнула. Он что, читал ее мысли?

— Нет.

Джио нахмурился:

— Она несколько дней не выходит из своей комнаты. Адалина не видела, чтобы она ела. Я думаю, появление Алфи выбило ее из колеи.

Вивьен стиснула зубы. Ее поражала настойчивость мужа. Он слишком хорошо знал, что Вивьен не выносит даже имени его сестры, ведь самим фактом своего существования Изабелла несколько раз чуть не разрушила их брак, но не унимался. Возможно, он чувствовал, что как только он перестанет упоминать Изабеллу и печься о ней, от их отношений не останется ничего. Поэтому он каждый день вдыхал жизнь в имя сестры, оживлял ее образ. Напоминал Вивьен, что она все еще неотъемлемая часть их жизни, что ничто, даже страдания жены, не заставят его отказаться от сестры.

Потребовалось колоссальное усилие, чтобы ответить:

— Уверена, она в порядке. Просто пытается привлечь внимание.

Он обнял ее и сына.

— Хм, может, ты и права.

Мы сильнее сейчас, — подумала Вивьен. — Ты не доберешься до нас.

— Я просто волнуюсь, — продолжал он. — Теперь у нас собственная семья, я переживаю, что она чувствует себя… обделенной. Нам нужно дать ей почувствовать себя частью целого.

Можно подумать, у нас есть выбор, — горько подумала Вивьен. Это вертелось у нее на языке, как и каждый день, особенно когда они говорили с Адалиной, солидарные во мнении о прегрешениях Изабеллы и о том, что драгоценное дитя, которое они сейчас держат на руках, могло не родиться, если бы планы Изабеллы реализовались. Но она знала, что не стоит подливать масла в огонь, это могло разлучить их навсегда.

— Ты не могла бы проведать ее, bellissima? — спросил Джио. — Я уже опаздываю в лабораторию…

Он неуверенно смотрел на нее, в глазах была надежда. Вечная надежда Джио, что его жена и сестра примирятся друг с другом.

— Конечно, — сказала она, забирая младенца.

* * *

Позднее в тот же день, когда в Барбароссе все стихло, Вивьен оставила спящего Алфи с Адалиной, а сама отважилась подняться на чердак. Она не ходила наверх несколько месяцев, мешал живот и боль в ногах, а в комнату Изабеллы вообще никогда не входила. Она всегда была закрыта. Единственное, что привлекало ее там, — это вид из самого верхнего окна на окрестные тосканские холмы, золотистые летом и розовато-лиловые зимой, и бесконечное голубое небо.

Джио не упоминал специально, что она может воспользоваться ключом от всех дверей, но, наверное, имел это в виду. А как еще она могла попасть на территорию его сестры? Хотя голос и вернулся к Изабелле, она все еще не желала растрачивать его на Вивьен, и если бы Вивьен постучала в ее комнату и справилась о ее здоровье, у нее были все шансы не получить ответа. Так что выбора не было. Если Джио хочет узнать, как дела у его сестры, Вивьен должна сделать это.

— Вы уверены, синьора? — спросила Адалина.

Даже под угрозой пыток горничная не хотела бы иметь дела с этим ключом. Вивьен видела, что ей хочется спросить разрешения у хозяина дома, но женская дружба оказалась сильнее. Тем более что Джио был третьим лишним в их компании, так как не верил в виновность Изабеллы.

— Доверься мне, Лили, — сказала Вивьен. — Я уверена.

Она вставила ключ в замок и осторожно повернула. Он вошел легко, как нож в расплавленное масло. Когда Вивьен толкнула дверь, она была готова увидеть Изабеллу в кровати, укрытую с головой так, что видны только ее черные как смоль волосы, или стоящую у окна в своем безукоризненном наряде, или прилежно сидящую с книгой за столом. Она могла застать ее в каком угодно виде: Вивьен совсем не знала свою золовку.

Но ей не суждено было увидеть Изабеллу. Ее не было.

Вивьен вошла. Из открытого окна сквозило. Она закрыла его, и в комнате воцарилась полная тишина. Тишина и полное, безжизненное спокойствие.

В этих стенах создавалось жуткое впечатление, будто Изабелла вот-вот материализуется из воздуха и прошепчет заклинание на ухо Вивьен своим завораживающим голосом, возымевшим такую власть над Джио и его коллегами. Она чувствовала, что за ней наблюдают, а когда повернулась от окна, заметила на кровати что-то черное. Что-то, похожее на взмах струящегося черного шелка, появилось и тут же исчезло.

Вивьен ахнула, затем перевела дыхание и сказала себе, что нельзя так легко сдаваться. Этой ночью она спала не больше трех часов, и те неспокойно, так что не стоило особо доверять увиденному. Возьми себя в руки. Это шанс.

Шанс на что? Найти что-то на Изабеллу, что-то убедительное, что поможет одержать победу раз и навсегда и доказать всем вокруг, в том числе самой Вивьен, что злонамеренность Изабеллы не выдумка, что она реальна, горяча и стремительна, как кровь, бегущая по венам.

Она начала осмотр с одежды Изабеллы. Ее здесь было немного, лишь несколько черных платьев. Мебели в комнате, впрочем, тоже было немного: кровать, гардероб, сундук и стол с лампой на нем. Никаких следов пребывания Изабеллы — не женщина, а сплошная загадка. Вивьен проверила карманы платьев и кошелек на каминной полке. Ничего, кроме горстки лир и нескольких почтовых марок. Кому она писала?

Ах, если бы найти дневник, как тот, что вела она сама! Ее поражало, что Изабелла занимала ее внимание так же сильно, как и внимание ее мужа. Причиной всему — ее таинственность, отказ делиться хоть чем-то. Дневник стал бы своеобразным руководством по эксплуатации этого странного существа, утолил бы ее жажду, как холодный лимонад в жару. Уже готовая сдаться, Вивьен подняла подушку золовки и нашла нечто, что сильно удивило ее. Это была пара билетов в кино на «Кармен» Франческо Рози. Вивьен взяла их в руки. Дата показа — пару лет назад, места рядом, билеты порваны контролером не ровно по линии отрыва, а небрежно, будто в спешке. Она вспомнила, как сильно хотела посмотреть этот фильм и как просила Джио сводить ее, но он все время был слишком занят на работе. С кем же ходила Изабелла? Вивьен сглотнула. Она перевернула билеты. На обратной стороне было нацарапано:

я хочу его я хочу его я хочу его я хочу его я хочу его я хочу его.

Ее руки задрожали. Перед глазами все закружилось. Внизу заплакал сын, она торопливо засунула билеты в карман и вышла из комнаты. Ее жгло огнем до тех пор, пока она не взяла ребенка на руки.

* * *

— Мы должны от нее избавиться.

Вивьен затянулась сигаретой и выпустила клуб дыма в окно, лиловые круги растворились в ночном воздухе. Ее дыхание все еще сбивалось, хотя прошло несколько часов с тех пор, как она побывала там. Чердак. Он поразил ее. Признание Изабеллы было неопровержимым доказательством того, что она желала мужа Вивьен. Она была одержима.

— Синьора, я призываю вас поговорить с синьором Моретти.

— И что он сделает? — Вивьен повернулась к Адалине. — Ты знаешь, что это бесполезно. Он не поверит. Она представляет опасность для нас, ты понимаешь это?

— А вдруг записка не о нем?

Вивьен нервно рассмеялась.

— Конечно о нем. О ком еще? Она хочет моего мужа, Лили, своего собственного брата. Она свихнулась. Она больна.

— Мы должны поговорить с ней.

— Нет. Она будет отрицать это, отрицать все… Нам нужно придумать что-то более изобретательное. Нам нужно убрать ее подальше от этого места, подальше от нас, раз и навсегда.

Ей была заметна паника Адалины. Вивьен могла поклясться, что Лили предпочла бы никогда не слышать об этом и никогда не признаваться Вивьен в своих подозрениях, но сказанного не воротишь. Это было как пятно, которое никогда не получится вывести. Каждый день Вивьен наблюдала, как горничная борется со своей преданностью Джио, разрывается между своей обязанностью служить хозяину дома и своими подозрениями.

— Что же вы намерены предпринять? — шепотом спросила Адалина, боясь услышать ответ.

— Пока что не знаю, — сказала Вивьен, потушив сигарету. Она смотрела, как ночь опускается на фонтан и неподвижную воду в нем, темную как зрачок глаза, посреди которого уродливая рыба от рассвета до заката изрыгает свои внутренности. — Но поверь, я что-нибудь придумаю.

Глава тридцать пятая

Италия, лето 2016 года

Наступает утро. Я плохо спала, странные мысли и видения одолевали меня всю ночь. Мне кажется, я снова слышала тот звук, долгий прерывающийся детский плач, но не уверена, что отличаю реальное от кажущегося. В семь часов звонит мой будильник, я поднимаюсь с кровати, иду в ванную, где меня безжалостно тошнит. Кровь пульсирует в висках и глазницах. Пустой желудок сжимается.

Это случилось. Нет нужды проверять, я знаю. Я принимаю душ, одеваюсь и упаковываю вещи. Внизу Адалина предлагает мне позавтракать, но я отказываюсь. Я выбираю самый легкий путь, убегаю как последний трус, но мне все равно. Я слишком долго выбирала сложный, хватит с меня борьбы.

— Мне нужно уйти сегодня утром, — говорю я, надеясь, что она не заметит кругов под глазами, голоса, срывающегося на рыдания. Сумки собраны, и я спущу их, как только они с Вивьен уедут к врачу. — Ничего?

Адалина осматривает меня с подозрением.

— Если ты вернешься к полудню.

— Вернусь.

— Ты же не на встречу с Максом Конти собираешься?

От звука его имени меня бросает в пот. Что она знает о Максе? Я собираюсь отрицать знакомство с ним, но понимаю, что это будет звучать фальшиво — сил на вранье нет.

— Нет, — отвечаю я. — А что?

— Он не лучшая компания для тебя.

— Я встречалась с ним всего несколько раз. — Я с сожалением вспоминаю нашу последнюю встречу. Я никогда больше его не увижу. — Нас сложно назвать друзьями.

Я поворачиваюсь к выходу, но кашель Адалины останавливает меня. Очень плохой кашель.

— С вами все в порядке?

Лицо горничной покраснело, я спешу подать ей стакан воды, который она принимает трясущимися руками. Постепенно приступ утихает, она вытирает рот обратной стороной ладони и снова смотрит на меня с достоинством. Жестом она показывает мне, что я могу идти, я ей благодарна. Ее внезапная слабость дарит мне возможность уйти свободно, без ее подозрений и расспросов.

* * *

Я иду через лимонную рощу, а не по главной дороге. Есть вероятность, что по главной поедет машина с Вивьен и Адалиной и они смогут заметить меня. Не хочу рисковать, раз уж задумала побег. Пустота в желудке и головная боль отвлекают меня от мыслей о моем будущем вне Барбароссы. В последние недели он был для меня то безопасным убежищем, то отвлекающей головоломкой. Местом, где я начала забывать Джеймса и понимать, что жизнь без него возможна. Жаль, что так поздно…

В кармане звонит телефон. Раз, второй, третий, четвертый. Я готова к этому. Одно за другим приходят сообщения от Элисон, от папы, сестер, Билл, коллег из «Кэллоуэй и Купер», от Джеймса, без сомнения, и звонок за звонком остаются неотвеченными. Я думала выключить телефон, но что это изменит? Правда написана черным по белому. Сделанного не воротишь. Мне придется жить с этим.

Я останавливаюсь у стены возле дороги, перебрасываю через нее свой рюкзак, сажусь, прислонившись спиной, и открываю бутылку воды. Вспоминаю, как оказалась здесь впервые — как же давно это было, как много изменилось с тех пор! Я сама изменилась, стала сильнее. Достаю телефон, открываю сообщения. После смерти Грейс Кэллоуэй вся Англия обсуждала мою подлость, но я готова к новой атаке, теперь они хорошо повеселятся. Но сообщений от незнакомцев не нахожу. Пишут мои родственники:

Люси! Пожалуйста, позвони домой.

Эй, сестра, мне нужно поговорить с тобой.

Люси, что происходит? Ты в порядке?

Билл ближе к делу:

Ты, наверное, уже в курсе, дерьмо хлынуло. Позвони. Чмоки.

Двадцать или больше пропущенных звонков. Письмо от Элисон, в нем статья и благодарность. Она надеется, что «это все прояснит», и, когда читаю заметку, я понимаю, что имелось в виду. Она сдержала обещание пересказать историю нашей с Джеймсом связи точно и правдиво. На самом деле в этой статье я выгляжу не так уж плохо, во мне меньше от проститутки-убийцы, достойной публичной казни, я больше похожа на девушку, которая просто влюбилась. Несколько моментов заставляют меня дрогнуть: в них Джеймс показан с дурной стороны. «Он заставил меня поверить, что я была всем для него», — подано как мои слова. Наверное, так я и сказала. «И потом он оставил меня ни с чем. Не было никакого полуразрушенного брака, это была ложь».

Видимо, Элисон искренне встала на мою сторону, раз решила сделать для моей защиты чуть больше необходимого. Я благодарна ей за то, что нашла единственный честный выход. Но Джеймс…

Шесть пропущенных звонков от него. Пугает не количество, а интервалы между ними — меньше секунды, как будто были сделаны в приступе ярости.

Это сейчас не очень меня беспокоит. Я боюсь его гнева, но он не огорчает меня. Если наши отношения можно было разрушить, именно это и сделано. Мосты сожжены, он больше никогда со мной не заговорит. Но это как будто меня совершенно не касается, я понимаю, что совесть должна мучить меня, но не чувствую ничего подобного. Кажется, она замолчала в день его приезда во Флоренцию.

Экран снова оживает. На нем местный номер, я предполагаю, что это Джеймс пытается прорваться с чужого телефона. Или это Макс.

Макс.

Возможно ли, что ему все стало известно? Я знаю, что сделала бы на его месте… Я бы поискала свое имя в Сети. До сегодняшнего дня там ничего не нашлось бы. Но этим утром его мог ждать джек-пот. Стыд прорывается наружу, на моих глазах появляются слезы. Я сразу же вытираю их. Почему именно мысли о Максе их вызвали? Я была спокойна, думая о семье и о Джеймсе, и сейчас смогу.

Телефон перестает звонить. Я жду, что придет голосовая почта, но этого не происходит.

Вдруг мое внимание привлекает звук движущегося по дороге автомобиля.

Держась поближе к стене, я всматриваюсь и замечаю машину Вивьен. Оставаясь в тени, жду, когда она проедет. Она едет очень медленно, и, когда приближается, я понимаю почему. Адалина за рулем сильно кашляет. Это слышно через открытое окно.

Проехав мимо, автомобиль почти останавливается. Я уже готова покинуть свое укрытие и побежать на помощь, но вдруг замечаю кое-что. На заднем сиденье нет Вивьен, по крайней мере с моей стороны. Я перемещаюсь, чтобы найти угол обзора получше, надеясь, что Адалина занята собой и не заметит меня, но все равно никого не вижу. Даже если бы Вивьен лежала, я рассмотрела бы ее отсюда. Пытаюсь понять, что произошло. Вивьен была не в силах выйти из дома сегодня? Запись к доктору была отменена? В любом случае Адалине стоит самой сходить к врачу, а не возить Вивьен.

На минуту я замираю, не зная, что делать дальше. В этот момент меня мог бы увидеть любой, кто посмотрел бы в мою сторону. Наконец машина продолжает движение и скрывается из вида. Я наблюдаю за ней, затем отвожу взгляд и принимаю решение. Я знаю, что должна сделать.

* * *

Прежде чем покинуть Флоренцию, на железнодорожной станции я покупаю открытку и иду в тратторию, чтобы подписать ее. Это обычная, ничем не примечательная туристическая открытка с изображением Дуомо.

Вивьен!

Тетя Макса просила вас ее простить. Вы поймете, что она имела в виду. И я прошу прощения, что уехала. Желаю вам всего наилучшего.

Люси

Я хочу написать что-то еще, но не знаю, что именно и как.

Вывожу адрес Барбароссы, наклеиваю марку и бросаю открытку в ближайший почтовый ящик, затем спешу на платформу, чтобы успеть на поезд.

Глава тридцать шестая

Вивьен, Италия, 1986 год

Следующие несколько месяцев прошли как в тумане — бессонные ночи, первые улыбки, взрывы смеха. Уход за малышом оказался тяжелой работой. Адалина предлагала свою помощь, но Вивьен хотела взять львиную долю заботы на себя. Она должна была доказать, что у нее это получается отлично, убедить мужа, что у нее есть способности, талант, особый инстинкт. Она была уверена, что Алфи вырастет в заботе и любви. И каждый раз, когда он плакал или молчал, ел слишком много или слишком мало, она волновалась, что причиняет ему вред.

— Вы замечательно справляетесь, синьора, — говорила ей Адалина.

Если бы ее муж был настолько же уверенным в ней. Рождение ребенка стало светлым лучом, озарившим мрак их рушащегося брака одной-единственной короткой вспышкой, но потом они вернулись к обычной жизни. В эти дни они постоянно срывались друг на друга, будто соревнуясь. Они словно выясняли, кто из них работает больше, кто больше делает для Алфи, кто трудится более упорно, а кто — недостаточно. Вивьен замечала подобное за другими парами и всегда молилась, чтобы не стать такой же. Я не хочу, чтобы с нами случилось такое, — думала она, но в очередной раз срывалась на крик из-за того, что Джио не подогрел молоко для ребенка или оставил плачущим слишком надолго. Джио тоже был хорош. Он возвращался домой уставший и раздражительный, выплескивая на нее и Алфи свое плохое настроение. Добавляло масла в огонь и то, что Вивьен чувствовала, что он проводит весь день со своей владычицей. Джио как никогда противился всем разговорам на эту тему, и чем меньше он рассказывал, тем больше ей хотелось узнать. Теперь они говорили только об Алфи и все сильнее отдалялись друг от друга.

Ее день рождения прошел практически незамеченным. Времена, когда Джио приносил ей завтрак в постель и дарил букеты алых роз, остались в далеком прошлом. В этом году, перед тем как выскочить за дверь, он успел всучить ей открытку и пообещал куда-то сходить, не уточняя, когда и куда. Она не хотела пытать его — он сказал бы, что она придумывает и у них попросту не хватает времени на себя с тех пор, как появился ребенок. Сейчас все крутилось вокруг Алфи. Она была на втором месте.

На третьем, если брать в расчет Изабеллу.

Хотя это воспоминание и отдалилось, она все еще испытывала потрясение от найденного на чердаке сообщения. Я хочу его. Оно снилось ей. Оно преследовало ее в кошмарах. Воспоминание о нем отрывало от сосредоточенной заботы о ребенке, она вдруг забывала, что делала секунду назад, словно оглушенная воспоминаниями о золовке и ее секретах. Эти мысли кружили в ее голове, словно черные птицы, хлопающие своими широкими крыльями.

Адалина настаивала на том, что нужно подождать.

— Умоляю, синьора, дайте времени сделать свою работу… — Она была настроена решительно. Ровно до того момента, когда слышала следующее за этим: — Если не ради вашего брака, то хотя бы для малыша.

Это меняло все. Алфи менял все. Если Вивьен позволит своей одержимости Изабеллой отобрать ее первые дни с новорожденным сыном, ее преданность и заботу, те секунды, которые она могла потратить на то, чтобы покормить его или успокоить, Изабелла в очередной раз одержит победу.

Шли недели, Адалина пыталась пробудить в ней надежду, что Джио оттает, наблюдая за тем, как растет его сын. Со временем его сестра отойдет на второй план. Но этого не происходило. Их отношения становились невыносимыми. Вивьен начала подозревать, что Адалина просто оттягивает время, чтобы ускользнуть, не дав втянуть себя в происходящее. Слишком поздно, — думала Вивьен. — Теперь ты часть этого.

Часто ей казалось практически невыносимым не поделиться с Джио своей находкой. Она убрала обрывки билетов в ящик подальше от глаз, но не смогла изгнать из своих мыслей. Я хочу его, я хочу его, я хочу его. Но она знала, что скажет ее муж, с какой легкостью повернет все в пользу сестры. Он возил ее на «Кармен» в знак благодарности, чтобы поддержать. Нацарапанная записка не могла быть о нем — скорее всего, о ком-то из его коллег. Изабелла всегда была сентиментальной — в детстве хранила коробочку с памятными мелочами. Это была еще одна особенность, придававшая ей особое очарование…

Вивьен не хотела слышать ни единого слова в защиту Изабеллы. Так у нее появился еще один секрет от Джио. Еще одна ложь, которая наслаивалась на предыдущую, — и так много раз. Это уже было совсем не важно. Он больше не доверяет ей после всех тех ссор. Никакие ее слова — даже поклянись она в их правдивости собственной жизнью, не настроят его против Беллы.

* * *

Пришла осень, и у Вивьен появилась возможность. Она обдумывала, как это произойдет — необходимое ей открытие, оно не могло не произойти. Как-то вечером, после того как Вивьен искупала Алфи и уложила в кроватку, в Барбароссу вернулся Джио, чтобы сделать шокирующее заявление. Ему нужно было уехать из Тосканы на три недели.

— Извини, — оправдывался он, — я знаю, что время неподходящее. Но не поехать не могу. Три недели пролетят быстро, вот увидишь. Я вернусь раньше, чем ты заметишь мое отсутствие.

— Изабелла тоже едет?

Он покачал головой.

Хорошо, — подумала она. — Изабелла будет здесь, со мной.

Следующим утром Джио проснулся пораньше, чтобы собрать вещи. Машина должна была забрать его в полдень. Вивьен нарядила Алфи в вельветовые штанишки и маленькую тельняшку, чтобы он попрощался с Джио. Обнимая мужа у двери, она чувствовала зарождающуюся уверенность в том, что все наладится. Без ведома Джио и даже задолго до его возвращения.

Когда за ним закрылась дверь, Вивьен повернулась и заметила Изабеллу у подножия лестницы. Золовка возникла словно из ниоткуда, как всегда. Выглядела она безупречно, будто сказочная русалка. Ее глаза скользнули по бесформенному халату Вивьен, который казался даже ужаснее на фоне ее собственного идеального наряда.

К черту тебя, — подумала Вивьен. — У меня есть чудесный малыш, которым я могу похвастаться.

— Можно его подержать?

Изабелла протянула руки. Она не смотрела на Вивьен, задавая этот вопрос. Ее взгляд был прикован к Алфи, который робко и глупо ей улыбался. Если золовка думала, что Вивьен позволит ей коснуться малыша, она глубоко ошибалась. Вивьен видела, как Изабелла смотрела на мальчика. В ее взгляде читался с трудом контролируемый голод. Вивьен защищала малыша с самого рождения, не подпуская к нему Изабеллу. И только когда она принимала душ или спала, Изабелла получала доступ к нему благодаря Джио. Вивьен знала, что Изабелла никогда не осмелится навредить ему, когда Джио рядом. Она заставила мужа пообещать, что тот никогда не оставит ребенка с ней наедине. Сейчас Вивьен испытывала постоянное удовлетворение, понимая, что наконец-то владеет чем-то, чего нет ни у одной другой женщины. Изабелле и не снилась такая крепкая связь с Джио. Она не была его партнером в настолько важном деле.

Вивьен прижала сына к себе покрепче, развернулась и ушла.

— Похоже, остались только ты и я, Вивьен, — послышался сзади голос Изабеллы, — только ты, я и твой ребенок.

* * *

Главная сложность была в том, чтобы представить все как собственное решение Изабеллы. Будто здесь больше не осталось места для нее с тех пор, как у Джио и Вивьен появилась собственная семья. Это был ее единственный выход: мир никогда не был к ней доброжелательным, и ей больше не удастся найти счастье ни в одном его уголке. Сердце Джио было бы разбито, но он понял бы, что это всегда было неотвратимо. Изабелле был предначертан именно такой конец.

Вивьен выбрала день. Сорок восемь часов должно пройти после отъезда Джио. За это время муж удалится на безопасное расстояние, но когти Изабеллы еще не успеют впиться в ее спину.

— Можно я возьму его? — спрашивала, стоя у двери, Изабелла, сверкая черными глазами. — Давай я подержу, — предлагала она, когда Вивьен пыталась надеть пальто одной рукой.

Вивьен замечала, как освещалось лицо Изабеллы при виде Алфи. Ты можешь жаждать моего мужа, — думала она, — но к моему сыну ты никогда близко не подойдешь. Будь Джио рядом, он бы сказал ей проявить великодушие и позволить Изабелле почувствовать себя заботливой тетушкой. Именно эту роль она играла при нем. Но Вивьен знала, кто она на самом деле. Время действовать пришло.

Она не раз взывала к собственной совести, искала в себе хотя бы толику сочувствия к Изабелле, но не находила. Каждый раз, проходя мимо висящего в холле портрета, на котором Изабелла была изображена королевой этого замка, она ощущала новую волну ненависти и негодования. Промедли она еще немного, и золовка разрушит их брак с Джио навсегда. Она не могла этого допустить. Укладывая малыша в колыбель, она поцеловала его мягкие волосы, вдохнула их аромат. Вивьен была решительно настроена дать ему все, чего не было у нее самой, поэтому не могла поступить по-другому.

Она проснулась на рассвете. Чудесным образом Алфи еще спал, так что Вивьен запахнула халат и спустилась вниз. В доме было тихо. Первые солнечные лучи разливались по полу молочным сиянием. С лестничной площадки она взглянула на портреты. Они посмотрели на нее в ответ: Джио с осуждением, Изабелла с ненавистью, и сама она, появившаяся здесь в последнюю очередь, как случайная деталь, — с растерянностью. В сумерках они казались то реальными, то фантастическими, то мертвецами, глядящими из пустоты, то живыми и близкими.

Она спокойно занялась приготовлением настойки. Адалина намекнула, какое количество ингредиентов даст нужный результат, но совесть не позволила горничной самой выполнить работу.

— Мой племянник, — говорила она, — если нас поймают… Простите, синьора, я не могу. Здесь вам надо самой.

Когда новый день проник в комнату сквозь ставни галереи, смесь была готова. За окном облезлый каменный фонтан осветили лучи солнца. Рыба будто смотрела на нее с отвращением, словно в прошлой жизни она ее чем-то обидела, выжидая момента, чтобы напасть.

Но она атакует первой.

Вивьен аккуратно завершила работу. Ее руки не дрожали, она была как хирург во время сложной операции. Как хорошо будет вернуть власть. Стать той, кем была раньше, — завоевательницей, а не жертвой.

Когда она вошла в холл с настойкой, спрятанной в халате, произошли сразу две вещи. Во-первых, в дальней комнате раздался плач малыша. Во-вторых, послышался неожиданный звонок в дверь. Для гостей было слишком рано. Кто мог прийти в такую рань? Она подошла к двери и открыла.

Вивьен увидела его, но только через несколько секунд поняла, осознала, кто перед ней.

Ты.

Перед ней, держа в руках свою кепку, стоял Гилберт Локхарт.

— Здравствуй, Вивьен, — произнес он. — Сюрприз.

Глава тридцать седьмая

Италия, лето 2016 года

На платформе не протолкнуться от путешественников, вокруг разносятся крики на итальянском, и в этой толчее я пробираюсь к своему вагону.

Собираюсь сесть в поезд, как вдруг внезапно кто-то хватает меня за ногу. Я спотыкаюсь, размахиваю руками, пока ладони не упираются в землю. Мне больно: наверное, повредила запястье. Сумка падает с плеча. Толпа рассеивается вокруг меня.

— Stai bene?[29] — спрашивает парень, проходивший мимо и остановившийся, чтобы помочь. — С вами все хорошо?

— Sí, grazie[30], — отвечаю я, поднимаясь.

Из вагона на меня смотрят люди. Мы собираем монеты, я благодарю его и засовываю их в карман.

Он входит в поезд передо мной, я собираюсь последовать за ним.

Но вдруг останавливаюсь.

Стою и смотрю. Вглядываюсь.

Знакомое лицо. Только… этого не может быть.

Сидит в третьем ряду, смотрит прямо на меня. Кремовая кожа, широко посаженные зеленые глаза, стекло между нами затуманивает ее черты, как на смазанной фотографии. Я хочу позвать ее, произнести это слово, заветное слово, первое, самое простое и естественное из всех, но ком в горле не дает издать и звука. Меня бросает то в жар, то в холод. Я верю и не верю. Этого не может быть. Это не она.

Мама.

Или просто кто-то похожий на нее. Женщина открывает рот, у нее доброе любящее лицо, такое, каким я его запомнила. Она произносит одно слово, и я понимаю его моментально. Изображение пропадает, затем появляется снова. Я хочу бежать к ней, но ноги не двигаются.

— Вы садитесь в поезд? — спрашивает охранник по-итальянски.

Я моргаю. Верчу головой. Он подает сигнал. Поезд трогается.

* * *

Мне едва удается дойти до зала ожидания. Мир вокруг больше не кажется реальным, небо и земля поменялись местами. Я как будто живу на обратной стороне луны.

— Люси!

Я не сразу понимаю, к кому обращаются, имя будто не мое. Затем оборачиваюсь и все возвращается в спокойное состояние. Это Макс.

Он быстро пробирается через толпу, взбегает по ступенькам, хватает меня за руку и тут же бросает ее. Выражение его лица сложно понять — смятение, облегчение, надежда. Я пытаюсь сосредоточиться. Это не могла быть она. Не могла.

Но это была она.

— Люси, слава богу, я успел, — говорит он, — ты не можешь уехать.

Я киваю. Губы мои пересохли.

— Я знаю. Она запретила мне. Она сказала остаться.

Он переводит дыхание.

— Кто? Вивьен?

Она была реальна, она была там — короткой золотой вспышкой фейерверка, который тут же растворился в ночном небе.

— Нет. Ничего. Никто. Это не важно.

— Ладно, вот что важно, — говорит Макс. — Я прочел дневник Вивьен, Люси. Это… — он проводит рукой по волосам. — Я не мог позволить тебе уехать. Нам нужно поговорить. Срочно.

Раздается последнее предупреждение о том, что поезд отбывает в Рим. Макс касается моей руки.

— С тобой все в порядке? Выглядишь, как будто увидела привидение.

Наконец я могу посмотреть на него:

— Мне нужно на воздух.

* * *

На улице нас обступает толпа. На мгновение меня смущает, что мы выглядим как любовники, которым предстоит расстаться или, наоборот, воссоединиться.

Я дрожу. Кажется, я разучилась отличать реальность от фантазии.

Останься.

Я лишилась ума или наконец его обрела?

Я смотрю на Макса. Останься.

Вивьен. Барбаросса. Это еще не конец.

Останься.

— Я думала, пришло время вернуться домой, — медленно и с опаской говорю я Максу. — Наверное, ты знаешь, что произошло.

Ему не нужно отвечать. Он все выяснил.

— Есть люди, которым я не безразлична, мне нужно все им объяснить. — Я думаю о папе, своей семье, друзьях. Это звучит пренебрежительно, как будто Максу, моему единственному другу в Италии, объяснения не нужны, остальные важнее. Ладно, они и правда важнее. — Я приехала в Италию, чтобы спрятаться от того, что произошло со мной. Я думала, что была причиной этого, думала, что виновата во всем… но теперь знаю, что не я одна.

— Это тот парень, что пошел за тобой тогда? — спрашивает Макс после короткой паузы.

Я вспоминаю, как Джеймс следил за нами тогда на террасе.

— Да.

— Ты любишь его?

По выражению лица Макса я вижу, что для него это имеет значение. Думаю, статья не дала ответа на этот вопрос, ни отрицательного, ни утвердительного. Элисон не стала рисовать меня в ней горюющей бывшей любовницей, все еще отчаянно ждущей мужчину, который не может принадлежать ей, но в то же время из нее было ясно, как сильно я любила его, даже после того, как Грейс совершила самоубийство. Мне нужно время, чтобы ответить, и уже сам этот факт и есть ответ.

— Любила, — отвечаю я.

Макс засовывает руки в карманы. На улице жарко, небо над нами голубое и бездонное. Из проезжающего мимо автобуса слышен голос Боба Марли[31].

— Что заставило тебя передумать? — спрашивает он.

Я сомневаюсь, сказать ли ему правду, потом решаю, что она должна остаться при мне.

— Слишком многое здесь, — отвечаю, — вызывает желание задержаться.

На лице Макса появляется тень улыбки, подчеркивающая трещинку на подбородке. Мое сердце учащенно бьется. Непонятно почему. Я не знаю, куда мы отсюда отправимся.

Прежде чем мне удается это выяснить, раздается звонок — это Билл.

— Мне нужно ответить, — говорю я.

Макс хмурится. (Неужели от подозрения, что это Джеймс? Я, впрочем, не разубеждаю его.) Достает из кармана сигареты и, опершись о прогретую солнцем стену, закуривает. Я понимаю, что он не собирается выпускать меня из виду. Беру трубку.

— Здорóво.

— И тебе здорóво, — говорит Билл; приятно слышать ее голос и манеру говорить. — Ты когда будешь?

— Тут такое дело. Я не вернусь.

— Что?!

— Когда-нибудь вернусь, конечно. Скоро. Но кое-что произошло.

— Почитай новости, Люси, здесь тоже кое-что произошло.

— Я знаю. Может, и к лучшему, если я не буду торопиться. Подожду, пока все уляжется.

— Это из-за того, что Джеймс приехал, да?

— Что ты имеешь в виду?

— Люси, пожалуйста, только не говори, что снова связалась с ним.

— Нет.

На линии тишина, и мне ненадолго кажется, что нас разъединили. Затем Билл произносит:

— Я не хотела говорить этого по телефону, но раз уж ты не собираешься возвращаться…

— Что такое?

— Не доверяй ему, Люси. Серьезно.

Я начинаю раздражаться. Прямо сейчас доверие к нему — это последнее, что может прийти мне голову, и меня возмущает, что Билл не понимает этого, что не верит в меня.

— Он приехал во Флоренцию не для того, чтобы вернуть тебя, — продолжает она, — что бы там он тебе ни говорил. Он выпустил в Сеть ответную статью. — Она делает паузу. — В общем, в ней все наоборот — она полностью противоречит тому, что ты сказала Элисон Куни. Он утверждает, что отказал тебе, но ты не успокоилась. Говорит, что ты соблазнила его, преследовала, настраивала против жены. Что он никогда не любил тебя. И что…

— Что? — мой голос напрягся.

— Что ты угрожала его детям, если он оставит тебя.

— Что?

— Да, Люси, он не остановится. Он хочет заставить тебя страдать.

— Да уж. — Я остановилась и ухватилась за стену, чтобы не упасть.

— Есть еще кое-что. Он встречался с Наташей — все время, пока вы были вместе.

— С Наташей Фенвик?

Хотя кто еще это мог быть? Конечно… Наташа.

— Он изображает жертву, — продолжает Билл, — говорит, что ты заставила его разувериться в браке, убедила, что Грейс развлекается с кем-то из своих соведущих за его спиной, поэтому возвращается домой поздно… Как ты уговаривала его напиться и даже принять наркотики, чтобы пережить это, и тогда он начал смотреть на других женщин — после всех твоих эмоциональных пыток. Это все звучит как бред, наверное, самый смешной бред, какой я когда-либо слышала, но так написано, Люси. И теперь твое слово против его.

Ошеломленная, я отворачиваюсь от Макса, чтобы он не видел моего лица. Я знала, что Джеймс впадет в ярость из-за того, что я озвучила свою версию событий, но это уже слишком. Дойти до того, чтобы спекулировать именем своей покойной жены — что он за человек вообще? А Наташа? Я должна была догадаться. Она всегда меня ненавидела — теперь я знаю почему.

Но зачем было приезжать сюда и рассказывать всю эту чушь, что он хочет вернуть меня? Он делал вид, что я единственная женщина на земле, будто есть только я и он против остального мира. Наверное, все это время он говорил Наташе то же самое.

— Я полагаю, он приехал во Флоренцию, чтобы договориться о твоем молчании, — говорит Билл, — боялся, что случится что-то подобное, и хотел это предотвратить.

Комок подступает к горлу. Билл права. По щекам катятся слезы, но это не слезы печали. Это слезы разочарования и злости на Джеймса, хотя больше на себя. Если бы я на секунду задумалась, почему он так ведет себя со мной после душераздирающего молчания с самого дня смерти Грейс, я могла бы понять, что он играл, как всегда. Он всегда ставил свои интересы выше моих. Только слепая могла не заметить этого. Слепая и глупая.

— Люси, ты еще здесь?

— Да.

— Я думаю, тебе надо вернуться домой. Твое отсутствие усугубляет ситуацию.

— Какую?

— Созданную словами Джеймса. Тебе нужно быть здесь, чтобы защитить себя.

— Мне это не нужно. Я знаю правду.

— Но остальные не знают.

Мое терпение лопается.

— Знаешь что, Билл? Меня больше не волнует мнение других людей. Сколько можно? Они могут думать все, что пожелают.

— А что с людьми, мнение которых что-то значит?

— Они должны знать меня достаточно хорошо, чтобы не верить во все это.

Билл не говорит ничего. Наверное, обдумывает следующую фразу, но мне мерещится осуждение в ее молчании, и, прежде чем я успеваю подумать, уже кричу:

— Было бы мило с твоей стороны поддержать мое желание остаться. Ты не думаешь, что с меня достаточно критики, что мне нужен друг, с которым можно просто поговорить?

Это не совсем справедливо. Билл всегда была мне отличным другом. Но мое отчаяние рвется наружу, и все, что должно было бы достаться Джеймсу, я выплескиваю на нее. Мне больно признавать, что она всегда была права, то, что происходит сейчас, — лишнее тому подтверждение, и хотя она ни разу не произнесла убийственного «Я же говорила», для меня все звучит именно так.

— Я этого не заслужила, — прохладно говорит она.

— А я заслужила хоть что-то из этого?

— Я говорила сегодня с твоим папой. Мне перезвонить ему, сказать, что ты передумала возвращаться? Меня уже тошнит от всего этого, Люси. У меня есть и своя жизнь, ты в курсе? И теперь ты орешь на меня за то, что я трачу время на то, чтобы открыть тебе глаза?

От слез я уже ничего не вижу. Я вешаю трубку, зная, что это неправильно, бесхарактерно. Секунду я держу телефон в руке, надеясь, что она перезвонит, и боюсь этого. Но она, конечно же, этого не делает. Я бы на ее месте не стала. Я вела себя как неблагодарная свинья после всего, что она для меня сделала.

Я чувствую, что за моей спиной стоит Макс, не зная, как вести себя после того, что услышал.

— Пойдем со мной, — говорит он и берет меня за руку.

Глава тридцать восьмая

Вивьен, Италия, 1986 год

Несколько секунд она молча смотрела на него. Затем решительно закрыла дверь.

Гилберт надавил на дверь с другой стороны:

— Вивьен, дитя мое, впусти меня.

Она приложила все свои силы, чтобы дверь не открылась. Мысли смешались, и она не понимала, как такое вообще могло произойти, как он мог ее отыскать.

— Вивьен, агнец мой, шанс — все, о чем я прошу.

Она успела забыть, как он силен. Даже сейчас, когда ему перевалило за пятьдесят, он обладал огромной мощью. Его железная воля и непоколебимая уверенность в том, что ему нужно вернуть ее себе, помогали ему. Вивьен больше не могла ему сопротивляться. Где-то вдалеке Алфи заплакал еще громче. Послышались торопливые шаги Адалины, взбегающей вверх по лестнице.

Гилберт предстал перед ней. Он казался призраком — этому способствовало то, что она столько раз говорила, будто он мертв. Ее ублюдок отец.

Это не может происходить наяву. Это только сон.

Кошмар за кошмаром проносились перед ее глазами. Ее захватили самые мрачные воспоминания.

— Что ты здесь делаешь? — бросила она.

Гилберт протянул к ней руки, сделал примирительный жест. И тогда она обратила внимание на его внешний вид. Лицо этого человека испещрили глубокие морщины, волосы поредели, уголки губ опустились. Что происходило с ним с тех пор, как она ушла? Что случилось после смерти ее матери? На нем была старая затертая одежда и истоптанная обувь. Суди о мужчине по качеству его обуви. Так говорил Микки в салоне «Лалик». Она выдаст пьяницу, нищего, извращенца. Обувь Гилберта Локхарта определенно видала лучшие времена. То же касалось и его сумки, в которой он, кажется, хранил все свои пожитки.

А как же промысел Божий?

— Господь показал мне дорогу к тебе, — заявил он. — Вивьен, дорогая моя, так много времени прошло. Я должен был тебя повидать. Я должен был увидеть свою дочь. Я молился об этом. Годы я провел в молитвах, и наконец-то они были услышаны. Господь решил, что время пришло, даровал мне помилование. Я должен встретиться со своим внуком.

Об этом было страшно даже подумать. Мысль о том, что ее отец хотя бы на шаг приблизится к Алфи, казалась ужасной. Она хотела проснуться в своей мокрой от пота постели и обнаружить, что все это лишь дурной сон. Звон пузырька с зельем в кармане напомнил ей о том, что все происходящее реально. Это отвратительная, невыносимая реальность.

— Не подходи, — произнесла она, — не приближайся.

Но отец не реагировал на ее слова. В его ревностном злом взгляде читалось, что он готов преодолеть любые препятствия, лишь бы добиться своего. Это было не только главное его желание, но и святая миссия.

— У нас были трудности, — продолжал Гилберт, — я понимаю. Но я изменился, Вивьен. Поверь в меня, как я верю в Божью милость.

Он схватил ее за руку. Вивьен почувствовала, что его ладони вспотели.

— Бог наградил меня мудростью, позволил увидеть мои грехи и вымолить прощение. И теперь я проведу остаток дней своих, умоляя тебя простить меня. Я хочу быть отцом тебе и дедушкой твоему малышу, Вивьен.

— Никогда. — Она вырвала свою руку.

Неужели он ожидал, что все пройдет гладко? Все в порядке, папочка. Я всю жизнь ждала этих слов, чтобы простить тебе годы пыток и насилия. Это он рассчитывал услышать?

— Господь советовал мне хорошенько подготовиться к этому разговору. Он знал, что ты будешь сопротивляться.

— Я поражена его осведомленностью, — съязвила она.

— Позволь мне войти. Позволь поговорить с тобой. Все, о чем я прошу, — двадцать минут разговора.

Он сложил ладони, будто для молитвы, и стал похож на великомученика. Агрессивный тиран, изуродовавший ее детство. Человек, которому положено быть мертвым.

В панике она вспомнила о своей лжи. Она зашла в ней слишком далеко, чтобы вот так просто отказаться. После того как она назвала себя сиротой перед Джио, после того как он рассказал ей историю своей семьи, это было невозможно. Представить страшно, что было бы, окажись ее муж дома! Ей нужно избавиться от Гилберта, пока никто его не увидел. Пока никто о нем не узнал.

— Разворачивайся, — сказала она, — и проваливай назад в Америку. Найди дыру, из которой ты выполз, и заползи обратно. Я не хочу тебя видеть.

— Твоя мать… — начал было он, но перед ним уже захлопнулась дверь.

Упоминание о Миллисенте не осталось незамеченным. Вивьен ненавидела мать за ее слабость, но та была единственным связующим звеном между нею и отцом. Она почувствовала вину за то, что пропустила похороны матери, трусливо запивая джином порцию плохих новостей, и против воли продолжила слушать ядовитые речи Гилберта, всю ту библейскую болтовню, которую он нес со своей кафедры, и она проникала понемногу в ее сознание.

— Миллисента этого хотела… — твердил ей Гилберт. — Уходя в мир иной, она умоляла меня найти тебя. Это было ее предсмертное желание. Мать так жалела, что не смогла сама сделать этого. И так горевала о том, как все повернулось. — Этой части рассказа Вивьен могла поверить. Ее бедная мать никогда не была счастлива. И, убежав из дома, Вивьен украла у нее единственный источник счастья, который жизнь могла ей предложить. — А сейчас у тебя есть сын, я имею право увидеть его. Позволь, если не ради меня, то хотя бы ради твоей матери. Она любила тебя и скучала по тебе.

В груди Вивьен нарастало тепло, которому она до последнего сопротивлялась. Он не должен видеть ее слез, и так слишком часто она при нем плакала в Клермонте.

— Пожалуйста, — пробивался он к ней, — впусти меня. Хотя бы ненадолго. Позволь мне показать тебе, насколько я изменился. Позволь мне выполнить желание твоей матери. Я сделаю все так, как ты захочешь, и если ты по-прежнему будешь желать, чтобы я ушел, обещаю, что так и сделаю и никогда больше тебя не потревожу.

Вивьен осмотрелась. В доме было тихо. Она могла взять его с собой в библиотеку, выслушать и выпроводить тем же путем. Она опасалась, что, если отказать ему сейчас, он вернется. Так рисковать она не могла. Она отошла в сторону, чтобы открыть дверь.

* * *

У Вивьен сразу же родился план: она не предложит ему сесть, чтобы не давать повода задержаться, не предложит ничего, даже воды, и никак не проявит гостеприимства. Молча выслушает его, скрестив руки на груди, не слушая на самом деле, чтобы не пропустить сквозь себя ни одного его слова. Но все пошло не по плану, произошло худшее из того, что могло случиться.

Изабелла. О, эта проклятая Изабелла.

— Мне послышалось, у нас гости, — пропела она, проскальзывая в библиотеку, словно неожиданный порыв холодного ветра в весенний день. Она одарила Гилберта сладчайшей из своих улыбок и поставила на стол сверкающий поднос с кофе и печеньем. — Какая радость! — Она протянула ему свою алебастровую ладонь с изящными ноготками. — Меня зовут Изабелла Моретти.

Вивьен пыталась держать себя в руках. Ей в голову сразу пришел миллион спасительных идей, все еще можно было исправить, выдав его за кого-то другого. Что угодно, лишь бы не признавать, что он…

— Отец Вивьен, — он был очарован красотой Изабеллы, — Гилберт Локхарт.

На секунду Изабелла, непостижимая, невозмутимая Изабелла, казалась сбитой с толку. Потом ее лицо озарилось, выказывая удовольствие.

— Как это волнительно, — сказала она.

— Подозреваю, Вивьен могла многое вам обо мне рассказать, — продолжил он, — мы долгое время не общались. Я искал ее много лет.

Лицо Изабеллы выражало полный восторг.

— Простите, — сказала она, тихо рассмеявшись, — я растерялась. Дело в том, что… вы так похожи.

— Я часто слышал это в Южной Каролине!

— И это правда.

— Видя ее имя в титрах… можете ли вы представить себе, как я гордился? Как я горжусь.

— Не сомневаюсь.

Наконец Изабелла встретилась с ней взглядом. Сквозь застилающие ее собственные глаза ярость и разочарование Вивьен увидела огоньки злорадства в темных глазах Беллы. Она была на грани разоблачения. Изабелла все расскажет брату. Она победила. Все кончено.

Чтоб ты сдох, папочка, — думала она разъяренно. — Ты снова это сделал.

Она ждала, пока Изабелла выдаст ее. «Интересно, — скажет она Гилберту, растягивая секунды своего триумфа, — Вивьен сказала нам, что вы мертвы». Но Изабелла не сделала этого.

Вместо этого она спросила:

— Вы ведь выпьете с нами чашечку кофе, правда?

— Он уже собирался уходить, — пробормотала Вивьен, — нет возможности остаться.

— Какая жалость, — произнесла Изабелла.

— Я могу остаться, — предложил Гилберт, глядя на принесенный Изабеллой поднос со сладостями.

Он взял печенье и засунул его в рот целиком, не сводя с Вивьен глаз. В них читалась уверенность победителя.

* * *

Вивьен знала о двуличности Изабеллы, но даже ее поразил образ, очаровывающий сейчас Гилберта Локхарта. Она казалась змеей, скользящей по траве. В этот момент Вивьен жалела, что Джио никогда не заставал это представление. Только что она была тихой и сдержанной, и вдруг в какую-то долю секунды превращалась в опасное создание — эта женщина способна была меняться до неузнаваемости. Какой же была настоящая Изабелла? Я хочу его. Вот какой. Эти слова написала она настоящая.

Вивьен испытывала отвращение, наблюдая за Гилбертом, который спотыкался на полуслове, завороженный вниманием Изабеллы. Он, как и многие другие мужчины, воображал, что она очарована стариком и хочет узнать его поближе. Возможно, жизнь и истовая служба Господу слегка повредили рассудок Гилберта и теперь он чувствовал себя привлекательным для женщин. С возрастом его эго не стало меньше. Вивьен меж тем наблюдала за происходящим с возрастающим ужасом. Ей казалось, что она попала в ловушку. Сейчас ее главной задачей было выгнать отца до того, как вернется Джио. А Изабеллу нужно заставить молчать.

— Что вы думаете о карьере Вивьен? — спросила Изабелла за ужином, подперев щеку рукой, всем своим видом показывая, как ее интересует ответ Гилберта.

Нефритового цвета наряд облегал ее тело, а волосы ниспадали блестящими волнами. Неужели ты будешь пытаться обольстить любого мужчину, имеющего ко мне отношение? Вивьен была огорошена, но в то же время понимала, что движет Изабеллой. Вивьен не могла впечатлить отца. В последнее время ее мало волновали такие вещи. Но раньше она точно постаралась бы побороться за его внимание. Изабелла хотела показать, с какой легкостью может очаровать любого. Достаточно одного ее взгляда или тихого смеха. Она была лучше Вивьен в глазах любого мужчины.

— Ну… — Гилберт слегка вспотел. Вивьен мутило. — Конечно же, все это стало сюрпризом для меня. Я отговаривал ее от амбиций, связанных с Голливудом…

Отговаривал? Вот как это называется.

— Но потом она достигла такого успеха. И я понял, что тоже внес в него свою лепту.

У Вивьен отвисла челюсть. О, ей было любопытно, как далеко зайдет этот разговор!

— Знаете, в детстве я заставлял ее поверить в себя с помощью религии. Она смогла понять, как Бог может осветить жизненный путь человека, который верит достаточно сильно. И если набраться смелости попросить у него желаемое, он поможет. Правда, Вивьен?

Две пары глаз уставились на нее, ожидая ответа. Глаза Изабеллы светились недоверием. Вивьен вспомнила все случаи, когда молилась Богу Гилберта и не получала ответа. Пожалуйста, сделай так, чтобы папочка больше не делал мне больно. Никакой реакции.

— Я сама со всем справилась, — процедила она сквозь зубы.

— Это целиком и полностью заслуга Господа, — продолжил Гилберт, словно они были на одной волне, — успех Вивьен был уготован ей Богом. Бог был тем светом, который озарял путь нашей семьи в течение многих лет, спасая в минуты отчаянья.

— Полностью с вами согласна, — кивнула Изабелла. Ее слова звучали мягко, глаза были опущены. Даже Вивьен она казалась прекрасной в этот момент. — Я верю, что Бог спас мою жизнь. Будучи ребенком, я почти утонула. Мои родители умерли, и я тоже была обречена на смерть. Но кто-то спас меня.

Конечно, спас, — подумала Вивьен. — Береговая охрана.

— Нет! — выдохнул Гилберт, подавшись вперед. — Бедное дитя.

Это казалось невероятным, но Изабелла, похоже, собиралась поговорить о событиях того дня. Вивьен никогда не слышала, чтобы золовка сказала хоть слово на эту тему, но сейчас она говорила спокойно и отстраненно, как будто история была просто вымыслом и ее никоим образом не касалась.

Сальваторе подлил всем вина. Его лицо, как и полагалось, не выражало эмоций. Адалина стояла в дверном проеме, и Вивьен не осмелилась поднять на нее глаза. Что она должна думать? Что Вивьен — лгунья, у которой еще хватает наглости обвинять в чем-то Изабеллу!

Ей стоило быть честной с той, кого она считает своей подругой.

Я должна была быть честной с Джио.

— Как вдохновляюще. — Гилберт был просто в восторге.

— Я стараюсь этим вдохновляться.

— Вы только недавно вернули себе голос?

— Да. Все благодаря моему брату, — Изабелла сделала глоток красного вина, наблюдая за Вивьен поверх бокала, — он чудесный человек.

Гилберт, казалось, вспомнил наконец о том, что Вивьен тоже с ними. Он посмотрел на нее с легким недоумением, будто не понимая, как этот прекрасный Джио Моретти, брат очаровательной Изабеллы, сделал его ничем не примечательную дочь своей женой. Возможно, ему казалось, что с ним произошло что-то похожее — его брак с Миллисентой был компромиссом, уступкой, в то время как он заслуживал большего.

— Моя дочь счастливица, — заискивающе улыбнулся он, — ведь у нее такая золовка. С нетерпением жду встречи с ее мужем.

— Джио уехал, — выпалила Вивьен.

— Да, но он скоро вернется, — парировала Изабелла.

— Могу я дождаться его? — спросил Гилберт.

— Нет, — отрезала Вивьен, — он будет в отъезде до конца месяца.

— Почему нет? — возразила Изабелла. Ей хватило наглости, даже встретив колючий взгляд Вивьен, продолжить: — У нас полно свободных комнат!

— Это будет слишком. В доме маленький ребенок, — Вивьен сопротивлялась, чувствуя, как страх душит ее.

— Уверена, я смогу развлечь твоего отца, — ответила Изабелла. — Кстати, Гилберт, есть кое-что, что вы просто обязаны увидеть. Вивьен ведь не успела показать вам портрет?

— Какой портрет? — Вскакивая со стула, чтобы идти за ней, Гилберт чуть не упал.

Вивьен не успела возразить. Он засеменил за Изабеллой в холл, подобно послушному щенку. Вивьен пошла за ними. Вначале она не понимала, что происходит, но, услышав восторженный крик отца, догадалась, в чем дело. Там, на лестничном пролете, висел жуткий портрет, который Вивьен хотела уничтожить. Тот самый, который был нарисован с подачи Изабеллы после их с Джио ссоры. На нем она была изображена совсем юной, в светлом платьице и с хвостиками. Рядом был ее отец. Видимо, Изабелла повесила его сегодня, заменив новый. Он располагался рядом с портретами сестры и брата Моретти, отвратительное воплощение всего самого худшего, что было в ее жизни. Ведьма! Проклятая ведьма!

Вивьен просила Джио уничтожить его. Очевидно, он решил этого не делать.

— Ты сделала совместный портрет! — Гилберт сиял, стоя рядом с картиной, словно в музее.

— Это была идея Изабеллы, — кисло сказала Вивьен.

И хотя это было сказано со всей возможной ехидностью, отец стал еще больше восхищаться Изабеллой после этих слов.

— Я должен был догадаться, — сказал Гилберт, и Изабелла тепло улыбнулась ему.

— Адалина, — обратилась к горничной Изабелла, — не могла бы ты подготовить сиреневую комнату? Я хочу, чтобы отец Вивьен чувствовал себя как дома у нас в гостях. Он проделал долгий путь, — она улыбнулась Вивьен, — и его приезд стал такой приятной неожиданностью.

* * *

Той ночью Вивьен не спала. Во-первых, из-за ребенка, во-вторых, от волнения. Она все еще не могла смириться с фактом, что возникший из небытия отец спит сейчас под ее крышей. Ей хотелось поговорить с Джио, но не хватало смелости позвонить ему или ответить на его звонок. Вивьен понятия не имела, что можно сказать в такой ситуации. Признания вертелись на языке, но она знала, что, открыв правду, только усугубит ситуацию. Она была почти уверена, что именно ее выдуманное сиротство помогло Джио влюбиться. Он верил, что они одинаково страдали. Но сейчас все это готово было рассыпаться в прах. Что бы она ни сказала, это только приблизит конец. Ее словам не будет больше цены. Вивьен снова и снова мучительно обдумывала свое прошлое, настоящее и будущее, почти слыша злорадный шепот Изабеллы.

Сторона кровати, на которой обычно спал Джио, была пустой и холодной. В своей кроватке мирно посапывал Алфи. Ее воротило от того, что в нем текла кровь Гилберта, ее лживого кровожадного отца, который явно приехал сюда ради какой-то личной выгоды. Для него наступили тяжелые времена, так что мотив вполне очевиден. Изабелла и ее гостеприимство положили конец всем его тяготам. Что ж, если он думал, что ему удастся прибрать к рукам сына Вивьен, то сильно ошибался.

Уже утром она воспользуется ядом, приготовленным для Изабеллы. Она не сделает ошибки. Все пройдет гладко. Она сможет уговорить Сальваторе и Лили молчать об этом неожиданном госте. Единственной ее проблемой была Изабелла. Преждевременная кончина Изабеллы и суматоха, которая поднимется в доме, заставят Гилберта уехать. Он никогда не вернется, и ее ложь не будет раскрыта.

Поняв, что выспаться ей не удастся, Вивьен поднялась, умыла лицо и руки точно так же, как делала в детстве. Как будто Гилберт принес с собой грязь, от которой хотелось очиститься.

Собираясь вернуться в постель, она заметила на подъездной дороге кое-что. В тени кипарисов, рядом с каменным фонтаном, стояла фигура в белом.

Изабелла.

Она страдает лунатизмом? Девушка стояла на грани света и тьмы, ее фигура мерцала, словно серебристое отражение в воде, и казалась то человеком, то призраком. Она провела ладонью по поверхности воды. В сапфировой глубине плавали пятнистые рыбы. И вдруг Изабелла или напоминающий ее призрак сделал нечто пугающее. Она посмотрела прямо на Вивьен. Женщина испуганно отшатнулась от окна. Но она не могла надолго отвести глаза от видения. Черты лица Изабеллы казались невероятно прекрасными и в то же время отталкивающими. Ее лицо исказила усмешка. Вивьен набросила халат и побежала вниз по лестнице, уверенная, что ей удастся поймать своего заклятого врага. Она пробежала через холодный холл, распахнула дверь, выскочила на порог — и остановилась.

Там был только фонтан, теплый воздух, окутывающий тело, и одинокие кипарисы, больше ничего. Вокруг царила темнота. Темнота, которую ничто не нарушало. Вивьен казалось, что она смотрит на картину, — таким неподвижным был пейзаж. Единственным живым созданием в этом мертвом царстве была она сама. А может, застыв от неожиданности, она тоже стала частью этой картины, висящей в тяжелой раме на выставке, и сейчас мимо нее проходят люди и удивляются, откуда шок на лице этой женщины, одиноко стоящей в дверном проеме серого дома, утонувшего во тьме.

Ноги сами привели ее к фонтану. Она всматривалась в водную гладь, ожидая увидеть там лицо Изабеллы. Но из воды на нее глядело только собственное отражение. Она наклонилась ниже. Из глотки рыбы прерывисто извергались слабые струи воды. Им мешала застарелая ржавчина: фонтану было много лет. Рука сама потянулась к камню. Он был холодным и скользким на ощупь. И, совершенно не задумываясь, что и зачем делает, она просунула пальцы в глотку рыбе, перекрывая струю воды. В разные стороны полетели брызги. Вивьен вся промокла. Она ощупывала рыбий рот, продвигаясь глубже и глубже, пока…

Вот оно.

Ее пальцы нащупали что-то. Она медленно вытащила предмет наружу, это было легко. Фонтан заработал с прежней силой.

Какие ужасные тайны ты хранила?

Луна озарила находку холодным ровным сиянием.

Глава тридцать девятая

Италия, лето 2016 года

Мы возвращаемся к Максу. Я позволяю ему увести себя, посадить в такси, слишком потрясенная, чтобы сопротивляться. Макс, похоже, решил поднять мне настроение: налил выпить, отвел во внутренний дворик с видом на реку. Я благодарна, что он не задает вопросов о телефонном разговоре.

— Ты нормально себя чувствуешь? — это единственное, о чем он спрашивает. Я киваю. Этого ему достаточно. Он сидит напротив меня, на лицо падает тень, делая его черты темнее и острее. — Итак, дневник Вивьен.

Я рада вернуться на нейтральную территорию, но одного взгляда на его лицо достаточно, чтобы понять: то, что он собирается сообщить, не будет простым.

— Многое мы знали и раньше, — выдыхает он. — Все, что Вивьен думала о Барбароссе, Джио и его сестре… Это просто ураган эмоций.

— Могу себе представить.

— Тогда перейдем к самому интересному. Изабелле.

— Что с ней? — Облако наплывает на солнце, погружая в тень нас обоих.

— У нее была связь с Динаполи, — говорит Макс, — с дядей.

— Что?

— Вивьен рассказывает об этом во всех подробностях. Ее муж был не в курсе. Она рада, что у нее есть что-то на золовку — ну, знаешь, что-то, о чем он не знал.

Я выпрямляю спину:

— Это было по обоюдному согласию? С Динаполи?

Макс отрицательно качает головой.

— О боже! Какой ужас. Бедная Изабелла.

— Вивьен так не думала. Ее ненавистью пронизано все до последней записи. Она не считает Изабеллу жертвой. Она считает, что та соблазнила Динаполи так же, как пыталась соблазнить отца Вивьен.

Он рассказывает о неожиданном появлении Гилберта Локхарта в поместье. Я в шоке.

— Дневник заканчивается внезапно, я думаю, нескольких страниц не хватает. Я не удивлен… учитывая другой факт.

— Есть что-то еще?

Макс делает паузу.

— Вивьен и Лили. Они запланировали ловушку для Изабеллы.

— Ловушку?

— Чтобы избавиться от нее.

Я качаю головой:

— Да ну, Макс, мы же говорим о твоей тете.

— Да, и если Лили что-то вбивала себе в голову, она могла быть весьма решительной.

Я не верю, о чем и сообщаю ему.

— Прочти сама, — говорит он, протягивая мне дневник. — Люси, это зашло дальше, чем мы были готовы. Изабелла пережила многое, но это было серьезно. Джио Моретти понятия не имел, что творилось на чердаке. Динаполи проводил с ней самые безумные эксперименты, и сдается мне, что он пошел дальше попыток вернуть ей голос. Она была ребенком — четырнадцать, пятнадцать ей было? Он, кажется, проводил с ней все свое время наедине, называя это работой, и никто не задавал вопросов. Он был влюблен в нее. Для Вивьен это было долгожданной наградой. Ее шанс на месть.

Я нехотя беру дневник. Он горит в руке ярко-красным предупреждением. Открываю. Почерк у Вивьен неразборчивый, с каждой страницей все хуже.

— Вот о чем они были, — говорит Макс, — тетины извинения.

Я вспоминаю об отправленной открытке. Прочтет ли ее Вивьен? Поймет ли? Я переворачиваю страницы этого сумасшедшего дневника, он кричит заглавными буквами, протягивает руки подчеркиваниями, рыдает пролитыми чернилами: Изабелла, Джакомо Динаполи… страшный секрет, гниющий в самом сердце Барбароссы. То, о чем я читала, — трагедия в замке, «инцидент, происшедший прошлой зимой».

— Продолжай, — прошу я Макса.

— Вивьен узнала об этих пытках, но вместо того, чтобы пожалеть Изабеллу, продолжила ее ненавидеть. Изабелла сделала слишком много, ее поступкам нет прощения. По мнению Вивьен, пути назад нет. И что она делает? — Он потирает подбородок. — Она знает, что такой скандал напрочь разрушит репутацию ее мужа. Для Джио она сделает все, в том числе будет молчать о его сестре. Но Изабелла слишком опасна. Она заручилась поддержкой Лили, и они прикончили ее.

История с каждой минутой кажется все более надуманной. Сюжет для мыльной оперы. Но Макс как никогда серьезен.

— Подумай об этом, — говорит он. — Она решает две проблемы сразу: избавляется от соперницы и защищает мужа и сына. Она много написала о том, как ее бесило, что Изабелла участвует в работе Джио. Представь, как зазвучал бы скандал на этом фоне. Джованни Моретти продолжил работу своего дяди-маньяка…

— Мне кажется, мы опережаем события.

— Думаешь? — он наклоняется ко мне. — Люси, я убежден. Случилось именно это. Это апофеоз истории, и этим кончается дневник.

— Но это не значит, что она… — Я теряю нить. Макс смотрит на меня. — Это невозможно.

Я встаю. Он тоже.

— Так уж невозможно? В конце концов, у нее была причина пойти до конца — Вивьен истово этого хотела. Когда Джио узнал о ее преступлении, он сбежал. Он не мог ее видеть. Не мог к ней прикасаться. Не мог дышать с ней одним воздухом.

— И свою тетю ты тоже в этом обвиняешь?

— Мне нелегко дался этот вывод.

— То есть за это она извинялась. — Я прикусываю губу.

— Да.

— Может, Лили даже подговорила Вивьен. Убедила, что это единственный выход. Умирая, она схватила меня за руку… Это было так важно, Люси, ей было нужно, чтобы ее сообщение дошло. Их связывало что-то огромное, страшное, меняющее жизнь.

Сейчас мне кажется, что у головоломки и правда есть решение, что части складываются в целое.

— Разве ты никогда не совершала необдуманных поступков? — спрашивает Макс.

Он делает шаг в мою сторону, и теперь наши лица находятся на расстоянии нескольких сантиметров. Я чувствую его энергию, дикую энергию, которой не замечала раньше. От нее нагревается кожа.

— Ты знаешь, что совершала, — отвечаю я.

— Может быть, они знали, что этого делать не стоит, — говорит Макс. — Это было опасно и неправильно. Но сделали, потому что, с их точки зрения, риск стоил того.

Он смотрит на мои губы, и мне кажется, что это самый волнующий момент моей жизни. А потом целует меня.

Глава сороковая

Вивьен, Италия, 1986 год

Это была коробочка, небольшая. Из тех, в которых хранят обручальные кольца. Внешний вид того, что когда-то было хорошей кожей, был слегка подпорчен в условиях хранения. Золото на ободке облезло, а выступ, при нажатии которого должна подниматься крышка, провалился. Вивьен изо всех сил старалась заглянуть внутрь, царапала, пыталась поддеть крышку ногтями.

Наконец та открылась.

В ней действительно было кольцо. Изуродованное до неузнаваемости, словно пролежало на самом дне моря долгие годы после жуткого кораблекрушения. Но камешек в кольце все равно поблескивал, маленький лучик надежды в полной темноте. От этого зрелища почему-то разрывалось сердце. Вивьен хотела было надеть его на палец, но оно было слишком маленьким. Она вернула его в коробочку и поторопилась обратно в дом. В комнате дело пошло быстрее. Вивьен рассмотрела находку при ярком свете и бережно протерла. Когда металл показался из-под налета и ржавчины, ей удалось заметить необычную деталь. Любопытство захватило ее, и она принялась тереть и скоблить кольцо, одержимая желанием рассмотреть его. Это заняло час или больше, но время не имело значения. Не имели значения ни головная боль, ни покрасневшие от усталости глаза. Наконец кольцо было очищено и на его внутренней стороне показалась надпись, которую, впрочем, разобрать было непросто:

Изабелле, любви всей моей жизни. Я твой навсегда. Джакомо.

Вивьен уставилась на эти девять слов, пытаясь осознать их значение. Она ждала, что узнает что-то новое, важное, но в этой надписи для Вивьен не было никакого смысла.

Изабелла… Ее дядя…

Этого просто не могло быть.

На дне коробочки была неровность, невидимая для того, кто не искал специально. Подушечка была вынута, а потом вшита обратно, но достаточно небрежно. Стежки были не особенно аккуратны, а края ткани не совпадали с краями коробки. Внизу обнаружилась записка. Она хорошо сохранилась в своем укрытии. Вивьен прочла:

Кто бы ни нашел это, пожалуйста, помогите мне. Он не любит меня. Он делает мне больно. Он хочет меня против моей воли. То, что он делает, — неправильно. Найдите меня. Спасите. Умоляю.

Глава сорок первая

Италия, лето 2016 года

Мне страшно возвращаться в Барбароссу, но я должна. Нужно сказать Вивьен, что она в безопасности, что мы не собираемся сообщать в полицию о ее преступлении. Мы не собираемся рассказывать никому о том, что произошло зимней ночью много лет назад, дальше нас это не пойдет. Быть может, если она узнает об этом, то перестанет бояться и воевать с окружающим миром. Сможет перестать мучить себя. Выйти из своего добровольного заточения в Барбароссе, полюбить другие места. Ведь ей недолго осталось. Поездки к врачу и таблетки, которые прячет Адалина, доказывают это… Скоро ее не станет.

Макс гладит меня по волосам.

— Что у тебя на уме? — шепчет он.

Я разворачиваюсь к нему. Мы целуемся; он пахнет, как лимонное дерево в жару.

— Изабелла… — говорю я. — Я не могу перестать думать о том, что с ней произошло. Вивьен и твоя тетя должны бесконечно сожалеть. Поэтому Вивьен закрылась от людей, поэтому ей стыдно. Бьюсь об заклад, Изабелла никогда не покидала их.

Макс продолжает гладить мои волосы, но вид у него отсутствующий.

Пришел мой черед спрашивать, о чем он думает.

— Думаю, как могло случиться, — говорит он, — что Вивьен наняла кого-то с таким же именем, как у моей тети. Я и раньше думал, что это странно… Но сейчас, когда мы знаем, что они сделали, я бы предположил, что она должна хотеть забыть об этом, а не вспоминать каждый день.

Я приподнимаю бровь:

— О чем ты говоришь?

Макс потирает большим пальцем мочку уха.

— Я никогда не думал, что на это стоит обращать внимание, — говорит он. — Мою тетю звали Адалина. Все звали ее Лили — все знали ее как Лили. Я много лет думал, что это полное имя, но Лили — это сокращение от Адалина. Ты не думаешь, что нанимать другую горничную с таким же именем — очень странное решение? Я имею в виду, что это не слишком распространенное имя.

Это открытие удивляет меня.

— Да, странно.

— Они были очень близки. Мне кажется, это должно было причинять боль.

— Может быть, именно потому, что она хотела заменить ее?

Макс неуверенно произносит:

— Я уже ничему не удивился бы.

Я закусываю губу:

— Как думаешь, Джио Моретти еще жив?

Глаза Макса сузились.

— Мы знаем правду. На этом можно остановиться.

— Я знаю. Просто… Чего-то здесь не хватает.

Я не могу перестать думать о Вивьен. Одна в огромном доме, полном воспоминаний, смертельно больная, потерявшая мужа и сына…

— А что случилось с сыном? — Я поворачиваюсь к Максу.

Он пожимает плечами:

— Наверное, Джио забрал его.

Я хмурюсь.

— Да, — говорю я, думая о мальчике с темными кудрями и голубыми глазами. — Наверное.

* * *

Следующим утром я просыпаюсь, четко зная, что должна сделать. Выбираюсь из постели и звоню отцу, пока не успела придумать отговорку.

— Папа?

— Люси!

Одно слово, но сколько в нем чувств и надежд! Я никогда не слышала, чтобы он говорил так, даже когда мама умерла. Я осознаю, как нечестно поступила с ним. Убежала на край света, хотя все это время рядом был он и родной дом.

— Я не знаю, с чего начать. — Он задыхается. — У тебя все в порядке? Где ты?

— Я все еще в Италии.

Повисает долгая пауза.

— Почему ты мне не сказала? — наконец говорит он. — Я думал, ты все можешь мне рассказать.

Почему мне никогда не приходило в голову, что реакция отца может быть такой? Все, чего я ждала, — это разочарование и осуждение, а он просто хотел быть рядом. Он не хотел ни наказать меня, ни отругать, и если бы я была умнее, то поняла бы это раньше. В конце концов, я была с ним, когда больше никого рядом не было. Годы, которые мы провели вместе, останутся с нами навсегда. Конечно, он никогда не отгораживался от меня. Рыдания вот-вот вырвутся наружу.

— Прости меня, папа.

— Ты через такое прошла, моя милая… и совсем одна.

— У меня была Билл. — Я снова всхлипываю.

— Если я когда-нибудь увижу этого мужчину, убью его, — говорит отец.

Мысль о драке между папой и Джеймсом почти заставляет меня рассмеяться. Сложно найти двух более разных людей — нежный, терпеливый, честный, любящий отец и Джеймс — мягко говоря, лишенный этих качеств.

— Мне было слишком стыдно говорить с тобой об этом, — объясняю я. — Одно дело — эта связь, но то, что случилось с Грейс… — Даже сейчас я чувствую, что не имею права называть ее имя, не заслуживаю. — Я зашла слишком далеко и не знаю, как вернуться назад. Прости, что перестала звонить. Каждый раз, когда мы говорили, я чувствовала себя обманщицей, потому что скрывала такую большую часть своей жизни.

— Ты рассказывала кому-то из сестер?

— Нет.

— Даже Тильде?

Интересно, что папа так говорит. Я всегда думала, что восторженная, всегда готовая к приключениям Тильда была совсем не похожа на меня. Теперь вижу, что отец так не думает. Он замечал наше сходство в детстве, и то, куда завела меня жизнь сейчас, доказывает его правоту.

— Она уже вернулась с Барбадоса? — спрашиваю я.

— Еще нет, — говорит папа, — но собирается. На какое-то время. Все трое собираются вернуться. Не навсегда, конечно, у каждой ведь своя жизнь. Но мы с Мэри все равно счастливы видеть их. Это приятно. Мэри готовит воскресное жаркое, и почти каждые выходные у нас кто-то бывает. С тех пор как ты уехала, моя дорогая. Все так волновались, слали тебе столько сообщений, звонили. Это сплотило нас. Мы любим тебя, Люси.

Билл не раз говорила мне, что я всегда все усложняю. Всегда жду самого худшего, чтобы легче переносить плохое. Эти люди, моя семья, никогда не были настроены против меня. Все они были готовы поддержать меня, но я решила пройти через все в одиночестве. И вот куда меня это привело — прячусь в чужой стране, когда так хочется перенестись туда, сидеть за столом, есть приготовленный Мэри воскресный обед и слушать, как они болтают о своих делах.

— Когда ты вернешься домой? — спрашивает отец.

— Скоро.

— Когда?

— Не могу пока сказать. Но поверь мне, папа… просто поверь.

— Верю.

— Меня все ненавидят? — спрашиваю я после паузы.

— Все? Нет. Мы скучаем по тебе и любим тебя.

— Я имею в виду… Ты знаешь.

Отец делает паузу.

— Мне все равно, что думают все. Они тебя не знают. Я знаю тебя. Ты моя дочь. И я знаю точно, что ты мудрая, хорошая девочка с добрым сердцем. Все остальное ничего не значит.

* * *

Отключив телефон, я подхожу к окну и смотрю на холмы. Вот он, передо мной: Барбаросса. Как другая Вселенная. Макс обнимает меня сзади и целует в шею. Тепло расходится по всему моему телу и согревает сердце. Еще слишком рано задаваться вопросами, рано даже надеяться. Сейчас Макс рядом, и я счастлива.

— Побудь со мной сегодня, — говорит он, — прежде чем вернешься.

Я соглашаюсь. Он готовит завтрак, и я уплетаю его, сидя на веранде в одной из его футболок. После этого мы нежимся под итальянским солнцем, мир кажется новым, созданным только что, а воздух — невероятно чистым и свежим. Солнце ярче, небо синее, природа ликует.

Мы видим Флоренцию такой, какой я никогда ее не видела. Она открывает пред нами больше возможностей, чем мне одной: можно взять столик на двоих и разделить тарелку пасты, можно гулять по музеям, держась за руки, пробовать мороженое друг у друга, полулежа на ступеньках храмов в торжественной тишине. Я как будто увидела город впервые, и он засиял передо мной золотом.

Потом я буду вспоминать этот день как идеальную передышку перед решительным поворотом судьбы. Когда солнце угасает в розоватом небе, уже кое-где усыпанном первыми звездами, мы возвращаемся к Максу домой, совершенно не готовые к открытию, которое ждет нас.

Глава сорок вторая

Вивьен Локхарт хотелось закрыть глаза и больше никогда не открывать. Это было проще всего.

Она устала до смерти. Кости ломит, руки и ноги так тяжелы, что могли бы утянуть ее на дно океана. Мысли путаются, голова словно опутана паутиной…

Входит Адалина, приносит лекарства. Ставит флаконы на столик и вдруг исчезает. Вивьен моргает, пытаясь сфокусировать взгляд. Да, вот она. Вот ее горничная, улыбается ей. Сегодня она выглядит моложе.

Вивьен тянется, чтобы коснуться ее руки, но пальцы ловят воздух.

Снова исчезла.

— Адалина… — тихо шепчет она. — Лили…

Ничего. Никого. Может, горничная ушла и вернется позже. А может, ее тут и не было никогда. Вивьен вздыхает и переворачивается, нащупывает таблетки. Одна, две, три, запить водой. Таблетки застревают в горле, не давая сделать глоток.

Алфи…

Имя сына звучит в ее голове.

Не покидай меня. Пойдем со мной. Я жду.

Он ждет ее. Они снова будут вместе.

Вивьен звонит в колокольчик рядом с кроватью и прислушивается, раздадутся ли шаги Адалины. Но слышит только пение птиц за окном, в том далеком запретном мире, куда десятилетиями не ступала ее нога. И вдруг новая неожиданная вспышка — она в машине. За окном поблескивает мрамором Дуомо. Это все происходит с ней. Дорога, лимонная роща — все кажется похожим на ее прошлую жизнь в Америке. Учить сценарий, играть роль, вживаться в нее, пьянеть от захватывающей ее чужой жизни. Забывать о том, кто она есть и кем была, перевоплощаться в другую женщину на время.

Адалина не приходит.

Она снова тянется к колокольчику, но пальцы нащупывают открытку рядом с ним. Тетя Макса просила вас ее простить. Вы поймете, что она имела в виду. Вивьен понимает. Очевидно, понимает и девушка.

С губ Вивьен срывается тихий вздох, больше похожий на хрип. Наконец-то кому-то стал известен секрет, который она хранила так долго. Что она чувствует? Вину? Возможно. Печаль? Наверное. Но сильнее всего — бесконечное сожаление. Сожаление, калечившее ее все эти годы и в конце концов почти убившее. Лекарства — временная мера, и она всегда это знала. Но относилась к этому спокойно. Что еще ей может предложить эта жизнь? Если бы она только могла все ему объяснить! Если бы могла хотя бы еще раз увидеть своего мужа и рассказать, как сильно она сожалеет. Признать, что, не будь она такой эгоисткой, они все еще жили бы здесь все вместе счастливой семьей. Алфи и Джио. Ее мальчики, смысл ее жизни. Сейчас они исчезли, как и все остальное.

Запах дыма возвращает ее к реальности. Едва заметные проблески огня видны в открытое окно. Она вспоминает брошенную спичку, пламя, охватывающее все вокруг, яркий свет… но не может сопоставить это с реальностью, понять, что это было и где. Наверное, Сальваторе развел костер. Старые традиции — это все, что у него осталось. Как и у нее, пожалуй.

Вивьен садится на кровати. Это движение требует от нее всех сил.

Девушка знает. Она знает.

Вивьен осторожно опускает ноги на пол. Она может это сделать, нужно только одно последнее усилие. Она должна. Вивьен надевает пальто и собирает волю в кулак. Время пришло.

Глава сорок третья

Вивьен, Италия, 1986 год

— Это оно, Лили, посмотри. — На следующее утро Вивьен потрясала коробочкой перед лицом Адалины. — Кольцо, записка — они были вместе, Изабелла и ее дядя!

Она еле-еле дождалась утра: хотелось разбудить горничную посреди ночи и поделиться находкой. Она пыталась осознать невероятную правду. Изабелла была девочкой-подростком, когда они жили в этом доме, а Джакомо Динаполи старше ее в три раза. Вдруг она вспомнила сцену флирта между Изабеллой и Гилбертом — неужели золовка питала слабость к мужчинам постарше? Сколько длилась ее связь с Динаполи? Старалась ли сохранить этот секрет от Джио любой ценой? Вивьен ухватилась за эту возможность. Хотя бы чего-то Джио не знал. Конечно, он не знал. А думал, что знает все о своей драгоценной, безукоризненной, чистой Изабелле…

Это был совершенно неожиданный для нее подарок судьбы, отыскать такой алмаз она даже не надеялась.

Но горничная, от которой она ожидала радости, положила руку на коробку и посмотрела в лицо Вивьен.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она.

Вивьен моргнула.

— Как что я собираюсь делать? Ты прекрасно знаешь. И сейчас для этого идеальный момент — ты что, не видишь? Это очевидная причина самоубийства — нам даже не придется ничего придумывать!

Адалина покачала головой:

— Нет никакого «мы» или «нам», синьора.

— Ладно, ладно, не важно. — Она махнула рукой. — Это дар. Это выход.

Адалина не издавала ни звука.

— Лили, — сказала Вивьен, — прости, что соврала о своем отце. Мне нужно было рассказать тебе правду, но, надеюсь, ты понимаешь, почему я этого не сделала.

— Конечно понимаю.

— Тогда в чем дело?

Горничная разжала пальцы и легонько подтолкнула коробку по столешнице, чтобы она оказалась между ними.

— Пожалуйста, не делайте этого.

Вивьен сникла:

— Что, прости?

— Вы не можете. Это неправильно. Это зло. Убийство.

Вивьен стиснула зубы:

— Я уже объясняла тебе, Лили. И думала, ты на моей стороне. Я ее — или она меня, нет никаких сомнений. Ты знаешь, что ты видела, знаешь, что она пыталась убить меня, убить мое нерожденное дитя. Она ясно дала понять, что победит тот, кто атакует первым. Сейчас это буду я. Я не могу рисковать ни своей жизнью, ни жизнью моего сына.

Адалина произнесла, тщательно подбирая слова:

— Я подумала, это изменит все.

— Изменит что? — резко переспросила Вивьен.

— Изабелла была жертвой, — Адалина показывает на коробку, — Джакомо Динаполи был человеком крайностей: у него был страшный характер и навязчивая страсть. Я боюсь представить себе, через что он заставил ее пройти.

— Видимо, это у них семейное.

— Пожалуйста, синьора, подумайте об этом.

— Я думаю! — взорвалась Вивьен. — Изабелла должна уйти — и если у тебя не хватит сил помочь мне, я сделаю все сама.

— Как вы собираетесь объяснить это мужу?

— Мне не понадобится. Достаточно показать записку.

— Известие о ее самоубийстве убьет его.

— У него буду я.

— Она его сестра, — возразила Адалина, — если он когда-нибудь узнает, он оставит вас. И заберет Алфи. Вы больше никогда их не увидите.

Ее слова поставили Вивьен в тупик. Она подумала о душевной боли Джио, его слезах. Нет. Нужно быть сильной. За нас двоих.

— Джио не знает Изабеллу так, как знаю я. Он ослеплен.

— А как быть с тем, что ваш отец жив? Что скажет синьор Моретти, когда узнает?

— Я или она, Лили, — зловеще произнесла Вивьен. — Если ее не станет, Джио никогда ничего не узнает. Она единственная, кто может рассказать.

Адалина подняла голову. У нее в глазах была решимость человека, уставшего бояться.

— Вы уверены?

Вивьен моргнула:

— Ты не посмеешь.

— Посмею и сделаю это, — сказала Адалина дрожащим голосом, — если вы не отступитесь. Вы не навредите синьоре Изабелле. Это путь в никуда, и я жалею, что встала на него даже ненадолго. Я требую, чтобы вы отказались от этой затеи сейчас же.

Вивьен засмеялась:

— Ты не можешь ничего требовать.

— Это приведет к катастрофе.

— Да что ты можешь знать о катастрофе? Изабелла Моретти и есть катастрофа, и я больше никогда не позволю ей причинить мне вред. И тебе не позволю, если уж на то пошло!

— Убьете и меня тоже?

Вивьен сжала кулаки:

— Ты предала меня, Лили. А я считала тебя другом.

— Я и есть ваш друг, и я пытаюсь вас защитить. То, что произошло на лестнице… падение… Это было давным-давно. Разве она не могла измениться?

Вивьен не верила своим ушам.

— Она и тебя заманила в свои сети?

— Эта девушка пережила ужас, — сказала горничная, — хуже, чем мы можем себе представить. Она пострадала. Она жертва Динаполи. Не делайте ее еще и своей жертвой. Вы должны отказаться от этого безумного плана. Рассказать своему мужу о Гилберте должны вы сами, не я, не Сальве и уж точно не Изабелла. Дальше так продолжаться не может. Сейчас это должно закончиться. Здесь. Вы должны простить.

— Я никогда не прощу ей того, что она сделала.

— Вы никогда не простите себя, если пойдете на это.

— Во всяком случае, я буду жива!

— Вы действительно думаете, что она могла бы навредить Алфи? Она так любит мальчика.

— Никого она не любит, кроме Джио, она на это не способна.

— Она обожает вашего сына. Я видела ее с ним — столько нежности и терпения.

— Лили, ты сошла с ума.

— Нет. Это у вас разум затуманен.

Во рту у Вивьен пересохло: ее аргументы остались втуне, все зря. Это должно было стать началом заката эпохи Изабеллы. Что происходит?

— У Изабеллы с вами больше общего, чем вы предполагаете. — У Адалины в запасе был еще один выстрел. — Вас обеих мучили мужчины. Обе были покалечены. Обе терпели боль и страдания. Обе делали все, чтобы выжить, и у обеих есть шрамы, подтверждающие это. Что произошло с женской солидарностью? С состраданием? Прочтите еще раз, что она написала. — Она протянула записку Изабеллы. Помогите мне. Спасите меня. Умоляю. — Прочтите и скажите, что не чувствуете ничего. Что никогда не хотели того же. Изабелла, по-видимому, была в том же возрасте, что и вы. Отчаявшаяся девочка, которая пытается спасти свою жизнь, — прямо как вы. Я думаю, она пряталась от него, как вы от своего отца. Думаю, что подпирала дверь. Плакала у его ног и тихо умоляла остановиться. Мечтала сбежать, но не нашла способа сделать это.

Вивьен была ошеломлена. С тех пор как она нашла то, что было спрятано во рту у рыбы, — а на самом деле с тех пор, как приехал Гилберт, в ней бушевал ураган, планы строились, менялись, разрастались, лопались, не было даже секундной паузы, чтобы осознать, что все это значит и к чему может привести. И вдруг все замерло. Изумительная сила духа Адалины, решимость, которой она никогда не предполагала обнаружить у горничной с мягкой улыбкой и прекрасными манерами, пробили брешь в системе, и ее уверенность и решимость стали исчезать.

Но я ненавижу ее. Ненавижу.

Плечи Вивьен безвольно опустились. Боевой дух покидал ее.

— О, Лили… — Она поднесла руку к лицу. — Я так устала бороться.

Горничная обняла ее за плечи, и, когда Вивьен начала плакать, прижала к себе.

— Все хорошо, синьора… — Она погладила ее по спине. — Будет хорошо.

— Правда?

Адалина отстранилась и заставила Вивьен посмотреть на нее.

— Вы доверяете мне? — спросила она.

Вивьен кивнула.

— Тогда предоставьте это мне.

Вивьен колебалась, но знала, что так и сделает. Она опустила руку в карман халата, достала флакон с ядом и отдала пузырек Адалине, которая зажала его в кулаке.

— Вы поступаете правильно, — сказала Адалина, — вам не будет причинено больше никакого вреда. Клянусь.

* * *

Вивьен бродила между стен Овального сада, прокручивая разговоры в голове — с Лили, с Гилбертом, ссоры с Джио. Джио. Она вспоминала, как целовала в первые дни знакомства его непослушные волосы и мягкие губы. Как же ей рассказать об отце? Как объяснить свою ложь? Она не видела выхода — такого, после которого он сможет доверять ей. Да, Изабелла сделала много для того, чтобы разрушить их любовь, но Вивьен с самого начала сделала не меньше. И начала она с того, что сказала, что ее родители мертвы. Когда Джио в ответ доверил ей правду о пережитой утрате, ей стоило сознаться. Она упустила столько возможностей поступить правильно. Почему с ней всегда так? Почему все, к чему она прикасается, погибает?

Листья вокруг шептали: Она сделала это. Глупая девчонка. Бестолковая девчонка.

От мысли о Гилберте в Барбароссе у нее холодело все внутри. За завтраком в то утро он набросился на круассаны, выпил много сока, отрезáл масло для тостов целыми кусками. Она не могла смотреть на него, ненавидя все больше.

В отчаянии она обращалась к небу:

Так ты тот Бог, который привел его ко мне? Как ты мог? Как ты мог так со мной поступить?

По небу тихо проплывали облака. Ответа не было…

Сначала она подумала, что голос раздался с неба. Затем повернулась и вздрогнула.

— Я скажу, что это была я.

Изабелла стояла у входа в сад. Ее волосы были перетянуты лентой. Без макияжа она казалась очень молодой, невинной. Почти.

— Что ты сказала? — Голос Вивьен дрогнул.

Золовка повторила:

— Я скажу Джио, что это была я. Я виновата.

Вивьен испугалась и отступила назад. Она не понимала, о чем говорит Изабелла. Все, что она знала, — это то, что она здесь одна, беззащитная, легкая мишень.

— Скажу, что я убедила тебя скрывать от него, — продолжила Изабелла. Ее лицо почти ничего не выражало. — Скажу, будто ты была готова рассказать Джио, что твой отец жив, что соврала только потому, что любила его, но я уговорила тебя поступить иначе, потому что так ты причинишь ему боль. Ты хотела открыть правду, но я остановила тебя.

Женщины стояли друг напротив друга, застыв, как волки перед схваткой.

— Зачем тебе это? — спросила Вивьен неуверенно.

Изабелла пошевелилась первая. Она подошла к скамейке и села.

— Так я прошу прощения, — ответила она, сложив руки на коленях.

Куда деть свои руки, Вивьен не знала. Она не ослышалась?

— Я знаю, что сделала с твоей жизнью, — продолжила Изабелла. — И признаю, что сделала это намеренно. Я ревновала. С самого первого дня. Меня бесит, как сильно мой брат любит тебя. Он любит тебя больше, чем меня, и я не могла — не могу — выносить этого.

Вивьен хотела, чтобы ее соперница говорила помедленнее, потому что каждое слово было для нее сладкой, такой сладкой победой. Как же она ждала признания Изабеллы! Как хотела увидеть ее на коленях! Может ли это быть правдой? Действительно ли Изабелла сидит перед ней, пристыженная, раскаявшаяся, отчаянно желающая все исправить?

Она не могла в это поверить.

— Он всегда любил меня больше всех, — сказала Изабелла. — И другой любви я не знала. Были женщины и до тебя, Вивьен, но я всегда знала, что на первом месте я. Но с твоим появлением все изменилось. Теперь я на втором месте. Почему бы нет? Я всего лишь его сестра. Но если бы я лишилась его, у меня ничего не осталось бы.

Вивьен хотела, чтобы она сказала все это еще раз. Когда рядом будет Джио.

— Я знаю о тебе и Динаполи, — сказала Вивьен, поддавшись порыву.

Глаза Изабеллы вспыхнули.

— Я нашла коробочку с кольцом.

Изабелла не говорила ни слова, как и раньше. Вивьен задавалась вопросом, не было ли это молчание всего лишь уловкой, способом избежать контактов с чужими, попыткой справиться с тем, что сделал с ней Динаполи. Вивьен знала, как мужчины могут лишить последнего лучика надежды.

— Не знаю, о чем ты говоришь, — сказала Изабелла, но звучало это не очень уверенно. Притворное отрицание, попытка сохранить лицо. Пустая, впрочем.

— Я знаю, что с тобой сделал твой дядя, — сказала Вивьен и сама удивилась тому, как мягко звучал ее голос, как сочувствие проснулось в ней вопреки ожиданиям.

Изабелла посмотрела в сторону. Такая красивая жертва.

— Тебе больше не нужно притворяться, — сказала Вивьен.

И когда их глаза встретились в следующий момент, на нее смотрела совсем другая Изабелла. Пелена спала, туман обиды, негодования, отвращения рассеялся, и с изумлением, но без радости Вивьен поняла, что Джио тоже был обманут. Джио не имел ни малейшего понятия об этой части ее жизни. Изабелла притворялась перед ним так же, как и перед остальными.

Вивьен была единственным человеком, знавшим о ней правду. А Изабелла знала правду о ней — то, что она скрывала от Джио, больше того — знала, почему она так поступила, и была готова стать с ней плечом к плечу.

Все это казалось нереальным.

— Ты расскажешь моему брату о Джакомо? — выдохнула Изабелла.

Вивьен стиснула зубы:

— А ты скажешь ему о Гилберте?

Изабелла отрицательно покачала головой.

— Тогда нет, — сказала Вивьен, — не расскажу.

В следующие секунды женщины смотрели друг на друга оценивающе. А затем так, как будто были всю жизнь подругами, а не заклятыми врагами. Изабелла рассказала ей все. Рассказала Вивьен о корабле, на котором погибли ее отец и мать. Рассказала, как ее отправили в Барбароссу жить под опекой Джакомо Динаполи. Как Джио был единственным, что делало ее жизнь хоть сколько-нибудь похожей на нормальную, и как она пыталась сохранить чистоту их любви, отказываясь признаваться ему, когда дядя начал приставать к ней. Вивьен узнала, как под видом лечения Изабеллы Динаполи сделал свою племянницу рабыней. Все то время, когда Джио считал, что они работают над восстановлением голоса сестры, Динаполи затыкал ей рот на чердаке. О, он был изобретателен. Он затыкал ей рот ладонью, кулаком, другими частями своего тела — Вивьен понимала это без слов. Так он заставлял ее молчать годами до самой своей долгожданной смерти, и Изабелла не говорила об этом никому до этого момента. Она вообще не в силах была говорить. Молчание стало ее единственной силой.

— Он любил меня, — сказала Изабелла, — вот так, как умел. В его воображении у нас был роман. Он считал, что я хочу его… но я не хотела. Но решила, что заслуживаю этого. Он сказал, что заслуживаю. Это было мое наказание за то, что дала родителям умереть.

Вивьен хотела возразить, но Изабелла перебила ее:

— Я знаю. Но Джио не позволял им умереть, его вины в этом не было. Я пыталась сказать ему об этом, но он не хотел слушать. И только я виновата в том, что он чувствовал, будто не может оставить меня. И хуже всего то, — Изабелла подняла на нее глаза, — что он не мог. Без него я не справилась бы, Вивьен, не смогла бы. Вот она, ужасная правда. Я бы не выжила. И я боролась за брата единственным известным мне способом — не давая ему забыть, что мы значим друг для друга, что мы одни против целого мира, ведь именно так долгое время и было. Я не думала о тебе. Мне было все равно, когда я делала гадости, как тогда, когда испортила твое свадебное платье, — я знаю, что это было подло, я даже хотела сразу попросить прощения, но это ничего не изменило бы — и когда пыталась обойти тебя перед прислугой и на всех тех вечеринках. Это было жалко. Я ведь и о нем не думала: как ему будет лучше, что сделает его счастливым. Думала только о себе. Потому что счастливым его делаешь ты, Вивьен. И всегда делала. Я не могу с этим поспорить. Ты его жена. Тебя он выбрал. А меня никогда не выбирал — я данность.

Вивьен проглотила ком в горле.

— Ты пыталась причинить мне вред, — спросила она, — в тот день на лестнице?

Все остальное наносило эмоциональные, но не физические травмы. Это было единственное, что Вивьен не могла простить, — не раньше, чем Белла ответит.

— Наверное, да, — хрипло сказала Изабелла. — Тем утром я вспомнила о коробке с кольцом, о записке, которую нацарапала ночью, когда он впервые меня изнасиловал. Я избавилась от них много лет назад, засунув как можно глубже в рот той уродливой рыбе, но это не заглушило боль. Меня охватило бешенство. Я не думала о последствиях — все, что я знала, — это что у вас с Джио скоро появится собственная семья и тогда я навсегда останусь не у дел. Прости меня, Вивьен. Я не заслуживаю прощения, но надеюсь на твое великодушие. Это было настоящее предательство, рожденное одиночеством, и я очень об этом сожалею. Я столько раз хотела извиниться, но не знала, как это сделать, и все, что я делала или говорила, выходило наперекосяк, в то время как я просто хотела все исправить.

— Ты оставила меня там на несколько часов, — сказала Вивьен.

Изабелла завертела головой.

— Это неправда. Как только ты упала, я поняла, что сделала, и растерялась. Я сразу же побежала к Сальваторе, и он попытался связаться с Джио, но он был на совещании, и из-за этого произошла задержка.

Это неправда…

Или правда?

Вивьен раздирали противоречивые чувства. Что, если Джио был прав? Что, если Изабелла хотела как лучше, заказав тот портрет, просто неправильно все поняла? Что, если ее приветливость по отношению к Гилберту была попыткой помириться, а не показать неприязнь? Что, если она казалась мрачной, потому что ей было стыдно, а Вивьен понимала все неправильно?

С выражением, которое невозможно было представить себе несколько лет назад, Изабелла взяла Вивьен за руку и тут же отпустила. Выглядело так, будто она поддалась импульсивному желанию близости с другим человеком, но с непривычки не могла вынести эту близость. Говорила ли Изабелла правду? Или ее игра была намного сложнее, чем Вивьен могла себе представить? Да, Джио считает, что страдания изменили его сестру, но он не знает и половины правды об этих страданиях. В сознании Изабеллы смерть родителей была так давно погребена под всем, что ей пришлось пережить после, что казалась чем-то выдуманным, ненастоящим, больше похожим на эпизод одной из мыльных опер, которые Миллисента украдкой смотрела у соседей, ведь у них дома телевизор был под запретом. Мысль о том, что человек, который должен был заменить Изабелле родителей и был наделен соответствующей властью, измывался над девочкой, думая, что ласкает ее, казалась ужасающе правдивой. Острая вспышка сочувствия к той, кого она недавно ненавидела больше всего на свете, обожгла ее, как удар током.

— Пожалуйста, поверь мне, Вивьен, — сказала Изабелла. — Теперь, когда Алфи родился и я увидела его, никогда и ни за что не подвергла бы его опасности. Я люблю его. Я никогда бы ему не навредила.

— А мне? — переспросила Вивьен. — Мне бы навредила?

Изабелла покачала головой:

— Все позади. Сейчас мы заодно, Вивьен, ты и я. Мы сестры.

Глава сорок четвертая

Вивьен, Италия, 1987 год

Земля продолжала вертеться вокруг своей оси, времена года следовали одно за другим, приливы сменялись отливами, и Вивьен начала забывать. Несколько недель она провела в страхе и волнении, пока не почувствовала: у нее есть крылья.

Разговор с Изабеллой изменил все сильнее, чем Вивьен могла ожидать. Впервые Барбаросса стал домом, где живет семья. Джио тоже вернулся из поездки другим. Нет, не так. Он вернулся таким человеком, которого Вивьен встретила давным-давно в больничной палате, человеком, которого полюбила впервые в жизни. Он мужественно принял известие о Гилберте. Пока он слушал объяснения женщин, шок сменился замешательством, затем — пониманием.

— Для нее он был все равно что мертв, — искренне говорила Изабелла. — Она просто хотела как лучше.

Вивьен понимала: то, что Джио не злится, в первую очередь объясняется вновь обретенным миром между его женой и сестрой, чем его готовностью простить ее: он так хотел мира, что все остальное было не важно. Ей не стоило врать, но и Изабелле не стоило разубеждать ее в необходимости сознаться. Джио не знал, кого винить, поэтому решил не думать об этом.

— Что случилось, — спросил Джио, изумленный примирением женщин, — почему ты изменила мнение о ней?

Вивьен сказала ему, что они с Изабеллой затушили костер войны просто потому, что пришло время «оставить прошлое в прошлом». Больше Джио не задавал вопросов. Он всегда считал женщин загадочными существами, которые могут принимать и отменять решения из-за малейшего дуновения ветерка. Это произошло, и это единственное, что имело значение.

Вивьен была в восторге от произошедших с мужем изменений. Она поняла, что ее вражда с Изабеллой разъедала их брак, как ржавчина, и ей стало ясно, что дело было не столько в действиях Изабеллы, сколько в реакции самой Вивьен. Почему я позволяла ей мучить себя? Вивьен задумалась. Она просто человек, живой человек. Каждый раз, глядя на золовку, Вивьен чувствовала еле сдерживаемую ярость по отношению к Джакомо Динаполи. Ей хотелось обрушить на него всю свою ненависть, как и на каждого, кто позволял себе воспользоваться чужой беззащитностью. Ее связь с Изабеллой существовала теперь отдельно от Джио — они обе хранили тайну, которую тот никогда не узнает.

И это после того, как Вивьен была в шаге от того, чтобы…

Нет. Ненависть помутила ее рассудок и чуть не довела до бессмысленного и отвратительного поступка… Слава богу, Адалина отговорила ее.

Алфи исполнилось два года, он становился с каждым днем все прекраснее. Он бормотал смешные бессмысленные словечки, протягивал ручки для объятий, когда видел Вивьен, и, держа его на руках ночами, она не верила, что в мире есть что-то более прекрасное и совершенное. Все в нем было чудом. Помирившись с Изабеллой, она стала разрешать Алфи проводить время со своей тетей. Это произошло не сразу, Изабелла относилась с пониманием к чувствам Вивьен и не спешила, но однажды Алфи провел час, затем два, три, половину дня с ней, и было ясно, что он ее обожает. Изабелла была с ним нежна и ласкова, как со своим собственным ребенком. Вивьен наблюдала за ними с приятным удивлением. Казалось, прежняя Изабелла исчезла навсегда, невозможно было поверить, что эта мягкая любящая женщина могла быть холодной и жестокой когда-то. Джио предположил, что Алфи способен растопить любое сердце, и Вивьен склонна была согласиться.

Но самые основательные изменения произошли с Гилбертом. И это стало огромным сюрпризом для всех. Вивьен не предполагала, что он останется, она никогда не думала, что в этой жизни им суждено решить свои проблемы. Даже сейчас, через год после того, как он постучал в дверь Барбароссы, Вивьен поражалась странности происходящего. Как все могло так сложиться? Еще недавно у нее не было ничего, а сейчас у нее есть все: муж, сестра, отец. Семья, дружба, доверие — она всю жизнь хотела этого. К тому времени как Джио вернулся домой, отец и дочь уже встали на путь примирения. Разительное изменение их с Изабеллой взаимоотношений заставило ее поверить в невозможное, в то, что люди могут быть неправильно поняты или раскаяться, совершив однажды ошибку. Адалина говорила, что за религиозным пылом Гилберта она видит сожаление о совершенных ошибках. Сначала Вивьен не хотела иметь с ним ничего общего и едва скрывала отвращение. «Я не такой, как раньше», — говорил Гилберт снова и снова. «Слова ничего не изменят, я слышала от тебя слишком много лжи», — Вивьен не верила ему, думала, что это просто игра, представление, которое он устраивал, чтобы заставить ее впустить его в свою жизнь. Вивьен не была к этому готова, она наблюдала, выжидала, зная, что однажды он оступится.

Но он не оступился. Каждый день он трудился, пытаясь заслужить ее расположение, его любовь и преданность были безграничны. Рассудок велел ей гнать все это от себя подальше, но ее душе было трудно сопротивляться. Он оказался внимательным и заботливым дедушкой для Алфи, проводил с ним время, играл, был добрым и ласковым, и это возрождало в Вивьен нечто давно забытое — желание даже сейчас, после всех этих лет, быть любимым ребенком, о котором заботится ее отец. Она ненавидела то, что он сделал, но все же жаждала его одобрения и привязанности, мечтала, что можно повернуть время вспять и прожить его иначе. Любовь, которую он изливал на Алфи, нельзя было игнорировать. Ее маленький сын был счастлив с ним, его личико светилось, когда Гилберт входил в комнату, он ждал, что дедушка почитает ему сказку или поможет строить башню, возьмет его с собой высаживать растения и разрешит бросать зернышки в лунки. Когда Вивьен видела это, ее сердце сжималось. Отец никогда не показывал ей эту свою сторону. «Тогда я не понимал. Бог показал мне лучший путь. Я не был справедлив с тобой и Миллисентой, но Бог учит прощать, и со временем я простил себя».

Несмотря на прохладность первой встречи, Джио тоже подпал под чары ее отца. Он видел, как Гилберт предан Алфи, у которого не было других бабушек и дедушек, как каждую минуту каждого дня он посвящал тому, чтобы найти подход к своей дочери. «Ты же видишь, как решительно он настроен. Он хочет взять реванш», — говорил Джио.

Это был решающий довод: раз уж ее муж принял его, конечно же, Вивьен тоже сможет. Она никогда не думала о прощении отца. Но, видя их с Алфи вместе — ее прошлое и будущее, — она думала об этом как о возрождении. После стольких лет боли и страха она сможет все исправить. Она никогда не простит его за побои и унижение, но, возможно, оставит их в прошлом, если не для себя, то ради своего малыша.

Шли недели и месяцы, и желание Вивьен бороться против отца сходило на нет. Она как будто плыла против течения, такого сильного, что, казалось, сопротивление сможет потопить ее, а если ему поддаться, вынесет ее на прекрасный остров, на котором остальные уже ждут ее. Открытия следовали одно за другим, ее изумление росло, пока однажды, выходя из дома, она не обняла отца на прощание. Она никогда не делала этого, даже в детстве.

— Дорогая, — сказал Гилберт, и его глаза наполнились слезами, — ты об этом не пожалеешь.

Какое-то время все пятеро жили дружно, и каждый раз, когда Вивьен делала шаг назад, чтобы посмотреть на это со стороны, ей казалось, что все сложилось самым странным образом, но в итоге это очень хорошо для ее сына: он получил любящую тетю в лице Изабеллы и заботливого дедушку в лице Гилберта. Близкие люди были рядом, и вокруг него больше никто не враждует. Когда Вивьен избавилась от сомнений, она стала ценить каждый прожитый день.

— Кажется, мы снова стали нами, — говорил ей Джио, когда они гуляли по саду в сумерках. — Снова стали собой, Вив.

Она должна была догадаться, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой. В жизни так не бывает — это же не сопливый любовный романчик, не один из ее фильмов: в жизни не бывает счастливых концов.

Разве она не усвоила прежние уроки? Не поняла ничего?

И вот однажды, когда зима пришла, укутав Барбароссу морозными туманами и густыми тенями, угроза пришла вместе с ней. Вивьен чувствовала, что холод подступает, словно живое существо. Верхушки кипарисов за ее окном были похожи на кисточки, опущенные в белую краску. Несколько раз она резко просыпалась ранним утром в холодном поту: ей снилось, что кто-то гонится за ней по изумрудному лесу, но, когда она оборачивалась, рядом никого не было, от ее преследователя оставался только невидимый след.

* * *

В день, когда это случилось, она проснулась от голоса Джио. Он забрал Алфи вниз, чтобы позволить ей еще немного полежать, но вскоре она услышала его крик.

Вивьен сразу бросилась вниз в одной ночной сорочке.

— Что случилось? — сразу спросила она, когда они встретились в холле. — Где Алфи? Что с ним, он в порядке?

Она уже видела, что ребенок, целый и невредимый, сидит на руках Джио. Но сам Джио был бледен, его лицо исказил страх.

— Гилберт, — сказал он. — Он пропал.

— Как?

— Он ушел. И забрал все с собой.

Вивьен захотелось опереться на что-то, но под рукой ничего не было. Перед ее глазами замелькали картинки: Гилберт с Алфи на руках, объятия, которые она подарила ему, его улыбки, обещания, его доброта…

Как он сжал ее руку, когда приехал. Слишком сильно. Слишком крепко. Вивьен, дитя мое, впусти меня. Она ведь знала уже тогда. Как можно было не знать? Ее никогда не покидали смутные подозрения. Маленький червячок грыз ее сознание: Это что, действительно происходит? Тебе не кажется это странным?

— Он забрал содержимое сейфа, — сказал Джио. Его глаза вспыхнули, один черный, другой зеленый. Алфи расплакался. — Все деньги, Вив, он все унес.

Вивьен должна была испытать шок или хотя бы изобразить его перед мужем. Но не могла сделать вид, что удивлена: это был предсказуемый, хотя и ужасный финал. Она вспомнила туфли отца, когда он появился на пороге. Конечно, он ограбил их. Он проник в их жизнь и в их сердца, втерся к ним в доверие. В сейфе были все сбережения Джио, все, что они отложили на будущее Алфи, украшения матери Джио и часы его отца. Не только их состояние, но и самые сокровенные воспоминания он хранил там.

— Джио, я…

— Все пропало.

— Я найду его.

— Как? — засмеялся он. — Мерзкий злобный ублюдок! Я убью его, я…

Вивьен забрала ребенка, чтобы муж мог взять себя в руки. Все замелькало перед ее глазами, и проклятый портрет отца. Как она могла быть такой глупой? Она не должна была верить его словам, никогда! Должна была доверять предчувствию и выгнать его за дверь. Ее слабость погубила ее, готовность, потребность доверять людям. Предательство Гилберта было за гранью добра и зла, невозможное и вместе с тем неизбежное.

— Как он мог? — выдохнула она. — Джио, прости меня, мне так жаль!

Джио стоял, упершись ладонями в стену, понурив голову.

— Как он его открыл? — прохрипел он. — Как узнал код?

Вивьен хотела сказать, что не знает. И вдруг ее посетила догадка, мысль, которая могла прийти ей в голову раньше. Она прогнала ее от себя.

— Понятия не имею, — сказала она.

— Он должен был как-то догадаться заглянуть за портрет. — Джио повернулся к ней. — Я заново прячу код каждые полгода, последний раз — на обратной стороне картины, где вы с ним вдвоем.

Какая ирония — на их совместном портрете с отцом!

— А кто-то еще знал, куда ты его спрятал? — спросила она. Вспышка озарила черты Джио — или ей показалось?

— Нет, — ответил он.

Он сполз по стене и опустил голову на колени.

— Вив, мы столько потеряли. Там было все — наши накопления, наша жизнь.

Ей было сложно осознать это.

— Какой же я была дурой, — сказала она.

— Это все принадлежало Алфи, — тихо сказал Джио. — Все это было его.

— Тогда мы заработаем для него еще больше, — сказала она. — Джио, есть способы.

Вивьен хваталась за соломинку — она вернется в Голливуд, найдет там работу, они не могли совсем забыть о ней, должен быть способ вернуться…

Они обнялись, Вивьен, Джио и их малыш между ними. Слезы лились, руки сжимали одна другую. В конце концов, они были друг у друга.

Из-за угла за ними наблюдала Изабелла. Какое-то время она смотрела с любопытством, как за муравьями в банке, затем развернулась и исчезла в темноте.

Глава сорок пятая

Италия, лето 2016 года

На обратном пути к Максу мы заезжаем в магазин, чтобы купить спагетти, вино и морепродукты — видимо, сегодня меня ждет лучшая в моей жизни маринара. Лунный свет ведет нас по улице. Мне так хорошо, что я потеряла счет времени, мы просто гуляем рука об руку, за разговорами минуты незаметно сменяют часы, мы настолько поглощены нашими чувствами, что окружающий мир перестает существовать.

Наверное, я все еще пребываю в этом состоянии, когда мы замечаем ее, и потому не сразу понимаю, что это не просто какая-то бредущая по улице незнакомка, что я ее знаю, более того — что она ждет нас. На ней длинное пальто с воротником, который мешает разглядеть лицо. Тем не менее я узнала бы ее где угодно.

— Это Адалина, — говорю я.

Стена, защищавшая нас от реальности весь день, исчезает.

— Ты уверена… — Макс останавливается. — Она похожа на…

— Это она. Я все улажу.

Макс хочет схватить меня за руку, но я предупреждаю его. Я больше не буду убегать. Я готова к встрече, скрывать мне нечего.

— Адалина, — говорю я, — что вы здесь делаете?

Адалина настороженно смотрит на меня из тени. Она замечает Макса и делает шаг назад, чтобы он не увидел ее. Ее можно понять. У Макса и его семьи есть связанное с этим домом прошлое — опасное прошлое. Адалина и Вивьен не знают, что мы не намерены обращаться в полицию. По их мнению, мы уже должны были сделать это и вооруженные стражи порядка выехали в сторону поместья.

— Я должна поговорить с тобой, — отвечает Адалина. — Это срочно.

— Если это о моем увольнении, то я не передумаю.

Адалина смотрит мне в глаза.

— Этого я и ожидала.

Она не сводит глаз с Макса, опасаясь, что он увидит ее. Я сразу перехожу к делу.

— Мы не расскажем о тайне Вивьен, — говорю я осторожно. Ее глаза прикованы ко мне, но я не могу прочесть в них ничего. Страх? Благодарность? Печаль? Да, это печаль. — Мы не собираемся никому говорить. Кто мы такие, чтобы судить о случившемся столько лет назад? Нас там не было. Мы не знали Изабеллу.

— Изабелла умерла, — звучит так, будто Адалина произнесла ее имя впервые за десятки лет, и, скорее всего, так и было. Как будто ржавый ключ повернулся в замочной скважине.

— Мы знаем, — говорю я, и, как только Адалина открывает рот, чтобы продолжить, я прерываю ее: — Мы знаем, что сделала Вивьен. Знаем, что она… — мне тяжело произнести это, — заставила ее исчезнуть. Это было в фонтане, да? Там она утопила ее?

Адалина удивленно моргает:

— Нет. Это не так.

Две женщины, несущие бездыханное тело, завернутое в простыни, одна за ноги, другая за голову, освещенные луной, свет которой выхватывает из темноты белый пар в морозном воздухе, — я столько раз представляла себе эту картину, что стала воспринимать ее как свершившийся факт. Мне казалось, что это не плод моей фантазии, что это случилось на самом деле.

— Это не так?

Адалина качает головой. Она берет меня за руку и хочет отвести в сторону.

— Мне нужна твоя помощь, — говорит она. — Я все тебе расскажу.

Я думаю о ее хозяйке, медленно умирающей в Барбароссе.

— Это связано с Вивьен.

Адалина бросает последний взгляд на Макса.

— Все связано с Вивьен.

Глава сорок шестая

Вивьен, Италия, 1988 год

Весь год после исчезновения Гилберта Локхарта Изабелла была к ним добрее, чем когда-либо. Она с готовностью говорила с Вивьен, ласково кивала, когда той требовалось выплеснуть ярость на человека, причинившего ей столько зла, не задумываясь бралась за любую работу по дому, когда Лили нездоровилось, самоотверженно предложила внести в общий бюджет какую-то скромную сумму, которую успела положить на собственный счет, — конечно, они ее не приняли — и с радостью заботилась об Алфи, пока Вивьен делала попытки возобновить карьеру, что, по ее мнению, было единственным способом заработать деньги, которых они лишились. Вивьен представляла себе, как вернет славу, снова станет звездой и заработает в десять раз больше, а когда Гилберт вернется попросить еще, поднесет к его голове заряженный пистолет и с радостью нажмет на курок.

Но если бы все было так просто! Денди Майклз отошел от дел и не готов был уделить ей время.

«Индустрия не стоит на месте, Вив, — его голос прерывался из-за плохой связи. — Я больше не вижу тебя в ней. Сейчас в моде большие сиськи и пышные прически».

Я могу увеличить грудь и сделать начес, — думала она. — Я все могу сделать. Она завершила разговор с Денди и сразу же начала набирать номера других агентов, большинство из которых были, впрочем, слишком молоды, чтобы помнить, как ярко светила ее звезда когда-то. «А, Вивьен Локхарт, конечно…» — без всякого интереса говорили их ассистенты, обещая, что босс перезвонит.

— Не отчаивайся, — подбадривала Изабелла.

Она помогала восстановить ее контакты, звонила в залитые солнцем офисы, оставляя сообщения, которые удивительным образом казались интригующими, а не умоляющими, как те, что оставляла сама Вивьен. Избавиться от этих интонаций в голосе ей не удавалось. Она была в отчаянии, и это было слышно.

Время от времени она покупала пачку импортных глянцевых журналов — пытка и роскошь одновременно — в газетном киоске в городе, чтобы быть в курсе всего, что происходит в Голливуде. Сразу после отъезда она то находила свою фотографию, то читала слухи о себе, но по прошествии времени упоминания становились все реже, вплоть до полной тишины. В прошлом месяце она нашла себя в списке «забытых имен», и это определение врезалось ей в память и всплывало, когда она меньше всего этого ожидала, — перед отходом ко сну или во время прогулки в саду.

К моменту своего отъезда из Лос-Анджелеса она убедила себя, что ненавидит его, что с ним покончено… но отнести ее к забытым именам? После всех усилий?

Твердость характера, с которой она взялась за возрождение своей карьеры, напоминала о ее первых шагах, об их с Джонни Лэйнгом борьбе за место под солнцем и обо всем, что случилось потом. Она с удивлением обнаружила, что только ее отец смог зажечь внутри нее этот огонь, пламя возмущения, потребность победить и никогда больше не быть жертвой.

Но где же был сам Гилберт?

Полиция не выяснила ничего. Оставшиеся скромные сбережения Вивьен потратила на частного детектива — безрезультатно. Он был лучшим в своем деле, но Гилберт не оставил ни малейшего следа. «За тридцать лет, что занимаюсь розыском, я никогда не сталкивался с таким полным отсутствием улик», — сказал он. Быть может, Гилберт изменил имя? Вивьен выдвигала самые невероятные предположения. Сделал операцию, изменил внешность? Она уже почти шутила, но детектив серьезно кивнул. «Несомненно, он мог, — ответил он. — Но обычно это не проблема. Я не нашел ни одной зацепки и вынужден прекратить расследование. Мне жаль». К его чести, деньги он вернул. Лучше бы он вернул ее отца…

Лежа в постели, Джио гладил ее волосы.

— Мы справимся с этим, — сказал он ей и поцеловал.

Она лежала рядом с ним, пока их малыш спал в своей кроватке в соседней комнате, и ее ярость понемногу утихала, ведь, в конце концов, у нее были они, ее семья, и за все богатства мира Гилберту этого не получить. Он был самым бедным человеком, которого она знала.

* * *

Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал Вивьен, что однажды она сойдется с Изабеллой, что она будет благодарна судьбе за нее, она рассмеялась бы этому человеку в лицо. Как бы то ни было, сейчас золовка поддерживала не только Вивьен, но и Джио, не ожидая похвалы, незаметно решая возникающие проблемы, сглаживая трудности быта, чтобы позволить им полностью отдаться родительству. Иногда взрывной темперамент или непредсказуемо меняющееся настроение давали о себе знать, но Изабелла всегда помогала им помириться, за что Вивьен была ей признательна. Она возвращалась мысленно в тот день, когда Адалина заставила ее посмотреть на Изабеллу как на жертву, прочувствовать ее боль и отменить принятое решение. Если бы не это, Изабеллы не было бы рядом сейчас. Страшно было вспомнить, как она стояла в шаге от этого чудовищного поступка. Если бы не разумные доводы Адалины, Изабелла лежала бы в земле.

И только одно беспокоило Вивьен. Она никогда не спрашивала Изабеллу о найденной записке: Я хочу его. Она показала ее Лили, но та, пожав плечами, предположила: «Мужчина с работы синьора Моретти?» Это и раньше приходило ей в голову. Изабелла была одинока, вполне вероятно, что она могла безответно влюбиться во время визитов на работу Джио. Записка была странной, да, но Изабелла и сама признавала, что едва ли ее поведение можно было назвать нормальным. Однако задать вопрос Вивьен не решалась, чтобы не смущать девушку.

Особенно после разговора, который произошел между ними с Джио неделю назад:

— Как думаешь, у Изабеллы будут свои дети? Она так любит Алфи.

Джио читал газету. Он поднял глаза, помолчал какое-то время, видимо обдумывая то, что собирался сказать, и ответил:

— Она не может иметь детей.

— Не может?

— Нет. Мы не знаем почему. Ей сказали это в двадцать лет. Она бесплодна.

Вивьен раскрыла рот от изумления. Тон, которым это было сказано, не предполагал дальнейших обсуждений, и это было очень кстати, так как она уже готова была выпалить что-то о Динаполи — ведь это же из-за него, правда? Ужасные вещи, которые Динаполи делал с ней, лишили ее возможности стать матерью.

Как будто одних только пыток было недостаточно!

И снова ее захлестнула волна сочувствия. Это многое объясняло. Изабелла вынесла больше ударов судьбы, чем под силу обычному человеку.

Это также могло пролить свет на странности, которые она обнаружила в спальне Изабеллы. Утром в пятницу она поднялась на чердак, чтобы попросить Изабеллу присмотреть за Алфи, пока она сходит в банк уладить вопрос еще об одном кредите. Изабеллу она не застала, но дверь была приоткрыта, и через нее Вивьен заметила лежавшие внутри игрушки: лошадка-качалка, карусель и армия солдатиков. Конечно, здесь она играла с Алфи. Возможно, она дарила ему игрушки без ее ведома — Вивьен была уверена, что раньше этих вещей она не видела. А может, они были у Изабеллы давно — кто знает, что на уме у женщины, которая пережила такое? Вивьен не собиралась ее осуждать.

Пройдут недели, месяцы, потом долгие одинокие годы до самой ее смерти, и Вивьен не раз вспомнит эти знаки судьбы, предупреждавшие ее. Это были не намеки, а просто-таки крик об опасности. Как она могла пропустить их?

Я хочу его.

Его. Но совсем не мужчину.

Мальчика. Ребенка.

Если бы она только прислушалась, если бы была внимательнее, то смогла бы предотвратить этот ужас. Но она отказывалась замечать то, что было прямо у нее перед носом. Возможно, после того как доверилась и была обманута отцом, она не была готова вынести это еще раз. Или просто отказывалась признавать, что горе может снова вернуться в ее семью, и защищала себя — и их, не замечая ничего. Может быть, просто боялась.

С другой стороны, требовалось мужество, чтобы продолжать вспоминать и прокручивать в голове события, предшествовавшие той ночи, а она делала это столько раз, что вряд ли дело было в ее трусости. Ей нужно было быть сильной.

Если бы только…

Как она возненавидит эти слова! Она будет просыпаться в ужасе, услышав их во сне. Если бы только она не начала доверять этой женщине. Если бы только она доверилась своей интуиции. Не послушалась Адалину и осуществила свой план. Не поверила ее хитрым уловкам или хотя бы не впустила ее в свое сердце, — ведь то, что человек однажды стал жертвой, не значит, что он никогда не станет преступником.

Если бы только не произошла череда всех тех случайных событий: если бы она ушла с Алфи той ночью из дома (хотя это могло случиться следующей ночью или позже), если бы взяла малыша спать к себе, не выпускала кроху из своих объятий и продолжала целовать его головку снова и снова — о, она бы жизнь отдала за то, чтобы прижаться к ней еще раз! А в самые черные ночи ей приходила в голову мысль: если бы только он не родился, не было бы причины ее нечеловеческой боли.

Глава сорок седьмая

И вот настал этот день. Воскресенье. Вивьен рано пошла спать, вскоре после того как уснул сын. Она отключилась сразу же, а проснулась, казалось, меньше чем через секунду и перевернулась, чтобы посмотреть на часы: полночь. В лихорадке после пробуждения от глубокого, но необъяснимо беспокойного сна она погладила простыню в том месте, где спал когда-то ребенок, и, должно быть, уснула вновь, закутавшись в одеяло.

Что разбудило ее? Крик. Мужской крик. Он прозвучал вновь.

Она не поняла ничего. Ужас. Не то чтобы она не узнала того, кто кричал, — Сальваторе, кто же еще? — но никогда не слышала в его голосе такого безотчетного страха. Она не могла разобрать, что он кричит, но сразу поняла: произошло нечто немыслимое, невыносимое, кошмар, чуждый человеческой природе, оголивший даже нервы Сальваторе — вышколенного знатока этикета, который никогда не показывал своих эмоций. Это был крик не человека — животного, волка в горах. Опасность, опасность!

Вивьен сразу все поняла. Она опустила ноги на пол и побежала. Она знала. Ей не нужно было входить в его спальню и видеть пустую кроватку или открытую дверь. Она знала. Истошный крик вырывался из ее горла, когда она неслась вниз по лестнице, когда выбежала в ночь, в темноту, сотрясаясь каждой клеточкой, — он шел из таких глубин ее естества, что она утратила способность дышать. Это таится, наверное, в каждом человеке, но только немногим проклятым выпадает заглянуть в эту пропасть.

Фонтан. Сальве. Тело в его руках, недвижимое как будто ото сна, капли воды, падающие с его скрещенных ножек… Она бросилась к нему, выкрикивая его имя, которое он никогда больше не услышит.

Глава сорок восьмая

Италия, лето 2016 года

Я жду, что придется вернуться в Барбароссу, но вместо этого Адалина отводит меня в старую церковь на Пьяцца-Мария, скромное здание в старом дворе, увитое белыми персиковыми цветами. Внутри пусто и прохладно, на скамьях никого. У алтаря висит распятие, у Христа скрещены ноги и опущена голова. Мерцают свечи.

— Я часто прихожу сюда, — говорит Адалина, — помолиться за них.

Мы садимся рядом. Мне холодно. Я хочу домой к Максу, свернуться калачиком на его диване и наблюдать, как он готовит. Этот свет делает Адалину старше, не похожей на себя. Выглядит она плохо. В контрасте с тем, какой властной она казалась в стенах Барбароссы, здесь она выглядит уставшей и больной — именно такой я представляла себе Вивьен.

— Помолиться за кого? — спрашиваю я.

Мне кажется, лучше начать разговор с этого вопроса.

— За своего сына, — говорит она, глядя на меня с надеждой, что я все пойму и ей не придется произносить это вслух. — И Изабеллу.

— Адалина, что случилось с Изабеллой?

— Она убила себя. Вивьен не убивала ее.

— Тетя Макса?..

Адалина крутит головой.

— Нет. Лили была не такой. Она была мягкой женщиной — лучшим другом. Единственным человеком в Барбароссе, который был кому-то другом.

— Но почему? — Изабелла казалась мне яркой, заметной, израненной… безнадежной. — Зачем она это сделала?

— Ты была права насчет фонтана, — отвечает Адалина. — Изабелла повесила на шею камень и ступила в воду. Она ждала… — в пламени свечи черты лица Адалины колеблются, она напряглась и, кажется, пытается вызвать в памяти мельчайшие детали, как будто это поможет найти ответы на вопросы, на которые она сама себе не ответила. — Нужно было иметь нечеловеческое терпение, чтобы вот так вот ждать, пока жизнь покинет ее. Она, должно быть, слишком сильно хотела умереть, раз у нее хватило воли… усмирить тело, требующее подняться из воды.

Я зажмуриваюсь.

— Это случилось глубокой ночью, не так ли?

Мне не нужно открывать глаза, чтобы понять, что я права. Двенадцать минут четвертого. Время моих необъяснимых пробуждений в Барбароссе. Фигура в белом у фонтана… Призрак в моей спальне… Звуки на чердаке…

— Сальваторе нашел ее, — продолжает Адалина. — Это нанесло ему роковой удар. Он больше не стал прежним.

Я не могу смотреть на нее и перевожу взгляд на распятие. Я не религиозна, но в самые тяжелые моменты мне нравится чувствовать чье-то присутствие, помогающее верить, что в конце концов никто — ни праведники, ни грешники — не сможет избежать Высшего суда.

— Но Вивьен удерживала его?

— Он был слишком ненадежен, чтобы отпустить. К тому же, я полагаю… ей было его жаль.

Так вот что случилось! Та самая «трагедия», о которой писали газеты. Из-за этого Джио сбежал. Все складывалось. Разум Изабеллы был поврежден сильнее, чем кто-либо мог представить. Все оставило в нем след: смерть супругов Моретти, насилие, причиненное Динаполи, разрыв с братом…

Но ведь это не все.

— За что просила прощения тетя Макса?

Адалина вздыхает и складывает на коленях морщинистые хрупкие руки с идеальными ухоженными ногтями, длинными, подпиленными, покрытыми перламутром. Я раньше не обращала внимания. Они не выглядят как руки горничной.

— На самом деле ей не нужно было прощение. Она не была в этом виновата.

— В чем? — Я жду ответа. — Адалина?..

В конце концов она смотрит мне в глаза.

— Изабелла убила себя потому, что не могла больше жить. Не могла жить со своей виной. Это точило ее, и она должна была последовать за ним в эту водную могилу.

— За ее отцом? — Но ведь ее мать тоже утонула? О ком говорит Адалина? — Она должна была последовать за родителями?

Адалина качает головой, как будто говоря: Если бы. Если бы ты была права. Она продолжает шепотом:

— Изабелла должна была последовать за Альфонсо.

Алфи. Сын Вивьен. Меня поражает ужасная догадка.

— Она утопила его.

Слова, слетающие с губ Адалины, звучат как сказанные на другом, незнакомом языке. В них столько боли, мучительной неутолимой боли, которая всегда будет напоминанием об утрате.

— Она взяла его из кроватки и утопила. Ему было три года. — Адалина громко всхлипывает, и ее тело сотрясается от нахлынувшего горя. — Так сильно она ненавидела нашу семью. Думаешь, она пощадила его ради Джио? Нет. Невинный мальчик, мой мир, моя любовь — бедное невинное дитя в самом начале его жизни… О Алфи, дорогой мой Алфи…

Пазл складывается.

Я беру Вивьен за руку и спрашиваю:

— Это был ваш сын, да?

Она сжимает мои пальцы. В словах нет нужды. Не было никакой Адалины — по крайней мере не здесь и не сейчас. Когда-то она была тетей Макса и горничной Вивьен, а когда умерла, Вивьен решила заменить ее. Она не могла остаться одна, слишком многих она потеряла. Ее сына не стало. Ее муж ушел. Никого не осталось.

— Мне было так одиноко, — шепчет Вивьен, будто прочитав мои мысли. — Но и вынести кого-то в доме я не могла. Перспектива выйти в мир была невыносима, как немыслимым казалось и впустить его внутрь. Я была так одинока, и… — она пожимает плечами, — придумала ее. Сыграла. Оживила ее. Знаю, это жалко звучит.

Я пытаюсь представить себе, как это. В других обстоятельствах я бы сказала, что это тревожный признак безумия, но, сидя с ней рядом здесь, все, что я чувствую, — это сочувствие и понимание. Неудивительно, что она повредилась умом после того, как лишилась всего. Она зашла в тупик и не знала, что делать. И в конце концов играть роль оказалось легче, чем быть собой. Она не должна была отвечать на вопросы, особенно на мои или любого другого человека, которого вынуждена была нанять, так как сама с домом не справлялась.

Я возвращаюсь назад в тот день, когда заметила, как та, которую я считала Адалиной, покидает поместье. Я никогда не видела Вивьен, предполагая, что она прячется на заднем сиденье автомобиля. Вспоминаю голос, говоривший со мной по телефону. Я приехала работать на знаменитую отшельницу, не ожидая встретиться с ней лично. А теперь оказалось, что Вивьен никогда не пряталась, она все время была на виду.

Почему я не замечала очевидного? Теперь, когда мне все известно, я вижу сходство — линия скул, изгиб рта, но, если говорить честно, слишком мало осталось общего между женщиной передо мной и известной на весь мир актрисой, так что ошибиться мог кто угодно. Возраст — да, но в первую очередь — душевные муки. Годы изменили Вивьен до неузнаваемости.

— Лили все время была реальна для меня, — продолжает Вивьен. — Я представляла ее себе, вела с ней долгие разговоры и не знала, происходит это на самом деле или я их выдумываю.

— Но что она сделала не так? — мягко спрашиваю я.

Ей больно вспоминать.

— Лили отговорила меня, — говорит Вивьен. — А я была готова. Я была в шаге от того, чтобы лишить Изабеллу жизни, но в последний момент она остановила меня. Сказала, что это убьет моего мужа. Что я должна проявить к ней сочувствие, ведь мы обе были жертвами. — Плечи Вивьен вздрагивают. — Но я должна была убить ее. — Она плюет на пол. — До того, как она добралась до моего сына. Я говорила Лили, что она способна на подобное зло. Я говорила, что Изабелла против нас. Разве она послушала? Нет. Она посмотрела мне прямо в глаза и попросила доверять ей. Она клялась, что мы будем в безопасности.

Вот она, убийственная правда.

— Если бы тетя Макса не остановила вас, — говорю я, — Изабеллы не было бы в живых и она не убила бы Алфи.

Вивьен кивает.

— Но я никогда не обвиняла ее, — шепчет она. — Как я могла? Во всем была виновата Изабелла — все зло исходило от нее, ни от кого другого. С момента первой встречи я ждала от нее наихудшего, но потом мне и в голову не могло прийти, как далеко она собирается зайти. По большей части это было пустяковое соперничество, борьба за то, кто будет главной женщиной в жизни моего мужа. Но она вывела его на новый уровень. Она заставила меня страдать так, как не должно страдать ни одно живое существо. — Вивьен хватает меня за руку. — Такие муки даже представить невозможно. Говорят, что время лечит. Ничего подобного. Я не перестаю тосковать по своему малышу.

— Изабелла пожалела об этом.

— Наверняка. Я же жалею только о том, что она сделала это с собой раньше, чем успела я. После смерти Алфи она сразу сбежала. Полиция разыскивала ее, но она будто растворилась в воздухе. Через неделю мы проснулись и нашли тело, точнее, Сальваторе разбудил нас. Она утопилась там же, где утопила его. Она даже этого не могла оставить мне — даже его могилу не могла не осквернить. Фонтан навеки связан с ним и — с ней. Даже умирая, она хотела присвоить его.

В моей голове рождались тысячи вопросов. Но ни один я не озвучила.

— А знаешь, что хуже всего? — спрашивает Вивьен. — Она заставила меня доверять ей. В последний год она стала моей подругой. Я действительно ей сочувствовала, ты можешь в это поверить? Я защищала ее, мне было ее жаль, я простила ей все зло, что она причинила мне. В ту ночь, когда она отняла его, я рано уснула. Никогда не забуду, как она стояла у двери, как повернулась, подняла руку и сказала: «Спокойной ночи». — Вивьен сглатывает комок в горле. — Все эти годы я искала в этом ключ к разгадке. Что-то в ее тоне, какое-то предупреждение, которое я упустила, как будто это имеет какое-то значение. Если бы только я взяла Алфи спать к себе… Если бы заперла дверь…

Вивьен склоняет голову. Слеза течет у нее по щеке.

— Вам удалось избежать шумихи, — осмеливаюсь сказать я.

Хочется прикоснуться к ее руке, но мне кажется, что от проявления участия и ласки она сломается, исчезнет.

— Это обеспечил Джио, — говорит она. — Мы не могли позволить людям узнать, как все произошло. Конечно, стало известно, что его не стало — их обоих в один месяц. Но я не могла допустить, чтобы они узнали, как именно. Кто-то все же разузнал и даже готовил статью, но мы приложили все усилия, чтобы отменить публикацию.

Вивьен стала такой, как сейчас. Невозможно предать забвению огромную часть своей жизни, не похоронив и ее остаток. Это она принесла дневник к двери моей комнаты в ту ночь, в 3:12 — время смерти Изабеллы. Она хотела, чтобы правда открылась, хотела, чтобы ее узнала именно я.

— Я никогда не верила в Бога, — сказала Вивьен. Смена темы позволяет мне выдохнуть — я давно перестала дышать. — Мой отец был ужасным человеком, и это отвернуло меня от традиционной церкви. Но потом я узнала, что несуществующий бог, которому он поклонялся, не единственный. И нашла себе другого. Он живет внутри меня, почти все время. — Она кивает на распятие. — Не этот. Точнее, версия этого, но моя собственная. Я прихожу в церковь не для того, чтобы побыть с другими людьми. Моя церковь со мной всегда. Она в моей душе и в моих воспоминаниях. Только я и мой бог знаем об этом.

Она кашляет. Сначала это легкий кашель, но он усиливается, и она прикрывает рот носовым платком. Я больше не могу сдерживаться и глажу ее по спине — позвоночник кажется хрупким. Все это время женщина, которую я считала Адалиной, носила таблетки сама себе. Я представляла, как она поднимается в комнату Вивьен, пересчитывает их, заставляет ее проглотить их и запить водой. И она все это время так и делала — но сама с собой. Она очень больна.

— Я умираю, — говорит она. Она опускает руку со сжатым в ней платком, и я вижу зловещие пятна крови. — Осталось недолго. Поэтому я вынуждена тебя кое о чем попросить. — В ее глазах появляется невиданная доселе энергия. — Теперь ты знаешь ее, мою историю, Люси. Ты искала ее и нашла. Теперь делай с ней что хочешь. Когда я умру, мне будет все равно.

Идея кажется мне дикой, и я говорю ей об этом. Я даже не думаю о возможности использовать ее историю. Кроме того что это просто непорядочно, я никогда не стала бы подвергать другого человека тому, через что пришлось пройти мне самой, — грязным сплетням, а они пойдут, уверена. Мир будет исходить желчью, обсуждая ее трагедию, трагедию сломленной женщины, потерявшей самое сокровенное.

Она перебивает меня:

— Взамен я прошу твоей помощи.

— Что угодно.

Она облизывает пересохшие губы.

— Мой муж… — говорит она. — Я не знаю, где он. Он покинул Барбароссу сразу после самоубийства Изабеллы. Потерять Алфи — это одно. Он отказывался верить, что это сделала Изабелла, даже после того, как вскрытие доказало ее причастность. — Она замолкает. Я решаю не расспрашивать. — Но когда умерла она, это стало для него… катастрофой вдвойне. Нам бы тогда поддержать друг друга, но такие вещи не только разрывают людей изнутри, они рушат и внешние связи. Браки в том числе. Каждый из нас скорбел по-своему. Мы закрылись друг от друга. Конечно, после смерти Изабеллы Джио чувствовал не то же самое, что и я. Я возненавидела ее. Помню, что хотела найти более подходящее слово, которое могло бы точнее описать мое отвращение и боль, но не нашла. Только возможность сжать пальцы на ее глотке могла бы подарить мне покой. А он осуждал ее поступок, но не мог осудить ее саму. Не мог. Он так и не смог признать, что, если бы прислушался ко мне, мог бы спасти Алфи жизнь.

Я представляю себе эту пару в момент их первой встречи, их влюбленность, их глубокую привязанность друг к другу, которая должна была стать залогом их счастливого брака. В другой жизни, где не было бы Изабеллы, не было бы багажа их прошлых страданий, все у них было бы по-другому. Идеально. Я понимаю, что Вивьен тоже об этом думает.

— Я должна найти его до того, как покину этот мир, — говорит она, снова глядя на меня. Ей не нужно объяснять, о чем она думала только что. — Я признаю, что потеряла почти все, но точно знаю, что мой сын ждет меня и что должна увидеть лицо Джованни еще раз перед смертью.

— Он все еще в Италии?

— Я не знаю, где он. От него не было вестей с того самого дня, как он уехал. С 1989 года. Он мог даже умереть… Но я должна попытаться. Или попросить тебя. Пожалуйста, Люси. Ты — моя последняя надежда. Помоги мне. Помоги найти моего мужа.

Глава сорок девятая

Она уходит, оставляя меня с клочком бумаги в руках. На нем она написала адрес своего нового места пребывания: санаторий на озере Комо на севере страны. Это лечебница, говорит она, где она сможет получить необходимую помощь. Вивьен не собирается возвращаться в Барбароссу — замок больше не для нее. Она попрощалась и отпустила своих демонов. Я наблюдаю, как она растворяется в толпе. Ей понадобились все силы и решимость, чтобы покинуть свое убежище и приехать сюда. Она кажется миниатюрной, в ней мало осталось от женщины, которой она была раньше. Я размышляю о ее жизни, утрате, душевной боли, о силе чувств и подавляю в себе желание догнать ее. Зачем? Что еще я могу сделать?

Я понимаю, что хотела бы сказать ей многое: что Барбаросса спас меня, что ее тайна помогла мне забыть о собственной и подарила надежду на будущее, и если бы не вошла в ее жизнь, никогда не возродилась бы к собственной. Конечно, сравнивать происшедшее с нами невозможно, но есть и общие черты. Мы обе полюбили мужчину, обеим перешла дорогу другая женщина, и обе столкнулись со смертью, которая перевернула все с ног на голову. Но моя история — детская книжка с картинками в сравнении с сагой Вивьен Локхарт. Не хотела бы я, чтобы у нее был такой грустный финал. Я бросаю взгляд на обрывок бумаги. Меня охватывает жгучее желание выполнить ее просьбу. Я обязана найти Джио Моретти, пока не поздно. У меня мало времени.

Звонит Макс. Я не в состоянии рассказывать ему все по телефону, и мы договариваемся встретиться чуть позже. Я представляю себе, как расскажу ему все, а для начала раскрою правду о том, где пряталась Вивьен все это время, поведаю о выдуманной Адалине… и в конце концов дойду до смерти мальчика. Все это время я была одержима своей проблемой, жалела себя, возмущалась чужой подлостью и ждала, что жизнь исправит все за меня. Я даже понятия не имела, что значит бороться по-настоящему. К черту Джеймса Кэллоуэя и его зацикленность на себе! К черту всех, кто осуждает мои действия, не зная, как все было на самом деле. Вивьен показала мне, что значение имеют только те, кто делит с тобой жизнь: они знают правду. Для остальных это не их дело.

* * *

Какое-то время я сижу во дворе церкви, продумывая следующий свой шаг. Джованни Моретти не видели и не слышали много лет, с тех пор как Вивьен проводила его взглядом, когда он покидал Барбароссу с единственной сумкой на плече.

— Он ушел в закат солнца, — сказала мне Вивьен, уезжая. — Я всегда считала, что небо послало ко мне ангела в его лице, но в тот момент почувствовала это острее всего…

Внезапно звук сирены останавливает поток моих мыслей.

Он так резко разрывает тишину, что я вынуждена поскорее пересечь церковный двор и выйти на улицу. Там меня встречает хаос. Толпа бежит к мосту — видимо, оттуда видна причина всеобщей суматохи.

— Что происходит? — спрашиваю я по-итальянски у стоящего рядом мужчины.

— Пожар в районе холмов, — отвечает он. Я поворачиваюсь и вижу вдалеке дым. — Говорят, замок Барбаросса горит.

* * *

Не дослушав его, я бегу. Слышу едкий запах гари, над холмом поднимается столб серого дыма. Я не подозреваю, что мой итальянский настолько хорош, пока не останавливаю на обочине дороги парня и не уговариваю его одолжить мне велосипед. Я сую деньги ему в руку и через секунду уже кручу педали.

Движение на дороге блокируют пожарные машины, полиция и скорые, не давая проехать больше никому, поэтому я ныряю в ближайший переулок и петляю по узким улочкам, злясь, что не могу ехать быстрее, и мечтая не встретить препятствий на пути, чтобы я поскорее могла добраться до холмов, которые стали для меня домом. Домом. Это слово заставляет меня содрогнуться, потому что Барбаросса остается странным пугающим замком, на порог которого я ступила несколько недель назад. Но все же я несусь к нему, как стремилась бы к дому своего отца, к дому, где выросла, где умерла моя мама. Он важен для меня. Улочки становятся все уже, поднимаясь вверх, люди вокруг стоят, вглядываясь в горизонт, рев сирен держит всех в напряжении. Дыма становится все больше, он покрывает сединой чистое голубое небо, перестает быть просто поднятым в воздух пеплом и становится живым существом, особой формой жизни, питающейся любовью и ненавистью, сеющей смерть и хаос.

Я проезжаю мимо журналистки, ведущей репортаж по телефону, мимо мальчишек, снимающих происходящее. Никто из них не может представить себе холмы Фьезоле без Барбароссы, как и без лимонной рощи, без крохотных церквушек с их холодными на ощупь фресками и тихим звоном колоколов по утрам. По мере моего приближения дорога становится шире, запах сильнее, а рев моторов громче, теперь он смешивается с человеческими голосами, с громкими выкриками и приказами, сопровождающими работу бригады спасения. Спасения. Там ли Вивьен? Нет, она должна была уехать. В моей голове рождается мысль о Вивьен, о пожаре, о том, что стало его причиной, но вой сирены обрывает ее.

В конце концов я добираюсь до замка, вернее, до того, что от него осталось. Языки оранжевого пламени видны в окнах на верхних этажах, огонь шумит и плюется сажей. Я бросаю велосипед и иду к воротам: все равно мне не пробраться на нем мимо стоящих повсюду огромных машин, натянутых шлангов, поднимающихся лестниц — в этой толчее попытка проехать была бы обречена на провал. Барбаросса пылает, и вместе с огнем из его глотки будто вырывается сдерживаемый годами крик.

— Синьора, вам нельзя здесь находиться, — говорит один из карабинеров.

— Я живу здесь.

— Ваше имя?

— Люси Уиттекер — я подруга Вивьен Локхарт.

— А где сама Вивьен?

Я открываю рот, чтобы сказать ему, куда она направилась, — ее местонахождение нацарапано на листе, спрятанном в моем кармане, — но останавливаю себя.

— Здесь ее нет, — отвечаю я, и мои слова заставляют его расслабиться.

— Вы уверены?

Я киваю. У меня нет сомнений в этом, и, когда я вижу агонию объятого пламенем Барбароссы, яростную и безумную, понимаю, что моя догадка о Вивьен и пожаре была верна. Она не собиралась возвращаться. Ей будет некуда.

— Что случилось? — спрашиваю я, хотя и знаю это.

Офицер кивает на пылающую крышу.

— Чердак, — говорит он. — Кто-то бросил спичку. Кто бы это ни был, он хотел уничтожить здание. Похоже, пробрался местный хулиган, из этого района и раньше поступали жалобы. К сожалению, места, подобные этому, привлекают внимание, подчас и такого вот рода. Какой ужас, когда такое происходит с родовым поместьем. — В его глазах пляшут языки пламени. — Столько воспоминаний гибнет в огне.

Столько воспоминаний…

Они и заставили ее сделать это.

Моего собеседника просят вернуться к делу, а я остаюсь смотреть, как история превращается в пепел. И вдруг я замечаю фигуру, которая кажется мне знакомой. Человек сидит на сумке с вещами, прислонившись к стене. Сальваторе. Я подхожу к нему.

— Ее здесь больше нет, — говорит он, не отводя глаз от огня.

— Да.

— Это она сделала?

— Думаю, да.

Его лицо не выражает ничего, никаких эмоций.

— Ничего больше нет. Я говорил, что так будет. Говорил, чтобы ты убиралась отсюда, пока он и тебя не забрал.

— Куда ты пойдешь, Сальве?

Он замирает на секунду, а затем неожиданно улыбается. Нет, это не совсем улыбка, скорее ее след, то, что однажды было улыбкой.

— Куда угодно, — отвечает он мне. — Куда угодно отсюда.

— Ты свободен, — говорю я, — все закончилось.

Он поднимает голову, и, когда наши взгляды встречаются, мне кажется, мы понимаем друг друга. В эту секунду Сальваторе становится понятно, что я все знаю. Знаю о его находке, знаю, как она лишила его рассудка. А я вижу, как он, тень человека, которым был когда-то, рад вновь обретенной свободе от этого дома, от Вивьен Локхарт, тому, что Барбаросса, умирая, постепенно ослабляет хватку на его горле, пока не отпускает совсем. Сальваторе выглядит моложе, как будто возвращается в то время, когда все это произошло.

Вдруг громкий хлопок нарушает нашу молчаливую беседу. Я оборачиваюсь к особняку и вижу, как рушится часть фасада. Ее скольжение так плавно, обыденно и смертоносно, как сход лавины. Как будто в замедленной съемке груда камней падает на землю, разгоняя толпу борцов с огнем внизу. Затем со страшным грохотом она обрушивается на фонтан, на немую уродливую рыбу с ее пустым, обращенным к небу ртом. Я не сразу понимаю, что произошло, но брызги воды, вырывающиеся в воздух, все объясняют.

— Все закончилось, — повторяет Сальваторе, — все закончилось.

Глава пятидесятая

Пять месяцев спустя

В конце концов я готова. Я еду домой.

Стоя в очереди в аэропорту Пизы, я жалею только о том, что у меня нет новостей получше. Но знаю, что сделала все, что могла. Так я и написала в письме Вивьен.

Поверьте мне, я искала его неустанно… Использовала все зацепки… За последние несколько месяцев я обыскала всю страну, затем искала во Франции и в Испании и даже в какой-то момент дошла по ложному следу до Америки. Ближе всего я подобралась, когда нашла жену бывшего коллеги Джио, которая сказала, что, когда она видела его в последний раз, он руководил прокатом лодок для отдыхающих в Сен-Барте. Когда я приехала туда, прокат уже был закрыт, а неуловимый Джио снова переехал. Женщина, с которой я говорила, предполагала, что он мог сменить фамилию, но не могла вспомнить, на какую — девичью его бабушки, возможно? Я возобновила поиски, узнала из переписки, что фамилия его бабушки была Бастианелли, но не нашла ни одного Джованни Бастианелли на всем земном шаре…

Мое расследование зашло в тупик.

Если бы было что-то еще, что можно сделать, я сделала бы это, — писала я ей. Прежде чем отправить его, я позвонила в санаторий на озере Комо справиться о самочувствии Вивьен — а если честно, проверить, жива ли она. Она была жива. Я боялась, что отправленное письмо окончательно погасит и без того угасшую в ней жизнь. Мысль о том, что я ищу Джио, и надежда на его возвращение могли поддерживать ее. Но я тянула достаточно долго и должна была сделать это. К тому же я уже не могла откладывать собственную жизнь.

Мне и самой жалко отпускать его — этого человека, которого я никогда не встречала.

Этой мыслью я тоже поделилась с Вивьен — наверное, пытаясь таким образом показать, что мне не все равно. И попрощаться с ней. Я так много узнала о Джованни Моретти, о его детстве и трагической утрате любимых родителей, его карьере, переезде в Штаты, возвращении в Италию и, конечно, судьбоносном романе с Вивьен, что мне кажется, я знаю его лично. И я уверена, что его чувства были абсолютно искренними, это подтверждают и все его знакомые, с которыми мне удалось поговорить. С самого начала он был предан Вивьен. Все, что он все это время испытывал по отношению к Изабелле, — это чувство братского долга и сострадание.

Я кладу паспорт на стойку регистрации, с надеждой думая, что, написав об этом, я смогу хоть немного скрасить Вивьен последние дни ее жизни, что знание о том, что их любовь была настоящей, хоть немного облегчит ее путь. Ведь что еще у нее осталось? Как же мне хотелось привести его к ней, увидеть, как посветлеет ее лицо после стольких лет отчаяния!

Бросаю взгляд на табло вылетов: Лондон, Хитроу, отправление через два часа. Время в Италии кажется мне не просто временем в другой стране, но в другом измерении, уезжать отсюда — будто просыпаться от странного сна.

Сердце замирает от мысли о Максе.

Что он делает сейчас? Где он? С кем? От последнего становится особенно больно, но спрашивать я не имею права. Несколько месяцев назад перед отъездом в поисках Джио я сказала ему, что не вернусь. Отчасти потому, что считала, что одной мне будет проще, ведь он будет отвлекать меня от поисков, отчасти потому, что не готова была к такой близости, слишком рано было подпускать кого-то к себе. Думаю, это было желание самосохранения. И это было правильное решение. Последнее, что мне сейчас нужно, — это еще одни запутанные отношения. Нам было хорошо вместе, наше расследование тайны Барбароссы было настоящим приключением — но как только я вернусь домой, все это перестанет существовать, как и этот дом. Все к лучшему. «Зачем тебе ехать? — Я никогда не забуду, как Макс пытался заглянуть мне в глаза. — Она соврала. Она все время врала. Почему ты хочешь ей помочь?»

Я пыталась объяснить ему, как поразила меня смерть этого невинного мальчика, Алфи, самоубийство Изабеллы, последовавшее за ним, разрушенный во время пожара в Барбароссе фонтан. Макс сказал, что прошлого не изменишь и я должна двигаться дальше. Но я не могу. Выполнить просьбу Вивьен было попыткой искупления для меня.

Я удивлена, что все еще думаю о нашем с Максом расставании. С тех пор как я уехала, прошло больше времени, чем мы провели вместе. Но все же… У времени есть ответы не на все вопросы. Проведенные с кем-то десять лет ничем не лучше десяти дней — просто ощущаются по-другому. Но я стараюсь держать себя в руках. Слишком рано. Джеймс причинил мне боль, и я до сих пор не исцелилась. Макс тут не поможет.

«Кроме того, — думаю я, блуждая по аэропорту и рассматривая без внимания журналы и сувениры, в том числе открытки с видом Фьезоле и Барбароссой на склоне холма, — мы принадлежим разным мирам». Даже я отдалилась от своей жизни в Лондоне, а ему уехать было бы намного сложнее. Нет, Макс должен остаться здесь, в Италии, в моем приключении в Барбароссе. Он должен остаться в прошлом.

* * *

Мы приземляемся на пятнадцать минут раньше запланированного. От выпитого на борту в груди потеплело. Я жду, что после Италии серый пейзаж Англии покажется чужим и незнакомым, но он все тот же — единственный реальный пейзаж.

В последний раз страх и отчаяние искажали его в моих глазах. Сейчас я спокойна. Или это из-за вина?

Никто не оборачивается на меня, заголовки газет не пестрят моим именем, они посвящены более насущным проблемам. Мир не сошелся на мне клином. И так не было никогда. Да, я почувствовала ненависть, да, люди были не против на какое-то время отвлечься от своих проблем, копаясь в моем грязном белье. Но боже, как же много историй, занимающих их сильнее, чем моя!

Да и я сама изменилась. Мои волосы стали короче, от волнения я похудела и стала стройнее, чем когда-либо. Кожа потемнела от загара. Изменился мой гардероб.

Я выхожу в зал прибытия. Занятая мыслями о том, что мне предстоит сделать, скольких людей поблагодарить и у скольких попросить прощения, я не сразу слышу свое имя, но меня окликают снова:

— Люси?

Я поворачиваю голову. Это Билл. У нее в руках букет слегка поблекших гвоздик.

— Твой папа сказал, когда прибывает твой рейс, — говорит она.

Я так давно ее не видела. И не говорила с ней несколько месяцев: в последний раз — когда мы поссорились. Я бросаю сумку и обнимаю ее. Цветам не повезло, они смяты этими крепкими объятиями.

— Прости меня, — говорю я.

— И ты, — отвечает она, и мы просто стоим вот так, обнявшись.

* * *

В доме отца в Котсуолде[32] недели тянутся медленно. Но это приятная неспешность, она помогает мне вернуться к прошлой жизни. Дни я провожу, гуляя с собакой, устроившись где-нибудь с книгой и окуная диетическое печенье в правильно заваренный чай. Пока что я прячусь от мира, признаю, но рано или поздно мне придется сделать шаг ему навстречу, а пока я просто хочу восстановить силы, как змея, сбросить старую кожу, переродиться. С каждым часом Италия отступает в моей памяти, воспоминания стираются, цвета меркнут. Иногда я просыпаюсь по ночам в то самое время, после трех, и спрашиваю себя: неужели все это действительно произошло? Барбаросса был будто на другой планете, слишком далеко. Но я все еще не могу поверить, что его больше нет. В моих воспоминаниях он навсегда останется прежним: с прекрасным садом, сиреневой комнатой, портретами, чердаком, фонтаном…

Папа уговаривает рассказать ему все о Вивьен и поместье. Я не собиралась этого делать, это казалось слишком сложным, но, посмотрев отцу в глаза, понимаю, что больше никогда не смогу соврать ему. Он всегда казался мне ранимым пожилым человеком, о котором нужно заботиться, а оказался сильным и отважным, выстоявшим вопреки ожиданиям. Он открывается мне с совсем другой стороны.

Он внимательно слушает мой рассказ, заканчивающийся раскрытым обманом Вивьен и моим обещанием найти Джио Моретти. Я признаюсь, что, пока искала этого человека, смогла найти себя. Свое будущее. Свое истинное «я», которое считала утраченным.

— А тот твой мужчина, — мягко спрашивает он, — Макс. Почему бы тебе не дать ему шанс?

— Этому не бывать, пап. — Я отрицательно качаю головой. — Давай не будем возвращаться к этой теме.

Сестры говорят мне то же самое, и мне странно слышать от них советы, ведь раньше все было наоборот. Но я знаю, что делаю. Признаю, каждая из моих сестер проделала путь, которому я в какой-то мере завидовала — завидовала тому, что они смогли выбраться из нашей деревни и найти собственный путь, их миры кажутся мне сверкающими по сравнению с моим — бесцветным и скучным, но Италия — это мое место, им никогда не узнать ее так, как знаю я. Им никогда не увидеть Барбароссу, не вдохнуть его запах — смесь старой кожи и камня, не прикоснуться к голубятне в Овальном саду, не выйти сквозь лимонную рощу в ночной город. Это останется моим. Ни помолвка с богачом Хелен, ни гламурные фотосессии Софи, ни побег с парнем-серфером не кажутся мне ни увлекательными, ни значимыми по сравнению с тем, что произошло со мной. Мне есть что рассказать, теперь я не просто замена их матери. У меня есть история, которую никто из них никогда не узнает. Мой секрет. В их глазах я вижу: они понимают, что их сестра отделилась от них, обрела независимость. Более того, они замечают, как папа смотрит на меня, и понимают, что между нами есть связь, которую они упустили. А я замечаю, что они пытаются наверстать упущенное, предлагая ему помощь и заботу: «Я сделаю кофе, пап», «Давай я сама», «Нет, пап, не вставай», — а ведь больше ему помощь не нужна.

Папа назвал меня хорошим человеком. «Прямо как твоя мама», — сказал он мне однажды вечером, целуя в щеку перед отходом ко сну.

Я вспоминаю женщину в поезде, на котором покидала Италию, и засыпаю с улыбкой.

* * *

Билл уговаривает меня вернуться в Лондон. Она переехала из нашей старой квартиры, нашла новую, по ее словам, прекрасную, которую она делит еще с парой ребят. Я чувствую, что подвожу ее, но не испытываю по этому поводу ни малейшего сожаления. Ни люди, ни место не приводят меня в восторг. Я не хочу возвращаться в город. Я размышляю о том, чем хочу заниматься дальше, и пока что мне удалось понять одно: я точно не хочу работать чьим-то личным ассистентом и не хочу спускаться каждый день в подземку.

Папа предлагает задуматься об образовании по предмету, который сможет меня по-настоящему заинтересовать. Я ищу информацию в Сети и однажды натыкаюсь на объявление о курсе по восстановлению объектов старины, относящихся к английскому наследию в Кембридже. Сначала мне кажется, что это не имеет ко мне отношения, но я не закрываю вкладку на планшете, и каждый день она снова попадается мне на глаза. Будто ждет.

Однажды, не зная, чем заняться, я решаю поискать что-то о Вивьен в интернете. Я не жду чего-то нового, но вдруг вижу знакомое имя:

НАЙДЕН БЕГЛЫЙ ЛИДЕР КУЛЬТА

Гилберт Локхарт, отец известной когда-то актрисы Вивьен Локхарт, был схвачен полицией утром в воскресенье на выходе из круглосуточного бара в Хьюстоне, штат Техас, и задержан для допроса. Восьмидесятилетний Локхарт скрывался от властей со дня исчезновения из дома своей дочери в Италии в 1988 году, откуда он украл активы семьи, состояние, которое в пересчете на нынешнюю валюту превышало двадцать миллионов евро. Мистер Локхарт утверждает, что у него больше нет этих денег, все они были вложены в печально известный культ Шестых Врат. Не существующая более секта упоминалась в заголовках газет в 2003 году в связи с Блэйкстоунской резней, в результате которой четырнадцать человек совершили самоубийства и которая давно стала синонимом религиозного фанатизма и радикализма. Миссис Локхарт проинформировали о начатом расследовании.

Я дважды читаю заметку и сразу же начинаю поиск подробностей истории. Но на всех сайтах все то же самое. Значит, Гилберт Локхарт окончательно утратил рассудок, если можно сказать, что он у него когда-то был. После лжи и насилия, после предательства он кончил нищим и обездоленным стариком. Интересно, было ли в его жизни хоть что-то, кроме саморазрушения?

Мысли сменяют одна другую в моей голове, но одна из них затмевает все:

Вивьен жива.

Глава пятьдесят первая

В воскресенье мы собираемся на обед, как и обещали папе. Мэри суетится, нервничая из-за моих сестер и особенно из-за меня, ведь это был наш дом, наш и нашей мамы, и мы не привыкли чувствовать себя в нем гостями. Но я ничего не имею против. Мне нравится. Нравится быть среди детей, а не среди родителей. Все мы живем дальше. Все идем вперед.

В доме царит хаос. Хелен и ее суженый ссорятся из-за места проведения церемонии, Софи постоянно убегает на кухню, чтобы ответить на звонок своего агента. Тильда налегает на алкоголь и выглядит бледной. Я думаю, не беременна ли она, но, кажется, никто вокруг не замечает, и я, конечно, не поднимаю эту тему.

Кое-как Мэри удается собрать нас вместе за столом.

— Расскажи нам еще раз о Джеймсе, Люси, пожалуйста, — говорит Хелен, передавая папе картофель. — Это отличная история, — кивает она жениху, — тебе нужно ее услышать.

В смущении я отмахиваюсь.

— Ну давай, — поддерживает ее Софи.

Раньше эта троица никогда не говорила мне, что делать, наоборот, это я указывала им, что пора делать домашнее задание или ложиться спать.

— Нечего рассказывать, честное слово, — говорю я. — Я столкнулась с ним на прошлой неделе.

— Такой ублюдок, — бормочет Тильда.

Софи улыбается:

— Пап, ты слышал?

Папа кивает. Он подливает мне вина.

— Она отлично справилась.

— Что ты ему сказала? — спрашивает Мэри.

— Надеюсь, ты высказала ему все, что думаешь, — говорит Тильда.

Дело было в том, что я не собиралась делать ничего подобного. Это было не важно. Мне и в голову не приходило переживать из-за Джеймса: я так долго была им одержима, что, когда наступило время по-настоящему разозлиться, была слишком для этого измучена. Откровенно говоря, его поступок меня не удивил. К тому же мою голову занимало слишком много вещей поважнее, на фоне которых образ Джеймса поблек почти до полного исчезновения. Но даже несмотря на это, видя, как это воодушевляет мою семью, я не могу отказать себе в маленьком удовольствии и не рассказать об этом еще раз. В конце концов, возможность была просто прекрасная — кто я такая, чтобы ее игнорировать?

И я рассказываю, как гостила у Билл в Лондоне и в один прекрасный день решила пройтись по магазинам. Я думала, что никогда больше не смогу вот так запросто болтаться по городу, не привлекая ничьего внимания. Но правду говорят: сегодняшние газеты завтра станут просто бумажками. Почти год прошел со смерти Грейс Кэллоуэй, люди забыли меня. И если мое имя еще может заставить кого-то удивленно приподнять бровь, то мой снимок едва ли попал в газеты, а если я и была кому-то знакома, то сейчас сильно изменилась. Мое громкое дело уже через месяц перестало быть интересным, его затмил расовый скандал на телешоу и история футболиста, которого застали на горячем с женой брата. Слухи никогда подолгу на одном не задерживались. Мне до сих пор стыдно за то, что произошло. Иногда я делаю попытки узнать, что стало с детьми. К чести Джеймса, он стал уделять им гораздо больше времени и внимания, и нарочно или по совпадению попадает под прицел камер, когда играет с ними в парке или садится в самолет, чтобы отвезти на шестизвездочный курорт в Дубае поплавать с дельфинами. Я цинично подозреваю, что это продуманная акция, чтобы убедить общественность, что он несчастный отец-одиночка, но я надеюсь, что он действительно сильно изменился — во всяком случае, в этом отношении. Что касается женщин, то он остался прежним.

Я рассказываю, как вошла в кафе, а там — сюрприз! — он. Он сидел с женщиной, брюнеткой. Я видела ее только со спины, но сразу узнала. Это была Наташа Фенвик, ее длинная голая шея, аккуратный высокий конский хвост. Они смеялись, и было в этом смехе что-то, что сильно меня встревожило, — неуважение, эгоизм, — и, не успев понять, что делаю, я последовала к их столу.

Он пил кофе, она ела спагетти болоньезе. Мне показалось странным, что она ест что-то калорийнее салатного листа, когда просто пьет кофе. Как будто кто-то хотел сделать мне приятное и устроил все это специально, даже соус был подобран правильный. Тот, кто это подстроил, сидел на моем плече и нашептывал: Давай, сделай это, ты этого хочешь…

Я заметила, как оценивающе он на меня взглянул, — видимо, я ему понравилась. Он думал, что к нему направляется поклонница, чтобы попросить его номер, невзирая на то что он сидит в компании своей девушки, и его готовность пренебречь этим фактом в очередной раз доказала мне, в какое дешевое дерьмо я однажды вляпалась. А потом он узнал меня. О, какое я испытала в тот момент удовлетворение: он побледнел, уголки рта опустились, как будто пощечину получил. Наверное, действительно ожидал. Я тоже так думала.

— Здравствуй, Джеймс, — сказала я.

Плечи Наташи напряглись. Я видела, что она мысленно повторяет: Пожалуйста, только не устраивай сцену. А я подумала: Не повезло тебе. Ты устроил этот фарс, теперь занавес открыт. Отдам ему должное, у Джеймса хватило духу ответить на приветствие. Он не делал вид, что не знает меня. Может быть, понял, что я больше не тот человек, над которым он имел власть.

Мне казалось, что я стояла там целую вечность, а все кафе было парализовано происходящим. В реальности же все длилось буквально несколько секунд и всем вокруг было наплевать. Как бы там ни было, я взяла Наташину тарелку с пастой и опустила на голову Джеймсу. Спагетти, свисающие с обеих сторон его лица, коричневое мясо в волосах и громкое хлюпанье, с которым соус падал на его одетые в брюки от Ива Сен-Лорана ноги. Я хорошенько потрясла тарелку, убедившись, что в ней не осталось ничего, ни капельки томатного соуса, прежде чем поставить на стол. Наташа издала звук — от испуга и удивления она хотела закричать, но удалось только крякнуть, ни на что больше ее смелости не хватило, она будто чувствовала, что лучше со мной не связываться.

Джеймс так и сидел с серым неподвижным лицом. Я думаю, он знал, что рано или поздно прошлое настигнет его. Не знаю, наверное, если бы ему предложили выбор, он предпочел бы публичное унижение откровенному разговору наедине.

Я могла сказать им в тот момент что угодно, мысли так и роились в голове. Наташа была случайным человеком, на ее месте могла оказаться любая, и мне было ее жаль. Но Джеймс… Да, ему я хотела высказать все, что думаю, о том, что он заставил меня пережить, как ужасно он со мной поступил, какой лживой дешевкой был с самого начала, — все это вертелось у меня на кончике языка, я чувствовала вкус каждого слова, а потом передумала. Решила: Хватит злиться. Я устала от ненависти. И если бы я хоть немного верила, что он прислушается или что это может хоть что-то изменить — может быть. Но я не верила. Джеймс никогда не поймет, что сделал. Он снова это проделывал, на этот раз с Наташей. Ему не было до меня дела. Никогда.

Так что я развернулась на каблуках и вышла, захлопнув за собой дверь.

— Браво, Люси! — Хелен пришла в восторг.

— Ничего себе история, — с улыбкой соглашается Мэри.

Я делаю глоток вина. Хорошо помню, с каким достоинством я вышла оттуда и сколько грязи оставила там.

Вся оставшаяся часть ужина посвящена моим сестрам. Они беседуют, а я слушаю, и в моей голове светлеет, напряжение спадает. Тем более неожиданно раздается звонок в дверь. Никто не ждет гостей. Я сижу ближе всего к двери, поэтому поднимаюсь.

— Кто там? — выкрикивает Тильда, опережая меня.

Когда я открываю дверь, у меня перехватывает дыхание. Я знаю этого человека, однажды я видела его во сне, и он пах лимонами. Только сейчас он намного старше. Один глаз у него черный, другой зеленый.

Глава пятьдесят вторая

Италия, зима 2016 года

Надо мной чистое серо-голубое небо. Его спокойствие нарушают облака, то будто заливающие небесную твердь чернилами, то расходящиеся вдали блеклыми пятнами под холодным солнечным светом. За ним можно наблюдать каждый день, и каждый день оно будет выглядеть иначе. Его красота вечна. В этом зеркале запечатлелось начало времен, и в нем всегда будет отражаться завтрашний день.

Санаторий Вивьен расположился в долине. Я видела его фотографии в интернете, но все равно не была готова к тому, насколько безмятежным окажется это место. Здания выполнены в альпийском стиле, с деревянными балконами и покатыми крышами, а перед ними — множество шезлонгов. Вокруг раскинулись холмы, похожие на диванные подушки.

Мы подходим к стойке регистрации, но за ней никого нет. Рядом стоит доска для объявлений, увешанная листовками: расписания послеобеденных экскурсий, приглашение на чай с пирогом в саду, меню ужина. Это так не похоже на дикую, неистовую красоту Барбароссы, но Вивьен вряд ли может ее оценить. Думаю, ей нравится местный порядок, уют и тишина, которую не нарушают живущие в стенах призраки. Я звоню в колокольчик. Джио Моретти подходит ко мне. Ему за шестьдесят, но он удивительно красив, а его глаза — это нечто особенное.

— Вы готовы? — спрашиваю я.

Взгляд его обращен на меня: один глаз черный, другой зеленый. Темное небо и изумрудный берег.

— Я ждал столько лет, — говорит он. В его глазах страсть, которую раньше я видела только в своих детских фантазиях о том, какой должна быть настоящая любовь. Вот она. У Джио. — Могу подождать еще немного.

Часы на стене отсчитывают секунды. Тик, тик, тик… Мои руки дрожат, я прячу их в карманы. Не могу поверить, что он стоит рядом со мной. Что я все-таки привезла его к ней.

Я была поражена, когда Джио появился на пороге папиного дома. Он сказал, что найти меня было непросто. Меня? А что насчет его самого? Выяснилось, что он искал меня все то время, что я искала его. Поэтому мне и не удавалось застать его, он переезжал с места на место, как и я.

Он слышал о том, что Барбаросса сгорел дотла. Мое имя упоминалось в нескольких статьях, где об этом шла речь.

— Я должен был разузнать, кто вы, — сказал он мне в тот день. Ему было известно, что я работала в поместье и водила дружбу с Максимо Конти, тетя которого когда-то служила у Джио. — Это не отняло много времени. Вы знали больше, чем положено. И я надеялся, что вы знаете, где находится Вивьен.

Во время перелета из Лондона мы обсуждали то, что связало нас, делясь болезненными откровениями. Но с тех пор как Джио материализовался, лишь одно занимало меня по-настоящему: выражение лица Вивьен, когда она увидит его.

Заплачет ли? Засмеется? Побежит к нему? Мысль о них, снова обнимающих друг друга, кажется правильной. Глядя на Джио, я понимаю, что он тоже предвкушает эту встречу.

— Жизнь моя так долго была пуста… — сказал он мне за чашкой кофе.

Папа принес еще одну и задержался у двери, притворяясь, что не слушает.

Во время наших бесед я колеблюсь между доверием и осторожностью. Почему он не сделал попытку связаться с женой раньше? Он хотел, обещал себе сначала. Но потом… Слишком много недобрых слов было сказано между ними, слишком много выдвинуто обвинений, которые нельзя забыть. Вивьен написала ему вскоре после того, как он уехал (кто мог винить ее? точно не Джио), что их отношения закончены и она больше не хочет видеть его. То, что произошло с Изабеллой, было его виной, Вивьен предупреждала его с самого начала.

— Нужно было пытаться, — признался Джио. — Вивьен открывала мне глаза на то, что я всегда знал, но отказывался признавать. Я всегда знал, что Изабелла ненормальна, но у меня не хватало духу признать, что настолько. Они зашла далеко по пути саморазрушения, одиночества, планирования мести. Но я никогда не думал, что она навредит мне. Заберет Алфи… Я понимаю, почему Вивьен хотела бы убить ее. Я бы сам это сделал. В Изабелле всегда было что-то, чего я не мог понять, сколько бы ни пытался, — и потому просто игнорировал то, что пугало меня. Алфи был нашим миром. Мы так его любили…

На стойке лежит гостевая книга в кожаном переплете. Джио открывает ее, длинными пальцами аккуратно, с почтением переворачивает страницы. Здесь есть столбец, куда посетители вписывают имя того, кого пришли навестить. Имя Вивьен не встречается нигде. Искала ли она компании или предпочитала обходиться без нее?

Пожалуйста, помоги мне. Помоги найти мужа.

Я нашла его, Вивьен, — думаю я. — Нашла. Он здесь. Посмотри.

Я снова звоню в колокольчик.

Настоящим облегчением для меня было узнать, что он разделяет желание Вивьен воссоединиться. Но сложно было догадаться, что он думает о ее нынешнем состоянии. Он принял известие о ее болезни стоически, как будто считал это неизбежным. Когда я рассказала, что она изображала Адалину, он кивнул и сказал:

— Она так долго была одна.

Мое терпение на исходе, я готова закричать, но внезапно мы замечаем силуэт худощавой женщины в конце коридора. Джио вскакивает даже раньше меня. Я не успеваю рассмотреть ее, замечаю только белые волосы и хрупкие плечи, прежде чем она исчезает за углом.

— Вот она.

Я не знаю, он это сказал или я. Но мы идем туда, Джио впереди, а я с трясущимися коленями и гулко бьющимся сердцем за ним.

Что увидит в ней Джио? Женщину, на которой женился, или ту, которую потерял? Кинозвезду или скорбящую мать? Жену, с которой ссорился, или ту, с которой занимался любовью? Кричащую на него мегеру или жертву, оплакивающую смерть их сына? Глядя, как Джио спешит вперед, я понимаю, какая вина давит на его плечи. Он сам подверг себя наказанию, не в силах вынести позора за то, что не смог рассмотреть в Изабелле существо, которым она была на самом деле.

Но все это больше не имеет значения. Не сейчас, когда до их встречи остались считаные минуты.

Позади нас раздается крик.

— Синьор, — пытается остановить его медсестра, — вам туда нельзя!

Джио толкает дверь, мы проникаем за нее и поворачиваем. Сразу несколько вещей происходит после этого. Во-первых, перед нами женщина с белыми волосами — она усаживается в кресло, и нам становится ясно: это не Вивьен. Но рядом с нами открыта дверь одного из номеров, а возле нее табличка: ВИВЬЕН ЛОКХАРТ.

Мы заглядываем внутрь, но ничего не можем понять.

Комната пуста, кровать не застелена.

Тишина.

Постель освещена зимним солнцем. Я вижу, как пылинки кружатся в столбе света. Где-то вдалеке лает собака.

— Вы ищете синьору Локхарт?

Я оборачиваюсь к медсестре. Она должна злиться, и я мечтаю, чтобы она злилась. Мечтаю увидеть гнев вместо беспокойства. Жду, что Джио заговорит. Но этого не происходит.

— Мы ищем Вивьен, — говорю я. Слова кажутся тяжелыми.

— Мне очень жаль, — произносит медсестра. — Вивьен умерла сегодня утром.

Комната покачивается. Очертания стен растворяются. Сегодня утром мы сели в самолет. Мы были так близко.

Она не могла! Я хочу кричать. Она здесь! Ты лжешь! Но я знаю, что это не так. Я боюсь смотреть на Джио, но ему это и не нужно.

Он молча подходит к кровати Вивьен. Проводит рукой по согретым солнцем простыням, склоняет голову. Бормочет что-то на итальянском, чего я не могу разобрать.

— Я оставлю вас, — деликатно говорит медсестра. — Вивьен в часовне, если хотите попрощаться. Буду рада провести вас туда.

Она уходит. Я не знаю, стоит ли мне последовать за ней и оставить Джио одного, но, прежде чем принимаю решение, он оборачивается. Я ожидаю увидеть на его лице множество разных эмоций: разочарование, что не пришел раньше, гнев от несправедливости смерти, отчаяние из-за финала, обманувшего ожидания.

Ничего.

Все, что я вижу, глядя на Джио Моретти, — это умиротворение.

— Сейчас она с ним, — говорит он.

— Но как же вы? — шепчу я.

Джио улыбается.

— Я не собираюсь терять ее снова, — говорит он и пропускает руку сквозь золотистый луч солнца, живой, сверкающий. — Она везде.

Я закрываю глаза и вижу Вивьен, оставившую Барбароссу за спиной. Он объят огнем, из него вырываются призраки. Вижу, как она начинает бежать.

— Мы опоздали.

— Это ничего. Время Вивьен пришло. Она была готова.

* * *

Мы выходим в холод, на улицу. Впереди меня идут Джио и медсестра. Часовня, скромное здание, находится ниже, на берегу озера. Тяжело представить ее там.

Я останавливаюсь. Дальше — только он. Они.

— Спасибо, Люси, — говорит Джио, — что снова свела нас вместе.

Хочу сказать что-то приличествующее случаю, но на сердце так тяжело, что я опасаюсь, что заплачу. Я киваю, беру его за руку, и он с благодарностью сжимает мою, прежде чем отпустить. Наблюдаю, как он идет к ней через лужайку. По озеру пробегает тихая рябь. По голубому чистому озеру. Я начинаю замерзать и поплотнее укутываюсь в пальто.

— Привет…

Макс проводит рукой по моему плечу и обнимает.

Мы стоим рядом, глядя, как расстояние от Джио до Вивьен сокращается. Джио не спешит. Теперь у них есть время, все оставшееся время.

Макс целует мои волосы, я прижимаюсь к нему и закрываю глаза. Я в безопасности.

— Ты хорошо поступила, — говорит он.

И, наблюдая за Джио, открывающим дверь часовни и ненадолго остановившимся, прежде чем исчезнуть внутри, я знаю, что это так. Я хорошо поступила по отношению к Вивьен и Джио.

Я хорошо поступила по отношению к себе.

Мама знала, что у меня получится, когда я сама этого не ведала. Когда я готова была сбежать, она остановила меня. Она знала, что я не сделала все, что могла, для Барбароссы — и для себя.

Мне суждено было разгадать эту загадку, найти ключ, который открыл передо мной дверь в будущее. Она знала, что наши миры — мой и Вивьен — должны соединиться. И это была она. Этот день, этот час, это место.

Я освободила Вивьен Локхарт, а она — меня. Одна судьба встала рядом с другой, прошлое сменилось будущим.

Я поворачиваюсь к Максу и целую его. Это самый страстный поцелуй в моей жизни, в нем все мое желание, обещание всего самого лучшего, что я могу дать другому человеку, и я его обязательно исполню.

— А это за что? — смеется он, поглаживая мою щеку.

— Мы оба живы, — отвечаю я.

— Мы такие, — улыбается он. — Пойдем.

Я беру его за руку, и мы вместе идем к его машине. Он согревает мои пальцы своими, одаривая улыбкой, которую я так люблю.

— Купить тебе мороженое? — спрашивает он.

— Слишком холодно!

— В таком случае лимончелло, — он обнимает меня на ходу, — немного согреет тебя.

Мы уезжаем от озера, и в глубине души я знаю, что Вивьен не была одинока, умирая. Она была с ним. Ее сыном. Она видела его лицо, а он — ее.

Они были вместе.

Это похоже на чудо, думаю я, когда мы, минуя зеленые холмы, выезжаем на дорогу. Чудо — рука Макса на моем колене. Небо, земля, неожиданные трели птиц февральским утром похожи на чудо. Чудо, что Вивьен обрела покой. И что конец ее истории может стать началом моей.

Эпилог

Это был один и тот же сон, она всегда предчувствовала его приход. В полной темноте вдруг появлялся луч света, становясь все ярче и ярче. Озаряя все вокруг, он делал мир реальнее, чем наяву. Боясь взглянуть на него, но еще больше боясь противостоять его зову, зная, что делает шаг в пропасть, она безвольно шагала навстречу, раскинув руки. А уже через миг, счастливая и позабывшая обо всем, она касалась губами его макушки, мягкой кожи, вдыхала запах. Его запах она помнила все это время, он никогда не покидал ее. Он был ее свечой, мерцающей во тьме.

Пойдем со мной.

Я ждал тебя.

Она думает: И я тебя ждала.

Холодная неподвижная вода блестит серебром. Зовет.

Пойдем со мной…

Она чувствует себя на вершине мира, когда берет на руки своего сына, своего мальчика. В первый раз за все эти годы он реален, она ощущает его вес, чувствует, какой он живой, веселый. Он как вихрь чистой энергии вырывается из ее объятий, чтобы повести за собой. И, взяв его за руку, она идет за ним к свету.

Благодарности

Спасибо Клио Корниш, невероятному редактору, которая поверила в эту историю и помогла сделать лучше; это невозможно переоценить. Всей команде HQ, особенно Лизе Милтон, Нику Бейтсу, Луиз Макгрори и Дженнифер Портер. Лесли Джонс за деликатное редактирование текста. А еще Тори Лайн-Перкис из «Midas PR» за то, что она лучшая в этом деле — и самая замечательная!

Мадлен Милберн, Терезе Коэн и Хэйли Стид, которые с такой самоотдачей работали над моими книгами.

Маме, папе, Тории и Марку за то, что помогли ухаживать за ребенком, пока я работала.

И маленькой Шарлотте. Словами не передать, как я люблю тебя.

Примечания

1

Линия Лондонского метрополитена. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно)

2

Бесплатная британская газета-таблоид.

(обратно)

3

Один из административных районов (боро) Лондона.

(обратно)

4

Кафедральный собор Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции.

(обратно)

5

В итальянской архитектуре Средних веков и Возрождения квадратная (реже круглая) в основании колокольня, как правило, стоящая отдельно от основного здания собора.

(обратно)

6

Популярный итальянский десерт из свежего коровьего молока, сливок и сахара с добавлением ягод, орехов, шоколада и свежих фруктов.

(обратно)

7

Один из старейших музеев в Европе.

(обратно)

8

Знаменитый парк во Флоренции, один из лучших парковых ансамблей итальянского Ренессанса.

(обратно)

9

Город в регионе Тоскана в Италии, расположенный в восьми километрах к северо-востоку от Флоренции.

(обратно)

10

L-образная площадь перед дворцом Палаццо-Веккьо во Флоренции.

(обратно)

11

Мост во Флоренции, пересекающий реку Арно в самом узком месте. Самый старый мост в городе, был построен в 1345 году.

(обратно)

12

Простите, синьора, но мы закрываемся (итал.).

(обратно)

13

Спасибо (итал.).

(обратно)

14

Французский ягодный ликер на основе ежевики и малины с добавлением трав, пряностей и меда.

(обратно)

15

Рой Холстон Фроуик, американский дизайнер, придумавший стиль диско.

(обратно)

16

Блюдо итальянской кухни, тонкий шницель из телятины или другого мяса с ломтиком прошутто и шалфеем.

(обратно)

17

Красавица (итал.).

(обратно)

18

Британская певица, композитор, работает на стыке поп-музыки и прогрессивного рока. (Примеч. ред.)

(обратно)

19

Британская рок-певица, композитор. (Примеч. ред.)

(обратно)

20

Так называют Лос-Анджелес или Голливуд, когда хотят подчеркнуть местный стиль жизни.

(обратно)

21

Центральная улица Сент-Джеймсского квартала в Вестминстере, Лондон.

(обратно)

22

Да, синьора (итал.).

(обратно)

23

Цыпленок по-охотничьи.

(обратно)

24

Любимая (итал.).

(обратно)

25

Пожалуйста (итал.).

(обратно)

26

Дорогая (итал.).

(обратно)

27

Милая (итал.).

(обратно)

28

Прости меня (итал.).

(обратно)

29

Вы в порядке? (итал.)

(обратно)

30

Да, спасибо. (итал.)

(обратно)

31

Ямайский музыкант, гитарист, вокалист, композитор в стиле регги. (Примеч. ред.)

(обратно)

32

Район в графстве Глостершир на юго-западе Англии; назван в честь гряды холмов Котсуолдс, на территории которой находится.

(обратно)

Оглавление

Тайна старого фонтана

Пролог

Часть первая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

Часть вторая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

  Глава сорок первая

  Глава сорок вторая

  Глава сорок третья

  Глава сорок четвертая

  Глава сорок пятая

  Глава сорок шестая

  Глава сорок седьмая

  Глава сорок восьмая

  Глава сорок девятая

  Глава пятидесятая

  Глава пятьдесят первая

  Глава пятьдесят вторая

Эпилог

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg