«На восточном порубежье»

На восточном порубежье (fb2) - На восточном порубежье 594K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Владимирович Жук

Сергей Жук НА ВОСТОЧНОМ ПОРУБЕЖЬЕ

Глава 1. Северная Пальмира

«Ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностью подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения».

А. С. Пушкин

1

Этот рассказ начинается осенью 1724 года. Осень и ныне не лучшее время для Северной столице России. Ветер, непрерывный дождь превращают яркие осенние краски в полутона. А тогда было и того паче! Природный ландшафт устья Невы, уже стерт с лица земли великим реформатором, уже исполины каменных дворцов на века встали во всей своей красе, но до гранитных мостовых, удивительных мостов и цветущих парков было еще далеко. К тому же, дождливая промозглость, морской ветер, все это еще не стало привычным для жителей Северной Пальмиры и изрядно портило им настроение.

Но среди столичного многолюдства был человек, которого восхищало все, и более всего именно многолюдство русичей, что тысячами сновали вокруг, не обращая на него никого внимания. И был то, не праздный простолюдин, а казачий голова Якутского острога Афанасий Федотович Шестаков.

Не молод уже казак, пятый десяток к концу идет. За время службы, хоть и не занимался лихоимством, как другие, а все же скопил соболью казну да не малую. Ведь всю жизнь в Сибири службу нес, и в особливые должности вышел. Можно и в отставку податься, на печи, бока греть да с наложницей иноземкой услаждаться, так нет, как усидишь, коль мыслей да планов в голове громадье. Якутские зимы долгие, времени помыслить о житие здешнем предостаточно. Великие планы по обустройству самых далеких, диких и неведомых земель Чукотки, Камчатки и других заморских далей, не дают покоя казаку.

Хоть и не обучался казачий голова в академиях, но к грамоте сподобился. Скопился целый сундук записей, карт, планов, а сами предложения отписаны ясно и толково.

Охота пуще неволи! Вот и собрал свои пожитки Афанасий Шестаков, и отправился из Якутска в стольный град Петра. Ведь что примечательно здесь, и в большой сейчас редкости. Подался сей казак не за корысти живота своего, а за государевы пользы и всего края того восточного. Замахнулся Афанасий попасть к самому императору Петру Алексеевичу. Да и чего сомневаться, всегда на слуху было, сколь интересны Петру эти земли! И еще ведомо Афанасию, что о землях тех, у нынешних сенаторов и ученого люда, знаний и понятий нету.

В поддержку начинаний казачьего головы, можно даже сказать советник и сторонник данных деяний, Якутский воевода, лейб-гвардии капитан Михаил Измайлов, перед отъездом Шестакова сообщил в сенат следующее:

— Якутские казаки находят на восточных и северных морях и около Камчатской земли многие острова, иные пустые, другие многолюдные, а в Анадырском и других носах и в прилегающих к российским владениям землях еще имеются многие непокоренные под российскую державу иноземцы.

Дальше Тобольска Афанасию бывать не приходилось. До сюда от Якутска, быстрее, чем за два года не добраться. Но вот, то, что от Тобольска до Санкт-Петербурга, ходу еще болеет года, стало для него неожиданностью. Добре то, что соболей в достатке скопил, да в дороге не бедствовал.

Поистрепался одежей за дорогу Афанасий, но слава богу, добрался до Северной Пальмиры живым и здоровым, что нельзя сказать о Российском императоре. Занедужил в аккурат, к приезду Якутского головы, неугомонный правитель, отошел от дел, переложив их на сенат, да сподвижника своего Александра Даниловича Меньшикова.

Ох и хлебнул горя по началу Афанасий Шестаков, пока не обвыкся с местной модой и нравами. Его кряжистая фигура, тяжело сочеталась с кургузым сюртуком, париком и щтеблетами на толстой подошве, а от коротких портков и чулок, чуть со стыда не сгорел. Но ничего не поделаешь, таков ныне этикет, тем паче, что лишь в сем скоморошьем виде пускать в присутственный места только и велено. Лишь от чулок и штеблетов все же отбился, заменив их на длинные ботфорты. А еще пришлось побывать у брадобрея. Тот уже привыкший к сей мужичьей проблеме, сам предложил компромиссный вариант, оставив усы и сделав бороду много короче. И если откинуть все предрассудки, то Афанасий стал выглядеть моложе и импозантнее. А когда немного обвыкся, даже заменил соболью папаху и шубу на модную треуголку и плащ, чем сразу освободил себя от завистливых взглядов обывателей.

Так и Петр Великий, затащил силком Русь в богатую европейскую, лавку и давай на нее напяливать все, что не попадя, лишь бы ярко да ново. Что уж совсем не лезло, пришлось отбросить, а все остальное, будьте добры, стерпится слюбиться.

2

Казачий голова гостевал в доме вдовой купчихи, на Литейном. Та держала скобяную лавку в жилом районе, застроенном деревянными домами, где проживали служащие и рабочие Литейного двора. Место ладное, люд все более трудовой, да служивый. По первости долго пытала Афанасия. Что, да как? Пока все не разузнала. А разузнав, успокоилась и даже осталась довольной. Казак оказался вдовый. Прибрал господь его женку во время первых родов, оставив ему сына. Своими стараниями, до мирской помощью, поднял сына на ноги. Теперь тот уже мужик. Тоже в Якутске служилым казаком пребывает.

Купчиха, Авдотья Марковна, цену за постой назначила малую, правда обязав казака следить за порядком в лавке и пресекать всяческое воровство. Побаивалась молодая еще купчиха душегубства, не доверяла своим служкам, а тут казачий голова на постой пожаловал, да еще по протекции сродного брата, что нынче служит приказчиком в далеком Сибирском остроге.

Худо, бедно, но обвыкся Афанасий Федотович Шестаков с местным многолюдством и столичными нравами. Еще Якутский воевода, лейб-гвардии капитан Михаил Петрович Измайлов, разъяснил Афанасию, что челобитную надобно подавать в Кабинет Его Императорского Величества, а кабинет сей Петр Алексеевич держит, как правило, возле себя. От служащих Литейного двора разузнал голова, что император нынче прибывает в Зимнем дворце на набережной, и в связи с недугами, более ни где не появляется.

Шел январь 1725 года. Миновали новогодние праздники, Рождество Христово. Нынче, в столице, все обошлось без фейерверков и ассамблей. Петр Великий болел, страдая тяжко, в меру по грехам своим, и столица пребывала в унынии.

Для бывшего Якутского головы это был первый выход в центральную часть Санкт-Петербурга. Прямо скажем поступок не шуточный по смелости, и крайне сильный по впечатлениям, особенно если вспомнить сибирские корни Афанасия, и его службы в самых удаленных острогах.

Пройдя по улочкам и переулочкам Литейного, он вышел на Невский проспект. В тот год его строительство было в самом разгаре, а звался он на итальянский манер Невская першпектива.

Многие поступки и решения умирающего императора можно обсуждать и даже критиковать, но вот пожалуй за что никогда не будут роптать потомки, так это за воздвигнутый город на Неве. Не ошибся Петр выбирая итальянское направление в архитектуре. Столь изящное, мягкое и удивительно комфортно сочетающееся с православием, русской духовностью и суровостью климата. Хотя, можно даже сказать к счастью, многое из планов Петра не состоялось. К примеру центр на Васильевском острове, нелюбовь к мостам и неуемное желание заставить горожан перемещаться по каналам и рекам. Хотя все это было, но не прижилось и отвергнуто самой жизнью.

Императору Петру Первому в молодые годы довелось побывать во многих городах Европы, но самыми примечательными для него стали города Венеция и Амстердам. Вот и решил своенравный Петр что его новая столица будет чем то средним между этими городами, а ее жителей приучить к плаваниям, и прежде всего под парусом.

Правда с Амстердамом ничего не вышло, как то не получилось совместить узкие кривые улочки, каменные холодные строения с остроконечными шпилями, и широкую русскую душу, требующую прямолинейности и простора. Одним словом, в Петербурге есть пафос шири, напрочь отсутствующий в крошечной Голландии. А вот Венеция, своими традициями, а более трудами итальянских архитекторов Доменико Трезини, Георга Матарнови, Франческо Растрелли несколько повлияла на облик русской северной столицы.

Многим поэтическим эпитетам удостоена Венеция. Чужеземцы, выражая свой восторг называли ее Серениссима, что означает Светлейшая, Жемчужина Адриатики, Южная Пальмира. И видимо заслуженно Санкт-Петербург стали называть Северной Пальмирой.

3

Невская першпектива глянулась Афанасию своей шириной и прямотой линии.

— Да! То конечно першпектива! — Наконец уразумел для себя казак. — Наша улица узкая да кривая как змейка. А тут во как!

Действительно Невский, став главными воротами города с Новгородского направления, стрелой вошел в самое сердце Санкт-Петербурга, в Адмиралтейство. Ныне закончили мостить першпективу булыжником от центра до реки Фонтанки, и построили через нее мост, который стал необходимостью для Невского, оставаясь большой редкостью для самого города.

Невский застроился дворцами с особой поспешностью. Все же подальше от воды русскому человеку сподобнее. Во всей своей первозданной красе встали Казанский и Исаакиевский соборы. Подобного Афанасию не только не приходилось видеть, но о таком величии Руси и ее столицы, он даже не подозревал.

Несколько искусственных каналов, пересекали Невскую першпективу, прямыми линиями. Летом на них снуют всевозможного вида малые суда, а сейчас, скованные льдом, они сами представляли неплохие пути для передвижения простого люда.

— Видимо прорыты для обороны от ворога, — решил для себя Афанасий. — Да и для сброса талых вод пригоже будет.

Печатая шаг по мостовой прошел отряд гвардейцев. Дюжие хлопцы, затянутые в суконные добротные мундиры, шли весело с огоньком, бравируя перед девками и праздными зеваками. На плечах у каждого гвардейца висели новенькие ружья, не ведомой для Афанасия системы. Он даже последовал за отрядом гвардейцев, что свернули ко дворцу на Мойке. Здесь они остановились и в ожидании дальнейших приказов закурили трубки, по последней гвардейской моде.

— Извиняйте господине гвардейцы за любопытство, — приблизившись к ним заговорил Афанасий. — Вразумите, что за самопалы такие не виданные.

— Во темень! — засмеялись гвардейцы. — Ты, что с Урала приехал?

— Ох братки, еще далее, из Якутской да Анадырской землице, — вздохнув, ответствовал казачий голова.

Услышав незнакомые названия, гвардейцы поутихли, а один из них пояснил.

— Это дядька фузеи с кремневым замком, а штык глянь, трехгранный! Смекаешь?

— Как сынок не смекать, если у меня три раны имеются от трехгранных наконечников, что якуты попотчевали.

Афанасий Шестаков со знанием дела разглядывал оружие гвардейцев, а закончив пожаловался.

— У нас, в Острогах по сей день фитильные самопалы в ходу, о таких фузеях даже не ведаем. Чьи же это хоромы будут? Не императора ли Петра Алексеевича? — Ради праздного любопытства спросил Шестаков.

— Нет. Петр Алексеевич ныне в Зимнем дворце обитает болезный, уже не далече отсюда, а это дворец князя Меньшикова, его сотоварища. Вон, глянь, карета светлейшего князя из ворот выезжает.

Из ворот под охраной конных уланов выехала рессорная карета, и громыхая по мостовой железными оводами, покатилась в сторону Адмиралтейства.

— Опять понесла нелегкая чертяку, — выругался кто-то из прохожих, а затем добавил. — Небось к своему антихристу императору? Тьфу! Будь оба неладны!

Удивленный Афанасий закрутил головой в поисках злобного ворога государя, и даже был готов со всей поспешностью схватить его, но тот уже успел скрыться в толпе, мелькнув толи мужичьим зипуном, толи монашеским рубищем.

Скоро казачий голова достиг Зимнего дворца, что стоял на берегу Невы. За сегодняшний день Афанасию довелось увидеть много дивных хором, но дворец ему глянулся особо, ведь то была хата самого императора Петра Алексеевича.

Фасад дворца красовался причудливыми лепными фигурами, боковые симметричные строения увенчаны двухъярусными высокими крышами, примыкающими к более высокому центральному зданию, что украшали четыре коринфские колонны Проходившая перед дворцом деревянная набережная ограждалась от воды каменными перилами, и украшена затейливыми скульптурными группами. В нескольких местах, сквозь ограды, были устроены лестничные спуски к воде. С другой стороны здания дворца примыкал небольшой сад с фонтаном, стоявшим на пересечении диагональных дорожек. В саду Афанасий разглядел крошечную гавань, соединенную каналом с руслом реки. Сей канал именовался Зимней канавкой, и был оборудован подъемным деревянным мостом.

Но вот подойти ко дворцу не было ни какой возможности. По всюду были расставлены гвардейцы Преображенского полка, пропуская ко дворцу лишь членов императорской семьи и наиболее приближенных вельмож.

— Эко собралось родственников у императора. Даже племянница Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская пожаловала. Этак и места во дворце на всех не хватит!

Афанасий, затесавшись в толпу зевак, с интересом прислушивался к их замечаниям, и наблюдал за происходящим.

— Тяжко страдает император! Сказывали что ночью его крик на набережной был слышан.

— По грехам и страдания! Сколь люду русского загубил? Сколь глумился над верою нашей?

— Гвардейцев вокруг Зимнего дворца, по более, чем в Петропавловской крепости солдат!

— То Меньшиков окружил дворец стражей. Боится светлейший власти лишиться.

Внимание Афанасия Шестакова привлекла группа прислуги. Мужики, спустившись на лед дворцового пруда, принялись его колоть, спешно выбрасывая куски на берег. К ним присоединились большим числом гвардейцы, и скоро пруд около гавани, Дворцовая канавка и даже сама Нева вдоль набережной были очищены ото льда. В гавани спустили на воду небольшой шестивесельный бот.

— Что происходит? — полюбопытствовал Афанасий у одного из гвардейцев.

— Петру Алексеевичу полегчало! — радостно сообщил солдат. — Может пожелать по воде прогуляться, вот и велели лед взломать. А тебе чего надобно? Гляжу, давно уже здесь толчешься.

— Мне бы браток в Кабинет Его Императорского Величества челобитную подать. Может подсобишь, а я уж отблагодарю!

— Во дворец сейчас лишь по личному приказу князя Меньшикова пускают, — засмеялся служивый. — Да и не к чему тебе сюда, съехала канцелярия.

— А мне теперь куда податься, далеко ли она съехала? — Несколько растерялся Афанасий.

— На Васильевском острове ищи канцелярию, бумаги велено было свести в новой здание, где ныне коллегии обосновались и сенат заседает. А ты сам откуда будешь? — Полюбопытствовал гвардеец.

— Из Сибирской губернии. Слыхал про Якутский острог, что на реке Лена?

— Нет браток, не слыхал. Ты бы лучше шел от сюда. Тревожно здесь. Вон видишь, офицер наш идет. Не ровен час, велит всех зевак гнать с набережной.

4

Миновала неделя прежде чем Афанасий Федотович Шестаков продолжил поиски канцелярии. Да и как иначе, если обязанностей по хозяйству становится все более, а в отношениях с хозяйкой Авдотьей Марковной наметились серьезные перемены. В постояльце она души ни чаяла, люб оказался якутский казак, да и без мужика и наследников сгинет хозяйство. Вот и замыслила хозяйка окрутить мужика. Дюж еще сибиряк, в раз бабу обрюхатил, не в обиду усопшему муженьку.

Авдотья, баба еще молодая, рожать в самую пору, а Афанасий хоть и в годах, но под венцом не хаживал, все бобылем на службах маялся, чем не пара. Если говорить о Афанасии, то ему тоже люба Авдотья, а теплая сытая жизнь так сладка оказалась, что он даже не ведал ранее.

— Не буду мешать Афанасию, — рассудила баба. — Пущай со своими прожектами побегает. Знаем мы наших сенаторов, до них не достучаться. Умается любый, да успокоится.

На Васильевский остров добраться дело серьезное. Нарытые по всему городу каналы, то и делу пересекают улицы, что делает движение по ним крайне затруднительным, но зато сами каналы и реки скованные льдом представляют для Афанасия Шестакова наилучшие дороги. Уж где, а в Сибири к ним привыкаешь, там кроме них ни чего более и нет. Привычно запряг казачий голова в сани хозяйскую саврасую кобылу и ходу.

Миновав улочки Литейного, саврасая вынесла сани на лед реки Фонтанка. Повеселел Афанасий, это тебе не пешком по незнакомому городищу шастать. Там только и гляди, что бы не заплутать, или от ямщика проезжающей кареты кнутом не получить. Лед конечно не как в Сибири, жидковат малость, но ничего, сани держит.

Скоро с левой стороны потянулся сказочной красоты лес. Афанасий сразу смекнул, что это сад, летняя резиденция царей. Вон и здание дворца просматривается. Поскромнее и меньше Зимнего будет, но столь ухожен, и в окружении сада смотрелся дивно и законченно.

Миновав Летний сад, казачий голова выехал на лед Невы, прямо напротив Петропавловской крепости, и вдоль уже знакомой Дворцовой набережной направился к Васильевскому острову. Поспешая, Афанасий даже не обратил внимание, что карет и гвардейцев возле Зимнего дворца стало еще более.

Приблизившись к Васильевскому острову он сразу разглядел длинное здание, в три этажа. Строительство его еще продолжалось, но в готовой части чувствовалась жизнь. Редкие сани и скромные повозки говорили о малолюдстве. И действительно, зайдя в здание, Афанасию Шестакову пришлось долго хаживать по коридорам, прежде чем отыскал достойного внимания служку.

— Мне бы кого из дьяков или приказчиков. Челобитную требо подать императору Петру Алексеевичу, — молвил он.

Служка высокомерно взглянул на Афанасия, и с достоинством молвил.

— Ныне в коллегии я за старшего. Господа сенаторы отсутствуют, и другие чины в трауре по домам прибывают.

— Что же такое стряслось, подскажи браток, а то не ведаю! — теряясь молвил Афанасий.

— Государь наш, Император Российский Петр Алексеевич скончался вчерашнего дня, — как то торжественно и громко произнес служка, — А вы убирайтесь от сюда, не велено кого пускать, при мне даже солдат при оружие состоит враз его кликну.

Служка разошелся не на шутку, с каждой минутой все более осознавая свою значимость, и главное поджилками чуя возможность поживиться.

— Ты уж извиняй, если что не так, но дело у меня важное и любопытное для государева достатка. Доношу о землях невиданного богатства, и народах немирных, что государевой власти чураются. Пособи мне в деле сем. Что бы исправно попала моя отписка в государеву канцелярию, а я уж в долгу не останусь. Глянь какие соболя припас для такого дела.

Афанасий достал из мешка вязанку соболиный шкурок. Темный мех расправился волной и засверкал. От сей невиданной красоты, служка просто обомлел. Мягкой рухляди предлагали не менее чем на золотых червонец, таких подарков он в жизни не видывал.

— Справим! Все достойно справим! Прошения прошу, как вас величать прикажите? — Залебезил приказной служка.

— Ежели полностью! То Афанасий Федотович Шестаков буду. Служил в Якутске, казачьим головою.

Надо отдать должное нашему канцелярскому работнику, что к делу он отнесся со всем вниманием. Тщательно заполнив журнал, приложил грамоты и карты, представленные Шестаковым, и выдал ему расписку с печатью канцелярии. По ней можно всегда справиться о судьбе дела. Он даже в специальной графе сделал пометку о наивысшей важности, не забыл вписать и адрес, где прибывает податель сих бумаг.

Но, несмотря на все старания, бумаги надежно и надолго примостились среди груды других бумаг, а Афанасий набравшись терпения отправился на Литейный, нежданно негаданно ставший его домом.

5

Петр Алексеевич скончался 28 января 1725 года не оставив после себя завещание. Забыв о делах, Петровские последователи, во главе со Светлейшим князем Александром Даниловичем Меньшиковым, принялись за обустройство новой власти, в результате которого владычицей Руси, Императрицей была провозглашена вторая жена Петра, Екатерина I. Провозгласив же императрицу, члены победившей партия стали делить портфели, звания, награды, и прочее, совсем мало уделяя времени государственным делам.

Начинаниям Афанасия Шестакова, как и многим другим, не имевшим поддержку сильных мира сего, суждено было в те годы пребывать в забвении, и отправиться в архив, а его челобитная стала бы лишь достоянием исследователей последующих поколений, если бы не его величество случай.

Скучающий от безделья, секретарь Сената Кирилов Иван Кириллович, будучи далеким от придворных интриг, бродил по комнатам здания Двенадцати коллегий. Геодезист и географ по образованию, его в настоящее время интересовало судьба первой Камчатской экспедиции Витуса Беринга.

23 декабря 1724 года Петр подписал указ о снаряжении экспедиции для изучения мест, где Азия сошлась с Америкой. Выполняя его волю 24 января 1725 года ее участники покинули Санкт Петербург и отправились через Сибирь в Охотск, оттуда собирались морем попасть на Камчатку и далее плавания на судах в поисках пролива, между материками. Заметьте, за несколько дней до смерти Петра. Теперь их судьба интересует Кирилова более других.

С тех пор минуло пол года, а от них ни слуху, ни духу. Убедившись в этом очередной раз, он зашел в помещение, где расположился, после смерти Петра, Кабинет Его Императорского Величества. Тут скопилось множество бумаг, что ждали своей участи.

Листая журнал, Иван Кириллович обратил внимание на регистрационную запись челобитной некоего Якутского головы, а более на название мест: Чукотский нос, Анадырский залив, Камчатка. После недолгих поисков отыскал и все бумаги Афанасия Шестакова, где среди прочих наткнулся, на рукописную карту тех земель.

Бегло взглянув на нее, первый географ государства Российского, к своему крайнему удивлению, увидел очертания земель ему не ведомых, в поисках которых и направилась первая экспедиция Витуса Беринга. Начертав в журнале резолюцию, что челобитная отправлена в Сенат, Иван Кириллович удалился, забрав с собой все рукописи Шестакова.

— Удивительные дела творятся подчас, — рассуждал он дорогой. — Появись этот казак на пол года ранее, для экспедиции Беринга куда как способнее было. Хотя о чем я?! У нас зачастую при одной голове, правая рука и не ведает, чего творит левая. Посоветуюсь с вице-адмиралом Сиверсом. Он сейчас человек влиятельный, на место Апраксина метит, а именно у Адмиралтейства главный интерес к восточным и северным морям. Может еще сгодится казак, со своими планами замирения тамошних народов. При подготовки экспедиции Беринга, то что на северо-востоке проживает некий незамиренный народ Чукчи, и в расчет не брали. Мало ли по Сибири диких инородцев балует!

6

Между тем время бежало быстро о вот дела не поспешали. Летом 1726 года челобитная Афанасия Шестакова продолжала пылиться в Сенате, ни то, что бы забытая, а в ожидании своего часа.

Сам казачий голова продолжал жительство на Литейном. Авдотья оказалась бабой расторопной, и к этому времени успела родить девочку, и повенчаться с Афанасием. Сии дела на Руси делаются куда расторопнее, нежели государственные. Сам Афанасий не противился судьбе, раздобрел, приобрел лоск столичного купчины, и лишь изредка, более для солидности, отправлялся в Сенат проведать о делах, где получал один и тот же ответ:

— Ожидайте! Челобитная у высокого Сената на рассмотрении! С Литейного не съезжайте, вас непременно пригласят!

Но на этот раз его остановили в приемной.

— Вашу персону, — важно произнес в нос приказчик, — желает видеть господин секретарь Сената Иван Кириллович. Соизвольте его дождаться для аудиенции.

Несмотря на незнакомые слова, Афанасий уразумел все же значения сказанного, и, расположившись на лавке, стал дожидаться таинственной аудиенции. Он даже задремал. Когда уже вечерело, ему удалось словить знакомого приказчика, по всему собравшегося уже до своей хаты.

— Вечерять уже треба! — Как можно любезней заметил Афанасий. — А как же аудиенция?

— Велено ждать! — категорично заявил приказчик.

Заночевать в коридорах здания коллегии, казачьему голове не удалось, хотя так ему казалось вернее, и харчей прихватил, по старой привычке, дня на три. Караул, что заступил на ночное дежурство, выставил его на улицу, категорично объяснив, что впустят лишь завтра по утру, с прибытием смены.

Афанасий прошелся вдоль здания Двенадцати коллегий, для верности просчитав трехэтажные строения, что стояли как близнецы единой замкнутой стеной. Их оказалось действительно двенадцать, и это очень его обрадовало. Поставленное к Неве боковой стороной, вдоль фасада коллегии был прорыт канал, и через него перекинуты два мостика, для проезда экипажей. Широкая улица была грязна и разбита. Мостовые еще не дошли да Васильевского острова.

После смерти Петра Великого минуло чуть больше полутора лет. Срок не великий для человеческой жизни. Но вот некоторые планы Петра по обустройству столицы, как и другие неугодные, стали замалчиваться и беспардонно быстро стираться из жизни.

Особенно это заметно приезжему человеку, как Афанасий. Не так давно он диву давался, как многочисленные мелкие гребные и парусные суда снуют по каналам и протокам Невы. Тут тебе и извоз, и свой выезд, что стоит у причала близ хаты.

В свое время, по именному указу императора, была построена в Санкт Петербурге Партикулярная верфь. В указе значилось:

— …делать к дому Его Императорского величества и для раздачи, по указам, всякого чина людям безденежно и на продажу разного рода небольшие парусные и гребные суда.

Партикулярная верфь была видна с балкона Летнего дворца, от куда за ее работой ревностно наблюдал Великий Петр. Он же создал и первый в России яхт-клуб под названием «Потомственный Невский флот». Стоит ли сомневаться, что после смерти Петра все эти начинания, как неугодные были преданны забвению.

Вот от чего пришел в изумление наш Афанасий. В кратчайший срок были зарыты неугодные каналы, через остальные переброшено множество мосточков, а через Неву перекинулся первый плашкоутный мост, что соединил Адмиралтейство с Васильевский остров. И как следствие, многочисленные гондолы, боты, яхты оказались на берегу, сгинув прежде своего срока.

И надо сказать, что Афанасия сии изменения не радовали. Он как потомственный сибиряк привык к речным путешествием. Да и лодку всегда можно сладить. А вот без своего экипажа в городе становиться как в тайге. Можно и сгинуть под копытами вороных лошадей, или в лучшем случае плеткой получить от ямщика. Поэтому, наняв лодочника, он с удовольствием направился в сторону литейного.

Когда лодка входила в устье реки Фонтанка Афанасий обратил внимание на небольшой дворец расположившийся на одиноком острове. С берегом остров соединялся дамбой и подъемным мостом.

— То Подзорный дворец, — пояснил лодочник по всему из отставных матросов. — Петр Алексеевич любил бывать здесь. Наблюдал за кораблями, входящими в Петербург по фарватеру Большой Невы.

Немного помолчав, вздохнул и добавил:

— В запустении ныне дворец, да и корабли стали реже в Неву ходить!

7

Пришлось Афанасию бывать в здании коллегии ежедневно, как на службу хаживать. В большом уважении стал казачий голова среди жителей Литейного. Многие и не бывали на Васильевском острове. Какая нужда? А сибирский казак по указу Сенаты туда каждый день шастает!

Но все, слава богу, до поры. Привычным уже утром, его встретил знакомый приказчик.

— Что же вы батюшка так нынче припозднились!? Господин секретарь уже изволил спрашивать. Срочно ступайте до господ. Встань у дверей и жди, когда пригласят. Запоминай! Тот, что тебя более всех расспрашивать будет, секретарь Сената Кирилов Иван Кириллович, в темном парике сенатор Алексей Михайлович Черкасский, а в рыжем будет сам адмирал Сиверс Петр Иванович.

За массивными дубовыми дверями, в прохладе просторного кабинета, вели неспешный разговор старые Петровы соратники, и верные слуги государства Российского. Службы их протекали в различных областях, и редко пересекались в жизни, но их объединяло другое. Служение отчизне для них значило более, нежели дворцовые интриги, и радение о собственном обогащение.

Секретарь Сената, будучи хозяином кабинета, и главным инициатором встречи доводил до приглашенных суть вопроса.

— Господа! Более всего сейчас нас должно беспокоить последнее Петрово деяние для благости Российской империи. Я имею ввиду проведывание крайних восточных владений. С целью закрепить их за империей, и решить наконец вопрос, каким образом Азия и Америка в близи себя пребывают.

— Вы Иван Кириллович глубоко правы! Названные вопросы очень важны, и решать их надо спешно. — Прервал его адмирал Сиверс. — Слышал я от английского капитана, чья шхуна ныне стоит у меня в Кронштадте, что в их адмиралтействе поговаривают о морской экспедиции к северным берегам Тихого океана. А это означает, что если они опередят в съемке наших и прилегающих восточных земель, то мы господа, не только не приобретем, а можем и лишиться собственных, и тогда лишь воинскими баталиями сей вопрос решать придется.

— Экспедиция Витуса Беринга, снаряженная Петром Великим, второй год как на пути в Охотск, — продолжил секретарь. — От них стали поступать первые известия, и среди них одни жалобы и просьбы о помощи.

— И на что Беринг жалобиться? Здесь на Балтике, он тоже не отличался особой смелостью и терпением. Хотя офицер исполнительный, — полюбопытствовал адмирал.

— А вы знаете! На все! На снабжение продуктами, на расторопность тамошних воевод, на морозы, на опасность со стороны воровских людишек, и инородцев. Прочитав его отписки, я углядел в них полную нерешительность, и если хотите отчаяние.

— Но, на сколько я знаю, у него в экспедиции такие офицеры как лейтенанты флота Шпанберг и Чириков, а таким храбрецам сам черт не ровня. Они смогут показать пример храбрости и чести, — гордо заявил адмирал Сиверс.

— Князь, Алексей Михайлович! — обратился секретарь Сената к Черкасскому, которого изрядно утомили пустые замечания адмирала. — Вот вы долгое время пребывали в качестве Губернатора Сибири, и должно более сведущи о тамошних диких инородцах. Не уж-то нашим солдатам, вооруженных фузеями они опасны?

— Как же, как же! Наслышан от воеводы Якутского и Анадырского приказчика! Есть там народец, что казаки чукчами прозвали, а их землю Чукотским носом. То у самого восточного моря, на краю земли. Река там немалая Анадырь, через тот нос протекает. Сладили казаки острог, что оказался прямо в центре тамошней немирной землицы. С виду чукчи напоминают самоедов, что по землям северным, полуночным живут, но те народ смирный, а эти дюже люты. А на счет фузей извините! Казаки Анадырские кроме самопалов старых ничего не видели.

— Господа! У меня в приемной дожидается некто Афанасий Шестаков. Он долгое время служил в Якутске, тамошним казачьим головою. Сей казак подал челобитную в Сенат, и теперь дожидается решения. В челобитной он излагает прожект приведения тех земель в покорность Его Императорскому Величеству.

— Это, что? — Недовольно фыркнул адмирал. — Нынче мужики взялись государственные дела править. Следует его высечь, да отправить обратно в Сибирь!

— Вы адмирал не горячитесь! — успокоил его князь Черкасский. — К таким казакам надо прислушаться! Он про Сибирь более других знает, и не понаслышке.

— Более скажу! Казак грамотен, и приложил карту тех земель, с островами и землями о которых я как главный географ империи, даже понятия не имею. — Добавил Иван Кириллович, раскладывая на столе карту Шестакова.

Адмирал Сиверс с нескрываемым любопытством склонился над картой, где многие надписи были весьма любопытны.

— Такое трудно сочинить! Но заметьте, нет ни одного геодезического замера.

— К сожалению, тамошние мужики — поморы, как впрочем и Архангельские, сим высоким наукам не обучены.

— Ну, что господин секретарь Высокого Сената показывайте своего мужика. Весьма любопытно взглянуть. — примирительно молвил Сиверс.

В кабинет Кирилова Иван Кирилловича, секретаря Сената, вошел якутский казачий голова Афанасий Федотович Шестаков. Под пристальными взглядами сановитых вельмож, он прошел в центр зала и остановился. В нем не чувствовалось ни раболепия, ни растерянности. Для человека с детских лет привыкшего к опасностям и неожиданностям эти чувства далеки. Его более беспокоили мысли этих людей, от которых сейчас зависела судьба его помыслов, и тех, кто остался на далеких окраинных берегах. То более походило на состояние охотника неожиданно оказавшегося вблизи хищного зверя, и замершего до того мгновения, когда зверь проявит себя, либо миром, либо свирепой атакой. Чем раньше схватишь этот момент, тем больше шансов выйти победителем. Но здесь все считали себя охотниками.

— Дюжий мужичина, и похоже не прост, — подумал адмирал.

— Умен, сразу видать, — оценил Кирилов.

— Настоящий Сибиряк! Такой хоть чего добьется, лишь смерть его остановит. Им бы и поручать далее, землицу восточную проведывать, да не мешать указами, — заключил князь Черкасский, и, на правах старшего, задал первый вопрос. — Откуда родом будешь казак?

— Сибирский я коренной! Еще дед мой, из поморов Пустозерских, как на Енисей пришел северным морем, так и остался. Верстался в Туруханском остроге в казаки, с тех пор и служим государю батюшке. Отец в Якутский острог перебрался, ну а я по его стопам с малолетства в Якутске. Подьячий, Александр Еремеичь, что в приказной избе писарем служил! Царство ему небесное! Обучил меня грамоте, да языкам тамошних инородцев. Вот более по грамотности и выслужился до казачьего головы.

— А, чего в Санкт-Петербург съехал? Аль Якутск опостылел? — продолжил дознание Черкасский.

— Что ты господине князе! Я всей душой там. Вот как решите мои чаяния, так я до Якутска обратно откочую.

— Зрели твою карту. Прямо скажу много там неведомых земель. Но верна ли? Может то вымысел? За карту кто ответчик? — удивительно спокойно, и даже миролюбиво спросил адмирал Сиверс.

— Эту карту рисовал мой племянник Иван Козыревский. Ныне он человече монашеского постригу, и проживает в Якутске. В основе лежат походы Атласова. Иван состоял у него на службе долгое время, и рисовал с его слов. После сам хаживал на кочах, по Курильской гряде, другие казаки свое сказывали, а я уж батюшка, за сии художества головой ручаюсь. Вот ежели открыть в Якутске школу обучения казачьих детей геодезии, и обратить их на отыскание и покорение новых земель, на службу, к коей они совершенно обычны, то все по науки будет, и то пользам великим быть!

— Поведай вкратце сенаторам свои чаяния и заботы. Отвечай толково, да без утайки, — распорядился Иван Кириллович.

— А то и предлагаю, господине Сенаторы, что землицу ту Чукотскую и Камчатскую, лежащую на восточном порубежье земли Русской, подвести под Высокую Государеву Руку. Ибо до сей поры инородцы тамошние не замирены, и ясак миром не платят. По малолюдству служилых, остроги жгут, а острожный скот угоняют. Выходит, что наперед надо привести в подданство тех инородцев которые уже были в ясашном платеже, и изменили, а также и вновь, кои еще не были, а уж за тем продолжить поиск новых земель.

— Обратите внимание господа Сенаторы, что речь идет именно о тех землях, куда по велению Петра Великого отправлена экспедиция Беринга, — вставил секретарь Сената.

— И, что же это за народишко, не желающий идти под государеву руку? — Спросил адмирал.

— Более всех досаждают Чукчи, что проживают от Колымы по Анадырю до самого восточного моря. Береговых, что более промышляют морского зверя, мы прозываем сидячими, а тех, что кочуют по Анадырскому носу, оленными. Сами чукчи себя прозывают луораветлан.

— Лу.о. ра. вет. лан, — с трудом повторил Иван Кириллович. — И, что же эта означает? Что то типа быстрого оленя.

Все присутствующие дружно засмеялись.

— Извиняйте господине секретарь не угадали. Луораветлан, на их языке, означает настоящий человек.

Все замолчали словно поперхнувшись, а казачий голова продолжал.

— И не ведают те чукчи страха, а соседние народы, юкагиры и коряки, в страхе бегут от них, называя их грозой северного побережья.

— Расскажи о чукчах чего более, — попросил адмирал.

— Живут они стороной от глаз, и мало что о них знаем. Ведомо, что кочуют на оленях, и собачьих упряжках, бой у них лучный, доспехи из кож морского зверя. В подлинном договоре меж собой, у чукчей, твердость дают порукою солнце. Начальных людей никого у них нет. Собирают ополчение быстро, до двух, а то и трех тысяч воинов, ставят над ними выборного начальника. В бою жестоки до крайности, а с пленными обходятся добре, не пытают.

— Сколько же надобно войску, что бы усмирить сих нехристей? — подал голос князь Черкасский.

— Так, казаков служилых собрать человек триста, али четыреста и достаточно, а кромя еще солдат десятка два, геодезиста справного, матросов десяток, кузнеца, рудознатца тоже требо. Людишек лучше собрать по Сибирским городам и острогам. Они более привычны к нашим морозам, да и в бою с инородцами дюже стойкие. Служилых надобно развести по острогам: Среднеколымскому, Анадырскому и Охотску. Оно и харчеваться так проще. С моря и с берега взять чукчей в клещи, и замирить силою. Далее укрепить старые, поставить новые остроги в местах удаленных и к тому гожих, и вольно проведывать острова да новые земли.

— А что? Твой племяш Иван, даст ли твою карту Берингу?

— Непременно даст! Для этого дела у него срисованная копия имеется! Еще и проситься будет в экспедицию! Больно его влечет в новые земли. Для этого дела, на свои деньги морской коч ладит в Якутске. Собирается северным морем в Анадырь уйти.

— И, что же? Ты готов возглавить сей наряд?

— То будет для меня великая честь! Не пощажу живота своего ради дела государева! — Не скрывая восторга, воскликнул Шестаков.

— Теперь ступай, и жди нашего решения, — завершил разговор секретарь сената.

После того, как за казачьим головою закрылась дверь кабинета, Иван Кириллович попросил каждого высказать свое мнение.

— Господа сенаторы! Лично меня разговор, лишь окончательно убедил в необходимости снаряжения воинского наряда в земли Чукчей. Надобно замерить сей народец, и привести под государеву руку. Если экспедиция Беринга вернется ни с чем, Россия будет опозорена перед всей просвещенной Европой. Мы, дети Петровы, не должны этого допустить! Предлагаю составить доношение в Верховный Совет под названием «О посылке якутского казачьего головы Шестакова в Якутский уезд к берегам Северного моря, для проведывания новых земель и острогов, и о приводе обретающихся в тех землях и островах иноземцев в подданство, и о даче ему Шестакову для того служилых и других чинов людей и оным жалования».

— Я согласен с тобой Иван Кириллович. Тянуть далее нельзя, — начал говорить князь Черкасский. — Но всем ведомо, что вопросы по челобитным, не смотря на мнение сената, решаются верховниками крайне медленно. С графом Петром Андреевичем Толстым я переговорю сам. Он сейчас у императрицы в фаворе, и со светлейшим князем Меньшиковым в дружбе. Но кроме них в верховном совете значительный вес имеет генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин!

— Тут не беспокойтесь, — солидно произнес адмирал Сиверс. — С Федором Матвеевичем я переговорю завтра. Он, по обыкновению, меня с докладами требует не более как день, два.

8

Не смотря на все старания секретаря сената Ивана Кирилловича, доношение было рассмотрено на Верховном тайном совете лишь в январе 1727 года. Удивительно длинные сроки! Ведь минуло уже два года, с тех пор, как казак Афанасий Шестаков подал прошение в сенат. Хотя не стоит удивляться. Видится, что если не быть тем беспокойствам, то сего рассмотрения не было бы вовсе. К тому же хочется верить в старую русскую поговорку о том, что если долго запрягать, то ехать будешь быстро. На все случаи жизни во все времена в России находили оправдания для столь неоправданной медлительности.

По приглашению Верховного совета был заслушан нынешний Сибирский губернатор Михаил Владимирович Долгоруков, что прибыл из Тобольска специально по этому доношению, и тем еще отсрочив решение на два месяца. Тому был виновником член Верховного совета, граф Толстой. Именно он и Долгоруков проявили повышенный интерес к персоне казачьего головы, что в дальнейшем сильно повлияло на ход событий.

Эти представители древних родов, не хотели и не могли смириться с тем, что обычный мужик хоть и дослужившийся в Сибирской глубинке до головы, способен возглавить столь серьезную экспедицию.

На последнем заседании Верховного тайного совета основными вопросами были, кто возглавит экспедицию, и на кой она требуется.

Военная баталия супротив воровских инородцев стояла прежде иных. Тут то и возникло первое сомнение.

— Князь Михаил Владимирович!? — вел разговор граф Толстой. — Как я понимаю, вы поддерживаете помыслы Афанасия Шестакова, но казачий голова должность приказной службы, а баталия дело воинское, да и можно ли мужику довериться в столь большом и сложном деле?

— Бывший Якутский воевода капитан Михаил Измайлов, что ныне пребывает на воеводстве в Иркутске, самого лестного мнения о Шестакове, — отвечал Долгоруков, — и в Сибирских острогах, каждый служилый казак, воин добрый, но в большой баталии мужику довериться нельзя.

— Без сомнения Афанасий Шестаков радеет за сии дела, да обычаи тех земель ему ведомы. Может ему человека дворянского роду приставить в сотоварищи? Чтобы помощником был и воинскую науку ведал.

— Есть у меня в Тобольске такой офицер, — немного подумав, ответил Долгоруков. — Дюже волею крепок и смел! Родом он из Польских шляхтичей. Его предки уже сотню лет в сибирских острогах служат. То капитан Сибирского драгунского полка Дмитрий Иванович Павлуцкий.

— Видимо подходящий офицер. Я даже припоминаю его по наградному указу. Думою с этим вопросам все ясно, — подвел итог граф Петр Андреевич Толстой. — Готовим на подпись Ее Императорскому Величеству указ следующего содержания:

— Назовем сей указ так «О посылке якутского казачьего головы Шестакова для переговоров с немирными иноземцами, о вступлении им в подданство России».

А к обладанию тех народов и земель причины есть. Те земли прилегли к российскому владению и ныне ей не подвластны и нужны для прибыли государственной, понеже тех местах соболь, рыбий зуб в достатке и прочий зверь родиться. И пока в те земли, что с Сибирью пограничные, оные народы не вступили, следует их занять и подвести под государеву руку. Особливо для познания по восточному морю морского ходу, от которого может впредь пойти торговля с Японией, с Китаем или Кореей.

Надобно увеличить Якутский гарнизон до полутора тысяч человек, за счет служилых людей из Томска, Енисейска и Красноярска. Из них четыреста служилых выделить в партию Шестакова. Среди солдат обязательно должны быть четыре гренадера, что бы обучать делать земляные и верховые ракеты, хоть не для убийства, а для страху иноземцев. Остроги Охотский, Анадырский, Колымские, Тауйский отремонтировать и всячески крепить.

Для морских плаваний круг Камчатки и Чукотского носа из Адмиралтейской коллегии придать геодезиста, штурмана, подштурмана и десять матросов, а для строительства, судового подмастерью. Мастеровых людей, кузнецов, плотников то выбирать из числа служилых казаков.

Снабдить экспедицию всем необходимым вооружением, потребным числом пушек и мортир с боеприпасами, для установки их на корабли и остроги. На подарки иноземцам выдать сукно, олово, медь, иглы, десять пудов китайского табака и пятьдесят ведер вина.

Снабдить единовременно экспедицию жалованием сразу на два года. В последующем выдавать жалование всей команде в положенном размере и без задержек.

— А как же решим в части капитана Павлуцкого. Мне видится, что для пользы дела, надо подчинить Шестакова обер офицеру регулярной армии, — решил уточнить Сибирский губернатор князь Михаил Владимирович Долгоруков.

— Князь! Михаил Владимирович! — Недовольно молвил граф Толстой. — То вопрос деликатный! Сейчас предлагаю сформулировать так. Де послать с Шестаковым обер офицера, для начала над военной командой по рассмотрению Сибирского губернатора. А вы батюшка, по прибытию экспедиции Шестакова в Тобольск, и определите их отношение своим указом по общему согласию и тамошней обстановки.

Светлейший князь Александр Данилович Меньшиков хоть и председательствовал на этом заседании Верховного тайного совета, но вел себя крайне безразлично, возложив все на графа Толстого. Это был период его высшего могущества. Но, изрядно поднаторев в искусстве дворцовых интриг, он оставался человеком безграмотным, и абсолютно не представлял масштабность и судьбоносность для России решаемых вопросов, да и сама Сибирь виделась ему не более как заштатная губерния, весьма удаленная, и пригодная лишь для ссылки его противников. И не ведомо было светлейшему князю, что именно Сибирь будет определять судьбу страны, а его, как и многих других зарвавшихся проходимцев, она накажет своими просторами и морозами, став для них последним убежищем.

Сотни людей по Ее Императорскому Величеству указу, пойдут в Сибирь добровольно, повинуясь долгу, творить историю России. И, подобным указом, но уже следующего молодого императора Петра II Алексеевича, в сентябре того же года, гвардии майор князь Салтыков заключит главу Верховного тайного совета светлейшего князя Александра Данилович Меньшикова под домашний арест. В скорости он будет отправлен в ссылку, в сибирский городок Березов, что стоит и по сей день, на левом берегу реки Вогулка, при впадении ее в реку Сосьва, а Сосьвы в Малую Обь. Таковы уж пути господни. Учит нас уму разуму, а мы все не разумеем.

9

23 марта 1727 года вышел именной указ императрицы Екатерины I и звучал он так: «О посылке якутского казачьего головы Шестакова для переговоров с немирными иноземцами, о вступлении им в подданство России». В этом указе одним из пунктов возлагалось на сибирского губернатора, по его усмотрению послать из обер-офицеров искусного человека и с ним Шестакова.

Согласитесь странная формулировка. Если внимательно прочитать ее, то без сомнения видна двоякость трактовки началья в экспедицией. Но будучи в Санкт-Петербурге, и в дороге до Тобольска, Афанасий не обратил на это даже малейшего внимания. Да и к чему, когда он не однократно явственно слышал от сенаторов и членов тайного совета о признании его как руководителя экспедиции, более того Афанасия Шестакова раздирало чувство восторга и планов громадье.

Единственно, что омрачило отъезд, это прощанье с Авдотьей Марковной. Она уже так привыкла к бесконечному ожиданию, что сколь ожидаемая столь и нежданная разлука ее лишила всякой выдержки. Несмотря на удостоенную честь ее супругу, и выдачу не малого жалования за два года, Авдотья чувствовала себя скверно. Растерянность и отчаяние вот что переполняло казачью женку, которая даже еще не насытилась супружеством. Крепко обняв свою жену, казачий голова расцеловал малютку дочь, размашисто перекрестил их головки, и не оглядываясь отправился в далекие восточные сибирские земли. В его представлении, разлука предстояла долгой, лет пять а то и более. Здесь Господь распорядитель.

Сбывались все помыслы и мечты Афанасия. Его планы были одобрены полностью и вошли в наказные документы. Сенаторы тоже не поскупились, снабдив экспедицию всем необходимым. Но главное в ее состав вошли люди с необходимыми знаниями и опытом. А уж отвагу, упорство, выносливость, эти достойные качества русского люда, им предстояло доказать в деле.

Для морских походов и изыскания новых земель, Адмиралтейств-коллегией, были приданы штурман Якоб Генс, подштурман Иван Федоров, и геодезист Михаил Спиридонович Гвоздев. Так же в распоряжение Афанасия Шестакова предавались Охотские мореходы Кондратий Машков, Никифор Треска, Генрих Буш, Иван Бутин, и кроме того ботовых дел мастер Иван Спешнев. Десяток матросов дополняли эту команду. Якутский голова, о таком мощном морском отряде, даже не помышлял.

Возгордившись за себя, и за деяния которым суждено быть, в июне 1727 г. Шестаков в звании главного командира северо-восточного края, во главе команды отправился в Сибирь. И сомнений у него тогда не было. Ведь именно так называли его сенаторы, министры и многочисленные члены коллегий, что в последние месяцы занимались устройством экспедиции с Афанасием Федотовичем Шестаковым.

Глава 2. Обер офицер драгунского полка

Хочу достоинства я чтить,

Которые собою сами

Умели титла заслужить

Похвальными себе делами;

Кого ни знатный род, ни сан,

Ни счастие не украшали;

Но кои доблестью снискали

Себе почтенье от граждан

Г. Р. Державин

1

Тобольский драгунский полк, помимо эффектного названия более ничем не выделялся. То был обычный полевой полк, каких в империи десятка три и более наберется. В свое время, сформированный для защиты сибирской столицы Тобольска от набегов многочисленных орд башкир, калмыков, казахов, полк сейчас представлял жалкое зрелище. Расквартированный по многочисленным слободам его рядовой состав, нес караульную службу, более схожую с крестьянским повседневным бытом. Редкий случай, чтоб наскочили ордынцы, да и то малым числом по воровскому делу, от голодухи. Тихо теперь по Тоболу, далеко на юг в землях Джунгарии и Бухарии пролегает граница Российской империи. Можно бы обучать конному строю новобранцев, да куда там, коль в полку даже лошадей уставных нет.

В одной из таких слобод, а именно в Окуневской, что раскинулась к югу от Тобольска, тоже располагался небольшой гарнизон драгун. Командовал им капитан Тобольского драгунского полка Дмитрий Иванович Павлуцкий.

Потомственный польский дворянин, чей род служил по сибирским острогам с незапамятных времен, он давно забыл родной язык, как и обычаи, но в нем удивительно сохранился гонор и необузданность, столь свойственные для польского шляхтича. К службе он относился со всей ответственностью, и, не имея в своем хозяйстве строевых коней, обучал рядовых драгун чему мог: пехотному строю, приемам штыковой атаки, меткой стрельбе из фузеи, фехтованию на палашах. Ведь согласно Петровскому уставу, драгуны есть легкая конница, и обязаны в совершенстве вести бой, как в конном, так и пешем строю.

Сам Дмитрий Павлуцкий владел любым оружием в совершенстве, следил за выправкой, и, при случае, за малейшее оскорбление не давал спуску другим офицерам. Его болезненное самолюбие стало причиной бесконечных дуэлей и конфликтов. А вот карьера, благодаря отчаянной смелости, что довелось проявить в схватках со степными ордами, сложилась неплохо, и по сибирским меркам капитанскому окладу и довольствию могли позавидовать многие служилые.

За своенравный характер офицеры полка сторонились Павлуцкого, да и сам он не стремился к товарищеским отношениям. Дело в том, что в полку уже давно сложилось деление офицеров на две компании. Одна состояла из офицеров детей боярских городов Сибири. Они, в свободное время от службы, более волочились за девками, по старинке играли в зернь, и бражничали в питейных и банных заведениях. А вот другая состояла из бывших гвардейских офицеров и гренадерских драгунских полков, что переводились сюда в качестве наказания из столицы.

Капитана Павлуцкого тянуло к ним всем его естеством. Но отпрыски знатнейших княжеских и графских родов не считали возможным принять в свой круг потомка польских шляхтичей, не смотря на явную к нему симпатию. В результате капитан Павлуцкий пребывал в одиночестве, мечтая о службе в гвардейском полку Санкт-Петербурга.

2

Как-то, совершенно случайно, будучи с докладом в Тобольске, он бродил по базару. День был воскресный, и торговля шла достаточно бойко. Базар, в сибирских городищах, как и в любых других азиатских, всегда место не только торговли, но и всяческих любопытств. Хочу сказать, что человек идет сюда не только за покупками, а более из интересу лицезреть, что ни будь любопытное, можно даже сказать редкостное для здешних мест. Кроме всего, это главное место узнать последние новости как Российские, столичные, так и иноземные, либо самый отчаянный торговый люд сюда со всей землицы Российской стекается, да еще окончательно не зарос травой старый Бухарский северный торговый путь.

В тот день капитан Павлуцкий решил прикупить синее сукно для нового парадного кителя. Дела были исполнены, в Окуневскую слободу ведомо прибыть завтра, вот, и решил драгунский капитан, присмотреть что любо, себе в усладу. Сам Павлуцкий ходил и не ведал того, что потребно!

Неожиданно его привлек птичий ряд. Клекот птицы, что он услышал, был крик кречета. Сокол сидел на ременной привязи, и отчаянно взывал о помощи. Не будим обсуждать купеческие приемы тех лет, но он возымел тогда более чем ожидали. Капитан Тобольского полка Дмитрий Иванович Павлуцкий, без всякого куража отдал за птицу всю наличность.

Соколиная охота на Руси имеет древние корни. Да и как иначе, если русские кречеты, родина которых русский север и поморье, считаются самыми крупными птицами из рода соколиных, а сапсаны самыми быстрыми. Именно соколы, привезенные из Москвы, высоко ценились в Персии и странах Европы.

Лучшими посольскими дарами считались кречеты. Так, в 1616 году, когда решался вопрос о займе на войну с литовцами, в качестве даров были посланы кречеты, что и решило судьбу денежного займа в пользу России. Особым почитателем соколиной охоты был Русский Царь Алексей Михайлович Романов. В его царствование вся жизнь государства соприкасалась с сей птицей. Даже купцы платили подорожную подать голубями на прокорм государева соколиного хозяйства.

Но мода меняется, и интерес к соколиной охоте несколько поутих. Так и капитан Павлуцкий имел весьма слабое представление об этой забаве. Тем не менее, это не помешало ему приобрести ловчего сокола, и в короткий срок стать большим поклонником соколиной охоты. Птица оказалась хорошо обученной и с немалым стажем, что и позволила капитану в короткое время овладеть навыками охоты. С того момента Павлуцкий превратился в заядлого соколятника, что значительно повысило его статус в офицерской среде, и сделало весьма заметным. Даже высокородные князья перестали чураться его общество и зачастили к Павлуцкому в Окуневскую слободу, где квартировала его рота, и все было обустроено для соколиной охоты. Теперь он владел десятком отборных кречетов, а денщики более походили на сокольничих нежили на солдат.

Прослышав о капитане, что содержит соколов, Сибирский губернатор князь Долгоруков Михаил Владимирович тоже не преминул наведаться с проверкой в Окуневскую слободу.

— Что же вы капитан!? — Пробурчал при встрече губернатор. — При нашей скучной жизни, и не порадовать губернатора соколиной охотой!?

— Я ведь господин губернатор, даже не мог помыслить о столь высокой для меня чести! — откровенно признался Павлуцкий, чем весьма польстил князю.

— То-то! Теперь знайте, я большой охотник до соколов, и вот что капитан! Бросай все дела и порадуй старика. А то прогневаюсь, — добавил он шуткой.

Князю Михаилу Владимировичу шел уже шестой десяток. Возраст почтенный, но чувствовал он себя прекрасно, и на покой не собирался. Не берет мир князей Долгоруких с Романовыми. Все вечно встрянут в противную партию. Вот для Михаила Владимировича и аукается участие в побеге царевича Алексея, да и другие делишки супротив воли императора Петра. Тот и отослал его в Сибирь губернатором, ну да ладно, что не в ссылку.

Ни прошло и двух часов, как все было готово к охоте. Стояла осень, в своей лучшей поре. Самое время для утиной охоты. Полуденное солнце, еще не отвыкнув, полило по-летнему жарко. Князь Михаил Владимирович и капитан Павлуцкий следовали верхами вдоль озера. Утка, чуя неладное забилась в камыши, и вела себя тихо.

— Вам приходилось наблюдать за парной охотой? — спросил капитан.

— Да конечно! Это когда один сокол поднимает дичь, а другой ждет ее, и в нужный момент атакует! Надо сказать крайне редкий случай, и требует искуснейшего обучения.

— Тогда я вас удивлю, сказав, что сейчас мы запустим сразу пятерых кречетов, — заявил Павлуцкий, с удовольствием наблюдая реакцию губернатора.

— Взгляните! Сокол, что сидит у меня на руке, уже стар, и атакует не так молниеносно. Это мой первый кречет. Но он дюже сметлив, и мне кажется, командует другими кречетами.

— Ну, вы батенька хватили! Сокол птица бестолковая, куда ему до таких тонкостей, — засмеялся Долгорукий.

Всадники достигли нужного места, что прервало их разговор.

Капитан пустил первого кречета, затем один за другим в небо взмыли еще четыре. Поднявшись высоко над землей, птицы стали кружить вокруг озера. Это уже выглядело необычно. Затем старый кречет опустился, и птица грозно крича, чуть не касаясь крылом зарослей, стала метаться над поверхность. Утки притаившиеся в зарослях, испуганные соколом, стали одна за другой подыматься в воздух, стремясь покинуть беспокойное озеро. Тут раздался клекот птицы похожий на сигнал к атаке, и соколы все враз молнией свалились на своих жертв. Удар был столь стремителен, что острые как бритва когти срубали головы селезней на лету, и падающие утки, кувыркаясь в воздухе, обагряли землю своей кровью. Скорости, красота птиц, и природы на этом удивительном фоне трагизм и величие жизни. Эта завораживающая картина и была тем шоу, ради чего устраивалась соколиная охота.

На этот раз охота оказалась весьма удачной. Князь Долгоруков получил не малое удовольствие, а на прощание бесцеремонно заявил.

— Капитан! Селезней я, пожалуй, с собой заберу. У тебя тут кроме денщиков прислуги нет, а я из столицы искусного повара захватил. Приготовит дичь, пальчики оближешь. Пожалуй, завтра ко мне вечерять.

Эта встреча оказалась судьбоносной для Павлуцкого. Глянулся он Долгорукову, своей спокойной обходительностью, и, заполнив соколиной охотой бездельное время, что в губернаторской жизни было довольно. Взамен, Дмитрий Павлуцкий получил в покровители влиятельного вельможу, чья звезда еще далеко не закатилась, а после смерти императора Петра Алексеевича, снова пошла на подъем.

— Иметь в услужении верных офицеров дело необходимое для такого вельможи, как князь Михаил Владимирович Долгоруков — рассудил Павлуцкий. Так что служба в гвардии виделась ему почти реальностью.

3

В ожидании Сибирского губернатора, что ныне по требованию Верховного тайного совета находился в Санкт-Петербурге, драгунский капитан пребывал в самом благостном настроении. Причины вызова были ему не известны. Но что это может быть как не касаемо службы и большой важности? А незнание лишь разжигало воображение.

Тем временем события уже разворачивались неудержимо, и судьба капитана Тобольского драгунского полка была решена.

В июне 1727 года князь Долгоруков вернулся в Тобольск. Новости, что он привез с собой оказались крайне неожиданны. До такой степени что первоначально капитан даже растерялся, и не знал, как к ним относиться. Экспедиция на Северо-восток Сибири мало напоминала его мечты о службе в гвардии.

— Капитан Павлуцкий! Я до сих пор не слышу от вас слов благодарности, — первым начал разговор губернатор.

— Но я надеялся продолжить службу под вашим началом, — ответил капитан достаточно твердо.

— Служба по именному указу императрицы значит много больше! Это прямая дорога к майорскому званию, славе, и пожалованным из казны имениям.

— В указе императрицы нет моего имени. — Вяло произнес Павлуцкий.

— Зато мне есть прямое указание, и обрати внимание достаточно конкретное. «По усмотрению послать из обер-офицеров искусного человека и с ним Шестакова». Заметьте, — с ним! Императрица указала мне определить старшего командира для Анадырской экспедиции, и я определяю тебя, капитана Павлуцкого. С чукчами, ты расправишься без труда и земли приведешь под государыню. Народец дикий, даже о железе ничего не ведает. Супротив лучного боя с костяными наконечниками, у тебя будут пушки и фузеи. Вернешься в Санкт-Петербург с докладом о виктории! Вот о чем теперь думать надо! А пока набирай верных людей, чтобы они твою сторону держали, супротив Шестакова.

— А, что он за человек этот Шестаков? — спросил Павлуцкий.

— Мужик. Грамотный, настырный, не глупый, раз до самого Сената добрался. Что за дело? Тебе с ним детей не крестить! Согнешь в бараний рог, и пусках в экспедиции по хозяйству хлопочет, — завершил разговор князь.

4

Тем временем события шли своим чередом, и не ранее сентября 1727 года в Тобольск прибыл казачий голова Афанасий Шестаков с офицерами адмиралтейской службы, причем никто из них в главенстве Шестакова не сомневался, а за время дороги, лишь убедились в его способностях и твердости.

Немного вернемся в прошлое. Тобольск заложен как острог летом 1587 года на реке Иртыш при впадении Тобола. Поставил град на Троицком мысу воевода Данила Чулков при царе Федоре Иоанновиче.

Первоначально Тобольск играл роль восточного форпоста России. Но в лихие времена конца 16 века, уже через десяток лет, эта стало не актуальным для острога, а исключительно удобное положение определило его дальнейшую судьбу как столицы Сибири. И надо сказать, что сей град, был на слуху у всей Европы и Азии после Москвы и Санкт-Петербурга.

Здесь преувеличений нет, Тобольск действительно стал воротами к сибирской мягкой рухляди, восточным морям и в Китай, чьим богатствам дивилась Европа издревно.

Через Тобольск шли торговые пути из России в Китай и Среднюю Азию, а купцы из Великого Устюга, Казани, Москвы были частыми гостями. Бухарцы и хивинцы доставляли сюда разноцветную порчу, шелковые, бумажные и шерстяные ткани, сушеные овощи и различные сладости.

В 1708 году, во времена государственных реформ императора Петра Алексеевича, Тобольск становится центром всей Сибирской губернии включавшей Урал, Сибирь и Дальний Восток.

Нет ничего удивительного, что снаряжение, Анадырская экспедиция Шестакова, должна была получить в Тобольске. Здесь работали к этому времени казенные заводы, мануфактуры и салотопенные заводы. Был и свой оружейный завод. А уж в закромах, то есть в арсенале и множестве имперских кладовых добра было не счесть, чему мог позавидовать любой Губернский город России. Тут надо все же заметить, что Тобольск был не простой Губернский город, а столица огромной богатейшей территории удаленной от центра страны на тысячи верст, а губернатора Сибири, кем пребывает ныне здравствующий князь Долгоруков Михаил Владимирович, более верно именовать наместником. В его ведении все ресурсы, территории, все вплоть до армии.

Да и столица Тобольск выглядит весьма неплохо. Спорить с Москвой или Санкт-Петербургом конечно не берется, но вот кремль свой имеется, и в военном отношении много не уступит.

Стоит кремль на высокой горе в центре города, и виден со всех сторон. Гора рассечена оврагом, по которому проложена деревянная дорога наверх к Дмитриевским воротам кремля, за которыми превращалась в булыжную мостовую. Эта главная дорога в кремль называется Прямской или Софийский взвоз.

Афанасий Шестаков со товарищами прибыли в Тобольск по реке и теперь от городского плотбища, пешком, следовали через Софийский взвоз во дворец наместника, Стены оврага укреплены камнем, и получается что путь в Тобольский кремль пролегает в окружении стен высотою до десяти саженей.

Восемь деревянных острогов сменяли один другой, пока наконец Тобольск не обрел каменные крепостные стены, и девять башен кремля. Они, нависающие над обрывом, выглядели красиво и грозно, Знающие военное дело люди без сомнений укажут на искусную фортификацию и мощное вооружение. Эта крепость была способна противостоять многотысячной, современной армии. Вот только сразу возникал вопрос, откуда ей тут взяться и по какой надобности?

Много сил и средств положено на строительство города во времена первого Сибирского губернатора, князя Матвея Петровича Гагарина, что прослужил здесь более десяти лет. Срок не малый, и объясняется прежде всего, Северной войной, что полностью занимала императора Петра Алексеевича. За великими заботами, дела Сибирские были забыты и поручены на долгие годы князю Гагарину. Сея беспечность послужила хорошим уроком самому императору, да и всему роду Романовых..

На территории кремля возвышается Софийский собор. Правая сторона от Прямского взвоза так и называлась — Софийской частью, центр православия Сибири. С левой стороны от взвоза — Вознесенский город, где и находился дворец наместника.

Миновали Дмитриевские ворота, что наподобие лаза, расположились под зданием рентерии, по своему назначению, напоминающее американский форт Нокс. Здесь находится хранилище государственной пушной казны. Не берусь назвать количество тех несметных богатств, что хранятся в ее стенах, но то львиная доля всей казны Русского государства. И, не случайно, Тобольский драгунский полк, несет службу в здешнем граде.

В те годы мягкая рухлядь ценилась весьма высоко. В торговых делах и в государственных порой золото заменяло. Один лишь недостаток, что монет из него не начеканишь.

Заслуга строительства рентерии, тоже принадлежит князю Гагарину. Человеком он был смелым и решительным. Но строительство это малое! Ради удобства Сибирской столицы, Гагарин повелел изменить русло Тобола, прорыв канал и этим сдвинул его слияние с Иртышем на несколько верст. Такое в голову придет не каждому, а уж под силу осуществить план тем более.

За делами не малыми возвысился князь Матвей Петрович Гагарин не в меру. Возомнил себя величием, гордыня помутила его разум. Задумал изменить государственное обустройство, Сибирь от империи отделить! И закончились его дела Сибирские необычно. Повесил его император за воровские, изменные дела на Васильевском острове перед фасадной частью коллегии. Висел бедолага, на железной цепи многие месяцы, в назидание министрам да сенаторам. Но то дело уже прошлое, а рентерия по прежнему полна мягкой рухлядью, что ясачными сборами, да десятиной торговой со всех уголков Сибири ежегодно сюда доставляется, а затем в Санкт-Петербург в казначейство Российской империи. По мимо мягкой рухляди рентерия хранит и другие сокровища. Старые курганы, что во множестве разброшены по великой степи, в последние годы стали предметом вожделения воевод и ученых. Их раскопки стали обыденны, и виной тому золотые украшения скифских времен. Ежегодно по несколько пудов золотых поделок поступали в Тобольскую казну. Действительно можно голову потерять.

А между тем, Афанасий Шестаков, в окружении морских офицеров, вошел во дворец наместника, точнее губернатора Сибири.

Со времен князя Гагарина здесь мало изменилось, вот только нынешние наместники все более из опальных, и если творят, что либо воровское или себе в усладу, то с опаской и оглядкой.

5

Чуть приведя себя в порядок, казачий голова был принят губернатором Сибири князем Михаилом Владимировичем Долгоруким.

— Заждались тебя казак! Аль не торопишься службу государеву править!? — начал князь, решив сразу взять в разговоре верх.

То была аудиенция, и Шестаков в одиночестве, уставший с дороги предстал перед наместником. Князь Долгоруков против казачьего головы был в окружении своей свиты, состоящей из офицеров драгунского полка.

Как командующий вооруженными силами, наместник тоже был в мундире драгунского офицера, но изрядно украшенного золотыми пуговицами, и таким же шитьем по отворотам.

В убранстве приемного зала, чувствовалось провинциальное излишество и пафос богатства. Изобилие гобеленов, портьерных тканей, хоть и скрывали дефекты строительства, но по сравнению с зодчеством итальянских мастеров в столичном граде, много проигрывали.

Осматриваясь и собираясь с мыслями Афанасий Шестаков молчал, этим явно вызывая недовольство губернатора.

— Поспешаем ваша светлость! В аккурат к распутице до Тобольска добрались! Сейчас до морозов, будем хозяйственными делами заниматься. Согласно бумаг канцелярии, в Тобольске дюже много добра получить надо. А после по зимнику уйдем на реку Илим, и если бог даст, полой воды дождемся в Усть Кутском остроге, а там сплавимся на Якутск. Так что господине губернатор все вроде бы ладно.

— Как уверенно держится мужик! — думал про себя губернатор. — Не иначе мои вороги Толстой и Меньшиков Алексашка ему догляд поручили? Донесет сиволапый, что не так, а те сразу до императрицы потащат!

Столь неожиданно пришедшая мысль, до крайности расстроила князя Долгорукова. От страха неприятно взмокла спина, а по лбу предательски потекли капли пота.

— Не можется мне нынче, — неожиданно произнес губернатор. — Ты уж голова ступай, отдохни с дороги, а завтра прошу снова ко мне. Устроим мы не иначе ассамблею как в лучшие времена при Петре Алексеевиче, там и представишь своих мореходов, и между менуэтами о делах поговорим.

Все стали расходиться. А вот капитану Павлуцкому было не по себе. Не в меру решительный, сейчас он чувствовал растерянность и крайнюю досаду. Князь Долгоруков, этот высокопоставленный вельможа спасовал перед простым казаком, что даже звания воинского не имеет. Его звание казачьего головы, хоть и высока, но будучи старым званием служилого казачества даже не попало в «Табель о рангах», что утверждено Петром Великим в 1722 году. И это означало, что сие звание ниже любого служащего, что имеется в данном табеле.

Капитан молча ждал разъяснений от губернатора, но тот лишь произнес.

— И ты капитан ступай. Не время еще. Завтра, в присутствии всех офицеров объявлю свое решение.

6

Один хотел чтобы этот день не наступил вовсе, другой наоборот торопил его начало, а кому было и безразлично, но время не остановить, и ее лучшая подруга судьба ткет свой ковер людских судеб неумолимо и с не малой фантазией.

Хитер князь Михаил Владимирович, ничего не скажешь. Ассамблею не спроста устроил, даже музыкантов отыскал, что бы народ потешить. Но главное решил посмеяться над Афанасием Шестаковым.

— Уж где а на ассамблеях бывать голове не приходилось и тамошних порядков не знает, — рассудил он. — От стыда сгорит казак, узнает свое место мужичье!

После обеденной службы все вновь собрались во дворце наместника. На этот раз среди приглашенных были и дамы. Все больше жены и дочери офицеров. Особо волновались не замужние молодые дамы. Как же ведь ассамблея! Да еще говорят, будут молодые офицеры адмиралтейства!

Плох тот офицер у которого на такой случай не окажется нового парадного мундира. На счет драгунов, сомневаться не приходилось. Хоть и не Санкт-Петербург, но подобное мероприятие всегда в ожидании. Но вот, что бы у офицера отправленного с экспедицией на край света, тоже оказался праздничный новенький мундир, хоть и не естественно, но тоже вполне обыденно.

Прямо скажем, большой присутственный зал был переполнен блестящим обществом, как в прямом, так и в переносном смысле.

Офицеры Тобольского драгунского полка, что составляли большую часть мужской половины залы, были одеты в уставные мундиры. По тем временам это был большой шик. Форма определенная Петром была лучшим пропуском на ассамблеи.

Драгунский камзол был синего цвета с красными отворотами. Длинные черные ботфорты, черная треуголка с серебряным кантом и шпага. Внешний вид дополнял белый шарф, что являлся необходимым элементом мундира. Именно по нему, по его материалу и убранству определялась происхождение и состояние офицера. Шарфы были от бумажных тканей до шелковых, могли украшаться тончайшим шитьем, жемчугом и другими каменьями.

Молодые офицеры адмиралтейства, подштурман Иван Федоров и геодезист Михаил Гвоздев тоже были в зале. В них чувствовался еще запах Петербургских салонов, но вот на счет формы похвастаться не могли. Не успел Петр определить форму для офицеров флота Российского. Не было в том резону. Малым числом они кружились тогда между иноземными лейтенантами да капитанами, а те носили форму свою, определенную их императорами да королевами. Вот и рядились адмиралтейские офицеры как могли. Но молодым, на радость, существовала форма гардемарина, что негласно потихоньку превращалась в офицерскую. Ну а наши адмиралтейцы были как на подбор из гардемаринов. Так что выглядели они не хуже драгун. Черная треуголка, красные штаны, былые чулки, и черные штиблеты. А главным элементом мундира была удлиненная куртка — бострога, узкая, приталенная со стоячим воротником. Она появилась на русском флоте с первыми голландскими матросами, и надежно обосновалась на многие десятилетия.

Куртка обшивалась золотой бязью, украшалась большими дорогими пуговицами, непременная шпага, и в результате выходил неплохой мундир, позволяющий проявлять полную свободу индивидуальности, в чем весьма и преуспели наши офицеры.

Настроение у них было приподнятое. Столь серьезная ассамблея, да еще в их честь, была первой в их жизни. Молодые, здоровые, с обветренными лицами моряки с восхищением ловили хоть и мимолетные, но весьма обещающие взгляды Тобольских красавиц, не чая, что те делали подобные реверансы более для того, что бы позлить своих кавалеров. Ведь в провинции для дам жизнь блеклая, однообразная.

Старший по команде, штурман Якоб Генс тоже находился в зале. Голландец по происхождению, он уже долгие годы находился на русской службе. Одетый в чисто голландскую бострогу, с красным платком на шее, шрамом на лбу, полученном в пьяной драке, он походил более на старого пирата. Единственным украшением была длинная старая шпага, каких на флоте ныне не сыщешь, хотя в старину была любимым абордажным оружием морских пиратов. Возраст уже не малый, здоровье пошаливает. Жизнь прошла буйно, да и пороков хватает. Ром, девки, карты были основным дополнением к службе. Вот и в экспедицию подался более, бежал от карточных долгов. Можно считать его присутствие в зале весьма примечательным и экзотичным.

А вот Афанасию Федотовичу Шестакову пришлось тяжко. Если он и беспокоился в Санкт-Петербурге о собственной одежде, то более о теплом исподнем белье, и вязанной шерстяной рубахе, что дают телу тепло и приятность свободы в движении. Благо, хоть прихватил пожитки, в коих хаживал по столице. Вещи добротные слов нет, но во всем подчеркивают простолюдина безродного. Скрепя зубами от злости, он старался незаметно стоять в сторонке, надеясь исчезнуть при первой возможности.

Неожиданно оборвалась музыка, и в залу вошел Сибирский губернатор, князь Михаил Владимирович Долгоруков. Одетый в платье, что одевалось при дворе императора, он сверкал будто в золотой оправе, воплощая богатство и благородство своего рода.

Не сразу он отыскал среди гостей казачьего голову, а отыскав, поимел подлинное наслаждение.

— Что же ты голова в сторонке прячешься. В честь тебя ассамблея устроена. Веди ко мне своих офицеров представь их, порадуй старого подвижника Великого Петра.

Багровея от сознания собственной нелепости, Шестаков повел своих офицеров: Генса, Федотова и Гвоздева к губернатору.

— Вот они птенцы Петровы! Лететь им под парусами, по морям восточным к землям Японским! Добрых тебе Афанасий Федотович помощников дали. За флотские дела можно не беспокоиться, а над солдатами и служивыми у тебя доброго обер офицера нету! Вот я и повелеваю, во исполнение желания императрицы. Назначаю старшим командиром над всеми воинскими и служилыми людьми, чтобы во всех баталиях неизменную викторию одерживать, капитана нашего драгунского полка, потомственного дворянина Дмитрия Ивановича Павлуцкого! И тебе голова в оной партии велю поступать во всем с общего согласия!

Афанасий Шестаков, сгорая от стыда, мало вслушивался в речи губернатора, уяснив для себя лишь то, что к нему назначается офицер капитан Павлуцкий, и не более. Вот только поляков казачий голова не любил крепко, да взглянув на капитана, взор его не понравился. Смеялся тот над казаком, да и что тут поделать, если и вправду смешон! Вскоре Шестаков покинул ассамблею, еще не сознавая на сколько трагичны для него и всей экспедиции будут ее последствия.

В тот день, в отличие от казачьего головы, капитан Павлуцкий пребывал в эйфории. В заявлении губернатора он назначен старшим офицером! Для него это означало главенство над всей экспедицией, обеспечивающее майорское звание, награды и в дальнейшем службу в гвардии.

Волею обстоятельств, злого умысла, а может просто глупостью конкретных сановитых вельмож, два достойных человека стали врагами. Теперь все их прекрасные качества как твердость, смелость, целеустремленность, ум, знания направлены на подавление и даже уничтожение друг друга, и как бы они не старались уберечь экспедицию от своих распрей, эти отношения неминуемо будут вести ее к гибели.

7

Вечером в избу, где квартировал Шестаков, завалился пьяный Генс. Он и разъяснил казацкому голове суть распоряжения губернатора.

— Не пойму я вас русских! Что вы за народ! Голова одно велит, руки другое делают, а ноги вообще ундер деферент. Обошел вас сударь капитан Павлуцкий. Теперь он главный командир экспедиции, а вы при нем помощником состоите.

— Господи! Что же деется!? — растерялся Шестаков. Вот ты штурман слышал собственными ушами как адмирал Сиверс величал меня главным начальником всего Камчатского края! Так?

— Так! А может и не так! Разбирайтесь сами господа.

После этих слов, что определили его позицию, Генс пошатываясь удалился на покой. А вот голова глаз не сомкнул, придумывая страшные кары нежданно появившимся врагам.

Жестокие картины рисовались одна за другой. Но, на утро, немного поостыв, и рассудив более здраво решил.

— Что же господин губернатор? Будем играть! Сами затеяли! Продолжу я роль глупого мужика! Здесь в Тобольске ваша возьмет, не ровен час и на дыбу могу угодить. Подождем. Но вот до Усть Кутского или Чечюйского острога доберемся, там я тебя капитан Павлуцкий в бараний рог скручу, там губернатора с драгунами нет, и никогда не будет! Вы господа хорошие ведь тоже, понятия не имеете о Якутске, и тем паче о Анадыре, а у меня там вся жизнь прошла! Эта экспедиция мною задумана, и я буду главным, за это готов жизнь положить!

На утро Афанасий Щестаков приступил к делам, как ни в чем не бывало. Некому более заниматься экспедицией. Павлуцкий, кроме батальных дел, ни в чем не смыслит. Счета не знает, в грамоте лишь слегка разбирается. А тут дела по снабжению большой экспедиции! Все надо пересчитай, проверь качество, внести запись в книги. Для Афанасия это все знакомо, ведь по молодости служил приказчиком в Анадырском остроге.

Неожиданное смирение казачьего головы капитана Павлуцкого удивило до крайности. Не ожидал он столь легкой победы. Долго наблюдал за тем как проворно Шестаков занимается делами, не стал мешать и без всяких вопросов удалился.

— Способный по хозяйству казак, — подумал капитан. — Я в этих котлах, справе, харчах, что как хранить, перевозить ничего не смыслю. Попробую с ним сойтись по хорошему, лишний раз трогать не стану, пусть управляется пока самостоятельно, вплоть до прибытия в Якутск. Да и губернатор того же советовал!

Так, до поры до времени, сложилось замирение. В данный момент оно устраивало всех.

Князь Долгоруков успокоился, и стал дожидаться окончание срока губернаторства. Тем более, из столицы стали доходить вести, что после кончины императрицы Екатерины I, и провозглашения императором малолетнего Петра II, внука Петра Великого, влияние князей Долгоруких, при дворе, резко пошло вверх. Даже замахнулись на самого Алексашку Меньшикова.

А вот наших героев Шестакова и Павлуцкого судьба повязала крепко, и это замирение более походило на пружину, что затягивалась медленно, и по началу без особых усилий, и лишь для того, что бы в один момент когда усилий сдержать ее не хватит, придать событиям молниеносный рывок, что перевернет судьбы всех участников экспедиции, поставив героев перед жестоким выбором, раскрыв глубины человеческой души, и внеся новый драматизм в их судьбы.

8

В конце ноября 1727 года экспедиция Шестакова покинула город Тобольск, и по свежему зимнему насту устремилась на восток. Сейчас ее целью был Якутский острог, что будет последней базой перед рывком на Анадырь и Чукотку.

Вторая сотня лет завершается, как русские в Сибири. Немало городов и острогов поставлено. Но большее уважение и значение для самого краю вызывает та транспортная сеть, что обустроена по всей Сибири. Лишь на осеннее, да весеннее перепутье прерывается ее работа. Вся эта огромная территория, не имеющая аналогов в мире, была охвачена транспортной системой, что работала круглый год по расписанию.

О Великом Сибирском тракте разговор не идет. Тот еще формируется и лишь до Тюмени обеспечивает непрерывную транспортную ямщицкую службу, да с некоторой натяжкой можно говорить о Томске, но не более.

Главное изменение заключается в том, что на ряду с привычными водными маршрутами по большим сибирским рекам, их притокам, через волоки, повсеместно сформировался и зимний тракт, со своей ямщицкой службой и укрепленными зимовьями. Дорога по сухопутью явление конечно редкое, лишь если спрямляет серьезный крюк, а так по речному льду несутся ямщицкие тройки, нарты запряженные оленями, а то и собачьи упряжки. Это более чем в двое сократило время на дорожные затраты.

Ранее путь от Тобольска до Якутска, можно было разбить на три этапа. Первый, это сплав по рекам бассейна Оби. На ладьях, дощаниках, стругах, ушкуях, первопроходцы реками Иртыш, далее вверх по Оби, далее вверх по реке Кеть, добирались до Маковского острога. Тот представлял перевалочную базу, где имелись амбары, заезжие дома, бани и прочее необходимое для хранения грузов и краткого отдыха. Отсюда шел волок до Енисейского острога. Эта путешествие занимало три, четыре месяца, в тех местах сезон навигации. Далее путешественник оставался в Енисейском остроге зимовать на долгие восемь месяцев, что включают осеннюю и весеннюю распутицу. Лишь когда полая вода шла на спад, в конце мая, путешественники уходили далее. Их путь шел по рекам Енисейского бассейна. С начало вверх по Ангара, далее по реке Илим, и снова волок. Теперь впереди верховья реки Кут, что впадает уже в верхнее течение реки Лена. Далее сплав по реке Кут и достигаем Усть Кутский острог. Если он перезагружен, то можно успеть и в Чечуйский острог, что стоит в низ по Лене, у волока с одноименным названием.

Легендарный Чечуйский волок! То первый путь через который русские первопроходцы вышли на реку Лена. Природа создала здесь удобный волок соединяющий непосредственно верховья Нижней Тунгуски и реку Лена. Эта дорога в старину была главной для Мангазейских и Туруханских служилых казаков.

В Усть Кутском или Чечуйском острогах предстояло зимовать снова, то уже вторая зимовка. Ну а ранней весной прямо по полой воде путешественники сплавлялись до Якутского острога, а это уже третий год как в дороге.

С тех пор русский человек обустроился значительно. Зимовья, хутора, заимки уже не редкость по Сибирским рекам. Повсюду появился скот, пашня, а где пашня там и кони. Вот и пошла развиваться ямщицкая служба. Зимний извоз дело прибыльное, из козны кормовые и дорожные денежки выдают исправно. В это время у мужику хлебопашца особых дел нет. Вот и пошел ямщицкий извоз в гору. Как лед встанет, так сразу и звенят колокольчиками ямщицкие тройки. Надо заметить, что зимняя дорога значительно приятнее, и сытнее, да и скорость движения быстрее будет, особенно если сравнить со сплавом вверх по реке, да еще по малой воде на бечеве!

Если из Москвы Анадырская экспедиция отправилась числом не приметным, и снаряжение дадено лишь морское, то после Тобольска все изменилось. Присоединились четыре гренадеры, и шесть солдат солдаты, то верная гвардия капитана Павлуцкого, да по требованию Шестакова двадцать ссыльных для поселения в указанных местах. Людишек Тобольск дал не много, но вот на счет припасов не поскупился, тем нет числа. Тут тебе и пушки с мартирами, зелье к ним, ядра, судовые снасти, продовольствие, и прочий скарб, на все случаи хозяйствования, всяческих служб и воинских баталий. Прибарахлились так, что анадырский обоз растянулся на целую версту.

По пути следования он обрастал людьми на подобие снежного кома. Все сибирские города принимали, согласно разнарядки сената, участие в ее формировании.

Енисейск и Красноярск дали восемьдесят три человека, Иркутск, двадцать четыре, да на Илиме Шестаков завербовал два десятка крестьян для вспомогательных работ: изготовлять лыжи, нарты, лодки, заготавливать провиант путем охоты, рыбалки и сборов.

К весенней распутице добрались, как и желали до Усть Кута. Из-за многолюдства расселились по всем зимовьям включая Чечюйский острог. Здесь предстояло провести месяца два, до полой воды, а пока готовили лес и ладили лодки для сплава.

Соскучился Афанасий по родной реке Лене. Вскружила она своей вольницей казаку голову. Решил Афонасий, что пора показать Павлуцкому кто здесь хозяин, и случай себя ждать долго не заставил.

В составе экспедиции находился некий матрос Василий Петров. Он следовал с Шестаковым от самого Санкт-Петербурга, и по началу исполнял обязанности денщика, но в дальнейшем за расторопность и сообразительность стал правой рукой казачьего головы.

Как-то наблюдая работы на Чечюйском плотбище, казачий голова углядел, что готовые дощаники лежат на берегу в десяток саженей от кромки льда. Оно вроде расстояние приличное, но кто знает сколь ныне в половодье поднимется своенравная река Лена.

Порасспросив местных старожилов, Афанасий решил, что перетащить ладьи по далее, будет не лишним.

— Береженого, и бог бережет! — Подумал голова и кликнул матроса Петрова.

— Ступай Василий на плотбище, — велел Афанасий, — и передай мужикам, чтобы еще саженей пять готовые ладьи на пригорок перетащили. Обильно ныне снегу выпало, не ровен час заломает их льдом.

Расторопный матрос поспешил исполнить распоряжения начальника, но на беду столкнулся со штурманом Якобом Генсом. Тот, уже с утра изрядно приложился к хмельной браги, и решил наведаться на плотбище, где, радуя глаз, кипела работа.

В последнее время Генс все более стал дружен с капитаном Павлуцким. Неопределенность в руководстве уже давно поделило состав экспедиции на два лагеря. Старые служилые казаки держались за Шестаковым. Казачий голова был для них ближе, и, не смотря на звания и споры командиров, с охотой исполняли его распоряжения. Походные дела и заботы, столь для них привычные, и легли в основном на их плечи. Другая половина состоявшая из дворянского сословия и солдат держалась капитана Павлуцкого. Первые от того, что это сулило более комфортное существование, ну а солдатом выбора ни кто не предлагал. Обер офицер, согласно устава, для них и бог и царь, а Капитан Павлуцкий и штурман Генс имели старшие офицерские чины.

Завидев спешившего матроса, Генс решил продемонстрировать всем, что такое флотская дисциплина.

— Эй матрос! — окликнул его штурман. — Подойди сюда.

— Извиняйте господин штурман! Некогда мне! Афанасий Федотович велел готовые лодии на пригорок поднять. Говорит не сегодня, так завтра ледоход двинет, как бы не изломало.

У старого голландского штурмана потемнело от злобы в глазах, распаленный алкоголем мозг требовал крови. Он даже забыл русскую речь и набросился на бедного Петрова изрыгая отборную голландскую ругань, а тяжелые кулаки штурмана стали увечить беззащитного матроса.

Один из казаков поспешил за Шестаковым, другие пытались увещевать штурмана. Редко кто мог позволить себе на Лене столь бесцеремонное обхождение. Но Генс продолжал обхаживать Петрова уже потерявшего сознание до прихода Шестакова.

Казачий голова, без лишних церемоний, огрел разбуянившегося штурмана подвернувшейся под руку оглоблей, и велел казаком тащить его до своей избы, где и запер в пустом амбаре.

Все ожидали развития дальнейших событий. Утром к Шестакову в сопровождении десятка солдат, пожаловал капитан Павлуцкий.

— Будьте добры Афанасий Федотович, освободите из под стражи штурмана Генса.

— Генс избил моего денщика и будет отвечать за это!

— Что же по вашему? Если я изобью солдата, тоже пойду под арест, — усмехнулся капитан.

— Штурман за избиение матроса будет отправлен обратно в Тобольск! — заявил в ответ Шестаков.

— Здесь я буду распоряжаться! Хватит представления! — взорвался капитан Павлуцкий.

Стали подходить вооруженные казаки. Окружив своего голову, они враждебно смотрели на солдат.

— Освободите Генса! Либо я прикажу солдатам сделать это силой оружия.

Шестаков взглянул на солдат. Те были взволнованны, но готовые исполнить любой приказ капитана.

— Кровь пролитая православным людом, будет слишком большой ценой за этого голландского прохвоста, — вздохнул Шестаков, — А вы капитан еще успеете пожалеть о случившемся.

9

Путешествие экспедиции по сибирской тайге и рекам заняло семь месяцев. В июне 1728 года все благополучно прибыли в Якутский острог. В дороге произошел еще один примечательный случай. Шестаков и Павлуцкий имели честь свидится с командором Первой Камчатской экспедиции Витусом Берингом. Тот пребывал в полной меланхолии. Три года тяжких испытаний, и отсутствие каких либо серьезных результатов. За такие деяния экспедиции его, командора, в столице не пожалуют. Казалось, безразличный ко всему командор соизволил выслушать Шестаков, и молча передал ему распоряжение о передачи судов экспедиции, и копию итоговой карты с подписью: «Рисовал мичман Петр Чаплин».

Глава 3. Якутский острог

«Любой из живущих на севере верит в свою звезду.

Звезды здесь близко, светят как лампадки, холодны и колючи».

Олег Димов

1

29 июня 1728 года. Не успел Якутский острог войти в привычную жизнь после переполоха устроенного первой экспедицией Витуса Беринга, как пришло известие о скором прибытии Анадырской экспедиции.

О том что пять лет назад Якутский казачий голова Афанасий Шестаков отбыл в Санкт Петербург, помнили уже не многие. Сменился за эти годы воевода, многие дружки сгинули в бескрайних просторах Сибири, или благополучно, по мирским обычаям отошли в мир иной. Особую шутку судьба сыграла с Афанасием на счет воеводы.

Якутским воеводой в эти годы прибывал стольник Иван Иванович Полуэктов. Примечательно то, что стольник был направлен в Якутск с должности Иркутского воеводы. Иркутск город разрядный, а Якутск в его ведомстве. Так что понижение в должности у Полуэктова была весьма значимо. Но не это главное. Главное, в переплетении человеческих судеб. На смену Полуэктову в Иркутск, прибыл лейб-гвардии капитан поручик Михаил Измайлов. Тот самый что будучи воеводой в Якутске, отправлял и рекомендовал Шестакова в Санкт Петербург. Поэтому нет ничего удивительного в том, что воевода Иван Иванович Полуэктов встретил Шестакова с большой неприязнью, причем скрытой под вуалью крайней любезности. Ведь капитан поручик Измайлов, оставаясь сторонником Афанасия, являлся сейчас непосредственным начальником Полуэктова.

Но были люди, что все эти годы только и уповали на возвращение казачьего головы во главе экспедиции. Крепкие корни пустил Афанасий в Якутской земле. Здесь его сын, племянники, все взрослые казаки, готовые не задумываясь исполнять его волю.

Был среди них и приятель головы, Иван Козыревский. Личность весьма известная в тех краях, особливо удивительными превратностями судьбы, умом, и не укротимым нравом. Над этим Иваном висел тяжелый рок, и не было от него никакого спасения.

В молодости, он был поверстан в казаки Нижне Камчатского острога. За обиды и тяжкие издевательства со стороны Атласова, у которого пребывал в услужении, связался он с бунтовщиками, с коими предал смерти трех Камчатских приказчиков, в том числе и Атласова. Можно сказать, что под корень вывели на Камчатке сее племя.

За атамана у них был казак Анцыфорав, а Ивана Козыревского поставили есаулом. Мыслили бунтовщики, взять цареву казну, да уйти на жительство в дальние неведомые острова. Атамана, за грехи тяжкие, в скорости бог прибрал, кончили его изменные камчадалы, а вот Ивану досталась другая доля.

Великими делами и опасными службами искупил он вину перед государем. Бывшие смутьяны, достигли и покорили острова Курильской гряды: Шумшу, Парамушир, Онекотан, собраны первые сведения о других островах гряды, и Японии, А вот у бога вымолить прощение оказалось гораздо сложнее. Принял он монашеский постриг, и звался теперь Игнатием. Но с богом у него все равно ни ладилось, и неукротимый монах Игнатий, находился в глубокой опале у Якутского архиепископа Феофана.

Решил тогда монах построить на свои деньги судно, чтобы уйти на нем северным морем земли американские открывать. Назвал то судно не именем святого, как в обычаи, а иноземным словом Аверс, на диво всем православным, и проклятие Феофана.

За строительством этого судна и застал его по прибытию Афанасий Шестаков.

— Слава богу! Услышал мои молитвы! — Обрадовался монах. — А я вот решил уже в одиночестве бежать от мирских забот, найти остров не обетованный, да келью там себе устроить. Народ сказывает, что ты уполномочен самой императрицей командиром всего нашего края?

— Оно вроде так, и грамота имеется! Но представилась императрица Екатерина, и Долгоруковы верх взяли, посадив на трон ПетраII, внука Петра Великого. Тобольский губернатор князь Михаил Владимирович Долгоруков все и переиначил. Своим указом поставил надо мной драгунского капитана Павлуцкого.

— Ты Афанасий не поддавайся, скрути того капитана в бараний рог. Молва идет, что малолетний император Петр захворал, не ровен час бог и его душу приберет.

— Что же ты Игнатий, лодию свою, таким именем непотребным обозвал. Слово Аверс басурманское, непонятное люду православному, — полюбопытствовал Шестаков.

— А ты голова играл, когда в зернь? Не нынешняя, с костями шестигранными, а та старинная, когда мечешь пластинки костяные с черной и белой стороной. Вычитал я в одной книге, что Аверс, на иноземном языке, значит лицевая сторона, что по игре в зернь есть белый цвет. Вот я и попытаю свою жизнь, брошу зернь! Авось Аверс и вынесен меня из черного проклятия на свет божий.

Сидели товарищи редком долго, молча, думая каждый о своем. Неожиданно Игнатий попросил.

— Ты бы Афанасий дал человечка, смышленого в делах судовых. Поспешаю! Хочу нынче же отбыть в низ по Лене!

Вскоре, ботовых дел мастер Иван Спешнев, и два казака, родом из Архангельска, по просьбе Шестакова трудились на Якутском плотбище, помогая монаху Игнатию.

2

О том, что Шестаков отдал в наем безумному монаху людей из экспедиции, сразу же узнал штурман Генс, он и донес о том Павлуцкому.

— Ну что же! — Решил капитан. — Пора ставить Шестакова на место. До Якутска добрались, далее и без него обойдусь, а случай вполне подходящий.

Одев мундир, повесив на пояс широкую драгунскую шпагу, капитан Павлуцкий явился к пирсу, где на ладье «Аверс» шла дружная работа.

Капитан невольно даже залюбовался увиденным. Отчаянно светило солнце, играя вспышками зайчиков на речной ряби, видимо стараясь излить на землю все свое тепло за столь короткое лето. Судно уже спустили на воду, и Спешнев с казаками ладил мачту. Тут же крутился дюжий монах, за всеми поспешая, и задавая тон в работе. Нашлись и праздные зеваки, что сидя на берегу наблюдали за ладной работой. Для полноты представления, не хватало лишь казачьего головы.

Капитан стал подумывал вернуться, и не затевать ссоры, но судьба уже давно во всем определилась. На плотбище появился и Шестаков. Все складывалось в аккурат. Есть серьезный для скандала повод, два главных героя, отрицательный персонаж штурман Генс, и даже доброжелательная публика.

Действие началось стремительно и необратимо. Павлуцкий, не замечая Шестакова, поднялся на борт «Аверса», и, распаляя себя, накинулся на Спешнева. Тот, не совсем понимая причину ярости капитана, оправдывался:

— Но позвольте! Господин капитан! Мне начальник экспедиции Афанасий Федотович распорядился.

— Здесь я начальный командир, капитан драгунского полка Павлуцкий, а не мужичий голова! — Взревел тот.

Окончательно разойдясь, Павлуцкий схватил за шиворот мастера, и со всего маху, кубарем спустил вниз по трапу. Здесь и встретились глаза наших героев.

Стройный, гибкий Павлуцкий, в мундире офицера, и далеко не молодой коренастый казак в добротном легком зипуне, каждый был хорош по-своему. Глаза их пылали такой яростью, что казалось они, превратят друг друга в пепел.

Не будем искать правого! Такого здесь нет! У каждого из них была своя правда, у каждого в кармане лежала грамота о его назначении, и для столь достойных людей отступать было не к лицу, а для слов, места уже не оставалось.

Павлуцкий выхватил шпагу и потребовал у казачьего головы поединка.

— Пускай клинки решат, кто из нас начальный командир, — вымолвил с трудом капитан. — Иначе нам не разойтись!

— Господин капитан видимо забыл, что шляхтичу с казаком не к лицу биться на саблях, — усмехнулся Шестаков. Лучше на кулаках разобраться, а то порубаешь шляхту и на плаху попадешь.

Это был придел. Бросив шпагу, Павлуцкий бросился на своего врага. Все зрители затаили дыхание. Драки на Руси дело обычное, но что бы капитан драгунский, да голова казачий сошлись грудками то в редкость. И надо заметить бойцы оказались отменные. Кулачным боем оба владели в совершенстве, но в данный момент все условности русской забавы были забыты.

Били и в грудь и в голову. Били в кровь не жалея кулаков. Удары Афанасия, что удары молота. Казалось, слышится треск костей, когда они достигали цели. Только благодаря своему проворству и молодости, устоял Павлуцкий после первого натиска. Удары капитана попадали в цель чаще, но терпимо переносились Шестаковым, старая закалка тоже кое-что значит.

Долго бились противники, пока не обессилили и не пали оба на землю. Далее, дело чуть не закончилось всеобщей дракой. Сильно горячо обсуждали зрители увиденное представление. Единства, кому присудить победу, не было абсолютно.

Драка лишь окончательно развела стороны. Примирение не возможно, а победитель не определен. Теперь каждому члену экспедиции предстояло решать за кого ему стоять, а это означало лишь одно, что экспедиция отныне разделилась на две.

Более всех это обескуражило воеводу Полуэктова. К тому же Павлуцкий подал в воеводскую канцелярию официальное донесение на Шестакова, где обвинял его в бесчестии, и всяческих непотребствах. Воевода даже затребовал к себе с бумагами обеих воинствующих претендентов. Долго он изучал грамоты, но к великому сожалению ни к чему, ни пришел.

Во всех документах однозначно звучало лишь одно, что капитан Павлуцкий, как обер офицер, командует всеми людьми воинского звания, а указом Сибирского губернатора назывался первым командиром, но тут же предписывал, что обоим поступать в оной партии во всем с общего согласия. И опять же Шестаков во всех грамотах значиться как главный распорядитель денежных средств, фуража, и всего имущества экспедиции. Даже Охотская флотилия и гарнизоны Камчатских, Чукотских острогов в распоряжении именно казачьего головы. Выходило, что во многих вопросах Афанасий был значительно выше самого Якутского воеводы.

Напутали господа сенаторы, верховники, да и губернатор Сибирский так, что теперь едва ли удастся распутать. Санкт Петербург далеко, годами ждать будешь разъяснений, да и то лишь запутают еще более. Вот и решил для себя воевода:

— Буду однако ни кому не перечить, но и исполнять не поспешу. Может оно, как-нибудь, и утрясется все само собой?

3

К августу месяцу «Аверс» Игнатия был готов полностью. Не плохое вышло судно для использования на реке. Все свои капиталы потратил монах на его строительство. Как говорится, остался без кола и двора, да оно вроде и ни к чему опосля пострига.

Большими трудами, и дорогой ценой, удалось Афанасию сломить сопротивление архиепископа Феофана. Лишь объявив плавание «Аверса», частью экспедиции, и делом государственным, смог получить молчаливое согласие, но ни как не благословение.

— Проведывания Ленского устья, и от Северного к Восточному морю ходу, то прописано мне в указе государыней, — доказывал Шестаков воеводе и Феофану. — А более поручить некому, да и ладьи нет подходящей, или вы на свои сбережение построите?

Ну да ладно, все бы ничего, но вот с командою получилась незадача. Шибко лихая слава держалась за Игнатием. Уважением и влиянием он пользовался не малым, но страх за себя удерживал людей от совместного с ним предприятия. С этим неукротимым монахом судьба может забросить куда угодно, а тут еще архиепископ анафеме придает! Прямая дорога на тот свет! Не нашлось в Якутске желающих пойти в команду на «Аверс».

Это сильно удручало Игнатия. Люди чурались, не веря, что удача может ему улыбнуться.

— Ты бы Афанасий выделил мне пару матросов из твоих. С ними до Жиганска дойду, а там найму команду. Не уж то в вольных Жиганах перевелся отчаянный люд!

Так «Аверс» и ушел из Якутского острога без команды.

Вся эта затея, изначально кажется не логичной, следствием человеческого отчаяния, или просто воспаленного недугом мозга. Поморы не однократно, если не постоянно совершали длительные переходы вдоль северных берегов, но то было на кочах, приспособленных для плавания во льдах, с усиленными дубовыми досками бортами, и способные за счет яйцевидной формы корпуса, при сжатии льдом, оказываться на его поверхности. Ко всему большой опыт плавания во льдах, когда выжидаешь подходящее время, и чуть ли не интуитивно идешь по ледовому лабиринту. Здесь этого ничего нет.

Жиганск в те годы еще был славен своей удалью и волей, но его звезда неумолимо клонилась к закату. По прежнему, сюда на зимовку еще стягивается промысловый и гулящий люд большим числом. Всю долгую зиму кутят мужики в банях, ****нях и питейных домах. Мечат зернь, проигрывая под час все имущество, и залезая в долговое ярмо. Но все это уже ни то, как в былые времена. Надежно обосновались здесь и приказчики государевы, и таможня. Хоть и закрывают глаза на многое, но свой интерес держат, копейку мимо себя не пропустят.

Появление у здешнего плотбища «Аверса» внесло приятную свежесть в местной жизни. Кругом только и говорили, о сумасшедшем монахе, что набирает себе подобных, что бы непременно нынче уйти в Северное море.

— Что за нужда такая на верную гибель идти?! — дивились бывалые поморы, стараясь образумить монаха. — Доведи до ума ладью, и на следующий год пытай счастье, авось и пробьешься сквозь льды. И поменяй название. Не гоже поганым или бранным словом коч кликать, к беде это. Кочи морские, более именами святых мучеников называем. Да и то, под час только на него и надежда, мольбами нашими святой часто подсобляет!

Но Игнатий оставался глух к добрым советам, и с упорством обреченного рвался на север. На его судно, добром, никто так и не пошел. Согласились лишь несколько гулящих, выкупленных им из кабалы банщика. Тем, однако, тоже терять было нечего.

В сентябре «Аверс» прошел правым рукавом дельту Лены и вышел в Северное море. Еще зеленел травой берег за лето разбитый морскими волнами. Огромные чайки кружили вокруг мачты, удивленно и с раздражением оглашая округу своим криком. Сивучи, задрав вверх бивни, угрожающим рыком приветствовали смельчаков. Впереди у горизонта маячили одинокие льдины.

На пятый день пути льды окружали «Аверс» со всех сторон. То, что должно произойти, всегда происходит, и стиснутое льдами судно было с легкостью раздавлено.

Покидав в байдару провизию и теплые вещи, прихватив с собой безумного монаха, поморы успели покинуть тонущее судно.

4

В Якутском остроге продолжалась развертывание деятельности экспедиции. Вернее упорные до отчаяния попытки казачьего головы Афанасия Шестакова, претворить в жизнь планы экспедиции, а они были весьма обширны и глобальны. Основной задачей, в указе сената значилось, проведывания новых земель, присоединение их к Российской Империи, и замирение инородцев. В полное распоряжение Анадырской экспедиции Чукотская земля, начиная от реки Колымы и полуостров Комчатка, отдавались со всеми острогами, флотилиями и гарнизонами.

Экспедиция располагала людским составом в общей сложности до шести сотен человек, в ее ведение передавалась вся Охотская флотилия, запасы продовольствия, и снаряжения сконцентрированные на Якутских складах. Всего было в достатке, за исключением единства начальствующих лиц, что неуклонно вело к брожениям среди служилых людей и дезертирству.

Что бы понимать дальнейший ход событий и поступки наших героев, самое время подробнее представить предполагаемый план действия экспедиции.

Исходным пунктом, главной базой, и источником резервов был Якутский острог, что являлся административным центром всех северо-восточных земель. От сюда уходил люд на промыслы, а служилый человек до своего острога, сюда стекалась и мягкая рухлядь, от ясачных сборов с инородцев.

Якутский воевода Иван Иванович Полуэктов обязывался высоким сенатом всячески содействовать и блюсти интересы Анадырской партии.

План Афанасия Федотовича Шестакова был таков. Прежде всего, из Якутска, отправить отряды на усиление гарнизонов Охотска, Нижнекалымского, и Анадырского острогов. Это далеко не все задействованные укрепленные поселения. Кроме них привлекался Охотск, как порт на восточном море, и источник дальнейшего снабжения морем, Комчатские остроги: Большерецкий, Верхне-Комчатский и Нижнее-Комчатский. Главным форпостом края определялся в дальнейшем Анадырский острог стоящий в центре немирной Чукотской земли. В прочем, он уже многие десятилетия был таковым, неся нелегкую службу в бесконечных стычках и осадах.

Из Якутска или Нижнеколымска планировалось снарядить морскую экспедицию. Ей ставилась задача пройти берегом Северного моря до Анадырского залива, и подняться до острога. Дорогой проведать неизвестные прибрежные острова и берег, на предмет поселения береговых чукчей, а в дальнейшем, курсируя вдоль побережья поддерживать сухопутные отряды.

Основные силы, имущество и продовольствие перебрасывались в Охотск. От сюда снаряжались несколько морских экспедиций. Одной ставилось изучение побережья Охотского моря, другой переброска людей и грузов на Комчатку в Большерецкий острог, а третьей переброску воинских отрядов в Пенжинский залив, откуда сухопутным маршрутом те уйдут на Анадырь.

Таким образом, продвижение русских сил сухопутным путем на Анадырь, планировалось с трех сторон: от Нижнеколымска, Пенжинского залива, и с Камчатки. Северным и Восточными морями курсируют флотилии, подвозя людей, грузы и всячески поддерживая основные сухопутные силы Анадырской партии. Дорогой, им положено приводить под государеву рука всех инородцев, если не миром то силою оружия. В результате этого глобального наступления, в кольце оказывались все немирные племена, и возможность их уничтожения не было исключением.

Данный план соответствовал первоначальным помыслам казачьего головы, и был отписан сенатом к действию. Но чем активнее Шестаков пытался действовать по его осуществлению, тем активнее было противодействие.

Про ушедший на свою погибель «Аверс» нам уже известно, да и Шестаков не надеялся на его удачу, поэтому отправка в Нижнеколымский острог отряда пятидесятника Василия Шипицина, рассматривался как основной вариант. В устье Колымы отряду вменялось построить морское судно, и идти на нем в Анадырь. Пятидесятник получил даже от Шестакова товарную казну, куда входил табак, медные котлы, ткани, топоры, то есть предписывалось проведать места и пытаться установить отношения с береговыми чукчами исключительно мирными деяниями.

Но, закончив снаряжение отряда, пятидесятник переметнулся на сторону Павлуцкого, и остался в Якутске, за что в скорости получил чин казачьего сотника.

Целый год был потерян для экспедиции впустую. Год бесконечных споров и стычек. Против Афанасия Шестакова ополчились все: воевода, архиепископ Феофан, капитан Павлуцкий. Они всячески противодействовали казачьему голове, не заботясь о том, что наносят не поправимый вред делу Анадырской партии. Бесконечные жалобы и доношения, просто засыпали канцелярию Сибирского губернатора.

К лету 1629 года в Якутск возвратился монах Игнатий. Сломленный, без гроша за душой, он был жалок, но это лишь вдохновило архиепископа Феофана, с еще большим упорством, наброситься на своего идеологического противника. С большими трудами удалось Афанасию вырвать товарища из его лап. Ссудив Игнатию денег на дорогу, и чуть ли не силой и угрозами вырвав у воеводы дорожные документы, он отправил его в столицу, на покаяние к самой Императрице.

За проведенный год в Якутске, большее число участников экспедиции переметнулось к капитану Павлуцкому. Одни изначально держались за капитаном, согласно уставной субординации, другие ради праздной жизни, что вели его сторонники. Лишь якутские казаки, да матросы, общим числом в сто шестьдесят человек сохранили верность казачьему голове.

5

В то время, когда Шестаков тщетно бился за развертывание экспедиции, капитан Павлуцкий, в качестве стороннего наблюдателя, пребывал в полной бездеятельности, заботясь лишь о благополучии верных ему служилых людей. Но время шло неумолимо, а за такое безделье по головке не погладят.

Шестаков упорно сопротивлялся, и сдаваться, либо идти на мировую не желал. Так далее продолжаться не могло и капитан, находясь у воеводы, поднял этот вопрос.

— Как там Афанасий Федотович поживает? — спросил Павлуцкий. — А то знаете, мы с ним во врагах ходим, не общаемся.

— Да, как поживает, все по прежнему! Бьется болезный, все о делах хлопочет! Письма императору малюет, меня порубать грозиться, — отвечал воевода.

— А ты Иван Иванович, что же, безграмотный? Сам отчего не напишешь жалобу?

— Вроде как не на что! Да и не к чему мне высоко взлетать, и так в немилости. Можно в приказчики на Камчатку угодить!

— Император отчего не отвечает на жалобы Шестакова? Как мыслишь? — Все расспрашивал Павлуцкий. — Я в этих делах мало что понимаю.

— Не досуг императору! Он сейчас охотой увлекается. Псовая охота ныне в моде, — затем, понизив голос, воевода добавил. — Не нравится мне это затишье. Голова тут в ярости проговорился, что у него сильные сторонники в сенате имеются, а я, мол, его дело торможу.

— Что же ты мне посоветуешь! Как от Шестакова избавиться? — Спросил не на шутку встревоженный Павлуцкий.

— А вели удавить его, али опоить чем? — как бы в шутку сказал воевода.

— Что ты! — капитан даже перекрестился. — Душегубство не допущу! Тут другое, что-то надо?

— Тогда, давай отпустим его с богом в Охотск, раз он туда рвется. Людишек у него мало, только и хватит ладьями управляться. Пускай по морям шастает, да земли новые проведает. А ты прямо на Анадырь иди. Замиришь чукчей, и вся слава тебе будет.

— Вот и добро! То выход достойный, — облегченно пробормотал капитан Павлуцкий.

В июне 1729 года казачий голова, после годичной отсидки в Якутске, отбыл с частью экспедиции в Охотск. Это уже был порт на дальнем восточном море, прозываемом тогда Ламское море, что повелось от тунгусского слова лам, означающем море. Еще его называли Камчатским, так что в дальнейшем повествовании ныне Охотское море будет прозываться Ламским, а иногда и Камчатским.

6

С уходом Шестакова, и Павлуцкий задумался о делах государевых. Но будучи человеком сугубо военным, и не ведающим о высших интересах государства Российского, свои задачи видел лишь в баталиях с немирными иноземцами.

В составе Тобольского драгунского полка ему неоднократно приходилось участвовать в походах против взбунтовавшихся башкир, казахов, калмыков. Но то, были карательные походы, а инородцы о тотальной борьбе и не помышляли. Отдельные племена, согнанные со своих пастбищ сильными соседями, вторгались в Российские пределы более от голодухи, что бы пограбив, и прихватив полон на продажу, откочевать в дальние степи. Они беспокоились о сохранении своего рода, и, при серьезной опасности, попросту уклонялись от боя. У Великой Сибирской степи нет края. Здесь кочует много племен и всем хватит места.

Глубоко ошибался капитан Павлуцкий сравнивая ордынцев Великой степи с Чукчами и Камчадалами, что живут тысячелетиями на своих территориях, и даже на подсознательном уровне не представляют возможности уйти из родных мест. Даже их религия ставит ценность собственной жизни лишь как предмет рациональности в сохранении племени и своих территорий как одного целого.

Но вернемся к тому, что Павлуцкий не усматривая для себя никаких проблем в военном походе, все же нуждался хотя бы в простейшем плане своих действий.

Советы воеводы Полуэктова, да отдельные фрагменты глобального плана Шестакова, вскоре сформировали и план Павлуцкого. Он был прост.

Перво-наперво в Анадырский острог был направлен отряд в шестьдесят человек во главе с подпрапорщиком Макаровым. Этот острог, что планировался Шестаковым как главная опорная база должен быть занят людьми Павлуцкого. Капитан сам будет от туда руководить боталией.

Дождавшись звания сотника, чуть позже в Нижнеколымский острог Шипицын увел своих людей. Вот только наказы казачьего головы на счет морского плавания, были отменены капитаном полностью, к великой радости новоиспеченного сотника.

Капитан драгунского полка, будучи человеком сугубо сухопутным, в жизни не видел моря, и не имел представления о морском деле. Морские офицеры Генс, Федоров, Гвоздев, что с таким упорством вырваны с кровью из команды Шестакова, оказались совершенно ему не интересны.

— Им даже нельзя доверить под команду роту солдат, — смеялся драгунский капитан, в компании офицеров.

Вскоре, своим ордером, Павлуцкий отправляет морских офицеров, во главе со штурманом Генсом, вслед за Шестаковым в Охотск. Что сделано было не по доброте душевной, а из бесполезности таковых.

Все вроде бы как-то складывалось. Но Павлуцкий все оставался в Якутске, и то, неспроста. В указе императрицы явственно звучало, что бы он и Шестаков прибыли в Охотск, и как человек военный он хорошо сознавал, что нарушает приказ, а это может грозить смертной казнью.

В Охотск ему дорога заказана. Там уже хозяйничает казачий голова, и за все деяния капитана ждет в лучшем случае заключение под стражу.

Воевода Полуэктов, этот старый битый интриган, видя смятение Павлуцкого, успокоил его.

— Ты капитан послушай старика. Мы от столицы шибко далеко, страшно даже подумать. Здесь от случая, или судьбинушки нашей горькой, более зависишь, чем от государевых указов. Ты же в Анадырь за викторией рвешься, а государь победителей не казнит. К тому же, опять Русь без должного пригляда, будто и есть в ней лишь столица да престол. Ступай смело, твой день придет, будешь еще майором.

Слова воеводы несколько успокоили капитана. Будущие баталии с чукчами, без абсолютной виктории, он даже не мыслил. Его драгуны, гвардейцы, казаки признанны лучшими солдатами Северной войны, и дикие чукчи, при всей своей свирепости, виделись жалким противником. Один два сражения и они верноподданно падут к ногам драгунского капитана.

— Замиренный народ и земли, чукотские брошенные к ногам императора Российского, будут достойным прощением за все мои невольные прегрешения, — заключил, в конце концов, капитан Павлуцкий.

В начале декабря 1729 года, капитан Павлуцкий с главными военными силами экспедиции выступил из Якутска. Путь его лежал через Нижнеколымский на Анадырский острог.

Опустевший Якутск погрузился в зимнюю спячку.

— Беспокойные ныне времена! — вздыхал воевода Полуэктов. — То Беренг со своей экспедицией, то эти драчуны, Павлуцкий с Шестаковым. Благо, что провианта и добра всяческого везут с собой пропасть. Вот и сейчас половина имущества в Якутске брошена. Разве столь упрешь по нашим дорогам! Зато достаток перепадает не малый!

7

За делами Якутскими все как то и забыли о столице Российской империи. А между тем, в это же время, там происходили события, которые в недалеком будущем пополнят ряды героев этого повествования. Прошу извинить за неточность. Столичного статуса Санкт — Петербург никто не лишал. Шутка ли отменять Петровские указы! Но, тем не менее, при юном императоре Петре II Алексеевиче двор перебрался в Москву, что само собой вновь сделало сей град столицей. Хотя для Руси иметь две столице не диво, коль единой головы то нет!

Двор перебрался в старый кремль без особых волнений. Лишь ямщикам да многочисленной челяди пришлось похлопотать на славу. Ведь это не шутка, в каретах да на подводах столько знати с имуществом перевести за тысячу верст!

Ну а дела государственные! Что дела? Не до них ныне! За переездами так все архивы канцелярские перепутали, что проще сжечь, чем разобрать. Да какие дела нынче, время больно веселое. Балы, охота, развлечения всех мастей, как волной захлестнуло Российскую высшую аристократию. Победившие старые боярские роды услаждались властью, решив, что власть эта сама цель, и дальнейшие деяния вовсе не к чему.

Год 1729 для России получился совершенно бездельным. Даже большая война в Великой степи, что приключилась между Джунгарами и Казахами, нашими южными соседями, ни коим образом не побеспокоило ее праздность. Каждый член императорской фамилии завел свой двор и устраивал свою жизнь как хотел.

Нас сейчас интересует цесаревна Елизавета Петровна. Эта общепризнанная красавица была любима всеми. Отец Петр Алексеевич боготворил ее, желая выдать замуж не менее как за императора Франции. Матушка Екатерина I, хотевшая передать ей имперскую власть, но жестоко подавленная Меньшиковым в этом своем желании. Император ПетрII, ее племянник и малолетний поклонник. Многие послы Европейских держав тайно предлагали ей средства и армии, что бы узурпировать власть. Но она, будучи ветреным, веселым, жизнерадостным и очень душевным созданием, этого не ценила, а то и вовсе не замечала. Ее сердце и помыслы стремились к любви, и вот уже несколько лет были заняты молодым красавцем, офицером лейб-гвардии Семеновского полка Алексеем Шубиным. Их отношения развивались стремительно, страстно, и как им казалось со всей серьезностью на будущее.

Переезд в Москву был воспринят Елизаветой и Алексеем с превеликой радостью. Хоть он уже и служил при цесаревне, но то была служба, а отношения приходилось скрывать хотя бы для видимости. А тут возможность жить в собственном дворце по собственному укладу.

На деньги, что Елизавета бес особого труда выпросила у малолетнего императора, по ее поручению Алексей Шубин приобрел на свое имя поместье Александровское, что находилось под Москвой, в нескольких верстах от Сергеева Посада.

Здесь в Александровской Слободе, а точнее в шести верстах у селения Курганиха и расположились хоромы для приезда двора Елизаветы Петровны. Жизнь для наших влюбленных превратилась в сплошную усладу. Пиры, охота, любовь вот те занятия, что переполняли их жизнь в этом году.

Они подходили друг другу, как нельзя лучше. Оба страстные неутомимые любовники, их пара блистала на балах как по причине их внешней красоты, так и в связи с умением выписывать различные фигуры и пируэты. Поистине это была самая красивая и грациозная пара при дворе Петра II.

Их пребывания в Курганихе стали частыми. Влекло их сюда желания уединится, для услады любовной, а в качестве разнообразия была охота, травля волков, зайцев. Бешенные лошадиные скачки, свирепые хищники, выстрелы, кровь, были весьма удачным дополнением. Вот только Елизавета более предпочитала псовую охоту на зайцев, а Алексей травлю волков.

Казалось ни что не нарушит их будущего. Цесаревна, далекая от тщеславных амбиций стать императрицей, не исключала даже возможность их тайного венчания, что стало входить при дворе в моду. Ну а Шубин наоборот, видел свою возлюбленную только на троне, а себя рядом возле нее, и могуществом затмевающим Меньшикова. Он даже повел среди гвардейцев разговоры крамольные. Ведь любимая Петровская дочь и в армии была весьма любима.

Сильно вознесся молодой повеса, забыл свое место. Не заметил даже как тучи стали сгущаться над его головой.

Глава 4. Афанасий Шестаков

Будем же уважать наше прошлое, ибо без него все мы, как деревья без корней.

Будем чтить священную память людей из былого времени с их нелегкой и сложной судьбой.

Валентин Пикуль

1

Ватагами, по два три десятка человек, ушла партия Шестакова в Охотск. Пошли водой, старым проверенным транспортом, на речных стругах вверх по реке Алдан. Оно может и подлиннее, чем напрямки по сухопутью, но здесь путь редко измеряют в верстах. Более значимо, сколько времени проведешь в дороге, да сколько груза взять сможешь? В этом отношении река во многом ловчее. Хотя выбора у Афанасия Шестакова и не было. Не подумайте ничего плохого о ямщицком извозе на Руси. Они добрались даже в эти дикие места. Правда дорог еще не было, но вьючная тропа от Якутска до Охотска уже была. По берегам рек, через хребты лесистых гор причудливой змейкой петляла она среди таежных дебрей.

Но вот разбрелись ныне ямщики на другие службы. Остались болезные без лошадей. Четыре года назад, когда Витус Беринг двигался в Охотск, собрал тот всех в округе лошадей. Предпочел прославленный мореход конскую тягу. Пол тысячи лошадей собрал, и всех положил дорогой. Одни надорвались, другие попросту от бескормицы пали. До сих пор вся дорога их скелетами усеяна. А надо заметить, что лошадь в здешних местах, скотина весьма дорогая, и не скоро пополнится их поголовье.

Название реки Алдан дали тунгусы, проживающие в прибрежных таежных дебрях. В их языке есть слово «олдан», это дословно означает бок, что видимо надо понимать, как самый большой боковой приток реки Лены. Но у них же есть слово «алдун», что значит — каменистое место. Тоже неплохо подходит к реке, которая изобилует каменными утесами и столбами, а уж каменистые, галечные берега почти визитная карточка Алдана. А возможно это название тюркского происхождения от слова алтан — золото, что тоже в достатке добывают по руслу реки и ее притоком. Но тогда надо принять, что золото добывалось за долго до прихода русских.

В любом случае место здесь благолепное, и люди селились на берегах Алдана уже многие тысячелетия. Чему доказательством многочисленные наскальные рисунки по берегам реки.

Нижний Алдан спокоен. Его русло вольготно раскинулось рукавами по долине. Течение чуть заметно, а ширина до нескольких верст. Места уловистые. По осени, Якутский и прочий люд в прок здесь заготавливают рыбу. А рыба уж всем на диво. Река собрала лучшие виды со всей Сибири. Есть все, начиная от плотвы и тугуна, кончая тайменем, нельмой и осетром.

Солнце отчаянно пытается прогреть вечную, северную мерзлоту. В это время температура за тридцать градусов. Словно издеваясь над ним, в тени ущелий, обрывов, прибрежных скал прячутся еще огромные глыбы льда, но ручейки, предательски журча, выдают их, дополняя округу жизнеутверждающей мелодией. Попутный ветер раздув паруса без особого труда справляется с течением. Разомлевшие от жары казаки лишь вяло занимаются снастями. Три последних струга, из партии Шестакова, идут вверх по Алдану. На переднем из них сам казачий голова, думы думает.

— Не просто все обернулось, — размышлял казак. — Загубили дело изменные и воровские людишки, как теперь выправить? Оружие, справа все в достатке, а вот людей мало. Не осилить таким число задуманное, не охватить весь огромный край!

Крепко пришлось думу думать. Негде более служилых казаков прибрать, а действовать надо быстро, а то капитан Павлуцкий и тут делу напортит. Получалось, что выход один, пытаться сформировать объединенный отряд из казаков Охотска, Анадырского острога и Большерецкого, что на Камчатке.

— Ватага хоть и не велика выйдет, от силы пять десятков наберется, но казаки в острогах матерые, каждый двух а то и трех стоит, — к такому выводу пришел Шестаков.

Миновали Мамонтову гору. От нее веяло холодом и вечность. Даже у человека не понимающему увиденное, пробегала дрожь по всему телу. В обрыве, высотой несколько десятков саженей, в строгой последовательности, слоями лежали окаменевшие останки животных и растений, живших здесь последние миллионы лет. Пожалуй кроме Алдана такого места во всем мире не сыщешь.

В трудах миновал месяц. В июле зачастили дожди. Оно уж так здесь повелось от создания мира. Зимы в этих краях малоснежные, и проливные дожди с половодьем приходятся на летние месяцы. Наполняются водой болота, поднимаются реки, грязь непролазная.

Единственное поселение русских на Алдане, это Охотский Перевоз. Небольшое поселение стоит при впадении в Алдан реки Белой, отсюда и название, Бельская переправа.

Место это выбрано не случайно. Против Охотского Перевоза, Алдан течет одним руслом, и ширина достигает не более трех сотен сажен. На большие лодки, называемые карбасами, грузят до сотни пудов. Их тянут бичевой вверх, а за тем течением и веслами быстро перегоняют на другой берег. Большая вода и течение лишь способствуют этому.

Это поселение, хоть и пустует ныне, в лихую годину, но суть ее для сухопутного пути неизменна. Самый сложный участок тракта начинался от Бельской переправы. Поэтому здесь, на берегу реки Алдана, путешественники останавливались на короткое время для отдыха и накопления сил. Можно сказать своего рода ямщицкий стан, где меняли лошадей и имелись станционные служители.

Струги Шестакова прошли мимо Охотского Перевоза. Скоро будет устье реки Мая, там ватага и отдохнет, а за тем уйдет вверх по этой реке. Впереди еще месяц пути. Надо подняться в верховья реки Мая, далее по Юдоме до Юдомского креста. Далее шел волок, через небольшой перевал в двадцать две версты, на верховья реки Урак. По ней спускались к Ламскому морю, а далее вдоль морского берега до Охотска.

Мелкие речные суда с грузом обычно тянули на этом участке, что-то около двадцати пяти верст, бечевой вдоль берега. Берег здесь песчаный, и по отливу идти довольно легко.

Небольшой легкий ветерок, дувший вдоль берега к Охотску, доставил прибывшей экспедиции много радости, облегчая тяжелую работу служилым людям на конечном участке пути.

2

К концу августа 1729 года все грузы и люди экспедиции, включая самого Шестакова прибыли в Охотск. После таежных дебрей, величественный простор моря всегда смотрится неожиданно и завораживающе, вызывая даже у загрубевших казаков почти детскую радость. Но несмотря на это Охотск выглядел бледно. Вытянувшись в линию по низменному песчаному берегу Охотской кошки, редкие строения среди гуртов древесного мусора выглядели серыми и безликими. Растущий по берегу мелкий кедровник, искореженный морскими ветрами, едва ли скрашивал пейзаж. Лишь в стороне виднелись сопки поросшие лесом. Но все менялось, когда в поле зрения попадали четыре вооруженных судна под Российскими флагами.

С легкой руки Петра, Охотск стал первым и пока единственным портом на берегу Ламского моря, и по его указу, адмирал Федор Матвеевич Апраксин направил сюда Архангельских мореходов.

В свою бытность Двинским воеводой, Апраксин хорошо запомнил фамилии потомственных мореходов, или как их там называли кормчих, поэтому без труда отобрал лучших из числа поморских рекрутов, что направлялись матросами на Балтийские корабли.

Он не покривил душой перед императором и отобрал в Охотскую флотилию лучших. В нее включили кормщиков Никифора Треску, Кондратия Мошкова, Якова Власова Невейцина, Ивана Бутина, Григория Березина. К ним присоединили и голландца-матроса, взятого в плен на шведском корабле, Генриха Буша. Были направлены в Охотск и корабельные мастера, Иван Каргополов, Кирил Плоских, Варфоломей Федоров и Михаил Кармакулов.

Суровый наказ был дан императором.

— В случае удачи обещать всяческие награды, чины, и богатства, а ежели не сыщут морской ход на Комчатку, то быть в смертной казни без всякого милосердия и пощады.

Поморское слово гласит о мореходах.

— Кормщику сердце крепкое надоть, вся печаль промысла морского на нем, по нему на море живут!

Кормщик был и за штурмана и за капитана. Уже через год после прибытия в Охотск, в 1716 году была построена лодия «Восток». В тот же год ушли поморы в Ламское море и проведали путь на Комчатский нос. Кормщиком пошел самый опытный из поморов Никифор Треска. Ничего тогда было ему неведомо о Ламском море, ни расстояния, ни течения, ни ветра. Лишь компас указывал на восток. Великими трудами и лишениями был совершен тот первый морской ход на Комчатку. С этого и пошло морское дело на дальнем, восточном порубежье государства Российского.

Не чаял Шестаков, что его в Охотске ожидает такая радость. На рейде, в ожидании главного командира Анадырской экспедиции, казачьего головы Афанасия Федотовича Шестакова, стояла целая эскадра морских судов. Морских конечно слово чересчур громкое, таковым можно считать лишь двух мачтовый гукор-бот «Святой архангел Гавриил», переданный Витусом Берингом. Остальные суда, шитик «Фортуна», боты «Восточный Гавриил», и «Лев», более подходили для прибрежных походов, и лишь местные мореходы отваживались выходить на них в открытое море. А мореходы были все те же, прославленные Кондратий Мошков, Никифор Треска, Генрих Буш, Иван Бутин, приписанные императорским указом, на этот раз, к Анадырской экспедиции.

Интерес к восточному морю, со стороны имперской власти во многом определил судьбу Охотска. В устьях рек Охота и ближайших Ураке и Кухте появились верфи, где строились морские суда. Кроме служилого люда в поселении появились и постоянные жители. Год от года их число увеличивалось. Занимались огородничеством, животноводством, рыбалкой.

С точки зрения безопасности, и удобства географического местоположения, Охотск, как нельзя лучше соответствовал требованиям порта. Здесь и сравнительно удобное сообщение с Якутском, центральное положение в бассейне Охотского моря, наличие леса и возможность судостроения. Но вот лагуна, что служила пристанищем для судов, была не значительна, и удовлетворяла лишь мелкие мореходные суда. Но во времена Камчатских экспедиций, более и не требовалось, эти думы ни кого не беспокоили, но в дальнейшем отразилось на судьбу Охотского порта.

За последние годы Охотск расширился и стал походить на большое приморское поселение, где основными занятиями для служилых были мореплавание, рыболовство и военная служба. Трудились на судостроительных верфях, заготавливали лес. Суда стали регулярно ходить на Камчатку, перевозя людей и грузы для тамошних острогов.

3

У устья реки Охоты, совсем рядом с верфью, людьми Беринга был построен поселок. Не скажешь, что добротно, так на скорую руку. Ныне он за ненадобностью пустовал без догляда. В нем и расположился Афанасий Шестаков, со своей экспедицией.

Комиссар Охотского острога Семен Лыткин встретил Афанасия со всей любезностью. Об их дрязгах с Павлуцким, как и о существовании самого капитана комиссар еще не слыхал, за что и слава богу. О прибытии экспедиции он был предупрежден письмом сената, где казачий голова Афанасий Федотович Шестаков значился главой экспедиции. Семену Лыткину вменялось передать предписанное документом имущество, корабли и людей, а все требования головы, касательные дел экспедиции, выполнять незамедлительно, что он и сделал с должным усердием.

Пока казаки чинили круши изб, конопатили стены, затягивали рыбьим пузырем окна, казачий голова приводил свои мысли в порядок. Казалось нервы Шестакова выдержали все неприятности, что свалились на него и за дорожными хлопотами свойственное ему от природы железное спокойствие возвратилось. Интриги, что окружали его на протяжении всего пути от Тобольска до Охотска, казалось отступили, и его главный враг капитан Павлуцкий оставил его в покое. Теперь он среди друзей и соратников.

Через несколько дней после прибытия, Афанасий Шестаков собрал тайный совет. На нем присутствовали лишь самые верные ему люди. Прежде всего сын Василий Афанасьевич Шестаков, и племянник Иван Григорьевич Шестаков. Кроме них, был и неоднократно доказавший свою верность матрос Леонид Петров.

— Так уж сложилось дети мои, что быть вам офицерами под моим началом. Тебе Иван не привыкать, никак во дворянстве состоишь, а уж вам хлопцы придется постараться.

Более всех диву дался Ленька.

— Батюшка помилуй! Да куда мне матросу в офицера! Никто признавать не будет, засмеют!

— Не бойся Леня! Назначаю тебя главным квартирмейстером. Люба мне твоя верность! Сиди тут в Охотске и охраняй наше добро, а то растащат воровские людишки. А ежели велю то враз шли вооружение да харчи или другое что, куда укажу! А еще к весне подготовишь снаряжение судовое и будешь кочь да лодки ладить в устье Урака.

— Ну, то ладно! — Петров даже грудь расправил. — Квартирмейстером можно! Только грамоту на то отпиши!

— Будет тебе на то грамота, с подписью и печатью, — с улыбкой ответил Афанасий.

Казачий голова долго молчал, уйдя в свои мысли, в то время как молодые Шестаковы с волнением ожидали своей участи, перебирая самые немыслимые варианты.

Но этого так и не произошло. Тайное совещание было неожиданно прервано. Раздавшийся крик дозорного и удар сигнального колокола возвестил о движении вдоль Охотской кошке неизвестных судов.

Скоро в подзорную трубу они стали различимы, и среди служилых и проводников Афанасий к своему огромному удивлению и тревоги различил штурмана Генса и подштурмана Федорова. Но сколько более не вглядывался капитана Павлуцкого среди них не было.

— Теперь уж не до совещания, — вздохнул Афанасий, — Надо выяснить с чем господа офицеры прибыли.

Начался отлив. На Ламском море они удивительно сильны. На сотни саженей вода уходит от привычной береговой линии. То прибывшим путникам большое подспорье, и по мелководью на прямик они скоро достигли Охотска.

По прибытию, ни дав штурманам даже переодеться с дороги, казаки сразу сопроводили их в избу казачьего головы.

Подавленный и уставший вид морских офицеров вернул Афанасию Шестакову уверенность.

— С чем пожаловали в Охотск господа?

— По ордеру капитана Павлуцкого назначены командирами на суда Охотской флотилии, — ели слышно, по обязанности старшего доложил Якоб Генс.

Все присутствующие, в ожидании бури затаили дыхание. Федоров стоял отрешенно уставившись в пол. Все остальные взволнованно ждали команду, если не растерзать то по крайней мере арестовать наглецов.

Афанасий Шестаков с трудом погасил неудержимую злобу. Это далось не сразу, и зловещая тишина повисла в воздухе.

Ели сдерживаясь, хриплым голосом Шестаков продолжал расспрашивать.

— Что же не видать среди вас Гвоздева?

— Заболел он дорогой, задержался. При нем оставили казаков и проводника. По излечению будет здесь, — заговорил Федоров, до этого казавшийся немым.

— А, что же Павлуцкий? Все в Якутске прохлаждается? Не уж то на смертный указ Его Императорского Величества за свое безделье и дела изменные угодить хочет?

Это было уже сказано со злобой и Охотский комиссар Семен Лыткин, подальше от греха незаметно выскользнул из избы.

Якоб Генс будучи большим плутом и расчетливым негодяем, не смотря на личную обиду к капитану, обычным трусом не был.

— Капитан Павлуцкий, главный командир экспедиции, изволит отбыть с воинским отрядом по зимнику в Анадырский острог, для усмирения тамошних инородцев, — доложил он вызывающе.

— А вас значить за ненадобностью ко мне отправил, да еще наглости набрался ордер отписать, — в тон ему отвечал Шестаков.

Неожиданно для себя он почувствовал некоторое успокоение, и даже веселость. Происходящее стало казаться ему просто комичным.

— Послушайте меня внимательно господа офицеры, — начал он объявлять свое решение с легкой улыбкой, — Вы господин Федоров поступаете ко мне на службу в качестве штурмана! Согланы?

— Я нахожусь в подчинении штурмана Якоба Генса, и не волен принимать таких решений, — вяло ответил Федоров.

— Вот и хорошо! — довольно произнес Шестаков. Оставайтесь господа морские офицеры на берегу. А вы господин штурман Якоб Генс проваливайте прочь. Делайте что угодно. Но ежели от вас будет хоть малейший вред делам моим, пеняйте на себя, в кандалы закую, и запорю насмерть! И не попадайтесь на глаза. От вашего вида у меня колики начинаются, а в припадке и зарубить могу ненароком.

4

Василия Шестакова в последнее время сильно беспокоило поведение отца. Характер стал вспыльчив, настроение от депрессивного до веселого может на дню несколько раз поменяться, а то в ярость придет без должной на то причины. Стал скрытным. Планы экспедиции в тайне держит. Хорошо, что Генс из Охотска съехал. Поговаривают что поселился в небольшом зимовье, в верстах тридцати от острога, да пьянствует беспробудно с местным тунгусским князцом Олаем. Да и то право, настрадался Афанасий Шестаков вдоволь, натрепал нервы. Вот и срывается. Ничего время и свежий морской воздух излечат.

Работы по подготовке судов шли полным ходом. Первым был готов к плаванию гукор-бот «Святой архангел Гавриил». Построен бот на Камчатке в 1728 году по указанию Витуса Беринга. Прославленный мореход пришел в ужас видя те суда, что были для него приготовлены, поэтому пришлось срочно принимать меры и в итоги появился сей корабль.

Надо отметить, что он вышел удачным и долгое время являлся крупнейшим русским судном на всем восточном побережье, причем отличался неплохими судоходными качествами. При строительстве бота на корме установили дополнительную небольшую мачту, с одним парусом. Ходу он особо не прибавил, но вот маневренность бота значительно стало лучше. На нем легко было заходить в небольшие бухты и маневрировать среди прибрежных скал, а это первейшее качество при описании неведомых берегов. Да и вооружение для тех мест было значительным: четыре пушки, и по паре трех фунтовых фальконетов по каждому фальшборту установленных на вертлюгах. Вот только пушкарей всегда не хватало, и полил с них кто не попадя.

Афанасий Шестаков доверил командование судном племяннику Ивану Григорьевичу. Команду прибрал добрую, и морехода Охотского подыскал неплохого из молодых. Надорвались старики мореходы на службе у Беренга, хворали. Встанут ли?

Сейчас стоя на палубе «Святого Гавриила» Афанасий прощался с командой.

— Дети мои, друзья, братья! Вы идете в море по велению покойной императрицы Екатерины, любимой жены Петра Великого! Велела матушка императрица утвердить российские владения на восточном порубежье. Разведать о них подлинно, какие там острова и народы и под чьими владениями и торг с кем имеют ли и чем. То основная задача и она поручается вам! Пойдете на Юг вдоль побережья Ламского моря, далее чем ныне хожено. Опишите все реки и побережье в подробности, где и сколь иноземцев живут. Осмотрите Шантарские острова и пройдете вдоль Курильских островов до Большерецкого острога, а оттуда в Нижнекамчатский острог. В Нижнекомчатском встанете на ремонт, а далее путь вам на Большую землю, что открыть велел еще Петр Великий.

На палубе «Святого Гавриила» все кричали «Ура». Матросы и служилые ликовали, получив по чарке крепкого вина.

На следующий день «Святой Гавриил» покинул Охотск. С попутным ветром он быстро скрылся за горизонтом, оставив на берегу легкую грусть расставанья, и тень зависти.

Племянник казачьего головы, Иван Григорьевич Шестаков стоял на носу бота «Святой Гавриил». Его раздирала гордость, и самолюбивые мечты:

— Шутка ли! На этом месте несколько лет назад стоял командор Витус Беринг. Тому многое не удалось сделать. Но мне Ивану Шестакову все будет под силу. В этом нет даже сомнения. У меня лучший корабль, прекрасный экипаж. Пушки угрожающе торчат по бокам. На боте пять дюжин служилых казаков и все отчаянные храбрецы!

Да, не поскупился Афанасий Шестаков, лучших казаков отдал племяннику, да и числом не обидел. Помнил племянник и последнюю дядькину просьбу, что бы вернуться через год в Большерецкий острог и своими людьми пополнить гарнизон, так как он собирается от туда часть служилых, нынче, перевести в Анадырь. Но то уже казалось чем-то не значительным в сравнении с его планами.

5

В эти дни Охотск бурлил будто кипящий казан. Приказчик Охотска Семен Лыткин сбился с ног, выдавая с государевых складов судовое имущество и оснастку. Следом за «Святым архангелом Гавриилом» ушел бот «Фортуна». Командовал им, сын головы Василий Афанасьевич Шестаков. Далеко еще не мужчина, возраста чуть более пятнадцати лет, но уже казак, служилый человек. В помощь ему подобрали бывалого расторопного казака Андрея Шергина, родом из Архангельских поморов.

— Ты уж присмотри за сыном, — попросил его Афанасий на прощание, — не опытен еще молод, в морском деле мало сведущ. Сохранишь парня, обучишь делу, я в долгу не останусь, сочтемся.

— Не кручинься Афанасий, не рви сердце! И сына сохраню и дела справим.

Боту «Фортуна» поручалось курсируя по Ламскому морю, обеспечивать связь между Большерецким острогом на Камчатке и Охотском, перевозку людей и грузов. Сыну Афанасий дал таков тайный указ.

— По прибытию в Большерецк, передай тамошнему приказчику, чтобы слал отряд казаков сухопутьем на реку Гижигу. Там острог будем ставить, там и дожидаться подмоги. Пускай кликнет добровольцев из других Камчатских острогов, сколь уж сможет по их разумению. Скажи на Анадырь пойдем. Оклады плачу двойные вперед за год. А служилых, в острог, Иван довезет к следующей осени на «Святом Гаврииле», опосля морского похода.

В скорости за «Фортуной» в море ушел бот «Восточный Гавриил». Под командой самого казачьего головы ушли вдоль побережья на север к Пенжинскому заливу, в земли немирных инородцев. С ним пошел Охотский мореход Никифор Треска. Не из самых молодых, а все же пошел. Оставил свой дом, что отстроил на южной части Охотской кошки, и ушел в море.

Пенжинское море для мореходства весьма опасное. Хотя август и сентябрь считаются здесь самыми добрыми месяцами. Но следом задуют ветра, заволнуется моря, и тогда не жди от него добра. Говорил мореход об этом Афанасию. Но тот не послушал его. Слишком много времени потеряно в пустую.

Последней ушла лодия «Лев» под командой пятидесятника Ивана Лебедева. В ордере, выданным Шестаковым значилось:

— Следовать с командой на лодии «Лев» на реку Гижигу, где усмотря удобное место ставить острог и дожидаться моего прихода со товарищами.

Три дюжины казаков выделил Шестаков для строительства острога. Надеясь что острог на Гижиге станет базой для похода на Анадырь, именно сюда подойдет помощь из Большерецкого и Верхнекамчатского острогов.

Опустел Охотск, затих. Всех служилых, больных и немощных забрал с собой голова. На борту бота разместилось чуть меньше сотни. Ватага получилась числом не малая, вот только служилых казаков с трудом десятка два набиралось, все более тунгусы якуты, и ительмены — коренные жители Камчатки, что неведомо как прижились в Охотске.

Трудно судить ошибки Афанасия Шестакова, когда столь очевидно неудержимое желание осуществить задуманное. Суда уходили в море на встречу с осенними штормами, без опытных капитанов, штурманов и геодезистов. Можно было ничего не делать и уступить обстоятельствам, что растоптали все разумные начинания, заставив Афанасия с упорством безумца рваться к намеченной цели. И хоть хитроумный план казачьего головы давал ему шансы на победу, может и не было у него других вариантов, но все стало зависимо от каждого участника этого действия, где случай, а более Господь бог стали занимать ведущие роли.

6

Чем дальше продвигался «Восточный Гавриил» на север, тем сильнее становились порывы ветра. На десятый день пути ветер стал меняться. Теперь дувший с кормы ветер стал боковым. Мореход Никифор Треска неотлучно стоял у штурвала, непрерывно меняя галсы, обходя береговые мысы и подводные скалы. Новый бот, скрепя всеми суставами корпуса, кренясь то на правый то на левый борт, с трудом шел вдоль берега. Никифору уже не раз приходилось идти этим курсом, и опытный мореход помнил буквально каждый поворот береговой линии.

— Скоро полуостров Кони, — крикнул Никифор стараясь перекричать шум ветра. — За его мысом ветер в аккурат встречным будет. Надо переждать.

— Когда будет тогда и пристанем в ближайшую бухту, а пока есть возможность то идти в перед! — приказал Шестаков.

Вот и мыс. Прикрывшись за ним от ветра ладья сбавила ход и подгоняемая легким бризом плавно подошла под скалу. Вынырнув из за нее «Восточный Гавриил», как и предупреждал Треска, попал под встречный ветер.

Шквал ветра ударил в паруса, играючи развернул бот, и понес его в обратном направлении. Удар был на столько сильный, что верхняя рея треснула, и упав на палубу накрыла ее парусом. Но разыгравшийся не на шутку ветер на этом не успокоился. С начало потрепав жесткое полотнище паруса, он запузырил его, затем поднял в воздух и порвав веревочные снасти унес в открытое море.

Теперь неуправляемое судно оказалась в полной власти ветра и волн. Треске с помощью штурвала удалось развернуть бот и поставить его на волну. Казаки установили весла и выгребая изо всех сил выполняли команды морехода. Скоро не выдержав нагрузок судно дало течь.

— Будем выбрасываться на берег, как раз время прилива! — крикнул Треска высматривая подходящую песчаную кошку.

Тонущий бот, влекомый приливной волною отчаянно пошел в бухту. Скоро судно стало цеплять килем дно, а затем зарывшись в прибрежный песок завалилось на борт.

Слава Господу Богу, и архангелу Гавриилу, что все на этот раз обошлось. Казаки спешно, чуть ли не бегом, разгрузили бот. Шутка ли остаться на диком берегу без провианта и оружия! Затем облегченное судно всем миром поставили на киль, предоставив Треске для осмотра.

Поврежденное судно, подмоченное имущество, и несколько легких увечий, совсем малая цена за спасение. Когда закончились первые хлопоты, а страсти улеглись собрались на совет.

— Что это за место? — спросил Шестаков заполняя бортовой журнал.

— Остров, что виден в море именуется среди мореходов Талан, а вот бухта и сей злосчастный мыс безымянны, — отвечал Треска.

— Так и запишем — «у безымянной бухты против острова Талан», — пробормотал голова, а затем опять полюбопытствовал. — А далече еще до Тауйского острога?

— При попутном ветре морем два дня ходу.

— Значить недалече! Это хорошо! Оставляю тебе трех служилых, что плотницким делом владеют, и якутов дюжину для подмоги. Починишь бот, дождешься попутного ветра и пойдешь в Тауйский острог. А я уж с людьми берегом по сухопутью, так надежнее будет, — распорядился казачий голова.

7

К концу сентября 1729 года все участники похода на Анадырь собрались в Тауйском остроге. Шестаков со товарищами благополучно добрел берегом, туда же подошел отремонтированный на скорую руку бот «Восточный Гавриил». Вскоре в Тауйский острог пришла и лодия «Лев», что следовала с людьми на реку Гижигу для строительства острога.

Было Афанасию над чем задуматься.

— От Охотска отошли совсем малость. Ведь Тауйский острог ближайший к нему по побережью. А уже кораблекрушение! Сколь удобно хаживать по морям, столь и ненадежно. Ладно, что все живы остались, а все же часть провианта искупали в морской воде.

Треска после осмотра бота заявил, что далее идти на «Восточном Гаврииле» ни как не возможно.

— Добро, если обратно до Охотска дойдет, а там на верфи и чинить.

Сгрузив все имущество экспедиции, не теряя времени «Восточный Гавриил» ушел обратно в Охотск.

Что тут скажешь? Но бот «Восточный Гавриил» построенный менее года назад рассыпался при первом шторме. Забегая вперед, к месту будет сообщить официальное донесение подштурмана Федорова штурману Генсу, что было отписано им за бездельем по прибытию бота «Восточный Гавриил».

— Судно «Восточный Гавриил» пришло в Охотский порт весьма дряхло. У оного судна после разбою на Тауе с казачьим головою Афанасием Шестаковым, в правом боку неподалеку от киля кокоры все переломаны. Бот поставлен в устье реки Урака для починки корпуса.

А вот для экспедиции Шестакова потеря судна оказалась серьезной проблемой. Запасы продовольствия, оружия, прочего скарба были на столько велики, что доставка их по суше, до Пенжинской губы, а это более тысячи верст, не представлялось возможным.

У местных коряков и тунгусов можно было найти оленей, собак, нарты с упряжью, но малое число русских не позволяло обеспечить сохранность имущества. Обоз растянется на десятки верст. Инородцам, что без догляда будут управлять упряжкой великий соблазн сбежать, прихватив с собой добро. Ведь для них этот груз бесценен, а моральный кодекс на этот счет у них свой, и кроме страха, причин удерживающих от воровства там точно нет. А тайга большая. Откочуешь куда подалее, и будешь владельцем к примеру медного котла или кованого топора.

Пятидесятник Лебедев на ладье «Лев», по сути случайно встретивший Шестакова в Тауйском остроге, стал единственной возможностью доставить грузы экспедиции на реку Гижигу, где планировалось ставить острог.

Игра Шестакова с судьбой продолжалась. Та, будто смеялась над человеком, наплевавшего на судьбу и его величество случай, возомнившего себя способным организовать и осуществить задуманное. Она словно опытный гроссмейстер переставляла фигуры, увлекая Афанасия на совершение единственного хода заранее задуманного судьбой. И тот шел ей на встрече с упрямством обреченного.

Ордером от 30 сентября он выделяет из экспедиции небольшую группу во главе с есаулом Иваном Остафьевым.

— Идти со служилыми людьми на лодии «Лев» из Тауйского острога морем до устья реки Сиглан что супротив полуострова Кони. Далее идти сухопутьем в корякскую землю на реки Яму, Пенжину, Гижигу. Идучи надлежащим трактом, немирных коряк уговаривать ласкою и приветом идти в платеж ясаку, причем объявлять, что они, иноземцы, от оленных тунгуссов и от прочих народов от всяких обид и разорения будут весьма охранены. Дорогою, записывать в книги какие имеются реки и сколько велики, от реки до реки каким числом расстояние, и в которых местах бывает какое довольствие рыбных и других кормов. Какие звери в промыслу бывают, а также смотреть всяких вещей, в раковинах жемчугу, руды, каменья, краски и кости мамонтовой и рыбьей и, где что сыщется, ради апробации при рапортах в партию присылать.

Казаки перед уходом из Тауйского острога вечеряли в приказной избе, где остановился Афанасий Шестаков. Выпивали горькую забористую настойку, закусывали отварной олениной и неспешно вели беседу.

— Афанасий! Ты у нас голова и почитаем как атаман. Власть тебе дана большая, — решил высказать свои тревоги капитан лодьи пятидесятник Лебедев. — Но «Лев» сильно перегружен. Нынче груз в трюме перекладывали, ели крен убрали, но груза великое множество, плохо будет слушаться руля. Шторм для нее погибель.

— А ты не рискуй! Возле берега иди! Коль задует больше меры в бухте или в устье реки какой отсиди. До ледостава еще далече, неужто не дойдешь ранее нас. А когда сотника с людьми высадишь, то часть груза отдашь, все легче будет. Нам никак нельзя переть его берегом, поворуют инородцы, бунт учинят, сильно соблазн велик. Казаков сам знаешь нехватка, не уберечь нам добро. Ты уж родной как-нибудь доберись.

— На все воля божья, только на него и уповаем, — вздохнул и перекрестился Лебедев.

Лишь сотник Остафьев чувствовал себя великолепно. Его крайне радовала перспектива морской прогулке на ладье, нежели идти скопом по сухопутью, зачастую на ровне с собаками и оленями впрягаясь в груженые нарты.

Ведь если «Лев» их доставит в устье реки Сиглан, этим значительно сократиться дорога до реки Гижиге, где намечался общий сбор, куда должны подойти и Камчатские казаки. Еще Остафьев радовался, что удалось ему заполучить к себе в ватагу казака Андрея Чупрова, грамотного и пригодного для письма, и еще толмача Луку Ярыгина, что с молодой женкой Настей добирался в Анадырский острог по личным надобностям.

— Если все сладится, то добрую службу справим для государя, и себе славу великую, — подбодрил всех Афанасий.

На следующий день «Лев» груженый снаряжением и людьми, покинув бухту у Татуйского острога, вышел в море. Погода стояла великолепная. Расписанные осенней палитрой прибрежные сопки радовали глаз обилием и яркостью красок. Попутный ветер наполнял паруса и «Лев» уверенно шел к северным широтам Ламского моря.

8

20 октября 1729 года «Лев» достиг устья реки Сиглан, где благополучно высадил небольшую группу Остафьева, а сам тут же отправился далее к Гижигинской губе. Пятидесятник Лебедев имел с собой на борту сорок шесть казаков и большую часть имущества экспедиции, включая пушки, фузеи и пороховой запас со свинцом.

Помня наказ Шестакова, Лебедев шел крайне осторожно, при малейшей опасности шторма прятался в тихие лагуны и бухты. Ладью от штормов он уберег, но вот время потерял много, а шторма в тот год пришли рано к охотскому побережью. В результате «Лев» дошел только до Ямского острога, и встал на зимовку. Бухта, где ладью поставили в отстой, была в нескольких верстах от острога.

Ямский острог касательства к ямщицкой службе не имеет, его название от одноименной реки Яма, что вблизи острога впадает в Ламское море и служит казаком дорогой в земли ясашных коряк и обильным источником рыбы, что заготавливается впрок во время нереста. Место тут тихое, гарнизон не большой, не более десяти человек, да и острогом лишь кличется в отписках, укрепленное зимовье да и только. Перебрался Лебедев с командой в теплую избу, а на судне охрану оставил. Запасы имеются и жизнь пошла сытая и ленная. Жируют казаки да брагу хмельную попивают.

— Надо послать голове отписку, что мол ныне до Гижиги не добрались, встречный ветер не пускает. Только в следующий год и доберемся, — порой вспоминалось Лебедеву.

— Рано еще посыльных слать. Афанасий на Гижигу придет не раньше января, а отсель, налегке месяц ходу, — отговаривали его знающие люди.

Но не сейчас, ни позже отписка к голове так и не ушла. Не довелось Афанасию Шестакову узнать о зимовке, как и о судьбе всей команды «Льва».

— Иван! Что-то тревожно возле лодии! — поделился опасениями один из казаков. — Приходили ясачные иноземцы коряки, ямские и иретские. Вроде как торговать. Котел медный, взяли за сорок красных лис, и все расспрашивали сколь добра есть, что бы большим торгом прийти. Их соглядатаи и сейчас за «Львом» наблюдают.

На следующий день Лебедев решил сам пойти до лодии и все проведать, но уже ночью прибежал посыльный.

— Беда капитан! Коряки приступом на лодию идут!

— Коряки здешние все под государем! Ясак который год платят исправно! — засомневался кто то из местных казаков.

— Измена значить! Я же говорю приступом идут! Запалить «Льва» хотят! Во! Гляди зарево! Все же запалили!

Лебедев схватив, что попало под рука из оружия, со своими людьми бросился на выручку. Длинными показались в ту ночь эти две версты. Ветер бил в лицо мокрым снегом. Языки пламени от горящего «Льва» все росли, причудливо прыгая на ветру, кривляясь, и отрываясь исчезали в ночном небе.

Кругом черная мгла, Шум волн заглушает все другие звуки, слепит приближающееся пламя огромного кострища. Задыхаясь от быстрого бега, Лебедев с дружиной неожиданно оказался окруженным со всех сторон коряками. Десятки стрел, копий, ножей обрушились на головы казаков. Тот бой был отчаянным, кровопролитным и коротким. Пали все казаки вместе со своим пятидесятником Иваном Лебедевым. Страшную засаду приготовили для них инородцы. Всем скопом навалились, и буквально подняли казаков на копья. В тот год многие местные племена учинили бунты и измены супротив русских.

В Ямском остроге переполох тоже был не шуточный. Одиннадцать человек гарнизона, оберегавших ясачную государеву казну, это весь люд что прибывал в остроге. От Лебедева ни слуху ни духу, как в воду канули.

К вечеру следующего дня коряки осадили Ямский острог. Выстрелы казаков, и редкие шибания из единственной старой медной пушки, зло обрушились на осаждающих редким но убийственным градом свинца. Казаки были мастера огненного боя, каждый из них добрый стрелок.

Но защитники Ямского острога пришли в оцепенения, и даже их ружья на время замолчали, когда по ним ударили новейшие фузеи, из арсенала Афанасия Шестакова, что были еще вчера в трюмах «Льва». Сомнений, что Лебедев со своими людьми все перебиты, уже не оставалось. Другой ценой фузеи бы не оказались в руках инородцев.

Коряки палили из фузей как могли. Редкие пули свистели над головами осажденных, и ударялись в стены острога.

Хоть и старались русские держать в тайне науку огненного боя, но совместное проживание дало свое. К тому же многие инородцы были в острогах на различных службах, и даже крестились в православную веру. От таких вообще секретов не было, их даже приходилось обучать огненному бою для служб государевых.

Теперь кроме корякских стрел приходилось опасаться и свинцовых пуль. От стрел есть извечная защита кольчуга да панцирь, а вот от пуль не спастись. Та коль попадет, то суждена тебе тяжелая рана или смерть, а каждому известно, пуля дура.

Баталия у Ямского острога вышла не шуточна, страстей и крови предостаточно. Кроме свинцового града пуль, защитники боролись с огнем. Стены, облитые животным жиром, полыхали в темноте осенней ночи безнадежно. К утру четверо защитников острога пали. Остальные ушли с рассветом по подземному ходу.

До Тауйского острога дошли двое казаков: Еким Писарев и Павел Баев. С их слов и была составлена отписка.

— Остальных нас семь человек бог миловал. Едва вышли живы тайным ходом, и пошли в Тауйский острог. Наличная его императорского величества товарное барахлишко, так же собранная ясачная казна, лисицы красные и горностаи осталось на Яме в амбаре. Вынесли из оного острогу токмо знамя — образ пресвятой Богородицы, да шесть фузей. Пропитание добывали дорогой, что уж бог пошлет. По скудности харчей пятеро нас ослабли и остались в зимовье на Оле, для пропитания от рыбной ловли. Коль уж им там стало нам неведомо.

Коряки с верховий реки Ямы взбунтовались не на шутку. Как выяснило следствие, они сожгли судно и острог, а казну, фузеи, инструменты судовые (паруса, якорь) и казачьи пожитки разделили, Якорь изломали и наковали из них наконечники для стрел. Особенно испугало Тауйского приказчика, что коряками в Ямском остроге взято много оружия, пороху и свинцу. И, как показали события, обращаться с ними они умели.

9

Казачий голова Афанасий Федотович Шестаков, дождавшись устойчивых морозов, вышел из Тауйского острога в ноябре, и сухим путем отправился к Пенжинской губе. Под его началом было чуть более сотни человек, среди которых семнадцать служилых казаков, а остальные все инородцы, якуты, тунгусы да коряки. Имелся и писарь, казак Осип Хмылев.

По задумки Шестакова, целью вынужденного похода, стало замирение прибрежных коряков, приведение их под государеву руку и сбор ясака. Группа есаула Остафьева будет идти вдоль побережья беря ясак с инородцев и описывая тамошние реки и горы. Этот путь считался более спокойным, ведь побережье уже многие десятилетия под рукой русских государей, поставлены остроги и зимовья. Местные коряки ясак платят исправно, лишь изредка, дивясь на малолюдство русских служилых людей, начинают чинить измены и дела воровские.

Сам Афанасий пошел маршрутом нехоженым, по глухим таежным дебрям, где в укромных уголках затаились стойбища немирных коряков, покинувших Охотское побережье. Они встречали его враждебно и старались откочевать с его маршрута. Но уйти от Шестакова было не просто.

Уже было упомянуто, что отряд состоял большим числом из якутов тунгусов, и коряков. Это не случайность. Шестаков будучи человеком искушенным, использовал извечную практику русских в тех удаленных местах. Ведь якуты хорошие воины. Все крещеные в православие, в бою смелы и упорны. Тунгусы лучшие охотники и проводники, а коряки опытные кауры и погонщики оленьего стада, что следует вместе с отрядом и служит основным пропитанием. Но самое главное в этом то, что все эти народы люто ненавидят друг друга. Всю свою историю они ведут борьбу за выживание, и главный в этом враг соседний народ. Эта ненависть заложена очень глубоко, на века, на животном уровне и никогда не оставит их. Ну а русских они более бояться, чем ненавидят, и именно русские стали тем звеном, что сдерживали бойню между ними. И хоть непривычно было инородцам, даже удивительно, но порой русские защищали их, а зачастую спасали от поголовного уничтожения. Таким образом девятнадцать русских служилых, что были под началом у Шестакова без труда управлялись с инородцами в четверо больше их числом, и даже спокойно спали, будучи основой благополучия всего разноязычного племени.

Корякский князец Иллик, с родниками проживал ныне на реке Таватоме. Глухое надо сказать место, а таился Иллик здесь неспроста. Еще год назад, будучи староплатежным ясачным, он со своим племенем проживал недалеко от Охотска. Но злые духи, что посетили его с огненным зельем помутили разум Иллики. Возомнил он себя великим воином и побил служилого Василия Калаганова, что с товарищами возвращался в Охотск. Большую ясачную казну вез казак, вот она и послужила соблазном для захмелевшего князца. Душегубство то, великий грех перед белым царем, за это лютая смерть ждала коряка со всеми родниками. Вот и бежал Иллик на дальнюю речку.

Шестаков следовал обычным своим порядком. Впереди верхом на оленях в версте от главных сил разведчики тунгусы. От этих таежных жителей привыкших выслеживать зверя не укроешься. Осторожные, внимательные к каждой мелочи, он первыми почуют приближение человеческого стойбища.

Следом за тунгусами на собачьих и оленьих упряжках шли главные силы, русские и якуты. Воины всегда в доспехах, а оружие наготове. Замыкает караван стадо оленей и нарты с провиантом и имуществом. Тут трудятся коряки, весьма способные в условиях тайги управляться с крупными стадами животных, а присматривают за ними все те же тунгусы, что по жизни главные враги коряков. Но была еще одна причина, что сплачивало все разноязычные племена включая русских в одно целое. Это страх перед неведанным народом, что приходит из далекой каменной тундры, с берегов Северного моря и прозываемый ими Чукчи. Те приходят чтобы забрать стада оленей и женщин, а детей и мужчин уничтожают без жалости, как диких зверей. Им они не нужны.

Так что отряд Шестакова двигался быстро, способно и с немалыми пользами. Коряки, не успевая откочевать и застигнутые врасплох, неизвестно откуда свалившимися казаками, безропотно давали шерть на послушание, и платили ясак красными лисицами.

Князцу Иллике не повезло более других, он даже сбежать не успел. Предварительно окружив стойбище, казаки с якутами напали на Иллику с родниками, но неожиданно для себя получили отчаянное сопротивление. Коряки схватив копья бросились на русских.

Сам князец даже попытался напасть на Шестакова. Неожиданный удар копьем пришелся в аккурат в стальную пластину, что была зашита в тегеляе прямо на груди. Скользнув по препятствию к плечу, наконечник оторвал воротник защищавший шею и ушел мимо. Далее Афанасию не составило труда отбить нападение князца, ударами сабли он загнал князца в чум. Там уже таилось более дюжины инородцев. Ощетинив копья, свирепо, по звериному, скаля зубы они не собирались сдаваться.

— Огнем их! — Закричал голова. — Запалить чумы!

То, что далее происходи не нам диву даваться. Промасленные и прокопченные годами шкуры заполыхали. Не смотря на огонь, коряки продолжали сопротивляться не желая сдаваться. Так и сгинул князец Иллика со своими родниками. Кто от пуль, а кто задохнулся в дыму.

Много пролил корякской крови казачий голова. Весь его маршрут от Туйска до Гижиге мечен ею. Большой ясак собрал Шестаков. Две сотни новоплатежных инородцев проживающих на реках Яма, Тумане, Вилиге, Таватоме, Аякане, Гижиге склонил он к ясачному платежу.

10

С уходом Афанасия Шестакова из Охотска жизнь в портовом поселке пошла своим чередом. Вернее сказать каждый занялся своими делами.

Утомленный имперскими делами Комиссар Охотского острога Семен Лыткин пропадал все более в амбарах да кладовых. Стараясь наконец уразуметь, каким образом сложились его барыши. Сколь добра утекло, и сколь удалось утаить. Дело не простоя, все записи надо в журнал с умом занести, что бы все ладно сходилось. На следующий год замену обещали прислать, а это дело без проверки ни как!

Штурман Якоб Генс, после разрыва отношений с казачьим головой, обосновался на заброшенной заимке, и долгое время в Охотске даже не появлялся. Поговаривали что бражничает беспробудно с тунгусским князцом Олаем.

Оно так и было, но хитрый голландец затеял все это неспроста. В результате месячной запоя, тунгус оказался в долгах у Генса. Тот наливал драгоценное питье в долг, а цены были таковы, что впал князец вместе со своими родниками, если не в рабство, то в полную зависимость от штурмана.

Вот тут и началось протрезвление. Велел штурман Генс князцу мастерить берестяные короба великое множество, да собирать по тайге ягоду, что по осеннему времени в аккурат подошла для сбора. А затеял голландец организовать под Охотском винокурню, что по местным делам ново и сулило большие доходы.

На этот счет у Сибирских воевод имелось императорские предписания. В них, спаивание инородцев виделось как дело вредное, не менее чем распространение огнестрельного оружия. Ведь спаивание подрывало важнейшее государственное дело, такое как сбор ясака. Пьяный тунгус, коряк или другой сибирец на охоту не будет гож, и ясака с него доброго не взять. Но здесь в Охотске воевод нету, а комиссару Охотскому до него дела нет, если только подарки затребует, так то само собой, дело обычное.

Солод, на закваску, котлы и другую утварь, он приобрел по случаю еще в Тобольске и Якутске, а сейчас по их прибытию, запустил в дело. Так что задымила труба так, что сивушный дух разошелся по тайге на многие версты, изрядно напугав ее диких обитателей.

К зиме винокуренный заводик Якоба Генса выдавал спирты в нужном количестве, и можно сказать должного качества. А с клиентурой дело ни стало. Потянулся сюда гулящий люд, а большим числом инородцы. Кроме денег понесли драгоценные меха, и намытое в здешних реках золотишко. По местному обыкновению, за столь дорогой и редкостный продукт соответствующая плата.

Подштурман Федоров и геодезист Гвоздев тоже не сидели без дела, но касательства к делам Якоба Генса не имели и даже осуждали. Молодые офицеры организовали в Охотске таможенный пост, где сами и стали нести службу. А собирать таможенную пошлину было с кого. Это все более русские промысловые и купцы, что не малым числом ведут торговлю на Шантарских и Курильских островах с тамошними иноземцами, а то и до Японских островов добираются. Японские и американские купцы дело редкое, хотя судьба забрасывает их порой и на эти далекие Охотские берега.

Главным переживанием объявившихся таможенников, стало отсутствие у таможни своего судна. Приходилось обходиться мелкими баркасами, что не позволяло совершать дальние рейды. Поэтому возвращение «Восточного Гавриила» после разбоя у берегов Тауи, вызвало кипучую с их стороны деятельностью.

Бот ладили быстро. Неожиданную помощь и активное содействие, подштурман и геодезист получили от матроса Петрова. Напомню что ныне матрос Ленька Петров уже не матрос, а главный квартирмейстер экспедиции, о чем у него был документ, писанный самим головой Шестаковым и за его печатью.

Ленька очень гордился своим нынешним положением, и при всяком удобном случае старался показать свою власть на деле. Но каждый был занят своим, и до Леньки особых дел не было. Но тут дело касалось ремонта судна, что находилось в ведении экспедиции, и являлось объектом прямого вмешательства квартирмейстера Петрова. Ведь инструмент, материалы, всяческое судовое имущество, все было на складе, которым и заведовал Ленька, а звание квартирмейстера было повыше штурманского или примеру самозваного таможенного головы, ведь у Федорова на то бумаги не было.

Вышло так, что по окончанию ремонта Петров неожиданно заявил.

— Господа офицеры благодарю за старания, и готов оплатить труды ваши.

— Но мы рассчитывали, что «Восточный Гавриил» будет при таможенной службе. А сии службы в портовом месте, без судна на то годного, не справить! — Возмутился геодезист Гвоздев.

— Какие вы таможенники без грамоты императорской, или на худой конец Якутского воеводы, — усмехнулся Петров.

— Нами отправлено предложение о необходимости Охотского таможенного поста, но ответ от его Императорского величества придет не ранее следующего года, — пояснил штурман Федоров.

— Ну, когда придет, то и вопросов не будет. А сейчас судно для других дел потребно. Подмогу собираю для головы нашего Афанасия Федотовича. Сам с людишками пойду на боте. По нынешним временам без судна морского вдоль берега бродят лишь дикие иноземцы. А русскому человеку без морской подмоги не можно. А вы господа офицеры шли бы со мной на боте!

— Как командир таможенного поста я оставить службу не могу! — категорично заявил штурман Федотов.

— А вот я пожалуй пойду на «Восточном Гаврииле», — даже с легкой радостью согласился Гвоздев. — Хорошо бы до Тауйского острогу успеть до ледостава!

— Так все готово! — тоже обрадовался матрос. — Завтра к полудню и отходим. Ведер сейчас попутный, мореходы сказывают дней за семь дойдем до Тауи.

Так, в тот 1729 год Тауйский острог принял еще одних гостей. Бот «Восточный Гавриил» под командой матроса Петрова и геодезиста Гвоздева вместе с командой, встал здесь на зимовку.

11

В первых числах января 1730 года Шестаков достиг реки Туманы, где соединился с отрядом есаула Ивана Остафьева. Теперь их объединенный отряд насчитывал двадцать три русских служилых людей и полторы сотни инородцев.

Но, к сожалению, эту встречу назвать счастливой или благополучной нельзя. Пройдя до реки Гижиге, отряд не нашел здесь ни острога, ни «Льва» с запасами, ни Лебедева с командой. Не подошла и помощь из Анадырского и Камчатских острогов.

Шесть недель простоял казачий голова Афанасий Шестаков на месте, где была запланирована встреча объединенных сил. Шесть недель ожидания, шесть недель душевных мук. Они были столь значительны, что причиняли физическую боль. В груди будто воспаленный ком, что давит изнутри, причиняя ноющую боль непрерывную и мучительную, мешающую дыханию и мыслям. Днем тебя не оставляют вопросительные взгляды людей, а ночами кошмары сновидений.

Эта пытка не шуточная. Редкий человек способен вынести подобное. В голове менялись события, поступки, лица участников, что стали предвестниками настоящего действия. Были среди них непримиримые противники, было немало и лиц близких ему людей. Одно было ясно, что все они вольно или невольно стали участниками и причиной столь трагического положения экспедиции Шестакова. Но узнать, что либо, а тем более правду, здесь среди безмолвной заснеженной пустыни, было не возможно. Сколько потрачено сил! Дорога в Петербург, дебаты в сенате, бесконечные хлопоты по сбору экспедиции, и все для того, чтобы в одиночестве с горсткой русских людей оказаться здесь среди каменной тундры, в окружении непримиримых врагов.

Стояние на реке Гижиге далее становилось не возможным. Особенно беспокоили местные оленные коряки, что стали промышлять воровством, и даже закололи ночью двух казаков, что стерегли казну.

Потеряв всякие надежды дождаться подмоги, Афанасий Шестаков в марте 1730 года переправился через реку Парень и пошел на север к Анадырскому острогу.

Но достигнув реки Вахлы пришлось остановиться. Охотские крещеные коряки, что были в составе отряда стали проявлять крайнее беспокойство.

Вечером у костра состоялся совет. На нем, кроме Шестакова и есаула Ивана Остафьева присутствовали, служилый человек дворянского роду Борис Жертин, толмач Лука Ярыгин и казак Григорий Сараха.

— Последнее время наши коряки ведут себя странно. Некоторые даже бегут. Князец Багачан с родниками, учинили противное. Ведь, шельмы, наотрез отказались участвовать в походе далее, и вчера сбежали, — высказал свою тревогу голова, обращаясь в первую очередь к толмачу.

— А бес их знает! Только последнее время они будто хворые псы хвосты поджали. Знаете когда волки идут за упряжкой, молодые и здоровые кабели лишь злее становятся, а старые и хворые молчат и хвосты жмут, так и коряки видимо беду учуяли.

— Ты Лука Ваньку не валяй! — оборвал его казак Сараха. — Сам же сказывал, что чукчи пришли и грабят местные юрты!

— Сказывал! Но то домыслы мои, а от коряк, толком, ничего не добился, — обиделся толмач.

— Надо встать здесь станом да оглядеться, — предложил осторожный есаул.

— Шли Афанасий людей в разведку! Пускай осмотрятся. Не след голову совать без оглядки.

— И то верно! Городите стан. А пошлем тебя Лука, и дружка твоего Сараха. Сведайте все толково, и донесите в подробностях. Да поспешайте! Стоять на месте, лишь орду инородцев вокруг себя собирать.

В скорости, казаки принесли тревожные вести. В здешние места, в край оленных коряков пришли чукчи. Громят их стойбища, угоняют тобуны оленей, забирают в полон лишь женщин и детей, мужчин поголовно уничтожают.

— Сами мы чукчей не видели и сколько их судить трудно. Но коряки бают, что число их не малое.

Вскоре к русскому стану в поисках защиты стали подтягиваться коряки уцелевшие от погромов. Они добровольно просились под руку императора Российского, и клялись исправно платить ясак во вечные времена. Только чтобы русские отогнали чукчей прочь.

— Надо бы их самих гнать прочь от стана! Накличут беду на наши головы! — бурчал есаул Остафьев.

Но Шестаков его опасения не разделял. У него в голове крутились совсем иные мысли. Уж сильно коряки собрались большим числом. Где потом сыскать столь много ясачных инородцев!

— А расспроси Лука сколь чукчей пришло и какой у них бой да вооружение.

— Этот коряк сказывает, что числом их великое множество, наверно как у него оленей в двух табунах, бой у них лучный, копья да ножи, железа мало, наконечники все больше костяные и из рыбьего зуба.

— Сколь же у него оленей в табуне? — уточнил голова.

— Обычно табун не менее тысячи головок, — чуть слышно выдохнул кто-то из казаков.

— А спроси Лука у князцов, готовы ли они идти союзниками с нами на чукчей.

Потолковав с коряками тот вскоре сообщил.

— Они согласные.

— А после битвы, как чукчей прогоним, дадут ли нам на прокорм рыбы и оленей табун.

— И на то согласные они. Только ты голова на них шибко не надейся, народец они вороватый, — прибавил от себя Лука. — Это сейчас от страха на все согласные, а после ищи их по тайге.

— Казаки! Нам деваться некуда! Как не кинь мимо чукчей не пройти, а так все же подмога, и с харчами вопрос решим. Не в первой нам малым числом бивать инородцев. Покажем им силу русского оружия! Побьем чукчей, весь этот край нам покориться. Готовьтесь братья казаки к бою, на рассвете выступим разом.

Утром выступили, и на второй день наехали на только что покинутые чукотские станы. Оглядеться бы голове, оценить противника. Даже по брошенному стану видно, что эта орда в походе организована, и дисциплинированна.

Но переоценил свои возможности Шестаков, а вот неведомого противника и его военные способности недооценил. Оставив Остафьева с пятью казаками охранять ясачную казну, казачий голова бросился в погоню за призрачным народом.

Странно и удивительно даже подумать, но четырнадцать казаков с союзниками, среди которых можно положиться лишь на два десятка якутов не обороняются по нужде случившейся, а сами преследуют врага, причем неведанного и числом великим.

Между реками Парень и Пенжиной протекает река Егача, впадающая в Пенжинскую губу. На ее берегах и настиг Шестаков чукотскую орду.

Передовой отряд чукчей, построенный у отрогов небольшой сопки, преградил им дорогу. Они стояли молча, плотным гуртом, словно стадо оленей сбившееся в кучу. По краю самые сильные и опытные воины, облаченные в длинные доспехи. Крашенные светлой краской, они сливались с ледниками, делая отряд пришельцев с каменного носа, тоже похожим на ледяную глыбу. За плечами щиты, что двигались словно крылья сами по себе, надежно защищали спину. Лица воинов были закрыты масками из костяных полос. Их назначение беречь глаза от колючей пурги и яркого света, но сейчас они придавали воинам устрашающий вид. Вообще их вид сквозь легкий туман, был не реальным, каким-то призрачным, не земным.

Предводитель чукчей был виден сразу. Он выделялся ростом, и доспехами, имеющих серебристый цвет. Как и окружающие его чукочи, был неподвижен на подобие каменного истукана из родной тундры.

Все казаки видели их впервые, всем они напомнили архангелов, спустившихся с небес по их души. Но это служилых не остановило, а придало лишь больше спокойствия. Все мы в руках божьих.

По команде Шестакова, русские и якуты встали в центре и изготовились фузеи к стрельбе, а коряки разбившись на две группы прикрыли фланги.

Чукчи продолжали стоять как изваяния и наблюдали за русскими сквозь прорези масок. Расстояние позволяло сделать залп из ружей, что и последовало.

Крайний ряд чукчей упал как срезанный, но вот на счет остальных ожидания не оправдались. Чукчи не кинулись от страха наутек. Их тойон кивнул головой и они, с удивительным проворством, кинулись на русских.

В считанные секунды, перепрыгивая через камни и другие препятствия, не дав даже времени перезарядить ружья, они оказались возле русских. Зато этих секунд хватило корякам. Бросив оружие, они с не меньшим проворством бежали с поля боя.

Разгорелась не шуточная баталия. Русские и якуты держались достойно. Тяжело было чукчам противостоять натеску сабель, их под час даже теснили. Падали мертвые, но живые будто не замечали, нападали снова и снова.

Афанасий Шестаков бился в первых рядах. Его охватил бешенный азарт сражения. Казалось он один способен разгромить эту орду. Чукотские доспехи из кожи секачей, не выдерживали ударов его сабли. Силы в руках не меряно, враги десятками уже лежат у его ног.

Видя слабость своего вооружения, чукчи отойдя назад, обрушили на русских град стрел. Ударяясь о стальные панцири казаков, те ломались как щепки, но некоторые находили не защищенные места. Одна из них угодила в шею казачьего голове. Не исправил Афанасий воротник своего тегиляя после стычки с князцом Иллике и его родниками, вот и поплатился. Угодила та прямо в шею задев артерию.

Зажимая рану рукой, продолжая отбиваться от чукчей Афанасий пробился к оленьей упряжки. Кровь хлестало из раны. Рухнув в сани, он ударил оленей и потерял сознание. А те понесли казачьего голову, через все поле боя прямо в центр чукотской орды.

На миг его сознание прояснилось. Вернее, ему привиделся, как наяву, прапорщик лейб-гвардии. Тот, самый, что повстречался с ним в Санкт — Петербурге, у Зимнего дворца. Только на этот раз он не улыбался и не светился здоровьем. Тот сидел в мрачном каземате, печальный в серой шинели с поникшей головой.

— Беда видимо с прапорщиком приключилась, — подумал Шестаков напоследок.

Так он и въехал с почетом на упряжке в загробную жизнь. Долго кололи его копьями чукчи, искалечив труп до неузнаваемости, но казачьего голову это не беспокоило. Он был уже давно мертв от потери крови.

Видя гибель Шестакова дворянин Борис Жертин, с оставшимися в живых казаками отбил тело командира экспедиции, но сам погиб на том же месте. После гибели командира, оставшиеся в живых служилые, покинули поля боя. Лавры победы, на этот раз, достались не ведомому народу, что станет непримиримым врагом на долгие десятилетия.

В бою кроме казачьего головы и Бориса Жертина погибло десять служилых казаков, шесть якутов, и один новокрещенный коряк. В качестве трофеев чукчи захватили более десятка фузей, ручные гранаты и железные доспехи, что были сняты с мертвых казаков. Кроме этого, главный трофеем стали, огромные табуны корякских оленей.

В апреле 1730 года Остафьев, с девятью оставшимися в живых казаками, добрались до Анадырского острога. Сюда привезли и тело покойного, главного командира экспедиции, Якутского казачьего головы Афанасия Федотовича Шестакова.

С неудержимым упорством, преодолевая все преграды, он рвался в этот далекий край чукчей. Здесь среди бескрайней холодной каменной тундры нашел он свою кончину, забвение потомков и вечность.

Ныне, бухта и мыс против острова Талан, где потерпел крушение бот «Восточный Гавриил», именуются как бухта Шестакова, и мыс Шестакова. Место у реки Егача, где погиб Афанасий долгое время звалось Шестаково побоище. Сейчас, река Егача зовется Шестаковкой. Но эти географические места столь незначительны, и врятле когда будут обозначены на ученических атласах.

Это все что осталось на карте восточного порубежья, и дай бог в памяти потомков, о жизни, вольных и невольных деяниях Афанасия Федотовича. Но обагрив своей кровью Чукотскую землю, Афанасий впервые показал Луораветланам, что за люди русские, как смелы и отчаянны в бою, этим заложив основу в их будущих отношениях. Вечная ему память.

Ну а дела Анадырской экспедиции на этом не заканчиваются. Наоборот они делают еще несколько витков, более стремительных и не менее трагичных.

Глава 5. Поручик лейб-гвардии

Как упоительны в России вечера,

Любовь, шампанское, закаты, переулки,

Ах, лето красное, забавы и прогулки,

Как упоительны в России вечера.

Виктор Пеленягрэ

1

Начало 1730 года. Столица Российской империи снова в Санкт-Петербурге, а на престоле, с февраля месяца, восседает императрица Анна Иоанновна. Анна дочь Иоанна V Алексеевича, родного брата ПетраI. Выданная замуж в 1710 году за герцога Курляндского Фридриха Вильгельма, она на следующий год овдовела. Не выдержал герцог удалой веселой русской свадьбы. Занедужил от излишеств, и скончался дорогой в Курляндию, куда молодые отправились после завершения свадебного гуляния. По велению Петра, из политических соображений, Анна вынуждена жить в Митаве, столице Курляндии. Жизнь там оказалась крайне стесненной. Враждебно настроенное местное дворянство, нужда в средствах, которые после смерти Пера стали почти нищенскими, сделали Анну скрытной и затаившей глубокую обиду. Но члены Тайного верховного совета, по своей недальновидности посчитали ее наилучшей кандидатурой на роль послушной им императрице. Шибко им хотелось править Россией самим через Анну, выходило что-то типа конституционной монархии. Но господа верховники жестоко просчитались, не получилось из нее послушного правителя. Скрутила Анна Иоанновна старые боярские роды в бараний рог, да разогнала по дальним и тихим уголкам империи. Благо, что Сибирь в России имеется, есть куда людишек неугодных ссылать. Около двадцати тысяч человек, знатных боярских семей упекла Анна в Сибирскую вотчину за годы своего правления. А Верховный тайный совет был тут же прикрыт, а вместо него в 1731 году создан Кабинет министров, фактически управлявший страной. И то все не напрасно! Мало по малу вновь на Руси взялись за дела государственные.

Ныне по утру Анна Иоанновна совершенно не в духе. Бирон, ее любовник и фаворит вчера опять хлебнул лишку, да так что все сердечные желания императрицы прахом пошли.

— Что ты рыло воротишь! — кричала на утро, не на шутку обиженная женщина. — Пьешь все, да девок дворовых тискаешь! Срам глядеть! А дела стоят недвижимо!

— Да не ори ты! И так голова раскалывается! — недовольно буркнул разбуженный фаворит.

— Как с императрицей разговариваешь!? — взвизгнула от возмущения Анна Иоанновна. — Забыл, кто тебя из дерма поднял? Враз князьям Долгоруковым на расправу отдам!

— Не надо меня пугать понапрасну! Сама знаешь, что без меня и тебе не поздоровится.

В голосе Бирона появился стальной оттенок, который тут же привел Анну в нормальное душевное состояние.

— Чего взъелась? Извини любый глупую бабу! Но то право, что делами совсем мало стал заниматься. Мне тут докладывали, что Семеновский полк куражи чинит, Лизка у них матушкой кличется, и желают сделать ее императрицей. Не слыхал про такое?

— Не слыхал! Все это глупости и наговоры. Елизавета девушка веселая. Ей развлечения подавай. Балы, охота, любовные страсти вот, что ее интересует. И между тем не глупая, знает, что хоть и царевна, а в монастырь угодит может.

— Нашел девушка! — усмехнулась Анна. — Лизка, баба давным-давно, небось уже ни раз скидывала. Вся в мать свою пошла, безродную лифляндку. Благо, что незаконно рожденная, и не быть ей императрицей, но ведь чего доброго нарожает! Тогда лишь одна смута и порча рода Романовых будет. Может правда отправим ее в монастырь. Пускай в послушницах грехи родительские замаливает?

— Глупости говоришь! Елизавета, дочь Петрова. Если ее обидишь, то и память о Петре Великом запятнаешь, а вот этого гвардия точно не простит. Ты бы лучше тех, кто в фаворе у Елизаветы, к себе прибрала тайно, чтобы доносили о неладном, а неугодных долой от нее.

В этот момент оба замолчали, думая казалось каждый о своем. Но эти два человека, императрица Анна Иоанновна, дочь Ивана V Алексеевича, брата Петра I, и безродный курляндский немец Эрнст Иоганн Бирон подумали об одном и том же офицере. Им был поручик лейб-гвардии Семеновского полка Алексей Яковлевич Шубин. Блестящий жизнерадостный офицер, редкий красавец и отличный любовник, в настоящее время до безумия влюбленный в цесаревну Елизавету Петровну. Та отвечала взаимностью не менее, а может даже и более пылкой.

Он был настолько хорош, а их отношения с цесаревной столь чистосердечны, что уже несколько лет был в центре внимания всего двора. Эта любовь стала причиной небывалой популярности поручика и цесаревны в Семеновском полку, и для многих причиной для ненависти, ревности, завести.

Если говорить о Анне Иоанновне, то это была ревность. Нет, Анна всю свою жизнь была верна Бирону, и то была ревность перемешанная с завистью.

— Какого мужика отхватила себе Лизка! Говорят, что на весь Петербург первый красавец! — Подумала будущая императрица при первой встрече. — Везет же! Мой Эрнст с ним даже рядом не стоит.

С той поры и возникло у нее желание нанести Елизавете смертельный удар, лишив ее любимого человека.

Ну, а у Бирона были более существенные причины нелюбви к Шубину. Еще не будучи всесильным фаворитом, а лишь просто любовником претендентки на престол, он проявил небольшую бестактность по отношению к цесаревне, за что тут же получил в зашей от поручика лейб-гвардии.

— Чего это ты ее защищаешь! — усмехнулась императрица, — или тоже по Лизке сохнешь?

— Ты матушка вот, что сделай! Поручи Миниху, ведь тайная канцелярия в его ведении, установить надзор за Александровским поместьем, где ныне почти постоянно пребывает Елизавета, а более того за неким поручиком Шубиным, что у нее в полюбовниках числится. Пускай своих соглядатаев к ним в прислугой устроит, да потом нам донесет все подробно. Там и решим что делать.

2

Поместье Александровское. Лето 1730 года. Через открытое окошко, затянутое ажурной шелковой тканью в спальню цесаревны Елизаветы беспрепятственно проникал утренний воздух. Своей свежестью он ласкал утомленные любовной страстью молодые здоровые тела Елизаветы и Алексея. Они с трудом отходили от страстных любовных утех, сколь услаждающих столь и утомительных. Их пребывание в Александровской слободе удалило их от придворной жизни, а реалии жизни отошли на задний план. Они жили как супруги и мыслили как супруги.

— Милый Алексей, — тихо прошептала Лиза. — У меня есть для тебя сказка.

— Сказка добрая или грустная? — отрешенно молвил поручик, нежно лаская тело цесаревны.

— Не знаю! Для меня как то и радостно и боязно! — опять чуть слышно шепнула Лиза и плотнее прижалась к любимому.

— Боязно не должно быть я ведь рядом с тобой, — прозвучало горделиво и как то не очень серьезно.

— Я тяжела, — опять шепнула цесаревна, — повитуха сказала, что уже которую седмицу. По глупости своей ранее, и внимание не обращала.

Наступила загадочная тишина. Ни то, что Шубин испугался, но как то все обернулось неожиданно, и что делать в данном их положении, было абсолютно не ведомо.

— Лизонька дорогая! — наконец молвил он, слегка растерянно. — Я рад и готов на все, но не знаю, что нам сейчас делать!?

Цесаревне это показалось весьма забавным. Она хихикнула и задиристо сказала.

— Мы с тобой повенчаемся! Тайно! Как моя сродная сестрица царевна Просковья с Иваном Ильичем Дмитриевым-Мамоновым. Ныне глянь при дворе у сестрицы Анны Иоанновны пребывают.

— То родные сестры, — заметил Шубин, а затем авторитетно заявил. — Как велишь, так и будет! Люблю я тебя более жизни и готов на любые муки!

Зря было им, то сказано! Может от того сглаз и пошел, со всей этой историей.

К масленице, царевна разродилась двойней, мальчик и девочка. Роды прошли благополучно, не напугав и особо не измучив молодую маму.

Наступившая весенняя распутица отделила Александровское от всего мира, и этот российский уголок стал прибежищем уединения и радостных забот. Во дворце цесаревны господствовал покой и согласие.

Кухарки, няньки, прачки, кормилицы, были в тех хлопотах задействованы в достатке, и молодым родителем оставалось лишь забавляться с малышами и наслаждаться семейной иллюзией.

Для царевны, этой душевной и ласковой молодой женщины, роль матери очень пришлась по сердцу. Ну, а Шубин, видя неподдельную радость любимой, восхищаясь ее, сам потихоньку стал ощущать в себе отцовские чувства.

3

Бурхард-Христофор Миних, немец родом из графства Ольденбурского, был взят на службу в Россию еще Петром I. Тот, присвоив ему чин генерал-инженера и поставил следить за гидравлическими работами на Балтийском побережье.

Немцы, что были на службе у государства Российского еще с Петровских времен, ныне при императрице Анне Иоанновне, вновь возвысились у власти. То, конечно более по воли и протекции Бирона, но и Анна Иоанновна не препятствовала этому. Сильно она невзлюбила старые княжеские роды, что похваляясь родством еще с времен Рюриковичей, пребывали в безграмотности и великой лени. Но и кроме того обид на них было не мало.

Ведь именно по вине Верховного Совета, при Екатерине I и Петре II, она, вдовствующая герцогиня Курляндская, пребывала в нищете, и постоянных унижениях. Так что не приходится удивляться тому, что именно князья Долгорукие, Голицыны, Волынские были в опале у императрицы, а господа Бирон, Миних, Остерман благополучно пребывали у власти и чинах.

Миниху в эти годы было уже далеко за пятьдесят, и будучи весьма искушенным человеком, он без труда сблизился с Бироном и Остерманом, а через них с императрицей. Теперь он, будучи человеком весьма грамотным, состоял председателем особой комиссии по состоянию войск и изыскание средств на его содержание, а его звание звучала так, фельдшейхмейстер граф фон Миних. Именно ему Анна Иоанновна решила дать поручение пресечь опасный роман цесаревны с гвардейцем.

— Отчего же это дело поручаете мне? — немного удивился Миних, не до конца поняв мысли императрицы. — Графу Ушакову и его Тайной розыскной канцелярии будет гораздо сподручнее.

— Ты фон меня разочаровываешь! Я понимаю, что Ушаковские костоломы под пытками из самого отчаянного смельчака выбьют любое признание. Но одна мысль, что красавец Шубин будет изувечен, меня просто расстраивает. Незачем портить игрушку, если она не твоя! А если что прознаешь на счет изменных или других воровских дел Елизаветы, то мне решать как далее с ней быть. Все держи в строжайшей тайне, даже Бирону особо не рассказывай. Теперь все уяснил?

— Да моя Императрица, уяснил! Все ваши пожелания будут исполнены в точности.

С этой минуты Александровская слобода и казармы Семеновского лейб-гвардии полка оказались под неусыпным вниманием Миниха.

Первые донесения пришли из Александровской слободы. Созданный молодыми людьми мирок любви и счастья оказался сильно хрупок, даже не способный защитить их от завести человеческой и ревности. Хотя пожалуй, для защиты от Анны Иоанновны нужны были крепостные бастионы.

Донос пришел от некоего подьячего Тишина, что будучи у дел в Александровской слышал о прижитых государыней цесаревной двух детей мужеского и женского полу.

Императрица была в гневе.

— Этот опасный роман цесаревны с гвардейцем надо пресечь. Не к лицу цесаревне плодить безродных детишек, наш род Романовых поганить, — кричала она что есть сил.

— В Семеновском полку все относительно спокойно, там более за сквернословием замечен капитан от гвардии князь Юрий Долгоруков.

— А поручик Шубин, что же даже в сотоварищах у Долгорукова не ходит? — поинтересовалась Анна с досадой.

— У Долгорукова более князь Барятинский в сотоварищах, такой же плут и гуляка, а вот этот в дружбе с нашим поручиком, — наконец порадовал ее Миних.

По мановению Императрицы ясное небо над Александровской слободой стало затягиваться свинцовыми тучами. Но разговор неожиданно был прерван приходом Бирона.

О визите Миниха, и оживленной даже шумной беседе в покоях Императрицы, ему донесли тут же. Желания узнать что-либо для себя полезное, он и совершил столь поздний визит к Анне.

Будучи фаворитом, и единственным любовником подобные выходки ему сходили с рук. Вот и сейчас, пройдя черным ходом, и немного задержавшись за портьерами, что бы подслушать, тайный разговор, он с удивленным выражением лица появился в покоях императрицы.

— Боже мой! Анна! Дорогая! Разве можно столько заниматься государственными делами! Ты себя совсем не жалеешь! Фон Миних, вы то, отчего со своими финансовыми проблемами, беспокоите Императрицу в сей поздний час!

На этот раз Анна не сдержалась, и несколько раздраженно выставила фаворита.

— Эрнст! Ты нынче совсем не вовремя! Фон Миних ко мне с личным прошением. Оставь нас сию минуту.

— Прошу меня покорно извинить! — Бирон изобразил на лице обиду отвергнутого любовника и вышел вон из покоев императрице.

Придя к себе, он тут же вызвал к себе дежурного офицера, и принялся писать письмо цесаревне Елизавете Петровне..

— Мое послание опережает фельдъегерей Государыни Императрицы не более чем на день. Ей многое стало известным из вашей личной жизни, опасайтесь самого худшего. Прочитав письмо, сразу уничтожьте. Бирон.

Эрнст Иоганн Бирон на протяжении своей государственной деятельности, всегда состоял в противных цесаревне партиях, но по неведомым на то причинам, всегда оказывал действия смягчающие ее судьбу и положение при дворе. Скорее всего, это было вызвано личной симпатией, и дальновидным предчувствием ее будущего восхождения на трон.

4

То утро в Александровской слободе Елизавета с содроганием будет вспоминать всю свою жизнь. Прибывший из Петербурга гонец был измотан до такой степени, что тут же уснул, ничего не пояснив. Записка Бирона тоже ничего ни объяснила, но формулировка «самое худшее» говорила о многом. Елизавета своим женским чутьем, понимала что это «самое худшее» касается прежде всего самых ее близких и дорогих людей. Решение возникло само собою.

Алексей был рядом, и от него сейчас требовалось действий. Тайно собрав малышей, молодой отец покинул с ними слободу. Ночь и первый снег надежно скрыли его следы от злых глаз. Поручик будто на время растворился в Российских просторах и никому даже Елизавете, он не назвал того тайного убежища, куда увез и спрятал детей.

А между тем государственная карающая машина была пушена. И на то был сей указ Императрицы.

— Открылось здесь некоторое зломысленное намерение капитана от гвардии нашей князя Юрия Долгорукова с двумя единомысленными его такими же плутами, из которых один поручик Шубин, служитель цесаревны Елизаветы Петровны, другой князь Барятинский, которые уже и сами в том винились. Рассудив, повелеваю, тотчас по получению сего, взять под крепкий караул поручика Шубина и привезти в столицу, со всеми имеющимися у него письмами и другими вещами и привести его за крепким караулом и присмотром в Санкт-Петербург и там посадя его в крепость держать под таким же крепким караулом до нашего приезда в тайне. Повелеваю нашему генералу фельдцейхмейстеру графу фон Миниху учинить о том, по сему нашему указу. Анна.

Все дальнейшее шло согласно указа. По возвращению в Александровское, Шубин узнал, что Елизавета отбыла в Санкт-Петербург по требованию императрицы. Не думая о себе, да еще и не осознав размеров беды нависшей над ним, Алексей отправился следом за любимой.

Собой он был крайне доволен. Блестяще выполнил поручение ненаглядной цесаревны. Ведь ни одна живая душа кроме него не знала про тот укромный уголок, во Владимирской губернии, где он частенько гостил у престарелого родственника по материнской линии в детские годы. Теперь и того паче, старый человек был абсолютно забыт грешным миром, а всевышний так и не призвал, видимо в аккурат заготовив прибежище для опальных малолетних двойняшек.

Проезжая заставу на окраине Санкт-Петербургу при проверке дорожных документов Алексей Шубин был схвачен караулом. При этом прозвучавшая фраза: «Слово и дело», заставила Алексея вздрогнуть, и по всему телу пробежал холод страха. То была не просто случайная фраза, а вердикт тайной канцелярии, означающий арест по доносу за участие в политическом заговоре против императрицы.

Когда Елизавета зашла в покои Анны Иоанновны, то осознала в полной мере сколь ненавистна она императрице. Та вся пылала яростью не в состоянии, и не желая сдерживать эмоции.

— Все паскудишь, как девка безродная! Сказывай! Где прижитых тобой детишек прячешь. Сказывай не запирайся! Либо сама найду, всех в холопы продам, а тебе на вечно в монастыре запру!

— Матушка Императрица! Смилуйся! — Не на шутку испугавшись, взмолилась Елизавета. — Наговор все это по злобе и завести людской. Каюсь был грех, затяжелела я, но то дело бабское, всякое бывает. Но рожать я не рожала. В бане парилась до бесчувств, затем с забора прыгала, так выкидыши и приключились.

— Врешь все Лизка! — взвизгнула Анна и неожиданно выхватила припасенную заранее плетку, на подобие, что лошадей погоняют.

Хлесткие удары плеткой обрушились на склоненную спину цесаревны. Та закрывая лицо, взвыла от боли на все покои императрицы. Но дело было ночное, стража была удалена и вопли цесаревны услышал лишь Эрнст Бирон.

— До смертоубийства бы не дошло! — испугался он и бросился в спальню императрицы.

С искаженным злобой лицом та хлестала Елизавету и Бирону понадобилось приложить не мало усилий, что бы отобрать плетку. Немного успокоившись Анна вновь принялась пытать Елизавету.

— Не отпирайся, мне в точности донесли, что родила и в дети находились в Александровской слободе! Причем разнополая двойня.

— Наговор все матушка! — продолжала твердить цесаревна. — Правда лишь в том, что двойня. Бабка повитуха, что со мной была тоже самое сказывала. Зарыли их в лесу недалече от слободы.

— Сказывай где зарыли младенцев коль так?

— Не скажу я матушка этого! Горько мне! Итак грех великий сотворила, не вымолить прощения! А ты хочешь еще их покой потревожить!

Елизавета была столь естественна в своем горе, что Анна даже засомневалась.

— Тоже мне грех! Каждая баба в таком грехе ходит!

— Анна, да ты погляди на нее, ведь Елизавета правду глаголет, и Шубин на допросе под пытками тоже самое показал.

— Ладно ступай Елизавета с глаз моих, — окончательно поверив молвила Анна Иоанновна. — Впредь подобного не допускай, и в любовники себе более гвардейцев не бери, присмотри певца или поэта. Ты я слышала, тоже стихи пишешь. То занятие более достойное для цесаревне, нежели политические заговоры.

5

Выполняя желание Анны, Миних проследил, что бы Алексея не подвергали пыткам и тот достойно перенес все выпавшие испытания, в точности повторяя много раз версию предложенную Елизаветой Петровной. Он даже стал надеяться на скорое освобождение.

— Да и то право, — рассуждал он. — За что держать в застенках доблестного офицера и героя многих Петровских баталий ежели он в заговорах не участвовал, а имел честь влюбиться в цесаревну и получить взаимность. За такое и в отдаленную крепость сослать зазорно.

В первых числах января 1732 года поручик лейб-гвардии Семеновского полка Алексею Яковлевичу Шубину был сослан в Сибирскую Губернию под другим именем. Теперь он звался Александр Шендера, а Сибирскому губернатору Алексею Плешеву предписывалось отправить арестанта в строжайшей тайне в самый отдаленный от Тобольска острог, в котором таких арестантов не имеется.

Глава 6. Луораветланы

Когда справедливость исчезает, то не остается ничего, что могло бы придать ценность жизни людей.

И. Кант

1

После славной победы над русскими, что так неожиданно приключилось у реки Егача, чукотское ополчение возвращалось к своим стойбищам.

Главный тойон, по имени Кивающий Головой, был доволен нынешним походом. За победу над бородатыми людьми про него обязательно сочинят песню и будут восхвалять даже после смерти.

Качающим Головой его прозвали за привычку наклонять голову при отдаче команд во время битв. Свирепые воины из каменной тундры, всегда с нетерпением ждут этого момент, и во все глаза смотрят на своего тойона. Этот момент очень важен для победы, а Кивающий Головой не ошибается.

Несколько лет назад, будучи молодым охотником, его звали, Омрын, что означало крепыш, за его кряжистое телосложение. Но после той охоты на кита, когда угадил в воду, да чуть не утонул, пришлось изменить имя. Иначе злых духов не обмануть, и они будут продолжать попытки убить тебя.

Сейчас Кивающий Головой богатый человек, у него есть байдары много китового уса и моржовых шкур. Когда на Чукотскую землю приходят чужие, или в тяжелый год надо идти войной на коряков, эскимосов, чтобы забрать у них оленей и мясные запасы, то его избирают тойоном. Но сейчас военный поход в Корякские земли закончен. Многотысячное оленье стадо гонят пленные корякские пастухи. Но это ни что в сравнении с тем богатством, что взяли у русских. В санях лежат несколько железных котлов, топоры, ножи, и луки, стреляющие огненными стрелами. И хоть они уместились на десятке саней, но цена им велика. За это богатство он готов отдать всех своих оленей.

Кончились сражения, и на этом закончилась его власть над воинами. Забирая положенную часть добычи, они расходятся по стойбищам. Добыча нынче велика, и каждый берет сколько захочет. Драк почти нет. Но если случиться, то вмешиваться никто не будет. Таков закон. Сейчас, каждый стал опять сам по себе, а их тойон не более чем другие.

Это очень схоже с законами волчьей стаи, что собирается лишь в трудную годину для охоты на крупного зверя. Самый матерый зверь становится вожаком. Неписанные законы стаи жестки и непреклонны, но насытившись, она мгновенно распадается на одиноких охотников, которые разбредаются по своим логовам. Но вой любого из них снова может мгновенно собрать стаю.

Так и у чукчей. Их сказки славят молодого охотника, который проживает в одиночестве среди снежной пустыни. Они даже не живут родами, их удел семейное стойбище, и если обстоятельства требуют, то семьи селятся рядом образуя одно поселение, но то абсолютно ни к чему ни обязывает. Любой чукоч может сняться и откочевать по своей воле. Даже сын может бросить родителей в любой момент, и навсегда забыть про свое родство.

Суров тот край, что раскинулся от Калымы до Восточного моря. Трудно найти на земле более тяжелых условий для жизни. Но именно здесь всевышний сотворил изобилие промыслового зверя, и народ что тысячелетиями жил на этой земле, охотился и разводил олений. Всего было в достатке. Ведь в холодном климате, единственный залог жизни это изобильная жирная пища. То не шутка, когда говорят, что три месяца здесь холодно, а остальные месяцы в году очень холодно.

Этот народ имеет несколько названий. Тунгусы, что соседствуют с ними на западе по реке Колыме, и вслед за ними русские, звали их Чюхчи, по названию реки, что впадает в Северное море рядом с Колымой. Там русские и столкнулись впервые с этим народом. Это название оказалось созвучно с их самоназванием чаучу, что обозначало богатый оленями. В итоги закрепилось за ними название чукоч или чукча. Но те, что жили у моря, береговые чукчи, считали себя родоначальниками, и гордо назывались Луораветланы, что значило истинный, настоящий человек. Они чукчи называют себя настоящими людьми, свой язык — настоящим языком, свой дом — настоящим домом, а все чужеплеменное, чужое ставят в один уровень со злыми духами.

Это самоназвание исконных чукчей объясняет многое, но здесь указанная транскрипция уже упрощенна для русского языка. Если пытаться написать ближе к их произношению, то получается что-то типа лыиораутлат. Согласитесь, что гордое название истинных людей не могло войти в обиход бородатых пришельцев из-за сложности произношения, и было забыто ими, даже без попытки вникнуть в его суть. А зря! Видится, что именно в этом слове кроется загадка народа Луораветлан, и причина тех трагедий, что произошли на Восточном порубежье России.

Первым из русских промышленных людей здесь побывал в 1644 году казак Михаил Стадухин. В своей отписке Якутскому воеводе он писал:

— На Колыме реке был я для ясачного сбору два года. Колыма река велика, есть с Лену и идет в море так же как и Лена под восток и под север. Сторонней реке прозвищем Чюхчя, что впадает в море своим устьем, по той реке живут иноземцы и свой род словут Чухчи. Тоже что и самоядь, оленные и сидячие. Против реки есть большой остров. Те чухчи по сю сторону Колымы, от своего жилища с той речки зимой переезжают на оленях на тот остров одним днем. На том острове они побивают морского зверя моржа и к себе привозят моржовые головы со всеми зубами и по своей вере тем моржовым головам молятся. Промышленные у чухчей тот рыбий зуб видели. Концы у Оленных санок у чюкоч зубьи, все того одного моржового зуба. У оленных чукоч каждый мужик или женка имеют оленную упряжку и все ездят. У береговых чукочь ездят только справные мужики, а все другие ходят пешком.

Этот, по сути небольшой дикий народ, не принял русских. Отказ платить ясак русскому государю был повсеместно. Чукчи не могли взять в толк, за что или зачем они должны отдавать свою ценную добычу.

Они, чукчи хозяева этой земли, это они гроза тундры для всех соседей, это они на правах сильнейшего отбирают у соседних народов имущество, стада оленей и морскую добычу. Они Луораветланы, другие народы недостойны именоваться настоящими людьми.

Всех остальных, и в том числе русских пришельцев, они называли тангыт, тангытан, что значило чужой, а чужой всегда враг. Правда русских пришлось выделить из числа других врагов, уточняя мелгыт-тангыт, чужой с огненным луком. А позже получили и отдельное название, леларемкын, что значило бородатый народ. И то по необходимости, так как объявились американские китобои, получившие прозвище усатые.

Но кроме редкостного самомнения чукчи отличались запредельным упорством и смелостью, что переходили грань разумности в понимании белого человека. Упорство, прежде всего, сказывалось в том сопротивлении, которое русские получили от этого сурового, и дикого народа. Предела в той упорной борьбе не было, а когда случались перерывы, и казалось, что чукотский народ уничтожен полностью, волею проведения или других потусторонних сил спустя пять шесть лет чукотские орды появлялись из небытия, и вновь без малейшего страха шли на русские остроги.

Кивающий Головой чукча богатый и крепкий телом, он Луораветлан. Его приморский поселок зовется Машку и стоит на берегу Ледовитого моря против острова Имаклик. Яранги поселка вытянулись вдоль берега, и как полагается, повернуты входом к морю. Его жилище стоит с правой почетной стороны, то передняя яранга, а он владелец ее, человек из дома сильнейших. Ему же принадлежат все байдары, и он будет решать кому жить в поселке Машку. Эти права даны ему не случайно. Его семья живет на этом месте уже много лет. Ему известны все места промысла моржей и китов, известны все секреты движения льдов, ветра и морских течений, он самый быстрый и сильный чукоч в родном поселке.

Сейчас он спешит к родной яранге. Из добычи выбрал себе сотню самых крупных оленей, забрал железную одежду русских и огненный лук. Потом у себя, он внимательно все изучит, и может постигнет тайну огненных стрел. Корякские олени слабы, пригодны лишь к санной упряжке. Редкий способен нести верхом взрослого чукчу, а Кивающий Головой так и не может найти себе подходящего.

В поселок спешит он неспроста. Близится время морской охоты, но прежде надо провести праздник байдары и распределить их по артелям. Только владелец байдар в праве его проводить. А если не проведешь и не порадуешь духов, то удачи на охоте не будет, байдары будут тонуть в море, и семья его пойдет скитаться по тундре.

2

Весть о гибели Афанасия Шестакова разлетелась во все уголки Чукотки и Камчатки с удивительной скоростью. По разному к ней отнеслись наши герои, но все были едины в одном. Разгром хоть и малочисленного, но хорошо подготовленного и вооруженного отряда, под командой опытнейшего человека, удивил всех до крайности. Только сейчас и только те, что были близки к месту событий осознали, и то в некоторой мере, что Анадырская экспедиция не прогулка, что перед ними стоит серьезная проблема и она именуется Чукчи.

Первым узнал о смерти Шестакова матрос Петров. Он в это время зимовал в Тауйском остроге, куда попал вместе с геодезистом Гвоздевым на боте «Восточный Гавриил», после его ремонта. Петров тогда получил весть, что с Камчатских острогов подмоги Афанасию не будет, так как те сами ели отбиваются от камчатских ительменов. Старался он поспеть на подмогу своему командиру, но не вышло, припоздал.

Попереживали казаки, помянули любимого атамана, да сели думу думать, как далее быть. Возле бота на берегу присутствовала, команда «Восточного Гавриила», два десятка казаков экспедиции, сам матрос Леонид Петров, да геодезист Михаил Спиридонович Гвоздев.

Гвоздев как человек офицерского звания и дворянин пытался навести порядок и унять лихую братию, но его решительно перебил матрос Петров.

— Други мои! Как помните своим ордером, еще будучи в Охотске, Афанасий назначил меня главным квартирмейстером. Теперече, опосля его смерти я становлюсь главным командиром, — неожиданно твердо заявил Петров.

Все раскрыв глаза удивленно посмотрели на мотроса.

— Тебя же, по старому понятию, вроде ключником Афанасий ставил? — засомневался казак Крупышев.

— Какой ключник? Бери выше! Слыхал же, Главный квартирмейстер. Голова при расставании так и сказал. Мол ежели что? Быть тебе Петров за меня вторым человеком! Во как!

— Так и было. Сам слышал! — подал голос кто-то из команды.

— Я же братки вам врать не буду! Предлагаю идти на Камчатку на соединение с сыном Шестакова, Василием.

Все внимательно слушали, что разумного предложит главный квартирмейстер.

— А далее пойдем братья казаки на дальние острова, куда еще никто ни хаживал. Думка есть у меня. Построим на том острове острог, гарных баб из туземок возьмем, и заживем своим царством государством.

— Да куда ты на «Восточном Гаврииле» уплывешь, он же развалится при первом шторме! — с досадой произнес кто-то из мореходов. — На нем даст бог берегом до Охотска вернуться!

Видно было, что большинству казаков по сердцу пришлась думка Петрова. Они сидели молча обдумывая замечание морехода.

— А у меня в Охотске изба, женка с детишками. Куда я с вами? — опять подал голос казак Крупышев.

Мнения разделились, но тем не менее большинство продолжало поддерживать матроса Петрова.

— Казаки, да вы, что с ума посходили? — вновь заговорил Гвоздев. Да это же дело воровское, изменное. За одни только речи непотребные казнить могут! В Охотск подаваться надо до тамошнего комиссара, а далее быть как он велит.

— Идем в Охотск! — загалдели казаки. — Мы служилые люди и не к лицу измены чинить!

— Капитан Павлуцкий в скорости объявится и казнит всех изменных людишек, — пуганул для верности Гвоздев.

На этом шабаш прекратился, и большинством было решено возвращаться в Охотск.

3

Зиму 1729–1730 года капитан Павлуцкий провел в Нижне-Колымском остроге. Вместе с ним в бездеятельности пребывало более двух сотен солдат и казаков экспедиции. Сюда весть о смерти Шестакова достигла 25 апреля 1730 года из Анадырска. Сомневаться в том не приходилось, ведь тело Шестакова было доставлено есаулом Иваном Остафьевым в Анадырь, и это подтвердил в донесении тамошний приказчик.

Все было так неожиданно, что привело Павлуцкого, по началу, в крайнее замешательство. Он не ожидал такой скорой развязки в его конфликте с Шестаковым, и до сего дня, не имея собственных планов, попросту вредил всем начинаниям головы.

Вины он за собой не чувствовал. В борьбе за лидерство все меры хороши, и то, что он не выполнил ни одно предписание Шестакова, по сути, бросив его с малочисленным отрядом на погибель, нисколько его не беспокоило, и даже ни шло на ум. Смерть казачьего головы представлялось ему проведением божьим, наказанием за лихоимство и самозванство.

— Господь все видит! И всем воздает по заслугам! — рассудил Павлуцкий, оправдывая свои поступки. — Теперь настал мой черед действовать.

Майорское звание и дальнейшая служба в гвардии продолжали мерещиться капитану, как дивный сон, видится как цель всей его жизни. Ведь дело осталось за малым. Привести в покорность небольшой дикий народец. И хоть много уже наслышан о бесстрашии и упорстве чукчей в бою, о их звериной хитрости и выносливости, то его не пугало. Все определяет оружие. Чукчам со своими копьями и луками с костяными наконечниками придется противостоять обученным русским солдатам и казакам вооруженных пушками, фузеями и ручными гранатами. Это сравнение вызывало у него лишь улыбку.

Гибель казачьего головы и разгром его отряда, давали повод для размышления, но особого беспокойства не вызывали. Малое число казаков и неосторожное командование головы были здесь очевидны.

Сейчас от него требовалось срочных действий и желательно разумных, чтобы не загубить дела экспедиции. Не знал он всех тех обширных планов, что не давали покоя казачьему голове. У Павлуцкого все выглядело гораздо проще. Он не сомневался, что основная задача это подчинение Российской Империи чукчей и камчадалов, и достижение цели видел в подавлении всякого сопротивления. Сейчас самое главное для него собрать все силы в единый кулак и центром определяется Анадырский острог, что стоит в самом сердце чукотской земли.

Будучи в Якутске и ныне в Нижне-Колымском остроге он внимательно наблюдал за действиями Афанасия Шестакова и сейчас превосходно владел ситуацией.

26 апреля 1730 года капитан Павлуцкий, ныне едино начальный, главный командир Анадырской экспедиции рассылает ордера всем начальным людям.

Руководству морским отрядом экспедиции штурману Якобу Генсу, подштурману Ивану Федорову, геодезисту Михаилу Гвоздеву:

— Велю вам по получению сего ордера в Охотском остроге взять, ежели имеется, оставшееся судно от капитана Беринга, или из вновь построенных, и на том судне, взяв всех служилых людей и припасы идти на Камчатку в Большерецкий острог. Передать или оставить в Большерецком остроге ордер для дворянина и нашего начального человека Ивана Шестакова. С Камчатки морем быть к нам в Анадырский острог в немедленном времени. А буде помянутого судна не имеется, или что другое приключиться, то усмотря как способнее идти к нам в самой скорости. Команда над офицерами флота, всеми матросами и мореходами поручается штурману Русского флота Якобу Генсу.

К этому ордеру прилагался второй на Камчатку дворянину Ивану Григорьевичу Шестакову, командиру бота «Святой Архангел Гавриил».

— Велю вам присоединиться со всеми людьми к отряду Якоба Генса и действовать согласно его указаний и правил.

Кроме того он затребовал от Якутского воеводы, стольника Ивана Ивановича Полуэктова, отослать в Охотск денежную казну экспедиции, и застрявший по дороге провиант, а также прислать в Анадырь служилых людей, что были завербованы в Жиганском зимовье.

Не забыл он и о сыне Афанасия, Василии Шестакове, что управлялся на боте «Фортуна», и к тому времени уже имел не плохой опыт хождения из Охотска до Большерецка. Ему предписывалось, взять в Охотске подчистую всех матросов, солдат, казаков, что пребывали там по служебным надобностям, и, забрав в Охотске все экспедиционные припасы, также присоединиться к отряду Генса.

Что тут скажешь? Круто взялся за дела капитан Дмитрий Иванович Павлуцкий. Да и то право насиделся болезный. Ведь оно хорошо когда безделье протекает в праздности и неги. А ежели в утомительном ожидании, да переживаниях всяческих, то и с ума сойти можно.

Хотя, дела эти, напомнили старую восточную поговорку:

— Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

А у Павлуцкого все выходило на оборот. Видимо сказалось слабое познание морского дела. Затребовать в Анадырь всю Охотскую эскадру, да еще с грузом была дело пустое. Из Охотска до Анадырского лимана дойти мог лишь кугор-бот «Святой Архангел Гавриил» да и то, памятуя поход Беринга, он не отважился тогда зайти даже в Анадырский залив. Место было не ведомо! Ни тебе координат, ни лоций, лишь старые зарисовки местных поморов. После Беринга туда никто и ни хаживал.

4

Весна 1730 года. Побережье Ледовитого моря, поселок береговых чукчей. Нынче здесь назначен праздник байдары. По сути это не праздник в нашем понимании, а один из обрядов годового цикла по вероисповеданию чукчей. А вера у них первобытная, и даже до языческая. Они не знают богов, а поклоняются духам. Тех множество они разнообразны. Живут везде, в камне, реке, дереве, животном. Чукчи весь окружающий мир видят подобным себе, умеющим мыслить, разговаривать и страдать. Они и сами с ними постоянно разговаривают. Вот и приходится поминать их при случае, принося что ни будь в жертву.

Сейчас море начинает освобождаться ото льда, и близится сезон охоты на морского зверя. Самое время отдать почести и задобрить морских духов. Байдара важнейший элемент в жизни приморских чукчей и как средство охоты и как основа их уклада жизни, и как символ всего их бытия.

День проведения праздника байдары определил человек из дома сильнейших, луораветлан по имени Кивающий Головой. Он как хозяин переднего дома и владелец двух байдар имеет на то исключительное право.

Новую байдару он приобрел в конце прошлого лета, и это будет для нее первый сезон охоты. Старую, отдал в пользование старшему сыну. Теперь в поселке две артели и управляться в охоте на кита можно без посторонней помощи. Но пока он владелец той байдары. Сыну она перейдет лишь в случае удачной охоты, когда сможет отдать десять больших полос китового уса, то назначенная за нее цена. Здесь в чукотской тундре, китовый ус на ряду с рыбьем зубом и оленьим костным жиром, основная мера взаиморасчета.

Шкуру старого моржа, что была удивительно огромного размера, он добыл сам, еще несколько лет назад, а вот деревянный остов для байдары приобрел на торге с американскими эскимосами. У тех с добрым лесом богато, вот и торгуют, а луораветлану идти за ним через всю тундру в земли лесных коряков и ламутов, или многие годы собирать подходящие куски на берегу случайно прибитые волной.

Байдара вышла замечательная и Кивающий Головой доволен. Остов будет служить долгие годы, ну а шкура и ремни меняются по мере необходимости.

Его байдарная артель, как и все остальные, состоит из восьми человек. Кивающий Головой, как владелец и самый опытный охотник является рулевым. Один сидит на носу с гарпуном в руках, и шесть человек на веслах. Восемь человек не случайно. Луораветланы утверждают, что на кита даже касатки охотятся восьмиром. Каждая байдарная артель проведет свой праздник, сын сразу после отца, таков закон. Так духам будет понятнее, меньше путаницы.

Зиму остов байдары проводит в удалении от моря на высокой подставке, что сооружается из китовых костей. В это время он и сам напоминает скелет огромного животного. А моржовая шкура и ремни хранятся в шатре яранги. Иначе нельзя. Сглодает шкуру по жизни голодный песец, что крутится возле поселка в поисках, чем поживиться.

Отсюда с зимней стоянки начинается праздник байдары. Утром у шатра сильнейшего человека собрались все члены артели. Поглазеть пришли все желающие. Но самый главный участник, это старейшая женщина поселка, чем старше тем лучше для артели. Именно ей выпадает честь общаться с морскими духами. Если старейшая скончалась, или занедужила и не может общаться с духами, то посылают в соседний поселок за таковой. Иначе нельзя.

Кивающий Головой привел свою артель к месту зимней стоянки байдары. Не спеша, обстоятельно привели ее в порядок. Теперь она выглядит подобающе, сильнейший чукча доволен. Крепка и легка байдара. Артельщики понесли ее к шатру старшего. То первая проверка, надо приноровиться. Теперь им предстоит носить ее много, ведь во время промысла, часто приходится вытаскивать ее на лед, и тащить порой по нескольку дней, что бы преодолеть ледяные заторы и достичь открытой воды.

Как бы указывая путь впереди ели шагает старушка. Теперь байдару установили с западной стороны у края поселка. Старушка взяла желудок с начинкой из оленьего мяса, пошла к морю и бросила его в морские волны. То и есть жертвоприношение морским духам. Для них желудок с олениной большое лакомство, так же как и для прибрежных чукчей. Тут все честны, и здесь ни место для лжи.

Далее процессия пошла кругом вокруг шатра, указывая духам моря чей дом принес жертву. Впереди по прежнему идет старушка, далее хозяин и члены артели. Оставшееся время до позднего вечера участники поют песни и танцуют под звуки шаманского бубна.

На утро духи скажут свое слово, что во многом определит судьбы артели. Топленый жир что поставили на ночь в байдару укажет их волю. Застывая, поверхность создает удивительные рисунки, которые на утро будет читать ритуальная старушка. Хотя любой может сразу определить волю духов.

Если рисунок проявился в виде множества мелких царапин, будто нарисован острыми коготками животных, то к хорошей охоте, и чем гуще паутина, тем обильнее добыча. Но если в этой паутине проглядывают округлые пятна, будто отпечатки пальцев, то это к беде и даже к гибели. Такое послание может привести к распаду артели, и созданию новой, а может просто к изменению имен членов артели, что бы обмануть духов.

Ну а если все хорошо, то байдару переносят к морю, где она устанавливается на деревянные опоры недалеко от воды. И в благодарность духам, желудок начиненный олениной вновь летит в морские волны, а жители поселка угощаются весь день за счет артельщиков.

Кивающий Головой счастлив. К его новой байдаре морские духи благосклонны, охота будет удачной, и хоть рисунок получился удивительно сложным для понимания, что сулило неожиданные или странные происшествия, но гибели участников артели там не просматривалось.

5

Летом, а точнее в начале июля 1730 года капитан Павлуцкий покинул Нижнеколымск и усиленным маршем повел своих людей в Анадырский острог. Его отряд состоял из ста пятидесяти солдат под началом дворянина Семена Зиновьева и пятидесяти пяти казаков сотника Шипицына. Ранее, помнится, что в Анадырский острог был уже послан отряд в шестьдесят человек подпрапорщика Макарова.

Русские впервые появились на реке Анадырь в 1649 году. То был легендарный Семен Дежнев со товарищами.

Пройдя свой удивительный маршрут, морем от устья реки Колыма, через пролив между Азией и Америкой и потерпев крушение у южных берегов Чукотки, он с великими трудностями вышел на реку Анадырь. Здесь построив речные суда, служилые казаки ушли вверх по реке. Своим названиям река обязана именно этим казакам. На юкагирском языке слово река звучит ану-ан. Оно и стало топонимом к названию реки Анадырь.

Божьим промыслом они достигли среднего течения реки, где увидели просторную долину. Пройти мимо этого места они не могли. Окруженная горами со всех сторон, та долина была своеобразным оазисом среди вечной мерзлоты чукотского полуострова. Прежде всего ее выделяло обилие трав и хвойных лесов по берегам реки. Даже река здесь меняла свой облик. Верховье реки уходило круто на север, здесь мутные притоки из талых вод заканчивались и на смену им пришли горные источники. Вода стала значительно прозрачнее. И на смене воды образовались изобильные промысловые рыбные места. Мягкий климат долины привлек сюда на жительство племена инородцев, что в большом количестве проживали в этих местах. Все это и определило становление здесь зимовья, а чуть позже в 1652 году, после проведывания сухопутного маршрута от Колымы, и строительство Анадырского острога.

Для большей безопасности острог был поставлен на небольшом высоком острове, что жался к левому берегу реки и не представлял опасности во время паводка. Около десяти лет прослужил Семен Дежнев в этих местах. По заслугам оказалось и благодарность. В 1660 году имел он честь доставить в столицу костяную казну, то моржовые заморные бивни, всего 289 пудов, за что получил большую денежную награду и звание казачьего атамана.

С тех пор много воды утекло. Обжились казаки, острог добротный поставили для бережения от немирных коряков и чукоч. Церковь Всемилостивого Спаса поставили. Нашлись добрые мастера, сладили резную деревянную церковь вида весьма изящного.

Не сладкая доля досталось Анадырскому острогу. Тяжела здесь служба. Острожные ветераны сказывают, что Якутское начальство ни в один год не присылало служилым людям довольствие, разворовывая все и списывая на порчу или утрату за дальностью пути.

Гарнизон не велик, восемнадцать служилых, да самые отчаянные торговые и промысловые людишки крутятся постоянно. Рыбные припасы, мясные, гарнизон сам на зиму готовит. Благо места обильные, да и инородцы, что от чукчей под защиту острожка льнут, олешек на забой всегда пригонят.

А самое главное климат в долине на столько мягкий, что овощи: капуста, тыква, картофель родятся здесь всем на диво. Так вот и живут на самообеспечении русские служилые люди, а в далеком Санкт-Петербурге диву даются, сколь много уходит средств на содержание Анадырского острога!

В последние годы про острог будто стали забывать. Да и то право, время вперед бежит. На Камчатку, сухопутную дорогу, что шла через Анадырский острог, забросили. Люди и грузы, ныне через Охотский порт морем идут.

Беринг, в первой своей экспедиции про Анадырский острог даже слушать не хотел. Благо, что казачий голова Афанасий Шестаков, заставил сенат вспомнить о чукотской земле и организовать Анадырскую экспедицию. Теперь здесь стало людно.

Первыми пожаловали в эти края солдаты подпрапорщика Маркова. Объявив тамошнему управителю, комиссару Петру Колесову о скором прибытии главных сил экспедиции, они принялись недалеко от острога на левом берегу реки строить посад, для размещения воинского люда.

За ними, вместо главных сил, как снег на голову, свалился есаул Иван Остафьев с остатками разгромленного отряда, и телом убиенного Афанасия Федотовича Шестакова. Схоронив казачьего голову на местном православном кладбище, казаки отправили эту весть во все Якутские, Колымские, Камчатские и Охотские остроги. Она всколыхнуло весь край.

3 сентября 1730 года в Анадырский острог пришли главные силы экспедиции во главе с единоначальным командиром, капитаном Тобольского драгунского полка Дмитрием Ивановичем Павлуцким.

Первым делом он вручил местному комиссару промеморию, писанную собственноручно. В ней, он ставил Петра Колесова в известность, что берет в свои руки командование Анадырским гарнизоном и всего края.

Военный карательный поход на чукчей стоял на первом месте, но надо было осмотреться, привести все в порядок и разработать план военных действий. Кроме всего надо решить извечные проблемы с продовольствием и зимовкой людей, коих собралось по местным меркам великое множество. Близилась зима, и работа шла полным ходом. Против острова, где отделенный узкой протокой стоял старый острог, стал расти добротный посад. Крепкие избы из вековых лиственниц, с небольшими окнами бойницами, смотрелись мощно и от того посад в скорости стал зваться Крепостью.

6

В Охотске, к осени 1730 года, собрались корабли Анадырской экспедиции. Встав к причалам верфи, что разместилась в устье реки Ураке, они неспешно ремонтировались в ожидании дальнейших событий.

Поредела Охотская флотилия изрядно. Нет лодии «Лев», с коей беда приключилась на зимовке возле Ямского острога. Беда вышла серьезная, нет ни лодии, ни команды вместе с капитаном Лебедевым.

Бот-шитик «Фортуна», столь славно бороздивший воды Ламского моря, и не единожды совершившего переход из Охотска до Большерецкого острога на Камчатке, сейчас стоит на ремонте, а вернее сказать разобран и пребывает в виде складированного теса.

Особенность шитика в том, что данный вид судна, чье начало уходит корнями в новгородское средневековье, имеет обшивку, что крепилась к набору шпангоутов кожаными ремнями или просмоленными пеньковыми веревками. Это значительно упрочняло его корпус и делало удобным для ремонта. Более того, на волоках, речные шитики даже разбирали для удобства транспортировки.

Но шитик «Фортуна» был заслуженный морской бот, и его смоляные веревки попросту истрепались на тяжелой службе, и в последнем походе его корпус чуть не развеяло по морским волнам. Поэтому по приходу в Охотск, летом 1730 года он спешно был разобран, и пребывал в вялотекущем ремонте. Ожидать его участия в делах Анадырской экспедиции на ближайшее год не приходилось.

Так, что у причала в устье Ураке стоял бот «Восточный Гавриил» и флагман флотилии гукор-бот «Святой Архангел Гавриил».

Ну а флотские офицеры, проведя весь год на берегу, были все во здравии, если конечно не считать похмелье болезнью, коей постоянно страдал штурман Якоб Генс.

Участие бота «Восточный Гавриил» хоть и не дало результатов для экспедиции, но большому обсуждению не подвергалось.

— Что взять с неуклюжего и неудачливого бота? Благо что еще на плаву держится! — рассудили офицеры.

А вот бот «Святой Гавриил» дело другое! Весь год, судно впустую металось по Ламскому морю, спасаясь от штормов.

Покинув Охотский порт в первых числах сентября 1729 года бот ушел на юг вдоль побережья. Его главной задачей было описать Удский залив и Шантарские острова. Местом зимовки значился Удский острог, что находился в устье одноименной реки. Но штормовая погода распорядилась по своему. Опасаясь разбить судно о прибрежные скалы капитан бота Иван Шестаков велен идти в далее от берега, и в скорее гонимая шквальным ветром судно потерялось в открытом море. Ее гоняло ветром по просторам Ламского моря до конца сентября. На свое счастье незадачливые мореходы оказались вблизи берегов Комчатки, рядом с устьем реки Большая. Здесь в Большерецком остроге и зазимовали.

Вторую попытку достичь Шантарских островов Иван Шестаков отважился лишь летом следующего года. После становления погоды бот «Святой Гавриил» вновь вышел в открытое море. В оправдание надо заметить, что Шантарский регион считается местным центром холода. Здесь ледовая обстановка длиться в году до девяти месяцев. И в совокупности со штормами, плавающие льдины представляют большую опасность для деревянного бота.

На этот раз он достиг заветной цели, и сделал опись островов и побережья. Но те труды пошли прахом. То вышло не более, как безграмотная, непрофессиональная опись побережья, что случалось и ранее. Иван Шестаков был раздавлен. Мечты его рушились на глазах.

Прошли те годы, когда малограмотный казак-мореход шел на кочах на пролом в новые земли. Российской империи сейчас требовалось другое. Опись на основании науки геодезии. Не зря их так спешно готовили в морских училищах. Но, к сожалению, единственный геодезист экспедиции Гвоздев, на то время оказался не удел, и занимался безграмотными прожектами вместе с матросом Петровым.

Тут офицеры проявили редкостное для себя единство. Вина по их единодушному мнению бес всякого сомнения ложилась на Ивана Григорьевича Шестакова, человека далекого от морского дела. А то, что год назад, ссылаясь на ордер Павлуцкого, офицеры самоустранились от дел флотилии, в расчет ни шло. Теперь оба Шестакова, ближайшие люди покойного казачьего головы, оказались в опале и изоляции. Им нечего ни оставалось, а может и ради собственного спасения, как покинуть Охотск, и раствориться в необъятных Российских просторах. После гибели Афанасия Федотовича Шестакова, вся его фамилия, включая его, стало причиной несчастий и неурядиц Анадырской партии. Но все только начиналось, и теперь волею проведения настало очередь за другими.

Между тем Якоб Генс получил ордер, где капитан Павлуцкий назначал его командиром Охотской флотилии, и надо отметить, это его крайне огорчило.

Не беря в расчет, как убытки, изрядно подорванное здоровье, можно считать винокуренный бизнес Генса весьма удачным, приносящего достойную прибыль. Да и как иначе, если откуп и десятину платить не кому, конкурентов тоже нет, а сырье и работный люд почти за даром. Через дурманящее действие зеленого змея Якоб быстро превратил местного тунгусского князца Олая с родниками, в поставщиков ягодного сырья и рабами огненной воды.

С тех пор и повелось, что в шаманских обрядах общение с духами без возлияния не обходится. Оно и понятно, спирт дурит голову еще как! Сам человек без труда превращаешься в бестелесного духа.

Ну, а наши мореходы: Генс, Федоров, Гвоздев, Петров, пребывая в неги и сытости, между собой ни ладили крепко. Особенно всеми не любим был Якоб Генс. В первую очередь по причине заносчивости и пьянства, ну и конечно как виновник всех служебные неурядицы.

С первого дня, все как то ни так складывалось у Анадырской партии с Охотской флотилией. Вроде и интерес есть, и пользы ждать великие можно, а все не так.

Хочешь того или нет но служба есть служба. Якоб Генс понимал это хорошо. Свернув за лето винокурню, что по сути было главной мечтой и делом его жизни, штурман и командир флотилии Генс начал подготовку к походу.

Подштурман Федоров и геодезист Гвоздев тоже закрыли свою таможенную службу, к превеликой радости торгового люда, да и самого Охотского комиссара.

Сейчас офицеры флота обсуждали предстоящий поход. Состояние дел было удручающим, и страсти разгорались не шуточные.

— Господа! Задача, поставленная Павлуцким проста! — мямлил, будучи всегда с похмелья голландец. — Собрать на корабли весь служилый люд Анадырской партии, все имущество и доставить в Анадырский острог. Прошу прекратить наши распри и выполнить службу данную нам императрицей. Кои будут ваши соображения? Господин Федоров! Я наслышан что ты интересовался состоянием нашего флота.

— Он в крайне прискорбном состоянии! — грустно сообщил подштурман. — На таких судах разумный человек в открытое море не выйдет. Фортуна по прибытию разобрана, и ныне попросту штабель тесанных плах. Пеньковые веревки, коим шит корпус полностью пришли в негодность. Отписали о том в Якутск, а когда будут не ведомо.

Бот «Восточный Гавриил» тоже пребывает в плачевном состоянии. Я имел честь его досмотреть. Железный крепеж у бота только на киле, а далее все деревянными клиньями и распорками делано.

— По бедности нашей все, — встрял себе в оправдание комиссар Охотского острога Семен Лыткин, неожиданно вспомнив, как пустил на топоры, часть железа полученного для строительства бота.

— А после разбою, — продолжил Иван Федоров, — что у Тауйского острогу приключилось, все разболталось, и теперь бот скрепит жутко, жди что развалиться. Можно считать, что во флотилии лишь один бот «Святой Гавриил». Судно справное, на совесть сделано. И все от чего, что крепеж железный, из Санкт-Петербурга привезенный. А мы все по старинке, норовим деревянный клин вбить.

— Прежде, господа, надо разобраться сколь груза и служилых людей требуется перевести, — разумно молвил Гвоздев.

— А кто может доложить сколь у нас провианту и всякого припасу.

— На то у нас есть главный квартирмейстер бывший матрос Петров, приятель Гвоздева, — чему то улыбнувшись, сказал Федоров.

— Знакомое имя! Я уже слышал о нем ранее, но вот не могу вспомнить! — пробормотал Генс, и далее распорядился караульному солдату. — Главного квартирмейстера Петрова знаешь?

— Так точно! Как не знать!?

— Ежели он в Охотске сыщи и сразу тащи сюда! — приказал Генс и тут же спросил. — Ну а сколько же у нас людишек?

Вопрос был интересным, но отчего-то завис в тишине, и казалось отвечать на него не кому. Неожиданно для всех на выручку пришел комиссар Семен Лыткин.

— Ежели по кормовым книгам считать, то на довольствии в Охотске пребывает две с половиной сотни государевых людишек, из них три десятка моих будет.

Все удивленно переглянулись, крайне озадаченные столь большим числом служилых. Лыткин сразу пожалел, что обнародовал эти секретные цифры, и более на вред себе.

Вскоре привели матроса Петрова. При виде его, пораженная алкоголем память Генса неожиданно заработала. Он отчетливо вспомнил тот конфликт, что приключился у него с этим матросом на Чуйском волоке. Тогда он получил от казачьего головы добрую дюжину зуботычин, и если бы не вмешательство Павлуцкого то быть бы ему поротым плетьми. Павлуцкий с солдатами с трудом отбил его тогда у Шестакова. Сейчас при виде Петрова старая обида вспыхнула с такой яростью, что чуть удар не приключился.

С красным, почти пунцовым лицом, с трудом сдерживая ярость, он задал вопрос.

— Говорят что ты сейчас главный квартирмейстер Анадырской партии?

— Оно так. Покойный ныне Афанасий Федотович соизволил меня благоденствовать! Вот и ордер его собственноручный при мне. — тревожно ответил Петров, отчего то сейчас надеясь на защиту именно этого документа.

— И что же? Можешь явственно доложить, сколь много у нас припасов имеется.

— Ни как нет! — неожиданно для всех, и себе на погибель произнес матрос Петров. — Пока я находился в Тауйском остроге, какие-то шельмы замки на амбарах сшибли и самый большой казан уперли, да и мелочь всякую. Не иначе инородцы сотворили. Сейчас сыск веду.

Про этот казан Генсу было ведомо. Именно по его указанию инородцы во главе с его подельником, князцом Олаем, украли его темной ночью для нужд винокуренного бизнеса. Сейчас представился хороший случай закрыть этот сыск и заодно расправиться с матросом Петровым.

— А ты почему, коль грамота дана, без должного на то указа, оставил без догляда добро государево! То, есть измена и воровство великое! — далее Генс орал уже не сдерживаясь. — Воровством своим, и делами непотребными ты в разор ввел Императрицу нашу. Ковать его в железо, да пытать, что бы во всех грехах своих признался, а далее в Якутск на суд воеводы отправить.

На этот раз защитников не нашлось. Так пропала православная душа русского матроса Леонида Петрова. Сгинул он дорогой до Якутска, по причине хвори телесной. Царство ему небесное!

В последней декаде сентября 1730 года боты «Святой Гавриил» под командованием штурмана Якоба Генса, и «Восточный Гавриил» под командованием подштурмана Ивана Федорова и геодезиста Гвоздева вышли из Охотского порта держа курс на Большерецкий острог.

7

Славный ныне выдался год для прибрежных чукчей. Охота принесла изобильную добычу. В поселке Машку сыты все, включая калек, стариков, и вдовых женщин с детьми. Когда добычи много чукча не жадный. Всем достанется кусок мяса и жира. Ну а в худой год каждый думает о себе. Как выжить? В такой год, стариков и калек увезут и бросят в тундре на верную смерть, а пришлых будут гнать прочь от стойбища.

В этом году все благополучно. Чукчи сыты и довольны. Женщины нарожают много детей, и род чукчей станет еще сильнее. Луораветланы вновь покажут всем чужим и особенно, чужим с огненным луком, что чукчи их не боятся, и по прежнему хозяева тундры и побережья.

Кивающий головой остался доволен своей новой байдарой. Его артель во время весенней охоты на плавающих льдах, добыла несколько моржей и много мелких тюлений. Сейчас у его яранги прибавилось три моржовых головы с огромными бивнями. Это уже большое богатство, но более того символ силы и удачи. На празднике голов его будут почитать более других.

Самое главное то, что его артель добыла кита. Это большая удача. Не важно, что им помогала артель сына. Главное то, что именно гарпун брошенный с байдары, где рулевым был Кивающий головой, стал первым попавшим в кита, а удар смертельным. Да и как может быть иначе! Ведь его гарпун, единственный в поселке с железным наконечником, а длинные крепкие ремни, смогли удержать поплавки, сшитые из шкур нерпы.

Дележ такой добычи дело серьезное. Мясо и китовый жир достается всем жителям поселка без разбору, вернее всем тем, кто пришел на его дележ. В такой день идут все, от детей до стариков, и каждый унесет столько, сколько сможет.

Кости от челюстей достаются тому, кто первым увидел кита. Это большая честь для приморского чукчи и не шуточное украшение яранги. На празднике кита к нему особое уважение. Но главное при распределении это китовый ус! Его ценность велика, порой даже выше моржовых бивней и оленьего костного жира.

В большом ките до пяти сотен пластин. Пластины китового уса делятся поровну между всеми артельщиками, но самые большие достаются хозяину байдары, и нанесшему смертельный удар. Часть пластин досталась и сыну, что командовал помогающей второй байдарой. Но они вернутся к Качающему головой, когда настанет время рассчитаться за байдару, лишь тогда она перейдет в собственность сына.

Сам процесс дележа является праздником кита. Он начинается еще тогда когда туша находится в воде. Вокруг нее несколько раз по направлению движения солнца объезжает байдара, добывшая кита. Стоя в ней Кивающий головой непрерывно кричит: «Йохо! Йохо!» Так он приветствует кита и приглашает к себе в гости.

Все кто был в поселке прибежали к берегу. Общими усилиями кита вытащили на берег. Теперь главный человек, за ним гарпунщик нанесший смертельный удар, а далее все собравшиеся на это праздник жизни ходят пешком вокруг кита и кричат что есть сил: «Йохо! Йохо!» Следует дележ мяса, где участвуют все присутствующие и даже оказавшиеся совершенно случайно жители соседних поселков.

В это время жена Качающего головой отрезала по кусочку от конца плавников, носа и обеих губ, взяла глаза и самые мелкие негодные для торговли усы. Женщина разложила все на кусок шкуры и теперь это представляет кита. Опять закричали: «Йохо! Йохо!», и кита понесли в жилище хозяина байдары. Перед входом кита напоили водой, накормили желудком начиненного оленьим мясом и занесли в шатер, уложив на верху внутреннего полога. Теперь он будет здесь гостить в течение пяти дней и перед ним постоянно гореть огонь, а все члены семьи всячески ублажать гостя, выказывать почтение и не тревожить громким криком или другим шумом. Ему дарят разные украшения, ожерелье, и чтобы гость не скучал ни оставляют его ни на минуту. Все происходит так, будто кит не убит, а пришел в гости, а нагостившись, вновь уходит в море, чтобы рассказать о гостеприимных хозяевах и следующий раз привести сюда своих родственников. Кивающий головой оставил лишь глаза кита вернее зрачки, теперь они завернутые в кожу парой станут в новой байдаре охранителем.

Кивающий головой чукча известный, о нем даже слагают песни, и весть о удачном промысле в его поселке Машку разнеслась по всей тундре. Само собой вышло, что оно стало местом проведения большого торга. Съехались сюда на торги и соседние береговые и оленные чукчи со всей необъятной тундры.

Торги, событие для всех весьма важное и полезное. Но чукчи народ горячий, вспыльчивый. В любой момент, по любому поводу может произойти конфликт. Ладно, если отдельная драка, а то и до убийств.

Все это понимают и опасаются. Ведут себя крайне осторожно. Ведь вместо пользы от торгов легко получить разорение, или смерть.

Самые многочисленные здесь оленные чукчи. Они прикочевали сюда целыми семьями, и стадами оленей. Кормов у побережья мало, но на время торгов хватит. Потом стада уйдут по своим маршрутам, более подчиняясь вожакам, нежели погонщикам. А чукчи будут кочевать за ними, во время своих странствий, пересекая всю тундру с севера на юг от Ледовитого моря до реки Анадырь, и от берегов Восточного моря до реки Колыма.

Вереницы оленьих упряжек цепочками тянулись к приморскому поселку. Вслед ним верховые погонщики гнали оленьи стада.

Основной товар, что предлагают оленные чукчи, это сами олени. Их мясо считается самым вкусным, а забой пройдет с наступлением холодов. Конечно, на торги идут оленьи шкуры всех видов, цветов и сортов. Это основной материал для чукотской одежды, но продают и готовую. Костный олений жир пользуется особым спросом и весьма ценится. Ни каждый чукча позволит себе роскошь обогревать зимнее жилище жировиком, где жгут костный жир. От него нет копоти, и спальное помещение, плотно заложенное шкурами, лучше держит тепло. При топке же моржовым или китовым жиром, что бы ни угореть от дыма, приходится проветривать и этим студить помещение.

Но кроме олений, у этих странников бывают на продажу порой весьма удивительные и ценные вещи. В своих перекочевках или даже в воинских набегах они соприкасаются с жителями Камчатки и побережья у которых не мало вещей завезенных купцами с Японских островов, и добытые из русских острогов. Наиболее ценным считаются изделия из железа. Ножи, наконечники для стрел и копий, и даже лады, сделанные из мелких пластин железа, весьма распространены у чукчей.

Для оленных чукоч перекочевки и военные походы основные занятия, это люди воины. Заполучить железные стрелы, копья, топор, блестящую кольчугу завоевателей старался каждый из них. Ценность железа в военном деле была такова, что не жалели даже попавших к ним котлов, что разрезались на мелкие кусочки для изготовления стрел.

Приморские чукчи тоже имели свои источники получения диковинных вещиц. Морские походы на острова и даже большую землю, что за проливом были весьма обычны. Это были плавания и для торговли и военные набеги, что получиться. Особой разницы приморские чукчи не видели. Эскимосы и алеуты, жившие малыми семьями крайне боялись этот воинственный народ, что появлялся из-за моря на своих байдарах, подчас уничтожая их поселки, хотя случалась и торговля.

Но главным богатством приморских чукчей были результаты морского промысла. Китовый ус и рыбий зуб широко использовались всеми чукчами в быту и промыслах. Особо ценились у оленных чукчей крупные пластины китового уса, ведь они использовались при изготовлении полозьев для нарт, что предавало долговечность и отличное скольжение. Ну а сани были основой всего их жизненного уклада.

Высокий спрос был и на моржовые шкуры. Это самый крепкий материал, который видели в тундре. Чукотские воины шили из них доспехи и спинные щиты. Они требовались каждому взрослому здоровому мужчине. Ну и конечно китовый и моржовый жир, что был основным источником тепла в долгую чукотскую зиму. Ведь сгорая в жировиках, он освещал и согревал жилище, а жирная пища была источником для внутреннего тепла. Без него голодный чукча замерзал и гибнул. Жир был энергетической основой их жизни.

Ныне, тойон по имени Кивающий головой, оказался распорядителем торгов. К нему шли главы семей, что прибывали на торги, и он указывал им место стоянки. Как хозяин этого побережья и главный человек поселка ему и встало в обязанность поддерживать порядок на торгах. Это очень важное занятие, ведь пришлые из далека семьи, могут принести с собой болезни. На этот случай у тойона есть верное средство. Его собаки чуют любой плохой запах. Ведь больной пахнет гниением, и его испражнения тоже отличны по запаху. Да и сам Кивающий Головой, обнюхав соплеменника, в точности мог сказать несет ли он злого духа. Не изучив запаха пришельца, он близко не подпускал его к своему жилищу.

Наконец прибыл на торги давнишний приятель тойона по имени Холодный Ветер. Родом он из береговых чукчей. Но приключилась беда. Его отец погиб на охоте, когда море поглотило байдару во время сильного шторма. Мать и сестры в тот год умерли с голоду, а он ушел к оленным чукчам, где многие годы был работником. Теперь он сам стал хозяином стойбища и владельцем стада олений. И это благодаря его отваги и смелости. В последний поход на лесных коряков он пошел вслед за Качающим головой. Был всегда впереди всех. Участвовал в великой битве с бородатыми чужаками, что прячутся от чукчей за высокими стенами своих жилищ. Его доля добычи тогда составила сотню важенок. Это не плохая прибавка к стаду.

Сейчас они видятся редко, у каждого своя жизнь и заботы. Но если чукчи соберутся в большой военный поход, то они с сыновьями пойдут рядом. Холодный Ветер всегда даст тойону нужное число оленьих упряжек, а тот подберет для его сыновей подходящее оружие. Кивающий головой сильный и опытный воин.

Его лук самый большой и тугой во всей тундре. Делал его великий мастер. Клееный рыбьим клеем из березы и лиственницы он обладал и гибкостью одной и крепостью другой. Но там был еще один секрет мастера. Среди древесных слоев пряталась костяная полоска китового уса, что предало ему еще большую упругость. Только очень сильный чукча, как Кивающий головой мог натянуть этот лук, и его стрела летела на пятьсот шагов, а со ста шагов с легкостью пробивала моржовую шкуру.

Сейчас они сидели в яранге тойона и предавались чревоугодию, с наслаждением набивая желудки любимыми яствами. Чукча ест много, да и разносолы весьма необычны, а по случаю приезда гостя считай праздничные.

По такому случаю тойон забил оленя, и на столе еще парное сырое мясо. Порезанное тонкими ломтиками оно бес соли и других специй считается верхом кулинарного искусства. Здесь же печенка, глаза, губы мозг из раздробленных костей. Все это поглощается с огромным удовольствием и в больших количествах, а запивается свежей, еще парной кровью. Гость заглатывая пищу довольно рычит будто зверь. Это у чукчей высшее проявление благодарности и довольства за предложенное угощение. По всей тундре не найти лучшего лакомства, чем мясо оленя. Свежее мясо употребляется только в сыром виде, отваривается или готовится на костре лишь мясо из ледника, да и то чтобы разморозить и сделать чуть теплым, а без сукровицы считай продукт испорчен. Чтобы заготовить любимое лакомство в прок, кишки набивают кусочками мяса и жира, в таком виде удобно его хранить, и пользоваться. Без этого блюда не обходится не один чукотский обряд. Эти набитые оленьим мясом кишки, не только любимое лакомство чукчей, но и всех многочисленных духов как злых так и добрых.

Горячие, отварные мясо, кровь, есть пища для больных и старых. Для ее потребления не нужна сила и крепкие зубы, она согреет дряхлое тело, но настоящую силу охотнику дает только сырая жирная пища.

В ход пошло и моржовое мясо, особенно любима из нее толкуша. Ее приготовление требует особого труда. Так, мясо и жир моржа, или тюленя, нерпы, тщательно растираются в каменной толкуше, и туда добавляют бруснику, клюкву любую другую ягоду, можно съедобные корешки растений. Полученное пюре, и есть толкуша, любимое лакомство как детей так и взрослых. В качестве растительной пищи подается содержимое оленьих желудков, что при забое помещается в специальные ямы, где дображивает и храниться в течении зимы.

Угощались и морскими деликатесами, как мясо моллюсков. Ломая раковины, с удовольствием поглощали их нежное мясо. Из вареных блюд была лишь морская капуста что тоже перемешивалась с моржовым салом.

Во время принятия пищи не до разговоров. Тут надо и каменным молотком поработать, что бы раздробить кости и добыть мозг, и ножом вырезая самые нежные кусочки мяса. Слышны только довольное рычание да отрыжки. Но, к сожалению и столь приятному времяпровождению приходит конец.

Все возможности ненасытного чукотского желудка исчерпаны, и побратимы развалились на шкурах внутреннего помещения яранги, так называемого внутреннего полога. Это небольшое помещение располагается внутри шатра яранги против входа, и обычно представляет четырехугольное в два, три локтя высотой сооружение из добрых оленьих шкур. Здесь в жировике постоянно горит огонь, и именно оно является убежищем чукчей от морозов.

Наслаждаясь сытостью, Холодный Ветер рассматривал необычное устройство полога. Яранга тойона по праву была главным жилищем поселка. Просторный шатер яранги выделялся и размерами и качеством шкур. По верх теплых оленьих шкур, она была крыта и моржовыми, что придавали надежность сооружению и великолепную защиту от морских ветров, дождей, снежных бурь. В нем было довольно места, что бы укрыть собак, и соорудить ямы-ледники набитые запасами пищи. Здесь же хранились и все богатства чукчи, что скопились от промысла на случай голодного года. Но более всего удивительным был сам полог.

— Хорошая у тебя яранга, — скупо похвалил гость. — Такой я еще не видел.

— Так строят Алеутские эскимосы.

И действительно внутренний полог был необычен. Он представлял собой вырытое в земле углубление, укрепленное костями китовых челюстей и ребер. Конструкция челюстей кита как нельзя лучше подходит под сооружения входных отверстий. Своего рода отличный дверной проем. Далее в ход пошел сухой мох и дерн, затем шкуры. Сверху помещение перекрыта костями, и моржовыми шкурами.

Но подобные землянки гость уже видел у сидячих чукчей. Удивительным было окошко, сделанное на потолке в той крайней части, что выходило за пределы шатра. Оно было затянуто прозрачным пузырем, а сверху закрывалась большим куском льда.

— Хорошая яранга! — опять похвалил гость. — Лежишь в спальном пологе и видишь день или ночь за стенами яранги, пурга или ясная погода. А что ты делал на островах алеутов?

— Я с сыновьями нынче ходил к ним на байдаре. Их женщины здоровы, выносливы и много родят детей.

— Алеутские женщины хороши, — согласился гость. — Нам оленным чукчам достаются Корякские и Юкагирские женщины. Они плохие. Любят жить среди гор поросших лесом. Наш мороз и ветер губит их.

— У коряков зато много оленей, и они трусливы. Чукча смелый воин и всегда возьмет столько олений сколько ему надо, — высказал свое мнение тойон.

— Бородатые чужаки, что мечут огненные стрелы, не пускают нас в земли коряков.

— Их мало. Мы уничтожили много бородатых врагов. А те кто остались, теперь прячутся за высокими стенами своих жилишь.

— Это уже ни так. К ним пришли новые воины. Они хитры и осторожны. Я с сыновьями следовал за ними много дней. Но мне так и не удалось взять добычи.

Долго молчали думая каждый о своем.

— Пока мы не постигнем тайну огненного лука, нам не победить чужаков. Много еще погибнет хороших воинов. Из последнего похода я привез оружие белых людей, но метать огненные стрелы так и не научился. Я дам тебя двух женщин алеуток, а ты привезешь мне белого воина. Я заставлю его открыть тайну огненного лука.

Было уже поздно. После обильной пищи хотелось женского тепла и мужских услад. По обычаю чукчей мужчины обменялись на эту ночь своими женами. Холодный Ветер остался здесь, а Кивающий Головой погнал оленью упряжку к яранге побратима.

Суров край каменной тундры и холодных морей. Он кажется непоколебимым великаном. Эти нагромождения камней, снегов, льда окруженные морем по своей колоссальности и незыблемости можно сравнить с холодным звездным небом. Но это совсем ни так. Все наоборот. Он настолько раним, что любое казалось незначительное изменение приводит к непоправимым последствием. Изменись допустим температура воды на один градус скажем из-за извержения вулкана и все, наступят весьма большие перемены. Уйдут животные, поменяются ветра, льдины изменят свой годовой цикл движения, да мало ли что может произойти. И чукча сразу из сытого и довольного превратится в голодного и холодного. Придут болезни, женщины перестанут рожать, и народ может попросту исчезнуть. Что случалось уже ни раз.

Но сейчас у луораветланов хорошие времена. Вот уже сотни лет множится их племя. Они возросли числом, расселились по огромной территории, стали настоящими хозяевами тундры и грозой всех соседних племен. Но наступали другие времена, в их земли пришли русские, народ, который решил что это их земля, а все инородцы должны подчиниться и платить ясак белому царю, как сильнейшему, в обмен на его защиту. Уже все народы Сибири были покорены и вошли в состав Российской империи. Империи доказавшей свою мощь всем странам Европы и Азии. Вот только чукчи так не считали. Они считали только себя настоящими людьми, сильнейшими, и хозяевами этой каменной тундры. Они даже не могли взять в толк, почему должны отдавать часть своей добычи просто так, и от кого русские собираются их защищать?

Глава 7. Последний поход Якоба Генса

Уж с давних пор срамимся мы.

Но сей позор смутил умы!

Хотя беда и без границ,

Но, господа, винить ли лиц,

Когда закон летит под стол

И без препон лишь произвол?

Где правда — срам, а светом — мгла,

Не в лицах там источник зла.

Константин Станюкович

1

Снова осень. Прошел ровно год как Охотская флотилия, по приказу казачьего головы Афанасия Федотовича Шестакова, уходила в море. Сколько было тогда надежд и желаний. Но судьба жестоко обошлась с Анадырской экспедицией, а более с Афанасием Шестаковым. Его планы разрушены до основания, а сам он на кладбище Анадырского острога. Бог ему судья, а не люди. Но есть капитан Павлуцкий, что все то, считает знамением божьим, а себя избранным для великих дел. Ну что же и ему бог судья, а мы поглядим на то как распорядится судьба далее, ведь она лукавая без проведения Господня ни шагу!

Сейчас сентябрь 1731 года. Время в этих местах самое подходящее для дальних морских походов. Июнь, июль время летних штормов. В августу морские ветры стихают, а к осени только легкий бриз шевелит водную гладь. Лишь приливные волны периодически обрушиваются на берег беспокоя мореходов.

Остатки Охотской флотилии, боты «Святой Гавриил» и «Восточный Гавриил» снова, теперь уже по приказу драгунского капитана Дмитрия Ивановича Павлуцкого вышли из Охотска, взяв курс на тот же Большерецкий острог, что стоит на западном берегу Камчатки в устье одноименной реки.

Не спокойно Ламское море. Волны нескончаемой чередой теснятся у борта корабля в нетерпении обрушиться на него всей своей мощью. Боты отчаянно скрепя деревянными суставами с трудом идут к Камчатским берегам. Народу на судах много, много и груза. Закаленные в боях казаки, проводят время в молчании и молитвах. Страх перед стихией велик, он непрерывно давит на людей, ведь большинство пассажиров впервые в морском плавании. Боты столь внушительные у берега, сейчас среди бесконечного простора и разгула стихии кажутся жалкими, а люди беззащитными. Плавание продолжалось чуть более десяти дней, и только когда показались берега Камчатки, все облегченно вздохнули.

Вскоре после выхода из Охотска суда разлучились как по причине разнице хода, так и дурных отношений между капитанами, и теперь бот «Святой Гавриил», под началом штурмана Генса, в одиночестве 30 сентября 1731 года входил в устье реки Большой. Охотские мореходы в очередной раз доказали, что морской ход на Камчатку знают доподлинно, и то дело обычное.

Подштурману Федорову на боте «Восточный Гавриил» пришлось гораздо хуже. Судно дурно слушалась руля, а корпус даже при малом волнении скрипел на столько сильно, что казалась сам бот молит Господа о помощи. Воду из трюма откачивали непрерывно. Имеющийся один насос не справлялся. Черпали шайками, большими котлами, и поднимая на верх из трюма, выливали за борт. Страху натерпелись предостаточно.

Когда далее держаться на плаву не было никакой возможности, Господь видимо услышал молитвы казаков. Силуэт побережья Камчатки возник из тумана как призрак, и Федоров тут же приказал воротить судно к берегу.

Добрый попутный ветер разогнал судно и бот, словно обезумевший кит, со всего ходу, ломая доски обшивы об острые выступы береговых камней, выкинулся на берег.

Никто слава богу не пострадал. Все обошлось синяками и ссадинами. Было время отлива, и грузы перенесли почти посуху. Заодно собрали множество местных моллюсков: гребешков и песчанок, попадались и крабы. Эти морские обитатели знакомы всем жителям восточного побережья. Разложил раковины на углях и жди. Будут готовы, сами откроются. Ну а там подсолил и ешь. Очень удобно, вкусно и питательно.

Когда счастливые от спасения люди поедали морских тварей, пошла прибойная волна. На глазах у казаков волны захлестнули бот, сняли его с камней, и со всего маху разбили о прибрежную скалу на части. Эти части были на столько мелкие, что не задержавшись у берега, они разметались по всему морю. Все произошло быстро. Бот исчез как по мановению волшебной палочки. Он погиб молча, а может его предсмертный стон просто никто не услышал из-за шума волн? Но кажется «Восточный Гавриил» ушел из жизни добровольно, как принято поступать по обычаю народа луораветлан, когда твоя жизнь становится тебе и близким в тягость.

Гибель бота все восприняли спокойно, даже с радостью и облегчением. Все радовались тому, что еще день такого плавания и пришлось бы метать груз за борт, что бы спасти судно и себя в том числе.

Вскоре Гвоздев провел измерения широты и долготы места. По его утверждению они находились недалеко от Большерецка, верстах в тридцати не более.

2

Большерецкий острог считался центральным опорным пунктом русских на Камчатке. Он стоял на правом берегу реки Большая, чуть ниже от впадения в нее реки Плотникова. Далее вверх по течению, река Большая уже прозывается Быстрая.

Сюда и идут из Охотска корабли, что ныне снабжают и осуществляют всякое сношение с полуостровом. Зайдя с моря в просторную бухту, корабли далее следуют вверх по реке Большой до самого острога чуть более тридцати верст. Река просторная и широкая, отчего и получила свое название, ну а далее за большим притоком она меняется вместе с названием на быструю речку весьма теплую из-за множества термальный и минеральных источников.

Река кишит рыбой, лес полон зверей, а климат хоть и сырой, но достаточно мягкий. Так что места удивительные и богатые.

К этому году на Камчатке было три русских острога Верхний и Нижний Камчатский, то по реке Камчатке, и Большерецкий. Остальные острожки, что имелись на полуострове, принадлежали Камчадалам, местным аборигенам, и отношения к поселениям русских не имели.

Так вот Большерецкий острог, построенный в 1704 году, был среди других острогов по возрасту самым молодым, но по своей значимости сразу вышел на первое место. Сюда приходили все корабли с грузами и служилыми людьми из Охотска. Это позволяло ему без труда удерживать соответствующий статус. И хотя ему не были даны права центра волости, или по нынешнему уезда, он стал центром Большерецкого Присуда.

Первоначально ставленый на низком речном острове, он страдая от речных наводнений перебрался на более высокие места, что удалило его от реки, но многочисленные протоки по прежнему связывали его с основным руслом.

Местные камчадалы приняли русских достаточно мирно и вскоре служилые переженились на девках тамошних инородцев, что были ликом милы и характером покладисты.

Ну а местоположение острога в рассуждении давало немалые пользы. Морские суда пристают здесь, и местные жители всегда получают товар из первых рук. Ну а содержание приезжих у себя в избах и заботы по их отправки тоже дают немалую прибыль. Тебе и кладь доставят на своих собачьих упряжках, и за перевоз возьмут деньги не малые.

Рыбы в реке изобильно, ловят здесь малым трудом и имеют круглый год ее с излишеством. Так что жизнь в Большерецке сытая и спокойная, даже острожная стена без должного внимания обветшала за ненадобностью.

Более всего на свете Якоб Генс мечтал о том, что бы нашлась веская причина отказаться от дальнейшего плавания, а лучше сделало плавание невозможным. Здесь, в средних широтах, еще куда ни шло, но идти на север во льды казалось ему хуже смерти. Кроме всего он последнее время сильно страдал от болей в области печени. Его безмерные возлияния спиртом в Охотске не прошли даром. Цирроз разрушал остатки его печени, причиняя голландскому искателю приключений не малые страдания. К тому же начались проблемы со зрением.

Гибель «Восточного Гавриила» и счастливое спасение экипажа, дало повод отложить дальнейшее плавание и остаться в Большерецком остроге на зимовку. Большую часть грузов, в первую очередь воинское снаряжение, а также людей требовалось срочно отослать сухопутной дорогой в Анадырский острог. Того требовали ордера Павлуцкого, что поступали непрерывно в Большерецк.

— Сообщаю! Что после смерти Шестакова, согласно присланного Его Императорского Величества указа и по силе данной из Тобольской губернской канцелярии инструкции, я назначен главным командиром всей экспедиции и должно управлять согласно моих указаний, а не самостоятельно всяк собою. Велю срочно слать в Анадырский острог прибытием не позднее 1 февраля 1731 года сухопутным трактом подкрепление числом наибольшим как можно, со всеми пушками и запасами порохового зелья и ядер.

Но следом был получен и другой ордер.

— Ордер посланной партии штурману Якобу Генсу да подштурману Ивану Федорову. Сего 1730 г. его императорского величества указу и по определению посланной партии велено вам, к штурману и подштурману, послать ордер, в котором написать: Ежели имеетесь вы на Камчатке, собрать всех матросов при себе и идти с ними и с обретающимися при вас служилыми людьми с Камчатки на морском судне-боте, которое построено морского флоту капитаном господином Берингом, к нам к Анадырскому устью, в самой скорости, без опущения удобного времени, для проведывания морских островов. Да вам же, штурману и подштурману, взять с Камчатки посланного от нас морехода Прокопья Нагибина и при нем служилого Никиту Шевырина и прежних мореходов, которые были на море с капитаном господином Берингом. Да вам же, штурману и подштурману, взять с собою так же и геодезиста Гвоздева. И ежели ты, штурман и подштурман, за получением сего ордера с означенными матросами и мореходами, и с прочими служителями на означенном судне-боте к нам к Анадырскому устью, в удобное время не прибудете, и в том посланной партии в проведывании морских островов учинится какая остановка и помешательство, и то взыскано будет на вас, а за противность указа судить будем по указу его императорского величества по военному артикулу.

Благо что запоздал нежеланный сей ордер, по причине задержки морехода Нагибина, что привез сей строгий указ. Выходить в море было уже поздно, судно стояло на ремонте, и приказом Якоба Генса зимовать остались в Большерецке. То была зимовка с 1730 на 1731 год.

3

До прихода русских, южная часть полуострова Камчатка была заселена и принадлежала красивому, самобытному народу именуемого ительменами. Это их самоназвание и на русском языке означает «живущие здесь». Лишь в северной части полуострова, со стороны Чукотской земли, там, где есть условия для разведения оленей, проживали коряки и чукчи. Те враждуя между собою, с ительменами сосуществовали сравнительно мирно. Чукчи теряли всякий интерес к тем, кто не занимался морским промыслом и разведением оленей. Рыбная ловля считалась у них занятием пустым и недостойным для настоящих людей. Названием, Камчадалы, ительмены обязаны чукчам и корякам. В обоих языках есть слово «камча» что означает кудрявый или лохматый. Это прозвище закрепилось за ительменами благодаря их обычаям носить парики, и украшать одежду множеством крашенных кисточек из щетины тюлений и пушистых хвостов мелких животных. Так возникло название народа Камчадалы, название их полуострова Камчатка, и самой большой реки полуострова.

Русские прознали о ительменах от коряков, и название Камчадалы закрепилось в русском языке, в дальнейшем перейдя и на потомство от смешанных браков, что стали повсеместно и в обычае у русских.

Наиболее густо ительмены проживают в долине реки Камчатка. Здесь рыбалка, охота, и климат умеренный, благодаря Срединному и Восточному горному хребту, что надежно защищают долину от холодных ветров. В верховьях реки Камчатка расположилось самое крупное селение в долине, древний острожек Кунутпочичь. Старый ительмен Начике был здесь тойоном. Это уже старый, уважаемый вождь, самого большого племени в долине. Он помнил, как сюда пришли русские, сильный народ с оружием что метало смертоносные огненные стрелы. Ительмены встретили их миром. Первые годы русские были добрыми и щедрыми. Селились по соседству. Дарили медные котлы, посуду, бусы, зеркала, железные иглы и другие невиданные чудесные вещи. Но скоро объявили себя старшими братьями и велели его народу ежегодно платить ясак шкурами соболя и лисиц. Зверя в лесах изобильно, соболя для ительменов ценность не великая, и они согласились «Плохой мир лучше доброй войны» — рассудили тогда на совете тойоны долины. И все вроде бы стало налаживаться. Русские брали их женщин в жены, некоторые ительмены крестились и поступали на службу к русским, добывали больше рыбы и сдавали за плату в остроги. Да и ясак был не в тягость, положили на каждого охотника по одному соболю или лисицу. Но русских поразила страшная болезнь. Жадность обуяло пришельцев, они хотели все больше и больше. Теперь каждый сборщик требовал себе по четыре соболя. А кроме того и летом и осенью собирали юколу, гусей, траву сладкую, кипрей, нерпичьи кожи, где какой был промысел, а не дашь детей и жену заберут в холопство.

Далека Камчатка от Санкт-Петербурга. Без глаза Государева, да руки твердой затуманились глаза холопьи. Приказчики и служилые только за свой живот и радеют. Обленились острожные, а жадность так велика, что друг на друга пошли из-за добычи. Воровство и душегубство стало в острогах обыденно. Приедет от Государя Императора проверяющий, для сыску по какой жалобе, да самого черт попутает. Наберет подарков и обратно вертается восвояси. Все мол чинно и ладно. В лучшем случае штраф кому выпишет розгами или батогами.

Начика стар, он против войны. Не хочет он нарушать мир скрепленный дружбой огненного человека Атласова и его родника, верховного тойона долины Ивара.

Голод пришел в дома ительменов, обида и злость на пришельцев охватило народ. Стали появляться молодые вожди, что вознамерились уничтожить всех русских на полуострове. Особо среди них выделялся тойон Федор Харчин. Будучи крещеным в православии, он пользовался особым доверием у приказчиков, выполнял разные службы и хорошо знал состояние дел в НижнеКамчатском остроге.

Федор, чистокровный ительмен из древнего рода еловских тойонов. Если спускаться по реке Камчатке с верховьев открывается великолепный вид на Ключевскую группу вулканов. На правом берегу ограничивая долину они одинокими великанами стерегут подступы к реке. Над ними почти постоянно в безветренную погоду висят облака густого черного дыма извергаемого двумя вулканами. Среди этой группы посередине возвышается величественная Ключевская сопка. Здесь на склоне Заречного хребта, между рекой Еловкой и Большим озером и расположился его родной острожек. Отсюда до Нижне-Камчатского острога рукой подать не более двадцати пяти верст будет. Несмотря на частые извержения вулканов туземцы привыкли равнодушно относиться к гулу предупредительно доносящегося из глубины раскаленных кратеров. Ключевская сопка — один из самых деятельных вулканов. За годы пребывания русских в этой долине редкий год проходил без извержения. Зимой снег частенько засыпает пеплом на добрый десяток верст вокруг да так, что порой езда на санях делается невозможной.

В Еловском острожке две зимних юрты. Это большое поселение, ведь в каждой такой юрте проживает несколько сотен человек.

Удивительно, но это так! Ительменская юрта, по сути огромная землянка. Под нее роется обширный по площади котлован глубиной в полторы сажени. Ставится большое количество опорных столбов и на них бросается перекрытие из мощных жердей. Далее в ход идут кора, земля, дерн, что укладываются поверх жердей перекрытия. В итоге со стороны юрта выглядит обширным невысоким холмом. Вход в нее, идет через лаз в крыше, где установлена лестница, а дым от очагов отапливаемых юрту выходит в специальные отверстия расположенные по краю жилища. Внутри, между бесчисленными столбами, устроены перегородки из жердей и шкур. В одной юрте проживают до десяти, пятнадцати семей. Такая юрта окруженная частоколом и есть ительменский острожек, где они проводят зиму.

Набрался Федор Харчин в русских острогах уму разуму, а более хитрости и коварства. Уже который год он плетет паутину заговора и всеобщего восстания. Он хорошо продумал план, и уверен в своей удаче. Его первый помощник в этих делах родной дядя Голгоч, ключевский тойон.

Сейчас наступила зима и Голгоч часто приезжает к племяннику. Здесь в юрте, за острожной стеной, под сугробом снега и толстым перекрытием в дальнем уголке юрты скрытые перегородкой даже от глаз соплеменников и ведут они тайные беседы. Между разговорами угощаются вяленой лососевой икрой, что у ительменов первое лакомство.

— Русские обещали ительменскому народу дружбу и много разного товара. Они обманули нас, — размышлял Голгоч на правах старшего. — Японские купцы теперь боятся идти к нам с товаром. Летом, в селение тойона Авачи, приходили японский купцы. Но их лодка разбилась о скалы, а купцов убили русские. Товар разобрали казаки. Ительменам досталось совсем мало.

— Когда падали листья я был в Большерецком остроге. Туда снова пришла большая лодка «Гавриил». На ней много русских, собрались идти войной на чукоч. Чукчи побили русских и убили большого человека Шестакова. Говорят что он важнее приказчика, — сообщил новость Харчин. — Посылай своих воинов по русским селениям и острогам, пускай разнесут весть, что чукчи собираются идти войной на Камчатку. Страх затмит им разум и не увидят настоящей опасности. После их ухода нападем на русские остроги и всех уничтожим. Повсюду на реках, переправах, горных проходах установить караул. Всех приезжих служилых принимать ласково, а расспросив убивать изменнически, и всеми мерами до Анадырска известий не допускать!

Еловские юрты были отправной точкой далекого пути в земли чукчей. Отсюда вверх по реке Еловке и далее через горный проход уходил путь к западному берегу полуострова до северной части Ламского моря и на реку Анадырь.

— Старый Начика говорит, что у русского царя много приказчиков и казаков. Убьешь этих придут другие и прольют много крови, — вздохнул дядя Голгоч.

— Мы сочиним грамоту и отправим ее царю. В ней отпишем, что не отказываемся платить ясак, и готовы еще больше давать красных лисиц. Одна лишь будет к нему просьба, сами ясак соберем и отправим, а старшим пускай меня, Федьку Харчина ставит. Я крещеный, грамоте обучился, чем не приказчик!?

Большое и страшное дело затеял Федька. Не задумываясь, обрекал свой народ на большие жертвы, а может и полное уничтожение.

4

Январь 1731. Зимой во время метелей и трескучих морозов здесь в Анадырском остроге особо начинаешь ощущать на сколько ты оторван от всего остального мира. Ты будто на другой планете и у тебя нет никакой возможности связаться с родной землей. Даже Якутск и Большерецк кажутся нереально далекими и недоступными. Зимние сумерки, метели заставляют все живое забиваться в спасительные теплые укрытия и ждать наступление лучших времен.

От Анадырского острогу до Большерецкого чуть более тысячи верст будет. Это ближайший и наиболее доступный русский острог. Добираться туда сподобнее на оленьих упряжках. С начало до Пенжины. Если с кладью то недели с две, а оттуда по берегу Пенжинского моря. Далее через хребет на Еловку. От сюда до Нижнего Камчатского острогу недели с две же, а можно поворотить и на Большерецкий куда немногим более.

Сею дорогою и поныне ездят во все объявленные Камчатские остроги и зимовья. Но более по нужде великой, и время не терпящими делами курьеров шлют. А так дорогу забросили, все грузы и люди на Камчатку морем идут из Охотского порта. Но волею капитана Павлуцкого протоптали вновь старый маршрут. И курьеры на Камчатку бегают без конца, а главная радость, что подкрепление посланное Генсом к Рождеству Христову пожаловало. Так что многолюдство в Анадырском остроге по тем местам не виданное. Четыре сотни казаков и солдат собрал капитан Павлуцкий в остроге, да все пушки с ядрами и картечью, что были дадены Анадырской партии.

Дорогою с Колымы до Анадырска, многое узнал капитан Павлуцкий о чукчах, для замирения которых он сюда и прислан. Услышанное вызывало крайние опасения. Не стал он искушать судьбу и сразу не пошел к чукотским поселениям. Надо осмотреться, найти подходящих проводников, да и дело не простое вести столь крупный отряд за тысячи верст по безлюдной каменной, занесенной снегом пустыни. Чукотское ополчение встретит тебя стрелами и копьями, а смертельные ловушки созданные хитроумным противником да и самой природой будут преследовать всюду.

Вскоре в Анадырском остроге объявился некто Афанасий Мельников. Личность в этих местах известная, да и познаний не малых о здешних делах. Долгими зимними вечерами он много рассказал Павлуцкому сказок о этой полуночной землице.

Афанасий человек служилый из поморов. Приказом Якутской воеводской канцелярии еще от 1725 года он послан проведывать новые острова и земли. Вот уж как пять лет все пытается пробиться на восток морем. Но не пускает его льды да штормы. Да особого и старания не надо чтобы удержать. Его кочи, что делались на Анадыре, без должного материала, инструмента и крепежа сами разваливались от непрерывной морской качки. Это не речной дощаник, что на деревянных клиньях и распорках да пакли с дегтем служит потихоньку. Тут крепеж железный нужен, материал добрый да инструмент справный. Открытие тамошних островов и Большой земли стали его болезненной мечтой. Последнюю попытку он сделал осенью 1729 года. Построив коч в Анадырском остроге, он с тридцатью казаками спустился к морю, где первый шторм и разметал его судно.

— После разбою, что с нами приключилось, разжились собачьими упряжками у тамошних чукоч, и пошли берегом, — рассказывал Афанасий капитану Павлуцкому. — Нос там каменный на восток встреч солнцу как стрела в море дался. И дошли мы до самого краю того носа. Чудится мне в дали земля необъятная. Да не перелетишь птицей, добрая лодия для этого дела потребна.

Помолчал казак закусывая снедь что в угощение была предложена, хлебнул горячего брусничного отвара, и видя нетерпение слушателя продолжил.

— Не зная чего делать далее простояли на том носе до весны. Море взломало льды и унесло их в холодное море будто большая река в половодье. Тут и объявились на промысел иноземцы эскимосы. Охота на морского зверя у них в аккурат на то время приходится.

Толмачь у меня добрый, разумеет их говор. Сведал у их главного человека, что от сюда на их байдаре ходу один день до острова, а от туда еще день до большой земли. Живут там иноземца алеуты густо и язык у них отличный от эскимосского.

Решил я принудить их свезти нас на большую землю или острова какие проведать. Миром хотел дело сладить, предложил иглы железные да котел медный. А те иноземцы не в какую. Охота на тюленя и моржа для них важнее нежели котел медный. Взял тогда я фузею да убил их главного мужика. Но остальные не испугались, кинулись на нас с ножами и гарпунами. Поранили моих людей, а байдары изломали, ох и лютый народец. Мы тех иноземцев всех кончили, не один не пожелал сдаться.

— А ты слыхал про капитана Беренга? Даже сей достойный мореход не смог отыскать ту землю! — усомнился Павлуцкий.

— Да слыхал я про него! — отмахнулся Афанасий. — Робок больно сказывали, что мористее отойти боится! А землица есть не сомневайся! Эскимосы народ дикий врать не умеют. Два дня пути прямо на восход солнца, там она!

Задумался капитан Павлуцкий крепко после того разговора. Сильно это дело соблазнительное. Большие награды и милости Императрицы ждут первопроходца, что откроет берега Большой земли. А он здесь главный начальник, ни у кого не была в здешних местах столько власти. Весь флот, все остроги, все служилые в его подчинении.

— И что же тебе надо от меня? — спросил он Афанасия Мельникова.

— Бот нужен пригодный для морского плавания такие, что на Охотском плотбище ладят.

— Есть у меня такой! Ныне в Большерецком остроге зимует! То бот «Святой Архангел Гавриил». Слыхал про него?

— Как не слыхать!? Этот бот каждому мореходу известен. Сладили его под присмотром самого Беринга, по всем правилам кораблестроения.

Ничего более не сказал капитан Павлуцкий Афанасию. Но на Камчатку вновь ушел строгий наказ Якобу Генсу пребыть в Анадырское устье на боте «Святой Гавриил».

5

Миновала зима. На Камчатке она мягкая и снежная. В долине закрытой от ветров камчадалы проводят ее в сытости и тепле. Но ныне еловский тойон Федор Харчин взбаламутил умы многих ительменов. И так о нем ходила слава отменного бегуна. Сказывали, что по снежному насту на лыжах без труда нагонял и убивал оленя копьем. Но этой зимой превзошел самого себя. Не было в Камчатской долине ни одной юрты где бы он не побывал. Долгими вечерами уговаривал он ительменских вождей подняться на бунт. Речист оказался Федька, сумел затронуть потаенные нити своих земляков. Лишь старый Начика остался верен заветам верховного тойона долины Ивара.

С наступлением тепла камчадалы перебрались в летние хижины. Их основное занятие рыбная ловля, и весь сезон заготовок проводят по берегам рек и озер. Вблизи воды и сооружают они свои хижины, что вида весьма для русских необычного. Те называли их балаганами, что весьма подходяще для этого сооружения. По сути это обычный шалаш пирамидальной формы из прутьев, веток, камыша, тонких кольев, но его особенностью было то что сооружался он на площадке установленной на деревянных сваях что возвышались на две и более сажени. Эти балаганы были местом летнего проживания, веления и копчения рыбы, а так же укрытием от проливных ливней. В здешних местах они не редкость от чего постоянно сильно меняется уровень воды. Проживая на берегах рек ительменам ничего не оставалось как поднять на сваи летние жилища.

Балаганы разброшены по всему берегу, а между ними снуют небольшие долбленые лодки — баты. Обычно в них управляются по два человека, а в случае нужды перевозки больших грузов, их связывают вместе и получают что-то на подобии плота.

Возле Нижне-Камчатского острога все как обычно. Идет лов лососи, снуют баты туземцев, а русские заняты сборами «Святого Гавриила» на войну с немирными чукчами.

Как не пытался Якоб Генс остановить время, но все шло своим чередом. Благополучно отзимовав в Большерецке, бот перешел к лету 1731 года в Нижнекамчатск, где должен был пополнить запасы воды, продовольствия, взять служилых казаков по ордеру и следовать в устье реки Анадырь.

Нижне-Камчатский острог был построен в 1704–1706 годах в урочище что на берегу Камчатской протоки в трех верстах от устья реки Еловка. Места здесь рыбные, а лес изобилует дичью. Трудно припомнить чтобы какой год в этих местах был голодным.

При виде столь благополучных мест штурман Генс с еще большей остротой ощутил те печали и беды, что ждут его в Анадыре. Лютый холод, плавания среди льдов, полуголодное существование, каждый день будет опасен для жизни и на тысячи верст никакой выпивки. Свои казалось бесконечные запасы спирта, что он взял из Охотска, закончились к концу зимовки в Большерецке, и теперь перспективы казались немногим лучше смерти, приближение которой он чувствовал и крайне опасался.

Июнь, июль для плавания в этих широтах время не годное. Шквальный ветер с ливнем не редкость, погода крайне переменчива. Ясная погода в считанные минуты может обернуться бурей, а за тем вновь светить солнце наблюдая результаты ее буйства.

Но ордера Павлуцкого следуют один грознее другого. Федоров и Гвоздев настойчиво требуют от него действий, и безмерно страдающий от болезни Якоб Генс, отдает долгожданную команду на выход в море.

Медленно, как бы не спеша, с опаскою гукор-бот «Святой архангел Гавриил» на Ильин день вышел в море. Тот день жители острога, члены экипажа судна и местные камчадалы запомнят на всю оставшуюся жизнь. Видимо сам Илья Пророк решил разобраться с Камчадальскими людишками погрязших во грехе.

Этот святой угодник особо чтим на Руси! Конечно у него не мало заслуг. Одно только пророчество воцарения Господня уже дело не малое! Но более народу пришлось по нраву, что вознесся святой Илья Пророк в небеса Господни на колеснице огненной. Ну а то, что Ильин день в аккурат пришелся на день старого языческого бога Перуна и завершил дело. Стал Илья Пророк в умах русского люда приемником устаревшего громовержца Перуна. Теперь Илья пророк разъезжает в огненной колеснице и мечет молнии уничтожая нечистую силу. Ему подвластна и водная стихия, теперь от него зависит, когда быть ливню и грозе. Больно строгим получился святой Илья Пророк. В борьбе с нечистой силой он никого не пожалеет, враз метнет молнию в избу, или аккурат в человече. А что тут сделаешь, ежели там укрылся сам черт, или к примеру сатана. Может так оно и лучше! Ведь то не душегубство, а спасение души, и после, убиенному, прямая дорога в рай.

Но человеку жизнь дается единожды, и сменить ее вот так на врата рая он не торопиться, а спасение тут одно — крестное знамя. Вот и осеняет себя мужик крестом по любому поводу на Ильин день. Дверь открылась — крестись, зевнул — крестись. Гони на всякий случай от дома крестным знаменем всякую тварь, будь то собака или другое божье творение. Иначе от карающей огненной стрелы Пророка не уберечься!

Ильин день по старому стилю приходится на 20 июля. За несколько дней до него новокрещеный ительмен Савка проповедовал среди своих земляков заслуги Пророка.

— Святой Илья, один из величайших пророков и первый девственник Ветхого завета. Родился он за долго до Рождества Христова, а имя, данное ему означает «крепость Господня». С малых лет посвятил он себя Богу и долгое время провел в пустыне в молитвах и строгом посте. Когда народ израильский отверг веру своих отцов и оставил Единого Бога, начав поклоняться языческим идолам, Илия объявил, что в наказание три года не будет ни дождя, ни росы на земле и засуха прекратится только по его молитве; и, действительно, наступила засуха и голод по всей земле израильской. По прошествии трех лет пророк явился к царю и предложил ему собрать весь народ и жрецов идола Ваала на горе Кармил и соорудить там два жертвенника: один — от жрецов Ваала, другой — для служения Истинному Богу; «На который из них упадет огонь с неба, тот будет указанием, чей Бог истинен, — сказал он, — и все должны будут поклониться Ему, а не признающие Его будут преданы смерти». Жрецы Ваала целый день взывали к своему богу, но небо молчало; когда же начал молиться Илия, Господь ниспослал с неба огонь и опалил жертвенник, после чего народ вновь уверовал в Истинного Единого Бога, а небо, по молитве пророка, разверзлось, и выпал обильный дождь. За свою пламенную верность пророк Илия был взят на Небо живым в огненной колеснице.

Для Камчатки ливни дело привычное и понятное, но вот грозы дело весьма редкое. Однако в нынешнем году жители нижней Камчатке и побережья были крайне напуганы. Грозовые вспышки среди зимы повергли всех в панический ужас. Это было воспринято как знамение Пророка, но вот чего оставалось вопросом. С этого и начался повышенный интерес к Ильи Пророку.

Савка выполнял роль служки в Нижнекамчатской церкви Успения Божьей Матери построенной почти в один год с острогом. Эта церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы была и оставалась многие десятилетия единственной на Камчатке и всего восточного побережья.

Здесь при церкви он приобщился к грамоте и познал законы божьи. Большие таланты проявил Савва в изучении книг, что хранились при храме. Быть бы ему примерным пастырем и служителем божьим, да на свою беду связался с Федькой Харчиным.

Родились они в одной юрте, с детства водили дружбу, вместе пришли к русским, крестились, вместе и подписались кровью на большое и страшное дело. Даже проповеди ительменам он читал более чтоб русские обвыкли, и большое скопление инородцев внутри острога не вызывало беспокойства. Божье дело самое лучшее прикрытие для бунтовщиков.

Все ждали Ильин день. Именно он обещал разгадку той удивительной зимней грозы, когда молнии и без того яркие умножались отражением от белоснежного снега, что в сажень толщиной покрывает каждый год земли Камчатки. В ту памятную ночь вспышки разрядов просто ослепляли путников, повергая их в ужас. Лишь счастливцы что спали у очагов заметенных снегом зимних юрт не испытали того страха.

Якоб Генс чувствовал себя скверно. Павлуцкий все продолжает грозит военным судом, за неприбытие в Анадырское устье, и день отплытия приближался неумолимо.

Бот «Святой Гавриил» оказался судном удивительного везения, все ему нипочем. Вот и надумал голландец кончить его руками святого Ильи. Схватился как утопающий за соломинку. Ведь всем известно что за малейшую работу в день его поминовения или какое другое послабление святой Илья вмиг спалит молнией того обидчика. С Пророком шутки плохи, а тут в день святого громовержца бот с сотней человек на борту выходит в море! Не виданное до селе святотатство!

По такому случаю многий острожный люд съехался к устью, где стояло готовое к отходу судно. Наблюдая за последними приготовлениями православные легко сорганизовались на коллективную трапезу в честь Ильи Пророка. Скинулись, прикупили доброго быка, ну а вино оказалось само собой. Так что праздничная братчина вышла на славу, тут тебе были молодежные гулянья, хороводы и песни.

Наконец легкий ветерок надул паруса и гукор-бот «Святой архангел Гавриил» не торопясь, солидно вышел в море. Вскоре его силуэт растворился в морском мареве. Погода стояла прекрасная, продолжало щемить чувство расставания, и ни что не предвещало беды.

6

Острог опустевший еще с четверга пребывал в дреме. Было необычно тихо и малолюдно. Караульные казаки вяло несли службу, а толпа ительменов мирно рассевшись на поляне перед церковью Успенья Пресвятой Богородицы слушали псолмы своего соплеменника Саввы. Тот вещал прямо с церковного крыльца и в его речах слышалась божья благодать. Мало кто из ительменов понимал сказанное, но интерес и удивительная тяга к православной вере отличала камчадалов с первых дней появления русских на полуострове.

— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящии, от сряща и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. He приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и, покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.

Закончив петь девяностый псалом, Савва заметил Федьку, чье появление именно сегодня несколько его удивило. Тот отчаянно строил рожицы, явно стараясь призвать к себе Савву.

— Что случилось брат мой. Ты же собирался идти на перевал проверить наших воинов, что с весны караулят русских?

— Ительмены хорошие охотники и сидеть в засаде дело знакомое. Мимо них не пройдет ни один враг.

— Это так, — подтвердил Савва. — Но лишний раз появляться в остроге, опасно. За нашими братьями русские следят неусыпно.

— Скажи! Отчего мало в остроге служилых?

— По службам видно разъехались, да и праздник сегодня день святого Ильи Пророка.

— Все сходится! — Разволновался Федька, хотя тойону это было не к лицу. — С устья прибыл гонец с вестью. Он сообщил, что русские все уплыли в земли луораветланов. Там будет большая война.

— Надо собрать всех наших воинов и идти к острогу. Время настало! — осторожно заметил Савва.

— Ты прав мой брат, время настало. Мы навсегда смоем кровью позор унижения, прогоним русских приказчиков и казаков. Заключим договор с коряками и чукчами и будем хозяевами на своей земле.

— Что такое договор? — полюбопытствовал Савва.

— Ты у русских кроме их бога ничего не познал! Договор это такой союз племен, что заключается на многие годы.

— Чукчи и коряки наши извечные враги и с ними не может быть договора. Договор надо заключить с русским царем. Он любит мягкие лисьи шкурки, мы сами соберем ясак и отвезем ему, сами выберем приказчика, и будем слушаться его во всем!

— Это будет потом, а сейчас казаки пьют вино и едят мясо в устье реки. От них день пути. Надо захватить острог! Такого случая более не будет! — Федор уже успокоился и говорил как настоящий вождь.

Бедный Савва, для которого восстание было чем-то вроде мечты и фантазий, неожиданно почувствовал страх и волнение. Он отчетливо представил кровь пожары и крики умирающих.

— Возле острога совсем мало наших воинов! — попытался он возразить Еловскому тойону.

Но все уже было решено. Час восстания пробил.

— В остроге не более десятка казаков, свободные от караула ушли на рыбалку, остальные старики, женщины и дети. Ворота открыты настежь и много воинов нам не потребуется. А если служилые вернуться и зайдут за оплот, то их потом не возьмешь. Огненные стрелы уничтожат всех ительменов сколько бы их не пришло под острог.

Тойон Федор Харчин был неумолим. На следующий день проповедника Савву слушали лучшие ительменские воины, в складках одежды которых были спрятаны небольшие но острые как бритва ножи, а в укромных местах у острога потаенно лежали луки и копья. Сидя на поляне возле церкви, слушая проповеди Саввы они ждали сигнала.

Удар церковного колокола возвестил о начале восстания. На казаков неожиданно набросились ительменские воины. Служилые удивленно озираясь по сторонам падали с перерезанным горлом, только в последний миг беря в толк причину неожиданного сполоха.

Им на выручку вскоре подоспели казаки, что были на рыбной ловле. Но все их попытки оказались тщетны. Не имея толком оружия, малым числом одержать верх не удалось. Потеряв трех человек они на батах ушли вниз по реке неся известие о восстании и гибели острога.

Все прошло очень быстро. Кровь убитых казаков даже не загасила пыл ительменов. Началась дикая вотхоналия. Взломаны амбары и кладовые. Всю ночь победители праздновали торжество, по обыкновению в объедении, пляске и шаманстве. Разграбив казачьи пожитки, дикари рядились в их одежды не понимая различия между мужской и женской. Начались пожары и к утру огонь охватил все постройки острога.

Федор и Савва как вожди восставших даже и не думали усмирять своих братьев. Все по законам победившего. На то и победа что бы насладиться ею вдосталь. Их более интересовала приказная изба. Достав амбарные книги, Федор попытался разобраться в приказных делах, но бестолковые записи и цифры ему скоро наскучили. Открыв самую толстую в кожаном переплете книгу Федор решил заняться делами, и сделал первую запись: «На Ильин день 1731 года приказчикам Нижне-Камчатского острога назначается новокрещеной Федька Харчин!».

Он долго любовался записью выводя на буквах всяческие завитушки, и после чего дописал: «по этому поводу приказываю Савве облачиться в священные одеяния и петь молебен за упокой погибших и за здравие царствующих. По окончанию службы выдать Савве тридцать лисиц красных». Весьма довольный собой Федор со всего маху хлопнул печатью рядом с записью, именно так как делали ранее острожные приказчики.

Ему казалось, как и всем остальным ительменам, что дело сделано и они уже хозяева на своей земле.

— Осталось лишь собрать сюда всех воинов. Русские за малым числом убояться многочисленное войско ительменов, и сами уйдут с их равнины. Отпишем Русскому царю грамоту, где ительменский народ добровольно без приказчиков обяжется ежегодно выплачивать ясак по четыре красных лисы с охотника. Это должно понравиться государю ведь у него будет много лисиц. — Так рассудил Федька Харчин.

7

Бот «Святой Гавриил» выйдя в море сразу замедлил ход. Причиной тому стал Якоб Генс. Голландец, в меру своего немалого опыта, был уверен в том, что идут на верную погибель. Маленький бот пригоден лишь для прибрежного плавания, а русские попросту безумцы решившие плавать на нем во льдах Северного моря.

Мучимый постоянными болями, он всем своим естеством не желал обрекать себя на холод, голод и гибель во льдах. В простонародье это называется попросту трусостью, в лучшем случае малодушьем и страхом.

Не понятно на что надеялся Генс, но он изощренно выдумывал те или иные причины задержки. То взялся учить экипаж в хождении против ветра под сильным галсом, а сейчас и того тошнее затеял делание шверцов. Этаких щитов что опускались вдоль бортов в воду и выполняли роль дополнительного киля. За этим мудреным занятием они подошли к мысу, где течение сподобило отменно отработать их установку.

Здесь в сумерках летней ночи Якоб Генс и увидел сигнальный огонь, подаваемый на корабль с мыса. Сомнений в том, что это знак божий он даже не сомневался.

— Что же это? Если не спасительная благодать божья! — воскликнул он и велел воротить судно обратно в устье реки Камчатки.

Бес сомнения то было благодать божья посланная православному люду Нижне-Камчатского острога. Как рассудил Господь не нам решать, все мы ходим под ним, но и греховоднику Генсу досталось благодати в полную меру.

Все русские поселенцы спасаясь от восставших ительменов собрались к тому времени в устье Камчатки. Другого выбора не было как уйти вниз по реке.

Пускай даже изначальная причина тому была обычная человеческая слабость, возвращение «Святого Гавриила» вышло более впечатляющим и торжественным нежели отход. Отход судна это всегда расставание с присущей тому тоской и утратой, а вот возвращение да еще при сих обстоятельствах было грандиозным событием, почти в ореоле Божественного чуда. На лицах встречающих слезы радости, слезы надежды на спасение.

Можно сказать, что в этом боте в данный момент православный люд видел воплощение самого Архангела Гавриила, что имел честь когда-то по велению Бога благовестить Пресвятой Деве Марии радость о Воплощении Спасителя Иисуса Христа, Сына Божьего! Сейчас он тоже был небесным посланником чтобы возвестить людям свои планы о спасении рода Нижнекамчатского.

Неожиданного триумфа спасителя, Генсу было вполне достаточно чтобы отменить всякие планы на морской поход в край немирных чукчей.

Более всех за время плавания его допекал Гвоздев, что выучившись с отличием на геодезиста, вот уже четвертый год как не брал в руки приборов. Он, да еще подштурман Федоров только и ратовали за морской поход. Сейчас голландец имел возможность отыграться с ними в полную меру.

На корабле спешно состоялся совет. На нем присутствовали все офицеры и старшие матросы.

— Надеюсь господа офицеры! Что вы поддержите меня в планах оказать помощь жителям и гарнизону острога, — уверенно и торжественно высказал предложение Якоб Генс.

Такому заявлению никто возразить не посмел, лишь Федоров высказал вялое предложение.

— Может нам стоит разделить отряд! И поделив пушки с частью людей уйти к капитану Павлуцкому? А после баталии сами по сухопутью до Анадыря добирутся.

— Что вы несете, подштурман!? Без солдат и доброго пушечного наряда ваш бот Павлуцкому хуже зубной боли.

— Но позвольте, наши основные намерения это проведывания новых островов и поиск Большой земли! Мы не можем задерживаться здесь более месяца.

— Здесь вам и карты в руки господин Гвоздев. Извольте принять под команду шестьдесят солдат, пушки, и следовать маршем к Нижне-Камчатскому острогу для подавления бунта, как управитесь так сразу «Святой Гавриил» последует далее.

— Подштурману Федорову приказываю принять командование судном, и действовать по своему разумению, для сбережения оного.

— Позвольте! Господин Генс! А как же вы!? — удивились присутствующие.

— Я высаживаюсь на берег и займусь возведением в устье реки Камчатки нового зимовья. Место здесь подходящее, может и зимовать придется.

Вскоре карательный отряд двигался вверх по реке, уничтожая без разбора всех инородцев. Кто смог спастись бежали за стены острога под знамена новоявленного приказчика Федьки.

О возвращении бота «Святой Гавриил» и русском отряде, что двигался к острогу, Федор Харчин уже знал. Эту тяжелую весть принес воин Чегечь, наблюдавший за устьем и с трудом пробившийся через русские заслоны.

Огонь войны, что с такой легкостью запалил Харчин разгорелся в полную меру. А вот ветер удачи раздув его перекинул жаркое пламя в обратную сторону. Теперь кровь камчадалов стала обильно орошать цветущую долину Камчатки.

Под руководством Саввы камчадалы спешно разбирали уцелевшие строения и тащили бревна для укрепления стен острога. Не тронули лишь церковь Успения Божьей Матери и та одинока стояла особняком от сгоревших изб и амбаров. Им удалось возвести вторую линию острожной стены, что значительно усилило крепь.

Ключевский тойон Голгочь спешно отправился в верховья реки. Дорогой он призывал всей ительменов срочно идти на помощь своим братьям, но главная надежда было уговорить старого Начику, или самому увести его воинов.

Русская дружина приближалась неумолимо. Все попытки остановить ее оканчивались лишь большими потерями среди ительменов Острог осадили сходу со всей жестокостью и умением.

На единственной башне, что защищала острожные ворота, показался сам Федька Харчин.

— Казаки! — Прокричал Федька. — По какому такому указу вы казаки под мой Харчина острог пожаловали. Или не ведаете что теперь я главный острожный командир и приказчик? Более в вашей службе государыня императрица не нуждается. От сего дня мы сами будем собирать ясак и отсылать его государыне нашей. А вы казаки уходите с Камчатки подобру-поздорову, не надобны вы здесь!

— Ты Федька вор, душегубец и самозванец! — кричали казаки, — выпусти наших женок и детишек, тогда смерть твоя будет легкой.

— Гляньте! Федька в моей рубахе шастает!

— А вон инородец что в моих новых штанах. Да еще и сапоги яловые стопчет!

— Да они все добро растащили, а теперь в лучших наших платьях красуются! — шумели служилые.

На следующий день подвезли пушки. Генс от щедрот все пушки с бота отдал, рад бы и сам корабль разобрать на строительство зимовья да подштурмана Федорова убоялся.

Целый день пушки и фальконеты со «Святого Гавриила» шибали по острожным стенам. Ядер и зелья хватало вдосталь. Бревно ломались с треском и щепки разлетались в стороны раня все живое. Защитники испуганные до смерти невиданным грохотом забились в спасительные ледники и подвалы.

В перерывах между бомбометанием, когда остужали пушки, бабы и детишки через проломы бежали к своим мужикам. Тут и радость и слезы одновременно.

Разрушив до основания крепостные стены казаки пошли на штурм. Ительмены защищались как могли, но что они могли противопоставить кроме своего мужества? Да и числом они были лишь в несколько сотен.

Тот штурм запомнился всеми и надолго. Свирепость русских не знала границ. Обозленные потерей острога и разграбленным хозяйством, убиенными женами и детьми, тем позором и страхом что пришлось пережить, теперь квитались за все вдоволь. Они убивали и убивали, забыв о всех наказ императрицы не обежать инородцев, а обходиться ласкаю. Все ительмены до одного пали в Нижнекамчатском остроге. По обыкновению их женщины хладнокровно закололи своих детей, и покончили с собой. Даже те что сдались были изрублены казаками.

Убежать удалось только Федьки Харчину. Еще с детства считался он лучшим бегуном во всей Камчатской долине, не оплошал и на этот раз. Посланные в догоню казаки вскоре отстали и потеряли след. А вот его дружку Савве убежать не удалось. Кончили его казаки в остроге, на виду святой церкви, которой он поклонялся с юных лет, а в поминаниях по сию пору прозывают его «попом поганым».

Упорнее всех сопротивлялся Чегеч, воин что принес весть о возвращении «Святого Гавриила». Засев в казенном амбаре, где хранилась мягкая рухлядь, оружие, да добро государево, отбивался он с небольшим отрядом стреляя из ружей и луков. Многих служилых людей переранил Чегеч с родниками, прежде чем зарубили его саблей, но спасти добро казакам так и не удалось. В последний момент загорелся амбар ярким пламенем. Может сам по себе, может ительмены запалили, а может и какой приказчик из бывших, чтобы при сыски концы воровские спрятать. Кто сейчас разберет! А, то что после сих бед быть сыску сомневаться не приходилось. Ведь сотни молодых крепких охотников побили нынче казаки. Кто теперь будет давать ясак государыни?

На приступе погибло четверо казаков да много раненых. Пожалуй не было служивого что бы явственно участвовал в баталии и не получил какое увечье.

Ладно что хоть так обошлось. Многие тойоны со своими отрядами не успели прейти на защиту столь удачно захваченного острога. Будь ительменов много люднее, пришлось бы казакам острог возвращать не без великого труда и крови.

Но те события на том далеко не кончились. Федька Харчин с сотней верных воинов метался по реке поднимая ительменов идти к морю побить русских и сжечь бот «Святой Гавриил». Опасность вполне реальная. А если взять в расчет, что утеряны все запасы продовольствия, то все выглядело даже трагично.

При штурме острога особо выделился некий солдат Александр Змиев, из команды «Святого Гавриила». Смышлен был не по должности, хитер, и смел. Не мало повидал солдат за службу, по нраву ему риск и баталии. Определили его за старшего, дали под начало сорок человек из Анадырской партии, и поставили ему главной задачей изловить Федьку Харчина. Лично Генс нашел время и отписал солдату пространную инструкцию:

— Ехать тебе Змиеву, со служилыми людьми по данной сей инструкции по Камчатке реке и на Харюзову реку и до Пенжинского моря, куды способнее без потеряния людского и сыскивать означенный изменников. Если оные изменники сысканы будут призывайте их под Ее Императорское Величество руку ласкою, а ежели на ласковый ваш призыв не сдадутся, то прося вам у всевышнего бога помощи, поступать на них военную рукою легулярно, елико всещедрый бог помощи подаст. Тебе же Змиев, над посланными с тобою служилыми людьми смотреть чтоб как тебе, так и служилым людям никакую зернь не играть дабы в такой зерни в карауле помешательства не было, а от неприятельских людей шкоды не учинилось и ссоры меж собою не было. А что будет чинить тебе противно, и по вине смотря наказывать, бить батогами.

Хоть и просторна долина и река длинна и извилиста, не разошлись на ней Александр Змиев и Федька Харчин. Столкнулись в устье Ключей, и побившись с ходу, расступились. Не было обеим резону понапрасну кровь проливать. Харчин встал на сопку в небольшом острожке, а Змиев обложил его со всех сторон.

— Убирайтесь по добру по здорова! — Кричал Харчин по обыкновению ительменов пытаясь устрашить служилых. — Сюда идут много наших воинов. Великий вождь долины Начика, ведет с верховий сотни, тысячи наших братьев.

Это были даже не мечты молодого вождя, а попросту чистая ложь. Ночика категорично отказался дать ему воинов на явную погибель. Сейчас Федька и с ним родственные тойоны Голгоч и Тавач пробивались к родным Еловским и Ключевским юртам, что бы там поднять остатки своих племен.

— Федька ходи до меня, — прокричал Змиев, — будешь разговаривать с начальным человеком. Сдаваться и мириться надоть!

После недолгих раздумий Федька прокричал:

— Идите к Большому камню, что на Ключевой реке, встаньте по правому берегу. Там разговаривать будем.

Не ведая, что за хитрость придумал ныне Харчин, согласился солдат Змиев.

— Все равно здесь в острожке Федьку не взять, а там видно будет, — просто рассудил он.

На самом деле молодой тойон хотел лишь усилить умножить число своих воинов, и на переговорах выглядеть более достойно, да и родная земля поможет.

Вскоре отряды вновь сошлись, встав по разные берега и демонстрируя силу друг перед другом.

— Выдайте мне заложником своего человека, и тогда я войду к вам в табор, — наконец прокричал Федька.

Тут у солдата Саньки Змиева и созрел план. Шепнув, что-то своему приятелю он крикнул.

— Шли лодку! Мы согласны!

С обеих сторон, вышли лодки-баты и под ловкими ударами гребцов пошли к противоположным берегам. Русские забрали к себе Федьку, а ительмены солдата Змиева. Тут и произошла неувязка. Как только лодка ительменов отошла от берега, Александра скрутили ремнями по рукам. Это в его планы не входило, да уже поздно никуда ни деться!

Лодки пересеклись на середине реки. Взгляды командиров встретились и они даже улыбнулись друг другу. Вот и противоположный берег. Ну а далее пошло как по писанному. Федьку схватили казаки, и тут же начали палить из пушки и ружей по другому берегу. И хоть толку от того не было, но шуму много, много и суматохи, что поднялась у инородцев. Змеев воспользовался всеобщей паникой. Толкнув плечам одного, разбив лбом переносицу другому охраннику, он бросился в воду.

Опытным пловцом был Санька Змиев, да и река особо не широка в это время, но повязанный ремнями не смог ее осилить. Утоп бедолага! Кинулся в воду более из-за того чтобы не мешкали казаки, не отпустили Федьку. Хватит проливать кровь на земле Камчатской, а Федьке, его брату Степану дяди Голгочу как и многим другим ительменам ждать сыска и кары всесильной императрицы.

На том заканчиваются кровавые события в Камчатской долины, но по побережью и на юге полуострова, вдоль реки Авачи еще долго будет проливаться кровь русская и ительменская.

8

Участие Якоба Генса в событиях 1731 года на Камчатке сводится лишь к тому, что он командуя ботом «Святой Гавриил» сумел оказаться в нужное время и в нужном месте. В этом его исключительная заслуга. Далее Генс действовал без промедлений и всяческих на то сомнений. Расформировав команду, он переложил все бремя ответственности на офицеров и младших чинов экспедиции. Более его участие в тех драматических событиях увидеть крайне трудно, при всем на то желании.

С прибытием в Камчатку коммисаром дворянина Эверстова, Генс вовсе перестал заниматься камчатскими делами. 11 ноября 1731 г. он отослал в Анадырский острог капитану Павлуцкому обширное донесение о нижнекамчатском бунте.

— Господину капитану Дмитрию Ивановичу Павлуцкому. Сего 1731 года, по присланному ордеру за рукою вашего благородия мне Якобу Генсу, велено идти со служилыми людьми в показанный тракт на «Гаврииле» боте, и вызымел я путь на море из Большерецкого острогу июня 23 дня и в Нижне-Камчатский острог прибыл на усть Камчатскую реку июля 9 дня и промышляли кормовые, рыбные припасы, чем бы нам пропитаться на море до показанного тракту и за починкой шверцов и приготовились идти на море июля с 20 числа. Сего де вышеозначенного числа пришед из острогу служилые люди объявили мне сказку: Нижний Камчатский острог пришедшие иноземцы разорили и зажигали и служилых людей побили, а Нижнего де Камчатского острогу обывателей и служилых людей малое число и о замирении оных требовали от партии споможения. Того же июля 21 дня отправил я из партии в поход на оных иноземцев 52 человека. А оные иноземцы засели в остроге в крепости, а дворы посадские в близости от острога сожгли, корма казачьи прибирают, и собрались знатно сидеть в крепости. Отчего пришлось отправить под оный острог две пушки больших, ядер, пороху и свинцу, да две мартиры с ядрами чинеными, в споможение служилых людей — сколько возможно.

Прибыв на каргу из похода служилые привели трех человек изменников: Федьку Харчина, его брата Степана, да Тавача, от которых почала быть измена. Прочитав доношения, что Нижний острог изменники в конец разорили, служилых людей многих побили, и того ради не хотя то место пустое покинуть, возымел пристань на устье Камчатке реке и поставил судно в пристойном месте под крепким караулом. Близ оного судна на острове от партии служа часовню построил, ясашную избу и двор ее величества, амбар казенный.

К доношению Генс приложил и допросные листы главнейшего бунтовщика Федьки Харчина где он показал:

— Наша измена учинилась от несносных обид, а именно с бытности комиссаров Ивана Новгородцева и Михаила Шехурдина, да подъячих их Екима Мухоплюева и Ивана Свешникова. Брали с нас на один год по два ясака и по три, а кроме ясака с нас берут каждый себе по три и по четыре лисицы или соболей, а ежели у кого нет то берут себе жен и детей под заклад, а сроки пишут на малое время что нам выкупить нечем и то охолопливают их себе вовсе. А еще в летнюю пору посылают к нам закащики за юкольным сбором. Сбирают с нас с каждого человека вязки по три, а у кого юколы нет то берут за вязку по лисице, а ежели и лисицы нет то имают последние парки и куклянки. Тако же кипрей, сарану берут повсегодно. Да еще собирают с нас гуси, утки, а утки по петьдесят штук с человека. А зимою приказчики посылают сбирать с нас рыбу, гольцы и ушканы и прочие поборы.

Больному, страдающему Генсу, не было дел до всего этого. Его беспокоило лишь строительство Усть-Приморского зимовья. Да! Якоба Генса по праву можно считать основателем этого поселения, хотя официальных на то полномочий не имел, и административных постов не занимал. Но вот винокуренные дела занимали его и сейчас. Сырьевая база в этих местах оказался весьма обильной. Ительмены и в след им русские, вели заготовку некой сладкой травы, даже более чем коренья разных видов лилейных растений. Готовили с ней толкуши из ягоды. Она получалась сладкой и хранилась без срока.

Технология получения сахара была итого проще. Вязали траву небольшими снопами и сушили. Через несколько дней она увядала, а сок сахарился и попросту отрясался. С пуда травы получали четверть фунта сладкого порошка. Так что даже незадолго до своей кончины Якоб Генс строил грандиозные планы.

Здесь в Усть-Приморске, следующим годом он получит от Павлуцкого ордер отстранении в должности, здесь проведет последние и спокойные годы своей жизни. Но судьба не улыбнется голландскому авантюристу. Увезут его в Тобольск на следствие. Но о том позже, а сейчас оставляем его в Усть-Камчатске.

Глава 8. Виват! Виктория

За гремучую доблесть грядущих веков,

За высокое племя людей —

Я лишился и чаши на пире отцов,

И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,

Но не волк я по крови своей -

Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей…

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязны,

Ни кровавых костей в колесе;

Чтоб сияли всю ночь голубые песцы

Мне в своей первобытной красе, —

Уведи меня в ночь, где течет Енисей

И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей

И меня только равный убьет.

Осип Мандельштам.

1

Анадырский острог. Март 1731 года. Здесь собралось более пятисот человек служилых казаков, солдат и прочего люда посадского да торгового. По местным меркам многолюдье не виданное. Такое воинство русское в здешних местах еще не собирали. Причина тому непокорные туземцы, которых в обычае прозывать чукочи.

Еще волею императрицы Екатерины, супружницы Петра Великого, сюда послана Анадырская воинская экспедиция. Это было в 1727 году. Тогда предписывалось государыней немирных инородцев призывать и уговаривать в подданство добровольно и ласкою. Быть осторожными в отношениях, чтобы иноземцы те сами доброжелательно приняли власть государства Российского.

С тех пор минуло четыре года, срок не малый, но вот до свершений дельных так и не дошло, лишь экспедицию стали прозывать на модный манер — партией.

Оставшись, после гибели Афанасия Шестакова, единовластным командиром Анадырской партии, капитан Павлуцкий получил и власть над всеми гарнизонами Чукотских и Камчатских острогов. К этому времени это подлинно подтверждали бумаги Сибирского губернатора, а удаленность от столицы делала эту власть абсолютной и бесконтрольной.

Как человек военный, Павлуцкий решил силою оружия замирить чукоч, а если потребуется то и вовсе уничтожить. Для того капитан и собрал в Анадыре русское воинство, с новейшими фузеями и пушками, для того и от штурмана Генса требовал немедленного прибытия бота «Святой Гавриил» в устье реки Анадырь.

Но не все идет по задуманному, а уж в нашей истории и того паче. Судьба и случай определяет более чем человек, а порой и вовсе берет удила в свои руки и наплевать ей на все человеческие желания и устремления.

Сильно гневался капитан Павлуцкий, когда узнал, что «Святой Гавриил» зиму опять проведет на Камчатке. Да и то право, занервничаешь!? Два года к ряду как в течение навигации главный флагман Охотской флотилии совершает по одному переходу протяженностью не более двух недель. Так его и вовсе не дождешься, а присутствие русского военного бота в здешних водах во многом бы переопределило поведение береговых чукчей.

Нерешительность Сибирского губернатора по поводу военных действий для Павлуцкого были непонятны, да и запоздалые ответы просто уже не к месту, и лишь раздражали капитана. Вот он и решился самостоятельно пройтись глубоким военным рейдом по землям чукоч. В случае сопротивления дать достойные сражения, с целью уничтожения их мужчин. Более того он собирался отбить все табуны оленей, лишив средств существования тех кто останется в живых, и этим принудить к заключению мира. Как известно на войне все способы хороши, а победителей не судят.

Анадырский острог был самым удаленным местом от столицы Российской Империи. Мало кто знал в Санкт-Петербурге это звучное название русской крепости в северо-восточном уголке империи, а вот его местонахождение вовсе было не ведомо. В первую экспедицию геодезистам Витуса Беренга так и не удалось побывать в этом богом забытом уголке Сибирской земли. Находясь вблизи полярного круга, отрезанное большую часть года от всего мира поселение было также независимо и самостоятельно, как если бы находилось посреди Арктического океана. Единственный сюда путь шел с Колымы через горы по землям немирных чукчей.

Эта независимость кружила головы многих приказчиков и различных командиров Анадыря, а капитан Павлуцкий не был исключением среди них.

Несмотря на огромный опыт колонизации, для русского воинства места здесь тяжелые. Зима в чукотской тундре начинается рано. Прежде задуют ветра с метелями, следом мороз невиданный, и все превращается в ледяную пустыню. В этот период все живое прячется, и жизнь замирает.

Налаживается погода во второй половине февраля. День изрядно прибавится, ветра затихают и морозы легче. Благость та длится до конца мая. Позже талый снег заполняет бескрайние болота и озера, что бесконечным лабиринтом покрывают каменистую тундру. Выходит, что для военных баталий лучшее время полярная весна.

2

Последние дни пребывания в остроге проходили в банных процедурах и церковном причастии. Мало ли что? Ведь смерть будет теперь неотступно следовать за православным воинством. Если после бани, то и рана легче заживет, а если смерть, то и в могиле чистым покойнее будет. Опять же постирать нательные рубахи требуется. В случае ранения они пойдут на перевязку.

Ох уж эта русская баня! Всем баням, баня! Отличие у нее от всяких турецких да финских весьма серьезное, можно сказать принципиальное.

Если там разговор идет о мягких процедурах и удовольствии с целью омовения тела, то в русском варианте омовение достигается через череду разнообразных пыток и мучений, что весьма свойственно русской душе. Баня, своего рода маленькая преисподняя, и пройдя через нее, русский человек получает чистоту не только телесную но и духовную.

По поверьям черти, домовые, и прочие предпочитают для своего обитания именно черные бани. Поэтому, оберегая свои жилища от всяческой нечисти, православный люд ставит эти бани за околицей. Так и в Анадырском остроге, место им определили за посадом у реки.

Место удобное во всех отношениях. От души можно попариться и охладиться. Бани сладили все по черному. Оно конечно железо да кирпич здесь в редкости, но главное ни в этом. Черная баня лучше подходит для тех помывочных процедур, что веками оттачивались русским людом.

Народ в баню идет беспрестанно. За главного здесь казак Антип. Стар он уже для битв и калечен изрядно. Сейчас несет службу в государевой бане, со всей ответственностью. Дрова заготовить надо, протопить по всякой надобности. Казаки, когда со служб возвращаются в острог или какой посыльный или гость сподобится, так баня первое дело, без нее стужу не выгонишь.

Вот и сейчас служба круглые сутки. Чуть застудится баня, сразу Антип за дело берется. Надо тщательно все вымести, проскоблить полог да кипяточком обдать. Жар должен быть сухим, а для того камни до красна калить надо.

— Антип! Хватит народ морозить! Пущай в баню! — недовольно кричат казаки в предбаннике.

Распахнулась обитая медвежьей шкурой дверь парилки и в клубах пара объявился сам Антип. Годы скрутили мужика, раны искалечили тело, борода лопатой, волосы всклокочены, перемазанный сажей, местный домовой да и только.

— Погодить мужики требуется! Только угли вымел. Пущай настоится чуток, да дух свежий разойдется от пихтового масла. Ох и сладко париться будет!

Мужики бранятся более по привычке. Антипа все уважают. И не заслуги ратные тому причина, уж больно стоек он к жару банному. Будто уже знаком мужик с жаром адовым и банный для него так потеха.

Баня топится по черному, а это значит, что трубы у топки нет. Языки пламени струясь между камней, облизывая со всех сторон раскаляют их быстро, а дым поднимаясь вверх стелется по потолку и выходит в отверстия, что в углах сделаны.

Сейчас топку Антип вымел, а отверстия плотно заткнул куском шкуры. Баня срублена из доброго леса, потолок завален старыми шкурами и дерном, жар крепко держит. Камни тоже не всякие годятся. Их тщательно выбирают в реке. Размер должен быть походящим, не колоться от жара, а копить его впрок. От такого камня ковш воды в раз отскочит невидим паром, издав лишь хлопок напоминающий пороховой, и не какого шипения.

Напротив каменьев сделан полог тремя широкими ступенями. Оно понятно, народ разный. Кому более жару требуется тому вверх лезть, а кто послабее, тому и внизу хорошо.

Время настало и очередная партия казаков, галдя без остановки, ввалилась в парилку. Замолчали лишь после того как Антип поддал несколько ковшей воды. Приятный дух березовых веников разошелся по парилке как знак начала процедуры таинства банного омовения. Тут надо заметить, что русский человек с начало идет в баню, а уже после в церковь. Не в обиду чистоте духовной, но выходит, что баня первична для русской души.

Ну а далее пошло представление. Непрерывные хлопки пара, жар таков, что даже сальная свеча, стоящая в углу, засветилась синим пламенем.

Мужики стонали как под пытками. Антип со всей сноровкой и опытом хлестал их тела не жалея, как палач розгами свою жертву. Со стороны, человеку в этих делах не искушенному, все виделось бы примерно так. Мрачное, прокопченное до черноты помещение чуть освещенное сальной свечей. Раскаленные до красна камни и сильный сухой жар. Адское место, где изобретательность мучений достигла пика. Хлещут веником, мнут бока до хруста костей, растирают, скоблят, окачивают то холодной водой, то обваривают горячей, трут мочалками, что царапают не хуже битых кирпичей. Мужики прошедшие огни и воды пошатываясь выходят в предбанник. Те, что покрепче, приоденутся и пойдут в церковь на причастие, но большинство пойдет завтра, сегодня не до нее. А Антип тем временем обхаживает новую ватагу казаков, со всей ответственностью. Теперь им не скоро придется погреть свои косточки, а вот холоду да невзгод хлебнут предостаточно. Длинными ночами в холодных чумах отапливаемых лишь жирником, будут согревать их мечты о бане, что приготовит Антип по возвращению.

В предбаннике, опосля всех мук, принято чуток посидеть, что бы охлонуться. Здесь мужики зубоскалят вволю, чего только не услышишь? Но темы более все охальные, про баб. Такое уж место грешное, за глаза что не расскажешь! Ныне зацепили молодого казака Афоню.

— А ты Афоня не молод ли для царской службы? — вопросил старый десятник Матвей Кривой.

— Я уже пятый год в приписных хожу, — ответил по взрослому Афоня, не чувствуя куда клонит десятник.

— Пять лет, и не женат! — удивились казаки, поддержав разговор. — Небось из похода молодую чукчанку собрался привесть!?

— Можно и привесть, — горделиво отозвался Афоня.

— А как не совладаешь с дикаркой! Опыта у тебя с бабами обходиться ведь нету!? — забеспокоились казаки.

Парень густо покраснел, не зная что ответить.

— Его надоть для сноровки пока на Воротничихе обженить! Та баба вдовая и опытная в этих делах, — серьезно предложил десятник.

— Так она же старая! А смотреть на нее даже днем страшно! — не чувствуя подвох испугался парень.

— А чего пялиться! По нашей темноте, с бабами услаждаться все более на ощупь приходиться, — хихикнул кто-то.

— Слыхали! С Воротничихой ныне случай приключился! — продолжал десятник. — Ближе к половине августа, бабы за рекою ягоду собирали. А медведь надумал видно попугать их, и ринулся на них со всей яростью. Бабы завидев медведя от страха в кучу сбились. Одна Воротничиха не испугалась. Разделась старая до нога. В чем мать родила! Срам один! Растрепала волосы и в таком положении давай бегать по поляне кругами. Медведь как увидел голую Воротничиху, испужался да в лес утек обратно.

Хохотали мужики от души, смеялся вместе со всеми и молодой казак Афанасий.

3

Вокруг острога тоже оживление. Кругом по протокам и островам реки Анадырь раскинулись стойбища инородцев. Коряки с большой охотой присоединялись к русским для похода на извечных своих врагов чукчей. Ценность этого союзника состояло не в помощи туземцев как воинской силы, а более в стадах оленей и погонщиков к ним. Без оленей в тундре не выжить. Это и главное пропитание в походе и транспорт. Сколько придется колесить по ледяной пустыне, кто это знает? В каком другом случае у коряков олений не выпросишь, для них нет ничего ценнее этих животных. Кроме того важен был вопрос сопровождения пленных и добычи, коей тоже были стада олений. В этих местах олени являлись основой всей жизни, поэтому возле острога всегда их было в достатке.

Ближайшие соседи по Анадырской долине были юкагиры. Малочисленный народ занимался более охотой и рыбалкой, платили исправно ясак, служили проводниками у русских, за то имели защиту перед чукчами и коряками. Юкагиры с интересом отнеслись к православию и вскоре большей частью были крещеными. С этих пор жизнь юкагиров из Анадырской долины стало во всем зависеть от русских, а снабжение острога мясом и рыбой основным их занятием.

Коряки другое дело. Многочисленный по местным меркам народ. Они проживали на обширной территории, что простирается по северной оконечности Камчатского полуострова, и северного побережья Ламского моря вплоть до Анадырской долины. Южные соседи чукчей, коряки сходны с ними и языком и обычаями. Человек посторонний с трудом найдет различия между ними. Будто народы одного корня, но вот ненависть, что разделяла их, была велика. Набеги чукчей страшны и кровопролитны. Они неожиданны не смотря на все предостережения, несут смерть мужчинам, полон женщинам и детям, и утерю многочисленных стад олений. Чукчи не стесняясь пополняют свои стада за счет южных соседей, считая это нормой, а корякские дети, что вырастают в неволи становятся их работникам, погонщиками олений, хоть и не рабами, но людьми низшей касты.

Для коряков поход на чукчей совместно с русскими большая удача. Это возможность излить вековую ненависть, а главное пополнить стада олений. При том опасность не велика. Русским биться с ужасными чукчами, а их дело проводниками быть, олений стеречь, да перевозить воинство. Сейчас у коряков одна забота, сани и упряжки подготовить. А их много надо. Каждому русскому нужен погонщик, пара олений и сани. Пешком по тундре много не находишь, и чукчей не сыщешь. В одни сани умещается каюр да один казак с вооружением, и еще каждому две повозки с поклажей и продовольствием.

Тысяча саней собрано и изготовлено по приказу капитана. Хотелось бы больше да уже невмочь осилить такое количество. Собрал Павлуцкий в Анадыре войско в пол тысячи человек да просчитался. Не взять их в поход! Где наберешь такое количество саней и продовольствия? Лишь людей угробишь! Всего и смог взять двести пятнадцать человек русских, сто шестьдесят коряков да шестьдесят юкагиров.

Весь декабрь и январь, сидя в жарко натопленной приказной избе, под стон завывающей вьюги, слушал капитан Павлуцкий рассказы старожилов о прошлых походах на чукчей. Перечитал все челобитные и отписки служилых людей, что скопились в архиве за годы существования Анадырского острога.

Вот отписка за 1690 год. В этом году служилый человек Василий Кузнецов отправился в поход на коряков, а от туда в чукотскую землю. Он был там убит чукчами вместе со всеми товарищами. Более ничего не разобрал Павлуцкий в той отписке неизвестного свидетеля далеких событий.

А вот более свежая за 1701 год, и авторы отписки имеются. Писана со слов казака Тимофея Доурцова, Федора Порного и Петра Монгула.

— Били челом великому государю, а в Анадырском приказчику сыну боярскому Семену Чернышевскому ясачные юкагиры Ходынского роду Некраско с родниками подали челобитную, чтоб с ними послать из Анадырского служилых людей на немирных чукоч в Анадырский Нос, которые им юкагирам чинят в промыслу оленей смертные убийства и грабеж. И по тому их челобитью, он Семен послал их Тимофея с товарищами с анадырскими служилыми и промышленными людьми, в двадцать четыре человека, да Анадырских юкагиров и коряк более ста человек. И пошли они в поход в апреле месяце, и ходили 28 недель. В том походе возле Анадырского моря нашли пеших чукчей юрт тридцать. Под великого государя, под высокую руку их в ясачный платеж призывали. Но те чукчи им ясаку не дали и засели в юрты. Приказчик велел к тем юртам приступать, и на том приступе в тех юртах десять мужиков убили, а жен их и детей в полон взяли. Но те жонки сами себя кололи и детей довили до смерти. Оные чукчи стали в том Носу собираться в одно место. Идучи служилые люди с выше писанного побоища нашли их чукоч сотни три и учинили с ними бой. Убили их человек двести а остальные ушли в побег. Но другой день встретили служилые люди чукоч в многолюдстве. Оленных и пеших было в сборе человек тысячи три, а может и больше. Бились с ними с утра до вечера и многих чукоч побили, а их служилых людей и ясачных юкагиров они чукчи человек семьдесят переранили, и от них отошли те чукчи и стояли близь их. И от тех чукоч сидели в осаде служилые люди пять дней и пошли от них на побег в Анадырский острог.

Прочитав эту отписку капитан Павлуцкий долгое время пытался ее осмыслить. Чукчи проявляли неслыханное ожесточение в бою, полоненные кололи и давили себя до смерти. Ведь даже в отписке, где старались всячески оправдать поражение, хорошо просматривался упорный, непримиримый, непобедимый характер чукчей.

Хлопнула в сенях дверь. В приказную, вместе со свежим морозным воздухом, ввалился Афанасий Мельников, нынешний приятель Павлуцкого. Планы Мельникова о морских путешествиях и открытиях новых земель рушились на глазах. И то право, какого дьявола этот незадачливый мореход, сидя в Анадырском остроге в тысяче верстах от морского побережья без корабля и всяких попыток его строительства мечтает о морских далях. Выглядит это весьма скверно. Своими сказками и уговорами, он конечно разжег воображение капитана, но имеющий власть Павлуцкий, в ведении которого была вся незадачливая Охотская флотилия, не в состоянии был даже добиться прибытия единственного бота «Святой Гавриил». По неизвестным для них причинам судно зимовала на Камчатке и намерения штурмана Якоба Генса были неопределенны. Хотя тот же Мельников мог пояснить Павлуцкому, что устье реки Анадырь на картах не обозначена, с моря просматривается плохо, и задача прийти боту в назначенное время в устье Анадыря дело если и возможное то весьма непростое.

— Здоровья вам и всяческой благости! — произнес Мельников, и с уважением взглянул на старые свитки. — Благое это дело, а меня вот бог обделил, не дал сподобиться грамоте.

— Если опять пришел про «Святого Гавриила» пытать, то мне сейчас не до этого, — недовольно произнес Павлуцкий.

— Так ведь дело более не терпит отлагательства, тем паче что выступаешь в поход. Ты бы господин капитан еще Генсу отписал, да припугнул его сыском и тюремным заключением.

— Уже отписал! Я этого голландца в бараний рог загну! Но оставим сейчас это. Скажи мне, что за народ такой чукчи! Отчего не идут под государеву руку, отчего им смерть милее.

— Дикий народ! Кто их поймет!.. — Афанасий задумался. — Они горды и независимы. Не приемлют чукочи ни какую власть над собою. Не боятся смерти, от того страха не ведают. Им не дано понять, чего хотят от них русские. Чукчи горды, страсти их возбуждаются легко. Чувствительны больно к обиде и стараются отомстить всеми возможными способами. Одним словом Ди…ка…ри.

— Когда почувствуют нашу силу, поймут, а если нет, то всех уничтожу, — решительно произнес драгунский капитан.

Не понял Павлуцкий слова приятеля, хотя тот был близок от истины. Не понимал, и то, что непросто уничтожить народ, который сумел выжить в ледяной пустыне и не зря звался грозой тундры. Здесь все принадлежало им, и все было их союзником. Даже союз русских с коряками и юкагирами не менял расстановку сил и сути проблемы.

4

12 марта 1731 года русское воинство под командованием капитана Тобольского драгунского полка Дмитрия Ивановича Павлуцкого, ныне единоначального командира Анадырской партии выступило из острога и двинулось в земли оленных чукчей.

Стояла ясная морозная погода. Твердый снежный наст надежно держал оленьи и собачьи упряжки груженые провиантом и доблестным союзным воинством. В походе участвовало 215 русских, 160 коряков и 60 юкагиров. Еще никогда здесь на северо-востоке Сибири русские для похода на инородцев не собирали столь внушительной силы. К отряду присоединились также самые отчаянные из промыслового и торгового люда.

Отряд шел строго на север. Его путь лежал более по рекам скованных льдом. Пройдя гористые, безлесные места реки Убиенки, свернули на северо-восток. Весеннее солнце робко показываясь над горизонтом с любопытством освещало идущий по ледяной пустыне караван. Тени вытягивались в длинную линию, будто стрелы указывая и сверяя маршрут движения этих суровых людей посланных на край земли для приведения непокорных инородцев под Государеву твердую руку.

Кругом простирались холмы из камня и снега. Синий, черный и белый цвет заполняли пространство, позволяя другим краскам радовать глаз лишь в ночное время. Луна достойно заменяла дневное светило, освещая пространство синевато-серебристым светом, создавая обманчивые тени и пугающие фигуры, а северное сияние весьма обычное в этих широтах дополняло с избытком недостачу красок.

Ночью караван идет также уверенно как и днем. Полярная звезда указатель не хуже солнца. Чукчи и коряки называют ее кол-звезда. Она считается воткнутым колом, все остальные звезды ходят вокруг нее как олени на привязи. Только не любят инородцы ночных походов. В темноте в пустынных местах далеко от стойбищ, любимые места обитания злых духов Келетов. Здесь они сильны и опасны. Лишь шаманы способны противодействовать им.

В одну из ночей Павлуцкий был разбужен криком караульного.

— Капитан! Капитан! Вылась скорее!

Ругаясь на чем свет, думая, что чукчи напали на лагерь, путаясь в спальном мешке, Павлуцкий выбрался из кибитки, что была устроена на санях. Кругом в молчании, задрав головы стояли русские и коряки.

Глазам сразу представилось грандиозное смешение самых ярких красок и ослепительного света, которые человеческий ум представить не в состоянии. Весь небосклон от края до края, да что том, вся вселенная казалась залита этим огнем. От востока до запада как гигантская радуга, протянулась полоса этого божественного света. Малиновые, желтые длинные лучи веером расходились в разные стороны от ее выпуклой части до самого зенита. Волны лучезарного, фосфорического цвета с завидной периодичностью проносились через все небо будто по вселенскому океану.

Каждая часть этого свода дрожала, меняла краски, а сверкающие полосы образующие его край описывали круги и разнообразные фигуры. Неземное величие этой картины возрастало с каждой минутой. Лучезарные полосы быстро вращались по небосводу как спицы огромного колеса. Яркий красный сполох волной поднялся с севера и заливая все небо окрасил белоснежную землю пурпурным отражением. Следом неожиданно меняя его прокатился сполох оранжевого света, чем то напомнив отблеск грозовой молнии. Но громового раската не последовало. Все происходило в полной тишине, а все живое затаив дыхание боялось пошевелиться. Следовали вспышки красных, зеленых, голубых, желтых цветов продолжая заливать землю этим божественным светом.

Неожиданно, каким-то образом эти неукротимые сполохи света самоорганизовались и разобравшись на цвета превратились в широкие полосы всех цветов солнечного спектра, образовав два огромных моста от края до края небосвода, будто соединив различные миры.

После распада мостов сияние достигло своего апогея и сверхъестественная красота стало понемногу растворятся пока не исчезла бесследно.

Краше и величественнее картину не дано представить самому изощренному уму, и при жизни человеку не дано видеть более величественного и красивейшего зрелища.

— Что это? — думал Павлуцкий. — Знамение божье? Но оно столь красиво, врятле может предвещать дурное, и столь величественно что даже стыдно связывать его с нашей возней на бренной земле.

Весь следующий день капитан был под впечатлением виденного, и он был не одинок. Неожиданно это ночное безобидное сияние вызвало небольшие осложнения.

Коряки и юкагиры были крайне взволнованы. Казалось привычное для них зрелище, на которое они по ее бесполезности ни обращают даже внимание, на этот раз не только впечатлило, но и привило всех в крайнее возбуждение. Они собираясь в группу что-то октивно обсуждали, разговаривали с шаманами непрерывно произнося слово — «Келет, Келет».

— Коряки боятся дальше идти, и собираются вернуться, — сообщил наконец один из толмачей, крещеный коряк Федька.

Видя, как наливаются злобой глаза капитана, он поспешно и как ему казалось убедительно, стал объяснять суть проблемы.

— Ночной свет, это злые духи Келет, что живут всюду, а эта пустынная земля их любимое место. Здесь сейчас все они собрались вместе. Чем ярче ночной свет тем больше Келет. Они заарканят наши души и унесут их на луну. Эта плохая смерть после нее человек попадает в нижний мир.

— Тебе от чего их бояться ты же крещеный, перекрестись и от Келетов тебя Господь охранит, — съязвил капитан. — Пускай ваши шаманы борются с Келетами.

— Шаманы сказали что Келетов много, и им их не одолеть. Можно принести жертву накормить и тогда духи станут добрыми, не тронут нас.

— Передай, что велю духов добре попотчевать, на то разрешаю взять из упряжек пару собак, что хилы или поранены. Да что бы быстро все сладили. Утром отправляемся далее, — немного повеселев, распорядился Павлуцкий.

Это как то решало проблему, и шаманы преступили тут же к таинству жертвоприношения, а русские превратились в зрителей, ввиду отсутствия других развлечений. Но оказалась, что жертвоприношение злым духам дело не вполне законное, проявление страха и слабости шаманов. Поэтому все прошло быстро и тихо. Убиенных собак отвезли подальше от стойбища и оставили на скале освещенной молодым месяцем.

Дело было исполнено. На следующее утро к своему глубокому удовлетворению Павлуцкий вновь увидел высокий боевой дух союзников. Вскоре лагерь снялся и воинский караван, растянувшись на несколько верст, последовал далее.

5

Луораветлан по имени Холодный Ветер, хозяин стойбища оленных чукчей, после осенних торгов у побережья откочевал внутрь материка.

Позади кочевки в отрогах скал где растут деревья, а в расщелинах олень находит сочные травы, просторы тундры где под тонким настом изобилие ягеля, столь привлекательного для олений. Лишь тундровый заяц составляет здесь ему конкуренцию.

Теперь подчиняясь годовому циклу оленеводов тундры, вновь развернул стадо, и собрался следовал на север. До того как сойдет снег он должен достичь пастбищ что у побережья, там вблизи полярного моря проведет летний период. Здесь важенки дадут приплод, здесь в дали от болотного гнуса отдохнет и окрепнет стадо. Так поступали его предки, так будут поступать его дети.

Холодный Ветер хорошо знает своих олений и родную тундру. Верит в то что, он и окружающий мир одно целое, что у жизни нет начала и нет конца. Смерть лишь обрывает жизнь в текущем мире, а луораветлан не исчезает бесследно, он переходит из одного мира в другой. Это путешествие бесконечно, и от того как ты умрешь зависит куда ты попадешь после смерти в этом мире. Если праведной смертью то в верхние изобильные миры, если нет, то в нижние, где голод и болезни. Но миров много и везде есть верхние и нижние. И со смертями полная ясность. Погибнуть в бою, на охоте, любой принудительной смертью вплоть до самоубийства это гарантия попасть в верхний мир. А вот умереть по старости или по болезни это очень скверно.

Холодный Ветер свободный человек и сам себе хозяин, лишь духи, что живут повсюду, окружают его и непрестанно вмешиваются в его жизнь. Это надо помнить всегда и поддерживать с ними хорошие отношения.

Стадо у него большое, под тысячу голов. Богатый чукча. Три жены, пять взрослых сыновей, двое работников, из пленных коряк.

Весна все более дает о себе знать. Молодые быки скинули рога. Бросить рога в тундре нельзя, обидишь оленных духов и те лишат тебя стада. Приходится возить с собой до поры пока не станет это в тягость. Уже несколько саней груженых рогами скопилось. Самое время провести праздник рогов.

С утра за главным шатром развели небольшой огонь. На расчищенной от снега площадке сложили кучей оленьи рога и прикрыли сухими сучьями. Возле костра выставили доску огниво, самую священную вещь в семье. Женщины и старики украсили сложенную кучу рогов и сучьев множеством охранителей. Вороньи головы, черепа мелких животных, камни символизирующие землю, деревянные изображение собак, женские фигурки мелкие обрезки шкур все эти семейные ценности теперь украшали кучу рогов. Все охранители мажутся салом, а нарезанные кусочки мяса и сала положили в ямку что выкопали рядом с кучей и закопали. Холодный ветер с сыновьями выйдя в открытую тундру разбросали кусочки мяса, тем самым принеся жертвоприношения всем направлениям света. Мелкие сучья взятые после жертвоприношения из кучи станут охранителями и присоединятся к семейной связке. Теперь духи сыты и довольны, а куча рогов останется в покое на этом месте.

Общение с духами занятие важное, но не веселое. Вот и решил хозяин стойбища устроить заодно и состязание по бегу. После зимы надо проверить сколь резвы олени, и проворны молодые воины.

Холодный Ветер уважаемый в тундре хозяин. Все соседние стойбища откликнулись на его приглашение и прислали на праздник своих лучших бегунов.

Чукчи сильный и здоровый народ. Вся их жизнь переполнена опасностями и не человеческими нагрузками. Физическая подготовка мужчин начинается с рождения. Мать убивает ребенка если он рождается больным и хилым. Отец с легкостью убьет сына, если тот не проявит должной сноровки во время обучения воинскому искусству. Чукча не видит смысла растить ребенка если очевидны врожденные пороки. Проше отправить его в иные миры, может там повезет больше.

Особое внимание уделяет чукча умению бегать. Здесь им нет равных. Ведь бег лежит в основе управления оленьим стадом. Отгоняешь волков, перегоняешь стадо на новое место, ловишь арканом быков или важенок, преследуешь дикого оленя, все эти жизненно важные занятия связанны с бегом. Так что умение бегать не менее уважаемо в тундре чем мастерское владение борьбой или оружием. Даже в пургу, когда стадо забившись в укрытие пережидает непогоду, чукча не забывает о тренировках. Каждый день он покидает ярангу и бегает во круг нее до изнеможения, так что подчас родникам приходится втаскивать его обратно на руках.

Так что собрались на бега самые резвые и самые выносливые бегуны тундры.

Для начала и увеселения публика скачки на оленях. Оленные упряжки парами убегают в тундру. Скорость и выносливость должны показать олени. Все что можно выжимает из них погонщик. Да помогут оленные духи и животное не падет, выдержит скачку. Но к финишу все приходят с разинутыми пастями и вываленными языками, а от мокрых заиндевевших боков валит пар.

Пока соревнуются упряжки, старики и молодежь готовят площадку. Это будет круг в диаметре шагов сто. По окружности тщательно протаптывается и очищается от снега дорожка для бегунов. Участники бегут по кругу до тех пор, пока на ногах останется лишь один. Сбавлять темп и останавливаться нельзя. Таковы правила. Заслуживающие общего доверия старики будут считать количество кругов и объявят нового чемпиона.

Соревнование очень ответственное, ведь Холодный Ветер в качестве приза повесил на шест для общего обозрения боевые доспехи, искусно сделанные алеутами из китового уса и пластин вырезанных из бивней моржа. Это дорогая и редкая вещь. Самый знаменитый воин будет гордиться таким панцирем.

По обычаю все участники забега должны представиться хозяину праздника. Холодный Ветер вышел из передней яранги во всем воинском облачении. Он знаменитый воин и большое стадо заслуга его отваги и храбрости. Гордо разглядывая юношей, что решили показать себя на соревновании, он с удовольствием разглядел старшего сына. В случае победы быть ему главным наследником, а проиграет, Холодный Ветер выгонит его из стойбища.

Все было готово и тойон уже собирался подать сигнал начала соревнований, как его внимание привлекла оленья упряжка, что точкой обозначилась у горизонта и стала быстро приближаться к стойбищу. Скоро все чукчи, на время забыв о празднике, с живым интересом наблюдали за нежданным гостем.

Погонщик — чукча, чуть привстав в санях, что-то кричал. Один из его олений не выдержав гонки и рухнул на скоку. Ловкий погонщик тут же отсек его постромки освободив сани от мертвого животного, а сам спрыгнув на землю пустился бегом обогнав упряжку. Скоро все ясно услышали:

— Тангы! Беда! Идут много тангы, — кричать бегущий чукча.

Тангы на чукотском означает чужие или враги. Коряки давно уже не отваживались ходить войной в земли чукчей, поэтому тангы могло означать только русских, ставших в последние годы смертельными врагами.

Здесь в тундре русские появились уже давно, бесцеремонно заявившись как хозяева. Тысячилетия луораветланы считали себя здесь хозяевами, и смириться с таким положением дел не желали. Они на столько были тверды в своем превосходстве истинных людей, что и мысли не допускали об обратном. Коряки, юкагиры, камчадалы не были их данниками. Приходя к ним войной луораветланы брали все силою оружия, и слова дань, ясак отсутствовали в их языке и были не понятны.

По началу отношения с русскими выглядели как торговля. Чукчи приносили красных лисиц, бивни моржей, а в замен получали железные иглы, медные котлы, разноцветный бисер. Но скоро выяснилось, что русские хотят получать с них ясак, то есть вести такую торговлю, когда чукча взамен красных лисиц ничего не получал.

Вероломство русских до глубины оскорбило дикие души луораветланов, и те повели с ними священную войну. Войну не знающую пощады, войну на уничтожение, исключающую всякий мир. Победа или смерть стали для чукоч не красным словом, а смыслом пребывания в этом мире. И они легко с ним расставались благодаря верованиям в другие миры. Такого дикого упорства бес малейшего компромисса русские не встречали ни в одном из сибирских народов.

Чукча, что так неожиданно появился и прервал церемонию праздника, при других обстоятельствах заслужил бы смерть. Это был одинокий воин, что по личным обстоятельствам покинул свой род, и сейчас искал прибежище в чужом стойбище. Имя ему было дано от рождения Кричащий, за его громкий голос. После его голос еще окреп, и он стал известным воином за то, что его боевой крик на поле боя был громче всех остальных. Наткнувшись в своих скитаниях на русский воинский караван Кричащий несколько дней следовал за ним стараясь определить их численность и понять намерения.

После им владело лишь желание предупредить родичей о грядущей опасности. Сейчас стоя перед тойоном по имени Холодный Ветер, и других чукоч он вел рассказ.

— Мое имя Кричащий, я родом из стойбища что кочует за рекой Белой к восходу солнца.

— Я слышал о тебе как о смелом войне, а сейчас вижу что ты быстр как олень, — кивнул тойон. — Но почему ты один?

— У меня были плохие работники, и волки угнали стадо. Вот уже столько дней, — чукча поднял обе руки вверх растопырив пальцы, — я ищу своих олений. У черных камней встретил много русских бородатых тангы. На них одеты железные шапки и панцири, а в сонях лежат луки метающие гром и огонь.

— Можешь ли ты сказать сколько их? — тревожно спросил Холодный Ветер.

Кричащий высыпал перед тойоном из кожаного мешка камни.

— Бородатых тангы, сколько камней, а каждый камень количество пальцев на руках, — гордо произнес чукча. — С ними коряки таким же числом.

— Врагов сильно много, — после томительных и бесплодных расчетов произнес тойон. — Я поведу своих людей на север к побережью, в землю тойона Кивающего Головой. Сейчас не время для праздников. А вы лучшие из лучших бегите в свои стойбища и передайте сильным людям, что идут тангы большим числом. Они хотят убить всех чукоч и забрать наших олений и женщин. Пускай все чукотские семьи кочуют к Полярному морю. Там будет сражение.

Тундра, этот сонный промороженный край, приходил в движение. Скоро не осталось ни одного стойбища куда не достигла весть о войне. Нарушая все вековые законы кочевой жизни, чукчи пошли к побережью. Их уверенность в победе была велика. Не было причин сомневаться в собственной силе. Старики, коим уже доводилось в дальних походах сталкиваться с огневыми тангы, рассказывали молодым чукчам о страшном оружии бородатых железных воинов.

— Их луки мечут огненные стрелы на много шагов, и с легкостью пробивают куяки из кожи лахтака. Даже железные и костяные доспехи не дают спасения.

Но лишь смеялись над ними молодые воины.

— Тангы сами принесли головы, и костями будут белеть в тундре. Мы даже не будем стрелять в них из луков и колоть копьями. Нас много, переловим их как олений ременными чаутами. Трупы тангы будут поедать медведи, волки и лисицы, а огненные луки, железные одежды, ножи получим в добычу.

Все готовились к войне.

6

Тундра. Тоже время. Где-то между реками Большой и Малый Анюй Между тем, не ведая о последних событиях, небольшой отряд служилых казаков, волею Императрицы Анны Иоанновны по казенной потребности пересекал тундру. Их путь лежал на Анадырь из Нижне — Колымского острога.

Оба Анюя впадают в Колыму с правой стороны. Обе эти реки, от устья вверх, имеют направления прямо к Анадырю. Если случись ехать с Калымы не знающему тракта, то ему стоит поворотить на тот или другой Анюй, и по ним вверх в аккурат попадещь на Анадырь.

Кроме срочной почты для капитана Павлуцкого, им, указом Сибирского губернатора, было предписано доставить в острог некоего ссыльного кандальника, уличенного в государевой измене. Срочность и секретность поручения была наивысшей. Вот и спешили казаки, изо всех сил погоняя собачьи упряжки.

Этим кандальником был наш старый знакомый, бывший поручик лейб-гвардии, красавец и возлюбленный цесаревны Елизаветы, Алексей Шубин. Ныне государственный преступник, следующий в пожизненную ссылку под новым именем Александра Шендеры в самый удаленный угол Российской империи.

Все что с ним приключилось за последний год, не укладывалось в голове. Любовь, арест, заключение, допросы, то были события полные красоты, и романтики. События достойные самого яркого пера итальянского романиста. Но потом все померкло, и происходящее стало калейдоскопом из черных и серых красок, непонятных, и пугающих.

Приговор — государственная измена, и пожизненная ссылка в Сибирь, прозвучал как выстрел. С того момента и началась эта бесконечная дорога в никуда.

Первой целью был Тобольск. Дорогой с ним ни кто не разговаривал, на то был особый указ Императрицы. Закованный в кандалы, лежа в санях, Алексей все выглядывал из под овчины, и смотрел в след убегающим верстам надеясь увидеть верхового курьера, что доставит указ о помиловании. Но чуда не случилось. Изменчивая фортуна отвернулась на этот раз. Видимо увлеклась другим баловнем судьбы.

В Тобольске все его чурались как прокаженного, а губернатор даже не соизволил принять прошение и лишь указал следующий пункт назначения, Якутск.

— Где то я раньше слышал про этот острог? — подумалось тогда Шубину.

За Тобольском сибирская вольница дала знать о себе. Алексея расковали за ненадобностью. И то право куда бежать, а в кандалах спрос великий? Да и хлопот с арестантом поменее будет.

Версты продолжали бежать бесконечной чередой. Редкие остроги, зимовья, ямщицкие ямы, не оставляли в памяти и следа. Все более сумрак охватывал сознание. И будто вторя ему, зимние ночи становились все длиннее и длиннее, пока не захватили все временное пространство.

Жизнь Алексея и полярная ночь стали едины. Он даже дивился, когда рядом протекало подобие жизни, и слышался смех. Казалось что все растворяется в этой необозримой и бесконечной дали. Просторные избы превратились в мелкие полуземлянки, русские сани, запряженные тройкой коней, в небольшие нарты с оленьей или собачьей упряжкой.

Когда от Якутского воеводы он услышал про Анадырский острог, то уже не дивился. Его жизнь превратилось в непрерывную дорогу, начало которой отмечено яркими красками в его памяти, а вся последующая жизнь лишь унылая, бесконечная своей безнадежностью дорога, покрытая мраком ночи.

Он даже слегка подивился, когда солнце неожиданно выглянула из-за горизонта, осветив ледяную пустыню, что расстилалась кругом до края. Весело заискрились крупные хрусталики снега. То был первый признак начала годового цикла жизни. Но Алексей не чувствовал себя ее участником, что нельзя сказать о его спутниках.

— Ныне лето на Анадыре проведем! — мечтательно произнес молодой казак Прошка. — Говорят там сытно живут?

— Худо не скажешь! Окромя охоты и рыбалки огороды держат. Квашенная капуста, и каша тыквенная завсегда имеется.

— А морковь и свеклу ростят?

— Ростят! Ростят! И борщ варят! — засмеялся десятник. — Только с огородов вонько, спасу нет! Тамошние крестьяне приспособились рыбу лежалую на поля вывозить вместо навоза. Говорят, что шибко в росте помогает.

— А пошто в тундре так пусто? — не унимался Прошка. — Уж как две седмицы в пути, а живой души не видели.

— Капитан Павлуцкий ныне в тундре балует, баталии устраивает. Наш приказчик острожный сообщил по секрету, что грозился капитан всех чукоч под корень вывести. И то право! Зловредный народец!

От безделья Шубин прислушивался к разговору. Казаки не торопясь готовились к ночевки. Скоро будет сытная еда и отдых. По здешним обычаям едят один раз в день. Промнешься до вечеру, и так проберет голод, что любой кусок сладким покажется.

Но его более заинтересовал голос десятника, особливо речь и манера гуторить. Он уже слышал подобный говор в точности. В памяти всплыл Санкт-Петербург 1725 года, Зимний дворец, умирающий император, и якутский казак.

— А вы не слыхали про Афанасия Шестакова? В Якутске служил казачьим головой!

Его вопрос и само участие в разговоре было настолько неожиданным, что все замолчали.

— Чего спрашиваешь? Аль родственник? — осторожно уточнил десятник.

— Хотя ты из бар будешь, а он из простых казаков. Царство небесное Афанасию! Уже два года как сгинул казак от стрелы чукочьей. На Анадырском погосте ныне лежит, и то ладно, что по православной вере схоронили. Сколь казаков по тундре костьми лежат? Одному богу ведомо! — вздохнул десятник.

Этой ночью на них напали чукочи. Сходу накинули чаут на верхушки жердей, завалили шатер на бок и покололи казаков копьями. Оставили в живых лишь бывшего поручика лейб-гвардии. Видимо не подоспело его время, не все прочувствовал его благородие. Чукчи были родниками тойона Кивающий головой. Отныне Шубин стал его пленником, и пока только духи тундры ведали о его дальнейшей судьбе.

7

Отряды Анадырской партии и союзные коряки вот уже второй месяц как двигаются в сторону северного побережья. Чукотские орды в страхе бегут от русского воинства, оставляя порой яранги, груды оленьих рогов и вытоптанные пастбища. Поначалу редкие следы небольших чукотских семей, что тщательно изучались корякскими проводниками, теперь пестрили проталинами по всей тундре. Чукотская орда с многотысячными стадами олений, следовала впереди русских, которым доставались лишь вытоптанные пустые пастбища.

Ослабевших животных приходилось забивать беспрестанно, оставляя большую часть туши на съедение волкам и песцам тундры. Звери стаями следовали за отрядом, нарушая тишину воем и лаем. Часть коряков под покровом ночи бежали спасая своих олений. Многие солдаты и казаки теперь шли пешком, неся на себе грузы.

Все это не предвещало хорошего. Лишь благодаря жесткому характеру, Павлуцкий удерживал дисциплину на должном уровне. Но отсутствие опыта войны в этих условиях, губительно влияло на ход компании. О таких расстояниях и длительности похода капитану не виделось даже в самом кошмарном сне.

Шел к концу май 1731 года. Кругом простиралась кочковатая, мокрая болотная земля. Даже приготовление пищи становилось проблемой, так как растительностью были лишь мелкие кусты вышиной от земли не больше четверти. Жгли что могли, будь то растущий на кочках мох или те мелкие прутики. Скоро сани пришли в негодность за не надобностью. Попытка бросить их чуть не окончилась столкновениями русских с коряками. Пришлось сани взгромоздить на олений, а часть груза переложить на плечи солдат.

Между тем в тундре происходили удивительные вещи. Шел процесс самоорганизации диких чукотских орд в военное ополчение. Без всякой связи и предварительной договоренности. Эти орды подчиняясь инстинкту самосохранения двигались на соединение друг с другом. Они накапливали силу как тетива на растягиваемом луке копит энергию, что бы в определенный момент нанести смертельный удар. Распри исчезают само собой, даже главный тойон всего ополчения выбирается без всяких проблем и проволочек.

Это можно сравнить лишь с самоорганизацией дикой стаи. К примеру волчьей, которая собралась на большую охоту, где каждый знает свое место и задачу, а вожак стаи выбирается чутьем без всякой драки за первенство. Но лишь закончится охота все сразу разбегаются без всяких последствий и ответственности за содеянное.

Русские отряды спешили. Продолжая двигаться на северо-восток, миновали реку Белая. Весеннее тепло наступало. Если вскроются реки, то Анадырскому отряду придется остановиться. Ледоход и высокие талые воды рек станут не преодолимы.

В первых числах июня русские вышли к побережью и двинулись на восток к Чукотскому Носу, где по всем данным собрались главные силы чукчей. Однообразный и тяжелый путь в тысячу верст измучил всех. Зимняя одежда становилась в тягость, обувь приходила в негодность. Особенно угнетало то, что продолжали удаляться от острога. Вести в Анадырь не уходили. Ни одна живая душа не ведало о месте положения Анадырской партии. Все ждали развязки этого бесконечного и бестолкового скитания.

После таяния снега необходимость в коряках значительно снизилось. Их бестолковая суета, неуправляемость раздражали Павлуцкого до крайности. Единственно на что они были годны и полезны так это сопровождение оленьего стада, что изрядно уменьшилось за дорогу. Бегства коряков теперь не опасались. Сильно далеко зашли в земли чукчей и те не позволят уйти безнаказанно. Русские для них единственное спасение.

Множество мелких речушек, что несли в море талые воды тундры, преграждали дорогу с утомительным постоянством. Ледяные торосы еще крепко держались за прибрежные камни, а полярное море дышало и двигало льды, непрестанно образуя прямые как стрелы каналы и просторные лагуны открытой воды.

В авангарде русских шла рота гренадеров под командой подпрапорщика Маркова. Сия рода была сформирована Павлуцким еще в Якутском остроге, из числа детей боярских, и солдат гарнизона. Обучением занимались четверо гренадеров, приданных экспедиции в Санкт-Петербурге постановлением сената. И хоть налобных металлических блях и обмундирования не имели, но вооружены были в соответствии с Петровским воинским уставом, и с гордостью прозывались гренадерами.

— Капитан! Впереди река! — доложил подпрапорщик.

— Что за река? — спросил капитан, вызвав раздражение у Маркова.

— Можете отписать в журнале под названием Неведомая. Сами знаете, что никаких карт и компасов не имеется, ориентируемся по солнцу и звездам.

Путь преграждала довольно большая и полноводная река. Пройдет месяц и от нее останется лишь скромный ручей, но сейчас ее холодные воды были серьезным препятствием.

Не желая лезть в воду, и не видя других решений Павлуцкий остановился на дневку. Весь этот день капитан инспектировал свое воинство. Гренадеры его порадовали. Некоторые солдаты, были с ним с первых дней деятельности Анадырской экспедиции.

Кстати будет сказано. Название гренадеров пошло от слова гренада. Так называли ручные гранаты, что были на вооружении этого вида пехоты. Кроме того они имели новейшие фузеи с трехгранными штыками и длинные палаши весьма удобные для рукопашного боя.

Служилых казаков, под командой сотника Шипицына, Павлуцкий недолюбливал. Те не признавали воинского устава, и попросту смеялись над строевой дисциплиной и боевым построением. Вели себя в бою по старинке, не многим лучше, диких инородцев. Хотя отваги и умения биться, им не занимать, а отношение к оружию весьма бережное. Не зря утверждают шутники, что сабля для казака — вторая женка.

Всю ночь завывал северный ветер. Пронизывающий, дышащий зимней стужей, он согнал лед к берегу, вновь заточив открытые участки воды в ледяной панцирь.

Утром, к всеобщей радости, волею проведения, для русского воинства была создана ледяная дорога. Лишь полынья и наледь от теплой талой воды, что образовались в устье Неведомой реки, заставили русское воинство сделать небольшой круг от берега.

Все были крайне возбуждены неожиданной удачей, а когда приблизились к берегу, то увидели своих врагов. Чукчи стояли на возвышенностях, плотными группами вдоль берега. Сколько их сказать было трудно, но то что их было много больше очевидно.

Русские на льду, чукчи на берегу какое-то время молча наблюдали друг за другом. Быстро бежали краткие минуты этой предсмертной тишины. Воздух насыщался напряжением, неукротимой ненавистью и жаждой сражения. Капитан Павлуцкий почувствовал, как по напрягшимся мышцам забурлила кровь, а тело будто завибрировало в ожидании команды. За это краткое время глаза и разум охватили все.

Чукчи стояли тремя группами по несколько сотен человек в каждой, и не в качестве случайных зрителей. Они тщательно выбрали место для сражения, были готовы к нему, и даже предвидели череду событий. Дикари оказались хитрее русских, и тактическое преимущество было на их стороне.

Судя по разнообразию вооружения, здесь собрались представители многих чукотских родов, с разных уголков тундры и полярного побережья. Даже доспехи, что были у каждого воина, отличались удивительным разнообразием. Одни сшиты из моржовых шкур, и кольцами опускались до колен, другие набраны из пластин китового уса, и рыбьего зуба, тщательно скрепленных между собой. Но более удивляли щиты-крылья. Если центральная часть защищала затылок головы и спину, то подвижные, боковые управлялись ремнями и могли по необходимости закрывать бока воина. Сделанные из дерева и обшитые кожей морских животных они представляли неплохую защиту даже от пуль, выпущенных с расстояния более ста шагов.

Минутное оцепенение сменилось всеобщей активностью.

— Боевое построение! Готов-с! Пли! В Атаку! — кричал что есть мочи капитан драгунского полка Дмитрий Павлуцкий.

Гренадеры в точности выполняя команды капитана, сделали залп, пристегнули штыки и с гранатами в руках устремились на противника. Казаки следом за ними прыгали на берег, стреляя на ходу, некоторые проваливались в воду и мокрые догоняли товарищей.

Чукчи, пугая врагов звериным ревом, атаковали русских. Их воины были удивительно резвы, несмотря на неудобство вооружения. Прыгая через камни, они высоко взлетали вверх, а крылья щитов придавали подобие птицам.

Дружный залп русских прервал эту стремительную атаку. Передние ряды срезанные горячим свинцом пали наземь бездыханно. Последующие на мгновенье остановились изумленные внезапной гибелью товарищей. Но то было начало их избиения. Когда среди них начали рваться ручные гранаты этому изумлению не было границ. Оторванные руки, ноги летели в разные стороны, искалеченные тела десятками падали на каменистый берег холодного моря. Затем последовала штыковая и сабельная атака. Подчиняясь инстинкту самосохранения чукчи откатились назад.

Кивающий Головой, Холодный Ветер, Кричащий будучи тойонами в этой битве не верили своим глазам. После длительного и оживленного обсуждения, они вновь собрали своих воинов и повели на врагов.

На это раз капитан встретил их убийственным огнем из пушек, которые удалось притащить на позицию и изготовить к стрельбе во время замешательства.

Пушечная картечь оказалась убийственней гранат. Это были уже горы трупов. Лишь небольшой группе воинов вооруженных копьями удалось достигнуть казаков. Не смотря на превосходное умение фехтовать копьем, их костяные наконечники не смогли нанести особого урона закованным в железо русским казакам. Эти чукчи были изрублены саблями и приняли почетную смерть. После, нескольких попыток атаковать, чукчи кинулись на утек.

— Тангы призвали против нас злых духов! — крикнул Кивающий Головой и то же устремился прочь с поля боя.

— Виктория! Виктория! — кричали гренадеры и казаки.

— Виктория! — кричал Павлуцкий.

Коряки, что уклонились от главного сражения теперь были по всюду. Одни добивали раненых, другие собирали и сгоняли в кучу стада олений, что еще недавно принадлежали поверженному противнику.

Павлуцкий, в сопровождении офицеров, как и подобает военачальнику обходил поле боя.

Чукчи потеряли в этом сражении более пятисот лучших своих бойцов. В качестве трофеев русские захватили стадо олений, в несколько тысяч голов, да пожитки убиенных чукоч. С русской стороны во время рукопашной схватки погиб пятидесятник и два его казака. Семьдесят человек получили ранения.

— Обратите внимание на нравы этих дикарей! — молвил сотник Шипицын, указывая на трупы обнаруженные в лагере чукчей.

Десятки женщин и детей, не успевших бежать с мужьями лежали мертвые.

— Кто их? — тихо спросил капитан, хотя и догадывался.

— Не захотели сдаваться в плен. Сами удушили детей, а себя закололи.

— От чего же? Мы с женщинами и детьми не воюем, — буркнул Павлуцкий.

— Дикие люди господин капитан! Это у них обычное дело!

На месте битвы Павлуцкий простоял несколько дней, но приклоненных тойонов, просящих о мире так и не дождался.

Пленных было немного, и те в первую же ночь удавились ремнями. Из удавки успели вытащить лишь одного. Теперь он стоял перед капитаном Павлуцким, а тот с интересом разглядывал пленника.

Перед ним стоял молодой воин чукча. Среднего роста, широкие плечи. Его медленные движения сейчас не сочетались с той стремительностью и импульсивностью что видели вчера во время боя.

Черные прямые волосы были обрезаны на русский манер, а вески бриты. Видимо в уходе за лицом нож не последний инструмент. Брови сходились на переносице, предавая лицу излишнюю свирепость. Глаза широкие но сильно прищурены, отчего морщины на обветренном лице медно — красного цвета, становились характерными чертами лица. Приоткрытый, слегка оскаленный рот, оголял крепкие, крупные зубы. Легко можно было представить как они дробят кости, да и казаки рассказывают, что во время боя оскаленных зубов приходится опасаться не менее чукотского ножа или копья.

В своем большинство чукотских мужчины молоды, до старости доживают единицы, уж больно много в их жизни опасностей, ставших для них привычными.

Пленник уже лишился боевой амуниции и был одет в легкую короткую кухлянку из оленьей кожи, летние штаны и торбасы из прокопченной на огне кожи — дымлины, с подошвой из лахтача.

Его вид произвел хорошее впечатление на Павлуцкого. Ему как офицеру было лестно иметь столь опасного и сильного врага, имеющего весьма грозную репутацию по всей тундре, прибрежным островам, и даже у заморских алеутов. Его вид можно назвать даже опрятным, если бы не явное наличие вшей и резкий специфический запах. Он напомнил капитану запах медвежьей берлоги, что как то довелось ощутить во время охоты.

Но тут они были обоюдны. Чукча как вошел в походный шатер Павлуцкого тоже стал фыркать и крутить носом. Было явно что русский дух его крайне раздражал.

В качестве толмача был крещеный юкагир, что неплохо справлялся с обязанностями и не вызывал раздражение у чукчи. Несмотря на положение пленника и связанные руки он вел себя крайне независимо. Страха не испытывал вовсе, а разговаривал ввиду неудержимого природного любопытства.

— Кто ты и чьих будешь? — полюбопытствовал капитан.

Но чукча пропустил вопрос мимо ушей видимо не желая отвечать на него.

— Я узнал тебя тангы! Ты большой русский шаман! Ты трус! Русские испугались честно биться с моим народом, и ты призвал на помощь злых духов. Они убили наших воинов и забрали их души!

— Почему ты не отвечаешь на мой вопрос? Кто ты?

— Ты хитрый! Если злые духи узнают мое имя, то охранителям трудно будет уберечь мою душу. Но чукча обманет тебя и все равно уйдет верхний мир.

— Теперь у вас нет воинов! Их трупы съедят волки, — решил пойти на провокацию Павлуцкий, видя наивность дикоря.

— Чукчи истинные люди. Наши женщины умеют рожать сильных мужчин. У нас воинов, как звезд на небе. Когда будет большая луна, шаманы соберутся вместе и прогонят злых духов, и тогда снова будет война.

— Многие чукотские воины вышли на битву с одними арканами. У вас что, нет копий и луков?

Павлуцкому хотелось разозлить чукчу, но тот оскалился смеясь и ответил, чем весьма озадачил капитана.

— Оленные чукчи которых привел Холодный ветер, сильно хвастливы. Они грозились переловить всех арканами, как оленей, и сделать рабами.

— Я захватил стада оленей, и теперь чукчи умрут с голоду! — опять схитрил капитан.

— Наши братья добыли кита, мяса и жира хватит всем. Чукча будет сыт и селен, он победит русских тангы и заберет оленей.

— Дикий и наивный народ, — подумал Павлуцкий, когда увели пленника.

— Они рядом, у побережья, а после полнолуния будут готовы нас атаковать. Что же господа дикари! Баталии продолжаются! Я снова иду к вам! — Подбадривая себя, произнес Павлуцкий.

После небольшого отдыха, приведя в порядок русское воинство, Анадырская партия продолжило свое движение на восток вдоль побережья Чукотского моря.

8

Тоже время. Возле поселка береговых луораветланов, где сильнейшим человеком Кивающий Головой, опять многолюдно, но уже не по поводу торгов или праздников. Многие кочевья пришли сюда спасаясь от тангы. Две, а может и три тысячи чукоч воинов собрались в ополчение против русских.

Сейчас по всем кочевьям и поселкам побережья, в каждой яранге звучит бубен. В шаманах у чукчей полный достаток. В каждом семейном шатре имеется свой шаман, и теперь они бьют в бубны и поют песни напоминающие вой зверей тундры. Этим они призывают духов помощников, чтобы вместе справиться со злыми духами.

Старшие шаманы сказали, что злые духи убийцы пришли со стороны заката из земли принадлежащей Солнечному Владыке. Русские тангы показали им дорогу. Теперь духи невидимо витают в пространстве и охотятся за человеческими душами и телами.

Духи помощники слабы, как и сам шаман, лишь собравшись вместе, они смогут победить зло и оградить луораветланов от гибели.

Но желательно злых духов не прогнать, а натравить на самих тангы. Для этого нужен злобный шаман. Он начинает заклинания во внешнем шатре яранги, и злые духи через дымовое отверстие скапливаются у костра. После того как духи проникли в тело злобного шамана он чтобы придать своему заклинанию особую силу, раздевается донага и на четвереньках выползает из шатра ночью при свете полной луны.

— О луна! — говорит он. — Я показываю тебе тайные части своего тела, и не имею от тебя тайн. Прояви сожаление к моим гневным помышлениям. Железом одетые, страшные огнивные тангы пришли в наши земли. Чукчи бегут из внутренней страны к морю, но тангы следуют сзади и истребляют. Когда ловят то худо убивают. Мужчин разрубают, а женщин раскалывают как рыбу для сушения. Напусти на тангы злых духов, пускай они несут русским голод и смерть, болезни и всякую проказу. Пусть их женщины умирают молодыми и не рожают огнивных воинов. Сколь велик мой гнев, столь велик твой гнев. Истреби их еще до наступления прохладного времени. Народ луораветланов почитает духов, и всегда будет угощать их свежей теплой кровью.

В завершение шаман принес в жертву молодого белого оленя. Получив жертвенным ножом удар в сердце, олень без конвульсий упал на левый бок. Это был добрый знак, и все присутствующие чукчи взвыли от восторга.

Тойон Кивающий Головой, как и подобает сильнейшему человеку большого приморского поселка, пригласил знаменитого на всем побережье шамана по имени Уходящий в Землю.

Это был настоящий колдун, которого чукчи боялись и уважали. Он выделялся тем, что среди его помощников были два духа медведя. Ни так давно во время охоты он увидел двух дерущихся белых медведей. Молодые самцы были так голодны, что не хотели уступать друг другу мертвого тюленя. Когда они были окончательно измученны борьбой, Уходящий в Землю добил острогой, рассек грудь и забрал их души. Это видели несколько чукоч, что были с ним на охоте. С тех пор у него ни стало времени для охоты. Шаман, имеющий власть над духами двух белых медведей в большом почете.

Шаманские действия проходили во внутреннем пологе яранги, где все участники расселись кругом, заполнив почти все пространство и без того тесного помещения. Было очень жарко. Шаман и все желающие сбросил с себя кухлянку оставшись голым по пояс. Кивающий Головой сидел рядом с шаманом положив руку тому на голову. Так требовал обряд Уходящего в Землю.

Загасили пламя в жировике, и наступила тьма, к которой ни один человеческий глаз не способен привыкнуть. Зазвучал бубен шамана, и его пение. Человеческой речи не было, слушались лишь звуки тундры. То завывание ветра и скрип снега под полозьями, то волчий вой или призывный рев самца. Звуков было много, они разнообразные и до боли узнаваемы каждым присутствующим.

Неожиданно голос поющего изменился на грубый, и стали различимы слова шамана. В углу за спинами присутствующих послышалась возня и сопение, а затем легкое рычание. Аналогичные звуки тотчас послышались с другой стороны. Это духи медведей по зову шамана проникли во внутренний полог через тело хозяина. Бестелесные духи перемещались по всему пространству, недовольно фыркая из-за непривычных запахов и обстановки. Все это время непрерывно и монотонно звучал бубен, успокаивая присутствующих. Начиналось таинство общения с духами. Шаман говорил рычащим голосом, будто сам становился медведем.

— О духи Умкхэ! Я Уходящий в Землю вызвал вас, что бы пригласить на охоту. Передайте злым духам убийцам, что луораветланы уважают их и чтят, а русские тангы обречены гневу. Они не кормят духов и смеются над ними. О духи Умкхэ! Заклиная вас встать на пути тангы. Напустите на них порчу и болезни, голод и смерть. Обреченные гневу должны уйти из земель луораветланов. Теперь следуйте за мной. Я покажу дорогу.

Послышался рык медведей, будто одобрявший слова, возня и шаги. Непрерывно продолжал звучать бубен. Все это время рука тойона лежала на темени шамана. Неожиданно он почувствовал, что тот стал уходить в низ. Рука непрерывно чувствовавшая выбритую макушку шамана опускалась вниз до того момента когда ощутила прикосновение к шкурам, застилающим пол. Шаман исчез.

По зову тойона вновь запалили огонь в каменной чаше жирника. Пламя осветила удивленные лица чукчей сидящих кругом. Шамана не было. На его месте оставалась лишь брошенная одежда и бубен. Он был знаменитый мастер своего дела, и без труда уходил через землю из внутреннего полога яранги. Этой процедуре мешала лишь одежда, которая доставляла неудобство, и приходилось бросать каждый раз.

Вскоре он и сам объявился. Да и то право хоть и лето, но здесь на севере голышом, с духами, по ночи прохладно бегать.

9

Утро 30 июня 1731 года. Погода стояла ясная. Реки все вскрылись. На море лед тоже пришел в движение. Бесчисленные болота и озера чукотской тундры наполнились водой, доставляя великую радость бесчисленным пернатым, а отрядом Анадырской партии большие неудобства. Непрерывные обходы, переправы, броды крайне утомляли людей. Единственно, что всех радовало, это изобилие пищи. Помимо приевшейся оленины тебе и дичь и рыба в достатке и разнообразии.

Полярный день в своем пике. Солнце, соскучившись по этим унылым местам, желая скрасить и оживить их, почти сутки весит над горизонтом, и лишь слегка коснувшись его линии символично обозначает начало следующего дня. Благодаря ее старанию и усидчивости, к всеобщему удивлению, волшебные лучи успевают отогреть верхний слой вечной мерзлоты и дать источник жизни. Разнообразные краски заполняют пространство бесчисленные живые организмы не таясь приходят в движение, и тундра хоть и на короткое время становится Граалем жизни.

Только людям до этого нет дела. Они собрались здесь, чтобы убивать, то есть совершить обратное действие, и причины тому жадность, стяжательство и гордыня.

Первое сражение для капитана Павлуцкого не прошло даром. Враг был не прост, как казалось ранее. В этой войне инициатива будет всегда за чукчами. Русские могут бродить вечность по этой богом забытой земле и не встретить врага. Чукчи решали, где и когда быть битве. Но что они могли сделать своими костяными наконечниками и арканами, пусть даже в умелых руках, против ружей, грант и пушек. Как это ни странно, но этого чукчи не понимали, не хотели понять и никогда ни поймут. В их сознании и психологии что-то отсутствовало. Луораветланы свою исключительность не ставили под сомнение.

Отряды продолжали движение вдоль побережья ожидая столкновения с чукчами. Павлуцкий двигался в центре каравана, с обозом. Носилки с раненными, поклажа, припасы, сани, прочее, все это правдами и неправдами было погружено на олений, и те беспрекословно тянули свою лямку. Отсюда ему хорошо просматривалась вся колонна.

Командиры и передовые отряды следовали верхом на крупных оленях, что считались тунгусского происхождения. В голове колонны по прежнему егеря подпрапорщика Маркова, а впереди них небольшой отряд разведчиков коряков, что бегали с такой проворностью, что бес труда опережали верховых. Замыкал колонну отряд пеших казаков сотника Шипицына.

На это раз чукчи атаковали внезапно. Выскочив из засады их воины вооруженные копьями бросились на головные отряды русских. Одновременно был атакован и хвост колонны. Чукчи устремились на русских со всей свойственной им поспешностью.

Воины что были вооружены луками, непрерывно пускали тучи стрел. Но по жизни чукчи неважные стрелки. При охоте на морского зверя или дикого оленя редкие охотники используют лук. У тех больше острога, да копье в ходу. Но если стрела найдет свою цель, то рана будет тяжелой. Костяной наконечник способен пробить кожаные одежды, и будь хоть царапина, яды что готовят чукотские шаманы будут весьма опасны.

Судя по обилию летящих стрел и количеству атакующих, к русским на это раз подступило несколько тысяч чукоч. Многие воины были явно в состоянии эффекта. Они устрашающе рычали, скалили зубы, кусая рукава собственной одежды.

Приблизиться, разделить и окружить русских, а затем навязать рукопашный бой и тем сравнять шансы на победу. Такова была на этот раз тактика тойона Кивающего Головой.

Шаман, что проводил обряд чревовещания, удивил тойона изрядно. Многих повидал Кивающий головой, да и сам в шаманстве был не последним. Но искусство этого, особенно трюк с исчезновением, удивил его. Десять больших пластин китового уса были достойной платой Уходящему в Землю. При расставании шаман оставил ему целую бадью урины, что собрал у мухоморных людей.

— Выпитый черпак урины придаст воину удивительную легкость и силу. Он будет быстр как олень, силен как умкхе, а прыгать будто летящая птица, — сказал он на прощание.

Все способы хороши! Не побрезговал тойон и этим, опоил своих воинов уриной. Вон они сейчас атакуют русских с перекошенными от злобы лицами.

Всю опасность этой тактики, что чукчи применили со всем ожесточением, капитан осознавал в полную меру. Он даже предвидел ее, когда разглядел в чукчах весьма разумных и опытных воинов. А их тойоны имели большой опыт войны с коряками и юкагирами.

Своего главного противника Павлуцкий сразу рассмотрел среди атакующих. Кивающий Головой командовал чукотским ополчением, и по привычке непрестанно кивая, отдавал приказы.

Первым делом, по команде капитана, казаки, что были в обозе, принялись поспешно возводить крепь. В ход пошли сани, шкуры и камни. Скоро русское воинство могло укрыться за оградой из поставленных вертикально саней, закрытых шкурами, укрепленных грудой камней и ремнями.

Пушки установленные между санями открыли прицельный огонь. Все раненные, взяв ружья, тоже присоединились к защитникам. Не растеряли еще русские за время сибирского благополучия, ту удивительную крепость духа, свойственную их отцам и дедам, первопроходцам этого сурового края.

Тем временем отражая непрерывные атаки чукчей егеря подпрапорщика Маркова и казаки сотника Шипицына боясь окружения и гибели, тоже отступить за крепь. Только что растянутая колонна русских, напоминающая ползущую змею, при виде опасности собралась в клубок и изготовилась к смертельному удару.

Фактор неожиданности был утерян. Добыча казавшаяся так близкой и доступной ускользнула. Теперь она превратилась в охотника безжалостно расстреливая из за укрытия неразумных дикарей.

Сейчас бы чукотскому тойону остановить воинство увести людей живыми до следующего случая. Но этого быть не могло. Он как луораветлан не должен добровольно уйти живым и побежденным. Только груды погибших родников будут оправданием для бегства.

Таковы суровые неписанные законы луораветланов. И русские, дивясь на упорство чукчей с каким они бежали на верную смерть обрушили на них всю мощь своего оружия. Пушечная картечь, свинцовые пули рвали тела атакующих безумцев бес счета. Даже Павлуцкому и его офицерам стало не по себе.

— Господин капитан! Почему они не уходят! — не выдержал первым Марков.

— У этих дикарей отсутствует чувство самосохранения! Если мы хотим здесь остаться, то придется их всех уничтожить! — ответил жестко Павлуцкий.

Маркову показалась, что капитан действительно так думает, но природная человечность взяла верх.

— Господин капитан! В арсенале имеются фейерверочный ракеты! Разрешите мне их опробовать в действии. Хотя бы не для убийства, но для страху, понеже никогда чукочи того не видели. Испугаются, да может утекут?

— Откуда же у нас такое чудо? — удивился Павлуцкий.

— Так сказывают будучи в Санкт-Петербурге, казачий голова Шестаков из любопытству приобрел! В молодые годы, при Петре Великом, мне, доводилось ладить и запускать фейерверочные ракеты. Так что не сомневайтесь.

— Только смотри у меня, своих не покалечь! Может чего доброго и выйдет, — согласился капитан.

Солнце уже обошло дерущихся кругом, и чуть склонилось к горизонту, но чукчи продолжали атаковать с неослабевающим упорством.

Воспользовавшись небольшой передышкой, Марков выполз из-за укрытия, и с помощью одного из бывалых гренадеров установил несколько земляных ракет.

Все произошло как нельзя лучше. Во время очередной атаки перед чукчами, неожиданно встали столбы искр. Взлетая вверх и рассыпаясь веером, ярко искрящиеся огни засыпали наподающих воинов. Искры падали на одежду, лицо, шею обжигая и жаля не хуже диких пчел.

Такого зрелища разум дикарей перенести был не в состоянии. В ужасе побросав копья они кинулись на утек, не помышляя более о победе.

— Виктория! — заорал Марков и пустил в след чукчам верховую ракету.

Во втором сражении русские не потеряли ни одно человека, а погибшие чукотские воины застилали всю округу. Бес счета было видно, что убитых много больше, чем в предыдущем сражении.

Но и на этот раз капитан Павлуцкий не дождался капитуляции противника, и склоненных голов их тойонов.

Право, он в этот момент глубоко жалел, что согласился на просьбу подпрапорщика Маркова, и превратил свою победу в пустую утеху тщеславия, да и то сомнительного свойства.

Две недели преследовал Павлуцкий уходящего противника. Луораветланы, растворяясь в тундре, уходили к Чукотскому носу. Здесь 14 июля 1731 года у мыса Сердце-Камень, севернее Анадырского залива он нагнал оленных чукчей, где тойоном был Холодный Ветер.

Сердце капитана защемило от радости, когда к нему явился тойон в сопровождении сильнейших людей. Это был знак покорности. Опустив голову, явно сдерживая гордыню, сквозь зубы Холодный Ветер произнес:

— Против тангы бились чукчи с обеих морь, и всей тундры. Русские дважды разбили непобедимых ранее чукоч. Их оружие извергающее пламя уничтожило лучших наших воинов. Жены убили себя и детей, чтобы уйти вслед за своими мужчинами. У нас более нет сил сражаться. Завтра, когда солнце начнет свой ход с моря, мы придем к тебе, уплатим ясак и дадим шерть в покорности твоему Солнечному государю.

— Это будет мудрое решение. Наша государыня Императрица Анна Иоанновна назначит тебя самым главным тойоном над всем чукотским народом. Она велела мне тех, кто придет под ее государеву руку, любить и защищать от врагов. Преподнести в дар эти медные котлы, иглы и табак. После замирения и уплаты ясака сюда придут русские купцы и привезут для чукчей много разного товара.

Выслушав переводчика, после долгого молчания Холодный Ветер неожиданно заявил.

— Холодный Ветер слышал, что в прошлые годы белый царь был мужчина, а теперь стал женщиной?

Павлуцкого этот вопрос застал врасплох. Он и сам толком не мог разобраться в нынешних законах престолонаследия, а тут попробуй объясни дикарю. Но тот рассудил все по-своему, оставшись весьма довольным.

— У чукчей такое случается, когда юноша получает призыв стать шаманом. Мягкий женоподобный мужчина меняет по приказу келетов свое жизнь и становится женщиной шаманом. Иногда чукча чтобы обмануть болезнь отращивает волосы, и тоже становится женщиной. Это хорошо, что у чукчей и русских есть схожие обычаи.

На следующий день, по случаю дачи шерти, капитан Павлуцкий облачился в парадную форму драгунского офицера. Того требовал случай, ведь это и есть цель всей Анадырской партии. Но к обеду никто не явился.

Нетерпение одолевало капитана, более ждать не было мочи. Подняв три десятка казаков, он выступил навстречу чукчам.

— Капитан поступил крайне неосмотрительно! — заметил Марков после его ухода. — Это вполне может оказаться засадой.

— Берите подпрапорщик своих гренадеров и ступайте следом. Береженого, бог бережет! — распорядился сотник, что остался за старшего.

Капитан погонял своего оленя. Служилые, ели поспевая за командиром, следовали пешим порядком. Казаки недовольно галдели, все более вызывая раздражение у капитана. Но примирение произошло мгновенно, когда из-за камней поднялись чукотские воины и кинулись на небольшой отряд русских.

Враг насел со всех сторон. Казаки даже не успели изготовиться к стрельбе из фузей, лишь несколько ручниц метнули свои заряды во врага. Все огневое превосходство было утеряно, и будучи в меньшинстве надеяться можно было только на проведение господне. Но для казаков этого было не мало. Со всей присущей им отвагой встретили врага копьями и саблями.

Чукчи опасаясь огненных стрел, были крайне отяжелены доспехами. Дополнительные кожаные полосы, металлические бляхи, пластины китового уса, при данных обстоятельствах оказались большим неудобством.

Русские напротив, поверх кожаных летних кухлянок имели легкие железные кольчуги, и шлемы. Они придавало движению полную свободу, и превосходно защищали от оружия противника.

На это раз схватка была на равных. Численное превосходство одних крылось стальным вооружением других.

Чукчи, вооруженные копьями и ножами, наседали со всех сторон. Сразу было видно, что копьем владеть они большие мастера. Достигая в длину восьми футов, оно заканчивалось с обеих концов железными наконечниками. Один из них был в локоть длиной, и остро отточен как бритва, другой мелкий и предназначенный только для колющего удара. Таким копьем можно было отсечь голову на подобие пальмы, что использовалось якутами и тунгусами.

Чукчи крутили копьями над головой с ловкостью фокусника, а фехтовали так быстро что казалось древко гнется как кожа аркана. Чукотские копья своим видом напомнили Павлуцкому его, обер-офицерское копье, что было оставлено в Тобольске. Он был тоже не плохим мастером фехтования, и мог по достоинству оценить мастерство противника.

Когда копье приходило в негодность или было утеряно в бою, чукчи доставали большие ножи, подобие палашей и пытались противостоять казачьим саблям.

Русские держались стойко. Под ударами их стальных сабель трещали древки копий, рушились доспехи, а клинки чукотских ножей приходили в негодность.

Вот уже несколько часов длится сражение. Снова чукотские воины устилают землю. Но усталость берет свое. Враг ловит любую ошибку, любое неверное движения. Каждый русский уже имеет по ранению. Павлуцкий в бешенстве рубится в первых рядах. Свирепость охватившая его настолько велика, что его вид внушает страх даже русским. Еще немного и усталость возьмет свое: реакция и быстрота пойдут на убыль, и русское воинство будет перебито.

Но фортуна крепко стоит за Павлуцкого, бережет своего любимца до поры. Гренадеры Маркова подоспели во время. Дружной штыковой атакой они опрокинули противника, и дав залп, оставшихся в живых обратили в бегство.

Это было третьим сражением, где остатки чукотского ополчения, пойдя на хитрость, пытались добиться победы. В этом бою участвовало пятьсот чукчей. Двести из них погибли и двести были ранены. Вскоре добитые коряками они ушли за своими братьями в верхний мир.

И снова Виктория. Отряд Павлуцкого потерял одного человека и все тридцать казаков имели множественные ранения. Гренадеры Маркова не получили и царапины.

Но это было не все. На следующий день после третьей баталии гости вновь пожаловали к Павлуцкому. На этот раз, два тойона береговых чукчей просились под Государеву руку. Они казались напуганными и чистосердечными. Капитану хотелось в это верить, но на всякий случай взял их в аманаты.

— Как родники ваши принесут ясак, и дадут шерть русскому Государю, так и выпушу, — заявил он.

Но ни на следующий день, ни позже более никто не явился. Между тем, как Павлуцкий лелеял надежду, и ожидая чукоч пребывал в бездеятельности, остатки чукотского ополчения и их семьи уходили прочь из Чукотского носа. Приморские, покидали родное побережье, и уходили в байдарах на острова, вытесняя алеутов, а оленные в самые потаенные уголки тундры. От ныне чукчам быть духами, коих боятся но не видят.

Вскоре двух аманатов нашли мертвыми, то было самоудушение, а Павлуцкий записал в журнал:

— Привести чукоч в подданство невозможно, потому что у них нет ничего святого: дети отступают от отца, отцы от детей.

Чуть выше была еще запись из наблюдений капитана:

— Чукотская земля кругом Анадырского носу самая малая и пустая. Лесов и никаких угодий в той земле, рыбных и звериных промыслов не имеется, токмо довольно каменных гор да воды. Больше в оной земли ничего не обретается. Немирные чукчи живут в оной земле при морях и питаются нерпой и моржовым и китовым жиром и травой. Чукчи народ непостоянной, не так как прочие иноземцы в ясачном платеже обретаются. Чукчи народ сильный, рослый, смелый, крепкого сложения. Рассудительный, справедливый, воинственный, любящий свободу и не терпящий обмана. Мстительный, а во время войны, будучи в опасном положении, себя убивают.

Более месяца простоял Павлуцкий у берегов Анадырского залива в ожидании бота «Святой Гавриил». Что приключилось с ним на этот раз было еще неизвестно. Вести, о непредвиденной зимовки и бунте Камчадалов, узнает Павлуцкий лишь по возвращению в Анадырский острог. Все это время на голову штурмана Генса ежечасно, ежеминутно обрушивались проклятия капитана. Тем временем чукотские байдары беспрепятственно проходили мимо грозного воителя, увозя не покорившихся луораветланов на прибрежные острова.

После наступления заморозков, по первому снегу русско-корякское воинство покинуло побережье. В Анадырский острог прибыли более без приключений и баталий к концу октября 1731 года.

10

Трудно представить всю полноту проблем, что пришлось преодолеть в этом тяжелейшем воинском походе, длительностью полгода и протяженностью в две тысячи верст. И это в чукотской тундры, где условия крайне тяжелы, если не сказать худшие на земле.

Выносливость и отвага участников экспедиции выше всяких похвал, да и Павлуцкий показал себя смелым и умным офицером. Проведено три крупных сражения, не виданных доселе в здешних местах, и во всех виктория сопутствовала русскому воинству.

Урон нанесенный чукотскому народу был страшен. Полторы тысячи мужчин пали на поле боя, а ведь это вероятно половина всего мужского населения. На несколько десятилетий затаился чукотский народ залечивая раны, и множа свое племя. Теперь чукчи перейдут к партизанской войне, продолжая беспокоить русские и корякские поселения.

Против этих цифр русские потеряли убитыми четверых, восемь скончались от поветрия, да союзники коряки убитыми пять человек. Захваченные стада олений исчислялись в сорок тысяч голов, но на обратном пути они были утеряны по нерадивости пастухов — коряков. Лишь пятьсот чукотских олений пополнили государево стадо Анадырского острога. Именно потеря главного источника существования заставила оленных чукчей активизировать партизанскую войну.

В итоги выходило, что блестящие победы на поле боя, привели помимо затрат, лишь к ухудшению положения русских на чукотской земле. Такого в истории завоевания Сибири еще не бывало.

Оглавление

Глава 1. Северная Пальмира

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

Глава 2. Обер офицер драгунского полка

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

Глава 3. Якутский острог

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Глава 4. Афанасий Шестаков

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

Глава 5. Поручик лейб-гвардии

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 6. Луораветланы

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Глава 7. Последний поход Якоба Генса

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Глава 8. Виват! Виктория

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg