«Императрица семи холмов»

596

Описание

Рим, II век нашей эры. В годы правления Траяна империя достигла небывалой мощи и величия, распространив свое владычество даже на самые отдаленные уголки Европы и Азии. Но могло ли это продолжаться вечно? Сын гладиатора Викс, авантюристка Сабина, интриганка Плотина и амбициозный патриций Адриан становятся главными песчинками в водовороте интриг, коими, как и во все времена, движут три кита страстей человеческих: любовь, ненависть и жажда власти. Судьбы этих людей тесно переплетаются с судьбой Римской империи, теряющей лучшего из владык Вечного города на семи холмах.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Императрица семи холмов (fb2) - Императрица семи холмов (пер. Татьяна Сергеевна Бушуева,Александр Викторович Бушуев) (Рим (Куинн) - 3) 2150K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кейт Куинн

Кейт Куинн Императрица семи холмов

© Kate Quinn, 2012

© Бушуев А.В., Бушуева Т.С., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство „Вече“», 2015

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2016

Об авторе

Интерес к далекому прошлому пробудился у будущей американской писательницы Кейт Куинн (р. 1981 г.) еще в раннем возрасте, когда ее мать, ученый-историк, вместо сказок рассказывала дочери на ночь о приключениях Юлия Цезаря и Александра Македонского. Кейт получила образование в Бостонском университете, где обучалась классическому вокалу. Свой первый роман, «Хозяйка Рима», она начала писать еще будучи студенткой. Его публикация состоялась в 2010 году.

За дебютной книгой, в которой описывается судьба рабыни Теи и гладиатора Ария, бритта по происхождению, в эпоху правления императора Домициана, последовали еще три романа о Вечном городе в годы, наполненные бурными событиями римской истории.

В «Дочерях Рима» действие разворачивается в 69 году нашей эры, в так называемый год четырех императоров, когда на троне быстро сменили друг друга Гальба, Отон, Вителлий и Веспасиан.

Роман «Императрица семи холмов» повествует об эпохе правления Траяна. В феврале 2015 года вышла небольшая повесть – «Три судьбы», предваряющая «римскую» эпопею, а в марте того же года поклонники творчества писательницы получили четвертый роман саги – «Матрона Вечного города». В нем рассказывается об эпохе правления Адриана. На его страницах читатель снова встретит Сабину и Викса.

В промежутке между книгами из истории Римской империи Кейт Куинн написала два романа об Италии эпохи Борджиа («Змей и жемчужина», «Лев и роза»), объединенные общей героиней, Джулией Фарнезе, любовницей папы Александра VI.

Вместе с пятью другими авторами Куинн приняла участие в создании романа о гибели Помпей, «День пламени» (писательнице принадлежит 4-я часть – «Сенатор»).

Книги Кейт Куинн переведены на несколько иностранных языков, их отличает увлекательный, изобретательный сюжет, достоверность исторических событий, точность деталей и реалий описываемой эпохи, убедительно выписанные характеры персонажей. Талантливому и многообещающему автору неизменно удается создавать произведения, интересные как для женской, так и для мужской читательской аудитории, которых она привлекает романтическими отношениями героев, закрученной интригой, головокружительными приключениями и добротно проработанным историческим фоном.

Александр Бушуев

Посвящается Стивену, который во многом – веснушки, неугомонность, вспыльчивость, храп по ночам, «леворукость», нелюбовь к лошадям, ловкое обращение с мечом, нетерпеливость при общении с начальством, – очень похож на Викса

Часть I. Рим

Глава 1

Викс

Когда мне было тринадцать, астролог предсказал, что когда-нибудь я буду командовать легионом и мои солдаты будут называть меня Верцингеториксом Красным. Астрологи, как известно, великие мошенники, но этот маленький тщедушный человечек оказался прав во всем. Я получил и прозвище, и легион, хотя на это ушло гораздо больше времени, чем следовало.

Но почему он ничего не рассказал мне о самом главном? Отчего не сказал, что императоров можно любить, а вот императриц – только бояться? Почему умолчал, что мне будет приказано убить своего лучшего друга и приказ этот прозвучит из уст того, кто был мне ненавистен? И почему, о, боги, даже словом астролог не заикнулся про девчонку в голубой вуали, которую я встретил в тот самый день, когда услышал эти предсказания?

Про эту сучку. Впрочем, как я мог это знать? Тогда мы оба были детьми: я – тощий мальчишка-раб, она – красивая юная патрицианка в голубой вуали и в синяках (почему, это уже другая история). Она первая, кого я поцеловал, и у нее были нежные, сочные губы. Позднее, когда я, будучи взрослым, снова встретил ее, воспоминание о них было столь сильно, что я, признаюсь, утратил бдительность. Если этот астролог был настолько хорош, почему он не предупредил, что я должен остерегаться ее?

«Опасайся девчонки в голубом!» Ну что стоило ему сказать эти слова? Мне же, скажу я вам, спустя годы пришлось заплатить за это ох какую высокую цену!

Но я забегаю вперед. Мое имя – Верцингеторикс. Викс для друзей, Красный для моих солдат и «вонючий плебей» для моих врагов. Я служил четырем императорам – одного лишил жизни, второго любил, с третьим подружился и, наверно, зря не убил четвертого. Я – Верцингеторикс, и мне есть, что вам рассказать.

Весна 102 года н. э.

Не стану утомлять вас долгим предисловием. Начало моей жизни вряд ли можно назвать блистательным. Моя мать была рабыней, отец – гладиатором, и ниже этого пасть невозможно. Если вы любитель гладиаторских боев в Колизее, то вы точно слышали о моем отце, но раскрывать его имя я не стану. Пусть все думают, что он мертв, его самого это устраивает. В конце концов он поселился на вершине горы на самом севере Британии, где истязает клочок земли, который называет садом, и совершенно счастлив. Моя мать тоже счастлива. Она поет за работой и производит на свет детей, чтобы заполнить дом, подаренный императрицей в знак благодарности за кое-какую услугу (какую именно, я не скажу). Прожив на родине отца почти пять лет, – тем более что мне стукнуло восемнадцать, – я, скажу честно, порядком заскучал.

Нет, в Британии было куда лучше, чем в Риме. Но я привык к приключениям, а в доме на горе, полном детишек, какие могут быть приключения? Кроме того, по соседству с нами жила девушка, которая положила на меня глаз, и пару раз мы с ней неплохо позабавились за сараем, но я не собирался жениться на ней. Мне же было страшно подумать, что меня ждет, если я буду вынужден подчиниться воле отца, если тот решит, что я должен на ней жениться. В свои восемнадцать я был рослым парнем, однако отец был крупнее, сильнее и выше. И хотя я неплохо владел оружием, выстоять в поединке с ним шансов у меня не было. Поэтому я решил покинуть отчий дом и направить свои стопы в Рим, центр мироздания. Отец отнесся к этому решению скептически, однако дал мне амулет, призванный оберегать мою жизнь, а заодно и кошелек с деньгами, предназначенными для моего пропитания. Мать плакала, но, скорее всего, потому, что вновь была беременна.

Нет смысла описывать мое путешествие. Оно было долгим и не слишком приятным. Содержимое кошелька я проиграл подлому армяшке-матросу, который жульнически обставил меня в кости. И не раз во время сильной качки я был вынужден распрощаться с ужином. Ненавижу корабли. До сих пор ненавижу. И все же я добрался до Рима.

Моим родителям ненавистно само слово Рим. Что неудивительно, если знать, что выпало на их долю в этом городе. Но стоило мне сойти на берег с борта нашей вонючей посудины и глубоко вдохнуть здешний воздух, как я понял, что оказался дома.

Кто только не описывал этот город! И все терпели неудачу. Ибо Рим невозможно сравнить ни с чем. Забросив котомку на плечо, я описал круг и огляделся по сторонам. Я вырос в Брундизии, и в дни моего детства мать еще была рабыней. В Рим я попал позже и не по своей воле. Тогда у меня не было времени хорошенько изучить город, и я плохо знал его улицы. Теперь же ничто не мешало мне упиваться этим людским муравейником – его вонью, шумом, сутолокой. Кто только не искал здесь удачи! Проститутки в темных платьях. Моряки с медной серьгой в ухе. Торговцы, сующие свои нехитрые товары вам прямо под нос. Уличные мальчишки, что пытаются забраться грязными пальцами вам в кошелек.

Это была жизнь, грубая и шумная, подобная свежей крови, струящейся из раны. Сходни пружинисто покачивались под моими ногами. Слегка пошатываясь, я направился к причалу, на всякий случай положив руку на заткнутый за пояс нож. В Риме найдется немало любителей воткнуть вам в спину кинжал и лишь потом выяснить, имеется ли у вас при себе что-то ценное.

– Мой город, – произнес я вслух и удостоился любопытного взгляда какой-то матроны с корзинкой в руках. Я послал ей воздушный поцелуй, и она испуганно поспешила дальше. Я проводил ее взглядом, не в силах оторвать глаз от ее обтянутых красным платьем бедер, крутых, как бока бочонка. Я целый месяц провел на этом вшивом корабле, понятное дело, без женщины, и был готов лечь на любую.

Я изголодался по женщине даже больше, чем по еде. Увы, в моем кошельке не было денег даже на самую дешевую портовую шлюху. Так что хочешь не хочешь, а придется отложить это дело на потом.

– Где тут у вас Капитолийский холм? – спросил я на скверной латыни у проходящего мимо моряка и тут же получил совет ступать дальше. А вот торговец кухонной утварью оказался куда любезнее. Я снова закинул котомку на плечо и, насвистывая, отправился в указанном направлении. Как оказалось, город я помнил очень даже неплохо. Странно. Я покинул Рим в тринадцать лет, но впечатление было такое, будто я расстался с ним только вчера. Стоило мне миновать Форум, где густо пахло мясом и свежим хлебом, как толчея на улицах значительно поредела. Я ослабил пальцы, сжимавшие рукоятку ножа, и позволил ногам самим искать себе путь.

Вскоре я остановился, глядя на роскошный мраморный дворец, занимавший половину Палатинского холма. Пять лет назад в его стенах обитал безумец, чьи глаза были так же черны, как и его душа. Погруженный в воспоминания, я бы стоял и дальше, но сердитый преторианец в красном плаще приказал мне убираться восвояси.

– Эй, у вас что, все дворцовые стражники теперь такие же красавчики, как и ты? – парировал я. – Или меня просто долго не было в Риме?

– Живо проваливай отсюда! – рявкнул страж и подтолкнул меня в спину тупым концом копья. Ох уж эти преторианцы – никакого чувства юмора. Затем я какое-то время стоял, таращась на громадину Колизея. Нет конечно, его огромную чашу я видел не в первый раз, но за эти годы успел позабыть его жутковатое каменное величие. Ни одно другое здание не давит на вас так, как Колизей, с его арками, пьедесталами, статуями, что смотрят на вас из ниш своими незрячими мраморными глазами. А желтый песок арены внутри, казалось, навечно впитал в себя все кошмары моего отца, да и часть моих тоже. Я никогда ему об этом не говорил, но он и так знал. Это знает любой, кто когда-либо выходил на арену Колизея.

С тех пор прошло много лет, и я сам уже не тот мальчишка, что потрясал здесь когда-то мечом. С тех пор я участвовал в стольких поединках, что потерял им счет, но ни один их них не возвращается ко мне в снах в отличие от тех, что состоялись на арене Колизея. Здесь, на этом песке, еще будучи ребенком, я пролил первую кровь. Я убил огромного мускулистого галла, который явно не спешил убивать меня. Наверно, именно этим объяснялась его странная медлительность, и потому победа досталась мне. Да, не лучший способ показать, что ты мужчина.

Машинально трогая висевший на шее амулет, подарок отца, я еще какое-то время таращился на каменную громаду, и мне не давал покоя вопрос, кому первому пришла в голову мысль строить эти огромные дворцы массовых убийств. Поразмышляв немного, я пожал плечами и побрел в направлении Капитолийского холма. Здесь было не так людно, мостовая чистая и гладкая, женщины в основном одеты в шелк, а не в шерсть. На рабах, что сновали туда-сюда, выполняя поручения хозяев, значки с именами самых именитых семейств.

Я прошел мимо знаменитой Капитолийской библиотеки – в этот момент из нее, серьезно насупив брови, выходили с полдюжины сенаторов в тогах, и я замедлил шаг. Мать сказала, что нужный мне дом находится где-то рядом.

– Ты что-то ищешь? – обратился ко мне раб в опрятной тунике, подозрительно оглядывая меня с головы до ног. – Может, я могу тебе помочь?

– Мне нужен дом сенатора Норбана.

– Здесь не подают милостыню.

– А кто сказал, что я ее прошу? Я лишь хочу знать, чей это дом, сенатора Норбана или нет.

– Да, но…

– Отлично. Потому что у меня к нему дело.

Раб был рослый, но не выше меня. Оттолкнув его плечом, я шагнул в узкий коридор, украшенный дюжиной мраморных бюстов, которые взирали на меня со своих постаментов с явным неодобрением.

– Хватит кудахтать, – бросил я рабу, который увязался за мною вслед. – Сенатор знает, кто я такой.

Мы с ним попрепирались еще минут десять, после чего я был впущен в небольшой атрий, где мне было велено ждать.

– Даже не думай, что сразу попадешь к нему, – презрительно бросил мне раб. – Сенатор занят.

С этими словами он напоследок еще разок окинул меня подозрительным взглядом, как будто сомневался в том, оставлять ли меня одного наедине с ценной обстановкой дома, и лишь затем вышел. Я же закинул голову назад и принялся рассматривать дом. Сквозь отрытую крышу атрия внутренний двор заливал солнечный свет, на полу мозаика с изображением виноградных лоз, а в самом центре фонтан, чаша которого выложена голубым мрамором. Из угла на меня через плечо кокетливо посматривала каменная нимфа. Я же давно не был с женщиной, так что даже вид ее мраморных грудей показался мне соблазнительным.

Положив котомку на мраморную скамью, я опустился на одно колено и ополоснул в фонтане лицо. А когда поднял глаза, обнаружил перед собой маленькую девочку с деревянной лошадкой в руках. Положив в рот большой палец, малышка задумчиво смотрела на меня.

– Привет, мелюзга, – поздоровался я. На вид ей было года четыре, от силы пять, – столько же, сколько и моей младшей сестренке. – Ты кто такая?

Не вынимая пальца изо рта, девочка пристально посмотрела на меня из-под светлой челки.

– Ты тоже из дома Норбанов?

Девчушка вынула изо рта палец и несколько мгновений рассматривала меня, после чего палец вернулся в рот.

– Я хотел бы поговорить с твоим отцом.

Ответом мне стало причмокивание.

– Где тут у вас уборная? Мне бы справить нужду.

– Это дальше по коридору, – раздался у меня за спиной голос. Я обернулся. Позади меня стояла девушка в голубом платье: худенькая, с каштановыми волосами, примерно того же возраста, что и я.

– Я к сенатору Норбану, – пояснил я.

– Ничего, успеешь.

С этими словами, девушка подхватила на руки малышку, заставила ее вынуть изо рта палец, и даже не обернувшись на меня, как будто знала, что я последую за ней, зашагала вдоль по коридору. Я увязался вслед за ней в уборную.

– Если тебе нужно будет помыться, здесь есть вода, – сказала она. Римляне, скажу я вам, страшные чистюли и моются чаще, чем кто-либо у нас в Британии. Я налил себе тазик и смыл с лица и шеи накопившуюся во время путешествия грязь.

– Ну как, лучше? – спросила меня девушка-патрицианка, когда я вышел из уборной.

– Гораздо лучше, госпожа, – ответил я, отвешивая неуклюжий поклон. Что поделать, я порядком отвык от церемоний. С одной стороны, в Британии не так уж много бань, с другой стороны – не слишком много поводов кому-то кланяться. – Спасибо.

Она пристально посмотрела на меня, и внезапно лицо ее озарилось улыбкой. Зубы у нее были мелкие и слегка неровные, но это не портило ее лица.

– А-а-а, – протянула она.

– Что, а-а-а?

В следующий миг из дома к нам, шурша шелковым платьем, вышла коренастая светловолосая женщина с годовалым ребенком на руках.

– Сабина, ты не видела?… – обратилась она к девушке. – Ах, вот она.

С этими словами она усадила светловолосую малышку себе на другое бедро.

– Фаустина, тебе полагается быть с няней! А это еще кто? – удивилась она, заметив мое присутствие, и взяла детей поудобней.

– Это Верцингеторикс, – спокойно ответила девушка в голубом платье. – Он ждет, когда отец его примет.

Верцингеторикс? Я встрепенулся, как ужаленный.

– Только не докучай ему слишком долго, – сказала светловолосая женщина. – Мой муж много работает. Фаустина, Лин, пора принимать ванну.

Напоминая желтое шелковое облако, она удалилась, унося детей, которые с любопытством продолжали таращиться на меня.

– Откуда тебе известно мое имя? – спросил я у девушки в голубом платье, когда та вернулась в атрий. Она бросила быстрый взгляд через плечо.

– Так ты меня не помнишь?

– Хм…

– Ладно, не переживай. Лучше скажи мне, зачем тебе понадобился мой отец.

– Я только что вернулся в Рим из Британии. Перед отъездом мать сказала мне, что твой отец может мне помочь. Так все-таки, откуда тебе известно…

– Ты правильно сделал, что пришел к нему. Отец всегда готов помочь людям.

С этими словами она подозвала управляющего и вполголоса переговорила с ним.

– Я сделала тебя первым в очереди.

И правда, вскоре я уже входил в кабинет к сенатору.

Сенатор Норбан из тех людей, с кем невольно начинаешь соблюдать свои самые лучшие манеры. То же самое умел делать с людьми и мой отец, хотя и по иной причине: все знали, что грубить ему себе дороже, любая неучтивость может для грубияна плохо кончиться. Нет, конечно, сенатор Норбан не мог похвастать пудовыми кулаками: лет под семьдесят, седой, слегка скособоченный, пальцы в чернилах, он не производил впечатления физической силы. И все же с самой первой минуты я сидел перед ним ровно, словно статуя, и тщательно подбирал слова.

– Верцингеторикс, – задумчиво произнес он. – Мне частенько не давал покоя вопрос, как там поживаете ты и твоя семья.

– Хорошо поживаем, сенатор.

– Рад слышать. Ты в Рим надолго?

– Надолго. Это ведь центр всего на свете.

– Что ж, так оно и есть, – сенатор задумчиво покатал между пальцами стило. В его кабинете царил веселый беспорядок – куда ни посмотришь, повсюду валяются таблички, перья, свитки, пергаменты. Такого количество свитков, как в его кабинете, я не видал за всю свою жизнь.

– И чем ты намерен заняться здесь, в Риме?

– Думал податься в легионы.

Когда-то моей заветной мечтой было стать гладиатором, но стоило мне вкусить гладиаторской жизни, как мечта пропала сама собой. Но если не гладиатором, то кем еще мог стать молодой человек, ловко владеющий мечом? Только податься в легионы. К тому же даже бывший раб мог дослужиться в римской армии до командира.

– А известно ли тебе, какие обязательства берут на себя те, кто идут служить в легионы? – спросил сенатор, откладывая стило в сторону. – Сколько тебе лет?

– Двадцать.

Сенатор недоверчиво посмотрел на меня.

– Девятнадцать, – уточнил я.

И вновь он смерил меня пристальным взглядом.

– Будет девятнадцать через пару месяцев.

– Значит, пока восемнадцать. Как я понимаю, ты рассчитываешь сделать себе там карьеру?

– Не ходить же мне всю жизнь в рядовых! – фыркнул я.

– В любом случае двенадцать лет отходить придется. Потому что центурионом раньше тридцати не становятся.

– До тридцати?

– Но даже возраст еще не гарантия. Не имея покровителя, центурионом не стать. Я же не знаю, проживу ли я еще двенадцать лет, – сенатор пригладил седые волосы.

– Ну. – Я поерзал на стуле, усаживаясь поудобнее. – Может, я и не останусь в армии до тридцати. Есть и другая работа.

Сенатор посмотрел на меня, как на малого ребенка.

– Срок службы легионера – двадцать пять лет, Верцингеторикс. Если пойдешь служить в восемнадцать, освободишься лишь в сорок три. А до этого даже не мечтай ни о какой другой работе.

– Двадцать пять лет?

– А что, разве ты перед тем как решил пойти служить в легионы, не выяснил таких вещей, как срок службы?

Вместо ответа я лишь пожал плечами.

– Ох уж эта молодежь, – вздохнул сенатор Норбан. – А свое армейское жалованье ты тоже не знаешь? Триста денариев в год – на тот случай, если это тебе не известно. За вычетом стоимости оружия, доспехов и пайка, разумеется.

– Клянусь Хароном, – пробормотал я, – да вы тут, в Риме, жмоты.

– Кроме того, смею предположить, что тебе не известны законы, касающиеся вступления в брак. Легионерам запрещено жениться. Исключение делается лишь для центурионов. Но и они не могут брать с собой жен в поход. Кроме того, ты можешь провести весь срок службы вдали от Рима, в каком-нибудь дальнем гарнизоне.

– Обойдемся и без жены, – ответил я, слегка хорохорясь. Но если сказать по правде, после его слов мой пыл постепенно пошел на убыль.

– Подумай, как следует, – произнес сенатор Норбан. – Пойми, дело не в том, что я хочу разочаровать тебя, отбить у тебя желание служить в армии. Просто ты должен знать, во что ввязываешься. Ведь есть и другие возможности.

О которых, кстати, я уже начал подумывать.

– Это какие же?

– Как ты отнесешься к тому, чтобы стать стражником? Хороший стражник всегда на вес золота. И если мне память не изменяет, ты еще в детстве умел ловко обращаться с оружием.

– Не знаю, надо подумать.

Но славы, работая стражником, себе точно не сыщешь.

– Тебе есть, где жить, Верцингеторикс?

– Я только сошел с корабля.

– У одного моего клиента в Субуре есть небольшая гостиница. Думаю, он тебя пустит пожить неделю-другую, пока ты не подыщешь себе работу. Я напишу ему письмо.

Взяв в руки стило, сенатор Норбан принялся сочинять записку. Я же с тоской представил себе свое будущее. Двадцать пять лет. Неужели есть желающие впрягаться в это ярмо?

– Ну вот. – Сенатор запечатал письмо. – Прежде чем уйти, загляни в кухню. Пусть тебя там накормят. А как только что-нибудь надумаешь, приходи снова. Я перед твоими родителями в долгу, и любая помощь тебе с моей стороны бессильна возместить этот долг сполна.

– Спасибо, сенатор.

– Кстати, о твоих родителях. – Его взгляд неожиданно сделался непроницаемым. – Надеюсь, тебе хватило ума не упоминать в разговорах их имен? Равно как и императора Домициана? Все они мертвы, по крайней мере официально, и будет лучше, если так будет и дальше.

– Да, господин.

Проклятье! Скажу честно, я рассчитывал немного воспользоваться именем моего отца. Ведь наверняка еще есть любители гладиаторских боев, которые помнят Ария Варвара. Кто знает, вдруг они помогли бы мне подыскать работенку. Но сенатор буравил меня суровым взглядом, и я был вынужден сделать невинное лицо.

– В таком случае желаю тебе удачи. – Сенатор Норбан протянул мне свиток. Я с поклоном взял его и вышел вон, не зная, что делать дальше. Если не в легионы, куда мне теперь податься? Единственный мой талант – это держать в руке меч. Других у меня просто нет.

Сабина

– Ну как, получил то, что хотел? – спросила Сабина, оторвав глаза от свитка, когда высокий юноша вернулся в атрий. Было видно, что он чем-то расстроен.

– Не похоже, – ответил он, приглаживая непокорную шевелюру, после чего подошел к бассейну и задумчиво поводил ногой по мраморному краю. – Я рассчитывал, что твой отец поможет мне получить место в армии, но теперь я не уверен, что мне самому этого хочется.

– Почему?

– Не вижу причин, почему я должен продавать ради этого душу.

– О, Рим твою душу просто так не оставит в любом случае. Или ты этого не знал? – Сабина ногтем пометила место в свитке, где кончила читать. – Впрочем, многие наверняка сочти бы это взаимовыгодной сделкой.

– Только не я.

– В таком случае попробуй податься в гладиаторы, – предложила Сабина.

Юноша нервно дернулся и пристально посмотрел на нее.

– Так ты меня действительно не помнишь?

А вот она узнала его с первого взгляда, даже спустя пять лет. Он почти не изменился: те же самые рыжеватые волосы, загорелые руки, большие ступни, широкие плечи, движения разболтанные, как будто все члены его скреплены наспех. В общем, точно такой, каким она его помнила, лишь слегка возмужал.

Он, в свою очередь, с опаской смотрел на нее.

– А я должен тебя помнить?

– Может, и нет, – ответила она, хотя в целом день был запоминающийся.

– Кто ты? – спросил он ее.

Она поднялась, отложила в сторону свиток и, шагнув к нему, встала рядом. Затем, обхватила его одной рукой за шею и, встав на цыпочки, заглянула в глаза.

– Теперь помнишь? – с улыбкой спросила она, откинув назад голову.

В его глазах мелькнул огонек узнавания.

– Сабина, – неуверенно произнес он. – Верно я говорю?

– Верно.

– Не узнал тебя без синяков, а в остальном ты почти не изменилась. – Он окинул ее глазами с головы до ног. – Ты первая, кого я поцеловал.

– Ты, Юный Варвар? Я польщена.

Почувствовав, как его руки потянулась к ее талии, она сделала шаг назад.

– Все римские девушки были без ума от Юного Варвара. В тот год ты совершал свои подвиги на арене Колизея. Твое взятое в сердечко имя украшало собой двери всех римских школ. Когда я говорила своим подругам, что знакома с тобой, они мне не верили.

– А ты сказала им, что я тебя целовал? – Он с хитрой улыбкой сделал шаг ей навстречу.

– Вообще-то это я поцеловала тебя. – Сабина вновь взяла в руки свиток и опустилась на мраморную скамью. – И что теперь? Если не легионы, тогда что?

– В любом случае не арена. Туда я ни ногой. – С этими словами юноша прислонился к колонне и, гордо вскинув подбородок, с вызовом сложил на груди руки. – А ты наверняка уже замужем? – спросил он.

– Только не это.

В прошлом году ей исполнилось семнадцать. На день рождения отец подарил ей жемчужное ожерелье и пообещал, что она вольна в выборе супруга. Это обещание было дня нее куда более дорогим подарком, нежели жемчуг.

– Я подумал, что это твой малыш.

– Нет, только не Лин. Он и Фаустина – дети Кальпурнии. Это моя мачеха.

Сабина вновь взяла в руки свиток. Ей не терпелось насладиться последними строчками, в которых Улисс разделался с женихами, досаждавшими его верной жене. Она с упоением читала строки Гомера, одновременно досадуя на слепого грека за то, что он почти ничего не написал о том, как провела Пенелопа без мужа все эти годы.

Увы, большие, обутые в сандалии ноги даже не сдвинулись с места, продолжая стоять перед ней каменными колоннами. Сабина вновь подняла глаза на рослого, рыжеволосого юношу и подумала, что в тихом, увитом виноградными лозами атрии он смотрится не совсем к месту. Между тем уголки его рта растянулись веселой улыбкой, и Сабина рассмеялась в ответ.

– Да сопутствует тебе Фортуна, Верцингеторикс, – сказала она.

– Да я уж как-нибудь сам о себе позабочусь, – гордо бросил он.

– Вот как? Что ж, значит, тебе можно только позавидовать.

Держа свиток в руках, она отошла прочь, нашла место, на котором остановилась, и на ходу вновь погрузилась в чтение. Викс проводил ее взглядом. Сабина почувствовала это, даже не поворачивая головы.

Викс

Гостиница, в которую меня направил сенатор Норбан, оказалась неплоха. Конечно, ее владелец был далеко не в восторге от того, что должен бесплатно поселить меня на целую неделю. Однако, увидев на записке сенаторскую печать, был вынужден уступить.

– Может, ты взамен хотя бы чем-то поможешь? – буркнул он. – Для такого сильного парня, как ты, работенка всегда найдется. Например, ты мог бы в поздний час сопровождать моих клиентов домой. Они были бы только рады, зная, что их провожает кто-то сильный и с кинжалом.

– А платят за это прилично?

– Еще как! А еще лучше, если они отказываются от телохранителя, и тогда их можно ограбить в темном переулке.

– Половина меня устроит, – произнес я, выразительно выгнув бровь.

– Десятая часть.

– Десятая часть в первую неделю. Треть, как только я начну оплачивать комнату.

– Договорились.

Комната кишела блохами, Но по крайней мере в ней стояла кровать, которая не ходила ходуном туда-сюда, как подвесной мост. Я с размаху плюхнулся на нее, а в следующий момент заметил, как по скрипучей внешней лестнице спускается горничная. Прыщавая, зато грудь – как две дыни. Проходя мимо с корзиной белья, она с интересом покосилась в мою сторону.

Может, день, в конце концов все-таки удался?

Сабину я успел выбросить из головы. Да и какой мне толк о ней думать? Самовлюбленная патрицианка, которую я вряд ли увижу снова после того, как она демонстративно ушла в дом с книгой в руках. Такие девушки, как она, – не для меня. В любом случае грудь у нее крошечная. Даже не яблоки, а фиги. Я же предпочитал яблоки, а еще лучше дыни. Я окинул взглядом сырой коридор, в котором скрылась служанка.

Эх, знай я в тот день, какие неприятности мне светят из-за этой цацы-патрицианки с ее малюсенькой грудью, клянусь, я бы придушил ее своими собственными руками прямо тогда, в атрии. Она же, как ни в чем не бывало, ушла в дом.

Глава 2

Плотина

– Виналии, – с отвращением в голосе произнесла Плотина. – Омерзительный праздник.

– Но ведь от него никакого вреда, – возразил ее венценосный супруг, стаскивая через голову тунику. – Подумаешь, люди празднуют окончание сбора винограда.

– Весь Рим напивается в стельку! Приличные женщины не осмеливаются в этом день даже нос высунуть из дома!

Плотина гневно посмотрела в полированное стальное зеркало, вспомнив, как двадцать лет назад, когда она была еще незамужней девушкой, ее во время виналий ущипнул за бедро какой-то лавочник. Подумать только! Ущипнул, и кого? Ее, Помпею Плотину, которая вполне могла стать весталкой, пади на нее выбор жриц. Правда, она уже тогда твердо знала, что создана для куда более великих свершений.

– Ты хотя бы посетишь конные бега после церемонии? – попытался уговорить ее муж. – Народу не терпится тебя увидеть.

– Хорошо, я высижу первый забег, – согласилось Плотина. – Но о большем даже не проси. Мне зеленое платье, – бросила она рабыне, которая тотчас подбежала к ней, неся в руках темно-зеленый шелк.

Шелк. Как это, однако, вульгарно в своей роскоши. С другой стороны, в чем еще должна предстать перед плебсом императрица? Плотина подняла руки – нет, не голые, а целомудренно прикрытые длинными рукавами туники. Вообще-то римлянки имели грубую привычку ходить с голыми руками, как какие-то куртизанки, даже те из них, что были из приличных семей. Но только не Плотина.

– Проклятье, ну сколько можно суетиться вокруг меня! – набросился на рабов Траян, которые наряжали его царственное тело в тогу с широкой пурпурной каймой. – Все складки на месте, где им полагается.

– Не будь ребенком, – укоризненно бросила мужу Плотина, даже не повернув головы. Император Рима, можно сказать, живое божество, стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, как какой-нибудь пятнадцатилетний мальчишка. Впрочем, в чем-то он им до сих пор остается, вздохнула Плотина, наклоняя голову, чтобы рабыня могла смочить у нее за ушами лавандовой водой. Потому что духами пользуются только шлюхи.

Интересно, эта девушка пользуется духами, задалась мысленным вопросом Плотина. Если да, нужно еще хорошенько подумать.

– Ты готова? – вывел ее из задумчивости голос мужа. – Если моя супруга кончила прихорашиваться, пора отправляться к жрецам.

– Можешь не тратить на меня свои шутки, – холодно произнесла Плотина, придирчиво глядя на себя в зеркало. Темные волосы зачесаны вверх и собраны в узел, и, разумеется, как и пристало замужней женщине, целомудренно прикрыты вуалью. Бледное овальное лицо – никаких румян, никаких подведенных глаз, серьезное выражение лица. Глубоко посаженные глаза, прямой нос, четкая линия рта. Что это? Уж не первая ли нить благородной седины на виске. Плотина всмотрелась в зеркало и осталась довольна. Нет, конечно, она далеко уже не юная девушка. Но она никогда не любила юность, а юность не любила ее. Девушка – это ничто. Взрослая замужняя женщина – это власть. Девушка наивна, взрослая женщина – умудрена опытом. В юности Плотина была длинноногой и нескладной, и вот теперь, когда ей исполнилось тридцать пять, ее стали сравнивать с богиней.

– Я готова, – ответила Плотина и, поднявшись, взяла мужа за руку. Траян был высок ростом, но и она была ему под стать. По крайней мере ей не нужно было запрокидывать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Как, впрочем, и всем другим рослым мужчинам Рима, и это ей нравилось. Ведь известно, что небесные богини все как одна высокого роста. Плотина же привыкла брать пример лишь с самых высоких и самых достойных образцов.

Нет конечно, она ни за что не станет подражать любой богине. Только Юноне, небесной царице, ибо только она безукоризненна во всем. Ведь не секрет, что другим небожительницам по части целомудрия до нее далеко.

Вскоре императорская чета уже вступала под своды храма. Плотина неодобрительно покосилась на статую Венеры – кудрявое, легкомысленное создание. Какова богиня, такова и статуя! На месте Юноны я никогда бы не подпустила сюда эту шлюху даже близко. В конце концов даже боги должны содержать свою небесную обитель в чистоте и благопристойности. Ведь содержит в чистоте и благопристойности свой дом она, Плотина.

Жрец тем временем воздел руку с кувшином, наполненным молодым вином, и принялся нараспев читать молитву, прося богиню ниспослать богатый урожай и благодаря за урожаи предыдущих лет. Судя по тому, как раскраснелось его лицо, он успел приложиться к кувшину с молодым вином, причем не один раз. «Надо будет заменить его на другого жреца», – сделала мысленную пометку Плотина.

Впрочем, его молитвы никто не слушал. Мужчины стояли, переминаясь с ноги на ногу, в ожидании момента, когда смогут воздать должное молодому вину, девушки хихикали и перешептывались с императорской стражей.

– Покажи им всем пример, – шепнула Плотина мужу, склоняя в благоговейном поклоне голову, тем более что жрец читал завершающую молитву, обращенную к Венере и Юпитеру. Присутствующие тотчас поспешили последовать ее примеру. Включая каштановую девичью головку, которую Плотина приметила еще при входе в храм.

Та самая девушка.

О боги, как же мучителен выбор! Неужели это та, что достойна ее воспитанника? Нет конечно, кровь у нее слегка подпорченная. Ни для кого не секрет, что ее мать не блистала добродетелью. Но будем надеяться, что отец, сенатор Норбан, передал ей свою добропорядочность. Лицо чистое и скромное, с правильными чертами. Блистательная красота ни к чему – она скорее помеха и источник соблазнов. Ведь не секрет, что рука об руку с красотой идут такие пороки, как тщеславие и склонность к неверности. А ведь та, на кого падет выбор Плотины, должна быть исполнена чувства собственного достоинства. Именно по причине отсутствия этого самого достоинства две предыдущие кандидатуры пришлось отклонить.

Жрец продолжал монотонно читать молитву. Плотина же незаметно наблюдала за девушкой. Та стояла тихо, не переминалась с ноги на ногу, не вертела головой по сторонам, как обычно поступают ее сверстницы, придирчиво разглядывая платья своих подруг. Молчалива. Это хорошо. Потупив взор, уважительно стоит позади отца. Прекрасно.

Плотина не сомневалась, что вылепит ее по своему образу и подобию, направит, обучит, выпестует. Вот только платье – шелковое платье винного цвета. Нет, молодой девушке не пристало ходить в шелках. Впрочем, не секрет, что отец ее балует. С другой стороны, платье вполне пристойное – с длинными рукавами.

Девушка посмотрела на свою светловолосую младшую сестренку, которой никак не стоялось на месте с ней рядом, и поднесла палец к губам – мол, тс, не шуми. Ага, имеет подход к детям. Тоже хорошо. Потому что та, кого выберет Плотина, родит много детей. Нет, воспитывать их будет она, императрица Рима. Это она возьмет на себя их образование и, что самое главное, привьет им приличия. Что касается воспитания самой девушки – здесь, похоже, есть проблема. Говорят, что сенатор Норбан не только избаловал старшую дочь, но воспитал ее довольно странным образом. И о чем он только думает? Какая практическая польза девушке от Гомера и Эсхила? И какое счастье, что третья жена сенатора взяла на себя обязанность привить падчерице любовь к домашним делам. Ну, будем надеяться, что отцовские уроки не пошли ей во вред. Тем более что как только пойдут дети, ей будет не до книг. Второй вопрос – приданое. Надо сказать, что здесь Плотина была не столь требовательна, нежели некоторые. Для нее куда важнее другие вещи. К тому же приданое за девушкой дают вполне приличное, а уж применение ему всегда отыщется. Связи – вот что во сто крат ценнее любого приданого. И пусть сенатор Норбан заметно сдал в последние годы, его голос в сенате по-прежнему имеет вес.

Его поддержка может оказаться решающей.

Тем временем жрец закончил молитву Венере и поднял над головой чашу. На пол храма рубиновой струей пролилось вино. Девушка не спускала с церемонии глаз, все так же стоя, как статуя, и лишь слегка наклонив голову, увенчанную по случаю праздника венком из маков.

Во рту у Плотины все пересохло, сердце предательски колотилось к груди. Неужели это она? Та, единственно достойная?

Нет, достойной не может быть никто. Это попросту исключено.

А вот та, что будет всю жизнь к этому стремиться, что ж, такое вполне возможно. Как, например, вот эта. Вибия Сабина. Старшая дочь сенатора Марка Норбана.

Да, пожалуй, она подойдет. Вполне подходящая кандидатура.

– Ну, наконец-то это все, – вывел ее из задумчивости голос мужа, и, взявшись под руку, императорская чета вышла из храма Венеры. Завидев императора, толпа тотчас взорвалась ликующими возгласами. Волна человеческих тел подалась вперед. Люди тянули руки, в надежде прикоснуться к императорской тоге. Этот натиск пытались сдержать преторианцы в красно-золотистой форме, с трудом прокладывая узкую тропу к поджидавшим царственную чету золотым носилкам. Император сначала помог супруге сесть, а сам на мгновение остановился и поднял в приветственном жесте руку. Ликующие крики зазвучали с удвоенной силой: мужчины, женщины, дети – все радостно вопили, срывая голоса.

– А теперь на бега, – произнес Марк Ульпий Траян, великий понтифик и тринадцатый император Римской империи. Носилки взмыли вверх и поплыли прочь, качаясь на плечах шести рослых греков, в направлении Большого Цирка. – О боги, как же я ненавижу этих жрецов с их молитвами!

– Верно, дорогой, – рассеянно согласилась Помпея Плотина, Императрица семи холмов. Мужа она не слушала. Бега ее вообще не интересовали, равно как и вульгарный праздник в честь нового урожая винограда, во время которого мужчины и их подружки-потаскушки напивались до бесчувствия прямо на улицах Рима. Сейчас ей не было дела ни до чего. Ее мысли занимало одно – вернее, одна. Та девушка. Та единственно достойная девушка, на которую пал ее выбор. Плотина негромко усмехнулась. Только сейчас до нее дошло, что в последнее время она не думала ни о чем другом. И вот теперь, можно сказать, бремя решения свалилось с плеч. «Ладно, скажу ему завтра, – подумала Плотина, довольная собой. – Что я наконец нашла ту, которую искала».

Викс

Я не слишком жалую патрициев, и скажу честно, что они не слишком любят меня. Выскочка-головорез, обычно бормочут они, увидев меня рядом с собой, причем бормочут довольно громко, чтобы я мог их услышать. Но я не обращаю на них внимания. Потому что пользы от них никакой. Хотя есть и исключения. Причем эти исключения легко проглядеть.

Например, сенатор Марк Норбан. Очень хорошее исключение, я бы даже сказал, замечательное. Что касается плохих исключений, то мне следовало с самого начала внимательнее к нему присмотреться.

Ублюдок.

День начался, но его начало не предвещало ничего хорошего. Я уже ходил с разбитой губой, хотя, казалось бы, добыча мне попалась легкая: богатенький юный патриций, сбежавший от отца и наставников поохотиться на шлюх в Субуре, хотя, скажу вам честно, это не то место, где на них следует охотиться. Нет, шлюху он все-таки поймал, и в придачу к шлюхе подцепил дурную болезнь, которая даст о себе знать этак через пару недель, после чего, по дороге домой, зашел в нашу гостиницу и накачался дешевым вином. Наконец на нетвердых ногах наш любитель приключений вышел на улицу. Хозяин заведения незаметно мне кивнул, и я тоже выскользнул за дверь. Когда я в узком переулке вытащил кинжал и потребовал у него кошелек, юнец все еще был в стельку пьян. Наверно, это и придало ему храбрости. Вместо того чтобы послушно вручить мне кошелек, он разбил мне губу. Не думайте, мой кошелек от меня никуда не ушел, а вот юный патриций поковылял домой с разбитым носом.

– Считай это боевым крещением. Теперь ты настоящий мужчина! – крикнул я ему вслед. – В любом случае, это лучше, чем та зараза, которой наградила тебя та шлюха.

Кошелек оказался туго набит золотыми монетами, и я взял себе несколько, что лежали сверху, еще до того, как вручил его хозяину гостиницы, чтобы тот отсчитал мне положенный мне процент.

– Вытри губу и смотри в оба, – приказал он мне. – В праздники легкая добыча сама идет в руки.

– Тогда сам ее и лови, – бросил я ему. – А я пойду праздновать, как и все люди. Да здравствует Венера, да здравствует новый урожай винограда.

– Послушай, парень…

Я сделал неприличный жест и вышел вон. Мне под ноги тотчас бросился какой-то грязный уличный мальчишка. Я поддал ему в бок, чтобы он не путался у меня под ногами, и его мамаша, увидев это, принялась орать на меня. Ей я тоже показал неприличный жест и в дурном настроении растворился в толпе. Скажу честно – не о такой жизни я мечтал, когда вернулся в Рим. Нет, с одной стороны, я устроился очень даже неплохо: дармовая койка в гостинице, жратва, в которой не ползало никаких насекомых, денежки на баню или на театр – было бы желание. Отнимать кошельки у патрициев и богатых торговцев – это для меня как раз свистнуть. Вскоре я даже завел небольшое собственное дело – стал подворовывать у уличных торговцев в Субуре и за небольшой навар перепродавать украденное торговцам на Эсквилине. Так что, с одной стороны, жаловаться на жизнь не приходилось. И все же, и все же.

По случаю праздника всех желающих в Колизей пускали бесплатно, поглазеть на гладиаторские бои. Я не сомневался, что сегодня тысяча львов найдут на арене свой конец, пронзенные острыми копьями, а пять тысяч экзотических птиц – не менее острыми стрелами. Несколько сот преступников будут казнены стражей, а половину несчастных, приговоренных к участию в гладиаторских схватках, сегодня уволокут с арены железными крючьями через Врата Смерти.

Нет, туда я не ходок. Я обошел Колизей и направился в сторону Большого Цирка. Не то чтобы на скачках дело обходится без крови, там всякое бывает, если вдруг перевернется колесница. Но все равно это лучше, чем смотреть гладиаторские бои. Кроме того, в отличие от Колизея на скачках женщины не сидели отдельно, в специальных женских ложах, так что, если постараться, домой можно уйти с какой-нибудь хорошенькой римлянкой.

Смешно вспомнить, как я тогда старался уйти со скачек с какой-нибудь хорошенькой римлянкой. Но мне было всего восемнадцать.

Когда я пришел туда, трибуны уже были набиты битком под самые небеса. Народ размахивал цветными флажками, подбадривая свои любимые команды – Красных, Синих, Зеленых, Белых. И хотя лично я не болел ни за одну из них, но, будучи облачен в красную тунику, я машинально направил стопы в ту часть трибун, где сидели болельщики Красных.

– Это кто тебя так разукрасил, уж не болельщик ли Синих? – поинтересовался у меня какой-то тип с выбитыми зубами, тыча пальцем в мою разбитую губу.

– Кто же еще, – согласился я. Мой вам совет: никогда не спорьте с фанатиками.

– Погоди, Синие сегодня утрут вам нос! – выкрикнула с верхней трибуны какая-то женщина с раскрашенным синей краской лицом.

– Это еще кто кому утрет! – крикнул в ответ беззубый тип, после чего последовала короткая, но энергичная потасовка. Я под шумок встал с места, чтобы поискать себе другое, более тихое и удобное в той части трибун, где под навесом расположились ложи патрициев и всадников. Вдруг повезет прошмыгнуть…

– Верцингеторикс! – окликнул меня кто-то.

Я обернулся – на меня смотрела девушка в красном платье с венком из алых маков на каштановых волосах.

– Сабина! – удивился я, однако вовремя отвесил поклон. – Как тебя сюда занесло? Патриции сидят вон там!

– Знаю. У моей тети Дианы есть ложа. Но я сбежала от жениха.

– У меня есть место, – предложил я.

– Как здорово! – обрадовалась Сабина, беря меня под руку. Она была невысока ростом, едва доставала мне до плеча, однако люди расступались перед ней. Еще бы, ведь перед ними была патрицианка!

– Так ты болеешь за Красных? – спросил я у нее, заметив в ее руках небольшой красный флажок.

– В нашей семье все болеют за Красных. К тому же тетя Диана порвала бы с нами всякие отношения, вздумай мы болеть за кого-то еще.

Сабина села на мое место и посмотрела на меня.

– А ты где будешь сидеть?

– Не волнуйся. Эй, свалил бы ты, приятель, – сказал я мужчине, сидевшему по другую сторону от нее, и для пущей выразительности свирепо посмотрел на него. И он свалил. Я же разжился местом, а вдобавок удостоился улыбки сенаторской дочки. Так, может, день и не так уж плох?

– А почему ты сбежала от жениха? – поинтересовался я.

– Он вбил себе в голову, будто он самый главный в своре, и пытается отвадить соперников.

– У тебя свора женихов?

– Представь себе, – спокойно ответила девушка. – Может, я и не такая красавица, как моя мать, зато у меня есть ее деньги.

– Ну, это кто тебе сказал, что ты не красавица, – возразил я, но она не купилась на мой комплимент.

– Смотри, император! – воскликнула она, указывая на центральную ложу, куда только что влился поток патрициев. Мне не надо было долго гадать, который из них император – короткая солдатская стрижка, пурпурный плащ, ослепительная улыбка. Все это говорила само за себя. Император Марк Ульпий Траян поднял вверх кулак, и толпы на трибунах разразились восторженными криками и рукоплесканиями.

Патриции, томно полулежавшие в ложах, привыкшие держаться особняком всадники (они как будто стеснялись своего сословия), плебеи, битком набившие трибуны, – все они вскочили на ноги и принялись громко кричать и размахивать руками. Возницы и конюхи, что уже выбежали на арену, на мгновение застыли на месте. Казалось, что даже кони, которые ждали, когда их выпустят на беговую дорожку, и те приветственно затрясли головами.

Я только тогда понял, что кричу и хлопаю в ладоши вместе со всеми, когда у меня заныли ладони. В отличие от Сабины, которая осталась равнодушна к этому проявлению всеобщего обожания и продолжала сидеть на своем месте.

– Так всегда бывает, – пояснила она, когда я опустился на скамью с ней рядом. – Всякий раз, когда Траян выходит к народу. Он ходит по городу без охраны, потому что знает, что его никто не посмеет тронуть даже пальцем.

Я посмотрел на императора. Он тем временем опустился в свое золотое кресло, пробежал рукой по коротко стриженным волосам и расхохотался. Как это было непохоже на того, другого императора, которого я в последний раз видел сидящим в этой ложе!

– А этот ваш Траян мне даже нравится. Надеюсь, он не закатывает роскошных пиров и не требует, чтобы его величали Господином и Богом.

– Тс, сейчас начнется забег!

В следующий миг по трибунам прокатился рев: это на арену выкатилась первая колесница, запряженная четверкой вороных коней, украшенных зелеными плюмажами. За ней – еще две, тоже Зеленых, за ними – команда Синих. Их появление Сабина встретила негромким свистом, скорее похожим на шипение. Я рассмеялся.

– Эти Синие – мерзавцы еще те, – пояснила Сабина. – По крайней мере так мне вбивали в голову с самого детства.

Я вновь рассмеялся. Она же растерянно посмотрела на меня. Красные вышли на арену последними. Управлял ими высокий галл. Стоя на колеснице, он размахивал хлыстом, украшенным красными бусами, подгоняя своих резвых гнедых вперед. Сабина в ответ помахала красным флажком. Я заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Зрители на соседних местах поморщились, как будто мой свист больно резанул им по ушам.

– Как здорово у тебя получается! – воскликнула Сабина. – Я тоже так хочу. Научишь?

Я показал Сабине, как складывать за зубами язык. Она наблюдала за мной с неподдельным интересом, после чего засунула в рот два пальца и свистнула. Нет, свист получился лишь с третьей попытки, но она все равно осталась довольна собой.

– Как здорово. Спасибо, Верцингеторикс.

– Но это всего лишь свист.

– А для меня это что-то новое. Я всегда стараюсь научиться у людей чем-то новому.

– Даже у плохих людей? – уточнил я.

– Даже негодяи знают что-то такое, что может тебе пригодиться. Вспомни мою мать.

– И чему ты у нее научилась? – поинтересовался я, отгоняя от себя образ ее матери: зеленый шелк и надушенные кудри. Я вспомнил, как она слащавым, а на самом деле змеиным шепотом говорит, что я маленький грязный ублюдок, которому на роду написано умереть на арене. Да, я отлично помнил мать Сабины. А вот что помнит о ней она сама?

– Моя мать красиво одевалась, – как будто угадав его мысли, произнесла Сабина. – В остальном она была испорченная, бездушная интриганка.

– Лучше не скажешь, – согласился я. – Кстати, если ты хочешь научиться чему-то новому, могу предложить свои услуги. Я умею массу других вещей кроме свиста.

Сабина улыбнулась, однако вновь повернулись к арене, а в следующий миг засунула пальцы в рот. Арену огласил пронзительный свист.

– Красные! – выкрикнула она. Тем временем в императорской ложе Траян уронил платок, и восемь колесниц устремились вперед.

Рядом с поворотным столбом как обычно возникла давка. Колесница Белых перевернулась и первой сошла с дистанции. Трибуны разразились криками. Мне было видно только облако пыли, посреди которого мелькали лошадиные ноги, но и оно в следующий миг уже полетело дальше, к другому концу арены. Впереди мчался синий плюмаж. За ним зеленый, позади него – красный. Вскоре они исчезли за поворотом, и теперь криками разразились противоположные трибуны. Я же опустился на скамью.

– Значит, у тебя есть женихи, – произнес я как бы невзначай. – И кто же среди них главарь стаи?

– Не один, а двое. – Она оторвала взгляд от арены и повернулась ко мне. – Отец сказал, что разрешает мне выбрать себе мужа по своему усмотрению. Разумеется, в разумных рамках.

– И что это за рамки?

– Ну, во-первых, император должен дать согласие на этот брак, – ответила Сабина. – Ведь ни он, ни отец не позволят мне выйти замуж за вольноотпущенника из мясной лавки, равно как за кутилу и мота, который по уши в долгах. Кроме того, отец вряд ли будет рад, если мой выбор падет на любителя путешествий.

– А что не так в путешествиях?

Тем временем мимо нас вновь прогрохотали колесницы. Под крики, свист и рукоплескания трибун Красные упорно рвались вперед, пытаясь выиграть время у Синих на очередном повороте.

– Если я выйду замуж за губернатора или наместника какой-нибудь из провинций, мне придется уехать из дома. Отец же хочет, чтобы я оставалась с ним рядом. Боюсь, я буду вынуждена его разочаровать.

– Это почему же? Ты уже присмотрела себе генерала?

– Нет, – Сабина вновь перевела взгляд на арену. – Но я хочу повидать мир.

– Ну, ты даешь.

– Представь себе. Большой мир.

– Я видел Британию, – сообщил я. – Лондиний – это настоящая задница. А вот Бригантия – это на севере – очень даже ничего.

– А можно поподробнее?

– Там горы, – произнес я. – Горы и море. И еще там холодно, и вершины гор окутаны туманом, отчего кажется, будто идешь сквозь молоко.

Я рассказал ей про Бригантию. Сабина, хотя и следила за скачками, слушала с интересом, я бы даже сказал, впитывала каждое мое слово.

Лошади тем временем, гремя копытами, пробежали еще два круга.

– Я бы хотела увидеть Бригантию, – задумчиво произнесла она, когда я закончил свой рассказ. – Но не только ее. Я хотела бы увидеть весь остальной мир.

– И откуда бы ты начала?

– Может, с Иудеи, а может, с Галлии. Или с Египта – у египетских богов головы животных. Мне всегда хотелось узнать, прочему. А может, с Греции. Меня давно мучает вопрос, что лучше – Спарта или Афины. Хотелось бы взглянуть на них собственными глазами.

– У спартанцев лучше армия, – с видом знатока изрек я, вспомнив истории, которые рассказывала мне мать. – По крайней мере была лучше.

– То армия. А что еще у них есть? – задумчиво спросила Сабина. Тем временем, вздымая копытами облака пыли, лошади пронеслись мимо нас в очередной раз. Трибуны вновь взорвались истошными криками. – Интересно было бы выяснить.

– А ты знаешь, как они заключали брак? – спросил я. В свое время мать рассказала мне одну любопытную историю. Спартанцы всех девушек на ночь отводили в горы, как бы давая им фору, после чего отправляли им вдогонку юношей. Все как один были голые, и кто кого поймал, те и становились мужем и женой.

– Какой жуткий обычай. Какое счастье, что у нас в Риме такого нет. Лично я не смогла бы убежать, потому что бегаю плохо.

– Зато я хорошо! При желании догнал бы тебя за одну секунду.

– А зачем тебе это? По-моему, тебе как легионеру куда больше подошла бы стойкая спартанская девушка.

– Но ведь я не легионер и не собираюсь им стать.

– Неужели?

– Оттрубить двадцать пять лет в походах и гарнизонах. Нет, это не для меня. Дураков нет.

– Как сказать, – ответила Сабина, вновь переключая внимание на арену. Лошади бежали пятый круг, и крики зрителей на трибунах слились в один оглушающий рев. И самое главное, Красные опережали Синих. – Они впереди! – радостно крикнула Сабина и помахала флажком.

– Эй! – я обернулся на детину, сидевшего позади Сабины. Этот нахал подался вперед, на чем свет стоит понося Синих, отчего его колени теперь упирались ей в спину. – Живо убери от нее свои вонючие ноги.

– А, может, ей приятно, откуда ты знаешь? – бросил он в ответ, похотливо оглядывая Сабину с ног до головы.

– Убери ноги, кому сказано, – рявкнул я на него и дернул за край туники. Скажу честно, руки у меня чесались.

– Ты собираешься ввязаться в драку? – с нескрываемым интересом просила Сабина.

– Ну, не то чтобы в драку, – ответил я, впечатывая кулак наглецу в нос. – Но проучить стоит.

Сыпля проклятиями, мой противник с позором удалился. Я погрозил кулаком ему вслед.

– Только попробуй вернуться со своими дружками!

– А что, пусть возвращается, – возразила Сабина. – Я еще ни разу не видела настоящей драки.

– Но ведь ты видела меня на арене. Мой второй бой. Тогда мне было всего тринадцать и мне в плечо впилось копье. Кстати, могу показать шрам.

– Да, я помню, – ответила Сабина. – Ты дрался как настоящий герой, это так. Но ведь дрался не из-за меня. Из-за меня еще никто не дрался. Но теперь мне понятно, почему девушкам так нравится, когда кто-то дерется из-за них.

– Ты какая-то странная, скажу я тебе, – заметил я.

– Ты так считаешь? А, по-моему, я самая обыкновенная.

– В любом случае места стало больше, – ответил я, как бы невзначай кладя ей на плечо руку. Сабина лукаво посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Красные тем временем рвались к финишу. Копыта лошадей взбивали пыль, над их головами развевались красные плюмажи. Наша часть трибун взорвалась ликующим ревом. Впрочем, сегодня нас ждало еще три заезда. В одном из них победа также досталась Красным, в двух других – Зеленым. Под конец мне это стало слегка надоедать.

– Не хочешь перекусить? – предложил я. – Сколько можно смотреть, как лошади носятся по арене кругами.

– Верно. После второго заезда это уже все одно и то же, – согласилась Сабина. – И куда ты предлагаешь пойти?

Мне в голову тотчас пришла целая дюжина самых разных, но очень удобных мест, правда, все они не имели к еде никакого отношения. К тому же я был с сенаторской дочкой!

– Можно купить еды у уличных торговцев, – предложил я, плечом прокладывая нам дорогу. Сабина семенила за мной следом.

– Может, купим колбасок? – указала она на тележку.

– Лучше не стоит. Там скорее собачатина, а не свинина.

– Кстати, интересно, почему свинину есть можно, а собак нельзя? – размышляла вслух Сабина. – Ведь едим же мы гусей, свиней, а ведь они такие же домашние животные, как и собаки. Или взять, к примеру, угрей или миног. Какие же они противные на вид! И ничего, мы их едим и еще никого даже не стошнило. А вот собак – нельзя. Странно.

– Хочешь попробовать?

– Честно говоря, нет. Но все равно хотелось бы знать, откуда взялся этот запрет?

– Смотрю, ты любишь задавать вопросы.

– А ты?

– Лично меня в данный момент куда больше интересует, где бы поесть. И еще – чем я буду заниматься, скажем, через год.

– А я знаю, что будет со мной через год, – задумчиво ответила Сабина, беря меня под руку. – Наверно, поэтому я и могу задавать вопросы о чем-то другом.

– И что же будет с тобой через год? – спросил я у нее.

– Буду замужем. Что еще?

Я купил ей жареного хлеба и пару тонких полосок жареного мяса, которое, я был уверен, раньше не бегало с лаем по улице. Жуя наш нехитрый обед, мы посмотрели пятый забег, и когда победа досталась Синим, я обучил сенаторскую дочку нескольким смачным ругательствам.

– Умри медленно, ты, Синий недоносок! – с восторгом кричала с трибуны Сабина. когда возница Синих с гордым видом прокатил мимо нас под рукоплескания своих болельщиков, после чего присовокупила еще парочку забористых словечек. Как вдруг…

– Вибия Сабина, ты потерялась? – раздался за нашими спинами спокойный, хорошо поставленный голос, какой мог принадлежать только патрицию.

– Да нет, – ответила она и, не убирая руки с его локтя, обернулась к владельцу баритона. – Это ты, трибун?

Я с первого взгляда понял, что передо мной птица высокого полета. Только богатые имели привычку расхаживать в белоснежных тогах, не путаясь в складках и не наступая при этом на подол, как то обычно бывает с нашим братом-плебеем.

Трибун был высок, на вид лет двадцати шести. Нет, ростом он был пониже меня, зато шире в плечах. Правильные черты, темные, коротко стриженные кудрявые волосы, спокойный взгляд глубоко посаженных глаз. Руки сильные, ладони большие, пальцы унизаны кольцами. А еще он был бородат, что совсем не типично для римлян. Придерживая одной рукой на груди складки тоги, он посмотрел на Сабину с явным неодобрением.

– Тебе здесь не место.

– Это почему же?

– У твоего отца есть ложа. Там тебя никто не тронет.

– Меня и здесь никто не тронет с моим телохранителем.

Трибун покосился на меня. Всего один мимолетный взгляд, но я был готов поклясться, что через год он подробно опишет мою внешность – начиная с торчащих вихров и до обутых в потертые сандалии ног. Не забудет он и амулет у меня на груди, который – судя по тому, как скривились его губы, – он явно счел варварским суеверием.

– Верцингеторикс, – сказала Сабина, – познакомься. Публий Элий Адриан, народный трибун.

– А что это за должность? – удивился я, не удостоив его даже кивком головы. – Он кто, армейский офицер?

– Нет, армейские трибуны – это совсем другое. Адриан что-то вроде мирового судьи. Это первая ступенька, которую нужно занять прежде, чем стать претором.

– Есть и другие обязанности, – добавил Адриан, глядя на меня с холодным прищуром. – А это кто такой? – поинтересовался он у Сабины, имея в виду меня.

– Клиент моего отца, – не моргнув глазом, ответила она.

– Понятно. – В его голосе прозвучала легкая ирония. – У сенатора Норбана вечно какие-то странные клиенты.

– Верно, – согласилась Сабина. – И они мне нравятся. От них всегда узнаешь что-то новое.

– У тебя странные вкусы, Вибия Сабина. – В голосе Адриана мне послышалось осуждение.

– Неужели? – вставил слово я. – А, по-моему, это так мило с ее стороны.

Трибун на мгновение задержал взгляд на моей руке, на которой все еще лежали пальчики Сабины, затем равнодушно отвернулся.

– Если ты, Вибия Сабина, не позволишь мне сию же минуту проводить тебя в отцовскую ложу, я уйду. Я терпеть не могу бега. Мне больно видеть, как погибают несчастные лошади, слышать их предсмертное ржание.

Отвесив Сабине поклон, трибун удалился. В отличие от меня ему не пришлось прокладывать себе дорогу – толпа сама расступалась перед ним.

– Надутый патрицианский ублюдок, – бросил я ему в спину.

Вот так состоялось мое знакомство с Публием Элием Адрианом. Эх, зря я тогда не прихлопнул его. Честное слово, так было бы лучше и для Сабины, и для меня.

Сабина

«Как хорошо, – подумала Сабина, шагая сквозь толпу вслед за Виксом, – когда рядом есть кто-то большой и сильный, кто при случае защитит тебя». Викс шел впереди, прокладывая им путь сквозь давку напиравших со всех сторон болельщиков Красных. Сами Красные только что выиграли последний забег и таким образом стали победителями дня.

– Моя тетя Диана ни за что меня не простит, что я ее не поздравила, – крикнула Виксу Сабина, пытаясь перекричать ликующий гул голосов, которыми трибуны приветствовали своих любимцев. Колесница тем временем описала круг почета, и болельщики уже рвались на арену, чтобы воздать почести победителям.

– Клянусь Хароном! – воскликнул Викс, работая локтями. Еще миг – и его взору предстали беговые жеребцы Красных: все в пене, огромные и сильные, они были копытами и грызли удила. – Ни за что в жизни не сяду верхом на лошадь. Вот это чудовища. Честное слово, не понимаю, как кто-то может…

– Сабина! – раздался рядом чей-то голос. Откуда-то из-за их спин вынырнула тетя Диана и радостно обняла Сабину за талию. Руки у тетушки были коричневые, загорелые, что никак не вязалось с представлениями большинства римлянок о красоте. Впрочем, ее красное платье и светлые волосы тоже пропахли отнюдь не духами, а сеном. – Ты видела? Наши Красные выиграли пять забегов из девяти! Я пригласила возниц к себе на виллу, чтобы отпраздновать это событие. Надеюсь, ты составишь нам компанию…

– Нет, тетя, я иду домой, – ответила Сабина.

– О боги, где это видано! Я в твоем возрасте в два счета могла на спор перепить любого возницу. Впрочем, как хочешь, а я пойду, проведаю моих любимцев.

С этими словами тетя Диана растворилась в ликующей толпе.

– Это твоя тетка? – спросил Викс, с восхищением глядя ей вслед.

– Не совсем. Скорее дальняя родственница со стороны отца, но я привыкла называть ее тетей. – С этими словами Сабина вытащила из волос поникший мак и принялась вертеть его в руках. – Не стесняйся, можешь глазеть на нее, сколько тебе вздумается. Ты не один такой.

– Похоже, в молодости она была очень даже ничего.

– Ты прав. Стоило ей войти в комнату, как головы всех мужчин словно по команде поворачивались в ее сторону. Что жутко раздражало мою мать: ей, видишь ли, хотелось, чтобы головы поворачивались исключительно в сторону ее персоны.

Сабина вновь взяла Викса под руку, и они, увлекаемые толпой, двинулись к выходу из Большого Цирка, наступая на остатки пищи, лужи пролитого вина, увядшие цветы и брошенные флажки. Болельщики Красных от гордости надували щеки, болельщики Синих – хмуро смотрели на них исподлобья; дети закатывали рев, парочки спешили уединиться где-нибудь в укромном уголке. Небо над головой уже темнело. Еще немного – и на Рим опустится ночь. Сабина запрокинула голову, глядя на гигантский овал Колизея. Взгляд Викса тоже был прикован к каменной громаде. И впервые за весь день лицо его, такое живое и подвижное, было похоже на каменную маску.

– Ты думаешь про Колизей? – спросила Сабина.

– Нет, – коротко ответил Викс, со злостью отталкивая от себя какого-то пьянчугу. Но тот лишь расплылся в улыбке и, выкрикнув: «Да здравствуют виналии!», шатаясь, растворился в сумерках. – Но иногда он мне снится во сне, – добавил Викс.

– А вот мне ничего не снится, – грустно отозвалась Сабина. – С тех пор как я излечилась от эпилепсии, я больше не вижу снов.

Припадки начались у нее в раннем детстве, но ее излечила – как то часто бывало в таких случаях – гладиаторская кровь. И гладиатором этим был тринадцатилетний Викс, раненный на арене во время своего первого боя. Сабина видела, как это произошло: меч противника впился ему в плечо, что само по себе не так уж страшно. Но Викс нарочно подался вперед, давая лезвию войти глубже, чтобы сам он смог дотянуться до противника, превосходившего его ростом и силой, чтобы нанести ему смертельный дар. «Наверно, поэтому я и поцеловала его, когда мы с ним встретились лицом к лицу. Эх, ну и вид у него был!»

– Ты скучаешь по своей эпилепсии? – удивился Викс. Небо тем временем из розового сделалось пурпурным.

– По припадкам – нет. А вот по снам – да. В снах с нами разговаривают боги. Неужели это значит, что они больше ни разу не заговорят со мной?

– Вот уже не знаю, хочу ли я, чтобы со мной заговорил бог.

– Это почему же? По-моему, было бы даже очень интересно.

– А вдруг он будет со звериной головой? Не испугаешься?

– Я не пугливая, – ответила Сабина.

– А вот в это я очень даже верю, – ответил Викс, помогая ей обойти пьяного толстяка, уснувшего посреди улицы.

Похоже, добрая половина жителей Рима так увлеклись молодым вином, что теперь, хлебнув лишнего, храпели прямо на улицах, у стен домов. Тем временем Сабина с Виксом миновали целый лабиринт узеньких улиц. Они шагали бок о бок, и сандалии Сабины негромко стучали по брусчатке мостовой. Сабина открыла было рот, чтобы поинтересоваться у него, куда он ее ведет – домой или куда-то еще, как из сгущающихся сумерек выпрыгнула чья-то тень и стукнула Викса по голове.

– Ну, как тебе? – рявкнул грубый мужской голос, и Сабина узнала в нем болельщика Синих, которому Викс разбил на трибуне нос. «Похоже, он нашел своих дружков», – подумала Сабина, а в следующий момент на нее кто-то налетел, и она, не устояв на ногах, растянулась на мостовой, больно ударившись бедром. Она тотчас же заставила себя приподняться на руках, и ее глазам предстала такая картина: Викс, как мог, отбивался от двоих нападавших. Увы, силы были неравны: хотя он и нанес одному из них удар, обидчикам удалось заломить ему за спину левую руку. Тот, чей нос испытал на себе кулак Викса, со стоном отпрянул, однако уже в следующий миг повернулся к Виксу и нанес ему ответный удар. Викс вскрикнул, и этот крик больно резанул Сабину по ушам. Но что еще хуже, откуда-то из темных закоулков показались новые фигуры в синих туниках и схватили Викса за вторую руку. Викс весь напрягся, сыпля проклятиями. Его главный обидчик – Синяя Туника, как окрестила его Сабина – уже замахнулся для удара, когда ему на затылок опустился увесистый камень.

– А как тебе вот это? – воскликнула Сабина, увидев, что он рухнул как подкошенный, и наклонилась, чтобы снова взять в руки грязный камень, который ей удалось вырвать из мостовой.

– Стукни его еще раз! – крикнул ей Викс, а сам боднул головой одного из нападавших.

– Ты уж извини, – сказала Сабина, опустившись на колени рядом с поверженной Синей Туникой. Ей хотелось проверить, не убила ли она его часом, после чего огрела по голове камнем еще разок. Тем самым был положен конец его слабым попыткам подняться с земли.

Сабина приподнялась: вдруг Виксу требуется ее помощь. Но, похоже, инициатива перешла в его руки. Врезав одному из налетчиков локтем в горло, он вогнул ему колено в живот и, когда тот согнулся пополам, повернулся к остальным, чтобы разделаться с ними. Оскалив зубы, будто хищный волк, он налетел на них, раздавая удары, а в следующий миг они, спотыкаясь, устремились прочь.

– Да, не везет тебе с друзьями, – пошутила Сабина.

– Что поделать, – ответил Викс, сплевывая кровь с разбитой губы. Сабина посмотрела на него: высокий, сильный, еще не остывший от ярости. – Спасибо, что помогла.

– Пожалуйста. – Она поднялась на ноги и, довольная собой, отшвырнула прочь камень. – Моя первая драка, а я уже своими силами уложила одного. Какой замечательный день!

– Это точно! – поддакнул Викс, затем в два шага пересек булыжную мостовую и, прижав Сабину спиной к стене какого-то дешевого доходного дома, принялся осыпать поцелуями.

«Так меня еще не целовали», – подумала Сабина. Нет, опыт по части поцелуев у нее был. Например, с тем же Виксом, но тогда они с ним оба были детьми. Или кое с кем из женихов. Сабина нарочно провоцировала их, желая изведать, что чувствуешь, когда в тебя впиваются чужие губы. Впрочем, женихи не шли дальше легких прикосновений, испуганно косясь при этом на дверь – вдруг сюда войдет отец – и тогда прощай все надежды! Впрочем, нет, одно исключение имелось. Один жених, явно искушенный в этом деле, засунул ей в рот свой язык так глубоко, как будто пытался проверить, что она ела на обед.

– Ты слишком маленькая, – недовольно произнес Викс и для удобства оторвал ее от земли. Сабина усмехнулась, запрокинула голову, подставляя для поцелуя губы, и обвила его шею руками. Викс едва не раздавил ее в лепешку, прижав ее к стене. Но, о боги, какая теплая была эта грудь, такая теплая, как будто кровь, что текла в его жилах, была горячее, чем у остальных людей. Сабина чувствовала, как бьется его сердце, ощущала солоноватый привкус его разбитой губы. Она потрогала его шею и легонько начертила пальцем букву «О». Викс простонал, и его губы сместились ниже, к ее плечам и шее.

Его рука скользнула ей в волосы и сорвала увядший венок.

– Эй, что вы делаете, развратники! – вернул их с небес на грешную землю чей-то недовольный голос. – Не могли найти себе другое место! Живо убирайтесь прочь от моих дверей!

Дверь приоткрылась, и изнутри на потемневшую улицу упал луч света. А в следующий миг Сабину кто-то больно ударил по голове. Викс выругался, и они оба посмотрели в лицо новому обидчику. Вернее, обидчице, ибо это оказалась широколицая тетка. Казалось, она вот-вот лопнет от злости и праведного гнева.

– Головорезы и потаскухи, житья от вас нет. Не даете приличным людям спать: то кулаки у вас чешутся, то причинное место!

– Мы еще даже не приступили к тому, что ты думаешь! – крикнул ей Викс, но Сабина схватила его за руку и, давясь от смеха, потащила прочь. Грозная тетка продолжала сыпать им в спину проклятиями, понося, на чем свет стоит.

– Вот умора! – воскликнула Сабина и прикрыла ладонью рот. Но смех продолжал душить ее, он просачивался сквозь пальцы, сыпался звоном монеток на мостовую, улетал к небесам. Голова шла кругом. Казалось, она сама вот-вот воспарит над миром. – Еще кое-что новенькое!

– Целоваться у чужих дверей?

– Нет, узнать, что я потаскуха. Так меня еще не называли.

– Ну, нашла над чем смеяться! – Викс вновь привлек ее к себе. В темноте его глаза показались ей бездонными черными колодцами. Но Сабина остановила его, положив ему на грудь руку.

– Боюсь, что отец меня скоро хватится. Уже темно, и он наверняка забеспокоится, что меня еще нет дома. Не хотелось бы его волновать. Тем более что наш дом близко отсюда.

Викс насупился, однако руки разжал.

– Я же сказал, что научу тебе вещам поинтереснее свиста.

– Спасибо. Научил.

Путь до ее дома они проделали в напряженном молчании. А когда подошли к воротам, Сабину уже поджидали слуги. Заметив их, Викс насупился еще больше.

– Проклятье, – недовольно буркнул он.

Сабина рассмеялась.

– Рассчитывал на прощальный поцелуй?

– Или что-то другое, – буркнул в ответ Викс.

Между прочим, всю дорогу до дома Сабине не давал покоя тот же самый вопрос. А почему бы нет? Но слуги уже высыпали ей навстречу.

– Госпожа, ты должна была вернуться домой еще засветло! – укоризненно воскликнул кто-то.

Сабина посмотрела на них и, с достоинством натянув на голову паллу, прошествовала в дом. Ей оставалось лишь уповать на то, что Викс не оставил отметин на ее шее, которые ей будет трудно объяснить. Она услышала, как за ее спиной Викс повернулся и зашагал прочь.

Движимая каким-то шестым чувством, она отослала слуг прочь, а сама окликнула его удаляющийся силуэт.

– Викс!

– Что такое?

Он резко обернулся, и в свете факелов она увидела, что он зол.

– Сейчас ты целуешься лучше, чем в тринадцать лет! – весело крикнула ему Сабина и исчезла в доме.

Глава 3

Плотина

Императрица Плотина гордилась тем, что почти не смеялась. Жизнь – серьезная вещь, а положение супруги цезаря требовало от нее чувства собственного достоинства. И все же, увидев лицо Адриана, она невольно рассмеялась.

– Дорогой Публий, не надо хмурить брови. Это же не смертный приговор, а всего лишь женитьба.

– Что тоже приговор, только иного рода. Это Вибия Сабина? – уточнил он, немного помолчав.

– Да, мой выбор пал на нее. Или ты не рад?

Адриан раздраженно пожал плечами и принялся мерить шагами комнату. Плотина подняла глаза от восковой таблички, любуясь своим воспитанником: высокий, широкоплечий, в белоснежной тоге, в темных волосах играют солнечные лучи. Именно таким должен быть тот, кому в будущем суждено…

И пусть боги не сочли нужным подарить ей своих детей, они подарили ей Публия Элия Адриана. Муж сделал его своим воспитанником, когда мальчику было десять лет, и стоило Плотине впервые увидеть его, как ее зоркий глаз тотчас же разглядел в нем большое будущее. Траяну было не до него, и воспитание мальчика легло на ее плечи. И пусть он ей не родной сын, он все равно ее. Ее Публий.

– Мы же договорились, что тебе пора жениться, – сказала она, глядя, как он меряет шагами ее кабинет. – Между прочим, здесь, в этой комнате.

Какое чудное солнечное утро. Адриан всегда приходил проведать ее в первой половине дня. Вот и сегодня тоже. Плотина тотчас же отослала рабов, чтобы с глазу на глаз сообщить ему, что она наконец подобрала ему достойную невесту.

– Тебе пора обзавестись семьей, – продолжала она. – Ты ведь просил меня подыскать тебе достойную пару.

– Только не Вибия Сабина. Мне она не нравится.

– Это почему же? – удивилась Плотина. – Она тихая, воспитанная, с хорошими манерами. К тому же за ней дают неплохое приданое, а у ее семьи хорошие связи.

– Ее мать была самой главной римской шлюхой после Мессалины!

– Зато ее отец – один из самых уважаемых мужей в сенате. К его голосу прислушиваются. И его поддержка была бы для тебя не лишней, – Плотина улыбнулась. – Признаюсь честно, Публий, в один прекрасный день я бы хотела увидеть тебя консулом. Причем еще до того, как тебе стукнет тридцать. И я сделаю для этого все, что только в моих силах.

– Только не с такой женой! Может, она на вид и тихоня, зато любит водить дружбу со всяким отребьем. Я видел ее на бегах. Она сидела на трибуне рядом с плебейским сбродом.

– Ничего, как только она станет твоей женой, ей придется водить дружбу с теми, кого выберешь ты, – возразила Плотина. – Не поверю, что ты не сможешь совладать с какой-то глупой девчонкой.

– Она еще слишком юна, – пожаловался Адриан. – Я же не любитель маленьких девочек.

– Сабина? Маленькая девочка? – удивилась Плотина. Ведь, сказать по правде, она предпочла бы для себя сноху помладше, этакую спелую ягодку лет четырнадцати. Такая, наверняка, знала бы свое место и делала все, что ей велено. – Отец должен был выдать ее замуж года три-четыре назад, вместо того чтобы она забивала себе голову стихами Гомера. Но в этом случае сейчас она была бы замужем за кем-то другим. Если боги этого не допустили, значит, тому имеется причина.

Плотина давно убедилась в том, что боги всегда принимают во внимание ее намерения. А если они чего-то не делали, она делала это сама.

– И все же она мне не нравится, – продолжал упираться Адриан. – Послушать ее – вроде говорит правильные вещи, но ощущение такое, что внутри она смеется надо мной.

– Вздор! Ну кто бы посмел над тобой смеяться? – Плотина вновь посмотрела на восковую табличку. – Доверь ее мне, и я сделаю из нее образцовую супругу. Будь добр, подай мне стило.

– Императрица Рима вновь сама проверяет домашние счета? – с улыбкой спросил Адриан и покачал головой. – Тебе ведь достаточно поманить пальцем, и к тебе тотчас сбежится целая армия экономов и управляющих.

– Мой последний управляющий оказался не чист на руку. Мне ничего другого не оставалось, как в назидание остальным отрубить ему руки. – Плотина стилом разгладила воск и начертила новый заголовок. – Кроме того, я привыкла вести все домашние счета сама. И я не вижу причин отказываться от старых привычек лишь потому, что живу во дворце. Вспомни, Публий, когда я впервые переступила его порог.

– Как же, помню. Ты тогда сказала, что ты обыкновенная женщина и останешься ею, – улыбнулся в ответ Адриан. – Ты говорила это мне добрую сотню раз.

– Думаю, я сделала гораздо больше, чем просто вкладывать тебе это в уши.

– Разумеется, – согласился Адриан и нагнулся, чтобы поцеловать ее волосы. – Ты ничуть не изменилась.

– А вот ты изменился, – заметила Плотина. – Причем не во всем к лучшему. Лично мне не нравится твоя борода.

– А мне не нравится твой выбор невесты, – в пику ей сказал Адриан, опускаясь в кресло напротив Плотины. Его лицо вновь приняло недовольное выражение. – Ну почему именно Вибия Сабина?

– Тебе нужна достойная жена, соответствующего воспитания и связей. Такая, что способна, когда ты пойдешь вверх, с достоинством принимать в доме и твоих друзей, и твоих врагов.

– Раньше это делала ты, – заметил Адриан.

– И буду дальше делать, – сказала Плотина и взялась за колонку цифр. – Но жена подарит тебе сыновей. У мужчины должны быть сыновья.

– Но Траян…

– Сабина ему тоже нравится, – перебила его Плотина. – И если ты на ней женишься, то вырастешь в его глазах.

– Странно, почему я до сих пор не вырос? – буркнул себе под нос Адриан.

Плотина поморщилась. Это был больной вопрос.

«Ты должен оказывать дорогому Публию больше внимая, – не раз упрекнула она своего венценосного мужа. – Ведь он твой воспитанник. И должен быть для тебя почти сыном».

«Но он не сын, – таков был обычный ответ. – Свой долг по отношению к нему я уже выполнил. Вспомни, каким я его взял – капризный, неласковый мальчишка. Впрочем, таким он и остался. Так что с меня достаточно».

«Нет, – подумала Плотина, – недостаточно». Впрочем, ей хватило ума не продолжать этот разговор. С таким упрямцем, как Траян, лучше не спорить.

– Женись на Сабине, – сказала она Адриану, – и у тебя улучшатся отношения с моим мужем. Она ведь приходится ему двоюродной внучатой племянницей со стороны отца. Неужели тебе не надоело ходить в воспитанниках? Женившись на ней, ты станешь членом семьи. Станешь чаще видеть императора. Он, со своей стороны, сможет оценить тебя по достоинству. Вот увидишь.

– Чтобы император меня полюбил, одной женитьбы будет явно недостаточно!

«Конечно, если бы ты держался подальше от той юной танцовщицы, на которую положил глаз Траян, вместо того чтобы ее лапать. Ведь какой был скандал!»

Впрочем, вслух Плотина этого не сказала.

Траян был взбешен, что кто-то посмел покуситься на его любимицу. В конце концов, дабы в семье вновь воцарился мир, Плотина была вынуждена сплавить эту маленькую круглощекую потаскушку в один из борделей Остии.

Нет, конечно, молодости свойственно безрассудство, но немножко осмотрительности не помещает! Эту мысль она тоже оставила при себе. Молодые люди по наивности считают, что есть вещи, о которых их матери не догадываются. Плотина не видела смысла бороться с этим заблуждением. Пусть юность и дальше пребывает в нем. Она же, со своей стороны, станет делать вид, будто ничего не замечет. Ведь найдется ли женщина более мудрая, нежели Помпея Плотина, которая не только мать ее дорогому Публию, но мать всему Риму.

– Этот брак направит тебя по верному пути, – сказала она вслух. – Траян симпатизирует Сабине. А когда ты на ней женишься, его симпатии распространятся и на тебя. Кстати, почему бы тебе сегодня не нанести визит в дом Норбанов?

– Да, я мог бы поговорить с ее отцом, – нехотя уступил Адриан. – Намекнуть ему о моих намерениях.

– Боюсь, мой дорогой, не лишне будет поговорить и с самой Сабиной. Потому что отец оставил право выбора ей, – пояснила Плотина и сокрушенно вздохнула: – И куда только катится этот мир. Норбан слишком ее балует!

– Обещаю, что буду строг с его внуками, – пошутил Адриан и, поднявшись с кресла, поцеловал ее руку. – Ты победила. Пусть это будет дочь сенатора Норбана.

– Может, тебе стоит сбрить бороду? – закинула удочку Плотина. – Вряд ли девушке понравятся заросли на твоем подбородке.

Сабина

– Она восхитительна, – произнесла Сабина, разглядывая мраморную статую. – Дядя Парис, ты просто волшебник!

Дядя Парис никак не отреагировал на ее комплимент. Более того, он даже не поднял глаз от новой глыбы мрамора, что теперь заняла место на его рабочем столе. Впрочем, Сабина не обиделась. Все знали, что дядя Парис – молчун, и она принялась бродить по мастерской: высокие окна, сквозь которые на пол падали длинные золотистые полосы света, куски мрамора, и повсюду пыль. А еще – полки. Бесконечные ряды полок, забитых мраморными головами и бюстами. Вот, например, бюст Траяна, а вот незаконченный набросок нимфы, вернее, тонкие, изящные руки и плечи, вырастающие из мраморной глыбы. А вот гранитный Геркулес в львиной шкуре и с дубиной в руках… И пусть дядя Парис уже стар и глаза его подернуты поволокой, но его руки не утратили сноровки и все так же твердо держат резец и зубило. Наверно, в молодости его считали позором семьи. Подумать только: юноша-патриций возится в грязи и пыли, как какой-то там ремесленник. О боги, какой позор! Но с годами к этому привыкли. Родственники оставили дядю Париса в покое, что ему было только на руку, и он продолжал творить свои шедевры.

– Как жаль, что я лишена талантов! – сокрушенно вздохнула Сабина, глядя в глаза бюсту императора Домициана. Тот, в свою очередь, буравил ее недоверчивым взглядом.

Эх, будь у нее хоть какой-нибудь дар! Даже такой, что повергает других членов семьи в краску: ваять, как дядя Парис, или иметь подход к лошадям, как тетя Диана. Что угодно, что бы наполнило ее жизнь смыслом. Ты знаешь, что предначертали тебе боги. Тебе лишь осталось убрать все преграды со своего пути и получить положенное.

Несколько недель назад, на скачках, она едва не влепила Виксу пощечину. Даже слепой, и тот увидит, для чего он создан. Не пристало ему безрассудно тратить свои лучшие годы, бродя по темным переулкам, затевать драки и целовать не тех девушек.

– Вибия Сабина, – раздался у нее за спиной чей-то густой голос.

– Публий Элий Адриан, – передразнила она его церемонные нотки, оборачиваясь к нему. – Погоди, не двигайся.

– Зачем? – нахмурился он, растерянно теребя складки тоги.

– Руку вперед. Теперь немного вверх. Вот так. Отлично. А теперь замри. Дядя Парис, иди сюда! – позвала она скульптора. – Сделай набросок для своей новой статуи. «Образец Римского Сенатора».

Адриан опустил руку.

– Смотрю, ты любишь шутки, Вибия Сабина.

– А разве ты – нет?

Адриан оставил без внимания ее вопрос и посмотрел на дядю Париса, который в этот момент был занят тем, что придирчиво рассматривал кусок мрамора.

– Это твой дядя?

– Вообще-то нет, скорее дальний родственник, – пояснила Сабина. – У отца пол-Рима родни, а у Кальпурнии – вся вторая половина. Так что у меня в городе одни родственники.

В том числе сам император. Именно по этой причине Публий Элий Адриан и стоял сейчас перед ней с серьезным лицом, не зная, с какой стороны завести разговор с взбалмошной девчонкой, которая просто обожала шутки. Сабина не знала даже, как это воспринимать – смеяться или плакать от досады. Таких напыщенных женихов в ее жизни еще никогда не было. И таких тугодумов.

– Ты получила подарок, который я прислал тебе вчера? – наконец спросил он, когда молчание стало затягиваться.

– Оленя, которого ты убил на охоте? Да, моя мачеха велела передать тебе ее благодарность. Оленины нам хватит на всю неделю.

– Я пришлю еще, – добавил Адриан. – Я каждую неделю езжу на охоту, но столько мяса мне не надо.

– В таком случае, зачем каждую неделю ездить на охоту? – Сабина посмотрела на его холеные руки, на его белоснежную, собранную безупречными складками тогу. – К тому же охота – грязное занятие.

– Ничуть! – с жаром возразил ее будущий муж.

После чего вновь воцарилось молчание.

– Как понимаю, ты заказала какую-то статую, – со скукой в голосе произнес Адриан и жестом обвел мастерскую. – Отцовский бюст?

– В некотором роде, да, – ответила Сабина, указывая на небольшую фигуру из розового мрамора: человек упал на одно колено, мускулистые руки и одно плечо напряжены, придавленные тяжелым шаром.

– Атлант, согнувшийся под тяжестью небесного свода, – сказал Адриан, разглядывая благородные черты мраморного лица: прямой нос, широкий лоб, рот, плотно сжатые губы. – Это лицо твоего отца?

– Угадал, – ответила Сабина. – Вообще-то скульптуру заказала Кальпурния. Как своего рода предостережение, чтобы он не работал слишком много.

– Она мудрая жена, – отозвался Адриан. – Жемчужина среди римских матрон.

– После того, чего отец натерпелся с моей матерью, он по праву заслужил эту жемчужину.

Адриан растерянно заморгал. Сабина сделала вид, что ничего не заметила.

– Ты пришел заказать бюст? – спросила она.

– Да. Хочу сделать подарок императору. Его портрет в образе Энея.

– Лучше Александра. Траян наверняка мечтает покорить весь мир.

– Пусть будет Александр. И весь мир у его ног, – согласился Адриан и вновь повернулся к статуе Атланта. От Сабины не скрылся огонек в его глазах. – Должно быть, твой дядя знаком с философскими взглядами школы Поликлета. Действие и бездействие, слитые воедино. Кстати, ты когда-нибудь видела работы Поликлета, например, его «Дорифора»? Я видел наброски, – начал было Адриан, но внезапно умолк. – Извини меня, Вибия Сабина, тебе это наверняка неинтересно…

– Откуда тебе знать, что мне интересно, а что нет? – возразила Сабина. – Ты уже несколько недель осыпаешь меня цветами, но ни разу по-настоящему не поговорил со мной.

– На ведь девушки не изучают теоретические принципы скульптуры! Или…

– Знаешь, с тобой гораздо интереснее, когда ты не берешься поучать меня, – заявила Сабина. – Советую тебе не возноситься и не изображать из себя небожителя. Лучше говори как простой человек. Так чем же интересен этот «Дорифор»?

Адриан пристально посмотрел на нее. На какой-то миг Сабина подумала, что он вновь начнет изрекать скучные истины. Но нет, он протянул руку и едва ли не с нежностью потрогал мраморного Атланта:

– Видишь, как он перенес тяжесть на одну ногу? Как будто он на полпути между движением и отдыхом. Греческий скульптор Поликлет считал, что это идеальный способ показать красивое, сильное мужское тело. Его «Дорифор» – самый знаменитый тому пример. Но у него есть и женские скульптуры. Например, статуя Геры в Аргосе и бронзовая амазонка в Эфесе.

– Признайся, может, ты тоже скульптор? – спросила Сабина, глядя на его большие кисти. Нет, руки Адриана холеные, мягкие, без единого шрамика, ногти аккуратные, не то, что у дяди Париса с его мозолистыми ладонями.

– Нет, просто любитель искусства, – ответил Адриан с напускной скромностью, показавшейся Сабине подозрительной. – Я лишь делаю наброски и архитектурные чертежи. Те же самые принципы можно увидеть и в греческой архитектуре. Взять, к примеру, кариатид, что поддерживают крышу Эрехтейона! Они ведь не просто служат колоннами. Если присмотреться, одна нога у них согнута в колене, как будто они вот-вот сойдут со своих пьедесталов.

Теперь Адриан говорил с жаром, размахивая руками.

– В один прекрасный день я построю собственную виллу, – заявил он Сабине. – Это будет идеальное сочетание греческой и римской архитектурных традиций! Изящество и красота Греции – коринфские колонны, разве нам есть что им противопоставить? Но венчать их будет внушительный римский купол. Предварительные чертежи уже готовы, но хотелось бы познакомиться с греческими образцами ближе. Я даже планирую съездить в Грецию, чтобы собственными глазами взглянуть на Акрополь, на храмы. Ведь греки построили самые лучшие храмы в мире!

– Слушая тебя, можно подумать, что греки были лучшими во всем, – пошутила Сабина, однако Адриан так увлекся, что не заметил шутливых ноток в ее голосе.

– Не во всем, – решительно возразил Адриан. – У нас, например, лучшее государственное устройство, лучшие инженеры, почти идеальная система организации общества. Но что касается культуры, искусства – то да. Пальма первенства здесь, бесспорно, принадлежит Греции. Архитектура, философия, театр. Что мы можем противопоставить тем же Софоклу или Эврипиду? Только не наши унылые пантомимы! Что же касается литературы…

– Цицерона, – возразила Сабина. – Вергилия, Марциала.

– Их заслуги преувеличены, – фыркнул Адриан.

– Только не Вергилия, – не желала сдаваться Сабина. – Предвижу войны, смерть и реки крови, бурлящий кровавой пеной Тибр.

– Ходульно и напыщенно, – с раздражением заявил Адриан. – Если хочешь узнать о подвигах Энея, советую тебе почитать «Анналы» Энния. Добротная римская проза.

– Нет, лучше я останусь поклонницей Вергилия. А что ты скажешь про Катона.

– Что ж, Катон неплох. Кстати, у него есть книжица об ораторском искусстве, в основу которой легли положения греческой риторики.

– Я ее читала.

– Ты? Удивительно? А «Начала»?

Конец их увлеченной дискуссии положил голос дяди Париса.

– Кыш отсюда, вы двое! – бросил им, даже не отрывая глаз от резца. – Хватит отвлекать меня от дела!

Только тогда до Сабины дошло, что они с Адрианом разговаривали громко, с жаром, в полный голос, причем проговорили уже целый час. Она торопливо завернула в ткань фигурку Атланта.

– Все, мы уходим, дядя Парис.

– Я хотел заказать бюст Траяна, – вспомнил Адриан. – В образе Александра.

– Фу, какая скукотища, – бросил дядя Парис и захлопнул за ними дверь.

– Не обращай на него внимания, – сказала Сабина, когда они вышли на улицу. Носильщики ее паланкина времени зря не теряли: в ее отсутствие они без стеснения заигрывали с хорошенькими молодыми рабынями, торопившимися на рынок. – Дядя Парис творит для души, а не ради денег. Придумай что-нибудь интересное, и тогда он выполнит твой заказ.

– Истинный скульптор, – произнес Адриан, приглаживая короткую бородку. – Как я завидую таким людям. Талант – это тяжкая ноша, но если он достался тому, кто его достоин, он наполняет жизнь такого счастливца светом. Талант – это судьба.

– Я всегда так думала, – сказала Сабина. – Но ты это выразил лучше меня. А каков твой талант?

– Я пишу стихи, – признался Адриан. – Элегии в подражание греческой манере. А еще я неплохо рисую, а также играю на флейте и лире. Но в сонм великих мне никогда не попасть.

– В таком случае ты должен понять, в чем состоит твоя судьба, – с пылом произнесла Сабина. – Обычно люди это знают.

– Я уже знаю, в чем она, – спокойно ответил Адриан. Сабина с интересом посмотрела на него. Но нет, он лишь поднял руку, подзывая свои носилки. – Боюсь, Вибия Сабина, я вынужден тебя оставить. Я бы с удовольствием проводил тебя домой, но сегодня я обедаю с сестрой и ее мужем Сервианом.

– Луцием Юлием Урсом Сервианом? – уточнила Сабина. – Я его знаю.

– Говорят, это самый достойный муж во всем Риме, – ответил Адриан.

– Мне он тоже не нравится.

Адриан рассмеялся и поднес к губам ее руку.

– Какая ты, однако, забавная, – сказал он. Сабина же отметила про себя, что скука в его глазах исчезла, уступив место задорному огню.

Викс

Скажу честно, я порядком перетрусил, когда мне было велено прийти в дом сенатора Норбана.

– Проклятье, – воскликнул я, получив учтивое приглашение, которое мне протянул не столь учтивый раб. Но я все равно пошел. Когда какой-нибудь римский сенатор щелкает пальцами, безработные бывшие рабы вроде меня подскакивают как лягушки, устремляясь к нему.

– Смотрю, ты неплохо устроился, – сказал Марк Норбан, разглядывая серебряную цепь у меня на шее. Он принял меня, сидя за столом в своем кабинете. Кстати, здесь ничего не изменилось – все тот же заваленный свитками и табличками стол, все тот же веселый беспорядок, все те же длинные полки с книгами и документами. – Нашел себе работу?

– Так, по мелочам, – уклончиво ответил я.

– Знаю-знаю, что за мелочи можно найти в той части города, – заметил сенатор. – Явно не те, о которых мечтали бы твои родители.

От его слов у меня зачесалось между лопаток, и я с трудом удержался, чтобы не подергать плечами. Так делают лишь те, за кем есть вина.

– Сабина сказала мне, что несколько недель назад ты угодил в Большом Цирке в небольшую переделку.

Проклятье, мне следовало предвидеть, что эта девчонка обязательно проболтается.

– Так, мелочовка, – солгал я. – Ничего страшного.

– По ее словам ты дал отпор двоим пьяным громилам.

– Она преувеличивает.

– Неужели?

Он задумчиво посмотрел на меня, буравя глазами. У меня возникло чувство, будто он видит меня насквозь, читает у меня в голове все мои мысли. Нет, так умеет смотреть не он один, но награду я дал бы только ему. Он знал все – и про пьяных головорезов, и про то, что я целовал его дочь, знал даже то, что я был не прочь сделать с его дочерью, будь у меня побольше времени и подходящее для этого место. Разрази тебя Юпитер, Верцингеторикс, тупая твоя башка, мысленно одернул я себя, нашел, где думать о таких вещах! Я поспешил отвести взгляд, впившись глазами в мраморный бюст, что виднелся за спиной сенатора, не то какого-то императора, не то философа. Мне очень хотелось надеяться, что физиономия моя не залилась при этом стыдливым румянцем. Потому что опять-таки краснеют лишь те, за кем есть вина.

– Как ты смотришь на то, если я предложу тебе место стражника в моем доме.

Его предложение застало меня врасплох. Я растерянно заморгал.

– В доме у меня тихо, но иногда возникает необходимость выставить у ворот охрану. Тебе выделят комнату в этом доме. Кормиться будешь здесь же, плюс три новые туники в год. Ну и, разумеется, жалованье.

Он назвал сумму – очень даже приличную.

У меня отлегло от души. Сомневаюсь, что он предложил бы мне эту работу, знай он, что я…

– Но почему я, сенатор? В городе наверняка найдется немало старых солдат, кто делал бы это лучше моего. Ведь у меня никакого опыта.

– Помнится, один двенадцатилетний мальчишка, защищая свою мать, заколол императора, – спокойно произнес сенатор Норбан. – Разве это не опыт?

– Так это ведь было давно.

– Шесть лет назад. Можно сказать, почти целая вечность, – согласился сенатор Норбан и побарабанил по столу пальцами в чернильных пятнах. – Вложи хотя бы часть того рвения и смелости в охрану моего дома, и я буду доволен. Скажу честно, у меня пара-тройка врагов, которые не прочь испортить мне жизнь. Нет, конечно, покуситься на мою жизнь они не посмеют, а вот сделать так, чтобы я в день какого-то важного голосования не дошел до сената – это запросто. Кроме того, у моей дочери есть привычка бродить по самым разным неподходящим местам. Сильная рука у нее за спиной не будет лишней.

– Это она тебя надоумила? – не удержался я от вопроса. – Чтобы ты предложил мне место стражника?

– Нет, Сабина вместе с мачехой и своей сводной сестрой и братьями сейчас на вилле в Байях.

Я ощутил укол разочарования. В тот вечер, когда я поцеловал ее, Сабина, как говорится, дала мне от ворот поворот, как и полагается приличной девушке, но, с другой стороны, разве не ее розовый пальчик чертил у меня на затылке круги? Стоило мне вспомнить эти прикосновения, как волоски на моих руках встали дыбом, и не только они. Живо прекрати, болван, сказал я себе, если не хочешь выдать себя с головой перед ее отцом. И я поспешил укрыться за спинкой стоявшего рядом стула.

– Это была ее идея, вытащить Кальпурнию с детьми на море, – продолжал тем временем сенатор, не замечая моей неловкости. – Тем более что у моей супруги в скором времени будет еще один ребенок, – признался сенатор, и его строгие черты смягчила счастливая улыбка. Он встрепенулся, как будто стряхивая с себя приятные воспоминания, и вновь посмотрел на меня. – Так что идея взять тебя в наш дом принадлежит мне. Мне подумалось, что если ты и дальше будешь расквашивать в переулках чужие носы, то ни к чему хорошему это не приведет. Не думаю, что твои родители были бы в восторге. Я же перед ними в неотплатном долгу.

– Эй, – обиделся я. – Я не грабитель и не бандит.

– А вымогать у пьяных юношей деньги – это как называется?

– Способ заработать на жизнь.

– Правда, не слишком достойный.

– А быть стражником – разве намного лучше?

– Считай, что это первая ступенька. В этом доме ты встретишь немало интересных людей. Тех, кто когда-нибудь тебе в чем-то поможет. Добросовестного стражника может заметить какой-нибудь легат, который позднее захочет сделать его центурионом.

– Разумеется, взамен за некую услугу, – усмехнулся я. – Покорнейше благодарю.

На губах сенатора промелькнула улыбка.

– Согласен, такая опасность существует. Но выгода перевешивает риски. Император Траян имеет привычку присматриваться к молодым, подающим надежды воинам, и его офицеры начали брать с него пример.

Император Траян. В винных лавках поговаривали, будто он вскоре отправится на север, чтобы раз и навсегда покончить с дакийским царем Децебалом, который вечно мутил воду на наших границах. Про Децебала говорили, будто он ходит в львиной шкуре. Что касается Траяна, то я был не прочь увидеть его поближе, нежели в ложе Большого Цирка. Может, мне и впрямь стоит принять это предложение? Как-никак мне обещана жратва, крыша над головой, непыльная работенка, и все это за хорошие деньги. А потом, глядишь, из этого выгорит что-то еще. Мне вновь вспомнились шелковистые каштановые волосы, как они струятся сквозь мои пальцы, но я постарался выбросить соблазнительный образ из головы.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Согласен.

– Отлично, – произнес сенатор, наливая в кубок вина из стоявшего рядом с его локтем графина и протягивая его мне. – Добро пожаловать в дом Норбанов, Верцингеторикс!

– Спасибо, доминус, – ответил я, вовремя вспомнив, что теперь я должен именовать именно так, доминус, хозяин дома. Ведь отныне я тоже в некотором смысле член его большого семейства. Нет, если говорить начистоту, я не горел желанием называть кого-либо хозяином, даже если хозяин этот платил мне приличные деньги.

Весна тем временем сменилась жарким влажным летом, я же устроился на новом месте, как угорь на илистом дне. И не пожалел о принятом решении.

Работенка была легкой. Кроме меня в доме были еще два стражника, оба убеленные сединами ветераны. Обычно они, пока я сопровождал хозяина в сенат, проводили время в саду за игрой в кости. Кстати, старый сенатор оказался славным хозяином: пусть он зорко, словно орел, вчитывался в свои свитки, зато в остальном был рассеян, забывчив и не вникал в домашние дела. В отсутствие жены и детей он не имел ничего против того, чтобы еду ему подавали в его кабинет, где он ел прямо за письменным столом, роняя крошки на свои таблички и свитки. Иногда он, взяв у кухарки хлеба и сыра, отправлялся в Капитолийскую библиотеку, где проводил целый день в исследованиях. А самое главное, в его доме не били рабов. Никто не пытался убежать отсюда под покровом ночи, никто не получал розог за разбитую тарелку. Мне сразу же был выдан толстый плащ, неплохо хранивший мою спину сухой от летних ливней. Я регулярно получал положенный мне выходной, который проводил на скачках, или на гладиаторских боях, или в сидя в таверне, в общем, где душа пожелает. Самая тяжелая работа, которую мне приходилось выполнять, это тащить для хозяина в сенат гору свитков.

Тогда почему у меня такое кислое настроение?

– Ты какой-то неулыбчивый, Викс, – сказала мне Гайя, юная веснушчатая гречанка-рабыня, которая выросла в доме Норбанов. Вскоре я считал веснушки не только на ее носу. Гайя была хохотушка, с ней было легко и весело. Ее было приятно прижимать к себе ночью в постели, однако стоило ей выскользнуть из моей комнаты, как я продолжал лежать, тупо уставившись в потолок. Иногда в свой выходной день я напивался так, что на следующий день голова раскалывалась от боли. Наверно, на лице моем были написаны такие страдания, что их замечал даже рассеянный сенатор. В такие дня я не слышал от него привычного «доброго утра», когда мы с ним шли в сенат.

Сабина с мачехой оставались в Байях, и это тоже не прибавляло мне хорошего настроения. Сенатор регулярно писал им письма, Может, в одном из них он упомянул, что в доме появился новый стражник? Может, прочитав такое известие, Сабина вернется домой чуть раньше? Но она не вернулась. Да и зачем ей было возвращаться? В конце концов подумаешь, что такого в том, что мы с ней после скачек целовались в переулке. Наверно, так поступила бы любая патрицианка, которую взялся проводить до дома молодой, симпатичный плебей. Для них это небольшое пикантное приключение, которое будет приятно вспомнить, когда они выйдут замуж. Потому что потом они станут толстыми и страшными, как и их матери.

Надо сказать, что по сенаторской дочке скучал не я один. Не проходило и дня, чтобы на пороге дома не появлялся очередной воздыхатель в тоге. Будь он стар или молод, стоило мне сказать, что Сабины дома нет и в ближайшее время ее не стоит ждать, как этот несчастный сокрушенно вздыхал и понуро плелся прочь.

– Что в ней такого, что все по ней будто с ума посходили? – поинтересовался я у юного патриция в новенькой тоге, который вырос на пороге дома с букетом лилий в руках. – Можно подумать, в Риме нет других сенаторских дочек. Причем и покрасивее, и побогаче ее.

– Зато у них нет ее связей, – бесхитростно ответил юный патриций. Он действительно был слишком юн и потому не привык задирать нос, разговаривая с плебеем. – Она внучатая племянница самого императора. Или кем там она ему приходится. Но самое главное, она единственная близкая его родственница, которая до сих пор не замужем. Мой дед говорит, что если я на ней женюсь, как моя карьера пойдет вверх семимильными шагами.

С этими словами он положил свой цветочный веник из лилий на ближайший стол. Я внимательно пригляделся к нему: тощий как жердь, а вот лицо приятное и совсем неглупое. Когда я открыл ему дверь, он представился, назвав какое-то длиннющее патрицианское имя, которое тотчас же вылетело у меня из головы. Но самое первое я запомнил: Тит.

– Ты еще слишком молод. Зачем тебе жена? – не удержался я от вопроса.

– Это не моя идея. Просто мой дед слишком стар и боится, что не доживет до моей женитьбы, – ответил Тит или как его там. – Он сказал, что у меня есть шанс. Дело в том, что мой дед и ее отец старые друзья, и он уже несколько раз намекал, что неплохо бы укрепить дружеские узы семейными.

– Бесполезно. Даже не надейся, – сказал я. – Мужа себе она выберет сама.

– В таком случае надеяться мне не на что. – Он кивком указал на свою тощую фигуру. – Кому я такой худой нужен?

– Я бы не стал зарекаться. Приходи, когда она вернется в Рим.

– Обязательно приду. Даже если у меня никаких шансов, попрактиковаться в искусстве ухаживания не помешает. Как сказал Публий Сир, «еще ни один трус не достигал вершин».

С этими словами он взял со стола принесенный им букет и сунул его мне.

– Отдай это своей девушке.

– В следующий раз приходи с фиалками, – ответил я. – Госпожа не любит лилий.

Скажу честно, мне он понравился, это Тит-как-его-там. Знай я тогда, сколько еще встреч с ним подарит мне судьбы, сколько раз мы будем спасать друг друга от беды, я бы удостоил его большего внимания. Все остальные ухажеры Сабины высокомерно смотрели на меня сверху вниз. Помню, как к ней пожаловал этот червяк, трибун Адриан, какое недовольное лицо он сделал, когда я сказал ему, что предмета его вздохов в доме нет и вернется этот предмет нескоро.

– И когда именно вернется госпожа Сабина? – снизошел он до вопроса.

– Понятия не имею, – ответил я, засунув за поясной ремень большие пальцы. – Лично мне она этого не сообщила.

– Понятно. – В глазах Адриана вспыхнул холодный блеск. Он явно узнал меня. – Ты тот самый тип, кто был с ней на скачках. Ты был груб со мной.

– Уж какой есть, – ответил я с вызывающей улыбкой.

Адриан высокомерно смерил меня глазами с головы до ног.

– Тебя не помешало бы выпороть, – сказал он. – Когда-нибудь я сделаю это сам.

– Это как же? – поинтересовался я.

– Не волнуйся, повод найдется, – ответил он и, колыхнув полами пурпурной тоги, зашагал прочь. Я показал ему в спину неприличный жест.

Через неделю меня ждала стычка иного рода. На следующее утром после моего дня рождения, – мне стукнуло девятнадцать лет, – я по своей глупости решил отпраздновать это событие тем, что отправился в Колизей посмотреть гладиаторские бои. Не скажу, что меня так уж тянуло туда – я точно знал, что ничего хорошего там не увижу. Но два других стражника посмеивались надо мной за то, что я пропустил игры в честь богини Весты, и я пошел. Я смотрел, как гладиаторы с копьями умирают от когтей леопардов, как леопарды умирают от гладиаторских копий, и к середине дня, когда на арену пролились уже целые реки крови, я успел напиться пьян.

– Да разве это игры? Не то что раньше, – громко отрыгнув, заявил я, глядя, как на арену вывели закованных в цепи беглых рабов, которым должны были отрубить головы. – Никаких тебе строгих правил, главное, чтобы кровь лилась рекой.

– Откуда ты знаешь? – спросил у меня мой товарищ-стражник.

– Потому что я там бился сам, вот откуда, – ответил я, указывая кружкой на окровавленный песок. Там один из рабов пытался сопротивляться, отказываясь становиться на колени. – Я Юный Варвар! – похвастался я, проливая пиво.

– Кто?

– Юный Варвар, – повторил я, возмущенный его неведением. – Самый юный гладиатор Колизея. Я бы сказал, слишком юный для этой арены.

Нет, на ней умирали дети и помладше меня, вероотступники или беглые рабы, но у них в отличие от меня не было в руках меча, чтобы себя защитить. Вот и сейчас на арене к родителям испуганно жались дети, с ужасом ожидая своей очереди. Я не выдержал и отвел глаза.

– Можно подумать, ты помнишь, кто такой Юный Варвар, – продолжали насмехаться надо мной мои спутники. – Да ты у нас мастер сочинять истории. Да ты сам посмотри, какой из тебя гладиатор!

Я врезал ему кружкой. Он врезал мне в ответ. Дело закончилось всеобщей потасовкой в нашей части трибун, что было мне только на руку, и я под шумок – вернее, шум и гам – незаметно ускользнул. И хотя по этой причине я пропустил главные бои, я не слишком жалел об этом. Я, шатаясь, побрел прочь – под глазом фонарь, одно ухо разбито всмятку. Меня вырвало прямо в канаву, раз, другой, а тем временем за моей спиной Колизей взревел тысячами глоток, и я знал, что это на арене в смертном поединке сошлись гладиаторы.

«Несчастные болваны», – подумал я. А в следующий миг ноги мои подкосились, и я сел прямо на мостовую, понуро свесив между колен голову.

– Эй, нечего здесь сидеть! – крикнула мне какая-то женщина, поправляя на руке корзину.

– Я Юный Варвар! – огрызнулся я. – Не подходи ко мне близко!

– Да и так вижу, что ты варвар, – презрительно бросила она и пошла прочь.

В углублении в мостовой, где отсутствовал камень, собралась вода, и я сидел, шлепая по этой лужице ногой. Вскоре со стороны Колизея снова донесся восторженный рев, и я подумал, а не податься ли мне опять в гладиаторы. По крайней мере мне не придется отдать арене четверть века. Жизнь большинства гладиаторов коротка: год-другой, и все. Зато какая простая она, эта жизнь. Никаких тебе трудностей. Главное, усвоить правило: сражайся или умри.

Но назовешь ли простой мою теперешнюю жизнь? Впереди меня ждали годы, и я понятия не имел, что мне делать в будущем. Я потрогал амулет, висевший у меня на шее на кожаном шнурке. Простенький бронзовый амулет с изображением римского бога Марса – такого барахла всего за одну медную монетку можно купить у уличного торговца целый десяток. Его на прощание подарил мне отец, в тот день, когда я вновь отправился в Рим.

– Пусть тебя хранит настоящий римский бог, – сказал он мне. – Коль ты вновь собрался в этот отстойник.

– А тебя он хранил? – спросил я. – Когда ты дрался на арене Колизея?

– Иногда хранил, – ответил отец, пожимая плечами, и повесил мне на шею амулет, с которого хмуро смотрел бог в солдатском шлеме. Нет, у Марса явно не все в порядке по части чувства юмора.

Я потрогал пальцем его насупленное лицо и посмотрел на небо.

– Что скажешь? Куда мне податься? В гладиаторы? В солдаты? Или куда-то еще?

На шею мне упала капля дождя, а в следующий миг небеса разверзлись настоящим ливнем. Я же продолжал сидеть на мостовой и пытался понять, уж не знак ли это. А если знак, то какой.

– Опять подрался? – спросил у меня управляющий, когда я наконец вернулся домой. С меня ручьями стекала вода. – Стражник с фонарем под глазом не добавляет хозяину репутации. Впрочем, неважно. Иди, собирай свои вещи.

– Собирай свои вещи? – растерянно повторил я. Я был все еще зол, мокр и порядком пьян.

– Да, сенатор Норбан едет в Байи, проведать супругу. Отправляемся завтра утром. Ты будешь нужен во время путешествия.

– Какой чудный синяк! – заметил сенатор Норбан на следующее утро. – А теперь возьми эти свитки и погрузи их на носилки. Хм, Плиний. Пожалуй, я возьму его с собой. Так, кое-что из Марциала, кое-что из Катона. Ага, Катулл, его нужно взять обязательно, как же я буду без Катулла…

В общем, на следующий день я уже трясся в запряженном парой волов паланкине. Байи. Раньше я здесь никогда не был. Симпатичный городок. Белый мрамор. Лазурное море. Просторные виллы. Завернутые в полотенца женщины, спешащие в знаменитые серные бани. Такого количества патрициев я не видел за всю мою жизнь. Даже уличные проститутки в их рыжих париках, и те поглядывали на меня свысока.

– Марк! – радостно воскликнула Кальпурния, торопясь от ворот виллы навстречу мужу. Было видно, что она даже принарядилась по этому случаю: в желтом шелковом платье, в янтарном ожерелье в тон, в ушах золотые серьги. В эти минуты в ней нельзя была узнать веселую хозяйку, которая не видела ничего зазорного в том, чтобы печь хлеб вместе с рабынями и делиться с ними последними сплетнями. Кстати, от этих самых рабынь я узнал, что в свое время Кальпурния была одной из самых богатых невест Рима.

– Выйдя за господина замуж, она принесла ему половину Тосканы и Таррацины.

Сегодня я в первый раз мог в это поверить.

– Хороша, богата и любит тебя, – шепнул я сенатору Марку Норбану, когда он, прихрамывая, зашагал навстречу жене. – И как тебе только удалось заполучить такой бесценный подарок? Ведь любой взял бы ее в жены только ради ее хлеба.

В ответ он посмотрел на меня хорошо знакомым мне взглядом – не то с упреком, не то с улыбкой, однако вслух ничего не сказал, простив мне мою дерзость. Потому что если бы не я, сумел бы он шесть лет назад низложить императора. Нет, мы не строили никаких заговоров, все получилось само собой, но теперь это связывало нас прочнее любых уз. Сенатор прощал мне вольности, какие не простил бы никому. К тому же раздражения его как не бывало, стоило ему заключить Кальпурнию в объятия. Скажу больше, он чем-то напомнил мне моего отца. У того тоже имелась привычка брать в ладони лицо моей матери, прежде чем ее поцеловать.

Если вы думаете, что в этой жизни везет только красавицам, то вы ошибаетесь. Скорее таким, как Кальпурния или моя мать. Стоит такой вас полюбить, как вам уже не захочется смотреть на других женщин. Так что будьте осторожны.

– Марк, ты стал слишком часто щуриться, – укоризненно заметила Кальпурния. – Ты опять читаешь при тусклых лампах? Викс, отнеси эти свитки назад в носилки. Я не допущу, чтобы мой муж портил себе глаза здесь, на вилле. Здесь полагается отдыхать. Кстати, а что это с твоим глазом? Ну и фонарь!

– Знаю, – буркнул я.

– Спрячь свитки в моем кабинете, – заговорщицким шепотом произнес сенатор Норбан, как только жена отвернулась, и я послушно потащил кипу свитков в направлении дома. А в следующий момент из ворот с радостным визгом навстречу отцу выбежала малышка Фаустина.

Вилла оказалась просторной – с мраморными бассейнами, портиками, изящными колоннами, мозаичными полами, изображавшими выпрыгивающих из воды рыб и виноградные лозы. Когда я вошел в кабинет, оказалось, что тот уже занят.

– Здравствуй, Викс! – слегка растерянно воскликнула Сабина, отрывая глаза от книги. – Отец уже здесь? Не иначе как вы ехали хорошими дорогами. Надеюсь, все уже прокомментировали твой фонарь?

– Да, – буркнул я. – Все уже прокомментировали мой фонарь.

– Да, его нельзя не заметить, – сказала Сабина, поднимаясь с кушетки. Она была босиком, с голыми руками, каштановые волосы волной ниспадали ей на спину. – Но я не стану спрашивать, откуда он у тебя.

– А зря, – сказал я, с трудом сдерживая улыбку. – Потому что это потрясающая история. С грабителями, разбойниками, драконами.

– Драконами? Как интересно! – воскликнула Сабина, скручивая свиток. – Но мне нужно к отцу. Приятно было узнать, Викс, что теперь ты часть нашего семейства.

С этими словами она вышла за дверь, а в следующее мгновение в кабинет уже вплывала Кальпурния.

– Отдай мне свитки, Викс. Можно подумать, я не знаю, что мой муж велел тебе их от меня спрятать.

Я, отсалютовав, вручил ей целую кипу свитков, а сам отправился на поиски управляющего. Настроение мое заметно улучшилось.

– Где я буду спать?

– Вместе с одним из стражников. Кстати, ты знаешь, что у тебя под глазом фонарь?

– Знаю.

Глава 4

Сабина

Сабина обожала проводить время на террасе. В теплые вечера управляющий выносил туда ложа, и тогда они ужинали на свежем воздухе. Как приятно было нежиться в лучах заходящего солнца! Тени становились все длиннее, с моря веял нежный ветерок, а само море раскинулось внизу, сверкая лазурной гладью. Иногда, посмотрев поверх чаш с виноградом, Сабина представляла себе, будто взгляд ее проникает за горизонт, к гигантским скалам, что ограничивали море с запада. Об этих скалах она узнала от Адриана, который родился в Испании. Рассказывая ей про них, он возбужденно размахивал руками; глаза горели воодушевлением. Геркулесовы столпы, о которые, пенясь, разбиваются волны, широкий океан и еще более широкий мир, что раскинулся по ту сторону.

– Как замечательно, что мы собрались здесь всей семьей, – ворковала Кальпурния. Одной рукой она держала малыша Лина, а второй пыталась разделить пополам плод граната. Будучи беременна Лином, она пристрастилась к устрицам. Новый же ребенок, которого она носила под сердцем, похоже, обожал гранаты.

– Марк, пообещай мне, что ты вернешься в Рим не ранее, чем через месяц. Тебе просто необходим отдых.

Устремив взгляд к горизонту, Сабина рассеянно жевала кусок жареного гуся. Интересно, что лежит там, за Геркулесовыми столпами? К северу – Британия, это она знала. А вот к западу? Что там, если все время плыть на запад? Адриан этого не знал. Впрочем, и не хотел знать.

– Глушь, – помнится, ответил он, отмахнувшись от ее вопросов. – Зачем тебе, Вибия Сабина, забивать голову ненужными вещами? Ведь даже нескольких жизней не хватит, чтобы узнать весь наш цивилизованный мир.

– Но я не могу оставаться здесь все лето, – возразил Марк Норбан. – Я работаю над новым трактатом.

Сабина посмотрела на отца. «Как часто, – подумала она, – сенаторы, сбросив привычную тогу, смотрелись жалкими и неловкими, как та черепаха, которую лишили ее защитного панциря». Но только не Марк Норбан. Даже в эти минуты, лежа в простой тунике на обеденном ложе рядом с малышкой Фаустиной, свернувшейся калачиком у него под боком, ее отец выглядел… как император.

– Трактат может подождать, – упиралась Кальпурния. – Предлагаю всей семьей посетить серные источники, это поможет изгнать из твоих легких грязный городской воздух, – добавила она, отправляя в рот пригоршню гранатовых зерен. Марк Норбан не нашел, чем на это возразить.

– Ты ведь знаешь правила, отец, – улыбнулась Сабина. – Месяц за каждое съеденное тобой гранатовое зерно. Как у Плутона и Прозерпины.

– Всего один месяц! – воскликнула Кальпурния, вырывая розовыми от сока пальчиками очередную пригоршню гранатовых зерен.

– Два, три, четыре!

– А я-то думал, что поступаю правильно, давая моей дочери классическое образование! – сокрушенно покачал головой Марк.

– Отец, тебе действительно следует побыть здесь, тем более, что в твое отсутствие Кальпурния чувствует себя неважно, но когда ты рядом, ей тотчас становится лучше.

Марк нахмурил лоб и заботливо взял руку жены, Кальпурния в ответ сжала липкие от гранатового сока пальцы и с заговорщицким видом посмотрела на Сабину. Та поспешила спрятать улыбку за кубком с разбавленным водой вином. Здоровье у Кальпурнии было железное, однако между ней и Сабиной давно существовал молчаливый уговор: когда дело касалось заботы о главе их семейства, которого обе они обожали, любые средства были хороши, от небольшой невинной лжи до самой что ни на есть вопиющей.

– Уговорили, пусть это будет все лето, – уступил женщинам Марк. – Нас здесь пятеро. Кстати, самое время начать обучать Фаустину. Дам ей немного греческого, немного риторики.

– Марк, дорогой, ей нет еще и пяти лет! Ты что, собрался готовить ее для карьеры в сенате?

– Добавить греческих глаголов к вечерней сказке, и они запомнятся сами, – ответил старый сенатор и потрепал золотистую головку младшей дочери.

– Я люблю сказки, – с набитым ртом вставила свое веское слово Фаустина. – А папины сказки самые лучшие! Особенно мне нравится про царя, которого убили прямо в ванне. И еще одна, про одного принца, который убил собственную мать.

– Ты пересказываешь ребенку греческие трагедии, Марк? – Кальпурния выразительно посмотрела на мужа, и Сабина невольно хихикнула. – Причем на ночь?

– Слегка подправленные, – сказал в свое оправдание сенатор. – Самые кровавее сцены я опускаю.

– Неправда! – рассмеялась Сабина. – По крайней мере ты ничего не опускал, когда рассказывал их мне!

– А он рассказывал тебе про то, как одного царя растерзали женщины-волчицы? – подала голос Фаустина. Глаза ее задорно блестели. – Или про то, как одного царя заживо сварили в котле? Но если царей убивают, почему кому-то хочется быть царем?

– Какое мудрое дитя, – довольно произнес Марк. – Может, этим летом, Фаустина, мы почитаем с тобой что-нибудь полегче?

– Например, про то, как афинские женщины отказались спать со своими мужьями? – предложила Сабина.

– А что, отличная идея, – отозвалась Кальпурния, потирая округлившийся живот.

– Мы вместе подыщем какую-нибудь комедию, – торопливо добавил Марк. – Я буду читать за мужских персонажей, Сабина – за женских.

– Вообще-то, – сказала Сабина, – я надеялась, что возьму с собой няню, и мы с ней вернемся на лето в Рим.

– В Рим? – удивилась Кальпурния, отодвигая вазу с фруктами, к которой, грозя ее опрокинуть, уже протянулась ручонка Лина. – Но что делать в Риме летом? Там жарко, как в печке, а вонь хуже, чем из клоаки.

– Знаю, – пожала плечами Сабина. – Но если я вернусь в город, то смогу укрыться там от настырных женихов. Сейчас они на лето съезжаются в Байи и будут вечно вертеться у меня под ногами. Отец, остались еще финики?

– Выбери, который тебе приглянулся, остальных пусть разберут другие, – заметил Марк.

– Я предпочитаю всю чашу, – Сабина вытащила пригоршню фиников.

– Я имел в виду твоих женихов, и ты знаешь это не хуже меня.

– Так на кого же падет твой выбор? – спросила Кальпурния, беря в руки небольшой серебряный нож, чтобы разрезать очередной гранат.

– Даже не знаю, – не моргнув, призналась Сабина.

– Протяни еще чуть-чуть – и будет поздно. Ведь тебе уже восемнадцать. В твоем возрасте многие имеют детей.

– Пытаетесь от меня избавиться?

– Чушь, – недовольно поморщился Марк Норбан. – Я никогда не был сторонником ранних браков. Восемнадцать лет – это еще юность.

– Не переживайте. Скоро я свой выбор сделаю, – пообещала Сабина. – Дайте только пару месяцев на раздумья. А вообще в последнее время настойчивость проявляет трибун Адриан.

– Мне казалось, Адриан тебе симпатичен. Когда он приходит к нам в дом, ты с ним часами ведешь разговоры.

– Это он часами ведет со мной разговоры.

Марк улыбнулся и покачал головой.

– Наверно, ему нравится слушать свой голос.

– Пусть слушает, не имею ничего против, – отозвалась Сабина. – Если разговорить его про путешествия, от него можно услышать немало интересного. Адриан объездил всю Испанию и всю Галлию. Отец, а ты не мог бы дать согласие стать наместником какой-нибудь провинции – если от сената поступит такое предложение? Тогда бы я уехала вместе с тобой. Как тебе Испания или Галлия? А может, даже Египет?

– Я плохо знаю Адриана, – с сомнением в голосе произнесла Кальпурния. – Согласна, он очень обаятельный…

– Разумеется, с тобой он обаятельный, – сказала Сабина. – В его глазах ты образцовая римлянка, ходячее воплощение всех добродетелей.

– И как мило с его стороны сказать это вслух. Скажу честно, мне нравятся мужчины, умеющие делать комплименты.

– Это ты мне в укор? – поинтересовался у жены Марк.

– Адриан не просто обаятелен, он благороден, умен, серьезен. Вот увидите, его ждет блестящая карьера. Но, – Кальпурния многозначительно приподняла розовый от сока палец – точно так же, как это делал ее муж, когда обращался к сенату, – кроме Адриана будет еще и свекровь.

– Его мать давно умерла, – возразила Сабина.

– А вот императрица еще в добром здравии, – довольно холодно произнесла Кальпурния. – Более того, это она приложила руку к его воспитанию, а вовсе не его мать. Поверь мне, вряд ли ты будешь рада получить в лице императрицы Плотины свекровь.

– Так вот почему ты вышла за меня замуж! – улыбнулся Марк. – Не потому что я осыпал тебя комплиментами, а потому, что на тот момент моя мать уже была в могиле?

– У вас обоих только шутки на уме. – Кальпурния схватила ручонку Лина и помахала ею, призывая к тишине. – Последнее, что нужно любой жене, это чтобы свекровь совала свой нос во все ее домашние дела, поучая, как вести дом, как воспитывать детей, какие платья надевать… – Кальпурнию даже передернуло. – А у Плотины, скажу я тебе, нос длинный.

– Итак, свекровь, которая вечно лезет в чужие дела, – согласилась Сабина. – Какие еще возражения насчет Адриана?

– Я бы не сказала, что репутация у него безупречная. Известно, что на Авентине у него шикарный дом, в котором он поселил одну певицу, и… только это не при детях. – Кальпурния выразительно выгнула брови. – Не говоря уже о том, что он на восемь лет тебя старше.

– Кто бы говорил! – расхохоталась Сабина. – Сколько лет было отцу, когда ты вышла за него замуж? Шестьдесят три?

– Но это совсем другое дело! Твой отец был взрослый, ответственный человек, готовый взять на себя обязанности семьянина, чего не скажешь о том, кому двадцать шесть. Кроме того, я до безумия любила его. Ты же Адриана не любишь. Ты вообще никого не любишь.

– Я слишком стар для таких разговоров, – запротестовал Марк, и их спор, как и надеялась Сабина, сменила веселая, пересыпанная шутками, застольная семейная беседа. А на следующий день она уже паковала свои книги и платья в паланкин, чтобы вернуться назад в Рим.

– О боги, – прошептала она отцу, когда к носилкам, вооруженный копьем, подошел коренастый немолодой стражник, чтобы охранять ее по дороге в Рим. – Может, мне лучше взять с собой Викса? Этим летом я хотела бы побродить в окрестностях Рима, а что касается Цельса, я боюсь, как бы он не надорвал себе спину, если вдруг попробует поднять что-то потяжелее кубка с вином… Да-да, так будет гораздо лучше, спасибо…

Сабина еще не решила, что ей делать с Виксом, но то, что с ним будет гораздо веселее, в этом она не сомневалась.

– Какое блаженство, – произнесла Сабина, входя вечером в дом на Капитолийском холме и отряхивая пыль с дорожного платья. – Никаких гостей, никаких родственников. Наконец-то я могу побыть одна.

Как ни любила она отца, Кальпурнию и своих сводных сестру и брата, последнее время ей хотелось одного: тишины и одиночества. Чтобы никто не мешал, никто не давил, чтобы пространство и время принадлежали только ей, чтобы можно было спокойно все взвесить и принять решение. А решение, похоже, ей придется принять не одно.

– Подай фрукты на террасу, – сказала она управляющему. – После этого можешь быть свободен. Хочешь, иди на скачки или гладиаторские бои, хочешь, – в таверну. В общем, делай, что пожелаешь.

Тит

Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин набрал полную грудь воздуха и посмотрел отцу в глаза.

– Что скажешь?

Отец как всегда сочувственно промолчал.

– Ты знаешь, раньше я этого не делал, – продолжал Тит. – То есть раньше я не ухаживал за девушками. Я лишь раз нанес ей визит, но ее не было дома. И вот теперь она вернулась, и у меня кончились отговорки, и я не знаю, как заставить себя повторить попытку. Ты не мог бы дать мне пару дельных советов?

Похоже, у отца было что ему сказать, тем не менее он молчал. В том-то вся и загвоздка: если ваш отец умер, вам ничего другого не остается, как обращаться за советом к мраморному бюсту, установленному на постаменте в атрии. Тит расправил худые плечи.

– Ладно, пожелай мне удачи.

С этими словами он осмотрел тогу на предмет чернильных пятен, поправил на плече складки, попытался пригладить на затылке упрямый вихор. Вот досада, как бы коротко он ни просил цирюльника постричь ему волосы, эта прядь все равно торчала хохолком независимо от их длины. Последний раз, когда он решил нанести визит дочери сенатора Марка Норбана, он пытался пригладить свой хохолок гусиным жиром, отчего дед сказал ему, что в таком виде он похож на дешевого актеришку из Вифинии.

– Тебе нет необходимости прихорашиваться, мой мальчик! Твое имя говорит само за себя. Мы с ее отцом как два брата. Я уже говорил с ним на эту тему, так что тебе осталось лишь немного очаровать эту девушку.

Тит вздохнул. Его школьные приятели жаловались на самодуров-отцов, на холодных и равнодушных дядьев, на суровых дедов. В отличие от них дед Тита был просто чудо, а не дед. Как и отец, который тоже когда-то был чудо, а не отец, если бы не умер. Что, кстати, ничуть не облегчало ему жизнь. Было бесполезно говорить деду, что та, что приходится родственницей самому императору, та, за кем ухаживает половина Рима, вряд ли снизойдет до шестнадцатилетнего юнца, которому даже нечем похвастаться. Разве что букетом фиалок и длинным, мудреным именем, произнося которое можно сломать язык. Да она рассмеется ему в лицо прямо с порога!

– Тебе сегодня повезло, – сказал ему широкоплечий молодой стражник. – Она в библиотеке. Я тебя проведу.

– Спасибо за совет про фиалки, – сказал Тит, стараясь не отставать от длинноногого стражника. Ну почему у него самого такая мелкая, семенящая походка?

– Ей нравятся простые цветы, а не всякие там дорогие садовые, – ответил стражник. – Я сказал этому ублюдку, трибуну Адриану, будто она без ума от лилий, причем предпочитает исключительно дорогие и огромные. Теперь он каждую неделю осыпает ее этими вениками. Она не знает, куда их девать, и скармливает лошадям. – Стражник усмехнулся. – Говорит, ее воротит от их запаха.

– Трибуну Адриану?

Дед почему-то считал, что Титу не составит большого труда обойти своих соперников, в том числе, и этого Адриана с его проникновенным голосом, гордой осанкой и блестящей карьерой. «Мне не на что рассчитывать», – подумал Тит.

– Удачи тебе. – Стражник похлопал его по плечу.

– Спасибо, – отозвался Тит и, пока мужество окончательно не изменило ему, шагнул в библиотеку.

Первое, что бросилось ему в глаза, что Вибия Сабина была отнюдь не из породы тех девушек, за которыми ухаживает пол-Рима. Нет, они уже встречались раньше, их даже когда-то представили друг другу. Но тогда она была в нарядном платье и тихо стояла рядом с отцом: сенаторская дочка, как любая другая. Сейчас же она лежала на животе на полу библиотеки и грызла яблоко. Каштановые волосы пышной гривой рассыпались по плечам. Вокруг нее на полу были расстелены карты, и, похоже, она что-то чертила на них стилом. Увидев Тита, она подняла на него глаза, и он впервые заметил, какие они у нее небесно-голубые.

– О боги! – негромко воскликнула она. – Еще один.

– Ты о чем?

– Насколько я понимаю, ты очередной жених. Извини, я не хотела быть с тобой грубой. Но я сегодня действительно не в том настроении, чтобы принимать предложения от женихов.

– А я сегодня не в том настроении, чтобы такое предложение делать, – честно признался Тит, чем удивил самого себя. – Почему бы тебе сразу не отказать мне, чтобы я мог уйти?

В уголке ее рта появилась красивая ямочка.

– Наверно, сначала я должна знать, кому я отказываю.

– Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин, – представился Тит и отвесил учтивый поклон.

– Вибия Сабина. – Она протянула ему руку, и Тит помог ей подняться с пола. – Извини, что здесь такой беспорядок. Я обдумываю путешествие по империи и все никак не могу решить, какой маршрут выбрать – с запада на восток или с востока на запад.

– «Они меняют небо, но не душу, те, кто пересекают море», – машинально продекламировал Тит.

– Что ты сказал?

– Извини, дурная привычка. Это просто цитата из Горация.

– Ну, так откуда ты бы начал свое путешествие? – допытывалась Сабина. – На западе, с Британии, или на востоке, с Сирии?

– Боюсь, что ничем не могу тебе помочь. Мне не хочется ни в одну из этих стран.

– В таком случае мне придется тебе отказать. Мне нужен муж, который будет разъезжать по империи. – С этими словами Сабина отложила в сторону наполовину съеденное яблоко и предложила Титу сесть. – Тебя, наверно, ко мне подослал твой отец?

– Дед, – ответил Тит и примостился на краю кушетки, Сабина свернулась клубочком в кресле напротив. Тит заметил, что на одной ее лодыжке была серебряная цепочка, а ноги босые. – Мой отец умер.

– Знаешь, кажется, я припоминаю. Да-да, я о нем слышала.

– О нем все слышали, – ответил Тит. – Он был великий человек.

– Нелегко быть достойным его памяти? – улыбнулась Сабина. – Моему брату точно придется нелегко, когда он подрастет. Нам, девушкам, проще. От нас не ждут, что мы пойдем по отцовским стопам. Достаточно того, чтобы мы обожали своих отцов. – Сабина хлопнула в ладоши. – А теперь я хотела бы услышать твое предложение.

– Мне показалось, ты намерена мне отказать.

– Это верно, ты уж меня извини. Но в последнее время у меня появился небольшой опыт в том, что касается брачных предложений, что так уж и быть, я тебе помогу. Чтобы в следующий раз тебе не пришлось так нервничать.

Как только Тит сообразил, куда клонится этот странный разговор, напряжение постепенно оставило его.

– Итак, с чего мне начать?

– Как правило, предложение самой девушке не делают, – сказала Сабина. – Я исключительный случай, потому что мой отец разрешает мне самой разбираться с моими женихами. В будущем же тебе придется иметь дело с отцом девушки. Так что давай притворимся, будто я старик, который подозрительно смотрит на тебя из-за письменного стола. – Сабина выпрямилась и театрально насупила брови. – Итак, перечисли мне все свои достоинства.

– А что, это так обязательно? – Тит задумчиво уперся худыми локтями в колени. – Будь это моя дочь и будь у меня желание выставить жениха за дверь, я бы попросил его перечислить его недостатки.

– Присуждаю очки за оригинальность. – Сабина убрала за ухо непокорную прядь. – Итак, с чего ты начнешь свой перечень?

– С того, что мне всего шестнадцать лет, – признался Тит. – Я только что закончил учиться, так что, как ты понимаешь, никаких заслуг у меня нет. Как, впрочем, и денег, не считая тех, что мне выделяет дед. Поэтому отдельный дом я тебе предложить не могу.

– Продолжай.

– Еще я страшный зануда, – продолжил Тит. – Мне не хватает остроумия. Да и просто ума. Про внешность я умолчу. А поскольку собственных слов и мыслей у меня нет, то я обычно цитирую других. Например, Горация или Катона. Причем Катона я могу цитировать часами.

– Пока что получается отлично, – кивнула Сабина. – Продолжай.

– Думаю, меня ждет самая обычная карьера – трибун, квестор, претор и так далее. Но поскольку я страшный зануда, то крайне маловероятно, что я покрою свое имя славой.

– Это тебя беспокоит? – улыбки на лице Сабины как не бывало. Она стала сама серьезность.

– Не то чтобы очень, – честно признался Тит. – Империя существует благодаря таким, как я. Мне поручают дело, и я делаю его на совесть. Но высоко я не вознесусь – просто буду служить Риму, и это все. Могу точно сказать: той, кто выйдет за меня замуж, императрицей никогда не стать. – Тит развел руками. – Вот, пожалуй, и все. Даже не знаю, что еще можно сказать, про такого, как я.

Сабина задумчиво наклонила голову.

– Все, я сдаюсь, – сказала она, помолчав. – Тебе не нужно никаких уроков. Ты умеешь делать предложения. Главное, найди себе подходящую девушку, и она сама упадет в твои объятия.

Тит улыбнулся и потупил глаза, машинально пригладив непослушный вихор.

– Ты уверена, что не хочешь за меня замуж? – спросил он, наконец решившись посмотреть на нее. – Пусть я не горю желанием посетить Сирию, но мне почему-то кажется, что мы с тобой нашли бы общий язык.

– Я польщена. – Сабина поднялась с кресла. – Но должна тебя разочаровать: стоит тебе узнать меня ближе, и ты поймешь, что я не слишком хорошая жена. Я терпеть не могу пиры. Зато люблю приключения. А еще я привыкла поступать по-своему. Коль уж ты перечислил мне свои недостатки, то должен знать и мои.

– Мне нравятся твои недостатки. – Держа в руке букет фиалок, Тит поднялся с места. – Наверно, нам никогда не нравятся люди с недостатками, которые похожи на наши собственные. Зато мы мечтаем о тех, кто нам не подходит.

– Наверно, ты прав, – согласилась Сабина, задумчиво на него глядя. – Причем о тех, кто нам совсем не подходит.

– То есть у тебя уже кто-то есть? – грустно спросил Тит.

– Спасибо за цветы, – ушла от ответа Сабина и зарылась носом в букет. – Обожаю фиалки.

– Мне так и сказал твой стражник.

– Викс? – усмехнулась Сабина. – Как мило с его стороны. Пожалуй, я найду способ его отблагодарить.

Викс

– Викс?

Голос настиг меня, когда я, спотыкаясь, брел по саду. Я тотчас застыл на месте. Уже опустилась ночь, луны на небе не было, и я толком не понял, кто меня позвал. Рука мгновенно скользнула к рукоятке меча, который я по привычке носил на поясе, даже когда просто отправлялся в таверну выпить.

– Кто здесь?

– Это я. – Над темным пространством лужайки возникла чья-то рука.

– Госпожа Сабина? – спросил я и сделал шаг ей навстречу.

– Только не вздумай заколоть меня своим мечом.

Еще одно движение, и я наконец разглядел, что она лежит, растянувшись на траве, и машет мне рукой.

Мои пальцы разжались, и я отпустил рукоятку.

– Что ты здесь делаешь?

– Это первая ночь без дождя за всю неделю.

Это верно. Последнюю неделю стояла страшная жара, и лил нескончаемый дождь. После того как я вернулся в Рим, влажный воздух укутал город, подобно сырому шерстяному плащу. Практически каждую ночь с небес, громко стуча по крышам, на Рим обрушивался горячий ливень. Увы, он не приносил никакой прохлады. Неудивительно, что патриции предпочитали отсиживаться на виллах. Скажу честно, я с некоторой тоской вспоминал Байи, прохладный морской ветерок и даже заносчивых местных шлюх, возомнивших о себе невесть что.

Я сделал еще один шаг.

– Но что ты здесь делаешь, госпожа?

Все последнюю неделю Сабина просидела в отцовском кабинете, обложенная книгами и картами, а ее няня тем временем суетилась, принося ей то веер, то освежающий напиток. Что касается немногих оставшихся женихов, даже они отбыли в места попрохладнее, где их наверняка ждали девушки посговорчивее.

Вскоре мои глаза привыкли к темноте, и я увидел, что сенаторская дочка лежит на спине прямо на траве, скрестив ноги и подложив под голову руки.

– Я любуюсь на звезды. – Она приподняла голову. – Это что у тебя там, вино?

– В общем-то, да, – нехотя признался я. Я купил в таверне кувшин в надежде, что веснушчатая Гайя согласится со мной выпить и, может, даже вновь пустит меня к себе под одеяло. – У меня сегодня выходной. Я пьяным на дежурство не выхожу…

– Я не управляющий, Викс. И не собираюсь тебя отчитывать. Особенно, если ты угостишь и меня.

– Оно неразбавленное.

– Неужели? Отец не разрешает мне пригубить даже разбавленного вина. О неразбавленном я даже не говорю.

– И правильно делает. Оно крепкое.

Сабина села в траве.

– В таком случае дай мне попробовать.

Я тоже опустился на траву и протянул ей кувшин. Вокруг нас затаились тени – в кустах душистого жасмина, в ночных цветах, названия которых я не знал и которые казались серебристыми, в густой траве и среди высоких колонн, их обрамлявших. И ни одного факела. Похоже, в доме все уже давно спали.

– Пить не из чего, – предупредил я.

Сабина сделала глоток прямо из кувшина и передернулась.

– Бр-р. Теперь понятно, почему приличные люди разводят эту гадость.

– В таком случае, давай мне кувшин. Варвары вроде меня обожают неразбавленное вино.

Сделав еще один глоток, Сабина вернула мне кувшин. Я запрокинул голову и влил себе в горло изрядную дозу. Вокруг царила ночь – ни луны, ни облаков, только звезды, тысячи звезд. Интересно, задумался я, в римских легионах столько же солдат, сколько звезд на небе?

– Верцингеторикс, – вывел меня из задумчивости голос Сабины. – Если я задам тебе один вопрос, ты на него ответишь?

Я выпрямился. Скажу честно, она застала меня врасплох.

– Конечно, госпожа.

– Отлично. Скажи мне, что случилось в тот день, когда я поцеловала тебя шесть лет назад.

– Это так важно? – Я сорвал стебелек травы у моих ног, затем другой. – Мы ведь были детьми. Сколько тебе было тогда, двенадцать?

– Викс, наша встреча была случайной. Я поцеловала тебя и отправилась домой. И пока я ждала дома, мой брат умер, моя мать умерла, умер император Рима. Когда отец вернулся домой, на нем не было лица. Он лишь сказал мне, что теперь у нас новый император.

– А почему ты считаешь, что мне об этом что-то известно?

– Потому что весь Рим знал: Юный Варвар – любимчик императора, его игрушка. Но как только не стало Домициана, исчез и Юный Варвар.

Я попытался встать с прохладной травы, но ее маленькая рука поймала мое запястье и вновь потянула вниз.

– Если тебе это так интересно, спроси у отца.

– Он говорит, что императора убил какой-то мстительный раб. По его словам, мой брат умер как герой, а мать погибла, потому что возник хаос.

– Твой отец – порядочный человек. Он не станет лгать.

– Верно, но у него есть привычка время от времени опускать правду. Это лучший способ солгать, не солгав.

В траве мне был виден лишь ее темный силуэт – смутные очертания лица, заплетенных в косы волос, обнаженных рук.

– Ну, пожалуйста, Викс.

Я сделал глоток из кувшина, затем еще один.

– Я запер твою мать в чулане, – медленно произнес я, после чего поведал ей все про тот день, когда умер император: он пал от рук моих родителей, причем все произошло на моих глазах. Нет, конечно, в моем рассказе имелись дыры, некоторые я латал, вспоминая, что рассказывала мне мать, некоторые же обходил стороной, ибо в них таились такие жуткие вещи, которые я предпочел бы забыть. Пока я говорил, Сабина не проронила ни слова, молча слушая меня в темноте. Но ее первый вопрос потряс меня.

– Твоим родителям удалось бежать?

Я не знал, что ей ответить. Мне вспомнился дом на вершине укутанной туманом горы, где моя мать растила своих детей, а отец терзал клочок земли, который называл садом. Оба мертвы для Рима и счастливы вдалеке. Я молчал, но улыбка Сабины настигла меня даже в темноте.

– Вот и хорошо.

С этими словами она взяла у меня из рук кувшин и сделала еще один глоток.

– О боги, что за гадость. А мой брат? Он действительно умер как герой?

– Да.

Ее старший брат мне нравился – высокий, темноволосый преторианец, который всегда стремился с честью выполнять свой долг. Не могу сказать, что это у него всегда получалось, но по крайней мере он старался.

– Он и был герой.

– Мне его не хватает, – призналась Сабина. Она сидела, подтянув колени к подбородку и обняв их руками. – Хорошо, когда у девушки есть брат.

– У тебя есть Лин.

– Да, но он мой младший брат, и сколько бы ему ни было, я как старшая сестра буду о нем заботиться. А вот старший брат – девушке без него никак, ведь кто еще защитит ее?

– Он пригрозил, что отрубит мне голову, если я еще раз посмею поцеловать тебя, – признался я. – Сказал, чтобы я не лапал тебя своими грязными руками.

– Вот видишь.

– А за мать прости. – Я тоже отхлебнул из кувшина. – За чулан и все остальное.

– Не переживай, – ответила Сабина. – Мать она была никакая. Сказать по правде, в ней вообще не было ничего человеческого.

– Наверно, ты права.

Ее мать и впрямь была сука еще та, и я был рад, что Сабина на нее не похожа, будь ее мамаша хоть трижды красавица. Я просто не смог бы поцеловать девушку, похожую на ту гадюку.

– Но я не знаю, кто убил ее в том чулане, – добавил я. – Только не я.

– У нее было немало врагов. Не исключаю, что в том хаосе кто-то воспользовался подвернувшейся возможностью. – Сабина вновь взяла у меня из рук кувшин. – Боюсь, что твое отвратительное вино начинает мне нравиться.

– Бывает.

Сделав глоток, Сабина вернула мне кувшин и откинулась на траву.

– Спасибо тебе, Викс, что рассказал мне.

– Я рад, – ответил я и оперся на локоть и тоже поднял взгляд на усыпанное звездами небо. – Любуешься звездами?

– Да. После них весь наш мир кажется таким крошечным.

– Астролог как-то раз прочел мои звезды, кстати, в тот самый день, когда был убит Домициан. Он сказал, что в один прекрасный день я буду командовать легионом и меня будут звать Верцингеторикс Рыжий.

– И ты ему поверил?

– Не знаю. Он был такой смешной – маленького роста, с брюшком, очень веселый. Совсем не похож на астролога. Но его слова имели привычку сбываться.

Сабина по-прежнему смотрела на небо.

– Не думаю, что я смогла бы прочитать звезды. И вообще зачем богам нужно раскрывать для нас наши судьбы? По-моему, они предпочли бы держать нас в неведении.

– А я в свои звезды верю. Я заставлю их говорить то, что мне нужно.

Сабина задумчиво посмотрела на меня.

– Не сомневаюсь.

Я приподнял голову.

– Кстати, сегодня звезды очень даже хорошие.

– Викс.

– Что?

– Так ты поцелуешь меня? Или мы будем до бесконечности говорить о звездах?

Я задумался, как мне лучше ответить на этот вопрос – да или нет. Ни тот ни другой ответ меня не устраивал. Я просто наклонился и поцеловал ее, вдыхая запах сухой травы и лета. Мои губы ощутили вкус вина на ее губах. Моя ладонь, словно чаша, накрыла ее грудь, ее прохладные пальцы принялись рисовать неспешные круги на моем затылке, но самое главное, рядом не было никакой возмущенной тетки, которая огрела бы меня по голове, никого, кто помешал бы мне стащить платье с плеча Сабины.

Я припал губами к ее шее и начал расплетать ей косу. Мне хотелось, чтобы волосы ее рассыпались по траве, но в следующий момент мне в грудь уперлась ее рука и оттолкнула меня.

– На сегодня хватит.

– Я правильно понял? – с этими словами я откинулся на спину. Не скажу, что я был разочарован. Скорее ждал, что так оно и будет. Прошлый раз она дала себя поцеловать, сегодня – поцеловать и подержать за грудь. Значит ли это, что следующий раз?… – Эй, ты куда? Мы еще можем поговорить о звездах. Да и это ужасное вино еще не закончилось.

– Замолчи, Викс. Или ты хочешь разбудить весь дом?

Сабина поднялась с травы, стряхнула с платья налипшие травинки и протянула мне руку.

Я пристально посмотрел на нее.

– Что ты задумала? – Я попробовал высвободить руку, но она не желала ее выпускать.

– Пойдем со мной.

– Куда мы? – спросил я, когда она потащила меня через атрий, а затем по какому-то темному коридору.

– К тебе. Если будет кровь, никто не станет задавать лишних вопросов. Где твоя дверь?

– Кровь? – растерянно переспросил я, как какой-нибудь попугай. Скажу честно, ее слова обычно доходили до меня с опозданием. Мы на цыпочках прошли мимо темных кухонь к моей каморке.

– Насколько мне известно, в таких случаях бывает кровь, – шепотом пояснила Сабина. – А у меня это будет первый раз. Если кровь найдут на твоей простыне, никто не станет задавать никаких вопросов, потому что у тебя после твоих драк то нос разбит, то ссадины и царапины. Но если на моей! Эти досужие рабыни вечно суют нос не в свои дела.

Голова моя пошла кругом, и не от выпитого вина.

– То есть ты нарочно все это подстроила?

– А ты как считаешь? Я уже давно все продумала. Это твоя дверь? – Она указала на узкую дверь, ведущую в мою каморку.

– Да.

Уходя, я оставил ставни открытыми, и теперь на стене плясали отблески факела, догоравшего на задних воротах. Я впустил Сабину внутрь и привлек к себе. Она положила мне на плечи руки, и я попятился к кровати, пока не уперся в нее коленями, и сел. В свете факела мне было видно, как лицо Сабины озарилось улыбкой – неторопливой довольной улыбкой, от которой в уголках ее голубых глаз собрались тоненькие лучики. Скажу честно, мне было страшно. В голову лезли малоприятные мысли: про то, что этак недолго потерять непыльную работенку, которую я получил в ее доме, про сенатора Норбана, про то, какое наказание меня ждет, если я хотя бы пальцем прикоснусь к его дочери. Но после этой ее улыбки их словно ветром сдуло. Я притянул Сабину себе на колени и принялся вновь осыпать поцелуям. Ее губы раскрылись навстречу моим, словно нежные лепестки.

– Но почему именно я? – прошептал я. То, что она предлагала мне, было гораздо больше, нежели я мог рассчитывать, гораздо больше, чем я заслужил, ведь приличные девушки так не поступают. – Почему?

– Викс, давай поговорим об этом позже, – прошептала она, касаясь губами моего уха. – Признаюсь честно, мне страшновато, так что, пожалуйста, не тяни.

И я не стал тянуть. Да и какие вопросы, когда тебе всего девятнадцать, тебя обнимает за шею хорошенькая девушка, которая готова ради тебя сбросить свои юбки. Так что я, махнув рукой на эти вопросы, опрокинул ее на узкую кровать.

Будь ласков – такой однажды был дан мне совет. И знаете, кто мне его дал? Моя мать, когда пару лет назад застукала меня в довольно пикантной позе вместе с юной соседкой. Помнится, мой отец тогда жутко рассвирепел и сказал, что надерет мне задницу, если вдруг выяснится, что я обрюхатил девчонку. А вот мать, вместо того, чтобы устроить мне головомойку, дала несколько ценных советов, и один из них был: «Будь ласков, особенно если у девушки это первый раз».

Не могу сказать, чтобы совет этот мне пригодился, потому что та, что открыла для меня радости плоти, была веселой, дебелой девахой, на три года меня старше, которая уже несколько лет таскала парней в свой любимый стог. А те, что были у меня после нее, оказались из той же породы. И все-таки в эту ночь, в свете мерцающего за окном факела, я вспомнил старый материнский совет и постарался ему следовать. Не знаю, насколько хорошо у меня это получилось, потому что в какой-то миг Сабина негромко ойкнула и прикусила губу.

Я тотчас же замер.

– Тебе больно?

– Немножко, – призналась она. Было странно слышать ее голос с собственной подушки. – Но ты не останавливайся.

С этими словами она обхватила меня за шею, привлекая к себе. Я же вновь припал к ее губам в поцелуе, помня наставления матери о том, что должен быть ласков и нежен, что не следует торопиться. Впрочем, еще миг – и я забыл все, в том числе ее имя и, может, даже свое собственное.

Затем мы с ней какое-то время лежали молча в темноте. Скажу честно, я чувствовал себя немного неловко, в отличие от Сабины.

– О боги, – вздохнула она, сплетая пальцы с моими. – Кажется, теперь мне понятно, что это такое.

– Извини, если я сделал тебе больно. Я не хотел…

– Нет, просто слегка больновато. Но крови, похоже, нет, – по ее голосу я понял, что она этому рада. – А так все более-менее ясно. Так что в следующий раз все будет гораздо лучше.

– В следующий раз? – Я даже оторвал голову от подушки.

– Почему бы нет? – Она положила голову мне на плечо. – Если ты, конечно, не против.

– Я-то не против, – усмехнулся я в темноте. – Хотя другие девушки обычно так не говорят. Но ты не такая, как все, госпожа.

– Можешь называть меня Сабиной.

– Сабина, – произнес я. Внезапно мне стало не по себе, и это при том, что она лежала рядом, прижавшись ко мне в темноте. – Ты не ответила на мой вопрос.

– Какой вопрос?

– Почему именно я? Кто я такой? Девушки вроде тебя не отдаются первому встречному стражнику.

Сабина негромко усмехнулась. Я уже слышал от нее этот смешок, и он мне ужасно нравился.

– Ты будешь удивлен.

– Вряд ли. Обычно патрицианки хранят свою девственность для мужа, по крайней мере должны хранить. Так в чем твоя причина?

– Ни в чем. Вернее, в тебе. – Она потянулась ко мне, чтобы снова поцеловать. – Просто с тобой приятно, Викс.

Ее волосы упали мне на лицо. Мои руки скользнули вокруг ее талии, и я забыл свой вопрос.

Болван. Вибия Сабина ничего не делала без причины.

Глава 5

Сабина

Как жаль, вздохнула Сабина, что Викс не умеет лгать.

Нет, конечно, врун он был еще тот, только какой от этого толк, если лицо его тотчас заливалось краской, становясь того же цвета, что и волосы, после чего он засовывал большие пальцы за поясной ремень и начинал заикаться. Она была готова стонать, когда он в последний раз разговаривал с ее отцом.

– Какой прекрасный день, – рассеянно произнес Марк, когда Викс, поправляя на бегу перевязь с мечом, подскочил к носилкам. – Совсем не жарко.

– Верно, доминус.

Удостоившись от отца прощального поцелуя, Сабина крутилась поблизости и потому прекрасно видела, как из-за ворота к ушам Викса начала приливать красная краска.

– Я слышал, здесь у вас было дождливо? Как жаль, однако, что моя дочь такая упрямая и не захотела остаться с нами на вилле. Согласись, что на взморье гораздо приятнее.

– Мы не сидели без дела, – сказала Сабина. Викс укоризненно посмотрел на нее поверх головы сенатора, в ответ на что она едва не расхохоталась.

– Ну что ж, похвально. А теперь, молодой человек, я хотел бы опереться на чью-то сильную руку, – отозвался Марк Норбан.

Вместе они помогли ее отцу сесть в носилки. Сабине оставалось лишь надеяться, что мысли отца вновь заняты сенатскими делами и он вряд ли заметил предательски-пунцовые щеки Викса.

– Ты с ума сошла, – прошипел Викс, когда сенаторский паланкин удалился на приличное расстояние. – Теперь нам все это так просто с рук не сойдет! Ведь все твои вернулись в Рим!

– Ничего страшного, – пожала плечами Сабина и невинно помахала ресницами. – Я приду к тебе сегодня ночью.

– Но ведь дом теперь полон слуг! И эта старая перечница, твоя нянька, и твоя мачеха – они подмечают все. И сам сенатор, который все знает! – Викс машинально взъерошил рыжие волосы. – Кто-то наверняка увидит. Ты представляешь себе, что потом будет?

– Ничего не будет, – спокойно возразила Сабина. – Разумеется, отец страшно расстроится, но этим все и кончится. Он не станет меня пороть и не выгонит на улицу.

– А меня? Меня уж точно отправят на галеры за то, что я лишил девственности патрицианку.

– Никуда тебя не отправят. Потому что нас не поймают.

Да, из Викса лжец никакой – в отличие от нее. Кстати, ничего удивительного. Ведь она росла, наблюдая за тем, как отец – если требовалось протащить нужный ему закон или эдикт – обрабатывал других сенаторов, причем делал это так ловко, тонко и умело, что те даже не замечали, что он играет ими, как пальцы струнами лиры. Разве не видела она, какие усилия предшествовали этой игре, с каким тщанием готовил отец спектакли, которые затем разыгрывал в сенате? По сравнению со всем этим тайная любовная интрижка – это детские шалости.

– Согласна, шалости не совсем детские, – сказала она тем же вечером, когда Викс впустил ее к себе. Она тотчас бросилась на залитую лунным светом кровать и легла, подложив под голову руки и в упор на него глядя. – Но если быть осмотрительными, то ничего страшного. Например, я могу в течение нескольких недель изображать бессонницу, чтобы слуги привыкли к тому, что жара не дает мне уснуть и я ночью брожу по дому или уединяюсь с книгой в отцовском кабинете.

– Может, ты бродишь по дому в поисках кого-то еще? – огрызнулся Викс, с вызовом сложив на груди руки. – Например, того тощего мальчишку? Тит, кажется, его так зовут. Хотя ума не приложу, зачем тебе…

– Не глупи! Я действительно читаю по ночам в отцовском кабинете. Главное, несколько раз быть пойманной за этим невинным занятием, – как ни в чем не бывало пояснила Сабина, – после чего можно делать все, что угодно. Я также взяла за привычку наведываться по ночам в кухню, как будто я, проведя полночи за чтением, страшно проголодалась. А как ты сам знаешь, от кухонь до твоей каморки рукой подать.

Викс поймал себе на том, что расплывается в ухмылке, однако продолжал изображать обиженного.

– И что из этого?

– То, что в доме не найдется ни одного раба, который бы удивился, увидев, как я ночью выхожу из своей спальни и крадучись иду по той части дома, где обитает прислуга, в сторону кухонь.

– Все равно опасно, – упирался Викс. – Попадись тебе навстречу тот, кто…

– Я принесла жертву Фортуне, чтобы она ниспослала нам удачу, – успокоила его Сабина. – И на всякий случай продала свое любимое жемчужное ожерелье, на тот случай, если придется подкупить любопытного раба.

– То есть ты все продумала заранее? – Викс расплылся в улыбке от уха до уха, отстегнул меч и зашвырнул его в угол.

– Теперь тебе понятно, зачем мне понадобилось уезжать в Байи? – Сабина присела на кровати и принялась вынимать из волос шпильки. – Ты даже не представляешь, каких трудов мне это стоило! Начать с того, что я целых несколько дней тонко намекала отцу, что неплохо бы пристроить тебя к нам в дом в качестве телохранителя…

– Я так и думал, что это твоя идея.

– Моя, чья же еще! Но нужно было сделать так, чтобы отец подумал, будто она принадлежит ему. Ну и поскольку он человек проницательный, мне потребовалось время, чтобы вложить ее ему в голову. – С этими словами Сабина распустила по плечам волосы. – Затем мне пришлось выяснить, каким образом женщины предохраняются…

– Что-о-о? – Викс едва не подавился, услышав ее слова.

– Как женщины предохраняются от беременности, Викс, потому что от этого родятся дети. По крайней мере мне так сказали. Ты даже не представляешь, сколько времени у меня ушло, чтобы все как следует разузнать. Кальпурния хочет иметь дюжину детей, поэтому она такими вещами не пользуется. Нет у нее и бесстыдных подруг, которые бы просветили ее на этот счет. Моя мать наверняка знала, как это делается. Так или иначе я была вынуждена обратиться за советом к опытным шлюхам. Они порекомендовали мне египетский пессарий. По их словам, он надежно защищает в любых случаях.

Викс нырнул в постель и навалился на Сабину всем телом. Та, в свою очередь, сделала вид, будто пытается его сбросить, однако он легко сломил ее притворное сопротивление. Затем припал к губами к ямочке между ключицами, – это было его излюбленное место, – после чего губы переместились выше, к ушной мочке.

– Признайся, что ты интриганка.

– Не спорю, – согласилась Сабина, отвечая на его поцелуй, после чего взялась рассказывать Виксу свои секреты. Она действительно была горда собой за то, что сумела разыграть столь изощренный спектакль, и была бы только рада удостоиться аплодисментов. Ее поход в бордель за советом, как предохраниться от нежелательной беременности, был сродни подвигу какого-нибудь Геракла, однако сами шлюхи, по ее словам, оказались очень даже приветливыми, как только поняли, что совета она просит у них как самая простая женщина, а не какая-то там извращенка. Да-да, представь себе, они были очень даже милы и в придачу к баночке чудодейственного египетского снадобья надавали кучу самых разных советов по поводу того, как надо соблазнять мужчину, и даже при помощи флейты показали ей, как это выглядит, – за что им большое спасибо, что бы она без них делала. Когда же она завела разговор про то, как готовила почву для своего будущего спектакля, Виксу стало слегка не по себе.

– Ты хоть понимаешь, в какие неприятности ты могла вляпаться? – спросил он, слегка отодвигаясь вбок. – И давно ты вынашивала свои замыслы?

«С того самого дня, как ты поцеловал меня после скачек», – мысленно ответила Сабина. Хотя. Сказать по правде, окончательное решение было ею принято в тот день, когда ей сделал предложение Тит.

Тит. Милый, застенчивый юноша с удивительно твердым взглядом. Помнится, он тогда сказал ей, что мы всегда ищем тех, чьи недостатки нам не подходят. Эта мысль глубоко запала ей в душу. А еще он жаловался на то, что у него нет собственных мыслей и он вынужден вечно цитировать чужие.

Впрочем, эту мысль Сабина оставила себе, а сама ответила на первый вопрос Тита.

– Один мудрый человек когда-то сказал мне следующее. – С этими словами она взяла в свою руку Викса. – Мол, что бы человек ни делал, его всегда будут преследовать неприятности. От них не убежишь, поэтому можно делать все, что вздумается.

– И кто этот мудрец? – Викс пристально посмотрел на нее сверху вниз.

– Это точно был не Платон.

– Похоже на мои собственные мысли.

– Так это ты и есть, Верцингеторикс! Много лет назад, при нашей первой встрече. – Сабина обняла его за шею. – Как видишь, я не забыла.

Викс расхохотался и с такой силой прижал ее к себе, что у Сабины перехватило дыхание.

– По крайней мере ты способна распознать мудрость, – ослабил он хватку.

– Задуй лампу, – велела Сабина, отдышавшись. – И дай мне кое-что испробовать. Правда, заранее предупреждаю, до этого я видела только флейту.

Викс

Сабина. Вибия Сабина.

Красивое имя. И все равно оно давалось мне с трудом, независимо от того, сколько раз она проскальзывала в мою дверь, сколько раз я сжимал в объятиях ее теплое, обнаженное тело.

Сабина. Даже в темноте ночи оно отказывалось слетать с моего языка.

А ведь, клянусь Хароном, ночи у нас с ней были, и какие!

В жизни нет ничего лучше молодости и любви. Нет, в мире наверняка имелись девушки посимпатичнее Сабины, например, я предпочитал пышногрудых, которые почти не задают вопросов. Но до нее никакая другая девушка не затаскивала меня в постель сама, чтобы получить от меня то, что хочется ей. Раньше условия диктовал я. Сабина же, казалось, никак не могла насытиться мной. Мной. Верцингеториксом. Сыном рабыни и гладиатора, а вскоре уже не мог насытиться ею и я. А еще были долгие влажные дни, когда я заступал на караул. Я стоял у ворот, переминаясь с ноги на ногу, я ерзал на стуле, давясь за обедом горячей похлебкой, беспокойно ворочался в постели, пока не всходила луна. И тогда дверь в мою каморку приоткрывалась, и внутрь проскальзывала ее тень. Она еще не успевала закрыть за собой на засов дверь, как во мне уже вскипала кровь, и я одним прыжком настигал ее и прижимал к стене. Насытившись друг другом, мы ложились с ней в кровать и говорили часами. И это тоже было для меня чем-то новым. Обычно я с девушками не разговаривал. Особенно под одеялом. Из-под одеяла обычно доносилось лишь девчачье хихиканье, после чего я торопился поскорее смыться, чтобы меня не застукал отец или брат моей очередной подружки. Да и о чем вообще с ними можно было говорить?

– Ты, конечно, милый, Викс, – сказала мне моя самая первая девушка в Бригантии. – Но ты туповат. С тобой скучно.

И знаете что? Я не стал с ней спорить. А вот Сабина могла говорить со мной часами.

– Брундизий, – мечтательно шептала она, подперев кулачком подбородок. – Ты ведь там вырос, верно? Расскажи мне о нем.

– Тебе когда-нибудь хочется спать? – спросил я зевая.

– Когда я узнаю что-то новое – нет. Твое детство не сравнить с моим. Расскажи мне что-то такое, что случилось с тобой, когда ты был ребенком. Что-нибудь смешное.

Я задумался.

– Когда мне было семь лет и я жил в Брундизии, меня на улице поймал за шиворот один лысый человек в тоге и предложил мне устриц. Я знал, что ему нужно от меня на самом деле, но и бесплатное угощение я пропустить никак не мог.

– И что произошло?

– Я пошел к нему домой, наелся до отвала устриц, после чего он начал тыкать мне в бедро своим членом. И тогда я взял два его пальца – вот так – и рывком развел их в стороны. И пока он от боли орал как резаный, и скакал по комнате, я выскочил в окно.

– И это ты называешь смешной историей?

– А разве нет? Видела бы ты, как он с воем катался по полу. Так ему и надо. Заодно я стибрил у него дорогую вазу.

– Ну ты даешь! – восхитилась Сабина. – Расскажи еще что-нибудь.

– Я крал все, что не было прибито гвоздями, причем крал у всех – остатки пива в кружках, сласти из кухни моего хозяина, монеты у нищих. Когда же мне исполнилось восемь, а мою мать продали в Рим, я убежал от хозяина, чтобы найти ее. Я в одиночку проделал путь от Брундизия до Рима. Просил, чтобы меня подвезли торговцы, крал у уличных разносчиков еду.

– Брундизий, – задумчиво повторила Сабина. – Я бы не отказалась там побывать. А потом можно было бы отплыть в Грецию. Адриан всегда говорит о Греции.

– Адриан? – Я перевернулся на бок и притянул ее к себе. – Какая разница, что говорит этот подлиза.

– С чего ты взял, что он подлиза? – улыбнулась Сабина.

– По крайней мере твои пятки он лижет очень даже старательно, – недовольно буркнул я. – И зачем тебе только часами ходить с ним на прогулки?

– Затем, что если я начну отваживать женихов, люди скажут, что это неспроста, и захотят узнать, почему. Чтобы ложь была убедительной, Викс, – изрекла Сабина, – нужно, чтобы люди искали ответы на свои вопросы в другом месте.

– И все равно, не пойму, зачем тебе часами ходить с ним под ручку? Или сидеть, склонившись над книгой, голова к голове? – не унимался я.

– Ревнуешь? – поддразнила она.

– Нет!

Ну разве совсем чуть-чуть.

Сабине, похоже, все ее женихи были на одно лицо – кроме двоих: тощего застенчивого мальчишки-патриция по имени Тит, разговаривая с которым она кокетливо морщила носик. Вторым был трибун Адриан. Костлявый сопляк с фиалками меня не волновал – ему было всего шестнадцать, и его смелости едва хватало на то, чтобы во время своих визитов трясущимися руками сунуть Сабине букетик фиалок и, заикаясь пролепетать робкий комплимент. В отличие от Тита, Адриан наносил визиты дважды в неделю, и тогда они с ней часами гуляли по саду и, голова к голове, вели бесконечные беседы. То есть Адриан наклонял к ней свою мощную голову, подбородок же Сабины был гордо задран вверх под тем же углом, как то бывало, когда она ночью смотрела на меня с подушки.

– Не вижу причин для ревности, – сказала Сабина и потерлась носом о мой нос. – Ты думаешь, Адриан вливает мне в уши мед своих комплиментов? В последний раз мы с ним говорили об архитектуре, а до этого обсуждали греческих философов. А еще раньше – Элевсинские Мистерии.

– Именно. – То есть те самые вещи, в которых я не разбирался.

– Но в основном его разговоры вертятся вокруг Греции, – продолжала Сабина, как будто не заметила издевки в моем голосе. – Он постоянно рассказывает про Афины. По его мнению, центр цивилизованного мира – это Афины, а вовсе не Рим. Он может разглагольствовать про них часами. Неудивительно, что за его спиной его называют Греком.

– Я называю его тупым недоноском и могу сказать ему это прямо в лицо.

Сабина рассмеялась в темноте.

– А мне бы хотелось побывать в Афинах. И в Брундизии. И в сотне других мест.

– Тебе мало Рима?

– А почему ты сам вернулся в Рим, Викс? – Сабина оторвала голову от подушки. В темноте ночи ее голубые глаза казались мне черными омутами. – Ведь твоим родителям он был ненавистен.

– А мне – нет.

– Рим сделал тебя рабом. Рим заставил тебя выйти на арену и с мечом в руках сражаться за свою жизнь. Рим едва не убил тебя.

– Это не Рим виноват, а его чокнутый император. Но его больше нет, и не вижу причин, почему мне нельзя суда вернуться. Отец, конечно, был против, но я…

– А-а-а.

– Что, а-а-а? – нахмурился я.

– Твой отец ненавидел Рим, и поэтому ты его любишь.

Я пожал плечами:

– Дом на вершине горы в Бригантии стал слишком тесен для нас с ним. Отец, он ведь такой рослый и сильный.

– Я помню, хотя близко видела его всего раз – он был весь в крови, глаза полны ненависти. Мне он напомнил огромного раненого пса, свирепого, закованного в цепи, которому хотелось одного – умереть. Впрочем, ты был точно такой. Вы вообще с ним похожи.

– Сам знаю.

Мой младший брат пошел в мать – темноволосый и темноглазый. Зато я был ходячей копией отца, и скажу честно, мне надоело это слышать. У нас с ним были одинаковые рыжие волосы и серые глаза, я был всего на палец ниже его ростом и, как и он, широк в плечах. А еще я был левшой, как и он, и умел так же ловко обращаться с оружием. Ну, так что из этого?

– Но ведь я не он.

– Конечно, не он, – согласилась Сабина. – В один прекрасный день ты его перерастешь.

– Ты хочешь сказать, что я стану выше его ростом? Лично я…

– Я не про рост. То есть не в прямом смысле слова. Вся Британия будет для тебя слишком мала, не говоря уже про отдельную гору. Даже Рим, и тот будет для тебя мал.

– Спасибо. Я подумаю, – пообещал я и, зевая, прижал ее к себе, и вскоре меня сморил сон.

– Спи, Викс, – шепнула мне на ухо Сабина, или же мне это почудилось. – Спи, и пусть тебе приснятся твои звезды, те, что поведут тебя к славе. Что бы ты ни говорил, готова поспорить, что ты еще больший мечтатель, чем я.

Раз в неделю семья сенатора Марка Норбана обедала во дворце вместе с императором и императрицей. Но я никогда не сопровождал их туда. Во дворце наверняка еще могли оставаться рабы и стражники, которые помнили меня в те дни, когда я был игрушкой Домициана. Но по мере того как приближались Сатурналии, стало ясно, что встречи с Траяном мне никак не избежать: император со всей своей свитой должен был пожаловать на пир в дом Норбанов.

– Не понимаю, из-за чего вся эта суета, – искренне недоумевал старый сенатор, отрывая глаза от своих свитков, пока его супруга занималась приготовлениями. – Он всего лишь старый солдат, и ему нужно, чтобы перед ним все танцевали. Достаточно положить ему на тарелку хороший кусок мяса и налить кружку пива – и увидите, что он будет доволен.

– Зато императрица Плотина подметит любую мелочь, – простонала Кальпурния. – Я не желаю, чтобы она в моем доме брезгливо морщила нос.

Кальпурния была на сносях и ходила по дому вперевалку, умудряясь при этом делать заказы, проверять счета, составлять меню и отчитывать нерадивых рабов. Даже Сабине, и той не удалось избежать участия в приготовлениях: завязав волосы в узел, с ног до головы в муке, она вела на кухне сражение с тестом.

– Покажи мне, как это делается, – сказала она, обращаясь к кухарке, чьи умелые руки ловко мяли и колотили тесто. – Как интересно!

Я отвернулся, чтобы она не видела моей улыбки, потому что точно такие слова, произнесенные точно таким же тоном услышал от нее на прошлой неделе и я, когда кое-что показал ей под одеялом (что именно – не скажу).

– О боги, как же холодно, – сказала она, ныряя ко мне под бок под одеяло. – Согрей меня.

– Как прикажет моя хозяйка. – Я привлек ее к себе. – Кстати, а почему так поздно?

– Помогала Кальпурнии составлять список блюд для пира.

– Как же я буду рад, когда этот проклятый пир закончится.

– Тебе не хочется увидеть императора?

– Я их уже насмотрелся. Думаю, с меня хватит.

– Лжешь.

Она умела поймать меня на вранье. Я действительно сгорал от любопытства.

Солдат до мозга костей, но сенат буквально трясся над ним, а ведь сенат над солдатами не трясется. Любимец народа. Быстрый ум. Зоркий глаз. Кем же еще он был?

Сабина ткнула пальчиком мне в грудь.

– А ты не мог бы согреть меня чем-то другим?

– А я чем, по-твоему, занят? – Я пробежал пальцами по ее спине все ниже и ниже. Наш разговор, как обычно, завершился тем, что мы с ней несколько раз занялись любовью. Чему удивляться, в девятнадцать лет можно свернуть горы. То же самое мы повторили и следующей ночью.

– Сабина, в последнее время у тебя какой-то усталый вид, – воскликнула на следующее утро Кальпурния. – Круги под глазами. Скажи, я не слишком нагружаю тебя приготовлениями к этому злосчастному пиру?

– Я просто недосыпаю, – спокойно солгала Сабина, но мне показалось, будто в глазах ее мачехи промелькнуло недоверие. Впрочем, вряд ли она могла заметить в поведении падчерицы что-нибудь подозрительное. Никаких пылких взглядов в мою сторону, никаких попыток прикоснуться к моей руке, когда она проходила мимо. Если она и проявляла ко мне интерес, то не больше, чем к другим рабам и вольноотпущенникам. Это было точно такое же дружеское участие, как тогда в атрии, когда я в первый раз переступил порог ее дома, или на скачках. В этом отношении почти ничего не изменилось – за исключением наших с ней ночей.

Более того, к этому времени в меня по уши влюбились две рабыни, а это, скажу я вам, лишняя головная боль. Потому что стоит девчонке в тебя влюбиться, как она начинает допытываться, любишь ты ее или нет. Обычно такие вещи кончались слезами – для нее, и пощечиной для меня. Что касается Сабины – никаких вопросов с ее стороны, никаких упреков, и это меня устраивало. И хотя я никак не мог насытиться ее телом, это вовсе не значит, что я был по уши в нее влюблен. Сказать по правде, я сам толком не знал, что я чувствую по отношению к ней. Но это явно была не любовь.

В общем, ее притворство было мне только на руку.

Еще как на руку!

Глава 6

Плотина

Порой Плотина впадала в отчаяние, самое настоящее отчаяние. Вот уже пять лет, как ее супруг носит императорский венец, но когда же он, наконец, научится держать себя по-императорски?

– Рада вас видеть, – проворковала Плотина сенатору Норбану и его супруге, входя в атрий, но зычный, солдатский голос Траяна заглушил ее воркование.

– Ты хромой книгочей, разрази тебя Юпитер, счастливых тебе Сатурналий! – с этими словами Траян заключил старого сенатора в медвежьи объятия.

Плотина закатила глаза к небесам. Тем временем ее венценосный супруг продолжал сыпать смачными солдатскими шутками.

– Клянусь Хароном, Кальпурния, да ты вот-вот ожеребишься! – воскликнул Траян, ставя на ноги Марка Норбана и целуя его жену в щеку. – Если это мальчик, назови его в честь меня и когда-нибудь тебя за это отблагодарю. Нет, лучше назови его Павлин, в честь его старшего брата, потому что более честного человека я не встречал за всю мою жизнь…

Плотина сделала знак рукой, приглашая свиту переступить порог дома. А свита, надо сказать, в этот вечер сопровождала Траяна немалая: сенаторы и их супруги с высокими причудливыми прическами, их хихикающие дочки, слегка развязные сыновья, хорошенькие мальчики-рабы, сверкающие золотыми доспехами преторианцы в красных плащах, и вечно сопровождавшие Траяна легаты и армейские офицеры, которым, как казалось Плотине, жутко недоставало хороших манер.

– Как можно повсюду таскать за собой эту солдатню? – постоянно жаловалась Плотина.

– А почему нет? – удивлялся ее венценосный супруг. – С ними не заскучаешь.

И конечно же многие из сопровождавших его были хороши собой. Нет, конечно, личная жизнь ее мужа – это личная жизнь ее мужа, она не намерена совать в нее нос. Но почему бы ему не класть к себе в постель симпатичных мальчиков-рабов, как то делают большинство мужчин? Юнона свидетельница, она уже устала постоянно видеть с ним рядом этих мужланов в латах, слушать на пирах их грязные солдатские шуточки.

– Императрица Плотина! – воскликнула Кальпурния. – Ты сегодня затмила саму Юнону. Какие прекрасные изумруды!

– Я равнодушна к камням, – ответила Плотина, нагибаясь, чтобы прикоснуться щекой к щеке сенаторской супруги, облаченной по случаю праздника в голубой шелк. – Я стала носить их лишь после того, как мой супруг облачился в пурпурную тогу. Никогда не понимала, как добропорядочная матрона может увешивать себя яркими побрякушками.

– А мне нравятся украшения, особенно, когда я на последних месяцах. – Сверкая сапфирами в ушах и на шее, Кальпурния потерла свой круглый живот. – Мои платья на меня не налезают в отличие от ожерелий.

Она снова беременна – этот Марк, хоть и стар, времени зря не теряет. Казалось бы, такой серьезный, такой рассудительный, можно сказать, опора всего сената, но ни для кого не секрет, что жена вьет из него веревки, и это в его-то возрасте! Нет, конечно, Кальпурния мила, хотя и довольно легкомысленна. Не говоря уже о ее привычке выставлять напоказ свой бюст.

– Дорогая Кальпурния, надеюсь, ты простишь моему супругу, что он явился к тебе на пир одетый, как крестьянин? Я просто не смогла надеть на него подобающую случаю пиршественную тунику.

– Я и так полдня вынужден ходить в этой проклятой тоге, – шутливо пожаловался Траян. – И я подумал, что Марк не обидится на меня, если старый солдат хотя бы раз махнет рукой на обычаи и придет в том, в чем ему удобно.

– Мужчины, – многозначительно изрекла Плотина и посмотрела на Кальпурнию. Атрий тем временем заполнился гостями. Вокруг царила обычная в таких случаях толкотня, стоял неумолчный гул голосов. То там, то здесь в толпе раздавался серебристый женский смех или низкий и раскатистый мужской. Им вторил, журча струями, фонтан в центре атрия и звуки скрытой в нише лютни.

Траян хохотал громче всех, сыпал шутками, хлопал увесистой солдатской пятерней гостей по спине, как будто хотел сделать из их спин лепешку.

– Он ведет себя, как ребенок, – вздохнула Плотина, обращаясь к Кальпурнии. – Мужчины, они почти все такие, только в разной степени. Скажи, не могли бы мы с тобой улучить минутку вдвоем? У меня к тебе важный разговор.

– Конечно, императрица. Не желаешь вина?

– Ячменной воды. Я даже не прикасаюсь к вину, – ответила Плотина, а про себя добавила: «Пора бы это знать».

И женщины направились вдоль колоннады в дальний конец атрия. По пути Кальпурния несколько раз замедлила шаг: отдать распоряжение рабу, шепнуть что-то на ухо управляющему, поприветствовать какого-то гостя, попросить кого-то из домочадцев «спасти Марка от зануды Сервиана». Плотина шагала вслед за ней, царственными кивками отвечая на поклоны. При ее приближении гости спешили склониться в подобострастном поклоне, отчего казалось, будто в атрии колышется море голов.

– Речь пойдет о твоей падчерице.

– Я так и знала, что ты заметишь, что Сабину нигде не видно, – сказала Кальпурния. – Наверно, все еще прихорашивается. Девушки, они все такие.

«А вот и неправда», – подумала Плотина. Лично у нее не было привычки вертеться перед зеркалом, ни сейчас, ни в юности. Но развивать эту тему она не стала. Разговор предстоял серьезный, и хорошо бы за этот вечер все окончательно уладить.

– Я хотела бы поговорить о замужестве Вибии Сабины. Мне кажется, она засиделась в отцовском доме.

– Боюсь, она еще не приняла окончательного решения. Марк же не желает навязывать ей свою волю. В разумных рамках, разумеется.

– Сенатор Макс Норбан слишком многое ей позволяет. Не пристало неопытной девушке самой принимать решения. Тем более когда речь идет о браке.

– У Сабины хорошая голова на плечах, – улыбнулась Кальпурния. – Она гораздо разумнее, чем я была в ее годы.

В висках Плотины – там, где волосы были зачесаны вверх и шпильками собраны в тугие узлы – гулко застучала кровь: приближалась головная боль. Когда у Плотины болела голова, казалось, будто острые шпильки вот-вот пробуравят ей череп.

– Я буду откровенна с тобой, Кальпурния. Дорогой Публий от нее без ума.

– Неужели? – уклончиво ответила Кальпурния. – Я не знала.

– Представь себе. – Плотина заставила себя сделать глоток ячменной воды. – И я бы не хотела, чтобы его чувства не были оценены по достоинству. Потому что лучшего мужа для твоей падчерицы невозможно себе представить.

Впрочем, это можно было сказать о любой римской девушке.

– Безусловно, императрица, он в высшей степени достойный молодой человек, – согласилась Кальпурния.

«Он само совершенство, – едва не бросила ей Плотина, – а твоя падчерица должна стоять на коленях, умоляя богов ниспослать ей такого мужа». Вслух же она сказала иное:

– Ты могла бы замолвить за него слово. Думаю, это подтолкнуло бы ее к принятию решения.

– Ну, Сабина девушка решительная. – Кальпурния остановилась, чтобы отдать распоряжения двум молоденьким рабыням. Те отвесили поклон и бросились разносить чистые чаши и подносы с фруктами.

– В таком случае, путь с ней поговорит твой муж, – Плотина доверительно взяла Кальпурнию под руку. – Думаю, это будет несложно. Ведь ни для кого в Риме не секрет, что при желании ты можешь вить из него веревки.

– Боюсь, я плохо понимаю, о чем ты, – спокойно отозвалась Кальпурния.

– Все очень просто. От тебя требуется лишь одно – повлиять на мужа. Убедить Марка, что его дочери требуется крепкая отцовская рука.

– Честное слово, императрица, я даже не представляю, как можно заставить Марка что-либо сделать. Скажу честно, я бы не хотела даже пробовать.

Нет, конечно, закатывать глаза – это дурные манеры, но Плотина едва сдержалась. Неужели эта курица не знает, как следует играть в такие игры? Пусть мужчины громко хохочут на пирах, произносят напыщенные речи, пребывают в заблуждении, что законы пишут они и только они. Женщины тем временем скромно стоят в сторонке, позволяя мужьям купаться в лучах славы и всячески выказывая им уважение, как то подобает женам. Но был у женщин долг иного рода: сделать так, чтобы от всей этой мужской показухи была какая-то польза, чтобы принимаемые мужчинами решения были во благо их женам. Неужели нужно объяснять такие вещи?

Наверно, кое-кому нужно.

– Мне, право, жаль, императрица, что Сабина так долго тянет с принятием решения, – произнесла Кальпурния как можно учтивее. – Но ее отец не склонен подталкивать ее, не стану этого делать и я. Прими мои глубочайшие извинения, но, кажется, меня зовет кухарка, которой требуется мой совет. Надеюсь, она не спалила до углей улиток.

С этими словами Кальпурния направилась сквозь толпу гостей. Плотина же осталась стоять рядом с увитой плющом статуей Пана, сжимая в руке кубок с ячменной водой. Нет, зря она завела этот разговор с женой Марка Норбана. Судя по всему, эта женщина – недалекая умом наседка. Плотина помассировала висок. Головная боль подкрадывалась все ближе. Что-то подсказывало Плотине, что ее ждет мучительный приступ, какой неизменно случался с ней, когда кто-то смел ей дерзить. Знай эти люди, как ей больно, они никогда бы не посмели ей перечить.

– Сабина! – радостно воскликнул Траян, когда в атрий шагнула завернутая в серебристую ткань фигура. – Моя маленькая Сабина, ты опаздываешь!

– Надеюсь, ты простишь меня, Цезарь. – Девушка отвесила поклон, а затем встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его щеки.

– Конечно, прощу, но я по тебе соскучился. – Траян обнял ее, затем отстранил от себя, чтобы окинуть взглядом с головы до ног. – Да ты настоящая красавица, Вибия Сабина. Теперь мне понятно, почему половина моих офицеров мечтают на тебе жениться!

– Пусть даже не мечтают, – едва слышно процедила сквозь зубы Плотина. – Она для моего Публия, или это непонятно? Для моего Публия.

Рядом с плечом Плотины раздался его голос, такой бархатистый, такой проникновенный, такой властный, он был ей как бальзам на душу.

– Я никак не могу решить для себя, кто сегодня прекрасней – моя императрица или моя будущая жена.

– Льстец, – ответила Сабина, подставляя для поцелуя щеку. Ох уж эта борода! Он так от нее и не избавился. Впрочем, он все равно хорош: в пиршественной тунике, спокойный, такой величественный, с серебряным кубком в руках, с перстнем-печаткой на пальце. Адриан кивнул какому-то знакомому, проходившему мимо, однако остался стоять рядом с Плотиной.

– Я должен поблагодарить тебя. Ты была права насчет Вибии Сабины. Теперь и я сам вижу, что она станет для меня идеальной женой. – В темной бороде мелькнула улыбка. – И как только я мог усомниться в верности твоих суждений!

– Порой я сомневаюсь в них сама. – В этом она не призналась бы никому – только дорогому Публию. Матери Рима не к лицу сомнения. – Насколько я понимаю, она все еще тянет с ответом – честное слово, я уже слегка устала ждать.

– Не переживай. Оно даже к лучшему. У меня есть время ее лучше узнать. – С этими словами Адриан посмотрел через весь зал на Сабину, стоящую между двух молодых трибунов. На лице ее читалась скука. – И с каждым днем она нравится мне все больше и больше.

– А вот мне нет.

Эта гордячка не услышит от нее ни одного доброго слова, пока не станет женой дорого Публия. Вот тогда она станет ей дочерью. А пока она лишняя головная боль.

– Ты только посмотри на ее платье.

Вообще-то придраться к наряду Сабины было трудно: узкое серебристо-серое платье с высоким горлом. И все же в нем она смотрелась…

– Она в нем блистательна, ты хочешь сказать, – подсказал Адриан, покачивая вино в серебряном кубке. – По сравнению с ней остальные девушки на этом пиру могут претендовать лишь на звание хорошеньких. А через несколько лет это будут копии своих матерей – толстые и густо накрашенные гусыни. Но только не моя Сабина.

– Как хорошо, что тебе она нравится, – одобрительно отозвалась Плотина.

– Я помню, как когда-то имел встречу с ее матерью, – продолжал Адриан. – Чудовище, а не женщина, но чего в ней нельзя было отрицать – так это ее вкус. Она умела войти в любую комнату и сразить всех наповал. Вибия Сабина не похожа на мать, но вот ее вкус она унаследовала. Но что еще лучше, у нее есть ум. И если дать ей несколько лет, – Адриан приподнял кубок, как будто произносил тост за будущую супругу, – то она станет настоящей жемчужиной!

– Хм. – Плотина закрыла глаза. Боль в висках была невыносимой, но в таком шуме голова заболит у кого угодно. Гости тем временем гуськом заходили в триклиний, где их ждал пиршественный стол.

– Дай мне взять тебя под руку, – обратилась императрица к Адриану, и тот поспешил выполнить ее просьбу. – Я должна выполнить свой долг, даже если не смогу положить в рот и крошки. О боги, как же болит голова!

Тит

Тит наблюдал, как гости, работая локтями, прокладывают себе путь к пиршественным ложам. Все как один стремились занять место поближе к императору, который возлежал на почетном, увитом плющом ложе в окружении гор подушек. Никто почему-то не выказал желания составить компанию императрице. Зато целая компания молодых людей наперегонки бросилась к ложу Вибии Сабины. И хотя место справа от нее застолбил за собой трибун Адриан, Тит, наступив на ногу одному молодому эдилу, сумел-таки улечься на ложе справа от нее.

– Здравствуй! – поприветствовал ее он. – Ты сегодня такая красивая.

Девушка, которую он видел во время своих редких визитов в дом Норбанов, обычно лежала на полу библиотеки – в простой тунике, с наспех заплетенной косой. Сегодня же перед ним была блистательная красавица, этакая сияющая нимфа, расположившая на шелковых подушках. В узком серебристом платье, из-под которого выглядывали стройные ножки. Волосы гладко зачесаны назад и собраны в высокую прическу. Никаких украшений в отличие от других девушек в этом зале, которые как будто соревновались между собой в количестве побрякушек. Из ушной мочки Сабины на египетский манер свисала одна-единственная изящная серебряная серьга, длинная, почти до плеча, которая переливалась гранатами.

– Как я рад, что ты была совсем не такой, когда я пришел к тебе с предложением, – чистосердечно признался Тит. – Иначе я бы не смог выдавить из себя ни слова.

Сабина рассмеялась, а вот трибун Адриан на ложе слева от нее недовольно насупил брови. Тем временем в зал, неся серебряные блюда с яствами, прошествовала первая вереница рабов. По триклинию, щекоча пирующим ноздри, тотчас разнеслись ароматы жареной свинины и копченых устриц.

– Кто ты, юноша? – спросил Адриан.

– Тит Аврелий Бойоний…

– Слышал о тебе. И о твоем отце. Но разве ты еще не посещаешь школу? – С этими словами трибун Адриан демонстративно повернулся в Сабине. – Я надеялся продолжить нашу дискуссию об архитектуре, в частности о взглядах Аполлодора. Признаюсь честно, Вибия Сабина, я не поклонник его куполов…

Тит так и не сумел больше вставить не слова. Адриан полностью завладел вниманием своей собеседницы. Титу оставалось лишь завидовать. Ему уже двадцать шесть, мне же всего шестнадцать. Он обаятелен и уверен в себе, я робок и застенчив. Тит был не прочь поменяться с ним местами: как Адриан, томно возлежать на ложе рядом с Сабиной, вести с ней беседы, в которых тонко смешаны серьезные темы и юмор, предлагать ей угощения так, как будто тем самым соблазняет ее, точно знать, когда можно легонько и ненавязчиво дотронуться до ее запястья, как будто проверяя на прочность некую интимную связь.

Иными словами, стать трибуном Адрианом, а не Титом, которому еще полагается ходить в школу.

С досадой пожав плечами, Тит принялся налегать на угощения. До того момента, когда он перестанет быть на пирах младшим, ему оставалось лишь молча кивать, пока другие произносят речи. Он поглощал копченые устрицы и сдобренные соусом улитки, а сам прислушивался к разговорам, что плавно перетекали от ложа к ложу. «Это все благодаря Траяну», – подумал Тит. Удивительная вещь: император даже не пытался завладеть вниманием пирующих. Наоборот, ему нравилось, когда его сотрапезники высказывают свое мнение, и внимательно слушал их речи. Один раз он даже посмотрел на Тита и, видя, что тот молчит, попытался его подбодрить:

– Эй, приятель, ты сегодня какой-то молчаливый. Я был знаком с твоим отцом. Лет сто назад мы с ним вместе оба служили трибунами. Скажи, юный Тит, а ты не хотел бы попробовать свои силы в армии?

Тит не мог представить ничего ужаснее. Грязь? Марши? Сражения? Нет, спасибо. Пусть лучше меня растерзают волки. Увы, он никак не мог сказать этого императору. Тит посмотрел на Траяна: загорелый, полный бьющей ключом энергии, в простой солдатской тунике, с короткой армейской стрижкой, заливается смехом по поводу какой-то шутки, отчего в уголках его глаз собираются веселые морщинки-лучики. Его император.

В свои сорок пять Траян выглядел лет на десять младше. В нем вообще было нечто от юноши. Казалось, он по первому сигналу вскочит с ложа и храбро ринется в бой, как будто только и ждал этого момента.

– Цезарь, – бодро ответил Тит. Траян же расхохотался и задал какой-то вопрос сенатору Норбану. Тит уже давно сделал для себя вывод, что изобразить участие в любом разговоре с сильными мира сего несложно: нужно лишь то и дело называть собеседника по имени (к месту и не месту) и напускать на себя выражение почтительного уважения. Но, слава богам, на протяжении всего пира никто больше к нему не обращался. Тит поглощал свои устрицы, отпивал из кубка вино, довольный тем, что на него никто не обращает внимания. Так было до того момента, когда рабы унесли блюда с остатками орехов и фруктов. Вот тогда-то и вспыхнула драка.

Тит встал с ложа и вышел в атрий полюбоваться луной, когда до него донеслись крики, а затем какой-то шум и грохот. Заинтригованный, Тит тотчас поспешил в сад, освещенный факелами на высоких колоннах. А в следующий момент, выхватывая на бегу меч, мимо него пронесся один из стражников сенатора Норбана. Тит схватил его за руку.

– Это гости, – сказал он, глядя, как на тропинке сцепились в драке две темные фигуры, – а не воры.

Это из-за Сабины подрались два молодых армейских трибуна. Было похоже, что оба мечтали получить в знак ее расположения серебряную серьгу, в результате чего опрокинули вазу с орхидеями, и Траян был вынужден, словно щенков, взять обоих буянов за шкирку и отволочь их в сад.

– Решите это спор, как подобает солдатам! – крикнул он им. – Разбирайтесь друг с другом, а не с хозяйскими вазами. Дорогая Сабина, позволь принести тебе мои глубочайшие извинения по поводу этих неотесанных мужланов.

Но Кальпурния, вместо того, чтобы рассердиться по поводу разбитой вазы, только заливалась смехом. Часть гостей уже покинула трикликлий – подышать свежим воздухом, а заодно посмотреть схватку двух задиристых петушков, которые уже обнажили мечи и дали клятву драться до первой крови.

– Смотрите, пусть это будет лишь царапина, – пригрозил им Траян, а сам уселся на мраморные ступеньки и задумчиво подпер кулаком подбородок. – Вы оба еще понадобитесь мне, когда я на следующий год вернусь в Дакию. Так что даже не думайте доводить дело до смертоубийства.

«В Дакию? – удивился Тит. – О, Юпитер, надеюсь, дед не вздумает отправить меня на войну!» Он легко представил себе, как дед говорит ему: «Служба в армии идет на пользу молодому человеку, она закаляет и дух и тело».

И главное, ничего не скажешь против. Даже если лично вы не горите желанием закалять свои тело и дух.

Теперь в сад вышло большинство гостей. Тит заметил сенатора Норбана, а рядом с ним – Сабину. Старый сенатор лукаво улыбался, а Сабина лишь закатывала глаза. Предмет спора – серьга – поблескивала в свете факелов. С оглушающими криками трибуны налетели друг на друга. Но даже Тит, далекий от подобных вещей, понял: для настоящего поединка они слишком пьяны. В результате все свелось к неуклюжему потрясанию мечами и криворуким ударам. Впрочем, в конце концов одному из соперников – не столько благодаря умению, сколько везению – удалось выбить из рук второго меч. Тот, звякнув, упал на землю.

– Я победил! – гордо заявил везунчик и трясущейся рукой воздел к ночному небу свой меч. – Высокородная Сабина, я требую свою награду – твою серьгу как знак твоей – ик! – любви.

– Награду? За пьяную драку? – искренне удивилась она. – Я раздаю награды лишь за настоящие победы. У меня здесь тысяча стражников, и каждый из них в считанные секунды может искромсать тебя на мелкие клочки.

– Неправда! – оскорбился трибун. – Да я в миг – ик! – разделаюсь с любым стражником.

– Давай проверим? – сказала Сабина и окинула взглядом толпу. Титу показалось, будто он заметил в ее глазах довольный огонек. – Эй, Викс, ты не против показать патрицию, что такое настоящая схватка?

Раздвигая плечом пьяную толпу, ей навстречу вышел молодой стражник, которого Тит уже видел раньше, тот самый, который посоветовал ему приходить к ней с фиалками, а не с букетами лилий. Стражник сбросил плащ, потянулся, разминая руки, и взялся за рукоятку меча. Толпа разразилась пьяными криками и свистом.

– Я готов.

Трибун издал боевой вопль и театрально воздел меч. Его приятели разразились рукоплесканиями. Тит нагнулся, чтобы поднять с земли плащ стражника, но не успел он даже выпрямиться, как трибун уже был обезоружен.

Тит растерянно заморгал, не веря собственным глазам.

– Так нечестно! – возмутился трибун.

Стражник – кажется, Сабина назвала его Викс – расплылся в холодной, как сталь, ухмылке и поманил его пальцем.

– Давай еще разок.

– Дракам не место на пиру, – раздался возмущенный голос императрицы Плотины, но на нее никто не обратил внимания. На этот раз Тит следил за поединком – если, конечно, это был поединок.

Выпад, еще один, и меч трибуна снова со звоном упал на землю.

– Кто следующий? – спросил стражник по имени Викс, обводя взглядом толпу, и развел руки. – Я как раз разогрелся.

Он был высок, силен и уверен в себе, свет фонарей рельефно очерчивал его мускулистые руки. Он стоял, тяжело дыша, готовый снова ринуться в бой.

– Воспеваю оружие и воина, – процитировал Тит себе под нос строчку Вергилия и посмотрел на свое тощее тело. Его собственные подвиги уж точно останутся невоспетыми.

Тем временем навстречу Виксу вышли еще три трибуна. Первый сумел сделать пару выпадов мечом – или как там называется этот прием? Тит плохо помнил, хотя какое-то время посещал уроки фехтования. Но и он через пару секунд уже было обезоружен. Второй был пьян и едва держался на ногах, разумеется. Он оказался с пустыми руками, потому что даже не заметил, как Викс одним ловким движением выбил у него меч. Третий оказался куда более достойным противником, нежели первые два. Гости хлопали в ладоши и подбадривали противников, пока те то налетали друг на друга, то отскакивали в стороны на узкой садовой тропинке. Титу показалось, что он заметил пару моментов, когда Викс мог завершить поединок, однако рыжеволосый стражник даже не думал отпускать своего соперника. Двигаясь с грацией дикого животного, он искусно работал мечом, отчего казалось, будто тот – естественное продолжение его руки. При этом он улыбался от уха до уха. Наконец, как следует измотав противника, он ловким ударом выбил из его рук меч.

Среди трибунов и их друзей прокатился недовольный ропот. Где это видано, чтобы трибуна посрамил какой-то там стражник! А вот Тит разразился искренними рукоплесканиями, к которым присоединились и другие гости, которым было все равно, кто их развлекает. Викс отвесил церемонный поклон, и Тит заметил, как он подмигнул Сабине.

Тит же грустно задумался, сколько лет свой жизни он был готов отдать за то, чтобы вот так легко и непринужденно красоваться, словно петух, перед девушкой. Десять – пожалуй, многовато, а вот пять…

– Я ведь говорила тебе, Цезарь, – голос Сабины вывел его из задумчивости. – Согласись, что он хорош.

– Еще как, – согласился Траян. Он пристально, хотя и дружелюбно, рассматривал Викса.

– Бьюсь об заклад, тебя когда-то готовили в гладиаторы.

– Откуда ты это знаешь, Цезарь?

– Этого не заметит только слепой. Ты работаешь мечом, как будто косишь траву – вжик, вжик, вжик! Будь у тебя армейская подготовка, ты бы прятал руку за щитом, а мечом наносил бы короткие удары. Вот так, – пояснил Траян. – Потому что, сражаясь в строю, мечом не намашешься. Там в ход идет острие. От него в гуще боя больше толку.

– Согласен, Цезарь, в строю так оно сподручнее, – сказал Викс, упираясь острием меча в землю, – но если строй нарушен?

– Мой строй не рушится никогда! – надменно заявил император, впрочем, скорее по привычке, нежели оскорбившись.

Императрица Плотина закатила глаза к небесам. А вот Тит невольно улыбнулся. Улыбнулся и Викс и, все еще сжимая в руке меч, развел руками.

– Это потому, Цезарь, что я еще не пытался его нарушить.

– Не хочешь попробовать? Твоя техника против моей? – лукаво выгнув бровь, Траян в упор посмотрел на Викса.

«Он не посмеет, – испуганно подумал Тит. – Он не посмеет принять вызов. Ведь это же император Рима!»

Однако Викс кивнул в знак согласия. Император же, словно мальчишка, со смехом вскочил с мраморной ступеньки.

– Эй, дайте мне меч!

По толпе гостей пробежал шепоток.

– Цезарь, тебе не пристало, – начала было Плотина, но Траян оборвал жену. – Клянусь Хароном, Плотина, я уже забыл, когда последний раз держал в руках меч. Эй, кстати, а щита ни у кого не найдется? Нет? Ну да ладно, обойдемся без щита. Мне хватит и меча.

Титу первые удары показались какими-то ленивыми – противники присматривались друг к другу. С лица Викса исчезла улыбка, ее сменило напряженное внимание. Траян проявлял бо́льшую осторожность, нежели его противник: он стоял, широко расставив ноги и втянув голову в плечи, явно не желая подставлять себя под удар – именно так Тита в свое время учили поступать его наставники. Именно так привыкли действовать легионеры. Именно так они выигрывали все свои битвы против диких варварских полчищ. Поэтому только слепой не заметил бы, что Викс движется совершенно иначе, занимая больше пространства, как будто нарочно искушая противника, подставлял себя под его меч. Короткий меч Траяна совершал молниеносные выпады, подобно языку змеи, целясь Виксу то в шею, то в колено, то в локоть. Но тот ловко парировал все удары, и, в свою очередь, наносил свои, вынуждая Траяна отступать все дальше. Воодушевленный успехом, он, размахивая мечом, ринулся на противника, однако тотчас отлетел назад, наткнувшись на твердое, словно камень, плечо императора. Затем противники вновь разошлись, и поединок возобновился.

«О боги, – с ужасом подумал Тит, – он и впрямь вздумал сражаться с императором по-настоящему! Как солдат с солдатом!»

Впрочем, похоже, что император сам горел азартом.

– Хватит прыгать взад и вперед, – произнес Траян, когда они с Виксом описали круг. – Рассчитываешь, что заставляя меня бегать за тобой, ты чего-то добьешься?

– А разве нет, Цезарь? – бросил ему Викс, делая очередной выпад.

Траян ловко парировал его удар.

– Может, будь у тебя арена, ты мог бы скакать по ней зайцем, но на поле боя такая тактика не пройдет. – С этими словами он замахнулся, целясь Виксу в колено, но тот успел отскочить. – Там особенно мечом не помашешь. Там тесно, как в попке мальчика.

Викс не стал отвечать на его остроту, продолжая сыпать ударами. При этом – отметил про себя Тит – Викс избегал ударов в лицо. Даже такому задире, как он, хватало ума проявлять осторожность, сражаясь с самим императором. Ведь страшно подумать, что будет, лиши он Траяна по неосторожности зрения. Зато противники щедро осыпали ударами плечи и ребра друг друга – это все, что мог сделать Траян, чтобы постоять за себя. В следующий миг Викс сделал стремительный выпад, целясь ему в плечо. Траян по привычке мгновенно поднял щит, преграждая лезвию путь. Увы, никакого щита у него не было. Вместо него лезвие вошло в руку, и у Тита от ужаса перехватило дыхание. Из раны брызнула кровь. Толпа гостей испуганно ахнула. Траян посмотрел на руку: ручеек крови стекал вниз и капал на землю между пальцами. Викс с посеревшим лицом отпрянул назад, а рядом с Траяном плотным кольцом тотчас выросли преторианцы. А в следующий миг…

Траян откинул голову назад и захохотал.

– Ты победил, приятель!

– Неправда, Цезарь, – ответил Викс. – Будь у тебя щит…

– Но его не было, а я про это забыл. Так что победа твоя. Поздравляю, – с этими словами Траян махнул рукой, давая гвардейцам понять, что те не нужны, а сам похлопал Викса по плечу. – Знаешь, может, в твоем махании мечом и впрямь что-то есть. Как твое имя?

– Верцингеторикс, Цезарь.

Тем временем вокруг императора столпились желающие оказать ему первую помощь, но он прогнал их от себя.

– Подумаешь, царапина. Я наношу себе гораздо более глубокие, когда бреюсь. – Он вновь, причем с симпатией, посмотрел на молодого стражника, как будто они были друзья по гимнасию. – На следующий год, Верцингеторикс, я поведу свои легионы на север. Есть там один дакийский царь, которого следовало бы проучить. Мне нужны хорошие воины – и сейчас, и всегда. И мне кажется, ты был бы в их числе. Хочешь помочь выиграть войну?

– Это мы посмотрим, Цезарь, – ответил Викс, и Тит решил, что услышал нотки неуверенности в его голосе. «Эх, лежи на моем плече эта рука, – подумал Тит, смотри на меня эти глаза, наверно, даже я пошел бы служить в легионы. А ведь еще час назад я бы предпочел быть растерзанным волками, чем стать солдатом».

– Это я посмотрю, Верцингеторикс, – передразнил Викса Траян. – Я сделаю из тебя римского легионера. И запомни, острие всегда побеждает, – с этими словами он снова хлопнул Викса по плечу и обвел взглядом толпу. – Эй, есть желающие преподать урок юному воину? Легат? Юный Тит? Или ты, трибун Адриан?

– Только не он. – Голос Викса был исполнен презрения. – Скажи, когда в последний раз ты видел его грязным?

Траян рассмеялся. Рассмеялись и гости, неискренне и подобострастно.

– Да, тут наш герой прав, Адриан, – сказал Траян, возвращая меч в ножны. – Побудь ради разнообразия мужчиной. Возьми в руки меч.

– Спасибо, Цезарь, – ответил Адриан, даже не улыбнувшись. – Своим пером я способен нанести врагу куда больший урон.

– Мой меч, твое перо, – предложил Викс, вновь вытаскивая меч. – Давай поглядим, чья возьмет.

И снова смешки. Адриан открыл было рот, но вместо него – к превеликому собственному удивлению – заговорил Тит.

– Скажи, а ты не мог научить меня хотя бы нескольким приемам, – обратился он к Виксу. – Потому что, признаюсь честно, воин из меня неважный.

– Вот это молодец! – довольно воскликнул Траян и, обняв одной рукой плечо сенатора Норбана, а второй – плечо Сабины, зашагал обратно в триклиний. Адриан попытался идти с ним рядом, но его оттеснили. Видя это, Тит невольно усмехнулся.

Сад постепенно опустел. Гости, жалуясь на ночную прохладу, – волнение, которое до этого согревало их, улеглось, – тоже потянулись в дом, где их ждали кубки с подогретым вином. Викс подобрал с земли плащ, перекинул его через руку и сунул в ножны меч. К нему подошел Тит.

– На самом деле, тебе не нужно меня ничему учить, – сказал он, кивком указывая на меч. – Я безнадежен. Я просто пытался отвлечь Адриана. Он был готов вырвать тебе сердце и зажарить его, за то, что ты выставил его на всеобщее посмешище.

– Знаешь, мне как-то все равно, кем я его выставил.

– И как только тебе хватило дерзости ранить императора, – раздался рядом с ними грудной женский голос. Тит обернулся и тотчас поспешил отвеcить учтивый поклон: перед ним стояла императрица Плотина. Он впервые видел ее так близко – высокая и статная, она казалась обсыпанной изумрудами колонной. Стоя вровень с Титом, она действительно была высокого роста. Впрочем, взгляд ее глубоко посаженных глаз был устремлен мимо, на Викса, чему Тит был несказанно рад. В эти мгновения он предпочел бы сделаться невидимым. – Впрочем, как тебе вообще хватило дерзости затевать этот поединок. Может, мой супруг и счел его забавой. Но вот я – нет.

С этими словами она гордо развернулась, словно статуя, которую на колесах выкатывают из храма, и с царственным видом удалилась.

– Императрицы… – произнес Викс, с отвращением в голосе. – Вот уж кто все как одна мстительные стервы. Император, если что, может вас простить, императрица – никогда.

– И со сколькими императрицами ты знаком? – пошутил Тит.

– Ты удивишься, – ответил стражник, который только что ранил в руку императора Рима, и, насвистывая, зашагал прочь.

Викс

– Я видела, как ты дрался на мечах с императором, – сказала мне Гайя, когда я заглянул в кухню. – Вот только как ты мог… ведь это же император. Какой, однако, красавец мужчина!.

Я мысленно с ней согласился. Потому что Траян и впрямь был прекрасен. Этот низкий, раскатистый голос, эта сила, что чувствовалась в каждом ударе! Кстати, я заметил, что мышцы на его левой руке гораздо сильнее, чем на правой, – сказывались долгие годы солдатской жизни, когда он носил в левой тяжелый щит. Рука с императорским перстнем-печаткой лежала на моем плече, как будто я был его другом. И где вы видели, чтобы император отмахнулся от раны, как от какой-нибудь шутки?

Клянусь Хароном, как приятно было вновь почувствовать в ладони рукоять меча! Ощущать, как работают мышцы, то расслабляясь, но напрягаясь снова, как они постепенно разогреваются, как движения приобретают плавность. А свист меча, рассекающего воздух, легкий звон соприкасающихся лезвий – раз, второй, третий. Как мне этого всего не хватало, как я соскучился по хорошему поединку! А как быть с достойным противником? Кто он? Ведь не эти сопляки-патриции, ни даже сам император. Не спорю, мечом он владеет ловко, но даже император Рима не прошел той суровой школы, какую прошел я, когда мне было всего восемь и меня обучал величайший из всех гладиаторов.

В общем, в моей груди шевельнулась тоска по старым временам. А может, они никуда не уходила, просто Сабина на какое-то время приглушила ее. Да и как не поддаться соблазнам плоти, когда тебе всего девятнадцать! Но тоска – она никуда не прошла. Я посмотрел на двух других стражников. Примостившись в дальнем конце кухни, они весело переругивались, играя в кости. Неужели и я стану таким же лет этак через тридцать – толстым охальником, лапающим молоденьких рабынь, которому только и остается, как докучать всем своим рассказом о том, как однажды я скрестил мечи с самим императором.

– Налей мне вина, – сказал я Гайе.

– А как насчет чего-то другого? – лукаво спросила она. – Последнее время я редко видела тебя среди нас, рабов. Да и у моей двери ты тоже перестал бывать.

Не удостоив ее ответом, я взял блюдо с медовыми пирожными и графин вина и, громко топая, удалился к себе в комнату. Из атрия по-прежнему доносились голоса гостей, их слегка протяжные патрицианские интонации, но у меня не было ни малейшего желания наблюдать за праздником.

Мои уши явственно различали бархатистый баритон трибуна Адриана. Этот самодовольный тип явно демонстрировал свою ученость, то ли перед Сабиной, то ли перед кем-то из гостей. Кстати, я слышал, как Адриан пытался разузнать у других стражников, – он даже сунул им за это по монетке, – не отдает ли Сабина предпочтение другому воздыхателю. Или, может, он не нравится ее отцу? Иначе почему она так долго тянет с ответом?

– Ее отец считает тебя напыщенным занудой, – сказал я, хотя меня он не спрашивал. – Мой тебе совет, трибун, откажись от Вибии Сабины. Она никогда не выберет тебя.

Я рассчитывал, что он вспыхнет и сожмет кулаки, но он лишь смерил меня надменным взглядом.

– Что бы ты знал о ней, стражник.

У меня едва не сорвалось с языка, что кое-что о Сабине я знаю очень даже хорошо. Как она изгибается, когда я целую ей шею, как закрывает глаза, как стонет от удовольствия, когда я целовал ей кое-какое место. Но я промолчал, ограничившись нахальной улыбкой. Держа в руке золотой кубок, он еще раз посмотрел на меня, как на полное ничтожество, и пошел прочь.

– Он был готов свернуть тебе шею, – сказал тогда мне этот тощий доходяга Тит. – Ты выставил его посмешищем.

Ну и что. Так этому напыщенному павлину и надо.

Я лежал на спине в своей кровати, жевал пирожные, сыпля медовыми крошками на одеяло, и наблюдал за тем, как в узкой прорези окна восходит луна. Вскоре один за другим мимо моего окна проплыли паланкины, развозя гостей по домам. Другие стражники тем временем отправились в сад гасить светильники. А еще мне было слышно, как, прибираясь в кухне, жалуется на мозоли усталая кухарка, а госпожа Кальпурния шутливо возмущается в атрии.

– Ты не поверишь, что сказала мне императрица! – воскликнула она. В ответ донесся негромкий смех сенатора Норбана, и они вместе зашагали по лестнице на второй этаж. Постепенно в доме все стихло. «Сегодня она не придет», – подумал я. Но я ошибся. Примерно через час, держа в руке пару серебристых сандалий, в мою дверь проскользнула тень.

– Я натерла ноги, – пояснила Сабина. – Как я ненавижу эти сандалии!

– Тогда почему ты их носишь?

– Но ведь они красивые!

Я присел на кровати.

– Ты это нарочно подстроила?

– Что?

– Сама знаешь, что. Поединок.

– Может, и подстроила.

– Но зачем?

– Я подумала, что императору ты понравишься.

Мне тотчас вспомнилась императрица и ее холодные намеки.

– Зато я не понравился его жене.

– Плотине? – усмехнулась Сабина. – Думаю, что нет. Ей вообще никто не нравится. Особенно, если человеку весело.

– И как только императора угораздило жениться на ней? – вырвалось у меня. – Это все равно, что делить постель со статуей.

– При чем здесь это? – удивилась Сабина. – Она ведет дом и порой дает Траяну дельные советы. Он управляет империей и спит с симпатичными молодыми солдатами. Они прекрасно ладят, – Сабина покачала серебристыми сандалиями. – Пойми, Викс, такие браки, как у Кальпурнии с моим отцом, можно пересчитать по пальцам. Зато таких, как у Траяна с Плотиной, – большинство.

– Траян любит солдат? – Я выгнул брови. – Именно поэтому ты и решила, что я ему понравлюсь? Но ведь я не…

– Ты болван! Я подумала, что ты понравишься ему совсем по другой причине. Ведь если не считать солдат в постели, ты такой же, как он.

– Значит, я болван? – Я выпростал руку и, поймав Сабину за талию, резко привлек к себе. Она еще не переодела узкого серебристого платья, в котором была на пиру, а рядом с ее шеей по-прежнему переливалась гранатами длинная египетская серьга.

– Да, ты болван, который провел прекрасный поединок против императора, и тебе за это положен приз. – С этими словами она потянула серьгу и положила ее мне в ладонь. – Трибуны устроили драку из-за нее. Правда, зачем, не пойму. Но ты их победил, и она твоя.

– А ты?

– А что я? Я и так твоя, – усмехнулась она. – Я люблю тебя, Викс. Ты даже не знаешь, как сильно я тебя люблю.

Скажу честно, от этих ее слов мне сделалось не по себе. Я даже задумался о том, как бы мне выпутаться из всей этой истории. Потому что раньше таких слов я от нее не слышал. Нет, она вела со мной разговоры, но только не про любовь. Я задумался. Мне тотчас вспомнились мои собственные родители, то, как они постоянно разговаривали друг с другом – как будто между ними существовала некая неразрывная связь, которая сохранится даже после смерти. Кстати, отец Сабины и Кальпурния тоже постоянно разговаривали между собой. Значит ли это, что и мы?… Что наши с ней разговоры в постели значат нечто большее, чем просто смешки и шутки? Или они нечто такое, что затягивает человека в такую бездонную пучину, из которой ему потом уже не выбраться?

Я не знал, что на это ответить. Потому что не знал, что думал, что чувствовал, чего желал. Я вообще мало что знал, и вновь задумался о том, как мне выпутаться из всего этого. Но в следующий миг Сабина усмехнулась и вскарабкалась на меня, чтобы поцеловать. Я запустил пальцы в ее гладко зачесанные назад волосы и вытащил шпильки. Волосы каштановой волной рассыпались по ее плечам, а я вновь забыл обо всем на свете.

Глава 7

Сабина

– В этом году урожай невелик. Скоро и таких не будет.

Взяв из рук торговки фруктами плод граната, Сабина положила взамен в морщинистую ладонь монетку.

– Спасибо, Ксанта, что припасла для меня хотя бы один.

– А как же иначе, милая, – улыбнулась старая женщина и отвесила поклон. Поднеся гранат к носу, Сабина двинулась дальше. Немного вялый, но аромата не утратил.

– Ты знаешь торговку по имени, – заметил Адриан, идя с ней рядом. Не замедляя шага, он протянул ей небольшой серебряный нож, чтобы она могла вскрыть кожуру.

– Ксанту? Ну конечно. Я всегда покупаю у нее фрукты. Знать, как кого зовут, по-моему, это очень даже неплохо.

– Даже простолюдинов?

– Особенно простолюдинов, – Сабина отковыряла первое зернышко и отправила его в рот. – Мой отец знает всех своих клиентов по имени, и они готовы ради него на все. А посмотри на Траяна! Он знает по имени всех своих преторианцев и даже их семьи. Да что там, он помнит даже, какие клички центурионы дают своим лошадям.

– Пожалуй, – задумчиво согласился Адриан. – И это ему помогает.

Утро было холодным и неприветливым. Казалось, небо нахмурилось серыми тучами. Над Римским форумом ветер трепал матерчатые навесы: торговцы, сыпля себе под нос проклятиями, то вели сражение с хлопающей, словно крылья, тканью, то догоняли, пытаясь поймать, сорванный ветром навес. Завернутая в розовую шерстяную паллу, Сабина неторопливо шла между прилавков. Адриан шагал с ней рядом – высокий и спокойный, в белоснежной тоге, старательно обходя подернутые рябью лужи. Позади них хмуро тащился стражник из дома Норбанов.

Разумеется, не Викс. Когда Адриан пришел к ней и предложил прогуляться по городу, Сабина нарочно выбрала одного из стражников постарше. Ей не хотелось, чтобы чуткие уши Викса ловили каждое слово в их разговоре, не хотелось ощущать на себе его колючий взгляд, всякий раз, когда Адриан брал ее под руку.

– Погоди, я куплю вот это. – Сабина остановилась рядом с кожаным мячом на прилавке какой-то торговки. Взяв мяч в руки, она подбросила его вверх и поймала. – Я его беру. Он мягкий. С ним будет играть малыш Кальпурнии, когда родится.

– Отличный выбор, госпожа, – похвалила ее лавочница. – Может, также возьмешь вот это кольцо. Пригодится, когда у малыша начнут резаться зубы.

– Спасибо. Помнится, Лин нам всем не давал спать.

С этими словами Сабина отправила в рот очередную пригоршню гранатных зерен, после чего поинтересовалась у торговки ее собственными детишками. Ей пришлось выслушать длинную историю о том, как любимая дочь торговки пошла на месяц раньше, чем все ожидали, в обмен на которую она предложила свой рецепт борьбы с воспаленными деснами:

– Моему младшему брату помогало лишь гвоздичное масло.

После чего в руки торговки перекочевало еще несколько монеток.

– У тебя это здорово получается, – заметил Адриан, когда они двинулись дальше, оставив торговку отпускать им поклоны.

– Это не сложно. Главное, проявлять к людям интерес.

– Лично мне люди не интересны, – признался Адриан. – Исключение оставляю лишь для умных.

– Знаю. Я тоже тебя не интересовала, пока ты не обнаружил, что у меня есть мозги, – с этими словами Сабина вручила покупки стражнику. – Но ведь можно изобразить интерес. И люди будут за это благодарны.

– Увы, я лишен твоих талантов, Вибия Сабина, – улыбнулась Адриан. – Мне всегда нелегко дается найти общий язык с кем бы то ни было.

– Для начала выучи имена, – посоветовала Сабина. – Улыбайся при встрече. Поговори с ними. Надеюсь, ты помнишь поправку, которую внес в Закон Корнелиев мой отец? Про продажных чиновников? А известно ли тебе, что надоумил его один наш вольноотпущенник, который разбирался во взятках как никто на свете. Рабы, вольноотпущенники, плебеи, честное слово, ты их недооцениваешь. А зря. У них можно многому поучиться.

– Пожалуй, – согласился Адриан. Его короткая борода была чуть светлее его темных волос, но если присмотреться, в ней можно было заметить золотистые волоски. – Или же я женюсь на тебе, и тогда ты станешь вместо меня очаровывать плебеев, рабов и вольноотпущенников.

– И как высоко ты оцениваешь это мое достоинство?

– Выше, чем твое приданое. Сестерции есть у кого угодно. Обаяние встречается гораздо реже.

Сабина отправила в рот очередное зернышко и запрокинула голову, чтобы полюбоваться полосатым африканским мрамором храма богини Согласия. Мимо нее, зябко кутаясь в паллу, торопливо прошла какая-то женщина с корзиной в руках, а за ней – двое детей.

– Вчера императрица Плотина пригласила меня во дворец. Помочь ей за ткацким станком.

– Она от тебя в восторге.

– А, по-моему, я ее разочаровала. Ткачиха из меня оказалась никудышная, челнок ходил вкривь и вкось, нити ложились неровно, а мое платье она сочла непристойным, потому что оно было без рукавов. Зато тебя она превозносила до небес. Любой наш с ней разговор рано и поздно сводился к тебе. Скажи, а правда, что, когда ты был ребенком, ты поделил ее сад на провинции и поочередно правил каждой из них. По ее словам, в одиннадцать лет ты уже имел правильно составлять документы. А еще она поведала мне о том, как в возрасте четырнадцати лет ты убил на охоте волчицу, а потом укрывался ее шкурой, пока та не облезла.

Адриан смущенно кашлянул.

– Ты знаешь, – поспешил добавить он, – что императрица скоро удостоится титула Августы? Это такая высокая честь. Траян пытался наградить ее им раньше, но она отказывалась. По ее словам, она ни за что не примет от сената звания Матери Рима, пока не заслужит эту честь своими делами.

– А, по-моему, она его заслужила давно. – Сабина подбросила в воздух гранатное зерно и поймала его ртом. – Она образцовая императрица. Выйди я замуж за Траяна, я никогда бы не стала, такой, как она.

– Ты? – удивился Адриан. – А что, такое могло случиться?

– Не совсем. Но когда умер Домициан, моему отцу предлагали занять его место.

– Что? – Адриан испуганно огляделся по сторонам. – Откуда ты это взяла?

– Почти все свое детство я провела, подслушивая под дверьми, – пояснила Сабина, запустив пальцы за новой порцией похожих на драгоценные камешки зерен. – Никто мне ничего не говорил, вот я и подслушивала. Что еще мне оставалось? Ты не поверишь, какие вещи я узнала… Ну а стань мой отец императором, он бы усыновил Траяна как своего наследника, а чтобы скрепить их союз, выдал бы меня за Траяна замуж. Таким образом, Траян мог бы стать моим мужем. А так он просто мой дальний родственник. Но мой отец отказался от императорской тоги, так что теперь Матерью Рима Траян назовет Плотину, а знаки внимания мне оказываешь ты.

– О боги, – пробормотал себе в бороду Адриан. – Надеюсь, ты не рассказываешь эту историю первому встречному.

– Нет конечно. Поверь, держать рот на замке я умею. К тому же, я даже рада, что не стала императрицей. Раньше я об этом мечтала – как и все девушки. Я и сейчас думаю, что в некотором смысле это очень даже интересно. Но, с другой стороны, стать императрицей – это значит, быть ею всю свою жизнь. А мне бы не хотелось до конца моих дней сидеть во дворце, пусть даже с диадемой на голове. Впрочем, по-моему, супруг из Траяна был бы неплохой. Я его просто обожаю.

– Этих простодушных солдат легко любить, – буркнул Адриан.

– Я бы не назвала его простодушным! – с жаром воскликнула Сабина. – Траян умеет одной рукой держать в узде сенат, а другой – легионы. Согласна, на первый взгляд он кажется простодушным солдатом, но разве простодушный солдат смог бы мастерски уравновешивать интересы?

– А, по-моему, ему в первую очередь следовало бы навести порядок в управлении, и лишь затем думать о расширении границ, – менторским тоном произнес Адриан, каким он обычно рассказывал Сабине про греческих философов, независимо от того, была она знакома с их трудами или нет. – Ему следует уделять больше внимания строительству – возводить храмы, акведуки, новый Форум. Я говорил ему об этом не менее сотни раз, но он пропускает мимо ушей мои советы. Они ему безразличны. Впрочем, как и я сам. Да ты сама это видела, на пиру в вашем доме. Когда твой стражник выставил меня посмешищем.

На мгновение лицо Адриана превратилось в каменную маску.

– Я бы не сказала, что Траян тебя не любит, – сказала Сабина, лишь бы отвести разговор подальше от Викса. – Просто он человек горячий, порывистый. А ты сдержанный, хладнокровный. А горячее и холодное не смешиваются.

«Как, например, Викс и Адриан, – мысленно добавила Сабина. – А вот я, хотя хладнокровия мне не занимать, отлично лажу с Виксом. Но об этом лучше не думать, по крайней мере не сейчас».

– В любом случае, – продолжила она вслух, – даже если Траян и не слишком благоволит тебе, зато Плотина тебя обожает. А к ней он прислушивается. Вот увидишь, твои строительные планы от тебя не уйдут.

– Украшать город, чтобы затем его покинуть! – воскликнул Адриан. Эти слова вырвались так, как будто внутри него прорвало плотину. – Провести полжизни в сенатских дебатах, произносить речи, надзирать за чиновниками, проверять счета, и это при том, что в мире так много интересного! Сколько удивительных вещей можно посмотреть: разливы Нила, дельфийскую пифию, укутанные туманом горы Бригантии, о которых ты мне рассказывала! – Теперь Адриан говорил с жаром, размахивая руками, как то обычно бывало, стоило ему оседлать своего любимого конька. – А храм Артемиды в Эфесе! А непроходимые леса Дакии!

– И ты надеешься все это увидеть? – спросила Сабина. – У Плотины большие планы в том, что касается твоего будущего.

– Верно, – согласился Адриан, придирчиво рассматривая ноготь большого пальца. Какое-то время они молча шагали рядом. – Императрица действительно лелеет относительно меня большие планы, – осторожно добавил он, придерживая от ветра белоснежные складки тоги. – И я стараюсь не вступать с ней в споры. В конце концов это ведь она вырастила меня, и я ей многим обязан.

– Многим, – согласилась Сабина. – Но не всем.

Они вновь умолкли. Мимо них, слегка пошатываясь под тяжестью корзины, которую она тащила на плече, прошла чернокожая рабыня-нумибийка. Выйдя на нетвердых ногах из винной лавки, к ней подскочил какой-то моряк, но она оттолкнула его плечом. Рядом, разложив под дождливым небом свои таблицы, стоял астролог, с умоляющим видом призывая прохожих узнать, какое будущее пророчат им звезды. Сабина замедлила шаг.

– Может, нам стоит прочесть твои звезды? Чтобы тебе не мучиться вопросами по поводу твоего будущего. Если, конечно, ты веришь предсказаниям астрологов.

– Верю.

– И после этого ты называешь себя рассудительным.

– Когда я впервые надел тогу взрослого мужа, бывший астролог Домициана, Несс его имя, составил мой гороскоп, – задумчиво произнес Адриан. – Его предсказание было таким странным, что я даже не знал, как к нему отнестись. После этого я при первой же возможности, на всякий случай прошу астрологов прочесть мои звезды, и все они как один говорят одно и то же.

– Неужели? – удивилась Сабина. – Так вот что ты имел в виду в студии дяди Париса, когда сказал мне, что тебе уже известно твое предначертание. И что же это такое?

– Что ни один смертный не увидит такой широкий мир, какой увижу я. Так что, думаю, Плотина будет сильно разочарована. Предсказанная мне судьба плохо вписывается в ее планы, – ответил Адриан и посмотрел на Сабину. На этот раз в его взгляде не было ни высокомерия, ни снисхождения, лишь серьезная задумчивость, в глубине которой пылал огонь. – Ты могла бы вместе со мной объездить мир.

Сабина несколько мгновений смотрела ему в глаза, затем перевела взгляд на гранат. Зря она не посчитала съеденные зерна. От сока ее пальцы были розовыми, как у богини зари.

– Скажи, сколько, по-твоему, зерен в гранате?

– Примерно шестьсот, – не раздумывая, ответил Адриан. Такие вещи он знал наизусть.

– Я съела примерно две трети, – сказала Сабина. – И если взять за основу миф – одно зернышко за каждый месяц ее замужества за Плутоном – это дает нам тридцать пять лет вместе. Как ты думаешь, нам их хватит на то, чтобы объездить и посмотреть целый мир?

Викс

Я не нашел Сабину ни в ее комнате, ни в библиотеке, ни в атрии. В конце концов, я обнаружил ее в самом дальнем уголке сада. Она сидела на скамейке перед выключенном на зиму фонтаном, накинув на плечи голубую паллу, и держала на коленях наполовину скрученный свиток. К этому моменту я уже порядком рассвирепел, поэтому подойдя ближе рявкнул:

– Значит, Адриан?

– Приветствую тебя, Викс, – ответила Сабина и, пометив в свитке пальцем место, где читала, подняла на меня глаза. – Ты мог бы прийти и раньше. Здесь ужасно холодно. Но я решила найти для тебя местечко, где ты можешь рявкать, сколько тебе угодно.

Я не позволил ей увильнуть от ответа.

– Так ты выходишь замуж на Адриана?

Эту новость я узнал от одной рабыни, когда я вернулся из Капитолийской библиотеки, куда меня отправил с поручением хозяин.

– Адриан, это холодная, самодовольная рыба.

– Неправда, он не холодная рыба, – задумчиво ответила Сабина. – Разве что придется привыкнуть к бороде.

– Но почему? – взорвался я.

– Я привыкла целоваться с тобой. Но у тебя нет бороды, так что в первое время будет довольно странно…

Я выхватил у нее из рук свиток и бросил его в фонтан. Но поскольку тот замерз, то свиток лишь упал на лед и развернулся. А жаль, я бы предпочел, чтобы он намок.

– Извини, Викс, – виноватым голосом сказала Сабина. – Я дразню тебя, хотя, наверно, зря. Да, я выхожу замуж за сенатора Адриана. Скажи, почему я не должна этого делать?

– Почему не должна? – переспросил я, не зная, что сказать.

– Но ведь должна же я за кого-то выйти замуж.

Она стояла передо мной под холодным зимним солнцем – такая крошечная, с распущенными волосами. Почти такая, какой я ее видел впервые.

– Что ты предлагаешь мне взамен? Навсегда остаться в стенах этого дома? Читать, играть с Лином и Фаустиной? Или стать весталкой? Увы. Поздно, и для первого, и для второго, и третьего. Настало время, и я должна выйти замуж. Думаю, Адриан не хуже других. А может, даже лучше.

Я поймал себя на том, что как загнанный зверь мечусь туда-сюда у фонтана, не в силах устоять на одном месте.

– Но почему?

– Потому, что он хочет посмотреть мир. Он сказал, что после свадьбы мы с ним уедем посмотреть Афины, Фивы… Возможно, Египет. Куда угодно. – Она обвела глазами сад, как будто уже видела пирамиды, греческие храмы, изящные корабли, что отвезут ее к ним. – Это куда лучше, чем выйти за какого-нибудь зануду-претора, которому не нужно ничего, кроме детей и званых обедов. Рим мы оставим политикам, а сами уедем с ним посмотреть мир.

– А если эта стерва императрица настоит на своем? – бросил я ей. – Вот увидишь, она постарается прибрать тебя к ногтю. Будет десять раз на дню проверять, чем ты занята, хороша ли ты для ее дорогого Публия. Если тебе хочется посмотреть мир, мой тебе совет – выйди замуж за кого угодно, а не за этого маменькиного сынка, который перед тем, как куда-то уехать, будет испрашивать у нее разрешения.

– С Плотиной я как-нибудь разберусь, – возразила Сабина. – Что касается ума, ей далеко до жены Домициана.

– А как же я? – вырвалось у меня. – Кто для тебя я? Игрушка, и все?

– Нет, не только игрушка. – Сабина плотнее закуталась в голубую паллу. – А ты на что рассчитывал, Викс? Чего ожидал? Ты что, рассчитывал на мне жениться? Или ты забыл, что такие браки запрещены законом? И даже будь они не запрещены, скажи я, что хочу за тебя замуж, как ты тотчас бы начал воровато оглядываться по сторонам, как бывает всякий раз, когда тебя загнали в угол, а под утро, захватив под мышку плащ, вообще дал бы стрекача. Разве не по этой причине ты покинул Британию? Что какая-то девушка хотела за тебя замуж?

Я пропустил ее вопрос мимо ушей в надежде найти почву потверже.

– Ты пользовалась мной.

– Для собственного удовольствия, точно так же, как ты – мной, – невозмутимо ответила она. Ее голос был само спокойствие. – Ты жалеешь об этом?

– А сейчас ты получишь удовольствие в последний раз, – с этими словами я резко дернул ее к себе. Одна рука тотчас зарылась в ее волосах, другая – грубо легла ей на грудь. – Ты думаешь, что Адриан даст тебе что-то подобное? Может, тебя это удивит, но если он когда-либо и проявит к тебе интерес, то только сзади.

Я бросил ей это в лицо, как плевок, этот мой вывод, который я сделал в тот самый первый день, когда увидел Адриана.

– Можно подумать, я не вижу, как этот ублюдок таращится на рабов, когда приходит к тебе в гости. Причем смотрит он не на девушек. Я сам удостоился от него пары взглядов, когда был без туники. Твой Адриан предпочитает юношей.

– Я знаю, – фыркнула Сабина.

Мои руки тотчас отпустили ее. Я чувствовал тебя круглым дураком.

– Разумеется, я знала это, Викс. Кальпурния в самом начале сказала мне, что Адриан содержит любовника. Двадцатилетнего танцора, если быть точной. И он гораздо красивее меня. – Сабина вновь опустилась на мраморную скамью. – Иначе почему они с отцом поначалу отнеслись к его ухаживаниям с подозрением? Им хотелось, чтобы я нашла себе мужа, который бы любил меня, который дал бы мне детей. Но дети мне не нужны, как не нужна и любовь мужа. Днем Адриан будет брать меня в путешествия, а ночью оставлять меня в покое. Мы будем с ним друзьями, и это меня устраивает.

Мне показалось, будто в меня швырнули булыжником. Я размышлял над этим вопросом с той самой ночи, когда сенаторская дочка затащила меня к себе в постель.

– Так вот почему тебе понадобился я? Адриан тебе нужен как муж, а я как жеребец?

– Адриан как муж, – поправила меня Сабина, – ты – как тот, кого я люблю.

– Думаешь, я тебе поверю? Даже не рассчитывай, – засунув руки за пояс, как будто опасался придушить ее, я вновь заметался из стороны в сторону.

– Я знала, что толку от Адриана в постели не будет, – спокойно ответила Сабина. – И я подумала, что ты обучишь меня постельным утехам. Сразу догадалась, что у тебя в этом отношении богатый опыт. А еще у меня было предчувствие, что тебя полюблю, что даже к лучшему.

– Странная, однако, любовь, – огрызнулся я, все так же меряя шагами сад.

– Это почему же? – Сабина сделала невинные глаза. – Мне, Викс, как и любой девушке, хочется любви. Чего я не хочу – так это, чтобы эта любовь принуждала меня к чему-то. Адриан как муж явно не станет этого делать. Да и ты тоже, как любовник. Тем более что ты собрался пойти в легионы.

Почему-то эти ее слова разъярили меня еще больше.

– Я не собираюсь ни в какие легионы! – гаркнул я.

– Неправда. Это написано на твоем лице. Из таких, как ты, и состоит армия. – Сабина поднялась со скамьи и обняла меня за шею. – Возможно, ты завоюешь для Рима несколько новых провинций. Весь город будет выкрикивать твое имя, осыпать тебя лепестками роз.

Я схватил ее за запястье, не давая подойти ближе:

– Прекрати!

– У меня даже в мыслях нет соревноваться с тобой, Викс. Ни малейшего желания.

– Прекрати!

– И я не пойму, чем ты так расстроен, – удивилась Сабина. – По идее, расстраиваться должна я. Я только что сказала, что люблю тебя, ты же ни слова ласкового не сказал мне в ответ.

– После того как ты использовала меня? – огрызнулся я.

– Кто кого использовал, Викс? Я каждую ночь приходила к тебе, ложилась в твою постель, любила тебя, ничего не прося взамен. Мне казалось, тебя это более чем устраивало.

Я вновь сделал вид, что не услышал ее.

– Если ты думаешь, что позволю тебе хотя бы одной ногой шагнуть в мою комнату…

– Хорошо, если ты не хочешь, я не приду, – вздохнула Сабина. – Правда, хотелось бы надеяться, что ты передумаешь. До моей свадьбы остается месяц. И я бы хотела провести его с удовольствием.

Я отшатнулся и ткнул в нее пальцем:

– Сабина, – я впервые назвал ее по имени, и мне не пришлось делать над собой никаких усилий, – да я теперь никаким рожном[1] тебя не коснусь.

– Интересно, – отозвалась она. – Откуда пошло это выражение. Почему именно рожном? Каким рожном? Почему не жезлом или копьем? Надо будет посмотреть в книгах.

С этими словами она достала из замерзшего фонтана свиток и зашагала прочь. Я посмотрел ей вслед. Я стоял, сжимая и разжимая кулаки, как неожиданно мне вспомнилось что-то такое, что Адриан сказал императрице.

Пусть Сабина ни в чем не была похожа на свою гадюку-мать, зато она умеет точно так же, как и та, гордо покинуть комнату. Или в данном случае сад. Впрочем, с тем же успехом эта маленькая стерва могла покинуть и мою жизнь. Они с Адрианом были достойны друг друга.

Когда же тем вечером она вновь постучала в мою дверь, не говоря ни слова, я – хотя и поклялся, что никогда этого не сделаю, пусть она ползает передо мной на коленях, – открыл засов, и она скользнула в мои объятья, как будто бы ничего не случилось.

– Прости, если я сделала тебе больно, Викс, – раздался в тишине ее шепот. – Ты ведь знаешь, до тебя я никого не любила и потому поступила неправильно. Если хочешь, я уйду.

– Нет, – прохрипел я не своим голосом.

Той ночью я использовал ее как только хотел: туго наматывал на руку ее волосы, впивался ей в губы поцелуем, пока те не распухли, нарочно оставил у нее на шее несколько меток.

– Давай, объясни своему жениху, откуда они у тебя, – прошептал я свирепым шепотом, но она лишь сильнее сжала объятья.

– А теперь можешь идти, – сказал я, насытившись ею. – Ты получила то, зачем пришла.

А в следующий миг в темноте раздалась ее усмешка – та самая, которая мне так нравилась.

– И все же я люблю тебя, Викс, – сказала она, собирая одежду. – Честное слово, люблю.

Плотина

– Вот видишь, все получилось просто замечательно, – довольно произнесла Плотина. – Как я и говорила. У дорогого Публия теперь есть невеста, и он преодолел первую ступеньку на пути к успеху. Мы ведь обе знаем, куда он его приведет?

Массивная статуя ответила ей благосклонным взглядом безжизненных мраморных глаз.

В Риме было немало статуй небесной царицы, но Плотина предпочитала именно эту, стоявшую на Капитолийском холме в храме ее супруга Юпитера. Эта Юнона не была покровительницей женщин и брака, взирающей на молящихся как добропорядочная жена, когда те просили у нее мужей и детей. Эта богиня восседала на массивном троне рядом с Юпитером, строгая и прекрасная в своей диадеме и плаще из козьей шкуры – Юнона, императрица небожителей, точно так же, как Плотина была императрицей смертных.

Плотина пришла в храм сразу после того, как узнала новость. Жрец тотчас же выставил вон других посетителей храма, чтобы она могла побеседовать с богиней с глазу на глаз. Но молиться она не стала, лишь опустилась на холодную мраморную скамью, стоявшую на возвышении, и, устало прислонившись к боку огромного мраморного трона, на котором восседала богиня, подняла на нее глаза и сообщила долгожданное известие. Они прекрасно поняли друг друга, Юнона и Плотина.

– Малышка Сабина будет мне как дочь, – сказала императрица своей небесной сестре. – Как только до меня дошло это известие, я послала ей жемчужное ожерелье, в знак того, что теперь она вошла в нашу семью. Я возьму ее под свое крыло, ради моего дорогого Публия. Она научится смешивать для него вино, узнает его любимые блюда, как нужно держать в узде рабов, чтобы те не позволяли себе вольности, и будет вести дом. Пока что она не слишком прислушивается к моим советам.

Мысли Плотины на какой-то миг вернулись к тому моменту, когда Адриан привел во дворец свою избранницу.

– Моя дорогая девочка! – воскликнула тогда Плотина, целуя Сабину в обе щеки. – Ты даже не представляешь, как я счастлива. Ты станешь для меня дочерью, которой у меня никогда не было. Разумеется, брачную церемонию я беру на себя, а после свадьбы вы поселитесь во дворце, пока не будет готова подобающая вам вилла. Скажу честно, дом дорогого Публия совершенно не готов к тому, чтобы принять молодую жену.

– Думаю, новая вилла нам не понадобится, – ответила Сабина и посмотрела на Адриана, нежно положившего ей на плечо руку. – Потому что мы отправляемся в Грецию. А после нее, кто знает?

– Он говорит, что после свадьбы увезет ее в Грецию, – доверительно сообщила богине Плотина. – Якобы для того, чтобы поработать там год магистратом. Но ведь это же полный абсурд! Он нужен здесь, в Риме, если он хочет, чтобы его карьера, которую я ему прочу, неуклонно шла вверх. Как бы хотела – как только подойдет возраст – видеть его консулом. Но, скажи, как такое может случиться, если он будет прохлаждаться в Афинах?

Юнона с сочувствием посмотрела на нее.

– У тебя ведь есть сыновья, – сказала Плотина. – И тебе ли не знать, как нелегко порой матерям с молодыми людьми. Дорогой Публий вбил себе в голову, будто ему хочется посмотреть мир. Скажи, какая польза от этого его карьере? Мечтать о том, чтобы уехать из Рима, можно и позже, когда он станет консулом. Всегда найдется свободная провинция, которой требуется наместник, например, Египет. Думаю, Траян не станет возражать. Ведь теперь Публий полноправный член нашей семьи.

Плотина нахмурилась. Единственным темным пятном на ее счастье был ее собственный муж. Похоже, что известие о предстоящем браке не слишком обрадовало Траяна.

– Малышка Сабина достойна большего, – буркнул он.

– Ты говоришь большего? – возмутилась было Плотина, но Траян довольно грубо оборвал ее: – Сколько можно, Плотина! Я устал слушать твое нытье. Согласен, Адриан – способный молодой человек, так что воспрепятствовать этому браку я не стану. Но это отнюдь не значит, что я проникся к нему какой-то особой любовью. И не жди, что я отнесусь к нему как к сыну, лишь потому, что он сумел-таки найти лазейку, чтобы стать членом нашей семьи.

С этими словами Траян – явно в дурном настроении – удалился. Плотина не стала вступать с ним в пререкания. Пусть злится, если ему так нравится.

– Мужья, они все такие, – вздохнула она, обращаясь к Юноне. – Им лишь бы найти повод.

Юнона ее поняла.

– По крайней мере мой супруг никогда не подвергал меня таким унижениям, как тебя – твой. – Плотина оперлась локтем о пьедестал и откинула голову, глядя на массивную статую Юпитера в центре храма. – Смертные женщины и незаконные дети – честное слово, с этим я не стала бы мириться даже на минуту. Но Траян предпочитает сильных, молодых солдат, и меня они не беспокоят.

Нет, она не всегда была такой нетерпимой. Первые дни ее замужества принесли с собой в основном разочарование. Нет, ей было прекрасно известно, что, будучи холостяками, мужчины порой имеют странные предпочтения, что, однако, не мешало им выполнять свой долг по отношению к женам. Порой они вообще отказывались от своих старых привычек. И Плотина набралась терпения и ждала. Впрочем, терпение постепенно начало иссякать, но она все равно ждала. Ждала до того самого момента, когда Траян сказал ей те слова, сказал мягко и сочувственно, за своим обычным утренним блюдом с грушами. Как будто эта мягкость была способна уменьшить ее унижение.

– Если ты считаешь, что я когда-нибудь заведу себе любовника, – холодно ответила ему Плотина, – значит, ты просто не знаешь меня. И мне обидно, что ты предлагаешь мне такие вещи. Слышишь, обидно!

– Клянусь Хароном, Плотина!

– Впрочем, если об этом зашел разговор, так даже лучше.

– Я просто желаю тебе счастья, вот и все, – попытался взбодрить ее Траян. – Посмотри вокруг, почти все так делают, и они счастливы!

Больше он о таких вещах не заговаривал. Более того, чтобы загладить свою вину перед ней, став императором, тотчас же предложил сделать ее Августой. На что Плотина ответила ледяным отказом.

– Если ты считаешь, что я из тех жен, для кого брачный обет ничего не значит, – заявила она ему своим самым холодным тоном, – то я не достойна титула Августы.

Траян не стал продолжать этот разговор, хотя потом каждый год возвращался к нему. В этом году Плотина решила, что, пожалуй, примет его предложение. Почему бы нет? Ведь кто она, как не Мать Рима. Так почему бы не сделать этот титул официальным?

– Дорогой Публий гордится мной, – сказала она Юноне. – Все мои достижения – это его достижения, и наоборот. Жаль, правда, что в некоторых вещах он пошел по стопам Траяна, хотя, кто знает. Я дала ему ясно понять, что он просто обязан выполнить свой долг по отношению к Сабине. Но первой женщиной в его сердце все равно буду я, как и полагается матери.

Юнона согласилась с ней.

– Думаю, Сабина сама это поймет и не станет спорить. Тем более что дети сделают свое дело – по крайней мере три сына. Дорогому Публию нужны наследники. Ведь в один прекрасный день он станет императором Рима.

Юнона одобрила.

Плотина встала и отряхнула юбки.

– Боюсь, моя дорогая, что мне пора. – С этими словами она нежно похлопала каменную сандалию богини, которая находилась на уровне ее глаз. – Мне еще нужно заняться свадьбой, а потом я сделаю все для того, чтобы эта поездка в Грецию не состоялась. Право, что за взбалмошная затея!

Плотина набросила на голову вуаль и, скромно приподняв подол платья, спустилась вниз по ступенькам храма Юпитера. Когда ее мальчик, ее дорогой Публий, облачится в императорскую тогу, можно будет придать лицу статуи его черты. А Юноне – ее собственные. Сабина? Ее лицо подойдет какой-нибудь второстепенной богине, например, Весте.

Плотина знала каждый шаг, какой предстоит сделать ее дорогому Публию. Легат, во время предстоящей войны Траяна в Дакии. Затем наместник какой-нибудь провинции (Галлии?). Затем консул, затем префект Египта и в конце концов… император. Император Публий Элий Адриан. На этот счет сомнений у нее не было. Как и у Юноны.

Тем более что Юнона – это в некотором смысле она сама.

Викс

– Нам будет тебя не хватить, Викс, – Кальпурния отложила в сторону распашонку, которую она вышивала для будущего младенца. – Скажи, может, ты все-таки передумаешь?

– Нет. Я благодарен вам за все. Кстати, передай сенатору мое большое спасибо. – Я потоптался на месте. – И вообще не мое это – быть стражником.

– Сообщи нам, как у тебя дела. – Кальпурния протянула мне кошелек. – А это тебе за твою службу в нашем доме. Может, все-таки подождешь часик? Муж только что ушел с Сабиной в Капитолийскую библиотеку.

– Нет, мне пора. – Я нарочно выбрал такой момент, когда Сабины с отцом не было дома. – И еще раз огромное всем вам спасибо.

День был сырой и холодный, но я решительно шагнул за ворота дома Норбанов. Вот и все. Прощай, моя работа. Прощай, все мои надежды, связанные с этим городом. Сегодня, когда отшумели Агоналии, он показался мне серым и унылым, лишь в канавах валялись брошенные флажки, или нога задевала на мостовой увядший и смятый венок. Редкие прохожие брели понуро, с кислыми лицами. Я мог поспорить, что вчерашнее веселье наутро обернулось для многих похмельем и головной болью. Домохозяйки тоже были не рады, ведь сколько и грязи и мусора предстоит сегодня убрать!

В общем, веселого всем нового года.

Прошлый новый год я встречал в доме моего отца в Бригантии. Шумный, веселый праздник. Хотя мать моя иудейка, однако, прожив большую часть жизни в Риме, она уже давно не соблюдала обряды предков. Что до отца, то любая вера в какие бы то ни было небесные силы покинула его еще в те дни, когда он сражался на арене Колизея. Но праздник есть праздник, и в нашем доме било ключом веселье, с пивом, жареным мясом, играми и забавами. Мы с отцом даже устроили во дворе шутливый поединок на деревянных мечах. Мать и сестры стояли рядом, подбадривая нас, а мой младший брат решил по такому случае в первый раз пойти своими крепкими ножками. Затем к нам пришли соседи, и мы долго сидели с ними за праздничным столом. Этот новый год был для меня не столь веселым. Я плотнее завернулся в плащ и побрел в сторону Субуры, в надежде выпросить у моего прежнего хозяина комнату. Полкошелька монет, полученных от Кальпурнии, сделали свое дело, и я решил, что есть смысл как можно быстрее избавиться и от второй половины.

В ту ночь я напился. Переспал с какой-то девицей, затем со второй, представляя себе, как страдает Сабина. Так ей и надо, изменнице.

– За сучек-патрицианок! – крикнул я, поднимая кубок, и за мной вместе выпило полтаверны. Оставшиеся деньги я спустил быстро, и как раз рылся на дне сумки, надеясь наскрести на выпивку еще пару монет, как моя рука нащупала какую-то вещицу. Ею оказалась длинная, украшенная гранатами серебряная серьга, которую вручила мне Сабина. Я несколько мгновений смотрел на нее, глядя, как играют и переливаются драгоценные камни, готовый бросить ее на стол в качестве оплаты. Но нет, она стоила гораздо больше, чем выпитое мною вино, я же был не настолько богат, чтобы позволить себе столь широкий жест. Так что если и расставаться с серьгой, то лишь получив взамен ее полную стоимость.

– Нет, сначала я развлекусь как следует, и лишь потом, – с этими словами я убрал назад подарок Сабины.

Когда я, шатаясь, вышел из таверны, уже было далеко за полночь. Кроме того, прожив почти год в доме сенатора Норбана, я, похоже, забыл главное правило Субуры: никогда не ходи один.

– Это тебе от трибуна Адриана, – рявкнул за моей спиной грубый голос, вслед за чем мне в затылок врезался увесистый кулак. Я рухнул на колени.

Я попытался дать сдачи, но нападавших было как минимум пятеро, я же был так пьян, что едва стоял на ногах. Трое держали меня, пока другие двое избивали кулаками. К тому моменту, когда эти негодяи, наконец, выдохлись, у меня был сломан нос и несколько ребер. Лицо превратилось в один сплошной синяк, так что даже родная мать вряд ли бы узнала меня. Тогда они бросили меня, и еще несколько минут били меня ногами. Когда же я попробовал свернуться клубком, защищая грудь и живот, чья-то рука схватила меня за волосы и дернула мою голову назад.

– В следующий раз дважды подумай, прежде чем выставлять человека на посмешище перед самим императором, – произнес он явно заученные наизусть строки. – Особенно, если человек этот – трибун Адриан.

– Скажи своему трибуну, что его невеста потаскуха, – пробормотал я. – Что я почти год имел ее по три раза за ночь.

Увы, мой рот был полон крови, а эти головорезы уже шагали прочь. Я какое-то время лежал на мостовой, сплевывая кровь. Спустя какое-то время ко мне подбежали уличные мальчишки и сняли с меня сандалии и плащ. Да, не слишком вдохновляющее начало.

Тит

Тит заморгал и посмотрел вниз.

– Приветствуя тебя, – сказал он. – Что ты здесь делаешь?

– Подними меня, – сказала маленькая девочка тоном, не допускающим возражений, и вновь потянула его за рукав. – Я тоже хочу посмотреть.

Тит наклонился и поднял с пола маленькую, золотоволосую девчушку в вышитом голубеньком платье.

– Что ты здесь делаешь? Мне казалось, ты должна быть дома.

– А вот и нет, я должна быть здесь. Меня зовут Антония, и мою маму пригласили на свадьбу…

– Неправда, маленькая лгунья. Ты Фаустина, младшая сестра Сабины, и я точно слышал, как после свадебного пира мать сказала тебе, что ты еще слишком мала, чтобы шагать вместе со всеми во время брачной процессии.

Пойманная на вранье, Фаустина насупилась.

– Но я хочу посмотреть!

– Ну, идем, – ответил Тит, усаживая пятилетнюю Фаустину себе на правую руку, и вновь поспешил присоединиться к процессии, которая уже выстроилась возле дома Норбанов. Сам сенатор сиял от гордости, шагая рядом с паланкином супруги, которую он нежно держал за руку. К сожалению, накануне у Кальпурнии распухли ноги, и она заявила, что не в состоянии сделать даже шага, не говоря уже о том, чтобы пройти милю до дома их новоиспеченного зятя. Рабы с улыбками на лицах освещали факелами дорогу, и по змеившейся вдоль улицы процессии играли пестрые тени. Любые слова тонули в общем гуле голосов. Трибун Адриан стоял с торжествующим видом и, слегка откинув назад массивную голову, разговаривал с императрицей Плотиной. По другую сторону от него стояла крошечная фигурка в шафрановом одеянии: его невеста. Она улыбалась гостям из-под алой вуали, и в свете факелов казалось, будто та пылает пламенем.

– Мне нравится ее алая вуаль, – с серьезным видом заметила Фаустина, сидя на руках у Тита. – Сабине идет красный цвет.

– Ты права, – согласился с ней Тит.

Под музыку и пожелания счастья, процессия двигалась вдоль улицы. Рабы распевали свадебные куплеты, порой откровенно похабные. Всякий раз, услышав очередную непристойность, императрица Плотина возмущенно хмурила брови. Адриан шагал рядом, бросая в толпу орехи – символ достатка и процветания. Сабину сопровождали три мальчика-раба – двое шли по бокам от нее, третий – впереди, освещая им путь факелом. Завидев свадебную процессию, прохожие останавливались, махали руками, выкрикивали добрые пожелания. Тит тащился в самом хвосте, с Фаустиной на руках. Девчушка вытягивала шею и смотрела во все глаза.

– А вот и дом! – радостно воскликнула она. – Сейчас он перенесет ее через порог. Так мне сказала мама. А еще она сказала, что когда они с папой поженились, она не хотела, чтобы он переносил ее через порог, потому что у него больное плечо, но он сказал, что как-нибудь справится. У него до этого было две жены, но он даже не пытался их взять на руки, и видишь, чем все кончилось! А вот маму он через порог перенес…

Тит понаблюдал, как жрецы, бормоча молитвы, освятили порог нового дома Сабины. После чего Адриан вручил кому-то корзину с орехами и шагнул к невесте. Сабина улыбнулась ему и протянула навстречу руки. Он поднял ее, словно перышко, и даже слегка подбросил вверх. Толпа тотчас разразилась ликующими криками. Адриан перенес молодую жену через порог, а вслед за ним в дом устремились гости.

– Думаю, мы больше ничего не увидим, – сказал Тит малышке Фаустине. – Если мы войдем, нас тотчас же обнаружит твоя мать. Так что советую тебе вернуться домой и лечь в кровать, пока нас с тобой никто не заметил.

Фаустина нехотя кивнула в знак согласия. Тит пересадил ее на другую руку и, подозвав одного из факелоносцев, зашагал назад, к дому Норбанов. Уже стемнело, лишь на западе, там, где только что село солнце, через все небо пролегла пурпурная полоса.

– Ты какой-то грустный, – неожиданно сказала Фаустина, когда они завернули за угол и дом Адриана скрылся из вида.

– Я? Неужели? – Тит попытался изобразить улыбку.

– Да, ты, – серьезно ответила Фаустина. Ей очень шло, когда она хмурилась, эта светловолосая малышка с курносым носиком. В ней не было ничего от Сабины.

– Наверно, ты права, Фаустина.

– А почему?

– Потому, что я люблю твою старшую сестру.

«Вот я и сказал это вслух», – печально подумал Тит. Ему было трудно в этом признаться даже себе.

– Скажу больше, я люблю ее до безумия, и вот теперь она вышла замуж за другого.

Фаустина вновь насупилась.

– Она могла бы выйти замуж за тебя.

– Я был бы только рад. Но она не захотела. И, наверно, она права. Мы плохо подходим друг к другу. Адриан, он видный, красивый. И он откроет ей целый мир. Скажи, я могу кому-нибудь дать целый мир? Я, никчемный зануда? Все, что мог бы ей дать, – это скучную, однообразную жизнь здесь, в Риме.

– Давай, я выйду за тебя, – предложила Фаустина.

Тит взъершил ей волосы.

– Ты выйдешь замуж за принца, Фаустина, или даже за императора. За того, кто гораздо лучше меня.

Вскоре она уже дремала у него на плече. Тит на цыпочках внес ее в сгущающуюся темноту дома Норбанов.

– Положите ее в постель, – сказал он рабыне с факелом. – И, самое главное, помните, она никуда не выходила из дома.

– Не беспокойся, никто ничего не узнает. – Рабыня нежно погладила головку девочки. – Нехорошо выдавать малышку.

– Она больше не малышка, – криво усмехнулся Тит. – Теперь она единственная дочь в доме.

– Твоя правда. А ведь помню, когда госпожа Сабина еще была такой.

С этими словами рабыня унесла Фаустину в дом. Она лишь на мгновение разбудила девочку, и та из-за ее плеча сонно помахала Титу на прощание ручкой. Тит помахал ей в ответ, развернулся и, с трудом сдерживая слезы, побрел прочь. Перед глазами его стояла одна и та же картина: Сабина на полу библиотеки, лежит, задумчиво подперев кулачком подбородок. Затем поднимает на него глаза и говорит:

– Только не это. Еще один.

– Ты не любишь его, – сказал он ей сквозь тени. – А он не любит тебя.

Но так ли это важно? Большинство браков заключаются отнюдь не по любви. Куда важнее такие вещи, как деньги, связи, возможность сделать карьеру. Или в случае Адриана и Сабины – жажда приключений.

«У тебя все не так, как у всех, Сабина, – подумал Тит, – потому что ты сама не такая».

Впрочем, то же самое относится к Адриану. В отличие от Тита, глядя на Нил, Адриан не подумал бы о крокодилах. Он подумал бы о приключениях. Адриан, не моргнув глазом, зашагал бы по диким горным пустошам Бригантии или крутыми горными тропами Дельф, чтобы своими глазами увидеть пифию. Во время свадебного пира он заявил об этом своем желании во всеуслышание. Тогда Сабина достала монетку и предложила заключить пари, кто первым достигнет вершины – он или она. Адриан улыбнулся ей, однако пари принял. Сабина же наклонилась к нему и поцеловала в щеку. За этот поцелуй Тит был готов отдать двадцать лет жизни.

А вот он его получил, хотя вовсе ее не любит.

Ну да ладно, лишь такие зануды и неудачники, как он сам, могли пребывать в уверенности, будто жену нужно любить. Тит перевел взгляд на ночное небо. Было уже темно, и сквозь укутавшую город дымку проглядывали звезды. Тит порылся в памяти, в надежде обнаружить цитату, что-нибудь из Вергилия, Катона или Гомера, элегантную цепочку слов, соединенных воедино гением, который мог в мгновение ока выдать нечто прекрасное и возвышенное. Увы, на сей раз память его подвела – в кои веки в его голове не нашлось ни единой цитаты. Зато там было полно Сабины: вот она с хрустом грызет яблоко, вот водит стилом по карте, вот она возлежит на пиршественном ложе, и рядом с ее шеей переливается украшенная гранатами серебряная серьга. Образы сменяли друг друга один прекрасней другого, и никакие слова, даже сказанные величайшими из поэтов, были бессильны передать его чувства.

– Неужели мне теперь страдать до конца моих дней? – вот и все, что он мог спросить у богов.

Викс

– Ты уже на две недели просрочил плату, – бросил мне хозяин гостиницы, недобро на меня глядя. – Живо гони монету.

– Попозже, – ответил я.

Прошел целый месяц нового года. Синяки на моем лице побледнели, а вот нос и ребра по-прежнему давали о себе знать. Что ж, нанятые Адрианом головорезы честно отработали свои деньги. Проклиная их на чем свет стоит и морщась от боли, я тем не менее вновь начал упражняться с мечом в тесном дворике гостиницы. Я как раз потрясал моим гладием, когда с покупками вернулись две прыщавые рабыни.

– Как хорошо, что нам вчера вечером не нужно было идти на рынок, – сказала одна из них. – Потому что из-за свадебной процессии было не протолкнуться, а она растянулась на целую милю.

– Сенаторская дочка? Ты видела ее платье?

Интересно, что это за свадьба? Неужели Сабины и Адриана? Я нарочно убедил себя, что не хочу знать точную дату. Но с того момента прошло несколько недель. Так что они наверняка уже муж и жена. И конечно же делят ложе. Интересно, подумалось мне, и как он ей, этот ее муж? В эту ночь я снова напился, хотя и не так сильно, как в первый раз. Я просто сидел, потягивая вино, глядя, как по улице расхаживают раскрашенные шлюхи, как в темных закоулках притаились грабители, как мимо на нетвердых ногах, шатаясь, бредут пьяницы. Затем я поднялся, послал подальше выставленный хозяином счет и направил свои стопы в легионы.

Часть II. Дакия

Глава 8

Осень 108 года н. э.
Сабина

Упершись кулачками в бока, Фаустина критическим взглядом обвела новый атрий.

– Мне не нравится.

Сабина рассмеялась младшей сестренке.

– Это почему же, хотела бы я знать?

Фаустина подошла к белоснежным мраморным стенам, по верху которых тянулся фриз из лавровых листьев и богинь с суровыми лицами.

– Как-то все неинтересно.

– Только не говори этого Адриану, он не переживет. Ведь он сам придумал эскиз фриза. Насколько я могу судить, ему хотелось «классики».

– А получилась скука, – изрекла Фаустина со всей серьезностью, на какую только способна одиннадцатилетняя девочка. В эти минуты она напоминала Кальпурнию. – Здесь все скучно и чопорно. В таком доме даже нельзя испачкаться.

Сабина взъерошила сестре волосы.

– А тебе непременно нужно испачкаться?

– Нет! Зато я хочу перемерить все твои платья! Они такие красивые!

Рука за руку сестры прошли через атрий к лестнице, украшенной мозаикой из голубых и зеленых завитков – тоже плод творческой фантазии Адриана. Этот дом не был тем архитектурным чудом, которое он набросал для себя, с бесконечными улучшениями и новыми идеями.

«С этим придется подождать», – задумчиво произнес он, обращаясь к Сабине. Пальцы его тем временем чертили на полях официальных документов купола и колонны. Тем не менее он тщательно следил за тем, как идут работы в его новом доме на Палатинском холме, который в конце концов его уговорила приобрести императрица Плотина. Здесь не было ничего, чего не подметил бы его зоркий глаз: и четкие, строгие ряды колонн в триклинии, и такие же стройные ряды слуг, застывших в молчаливом почтении, пока Сабина вела наверх младшую сестру.

– А почему они молчат? – шепнула Фаустина.

– Потому что император Адриан любит, чтобы в доме было тихо.

– А я люблю, когда рабы разговаривают! А здесь у вас все равно, что жить среди статуй.

Сабина вновь рассмеялась. После Лина Кальпурния произвела на свет еще трех непоседливых мальчишек, здоровых и красивых, однако светловолосая Фаустина с гордо вскинутым подбородком до сих пор оставалась любимицей Сабины.

– Хватит ко всему придираться. У меня для тебя есть новое зеленое платье. Если хочешь, можешь примерить.

– В зеленом я похожа на спаржу, – изрекла Фаустина. – У тебя случайно не найдется голубого?

– Думаю, моя госпожа, я смогу вам предложить богатый выбор платьев.

У себя в спальне Сабина села, скрестив ноги, на длинную кушетку и принялась наблюдать за тем, как младшая сестренка перебирает ворох платьев.

– Я жду не дождусь, когда смогу надеть настоящую столу, – задумчиво произнесла Фаустина из-под складок голубого шелка. – И когда только я выйду замуж?

– Дождись, когда тебе исполнится шестнадцать, – сказала Сабина, беря в руки два пояса. – Тебе какой, перламутровый или серебряный?

– Перламутровый, – ответила Фаустина. Впрочем, тему она менять явно не собиралась. – Антония Луцилла сказала, что выйдет замуж в четырнадцать…

– Даже не мечтай. Отец никогда не даст на это согласия, – возразила Сабина, подтыкая подол платья под пояс. – По крайней мере он разрешит тебе самой выбрать мужа.

– Я уже выбрала, – ответила Фаустина. – А серьги?

– Шкатулка стоит на столе. И кто же он?

– Гай Рупилий! Его отец привел его к нам на званый обед. Он такой симпатичный, и ему уже четырнадцать!

– Смотрю, ты унаследовала от матери вкус к мужчинам старше тебя.

– По крайней мере Гай не заставит меня жить среди статуй, – с этими словами Фаустина выбрала пару жемчужных сережек и, довольная, осмотрелась по сторонам. – Хотя здесь у тебя небольшой беспорядок.

– Мне так нравится, – призналась Сабина. Уют спальне придавали разбросанные то здесь, то там свитки книг и подушки на полу, на которые можно было улечься, чтобы эти свитки читать. Одну стену украшала огромная карта империи и бюст Траяна, на который Сабина обычно бросала свои шали.

Адриан обожал порядок во всем, но в апартаменты жены предпочитал не заглядывать. Его собственная опочивальня располагалась в другом крыле дома и визиты с одной половины дома на другую были… нечастыми.

– Надеюсь, Фаустина, Гай Рупилий подарит тебе счастье, – сказала сестре Сабина.

– Моя няня говорит, что смысл замужества не в этом, то есть не в счастье.

– Нет, однако, как хорошо, когда оно все же есть! Например, Адриан подарил мне его.

– Но он же страшный зануда! Вечно твердит про какие-то кари… эри… кари… Ну, в общем, ты сама знаешь.

– О кариатидах Эрехтейона.

– О них самых! Это какие-то жуки?

– Нет, это вид колонн.

– В любом случае, он на протяжении всего званого обеда только и говорил о них.

– Согласна, за ним такое водится, – уступила Сабина.

– Мама говорит, что такого зануду, как он, еще нужно поискать.

– И это верно.

Фаустина окинула себя довольным взглядом: жемчужные серьги, голубое платье, присборенное в талии перламутровым пояском.

– Подол слишком длинный, – сокрушенно вздохнула она и цокнула языком. – Ну почему я никак не расту?

– Вырастешь, не волнуйся. Будешь даже выше, чем я. А теперь примерь-ка вот это красное платье. Можешь даже надеть на руку мой золотой браслет. Вот увидишь, какая ты будешь в нем красавица…

– Госпожа? – в дверях в поклоне застыла рабыня. – К вам пришли. Трибун Тит Аврелий.

– Трибун? – Сабина сбросила с кушетки ноги. – О нет, Фаустина. Примерь вон то, из индийского шелка, оно невесомое, словно перышко. А я пока…

Тит отвесил Сабине поклон, но та уже спешила вниз по лестнице назад в атрий.

– Вибия Сабина, – проговорил Тит.

Бывший жених Сабины проделал немалый путь – от застенчивого шестнадцатилетнего юноши до высокого двадцатидвухлетнего молодого мужчины. Впрочем, в чем-то он остался прежним: те же длинные тонкие ноги, та же добрая улыбка.

– Приветствую тебя, о, моя прекрасная нимфа с глазами цвета небесной лазури!

– Но мои глаза не имеют ничего общего с цветом небесной лазури, – возразила Сабина. – Или ты снова начитался гимнов Гомера?

– Боюсь, что да. Когда мне не хватает слов, я начинаю говорить стихами. – Гость вновь отвесил изысканный поклон. – Со мной так бывает всякий раз, стоит мне увидеть тебя.

– Боюсь, что сегодня слов нет у меня, – ответила Сабина, рассматривая его наряд воина: новую нагрудную пластину, красную тунику, поножи, плащ и шлем. Последний Тит держал под мышкой, и вперед торчал пышный, как петушиный хвост, гребень с плюмажем. – Вижу, твоя семья все-таки уговорила тебя.

– Боюсь, что да. – Тит отдал салют. – Перед тобой трибун славных римских легионов.

Сабина вздохнула.

– Я говорила твоему деду, что тебя скорее растерзают волки, нежели ты согласишься вступить в армию. На последнем обеде у отца…

– Видишь ли, другие члены семьи рассказали ему о том, сколь полезна армия для молодых людей. Между прочим, большинство из них сами не служили в легионах. Война сладка для тех, кто сам не воевал, как когда-то выразился Пиндар. – Тит хмуро оглядел свой наряд.

– Мой отец в твоем возрасте был трибуном, – утешила его Сабина. – Правда, он сказал, что уцелел лишь потому, что держал рот на замке, а сапоги сухими. И где же стоит твой легион?

– В Германии. Десятый «Фиделис», расквартирован в каком-то ужасном приграничном городишке, чье название, к сожалению, я никак не могу запомнить.

– В Германии, – повторила Сабина с легкой завистью. – И тебе туда не хочется? А вот я не отказалась бы посмотреть Германию.

– Зато ты видела Грецию.

– Ну, совсем чуть-чуть.

Сабине иногда снилась Греция: ее скалистые берега, лазурное море, ослепительно-яркое солнце. Они с Адрианом провели год в Афинах, где он занимал должность магистрата, и там было все, как он обещал. Сам город, словно белый драгоценный камень, цеплялся за высокий сухой утес. Загорелая и счастливая, Сабина бродила между прекрасных храмов. Адриан же охотился на знаменитых греческих вепрей с огромными клыками или же принимал участие в горячих философских дебатах с бородатыми мужами, на которых он сам походил в большей степени, нежели на своих собратьев, римских политиков.

– Ты настоящий грек, – подшучивала над мужем Сабина, и он лишь усмехался в ответ. Они намеревались съездить посмотреть Спарту, Коринф, Фессалию. Увы, вскоре пришло письмо от Плотины, в котором та сообщила об очередном Римском кризисе, который требовал немедленного участия ее дорого Публия, и это все решило.

Сабина поспешила отогнать грустные воспоминания и жестом пригласила Тита к кушетке.

– Присаживайся. Расскажи мне обо всем. Коль ты уезжаешь, давай на прощание хотя бы поговорим. Скажи, долго ты пробудешь в Германии?

– Год, – ответил Тит и заставил себя опуститься на кушетку. Его жесткая форма скрипнула.

– Год? – Сабина сделала удивленное лицо. – А с кем же теперь я буду ходить в театр? Ведь Адриан вечно занят!

– Думаю, ты скоро найдешь себе нового сопровождающего.

– Да, но кто теперь скажет мне про то, что у меня глаза цвета небесной лазури, хотя на самом деле они просто голубые? Ты должен непременно писать мне из Германии. Мне интересно узнать, вправду ли местные племена зажаривают наших легионеров на вертеле, как то они делали во времени императора Августа.

– Наверно, я все-таки надену голубое, – донесся из спальни голос Фаустины. – Красный цвет совершенно мне не идет.

Сабина заставила себя не рассмеяться и, сделав серьезное лицо, пронаблюдала, как перед ними, приподняв подол красной столы, чтобы тот не путался под ногами, гордо прошествовала Фаустина. Золотые браслеты болтались на ее запястьях, словно наручники. А еще она явно заглянула в одну из баночек с румянами.

– Знаешь, ты права. Красный и впрямь не твой цвет, – серьезно прокомментировал Тит.

– Да, у меня в красном совершенно больной вид, – согласилась Фаустина и лукаво сморщила курносый носик. – Приветствую тебя, Тит!

– Фаустина собралась замуж за Гая Рупилия, – пояснила Сабина. – Я подумала, что пусть она примерит кое-что из моих платьев. Ведь ей наверняка вскоре понадобятся наряды замужней матроны.

– Он не возьмет меня в жены, если в красном я буду некрасивой, – ответила Фаустина, поправляя подол. – А все невесты выходят замуж в красном.

– Попробуй чуть более розовый оттенок, – посоветовал Тит, положив костлявые локти на такие же костлявые колени. – Вот увидишь. В розовом ты заткнешь за пояс всех невест вместе взятых.

– Даже Сабину?

– Ну, про Сабину мне ничего не известно, – ответил Тит, вставая. Его новые сапоги громко скрипнули. Подойдя к Фаустине, он взял ее за руку, и, придирчиво рассматривая, покрутил волчком. Тит был любимцем всей их семьи, а не только одной Сабины. Стоило той отправиться проведать родных, как она неизменно заставала в доме Тита: он без зазрения совести просил Кальпурнию угостить его свежевыпеченным хлебом, спорил с ее отцом о каких-нибудь книгах, затевал шумные игры с мальчишками в саду.

– Зря ты не вышла за него замуж, – как-то раз укорила падчерицу Кальпурния.

– Спасибо, но с меня хватит того мужа, который у меня уже есть, – ответила Сабина.

Тит тем временем, оторвав ноги Фаустины от пола, крутил ее волчком.

– Ты права. Твоя старшая сестра настоящая красавица, Анния Галерия Фаустина, – произнес он нравоучительным тоном. – Тебя, когда ты вырастешь, вряд ли кто-то назовет хорошенькой, как Сабину.

Фаустина замерла в его руках.

– Что ты сказал?

– Потому что ты будешь настоящей, ослепительной, потрясающей красавицей!

С этими словами Тит поставил ее на ноги и, поклонившись, поцеловал пухлую детскую ручку.

– У Елены Троянской было сорок женихов. Но ты оставишь ее далеко позади. Гаю Рупилию придется отбивать атаки желающих получить твою руку. Поверь, они будут выстраиваться в очередь у дверей твоего дома.

Фаустина, довольная, вприпрыжку подскочила к фонтану в центре атрия и наклонилась, чтобы посмотреть на собственное отражение.

– Знаешь, – произнесла она, выпрямившись, – по-моему, ты прав.

– Она будет скучать по тебе, когда ты уедешь в Германию, – сказала Сабина. Младшая сестра тем временем вновь унеслась наверх, этакий светловолосый смерч, который оставил после себя на лестнице золотые сандалии, перламутровый пояс и жемчужную сережку. – Впрочем, нам всем будет тебя недоставать. Мой отец высокого о тебе мнения.

– О боги! Но почему? Что во мне такого особенного? – Тит вновь взял под мышку свой шлем. – Мне пора.

– Ты не хочешь остаться чуть дольше? Я бы рассказала тебе массу страшных историй о том, как мой отец служил трибуном. Например, как однажды ночью центурионы намочили его единственную тогу и выставили ее на мороз, где она замерзла и стояла как кол.

– Звучит соблазнительно, – ответил Тит. – Но, увы, я должен еще добрести до форума и договориться о моем отъезде.

– Или же о том, как на него напал ястреб и выдергал из его шлема все до единого перья, – продолжала Сабина, как будто не слышала его слов. – Это такая веселая история!

– Боюсь, что твои истории отобьют у меня последнюю охоту.

– Тогда, я расскажу тебе что-нибудь из историй моего старшего брата Павлина. Он тоже когда-то служил трибуном. Например, однажды он перепутал карты и целых шестнадцать миль вел когорту не в том направлении.

– Все! Я ухожу!

– Главное, не вешай нос! – весело произнесла Сабина и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку. – Вот увидишь, все будет хорошо. Я в этом уверена.

Тит

Увы.

– Не хочешь дать мне совет? – спросил Тит отца.

Тот в ответ посмотрел на него. Как показалось Титу, даже с сочувствием. Увы, мраморный бюст остался мраморным бюстом. Небольшим, размером с ладонь. Дед положил его ему в походный мешок в тот день, когда Тит отправился в расположение Десятого легиона.

– Пусть он, мой мальчик, хранит тебя на верном пути. Главное, помни, что это твой отец, и слушайся легата.

– Что-то еще? – спросил Тит с надеждой в голосе.

– Постарайся не подцепить от германских шлюх дурную болезнь.

Тит опустил подбородок на сложенные руки. У трибунов имелись свои квартиры – либо голые, либо шикарные, в зависимости от того, кто располагал какими средствами. Впрочем, Тит был не против делить свое жилище с кем-то другим. По крайней мере ему было с кем поговорить кроме мраморного бюста.

– Слушайся легата, – повторил он, обращаясь к отцу. – Не слишком дельный совет, скажу я тебе. Легат даже не знает, как меня зовут. С тех пор, как я приехал сюда, я не сделал ничего толкового. Лишь слежу за тем, как писари заполняют бумаги или счищаю грязь с сапог.

Вся беда в том, заключил для себя Тит, что должность трибуна совершенно ненужная. В отличие, например, от легионеров – этих шумных, задиристых грубиянов, с их самомнением, шрамами, колючей щетиной на щеках. От них, несмотря на весь их грубый норов, есть хотя бы польза. Такое впечатление, что они умеют все – от бесконечных строевых упражнений до дальних марш-бросков и возведения новых пристроек к их грубо сколоченному форту.

Или взять тех же писарей и квартирмейстеров. Им, казалось, не составляло никакого труда обустроить и поддерживать в надлежащем порядке – здесь, среди непролазных германских лесов – лагерь, способный вместить в себя целых три легиона. Весьма полезный народ, без них никуда. А еще были центурионы, в большинстве своем бывшие легионеры, дослужившиеся до своего нынешнего положения, еще более грубые, чем те, кем они командовали. И, наконец, префект лагеря, огромный, как гора, который, казалось, знал по имени каждого из пяти тысяч солдат, и легат, который только и делал, что хмурил брови, орал на всех и раздавал приказания. А как же трибуны? Какая от них польза?

– Мы ничто, – сказал Тит отцу. – Мы – горстка бездельников, которые находятся здесь лишь потому, что семьи купили нам должности. По идее, мы вторые после легата. Тогда почему через нас перепрыгивают все, от префекта до центурионов? Какая от нас польза? Для чего мы нужны? Для того чтобы маяться бездельем, играть в кости, жаловаться на дождь? Ждать, когда нас отправят домой с записью в послужном списке, чтобы нас могли выбрать в квесторы?

Тем временем дождь продолжал лить уже который час подряд. В лагере было невозможно найти ни одного сухого места. Вернее сказать, лагерь являл собой настоящее море грязи – как и плохо мощенные улочки в городке, что вырос между лагерем и рекой.

– Могунтиакум[2]. – Тит по слогам выговорил варварское слово. – По крайней мере я больше не запинаюсь. Но ведь я упражнялся целый месяц. Впрочем, почти все здесь называют его просто Мог. А как еще называть эту дыру? Он здесь лишь для того, чтобы легионерам было где развлечься – в таверне или с местными шлюхами. Чем еще их удержать, чтобы они не взбунтовались, пока тянутся холодные месяцы?

Да, других мест, где можно было бы весело или с пользой провести время, здесь не было. Ни цирка, ни библиотек, лишь таверны с их бесконечной игрой в кости, и несколько мокрых, полузаброшенных алтарей.

– Не думаю, что дедушке есть нужда беспокоиться из-за шлюх, – произнес Тит, обращаясь к отцу. – Они все как одна такие злющие. Я бы не осмелился подойти с предложением ни к одной из них.

Кроме шлюх имелись еще жены легионеров. Хотя солдатам согласно армейским правилам возбранялось жениться, жены и любовницы исхитрялись проникнуть за стены лагеря: это были вздорные и склочные создания в грубых сандалиях, которым ничего не стоило переломить Тита, как соломинку.

В лагере ему предстояло провести целый год. Пока что истек всего один месяц. Год – в мрачном, сыром месте, которое, казалось, кашляло желчью, – без книг, без красивых женщин. Даже поговорить не с кем. Хорошего собеседника здесь не найти даже за пятьсот миль.

– Та же самая ночь ожидает нас всех, – процитировал он, но даже строки Горация оказались бессильны принести утешение.

Внезапно раздался негромкий стук в дверь, и чей-то голос позвал:

– Трибун!

А в следующий миг, с восковой табличкой в руках, порог переступил один из помощников легата.

– Так это ты у нас ходячий сборник цитат? – спросил он.

«Наверно, отец мог бы мною гордиться, – подумал Тит. – Всего месяц жизни в военном лагере, а я уже снискал себе славу. Теперь я известен как ходячий сборник цитат».

– Да, это я, – со вздохом ответил Тит.

– Легат требует подробный отчет по дакийским гарнизонам, – пояснил помощник легата. – Трибун, центурион, опцион и два охранника. Тебе придется поехать.

– Мне? Составлять отчет про дакийские гарнизоны? Через всю Паннонию?

– А иначе в Дакию не попасть. Других дорог нет, – не без раздражения ответил адъютант. – Предполагалось, что туда отправится трибун Цельс, но сегодня утром он заболел.

Скорее этот Цельс не горит желанием провести две недели в странствиях по раскисшим дорогам, где в любую минуту дакийские лучники могут выпустить в тебя стрелу.

– Но я никогда еще не выезжал далеко за пределы лагеря, – осторожно возразил Тит. – Я прибыл сюда лишь месяц назад. Да что там, я не бывал дальше Мога!

– Легат сказал, что это пойдет тебе только на пользу. Так что закрой рот. На сборы даю час.

– И я должен возглавить остальных?

– Делай то, что тебе скажет центурион, – ухмыльнулся адъютант. – Если хочешь вернуться живым.

– Это то, что мне особенно нравится в нашем Десятом легионе, – улыбнулся Тит. – Здесь все как один блещут остроумием и готовы поддержать товарища в трудную минуту. Для новичка вроде меня это огромное утешение.

Но адъютант его уже не слушал, потому что спешил прочь, перебирая на ходу очередную стопку восковых табличек.

– Приятного тебе дождя, трибун!

– Дакия – гиблое место, – услышал Тит как-то раз от одного пожилого легионера вскоре по прибытии в лагерь. – И что еще хуже, лучше не становится. Этот их местный вождь, он ходит в львиной шкуре, а росту в нем восемь футов.

– Десять, – поправил его товарищ. – Если считать рога.

– Ты знаешь, что он делает с римлянами, которые попадаются ему в руки? Я слышал, что наши последние лазутчики вернулись назад без голов.

За спиной Тита кто-то присвистнул.

– Но если они лишись голов, то как они добрались назад? Или я что-то не так понял?

– Я лишь хотел сказать…

Тит обернулся на легионеров. Их было шестеро, все как на подбор рослые и крепкие, неотличимые друг от друга в своих латах и плащах. На головах шлемы, лица от холода замотаны платками. Поди различи их. Двойная стража, а все потому, что в Германии последнее время неспокойно, да и даки вечно мутят воду. Несколько лет назад Траян заставил даков покориться, однако Тит знал, что этот видимый мир обманчив и вряд ли продлится долго. Уже ходили слухи о том, что в Дакии пропадают разведчики, что на обозы нападают, а в вестовых с деревьев летят стрелы. Впрочем, шестеро легионеров, приставленные к нему в охранники, и их центурион не выказывали страха или беспокойства, по крайней мере внешне. Они смеялись, обменивались шутками, сквернословили и пели скабрезные куплеты. Сказать по правде, Тит им завидовал.

По крайней мере им было с кем переброситься словом. Когда их передовой дозор останавливался на ночь на постоялом дворе, легионеры клали грязные ноги на стол и, пустив по кругу мехи с вином, обменивались грязными шутками и историями. Тит задумчиво наблюдал за ними, сидя за отдельным столом, разумеется, один, потому что офицеры и солдаты никогда не смешивались ни в форте, ни даже в дороге. Он даже не мог вытащить из складок плаща отцовский бюст, чтобы поговорить хотя бы с ним. Солдаты уже успели проникнуться к нему презрением. Они с кривой ухмылкой посматривали на новый плюмаж на его шлеме, на его по-женски изнеженные руки, на его никчемность. Не хватало окончательно стать в их глазах посмешищем, разговаривая с мраморным бюстом.

Вскоре довольно твердые дороги и уютные постоялые дворы Германии сменились раскисшими тропами и поросшими лесом холмами вдоль границы с Дакией. Центурион каждый вечер ставил палатку. Кроме того, он теперь выставлял на ночь стражу.

– Нас никто не застанет спящими, – коротко пояснил он. Из чего Тит сделал вывод, что не только он один слышал об отрубленных головах.

– Я тоже мог бы подежурить, – предложил Тит.

Солдаты непонимающе уставились на него?

– А тебе это зачем?

Веской причины у Тита не нашлось. «О боги, как же я хочу домой!»

Они провели в дороге несколько недель, а дождь все продолжал лить не переставая. Небо слегка прояснилось лишь в тот момент, когда они пересекли границу Дакии.

– Завтра мы поднимем первый гарнизон, – объявил центурион. – А сегодня давайте выспимся.

Ночью Титу не спалось. Он вышел из палатки прогуляться и побрел прочь от угасающего костра. Он шел, и под его ногами чавкала грязь. Проходя мимо стоявшего на часах легионера, он помахал ему рукой. В свою очередь, легионер отдал салют, и Тит побрел дальше вдоль грязной тропы, которая здесь считалась дорогой.

«А есть ли в Дакии звезды? Вот если бы тучи расступились хотя бы на миг!»

Враг подкрался сзади, внезапно и неслышно.

В следующий миг Тит увидел звезды – но не на небе, а те, что посыпались у него из глаз, когда его сзади огрели по голове чем-то тяжелым. По всей видимости, дубинкой. От удара он рухнул лицом в грязь. Он еще не до конца понял, что падает, как чей-то сапог со всей силы ударил его по ребрам. От боли он вскрикнул, однако грязь поглотила его крик. Затем рядом кто-то что-то прошипел на непонятном языке, а в следующий миг ему в живот уперлось древко копья. Он пытался дышать, но рот его был забит грязью, пытался свернуться в комок, но чье-то колено вжало его в землю. Затем он почувствовал в волосах чьи-то пальцы. Кто-то грубо поднял ему голову, и его шеи коснулся холодный металл.

Но уже в следующее мгновение раздался пронзительный крик, а вслед за ним лязг оружия. Колено, что только что упиралось ему в спину, мигом исчезло. Затем раздался новый крик, а за ним быстрые слова на неизвестном ему языке. Над грязной дорогой маячили два силуэта, вернее, две бесплотные тени, едва различимые на фоне ночного мрака. Затем послышалось негромкое ругательство, и обе тени рухнули в грязь. При этом одна тень схватила другую за волосы и стукнула головой о землю. Тит замер на месте ни жив ни мертв. Первая тень тем временем поднялась с земли, и тогда он увидел очертания римского шлема. Второй силуэт вскочил на ноги, и тогда часовой вогнал свой гладий клинок в бок нападавшему, прямо под занесенную с мечом руку. В следующий миг, заглушив собой безумный вопль боли, раздался раскат грома, и небеса вновь разразились дождем. Часовой занес меч, но две темные тени уже почти исчезли, таща за собой своего раненого товарища. Рассмотреть, как следует, мешали дождевые капли. Тит усиленно заморгал. Но, увы, нападающие уже успели раствориться во мраке ночи.

– Проклятье, – пробормотал часовой и повернулся к Титу: – Ты жив, трибун?

– Не пойму, – ответил Тит и нащупал шишку за ухом. Стоило ему прикоснуться к ней, как его пронзила острая боль. – Думаю, с таким ранением я не жилец.

– Попробуй подняться на ноги, – посоветовал легионер.

Тит попытался приподняться, однако тотчас же снова рухнул в грязь.

– О боги, нет, боюсь, что у меня не получится.

– Не получится, значит, останешься валяться на дороге как приманка для других дикарей.

Легионер протянул руку, нащупал локоть Тита и потянул его вверх.

– Вставай, трибун.

Казалось, будто в черепе у Тита ухают кузнечные молоты. Тем не менее на ноги он поднялся.

«Лишь бы не вырвало, – подумал он, шатаясь из стороны в сторону. – Ты уже и без того опозорился: трибун, который рухнул лицом в грязь, кто позволил дикарям напасть на тебя, трибун, которого спас часовой, потому что он умнее тебя, и вместо того, чтобы пялиться на звезды, ловко работает мечом. Но теперь смотри, не вздумай блевать».

С этими мыслями он сглотнул подкатившийся к горлу комок. Молот в голове заухал с новой силой.

– Что ты здесь забыл? Зачем тебе понадобилось ночью бродить у самой границы?

Тит поморщился: «Ну почему он так громко кричит? Как будто нельзя говорить тише!»

– Просто дождь утих, и мне захотелось взглянуть на звезды.

– Смотрю, ты забыл, что теперь ты в Германии, – ответил легионер, и Титу показалось, что он услышал в его голосе не презрение, а лишь легкую насмешку. – Здесь нет никаких звезд. Лишь дождь. Почему ты не взял с собой охрану? Или ты забыл, что мне самому не сносить головы, если в мою смену с твоей головы упадет хотя бы волос?

– Прости, – искренне произнес Тит и лишь потом вспомнил, что офицеру не пристало извиняться перед нижестоящими. – Это были разбойники?

– Может, да, а может, и нет, – ответил легионер, поднимая с земли шлем, оброненный одним из нападавших. Отпустив проклятье в адрес кромешной тьмы, он ощупал его пальцами.

– В этих лесах полно всякого отребья – разбойники, дезертиры и прочая шваль. Правда, они обычно не имеют при себе круглых щитов.

– Круглые щиты носят дакийские мятежники, – ответил Тит. – Я, правда, сам их живьем ни разу не видел, но если верить донесениям…

– Пойдем-ка лучше назад вместе со мной, трибун.

Легионер выпрямился, и его фигура почти слилась с темнотой ночи, которую пронзали струи дождя.

– Вот когда мы доберемся до первого нашего гарнизона, тогда можешь сколько угодно любоваться на звезды.

– Согласен, – сказал Тит и поплелся за своим спасителем. Дорога была пустынной и тихой. Похоже, в такой ливень никто не услышал сигнала тревоги, никто не вскочил, чтобы взяться за оружие и прийти им на помощь.

– Легионер, ты спас мне жизнь, – произнес Тит после недолгого молчания. – Как твое имя?

– Верцингеторикс из Десятого легиона. Но все называют меня просто Викс.

Тит на мгновение замер на месте.

– Я тебя знаю?

– Теперь знаешь. Правда, долго же у тебя на это ушло. – В голосе легионера Титу послышалась нескрываемая насмешка. – Пять лет назад я охранял дом сенатора Норбана. Ты тогда был совсем мальчишкой, но уже вовсю приударял за хозяйской дочерью. Помнится, являлся к ней в дом с букетиком фиалок.

Тит поднапряг память.

– Так это ты? Тот самый, кто на пиру сражался в потешном поединке с императором Траяном!

– Вы, патриции, не утруждаете себя запоминанием лиц плебеев.

С этими словами Викс указал на рытвину посреди дороги – как раз вовремя, потому что Тит едва в нее не угодил.

– Но я хотя бы помню имя, – возразил он. – Впрочем, такое имя, как у тебя, просто так не забудешь.

– А что не так с моим именем?

– Ну, это даже не имя вовсе, – ответил Тит. В латинском языке, на котором он говорил, наречие «vix» означало «едва», «чуть-чуть». – Знаешь, я встречал не слишком много людей, которых бы звали Чуть-Чуть.

Удары молота в его голове сделались тише, а вот шишка за ухом уже была размером с хорошую сливу.

– Верцингеторикс – это галльское имя, – огрызнулся Викс. – А не латинское. И означает «великий вождь-воитель». Думаю, ты слышал, что в Галлии когда-то жил знаменитый вождь по имени Верцингеторикс.

– Которому нанес поражение Юлий Цезарь, после чего сей славный воин провел долгие годы в тюрьме, пока его наконец не задушили, – счел нужным продемонстрировать свою осведомленность Тит. – Не слишком удачное имя, скажу я тебе.

– Все равно оно не значит «чуть-чуть», – ощетинился легионер. – Меня еще никто не называл «чуть-чуть», ну разве если им хотелось, чтобы я преподал им хороший урок.

– Это просто короткая форма, – согласился Тит и, чтобы загладить резкость, добавил: – Во всяком случае, это лучше, чем Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин.

В темноте Викс расплылся в ухмылке, однако Тит успел заметить, как блеснули его зубы.

– И как тебя угораздило, трибун, заполучить такое имечко?

– Тит – это в честь отца, – пояснил Тит, и тотчас поймал себя на том, что такой разговор с простым солдатом не пристал трибуну. Между легионерами и офицерами должна соблюдаться дистанция. Однако дождливой ночью в Германии, когда по затылку стекает кровь, а сапоги обоих одинаково вязнут в грязи, строгий армейский этикет утратил всякий смысл. – Аврелий потому, что это наше родовое имя, Аврелии. Фульв потому, что это было второе имя моего отца. Из-за этого нас частенько путали. Бойоний – это в честь богатого дядюшки, который, как надеялась мой мать, в благодарность мог оставить мне немного денег. Антонин – это тоже родовое имя. Аррий – считается, что это имя досталось мне по материнской линии. Хотя лично я склонен думать, что просто мой отец был большим любителем гладиаторских игр. Не знаю, доводилось ли тебе слышать о нем, но когда-то был в Риме известный гладиатор, Арий Варвар.

Викс издал короткий смешок.

– В чем дело? – Тит вопросительно посмотрел на своего спутника. Они уже миновали поворот дороги и приближались к лагерю.

– Ничего, трибун, – так же с усмешкой произнес Викс. – Может, как-нибудь я тебе расскажу. А пока мне нужно доложить о своем возвращении центуриону. А ты давай, ступай в палатку. Ведь мы, между прочим, если ты еще не заметил, вымокли до нитки.

Глава 9

Викс

Следующее утро выдалось ясным и словно омытым ночным дождем. С первыми лучами солнца мы сели на своих лошадей. Трибун Шести Имен ехал впереди, вместе с центурионом и опционом. Он внушительно смотрелся в красном плаще и шлеме с пышным плюмажем. Я решил, что наш удивительно откровенный разговор накануне ночью с наступлением утра был забыт, а ему на смену пришел заведенный порядок вещей. Однако не успели мы проехать и полмили, как он обернулся в седле и подозвал меня, чтобы я ехал справа от него. Для своего роста он был очень худ, а его доспехи скрипели, ибо были новыми. А вот лицо его выражало добросердечие.

– Наш вчерашний разговор вызвал у меня интерес, – произнес он слегка напыщенно. – Как сказал Сенека, «когда мы среди людей, давайте будем людьми», а хорошая беседа – это в высшей степени человечное искусство. Тем более, в такой варварской стране, как эта.

Я постарался подавить улыбку. «Ага, – подумал я, – а тебе, оказывается, одиноко». Трибуны обычно держались вместе, потому что в них, по правде сказать, особой необходимости не было. А наш Трибун Шести Имен уже несколько недель находился в пути, и ему было не с кем переброситься даже словом. Неудивительно, что он сделал вид, будто не заметил неодобрительный взгляд, которым одарил его центурион. Вместо этого, он попробовал выудить у меня подробности моей истории.

Мы ехали с ним рядом, полной грудью вдыхая свежий, омытый дождем воздух – как два товарища-легионера в военном походе. Лошадиные копыта ритмично стучали по дороге. Повсюду стоял густой запах влажной земли и осенних листьев, которые еще не успели слететь с деревьев.

– То есть ты приехал из самой Британии, чтобы вступить в этот легион? – удивился он, выслушав мою, не совсем полную историю. Признаюсь честно, самые интересные ее части я предпочел опустить. Например, умолчал о том, как участвовал в убийстве императоров, о своих поединках на арене цирка. Так что история вышла короткой.

– Не сочти меня грубым, но во имя богов, почему?

– Я сам не раз задавал себе тот же вопрос.

Особенно в первый год, когда меня без конца ощупывали, взвешивали, измеряли вечно недовольные вербовщики, или когда я был вынужден участвовать в бесконечных упражнениях с мечом, хотя овладел им еще лет в восемь, или когда, стиснув зубы, слушал, как орет на меня центурион: «Ты, вонючий гладиатор!» И знаете, что я вам скажу, им всем было далеко до императора Траяна по части доброты. Почему я вступил в этот легион? Мне было двадцать. Сейчас двадцать пять. И я до сих пор не знаю. Зато за эти годы я возмужал. Мою спину украшают шрамы, следы розог, которые я получил пару раз. Теперь я не прочь удостоиться новых, но только уж на груди, и пусть это будут следы боевых ранений. У меня были друзья, которых правильнее было бы назвать братьями, и гарнизон, который я мог назвать своим домом. Вот так я стал римским солдатом. Теперь я Верцингеторикс, солдат Десятого легиона, но даже теперь я стискиваю зубы, стоит мне подумать о том, как права была Сабина, что это изначально было мое место.

– Этому есть причина, – ответил я в конце концов, и это все, что я мог сказать.

– Да, это надо же! На такую прорву лет застрять в Германии! – посочувствовал трибун. – Лично я надеялся попасть в Африку. Там жарко, и, самое главное, спокойно.

– Или в Египет, – поддакнул я. – Я слышал, что там круглый год солнце. А еще там текут великие реки, высятся огромные храмы, а местные женщины красят глаза.

Впрочем, они вряд ли так же хороши, как та девчонка, что ждала меня в Моге – вот она точно была красавицей. Да и вообще какой толк травить себе душу, мечтая об Африке или Египте и о других жарких странах, если твой гарнизон стоит на севере и, похоже, тебе торчать в нем еще лет двадцать?

Кстати, здесь, в Германии, тоже бывает жарко, пусть не в смысле погоды, а жарких схваток. Любой, у кого есть глаза, прекрасно это знает. Я не собирался всю свою жизнь провести в легионерах, но в Римской армии дослужиться до высокого ранга можно лишь в двух случаях: если у вас есть влиятельные родственники, или если вы покрыли себя славой в бою. По части родственников у меня слабовато, а вот по части славы…

Мой норовистый конь неожиданно отскочил в сторону, не желая переходить лужу, и я, замечтавшись, едва не вылетел из седла. Меня спасло лишь то, что я в последний миг, осыпав его проклятиями, уцепился за луку.

– Ну разве не мерзавец, – посочувствовал мне ехавший рядом патриций. – Попробуй просунуть мыски сапог под подпругу. Так надежнее.

– Я не пользуюсь любовью у лошадей, – пошутил я, выпрямляясь в седле. – И вообще что в них хорошего? Подойти спереди – того гляди укусит, сзади – вляпаешься в навоз. И в любом случае так и норовит лягнуть.

– Да, наездник из тебя никакой, – усмехнулся опцион. – Нашего Викса сбросил бы даже Троянский конь.

Я смерил его сердитым взглядом. В нашем легионе опционов не жаловали. А ведь опцион имелся у каждого центуриона, ведь какой центурион без заместителя. И все как один были страшными придирами и любили задирать нос. Я же постоянно думал о том, как мне дослужиться до центуриона, миновав при этом должность его заместителя. Впрочем, даже спустя пять лет моей службы в Десятом мне не светило даже стать опционом.

– Куда нам до тебя, опцион. Каждому свое.

Трибун улыбнулся. Мне был виден его профиль – типичный профиль патриция в шлеме, вернее, такой, какой любой патриций не прочь иметь, ибо это верный признак породы: как минимум три поколения благородных предков. Впрочем, такой редко увидишь даже у патрициев. Трибун приподнял орлиный нос и жадно втянул ноздрями свежий воздух.

– Если с Дакией будет война, нам всем придется вновь маршировать этой дорогой.

– Надеюсь, – задумчиво ответил я.

Трибун поморщился:

– Мне никогда не стать солдатом.

– Тогда почему ты в армии? – спросил я, осмелев. Центурион тотчас осадил меня взглядом, но я сделал вид, что не заметил. – Разве не для того, чтобы сделать здесь карьеру?

Скажу честно, я ему завидовал. Быть в двадцать два года трибуном! Для этого нужно было иметь связи, и какие! С такими можно за несколько лет дослужиться до легата, главное, зарекомендовать себя. Эх, я бы все на свете отдал, чтобы поменяться с ним местами.

– Сыро, – произнес трибун. – Холодно. Опасно. Так что нет, спасибо. Мое заветное желание – вернуться домой и стать обыкновенным занудой-чиновником. Из числа тех, что редко поднимаются из-за своего стола – разве лишь за тем, чтобы успеть домой к хорошему ужину.

– Да, за столом уж точно не холодно и не сыро, – не удержался от комментария центурион. – Чего никак не скажешь про легионы, верно?

– А что тебя привело в армию, центурион? Ведь, судя по голосу, ты из греков.

Пока эти двое обменивались колкостями и любезностями, я первым заметил дым. По идее, его должен был заметить центурион – он всегда гордился своим зорким, орлиным взглядом. Однако он так увлекся беседой с юным трибуном, что не заметил, как из-за поворота дороги показались черные клубы дыма.

– Стойте! – крикнул я. Мой выкрик тотчас оборвал их беседу.

– Мне казалось, ты только что сказал, что там впереди гарнизон, – возразил трибун, однако центурион уже отдавал приказы. Я пришпорил моего коня и галопом понесся по дороге. Черный дым. Зловещий знак, скажу я вам. Я ожидал, что это горит склад с зерном, в худшем случае – что это на стены лагеря пытаются вскарабкаться местные мятежники.

Увы, полыхал весь лагерь.

Выругавшись себе под нос, я натянул поводья. Мои товарищи были рядом. Мы все как по команде вытащили из ножен мечи. В следующий миг к нам подоспели наши командиры. Увы, наш боевой дух был уже ни к чему. На дороге валялись мертвые стражники, причем, судя по их виду, пролежали они довольно долго. Более того, с них уже успели снять одежду, забрали оружие. Мокрая от дождя, крыша принципии тлела, однако то здесь, то там, от нее поднимался дым. Хотя до лагеря было около мили, я отчетливо слышал крики, вопли, вой, то, как с грохотом падают и разбиваются статуи.

– Круглый щит! – воскликнул я. – Ну почему я не догадался! Ведь я должен был догадаться…

Таща мешки с награбленным, из ворот лагеря выскочили лохматые мужчины с круглыми щитами.

– Что происходит? – растерянно спросил трибун, однако не сдвинулся с того места, где ему велел остановиться центурион. – Кто это?

– Даки! – крикнул я в ответ. Скорее всего, они напали на наш форт под покровом темноты и дождя. А те трое, что ночью напали на трибуна, были передовым дозором.

– И что нам теперь делать? – растерялся трибун.

– Если хочешь, помолись богам.

Зажав рукоять меча, один из легионеров от досады сыпал проклятиями, однако клинка так и не обнажил. Как, впрочем, и все остальные. К настоящему моменту склад с зерном наверняка ограблен начисто, архив сожжен, казармы пусты, а те, кто в них находился, – мертвы. Статую императора Траяна наверняка сбросили с постамента и разнесли на мелкие куски. И все это было сделано прошлой ночью, пока лил дождь. Сегодня утром, когда небо прояснилось, бандиты предали огню остатки лагеря.

Увы, мы опоздали.

– Возвращаемся в Могунтиакум, – приказал центурион. – Немедленно.

Увы, прежде чем мы успели развернуть наших лошадей, раздался пронзительный крик. Это был небольшой отряд верховых разведчиков – может, даже тех самых, что накануне ночью напали на трибуна. Даже издали я увидел нацеленное в мою сторону копье, услышал протяжный крик. Их лошади пришли в движение. Всего их было десять.

Я живо повернул коня назад, к повороту дороги.

– Назад! – крикнул центурион. – Всем отойти назад.

Впрочем, в его приказе не было нужды. Мы все как один обратились в бегство.

Поначалу наш патриций отстал, но затем и он пришпорил коня. Я поддал своему скакуну пятками в бока. Но проклятый конь, вместо того чтобы пуститься галопом, заржал и, дернувшись вбок, врезался в соседнюю лошадь. Сидевший на ней легионер тотчас перелетел через голову своей кобылы. Когда же я, крепко схватившись за конскую гриву, выпрямился в седле, моих ушей достиг боевой клич. Первый из даков уже был совсем близко.

– Давай ко мне! – крикнул я солдату, который из-за меня выпал из седла, и сам бросился к нему. Тем временем его кобыла с испуганным ржанием в панике умчалась прочь. Увы, он с криком отшатнулся от меня и, размахивая руками, бросился по дороге.

Я направил моего коня к первому даку – тот уже настигал моего бежавшего по дороге товарища. В следующее мгновение дак повернулся ко мне. На скаку я успел рассмотреть сальную бороду, медвежьи ручищи, кольчугу и щербатый оскал. Я едва смог дотронуться до небольшой выпуклости под кирасой, где хранился подаренный отцом амулет, потому что в следующую секунду дак налетел на меня. Его копье пронзило мне плечо, вернее, пронзило бы, не споткнись его конь. Это меня спасло: ловко ухватившись за древко, я его переломил, и у нападавшего в руках остался лишь деревянный конец. Я не преминул воспользоваться моментом и тяжелой рукояткой меча выбил ему почти все зубы. Дак болезненно вскрикнул, а я поспешил прочь. Остальные противники бросились за нами вдогонку. Солдат, которого я ненароком выбил из седла, по-прежнему улепетывал со всех ног. Впереди всех скакал центурион – конь под ним был быстрый, и он летел галопом. Похоже, ему было все равно, сколько нас останется лежать на грязной, размытой дождем дороге. Его заботило одно – поскорее досказать до Мога с печальным известием. Остальные участники нашего отряда пытались от него не отставать. Ни один из них даже не обернулся. Впрочем нет, Трибун Шести Имен повернул коня и протянул руку, предлагая пешему легионеру запрыгнуть на круп его коня. Увы, испуганный солдат с такой силой дернул его за руку, что трибун сам свалился в грязь.

И вновь за моей спиной раздался боевой клич, и я заметил, что на меня смотрят наконечники еще двух копий.

– Проклятие! – выругался я и вновь пришпорил коня. К этому моменту легионер успел вскарабкаться на лошадь трибуна и уже летел вдогонку остальным по дороге. Растерянный трибун на коленях стоял посреди грязи. Еще момент – и я пронесусь мимо.

«Брось его здесь, – промелькнула в моей голове мысль. – Как ты думаешь, далеко ты уедешь, если посадишь его позади себя?»

И все же я на скаку опустил руку. Он каким-то чудом ухватился за нее и в следующий миг уже сидел позади меня.

– Спасибо! – прошептал он.

– Высвободи правую руку, – приказал я ему, и на этом наш разговор закончился. Даки нагоняли нас, и, когда мой конь выбился из сил, мы были вынуждены остановиться и принять бой. Я убил одного врага, размахнувшись свободной рукой, выбил из седла другого, чем отбил у оставшихся желание преследовать меня дальше. Отпустив в наш адрес пару презрительных воплей, даки предпочли отойти к сожженному лагерю. Я же вновь пришпорил моего взмыленного коня и гнал его до тех пор, пока мы не догнали наш отряд.

– Извини, – пробормотал легионер, что сидел теперь верхом на лошади трибуна. Я не сдержался и ударил его шишкой щита, во второй раз сбросив с седла в грязь.

– Мы бросим тебя здесь одного! – прорычал я. – Точно так же, как ты бросил трибуна.

– Оставь его! – рявкнул центурион. – Когда мы вернемся в Мог, его ждет хорошая порка, это я обещаю. А пока давайте снова в путь. Секст, верни трибуну его лошадь. Сам можешь сесть вторым к любому, кто согласится принять труса.

– Ничего, он может ехать вместе со мной, – возразил трибун. С этими словами он соскользнул с крупа моего коня и протянул руку лежащему в грязи легионеру, который был готов вот-вот расплакаться. – Не переживай, я заступлюсь за тебя перед легатом. Тебя не высекут.

– А по-моему, это пошло бы ему только на пользу, – проворчал я, вставляя меч в ножны. – Ты слишком с ним нянчишься, трибун.

– Возможно. – Трибун обвел взглядом центуриона, его заместителя и остальных солдат. – Но сейчас нам некогда это обсуждать. Потому что, сказать по правде, я предпочел бы уехать отсюда как можно дальше и, главное, как можно быстрее. Так что давайте-ка поспешим назад, в наш Десятый легион, и доложим начальству, что даки бунтуют.

Плотина

Императрица Рима пребывала в дурном расположении духа. Прошел целый час, а два ткацких станка, стоявших бок о бок, так и не слились в едином ритме. Ее собственный челнок гладко сновал туда-сюда – вжик-вжик, вжик-вжик. Второй челнок то и дело замирал во время движения. Вжик-пауза-вжик. Вжик-пауза-вжик.

– Ритм, Сабина, – строго сказала императрица уже в четвертый раз. – Постарайся войти в ритм. Ты же постоянно отвлекаешься.

– А? Ты что-то сказала? – С этими словами жена Публия с зевком продела челнок между нитями основы. – Может, нам лучше пойти на прогулку? Такой прекрасный день! Стоит ли проводить его сидя в четырех стенах, согнувшись за станком? – Сабина с тоской бросила взгляд на окно, которое императрица распорядилась прикрыть ставнями, как только невестка вошла в дом.

– Чтобы навредить самой себе? – возразила Плотина. – Стоит выйти на улицу, как кожа тотчас покроется загаром. И что тогда скажут люди?

– Вот уж не думала, что кому-то интересно, какая у меня кожа!

Плотина покосилась на молодую женщину, которая должна была стать для нее почти как родная дочь, но почему-то не стала. Нет, не похоже, что она насмехается над ней. Да и как можно насмехаться над императрицей Рима? Такая дерзость исключается.

И все же Вибия Сабина не оправдала ее надежд. Не о такой жене для своего дорогого Публия она как мать мечтала. Например, посмотреть на сноху сейчас: босиком, без украшений, волосы распущены по спине, как у простой девчонки, руки, вместо того, чтобы ритмично следовать за челноком, как будто играют в какие-то свои игры. Стоит ли удивляться, что полотно выходило из ее станка неравномерно плотным. А после того, как Плотина помогла ей начать новую работу – плащ для дорогого Публия, предупредив сноху, что если та хочет, чтобы вещь была готова вовремя, нужно работать ежедневно, эта лентяйка умудрилась не прикасаться к работе до самого сегодняшнего утра! Вот они, современные женщины! Впрочем, в девушке императрицу раздражало не только отсутствие усидчивости и усердия…

– Мне наконец-то удалось заполучить экземпляр книги этого греческого поэта, о котором все только и говорят, – радостно произнесла Сабина. – Думаю, Адриан будет доволен. Хотя подозреваю, что поэт ужасен. Сегодня за обедом мы наверняка разорвем его книгу на отдельные листки, зато у Адриана появится повод в очередной раз пожаловаться на то, куда катится наше общество и как измельчали вкусы римлян!

Плотина нахмурила брови. Опять эта поэзия! Что поделать, если ее сын всегда питал слабость к стихам. Нет, конечно, и от поэтов есть польза, по крайней мере для бездельников, однако будущему императору Рима не к лицу тратить драгоценное время на такую безделицу, как стихи.

– На твоем месте, моя дорогая, вместо греческих поэтов я бы привила ему вкус к риторике. Твоего мужа и так уже за глаза в сенате называют греком. Не к чему давать его недругам новые поводы.

– А как вообще можно насильно привить Адриану вкус к чему бы то ни было? – спросила Сабина.

– Умная жена всегда может повлиять на мужа.

– Боюсь, мне для этого не хватит ума.

Это, разумеется, была ложь, и Плотина это отлично знала. На последнем придворном банкете Сабина примерно целый час с серьезном видом рассуждала о положении Рима, что было бы только на пользу дорогому Публию, если он хочет примерить императорскую тогу. Увы, красноречие снохи предназначалось какому-то престарелому другу ее отца. Ничтожеству! А ведь на банкете присутствовали и губернаторы, и сенаторы! То есть самые что ни на есть полезные люди, которых она, Плотина, пригласила на банкет не просто так, а с далеко идущими целями.

– С ним было интересно, – пожала тогда плечами Сабина. – В отличие от остальных.

Юнона, дай мне терпения! Эта девчонка способна кого угодно вывести из себя. Ну да ладно. Плотина не затем без приглашения явилась в дом к снохе, чтобы раздражаться по поводу ее ткачества и странных суждений в отношении гостей на пиру. Она принесла с собой весть, и какую!

– Когда наш дорогой Публий вернется сегодня утром? У меня для него сюрприз, который, как я полагаю, доставит ему куда большее удовольствие, нежели все эти греческие вирши вместе взятые.

– Я не слежу за тем, когда он уходит и когда возвращается. Не хочешь вина?

– Я не пью вина, и тебе давно пора это запомнить. А вот от ячменной воды не откажусь. И дай же мне взглянуть на руки вон той рабыни, ну да, так я и думала. – Плотина нахмурила брови. – Иди, почисти ногти, прежде чем принесешь нам кубки. Вибия Сабина, я не знаю, где ты берешь своих горничных! О боги, какое тупое, неуклюжее создание!

– Эта попала сюда из дома терпимости на Авентине, – пояснила Сабина, когда девушка вышла из комнаты. – Я предложила ей сменить род занятий. Пока у меня нет к ней особых нареканий, ну разве что иногда она путает кубки.

– Ты это серьезно? – растерянно заморгала Плотина.

– Но разве не вы говорили мне, что долг каждой римской матроны помогать несчастным?

– Несчастным – да, но не грязным шлюхам!

– Ну, теперь она не грязная и не шлюха. Она учится ткачеству. Я намереваюсь дать ей вольную и пристроить на работу в лавку. Думаю, это случится довольно скоро, потому что по части мастерства она давно обогнала меня. Кстати, что это за приятная весть, о которой ты только что говорила?

Плотина открыла было рот, чтобы возобновить лекцию, но желание поделиться приятным известием взяло верх. Она и так уже проносила эту новость в себе почти целый день.

– Дорогой Публий назначен легатом своего легиона!

Сабина тотчас выпрямилась.

– Легатом?

– Да, своего легиона! – с нескрываемой радостью повторила Плотина. Боги свидетели, каких трудов ей это стоило, сколько раз она массировала себе виски, которые казалось, вот-вот лопнут от жуткой боли, сколько было желающих воспрепятствовать ее планам, но в конце концов она своего добилась! Она добилась того, что ее сын поднялся еще на одну ступеньку по лестнице, ведущей к императорскому трону.

– Это которого? – уточнила Сабина, в очередной раз дернув челноком.

– Назначение еще не утверждено.

Челнок Плотины продолжал ритмично двигаться взад и вперед, как будто им управляла не ее рука, а некая невидимая сила.

– Мой муж отнюдь не горел желанием дать ему это назначение. Знала бы ты, каких трудов мне стоило его уломать. Потому что когда дорогой Публий в последний раз бывал в легионах…

Плотина не договорила. Воспоминания об этом времени были не самые приятные. Тогда ее сын, двадцатитрехлетний трибун, приписанный к Двенадцатому легиону, наделал столько долгов, что навлек на себя гнев Траяна.

– Мой дорогой мальчик порой не знает меры, – закончила свою мысль Плотина.

– Попробую угадать, – предложила с улыбкой Сабина. – В том, что касается охотничьих псов и симпатичных молодых людей.

– Такие мысли недостойны жены, – парировала Плотина, и ее челнок на этот раз слегка дернулся.

– Я слишком хорошо знаю собственного мужа, – ответила Сабина и, убрав руки от станка, потянулась, словно сонная кошка. – Чем еще заниматься вдали от дома, кроме как охотиться и предаваться любви? Он же большой любитель и того, и другого.

– Мне кажется, дорогой Публий уже угомонился, – изрекла Плотина и обиженно поджала губы. – Более того, ты проследуешь вместе с ним к месту его назначения.

– Не имею ничего против, – спокойно отозвалась Сабина.

В кои веки эта девчонка не стала вступать в пререкания! Прекрасно.

– Ты своими глазами увидишь, насколько жизнь в провинции отлична от жизни в Риме, – добавила Плотина, слегка смягчившись. – Она гораздо более суровая, без привычных вещей, без привычного круга общения. И что самое главное, там практически не найти хорошего хлеба, даже к столу легата. Но что поделать, приходится терпеть даже это.

– Там нет хорошего хлеба? Как же я там выживу?

– Даже в самых суровых условиях непозволительно опускаться ниже какого-то уровня. И долг жены легата следить за тем, чтобы этого не произошло. Не менее трех блюд на обед, пусть самых простых, и в любую погоду, будь то жара или холод, следует носить приличную столу одежду. – Сказав это, Плотина похлопала складки серого шелка. – И никакого заигрывания с местными обычаями. Я слышала, что в Британии жены офицеров опускаются до того, что возвращаются в Рим раскрашенные в синюю краску и увешанные варварскими украшениями!

– Вдруг Адриана тоже занесет в Британию? Думается, синяя раскраска была бы мне к лицу.

– Шути-шути. – Плотина многозначительно подняла брови. – Нет, конечно, общения с женами низших офицеров не избежать, но надо постараться свести его к минимуму. Уж если и водить дружбу, то с женами магистратов и губернаторов. И не забывай, что в их глазах ты должна быть образцом для подражания.

– А если легион Адриана отправят в Египет. Что тогда? – задумчиво произнесла Сабина. – Я бы не отказалась проплыть по Нилу в ладье, словно Клеопатра.

– Дорогая, вот увидишь, тебе будет не до лодочных прогулок. Потому что от тебя будет зависеть дальнейшая карьера дорогого Публия. На твои плечи ляжет многое: и завести дружбу с губернаторами, и вести переписку с нужными людьми здесь, в Риме, и давать званые обеды.

Впрочем, нужно воздать Сабине должное, давать званые обеды она мастерица. Правда, приглашает на них слишком много «интересных» гостей, как она их называет. Но что еще хуже, все ее званые обеды под конец незаметно превращаются в веселые попойки, с шутками и хохотом – вместо того чтобы служить местом для серьезных бесед. Плотину передернуло при мысли об одном обеде, который закончился купанием в фонтане! Если бы дело ограничилось только этим! По кругу пошел кувшин с вином, как будто то развлекались не представители лучших семейств, а плебеи.

– Самое главное, – подвела итог Плотина, вспомнив, что дает снохе наставления. – Ты не должна допустить, чтобы отношения дорогого Публия с важными фигурами в городе прервались лишь потому, что он будет находиться за многие мили от дома. Мужчины ужасно забывчивы, когда дело касается написания писем. Так что я буду полагаться на твои регулярные отчеты…

– Неужели? – Сабина подняла глаза на свекровь. – То есть ты останешься здесь?

– Разумеется, где же еще мне быть? Мой муж нуждается во мне. Хотя я не исключаю, что разок-другой навещу вас. – Плотина многозначительно прочистила горло. – Например, мне бы очень хотелось, чтобы к моему приезду ты бы забеременела. И конечно же я бы непременно приехала к твоим родам.

– А вот и твоя ячменная вода, – ушла от ответа Сабина.

– Только не пытайся сменить тему разговора. – Императрица даже отложила в сторону челнок и в упор посмотрела на сноху. – Я надеялась, Вибия Сабина, что к настоящему времени ты уже осчастливишь дорого Публия наследником. Разумеется, ребенок трех-четырех лет не смог бы сопровождать вас в провинцию. Но я бы с удовольствием взяла на себя роль его воспитательницы в ваше отсутствие.

– Я ценю твою заботу.

– Рожать в провинции небезопасно. Во-первых, трудно найти хорошего лекаря. Я уже умолчу про кормилицу! Впрочем, при желании все решаемо. Покой и отдых в постели, отказ от развлечений, диета – овес и рыба во избежание стимуляции крови…

– Кальпурния говорит, что во время беременности глупо делать из себя затворницу. Она сама носится по дому как огромный мяч, пока не подойдет момент произвести на свет младенца.

– У твоей мачехи весьма современные взгляды, но я никак не могу порекомендовать их тебе.

– Моя мачеха родила пятерых здоровых детей, – напомнила Сабина, изобразив невинное лицо. – А ты?

Плотина смерила ее колючим взглядом.

– Детей боги дают далеко не всем.

– Вот и у меня такое чувство, что и мне не дадут, – негромко произнесла Сабина. – Если только дорогой Публий не изменит самым решительным образом свои вкусы.

– Дорогой Публий исполнит свой долг так же, как и ты, – сердито бросила Плотина. – Мужчине нужен наследник.

– Траяну он почему-то не нужен.

– Уверяю тебя, в свое время он переживал по этому поводу.

Что ж, даже если это и правда, то не вся. Много лет назад Плотина была уверена, что как только Траян станет императором, он станет настаивать на наследнике. Когда он, наконец облачился в пурпурную тогу, ей был всего тридцать один год. Она еще могла родить ему ребенка. Тем более что императоры нуждаются в наследниках! Каково же было ее удивление, когда в ответ на ее слова он заявил следующее:

– Когда придет время, я выберу себе преемника. Так будет лучше. Кто знает, какого сына пошлет нам судьба? Я не хочу возлагать надежды на узы крови. Будучи свободен в своем выборе, я могу выбрать наиболее достойного кандидата.

Тогда Плотина не стала продолжать этот разговор, но это не значит, что она забыла о нем. В конце концов, Траян многого не знал, будь он хоть трижды римским император.

– Дорогой Публий стал для моего мужа желанным сыном, – заявила она Сабине. Это тоже была полуправда, но кому об этом известно? – Но я бы не хотела, чтобы он пошел по стопам отца. Ему понадобится наследник, и чем раньше это произойдет, тем лучше. Ты должна…

Ей не дал договорить знакомый низкий голос, прозвучавший в дверном проеме.

– Какой у вас обеих домашний вид! Юнона и ее сноха Венера за ткацким станком.

– Льстец! – со смехом ответила Сабина Адриану. – Кстати, впервые слышу, чтобы меня кто-то сравнил с Венерой!

«От тебя одна головная боль, как и у Юноны от Венеры», – подумала Плотина, но вслух ничего не сказала. Вместо этого она посмотрела на дорогого Публия, – какой же он красавец в свежей, накрахмаленной тоге! – и приподняла лицо, подставляя для поцелуя щеку.

– Мой дорогой. Я надеялась застать тебя!

– Только ничего не говори. Меня назначили легатом?

– Смотрю, ты хорошо информирован, – вздохнула Плотина. – Наверно, мне следовало ожидать, что ты обольстишь какого-нибудь вольноотпущенника, чтобы выудить у него эту новость.

– Итак? И в какой же легион тебя отправят? – поинтересовалась Сабина, отдавая мужу шуточный военный салют. Адриан тем временем наклонился, чтобы потрепать по загривку трех охотничьих псов, что вбежали вслед за ним в дом из сада и теперь увивались у его ног. – Где он стоит? В Египте? Сирии? Британии?

Адриан почесал за ухом у своего четвероногого любимца и посмотрел на Плотину.

– А что тебе успела поведать наша дорогая императрица?

– Наша дорогая императрица знает все, – слегка игриво ответила Сабина. – И как воспитывать детей, как улучшить общественные нравы, как поддерживать в провинции культурный уровень – и все это одновременно. Но что касается твоего вопроса, то на нем ее всеведение, к сожалению, закончилось.

В ответ на такое заявление Плотина нахмурила брови, как и сам Адриан. Впрочем, делать жене замечание он не стал. Это было не в его духе. Разговаривая с мужем, Сабина неизменно прибегала к игривому тону, но, похоже, сам он ничего против этого не имел. Более того, ему это явно нравилось!

– Итак? – Сабина встала из-за станка и с улыбкой подошла к мужу, словно ребенок, который рассчитывает получить подарок. – И куда же мы отправляемся, легат?

Адриан выпрямился и легонько прикоснулся губами к щеке жены – как показалось Плотине, поцелуй был полон нежности. Ты не обязан с ней нежничать, едва не одернула она пасынка. Она здесь для того, чтобы выполнить свой долг. Увы, дорогой Публий нежничал с женой, а та не выполняла своего долга. Иными словами, все было с точностью до наоборот, нежели Плотина надеялась.

– По-моему за это стоит выпить! – Адриан протянул руку, и вышколенный раб тотчас вставил в нее кубок с вином. – За наш отъезд в…

– И куда же? – Сабина была готова прыгать от нетерпения. Плотина вопросительно выгнула бровь.

– В Германию, – ответил Адриан, сжалившись над обеими женщинами. – Точнее, в Могунтиакум.

Тит

Дорога до Могунтиакума показалась Титу гораздо короче их путешествия на восток. Он не стал мешать центуриону задавать шаг и послушно ставил свое имя там, где тот ему указывал, когда требовалось сменить на станции лошадей.

– Каждый день на новой лошади, – пожаловался Викс. – И хотя бы раз попалась добрая. Так нет же. Такое впечатление, будто они все до одной ненавидят меня.

Тит уже привык наклоняться, чтобы за шиворот вернуть Викса в седло, всякий раз, когда тот начинал соскальзывать с конского загривка. Несмотря на изматывающую скорость их передвижения, обратный путь не был Титу в тягость. Может, вся разница в том, что теперь ему было с кем разделить свой обед на станциях.

– Помнится, не то Цицерон, не то Ювенал как-то раз изрек что-то вроде того, что-де усталость и грязь стирают сословные границы, – сказал он Виксу. Сам он сидел, в изнеможении откинувшись на спинку стула. Сапоги обоих сушились бок о бок у огня. – Правда, я так устал, что не смогу точно привести ни единой цитаты.

– Вот и хорошо, – ответил Викс, закрыв глаза. – Передай хлеб.

Тит уставился в огонь, что пылал в очаге неуютной, крошечной комнаты постоялого двора. От сапог поднимался пар.

– Наверно, ты сочтешь меня трусом, если я скажу тебе, как я тогда испугался, – неожиданно для самого себя произнес он. – Когда увидел, как на меня надвигаются эти даки.

Тогда его ноги как будто сделались каменными, а он сам как будто прирос к земле. Он мог лишь одно – оцепенев от ужаса, наблюдать, как они с каждым мигом делаются все ближе и ближе – и так до тех пор, пока рука Викса не нашла его руку. Легионер резким рывком втащил его на лошадь, отчего весь следующий день он боялся даже пошевелить рукой. Любое движение отзывалось болью, как будто рука была вывихнута в плече.

– Впрочем, испугался, это еще мягко сказано, – признался он.

– Да я сам обмочился от страха, когда первый раз вышел на арену и увидел, как на меня движется противник с мечом в руке. – Викс оторвал зубами изрядный кусок хлеба и машинально потрогал амулет на шее. – Страшно бывает всем. Так что ты не один такой.

– И что же ты сделал?

– Затолкал страх подальше и убил его. Это единственное, что можно сделать, если не хочешь умереть сам.

– Если бы не ты, я бы точно умер, – произнес Тит. Ему до сих пор было неловко. Он хотел от души поблагодарить своего спасителя, но никак не мог произнести слово «спасибо». Не потому, что стыдился, а потому, что даже оно было неспособно выразить его благодарность.

– Да ладно, – отозвался Викс, не открывая от него глаз. – И никому не говори, что я тебе только что сказал – как я обмочился в первый раз на арене. Скажи хоть слово – убью.

– Понял, – произнес Тит и тоже оторвал себе кусок хлеба. – А что это амулет у тебя на шее, который ты постоянно трогаешь?

– Да так, ничего особенного.

– Я ведь видел, как ты, прежде чем набросится на даков, потрогал его, – заметил Тит. – Это оберег?

– Мне его дал отец, – признался Викс. – Марс, сказал он, бог воинов, и он защитит меня в бою. Но дело даже не в этом. Каждый раз, когда я трогаю амулет, я вижу перед собой лицо отца. Он тоже был гладиатор. Целых восемь лет сражался на арене Колизея. Лично я предпочел бы отцовскую удачу, чем защиту какого-то там римского бога с копьем. – С этими словами Викс засунул амулет назад, под тунику. – Но до сих пор он меня хранил.

– То есть вы с отцом оба гладиаторы? – удивился Тит.

– Один император ненавидел нас обоих, и его, и меня.

Проведя целый день в седле, они под вечер добрались до Мога – более того, успели в последний миг проскочить в ворота лагеря, прежде чем те закрылись на ночь. Центурион тотчас поспешил с донесением к легату.

– Пойдем, трибун. Он наверняка захочет услышать наш отчет.

– А что должен доложить я? – удивился Тит. – Что я такого сделал? Разве что вывалился из седла.

– Пойдем!

К тому времени, когда легат выслушал их историю, уже было темно. Тит устало добрел до принципии в надежде, что еще успеет поужинать. По всему залу туда-сюда сновали вестовые, рабы, которых то и дело отправляли за чем-то в архив, легионеры читали развешанные по стенам объявления.

Намечается постройка новых казарм, прочел Тит. В лагерь ожидалось прибытие отряда из Фракии. Рядом красовалось строгое предупреждение о том, что местных женщин можно посещать только во время увольнительной и только за стенами форта. И ни намека на то, что они видели в Дакии. Ни намека на то, что в скором времени их ждет война. Тит почувствовал, как у него свело живот, как будто внутри набирал силу и разгорался пожар. «И почему я только жаловался на однообразие и скуку? – подумал он. – Уж лучше страдать от скуки, чем проливать кровь на поле боя».

– Ну и как? – это к нему обратился Викс. Легионер стоял, прислонившись к стене, рядом с бюстом императора. Такой бюст взирал на солдат в каждом форте, где размещалась римская армия. Но даже высеченное в камне, лицо Траяна, казалось, излучало доброту и участие. – Что нового? Что сказал легат?

– Лично мне – ничего. – С этими словами Тит снял шлем и пригладил волосы. – Я лишь молча стоял, пока он вытаскивал из центуриона подробности. Затем он выставил меня вон, сказав, чтобы я шел ужинать, а сам принялся диктовать депеши.

– Я так и знал. – Викс стукнул кулаком о кулак. – Войны не миновать. Траян не потерпит, чтобы кто-то нападал на его гарнизоны. Этот дакийский царь еще пожалеет, что появился на свет.

– Ну, не в такой степени, как я, когда пропустил ужин, – грустно пошутил Тит и поморщился. – Впрочем, здесь особенно не о чем жалеть, если вспомнить, какой гадостью нас потчуют.

– Жженым ячменем и вареной свининой, – согласился Викс. – Это тебе не жареные фламинго, которых тебе подавали в Риме, что скажешь, трибун?

– Ты дважды спас мне жизнь, Чуть-Чуть, – ответил Тит и еле заметно поежился. Он был уверен, что дикие даки с криками еще не раз налетят на него в его снах. – Думаю, теперь ты можешь называть меня просто Тит.

– Центурион, если услышит, спустит за это с меня три шкуры.

– Тогда, когда его не будет поблизости. Договорились? Как заметил Овидий, «хорошо живет тот, кто живет незаметно».

– Наверно, твой Овидий был знаком не с одним центурионом, – Викс не без смущения пожал протянутую руку. – Значит, Тит.

– Спокойной тебе ночи, Викс, – сказал Тит, с трудом подавив зевок. – Пойду, посмотрю, может, мне еще хватит пригоревшего ячменя и вареной свинины. Потому что я готов съесть сырым дохлого коня.

– Трибун Тит, – произнес Викс, поколебавшись с минуту. – Я знаю в городе одну девушку, она отлично готовит – не то что эти наши горе-повара. Если ты не против.

– Веди, – просто ответил Тит.

Жаркое из ягненка мучительно щекотало ноздри, однако Тит прилагал все усилия к тому, чтобы не пялиться на девушку, которая слегка испуганно посматривала на него, пока ставила на стол миски с дымящимся угощением. Овальное лицо, полные губы, кожа чистая и белая как свежие сливки. Медового оттенка волосы заплетены в толстую косу, которая свисает ниже колен. Нет, девушке Викса полагалось гордо ступать в шелках, увешанной драгоценными камнями и золотом, а не ходить, перепачканной в муке по крошечной комнатушке над пекарней. Наконец Тит заставил себя оторвать глаза и попробовал мясное рагу.

– О боги! – воскликнул он, проглатывая первую ложку. – Выходи за меня замуж, красавица!

– Я же сказал тебе, что моя Деметра отменная стряпуха, – произнес Викс, обнимая девушку за талию. Она улыбнулась, однако нервно покосилась на Тита. Когда же он представился, она побледнела как мел.

– Трибун? – пискнула она. – Что такого натворил Викс? Честное слово, он навещает меня не часто, только в увольнительную. И я никогда не прихожу к нему в форт! Я знаю все правила.

Титу стоило немалых трудов убедить ее, что он здесь не за тем, чтобы увести ее Викса на порку. Но все равно она смотрела на Тита так, как будто в ее кухню залетел дракон – и это несмотря на вздохи и причмокивания, которые он издавал по поводу ее кушанья.

– Тебе везет, – тихо сказал он, обращаясь к Виксу, пока девушка отошла к плите. – Уверяю тебя, у такой не постеснялся бы просить благоволения даже император – и не только из-за ее стряпни. Было бы достаточно одной красоты. Признавайся, как ты заполучил себе такую стряпуху?

– Как-то раз в прошлом году к ней на базаре приставали несколько воздыхателей. Так вот, я их прогнал, – довольно произнес Викс. – Девушки обычно благосклонны к своим спасителям.

Тит тотчас взял себе эту мысль на заметку. С другой стороны, будет ли у него когда-нибудь шанс спасти девушку? Да и от кого? От неправильно процитированной строчки?

Тит даже не заметил, как скребет ложкой по дну миски. Деметра тотчас поспешила подложить ему добавку. Он учтиво ее поблагодарил и обвел взглядом крошечную комнату, которая служила одновременно и кухней и спальней. Зато в ней было чисто и уютно. Не то что в провонявших мужским потом казармах. Постель была накрыта пестрым лоскутным покрывалом, сшитым из ярких, цветных полосок ткани. На шатком столике в старом кувшине стоял букет поздних астр. В воздухе витал, поднимаясь откуда-то снизу, аромат свежеиспеченного хлеба.

Тем временем Викс тоже уплетал вторую миску рагу.

– Что ты так пристально разглядываешь? – спросил он, перехватив взгляд Тита.

– Все, – ответил тот, обводя глазами комнату. – Домашний уют. Я никогда не думал, что буду по нему скучать, пока не попал в казарму.

– Тебе нужно найти девушку, – посоветовал Викс, – чтобы было к кому ходить в увольнительную. А если подмазать кого надо, то можно запросто оставаться на ночь.

– У меня уже есть девушка, – ответил Тит и на миг представил себе веселую комнату, вроде этой: книжные полки вдоль одной стены, свежий хлеб на столе, свежие цветы в вазе, и Сабину. Как она, свернувшись калачиком, лежит на постели с книгой в руках и грызет яблоко. Как на ее щеках появляются ямочки, когда она улыбается ему. – Но она в Риме, – добавил он. Сабина никогда не была его девушкой в полном смысле этого слова.

Нет, он больше не влюблен в нее. Теперь он знал ее гораздо лучше, чем когда шестнадцатилетним юнцом, увидев ее впервые, потерял от любви голову. Тогда в его глазах она была голубоглазой богиней, которой хватило душевной доброты не рассмеяться над ним, когда он предложил ей выйти за него замуж. Со временем она стала ему другом: у нее можно было брать книги, с ней можно было, когда ее муж бывал занят, прогуляться солнечным утром по Марсову полю. А какая гордость переполняла его, когда Сабина шла рядом, взяв его под руку на каком-нибудь торжестве. Почему-то другие девушки, которых дед – не одну, так другую – советовал ему взять в жены, казались ему бледными, неинтересными, какими-то неживыми. Не то, что Сабина!

Нет, он не был влюблен в нее. Но, с другой стороны, пока ему не встретится та, что сможет пленить его сердце, сидеть на месте тоже ни к чему.

– Значит, у тебя в Риме есть девушка, – подвел итог Викс. – А какая разница. Можно завести другую, здесь. Ведь они все равно не встретятся.

– Не хочу даже возражать на твой довод, – произнес Тит, а в следующий миг почувствовал, как к его боку прижалось что-то теплое. Он опустил глаза и увидел кареглазого мальчугана с курчавыми волосами. Когда Тит только вошел в комнату, мальчик взял деревянную лошадку и бочком отошел в дальний угол, откуда робко наблюдал за незнакомцем.

– Мы провели в пути несколько недель! – сердито воскликнул Тит. – Мы добрались до границ империи и вернулись обратно. Мы спасали друг другу жизни – и ты ни разу даже словом не обмолвился, что у тебя есть сын! А ведь ему уже года два, я прав?

– Он не мой, – ответил Викс, вытирая куском хлеба соус на дне миски. – Его отцом был один писарь, которого легат привез из Вифинии несколько лет назад. В свою очередь, этот писарь привез с собой Деметру и мальчика. Правда, сам писарь умер в первую же зиму, и они остались здесь одни. Германские зимы не для южан. – С этими словами Викс толкнул Тита в руку и выбил миску с рагу. – Посмотрю я на тебя, что ты будешь делать, когда впервые обморозишь пальцы. Смотри, не разревись.

– Как-нибудь постараюсь, – Тит взъерошил мальчику волосы. Те были такого же медового оттенка, как и у матери. – Ты молодец, что присматриваешь за ним, раз он растет без отца.

– Ну, с ним легко. Он тихий.

– Нельзя приставать к старшим! – Деметра наклонилась и, что-то строго сказав по-гречески, оттащила сына в сторонку.

– Так что же еще сказал легат, когда выслушал ваше донесение? – поинтересовался Викс, а сам потянулся за стоявшим на столе кувшином. – Они точно отправят на войну наш Десятый. Ведь мы – самый лучший легион за пределами Галлии, да и до границы от нас ближе всего.

На сапогах Викса еще не успела просохнуть грязь после их вылазки в Дакию, однако он, похоже, был готов сию же минуту накинуть на плечи плащ и приготовиться к марш-броску.

– Сколько нам еще ждать, как ты думаешь? Недели две-три?

– Я бы сказал, три месяца, – ответил Тит, делая глоток из кружки. Нет, в ней было не вино, а местный напиток, мед. Впрочем, будь там хоть уксус, он бы все равно поморщился, но выпил. Он давно уже не чувствовал себя так хорошо, с момента своего приезда в Германию.

– Три месяца! – изумился Викс.

– Это самое малое. Я частенько бывал в сенате – во время публичных слушаний сидел на задней скамье, слушал дебаты, особенно, если выступал мой дед. И я наслушался самых разных мнений по поводу расположения наших легионов. – Тит задумчиво отковырял от туники налипшую на нее грязь. – Чтобы всех мобилизовать, требуются месяцы: нужно наладить снабжение, прислать пополнение, перебросить дополнительные легионы. На это уйдет самое малое три месяца, если не все четыре.

– На войну? – раздался у них за спиной испуганный голос Деметры. – Ты хочешь сказать, что Десятый снимется с места и пойдет сражаться на восток?

– Пока еще ничего не известно, – успокоил ее Тит.

– Эх, уж если воевать, то воевать! – фыркнул Викс. – А то я уже пять лет как служу, а еще ни разу не бывал в настоящем сражении. Помнится, когда я только-только прошел подготовку, Траян всыпал этим дакам, но разве это было сражение? Да они бросились наутек, только пятки сверкали. И как же я дослужусь до центуриона, если эти паршивцы вдруг пойдут на мирные переговоры?

– С какой стати ты так рвешься в центурионы? – искренне удивился Тит. – Ведь у них работенка – не позавидуешь. Тебе это надо?

– Надо. Еще как надо! – без малейшего колебания возразил Викс. – Работа, звание, сражения, знаки за участие в кампаниях, горы награбленного золота и триумф в Риме.

– Ну, ты меня убедил, – с улыбкой произнес Тит. – Мои цели гораздо скромнее: лично я предпочел бы просто отслужить свой срок в звании трибуна и остаться живым. После чего получить должность в каком-нибудь архиве или же время от времени инспектировать акведуки.

А еще иметь тихий дом посреди сада, крепеньких детишек, вроде сына Деметры, и жены, которая не Сабина. Ибо Сабина никак не вписывается в эту скучную домашнюю идиллию. Даже в своем изысканно обставленном доме в Риме она никогда не производила на него впечатления серьезной римской матроны. Скорее – веселой и слегка взбалмошной гостьи, которая в любой момент может выпорхнуть за дверь и исчезнуть где-то на краю земли. Впрочем, к чему эти пустые воспоминания!

– По-моему ты вполне можешь дослужиться до центуриона, – произнес Тит. – Что-то плохо верится, что на этот раз стычка с даками закончится мирным договором. Да, военная кампания начнется не сразу, придется несколько месяцев ждать, но…

Неожиданно Деметра расплакалась и, подхватив сына на руки, выбежала из комнаты. Громко хлопнула дверь.

– Я что-то сказал не так? – спросил Тит, как ужаленный вскакивая с места.

– Понятия не имею. Она плачет всякий раз, стоит только кому-то завести разговор о войне. Она плачет, когда я ухожу. Она плачет, когда у нее не поднимается тесто, – равнодушно произнес Викс, отправляя в рот последний кусок хлеба. – Она только и делает, что льет слезы.

– Может, ты ее вернешь?

– А зачем? Пусть наплачется вволю, если ей так нравится. Тем более что ночую я обычно в другом месте. За большим театром живет одна рыжеволосая красотка…

Глава 10

Сабина

Для жен офицеров, которым предстояла поездка на север, выделили две шикарные повозки – крытые, мягкие с горой подушек. В общем, такие, в которых можно было бы путешествовать с комфортом.

В течение четырех дней Сабина ехала в первой повозке одна. Почему-то все остальные жены – под тем или иным предлогом – предпочли ехать во второй.

– Скажи мне, что ты такого им сделала? – спросил Адриан, заглядывая внутрь.

– Держала окна открытыми, чтобы смотреть, где мы едем, – ответила Сабина, глядя на него из уютного гнездышка, которое она соорудила из подушек: колени накрыты меховой полостью, в руках свиток, у ног, свернувшим колечком, расположилась серая собака. – Как я поняла, дышать свежим воздухом – это тягчайшее преступление. Зря я не рассказала им пару-тройку историй о том, как жуткие германские варвары сжигают женщин в плетеных клетках.

– В этом была необходимость?

– За четыре дня они мне все уши прожужжали своими жалобами по поводу непослушных детей и вороватых рабов! Так что какие там германцы. Я бы собственноручно посадила этих клуш в клетку и сожгла!

Адриан едва заметно улыбнулся, стянул перчатки и бросил их собаке. Та тотчас же принялась их жевать. На нем уже был плащ и кираса легата, и надо сказать, что смотрелся он настоящим красавцем.

– Как поживает моя старушка? – спросил Адриан, теребя собачьи уши, и добавил, обращаясь к жене: – Тебе не кажется, что ей холодно?

– Не волнуйся, я уж как-нибудь позабочусь о твоей самой любимой женщине.

Адриан никогда не проявлял особой заботы в том, что касалось слуг. Иное дело – собаки. С собой в Германию он захватил всю свою свору, рассчитывая охотиться в окрестностях Могунтиакума, и теперь собаки радостно неслись вслед за его конем. Все, кроме старой серой суки, которая, по его мнению, была слишком стара, чтобы проделать путь до Германии вместе с остальными псами, и в результате с комфортом путешествовала в повозке Сабины. «Большинство на его месте просто размозжили бы ей голову, как только она перестала приносить дичь, но только не Адриан», – подумала Сабина.

Адриан продолжал нежно теребить собачьи уши, и вскоре его любимица уже умильно виляла хвостом. Еще бы! Ведь каждый вечер хозяин приносил ей отборные косточки, оставшиеся после офицерского ужина.

– Обещаю тебе, что позабочусь о ней, – заверила мужа Сабина.

– Хочешь завтракать? Скоро нам предстоит переправа, а пока мы сделали остановку.

Сабина выглянула из повозки и тотчас окунулась в приятную суматоху путешествия: погонщики волов на чем свет стоит ругали рогатых упрямцев, молодые трибуны пытались перещеголять друг друга, устраивая конские забеги, рабы сновали туда-сюда, неся то еду, то плащи, то еще что-то для своих хозяев. Небо было серым, дорога раскисшей от дождя, однако весь этот шумный лагерь, державший путь на север, был полон весельем.

– Мне хлеба, меда и винограда, – сказала Сабина вошедшей рабыне, которая тотчас взялась расставлять кубки и блюда. – Как обычно.

Завтрак Адриана был таким же: свежеиспеченный хлеб с румяной корочкой, гроздь винограда (именно гроздь, а не ягоды в тарелке) и наперсток меда. Впрочем, его завтрак всегда был одинаков: и в их доме на Палатинском холме, и в дороге, на полпути между Римом и Могунтиакумом. Да где угодно. В один прекрасный день, когда ее муж спустится в Гадес, с улыбкой подумала Сабина, он потребует у паромщика Харона то же самое: хлеб, мед и виноград.

Половину их багажа во время этого долгого и утомительного путешествия на север составляли книги Адриана, без которых он не мог обойтись, рабы, обеспечивавшие его комфорт, собаки, лошади и греческие статуи.

– А потом еще говорят, что это женщины берут с собой кучу ненужных вещей! – подразнила мужа Сабина. – Например, я вышла из дома всего с одним сундуком и несколькими книжками.

– Мне хочется посмотреть мир, – сухо ответил Адриан, – но только со своей библиотекой.

«По крайней мере мы действительно смотрим на мир», – мысленно согласилась Сабина. С каждым новым, скрипучим, натужным оборотом колес они удалялись все дальше и дальше от Рима, от долга, от занудных наставлений Плотины. Сабина могла часами сидеть, высунувшись в окно. И пусть при этом она могла продрогнуть до костей, но закрывать ставни отказывалась. Она пожирала взглядом зеленые поля, аккуратные виноградники, которые вскоре сменились неприступными скалами, высокими соснами, резкими тенями. Адриан сказал, что они въехали в Грецию, проделав примерно половину пути до Могунтиакума, где расположен их легион. Германия. Что ждет их там?

Адриан сел на скамью напротив жены. Сабина протянула ему кубок.

– Что это? – спросил Адриан, опасливо поморщившись.

– Это местный мед. Мне нравится.

Адриан поднес кубок к губам.

– Нет, я, пожалуй, предпочту римское вино.

Сабина же сделала еще глоток и развернула свиток.

– Луций Нистерик, если верить тому, что здесь написано, тоже не жаловал мед.

– А кто такой Луций Нистерик? – спросил Адриан, пробегая глазами депеши, что уже летели им вслед из Рима. Не прошло и двух дней, как их, с мешками корреспонденции, уже начали догонять вестовые на взмыленных лошадях.

– Луций Нистерик был легатом, служившим в этих краях при Августе. Я раздобыла список его дневников. Решила, что мне будет полезно их прочитать, чтобы лучше понять, куда мы едем.

– И что интересного ты в них вычитала? – рассеянно поинтересовался Адриан, почесывая собаке живот. Та блаженно развалилась на спине.

– Местные жители неулыбчивы, – прочла Сабина нарочитым басом, – зато они свирепые воины.

– Ну, то, что они неулыбчивы, я заметил, как только мы пересекли горы. – Рука Адриана, гладившая собачий живот, на миг замерла. Тогда собака потерлась об нее носом, и рука возобновила движение. – Будем надеяться, что их свирепость с тех пор поубавилась. Оставь мне почитать эту книгу, хорошо?

– Разумеется. – Сабина с ногами забралась на скамью и поплотнее завернулась в меховую полость. – Скажи, в этой горе корреспонденции мне случайно нет писем?

– От императрицы…

С этим словами он протянул ей свиток с печатью Плотины. Сабина взяла его у него из рук и, не читая, вышвырнула, в окно.

– А что-то другое?

Адриан неодобрительно нахмурил лоб, но замечаний делать не стал.

– Письмо от твоей младшей сестры, судя по корявому почерку. Читай, не буду тебе мешать. Рано утром собаки загнали в лесу оленя с восхитительными рогами, а поскольку нам стоять здесь еще минимум час…

– Ладно, ступай на охоту, – сказала мужу Сабина и помахала рукой. Адриан легонько поцеловал ее в щеку. Его собственная щека была колючей от щетины.

– Смотрю, ты снова отращиваешь бороду?

Сенаторы в Риме посмеивались над ним, и в конечном итоге свою первую бороду Адриан сбрил. Правда, потом еще целую неделю ходил сердитый.

– Думаю, в провинции она никому не помешает, – произнес он, потрогав щетину.

– По-моему, борода тебе к лицу. С ней ты похож на философа.

А еще борода скрывала отметины от подростковых прыщей. Наверно, это и было главной причиной того, почему он отрастил бороду.

«Ты даже более тщеславен, чем я, дорогой муж», – подумала Сабина.

Адриан улыбнулся, потрогал ее волосы и посмотрел на собаку:

– А ты что скажешь, моя старушка? Как ты смотришь на то, чтобы еще разок пробежаться за оленем?

Собака тотчас же поднялась с места и потрусила вслед за ним. Сабина помахала им вслед, затем допила свой мед и отдала кубок рабу, который переминался с ноги на ногу за дверью. Это был симпатичный юноша лет двадцати – темноволосый, длинноногий, мускулистый, родом из Антиохии. В дорогу Адриан обычно брал с собой больше собак, чем рабов. А тех которых брал, все как один были красивыми юношами.

– Госпожа, скажи, ты не хотела бы присоединиться к остальным госпожам, пока повозки будут переправлять через реку?

– Только не это! – ужаснулась Сабина и вновь погрузилась в чтение. Давно отошедший в мир теней легат Луций Нистерик прекратил свои жалобы по поводу неотесанности местного населения и теперь предавался воспоминаниям о днях, когда он служил в Греции. Может, и я вскоре снова окажусь в Афинах. Адриан тоже был бы этому только рад – он уже начал жаловаться на местный воздух, сырой и холодный, дышать которым вряд ли на пользу легким. Как это далеко от ослепительного греческого солнца, лазурного моря, зелени кипарисов. Впрочем, кто знает, вдруг она полюбит местные туманы, густые леса, короткие дни с их темными тенями. «Открыть для себя что-то новое, сделать что-то полезное», – подумала Сабина. С этими мыслями она швырнула прочь свиток с его чересчур резкими суждениями о местном меде и местных женщинах. «Какое мне дело, что там пишет Луций Нистерик».

Викс

Могунтиакум стало не узнать. Теперь, когда в нем были размещены три легиона, это было совершенно другое место. Еще совсем недавно он слыл сонным городком – днем рынок наполняли местные женщины и дети. Вечером, когда у солдат кончалась служба, оживали таверны и дома терпимости. Кроме выпивки и продажных девок, здесь еще имелся мост через Рейн, хотя что там делать, на другом берегу, – этого я не знал. Ах да, был еще алтарь, посвященный какому-то давно умершему римскому правителю, к которому стекались паломники со всей Германии, и театр, по словам Деметры, – причем сказано это было с гордостью в голосе, – самый большой по эту сторону Альп. Я сказал ей, что трижды видел огромные театры в Риме, но она мне не поверила. Я даже не уверен, что она верила в существование Рима. Для Деметры Рим был чем-то вроде Элизия. Если он и существовал, то где-то далеко, сияющий и прекрасный, и не имел к ней никакого отношения.

И вот теперь Мог было не узнать. С приходом новых легионов жизнь била в нем ключом. Царь Дакии собрал под свои знамена тысячи мятежников. В ответ на это император перебросил в Германию новые легионы.

– Три месяца, – сказал когда-то Тит. И оказался прав. Прошла зима, наступила весна, а мы по-прежнему не сдвинулись с места. Впрочем, новые легионы прибывали к нам почти каждый день. Первым пришел Второй «Адъютрихс». Так сказать, помощник. Его солдаты расхаживали с важным видом, похваляясь, что разделаются с дакийским царем и без нас – мол, вы сидите здесь в своем уютном форте, а мы им покажем. Затем прибыл Четвертый «Флавия Феликс». Его солдаты тоже расхаживали с важным видом, говоря, что без них никому не одержать победы. А на прошлой неделе в ворота форта прошествовал Шестой «Феррата». Его солдаты тоже начали важничать, похваляясь своими подвигами на Рейне. В городе тотчас возникла катастрофическая нехватка женщин, и симпатичные девушки, вроде Деметры, выходя из дома, опасливо озирались по сторонам.

– Сколько еще легионов нам нужно? – как-то раз вечером бросил я моим товарищам по казарме, когда мы отправились к шлюхам. Кстати, я вытащил вместе с собой Тита, на которого и я, и мои товарищи по оружию до сих пор посматривали с улыбкой и с… опаской. В конце концов, он трибун, офицер, даже в увольнительной. А это были мои товарищи, с которыми я спал, ел, участвовал в учениях и боевых походах. Обычно в одном контубернии жили по восемь легионеров. Но одного мы потеряли в Дакии, в том самом году, когда я пришел служить в Десятый. Его проткнуло вражеское копье, а еще двое умерли от лагерной лихорадки прошлой осенью. Так нас осталось пятеро – Симон, Прыщ, Филипп, Юлий и я – можно сказать, пятеро братьев.

– Мы с Титом проводили троих мерзавцев к Харону, – пожаловался я. – Не понимаю, почему Десятый не может справиться с остальными, независимо от их численности.

– Маленькая поправка, – подал голос Тит, поднимая голову от кружки с пивом. – К Харону их отправил ты. Я лишь стоял рядом и молился.

– Как видишь, сработало, – улыбнулся я. – Мы с тобой оба живы. Кстати, ты почему еще не отхватил себе красотку? Спрашивается, зачем мы сюда пришли?

– Я не привык ходить по шлюхам, – признался Тит.

В этой тесной, душной и темной комнате рядом с моими товарищами он смотрелся инородным телом. Положив одну ногу на колено, он потягивал пиво, как будто это было вино, а в это время справа от него восседал здоровяк Филипп, с двумя полуголыми шлюхами, слева – Прыщ, который уже успел запустить лапу под подол сидевшей у него на коленях девицы. Напротив, по другую сторону стола, Юлий рассказывал давно набившую оскомину байку о том, что он-де прямой потомок самого Юлия Цезаря.

– К тому же, – продолжал Тит, – сейчас в форте стоят еще три легиона, так что женщин все равно на всех не хватит. – С этими словами он кивнул в сторону полуголых девиц, и они в ответ расплылись в счастливых улыбках. – Думаю, бедные женщины перетрудились и без меня.

– И это верно, – отозвалась рыжеволосая красотка, сидевшая у меня на коленях, с которой я проводил ночи, если не шел к Деметре. – Солдаты Шестого – страшные наглецы. И вдобавок скупердяи, каких свет не видывал.

– А эти их знамена с львиной головой! – проворчал Симон, раскалывая кружкой орех. – Эй, милашка, не принесешь ли ты мне еще меда? Потом можешь сесть ко мне на колени, и мы выпьем его вместе.

– Только не пытайся задобрить меня словами, – отозвалась девица. – Никакая я тебе не милашка, и ты знаешь, сколько я стою. Так что гони монету, прежде чем я сяду тебе на колени или куда-то еще.

– Теперь я склонен неплохо думать о Шестом, – с этими словами я обнял за шею мою рыжую и приготовился озвучить важную новость, которая вертелась у меня на языке весь вечер. – Наш центурион со свойственной ему бесконечной мудростью сказал… – я выдержал паузу, давая возможность моим товарищам сплюнуть и выругаться, – что после того, как к нам влились наши братья из Шестого, наш лагерь переполнен…

– Как будто мы этого сами не знаем!

– Собственно говоря, это я указал ему на это, – произнес Тит. – Хотя меня он тоже слушать не стал.

– И те солдаты, у которых есть договоренности в городе, могут там ночевать, при условии, что они в состоянии оплатить такую роскошь. – Сообщив эту новость, я с довольным видом откинулся на спинку стула. – Так что вы, если вам нравится, можете и дальше делить казармы с легионерами Шестого и их львиными головами. Я же буду нежиться в постели Деметры.

– Эй! – тотчас возмутилась моя рыжая и больно ткнула меня в плечо.

– Не переживай, моя дорогая. У меня и на тебя найдется время, – сказал я и притянул ее к себе, чтобы поцеловать. Симон бросил в меня ореховой скорлупой. Юлий, который обожал хвастать, будто ведет свой род от легендарного Юлия Цезаря, на том лишь основании, что у него точно такая же лысина и нос крючком, сделал мне неприличный жест, даже не отрывая губ от пышных грудей своей девицы.

– Эй, вы все будете чавкать помои, которыми вас будут потчевать полковые повара, – не без злорадства бросил я им в ответ, – а я буду каждое утро просыпаться в теплой постели Деметры и…

– Эй, где мое копье? – спросил Филипп своих полуголых девиц. Те захихикали. Филипп был худощавый грек, невысокого роста, но очень юркий. И если в руках у него не было игральных костей, значит, он держал в них копье. Когда же руки его были заняты копьем, вам оставалось только молиться, – какому богу, без разницы, – лишь бы его острие не было направлено в вашу сторону.

– Сказать тебе, где твое копье, легионер? – хихикая, спросила одна из девиц. – Оно стоит у тебя, вытянувшись по стойке смирно, как и полагается настоящему солдату.

– Разумеется, я буду только рад, если вы заглянете ко мне. Я с удовольствием угощу вас свежим хлебом и жареной свининой, – произнес я. – Мне казалось, я вас сразу пригласил.

– Так бы сразу и сказал! – Прыщ оставил в покое нож, которым уже было собрался провести мне по волосам. – Так и скажи этой своей зазнобе, что Прыщ явится к ней завтра, как только освободится.

– Прыщ, ну и имечко у тебя, – заметил Тит. – И где ты его только приобрел?

– И не спрашивай, – усмехнулся я, а Прыщ нахмурился. В свои семнадцать лет он был среди нас самым младшим: светловолосый галл, мощный как каменная глыба. Когда он впервые появился в нашем контубернии, на заднице у него красовался прыщ размером с яблоко. А, как известно, в армии стоит прозвищу прилипнуть, как вам носить его до конца своих дней. Тем более такое. Моя рыжая сердито посмотрела на меня.

– Так вот почему ты все время торчишь у этой гречанки. Из-за жратвы?

– Ну-ну, ты только не сердись.

– Тогда зачем тебе вторая грелка, Верцингеторикс? – обидевшись на меня, рыжая соскользнула с моих колен. – А не найти ли мне ради разнообразия кого-нибудь поблагороднее, – с этими словами она схватила Тита за руку и рывком заставила его встать. – Эй, трибун, не хочешь убедиться, что рыжие волосы у меня не только на голове?

– Я никогда не стал бы подвергать сомнениям твои слова, – вежливо ответил Тит. Но рыжая уже тащила его за собой.

– Эй, ты на чужое добро рот не слишком-то разевай! – крикнул я ему вслед, но он лишь испуганно посмотрел на меня и покорно последовал за рыжей наверх.

– Так тебе и надо, – бросил мне Симон. В нашем контубернии он был самый старший: темноволосый здоровяк лет сорока, чья служба в легионе близилась к концу. Именно он приветствовал меня, когда я только прибыл в Десятый неопытным солдатиком только что из учебного лагеря.

– Верцингеторикс, – прогремел он тогда, окинув придирчивым взглядом мою новую форму и чистые сандалии. – Откуда будешь? Из Галлии?

– Из Британии, – ответил я.

Симон фыркнул и указал на самую нижнюю койку в контубернии.

– Новобранцы с каждым днем все моложе и моложе, – сердито пробормотал он по-еврейски.

– А ветераны все старше и старше, – бросил я в ответ на его же языке.

Брови Симона тотчас поползли вверх.

– Так ты кто, еврей или британец?

– Ни тот и ни другой, – ответил я уже на латыни, потому что еврейским не пользовался давно. – Но моя мать была еврейка.

– Значит, и ты еврей, – твердо произнес Симон.

– Это почему же?

– Ты еврей, потому что твоя мать еврейка. Таков наш закон.

– А почему мать? – удивился я. – Разве это считается не по отцу?

– Через Иудею прошагало столько солдат вроде нас с тобой, что сказать, кто твои предки по отцовской линии, невозможно. – Симон поморщился.

Я его люблю. Такого, как он, хорошо иметь рядом с собой в бою.

Вскоре сверху, весь всклокоченный и взъерошенный, спустился Тит.

– Как? Уже все? – изобразил удивление я. – Да, быстрая работа. Признавайся, это ведь твой первый раз. Верно я говорю?

– Нет, я спустился лишь на минутку, чтобы сказать тебе, чтобы ты шел домой без меня, – пояснил он. – Она готова подарить мне целую ночь за ее счет.

– А вот мне почему-то такого никто ни разу не предлагал, – пожаловался Прыщ. – Признавайся, в чем твой секрет?

– Я просто сказал, что у нее винного цвета губы. Это из Одиссеи, ну или почти.

– Поэзия, – задумчиво протянул Филипп. – И как это мне ни разу в голову не пришло? Скажи, у тебя в заначке не найдется еще пару-тройку цитат?

– Если хочешь, я завтра составлю для тебя целый лист, – пообещал Тит, вернее, бросил через плечо, потому что уже поднимался наверх. После этого его все полюбили, пусть он и трибун.

Долгая, утомительная зима. Впрочем, скоротать ее помогла Деметра: ее гибкое, теплое тело в постели рядом со мной и ее вкусные, сытные ужины в моем желудке. Остальные мои четыре товарища наведывались ко мне всякий раз, когда у них возникал свободный от караула вечер. Они уже привыкли к тому, что Тит – часть нашей дружной компании, и не морщились и не шикали на него, когда он принимался цитировать Цицерона. А вот Деметра Тита до сих пор побаивалась, как и Симона.

– Ты уверен, что он не дьявол? – шепотом спросила она, видя, как он по-еврейски шепчет над тарелкой молитву. – Говорят, будто евреи убивают своих младенцев, – с этими словами она испуганно покосилась на сына, который увлеченно возился со своей деревянной лошадкой.

– Если и убивают, то только своих, – успокоил ее я.

– Но, Вер…

– Прекрати!

Деметра прикусила губу. Впрочем, и я тоже. В конце концов, ей сейчас приходилось несладко, когда город был наводнен солдатней. Такой красавице, как она, опасно было даже высунуть нос из дому. Стоило ей выйти на рынок, как на нее со всех сторон налетали целые полчища похотливых легионеров. Сначала она пыталась не подавать виду, что рада, когда я со всем своим нехитрым скарбом переехал к ней на постой. Зато она плакала от радости, когда я впервые, как говорится, дал от ворот поворот компании нахалов, которые пытались ломиться к ней в дверь. В ту ночь она была так счастлива, что позволила мне любить ее даже поверх одеял, чтобы я мог сполна насладиться ее красотой. В свете очага я уложил ее поверх себя, и ее волосы упали мне в руки подобно медовым волнам. Она обняла меня за шею, но я видел, что она все равно стесняется, и тогда я со смехом вытащил из-под себя одеяло и укрыл нас обоих.

– Так и быть, пусть будет по-твоему, недотрога.

– Разве я недотрога? Неправда. Просто у нас не принято заниматься любовью, не накрывшись одеялом.

– Я же варвар! Или ты забыла? – Для пущей убедительности я зарычал и укусил ее в плечо. – У нас все по-другому.

– Знаю. – Она со смехом поцеловала меня. Как легко было заниматься с ней любовью – она лежала подо мной, источая аромат свежеиспеченного хлеба, а когда все закончилось, прильнула к моему плечу и что-то еще долго щебетала, рассказывая мне последние сплетни и слухи, которые слышала в пекарне. Например, про то, будто у дакийского царя есть львиная грива и три рога или что в театре скоро будет новая постановка. Нет, она не ждала от меня, что я стану ее внимательно слушать, да я и не слушал, потому что дремал, убаюканный ее голосом и шелком ее волос. Дремал, мечтая о славе.

В тот год весна пришла рано. Все вокруг тотчас раскисло, что, однако, не мешало слухам достигать наших ушей. А слышали мы, будто даки все чаще и чаще мутят воду на границе империи, и я надеялся, что вскоре мы все выступим в поход. Но, увы, наш легат заболел, что ему самому было только на руку. Наконец-то у него появился уважительный предлог вернуться из германского болота в свой уютный дом на берегах Тибра, где царили благодать и покой и ничто не угрожало его безопасности. Ну разве не забавно с пеной у рта отстаивать репутацию Десятого перед легионерами Четвертого, Шестого и Второго, когда их легаты так и рвались в бой, в то время как наш при первом же удобном случае укатил в Рим. Впрочем, все споры вскоре прекратились сами собой. К нам прибыл император.

Плотина

Дом Весталок был полон маленьких девочек. Одни от восторга прыгали на одной ножке, другие слегка испуганно озирались по сторонам. Длинный, узкий атрий, с его тихими бассейнами и двойным рядом статуй, был набит ими битком. Те, что посмелее, время от времени пытались подойти ближе к пяти жрицам в белоснежных одеждах, что наблюдали это столпотворение. Самые робкие цеплялись за материнские юбки. Впрочем, Плотину интересовали не они.

– Моя дорогая, какой сюрприз! – Она склонилась в поклоне перед единственной женщиной в Риме, которая была достойна этого поклона. – Вот уж не ожидала, что ты придешь посмотреть, как мы будем выбирать новых весталок.

– В этом году этой чести удостоилась одна из внучек моей сестры. – С этими словами Домиция Лонгина, вдова императора Домициана и бывшая римская императрица, приподняла Плотину из глубокого поклона. – Я пришла поддержать ее.

– Я всегда рада тебя видеть. – Плотина взяла свою предшественницу под руку. Сопровождавшие обеих женщин преторианцы тотчас последовали за ними на почтительном расстоянии. Бывшая императрица наезжала в Рим крайне редко. После убийства Домициана она удалилась на виллу в Байи и почти не появлялась на людях, предпочитая жить затворницей.

– Я как раз подумывала нанести тебе визит, – сказала Плотина. Более того, было нечто такое, что ей хотелось обсудить со своей предшественницей с глазу на глаз. И вот теперь удача сама свалилась ей в руки.

«Спасибо Юноне. Это она устроила для меня эту встречу, – подумала Плотина. – Надо не забыть в знак благодарности принести ей в жертву корову».

В следующий миг к ним подбежала маленькая девочка в ярком платье, с букетиком фиалок в руке. Она растерянно замерла на месте, не зная, какой из двух женщин подарить свой букетик. Плотина незаметно кивком указала на свою спутницу, и девчушка протянула цветы старшей из женщин. Домиция Лонгина с вежливым кивком приняла ее подарок. Высокая, хотя и ниже Плотины, с непроницаемым, словно у статуи, лицом и седыми волосами, убранными в узел под покрывалом. На бывшей императрице было простое бледно-голубое платье, поверх которого наброшена белая шерстяная палла, зато в глаза бросалось полное отсутствие украшений – истинное воплощение скромности, простоты и достоинства. Когда Плотина заняла ее место, она всячески пыталась подражать своей предшественнице.

– Которая твоя кандидатка на шестую весталку? – спросила она, когда они возобновили свой неспешный шаг вдоль зеркальной глади бассейна. – Ты сказала, это твоя внучатая племянница?

– Да, малышка Друзилла Корнелия.

Бывшая императрица кивнула в сторону девочки в голубом платье, крепко державшей за руку бабушку. О том, что они родственницы, догадаться было легко: у обеих были одинаковые ямочки на щеках.

– Правда, я бы не сказала, что буду рада, если выберут именно ее. Все-таки тридцатилетний обет девственности – нелегкая вещь, и я не пожелала бы такой участи девятилетнему ребенку. С другой стороны, это честь, от которой нельзя отказываться.

– Как только весталка покидает храм, кандидатки на ее место рассматриваются самым тщательным образом, – успокоила ее Плотина. – В этом году, поскольку император уехал в Германию, я взяла отбор кандидаток под свое покровительство. Думается, мне не надо тебе объяснять, как важно выбрать девочку с безупречной моральной репутацией. В конце концов, весталкам поручено охранять негасимый огонь, этот символ нашей святости. Так что не каждая хохотушка подойдет на эту роль.

– Это как сказать. Самая лучшая весталка, которую я знала, была хохотушкой и уж точно не девственницей.

Плотина растерянно заморгала. Что это? Шутка? Но нет, лицо бывшей императрицы сохраняло свое величаво-бесстрастное выражение.

– Моя дорогая, могу я называть тебя просто Домиция?

– Это имя больше мне не принадлежит. Его дал мне Домициан. Ему нравилось, что жена названа в его честь. Но его больше нет. Так что я предпочитаю, когда меня называют по имени, полученном при рождении.

Сказано это было все тем же бесстрастным тоном, под стать выражению лица. Разумеется, бывшая императрица неизменно отзывалась о покойном супруге с почтением. Впрочем, поговаривали, что… Вообще их брак начался со скандала, – будущая императрица просто сбежала из дома со своим возлюбленным, – кстати, уже будучи замужем за другим! Неудивительно, что разлад между супругами не заставил себя ждать. Вскоре начались ссоры, любовники, развод, повторный брак. До сих пор упорно ходили слухи о том, что убийство Домициана было задумано заранее и исполнено его венценосной женой. Той самой женщиной, что сейчас стоит рядом с Плотиной, нюхая розовый бутон. Нет, это все людские выдумки. Можно подумать, ей не известно, что злые языки падки на разного рода домыслы о женщинах их положения. А все зависть – если не к титулу, то к несомненному нравственному превосходству. Так что пусть говорят, что хотят. Она же имеет полное право не обращать внимания на слухи. С другой стороны, ей всегда не давал покоя вопрос, почему вдовствующая императрица никогда не облачалась в траур по убитому мужу, чтобы выразить свою скорбь?

– Если не ошибаюсь, твое девичье имя Марцелла Лонгина Корнелия? – спросила Плотина у своей спутницы. – Я знаю, почему ты предпочитаешь именно его. С ним связано меньше горьких воспоминаний.

Вдовствующая императрица невесело улыбнулась.

– Да, примерно так.

Тем временем пятеро весталок пытались направить шумную девчачью толпу ко входу в храм. Вслед за девочками шагали беседующие между собой матери и гордые отцы. Видя, что ее спутница тоже направляется вслед за ними, Плотина взяла ее за локоть, призывая остановиться.

– Подожди. Я хотела бы поговорить с тобой, дорогая Марцелла. Есть одно важное для меня дело…

– Разумеется.

Они остановились рядом со статуей какой-то весталки. Хотя сама она давно покинула этот мир, ее мраморная фигура до сих пор любовалась своим отражением в зеркальной глади бассейна.

«С чего же мне начать, – задумалась Плотина. – Наверно, с женщиной равной по положению не стоит ходить вокруг да около, лучше называть вещи своими именами. В конце концов, Марцелла Лонгина когда-то была хозяйкой Рима, Императрицей семи холмов, земной сестрой небесной Юноны. Так что она не может не понять».

– Ты знаешь воспитанника моего мужа, Публия Элия Адриана?

– Разумеется. Прекрасный молодой человек. Помнится, как-то раз он посвятил мне поэму. Вернее, небольшой, забавный стих. Правда, по-моему, он страшно обиделся, когда я ему это сказала. Такие молодые люди, как он, обычно бывают жутко ранимы.

– Его воспитала я, – скромно призналась Плотина. – И я могу гордиться его достижениями. Причем это не только стихи. Между прочим, он получил назначение на должность легата в Германии. Я просто уверена, что он покроет себя славой, сражаясь против свирепых даков. Я была бы счастлива видеть, как он движется к вершинам славы и власти.

– Естественно, – согласилась Марцелла и вновь зашагала дальше. Ее безмятежный, царственный профиль величаво поплыл вдоль колонн. Плотина поспешила взять ее под руку и доверительно понизила голос, хотя, кроме них, в атрии не было ни души. Лишь только они двое – императрицы, сестры, богини – о чем-то беседующие.

– Я хотела бы поговорить о престолонаследии. Траян не хочет называть преемника. Говорит, что пока он сам в добром здравии, это дурная примета, и наотрез отказывается слушать мои советы. Впрочем, ты сама знаешь, какие они, императоры.

Ответом на ее слова стал еле слышным вздох.

– Но я волнуюсь. И прежде всего, за Рим. Нужно, чтобы империя попала в надежные руки. А самые надежные руки у моего дорогого воспитанника Публия.

Сказав эти слова, она сделала выжидательную паузу. Увы. Марцелла лишь вопросительно выгнула бровь. Плотине ничего не оставалось, как продолжить свою речь.

– Я ввела его в императорскую семью, женила на Вибии Сабине. Мне казалось, что это должно сделать свое дело – ведь речь идет не только о семейных узах. Траян высочайшего мнения о ее отце. Марк Норбан – один из самых порядочных людей в Риме…

– По крайней мере большую часть времени, – негромко прокомментировала Марцелла.

– И я подумала, – продолжила свою мысль Плотина, – что этого будет достаточно. В смысле, достаточно для Траяна, чтобы он отдал дорогому Публию то, что ему принадлежит по праву. Но этого не произошло. И вот теперь я даже не знаю… – Плотина усмехнулась. Рядом с бывшей императрицей она ощутила себя сущей глупышкой. – Извини, я даже не знаю, как лучше выразиться. То есть можно ли этому посодействовать? И что могу я в моем положении? Одно я знаю наверняка: лучше моего дорогого Публия никого нет. И мне казалось, что все остальные это сами поймут, достаточно намекнуть. Увы, все не так-то просто, и некоторых стоит – скажем, так – подтолкнуть в нужном направлении. Но как? Жене не полагается вмешиваться в такие вещи. С другой стороны, долг императрицы действовать во благо Рима.

Кстати, это последнее давно не давало ей покоя. Жена или императрица? Императрица или жена?

– Что я должна поставить на первое место? – Плотина даже остановилась, чтобы перевести дыхание. – Ты ведь наверняка в свое время помогла мужу занять императорский трон. Какова была твоя помощь? Я во всем пытаюсь следовать твоему примеру, моя дорогая Марцелла. Буду следовать и в этом деле. Что я должна сделать, чтобы помочь Публию?

Марцелла Лонгина смерила собеседницу пристальным взглядом.

– Очередная императрица-интриганка, – произнесла она после долгой паузы. – Замечательно!

– Нет, я не интриганка, – с улыбкой ответила Плотина. – Мне просто хочется знать, чем я могу помочь… посодействовать. Тем более, в нынешних обстоятельствах, которые, как известно…

– Ты ищешь моего совета. Что ж, я тебе его дам, – перебила ее Марцелла. – Никаких интриг. Никаких заговоров. Никакого содействия.

– Я бы не стала это так называть, – оскорбилась Плотина. – Я ведь пекусь об интересах Рима.

– Фортуна, упаси меня от лицемеров, – пробормотала Марцелла, покачав головой. – По крайней мере в свое время я никогда не притворялась, будто пекусь о чьем-то благе, кроме моего собственного. Я не пыталась спасти Рим. А просто хотела посадить на трон собственного избранника. И что бы ты там ни говорила, ты мечтаешь о том же.

– Я не…

– О, не пытайся перехитрить старую интриганку, моя дорогая, – с этими словами Марцелла потрепала свою собеседницу по щеке. – Я занималась таким вещами дольше, чем ты, и с куда большим успехом. Мои интриги свели в могилу не одного императора, хотя они же едва не свели в нее и меня. Теперь я стара, и мои интриги остались в прошлом. И я настоятельно советую тебе сделать то же самое, прежде чем ты даже начнешь, а твой дорогой Публий пусть прокладывает себе дорогу сам.

– Я лишь спросила, – пролепетала Плотина, не зная, что возразить. Она еще ни разу не чувствовала себя такой растерянной. – То есть…

– Я ничего не хочу знать, – перебила ее Марцелла и даже подняла руку. – В эти дни, если я и занимаюсь политикой, то лишь прошлой, а не настоящей. Я пишу историю Республики, и единственные интриги, к которым я причастна, это те, которые я описываю на страницах моей книги. Пока что это первые сто лет. Передай Старшей Весталке мои извинения. Боюсь, я не останусь на церемонию избрания.

С этими словами она повернулась и неторопливо вышла из залитого солнцем атрия в скромное круглое помещение, которое было храмом Весты. Плотина поспешила вслед за ней. Ее душила досада, которая была готова сорваться с ее языка потоком резких слов. Да, сегодня ей явно предстоит нанести визит статуе Юноны, но не с благодарственными подношениями, а чтобы выразить богине свое сочувствие.

О нет, не верная дочь она тебе, о, Юнона, о нет! Как, должно быть, страдала ты во время правления Домициана, не имея настоящей императрицы, которую бы вела твоя рука. Все эти слухи верны – то, что она спала с актерами и гладиаторами, что убила собственного мужа Я твоя единственная верная сестра. И она еще посмела назвать меня интриганкой!

Плотина словно прозрела. О боги, как наивна она была просить совета у такой женщины! Неужели ей самой не хватает ума? Или совести? Неужели она сама не знает, что лучше для Рима? Для Траяна? Для дорого Публия?

Нет, все-таки титул императрицы должен стоять перед словом «жена». И если ее долг – наставлять Траяна на путь истинный, то она этот свой долг выполнит. Она поможет ему. Она поможет дорогому Публию.

Старшая Весталка призвала к тишине как раз в тот момент, когда императрица Марцелла подошла к своим близким. Все разом примолкли, и в наступившей тишине Плотина услышала, как Марцелла слегка насмешливо обратилась к сестре:

– Пойдем, Корнелия. Думаю, нам лучше вернуться домой. Сегодня вряд ли выберут твою внучку.

Глава 11

Викс

– Разве он не хорош собой, наш император? – Я расплылся в улыбке.

– Это император? – удивилась Деметра. Она не разговаривала со мной все утро, однако стоило ей увидеть, как по улицам Мога верхом на коне скачет император, как ее милый ротик тотчас открылся. – Да он вылитый бог!

– Он и есть бог.

– Пожалуй, ты прав, – поддакнул Тит, стоявший по другой бок от Деметры словно столб. Сегодня он был в тоге. Он вообще при первой возможности переоблачался в тогу, и, как не странно, даже в этой давке, складки на ней оставались безупречными. – С Траяном не сравнится никто.

Наш император гарцевал на вороном коне по улицам Мога – в алом плаще и латах, он махал рукой и что-то выкрикивал в ответ на ликование толпы. Он мог быть кем угодно – живым богом, виновником торжества или просто императором. Да-да, наверно, таким и должен быть император.

– Как-то раз во время схватки я разрезал ему руку, – задумчиво произнес я. – У него наверняка остался на руке шрам.

– Только не надо лгать, – укоризненно произнесла Деметра.

– А я не лгу. Это была отличная схватка – имейся у него щит, он бы наверняка одолел меня, но…

В этот момент меня, осыпав проклятиями, толкнул какой-то легионер. Я тотчас подхватил сына Деметры и посадил себе на плечи, чтобы его не раздавила напирающая толпа. Мальчонка закричал от восторга и крепко вцепился ручками мне в волосы. А в следующий миг мимо нас ровными красно-золотыми рядами зашагала преторианская гвардия.

– Может, и не будет никакой войны, – сказала Деметра. Прикрыв глаза ладонью, она всматривалась поверх голов. – Раз император здесь, может, он захочет мира?

– Надейся, если тебе нравится, – сказал ей Тит. – Я тоже на это надеюсь. Но боюсь, мы с тобой одни такие. Никто – начиная императором и кончая последним рабом – никакого мира не хочет.

– Вот и я не хочу, – произнес я, вытягивая шею вслед удаляющемуся алому плащу, который почти скрылся за поворотом дороги в направлении форта. В иное время я бы встречал императора, стоя в строю, вместе с моими товарищами по легиону. Но нас, легионеров, было слишком много, чтобы выстроить всех вместе, и потому половину нашей братии отпустили встречать императора вместе с толпами горожан. Те из нас, что сейчас стояли навытяжку у ворот форта, с трудом выдерживали эту пытку. До меня за целую милю то и дело доносился стук древка о щит, когда какой-нибудь бедолага, устав стоять по стойке смирно, пробовал переминаться с ноги на ногу. Внезапно мне самому захотелось оказаться среди них, в облаке терпких запахов раскаленного железа и пота.

– Солдатики! – крикнул сынишка Деметры, вцепившись мне в уши, и я, взвыв от боли, снял негодяя со своих плеч. При этом я сделал такое сердитое лицо, что мальчишка, вместе того, чтобы испугаться и расплакаться, принялся хихикать.

– По крайней мере, кто-то находит меня смешным, – заметил я. Деметра ничего не сказала в ответ. Наоборот, поджав губы, уставилась в землю. Тит растерянно посмотрел на нас.

– По идее, сегодня праздничный день, – сказал я и, взяв за пятки, перевернул сына Деметры вверх тормашками. Мальчонка тотчас разразился визгом и хохотом. Преторианцы уже прошли, и теперь мимо нас тянулись повозки, императорские вольноотпущенники, секретари и надсмотрщики, и прочая свита, что хвостом следовала за ним, куда бы он ни направился. Ликование толпы заметно поубавилось, хотя мне до сих пор был слышен стук копий о щиты. Рев солдатских глоток с каждой минутой тоже становился громче. Стоявшие вокруг меня зеваки теперь трещали без умолку о чем-то своем. По кругу пошли мехи с вином, кто-то размахивал флагами, в общем, это был праздник в полном смысле этого слова.

– Сегодня праздник. Хватит дуться, – сказал я Деметре.

– Дуться? – переспросила она. Голос ее при этом почему-то сорвался на писк. – Ты считаешь, что я дуюсь?

– Итак, – встрял в наше препирательство Тит. – Мне казалось, сегодня твоя очередь стоять на часах. Признавайся, как тебе удалось отвертеться?

– Госпожа удача. Вместо меня эта честь сегодня выпала Симону и Прыщу. Бедолаги, вот кому не позавидуешь!

Я взглядом поблагодарил Тита, что он вмешался в наш разговор. Он подмигнул мне в ответ и повернулся к Деметре.

– Позволь мне взять тебя за руку, если не хочешь быть раздавленной…

Деметра застенчиво покачала головой. Тит теперь регулярно приходил к ней на обед, и она уже давно перестала падать на колени, завидев его, однако до сих пор робела в его присутствии.

– Не понимаю, как солдат может быть приятелем офицера, – сказала она как-то раз, как мне показалось, с неодобрением. – Нужно дружить со своей ровней.

– Кто это сказал? – удивился я.

– Кстати, слышали новость? – вновь подал голос Тит. – В принципии говорят, будто у нас новый легат. Викс, может, ты его, наконец, перевернешь?

– Легата? А-а-а, понял, – до меня только сейчас дошло, что я по-прежнему держу сына Деметры вверх ногами, и я поспешил поставить мальчонку на ноги. По-прежнему отказываясь посмотреть мне в глаза, Деметра взяла сына на руки. Впрочем, мальчонка, похоже, был доволен, потому что улыбнулся мне. Он был симпатичный, этот пострел, темноглазый и золотоволосый, как и его мать. – Так что там с легатом? – уточнил я. – К нам точно прислали нового?

– Он только что прибыл из Рима, – довольно сообщил Тит, как будто лично сопровождал легата от самого Капитолийского холма. – Говорят, что он родственник императора. Если не кровный, то благодаря женитьбе.

– То, что нам нужно, – улыбнулся я, плечом прокладывая нам дорогу. Мы с трудом пробивались сквозь толпу, пытаясь подобраться ближе к форуму. Тит, как истинный женский угодник, следил за тем, чтобы Деметру с ребенком никто не толкал. – Очередной бездельник-патриций.

– Бездельник-патриций это я, – возразил Тит. – Кстати, мы не так уж и плохи.

– И все равно я не доверил бы тебе вести наш легион. Такого плохого трибуна как ты, еще нужно поискать.

– А, по-моему, – робко подала голос Деметра, – ты очень даже хороший трибун.

– Викс имел в виду не это.

– Именно это. Скажи, кому нужен неженка в тоге во главе колонны? Нам нужен настоящий воин! Тот, кто дослужился до своего звания от центуриона.

– Кто-то вроде тебя самого? Хорошо, я замолвлю за тебя слово, Викс, хотя ты еще и ходишь в рядовых легионерах.

– Пока. Вот увидишь, я стану центурионом. Затем старшим центурионом, затем префектом лагеря, после чего получу в свое командование легион. – Наконец мы пробились к форуму, и я остановился, чтобы купить у уличного торговца порцию жареного мяса. – Вот и все. Просто, как песня.

– К сожалению, легатами назначают только патрициев, – возразил Тит.

– Тогда я стану первым плебеем на этом посту.

– Для начала походи опционом, – бросила Деметра. – А тебе им не быть, если учесть, что опционы тебя на дух не переносят.

– А кому хочется быть опционом? – с этими словами я откусил кусок мяса. – Трусливые хорьки, вот кто они такие.

– В таком случае, заведи дружбу с тем, кто мог бы сделать тебя центурионом в обход опционов, – посоветовал Тит. – Давай встретимся сегодня вечером в принципии и поговорим на эту тему. Сегодня император устраивает для своих офицеров званый обед. Туда нам с тобой не попасть, однако и за дверями зала наверняка будет немало полезного нам народа. Только моя к тебе просьба, приведи себя в порядок, чтобы я смог тебя кое-кому из них представить.

– И все равно я отказываюсь понять, – не унималась Деметра, – чем тебя не устраивает должность опциона. Да и деньги были бы не лишними. Особенно этой осенью.

– Я, кажется, сказал тебе, не заводи эту песню.

При этих словах Деметра насупилась и вырвала у меня руку. Подхватив сына, они принялась прокладывать себе пусть сквозь толпу.

– Не было печали, – буркнул я.

– В чем дело? – растерянно спросил Тит.

– Эта глупая корова беременна. – Я доел мясо, выбросил жирный вертел и вытер одна о другую руки.

– Мои поздравления, – весело произнес Тит.

– Это с чем же?

– Так обычно говорят в таких случаях. И вообще, приятель, разве ты не рад. Она красивая, из приличной семьи, готовит как богиня. Нет, богини вряд ли умеют готовить, так что она даже лучше, чем богиня. Надеюсь, ты на ней женишься?

– Это она так считает, – ответил я, подавив отрыжку. – Как только она поняла, что я ее обрюхатил, она вцепилась в меня мертвой хваткой, мол, мы поженимся, переедем в дом попросторнее, и прочая чепуха в том же духе.

– По-моему, это лучше, чем погибнуть, – задумчиво произнес Тит. – Я бы не отказался иметь жену, которая бы меня кормила.

– Вот и женись на ней.

– И растить твоего ребенка? Нет, я раньше времени в могилу не хочу, – Тит бросил взгляд в ту сторону, куда ушла Деметра. – Ты не хочешь ее догнать?

– Зачем? Прошлой ночью мы с ней уже поссорились из-за этого.

– Верцингеторикс, она носит твоего ребенка! – Голос Тита прозвучал на удивление строго. – Уже по одной этой причине она достойна твоего уважения.

– Ну ладно, твоя взяла, – в сердцах бросил я и двинулся вдогонку за Деметрой.

Уйти далеко у нее не получилось. Вскоре она застряла в толпе, так что я поравнялся с ней в тот момент, когда ей наконец удалось выбраться с форума на какую-то кривую улочку.

– Только не вздумай в очередной раз разыгрывать этот спектакль, чтобы досадить мне, – сказал я, беря ее под локоть. – Здесь вокруг полно солдатни, которую хлебом не корми, только дай…

– А тебе не все равно? – бросила Деметра, глядя перед собой, и даже не убавила шага. Щеки ее пылали гневным румянцем. – Тебе ведь не нужен твой собственный ребенок. Тогда с какой стати тебе заботиться обо мне?

– Но ты ведь знаешь, что солдатам запрещено жениться. Какой им толк обзаводиться семьей? Можно подумать, тебе легко с одним ребенком. А что ты будешь делать с двумя?

Она не ответила, лишь еще выше вздернула подрагивающий подбородок и потащила меня за собой, так как я по-прежнему не выпускал ее локоть.

– Я же сказал, что дам тебе денег!

– Чтобы я от него избавилась!

– Пока срок небольшой, это еще можно сделать. И оплачу тебе дни, когда ты не сможешь работать, – добавил я в порыве щедрости.

Она попыталась возразить, затем умолкла, а потом перешла на свой родной греческий.

– Что? – крикнул я. Но она уже вырвала руку и едва ли не бегом бросилась по улице. – Что я такого сказал?

– Уйди от меня!

– Ага, сейчас ты гонишь меня прочь, – крикнул я в ответ, – а когда брюхо полезет тебе на нос, придешь с протянутой рукой. Ты хоть думаешь когда-нибудь? Предохраняешься ради себя самой?

– Нет! – Она уже почти дошла до переулка, где находилась пекарня, над которой она жила, но в последний момент повернулась ко мне. В глазах ее застыли слезы, но подбородок по-прежнему гордо смотрел вверх. О боги, как прекрасна она была в эти мгновения: золотистые локоны разметались по плечам, щеки похожи на алые розы… Но, клянусь Хароном, она меня доконала.

– Нет, я не предохранялась. Я ведь не шлюха. Викс, откуда мне знать, как это делается.

– То есть чтобы думать заранее, нужно быть шлюхой? – Мне тотчас вспомнилась Сабина с египетскими снадобьями, благодаря которым мы могли не опасаться за последствия. – Лучше признайся честно, ты просто решила захомутать очередной мужа.

– Неправда!

К этому моменту на нас уже начали оглядываться. Я счел нужным понизить голос.

– Прошу тебя, посмотри на это дело разумно.

Деметра с такой силой прижала в себе сына, что тот вскрикнул. В следующий миг она резко развернулась и исчезла в пекарне.

– Ты сама знаешь, что я прав, – крикнул я ей в спину. – Я дам тебе денег, и все снова станет на место, как раньше.

– Мне не нужны твои деньги.

Нет, деньги, конечно, ей были нужны – потому что еще кроме них ей нужно? Что вообще нужно женщинам?

– Деметра!

Но она захлопнула дверь пекарни прямо перед моим носом. Затем до меня донесся всхлип, а потом все стихло.

Я какое-то время колотил кулаками в дверь, но она так и не открыла. Внезапно я понял, что на меня из окон, хихикая, таращатся все местные кумушки. Я показал им неприличный жест и зашагал прочь. Чертовы бабы. Скорее бы уж наш Десятый отправили в Дакию! Ноги сами перенесли меня через мост, под которым, шумно несла весенние воды река, чем-то напоминая мое собственное настроение. Перейдя реку, я избитой тропой зашагал к себе в лагерь. По дороге меня окликнули два солдата из моей когорты, но я с такой злостью посмотрел на них, что они даже не стали останавливаться.

Ворвавшись в принципию, я принялся читать развешанные по стене объявления. Потому что первым дело все новости попадали сюда: повышения, увольнения, праздники, надвигающиеся проверки. Так что если новая кампания против даков не за горами, – а еще лучше, уже завтра, – то здесь непременно должно быть вывешено объявление. Увы, как я ни искал глазами, ничего даже близко похожего я не нашел. Готовый лопнуть от злости, я резко развернулся на пятках и едва не врезался в высокую фигуру в тоге.

– Смотри, куда идешь, – рявкнул я.

– Это ты смотри, куда идешь, солдат, – раздался в ответ бархатистый, патрицианский голос. Голос, который я тотчас узнал, прежде чем увидел того, кому он принадлежит. На меня смотрело красивое, бородатое лицо. Как хорошо знал я этот голос. А еще я помнил другой, голос трущоб, который когда-то бросил мне:

– Это тебе от трибуна Адриана.

После чего в лицо врезался чей-то кулак, а в бок – чей-то сапог.

Клянусь Хароном, с каким удовольствием я бы врезал ему сейчас. У меня чесались кулаки.

– Трибун, – сказал я.

– Уже не трибун, – ответил он и посмотрел на меня пристальнее. – Я тебя знаю.

И это не был вопрос.

– Можно сказать и так. – Я отвесил поклон, вспоминая о том, сколько розог я получил от центуриона за то, что поднял руку на старшего по званию. Но оно того стоило.

От меня не скрылось, как блеснули его глаза. Как будто он мысленно развернул хранившийся в голове свиток и, пробежав его глазами, нашел нужное ему место.

– Верцингеторикс. Стражник Норбана. Впрочем, не вижу ничего удивительного в том, что ты пошел служить в легионы. Что еще остается таким, как ты. – С этими словами он поправил на груди складки тоги. – Свободен.

Я поклонился. Адриан, колыхнув тогой с пурпурной каймой, развернулся в другую сторону. При этом я успел заметить, что один ее конец выбился и теперь волочился по земле. Я незаметно наступил на него сапогом. Ткань натянулась, словно узда. Адриан поскользнулся и упал в грязь.

– Господин! – Я тотчас же подскочил к нему. – Позвольте, я помогу вам встать.

При этом я сам поскользнулся и, еще не успев подать ему руку, испачкал ее в грязи. Кое-как поднявшись на ноги, я поскользнулся снова и рухнул в грязь, увлекая за собой Адриана.

– Извини меня, господин. Честное слово, я не виноват. Что поделать, весна на дворе. Грязь, сам понимаешь, она штука коварная.

Когда он наконец поднялся на ноги, лицо его было каменным. Полоса грязи пролегла вдоль одной его руки от плеча до ладони и дальше вдоль всей ноги. Еще одна грязная полоса протянулась поперек ягодиц.

До меня донеслись сдавленные смешки центурионов.

– Верцингеторикс, – задумчиво произнес Адриан. – Если мне не изменяет память, когда-то давно я преподал тебе урок. Похоже, ты плохо его усвоил.

– Прости, господин. Не помню ни про какой урок.

– Значит, он был для тебя недостаточен.

– Да, господин! – Я вытянулся по стойке смирно.

Адриан тем временем собрал складки тоги и зашагал в принципию. Если этот зазнайка считает, что может хоть пальцем меня тронуть, пока я служу в Десятом, урок придется усваивать ему самому. Наказать меня мог лишь офицер Десятого легиона и лишь за нарушение внутренних правил.

Если же вдруг Адриан вздумает мне отомстить, как когда-то в прошлом, надеюсь, он вскоре узнает, что у меня есть приятель-трибун и четыре верных товарища по контубернию, и все они как один встанут за меня горой. От этих мыслей мне стало легче на душе. Я развернулся и зашагал к себе в казарму.

– Слышал новость? – спросил у меня Прыщ, не успел я переступить порог нашей крошечной комнатенки с тремя солдатскими койками. Мой приятель был занят шнуровкой доспехов. – У нас новый легат.

– Да, от Тита. – Я отстегнул ремень и швырнул его на койку, которой в последнее время почти не пользовался. Впрочем, боюсь, что после нашей сегодняшней ссоры Деметра вряд ли откроет мне дверь. Так что хочешь не хочешь, а придется снова спать в казарме. Или ходить на ночь к моей рыжей шлюхе. – Какой-нибудь императорский родственник?

– По крайней мере хотя бы с опытом, – подал голос Филипп. Он сидел на полу, вовлеченный в бесконечную игру в кости. – Где-то трибун, где-то легат. Может, в Четырнадцатом? Траян не любитель назначать генералов, которые только и делают, что от важности надувают щеки. Так что этот новый наверняка где-нибудь уже успел послужить, прежде чем получил назначение в наш Десятый, тем более накануне новой кампании.

– Хотелось бы надеяться, – ответил я. – Эй, Филипп, с кем это ты играешь?

– С кем? Сам с собой. И вечно проигрываю.

Филипп снова бросил кости и от досады выругался.

– Эй, Прыщ, ты видел нового легата. Как он тебе?

– Высокий, – ответил Прыщ, засовывая за ворот шарф. – А еще у него борода, вот умора. Скажите, вы много видели бородатых патрициев?

Внезапно меня прошиб холодный пот.

– А как его звать?

– Что-то вроде Публий Элий. Он еще женат на племяннице императора или что-то вроде того. Иначе как, по-твоему, он получил это назначение, если ему еще нет даже тридцати пяти? Ага, вспомнил! Публий Элий Адриан!

Я со стоном рухнул на свою койку и лишь чудом не задел меч.

– Адриан, – растерянно повторил я. Наш легат, наш генерал, тот, кто поведет нас в битву против даков. Тот, в чьих руках жизнь каждого из нас. И этот легат – муж Сабины, Адриан.

Тит

– Тит! – воскликнула Сабина, поднимая глаза от ящика со свитками. – Как только Адриан сказал, что ему дают легион в Германии, я молила богов, чтобы это был твой. И Фортуна услышала меня.

Встав на цыпочки, она расцеловала его в обе щеки. Титу оставалось лишь надеяться, что вихры на его макушке приглажены.

– Ты все еще разбираешь вещи? – спросил он и тотчас понял, что ляпнул глупость. Можно подумать, оно и так непонятно. Да и чем она должна заниматься? Печь пирог?

Вокруг, кто с ворохом одежды, кто с грудой подушек суетились рабыни, снуя туда-сюда, из одной комнаты в другую. Повсюду стояли сундуки, из которых свисали полуразвернутые свитки или шали. Между сундуками дремали собаки. Некоторые из них, услышав, как Тит пошел в комнату, открыли глаза и лениво приподняли головы.

– Да, мы прибыли несколько дней назад. Траян, хоть и выехал позже нас, но почти нас догнал. – Сабина сняла с ящика бюст отца и жестом предложила Титу сесть. – Я бы предложила тебе стул, но, боюсь, это все, что у меня есть. Этим утром я не смогла отыскать в этом хаосе даже собственную одежду.

Тит присел на край ящика, стараясь не таращиться на хозяйку комнаты. Сабина заколола стилом наскоро закрученные узлом волосы. Вместо платья на ней была мужская туника, – по всей видимости, позаимствованная у мужа, – которая едва доходила ей до колен.

«И пусть у Викса есть его золотоволосая богиня из Вифинии, – подумал Тит, – но мне больше нравятся длинноволосые и длинноногие».

Рядом с Сабиной, вопросительно на нее глядя, застыла рабыня. Сабина бросила взгляд на ящик, который та держала в руках, и отдала распоряжение:

– Книги пока можно поставить подальше. Я займусь ими сама. Скажи, Тит, ты пришел что-то сообщить?

– Да, я пришел с запиской от императора. Сегодня вечером он устраивает для легатов званый ужин.

Записку мог доставить кто угодно, от адъютанта до вольноотпущенника, но Тит ухватился за этот предлог, чтобы сделать это самому. В следующее мгновение, отряхивая с руки засохшую грязь, в комнату вошел Адриан.

– Ну как, разобралась в этом хаосе?

– Я уже обнаружила библиотеку, зато нигде не могу найти сундук с собственной одеждой.

С этими словами Сабина, как и положено образцовой жене, поднялась, чтобы поцеловать мужа в щеку. Тит мгновенно ощутил укол ревности.

– О боги! Что с тобой стряслось? – спросила она, глядя на перемазанную в грязи тогу.

– Несчастный случай, – с видимой неохотой ответил Адриан, раскручивая грязные складки. Сняв тогу, он брезгливо взял ткань кончиками пальцев и вручил ее рабыне. – Думается, кое-кому придется преподать хороший урок. Скажи, трибун, у тебя есть для меня сообщения?

– Да, от императора, – и Тит вручил его записку. Их официальная встреча с легатом произошла пару дней назад, когда того представляли младшим офицерам. Каково было его удивление, когда Адриан выделил его из остальных.

– Тит, – произнес он с искренней улыбкой. – Вот уже не думал увидеть здесь на севере знакомое лицо.

– Для меня неожиданность и высокая честь, что ты узнал меня, легат, – ответил Тит. Он не раз встречал мужа Сабины в Риме – например, на пирах или в театре, но у того не было времени обращать внимание на тощего юношу, что как тень ходил за его женой. Он лишь кивал ему на ходу, направляясь к куда более важным персонам. Однако заметив Тита среди офицеров своего штаба, он улыбнулся ему, как старому другу.

– Рад видеть тебя здесь, трибун.

«А ведь в его голосе и вправду звучит радость», – подумал тогда Тит. Вот и сегодня он остался горд собой, когда Адриан взял из его рук депешу и взломал печать.

– Сегодня вечером мы ужинаем вместе с Траяном, – объявила Сабина.

– Он даже мне не разрешает называть себя по имени, – укоризненно произнес Адриан.

– Мне это разрешено. Это мое право. Ведь я его маленькая любимица.

– А я его воспитанник! Можно сказать, почти сын, только не родной.

Какой-то раб, тащивший ворох одежды, зацепился за локоть Адриана и, быстро пробормотав извинения, поспешил дальше. Адриан обвел взглядом царивший вокруг хаос и, покачав головой, наклонился, чтобы приветствовать своих четвероногих любимцев, которые вскочили на ноги, как только он вошел.

– Надеюсь, Вибия Сабина, к вечеру ты извлечешь из этого хаоса мой парадный плащ.

– Не волнуйся, – ответила Сабина. С этими словами она порылась в ближайшем сундуке, из которого извлекла какую-то статуэтку, серьгу без пары и чернильницу. – Если я не найду одежду, нам придется появиться на пиру в чем мать родила. Представляешь, какой это произведет фурор?

Титу стоило немалых усилий отогнать от мысленного взора эту картину. По крайней мере пока он рядом с легатом, об этом лучше не думать.

– Как тебе твой новый легион, господин? – спросил он, лишь бы сменить тему разговора.

– Солдаты страшные наглецы, – ответил Адриан, хмуро глядя на засохшую на руке грязь.

– Зато они отличные воины.

– Я бы предпочел, чтобы они были и отличными воинами, и почтительны со старшими. – Адриан жестом указа рабу, который тащил стопку восковых табличек, чтобы тот отнес их в кабинет. – Без меня никаких вылазок в город, Вибия Сабина. Здесь даже супруга легата не может чувствовать себя в безопасности, когда вокруг столько неотесанной солдатни. Они уже забыли, когда в последний раз видели добропорядочную римлянку. Неизвестно, каких выходок от них можно ждать, если они вдруг увидят, как ты бродишь по лугу, нюхая цветы.

– Никаких вылазок, обещаю, – сказала Сабина.

– Я надеюсь, ты сдержишь свое обещание.

– Обещать не могу, – призналась Сабина, – но постараюсь быть осторожной.

– Хитрая лиса, – улыбнулся Адриан. – Иди переоденься. Жене легата не к лицу сверкать голыми коленками перед трибуном, даже если он и пытается из последних сил не таращиться в твою сторону.

Сабина отдала салют, послала Титу воздушный поцелуй и исчезла в соседней комнате. Тит прочистил горло и посмотрел на потолок.

– Не обращай на нее внимания. Ты сам знаешь, временами она бывает просто несносна, – посоветовал Адриан. Взломав печать на депеше Траяна, он быстро пробежал содержание глазами.

– Порой колючий шип рождает нежность розы…

– Вот уж не ожидал услышать в Могунтиакуме Овидия.

– Я привез с собой столько книг, сколько смог увезти, – признался Тит. – Правда, боюсь, я уже все из них прочел.

– Если хочешь, можешь что-нибудь взять почитать у меня. Не стесняйся просить. – Улыбка Адриана была почти дружеской, взгляд светился участием. – Ты не составишь нам компанию на ужине у императора?

– Я? Ты серьезно, господин? – Тит растерянно заморгал, испугавшись на какой-то миг, что муж Сабины заигрывает с ним. О, боги, вот это было бы совершенно некстати. Впрочем, Сабина как-то раз призналась ему, что ее муж питает слабость к сильным, мускулистым юношам. Было достаточно всего разок посмотреть на себя в зеркало, чтобы понять: нет, он явно не из их числа. К тому же глаза легата скорее излучали тепло и участие, нежели похоть.

– Я был бы тебе благодарен, если ты примешь мое приглашение, – продолжал Адриан. – Наш император – великий муж. Увы, разговоры за его пиршественным столом имеют обыкновение вестись вокруг техники осады и тактики боя, нежели являют собой упражнения в красноречии. Я буду рад, если у меня будет собеседник, такой же любитель философии и книжный червь, как и я. А остальные пусть себе обсуждают тактику последнего сражения.

– Сочту за честь, – ответил Тит и, довольно насвистывая, вышел за дверь.

«Спасибо Фортуне, что он не заметил, кок я таращился на ее ноги», – подумал он.

Сабина

– Я выиграл, – прошептал Адриан. Сабина состроила гримаску, однако положила под столом в его руку монету. Траян и его офицеры уже после первого блюда принялись с жаром обсуждать сражение при мысе Акций. Сабина ставила на то, что это произойдет после второго.

Рабы, явно хорошо знакомые с привычками своего господина, предпочитали разносить вино или просто стояли у стен, вместо того, чтобы убирать тарелки, к которым почти никто не притронулся. Все гости, включая Сабину, с восторгом и обожанием в глазах смотрели на императора: седеющие волосы венчал лавровый венок, пусть даже он сидел на голове под каким-то слегка легкомысленным углом. Сам Траян тем временем тыкал полуобглоданной гусиной ножкой в какого-то легата.

– Нет, это было совершенно не так! – с жаром воскликнул он и быстро выложил на столе из гусиных костей схему расположения египетского флота.

Здесь, в этом продымленном триклинии, в гарнизоне на севере Германии, он явно чувствовал себя куда лучше, нежели когда, облаченный в тогу, восседал рядом с Плотиной во время бесконечных приемов, которые она так обожала.

– Кого я вижу! Малышка Сабина! – крикнул он, когда они с Адрианом вошли в зал и тотчас заключил ее в свои медвежьи объятья. На сегодняшнем ужине она была единственной женщиной. Никто из других легатов не взял с собой в Германию жену. – Разрази меня гром, но что делает в этой заднице мира моя маленькая любимица?

– Ищу прибежища от советов твоей супруги, – честно призналась Сабина. В ответ на такие слова Адриан насупил брови, а вот Траян закинул голову и искренне расхохотался.

– Знаешь, наверно, и я тоже. Иди ко мне, здесь рядом есть местечко…

Тем временем Траян и его офицеры от мыса Акций переместились в Алезию. Гусиные косточки сменили расположение и теперь символизировали легионы Цезаря, в то время как кабанья нога стала вражеским фортом. Сидевший по другую сторону от Сабины Адриан переключил свое внимание на Тита, и они принялись по косточкам, правда уже не по гусиным, раскладывать «Энеиду». При этом Тит был ярым сторонником Вергилия, Адриан же грудью стоял за Энния. Тит время от времени посматривал на Сабину, в надежде, что она тоже примет участие в их споре. Увы, Адриан не давал ему вставить даже слова и продолжал изливать на своего собеседника потоки красноречия.

– О нет, она слишком гладкая и манерная! Римской литературе нужна простая, ясная проза, а не эти фокусы поэтического пера.

– Этот дакийский царь, мы разобьем его быстрее, чем в свое время Верцингеторикса Цезарь.

Сабина соскользнула с ложа. Увлеченные спором, ни Адриан, ни Траян даже не заметили, как она, набросив на голову паллу, выскользнула из триклиния в темную германскую ночь.

О, боги, какие звезды! Разве такие увидишь в Риме с его пылью и дымом? Или здесь, в Германии, вообще другое небо? Оно больше и чернее, и звезды рассыпаны по нему от горизонта до горизонта, словно алмазы из императорской казны.

Сабина направилась прочь от светлого пятна, отбрасываемого фонарем. Двое стражников увязались было за ней, но она махнула им рукой, мол, не надо, и спустя какое-то время, поблуждав по темному лагерю, подошла к принципии, рядом с которой обнаружила поросший травой клочок земли.

Время от времени мимо нее или вышагивал несший ночной караул легионер, или спешил с кипой восковых табличек полковой писарь, однако никто не обращал на нее внимания. Тогда она легла на спину в траву и посмотрела на небо. Стоило ей закрыть глаза, как ей начинало казаться, что она вот-вот взмоет верх, что на земле ее удерживает лишь то, что она касается ее кончиками пальцев. «Стоит мне отпустить руки, и я взлечу и никогда больше не спущусь обратно. Да и захочется ли мне назад вниз?»

– Вот зараза! – раздался рядом с ней мужской голос, и кто-то упал на траву. Сабина тотчас вскочила на ноги, однако зацепилась за древко копья и едва не упала снова. Когда упавший выпрямился, Сабина сумела рассмотреть мужской силуэт легионера в доспехах.

– Кто здесь? – раздался в темноте грубый мужской голос.

– Жена легата, – ответила она, стягивая с волос черную паллу. – Привет, Викс.

Ответом ей стало молчание.

– Проклятие! – выругался он, приходя в себя.

– Я так и знала, что наткнусь на тебя, – улыбнулась в темноте Сабина. Похоже, этот вечер обещал быть полным сюрпризов. – Правда, в переносном смысле.

– Госпожа, – Викс отвесил учтивый поклон, – пир императора вон там.

– Отлично. В таком случае проводи меня туда. – Сабина нащупала в темноте его руку и продела ему под локоть свою. – Траян и его легаты заняты тем, что пытаются воспроизвести все ключевые сражения республики. Мне надоело сидеть в духоте, и я вышла подышать свежим воздухом. Кстати, ты не знаешь, почему светильники в Германии так сильно коптят? А теперь я и вообще не уверена, что найду дорогу назад.

– Налево и прямо, – ответил Викс, высвобождая руку. – Жилища легатов всегда в самом дальнем конце принципии. Все форты в империи построены по одному плану.

– Неужели? – удивилась Сабина. – Первый раз слышу. Расскажи поподробнее.

– Нет.

Но ее рука вновь нашла в темноте его локоть, и ему ничего не оставалось, как повести ее по дорожке между казармами назад к императорским покоям. Вскоре они свернули за угол. Здесь дорогу пересекала полоска света, отбрасываемая факелом, и темный мужской силуэт рядом с Сабиной стал тем, кому он принадлежал, то есть Виксом. Но это был другой Викс, совсем не тот долговязый юнец, который делил с ней постель в восемнадцать лет. За эти годы он возмужал, успел нарастить на костях крепкие мускулы. Кожа его была смуглой, движения плавными, взгляд настороженным. Кожаные доспехи и меч на перевязи смотрелись на нем столь же естественно, как чешуя на драконе. Сабина слегка запрокинула голову, искренне любуясь его мужественностью.

– Ты хорошо выглядишь, Викс.

– В отличие от тебя, – грубо ответил он – Ты как будто из могилы.

– Я до сих пор много читаю по ночам.

– Еще бы! Как я понимаю, тебе ведь больше нечем заняться, особенно с таким муженьком, как у тебя.

С этими словами он окинул ее придирчивым взглядом с головы до ног. Сабина была рада, что смогла откопать в ворохе одежды черную столу. Она знала, что этот наряд ей к лицу – ткань была нежной и тонкой, и переливалась в свете факела, словно темная вода. Левое запястье украшал массивный золотой браслет в форме льва. Она не могла сказать почему, но ей по-прежнему хотелось быть в глазах Викса красивой, даже если сама она теперь была ему безразлична.

Тем временем он ускорил шаг, как будто хотел оставить ее позади. Однако Сабина не желала от него отставать и, чтобы идти быстрее, перебросила паллу через руку.

– Скажи, Викс, у тебя есть женщина?

– Еще сколько! – воскликнул он. – Многие патрицианка питают слабость к нашему грубому брату-легионеру.

Сабина рассмеялась.

– О боги, я уже забыла, какой ты грубиян! Ты служишь в Десятом, верно? Мой отец написал тебе рекомендательное письмо.

– Десятый – самый лучший легион во всей Германии. Мы будем в авангарде, когда Траян поведет нас в Дакию.

– Я слышала, Четвертый мечтает о той же чести.

– Пусть Четвертый засунет себе в задницы свои копья.

– Хорошо, я им так и передам, при случае.

– Как хочешь, какая мне разница. Кстати, вот мы и пришли.

И, правда, они уже дошагали до покоев легата, в которых временно разместился Траян. Двери стояли нараспашку, у входа, с плащами наготове, толпились рабы. В атрии – Сабина заметила это в открытую дверь – подвыпившие гости заплетающимися языками прощались друг с другом.

– Похоже, они закончили с Алезией, – сказала она. – Хотя нет, просто у них закончились куриные кости и им нечем строить схемы сражений. Кстати, ты в курсе, что император объявил поход? Он сделал это на сегодняшнем банкете.

– Поход? – Викс остановился и повернулся к ней. – Когда?

– На следующей неделе, если он сумеет – погоди, дай вспомнить, как он выразился. – Сабина закатила к глаза к черному, в россыпи ярких звезд, небу. – Пора дать каждому легиону хороший пинок под зад.

– Что ж, наш Десятый уже готов, – произнес Викс и невольно расплылся в довольной ухмылке.

– Хотелось бы увидеть это своими глазами, – призналась Сабина. – Легионы на марше. Представляю, какое это зрелище!

– Сквернословие и грязь под ногами.

– Ну, не только это, я уверена, – возразила она, накидывая на одно плечо паллу. – Но жен в поход не берут. Даже жен легатов. Адриан мне так и сказал, мол, даже не надейся. Я буду вынуждена вернуться в Рим, чтобы выслушивать там занудные речи императрицы Плотины. Честно говоря, я бы предпочла дакийского царя с его рогами. – Сабина посмотрела на Викса. – Ты, главное, не слишком осторожничай.

– Что?

– Когда уйдешь в поход, забудь про осторожность. – Сабина сцепила на груди пальцы, и золотой лев на ее руке сверкнул золотым боком в свете факела. – Осторожных солдат слава обходит стороной. А ты ведь, как я понимаю, до сих пор мечтаешь о славе.

– Верно, – честно ответил Викс. – А еще о лавровом венке и должности центуриона, а потом… – он недоговорил. – Впрочем, это тебя не касается. Доброй ночи, госпожа.

– Доброй ночи, Викс, – с улыбкой ответила Сабина и отвернулась к триклинию, где Адриан и Тит все еще с пеной у рта спорили о поэтах. – Была рада тебя видеть.

– О себе такого не скажу, – грубо бросил он ей и растворился в темноте.

Глава 12

Викс

Обожаю походы. Когда светит солнце, а под ногами не слишком много грязи, шагать в колонне одно удовольствие. Первые нескольких часов мои плечи обычно протестуют против тяжелого вещмешка, но постепенно к его тяжести привыкаешь и перестаешь замечать. И тогда топаешь себе дальше в хорошем настроении, горланя походные песни, которые помогают шагать в ногу. Походные песни бывают разные – в зависимости, какой у вас центурион. Если он жуткий святоша, а такие бывают, то походный марш – это воззвания к Марсу или же патриотические вирши во славу Рима. Но император Траян в душе такой же легионер, как и наш брат, и чем скабрезнее была походная песня, тем больше она ему нравилась. Так что никто не указывал, что нам петь.

Мог быстро остался позади. Половина из нас оставила в лагере долги и обрюхаченных баб, и все как один были рады шагать навстречу новым приключениям. Ведь впереди нас ждала добыча – рабы, золото, женщины. Дело оставалось за малым – разбить дакийского царя. И тогда даже самый последний легионер вернется домой богачом.

– А мне наплевать на богатство, – признался как-то раз Прыщ в промежутке между походными песнями, когда мы шагали с ним рядом. – Для меня главное бабы. Говорят, местные женщины – страшные дикарки. Вот поймаю себе такую дикую кошку и привезу с собой в Германию.

– Ага, а потом она сбежит от тебя к трактирщику, как твоя последняя краля, – поддразнил его Симон.

– Ну, это было давно.

– Четыре месяца назад! А та, что была до нее, сбежала с лютнистом.

– А мне бы рабов, и побольше, – проговорил Филипп, шагавший с другого бока. – Дюжину крепких, мускулистых бугаев. Отправлю их своей бабе, пусть она их откормит и обучит.

– Не боишься, что они ее прикончат?

– А ты когда-нибудь видел мою бабу? – Филипп даже вздрогнул. – Да они будут пятки ей лизать, как верные псы. А потом я выручу за них на рынке приличные деньжата. Гладиаторские школы хорошо платят за таких варваров.

– Точно, а потом, не пройдет и месяца, и ты просадишь все свои денежки в кости, – согласился я. В ответ Филипп огрел меня по голове копьем. Я едва успел отпрянуть.

– Порядок в строю! – рявкнул центурион, подъезжая к нам на коне, и мы тотчас восстановили строй. – Не отставать!

– Это он нарочно, чтобы себя показать, – буркнул Симон.

– А мы что, не такие разве? – Юлий устремил взгляд вперед, где за клубами пыли шагал Четвертый легион. – Небось надеетесь увидеть, как Четвертый первым войдет в Дакию? Как мой славный предок Юлий Цезарь первым перешел Рубикон, так и мы войдем в Дакию первыми.

Мы поправили на спинах вещмешки и ускорили шаг. Наш Десятый легко мог делать за день восемнадцать миль, а если поторопиться, то и все двадцать две. Что очень даже неплохо для легиона, привыкшего сидеть в четырех стенах форта и если и совершать марш-броски, то не чаще одного-двух раз в месяц. Впрочем, если бы Десятым командовал я, эти лентяи как миленькие отбарабанивали бы у меня по двадцать четыре мили в день.

Легата Публия Элия Адриана я не видел с того самого дня, когда мы вышли в поход. Тогда он, в алом плаще, выехал за ворота лагеря верхом на коне. Сразу видно, патриций. Он тотчас ускакал вперед, к императору и остальным легатам, что было мне только на руку. Чем меньше он будет вертеться рядом с нами, тем лучше, тем более, что легион – это настоящая громадина. При полной численности нас было более пяти тысяч человек. Так что при желании не попадаться на глаза начальству не составляло большого труда. А такое желание у меня было. Я дал себе слово, что этот бородатый ублюдок не увидит меня до конца кампании. И вообще пусть докажет, что я нарочно толкнул его в грязь на глазах у хихикающих центурионов? Впрочем, какая разница. Теперь моим начальником был легат, который меня терпеть не мог. Меня же ждали сражения, слава и возможность пробиться в центурионы. Не хватало мне на мою голову других неприятностей.

Долгий, утомительный марш-бросок. Мы уже по второму кругу перепели все наши походные песни, а когда устроили наконец привал, я выучил еще несколько новых у полкового писаря Шестого легиона. Слышали бы вы, какие они были скабрезные.

– Мы несколько лет стояли в Сирии, – доверительно поведал мне писарь. – Там вообще некого трахать, разве что коров. Как ты думаешь, в Дакии найдутся смазливые бабенки?

– Смазливые-то найдутся, – ответил я. – Вот только боюсь, что они исцарапают тебе коготками спину.

– Все равно лучше, чем мычание, – осклабился он. – У тебя есть женщина?

– Одна, и боюсь, что даже ее слишком много.

Мне пришлось помириться с Деметрой, главным образом ради Тита, который возмущался моим бездушием.

– Она ждет твоего ребенка! – кипятился тот. – По сути дела, она тебе жена, даже если вы с ней и не стояли перед алтарем.

– Сколько можно! – поморщился я.

– А муж, прежде чем уйти на войну, должен по крайней мере попрощаться с женой.

И знаете, что я вам скажу? Этот тощий доходяга Тит имел стальную волю и в конце концов уломал меня.

– Иди и попрощайся с ней, так, как положено, Верцингеторикс, – приказал он мне.

Сказать по правде, дружба с Титом была для меня куда важнее отношений с Деметрой, однако результат был один. Я прикусил язык, укрепил свою волю изрядной дозой неразбавленного вина и объятиями моей рыжей, после чего отправился к Деметре, у которой провел ночь перед выходом в поход. Все вышло так, как я и предполагал, если не хуже – она всю ночь напролет лила слезы, я пытался ее утешить, но тогда она плакала еще сильнее. Когда же я напомнил ей, что мне утром рано вставать, она разревелась белугой.

– Ты погибнешь, – причитала она, рыдая на моем плече. – Ты погибнешь от руки этого дакийского царя с его львиной шкурой и рогами. Ты никогда не вернешься ко мне.

– А вот и неправда, – возразил я. – Это мы еще поглядим, кто кого убьет – рогатый царь меня, или я его. Вот увидишь, я скоро вернусь, и не с пустыми руками, а с целым мешком золота.

– Неужели? Ты вернешься ко мне?

– Вернусь.

Впрочем, может, да, а может, и нет. К тому времени когда мне наконец удалось успокоить ее и она перестала лить слезы, ее сын наблюдал за мной из угла своими карими глазенками, такими же, как и у матери, разве что не такими заплаканными.

– Я рожу тебе сына, – сказала она, прижимая мою руку к своему все еще плоскому животу. – Я знаю, ты будешь ему рад, когда увидишь его. Все мужчины хотят сыновей.

– У тебя пока еще есть время, – осторожно произнес я. – Потому что потом будет опасно… Когда я вернусь, может быть, мы с тобой поженимся. Честное слово, так было бы проще.

Ее улыбки как не бывало, и я с трудом погасил в груди искру злости. Разве я пришел к ней не с самыми лучшими намерениями? Разве я не стараюсь быть с ней добрым и заботливым?

– У нас с тобой будет настоящая свадьба, – произнес я, глядя в окно, как луна уносит с собой последнюю возможность поспать перед дорогой. – С пиром, красной фатой, все как у людей.

– Но у моего народа не принято надевать на свадьбу красную фату.

– Тогда любую, какая тебе нравится. – Я наклонился и поцеловал ее, а сам незаметно подтолкнул ее к кровати. В конце концов, завтра мне предстоит долгий марш-бросок. Возможно, мне будет недоставать Деметры в моей походной койке, и может, это высушит наконец ее слезы. Увы, все оказалось не так-то просто. Похоже, у них в Вифинии не принято, чтобы беременные женщины спали с мужчинами. Так что дело кончилось тем, что я провел свою последнюю ночь перед походом, лежа с одетой Деметрой на кровати, и всякий раз, когда она снова начинала шмыгать носом, я как мог утешал ее, шепча на ухо что-то невнятное. Так что теперь, шагая по грязной дороге, я был рад, что вырвался на свободу.

Поблагодарив полкового писаря из Шестого легиона, я поспешил к моим товарищам с полным мехом воды. Прощаясь со мной, Деметра держалась с достоинством. Выплакавшись за ночь, она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, которые, казалось, стали еще больше. Что ж, может, вернувшись, я все-таки женюсь на ней. Наверно, Тит прав. Вряд ли я найду кого-то лучше. Если я на ней женюсь, может, она перестанет плакать. Чего греха таить: Деметра хороша собой, послушна, покладиста, то есть именно то, что мне нужно. Полная противоположность Сабине.

Избегать встречи с женой легата после той странной ночи, когда я наткнулся на нее возле принципии, было просто. Офицерские жены обычно ходили другими дорожками, которые не пересекались с теми, по которым ходил наш брат легионер. Но, черт возьми, как хороша она была в ту ночь! Я был бы не прочь увидеть ее измученной и несчастной. Но нет – она шагала рядом со мной в своих золотых сандалиях – гибкая, веселая и беззаботная как всегда. У меня даже мелькнула шальная мысль, может, стоит рискнуть снова затащить ее к себе в постель? Пусть даже в пику Адриану, этому бородатому любителю юношей. Но если мой легат и без того меня терпеть не может, то застукав меня в одной постели с его женушкой, он вряд ли проникнется ко мне теплыми чувствами. К тому я один раз уже обжегся на этой красотке, и было бы глупо обжечься снова. Так что лучший выход из этой ситуации – жениться на моей златокудрой богине из Вифинии и поставить в этом деле точку.

После привала марш продолжился. Император Траян, в шлеме с пышным плюмажем и в алом плаще, прогарцевал мимо колонны. Лицо его было по-мальчишески задорным и веселым. Более того, он с воодушевлением подпевал нашим самым походным куплетам. Впрочем, его пение стихло, стоило нам миновать сожженный гарнизон – точно такой, на какой в свое время наткнулись мы с Титом. Кстати, когда это было? Неужели прошлой осенью? Дакийский царь посылал свои отряды совершать вылазки в Германию. Он как будто показывал нам нос, хвастаясь своей безнаказанностью. И вот теперь очередной гарнизон превращен в груды обгорелых бревен и обожженной черепицы. На сломанных воротах в нише красовался череп: в пустые глазницы натыканы прутики, а под самим черепом странными узлами завязаны какие-то тряпки.

Когда мы шагали мимо, Симон по-еврейски пробормотал молитву, я же потрогал висевший на шее амулет. Походные песни смолкли сами по себе, и аквилиферы, когда их колонна шагала мимо, поочередно опускали штандарты. По шеренгам вскоре пробежал слух, будто император, замедлив шаг, несколько мгновений смотрел на череп, затем подцепил его копьем и, швырнув на землю, раздавил конскими копытами. Мое сердце было готово лопнуть от гордости за него. Это был настоящий император. Мой император.

К наступлению ночи сожженный форт с его скелетами и призраками остался позади. Мы же устроили между собой негласное соревнование, который легион первым разобьет лагерь. Помнится, в учебном лагере нас постоянно заставляли совершать долгие, бессмысленные марш-броски по горам, чтобы мы учились разбивать на ночь бивуак. Мы по несколько раз подряд ставил палатки, затем снова скручивали их – до тех пор, пока наш командир не говорил нам, что мы уложились во время. Увы, наш Десятый слишком долго засиделся в форте, так что мы разбили лагерь последними. Симон притащил с повозок, что сопровождали колонну, нашу палатку, Филиппа отправили вместе с другими рыть по периметру лагеря оборонительную канаву, я, присев на корточки, принялся разводить огонь. Прыщ потрусил прочь с охапкой жердей возводить забор. Назад он вернулся потным и недовольным.

– У Четвертого уже все готово.

– Ничего, мы обгоним их завтра, – ответил я, раздувая крошечные языки пламени. – Вина ни у кого не найдется?

– Ишь, какой ты прыткий. Нам еще нужно закончить частокол. Так что лишние руки не помешают. Или ты хочешь, чтобы мы перед ними продули? По мне, лучше быть предпоследними, чем остаться в самом хвосте.

И мы с Прыщом отправились ставить частокол. Как только была готова очередная ямка, мы, ругаясь себе под нос, втыкали в нее жердь, злые на землемеров, которые, вместо того чтобы нам помочь, лишь тыкали пальцем в карты. В довершение ко всему меня лягнул мул. К тому времени, когда мы, усталые и потные, завершили нашу работу, в лагере уже пылали костры. Каждый контуберний имел свою палатку и свой костер. У каждой повозки была своя стоянка, у каждого мула – свои ясли и своя привязь. В лагере было не протолкнуться от вооруженных легионеров. Повсюду сновали писари со своими свитками и центурионы с восковыми табличками. В общем, не успели мы и глазом моргнуть, как посреди поля вырос небольшой городок. Честное слово, порой чтобы соблазнить упрямую бабенку, требуется куда больше времени. И что самое удивительное, завтра с зарей городок этот исчезнет в солдатских вещмешках или будет погружен на повозки, как будто его никогда здесь и не было. Единственное, что будет напоминать о нем, – это ямки для частокола и яблоки конского навоза.

Когда я вернулся, у Юлия уже висел над огнем котелок, а мои товарищи уже расположились кругом. Мой нос тотчас учуял баранину и пшеничное печенье.

– Не хочешь попробовать?

– Нет, похлебка еще не готова. – Я отвел в сторону протянутый мне черпак. – Лучше я съем галет, и на боковую. Вчера я всю ночь напролет утешал плачущую бабенку. Помоги мне Господь.

– А что ему еще остается, – Симон как-то странно посмотрел на меня. – Не разорваться же тебе на части.

– При чем тут это?

Все захихикали.

– А я даже не знал, что у тебя их две, – усмехнулся Юлий.

– Кого две?

– Нет, три, ты забыл про рыжую.

И вновь смешки.

– Пошли вы все, знаете куда, – сказал я им и нырнул в палатку. И тотчас замер на месте как вкопанный.

– Привет! – сказала Сабина.

Сабина

Устроившись в ожидании Викса на его свернутой походной кровати, Сабина дала себе слово, что не будет смеяться. Однако стоило ей увидеть его растерянное лицо, когда он, пригнувшись, вошел в палатку, как ее решимость тотчас улетучилась.

– Ой, Викс, – хихикнула она. – Твое лицо!

И она, откинув голову назад, расхохоталась.

– Погоди, – велел он ей, а сам бросился вон из палатки. Сабине было видно, как его тень нависла на фоне костра над другими тенями, которые были его товарищами.

– Я вас убью, – донесся до нее его голос, и ее плечи затряслись в беззвучном приступе хохота. Положив голову на колено, она хохотала до слез, а тем временем снаружи до нее долетали смешки и улюлюканье других легионеров.

– Убью, – повторил Викс и вернулся в палатку. От ярости он даже побагровел. К этому моменту Сабине удалось более-менее унять смех, но, поймав на себе его полный злости взгляд, она зашлась в очередном приступе хохота.

Викс встал перед ней, сложив на груди руки.

– Как ты попала сюда?

– Тебе не кажется, что это весьма избитая реплика? – ответила Сабина, с трудом подавив смешок.

– Я сегодня прошагал двадцать миль и построил в два раза большей длины частокол. И я прошедшие сутки, если не двое, проспал не больше пары часов. Так как все-таки ты попала сюда?

– Только не вини в этом своих товарищей, – Сабина обвела глазами палатку. – Они лишь сказали мне, какая постель твоя.

Викс окинул ее взглядом с головы до ног. По всей видимости, Сабина полагала, что внешне у нее не осталось ничего общего с элегантной женой легата, о которую он споткнулся на прошлой неделе после пира у императора. На ней было простое шерстяное платье, позаимствованное у служанки, волосы заплетены в косу, на ногах – пара грубых сандалий. В таких обычно ходят на большие расстояния.

– Я понятие не имею, в какие игры ты играешь со мной, – произнес он после минутной паузы. – Но я не стану мешать, если ты выйдешь отсюда и пойдешь к себе домой.

– Разве это не дом? – удивилась Сабина. – Иначе зачем, когда вы идете в поход, всегда строить одинаковые лагеря?

Она обвела глазами тугие стены палатки, натянутые с помощью ровного ряда колышков. Походные постели были аккуратно разложены на полу, а между ними то здесь, то там валялись личные вещи – игральные кости, амулеты, обереги, как бы помечая собой границы личных владений каждого обитателя палатки. Сабина взяла в руки точильный камень. Помнится, он всегда лежал рядом с кроватью Викса в те времена, когда тот жил в доме ее отца; теперь же его место было здесь, в походной палатке.

– Временный дом, куда бы ни занесла тебя судьба.

– Да, но только он не твой, – с этими словами он выхватил у нее точильный камень. – Возвращайся к своему мужу.

– То есть ты считаешь, что вдвоем нам в палатке будет тесно? – Сабина вопросительно выгнула бровь. – Вообще-то он на меня зол. У него есть договоренность с одним смазливым трибуном из Шестого легиона, который, должна признаться, гораздо симпатичней меня, и вообще он не в восторге от того, что я буду таскаться за ним хвостом всю военную кампанию. Сам подумай, каково это таскать за собой жену по варварским землям. Но я, как могла, умоляла императора. Я сказала Траяну, что в этом нет ничего из ряда вон выходящего. Например, внучка императора Августа, Агриппина, сопровождала мужа во всех военных кампаниях. Траян лишь усмехнулся, приподнял мой подбородок и сказал, что, так и быть, я могу идти вместе с вами в поход. Но при одном условии: чтобы я не брала пример с Агриппины и не пыталась никого вести за собой в атаку. Вот я и здесь, – подвела итог Сабина и, довольная собой, пошевелила пальцами в ремешках грубых сандалий. – Адриан велел мне ехать вместе с обозом, даже выделил мне специальную повозку, а палатку приказал ставить в стороне от солдатских. Зато он не смог отправить меня назад. Ведь у меня разрешение самого императора!

– Но зачем тебе вообще понадобилось идти в поход?

Сабина развела руками, как будто хотела объять палатку и весь лагерь.

– Как зачем? Чтобы увидеть мир.

– Это из обоза-то?

– По-моему, это будет интересно.

– Грязь, кровь, сражения, опасности…

– По-твоему, лучше просиживать дни за ткацким станком, слушая надоедливые наставления Плотины? Кроме того, от меня здесь будет польза. Я проехала с обозом всего день, и уже могу сказать, что не помешало бы ввести кое-какие новые правила. Например, тебе известно, что местные жители, которые сопровождают обоз, получают не такой паек, как легионеры? Не знаю, может, оно так положено. Но не исключаю, что ваши офицеры просто обманывают этих несчастных. В любом случае я поговорю об этом с Траяном.

– Да ты с ума сошла, – взорвался Викс, – если считаешь, что твой муженек позволит тебе якшаться с легионерами.

– А кто сказал, что он узнает об этом? – легкомысленно бросила в ответ Сабина. – Он ест вместе с офицерами, спит со своим адъютантом и всячески старается угодить императору. Так что я сомневаюсь, что в походе мы будем с ним видеться чаще, чем раз в день. И если мне суждено увидеть, что такое война, я хочу увидеть ее по-настоящему. Шагая пешком, так же, как и вы.

– И ты решила, что я обрадуюсь возможности стать твоим провожатым? – с этими словами Викс повернулся к ней спиной и принялся расшнуровывать кожаную кирасу. – А ты бесстыжая.

Сабина хитро улыбнулась.

– Я рада, что ты это помнишь.

– После всего того, что ты… – Викс наконец стащил с себя кирасу и бросил ее на полу рядом со шлемом. – После того как ты использовала меня пять лет назад, ты еще надеешься, что я позволю тебе остаться здесь?

– Наверно, с меня причитается за это удовольствие, и я заплачу что-то вроде налога – твоим товарищам, – согласилась Сабина. – По крайней мере так утверждал Юлий. Хотя, наверно, он просто пошутил. Ведь я уже выслушала его бесконечные разглагольствования о том, что он-де прямой потомок Юлия Цезаря.

– Уходи!

– Ну, если ты так настаиваешь. – Сабина встала и отряхнула грязь с подола платья.

– Если тебе нравится водиться с немытой солдатней, поищи себе кого-то еще, – сердито бросил ей Викс. Когда он злился, у него краснели уши, что Сабина не могла не заметить. – Всегда найдется какой-нибудь вонючий опцион, который не прочь переспать со шлюхой.

– Вряд ли до этого дойдет, – пробормотала Сабина. – Если ты не хочешь, чтобы я осталась, хорошо, я вернусь в обоз и хорошенько высплюсь. Я понимаю, вам надо рано вставать, я же хочу попытаться пройти до первого привала пешком. Пусть я всего лишь жена легата и не привыкла к долгой ходьбе. Но я надеюсь не отставать, ведь мне не придется тащить на себе вещмешок и две жерди для частокола.

Викс уставился на нее. Сабина взяла грязную овечью шкуру, которая служила ей вместо тонкой шерстяной паллы. Впрочем, оно даже к лучшему, ведь в паллу могли в два счета сорвать с ее плеч, стоило ей сделать шаг от обоза и офицерских палаток.

– Скажи, Викс, ты будешь пускать меня к тебе в гости?

Викс не ответил. Он по-прежнему стоял, словно статуя, рядом со входом в палатку, глядя на нее в упор. Боги, она уже забыла, какой он рослый! Затем он наклонился и, порывшись в сумке, сунул ей в руку какую-то вещицу.

– Возьми это с собой.

Сабина посмотрела на тяжелую серебряную серьгу, украшенную гранатами, у себя на ладони.

– Я думала, ты давно ее продал.

– Мне никто не хотел давать за нее ту цену, которую я просил, – хмуро ответил Викс. – Я пробовал подарить ее моей девушке, но она сказала, что одна серьга ей ни к чему. Так что бери ее себе. Потому что мне она ни к чему.

Сабина почувствовала, как внутри нее что-то дрогнуло.

– Ты зачем здесь? – повторил свой вопрос Викс.

– Я же сказала тебе. Хочу посмотреть мир. А если получится, слегка изменить его к лучшему.

– Нет, я имею в виду… – Викс отчаянным жестом провел рукой по волосам. Казалось, он вот-вот зарычит. – Почему ты здесь? Зачем ты преследуешь меня?

– Если я хочу посмотреть мир, – ответила Сабина, – то лучше сделать это вместе с тобой.

Викс протянул руки и, взяв ее за плечи, приподнял, так что их глаза оказались на одном уровне. Лицо его было каменным.

– Наверно, я пожалею об этом, – хмуро сказал он.

И поцеловал ее в губы.

– Привет! – обратилась Сабина к остальным обитателям палатки, когда они с Виксом вышли на свежий воздух. – Мое имя Сабина. И я по вечерам иногда буду обитать в вашей палатке. Но я всегда буду платить вам за эту честь. Скажите мне, сколько я вам должна. Мы постараемся не производить слишком много шума, по крайней мере, в будущем. Кстати, что это у вас в котелке? Чечевичная каша? Скажу честно, я страшно проголодалась. Прыщ, а как ты получил свое прозвище?

Сабина наложила две миски чечевичной каши. Одну она протянула Виксу, а сама, скрестив ноги, уселась перед костром с другой. Остальные обитатели контуберния сели рядом с ней. Последним на землю опустился Викс.

– Никому ни слова, – предупредил он и, обняв Сабину за плечи, устроился с ней рядом.

Тит

«Всего две недели на марше, – подумал Тит, – а большинство легатов уже заметно устали». Грязь на сапогах, щетина на когда-то гладко выбритом подбородке, вода, затекающая в палатку. Большинство легатов. Но только не Адриан.

– Проследи за тем, чтобы эти письма были отправлены по назначению, после чего забери следующую партию корреспонденции, – приказал Титу Адриан, не отрывая глаз от восковой таблички, на которой он что-то писал своим размашистым почерком. – Передай префекту лагеря, чтобы он пришел ко мне завтра до начала марша. Мне не нравится ситуация с запасами зерна. Кто-то явно мошенничает, и если это не он, то я хочу знать, кто именно.

Вот это уже лучше.

– Рапорт императору? – напомнил Тит, пытаясь не выронить кипу свитков и восковых табличек.

– Я составлю его сам. Луций, а где тот рапорт от старшего центуриона о нарушении субординации в четвертой когорте?

Палатка легата Адриана гудела как улей: адъютант что-то пытался найти среди книг, аккуратно сложенных в ящиках. Стол был завален горами документов, готовых и почти готовых, и тех, к которым еще не прикасались. Рядом, с кувшином вина наготове, стоял раб. По соседству с ним другой – но только с футляром для перьев. Здесь же в ожидании, когда будут готовы его восковые таблички, нервно расхаживал взад-вперед какой-то трибун. Мимо Тита, с запиской, пробежал третий. Секретарь регистрировал свитки, а раб тем временем счищал грязь с сапог легата, в которых тот проходил целый день. Вторая, чистая, пара уже стояла в углу. Еще один секретарь записывал письмо, которое ему диктовал Адриан.

– Не забудь добавить в конце: «рукой Публия Элия Адриана».

Сам Адриан тем временем неспешно дописывал собственный рапорт. Единственный, кто не был ничем занят, это старый пес, который спал, положив Адриану на ногу голову.

– Старший центурион прислал записку, – доложил Тит, воспользовавшись короткой паузой. – Он напоминает, что ты хотел провести завтра смотр второй когорты.

– Спасибо, я помню.

За неделю похода Тит успел заметить, что Адриан ничего не забывал. Он лично присутствовал и при наказаниях, и при награждениях, пусть это был лишь рядовой легионер. Он также помнил имена не только высших офицеров, но и центурионов, и когда у легионеров возникал повод для жалобы, они знали, что могут обращаться напрямую к легату, минуя трибуна. Адриан никогда не станет спихивать решение вопроса на последнего. Наоборот, внимательно выслушает и вынесет свой вердикт.

Все дни Адриан, облаченный в боевые доспехи, проводил в седле. Еще никто ни разу не видел, чтобы он путешествовал в паланкине. Конь под ним был выносливый и мощный, и вместе с седоком его можно было принять за кентавра. Работал Адриан до глубокой ночи. Он как будто не замечал, что секретари, адъютанты и трибуны уже валятся с ног от усталости. Сам он, хотя и ложился за полночь, утром поднимался рано, как простой легионер. Он всегда оставался спокон. И что самое удивительное, Адриан всегда оставался спокоен и чист: в безупречно начищенных доспехах, с аккуратно подстриженной бородой, как будто только что вышел из бань.

– Высокородная Сабина тоже прислала тебе записку, – произнес Тит. – Спрашивает, будешь ли ты обедать с ней сегодня вечером.

– Нет, вечером я занят. Передай ей мои сожаления.

Тит вздохнул. Он был рад, когда узнал, что Сабина будет сопровождать их в походе. Это значит, что теперь он будет видеть ее каждый день. Увы, она лишь однажды ступила под своды гудящей, словно улей, палатки своего мужа. Когда же Тит в последний раз подъехал к ее паланкину, оказалось, что тот пуст.

– Госпожи нет, – пояснила рабыня. – Она отъехала посмотреть местность.

– Смотрю, ты уютно устроилась, – не удержался от колкости Тит. В отсутствие хозяйки, рабыня устроилась на ее подушках и сидела, обмахиваясь, ее пышным веером.

– Ты ведь не донесешь на меня? – спросила рабыня. На вид ей было не больше тринадцати лет. Насколько помнил Тит, Сабина подобрала эту лентяйку в Брундизии, где та побиралась на углу улицы с миской для подаяний в руках. Сабина вообще находила себе служанок в самых неподходящих местах. Половина из них, обворовав ее, сбегали прочь, что, однако, еще ни разу не остановило ее от того, чтобы тем же самым образом подыскать воровке замену.

– Госпожа сказала, что не станет возражать, если я себя немного побалую.

– Не переживай. Я честное слово никому не скажу, – пообещал Тит. И все же он предпочел бы застать в паланкине Сабину, а не ее служанку…

– Спасибо, трибун.

Адриан приложил к рапорту печать и, взяв у секретаря очередное письмо, требующее его подписи, потянулся за новым пером и с улыбкой посмотрел на Тита.

– Думаю, на сегодня с вас довольно. Все свободны.

– Правильнее сказать, замучены, – проворчал второй трибун, когда они с Титом вышли из палатки. – Эх, и почему старый легат бросил нас! Если он что-то от нас и требовал, так это лишь подносить ему кубки с вином.

– Ну, я не знаю! Лично мне Адриан нравится. По крайней мере он не спихивает всю работу на наши плечи.

– Не знаю, мне больше по душе лентяй. Например, у легата Парминия трибуны не носятся весь день взад-вперед как угорелые с депешами. Они охотятся, путешествуют в паланкинах. А у нас одни мозоли!

– Натри их гусиным жиром! – посоветовал Тит. Этой хитрости его научил Викс. Кстати, а не проведать ли Викса сегодня в его контубернии, тем более что сегодня впервые с начала похода ему выпал свободный вечер.

– Надеюсь, ты к нам не ужинать пришел, – произнес Викс, отрывая глаза от котелка, в котором что-то помешивал. – Юлий, перед тем как заступать на дежурство, сварганил рагу. Клянусь Хароном, на вкус его варево что твои подметки.

– Я готов попробовать даже их, лишь бы составить тебе компанию, – ответил Тит, присаживаясь рядом с костром. Прежде чем наведаться к Виксу и его товарищам, он сбросил с себя доспехи и знаки отличия, хотя бы затем, чтобы они не ломали голову, отдавать ему честь или нет. Все как по команде повернули головы в его сторону: и юный грек Филипп с его вечными игральными костями, и белокурый Прыщ, что клевал носом у костра, и бородатый Симон с его точильным камнем. Все как по команде кивнули. Тит кивнул им в ответ, взял у Викса миску с едой и устроился поудобнее. К этому времени уже стемнело, и лишь над верхушками деревьев догорали последние краски заката. Костер весело потрескивал, согревая и убаюкивая. «И таких костров здесь были тысячи – крошечные пятнышки света на фоне черного бархата ночи», – подумал Тит, обводя взглядом лагерь. Куда ни посмотришь – везде костры, свой у каждого контуберния. Десятый отдыхал от дневных трудов. Солдаты сели ужинать, точить мечи, лечить мозоли, рассказывать истории. Так будет изо дня в день: и завтра, и послезавтра, пока не сложат головы или они, или рогатый дакийский царь.

– Ты прав, – сказал Тит Виксу, отведав солдатской стряпни. – Вареные подметки. И боюсь, это еще мягко сказано. Представляю, как ты, наверно, скучаешь по тушеному барашку Деметры!

Симон и Филипп хихикнули.

– Ну, не совсем, – ответил Викс, почесывая затылок. – У меня есть новая подружка.

Тит смерил его укоризненным взглядом.

– Должен ли я напомнить тебе, что мать твоего ребенка имеет право требовать от тебя не только заботы, но и верности.

– Нет необходимости, – ответил Викс, уплетая рагу.

– Значит, не буду напоминать.

Тит слышал старую поговорку о человеке, который мог свалиться в сточную канаву и выйти из нее, благоухая розами. Вот так и Викс. Ему ничего не стоило свалиться в сточную канаву и выйти из нее, ведя под руку сразу двух подружек.

– А для меня местечко найдется? – раздался чей-то голос за спиной Тита.

«Сабина?»

Ошеломленный Тит поднял глаза. Рядом с ним стояла жена легата. Вот только кто-нибудь видел, чтобы жена легата стояла, накинув на плечи плащ из овечьей шкуры и закинув за спину заплетенные в косу волосы? Тит даже заметил, что от солнца у нее облупился нос.

Интересно, она пришла сюда за мной? Но не успела эта мысль разлиться приятым теплом по его телу, как Сабина сделала пару шагов и бросилась Виксу в объятия.

В какой-то миг Титу померещилось, что он видит сон. Ведь во сне такое часто бывает – смешиваются лица, смешиваются события, и эта фантастическая смесь не имеет ничего общего с реальной жизнью. С другой стороны, будь это сон, Сабина наверняка бы бросилась в объятия к нему, а не к Виксу. Это он сам взял бы в ладони ее лицо, он сам осыпал бы поцелуями ее губы. Нет, это его рука, а не рука Викса сейчас бы путалась в ее волосах, запрокидывая голову Сабины назад, чтобы его губы могли впиться поцелуем ей в шею. Нет, во сне это был бы Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин.

Это не сон, подумал он с упавшим сердцем. Это не сон.

– Тит! – воскликнула Сабина, когда Викс, наконец, отпустил ее. – Сразу тебя даже не заметила. С каких это пор вы с Виксом друзья?

– Я бы мог задать тебе тот же самый вопрос, – сказал Тит и сам удивился тому, что голос его даже не дрогнул.

Сабина улыбнулась и прижала палец к губам, а сама покосилась на Симона, Прыща и Филиппа. Товарищи Викса по контубернию уже отставили свои миски и приготовились играть в кости.

– Я тебе все объясню, только позже. О боги, Викс, только не говори мне, что ты разрешаешь Юлию готовить вам ужин!

Услышав, с какой легкостью Сабина называет Викса по имени, Тит ощутил укол ревности. Выходит, он и впрямь не промах, коль отхватил себе такую подружку. Потому что Сабина здесь явно не в первый раз. Это можно было понять по тому, как она села у костра, как поддразнивала Филиппа, уверяя, что тот мошенничает, как просила Симона обучить ее еврейской молитве о хлебе. По тому, как она свернулась калачиком в объятиях Викса, как прильнула к его груди, как склонила ему на плечо голову, пока он аккуратно, чтобы ее не задеть, латает подкладку шлема…

Тит попытался сосредоточиться на рагу. Он не спеша вычерпал содержимое миски до последней ложки, после чего попросил добавки и вновь принялся хлебать безвкусное варево. Он сидел у костра до тех пор, пока Симон и Прыщ, зевая, не отправились в палатку спать, а Филипп отошел посмотреть, не попадется ли ему какая-нибудь шлюха. Лишь после этого Тит осмелился поднять глаза.

– Ну и?

Сабина улыбнулась.

– Расскажи мне, как вы с Виксом стали друзьями?

– Он пару раз спас мне жизнь, когда я в первый раз попал в Дакию, – ответил Тит и для смелости набрал полную грудь воздуха. – А ты?

Викс и Сабина переглянулись, затем посмотрели на Тита и неожиданно оба расхохотались. Именно в этот момент Тит как будто пронзило молнией. Это он ощутил укол ревности. Ощутил нёбом ее кисловатый привкус – такой же, как и у желчи, отметил он про себя.

– О, это долгая история! – ответила Сабина. Сказав это, она потянулась и убрала упавшие Виксу на глаза волосы.

– Обожаю долгие истории, – ответил Тит, хотя и знал, что эта вряд ли придется ему по душе.

– Она не смогла устоять передо мной пять лет назад, когда я был стражником в доме ее отца, – пояснил Викс и чмокнул Сабину в шею. – Не может устоять передо мной и сейчас.

– Выходит, история не такая уж долгая, – заключила Сабина. – Хотя, если уж говорить о том, кто не мог перед кем устоять, то Викс…

«Пять лет назад. Когда я дарил ей букетики фиалок, а Адриан читал ей стихи».

О боги! Адриан!

– Да вы оба сошли с ума! – выкрикнул он. – Неужели вы думаете, что легат Адриан ничего не узнает? Легион не то место, где любят хранить секреты!

– А мы никаких не храним, – спокойно ответила Сабина из объятий Викса. В подрагивающем свете костра они являли собой удивительную картину – оба спокойные, уверенные в себе. Сабина взяла огромную ладонь Викса в свою, он же другой рукой лениво играл с кончиками ее волос. – Адриан в курсе, что я исследую лагерную жизнь куда пристальнее, нежели в том есть необходимость. Возможно, он также догадывается, что я завела себе любовника. Он давно дал мне понять, что не будет иметь ничего против, при условии, что я не принесу в подоле. Главное, соблюдать приличия.

«И это говоришь ты, – подумал про себя Тит. – Знай я это в Риме, когда ты только вышла замуж!»

Впрочем, он тотчас же отбросил эту мысль. Сейчас не об этом.

– И ты считаешь, что Адриану будет приятно узнать, что ты выбрала себе в любовники… простого легионера?

Сабина запрокинула голову и посмотрела на Викса.

– Он не простой.

Тит тоже посмотрел на своего спасителя.

– Тебя подвергнут порке. Может, даже казнят.

– Только если Адриан узнает, – с вызовом в глазах бросил в ответ Викс. – Вот только кто ему это скажет. Уже не ты ли, Тит?

Тит на мгновение задумался. Но лишь на мгновение.

– Вы безумцы, – повторил он.

– Возможно, – ответила Сабина. – Кстати, я принесла вина. Давайте, что ли, выпьем, прежде чем ты грохнешься в обморок.

Тит налил себе кубок вина и впервые в жизни выпил его неразбавленным. Он вернул Сабине мех, даже не почувствовав его терпкого вкуса.

– Вот уж никогда бы не подумал, что ты способна завести себе любовника, – заметил он, слегка придя в себя после первого шока.

– Надеюсь, я не слишком низко пала в твоих глазах? – на какой-то миг улыбка ее померкла. – Было бы искренне жаль.

– А с какой, собственно, стати! – подал голос Викс. – Можно подумать, ты не знаешь, кто такой Адриан.

– Думаю, в наши дни тех, кто верит в верность, можно пересчитать по пальцам, – с грустью в голосе произнес Тит. Наверно, со стороны его слова прозвучали старомодно и напыщенно, но он ничего не мог с собой поделать. – Верность женам, верность мужьям. Матерям наших детей, если уж на то пошло, Верцингеторикс.

Викс бросил поверх головы Сабины предостерегающий взгляд, как будто говоря: только посмей заикнуться про Деметру. «А может, все-таки стоит», – подумал Тит.

Сабина все еще смотрела на него. Лицо ее было серьезно.

– Прости, что разочаровала тебя, Тит.

– Неправда, ты не разочаровала, – со вздохом ответил тот. Как можно в чем-то винить женщину, которая замужем за тем, для кого существуют только юноши? В Десятом легионе всем – до последнего легионера – было известно, что у Адриана связь с одним молодым трибуном. А еще у него был смазливый адъютант, а также не менее смазливый красавчик инженер. – И не упала в моих глазах, – добавил Тит, и лицо Сабины вновь озарилось улыбкой.

«Но почему ты выбрала именно его?» – тем не менее с горечью подумал он. Кого угодно, только не этого грубого, нахального, лживого, бессовестного, неверного, неотесанного Викса. Или нет. Наверно, это был высокий, сильный, бесстрашный честолюбивый, уверенный в себе Викс? По крайней мере, в глазах Сабины. Тит посмотрел на себя, на свои костлявые длинные ноги, что торчали из-под туники, словно жерди, на тощие запястья, которые никогда не станут крепки настолько, чтобы сжимать меч, на макушке наверняка торчат юношеские вихры.

– В ближайшие месяцев шесть, если не больше – смотря как долго затянется эта кампания, – мне предстоит работать бок о бок с легатом, – произнес Тит, лишь бы не молчать. – Причем так, чтобы он не узнал, что я вечерами сижу у костра вместе с его женой и ее любовником-легионером?

– Именно так, – согласилась Сабина. – Спасибо Фортуне, что ты умеешь делать серьезное лицо. Временами мне кажется, что все дело в воспитании. Нас, патрициев, к этому приучают с детства.

– Ты уж меня извини, – подал голос Викс, – но я как грязный плебей оскорблен до глубины души.

– Зря. Признайся честно, ради своего спасения ты не в состоянии скрывать свои чувства.

«А вот я могу, – с отвращением к себе самому подумал Тит. – И, о боги, что еще мне остается делать!»

Глава 13

Викс

Память, как червивое яблоко, полна дыр. Мне казалось, что я отлично помню Дакийскую кампанию – даже сейчас, много лет спустя я просыпаюсь по ночам, ощущая терпкий запах хвои. Никакие другие сосны не пахнут так, как пахли сосны в Дакии – по крайней мере в тех местах, где мне довелось побывать. А побывать мне довелось почти во всех уголках империи. Запомнились мне и другие вещи, но главным образом мелочи. Все большое ушло.

Как нет и самого Траяна – нет уже давно. Вместо него теперь памятник, венчающий мраморную колонну на Квиринале, севернее от Римского форума, высокий мраморный столб, украшенный фризом, на котором изображены его главные битвы, включая военную кампанию в Дакии. По крайней мере раз в неделю я прихожу сюда. Я смотрю на фриз и вижу, как армия Траяна движется тремя колоннами, как мы входим в Дакию, как шагаем в направлении ее столицы, Сармизегетузы[3]. Все это очень хорошо видно на фризе. Но когда ты простой солдат, тебе видна лишь дорога под твоими сапогами и потная, обгоревшая на солнце шея того, кто шагает впереди. Дорога, разъедающий легкие воздух, дорога, пыль в горле. Дорога, натертые ноги и ноющая спина, дорога, ничего, кроме бесконечной дороги. Так что мне ничего другого не остается, как пользоваться картами и фризами, чтобы выяснить то, чего я не знал тогда. Например, что первая колонна Траяна шла вдоль течения рек, от гарнизона к гарнизону, после чего соединилась со второй колонной, которая следовала маршем на север по горным широким долинам. Я слышал от тех, кто двигался в этих колоннах, что им приходилось с трудом пробиваться вперед, отражая дерзкие вылазки дакийских отрядов, что подстерегал вдоль всего пути. Но я шагал в третьей колонне, под предводительством самого Траяна, и я не помню, чтобы нам приходилось с боем прокладывать себе путь в Дакию.

Зато я помню солнечные деньки, утреннюю росу, что высыхала всего за час, стоило взойти солнцу, помню облачка пыли, вздымаемые нашими сандалиями. Еще я помню крутые горы, поросшие сосновым лесом, которые неожиданно обрывались зелеными долинами или ледниковыми озерами. Помню алый плащ Траяна, когда он скакал впереди колонны, вместо того, чтобы прятаться за спинами стражи в ее середине. Время от времени он, пристально вглядываясь в горизонт, объезжал нашу колонну с флангов.

Мы оставляли после себя сожженные деревни, обычно в наказание за пособничество мятежникам. Но лично я не поднес факел ни к одной крыше. Я как сейчас помню девушку в красном платке и ее огромные, влажные глаза, – такие глаза были у всех местных женщин, – как она смотрела на нас поверх спин своих овец, пока мы маршировали мимо. Прыщ даже влюбился по уши в одну местную девчонку, с которой познакомился у источника, и несколько недель таскал ее за собой. Какое-то время она спала в нашей палатке – готовила нам еду, в которую добавляла какие-то странные местные овощи, и обучала Сабину своему языку. Впрочем, спустя пару недель девчонка сбежала от Прыща, по всей видимости, устав от бесконечной дороги. Мы же еще долго подшучивали над Прыщом, пока в один прекрасный день он в ярости не набросился на нас с кулаками.

Помню также, как я впивался глазами в нашего орла, когда тот, сияя и переливаясь на солнце, гордо плыл над нашими головами на высоком древке. Аквилифер, в плаще из львиной шкуры, не менее гордо вышагивал впереди колонны. Орел же с надменным, я бы даже сказал, царственным видом, проплывал мимо чужих полей, и я, не в силах сдержать свой восторг, запрокидывал голову и издавал ликующий клич. И тогда этот мерзавец, наш центурион, подъезжал ко мне и больно бил меня по плечу древком.

Я помню моих товарищей. Смуглые пальцы Филиппа, бесконечно катающие игральную кость. Прыща, вырезающего для своей дакийской зазнобы браслет из мягкого бука. Когда же она сбежала, он в сердцах швырнул его в реку. Симона, который постоянно пытался вычислить, в какой стороне лежит Иерусалим. Моих братьев. И никого из них больше нет в живых. Только я.

Помню я и Тита. По идее, этому неженке было не место среди нас: его единственным желанием было поскорее вернуться домой и больше ни ногой в армию. Тем не менее он был одним из нас. Приходил к нам каждый вечер – посидеть у нашего костра, закончив свои дела у легата. Помнится, он смешно складывал свои длинные ноги под удивительно чистой туникой и потчевал нас россказнями про других офицеров. В том числе и про самого Траяна. По большому счету он каждый вечер рассказывал одно и то же, но мы с охотой его слушали, и даже просили повторить его байки. Помню, его перекошенное лицо, когда он впервые отведал «поски». Это кислое солдатское вино, которые мы получали вместе с пайком.

– Что это? – спросил он.

– Поска, – с улыбкой ответил я. – Производится из лучшего уксуса в империи. Им отлично промывать раны. Пей до дна.

– Лучше налей его в шлем, – посоветовал Симон, – и подержи в нем ноги. Лучшее лекарство после долгого марша. Дай ногам отмокнуть в поске, и мозолей как не бывало. Назавтра можно шагать дальше.

– Надеюсь, ты после этого вино не пьешь? – в ужасе спросил Тит.

– Если ты такой брезгливый, можешь его процедить, – пояснил Прыщ, и мы все покатились со смеху. Тит же вылил содержимое кубка на землю.

Помню, как первый раз Адриан вымазался в грязи. Колонна остановилась на берегу разлившейся реки. Топографы возились с картами, пытаясь выяснить, где же находится ближайший брод. Тот хотя и был обозначен на карте, в половодье исчез под водой.

Я сел на дороге, со стоном сбросил с плеч вещмешок и блаженно вытянул усталые ноги. Впрочем, так поступил не я один. Трибуны тем временем верхом унеслись на соседний луг, где затеяли какие-то дурацкие игры. Но тут из-за деревьев вышел олень – самец с красивыми, ветвистыми рогами, венчавшими его голову, словно корона. Адриан сидел поодаль верхом на своем жеребце, с усмешкой наблюдая за детскими забавами офицеров, однако стоило ему увидеть оленя, как усмешки как не бывало. Он тотчас весь напрягся и выхватил у сидевшего рядом легионера копье.

Испуганный олень бросился в бегство. В считанные мгновения Адриан догнал его, а в следующий миг метким ударом пронзил ему сердце. Из раны ему на ноги фонтаном брызнула кровь, но Адриан лишь растерянно заморгал, как будто стряхивая наваждение, – и лишь потом расплылся в улыбке.

– Он обожает охоту, – позже сказала мне Сабина. – На оленей, кабанов – на всех, за кем можно броситься в погоню верхом или пешком. Странно, не правда ли? На вид его никогда не примешь за охотника. Ведь он любит животных и ненавидит грязь.

– Охота здесь ни при чем, – ответил я. – Ему нравится убивать.

Эта еще одна картина, которая частенько будет меня по ночам. Адриан с копьем в руке, улыбаясь, смотрит на свою забрызганную кровью ногу. Кровь была темной, но в моих снах она ярко-алая.

А еще я помню Сабину. Как ее непослушная коса вечно расплеталась. Как ее пальцы мяли и массировали мне ноги после двадцатимильного марша, пока все мои мышцы не превращались в кисель. Как она постоянно повторяла «Ой как интересно!», когда Филипп учил ее держать игральную кость. Или когда Симон учил ее еврейской молитве о хлебе. Или Прыщ показывал ей, как соскребать ржавчину с кирасы. Сначала ее короткий носик под палящим солнцем сделался коричневым, а затем на нем выступили веснушки. Не знаю, как ей это удавалось: подкупала ли она служанку и стражников или взяла с них клятву держать язык за зубами, но Сабина днями шагала пешком рядом со своей повозкой, в которой ей полагалось путешествовать в относительном уюте, а примерно половину ночей проводила в моей палатке. И что самое удивительное, мои друзья даже не догадывались, что перед ними жена легата. Раз в неделю она облачалась в шелка и присутствовала на императорском ужине, похожая на богиню, но в остальное время расхаживала в простом шерстяном платье и грубых сандалиях, как любая другая женщина, которая решилась сопровождать своего возлюбленного в поход. Я слышал истории о богинях, которые спускались с небес на землю, и никто даже не мог заподозрить, кто они такие. Кто знает, может, моя малышка Сабина и впрямь была богиня.

Помню, как я потешался над ней. Какую гримасу она скорчила, когда впервые отведала овсяной похлебки, приготовленной в шлеме. Затем, водрузив себе на голову этот же шлем, правда, уже в палатке, она в чем мать родила безукоризненно изобразила все парадные маневры легиона. Видели ли бы вы, какое серьезное лицо было у нее при этом!

Я невольно восхищался ею: она не жаловалась и не ныла, а продолжала бинтовать натертые ноги, пока те наконец не привыкли к долгой ходьбе. На переправах она постоянно уступала свою роскошную повозку женщинам с детьми, чтобы они могли в безопасности перейти брод, вместо того, чтобы бороться с коварным течением. А какую головомойку она учинила как-то раз нашему лекарю! Армейские лекари не спешили оказывать помощь женщинам и детям, мол, тех в поход никто не звал, сидели бы лучше дома, так что незачем тратить на них драгоценные снадобья.

Сабина, не стесняясь в выражениях, высказала все, что думает по этому поводу, и доложила Адриану, потребовав, чтобы лекаря высекли. После этого случая сопровождавшие легион женщины и дети получали такую же врачебную помощь, что и легионеры.

Помню, как мы с ней занимались любовью в моей походной постели, стараясь не слишком шуметь при этом, что, увы, не всегда удавалось. Как-то раз Филипп пригрозил, что выльет на нас ведро воды, если мы и дальше будем мешать ему спать.

– Пошел ты сам знаешь куда, – вежливо посоветовала ему в темноте Сабина. Я же расхохотался так, что едва не умер от смеха.

Помню, как Тит постоянно напоминал мне про Деметру, которая ждала меня в Моге.

– Она ведь носит твоего ребенка! – бросил он мне с упреком в голосе. – Ты же, не прошло и дня, нашел себе другую. Ты хотя бы изредка о ней думаешь?

– Нет, – честно признался я. – И только посмей заикнуться о ней Сабине!

Нет, я пытался представить Деметру. Как с каждым днем ее живот круглеет и круглеет, а она все мнет и мнет тесто, печет хлеб или играет с сыном. Согласен, Деметра, с ее царственным ростом и копной медового цвета волос внешне была куда привлекательнее малышки Сабины с ее веснушками. Иногда я исподтишка наблюдал за ней, как она с серьезным видом, ломая язык, пыталась произнесли по-дакийски новое слово. Как она выливала на голову опциона ушат крепких солдатских словечек. В эти минуты я со всей ясностью понимал, как наскучила мне прекрасная и правильная Деметра.

Впрочем, терзаться раскаянием было некогда. На дворе стояло лето. У меня был император, у которого я нес службу, и враг, которого мне предстояло убить. Днем передо мной лежала долгая дорога, которая ни на что другое не оставляла времени, ночью – худенькая девушка рядом со мной. Вот, собственно, и все, что запомнилась от того долгого похода, а отнюдь не широкая картина политических шагов и стратегий. Хотите узнать историю той военной кампании? Ступайте к колонне Траяна у подножия Квиринала и изучайте себе на здоровье фриз, застывший и бесцветный! Этот фриз, вполне вероятно, снабдит вас фактами, но из него вы никогда не узнаете, сколь великолепен был Траян, как он, словно спустившийся с небес бог, шагал пешком рядом со своими солдатами. Фриз бессилен передать подробности того марша, те самые мелочи, что до сих пор будят старого солдата посреди ночи, напоминая ему, что то были лучшие деньки его жизни.

К Сармизегетузе мы подошли к концу лета. Увы, с этого момента, моя память становится чересчур ясной.

Плотина

Письмо от дорогого Публия!

Плотина потрогала пальцами выпуклости печати. Наконец-то! Письма от него приходили нечасто, хотя сама она писала ему каждую неделю. Впрочем, ничего удивительного. Расстояние слишком велико, дороги ненадежны, да и вообще он теперь важная фигура, и его первоочередного внимания требуют совершенно другие вещи. Даже самый преданный сын вынужден выбирать между долгом и матерью. Нет, нет, никто не скажет о ней, что Помпея Плотина чересчур навязчивая мать. Впрочем, Адриан всегда выкраивал минутку, чтобы написать ей, причем собственноручно. Ее дорогой Публий прекрасно знает, с каким упоением читает она его твердый, красивый почерк. Ведь это она сама учила его писать. Правильно держать в пухлых мальчишеских пальчиках стило.

– Послушайте, девушки! – крикнула она своим служанкам. Те слегка испуганно посмотрели на нее. С какой стати их хозяйка вдруг такая веселая. – Сегодня такой чудесный день. Берите свою работу и идите на улицу.

По большому счету чудесным день был с большой натяжкой. В Рим пришла осень, серая, безрадостная. Зелень садов поблекла, лилии увяли, розы пожухли и из алых сделались бурыми. Не забыть бы сделать внушение садовникам!

Спустя час Плотина, в своих темно-фиолетовых шелках, ступила на сухую траву, направляясь к небольшому гроту, в котором – как бы приглашая вас присесть рядом с нежно журчащим фонтаном, – стояла мраморная скамья. Отсюда открывался прекрасный вид на раскинувшиеся внизу императорские сады. Служанки расположились вокруг нее – рабыни с корзинками, в которых лежало шитье, вольноотпущенницы с ее письмами, маленькие девочки, готовые бегом броситься выполнять любое ее поручение.

– Живо угомонитесь! – строго велела Плотина. Женщины тотчас умолкли и взялись за работу. Нет, ее челядь отлично вышколена, но рабы, они как собаки, что нуждаются в строгом ошейнике и крепком поводке. Стоит дать слабину, как эти кумушки тотчас раскудахчутся, как куры в курятнике, обмениваясь слухами и сплетнями. Бросив напоследок строгий взгляд на служанок, Плотина устроилась на скамье и открыла письмо.

Да, ее дорогой Публий жив и здоров. Разумеется, у него много дел. Нет, конечно, он слишком скромен, чтобы прямо об этом написать, однако Плотина не сомневалась, что под его руководством вверенный ему легион процветал. Траян же, увы, по-прежнему не желает даже думать о преемнике.

«Я вижу, как ты хмуришь брови, – писал ее дорогой Публий, – но боюсь, что по вечерам я, вместе с другими офицерами, напиваюсь на ужине у императора. Знаю, ты этого не одобряешь. Я же, поверь мне, не питаю никакой любви к неразбавленному вину и армейским историям, но, похоже, другого выхода у меня нет, если я хочу разговаривать с Траяном без смущения».

Плотина действительно нахмурила брови. Впрочем, сердилась она не на дорогого Публия, а на Траяна. О боги, такой дальновидный человек буквально во всем и такой близорукий, когда дело касается родной семьи! По-прежнему пьет неразбавленное вино и обменивается сальными шуточками с солдатней, как какой-то мальчишка! Какое счастье, что Адриан пережил эти крайности в куда более подобающем возрасте!

«Твой супруг-император трудится до седьмого пота, – продолжал тем временем дорогой Публий, – и нам ничего не остается, как во всем подражать ему. От его взгляда не ускользнет даже самая последняя мелочь, но он находит время и для тех дел, что остались в Риме. Знала бы ты, с каким воодушевлением он ухватился за схему раздачи хлеба, предложенную Вибией Сабиной!»

И вновь брови Плотины хмуро сдвинулись на переносице. У нее до сих пор не укладывалось в голове, что эта девчонка увязалась вслед за армией. Римская матрона, шагающая вместе с легионами? О боги, что эта взбалмошная девчонка вбила себе в голову? Нет, конечно, дорогой Публий в душе был против, но он слишком добр, слишком мягок, чтобы приструнить супругу. За него это в своих письмах делала Плотина. Ведь кто еще, как не она?

– Сноха, – сказала она полной эфиопке, которая пользовалась ее доверием и которой было поручено надзирать за швеями, – согласись, что от нее не дождешься уважения.

– Да, госпожа, – покорно ответила та, не отрыва глаз от иглы. Служанки давно уяснили для себя, что даже если к вам обратились с вопросом, ответа как такового не требуются. Плотина одобрительно кивнула и, зябко поежившись, плотнее завернулась в темно-фиолетовую паллу. Осенний ветер бодрил, но и пронизывал до костей.

Кстати, говоря о поддержке сирот, Сабина хотела бы внести свой вклад в ее осуществление.

Что ж, была вынуждена согласиться Плотина, возможно, в предложении этой упрямицы есть смысл. Специальный императорский фонд, ежегодно берущий на свое содержание осиротевших свободнорожденных римских детей – это, конечно, прекрасно. Но вряд ли эта идея пришла в голову Сабине! Дорогой Публий предлагал Траяну нечто подобное еще года два назад, но тот отказался его выслушать. Или, может, это с самого начала была ее идея, а дорогой Публий лишь озвучил ее перед императором, лишь бы сделать приятно своей женушке?

«Сабина хочет внести свой вклад в сумме ста тысяч сестерциев из своего собственного кошелька, чтобы запустить эту схему раздачи хлеба. Я уверен, что ты будешь довольна».

Сто тысяч сестерциев? О нет, чем тут можно быть довольной? Если так дело пойдет и дальше, этой девчонке самой того гляди придется пойти с протянутой рукой, прося подаяния. Почему бы – если ей не терпится заняться благотворительностью, – Сабине не подыскать себе что-нибудь поприличнее, нежели вытаскивать из трущоб всяких шлюх и давать им работу? А что касается раздачи хлеба, хватило бы и символической суммы. Сто тысяч сестерциев! Это примерно четверть суммы, которую плебей вносит, чтобы перейти во всадническое сословие. К тому же откуда у нее свой кошелек? Эти деньги принадлежат дорогому Публию, и он вряд ли сумеет выкроить из них требуемую сумму. Если вы фигура публичная, ваша жизнь – дорогая вещь, вечно нужно кому-то платить, кого-то подкупать, где-то появляться, ходить в гости, самому принимать гостей.

Лучше бы она потратила эти сто тысяч на то, чтобы протолкнуть его вверх! И что самое главное, она ведь все прекрасно понимает. И делает это нарочно, с умыслом, чтобы позлить ее, Плотину, чьи наставления и советы она привыкла пропускать мимо ушей. На чьи письма отказывалась отвечать. Разве она ответила хотя бы на одно из тех писем, которые Плотина отправила ей с начала кампании? Писем, призванных наставлять и направлять, давать материнские советы? Ни на одно.

Плотина резко вздохнула и оторвала глаза от письма дорого Публия. Позади нее нежно журчал фонтан, ветер покачивал голыми ветвями кипарисов, однако императрица Рима ничего этого не замечала: радость ее дня была омрачена.

– Ниоба! – прикрикнула она на рабыню, беря у нее из рук полотенце. – Немедленно переделай этот шов!

– Да, госпожа.

«Я доверяю тебе распорядиться насчет пожертвования Сабины», – писал дорогой Публий, после чего пустился в легкомысленные рассуждения о других вещах. Например, как он, поскольку армия дошла до Сармизегетузы и легионы заняты подготовкой к осаде, может позволить себе время от времени выбраться на охоту. Но Плотина отложила письмо. Зачем читать, что пишет ей дорогой Публий, если сама она в дурном настроении. К тому же у нее имелись иные соображения по поводу того, как ей провести день.

Императрица просидела в гроте еще полчаса, глядя на расстилающиеся внизу сады. Ветер тем временем заметно усилился, резкий и холодный, и пурпурная стола на ходу колыхалась вокруг ее ног. Но рабыни не жаловались, лишь потуже укутались в шали и сосредоточились на работе, пока их хозяйка продолжала сидеть, похлопывая письмом о каменную скамью.

– Приведите ко мне моего нового секретаря из Афин, – наконец произнесла Плотина. – Если не ошибаюсь, его имя Басс. Я бы хотела поговорить с ним о новом порядке раздачи хлеба.

Если она возьмет это дело в свои руки, это даст ей возможность следить за его ходом, контролировать, получать нужные сведения.

«Я доверяю тебе распорядиться насчет пожертвования Сабины», – написал ее дорогой Публий. Так она и поступит. Другое дело, что эти сто тысяч сестерциев могли бы найти себе лучшее применение, вместо того, чтобы быть истраченными на кормежку сопливых сорванцов в провинциях.

Безусловно, бывшая императрица Марцелла назвала бы это вмешательством в чужие дела. Плотина называла это долгом.

– Пойдемте, – бодро сказала она своим женщинам, вставая со скамьи. – Здесь слишком холодно. От такой работы никакого прока. И почему ни одна из вас даже словом не сказала мне об этом?

– Да, госпожа, – хором пробормотали служанки и следом за ней направились назад в дом.

Сабина

– Я бы не советовал тебе слишком много времени проводить на солнце, – заметил Адриан. – Ты уже стала совсем коричневая.

Сабина посмотрела на свои загорелые руки.

– Траяну нравится.

– А мне – нет.

Сабина прекрасно знала, что ему нравится, а что нет. Так что дело вовсе не в загаре, а в том, какое замечание отпустил по этому поводу император на последнем ужине, похлопав Сабину по веснушчатой щеке.

– Ты переносишь тяготы армейской жизни куда лучше собственного мужа, моя маленькая Сабина.

– Он не хотел тебя обидеть, – сказала она Адриану. – Подумаешь, слегка пошутил.

– У него нет причин шутить надо мной. Я честно исполняю свой долг. Работаю в три раза больше, чем любой другой легат в его армии.

– И он это знает и ценит. Но он также прекрасно знает, что ты не любитель военных кампаний.

– Скорее солдат, – процедил сквозь зубы Адриан, перекладывая в другую руки стопку восковых табличек. – Будь то император или простой легионер – любой, кто предпочитает мечу книгу, в их глазах ничто.

– Не принимай все так близко к сердцу, – утешила мужа Сабина. Как она и предсказала в разговоре с Виксом, ее тропа пересекалась с тропой Адриана не чаще одного раза в день. Тем не менее она любила заглянуть к нему вечерком, чтобы переброситься парой дружеских слов. Особенно сейчас, когда легионы стояли под Сармизегетузой, взяв город в кольцо, в расчете на то, что враг сам сложит оружие. Что, по мнению Сабины, было пустой тратой времени.

– …бесполезные кампании, – продолжал жаловаться Адриан. – Разумеется, мятеж следует подавить, но как только осада закончится. Траян поговаривает о продолжении похода. Он, видите ли, намерен идти в Сарматию! В Сарматию! Во сколько лет и во сколько миллионов сестерциев нам это обойдется? Эти войны за расширение границ, они ложатся на империю тяжким бременем и совершенно бесполезны! Рим и так огромен!

– Да, но ведь мы обожаем приобретать новые провинции, – напомнила Сабина. – И не лучше ли, когда легионам есть чем заняться. Ведь стоит походу закончиться, как солдаты маются от безделья. У них начинают чесаться кулаки и начинают искать, на ком бы им выпустить пар.

– Их можно занять и другими способами, – произнес Адриан, задумчиво похлопывая по ладони пером. – Например, поручить им строительство…

– Траяну строительство не нужно. Он видит себя вторым Александром.

Адриан презрительно фыркнул.

– Любой император видит себя вторым Александром.

– А ты?

– Умереть в тридцать два года, чтобы сразу после твой смерти все, что ты воздвиг, развалилось на части? Нет, избавь меня. С меня довольно того, что я… Адриан.

Сабина оперлась подбородком на ладони.

– И что это значит?

– Нечто такое, чего мир еще не видел, – ответил Адриан с мечтательным блеском в глазах.

Сабина посмотрела на мужа: аккуратно подстриженная борода, сильные плечи, которые казались еще мощнее, когда на нем была кираса, рука, нервно сжимающая перо, и взгляд человека, узревшего нечто такое, что не видно остальным. Интересно, что именно? Сабина не знала. Порой она даже задавалась вопросом, насколько откровенен с ней муж. Помнится, как-то раз Адриан обмолвился, что все, что ему нужно от мира, это его исколесить. Сказал ли он всю правду? Почему-то она не могла избавиться от ощущения, что он что-то прячет, таит в душе нечто такое, чем не желает делиться ни с кем. Даже с ней.

– Как жаль, что мы застряли здесь до окончания осады, – весело произнесла Сабина. – Здесь, в Дакии, так красиво! Я бы с удовольствием посмотрела бы на эту страну.

Мечтательный блеск в глазах Адриана потух. Зато на его место пришел другой – полный задора, который нравился Cабине куда больше.

– Боги, ну конечно! Такой охоты, как здесь, у меня еще нигде не было. Волки размером с медведей. Вчера мои собаки загнали парочку. Честное слово, я бы не удивился, узнай я, что это были Ромул и Рем во плоти. Мне сейчас выделывают их шкуры. Из них можно сшить отличное покрывало, и еще останутся хвосты.

– Легат! – Это в палатку вошел трибун. Шагнув внутрь, он снял шлем и отдал салют. Как оказалось, это Тит. – Депеши из Рима. Принести их тебе?

– Да, немедленно, – Адриан в последний раз со вздохом вспомнил охотничьи просторы Дакии и вернулся к столу. Сабина поставила кубок и поднялась с места.

– Трибун, будь добр, проводи меня до моей палатки.

– Сочту за честь, госпожа, – ответил Тит, по-прежнему избегая смотреть ей в глаза.

Адриан рассеянно пожелал ей доброй ночи. Сабина взяла под руку Тита, и вместе они вышли из палатки.

– Давай сначала сходим к реке, – предложила она, когда они отошли на приличное расстояние. – Мне наконец удалось стянуть с Викса тунику. На ней столько грязи, что если ее поставить, она так и останется стоять.

Тит даже присвистнул, однако вслух ничего не сказал, оставив свое неодобрение при себе. Сабина тем временем взяла с повозки узел с грязным бельем.

С того самого первого вечера, когда она заметила на лице Тита потрясенное выражение, Сабина не переставала надеяться, – причем эта надежда не переставляла удивлять даже ее саму, – что им удастся сохранить дружеские отношения. Тит по-прежнему приходил по вечерам к костру, разделить ужин и поболтать, и даже если при этом он старался не смотреть в сторону Сабины и Викса, то скорее из чувства такта, от обиды.

Вскоре они подошли к реке, чьи серебристые воды окрасились в вечернем солнечном свете закатным пурпуром. На берегу с десяток солдат и несколько женщин стирали подкладки шлемов и туники, время от времени шутливо жалуясь на натруженные ноги и ноющие спины. Кое-кто с любопытством посмотрел на Тита в его безукоризненно начищенных доспехах. А вот на Сабину, с ее косой и накидкой из овечьей шкуры, никто даже не посмотрел. Да и с какой стати? На вид ее можно было принять за рабыню, в лучшем случае – за чью-то служанку-вольноотпущенницу: просто еще одна смелая женщина, из тех, что следуют за легионом. За упорядоченным квадратом лагеря маячила Сармизегетуза, которую солдаты называли просто Сарм. Сабина бросила взгляд поверх верхушек деревьев на столицу даков: вечернее небо пронзала неприступная скала, увенчанная крепостью. Помнится, когда ее громада впервые замаячили вдали, солдаты издали дружный возглас. Сабина тотчас поднесла к глазам ладонь, чтобы лучше ее рассмотреть.

Рим имел четкую, упорядоченную планировку, разрастаясь вширь вокруг форумов, холмов и капитолиев. Даки же построили город, который в буквальном смысле цеплялся, взбираясь вверх по вертикальной стене. Остроконечные крыши и крутые улички, извивавшиеся вокруг вырубленных в камне террас, – и над всем этим высилась крепость дакийского царя. Именно в этой крепости он сейчас заперся вместе со своим диким, кровожадным войском.

– Через неделю от нее останется лишь груда щебня, – похвалялись тогда инженеры. Впрочем, Сабину ничуть не удивляло, что спустя месяц крепость на скале как стояла, так и продолжала стоять, а в каменной глыбе не было сделано даже крошечной зазубрины.

Сабина покачала головой, отгоняя воспоминания. Вместо этого, она опустилась на влажный песок речного берега и принялась полоскать в холодной воде тунику Викса.

– Что-то мне не доводилось видеть жен легатов за стиркой, – заметил Тит. – Почему бы тебе не поручить эту работу рабыням? Или тебе нравится самой счищать с одежды грязь?

– Ну, я бы не сказала, – ответила Сабина, пытаясь удалить с ткани какое-то особенно упрямое пятно. – Но какой смысл в приключении, если ты пропустишь самую увлекательную его часть? Викс же не может попросить раба начистить ему сапоги или починить кирасу. Так почему это должна делать я? Все должны быть в равных условиях.

– Тогда понятно, – ответил Тит. – Наверно, я не имею вкуса к приключениям.

– Верно, ты ученый. У тебя вкус к другим вещам.

– Нет, дело даже не в этом. Я самый обыкновенный. Просто как сказал один мудрец: «Трудолюбие восполняет даже самый посредственный ум».

– Это Сенека?

Тит кивнул.

– Я с удовольствием оставляю приключения куда более великим людям, нежели я сам. С меня достаточно того, если я вернусь домой живым и мне больше никогда не придется беспокоиться о том, чистая туника на мне, или нет.

– А ты отдавай туники мне, и я верну их тебе чистыми, – предложила Сабина, выкручивая тунику Викса. Титу показалось, что глаза ее светятся гордостью. – Возможно, стирка не самое увлекательное занятие, но она получается у меня неплохо.

Вообще-то ей это было жутко интересно. Да что там! Ей это нравилось. Нравилось шагать рядом с повозкой, полной грудью вдыхая напоенный ароматом хвои воздух. Или помогать несчастному писарю толкать упрямого мула, чтобы тот сдвинулся с места. Или же, посадив их к себе на бедра, переносить через брод чьих-то детишек. И ничего, что потом еще целый час в сандалиях чавкает грязь! Или учиться крепким солдатским словечкам, которые поначалу были для нее почти чужим языком. Все это было интересно и весело. Или взять товарищей Викса. Филипп научил ее жульничать при игре в кости. Симон – помнится, в первый раз он с опаской посмотрел на нее, стоило ей открыть рот и заговорить, – привык к Сабине и стал ей почти другом. Юлий, который врал как сивый мерин буквально обо всем, но не имел ничего против того, что и Сабина, если на то пошло, тоже говорила далеко не всю правду. Прыщ, который поначалу страшно тушевался в ее присутствии, но теперь, похоже, не оставлял надежды, что она бросит Викса и обратит свое внимание на него.

И когда другие женщины спрашивали ее: «А который из них твой?», Сабина указывала на высокого воина – рыжеволосого, загорелого, с вечной улыбкой на лице, и глазом не моргнув отвечала:

– Вот этот.

И это было, пожалуй, веселее всего.

– Кажется, грязь отстиралась, – с этими словами Сабина напоследок прополоскала тунику и подержала на весу, давая воде стечь. – Пятен не видать. Будем считать, что она чистая.

К этому времени легион уже расцвел соцветиями костров. Над лагерем, вместе с дымком, устремляясь к звездам, плыли самые разные запахи: гари и масла, жареного мяса и сушащейся одежды, кожи и пота, конского навоза и стали. Сабина глубоко вдыхала эту смесь, пока они с Титом шагали сквозь лабиринт палаток и костров.

«Интересно, а моему мужу нравится этот запах легиона на марше», – подумала Сабина и решила, что наверно, нет. Вот императору Траяну он наверняка нравился. И Виксу – сколько бы тот ни жаловался на свой Десятый, его традиции, его центурионов и его запахи. Запахи он обожал.

– Мало того, что ты украла мою тунику – бросил ей в лицо обвинение Викс, когда они с Титом подошли к костру. – Так теперь ты еще гуляешь с трибуном. Да, вам бабам всегда подавай офицеров!

Викс сидел, скрестив ноги у костра, положив на колени меч. Пламя костра окрасило его волосы из рыжих в золотые. Он работал точильным камнем, и под загорелой кожей голых рук перекатывались стальные мускулы. Сабина давно усвоила: для того, чтобы наточить меч, требовалась сноровка, и немалая.

Сначала небольшим ножом следовало соскоблить пятна ржавчины, если те вдруг появились, затем твердой рукой долго работать точильным камнем. Длинные взмахи для лезвия, короткие – для острия. Затем меч полагалось тщательно смазать маслом, а напоследок протереть мягкой ветошью. А еще говорят, что, мол, мужчины не способны ухаживать за младенцами! Тот, кто такое говорит, размышляла Сабина, садясь рядом с Виксом, никогда не видел, как легионер ухаживает за своим мечом.

– Я принес вина, – сообщил Тит и протянул мех. – Стал бы я приносить вино, если бы хотел сбежать с твоей девушкой?

– Давай мне вино, а ее забирай себе.

– Ты серьезно? – удивился Тит, но Викс уже обнял Сабину за плечи и, притянув к себе, поцеловал в висок.

– Где Симон и все остальные? – спросила она, оглядываясь по сторонам.

– Прыщ и Филипп сегодня стоят в карауле. – Виск снова взял в руки точильный камень. – Симона опцион отправил в разведку. Так что костер сегодня в нашем полном распоряжении.

А потом и палатка, добавил он уже одними глазами. В кои веки можно не бояться, что мы кого-то разбудим.

Она уже потеряла счет, сколько раз они спали вместе, но до сих пор одного его взгляда было достаточно, чтобы внутри нее все затрепетало от предвкушения ночи.

Тит кашлянул и налил в оловянные кружки вина. Глядя на пляшущие языки пламени, все трое в ленивых позах устроились у костра. Вернее, в ленивых позах устроились лишь Сабина и Тит. Викс то и дело раздраженно постукивал по камню ногой и жаловался на затянувшуюся осаду.

– …больше катапульт, – рассуждал он. – Постройте их нужное количество, и они в два счета разнесут вам ворота.

– Можно построить сколько угодно осадных машин, но тогда мы останемся без леса, – мягко возразил Тит. Даже в спорах он был предельно деликатен. – Лично готов заплатить, лишь бы ворота открылись. По словам Катона, «нет такой крепости, которую бы не взяли деньги».

– Цицерона, – поправила его Сабина. – Это Цицерон так сказал.

Страсть Тита к цитатам порой вызывала у Викса и его товарищей недоуменные взгляды, однако по части цитат она легко могла заткнуть его за пояс.

– Или почему бы не предпринять ночную атаку? – продолжал рассуждать Викс, бросив взгляд на черный силуэт Сарма. Крепость надменно высилась над палаточным лагерем – солдатами, осадными машинами, платформами и лестницами. – Послать отряд, чтобы лазутчики под покровом темноты проникли через стены и открыли ворота, – с этими словами Викс с удвоенным усердием заработал точильным камнем. Для такого, как он, ожидание было смерти подобно. Месяц сидения под стенами крепости для него – сродни году. Сабина подошла сзади и, опустившись на колени, принялась массировать ему плечи. Викс перестал недовольно бормотать и даже ахнул от удовольствия.

– Слева, если можно, посильнее, сегодня я сам не заметил, как растянул мышцу.

– С тобой такое часто бывает, и всегда слева, – Сабина принялась мять больную мышцу ниже плеча, которая чаще других давала о себе знать. – Как будто твоей левой руке не нравится, что в ней всегда щит.

– В учебном лагере я переучился на правшу, хотя до этого привык сражаться левой. Так было проще, чем выслушивать вечные упреки начальства. Ой!

– Зато теперь вечно жалуется твоя левая рука. – Сабина запустила пальцы под вырез его туники и принялась массировать плечо. Кожа Викса была теплой, но жар костра здесь был не при чем. Чтобы согреться, костер ему был не нужен. Стоило Сабине прикоснуться к нему, как он словно начинал полыхать изнутри жаром, как будто кровь его вот-вот закипит.

Викс поймал ее пальцы в свои, мозолистые от рукоятки меча и скользкие от масла, и крепко пожал. Впрочем, своих речей по поводу осады он не оставил.

– Отправьте меня с веревкой. Я перелезу через стены и…

– Все, я сдаюсь, – вздохнула Сабина, убирая руки. – Тебя сегодня ничем не унять. Разве чуть позже, когда я стащу с тебя одежду.

Она переползла на другую сторону и посмотрела на лежавший у него на коленях меч. Поскольку Викс даже не думал его убирать, ей пришлось положить голову на колени Титу.

– …я открою вам ворота, – не унимался Викс.

– О боги, сколько можно! – взмолился Тит. – Какая разница, падет город или нет. Можно подумать, это что-то меняет.

– Как так, какая разница? Что ты хочешь этим сказать? Выходит, я зря потратил целое лето, шагая сюда, в Дакию? И теперь, без единого сражения, я должен вернуться домой?

– А почему зря? Лето было просто замечательное: хорошая погода, красивая страна, веселый поход. Даже я убедился в том, что армейская жизнь не так уж плоха.

– И я, – поддакнула Сабина, отрывая голову от колен Тита. В начале похода она страшно переживала, что через каждый час-полтора вынуждена была забираться обратно в повозку, давая отдых натруженным ногам. Она массировала их, бинтовала кровавые мозоли, проклинала свои хилые мышцы. Глядя на легионеров, она отказывалась поверить, что можно часами шагать по пыльной дороге, нет, не прогулочным шагом, а маршем, в сапогах, в доспехах, с оружием в руках, неся за плечами тяжелые вещмешки. Однако вскоре ее собственные мышцы сделались крепче, и теперь она уже шагала целый день, не зная усталости, и даже находила силы, чтобы вместе со всеми горланить походную песню. Иногда она даже сочиняла скабрезные куплеты, которым затем учила Викса и его друзей.

– Если на наших копьях не будет вражеских голов, значит, все псу под хвост, – изрек Викс, подводя итог. – И для чего я тогда пошел служить? Ведь не ради же жратвы и денег?

– Ты и впрямь настоящий варвар, – заметила Сабина.

– Согласен, – поддакнул Тит. Сам того не замечая, он начал легонько поглаживать ей волосы, как будто опасаясь, что она оттолкнет его руку. Но она только закрыла глаза. – Нам нет необходимости предпринимать решительные действия против Сармизегетузы. Колодца в крепости нет. Так что рано или поздно запасы воды у жителей кончатся.

– А если у них есть трубы, и по ним в крепость поступает вода? – спросил Викс, подбрасывая в костер еще одно полено. Сухое дерево занялось пламенем, и к небу с треском устремились искры, как будто хотели занять местечко среди россыпи звезд.

– Верно. Я не раз был свидетелем горячих споров в императорском шатре по поводу этих труб. Обычно, пока Траян спорит с легатами, я стою в уголке, рядом с ящиками с депешами и слушаю. – Тит продолжал нежно поглаживать ей волосы. Эти легкие прикосновения убаюкивали, и Сабина зажмурилась от удовольствия. «Счастливая женщина, которая станет женой Тита», – подумала она. – Легат Адриан хочет отравить источник воды, но этот выход ненадежный. Император надеялся, что, если трубы широкие, в них под покровом ночи можно было бы запустить несколько человек, чтобы они пробрались под стены. Но, увы, их диаметр оказался слишком мал.

Викс запрокинул голову и расхохотался, после чего словно жонглер бросил наточенный меч в воздух и ловко его поймал.

– Обожаю нашего императора, – со смехом заявил он. – И тебя тоже обожаю, Тит. Правда, рассуждаешь ты, как патриций. Яд, ночные вылазки. Попробуй хоть раз раскинуть мозгами, как варвар! Порушьте эти проклятые трубы!

– Это возможно лишь в том случае, если знать, где они выходят, – ответил Тит. – Мы же этого не знаем.

– Зато знаю я.

Глава 14

Тит

– Ты думаешь, нам такое не приходило в голову? – спросил Тита Траян, с сочувствием глядя на молодого трибуна. – Да мы бы не задумываясь перерезали эти трубы, знай мы, как к ним подобраться.

– Доступ есть, Цезарь. Позволь, я покажу тебе это место на карте, – возразил Тит, переминаясь с ноги на ногу. – Один из моих легионеров обнаружил его во время ночного дозора. То место, где трубы выходят на поверхность. Если их разрушить, крепость останется без воды. Не слишком красивый способ, зато простой и надежный. Как только даков одолеет смертельная жажда, они сами откроют ворота.

Император задумчиво насупил брови.

– Приведите моих инженеров! – приказал он, и походная палатка Траяна мгновенно загудела, как улей. Тит стоял посреди этой суматохи, охваченный странным возбуждением. Чтобы прийти сюда, ему потребовалось собрать воедино все имевшееся у него мужество. И все же он превозмог себя и рискнул представить на суд Траяна безумный план Викса.

– Я, что, должен это сделать сам? – подзадорил его Викс. – Можно подумать, что кто-то пустит потного легионера в грязных сапогах в императорскую палатку! Так что, дружище, хочешь ты или нет, но это придется сделать тебе.

– Я? Но я не могу…

– Тебе ведь уже случалось с ним говорить?

– Лишь походя, – признался Тит. – Раз или два. Ничего серьезного… Я вообще не любитель вести с императорами серьезные беседы. Впрочем, не только с ними, а просто с важными людьми. Они смотрят на меня, и я начинаю заикаться. Так что по возможности стараюсь избегать подобных встреч.

– Доложи об этом Адриану, и вся слава достанется ему, – предостерег его Викс. – И тогда я буду вынужден расквасить тебе нос – за то, что благодаря моей идее этот хорек получит повышение. Хоть раз побудь мужчиной!

– Ты прямо-таки как мой дед, – поморщился Тит.

Однако на следующий день облачился в лучшие свои доспехи. Приделал к шлему парадный гребень. Начистил все до блеска и отправился с донесением к императору. И вот теперь Траян пристально рассматривал юного трибуна.

– Так как, говоришь, твое имя? – спросил Траян. – Если не ошибаюсь, ты из легиона Адриана, тот самый, что вечно сыплет цитатами.

– Да, – со вздохом признался Тит. – Он самый.

– Рад слышать, что в голове у тебя не одни только эпиграммы, а кое-какие дельные вещи. Это, конечно, не означает, что твой план непременно должен сработать, но попытаться можно.

Тем временем народа в палатке прибавилось, адъютанты раскладывали карты. Штабные офицеры жарко спорили друг с другом, инженеры – как то за ними водится – с чувством собственного превосходства сыпали техническими деталями.

Походная палатка императора была мала – простая и непритязательная, как и палатка рядового легионера. Ее строгую спартанскую обстановку составлял складной стол, походная постель и несколько жестких табуретов. И лишь веселый нрав Траяна смягчал эту суровую солдатскую простоту.

– Адриан! – крикнул император, когда порог палатки переступил муж Сабина. – Признавайся, ты почему скрывал от меня этот ходячий сборник цитат? Твой юный трибун умеет не только цитировать Цицерона.

Адриан насупил брови.

– Извини, если он побеспокоил тебя, Цезарь.

– Ничуть. У него нашлось несколько ценных мыслей насчет водопровода. Возможно, я заберу его к себе в штаб. Расскажи нам еще раз, приятель…

– Будь это так просто – отрезать город от воды, мы бы уже давно это сделали, – покачал головой Адриан еще до того, как Тит закончил излагать свой план. – Ничего не выйдет.

– Это как выйдет, – с жаром возразил Тит, чем удивил самого себя. – Мы знаем, что в городе источника водоснабжения нет, по крайней мере такого, которого бы хватило всем. Основная вода поступает в город по трубам.

– Юноша прав, – проворчал один инженер. – Это место, которое нашел твой легионер, то есть трибун… Он уверен, что именно там начинаются трубы? На карте оно не обозначено.

– А я что говорю, – отмахнулся Адриан. – Будь к ним доступ, мы бы уже давно про них знали.

– Необязательно. Потому что место это тайное. Даки постарались сделать так, чтобы оно не попало на наши карты. – Тит шагнул чуть ближе. – Давайте я укажу вам, где оно.

И вновь недоверчивый шепот, споры, догадки, доводы, скептическое хмыканье, однако оптимизм императора перевесил чашу весов в пользу Тита.

Траян уже вовсю размечтался. Не в силах усидеть на месте, он расхаживал по тесной палатке, спорил с офицерами.

«Уфф, кажется, все», – подумал Тит и, довольный тем, что на него никто не обращает внимания, принялся незаметно пробираться к выходу. Как оказалось, кое-кто его все же заметил. Кто-то зоркий и наблюдательный.

– Ты должен был сначала явиться с донесением ко мне, – раздался рядом с его плечом голос Адриана, как обычно, надменный и невозмутимый.

– Извини, легат, – ответил Тит. – Просто я опасался, что эту идею поднимут на смех, мне же не хотелось выставлять тебя на посмешище.

– Зато теперь ты в глазах императора большой умник. Полагаю, именно этого ты и добивался.

– Неправда. Я вообще не стремлюсь к славе. Живу себе и все.

Адриан смерил его недоверчивым взглядом и отошел прочь.

– Цезарь, я бы хотел обратить твое внимание на одну вещь здесь, на карте. Ты с трибуном уже обсуждали эту идею, когда взвешивали все за и против…

«Ну почему мне никто не верит, когда я говорю, что не стремлюсь к славе», – подумал Тит. Адриан, который мечтает подняться до поста консула и даже выше. Император, мечтающий покорить весь мир. Викс, который спит и видит, когда получит под свое командование легион, чтобы ему в этом помочь. Сабина, которая не угомонится, пока не пересечет все до последнего моря, не достигнет самых дальних горизонтов. «Как много их, которые к чему-то стремятся, – размышлял Тит. – И где-то среди их амбиций затерялся я. Тот, у кого этих амбиций нет и в помине».

Разве что одна – в один прекрасный день обзавестись прозвищем «Тот, у которого на любой случай есть цитата».

– Трибун, – наконец произнес Траян, натягивая перчатки. – Ты теперь у меня на заметке. Ну как, найдется по такому случаю эпиграмма?

– «Язык мой онемел, – машинально процитировал Тит. – Но изнутри, невидимое взору, меня сжигает пламя». Правда, Катулл сказал это о женщине. Но именно так я ощущал себя, Цезарь, когда шагал к твоей палатке.

Траян расхохотался и одобрительно хлопнул Тита по плечу, от чего у бедняги едва не подкосились колени. Свита тотчас подхватила его смех, и лишь Адриан едва заметно скривил губы, что должно было означать улыбку.

Викс

– Скажи мне. – Сабина подняла голову и испытующе посмотрела на меня. Водопровод был перерезан. Делать было нечего. Вновь потянулись дни – долгие, теплые, ленивые. Мы ждали, когда же даков наконец начнет мучить жажда. – За что ты так не любишь моего мужа? Признайся, он ведь очень даже неплохой легат.

Я презрительно фыркнул. Впрочем, она права. Я мог испытывать к нему неприязнь, но положа руку на сердце вынужден был признать: как легат Публий Элий Адриан действительно был неплох. Он не заводил себе любимчиков, не докучал мелочной опекой центурионам. Он любил дисциплину, но не насаждал ее грубой силой.

– Он просто пытается во всем подражать императору, – презрительно отозвался я. – Скажи, много ли надо ума, чтобы просто кого-то копировать?

– Да, мой муж подражает Траяну, – согласилась Сабина. – Берет с него пример буквально во всем. Например, теперь он тоже называет всех своих солдат по имени и дружески хлопает их по плечу. Получается слегка неестественно, но Адриану всегда не хватает естественности, пока он не войдет в роль.

– Вот-вот. В этом он весь. Не одна роль, так другая.

– Зато, согласись, как хорошо он их исполняет. Не понимаю, за что его так не любишь. Он ведь ничего дурного тебе не сделал.

– Не сделал? А головорезы, избившие меня в переулке? Думаешь, я нарвался на них случайно?

– На головорезов можно нарваться каждый день. Но ты почему-то не держишь на них зла.

– Твой муженек – холодная, высокомерная ящерица. Мерзкая тварь.

– Верно, – согласилась Сабина. – И что из этого?

– Не пойму, почему ты его защищаешь? Мне казалось, ты сама ненавидишь его.

– С чего ты взял?

– Но ты его уж точно не любишь. – Я пытался подыскать нужные слова. – И я подумал…

– Любовь или ненависть, и ничего между ними? – Сабина с улыбкой посмотрела на меня. – Середины для тебя не существует?

Я на мгновение задумался над ее словами.

– Наверно, нет.

Сабина усмехнулась.

– Мой муж не столь прост. Согласна, он не располагает к любви, зато с ним интересно. Мы постоянно с ним ведем беседы.

– О чем же?

– О греческой поэзии, о сирийской архитектуре, об охоте на львов, об упадке римской литературы. Мы разговариваем о том, почему египтяне обожествляют кошек. О Сивилловых книгах и что в них могло быть написано. О том, как играть на флейте и как поизносить речи. О том, как однажды весной мы с ним совершим прогулку вниз по Нилу. И даже о том, какой формы должны быть камни для придания прочности мостовой – прямоугольными или многоугольными. Или о том, как лучше всего построить трирему.

– Хватит, я понял, – буркнул я. – Вы с ним и впрямь добрые друзья.

Скажу честно, я не знал и половины того, о чем она говорила.

– Друзья? – Сабина задумалась. – Пожалуй, нет. Мы могли бы быть друзьями – Адриан и я, но мы не друзья. У него есть товарищи, но настоящих друзей – никого. Он не любит слишком близко подпускать к себе людей.

– Какой, однако, милый супруг, – усмехнулся я.

– Он учтив, приветлив, мы с ним ведем беседы за обеденным столом. Лично меня такой муж устраивает.

Что еще ей остается, предположил я, если учесть, что после обеда между ними вряд ли что было. Кстати, это первое, о чем я ее спросил.

– В нашу первую брачную ночь Адриан нервничал даже больше, чем я, – помнится, усмехнулась Сабина, лежа в моей палатке в нашу с ней первую ночь в Дакии. – До этого у него были отношения с замужними женщинами, но вряд ли он когда-нибудь имел дело с девственницей. По крайней мере какой он ее себе представлял. Он был страшно рад, что я не расплакалась и не перемазала всю постель кровью, что остаток ночи мы с ним провели в беседах. Если я правильно помню, мы с ним до утра проговорили об Илиаде. Забавно, мы оба сошлись во мнении, что Ахилл был круглый дурак, пусть даже с накачанными мышцами. Однако спустя неделю после свадьбы у меня уже была своя собственная спальня, причем в другом крыле дома.

Мой муж наносит туда визит лишь несколько раз в году. Когда Плотине надоедает отчитывать меня за то, что я еще не произвела на свет наследника, она берется за Адриана.

Несколько раз в году. Что ж, меня это устраивало.

– Можете вести свои разговоры сколько угодно, – великодушно сказал я, – при условии, что между вами больше ничего нет.

– Твоя щедрость безгранична, – пошутила Сабина. – Скажу честно, я ожидала худшего.

С этими словами она притянула к себе мою голову и, припав губами к моим губам, принялась медленно гладить меня по затылку. Всякий раз, когда она это делала, некая часть моего тела тотчас поднимала голову. Подхватив Сабину на руки, я внес ее в палатку, где Прыщ был занят тем, что пришивал к шлему новую подкладку.

– Убирайся! – рявкнул я ему, а сам вновь принялся целовать Сабину.

– В таком случае, пришьешь мне подкладку сам, – огрызнулся Прыщ и нехотя вышел вон.

– Только давай побыстрее, – прошептала мне на ухо Сабина, когда я бросил ее на походную постель. – Через пятнадцать минут у тебя учения, и если ты снова опоздаешь, опцион исполосует тебе спину.

– Пошел он в задницу, – буркнул я. «А заодно и твой Адриан».

Я со злорадной улыбкой целовал изгиб ее бедра, представляя себе, как вытянулось бы лицо ее муженька, случись ему застукать нас вместе. Нет, конечно, случись ему застукать нас, как я сам, наверно, было бы вынужден его пристукнуть. Впрочем, почему бы нет? Бросить тело куда-нибудь в канаву, а потом свалить вину на даков.

В следующий миг я уже проник в нее, и Адриан был забыт. Забыта была и Сармизегетуза, маячившая перед нами в ожидании хотя бы капли дождя, постепенно умирая от жажды. Если судить по фризу на колонне Траяна, взятие крепости может показаться приятной прогулкой. Ворота распахнуты настежь, и мы с триумфом входим в стены цитадели. На самом деле, все было не так-то просто.

Нет, конечно, ворота распахнулись, и легионы с радостными криками выстроились в шеренги. Я впопыхах протиснулся между Филиппом и Симоном – одна сандалия расстегнута, шлем криво нахлобучен на голову. На рассвете, когда меня разбудил звук наших труб, я спросонья небрежно оделся. Филипп весело сыпал греческими ругательствами, Симон вопил как резаный. Вскоре взошло солнце, посыльные носились туда-сюда, как угорелые. И пока шли переговоры о капитуляции, мы стояли, переминаясь с ноги на ногу.

Даки сложили оружие лишь в полдень. Ворота крепости распахнулись, и оттуда вышла колонна пленников. Легионы двинулась вверх к городу по извилистой горной тропе. Но не преодолели мы и середины пути, как к небу взмыли клубы черного дыма, и мы поняли, что даки подожгли город, чтобы не дать нам его разграбить. Лицо Траяна было черным, как туча.

– Где ваш царь? – потребовал он, и даже я, шедший во второй когорте, услышал в его голосе гнев.

– Ты его видишь? – спросил меня Филипп. Он был ниже меня ростом и тянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит, но ему мешал гребень стоявшего впереди воина. Кашляя от едкого дыма, мы выстроились перед храмами. Даки не стали их поджигать, но от горящих кварталов города по-прежнему тянуло гарью и дымом, от которого слезились глаза. – Их царь должен быть заметной фигурой. Я слышал, будто он носит плащ из львиной шкуры.

– Тебе не пришло в голову, болван, что он мог ее снять?

– Где он? – это до нас, словно щелчок кнута, вновь долетел голос Траяна. – Где?

Пленники переглянулись, что-то бормоча себе под нос.

– Хорошо, мы сейчас увидим, – прорычал Траян, и в следующее мгновение наши всадники уже сидели верхом.

– Этот ублюдок наверняка сбежал еще до того, как они открыли ворота, – пробормотал рядом со мной Симон.

– Так что, никакого сражения не будет? – скажу честно, я даже расстроился, слыша, как играют наши трубы.

– Какое сражение? Они ведь сложили оружие!

– Понятно. – Тем не менее я был даже польщен, как, наверно, и сам Траян. Он смотрел на крепость и, наверно, видел перед собой разграбленные римские гарнизоны, где из ниш, в которых когда-то красовались бронзовые орлы, на нас смотрели пустыми глазницами черепа.

– Если они сожгли город, значит, могут сжечь и это, – рявкнул Траян, и мы вновь услышали в его голосе ярость. – Поджигайте.

Через минуту к небу взвились новые языки пламени. Увидев их, даки поспешили отвести взгляды в сторону.

В дымящийся город вошли несколько центурий – тушить пожары, подавлять последние очаги сопротивления. Все остальные стояли перед храмами. Римские храмы обычно квадратные, с колоннами, под крышей – прекрасные здания для прекрасных богов. А вот дакам, похоже, храмами служили каменные круги под открытым небом. Их огромные серые камни были сложены друг на друга и испещрены рунами.

Мой взгляд упал на обширный плоский круг из плотно подогнанных друг к другу камней – как будто кто-то бросил на траву огромных размеров диск. А затем я увидел, как Траян соскочил с коня и зашагал к нему с черным, как туча, лицом. Выхватив у аквилифера штандарт, он оставил его стоять в растерянности, а сам решительно взошел на середину каменного круга. Какое-то время он постоял, тяжело дыша, как будто не мог вспомнить, что хотел сказать или сделать, а затем, не говоря ни слова, вогнал древко с орлом в паз между двумя камнями. Гордая птица распростерла крылья над поганым святилищем.

Внезапно у меня засаднило горло, и я понял, что из меня рвется крик и вместе со мной кричат еще несколько тысяч глоток. Траян поднял руку, призывая к тишине, но мы продолжали стучать копьями о щиты, и постепенно хмурое выражение на его лице сменилось ликованием. Он, словно мальчишка, расплылся в задорной ухмылке. Взгляды всех до последнего были устремлены к нашему надменному, гордому орлу. Раскинув крылья, он высился на шесте над каменным кругом, а вокруг него вились легкие клубы дыма, которые ветер приносил из горящего города.

Затем вперед вышли авгуры: они произнесли слова благословения и провозгласили Траяна повелителем Сармизегетузы. Впрочем, мы то и дело перебивали их нудный речитатив веселыми возгласами, а они лишь сердито махали на нас руками. Напыщенные болваны – кому нужно их благословение? Траян стал повелителем Сарма в тот миг, когда вогнал шест с орлом с трещину каменного круга. Мне были видны даки – женщина с ребенком на руках, старик, мальчишка, на несколько лет младше Тита – все они исподлобья смотрели на нас, и в их глазах читалась ненависть. С другой стороны, что они мне?

Иное дело – мой славный император.

Его дурного настроения как не бывало. Как только жрецы умолкли, он посмотрел на горящую крепость и поморщился.

– Я ее отстрою заново, – заявил он, обращаясь скорее ко всем сразу и ни к кому. – Обещаю, она будет прекраснее прежней.

Затем, повернувшись к нам, он прокричал:

– А теперь ждите, что вам прикажут центурионы. Те из вас, кому заступать в караул, смотрите, не вздумайте прийти пьяными. Остальные могут сегодня отдыхать. Берите себе все, что хотите, если там еще что-то осталось, но предупреждаю: если только я застукаю хотя бы одного их вас с местной женщиной, которую явно пытаются взять силой, клянусь, я отсеку негодяю член тупым мечом.

В ответ раздался радостный рев тысяч глоток и звон щитов. Траян снова поднял руку, призывая к тишине. Пропахший дымом ветерок ерошил его короткие волосы.

– А завтра мы поймаем их царя в его львиной шкуре, где бы он от нас ни спрятался. Хоть в самом Гадесе!

И вновь рев луженых солдатских глоток.

– Свободны!

Я подумал было, а не спуститься ли мне с горы за Сабиной, – после однообразия лагеря ей наверняка хочется чего-нибудь новенького, – но затем решил, что лучше не стоит. Учитывая, что сказал Траян и возможные схватки с непокорными даками, можно ожидать, что в ночь в старушке Сарме нам предстоит горячая.

Солдаты будут насиловать женщина, набивать добром мешки, чтобы потом передраться из-за добычи, местных жителей превратят в рабов, и за каждого римского легионера, найденного мертвым на улицах с ножом под ребрами, с жизнью расстанутся десять даков. Так что Сабине всего этого лучше не видеть, даже для нее, при всем ее любопытстве, это было бы слишком.

Крепость почти полностью выгорела, но отдельные ее части, куда огонь не успел подобраться, уцелели. Я не стал принимать участие в грабежах, – пусть это делают другие, – а сам побрел к таверне на углу. На этой улице дома лишь слегка обгорели снаружи. Побрел не один, а захватив с собой Филиппа, которого затем здорово обул во время игры в кости. Впрочем, затем он обул меня. И пусть, когда я вышел из таверны на улицу, мой кошелек был вдвое легче, зато голова была гораздо яснее, чем у него. Тем временем опустилась ночь. В отличие от прямых римских улиц дакийские были узкими и извилистыми. Я брел, чувствуя на себе чьи-то взгляды: невидимый враг провожал меня глазами, мой красный плащ и шлем с высоким гребнем.

Я не любитель уличных драк, тем более на пьяную голову. Именно поэтому я не спешил набраться в таверне и был противен самому себе. Интересно, с чего бы это? Откуда такая предосторожность? Неужели это первый звонок, что бесшабашная юность позади и я, как какой-нибудь старый хрыч центурион, начинаю взвешивать возможные последствия своих действий. Мои приятели, которые едва держались на ногах, подняли меня на смех, когда я, оттолкнув руку, протянувшую мне очередную чашу с забористым дакийским вином, шагнул вон из таверны. Признаюсь честно, мне не терпелось вернуться в лагерь, чтобы хорошенько выспаться, на тот случай, если поутру нас снова ждет марш. Вот откуда эта моя внезапная предосторожность или, что еще хуже, ответственность. Хотя тогда я в этом бы никому не признался, ни единой душе.

И вообще уж если и не спать всю ночь, так занимаясь любовью с девушкой, а не колобродить в таверне. По крайней мере наутро я буду как огурчик, в отличие от выпивох, у которых будет трещать голова, а сами они то и дело будут бегать блевать в кусты.

Я шагал в направлении городских ворот и вскоре пересек узкую площадь. Мимо меня, весело горланя, прошли несколько легионеров, по всей видимости, смена караула у святилища, где Траян воткнул шест с нашим орлом. Заметив краем глаза рядом со святилищем какое-то бледное свечение, я замедлил шаг, затем развернулся и вновь зашагал назад. Сабина обожала новых богов, даже самых диковинных и свирепых, с рогами и когтями, вроде тех, каким поклонялись даки. Так что если я поведаю ей что-нибудь любопытное, мой рассказ будет для нее дороже алмазного ожерелья. Какая она странная, моя возлюбленная.

Бледное свечение, которое уловил мой глаз, оказалось отблеском неполной луны на плоском каменном круге посреди травы. Кольца вертикальных камней и грубые колонны скрывала ночная тьма, но этот плоский бледный камень, словно зеркало, отражал лунный свет. Я снова поднял взгляд на луну, и мне подумалось, что как только та окажется на середине неба, как будет на одной линии с каменным кругом.

– Что это? – спросил я, схватив на шиворот какого-то человека в штанах и плаще из овчины, который, заметив мой меч, попытался было дать стрекача. – Этот каменный круг?

Дак с видимым отвращением посмотрел на меня.

– Солярный диск.

– И для чего он?

Дак что-то невнятно пробормотал и, выдернув руку из моей хватки, растворился в темноте. Я же, взяв поудобнее щит, осторожно двинулся по траве к камню. В лунном свете он казался больше, рассеченный пополам тенью, которую отбрасывал наш штандарт, торчащий из его середины.

В темноте наш орел казался черным силуэтом, но гордости ему было не занимать. Позади его маячила тусклым заревом крепость – некогда неприступная твердыня, а теперь груда золы и шлака. Я воткнул в землю копье и задумался. Зачем дакам понадобился этот солнечный диск? Они что, когда солнце было в зените, приносили ему на нем в жертву баранов? Или же венчали на нем на царство своих вождей, выдавали замуж царских дочек? Сабине наверняка было бы интересно это узнать.

Пока я стоял в задумчивости, к нашему орлу через солнечный диск прошли три солдата и о чем-то поговорили с часовым. Орлов никогда не оставляли без часового. Мне было видно, как солдаты отсалютовали друг другу, после чего тот, что шел посередине, наклонился и, поднатужившись, выдернул шест из трещины между камней. Лунный луч упал на него, и я увидел на его голове львиную шкуру. Это был наш аквилифер. Что греха таить, я завидовал ему белой завистью.

Аквилифер выносил орла на поле боя – это была самая высокая честь, какой только мог удостоиться простой солдат за свою храбрость. Кроме того, он гордо носил львиную шкуру, завязав на груди львиные лапы, а его жалованье было вдвое больше того, что причиталось рядовому солдату. По рангу он стоял вторым после центуриона. И если судьба будет хранить его, он вполне может стать центурионом. Везунчик!

– Орел устал и хочет спать? – пошутил я, когда аквилифер сошел с солнечного диска и зашагал по траве. Заметив меня, он буркнул что-то невнятное и даже слегка отпрянул назад. Одна рука тотчас легла на рукоятку меча, вторая – еще крепче сжала шест. Двое сопровождавших мгновенно схватились за копья. Тогда я шагнул из темноты и встал посреди пятна лунного света.

– Свои. Верцингеторикс, вторая когорта, третья центурия Десятого легиона.

Потерять орла – больший позор для легиона было невозможно представить. Поэтому аквилифер и сопровождавшая его стража первым делом хватались на мечи, а уж потом задавали вопросы. Платили им вдвое больше нашего брата, зато шуток эти ребята совершенно не понимали.

Вышел подышать свежим воздухом.

– Ступай себе дальше, – рявкнул один из копейщиков. – Нам приказано вернуть орла из Сармизегетузы в лагерь.

Я внимательней присмотрелся к человеку в львиной шкуре.

– С каких это пор аквилифер носит дакийский щит?

– Просто потерял свой, – хрипло ответил он.

– Смотри, у тебя вычтут из жалованья, – предостерег я, уступая им дорогу. У нас за спиной, стражники, что должны были стоять в карауле, охраняя орла и солнечный диск, тотчас разбрелись в поисках ночных приключений. – Найдите для нашей птички постель помягче, – пошутил я. – Она сегодня наработалась.

– Это точно, – бросил мне из-за плеча один из копейщиков, и в следующий миг я метнул в него копье. Оно отскочило от его плеча с нежным звоном. Нет, не так звенят копья, отскакивая от стальной римской кирасы. Под плащом была кольчуга. Да и щит круглый, а не прямоугольный римский. В следующий миг копейщик обернулся ко мне, и я увидел, как из-под римского шлема выбились длинные волосы. Патлы такой длины у легионера не потерпел бы ни один центурион – живо отправил бы стричься.

– Даки! – проревел я в спину удаляющимся стражникам, которые только что позволили трем вражеским лазутчикам стащить нашего орла, а сам бросился на первого копейщика.

Издав звериный вой, он нацелил острие копья мне в лицо, но я успел укрыться за щитом, и копье, с глухим стуком, ударилось о медную шишку. Я же краем глаза выглянул из-за щита на солнечный диск. Еще пять минут назад вокруг него в карауле стояла дюжина стражников, и вот теперь их как ветром сдуло – все как один разошлись в поисках выпивки и шлюх. На мой зов откликнулись лишь двое. С криком обнажив мечи, они уже спешили мне на помощь. Теперь нас было трое – против троих даков. Хороший римский легионер, скажу я вам, стоит двоих мятежников-даков. Клянусь Хароном, я поймал себя на том, что раздаю команды – ни дать ни взять, центурион.

О мой щит снова ударилось копье, и я втянул голову в плечи. А вот мой гладий то и дело совершал вылазки, нанося короткие, колющие удары. Я словно наяву увидел перед собой Траяна, как он поучает меня посреди залитого светом факелов сада: «Острие всегда побеждает лезвие, приятель, острие побеждает всегда».

Копье впилось в мой щит и застряло в нем. Я резко повернул щит, и древко выскользнуло из рук врага. Тогда он выхватил из-за пояса боевой топор и, размахнувшись, занес его для удара, который должен был завершиться где-то между моих ушей. Но вместо этого лишь отщипнул кусок моего щита.

В следующий миг за моей спиной раздался крик. Быстро обернувшись, я увидел, что дак в львиной шкуре раскроил топором голову светловолосому легионеру. Тот так быстро откликнулся на мой зов, что не успел закрепить под подбородком шлем.

Тем временем очередной удар топора разнес в щепки верхнюю треть моего щита. Издав оглушительный вопль, я в ответ отпихнул им врага. Это был крепкий, дюжий дак, а красный плащ он наверняка снял с убитого легионера. В лунном свете его глаза казались черными впадинами. Размахивая топором, он как медведь бросился на меня, и мне был виден лишь его свирепый оскал в гуще темной бороды. Ловко увернувшись из-под очередного удара, я переложил меч в левую руку.

Будучи римским воином, я научился сражаться правой рукой – не нарушать строй, прикрываться щитом, наносить короткие колющие улары, помнить о том, что острие всегда побеждает лезвие. Все это было намертво вбито в меня еще в тренировочном лагере. Но во мне по-прежнему жил варвар, и варвар этот привык сражаться левой. Потому что так меня научил самый знаменитый римский гладиатор, мой отец. И своего первого противника я тоже убил левой, когда мне было всего тринадцать лет. Левая рука не признавала никаких правил, не соблюдала строй. Острие всегда побеждает лезвие – правая рука свято следовала этому правилу. Да провались оно в преисподнюю, считала левая.

Я потрогал подаренный отцом амулет у меня на шее, и в следующий миг мой меч уже вонзился противнику в грудь, и если бы не кольчуга, выпотрошил бы его как курицу от горла до кишок. Дак пошатнулся, а я вновь подпрыгнул к нему, взревев при этом, что его мать была шлюхой, а отец содержимым ночного горшка, что я искромсаю его на куски и помочусь на его кости. Одним махом я срезал гребень с его украденного шлема, затем проткнул ему колено, отсек половину щита, а заодно половину пальцев. Хромая и истекая кровью, он уронил топор, но пощады просить не стал, продолжая смотреть на меня зверем. Это был храбрый воин, и я одним коротким ударом лишил его жизни, вогнав меч ему в шею.

Дак рухнул на землю в тот же миг, что и второй легионер. Резко развернувшись на его крик, я увидел, что копье впилось в него чуть пониже края кирасы. Он упал, загнанный даком в львиной шкуре назад, к солнечному диску. Я бросился к ним, но тотчас понял, что нас осталось двое. Я и Львиная Шкура, отливающая в лунном свете серебром.

Услышав мои шаги, дак резко бросился ко мне: в одной руке у него был зажат штандарт, в другой – боевой топор. Выставив перед собой меч, я двинулся на него. Дак медленно отступил на несколько шагов. Над его головой по-прежнему гордо поблескивал наш орел. К моему великому удивлению, дак заговорил:

– Это ты поднял тревогу.

Он говорил на хорошей латыни, почти без акцента. Неудивительно, что он смог провести часовых, и те приняли его за аквилифера. Хотя в ушах у меня по-прежнему шумела кровь, я острием меча я указал на орла.

– Отдай птицу и львиную шкуру, – задыхаясь, произнес я. – Они не твои.

– Шкура моя. В двенадцать лет я убил на охоте льва. Мою первую крупную добычу.

В моей голове как будто что-то щелкнуло. Аквилиферы – не единственные, кто носит львиные шкуры. Мне тотчас вспомнились слухи, будто войско даков в войне против римлян ведет их царь. Он десять футов ростом, а рога и хвост прячет под львиной шкурой.

– Так это ты? Децебал, царь даков?

Он молча посмотрел на меня. Он действительно был выше меня ростом, что бывает нечасто. Короткая черная борода, полные губы, прямой нос. Жесткая львиная грива сливалась с его собственными темными волосами, львиные лапы связаны на груди в узел. Над его головой в беззвучном крике орел разинул клюв. Мой орел, в когтях у льва.

– Я слышал, будто ты сбежал на восток, – пробормотал я.

– Мог бы, – бросил он в ответ.

– Наверняка есть способы попроще, – сказал я и задумался над своими словами. Аквилифер имел право ходить, где ему вздумается. Стражники у ворот крепости, краем глаза взглянув на орла, наверняка не потрудились бы посмотреть на лицо под львиной шкурой. Просто махнули бы рукой, мол, проходи. Ничто не помешало бы ему взять в лагере лошадей, прихватить с собой орла и быстро ускакать в Ранисторий[4] или куда-то еще, чтобы собрать войско для нового сражения.

А вот для Десятого уже не было бы никаких новых сражений. Легион, потерявший своего орла, покрывал себя несмываемым позором. Я вновь занес меч и указал на орла.

– Отдай птицу, иначе я тебя мигом убью.

– Царей мигом не убивают, – устало ответил он. – Их в цепях отправляют в Рим, где они умирают на ваших аренах. Игры, кажется, так вы называете это смертоубийство.

У меня в животе шевельнулось неприятное предчувствие, но я подавил его.

– Отдай орла.

Даже не взглянув на залитый лунным светом камень, он вновь осторожно отступил назад.

– Не подходи, – предостерег он, когда я шагнул за ним следом, и опустил штандарт. Его боевой топор был нацелен не на меня, а на орла. – Я разнесу это в щепки прежде, чем ты успеешь подскочить ко мне.

– Зачем тебе это? – от злости я даже сплюнул. – Ведь тебе все равно конец.

– О, даже больший конец, чем ты предполагаешь, – улыбнулся он, хотя и через силу. – Но ведь и вы у меня тоже кое-что отняли.

Я бросил взгляд на дымящиеся останки крепости у него за спиной.

– Это не я. Я просто был здесь, вместе с моим легионом.

– Зачем?

– Как это, зачем? У меня есть приказ, и я иду, куда мне велено. Вот и все.

– У тебя хотя бы есть имя?

Его имя я слышал сотни раз. Длинное и странное, об него можно было сломать язык. Я даже не пытался его запомнить. Да и какая разница?

Чувствуя, как бешено бежит по жилам кровь, я посмотрел на орла в его руке. Все мое тело жаждало битвы, но язык мой как будто окаменел. Ну почему именно я встретился с ним, а не, скажем, Тит? Вот кто наверняка нашел, о чем ему поговорить с царем даков. Мягким, вкрадчивым голосом он произнес бы несколько умных цитат и уговорил бы противника благородно сложить оружие. Из меня же оратор был никакой. Ни сейчас, ни вообще. Мы продолжали смотреть друг на друга, дакийский царь и я. Затем он сел, даже скорее не сел, а тяжело осел на камни. После чего, издав какой-то невнятный звук, опустил шест с орлом на камни и, выразительно посмотрев на меня, занес топор над гордым крылом.

– Ну, хорошо, уговорил. – Я опустил меч и осторожно присел на край солярного диска. С силой сжав рукоятку топора, так, что побелели костяшки пальцев, он убрал вторую руку под львиную шкуру.

– Ты левша, – заметил я. – Как и я.

– Я уже заметил. Жаль. Мой сын никогда не умел сражаться против левшей.

– Твой сын?

Он кивком указал на дака, которого убил я, затем на другого, лежащего на траве рядом с мертвым легионером. Из горла у второго торчал короткий римский меч.

– Оба мои сыновья.

Я не знал, что на это сказать. Одно неверное слово, и мой орел будет разрублен пополам. Затем я заметил, как под моим противником по камням расползается темное пятно.

– Как твое имя? – неожиданно спросил я.

– Децебал, – с каждой минутой его латынь становилась все невнятнее.

– Хорошее имя.

«Сила десятерых» означало оно. Куда лучше чем, чем Кроха-Викс. Темное пятно под ним тем временем расплывалось, его черный язык медленно, но верно, подбирался к орлу.

– Что выдало нас? – спросил Децебал. – Почему ты напал на нас?

– Ты назвал орла «он», – ответил я. – Мы называем его птицей.

– Понятно, – не вынимая руки из-под шкуры, он осторожно прилег на камни. Я незаметно пододвинулся ближе, и топор в его второй руке тотчас дернулся вверх. Я застыл на месте.

– Не искушай меня.

Я поднял руку, давая понять, что у меня нет никаких дурных поползновений. Децебал перевел взгляд на луну, которая теперь весела почти у нас над головами.

– На этом круге я был венчан на царство, – задумчиво произнес он. – Правда, тогда это был полдень. Такой прекрасный, солнечный день. Венок царя мне на голову возложили в полдень, а вот умру я в полночь.

– Отдай мне орла, – сказал я.

Он что-то промычал сквозь стиснутые зубы. Кулак под львиной шкурой сжался сильнее, и на камни пролилась новая кровь. Теперь орел лежал в ее луже. Я встал и шагнул к Децебалу. Тот сидел, закатив глаза.

– Похорони мою левую кисть, – прохрипел он.

– Но ее захочет увидеть император, – возразил я. Траян поклялся, что если дакийский царь погибнет, а значит, его нельзя будет провести во время триумфа по улицам Рима, то в качестве подтверждения смерти врага он хотел бы иметь его голову и руку, что посмела замахнуться на Рим.

– Тогда вручи ему мою правую. Он… он не заметит подлога. Нас, левшей, не так уж много.

Децебал усмехнулся, и я заметил, что его зубы черны от крови. Затем одна из львиных лап сдвинулась, и я с ужасом увидел, что скрывалось под ней. Под шкурой зияла кровавая рана. Мертвый легионер, прежде чем пасть в поединке, успел выпустить дакийскому царю кишки.

Децебал выронил орла, и тот со звоном упал на камни солнечного диска. Сам он на миг прижал к груди боевой топор, затем погладил его, и попытался нащупать на поясе кинжал. Зубы его при этом были оскалены, как у голого черепа, и мне тотчас вспомнился пограничный гарнизон, который он предал огню: четверо стражников, которых он оставил мертвыми у дороги. Сначала их самым зверским образом истязали, а потом их черепа выставили в нишах у ворот.

– Зачем тебе понадобилось нападать на нас? – спросил я, пока он дрожащими пальцами пытался вытащить кинжал. – Или тебе было мало своей страны?

В конце концов, он так и не смог удержать в руке кинжал. Возможно, когда-то он обладал силой десятерых, но река крови унесла с собой эту силу. Он посмотрел на меня, и я взял кинжал у него из рук. Я не знал, что сказать, не знал, какие молитвы читают даки над своими умирающими воинами. Поэтому я лишь потрогал амулет у меня на шее, амулет, который получил от другого воина, также когда-то обладавшего силой десятерых. Еще раз потрогав амулет, я положил руку на лоб умирающего царя, а другой перерезал ему горло.

– Викс? – Тит растерянно заморгал, когда я ввалился в его небольшую, но безупречно чистую палатку. – Мне казалось, сегодня ты вместе со всеми должен праздновать победу.

– Отнеси это императору, – с этими словами я бросил у его ног свернутую шкуру. Львиная лапа с кровавыми когтями безвольно упала ему на сандалию. Тит осторожно заглянул в сверток и тотчас отпрыгнул от него, как ужаленный.

– И вот это. – Я с силой вогнал в землю древко штандарта. – Позаботься о птице. У нее была нелегкая ночь.

– Викс?

– Ее нужно почистить, – добавил я, с трудом ворочая языком. – Орлам не подобает быть вымазанными в крови.

С этими словами, я, шатаясь, вышел из его палатки.

Моему мечу чистка тоже не помешала бы. От рукоятки и до острия он был в крови, и стоит мне в таком виде сунуть его назад в ножны, как центурион взгреет меня так, что мало не покажется. Но руки мои тряслись, и я, грязно выругавшись, пошел дальше. Как и сказал Тит, в лагере было пусто. Легион в городе шумно праздновал победу. Там рекой лилось вино, отовсюду раздавались хохот и пьяные голоса. В лагере же оставалась лишь горстка тех, кому не повезло заступать этой ночью в караул.

– Викс?

Рядом с моей палаткой, держа в руке ведро, а во второй ворох моих туник, стояла Сабина. Все ясно, очередная стирка. Как же без нее? Стирку не могут отменить никакие войны, никакие победы, никакие поверженные цари.

– Ты знаешь, что сегодня ты будешь стирать одежду героя? – спросил я.

Она удивленно выгнула брови и поставила на землю ведро.

– Неужели?

Я с довольной ухмылкой развел руки.

– Да, я герой.

Но почему улыбка далась мне с таким трудом? Я только что убил дакийского царя, благодаря мне закончилась война. Как только император узнает об этом, меня ждет лавровый венок и несколько медалей на пояс в придачу. Но почему тогда я вымучиваю из себя улыбку?

Сабина посмотрела на меня с той же настороженностью, что и Тит.

– У даков есть такая штуковина, называется солярный диск, – доложил я, сбрасывая с головы шлем. Тот с грохотом упал в ведро и перевернул его, но я сделал вид, что не заметил. – Солярный диск, ты знаешь, что это такое?

– Нет, ни разу не слышала.

Она сделала шаг мне навстречу.

– Это такая штука, с помощью которой измеряют ход солнца, ну и, может быть, луны. Диск круглый и сложен из белых камней, близко подогнанных друг к другу. «Почему ты так странно на меня смотришь?»

Сабина раскинула руки, и я рухнул в ее объятья, а в следующий миг колени мои подкосились.

– На этом диске они венчают своих царей, – добавил я, уткнувшись носом куда-то ей в талию.

– Тс-с, – сказала она, пробегая пальцами мне по волосам. Глаза мои были сухи, но знали бы вы, какая меня била дрожь! Я весь трясся, от макушки до пят, и не мог сказать, почему. Я не знал, почему.

– А еще цари на нем умирают…

– Тс-с, любовь моя. Молчи.

Я схватил ее, как утопающий соломинку. В эти минуты я любил ее так, как не любил ничто другое на всем белом свете.

Глава 15

Викс

– Беспримерная преданность долгу, готовность пожертвовать собой не ради золота, но ради чести легиона…

Это о ком там бубнит мой центурион? Явно не обо мне. Я не из тех, кто ходит у центурионов в любимчиках. Зато не раз получал от него по шее – в прямом и переносном смысле.

– Даже в минуты отдыха он – в лучших традициях нашего легиона – не расслаблялся, не терял бдительности, чем снискал себе уважение…

Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, в пол-уха слушая, как бубнит наш центурион, перечисляя мои достоинства, которых у меня не было и в помине, и изо всех сил пытался сохранить серьезное лицо. Неожиданно я представил себе Сабину – как она, свернув походную постель, в чем мать родила, расхаживает вокруг палатки, изображая центуриона: как пытается подражать его луженой глотке, как громко сопит, перед тем как выдать очередную благоглупость.

– …собственноручно убив двоих, один из которых – это наш злейший враг, сам Децебал.

Сопение. Я больно прикусил щеку, чтобы не расхохотаться. Не хотелось все-таки портить торжественный момент.

Момент и впрямь был торжественный. На плацу, сияя начищенными до блеска доспехами, был вытроен весь легион. Когорты стояли как по линейке, взгляды всех до единого устремлены вперед. Центурионы застыли навытяжку со шлемами под мышкой. Трибуны от скуки зевали и топтались на месте, как могут зевать и топтаться лишь заносчивые сопляки-патриции. И лишь физиономия Тита сияла гордостью, словно маяк.

Я до блеска начистил мою кирасу. Красный гребень из конского волоса гордо топорщился на шлеме, словно гребешок петуха. Сабина пригладила мне непослушные вихры, чтобы те не торчали во все стороны, смазав их водой и гусином жиром.

– Десятый может гордиться тобой, – сказала она, и мои друзья закивали в знак согласия, Юлий и Симон, Прыщ и Филипп. Они по-прежнему оставались моими товарищами по оружию, хотя и не по контубернию.

Центурион кашлянул, и я понял, что пропустил нужный момент. В спешном порядке я снял шлем и склонил голову, подставляя ее под награду. Та оказалась невесомой, словно пушинка: несколько веточек и листьев, сплетенных в венок, который, как назло, оказался мне велик. Я был вынужден сдвинуть его на затылок, чтобы он не съезжал мне на глаза. Вот он, венок победителя, заветная мечта моих бессонных ночей. Я еще раз потрогал его, и моя серьезность дала трещину. Я поднял глаза и посмотрел мимо центуриона туда, где в доспехах и плаще – совсем как рядовой легионер – застыл император, и во весь рот расплылся в улыбке.

Он лукаво улыбнулся мне в ответ и шагнул мимо центуриона, который продолжал свою речь.

– Дай мне! – рявкнул он и выхватил из рук стоявшего рядом опциона львиную шкуру. – А ты, приятель, прекрати скалить зубы, как дурачок, и склони голову. Как-никак это серьезный момент!

Я склонил голову, стараясь не рассмеяться, тем более что от первых рядов, которым было слышно, что сказал император, долетали сдавленные смешки. Траян накинул мне на плечи львиную шкуру. Густая грива скрыла мой лавровый венок, зато лоб мне теперь обрамляли хищные желтые клыки. Император завязал у меня на груди лапы царя зверей; когти звонко царапнули по медной кирасе. Я поднял голову, чтобы шкура не съехала мне на плечи, и потрогал пальцами жесткую гриву. От нее пахло солнцем и сухой травой, кровью и потом и конечно же царем, что закончил свою жизнь на каменном круге. Вообще-то Траян предлагал мне новую шкуру, но я отказался.

Затем мне в левую руку сунули шест, а император схватил меня за правую.

– Прими мои поздравления, аквилифер, – сказал он, разворачивая меня лицом к легиону, и поднял в воздух мою руку. В следующий миг весь наш Десятый взорвался ликующими возгласами.

Я увидел Сабину: облаченная в зеленый шелк, она, как и подобает супруге легата, вежливо хлопала в ладоши, но я заметил в ее глазах слезы. Рядом с ней стоял Адриан, мой ненавистный легат, делая вид, что аплодирует вместе со всеми, хотя на самом деле его ладони соприкоснулись лишь дважды. Он, словно статуя, застыл с каменным лицом, в начищенной кирасе, на которую ни разу не упала даже капля вражеской крови. Я слышал, что он выступал против моего повышения, и лишь голос Траяна сделал свое дело.

Я едва не оглох. Император схватил меня за плечи – гордый мной, как родной отец, – и расцеловал в обе щеки. А еще он что-то крикнул, что именно, я не расслышал. Его голос утонул в радостном гуле голосов и звоне щитов. Подняв глаза, я увидел над моей головой орла. Рот хищной плицы был разинут в немом крике. Все, прощай вещмешок. Отныне моей единственной ношей будет этот орел. Мой орел.

Этот миг – одно из моих самых приятных воспоминаний.

Tит

– Пропади пропадом эта шкура! В ней жарко, как в печке, – пожаловался Викс, когда Тит осадил коня рядом с новоиспеченным аквилифером. – И как только в них ходят сами львы?

– Не успел получить повышение в должности, как уже пошли жалобы, – покачал головой Тит. – Высокая честь есть награда за доблесть.

– Кто это сказал?

– Ты действительно хочешь знать?

– Вообще-то нет, но если я не спрошу, ты обидишься.

Тит рассмеялся и пригладил гриву своего мерина. У него самого по спине уже стекал пот, а ведь еще только утро. Ослепительно-голубой купол неба, раскинувшийся над ярко-зеленым пространством равнины, пыльная, белая лента дороги. Казалось, весь мир праздновал вместе с их Десятым победу. Впрочем, нет, не победу, а возвращение домой.

«Мог», – подумал Тит. Когда он только прибыл туда, какой убогой дырой показался ему этот приграничный городок: серый, некрасивый, с бесконечными тавернами, дешевым театром и отвратительной мостовой. И вот теперь, его единственной мыслью было: «Настоящая постель вместо походной! Жареная свинина и виноград вместо ячменной похлебки и червивых галет! Чистые простыни вместо кишащих блохами одеял!» Нет, Мог теперь казался ему сущим раем.

Похоже, что весь остальной легион думал точно так же, солдаты шли ускоренным шагом, не в лад горланя смачные походные песни. Восседая на мощном вороном жеребце, император горланил их вместе с ними, не обращая внимания на ехавших рядом легатов. Титу был отлично слышно, как Траян своим зычным голосом подхватывает самые непристойные куплеты.

– Похоже, все уже заранее празднуют свое возвращение, – заметил Тит. – Начиная императором и кончая рядовым солдатом.

– А ты как хотел? Мы победили, и нам полагаются вино и почести, – весело ответил Викс. – Не успеем мы войти в город, как все девушки будут наши. Их не придется даже уламывать, сами начнут падать на спину. Скажи, какая из них откажется лечь под героя?

– А что, тебе не хватает тех, что у тебя уже есть?

– Всего две!

– Скажи, а Сабине известно про Деметру или ты?…

– При чем здесь Деметра? Сабина моя первая девушка. Деметра – вторая, – Викс посмотрел на орла, гордо плывшего на шесте над их головами. – И вообще теперь у меня есть эта птица. А она, скажу я тебе, ой какая ревнивая, – попытался он обратить разговор в шутку.

– И все же, что ты намерен делать с Деметрой? – Тит укоризненно посмотрел на друга с высоты седла. – У нее скоро родится ребенок. Твой ребенок.

– Я дам ей денег, чтобы ей было на что жить. – Викс беззаботно присвистнул. – Думаю, она найдет себе кого-то еще. С такой внешностью, как у нее, долго она без любовника не останется. Или ты решил сделать ей предложение? Ты ведь теперь у нас большой человек – трибун самого императора!

– Сказать по правде, я сам не знаю, за что получил повышение, – признался Тит. – Я всего лишь принес ему голову. Можно подумать, я раздобыл ее сам! Подозреваю, Траян наградил меня за то, что я не облевал его, когда вручал ему эту голову. Что ж, согласен, это действительно был подвиг с моей стороны.

Викс сдвинул на плечи львиную шкуру и посмотрел на Траяна – его закованная в доспехи фигура, восседавшая на вороном жеребце, маячила где-то впереди.

– Вот за него я отдам жизнь, – с горячностью заявил он. – Наверно, я его люблю.

– Тс-с, не то Сабина будет ревновать.

– Она знает, что ее я тоже люблю.

Викс произнес эти слова игриво, мол, подумаешь, какой пустяк, любить женщину и быть ее любимым. «Везет тебе, малыш, – подумал Тит. – И львиная шкура тебе, и лавровый венок. И любовь».

– Я думал, все будет по-другому, – признался Викс, перекладывая шест с орлом на другое плечо. – Что я буду как та рыба, которую рано или поздно какая-нибудь красотка поймает на крючок. А все оказалось легко и просто, как дыхание.

– Это потому, что она сама другая, – возразил Тит и мысленно отругал себя за болтливый язык: – «Болван. Думай, что говоришь». Но, похоже, Викс, ничего не заметил.

– В ту ночь, после того как я убил Децебала, она молча обнимала меня. Не сказала даже слова. Обычно она трещит без умолку, однако знает, когда лучше молчать, – сказал Викс и задумался. Его бравада на мгновение дала трещину. – Я до сих пор не пойму, что со мной. Казалось бы, я убил врага, но у меня такое чувство, будто мне самому врезали кулаком под дых. Мне и раньше случалось убивать, но чтобы я потом переживал – такое со мной впервые.

– «И у врага есть чему поучиться», – процитировал Тит. – Ты не первый солдат, который восхищается своим противником. Наверно, так было всегда, с тех самых пор, когда люди придумали войны.

– Родись я в Дакии, – задумчиво произнес Викс, – я бы наверняка пошел сражаться в его рядах.

Столь смелых заявлений Тит еще ни разу от него не слышал. Пусть его другу не хватает красноречия, но за словом в карман Викс никогда не лез.

– Это ведь чистая случайность, где ты родился. Разве не так? Зато потом от этого зависит вся твоя жизнь. Например, появись мои родители на свет на тысячу миль севернее, как я наверняка отрастил бы себе бороду и носил круглый щит, и, главное, никогда бы не сражался на арене Колизея. Зато теперь я наверняка был бы мертв, умер рядом с солнечным диском, бок о бок с моим царем.

– Ты сделал то, о чем он тебя просил? – спросил Тит. – Ты похоронил его левую кисть?

– Да, рядом с диском, в траве, вместе с боевым топором.

В следующее мгновение один из легатов окликнул Тита, и тот поспешил вновь занять место в голове колонны. Впрочем, во время ночных привалов он иногда по-прежнему приносил к костру Викса мех с вином.

Тем временем Десятый продолжал шагать на запад. Непроходимые сосновые леса вскоре поредели, а затем и вообще отступили, сменившись полями, и впервые за много месяцев Тит вновь начал думать о Риме.

«Я подам прошение на должность квестора, – решил он. – Сенатор Норбан обещал, что поддержит мою кандидатуру. Строительные работы и устройство праздников. Думаю, это получится у меня гораздо лучше, чем ночные вылазки во вражеский стан». Возможно, также, ему в скором времени повезет обзавестись собственным жильем. Желательно, поближе к дому деда, но все-таки своим. Как и положено взрослому мужчине.

Он прошагал пол-империи, он сражался на войне, в списке его личных заслуг первой строчкой значится «трибун». «Учитывая мои скромные запросы, одно это означает, что полпути наверх пройдено». Может, оно даже неплохо, иметь скромные запросы. Это Виксу, если он хочет командовать легионом, еще предстоит проделать долгий путь.

– Кстати, – заявила Сабина где-то на полпути через Паннонию, когда до Могунтиака оставалось шагать еще пара недель. – Я должна буду уехать вперед. Повозка, на которую я не садилась все лето, завтра увезет меня в Мог.

– Это еще зачем? – спросил Викс, глядя на ее каштановую макушку: завернувшись в львиную шкуру, Сабина уютно устроилась в его объятиях.

– Потому что так хочет Адриан. В Моге я должна встретить императрицу. Нужно помочь Плотине с приготовлениями к триумфальному возращению императора. – Говоря эти слова, Сабина передернулась. – Плотина приезжает в Германию, чтобы встретиться с ним и Траяном. А еще, чтобы вывалить на меня целый воз ценных советов, причем сделать это в первую же минуту. Нет, уж лучше бы и дальше плестись пешком в хвосте колонны. Представляешь это зрелище? Вот тогда бы она точно умерла от ужаса.

– Вместе с Адрианом. Глядишь, мы с тобой избавились бы от обоих, – Викс нежно поцеловал Сабину. Титу казалось, что теперь, когда Викс смотрел на нее, в глазах его читалась некая задумчивость. Как не похоже это было на его прежнюю грубоватую властность! Всякий раз, стоило Сабине подойти к нему, как пальцы Викса тотчас спешили обвиться вокруг ее запястья. А большой палец начинал нежно описывать медленные круги по тыльной стороне ее ладони.

«Мне нужна любовница, – решил Тит. – Милая девушка. Я поселил бы ее в своем доме в Риме». Он вполне мог позволить себе эту роскошь на жалованье квестора. Хорошенькая и терпеливая, которая не станет затыкать уши, когда он будет цитировать ей Горация, зато будет готовить ему вкусное рагу из баранины.

– Проклятие, – рявкнул Викс на следующий день, после того, как утром Сабина долго целовалась с ним на прощание, а днем села в повозку, чтобы уехать вперед. Вернее, в повозку, куда со всей приличествующей моменту церемонностью ее посадил муж, Адриан. В пути Сабину должен был сопровождать эскорт из стражи и рабов. Надо сказать, что тем летом, все они неплохо набили себе карманы, ведь вместо того, чтобы охранять супругу легата, каждый был занят своим делом.

– Я не люблю с ней спать, – пожаловался Викс. – Ее волосы вечно лезут мне в лицо. А еще она любит время от времени поддать мне локтем в ребра, требуя, чтобы я перевернулся на живот и перестал храпеть.

– Потерпи, дружище, потому что в Моге такого, по всей видимости, больше не будет.

– Это почему же?

Тит в упор посмотрел на друга.

– Тебе что, не дорога жизнь?

– Сабина хитрая. Она способна кого угодно обвести вокруг пальца. Что-нибудь придумаем.

– Но Адриан со дня на день ждет назначения в наместники. – Тит узнал эту новость от Траяна, когда помогал императору составлять список новых назначений. – Это будет что-то неблизкое, Паннония или Сирия.

– Она не останется с ним навсегда.

– Разве гладиатор не просчитывает свой бой на арене? – процитировал Тит Сенеку.

– Это ты к чему?

– К тому, неужели ты никогда не смотришь вперед?

– Это почему же? Намерения у меня есть, причем отличные. Сабина разводится с Адрианом. Я на ее деньги покупаю себе право войти в сословие всадников. Беру себе приличную жену. Получаю повышение до центуриона, двигаюсь вверх и в конечном итоге – бац! – имею под своим началом легион.

– Понятно. Скажи, а ты уже делился этим своим замыслом с самой Сабиной?

– Сабина живет одним днем, – отмахнулся Викс. – Из нас двоих в будущее смотрю только я.

– Что-то подсказывает мне, что все будет не так просто, как ты думаешь.

– Это почему же?

Тит закатил глаза. Легион продолжал шагать маршем на запад.

Сабина

– Ты стала чересчур смуглая, – сказала императрица, придирчиво оглядывая Сабину с головы до ног. – Тебе следовало меньше времени проводить на солнце, зато больше в тени. Пойдем, ты должна стоять рядом со мной.

– Разумеется. – И Сабина последовала за высокой фигурой в темно-синем платье. За время ее отсутствия в Риме изящные серебристые пряди в волосах императрицы – темных, заплетенных в тугие косы, – сделались еще заметнее. Но в остальном Плотина была все такая же: фигура по-прежнему статная, осанка – царственная, взгляд надменный.

Шурша синим шелком, Плотина прошествовала к алтарю храма. Собственно говоря, храмом назвать это было трудно – скорее несколько ступеней, ведущих к алтарю Юпитера.

– Памятник Друзу смотрится куда внушительнее, – заметил накануне наместник Верхней Германии. – Уж если встречать победителей, то с ним рядом.

Императрица Плотина отмела это смехотворное предложение.

– Победу моему мужу даровал Юпитер, – заявила она. – И легионы мы будем приветствовать рядом с его святилищем, и нигде больше.

Наместник наверняка оскорбился, но что значат чувства какого-то наместника? Плотина уже все предусмотрела – едва ли не в первую же минуту по прибытии в Мог.

«В конце концов, – подумала Сабина, – победное возвращение армии, это женский праздник». Ведь кто как не женщины приветствуют своих героев? Так что само место мало что значило. Начиная от застывшей подобно колонне Плотине, в ее синем шелковом платье и диадеме, до пышнотелых супруг легатов, с гордым видом стоявших позади Сабины, от жен центурионов, что, словно сороки, без умолку трещали во втором ряду, до простолюдинок в ярких бусах, что выстроились вдоль улиц, некоторые с детишками на руках – всех их объединяло нетерпение. Все как одна тянули шеи, всматриваясь вдаль, в надежде поскорее увидеть, как их мужчины возвращаются домой.

Интересно, подумала Сабина, а та, другая женщина Викса, о которой он ей так и не рассказал, но которая наверняка осталась в Моге, когда сам он ушел в поход, она сегодня тоже здесь? Помнится, Тит не раз порывался поговорить на эту тему. Тем временем Плотина придирчиво осмотрела сноху с ног до головы и, похоже, осталась недовольна.

– Это платье чересчур яркое.

– Я рада, что оно тебе понравилось.

Желтый шелк, золотые фибулы в виде орла на каждом плече. Какое блаженство вновь ощутить кожей его шуршащую прохладу, особенно проходив лето в колючей шерсти, от которой чесалось все тело. Впрочем, блаженством казались и многие другие вещи. Да что там – само возвращение в цивилизованный мир!

Роскошный паланкин и выносливые носильщики быстро доставили Сабину в Мог, и у нее была целая неделя на то, чтобы побыть одной. Каждый день она почти до полудня отсыпалась под одеялами в мягкой постели, пила за завтраком холодный ягодный морс, лакомилась свежими фруктами, нежилась в горячей парной бане. Тем временем рабы, обмениваясь взглядами, вытрясали из ее одежды блох, которых она нахватала в походе, банщики таращились на мозоли на ее пятках – их, предварительно распарив, пришлось убирать пемзой, но никто не сказал ни слова. Когда же мальчишка-раб, доставившей в библиотеку пачку писем, застал Сабину тихо плачущей над каким-то свитком, он положил письма на стол и, потупив глаза, молча вышел вон.

Впрочем, плакала Сабина недолго. Наутро она встала, что-то напевая себе под нос, подвела глаза, облачилась в желтый шелк и, скрепив его на плечах золотыми орлами, с улыбкой подумала о Виксе.

– Это платье чересчур яркое, – словно судья, изрекла свой вердикт Плотина. – Вибия Сабина, ты должна переодеться.

– Но мне кажется, я уже слышу, как чеканят шаг легионы. Согласись, что три с половиной легиона никак не могут ступать бесшумно.

Ответом на ее слова стал Взгляд. Тот самый Взгляд императрицы Плотины, от которого она отдыхала все последние шесть месяцев. Впрочем, топот ног и гул голосов раздавались все ближе, и стоявшие на улице женщины оживились. Толпа, вытянув шеи, колыхнулась, по рядам пробежал возбужденный шепот, а в следующий миг раздался первый радостный возглас. И Сабина без всяких слов поняла: это в лучах солнца блеснул первый бронзовый орел.

Нет, конечно, по сравнению с триумфом, что ждал героев в Риме, сегодняшнее шествие это пустяк.

– Принести в жертву Юпитеру белых быков, – распорядилась Плотина, планируя празднество. – Черных – в жертву Минерве, Марсу и Аиду. Бега колесниц, гладиаторские бои. В Колизее можно провести театрализованное представление, победное взятие крепости.

И конечно же под рукоплескание толпы, увенчанный лавровым венком победителя, с раскрашенным красной краской лицом, по улицам Рима на колеснице проедет Траян. Сабина была почти уверена, что Викс и другие аквилиферы также примут участие в триумфальном шествии: под исступленные крики безумствующей толпы они молча пронесут по улицам столицы своих орлов. И все же настоящий триумф состоится сегодня. Сияя от гордости, герои маршем пройдут по улочкам Мога, а женщины будут кричать, махать флажками и плакать от счастья.

Впереди колонны, в красном плаще гарцевал Траян. Подъехав к храму Юпитера, он с ловкостью юноши спешился и, сияя улыбкой, поднялся по ступеням. Плотина сдержанно улыбнулась в ответ и протянула навстречу ему руки. Затем под крики и рукоплескания император подошел к наместнику Верхней Германии, затем к другим чиновникам, жаждущим быть обласканными его вниманием. Пока жрец, прежде чем заколоть жертвенного быка, бубнил положенные в таких случаях молитвы, Траян едва мог устоять на месте. Он весело помахал толпе, и гул голосов заглушил собой слова благословения. Как только жертвоприношение свершилось, Траян заключил в медвежьи объятия Сабину, вымазав ее при этом бычьей кровью. Она лишь весело рассмеялась в ответ и расцеловала его в обе щеки. Тогда он вручил ее в руки Адриану, крикнув при этом:

– Вот тот, кто соскучился по тебе! И это всего-то за неделю.

Адриан поставил ее на землю.

– Приветствую тебя, – улыбнулась мужу Сабина. Адриан церемонно взял ее руку и поднес к губам, как будто они не виделись несколько месяцев. Впрочем, наверно, так оно и было.

– Сегодня ты выглядишь гораздо чище.

– Да, как только я вернулась в цивилизованный мир, я, можно сказать, почти не вылезала из бань. Но и ты сегодня прекрасен.

Облаченный в парадные доспехи, Адриан действительно был хорош собой. Подъехав к храму, он ловко соскочил со своего огромного скакуна. Надо признать, что никто так элегантно не смотрелся в седле, как ее муж, – даже сам император. Наверно, потому, что лошади Адриана любили. Вот и в эти минуты огромный жеребец нежно пощипывал его рукав.

– Я соскучилась по тебе, – сказала Сабина и удивилась искренности собственных слов. Хотя во время похода они в течение дня встречались хотя бы раз – за чашей вина или за ужином, но о долгих беседах не могло быть и речи. Они быстро увяли сами собой. Адриан как легат был вечно занят, она же проводила большую часть времени с Виксом. От Сабины не скрылось, как между бровей мужа пролегла удивленная складка, однако стоило выйти вперед Плотине, как складка эта тотчас разгладилась.

– Дорогой Публий, – императрица поцеловала его в лоб. – Как долго тебя не было!

– Даже слишком. – Адриан взял ее руку. – Должен ли я поблагодарить тебя за мое новое назначение?

– Разумеется, мой дорогой мальчик, – императрица вежливо помахала рукой солдатам, и в ответ раздался гром рукоплесканий. – Я надеялась, что это будет Сирия. Надеюсь, ты не слишком разочарован?

– Ничуть. Паннония откроет мне не менее широкие возможности.

– Паннония? – изумленно выгнула бровь Сабина, поворачиваясь к Адриану. – Ты мне ничего о ней не говорил!

– Подтверждение пришло только вчера, – холодно пояснила Плотина. – Более того, дорогой Публий прибудет туда не раньше, чем в Риме состоится триумф, в котором он просто обязан принять участие. Мой мальчик, ты будешь стоять рядом с императором, на меньшее он просто не согласится.

«Неужели?» – подумала Сабина. Да, во время сегодняшнего парада Адриан гарцевал сразу за императором – вместе с остальными легатами. Но сейчас, в эти минуты, Траян предпочел оказаться в гуще солдат, панибратски хлопая по спине трибунов, нежели махать толпе рукой, стоя рядом с Плотиной и ее протеже.

– Маши рукой и улыбайся, Сабина, – прошипела императрица. – От тебя этого ждут.

– По-моему, солдатам все равно, машу я им или нет, – возразила Сабина. – Для них куда важнее получить увольнительную и напиться в стельку.

– Надеюсь, этот день они проведут трезвыми, вознося богам благодарность за свои победы, – строго сказала императрица.

– Что-то я не припомню, чтобы победа доставалась им на трезвую голову, – фыркнула Сабина. – Что уж говорить о празднике по ее случаю.

– Это платье чересчур яркое, – Адриан смахнул пылинку с плеча Сабины. – А орлам и вообще место на шесте, а не на фибуле.

В следующий миг к ним подошел Траян. Один взмах императорской руки, и толпа вновь разразилась ликующими криками. Император произнес несколько слов благодарности, чем растрогал до слез даже закаленных в боях ветеранов. Но в целом он был немногословен. Сабина уже давно заметила, что он любил – и умел – быть кратким.

– Не затягивайте ваши сражения, а ваши речи – тем более, – нередко говаривал он. В свою очередь, Адриан, видя, сколь успешно этот принцип работает на императора, теперь пытался следовать ему в своих собственных речах.

– Твои чиновники надеются, что ты поговоришь с ними, – строго сказала Плотина, как только Траян вновь встал с ней рядом. – Сегодня вечером состоится пир, и необходимо…

– Мне тоже есть о чем с ними поговорить, – Траян добродушно махнул рукой. – Пусть они пригласят на сегодняшний пир не только легатов, но и трибунов. А заодно префектов и первых центурионов.

– Супруг, неужели ты это серьезно? Это же неотесанная солдатня.

– Успокойся, Плотина! Зато с ними будет весело! Кстати, нужно не забыть пригласить еще кое-кого, – Траян что-то шепнул на ухо своему адъютанту, и тот снова нырнул в толпу. А когда вернулся, тащил вслед за собой солдата в красном плаще. Голову и плечи воина покрывала львиная шкура, в руках он держал шест с орлом.

– Цезарь, – Викс опустился на одно колено, но Траян жестом велел ему встать.

– Перед вами тот, кто убил Децебала. Это ему мы обязаны нашей победой. Во время триумфа, мой мальчик, ты положишь его голову на ступеньки сената. Сделаешь это собственными руками…

– Мне кажется, тебе пора уделить внимание наместнику, – недовольно напомнила мужу Плотина, но тот ее не слушал.

– Отлично, жду тебя сегодня вечером на пиру, аквилифер. И не вздумай не прийти – это приказ императора.

– Слушаюсь, Цезарь, – Викс расплылся в улыбке и отдал салют.

– Вот и договорились, – сказал Траян, протягивая жене руку. Но прежде чем за императорской четой сомкнулась свита, император обернулся через плечо и с лукавой улыбкой крикнул Сабине:

– Люблю орлов!

Сабина рассмеялась. Адриан было направился вслед за императором, но в следующий миг из толпы вынырнул Тит, высокий, в чистой тоге, в которую он, сбросив доспехи, поспешил облачиться, как только представилась первая же возможность. Он всегда был тощим, как жердь, но проведенное на марше лето не прошло даром: Тит нарастил мышцы, а вместе с мышцами обрел мужественность. Куда только подевался застенчивый мальчишка! Теперь это был симпатичный молодой человек.

– Легат, я только что узнал, что теперь ты наместник.

В глазах у Тита на мгновение мелькнул испуг – он никак не ожидал увидеть вместе Адриана, Викса и Сабину, однако лицо его даже не дрогнуло, сохранив приветливое выражение.

«Из тебя выйдет отличный политик», – подумала Сабина.

– Прими мои поздравления.

Адриан сухо кивнул в ответ. На Викса, что стоял рядом со своим штандартом, он намеренно не обращал внимания.

– По крайней мере во время марша у нас была возможность пройти по Паннонии, – продолжал Тит, стараясь не смотреть в сторону Викса. – Так что в некотором смысле тебе повезло.

– Я слышала, будто жители Паннонии носят штаны из волчьих шкур и поклоняются рогатым богам, – сказала Сабина, – но, с другой стороны, разве можно верить всяким слухам? Лично я, когда мы шли через Дакию, не видела никаких рогатых богов. И вообще разве не то же самое мы слышали и о даках? А они оказались вполне цивилизованными. Солнечные диски и водопровод, вот что мы у них видели, а вовсе не кровавые ритуалы с человеческими жертвоприношениями. Лично я не отказалась бы познакомиться с Паннонией поближе.

– Ты намерена сопровождать наместника в Паннонию? – учтиво обратился к ней Тит, как будто они не пили вина из одного меха, сидя у походного костра.

– Ну конечно! Как можно упустить такую возможность! – с жаром воскликнула Сабина. – Новые провинции, новые горизонты. Я буду считать дни до отъезда.

Викс дернулся под своей львиной шкурой.

– Понятно, – ответил Тит и учтиво поклонился Адриану. – Еще раз прими мои наилучшие поздравления, наместник.

Еще один поклон – Сабине и кивок Виксу. Кивок, в котором в равной мере были смешаны испуг и лукавство. Сабина с трудом сдержала улыбку. А вот Виксу было не до смеха.

– Ты уезжаешь в Паннонию, – спросил он и лишь в самый последний момент спохватился и вежливо добавил: – Госпожа?

– Разумеется.

Сабина помахала какому-то воображаемому знакомому по другую сторону лестницы, а сама тем временем бочком отодвинулась от Адриана, который вновь погрузился в изучение восковых табличек.

– Надеюсь, отец пришлет мне три свитка о недавней истории Паннонии. И еще список книг, которые следует прочесть, присовокупив к нему просьбу проверить, как там поживает новый акведук, на строительство которого сенат выделил немалые деньги. Он написал мне, что очень удобно иметь дочь, которая разъезжает по всей империи. Это все равно, что иметь лишнюю пару глаз.

– То есть ты собралась пожить в Паннонии? – шепотом уточнил Викс, и его сильные пальцы судорожно вцепились в рукоятку штандарта.

– Пока не знаю, – ответила Сабина, убирая за ухо непослушную прядь. – Обычно наместничество длится несколько лет.

– Лет? – лицо Викса сделалось каменным. – А у меня ты заранее спросить не могла? Скажи, когда ты успела составить свой план?

– Не составляла я никаких планов, – возразила Сабина. – Про Паннонию я узнала всего пару минут назад.

– Но ведь ты собиралась остаться с нашим Десятым, – едва слышно прошипел Викс. – Со мной!

– Странно, а почему ты меня об этом даже не спросил?

Викс со всех сил сжал деревянный шест.

«Сейчас сломает», – подумала Сабина.

– Стерва, вот кто ты после этого, – прошептал он.

– Это почему же? – удивилась Сабина.

– Я же сказал, что люблю тебя, – шепот Викса едва не сорвался на крик. – Я, видите ли, уже мечтаю о будущем, а ты заявляешь мне, что…

– Что-то не так? – раздался рядом с ними голос Адриана.

– Нет-нет, все в порядке, дорогой, – повернулась к мужу Сабина. – Я сейчас.

Адриан нахмурился, однако вновь повернулся к адъютанту, которому диктовал распоряжения. Сабина одарила Викса нарочито-веселой улыбкой, которая тотчас померкла, как только она протиснулась между ним и мужем.

– Я люблю тебя, Викс, – честно призналась она. – Но почему ты решил, что я последую за твоими звездами, а не за своими?

У Викса не нашлось, что на это сказать, он лишь пристально посмотрел на нее.

– По-моему, аквилифер, тебе пора, – неприязненно произнес Адриан, властно беря Сабину за руку. – Пусть ты и не привык иметь дело с достойными женщинами, тебе должно быть известно, что пялиться на них неприлично. Думаю, ты с гораздо больше пользой проведешь время, если займешься поиском приличной одежды для пира, коль уж император намерен видеть там всех своих любимчиков.

Лицо Викса превратилось в столь хорошо знакомую Сабине каменную маску. Не проронив ни слова, он смерил Адриана убийственным взглядом, холодным как сталь клинка. Сабина поспешила встать между ним и мужем.

– Никакой он не любимчик. – Она с восхищением похлопала увенчанное орлом древко. – Он герой Рима, в чем ты сам мог не раз убедиться. Я уверена, что в будущем его ждет большая слава.

– Крайне сомнительно, – холодно произнес Адриан.

Викс холодно посмотрел на него поверх головы Сабины. Они стояли друг напротив друга – воин в львиной шкуре и легат в доспехах, и было в их глазах нечто такое, что касалось лишь их двоих. Сабина сочувственно пожала Виксу руку, державшую штандарт, и в следующее мгновение его взгляд погас. Выдернув пальцы из-под ее ладони, он резко повернулся, качнув красным плащом, и растворился в толпе. Сабина проводила его глазами: ей было видно, как орел на высоком шесте гордо парит поверх плеч и голов.

– Я бы не советовал тебе строить глазки простым солдатам, – хмуро произнес Адриан.

– То же самое я могла бы сказать и тебе, – игриво возразила Сабина, пытаясь обратить разговор в шутку. – К тому же Викса я знаю давно. Когда-то он служил у моего отца стражником. Не понимаю, с какой стати ты на него обозлился?

– Просто мне не нравятся такие, как он, – сухо ответил Адриан и махнул рукой, как будто отгоняя от себя тень Викса.

«Интересно, куда он его отправил, – подумала Сабина, – в какой уголок своего мысленного архива?»

– Кстати, если тебе так хочется, сегодня вечером можешь строить глазки наместнику Верхней Германии. – Адриан взял ее руку, и они проследовали за Траяном и Плотиной. – Когда я прибуду в Паннонию, мне наверняка пригодится его помощь.

– Ты думаешь, тамошний народ и впрямь ходит в волчьих шкурах?

– Хочется надеться, что нет. И еще. Только не приходи на пир в желтом. – Он окинул Сабину глазами с головы до ног. – И сними этих орлов.

Глава 16

Викс

Сука.

Холодная, расчетливая, двуличная сука. Я вернулся в форт, готовый крушить все вокруг себя, и, пока шел, раздавал направо и налево пинки всему, что попадалось на пути. Я не знал, на ком выместить злость, и если бы кто-то подначил меня, честное слово, я бы с удовольствием ввязался в драку. Но, увы. Наш Десятый пребывал в превосходном настроении, и никто еще не упился до той степени, чтобы у него начали чесаться кулаки. Я видел, как центурион одной рукой обнимает свою женщину, а второй – сына, которому нахлобучил на голову собственный шлем. Я видел, как в направлении таверны прошествовала шумная компания легионеров и как они остановились, чтобы поглазеть на пару симпатичных девушек, из окна кидавших в них цветы. Куда ни бросишь взгляд – все веселы и счастливы. Все до единого, кроме главного героя. В принципии меня приветствовал добродушный писарь.

– Наш новый аквилифер? Наслышан о тебе. Кстати, своего орла можешь оставить у меня.

И я вручил ему птицу. Пусть поживет в часовне. Здесь у нее будет постоянный страж, пока она будет взирать свысока на бюст императора и прочие ценные атрибуты легиона. Я буду выносить ее всякий раз, когда легиону предстоит отправиться в поход, будь то боевой или учебный. Я посмотрел на орла, укрепленного на высоком древке. Казалось, птица надменно смотрит на меня сверху вниз. У Сабины на плечах были броши с орлом, и у обоих орлов был тот же самый гордый поворот головы. Зачем ей это было нужно?

– Ты тот самый, кто убил Децебала? – спросил писарь, и тотчас испуганно отпрянул, увидев выражение моего лица.

Я же, по-прежнему пылая яростью, вышел из принципии. У меня не было желания напиться, как не было желания ликовать. А вот от хорошей драки я бы не отказался. Скажу больше, я бы не отказался от новой войны – долгой, жестокой, кровавой. Мои ноги сами почти донесли меня до моей бывшей казармы, когда я наконец вспомнил, что эта казарма уже больше не моя. У меня больше не было контуберния. Только орел, удвоенное жалованье и удвоенная опасность, которая ему сопутствовала. Я понятия не имел, где аквилифер спит, когда живет в форте. Я уже было решил вернуться к писарю, но, вспомнив его жизнерадостную физиономию, понял, что за себя не отвечаю, и тогда этот ублюдок Адриан наверняка выпорет меня. При мысли о его тяжелом, холодном взгляде, когда он смотрел на меня поверх головы Сабины, меня с новой силой начала душить ярость. Сегодня он наверняка захочет затащить ее в постель, хотя бы раз в год. Перевернет ее спиной к себе, представит, что на ее месте мальчик, а потом они вместе укатят в Паннонию.

– Как интересно! – передразнил я его, направляясь к воротам, и тотчас поймал на себе вопросительный взгляд стражника. – А ты чего таращишься?

– Неправда, – поспешил оправдаться тот. – Тебе повезло, вот и все. Можешь весь день праздновать. А кто-то в это время должен стоять в карауле, и это, между прочим, я…

– Пошел ты, – огрызнулся я.

Весь город был охвачен ликованием, а мне было некуда податься. Впервые за много лет я не знал, куда приткнуться, чем себя занять. Теперь, когда Дакию усмирили, что ждет наш Десятый? Сонное прозябание в форте: вечный караул, или – в лучшем случае – редкий учебный марш-бросок, чтобы кости не заржавели. Но сначала будет триумф, и, возможно, я дошагаю до самого Рима с орлом над головой. А потом назад в Мог, гнить в этом сонном болоте. Неужели еще сегодня утром я мог надеяться, что вскоре стану центурионом, а позднее невозможное станет возможным, и получу в свое командование легион? Какой же я был дурак. В проклятом Моге мне гнить еще двадцать лет. Ведь я принес присягу, я подписал контракт, и вот теперь будущее разверзлось передо мной, словно могила.

А Сабина тем временем будет разъезжать по Паннонии, проверяя акведуки и открывая для себя новые горизонты, о которых она так мечтала. Оставалось лишь надеяться, что местные жители зажарят ее на костре и слопают.

Неожиданно я почувствовал себя в своей львиной шкуре полным придурком. Развязав на груди лапы, я рывком сдернул с головы львиную гриву. Наскоро свернув шкуру, я засунул ее в вещмешок. Мимо меня, размахивая мехами с вином и горланя неприличную песню, прошествовали, пошатываясь, несколько подвыпивших центурионов. Я же был лишен возможности даже напиться, так как вечером был приглашен на пир в императорских покоях. Кроме меня там будет целая куча народа, хотя мне на них наплевать, на всех до единого. За исключением императора. Это ради императора я вынужден маяться целый день, изображая из себя паиньку. Кстати, там будет и Сабина, и ее гад-муженек, и пусть уж лучше зажарят и слопают меня, лишь бы только они не подумали, что я испугался прийти на этот пир. Нет, я туда нарочно заявлюсь и весь вечер буду таращиться на Сабину, пока она первой не потупит глаза. Может даже, я скажу этому ублюдку Адриану, в чьей постели она спала на протяжении шести месяцев, пока он думал, что она спит в своей палатке.

Увы, стоило мне вспомнить его холодный, каменный взгляд, как у меня пропало всякое желание с ним связываться. Пожалуй, не стоит лишний раз искушать судьбу, если я все еще хочу стать центурионом. Ведь скажи я собственному начальнику, что я полгода спал с его женой, как пост центуриона мне не видать как своих ушей. Так что я понуро стоял посреди ликующего города и хотел волком выть на луну. Эта расчетливая, хитрая сучка. Она уже один раз меня подставила. Я же, глупец, не вынес урок.

Безмозглый варвар, связавшийся с патрицианкой. Все, больше никаких патрицианок. Никаких умниц, никаких искательниц приключений, никого, кто стал бы нашептывать мне на ухо байки ночь напролет. С ними я больше не стану связываться. Хорошие, простые девушки – вот это для меня в самый раз. Ведь даже безмозглый варвар вряд ли позволит себе обжечься в третий раз.

Деметра

Я не думал о ней много месяцев – с того момента, как выбросил ее из головы и ушел на войну. И вот теперь мысль о ней не давала мне покоя. Ее волосы медового цвета, ее нежные губы, гибкое тело. Ее широко открытые карие глаза, ее полный восхищения взгляд, когда она смотрела на меня. Ее нежный голос, когда она что-то весело щебетала про стирку, или рынок, или работу в пекарне.

Клянусь Хароном, она была хороша собой, но, боги, как мне с ней было скучно! Интересно, родила она уже или нет? Мой ребенок. С тех пор как я оставил ее, прошло полгода. Возможно, ее разнесло, как арбуз, а может, – кто знает? – она уже держит у груди этот кричащий кусок мяса. А вдруг она все-таки вняла голосу разума и, пока не поздно, избавилась от плода?

Кстати, я, кажется, обещал жениться на ней, как только вернусь?

Я громко простонал и пошел дальше. Родила она или нет, но вешать себе на шею обузу в лице жены в мои намерения не входит. Да, я обжегся, дал себя облапошить коварной патрицианке, но это еще не значит, что я бегом брошусь назад к Деметре. Нет конечно, я приду ее проведать, посмотрю на ребенка, оставлю ей денег. Может даже, как в старые добрые времена, залезу к ней в постель…

Улица ничуть не изменилась с тех пор, как я шагал по ней в последний раз. Ну, разве что сегодня она более шумная от подвыпивших солдат, что, горланя песни, шастали взад-вперед или играли в кости. И все равно я вытащил из вещмешка свою львиную шкуру и перебросил ее через руку. Вряд ли Деметра захочет выслушивать рассказы о моих военных подвигах, зато переброшенная через руку шкура наверняка произведет на нее впечатление. Как-никак перед ней аквилифер! И ее глаза будут вновь полны восхищения.

Сабина никогда не смотрела на меня таким глазами. Она смотрела так, как будто видела меня насквозь, как будто знала меня как облупленного. Скажу честно, иногда от ее взгляда мне даже становилось не по себе. Но я больше не хочу о ней думать.

– Ты кто?

Я растерянно заморгал, когда на мой стук в заднюю дверь пекарни откликнулся незнакомый голос, а в щель выглянуло худое, неприветливое, старческое лицо.

– Я ищу Деметру.

– Никогда о такой не слышала, – огрызнулась старуха. – Солдатские девки здесь не живут. Так что ступай своей дорогой.

Она уже было собралась захлопнуть перед моим носом дверь, но я успел вовремя просунуть в дверную щель ногу.

– Я ищу девушку, которая жила над пекарней. Из Вифинии. С длинными, светлыми волосами.

– Так она умерла родами неделю назад, – ответила старуха. – Женщина, что живет через дорогу, забрала себе ребенка.

С этими словами старуха пинком убрала мою ногу и захлопнула дверь. Я остался стоять, растерянно глядя перед собой.

– Эй, аквилифер, выпить не хочешь? – раздался рядом со мной пьяный голос, и мимо прошествовала очередная компания пьяных легионеров. – Мы слышали, что ты убил дакийского царя. Это правда, что он был с рогами?

Я растолкал их и, перейдя на другую сторону улицы, принялся стучать кулаками в дверь в доме напротив. На мой стук дверь снова открыла женщина – усталая, седая. На бедре у нее сидел грязный ребенок, второй – цеплялся за юбку.

– Я тебя знаю? – спросила она, подозрительно на меня глядя.

– Деметра, – произнес я. – Где Деметра?

– Эта карга разве тебе не сказала? Да, такую соседку еще нужно поискать, хуже даже, чем твоя зазноба.

– Где Деметра? – повторил я свой вопрос, хотя ответ на него уже знал.

– Умерла, – равнодушно ответила женщина. – Ребенок запросился на свет слишком рано. Такое бывает.

Я поморщился.

– Карга сказала, что ты взяла его себе.

– Ребенка? Так он ведь тоже умер. Я взяла старшенького.

– А кто это был, мальчик или девочка? – я никогда не ждал этого ребенка, ни разу даже не подумал о нем за эти полгода. И вот теперь внезапно мне захотелось знать, кто родился у меня, сын или дочь.

– Откуда мне знать, – ответила женщина. – Меня там не было.

Узнаю ли когда-нибудь правду? И так ли эта правда важна? Дочь или сын – все равно. Мой ребенок мертв. Мой первенец. Интересно, подумал я, а волосы у него были какие? Тоже рыжеватые, как и у меня? Или светлые, как у Деметры?

– А малыша я взяла с охотой, – сказала женщина, снимая с бедра ребенка, и только тогда до меня дошло, что это сын Деметры. – Он тихий. И какая разница, одним больше, одним меньше, когда у тебя их и без того пятеро. Кроме того, он может пойти в мать и вырасти красивым. Глядишь, от него будет прок.

Я сунул женщине несколько монет и поспешил прочь.

Плотина

– Я с готовностью признаюсь тебе, мой дорогой мальчик, что я жду не дождусь того дня, когда наконец покину Германию, – доверительно произнесла Плотина, обращаясь к дорогому Публию. – Грубая, холодная страна. Я уже промолчу про местных рабов. Служанки, которых ко мне приставили, неуклюжи, все до одной. Зато нечисты на руку. Не успеешь повернуться, как они того гляди утащат любую вещь прямо из-под носа. Можешь идти, – добавила императрица, на сей раз обращаясь к рабыне, которая чистила платье.

Та неохотно вышла, что-то бормоча себе под нос. Плотина же собственноручно застегнула у себя на шее аметистовое ожерелье.

– Ты в нем просто царица, – одобрительно заметил дорогой Публий. Он устроился в углу, дожидаясь, когда императрица закончит приготовления к сегодняшнему банкету. – О да еще какая!

– Чего не скажешь о твоей женушке. Она хотя бы раз воспользовалась в походе зонтиком? Посмотреть на нее, она вернулась загорелая, как какая-нибудь германская шлюха, которая…

– Моя дорогая покровительница, – перебил ее Адриан, и в его голосе звучала не то легкая насмешка, не то предостережение. Его пальцы тем временем поправили только ему заметную складку на тунике. – Мне известно, что ты не одобряешь привычек Сабины. В отличие от меня. А это куда важнее.

– Не одобряю, – обиженно фыркнула Плотина. Во всем Могунтиакуме не было почти ничего такого, что она одобряла бы. Город грязный, рабы неотесанные и наглые, покои, которые выделили ей как императрице, трудно назвать даже сносными. Грубые стены, аляповатые подушки на кушетках! А эти германские лампы, от которых больше копоти, чем света! А дымят они и день и ночь. Разумеется, она захватила с собой кое-что из предметов роскоши. Например, полированное стальное зеркало, что сейчас стоит на ее столе, небольшой письменный стол, за которым удобно просматривать и писать письма, ибо это есть прямой долг и обязанность супруги императора. И все же она с превеликой радостью вернулась бы в Рим! Нет, во всем Могунтиакуме не найти ничего, чтобы было бы достойно ее внимания.

Не говоря уже о последних слухах, что достигли ее царственных ушей. Или, скажем так, слухах, которые она постаралась откопать, касательно жены ее дорого Публия.

– Вибия Сабина сама напросилась взять ее в поход, – говорил тем временем ее дорогой Публий. Как приятно снова видеть его в чистом, парадном платье! Как он красив, как к лицу ему борода! Разве сравнятся с пиршественной туникой латы? Порой Плотине казалось, что она обречена провести всю свою жизнь в окружении мужчин в доспехах. – Скажу честно, я с самого начала этого не одобрял, но, с другой стороны, ее присутствие не доставляло мне неудобств. В некотором роде она даже пыталась быть мне помощником. Хотя польза от нее была разве что дважды. Один раз она обратила внимание императора на злоупотребления со стороны офицеров, на которых было возложено следить за обозом, а во второй доказала свою правоту в споре с главным лекарем. Траян был весьма доволен, что она присутствует за его столом на пирах, потому что вместе с ней был вынужден присутствовать на них и я. Так что, насколько я могу судить, в походе ей понравилось.

– Еще бы, – многозначительно произнесла Плотина. – Я тоже слышала.

– Что ты хочешь этим сказать?

Плотина подняла брови и не спеша принялась вставлять в уши аметистовые серьги. Адриан подошел к ней сзади и посмотрел на свое отражение в полированном зеркале.

– Как хорошо, – произнес он, – что у меня снова есть хороший цирюльник, – заметил он, задумчиво трогая бороду. – Нет ничего отвратительней отросшей щетины на шее. Но Траян, похоже, не обращает внимания на такие вещи, и ничего не остается, как следовать его примеру… Как я понял, ты, дорогая Плотина, хочешь сказать, что во время похода моя жена завела себе любовника?

– Я удивлена, что ты говоришь об этом с такой легкостью.

Адриан пожал плечами.

– Что касается меня, жена имеет право называть постель своей собственной, главное, чтобы соблюдались приличия.

– Я старалась воспитать в тебе иные убеждения, – возразила Плотина. – Но сейчас не об этом. Как ты сам только что сказал, главное, чтобы соблюдались приличия. Однако я крайне сомневаюсь, что Вибия Сабина их соблюдала. До моих ушей через рабов доходят крайне неприятные слухи. Да что там, от рабов! От адъютантов легиона, даже от младших офицеров! Эта девчонка проводила все вечера… не знаю даже, как об этом поприличней сказать…

– В таком случае, лучше промолчать. – Адриан сначала посмотрел на рабыню, стоявшую в углу с графином ячменной воды, затем на другую – эта укладывала в сундук шелковые наряды Плотины.

Плотина нарочно оставила служанок в комнате – в надежде на то, что те потом шепнут на ухо кому-то еще, и слух пойдет гулять дальше. И дело вовсе не в том, что ей нравилось, когда членам императорского семейства перемывали косточки. Просто пришла пора осадить эту зарвавшуюся девчонку, эту дерзкую нахалку, которой ее дорогой Публий был готов простить все ее прегрешения. Он, видите ли, находил ее очаровательной!

Так же, как и Траян. Если кто-то и должен быть очаровательной в их глазах, так это она, Плотина.

– Потная солдатня, – с наигранной горечью в голосе произнесла Плотина. – Легионеры. Вот с кем твоя дорогая Сабина якшалась в походе.

Адриан нервно дернул подбородком.

– Ей всегда нравилось заводить себе друзей из числа плебеев, но…

– На этот раз, это более чем друзья, мой дорогой мальчик. И хотя мне неприятно сообщать тебе дурные вести, это, конечно, не совсем так, но какая разница. – Плотина склонила голову, надевая на палец кольцо, а заодно чтобы скрыть злорадство. – Пару раз твою жену заставали в очень даже близких отношениях с простыми легионерами. Грубые личности, неотесанные, самого низкого пошиба. Вряд ли есть необходимость напоминать тебе, что подумают люди, когда это дойдет до Рима.

Дорогой Публий застыл на месте, нервно крутя на пальце перстень с печатью.

– Я знаю, как ты любишь свою жену. – Плотина посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна: на нее величаво смотрела царственная особа, облаченная в императорский пурпур. Сама Юнона одобрительно кивнула бы. – Но не пора ли наконец поставить ее на место?

– Ты хорошо выглядишь, – произнес Адриан с каменным лицом, предлагая Плотине руку. – Итак, мы идем на пир?

Викс

– Выше нос! – умолял Тит, таща меня навстречу огням, шуму и музыке. – Неужели тебе не хочется повеселиться? Ведь это же твой первый императорский пир!

– А вот и не первый, – возразил я. – Когда-то я уже был на таком пиру и даже пытался убить императора.

Тит растерянно заморгал. Тем временем мы с ним пристроились к очереди приглашенных у входа в пиршественную залу.

– Ты пытался убить императора? Убить Траяна?

– Ну, ты скажешь! То был другой император, с мозгами набекрень.

– Вообще-то таких у нас хватало. Или ты опять сочиняешь байки?

– Может, да. А может, и нет.

– Тебя никогда не поймешь, шутишь ты или говоришь серьезно. Эй, прекрати тянуть подол туники.

– Она мне мала, – ответил я и с силой дернул складки белой пиршественной туники, которую мне ради такого случая одолжил Тит.

– Скажи на милость, где, по-твоему, я мог найти ту, что была бы тебе в пору. Скажи спасибо за эту. Иначе пришлось бы идти на пир голым, в одной лишь львиной шкуре.

– Зато женщина проглядели бы все глаза.

В следующий миг к нам вышел императорский управляющий. Тита он поприветствовал первым, благодаря имени и рангу, а на меня лишь взглянул вскользь, после чего провел внутрь. Даже самая лучшая вилла в Моге не шла ни в какое сравнение с теми, что я повидал в Риме. Ее выделили в распоряжение императора и его свиты, как только те прибыли сюда. И вот теперь здесь должно было состояться победное пиршество. И пусть под ногами не изящная мозаика, а грубые каменные плиты, а пиршественные ложа сделаны из железа, а не из серебра. Зато в центре скромного зала сам император с кубком в руках рассказывает походные истории своим офицерам, и его ликование превращает все вокруг в сияние золота. Музыка была веселой, смех, что раздавался со всех сторон, еще веселее, но для меня все, да-да буквально все, было унылым и серым. Ведь я мог прийти сюда вместе с Деметрой. Своей красотой она в два счета затмила бы всех этих напудренных, тщеславных патрицианок. Схватив кубок у полуобнаженной юной рабыни, которая улыбнулась мне так, как будто тоже прошагала пол-Дакии, я поднес его к губам, но не сделал и глотка. В горле у меня как будто застрял комок, и не желал сдвинуться с места.

– В чем дело? – спросил Тит. – У тебя такой вид, будто ты кого-то похоронил.

Деметру, едва не сказал я ему. И собственного ребенка. Но я промолчал. Он бы наверняка постарался меня утешить, полагая, что именно по этой причине я не принимаю участия во всеобщем веселье. Он наверняка бы решил, что я охвачен скорбью. Мне же меньше всего хотелось в этом признаваться. Неужели этот ком засел у меня в горле надолго?

Потому что я… вырвался на свободу.

Ни ребенка. Ни жены. Ничего, что давило бы на меня и мой кошелек, что мешало бы мне следовать за моей путеводной звездой. Несчастная, неинтересная, прекрасная Деметра была мертва. И что же я чувствовал по этому поводу? Легкую печаль… но главным образом, облегчение. Свободу.

Какой же я все-таки мерзавец. Неудивительно, что Сабина не захотела со мной остаться.

Я краем глаза заметил ее, как только вошел в зал, но даже не посмотрел в ее сторону. Я заставил себя выпить вино и протянул кубок другой рабыне, которая тотчас наполнила его вновь. Хорошее вино. Гораздо лучше той кислятины-поски, которой нас поили в походе. Впрочем, не все ли равно.

– Давай напьемся.

– Сначала поклонись императрице, – посоветовал мне Тит, подталкивая меня к небольшому возвышению, на котором стояли два императорских ложа. – Императрица Плотина не одобряет пьянства. Впрочем, трудно сказать, что вообще она одобряет.

Мы проложили себе путь в шумной толпе гостей. Тит произнес перед императрицей витиеватую приветственную речь. Я же отделался тем, что, ощущая на себе любопытный взгляд десятка женских глаз, отвесил короткий поклон. Супруга Траяна в ее пурпурной столе, стайка легатских жен и… Сабина, самая младшая из всех женщин. Глядя на нее, можно было подумать, что в эту минуту она предпочла бы оказаться в толпе ликующей солдатни, чем сидеть среди этих старых клуш, что с чопорным видом расположились на своих ложах. Ей явно не доставало той простецкой жизни, к которой она привыкла, шагая дорогами Дакии вместе с Десятым. Тит представил меня. Сабина скользнула по мне взглядом, и в какой-то миг я – кому ни разу не пришло бы в голову спасаться бегством при виде свирепых даков – едва не бросился в бегство. Но нет, я не опозорю себя, тем более на виду у какой-то там шлюхи-патрицианки, которая возомнила о себе невесть что. Так что я покрепче стиснул зубы и с презрением посмотрел на нее. Сейчас на ней было белое платье с высоким воротником, а не то, ослепительно-желтое, в котором она щеголяла во время парада. Здесь явно не обошлось без указки старой императрицы, сама Сабина никогда бы не облачилась в такой наряд. Тем более что он смотрелся на ней совершенно по-дурацки, точно так же, как смотрелась на мне одолженная Титом пиршественная туника. От долгого марша под солнцем Дакии кожа Сабины покрылась золотистым загаром, и на фоне белизны платья ее тонкие руки казались золотисто-коричневыми. Боги, как хорошо я помнил эти загорелые руки, распростертые на моей походной постели. От злости и горечи я даже ощутил во рту кисловатый, металлический привкус. Наверно, точно такой же был и во рту супруги Траяна, этой безупречной как статуя императрицы, которая наверняка считала, что и пышное белое платье, и накрахмаленная льняная туника бессильны придать Сабине и мне ту респектабельность, какая полагалась на ее пиру.

– Твоя верная служба отмечена, – изрекла Плотина и царственно кивнула головой. Я понял этот кивок как намек и бросился наутек. Не замечая, – вернее, не желая замечать, – улыбки Сабины, которой та одарила меня из-за спины императрицы.

– Хочу еще вина, – сказал я и огляделся по сторонам в поисках рабыни с кубками.

– Только при условии, что ты пообещаешь мне, что не станешь таращиться на жену легата, – ответил Тит, отводя меня к увитой плющом колонне, и окинул меня придирчивым взглядом с головы до ног.

– Ты мне не указчик. Это мое личное дело, – огрызнулся я. – Тем более что сегодня утром я сказал ей, что между нами все кончено.

Тит вопросительно выгнул бровь и пристально посмотрел на меня.

– Вот и хорошо, – произнес он наконец, хотя тон его мне не понравился. – Я бы не хотел, чтобы тебя казнили, а ее отправили в ссылку. Чего, кстати, нельзя исключать, если кое-кому станет известно, чем вы с ней занимались все лето. Адриан убьет тебя. Любовная связь замужней матроны и, ты уж меня прости за такие слова, ничтожества-плебея – такое редко кому сходит с рук.

– То есть ты хочешь сказать, что если бы целый день ты кувыркался с ней в постели, это совершенно другое дело? – огрызнулся я. – То есть вам, патрициям, дозволено все что угодно?

– Нет, я не стал бы трахать ее весь день, как ты только что выразился, и скажу тебе почему. Потому что я на протяжении более полугода служил Адриану, и он заслужил мое восхищение. И я никогда не посмел бы соблазнить жену человека, которым я искренне восхищен, независимо от того, как сильно я ее хочу. Не говоря уже о том, что Адриан злопамятен, и старые обиды так просто не прощает. Я бы не рискнул переходить ему дорогу, и тебе не советую, начальник он тебе или нет. – Тит для выразительности закатил глаза. – Эта твоя интрижка с женой легата – не самая умная твоя затея, Верцингеторикс.

– Заткнись.

– Готов поспорить, – ответил Тит, буравя меня глазами, – что это она отправила тебя в отставку.

– А ты, я смотрю, доволен, – обвинил я его.

– Честно говоря, да. В этой кампании ты получил все, о чем мечтал: славу, орла, повышение в чине, благосклонность императора. Это довольно низменное чувство, и тем не менее мне приятно, что в конце концов Сабина тебе не досталась.

Я подумал про Деметру, однако тотчас отогнал прочь эту мысль.

– О, так мы ревнуем? Вот уж не ожидал.

– Не переживай, я не ревную тебя ни к славе, ни к твоему повышению, – ответил Тит, укоризненно на меня глядя. – Кстати, ты уже залил вином мою тунику.

– Я не нарочно.

– Давай уйдем отсюда, – предложил он. – Может, нам действительно стоит напиться? Скажу честно, я еще ни разу по-настоящему не напивался. А сегодня оно того стоит. Как сказал Гораций, бери от ночи все, и не надейся на утро.

– Я уж точно напьюсь, – признался я. – Но только здесь, на императорском пиру. Не хватало еще, чтобы из-за какой-то бабенки я лишил себя удовольствия.

– Проклятие, – выругался мне вслед Тит, когда я вновь нырнул в толпу гостей.

Вино на пиру лилось рекой, и я был не один, кто вливал его в себя в немереном количестве. В целом пир оказался очень даже не плох, и наверняка понравился бы мне еще больше, будь я в соответствующем настроении. Император напился допьяна и был полон веселья. В какой-то момент, заметив меня, он похлопал меня по плечу и во всеуслышание поведал историю моей схватки с Децебалом. Публика слушала, разинув рты, я же стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, куда мне деться. Затем половина его генералов поздравили меня с этим подвигом, причем многие из них оказались не меньшими любителями крепкого словца, чем и я сам. В иных обстоятельствах я бы возгордился их похвалой. Еще бы! Ведь мне одобрительно кивнул сам преторианский префект. По идее мне полагалось пошире расправить плечи и гордо вскинуть подбородок. Ведь разве не об этом я мечтал? Простой солдат, который собственной доблестью проложил себе путь наверх и теперь стал правой рукой самого Траяна. Вместо этого я лишь буркнул что-то невнятное в ответ и, схватив у раба очередной кубок с вином, заявил, что ему лучше держаться от меня подальше, пока я не проломил ему череп.

– Ты не хочешь уйти? – с надеждой в голосе спросил Тит.

– Нет.

В следующий момент в зал, неся блюда с угощениями, вошла вереница рабов. Чего тут только не было! И жареные бычьи ноги, и фаршированный кабан, и гусь, запеченный прямо в перьях. Императрица дала гостям знак занять свои места на пиршественных ложах, что были расставлены полукругом, однако никто не обратил на нее внимания. Император просто схватил с ближайшего к нему блюда крыло жареного гуся и принялся размахивать им, видимо, для придания убедительности очередной своей истории о том, как его бравые легионы штурмовали Сармизегетузу. Подвыпившие гости принялись подтягивать ложа ближе к нему и, схватив у раба крыло или ногу, валились на первое попавшееся. Вскоре от аккуратного полукруга остались лишь воспоминания. Императрица отрешенно вздохнула, и как только в зал впорхнула стайка полуголых танцовщиц, величаво удалилась. Траян весело помахал ей вслед и, схватив самого рослого из танцоров, усадил его рядом с собой.

Моя голова шла кругом, наверно, потому, что в зале было шумно, жарко и душно. Вырвав из рук растерянного раба кувшин с виной, я, спотыкаясь, вышел на свежий воздух. По всему периметру стен в скобы были вставлены факелы, но большая их часть уже догорела. Не знаю, как это произошло, но я умудрился упасть в небольшой бассейн в самом центре атрия.

– Проклятие!

Я был мокрым с головы до ног, правда, мой кувшин с вином остался в целости и сохранности. Сидя в воде, я сделал долгий глоток. Над моей головой холодным светом сверкали звезды. Мои звезды, подумал я. Куда они поведут меня теперь?

– Эй, Викс, ты хотя бы понимаешь, что сидишь в воде?

– Нет, а что? – я отпил еще вина, стараясь не смотреть на фигуру в белом, что приближалась ко мне с другого конца атрия. Лунный свет заливал ее своим серебром с головы до ног.

– Может, тебе помочь? Или ты встанешь сам?

– А вдруг мне здесь нравится? – я плеснул в нее водой, и подол ее платья намок.

– О боги! – вздохнула она. – Ты ведешь себя как ребенок.

– Когда спал с тобой, ты не называла меня ребенком, – бросил я ей в ответ.

– Ступай домой, Викс, ты пьян.

– Ты сука.

Она повернулась и пошла прочь, назад, к полуоткрытой двери, из которой доносилась музыка и пьяные голоса. Я резко выбросил руку и схватил за подол платья.

– Не ты ли утром сказала мне, что не желаешь следовать за моими звездами. Что ж, тебя можно понять. Но по крайней мере у меня есть звезды. А что есть у тебя? Искать на свою голову приключений, особенно если это что-то запретное? Знаешь, для этого есть хорошее слово. – Я посмотрел на нее, обнажив зубы в неком подобии улыбки. – Это называется блядством.

Лунный свет падал на белое платье, делая ее похожей на мраморную колонну.

– Это следует назвать «долгом», Викс. Я не настолько свободна, как ты думаешь. Кто знает, может, я и предпочла бы остаться с тобой, чтобы провести свою жизнь, занимаясь, как ты выразился, бл…ом. Но у меня есть долг и по отношению к другим. По отношению к Адриану, который всегда бы честен со мной. По отношению к Риму, за то, что я патрицианка. По отношению к миру – потому что, если мне суждено провести мою жизнь, колеся по нему, я должна сделать его лучше. Не знаю как, но лучше. Да, я не хочу просидеть всю свою жизнь в четырех стенах. Хочу раздвинуть горизонты. Хочу пережить столько приключений, сколько мне выпадет на моем веку. Но долг всегда будет стоять для меня на первом месте. – Она в упор посмотрела на меня. – Скажи, а ты когда-нибудь чувствовал свой долг перед кем-то или только перед самим собой?

– У меня есть долг перед Траяном, – огрызнулся я. – Ему я обязан всем. Он станет вторым Александром. Он завоюет весь мир. И мой долг помочь ему в этом.

– Не говори чушь, Викс, – бросила мне Сабина. – Ты тоже ищешь себе приключения, и не пытайся уверить меня, что это не так. Если бы твой долг перед Траяном означал, что ты изо дня в день будешь просиживать за столом, перебирая бумажки, сомневаюсь, что ты горел бы столь страстным желанием служить ему. Настоящий долг означает, что ты жертвуешь тем, что ты любишь. Мне пришлось дважды уйти от тебя, но ты ни разу не видел меня плачущей.

– Все понятно. Теперь для тебя на первом месте долг, – огрызнулся я. – Интересно, и где он был все эти месяцы, пока ты спала в одной постели со мной?

– Что-то я не припомню, чтобы ты жаловался по этому поводу. Лишь брал свое, и был доволен, потому что имел, что хотел.

– А если в следующий раз захочется тебе? – я встал из бассейна. С меня ручьями стекала вода, но холода я не чувствовал. Мне никогда не бывает холодно во время поединка. – Что если у тебя засвербит в одном месте? Что тогда? Кто его тебе почешет? Я? Нет, может, я и тупой, недалекий умом варвар, но даже тупой варвар не настолько туп, чтобы обжечься трижды.

– Разве я сказала, что ты туп? – ее глаза сделались холодными, как у мраморной статуи. И я ощутил что-то вроде гордости за то, что мне удалось расколоть панцирь ее самообладания. – Тебе хватает ума, чтобы не сжигать за собой мосты. Скажи, эта девушка приняла тебя назад? Та самая, которая осталась у тебя в городе? Тит рассказывал мне о ней. Ты же весь поход скрывал от меня ее существование. На тот случай, если у тебя ничего со мной не выйдет, когда мы вернемся в Германию…

– Она красавица, – бросил я ей, на мгновение забыв, что Деметры больше нет. – По сравнению с ней ты – сморщенное яблоко, пролежавшее на базаре неделю.

– Если она красавица, то где была твоя верность? И кто сказал, что я вцепилась в тебя? Или ты сердит, что я тебя бросила, Викс? Признайся честно, ты просто зол, что это я разорвала отношения, а не ты.

Я сгреб Сабину в охапку и швырнул в бассейн. Раздался всплеск, вода намочила ей плечи, и ее белое платье парусом надулось над ее мокрыми коленками. Сабина растерянно уставилась на меня.

– Давай, наслаждайся, пока не поздно, – сказал я. – Ты в последний раз мокрая благодаря мне. Других не будет.

С этими словами я развернулся, пятерней убрал со лба мокрые волосы и пошел прочь, оставив ее стоять посреди бассейна. Я вернулся к музыке и шуму пьяных голосов. Купание в бассейне и ссора с Сабиной сделали свое дело: я мгновенно протрезвел. Стоило мне переступить порог, как мимо меня, шатаясь, прошествовал пьяный трибун. Я отпихнул его к статуе купающейся нимфы. Нимфа покачнулась и, не устояв на ногах, рухнула на пол, где разлетелась на мелкие куски. Трибун радостно мне икнул. Все вокруг выглядели довольными и счастливыми. Император растянулся на кушетке, одной рукой обняв юного раба, который смотрел на него полным обожания взглядом, а другой постукивал по коленке в такт музыке. Лютнисты задорно щипали струны, выбирая самые непристойные песни. Половина присутствующих нестройным хором горланила припев, вторая половина лежала без чувств среди подушек. Даже ублюдок Адриан, и тот, похоже, весело проводил время, с горящими глазами наблюдая, как какой-то стройный юноша показывал на мозаичном полу акробатические номера. Впрочем, стоило ему посмотреть на дверь, как веселости его как не бывало. Он поставил кубок и мимо меня быстро шагнул к двери.

– Вибия Сабина, что за вид, хотел бы я знать?

– Всего лишь наткнулась на пьяного солдата, причем в крайне неудачном месте, у фонтана, – раздался у меня за спиной голос Сабины. Я прислонился одним плечом к колонне, сделав вид, будто наблюдаю за акробатами, однако краем глаза следил, что будет дальше. С ее платья стекала вода, но в целом внешне она оставалась спокойна.

Окинув ее глазами с ног до головы, Адриан загородил ее собой от гостей.

– Это платье смотрится непристойно.

– Неужели? – удивилась Сабина, поднимая полупрозрачный, намокший подол, который лип к ее загорелым ногам. – Как оно может смотреться непристойно, если его выбрала сама Плотина. Разве императрица может выбрать что-нибудь неприличное?

– Ты пьяна? – спросил Адриан и растерянно заморгал.

Сабина расхохоталась. Волосы темной гривой упали ей на спину, а платье соскользнуло с одного плеча.

– Нет, хотя, наверно, стоило бы. Потому что вокруг все пьяны.

– Немедленно ступай к себе!

– Что я и собиралась сделать. Неужели ты думаешь, что я останусь на пиру, когда с меня ручьями бежит вода?

– Откуда мне знать, что ты собиралась делать, а что нет. В последнее время я не знаю и половины того, что ты делаешь за моей спиной, – в его голосе неожиданно появились стальные нотки. – Кстати, я немало наслышан о том, как ты проводила время в походе. Обычно я пропускаю сплетни мимо ушей, но если императрица вынуждена докладывать мне, что ты питаешь слабость к простым солдатам…

– А, по-моему, Адриан, ты замочил ноги в той же самой воде, – бросила в ответ Сабина. Ее голос по-прежнему звучал игриво. – Скажи, сколько раз я, придя к тебе в палатку, заставала там полураздетого смазливого легионера, который был готов угодить тебе во всем.

– Это не одно и то же! – едва ли не прошипел Адриан. Я же перенес вес с одной ноги на другую, по-прежнему делая вид, будто наблюдаю за акробатами. – Самое главное – это приличия. И не пристало римской матроне патрицианских кровей появляться на званом пиру растрепанной, полуодетой, в мокром платье! Не хватало, чтобы все на тебя пялились. Или, что еще хуже, искать себе удовольствий в обществе простых солдат! Моя карьера только-только пошла вверх, и я не допущу скандала. Плотина считает…

Улыбки Сабины как ни бывало.

– Да, дорогой Публий, давай послушаем все, что считает Плотина.

– Она считает, что тебе пора задуматься над своим поведением. И я с ней согласен.

Я рискнул посмотреть в их сторону. Адриан и его жена застыли, нос к носу. Они так стояли несколько секунд, пока наконец Сабина не взяла из его рук кубок и осушила его до дна.

– Думаю, на сегодня с тебя хватит вина, муженек. От него тебе в голову лезут всякие мысли. Увидимся дома, – бросила она ему и с гордым видом вышла вон. Я проводил ее взглядом. Мне было видно, как покачиваются под мокрым шелком ее бедра. А эти плечи, а изгиб шеи…

– Нечего глазеть на мою жену, – привел меня в чувство чей-то голос. Я стряхнул с себя наваждение. Передо мной стоял Адриан. – Я, кстати, и раньше это замечал, аквилифер. Она тебе не шлюха, чтобы такие, как ты, пожирали ее глазами.

– Судя по тому, что ты только что наговорил ей, она шлюха.

Мой рот сам произнес эти слова, не посоветовавшись предварительно с моим разумом, стоит такое говорить или нет.

– И судя по тому, что говорят в нашем Десятом, ты не так уж и не прав, легат. Как известно, Вибия Сабина еще как охоча до…

Его широкая ладонь впечаталась мне в щеку. Кстати, для того, кто ни разу в жизни не принимал участия в настоящем сражении, рука у него была довольно тяжелая. От удара я отлетел к стене. Почему-то мне вспомнилось, как в Дакии он одним точным ударом копья уложил оленя и как потом улыбался, глядя на брызги крови у себя на ногах.

Я выпрямился. Щека горела огнем. Завтра на ней всем на обозрение будет красоваться синяк.

– Сегодня ты впервые ударил меня, – произнес я и даже удивился спокойствию в собственном голосе. – Второго раза не будет.

– Не будет?

– Нет.

От меня не скрылось, как дернулись его пальцы, с каким гонором вскинул он свой бородатый подбородок. Он был готов ударить меня снова, но и мои пальцы тоже сжались в кулаки. Вокруг нас продолжал шуметь весельем пир. Император и преторианская гвардия громко чокались кубками с неразбавленным вином и, запрокинув головы, залпом вливали его в себя. Похоже, между ними шло нечто вроде соревнования. У меня же было такое ощущение, будто я со всех сторон обложен льдом. В мире не осталось ничего, кроме этого бородача, который смотрел на меня холодным, пронзительным взглядом.

– Легат Адриан, скажи, ты уже обдумал путешествие в Паннонию? – раздался рядом с нами чей-то учтивый голос. – Надеюсь, сначала ты вернешься в Рим, где тебя ждет триумф. По-моему, это великолепный повод!

– О да, еще какой великолепный! – ответил Адриан, поворачиваясь к Титу, который стоял рядом с ним – воплощение внимания и учтивости. Я даже решил, будто мне все показалось. Что не было этого мига – мига ничем не прикрытой ненависти.

И все-таки он был.

– Прошу прощения, легат. Император желает поговорить с нашим аквилифером.

– Пусть идет. Я его не держу.

– Император желает поговорить со мной? – я растерянно заморгал.

Тит взял меня под локоть и отволок в сторону.

– Разумеется, нет, ты болван. Просто я должен был напомнить легату, что ты пользуешься благосклонностью самого императора. Иначе бы он точно придушил тебя на месте. Он что, узнал про свою жену?

– Нет, дело не в этом. – Я посмотрел на тунику, мокрую, в винных пятнах. – Извини, я испачкал тебе тунику.

– Забудь. И пойдем отсюда. Клянусь Хароном, вот уж никогда бы не подумал, что мне придется вытаскивать тебя из передряг. И главное, с чего бы это? – с этими словами Тит схватил у сонного раба плащ и вывел меня в темный атрий. Луна переместилась на другое место, и теперь небольшой бассейн в центре атрия казался темным пятном.

– Я уронил Сабину в воду, – признался я.

– Не жалею знать, почему, – простонал Тит. – И теперь Адриан хочет тебя за это убить?

– Нет. Он просто меня ненавидит.

Почему-то я едва ворочал языком. Впрочем, я также едва передвигал ноги. Я споткнулся о порог и едва не упал. Тит вовремя поддержал меня.

– Наверно, мне придется его убить, – задумчиво произнес я.

– Заткнись, – одернул меня Тит.

– Не знаю, но я почему-то уверен, что в один прекрасный день я его убью.

– Заткнись, кому говорят.

– Потому что или он меня, или я его, – почему-то в этом я не сомневался. Еще сегодня утром, когда я входил в город, у меня была возлюбленная. Теперь я ее потерял. Зато я обрел что-то другое.

Врага.

Спустя неделю, обзывая себя идиотом, я вернулся в убогий домишко напротив пекарни.

– А, это опять ты, – сказала женщина, на лице которой читалась печать усталости. – Ну, ты красавчик!

Я напялил на себя львиную шкуру и кирасу, в надежде, что это произведет на нее впечатление.

– Я пришел насчет мальчика, сына Деметры.

– А зачем это тебе?

– Хочу на него посмотреть.

Женщина скрылась во второй комнате. В той, где я стоял, пахло прогорклым жиром и прокисшей едой. В углу, играя с палочками, сидели двое детей. Они подняли на меня водянистые глаза. Волосы у них были грязные, туники – в пятнах от еды. Как это было не похоже, на выскобленное до блеска жилище Деметры.

Женщина вновь вышла ко мне – на этот раз с мальчиком в руках.

– Вот он.

Я посмотрел на мальчонку в грязной бесформенной рубашонке. Сынишка Деметры заметно вырос. Теперь ему было почти три. У него были материнские, медового оттенка локоны. И если приглядеться, можно было увидеть, что в будущем лицо его тоже будет красивым. Он молча смотрел на меня.

– Вон какой хорошенький, – сказала женщина. – А когда вырастет, станет настоящим красавцем.

Она говорила это и раньше, на прошлой неделе. И эта мысль засела мне в голову, не давая мне покоя.

– И ты воспитаешь его?

– Как своего.

Тит наверняка бы ей поверил. В конце концов я рассказал ему, что Деметра и мой ребенок мертвы. И его сочувствие было искренним, как я и опасался.

– О боги, Викс, прости меня. Неудивительно, что ты в таком плохом настроении. А как же ее первый сын?

– Его взяла к себе соседка, – буркнул я. – Хотя у нее своих детей уже пятеро.

– Ну и отлично, – с облегчением вздохнул Тит. – По крайней мере у малыша будет семья, коль он потерял родную мать, храни боги ее душу. Деметра была добрая женщина и была бы рада, узнай она, что ее сынишка окружен любовью и заботой.

Окружен ли? Я пристально посмотрел на женщину. От меня не скрылось, как она поспешила отвести взгляд. Нет, я не Тит. Я не настолько наивен, чтобы видеть в людях добро. И я отлично знал, что будет, случись красивому мальчику попасть не в те руки. Меня самого едва не постигла такая судьба, не будь у меня добрых хозяев. Не будь у меня матери, готовой грудью встать на мою защиту. Неужели я позволю, чтобы сынишка Деметры, копия своей красавицы матери, рос в этой зловонной дыре? Какая судьба его здесь ждет? Плясать перед похотливыми старыми козлами? К десяти годам страдать кровотечениями из заднего прохода? Помню, в детстве, один противный лысый тип угостил меня устрицами, после чего попытался меня отыметь. Помнится, как он взвыл от боли, когда я сломал ему пальцы и убежал.

Сынишка Деметры робко посмотрел на меня. Он ведь не твой, прошептал внутренний голос. Он не твоя кровь. Не твоя ответственность.

Моей ответственности не было в живых. Я был свободен и чист. Мальчонка протянул пухлый пальчик и потрогал львиную шкуру у меня на голове.

– Еф! – воскликнул он. – Еф!

– О боги! – воскликнул я и вырвал мальчика из рук женщины.

– Эй! – возмутилась она.

– Убери руки! – рявкнул я на нее. – Я беру его к себе.

– И что ты с ним станешь делать? Как будешь его растить? В лагере, среди солдатни?

Нет, я не собирался растить его сам. Да и что я понимал в воспитании детей? Честно говоря, я понятия не имел, что мне с ним делать. Но и оставить его здесь я не мог. Он сидел у меня на руках, трехлетний крепыш, и даже не плакал.

– Еф, – повторял он, поглаживая рыжий мех, пока я уносил его прочь из этого убого жилища.

– Еф, – согласился я, усаживая его себе на плечи. Визжа от восторга, он вцепился в львиную шкуру. – Надеюсь, ты послушный ребенок. Я заплачу какой-нибудь приличной семье, чтобы они позаботились о тебе. А сам буду каждые несколько месяцев навещать тебя.

– Еф! – радостно твердил малыш, сидя у меня на плечах.

– О боги, – вздохнул я и поспешил вдоль улицы.

Часть III. Парфия

Глава 17

Лето 113 года н. э.
Тит

– Энния! – Тит поискал глазами экономку. – Энния, моя нимфа, моя грациозная, прекрасноокая Терпсихора…

– Можешь не тратить попусту красивые слова, господин, – худая, темноволосая вольноотпущенница скрестила на груди руки. – Что тебе нужно?

– Обед на шестерых, причем чем раньше, тем лучше. Буду твой должник до конца дней моих.

– На шестерых? – женщина перевела взгляд от Тита на фигуру в латах и пыльном плаще, с еще более пыльными рыжеватыми волосами. За последние три-четыре года Викс почти не изменился. Ну, разве что чуть сильнее загорела и обветрилась кожа. Но в остальном, это был прежний Викс.

– То есть кроме него будет кто-то еще? – уточнила Энния без особого воодушевления.

– Нет, только он. Но ест он за пятерых.

– Дай мне час, – ответила она и, что-то крикнув рабам, направилась в кухню.

Викс обвел взглядом небольшой атрий: голубая плитка, скромные колонны, и главное, он такой узкий, что его можно преодолеть в три шага.

– Неужели жалованья квестора мало, чтобы прибрести что-то поприличнее? Я надеялся увидеть роскошную виллу на пол-Палатинского холма.

– На вилле обитает мой дед, который отошел от дел. Я бы мог остаться с ним, если бы захотел. Но теперь я человек взрослый и самостоятельный. У меня есть должность, и мне нет необходимости жить с остальными членами семейства, тем более что матери больше нет в живых, а сестры вышли замуж. Вот я и подыскал себе собственное жилье.

Причем более чем скромное жилье: опочивальня, рабочий кабинет и атрий, который время от времени выполнял роль пиршественной залы. Правда, пиры тоже были более чем скромные.

– Как видишь, дом небольшой, – довольно произнес Тит.

– Но тебе его хватает, – кивнул Викс, оглядывая старого друга с головы до ног. – Все-таки тога лучше, чем латы. Квестор, если не ошибаюсь? Я получил твое последнее письмо…

– Никаких походов, никакой грязи, – согласился Тит. – Лишь чистые интриги и политиканство.

Викс недовольно фыркнул.

– Только не говори мне, что ты превращаешься в холодную ящерицу вроде Адриана!

– Пока еще нет, но, с другой стороны, «никто не становился дурным всего за один шаг».

– Проклятие, я забыл, что ты любитель сыпать цитатами! Кто это, Катон?

– Ювенал. Почему ты решил, что это Катон?

– Потому что, дружище, половина твоих цитат – это Катон.

Затем Тит попросил Викса вытащить из кабинета две кушетки, по одной на каждом плече. Вскоре перед ними высились блюда с фаршированным лососем, жареной свининой, свежеиспеченным хлебом и спелыми персиками. Энния только успевала подносить новые угощения.

– Кстати, а что привело тебя в Рим? – спросил наконец Тит, когда Викс разделался с половиной свиной лопатки. – Или я уже тебя спрашивал?

– Легион раз в три месяца отчитывается перед императором. – Викс запил свиную лопатку вином. – Первый копейщик не желал, чтобы я вертелся у него под ногами. Этот ублюдок на дух меня не переносит.

– Что ты натворил на этот раз?

– Всего лишь хочу получить его место, – честно признался Викс.

– В таком случае мой руки после каждого блюда, а не просто макай в воде пальцы. – Тит выгнул бровь, глядя, как Викс отламывает ломоть хлеба. – Даже не мечтай стать первым копейщиком без хороших манер.

– Сначала мне нужно дослужиться до центуриона. Следующая вакансия – моя. Ведь мне уже стукнуло тридцать.

– Скажи, а Симон из твоего контуберния стал центурионом? Ему ведь было достаточно лет…

– Нет, в Десятом он больше не служит. Уволился и переехал в Рим. Ну, кто бы мог подумать!

После этого Тит засыпал меня вопросами про наш Десятый легион. Новый легат – он строгий или смотрит на все сквозь пальцы? Юлий по-прежнему утверждает, будто Юлий Цезарь его прямой предок? А Прыщ? Он нашел, наконец, себе девушку, которая не бросит его ради флейтиста или трактирщика?

А ведь я скучаю по армии, поймал себя на мысли Тит. Нет, не по армейской жизни, без нее я как раз обойдусь. Я скучаю по армейскому братству, которое познал в Дакии. В политике ничего даже близко подобного нет и быть не может. Здесь все заняты собой, продвигают собственную карьеру. И тот, кого вы называете другом, вполне может подставить вам ножку, когда будут назначать нового претора.

В следующий миг в комнату вошла Энния.

– Теперь я вижу, что ты не шутил, господин, – сказала она, обводя взглядом горы обглоданных костей. – Он действительно ест за пятерых.

Впрочем, убирая со стола, она скромно потупила взор, и, когда вышла, колыхнув черной косой, Викс громко высказал ей вслед свое восхищение.

– Смотрю, ты охоч на хорошеньких домоправительниц, – сказал он другу.

Тит смущенно провел рукой по волосам. Энния была вольноотпущенницей в доме его деда – черноглазая, двадцатипятилетняя женщина, с хорошеньким личиком и острым язычком. И когда Тит обзавелся собственным домом, он не замедлил сделать ей предложение, от которого она не смогла отказаться.

– Дом небольшой. Ты с ним легко управишься, – сказал он ей. – Лишь несколько слуг, чтобы готовить пищу и обстирывать одинокого человека. Назначаю тебя главной. Хватит быть частью толпы вольноотпущенников.

– Значит, я буду твоей домоправительницей, – подвела итог Энния. – Постель твою тоже буду греть я?

– Я не против, хотя требовать этого от тебя не стану. С другой стороны, ты хорошенькая. – Тит на минуту умолк, а потом стыдливо добавил: – Будем считать, что мы с тобой договорились. Жены у меня пока нет, ходить по лупанариям я не любитель, а на куртизанок у меня нет денег.

– Я не участвую в оргиях и не обслуживаю твоих приятелей, – выразительно добавила Энния. – И сколько ты будешь мне платить, доминус?

Тит назвал скромную, но вполне достойную плату. Энния фыркнула. Тит увеличил сумму. Энния подняла брови.

– Боюсь, это все, что я могу тебе предложить, – твердо сказал он. – Но я согласен дарить тебе пару новых платьев в год и делать подарок к сатурналиям.

– Идет, – согласилась Энния. – Я останусь в доме до тех пор, пока ты не женишься. Думаю, когда это произойдет, я уже буду немолода и с радостью отойду от дел.

Так Тит обзавелся домоправительницей и любовницей в одном лице.

– Ты ведь не слишком искушен в женщинах? – спросила она его и взялась за его образование с не меньшей энергией, нежели за управление домом. И Тит, и дом были счастливы.

– А я почему-то думал, что ты уже женат, – машинально заметил Викс. – Что какая-нибудь юная красотка заполучила тебя в свои сети.

– Да, я был на волосок от этого в прошлом году. Дочь легата. Такая рыжеволосая.

– Лично я люблю рыжих, – ответил Викс и присвистнул.

– Я тоже. Но Вибия Сабина меня отговорила. Сказала: ты посмотри на ее рабынь. Неужели ты хочешь, чтобы на тебя из зеркала смотрело точно такое же испуганное лицо?

Викс замер, держа в руках разрезанный не до конца персик.

– Ты все еще видишься с Сабиной?

– Да, когда она бывает в Риме.

Что случалось нечасто, поскольку Адриан увез жену с собой в Паннонию. Не зная, говорить другу или нет, Тит серебряным ножом вырезал сердцевину яблока. И в конце концов решился:

– Между прочим, она сейчас в Риме.

– Мне-то какая разница, – буркнул Викс, салфеткой вытирая с рук сок персика.

– Старую любовь просто так из сердца не выкинешь, – произнес Тит, глядя в потолок.

– Я сказал, какая мне разница. Катон? Угадал?

– Катулл. Как бы там ни было, наместник Адриан вернулся из Паннонии, так что она с ним.

– Наместник Адриан мне тем более безразличен. Я рад, что не он командует нашим легионом.

– Между прочим, он теперь консул.

На прошлой неделе Тит сопровождал консула вместе с супругой в театр. Правда, большую часть представления Адриан был вынужден отбиваться от назойливых секретарей и посыльных. Так что если кто с жаром и обсуждал достоинства пьесы и актеров, так это Сабина и Тит.

Кстати, после двух лет в Паннонии Сабина вернулась в Рим, наряженная на манер местных женщин: вся в браслетах и даже с накрашенными вайдой[5] глазами (не иначе как, чтобы досадить императрице, которая неизменно приходила при виде снохи в ужас). Что не изменилось, однако, так это старая дружба между ней и Титом. Мне везет даже больше, чем Виксу, не раз думал он.

Похоже, Викс исчерпал тему Адриана и Сабины и теперь вновь оглядывал атрий, над которым чернело ночное небо, а в углу, нежно журча, струился фонтан.

– Не люблю домашний уют, – пожаловался он. – Зато каждый день готов спать в походной палатке.

– Неужели? – поддразнил его Тит. – По-моему, ты лжешь. По тебе видно.

– Что видно?

– То, что надо.

Тит заметил, как Энния зажигает лампы, и встал, чтобы ей помочь. Тем временем на Рим спустилась ночь, шумная римская ночь, полная самых разных звуков: скрипа колес, лая собак, взрывов хохота, чьих-то шагов по мостовой. Как это было не похоже на Германию с гнетущей ночной тишиной, нарушаемой лишь шелестом ветра в кронах деревьев. Тит хорошо помнил, как поразил его этот контраст, когда он вновь вернулся домой с севера.

– Тебе нужна женщина.

– Согласен, – ответил Викс. – Ты случайно не знаешь в Риме хороших шлюх? Думаю тех, с которыми я когда-то водил дружбу, давно нет.

Стоявшая рядом Энния презрительно фыркнула.

– Тебе нужна не шлюха, Викс, – уточнил Тит. – Тебе нужна жена.

– Легионерам запрещено жениться!

– Рядовым, но не офицерам. Ты же, считай, одной ногой уже центурион, – напомнил ему Тит. – Циник Верцингеторикс. Муж и отец семейства. Ведь какой-никакой опыт по этой части у тебя есть, если учесть усыновленного тобою мальчонку.

Тит помог Виксу, когда тот, вернувшись из дакийской кампании, в один прекрасный день заявился к нему с маленьким мальчиком на плечах – сыном его красавицы гречанки.

– Помоги мне найти кого-нибудь, кто взял бы его себе на воспитание, – попросил его тогда Викс. – Я бы и сам, но какой из меня воспитатель?

– Полностью с тобой согласен, – ответил Тит и нашел в Моге лавочника, который за небольшую мзду согласился взять мальчика к себе и растить его вместе со своими тремя сыновьями. Вот и сейчас он поинтересовался, как там поживает сын Деметры.

– Похоже, ему там хорошо, – произнес Викс, вновь беря в руки чашу с фруктами. – Я время от времени навещаю его, чтобы проверить, как его дела.

– Вот видишь? К тому времени, когда у тебя будут свои сыновья, ты уже наберешься опыта.

– Этого мне только не хватало. Не хочу ни детей, ни жены. И вообще кто ты такой, чтобы раздавать мне советы? Можно подумать, ты сам женат, – ответил Викс, посматривая на Эннию, которая, покачивая бедрами, удалилась в кухню. – По крайней мере в глазах людей.

– Я слишком занят строительными проектами императора, чтобы обзаводиться семьей. Когда я возвращаюсь домой, мои волосы серы от мраморной пыли. Скажи, какой жене это понравится?

– Ты помогаешь возводить триумфальную колонну? – с неподдельным интересом спросил Викс. – Я пока еще ее не видел…

– Если ты считаешь, что колонна – внушительное зрелище, то что ты скажешь, увидев бани, которые сейчас строит Траян? Клянусь, таких в Риме еще не было. Траян хочет, чтобы они были готовы едва ли не завтра, но готов поспорить, что их строительство займет еще самое малое лет пять.

– Да, обидно, – ответил Викс, играя рукояткой ножа на поясе. – Он должен ходить в походы, завоевывать мир, а вместо этого строит бани!

– А вот здесь я с тобой не согласен – в отличие от Траяна. Кстати, поговаривают, будто он готовит новый поход – в Парфию.

– В Парфию? – навострил уши Викс. – Хотя вряд ли наш Десятый возьмут туда. Вот проклятие, а я не отказался бы. Жаркие темнокожие женщины. Жаркие небеса и жаркие битвы. Представляю себе!

И Викс с Титом покорили Парфию за новой чашей вина, поднимая тосты за воображаемые победы. Примерно где-то в середине штурма Вавилона Викс начал зевать, во время разграбления Хатры он уже клевал носом, а затем и вообще положил голову на стол и уснул.

– Вот видишь? – сказал Тит и, притащив из спальни одеяло, набросил на друга. – Тебе нужна жена. Чтобы было кому вместо меня накрывать тебя одеялом.

Но Викс уже храпел вовсю.

Сабина

Сабина не помнила, когда она начала избегать мужа. Вернее, показываться ему на глаза лишь тогда, когда тот бывал в хорошем настроении. А в хорошем настроении Адриан бывал, лишь кого-то убив.

– Удачная была охота? – спросила она, когда он вошел в триклиний, держа в руке окровавленные перчатки. Было еще рано, и беломраморные стены триклиния, выходившие на восток, были окрашены розовым цветом.

– Да, убил оленя. – Казалось, Адриан был не в силах устоять на одном месте, как и пара собак у его ног. Как будто все трое по-прежнему жадно втягивали ноздрями утренний туман, пытаясь учуять жертву, чтобы затем выпустить ей кровь. – Правда, это была самка. Но, с другой стороны, надо уметь довольствоваться малым.

– Вот уж не думала, что ты можешь этим довольствоваться.

Адриан ответил на ее колкость холодной улыбкой и потянулся к груде свитков и табличек, которые, несмотря на ранее утро, уже ожидали его.

Перед тем как прийти к завтраку, он успел вымыться. Его тога ниспадала аккуратными накрахмаленными складками, борода аккуратно подстрижена, руки чисты. Это был совсем другой человек нежели тот, за которым Сабина наблюдала из окна в рассветный час, когда он верхом въезжал во двор с ног до головы забрызганный грязью и кровью, а его свита скакала вслед за ним с убитым оленем. Сабина не сомневалась, что Адриан не поленился слезть с коня, чтобы собственноручно перерезать раненому животному горло. Он любил доводить любое дело до конца.

– У нас оленины уже больше, чем мы можем съесть, – сказала Сабина. Благодаря охотничьим подвигам Адриана не только они сами, но и их рабы не знали недостатка в дичи. – Давай отдадим этого оленя одному из твоих клиентов в качестве подарка.

– Как тебе будет угодно, – равнодушно пожал плечами Адриан. Убитое животное его больше не интересовало. – Кстати, не жди меня сегодня вечером на ужин. Сегодня я ужинаю с сенатором Руриком.

– О, какая удача для тебя, – с улыбкой ответила Сабина. – Говорят, у него такие красивые вольноотпущенники.

И вновь взгляд в ее сторону, уже не просто холодный, а ледяной. «Неужели я до конца моих дней буду его дразнить», – подумала Сабина. Еще несколько лет назад ответом на такие слова стала бы сдержанная улыбка или самое большое вопросительно выгнутая бровь. Теперь же от его голоса могла покрыться ледяной коркой ячменная вода в ее кубке.

– Я ведь не спрашиваю у тебя, чем занимаешься ты.

– О, ты только этим и занимаешься.

Еще одно изменение в их отношениях за последние годы. Куда ты ходила? Кого ты видела? Почему ты улыбнулась?

– Неправда, – возразил Адриан. – Я лишь проверяю твое благоразумие.

Резким движением он скатал свиток и потянулся за новым. Сабина не спускала с него задумчивых глаз, отпивая из кубка с ячменной водой. Розовый свет на стенах триклиния сменился золотистым. Внизу, на улице, был слышен скрип колес. Город оживал, чтобы до вечера напоминать о себе своими звуками.

Адриан снова поднял глаза.

– Мне не нравится, когда ты это носишь. – Он указал на ее запястье, украшенное необычным браслетом, сделанным из тонкой, завязанной узелками веревки.

– А мне нравится.

– Он на вид варварский.

– Он и есть варварский.

Сабине его подарила одна колдунья в Паннонии. Более того, Сабина любила Паннонию, ее поросшие лесом равнины, глубокие быстрые реки, местных жителей с их непроницаемым взглядом, которые пили смертоносную сабею, как будто то было молоко. Паннония таила в себе множество тайн, здесь предстояло сделать немалую работу – Сабина в этом даже не сомневалась. А каких трудов, каких уловок ей стоило выпросить у Адриана средства на постройку госпиталя в Виндобоне! И как назло, когда закладывался фундамент, пришло время возвращаться в Рим. Теперь ей снова придется поселиться в высоком и узком доме Адриана на Палатине, с его белыми мраморными стенами, геометрическими фризами и немыми рабами.

– Я вчера купила книгу, – сказала она. – Новые стихи того самого поэта, о котором все говорят. Аммиана. Мне кажется, тебе не понравятся его метафоры, хотя порой он изъясняется весьма оригинально.

Адриан что-то быстро набросал на восковой табличке.

– Мне некогда читать.

– Это не в твоем духе.

– Я теперь консул, и на меня возложены куда более важные обязанности.

– Но раньше ты всегда находил время для книг, независимо от того, кем был.

Адриан не удостоил ее ответом. Вместо этого он продолжил разглаживать воск на табличке, стирая написанное, чтобы начать заново. На большом пальце под ногтем у него запеклась кровь. Заметив это пятнышко, Сабина задалась вопросом, что увидела в его глазах олениха, когда он склонился над ней с ножом, чтобы перерезать ей горло. Когда они только поженились, Адриан ходил на охоту примерно раз в неделю: стоя на колеснице, он с азартом преследовал оленей. В Паннонии он охотился на волков уже через день, для чего держал свору свирепых гончих псов местной породы. И вот теперь у него не было времени на чтение когда-то столь любимых им греческих поэтов! И это при том, что на охоту он отправлялся каждый день. Сама не зная почему, Сабина привыкла вставать с зарей, чтобы встретить его, и всякий раз задумчиво смотрела на улыбающееся, забрызганное кровью лицо мужа.

– Император ничего не говорил тебе про Парфию? – неожиданно спросил Адриан.

– Он планирует поход в следующем году, – ответила Сабина, убирая за ухо выбившийся локон. – По его словам, он пока не решил, какие легионы взять.

– Мне он этого не сказал, – раздраженно бросил Адриан.

– Просто он все еще обдумывает свой план.

– Коль вы с ним так часто проводите время в беседах, не могла бы ты сказать ему, что я готов командовать легионом. Желательно Третьим Парфянским.

– Но почему? – подняла голову Сабина. – Мне казалось, ты не был сторонником вторжения в Парфию.

– Я и сейчас им остаюсь, – ответил Адриан. – Это будет напрасная трата времени и денег. Но тогда я смогу стать наместником Сирии.

– Сирии? – Сабина подперла кулаком подбородок. – А вот это было бы приключение! Горы, палящий зной… Мне давно хотелось увидеть Пальмиру. Помнится, ты говорил, что ее называют Невестой Пустыни.

– Тебя я в Сирию не возьму. – Адриан сделал последний штрих и отложил табличку в сторону. – Вернее, возьму, но при одном условии: что ты пообещаешь мне, что не станешь позволять себе того, что позволяла в Дакии и Паннонии. Не станешь совершать вылазки по лесам и полям, не станешь возвращаться домой с грязными ногами и водиться с простонародьем, дабы не позорить меня. Честное слово, мне порой бывает за тебя стыдно. Супруга губернатора должна иметь безупречную репутацию.

Сабина со стуком поставила кубок.

– Тебе самому нравились эти вылазки. Они помогали ближе узнать страну, помогали понять, что нужно сделать.

– Консул должен держаться с большим достоинством. Равно как и его супруга. К тому же Сирия – это тебе не Паннония с ее дремучими лесами. Там за нами чужие глаза будут следить гораздо пристальнее.

– Если мы попадем туда, – холодно уточнила Сабина. – Хорошо, я замолвлю за тебя словечко перед Траяном, чтобы он выделил тебе легион, коль ты горишь таким желанием. Но я не могу обещать, что он меня выслушает. Потому что Луций Квиет тоже не прочь получить под свое начало Третий Парфянский и, похоже, не остановится ни перед чем.

– А еще он не прочь заполучить тебя.

– Неужели? – пальцы Сабины машинально сжали кубок. Сама она мгновенно насторожилась и замерла словно олень, почувствовавший приближение охотника.

Адриан же даже не поднял глаз от табличек.

– На прошлом пиру у императора Квиет не сводил с тебя глаз.

– И?

– Может, ты сможешь чем-то помочь мне через него?

Сабина вопросительно подняла брови.

– Он бербер, – пояснил Адриан, просматривая свитки. – А у берберов горячая кровь. И слово, оброненное на подушку, может сделать свое дело.

Сабина не нашлась, что на это сказать, и какое-то время сидела молча.

– То есть ты хочешь положить меня ему в постель? – спросила она наконец. – А что на это скажет императрица Плотина?

– Разумеется, она придет в ужас. Как добропорядочная супруга. Ну а поскольку у меня таковой нет, почему бы мне не использовать себе во благо иные твои таланты?

– При условии, что я соглашусь.

– Что-то я не замечал за тобой особой разборчивости, – равнодушно ответил Адриан. – Не понимаю, чем тебя не устраивает бербер?

Сабина соскользнула с кушетки, отдала кубок рабу и вышла вон.

– Как он посмел! – возмутилась Кальпурния. – Наглец! А ведь я когда-то пыталась тебя предостеречь, Вибия Сабина.

– Верно, пыталась, – Сабина скрутила в узел волосы и со злостью скрепила шпильками.

– Мне он никогда не нравился, – поддакнула Фаустина, гордая своей прозорливостью. – Ты дала ему пощечину? Ну, когда он это сказал? Я бы точно дала.

– Нет, – ответила Сабина. – Хотя удержалась с трудом.

Сбросив с плеч платье, она шагнула в парной туман кальдария. Мачеха последовала за ней. Последней, скромно завернувшись в полотенце, шла ее младшая сестренка.

– А что дальше? – не унималась Фаустина. – Расскажи, что было дальше.

– Только не в присутствии младшей сестры! – вмешалась Кальпурния. После нескольких родов мачеха Сабины заметно округлилась, однако светлые волосы по-прежнему ниспадали роскошной волной, а лицо освещала приятная улыбка. – Иначе она наотрез откажется выходить замуж.

– Неправда, не откажусь! – возразила Фаустина. – Наоборот, Сабина, скажи матери, чтобы она выдала меня замуж прямо сейчас. Я не хочу ждать еще два года!

– Тебе всего шестнадцать. Тебе рано замуж. Вот Сабина вышла в девятнадцать.

– Причем к девятнадцати у меня уже имелся большой опыт, – согласилась Сабина, вспомнив про Викса.

– Неужели? – удивилась Фаустина. Теперь это была стройная, высокая девушка. От отца ей достались темные глаза, от матери – роскошные светлые волосы. Какая красавица, отметила про себя Сабина, поймав себя на том, что привыкла думать о Фаустине как об одиннадцатилетней девочке, худенькой и угловатой. Прошло всего несколько лет, и вот теперь перед ней была сама Венера.

«А ведь еще вчера Фаустина примеряла мои платья, сетуя на то, что она такая маленькая!»

– Вижу, вы девушки готовы сплетничать о своем, не обращая внимания то, что я думаю по этому поводу, – заявила Кальпурния. – Постарайтесь не перегреться. Лично я, пожалуй, поплескаюсь в бассейне.

Фаустина едва дождалась, когда мать выйдет вон.

– Расскажи мне все, как было, – умоляла она Сабину. – Твой муж хочет, чтобы ты спала с его приятелями? Я же говорила тебе, что он мне никогда не нравился! Давай, рассказывай, и как можно подробнее.

– А ты не боишься, что будешь потрясена тем, что я расскажу?

– О, еще как! Но мне действительно хочется знать. Все самое интересное, самое волнующее всегда происходит с тобой, а вот со мной – никогда.

– Знаешь, когда твой собственный муж хочет положить тебя в постель к другому мужчине – в этом нет ничего волнующего.

Сабина выразительно посмотрела на младшую сестру: от малышки Фаустины ничего не осталось, за исключением золотого амулета в виде сердечка, который обычно носили на шее незамужние девушки. Этот амулет будет снят в то утро, когда Фаустина выйдет замуж. Может, ей стоит заранее сказать, что муж – это не просто поздравление и красная фата, но и многое другое.

– Адриан тревожит меня, – призналась Сабина, задумчиво глядя сквозь пелену пара. На другом конце кальдария компания немолодых матрон о чем-то сплетничали за розовым вином. А чуть поодаль парочка молодых девушек перешептывались о своих любовниках. «Здесь, в сизом тумане парной, с языка на язык переходило больше секретов, – подумала Сабина, – чем во всем остальном Риме». – В последнее время он сильно изменился.

– Это как? – Фаустина убрала с шеи влажные пряди.

«Казалось бы, такая мелочь, – заключила Сабина, – стоит произнести ее вслух, как она покажется полным абсурдом».

– Он стал меньше читать, – наконец сказала она. – Раньше он только и делал, что читал философские труды, делал архитектурные наброски, ездил в Афины. Теперь же он хочет стать губернатором Сирии. Императрица Плотина уже давно вкладывала ему в уши такие идеи, и вот теперь он, похоже, стал к ним прислушиваться.

– Честолюбивые матери, – с пониманием кивнула Фаустина. – Мама предупредила меня о них, когда ко мне стали заглядывать женихи. «Выбирай себе мужа без матери», сказала она мне.

– Императрица Плотина ему даже не мать.

– Что, согласись, еще хуже, – тоном умудренной женщины произнесла Фаустина. – Мать по крайней мере вынуждена иметь дело с собственным ребенком. Но эти бездетные женщины, они хватаются за молодых людей, чтобы потом понукать ими, как лошадьми. Тебе не кажется, что на самом деле они предпочли бы любовников, но они берут приемных сыновей, которым потом начинают проедать мозг.

– И где только ты набралась такой мудрости?

– Тебе понравились мои речи? Отлично. Я не отказалась бы стать мудрой и всезнающей, – Фаустина довольно поболтала ногами. – Но я хочу знать другое. Императрица Плотина, она на самом деле такая добродетельная супруга? Ни за что не поверю, что все эти годы она блюла себя, ни разу не оступившись, не сойдя со своего пьедестала.

– Пока что никаких признаков падения я не замечала, – со вздохом ответила Сабина. – Безусловно, Плотина – ходячее воплощение добродетели. Как и Адриан. По крайней мере она этого от него ждет.

Правда, теперь он ходит на охоту каждый день, упрекает жену в распутстве, а сам готов подложить ее в постель к своему сопернику.

– Лично я понимаю, в чем тут дело, – заявила Фаустина. – Тебе не нравится Адриан: разведись с ним. Император так любит тебя, что непременно даст согласие. Ты можешь вернуться домой и жить с нами. Но помоги мне выбрать мужа.

Сабина задумалась над предложением сестры. А ведь и впрямь заманчиво! Вновь спать в своей девичьей спальне, сплетничать с сестрой, поближе познакомиться с тремя сводными братьями, которых Кальпурния произвела на свет после Фаустины и Лина. Каждый вечер за ужином обсуждать с отцом книги. Кстати, отец в последнее время заметно постарел, хотя все еще важная фигура в сенате.

– Боюсь, что не смогу.

– Но почему? – Фаустина огляделась по сторонам. – У тебя есть любовник? – шепотом поинтересовалась она.

Сабина опешила.

– О боги, Фаустина, каких только сплетен ты не наслушалась!

– Если верить слухам, ты или весталка или переспала с целым легионом солдат, – чистосердечно призналась Фаустина. – Жду не дождусь, когда нечто подобное начнут говорить про меня.

– Целый легион, говоришь? – переспросила Сабина. – Интересно, откуда у меня столько времени? Честное слово, кроме Адриана моих мужчин можно пересчитать по пальцам.

– Вот и расскажи мне о них, – не унималась Фаустина. – Честное слово, я никому не скажу, даже родителями.

И она в клятвенном жесте подняла руку.

– Ну, хорошо. Есть кое-что, чего им лучше не знать, – Сабина подняла глаза к потолку. – Погоди, дай вспомнить. Был один претор, который красиво читал стихи. Правда, те, которые он писал сам, никуда не годились. Зато чужие он декламировал превосходно. У него был такой красивый голос. Затем был один коллега отца по сенату. Его имени называть не буду…

– Мне кажется, я знаю, о ком ты! – воскликнула Фаустина. – Он ведь на тридцать лет старше тебя!

– И что? Седина и остроумие могут быть неотразимы, – усмехнулась Сабина и пожала плечами, мол, подумаешь. Если в глазах Фаустины она распутная старшая сестра, то почему бы не сыграть эту роль? – До сенатора был один красавчик жрец из Дельф, когда мы с Адрианом жили в Греции. Он дал мне пожевать листьев лавра, и я, словно пифия, вдохнула пары, от которых закружилась голова, после чего я участвовала в оргии вместе с другими паломниками.

У Фаустины округлились глаза.

– Ты участвовала в оргии?

– Я бы тебе не советовала, – сказала Сабина. – После троих партнеров массовое соитие надоедает. Итак, скольких любовников я насчитала? Трех? Да, был еще один солдат. Самый лучший из всех четверых.

А вот эту историю лучше припасти на другой раз. Не хотелось бы, чтобы младшая сестра попробовала соблазнить кого-нибудь из стражников, охранявших их дом. Одной распутной дочери в семье более чем достаточно.

– Ну как, ты потрясена?

– Нет, – призналась Фаустина и покраснела.

– Даже Кальпурния не всегда была такой образцовой матроной, как сейчас, – добавила Сабина. – Она переехала к отцу за три недели до свадьбы. Помнится, тогда весь Рим перемывал ей косточки.

– Мама? – удивилась Фаустина. – Думаю, даже убеленные сединами старики в молодости нарушали правила.

– Ну, Кальпурния еще не старуха. Ей всего лишь сорок пять. Это еще не возраст.

– Сорок пять – это старость, – решительно заявила шестнадцатилетняя Фаустина.

– Наверно, все матери кажутся старыми в глазах своих дочерей, – сказала Сабина. – Но только не моя. А еще она была самой знаменитой распутницей во всем Риме после императрицы Мессалины.

– Неужели? А я и не знала, – призналась Фаустина. – Мне никто ничего о ней не рассказывал. Только рабы. Но если их послушать, она была настоящая Медуза.

– Она была в сто раз хуже Медузы и Мессалины вместе взятых. Иначе почему все с таким рвением вешают на меня ярлык шлюхи? В глазах людей я такая же, как и мать. Вои и все объяснение.

– Четыре любовника за десять лет не делают тебя шлюхой, – решительно изрекла Фаустина. – Тем более, если учесть вкусы Адриана.

– А что тебе известно про его вкусы?

– Рабы делятся со мной слухами. В том числе, и твои. Это самый верный способ быть в курсе дел. Адриан, как он может возражать. У него ведь у самого есть… мужчины.

– Когда-то не возражал.

В первые годы их брака Адриан никогда не задавал вопросов, с кем проводит время его жена, при одном условии, что Сабина будет соблюдать приличия и не запятнает его имя позором, став причиной публичного скандала или родив внебрачного ребенка. В остальном ее постель – это ее постель. Он даже не настаивал, чтобы она родила ему сыновей, как то обычно требуют большинство мужей. Но после Дакии тема любовников вдруг стала болезненной.

– Признайся, во время кампании ты приводила в свою палатку легионеров? – спросил он как-то раз, что называется, в лоб, и по обеим сторонам его рта залегли глубокие складки. Это случилось в ту ночь, когда Траян праздновал в Моге победу. Тогда он приказал ей блюсти себя, и она вышла за дверь в мокром платье.

– Трибун или офицер, человек равного с тобой положения – это одно, но грязный солдат – это уже выходит за рамки любых приличий. Так приводила или нет?

– Нет, – ответила Сабина, и это была чистая правда. Потому что в свою палатку они никого не приводила. Она вообще в ней не спала. Если она и спала где-то и с кем-то, то всего с одним солдатом. Если вы хотите, чтобы ваша ложь звучала убедительной, она должна содержать как можно больше правды. Помнится, тогда Адриан повернулся и зашагал прочь. И никогда больше не возвращался к этой теме.

«Но именно после той ночи начались все эти его вопросы, – подумала Сабина. – Где ты была? Куда ходила? Кого видела? Почему улыбнулась?»

– Скажи мне еще раз, – обратилась к ней Фаустина. – Лично мне Адриан не нравится. Отцу он тоже не нравится. Он не нравится самому Траяну. Тогда почему ты вышла за него замуж? Ты ведь могла выйти за кого угодно!

– Честно говоря, я не жалею, что вышла за него. – Сабина поднялась с места и потянулась. – Когда-то мы с ним вели такие замечательные беседы. – Она пыталась сохранить легкомысленный тон. – Даже сейчас я бы не сказала, что жить под одной крышей с Публием Элием Адрианом скучно.

Фаустина вопросительно посмотрела на сводную сестру.

– Тебе это так важно?

В следующий миг, наплававшись в бассейне, вернулась Кальпурния. От прохладной воды ее щеки раскраснелись.

– Ну как, девушки, еще не устали сплетничать? Сабина, если ты убедила мою дочь, что она должна или стать весталкой или сбежать с гладиатором, скажу честно, я на тебя рассержусь.

– Неправда, – возразила Фаустина. – Сабина дала мне немало ценных советов о семейной жизни. Согласись, что девушки должны брать пример со своих старших сестер.

– В разумных пределах, – уточнила Сабина. – Значит, у тебя появились женихи? Интересно было бы о них услышать.

Втроем они вышли из кальдария в соседний зал, где улеглись на мраморных плитах и подозвали к себе банщиц. Сабина и Фаустина легли рядом, и пока ловкие пальцы массажисток мяли им спины, переговаривались между собой.

– Есть один жених, его я называю его Нытик, и еще один претор, которого я называла Красавчик, потому что он… красавчик. Но однажды он попробовал меня поцеловать и засунул мне в рот язык так глубоко, что меня едва не стошнило, и с тех пор я называю его Тошнотиком.

Возможно, внешне Фаустина и была юной Венерой, но ее темные глаза светились отцовской проницательностью, под роскошными светлыми волосами скрывалось здравомыслие Кальпурнии. Так что у нее не возникнет трудностей, когда настанет момент выбрать себе мужа. Она наверняка предпочтет человека честного, разумного, надежного, такого, кто бы ценил и уважал ее.

Как жаль, что я не Фаустина, вздохнула Сабина. Прямая и трезвомыслящая. Фаустина никогда бы не влюбилась в бывшего гладиатора… чтобы потом выйти замуж за холодного, расчетливого политика с его занудной мамашей, которой до всего есть дело.

Адриан был таким не всегда, тотчас встала на защиту супруга вторая половинка ее «я». Вот если только знать, почему он так сильно изменился с тех пор!

Глава 18

Викс

Никто никогда не говорит вам, что это такое, стареть. Нет, я знал, что к тому времени, когда мне стукнет пятьдесят, у меня появится седина, а мои плечи начнут сутулиться. Но как несправедливо, уже в тридцать лет просыпаться с жуткой головной болью после всего двух кубков вина, в то время как в семнадцать я мог запросто выпить два кувшина, а на утро даже не вспомнить об этом. Увы, после ночи воспоминаний у Тита у меня было такое ощущение, будто в моей голове работает дюжина молотобойцев. Превозмогая шум в ушах и пульсирующую боль в висках, я кое-как влез в доспехи, дрожащими пальцами закрепил ремни, прицепил на шлем парадный плюмаж и вместе с курьером и его депешами потащился во дворец на прием к императору. Я уже забыл, когда последний раз бывал во дворце и не могу сказать, что я горел желанием попасть туда снова. Когда мне было тринадцать, я провел в его стенах несколько не самых лучших месяцев моей жизни, не то в качестве гостя, не то пленника, и потому был бы только рад, если бы представилась возможность никогда больше там не появляться. Но мраморные коридоры показались мне веселее, чем я их помнил. А может, все дело в шумной толпе рабов, вольноотпущенников и даже длинных очередях просителей, на лицах которых больше не было печати страха.

– Имя? – надменно спросил вольноотпущенник, когда мы с курьером переступили порог дворца.

– Верцингеторикс, аквилифер Десятого легиона в Могунтиакуме, и с ним курьер. – Я потрогал футляр с депешами, украшенный печатью нашего легиона. – У меня донесения для императора.

Вольноотпущенник явно ждал подношения, но я не сунул ему в ладонь ни единой монеты.

– Придется подождать, – холодно изрек он. – Перед вами вон какая очередь.

К императору мы попали лишь после полудня, и к этому времени хор молотов и наковален в моей голове звучал с удвоенной силой. Увидев Траяна, я невольно улыбнулся: загорелый, широкоплечий, в забрызганной чернилами тунике, он что-то быстро писал на восковой табличке, а вокруг него суетились секретари. И, честное слово, он улыбнулся мне в ответ.

– Верцингеторикс из Десятого! – воскликнул Траян, откладывая перо. Он помнил всех по именам, всех – до простого солдата. Стоит ли удивляться, что легионеры так любили его. – Клянусь Юпитером, не иначе как ты уже центурион!

– Стану им, как только откроется вакансия, Цезарь. По крайней мере мне так сказали.

– Отлично, отлично. Я велел легату повысить тебя, как только ты протрезвеешь. Потому что центурион из тебя будет – лучше некуда.

Неужели это так? Неужели свершится то, о чем я мечтал все эти годы? Шлем с гребнем, поножи, меч на другом боку, потому что мне больше не надо будет вытаскивать его, будучи в строю. Я спал и видел себя центурионом с того момента, как стал аквилифером, и вот теперь от этой мысли у меня вспотели ладони. Восемьдесят человек под моим началом. Интересно, станут ли они обзывать меня за моей спиной обидными кличками? Например, зверем, солдафоном или, наоборот, тюфяком? Будут ли ворчать, завидев мое приближение или тотчас вытягиваться в струнку? Будут ли хвалить меня, сравнивая с другими центурионами, или за моей спиной делать в мой адрес непристойные жесты и плеваться?

Впрочем, не все ли равно. Если Траян считает, что из меня выйдет отличный центурион, значит, так и будет. Даже если ради этого мне придется вывернуться наизнанку.

– Прими мою благодарность, Цезарь, – начал было я, но он жестом велел мне закрыть рот.

– Ерунда. Нам нужны хорошие офицеры. Особенно сейчас, когда я положил глаз на Парфию. Не хочешь пойти со мной?

Он тепло и вместе с тем пристально посмотрел на меня. Я выдержал его взгляд.

– Ты только скажи, Цезарь.

– Вот и отлично. Говоришь, привез депеши? Давай их сюда, – с этими словами он взломал печати и пробежал донесения глазами. – Надеюсь, вы не слишком скучаете в своем Моге?

– Нет, Цезарь. – Сказать по правде, вернувшись из Дакии, я опасался прокиснуть в германской грязи, но в последние годы вылазки даков снова участились, так что долго скучать не пришлось. – Я даже умудрился заработать несколько шрамов.

Траян потребовал, чтобы я их ему показал. И мне ничего не оставалось, как приподнять рукав и показать ему толстый рубец в том месте, где два года назад руку пронзило вражеское копье. Траян посмотрел на него с восхищением.

– Узнаю Дакию! Интересно, будет ли так же весело в Парфии?

– Возьми туда наш Десятый, Цезарь, и Парфия будет твоя уже через полгода.

Минут через пять – десять он выпроводил меня. Правда, подмигнув мне на прощание, добавил, чтобы я не слишком торопился возвращаться в Мог.

– Возьми себе отпуск на месяц, погуляй по Риму. Когда я закончу составлять приказы для Десятого, захватишь их с собой.

– Слушаюсь, Цезарь.

Отдав свой самый бравый салют, я резко развернулся на пятках. Головная боль хотя и напомнила о себе, однако терпеть удары молотов стало гораздо легче. И все благодаря воодушевлению Траяна, который взбодрил меня лучше, чем глоток воды в жаркий день.

– Любимчик императора, – усмехнулся курьер, пока мы с ним прокладывали себе путь по шумному коридору, битком забитому просителями. – Иначе, с какой бы стати легату посылать в Рим именно тебя? Он подумал, что если император тебя поимеет, то он скорее откликнется на нашу просьбу прислать нам новых инженеров. Так он поимел тебя?

– Нет.

– Не верю!

– Какая мне разница. Не хочешь – не верь.

Ни для кого не было секретом, что император питал слабость к красивым юношам, хотя и был женат на каменнолицей Плотине. Впрочем, его легко понять.

При желании я мог бы стать его возлюбленным. Как-то раз вечером, после того, как меня сделали аквилифером, я возвращался к себе со своим орлом. Траян, шедший мне навстречу, остановился, чтобы поприветствовать меня, по пути в свою палатку. Он, как обычно, похлопал меня по плечу, однако его рука задержалась на мгновение дольше положенного, а одна бровь выгнулась в немом приглашении. Признаюсь честно, отказ дался мне нелегко – не потому, что я никогда не спал с мужчинами или, наоборот, хотел с ним спать, и даже не потому, что это был император, и он мог сделать со мной что угодно, если я откажусь. Нет, я отказал потому, что любил его. Это был мой Цезарь, мой генерал, чьи приказы я привык выполнять. Так или иначе я, пробормотав что-то невнятное, мол, меня ждут мои обязанности, высвободил плечо из-под его руки. Траян, в свою очередь, стукнул меня по руке – похоже, без всякой обиды, – и пошел дальше, к одному из красивых молодых офицеров, что с радостью делили его ложе. А ведь не все императоры проявляли такое благодушие, когда им отказывали. Взять, к примеру, последнего императора, которому я служил в этом дворце. Жизнерадостный, хотя и не совсем в своем уме. Помнится, он любил насаживать мух на перо. Не могу сказать, что я горел желанием служить Риму, но императору – это совсем другое дело. По крайней мере пока у руля власти стоял такой человек, как Траян. На самом же деле, я был любимцем Траяна не потому, что я был не такой, как все, какой-то особенный, и даже не из-за моей внешности. Просто он предпочитал иметь рядом с собой таких людей, как я – молодого, энергичного солдата, которому в жизни не нужно ничего, кроме боевого похода и хорошего сражения в его конце. И таких любимцев, как я, у императора было немало, разбросанных по разным легионам в разных концах империи. Даже сейчас я с легкостью узнаю солдата Траяна – по глазам, по пружинящей походке, хотя все мы теперь далеко не молоды. Этакий дополнительный блеск, который мы приобретали, служа нашему императору.

А тогда он дал мне увольнительную на месяц.

Выйдя из дворца, я постоял в тени ворот, а заодно бросил взгляд на шумный город. Накануне я слишком устал с дороги, слишком проголодался и слишком увлекся разговорами со старым другом, чтобы задуматься о том, что я вернулся домой. Утром же молоты в голове бухали с такой силой, что почти ничего не замечал вокруг себя. И вот теперь я огляделся по сторонам. Со всех сторон меня обступали высокие здания. Прижимаясь друг к другу, их громады как будто нависали надо мной. Все это было странно и непривычно – особенно после нескольких лет в Германии, с ее раскисшими дорогами и дремучими лесами. Я стоял на ярком солнце, истекая под латами потом, и это тоже было странно. Потому что в середине лета в Моге лили дожди.

Не скажу, чтобы я в течение десяти лет, проведенных в Германии, скучал по Риму, но сейчас я все-таки с жадностью вдыхал римский воздух.

– Привет, старушка, – сказал я столице империи.

В ноздри мне ударили запахи дегтя, пива, жареного мяса, немытых тел, благовоний и кипучей жизни.

– Ну и вонища здесь, – проворчал курьер.

– И как тебе запашок? – весело отозвался я. – Кроме как здесь, такого нигде больше нет. Обожаю этот город.

– Здесь слишком жарко, – пожаловался курьер и удалился в поисках гостиницы.

– Ты идешь со мной? – крикнул он мне из-за плеча.

– Нет, надо кое-кому нанести визит.

На мой стук дверь открыла старая вольноотпущенница в платке и придирчиво окинула меня взглядом с головы до ног.

– Ты к кому?

Я снял шлем и представился. Не успел я договорить до конца, как ее лицо расплылось в беззубой улыбке.

– Ну конечно! Ну конечно! – и она пропустила меня внутрь. – Он уже давно ждет тебя. Постой минуточку…

Ждать долго не пришлось.

– Разрази меня Юпитер! – воскликнул я, высвобождаясь из медвежьих объятий. – Что случилось с тобой, Симон?

Я посмотрел на своего бывшего товарища по контурбернию, который первым ушел из армии. Симон отрастил курчавую бороду, волосы на голове тронуты сединой, сверху – шапочка. Вместо привычных лат, которые сидели на нем как вторая кожа, он на восточный манер был одет в халат с кисточками.

– Где тот, кто учил меня входить в учебный поединок правой рукой?

– Его нет, и притом давно, чему я только рад, – с этими словами Симон потащил меня дальше в дом. Я успел рассмотреть приятный, залитый солнцем атрий, такой же, как и во всех римских домах. В небольших кадках росли апельсиновые деревья, широкие резные двери вели в просторные комнаты. Впрочем, не успел я войти, как из этих дверей в атрий тотчас начали стекаться любопытные.

– Вот уж не рассчитывал увидеть тебя так скоро, – Симон, все так же улыбаясь, похлопал меня по плечу. – Ты только что прибыл?

– Прыщ, Юлий и Филипп съели бы меня заживо, узнай они, что я не зашел проведать тебя. – Я покосился на толпу любопытных, которая росла буквально на глазах. Многие были похожи на Симона – та же борода, те же темные глаза. – Это твои родственники?

– Все до единого! Это моя племянница Мира, а это ее брат Веньямин.

Мне навстречу вышла симпатичная веснушчатая девушка и маленький черноволосый мальчик, которого Симон тотчас подбросил в воздух, а девочку ласково потрепал по щеке, сказав что-то по-еврейски. После чего вновь обратился ко мне на латыни.

– А это мой брат Исаак, его жена Хедасса, мои двоюродные братья… – за этим последовали новые имена, новые лица, новые приветствия. Слегка ошарашенный, я раздавал кивки, а сам думал о том, какие они сейчас, мои собственные сестры. Одну я видел, когда она еще была в колыбели, другую не видел вообще. Интересно, волосы отца уже совсем поседели? А мой брат, он хотя бы сколько-нибудь похож на меня? Иногда я с оказией посылал письма родителям в Британию, а еще реже мне приходил ответ – помятое письмо, написанное красивым материнским почерком. Последнее, что я слышал от них, так это что жизнь в их горах прекрасна и безмятежна, отец по-прежнему терзает свой сад и учит брата боевым приемам, а мои сестры – веселые, длинноногие девчушки. Кто знает, когда я увижу их снова? Служить мне оставалось еще десять лет. Надеюсь, что к тому времени моя мать еще будет жива, чтобы вновь заключить меня в теплые, материнские объятия.

– Здравствуй, Верцингеторикс, – поприветствовала меня немолодая женщина. – Мой Симон много о тебе рассказывал. Ты должен сегодня вместе с нами отпраздновать шаббат. Симон говорил, что ты ведь тоже еврей?

Женщина задержала взгляд на татуировке на моей левой руке: там был изображен орел с распростертыми крыльями. Клюв раскрыт в победном клекоте. Я сделал себе ее после триумфа в Дакии.

– Да, моя мать еврейка, – признался я, понимая, что мои слова слышат бесчисленные дядья и двоюродные братья.

– Значит, и ты тоже еврей, – сказала женщина, как будто подводя итог. Наверно, я ожидал от еврейского дома большей экзотики. Некоторые легионеры из нашего Десятого служили в Иудее. От них я наслышался об этой стране самых нелестных отзывов, мол, засушливая знойная задница мира, в которой живет шумный, вспыльчивый народец. Правда, я старался пропускать мимо ушей самые невероятные байки: мол, евреи отрезают своим новорожденным мальчикам члены. И все же я ожидал встретить в доме Симона что-то иное, нечто более восточное, совершенно непривычное. Увы, его семейство – стоило мне привыкнуть к числу людей – мало чем отличалось от любой римской семьи, с которыми мне доводилось делить трапезу. Дом тоже был самый обыкновенный, возведенный вокруг квадратного атрия. Как и просторный триклиний с его стилизованными фризами из виноградных гроздей и чаш. Как и слуги из числа вольноотпущенников, которые забрали у меня плащ. Ну, разве что здесь было больше бородатых мужчин, а женщины закрывали головы яркими платками. В остальном это был зажиточный римский дом. Впрочем, нет, одна разница все же была. За столом меня усадили на почетное место, однако многочисленные сморщенные тетушки и бабушки, да и дети тоже, смотрели на меня как на существо из сказочного мира, как будто у меня вот-вот вырастут рога. Какой-то маленький мальчик указал на меня пальцем, и сестра – та самая веснушчатая девушка, которую Симон представил как свою племянницу – поспешила одернуть его. Когда же я повстречался с ней глазами, она потупила взор, как и положено воспитанным девушкам. Правда, что касается меня, то в последние годы мне почти не попадались воспитанные девушки. Лишь веселые и крикливые офицерские жены, и германские шлюхи, с которыми я проводил время в Моге.

Кушетки поставили полукругом, как обычно на вечеринках, с той разницей, что здесь имелись места и для детей, чего не встретишь в римских домах. Слуги обходили кушетки, подавая вино и блюда с угощениями. Я было потянулся за хлебом, но Симон подтолкнул меня в бок. И тогда до меня дошло, что его мать по-еврейски читает какую-то молитву и исполняет некую церемонию со свечами. Я поспешил склонить голову, однако молитва оказалась короткой.

Нам подали рыбу, жареного ягненка и снова вина. Через какое-то время последовали новые молитвы, и, что удивительно, я разобрал половину еврейских слов. Правда, ради меня всеобщая беседы шла на латыни. По мере того как наши кубки наполнялись снова и снова, несколько юных племянников начали жаркий спор об Иудее, о том, как жестоко обошелся с их страной Рим. Интересно, подумал я, если Рим был столь жесток, то почему они сейчас живут здесь, если не в роскоши, то в достатке? Но Симон согласно им кивал. В эти минуты он вновь напомнил мне бравого солдата, каким я его знал – этакая неприступная скала, прошагавшая справа от меня весь поход. Затем разговор пошел о том, что возможно ли заново отстроить Иерусалим. Я рискнул вставить свое слово.

– У вас будет такая возможность, – обратился я к одному из юных бородачей. – Вскоре император поведет легионы в поход в Парфию. И ему не будет дела до того, кто чем занят в Иудее.

– Вот как? – удивился племянник и посмотрел на орла у меня на руке. – Скажи, а что такого Парфия сделала императору, что на нее нужно идти походом?

Я не мог говорить за Траяна, но сам был не прочь отправиться в Парфию, хотя бы потому, что устал маяться бездельем. Правда, говорить об этом здесь я не стал и вместо ответа предпочел впиться зубами в баранью ногу.

– Значит, теперь настала очередь Парфии, – произнес другой племянник, подливая себе в кубок вина под неодобрительными взглядами матери. Похоже, что даже примерные еврейские юноши иногда напивались допьяна, к великому огорчению своих матерей. – Вскоре Масада узнает, что это значит.

Я тотчас вскинул голову. Название Масада было мне знакомо, причем очень хорошо. С кушеток раздались вздохи. Симон потемнел лицом, а его симпатичная веснушчатая племянница сделала жест, который тотчас же напомнил мне мою мать: она как будто отгоняла печаль.

– Масада – это наша трагедия, – пророкотал басом брат Симона со своей кушетки во главе стола. – Ее нельзя упоминать в субботу.

– Масада это не только трагедия, – произнес я.

Все посмотрели в мою сторону. Я с вызовом откусил еще от бараньей ноги.

– Целый город был мертв по вина Рима, – сказал бородатый племянник и холодно посмотрел на меня. – Погибли все, до последнего ребенка. Разве это не трагедия?

– Это не только трагедия, но и триумф.

– Откуда тебе это знать?

– Там была моя мать.

Повисло молчание. Я поднял глаза и обвел взглядом притихшие кушетки.

– В чем дело?

– Там никто не выжил, – наконец произнес Симон. – Ни единая душа. Это известно всем.

– Моя мать выжила.

Молчание сделалось еще более тягостным, и между нами словно выросла стена. Казалось, даже служанки испуганно застыли на месте со своими блюдами и кувшинами.

Никто не проронил ни слова, а вот глаза присутствующих продолжали пристально смотреть на меня. Я оттолкнул свою тарелку и, откинувшись назад, оперся о локоть. Эту историю я слышал всего один раз, когда мне было лет десять. Моя мать рассказывала ее кому-то еще, пока я играл рядом. Мне запомнились ее слова:

– Масада – это был твердый орешек. Крепость, полная мятежников, запасов воды и провианта. Она держалась долго, отказываясь сложить оружие перед римлянами. Поскольку те не могли взять крепость измором, они построили насыпь к ее воротам и подтянули осадную башню. Причем использовали для этого подневольных евреев рабов, зная, что осажденные никогда не рискнут лить горячий деготь и бросать камни на головы своим соплеменникам.

Неожиданно веснушчатая девушка встала, сняла с кушетки темноволосого малыша и, посадив его себе на бедро, подозвала к себе остальных детей. Вслед за ней они гуськом вышли за дверь. Я выждал какое-то время. Вскоре девушка вернулась и вновь опустилась на ложе.

– Мира, – строго произнесла мать, – твоим ушам рано слушать такое.

Однако девушка, обведя глазами присутствующих, посмотрела в мою сторону. Я вновь обрел голос, пусть даже для этого мне пришлось собрать волю в кулак.

– Римляне внизу уже ликовали, предвкушая победу. Утром они возьмут город, сожгут, разорят, пленных мятежников закуют в цепи и отправят в Рим, где они будут проданы в рабство.

Чернобородый племянник сплюнул.

– Внутри Масады мятежники созвали всеобщую сходку. Пришли все, и мужчины, и женщины. Не было только моей матери. Ей было всего шесть лет, но позднее она поняла, что там случилось. Отец вернулся домой и долго о чем-то разговаривал с матерью в спальне. Когда он вышел, лицо его было белым, как мел. Позади него на полу лежало тело.

Моя бабушка. Я почему-то только сейчас об этом подумал.

– Отец плакал. Он велел моей матери и ее сестре подойти к нему, но моя мать, увидев в его руке нож, испугалась и убежала. Правда, она успела заметить, как сестра подошла к отцу и, взяв у него из рук нож, сама лишила себя жизни. Потому что он сам не мог этого сделать. Сестре было четырнадцать.

Останься она жить, она была бы моей теткой. Напротив меня веснушчатая девушка по имени Мира прикрыла ладонью рот. Ей явно было не намного больше, чем той мертвой девушке.

– Моя мать убежала в соседний дом, – продолжил я свой рассказ. – Но во всех домах картина была та же самая. По взаимному согласию – и мужчин, и женщин – отцы пришли домой, чтобы уничтожить все, что имело хоть какую-то ценность и… убить свои семьи. После чего мужчины собрались на площади, чтобы тянуть жребий. Так были выбраны десять мужчин, которые должны были лишить жизни остальных. Затем они снова вытянули жребий – один из этих десяти должен был убить оставшихся девятерых, а потом себя. Поэтому, когда римляне вошли в город, грабить там было нечего. В живых тоже не было никого. Ни женщин, которых можно было насиловать, ни мятежников, которых закованными в цепи можно провести по улицам Рима. Это мертвый город, правда, полный запасов пищи. Евреи специально не стали их уничтожать, чтобы враг понял: голод защитникам крепости не грозил.

Я обвел взглядом своих сотрапезников.

– Их добровольная смерть была вызовом римлянам.

– Для нас самоубийство – великий грех, – возразил чернобородый племянник. Правда, осуждения в его голосе я не услышал.

– Именно поэтому они и тянули жребий, – ответил я. – Чтобы себя убил лишь один из них.

Впрочем, я не мог не думать о том, сколько все же предпочли сами наложить на себя руки, как моя юная тетя, когда их отцы не смогли найти в себе сил. Я представил, как я подношу меч к горлу сынишки Деметры, как он доверчиво смотрит на меня, и эта картина заставила меня вздрогнуть.

– И все-таки это грех, – повторил бородатый племянник. – Они не должны были этого делать.

– Чтобы затем стать рабами? – Я в упор посмотрел на него, и он отвел взгляд. – Моя мать была рабыней. Ей и еще горстке детей удалось убежать, но в конце концов в живых осталась только она. Поверьте мне, потом она не раз пожалела, что осталась в живых. – Я обвел взглядом обитателей дома. – Я тоже был рабом. Скажу вам честно, это не жизнь.

И вновь гробовое молчание. Почувствовав, как мой сосед по кушетке Симон весь напрягся, я укорил себя в душе, что испортил им ужин. Вечно я все делаю не так.

– Думаю, об этом хватит, – бодрым голосом произнесла мать Симона. – В конце концов сегодня суббота.

– Нет, потому что сегодня суббота, мы должны почтить их память, – возразила девушка по имени Мира, чья кушетка была напротив моей. Ее голос прозвучал негромко, но сильно. В глазах ее застыли слезы. – Он прав. Масада – это триумф.

– Не совсем…

– Они ушли из жизни так, как сами захотели, лишив римлян победы. Разве это не триумф? – Мира вопрошающе посмотрела на меня. – А что стало с твоей матерью?

– В конце концов она обрела свободу, – произнес я, осторожно подбирая слова. – Она до сих пор жива. У нее дом на высокой горе, в котором она живет вместе с моим отцом. У них есть дети помимо меня.

– Тогда и Масада тоже жива. – Мира подняла кубок. Я в ответ поднял свой. На какой-то миг вновь воцарилась тишина, но затем Симон тоже поднял свой кубок и что-то сказал по-еврейски. Его слова прозвучали резко, но когда я посмотрел на него, его глаза сверкали как факелы.

Суббота закончилась. Но семья Симона не спешила расходиться. Все они сгрудились вокруг меня. Женщины теребили меня за руку, пылкие юные племянники требовали от меня подробностей обороны крепости, и даже брат Симона, этот суровый патриарх, дружески сжал мне плечо. Мать Симона со слезами на глазах пригласила меня в гости на следующей неделе, правда, уже не в римский дом, а в загородную виллу. Невидимая стена, разделявшая нас, рухнула.

– Извини, если что не так, – сказал я Симону, когда мы с ним остались наедине. – Честное слово, я не хотел испортить вам шаббат.

– Ты ничего не испортил, – заверил он меня. – Наоборот, поведал прекрасную историю. Викс, я тебя знаю уже десять лет, но ни разу ее от тебя не слышал.

– Это было так давно…

– Это было вчера…

Голос его звучал с такой яростью, что я вопросительно поднял брови.

– Но если Рим так поступил с твоей семьей, – спросил он меня со всей страстью, – во имя всего святого, ответь, почему тогда ты ему служишь?

– Единственное, что я умею, это держать в руках меч, – ответил я, не зная, что еще ему сказать. – Для такого, как я, выбор мал: или легионы или арена. Но на арену я больше не хочу.

Симон вперил взгляд в темноту, хотя я был готов поклясться, что он ничего перед собой не видит.

– Несчастные евреи, – голос его звучал одновременно гордостью и негодованием. – Они покинули этот мир по собственной воле.

– Да.

– Чего еще можно себе пожелать?

Я обвел глазами темный атрий. Светильники отбрасывали на стены теплый, желтый свет, апельсиновые деревья в кадках источали нежный аромат. И я подумал, что себе можно пожелать массу других вещей, однако предпочел не спорить с Симоном на эту тему, тем более, учитывая его настроение. Я почему-то подумал о том, что мне предстоит вернуться в Мог, в пропахшую потом казарму, где затем несколько месяцев дожидаться похода в Парфию, и на меня накатилась страшная усталость.

В темноте кто-то взял меня за руку. Я повернулся: на меня смотрело хорошенькое личико с веснушками на носу. Племянница Симона, Мира. Крупный рот, огромные глаза, волосы прикрыты белым платком.

– Спасибо, – сказала она, но не найдя больше слов, лишь покачала головой, которая доставала мне лишь до плеча. Затем, еще раз молча пожав мне руку, она повернулась и зашагала назад в дом. Я посмотрел ей вслед, и мне почему-то захотелось узнать, какого цвета у нее волосы.

Плотина

Человек перед ней исходил потом. Плотине это нравилось. Мужчинам пристало нервничать в присутствии богинь. Именно так и должно быть. А кроме того, это значительно облегчало жизнь самой богине.

Человек облизал пересохшие губы.

– Я ничего не понимаю.

– По-моему, Гай Теренций, ты все отлично понимаешь. – Плотина подтолкнула через стол табличку, чтобы на нее взглянул ее собеседник, пухлый, чиновник в парике. – Мои секретари обратили мое внимание на кое-какие расхождения в цифрах, и я решила проверить их сама. Ты прикарманивал деньги, выделенные на строительство общественных бань.

Гай Теренций обвел глазами стены ее кабинета. В прошлом году Плотина велела снять с них веселые тканые гобелены. Теперь они были голые, как в каком-нибудь храме: никаких украшений, лишь темный африканский мрамор. Плотина догадывалась, как давит сейчас эта чернота на испуганного потного чиновника.

– Госпожа, уверяю тебя…

– Прошу тебя, избавь мои уши от заверений в твоей невиновности, – Плотина помахала рукой, и ее обручальное кольцо сверкнуло в свете лампы. – Телега с лесом здесь, заказ на мрамор там. Но ни то ни другое почему-то не дошло до места. Зато в твои карманы, Гай Теренций, перекочевали несколько сестерциев.

По шее чиновника сбежал ручеек пота.

– Госпожа, – прошептал он, – я уеду из Рима…

– Разве я просила тебя об этом? – императрица посмотрела на себя в зеркало на противоположной стене, над головой у мошенника, и осталась довольна своим отражением. Выражение лица подобающее таким моментам – холодное, неодобрительное, царственное, однако не беспощадное. Именно так она взирала на провинившегося чиновника с высоты своего кресла, чем-то напоминая статую Юноны в храме Юпитера. Та тоже свысока взирала на тех, кто пришел просить ее милости. «Мне не хватает лишь ее диадемы».

– Думаю, ты можешь сохранить свою должность, Гай Теренций, – продолжала Плотина. – Но взамен я попрошу от тебя одну услугу.

– Что угодно, госпожа! – Гай Теренций рухнул на колени.

– Долю тех средств, что ты прикарманиваешь на строительстве бань, – видя растерянное выражение его лица, Плотина улыбнулась уголками рта, – давай разделим пополам. Половина тебе, половина мне. Как ты понимаешь, управлять империей – дело весьма накладное.

Затем они еще несколько минут обсуждали детали, после чего потный чиновник покинул кабинет. Плотина же взяла со стола табличку и аккуратно вычеркнула имя Гая Теренция. Там были и другие имена, но они могут подождать.

Помнится, она страшно нервничала в первый раз. Но с каждым новым разом это давалось ей все легче и легче. Да и вообще, что дурного в том, если зарвавшийся чиновник раскошелится на благое дело? Поступай она так ради своей собственной выгоды, да, ей не было бы никаких оправданий. Но она печется о благе Рима.

Плотина вновь бросила взгляд в зеркало.

– В некотором смысле это мой долг, – сказала она, обращаясь к собственному отражению. – Ведь, согласись, теперь, когда он стал консулом, дорогому Публию требуются средства, и немалые.

Сабина

Сабина дождалась, когда из спальни мужа выскользнет темноволосый вольноотпущенник с плечами Аполлона и на цыпочках удалится по коридору. Как только тот ушел, она распахнула дверь и вошла. Адриан растерянно заморгал. Он лежал на подушках, и на его голых плечах блестели капельки пота. Лампы отбрасывали неяркий свет на смятое покрывало, на высокий лепной потолок, на статую греческого воина в углу, застывшего метающим копье.

– Довольно неожиданный визит, – произнес Адриан, придя в себя.

Облаченная в просторное белое платье, Сабина пересекла комнату и присела на край постели.

– Давай поедем в Афины, – предложила она. От нее не скрылось, что всего за пару минут она успела удивить мужа как минимум дважды.

– Что?

– Забудь про Парфию, – сказала она. – Забудь про то, что ты хотел стать наместником Сирии. Забудь про то, что ты консул. Давай поедем в Грецию. Мы ведь давно уже об этом мечтали. Афины, Коринф, Спарта. Островки с белыми утесами в окружении лазурного моря. Давай сядем на корабль и поплывем в Трою. Лишь бы только уехать из Рима.

На какой-то миг ей показалось, будто взгляд его вспыхнул огнем. Тем самым задорным огнем, какой она видела в его глазах, когда он, от восторга махая руками, отдавал себя во власть чудес и загадок этого мира. Но затем он вновь посмотрел на постель и расправил смятые простыни. Взор его тотчас потух, брови насупились.

– Может, в будущем. Но только не сейчас.

– Но почему нет? Только не говори мне, что ты предпочитаешь спорить в сенате с упрямыми стариками, вместо того, чтобы верхом на муле ехать в Дельфы, чтобы посмотреть на Оракула. Неужели тебе этого не хочется?

– Дело отнюдь не в том, чего мне хочется, а чего нет.

– Значит, оно в том, чего хочет Плотина? – Сабина вопросительно выгнула бровь. – Я думала, Публий Элий Адриан, что ты взрослый мужчина и хозяин своим поступкам.

– При чем здесь Плотина! Она всего лишь помогает мне добиться того, что принадлежит мне по праву.

– И что же это такое? Третий Парфянский легион? Сирийское наместничество?

– Это и многое другое.

Адриан потянулся за свитком, лежащим на прикроватном столике, и развернул его. Сабина наклонилась к нему и ладонью закрыла написанное. Адриан раздраженно вздохнул.

– Между прочим, я впервые за много недель вижу тебя с книгой в руках, – игривым тоном сказала Сабина.

– Мне было не до чтения.

– Ну, раньше тебе хватило времени на все, и на книги тоже, – заметила Сабина как можно мягче. – Почему ты так изменился? В чем причина?

– Разве я изменился?

– Когда-то ты разговаривал со мной.

– Когда-то ты были мне интересна.

– Только не думай, Адриан, что, обидев, ты заставишь меня отступиться. Я не настолько тебя люблю, чтобы ты мог меня обидеть. – С этими словами она потянулась и взяла в ладони его большую руку. – Но это не значит, что ты мне безразличен. И я точно знаю, что ты несчастлив.

Адриан убрал ее руки и резко встал, чтобы надеть тунику. В неярком свете ламп Сабине было видно, как играют под кожей литые мускулы. «Как божественно сложен мой муж, – подумала она. – Какой он стройный и сильный. Впрочем, неудивительно, ведь он каждый день тренирует тело на охоте».

– Что ж, может, я действительно не так уж и счастлив, – сказал он, затягивая на талии ремень. – И мне стоит отравиться в Грецию вместе с тобой, и пусть Луций Квиет командует Третьим Парфянским. Какой толк принимать участие в войне, в которой я не вижу смысла и которая мне безразлична.

– Неужели? – Сабина подтянула ноги и села, скрестив их, на кровати. – Скажи, почему?

«Скажи мне что угодно, о, муж. Главное, говори со мной».

– Боюсь, мне просто не предначертано судьбой проводить мои дни в странствиях по Греции или за чтением книг, – с этими словами он сложил на груди мускулистые руки. – Вот и все.

– Ах да, опять эта судьба. Помнится, ты говорил, что отлично знаешь, чего она ждет от тебя.

– Что я стану императором Рима.

Сабина посмотрела на мужа. В свете ламп его волосы и борода казались почти черными. От носа на щеку пролегла резкая тень. Взгляд его был тверд и спокоен, сам он застыл в ленивой, расслабленной позе, словно во сне, живое воплощение спокойствия и безмятежности.

– Когда я был мальчиком, для меня составили гороскоп, – произнес он, как будто между прочим, словно разговор шел о погоде. – Астролог сказал…

Сабина расхохоталась. Адриан весь напрягся, лицо его сделалось каменным. Ее смех тотчас оборвался, застряв где-то в горле.

– Астролог? Ты строишь свою жизнь, ты принимаешь решения на основе гороскопа?

– Большинство астрологов мошенники, но только не Несс, – возразил Адриан. – Я не помню случая, чтобы он ошибался в своих предсказаниях.

– Ах да, астролог императора Домициана. Ты рассказывал мне о нем. – Сабине было хорошо известно это имя, хотя знаменитый провидец уже давно отошел от дел. – Он якобы предсказал тебе, что ты повидаешь почти весь мир.

– Верно, так он и сказал. А также, что мне суждено стать императором.

– И поэтому Плотина вечно старается…

– Я не рассказывал ей про пророчество Несса. Я вообще никому о нем не рассказывал. – В его голос закрались странные нотки. – Я даже не знаю, зачем я это рассказываю тебе.

– Ну, это не такой большой секрет, – пожала плечами Сабина. – Подумаешь, пророчество! Сколько астрологов нашептывали честолюбивым юнцам слова о троне и венце в расчете на звонкую монету.

– Это не просто пророчество. С того дня, когда Несс начертал свои предсказания, я заинтересовался расположением звезд, сам научился их читать. Каждый год я составляю свой собственный гороскоп и каждый год его сжигаю. Потому что все они до единого говорят, что я стану императором.

Сабина вновь рассмеялась, правда, не так звонко, и покачала головой.

– Я всегда считала тебя трезвомыслящим человеком.

– И все же это произойдет. Вот увидишь.

– Скажи, тебе самому хочется стать императором?

– Какое это имеет значение? – пожали плечами Адриан. – Я все равно им стану, хочу я того и или нет.

Сабина в упор посмотрела на мужа.

– Ты серьезно это говоришь?

– Скажи, я когда-нибудь шутил, Вибия Сабина?

По-прежнему скрестив руки на груди, он посмотрел на нее сверху вниз. Она сложила ладони и задумчиво подперла кончиками пальцев подбородок. Ей казалось, будто она сделала шаг вниз и, оступившись, нечаянно прикусила язык.

– До того как выйти за тебя замуж, – произнесла Сабина после короткого молчания, – я спросила, не сделает ли Траян тебя своим преемником. Ты ответил, что Плотина мечтает об этом в отличие от тебя самого. И еще ты сказал, что будешь только рад, если выбор падет на кого-то еще. Потому что в жизни нужно успеть повидать как можно больше – своими глазами увидеть разлив Нила, посетить храм Артемиды в Эфесе…

– Все так, – кивком подтвердил Адриан. – Но разве не твои слова, что, мол, если вам нужна хорошая ложь, к ней нужно подмешать как можно больше правды.

За окном стояла жаркая ночь, через открытые ставни в комнату из сада вливался густой, горячий воздух, напоенный ароматами цветов. Сабина же зябко поежилась, словно продрогла до костей.

– Зачем же тебе было мне лгать? – спросила она.

– Как зачем? Чтобы добиться тебя, – удивился он. – Хотя сказать по правде, я не сразу догадался, каким образом это лучше сделать. Большинство девушек были бы несказанно рады, если бы им предложили корону. С тобой же было с точностью до наоборот.

– Тогда почему ты не сделал предложение одной из них? Зачем тебе понадобилась я?

– Я бы так и поступил, – согласился Адриан, – будь у меня на примете кто-то еще. Но, увы, невесты из приличных семейств – не слишком частая вещь. Мне нужна жена хороших кровей, желательно, связанная узами родства с императором, с приличным приданым и связями с влиятельными семействами Рима. Умная, образованная, с хорошим вкусом. Такая, что способна расположить к себе людей самых разных сословий. Мне самому не хватает легкости в общении с людьми, зато твои таланты легко восполняют этот мой недостаток. Так что других кандидатур просто не было. И если ты, Вибия Сабина, обуздаешь свою ненасытную страсть к приключениям, то из тебя получится достойная императрица.

– Что ж, не могу сказать, что эта идея совершенно не прельщает меня, – Сабина была совершенно не уверена в том, что говорит. Более того, опасалась сказать лишнее, однако молчание было подобно пытке. – Хотя, боюсь, я буду вынуждена отказаться. Или ты не слушал меня, когда я еще в самый первый раз сказала тебе, что не хотела бы работы, которая бы длилась всю жизнь. Или я неясно выразилась? Я не хочу быть императрицей.

– Моя дорогая, – улыбнулся Адриан. – Разве твои желания что-нибудь значат? Так будет, хочешь ты того или нет.

– Неужели? – спросила Сабина. – А без меня это случится?

Адриан резко обернулся.

– Что ты хочешь этим сказать?

Но ее уже не было в комнате.

Глава 19

Викс

Насколько я мог судить, праздник Ту-Бе Ав был чем-то воде еврейских луперкалий. День возлюбленных, день тех, кто еще не связал себя узами брака.

– А зачем тебе понадобился я? – недоумевал я, когда Симон вытащил меня из дому. – Неужели я еще не надоел вам?

В один из дней, прошедших с предыдущего шаббата, семейство Симона отбыло на скромную виллу и едва ли не силком вытащило меня с собой.

– Нет-нет, мы будем рады тебя видеть на нашем празднике, – сказал Симон и махнул рукой в сторону виллы. Это было приятное место, хотя оно и не шло ни в какое сравнение с внушительным загородным домом сенатора Норбана в Байях. Вилла Симона представляла собой просторный дом, по которому бегали собаки, в трещинах между плитками двора росли пучки травы, а над виноградником плыл запах пыльного винограда. – Ведь ты у нас герой Масады.

– Послушай, – пожаловался я. – Никакой я не герой, тем более, не герой Масады. Я даже никогда не бывал в Иудее.

– Зато ты последний прямой потомок, – Симон дружески поддал мне кулаком в бок. – Твои дети тоже будут героями Масады. Докажи, что Риму нас не одолеть.

– Рим вас одолел, – возразил я и махнул рукой туда, где на горизонте вырисовывался силуэт города, чьи огни были видны нам каждый вечер, а затем на возделанные поля вокруг нас. – Ты ведь живешь в Риме, не говоря уже о том, что на протяжении двадцати лет воевал во славу Рима.

– Было да прошло, – отмахнулся Симон, как будто годы, проведенные в Десятом, ничего для него не значили. – Сейчас совсем другое время. Готов поспорить, ты ни разу не видел, как мы празднуем Ту-Бе Ав. Ага, а вот и они!

– Кто?

К дверям, громыхая, подкатила украшенная цветами повозка, которой управлял раб в щегольском венке. В повозке сидел десяток хихикающих девушек в белых платьях. В следующее мгновение двери виллы распахнулись, и мимо нас пробежали еще две девушки, тоже в белом. Одну я узнал, это была Мира. Ее стройные лодыжки мелькнули из-под подола платья, когда вторая девушка с визгом помогла ей забраться в повозку.

– В этот день незамужние девушки танцуют среди виноградников, – пояснил Симон. – Считается, что это поможет им найти мужа.

– И как, помогает?

– Мужчины приходят посмотреть их танец, – расплылся в хитрой улыбке Симон. – Так девушки потом выходят замуж.

Увидев, что повозка, скрипнув, сдвинулась с места, Симон поспешил взяться за руки с двумя своими братьями, чтобы пойти вслед за ней к винограднику. Это была действительно праздничная процессия. Молодые люди передавали из рук в руки кувшины с вином, девушки в повозке весело хихикали, не осмеливаясь поднять глаз. Отцы и матери гордо вышагивали под руку, с венками на головах. Я замыкал шествие, полной грудью и вдыхая терпкий аромат земли под моими сандалиями и запах винограда, что рос по обеим сторонам дороги.

– Эй, только не отставать! – крикнула мне мать Симона и, схватив под руку, потащила дальше. За последнюю неделю она привязалась ко мне, как к родному сыну. Мне почему-то подумалось, что матери обычно следили за тем, чтобы я не слишком заглядывался на их дочерей и не оставлял грязных следов на выскобленных до блеска полах. В отличие от них мать Симона потчевала меня жареным гусем и уговаривала вставать утром как можно позже, чтобы получше выспаться.

– Это надо же! Давно ли я сама танцевала на празднике! Отец Симона, он выбрал меня в тот же самый день. Надеюсь, что и Симон поступит точно так же. Ему нужна жена. Какая это, однако, глупость – запрещать солдатам жениться! Если кому и нужна жена, чтобы встречала мужа после долгого похода, так это солдату!

Не отрывая глаз от повозки, я сдержанно улыбнулся.

– Будем надеяться, что Мире больше не придется танцевать на этом празднике, – сказала мать Симона, и я почему-то вздрогнул. – Ведь это уже третий раз! Ей ничто не мешало выйти замуж в шестнадцать лет, но мой сын ей многое позволяет. Она же привыкла задирать нос…

За неделю я слегка разобрался в их запутанных семейных отношениях. Мира приходилась Симону племянницей. Ей исполнилось девятнадцать. У нее был приятный, мягкий голос, и она умела приготовить гуся так, что тот таял во рту.

– По крайней мере, сегодня хороший день для танцев, – заметил я, глядя на безоблачное небо.

– Может, и ты сегодня найдешь себе жену, – пошутила надо мной мать Симона и шагнула вперед. – Подумай сам, разве сравнится с заботливой женой-еврейкой избалованная римлянка, которая только и знает, что приносит в жертву козлов!

Я вновь посмотрел на повозку с девушками. Двое из них поймали мой взгляд и тотчас захихикали, прикрыв ладонями рот. Я почему-то был уверен, что меня пригласили не просто так, а видя во мне завидного жениха. Странно, обычно это вызывало у меня желание бежать без оглядки. Но только не сегодня. По крайней мере, любопытство взяло надо мной верх.

Под хихиканье и смешки девушек телега остановилась, и мужчины подошли, чтобы помочь им спуститься на землю. Старшие женщины принялись распаковывать сумки со снедью. Оттуда же появились и новые кувшины с вином. Как и повсюду в мире, женщины страшно суетились, опасаясь, что угощений не хватит на всех. Стайка девочек, слишком юных, чтобы танцевать среди виноградника, обступили со всех сторон послушных мулов и принялись вплетать им в гривы разноцветные ленты.

– Викс, дай мне, пожалуйста, руку, – сказала мне Мира, поднимаясь на ноги. Я подошел и, взяв за талию, помог спуститься на землю. На ней было тонкое белое платье, сквозь которое я чувствовал тепло ее шелковистой кожи.

– Скажи, почему все девушки в белом? – спросил я, не торопясь, однако, отпускать рук.

– Чтобы никто не мог отличить богатую от бедной, – ответила Мира, кладя мне на плечо для опоры руку, а сама наклонилась, чтобы снять сандалии. – Ведь это день любви, а не споров по поводу приданого.

– Что ж, разумно.

– Как сказать, – задумчиво произнесла она. – Все молодые люди здесь знают меня не один год. Они знают, чего я стою, независимо от того, какое на мне платье. Но обычай хороший, я согласна.

У многих девушек волосы были распущены, однако на голове у Миры был белый платок. Он был ей к лицу, но мне до сих пор не давал покоя вопрос, какого у нее цвета волосы.

Мира выпрямилась, закинула сандалии в повозку и улыбнулась мне. Секунду постояв, она издала боевой клич и бегом бросилась в виноградник. Остальные девушки с визгом и хохотом бросились на ней вслед. Кто-то у меня за спиной заиграл на флейте, и маленькие девочки закружились под ее звуки. А в это время их старшие сестры взялись за руки и двинулись в танце по винограднику. Мужчины буквально пожирали их глазами, время от времени обмениваясь обычными в таких случаях шутками.

– Красивое зрелище, – сказал Симон, беря меня за локоть.

– Согласен, – ответил я. – Признавайся, на которую из них ты положил глаз?

– Пока не знаю, – буркнул он, не отрывая глаз от смуглой девушки с приятным лицом.

– А она и впрямь ничего, – подначил я его.

– Что ж, мне действительно нужна жена, – признался мой друг слегка сконфуженно. – Сколько можно ходить холостяком, пора обзавестись собственной семьей. Тем более, что вскоре я получу причитающийся мне участок земли, надеюсь, где-нибудь в Иудее.

Всем легионерам, отслужившим полный срок, полагался участок земли в любом из концов империи. Хотя какой из бывшего солдата земледелец? Не знаю. Лично я не отличу плуг от уличного фонаря. Думаю, и Симон недалеко от меня ушел в своих земледельческих познаниях.

– То есть ты хочешь жениться и увезти жену в Иудею, чтобы потом всю жизнь пахать землю? – удивился я. – Но ведь эту землю ты даже ни разу в глаза не видел!

– Чтобы любить Иудею, не нужно ее видеть, – со всей серьезностью произнес Симон. На этом наш разговор закончился.

Тем временем девушки успели обойти виноградник и теперь бросались в мужчин гроздьями винограда или цветами. Я заметил, как матери одобрительно кивают головами. Немолодой мужчина с сединой в бороде, стоявший чуть поодаль, – я знал, что у него недавно умерла его третья жена – буквально пожирал Миру глазами. У меня тотчас зачесались кулаки. В следующий миг ему в грудь полетела гроздь винограда. Он качнулся и растерянно заморгал, Мира же, заливаясь смехом, сделала невинные глаза и вновь нырнула в виноградник.

Мне удалось перехватить ее взгляд, Заметив, что я смотрю на нее, она улыбнулась и сдернула с головы платок. Махнув им, словно победным знаменем, она в следующий миг исчезла среди виноградных лоз. Впрочем, я успел разглядеть, что в ее косу были вплетены цветы, а сами волосы были рыжеватыми. Как и мои.

Раньше я этого не знал, но евреи совершают брачный обряд под балдахином. Я тоже стоял под ним, когда спустя месяц сочетался с Мирой браком.

Тит

– Аподитерий с полками для одежды будет стоять вон там, – сказал Тит каменщикам, клавшим кирпич под жарким полуденным солнцем. – Фригидарий с бассейном – вот здесь, – добавил он, обращаясь к другой группе рабочих, которые, сыпля проклятиями, заливали бетон. – А вот котельная – там. Видите, там выкопаны глубокие траншеи? Они для печей, чтобы пар в трубах не остывал. А вот там тепидарий, с массажными столами, – с этими словами, немного нервничая, он обернулся к гостям.

– Ну как вам?

Сенатор Марк Норбан и его младшая дочь Фаустина обвели взглядом внушительных размеров стройку. В воздухе висела кирпичная пыль, мимо то и дело сновали рабочие с лопатами или носилками. Было шумно, отовсюду раздавались стук молотков и топоров, шарканье ног, негромкие проклятия.

– Если не ошибаюсь, когда император Траян предложил сенату проект общественных бань, он дал на завершение их строительства три года, верно? – спросил Марк Норбан, складкой тоги прикрывая голову от палящих лучей солнца. – Однако я, видя, как движутся дела, дал бы четыре.

– Это самое малое, – согласился Тит. – А так, по-хорошему, все пять лет. Потому что без изменений в первоначальном проекте не обойтись, прежде чем воплотить его в камне. Я, например, отлично знаю, что наши мужчины хотели бы увидеть в общественных банях: гимнасий, парилку, где можно хорошенько пропотеть после физических упражнений, и как можно больше хорошеньких массажисток-рабынь.

– Мне все равно, какими они будут, хорошенькими или нет, – отозвался Марк Норбан, потирая больное плечо. – Главное, чтобы их руки умели снимать боль моих немощных старческих костей.

– Ну, твои еще не немощные, – возразила Фаустина и игриво потрясла отцовскую руку. – Ты нарочно так говоришь, чтобы ввести в заблуждение других сенаторов. Чтобы они подумали, будто ты им не страшен.

– Тс-с, – велел ей отец, – не надо говорить об этом вслух. Мне уже удалось убедить Рурика с его клакой, будто я на заседаниях клюю носом всякий раз, стоит разговору зайти о строительстве новых дорог.

– Я так и знала, что я права! – воскликнула Фаустина и, довольная собой, гордо вскинула подбородок. – Скажи, почему ты настаивал, чтобы я тоже пришла сюда? – обратилась она к Титу.

– Хотел услышать женское мнение, – с поклоном ответил Тит, снимая с головы широкополую шляпу. – Итак, скажи мне, каковы пожелания римских женщин? Что они хотели бы видеть в общественных банях? Потому что эти бани будут самыми лучшими, самыми грандиозными во всей империи! И женщины Рима, безусловно, имеют в этом вопросе право голоса. В твоем лице.

– В моем? – удивилась Фаустина, слегка откинув назад золотоволосую голову. – А почему не в лице моей сестры?

– Я просил ее, но, боюсь, она вряд ли может мне помочь. По ее словам, лучшие бани в ее жизни – это купание обнаженной в горной реке в Паннонии. Я, конечно, могу построить все, что угодно, – Тит взмахом руки обвел гигантскую стройку, – но, скажи, где я возьму горную реку?

Фаустина рассмеялась. В своем голубом платье она напоминала ему цветок гиацинта. За это время она не только вытянулась, но и успела превратиться в красавицу – что он и предсказывал ей, когда видел ее одиннадцатилетней девочкой.

– Ну, так давайте посмотрим самые большие бани Рима!

– Может, я и не настолько стар, как думают мои коллеги-сенаторы, – проворчал Марк Норбан, – но и не настолько молод, чтобы преодолевать горы строительного мусора. Бери мою дочь, а я пока посижу в теньке и поразмышляю о твоих архитектурных планах. Мне кажется, здесь можно выкроить место под приличный архив. Некоторые из нас, придя в бани, предпочли бы почитать книгу, вместо того, чтобы поднимать гири.

Тит жестом пригласил Фаустину следовать за ним, а согбенный, седовласый сенатор уселся на глыбу необработанного гранита. Тит был исполнен к нему самой искренней благодарности. Если бы не Марк Норбан с его мудрыми советами, неизвестно, как бы он выдержал первый месяц в должности квестора. Его собственный дед был уже стар и немощен, и Тит не желал лишний раз беспокоить его своими вопросами. А вот сенатор Норбан, наоборот, был только рад поделиться опытом, и ни разу не отказал Титу, когда тот обращался к нему с просьбой.

– О да, средства, выделяемые на армию, для многих отличная кормушка. Найдется немало желающих запустить в них лапу. Зато у тебя будет прекрасный опыт, когда тебе поручат разоблачать казнокрадов. А ведь у них, что ни день, то новые схемы прикарманивания общественных денег.

Марк рассеянно помахал им вслед, поскольку сам уже с головой ушел в изучение чертежей. Тит предложил Фаустине руку.

– Смотри под ноги, – предупредил ее, ведя за собой по стройке. – Здесь повсюду валяются камни. Не говоря уже про каменщиков, которые за всю свою жизнь не видели такой красавицы, как ты. Итак, этой гимнасий… это бассейн. Это уборная. Трубы повсюду проложены медные, даже ручки для смыва. Фригийский мрамор в вестибюле. Каррарский более знаменит, но фригийский менее зернист, и у него имеется только ему свойственный лоск, а ведь стены здесь постоянно будут влажными. Пятьсот ламп будут освещать кальдарий и…

Поймав себя на том, что трещит без умолку, Тит осекся на полуслове.

– Извини, наверно я, утомил тебя. Но я действительно увлекся этим проектом. Настоящий квестор не любит свою работу, а по возможности, даже ее не делает, потому что все свое время проводит в мечтах о том времени, когда станет претором.

– Признаюсь тебе, я и не знала, что в обязанности квестора входит следить за ходом строительства бань, – ответила Фаустина, с интересом глядя на огромную яму, которой, по словам Тита, вскоре предстояло стать бассейном, дно которого украсит мозаика с изображением дельфинов.

– Да, в иное время это не входило бы в круг моих обязанностей. Но император Траян поручил мне эту работу. Видишь ли, я уже работал с архитекторами, возводившими колонну в честь победы над даками. Императору хотелось, чтобы за ходом работ следил кто-то такой, кто видел Дакию собственными глазами. Чтобы он мог сказать резчикам, как все на самом деле выглядело. А поскольку к тому моменту, когда начались главные работы по строительству колонны, все те, кто принимал участие в походе, были заняты другими делами, это поручили мне. Думаю, Траян остался доволен, поскольку сразу после завершения колонны, отправил меня надзирать за строительством бань.

– Да, впечатляет.

– Ну, я бы не сказал, – возразил Тит и признался: – Чаще всего я занимаюсь тем, что разнимаю консула Адриана и архитектора, чтобы они не убили друг друга. Дело в том, что Адриан тоже надзирает за ходом работ, а поскольку он питает интерес к архитектуре, у него то и дело возникают идеи, как можно улучшить первоначальный замысел. Неудивительно, что он страшно оскорбился, когда архитектор сказал ему, что его купола смотрятся как тыквы. Так что я между ними нечто вроде буфера, как Паннония между Германией и Дакией. И пусть на меня сыплются удары с обеих сторон, убери меня, – и про мир можно забыть.

Фаустина, прищурившись, рассматривала фундамент аподитерия.

– Скажи, а какой кирпич вы используете?

– Из Таррацины, – ответил Тит и назвал ей имя поставщика.

– Вы покупаете высушенный на солнце кирпич, вместо обожженного в печи? Знаешь, покупай лучше кирпич у меня!

Тит растерянно заморгал.

– У тебя?

– В моей собственности четыре кирпичных фабрики, – пояснила Фаустина. – Мать подарила их мне в качестве приданого, правда, при условии, что я разберусь в кирпичном производстве. И я разобралась и теперь знаю про кирпичи буквально все. И я вижу, что твой кирпич был высушен на солнце, вместо того, чтобы быть обожженным в печи. Такой кирпич быстро разрушается от воды, а ведь вы строите бани, где вода будет повсюду.

Тит взял ее слова на заметку.

– Еще кто-нибудь?

Фаустина, руки в боки, обошла наполовину вырытый аподитерий. Солнечные лучи пронизывали тонкую ткань ее платья, и Тит был вынужден сделать рабочим знак, чтобы те не смели глазеть.

– У тебя предусмотрены полки, где посетители могли бы оставить одежду?

– Да, из сосны.

– Лучше из ольхи. Она не гниет, когда намокает. Кстати, в мое приданое также входит лесопилка, – пояснила она, предвосхищая его вопрос. – Кроме того, помимо полок должны быть крючки. Женщины наверняка предпочтут вешать платья, а не складывать.

– Неужели?

– А ты попробуй, сложи платье вроде этого, – Фаустина потрогала пальцами шелковую ткань. – Чтобы его вновь разгладить, потребуется горячий утюг. А какая женщина захочет выйти из бань в мятом платье?

– Именно поэтому мне так важно услышать мнение женщины, – ответил Тит, делая на табличке очередную пометку. – Что-то еще?

– Буквально во всех банях Рима можно увидеть мозаику с обнаженными русалками. Женщинам же не нравится смотреть на обнаженных русалок, чья грудь гораздо красивее, чем у них самих. Пусть русалки красуются в мужской половине, а в женской изобрази что-нибудь другое. Например, морского бога с красивой голой грудью.

– Никаких обнаженных русалок, – пообещал Тит. – Ведь мы строим самые лучше бани Рима.

Фаустина отряхнула с лица кирпичную пыль и посмотрела на Тита.

– Для тебя ведь эта работа важна? Даже если по большому счету она не входит в круг твоих обязанностей.

– По большому счету бани – не самое важное по значимости, – Тит провел рукой по почти готовой стене, сложенной вдвое толще обычной, чтобы сохранять тепло парной, – хотя они и будут самыми большими в империи. Эта емкость вмещает в себя восемь миллионов мер воды. И когда строительство завершится, здесь будут и обнаженные русалки в гимнасии, и обнаженный морской бог в женском тепидарии, и пышные сады, и цветники, что раскинутся вокруг здания. – Казалось, будто Тит внутренним взором уже видит не пыльные кучи строительных материалов, а зеленый оазис в середине каменного города. – Эти бани станут известны как бани Траяна, потому что именно он распорядился их построить. Может быть, их назовут банями Апполодора, потому что он разработал их проект, или даже банями Адриана, потому что у него изысканный архитектурный вкус, пусть даже его купола и похожи на тыквы. Самое главное, эти бани не назовут в честь меня. И все же всякий раз, когда я буду смотреть на них, я буду думать о том, что я тоже помогал их строить, помогал Риму стать еще красивее. – Тит отвернулся от своих соображаемых садов. – Именно этим я и занимаюсь. Помогаю Риму стать еще красивее.

Фаустина улыбнулась ему.

– В таком случае давай обойдем стройку еще раз. Отец что-то сказал про то, что неплохо бы добавить архив. Мне кажется, его можно было бы пристроить с восточной стороны. Или даже библиотеку?

– Мне кажется, ты сейчас обожжешь себе нос.

– Подумаешь нос! Я тоже хочу помочь Риму стать еще красивее.

Сабина

– Проклятие! – проворчал император. – Терпеть не могу театр.

– Но ведь сегодня ставят «Федру», – прошептала Сабина.

– Вот и я о том же – сдалась мне эта пьеска про безмозглую бабенку, которая положила глаз на собственного пасынка, чтобы загубить ему жизнь. Можно подумать, я не видел этого в жизни. Так что никакое это не искусство, – Траян раздраженно побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. – Это насмешка над искусством, вот что это такое.

Императрица Плотина неодобрительно посмотрела на них обоих. Траян состроил гримасу, словно проказливый школьник, и Сабина рассмеялась. Однако неодобрение на лице Плотины лишь усилилось. В конце концов, видя, что этим ничего не добиться, она вновь повернулась к сцене, где актеры в масках декламировали свои реплики. Театр Марцелла был забит до отказа – плебеи в их шерстяных плащах заняли все проходы. Сабине было видно, как в небольшой нише под императорской ложей музыканты, взмокшие от своих трудов, перебирали струны.

– Не переживай, Цезарь, – шепнула она, когда пальцы Траяна вновь начали отбивать барабанную дробь по подлокотнику кресла. – Вскоре тебе не придется ходить по театрам. Вместо этого ты будешь убивать парфян.

– Хотелось бы надеяться.

На этот раз повернул голову и раздраженно посмотрел на нее сидевший рядом с Плотиной Адриан. Сабина встретилась с ним взглядом, однако глаз отводить не стала, и Адриан отвернулся первым. Правда, не к сцене, а к своей работе.

«Приди мы в театр одни, – подумала Сабина, – он наверняка бы следил за спектаклем». Сосредоточенный, неслышно шепча одними губами строки, которые в этот момент на сцене произносил актер, игравший Федру, неотрывно следуя глазами за каждым жестом, затаив дыхание внимая каждому звучному греческому слову. Увы, сегодня с ними был император, и Адриан устроил свой собственный спектакль, изображая свою преданность консульским обязанностям: шуршал свитками, перебирал таблички, негромким полушепотом диктовал письма секретарю, что застыл рядом с ним, почтительно согнувшись. И если он и отрывал глаза, то не для того, чтобы посмотреть на сцену, а на пышное кресло, стоявшее позади него – дабы убедиться, что Траян видит его усердие.

Сабина могла бы сказать ему, что Траян действительно обратил внимание, но только не на усердие.

– О боги, такое впечатление, будто он вечно чем-то недоволен! – проворчал император, глядя на любимца своей жены. – Я уже устал видеть эту вечно кислую физиономию!

– Сомневаюсь, что он бывает чему-либо рад, Цезарь, – вздохнула Сабина. – Особенно, в последнее время, он только и делает, что ходит с недовольным видом. Наверно, потому, что ты отдал легион, которым он надеялся командовать во время похода в Парфию, кому-то другому.

– Я бы не хотел отдавать ему в командование ни этот легион, ни любой другой.

– Но почему? Он ведь отличный легат. – Сабина никогда бы не осмелилась это отрицать. – Он отлично разбирается в картах, он хорошо видит местность, он ровен со своими подчиненными…

Траян подозрительно посмотрел на нее.

– Он нарочно тебя ко мне подослал?

– Да, – ответила Сабина, – но это не значит, что я выполняю его поручение. Мне безразлично, получит он легион или нет. Но мне не дает покоя вопрос, почему ты не берешь его с собой?

– Потому что он рассчитывал получить легион, да и Плотина тоже на это надеялась. Но беда с добросердечными людьми вроде меня состоит в том, что все вокруг ждут, что я сделаю то, чего они от меня хотят. И очень даже неплохо хотя бы разок их разочаровать, – с этими словами Траян посмотрел на сцену, где фигура в желтом кудрявом парике била себя кулаками в грудь и громко стенала.

– Замолчит ли когда-нибудь эта женщина?

– Это не женщина, Цезарь. Это актер в парике.

– Разве это мужчина, если его можно принять за женщину?

– Ты хочешь сказать, Цезарь, что женщины вообще не нужны?

– Вибия Сабина, ты милое, забавное существо. – Траян ущипнул ее за щеку. – В Парфии мне будет недоставать твоего общества.

– С удовольствием пошла бы туда вместе с тобой. Говорят, будто парфяне поклоняются змеям.

– Интересно, зачем они это делают?

– Возьми меня с собой, и я обязательно это выясню.

– Ты можешь приехать ко мне в гости, когда я их завоюю.

Тем временем на сцене Федра умерла.

– Что же стало с ее пасынком? – шепотом спросил император.

– Он тоже умер.

– Ответь мне, есть другие пьесы, без этой груды мертвых тел в самом конце?

– Мне казалось, тебе нравятся груды мертвых тел, Цезарь.

– Только на поле боя.

В следующий миг раздался гром аплодисментов, но Адриан даже не поднял головы от своих свитков. Впрочем, Траян оставил без внимания как всеобщий восторг, так и рвение своего консула. Как только спектакль закончился, он тотчас же встал с кресла. Схватив плащ, из бледно-зеленой шерсти, он закалывался на плече серебряной пряжкой в виде стрелы, Сабина устремилась вслед за ним вместе с колонной преторианцев и прочими членами свиты. Как и Викс, Траян никогда не замедлял шаг, вынуждая других поторопиться.

Поджидавшая снаружи толпа разразилась ликующими возгласами. Император помахал в ответ, словно мальчишка на празднике. Императрица Плотина на миг остановилась, чтобы удостоить римлян царственным кивком. Ее примеру последовал и Адриан. Траян же, обхватив Сабину за плечи, шагнул навстречу толпе. Людская масса тотчас же расступилась, освобождая им путь: уличные торговцы, предлагавшие грубо намалеванные портреты знаменитых актеров, беспризорные мальчишки с плошками для подаяния, старый безногий солдат. Лица всех до единого светились радостью. Траян остановился, чтобы поговорить с безногим солдатом и даже приподнял несчастного, когда тот попытался отвесить ему поклон.

– Ты слишком близко подходишь к плебсу, – услышала за своей спиной Сабина. Это Плотина сочла своим долгом предостеречь мужа. – Любой безумец с кинжалом в руке может легко тебя прикончить.

Но Траян, как обычно, пропустил ее слова мимо ушей, и Сабина в очередной раз восхитилась его смелостью. Какой другой римский император вот так запросто ходил по улицам, не опасаясь за свою жизнь?

Сабина зябко, по самый подбородок, завернулась в зеленый плащ. Было еще светло, косые солнечные лучи падали на мраморную крышу театра, однако свежий вечерний ветерок давал о себе знать.

Толпа постепенно редела. Плотина уже вышла из театра, и теперь какой-то преторианец помогал ей занять место в серебряном паланкине. Затем шестеро греческих рабов подняли паланкин, и тот, покачиваясь, словно корабль на волнах, поплыл по улице. Преторианцы шагали впереди, прокладывая ему путь.

– Цезарь! – окликнул Траяна Адриан, однако тот помахал рукой, продолжая шагать рядом с Сабиной. Адриану ничего другого не оставалось, как с каменным лицом одному сесть в носилки и двинуться вслед за Плотиной. При виде этой сцены Сабина испытала нечто вроде легкого, приятного злорадства. После того разговора в спальне они практически не общались.

– Смотрю, ты тоже замерзла, Вибия Сабина, – раздался рядом с ней голос императора. – Или это мерзнут лишь мои старые кости?

– Да, довольно прохладно, – согласилась Сабина. – Все-таки уже осень. Может, ускорим шаг, Цезарь, чтобы согреться? А если ты устал, можешь на меня опереться.

– Чепуха, – ответил Траян и помахал рукой шагавшим сзади преторианцам. – Ты слишком маленькая, чтобы на тебя опираться.

– Мой отец тоже невысок ростом. Но на него опирались полдесятка императоров.

Они шагали, взявшись под руку, оставив позади толпу. Императорская свита послушно тащилась позади. Время от времени шагавшие навстречу горожане, узнав императора, останавливались, чтобы поприветствовать его, и тогда Траян в ответ махал им рукой.

– Где твоя улыбка? – спросил он, посмотрев на Вибию Сабину. – Только не говори мне, что это ужасная пьеса повергла тебя в уныние.

– Нет, пьеса здесь ни при чем. Скорее воспоминания.

Было время, когда они с Адрианом, взявшись под руку, шагали домой из театра, всю дорогу споря о том, какой актер лучше декламировал свои строки и у какого были деревянные жесты. Бывало, Сабина начинала декламировать свой самый любимый монолог, а Адриан где-нибудь на середине перебивал ее, чтобы прочесть его самому.

– Да, воспоминания штука коварная, – согласился Траян, натягивая на голову капюшон. – О боги, кажется, я старею. Ветер пронизывает меня до костей.

Сабина посмотрела на него. Волосы Траяна, когда-то лишь слегка тронутые сединой, за последние годы поседели сильнее прежнего, нос заострился. Годы, проведенные в походах под палящим солнцем, оставили следы в виде глубоких морщин, что залегли вокруг глаз и рта.

«Ему ведь уже шестьдесят, – внезапно подумала Сабина. – И он выглядит на свои годы».

Она глубоко вздохнула.

– Цезарь, можно задать тебе один вопрос?

– Спрашивай. И я на него отвечу, если, конечно, он разумный, – сказал с лукавой улыбкой Траян.

Сабина тем временем свернула с улицы к Садам Антония, протянувшимся вдоль Тибра. Преторианцы послушно повторили ее маневр. Они прошли мимо череды елей, аккуратно подстриженных, чтобы не загораживать вид на речную гладь, затем прошагали мимо мраморной Дианы в полном охотничьем снаряжении, в сопровождении своры гончих псов.

Поскольку Сабина молчала, Траян счел своим долгом напомнить ей:

– Ну, так что это такое, говори? Тебе хочется изумрудное ожерелье? Дом на Капри?

– Я хочу развод.

Траян застыл как вкопанный.

– Что?

– Я хотела бы развестись с мужем. – Эта мысль вертелась у нее в голове вот уже несколько недель, с того самого момента, когда Фаустина в банях подбросила ей эту идею… и особенно с того момента, когда Адриан объявил о своем предначертании. Сказав эти слова, Сабина ощутила что-то вроде головокружения. – Если ты, конечно, дашь согласие.

– Это абсолютно исключено, – холодно ответил император. – Мой ответ – однозначное «нет».

Сабина растерянно заморгала. Ей не раз приходилось слышать его командный тон, когда Траян бывал раздражен тупостью чиновников или упрямством сенаторов. Но чтобы он так разговаривал с ней! Нет, такое было впервые.

– Могу я спросить почему, Цезарь? Не похоже, чтобы ты сам питал к нему особую теплоту.

– Неужели тебе в браке неожиданно захотелось теплоты? Кому это нужно? Мы с Плотиной… – Траян недоговорил, раздраженно насупив брови. – Пусть я не дал Адриану легион в Парфянском походе, но это еще не значит, что он мне не нужен. С моей стороны было бы великой глупостью вышвырнуть человека из семьи, чтобы затем поручить ему снабжение армии.

– Согласна. И все же…

– Никаких «все же». Плотина и Адриан не единственные, кто ждут от меня, что я выполню любую их прихоть. Или ты, Вибия Сабина, тоже считаешь, что император – это что-то вроде колодца, глядя в который можно загадывать свои желания? – Траян посмотрел на блестевшую в солнечных лучах реку. – Этак недолго, при всем моем добросердечии, сделаться диктатором.

Сабина ни разу не слышала от Траяна столь гневных речей. «Может, возраст дает о себе знать сильнее, чем он готов признаться? – с горечью подумала она и поежилась. – Рим без Траяна… Нет, об этом лучше не думать».

– Ты и так диктатор, Цезарь, – сказала она. – Только добросердечный. И все мы этим пользуемся.

– По крайней мере ты готова это признать, – добродушно проворчал Траян.

– Может, ты все-таки передумаешь?

– Нет! Ни за что! Да, я люблю тебя, но боги свидетели, моя девочка, в первую очередь я все-таки должен печься о благе империи. Скажи, что по сравнению с этим твои капризы? На мне лежит долг по отношению к Риму. И даже если я позволю тебе развестись с Адрианом, как тотчас выдам тебя замуж за кого-то другого мне полезного!

– Что ж, я согласна, – с улыбкой ответила Сабина. – Я знаю мой долг, Цезарь. Давай, выдай меня замуж за кого-то еще. Обещаю, ты не услышишь от меня даже слова против. Да что там слова! Даже еле слышного писка!

– Даже не надейся, Вибия Сабина. Адриан мне нужен, причем нужен в хорошем настроении.

– Да, Цезарь, – упавшим голосом ответила Сабина.

– Только не надо изображать передо мной несчастную. Это тебе не идет, – Траян приподнял ей подбородок. – Почему бы тебе не попросить у меня изумрудное ожерелье или кольцо с бриллиантом? Я бы с радостью тебе их подарил.

– Бриллианты мне неинтересны, Цезарь. Но ты мог бы подарить мне кое-что другое. Нет, не развод, – поспешила добавить Сабина. – Обещаю, что больше даже не заикнусь ни о каком разводе. То, о чем я тебя прошу, нечто совершенно другое.

– И что же это такое? – сухо уточнил Траян.

Сабина поглубже вздохнула, набираясь смелости. Эта просьбы далась ей с еще большим трудом, нежели первая.

– Не делай моего мужа своим преемником.

Ответом ей стало молчание. Траян остановился и холодно посмотрел на нее.

– Прости, – поспешила загладить оплошность Сабина. – Понимаю, это дерзость с моей стороны.

– Намекать, что когда-нибудь я умру? Нет, это не дерзость, это я тебе прощаю. – С этими словами Траян вновь оперся на ее руку и зашагал вперед по извилистой тропинке. – Что касается преемника, то почему бы и нет?

– Прошу тебя. Только не Адриана. Неужели у тебя нет на заметке кого-то еще?

– Но почему? – искренне удивился Траян. – Мне казалось, любая женщина не прочь стать императрицей.

– А я не хочу. Я еще ни разу не видела императрицы, которая жила бы собственной жизнью.

– Плотина могла бы, если бы захотела, – поспешил возразить Траян. И хотя на душе в Сабины было невесело, она невольно улыбнулась. Император ни разу не позволял себе колкостей в адрес императрицы. В глазах публики они были идеальной парой, олицетворением счастливого супружества. Что касается частной жизни… таковой у них просто не было.

– Дабы успокоить твои страхи, – продолжал тем временем Траян, – в мои намерения не входило сделать Адриана преемником. Как и кого-то другого, если на то пошло. По крайней мере пока.

– Спасибо, у меня отлегло от души, – ответила Сабина, останавливаясь под кипарисом, чтобы полюбоваться рекой, чья серебристая лента, подобно змее, извивалась в лучах заходящего солнца. – Просто я подумала, если Плотина станет подталкивать тебя…

– Я не так уж часто прислушиваюсь к ее советам, – резко ответил Траян. – Ну а теперь ты ответь на мой вопрос, маленькая Сабина. Возможно, ты не хочешь видеть себя императрицей, но что дурного в том, если императором станет Адриан? Это его давняя мечта, так почему бы жене не поддержать мужа?

– Я поддерживаю его, – ответила Сабина, и, как ни странно, не покривила душой. – Я поддерживаю все, что идет ему на пользу. Но чтобы он стал императором – ничего хуже я не могу даже представить.

– Неужели это так важно? Ведь самое главное, чтобы это было на пользу Риму.

– Знаю. Но Адриан… нет, это не для него, чтобы там ни говорил его любимый астролог.

– Астролог?

– Несс, бывший астролог Домициана. Он предсказал Адриану, что тот в один прекрасный день станет императором. И мой муж, разумеется, безоговорочно в это верит.

– Ненавижу астрологов, – недовольно буркнул Траян. – Я помню этого Несса. У него хватило наглости заявить мне, что меня ждет поражение, когда я в первый раз попробую усмирить Дакию.

– Но ведь он оказался прав, разве не так?

– Дело не в этом!

– Он сказал Адриану, что тот станет императором, и Адриан считает, что и на этот раз Несс окажется прав. Кстати, из него вполне может выйти хороший император, – сказала Сабина, воздавая должное мужу, хотя при одной мысли о нем гнев тотчас напоминал о себе уколом в самое сердце. – Но это еще не значит, что быть императором – это лучшая для него стезя, что бы он сам по этому поводу ни думал. Стоит ему примерить императорскую тогу, как все худшее, что есть в нем, проявится во всей своей полноте. Скажи, не поэтому ли и ты не спешишь объявить его преемником?

– Верно, – ответил Траян, слегка пожимая плечами. – Не люблю холодных людей.

– Тогда кого ты предпочитаешь? В качестве преемника?

– Я бы выбрал твоего старшего брата, останься он жить, – по лицу Траяна пробежала печальная тень. – Такого достойного человека, как он, я больше не встречал.

– Я тоже.

«Будь мой старший брат сейчас жив, – подумала Сабина, – он бы врезал Адриану кулаком по его бородатой физиономии за то, что тот пытался положить меня в постель к своим врагам».

– Значит, если это не Павлин, и не Адриан, то…

– Только Юпитер ведает, кто это может быть. Возможно, я умру, как Александр, и оставлю мою империю сильнейшему.

– Вспомни, что стало с империей Александра. Не успел он умереть, как она развалилась на части.

– Давай я сначала разберусь с Парфией, а потом будет видно, что делать дальше.

И они вновь зашагали вдоль кипарисовой аллеи.

Глава 20

Викс

– Ты смотрел на ту девушку, – сказала Мира, когда я прокладывал нам дорогу сквозь шумную толпу возле цирка.

– Какую девушку?

– Ту, что сидела в императорской ложе рядом с императором. Такая темноволосая, в ярко-алом платье, – в голосе моей жены скорее чувствовалось любопытство, нежели ревность. Она обожала поддразнивать меня.

– Когда я с тобой, я не смотрю ни на каких девушек, – шутливо поклялся я. – Я смотрел на императора. Разве он не великолепен?

– Только не увиливай от ответа. Она явно из императорского семейства. Скажи, у императора случайно нет внучатых племянниц?

– Откуда мне знать?

Скажу честно, я тотчас заметил Сабину, сидевшую рядом с Траяном в императорской ложе. Она на протяжении всех бегов о чем-то весело щебетала с императором. Ни Адриана, ни этой унылой суки Плотины я не заметил. Сабина и Траян с воодушевлением подбадривали участников и что-то с жаром обсуждали в перерывах между забегами. Я представил себе, как она своим нежным голоском шепчет Траяну, как когда-то шептала мне:

– Эти Синие сегодня обставили всех. Звери, а не кони.

Как жаль, что она не посмотрела вниз, на толпу зрителей и не выхватила взглядом меня. Меня и Миру, на которой я был женат вот уже два месяца.

– Я бы тоже не отказалась от огненно-алого платья, – сказала моя жена, – И такие же опаловые серьги, как и у внучатой племянницы императора.

– Ну, на опалы у меня, возможно, денег не хватит, а вот платье я тебе куплю.

– К таким-то волосам? – Мира задумчиво провела рукой по рыжеватой голове. – Ты только подумай, на кого я буду в нем похожа. На тыкву.

– Неправда, ты у меня красавица. – Я поцеловал ее в кончик носа.

– Впрочем, скоро я и так стану, как тыква – круглой и толстой, потому что в животе у меня твой ребенок. Правда, живота пока не видно, но ты уже заглядываешься на других женщин! – сказала Мира и, взяв меня под руку, улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ.

И пусть только кто-то попробует сказать, что я не извлек для себя урока из прошлого. Вернувшись домой, после того, как я убил целый день на бесполезное ожидание во дворце (как оказалось, свыше так и не был спущен приказ о моем возвращении в Десятый), я пошел прогуляться с женой, и во время этой прогулки она призналась мне, что беременна. От неожиданности я на миг лишился дара речи, а когда вновь его обрел, то прошептал то, что в свое время должен был прошептать Деметре:

– Вот и чудесно!

После чего, чтобы отпраздновать это известие, отвел ее посмотреть скачки. Вообще-то Мира предпочитала театр, особенно, если пьеса вышибала у зрителей слезу, но я решил, что ей пойдет только на пользу азарт Большого Цирка. Кстати, мне самому это тоже не помешает – по крайней мере поможет на какое-то время отвлечься от странного ощущения, что поселилось после ее слов в моей груди. Я отец.

– Как я понимаю, ты уже сказала о ребенке своим родным? – спросил я, когда мы вышли из-под мраморных арок, под которыми сбились в кучу расстроенные поклонники Зеленых, и Большой Цирк остался за нашими спинами.

Мира рассмеялась.

– Моя мать поняла это раньше, чем я. В нашей семье секретов не бывает.

Кстати, я постоянно узнавал для себя что-то новое. Когда я только женился на Мире, я полагал, что мне осталось провести в Риме всего несколько недель, потому что затем мне вручат депеши и я отправлюсь назад в Мог. А коль скоро мне уезжать, я не стал подыскивать для нас отдельное жилье. Мы оставались жить в ее родительском доме, лишь переехали в комнату, в которой стояла большая кровать. Но лето вскоре сменилось осенью, а я по-прежнему маялся бездельем в столице, пока император не спеша доводил до ума свой замысел вторжения в Парфию. Так что у меня было время близко познакомиться с родственниками моей жены. Теперь я знал о них все: о мозолях ее тетушки и ночных кошмарах деверя, о неспособности третьей жены ее дяди забеременеть, и, наоборот, о неспособности ее кузины рожать по одному ребенку за один раз, вместо того, чтобы производить на свет двойни и тройни. Я также узнал, что стоит ее племяннице Тирзе поесть клубники, как у нее на коже выступает сыпь, а ее брату Вениамину вечно мерещатся под кроватью призраки. Знал я и то, что Симон собрался жениться на той девушке с оливковой кожей из соседнего дома, но ее отец закатил скандал из-за приданого.

Кстати, в семье Миры обо мне тоже знали все. Ее мать каждое утро намазывала мне хлеб клеверным медом, слуги точно знали, в какой пропорции для меня смешивать воду и вино. И даже ее горячие племянники и кузены с их вечными речами об освобождении Иерусалима, стоило мне войти в комнату, прикусывали язык, понимая, что поносить при мне римские легионы не самое благодарное занятие. В общем, в этой моей новой семье никаких секретов не было: здесь все знали про всех. И что самое удивительное, меня это даже не раздражало.

И все же вскоре я начал подумывать о том, как мне увезти Миру на север, в Германию, чтобы в нашу жизнь никто не вмешивался.

– Моя мать надеется, что ты задержишься в Риме до тех пор, пока не родится ребенок, – сказала Мира. – Ей хочется устроить праздник наречения.

– Боюсь, что нам вскоре придется уехать, – ответил я, обводя ее вокруг канавы, пока мы с ней шагали по южному краю форума. – Ждать осталось считанные месяцы, после чего император выступит с походом в Парфию. До этого он наверняка отправит депеши в Мог, и я тогда буду вынужден уехать.

Впрочем, я бы не стал утверждать, что мой легат в Моге зол по поводу моего затянувшегося отсутствия. Когда орел отдыхает в углу, аквилиферу делать особо нечего. Должность же центуриона мне пока что не подвернулась. Когда же она мне подвернется, то орел перейдет к другому. Почему-то эта мысль заставила меня нахмуриться. Я любил своего орла. Я гордо носил его целых четыре года. И пусть это были не боевые походы, но всякий раз, на любом марше, орел гордо плыл у меня на плече. Вместе с моим орлом я вошел в Рим во время триумфа Траяна, который тот устроил в честь победы над Дакией. Прежде чем отправиться в Рим с моими депешами, я долго гладил на прощание его металлические крылья и обещал вернуться как можно раньше. Нет, мне не хотелось отдавать моего орла другому аквилиферу. Это был мой орел, даже если я больше его не носил. Он принадлежал нам, солдатам Десятого легиона, независимо от ранга и звания. Он будет гордо взирать на меня, когда я наконец получу шлем центуриона – если, конечно, это когда-то произойдет. Честное слово, я спал и видел, чтобы кто-то из центурионов нашего Десятого погиб, или вышел в отставку, или что еще с ним могло приключиться, чтобы я наконец мог получить под свое начало долгожданную центурию.

– Может, нам заранее провести праздник?

– Не понял? – я стряхнул с себя мечтания и вновь вернулся на землю.

– Праздник наречения, – с этими словами Мира обхватила себя руками за талию, которая, насколько я мог судить, пока еще не утратила своей стройности. – Чтобы моя сестра тоже присутствовала на нем. Посмотрела бы я тогда на ее лицо с этой ее вечной ехидной улыбочкой! Ну, конечно же! Ведь у нее есть ее драгоценный Исаак. Посмотрим, что она скажет, когда у меня тоже будет сын.

– Неужели мы тоже назовем его Исааком? – задал я довольно глупый вопрос.

– Нет, лучше Вениамином или Иммануилом. Пусть это будет что-то благочестивое.

– Нет, лучше что-то воинственное, – возразил я. – Например, Ганнибал. Или Каратак.

– Ганнибал Иммануил? – улыбнулась Мира, а потом и вовсе расхохоталась. Нет конечно, в благочестии моей жене не откажешь, но и посмеяться она тоже большая любительница.

– Ну а если это девочка? – заметил я.

– Будет мальчик, – твердо возразила Мира.

– Откуда тебе это известно? – схватив ее за талию, я указал на ее плоский живот.

– Оттуда. Может, даже близнецы – в нашей семье такое бывает часто.

– Отлично. Тогда один будет Ганнибал, а второй – Иммануил.

Мира обвела критическим взглядом форум. Какой-то лавочник, торговавший медными сковородками, тотчас попытался привлечь к себе ее внимание. Впрочем, не только он, но и оборванный воришка, продававший краденые бусы. От мясницкой лавки тянуло кровью и навозом, в канаве свора уличных псов устроила драку из-за дохлой крысы. Мимо нас с громкими криками пронеслась ватага уличных мальчишек, а вслед за ними просеменила стая домохозяек с корзинами.

– Город не место для ребенка.

– Мог не такой, – ответил я, глядя, как из винной лавки, шатаясь, вышел какой-то пьяница и едва не задел Миру плечом. Я со всей силы оттолкнул его к ближайшей стене, а жену покрепче прижал к себе, обняв за плечи.

– Нам понадобятся по крайней мере две комнаты, – продолжала тем временем Мира. – Причем желательно рядом с рынком. И как можно ближе к форту. Зато подальше от винных лавок, – добавила она, брезгливо сморщив носик.

– Две комнаты? Это с моим-то жалованьем?

– Не знаю, захочешь ли ты спать в одной комнате с вечно пищащим младенцем.

– Значит, две, – согласился я, надеясь в душе, что эти две комнаты будут не в Моге. Клянусь Хароном, как я устал от Мога! Устал от дождей, устал месить ногами местную грязь, устал от вечно серого неба, от убогих улочек, от холодного ветра, который спрячет от меня красивое лицо Миры, вынуждая ее пониже натягивать капюшон. Десять лет своей жизни я прожил в Германии, и думаю, что с меня достаточно. Теперь мне хотелось солнца, хотелось тепла, хотелось… в Парфию. Но насколько это возможно? Император уже выбрал легионы, которые будут сопровождать его в парфянском походе. И было бы большой наивностью надеяться, что в самый последний момент он призовет для участия в кампании Десятый.

Мы дошли до нашего дома на Квиринале и не успели подняться по ступенькам и шагнуть в атрий с апельсиновыми деревьями в кадках, как мать Миры уже высунула из окна голову и спросила:

– Ты сказала ему?

– Сказала, – ответила Мира и рассмеялась.

– Ну и отлично. Значит, можно надеяться, что он задержится в Риме, пока не родится маленький Иммануил. Не может же моя бесценная Мира рожать в дороге.

– Ганнибал, – поправил я. – Ганнибал Иммануил.

Но мы уже переступили порог дома. Здесь нас с радостными возгласами окружили три тетушки и принялись осыпать Миру благословениями на еврейском языке. Прожив в этом доме два месяца, я знал, что в такие минуты с моей новой родней лучше не спорить.

– Тебя пришел проведать твой друг, – сказала мать Миры, расцеловав меня в обе щеки, и я поспешил ретироваться в атрий. Миру же под радостные крики потащили наверх.

– Вижу, у вас появился законный повод для ликования? – с улыбкой произнес Тит, вставая со скамьи под апельсиновым деревом. В одной руке он держал кубок с вином.

– Ах ты, негодяй! – шутливо оскорбился я. – Откуда тебе это известно?

– Твоя теща сказала мне, пока я тебя ждал, откуда еще.

– Мира говорит, что это будет мальчик, – произнес я и сел на скамью рядом с ним.

– И ты думаешь, она права?

– Может, да, может, нет, спорить не буду. – Тем временем ко мне подошла служанка, чтобы предложить мне вина, и мы с Титом подняли наши кубки. – А что привело тебя сюда, Тит? Да и вид у тебя какой-то важный. – Я окинул взглядом его белоснежную тогу.

– Я помогал императору.

– И после этого ты называешь меня его любимчиком! Теперь ты сам лижешь ему пятки!

– Он был со мной в высшей степени добр, но дело не в этом. Траян принял несколько решений относительно парфянской кампании, а кое-какие из них могли бы заинтересовать тебя.

Я опустил кубок.

– Например?

– Думаю, это известие может подождать. Мне кажется, с тебя достаточно новости, которую ты услышал от своей молодой жены. Лучше скажи мне, вы уже придумали будущему ребенку имя?

– Живо говори, поганец ты этакий!

– А вот ругаться совсем ни к чему, – пожурил меня Тит, хотя в глазах его плясали хитрые огоньки. – Придержи язык, ты ведь будущий отец.

– Да пошли вы все, и ребенок, и ты, куда подальше. Что ты узнал?

– Ничего особенного. Император решил усилить свою армию, которую он поведет в Парфию, тремя когортами из другого легиона. И этот легион – Десятый Фиделис.

– Проклятие! – взревел я. – Аквилифера вряд ли возьмут вести три когорты. Выходит, мне и дальше торчать в этом ненавистном Моге!

– Верно, – согласился Тит. – Аквилиферу, как ты только что выразился, и дальше торчать в Моге, но только не новому центуриону.

Я, разинув рот, уставился на него.

– Император только что произвел кое-какие подвижки среди офицеров Десятого, – продолжил тем временем Тит. – В результате одна центурия оказалась без начальника…

– Которая?

– Последняя в первой когорте, – Тит поднял кубок. – Мои поздравления, центурион.

Первая когорта.

Первая когорта – это лучшие из лучших, закаленные в сражениях воины, а их центурионы – это вообще ходячие легенды. С отличными перспективами. В тридцать лет – а это минимальный возраст для повышения – я получил под свое начало центурию в первой когорте. Испустив победный клич, я швырнул кубок через весь атрий. Ударившись о противоположную стену, тот разлетелся на тысячу мелких осколков. Я центурион! Наконец-то! Причем не где-нибудь, а в первой когорте!

– Правда, для начала тебе все равно придется вернуться в Могунтиакум, и вместе со всей когортой начать приготовления к походу.

Поход, подумал я, и сердце тотчас сильнее забилось в груди. Интересно, сколько времени займет путь до Парфии? Да и где она, эта Парфия? Наверняка, часть пути мы проделаем на кораблях. Проклятие! Я ведь не выношу корабли! Но и прошагать придется прилично. И все это время восемьдесят солдат будут смотреть мне в рот и беспрекословно выполнять мои приказы. А ведь многие наверняка будут старше меня годами и вряд ли будут рады тому, что ими командует какой-то мальчишка. От этих мыслей мне стало слегка не по себе, и я сглотнул застрявший в горле комок.

– Ничего, – успокоил меня Тит, видя мое замешательство. – Никто тебя ни в чем не упрекнет.

Когда мы объявили это известие, мать Миры расплакалась. Симон, и кое-кто из его горячих племянников, проворчали что-то неодобрительное насчет Парфянской кампании. Впрочем, я их не слушал, потому что моя собственная голова гудела. Мы с Титом подняли кубки за успех Парфянского похода, за Траяна, на богиню удачи, Фортуну, которая поцеловала меня в щеку. Мира тоже выпила вместе со мной, но как только я принялся поднимать тосты за парфян, благодаря которым я получил повышение, удалилась в спальню.

– Я непременно возьму в мою центурию Прыща, Юлия и Филиппа, – объявил я, провожая Тита до дверей дома. Было уже темно – Тит поддался на уговоры и остался на ужин. – Если я правильно помню, у центуриона есть такое право. И все снова будет, как в Дакии.

– Не совсем, – сухо заметил Тит. – Во-первых, у меня нет ни малейшего желания тащиться вместе с тобой в поход. Император предложил мне должность, но я отказался. Я просто не имею права уйти ни в какой поход, пока не закончу строительство бань. Но есть и другое отличие. Во время похода в Дакию рядом с тобой постоянно была совсем другая женщина. Надеюсь, ты не стал рассказывать о ней своей жене?

– Знаешь, пусть я варвар, но не идиот, – ответил я.

Скажу честно, мне было довольно непривычно видеть Сабину на ипподроме, даже с расстояния. Сидя рядом с императором, она была такая царственная, такая изящная, но моя Мира в два счета могла затмить ее своей красотой.

Я пожелал Титу доброй ночи, а сам вернулся в темный атрий. Большинство членов моего нового огромного семейства уже разошлись по своим спальням. В полумраке, задувая на ночь лампы, сновали лишь с полдесятка слуг. Я даже не заметил, как опустилась ночь. Впрочем, неудивительно, ведь мысленно я уже шагал в походном строю, двигаясь в сторону Парфии.

С тяжелым сердцем я поднялся по лестнице в нашу с Мирой комнату. Она была уверена, что мы вместе вернемся в Мог, и вот теперь… Женам центурионов жилось неплохо, пока легион отдыхал после походов за стенами форта. Но поход – это совершенно иное дело! Я с опаской посмотрел на темные очертания спящей Миры на кровати. Станет ли она плакать и стенать, как когда-то Деметра? Я потрогал амулет у меня на шее, тот самый, что когда-то подарил мне отец. Пока что он исправно хранил мне жизнь даже в самых кровавых битвах. Интересно, поможет ли он мне в битве с собственной женой?

– Ложись, – раздался в темноте голос Миры. – Мне одной холодно.

Я снял тунику и лег к ней в постель. Она, дрожа, тотчас зарылась мне под мышку и принялась тереть пальцы ног и мои голени. Я натянул на нас обоих мою потертую львиную шкуру.

– Значит, Парфия? – спросила Мира.

– Я солдат, и иду туда, куда мне приказано, – начал было я, но Мира прижала к моим губам палец, не давая мне договорить.

– Викс, я могла бы выйти замуж за Елеазера. У него несколько мясных лавок и вилла в Остии, и он наверняка бы не сбежал от меня на восток, помани его туда кто-то пальцем. Но я вышла замуж за тебя. – Она удобнее устроилась на моем плече. – Как долго тебя не будет?

– Поехали со мной!

– Что?

– Почему бы нет?

Внезапно мне захотелось взять ее с собой. Я привык, что она рядом со мной в постели, привык постоянно слышать ее голос, привык к тому островку бурной деятельности, который Мира неизменно создавала вокруг себя, и мне не хотелось ни с чем из этого расстаться.

Кроме того, взяв ее с собой, я смогу обойтись без шлюх, чьими услугами пользуются легионеры, надолго оставившие своих женщин, ведь походы растягиваются на долгие месяцы, а иногда и на годы. Мне же не хотелось изменять жене, по крайней мере в первое время нашего брака.

– Я не могу, – возразила Мира. – Жены не ходят вместе с мужьями на войну!

– Почему же? Легаты иногда берут в поход своих жен. Те едут впереди солдат и, если видят приличное место, делают там передышку. Ты могла бы поступать точно так же.

– Легат вряд ли даст разрешение, – не согласилась Мира.

– Оно и не требуется. Потому что мое подразделение будет подчинено напрямую императору. К тому же я у него в любимчиках.

– Вот как?

Я улыбнулся в темноте.

– В тот день, когда я впервые увидел тебя, я доставил ему во дворец целый ворох депеш. В разговоре он сказал, что намерен идти в Парфию, на что я ответил, что он непременно должен взять в поход меня и наш Десятый легион.

Скажу честно, мне самому с трудом верилось, что император помнит меня. Что в самый разгар подготовки к новой кампании, он повысил меня до центуриона. Я был готов лопнуть от гордости.

– Хм, – проворчала Мира, устраиваясь поудобнее. – А зачем вообще ему понадобилась Парфия?

– Все дело в новом царе. – Я погладил ее волосы, лежавшие на подушке шелковистой волной.

– А что с ним не так?

– Какая разница. Последние годы император только и был занят тем, что строил новые дороги, возводил новые арки и колонны в Риме. Неудивительно, что он заскучал.

– Никто не должен идти на войну лишь потому, что ему, видите ли, скучно, – решительно заявила Мира.

Лично для меня это была очень даже веская причина, но я не рискнул высказать свое мнение.

– Так что такого сделали парфяне, что он идет на них походом? – не унималась моя жена. – Особенно те из них, чьи поля вы вытопчите своими тяжелыми сапожищами?

– Ну не такие они и тяжелые, – пошутил я.

– Да они, как лодки, – ответила Мира. – Признайся честно, Викс, зачем тебе идти вслед за императором?

Вот на этот вопрос ответ у меня был.

– Потому что он великолепен!

– Он всего лишь очередной римский император, который ради забавы идет завоевывать несчастную страну.

– Неправда!

– Это почему же?

– Ты его просто не знаешь, а когда узнаешь, поймешь сама.

– Не понимаю я вас, римлян, – резко заявила Мира. – Вы готовы что угодно простить человеку за его очаровательную улыбку. Кстати, император, приказавший осадить Масаду, тоже был само очарование.

– Ты говоришь, совсем как Симон.

В последнее время мой друг стал слишком обидчив и вспыльчив, стоило разговору зайти о его бедной и несчастной Иудее. И еще он очень не любил, когда ему напоминали про его службу в Десятом.

– Но что в этом плохого? У твоих римлян завидущие глаза. Стоит им увидеть нечто такое, что им хотелось бы иметь, как они прибирают вожделенную вещь к рукам. Будь то чаша вина или новая провинция. И твой очаровательный Траян – такой же, как и все они.

– К чему весь этот разговор о старых грехах? – вспылил я. – Траян не осаждал Масаду. При чем здесь все это?

– Но…

Я обнял ее и поцеловал в шею, затем мои губы двинулись дальше, к мочке уха, и она повернулась ко мне лицом.

– Ты и вправду хочешь, чтобы я отправилась в поход вместе с тобой? – прошептала она, касаясь губами моих губ.

Я погладил ее живот и внезапно ощутил укол совести.

– Зря я тебя об этом спросил. Ребенок…

– Я не из тех женщин, что готовы все девять месяцев просидеть в четырех стенах и боятся поднять даже чашу с вином, – сурово произнесла Мира. – Я могу ехать в повозке, без всякого вреда для маленького Ганнибала Иммануила. Так что, если ты хочешь…

– Еще как хочу!

Спустя два дня я получил приказ от императора, ящик, полный депеш для легата Десятого Легиона и новый гребень на шлем, знак моей новой должности. На следующий день я усадил Миру и ее едва наметившийся животик на повозку, пообещав, что встречу ее в Антиохии, пожелал всего доброго моей новой родне и взял курс на север.

– Удачи тебе, – сказал мне на прощание Симон, правда, довольно кисло. Он с самого начала не одобрял, что Мира вышла за меня замуж. Подозреваю, ему было неприятно, что его любимая племянница вышла замуж за того, с кем он когда-то вместе ходил по шлюхам.

– Как сказал поэт, еще ни один трус не достигал вершин, – сказал Тит, чуть веселее, чем Симон. – И как хорошо, что страх тебе неведом. Верно я говорю?

Но я толком не слушал ни того ни другого. Глядя вдаль, я теребил гребень моего нового шлема.

Плотина

– Я не понимаю, госпожа.

– Неправда, ты все прекрасно понимаешь, Гней Авид, – возразила Плотина и подтолкнула через стол восковую табличку, чтобы претор, отвечавший за новый проект Траяна, мог взять ее в руки. – Мои секретари обратили мое внимание на разницу, и я лично проверила все числа. Ты потихоньку прикарманивал часть тех сумм, которые император выделил на строительство нового форума.

– Госпожа, уверяю тебя…

– Только избавь меня от твоих лживых заверений, – ответила Плотина, смахивая со стола видную только ей одной пылинку. – Заказ на новые инструменты и материалы вот здесь. Где они? Никаких инструментов и материалов не получено. Заказ на новую партию камня. И где он? Так и не прибыл из каменоломни. Из этого следует, что еще несколько сестерциев легли в твой карман, Гней Авид.

– Нет, это не я! Просто какой-то мошенник греет руки на моем жалованье! Если необходимо, я могу представить собственные отчеты!

Нахмурив брови, претор взял в руки восковую табличку.

– Спасибо, госпожа, что сообщила мне об этом мошенничестве. Обещаю, я сделаю все для того, чтобы поймать вора за руку, и тотчас отстраню его от работы.

– Разве это я тебя просила делать? – Плотина задумчиво подняла глаза к потолку. Карниз в углу перерезала трещина – ну почему управляющий ее не заштукатурил? Неужели императрица Рима должна лично заниматься такими вещами? – Средства на форум выделяются щедрые. Так что в небольших утечках ничего страшного нет. Я готова закрыть на их глаза. При условии, что ты готов поделиться со мной. Предлагаю поделить эти суммы пополам.

Претор с минуту молчал, затем поднялся с места и отвесил поклон.

– Давайте будем считать, что я не слышал этих слов, – произнес он. – А с вором я разберусь так, как сочту нужным. Я не позволю, чтобы на вверенном мне строительстве расхищались выделенные самим императором деньги.

– О боги, – вздохнула Плотина, когда он, возмущенно топая, вышел за дверь. Как много, однако, в Риме непорядочных людей! Правда, обычно они как за спасительную соломинку хватались за предложение императрицы. Ничего, ухабы и рытвины бывают на любой, даже самой гладкой дороге. Плотина аккуратно перечеркнула на табличке имя Гнея Авида. Пожалуй, ему подойдет какой-нибудь другой пост, где-нибудь в провинции. Там, где жарко и где легко подцепить любую болезнь. Зато его преемник наверняка окажется более сговорчивым.

– Мне казалось, что как только дорогой Публий станет консулом, я могу с чистой совестью уйти на покой, – сказала Плотина своему отражению в зеркале. – Но это оказалось только началом.

Сколько же еще понадобится средств, чтобы обеспечить ему тот пост, какой она прочила ему для Парфянской кампании! Она помнила о нем, когда сослала несговорчивого претора в Африку, тем более что предлог нашелся. Нет конечно, к чему лишний раз думать о неприятном? О том, что кто-то отправился в изгнание, умер на чужбине, заболел, разорился? Самое главное – долг, напомнила себе Плотина. И пусть кто-то станет утверждать о том, что она-де вмешивается не в свои дела, например, та же императрица Марцелла – все, что она делает, она делает во славу Рима.

Изгнать второго неугодного ей претора оказалось гораздо проще. Третьего она изгонит, даже не моргнув глазом.

Сабина

Голос у Плотины был низкий, грудной. У Адриана еще ниже. Но оба явно были довольны. Это самодовольство исходило от них волнами, распространяясь по всему триклинию. Сабина могла поклясться, что видит его, когда спустилась вниз по лестнице из своей спальни. На какой-то миг она застыла в атрии, чтобы поправить непокорный локон, что выбился из прически, а заодно послушать обрывки разговора, которые доносились из-за полуоткрытых дверей.

– Начальник личного штаба императора! – воскликнул Адриан, с чувством проговаривая каждое слово. – Я надеялся получить легион, но это еще лучше!

– Мой дорогой Публий, я же пообещала тебе, что уговорю императора дать тебе подобающий пост.

Низкий голос Плотины сопровождало позвякивание металла о металл – это слуги наливали вино в кубки. Траяна за столом не было, он умчался в Остию на смотр каких-то войск, однако императрица решила устроить скромный пир в честь нового назначения Адриана. То есть скромный по меркам Плотины: на ложах триклиния сегодня возлежали она сама, дорогой Публий, Сабина, бледная сестра Адриана, которую он сам терпеть не мог, муж сестры, которого он не мог терпеть еще больше, а также двадцать две важных персоны, которых пригласили лишь для того, чтобы заручиться их поддержкой, а заодно полюбоваться на их зеленые от зависти лица.

– Поздравляю с новым назначением, – раздался чей-то негромкий голос. Тит. Сабина была рада, что ей удалось втиснуть его в список гостей, составлением которого занималась Плотина. Если учесть, что она намеревалась сделать, было неплохо иметь среди гостей хотя бы одного друга. – Могу я спросить тебя, каким образом ты намерен осуществлять снабжение армии?

Увы, Плотина перебила его вопрос.

– Мой муж проявлял завидное упрямство, однако несколько легатов передумали и кинулись уговаривать моего Публия. Кстати, как я и предсказывала. Ты должен и дальше доверять мне, мой мальчик.

– Никогда больше не усомнюсь в твоей мудрости, – галантным тоном ответил Адриан. – Пирожных?

– Нет, давай сначала подождем Сабину. Вибия Сабина!

– Минуточку! – крикнула та в ответ, приминая влажными ладонями юбку.

Плотина издала негромкое ворчание, после чего вновь послышался голос Адриана.

– Я даже не надеялся получить должность при штабе, – лениво произнес Адриан и, опершись на локоть, вальяжно откинулся на подушки.

– Чепуха, мой дорогой. Твои способности, твое умение работать с подчиненными – было бы обидно, чтобы все они были растрачены всего на один легион. Да, бразды командования армией в руках Траяна, но бразды управления – в твоих.

В голосе Плотины слышались самодовольные нотки. «Гости наверняка уже потихоньку закатывают глаза, – подумала Сабина, – или же просто пропускают все эти похвальбы мимо ушей и потихоньку напиваются допьяна».

– И это не преувеличение, мой дорогой Публий, если я скажу, что теперь ты второй человек во всей империи.

Увидев Сабину, служанка, спешившая с подносом пирожных, споткнулась и лишь чудом удержала равновесие и, бросив на хозяйку растерянный взгляд, засеменила дальше. Сабина же многозначительно прижала палец к губам – мол, тс-с! Служанка покачала головой и шагнула в триклиний.

– Мы отправляемся в Антиохию раньше, чем император, – вещал Адриан со своего конца стола. – Он может полагаться на меня. К его прибытию все легионы восточной армии будут в полной готовности.

– На протяжении всего похода тебе лучше оставаться в Антиохии, – сочла нужным вставить свое веское слово Плотина. – Так гораздо удобнее.

– Да, тем более что я всегда мечтал побывать в этом городе, – в голосе Адриана прозвучали задумчивые нотки. Когда-то, подумала Сабина, он мог разразиться пламенной речью в адрес знаменитых храмов и колоннад Антиохии, сравнивая их с храмами и колоннадами Рима. Теперь же его голос звучал устало и напыщенно:

– Я уверен, нам есть, чему поучить местных жителей. Говорят, они начисто лишены свойственных нам, римлянам, добродетелей, что им не ведомы порядок и дисциплина.

Сабина нагнулась, чтобы зачем-то еще раз поправить ремешок сандалии. Хватит тянуть, приказала она себе. Мимо, с графином ячменной воды прошел юный раб. Увидев хозяйку, он, опешив, испуганно вытаращил глаза, и не сразу пришел в себя.

– Я слышала, что эти антиохийцы – народ в высшей степени малоприятный, – раздался тем временем из-за двери голос Плотины. – Хитрые, изворотливые людишки. Впрочем, нечему удивляться. Сказывается пагубное влияние Востока. Мужчины все как один страшные развратники, а женщины и того хуже. Ты должен приложить все усилия к тому, чтобы репутация Сабины осталась незапятнанной. Не секрет, что она любительница злачных мест.

О боги, этого ей только не хватало! Сабина выпрямилась, гордо вскинула подбородок и шагнула к двери.

– Я уверен, что Сабина будет мне полезна, – спокойно возразил Адриан. – Хотим мы этого или нет, но мы будем вынуждены поддерживать с местными жителями добрые отношения. Вот здесь-то нам и пригодится ее своеобразное очарование.

– Обещаю сделать все, что смогу, – громко произнесла Сабина, с самой своей ослепительной улыбкой входя в триклиний. – Плотина, уважаемые гости, я рада вас всех видеть.

Плотина оторопела. Рука ее, тянувшаяся за пирожным, застыла в воздухе, как будто сама она превратилась под темно-синим шелком платья в каменное изваяние. Брови Тита медленно поплыли вверх. Гости растерянно переглянулись. Адриан, вальяжно устроившийся на пиршественном ложе, поднес к губам кубок, однако, заметив, что все таращатся на вошедшую в триклиний Сабину, посмотрел в ее сторону. И, поперхнувшись от неожиданности, застыл с кубком в руке. При этом, вино, которое он только что отпил, выплеснулось изо рта и, пролетев красноватой дугой, забрызгало мозаичный пол. «Так тебе и надо», – подумала Сабина.

– Что это? – взревел он, поднимаясь с ложа.

– Ты сам только что сказал, что нам нужно поддерживать с антиохийцами добрые отношения, – ответила Сабина и, сделав невинное лицо, заморгала. – Или тебе не нравится? Просто это последняя антиохийская мода. Мне почему-то подумалось, что если следовать местным обычаям, это должно расположить к нам местных жителей. Скажи, Плотина, ты согласна?

Адриан, Плотина, Тит и еще двадцать самых влиятельных фигур Рима – сенаторов, легатов, офицеров, чиновников – растерянно переводили взгляд от ее обведенных черной краской глаз к тяжелым золотым серьгам, свисавшим едва ли не до обнаженных плеч. По одной руке почти до самого локтя змеился витой браслет. Платье же было таким тесным и узким, что казалось второй кожей, пришитой к ее телу. Более того, оно оставляло одну грудь обнаженной. И как будто этого было мало, сосок был выкрашен алой краской в тон таким же ярко-алым ногтям на руках и ногах.

Лишившись дара речи, Плотина возмущенно отвела глаза. Тит поспешил поднести к губам кубок, лишь бы только – Сабина была готова поклясться – спрятать улыбку.

– Что все это значит? – процедил сквозь зубы Адриан.

– Ну, мы же не хотим, чтобы антиохийцы думали о нас, будто мы, римляне, не знаем местных обычаев, – сладким голоском пояснила Сабина и прошлась по залу, чтобы гости могли взглянуть на нее со всех сторон. Вид слева особенно поражал своей смелостью. – Вот увидишь, Адриан, местные жители в меня сразу же влюбятся. И вообще разве не поэтому ты женился на мне? Ведь я умею очаровывать людей, независимо от их места рождения и положения в обществе.

Адриан открыл было рот, но предпочел промолчать. Плотина залилась краской и сделалась пунцовой до самой шеи.

– Вибия Сабина! – гневно произнесла она.

Сабина же мелкими шажками – большие не позволяло сделать узкое платье – направилась к столу. От нее не скрылось, что все присутствующие, в том числе секретарь Адриана, мальчишка-раб с вином, дюжина слуг и двадцать четыре гостя стыдливо отводят глаза, стараясь не таращиться на ее голую грудь. Не обращая на них внимания, она протянула руку и нежно похлопала Адриана по щеке.

– Дорогой, ты будешь мною гордиться!

– Извини, – добавила она, обращаясь к Титу. – Я пригласила тебя на пир, но вместо вкусной трапезы тебя здесь потчуют ходульными речами.

– Обещаю, что запомню этот пир на всю жизнь, Сабина. Пусть разговор за столом был скучен, зато какой возмутительный скандал!

Сабина улыбнулась. Адриан застыл посреди атрия, провожая последних гостей. Плотина стояла с ним рядом и что-то бормотала в оправдание. Когда же Тит решил последовать примеру других гостей, Сабина схватила его за руку и потащила за собой в сад.

– Давай хотя бы попрощаемся так, как надо. Не думаю, что ты сломя голову бросишься рассказывать всему Риму о том, как низко я пала.

– Но разве не на это ты рассчитывала? – он посмотрел на ее платье, на которое она скромно накинула шаль, как только пир подошел к концу и гости покинули дом. – Скажи, Сабина, что ты задумала?

Сабина пожала плечами и, опершись локтями на балюстраду, посмотрела на залитый лунным светом сад. Даже через шаль она грудью ощущала холодок мрамора и мечтала лишь об одном – поскорее сбросить с себя тесное антиохийское платье. Интересно, неужели низко пасть можно только в неудобном платье?

– Мы ведь прощаемся, не так ли? – спросила она Тита. – Я уезжаю в Антиохию, ты же остаешься в Риме.

– Я должен закончить строительство бань, – уклонился от прямого ответа Тит. – Кроме того, на мне лежат обязанности квестора.

– Ты мог бы поучаствовать в походе. Траян наверняка бы не имел ничего против и даже дал бы тебе должность в своем штабе. Вместо этого Плотина и ее ручные легаты выбили у него должность для Адриана. Но все равно Траян держит тебя на примете. Он как-то раз сказал, что с удовольствием взял бы тебя с собой в поход, чтобы – как он выразился – привить тебе вкус к сражениям. Скажи, почему ты не воспользовался такой возможностью?

– Песок, – ответил Тит. – Насекомые. Местные племена, которые только и делают, что пытаются лишить тебя жизни. Так что покорнейше благодарю. Уж лучше я останусь со своими банями и буду следить за тем, как расходуется городская казна.

– Ты просто зарываешь в землю свои таланты. Кстати, Траян тоже так считает. И пусть ты не стал добиваться для себя должности при его штабе, у него для тебя есть другие планы.

– Интересно, с чего бы это? Помнится, в Дакии трибун из меня был никакой. Да и сейчас я самый нерасторопный квестор во всем Риме.

– Траян говорит, что у тебя отличная голова на плечах. И еще, по его словам, ты один из немногих в Риме, – не считая его легионов, – кто всегда прямо отвечает на все его вопросы. – Сабина подняла глаза на Тита. – В один прекрасный день ты станешь консулом.

– Только не это! – Тит облокотился на балюстраду рядом с ней и посмотрел вдаль поверх цветочных клумб. – Подумай сама, я ведь все завалю!

Сабина не спешила с ним согласиться. Тит, по-прежнему серьезный и задумчивый, в последнее время приобрел уверенность в себе. Это было заметно и по тому, как он себя держал, и по зоркому, проницательному взгляду. Не скрылось это и от Траяна, который имел далеко идущие планы для молодого, но подающего большие надежды Тита Аврелия. Выделяли его и другие влиятельные люди Рима, в том числе и ее отец.

– Я буду скучать по тебе в Антиохии, – сказала Сабина, чувствуя, как защемило сердце от предстоящей разлуки. Тит был ее верным другом с того самого дня, когда он вошел в ее жизнь с букетиком фиалок и, заикаясь, предложил руку и сердце. В Риме, в Дакии, в своих письмах к ней в Паннонию, он всегда был вместе с ней, пусть даже мысленно.

– Я буду тебе писать. Надеюсь, у тебя тоже найдется свободная минута черкнуть мне пару строк? Поскольку у тебя теперь такой богатый строительный опыт, я надеялась получить у тебя совет, как быстро и дешево покончить с трущобами. Я слышала, что трущобы Антиохии – еще страшнее, чем наша Субура. И пока я буду пережидать там зиму, хотелось бы взглянуть на них своими глазами и хоть чем-то помочь.

– Напиши мне, как только доберешься до места и у тебя будут все необходимые факты и цифры. Тогда мы попробуем что-нибудь придумать.

Они выпрямились и обменялись печальными взглядами.

– Ты выглядишь просто потрясающе, – произнес Тит, окинув ее на прощание взглядом с головы до ног.

– На самом деле, никакое это не антиохийское платье, – призналась Сабина. – Я просто попросила портного сшить мне что-нибудь такое, что наверняка потрясет всех, – добавила она, плотнее заворачиваясь в шаль. Почему-то в присутствии Тита ей было неловко в отличие от общества Плотины и Адриана.

– Нет-нет, – Тит поймал край ее шали и потянул на себя, пока та не соскользнула с плеч Сабины. – Не надо стесняться, пусть все увидят, какая ты красавица.

– Неужели?

– По крайней мере я еще не налюбовался. Или ты не знала, что я люблю тебя?

– Что ты сказал?

Вместо ответа, Тит нагнулся и неторопливо поцеловал ее в губы. Его рука скользнула по ее шее, плечам, груди…

– Не надо, – взмолилась Сабина, когда он наконец оторвался от нее.

– Не такие слова я надеялся услышать, – прошептал Тит.

– Я не о поцелуе. Он был потрясающий. Я о другом.

– О том, что я тебя люблю? – При всей их серьезности, слова эти прозвучали довольно легкомысленно. – Да, с того самого дня, когда мы с тобой познакомились, если тебе это интересно. Ты была для меня всем, о чем только может мечтать шестнадцатилетний мальчишка. И с тех пор он не видел ничего лучше.

– Я не знала, – прошептала Сабина. Ей тотчас вспомнились вечера в Дакии, когда она, сидя на коленях у Викса и обняв его за шею, весело болтала с Титом, и от этих воспоминаний ей стало не по себе. – Но почему я? На самом деле, я не такая уж и красивая.

– Тебя любил Викс.

– И ненавидел ничуть не меньше. Тем, кто меня любит, со мной нелегко.

– Лично я не намерен предаваться душевным терзаниям, – шутливо ответил Тит. – Если хочешь хорошо жениться, женись на своей ровне, как сказал Овидий. Мы же никогда не были ровней, ведь так? Если бы мы поженились, я бы доконал тебя своим занудством.

«Занудством, но не ненавистью, как Адриан», – подумала Сабина. При этой мысли ей почему-то стало больно, как будто она потеряла дорого ей человека. Будь она женой Тита, разве стояла бы она сейчас здесь в этом тесном, неудобном платье…

– Прости, – прошептала она, сама толком не зная, за что просит прощения.

Тит вновь нагнулся и поцеловал ее – сначала в губы, затем в обнаженную грудь.

– Спокойной ночи, Вибия Сабина.

– Спокойной ночи.

Сабина осталась стоять у балюстрады, а Тит, что-то насвистывая, пошел прочь. Он даже не оглянулся, однако Сабина проводила его глазами, глядя ему вслед, пока его силуэт не растворился в темноте ночи.

Когда она повернулась, то заметила, что в арке позади нее с перекошенным от гнева лицом застыла Плотина.

– Я все видела, – возмущенно воскликнула императрица.

– Отстань! – бросила ей Сабина и тоже пошла прочь.

Глава 21

Викс

– Вот такие дела, центурион, – сказал лавочник, которому я несколько лет платил за то, чтобы он присматривал за сыном Деметры. Он стоял передо мной, неловко переминаясь с ноги на ногу, явно не зная, с чего начать. – Моей жены больше нет, мои собственные дети теперь будут жить у тетки, а у нее нет места для еще одного, и…

– То есть, ты возвращаешь мальчонку мне? – процедил я сквозь зубы. – И это при том, что через две недели мне идти с походом в Парфию?

– Знаю, – вздохнул лавочник и в очередной раз прочистил горло. – Лично я ничего против него не имею, но содержать его больше не могу.

Я посмотрел на сына Деметры, которому уже стукнуло семь. Скажу честно, я едва узнал его, когда, пригнув голову, чтобы не задеть низкий потолок, вошел в лавку. Это был симпатичный для своего возраста мальчуган, светлые кудрявые волосы и выразительные глаза. Правда, сейчас, стоя между мною и лавочником, он выглядел бледным и напуганным и то и дело вертел головой, растерянно глядя то на одного, то на другого.

– Драться умеешь? – спросил я его, сложив на груди руки.

– Нет, – прошептал мальчуган.

– А стрелять из лука?

– Нет.

– Пользоваться ножом?

– Нет.

– Проклятие!

Со своей кудрявой головой и длинными ресницами он скорее походил на девочку. Я вновь повернулся к лавочнику.

– Подержи его у себя еще пару недель. За это время я найду, к кому его можно пристроить.

Мне было слышно, как мальчонка испуганно ахнул у меня за спиной. Но у меня было полно дел, моих собственных дел. На моих плечах лежала ответственность за целую центурию, тем более, сейчас, накануне похода. А времени, чтобы к нему подготовиться, оставалось в обрез, всего две недели.

– Викс, только не это! – воскликнул Прыщ, когда я через складной стол, на котором были разложены мои бумаги, бросил ему ремень и знаки отличия опциона. – Разрази тебя гром, я не желаю быть опционом! Ведь их все ненавидят, и поделом. Скажи, ну почему ты ко мне пристал?

– Потому что ты слишком глуп, чтобы проворачивать за моей спиной свои делишки, слишком весел, чтобы меня ненавидеть, и слишком велик, чтобы тобой можно было помыкать, – ответил я. – Иными словами, ты тот, ко мне нужен. Кстати, ты болван, никакой я тебе больше не Викс, а центурион. Выметайся из моей палатки и займись проверкой готовности оружия. К утру мне нужен подробный отчет, чего не хватает.

– Не было печали! – буркнул Прыщ, и его румяная галльская физиономия стала под цвет его алому плащу. Громко топая, он вышел вон. Никто из моих товарищей по контубернию не обрадовался моего повышению, тем более что по моей просьбе все они оказались в моей новой центурии. Впрочем, рады они или нет – меня не интересовало. Я уже столько лет мечтал стать центурионом и хорошо знал, какие солдаты мне нужны.

Я выпрашивал, выменивал, брал взаймы, подкупал других центурионов, лишь бы только отобрать для похода в свою центурию лучших из лучших.

– Я заплачу тебе недельное жалованье за твоего огромного африканца, как там его имя?

– Африкан. Но даже не надейся, я его тебе не отдам. Потому что он стоит троих.

– Тогда как насчет трехнедельного жалованья? Может, согласишься?

– Ишь, какой умник выискался, – буркнул в ответ на мое предложение другой центурион.

Скажу честно, все они меня не жаловали. Еще бы! Где это видано, чтобы простой аквилифер получил под свое начало легион первой когорты, в то время как они медленно прокладывали себе путь наверх. Закаленные боями вояки, большинство из них лет на десять, а то и двадцать старше меня. Я был самым младшим из них, и то и дело испытывал на себе их суровый нрав, но мне было все равно. Начиная с того момента, когда три когорты Десятого легиона выступили из Мога, чтобы влиться в более мощную колонну, двигавшуюся на восток, я ощущал в груди радостное биение, как будто каждый удар сердца, разгонявший по моему телу кровь, выбивал ликующий ритм «В поход, в поход, в поход!».

Начало марша я помню плохо. Мы вышли из Мога ускоренным шагом, горя желанием поскорее вступить с противником в бой, и каждый вечер валились с ног от усталости, вымотанные настолько, что у нас не оставалось сил даже на жалкий плевок. Центурионы обычно объезжают свои колонны верхом, мне же меньше всего хотелось вылететь из седла на глазах у тех, кем я командовал; тех, кто был обязан меня уважать или даже трепетать предо мной. Так что я, как и все мои солдаты, обвешался оружием и, невзирая на тяжелый вещмешок, сам задавал шаг. Мне было слышно, как в первый день солдаты недовольно переговаривались за моей спиной. В конце концов мне это надоело, и я рявкнул:

– Походную песню запевай! И погромче. А кто не будет драть глотку, тому я лично надеру задницу.

Вскоре моя центурия, время от времени недобро косясь в мою сторону, уже вовсю горланила куплеты про то, как парфяне пользуют своих овец. На недобрые их взгляды я не обращал внимания, а когда наступило время становиться лагерем на ночь, подавив в горле нервную дрожь, командирским тоном принялся раздавать приказы. Более того, когда мне не понравилось, как стоят три палатки, я велел снять их все до одной и поставить заново.

– И это вы называете лагерем? Живо все переделать! – рявкнул я. Солдаты тотчас засуетились, я же не без злорадства принялся наблюдать за ними.

– Вот гад, – услышал я, как проворчал кто-то из них, когда эта процедура повторилась в третий раз. – Еще месяц назад он был такой же, как мы. Стоило императору похлопать его по плечу, как он принялся задирать нос. Тоже мне, центурион!

Не могу сказать, что это сильно меня задело, но проучить наглеца стоило.

– Эй, ты, вперед! – приказал я. Другие легионеры встали вокруг меня. Недовольный неохотно вышел вперед. Мне тотчас стало не по себе: им оказался Юлий. Мой бывший товарищ по контубернию смерил меня колючим взглядом. Что ж, оно даже к лучшему, подумал я. Пусть вся центурия знает, что у меня нет любимчиков, даже из числа моих бывших друзей.

– Давай уясним раз и навсегда, – произнес я начальственным тоном, хотя скажу честно, в душе моей шевельнулся страх. От меня не скрылось, как поморщился стоявший неподалеку от меня Прыщ, как будто точно зная, что сейчас последует. Другие просто отвернулись.

– В чем дело? – хмуро спросил Юлий, и в его голосе слышался вызов. Из всех моих бывших товарищей по контубернию он один болезненно воспринял мое повышение. Но я никак не ожидал, что он так озлобится.

– «В чем дело, центурион»! – рявкнул я в ответ. – Сейчас речь пойдет не о том, где ты проведешь ближайшие три дня, громко выражая свое недовольство. Я притворюсь, что ничего не слышу, пока ты не скажешь что-то такое, чего я при всем желании не смогу пропустить мимо ушей, и тогда я буду вынужден поставить тебя на место. Сегодня ж просто тебе врежу, чтобы не тратить зря время, ни свое, ни других. Если хочешь, можешь дать мне сдачи. В конце концов когда-то мы спали в одной палатке, а иногда даже спасали друг другу жизнь. К тому же сейчас на мне ни шлема, ни медалей.

Мне пришлось врезать ему дважды, прежде чем он тоже замахнулся на меня. Его кулак попал мне под дых – Юлий был ниже ростом, зато более коренастый и крепкий, что даже к лучшему: думаю, все были только рады, что мне попался достойный противник. Я позволил моему бывшему товарищу пустить мне кровянку из носу и выждал, видя, как по его физиономии расплывается самодовольная улыбка. Вот тогда-то я и применил прием, которому научил меня отец. Одно короткое движение, и Юлий полетел лицом в грязь.

– Вот так-то, – произнес я в назидание, выпрямляясь. – Мне наплевать, что мы спали с тобой в одной палатке. Мне наплевать, что когда-то мы сражались бок о бок. Пока ты шагаешь в строю этой центурии, я не услышу от тебя больше не единого слова. – Подняв с земли свою львиную шкуру, я набросил ее на плечи. – А вы все остальные, вы хотя бы знаете, кто я такой? Я тот, кто принес императору голову дакийского царя. Я тот, кто нес вашего орла. И вот теперь я ваш центурион, вы, злобное крысиное дерьмо, так что попридержите языки и делайте, что вам говорят.

– Что такое дерьмо? – спросил меня сын Деметры, когда я вернулся к себе в палатку.

– Это что-то такое, что нужно научиться говорить, чтобы никто не подумал, будто ты девчонка. А теперь найди мне какой-нибудь лоскут.

Мальчонка порылся в мешке и извлек оттуда ворох старой одежды, которую я приготовил на повязки.

– Ты это нарочно придумал?

Я посмотрел на него, как будто плохо понимая, что он здесь делает. Нет, я вправду плохо понимал, зачем я тогда вернулся в лавку, ведь мне ничего не стоило уйти в поход, и все. Но я вернулся и, посмотрев на его симпатичную мордашку, сказал:

– Собирай свои вещи. Мы отправляемся в Парфию.

Наверно, зря я это сделал. Наверно, сначала я должен был хотя бы спросить у Миры, согласна ли она взять с собой ребенка чужой женщины, когда ее собственный был на подходе. Я пока что плохо разбираюсь в женах, но мне почему-то кажется, что в таких случаях с ними нужно советоваться. Наверно, мне с самого начала следовало рассказать ей про сына Деметры. Я же, ухаживая за Мирой, строил из себя образцового жениха, а когда мы поженились, учился жить рядом с ней. И все это время мне так и не подвернулся удобный момент, чтобы рассказать ей про сына другой женщины.

Нет, зря я все не обдумал с самого начала, так было бы гораздо лучше. Но Мира уже уехала в Антиохию, и я не знал, что она мне скажет. Но этот кудрявый мальчуган смотрел на меня своими огромными карими глазищами, и я думал лишь одно: если кто-то не закалит его, не сделает из него настоящего мужчину, этот мир проглотит его, а потом, пережевав и переварив, выплюнет его косточки. Вот и сейчас он, скрестив ноги, сидел передо мной в моей палатке и вопросительно смотрел на меня.

– Так ты нарочно это придумал? И драку, и речь?

– Все, до последнего оскорбления, – ответил я, прижимая в носу лоскут, а сам подумал, смогу ли я после этого и дальше называть Юлия моим другом.

Ладно, какая разница. По идее он и так мне теперь не друг, а подчиненный.

– Зачем ты это сделал? – не унимался Антиной. – Теперь они все злые и ворчат.

– Сегодня ворчат, а завтра перестанут.

– Они тебя не любят.

– От них и не требуется меня любить. Уважать – это да.

– И они уважают?

– Пока нет. По крайней мере пока мы не выиграем пару сражений. А пока нет. Впрочем, я их не виню, на их месте я поступил бы точно так же.

Сын Деметры заморгал пушистыми ресницами. Нет, он точно был похож на девчонку.

– Я научу тебя сражаться, – пообещал я. – Начиная с завтрашнего дня на марше. А пока спи.

– Могу я завтра ехать верхом? – спросил он и, словно белка, юркнул в походную постель. – В повозке так скучно! Ты ведь не едешь верхом!

– Давай, если хочешь. Только потом пеняй на себя, когда отобьешь себе задницу.

Я уже засыпал, когда в темноте вновь раздался его голос.

– Скажи, а как я должен тебя называть?

Я зевнул и задумался. Пока что ему не было необходимости обращаться ко мне по имени. Во время моих редких визитов в лавку он лишь смотрел на меня широко открытыми глазищами и в ответ на мои вопросы невнятно мямлил «да» или «нет».

– В присутствии других называй меня центурион, – ответил я в темноте. – А так можешь назвать Виксом.

– Викс? – робко подал он голос, как будто опасаясь, что ему влетит от меня за подобную дерзость.

– Но ведь ты так бы называл меня, будь я твоим братом.

– Но ведь ты мне не брат.

– Но и не отец, – возразил я, хотя, как мне показалось, он предпочел бы называть меня отцом. Вот только мне это ни к чему. – У тебя был отец. Правда, я с ним не был знаком. Но вот будь я твоим братом, ты бы называл меня Викс. У меня в Британии есть братья и сестры, и они не намного старше тебя. Так что Викс будет в самый раз.

– Викс, – неуверенно повторил он.

– А теперь давай спать, Антиной.

Теперь, когда он стал моим подопечным, мне тоже не мешало запомнить его имя.

Тит

– Как насчет совета? – обратился Тит с вопросом к бюсту отца. Тот лишь посмотрел на него мраморным взглядом: холодный, немой, благосклонный. Тит глубоко вздохнул. Он уже давно не обращался за советом к отцу, вернее, к его каменному двойнику, однако эта старая привычка дарила ощущение уверенности в своих силах. – Мне ведь ни разу еще не приходилось произносить публичных речей. И я надеюсь на твою помощь.

Молчание.

– Ну почему мне никто не хочет помочь? – негромко спросил Тит, переводя взгляд с бюста отца на пустую нишу рядом с ним. Нишу, которую сегодня займет урна с прахом его деда, как только завершится похоронный обряд. Деда больше нет, и он, Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин, теперь глава семьи. Это к нему теперь люди будут обращаться за советом, а не он к ним.

– Снова разговариваешь со статуями? – в дверях, упершись кулачками в бедра, застыла Энния. – Люди подумают, что ты сошел с ума, а ведь ты теперь патерфамилиас. Глава семьи.

Тит простонал.

– Не напоминай.

– Можно подумать, от этого что-то изменится. – Она шагнула к нему, чтобы поправить складки его черной траурной тоги. – Там тебя уже ждут.

– Тогда пожелай мне удачи, – сказал Тит, накидывая на голову складку черной шерстяной ткани. Он сам не знал, кому предназначались эти слова, то ли отцовскому бюсту, то ли любовнице.

Небо было холодным и серым, что, однако, не мешало огромному множеству людей прийти, дабы воздать последние почести бывшему консулу и выдающемуся государственному деятелю Рима. Под торжественные звуки медных труб Тит шагал рядом с плакальщиками в масках, глядя перед собой отсутствующим взглядом. Выставлять напоказ свое горе было бы неприлично. За ним, рыдая, шли его сводные сестры – женщинам в отличие от него плакать не возбранялось. Главе же семейства полагалось сохранять каменное спокойствие. Лишь в какой-то момент, когда он встретился взглядом с сенатором Марком Норбаном, который, хромая, торопился присоединиться к процессии, Тит почувствовал, как у него тоже защипало в глазах. Кстати, старый сенатор был не один. Рядом с ним в черных платьях шли его супруга и дочь. Приблизившись к колонне, Марк Норбан кивнул Титу как равному.

Нет, я не равный тебе, возразил про себя Тит. Я вообще никому не равный. Мне всего двадцать восемь, и я обычный чиновник. Так что, пожалуйста, не смотри на меня так, будто я важная фигура.

Увы, теперь в глазах окружающих он был важной фигурой – главой семейства, со всеми вытекающими отсюда обязанностями. Тит учтиво ответил на кивок Марка и зашагал дальше.

Будь у него выбор, похоронной процессией все бы и закончилось. Он оставил бы останки в склепе, а сам с облегчением вернулся бы для девятидневного траура домой: установил бы в нише бюст деда и время от времени разговаривал бы с ним, привыкая к своей новой роли.

Но сначала требовалось произнести в адрес покойного хвалебную речь, а для такого важного человека, как его дед, хвалебную речь полагалось произносить публично, с ростральной колонны на Римском форуме, чтобы ее слышал весь Рим.

«Держись, – мысленно сказал себе Тит. – Тебе уже случалось произносить речи. Пусть даже не с Ростральной колонны, где ее будет слушать плебс, чтобы затем перемывать мне косточки, комментируя каждое мое слово, каждую фразу, а заодно гадая, выйдет ли из меня важная политическая фигура или нет». Еще ни разу не произносил он речей перед таким скоплением народа. И что самое главное, это не сенат, где многие тихо дремлют, убаюканные голосами ораторов, вещающих про налоги и петиции. Сегодня его действительно будут слушать, внимая каждому его слову. Тит проглотил застрявший в горле комок. Процессия тем временем достигла форума. Площадь перед колонной была забита до отказа. Возникало ощущение, будто сюда стекается весь Рим. Медные трубы стихли. Почти ничего не видя перед собой, Тит по ступенькам поднялся на платформу и встал лицом к толпе. Обращенные к нему лица казались размытыми розовыми пятнами. Он заморгал, пытаясь вернуть зрению фокус, и в следующий миг увидел все: и нахмуренные брови, и напряженное ожидание, и зевки, и зависть, и насмешливые ухмылки. Нет, лучше бы все по-прежнему оставалось размытым пятном.

Впрочем, взгляд выхватил из толпы несколько дружеских лиц – пару знакомых квесторов, архитектора, который разрабатывал проект новых бань, и других. Стоя между женой и дочерью, сенатор Норбан улыбался, пытаясь вселить в него уверенность. Кстати, сегодня с сенатором была его младшая дочь, Фаустина. Сабина уже отбыла в Антиохию, и до нее наверняка еще не дошла весть о кончине его деда.

«Через месяц ты получишь от нее письмо», – напомнил себе Тит. Увы, он с великой радостью обменял бы письмо, и собственные руки в придачу, на то, чтобы сегодня она была здесь, чтобы стояла в толпе, подбадривая его взглядом. Сабина наверняка улыбнулась бы ему и едва заметно кивнула, помогая избавиться от застрявшего в горле кома… Тит представил ее губы, как он припадает к ним в поцелуе, представил упругость ее груди под своей ладонью, и заморгал, отгоняя наваждение. О боги, разве об этом думают на похоронах, тем более что с минуты на минуту ему придется произносить хвалебную речь в честь покойного деда.

По толпе пробежал шепоток нетерпения, размытые розовые лица насупили брови. Тит прочистил горло, засунул одну ладонь в складки тоги и вскинул подбородок. С чего же начать? Каким полагается быть первому предложению? Он не раз проговаривал для себя свою речь – серьезную, хорошо продуманную, призванную воздать должное многочисленным заслугам деда. И вот теперь он не мог вспомнить ни единого слова.

Тит в отчаянии поводил глазами по толпе, пока его взгляд не упал на сестру Сабины. Фаустина ростом была выше матери, и даже отца. Ее светлые волосы покрывала черная вуаль. Она вся подалась вперед, как будто хотела помочь ему извлечь из глубины души застрявшие там слова, и незаметно кивнула.

Тит прочистил горло.

– Уважаемые граждане Рима, – начал он, сильным, не дрогнувшим голосом. – Марциал говорит нам «Скорбит тот, кто скорбит в одиночку». Но сегодня, когда от нас ушел такой уважаемый человек, как мой дед, Гней Аррий Антонин, мы, граждане Рима, скорбим вместе.

И он гладко, без единой запинки, довел свою речь до конца.

Викс

В народе Антиохию называли восточным Римом, но лично я не нашел с ним ничего общего. Нет, здесь были и колоннады, и акведуки, и цирковые арены, но на Рим это не было похоже даже близко. Местные мужчины отращивали длинные волосы, на манер женщин, и, как женщины, красили ногти. На улицах города звучала самая разная речь – еврейская, латынь и еще добрый десяток неизвестных мне языков и наречий. А еще я всего на одном рынке насчитал больше шлюх, чем во всех римских трущобах. Но, может, это были и не шлюхи вовсе. Просто они так одевались – ярко и вычурно.

– Мой бывший аквилифер? – поприветствовал меня Траян, когда нагрянул с инспекцией в нашу когорту. Впрочем, он не столько проверял нашу готовность к походу, сколько раздавал солдатам обещания богатой добычи и громких триумфов, которые ждали их в наступающем году.

– Надеюсь, морское путешествие не доконало тебя.

– Но было близко к тому, Цезарь, – ответил я, салютуя моему императору.

– Смотрю, ты все еще носишь львиную шкуру, которую снял с Децебала. Неужели тебе не хочется передать ее новому аквилиферу?

– Только через мой труп, Цезарь.

Мех уже порядком поистерся, но я все равно носил его поверх моего алого плаща, и центурион копейщиков вечно хмурил брови, глядя на меня.

– Центурионам не положены никакие шкуры, – не раз строго выговаривал он мне. – Немедленно сними.

– Слушаюсь, – отвечал я и даже не думал выполнять его требование. Эту шкуру я получил из рук самого Траяна. И вот теперь та же самая рука похлопала меня по плечу, поздравляя с повышением. Центурион копейщиков оставил меня в покое. Впрочем, он уже успел проникнуться по мне неприязнью, хотя лично я не питал к нему никакой ненависти. Более того, с нетерпением ждал тех приятных моментов, когда он, сам того не ведая, поможет мне получить его должность. Он был центурионом первой колонны, поскольку возглавлял первую центурию первой когорты, и потому считался первым из центурионов нашего легиона. Я же был уверен, что могу делать это куда лучше этого солдафона.

Антиохия была в буквальном смысле наводнена римлянами. В свое время мне перед дакийским походом казалось, что Мог запружен людьми. Но в дакийском походе было задействовано лишь три с половиной легиона, здесь же их было семь, плюс несколько когорт из западных легионов, как например, наших, из Десятого. К концу года снять в Антиохии комнату было практически невозможно, и я был рад, что предусмотрительно отправил Миру вперед себя, чтобы она могла найти для нас подходящее жилье. Как только я по прибытии оторвался от ее губ, Мира закрыла мне ладонями глаза и провела в небольшое, но уютное жилище, в котором нам предстояло обитать остаток зимы. Моя центурия на зиму расположилась в казармах. В ожидании весны, когда откроются перевалы, солдаты убивали время тем, что пили, точили мечи, рассказывали свои байки. Я же поселился под одной крышей с Мирой.

– Викс, – донесся до меня из кухни ее голос. – Иди ко мне. Вынь из моего таза свой шлем.

– А что он там делает? – ответил я, входя в небольшую кухню. Мира была занята тем, что вынимала из духовки баранью ногу и что-то бормотала над ней.

– Почему мой шлем полон воды?

– От него плохо пахло, и я его помыла, – пояснила Мира. Ее живот уже заметно округлился под фартуком. – Я не желаю даже думать о том, сколько раз ты варил в нем похлебку. Кстати, какая она на вкус?

– Ты вряд ли бы оценила, – ответил я, выливая из шлема воду, после чего принялся вытирать его насухо подолом туники. – Его нужно начистить до блеска.

С этими словами я посмотрел на Антиноя, который, сидя в углу, играл со своей деревянной лошадкой.

– Что ты скажешь на это, приятель? Думаю, у тебя это получится даже лучше, чем у моих солдат.

Не говоря ни слова, Антиной отправился за тряпицей и, когда проходил мимо Миры, та потрепала его кудрявую голову.

– Чтобы к вечеру все было готово. Чистка доспехов считается работой, Антиной. А в шаббат, как тебе известно, мы не работаем.

– Вообще-то в шаббат полагается с аппетитом кушать, – заметил я, глядя через ее плечо на баранью ногу, слегка подгоревшую в отдельных местах. – Вот только вид не слишком аппетитный. Похоже, ты так и не научилась управляться с этой антиохийской духовкой.

– Зато как она управляется со мной!

– Может, нам стоит выписать сюда твою мать?

В ответ Мира огрела меня ложкой. В свете пламени духовки ее волосы казались огненно-рыжими.

– Марш отсюда!

– Слушаюсь! – ответил я и поцеловал свою женушку в губы.

Я вышел из кухни, а за моей спиной раздавалось ее пение. Скорее не пение даже, а веселая декламация, сопровождавшаяся звяканьем кастрюль и сковородок, а время от времени и крепким ругательством. Мира всегда затыкала уши, стоило мне выругаться в ее присутствии, однако вскоре и сама, уронив на пол горшок, негромко сыпала себе под нос сочные солдатские словечки. Антиной потихоньку брал с нее пример.

– Ну почему мне нельзя говорить «вонючий недоносок»? Мира ведь вчера так и сказала пекарю, когда он попытался обмануть нас.

– По мне, так говори, но при одном условии. Если уж взялся ругаться, то ругайся как мужчина. Но только не в присутствии моей жены.

– Я все слышала, – сказала Мира, даже не оборачиваясь.

Когда я, по прибытии в Антиохию, появился на пороге дома, ведя за руку семилетнего Антиноя, она сначала вопросительно посмотрела на меня, затем на него и сердито спросила:

– И кто эта хорошенькая девочка?

В ответ на что Антиной сделал злое лицо, пятерней взлохматил свои золотистые кудри и заявил:

– Я мальчик.

– Наверно, мне следовало рассказать тебе о нем раньше, – покаянно произнес я, набравшись смелости, и под конец моего повествования Мира уже почти на меня не сердилась. А если и сердилась, то совсем чуть-чуть – ровно настолько, чтобы слегка подправить мне лицо первой попавшейся под руку сковородкой, не успей я вовремя найти убежище за спинкой стула. Похоже, нам, мужчинам, следует сначала спрашивать у наших жен, не согласятся ли они воспитывать чужого ребенка. Более того, делать это желательно до того момента, как вышеназванный ребенок переступил порог вашего дома. Но Антиной буквально с первых же минут ходил за Мирой хвостом, готовый угодить ей во всем. Стоило же ей похвалить его, как он светился такой счастливой улыбкой, что вскоре она оттаяла.

– Он будет хорошим братом Иммануилу, – сказала она как-то раз, потирая живот. – Интересно, они будут похожи?

– И когда ты только поверишь, что он не мой сын? Я ведь тебе уже говорил, мать Антиноя родила его еще до того, как я познакомился с ней. Его отец был мелким писарем из Вифинии и умер еще до того, как я получил назначение в Мог.

– Это ты так говоришь, но какой мужчина взялся бы воспитывать чужого ребенка? Кроме того, он похож на тебя.

С этими словами Мира посмотрела на Антиноя. Тот слегка вразвалочку – не иначе как в подражание мне – расхаживал по своему новому дому.

– И с чего ты взяла, будто он на меня похож? – огрызнулся я. – Для этого он чересчур хорошенький. Просто он вылитая мать.

– То есть его мать была хорошенькая? – спросила Мира тоном, который не предвещал ничего хорошего. – Красивее даже меня?

– Пойду, проверю, как там мои солдаты, – уклонился я от ответа и поспешил выйти вон. Пусть я был женат всего несколько месяцев, но и этого довольно, чтобы понять: мои шансы победить в этом споре нулевые.

Однако вскоре наши отношения наладились снова. И теперь Антиной, напевая в углу, тряпицей надраивал мне шлем, Мира пела что-то свое в кухне, я же поискал иглу, чтобы починить порванную подкладку.

– Где нитки? – крикнул я.

– Швейные принадлежности в корзинке рядом со стулом, – не оборачиваясь, крикнула в ответ Мира. – Или ты забыл?

– Я еще не успел привыкнуть.

Теперь мои сандалии поселились под кроватью, рядом с точильным камнем. Ветошь для чистки шлема и доспехов приютилась рядом с ворохом шитья, а мои грязные туники отправлялись в корзину рядом с кроватью, вместо того, чтобы валяться на полу.

– Теперь я ничего не могу найти, – жаловался я первую неделю после прибытия в Антиохию.

– Ничего, привыкнешь, – отмахнулась Мира. – Кстати, этот фриз на стене лучше убрать.

– А что с ним не так?

– На нем танцующие девушки.

– Но ведь они же одетые.

– Они люди, а в доме нехорошо иметь изображения или скульптуры людей, – пояснила Мира, – можно лишь такие вещи, как плющ, цветы и вазы.

– Ответь, людей почему нельзя?

– Бог не любит, когда создаются изображения по его образу и подобию. От этого, – серьезно добавила Мира, – всего один шаг до идолопоклонства, Верцингеторикс из Масады.

– Не смей меня так называть! – я даже поморщился.

– Но ведь это так, – настаивала Мира. – Ты последний сын Масады.

– И теперь последний сын Масады должен закрасить этот несчастный фриз?

– Да, если он хочет, чтобы в его семье царил мир. Не говоря уже об ужине.

На следующий день я замазал фриз. Филипп, у которого – когда он не играл в кости – имелся небольшой дар рисовальщика, набросал поверх изображение виноградных лоз, перевитых лентами. Мира расцеловала его в обе щеки и от души накормила жареным гусем.

– Викс, неотесанный ты мужлан, – пожаловался Филипп. Надо сказать, что в отличие от Юлия он воспринял мое повышение не столь болезненно. – И где ты только берешь таких красивых женщин?

– Просто мне везет, – ответил я, причем совершенно искренне. Примерно половина центурионов были женаты, но их жены были или толсты, или рябы. Кроме того, у всех до единой был противный пронзительный голос, что твой горн, который созывает на построение.

Мира же с ее легкой походкой, живыми глазами, голубым платком на волосах казалась среди них царицей. В Антиохии ей нравилось. Ей понравился легион, понравилось морское путешествие из Рима. Малоприятные вещи – пауков, томительные часы путешествия, странные местные обычаи – она пыталась побороть потоком проклятий или же, закатав повыше рукава, бралась за работу.

– Итак, пауки, – говорила она, размахивая метлой с таким усердием, что пыль летела в разные стороны. – Живо ступайте отсюда. И ты песок, тоже.

– Она ждет, когда весной начнется поход? – Прыщ не поверил своим ушам.

– По ее словам, да, – ответил я, гордясь в душе своей женой.

– Но ведь центурионы оставляют жен дома.

– Эта кампания не то, что тогда в Дакии, когда, кроме армии и обоза, у нас ничего не было. На этот раз император берет с собой всю свою свиту – дабы принимать всех этих армянских царей. Прачек, поваров, писарей, цирюльников, музыкантов. Я раздобыл для Миры местечко вместе со швеями. Она и мальчонка будут путешествовать вместе с императорской челядью.

– Везет же некоторым, – вновь проворчал Филипп, однако Прыщ ткнул его локтем в бок. – Извини, центурион.

Я махнул рукой, но сам задумался. Отношения с моими бывшими товарищами уже были не те, что раньше. Филипп, Прыщ, другие солдаты иногда наведывались ко мне вечерком. Мира кормила их сытным ужином, они выкладывали мне последние новости. Спустя пару месяцев стал приходить и Юлий, правда, он ни разу не вспомнил о том, как я на виду у всех уложил его лицом в грязь. Но стоило нам облачиться в доспехи, как они тотчас вытягивались в струнку и салютовали мне. Но даже вечером, сидя со мной за одним столом, они не спешили, как бывало, сыпать солеными шутками или перемывать в моем присутствии косточки другим офицерам.

«Да и с какой стати? – писал мне Тит в длинном письме из Рима. – Они знают, что ты развлекаешь других центурионов байками о своей службе рядовым легионером. Поверь, приятель, начальникам доверия нет ни у кого».

Тит теперь сделался в Риме большим человеком. В конце года умер его дед, и даже до Антиохии дошли слухи о том, какое огромное наследство приплыло к нему в руки. Честное слово, я с удовольствием взял бы у него деньжат взаймы. Жалованье солдатам поступало регулярно, но какой толк от богатого друга, если к нему нельзя обратиться в тощие годы? Правда, я слышал от одного из секретарей, что даже сам Траян подумывал о том, чтобы одолжить у Тита денег. В общем, подумав, я решил, что идти по стопам императора лучше не стоит.

– Ну как? – Антиной скакал передо мной со шлемом в руках, явно довольный собой.

– Сияет, как зеркало, – ответил я и выбросил вперед руку. Он же, как я его и учил, нырнул под нее и принялся колотить меня кулачками в грудь. – Отлично, молодец, – похвалил я его и потрепал по курчавой голове. – Главное, не зевать.

– Вот так?

– Подбородок ниже, и сожми крепче пальцы.

– Но не так, а вот так, – поправила его Мира и показала, как нужно сжимать кулак. – Большой палец должен быть снаружи, Антиной. Кстати, вовсе не обязательно драться кулаками. Я бы на твоем месте не стала недооценивать ногти, ими можно неплохо расцарапать противнику грудь или лицо.

– И где же ты научилась драться? – с улыбкой поинтересовался я у своей драгоценной супруги.

– Когда у тебя пять кузенов, которые вечно тебя дразнят, и шесть двоюродных сестер, которые царапаются, научишься чему угодно.

– А теперь проверим, научили ли они тебя бороться, – с этими словами я обхватил жену за талию.

Мира взвизгнула и, сжав кулаки, принялась осыпать ударами мне плечи. Антиной подошел ко мне с другой стороны и принялся колотить кулачками мне в бок.

– Двое против одного? Так не честно! – рявкнул я, отпуская Миру. Она захихикала.

– Ну, все, хватит дурачиться, идите-ка лучше оба умойтесь, а то вы все в пыли.

– Слушай, что она говорит, – сказал я Антиною, как мужчина мужчине.

– Женщины, – вздохнул тот, с видом маленького мудреца и бросился за тазом.

Умытый и чистый, я занял свое место за небольшим столом. Антиной уселся рядом со мной. Мира покрыла голову и принялась читать первую субботнюю молитву. Свечи отбрасывали на стол теплые желтые круги, смягчая строгую белизну стен и придавая блеск ее глазам, пока она нараспев читала слова древней как мир молитвы. Я понемногу учился понимать еврейскую речь, как, впрочем, и Антиной. Бритт, грек и еврейка – странная, однако, компания сидела за субботним столом! Когда молитва закончилась, я вилкой разложил по тарелкам куски жареной ягнятины, и все с аппетитом принялись за еду, особенно Мира. Не то что патрицианки, у которых как будто нет желудка. Время от времени я замечал, как она, посматривая на Антиноя, за обе щеки уплетавшего свой ужин, касалась своего округлившегося живота. В эти минуты она наверняка думала о том, каким будет ее собственный сын, когда ему исполнится семь. Лениво положив руку на спинку стула, я потягивал пиво и придирчиво рассматривал наше жилище. Скажу честно, мне нравилось все. Мой стол. Мой ужин. Моя жена. Мальчишка, который в некотором смысле стал моим сыном. И все это под крышей моего дома, который я заработал мечом. Это было на редкость приятное ощущение.

Впрочем, на протяжении всей этой ленивой зимы мое сердце выбивало знакомый ритм: в поход, в поход, в поход!

Весной мы двинулись на Армению, и вот тогда-то получили впечатлений сполна. Мы? Нет, пожалуй, Траян. Горная местность, вершины выше и круче тех, что я видел в Дакии, глубокие зеленые долины между ними. Никаких сосен, как вокруг старушки Сермизегетузы. Лишь стремительные горные потоки и узкие перевалы между отвесных скал. Траян провел по ним восемьдесят тысяч солдат. А в Элегии я собственными глазами видел, как армянские князьки один за другим приходили к нему на поклон и приносили присягу верности. Один из них снял с себя корону и передал ее Траяну. Правда, сделал он это с наглой ухмылкой, которую лично меня так и подмывало смахнуть с его физиономии открытой ладонью. Подозреваю, что этот наглец надеялся, что Траян, произнеся небольшую приветственную речь, вернет корону обратно ему на голову, но Траян этого делать не стал. Вместо этого, он выгнал принца, и мне было слышно, как тот возмущается за дверью, не понимая, что он сделал не так. Я мог бы сказать ему, что именно.

Траян терпеть не мог ухмылок. Швырнув корону секретарю, он велел вынуть из нее драгоценные камни, а саму переплавить на золото.

Этот самый принц потом пытался загладить свою вину, подарив императору коня, который умел в поклоне опускаться на передние колени. Траян разразился громкими аплодисментами, а затем крикнул:

– Поднимите несчастного жеребца. Не хватало, чтобы он принес мне присягу верности.

Однако Адриан заставил коня поклониться еще несколько раз, с восторгом глядя, как животное покорно касается носом его ног. После этого он покинул Элегию и вернулся в Антиохию, чтобы руководить отправкой обозов, что длинной вереницей тянулись за нами вслед. О боги, как я ненавидел этого надменного гордеца! Тем не менее я был вынужден признать, свое дело он делал великолепно. Мне впервые довелось участвовать в кампании, где провиант и все необходимое для армии доставлялось быстро, четко и, главное, без клопов и блох.

Насколько мне было известно, Сабины в Антиохии не было. По крайней мере ее я так и не встретил, ибо еще до моего прибытия она уехала в Египет, полюбоваться на весенний разлив Нила.

– Эх, жаль ты не видел лицо легата Адриана, – присвистнув, сказал одному из центурионов наш старший. Ему так не терпелось сообщить эту новость, что он оставил свою обычную напыщенность. – Я как раз ждал в приемной с выкладками по обозу, когда вошла горничная с сообщением, которое его женушка соизволила послать ему, лишь отъехав от города на приличное расстояние. Более того, она велела горничной передать ее слова во всеуслышание, чтобы Адриан не смог заглушить их своим криком. Но он ничего не сказал, лишь продолжил диктовать письмо. Правда, на следующий день он на целую неделю отбыл на охоту. Готов поспорить, что за это время он перебил половину живности в здешних лесах, – старший центурион покачал головой. – Странный тип. Такому лучше лишний раз не переходить дорогу.

– Я как-то раз рискнул, – отозвался я. – И как видишь, до сих пор жив.

– Ты у нас непобедимый. Не порекомендовать ли мне твою центурию для участия в наступлении на север, под командованием Луция Квиета, – ехидно отозвался старший центурион. – Это тотчас выбьет из тебя лишнюю прыть.

– Слушаюсь, центурион, – ответил я. Внутри меня все пело. Армения пала в одночасье, но там еще оставались очаги сопротивления, на подавление которых Траян отправил отборную берберскую конницу.

Я плохой наездник, равно как и восемьдесят солдат пехоты под моим началом. Зато я натаскал их на долгие марши, и, боги свидетели, мы показали, на что способны. Мой час пробил. В тот год Траян сокрушил Армению. Был в этом и мой вклад.

– Квиет высоко отзывается о тебе, – сказал император во время очередного смотра. – Обычно он не слишком жалует пехоту. Тем не менее он снизошел до того, чтобы сказать мне, что от твоих солдат была польза.

– Значит, я их правильно готовил, – ответил я.

– Это как же? – в глазах Траяна блеснул огонек. Отмахнувшись от двух секретарей, что топтались рядом с какими-то депешами, он полностью переключил внимание на меня.

– Я разрушаю строй, Цезарь, – ответил я, – давая моим воинам возможность свободно перемешаться по полю сражения, вести бой независимо друг от друга. Однако по первой же моей команде они вновь выстраиваются «черепахой» или клином.

Я с трудом подбирал слова, чтобы описать то, чего я добивался от моих солдат. Скажу честно, поначалу мои нововведения им пришлись не по душе: легионеры вообще не любители перемен. Неудивительно, что все как один жаловались, что их заставляют покидать формацию, внутри которой они чувствовали себя в относительной безопасности. Но я не отступился и всю зиму, пока мы стояли в Антиохии, продолжал натаскивать их на новую тактику ведения боя. И вот теперь я отточил их умения, доведя их до совершенства, среди скал и рек Армении.

– Я хочу, чтобы они умели сражаться против любого противника и в любых условиях.

– Сразу видно, что передо мной бывший гладиатор.

Траян ничего не забыл.

– И, главное, это идет на пользу делу.

– Я до сих пор ношу твой шрам. Когда это было? Лет десять назад? – Траян закатал рукав, чтобы посмотреть на розовый рубец на все еще сильной, мускулистой руке, и покачал седой головой. – Клянусь Юпитером, я старею. Думаю, я снова отправлю тебя с Луцием Квиетом.

И мы отправились, и не раз – то в разведку, то за добычей, то в ночные вылазки, чтобы под покровом темноты наносить стремительные, смертельные удары по врагу. Где я только не был с моей центурией! Мы шагали извилистыми горными тропами, карабкались по скалам, взбирались на каменистые холмы, ползли на брюхе по низкорослой летней траве, переходили вброд горные потоки, опираясь на щиты, чтобы нас не снесло быстрым течением. Я убивал бородатых узколицых армян, я получил еще три памятные медали, и, когда приказывал моим солдатам разбиться на десяток небольших подвижных отрядов, которые в считанные секунды пронзали строй врага, рубя его на мелкие куски, никто больше не ворчал и не жаловался. Мои солдаты называли меня упрямым ублюдком, зато в нашей центурии памятных медалей за участие в кампании было в разы больше, чем в любой другой из нашего Десятого. Я же шагнул на две ступеньки выше. Центурион, что был по рангу на ступеньку старше меня, погиб, а тот, что был перед ним, умер от лагерной лихорадки, так что император быстро передвинул меня на их место.

– Теперь ты не младший центурион! – ворковала Мира, когда я пришел к ней в тот вечер. Ее ловкие руки, умеющие работать иглой и ниткой, снискали ей место среди императорской челяди. Теперь она ехала в повозке вместе с другими женщинами, перемывая мужчинам косточки и занимаясь починкой одежды огромной императорской свиты, которую Траян таскал за собой на протяжении всей Армянской кампании. – Представляешь, как ненавидят тебя другие центурионы! Ты обскакал их всех. А как должен быть рад старший центурион!

– Это точно, поет и прыгает от восторга, – с этими словами я надел на палец Миры перстень с жемчугом. – Ну как, нравится? Я снял его с толстого армянского вельможи, которого мы захватили в плен.

– Смотрится внушительно, – с хитрой улыбкой ответила жена, любуясь кольцом. Теперь мы с ней вместо уютной антиохийской квартирки жили в походной палатке. Однако Мира с прежним усердием выметала песок и вытряхивала из наших походных постелей пауков. Она умудрялась поддерживать такой образцовый порядок, что я никогда не мог найти свои вещи, не зная, где она их прячет.

– Где дети? – спросил я и потерся носом о шею Миры.

– Сегодня их на ночь взяла к себе Мириам. Антиной сам отнес младенца к ней на руках. Он ведет себя, как настоящий брат. А я-то думала, что мальчики не любят маленьких детей.

– Своих всегда любят.

Наша дочь родилась на месяц раньше срока во время весеннего марша между Антиохией и Элегией, как будто ей не терпелось поскорее увидеть этот мир. Мира слегка расстроилась, так как ожидала мальчика, я же был рад тому, что ребенок появился на свет без лишнего шума. К тому же, когда у нас с Мирой пойдут мальчики, нам не избежать ссор по поводу ужасного ритуала, который назывался не то брит, не то брис. Ладно, как бы он там ни назывался, я не позволю, чтобы мои сыновья прошли через него.

– Только через мой труп! Я не позволю уродовать моего ребенка! – в ужасе воскликнул я, когда Мира ввела меня в курс подробностей этого жуткого ритуала. – Даже не мечтай!

– Меня не заставят это сделать? – испуганно спросил Антиной.

– Ни за что на свете! – ответил я. – Ни тебя, ни наших детей.

Мира обиженно поджала губы, что означала одно: следует ждать неприятностей. На мое счастье, у нас родилась темноволосая малышка Дина с розовыми пальчиками, которые она – не иначе, как следуя моему примеру – постоянно сжимала в кулачки. Так что на время спор по поводу бриса утратил свою остроту.

– Раз Мириам взяла Дину на ночь, почему бы нам этим не воспользоваться? – произнес я, увлекая жену к походной постели.

– Зато завтра мне придется взять к себе ее сына, – ответила Мира между поцелуями. – Я пообещала ей, в обмен за то, что сегодня она даст нам побыть вместе.

– Отлично. Потому что завтра мне снова в поход. Пожелай мне удачи.

В этот раз нам привалила крупная удача – мы взяли в плен сатрапа, путешествовавшего со своей свитой и богатым обозом. Это был наш первый крупный улов этим летом. К осени у Миры на руке уже сверкал сапфировый браслет, а на шее висела золотая цепь, украшенная аметистами. Антиной получил в подарок короткий сирийский лук и пару кинжалов с рукояткой из слоновой кости. Даже малышка Дина удостоилась серебряного браслета, о который она точила свои крошечные зубки.

Плотина

– Госпожа, – Плотина почувствовала, как кто-то схватил ее руку и принялся осыпать ее поцелуями. – У меня нет слов, чтобы выразить тебе благодарность за твое содействие. Богиня, снизошедшая с небес до нас, простых смертных, дабы даровать нам свое благословение…

– Только не надо льстить мне, сенатор. – Плотина с трудом высвободила пальцы. Такого количества поцелуев она не удостоилась за всю свою супружескую жизнь.

– Богиня, – продолжал тот. От избытка чувств даже его лысина сделалась пунцовой. – Я закажу себе статую Юноны с твоим лицом. Ибо это она сейчас стоит передо мной во всем своем ослепительном величии!

Для убедительности он даже прикрыл ладонью глаза. Плотина же благосклонно склонила голову, однако поднимать его с колен не стала. Все-таки приятно, когда тебе поклоняются.

– Надеюсь, ты не забыл, сенатор, о том небольшом одолжении, о котором я тебя просила?

– Как я мог о нем забыть?! Уверяю тебя, этим делом я займусь лично.

– Прекрасно, и главное, поскорее.

Плотина вычеркнула из таблички еще одно имя. Письма Траяна, приходившие с востока, содержали маловато похвал в адрес дорогого Публия, хотя других ее муж превозносил едва ли не до небес. Например, он неизменно упоминал некоего Авла Корнелия Пальму, который в свое время одержал ряд побед над арабами Наббатеи. Постоянно мелькало в письмах и Луций Публий Цельс, причем его имя неизменно сопровождали самые хвалебные отзывы. Но разве можно допустить, чтобы их звезды сияли ярче, нежели звезда ее дорого Публия?

И как только Плотине стало известно, что некий знаменитый сенатор в данный момент находится на грани разорения, как ее задача стала существенно проще. Стоило предложить приданое для дочери и оплатить закладную за дом, прежде чем тот пошел с молотка, как сенатор даже глазом не моргнул, услышав цену, которую Плотина назвала в обмен за свою щедрость.

– Немножко клеветы, – шепнула она. – Только ненавязчиво. Где-нибудь на пиру. Словечко в разговоре с одним, словечко с другим. Например, можно вспомнить, что в юности Пальма соблазнил дочь одного достойного римского семейства, а когда отказался жениться на ней, девушка наложила на себя руки. Или что консул Цельс неплохо набил себе кошелек на своей предыдущей должности.

Крошечная ложка клеветы, которой, однако, достаточно, чтобы запятнать в глазах остальных доброе имя того или иного человека. Ведь тот, о ком поговаривают, будто он развратник или вор, никогда не будет назван преемником императора.

– Надеюсь, ты понимаешь, чего я от тебя хочу. Пойми, я пекусь о благе Рима.

– Разумеется, госпожа.

– Можешь также добавить пару словечек о бывшем консуле Сервиане, – добавила Плотина, подумав. Шурин Публия, он также постоянно упоминался в письмах Траяна. – Надеюсь, ты не забудешь шепнуть кому-нибудь на ушко, что в частной жизни он похотливый пьяница.

– Этому никто не поверит, госпожа. Сервиан – самый порядочный человек во всем Риме.

– Что ж, тогда у тебя есть те двое.

Что ж, на сегодня, пожалуй, хватит. Сенатор, кланяясь и рассыпаясь комплиментами, попятился вон. Плотина же убрала свою восковую табличку и слегка поправила прическу, тронутую на висках благородной сединой.

– Мое лицо на статуе Юноны, – громко сказала она, глядя в зеркало. – Надеюсь, дорогая сестра, ты не будешь на меня в обиде?

Ей не было нужды идти в храм, чтобы поговорить с богиней. Ее небесная сестра и так внимала каждому ее слову. Плотина в этом не сомневалась.

Глава 22

Зима 114 года н. э.
Тит

– Энния! – Тит вышел в атрий, где та отчитывала двух молоденьких рабынь за то, что те недостаточно расторопны со стиркой. – Будь добра, взгляни вот на это. Скажи, я правильно это прочел?

– Ты же знаешь, что я не умею читать, – Энния жестом велела рабыням уйти, а сама подошла, чтобы взглянуть на свиток в его руке. – Это императорская печать?

– Она самая, – Тит снова пробежал глазами письмо, краткое и четкое, написанное размашистым солдатским почерком. – Если не ошибаюсь, император написал его собственноручно.

– И оно пришло сюда из Армении, – было видно, что Энния потрясена. – И что он говорит?

– Траян просит моего отчета по баням, а также спрашивает моего мнения касательно ряда других дел. С другой стороны, зачем ему понадобилось мое мнение? У меня его вообще нет. Хм, понятно, он просит у меня денег.

Энния усмехнулась.

– Да, быстро вести разлетаются по миру!

– Это точно.

После смерти деда сюрпризы посыпались на Тита как из рога изобилия. Но самым главным стали условия завещания. Дед завещал ему все свое имущество, в чем, собственно, не было ничего удивительного. Что поражало, так это размер наследства.

– Ну, кто бы мог подумать, что старик окажется таким толстосумом, особенно если учесть, как скромно он жил последнее время, – не переставала удивляться Энния. Неожиданно для себя Тит стал владельцем внушительного денежного мешка, не говоря уже о таких на первый взгляд прозаических, однако в высшей степени доходных вещах, как серебряные рудники, лесопильни, земельные участки в Остии, Равенне и Брундизии, виллы в Байах, Тиволи и на Капри, флот зерновозов, гладиаторская школа и доходные дома на Эсквилине.

Не иначе как весть о свалившемся на него богатстве разлетелась на крыльях ветра, коль она достигла другого конца империи. Военная кампания вещь недешевая, честно признавался в письме Траян. «Если ты дашь мне взаймы денег, я смогу оплатить солдатам их жалованье в зимние месяцы. Со своей стороны, я не забуду оказанную мне услугу».

– Выходит, даже императоры влезают в долги, – заметил Тит, направляясь к себе в кабинет. – Особенно когда им нужно содержать такую огромную армию. Что ж, пойду отдам распоряжение о ссуде.

– Которую ты никогда не получишь назад, – скала Энния. – Императоры, они все одинаковы. Когда они говорят «дай взаймы», это означает просто «дай».

– «Приятно подчиняться, когда вами правит достойный», – процитировал крылатую фразу Тит и быстро набросал самому себе записку, чтобы завтра не забыть поговорить с управляющим. – Если Траян попросит, я готов отдать за него свою жизнь. Кто я такой, чтобы отказывать ему в деньгах?

– Так недолго и разориться.

– Что ж, может, и разорюсь. Зато буду любим.

– Если ты и дальше собираешься разбрасываться деньгами, найди себе богатую жену, – сердито пробормотала Энния. – Кстати, коль о жене зашла речь, саранча скоро начнет слетаться. Причем двое из них сказали, что захватят с собой дочерей.

– Думаю, они бы предпочли, чтобы их назвали гостями, а никак не саранчой, – одернул Эннию Тит и со вздохом переспросил: – Дочерей, говоришь?

– И еще племянницу, – ледяным тоном уточнила Энния.

– Надеюсь, ты их как-нибудь разместишь, только не рядом со мной.

Как только весть о богатом наследстве, оставленном ему дедом, разнеслась по всему Риму, Тит не знал отбоя от женщин. Коллеги, которые раньше едва замечали его на пирах, не только умоляли его прислать им приглашение, но и приводили вместе с собой орды незамужних женщин. Так что зима для Тита превратилась в нескончаемый парад чьих-то сестер, дочерей, внучек и племянниц.

– Да, зря ты не женился раньше, когда дед был еще жив, – укоризненно заметила Энния, убирая со спинки стула плащ, чтобы энергично его тряхнуть. – Теперь же ты самый завидный жених в Риме, и не сочти за дерзость, если я скажу тебе, что я еще не видела ни одной девушки, которая бы не напомнила мне акулу, приплывшую на запах крови.

– Должны же быть хотя бы несколько таких, кому кровь… неинтересна.

– Смотри во все глаза, господин. В один прекрасный день я захочу отойти от дел. Поверь мне, не так-то это легко одной вести такой огромный дом…

– Довольно ворчать, – Тит прервал поток излияний Эннии, прекрасно зная, что той польстило, когда он попросил ее остаться в качестве домоправительницы.

– Я? – удивилась тогда она. – Мне казалось, моя помощь требуется лишь для того, чтобы помочь тебе перебраться из твоей старой квартиры назад в фамильный особняк, и на этом все кончится. Ведь теперь тебе требуется настоящий управляющий.

– Можно подумать, ты не справишься с этой глыбой мрамора, – поддразнил ее Тит. Как только закончился траур, он, как и положено, перебрался назад в фамильный особняк. И хотя теперь он официально считался главою рода, ему было непривычно бродить по дедовскому дому в новом качестве, качестве полноправного хозяина. – Кроме тебя, я не вижу никого, кто бы управился с этим домом.

– По-моему, тебе пора от меня избавиться, – возразила Энния, пристально глядя ему в глаза. – Теперь, Доминус, ты можешь выбрать себе самую красивую и самую знатную из всех красивых и знатных девушек Рима. Зачем тебе домоправительница, которая разговаривает, как уличная торговка. Я ведь прекрасно знаю, кто я такая.

– И я тоже. И я знаю, чего ты стоишь, – с этими словами Тит приподнял худое запястье и надел на руку Эннии тяжелый золотой браслет, украшенный цветами из драгоценных камней. Это была первая по-настоящему дорогая вещь, которую он мог себе позволить, не думая о том, что она обошлась ему в его месячное жалованье. – И я хочу, Энния, чтобы ты осталась. И если кто-то другой попробует переманить тебя, честное слово, я тотчас удвою предложенную сумму.

– Хм, – задумчиво произнесла Энния.

– Правда, для начала я буду вынужден проверить, что такое предложение имеется.

В ответ Энния фыркнула и протянула руку, любуясь браслетом.

– Что ж, пожалуй, я все же останусь. А не то какая-нибудь девица возьмет тебя в оборот, чтобы потом, присосавшись как пиявка, отравить тебе жизнь.

– Ну, когда ты рядом, этого можно не опасаться.

И Энния осталась следить за его домом, рабами, пирами, гостями и делала это так, как никто другой. Ни одна девушка не прошла в дом, минуя ее придирчивый взгляд, которым Энния окидывала любую гостью с головы до ног.

– Полчаса, – вновь напомнила она ему и тотчас ушла, чтобы крикнуть мальчишкам-рабам, чтобы те несли вино, если не хотят, чтобы она поджарила им задницы. Тит же откинулся на спинку кресла и вновь пробежал глазами письмо императора.

«Как продвигается строительство моих бань? – писал Траян ниже, после просьбы о ссуде. – Я подумываю о том, а не поручить ли тебе также раздачу хлеба. Последнее время я стал замечать разного рода махинации, и мне бы хотелось, чтобы этим делом занимался кто-то честный. Напиши мне, что ты думаешь по этому поводу…»

Тит оторвал глаза от письма и посмотрел на бюст деда. Посмертная маска была с почестями помещена при входе в дом, а вот кабинет украшал менее официальный скульптурный портрет, с хорошо знакомой хитринкой в мраморных глазах.

– Император просит моего совета, – вздохнул Тит. – В странные, однако, времена мы живем, дед.

Он до сих пор смущался, раздавая приказы слугам или восседая в кресле в роли судьи, когда управляющие докладывали ему о тех или иных сложностях, когда ставил свое имя под документом и скреплял его семейной печатью. В глазах людей он больше не был мечтательным юношей, ходячим сборником цитат. Сестры смотрели на него с уважением и больше не отчитывали за взъерошенные волосы или рассеянность. С его мнением теперь считались, к его голосу прислушивались. Встречая его на улице, люди спешили поклониться ему.

– Ну, кто бы мог подумать! – произнес Тит, обращаясь к деду и, встав с места, отправился встречать гостей.

Викс

Всего один год, и Армении как не бывало.

– У Рима появился достойный повод для ликования, – напыщенно произнес по этому поводу один из трибунов Десятого легиона, никчемный патрицианский отпрыск, у которого еще не до конца сломался голос. – И эта победа наша.

– Ты полегче, сынок, – осадил его я. Впрочем, этот сопляк был прав. Рим взорвался ликованием, когда до столицы дошла весть о том, что империя приросла новой провинцией, причем почти молниеносно, а потом, не успели мы перевести дух и отпраздновать Новый год, как за Арменией последовала Месопотамия. Не успели мы вторгнуться в пределы Парфянского царства, как тотчас разразились радостными криками при виде плодородных земель, что простирались перед нашим взором между Тигром и Евфратом. Эта земля была двух цветов: плоское желтоватое пространство пустыни по берегам рек расцветало пышной зеленью, скалы и барханы сменялись тучными пастбищами, на которых паслись стада коз. Завидев приближение римского орла, их пастухи в спешном порядке сворачивали свои шатры и снимались с места. Между двумя главными реками местность прорезали русла тысячи мелких ручьев и речушек, и в наших сапогах от рассвета до заката булькала вода, столько из них мы ежедневно переходили вброд. Траян пешком переходил каждый брод, каждый мост, шагая рядом с нами, горланя вместе с нами непристойные походные песни. Я не раз незаметно смахивал слезы, глядя, как он, по-прежнему сильный и выносливый в свои шестьдесят с лишним лет, ведет за собой нас, гораздо более молодых, чем он; ведет, ничем не прикрыв от палящего солнца седую голову. Думаю, при виде этого слезы смахивал с глаз не я один. Потому что на всем белом свете нет существа более сентиментального, чем рядовой римский легионер.

В том году мы зажали Месопотамию в огромные клещи: Луций Квиет с востока, Траян – с запада. Теперь я постоянно состоял при Луции. Ему нравились мои выносливые солдаты, которые без труда поспевали за конницей, одним броском могли поддержать любое наступление или же, если требовалось, неслышно залечь в засаде, чтобы в нужный момент с криками выскочить из темноты, потрясая сталью. Кровопролитные схватки, пьянящие победы – эта война была как вино. Как песня, как женщина, с той разницей, что за ней не нужно было ухаживать.

Правда, тем летом во время одной ночной вылазки мы потеряли Юлия. Это случилось, когда я вместе с парой десятков солдат бросился вдогонку за остатками месопотамской когорты после того, как мы в глухую полночь изрубили в мясо их лагерь. Вернувшись, я обнаружил Юлия мертвым. Он лежал на спине, глядя на меня незрячими глазами, и из его бока торчал обломок копья. Я тихо плакал. Прыщ, воя на луну, выдернул из раны копье, и я был вынужден скрутить моего опциона, когда тот в бессильной ярости пытался колотить меня по плечам своими пудовыми кулаками. Мы с ним вдвоем собственными руками вырыли для Юлия неглубокую могилу, а когда другие солдаты попытались нам помочь, рявкнули, чтобы они нам не мешали. Мы положили тело Юлия в могилу на берегу Евфрата, и я зарыл в плодородную землю Месопотамии две дополнительные бляхи, которые сорвал с собственной груди, – в знак того, что прежде чем враг нанес ему смертельный удар, он успел отправить на тот свет двух парфянцев. Один из моих лучших разведчиков был сыном каменотеса, и я поручил ему начертать на камне имя Юлия.

– Напиши, что здесь лежит потомок самого Юлия Цезаря.

– А что, он им был? – недоверчиво уточнил мой разведчик.

– Был.

Вся центурия застыла в почетном карауле рядом с могилой Юлия. Один за другим солдаты лили в землю вино. Мои солдаты. И пусть не все они жаловали меня, но они уважали мое имя. А как любили они прихвастнуть своими победами перед солдатами других центурий! Послушать их, во всем Десятом легионе не было центурии, которая могла бы тягаться с ними по части воинской доблести! Выстраивались ли они черепахой, превращаясь в один огромный щит, или же сорока отдельными парами врезались в фаланги месопотамских воинов, в тот год удача была всегда на их стороне. Будучи острием копья, они просто не знали, что такое поражение. Они были сама стойкость, ходячее воплощение смерти, которую они несли врагу. Месопотамия пала. Я поднялся ступенькой выше.

И снова в поход, в поход, в поход!

В конце года мы вернулись на зимние квартиры в Антиохию.

– Слава богу, – сказала Мира, которой каким-то чудом удалось снять для нас крошечную комнатушку на первом этаже многоэтажного дома в западной части города. – Не могу сказать, что мне не понравилось это небольшое приключение. Было приятно видеть, как в прекрасную, цветущую страну вторгается стая саранчи в солдатских доспехах, чтобы все крушить на своем пути. Но лично я предпочитаю дать жизнь нашему ребенку в чистой постели, а не в походной палатке или в телеге.

– На этот раз тебя разнесло еще больше, ты не находишь? Нет, не тебя, – поспешил поправиться я, заметив, что глаза моей женушки блеснули словно кинжалы. – Ты как всегда стройна. Взгляни хотя бы на свои лодыжки. Но ребенок, на этот раз он гораздо больше.

Когда нашей дочери Дине исполнился год, Мира снова понесла. Впрочем, я не возражал. Дочь не доставляла ей особых хлопот – спокойная, здоровая, она сладким сном спала по ночам, а днем ворковала сама с собой на своем младенческом языке. Вот и сейчас она ползала на твердом земляном полу, играя с деревянной лошадкой, которую смастерил для нее Антиной. По крайней мере, мне казалось, что это лошадка. Я учил Антиноя обращаться с ножом, и он наверняка знал, как при необходимости пустить его в ход против врага, но чтобы вырезать какую-нибудь фигурку, тут его руки явно росли не из того места. Насупив брови, он сидел в углу, пытаясь что-то вырезать из куска дерева.

– И что это будет? – поинтересовался я, присаживаясь на край кровати. Последний год я привык спать на земле, и теперь постель показалась мне чересчур мягкой.

– Не знаю, – ответил он, довольно вертя в руках деревяшку. – Может, мне стоит вырезать для Дины кубики?

– Ты просто находка, Антиной! – воскликнула Мира, поглаживая под фартуком округлившийся живот. – О, Господи, он лягается словно мул!

– Тебе, наверно, больно? – сочувственно спросил я.

– Нисколько! Наоборот, приятно. Это просто означает, что ребенок крупный и сильный. – Мира с гордостью похлопала себя по животу. – Мне кажется, этому подойдет имя Ганнибал.

– По-моему, его следует назвать в честь Траяна, – возразил я. – Ну, не полностью, а взять одно из имен: Марк Ульпий Траян…

– Даже не мечтай! Я не допущу, чтобы мой сын носил имя Ульпий! – заявила Мира и с трудом наклонилась, чтобы развязать сандалии. И хотя живот можно сказать почти упирался ей в нос, энергия в ней по-прежнему била ключом. Нет-нет, моя Мира не ходила вперевалку, словно утка: ни зной, ни песок, ни пауки, ни тяготы походной жизни – ничто не могло унять ее деятельную натуру. Даже огромный живот.

– Тогда как тебе Марк? – предложил я, усаживая ее рядом с собой. – Мне кажется, очень даже неплохое имя для мальчика. Я, между прочим, кроме Траяна знаком с еще одним Марком. Это сенатор, который помог мне попасть на военную службу. Вместе они составляют прекрасную пару, в честь которой не стыдно назвать никакого мальчишку.

– Не знаю. Лично меня не слишком вдохновляет идея назвать сына в честь римского императора.

Я принялся массировать ей ноги, и она с видимым удовольствием зажмурилась.

– Я знаю, Викс, Траян для тебя кумир, но ты когда-нибудь слышал о том, что происходит за пределами Парфии?

– Разумеется, слышал. Я получаю письма от Тита, а уж он-то в курсе всего, что происходит в мире.

Тит в Риме получил высокую должность и вообще теперь он был большой человек. Так что на его мнение можно было положиться. И хотя этот поганец теперь был птицей высокого полета, его письма оставались все те же – он густо сдабривал их цитатами из философов, о которых я и слыхом не слыхивал, и называл меня варваром за то, что я пью неразбавленное вино.

– Все эти волнения среди евреев, о которых он писал в своем последнем письме, – сказала Мира. – В Киренаике, на Кипре, в Александрии. Повсюду недовольство, и, если верить Титу, все что делает Траян – это отправляет войска на их подавление.

– После чего евреи больше не возмущаются?

– Это пока, – ответила Мира и сладко простонала, когда я принялся массировать ей пятки. – Твоему драгоценному императору нужно лишь одно: чтобы весь остальной мир встал перед ним навытяжку и не шевелился, чтобы не мешать ему, пока он прибирает к рукам другие страны. И ты хочешь назвать нашего сына в честь такого человека?

– В честь такого человека, как Траян? Да.

– Твой Траян зарылся головой в песок, как, впрочем, и ты сам, – с жаром заявила Мира. – Вы оба живете мечтами, обитаете где-то там, на краю мира. У других людей, по всей империи, свои заботы, и они говорят об этом вслух. Но даже твой Траян бессилен искоренить недовольство, сколько бы легионов он ни посылал на усмирение недовольных.

– До сих пор ему это удавалось.

Мира одарила меня язвительной полуулыбкой, которая означала, что я круглый дурак, но спорить со мной она не намерена. Скажу честно, порой мне нравилось провоцировать эту улыбку. Шутки ради.

– Нам необязательно называть нашего сына в честь Траяна, – уступил я. – В конце концов рожать его тебе, так что право дать ему имя тоже за тобой, – добавил я, правда, из корыстных соображений, в расчете тем самым добиться ее уступки в неизбежном споре по поводу «брита». В целом я уважал ее традиции: если только не воевал, то в конце каждой недели вместе с женой соблюдал шаббат, вместе с ней читал молитвы по случаю самых разных религиозных праздников, а их в году было не меньше дюжины. Но что касается «брита», мне все равно древняя это традиция или нет. Когда моему сыну исполнится восемь дней, только через мой труп кто-то подойдет к его паху с ножом в руке.

Крошка Дина оставила свою деревянную лошадку, подползла ко мне и ухватилась за мою сандалию. Я наклонился и, одной рукой подняв ее с пола, положил ее на живот Миры.

– Ну как, чувствуешь братца? Как он толкает маму ножками?

– Это он пробивается поближе к выходу, – пошутила Мира. – Слава богу, этот ребенок родится, как и положено, в чистой постели.

Но все вышло иначе.

Как только отгремели Сатурналии, я собрал своих солдат на учения. Первое время я рычал на Прыща за то, что пока мы стояли на зимних квартирах, он совершенно распустил солдат, и теперь эти бездельники ни на что не годны. Затем я велел каждому найти себе напарника и проделать все положенные упражнения, а сам кинул Антиною свой гладий.

– Давай проверим, насколько ты такой же, как и они, – сказал я ему. – Упражнение номер пять.

– Я упражнялся, – заверил он меня. Я встал в сторонке и, сложив на груди руки, принялся наблюдать, как он старательно размахивает мечом. От напряжения он даже прищурил огромные карие глаза. Для мальчишки его возраста меч был слишком тяжел, но, похоже, это ему не мешало. Я сам был моложе его, когда отец начал натаскивать меня во владении холодным оружием. Антиною уже исполнилось девять. У него по-прежнему была хорошенькая детская мордашка, хотя он как мог боролся со своей смазливой внешностью – старался раздобыть как можно больше ссадин, в надежде, что те оставят после себя настоящие боевые шрамы. Как-то раз он даже стащил у меня кинжал, чтобы на дюйм обрезать свои золотые кудри.

– Пусть теперь только попробуют назвать меня девчонкой, – заявил он, тряхнув кое-как остриженной головой.

– Он стал гораздо мужественнее, – одобрительно отметила Мира. – Раньше он, бывало, увядал, словно сорванный цветок, стоило другим детям начать дразнить его. Теперь же он умеет дать сдачи.

– То есть ты не против утирать ему окровавленный нос и обрабатывать ободранные коленки? – спросил я.

– Нет конечно. Этот мир суров, и каждый мальчишка должен уметь постоять за себя. Особенно, с такой внешностью.

Но Антиной теперь все меньше и меньше походил на девочку. Это был худой, с разбитыми коленками и ссадинами мальчишка – этакий юный солдат, который размахивал мечом, словно закаленный боями ветеран.

– Еще разок, только раза в два медленнее, – крикнул я ему. – Скорость у тебя есть, теперь нужно вырабатывать выносливость.

В этот момент земля под моими ногами заходила ходуном. На какой-то миг мне показалось, будто я пьян, но потом я заметил, что и другие солдаты вокруг меня тоже пошатываются. Затем послышались испуганные крики. Земля вновь выгнулась, и я рухнул на колени. Где-то неподалеку послышался звон разбитого стекла. Я обеими руками вцепился в каменную брусчатку. Солдаты последовали поему примеру. Затем до меня донесся грохот рушащихся стен. Мне было слышно, как где-то поблизости гремят камни. Прежде чем земля вновь замерла на одном месте, казалось, прошла целая вечность.

– Что это было? – спросил я, поднимая глаза. Рядом со мной Антиной осторожно приподнял голову. Он лежал, свернувшись калачиком, по-прежнему сжимая в руке мой меч.

– Землетрясение, – откликнулся один из моих солдат. Он уже встал на ноги и теперь отряхивал от пыли ладони. Все остальные, в том числе и я, еще какое-то время не решались подняться и тупо смотрели в землю. – Иногда земля начинает дрожать. Такое часто случается в тех краях, откуда я родом, рядом с Помпеями. Обычно никто не обращает на это внимания, разве только если толчки становятся действительно сильными.

– Не слишком утешает, – бросил я в ответ на его слова. – Особенно если учесть, что теперь от твоих Помпей осталась лишь груда пепла да развалины.

Я осторожно решился встать с земли. Скажу честно, я бы предпочел остаться стоять на четвереньках, а заодно прочесть пару молитв, как то сделал Антиной и добрая половина моих солдат, но как центурион я был обязан подавать личный пример.

Не успел я встать на ноги, как где-то рядом снова раздался грохот.

– Это начитают рушиться дома, – с улыбкой произнес выходец из Помпей. – Мой отец был строителем и всегда говорил, что землетрясения только на руку его делу. Ведь старые дома рушатся, и хочешь не хочешь, а приходится строить новые. Эй, центурион, ты куда?

Я же со всех ног бежал к дому, а за мной по пятам – Антиной.

Как я узнал позже, сам император лишь чудом избежал смерти. На него обрушилась балка, но он успел выпрыгнуть из окна. Впрочем, балка успела настичь одного из его консулов, и тот встретил под ее тяжестью свою смерть. Под обломками дворца нашли свою гибель немало благородных мужей – как римлян, так и коренных антиохийцев, а также участников разного рода посольств. Мне было слышно, как из-под обломков доносятся крики людей, взывающих о помощи. Но я, не чуя под собой ног, несся дальше и даже ни на миг не замедлил бег.

Наконец я свернул за угол и замер как вкопанный: там, где еще час назад стоял мой дом, в котором я оставил Миру с дочерью, ничего не было. Лишь груда пыльных обломков.

Сабина

Тростниковые сандалии Сабины ступали по тропинке бесшумно, однако Адриан услышал ее и заговорил с ней, даже не поворачивая головы.

– И как тебе Египет?

– Он прекрасен. – Она остановилась рядом с мужем. По привычке сжав за спиной руки, Адриан стоял под тенью пышного лавра, задумчиво глядя на зеркальную поверхность небольшого источника. – Я, словно царица Клеопатра, прокатилась по Нилу в ладье. Я видела Александрию, побывала в Бубастисе, Карнаке…

– Да, Плотина писала мне о твоих… подвигах.

– Для такой разумной женщины, как Плотина, удивительно иметь столь богатое воображение.

Адриан оторвал глаза от пруда у его ног и нарочито медленно оглядел Сабину с головы до ног.

– Тебе не холодно? – спросил он, разглядывая тонкую рубашку, которая не доходила даже до щиколоток. Затем его взгляд переместился на висевший у Сабины на шее анкх. Не ускользнул от него и золотистый загар, который она приобрела, катаясь на верблюдах, когда отправилась посмотреть великие пирамиды, в которых были захоронены фараоны далекой древности.

– После египетского зноя прохлада приятна.

– И все же тебе не помешает прикрыться, как подобает уважающей себя матроне. Кстати, а это еще кто такой?

– Это Неферу, – ответила Сабина и почесала за ухом кошку, которую держала на руках. Вечные спутники Адриана, пара гончих псов, тотчас заскулили. Кошка же потянулась и зашипела. У нее была гладкая, блестящая шерсть, высокомерная треугольная морда и огромные острые уши, в которые были вставлены золотые кольца.

Адриан провел рукой по спине кошки. Та тотчас замурлыкала и довольно выгнула спину. Лошади и собаки обожали Адриана. Сабину ничуть не удивило, что кошка тоже моментально прониклась к нему расположением.

– Никогда не понимал, зачем египтянам понадобилось вставлять кошкам в уши серьги, – произнес он.

– Неферу – священная кошка. Мне подарил ее жрец храма богини Бастет, когда я осталась в Бубастисе, чтобы принять участие в священных ритуалах.

Адриан насупил брови.

– Снова оргии и мистерии?

– Собственно говоря, я оказалась пойманной в западню, потому что Нил неожиданно разлился. Я даже помогала в срочном порядке собирать урожай, пока тот еще не был затоплен водой. После чего жрецы в знак благодарности пригласили меня поучаствовать в священных ритуалах, – ответила Сабина и презрительно выгнула брови. – И вообще с каких это пор любой культ, о котором ты раньше не слышал, непременно предполагает участие в оргиях? Раньше, Адриан, я не замечала в тебе этой провинциальной косности.

Адриан холодно посмотрел на нее, а затем вновь отвернулся к источнику. Сабина пощекотала кошку под подбородком и осмотрелась по сторонам. Вокруг нее простирались знаменитые сады Дафны. Длинное ущелье, обнесенное высокими стенами, протянулось от Антиохии на расстоянии нескольких миль. Даже зимой здесь зеленели, радуя взор, лавровые или кипарисовые рощи, среди которых, журча на искусно устроенных каскадах, сбегали стремительные потоки. Сабине были слышны негромкие голоса и чьи-то шаги – это в тени садов по извилистым дорожкам неспешно прогуливались антиохийцы. Но Адриан стоял один, устремив взгляд в источник.

– Управляющий говорит, что ты проводишь здесь много времени, – сказала Сабина. – Все те часы, когда ты ничем не занят.

Адриан пропустил ее слова мимо ушей.

– Мы когда-нибудь пойдем в Египет? – прошептал он, обращаясь, но только не к Сабине, и бросил в источник небольшую монетку. Затем присел и пригнулся над водной поверхностью, пристально в нее глядя.

– И что же говорит тебе Кастальский ключ на этот раз? – с легкой издевкой в голосе поинтересовалась Сабина.

– Рябь на поверхности сказала мне, что в один день я окажусь в Египте, – ответил Адриан, не отрывая глаз от пруда, поверхность которого вновь стала ровной как зеркало. – Но только не в ближайшие годы. Жаль. Я бы хотел своими глазами увидеть разлившийся Нил. Кроме того, меня уже давно интересует их техника строительства. Я немало наслышан о гипостиле в храме Амона в Карнаке. Почему бы мне не украсить чем-то подобным свою виллу, когда я наконец всерьез возьмусь за ее возведение?

Столь учтиво муж не разговаривал с ней вот уже больше года. «С другой стороны, – подумала Сабина, – за этот год мы провели в обществе друг друга не более двух недель». Пусть ее муж, вместо того, чтобы собственными глазами видеть мир, предпочитает проводить время в поисках подтверждения своим амбициям в глубине вещих источников, сама она не горит желанием следовать его примеру.

«Не поехать ли мне на следующей неделе в Эпидавр, – подумала она. – Асклепион знаменит на весь мир. В поисках исцеления страждущие стекаются в храм со всех концов света. Я могла бы подержать в руках священных змей, обитающих в Зале Снов. А еще хотелось бы проверить, действительно ли хитрые жрецы искусно вымогают деньги у несчастных паломников, предлагая им фальшивые снадобья. Если это так, то я непременно напишу Траяну, чтобы он положил конец этому вопиющему мошенничеству».

– Ты давно уже не заводил разговор о вилле, – сказала она вслух. Если Адриан в кои веки учтив с ней, она с великой радостью готова поддержать их разговор. – Ты действительно решил приступить к строительству?

– Да, когда у меня наконец появятся средства. Когда я стану императором.

Сабина легонько оттолкнула в сторону собак, которые взялись нюхать хвост Неферу.

– Ты все еще тешишь себя невозможными надеждами.

– Невозможными? – Адриан резко обернулся через плечо и окинул ее высокомерным взглядом, от которого кончики ее пальцев всякий раз начинали пылать огнем. – Кастальский ключ говорит мне, что это неизбежно.

– Это всего лишь лужа воды, – холодно заметила Сабина. – Ты просто внушил себе, что Траян непременно сделает тебя своим преемником.

– Что тебе вообще об этом известно? Я сделал все для успеха это кампании. Без меня легионы остались бы без хлеба и оружия. И мои усилия не остались незамеченными…

– Да, и я уверена, что император в знак благодарности похлопает тебя по спине, и когда война закончится, вновь сделает консулом. А империю завещает кому-то другому.

– Плотина уверяет меня…

– Плотины здесь нет. Она при всем желании не может нашептывать свои желания в ухо Траяну. Зато здесь есть я. Даже будучи в Египте, я каждый месяц писала ему, и готова спорить на что угодно, что мои письма он читал с куда большим удовольствием, нежели послания Плотины. В отличие от нее я умею его рассмешить. Как ты думаешь, что вызывает у нас смех? Вернее, кто?

Адриан резко обернулся – сказалась реакция заядлого охотника – и занес руку. Неферу подняла заостренную мордочку и зашипела.

– Ударь меня, если хочешь, – спокойно ответила Сабина. – Я покажу Траяну синяк, тем более что сегодня вечером он пригласил меня на ужин. Надеюсь, ты тоже получил его приглашение.

Адриан опустил руку. Лицо его напоминало каменную маску.

– Ты еще пожалеешь об этом, Вибия Сабина.

– Когда ты станешь императором? – Сабина повернулась, обходя собак, и направилась прочь. – Можешь говорить об этом со своей лужей, я же поговорю с императором. Посмотрим, кому из нас повезет больше.

Глава 23

Викс

Нашел я их лишь через два дня, голыми руками разворотив каменные глыбы.

Бок о бок со мной молча трудился Прыщ, изредка полушепотом отдавая команды моим солдатам, которые всякий раз спешили мне на помощь, когда я самостоятельно не мог сдвинуть тяжелый камень. Антиной тоже молча копошился рядом со мной, выбирая камни поменьше и полегче. Но я не обращал на них внимания. Словно безумец, ничего не замечая вокруг себя, я разгребал завалы, убирал с дороги битый камень и кирпич, которые еще недавно были нашим домом. От толчков обрушились все четыре этажа, и, увы, моя Мира находилась в самом низу. Вскоре я наткнулся на недвижимое, изуродованное женское тело, и мое сердце едва не выскочило из груди. Впрочем, это оказалась какая-то старая женщина. Ее волосы лишь потому показались мне рыжими, что были измазаны кровью. Дочери погибшей тотчас принялись выть и стенать, и лишь тогда до меня дошло, что я не один пытаюсь разобрать завалы, что рядом со мной трудятся еще десятки людей, соседи, что жили на верхних этажах или в соседних домах. И все они, как и я, искали своих близких. По всему городу люди разгребали обломки домов, выкрикивая имена жен, мужей, сестер, детей. Впрочем, были и те, кто пришел с тем, чтобы поживиться – то здесь, то там можно было увидеть компании мародеров. На моих глазах какой-то молодой мужчина с жадностью рылся в карманах женщины, что лежала посреди улицы с раздавленными ногами. Не обращая внимания на ее стоны, он продолжал ощупывать ее одежду в надежде найти в складках что-нибудь ценное. Я молча подкрался к нему сзади и двумя руками свернул ему шею. Антиной в ужасе уставился на меня. У меня же не нашлось слов, чтобы объяснить ему мои действия.

Время от времени Прыщ заставлял меня вздремнуть. Я ложился тут же рядом, на земле, на расстеленный плащ и, проспав с полчаса, вновь принимался за работу. Вскоре мои руки были изодраны до крови.

– Нам ее не найти, центурион, – произнес огромный африканец, один из лучших моих бойцов, но я пропустил его слова мимо ушей.

На утро третьего дня Прыщ откопал ступню.

Небольшую, с высоким подъемом и тонкой лодыжкой. Она торчала из груды камней и обрушившихся потолочных перекрытий.

Тощий испанец, которого в прошлом месяце я выпорол за то, что он посмел ослушаться моих приказов, положил мне на плечо руку. Я стряхнул ее, а сам бросился на каменную груду и принялся разгребать обломки. Мне под ноготь тотчас впились две острых занозы, но я не замечал боли.

Прыщ и гигант африканец, поднатужившись, сдвинули с места потолочную балку, я же освободил из-под завала стопу моей любимой жены. Затем присыпанную серой пылью голень. Затем усыпанное щепками колено.

В следующий момент откуда-то из глубины обрушившихся балок донесся голосок, едва слышный, но не менее язвительный:

– Ну, наконец-то, муженек.

Стены дома обрушились, а вот кирпичная печь осталась цела. Схватив малютку Дину, моя жена прижалась к печи. Она успела вовремя, потому что в следующее мгновение рухнула крыша. Падающие балки наверняка убили бы их насмерть, если бы не печь – две балки обрушились поперек печи, что и спасло мою жену и дочь. Правда, нога Миры оказалась поймана в каменный капкан, зато печь и потолочные балки образовали нечто вроде крошечного кармана, который и стал их спасением. Рядом со мной мои солдаты орали, сыпали проклятиями, напрягали усталые мускулы, чтобы сдвинуть очередную балку. Я же, как зачарованный, смотрел в небольшую щель, которую сумел проделать в груде обломков.

Мне была видна прядь волос моей жены, кусочек покрытого ссадинами лба.

– Ты ранена.

И тут я увидел кровь. Мое сердце тотчас застучало, словно кузнечный молот, готовое в любой момент выскочить из груди. Через всю щеку Миры протянулась коричневая полоса запекшейся крови.

– Нет, – ответил голос моей жены со странной хрипотцой. – Это родовая кровь.

– Что?

– Меня стукнуло балками, и ребенок попросился наружу еще до того, как осела пыль.

Мира повернула голову, и на меня в щель посмотрел один ее глаз.

– Ты поклялся, что наш второй ребенок родится в доме. Но если не ошибаюсь, ничего не сказал о том, что дом будет целым.

– Эй, давайте поживее! – крикнул я своим солдатам.

– С нами все в порядке, со всеми тремя, – голос Миры подрагивал, но, клянусь всеми богами, я не услышал в нем ни паники, ни уныния. – Когда мои двоюродные сестры рожали, я помогала повитухам, и потому знаю, как перевязать пуповину.

– Живее, кому сказано!

Натужно скрипнув, в сторону сдвинулось еще одно бревно. Я, не раздумывая, прыгнул в образовавшееся отверстие и, протянув руку в небольшую щель, зиявшую в груде обломков, вытащил наружу мою жену: грязную, в крови и пыли, но улыбающуюся мне самой счастливой улыбкой.

– Воды, – прохрипела она, и тогда я крепко прижал ее к себе. Мое сердце по-прежнему бешено колотилось в груди, в ушах по-прежнему стояли крики, которые начались, как только я откопал среди камней ее ногу. Впрочем, вскоре до меня дошло, что крики настоящие и исходят от двух свертков у нее на руках. Одним таким свертком была Дина: из шали, в которую завернула ее Мира, был виден клочок ее черных волос. Второй сверток…

– Это наша вторая дочь, – сказала Мира, вручая мне пищащий кусок мяса, все еще перемазанный родовой кровью и наспех закрученный в синюю материнскую шаль.

– Это хороший знак, – глубокомысленно произнес испанец. – Родиться среди крови и руин и все равно стремиться к жизни. Как и мы.

Прыщ крикнул, чтобы принесли воды и перевязочный материал. Антиной первым бросился выполнять приказ.

Придавленной ноге Миры требовалась помощь. Было видно, что ей больно на нее наступать. Мне ничего другого не оставалось, как придерживать жену, чтобы та не упала. Что я и делал, дрожа всем телом.

– Я пообещал, что у тебя будет повитуха, – полным раскаяния голоса сказал я Мире. – Я пообещал тебе чистую постель и вкусную пищу.

– Пища была, – Мира посмотрел на округлившиеся груди. – Не успела малышка родиться, как прилило молоко, так что я кормила их обеих. А потом я сцеживала немного для себя, – еле слышно добавила она. – Ничего другого не оставалось, ведь как иначе прожить два дня без воды. Что ты скажешь, если мы назовем ее Чайя. Что значит «живая». – Подбородок Миры на мгновение дрогнул. – Ведь она могла умереть.

– Это ты могла умереть, – сказал я, чувствуя, как по моим щекам катятся слезы. Как вы думаете, кто помог их мне осушить? Ну, конечно же моя жена, которую я только что выкопал из могилы с двумя орущими свертками в руках.

Тит

Тит проходил мимо длинного пруда в садах сенатора Норбана, когда неожиданно откуда-то из глубины водоема поднялась волна и обрызгала ему сандалии. Он тотчас остановился, глядя на воду – поверхность пруда была спокойной и чистой, как зеркало. Увы, стоило ему повернуться, чтобы продолжить свой путь дальше к дому, как еще одна волна намочила ему край тоги. Правда, на этот раз до его слуха донесся смешок.

– Похоже, я чем-то оскорбил обитающую в пруду нимфу, – громко произнес он. – С другой стороны, я уверен, что не в привычках нимф хихикать.

– О, еще как! – из-за края фонтана возникла золотая головка Фаустины, а в следующий миг ее лицо озарила довольная улыбка. – Нимфы большие любительницы всяких проказ. В мифах они просто обожают подшучивать над пьяными сатирами и время от времени превращаются в деревья.

– Что ж, справедливое замечание. Но не слишком ли еще холодна вода для подобных плесканий?

Весна уже пришла, с солнцем и зеленой травой, но настоящего тепла еще не было.

– Насколько мне известно, в отличие от сенаторских дочерей нимфам простуда не грозит.

– А мне нравится холодная вода. Она, словно удар молнии, пронзает тело насквозь. Зато потом становится тепло. А как хорошо спится после холодной ванны! – Фаустина пристально посмотрела на Тита. – Ты сегодня весь какой-то слишком серьезный и официальный.

– Боюсь, что сегодня я пребываю в серьезном и официальном настроении. Скажи, отец дома?

– Да, но моя мать точно убьет тебя, если ты посмеешь его побеспокоить. Он неважно себя чувствует, и она пытается обеспечить ему полный покой.

Тит едва не выругался. Он несколько дней взвешивал все за и против, не решаясь обратиться за советом к сенатору Норбану, и вот теперь ему говорят, что сенатора нельзя беспокоить.

– Скажи, а дело важное? – Фаустина раскинула на мраморе мокрые руки.

– Не знаю. Это как посмотреть. И я надеялся услышать его совет. – С этими словами Тит поправил ворох свитков и восковые таблички, которые держал в одной руке. Хотя они едва в ней помещались, однако он никак не мог доверить их рабу, настолько важны они были. – Дело касается финансирования общественных бань.

– Что?

– Ничего такого, что могло бы помешать твоему купанию.

– Финансовые нарушения? – тотчас уточнила Фаустина.

– Да, что-то в этом роде.

– Давай я тебе помогу.

Она поднялась по мраморным ступенькам бассейна. Вода стекала с ее плеч, капала с подола тонкой льняной туники. Казалось, она была сама Венера, родившаяся из морских волн. Разумеется, Венера обычно купалась нагой, но туника Фаустины промокла насквозь и липла к телу, отчего казалось, будто она… тоже нагая. Тит кашлянул и отвел глаза, вернее, уставился себе под ноги. Фаустина же как ни в чем не бывало прошествовала мимо его в дом. Та самая маленькая, пятилетняя девчушка, которую он когда-то на свадьбе Сабины на руках отнес домой, за эти годы успела превратиться во взрослую девушку. Впрочем, как будто почувствовав его смущение, Фаустина наклонилась, чтобы поднять с земли брошенную паллу, и набросила ее себе на плечи.

– Итак, что там у тебя? – спросила она, опускаясь в кресло посреди атрия и указывая на ворох свитков в его руках. – Дай мне взглянуть.

– Я бы не осмелился докучать хорошенькой девушке такими скучными вещами, как финансы.

– Уж лучше ты с такой скучной вещью, как финансы, чем женихи с их скучными стихами, – возразила Фаустина. – Честное слово, я предпочитаю первое.

– Мне казалось, девушкам нравится принимать ухаживания.

– Это ты так думаешь, – ответила Сабина и отправила в дом раба принести вина. – Мне тоже казалось, что это ужасно приятно. Я помнила, как когда-то наш дом был полон мужчин, оказывающих знаки внимания Сабине, и не могла дождаться, когда наступит моя очередь. Наконец она настала. И что же? Все эти женихи и их ухаживания мне страшно наскучили. Те, что постарше, вечно бубнят о политике, те, что помладше, без умолку трещат о войне, и все как один пытаются заглянуть в вырез моего платья.

– А что мешает тебе изобразить из себя дурнушку? – предложил Тит. – Впрочем, это потребовало бы немалых усилий с твоей стороны. Да и что ты могла бы сделать? Обрезать волосы? Носить туники из грубой ткани и перемазаться в саже? Зачернить углем зубы? – Тит покачал головой. – Нет, и впрямь бесполезная затея.

– Вот чем ты мне и нравишься, Тит! – радостно воскликнула Фаустина и, наклонив голову, посмотрела на него. – Любому мужчине не стоит больших трудов сказать женщине, что она прекрасна. Но только ты способен это сделать, когда ее волосы похожи на мокрую мочалку. Отведай-ка лучше вот это, – с этими словами она потянула у него из рук ближайший к ней свиток, а вместо него вручила кубок с вином, которое только что принес раб. – Я же пока просмотрю твои бумаги.

Тит не стал с ней спорить. Разве поспоришь с нимфой? Сев рядом с Фаустиной, он принял из ее рук кубок. В конце концов других дел на сегодня у него нет, так что спешить ему некуда. Кроме того, в своем последнем письме из Антиохии Сабина просила его присматривать за ее младшей сестрой.

«По словам отца, женихов у нее больше, чем у Елены Троянской, и мне бы не хотелось, чтобы она пошла по моим стопам и позволила какому-нибудь зазнайке вскружить ей голову».

Впрочем, судя по словам самой Фаустины, такого развития события опасаться нет причин.

Фаустина подвинула стул ближе к Титу и указала ему на одну строчку свитка в своей руке.

– Как я понимаю, для каждой из этих сумм имеется расписка в получении?

– Да, вот они, – сказал Тит, делая глоток приятного, теплого напитка. – Скажи, а где ты научилась так хорошо считать?

– Моя мать учила нас с Сабиной вести домовые книги, – ответила Фаустина. – Не могу сказать, что Сабина отличалась усердием – в отличие от меня. А это что за табличка?

– Это копии заказов для каменоломни. Будь добра, посмотри вот сюда…

Примерно через полчаса Фаустина задумчиво вздохнула и подняла глаза.

– Ну что я могу сказать? Тебя обманывают.

Тит посмотрел на расстеленные перед ним свитки, на восковые таблички, на испещренные цифрами записки, которыми теперь был завален весь стол.

– Да, я знаю.

– Нет, не совсем так. Обманывают не тебя, – поправилась Фаустина. – Обворовывают бани Траяна. Кто-то пытается положить себе в карман государственные деньги, и это неплохо ему удается.

– На прошлой неделе я и сам пришел к тому же выводу, – мрачно произнес Тит. – Но остается вопрос, кто же этот вор? И как мне с ним бороться? Потому что карман себе явно набивает не какой-нибудь жадный вольноотпущенник, дорвавшийся, как ему кажется, до ничейных денег.

– В таком случае все сводится к ответу на вопрос, а кто, собственно, имеет доступ к этим средствам? – произнесла Фаустина. – Кто способен без опаски снимать пенки с государственной казны?

– Я и это изучил на прошлой неделе. И могу с уверенностью сказать, что ни один из моих непосредственных подчиненных не имеет отношения к этим хищениям. Хотя бы потому, что не располагают необходимым в таких случаях влиянием. Впрочем, так же, как и я сам.

Тит вопросительно посмотрел на Фаустину.

– Скажи, а твоя мать случайно не учила тебя распознавать финансовые махинации или все твое обучение свелось к ведению домовых книг?

– Учила, как же не учить. Ведь, как известно, вольноотпущенники народ ушлый, так и норовят положить деньги себе в карман. – Фаустина скрутила в косу мокрые волосы и перебросила их через плечо. – Будь то мука, украденная из кладовой, или мрамор из каменоломни, все это в конечном итоге деньги. И если ты хочешь схватить вора за руку, тебе надо сделать одно из двух. Сначала посмотри вверх…

– Или?

– Или не смотри. Потому что кем ни был вор, вряд ли он захочет остановиться, тем более, если он по положению выше тебя. Потому что ты вряд ли захочешь навлечь на себя его гнев.

Тит подумал о банях, о стенах, что уже высились на прочном фундаменте, из которого выросли примерно так же, как Фаустина только что выросла перед ним из бассейна.

– Я подумаю, как мне поступить.

Какое-то время они сидели молча. Тит задумчиво постукивал стилом по восковой табличке. Фаустина уложила мокрые волосы на голове, и теперь с их концов ей на плечи стекали капли воды.

– Но ведь ты все равно попытаешься положить этому конец? – спросила она, когда молчание стало затягиваться.

– Да.

Императорский двор. Императрицу Плотину вечно окружал рой управляющих и секретарей, которые были в курсе всех государственных проектов. Любому из них ничего не стоило, прикрывшись высоким именем, заниматься самообогащением. Тит поделился своими соображениями с Фаустиной.

– Что ж, для начала неплохо, – сказала та и, взяв у него из рук стило, вместо шпильки скрепила им в узел мокрые волосы, которые так и норовили вновь рассыпаться по плечам. – Но только будь осторожен, слышишь?

– Вот увидишь, императрица поддержит меня! – с жаром воскликнул Тит.

И действительно, кто как не императрица, известная своей добродетелью, способен понять его возмущение наглым хищением государственных денег! Потому что обратись он к какому-нибудь вельможе, что он услышит в ответ? «Все воруют», – скажет тот ему. «Все, кто как может, набивают себе карманы, все стремятся обогатиться за государственный счет. Так уж устроен мир». «И возможно, этот человек будет прав, – подумал Тит. – Но со мной этот номер не пройдет».

Викс

К концу того года Парфия лежала у наших ног: Аденистры, Вавилон, Селевкия, Ктесифон. Все до последнего ее города пали.

«Трудно уследить за вашими победами, – писал из Рима Тит в одном из своих писем. – Как я понял, вы маршем – почти как Александр – прошли Гавгамелы, и что также важно, с тем же результатом. В эти дни сенат проводит примерно половину времени в спорах о том, кто главные действующие лица и герои этого грандиозного спектакля. И один из них, насколько мне известно, это ты. Прими мои поздравления, Первый Копейщик!»

Да, я достиг своего! Теперь я самый главный центурион Десятого легиона! Причем один из самых молодых в этом звании. Если не самый молодой. Точно сказать не могу. Разумеется, немало тех, кто готов придушить меня за это, тех, кто вечно возмущается себе под нос, что, мол, я слишком быстро пришел к своему званию, и то лишь потому, что хожу в любимчиках у Траяна. Конечно, в столь стремительном продвижении мне посодействовали лагерная лихорадка и парфяне, что быстро выкашивали наши ряды, в том числе, и центурионов. Впрочем, до меня ни лихорадка, ни парфяне еще не добрались. А вот Траян – да. Он закрыл глаза на традиция и сделал меня первым копейщиком Десятого легиона в обход нескольких кандидатур. Бывшего первого копейщика отправили в Рим, и перед отъездом он с кислым видом передал мне свои знаки отличия. Следующей моей ступенькой будет префект лагеря, после чего – кто знает, вдруг и впрямь воплотится в жизнь моя самая заветная мечта, и я получу в свои руки командование целым легионом.

– Вот увидишь, я им стану, – сказал я Мире, которая укладывала наших дочерей в кроватку в соседней комнате. – Еще два года войны, и я им стану.

– В таком случае, упаси бог, чтобы война кончилась, – сухо ответила она, поцеловав девочек и пожелав им спокойной ночи. Обе наши дочери были светлокожие и темноволосые. Ни одна из них не унаследовала рыжинки обоих своих родителей. Лежа бок о бок в колыбельке, обе были похожи на розовые бутоны.

– Какие хорошенькие, – сказала Мира, любуясь ими. – С другой стороны, не дай бог им вырасти такими же красивыми, как Антиной.

– Это почему? – тотчас навострил уши тот. Ему было почти десять, и он уже пошел в рост и в скором времени обещал превратиться в стройного, красивого юношу. Пухлые щечки смазливой мальчишеской мордашки постепенно исчезали, уступая место правильным, точеным чертам. Антиной напоминал мне скульптуру какого-нибудь бога в храме – те же высокие скулы, волевой подбородок, прямой, слегка орлиный нос. Я уже много лет как не мог вспомнить лица Деметры, и вот теперь, всякий раз глядя на ее сына, я вновь видел его перед собой.

– Потому что такая красота не сулит ничего хорошего. Надеюсь, тебе известно, что ко мне на улице подходило трое мужчин с просьбой его продать. – Мира поморщила носик. – Ты даже не представляешь себе, что они предлагали. И с каким усердием уламывали меня. Честное слово, мне потом хотелось отмыться от этой грязи.

– Ох уж эти антиохийцы и их хорошенькие мальчики! – пробормотал я. – Может, мне стоит в этом году взять его вместе с собой в поход?

– Думаешь, так будет лучше? Римские солдаты еще хуже антиохийцев! – воскликнула моя жена, после чего сурово поджала губы. – Можно подумать, Викс, мне не известно, что происходит между мужчинами в ваших лагерях. Я также знаю, что ты привык смотреть на такие вещи сквозь пальцы. Но это еще не значит, так и должно быть.

– Если это коснется моего девятилетнего сына, я не стану смотреть на это, как ты выразилась, сквозь пальцы, – ответил я и поцеловал пробор на ее голове. – Не переживай, мы сделаем все для того, чтобы с ним ничего не случилось.

– Боюсь, что тебе предстоит это делать одному, потому что в этом году я остаюсь с девочками в Антиохии. Следовать за армией с ребенком на руках нелегко, а их теперь у меня двое. Так что уж лучше я останусь с ними в городе.

– Только не в квартире на первом этаже! – и я взял с нее обещание. Боги свидетели, как мне недоставало Миры в том походе. Выручало одно – я часто наведывался в Антиохию по служебным делам. Бывало, мы с Антиноем входили в дом, и я начинал звать жену. Первой на шатких детских ножках ко мне выходила Дина и цеплялась за мои сапоги. Тогда я надевал ей на голову мой шлем, и она заливалась звонким детским смехом и принималась жевать перья гребня. В свою очередь, Антиной пытался отцепить ее от моих сапог, чтобы затем подбросить ее в воздух, а в следующий момент с младшей дочерью на бедре ко мне выходила Мира, чтобы, вытерев о передник руки, начать отчитывать меня за то, что я не предупредил ее о моем приезде. Потому что, знай она об этом, она непременно купила бы на рынке гуся. Ведь накормить меня – это все равно что накормить пятерых, если не семерых, в зависимости от того, сколько пустого места осталось в моем желудке.

– Пока что война была благосклонна к нам, – сказала я, протягивая ей навстречу руки, как только она закрыла за собой двери нашей спальни. В свете лампы ее волосы горели огненной медью. Впрочем, в следующий момент она задула пламя, и мне было слышно лишь шлепанье ее босых ног по неровному полу, а в следующий момент она скользнула ко мне в постель. К концу дня, когда усталость валила ее с ног, она слегка прихрамывала. Лодыжка, которую она сломала во время землетрясения, срослась, но частично утратила подвижность.

– Я знаю. Пока что война благосклонна к нам, – ответила Мира, переплетая свои пальцы с моими. – И все же это своего рода грех радоваться военным успехам. Есть в этом что-то неправильное.

– Разве быть победителем грешно?

– А разве победители не насилуют и не грабят побежденных?

– Только не мои солдаты! Я этого им не позволяю. Да и Траян также не одобряет такие вещи.

«Мне нужна провинция, которая, как только война завершится, будет способна платить налоги», – высказался он как-то раз по этому поводу, давая легатам понять, что те обязаны пресекать любые попытки грабежа и мародерство.

– Я сегодня получила письмо от дяди Симона, – сказала Мира, водя пальцем по моей груди. – Он получил надел земли в Иудее и, по его словам, уже к концу года перевезет туда свою семью.

– Не слишком удачное время, – откликнулся я. Насколько мне было известно, не то в Кирене, не то в Киренаике евреи недавно подняли мятеж, и Траян был вынужден отправить на его подавление часть своих сил: моего бывшего начальника Квиета с его кавалерией.

– Иудея переживет все, – возразила Мира, приподнимая голову с моего плеча, чтобы заглянуть мне в глаза. – Может, нам тоже стоит там поселиться?

– Что? – я даже расхохотался.

– Ты ведь больше не рядовой солдат, привязанный к своему легиону. Центурион легко может получить перевод из одного легиона в другой. И когда ты отслужишь свой срок в качестве первого копейщика, а война закончится…

Я был готов поклясться, что вижу, как говоря эти слова, Мира морщит носик.

– Ты можешь попросить у начальства дать тебе назначение в Иудею, и тогда мы поселимся со своим народом.

– Мой народ живет в Британии, – возразил я. – От Иудеи это не близкий свет.

– Иудея – родной дом для каждого еврея, – твердо сказала Мира. – И наш тоже. Я бы хотела, чтобы наши дочери выросли там. Одно дело таскать их вслед за армией в камышовых корзинках, пока они маленькие, и совсем другое – дать им нормальный дом, в котором бы прошли их детство и юность.

– Поговорим об этом позже, – ответил я зевая. – Когда мы покончим с Парфией. Завтра я возвращаюсь назад в Ктесифон.

Впрочем, действительно ли я хотел, чтобы война поскорее закончилась? И хотел ли этого Траян? Мне запомнились его слова, сказанные прекрасным летним вечером на борту ладьи вскоре после того, как Ктесифон пал. Стоя в боевых доспехах перед его рабочим столом, я тогда докладывал ему о еврейских волнениях на Кипре. По идее, для человека, покорившего три новых провинции, это должна была быть приятная лодочная прогулка по Тигру. Увы, всего несколько спокойных, размеренных летних дней, и отдых уже наскучил Траяну. Он вытащил на палубу рабочий стол и теперь восседал за ним в окружении горы свитков, делая на восковой табличке какие-то пометки.

– Придется повысить плату за перевоз паромами через Тигр верблюдов и лошадей, – задумчиво произнес он, когда я закончил доклад. – Кстати, как там обстоят дела у Квиета на Кипре? Что слышано по этому поводу?

– Поговаривают, что на Кипре мятеж, Цезарь. Что там якобы убивают римских граждан. Обычные слухи.

– Что за слухи?

– Что евреи якобы пожирают своих жертв, делают из их кишок пояса, выделывают их кожу себе на плащи.

– А что ты сам думаешь по этому поводу? – Траян с прищуром посмотрел на восковую табличку, затем поднес ее ближе к глазам. – О боги, мои глаза уже не те, что раньше!

– Моя жена еврейка, Цезарь. – Я потрогал пальцами выцветший край синего платка, который после землетрясения и чудесного спасения Миры носил, намотав на руку под наручами. – Она не торопится пустить мои кишки себе на пояс даже тогда, когда я забываю вытереть ноги и сапогами разношу грязь по только что выметенному полу.

– Отлично. Тогда я отправлю тебя на Кипр. Раз у тебя жена-еврейка, тебе будет проще договориться с тамошними евреями. Можешь взять с собой свою центурию. Думаю, ее быстрота тебе не помешает.

– Все мои центурии натасканы на быстроту, Цезарь.

Поскольку я теперь бы первый копейщик, я мог отдавать приказы и другим центуриям. Не скажу, чтобы они были от этого в восторге, но приказам моим подчинялись. Что еще им оставалось? Харон свидетель, я обожал раздавать приказы!

– В таком случае возьми пару когорт, – ответил Траян. – И как только прибудешь на Кипр, сразу отправь мне рапорт.

– Слушаюсь, Цезарь.

Траян бросил стило и, встав из-за стола, прошел мимо меня к парапету ладьи. Был закатный час, и воды реки отливали в вечернем свете золотом. Берега же уже приобрели пурпурный оттенок. Я поднял голову и посмотрел на парус, на котором золотыми буквами было вышито имя Траяна и все его титулы. В свете заходящего солнца казалось, будто они пылают огнем.

– Видишь вон ту ладью? – спросил Траян, указывая за борт. Я подошел к нему и встал рядом. По обеим сторонам от нас застыла стража, а рядом со стражниками, в ожидании, когда подойдет их очередь, толпа придворных и секретарей с ящиками корреспонденции и другие его приближенные. Но Траян обращался только ко мне. Мы с ним бок о бок застыли у перил, обыкновенная пара солдат, наслаждающихся вечерней беседой. – Вон ту, под красным парусом? Она направляется в Огаракс, а затем в Индию. Ты только представь себе, в Индию!

Лично я представлял себе это с трудом. Неужели наш мир раскинулся столь широко? Я был уверен, что если и дальше все время двигаться на восток, рано или поздно мы просто провалимся за горизонт.

– А какая она, Индия, Цезарь?

– Не знаю, – задумчиво признался Траян. – Хотя хотелось бы узнать – все время идти вперед, завоевывать новые страны. Ради этого стоит жить. Скажи, Верцингеторикс, ты хотел бы побывать в Индии?

– Дойти до нее – хотел бы, лишь бы только не плыть морем. Ненавижу лодки.

Траян рассмеялся моим словам.

– В таком случае двигайся сухопутным ходом. Я дам тебе половину моих легионов, чтобы ты вторгся в нее с севера. Вторую половину я возьму с собой, чтобы высадиться на побережье на юге. Мы встретимся с тобой где-нибудь посередине. Как тебе мой план?

– Отличный план, Цезарь.

– Наверно, так оно и есть. О боги, как бы я хотел сбросить четыре десятка лет, чтобы мне вновь было двадцать два, а не шестьдесят два.

– Сколько бы тебе ни было, Цезарь, можешь на меня положиться. Даже если ты заставишь меня плыть морем.

Траян поднял руку и помахал лодке, что шла под красным парусом, держа курс на восток.

– Не в этот раз. А пока отправляйся на Кипр. Выясни, во имя всех богов, чем в этот раз недовольны эти евреи.

Я отсалютовал Траяну и отправился выполнять императорский приказ: собрал моих солдат, совершил стремительный марш-бросок обратно в Антиохию и отплыл на Кипр.

И когда сошел на берег…

Мне до сих пор не хочется вспоминать этот день. Но он все еще является ко мне в дурных снах.

Плотина

– Моя дорогая, да ты просто загляденье! – с этими словами Плотина расцеловала в обе щеки высокую светловолосую девушку. – Сенатор Норбан, я наслышана, что твоя дочь сводит с ума весь Рим. Скажи, ты уже подыскал ей достойного жениха?

– Она сама сделает свой выбор, и, я надеюсь, что император его одобрит. – Сенатор даже запрокинул голову, с улыбкой глядя на дочь, которая была гораздо выше его. – Хотя, признаюсь честно, я даже рад, что она пока еще его не сделала.

– Мне пока не встретился никто, кто хоть в чем-то был похож на моего отца, – ответила Фаустина и наклонилась, чтобы поцеловать сенатора в щеку. – О боги, кажется, сюда идет этот старый зануда Сервиан. Отец, ты не против, если я спрячусь?

– Да я бы и сам с удовольствием от него спрятался, – ответил Марк Норбан и помахал рукой, разрешая дочери уйти. Фаустина отвесила императрице быстрый поклон и нырнула в толпу, которой был заполнен атрий, а когда вновь из нее вынырнула, то поспешила встать рядом с матерью.

«Ей уже девятнадцать, – подумала Плотина, – и как же она хороша собой».

Фаустина и впрямь была хороша в своем бледно-желтом шелковом платье. И хотя молодость била из нее ключом, она умела держаться с достоинством, учтиво кивая каждому гостю.

Сразу видна благородная кровь, отметила про себя Плотина, и главное, к крови прилагается достойное приданое. Широкие бедра женщины, которой будет легко рожать, манеры, которые украсили бы собой дворец. О боги, ну почему Фаустина появилась на свет позже своей старшей сестры? Как же это несправедливо! Из нее получилась бы куда лучшая жена дорогому Публию, нежели из ее старшей сестры, этой безнравственной шлюхи, которая только и делает, что ищет приключений. Плотина даже закрыла глаза, вспоминая проклятый пир, на котором Сабина осмелилась выставить себя напоказ гостям в том платье. Страшно подумать, в какой шок эта нахалка повергла друзей и знакомых дорогого Публия. Слава Юноне, эта потаскуха уехала из Рима и теперь выставляет себя напоказ в Эфесе, или Сирии, или где-то еще. Главное, чем дальше от Рима, тем лучше, чтобы люди поменьше знали о ее бесстыдных выходках. К великой досаде Плотины, о Сабине в Риме говорили, правда, не о ее любовниках и даже не о бесстыдных нарядах, а госпитале, который она основала в какой-то дакийской дыре, или о приданом, которым она одаривала бедных свободнорожденных девушек в Кампании. И Плотина была вынуждена воздать ненавистной снохе должное: при всем своем бесстыдстве Сабина была не настолько глупа, чтобы выставлять свои пороки на всеобщее обозрение, наоборот, она умело маскировала их добрыми делами.

Гости тем временем постепенно занимали свои места в триклинии – причем пиршественные ложа заменили на длинные ряды стульев. А все потому, что гости были приглашены не на пир. В триклинии должно было состояться публичное чтение последнего трактата сенатора Норбана. И пусть сам автор в этом году сложил с себя сенаторские полномочия, его перо оставалось по-прежнему острым. Плотина заняла отведенное ей почетное место и нахмурилась. Честное слово, она бы предпочла, если бы престарелый сенатор наконец покинул этот мир или по крайней мере перестал вмешиваться в политику. Увы, его мнение до сих пор значило слишком многое – гораздо больше, нежели ее устраивало. Ну а самое главное, он никогда не выказывал особого расположения к ее дорогому Публию. И все же такую возможность, как сегодняшние чтения, упускать было бы неразумно.

– Легат Урбик! Могу я сказать пару слов? Бывший консул Адриан с теплотой описал мне твои подвиги в Германии… Насколько я понимаю, вы с Публием лично знакомы? Ему необходима поддержка в двух небольших начинаниях, и я хотела бы обратить на них твое внимание. Насколько мне известно, ты сейчас подыскиваешь себе жену. Скажи, а как тебе дочь сенатора Норбана, Фаустина? Такая красавица, не говоря уже о приданом. Кстати, в том, что касается ее семьи, то у меня есть кое-какое влияние. Думается, я бы могла повлиять на ее выбор. Надеюсь, у тебя вскоре состоится разговор с Адрианом. Вот увидишь, он будет только рад поддержке с твоей стороны.

– Магистрат, не желаешь ли сесть рядом со мной? Думаю, нам есть, о чем поговорить. Мы могли бы обменяться парой слов, – Плотина понизила голос до шепота, практически неслышного окружающим, поскольку оратор уже начал свою речь. Но говорил не сам сенатор – он заявил, что слишком стар для публичных речей. Вместо него трактат читал Тит Аврелий. А вот ее дорогого Публия сенатор почему-то никогда не приглашал читать за себя трактаты. А ведь тот приходится ему зятем! Судя по всему, старый сенатор – как и весь остальной Рим – оказывает юному квестору знаки внимания лишь по причине огромного наследства, которое завещал ему дед. Плотина нахмурила брови. Молодой человек тем временем поднялся на возвышение и уверенным, бархатистым баритоном произнес первые слова трактата.

Впрочем, Плотина не стала его слушать, а повернулась к магистрату, сидевшему с ней рядом.

– Я наслышана о кончине твоей жены – какое, однако, печальное известие! Говорят, ты подыскиваешь себе новую жену. Отлично тебя понимаю. Как-никак твоим детям нужна мать. Так что это весьма разумно с твоей стороны. Кстати, как тебе нравится дочь сенатора Норбана Фаустина? Та, что сидит в первом ряду, в желтом платье? Согласись, она прекрасна. Между прочим, у меня прекрасные отношения с их семейством, и мне ничего не стоит повлиять на ее выбор. А еще в скором времени я бы хотела поговорить с тобой о кое-каких вещах юридического характера. Причем таких, решение которых весьма важно для бывшего консула Адриана.

Плотина откинулась на спинку стула и принялась обмахиваться веером. Первая часть трактата подошла к концу, и юный Тит отпустил по этому поводу шутку, и хотя Плотина не слушала его, все равно рассмеялась вместе с остальными гостями. Во время короткого перерыва к Титу подскочила Фаустина, чтобы поздравить его. Плотина не сводила с нее глаз. Девушка ей нравилась. Из нее наверняка выйдет прекрасная супруга – супруга легата или магистрата, или кто там еще окажется лично ей полезен.

«Я непременно приглашу ее во дворец, помочь мне за ткацким станком, – решила Плотина. – А вообще как жаль, что такую чудную девушку нельзя выдать за дорогого Публия».

Глава 24

Викс

– Викс?

– Что?

Я вынул пробку из нового кувшина, налил до краев кубок и жадно осушил его, даже не разбавляя вино водой. Неразбавленный напиток обжег мне горло до самого желудка.

– Ты даже слова не сказал мне с тех пор, как вернулся домой, – Мира вопросительно посмотрела на меня. Чайя сидела у нее на бедре, Дина держалась за юбку. – Неужели ты не хочешь рассказать мне, что случилось?

Я фыркнул и неохотно опустил кубок. Прошло два дня после того, как я с моими солдатами кораблем вернулся с Кипра. Мира с детьми выбежала к двери, чтобы встретить меня. Но я молча шагнул в дом мимо нее и жадно припал к кувшину с вином. Моя жена осталась стоять у двери в новом красном платье, держа на руках наших дочерей, которых по этому случаю принарядила в розовые платьица. Спустя два дня я все еще не был пьян в той степени, в какой мне хотелось.

– Викс, – в голосе Миры слышались нотки отчаяния. – Так ты отказываешься со мной разговаривать?

– Да, – ответил я, наливая себе очередной кубок. Испугавшись моего осипшего голоса, малышка Дина спряталась за материнской спиной. Антиной испуганно посмотрел на меня из угла комнаты, где он сидел, упражняясь в грамоте. Слава богу, я не стал брать его с собой на Кипр. Он прошел рядом со мной не одну кампанию и наверняка понимал, какое выражение бывает на моем лице после неудачного сражения. Когда я вернулся с Кипра, он лишь разок посмотрел в мою сторону, после чего вновь забился в угол.

– И как долго ты собираешься накачиваться неразбавленным вином и тупо смотреть в стену? – голос Миры почти срывался на крик. – Через два дня тебе возвращаться в легион! Ты же не состоянии даже сесть на лошадь.

Я задержал во рту глоток вина до тех пор, пока у меня не заныли зубы. Не помогло. Я сглотнул вино.

– Так что же случилось на Кипре? – мне было слышно, что юбки моей жены шелестят уже совсем рядом. – Ты отсутствовал дома целый месяц. Я думала, ты покидаешь нас на несколько дней…

– Копать могилы требуется время…

Малышка Дина выглянула из-за юбок Миры и уставилась на меня из-под челки темных, выбившихся из-под ленты волос. Мне пришлось хоронить девчушку примерно ее возраста. Правда, ее волосы удерживала на месте кровь, и ей не требовались никакие ленты.

Мира смерила меня очередным пристальным взглядом, затем взяла Дину за руку и скрылась в спальне. Антиной, словно олененок, увязался вслед за ней. Я обвел глазами наше жилище: как обычно, чисто убранное и вымытое до блеска. Не знаю как, но Мире удавалось превратить любую тесную квартирку в уютное семейное гнездышко. Вокруг дверей вился фриз из виноградных листьев. Рядом с дверью стоял горшок – в нем росли какие-то травы, которые шли затем в суп. На полу горка детских игрушек. Казалось бы, так просто. И вместе с тем, так уютно. Впрочем, я смотрел на все эту сквозь застилавшую мне глаза пьяную пелену.

А может, сквозь слезы.

Из спальни Мира вернулась одна, без детей. Она опустилась передо мной на колени и заглянула мне в глаза.

– Что случилось?

– Евреи на Кипре подняли мятеж, – ответил я, еще крепче сжимая кубок. – К тому времени, как я прибыл туда, он был уже практически подавлен. Нам оставалось разве что убирать с улиц мертвые тела.

Мира в ужасе прикрыла ладонью рот.

– О, Господи!

– Что-то на Кипре я твоего господа не заметил.

Мира подпрыгнула как ужаленная и, сложив на груди руки, принялась мерить шагами комнату.

– И так везде, – сказала она сдавленным голосом. – Не успели мы приехать в Антиохию, как до меня начали доходить слухи. Говорят, в Александрии было вырезано около ста тысяч евреев. И вот теперь Кипр.

– На Кипре не убивали евреев, – возразил я, осушив наконец кубок до дна. – На Кипре убивали они сами.

– Замечательно, – ответила моя жена.

Я в упор посмотрел на нее и выдавил самое главное:

– Детей. Их матерей. Стариков, мужчин и женщин – всех невинных. Резали, как скот.

– Но ведь римляне делали то же самое с невинными людьми в Александрии! – воскликнула Мира. – В Месопотамии! Ты хотя бы знаешь, кого император отправил туда, чтобы расправиться с евреями? Твоего командира, Люсия Квиета!

– Мира!

– И тебе известно, как он очистил провинцию от смуты? Он убивал всех евреев, какие только попадались ему на глаза! – воскликнула моя жена и покачала головой, глядя перед собой незрячим взором. – Если то, что ты рассказываешь о Кипре, правда, – что ж, значит, евреи хотя бы как-то отомстили за себя.

– Они убили тысячи людей, – сказал я, вставая со стула. – Ты знаешь, скольких я помогал хоронить? Там была одна женщина, похожая на тебя. Невысокая, с рыжими волосами. При жизни она наверняка была хорошенькой. Впрочем, утверждать не могу, после того, как с нее сорвали одежду, изнасиловали и нанесли ей несколько десятков ножевых ран. Римские легионеры не единственные в мире, у кого руки по локоть в крови.

– И что будет теперь, после того, как евреи вырезали на Кипре несколько тысяч римских граждан? – голос Миры сорвался на пронзительный крик. – Сколько евреев теперь будут убиты в отместку за одну римскую женщину?

– Она была там не одна! – крикнул я. – Скажу больше, они даже не смогли объяснить мне, что подтолкнуло их устроить эту кровавую резню. Почему они, проснувшись в одно прекрасное утро, решили перебить всех своих соседей, которые в отличие от них не празднуют в конце недели шаббат.

Мира застыла, обхватив себя руками за плечи, как будто ей было холодно.

– Ты ничего не понимаешь.

– Верно, не понимаю, – ответил я, отводя от нее взгляд. – И никогда не пойму.

– Более сотни лет, – заговорила она срывающимся голосом, – нас обвиняли в распространении любой заразной болезни, в любой засухе, какая только постигала Рим. Нас убивали, изгоняли, грабили. И так всякий раз по капризу очередного императора.

– Лично с тобой такого не случалось, – бросил я ей и обернулся, чтобы посмотреть ей в глаза. – Ты и твоя семья на протяжении трех поколений жили спокойной, мирной жизнью, более того, процветали, и не где-нибудь, а в самом сердце Рима.

– То, что происходит с одним евреем, происходит со всеми. Скажи, почему, по-твоему, мы до сих пор помним Масаду? Потому что то были наши братья, Викс. И кому как тебе этого не знать!

– Все, что я знаю, так это, что я несколько недель рыл могилы! – воскликнул я и в сердцах швырнул кубок о стену. Тот упал на пол и разбился. – И вот теперь я получил приказ присоединиться к Луцию Квиету в Месопотамии, где мне, возможно, придется снова рыть могилы.

– Могилы евреев, если там еще остался хотя бы один еврей, – бросила в ответ Мира и прикусила губу.

– Это ты увидишь сама. На этот раз я возьму тебя с собой. Тебя и наших детей.

– Даже не думай! Я никуда не поеду.

– Я не оставлю тебя в Антиохии, когда убивают евреев. Со мной ты будешь в безопасности.

– И ты надеешься, что я последую за этим мясником Квиетом? – крикнула Мира. – Чтобы я вечерами готовила тебе ужин после того, как ты в течение дня будешь уничтожать еврейских мятежников? Нет, как хочешь, но я остаюсь здесь. Я и мои дочери.

– Твои дочери? Они и мои тоже. А ты моя жена, и ты поедешь за мной туда, куда я тебе скажу!

– Я не поеду вместе с тобой на этот раз, даже если ты приставишь мне к горлу меч.

Я с трудом удержался, чтобы не ударить ее. Она это заметила и встала передо мной, гордо вскинув подбородок. Я отошел назад, к кувшину с вином. На этот раз я даже не стал брать в руки кубок. Просто взял кувшин в обе руки и жадно припал к горлышку. Внезапно я услышал за спиной сдавленный всхлип и шаги Миры, направлявшейся в спальню. Я не стал оборачиваться, лишь одним долгим глотком до конца осушил содержимое кувшина. В ту ночь я выпил все имевшееся в доме вино, и все равно мне было мало. У меня перед глазами по-прежнему стояли свежевырытые могилы на небольшом, солнечном острове. И как только этот райский уголок стал свидетелем таких зверств!

Когда я проснулся на следующий день, было далеко за полдень. Кстати, как оказалось, я уснул прямо на полу. Ощущение во рту было омерзительное, как будто мой язык покрылся мехом, в черепе громко ухал кузнечный молот. Впрочем, ночью кто-то расшнуровал мне сандалии и накинул на меня одеяло. Я с великим трудом открыл один глаз и увидел, что моя жена сидит передо мной на стуле, как всегда чистая и опрятная, и пристально наблюдает за мной. Впрочем, одно отличие было – губы ее были сурово поджаты.

Я простонал и снова закрыл глаза.

Минутная пауза, затем чьи-то тонкие пальцы сплелись с моими. Мира ничего не сказала. Ничего не сказал и я.

В свой легион я вернулся один.

После чего все пошло наперекосяк.

Не успел я вернуться в свой Десятый, как до нас стали доходить дурные вести. Повсюду вспыхивали новые мятежи – в Армении, Месопотамии, Вавилонии. Во всех недавно завоеванных провинциях, в которых до сих пор царили мир и спокойствие.

– Мы слишком растянули наши силы, – сказал мне Прыщ. Как только я стал первым копейщиком, я сделал его центурионом. Его мясистые пальцы нервно теребили гребень шлема, когда он пришел ко мне с рапортом. – В Армении мутит воду местный царек. В Месопотамии на прошлой неделе в неудачном бою убит наш легат. Нет, такую огромную территорию силами семи легионов нам не удержать.

– Нам и не нужно ее удерживать, – устало ответил я. – Кстати, куда отправляют наш Десятый?

На следующий день мы уже были на марше. Квиет, этот старый свирепый бербер, приветствовал меня рукопожатием и кивком.

– Это твой мальчишка? – спросил он, кивком указав на Антиноя, которого я взял с собой в качестве личного помощника. – Сейчас он меньше похож на девочку.

Антиной расплылся в улыбке Теперь у него был собственный меч, короткий гладий, и кривой сирийский нож, которым он укорачивал себе волосы, как только те отрастали настолько, что начинали виться локонами. В последний раз он решил заодно с собой обрить головы Дине и Чайе.

– Они сами попросили меня, – оправдывался он, пока Мира молча качала головой, потрясенно глядя на наших облысевших дочерей, после чего сказала мне, что, пожалуй, я могу взять с собой Антиноя в поход. И я его взял, хотя и держал под жестким присмотром. Потому что Мира была права: в легионе было немало любителей хорошеньких мальчиков. Антиной же – даже с коротко остриженными волосами и загорелый едва ли не до черноты – был на редкость хорош собой. Именно по этой причине я вручил ему гладий, сказав при этом, что при случае он может постоять за себя.

– Скажи, мальчик, ты можешь работать мечом? – хмуро спросил его Квиет, от которого не скрылось, что Антиной вооружен. – Или меч тебе нужен просто для похвальбы?

– Я умею работать с мечом с восьми лет, – гордо ответил Антиной. – А теперь Викс учит меня охотиться. Я уже могу попадать с пятидесяти шагов в кролика и…

Я взглядом одернул его. Квиет лишь усмехнулся. Я же подумал, что Мира, похоже, была права и они уже вырезали в этой провинции всех евреев.

Я не стал спрашивать. Не смог.

Мы вырвали у парфян Осроэне – благодаря нескольким коротким, но кровопролитным схваткам и кое-каким маленьким хитростям, которые я придумал (каким именно, не скажу). Кроме Осроэне мы отбили еще несколько городов, и все же это был лишь крошечный островок порядка в бушевавшем вокруг нас море хаоса.

Мы ехали вдоль Евфрата, и я чувствовал, как нас откуда-то из прибрежных камышей оценивают пристальные взгляды чужих глаз. И глаза эти мечтали лишь об одном: как можно скорее украсить мою спину между лопаток кинжалом. На этот раз даже победы не пьянили, не кружили мне голову, не наполняли сердце ликованием, как в тот первый раз, когда мы только вошли в страну.

В конце того года произошло сражение, настоящее, большое сражение у Ктесифона. Такое самое, о котором я мечтал, будучи мальчишкой: бесконечные ряды щитов, за которыми выстроились воины, мужественные, несгибаемые, кончики копей зловеще поблескивают на солнце.

В бой нас вел сам Траян, даже с расстояния мне была видна его седая голова, было слышно, как преторианцы умоляют его надеть шлем. Я видел, как напряжены мои солдаты, готовые в любое мгновение ринуться на врага. Я машинально потрогал амулет на шее и пробормотал короткую молитву богу войну, который до сих пор в моем представлении был похож на моего отца. Затем я пробормотал вторую, обращенную к богу Миры, – чем больше богов защищают вас в битве, тем лучше для вас, – после чего поддал в бок коню и встал рядом со своими пешими воинами.

В тот день я убил шестерых или семерых. И пусть эти парфяне разделяют волосы на пробор и умащивают их благовониями, пусть обводят сурьмой глаза, они такие же свирепые воины, как и мы. В какой-то момент я оказался зажат между тремя парфянами, которые заметили, что я отдаю приказы, не иначе как в расчете на то, что они сокрушат моих солдат, лишив их командира. Идиоты, подумал я. Мои воины не дрогнут и продолжат сражаться, даже если я стану трупом. Но парфяне этого не знали и продолжали теснить меня со всех сторон, и тогда я проткнул одного из них копьем, ударил шишкой щита в лицо другого, но меч третьего наверняка опустился бы мне на шею, если бы мне на помощь не подоспел Филипп и копьем не пронзил моему неприятелю горло. Я видел, как тот в ужасе посмотрел на окровавленный наконечник, торчавший у него под кадыком, после чего бездыханный рухнул на землю. Я, как водится у нашего брата-солдата, молча, одним кивком поблагодарил Филиппа. И в этом кивке было больше признательности, нежели в самых пышных речах. Он кивнул мне в ответ, а затем пронзительно вскрикнул: это в него впился кривой парфянский меч, проложивший себе путь между грудной и спинной пластинами. Филипп рухнул замертво еще до того, как захлебнулся его крик. Из моего горла тоже вырвался вопль, и в следующий миг я уже ничего вокруг себя не видел. Позднее Прыщ был вынужден трижды рассказать мне, что враг был обращен в бегство, и победа осталась за нами. Итак, мы победили. По крайней мере так мне было сказано. Мои руки были по локти в крови, крови того парфянина, что убил Филиппа. Я изрубил его мечом на мелкие куски. После этого воины Десятого легиона прозвали меня Верцингеторикс Красный.

В начале следующего года состоялись еще несколько стремительных марш-бросков. Страшно подумать, сколько миль прошагал я по дорогам империи. Случались и ночные броски, и короткие, но ожесточенные стычки посреди болот или песков. Про Антиохию можно было забыть. Я вернулся домой после многомесячного отсутствия, и малышка Чайя даже не узнала меня. Увидев перед собой воина в шлеме с высоким гребнем, она испуганно расплакалась и зарылась лицом в материнское плечо.

– Ничего страшного, она снова привыкнет к тебе, – заверила меня Мира.

– Когда? Я уезжаю уже завтра. Император велел мне приехать к нему в Хатру, после чего…

– Понятно, – отрешенно вздохнула Мира.

– Я скоро вернусь, – попытался я слегка взбодрить ее. – Как только мы возьмем Хатру, я вновь приеду к тебе и детям.

– То же самое ты говорил после Селевкии.

– Ты ведь сама предпочла остаться в Антиохии, – напомнил я ей.

– Когда я иду на рынок, люди плюют мне в лицо, – голос Миры звучал безучастно. – Они спрашивают у меня, не ем ли я мертвых младенцев, как те евреи, что восстали в Александрии. Я говорю им, что в Александрии не осталось ни одного живого еврея, не говоря о младенцах. Вот тогда они и начинают в меня плевать.

– Мира…

– Я стараюсь не выходить из дома с детьми. Не хочу, чтобы в них тоже плевали, – сказала Мира, поглаживая темноволосую головку Чайи, и добавила: – Эти твои римляне.

– Антиохийцы, – поправил я ее.

– Они все римляне, – устало возразила Мира. – Скажи, Викс, когда мы сможем вернуться домой?

– Не знаю, – честно признался я и поцеловал ее. Она поцеловала меня в ответ, и на какой-то миг рядом с уголком рта вновь возникла знакомая мне милая ямочка, но, увы, лишь на миг. В ту ночь, полагая, что я уже сплю, моя жена разрыдалась в подушку. И хотя она отодвинулась от меня как можно дальше на другой край кровати и лежала, свернувшись калачиком, мне было слышно, как рыдания сотрясают все ее тело. Бог свидетель, я был рад, что завтра уезжаю снова.

Тит

– Господин, к вам какая-то молодая особа.

– Надеюсь, это не Юлия Статилла?

Некая молодая вдовушка, подруга его сестер, в последнее время вбила себе в голову, что из Тита вышел бы неплохой муж, четвертый по счету. В отличие от нее самого Тита такая перспектива отнюдь не вдохновляла.

– Скажи ей, что меня нет. Нет, лучше скажи ей, что я отбыл в Африку или даже в Индию, которая там из них дальше.

– Хозяин, к вам пожаловала отнюдь не эта Горгона, – в голосе Эннии слышалось ободрение. – Это дочь сенатора Норбана.

– Фаустина? – Тит поднялся из-за стола. – Пусть войдет.

В следующий миг в кабинет шагнула младшая сестра Сабины, а за ней какой-то вольноотпущенник и целая свита служанок. От летнего зноя лицо ее раскраснелось, под стать платью, однако в целом вид у нее был вполне довольный.

– Скажи мне, что я просто прелесть.

– Ты просто прелесть, – послушно подтвердил Тит.

– Скажи также, что я умная. И смелая.

– И то и другое, какие могут быть сомнения, – Тит поклонился ей из-за стола. – Но почему?

Было видно, что Фаустину так и распирает гордость за себя.

– Потому что я нашла вора, который ворует деньги из твоих бань!

– Принять услугу – значит продать свободу, – пробормотал Тит.

– Публий Сир, – сказала Фаустина, довольная собой.

– Публий или Публилий? – уточнил Тит.

– А разве это не одно и то же?

– Какая разница. Я это просто к слову. Тем не менее я принимаю твою услугу и становлюсь твоим рабом. Так кто же обворовывает меня?

Фаустина с ослепительной улыбкой посмотрела на домоправительницу Тита.

– Энния, если я не ошибаюсь. Будь добра, отведи моих служанок в кухню и дай им попить. Они сегодня терпеливо ходили за мной по солнцу весь день и заслужили отдых.

– Да, госпожа, – Энния окинула Фаустину оценивающим взглядом, от золотистой челки до подола розового платья. – Пойдемте, девушки.

Как только они вышли и дверь кабинета закрылась, Фаустина повернулась к Титу.

– Я обещала Бассу, что, кроме нас, об этом никто не узнает.

– Бассу? – Тит пристально посмотрел на вольноотпущенника, вошедшего к нему в кабинет вслед за служанками Фаустины. Тот стоял, нервно переминаясь с ноги на ногу.

– Это и есть наш вор?

На лице гостя возникло возмущенное выражение.

– Эй, госпожа Фаустина ничего не сказал о том, что меня в чем-то обвинят…

– Не беспокойся. Тебя никто ни в чем не обвиняет, – заверила Басса Фаустина и, похлопав по плечу, подвела его к стулу. – Ты посиди немного, а я пока поговорю с Титом Аврелием.

– Я так и знал, – пробормотал себе под нос Басс.

Это явно был императорский вольноотпущенник. Тит сделал этот вывод по его чистой тоге и перепачканным в чернилах руках. Молодой секретарь, родом откуда-то из Греции, зарабатывает себе на жизнь благодаря красивому почерку и знанию языков.

– Стоит мне открыть рот, как меня тотчас заклеймят вором и гвоздями прибьют мои руки к доске. И зачем я только послушался тебя, госпожа! – плакался он.

– Твоим рукам никакие гвозди не грозят, – успокоила его Фаустина, после чего отвела Тита в дальний угол комнаты. – Попытайся не нервировать его, – прошептала она. – Ты даже не представляешь, каких адских трудов стоило мне привести его сюда.

– Если он не наш вор, то кто он такой? – шепотом уточнил Тит.

– Как бы тебе сказать. – Фаустина прочистила горло, как будто готовилась произнести долгую речь. – Мы с тобой подумали, что вор – это какой-нибудь управляющий или чиновник императорского двора. Кто-то такой, у кого имеется доступ к выделяемым средствам. Но я точно знала, что тебе до сих пор так и удалось установить, кто это такой.

– Верно, пока что не удалось.

Любая ниточка, за которую Тит цеплялся на протяжении последних нескольких месяцев, всякий раз приводила его к табличке, которая каким-то непонятным образом исчезла из государственного архива. Или же вдруг землемер или архитектор неожиданно получал назначение куда-нибудь в Африку. Или же чиновник неожиданно заливался краской и отказывался разговаривать с ним, даже когда Тит предлагал ему деньги.

– Моя голова мне еще дорога, – сказал Титу один невысокий толстый претор и вышел, даже не попрощавшись.

В общем, все нити приводили к одному результату – в тупик.

– И я подумала, – произнесла Фаустина. – А не вернуться ли к самому началу?

Тит с легкой дрожью посмотрел на нее, затем перевел взгляд на Басса и вновь на Фаустину.

– И что ты сделала?

В следующий миг, предварительно постучав в дверь, на пороге снова выросла Энния. Вольноотпущенник как ужаленный подпрыгнул на своем стуле.

– Холодный ягодный морс, госпожа, – произнесла она, вручая Фаустине три золотых кубка. – И проследи, чтобы господин непременно выпил свой. В такую жару это полезно. И еще, господин, на сегодня я отменила все твои встречи с клиентами Аврелиев.

– В этом не было необходимости.

– Так что можешь не торопиться, – довела до конца свою мысль Энния и, громко топая, вышла из кабинета.

– Мне она нравится, – сказала Фаустина, задумчиво глядя ей вслед. – Она твоя любовница?

– В общем-то, нет, – заикаясь, выдавил Тит.

– Что? Только не думай, что я потрясена. Одна из вольноотпущенниц моего отца была его любовницей, когда он еще ходил в холостяках, хотя по части ведения дома она не годилась бы Эннии даже в подметки. Теперь они с мамой хорошие подруги.

– Я не намерен обсуждать такие вещи!

– Верно, никто не обсуждает то, что неинтересно, – ответила Фаустина, протягивая третий кубок вольноотпущеннику. Доверительно похлопав беднягу по плечу, она снова обернулась к Титу. – Итак, пей свой морс и слушай меня. Я часто бываю во дворце. Императрица Плотина постоянно приглашает меня помочь ей ткать, а заодно, чтобы прожужжать мне уши своими советами, какого жениха я должна себе выбрать. А еще она то и дело намекает, что предпочла бы видеть женой ее любимого Адриана меня, а не Сабину. Но в последний раз ее куда-то позвали, и я на какое-то время осталась одна в ее комнатах. Я тотчас заметила, где она хранит свои документы. Вернее, – поправилась Фаустина, – я порылась в ее вещах, пока не наткнулась на ее личные счета.

Тит подавился морсом.

– Ты шпионила за императрицей Рима?

– Фу, какое некрасивое слова, «шпионила», – игриво возразила Фаустина. – Давай скажем также, что Фортуна улыбнулась мне: пустая комната и немножко поисков. В ее папках я наткнулась на кое-какие весьма интересные вещи. Тебе известно, что она хранит сведения на всех, кто работает во дворце?

Но зачем, задался мысленным вопросом Тит. Публичные дела, такие, например, как судебные расследования или официальные назначения, вряд ли входили в круг ее обязанностей. С какой стати императрице понадобился личный архив?

– И что ты нашла?

– Ничего. – Фаустина отодвинула в сторону ворох свитков, чтобы опереться на край стола. – И это странно. Императрица не купит и локтя полотна, не указав потраченную сумму в своих личных счетах. А тут вдруг неожиданно ей текут огромные средства, но ни слова о том, откуда они поступают. К сожалению, я ничего не могла взять с собой, но самые интересные вещи записать успела.

– Это еще ни о чем не говорит, – возразил Тит, когда она показала ему сделанные наспех записи.

– Знаю. Именно поэтому я и провела целую неделю, вращаясь среди ее вольноотпущенников, пока наконец не набрела на Басса. Он один из младших секретарей императрицы, и, когда я спросила его про эти записи, он тотчас побледнел, как мел, и отказался разговаривать со мной. В конце концов я уломала его, убедила прийти к тебе.

– И как тебе это удалось?

– Скажи, разве мне кто-то может отказать? – искренне спросила Фаустина. – К тому же я дала понять, что ты один из самых богатых и влиятельных людей в Риме и хорошо заплатишь ему за то, что он тебе скажет.

– То есть ты пообещала ему круглую сумму из моего кошелька непонятно за какое-то свидетельство?

– А что еще мне оставалось делать? – улыбнулась Фаустина, и на ее щеках заиграли ямочки. Облаченная в розовый шелк, юная и свежая, она была воплощением бесхитростности – этакий невинный агнец. А вот в темных глазах плясали лукавые огоньки.

Тит на мгновение закрыл глаза.

– Соблазнен преступить закон юной девой, – процитировал он себе под нос, а вслух добавил: – Похоже, отступать мне некуда. Так и быть, давай выслушаем, что скажет твой вольноотпущенник.

Фаустина подвела к нему несчастного Басса, который от волнения обливался потом.

– Господин, мне не нужны неприятности, – пробормотал он. – Отпустите меня. Я вернусь в Афины, где с моим почерком легко найду себе работу. Я скажу тебе все, что знаю, но после этого я уеду. Хорошо?

– Да, корабль до Афин и тугой кошелек, который позволит тебе прожить целый год. Ты их получишь, – сказал Тит. Он до сих пор не привык к тому, что мог легко, даже глазом не моргнув, расстаться с такими внушительными суммами. Нет, конечно, не просто так, а чтобы разрешить важную для него загадку. – Так что же ты расскажешь мне, Басс?

Вольноотпущенник покосился на Фаустину. Та сжала ему руку выше локтя и улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой, которая посрамила бы даже Елену Прекрасную, после чего грекам точно бы расхотелось ради нее целых десять лет умирать под стенами Трои. Басс вздохнул, собираясь с мужеством.

– То, что я видел, – пробормотал он, – это не только деньги для постройки бань, хотя и из них были взяты приличные суммы. Деньги поступают из сотни самых разных источников и идут на самые разные цели: подкуп, негласные ссуды, подношения. Раздаются обещания. Высокие должности или дарятся, или обмениваются на услуги, или просто продаются. Кто-то становится жертвой шантажа, кого-то сразу отправляют в изгнание. Записи госпожи Фаустины, я могу указать тебе…

– Кто? – потребовал ответа Тит. – Кто стоит за всем этим? Кто ворует? Кто подкупает? Кто шантажирует?

– А разве ты сам еще не понял? – растерянно заморгал Басс. – Императрица Плотина.

Викс

Хатра оказалась сущим адом. Я проклял тот миг, когда мои глаза увидели ее. Пыльная цитадель, сидящая на пути в Вавилон. И ничего на многие мили вокруг – лишь пыль, песок и ветер. Мои солдаты жаловались на мух еще до того, как успели поставить палатки. И пока они ставили лагерь, им по спинам хлестал горячий ливень, а над их головами гремел гром и сверкали молнии. Того гляди, хворост для растопки отсыреет. Легионеры, которых я видел в лагерях, походили на высохших мумий: темная кожа и запекшиеся от зноя губы. Чтобы не наглотаться песка, они обертывали лица платками.

– Легат будет рад получить пополнение, – сказал мне первый копейщик, когда я доложил обстановку. – Но самое главное, чтобы они принесли с собой собственный запас воды. Потому что среди этого песка воды не найти даже капли. – Он с прищуром посмотрел на меня. Я с первого взгляда понял, что передо мной один из лучших офицеров Траяна: он не утратил выправки, а его латынь была куда лучше моей.

– Ты ведь Верцингеторикс Красный, я правильно понял?

– Да.

– Наслышан о тебе. Люсий Квиет говорит, что в бою от тебя есть толк.

– А он упомянул о том, что я несколько раз спас ему жизнь?

– Берберы! Этих безумцев вечно приходится спасать! Иди, доложи императору. Он наверняка захочет услышать последние известия из Селевкии. Он сейчас в поле, наблюдает, как проваливается наша кавалерийская атака. – Первый копейщик коротко усмехнулся: – Добро пожаловать в ад. Готов поспорить, ты даже не предполагал, что где-то бывает так жарко!

Я не видел Траяна несколько месяцев и не смог совладать со своими чувствами, когда он, сидя верхом в окружении преторианцев и офицеров штаба, обернулся, чтобы поприветствовать меня. В уголках рта залегли глубокие морщины, глаза запали, лицо хмурое и какое-то слегка перекошенное Мне тотчас вспомнился один слух, будто несколько месяцев назад император перенес удар, и даже был вынужден провести неделю в постели, несмотря на все свои громкие протесты. Тогда я отмахнулся от этого известия, как от глупой сплетни. Траян? Болен? Человек, который по-прежнему мог прошагать дневной марш, а затем перепить целый легион? Такого просто быть не может!

Какой у него нездоровый вид, подумал я, спешиваясь и отдавая ему салют. Впрочем, его улыбка, когда он помахал мне рукой, была такой же теплой, что и раньше.

– Верцингеторикс! Вот кто мне нужен для успеха нашей небольшой осады! Как ты думаешь, взять ее будет легче, чем старушку Сарму?

Я прищурился, глядя на стены крепости, маячившие в песчаной дымке. Римская кавалерия раз за разом пыталась с наскока взять ворота, и до меня доносился свист стрел.

– Думаю, что труднее, Цезарь.

– Мне тоже так кажется, – мрачно согласился император. – В отличие от Сармы здесь нет никаких труб.

– То была моя идея, – признался я. – Разбить трубы. Я попросил Тита, чтобы он предложил ее тебе.

– Так это ты придумал! Кстати, прекрасный юноша, этот Тит Аврелий. Один из честнейших мужей Рима, насколько мне известно. С другой стороны, очень даже неплохо, что теперь и один из самых богатых.

– Да, он хороший человек, – согласился я. – Я даже не обижаюсь на него, что похвала за идею с трубами досталась ему.

– Адриан пытался приписать эту заслугу себе, – презрительно сказал Траян. – А теперь докладывай про Селевкию.

– Может, нам лучше отойти в сторону? – предложил я, слыша пение стрел. – Мы в пределах досягаемости, и какой-нибудь меткий стрелок вполне может…

Тем более что император был без шлема. Его обнаженная голова блестела под палящими лучами солнца как начищенная серебряная монета.

– Не смеши меня, – отмахнулся Траян. – Селевкия! Рассказывай все, как есть.

Траян был в солдатских доспехах, но кто-то зоркий на стенах Хатры наверняка узнал его седовласую голову. Не успел я довести до середины мой рапорт о взятии Селевкии, как пение стрел зазвучал гораздо ближе. Затем раздалось глухое бульканье: это верховой офицер рядом с Траяном, который только что обмахивался рукой, постоянно жалуясь на мух, попытался что-то сказать. Из горла у него торчало древко стрелы. Затем он упал, и я увидел, как песок обагрился кровью.

Я не стал кричать, чтобы предупредить об опасности, а просто схватил Траяна за руку и одним резким рывком сбросил римского императора с седла. Мое плечо тотчас пронзила обжигающая боль, но я не обратил на нее внимания. Траян с глухим стуком упал в песок. Я перевернул его плашмя, а сам бросился на него сверху, прикрывая собственным телом. В следующее мгновение до меня донеслись крики и топанье копыт – это нас в плотное кольцо взяли преторианцы. Кто-то поднял меня, три гвардейца, обнажив мечи, обступили императора, и он вместе с ними вновь занял свой наблюдательный пост. Мне было слышно, как Траян смеется. Я шагнул к нему, но в следующую секунду мое правое плечо вновь пронзила острая боль. Повернув голову, я увидел, что оттуда торчит стрела. Злодейка впилась мне в тело рядом с самым краем лат.

– Отлично! – проревел я. Три с половиной года в Парфии, бесконечные схватки, большие и малые, и не единой царапины. И надо же, чтобы в первый же день под стенами Хатры в меня угодила стрела. Стиснув зубы, я вырвал стрелу из плеча. Из раны тотчас брызнула кровь. Посмотрим, что я буду делать завтра во время упражнений со щитом!

– Верцингеторикс! – окликнул меня чей-то голос. Обернувшись, я увидел императора. Глубокие морщины в уголках рта куда-то исчезли, он весело улыбался мне своей мальчишеской улыбкой. – С твоей стороны это был весьма своевременный шаг, и я хотел бы поблагодарить тебя…

– Молчать! – гаркнул я командирским голосом центуриона. Император растерянно заморгал, преторианцы и штабные офицеры открыли рты. – Сколько раз говорить тебе, чтобы ты надевал шлем?

Траян раскрыл было рот, но я не был намерен выслушивать его оправдания. У стоявших за его спиной преторианцев и офицеров челюсти отвисли еще больше, руки потянулись к рукояткам мечей. Что касается меня, то я ткнул пальцем в нагрудную платину Траяна и громогласно рявкнул ему, что он идиот. Идиот потому, что стоит слишком близко к врагу, и еще больший идиот, что делает это во время активной атаки. Высказав все, что я думаю по этому поводу, я принялся сыпать проклятиями, а когда закончились и они, просто смерил его полным ярости взглядом. Император Рима, не говоря ни слова, с легкой улыбкой посмотрел на меня в ответ, а когда пар из меня, наконец, вышел, похлопал меня по раненому плечу.

– Успокойся приятель, незачем так кипятиться.

– Кипятиться? – вновь сорвался я на крик, и, наверно, продолжил бы свои обвинительные речи в его адрес, но даже это легкое похлопывание отозвалось у меня в плече пронзительной болью. Подавив рвущиеся из горла проклятия, я прижал к ране ладонь.

– Ступай к лекарю. Пусть тебе зашьют рану, – велел мне Траян.

– Слушаюсь, Цезарь, – хмуро буркнул я в ответ и нехотя подчинился.

– После чего приходи ко мне в палатку. Ты и твои воины понадобятся мне для взятия Хатры, но как только она падет, я отправлю тебя назад в Германию.

– В Германию? – мою ярость как рукой сняло. Траян тем временем развернулся и своим обычным стремительным шагом зашагал прочь. Я, все еще прижимая руку к плечу и едва поспевая, бросился вслед за ним.

– Даки вновь мутят воду, – произнес Траян, не замедляя шага. – Отсюда мне следить за этими ублюдками трудно. К тому же я в известной степени оголил Германию, перебросив сюда часть тамошних сил. А те, что там остались, явно не справляются с обороной границ. Ты же знаешь Дакию, ты там был. Ты вернешься со своими воинами назад в Германию, получишь под свое командование легион, совершишь поход в Дакию и наведешь там порядок. Прими мои поздравления, Верцингеторикс! – с этими словами Траян похлопал меня по здоровому плечу. – Десятый легион – твой.

– Мой?

– Твой. За то, что ты…

Я поймал себя на том, что заикаюсь, словно мальчишка. Не скрылось от меня и то, как другие офицеры обменялись взглядами. Вид у них был такой же ошарашенный, как и у меня самого.

– Ты даешь мне легион за то, что спас тебя от стрелы? Я не… то есть я даже не думал…

– Нет. Я уже до этого решил дать тебе легион. Обидно, что такой трубный глас растрачивается на какого-то там центуриона. Тем более что твой срок службы первым копейщиком истек. Верно я говорю?

– Верно, Цезарь.

– Отлично. В таком случае ты имеешь полное право пополнить ряды всадников. Учитывая, сколько сокровищ мы здесь добыли, думаю, это тебя не разорит. Кстати, сразу хочу предупредить: легатом Десятого я назначить тебя не могу. На эту должность мне придется подыскать какого-нибудь бездельника-патриция.

Говоря эти слова, Траян едва заметно подмигнул мне.

– Но что мне мешает слегка протянуть с его назначением? К тебе же я приставлю толкового адъютанта, который разбирается в таких вещах, как выплата довольствия, и при необходимости будет вместо тебя ставить свою подпись. На этот раз в Дакии вас будет поджидать куда больше опасностей, именно по этой причине мне и нужен во главе легиона настоящий солдат. А не какой-то там тщеславный выскочка в тоге, который мечтает пробиться в консулы.

– Цезарь… – начал было я.

– Только никаких благодарностей. Кто знает, вдруг ты не вернешься из этого похода. С другой стороны, сколько можно ходить с таким командирским голосом в первых копейщиках. Что касается того, что ты сегодня спас мне жизнь, прими вот это… – С этими словами император стащил с пальца кольцо и положил мне его в руку. – И вот это. – И он с чувством поцеловал меня в щеку. – А теперь ступай к лекарю, чтобы он перевязал тебе рану, после чего возвращайся ко мне за приказами.

Я открыл было рот, но так ничего и не сказал. В горле застрял комок, слезы застилали глаза, по руке текла кровь. Зато сердце было переполнено ликованием. Остальные офицеры, прежде чем последовать за Траяном, одарили меня пристальными взглядами: кто-то с улыбкой, кто-то с презрением, кто-то с нескрываемой завистью. Если я был слишком молод для первого копейщика, то что говорить про командование легионом?

Ты нажил себе не одного врага, приятель, сказал я себе. С другой стороны, какая разница? Честное слово, мне было все равно. Я посмотрел на кольцо, лежавшее у меня на ладони. Простое, тяжелое золотое кольцо, на котором было выгравировано всего одного слово: Parthicus – покоритель Парфии. Этим титулом удостоил Траяна сенат. Я надел его на средний палец, и оно пришлось впору, как будто специально для меня сделанное.

– Покоритель Парфии, – произнес я глухим от волнения голосом.

– Молодец, что накричал на него, – бросил мне один из преторианцев. – Мы уже устали напоминать ему, что нужно надевать шлем. Но можно подумать, он кого-то слушает! Это точно для него добром не кончится. Сам подставляет себя под удар, болван.

– Ничего, пока я рядом, можно не волноваться, – заверил его я.

Я даже не чувствовал боли, пока полковой лекарь зашивал мне рану. Когда же та зажила, я вытатуировал на ней букву Х. Что значит «Десятый».

Мой Десятый.

Глава 25

Плотина

– Прошу извинить меня, госпожа. Но к вам посетитель. Говорит, что по неотложному делу.

– Я слишком занята. – Плотина сделала аккуратную пометку на восковой табличке и потянулась за новой. За ее спиной, с ворохом выстиранных шелковых платьев, которые предстояло выгладить, суетились четыре рабыни. Две другие занимались починкой одежды. В углу пара мальчишек-рабов дожидались, когда их отправят с каким-нибудь поручением.

Императрица восседала за рабочим столом посреди всей этой суеты, занятая своими делами даже больше, чем они. На новом форуме предстоит воздвигнуть статую Траяну. Зимние платья и плащи нужно вынести из кладовой, развернуть и проверить, не потрачены ли они молью. Губернатор одной из провинций – не будем называть его имя – оказался по уши в долгах, и если пообещать ему небольшой заем, он наверняка окажет поддержку ее дорогому Публию. В общем, идеальная кандидатура… В винных погребах вновь завелись пауки…

Дорогая Юнона, сколько трудов свалилось на меня! Оказывается, самая большая рабыня Римской империи – это ее императрица!

– Он настоятельно требует, чтобы его приняли, – не унимался управляющий. – Это…

– Мне все равно, кто он. Сегодня утром у меня нет времени на посетителей.

Плотина пробежала глазами последнее письмо мужа – короткое, но как всегда, учтивое. Такое впечатление, будто он быстро набросал его кончиком меча в перерыве между битвами. Что поделать! Траян начисто лишен эпистолярного дара.

Плотина уже подумывала о том, не нанести ли ей мужу официальный визит, коль кампания затянется дальше. Два года назад она уже совершила путешествие в Антиохию, чтобы, как то и полагается верной супруге, провести рядом с мужем месяц-другой. Впрочем, то путешествие никак не назовешь приятным. Ох уж этот Восток с его восточными мухами, восточным вином, восточными шлюхами, которые величали себя римскими аристократками и даже надеялись разделить с ней трапезу. Нет, думаю, с визитом можно повременить еще год.

– Это Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин, – не унимался управляющий. – Говорит, что пришел по крайне важному делу.

– Кто из вас глух, ты или он?

Нет, ее посетитель явно не глух, этот юный выскочка, на которого теперь молится едва ли не весь Рим. Редко какое письмо Траяна обходилось без панегириков в адрес этого юнца – шла ли речь о строительстве бань или о том, с каким тактом он улаживал разногласия в сенате. Можно подумать, ее дорогой Публий не сделал для Рима ничего хорошего! Сделал, причем куда больше, но никаких аплодисментов в свой адрес почему-то не заслужил. Плотина постаралась пустить по поводу этого любимчика Траяна пару слухов: мол, на самом деле он пьяница, и вместо того, чтобы поклоняться римским богам, следует непристойным заморским культам вроде Изиды и Тараниса[6]. Увы, к великому ее прискорбию, никто этому не поверил. Как назло, этот мальчишка был ходячим воплощением добропорядочности.

– Боюсь, домина, я не могу ждать, – прозвучал из-за спины управляющего чей-то голос, Плотина подняла глаза: перед ее столом стоял Тит и явно не желал уходить. – Я должен поговорить с тобой, и я бы хотел, чтобы этот разговор не слышали посторонние уши.

– Ты не имеешь права без спроса входить в мои личные покои.

– А ты не имеешь права запускать руку в государственную казну, – спокойно возразил Тит. – И если ты готова обсудить этот вопрос в присутствии рабов, что ж, я не стану возражать.

Плотина в упор посмотрела на своего гостя. Стоявший за спиной Тита управляющий вытаращил глаза. Две рабыни, складывавшие ее шелка, испуганно застыли на месте, третья, прикрыв ладонью рот, что-то прошептала мальчишке-рабу, стоявшему наготове с кубком ячменной воды.

– Оставьте нас, – приказала Плотина.

Тит дождался, пока за последним рабом закрылась дверь.

– Спасибо, – произнес он и без приглашения опустился на стул. Он был в тунике и сандалиях – этот щенок даже не счел нужным по случаю визита к ней завернуться в тогу! – и даже небрит, как будто заявился к ней прямо из постели, не заглянув по дороге в бани.

– Разве так наносят визиты императрице? – холодно спросила Плотина. – Со щетиной на подбородке и с полным ртом дичайших обвинения?

Тит достал несколько свитков и разложил их на столе.

– О нет, отнюдь не дичайших.

Плотина посмотрела на первый свиток.

– Ты хочешь сказать, что это мои личные счета? Уверяю тебя, я ежедневно проверяю, все ли бумаги на месте. И не было случая, чтобы хоть какая-то из них пропала.

– Я лично проследил за этим. Мой осведомитель принес мне оригиналы, а на их место положил копии.

Осведомитель? Плотина потянулась через стол, чтобы развернуть первый свиток. Пары строк хватило, чтобы по спине у нее пробежал холодок.

– Как вообще мои личные бумаги попали к тебе? Это дело рук кого-то из рабов? Я не раздумывая распну предателя, я…

– Какая разница, откуда они у меня. Тот, кто их мне принес, уже далеко, и тебе до него не дотянуться.

– Как ты смеешь!

– Я устал, домина. Я потратил целую неделю, чтобы разобраться в твоем мошенничестве, и еще неделя ушла у меня на то, чтобы решить, что мне с этим делать. Так что обойдемся без обиняков. – Тит смахнул со лба непослушную прядь и посмотрел императрице в глаза. – Императрица Плотина, ты присваивала государственные деньги, и я легко могу это доказать. Из средств, выделенных на постройку императорских бань, на закупку зерна для бедных, на другие не менее важные вещи.

– Я не обязана перед тобой оправдываться, – высокомерно ответила Плотина, что, впрочем, стоило ей немалого труда. Однако голос ее прозвучал громко и холодно, как будто она разговаривала с провинившимся рабом, а это самое главное. – У императрицы могут быть причины, которые не дано понять простому человеку, в том числе и тебе.

– Твои причины меня не интересует.

Чувствуя, что земля уходит у нее из-под ног, Плотина откинулась на спинку кресла.

– В таком случае, что же?

Тит молча посмотрел на нее.

– Вряд ли тебе нужна богатая жена, учитывая то огромное наследство, которое завещал тебе дед. Но, может, ты хотел бы добавить к своему имени титул куда более внушительный, нежели «квестор»? – Плотина приподняла руку. – Как, например, тебе нравится «консул»? Я уже вижу твое имя в списке на следующий год.

Кстати, чудесная мысль! Юный Тит Аврелий, один из самых богатых людей Рима, – и у нее в долгу! Богатый юный консул, которым можно будет вертеть и так и этак. Из него наверняка вышел бы отличный союзник для дорогого Публия.

– Прослужив год консулом, ты мог бы претендовать на пост наместника одной из провинции, – продолжила свою речь Плотина. – Что та скажешь насчет Германии? Или это, может, Испания, если ты предпочитаешь страны потеплее. Или даже…

– Моя дорогая госпожа, – вздохнул Тит. – Неужели ты и впрямь пытаешься подкупить меня?

Так и не предложив Титу в ближайшие пять лет место префекта Египта в обмен на несколько своевременных ссуд и поддержку ее дорого Публия, Плотина стиснула зубы. В висках потихоньку начинала пульсировать ее старая знакомая – головная боль. Как давно в ее голове не раздавались эти болезненные удары невидимого молота! Она уже забыла, когда кто-то в последний раз осмеливался дерзить ей. Или хотя бы смотреть на нее как на равную себе.

– Позволь я тебе все объясню, – Тит посмотрел ей в глаза. Он явно не желал отступать. – Лично мне от тебя ничего не нужно. Кроме одной-единственной вещи: чтобы ты немедленно прекратила запускать руку в казну империи.

– Да как ты смеешь!

– Извини, госпожа, но из нас двоих в этой комнате вор – не я. И потому смею. С сегодняшнего дня никаких махинаций с деньгами, выделяемыми на постройку бань. Сделать это будет довольно легко, потому что их строительство практически завершено. Однако император на днях известил меня о том, что возлагает на меня раздачу хлеба осиротевшим римским детям в провинциях. Насколько мне известно, в последние годы ты щедро одаривала себя деньгами, выделяемыми на поддержку сирот. Отныне с этим покончено. Просто удивительно, – искренне добавил Тит, – как твои знаменитые моральные принципы не удержали тебя от столь низкого падения. Одно дело класть в карман деньги, идущие на строительство бань, и совсем другое – обкрадывать несчастных сирот.

Плотина вскочила на ноги. Резкое движение тотчас отдалось в висках нестерпимой болью.

– Ты считаешь, что можешь угрожать императрице Рима?

– Конечно, могу. У меня достаточно доказательств, чтобы разоблачить тебя перед императором. Сомневаюсь, что он будет этим доволен, равно как и в том, что он строго тебя накажет. Но в любом случае об этом узнает весь Рим – уж в чем, а в этом никаких сомнений нет. Не думаю, что тебе было бы приятно стать притчей во языцех у всего Рима. Императрица Плотина, ходячее воплощение добродетели, – обыкновенная воровка.

– Как ты смеешь!

– Только не надо мне угрожать. Если ты рассчитываешь на то, что сможешь меня шантажировать, советую тебе об этом забыть. В моей жизни нет ничего, чем ты могла бы купить мое молчание. У наивных зануд есть одно преимущество. Им, как правило, нечего скрывать.

– Вот как? – Плотина улыбнулась улыбкой гадюки. – А как же твой роман с Вибией Сабиной? Неужели тебе хочется, чтобы о нем узнал весь Рим? Я видела вас вместе, перед тем, как она уехала в Антиохию. Обычно она бывает более осторожна, но стоило ей нарядиться в платье шлюхи, как ты не удержался и облапил ее.

– Верно, не удержался, – спокойно согласился Тит. – И это единственное, что когда-либо было между мной и Вибией Сабиной. Впрочем, твое право мне не поверить.

– Какая тебе разница, чему я верю, а чему нет. Поверит ли тебе ее муж? Поверят ли тебе граждане Рима?

– Вот это мне не слишком интересует. Если хочешь, можешь распустить обо мне какие угодно слухи. Скажи, будто я увел из-под носа твоего бесценного воспитанника его жену. Думаю, моя репутация не пострадает, если придать ей немного пикантности.

– Ты гадкий, беспринципный интриган!

– Я дал себе слово, что уйду, как только прозвучат первые оскорбления в мой адрес, – произнес Тит, вставая. Плотина почти не видела его – ее взор застилала красная пелена ярости.

«Ты еще за это поплатишься, – подумала она. – Я брошу тебя на арену, где тебя растерзают львы, а глаза выклюют хищные грифы». Будь у нее в эти минуты в руках кинжал, она бы, не раздумывая, всадила лезвие в горло этому наглецу.

– И еще одна вещь, – бросил Тит через плечо. – Вскоре ты наверняка найдешь другие источники, в которые запустишь руку, и я вряд ли смогу тебя остановить. С меня будет довольно того, что ты остережешься делать это с моими проектами. Как тебе мое предложение? Обещаю, что я даже слова не скажу императору. Ну как, договорились?

– Я не собираюсь заключать с тобой никаких сделок. Я императрица Рима!

– Что не мешает тебе, однако, покупать следующего императора.

От этих слов Плотина вся передернулась, в упор глядя на молодого человека, который, в свою очередь, смотрел на нее. Казалось бы, какой-то мальчишка, стоит ли вообще обращать внимание на его слова!

– Что ты хочешь этим сказать? – процедила она сквозь зубы.

– Госпожа, я не настолько глуп, чтобы не замечать кое-каких вещей. Ты живешь скромно, у тебя почти нет расходов. Ты не тратишь всех денег, что выделяются на твое содержание. Тогда зачем тебе понадобилось более двух миллионов сестерциев? – Тит обвел взглядом ее комнату, уютную, но далеко не роскошную: темные мраморные стены, простые ложа, низкие столы, шерстяные занавеси, сотканные Плотиной собственноручно. – Нет, ты воруешь деньги не для себя. Зато я легко могу предположить, что требовались средства, и немалые, чтобы твой бесценный Адриан мог ни в чем себе не отказывать, будучи консулом. Не говоря уже про его новое назначение наместником Сирии. Два миллиона сестерциев – неплохое начало, чтобы купить ему поддержку. А без нее никак не обойтись, если он хочет стать преемником императора.

Тит покачал головой.

– Одно дело, если бы ты просто попросила меня поддержать Адриана… клянусь, я с готовностью пошел бы тебе навстречу. Из него получится хороший император. Не думаю, что ему известно о твоих грязных делишках. Пусть он бесчувственный себялюбец, но скорее умрет, чем сделается вором.

– Ты поплатишься за своим слова, – выдавила из себя угрозу Плотина. – Это я тебе обещаю.

– Посмотрим, – спокойно откликнулся Тит. – Потому что если ты на это решишься… если со мной вдруг произойдет какое-то несчастье, весь Рим тотчас узнает о твоих махинациях. Или ты думаешь, что сегодня я пришел к тебе, не позаботившись о том, чтобы выйти отсюда живым?

С этими словами он шагнул за порог и почти неслышно закрыл за собой дверь. Плотина открыла в немом крике рот: казалось, голову ей сжимали огромные огненные клещи. Нет!

Почти ничего не видя пред собой, она принялась расхаживать по комнате, то и дело натыкаясь на мебель. Нет, нет, нет!

Задев ногой ящик с бельем, она в сердцах резко отодвинула его в сторону. Ящик перевернулся; на пол высыпался ворох только что аккуратно в него сложенных туник. Он не посмеет! Он не посмеет!

За помощью Плотина обратилась к Юноне. Ледяного шепота императрицы было достаточно, чтобы все молящиеся в мгновение ока поспешили к выходу, после чего она смогла свободно излить душу своей небесной заступнице и сестре. Юнона выслушала ее с каменным лицом, глядя сочувствующим взглядом, пока Плотина рыдала, ломала руки и рвала перед ней на себе волосы.

– Он за это поплатится! – сказала она наконец осипшим от стенаний голосом. – С богинями так не разговаривают.

Юнона с ней согласилась.

– Если он думает, что остановил меня, то он наивный болван. Мой Публий станет императором. Он непременно им станет, и тогда мы посмотрим, что будет с этим самоуверенным сопляком. Я сделаю все для того, чтобы в один прекрасный день на полу нашли его труп!

Юнона ее поняла.

– Я поеду к Траяну. Совершу тяжкое путешествие в Антиохию, я отправлюсь в путь без промедления, прямо сейчас. Мой муж услышит о том, как мое доброе имя поливают грязью. Он поверит мне, а не этому юному выскочке. Ведь я его жена.

Юнона ей посочувствовала.

– Ты ведь поможешь мне? – Плотина прикоснулась пылающим лбом к прохладным мраморным складкам хитона богини. – Ты поможешь мне избавиться от него?

Юнона пообещала ей помощь.

Сабина

– Мне казалось, Цезарь, твои врачи прописали тебе покой.

Откинувшись на подушки, Траян оперся на локоть, и раб вновь наполнил ему кубок.

– Как видишь, я отдыхаю.

– Я бы вряд ли назвала это отдыхом, – с улыбкой ответила Сабина.

По поводу возвращения Траяна из Хатры в Антиохию был устроен огромный пир. Кто только не был приглашен на него: и восточные вельможи в полосатых одеждах, и сенаторы, и наместники в белоснежных тогах, легаты и трибуны в доспехах. Вокруг царил обычный в таких случаях шум и гам: пенились кубки с вином, звучали тосты, велись бесконечные беседы. Гости переходили от ложа к ложу, танцорам не удавалось закончить свой танец, потому что их тотчас тащили за стол. Парочка пьяных легатов вызвалась разделывать тушу жареного быка боевыми мечами. Траян хохотал до икоты, что Сабина была вынуждена постучать кулаками ему по спине.

– Только никаких упреков в мой адрес, – предостерег Траян, когда несколько акробатов-парфян принялись под барабанную дробь искусно выделывать свои номера. – Я еще наслушаюсь их, когда сюда приедет Плотина.

– А что, она скоро будет здесь? – удивилась Сабина и простонала.

– Какое-то время назад отплыла из Рима, и, насколько мне известно, на ее счастье дует попутный ветер. – Траян широким жестом обвел шумный зал. – Разумеется, когда она будет здесь, мне немного придется умерить свое гостеприимство.

– В противном случае она доведет тебя до припадка своим занудством, – согласилась Сабина. – И как долго она намерена здесь пробыть?

– Надеюсь, что недолго. Моя жена не любит Восток – он для нее слишком грязный, слишком яркий и шумный. Она пробудет здесь ровно столько, чтобы пару раз показаться на публике и дать мне советов на два года вперед, после чего вновь уедет в Рим. Но пока она здесь, моя дорогая Сабина, я бы советовал тебе воздержаться от колких комментариев в ее адрес. С меня хватает забот. Не хватало мне мирить ссорящихся женщин.

– Хорошо, Цезарь, – Сабина отдала Траяну что-то вроде салюта. – Думаю, я тоже буду вынуждена выслушать советов на два года вперед.

– Не только советов, – мрачно добавил Траян. – Вот увидишь, она потребует, чтобы ты вместе с ней вернулась в Рим.

– А ты?

– Мне, моя девочка, еще предстоит взять Хатру. Это оказался крепкий орешек. После чего… Я бы хотел вернуться в Месопотамию и погасить там кое-какие костры.

С этим словами Траян при помощи виноградин и сыра выложил у себя на тарелке план оборонительных сооружений Хатры, после чего принялся поглощать вражеские войска, погибшие при осаде, провел сквозь городские ворота кусок хлеба, чтобы затем бросить его в атаку, которую планировал предпринять по возвращении под стены крепости. Сабина задумчиво наблюдала за его действиями. Она не видела Траяна больше года: сама она за это время совершила путешествия в Египет и Грецию, он же метался по Парфии. Он заметно похудел и осунулся, и хотя мускулы были по-прежнему сильными, кожа на них стала полупрозрачной и слегка обвисла. Когда же он потянулся за очередным куском хлеба, ей показалось, что руки его слегка подрагивали.

– Как ты себя чувствуешь, Цезарь? – негромко спросила она. – Я слышала, будто под Хатрой с тобой случился обморок.

– На таком жутком солнцепеке он случится с любым. Голова кружилась не у меня одного, – пожаловался Траян. – Но сейчас я чувствую себя неплохо.

Парфянские акробаты тем временем построили высокую, под самый потолок, пирамиду, и теперь один за другим спрыгивали с плеч друг друга. Траян одобрительно похлопал в ладоши, после чего подозвал к своей ложе самого красивого из них. Сабина вежливо отодвинулась в сторону.

Как всегда бородатый и самодовольный, Адриан застыл в кольце сенаторов рядом с фризом, изображавшим похотливых сатиров. Его внимания добивались с полдесятка прихлебателей. Недавно он получил пост наместника Сирии (хотя наверняка притворится, будто ничего об этом не слышал, дожидаясь, когда сюда пожалует Плотина, чтобы преподнести ей эту новость). В следующем году его ожидало очередное консульство.

– Ты снизойдешь до того, чтобы сопровождать меня в Сирию? – язвительно поинтересовался он у Сабины, когда они готовились к императорскому банкету. – Или же ты предпочитаешь путешествовать со своими любовниками?

«Неужели ты и впрямь думаешь, будто я провожу все свое время в постели других мужчин?» – с обидой подумала Сабина. Она вернулась в Паннонию, чтобы проверить госпиталь, открытый ею в Виндобоне в то время, когда Адриан был там наместником. Она провела целый месяц, наблюдая за тем, как там идут дела, после чего потребовала прислать еще врачей, и хотя бы единая душа ей поверила! Всем хотелось услышать лишь одно – кто ее новый любовник. Впрочем, Сабина не принимала это близко к сердцу.

– Думаю, оргий с меня хватит. Я сыта ими по горло, – отшучивалась она. – Согласись, извращения – на редкость скучная вещь.

В пиршественный зал они вошли вместе. Пальцы Сабины едва касались руки ее мужа. Как только они с Адрианом прошествовали в двойные резные двери, так она тотчас же убрала руку. Сирия, напомнила она себе, держа кубок с вином. Адриана тем временем окружила плотная толпа сикофантов.

Она еще не бывала в Сирии. Наверняка там есть, что посмотреть… И все же последнее время ее мысли все чаще и чаще возвращались домой, в Рим. Ее сестра Фаустина наверняка вскоре выйдет замуж. «Надеюсь, я смогу выйти замуж за того, кто мне по сердцу, до того, как мне стукнет сто лет. О боги, до чего же он туп!». Женихи Фаустины не были единственной драмой в их семье. Их брат Лин просил, чтобы его отправили в армию трибуном, хотя ему еще не было семнадцати лет. И конечно же здоровье отца уже не такое, как раньше. Кальпурнии наконец удалось убедить его оставить сенаторское кресло. В своем последнем письме отец рассказывал о трактате, который он посвятил вопросу финансовой реорганизации римских храмов. А вот Тит в своем послании взахлеб описывал новые бани. Кроме того, теперь он теперь отвечает за раздачу хлеба сиротам, и император им доволен.

– Наверно, я соскучилась по дому, – задумчиво произнесла Сабина. После стольких лет скитаний по миру – как, однако, это странно. Она вновь подумала о Сирии, и почему-то в душе ничего не шевельнулось.

– Разговариваешь сама с собой? – раздался у нее за спиной до боли знакомый голос. Он горячей волной обдал ее тело с головы до ног еще до того, как она произнесла имя его обладателя. – Я всегда знал, что ты безумна.

– Кто ты такой, чтобы меня в чем-то обвинять, Верцингеторикс? – с улыбкой обернулась к нему Сабина. – Я слышала о ночной атаке, которую ты предпринял при Осроэне. Восемьдесят легионеров против двухсот защитников сторожевой башни, причем в кромешной тьме. Вот это действительно безумие.

– Но ведь сработало! – воскликнул Викс, и медали на его поясе звякнули, как будто в подтверждение его слов. Затем его взгляд переместился на ее голову.

– А куда подевались твои волосы?

– Я сбрила их, будучи в Египте, – Сабина провела рукой по густой, бархатистой щетке у себя на голове длиной не более дюйма – это все, что оставалось от роскошных локонов, которые когда-то ниспадали почти до пояса. – Там такая жара, что египтяне бреют себе головы, а вместо волос для торжественных случаев надевают парики. Спустя какое-то время я решила, что обойдусь без всяких париков.

– Мне тоже нравится.

– Зато Адриан всякий раз морщит нос.

– Тогда мне нравится еще больше, – серые глаза Викса окинули Сабину оценивающим взглядом с головы до ног, начиная с подведенных толченым малахитом глаз и кончая зеленым шелковым платьем, из-под которого виднелся яшмовый браслет на одной лодыжке. – Ты хорошо выглядишь.

«Знай я, что ты будешь здесь, я бы надела платье с одной обнаженной грудью, от которого Плотина едва не рухнула в обморок».

– Ты тоже, – сказала она вслух. – Вот только зачем ты пришел на пир в доспехах?

– После пира меня ждут кое-какие дела. Так что какой смысл переодеваться в пиршественную тунику, тем более, что императору безразлично, в чем приходят на пир его солдаты.

– Ты хорошо в них смотришься. – Это еще мягко сказано. Даже не верится, что когда-то это был драчливый волчонок с колючим взглядом. Рыжая голова Викса возвышалась над всеми присутствующими примерно на ладонь. Он стоял, широко расставив ноги, как будто застолбил свою территорию, и пусть только кто-то посмеет на нее покуситься! Сам он при этом пристальным взглядом скользил по толпам гостей, подмечая любую мелочь. В своей видавшей виды львиной шкуре, покрытый бронзовым загаром, он казался еще мощнее и шире в плечах.

«Твое изображение следует высечь в граните и поставить перед всеми легионерами-новобранцами, – подумала Сабина. – Увидев тебя, они моментально выстоятся стройными рядами. Достаточно сказать им, что в один прекрасный день они могут стать такими, как ты».

– Оно даже к лучшему, что он хорошо в них смотрится, – произнесла стоявшая рядом с Виксом женщина. – Ведь я все равно не вижу его ни в чем другом.

– Извини, – Сабина перевела взгляд на женщину. – Мне следовало представиться. Я – Вибия Сабина.

– Мира, – коротко произнес Викс. – Моя жена.

Рука, пожавшая руку Сабины, была маленькой, но натруженной и крепкой. У женщины были рыжеватые волосы, почти такие же, как и Викса. Одетая в дымчато-голубое платье, она также была выше Сабины. В ушах жемчужные серьги.

– У тебя прекрасный муж, Мира.

«Интересно, он по-прежнему храпит по ночам как пила, перепиливающая дуб?»

– Верно, у меня прекрасный муж, – ответила Мира, и на ее подбородке на мгновение появилась очаровательная ямочка. – А ты благородная Вибия Сабина, внучатая племянница императора? Викс, ты постоянно рассказываешь мне про Траяна, но никогда даже словом не обмолвился о том, что ты знаком с его родственниками.

– Это было так давно, – сказал в свое оправдание Викс, – что я почти забыл.

Верно. Последний раз они разговаривали друг с другом восемь лет назад. На пиру, почти таком же, как этот пир.

– Викс когда-то был стражником в доме моего отца, – пояснила Сабина, обращаясь к Мире, на лице которой все еще читалась растерянность. – Давно, еще до того, как он вступил в ряды Десятого легиона.

– Не могу представить себе Викса без Десятого легиона, – несколько натянуто улыбнулась Мира.

– Тогда он был еще слишком юн. Голенастый, с большой ногой, словно щенок. Он был зачинщиком всех уличных драк.

– Мне нужно поговорить с тобой, Сабина, – неожиданно произнес Викс. – Сейчас.

– Как пожелаешь.

– Наедине, – Викс повернулся к жене. – Я ненадолго. А ты смотри в оба – вон тот жирный ублюдок в тоге уже положил на тебя глаз, и как только ты останешься одна, он наверняка предложит тебе стать его постельной грелкой.

– Это ты смотри в оба, – прошептала в ответ Мира едва слышно. – Кто-то пялится на тебя по той же причине.

Сабина услышала ее слова, но не подала виду. Викс тем временем проложил сквозь плотную толпу гостей дорогу в атрий. Кстати, для этого ему даже не пришлось работать локтями или плечом. Для того чтобы люди расступились перед ним, ему было достаточно выразительно выгнуть бровь. Они вышли в залитый лунным светом атрий, и Сабина смогла вздохнуть с облегчением, а заодно выпустить на волю смех, который она старательно до этого сдерживала.

– Мне понравилась твоя Мира. У нее отливают золотом не только волосы, но и душа. А без этого ей никак, коль она вышла за тебя замуж. У вас уже есть дети?

– Две дочери, – Викс пробежал пятерней по волосам: жест, который она успела позабыть и вот теперь вспомнила снова. – Я не хочу обсуждать с тобой Миру.

– Как скажешь. – Сабина прошла мимо него к бассейну посреди атрия – блестящий, черный квадрат, устроенный в мраморном полу, в котором через отверстие крыши отражался лунный свет. Казалось, будто бассейн поймал луну в водный капкан. Из дальнего конца атрия, негромко смеясь, в сад прошествовала какая-то парочка. Но в целом здесь было пусто.

– Прошлый раз мы разговаривали с тобой примерно в таком же атрии, – сказала Сабина. – Обещай, что не станешь швырять меня в воду.

– Тогда ты это заслужила, – ответил Викс с веселыми нотками в голосе.

– Может, и заслужила, – Сабина повернулась к нему, прижавшись спиной к изящной резной колонне. – Так в чем дело, Верцингеторикс?

– В императоре, – ответил Викс, скрестив на груди руки. – Скажи, он прислушивается к тебе?

– Он не позволил мне развестись с Адрианом, – ответила Сабина, водя пальцем по мрамору колонны. – Но в целом, да. Прислушивается.

– Ты пыталась развестись с Адрианом?

– Это неважно. Так что с императором?

– Я хочу, чтобы ты поговорила с ним.

– Но ведь он, насколько мне известно, уже дал тебе легион. Кстати, хочу тебя поздравить…

– Нет, дело не во мне. Тебе нет необходимости говорить с ним обо мне. Своего я добьюсь и сам, – лицо Викса было скрыто тенью, однако от Сабины не скрылись насупленный брови и подрагивающий подбородок. На лице Викса читалась не просто озабоченность. На нем читался страх. – Уговори его вернуться в Рим.

– Что?

– Во время осады Хатры с ним случился обморок, – отрывисто произнес Викс. – Шесть часов в седле под палящим солнцем, это надо же быть таким идиотом! Он без чувств вывалился из седла. Его сумели до конца дня уложить в постель, но на утро он вновь уже был в седле. И все равно он уже не тот. Я вижу, как он устает, как у него трясутся руки.

– Я тоже это заметила.

– Он болен, хотя сам в этом никогда не признается. Мы с трудом уговорили его отступиться от Хатры. И вот теперь он вновь только и знает, что твердит о возвращении под ее стены. Очередной месячный марш-бросок по жаре вдоль Тигра, и я не знаю, чем это для него кончится. Ведь ему уже шестьдесят три! – Викс едва ли не с мольбой посмотрел на Сабину. – Лекарь отговаривает его. Стража отговаривает его. Уверен, что императрица, когда приедет сюда, тоже попытается его отговорить. Она наверняка прожужжит ему уши, пока из них не потечет кровь. Может, тебе повезет больше. Попытайся убедить его вернуться в Рим. Пусть он отдохнет, посидит в прохладе садов, даст покой сердцу и ногам.

Сабина посмотрела на своего бывшего возлюбленного.

– Ты любишь его, я верно поняла?

– Больше чем… – Викс не договорил и вновь пятерней взъерошил волосы. – Больше чем все на свете. Больше чем Миру. Больше наших дочерей. Боги свидетели, чего мне это стоит.

– В таком случае я поговорю с ним, – Сабина легонько прикоснулась ладонью к руке Викса. – Ведь я тоже его люблю.

Тит

– Фаустина? – Тит растерянно посмотрел на знакомую фигуру в светло-голубом платье, застывшую среди колонн Траяновых бань. – Что ты здесь делаешь?

– Я пришла к тебе, но Энния сказала, чтобы я искала тебя здесь. Она не на шутку встревожена. – Фаустина жестом велела служанкам оставаться на месте, а сама шагнула вперед. – Кстати, и я тоже.

Тит махнул в сторону высоких стен.

– Как видишь, я уже близок к завершению. Осталось лишь покрыть их глазурью и выложить мозаики. Плюс еще несколько мелочей. Но в целом уже почти все готово.

– Что случилось с императрицей? – потребовала ответа Фаустина. – Я знаю, что перед тем как ей отбыть в Антиохию ты был у нее во дворце.

– Был.

– Она спешно отбыла из Рима.

– Верно. Не хочешь прогуляться мной?

Фаустина взяла его под руку, и они зашагали рядом. Их шаги эхом разносились по пустым залам. Тит сегодня отпустил рабочих чуть раньше обычного, и теперь, кроме них, здесь никого не было. В этот полуденный час будущие бани смотрелись во всей своей красе: вливаясь в высокие окна длинными золотыми струями, солнечные лучи собирались на полу золотыми лужицами, превращая воду в бассейнах в блестящее жидкое стекло. Вернее, так наверняка будет, когда бассейны наконец наполнятся водой.

– И? – спросила Фаустина, так и не дождавшись ответа. – Только не надо меня мучить! Ты имел с ней неприятный разговор?

Тит поймал себя на том, что улыбается. Фаустина вскрикнула и, чтобы удержаться на ногах, обняла его за талию. Тит еще крепче прижал ее к себе. Фаустина была, пожалуй, единственной девушкой, обнимая которую, ему не нужно было складываться пополам.

– Ты болван! – Фаустина отстранилась от Тита и легонько его встряхнула. – Ты явился в личные покои римской императрицы, чтобы сказать ей, что она воровка!

– Я не называл ее воровкой. Я сказал ей, что сохраню все в секрете при условии, что она прекратит это свое занятие.

– Можно подумать, это на нее подействует! – воскликнула Фаустина. – Ну почему ты не мог закрыть на это глаза? Ведь это всего лишь деньги на постройку бань!

– Да, сегодня это деньги на постройку бань, и вред от ее воровства не так уж велик. Как ты видишь, бани, пусть медленно, но строятся. – Тит указал на изящный сводчатый потолок над их головами. – Но она запустила свою лапу и в другие средства, а это приданое для десятков осиротевших девушек. Это деньги, которые позволят им выйти замуж, завести семью, вместо того, чтобы зарабатывать на жизнь, продавая собственное тело. Деньги, которые позволят юношам начать собственное дело, вместо того чтобы воровать. – Тит сморщил нос. – Сегодня она ворует у сирот. И кто знает, чего ждать от нее дальше.

– Но ведь то, что императрица воровка, наверняка известно не тебе одному. Почему же никто не пришел к ней, чтобы потребовать от нее объяснений?

– Потому, что всем это ни к чему.

Фаустина задумчиво наклонила голову.

– И все равно ты болван, – заявила она. – Но я тобой горжусь. Думаю, что твой отец и дед тоже бы гордились тобой.

– Знаешь, по всей видимости, ты права.

– Скажи, тебе было страшно? – Фаустина перешла на шепот. – Даже когда императрица в хорошем настроении, у меня внутри все сжимается от страха.

– Я едва не проглотил язык, – признался Тит. – Мои колени не переставали дрожать еще долго.

– Теперь она твой злейший враг. – Лицо Фаустины стало серьезным. – Мы оба знаем, почему она так неожиданно отплыла в Антиохию. Вовсе не потому, что соскучилась по мужу. Она отправилась к нему за тем, чтобы ему все рассказать, мол, ты ее оклеветал и все такое прочее. Траян будет вынужден поверить ее словам.

– Именно по этой причине он уже ознакомился с моей версией, – успокоил ее Тит. – Я поговорил с твоим отцом, и мы с ним пришли к выводу, что еще до моего визита к Плотине необходимо отправить императору в Антиохию письмо, в котором изложить все известные мне факты. Мне одному он может и не поверит, но если присовокупить мнение сенатора Марка Норбана…

– Но ведь ты пообещал Плотине, что о вашем разговоре никто не узнает!

– Я солгал, – честно признался Тит.

Фаустина выразительно похлопала ресницами.

– Выходит, ты не такой уж и болван!

– Согласен. Лишь круглый дурак отправился бы к императрице, не обезопасив тылы. Так что если я и болван, то болван осторожный.

Тогда ему ничего не оставалось, как повернуться спиной – ничем, между прочим, не защищенной – и выйти вон. Плотина застыла, бледная, как полотно. Она с трудом сдерживала клокотавшую в ней ярость, отчего время от времени каменное ее лицо начинало подергиваться, как будто из спокойных глубин океана наружу пыталось вырваться некое морское чудовище.

«Ты у меня еще за это поплатишься».

От ее голоса у Тита по спине тогда пробежали мурашки. Даже сейчас, стоя среди залитого солнцем зала, прекрасно зная, что Плотина сейчас еще только держит путь к Антиохии, Тита передернуло.

Пустые угрозы, напомнил он себе. Императору уже известна правда. Император не станет слушать ее лживые речи. Когда же Траяна не станет, Плотина больше не будет императрицей. Она лишится своего влияния и больше не сможет диктовать кому-то условия.

«Ты у меня еще за это поплатишься».

Что ж, известный риск все же был.

Тит поймал себя на том, что по-прежнему держит Фаустину за талию, она же с тревогой в глазах смотрит на него.

– Тебя что-то беспокоит, – сказала она. – Я всегда вижу, когда так бывает. В таких случаях у тебя между бровей возникает складочка, а рот слегка кривится чуть влево.

– Неправда, – попытался возразить Тит и поспешил предложить ей руку. – Давай лучше я тебе кое-что покажу.

И он повел ее во фригидарий, расположенный в дальней части банного комплекса, как можно дальше от солнечного света, чтобы даже в самый знойный день там сохранялась прохлада. Там все еще возились с инструментами, делая какие-то замеры, пара рабочих. Тит разрешил им уйти, а сам одну за другой принялся зажигать лампы. Фаустина застыла посреди зала, любуясь синими и зелеными плитками потолка. На полу еще предстояло выложить мозаику, но бассейн уже оделся в голубой с синими прожилками мрамор.

– Скажи, а почему этот бассейн уже наполнен водой? Ведь остальные все еще стоял пустые?

– Инженер опасался, что в облицовке бассейна есть трещина, и, чтобы проверить, так это или нет, пришлось наполнить его водой. Но, похоже, что все в порядке, никакой течи нет. – Тит вынул из-за пояса свиток и развернул: – Как видишь, здесь все готово, кроме мозаики на полу. Но на нее уже сделан заказ. Мой инженер предложил изобразить обнаженных наяд, но у меня есть другая идея.

Фаустина нагнулась над свитком. Из лазурных морских глубин, извиваясь и поблескивая чешуей, всплывало черно-зеленое чудовище, а перед ним, прикованная к скале, застыла прекрасная дева.

– Андромеда и морское чудовище?

– Посмотри на лицо. Я имею в виду Андромеду.

Фаустина внимательнее присмотрелась к закованной в цепи светловолосой девушке, чье платье, словно крылья, разметал ветер.

– Это же я!

– Это, конечно, не самый подходящий миф, – признался Тит. – Андромеду должен спасти Персей. Но в нашем с тобой случае это ты спасла меня, вовремя подкупив младшего секретаря Плотины. И я подумал, что просто обязан увековечить тебя, пусть даже на дне бассейна.

Фаустина пристально посмотрела на Тита.

– Знаешь, есть и другие способы выразить свою благодарность.

Тит оторвал глаза от рисунка.

– Например?

– О, боги! – воскликнула Фаустина и столкнула его в воду. Титу показалось, будто его пронзило ледяной молнией. От неожиданности он вскрикнул и закашлялся, так как набрал полный рот воды. Он отчаянно бил руками по водной поверхности, одновременно пытаясь нащупать ногами скользкое дно. Бассейн был наполнен водой ему по плечи. Обретя под ногами твердую опору, он встал во весь рост и попытался отдышаться.

– Зачем ты это сделала?

– Чтобы ты проснулся, – Фаустина, руки в боки, встала на краю бассейна и окинула его сердитым взглядом. – Скажи, что еще я должна сделать, чтобы ты наконец обратил на меня внимание? Обычно мужчинам бывает достаточно нескольких намеков, тебя же, наверно, нужно огреть кирпичом по голове!

– Ты о чем? – задумчиво произнес Тит. Намокшие складки тоги тянули его ко дну, и он принялся стаскивать с себя тяжелую, словно камень, ткань. – Боюсь, я не совсем тебя понимаю.

Мимо них, с полными корзинами щебня, прошествовала пара рабов, то и дело бросая в их сторону любопытные взгляды, не иначе, как они явились сюда, услышав плеск воды.

– Вон! – сердито крикнула им Фаустина, и рабы в спешном порядке ретировались. Она же вновь повернулась к Титу, чтобы одарить его очередным испепеляющим взглядом.

– Как ты думаешь, я подкупаю императорских вольноотпущенников для других своих женихов? – кипятилась она. – Ты думаешь, я затем в жару наряжаюсь в свои лучшие платья, чтобы наносить визиты всем римским холостякам? Ты думаешь, что ради каждого из них я готова шпионить за императрицей?

Тит слушал ее гневную речь, не зная, нужны ли ей ответы на ее вопросы или нет. Наверно, нет, решил он.

Наконец ему удалось стащить с себя стопудовую тогу. Собрав в ком тяжелую ткань, он швырнул ее в дальний угол бассейна. Под тогой на нем была тонкая туника, которая, даже намокнув, не тянула его ко дну. Так что теперь ему ничто не мешало вылезти из воды и выскочить вон из фригидария.

– Я знала, что мне придется набраться терпения. В любом случае отец не хотел, чтобы я выскочила замуж слишком рано. И я решила, что дам тебе время. – Фаустина с вызовом скрестила на груди руки. – Мне также известно, что ты вот уже много лет сохнешь по моей сестре, но я…

Тит открыл рот, но не затем, чтобы сплюнуть воду.

– Что? – растерянно воскликнул он.

– Ты сам говорил мне, когда мне было пять лет и ты после ее свадьбы нес меня на руках до дома.

– Хм. Тогда ты была еще так мала, и вряд ли можешь что-то помнить.

– Зато я не слепая. Я видела, какими глазами ты смотрел на Сабину. Да это известно всему Риму! Даже твоя бесценная Энния, и та предупредила меня, что с тобой меня жду трудности. Нет, даже не с тобой, а с твоей романтической привязанностью к первой и единственной девушке, которая когда-то посмотрела на тебя с интересом. Причем тогда ты даже был моложе, чем я сейчас.

Тит в очередной раз задумался, не броситься ли ему в бегство. Но Фаустина загораживала единственные ступеньки, которые вели из бассейна, и, судя по всему, была не намерена сдвинуться с места. А еще он надеялся, что холодная вода сделает менее заметным тот удручающий факт, что он покраснел по самые уши.

– В принципе я не вижу ничего страшного в том, что когда-то ты был влюблен в мою сестру, – продолжала тем временем Фаустина. – Она действительно обворожительна и гораздо умнее меня. Но она, колеся по всему свету, разбила тебе сердце, сделала тебя несчастным. Зато есть я. Я гораздо красивее Сабины и гораздо лучше тебе подхожу. Ты думаешь, Сабине когда-нибудь приходило в голову научиться готовить твоего любимого тушеного барашка?

Фаустина произносила свою речь с серьезным лицом. А как хороша она была в эти минуты: щеки раскраснелись, глаза сверкали, грудь вздымалась под голубым шелком.

«Работник, которому поручено выкладывать мозаику с Андромедой, вряд ли согласится спрятать ее грудь под голубой драпировкой, – подумал Тит и крайне удивился, поймав себя на этой мысли. – Он наверняка скажет, что это просто преступление прятать такую красоту, и будет прав».

– Ты знал меня, когда я была маленькой девочкой, но с тех пор я выросла, – продолжала тем временем Фаустина. – И ты не мог этого не заметить, когда я вышла из бассейна в мокрой тунике, которая почти ничего не скрывала.

Вот это верно. Не мог. Образ выходящей их воды Фаустины, практически обнаженной, если не считать тонкой, прилившей к телу ткани, преследовал его весь этот год с пугающей настойчивостью.

– Думаю, Тит, ты понял намек, – бросила ему Фаустина. – Будь мне неприятен твой взгляд, я бы схватила с земли плащ гораздо раньше. И я бы точно не пошла бы по дорожке в дом впереди тебя. Подумай сам. Начиная с одиннадцати лет, я только и делала, что всячески пыталась тебе понравиться. Ты даже как-то раз сказал мне, что я вырасту красавицей. Я нравилась тебе еще до того, как расцвела. Ты же нравился мне еще до того, как на тебя свалилось дедово наследство. Разве одно только это не ставит меня впереди всех тех красавиц, которые мечтают прибрать к рукам твои деньги?

Фаустина поводила обутой в сандалию ногой по каменному краю.

– Нет, конечно, мне приятно, что ты решил изобразить меня на дне бассейна. Но, поверь, это не самый лучший способ отблагодарить меня. Если бы ты и в самом деле хотел…

– Поверь, этим дело не ограничится.

С этими словами Тит сделал рывок из воды и, схватив Фаустину за руку, дернул ее вниз. Издав пронзительный вопль, она полетела в воду. Вверх взметнулся фонтан брызг, светло-голубое платье мгновенно намокло и сделалось синим. Вынырнув из воды, – причем с куда большей грацией, нежели Тит, – Фаустина обеими руками убрала с лица намокшие волосы. Потемневшие от воды, ресницы слиплись и топорщились шелковистыми иглами вокруг ее огромных темных глаз, мокрые волосы отливали тусклым блеском золотых монет на дне реки. В ее внешности не было ничего от Сабины. Если она и была на кого-то похожа, то только на себя – Аннию Галерию Фаустину, и, что куда важнее, она была прекрасна. Тит ощущал нежный аромат ее духов, хотя вода постепенно вымывала пьянящий запах. Запах гиацинтов – эта плутовка наверняка знала, что гиацинт – его любимый цветок.

– Должен сказать тебе кое-что, на тот случай, если ты этого еще не знаешь, – сказал Тит. – Я зануда, я не блещу умом и, разумеется, далеко не красавец…

– Что ты…

– Когда-то я предложил твоей сестре выйти за меня замуж, честно перечислив при этом все причины, почему я вряд ли стану для нее хорошим мужем. Она отвергла меня, и я просто обязан дать тебе возможность сделать то же самое, – с этими словами Тит убрал с лица Фаустины мокрую прядь и заложил ее ей за ухо. – Итак, ты прекрасно знаешь, что я не оригинален, что за неимением своих слов я только и делаю, что цитирую Горация или Катона. Когда-то люди, не стесняясь, зевали мне в лицо. Теперь же они почитают меня человеком большого ума. Думаю, столь разительные перемены произошли после того, как дед оставил мне наследство.

На подбородке Фаустины появилась лукавые ямочки. Тит же продолжал свою речь – все тем же пафосным, глубоким баритоном, каким он выступал с ростральной колонны на форуме.

– Я веду простую жизнь, я не люблю показную роскошь. Наверно, в один прекрасный день я стану претором, но смею полагать, что на этом моя карьера завершится. Никаких высот мне не достичь. Я обыкновенный зануда, чье имя вряд ли прибавит тебе блеска, а поскольку и мой отец, и дед облысели довольно рано, смею предположить, что и меня ждет та же участь.

– А вот это и впрямь было бы обидно, – отозвалась Фаустина, – седые мужчины мне нравятся больше, чем лысые.

– Итак, Анния Галерия Фаустина. – Тит приподнял ее мокрые волосы и намотал их себе на руку. – Я решил, что не стану изображать тебя в голубых одеждах. Я предпочитаю увидеть тебя в красной фате, причем не на дне бассейна, а в своей постели. Если, конечно, ты не имеешь ничего против того, чтобы стать женой самого обыкновенного, самого нудного квестора во всем Риме.

Фаустина подалась ему навстречу и поцеловала в губы. Ее собственные стали для него сродни живительному источнику, глубокому, спокойному, освежающему. Голубой шелк ее платья плавал вокруг него подобно сизому дыму. Тит привлек ее к себе, она же положила ему на грудь ладони и, схватив за мокрую тунику, подтянула еще ближе. Запустив руку ей за шею, Тит нащупал застежку амулета – небольшого золотого сердечка, которые римские девушки носили до того дня, как им выходить замуж, – и расстегнул. Золотое сердечко соскользнуло в воду.

– Вот и отлично, – прошептала Фаустина между поцелуями. – Энния наверняка будет довольна.

Глава 26

Плотина

– Мой дорогой, – Плотина не смогла удержаться от упрека. – Четыре года мы провели в разлуке, и ты не составишь мне компанию за ужином?

– Боюсь, что не смогу выкроить время. – Траян даже не поднял на нее глаз. Его взгляд был прикован к рапортам, которые ему еще предстояло изучить. Его стол был завален свитками, табличками, точильными камнями. Здесь же валялись ножны от какого-то кинжала и одиноко стоял бюст Александра: Траян привык использовать его вместо груза, удерживающего на месте стопку карт. Рядом усердно водили перьями секретари, записывая его распоряжения, адъютанты перебирали последние рапорты. Мимо Плотины то и дело сновали вольноотпущенники – то выбегали за дверь, то возвращались с новыми донесениями.

– Должна тебе сказать, что плавание было тяжелым, – добавила Плотина, когда муж даже не поинтересовался у нее, как она перенесла путешествие. Утром, когда корабль вошел в гавань, Траян лишь на несколько минут забежал на пристань, чтобы ее встретить, после чего, сославшись на занятость, вновь вернулся к себе и даже не соизволил выйти к обеду. Плотина, как какой-нибудь запоздалый проситель, была вынуждена выследить его в штабе.

– Кстати, дорогой Публий выкроил свободную минутку, чтобы составить мне компанию за обедом. Какая забота с его стороны, если учесть, как страшно он занят, выполняя твое поручение. И главное, как хорошо он с ним справляется!

Траян издал невнятный звук. Плотина вздохнула. Похоже, муж снова не в настроении. Она же, как назло, за это время разучилась находить нужные в таких случаях слова. Нет, дорогой Публий оказался куда более приятным собеседником. О боги, какое счастье было вновь видеть ее дорогого мальчика! Какой он красавец! Какая гордая у него осанка! Настоящий юный бог!

– Здесь у тебя настоящее сорочье гнездо, – заметила Плотина, придирчиво оглядывая тесный кабинет. Антиохийский дворец был слишком мал и скромен для императора Рима, не говоря уже об императрице. Впрочем, ее муж почти не обращал внимания на такие вещи. – Надеюсь, ты не заставишь меня жить в таком беспорядке?

– Осталось недолго. – Траян резким движение скатал свиток. – Вскоре мы возвращаемся в Рим.

– В Рим? – растерянно моргая, уточнила Плотина. – А почему такая спешка? Я ведь только прибыла сюда…

– Если бы ты предварительно написала мне о своем желании посетить Антиохию, я бы непременно тебе ответил, что в твоем приезде сюда нет никакой необходимости.

– Да, наверно, это необдуманный поступок с моей стороны, – была вынуждена согласиться Плотина. – Но разве нельзя жене соскучиться по мужу? Даже если эта жена – императрица?

– Некоторые жены действительно скучают по своим мужам. – Траян поднял на нее глаза, и она в очередной раз отметила про себя, как сильно он постарел за те два года, что прошли с момента их последней встречи. Седые волосы, едва ли не черный загар, глубокие морщины. – Только не ты, Плотина, только не ты.

Плотина вымучила улыбку и подошла ближе, чтобы пожать ему руку. Даже в этой знойной, порочной дыре она нарядилась так, как и подобает императрице. В пурпурной столе, с жемчужными серьгами в ушах, прическу венчает диадема, иными словами, супруга императора во всем своем царственном великолепии. Нет, даже более того, воплощение верной, заботливой, достойной его доверия жены.

– По крайней мере, мне будет, чем заняться во время обратного путешествия, – произнесла она нарочито бодрым голосом. – Я так давно ждала твоего возвращения, что, честное слово, даже разучилась тебя упрекать. Тебя не было в Риме целых четыре года. Скажи, почему так долго?

Не говоря уже о том, как скажется его возвращение на размеренной жизни, к которой она привыкла в его отсутствие. Ведь как удобно было, когда Траян уехал на восток! Полы дворца сверкали чистотой, их не портила грязь его сапог. Тишину залов не нарушал грубый мужской хохот, пиры проходили чинно и пристойно – никаких грязных военных шуток, никаких планов и карт, выложенных из обглоданных гусиных костей. Никто не забывал на столе гусиных перьев или восковых табличек, не говоря уже о ножнах. Никто не совал свой в нос в то, на что тратятся дворцовые деньги. Никто вообще ни во что не вмешивался.

– Почему именно сейчас? – задал встречный вопрос Траян, словно угадав ее мысли. – Я был вынужден обратить внимание на кое-какие вещи. Похоже, мне пора вернуться в Рим и навести там порядок.

– Целиком и полностью согласна. – Опустившись на соседний стул, Плотина щелкнула пальцами, отсылая прочь вольноотпущенников и секретарей, чтобы те не мешали их с Траяном беседе. – Более того, я сама хотела с тобой кое о чем поговорить. В Риме все только и делают, что восторгаются юным Титом Аврелием, – Плотина выразительно понизила голос. – Я знаю, что ты тоже о нем самого высокого мнения. Увы, смею тебя разочаровать. Ты глубоко заблуждался.

– Неужели?

– Представь себе. Мне стало известно…

– Мне кажется, ты хочешь сказать, что это ему стало известно. – С этими словами Траян швырнул ей на колени мятое, не единожды читанное и перечитанное письмо. Длинное письмо. Несколько страниц цифр, расчетов, расписок и выписок из бухгалтерских книг, все до одной испещренные дотошными комментариями. Впрочем, Плотине было достаточно прочесть лишь первую страницу, как к горлу подкатился комок желчи.

«Он же обещал, что никому ничего не скажет, – возмущенно подумала она. – Обещал ничего не говорить императору. Юнона, ты ведь слышала его обещания! Ах ты хитрый, вероломный хорек!»

– О боги, какой пышный букет клеветы, – голосом, полным презрения, сказала Плотина, поднимая глаза от письма. – Надеюсь, ты не поверишь этому честолюбивому щенку? Он может утверждать, что угодно…

– Нет, Плотина.

– Но я…

– Нет.

Резкий, командирский голос Траяна обрубил ее слова, словно острый меч.

– Я возвращаюсь Рим, – добавил он, как будто диктовал поручения адъютанту. – Ты вернешься вместе со мной, но только без Публия. Он останется здесь, в качестве наместника Сирии. Думаю, он отлично справится с возложенными на него обязанностями. Я скажу ему об этом сам. Что он станет делать потом – меня не касается, так как отныне он не считается членом императорской семьи. Думаю также, я дам Сабине разрешение на развод, тем более, что она меня давно о нем просила.

– Ты этого не сделаешь! – прохрипела Плотина. Слова царапали ей горло, словно острые камни.

Траян продолжил свою речь, как будто ее не слышал.

– Ты уже давно досаждаешь мне, требуя назначить преемника. И, возможно, ты права. Мне и впрямь пора вплотную задуматься над столь важным вопросом. По возвращении в Рим я, пожалуй, возьму юного Тита под свое крыло. Хочу посмотреть, какие у него таланты. Ибо любой, кому хватило храбрости заявить моей жене, что она воровка, достоин уважения. У такого человека железные яйца, а это именно то, что я ценю в мужчинах.

Камни в горле Плотины неожиданно превратились в булыжники.

– Ты этого не сделаешь! – сорвался с ее губ очередной крик.

– Можешь не утруждать себя распаковкой вещей, – добавил Траян и, жестом подозвав секретарей, что, перешептываясь, стояли в дальнем конце комнаты, вновь переключил внимание на депеши. – Мы отплывем в Рим в ближайшие две недели.

Викс

Всего три дня на борту судна, и все три я провел, давясь блевотиной. Боги свидетели, как же я ненавижу корабли!

– И откуда в тебе еще что-то берется? – удивилась Сабина и, подойдя к парапету, встала со мной рядом. Я же в очередной раз перегнулся, чтобы исторгнуть из себя то последнее, что еще оставалось в желудке.

– Зато у тебя желудок железный, – ответил я, выпрямляясь и вытирая рот тыльной стороной ладони. – Сучка.

Сабина состроила забавную рожицу и продолжила гладить кошку, что сонно мурлыкала у нее на руках. С трудом верилось, что судьба вновь свела меня с Сабиной. Теперь она была совсем другая: невысокого роста, в узком египетском платье, оставлявшем открытыми руки и лодыжки, на запястье болтается амулет, лицо загорелое, на носу веснушки, волосы коротко острижены. А вот голос остался прежним, совсем как в те далекие годы. Разница лишь в том, что глядя на нее, я больше не ощущал привычного возбуждения… Впрочем, это не мешало мне смеяться вместе с ней. А самое главное, она уломала Траяна вернуться в Рим, а за это я мог простить ей что угодно.

– Согласись, что он выглядит лучше, – я кивком указал на корму, где император сидел, играя в латрункули под пурпурным пологом, который натянули специально для того, чтобы ему не напекло голову. Рядом с ним, обмахиваясь веером, словно каменный истукан сидела Плотина. В кои веки императрица хранила молчание, вместо того, чтобы докучать мужу своим занудством. Кроме венценосной пары на палубе лениво расположились еще около дюжины придворных, между которыми то и дело сновали босоногие матросы, таща за собой канаты или поправляя паруса. За бортом под солнцем сверкало лазурное море. Я никогда не видел таких ослепительных красок.

– Может быть. Я так рада, что он возвращается в Рим. И приложу все усилия к тому, чтобы остаток лета он провел, отдыхая в садовом кресле.

– Мне казалось, ты вернешься к мужу в Сирию.

Сабина покачала коротко стриженной головой и пощекотала кошку под подбородком.

– Хочу немного побыть с родными. Кстати, а разве ты не станешь скучать по своей семье?

Я уклонился от ответа на вопрос. Мира знала, что не сможет приехать ко мне в Германию до тех пор, пока я там не обоснуюсь. На этот счет споров у нас не возникло, зато она настаивала, чтобы я взял Антиноя с собой. Я ответил однозначным отказом, и любой разговор на эту тему был для нас обоих болезненным.

– Меня ждет очередная кампания, – сказал я ей незадолго до отъезда. Говоря эти слова, я был занят тем, что собирал с кровати мои разбросанные вещи, чтобы упаковать их в походный мешок. – Думаю, с него более чем достаточно этой.

– Ему уже почти одиннадцать, – стояла на своем Мира, вручая мне пару сменных сандалий и запас точильных камней. – Мальчику в таком возрасте требуется отец.

– Сколько раз я говорил тебе и сколько раз мне еще предстоит сказать, что он мне не сын!

– Но ведь ты хочешь иметь сына. Мужчины хотят сыновей – мне казалось, ты возьмешь его с собой… тем более, что у нас две дочки…

– Две чудесные дочки, – уточнил я и, бросив на кровать ворох туник, нагнулся, чтобы взять на руки Дину. Я принялся подбрасывать ее в воздух, а она испуганно верещала. Чайя своими огромными черными глазами пытливо смотрела на меня снизу вверх, но как только я попробовал погладить ее по головке, тотчас отодвинулась в сторону. Она все еще побаивалась меня, впрочем, ничего удивительного, если учесть, сколько меня носило вдали от дома по полям сражений.

– Да, две чудесные дочки, – согласилась Мира чуть веселее, но затем вновь нахмурилась. – Скажи, Викс, что будет, если император все же не поправится.

– Поправится. Куда он денется.

Любое другое развитие событий просто не укладывалось в голосе.

– Но если не оправится. Ты все равно отправишься в Дакию?

– Почему бы и нет? Ведь у меня будет свой легион. Разве не к этому я шел всю мою жизнь?

– Служа Риму, – сказала Мира. – Ты будешь служить Риму, а не Траяну.

– Траян и есть Рим, – произнес я и поцеловал ее гордо вкинутый подбородок.

– Не навсегда, – возразила она. Я же вновь взялся собирать вещи перед предстоящим отплытием в Италию. На императорской триреме нашлось место и для меня. Я сойду на берег где-нибудь по пути, найму лошадей и продолжу свой путь дальше, в Германию. Остальная часть Десятого легиона последует за мной позже на другом судне. Так что мы встретимся уже в Германии. И как только воссоединимся, я пошлю за Мирой и дочками, а сам тем временем засяду разрабатывать план нового похода в Дакию.

– Тебя носит туда-сюда по всей империи, как почтовую суму, – устало пошутила Мира. Тем не менее, когда я на следующий день взошел на борт триремы, отплывавшей из Антиохии в Рим, она попрощалась со мной без единой слезинки. Я еще долго не сводил глаз с ее удалявшейся фигурки, пока наш корабль выходил из гавани в море. Когда же она превратилась в черную точку, рядом с которой маячила другая, – Антиной, – а наши девочки, которых она держала на руках, сделались неразличимы, я поцеловал край голубого платка, которым под доспехами была обмотала моя рука.

Сидевший на противоположном конце палубы Траян отшвырнул в сторону игральную кость и резко поднялся на ноги. Видимо, слишком резко, потому как схватился за спину, массируя затекшие мышцы, и негромко выругался. Каменнолицая Плотина что-то у него спросила, но он пропустил ее вопрос мимо ушей.

– Как тебе удалось вернуть его в Рим? – спросил я у Сабины.

– Не хочу в этом признаваться, но я расплакалась, – призналась та и состроила гримасу. – Терпеть не могу женщин, которые привыкли добиваться своего слезами, но что поделать, если Траян никогда не мог устоять перед плачущей женщиной. Я немного попеняла ему, пытаясь втолковать, что в его возрасте важно следить за своим здоровьем, тем более, если ему дорога судьба империи, которую он с таким трудом построил. Когда же он рассердился и был готов кричать на меня, пустила слезу. На самом же деле, он и сам устал и давно соскучился по Риму.

– Ты станешь за ним присматривать? – спросил я у нее с тревогой в голосе. – То есть как полагается. Старая перечница Плотина вряд ли станет нянчиться с ним.

До меня дошли слухи, что императрица не слишком обрадовалась, когда по прибытии в Антиохию ей было сказано, что в ближайшие две недели ее венценосный супруг возвращается в Рим.

– Кто-то наверняка решит, что она рада вновь видеть его в Риме после нескольких лет отсутствия, но что-то подсказывается мне, что такая особа, как она, предпочла бы, чтобы все оставалось по-старому. За эти годы Плотина привыкла чувствовать себя полноправной хозяйкой.

– На этот раз пусть даже не мечтает! Я сделаю все для того, чтобы попортить ей кровь, – в голосе Сабины слышалось нескрываемое злорадство. – Кстати, я и сама не прочь провести в Риме какое-то время.

– А что, Адриан не возражал против твоего отъезда?

– Ничуть.

– А ведь было время, когда вы никуда не ездили друг без друга.

– Времена меняются, – голос Сабины прозвучал почти равнодушно, и я с любопытством посмотрел на нее. Лицо ее не выражало никаких чувств, напоминая чистую восковую табличку. Впрочем, какое мне дело, что там за нелады между ними, не говоря уже о том, какие мысли бродят в ее странной стриженой головке. Сабина тоже в пол-оборота посмотрела на меня поверх кошачьей головы, и на какой-то миг, и она сама, и ее загадочная кошка с серьгами в ушах показались мне едва ли не близнецами. Но уже в следующую секунду ее лицо озарила улыбка, и сходство исчезло. Сама она поспешила сменить тему разговора.

– Что с твоим плечом? Почему оно перевязано?

– При Хатре, когда я пытался загородить собой императора, в меня попала стрела. Хорошо, что в плечо, а не в шею.

– Тогда понятно, почему Траян дал тебе легион.

– По его словам, он и без того намеревался это сделать. Представляешь, как ненавидят теперь меня его офицеры. Ведь я перепрыгнул через голову не одному из них. На прошлой неделе в банях одна такая компания пыталась отвести меня в сторонку для разговора…

Мне не дал договорить чей-то крик. Я резко обернулся. Что произошло дальше, я увидел, словно в устье тоннеля. Схватившись одной рукой за другую, что внезапно повисла, как плеть, Траян покачнулся и рухнул на колени, опрокинув при этом игровую доску со стоявшими на ней фигурками. И хотя император тотчас попытался встать, мне было видно, как он ощерился, превозмогая себя.

Вставай, мысленно взмолился я. Вставай!

Но он упал. О боги, он упал!

Сабина

– Тебе к нему нельзя, Вибия Сабина. Мой муж отдыхает.

– Он спрашивал обо мне. – Сабина попыталась обойти императрицу. – И я иду к нему.

– Его лучше не беспокоить, – стояла на своем Плотина. В темно-сером платье, она походила на гранитную колонну, которую никому не сдвинуть с места. Серебрившая виски седина гармонировала с ее нарядом. – Я тебе этого не позволю.

Сабина улыбнулась императрице своей самой слащавой улыбкой.

– Иди в задницу! – сказала, она, четко выговаривая каждый слог и, плечом оттолкнув Плотину, шагнула в комнату, где лежал больной.

На окне комнаты не было ставень, и врачи, чтобы свет не беспокоил их венценосного пациента, завесили окно одеялом. Императорское ложе в разобранном виде перевезли с триремы на берег и собрали заново. Пол был земляным, в углу повисла паутина.

«Нет, не в таком убожестве должен умирать император», – подумала Сабина.

– Только не надо вокруг меня суетиться, – донесся с кровати хриплый, невнятный голос.

Траян лежал на спине. Несмотря на жару, он был завален грудой одеял. Рядом с кроватью, пытаясь измерить больному пульс, сидел лекарь.

– А это еще кто? Моя малышка Сабина? Подойди ко мне ближе. Остальные вон отсюда.

Врачеватель послушно исполнил его приказ. Когда он проходил мимо Сабины, от нее не скрылось, как серьезно лицо лекаря, как скорбно поджаты его губы. Вслед за врачом к выходу потянулись рабы. Как ей показалось, у всех до одного были заплаканные лица. Застывший у двери преторианец то и дело вытирал глаза.

– Уберите это проклятое одеяло, – прохрипел Траян. – Впустите хоть немного света.

– Пожалуйста, – ответила Сабина, срывая одеяло. За окном, переливаясь в солнечных лучах, сияла лазурью гавань. Пустая гавань, подумала Сабина. Когда с Траяном случился удар, императорскую трирему поставили на якорную стоянку в ближайшем порту, в разрушенном, разграбленном и десятки лет заброшенном Селинусе, который с тех пор так и не был восстановлен. В пустых постройках у кромки пристани поселились какие-то бездомные и стая ворон. Увы, кроме этих ветхих строений, не нашлось ничего, что могло бы приютить захворавшего императора. Когда Траяна вынесли с триремы на берег, напуганные придворные были рады, что нашли хотя бы один дом, на котором еще оставалась крыша. На холме над городом Сабина заметила руины древнего храма, но в кои веки у нее не возникло желания отправиться туда, чтобы посмотреть на них вблизи.

– Подойти ко мне, моя девочка, – прохрипел Траян.

Она послушно подошла и опустилась рядом с ним на колени. За два дня он как будто усох и стал меньше ростом. Щеки впали, тело исхудало и теперь скорее напоминало скелет. Кожа на безвольных руках висела тряпкой. Рот перекошен, и казалось, будто на лице застыл кривой оскал. Правая половина тела была полностью парализована – Траян не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Дыхание вырывалось из груди сиплым хрипом.

Сабина взяла в обе ладони его руку и не ощутила ответного пожатия.

– Ничего, через несколько дней встану, – заверил ее Траян и закашлялся. Сабина просунула руку ему под плечи, помогая приподняться. – Самое большее, через неделю.

– Никто не сомневается, – заверила его Сабина.

– Я хочу написать письмо. О порядке наследования. Не волнуйся, это лишь мера предосторожности. Указания тому, кто сменит меня на троне.

– Но, – начала было Сабина. – Не то, чтобы я не одобряю, но зачем говорить об этом со мной?

– Потому что стоит мне завести этот разговор с кем-то из моих офицеров, все как один начнут предлагать себя. Я уже и так выслушал все, что хотел услышать на эту тему от Плотины, – Траян вновь закашлялся. – Ты же не станешь пытаться влиять на мой выбор, Вибия Сабина. Ты лишь выслушаешь меня, как настоящий солдат, не проронив при этом ни слова.

– Верно, – согласилась Сабина, чувствуя, как трепещет в груди ее сердце. – Так что же твой преемник?

– Хороший вопрос. Я собирался составить список, чтобы представить его сенату. В конце концов приходится считаться с этими старыми бездельниками. И я решил дать им на выбор пять имен.

– Понятно. И среди них Адриан?

– Упаси нас Харон.

Сабина облегченно вздохнула. Голова кружилась, как будто она перепила вина. Объявит ли Траян ее мужа своим преемником – этот вопрос не давал ей покоя вот уже несколько лет. Более того, он стал той пропастью, что разделила ее и мужа. И вот теперь его тяжесть свалилась с ее плеч.

Публий Элий Адриан императором не будет.

– Пять имен, – продолжал Траян. – Первыми в списке идут бывшие консулы Пальма и Цельс.

– Ты уверен, Цезарь? – С сомнением в голосе уточнила Сабина, мысленно возвращаясь к текущим делам. – Они оба, как бы это помягче выразиться… Помнится, ты сам как-то раз сказал, что Пальма вспыльчивый остолоп, а Цельс, хотя и честный человек, зато круглый дурак.

Впрочем, Траян ее не слушал.

– Третье имя – Люсий Квиет.

– Цезарь, сенат никогда не выберет бербера, – растерянно возразила Сабина. – Скажи честно, ты действительно взвесил все за и против, когда составлял этот список?

– Разумеется, моя девочка. А как иначе? – с едва заметной ехидцей в голосе ответил Траян. – Странно, что ты в этом сомневаешься. Сенат никого из них не выберет. Дураки, берберы и задиры не становятся императорами Рима. Сенат отметет этих троих без малейших колебаний и остановится на том имени, которое мне нужно.

– Понятно, – Сабина выгнула брови. – Ты хитер, Цезарь. Впрочем, я всегда знала, что ты не так прост, и эти твои солдатские замашки не более чем маска.

Траян попытался подмигнуть ей, но веко лишь слегка дернулось.

– Они выберут Гая Авида Нигрина. Вот кто и надежен, и честен. Не то, чтобы блистал умом или талантами, но по крайней мере в его руки мне не страшно отдать империю. Нигрин справится.

Сабина задумалась.

– Но ты назвал лишь четыре имени. Три кандидата для отвода глаз и один настоящий. Кто же пятый? Уж не бывший ли консул Сервиан?

– Эта старая черепаха? Ты с ума сошла?

– Но ты называл его имя раньше. Например, на одном пиру ты сказал, что из него вышел бы неплохой кандидат в…

– Я был пьян. Нет, пятое имя нуждается в моей поддержке на тот случай, если сенаторы откажутся выбрать Нигрина. И это имя Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин.

У Сабины от удивления отвалилась челюсть.

– Тит?

– А что такого? Я давно уже присматриваюсь к нему. Спокойный, трудолюбивый, честный. Прекрасная семья, горы денег. Кроме того, он неплохо зарекомендовал себя как квестор. И пусть душа его не лежит к военному делу, мужества ему не занимать. Например, недавно ему хватило смелости поймать за руку одного мошенника, и я чувствую себя перед ним в долгу. Нет, я бы даже сказал, весь Рим у него в долгу.

Сабина попыталась собраться с мыслями. Тит, при всем его обаянии в ее глазах всегда был милым занудой. И вот теперь он кандидат в императоры Рима?

– Но он еще слишком молод, Цезарь, – возразила она, собравшись с духом. – Сенат никогда не даст согласия, ему ведь еще нет тридцати пяти.

– Это почему же? – прохрипел Траян. – В свое время эти идиоты одобрили таких мерзавцев, как Нерон и Калигула, несмотря на их молодость. Так что если кандидатуру Нигрина отвергнут, а так наверняка поступят те, кто сами метят высоко, то сенат вполне может поддержать Тита. Если же они отдадут пурпурную тогу Нигрину, я заставлю его усыновить Тита.

Но ты не думай, это просто так, на всякий случай. Через пару дней я буду на ногах, и как только мы вернемся в Рим, я возьму Тита под свое крыло. Думается, небольшое руководство с моей стороны пойдет ему только на пользу. Дай мне пять лет, чтобы хорошенько его вымуштровать, и я без колебаний поставлю его имя в списке первым, – произнес Траян, надрывно дыша. – Пять лет, это все, о чем я прошу.

«Тит. – Чем больше Сабина размышляла над этой идеей, тем больше она ей нравилась. – Вот у кого нет ни единого врага. Скажи, сколько людей во всем мире могли бы сказать о себе то же самое?»

Сабине почему-то вспомнился Викс. Сейчас он наверняка, понурив голову и сжав в бессильной ярости кулаки, сидит где-то снаружи. И это Викс, который всю жизнь только и делал, что наживал себе новых врагов. Сабина с содроганием в сердце вспомнила крик, что вырвался из его горла, когда Траян рухнул на палубу.

– Найдется немало бесхребетных тварей, – пробормотал Траян. – Иное дело – честные и храбрые молодые люди. К тому же наш юный Тит одного врага себе все-таки нажил, хотя и сделал это ради меня, так что мне не к лицу жаловаться. Как бы то ни было, его имя стоит пятым в моем списке. Будь добра, позови Федима. Надо сделать список официальным. Федим – мой секретарь по наградам и повышениям. Он знает, что там нужно еще написать. – Не успел Траян сказать этих слов, как его вновь начал душить очередной приступ кашля. – Проклятье! И почему я так долго тянул с этим делом. Ведь мог все сделать еще лет пять назад.

– Ты был занят, покоряя мир, – мягко напомнила ему Сабина и вышла за дверь, где ее тотчас со всех сторон обступила толпа любопытных, желавших заглянуть в комнату к больному императору. Чтобы проложить себе дорогу, она даже была вынуждена работать локтями.

– Император не желает никого видеть, – громко произнесла она несколько раз, вновь протискиваясь внутрь, и захлопнула за собой дверь.

Федим оказался одним из траяновых вольноотпущенников. Стройный и красивый, он, войдя к больному, рухнул перед его постелью на колени и с пылом прижал к губам ослабевшую руку, из чего Сабина сделала вывод, что вряд ли его обязанности при императоре ограничивались ведением дел о наградах и повышениях.

– Цезарь, – прошептал он.

– Доставай свои перья, приятель, – прохрипел Траян и дрожащей рукой погладил его по щеке. – Только без рыданий. Напиши для меня письмо. Итак, «досточтимым сенаторам Рима». Дальше можешь продолжить сам. Ты ведь не хуже меня знаешь, как польстить этим заносчивым бездельникам.

Четким, аккуратным почерком Федим принялся писать послание сенаторам. И хотя слезы ручьями бежали по его лицу, перо его ни разу, ни на мгновение, не замедлило свой бег. Теперь оставалось лишь поставить на нем венценосную подпись. Сабина помогла Траяну слегка приподняться в постели, чтобы он мог поставить под посланием свое имя. Увы, рука его почти не слушалась, и подпись получилась корявая.

– Ну вот, – пробормотал он и, выронив перо, вновь откинулся на подушки. – Ты, Федим, какое-то время подержи его у себя. Пока я сам не сообщу эту новость Плотине и всем остальным. Может, даже завтра… – едва слышно проговорил Траян. – Сегодня у меня нет желания слышать ее змеиное шипение. Она и без того уже наверняка строит планы, не отравить ли ей меня, особенно после того как я разъярил ее в Антиохии.

Траян добавил что-то еще, но Сабина не разобрала его слов. Она лишь наклонилась и поцеловала его в лоб.

– А теперь отдыхай, – сказала она.

Кожа под ее губами была суха, как пергамент, и холодна, как лед. Федим, посмотрел на нее, – его опухшие глаза были полны слез, – и они вместе вышли из комнаты.

– Скажи, он умрет?

– Умрет, – честно ответила Сабина, закрывая за собой дверь.

Викс

Я стоял и смотрел, как умирает император. Вернее, я стоял рядом, но почему-то его не видел. Мои глаза отказывались взять в фокус его исхудавшее тело. Перед моим внутренним взором по-прежнему стоял другой Траян: триумфатор, въезжающий в Рим под рукоплескания толпы по возвращении из Дакии. Возвышаясь, словно колосс, на своей колеснице в центре парада, в моих глазах он был подобен богу: увенчанный лавровым венком победителя, с раскрашенным красной краской лицом. Мой император. Эта картина до сих пор стояла перед моими глазами, яркая и четкая, как будто триумф этот состоялся не десять лет назад, а всего неделю.

Крошечная комната, в которой он умирал, была полна народа, но я не различал лиц. В голове моей роились воспоминания.

Мне вспомнилось, как я шагал в своей львиной шкуре под палящим солнцем, а над моей головой в немом клекоте разинул клюв орел. Вспомнилось, как я вместе с другими легионерами поносил Траяна отборными проклятиями – старая солдатская традиция по поводу триумфа их предводителя. Впрочем, он прекрасно понимал, что на самом деле никакие это не оскорбления, а выражение любви и всеобщего восхищения. Лицо его расплылось под красной краской в улыбке, и он помахал рукой, мол, не стесняйтесь, давайте еще. Стоило зевакам заметить императора, как напиравшая с обеих сторон толпа взорвалась такими оглушительными криками, что я потом еще три часа ходил оглохшим. За спиной моего императора стоял раб, который нашептывал ему на ухо:

– Ты простой смертный, ты никто…

Еще одна старая римская традиция, которую я, впрочем, никогда не понимал. Какой смысл в минуты триумфа бубнить победителю на ухо, что он полное ничтожество. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что император расслышал хотя бы слово из того, что бормотал ему раб. Он был счастлив. Его лицо под лавровым венком, который он по-мальчишески сдвинул на затылок, сияло улыбкой, а людские толпы продолжали рукоплескать и восторженно выкрикивать его имя.

Странный народ, эти римляне. Ну, с какой стати им нужно, чтобы кто-то нашептывал богу, что он простой смертный?

В тесной комнате было душно. Офицеры Траяна толпились у стен. Между ними с несчастным видом застыли преторианцы, в чьи обязанности входило охранять жизнь императора. Но чем они могли помочь ему сейчас? По углам сбились в кучки вольноотпущенники, а в двух шагах от них, перешептываясь о чем-то, словно курицы-наседки, – сенаторы. Я как самый молодой и недавно назначенный командир стоял, оттесненный за чьи-то спины, но при моем росте мог неплохо все видеть поверх голов. Императрица подобно каменной статуе сидела на стуле рядом со смертным одром Траяна, держа мужу за руку. По другую сторону кровати Сабина соскользнула со стула и теперь стояла на коленях, прижав коротко остриженную голову к плечу умирающего. Мне было видно, как ее пальцы поглаживают его неподвижную руку. Веки ее были закрыты, но когда императорский лекарь попытался вновь завесить окно одеялом, чтобы в глаза Траяну не бил яркий солнечный свет, она резко подняла голову и сказала:

– Не надо. Он просил этого не делать.

– Но ведь…

– Не надо, кому сказано.

Плотина шумно втянула в себя воздух, как будто собралась отругать сноху на такую дерзость, но Сабина посмотрела на нее таким ледяным взглядом, что императрица предпочла промолчать. В комнате вновь установилось гробовое молчание, нарушаемое лишь шарканьем ног или редким покашливанием. Но громче всего раздавалось надрывное дыхание самого Траяна, которое с каждой минутой становилось все медленнее и медленнее.

– Выйдите все, – приказала Плотина. – Императору не пристало покидать этот мир среди такой толпы.

Сабина попробовала было ей возражать, но вереница вольноотпущенников уже устремилась к двери, и я вышел за ними вслед. Было свыше моих сил наблюдать за тем, как восковая фигура на кровати приближается к последней черте, свыше моих сил слышать, как с губ срывается хриплое, надрывное дыхание, видеть, как умирает мой император. Мой император – тот самый, за кем я прошагал всю Дакию и Парфию, тот, ради кого, я – будь на то его приказ – был готов ринуться в саму преисподнюю.

Половина солдат, уже не стесняясь, плакали. Рядом с закрытой дверью застыл, сложившись едва ли не вдвое, красивый секретарь. Плечи его содрогались от рыданий.

Я понуро побрел прочь, вон из этого неказистого, безымянного дома. Какое убогое, тесное место. Было нечто непристойное в том, что именно здесь испустит дух такой великий человек, как Траян. Ну почему он не погиб на поле боя? Последняя стрела последнего сражения за последнюю непокоренную провинцию этого мира – пусть бы она пронзила сердце ему, а не его последнему врагу. И вот теперь Траян покидает этот мир, лежа в пыльном, мертвом городе, полном призраков прошлого.

Я прошел мимо каких-то полуразрушенных хижин, вдоль дороги, на которой не хватало половины камней, которыми она кода-то была вымощена. Впрочем, дорога по-прежнему змеилась вверх по склону холма, ведя к храму, хотя сам храм давно стоял пустой и без крыши. В нем давно не обитал ни один бог.

Прекрасный солнечный день, ослепительно-лазурное море. Может, было бы лучше, если бы небеса вдруг разверзлись дождем, оплакивая уход из жизни великого императора?

Я поднялся по замшелым, растрескавшимся ступеням в храм. Возможно, это был храм Юпитера, а может, какого-то другого, неизвестного мне божества. Сейчас же от него оставалось лишь несколько полуразрушенных колонн на поросшем мхом фундаменте. Мне показалось, будто одна колонна устремилась на меня и больно ударила по больному плечу. Но нет, это я привалился к ней и обхватил ее дрожащими руками. Раненое плечо горело огнем. Как и мои глаза. Должен ли плакать солдат, когда умирает его генерал?

Не знаю, сколько я там простоял, прижимаясь, дрожа всем телом, к этой колонне. Знаю только, что спустя какое-то время я поднял голову и как в тумане осмотрелся по сторонам. Мой взгляд упал на Сабину.

Она застыла на другом конце храма, одетая все в ту же мятую одежду, в которой проходила весь день и ночь, ухаживая за умирающим. На фоне величественных колонн ее фигурка показалась мне совсем крошечной. Воспаленные глаза горели от непролитых слез. Шатаясь, словно пьяный, я сделал шаг ей навстречу, затем другой…

Она раскрыла мне объятья. Я рухнул в них и тяжело опустился на колени.

– Он умирает, – прошептал ей куда-то в талию.

– Тс-с, – сказала она, и ее пальцы пробежали по моим волосам. Из моего горла вырвался первый всхлип.

– Он умирает, он умирает.

– Тише, любовь моя, – прошептала Сабина, как когда-то давно шептала мне в Дакии после того, как я убил на каменном диске тамошнего царя. Тогда я схватился за нее, словно утопающий. И вот теперь она вновь крепко обнимала меня, как будто в очередной раз не давая мне утонуть; я же лил слезы, воя и стеная в ее тонкую тунику.

Мира наверняка постаралась бы меня утешить. Она велела бы мне не плакать, попыталась бы убедить, что, покинув этот мир, Траян обретет вечное блаженство и покой. Сабина же просто прижимала меня к себе. Опустившись на пол там же, где и стояла, она села на поваленную колонну, положила мою голову себе на колени и, обняв за плечи, позволила мне выплакаться, словно маленькому ребенку.

В конце концов слезы мои иссякли, но я даже не пошелохнулся, оставаясь лежать в объятиях той, которую когда-то любил и ненавидел. Солнце тем временем село, и на небе взошла луна, дневной зной сменился ночной прохладой. И как только этот мир может жить дальше, как будто ничего не изменилось? Лично для меня изменилось все.

– Вставай, Викс, не то замерзнешь, – Сабина осторожно помогла мне подняться на ноги. Я встал, как во сне, смутно понимая, что ждет меня, словно вол в ожидании острого жреческого ножа. Я был римским солдатом. Я привык идти туда, куда мне приказано. Кто же теперь отдаст мне приказ? Ведь моего генерала больше нет в живых.

– Пойдем отсюда, – сказала Сабина. Я взял ее протянутую руку и позволил ей повести меня за собой. Какой-никакой приказ. Других нет.

Дом, где лежал Траян, встретил нас мертвой тишиной. Вокруг дома, отгоняя любопытных, плотным кольцом застыли преторианцы. Рядом, словно тигры в клетке, расхаживали солдаты: кто-то с заплаканным лицом, кто-то от ужаса бледный как мел. «Им полагается быть внутри», – подумал я. В его последний час рядом с Траяном должны быть те, бок о бок с кем он сражался почти всю свою жизнь, а не эта старая карга, императрица, которая, словно стервятник, ждет, когда же он наконец испустит дух.

Впрочем, Сабина обошла толпу стороной и привела меня в другой дом. Скорее даже не дом, а четыре полуразрушенные каменные стены, на которых каким-то чудом уцелела крыша. Достав откуда-то походную постель, она ловко и аккуратно – совсем как в те времена, когда она сопровождала в походе наш Десятый, – раскатала ее на земляном полу и велела мне лечь. Укутав меня одеялом под самый подбородок, она взяла мою руку в свою, а сама свернулась калачиком у стены.

Когда я рано утром открыл глаза, она по-прежнему лежала, свернувшись калачиком рядом со стеной.

В следующее мгновение до нас дошло, что нас кто-то запер снаружи.

Плотина

– Молодец, – в знак благодарности Плотина протянула руку коренастому преторианцу в красно-золотых доспехах. – Убедительности тебе не занимать. Ты обманул их всех. Надеюсь, никто ничего не заподозрил.

– Я не люблю обманывать людей, домина, – ответил преторианец, растерянно переминаясь с ноги на ногу. – Ты уверена, что в этом была необходимость?

– Еще какая! – Плотина одарила его своей самой убедительной улыбкой. – Теперь весь Рим у тебя в долгу. Впрочем, и я тоже.

– Ну, если ты так говоришь…

– Говорю. И то же самое тебе сказал бы сам император, – Плотина взяла холодную руку мужа и нежно ее погладила. – То есть бывший император. Новый император отблагодарит тебя, как только прибудет сюда.

– Да, госпожа.

– А теперь можешь идти. И никому ни слова.

– Слушаюсь, госпожа, – ответил преторианец и вышел за дверь.

Впрочем, было видно, что ему не по себе. Плотина была в этом уверена.

– Пожалуй, мне придется кое-что предпринять по этому поводу. Что ты скажешь? – сказала она, обращаясь к мертвому мужу. – Как тебе неосторожное падение со скалы? Ведь оступиться может любой.

Труп ее мужа молчал. Тело Траяна успело остыть и окоченеть, став твердым и холодным, как мрамор. Впрочем, груда наваленных на него одеял скрывала сей прискорбный факт.

– Надеюсь, ты не сердишься на меня? – обратилась к мужу Плотина, опускаясь на стул рядом с его кроватью. Ей даже в голову не пришло перейти на шепот. Не пристало императрице действовать с оглядкой, пусть даже у стены, в ожидании, когда в них возникнет необходимость, застыл десяток рабов. Ведь им всем до одного известно, что посмей хоть кто-то проговориться о том, чему они стали свидетелями, как их ждет смерть. – Это такой небольшой обман, дорогой муж. Мы объявим о твоей смерти, как только сюда из Антиохии прибудет дорогой Публий. А пока пусть все думают, что ты еще жив. Поверь, так будет легче передать власть. Ты же знаешь, что я всегда помогала тебе сглаживать острые углы.

Преторианец и впрямь отлично выполнил порученное ему дело. Голос у него был хриплый, почти как у его императора. Стоя, спрятанный в тени за пологом, он прочел по табличке написанные Плотиной фразы. Ей же самой оставалось лишь гладить мертвую руку мужа и проронить несколько слезинок. Писарь записал последнюю волю Марка Ульпия Траяна, правда, сделал это, сидя в дальнем углу, под впечатлением важности момента. Свидетели тоже столпились на почтительном расстоянии, в дальнем конце тускло освещенной комнаты. Плотина разрешила им войти лишь на короткое время, когда с приготовлениями к спектаклю было покончено. Кроме того, большинство вошедших продолжали лить слезы, и потому вряд ли могли заметить, что грудь императора, под грудой наваленных на него одеял, уже давно не вздымается дыханием. Сабина наверняка бы это заметила, но Сабины здесь не было. Плотина позаботилась о том, чтобы не допустить сюда эту мерзавку.

– Я ничего дурного ей не сделала, если это именно то, что ты хотел бы от меня услышать, – оправдывалась Плотина, обращаясь к мертвому мужу. – Лишь заперла ее на несколько дней, пока все не уладится. Знаю, ты любил эту девчонку, но, согласись, у нее имеется привычка совать нос не в свои дела. Так как я могла такое позволить? – Плотина на минуту задумалась. Эта девчонка с ее непристойными платьями, острым языком и странными представлениями о благотворительности теперь фактически заняла ее место – место первой женщины Рима. Плотина впервые осознала это со всей остротой.

«И эта сквернословка теперь императрица? Это мы еще посмотрим». В конце концов для этой потаскушки Сабины найдется другая роль. В скором времени, без лишней огласки, дорогой Публий может легко с ней развестись. Ее близость к Траяну сделала свое дело, и теперь ее место может занять другая – более покорная, более сговорчивая. Например, ее младшая сестра. И если найти в законе соответствующую лазейку…

Пока же ей удалось на время ловко устранить Сабину, а это самое главное.

– Это было даже забавно, – заверила Плотина мужа. – Мой маленький обман с твоим завещанием. Настоящая комедия. Честное слово, ты бы сам наверняка смеялся. И, разумеется, я выполнила твою последнюю волю. Согласись, ты ведь тоже выбрал бы в качестве преемника дорогого Публия. Знаю, ты был сердит на меня за мои скромные старания, но я отлично знала, что делаю. Если бы только ты дал мне возможность все тебе объяснить, ты бы сам наверняка меня понял.

Сухие губы Траяна начали постепенно растягиваться в оскале, как будто он хотел зарычать на нее.

– Только не ворчи, дорогой. Лично я на тебя не сержусь, несмотря на все те гадости, что ты бросил мне в лицо в Антиохии. В конце концов все получилось как нельзя лучше.

Нет, не иначе как ей посодействовала Юнона. Богиня протянула с небес руку, чтобы спасти сестру. Всю дорогу от Антиохии Плотину не отпускал ужас, стоило ей представить себе, что ее ждет в Риме – скандал, позор, всеобщее презрение. Траян вполне мог с ней развестись, и это после всех ее трудов, всех ее стараний. А все из-за этого хорька, Тита Аврелия, чьей наградой наверняка стало то, что дорогому Публию принадлежит по праву рождения. Что же мне делать? Что делать?

К тому моменту, когда наконец Юнона взяла все в свои руки, Плотиной уже владела паника.

– Ты должен гордиться, – сказала она мужу. – Только небесная царица могла поразить земного бога, как ты.

Раздался стук в дверь. Плотина вздрогнула, затем поднялась со стула и спешно задернула полог, чтобы скрыть неподвижное тело Траяна.

– Императора нельзя беспокоить.

– Извини, домина, – в комнату, вертя в руках свиток, торопливо вошел молодой секретарь. – Я не хотел… кстати, как он?

– Отдыхает, – ответила с улыбкой Плотина. – Он слишком утомился, диктуя свою последнюю волю. Думаю, ему осталось недолго.

Перед тем как Траян окончательно испустил дух, она на всякий случай влила ему в рот снотворный отвар. Нет-нет, у нее и в мыслях не было его отравить. Она дала ему выпить совсем немножко, чтобы погрузить его в сон, а отнюдь не в небытие. Она на всякий случай выставила посторонних из комнаты, так что Траян отошел в мир иной тихо, без свидетелей. Впрочем, если подумать, она все же дала ему выпить чуть больше, чем следовало. «Странно получается, однако. Я только что сделала все для того, чтобы он без лишних страданий ушел из жизни, и вот теперь вынуждена притворяться, что он все еще жив!»

– Видишь ли, госпожа, у меня возникли кое-какие вопросы, – не унимался секретарь. – Меня удивляет то, что император неожиданно передумал. Ведь накануне он продиктовал мне письмо…

Плотина выхватила свиток из его рук прежде, чем он протянул его ей.

– Неужели?

– Да, это список его возможных преемников для сената. Как я уже сказал, довольно странно, что он так резко изменил свое решение.

– Такое нередко случается с людьми на смертном одре.

Плотина быстро пробежала глазами список: Цельс, Пальма, Квиет, Нигрин… что ж, видимо, придется что-то с ними делать. Затем ее взгляд упал на последнее имя, и сердце ее затрепетало от радости.

Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин.

Впервые это имя наполнило ее ликованием, вместо того, чтобы отозваться железным молотом в висках. Тит. Вот с кем она еще сведет счеты.

– Спасибо, что принес его мне. – Плотина вновь повернулась к секретарю. Она даже не пыталась скрыть свое ликование. – Твое имя Федим, я правильно помню?

– Да, госпожа, – ответил секретарь. Впрочем, взгляд его заплаканных глаз был прикован к кровати, на которой, под ворохом одеял лежало бездыханное тело. Красивый юноша, отметила про себя Плотина. Явно из числа траяновых любовников. Она улыбнулась ему, а затем крикнула:

– Стража!

На ее зов в комнату шагнул все тот же коренастый преторианец.

– Уведи его отсюда и избавься от него, – с этими словами Плотина скрутила свиток и, понизив голос до едва слышного шепота, чтобы ее не услышал никто посторонний, добавила: – Можешь столкнуть его со скалы. Сделай так, чтобы это было похоже на самоубийство, и тогда тебя ждет тугой кошелек.

Преторианец даже не моргнул глазом.

– Слушаюсь, госпожа.

Что ж, значит, она в нем не ошиблась. О боги, верные люди в наши дни такая редкость! Жаль, правда, что и он через день-другой тоже последует за секретарем с утеса.

– Госпожа, – когда преторианец схватил его, секретарь был скорее растерян, нежели напуган. – В чем дело…

Плотина не говоря ни слова, швырнула письмо Траяна с его дурацким списком в светильник. Вверх тотчас взвился яркий язык пламени.

– Госпожа, погоди!

– Никому не входить, – приказала Плотина, как только преторианец выволок Федима за дверь. – Я не позволю, чтобы кто-то нарушал покой императора.

Дверь со стуком захлопнулась. Письмо тем временем превратилось в горстку пепла. Плотина отряхнула пальцы и повернулась к мужу.

– Тит Аврелий, говоришь? – укоризненно сказала она. – Нет, Траян, и о чем только ты думал?

Муж ответил ей застывшим навсегда оскалом. Может, он тем самым хотел сказать ей, что он раскаивается?

– Думаю, о твоей смерти можно будет объявить уже утром, – сказала она, возвращаясь к его изголовью. – До того, как ты начнешь… вонять. И как только прибудет дорогой Публий, мы сложим здесь погребальный костер, а в Рим отвезем твой пепел. Я велю, чтобы его, мой дорогой, захоронили под твоей триумфальной колонной. Той самой, на которой запечатлены твои победы в Дакии.

Сев рядом с бездыханным телом мужа, Плотина наклонилась, чтобы убрать со лба седую прядь.

– За тридцать лет супружества я ни разу не видела тебя таким счастливым, как на том триумфе. Ты был просто чудо, настоящий красавец воин. Ну почему ты не позволил мне иметь детей? Мы бы дали начало расе богов!

Плотина зевнула. Она даже не заметила, как подкрались сумерки. О боги, как же она устала! Как только она вернется в Рим, честное слово, она не встанет с кровати целую неделю. Будет отсыпаться после всех передряг.

– Ты не против, если я чуть-чуть вздремну? – спросила она у мужа, свернувшись рядом с ним в клубок на ворохе одеял. – Мы ведь никогда не делили с тобой постель. Даже в нашу первую брачную ночь. О боги, какой же ты холодный! Верно говорят, хорошего понемножку.

И, положив голову на холодное плечо мужа, императрица Помпея Плотина сладко уснула.

Глава 27

Сабина

Громко топая, Сабина ворвалась в комнату, которую Плотина превратила в свой рабочий кабинет. При виде ее бывшая императрица учтиво склонила голову.

– Моя дорогая, – лицо вдовы озарила улыбка. – Боюсь, что последнее время я обделяла тебя своим вниманием. Что поделать, дела, хотя это вряд ли может послужить оправданием. Ведь как-никак теперь ты императрица Рима.

Сабина даже не остановилась, чтобы задуматься о своем нынешнем титуле, хотя услышала о нем впервые. Подскочив к столу, она с размаху ударила Плотину по лицу, наградив бывшую императрицу, нет, не изящной женской пощечиной, а по-настоящему врезав ей кулаком, так центурионы обычно ставят на место бунтовщиков. От удара, пронзив ее тело подобно острию копья, пробежала сладкая волна.

– Сука! – процедила она сквозь зубы, с трудом сдерживая себя, чтобы не сорваться на крик. – Ты не хуже меня знаешь, что Траян скорее бы умер, чем назначил своим преемником твоего дорогого Публия.

Рабы, не дожидаясь, пока их выставят из комнаты, сами потянулись к выходу.

– Но Траян мертв, – невозмутимо ответила Плотина, хотя одна щека ее пылала огнем. – И я с радостью говорю тебе, что перед тем, как душа его отлетела к богам, он изменил первоначальное решение. Ему хватило сил продиктовать сенату письмо, в котором он объявлял свой выбор.

– Письмо, которое подписала ты. Скажи, ты когда-нибудь раньше подписывала за него документы?

– Дорогая моя. Он был так слаб, что перо валилось у него из рук.

– Так слаб? Он уже был мертв! Он умер, и ты за него продиктовала это письмо!

– Императрица не обязана верить столь возмутительным слухам.

Сабина уселась на ближайший стул и вызывающе закинула ногу на ногу, прекрасно зная, что тем самым злит Плотину.

– И это твое письмо единственное доказательство.

– Не скажи, – Плотина уселась за складным столом, столом Траяна.

Траяновы лампы, траяновы ковры, траяновы ложа – все это было перенесено на берег с триремы в эту тесную и сырую каменную комнатушку с тем, чтобы обеспечить императрице – бывшей императрице – необходимый уют.

– Мой муж лично объявил о своем намерении усыновить Адриана, сделав его своим сыном и наследником. Тому есть свидетели.

– Как же, как же, наслышана о них. Стояли, забившись по углам темной комнаты, пока ты рыдала, взяв за руку мертвеца. Если бы тебе действительно нужны были свидетели, то почему ты не пригласила меня?

– Мне сказали, будто ты в постели со своим новым любовником. Кстати, это правда, что он легионер?

Сабина расхохоталась.

– Это все, что ты могла придумать? Приказать запереть меня, пока я пыталась утешить безутешного легионера, кстати, одного из лучших его офицеров! Более того, в отличие от тебя он оплакивает императора куда искреннее, со всей страстью сердца.

– Ну, вопрос страсти мы оставим тебе, Вибия Сабина. Куда мне до тебя. Из нас двоих главный знаток таких мерзостей – это ты.

Плотина вновь потянулась к раскатанному на столе свитку и принялась что-то быстро записывать, Сабина несколько секунд наблюдала за ней, чувствуя, как ее саму изнутри душит гнев.

– Ты еще за это поплатишься, – заявила она наконец, отбросив всякий холодный расчет.

– За что? – Плотина даже не подняла на нее глаз. – Дорогой Публий наверняка уже получил письмо, в котором император извещает его об усыновлении. Я отослала депешу еще до того, как Траян умер, причем самым быстрым судном. Этим же судном Адриан вернется сюда, чтобы взять на себя проведение похорон, после чего вернется в Рим. Сенат уже оповещен о его возвращении. Так что одобрение его кандидатуры будет получено в ближайшую неделю или две. Легаты и офицеры получили приказ оповестить свои легионы о…

– Что стало с подлинным завещанием? – перебила ее Сабина. – Куда подевался список кандидатов, который император намеревался отправить сенату, чтобы тому было из кого выбрать нового императора? Тит…

– Первый раз о таком слышу! – Плотина изобразила изумление. – Мы тщательно просмотрели бумаги моего мужа. Увы, как я и предполагала, в них царил полный беспорядок. Федим, его вольноотпущенник, который оповещал о новых назначениях, наложил на себя руки. Как это, однако, благородно – последовать за своим императором в могилу! Правда, я предпочла бы, чтобы перед тем, как броситься с утеса, он навел порядок в императорских бумагах.

По спине Сабины ледяной змейкой пробежал холодок.

– Я присутствовала, когда Траян диктовал свою последнюю волю, – в ужасе выдавила она. – Я знаю, какие имена были в том письме, и я расскажу всем, что в том списке имени Адриана не было. Неужели тебе хватит дерзости избавиться от меня с той же легкостью, с какой ты избавилась от несчастного вольноотпущенника?

– Нет. Но скажи, кто поверит тебе? Женщине, которая водит дружбу с сомнительными личностями? Которая, запирается с любовником, – и это когда император, который, между прочим, приходится ей родственником, – лежит на смертном одре! Кстати, и любовник далеко не первый. Можно подумать, я не видела, как до отъезда в Антиохию ты крутила любовь с юным Титом Аврелием. Интересно, многим ли известно о ваших с ним отношениях? Не говоря уже о других твоих мужчинах.

Сабина негромко усмехнулась, как будто то, что услышали ее уши, было не более чем досужими разговорами за пиршественным столом.

– То есть ты решила запятнать репутацию жены твоего дорогого Публия именно тогда, когда его собственная должна выглядеть безупречно? Что ж, давай, Плотина. Я не буду тебе мешать. Раструби всему Риму, что все эти годы твой дорогой Публий был женат на шлюхе, что своим поведением я выставляла его на посмешище, гуляя за его спиной с грязной солдатней. Уверяю тебя, твой дорогой Публий будет благодарен тебе по гроб жизни.

– Дорогой Публий и так благодарен мне. Ведь это я сделала его императором Рима, – самодовольно заявила Плотина. Она явно гордилась собой. – Думаю, Вибия Сабина, с тобой мне придется заключить сделку иного рода. Согласна, в прошлом между нами было немало противоречий, что, однако, не мешает нам заключить новый союз. Я не стану чернить твою репутацию, ты же, когда сюда прибудет твой муж, встретишь его, как и подобает жене. И, разумеется, наденешь нечто более приличное, чем эта полупрозрачная тряпка.

– Умри, но медленно, Плотина, – отчетливо процедила сквозь зубы Сабина, поднимаясь с места. – О боги, была ли когда-нибудь на свете большая сука и интриганка, чем ты, бледная страхолюдина!

С этими словами она развернулась и направилась к двери.

– Научись следить за своим языком! – крикнула ей в спину Плотина. Сабина была готова поспорить, что услышала в ее голосе улыбку. – Римской императрице не пристало сквернословить.

Тит

Когда Тит шагнул в атрий, дом Норбанов встретил его странной тишиной. Раб, который провел его внутрь, был бледен и не решался посмотреть ему в глаза. Взяв у Тита плащ и спросив, к кому, собственно, пожаловал гость, он поспешил скрыться в доме. Странно.

Когда всего пару дней назад Тит, рука об руку с Фаустиной – оба мокрые до нитки после купания в бассейне – шагнули в этот же самый атрий, чтобы просить у ее отца согласия, дом от входной двери до самой крыши гудел поздравлениями. Кальпурния осыпала обоих поцелуями. Маркс сиял от счастья. Братья Фаустины отпускали в адрес сестры в мокром платье едкие шуточки, рабы многозначительно перешептывались. «Я же тебе говорил», – доносилось со всех сторон.

И вот теперь дом встретил его мертвой тишиной, словно склеп.

«Им уже все известно, – подумал он. – Что ж, оно даже к лучшему».

– Фаустина!

Тит обнаружил ее в саду. Одетая в платье персикового оттенка, Фаустина сидела, задумчиво глядя в фонтан.

– Ты слышал. Я дала согласие.

Тит наклонился и поцеловал золотистые волосы своей нареченной.

Нареченная. Невеста. Будущая жена. Эти слова вот уже несколько недель он произносил, упиваясь их сладостью. И все они прекрасно сочетались со словом «моя».

Фаустина подняла на него глаза. Но что это? Куда подевался их прежний огонь, куда исчезла ее улыбка? Ее темные глаза были широко раскрыты, но взгляд был отрешенным, отсутствующим.

– Он умер, – еле слышно произнесла она.

– Я знаю, – отозвался Тит и сглотнул застрявший в горле комок.

Первой это печальное известие ему сообщила Энния. Как ни странно, именно его экономка-вольноотпущенница оказалась в курсе последних новостей, а отнюдь не он сам, один из самых богатых людей в Риме. А все потому, что у нее был брат, который работал в доках на Тибре, и в тот день, когда Энния отправилась проведать его, в порт вошел корабль под черными парусами. Она тотчас, не раздумывая, бегом вернулась в дом Тита. Запыхавшись, она вбежала к нему в кабинет, где он сидел, изучая отчеты о поддержке сирот и строя счастливые планы по поводу предстоящей свадьбы. Сколько гостей пригласить на пир? Какое кольцо предпочтет Фаустина – традиционное железное или новомодное золотое? Тит задумчиво рисовал на полях восковой таблички ее профиль, когда на пороге, надрывно дыша от быстрого бега, выросла Энния – бледная, что смотрелось довольно странно при ее оливковой коже, – и сообщила ему известие, которое еще не успело стать достоянием всего Рим.

«Умер Траян».

– Вряд ли кто-то об этом знает, – сказал Тит, обращаясь к Фаустине. – Сначала должны официально оповестить сенат, хотя…

– Разумеется, пока никто ничего не знает. – Фаустина недоуменно посмотрела на него. – Потому что это случилось всего час назад.

– Что? – не понял ее Тит.

Фаустина задумчиво покачала головой.

– Отец.

На какой-то миг Тит утратил дар речи и судорожно попытался подыскать нужные слова.

– Твой отец? – наконец выдавил он.

– Мама нашла его за рабочим столом, – едва слышно ответила Фаустина. – У него был такой умиротворенный вид, что она поначалу решила, что он спит. Просто задремал над своими книгами. Но когда она окликнула его…

Тит тяжело опустился рядом с ней на скамью и обнял за плечи. Траян мертв. Марк Норбан мертв. О боги, нет! Нет! Нет!

Все – вся его жизнь – изменилось в одночасье.

– Что ты сказал? – переспросила Фаустина, поднимая на него полные слез глаза. Ей стоило немалых усилий, чтобы не разрыдаться. – Умер кто-то еще?

Тит помедлил с ответом, не решаясь сказать ей правду.

Она потеряла отца. Не стоит расстраивать ее еще больше. Но Фаустина была далеко не тем нежным цветком, который увял бы при первом дуновении холодного ветра. Если что-то и роднило ее с Сабиной, так это стойкость и выдержка.

– Траян.

При этом слове из ее глаз хлынули слезы. Тит держал ее в объятиях, не стесняясь того, что его собственные глаза тоже были на мокром месте. Сидя на мраморной скамье, они прижались друг к другу: Фаустина, словно ребенок, зарылась заплаканным лицом в его плечо, Тит – в ее душистые, шелковистые волосы.

– Я даже рада, что отец об этом не знает, – наконец Фаустина выпрямилась и вытерла тыльной стороной ладони последние предательские слезы. – Он боготворил Траяна. И кто теперь новый император?

Тит помедлил. Честный ответ дался ему нелегко.

– Твой деверь Адриан.

Фаустина остолбенела.

– Адриан? Но откуда это известно? Ведь сенат еще…

– Траян провозгласил его своим преемником на смертном одре. Эта весть уже наверняка разнеслась по всему городу.

Весть, которая по идее не должна была просочиться прежде, чем о смерти Траяна станет известно сенату, но каким-то странным образом стала всеобщим достоянием. Интересно, причастна ли к этому императрица, задумался Тит. Сенату будет гораздо труднее противостоять кандидатуре Публия Элия Адриана после того, как по всему Риму разнесся слух о том, что Траян, будучи на смертном одре, якобы усыновил его и назначил своим преемником. Фаустина растерянно покачала головой.

– Адриан, – повторила она. – Траян ни за что бы его не выбрал!

«Разумеется, особенно после того, как получил мое письмо». А в том, что Траян получил его письмо, сомнений у Тита не было. Император прислал ему короткое послание, в котором поблагодарил за труды, а заодно упомянул о каком-то длительном поручении, которое возложит на него по возвращении в Рим. У меня для тебя большие планы, мой мальчик, писал Траян своим размашистым солдатским почерком.

И вот теперь все это в прошлом. Для него, но только не для императрицы Плотины, у которой наверняка имеются свои планы. Титу вспомнилось злобное выражение ее лица, когда он явился к ней со своими обвинениями, вспомнилось, как страшно ему было в те мгновения повернуться к ней спиной, как будто она в один прыжок, могла, словно гигантский паук, вцепиться в его голую шею.

«Тебе ничего не грозит», – успокоил он тогда себя. Императору известна правда. Он не станет слушать ее лживые речи. А когда Траяна не станет, она больше не будет императрицей и не будет иметь никакого влияния на государственные дела.

Нет, он никак не ожидал, что Траян уйдет из жизни так скоро. Разве он мог предвидеть, что Плотина в конце концов добьется своего, что ей удастся облечь своего дорогого Публия в пурпурную императорскую мантию? Теперь же Адриан официальный преемник Траяна. И наверняка ей за это благодарен. Тит словно наяву, как будто Плотина стояла с ним рядом, услышал, как она прошипела ему на ухо:

– Ты у меня еще за это поплатишься!

– Тит? – голос Фаустины вывел его из задумчивости. Негромкий, сладкий словно мед, голос, от звуков которого у него в груди начинали звучать струны невидимой лиры. – Вернись, ты унесся в своих мыслях за тысячу миль.

– Я просто задумался о том, как это воспримет твоя сестра, – солгал он и даже заставил себя выдавить улыбку. – Императрица Сабина. Не думаю, что она будет в восторге.

– Зато буду я! – Фаустина тоже попыталась улыбнуться, хотя глаза ее оставались печальны. – О боги! Поверь, мне все равно, кто станет новым императором, Адриан или кто-то другой. Мне все равно, станет ли моя сестра императрицей. Честное словно, мне это безразлично. Но отец… Траян. Лучшие люди Рима, и вот теперь их нет. Они мертвы.

«Так же, как и я», – подумал Тит.

Сделав глубокий вздох, он произнес это вслух. Собственно говоря, именно за этим он сюда и пришел: выдавить из себя эти слова, что колючим комом застряли у него в горле, пока он шагал к дому Норбанов.

– Я не могу взять тебя в жены, Фаустина. Ни сейчас. Ни вообще.

Фаустина резко вскинула голову и посмотрела ему в глаза.

– Я не хочу, чтобы ты выходила замуж за мертвеца, – добавил он убитым голосом. – Плотина давно мечтает разделаться со мной – с того момента, как я поймал ее за руку. И вот теперь ее мечта сбылась. Адриан – император. И ей ничто не мешает отомстить мне.

– Но это полный абсурд! – возразила Фаустина, и щеки ее зарделись. – Скажи, зачем Адриану…

– Он невзлюбил меня еще во время похода в Дакию. Тогда я выставил его посмешищем перед Траяном.

Впрочем, была и другая причина, но говорить о ней Фаустине лучше не стоит. В ту ночь, когда он поцеловал ее сестру, Сабину, Плотина застала их вместе. Она наверняка уже доложила об этом своему дорогому Публию. Тот же не привык смотреть на такие вещи сквозь пальцы. В общем, у нового императора не было никаких причин благоволить Титу, скорее, наоборот.

– Если Сабина станет императрицей, она этого не допустит.

– Настоящей императрицей ей никогда не стать. Власти у нее не будет никакой.

Титу вспомнилась длинноногая девушка, сенаторская дочь, разложившая на полу карту мира, как она буквально пожирала ее глазами, мечтая посетить далекие страны. «Моя бедная девочка, отныне тебе сидеть взаперти».

– Мой отец, – подала голос Фаустина, однако тотчас же осеклась. Еще вчера Тит мог рассчитывать на защиту Марка Норбана. Даже Адриан был бы вынужден считаться с мнением такого человека, как ее отец. Тит наверняка пришел к нему за советом: как ему избежать возможной мести со стороны Плотины. Но Марка Норбана больше нет.

– Ты сама понимаешь, почему я не могу на тебе жениться, – Тит отпустил ее руки и осторожно отодвинул их от себя. – Ты заслуживаешь мужа, который проживет не один год…

– Замолчи! – крикнула Фаустина, вскакивая на ноги. – Ты думаешь, что от меня так легко избавиться?

Он поднял на нее глаза. Как же она прекрасна! Высокая, стройная, нежная… И, самое главное, она в безопасности. По крайней мере до тех пор, пока не вышла за него замуж. Потому что, на ком бы он ни женился, в течение года эта женщина станет вдовой. Или же отправится вслед за ним.

При этой мысли его сердце болезненно сжалось.

«Я не могу», – подумал он. Но боль, словно хищная птица, терзала его внутренности острыми когтями. О Боги, я не могу ее потерять. Ведь я только что ее нашел!

«Прекрати стенания, – мысленно осадил себя Тит. – Она не для тебя. И никогда ею не была».

– Мне пора, – сказал он вслух, вставая с мраморной скамьи. – Передай матери мои соболезнования. И будь добра, объясни ей, почему я не могу присутствовать на похоронах твоего отца. Так будет лучше для нас обоих.

Глаза Фаустины вновь наполнились слезами, но она из последних сил делала мужественное лицо.

– На самом деле, ты ведь так не думаешь, – прошептала она.

Тит отвел взгляд.

– Мне лучше уйти. – Да, так действительно будет лучше, прежде чем весть о смерти Траяна погрузит Рим в состояние безумия.

Лишь бы она не расплакалась, лишь бы не стала хватать его за руку, не стала бы умолять, чтобы он остался. И верно. Фаустина гордо вскинула голову и лишь протянула руку, чтобы поправить складки на его тоге. Увы, все обернулось еще хуже. Сделав шаг ему навстречу, она взяла его лицо в свои ладони и припала к его губам в поцелуе. Его руки тотчас обхватили ее за талию, и ее губы раскрылись навстречу его губам, словно лепестки розы.

«Прекрати», – подумал Тит, однако продолжил жадно пить нектар с ее губ, понимая, что совершает непростительную ошибку. Его руки скользили по ее телу – по тонкой талии, по холмикам грудей, по шелку волос. Она же в ответ всем телом прижалась к нему, отдавая себя его ласкам. В следующую секунду платье соскользнуло с ее плеча, и его губы ощутили теплый шелк ее кожи. Фаустина едва слышно что-то прошептала, увлекая его за собой, пока они не уперлись в стену дома, где их никто не мог увидеть, ни из сада, ни из атрия. Затем мгновение – платье соскользнуло со второго плеча. Тит с головой окунулся в исходивший от нее аромат гиацинтов.

На противоположной стороне доме стукнул ставень – кто-то открыл там окно, затем до Тита донеслись женские рыдания. Наверно, одна из рабынь, убирая комнату, оплакивает своего господина, подумал он и тотчас же устыдился самого себя. «Не прошло и часа, как я узнал о смерти императора, и вот теперь я раздеваю его внучатую племянницу! Более того, дочь Марка Норбана…»

Фаустина тоже притихла в его объятиях, как будто внезапно поняла, что кроме них двоих существует еще целый мир, и этот мир напугал ее.

– Мой отец мертв, – прошептала она сдавленным голосом и прижалась щекой к груди Тита. Он нежно обнял ее за плечи. С другой стороны дома вновь донесся стук ставень – на этот раз кто-то захлопнул окно – и очередной всхлип. Должно быть, все та же рабыня. Впрочем, вскоре в сад на поиски Фаустины пришлют еще кого-нибудь. Он осторожно отстранил ее от себя. Как ни странно, это далось ему даже с большим трудом, чем оторваться от ее губ.

– Ты рассчитывала соблазнить меня, чтобы потом я был вынужден на тебе жениться? – голос Тита прозвучал на удивление твердо. Тем временем его рука вернула ей на плечи платье. – Боюсь, из этого ничего не выйдет.

– Не то, чтобы рассчитывала, – ответила Фаустина, глядя ему в глаза, – но, с другой стороны, почему бы нет?

Тит окинул ее взглядом: светлые волосы выбились из прически, губы распухли от поцелуев, глаза покраснели от слез. Но вот голос был тверже стали.

– Я никому тебя не отдам, Тит.

– Но ведь мне грозит смерть! Неужели ты этого не поняла? – бросил он ей. – Как только на голову ее дорогого Публия возложат императорский венец, Плотина начнет сводить старые счеты. Вскоре в глухую полночь ко мне в дом вломится банда головорезов. Фаустина, умоляю тебя, хотя бы раз в жизни прислушайся к совету: держись от меня как можно дальше.

– Ни за что не поверю, что тебе нравятся покорные женщины, Тит. Сабина ведь всегда поступает всем наперекор и неизменно добивается своего. И я тоже. Может, в остальном между нами мало общего, но эта черта нас роднит.

Тит отвернулся, машинально то сжимая, то разжимая край помятой тоги. Глаза его горели, как будто в них швырнули пригоршню песка. Он все еще ощущал вкус ее губ, вкус шелковистой кожи ее плеча.

– Возможно, ты прав, – сказала Фаустина, обнимая его сзади за талию и прижимаясь горячей щекой к его спине. – Возможно, Адриан не оставит тебя в живых. Но самое худшее, Тит, что может случиться со мной, это то, что я останусь богатой вдовой. Он не посмеет причинить мне зло. По крайней мере пока женат на моей сестре. И если эта банда головорезов вломится в глухую полночь к тебе в дом, они…

Тит усмехнулся. На какой-то миг ему в голову закралась мысль о бегстве. Действительно: может, стоит, взяв с собой Фаустину, бежать из Рима? Например, в Британию или Испанию. Да куда угодно. С другой стороны, разве скроешься, если твой злейший враг – властелин всего мира?

Тит повернулся и вновь заключил Фаустину в объятия.

– Я люблю тебя, Анния Галерия Фаустина.

В тусклом свете сумерек они прижались друг к другу.

«Уходи, – приказал себе Тит. – Немедленно уходи. Ты ведь сам это прекрасно знаешь».

Увы, он словно прирос к земле. Ведь как уйти, если руки Фаустины крепко, словно канаты, обхватили его за талию, удерживая на одном месте.

– Скажи, что бы ты предпочла, – спросил он у нее. – Простое железное кольцо или новомодное золотое?

– Простое железное, – ответила Фаустина, поднимая голову от плеча Тита, и одарила его грустной улыбкой. – Железо – прочный металл. Оно живет долго. Вот и мы тоже. Мы тоже проживем долго и состаримся вместе. Вот увидишь, Тит, Адриан не посмеет тебя убить. И если мы с тобой поженимся, мне не грозит остаться вдовой. Наоборот, тем самым ты спасешь себя. Пока ты будешь его шурином, Адриан не посмеет прикоснуться к тебе даже пальцем.

Тит не стал с ней спорить. Фаустина же вытерла глаза и еще пару минут отчитывала его за малодушие.

– Тебе придется купить мне что-нибудь дорогое, чтобы загладить его, – шутливо заявила она.

Но Тит почти не слушал, пожирая ее глазами.

Одни боги ведают, сколько он сможет наслаждаться ею, когда они поженятся. И кого подошлют к нему, чтобы забрать его жизнь.

Викс

На следующий день после прибытия в Селинус мой новый император послал за мной. Нет, не мой, а просто новый император. Этот высокомерный ублюдок Адриан никогда не станет моим императором, правь он хоть тысячу лет. Я отсалютовал ему, переступая порог кабинета, наскоро набитого роскошью. Адриан сидел, лениво откинувшись на подушки кресла, бородатый, в черной тоге. Он читал какое-то письмо, а сам тем временем диктовал другое стоящему рядом секретарю. Вокруг него суетились вольноотпущенники – таскали туда-сюда горы корреспонденции, табличек и свитков, а также подарки чиновников, спешивших засвидетельствовать новому императору свою преданность. Адриан то и дело щелкал пальцами, довольно ловко управляя этим нескончаемым людским потоком, одновременно не забывая про письмо в руках, равно и про другое, которое диктовал. При этом он умудрялся ногой поглаживать спину собаки, дремавшей у его ног. Когда же я вошел, у него нашлось внимание и для меня.

– Прибыл по твоему приказу, – отчеканил я, вытягиваясь в струнку.

– …что касается садов на окраине Антиохии, то я повелеваю, чтобы Кастальский ключ был немедленно завален камнем. Этот ключ предсказал мне, что я стану императором. И я не желаю, чтобы кто-то другой получил от него точно такое же предсказание. А теперь подпиши письмо: Адриан, сын Траяна Цезаря.

С этими словами Адриан жестом велел секретарю писать дальше, а сам, многозначительно выгнув бровь, посмотрел на меня.

– По твоему приказу?

– По твоему приказу, Цезарь, – исправился я, давясь словами, и снова отдал салют.

– Вот это другое дело, – произнес Адриан, протягивая руку за свитком, чтобы взять его у секретаря. – Спасибо. Я подпишу сам. И принеси мне пакет для Верцингеторикса.

Пока Адриан подписывал документы, я стоял, глядя ему куда-то через плечо. Я не мог заставить себя посмотреть на него, потому что стоило мне это сделать, как к горлу подкатывался ком тошноты. Он прибыл вчера, на самом быстром судне, какое только нашлось в Антиохии. Сойдя с покрытой в знак траура головой с триремы с черными парусами, он склонился в поклоне, а в следующий миг императрица Плотина, бывшая императрица Плотина, стоявшая в кольце своих прихлебателей, громко приветствовала его как нового императора. Прихлебатели последовали ее примеру. Стоя за спинами других офицеров, я даже ни разу не хлопнул в ладоши. Мне хотелось одного: поскорее уехать из этого унылого безлюдного городишки, вернуться к моим солдатам. Мое сердце истосковалось по марш-броскам и походам, по бряцанию оружия, по крепким словечкам, которыми привык сыпать наш брат-солдат. В общем, я хотел вернуться в привычный и понятный для меня мир.

Я никак не ожидал, что Адриан вызовет меня к себе. Наверняка ведь у новоявленного императора есть дела поважнее, чем сводить счеты со старыми врагами. Мой послужной список говорил сам за себя. И пусть Адриан бессердечный ублюдок, но отнюдь не безмозглый. И наверняка захочет, чтобы я продолжил делать для него то, что делал для Траяна.

Впрочем, в следующий миг мне вспомнился его полный ненависти взгляд, каким он посмотрел на меня на пиру в Германии, взгляд, на который я ответил ему точно таким же, и по моей спине пробежал холодок.

Но, похоже, Адриану я был безразличен. Собственноручно добавив пару строк еще на одном свитке, он подозвал к себе очередного секретаря, который вручил мне толстый запечатанный пакет.

– Это твое новое назначение, Верцингеторикс.

– Назначение, Цезарь?

Интересно, что со мной сделают. Отрубят голову? Лишат званий? Выбросят на голую скалу где-нибудь посреди океана, чтобы я умер от голода и жажды?

– Да, ты должен немедленно отбыть отсюда.

У меня отлегло от души. Главное, чтобы я мог увести своих солдат в Германию. От Германии до Рима далеко. Там, на севере, я смогу выбросить Адриана из головы. Меня ждут новые сражения с даками. Я буду командовать моими воинами, командовать так, как сочту нужным. И мне не будет никакого дела до того, кто там в Риме нацепил на себя пурпурную тогу. Я буду сам себе хозяин.

«Если Траян не оправится, шептал мне на ухо голос Миры, ты будешь служить не Траяну, а Риму».

Траян – это Рим, сказал тогда я, как всегда уверенный в своей правоте.

«Не навсегда».

По моей спине вновь пробежала дрожь. Но я выбросил слова Миры из головы и взял в руку пакет с письмами.

– Я должен отбыть в Германию, Цезарь? – уточнил я.

– Нет, – Адриан даже не поднял головы от таблички. – В Рим.

– В Рим?

– Да. Ты получил повышение. Отныне ты служишь в моей преторианской гвардии.

Я оторопел. Я лишился дара речи. Вокруг меня по-прежнему суетились секретари, вольноотпущенники таскали какие-то корзины, рабы застыли рядом с острыми перьями наготове. Все были заняты, каждый своим делом, и никто не заметил, что я на мгновение окаменел, словно статуя.

– Но ведь у меня есть легион, – хрипло возразил я. – Десятый Фиделис.

Мой Десятый. Я шел к нему все эти годы.

– Больше нет. – Адриан взял со стола восковую табличку и, пробежав по ней глазами, протянул руку за новым пером. – В таком количестве новых командиров нужды нет. Новых кампаний в ближайшее время не предвидится. Дакия – это бездонная дыра, съедающая наши ресурсы. Пусть лучше ею владеют мятежники. Я не намерен постоянно держать там целый легион. Кроме того, – равнодушно добавил Адриан, – Парфянская кампания должна быть немедленно закончена. Армения, Месопотамия, Ассирия и другие завоеванные территории, – наши легионы будут выведены из них в самое ближайшее время.

Если до этих слов я успел превратиться в камень, то теперь я превратился в глыбу льда.

Дакия – та самая Дакия, чьего царя я когда-то собственноручно лишил жизни. Царя, у которого была сила десятерых. Дакия, где за этот подвиг мне было доверено носить полкового орла. Армения, где мне впервые было доверено командовать когортой. Месопотамия, где я, на берегу Евфрата, предал земле тело Юлия. Ассирия, где на моих глазах погиб Филипп, где я сам принял в плечо стрелу, предназначавшуюся Траяну, после чего заслужил прозвище Верцингеторикс Красный. И вот ничего из этого больше нет. Все мои усилия были напрасны. Подаренное Траяном кольцо жгло мне палец. Parthicus. Покоритель Парфии.

– Но почему? – прохрипел я.

Адриан впервые поднял на меня глаза, и я увидел в них нечто похожее на усмешку.

– Ты думаешь, я стану обсуждать государственную политику со стражником?

В этот момент я был голов придушить его голыми руками.

– Не переживай, – тем временем продолжал Адриан. – Я учел все твои предыдущие заслуги, так что твои таланты будут востребованы. Ты станешь прекрасной находкой для моей личной гвардии. Более того, у меня есть для тебя небольшое поручение, которое ты должен выполнить по пути в Рим. Оставьте нас одних! – приказал он остальным.

Рабы, вольноотпущенники, секретари вереницей потянулись к двери. Я же стоял, словно каменный столб, сжимая в руке пакет с назначением, который только что лишил меня будущего и перечеркнул все мое прошлое. Как только дверь за последним рабом закрылась, улыбки Адриана как не бывало.

– Этого приказа в этом пакете нет. Ты получишь его непосредственно от меня. Есть пятеро, которых нужно убрать. Это мои соперники. Их имена я сообщу тебе позже. Для выполнения этого задания можешь взять с собой сколько угодно своих людей. Главное, чтобы с этими пятью было покончено. После чего ты вернешься в Рим и приступишь к своим новым обязанностям преторианца.

Вместо ответа я швырнул в него пакетом с новым назначением. Увы, этот ублюдок был ловок. Здесь я воздам ему должное. Одно стремительное движение руки, и пакет отлетел к стене, даже не коснувшись его лица. Я же сложил на груди руки и плюнул в пол.

– Я не наемный убийца, – бросил ему я, на сей раз не утруждая себя учтивостью. – Для грязной работы подыщи себе сговорчивых головорезов.

– А ты и есть головорез, – спокойно возразил Адриан. – Более того, головорез талантливый. И я хочу видеть тебя на моей стороне. Обещаю тебе блестящую карьеру. Но ее ты купишь этими пятью трупами.

– Если ты надеешься, что я стану убивать твоих соперников…

– Станешь. Никуда не денешься. Ведь у тебя есть жена и, если не ошибаюсь, две дочери. Ах да, еще мальчишка, которого ты воспитываешь. Ты ведь не хочешь, чтобы с ними что-то случилось?

– Не волнуйся, я все для этого сделаю.

«Я возьму Миру и детей и исчезну где-нибудь в лесах прежде, чем соглядатаи Адриана выйдут на мой след».

– А твои солдаты?

Огромный охотничий пес Адриана поднялся с пола и злобно посмотрел на меня. Адриан нежно почесал ему за ухом.

– Этот твой центурион-галл, с которым ты делил контуберний, когда пришел служить в Десятый. Африканец, которого ты недавно повысил до опциона за то, что он спас твою жизнь при Осроэне. Все остальные. Да что там! Весь твой Десятый легион! Мне ничего не стоит отдать приказ о его децимации. Повод всегда найдется. Более того, я сделаю все для того, чтобы этим каждым десятым стал тот, кого ты особенно ценишь. После чего я вообще его распущу. Тех, кто останется жить, распихаю по другим легионам. Какая цена татуировкам, которые я вижу на твоих плечах, цифре десять и орлу, если и сам легион, и его подвиги вскоре будут забыты. О них никто даже не вспомнит.

Моя рука машинально потянулась к рукоятке меча. Разумеется, никакого меча при мне не было. Никто не входил к императору вооруженным.

– Вот это настоящий боевой дух. – Адриан неожиданно улыбнулся мне, сверкнул белыми зубами в обрамлении темной бороды. – Можешь сколько угодно меня ненавидеть, можешь думать обо мне что угодно. Это твое право, когда ты будешь перерезать этим пятерым горло. Мой тебе совет: постарайся сосредоточиться при этом на чем-то приятном. Обещаю, что щедро отблагодарю тебя, когда вернусь в Рим. Может даже, сделаю тебя преторианским префектом. Нет, конечно, сенат наверняка устроит шум по поводу гибели тех пятерых, чьи имена я тебе назову. Ничего страшного. Я возложу вину за убийство пятерых достойных граждан на нынешнего префекта. Во избежание позора публичной казни ему будет позволено совершить самоубийство. И если ты покажешь себя самым достойным образом, то вскоре займешь его место. А это – приличная добавка к жалованью, престиж, положение в обществе. Неплохое вознаграждение для такого головореза, как ты.

Преторианцы. Элита элит. Но наш брат-легионер знал им настоящую цену. Дворцовая стража, пусть даже в доспехах. Никогда не видевшие ни крови, ни грязи, ни пыли. Не знавшие даже укола мечом. Привыкшие послушно шагать за императором, куда бы тот ни направился. От безделья с годами они только жирели на дворцовых харчах.

Префекты? Сторожевые псы императора. Они только и занимались, что ночами пытались распутать несуществующие заговоры, или же подсылали соглядатаев шпионить за друзьями и близкими императора. Их боялись. Перед ними заискивали. Сами же они умирали от скуки.

– Цезарь, – процедил я сквозь зубы. – Я скорее всажу тебе в спину кинжал, чем стану тебя охранять.

– Я это предвидел. – Все так же улыбаясь мне своей безумной улыбкой, Адриан отодвинул кресло. – Но я скорее доверю охрану своей жизни врагу, чем другу. Друзья ожидают от вас услуг, друзья обижаются, когда не получают того, на что рассчитывали, друзья предают. Нет, конечно, враг тоже может предать, к этому нужно всегда быть готовым. К тому же я хорошо тебя знаю, Верцингеторикс. Мне известны твои подвиги, которые ты совершил на полях сражений. И ты станешь охранять мою спину от других врагов, ибо захочешь уберечь меня от своей собственной мести.

Видя моя растерянность, Адриан еще шире расплылся в улыбке.

– Траяну нравилось, чтобы те, кто служит ему, его любили. Я не Траян.

– Ты не достоин его сапог!

– Согласен, – спокойно признал Адриан.

Его ответ сразил меня наповал.

– Траян был порядочным человеком, – продолжал тем временем Адриан, задумчиво поглаживая шею псу. – Наверно, императору следует быть порядочным, если он хочет как можно дольше продержаться на троне. Август это знал. Безжалостный деспот, он умел предстать в глазах окружающих этаким душкой. Весьма разумно с его стороны, потому что безжалостных деспотов, как правило, убивают. Калигула, Нерон, Домициан. Достаточно вспомнить их имена. А вот добрые правители правят долго: Веспасиан, Траян. Мое имя будет звучать в одном ряду с ними. Но если эти двое были добрыми по натуре, то я – нет. Я умею быть жестоким. Но я также прекрасно умею надевать маски, так что мало кто догадывается, каков я на самом деле. Охота помогает мне выпускать пар, позволяет проливать кровь, правда, не людскую, а кровь животных.

Мне тотчас вспомнилось, как в Дакии Адриан убил оленя. С какой самодовольной улыбкой на лице смотрел он тогда на свою забрызганную кровью ногу!

Адриан слегка встрепенулся, возвращаясь к нашему разговору.

– Так что не обольщайся, Верцингеторикс. Для меня доброта – не более чем маска. И если кто-то перешел мне дорогу, я тотчас ее сбрасываю. Помни об этом.

С этими словами он поднялся из-за стола – внушительная фигура в безукоризненных складках черной тоги – и пересек комнату, чтобы поднять с пола пакет с новым назначением, которым я швырнул в него.

– Можешь идти, – произнес он, вручая мне пакет. – Думаю, мы с тобой сработаемся.

– А я думаю, ты всего лишь рябой трус, – спокойно возразил я. – И всегда им был. Разница лишь в том, что теперь ты просто рябой трус в пурпурной тоге.

По лицу Адриана пробежала тень, как будто под зеркальной гладью озера пошевелилось некое подводное чудовище. Он было занес руку, чтобы меня ударить, но в этой комнате ловким был не он один. Перехватив его запястье, я так резко отвел его руку в сторону, что он покачнулся. Пес оскалился и зарычал.

– Ты уже однажды ударил меня, в Дакии, – процедил я. – Хорошо, я буду работать на тебя, Цезарь, ведь ты не оставил мне выбора. Я убью твоих врагов, и даже стану охранять твою вонючую спину. Но я уже предупредил тебя как-то раз: попробуй только поднять на меня руку.

Адриан медленно выпрямился. По идее, мне полагалось окаменеть от ужаса. Это бородатое лицо, эти холодные, словно у статуи, глаза – их взгляд обратил бы в камень даже бога. Но я не бог. Я всего лишь глупый варвар, который никогда не знает, где пора остановиться. И я спокойно встретил его взгляд.

Адриан не выдержал первым.

– Ступай, – произнес он. Голос его даже не дрогнул. – Тебя ждут твои новые обязанности, мне же еще нужно составить план похоронной процессии. Траян был великий муж и достоин подобающих похорон, – добавил он, причем, что поразило меня больше всего, совершенно искренне. – Кстати, скажи моей жене, чтобы она вошла. Она наверняка уже устала ждать за дверью.

Я повернулся, чтобы выполнить его распоряжение.

– Ах да, как я мог забыть, – раздался за моей спиной его голос. Я обернулся. – Императрица Вибия Сабина. Кстати, по словам вдовствующей императрицы Плотины, день, когда умер Траян, вы провели вместе. Причем не в первый раз.

Адриан поднял глаза от восковой таблички.

– Ты спал с моей женой?

Мне вспомнились слова Сабины о том, что ложь вряд ли спасет мою жизнь. Но у меня еще были Мира, мои дочери, мои солдаты.

– Нет, – сказал я.

– В таком случае можешь идти, Верцингеторикс, – сказал Адриан и вернулся к делам. Охотничий пес вновь свернулся у его ног. – На сегодня все.

На следующий день новый император был готов к отплытию. По его приказу на берегу моря был сооружен высокий погребальный костер, к которому, когда он был готов, подпустили толпу. У Адриана уже была с собой урна, в которой останки Траяна проделают путь до Рима. Некогда безлюдная гавань была полна людей. Трирему одели в черные паруса. Чиновники пытались заранее занять для себя места поудобней. Тут же сновали рабы, грузя на корабль то, что не успели погрузить заранее. Солдаты строились ровными рядами, чтобы воздать императору – настоящему императору – последние почести. Многие плакали, не стесняясь слез, но большинство обсуждали нового императора. Какой прекрасный муж, говорили они. Какой образованный. Какой опытный. Достойный преемник Траяна.

Меня от этих разговоров тошнило. К счастью, мне не пришлось их долго выслушивать. В конце концов эта трирема отправится в Рим без меня. Вместо того чтобы провожать ее на пристани, я отправился в холмы за городом. По заросшей травой тропинке я поднялся к разрушенному храму, в котором недавно оплакал Траяна, даже не представляя, какой новый ад ждет меня впереди. В храме я обнаружил Сабину. Опустив плечи, она сидела на поваленной колонне. Она успела облачиться в черное и была готова к отплытию в Рим. На ней была жесткая черная стола – не иначе, как выбранная Плотиной, золотистая вуаль и парик с фальшивыми светлыми косами, скрывавший ее коротко остриженные волосы.

– Ступай, – услышав мои шаги, она расправила плечи, однако даже не повернулась ко мне. – Я приду, когда корабль будет готов отплыть. И ни минутой раньше.

– Это я.

Лишь тогда она обернулась, и я заметил, что глаза ее покраснели от слез.

– Мне казалось, что я отослала преторианцев с запиской, – сказала она, рассматривая меня придирчивым взглядом.

– Не совсем. – Я тоже посмотрел на свою новую форму. Как я ее ненавидел! Бесполезная кираса, дурацкая красная юбчонка, еще более дурацкий плащ, слишком тонкий, чтобы уберечь от непогоды. – В этой одежке я как петух. Наверно, и пользы от меня, как от петуха. Ни яиц не несу, ни даков не убиваю.

– Мой наряд не лучше, – Сабина стащила с головы светлый парик и забросила его в лопухи рядом с колонной. – Мы с тобой оба получили повышение. Лично я даже не предполагала. А ты?

Когда нас обоих по приказу Плотины почти на трое суток заперли в полуразрушенном доме, мы провели почти все это время, размышляя о том, какая судьба нас ждет. Нам обоим было прекрасно известно, как начинаются государственные перевороты. Похоже, этот был хорошо подготовлен. Пока мы с ней сидели взаперти, Сабина, словно кошка, расхаживала из угла в угол, пытаясь добиться ответов у приставленного к двери преторианца. Вместо этого ей было велено закрыть рот. В свою очередь, я пытался вычислить, сколько преторианцев дежурят за дверью и скольких я смогу отправить на тот свет, если они вдруг явятся за мной. Увы, мы оба ошибались, и она, и я. И вот теперь мы снова сидели рядом: не просто Викс и Сабина, покрытый шрамами легионер и искательница приключений, а императрица Вибия Сабина и преторианец Верцингеторикс.

– Я получил новый приказ, – сказал я и вкратце посвятил ее в кровавые планы ее мужа, от которых зависело и мое повышение, и мое понижение, моя награда и мое наказание.

– Как это похоже на Адриана, – поморщила носик Сабина. – Связать все в один аккуратный узел.

– Кстати, ты слышала, что он отзывает легионы? Что возвращает врагу все завоеванные провинции? Армению, Месопотамию, Ассирию. Даже Дакию.

– Нам их все равно было не удержать, – негромко возразила Сабина. – По крайней мере без Траяна.

– Но ведь мы четыре года подряд одерживали победы!

– Ты сотворил пустыню, и назвал это миром, – процитировала Сабина.

– Это кто так сказал? Тит?

– Он самый. А до него Тацит. Потом Тит, в одном из своих писем. И они оба правы. Все это… – Сабина обвела взглядом скалистый утес, с которого открывался вид на лазурный горизонт. Где-то там вдали раскинулись завоеванные нами пустыни. – Нам все равно их не удержать. Даже Траян понимал, что наших сил на это не хватит.

– И поэтому сразу нужно было отказываться? – спросил я и потер больное плечо. Мне до сих пор казалось, что в нем застряла стрела, та самая, что пронзила меня под стенами Хатры. – После всего, через что мы прошли? После того, сколько жизней мы положили во имя этих побед?

Юлий. Филипп. Сотни солдат, которых я похоронил на берегах Евфрата?

– Думаю, что да, – тихо сказала Сабина.

– Тогда чем нам доказать, что мы там были? – воскликнул я. – Скажи, чем?

У Сабины не нашлось ответа. Да и откуда ему быть? Кроме нескольких шрамов все, что мне оставили в память о себе военные походы, это разная мелочь, которую я накопил за эти годы на дне вещмешка. Отцовский амулет, подаренное императором кольцо. Платок жены. Львиная шкура. Несколько медалей. Сережка возлюбленной. Не густо, если как следует призадуматься.

Я сел на другой конец поваленной колонны и принялся размахивать моим новым дурацким шлемом, держа его за дурацкую кожаную лямку. Сабина сидела, молча обхватив колени. Так мы с ней просидели какое-то время, не проронив ни слова. Среди колонн нахально чирикали какие-то птицы. Да и почему бы им не чиркать, здесь ведь не было никакого жреца, чтобы их прогнать. Яркое солнечное утро, такое прекрасное.

– Императрица Рима, – произнес я наконец, пробуя на вкус ее новый титул. – Ну, кто бы мог подумать!

Сабина грустно улыбнулась мне.

– По крайней мере это будет интересно.

– Верно, нечего вешать нос.

– Интересно или нет, – продолжила она. – Я бы предпочла вернуться в те дни, когда мне было всего восемнадцать, и навсегда остаться в отцовском доме. И никогда не выходить замуж.

Наверно, мне тоже следовало остаться в ее отцовском доме. Например, в качестве телохранителя, вместо того, чтобы идти служить в легионы. Поступи я так, и я бы до сих пор вел сытую и спокойную жизнь: сопровождал бы сенатора Марка Норбана в Капитолийскую библиотеку и назад домой, а не сидел бы сейчас непонятно где в развалинах полуразрушенного храма.

– Может, отец мне поможет, – без особой надежды сказала Сабина, крепче обхватывая колени. – Вдруг он разгадает эту жуткую тайну с усыновлением, устроенную Плотиной, чтобы возвести на престол своего дорого Публия.

Сабина покачала головой, как будто споря сама с собой.

– О боги, вряд ли отец мне поможет. Он слишком стар.

Я подумал о своем отце. Если он еще жив, то примерно одних лет с Траяном. Последнее письмо от матери я получил года два назад. Она писала, что у них все хорошо. Но за два года могло произойти многое. Интересно, он по-прежнему копается в своем саду? Он такой же седой, как Траян? Или же, как и Траян, умер, жадно хватая ртом воздух, прежде чем я успел к его смертному одру? Неожиданно меня потянуло домой.

Британия? Могу ли называть ее своим домом? Да и есть ли он у меня вообще, этот дом? «Какая разница», – подумал я. Где бы ни он находился, Адриан никогда меня туда не отпустит. Мои родители умрут, и я никогда не увижу их снова. Я не видел их с тех самых пор, когда мне было восемнадцать. Когда я оставил отчий дом, мечтая о славе.

– Всю мою жизнь, – голос Сабины вывел меня из раздумий. Она говорила надрывно, как будто захлебываясь, и я понял, что она плачет. Я ни разу не видел ее плачущей, по крайней все эти годы, пока мы с ней были знакомы. Слезы катились по ее лицу и капали с подбородка на платье. – Всю свою жизнь, – повторила она, – я думала, что отправляюсь в приключения лишь потому, что таково мое желание. Что могу исполнить свой долг, сделать что-то хорошее этому миру, и одновременно жить той жизнью, какой хочу. Но ведь это не так, правда? Я ввязывалась в приключения лишь потому, что мне позволял отец, а потом Адриан и Траян. Любому из них ничего не стоило остановить меня, когда им захочется, и вот теперь это сделал Адриан. Никаких новых приключений для императрицы Рима.

Я мог вспомнить бессчетное количество раз, когда я ждал, когда же наконец невозмутимая маска на ее лице даст трещину. Ждал, когда она сломается, даст выход слезам. И вот теперь я видел, как она плачет, и сердце мое было готово разорваться от боли. Сабина повернула ко мне заплаканное лицо, бледное, с печатью душевных мук.

– Не было у меня никакой свободы, никогда не было!

– Ее нет ни у кого, – ответил я.

– Вибия Сабина, Императрица семи холмов. – Сабина вновь одарила меня своей новой, горькой улыбкой. – Если как следует призадумываться, это означает лишь одно: просто жена. И ничего более.

Увижу ли я когда-нибудь мою жену, задумался я. Рыжеватые волосы Миры, ее тонкую, перехваченную пояском талию, гордо вздернутый подбородок, которым она привыкла указывать, когда руки бывали заняты. Мой большой палец машинально нащупал край голубого платка, торчавший из-под наруча, и нежно его погладил. Ну почему я не попросил, чтобы мой легион перевели в Иудею? Ведь как мечтала об этом Мира! Почему я не подарил ей жизнь, достойную жены последнего живого наследника Масады?

Впрочем, я тотчас прогнал эти мысли прочь. Я не мог о ней думать, просто не мог, и все. Ощущение было такое, будто мне проткнули копьем живот.

– Согласен, возможно, слово «императрица» означает просто жену, – сказал я, обращаясь к Сабине. – Зато «преторианец» означает «наемный убийца». Ибо вот кто я теперь. На пути в Рим мне поручено сделать несколько остановок, чтобы убить врагов твоего мужа.

– Всех его врагов? – с горечью в голосе уточнила Сабина. – Боюсь, что список окажется слишком длинным для одного человека. Даже для тебя.

– Его пятерых главных врагов.

Их список я получил лишь сегодня утром. В нем значились два бывших консула, Цельс и Пальма. Бывший наместник Дакии Луций Квиет. Он же мой бывший командир. Но самый страшный удар ждал меня в конце списка. Мое сердце екнуло, а потом и вовсе остановилось, когда я прочел последнее имя. Тит.

Мне тотчас вспомнилась одна из его самых дурацких цитат. Не то из Овидия, не то из Ювенала. Что-то такое, что Тит однажды обронил в разговоре со мной по поводу моего мрачного настроения, когда я слишком близко к сердцу принял какую-то неудачу.

– Будь терпелив и крепок духом, – сказал он, с сочувствием на меня глядя. – В один прекрасный день эта боль может принести тебе пользу.

Но какую пользу может принести мне эта боль? Боль от осознания того, что должен вонзить свой меч в сердце одного из достойнейших людей в этом мире?

– Может, мне стоит пронзить мечом собственное сердце, – произнес я вслух. – Может, так я и должен был поступить, когда умер Траян.

– Поступи ты так, и империя обеднела бы, – возразила Сабина. Она положила щеку на сложенные руки и умолкла. Молчал и я.

Я сидел с ней рядом, перебирая пальцами медали, полученные за участие в кампаниях, единственное, что мне официально разрешили носить поверх преторианской формы. Медали, которые я получил в знак завоевания новых земель. И вот теперь эти земли, которые дались нам потом и кровью, вновь перейдут к варварам и зарастут сорной травой. Я не имел права носить вместе с новой формой львиную шкуру, равно как другие дорогие мне амулеты, подаренные женой, отцом или Сабиной.

– Преторианцы не цепляют на себя всякий мусор, – это или примерно это было сказано мне преторианцем, которому Адриан велел ввести меня в курс моих новых обязанностей. Я врезал ему кулаком в нос, и он взвыл, как пес. Наверно, я просто разучился слушать чужие приказы, поскольку привык отдавать их сам.

– Боюсь, что мне пора идти. – Сабина бросила взгляд на каменистую тропу, что вела в заброшенную гавань. Даже с того места, где мы с ней сидели, мне была видна царившая там сутолока. – От меня ждут исполнения моих новых обязанностей. Они хотят, чтобы я стояла, как статуя, и улыбалась. Собственно говоря, это единственное, чего ждут от императрицы. Разумеется, по прибытии в Рим меня ожидают и другие, не менее важные дела. Я буду обязана поводить время за ткацким станком. Надзирать за рабами. Устраивать во дворце пиры. Вот они – мои теперешние обязанности. По крайней мере по словам Плотины. О, боги, как же я ее недооценивала!

– Не горюй, ты найдешь способ отравить этой суке жизнь.

– А еще она ждет, когда я начну приносить приплод. Но слава богам, это интересует Адриана меньше всего. Похоже, наследники его вообще не волнуют. По крайней мере рожденные мною. – Сабина поморщилась. – Ты можешь представить себе Адрианова сына? То, что он наследует империю? Это был бы конец всему человечеству.

– Но ведь это будет и твой сын. Так что все не так уж и плохо, – сказал я и вспомнил собственных дочерей. Мои дорогие крошки. Дине недавно исполнилось три, Чайе чуть больше года. Увы, отныне обе – заложницы Адриана. От моей верности ему зависят их жизни, хотя ни одна, ни другая еще об этом не ведают. Да и знают ли они, кто я такой? И если мне суждено погибнуть, вспомнят ли они когда-нибудь своего отца?

– Может, мне стоит забеременеть? – задумчиво спросила Сабина, размышляя вслух. – У Адриана не возникнет заблуждений на это счет. Он будет точно знать, что это не его ребенок. Может, тогда он разведется со мной?

– Не говори глупостей. Он скорее тебя убьет, чем даст развод.

– Верно, он терпеть не может, когда его выставляют посмешищем.

– А неплохо бы выставить, – со злостью сказал я. – Продолжай брить голову, води дружбу с плебеями, подбирай себе слуг на улице, ходи босая вдоль Тибра, бери себе в любовники тех, кто станет насмехаться над ним, лежа в твоей постели. Только не превращайся в жену, какая ему нужна, в холодную мраморную статую. Пусть Рим смеется, а он пусть кусает локти, что женился на тебе.

– Золотая мысль! – воскликнула Сабина. – Может, не будем тянуть?

Я посмотрел на нее. Ее лицо было каменной маской. Голубые глаза сверкали холодными колючими льдинками.

– Не хочешь мне помочь? – спросила она. – Давай выставим Адриана посмешищем?

«Ты спал с моей женой?» – шепнул мне на ухо Адриан, и в его шепоте мне послышался убийственный холод стали. Я посмотрел на новую императрицу Рима. Она – на меня.

Нет, я ее не хотел. Видит бог, я ее не хотел. Я хотел мою Миру. Но моя рука уже потянулась к ней. Я рывком поднял Сабину с колонны, а в следующий миг жадно впился ей в губы. Она подалась в мои объятья и, обхватив меня ногами, с какой-то животной страстью ответила на мой поцелуй. Сорвав пряжки с ее жесткого траурного платья, я своей солдатской пятерней взъерошил ее коротко стриженные волосы.

– Обещай мне, что никогда не отпустишь их снова, – прошептал я, опуская ее на траву. – Он ненавидит твои короткие волосы.

– Обещаю. – Сабина обхватила меня за шею, притягивая ближе к себе. – А теперь замолчи и возьми меня.

Никаких ласк, никаких нежностей – только плотская страсть и ярость. И еще, наверно, дружба. Похоть, любовь, и даже редкие приступы ненависти – в эти минуты они слились для нас в единое целое.

Когда все закончилось, я помог ей подняться. Сабина расправила платье и вернула на место светлый парик. Какое-то время мы постояли рядом, глядя с высоты утеса на морской берег, у которого ее уже ждала трирема. А рядом, сотня императорских слуг возводила для Траяна погребальный костер. Впрочем, ни Сабина, ни я ничего этого не замечали. Перед нашим мысленным взором маячил Рим. Нет, не тот Рим, который мы знали. Рим новый, полный опасностей. Рим, который ожидал нас.

Я положил Сабине на плечо руку. Она накрыла ее своей, и на какой-то миг наши пальцы переплелись, а уголок ее рта скривился в подобии улыбки. Но уже в следующее мгновение она накинула на голову золотистую вуаль и, оставив меня стоять, зашагала по тропинке к берегу, чтобы застыть там мраморной статуей рядом с новым императором, отплывающим под ликующие возгласы толпы в Рим.

Я тоже спустился вниз и занял место в строю, рядом с другими солдатами, и когда погребальный костер Траяна наконец догорел, мои глаза все еще были полны слез.

Мой император ушел. Его место занял новый. Вон он стоит, нацепив на лицо маску скорби.

«Ты спал с моей женой?»

«Да, Цезарь, – мысленно ответил я. – На следующий день после того, как ты отнял у меня легион, взамен вручив список тех, кого я должен убить. Я спал с твоей женой».

И, между прочим, сделал ей ребенка.

А в один прекрасный день ты умрешь, причем у меня на глазах.

Но пока я тебе об этом не скажу. Подожду до лучших времен.

Историческая справка

Кроме Викса и нескольких второстепенных персонажей, все действующие лица «Императрицы семи холмов» отнюдь не плод авторского вымысла. Императоры Траян и Адриан, их жены Плотина и Сабина, друзья Викса Тит и Симон, даже усыновленный Виксом Антиной – все они реальные личности. Жизнь и карьера Викса основана на жизнеописаниях нескольких известных солдат того времени, в частности, офицера кавалерии Тиберия Клавдия Максима, который действительно пленил умирающего дакийского царя Децебала и принес Траяну его голову, а также Марка Турбона, который благодаря своей доблести от рядового легионера дослужился до преторианского префекта при императоре Адриане. Таким образом, в моей книге Викс в некотором роде присвоил себе заслуги других людей, чему он вряд ли был бы рад. Редко кому из рядовых легионеров удавался столь стремительный взлет, как то случилось с Виксом, но исключать такую возможность нельзя. Длительные военные кампании Траяна несли с собой огромные человеческие потери, в том числе и среди офицеров, что открывало возможности карьерного роста тем, кому повезло остаться в живых. Повышения раздавались в награду за проявленный героизм. При этом немаловажно было попасть под крыло кого-то из начальства. Пользуясь благосклонностью императора или кого-то из старших офицерских чинов, даже простой легионер как Викс мог мечтать о повышении в звании.

Приключения Сабины не дошли до нас в виде надежных исторических свидетельств. В тех же, что дошли, четко просматривается вражда между ней и ее мужем Адрианом. Будучи гомосексуалистом, он женился на ней по политическим соображениям, однако вскоре проникся к ней неприязнью якобы за ее «приступы дурного настроения». В свою очередь Сабина не раз публично заявляла, что не желает иметь от него детей, ибо они были бы несчастьем для человеческого рода. Реальная Сабина, как и героиня этой книги, действительно повидала мир. Она ездила вслед за мужем во время его путешествий, что дает основания полагать, что склонность к приключениям была ей свойственна. Степень ее свободы порой вызывает удивление. С другой стороны, римские женщины никогда не сидели взаперти, пользуясь той свободой, какую им удавалось получить у мужей и отцов. Так что, несмотря на традиционный суровый образ paterfamilias, железным кулаком сжимавшего бразды правления семейством, Древний Рим знал и любящих отцов (известно, что Цицерон баловал своих дочерей), и любящих мужей. Немало римских женщин путешествовали по провинциям, возя за собой детей, в то время как их мужья служили наместниками или начальниками гарнизонов. Были случаи, когда отдельные любительницы приключений сопровождали мужей в военных походах. Так, например, внучка императора Августа, Агриппина Старшая, сопровождала мужа во время всех его войн. И я решила, почему бы не позволить сделать то же самое моим героиням, Сабине и Мире? Благотворительная деятельность Сабины была в духе того времени, ею занимались многие патрицианки. Известна, например, ее щедрая финансовая помощь сиротам. Чего нельзя утверждать точно, так это того, что у нее имелись внебрачные связи. Тем не менее Адриан удалил от двора нескольких мужчин за то, что они-де «слишком фамильярны» в общении с его супругой, в том числе одного из своих преторианцев. Мы не знаем, стояли ли за этими обвинениями реальные факты супружеской неверности или же императрица легко заводила дружбу, в том числе и с мужчинами.

Иное дело – императрица Плотина. По всей видимости, на страницах моей книги я несправедлива к супруге Траяна, которая вошла в историю как милая, но вполне обычная женщина, которая никогда не вмешивалась в политику. А вот усыновление Траяном Адриана на смертном одре – история действительно темная, и по Риму ходили упорные слухи, будто императрица приложила к этому руку. Всю свою жизнь она опекала его; подтолкнула к браку с Сабиной, чтобы крепче привязать к императорской семье, и не делала секрета из своих надежд в один прекрасный день увидеть его преемником своего мужа. И хотя Траян воздавал Адриану заслуженные почести, отношения между ними никогда не отличались теплотой. Траян действительно предлагал направить сенату небольшой список кандидатур (хотя Тит, в силу своей молодости, по всей видимости, в него не вошел), который поручил составить своему вольноотпущеннику Федиму. Однако Плотина сочинила свой собственный указ об усыновлении Адриана и сама подписала его, пока ее муж лежал на смертном одре. Разыгранный ею фарс с телом умершего мужа, сколь омерзительным он бы ни показался, вполне в духе того времени, тем более что слухи о том, что она якобы нарочно утаила смерть Траяна, чтобы составить фальшивое завещание, с завидным упорством ходили среди ее современников, чьи записки дошли до наших дней. Возможно, я очернила Плотину, изобразив ее психически ненормальной женщиной и воровкой. Тем не менее Траян, уже лежа на смертном одре, действительно высказывал предположение, что его отравил кто-то из близких. Известно также, что его секретарь, вольноотпущенник Федим, внезапно умер в тот самый день, когда Адриан был объявлен императором, как будто кто-то решил от него избавиться.

Признаюсь, я позволила себе небольшие вольности с историческими деталями, слегка «ужала» события, подогнала под сюжет книги даты и место действия. Так, например, я слегка подвинула дакийские войны и восстание на Кипре, чтобы Викс мог принять в них участие, зато отодвинула год, проведенный Адрианом в Афинах в качестве магистрата.

Реальная Анния Галерия Фаустина приходилась Сабине не сводной сестрой, а сводной племянницей (их семейное древо – настоящий узел переплетающихся ветвей, которое просто требовалось упростить для удобства читателя). И хотя дата обручения Фаустины с Титом неизвестна, возможно, оно имело место на несколько лет раньше, чем в нашей книге, как, впрочем, и замужество Сабины. Неизвестно, служил ли когда-нибудь Тит трибуном в легионе, но это, как правило, была первая ступень в карьере любого молодого политика. Зато хорошо известна его неприязнь к военной службе, какую он испытывал на протяжении всей своей жизни. Чтобы карьера Тита «вписалась» в роман, я также позволила себе некоторые вольности с датами таких строительных начинаний Траяна, как Триумфальная колонна и общественные бани, которые до сих пор украшают собой центр современного Рима.

Легион, в котором служил Викс, Десятый Фиделис, – целиком и полностью плод моего воображения, однако в основу его подвигов легли подвиги, совершенные другими легионами во время Дакийской и Парфянской кампаний. Адриан присутствовал при осаде Сармизегетузы, правда, как легат другого легиона. Но в целом ход Дакийской и Парфянской кампаний был таков, каким показан на страницах этой книги.

Точно так же некоторые на первый взгляд странные вещи, которые читатель может найти в ней, соответствуют истине. Например, нам может показаться смехотворной сама идея тайных предсказаний астрологов, однако известно, что в юности Адриану было предсказано, что в будущем его ждет пурпурная тога. (Впрочем, так бывало почти со всеми императорами.)

То, что Траян порой оказывался на волосок от смерти, тоже исторический факт. При Хатре он действительно едва не стал жертвой лучника, разглядевшего в гуще римлян его седую голову. Он также чудом избежал смерти под завалами во время разрушительного землетрясения в Антиохии. В исторических источниках также упоминается женщина, которая не только осталась жива, будучи погребенной под обломками дома, но и родила ребенка. Обоих спасло ее грудное молоко.

Современный читатель может удивиться тому, что два знаменитых римских императора были гомосексуалистами, или по крайней мере предпочитавшими мужчин бисексуалами. Надо сказать, что в Древнем Риме на такие вещи смотрели спокойно. Более того, бисексуальность была среди представителей правящих классов скорее нормой, нежели исключением. И Траян, и Адриан заключили браки по политическим соображениям, но их отношения с женами, по всей видимости, оставались платоническими, поскольку оба не скрывали своих сексуальных предпочтений. При этом ни один историк не усомнился в мужественности обоих. Разница лишь в том, что удивительная популярность Траяна имеет многочисленные документальные подтверждения, в то время как фигура Адриана представляет собой загадку. Похоже, натура его была сложной и противоречивой. Автор хроники «Historia Augusta» пишет о нем так: «…в его натуре уживались суровость и доброта, высокомерие и веселье, скупость и щедрость, прямота и обман, жестокость и милосердие, причем перемены его настроения бывали непредсказуемы. Благодаря таким историкам, как Гиббон, Адриан вошел в число Пяти Добрых Императоров (кстати, само выражение принадлежит Макиавелли). Безусловно, он отличался красноречием, был начитан, любил животных и умел расположить к себе. И все же, несмотря на свое обаяния, он был одним из самых не любимых народом императоров по крайней мере при жизни. Нелюбовью к нему римляне прониклись еще в самом начале его правления, после того, как он отказался от всех завоеванных Траяном провинций. Не прибавила ему популярности и серия политических чисток, во время которых Адриан расправился со своими политическими противниками. И хотя сам Адриан отрицал свою причастность к этим кровавым убийствам, римляне были убеждены, что эти расправы – дело его рук и ложатся на его репутацию черным пятном».

Самый знаменитый литературный портрет Адриана мы находим в книге Маргерит Юрсенар «Записки Адриана». В ней все его деяния преподносятся в положительном свете, а сам Адриан изображен едва ли не святым. Я же предпочла исследовать темную сторону его натуры. Ведь среди римлян было немало тех, кто видел в нем интригана и лицемера, который, как хороший актер, скрывал за маской обаяния свою жестокую сущность.

Теперь, когда императорскую тогу надел на себя их злейший враг, моих героев – Викса, Сабину и Тита – наверняка ждут новые приключения.

Я же хочу выразить глубокую благодарность моей хорошей знакомой, Хелен Шэнкман, которая не только просветила меня относительно раннего иудаизма, но и свела меня с профессором Стивеном Файном из Еврейского университета Нью-Йорка, который, несмотря на свою занятость, ответил на те мои вопросы, на которые не нашлось ответов у Хелен. Слова благодарности также полагаются Бену Кейну, который рекомендовал мне сайт RomanArmy.com – замечательный интернет-форум, на котором я познакомилась со многими знатоками устройства римской армии. Там мне повезло познакомиться с Натаном Россом, Полом Элиотом, Максом Конземиусом и Квинтоном Джохансеном, которые любезно ответили на мои вопросы относительно военной карьеры Викса, тактично указав на мои ошибки.

И в завершение – пылкие слова благодарности в адрес Энтони Эверитта, чья прекрасная биография «Адриан и триумф Рима» стала моей настольной книгой и подушкой безопасности во время работы над «Императрицей семи холмов».

Действующие лица

Императорское семейство [7]:

* Марк Ульпий ТРАЯН – римский император

* Помпея ПЛОТИНА – императрица, его супруга

* Публий Элий АДРИАН – его воспитанник

* Домиция Лонгина, известная так же как МАРЦЕЛЛА – вдова императора Домициана и бывшая римская императрица.

Римские сенаторы и их семьи:

Сенатор МАРК Вибий Август Норбан

КАЛЬПУРНИЯ – его третья жена.

* Вибия САБИНА – его дочь от второй жены

* Анния Галерия ФАУСТИНА – его дочь от Кальпурнии.

Лин и три его младших брата – дети Марка и Кальпурнии

Гайя – рабыня в доме Марка Норбана

Квинт – его управляющий.

* ТИТ Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин – патриций

Энния – его экономка

* Цельс – консул

* Пальма – консул

* Гай Авидий Нигрин – наместник Дакии

Римские солдаты и их семьи:

Верцингеторикс, он же ВИКС – телохранитель, легионер, бывший гладиатор

* СИМОН бен Кошиба – легионер

МИРА – его племянница

Дина и Чайя – ее дочери

Юлий – легионер

Филипп – легионер

Прыщ – легионер

* Луций Квиет – командир берберских всадников

Римские граждане и подданные:

ДЕМЕТРА – работница пекарни в Могунтиакуме

* АНТИНОЙ – ее сын

* Децебал – царь Даков, поднявший мятеж против Рима

Басс – секретарь императрицы Плотины

* Федим – вольноотпущенник Траяна

Примечания

1

Рожон – кол либо длинная заостренная палка, которой подгоняли волов, отставших от стада. (Здесь и далее примеч. переводчика.)

(обратно)

2

Могунтиакум – латинское название г. Майнца.

(обратно)

3

Сармизегетуза находилась в горах Орэштие на территории современной Румынии.

(обратно)

4

Ранисторий – неустановленная деревня в Дакии.

(обратно)

5

Вайда – растение семейства крестоцветных, разводимое для получения красильного вещества индиго.

(обратно)

6

Таранис – бог грома в кельтской мифологии.

(обратно)

7

Звездочка рядом с именем означает реальный исторический персонаж.

(обратно)

Оглавление

  • Об авторе
  • Часть I. Рим
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  • Часть II. Дакия
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  • Часть III. Парфия
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  • Историческая справка
  • Действующие лица Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «Императрица семи холмов», Кейт Куинн

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства