«После бала»

После бала (fb2) - После бала (пер. Валерия Бондарь) 1132K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Энтон Дисклофани

Энтон Дисклофани После бала

© ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», 2017

* * *

Питеру Смиту, который был со мной во время написания этой книги, а также в память о Питере Дисклофани, 1928–1990

Эта книга – художественное произведение. Как и во всех художественных произведениях, художественные взгляды и идеи основываются на собственном опыте автора, все имена, персонажи, места и события являются плодом авторского воображения или используются при вымышленных обстоятельствах.

Пролог

Эта книга для женщин, которые все еще спрашивают меня о Джоан. Для девушек, которые только узнали о ее истории и моем в ней участии. Для женщин в возрасте, которые всегда восхищались ее фотографиями в рубрике светской хроники: Джоан была украшением для мужчин. Для Фрэнка Синатры, Дика Крюгера, Даймонда Гленна. Всем хотелось выяснить, кто она такая.

Для начала я всегда говорю, что она была маленькой светловолосой гордостью семьи Фортиер. Все обожали ее с самого рождения.

Затем она стала самой известной светской львицей Хьюстона. Они никогда не поймут, каково это – находиться в ее обществе и пытаться рисовать картину. В Джоан не было ничего выдающегося, она просто была рождена для того, чтобы ею любовались. Она была худенькая, но не как вешалка. Платья идеально сидели на ней, подчеркивая ее стройные бедра, сильные руки, выпирающую грудь. Где бы она ни появлялась, шампанское било ключом. Она делала людей счастливыми. Определенно, она была прекрасна, но это еще не все. Она светилась изнутри.

Я остановлюсь на этом. Им интересно, как она пропала. Но я не могу сказать им этого.

Я бы не сказала, что я ее просто любила. С детства я была ее лучшей подругой, ее придворной дамой, ее духовной сестрой.

Впервые она исчезла в 1950 году, в год нашего выпуска из школы. Нам понадобилось не много времени, чтобы понять: она сбежала в Голливуд, чтобы стать звездой. И если бы вы хоть раз находились с ней в одной комнате, то у вас не было бы сомнений, что у нее все получится. Потому что тогда все просто грезили о ней. Почему бы об этом не мог мечтать и какой-нибудь продюсер? Ее не было год, а когда она вернулась, жизнь пошла своим чередом с Джоан в самом центре событий. Она тысячи раз пропадала после Голливуда. На день, на вечер, на неделю. Даже когда она была рядом со мной, казалось, что она исчезает.

В нашей дружбе был лейтмотив: она всегда пропадала, а я всегда искала ее. Пока однажды мне это не надоело.

Изначально мы обе были Джоан – Джоан Один и Джоан Два, когда наши няни привезли нас в детский сад при начальной школе в Ривер-Оукс. Наша учительница, молодая блондинка, которая учила богатых детей буквам и цветам, пока ее ухажер окончательно не сделал ей предложение, приостановилась, читая список имен. Приостановилась на нас, двоих Джоан. Одна – светленькая, вторая – темненькая. Одна, это было очевидно даже в столь юном возрасте, была рождена, чтобы быть красавицей, у второй, темненькой, были обычные черты, но достаточно милые.

– У тебя есть второе, среднее имя? – спросила она меня, темноволосую девочку.

– Сесилья, – ответила я. Мне было пять лет. Я знала свое среднее имя, свой адрес, свой номер телефона.

– А у тебя? – спросила она, кивая в сторону Джоан, и взяла ее крохотную ручку.

Она держала ее, словно хрупкую птичку. Я выхватила загорелую руку Джоан из рук учительницы. Уже тогда я не любила, когда люди позволяли себе слишком много с моей подругой. Я привыкла к тому, что всем хотелось ее потрогать. Я это понимала, но мне это не нравилось.

– У нее нет среднего имени, – сказала я, а Джоан радостно закивала в ответ. Она не боялась ни незнакомцев, ни здоровых мужчин с низкими голосами, ничего. За год до этого она пошла на уроки плаванья и уже ныряла в бассейн с вышки.

– У меня нет.

– Что ж, – сказала учительница, уперев руки в бедра. Насколько я помню, она была одета в бледно-голубое платье в маленький цветочек, а ее волосы были собраны в скромный пучок. Я увидела кружевной край ее комбинации, когда она наклонилась, чтобы поговорить с нами. Был 1937 год, и, скорее всего, она отчаянно хотела выйти замуж, родить детей и учить их азбуке, открыть для них всю палитру этого яркого и пестрого мира. – Теперь мы будем называть тебя Сесилья. Нет, Сесе. Так лучше звучит. А ты, – она успокаивающе улыбнулась Джоан, – не волнуйся, ты так и останешься Джоан.

Наши мамы не были подругами, но они хорошо относились друг к другу. Мы познакомились благодаря нашим няням, Иди и Дори, которые были сестрами. Они хотели работать вместе, в Ривер-Оукс, и устроились всего в улице друг от друга, у Мэри Фортиер и Рэйнальды Берн, совершенно разных женщин. В первую очередь они отличались достатком. Мэри, мать Джоан, выросла в простой семье в Литтлфилде, штат Техас. В старших классах она познакомилась с отцом Джоан, он был на пятнадцать лет старше ее и уже богат. Мэри понимала масштаб своего везения, это было невероятно, что она смогла вырваться из пыльного, бесперспективного Литтлфилда. Дочка родилась, когда Мэри считала, что ее детородный возраст уж давно позади. Так что Джоан осчастливила Фарлоу, сделав его папочкой, а Мэри – мамочкой. Они были бесконечно благодарны судьбе за такой подарок. Фарлоу, нефтяник из Луизианы, который продолжал сколачивать состояние даже во времена Великой депрессии, верил в Божий промысел, как и большинство везунчиков, и позднее рождение Джоан было доказательством того, что жизнь к нему благосклонна.

Моя семья тоже была богатой, но не настолько, как Фортиеры. Мама получила большое наследство, а отец был руководителем компании «Хамбл» и не искал нефть, как Фарлоу Фортиер. Замужняя жизнь моей мамы оказалась намного более скромной по сравнению с ее детством. Она выросла с дворецким, горничными и нянями в Саванне; в Ривер-Оукс она наняла одну горничную, одну няню и жила в доме, который не был даже близок к тому, чтобы можно было назвать его самым большим.

Но все же обе женщины назвали своих дочерей Джоан. На данный момент этот жест видится мне полным надежд. Джоан – такое элегантное имя. И сильное. Возможно, нашим матерям тогда казалось, что с мужским именем они дают силу своим маленьким крошкам. Может, они надеялись, что их девочки унаследуют мир мужчин, мир с привилегиями для мужчин. А может, они ничего такого и не думали. В 1932 году имя Джоан было пятое по популярности. Мэри и моя мама назвали нас Джоан, как и все остальные, потому что это было естественно: все так делали.

Но вернемся к тому первому дню в детском саду. Тем же вечером, после того как моя няня Иди накормила и искупала меня, пришла мама, чтобы уложить меня спать. Я рассказала ей, что у меня теперь другое имя. Естественно, она была в бешенстве. Моя мама всегда была в бешенстве. Но это имя все равно прилипло ко мне, и с тех пор я стала Сесе – не столько имя, сколько звук, двойной свист.

Я привыкла к нему.

Глава 1

1957 год

Джоан сидела в моей гостиной на низком оранжевом диване, попивая «Грязный мартини», свой привычный коктейль. Это был уже второй бокал, но Джоан всегда пила, как мужчина. В этот майский жаркий, душный день – в Хьюстоне лето всегда наступает рано – все у нас шло своим чередом. В августе Джоан уже не будет.

Мы с Джоан жили в пяти минутах друг от друга в Ривер-Оукс, самом красивом районе Хьюстона – один дом шикарнее другого. Люди, живущие в Ривер-Оукс, ощущали себя очень важными. Газоны были настолько широкими, что их можно было бы использовать как пастбище, дома – настолько величественными, что их можно было спутать с замками, а сады и эспланады – такими ухоженными, как в Версале. Само собой, в Хьюстоне были и другие неплохие районы, но Уэст-Юниверсити не был достаточно роскошным, а Шейдисайд не был достаточно большим, он больше походил на скопление домиков, чем на район. Ривер-Оукс был будто из другой вселенной. Попав на его территорию, ты оказываешься на захватывающей и бесконечной земле.

Мне было двадцать пять, у меня был маленький сын, и я проводила дни, посвящая их дому и друзьям. В общем, я исполняла роль молодой богатой домохозяйки. Женщины в Ривер-Оукс в основном все были домохозяйками. Ну а чем еще мы могли заняться? Я была членом Ривер-Оукского клуба садовников, Хьюстонской юношеской лиги и женского книжного клуба. Джоан тоже, но все это не было ей интересно, поэтому она редко появлялась на встречах. Никто и не думал о том, чтобы лишить ее членства. Она была дочерью Мэри Фортиер, а Мэри была главой Ривер-Оукс в свое время. Кстати, я бы тоже устроила большой скандал.

Джоан бездельничала на моем диване в коричневом платье-рубашке из прошлой коллекции, с красным пояском на талии. В платье все было не так: слишком велико в плечах, грубая ткань, которая ничего не подчеркивала. У нее не было чувства стиля, когда речь шла об одежде; если мы ходили куда-то по вечерам, то я всегда ее наряжала. Или девушки из «Sakowitz» присылали ей готовые наряды, от обуви и платьев до белья и сережек.

Из нас двоих я всегда одевалась лучше. Даже сегодня, несмотря на то что я только один раз выходила из дому, чтобы посетить встречу Юношеской лиги, на мне была бледно-голубая юбка из тафты по колено, которая колыхалась при ходьбе и струилась от моей талии, как цветок. Надевая красивые вещи, я чувствовала уверенность в себе.

Все, что я сделала, – так это наклонилась и прикоснулась к краю ее рубашки, Джоан тут же закатила глаза.

– Я думаю, ты хочешь предложить распрощаться с этой рубашкой. Можешь отправить ее на кладбище одежды.

Она поставила свой мартини на маленький хромированный столик из стекла, который я купила специально для напитков, сложила руки за головой и потянулась. Движения Джоан были грубоватыми. Ее жесты не были аккуратными. Она оглядела гостиную, но не смотрела на меня. Ей было скучно.

– Где Томми? – неестественно-веселым тоном спросила она, чем совершенно сбила меня с толку. Может, Джоан и не было скучно. Затем я заметила, что ее выразительные карие глаза слегка припухли.

Она увидела, что я пялюсь на нее, и подняла брови.

– Что? У меня в зубах застряла курица? Я сегодня снова ела энчиладос с курицей у Феликса. С салом. Очень скоро я и сама стану энчиладос… – Она умолкла и начала теребить свое колено.

– У тебя все в порядке?

– Ты уверена, что больше не осталось тортильи? – спросила она, будто пошутив. Она разомкнула губы, обнажив ровные белоснежные зубы. На секунду я забыла, о чем меня спрашивала Джоан, и то, о чем ее спрашивала я.

– Томми? – снова спросила она.

Я позвала Марию. Она появилась через секунду с маленьким темноволосым Томми на руках. Мария была нашей горничной, но и помогала с Томми. Женщины из нашего круга удивлялись, почему я отказываюсь от дополнительной помощи, почему не найму няню для Томми, и хотя я беспокоилась, что они могут подумать, что у меня нет денег на няню для Томми, я не хотела никого нанимать. Я держала Томми подальше от чужих, даже от чужих, нанятых мною, – мне так было спокойнее.

– Он уже ходит, – сообщила я. – Томми, иди поздоровайся с мисс Джоан.

Если бы Томми начал говорить, то его первое слово, скорее всего, было бы испанским, а не английским, из-за Марии. Мы с ней общались на смешанном языке жестов и отдельных слов.

Служанки, с которыми выросли мы с Джоан, практически все были темнокожими, кроме нескольких, со смешанной кровью. Большинство слуг в Ривер-Оукс все еще были темнокожими, видимо, они были потомками того, старшего поколения, но лично я очистила бы Хьюстон ото всех, кто не напоминал бы мне Иди.

Томми посмотрел на меня, а затем вытянул руку, чтобы поздороваться с Джоан. Ему было уже три года, а он все еще не промолвил ни единого словечка. Он любил Джоан. Он много что любил: воду, собак, горки. Книгу о летающей обезьяне. То, как я похлопывала его по щечкам, а затем целовала их – сначала левую, а потом правую. В конце концов, то, как я по вечерам укладывала его спать. И все же иногда я – надеюсь, что только я, – замечала какую-то пустоту в его взгляде, рассеянность.

Джоан пересекла комнату тремя большими шагами и забрала Томми у Марии.

– Ну зачем же ходить самому, когда тебя носят? – напевала она, поправляя ему воротник и приглаживая его красивые каштановые волосы назад.

Я любовалась ими и была счастлива. Джоан и сама выглядела более счастливой. Легко быть счастливой с Джоан. Мой муж, Рэй, как и всегда, был в своем офисе в центре. Но он скоро вернется, а чуть позже, после того как мы с Джоан переоденемся, а Рэй наденет что-то поудобнее, мы поедем в город. Сегодня мы будем ужинать и пить коктейли в Ирландском клубе. Будут танцы, шутки и всеобщее веселье под действием шампанского. Куда бы Джоан ни шла, напитки были за счет заведения, а люди отчаянно хотели с ней пообщаться, узнать ее, поймать ее взгляд.

Но из всех в мире мест, где ей были бы рады, она была здесь, со мной. В моей гостиной держала на руках моего маленького мальчика и пыталась научить его танцевать. Через секунду она попросит меня включить музыку.

С Джоан всегда было будущее. Всегда можно было чего-то ожидать. Томми взглянул на меня, я улыбнулась; казалось, если он и не танцевал, то определенно пытался танцевать. Он будто понимал, чего Джоан от него хочет.

Тем летом Джоан была будто в замешательстве. Все девочки, с которыми мы тогда дружили, вышли замуж, обзавелись детьми, остепенились. Я в том числе. Еще со школы у Джоан была репутация оторвы, хотя это и не имело большого значения в Хьюстоне, если ты молод. Также помогало наличие денег и, конечно, красота. У Джоан было и то, и другое. Любой другой город не простил бы ей голливудской выходки – кто знает, с какими мужчинами она там развлекалась и, вообще, чем занималась. Но Хьюстон был великодушным во всем.

При этом ей уже было больше восемнадцати. А в последний месяц учебы я слышала, как в уборной Общества единомышленников Дарлин Купер сказала Кенне Филдс, что Джоан Фортиер уже не пристало носить волосы в высоком светлом хвостике, как маленькой девочке. Пялясь на обои в черно-белую полоску, я затаилась в своей кабинке. Лучшая подруга вышла бы и высказала бы все Дарлин Купер, чей муж, все это знали, носил мокасины, такие же дешевые, как ее болтовня и еще более дешевое платье. Дарлин стала нашей подругой только в старшей школе. Наверное, ей виднее.

Но тогда я стала слышать все больше сплетен о Джоан. Мужчины были для нее игрушками, от которых она уставала через месяц или два. В старшей школе никому не было дела до того, что у нее никогда не было серьезных отношений, но теперь, когда она становилась все старше, люди начали это замечать. Уже пора великой Джоан Фортиер остепениться – все так думали.

Ну а мне нужно было принять решение. «Оно того не стоит», – сказала я себе, но на самом деле подумала, что, возможно, Дарлин права.

Натанцевавшись с Томми, она пошла домой, чтобы переодеться. Через несколько часов она бежала по моему газону в голубом вельветовом платье, в ушах красовались фиолетовые сережки размером с грецкий орех.

Услышав звук торможения ее «кадиллака», я выскользнула на улицу и увидела, как Джоан выскакивает из бледно-зеленой машины перед Фредом, шофером, который всегда, сколько помню, возил ее.

– Та-да, – пропела она и, демонстративно проигнорировав аккуратный тротуар, ринулась по траве босиком. Туфли были в ее руках, лицо – без косметики, а волосы – взъерошенными: у нее был такой вид, будто она только что встала с шезлонга у бассейна. Возможно, именно так все и было.

Я сдержала вспышку злости: она опоздала на сорок пять минут.

– Нам уже пора выходить, – крикнула я.

Она улыбнулась, как всегда пожала плечами и поцеловала меня в щеку. Я унюхала кокосовый запах ее масла для загара.

– Ты даже не приняла душ? – спросила я. – Или ванну?

Она снова пожала плечами. Она не могла сфокусировать взгляд, будто провела слишком много времени на солнце.

– В чем проблема? – спросила она и прошла мимо меня, зайдя в дом и бросив туфли – от Феррагамо – на паркет в холле.

Я усадила ее за туалетный столик и, вспомнив комментарий Дарлин о хвостике, завязала ей французский узел. Я слегка напудрила ее лоб, но румяна решила пропустить, потому что ее щеки и так были красными.

– Если ты будешь так долго торчать на солнце, – сказала я, – то превратишься в лобстера.

Джоан проигнорировала мои слова, она вертела в руках бриллиантовый браслет, который Фарлоу подарил ей на двадцатитрехлетие.

Родители Джоан по-прежнему жили в доме, где она выросла, в Эвергрин. Ее отцу было за восемьдесят, он был уже не в своем уме, и Мэри, его верная подруга, стала опекуном мужа.

– Сиди ровно, – пробурчала я, штрихуя брови Джоан карандашом.

Джоан принимала макияж, только если наносила его я. Я знала ее лицо лучше своего: родинка на виске была даже милой, а не отталкивающей, острые скулы, еле заметная россыпь веснушек на лбу, появлявшихся лишь летом.

– Ты слышала о Дэйзи Минтз? – спросила она.

Ну конечно, я слышала. Дэйзи Минтз, ранее Диллингуорт, наделала много шуму в Ривер-Оукс три года назад, сбежав, чтобы выйти замуж за еврея из Нью-Йорка. Короче говоря, родители отказались от нее; несомненно, состояние Минтз окупило ее выходку. На прошлой неделе я слышала от нашей подруги Сиэлы, что Дэйзи подала на развод. Мистер Минтз оказался неверным. Эта история была стара как мир. И даже старше. Помимо воли, мне стало очень скучно.

– Ну а чего она хотела? Она выбрала роскошь, гламур и деньги. И практически незнакомца. Конечно, все развалилось.

Джоан не ответила.

– В любом случае вся эта история неприглядна, – продолжила я. – Он хочет оставить себе ребенка. Чушь, – бурчала я, нанося точку основы под макияж на ее подбородок. – Дети принадлежат матерям.

– Она хочет отобрать у него много денег, – вдруг сказала Джоан. – Тонны.

– И? – У всех нас было много денег. – Это дитя вырастет с родителями, которые ненавидят друг друга. Чего она ожидала?

– Может, она любила его.

– А может, она была непредусмотрительна, – возразила я.

– О, Се, – сказала Джоан, – не будь такой занудой. – Ее голос был спокойным; я не обиделась. Из нас двоих я действительно была занудой. Я не возражала.

– Может, я и зануда, но, по крайней мере, моя жизнь не обернулась крушением.

– Дэйзи Диллингуорт Минтз, – сказала она, – живет на великом острове под названием Манхэттен.

– Ты вся горишь, – сказала я, щупая ее лоб тыльной стороной ладони.

– Правда? Наверное, из-за погоды. Кажется, солнце сегодня светило только для меня.

– Может, так и было, – сказала я, и Джоан улыбнулась. Между нами царило полнейшее понимание и умиротворение.

Я забыла сказать, что лето – любимое время года Джоан. Она обожала плавать, нырять, делать все, что каким-либо образом связано с водой. В то время как все остальные плавились от жары – хотя мы и привыкли к хьюстонскому климату – Джоан, казалось, была для этого создана.

– Она увидела мир, – заявила Джоан. Я не сразу поняла, о чем речь. – Дэйзи, – нетерпеливо сказала она, – целых три года она жила в свое удовольствие.

– Надеюсь, она успела сделать все, о чем мечтала.

Гостиница «Трилистник» биржевого спекулянта Гленна Мак-Карти была его зеленым детищем. А если быть точным, то там было шестьдесят три оттенка зеленого: зеленый ковер, зеленые стулья, зеленые скатерти, зеленые шторы… Зеленая униформа. Гостиница находилась недалеко от Техасского медицинского центра, возведенного Монро Данеуэй Андерсоном, который вложил в свой проект девятнадцать миллионов долларов. В Хьюстоне деньги были повсюду, но одни люди распоряжались ими во благо общества, как мистер Андерсон, а другие – строили гламурные бессмысленные постройки, как мистер Мак-Карти. Но если бы все были, как мистер Андерсон, где бы мы тогда развлекались?

Все остальные американцы беспокоились о русских, о коммунистах, о корейцах. Но хьюстонская нефть уносила с собой все заботы. Это было место, где богатый холостяк мог купить гепарда и поселить его у себя на заднем дворе, плавать с ним в бассейне; место, где сумасшедший вдовец ежемесячно посещал странные мероприятия с икрой и водкой, где всем нужно было общаться с русским акцентом; место, где Джим Вест по прозвищу Серебряный Доллар бросал серебряные монетки из своего лимузина, после чего отъезжал, чтобы посмотреть на жадное сумасшествие толпы. Весь инвентарь в ванной был покрыт золотом в двадцать четыре карата. В мире вообще ограниченный запас золота; оно не возобновляется. И большая его часть находилась именно в Хьюстоне, я в этом не сомневаюсь.

Мы отдали ключи от машины парковщику и направились в Ирландский клуб «Трилистника»; Луис, наш ирландский седовласый бармен, вручил мне бокал шампанского, Джоан – джин-мартини и джин-тоник Рэю.

– Спасибо, милый, – сказала Джоан, а Рэй кинул деньги на барную стойку.

Той ночью мы все были там: вышеупомянутая Дарлин, одетая в лавандовое платье с, вынуждена признать, очень красивым вырезом, Кенна, лучшая подруга Дарлин, – очень добрая, но невыносимо скучная девушка – и Грасиэла, которую все называли Сиэла. Сиэла сразу же после своего рождения учинила огромный скандал, будучи результатом интрижки между ее отцом и красивой мексиканкой, которую он встретил во время работы на нефтеперерабатывающем заводе в Тампико. Его бывшая жена получила огромную сумму денег при разводе – самую большую компенсацию в истории Техаса на тот момент. Но это в прошлом и уже давно неважно. С тех пор известны случаи намного больших компенсаций при разводе. Это Техас: здесь все постоянно растет.

Отец Сиэлы женился на сеньорите и все еще на ней женат, что, скорее всего, переросло бы в еще больший скандал, если бы он не был таким влиятельным. Впрочем, мы все могли похвастаться влиятельными отцами. И мужьями, которые вскоре станут влиятельными. И мы сами станем такими же вместе с ними.

Дарлин поцеловала Джоан в обе щеки, затем повернулась ко мне:

– Давно не виделись, Сесе, – и громко рассмеялась. Она была очень пьяна. – Ты прямо вылитая Лесли Линнтон, – сказала она, и хотя я ничем не была похожа на Лиз Тейлор, кроме темных волос, мне было приятно. Все мы смотрели «Гиганта» как минимум трижды и каждый раз восторгались тем, что персонаж Джеймса Дина был списан с Гленна Мак-Карти, несмотря на то что все открыто ненавидели Эдну Фербер за то, как она представляла Техас.

Сиэла, чьи волосы тогда были до того белокурыми и завитыми в кудри, что она так же походила на мексиканку, как Мэрилин Монро, держалась за руку своего мужа, мужья Дарлин и Кенны курили в противоположном конце комнаты. Мой муж был рядом со мной; Рэй был сдержанным, ему было комфортно возле меня. Он не был стеснительным, но у него не было потребности быть в центре внимания, что редко встречалось в нашей компании.

Эта ночь, как и все остальные, была полна возможностей для Джоан, а не для нас, замужних женщин. Шампанское было игристым, мужчины – привлекательными и сильными, а музыка воодушевляла нас. На мне было прекрасное серебристое платье с открытыми плечами и пояском на талии. (Рэй хорошо поднялся на «Шелл», да и мама оставила мне наследство, так что я могла себе позволить шикарно одеваться. Возможно, именно здесь корни моей расточительности. Мама никогда не разрешала мне тратить много денег, она считала, что отец должен был зарабатывать больше. И вот теперь, когда все это состояние было моим, я должна была потратить его полностью, до копейки.) На моем запястье красовался подарок на мое четырнадцатилетие: изящные бриллиантовые часы, которые я надевала, если у меня было хорошее настроение. Чуть позже мы, возможно, выйдем к бассейну «Трилистника» (на тот момент самому большому бассейну в мире), который построили, чтобы устраивать представления на водных лыжах. Джоан любила нырять с вышки, она говорила, что это похоже на свободный полет. Или пойдем в Изумрудную комнату, ночной клуб «Трилистника».

Я болтала с Сиэлой – у нее была дочь Тина, как раз ровесница Томми, – о том, стоит ли осенью отправлять детей в детский сад (я не хотела этого делать – не могла себе представить, что смогу оставить Томми на растерзание волкам). Мы наблюдали за Джоан, которая в десяти футах от нас собрала вокруг себя толпу и, смеясь и улыбаясь, развлекала ее, будто это давалось ей неимоверно легко. В принципе, так и было. Рэй стоял рядом со мной и тоже смотрел на нее. Мне стало интересно, что на самом деле он думал о Джоан Фортиер под маской своего неизменного спокойствия.

– Как думаешь, о чем она говорит? – спросила Сиэла, увидев, что я наблюдаю за Джоан.

От нее пахло смесью парфюма «Chanel № 5», который мужья каждый год дарили нам на День святого Валентина, и лаком для волос. Наверняка я пахла точно так же, только с примесью пены для ванны Томми. Муж Сиэлы, Джей-Джей, высокий компанейский мужчина из Лаббока, который казался мне слегка нахальным, стоял у бара и заказывал себе выпивку.

Как по мне, Джоан в тот вечер вела себя слишком вызывающе. Перевозбужденная, она была очень близка к потере контроля над собой.

– Как знать, – сказала я и отпила еще немного шампанского.

Джей-Джей подошел с Сиэле сзади и поцеловал ее в щеку. Она удивилась, будто он появился из ниоткуда. Я улыбнулась, позволила поцеловать себе руку; затем рука Рэя, лежащая на моей талии, сжалась. Рэй никогда не поцеловал бы руку какой-то женщине. Это одна из положительных черт его характера: его никогда не интересовала глупая показуха.

– Не желаете потанцевать? – спросил он.

Я улыбнулась и позволила ему отвести меня на сверкающий паркет. В мгновение ока мое настроение поднялось. Квартет играл какую-то медленную мелодию; я не знала эту песню, но это не имело значения. Допив шампанское, я отдала пустой бокал темнокожему официанту в белых перчатках.

Рэй очень любил танцевать. Только из-за этого он и терпел подобные ночи. Если бы не танцы, то мы проводили бы вечера дома за скотчем и чтением одной из президентских биографий, которые ему так нравились. Но на танцполе он становился совершенно другим человеком. Я чувствовала себя маленькой в его руках, хотя ростом была почти как Джоан, а она была ростом в сто семьдесят два сантиметра; но рост Рэя был сто девяносто, кроме того, он был широкоплечим. Я идеально подходила для его объятий. Я была привлекательной, но не красивой, и честно себе в этом признавалась. Я была достаточно худенькая, но беременность округлила мои формы, сделала лицо полнее. Мои волосы – это вечная схватка, они постоянно завивались от техасской влажности, но после термобигуди и еженедельных посещений салона красоты они элегантно подчеркивали мое лицо. Темно-карие миндалевидные глаза были моей гордостью; Сиэла однажды призналась, что все девочки завидуют моим глазам, и хотя она тогда была пьяна и, скорее всего, ничего не помнит, я-то помню все.

– Очень весело, – сказала я, и Рэй прижал меня к себе.

В Ирландском клубе становилось все больше и больше людей, знакомых и незнакомых нам. Изюминкой этого места было то, что сюда пускали только самых ярких и богатых, так что никогда не знаешь, кого здесь встретишь.

Ансамбль заиграл что-то быстрое, и Рэй раскружил меня на длину своей руки, а за секунду до того, как он вернул меня обратно, периферийным зрением я увидела Джоан с незнакомым мне мужчиной. Я оперлась подбородком на крепкое плечо мужа и стала за ними наблюдать. Джоан стояла спиной к остальным, будто пряча своего собеседника.

Все мы мечтали об истинной любви и о муже, а если не о любви, то, по крайней мере, о муже, но Джоан всегда предпочитала бросаться от одного мужчины к другому. Газеты просто обожали Джоан: она регулярно оказывалась в колонках со сплетнями городской прессы – обычно на фотографии с мужчиной. Но все те мужчины не были чем-то серьезным, и уж тем более они не были незнакомцами.

– Прекрати наблюдать за Джоан, – прошептал Рэй мне на ухо, и я переключила внимание на него. Джоан, если честно, не лучшим образом влияла на наш брак, но мы это не особо обсуждали.

– Весь вечер я буду смотреть исключительно на тебя, – пообещала я.

– Вот ты и заговорила, – сказал Рэй и снова закружил меня.

В ночь после нашей помолвки Рэй пообещал, что никогда меня не бросит. Он попросил, чтобы я пообещала ему то же самое, что я посчитала полным абсурдом. Мужчины бросали женщин; женщины никогда не бросали мужчин, только если они не совсем глупые, а я отнюдь не глупа.

Он снова кружил меня и слегка кривил рот в улыбке, как бывало, когда он выпьет, и снова ловил своей большой, крепкой теплой рукой. Он наблюдал за моим лицом. Рэй часто удивлял меня своими наблюдениями. Он был настолько внимателен, что я никак не могла к этому привыкнуть. Он мог зайти в комнату и прочитать мои мысли за одну секунду. За полсекунды.

– Се, – сказал он теперь, – я потерял тебя?

– Я здесь, – сказала я и прижалась к нему так, что теперь могла наблюдать за подругой, чтобы Рэй не заметил. Что-то с ней сегодня не так; я заметила это еще днем. У меня появилась возможность рассмотреть мужчину получше. Он был высокий и мясистый. Не привлекательный. Но Джоан это не интересовало. «Я как Иисус, – сказала она однажды, когда я спросила ее, как ей удается встречаться с мужчинами, настолько ей неподходящими. – Я всех люблю».

На нашем пути появилась танцующая пара и загородила Джоан с незнакомцем. Рэй поцеловал меня в щеку, я закрыла глаза и на секунду или две растворилась в музыке, в людях, в Рэе.

Открыв глаза, я почувствовала головокружение, но прекрасно видела, как высокий мужчина покидает помещение через дверь возле сцены, которая вела прямо к лестничной клетке; а лестница поднималась к гостиничным номерам.

Я начала искать Джоан взглядом и заметила ее возле барной стойки. Она курила сигарету и смеялась. Я вздохнула с облегчением: ошиблась.

Затем Джоан погасила сигарету о пепельницу, бросила зажигалку в атласный клатч и последовала за незнакомцем. Я не ошиблась.

Жизнь в который раз доказала мне, что по отношению к Джоан я была бессильна. Она взрослая женщина, взрослая женщина, которая всегда поступает по-своему. Никто никогда не мог ей отказать: ни родители, ни учителя. И уж точно ни мужчины. Джоан Фортиер всегда получала свое. А я – всего-навсего ее подруга.

Глава 2

Мне было пятнадцать, когда умерла моя мама. Был декабрь, канун Рождества. Через неделю после похорон мы с Джоан все еще жили в мамином доме, прогуливали школу и спали до обеда, засыпая с рассветом. Джоан тогда пообещала мне, что я перееду в семью Фортиер в Эвергрин. Я хотела переехать, очень хотела, но мне не верилось, что это случится. Джоан любила меня, а я любила Джоан, но Мэри и Фарлоу – не мои родители.

Фарлоу приехал в Техас из Луизианы еще в молодости, заработал состояние и остался. Это нормально для Техаса: ты приезжаешь на пару дней, а потом однажды оглядываешься и понимаешь, что так и не покинул это место. Он построил Эвергрин в качестве свадебного подарка для Мэри. Это элегантная усадьба с огромными колоннами по бокам от главного входа, с креслами-качалками и окнами с черными шторами. Он назвал усадьбу Эвергрин в честь его любимых магнолий, украшавших подъездную аллею.

Фарлоу и Мэри хотели, чтобы я жила с ними, потому что я заботилась о Джоан. У меня был доступ в места, куда они попасть не могли. Но тогда я этого не понимала. Тогда я просто преданно ходила за ней на вечеринки, следила, чтобы она вовремя возвращалась домой, вырезала наряды из журнала «Harper’s Bazaar» и отдавала их Мэри, а она, в свою очередь, покупала их Джоан.

Я спала в доме, который знала с рождения, Джоан спала рядом и тихонько похрапывала (никто не мог подумать, что такая девочка, как Джоан, может храпеть, но это так), как вдруг зазвонили в дверь. Сперва я подумала, что это мама. Я села в постели, сориентировалась в пространстве, у меня во рту пересохло от сладкого белого вина, которое мы пили накануне вечером. У меня в голове крутилась строчка из песни Фрэнка Синатры, которую мы слушали всю осень: «That’s when I’ll be there always, not for just an hour, not for just a day»[1].

Конечно же, это не мама. Мама умерла.

– Сесе? – Джоан села возле меня. У нее охрип голос.

Она положила свою теплую щеку на мое плечо, и на секунду мы успокоились. В дверь снова зазвонили, но я не шелохнулась. Я не хотела видеть никого в этом мире. Я просто хотела сидеть с Джоан и забыть обо всех заботах. Звонил мамин адвокат, чтобы договориться о встрече. В доме остались некоторые ее вещи – всяческая мелочь: фарфоровые шкатулки, антикварные бутылочки из-под парфюма, бесконечная куча одежды, – и все это нужно было разобрать. Мой отец, который постоянно жил в гостиничном номере в Уорике, также мог быть и в Швейцарии. Я знала, что он там со своей любовницей. С женщиной по имени Мелани, на которой он женится и заберет в Оклахому сразу же после того, как высохнут чернила на свидетельстве о смерти мамы. Я не обвиняла его, но и видеть тоже не хотела.

Джоан попыталась встать в третий раз.

– Позволь мне, – сказала она и подняла свой плед с пола.

Вскоре она вернулась с Мэри, которая внимательно осмотрела комнату, затем подняла с комода пустую бутылку из-под вина, и лицо ее скривилось в гримасе. Джоан, стоящая вне поля зрения Мэри, скопировала ее, и я предательски засмеялась.

На тот момент Мэри была секретарем Юношеской лиги; как говорила моя мама, в следующем году она станет президентом. Моя мама не понимала Мэри Фортиер: Мэри не была красивой, не владела большими деньгами, но была влиятельной. Такая женщина, как Мэри, не соответствовала маминым взглядам на мир. Мэри всегда была полна неопределенности, сомнений.

– Пора идти, – сказала Мэри.

Конечно же, я не называла ее Мэри. Спустя несколько недель моего проживания в их доме она попросила называть ее по имени и сказала, что нам незачем церемониться. Но я не была в восторге от этой идеи, поэтому просто избегала того, чтобы произносить ее имя.

Я, как ребенок, сидела на кровати и смотрела, как они собирают мои вещи, кивая или мотая головой каждый раз, когда Джоан показывала мне какую-нибудь сумочку, блузу или пару балеток.

– Конечно, позже мы вернемся, – сказала Мэри, – и заберем остальные вещи, но на первое время хватит и этого.

Я же знала, что больше сюда никогда не вернусь. Незнакомцы упакуют остатки моих вещей и принесут их мне; а все остальное, кроме семейной Библии и украшений моей мамы, продадут на распродаже.

– Сегодня у Фреда выходной, – сказала Мэри, открыв водительскую дверь машины. Она всегда так говорила, когда садилась за руль. Возможно, это не всегда было правдой.

Мэри любила водить, несмотря на то что женщины ее статуса предпочитали, чтобы их возили.

Я села на заднее сиденье, а Джоан, вместо того чтобы занять место рядом с мамой, села возле меня. Я закрыла глаза и не открывала их, пока не почувствовала, как Джоан коснулась моей коленки.

Мы поворачивали на подъездную дорогу Эвергрина из красного гравия; я ощущала хруст гравия под шинами.

– У тебя начинается новая жизнь, – сказала Джоан.

– Да, – ответила я. – Спасибо.

Джоан засмеялась, но во время разговора голос ее звучал серьезно.

– Нет нужды благодарить меня, Се.

Через неделю Джоан уговорила меня выйти прогуляться. Я несколько месяцев не общалась ни с кем из моих ровесников, кроме нее. Дарлин, Кенна и Сиэла были на похоронах мамы, но я почти не разговаривала с ними.

– Это пойдет тебе на пользу, – сказала Джоан, нанося легкий слой помады на губы – если нанести больше, то заметит Мэри.

Джоан, как будущую выпускницу Ламарской школы, пригласили в Общество короля и королевы. Естественно, она также была черлидером. Она была самой младшей в команде. В столовой она обедала за центральным столом в окружении футбольной команды. Ее приглашали на каждую тусовку, на каждый танец. Без Джоан я была бы никем, девочкой на обочине популярной группы людей в силу того, что у ее семьи есть деньги, и того, что она живет в Ривер-Оукс: девочка с незапоминающимся лицом, с незапоминающимся именем. Но от этой участи меня спасало то, что я была лучшей подругой Джоан. Я обедала с ней, ходила с ней на тусовки, в общем, от этой дружбы у меня было много преимуществ. Может быть, я завидовала ей, но правда – мне не хотелось быть в центре внимания, мне это не было нужно. Мне нужна была Джоан, и она у меня была.

Половое созревание заставало некоторых девочек врасплох. В четырнадцать лет, в девятом классе, груди Джоан уже были размером с дыни. Однажды после школы я услышала, как один мальчик так сказал. Она уже была самая красивая, самая богатая, самая привлекательная – одним словом, самая-самая. У нее и сейчас была фигура, как у Кэрол Лэндис. Уже тогда мы с девочками прекрасно понимали, что нам такая фигура не светит.

Джоан быстро взрослела. Другие девочки, которые рано развивались, постоянно сутулились, носили книжки перед собой, закрывая ими грудь, а что делала Джоан? В первый день в старшей школе она пришла в бюстгальтере с заостренными чашечками, как у кинозвезд. Джоан прятала его в сумке и надевала в туалете.

Ну так вот, в тот вечер она надела знакомое мне нежно-голубое платье с расклешенной юбкой. Но я никогда не видела этого ее колье. На нем была подвеска с крошечной золотой звездочкой, в центре которой красовался бриллиантик. Мой взгляд завис где-то между ее ключицами.

На крыльце дома, где нас высадил Фред, я прикоснулась к колье.

– Что это? – спросила я.

– О, – сказала она, – папа мне подарил.

– А по какому поводу?

Она пожала плечами, и я поняла, что смутила ее. Ее папа дарит подарки дочери без повода – просто за то, что она Джоан, – в то время как моего отца, в сущности, и не существовало.

Джоан позвонила в звонок. Никто не открыл, и в конце концов она сделала это сама, растолкав кучку школьников. Почти сразу же к Джоан подошел Фиц, мальчик, с которым она тогда встречалась, и они вместе пошли наверх. Я стояла возле чаши с пуншем, пока, к счастью, не заметила Сиэлу. Мы стояли и болтали о пустяках, пытаясь не показывать, что тайно ловим на себе чужие взгляды.

– Джоан уже долго нет, – сказала Сиэла.

На ней было клетчатое платье с короткими рукавами и воротником. Если бы оно не было облегающим, то смотрелось бы точь-в-точь как наша школьная форма. Сиэла одевалась, как соблазнительница, но при этом никогда не позволила бы своему парню из колледжа трогать себя под лифчиком. Я почувствовала вспышку зависти – в тот вечер она выглядела как Лана Тёрнер.

Я напилась гренадина и виски; этот дом в Тэнглвуде был каким-то необжитым и совершенно новым. Можно было буквально почувствовать, как светло-голубой коврик превращается в коричневый под нашими ногами.

– Они с Фицом общаются, – сказала я.

Сиэла пристально посмотрела на меня.

– Ты действительно не понимаешь, чем они там занимаются?

– Они занимаются тем, чем хотят, – сказала я. – Джоан всегда делает то, что хочет. – Защищать Джоан было моей привычкой.

Сделав глоток пунша, Сиэла кивнула.

– Да уж, – наконец вымолвила она, улыбнувшись. – Это точно.

Сразу же после этих слов на лестнице появился Фиц и позвал меня жестом; я оставила Сиэлу, будто мы и не разговаривали.

– Джоан немного расстроена, – сказал он, когда я подошла. Я ухватилась за перила, чтобы не упасть – я была еще пьянее, чем думала, – и заметила, как Фиц рукой прочесывает копну густых черных волос и облизывает свои пересохшие губы. Он был настолько близко, что я видела отмершие частички кожи на губах.

– Где она? – спросила я.

Он кивнул в сторону закрытой двери возле лестницы, оказалось, что это ванная.

Джоан сидела на краю ванны. На полке над раковиной горела свеча, распространяя отвратительный приторный запах. В ее тусклом свете ничего невозможно было рассмотреть, но я знала, что это Джоан сидит в тишине. С тех пор как умерла мама, меня начала пугать темнота.

Я включила свет, и Джоан отвернулась от меня – необычный, в каком-то смысле ужасный жест. Я сразу же заметила, что у нее пропало колье.

– Что случилось?

Она пожала плечами. Это выглядело наигранно и небрежно, но в то же время элегантно. Она тоже была пьяна.

– Ничего, – сказала она.

Я сидела на крышке унитаза так близко к Джоан, что наши голые лодыжки соприкасались.

– Ты потеряла колье. – Я показала пальцем на пустое место между ее ключицами, где раньше был кулон, и она вскочила. Когда она посмотрела на меня, то не смогла сфокусировать взгляд.

– Где ты была до этого?

Джоан не сразу ответила, будто не слышала, что я говорю.

– В комнате в конце коридора, – наконец сказала она. – Она выглядит как комната чьего-то младшего брата.

Это и впрямь была комната чьего-то младшего брата, декорированная под Дикий Запад с подушками в форме лошадей на двухъярусной кровати. Верхняя койка была не заправлена, хотя в остальной части комнаты был полнейший порядок. Я заметила колье Джоан на подушке, застежка была сломана.

Вернувшись в ванную, я наклонилась, взяла ее подбородок указательным и большим пальцем и заставила посмотреть мне в глаза.

– Он обидел тебя? – спросила я.

На секунду мне показалось, что она вот-вот признается мне в чем-то. Но затем она покачала головой. Улыбнулась.

– Фиц? Боже, нет. Я просто уставшая и пьяная. Помоги мне встать. – Она протянула руки, и я взяла их в свои; когда мы уже стояли, я вложила колье ей в ладонь. Я больше не видела, чтобы она его носила.

Впервые я поняла, что у Джоан есть секреты. Раньше она рассказывала мне о своей личной жизни: о мальчиках, с которыми целовалась; о том, как в восьмом классе она впервые позволила мальчику прикоснуться к ее бюстгальтеру. Об эрекции Фица под ее рукой. Но с годами она рассказывала мне все меньше и меньше. Секс стал ее собственным миром.

Той ночью я уснула рядом с Джоан, под знакомый звук ее дыхания. Проснувшись посреди ночи, я села в постели. Я не могла избавиться от мысли, что с Джоан что-то случилось в спальне того мальчика, что-то, что она скрывала от меня.

– Все хорошо, – сонно сказала Джоан с соседней кровати. – Со мной все будет в порядке, Се. Все будет хорошо.

Я выросла в Эвергрине. Поначалу все казалось странным, но через месяц он стал моим домом. Как же быстро молодые все забывают. И хотя я никогда не считала Мэри и Фарлоу своими родителями, я полюбила их. Надеюсь, что и они полюбили меня.

Глава 3

Джоан делала все, что ей хотелось, как и всегда. Когда она была молодая, то это совпадало с желаниями Мэри: Джоан не была бунтаркой. А Мэри не была ханжой. Для нас не было строгих правил. Мы могли ходить на столько свиданий, на сколько хотели, танцевать, сколько хотели, посещать столько тусовок, сколько хотели. Мэри не была помешана на Джоан так, как моя мама была помешана на мне. Мы приходили и уходили из Эвергрина, когда нам вздумается, нас возил Фред, а финансировал Фарлоу. У него были открыты счета чуть ли не во всех магазинах и ресторанах, так что все, что мы покупали, просто записывалось на эти счета. Транзакции оставались невидимыми для нас.

Но в выпускной год в школе Джоан начала меняться. Она рассказывала мне все меньше. Она все чаще выскальзывала из нашей комнаты, когда я уже спала. Я никогда не забуду ту сонную панику, что охватила меня, когда я проснулась в нашей комнате и увидела ее пустую постель.

И тогда наступил сезон подготовки к балу. Она много лет ждала выпускного бала. Еще с детства. Джоан была так же взволнована, как и все мы прошлым летом, когда начинали подготовку к выпускному.

– Это платье, – сказала она во время одной из примерок, теребя пальцами белый атлас.

– Что с этим платьем? – спросила Сиэла.

– Будто мы выходим замуж. Будто мы собираемся устроить парад для всех хьюстонских холостяков, чтобы они могли выбирать себе невест.

– Хорошая идея, – сказала Сиэла и рассмеялась, но смех был натянутым.

Эта идея одновременно была и хорошей, и бессмысленной. Конечно же, мы себя покажем, но даже если молодые привлекательные холостяки заметят нас, мы все равно не поженимся еще три или четыре года. Как минимум – два.

Мы, как помешанные, носились с этими белыми платьями, часами сидели у швеи, которая творила чудеса; репетировали реверанс, наш «техасский поклон», снова и снова, мы настолько его отрепетировали, что нам даже снилось, как мы кланяемся президенту.

Джоан тогда встречалась, конечно же, с капитаном футбольной команды, темноволосым мальчиком по имени Джон. Той осенью она проводила все больше времени с ним и все меньше – со мной и остальными девочками. За неделю до этого, в столовой, Сиэла сказала, что мы надоели Джоан. Во время обедов она все чаще не появлялась за нашим столом – я думала, что она уходила к Джону, хотя кто знает. Я долго злилась на Сиэлу, пока она не сдалась и полуискренне не извинилась, но все же я понимала, что, скорее всего, она была права.

– Результат будет восхитительным, – услышала я голос Мэри, спускаясь на завтрак.

Это был последний месяц перед балом, который пройдет в Ривер-Оукском клубе в декабре. Ужинали мы обычно в обеденном зале, а завтракали за маленьким столом из сосновой древесины в столовой, которую от кухни отделяла лишь узкая створчатая дверь.

– Ты будешь выглядеть просто божественно, – продолжила Мэри. – Как белокурый ангел. – Она уже давно проснулась. Она всегда просыпалась рано, пила кофе и ждала нас, чтобы вместе позавтракать.

Когда я вошла в кухню, Джоан что-то пробормотала. Она сгорбилась над кусочком тоста. Увидев меня, она закатила глаза.

– Доброе утро, – сказала Мэри и осмотрела мой наряд.

Она всегда заставляла нас переодеваться, если ее не устраивала длина наших юбок или блузки казались слишком тонкими. Удостоверившись, что я одета прилично, она вернулась к своей дочери, пока Дори, горничная, молча предложила мне тарелку овсянки, изюм и стакан молока, избегая зрительного контакта со мной.

Иди была младше сестры на семь лет, она была утонченной и хрупкой, а Дори – толстой и крепкой, с мужским подбородком. Я всегда считала, что мне досталась лучшая из сестер.

Дори никогда меня не любила и стала любить еще меньше, когда моя мама умерла и Иди лишилась работы. Но все же я привязалась к ней. И я знала, что она скучает по Иди, как и я.

– Выровняй спину, Джоан, – сказала Мэри. – Ты станешь горбатой, если будешь так сидеть. С осанкой лучше не шутить. – Она улыбнулась мне, когда я села за стол. – Мы с Джоан немного повздорили.

– Правда? – Я посмотрела на Джоан.

Была пятница, футбольный сезон, так что на ней был ее черлидерский синий костюм, голубой свитер с красной нашивкой в форме буквы «L», а волосы были убраны в высокий хвостик с красным бантом. Она не выглядела божественно – слишком ярко для этого, – но была похожа на белокурого ангела. На очень загорелого белокурого ангела.

– Да, боюсь, это так. Джоан решила, что не пойдет на бал. Она вообще не хочет иметь ничего общего с балом.

Я чуть не подавилась овсянкой, и Джоан мельком, почти незаметно, зло зыркнула на меня. Но для меня это было новостью: как я должна была защищать Джоан, когда она постоянно шокировала меня своими решениями?

– Это сумасшествие, – сказала Джоан, выравнивая спину и медленно затягивая потуже свой хвостик. Единственным признаком ее злости был нож, зажатый в руке.

Я почувствовала обиду. Ну естественно. Мы мечтали о выпускном бале с детства. Последние несколько месяцев это было основной темой наших бесед: платья, приглашения, пары, прически. А теперь, как выяснилось, Джоан и слышать не хочет о бале.

– Сумасшествие? – спросила Мэри. Ее голос был высоким, а щеки пылали.

Я не привыкла видеть Мэри на взводе.

Джоан издала странный, придушенный звук, но через секунду, кажется, успокоилась. Она подала знак рукой.

– Все нормально, – сказала она. – Я пойду.

– Тебе следует… – начала Мэри, но Джоан перебила ее.

– Я сказала: я пойду. – Она говорила наигранно-доброжелательно, и я понимала, что Мэри лучше не нарываться на неприятности.

– В Литтлфилде, – тихо сказала Мэри, – был вообще непонятный выпускной бал.

Она засмеялась и с надеждой посмотрела на Джоан. Мэри позволила себе быть уязвимой, что делала очень редко. Джоан повернулась ко мне и снова закатила глаза.

Конечно, Мэри это заметила. Предполагалось, что она заметит. В мгновение Мэри снова разозлилась.

– Конечно же, ты пойдешь, – подытожила Мэри. – Ты пойдешь, и тебе понравится. Или не понравится. В любом случае ты будешь себя хорошо вести.

Мне стало неловко. Мэри разговаривала с Джоан, как с десятилетней. Джоан пялилась в свою тарелку. Я бы не сказала, что она вот-вот заплачет или разъярится.

В этот момент в двери появилась фигура Фарлоу. Я была почти благодарна за это вмешательство, но в то же время слегка расстроена, что не увижу продолжения ссоры между Мэри и Джоан. Я с трудом сдержала смешок, когда Фарлоу приступил к стейку и яичнице, которые Дори поставила перед ним.

– Джоани, – сказал он, отрезав кусочек стейка и макнув его в жидкий желток. Завтрак Фарлоу всегда внушал мне отвращение. – Лонни хочет, чтобы ты выдавала призы на Хьюстонской выставке скота. Призом будет корова или что-то в этом духе. Выбери что-нибудь понаряднее. – Он засмеялся и подмигнул мне, когда понял, что на него смотрела только я. Джоан и Мэри разглядывали свои салфетки.

Фарлоу хорошо ко мне относился, как и ко всем, с кем ему приходилось иметь дело. Этот мужчина шел по миру так, будто немалая часть этого мира принадлежала именно ему. Он входил в список пятидесяти самых богатых техасцев десятилетия.

Выставка откормленного скота и родео были самым большим событием в Хьюстоне, которое проводили каждый февраль, и никто из жителей никогда не пропускал этот праздник. Мои уши начали гореть, когда я услышала, что Джоан будет вручать награду. Ее, разодетую, выставят на пыльную арену, где все будут смотреть и восторгаться ею.

– О, – сказала Мэри, – Джоан не интересуют такие вещи. Она считает все это, – она взмахнула руками, словно отгоняя мух, – сумасшествием.

Фарлоу положил вилку, взглянул сначала на жену, затем на дочь. Он начал было что-то говорить, но Джоан перебила его.

– Я согласна, папуля, – сладенько сказала она. – С удовольствием.

Фарлоу расслабил свои красивые брови и улыбнулся жене. Я не совсем понимала то напряжение, что было между ними троими, но заметила, что Джоан и Фарлоу были определенно настроены против Мэри.

Она поднялась:

– Конечно, ты согласна.

Джоан равнодушно проводила ее взглядом. Фарлоу, в свою очередь, доел завтрак в тишине. Но он не отводил взгляда от дочери. Я понимала, что он должен был пойти за Мэри. Было очевидно, что, оставшись за столом, он выбрал Джоан. По пути в школу мы сидели на заднем сиденье серебристого «паккарда» с Фредом за рулем. Какое-то время Джоан молчала. Она редко злилась – зачем? Ее жизнь была просто сказочной. Она прекрасно со всем справлялась. Но когда она злилась, то замолкала.

– Я не знала, что ты передумала идти.

Она пожала плечами:

– Меня не волнует чертов бал.

Я помолчала минуту.

– А что тебя волнует?

Она посмотрела на меня:

– Иногда я просто ненавижу ее. – Она посмотрела в сторону. – Прости. У тебя даже нет… – Она замолчала.

– У меня даже нет матери? – Я была поражена: Джоан никогда не просила прощения. – Нет, – сказала я, – но это не имеет значения. Скажи мне. – Это все, чего мне хотелось от Джоан: чтобы она сказала мне хоть что-нибудь, чтобы рассказала все.

Я видела, что Джоан решает, стоит ли ей что-то мне объяснять. Я уже думала, что она это делать не будет, и разочарованно откинулась на сиденье. Но тут она заговорила:

– Я ненавижу ее мир. Президент Юношеской лиги, казначей Клуба садоводов. – Она, сделав паузу, посмотрела в окно. – Самая важная сучка в Ривер-Оукс.

– Джоан! – Я никогда не слышала, чтобы Джоан так говорила о матери.

– Что? Я ненавижу ее мир и думаю, она ненавидит меня. – Она теребила один из брелоков – золотой пловец в прыжке ласточкой – на браслете.

– Она не ненавидит тебя, – перебила ее я. – Она просто не понимает тебя.

– Что тут понимать? Я не хочу стать такой, как она.

– Почему? – Казалось, жизнь Мэри была практически идеальной, если не считать того, что она некрасива. Это пришло мне в голову еще в детстве, когда я решила, что если бы они с моей мамой были одним человеком, то эта женщина была бы идеальной: красота моей мамы и влиятельность и социальное положение Мэри.

И теперь я поняла, что Джоан была именно такой. Красивой и влиятельной. Она могла бы стать такой, как ее мама, унаследовать ее положение в обществе, а красота только увеличивала бы ее силу. Но все это ее не интересовало. То, о чем грезили остальные девочки.

– Это то, чего ты хочешь, не так ли? Одни друзья на всю жизнь. Рождественская вечеринка каждое Рождество, пикник четвертого июля каждое лето. Галвестон для смены обстановки. Прием гостей каждую неделю. Дети, – почти сразу же добавила она.

Джоан не пыталась быть злой, но ее слова жалили. Я хотела детей. Все мы хотели. Нам хотелось завести семьи; все мы мечтали о своих домах. Но я промолчала. Внезапно я почувствовала себя сумасшедшей.

– Ты будешь моей подругой всю жизнь, – сказала я. «Надеюсь», – подумала я при этом.

– Ну конечно буду, – нетерпеливо сказала Джоан. Я потеряла ее. – Если ты не понимаешь, о чем я говорю, то мне этого не объяснить. Какая разница, – сказала она, открыла сумочку и достала помаду, слишком яркую для того, чтобы наносить ее при Мэри. Она назвала бы ее вызывающей. Я достала из своей сумки пудру и держала зеркальце для Джоан, пока та, вытянув губы, красила их в ярко-красный.

– Так чего ты хочешь? – спросила я, и ее удивленный взгляд резко переметнулся от ее отражения в зеркале к моему лицу.

– Я хочу того, чего не хочешь ты, – мягко сказала она. – Я хочу уехать.

– Зачем ты так говоришь? – крикнула я.

Я подумала о наших выпускных платьях, сделанных в Париже – городе, который Джоан хотела посетить вместе с нами после выпуска. Мое платье было с открытыми плечами, а платье Джоан было в легкую складку и с пояском на талии. Они оба были шелковые. Это были платья, которые ты наденешь лишь однажды в жизни, и то, если повезет.

– О, я не это хотела сказать. – Но Джоан лишь успокаивала меня. – Вот, – сказала она, – дай я тебя накрашу. – И, не раздумывая, я подставила губы, позволив ей накрасить их кричащим красным цветом, который я сотру сразу же по приезде в школу.

– Ты говоришь, что хочешь уехать. Но куда именно?

– Куда-нибудь, где я никогда не была. Где некому будет следить за мной, – добавила она.

Скорее всего, она имела в виду Мэри. Но я все равно приняла это и на свой счет: куда-нибудь, где я не буду следить за ней.

– Что ты будешь там делать? – тихо спросила я.

Джоан простодушно смотрела на меня. Этим утром она была в другом мире.

– Вещи, которые не делала ранее, – сказала она.

Мы остановились у Ламара. Наша одноклассница Дэйзи помахала нам рукой, Джоан помахала ей в ответ и широко улыбнулась, будто только что не ссорилась с Мэри, будто не говорила мне, что хочет оставить все это – включая меня – позади.

Мы поднимались по лестнице, когда Джоан неожиданно схватила меня за рукав.

– Где ты взяла этот наряд? – спросила она. На мне было гранатово-красное платье с поясом на талии и перламутровыми пуговицами по всей длине.

– В «Sakowitz».

– Но где ты его нашла? – спросила она, тряся головой.

– Я не знаю где. Может, в Хьюстоне.

– Нет, где ты взяла саму идею? При чем здесь Хьюстон? Откуда ты берешь идеи для нарядов?

Мы дошли до конца лестницы; периферийным зрением я видела, что Сиэла ждала меня. У нас был общий урок.

– Наверное, из журналов? «Vogue», «Harper’s»…

На моих глазах появились слезы, хотя я и понимала, что плакать здесь совсем не к месту. Но я не понимала, чего Джоан хотела от меня.

– Да, – сказала она. – Да! – Ее лицо было очень близко к моему. – Именно. Я поеду туда, где идеи.

– Ты хочешь в Нью-Йорк? Но ты даже не интересуешься модой.

Она топнула ногой, как ребенок, который хочет делать все по-своему.

– В Нью-Йорк, Чикаго, какой-нибудь другой большой город. И не за модой. А за миром.

Она поцеловала меня в щеку, я почувствовала ее горячее дыхание возле уха. И затем Джоан ушла. Возле стеклянных дверей ее ждал Джон. Она скинула книги ему в руки и похлопала его по плечу. Я заметила, что она не поцеловала его в щеку. Она была осторожна с мальчиками, когда знала, что на нее смотрят.

– Красивые губы, – сказала Сиэла, когда я к ней подошла, и я, смутившись, прикрыла их рукой. – О чем вы говорили?

Я пожала плечами:

– Джоан решила уехать в Нью-Йорк. – Я злилась; в том, чтобы раскрывать легкомысленные планы Джоан Сиэле, было что-то приятное.

Сиэла засмеялась:

– В Нью-Йорк? Что она там будет делать?

Я попыталась представить себе эту картину: Джоан на углу людной улицы, ждет такси. Мое представление о Нью-Йорке создалось по фильмам. Зачем ей толпы и грязь, когда у нее есть Эвергрин? Там так много людей, ей придется стать частью их. Это действительно то, чего она хочет? Здесь она звезда. Джоан была в поле моего зрения, они с Джоном шли перед нами, он вел ее под руку. Толпа девочек и мальчиков на разных стадиях превращения в мужчин и женщин следовали за Джоном и Джоан, нашим королем и королевой. Джон был привлекательным молодым человеком. Но его можно было заменить любым другим. А вот замены Джоан не было.

– Я думаю, – сказала Сиэла, заходя в кабинет миссис Грин, когда я шла в уборную в конце холла, – она встретит много мужчин.

Глава 4

1957

Я достаточно хорошо представила нашу компанию? Все были одинаковые. Хотя и существовала иерархия богатства и красоты, но все мы находились недалеко от ее центра. Мы были сыновьями и дочерьми нефти, некоторые из нас были более близко связаны с ней, чем остальные. Джоан, кстати, имела нефть в своем имени; как и Сиэла. Все остальные были детьми или женами мужчин, которые работали на людей с нефтью в имени.

Кроме Ривер-Оукс и нескольких других районов, Хьюстон был не более чем неприглядным болотом с множеством многоэтажек, где внезапно нашли, казалось, неиссякаемый запас нефти.

«Эссо», «Шелл», «Галф», «Хамбл» – наши мужчины работали в многоэтажках в центре города и носили костюмы с галстуками даже в августе. Неважно, кто ты: юрист или доктор, – все поголовно работали на нефтяных магнатов. И встречались в Хьюстонском клубе, заключая сделки и попивая янтарный ликер. Однажды я видела нефть. В детстве, когда нам было лет восемь или девять, Фарлоу взял нас с Джоан с собой на одно из его нефтяных месторождений на востоке Техаса. В тот день мы собирались пойти в кино или театр, как иногда делали по субботам; обычно это был мультфильм или ролик о войне, но накануне по городу разнеслась ужасная весть о полиомиелите – ребенку, который жил возле морского канала, поставили этот страшный диагноз, – и поэтому наши мамы не хотели отпускать нас в людные места.

Фарлоу позволил нам макнуть пальцы в бочку. Я робко опустила палец, боясь испачкать свой сарафан, – я не могла себе этого позволить, и Джоан, без раздумий, макнула свой. По ощущениям ничего особенного.

– Масляная, – сказала Джоан, и Фарлоу засмеялся.

Ну а я направила руку к солнцу и подумала: «У Джоан есть нефть, а у меня – нет».

В Хьюстоне самыми влиятельными людьми были наши родители. Мы могли начхать на общественные нормы в других местах, но именно в Хьюстоне наши имена кое-что значили, несмотря на наш возраст. В Хьюстоне нас все знали, и мы это понимали, поэтому были осторожны. Мы могли бы дать слабину, будучи пьяными, поэтому старались не напиваться. Мы не принимали наркотики. Держали рецепты для болеутоляющих дома, в аптечке, где им и было место. Мы не ходили с незнакомцами в уборную и не глотали то, что они вкладывали в наши ладони. Мы знали, что некоторые так делают: в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе. В больших городах. А мы? Нам хватало и алкоголя. Он расслаблял. Заставлял нас оживать.

Не общались мы и с незнакомцами. Вот почему новый мужчина Джоан так меня взволновал. Естественно, у нас постоянно появлялись новые знакомые. Деловые партнеры наших мужей, которые переезжали из Сан-Диего, Оклахомы или даже из Лондона. Мы принимали их, потому что они были должным образом проверены. Мы знали, кто они и откуда.

Как же много историй начинается с момента, когда в город приезжает незнакомец. Включая этого незнакомца, хотя все и пошло не так, как я могла сразу предположить. Я не понимала эту историю – то, как она на самом деле началась, – очень много лет, пока не посмотрела на нее трезво и со стороны. Возможно, тот незнакомец, скрывая свою сущность, таким образом говорил о себе многое.

Рэй, в свою очередь, уже устал от идеи, что Джоан следует быть более осторожной.

– По-моему, Джоан постоянно находится в обществе мужчин, разве не так? – сказал он, когда наутро я снова подняла эту тему. – Вроде ее пока не обижали. – Он смотрел будто сквозь меня, он всегда так делал, когда раздражался.

Я не звонила Джоан, потому что пыталась относиться к ней бережно; существовали некоторые вещи, о которых она молчала, и этот мужчина, видимо, входил в этот список.

Утром в понедельник я проснулась и завернулась в одеяло – Рэй любил включать кондиционер на максимум по ночам – и попыталась прогнать ее лицо из своих мыслей.

Что она делает прямо сейчас? Спит в своей постели. Я надеялась, что она покинула «Трилистник» через заднюю дверь. Я надеялась, что они ушли не вместе. Я почувствовала, как у меня под боком шевелится Рэй, и вспомнила обо всем, что нужно сделать сегодня. Позвонить Дарлин и спросить, не хочет ли она вместе со мной пойти на встречу в Клубе садоводов. Она любила посещать подобные мероприятия. Сводить Томми в парк. Написать список покупок для Марии – она по понедельникам ездила в Джемейл. Спланировать меню на неделю вперед.

Я постоянно себя чем-то да занимала. Когда у меня не было дел, то я чувствовала себя в опасной близости от отчаяния, которое, казалось, находилось прямо под поверхностью: я всегда представляла его себе как почву под машиной. В подростковом возрасте я как-то раз пошла на свидание с мальчиком не из Ривер-Оукс; машина, на которой он за мной заехал, была настолько дряхлая, что я видела дорогу сквозь пол салона. Это зрелище меня добило, и я просто притворилась, что мне плохо.

– Живот, – сказала я. – Болит немного.

– Болит, – тихо повторил он.

Он молча развернул машину и отвез меня обратно, в мою приемную семью, в мой чужой дом. Я прекрасно запомнила тот момент. Его лицо, обиженное и злое; и почву, быстро уходящую из-под моих ног.

Теперь у меня был собственный дом, своя горничная, муж и ребенок, о которых я заботилась. Я ненавидела, когда кто-то пачкал паркет грязью, но не будем на этом задерживаться.

Я даже и не помню жизни без Томми. Куда я тогда девала свое свободное время?

По утрам я вставала в шесть, чтобы накормить Рэя перед работой. Конечно, Рэй и сам мог приготовить себе завтрак, но я пыталась прожить жизнь противоположно тому, как жила моя мама. Я встала, почистила зубы, уложила волосы в свободный пучок. Большинство женщин не позволяли своим мужьям видеть их без макияжа, но мне нравилось думать, что у нас с Рэем более высокий уровень отношений. Вставая, я похлопала Рэя по плечу. «Проснись и пой», – прошептала я, а затем ушла в комнату Томми. Он уже стоял в голубых штанишках в своей кроватке, ожидая, чтобы я взяла его на руки. Меня всегда умилял силуэт сынишки в тусклом утреннем свете. В этом возрасте Томми был очень ласковым, позволял мне тереться носом о его щечки, усыпать поцелуями его лобик; ему нравилось держаться за пояс от моего шелкового халата.

Ему уже пора было спать в нормальной кровати, но мне не хотелось перемещать его, пока он не заговорит. В этой кроватке ему было безопасней, ведь он пока не может позвать меня, если я понадоблюсь. Сегодня он положил свою теплую щечку на мое плечо и минуту мы просто неподвижно стояли. Наверное, это был один из немногих моментов спокойствия в этот день.

Рэй присоединился к нам уже в кухне, когда Томми сидел на своем детском стуле с тостом в руках. Рэй по очереди поцеловал нас в щеку и сел перед тарелкой, которую я поставила для него. А Томми, в свою очередь, вытянул руку, помахал ею и с ожиданием взглянул на Рэя. «Ну же, попроси», – думала я, но не произносила вслух. Я слышала, как другие матери говорят эти слова своим детям, правда, они говорили это детям, которые уже разговаривают. Но Рэй все понимал и просто положил немного яичницы и бекона на поднос на детском стульчике.

– Сиэла пригласила нас поехать в августе на озеро Клиар Лэйк, – сказала я.

– Целые выходные с Джей-Джеем.

Я улыбнулась:

– Там буду я. И Томми. И, скорее всего, другие пары.

Мы завтракали в приятной тишине, Рэй листал газету, выборочно читая новости вслух.

– Мы доели? – спросила я Томми, смачивая салфетку. – Да, доели, – ответила я же, вытирая его лицо. Он протянул руки, чтобы я вытерла и их. Эти жесты давали мне надежду.

Мы так привыкли к этому утреннему общению. Я не помню, чтобы мои родители когда-либо разговаривали целый час за чашкой кофе. Для меня было важно то, что мы с Рэем так легко коротаем время вместе. Все казалось другим в этом утреннем свете, даже этим утром, когда Джоан полностью сковала мой разум. Томми не пытался заговорить, даже не пробовал лепетать; казалось, ему было интереснее рассматривать свой стул, свои руки, птиц за окном, но не нас – что ж, он наш сын. Мы довольствовались тем, что он нам давал.

Даже сейчас я постоянно ждала звонка от Джоан. Слишком ли часто на этой неделе я звонила ей сама? У дружбы есть границы. Я знала это тогда и знаю сейчас. Одна женщина влиятельнее другой. Едва ощутимо. Иногда разница настолько большая, например, как у нас с Дарлин, что для близкой дружбы нет шансов. Но даже при таких глубоких дружеских отношениях, как у нас с Джоан, одной женщине это нужно чуть меньше, чем второй. Джоан никогда не ждала моего звонка. Если ей хотелось услышать мой голос, то она просто поднимала трубку.

На следующий день Дарлин перезвонила мне насчет встречи в Клубе садоводов – мы начинали планировать выставку азалий в следующем году, когда другие садоводы приедут в Ривер-Оукс и мы позовем их к себе в гости, – и умудрилась как-то так повернуть разговор, что в итоге пригласила меня встретиться вечером за коктейлем.

– Но сегодня будний день, – попыталась я отвертеться от предложения, стоя у телефона в кабинете Рэя. Это был не особо убедительный повод – мы часто развлекались по будням. Впрочем, я не особо переживала, если обижу Дарлин.

Я машинально достала с полки Рэя одну из книг. Биография Авраама Линкольна.

– Мария заболела и уехала домой. Да и неделя вышла очень загруженная. – В нашей компании я была известна тем, что никогда не смягчала удар, всегда говорила прямо, не волнуясь о чувствах других.

Джоан смешило, когда меня так характеризовали. Она говорила, что у меня самая ранимая душа из всех, и может, так и было, но все эти песни и танцы о тяжелой женской судьбе меня раздражали. Я просто устала; скоро проснется Томми после обеденного сна, а я пообещала ему прогулку в парке. И развлекаться за коктейлями – это последнее, что мне тогда хотелось.

– Правда? И у меня. У Джоан это, наверное, тоже очень загруженная неделя? – Ее голос был радостным. Я прекрасно представляла себе ее в этот момент: в трех милях от моего дома, в ее черно-белой гостиной, накручивающую телефонный провод на палец. Скорее всего, она одета во что-то белое; хотя она в этом и не признавалась, но дома любила подбирать наряды под мебель. Абсурд, но правда. И улыбается – да-да, она улыбается. Широко, как Чеширский кот. Потому что она поймала меня.

Через полтора часа, после поспешной прогулки в парк, где Томми, позволив качать его на качели, смотрел, как играют остальные дети, Дарлин сидела в моей гостиной, на месте Джоан на моем любимом оранжевом диване, который мне сделали на заказ в Нью-Йорке.

Рэй, рано вернувшись с работы, на улице жарил стейки на гриле. Когда я сказала ему о визите Дарлин, что меня отнюдь не радовало, он пожал плечами и приготовил мне коктейль с джином.

Я видела его из окна. Он насвистывал мелодию – я даже догадывалась какую. Томми тихо играл с деревянным поездом, который он повсюду носил с собой. Сын не выпускает из рук этот поезд аж с декабря, когда родители Рэя подарили его ему на Рождество. Родители Рэя – добрые люди, но преданы были его сестре, Дэбби, которая жила в Талсе со своими четырьмя детьми, каждый был старше другого всего на год, и чем младше, тем более светловолосый. Мы виделись с ними всего раз в год, на Рождество. Я никогда не была у Дэбби дома, но в моем представлении он был таким же скучным и идеальным, как и сама Дэбби. Изначально было понятно, что Бьюкенены-старшие посвятят себя Дэбби, а не Рэю и уж тем более, разумеется, не мне. Они следовали старому доброму правилу: после свадьбы дочки оставались верными матерям, в то время как сыновья посвящали себя женам.

Нас ждал коктейль в хромовом шейкере, а также блюдце с крекерами, солеными огурцами и сыром. У меня был новый коктейльный набор от Рассела Райта[2], низкие стаканы которого украшали рубиновые и золотистые узоры, но я не стала доставать его для Дарлин, а поставила обычный набор – решила не выделываться. Хотя Дарлин, в отличие от Джоан, наверняка оценила бы тот, модный.

Я встретила Дарлин у входа, и вот она сидит передо мной. На ней узкие белые капри и белая блуза без рукавов; ее маленькие глаза-бусинки щедро подведены темной пудрой, а щеки подкрашены румянами. Я никогда не видела Дарлин без макияжа. Она относилась к тем женщинам, которые по утрам, пока их мужья спали, первым делом наносили макияж.

Внезапно она стала меня раздражать. Я кивками отвечала на ее бессмысленную болтовню о Клубе садоводов, о разводе, который реял над ее браком, и попивала свой коктейль. Я немного передержала джин во рту и проглотила его, когда во рту начало жечь.

– Ну так что, Дарлин, – спросила я, – есть новости?

Она очертила пальцем ободок стакана.

– Что ж. – Она сделала глоток коктейля, желая продлить паузу. – В воскресенье, после обеда, был замечен мужчина, покидающий дом Джоан. – Она подняла бровь и не смогла сдержать улыбку.

– Правда? – Я попыталась скрыть свой шок.

Джоан никогда не водила к себе мужчин. Она сама ходила к мужчинам. И если это был тот мужчина из «Трилистника», то получается, что она не просто привела его домой – она, как я быстро прикинула, пробыла с ним более трех дней.

Я попыталась успокоиться. Я осмотрела свою гостиную: оранжево-белый фон, синие вкрапления. Умеренно, современно. Никаких напоминаний о доме моей мамы: ни вычурных викторианских диванов и шкафов, ни темных скучных цветов. Ни ощущения, что ты живешь в чужом доме, в чужом времени.

Такой и должна быть комната – новой, свежей и совершенно ненавязчивой. Я работала над ней с дизайнером перед тем, как мы здесь поселились. Это была самая светлая комната, самая солнечная, самая позитивная. Я ее обожала. Рэй носил меня на руках от порога нашей спальни до гостиной, как молодую невесту. Впервые в жизни я чувствовала себя дома. Этот дом был моим, а не Джоан и не моей мамы.

Я заметила, что Дарлин смотрит на меня; у нее заканчивался коктейль. Следовало из вежливости подлить ей еще.

Я наклонилась к ней и понизила голос.

– О, Дарлин, – сказала я, будто разговаривая с ребенком. – Это касается только Фарлоу. Прости, но тебе, наверное, пора домой. Томми нужно спать. – Я поднялась, поправила свой пояс. Перед приходом Дарлин мне пришлось нарядиться. Не лучшее мое одеяние, но все же.

Дарлин пыталась осознать происшедшее. Как так получилось, что только что она была носителем важной информации, а теперь – ее выгоняют из дома Сесе Бьюкенен, даже не дав допить напиток?

С порога я помахала Дарлин, которая, отъезжая от дома, вздрогнула, наехав на газон возле нашего почтового ящика. Она плохо водила. На самом деле, как и все мы. Но нас это и не заботило.

На секунду я испугалась, что Дарлин позвонит Кенне, Сиэле или кому-нибудь еще из нашей компании – Кристал Карутерс или Джин Хилл – и расскажет им какой-то омерзительный секрет обо мне. Но я не простофиля. Я никогда не открывала своих секретов никому, кроме Джоан.

К тому же я понимала Дарлин. Она не была ни злая, ни добрая, ни умная, ни глупая. В отличие от Джоан, она ничем не выделялась, но очень к тому стремилась. Джоан была ее мишенью. Она всегда была и будет мишенью для таких женщин, как Дарлин. Я также ничем не выделялась и не была благородной или завистливой, не считая ситуаций, когда я рядом с Джоан.

Дарлин приедет домой, сбросит туфли, нальет себе бокал вина, уляжется на белый кожаный диван, позвонит Кенне и расскажет о моем нападении, выставляя себя в выгодном свете: «Я просто пыталась помочь бедняжке Джоан!» – и они полчаса или даже час будут обсуждать эту ситуацию, пока их горничные не приготовят ужин, а няни искупают детей. Однако завтра Дарлин и не вспомнит о том, как Сесе Бьюкенен буквально выставила ее из дома.

А ведь я могла поступить еще хуже, я могла сказать ей все, что думаю, вместо того чтобы просто выставить ее за дверь. Все мы мечтали о том, чего у нас быть не могло. Дарлин хотела быть популярнее Джоан. Я хотела, чтобы Томми заговорил. И чтобы Джоан стала собой. Ее обсуждал весь город. Если бы Дарлин знала, что за мужчина вышел из ее дома, то знали бы и все остальные. Если бы спросили меня, то я сказала бы, что это партнер по бизнесу Фарлоу, но мне никто не поверил бы.

Какое-то время я простояла на улице. А дома меня ждали дела – ужин, купание Томми, кроме того, нужно было уложить его спать, прочитать книжку, хотя это его не особо интересовали. Убрать посуду, помыть ее. Поговорить с Рэем. Но, защитив Джоан, я чувствовала прилив сил. Я осмотрела газон: возле подъездной аллеи вырос небольшой куст плюща, белый лилейник и ночная красавица. Скоро все зачахнет и умрет в техасской жаре. Но пока рано.

Уложив Томми спать, мы с Рэем сели у бассейна. По вечерам температура воздуха радовала.

– Я уложил Томми под Роя Роджерса[3], – сказал Рэй. – Кажется, он полюбил его.

– Ну а кому не понравится Триггер? – спросила я, и Рэй засмеялся.

Тем вечером мне не хотелось обсуждать Томми. Я думала о том, насколько его интересует телевидение. Наши с Рэем мнения насчет Томми расходились: он не принимал факта, что с нашим сыном что-то не так. «Я тоже поздно начал разговаривать, – говорил он или: – Он станет известным футболистом, а не ракетостроителем».

– Какие у тебя планы на завтра? – спросил Рэй, как всегда это делал по вечерам.

Я перечислила свои дела: ланч с леди, встреча в Клубе садоводов. Супружеские мелочи; мелочи жизни. Мелочи, которые успокаивали меня. Никто так не интересовался мной, как Рэй. Джоан вообще никогда не вдавалась в подробности.

Я нежно дотронулась до его руки, и он, неожиданно резко, повернулся ко мне.

– Думаешь, Томми одинок? – спросил он.

Видимо, он давно хотел задать мне этот вопрос. Или, скорее, не совсем этот вопрос. Что он хотел спросить, так это то, когда нам стоит завести второго ребенка? Это было если не проблемой, то существенным вопросом, который нужно тщательно обдумать. Большинство наших друзей решились на второго ребенка, когда первому было два года. Раньше – опасно, позже – проблемно. Томми было три.

Что мешало мне принять такое решение? Я хотела, чтобы Томми сначала заговорил. Я хотела убедиться, что наш следующий ребенок тоже будет говорить; я хотела знать это наверняка. Я не могла сказать это Рэю, но я часто думала о том, не стало ли молчание Томми отражением моей о нем заботы. Что, если я была недостаточно нежной, недостаточно заботливой? Вдруг Томми ощущал что-то, чего не ощущала я? Я научилась ценить молчание у матери; чем меньше скажешь, тем меньше риск кого-то обидеть.

Рэй сказал бы мне, что это ерунда, что я всю себя посвящаю Томми, что все вокруг видят, как сильно он меня любит. Я хотела бы верить, что это ерунда, но иногда, в темные времена, просто не могла.

– Меня часто не бывает рядом, – сказала я и заметила, как Рэй расстроился, что я ушла от его вопроса. Но как мне нужно было ответить? Мне было стыдно: у меня пропала надежда, и при мысли о втором ребенке вместо любви я чувствовала страх.

– И то правда, – тихо сказал Рэй, и я, закрыв глаза, отклонилась в кресле-качалке. В воздухе витал запах свежескошенной травы, ночной красавицы и хлорки. Летний запах.

Я подумала, что когда-нибудь обязательно наберусь смелости и отвечу на вопрос Рэя. Отвечу честно. И мы поговорим по душам. Но в этот вечер мои мысли были заняты Джоан, так что я не могла собраться с силами для такого серьезного разговора.

Рэй поднялся, наклонился и поцеловал меня в лоб.

– Спокойной ночи, – сказал он. – Не засиживайся допоздна.

– Не буду, – пообещала я.

Скоро я пойду спать. Я очень устала, а через несколько коротких часов, несмотря на то, отдохну я или нет, начнется новый день.

Глава 5

1957

На следующее утро, как только Мария появилась на пороге, я ушла.

– Скоро вернусь, – кинула я через плечо и выскользнула на улицу, чтобы Томми не успел понять, что я исчезла. Он не закатывал истерик, но иногда мог, рыдая, повиснуть на моей ноге. Когда он это делал, я просто не могла уйти.

Садовник подстригал газон вдоль улицы, медленно и методично. Ну а в остальном улица была тихой – слишком рано для детей, плещущихся в бассейнах и бегающих вокруг разбрызгивателей. Ривер-Оукс – это район, предназначенный для семей с детьми, для пряток, для качелей. Для задних двориков. Передние дворы предназначались для того, чтобы ими любовались прохожие.

Дом Джоан был слишком большим для нее одной – она была единственной одинокой женщиной в Ривер-Оукс, которая не живет с родителями. Я всегда думала, что ее муж поселится с ней, когда они поженятся, но какой достойный мужчина захочет жениться на Джоан, когда она постоянно общается со странными мужчинами.

По пути к Джоан я проезжала мимо дома, в котором выросла. Он теперь принадлежал незнакомой мне семье. Старый и колониальный, он гордо стоял, как высокий солдат, с белыми колоннами, длинными окнами с жалюзи. Помню, как мама сидела возле одного из окон, курила сигарету и говорила мне о вреде курения и о том, что если она узнает, что я курю, то свернет мне шею. Однажды она поймала меня с сигаретой, но не свернула мне шею; вообще-то, казалось, ей было все равно. Звездчатый жасмин, который выращивала моя мама, как раз цвел. Раньше я чувствовала его запах из своей спальни.

Я позвонила в дверь Джоан и стала слушать, как электрический колокол раздается в доме с высокими потолками. Ее дом был в испанском стиле, с покатой крышей из красной черепицы и розовым садом, загораживавшим бассейн. Она никогда не заходила в свой сад.

Я ждала. Я могла разбудить Джоан, которая любила поспать допоздна, но мне было все равно.

Дверь открыла Сари. Она была немкой и уже давно работала на Джоан, с тех пор как мы окончили школу. Все остальные горничные в Ривер-Оукс были темнокожими, однако Мэри Фортиер с трудом, но все же удалось найти для дочери горничную-немку.

– Я пришла к Джоан, – сказала я, и Сари нахмурилась. Она годилась мне в бабушки, и, кажется, я никогда не видела ее улыбающейся. Благодаря Сари Германия казалась местом, где совсем не хотелось побывать. Обычно Джоан сама открывала дверь.

Я увидела белого кота Джоан, глухого, как дверная ручка. Он лениво разлегся на плитах лестничной площадки, и я вдруг поняла, что она наверху с ним. С незнакомцем с непривлекательным профилем. Дарлин говорила, что он выходил от нее в воскресенье; это значит, что он приходил и уходил, когда хотел. Но на парковке не было незнакомых машин.

– Она не одна, не так ли? – Я протянула руку и поставила ее в дверном проеме.

Сари посмотрела на мою руку, затем на меня.

– Джоан приболела, – промолвила она.

Я почувствовала запах свежеиспеченного хлеба, доносившийся из кухни. Увидела вазу с букетом желтых роз из сада на тумбочке у входа, рядом с серебряным подносом, заваленным вчерашней почтой. В стопке были журналы, и я узнала красный уголок «Тайм», на который был подписан Рэй. Джоан была единственной женщиной из моего круга общения, которая читала его, а затем развлекала нас с девочками новостями за обедом.

– Я знаю, что она дома, – сказала я, ненавидя свой жалобный, даже ревнивый голос. Я знала Сари достаточно хорошо, чтобы понимать, что она ничего мне не скажет, но мысль о том, что Джоан дома с ним, приводила меня в бешенство. Как знать, что ему от нее нужно? И что ей нужно от него?

Джоан уже не ребенок. У нее хватит ума не делать глупостей.

Я отошла от двери.

– Передайте ей, что я приходила, – выкрикнула я. И махнула рукой.

Однажды в далеком детстве, когда мы играли у Джоан дома – большую часть времени мы проводили в Эвергрине с Дори и Иди, – я оторвала взгляд от своего рва с водой, который строила в песочнице, и увидела, что Джоан исчезла. Нам тогда было около четырех лет, слишком мало, чтобы все помнить отчетливо, но достаточно, чтобы помнить хоть как-то. Иди и Дори сидели в тени огромного дуба, попивали лимонад и о чем-то болтали; они казались такими беззаботными, и это меня несколько успокоило.

Я встала с песка, которым секунду назад играла и который внезапно начал меня раздражать, и пошла к Иди.

– Где Джоани? – спросила я.

По-видимому, у меня был взволнованный голос, потому что Иди сделала паузу и взяла меня за руки. От них с Дори пахло одним лосьоном, и это сбивало меня с толку, потому что любила я только Иди. Я с детства понимала, что Иди умеет найти общий язык с моей мамой, знает, как повлиять на ее капризы и защитить меня от ее настроения. Я всегда предпочитала проводить время с Иди, чем общаться с мамой, как, впрочем, и почти со всеми остальными, кроме Джоан. Она была одной из тех взрослых, с кем я чувствовала себя в безопасности, хотя, конечно же, в детстве я этого не понимала. Тогда я просто знала, что люблю ее.

– Она пошла домой, – сказала Иди. – И скоро вернется.

– Но я хочу ее. – Я почувствовала, как на мои глаза наворачиваются слезы.

– Нельзя требовать от человека того, чего хочешь ты, – услышала я голос Дори. Попятившись к коленям Иди, я обернула ее руку вокруг себя. Дори была строгая, старше Иди, и я ее опасалась. Мы с Джоан редко спорили с ней. – Она дома. Скоро вернется. Но до тех пор ты ее не получишь.

Покончив со мной, она откинулась на спинку стула.

Плакать мне расхотелось. Слезы сменила ярость.

– Еще как получу, – выпалила я, – когда только захочу!

Сначала рассмеялась Иди, затем, тряся головою, Дори.

– Как бы не так, дитя, – сказала она, – как бы не так.

Но, естественно, я не могла заполучить Джоан, когда мне заблагорассудится, – в детстве, сейчас или вообще когда-либо. Я должна была усвоить этот урок еще давно: Джоан никогда не была полностью моей.

Глава 6

1957

Несколько ночей спустя я лежала в постели и думала. Я собиралась позвонить Джоан. Она так долго была хорошей. Но ее поведение – начиная с гостиничного номера в «Трилистнике» и заканчивая тем, что она привела этого мужчину к себе домой и проводит с ним целые дни, – встревожило меня. Однажды я чуть не потеряла Джоан, в тот год, когда она вернулась из Голливуда. Я не знала, как помочь ей.

В этот раз я дала ей время, оставила в покое в надежде, что она сама придет ко мне. Я понимала, что не стоит задавать ей слишком много вопросов. Но она не приходила ко мне, поэтому я покинула спящего мужа и на цыпочках пошла вниз, в его кабинет.

Сперва я проверила Томми – разве можно не зайти ночью в комнату своего ребенка, чтобы проверить, дышит ли он? Он дышал, глубоко и ровно, по его дыханию можно было бы засечь время.

После старого скрипучего паркета в доме мамы я заставила дизайнера положить мягкие бежевые ковры по всему дому, кроме кухни. А поверх тех ковров лежит еще один слой ворсистых ковриков ярких цветов. В моем доме просто невозможно ходить шумно.

Я закрыла за собою дверь в кабинет Рэя и, налив себе немного хорошего скотча, залпом его проглотила. Я ненавидела вкус, но мне нравился эффект, который он дает.

Я почти сдалась и чуть было не положила трубку, как она ответила.

– Алло, – сказала она. – Только Сесе может звонить так поздно.

Она не была пьяна. Ничего необычного. Ее голос был, возможно, лишь немного раздраженным.

Я завалилась в кожаное кресло за письменным столом Рэя; казалось, что мои кости стали жидкими.

– Это Сесе. Я…

– Ну конечно это ты.

Она выдохнула, и я поняла, что она курит. Я ассоциировала курение – запах дыма, картинку женщины, которая вставляет сигарету между губ, – с Джоан.

– Помнишь, как ты учила меня курить? – спросила я.

– Да уж, ты бы меня такому не учила.

– Мы тогда были в Эвергрин. Кажется, нам было по тринадцать.

– По двенадцать, – поправила Джоан, – нам было по двенадцать. – Мне стало так приятно, что она запомнила. – Тебя рвало в траве, а я боялась, что убила тебя. – Она засмеялась. – Но ты оказалась сильнее этого.

– Ты заботилась обо мне, – сказала я. – Ты дала мне свою одежду, чтобы Дори не учуяла запаха, и уговорила наших мам разрешить мне остаться на ночь, хотя это был будний день.

– Ты не хотела уходить, – сказала Джоан. – Никогда не хотела.

Это правда, я никогда не хотела уходить. Тогда же мне стало плохо от дыма и меня рвало за сараем в саду, а Джоан гладила меня по спине и положила мне на лоб влажное полотенце. Той ночью я уснула рядом с ней.

– Я воровала сигареты у папы, – сказала она. – Он никогда их не считал. А вот мама считала. – Она вздохнула. – А теперь папа даже не знает, кто я.

– Он по-прежнему тебя любит, – сказала я. Я знала, что это правда. Любить Джоан было в крови у Фарлоу.

Какое-то время она молчала.

– Наверное, любит. Не знаю. Уже поздно. Очень поздно. Я бы не стала звонить тебе так поздно. Я могу разбудить Томми.

Я ждала ответа. Мое лицо, казалось, кипело.

– Так что ты хотела узнать? В порядке ли я? Да, все хорошо. Мне просто нужно побыть одной.

– Но ты не одна, – сказала я, водя пальцем по ободку тяжелого хрустального стакана.

Джоан молчала. Когда она заговорила, ее голос звучал смиренно.

– Ты когда-нибудь задумывалась, сколько времени ты провела, волнуясь обо мне?

– Я твоя подруга.

– У меня уже есть мать. – Она говорила так, будто не слышала меня. – У меня есть мать, чтобы волноваться обо мне. Мне не нужна вторая.

Я физически ощутила ее слова: удар в грудь. Или не так: ощущение было противоположным предыдущему. Внезапная, острая нехватка воздуха в легких. Как укол. Знала ли она свою силу? Конечно, знала.

– Но ты вечно волнуешься, – сказала она, когда я уже почти впала в отчаянье.

Наверное, в этом и была суть нашей дружбы: Джоан могла быть грубой, раздражительной, резкой, могла поступать со мной так, как я никогда не поступила бы с ней. Но она никогда не заходила слишком далеко. Она всегда возвращалась.

– Просто будь… – Я замолчала. – Просто будь осторожна. Пожалуйста.

– А сейчас мне пора. – И она положила трубку.

Теперь у меня не было ни единого шанса заснуть. Я стояла и водила пальцем по стопке с книгами Рэя. Вытащив одну из стопки, я переложила ее в другое место, даже не посмотрев название.

Все эти годы я понимала, что волнение о Джоан было похоже на влюбленность. Ее отсутствие причиняло мне боль. Увидев ее лицо, услышав голос, я будто заново рождалась.

Рэю бы это не понравилось: я звоню Джоан посреди ночи. И в одиночестве пью скотч, как мужчина. Я и сама злилась на себя: три часа ночи! Мне вставать через три часа, а я трачу время на проблемы Джоан, на жизнь Джоан.

Я поднялась.

– Довольно, – сказала я себе.

Я еще раз заглянула к Томми, перед тем как проскользнуть обратно, к Рэю под одеяло. Через какое-то время она вернется ко мне. Как всегда. А мужчина уйдет. Как всегда.

Нужно было прийти к ней, когда это случится. Если бы я знала, что это случится в течение нескольких недель, то дождалась бы. Возможно, это ничего не изменило бы – Джоан давно следовала по этому курсу.

Некоторые сказали бы, что это – лишь часть неизбежного хода событий, судьбы. Но судьбу можно изменить. Джоан, в конце концов, изменила мою.

Глава 7

Джоан сбежала весной, перед выпуском из школы. За неделю до ее исчезновения я проследила за ней во время большой перемены. Я увидела ее в столовой и, уставшая от постоянной неизвестности и отсутствия подруги, решила последовать за ней. Я выскользнула из кабинета машинописи, спряталась за шкафчиками и, дождавшись звонка, увидела, как Джоан, выйдя из кабинета трудов, куда-то направилась.

Она вышла из класса и была одна, что меня удивило. Обычно ее окружала толпа людей. Теперь она выглядела задумчиво, держа книжки обеими руками. Было просто следить за ее белокурыми волосами – вот они пересекли холл, промчались сквозь толпу, повернули к стадиону, где обычно проводились собрания и матчи по баскетболу. Где Джоан выступала миллион раз. Я помню прямоугольные лампы вдоль окон, мимо которых шла Джоан, все еще прижимая книги к груди.

Я прижалась к холодной стене рядом с дверью. Стадион был огромным, вмещал сотни людей, но сегодня он был только для двоих: Джоан и меня.

Я вышла из тени.

– Джоан, – мягко промолвила я, и она склонила голову набок, но тут из-за трибун появился еще один силуэт.

Нас стало трое. Джон, сперва подумала я, выпускник, с которым Джоан встречалась последние несколько месяцев; но Джон был выше этого парня, он держал себя иначе. Этого парня я раньше не видела.

Джоан подошла к нему. Я ощутила что-то странное в своем животе; я сразу же все поняла. Джоан ступала очень тихо; когда она подошла, он страстно поцеловал ее, держа за затылок. Я никогда не видела, чтобы так целовались, с открытым ртом, с явным обоюдным желанием. Джоан не отпрянула – она целовала его в ответ. Она была голодна, как и он.

– Давай избавимся от этого, – сказал он; я не видела его, но прекрасно слышала. Его голос был низким, сдавленным. Он взял книги Джоан и бросил их на металлическое сиденье. Я была уверена, что кто-то вот-вот зайдет, – я задержала дыхание на секунду, на две – но никто не зашел.

На Джоан был розовый кашемировый свитер с короткими рукавами; он ласкал руками ее грудь, сначала едва касаясь, затем – сильнее и сильнее, пока Джоан не застонала.

Я никогда не слышала подобных звуков от нее. Она оглянулась. Но Джоан обычно не оглядывалась. Она никогда не осторожничала. Завернув за угол, она вошла в открытую дверь и встала на колени. Он толкал ее вниз, а она все стонала. Я подумала о ее голых коленках на трибуне, о давлении его рук на ее плечи. Он торопливо и неуклюже расстегнул штаны – я была шокирована увиденным – и вошел в ее рот, странно нежно двигая тазом.

У меня закружилась голова. Его глаза были закрыты. Я не видела лица Джоан.

Когда она поднялась, я было собралась уходить, но парень заговорил.

– Теперь твоя очередь. – Его слова раздались эхом в пустом зале. Он завел руки Джоан под юбку, которую я выбрала для нее в магазине «Battelstein’s», чтобы она подчеркивала ее талию, – и Джоан издала еще один неведомый мне звук, и снова, и опять. Она откинула голову назад, а он взял ее под шею. Сперва я подумала, что он может сделать ей больно, но он просто помогал ей встать. Я видела ее напряженную шею, изгибы ее груди под свитером. Они слились в странном танце без правил.

За дверью прозвучал чей-то заблудившийся крик. Джоан обернулась в мою сторону. Я закрыла глаза, будто это могло сделать меня невидимой.

Тут она отвернулась, и я выскользнула со стадиона, побежала по пустому вестибюлю и вернулась обратно в шум и суматоху.

Спустя неделю, уже после ее исчезновения, мне было любопытно, сбежала ли она с этим парнем. Картинка ее, встающей на колени, всплывала в моем сознании снова и снова. Но я даже не знала его имени. Я точно не видела его раньше. Я искала его в столовой, в коридорах, но я не знала, кого именно ищу. Парня ниже Джона. Парня, которого ласкала Джоан.

Джоан сбежала, когда я была в Оклахоме на Пасху, с нетерпением ожидая окончания неловких выходных с моим тихим папой и его идиотской новой женой Мелани. Мелани, которая, перед тем как стать его женой, долго была его любовницей, смеялась над каждым своим высказыванием, над каждым его высказыванием, над любым высказыванием, которое вообще звучало, и подавала дурацкие канапе вместо нормального ужина. Их дом был большой и коробкообразный, украшенный безделушками Мелани. В общем, ничего общего с массивными стенами, старыми семейными портретами и чувством истории Эвергрина. Но, в отличие от моей матери, она была легка на подъем.

Когда я вернулась в Хьюстон, в аэропорту вместо Джоан меня встретила Мэри. По пути к машине через шумный вестибюль, полный прибывших и улетающих пассажиров, я сохраняла спокойствие; я сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, как учила Иди, когда в детстве меня что-то расстраивало.

Возле машины нас ждал Фред в своей черной униформе; он наклонил голову и грустно мне улыбнулся. Мой страх подтвердился: Джоан пропала.

– Рассказывай, – сказала Мэри, как только мы сели на заднее сиденье машины, – все рассказывай.

– Джоан пропала, – сказала я, будто сама себе.

Я смотрела в окно на людей, возвращавшихся домой после празднования Пасхи. На уставших женщин в пастельных шляпках, на мужчин в костюмах, держащих за руки своих восторженных, счастливых детей. Их все еще восхищала сама поездка; они не знали о том, что родные когда-нибудь их бросят. Они не понимали, что любви не существует. Я прижалась лбом к окну и проглотила всхлип. Что у меня осталось?

Что я знала? Я сказала Мэри, что ничего не знаю, и вытерла слезы со щек. Мэри сделала вид, что не заметила этого. Я пыталась сосредоточиться на ее вопросах; пыталась понять, что она хочет услышать. Но я соврала насчет того, что не знаю ничего. Я знала, что Джоан сбежала подальше от меня. Что в ее планах на будущее меня не было. Пентхаус, в котором мы должны были жить вместе после выпуска; курс заочного обучения, который мы должны были посетить летом; вечеринки, которые мы собирались устроить: у нее пропало желание делать что-либо из этого. Она сказала, что хочет покинуть Хьюстон, уехать туда, где рождаются идеи, и ей это удалось. Той ночью я, выжатая как лимон, на удивление легко уснула. Я проснулась, когда было еще темно; взглянув на постель Джоан, я на секунду подумала, что она сбежала к парню, но потом вспомнила.

Меня охватила паника. Мое горло сжалось, я жадно хватала ртом воздух. У меня гудели голова и руки. Мои губы онемели. Я вонзила ногти в щеки, чтобы боль немного облегчила страдания.

В тусклом свете я подошла к шкафу Джоан и нашла платье с короткими рукавами, в котором видела ее последний раз, – в красивую лилово-желтую клетку. Я надела его.

Платье было велико на меня и пахло Джоан. Я взобралась на ее кровать и накрылась простыней. Взглянула ли она на мою пустую постель, перед тем как покинуть комнату? Представила ли она себе меня в Оклахоме, терпящую отца и его жену? Посочувствовала ли она мне? Или она была рада, что я не мешала ее планам осуществиться? Вспоминала ли она обо мне вообще?

Я заснула, думая о Джоан. И, думая о ней, проснулась. Перед тем как спуститься на завтрак, я, конечно же, переоделась в свои вещи, но Мэри так на меня пялилась, что я на секунду подумала, что забыла что-то снять. Я опустила взгляд на свою темно-зеленую юбку.

– Твое лицо, – сказала Мэри, и я потрогала себя за щеку.

– О, – сказала я. – Наверное, я поцарапала себя во сне.

– У тебя кровь на лице, Сесилья. Сходи умойся.

Царапина была небольшой; как только я смыла кровь, ее почти не стало заметно. Но было по-странному приятно видеть, что я причинила себе вред. Я хотела показать всему миру, что уход Джоан ранил меня.

Но я была слишком прагматичной для этого. Мир подумает лишь то, что я сошла с ума.

После этого, чувствуя себя особо одинокой, я иногда спала в одежде Джоан. Никто не знал об этом.

Каждый день Стюарт, дворецкий семьи Фортиер, складывал почту в аккуратную стопку и оставлял ее на серебряном подносе в холле, и каждый день я искала в стопке письмо от Джоан. Спустя месяц после ее исчезновения пришла открытка с полем голубых васильков.

«Я в порядке, – гласила надпись. – Не ищите меня. Люблю вас всех».

Я перевернула открытку. На почтовой марке было написано «Форт-Уорт», но я знала, что Джоан давно покинула Техас. Она была в Нью-Йорке. Она была в Голливуде. Ходили разные слухи. Но только я знала, что она была далеко от меня.

Мне хотелось разорвать открытку, но вместо этого я сунула ее обратно в стопку и проскользнула в уборную, пока Стюарт и Мэри не увидели, что я что-то разнюхиваю. В уборной стояло старинное зеркало, поверхность которого покрылось черными временными пометками. В тусклом свете я едва видела свое отражение. Теперь, когда Джоан нет, кто увидит меня?

Я ждала своей открытки, сигнала, адресованного мне лично. Она не могла отправить его в Эвергрин, поэтому, возможно, пошлет его Сиэле.

– Не получала ли ты каких-то необычных писем? – однажды спросила я Сиэлу, когда мы выходили из школы.

Фред ждал меня у крыльца.

– Нет, – медленно сказала она. Она видела меня насквозь, но я ничего не могла с собой поделать.

Мэри и Фарлоу тайно совещались у него в кабинете. Наняли детектива, затем другого, когда первый ничего не нашел.

Я бы никогда не проболталась о том, что Джоан хочет покинуть Хьюстон. Я бы никогда не проболталась о том, что видела на стадионе. Это стало ясным, когда планы Мэри относительно Джоан стали более конкретными, более реальными и подробными, чем я думала. Однажды я услышала, как она говорит Фарлоу, что Джоан «должна была стать открытием для мира». Но она не имела в виду мир. Я уже тогда это знала. Она имела в виду Хьюстон, и ее планы не предвидели того, что Джоан может уехать куда-то далеко от родителей, в место, где они не смогут повлиять на нее и проконтролировать.

Весь следующий месяц я страдала лунатизмом и выпустилась из Ламарской старшей школы без Джоан. Мой отец прилетел из Оклахомы, и мы до ужаса печально пообедали в «Санни Лук», вдвоем. Я скучала по Джоан с ослепляющей силой. Я буквально не видела пути без нее. Отец предложил забрать меня в Оклахому, и все, что я сделала, – это рассмеялась ему в лицо. Что мне там делать? Подавать канапе с его женой? Я должна была остаться здесь, дождаться Джоан.

– Но что ты будешь делать, Сесилья? – спросил папа, нахмурив лоб.

– Неужели наконец пришло время обо мне позаботиться?

Он изменился в лице. Я совсем забыла, какой он чувствительный. Он не был хорошим человеком, но и плохим человеком тоже не был. По большому счету, он просто был не пара моей маме.

– Я справлюсь, – сказала я, неловко похлопав его по руке. Мы всячески старались не прикасаться друг к другу. – Как и всегда справлялась.

Теперь я думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы тогда я отправилась в Оклахому, в совершенно другой мир. В мир без Джоан.

– Что ж, Сесилья, – сказала Мэри через месяц после моего выпуска из школы, когда я в одиночестве ела овсянку на завтрак. Я проводила время так, как мы с Джоан всегда его проводили: ходила в бассейн по утрам, на шопинг, в кино с девочками. Иногда мы с Мэри и Фарлоу проводили безрадостные вечера за коктейлями перед ужином. – Думаю, пора.

Перед тем как встретиться взглядом с Мэри, я положила ложку на широкий ободок тарелки и промокнула уголки губ салфеткой.

– Пора? – спросила я, прекрасно понимая, о чем идет речь.

– Пора, – сказала Мэри. – Время переезжать из Эвергрина. Я уверена, что ты устала жить с нами, стариками. – Она засмеялась, а затем, будто только заметив меня, прервалась на полуслове. – Ты ведь понимаешь, не так ли, Сесилья? Я говорю о переезде в пентхаус. Переезжай туда и дожидайся Джоан там. – Она прижала палец к губам. – Она ведь не может вечно пропадать.

Мне хотелось зарыдать. Я насупленно осматривала столовую, стол из соснового дерева, за которым мы с Джоан сидели сотню – нет, тысячу раз. Сервант с запасным набором фарфора. И Дори, которая стояла в дверях и смотрела на меня. Мне хотелось к Иди. Я чувствовала ее запах. Я помнила, как идеально я вмещалась под ее подбородком, сидя у нее на коленках в детстве. Дори покачала головой и вернулась в кухню. Почти неуловимый жест, но я поняла: семья Фортиер – не моя семья.

Когда Джоан пропала, стало просто забывать о том, что Мэри и Фарлоу – не мои родители. Я спала в комнате их дочери. Я ела с ними. Они подарили мне золотой браслет на выпуск с золотой подвеской в виде буквы «Д».

– Это ведь твое настоящее имя или нет? – спросила Мэри, когда я пальцем коснулась буквы.

Она поцеловала меня в щеку, и я почувствовала себя любимой. Это было одно из редких проявлений любви от Мэри. Мэри была добра ко мне, но я не сказала бы, что она нежная. При этом я заслуживала ее любовь: я вела себя лучше Джоан. Я была хорошей, а Джоан – нет.

Мэри стояла надо мной – возвышаясь, как и всегда, – а я до того отчаянно хотела, чтобы она прикоснулась ко мне, что почти ощущала ее руку на моем плече. Она не прикоснулась.

Она стояла надо мной дольше, чем было нужно. Она смотрела на меня не с любовью, но и не со злостью. Я не могла разгадать этот взгляд. Внезапно я почувствовала, что все не так, как казалось. От меня что-то скрывали. А затем это чувство пропало с такой же скоростью, с какой и появилось, потому что Мэри наклонилась и поцеловала меня в щеку.

Мэри и Фарлоу были щедрыми людьми; куда я пойду – так вопрос никогда не стоял. Но теперь речь шла не об их щедрости. Они хотели, чтобы все в жизни Джоан оставалось на своих местах, чтобы, когда она вернется, все просто пошло своим чередом, будто она никогда и не уезжала.

На следующий день я уже была в центре Хьюстона. Был жаркий июль; набираясь сил, чтобы одеться, я прохлаждалась в лифчике и трусиках перед окном. Пришла Сиэла, чтобы помочь мне разобрать вещи – хотя и разбирать было нечего. Все мои вещи аккуратно висели в гардеробе, а туалетные принадлежности лежали в стальной нержавеющей тумбочке. Я выдохнула с облегчением, когда увидела, что все вещи Джоан тоже были там.

Мне никогда не приходилось тратить собственные деньги, что ждали меня на банковском счете в центре города, и иметь собственное жилище. Мое наследство, уже довольно солидное, выросло с момента смерти моей матери благодаря мудрым вложениям безликих людей. Конечно, я была не так богата, как Джоан, но, если бы было нужно, я могла бы провести остаток жизни в достатке. Я ненавидела ежемесячные выписки, которые присылал мне Второй национальный банк Хьюстона, поэтому, чтобы не видеть их, закрывала в ящике прикроватной тумбочки. Вместо мамы, занимающейся финансами, у меня была стопка бумаг с числами, которые я никогда не читала.

Сиэла вошла, посмотрела на огромные стеклянные окна и нарекла это место Банкой.

В последнее время ходили слухи, что федералы собираются проверить отца Сиэлы на отмывание денег, но Сиэла, казалось, не переживала на этот счет. Как говорится, она созрела; она двигалась вдоль комнаты, будто перед зрителями, которые смотрели на Джоан. Джоан все еще так ходила, где бы она ни была, только если ее чары не развеялись вдали от Хьюстона.

Когда Джоан пропала, Сиэла просто расцвела: теперь ее будут упоминать в прессе каждую неделю; она станет хьюстонской девочкой, которая принимает гостей. А затем Джоан вернется и заменит ее.

– По крайней мере ты не будешь одинока, – с улыбкой сказала Сиэла, кивнув в сторону окна.

Это правда. Казалось, все за мной наблюдают, хотя никто не мог видеть меня там, на четырнадцатом этаже одного из самых высоких зданий в Хьюстоне. Со мной также жила Сари, горничная, правда, мы с ней старательно избегали друг друга.

Сиэла ушла, и в дверь снова зазвонили. Я подумала, что это она что-то забыла.

– Входите! – крикнула я.

Но вместе Сиэлы на пороге стоял Фарлоу. Он явно сомневался, стоит ли заходить, хотя квартира и принадлежала ему. Я вскочила, чтобы встретить его, и он робко поцеловал меня в щеку.

– Тебе здесь нравится? – спросил он.

Шляпа все еще была на его голове; возможно, как знак, что он не задержится надолго. Я надеялась, что это именно так. Я никогда не могла подумать, что мне придется остаться с Фарлоу наедине.

Его кожа уже начала выдавать возраст, но годы совсем не затмили голубизну его глаз; по очертаниям лица, по густым седым волосам можно было представить себе, каким привлекательным мужчиной он когда-то был. Перед отъездом Джоан он отпраздновал свой семьдесят пятый день рождения.

– Сесилья? – сказал он, и я поняла, что не ответила на его вопрос.

– Мне нравится, – кивая, ответила я, хотя что еще я могла сказать?

Отсутствие Джоан было подобно смерти. Даже хуже смерти, потому что, когда умерла мама, у меня была Джоан, а теперь у меня не было никого. Фарлоу мог задать мне какой угодно вопрос, и я ответила бы так, как ему хотелось бы слышать.

– Можно? – спросил он и жестом указал на диван, который я только привела в порядок, диван, которому он никогда не придавал значения, но тем не менее купил.

Я кивнула. Я наблюдала, как он садится на низкую софу. Дизайнер обыграл пространство в новейшем стиле, квартира была глянцевой, современной и совершенно непохожей на места, где я жила до этого. Мне казалось, будто я живу в гостиничном холле. Впрочем, прошел всего один день. Я привыкну к пентхаусу так же, как привыкла к особняку Эвергрин.

Фарлоу явно был не в своей тарелке. Он не был создан для пропорций современной мебели. Ему нужна была объемная и увесистая мебель: потертый кожаный стул с высокой спинкой, гардероб из красного дерева, где он хранил свою ковбойскую шляпу.

– Джоан нет уже три месяца, – сказал он.

Я кивнула. Это было фактом, хотя и казалось невозможным.

– Я пришел один, без Мэри, чтобы узнать, связывалась ли с тобой Джоан.

– Только та открытка, – сказала я и прочистила горло. – С цветами.

Я понимала его, но хотела выиграть немного времени.

– Я имею в виду – лично.

Я улыбнулась и попыталась не заплакать.

– Нет, – сказала я.

А должна была! Джоан должна была написать мне письмо, позвонить. Отправить записку на адрес Сиэлы. Что-нибудь, что угодно. Я должна была получить какой-то знак, сигнал, что я все еще что-то для нее значу. Становилось все сложнее и сложнее надеяться, что Джоан любит меня, что Джоан просто не показывает своих чувств.

Фарлоу рассматривал хьюстонский горизонт. Я подумала, как же этот вид отличается от зарослей за окнами Эвергрин. Представлял ли он Джоан, смотрящую в окно? Интересовал ли его, как меня, вид из окна Джоан, где бы она ни была?

– Я надеялся, что она писала тебе. Надеялся, что хоть ты расскажешь мне что-нибудь о ее счастье.

Какая странная формулировка.

– О счастье?

– Ее счастье – это единственная вещь, которая когда-либо меня волновала. В отличие от ее матери.

Он слабо улыбнулся. Я никогда раньше не видела Фарлоу таким – тихим, вдумчивым, и это меня обеспокоило. Он продолжил свою речь.

– Мэри думает, что мы разбаловали Джоани. Слишком много свободы. Но для такой девочки, как Джоан… – сказал он, разведя руками. – Что нам еще оставалось делать? Ты знаешь, к Мэри на выпускном балу подошел один продюсер. Одна из ваших девочек оказалась его кузиной. Он хотел сделать Джоан известной. – Он посмотрел на меня. – Думаешь, она поехала именно туда? В Голливуд?

Мое лицо зарделось. Я впервые слышала о продюсере. Джоан ничего мне не рассказывала.

– Может, и так. – Я попыталась придать голосу оптимизм.

Я вспомнила о парне на трибунах. Вспомнила о Джоне, по уши влюбленном в Джоан. Я представила себе Джоан на кастинге, как это описывалось в журналах, среди других красивых девушек. Голливуд казался не самым плохим вариантом. Фарлоу вздохнул, снял шляпу и положил ее рядом с собой.

– Мэри думает, что она уехала именно туда. А я просто не понимаю, почему она не сказала нам. Я бы отпустил ее.

Он не отпустил бы ее.

– У моей девочки было все, – сказал он, и его тон застал меня врасплох. – Все, – повторил он.

И все же она уехала. Фарлоу смотрел на меня. Джоан, покинувшая его мир без разрешения, – он не видел в этом смысла.

После того как Фарлоу попрощался, не узнав совершенно ничего нового, я пошла в свою современную ванную. Лейка душа была такой широкой, что возникало ощущение, будто ты стоишь под дождем.

Я изучала свое отражение. Неудивительно, что Джоан выделялась среди всех нас.

В этот момент я почувствовала себя не более чем нанятой спутницей, шестеркой, невзрачной подружкой из тех викторианских романов, которые мы читали на уроках английского языка. Не считая того, что моя спутница – цель и смысл существования – сбежала от меня.

– Голливуд, – сказала Сиэла в один из вечеров под конец лета.

Мы сидели на белом кожаном диване в гостиной Банки и играли в старый бакелитовый маджонг, который я нашла в шкафу. Мы все еще были в купальниках и расстегнутых халатах. Большую часть дня мы провели у бассейна, как и множество других дней тем летом. Так мы провели бы их и с Джоан, будь она здесь.

Накануне мне позвонила Мэри и рассказала, что они нашли Джоан. Она была, как Мэри и думала, в Голливуде. И не планировала возвращаться.

– Да, – сказала я, – мистер Фортиер говорил мне, что она пытается стать звездой.

Я постаралась, чтобы голос был как можно более обыденным.

– Великая тайна раскрыта, – сказала Сиэла.

Мне не понравился ее тон, но я поняла, что она недооценивает способности Джоан, выставляя их нелепыми. Она не принадлежала Голливуду. Ее место было здесь, со мной. Все наши планы, наши затеи сводились к тому, чтобы ходить гулять каждый вечер, стать постоянными клиентами в клубе «Трилистника». Мы собирались провести две недели на холмах Хилл-Кантри. Собирались сбежать из Галвестона, когда жара станет невыносимой. Собирались полететь в Париж следующей весной, где Джоан должна была показать нам город и попрактиковать свой французский. Собирались вернуться в Хьюстон и найти привлекательных мужчин постарше – а не мальчиков, с которыми мы встречались в школе, – и ходить на свидания вместе. Мы представляли себе такую жизнь класса с восьмого.

Джоан в какой-то момент передумала. Она не брала трубку. И не брала в руки ручку. Она даже не передала мне ничего через Мэри. Я сделала что-то не так, обидела ее чем-то? Я ломала голову. Видела ли она меня тогда, на стадионе? Может быть, я провела слишком много времени с Сиэлой, слишком с ней сблизилась? Слишком настойчиво защищала Мэри? Но ни один из моих поступков, реальных или вымышленных, не заслуживал того, чтобы Джоан бросила меня. Я знала это. Ни ее внезапное исчезновение, ни ее новая жизнь, ни ее нежелание возвращаться в Хьюстон не были связаны со мной.

– Наверное, тебе обидно, что она не поделилась с тобой своими планами, – сказала Сиэла. Она с сочувствием смотрела на меня. – Мне очень жаль, Сесе.

Я чуть не сказала ей. Мы были очень пьяны, была поздняя ночь. Отчаяние. Это слово вертелось на языке. Я не использовала это слово ранее. Это слово подходило женщинам из романов, киногероиням, но уж точно не для Сесе Берн из Ривер-Оукс, Техас.

Но ведь это именно то, что я ощущала, не так ли? Не боль. Боль я ощутила, когда на Рождество в Эвергрин пригласили фотографа и меня не позвали на семейный снимок. Больно было, когда мой папа и его жена не вспомнили о моем дне рождения, хотя я не особо на это и надеялась. Боль – совершенно иная вещь. Боль нельзя забыть, но можно простить.

Когда Джоан уехала, я чувствовала опустошение. В сердце образовалась дыра, похожая на ту, что возникла, когда умерла мама.

– Сесе? – сказала Сиэла, ожидая моего ответа.

Она искренне переживала обо мне или просто хотела узнать грязные подробности? Интересно, хотела ли она услышать от меня, что Джоан оказалась не такой, какой я ее видела? Что наша великая дружба – это фарс?

Она извлекала выгоду из отсутствия Джоан, все-таки ее приглашали на каждую вечеринку, каждое открытие, каждый концерт. На прошлых выходных она даже попала на страницы журнала «Городской глашатай», покидающая клуб «Трилистника». Если бы Джоан была здесь, то на фотографии наверняка была бы именно она.

Я глубоко вдохнула.

– Только никому не говори, – сказала я. – Иначе Мэри Фортиер оторвет мне голову. – Я провела пальцем по шее. Сиэла слушала меня, затаив дыхание и склонив голову. – Я знала. Она все мне рассказала.

– Все, – повторила Сиэла, и я не поняла, поверила ли она мне, но это не имело значения. Я закрыла тему Джоан.

Глава 8

1957

Я замачивала свое нижнее белье – мне нравилось стирать его самостоятельно – в прачечной, слушая мягкий шорох шагов Марии, играющей с Томми наверху. Зазвонил телефон, и я бросилась на кухню, чтобы поднять трубку.

– Алло?

– Сесе, ты меня слышишь? Это Мэри Фортиер, – сказала она, хотя я сама поняла, кто это, как только услышала ее голос, глубокий и решительный, – мужской голос с литтлфилдским протяжным произношением, от которого она никогда не пыталась избавиться. Это именно то, что мне всегда нравилось в Мэри: сразу было понятно, что она выросла в полной нищете.

– Я слышу вас. – Как большинство людей определенного возраста, она не сильно доверяла телефонам.

Я провела пальцами по ряду банок с консервированными овощами: кукуруза, фасоль, свекла. Мы не строили бомбоубежище на заднем дворе, как наши соседи, семья Демпси, но у меня было больше консервации, чем мы могли когда-либо съесть.

– Хорошо. Джоан нездоровится всю неделю. – Я застряла на этом этапе: знала ли она, чем на самом деле занималась Джоан?

– Но Фарлоу спрашивал о ней. Он хочет с ней увидеться, и я подумала, что вместо нее можешь пойти ты. Как тебе?

– Я приеду после обеда, – пообещала я. – С Томми…

Я нарядила Томми в темно-синий костюм моряка и уложила его волосы с помощью капельки помады для волос Рэя.

– Какой красивый, – сказала я, закончив. Томми едва улыбнулся мне, и это наполнило смыслом мой день. Даже неделю.

Подъехав к Эвергрину, я затормозила на аллее, дом заслоняли огромные магнолии. Этот дом был одним из самых больших в Ривер-Оукс, второй после поместья семьи Хоггс в садах Байю-Бенд, на Весткотт. Его проектировали Штауб и Бриско, а его площадь занимает целых два участка; его чарующие сады – дело рук самой Рут Лондон. Изначально Фарлоу строил Эвергрин как загородный дом, где можно было бы отдохнуть от хьюстонской суеты, но, когда Эвергрин достроили, они с Мэри решили, что не хотят его покидать.

Фарлоу был наследником состояния, заработанного на хлопке и сахарном тростнике в Луизиане, но оно было утрачено, как говорил Фарлоу, в войне между штатами. Его растратил безрассудный отец, перед тем как Фарлоу сам взялся за дело. Трудно было бы придумать более классическую южную историю взросления. Фарлоу любил называть себя южным джентльменом из другого мира, ставшим техасцем. Он даже сейчас носил ковбойские сапоги от «Lucchese» и шляпу, изготовленную на заказ.

Фарлоу и Мэри жили в Эвергрине вдвоем, с дюжиной служанок, помогавших Мэри ухаживать за ее престарелым мужем. Однажды Фарлоу заблудился по пути в Ривер-Оукс; Фред несколько часов кружил вокруг района, пока наконец не нашел его.

Повернув на их подъездную аллею из красного гравия, я ощутила особый страх и тоску. Все эти годы у меня было чувство привилегии, будто меня должны пригласить сюда, хотя я и понимала, что мне давно следовало перерасти эти чувства. Я знала, что люди считали мою привязанность к Джоан странной. Было бы лучше, если бы я повзрослела и пересмотрела свою преданность ей. Но наша дружба была ни на что не похожа. Даже мой муж не понимал этого. В конце концов, он мужчина. Ему не свойственна женская преданность.

Теперь я была сбита с толку и сердита на Джоан, хотя и пыталась подавить эти чувства.

В зеркальце я заметила, что у меня растрепались волосы, и попыталась снова их уложить. Они были кудрявыми, а я хотела ровные волосы, поэтому в молодости потратила уйму времени, отчаянно пытаясь выпрямить их. Я наклонила зеркальце и посмотрела на губы, на которые была нанесена светлая помада. У меня было хорошее лицо – гладкая смуглая кожа и красные губы, спасибо маме, – поэтому я не нуждалась в большом количестве макияжа.

– Мамочка тянет время, не так ли? – спросила я Томми, который смотрел в окно. – Пойдем к дяде Фарлоу и тете Мэри. Пусть они увидят, какой ты уже большой мальчик.

Я ступила на гравий, вспомнив этот приятный хруст под ногами. Работа, которую проделывали в этом месте, просто поражала меня. Гравий чистили каждый вечер, вручную. На заднем дворе находился дом прислуги – Мэри называла его Литтл-Грин, – где жили шестеро из работников. Мою мать всегда раздражали дома для прислуги. «Был у меня один», – говорила она. Вот так мы и жили. И зачем Мэри Фортиер из Литтлфилда служанки?

Я подошла к парадной двери вместо боковой, через которую мы с Джоан обычно прошмыгивали в дом. Держа Томми на руках, я засомневалась, стоит ли звонить в звонок. Зачем я стою? Но на улице была жара в целую тысячу градусов, и чем дольше мы стояли, тем больше завивались мои волосы. Наконец я позвонила, и почти сразу же Стюарт открыл мне дверь. За его спиной появилась Мэри и, взяв мою сумочку и поцеловав меня в щеку, завела в дом. Я вяло поздоровалась со Стюартом, который, как и вся прислуга Эвергрина, не признавал меня. Он всегда был худощавым, постным мужчинкой; а теперь, в преклонном возрасте, еще и согбенным.

– Здравствуй, дорогая, – сказала Мэри. Она оценивающе и в то же время нежно осмотрела меня с ног до головы.

На ней была простая юбка и блуза – ее обычная форма. Если бы она родилась в эру брюк, она бы, кроме них, ничего не носила. Только одна вещь намекала на ее богатство: бриллиант размером с вишню на безымянном пальце. И конечно же, ее манеры, будто бы мир прогибался под нее, как, в принципе, он и делал, с тех пор как она вышла замуж за Фарлоу.

Она использовала свой недостаток красоты как преимущество. Никто не ожидал такой силы духа от столь непримечательной женщины. Она считала, что хорошая внешность – это фривольность, признак легкомысленности. Тем не менее она наслаждалась красотой Джоан. Я помню, как мы, собираясь на школьный бал, крутились перед зеркалом в ванной, а Мэри, стоя в дверях, наблюдала за нами – наблюдала за Джоан. Можно было бы подумать, что Мэри завидует красоте Джоан. Но то, что я увидела во взгляде Мэри в тот день, – не было ревностью. Это была гордость, это было особое восхищение.

– Сегодня ты – просто что-то, – сказала она, кивая на мой сарафан. Он был простым, прикрывал плечи и спадал на колени. – Сюда, – бормотала она, – Фарлоу в своем кабинете.

Фарлоу сидел за массивным письменным столом из красного дерева и рассматривал журнал – и это было выгодное для него положение: никто не мог бы подумать, что его мозг превращается в вату. Он выглядел совсем как тот самый привлекательный Фарлоу Фортиер, каким он был в моей юности. Возраст, конечно, оставил свои отпечатки: седые волосы, глубокие морщины на щеках, которые он заполучил, годами работая на нефтепромыслах. На столе стояла всего одна фотография в серебряной рамке: Джоан в детстве. Она сидела на пони и улыбалась в объектив.

Внезапно на пороге я засомневалась и разволновалась, но Мэри, положив руку мне на спину, подтолкнула меня вперед.

– Джоан? – подняв взгляд, спросил Фарлоу. Журналом, на который он глазел, оказалась какая-то дешевая желтая пресса, полная картинок как раз для его возраста.

– Нет, Фарлоу, – сдержанно сказала Мэри. – Это Сесе, лучшая подруга Джоан. Она вышла замуж за Рэя Бьюкенена. Она нам как вторая дочь.

Она подошла к Фарлоу, а я осталась глупо стоять у порога. Она разгладила воротник Фарлоу, помогла ему встать и проводила к креслу, жестом пригласив меня сесть рядом.

– Она жила с нами несколько лет, в старшей школе. Как долго, Сесе?

Как и у всех влиятельных женщин, у Мэри была память, как у слона. Но она хотела вовлечь меня в разговор.

Я прочистила горло:

– Два с половиной года. После того как моя мама умерла, а папа бросил меня. Каждое воскресенье мы обедали на улице. Дори подавала жареную курицу и бисквиты на одноразовых тарелках. Хорошо было.

На секунду Мэри взглянула на меня. Зря я упомянула Дори, которая ушла из семьи Фортиер под загадочным предлогом несколько лет назад.

Я хотела взять слова о Дори обратно, но тут заговорила Мэри:

– Дори с Иди так заботились о тебе и Джоан, и так долго…

Последний раз я видела Иди на похоронах мамы; в самом конце, во время приема гостей, она обняла меня. Эти объятия были такими знакомыми, что я закусила щеку, чтобы не заплакать. Мне хотелось, чтобы она никогда не переставала обнимать меня.

Услышав упоминание о Джоан, Фарлоу оживился. С болью я видела, что он очень красиво одет, в хорошо выглаженных льняных брюках и нежно-голубой трикотажной рубашке, ботинки сверкали, как всегда. Томми ежился у меня на руках, поэтому я поставила его на пол, предварительно посмотрев на Мэри, чтобы убедиться, что она не против; она кивнула. В кабинете не было третьего кресла, поэтому она присела на край письменного стола Фарлоу, напоминая мне, как ни странно, наставницу.

Томми пятился, пока не натолкнулся на мои колени. Рука сына была у него во рту, как и всегда в новой обстановке.

– Он стесняется, – сказала я. – Давай вытащим ручку изо рта.

Я пожалела, что не взяла игрушечный поезд, чтобы отвлечь его.

Внезапно Фарлоу хлопнул в ладоши.

– Какой прелестный мальчуган! – сказал он, смеясь. – Прелестный!

Я покраснела от смущения. Фарлоу наклонился вперед.

– Ты кто такой? – мягко спросил он Томми, а когда я посмотрела на Мэри, она, улыбаясь, пожала плечами. «Лучше посмеяться над чем-то, чем плакать», – всегда говорила она, если Джоан или я были чем-то расстроены. Я давно не вспоминала этого. Но во время наших драматических школьных лет она часто произносила эту фразу.

– Проблеск его недели, – сказала она, а я подумала, что речь идет о нашем с Томми визите, но она продолжила: – Когда приезжает Джоан.

– Могу себе представить, – сказала я.

– Как у нее дела? – спросила Мэри.

– У нее?

– У Джоан, – сказала она с осторожной обыденностью, и я поняла, что Мэри пригласила меня в Эвергрин, чтобы разузнать, что я знаю о Джоан.

– О, – нервно смеясь, сказала я. – У нее все в порядке. На днях мы разговаривали, и все было хорошо, – уверила я и повторила: – В порядке.

Мэри кивала, а я не могла понять, что ей известно: слышала ли она о том, что у Джоан в доме живет мужчина, позвала ли она меня для того, чтобы выяснить, насколько далеко распространился этот слух? Или ей было известно лишь то, что ее дочь снова пропала? По крайней мере Фарлоу никогда не мог понять поведение дочери. И сейчас не понял бы.

– Она с вами связывалась? – спросила я, когда Мэри вперила в меня благосклонный взгляд.

– Мы готовимся к жаркому лету, – сказала она.

За разговором мы перестали следить за Томми и Фарлоу. Сначала Томми с подозрением относился к Фарлоу, но теперь он сидел у него на коленях. Я уже собралась уходить и стояла у входной двери, Мэри крепко обняла меня. В отличие от большинства женщин ее прикосновения были грубыми.

– Спасибо, что пришла и привела мальчика. Это немного подняло Фарлоу настроение, – сказала она. Она схватила мою руку и не отпускала.

Я ничем не могла помочь Мэри. Я не знала, чем занимается Джоан, – и это правда. Я не знала, как скоро она решит проведать Эвергрин и почему она прячется. Конечно, она знает, как родители ее любят, особенно Фарлоу. Раньше я беспокоилась о Джоан, но теперь – разозлилась. Она уже взрослая. Ей больше не девятнадцать. Я не должна стараться не подвести ее. Это она должна стараться не подвести мать, отца. И меня.

Я усадила Томми в машину и села за руль. Джоан была так добра ко мне, когда я впервые приехала сюда. Была добра ко мне, когда умирала моя мама. Она была более чем добра. Она проявляла сострадание ко мне и к моей маме, несмотря на свой юный возраст. А теперь она не могла оторваться от своего ухажера, от секса – называй как хочешь – вместо того чтобы побыть с отцом, который, теряя рассудок, все еще тоскует по дочке.

Глава 9

Я помню каждый дюйм тела моей мамы, даже сейчас, спустя столько лет. Такие вещи, как то, что случилось с ней, не забываются. Впервые увидев ее раны, когда медсестра меняла повязки, я побежала в ванную и меня вырвало. Они выглядели так, будто ребенок играл с ножницами, и уж никак не были похожи на аккуратную работу хирурга. Слава богу, мама тогда спала. Медсестра смотрела на меня с сочувствием.

– Ты привыкнешь, – сказала она, но я не привыкла.

Моей маме делали операцию по удалению опухоли в левой груди, которую обнаружил ее доктор после того, как она пожаловалась на изжогу. Она проснулась в больнице, и обеих ее грудей уже не было. Ей было тридцать шесть лет. Она не могла поднять руки, потому что во время операции были задеты и мышцы. Дома отвести ее в ванную было невозможно, поскольку она не могла взяться за мою шею, поэтому она ходила на утку. И помочь ей могла лишь я – она не терпела медсестер, которых присылали из больницы, а присутствие Иди было возможным лишь тогда, когда мама была настолько напичкана лекарствами, что не думала о том, кто ее видит.

В этом все и дело, и я понимала ее. Нельзя сказать, что меня не возмущала внезапная близость с мамой, – конечно, возмущала, – но я прекрасно понимала, почему она отказывалась от помощи чужих людей. Я понимала, почему она принимала меня. Она любила меня, потому что ее любовь ко мне – это биологический факт: я ее дочь. А она моя мать. У нее не было выбора. Когда мама заболела, я бы сказала, что она никого не любит. Но приближение смерти оголило ее животные инстинкты.

Странно, но она принимала и Джоан. Или, по крайней мере, игнорировала ее, когда та приходила посидеть с ней. Просто отворачивалась и засыпала. Вспоминая, как умирала мама, я думаю о ней, лежащей в своей спальне, на спине, потому что у нее не было сил, чтобы повернуться на бок, ее голова отвернута от сидящего рядом, кем обычно была я. Ее голова лежит на красивой подушке, спальня – красивая и чистая, как и всегда. В детстве меня редко туда пускали, а в подростковом возрасте у меня пропал интерес. Но тогда я проводила большую часть своего времени с мамой и ждала. Я поднимала ей голову, чтобы она смогла проглотить таблетку; разминала таблетку в порошок и клала ей в рот вместе с яблочным пюре, когда у нее не было сил проглотить целую. Меняла ей утку, помогала сходить в туалет. Стирала губкой ороговевшие частички кожи – последние несколько недель ее тело было покрыто зернистыми крупицами, похожими на песок.

Эта близость смущала меня, но у меня не было выбора.

– Ты так добра с ней, – однажды сказала мне Иди, когда мы ели сыр на гриле и томатный суп. Это прозвучало так странно: какой я еще могла быть? С мамой у меня не было ни прошлого, ни будущего. Мы просто были два тела в одной комнате: одно умирает, второе – нет.

До болезни мамы у меня были типичные интересы: школа, которую я стала пропускать. Мальчик по имени Чарльз, который был влюблен в меня, хотя мы ни разу не общались. Джоан. Мы могли часами обсуждать Чарльза, ну или поклонников Джоан. Мы могли часами обсуждать Сиэлу и то, специально ли она пытается постоянно язвить или же это заложено в ее характере. Я понимала, что смогу вернуться к своим интересам, к прежней жизни после смерти матери, я просто отложила эту жизнь, как неинтересную книгу.

Врачи разговаривали с моим отцом, а не со мной. Он приходил всего три раза, и каждый раз проводил наедине с мамой около получаса. Сквозь дверь я слышала их тихий разговор. Я тешила себя надеждой, что папа вернется к нам навсегда, по крайней мере пока мама жива, но, когда он приходил, его присутствие в доме казалось непривычным. Я всегда радовалась, когда он уходил и оставались лишь мы с мамой в ее комнате, а Иди – по ту сторону двери.

В последний раз папа посидел с мамой, а затем пришел в мою комнату. У нее был тяжелый день, ей было сложно даже разговаривать.

Иногда мне казалось, что ей просто ничего не хотелось и не хотелось облегчить свои страдания. Что она перед смертью хочет наказать себя, да и меня тоже.

Когда я сказала ей об этом, она по-странному спокойно отреагировала.

– Ты хочешь видеть его сегодня? – спросила я. – Он может прийти в другой раз.

Она издала короткий смешок:

– Лучше уж увидеться, пока есть возможность.

И я поняла, что она говорит и о том, что папа ушел от нас, и о своей ситуации.

Моя мама всю жизнь была очень красивой. Когда мы выходили куда-нибудь вместе – на заправку, в школу, чтобы встретиться с директором, на мой урок верховой езды, – мужчины пялились на нее, искали удобного предлога подойти поближе.

Иногда мама принимала знаки внимания, а иногда игнорировала. Но красота, в конце концов, не удержала ее мужа и не сделала ее богаче невзрачной Мэри Фортиер. А должна была. Но нет. И все же с самого детства я понимала, что мама не хочет быть рядом с папой. Она, как и все несчастные люди, хотела противоречивых вещей.

Болезнь изуродовала маму. Постоянно сочащиеся швы на груди были похожи на покалеченную взрытую страну. Ее кожа была серой. С каждым днем появлялось все больше морщин. За один день она постарела на тридцать лет. Однажды я увидела, как она смотрит на свое отражение в серебряном подносе, который я оставила у кровати.

– Тебе принести зеркало? – спросила я.

Я думала, она заплачет, но она рассмеялась:

– Думаю, я увидела достаточно.

Я встала, но она затрясла головой:

– Останься.

Я сделала, что она попросила. В те дни я делала все, о чем она меня просила.

– Дни господствуют над годами, – сказала она. – Время быстро пролетит. Ты этого и не вспомнишь.

Я затрясла головой. Никогда не забуду.

Вернувшись к себе в комнату, я услышала незнакомый аккуратный стук в дверь – это был папа.

– Входи, – сказала я, и он, робко открыв дверь, зашел в комнату.

Я впервые за очень долгое время видела его в своей комнате. Или вообще за всю жизнь? Нет, конечно, когда-то он там бывал. Я смотрела на него и на свою комнату, все еще выкрашенную в разные оттенки розового, или, как говорила мама, в цвет розы, и украшенную небольшими интересностями: коллекцией шкатулок из монетного серебра, которую мама собирала с детства; пятью шкатулками из лиможского фарфора; фотографией Кэри Гранта, которую я вырезала из журнала и повесила на стену. Папа, увидев фото, облегченно вздохнул: это было подтверждением того, что его дочь – нормальная. Ей нравится Кэри Грант. Она без ума от актеров.

Суть в том, что папа совсем меня не знал. Да и как могло быть иначе? В прошлый раз, когда я его видела, он только начинал лысеть, а теперь был почти лысый.

Он стоял и чего-то ждал. Неожиданно для себя я почувствовала ту самую нежность, которую ощущала по отношению к мужчине, который был моим папой. Я никогда не злилась на него за то, что он нас бросил. Я понимала, почему ему хотелось сбежать и почему он не мог забрать меня. Дети принадлежат матерям.

– Сесилья, – сказал он, – ты в порядке?

Странный вопрос. Я-то в порядке, а вот мама – нет.

– В порядке, – сказала я и ощутила прилив гнева. Я опустила глаза на свой красивый маникюр, который мне сделала Джоан прошлым вечером. И снова подняла глаза. – Мне помогают, – добавила я. – Джоан. Иди.

– Иди говорит, твоя мама не принимает больше ничью помощь.

Я не ответила.

– Твоя мама умрет, Сесилья. Я думаю, скоро.

Мне хотелось, чтобы он ушел, убрался, исчез из нашей жизни. Естественно, я и сама понимала, что мама скоро умрет. Никто не говорил мне этого – в то время доктора не особо откровенничали с пациентами, а уж с девочками-подростками тем более, – но я же не идиотка. В больничной палате ей было бы еще хуже. Не было и надежды, что она выйдет из этого места здоровой женщиной.

– Я знаю, – сказала я.

– Что ж, – произнес он после длинной паузы, – тебе нужно что-нибудь от меня?

Я покачала головой:

– Ничего.

Он стоял в дверях и не знал, куда деть руки. Мой папа был ни низким, ни высоким, ни привлекательным, ни некрасивым. Он выглядел как самый заурядный мужчина. И мама была для него находкой. Они познакомились благодаря ее старшему брату, который дружил с моим отцом, когда они были студентами Техасского университета.

– Какой она была во время вашей первой встречи? – Я чуть не хлопнула себя ладонью по губам. Вопрос непрошеным гостем возник в моем горле; он будто сам себя задал.

Но папа, кажется, не был удивлен.

– Какой она была во время нашей первой встречи? – Он задумался, глядя во двор, где наш садовник пропалывал грядку с камелиями. Я срезала по нескольку каждый день, приносила их в мамину комнату и ставила в серебряные вазы. – Ее нужно было видеть, – сказал он и с досадой вздохнул.

Я знала, что она была красивой. Мне хотелось знать больше.

Отец взглянул на меня, но я не смогла истолковать выражение его лица.

– Она была умной. Чертовски умной. Могла за секунду закрыть рот любому мужчине. – Он засмеялся. – Думаю, она не сильно изменилась.

Я кивнула. Я никогда еще не слышала, чтобы он с такой любовью говорил о маме. Наверное, легко говорить только хорошее о том, кто вот-вот умрет.

– Ладно, – сказал отец, вынув руки из карманов, а затем засунув их обратно. – Я пойду. Нужно спешить.

Он подошел и поцеловал меня в лоб.

Я всегда думала, что папа женился на маме из-за меня – потому что она забеременела. Но в тринадцать лет я нашла в маминых документах их свидетельство о браке, которое опровергало мои подозрения.

Вдруг он обернулся – так, что я видела лишь его профиль.

– Я сделал предложение твоей матери через три недели после нашего знакомства. Это был 1931 год. Казалось, все вокруг рушится. И тут появилась твоя мама. Она казалась… нетронутой. – Он пожал плечами. – Не знаю я, Сесилья.

Я сидела у окна и смотрела, как он уходит. Приподняв шляпу, он поприветствовал садовника, открыл дверь и сел в машину. Пока мама, через несколько дверей отсюда, умирала медленной и мучительной смертью. Мой папа умрет безболезненно, во сне. С любящей женой рядом. На чистой, мягкой простыне. Папа всегда был человеком, который с легкостью идет по жизни, а вот мама – наоборот.

«А кто я? – думала я, сидя на моем розовом стеганом покрывале. Наклонившись вперед, я пыталась уловить последний проблеск папиной синей уезжающей машины. – Как я иду по жизни?»

Глава 10

1957

Я стояла у раковины, слушая звук дождя и держа в руках тарелку с недоеденным сэндвичем с тунцом и чашку фруктового коктейля, когда Мария заговорила.

– Пришел какой-то мужчина, – сказала она.

Я подошла к ней и посмотрела в окно, из которого была видна входная дверь; на улице стоял человек в бесформенном пальто, насквозь мокрый, и пытался струсить воду с рук и волос.

Мы никого не ждали. Погода была не для визитов. Да и вообще, было принято предварительно звонить, предупреждать, особенно тех, у кого маленькие дети.

– Это Джоан, – сказала я.

Мария закачала головой, но я узнала ее по манере стоять.

– Это мужчина, – настаивала Мэри.

В дверь позвонили.

Я провела языком по зубам, чтобы проверить, не осталось ли там хлеба или тунца, и открыла дверь.

Я решила, что буду вести себя немного обиженно. А Джоан будет робкой. Слегка. Она извинится, расскажет мне, где была. Или не так: возможно, она найдет себе какое-то оправдание – но мне будет все равно. Я приглашу ее на кухню, где будет витать легкий сигаретный дым, солнышко осветит помещение, а она будет добра к Томми, будет рада его видеть, и я прощу ее.

Когда я открыла дверь, она курила сигарету, точнее, пыталась закурить; она была слишком мокрая, чтобы нормально ее поджечь. Она выглядела ужасно: худая, тушь текла по ее щекам, – с чего бы вообще она красилась тушью? – волосы прилипли к лицу. Я наклонилась, чтобы обнять ее, но она стояла неподвижно, лишь дав мне к себе прикоснуться. Я заметила: она несколько дней не мыла голову.

– Джоан, – сказала я, – проходи. Ты как раз вовремя, – продолжила я, пока она, сомневаясь, стоит ли заходить в мой теплый, сухой дом, стояла в дверях. Она помедлила еще секунду. – Сейчас же, – сказала я, и что-то в моем голосе заставило ее послушаться.

Я взяла ее мокрое пальто, ее старый «барберри» – который я видела миллион раз – и провела ее на кухню, где собиралась приготовить чай или кофе, что-нибудь теплое.

– Несколько дней не виделись, – сказала она, сев за стол на место Рэя, на лучшее место с видом на кухню и на большое выступающее окно. Ее голос звучал абсолютно нормально. Она взяла салфетку из салфетницы, достала зеркальце из сумки и начала вытирать потеки туши. С ней все в порядке.

Я вдруг разозлилась.

– Прошло две недели, – выпалила я. Джоан посмотрела на меня, ее лицо выражало лишь детское любопытство. – Две недели, – повторила я.

Я стояла, уперев руку в бедро, осознавая всю нелепость моей позы, будто я учительница, а Джоан – двоечница. Я села напротив нее.

– Сделать чай? – спросила я и вздохнула.

Джоан покачала головой. Казалось, она вообще не хотела здесь находиться. И чем дольше она сидела на моей кухне, тем более заметным становилось ее нежелание тут оставаться.

– Я виделась со старым другом, – вдруг сказала она. – Из Голливуда.

Я почувствовала, что мои щеки горят, а ладони вспотели. Перед тем как заговорить, я глубоко вдохнула.

– Не знала, что у тебя есть голливудские друзья.

Джоан подожгла сигарету одним хорошо заученным движением. Когда она курила, то была похожа на Ким Новак.

– Немного, но есть.

Сказав это, она отвернулась, не желая встречаться взглядом. Джоан не были свойственны ни объяснения, ни оправдания. Моя интуиция не подвела меня: этот мужчина что-то для нее значил.

– Так это что-то серьезное.

– Я разве сказала, что это что-то серьезное? Он мой старый друг. Просто старый-старый друг.

– Так вот где ты была. С твоим старым другом, – сказала я, удивившись своему сарказму. Вот в чем моя ошибка: я думала, это незнакомец, а с ним у нее есть какая-то загадочная история. Хотя, может, лучше бы он был незнакомцем; это не продлилось бы долго.

Она издала грубый, короткий смешок. Особенный смешок. Все в этом моменте было неправильным. Между нами не было ни теплоты, ни понимания.

– Да, со старым другом, но это не то, что ты думаешь. – Она сбила пепел с сигареты о пепельницу Рэя.

Меня трясло, я запаниковала. Джоан врет, снова что-то от меня скрывает.

– Не то? – настаивала я. – Чем же вы занимаетесь?

– Мне обязательно произносить это вслух? Мы не занимаемся сексом, Се.

Она отвернулась и посмотрела на улицу. Дождь перестал, и видно было мягкое сияние облаков, за которыми пряталось солнце, готовое выйти в любой момент. Хмурое утро, солнечный день. В Хьюстоне все можно стереть.

– Он мой старый друг, вот и все. Я встретила его в клубе «Трилистника». Он приехал по работе, и мы разговорились о былых временах.

Она стояла, погасив сигарету в пепельнице и вытаскивая тонкий портсигар, чтобы взять и поджечь новую.

– Он уже уехал. И не вернется.

Я чуть не засмеялась. Она и правда думает, что я поверю, что они, как она сказала, не занимались сексом? Я прекрасно знала Джоан. Мужчины, с которыми она не занимается сексом, ее не интересуют.

Голливуд – это моя рана. Мы никогда не обсуждали тот год, когда ее не было. Она бросила меня. Она так и не извинилась, так и не объяснила, почему не посвятила меня в свои планы. А теперь появились старые друзья? Я подошла, чтобы поджечь новую сигарету Джоан; у меня тряслась рука. Джоан посмотрела на нее, затем – на меня. Но он уехал, – напомнила я себе. – Мне больше не о чем беспокоиться.

– Зачем тогда ты говоришь мне об этом?

Это зацепило ее.

– В смысле? – Она теребила бриллиантовый браслет на своем худом запястье.

– В смысле: зачем ты пришла и говоришь мне о нем, если не собираешься произносить настоящую причину своего визита?

Джоан изучала меня, будто забыв, а затем вспомнив, кто я такая. «Я твоя подруга», – хотела сказать я, но слово «подруга» было слишком банальным для этого.

На миг мне показалось, что она вот-вот признается. На миг мне показалось, что она расскажет мне все. Но затем она улыбнулась, и вернулась старая Джоан. Она наклонилась и поцеловала меня в щеку.

Из-за угла появился Томми.

– Иди к Марии, – сказала я, а затем прочистила горло – эта стычка с Джоан вывела меня из равновесия, – или можешь поздороваться с мисс Джоан. Хочешь поздороваться с мисс Джоан?

Томми исчез из поля зрения, только его маленькая ручка задержалась в дверном проеме.

– Я не знаю, где Мария, – пробормотала я себе под нос.

Сегодня Джоан была не в настроении нянчиться с детьми. Мои вопросы и так выбили ее из колеи, поэтому мне не хотелось раздражать ее еще больше.

– Все хорошо, Се, – мягко сказала Джоан.

Она поднялась.

– Иди-ка поздоровайся с мисс Джоан, – сказала она и подошла к кухонной двери, присела и накрыла руку Томми своей.

У нее были потертые подметки. Ее волосы, заколотые невидимками, явно несколько дней не видели шампуня.

– Иди поздоровайся с мисс Джоан, – повторила она.

Рука Томми пропала.

– Он не подойдет, – сказала я. – Он сегодня стесняется.

Джоан проигнорировала мои слова.

– Томми, – позвала она. – Пожалуйста. – Ее голос звучал жалобно.

Мне захотелось заплакать, хотя я не поняла почему.

Томми обернулся и легонько улыбнулся. Он играл в игру с Джоан. Джоан победила.

– О, – сказала Джоан и прижала Томми к себе, – ты любишь мисс Джоан, не так ли?

Томми приложил щечку к плечу Джоан. Рукой он играл с ее сережкой.

Я была рада, что сегодня Джоан нашла того, кто ее порадует.

Глава 11

Моя мама начала лишаться рассудка после папиного визита. Конечно, бывали моменты просветления – когда она просила воды, еще одно одеяло или называла меня по имени, – а все остальное время я точно знала, что она меня не узнает. Иди предупреждала меня:

– Разум покидает тело первым, Сесилья.

Спустя несколько дней после папиного визита ко мне, как обычно, после школы пришла Джоан. Непосредственная близость к смерти – мама была наверху, а мы сидели в кухне, пили «Доктор Пеппер» и ели колбаски, наше любимое лакомство, прямо из банки – не пугала ее.

– Мама говорит, на прошлой неделе приходил твой папа. Ты мне не рассказывала. – Ее тон не был обвиняющим.

Она взяла последнюю колбаску. Прожевала, проглотила. Она казалась такой сильной, живой и настоящей. Мама не могла сделать и глоток воды, не кашляя.

Я покачала головой:

– Тоже мне событие. Думаю, он больше не придет. – Я на секунду задумалась, откуда Мэри может об этом знать, но Мэри знала все. – Папа не хочет, чтобы я с ним жила, – внезапно сказала я. Джоан стояла у открытого холодильника. Она всегда была голодная после школы. – Он сказал лишь что-то о том, чтобы я осталась здесь, с Иди.

Она обернулась с банкой соленых огурцов в одной руке и буханкой хлеба в другой. Джоан никогда не стеснялась. Она всегда брала от жизни все. И ничего ее не удивляло. Но только что я ее удивила. Она не могла представить себе мир, где отец отказался бы от собственной дочери.

Выражение ее лица вывело меня из себя. Я сделала глубокий вдох и попыталась напомнить себе о том, что Джоан – маленькая разбалованная девочка с большими запросами.

– А ты как думала? – спросила я, не в силах скрыть злость. – Ты ведь прекрасно все понимаешь. Ты ведь знаешь об его отношении ко мне.

– Прости, Сесе. – Ее голос был тихим. – Ты будешь жить с нами, в Эвергрине.

Я закрыла глаза и услышала, как Джоан поставила банку на стол. Она подошла сзади и обняла меня. А я ревела.

Той ночью я проснулась от стонов мамы. Я спала на ее кушетке под толстым шерстяным одеялом, которое было в ее комнате столько, сколько я себя помню. Она всегда говорила мне, что оно из Шотландии, и не разрешала трогать.

А теперь это жесткое, несмотря на всю его мягкость, одеяло согревало меня ночью. Я ассоциировала его со сном, когда я могла завернуться в него и пуститься в мир, где маме не нужна моя помощь.

Обычно я тревожно спала, просыпаясь каждый час или полтора. Но той ночью я закрыла глаза в полночь, и, когда я их открыла и повернула руку к лунному свету, чтобы посмотреть на часы, на них было 4:13 утра. Эти часы мне подарили мама с папой на мой прошлогодний, четырнадцатый день рождения, они были в тонкой красной коробке от «Lechenger». Этот золотой браслет с бриллиантами, обрамляющими циферблат, был явно слишком шикарным для четырнадцатилетней девочки, поэтому до недавних пор я держала часы в ящике с носками. Я никогда ранее не ощущала нужды в часах: Иди всегда держала меня в курсе времени, а в школе для этого были учителя. Но теперь маме нужно было принимать лекарства по расписанию; теперь мне всегда нужно было знать, который час.

– Я хочу принять ванну, – сказала мама, после того как я влила ей в рот воду из стакана. Она затрясла головой, сжала губы. – Ванну, – повторила она.

В ее голосе было столько желания, столько жажды, что я не знала, как отказать. А лучше бы отказала. Или, по крайней мере, попросила бы помощи Иди. Но мама все равно не подпустила бы ее к себе, так что в этом не было смысла.

– Хорошо, – сказала я. – Сейчас, только воду наберу.

Я встала – только воду наберу – так странно. Иди готовила для меня ванну годами, пока я не выросла, чтобы делать это самостоятельно. Я сняла часы и оставила их на столике у кровати среди коллекции баночек и бутылочек с лекарствами.

У мамы была фарфоровая ванна на железных ножках. Красивая, как и все остальное в ее комнате. По вечерам она часто уходила в свою комнату, и я слышала, как долго течет вода, а затем как она стекает, и без лишних объяснений было понятно, что ей нравилось подолгу лежать в ванне. В отличие от меня. Мне не хватало терпения.

Я вытащила стеклянные бутылочки с голубыми жидкостями из-под раковины вместе с зеленой посудиной с солью для ванн, в которую была вставлена серебряная ложечка. Я поставила их туда, когда медсестра сказала мне убрать из ванной все лишнее.

Готовя ванну, кладя немного того и этого в воду, пытаясь создать идеальный запах, я не могла избавиться от ощущения, что за мной кто-то наблюдает. Я чувствовала себя колдуньей. Но, увы, пришло время идти за мамой.

Обхватив руками ее спину, чтобы посадить ее, я поймала себя на мысли, что она – будто мой ребенок. Однажды я буду так носить своего ребенка. Но тогда я почувствовала запах, исходящий от мамы, и мои нежные до этого мысли стали абсурдными.

Я полунесла-полутащила ее в ванную, но затем остановилась напротив зеркала и с помощью отражения раздела маму. Мы давно поменяли ее шелковые ночнушки на толстые фланелевые пижамы, столь нетипичные для мамы. Я позвонила в магазин «Battelstein» и попросила их прислать самый маленький размер мужских пижам. Мама всегда мерзла, ей всегда было холодно, и сейчас, когда я стащила с нее кофту и штаны, она вздохнула.

Моя голая мама прижалась ко мне. Ее позвоночник сильно выступал под кожей, он выглядел как детский конструктор. Место, где должна была быть ее грудь, было прижато ко мне. Ее кости к моей плоти. Я ничего не чувствовала. Ни нежности, ни жалости. Лишь непреодолимое желание донести ее до ванны целой и невредимой.

И кое-как я сделала это. Она долго лежала в ванне и стонала, почти не слышно, с наслаждением. Я подперла ей голову свернутым полотенцем и периодически спускала немного воды, чтобы заполнить ванну свежей, горячей водой. Я делала это с удовольствием, потому что мама была довольна.

Я не знаю, как долго она пробыла в ванне. Я совсем позабыла о часах, а вспомнила только на следующий день, когда было уже светло. В моей памяти прошло несколько часов, но это невозможно. К тому времени вся горячая вода уже вытекла бы. Да и мама не смогла бы так долго находиться в одной позе. Или смогла бы, если сравнивать ванну с постелью, ее бедра плавали на поверхности, как два яблока. Возможно, память меня не подводит и мы действительно сидели там несколько часов, мама лежала с закрытыми глазами, а я проверяла воду, снова и снова, пока у меня не скукожились подушечки пальцев.

– Я готова, – сказала она в конце концов. Ее голос был сонным. И практически счастливым.

Я склонилась над ванной и начала поднимать ее, но мокрую держать ее было сложнее. Я же не хотела спускать воду, чтобы она не замерзла.

Я уронила ее. Это случилось быстро, как обычно бывает. В один момент я наполовину вытащила ее из ванны и обернула в полотенце; в другой – она уже распласталась на кафеле. Нечеловеческий вопль раздался из глубины ее глотки.

Я позвала Иди. Я кричала как можно громче, так громко, чтобы не слышать маму.

Иди всегда приходила на помощь. Увидев ее, я перестала кричать, но тогда начала вопить мама – в ярости от присутствия Иди и от боли. Иди быстро ее осмотрела, прощупала руки и ноги, пока мама лежала на коврике в ванной, полунакрытая полотенцем.

– Прости, – мямлила я снова и снова.

– Ее плечо, – сказала Иди, закончив осмотр. Мама, закрыв глаза, милостиво молчала. – Я не думаю, что оно сломано, – продолжила она.

– Вывих.

Я как можно аккуратнее прикоснулась к ее плечу, но мама дернулась. На том месте уже был синяк. Это казалось невозможным: мамино тело было таким слабым, таким истощенным, откуда у него еще силы на синяк?

Она смирилась с помощью Иди: мы перенесли ее в постель, вытерли, одели и накрыли одеялами. Единственным источником света была лишь прикроватная лампа, чему я была рада, потому что так Иди не смогла бы увидеть, каким покалеченным стало мамино тело. Но все-таки она видела, что стало с моей красивой мамой. Я и стыдилась ее, и хотела защитить.

И все же вдвоем справляться было проще, намного проще. Каждый раз, когда мы двигали ее, она стонала, а я проклинала себя за неосторожность. Я никогда ранее не причиняла маме боль. Я лишь облегчала ее – лекарствами, грелкой, массажем. Но в большей степени лекарствами.

Я чуть не плакала, но мне не хотелось бы, чтобы Иди видела это.

– Мне размять ее? – спросила я, подняв в воздух обезболивающую таблетку. – Или ты сможешь проглотить?

Я задавала ей этот вопрос по десять раз в день. Было много таблеток. Чтобы ничего не забыть, я вела таблицу, которую нарисовала на бумаге в клетку из тетрадки по геометрии. Я прикрепила ее возле прикроватной тумбочки, ближе к окну, чтобы она не увидела. Ее разозлило бы то, что какая-то бумажка висит на красивой стене ее красивой комнаты. Она не допустила бы, чтобы от клейкой ленты остался отпечаток. Хотя, возможно, у нее просто не хватило бы сил на злость, и уж тем более на такие вещи, как отпечаток от клейкой ленты.

Если мама отвечала, то это обычно было «проглочу». А если нет, то я толкла таблетку. Мама не хотела смотреть на это, поэтому я отворачивалась от кровати, клала таблетку в ступку и брала пестик. Когда она заговорила, ее голос был совсем ясным, каким не был уже давно:

– Растолки мне тысячу таблеток. Избавь меня от всего этого.

Я взглянула на Иди, которая стояла у маминых ног, достаточно близко, чтобы мне помочь, но достаточно далеко, чтобы мама не могла ее заметить. Ее лицо не выражало ничего.

– Прекрати, – сказала я. – Не говори так.

– Она. – Мама повела подбородком в сторону Иди. – Скажи, чтобы она ушла.

Я опустила глаза на яблочное пюре, которое держала в руке, а затем посмотрела на Иди. Я не хотела, чтобы она уходила, но это было необходимо. Она кивнула и выскользнула из комнаты, мягко закрыв за собою дверь. Я ощутила прилив любви к ней.

– Ну вот, – сказала я, – будто ее здесь никогда и не было.

Ложкой я помещала яблочное пюре маме в рот. У меня было чувство, будто я кормлю покойника. Когда ложка касалась ее губ, не было никакого противодействия, будто бы она не знала, что ее кормят, не считая слабого движения горла, когда она глотала. Я расплакалась. Я не плакала при ней еще с детства – возможно, было пару раз, но не вот так. Мои плечи содрогались. Я была в отчаянии. Сколько это будет продолжаться? Я запросто могу снова сделать ей больно, и в следующий раз все может обернуться еще хуже. Все это не для меня. У меня ничего не получалось. Мама открыла глаза.

– Пора, – сказала она, будто прочитав мои мысли.

Она подняла больную руку и вздрогнула. Я знала, что она ищет мою руку, поэтому сама взяла ее. Она держала ее с такой силой, какой у нее не было последние недели. Кажется, мы никогда не были так близки. Возможно, ради этой близости я и делала то, что делала.

– Дюжину, – сказала она и кивнула в сторону полусъеденного яблочного пюре в моих руках. – И я пойду спать.

Я не могла этого сделать. Тем утром я унесла таблетки и ступку с пестиком в ванную, пока мама просыпалась и возвращалась обратно в свой бесконечный полусон. Подальше от нее.

Иди обнаружила меня за кухонным столом, передо мной стояла полная тарелка овсянки. У меня не было аппетита. Я потеряла почти пять килограммов с тех пор, как заболела мама. Вещи, рассчитанные на мою более крупную версию, просто висели на мне. Пока овсянка застывала, я думала о том, наберу ли я потерянный вес после смерти мамы или же еще больше похудею. Может быть, я вообще исчезну. Мне было все равно. У меня не было знакомых девочек, у которых нет родителей. Были девочки с отчимами и мачехами, но в Хьюстоне это было редкостью. Почти у всех девочек была любящая мама, которую все мы знали и видели; мама, которая никуда не исчезнет.

Иди убрала овсянку и поставила передо мной чашку горячего кофе и булочку с корицей.

– Ешь, – приказала Иди, и я попыталась.

Она сидела рядом, со своей чашкой кофе. Она хотела сказать что-то о вчерашнем вечере, я это знала. Но я была слишком истощена, чтобы помочь ей это сказать.

– Господь заберет ее, когда придет время, – сказала она наконец и прикоснулась к маленькому золотому крестику, который лежал в ложбинке между ее ключицами, единственное украшение, которое я когда-либо видела на Иди. Ее голос менялся, когда речь заходила о Боге. Даже ее поведение менялось, становилось более строгим. Я не любила этого. Особенно в момент, когда мама лежит наверху, столь близко к смерти, что мне нужно было смачивать ей язык каждый час, иначе он высыхал, как губка.

Я кивнула. Казалось, это был самый простой способ избежать противодействия.

Но я все еще чувствовала, что Иди смотрит на меня. Спустя какую-то секунду она снова заговорила:

– Она просила об этом раньше?

Я слишком устала, чтобы врать.

– Да, – ответила я. – Она начала просить об этом около недели назад. Может, больше. Не помню.

Я посмотрела на Иди и удивилась, потому что она выглядела довольной. Потом я поняла причину. Я не помогла маме. Я хорошая девочка в глазах Иди. Я знала, что делать хорошо, а что – плохо. Она положила руку мне на голову. Приятно, когда к тебе прикасается небольной человек.

– Не люблю, когда люди вмешиваются в Божью работу, – сказала она, а я снова кивнула, ощутив, как сжалось мое горло.

– Я так и делаю, – промолвила я. – Не вмешиваюсь. – На всякий случай я решила пояснить: – Я не могу.

Я уронила маму в пятницу, а в воскресенье вечером Дори с мужем заехали за Иди на своем большом синем «линкольне» – подарке от Фортиеров, – чтобы вместе поехать в церковь. Она не вернется до следующего утра. Мама перестала говорить после того вечера. Она стонала, кричала, издавала другие звуки, но последними ее словами, что я слышала, была просьба о том, чтобы я отправила ее спать.

В тот вечер пришла Джоан, так что мне не пришлось остаться с мамой наедине. На ужин я приготовила для Джоан сэндвичи с арахисовым маслом, а она налила нам по бокалу маминого сладкого белого вина, которое мы попивали в моей комнате, бесконечно слушая «Always» Фрэнка Синатры, – Джоан сидела на куче подушек и, как только песня заканчивалась, снова ставила пластинку. Я уснула на своем покрывале и проснулась от того, что Джоан укрывала меня одеялом. Нужно было встать и пойти к маме. Не следовало оставлять ее одну. Но я оставила. В следующий раз я проснулась от маминых криков.

– Что случилось? – охнула Джоан, хотя все и так было ясно.

Я знала, что нужно делать. Нужно было спуститься в холл, затем побежать к маме в комнату и помочь ей. Ей было больно; это было понятно по ее крику, тогда уже стихающему. Но я не сделала ничего. Я даже не села.

– Послушай, – сказала я, прикладывая палец к губам. – У нее нет сил кричать слишком долго. – И тогда я закрыла глаза и затрясла головой. – Я больше не могу, Джоан.

Джоан не ответила. Она сидела ко мне спиной, поэтому я не видела ее лица.

– Она хочет, чтобы я дала ей больше таблеток. – Вот, я призналась. – Она хочет, чтобы они убили ее, – сказала я, тщательно подбирая слова.

– Я поняла, что ты имеешь в виду. – Джоан повернулась ко мне так, что я смогла увидеть ее красивый профиль в лунном свете. – И?

– И… – промямлила я.

Крики мамы стихли. Я начала всхлипывать. Истерика поднималась по моему горлу.

– Я уронила ее. Она хотела принять ванну, а я уронила ее. Она была такая скользкая в моих руках. Как ребенок. Я хотела удержать, но уронила ее. Я…

– Тихо, – сказала Джоан. Она полностью повернулась ко мне. – Мама говорит, что через неделю ее не станет.

– Через неделю, – повторила я и проглотила очередной всхлип. Это казалось вечностью. – Я пыталась размять таблетки, но не смогла дать ей. Я отнесла их в ванную и высыпала в ступку, но не смогла. – Я затрясла головой. – Не смогла.

Джоан долго изучала меня.

– Я не думаю, – наконец сказала она, – что неделя сыграет большую роль.

Эти ли слова я хотела услышать все это время? Не знаю. Даже сейчас не могу сказать.

– Это будет ужасная неделя, – сказала я лишь для того, чтобы убедиться, что я правильно ее поняла.

– Тогда давай сделаем это сегодня.

После этих слов я почувствовала облегчение. Я больше не думала об Иди, о том, как категорично она отнеслась бы к моим – к нашим действиям. Я думала лишь о задании, стоящем перед нами. Я вошла в комнату мамы и взяла ступку с пестиком и таблетки. Я дала их Джоан, которая стояла за дверью, затем подошла к маме, она смотрела на меня. В ее взгляде читалась тревога. Я успокаиваю себя мыслью, что она все понимала. Ее одеяла были на ее талии, а она дрожала. Я подошла, чтобы укрыть ее, укрыть руки, как она всегда просила, но она издала низкий, дикий, предупреждающий звук. Как я поняла, он означал, что если я притронусь к ней, то сделаю больно.

– Я тебя не трону, – сказала я. – Обещаю.

Мама была в ужасе. Исходящие из нее звуки были дикими, и ее взгляд был тоже диким.

– Обещаю, – повторила я.

Джоан постучалась в двери. Это случилось быстрее, чем я ожидала.

– Сейчас войдет Джоан. Она тебя покормит. А ты ей позволишь, правда? Ты позволишь ей сделать то, что я не смогла.

Я как можно нежнее притронулась к маме. Она стерпела мое прикосновение. Ее кожа была холодная и шершавая. Она будто отслаивалась.

– Входи, – позвала я Джоан.

На секунду – когда Джоан поднесла первую ложку ко рту мамы – я засомневалась, что мама будет есть то, что она ей даст, но затем мама открыла рот – в подтверждение, что она поняла. По крайней мере я тогда так думала.

Когда все было кончено, Джоан ушла. Я взяла шерстяное одеяло с кушетки и взобралась на кровать, очень-очень осторожно. Мама всегда учила меня тише двигаться, мягче ходить, сдержанно разговаривать. Передвигаться по дому, не привлекая внимания.

Той ночью я была настолько тихой, что она и не знала, что я рядом.

Глава 12

К декабрю 1950 года Джоан не было уже больше восьми месяцев. Иногда я просыпалась по утрам с чувством, что она умерла. Без нее мир потерял свои краски. Время от времени я собиралась с силами и ходила на вечеринки, обедала с девочками, но все остальные дни просыпалась в обед и бродила по квартире до пяти, когда начинались мои любимые телешоу. Где-то раз в неделю, когда Сари слишком уж подозрительно на меня смотрела, я ходила в кино: «Мажестик», «Башня» – обычно на дневные сеансы. В прохладном зале я закрывала глаза и представляла себе, что в фильмах играет Джоан: общается с Патрицией Нил. Или как ее держит Хамфри Богарт.

Я уже начинала свыкаться с мыслью, что она никогда не вернется. Я перестала спать в ее одежде несколько месяцев назад. Начала видеть жизнь, будущее без Джоан и не знала, что меня ждет. Я не знала, как долго Фортиеры разрешат мне оставаться в Банке. Я не знала, куда пойду, когда придется покинуть пентхаус. Можно купить собственный дом. Я могла позволить себе целых три дома. Но зачем жить где-либо, где нет Джоан?

Сиэла умоляла меня выйти из дома накануне Нового года.

– Ты не можешь вечно сидеть взаперти, – сказала она. – Это ненормально. И это ведь лучшая ночь в году!

Я пожала плечами.

– Сесе! – Сиэла столкнула меня с дивана. Я сидела там почти весь день, летала где-то в космосе и листала старые выпуски журнала «Vogue». У меня не хватало концентрации, чтобы что-то читать. – Я настаиваю.

Вечеринка проходила в доме в Галвестоне. Пока мы ехали, я притворялась, что сплю, чтобы не пришлось разговаривать. Я открыла глаза, когда мы пересекли мост, ведущий на остров, в надежде, что мы уже проехали дом Фортиеров у океана. Но нет.

Я пожалела, что согласилась поехать, как только вышла из машины. Вся наша старая банда была там, и мне совсем не нравилось, как они на меня смотрят.

– Давно не виделись, – сказала Кенна.

И тут же Дарлин:

– Джоан еще не появлялась ни в каких фильмах?

– У нее больше шансов, чем у любой из нас, – выпалила я и обмотала шею своим меховым шарфом. Воздух стал достаточно холодным.

– Несомненно, – сказала Дарлин примиряющим тоном, чем лишь взбесила меня еще больше.

– Ну же, – сказала Сиэла, стрельнув в Дарлин взглядом, который я не должна была видеть. – Идем прогуляемся.

Я последовала за ней к пляжу. Я пила очень крепкий джин-тоник, в последнее время я очень много пила, в одиночестве, по ночам, поэтому не особо ощущала крепость напитка. Кучка парней курили сигареты возле костра; я узнала некоторых из них, но мне не было до них никакого дела.

– Есть зажигалка? – спросила Сиэла, и Денни, футболист с баками, наклонился и поджег ей сигарету.

Я стояла и слушала, как Сиэла флиртует и общается с поклонниками.

Я покачала головой, когда очередной парень подошел и предложил мне пиво. Я раздраженно подняла свой джин-тоник. Хотелось, чтобы весь мир оставил меня в покое. Но он не ушел, а просто стоял рядом и смотрел вдаль, на воду.

– Хорошо здесь, да?

Я повернулась к нему.

– Скажи что-нибудь еще, – попросила я.

Он засмеялся. Подумал, что я флиртую.

– Что-нибудь еще, – сказал он, и тогда я точно поняла: это тот парень со стадиона, парень, который ласкал – и даже больше – Джоан.

– Ты – это он, – сказала я.

Улыбка сошла с его лица.

– Кто? Мы знакомы? Я учусь в Ламаре, мы переехали в прошлом году…

Он был сбит с толку. Он не знал, кто я такая. Просто странная девочка, нервирующая его.

Я покачала головой:

– Забудь, – и притронулась к его плечу.

Он с любопытством посмотрел на мою руку. Он сделал шаг назад, я шагнула вместе с ним.

Его кожа была гладкой на ощупь. Почти без волос, слегка усыпана веснушками. Он совсем не был красавчиком. Он был обычным. Среднего роста, непримечательной внешности. Как миллион других парней.

– Почему ты? – спросила я.

– Эй, – сказал он и поднял руки. – Мне нужно идти.

Он поспешил удалиться, вернулся в дом, а я смотрела ему вслед, смотрела на парня, который принес Джоан столько удовольствия.

Он – никто. Он ничего не значил для Джоан. Она не уехала с ним. Где-то в глубине души я боялась, что именно так она и поступила. Я рассмеялась. Я ничего не знала ни о Джоан, ни о чем. Знала только то, что она сбежала одна. Она была такая смелая, такая отважная. Единственным местом, куда я ходила сама, был пустой кинозал посреди дня, но даже тогда мне было не по себе.

Я решила спуститься к пляжу.

– Сесе? – позвала Сиэла, но я отмахнулась от нее.

– Пойду прогуляюсь. Скоро вернусь! – крикнула я. – Обещаю.

Весь берег был утыкан кострами; возможно, я зашла на чужую территорию. Но мне было все равно.

– Мисс, – позвал мужчина, когда я прошла мимо компании мужчин и женщин, курящих сигареты у воды. – Мисс!

Я проигнорировала. Я представила себе, как гуляю целые сутки где-то на обочине шоссе, как от каблуков ноют ноги. Я совсем не знала Джоан Фортиер, но вся моя жизнь была связана с ней. Кому какое дело, даже если я буду гулять вечно? Я – девочка с папой в Оклахоме, которого я не видела несколько месяцев. Девочка без мамы. Девочка без цели в жизни.

Кто-то похлопал меня по плечу. Затрудненное дыхание мужчины, который пытался привлечь мое внимание секунду назад.

– А вы быстро ходите, – сказал он.

Я уже собиралась отвернуться – мне не хотелось ничего, лишь поскорее уйти, – но он держал в руках мой шарф.

– Вы уронили.

Я смотрела на мех. Я могла бы обойтись и без него. Но внезапно я ощутила огромную благодарность за этот шарф, благодарность этому мужчине за то, что он заметил.

– Спасибо.

– Не за что. – Он наклонился, чтобы рассмотреть мое лицо.

Я чувствовала нежность к этому привлекательному мужчине, который смотрел на меня, будто все время в мире принадлежало только ему одному. Будто я важнее всего на свете.

– Я Сесилья. Сесе. – Я протянула ему руку. Он взял ее.

– А я Рэй. Рэй Бьюкенен. Почему бы тебе не присесть, отдышаться?

Он показал рукой на пару лежаков у берега, которые выглядели, кстати, весьма привлекательно. У него были темно-карие глаза и густые, почти женские ресницы. Он посторонился и показал рукой, что я должна идти первой. А он пойдет за мной.

И я пошла.

Рэю удалось заставить меня поверить в Бога. Он появился в моей жизни и избавил от одиночества. Он завладел моим умом, моим телом.

Спустя три дня после нашего знакомства мы уже дурачились на диване в его маленьком кирпичном доме в Белере. Банка была красивее, но не удобнее, и в любом случае там всегда была Сари. Рэй целовал мою шею, его руки обвивали мое тело, скользили по моим волосам, когда я вдруг заговорила.

– У меня никого нет, – выпалила я. Я никогда никому этого не говорила.

Рэй отклонился, чтобы посмотреть на меня.

– В смысле? – спросил он.

Он был все еще полностью одет, а моя кофточка валялась под столом, лямки от лифчика сползли до локтей. Рэй нежно прикоснулся к моей груди.

– Ты… – сказал он, но затем замолчал, будто не смог найти подходящих слов.

– Я красивая? – спросила я, улыбаясь. Влюбленные мужчины обычно называли своих женщин именно так: красивыми.

– Я хотел сказать «да», но нет. – Он покачал головой. Ему нужно подстричься. У него были короткие волосы – по моде того времени, уложенные назад с помощью помады. Непростительная прическа, но у Рэя были очень выразительные скулы. Я уже представила себе, как повезет нашим детям с генетикой. Мои кудри, его черты лица.

– Ты не одна, – закончил он.

Джоан уехала, а Рэй заполнил пустоту.

– Он – хорошая пара, – сказала Сиэла.

Мой папа приезжал по работе, и мы вместе обедали.

– Хороший мужчина, – сказал он.

Дарлин по пьяни тоже одобрила мой выбор:

– Ты нашла последнего хорошего мужчину в Хьюстоне!

Хороший. Именно этим словом все описывали Рэя. И это было правдой. Он никогда не делал ничего по-настоящему плохого.

Как он рассказывал, самым грустным моментом в его жизни была смерть его собаки, когда ему было шестнадцать. Он любил маму, ходил с папой на рыбалку, поддерживал отношения с одноклассниками и одногруппниками. Он никогда не говорил о работе, несмотря на то что работал как лошадь. Говорил, что предпочитает оставлять слово «работа» в офисе.

Я знала все важные вещи о Рэе, но трогали меня именно мелочи: то, как он спрашивает, как дела, у оператора бензоколонки – ему и правда было небезразлично. Он первым из мужчин вставал, если входила леди, без всякого флирта. Он отодвигал ее стул еще до того, как она успевала подумать, что хочет сесть. Он благосклонно улыбался, даже когда разговор не был ему интересен.

Он готовил вкусный «Манхэттен», прекрасно выглядел в плавках и не говорил о политике в разношерстных компаниях. И его совсем не пугало мое прошлое, как могло бы испугать множество других мужчин. Мужчины всегда хотят, чтобы их жены были святыми, не сиротами и обязательно с отцами, у которых свой бизнес.

Почти сразу же после встречи с ним я захотела выйти за него замуж. Я хотела начать новую жизнь с Рэем Бьюкененом. Он скоро сделает мне предложение – я была уверена. Я уже познакомилась с его родителями. Мы остановились у витрины с кольцами в магазине «Lechenger», и он спросил, какое мне нравится больше всех. Я указала на грушевидный бриллиант.

Факты из наших жизней тоже совпадали: мы оба не могли себе представить жизни где-либо, кроме Хьюстона. Рэй – потому что здесь он работал в нефтяной промышленности, а я – потому что только здесь чувствовала себя дома. У нас были общие знакомые. Круг общения Рэя был старше, но Сиэла, конечно же, слышала о нем. Он много зарабатывал, правда, и много работал. Но если совместить его работу с моими деньгами, то мы всегда будем жить в достатке.

Те четыре месяца без Джоан, которые мы провели вместе, остались в памяти расплывшимся пятном счастья. Секс четыре раза в день. Однажды я положила руку на его живот под курткой, во время дневного сеанса «Бульвара Сансет». Наша любовь была сиюминутной, могущественной. Я скучала по Джоан – мысленно, я писала ей письма, рассказывая о своей новой жизни, – но я научилась обращать все внимание, которое я раньше тратила на Джоан, на Рэя. Он не понимал моих отношений с Джоан, с Фортиерами.

– Ты хочешь сказать, что это место принадлежит Фортиерам? – однажды спросил он, когда я приготовила ему ужин в Банке; в тот день у Сари был выходной. – И живешь здесь одна?

Но думаю, ему было несложно не обращать на это внимания, когда Джоан не было рядом. Легко игнорировать человека, которого никогда не встречал. Наверное, Рэю – как и мне – казалось, что она никогда не вернется.

Что касается меня, то я пыталась молчать о Джоан. Я сказала Рэю лишь то, что мы лучшие подруги с самого детства и что она сбежала в Голливуд. Когда он спросил, знала ли я о ее планах, я соврала ему, сказав, как и Сиэле, что знала.

– Она хотела увидеть мир за пределами Хьюстона.

– Но тебе нет нужды видеть этот мир, не так ли, Сесе? – спросил он, взяв меня за руку, и тут я поняла, что все, что его волнует, – это Джоан Фортиер.

Я улыбнулась и покачала головой:

– Нет, все самое дорогое у меня здесь.

И это правда.

Глава 13

А затем весной 1951-го, спустя год после исчезновения Джоан, она вернулась. Вернулась с фанфарами. Однажды вечером я открыла дверь – чтобы встретиться с Рэем за ужином – и увидела ее: маленькая красная сумочка висела на ее плече, аккуратная шляпа красовалась на голове.

Я знала, что она вернется. За две недели до Пасхи Мэри и Фарлоу пригласили меня в Эвергрин и рассказали, что приключениям Джоан пришел конец. Они пытались, особенно Фарлоу, не воспринимать все это всерьез.

– Она хотела стать звездой, – сказала Мэри игривым голосом: я бы не сказала, что она смеялась над Джоан, но все-таки была близка к этому.

– Но затем она поняла, что в мире и без нее звезд хватает, – сказал Фарлоу, выдавив смешок. – Думаю, поняла она и то, что жизнь без денег не столь красочна.

Так у Джоан ничего не вышло. Мне лишь было интересно, почему это заняло столько времени.

– Я знаю, ты долго ждала, – провожая меня, сказала Мэри. – Но теперь она вернется! Ты рада?

Ее голос звучал фальшиво весело, будто я ребенок, которому долго обещали подарить подарок.

– Да, – сказала я, – конечно.

Ответ не заставил себя ждать, но правда была более сложной. Это будто ждать встречи с привидением. Лелеять ложную надежду, что Джоан вернется, хотя надеяться я перестала очень давно. Я жила в Банке среди ее вещей – даже с ее горничной. Это напоминало мне жизнь в мамином доме, в ту неделю после ее смерти, до того как я уехала в Эвергрин. Теперь мне казалось невозможным возвращение Джоан, будто она должна воскреснуть. Как человек, которого я любила больше всего на свете, мог полностью исчезнуть из моей жизни и вернуться лишь спустя целый год? Это казалось волшебством, магией. Одна мысль о ней пугала меня. Я не знала, как она впишется в идиллию моей новой жизни. Я была влюблена. Я научилась любить кого-то, помимо Джоан.

Конечно, я отчаянно желала ее возвращения. Я хотела увидеть ее: сесть рядом, притронуться к плечу. К ней наверняка прикасалась дюжина незнакомцев со времени последней нашей встречи.

Я хотела всего этого так, как в детстве хочешь на руки: я хотела инстинктивно. Хотела откуда-то изнутри, этого нельзя описать словами.

Мы с Сари ждали ее целыми днями. Я не знала точно, когда приедет Джоан.

– Ты вернулась, – сказала я, пялясь на нее.

Я остолбенело стояла, держа руки по швам. Я была поражена тем, что Джоан ничуть не изменилась. Этот миг мог продолжаться вечность – но тут она переступила порог и обвила меня руками. Вот и все, что я хотела понять: Джоан скучала по мне.

Она отошла и осмотрела комнату.

– Неплохое место, – пробормотала она себе под нос, в ее голосе был некий трепет.

– Я сейчас вернусь, – сказала я. Мне нужно было выскользнуть и позвонить Рэю, чтобы сказать, что я не смогу встретиться с ним. – У меня были планы. Но на сегодня я все отменю.

Я взяла руку Джоан в свои. Нужно было почувствовать ее кожу, убедиться, что мой призрак и вправду здесь. Джоан, казалось, не заметила моего волнения. Или моего счастья. Она высвободила свою руку из моих и представилась Сари, с которой они ранее не виделись. Теперь она сидела на диване, гладила ладонью его кожаную поверхность, торжественно улыбалась, а затем встала, открыла раздвижную стеклянную дверь и, театрально вдохнув воздух, вышла на балкон.

– О боже! – воскликнула она. – Вот это вид!

Она стояла и говорила, будто перед публикой.

«Я не публика, – хотелось сказать мне. – Это просто я, Сесе, твоя подруга с детства».

Я позвонила Рэю, а затем вернулась к Джоан на балкон.

– Мы здесь не останемся, – заявила она. – Идем на улицу, только мы, вдвоем. В «Maxim’s».

По возвращении домой я позвонила Рэю. Прижав телефон к уху, я стояла у барной стойки, пока Джоан переодевалась в своей комнате. Я была все еще пьяна от выпитых бокалов вина из известного винного ассортимента «Maxim’s». Мне хотелось услышать голос Рэя. Я хотела провести с ним всю ночь. Мы не были вдвоем, как обещала Джоан; к концу вечера наш столик был окружен дюжиной каких-то людей.

– У нее хорошее настроение, – сказала я. – Думаю, она рада, что вернулась.

– А ты? – спросил он. – Кажется, тебя что-то удручает.

Вот что значит, когда тебя любят. Джоан была звездой весь вечер. Фарлоу и Мэри доедали ужин, когда мы зашли в ресторан; они немного засиделись, наблюдая, как Джоан общается с людьми, подходящими к нашему столику, и рассказывает им о том, что в Голливуде было весело, но не так, как в Хьюстоне. Но Рэя интересовала лишь я.

Джоан ничего для него не значила. Теперь звезда – я.

– Все неплохо, – сказала я, – но я думаю лишь о тебе.

Я не знаю, чего я ожидала. Возможно, извинения? Я пыталась убедить себя, что у Джоан были веские причины уехать.

Я представляла себе наш разговор – я буду обижена, немного злая, а Джоан скажет, что сожалеет, сильно сожалеет, а также объяснится. Расскажет мне причину своего отъезда и столь длительного отсутствия, чтобы я хоть как-то смогла ее понять. Но этого не случилось. По утрам Джоан проводила время в своей комнате, с книгами – кажется, в Лос-Анджелесе она приобрела привычку постоянно читать – затем, ближе к вечеру, она показывалась мне на глаза и с воодушевлением начинала носиться по Банке. Я не задавала вопросов. Я была рада, что она вернулась, и этого было достаточно.

Спустя несколько дней после возвращения она открыла дверь в свою спальню и пригласила меня войти. Книги аккуратной стопкой лежали на ее комоде.

– Поможешь мне одеться? – спросила она. – Идем прогуляемся.

На ней был бледно-розовый халат, и она попивала джин с мартини, ее, как выяснилось, любимый напиток. До отъезда у нее не было любимого напитка.

– В Голливуде, – сказала она рассеянно, – мы гуляли каждый вечер. Даже по воскресеньям. Мы так много веселились, Сесе. Я чувствовала, что живу.

«Расскажи мне, чем ты занималась, – хотелось сказать мне, – расскажи, ради чего ты бросила меня так надолго».

– Рэй будет рад познакомиться с тобой, – вместо этого сказала я. Произносить его имя казалось мне крайне важным. Я скучала по нему, даже если с последней встречи прошло совсем немного времени.

Я одела ее в свое черное платье, слегка великоватое на меня. На ней оно сидело так, как никогда не село бы на мне. Все равно я его не носила бы – возможно, я изначально купила его для Джоан.

В машине Джоан наблюдала за Хьюстоном за окном.

– Он не изменился, – сказала я. – Он ждал тебя.

Сказав это, я задумалась. А ждал ли Хьюстон Джоан? Как ее встретят сегодня в клубе «Трилистника»? Там будет вся наша старая орава, вместе с Рэем. Я хотела, чтобы Хьюстон остался прежним для Джоан. Хотела, чтобы Джоан осталась прежней для Хьюстона.

Чем ближе мы подъезжали, тем более заметным становилось волнение Джоан. Она пила виски из фляги, похожей на те, что мальчики тайком проносили на школьные дискотеки.

Она предложила мне, и я сделала глоток, просто потому что не хотела отказывать ей. Я с облегчением увидела если не старую Джоан – эта Джоан была более сдержанной, – то некую ее версию, понемногу возвращающуюся ко мне, будто призрак Джоан снова обретал плоть.

– Ммм, – вырвалось у меня, я ненавидела виски. Я подумала о том, как Фред относится к тому, чем мы занимались на заднем сиденье. Осуждает ли он нас или же ему вообще все равно?

Рэй ждал нас у входа. Увидев его, я не смогла сдержать улыбку, и ночь стала многообещающей. Еще с подросткового возраста прогулки с Джоан погружали меня в состояние нервного возбуждения. Я никогда не могла предсказать ее действия. Никогда не знала, куда нас приведет эта ночь. А вот присутствие Рэя было успокаивающим. Я всегда знала его планы.

– Это он, – сказала я Джоан, когда мы подъезжали ко входу. – Это Рэй.

Джоан молча посмотрела на него, и я запаниковала. Если Рэй не понравится Джоан, если она не одобрит его, то и я в нем разочаруюсь. Я попыталась отогнать от себя эти мысли – конечно, Рэй важнее, чем мнение Джоан, – но я понимала, что это правда.

– Он пупсик, – сказала она, широко улыбнувшись. – Просто пупсик.

Она выпрыгнула из машины и устремилась к нему, я плелась на шаг позади. Ее каблуки цокали по тротуару.

– Ну здравствуй, – сказала она, подойдя к нему. – Говорят, ты хорошо позаботился о Сесе, пока меня не было.

– Да, – немного неуверенно сказал Рэй, и я скользнула ему под руку, положив свою голову ему на грудь. Кажется, Рэя подбодрило мое прикосновение. – Приятно познакомиться, – сказал он и снял шляпу.

– Это мне приятно, – нараспев произнесла Джоан, теребя волосы, затем кивнула дворецкому, торжественно открывшему перед нами дверь, будто бы понимая ее важность. Кто знает, может, так и было.

Это был субботний вечер; людей было битком. Я просканировала помещение и увидела отгороженную веревкой секцию в самом углу. Там я разглядела Гленна Мак-Карти, в его темных очках и аскотском галстуке леопардовой расцветки. Он сидел за своим привычным столиком с гламурными блондинками и парой неулыбчивых мужчин. Я подумала, что они могут быть его телохранителями.

Я стояла в паре футов от Джоан. Как только мы вошли, она сразу же остановилась, а потом немного попятилась назад. Я подумала, может, она испугалась или хочет уйти. Если только возвращение ко всему этому – к людям, шуму, дыму и мерцанию – не было тем, чего она хотела. Возможно, этого было слишком много.

Я отошла от Рэя.

– Все хорошо, – прошептала я и дотронулась до спины Джоан. – Держись рядом со мной.

Она взглянула на меня со слабой улыбкой, которую я не понимала. Стоит ли мне оставить ее в покое? Я посмотрела на подругу, одетую в мое платье, с высоким хвостиком, который я сама завязала, и ощутила безысходность. Я никого не знала, и никто не знал меня.

– Спасибо, – сказала она.

Мне только это и было нужно; я почувствовала прилив эйфории. Но затем она собралась, расправила плечи и пошла прямо в центр зала, махая поднятой рукой людям, смотрящим на нее. Кто же смотрел на нее? Да все.

– Так вот какая эта твоя Джоан, – сказал Рэй, обняв меня сзади.

– Да, – беспечно сказала я, высвобождаясь из его объятий. – Это Джоан.

Спустя полчаса она уже сидела за столом мистера Мак-Карти, а гламурные блондинки бросали на нее злобные взгляды. Еще через час его леопардовый галстук был у нее на шее. Как ни странно, она не выглядела глупо. Она выглядела забавно.

– Кажется, она научилась кое-чему в Голливуде, – сказала Сиэла, в сердцах куря сигарету. Мы стояли у бара вместе с Рэем и наблюдали за Джоан. – Она ведь даже не поздоровалась. Слишком занята Бриллиантовым Гленном.

Но Джоан увидела нас и помахала, я не успела моргнуть, как она уже бежала к Сиэле с распростертыми руками.

– Давно не виделись! – обняла она Сиэлу и рассмеялась.

– Это точно, – сказала Сиэла. – Это ведь не я сбежала в Голливуд в прошлом году.

Но Джоан не обратила внимания на злую подколку подруги; она была слишком возбуждена – слишком пьяна, – чтобы обижаться.

– Это место просто уродское! – крикнула Джоан, и я посмотрела на Гленна Мак-Карти, чтобы убедиться, что он не слышит.

– Джоан! – шикнула я.

Снобы из Далласа, наверное, называют его «Черто-листник», но мы гордились «Трилистником», который во всей красе символизировал милый нашему сердцу Техас. Он был большим, красивым, дерзким, и в одном мы были уверены на все сто: в целом мире нет такого другого места, как это.

– А что? Мне сегодня будет сниться этот зеленый цвет. Я хочу в ночной клуб, который напоминал бы мне Париж, – сказала она, – или Монте-Карло! А не фантазию лепрекона.

Официант вставил бокал шампанского в ее протянутую руку.

– Они меня спаивают, – сказала она и подмигнула.

Сиэла фыркнула:

– Париж? Монте-Карло? Ты ведь никогда не была ни в одном из этих городов, не так ли, милая?

Джоан пожала плечами.

– Я читала о них. Видела много картин. Это дело вкуса. Прошу меня простить… – С этими словами она вновь растворилась в толпе.

– Читает она! – сказала Сиэла. – Картины она смотрит. «Дело вкуса». – Она состроила гримасу и взглянула на меня, ожидая поддержки, но не получила ее. Я никогда не стала бы высмеивать Джоан.

– Она просто все еще под впечатлением, – сказала я. – Она успокоится.

Сиэла вздохнула:

– Ну что ж, прошу простить и меня. Пойду схожу в самую мещанскую уборную.

– Джоан всегда такая? – спросил Рэй, когда Сиэла ушла.

– Какая? – спросила я, прекрасно понимая, о чем он говорит. Я сделала глоток шампанского. – Идем потанцуем, – предложила я, потому что Рэй любил танцевать.

– Хорошо, – сказал он, – но только не спеши.

Я улыбнулась:

– Но я хочу спешить! – И это было правдой, ведь на танцполе я могла двигаться так быстро, как хотела.

Спустя несколько часов и выпитых бокалов шампанского мы с Рэем сидели в баре, я практически на его коленях, когда подбежала задыхающаяся Сиэла.

– Вы должны это увидеть, – впопыхах сказала она и бросилась на улицу, к бассейну, и я тут же поняла, что речь идет о Джоан.

Когда я подошла, она уже наполовину залезла на вышку. Я никак не могла подобраться поближе – у бассейна отдыхало около двухсот человек, леди в блестящих вечерних платьях, мужчины в костюмах, и все глазели на Джоан, взбирающуюся по скользкой спиралевидной лестнице. Она все еще была на каблуках. Одной рукой она вцепилась в перила, в другой держала бокал с шампанским. Я должна была ужаснуться, но нет. Мной овладело настроение толпы, наблюдающей за Джоан. Ликование. Все мы ждали, что же произойдет дальше. Вышка для прыжков в воду в «Трилистнике» не была обычной – там не было низкой или средней вышки, была лишь высокая – десять метров над водой. Когда-то Джоан мастерски прыгала с вышки, это правда, но тогда она была в купальнике и трезвая.

Я сжала руку Рэя.

– Какого черта она вытворяет? – спросил он, а я нетерпеливо пожала плечами.

– Она идет наверх, – прошептала я, пока она взбиралась по лестнице. Но вдруг она остановилась посреди пути. Я выдохнула, не заметив, что до этого затаила дыхание.

Джоан сняла туфли и бросила их в бассейн, они вынырнули на поверхность, послышался неодобрительный крик. Она продолжила свой путь на вершину.

– Она убьется, – сказал Рэй, и я поднесла руку ко рту.

– Не убьется! – сказала я. – Это она забавы ради, – начала говорить я, но мой голос утонул в гуле толпы.

Добравшись до конца лестницы, она осушила бокал и широко, блаженно улыбнулась толпе. Затем медленно пошла к краю доски. Пружиня, она остановилась у самого края, вытянула руку и отправила бокал вслед за туфлями.

Затем она согнула колени, раз, два – вытянула руки над головой и прыгнула.

Рэй ахнул; я ощущала его дыхание на своей шее. Как же красиво: она идеальной ласточкой взлетела с доски, вытянув носочки. Мое черное платье стрелой рассекло воздух, и она настолько тихо вошла в воду, что та почти не расплескалась. Толпа разразилась диким ликованием.

– На десятку! – крикнул кто-то.

– Всем шампанское! – заорал кто-то еще.

– Принесите этой леди полотенце, – приказал Гленн.

Толпа вновь радостно взревела, когда Джоан вынырнула и на спине поплыла к бортику. В газетах на следующий день в отделе сплетен будет фотография Джоан, балансирующей на краю вышки.

– Я немного устал, – признался Рэй. – Как думаешь, мы можем идти?

Я разрывалась: я не хотела ничего пропускать – я и так пропустила целый год! – но теперь Джоан была в окружении людей. Я даже не видела ее, лишь толпу, в центре которой она находилась.

– Да, – сказала я, – пойдем к тебе.

Он провел меня к гардеробной, и я услышала голос позади себя. Голос Джоан:

– Ты уходишь?

Я обернулась. Она дрожала, на ее плечах было толстое зеленое полотенце «Трилистника».

– Да, – сказала я. – Рэй устал.

Джоан посмотрела на меня.

– Не уходи, – мягко попросила она. – Не бросай меня.

Машина Рэя уже приехала, и он вопрошающе посмотрел на меня. Что я могла сделать? Я поцеловала его на прощанье и сказала, что увидимся завтра.

Волосы прилипли к щекам Джоан. Она потеряла сережку – повезло, что она была недорогая. Приехал Фред, и, как только мы оказались в машине, Джоан положила мокрую голову мне на плечо.

– Ложись спать со мной, – сказала она, когда мы зашли в Банку, – пожалуйста.

Я так и поступила, причем с удовольствием. Помогла ей снять мокрое платье, уложила в постель, затем нырнула под одеяло. Простыня была прохладной и гладкой под моими голыми ногами. Подушка – мягкой под моей щекой. Джоан была теплой и тяжелой рядом со мной. Под одеялом я нащупала ее руку.

– Тебе понравилось? – спросила я, с трудом удерживая глаза открытыми. Было четыре утра. Уже давно начался новый день.

– Ох, – сказала она, – я просто показала им, как нужно веселиться. Но да. Да, было весело.

На следующей неделе Рэй сделал мне предложение, на пляже, у дома его друга, где мы и встретились.

На влажном песке галвестонского пляжа Рэй встал передо мной на колени. Я подумала о том, что он испачкает брюки. Затем он надел на мой безымянный палец кольцо с грушевидным бриллиантом, по бокам которого красовались два круглых сапфира, и я забыла о его штанах.

Я вытянула руку, как делали девушки из кинофильмов. Я никогда особо не любила океан – это Джоан обожала воду, – но тогда глухой рев волн, бьющихся о песок снова и снова, звучал приятно и успокаивающе.

Я подумала о родителях. Я не знала, как папа сделал предложение маме, но она наверняка любила его тогда; наверняка верила, что их любовь – настоящая, что она защитит их от грома и молний, которые им приготовила жизнь.

Вдруг кое-что пришло мне на ум:

– А ты спросил у моего папы?

Рэй стоял, обняв меня.

– Нет, – промямлил он. – Прости, я думал…

– Хорошо, – сказала я. Отец не заслужил, чтобы у него спрашивали. Вернулась Джоан. Она поможет мне спланировать свадьбу. И Рэй был моим навеки. Жизнь казалась мне на тот момент идеальной.

– Я никогда не брошу тебя. – Голос Рэя был полон эмоций. И тогда он заставил меня пообещать, что я тоже не брошу его.

– Никогда, – сказала я, – никогда-никогда.

Тогда я больше ни во что не верила.

Спустя месяц после возвращения Джоан я проскользнула в ее комнату, чтобы посмотреть, нет ли у нее моей блузки. И увидела ту же стопку книг на ее комоде – нетронутую.

Глава 14

Прошел почти год с тех пор, как Джоан вернулась, точнее девять месяцев, и Фортиеры устроили рождественскую вечеринку. Ее посетил мэр, несколько членов совета и, как вишенка на десерте, Хью Рой Каллен, один из богатейших мужчин Техаса. Имя Джоан стояло на приглашении рядом с именами ее родителей. На мгновение, доставая толстую открытку из конверта, я подумала: быть может, там рядом с именем Джоан вытеснено и мое имя? Но, конечно же, нет.

Я успокоила себя мыслью о вечеринках, которые мы с Рэем будем устраивать, как только поженимся.

Эвергрин весь сиял. Сосновые ветки украшали лестничные перила; маленькие белые фонарики мигали на каждом кусте, оконной раме и карнизе. Джоан тоже сверкала, держа в руке бездонный бокал с шампанским. На ней было шелковое красное платье с таким тонким корсетом, будто это вторая кожа.

Мы с Рэем стояли у елки. Этим летом мы поженимся в Эвергрине. Следующая моя вечеринка здесь будет моей свадьбой.

Елка высотой в два этажа была украшена маленькими свечками в серебряных подсвечниках. Я пила хмельной гоголь-моголь и забавлялась со свечкой, водя пальцами по пламени.

– Как тебе? – спросила я Рэя.

Он никогда раньше не был в Эвергрине. Конечно, он виделся с Джоан во время наших общих встреч, но предпочитал проводить время со мной наедине. В любом случае он очень много работал, пытаясь показать себя в компании, поэтому наши совместные ночи были очень редкими. А как по мне, все было идеально: у меня был Рэй, и у меня была Джоан.

– Что?

Мне показалось, что он перестарался с равнодушием.

– Все это! Повара целую неделю работали на кухне, как рабы. Садовники до утра трудились, чтобы двор выглядел идеально. И…

Рэй взял меня за руку, успокаивая:

– Джоан пьяная в стельку. Только посмотри на нее. Она едва держит голову ровно.

Я взглянула на Джоан. Да, она сильно жестикулировала, балансировала головой, но она не была пьяна. Она была выпившая, перевозбужденная.

– Она всегда такая, – сказала я. – Джоан знает меру.

– Хмм. Думаешь, ты сможешь представить меня Каллену? Я не прочь засветиться перед ним.

К концу ночи, после того как Рэй, сославшись на усталость, ушел домой, я брела по двору, утомленная и пьяная, минуя группку пожилых мужчин, которые курили кубинские сигары и о чем-то переговаривались. Они тайком кивали в мою сторону, и я едва сдержалась, чтобы не посмеяться над их самомнением. Казалось, Рэй никогда не постареет.

Я подожду Джоан, и мы поедем домой, когда она будет готова. Вскоре мы с Рэем будем покидать вечеринки вместе, как пара. Вскоре он не будет никуда ходить без меня, а я – без него.

На дубе висели качели, и я аккуратно села на них, не зная, выдержат ли они меня. Но они выдержали, прямо как в детстве. Рядом была песочница, теперь накрытая, в ней никто не играл уже много лет.

Я вспомнила об Иди, о том, какая добрая она была, играя со мной в этой песочнице день за днем. И, сидя на наших старых качелях, я вдруг поняла, что уже сто лет не видела Дори – с тех пор, как уехала Джоан. Теперь Джоан вернулась, а Дори – нет.

В машине по пути в Банку мы с Джоан снова остались вдвоем: гладкие кожаные сиденья, сухой горячий воздух, исходящий от щитка управления, щетинистый серый затылок Фреда. Я любила эту машину зимой.

– Боже мой, – сказала она, – что за представление. Что за театральное представление, – и хихикнула. Она сжала мою руку. – Рэй сегодня не в духе, дорогая?

Я покачала головой:

– Нет. Он просто сегодня немного молчаливый.

– Молчаливый мужчина – скучный мужчина, – сказала Джоан, поджигая сигарету; в свете зажигалки я посмотрела на ее расфокусированные глаза. – Но так уж вышло, что ты полюбила скучного мужчину. Со скучными мужчинами никаких проблем.

Я позволила ей продолжить. Каждый раз, когда она называла Рэя скучным, я стискивала зубы, но знала, что она ничегошеньки под этим не подразумевает.

– В следующем году к этому времени я уже буду замужем, – сказала я.

– Как-то печально ты это сказала, – тихо отозвалась Джоан.

– Разве? Да нет, я счастлива. Но мы больше не будем жить вместе. Помнишь, как мы хотели выйти замуж за братьев и жить по соседству?

– Помню, – сказала Джоан. – Помню.

Она рассмеялась. Я тоже рассмеялась. Идея, которая казалась нам, десятилетним, такой привлекательной, теперь звучала абсолютно абсурдно.

– Мечты меняются, – сказала я.

– Конечно, меняются, – сказала Джоан. – Но, милая, ты ведь знаешь, что не можешь выйти за меня, ведь так?

Я приготовилась к удару, ощутила его, но затем Джоан схватила меня за руку:

– Рэй любит тебя. Ты не можешь просить большего, ведь правда?

Я покачала головой. Это правда: Рэй любил меня, и я не могла, не должна была просить большего, чем его любовь, его верность.

– А поехали в «Shailene’s»! – вдруг сказала она. – Фред, вези нас в «Shailene’s»!

Хотела ли я ехать? Имело ли это значение? Мы ехали в «Shailene’s», где, как я надеялась, будет палатка и Джоан захочет там присесть.

Я смотрела на Ривер-Оукс, прекрасный, как маленький городок, похожий на заснеженный шар, с освещенными домиками, наряженными елками и подарками под ними. Когда шар начал вращаться, я откинулась на мягкое сиденье.

– Джоан, – вдруг сказала я, когда вопрос снова пришел мне в голову.

– Да? – пробормотала она.

– А где Дори?

Она не ответила. Я открыла глаза, ожидая увидеть ее, смотрящую в окно и отвлекшуюся на что-то другое. Но вместо этого я увидела, что она пристально впилась в меня взглядом.

– Она пропала, – сказала Джоан.

– Куда пропала?

– Просто пропала, – мягко сказала Джоан и, выдвинув маленькую пепельницу из двери, потушила сигарету.

Конечно, прислуга приходит и уходит. Но все же Дори была как мама для Джоан. Она закрыла глаза, и я не стала развивать эту тему, потому что не хотела ее беспокоить. Однако я знала, что она соврала.

Глава 15

1957

Прошла где-то неделя с тех пор, как она, промокшая до нитки, появилась на моем пороге. В следующий раз я увидела Джоан в клубе под названием «Нефть». Все девочки ходили туда ужинать один раз в месяц; это стало своего рода традицией, которая началась с Дарлин. Она была там, конечно же, с Джоан, Сиэлой и еще с несколькими в конце столика. Томми остался дома с Рэем. Мы все сделали заказы – там готовили замечательные стейки с красной серединой – но, когда Филип, наш официант, остановился возле Джоан, она попросила шампанское.

– Мне сегодня не хочется есть. Я больше настроена на шампанское. Пожалуйста, одну бутылку, – проговорила она и блистательно нам улыбнулась. – Хочу угостить моих девочек чем-то особенным.

Филип был седовласым смышленым мужчиной. Он стал нашим официантом давно, с тех пор как мы начали туда ходить. Ему не нужно было спрашивать Джоан, какое шампанское она хочет. Самое дорогое.

– Какая щедрость! – воскликнула Дарлин, несмотря на то что мы уже пили коктейли, мартини, «Манхэттен», а те, кто был более сдержанным, – дайкири, стоявшие перед нами в ряд. Мне так захотелось закатить глаза. На Дарлин было белое платье с открытыми плечами, с золотистым блестящим поясом, ее шею украшало колье из жемчуга. Мне она напоминала змею, одну из неядовитых, с кольцами вокруг шеи.

Когда Филип проходил мимо меня, я обернулась.

– Мисс Фортиер тоже будет стейк. С кровью, – сказала я, и он кивнул.

Я обрадовалась, что мы так тихо договорились между собой.

Я пила дайкири, потому что Джоан приехала в ресторан уже под хмельком, а я хотела показать ей хороший пример. Впрочем, в этом не было особого смысла: Джоан уже выпила два мартини и продолжала пить, и этому не видно было ни конца ни края. Она знала меру, но иногда казалось, что она намеренно пытается напиться. Этот вечер стал именно таким случаем.

Все смотрели на нас. В это место приходили лишь в тех случаях, если хотели, чтобы их увидели. Думаю, мы так и поступали. Я имею в виду, хотели быть замеченными. Поход туда даже не обсуждался, не обсуждалось и место, где мы сядем. Дефилируя по залу, мы вызывали шепот и взгляды. Каждая из нас, но особенно Джоан. Она обязательно скажет каждому свои «привет», «как дела» и «давно не виделись». Джоан, естественно, наслаждалась всеобщим вниманием, как и все мы, но все хотели видеть именно Джоан. Ее недавняя интрижка, кажется, совсем не повлияла на ее репутацию; ни Дарлин, ни остальные девочки не упомянули этого. Джоан повезло.

– Она сегодня зажигает, – пробормотала Сиэла.

Я обернулась к ней, радуясь, что она не слышала, как я заказала Джоан стейк. Я понимала, что слишком сильно опекаю ее, ношусь с ней, как с ребенком. Но кому-то же нужно это делать.

Я улыбнулась, сделав глоток дайкири.

– Она просто счастлива, – сказала я. – Она так любит собираться вместе.

Сиэла покачала головой, посмотрела на меня секунду.

– Всем бы такую подругу, как ты, Сесе.

Джоан услышала последнее предложение.

– Всем такую подругу, как Сесе! Выпьем за это! – Она подняла свой мартини и чокнулась бокалами с Дарлин и Кенной, которые сидели по бокам от нее, пролила напиток и не удосужилась вытереть его со стола.

Затем они, совсем опьянев, шутили, смеялись и болтали ни о чем. Мне не было особо весело. Томми не хотел меня отпускать, как, кстати, и Рэй.

– Как всегда, Джоан зовет, – сказал он, когда я сообщила ему, что не могу отказаться. Джоан вновь стала сама собой с того дождливого дня на моей кухне, даже более яркой версией себя, но я все равно не смогла к ней привыкнуть.

Ее отсутствие в последние две недели изменило что-то внутри меня; как, в прочем, и все ее отлучки.

Мы с Сиэлой лениво болтали о детях, это было нашей запасной темой для разговора, когда вдруг Дарлин подняла тему развода Дэйзи Диллингуорт. Ситуация накалилась с прошлой недели – фотографии Эдвина Минтза и его пассии, покидающих спектакль на Бродвее, разместили в «Хрониках».

– Это как-то неправдоподобно, – сказала Дарлин. – Это совсем на нее не похоже. А теперь она пожинает плоды своих стараний, не так ли?

– Ну, наверняка так и есть, – пропела Джоан фальцетом, а Дарлин, прежде чем понять, что она смеется над ней, расплылась в улыбке.

– Могу поспорить, Дэйзи вернется сюда с ребенком, – сказала я в надежде разрядить напряженную паузу, повисшую за столом. – Ривер-Оукс – отличное место, чтобы вырастить ребенка. – Хотя я и говорила бессвязно, но на самом деле верила: Дэйзи нужно быть рядом с семьей. В месте, где они с ребенком не будут одиноки.

– А мне кажется, что Ривер-Оукс – это ад, если сравнивать с Нью-Йорком, – сказала Джоан. – А ребенок? Ему нужно остаться с папой в большом городе. По крайней мере там никому не будет дела до того, что он наполовину еврей.

Она с вызовом посмотрела на нас, будто ожидая услышать возражение. Казалось, ей было что еще добавить. Сказать нам, какие мы глупые, какими плоскими и ограниченными мы стали. Дарлин расхохоталась – лая, как нервный пудель.

– Ривер-Оукс не ад. – Я сделала паузу. Я ощущала, как весь столик наблюдает за тем, как я пытаюсь успокоиться. – И я думаю, что люди отнеслись бы с пониманием. Он ребенок, Нью-Йорк – не для него. Ему нужна мать. – Да, я не знала много или вообще сколько-нибудь евреев, но я знала Дэйзи. И также я знала, что Ривер-Оукс – намного более подходящее место для ребенка, чем чужой, грязный город.

Джоан подожгла сигарету и затянулась перед тем, как ответить:

– Разве? В некоторых культурах детей воспитывают вместе, целыми племенами. Целая тысяча людей, чтобы уложить тебя спать.

– Ты прочитала это в Национальном географическом журнале? – спросила я.

Джоан наклонила голову, оценивая то, что я сказала. Я обычно не давала сдачу.

– Да, да, прочитала.

Джоан сидела так, что не видела, как Сиэла закатывает глаза, а мне хотелось, чтобы она это видела. Мне хотелось, чтобы она знала, что разговоры о статьях, которые она читала, о местах, куда она хотела поехать, – все, что было нам не свойственно, нас раздражало.

– У нас были Дори и Иди, – продолжила она. – Они заменили нам матерей. Они были лучше наших матерей.

Я ахнула в удивлении от того, что она так невзначай упомянула Иди при всех этих людях. Какая-то часть меня хотела возразить Джоан, нагрубить ей, не оставить это просто так. Но большая часть меня просто хотела успокоить ее.

– Кажется, сложно справиться с тысячей родителей, не так ли? – беззаботно спросила я. – Целая тысяча.

Джоан ввинтила сигарету в пепельницу.

– Ох, Се, не будь такой занудой. Я просто дразнюсь.

И тут появилась армия официантов с белыми воротничками, ставя перед нами блюда, накрытые полусферическими серебряными крышками. Я услышала бормотание Джоан, когда снятые крышки обнажили наши кровавые стейки с жиром, сверкающим в свете горящих свечей.

– О, Фил, – сказала она с наигранным разочарованием. – Милый, я ведь не заказывала стейк. Забери его, хорошо? Отдай его тому, кто его заслуживает.

– Конечно, – сказал он. Когда он наклонился, чтобы забрать тарелку, я не выдержала.

– Нет, – сказала я. – Это не ошибка. Тебе нужно что-то съесть.

– Ты заказала мне стейк? – радостно спросила Джоан и расплылась в улыбке, которая пугала меня.

– Заказала. Тебе нужно что-то, чтобы впитать яд, правда? – Это старая шутка, так всегда говорила Сари перед тем, как мы шли куда-то на ночь, когда жили в Банке.

Джоан пялилась на меня, а я – на нее. Дарлин увлеченно перебирала жемчужины на колье; Кенна прижала руку ко рту, пытаясь скрыть улыбку. Я была в бешенстве от того, что Джоан отталкивает меня, вместо того чтобы попытаться порадовать меня. Она игнорировала всех нас, кроме Фортиеров, целых две недели! Никто из нас не мог позволить себе такое поведение: ни я, ни Сиэла, ни Кенна, ни Дарлин. Никто из нас, кроме Джоан. Я подумала о Рэе, который остался дома. О Томми, крепко спящем в своей колыбельке. Люди женятся и заводят детей не ради удовольствия, ради развлечений; они делают это, чтобы стать взрослыми, чтобы жить ради кого-то еще, помимо себя. Но это не о Джоан.

– Убери это, Фил, – потребовала она. И он убрал. Я посмотрела на него, когда он вытянул руку; другой официант молча накрыл тарелку серебряной крышкой; он удалил этот стейк подальше от Джоан, будто это ядерная угроза.

Затем все мы принялись за свои быстро остывающие ядерные угрозы; горячий вкусный жир становился холодным и резиновым.

Нужно было как-то разрядить обстановку. Но чтобы это сделала Джоан – нет, такого мы не дождались бы от нее и за тысячу лет. На самом деле, я думаю, она никогда этого не делала. Она обычно устраивала бардак, а не наводила порядок.

– Я, например, – сказала Сиэла, – жутко голодная. Тина закатила истерику днем, так что у меня совсем не было времени перекусить.

Она взяла золотую вилку и наколола на нее кусочек стейка.

– Выглядит вкусно. – Она попробовала мясо. – Так и есть.

Я была ей очень благодарна. Джоан и не посмотрела на меня, но повисшее в воздухе напряжение практически моментально рассеялось. Помог и алкоголь. Как и преждевременное окончание нашего вечера. Никто не хотел все испортить.

Мой стейк был со вкусом съеден. Спустя достаточно большое количество времени все разговорились, а я извинилась и пошла в уборную. Метрдотель, к счастью, был на перерыве, так что я, пытаясь не расплакаться, села на маленький парчовый диван. Я пыталась отвлечься от мыслей о Джоан, сфокусироваться на золотистых узорах.

Нужно было оставить ее в покое. Не нужно было заботиться о ней, переживать, устраивать представление.

Я подошла к зеркалу и открыла свой мятно-зеленый клатч, нащупала пудру и помаду. На мне было сетчатое платье с открытыми плечами. Я заказала его из Нью-Йорка; ни у кого здесь не будет такого как минимум еще сезон. Туфли подходили к наряду, они были на высоких каблуках, обтянутые мятно-зеленым шелком, как и мой клатч. Выходя из дома, я была девушкой на миллион, а теперь? Я ощущала себя ничем, никем. Мама говорила, что я достаточно хорошенькая, и я знала, как себя подать. Не один раз я представляла себе свою жизнь, если бы я была неотразимо красивой. Сиэла была почти такой же красивой, как Джоан, но ей чего-то не хватало – того особого, финального штриха. Дарлин, Кенна, все остальные – мы были просто хорошенькими. Ну, Дарлин была, как моя мама любила говорить, почти невзрачной, но она компенсировала это косметикой.

«А может, – подумала я, запудривая круги под глазами, – будь у меня другая форма лица, жизнь сложилась бы совершенно так же». Это было против моей природы – вести себя как Джоан. Но кто знает, возможно, красота изменила бы меня.

Дверь скрипнула, и я дежурно улыбнулась. Я ожидала увидеть метрдотеля, хотя надеялась, что это Джоан. Вместо того и другого я увидела Сиэлу.

– Привет, – сказала я ее отражению, когда она вошла и встала рядом со мной.

– Пустая трата денег, – сказала она, постучав пальцем по крану. – Подумай только, какие красивые золотые сережки ты могла купить вместо этого стейка.

Я засмеялась, хотя и не была в подходящем настроении.

– Прошу прощения за то, что устроила этот скандал, – сказала я.

– Разве это ты? – спросила Сиэла. – В смысле, устроила скандал?

– Нужно было думать головой.

Я рассматривала Сиэлу в зеркале, крепкую и белокурую, с небольшой экзотической ноткой в губах и глазах. Она смочила слюной палец и провела им по каждой из бровей. Она явно хотела что-то сказать. Именно поэтому она пришла сюда, разве не так? Но я не хотела говорить о Джоан. Сиэла все равно не поймет.

– Иногда, – начала Сиэла, – я пытаюсь представить себе твою жизнь. Служанка Джоан Фортиер. Могу себе представить, как это утомляет.

Выражение моего лица изменилось; я попыталась расслабиться, сгладить гримасу, но Сиэла все видела.

– Именно это люди обо мне говорят? – спросила я. – Это совсем не так. Я не служанка Джоан. Я ее подруга.

Сиэла посмотрела на мою руку. Я, не осознавая, теребила в руках пудреницу.

– Я не хотела обидеть тебя. Я просто хотела сказать… – Она засомневалась. – Я имела в виду, что иногда Джоан может быть жестокой. Возможно, «жестокая» – слишком сильное слово. Бестактная. Джоан может быть бестактной.

– Жестокой? Бестактной? Ты понятия не имеешь, какая Джоан на самом деле. Ты знаешь, как она добра с Томми? Она скрывает ту себя. Со мной она другая. – Я собрала содержимое своей сумочки. – Я знаю ее лучше всех на свете.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Тогда ничего не выдумывай, – сказала я. – Не выдумывай, что ты знаешь меня. Что знаешь Джоан.

Выражение лица Сиэлы было спокойным. Она никогда не раскрывала карт. Когда она вновь заговорила, я уже держалась за ручку двери.

– Знаешь, как она ведет себя сегодня? – Она махнула рукой в сторону чего-то за стенами туалета. В сторону Джоан.

Я хотела – мне нужно было – понять, о чем она думает.

– Она вела себя так же, когда вернулась из Голливуда.

– Ты имеешь в виду, когда она стала хьюстонской звездой? – Сиэла явно ей завидовала.

– Когда она была дикой, Сесе. Когда она не бывала трезвой и спала со всем, что движется.

– Когда она была молодой и красивой, – возразила я.

– Когда она измывалась над Хьюстоном.

– Называй это как хочешь. – Я слышала, как Сиэла что-то ответила, но я уже была за дверью.

Позже, тем же вечером, мы все вернулись в «Трилистник» и стояли на улице, у бассейна. Когда мы выходили из клуба, Сиэла извинилась, что ей нужно идти, я хотела поступить так же, но не сделала этого. Я смотрела, как Сиэла уходит, и немного ей завидовала: она не боялась пропустить что-то. Для меня же это было так: я знала, что меня ждет дома – мой спящий муж и ребенок. А вот что произойдет здесь, в огромном ночном мире, мне было неизвестно.

Когда Фред приехал за нами, Джоан заняла переднее сиденье, и для меня было загадкой, сделала ли она это специально, чтобы не сидеть возле меня, подумала ли об этом заранее или же это было свойственно лишь таким женщинам, как я, – что ж, я никогда не умела читать ее мысли.

У бассейна с зелеными маленькими свечками стояло около сотни человек. Я нерешительно общалась с друзьями Дарлин, которые подошли к нам.

– Жара просто невыносимая, – сказала женщина, которую, как я предполагала, звали Бетти. Она была полноватой и немного чванливой, но ее аристократический вид несколько портило то, что она втиснулась в платье размера на два меньше нужного. Существуют женщины, которые признают свой вес, например Кенна была слегка в теле, как Мэрилин Монро, – и те, которые не признают.

– Ты привыкнешь, – сказала я и зевнула. Я взглянула на свои миниатюрные часы. Три часа ночи. – Если позволите, мне нужно освежиться.

Но мне не нужно было освежиться. Мне нужно было освободить себя от пресных разговоров с пресными женщинами из Коннектикута. Я поискала взглядом в толпе Джоан, но не увидела ее. Наверное, она внутри, или же нарочно избегает меня, или ночь вновь занесла ее куда-то.

Мои ноги болели всю ночь, эту цену мы платим за красивые туфли. Было поздно, и я была пьяна, поэтому просто сняла их, села у края бассейна, аккуратно подняв подол платья, чтобы оно не касалось бетона, и погрузила ноги в ледяную воду. Я чуть не охнула, ощутив внезапное божественное облегчение.

И тут позади меня появилась Джоан. Прежде чем увидеть ее, я ее почувствовала. Я почувствовала ее запах, свойственное ей отсутствие парфюма. Иногда она использовала парфюм, иногда – нет. Я всегда это замечала. Невозможно описать чей-то запах, но я попробую: она пахла вчерашним цитрусом, водкой и пудрой ее матери.

– Я думала, что потеряла тебя, – сказала она, сев рядом. Она тоже сняла туфли и опустила ноги в воду. – Слава Иисусу, – воскликнула она, – это божественно!

– Я все время была здесь, – сказала я. – Ты не потеряла меня.

– Ради всего святого, Се. Я это и сказала. – Она была уставшей. – Не нужно было заказывать мне стейк.

– Это всего-навсего стейк. – У меня начали гореть щеки.

– Я не хотела его.

– Но тебе было необходимо его съесть.

– Разве? Странно, что ты лучше меня знаешь, что мне необходимо.

– Я и раньше заказывала тебе еду, – наконец сказала я.

Так и было. Еще месяц назад она не возражала.

– Возможно, я изменилась. – Она плюхнула ногами в воде, потушив свечку, проплывавшую неподалеку. – Быть может, изменились обстоятельства.

Я засмеялась:

– Обстоятельства не меняются. Я всегда здесь, а ты всегда там. Мы всегда посещаем подобные места ночью, вместо того чтобы спать.

Я хотела сказать еще кое-что, но не сделала этого: «Я всегда тебя жду».

Я ощутила чужое присутствие за спиной. Мужчина – я поняла это, не оборачиваясь.

– О, – сказала Джоан. Ее голос изменился: стал выше, веселее. – Снова ты!

– Я вернулся, – сказал он, и что-то в его манере меня пугало. Но, возможно, это изменится со временем.

Я поняла, что Джоан врала мне. Именно с этим мужчиной я видела ее в клубе «Трилистника», это тот самый старый друг, который должен был вернуться в Голливуд. Мужчина, который должен был исчезнуть навсегда.

Он помог Джоан встать. По сравнению с ним она казалась миниатюрной. Джоан не была маленькой, но он был выше даже Рэя. Джоан просто утонула в его объятиях. Он не был молод – лет сорок, – но у него были все те же русые волосы; большие, почти женские губы; и красноватый цвет кожи, который говорил о постоянном пребывании под солнцем или слишком большом количестве алкоголя. У него были бледные глаза.

– Это Сид, – сказала она и обняла его, стряхнув что-то с его плеча. Это правда: они были, как она сказала, старыми друзьями. Очевидно, что между ними было нечто большее. Они хорошо друг друга знали.

Он смотрел на меня сверху вниз. Я протянула руку вверх, чтобы поздороваться с ним, крепко сжала его руку на секунду-две.

– Приятно познакомиться, – рассеянно сказал он, и я поняла, что у него не было ни малейшего понятия, кто я такая. Просто одна из подруг Джоан.

Пока он держал мою руку, я четко поняла, что Сид за мужчина. От него исходили флюиды секса; хотя ему не было до меня дела, я ощущала его желание кожей.

– Ну что, пойдем? – спросила Джоан, и еще один элемент пазла встал на свое место. Она собиралась встретиться с ним здесь, хотела поехать с ним домой.

– Одну минуту, – сказал он и достал сигару. – Нужно это скурить.

Джоан рассмеялась. Как же меня это бесило: она звучала как сумасшедшая глупая девчонка.

– Ты сказала, что он уехал, – сказала я, как только Сид отошел на безопасное расстояние. Она пожала плечами; мне хотелось дать ей пощечину. – Ты сказала, что вы не спали. Нельзя сказать, чтобы я тебе поверила. Но зачем врать, Джоан? Зачем?

Мне было все равно, что я могу ее рассердить. Я хотела выяснить отношения.

Но когда Джоан заговорила, она не была злой. Она была грустной.

– Он уехал. А затем вернулся. – Она подняла руки.

– И каковы твои планы? Насчет него?

– Какого черта? Это слишком тебя заботит, Сесе. Как всегда.

Я сразу же подумала о том дне в школе, когда я увидела ее на стадионе с тем незнакомцем. Я смущенно посмотрела вниз.

– Я твоя подруга, – сказала я.

– Черт с тобой.

– Джоан! – Это был Сид, он звал ее, стоя у бара.

Ее грустный, уставший вид вмиг испарился. Она стала Джоан, которую все знают: всегда готовую повеселиться, выпить, потанцевать, поразвлечься. Я любила другую Джоан, ту Джоан, которая сидела глубоко внутри этой. Когда они ушли, я хотела прыгнуть в бассейн – и к черту платье.

Вместо этого я вынула ноги из бассейна и отряхнула их одну за другой. Медленно встала. Поискала в толпе Дарлин и Кенну. Раз уж Фред уехал с Джоан, нужно было искать другой способ добраться домой.

Я вздохнула. Мне хотелось, чтобы вернулась старая Джоан.

Глава 16

Наступил канун Нового года. Если говорить точнее, то это был рассвет, спустя неделю после рождественской вечеринки Фортиеров. 1951 год переходил в 1952-й. Рэй высадил нас у дома, и, попрощавшись со своим женихом, я стояла рядом с Джоан на нашей террасе, держа в руках бокал шампанского. Мы любовались солнечным светом на хьюстонском горизонте. Мы весело провели ночь. Все время рядом со мной был Рэй и, конечно же, наши друзья и вездесущие поклонники Джоан. Мы с ней наконец вернулись к прежним отношениям, которые были до ее отъезда. Для меня это значило обретение любимой подруги, которой можно доверить все на свете. И быть уверенной в том, что она все поймет.

– Ты счастлива? – спросила я ее.

– Счастлива?

– Сейчас, – объяснила я, – в этот миг.

Я очертила рукой круг над горизонтом.

– Столько всего можно увидеть.

Мне вдруг захотелось увидеть весь мир. Моего папу, мою бедную покойную маму – казалось, все они сейчас очень далеко.

Я повернулась к подруге и положила обе руки на ее голое предплечье. Под моими ладонями ее кожа казалась сухой.

Она с любопытством опустила взгляд на мои руки, затем посмотрела на меня.

– Джоан, – спросила я, – что происходило с тобой, когда ты уехала?

Медленно она показала на горизонт. Я тоже посмотрела. Я попыталась понять, куда она смотрит. Но все, что я видела, – это здания, упирающиеся в небо.

– Что происходило, Се? Многое.

Я ждала. Ждала этого момента с тех пор, как она вернулась.

– Я сбежала, а затем мама с папой забрали меня домой, потому что я была очень плохой девочкой.

Я чуть не топнула ногой от нетерпения.

– Нет, Джоан. Расскажи мне, что с тобой происходило.

– Не могу, – сказала она со слезами на глазах. – Я не знаю, как описать случившееся словами.

Мои пальцы сжали ее руку.

– Попытайся. Пожалуйста, попробуй.

Она кивнула и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Она не выглядела в эту секунду красивой или некрасивой; она просто была похожа на себя.

– Я думала, что мир за пределами Хьюстона будет другим, – сказала она. – Но это не так.

– Как это было?

– Я видела Ингрид Бергман.

– Правда? – спросила я. – Разве она не в Италии?

Она пожала плечами.

– Наверное, она вернулась ненадолго. Она заходила в кафе. А я сидела за маленьким столиком и пила капучино.

Капучино. Кафе. Ингрид Бергман, вернувшаяся из Италии. Я не могла понять, кого Джоан пытается обмануть: себя или меня. Вероятно, она видела женщину, похожую на Ингрид Бергман, ведь настоящую Ингрид Бергман изгнали из страны разъяренные люди, от сенаторов до домохозяек, за ее интрижку с Росселлини.

– Ты мне не веришь? – спросила Джоан. Она так хорошо меня знала!

– Нет, что ты, – начала оправдываться я. – Ты просто не рассказывала мне. Как она выглядела?

– Она была прекрасна, – незамедлительно ответила Джоан. – Конечно же. – Ее голос понизился до шепота: – Я бы хотела стать ею, Сесе.

– Ты хочешь быть Ингрид Бергман? Все ведь ее ненавидят.

– Но не в Италии. Могу поспорить, там ее все любят.

– Возможно.

– Ты не понимаешь. – Она облокотилась на спинку стула.

– Нет, я…

– У нее все хорошо. Могу поспорить, что она каждый вечер встречает дюжину новых, интересных людей, даже две дюжины. Могу поспорить, что ее дом – ее вилла! – вся в картинах. Могу поспорить, что жизнь захватывает ее настолько, что она едва успевает вздремнуть. По дороге в Лондон. Ест джелато в полночь у фонтана де Треви. Целует незнакомца на камеру.

Ее глаза сияли, и я все поняла.

– Многие мечтают стать знаменитыми, – сказала я. Она посмотрела на меня недоуменно. – В Голливуде, – продолжила я. – Но это просто удача, Джоан. Невероятная удача.

– Невероятная удача, – повторила Джоан. – В любом случае это неважно. – Она встала, легким движением сбросив с себя мои руки. – Это в прошлом.

Вне Хьюстона Джоан не была Джоан. Все остальные осознанно оставались здесь: мы понимали, кто мы есть, кому принадлежим.

Проблема заключалась в амбициях Джоан – рассеянных, сумасшедших. Но она успокоится. Мэри так считала, и я знала, что она права.

– Это было не так уж и давно. Ты бросила меня. – Казалось, я несколько месяцев ждала, чтобы сказать ей это.

Она, обдумывая мои слова, кивнула:

– Да, бросила. Но мы больше не девочки. Ты хочешь, чтобы я извинилась? Прости.

Не было похоже, что она говорит искренне. Было похоже, что она разозлилась, хотя как ей злиться на меня? Я не сделала ничего, разве что ждала. Преданно ждала.

– Ты думала обо мне, пока была там? – Я ненавидела себя за то, что задала этот вопрос, будто какой-то брошенный любовник. Но я не могла с собой ничего поделать.

– Думала, – сказала Джоан. – Конечно, думала.

– Но не так много, как я о тебе. – Эти слова слетели с моего языка, как приветствие.

Рука Джоан уже была на раздвижной стеклянной двери; скоро она снова уйдет, это лишь вопрос времени – через несколько минут, секунд.

– Это пройдет, когда ты выйдешь за Рэя, Се. Он любит тебя. Ты покинешь это место. Тебе необходимо его покинуть.

Глава 17

1957

Я проснулась субботним утром после ночи в «Нефти», я точно помнила, что мне снилась Джоан. Я была сонная и растерянная. Было уже пол-одиннадцатого, и я вышла из комнаты. Томми улыбался мне, играя мисками на кухонном полу. Моя головная боль была размером с Техас, а ощущение во рту можно было сравнить с махровым полотенцем.

– Привет, сладкий, – сказала я, наклоняясь, чтобы поцеловать его в лоб.

И Рэю:

– Мария?

– Стирает вещи.

– Вы завтракали?

Рэй взглянул на красные глянцевые часы, висящие над печкой.

– Мы с Томми встали три часа назад. Да, мы поели. Тосты. – В его голосе слышалось раздражение, но я предпочла проигнорировать это. Раз в год мне позволялось поспать дольше обычного. Я тоже, может быть, была злая. Мы всегда ели блинчики по выходным, но просить Рэя приготовить блинчики – это как просить президента, занявшего пост после Никсона, связать свитер. Мужчины тогда не занимались подобными вещами. Я знала, что мне повезло с тем, что Рэй любил возиться с Томми. Все женщины вокруг вечно жаловались, что их мужья не обращают внимания на собственных детей.

Я ненавидела, когда Рэй был не в духе. Обычно это ему не свойственно. Он был тихим с другими – особенно на вечеринках, – но со мной и Томми он был открытым, дружелюбным и добрым. Я не видела недостатков в характере Рэя Бьюкенена. У меня их было в избытке, а у него – ни одного. Возможно, именно поэтому я за него и вышла.

Я налила холодный кофе в ковш и поставила его на плиту. Я питала небольшую надежду, что мне звонила Джоан, а если и не звонила, то позвонит и загладит все, что произошло прошлой ночью. Слова Сиэлы – о том, что я служанка Джоан, – нитью пролегли сквозь мой уставший разум. Я подошла к маленькому желтому блокноту, который мы держали у телефона, украшенного синими птичками, и проверила, нет ли для меня новых сообщений.

– Она не звонила. – Рэй послюнил палец и перевернул страницу газеты.

– Кто не звонил?

– Твоя подруга, – сказал он. Меня раздражал его тон, насмешливый, неторопливый. – Великая Джоан Фортиер. – Он все еще не смотрел на меня. – Женщина, которая держит тебя где-то в клубе до половины четвертого утра, а затем занимает твои мысли весь следующий день. Женщина, о которой ты беспокоилась последние несколько недель, в то время как она где-то пропадала и непонятно чем занималась…

– Прекрати.

Томми поднял глаза на звук моего голоса и мрачно посмотрел на меня.

– Прекратить? – Рэй аккуратно положил газету на стол. Он был самым аккуратным мужчиной из всех, что я знала. Я была ошеломлена его злостью, его привлекательное лицо исказилось целой гаммой отдельных, безобразных противоречий. – Я прекращу. Но тогда, наверное, тебе тоже лучше прекратить. Прекрати себе представлять, будто тебе двадцать лет. У тебя дома ребенок, Се.

– Я хорошая мать. Хорошая жена. – Я пыталась говорить тише. Не хотела, чтобы Мария услышала разговор. Томми все еще с грустью смотрел на меня. Я натянуто улыбнулась ему. – И, кроме того, ты расстроил Томми.

– Не трогай Томми.

– Как ты смеешь? – сказала я, мой голос дрожал. – Тебе нравится Джоан, – сказала я. – Джоан – наша подруга.

Он засмеялся:

– Боже, Се, да при чем здесь Джоан! Все дело в тебе. Она сама разберется в своих делах. Она уже взрослая.

– Я ей нужна.

– В таком случае нужно было жениться на ней. – Он говорил очень грубо.

Я издала отрывистый смешок.

– Не говори глупости. И я правда нужна ей, – повторила я. – Я всегда была ей нужна.

– Ты нужна нам. Нужна Томми. – Томми повернул голову к Рэю. – И если говорить о Томми, то когда мы заведем второго ребенка? «Еще не время, еще не время». – Он передразнивал меня – я ненавижу, когда меня передразнивают. – А когда наступит это время, Се? Когда скажет Джоан?

– Мы заведем второго ребенка, – сказала я, – когда этот заговорит.

Рэй уставился на меня. Я зашла слишком далеко. Даже будучи такой разъяренной, я это понимала. Он встал, взял на руки Томми, державшего миску в своих маленьких, идеальных руках.

– Прямо при нем? – прошипел Рэй перед тем, как покинуть комнату.

Затрещал ковш; запах свежесваренного кофе заполнил кухню.

– Как все вовремя, – пробормотала я, вылив остатки кофе в чашку и добавив молоко. Я любила черный кофе, но мне нужно было, чтобы он быстро остыл и я смогла, выпив его, собраться с мыслями и понять, что именно я сделала не так.

Он весь день держал Томми подальше от меня. Кормил его обедом, ужином, купал его, читал сказку. В общем, делал все, что обычно делаю я, будто пытаясь показать мне, что не я одна могу заботиться о ребенке. Рэй никогда не проводил столько времени с Томми, кроме наших ежемесячных девичников. Но то, что Рэй справлялся со всеми моими делами, заставляло меня чувствовать себя бесполезной. Я была мамой Томми, женой Рэя – это то, ради чего я жила. Конечно, мне не нравилось то, что меня легко можно заменить.

Весь день я провела в спальне. Мне хотелось начать его сначала. Хотелось, чтобы прошлой ночи просто не было. Я подумала было позвонить Джоан, но сейчас она мне не сможет помочь. И в любом случае мне некому было признаться в некоторых вещах. В своих страхах, что с моим сыном что-то не так. Что муж ревнует меня к лучшей подруге. Что моя лучшая подруга уходит от меня на глазах и я не понимаю, в чем причина. Иногда Томми просыпался посреди ночи. Я шла к нему, брала на руки и снова укладывала спать. Я знала, что просыпается он, следуя каким-то животным инстинктам; Томми не плакал, не звал меня и даже не шатал кроватку. Его молчание было чем-то большим, чем просто тишина: казалось, он не хотел, чтобы его слышали. Я часто думала о том, как часто мои животные инстинкты подводили меня и я спала, пока Томми ждал меня. Я думала о своей матери, обвиняя ее в том, что Томми не говорит из-за недостатка тепла ко мне с ее стороны.

И вот теперь я произнесла то, что давно так и рвалось наружу. Мне казалось, что я бесповоротно изменила отношение Рэя ко мне. Я была в отчаянии. Позже в тот же день я стояла у окна и смотрела, как Рэй играет с Томми в песочнице.

Рэй дал Томми лопатку, а он взял ее, даже не подняв взгляда. Я не могла подумать, что буду изгнана из мира моего мужа и сына. Я прижалась лбом к стеклу и была готова взвыть.

Поздно вечером я нашла Рэя в его кабинете. Он пил скотч, перед ним лежала книга, которую он не читал.

– Прости, – сказала я. – За Томми.

Он взглянул на меня вполоборота.

– Не думаю, что Томми тебя понял, – наконец сказал он. – Он еще слишком мал. Он заговорит. Ему просто нужно немного больше времени.

– Я знаю. – В этот момент я правда поверила ему. Мне было так жаль, я чувствовала себя таким ничтожеством, что поверила бы во что угодно, что бы он ни сказал.

– Я больше не злюсь. Я просто не понимаю. – Он сделал глоток из стакана. Его лицо было расслаблено, и я подумала о том, как долго он уже пьет скотч.

Рэй всегда был таким понятным и чистым, но теперь мне стало интересно, чего я не знаю, как много секретов он скрывает от меня.

Я не хотела знать. Не хотела расстраиваться. Нужно было думать о том, как все исправить. Как разъяснить разницу между ними двумя.

Я хотела вернуться в ту ночь и вести себя по-другому: вести себя как Джоан. Какое мне дело до того, что она мало ест? Какое мне дело до того, что она не всегда самая хорошая, понимающая и вежливая? Если ей самой нет до этого дела.

– Не понимаешь чего? – спросила я.

– Не понимаю тебя.

Я подошла к нему. Встала возле него на колени, положила руку ему на грудь. Обычно я не бываю такой драматичной.

– Ты понимаешь меня, – сказала я. – Понимаешь лучше всех в мире.

Он слабо улыбнулся:

– Ты так думаешь?

Я положила руку ему на бедро. Секс с Рэем казался самой знакомой вещью в мире, как старый свитер. Я захотела, чтобы в эту ночь это было иначе. Я хотела вернуть его. Хоть разок я хотела стать для него другой женщиной. Я не хотела переживать.

Я расстегнула брюки Рэя еще до того, как успела подумать об этом. Внезапно я застеснялась, но сама мысль о том, что я могу быть робкой с мужчиной, с которым я с восемнадцати лет, меня захватывала. Рэй положил руку мне на лоб, и я подумала, что он хочет остановить меня, но затем поняла, что он просто убирает волосы с моего лица. Он хотел смотреть. Когда я взяла его в рот, он тяжело вздохнул.

– Боже, Се.

Я не хотела слышать свое имя. Не хотела открывать глаза и видеть кабинет Рэя во всей его заурядности. Я изо всех сил попыталась представить себе, что я где-то в другом месте. Он становился все больше и больше в моем рту, а я все меньше и меньше становилась собой. От происходящего у меня кружилась голова. Многообещающе.

На следующий день Рэй снова меня любил. Он был робок со мной, а я – с ним; мы не обсуждали случившееся в его кабинете и то, как это было необычно, но это чувство оставалось с нами весь день, будто хороший секс слегка тебя меняет. Возможно, он и правда нас поменял; может быть, секс и должен менять.

К счастью – к счастью! – он ушел на работу за документами, когда зазвонил телефон. Это была Мэри, как всегда, она говорила слишком громко.

Она сразу перешла к сути дела, это было в ее стиле.

– Ты, случайно, не видела Джоан в последнее время?

– Две ночи назад, – сказала я.

– Ох! – вздохнула она с облегчением. – И?

Я никогда не понимала, что именно Мэри хочет от меня услышать. Правду или версию, которая соответствовала бы ее представлению о Джоан – или, скорее, ее надеждам касательно Джоан. Когда мы жили в Банке, разве она хотела знать, что Джоан пила текилу из стаканов с соленым ободком и глотала старые обезболивающие мамы Дарлин?

– С ней было все в порядке, – сказала я спокойным голосом.

– В порядке?

– В порядке.

Пауза. Я услышала стук льда о стекло и поняла, что Мэри пьет чай: она всегда пила чай со льдом летом, горячий зимой, ну или как это можно назвать.

Она вздохнула:

– Я переживаю, Сесилья. Она постоянно где-то шатается и уже давно не звонила. Думаешь, мне стоит переживать?

Мэри никогда так быстро и легко не раскрывала карты. Никогда не позволяла себе быть столь уязвимой. Она что-то знала.

– О чем именно переживать?

– О, Сесилья. Я старая женщина с мужем, который почти меня не узнает. Я просто хочу знать, что моя дочь в порядке. Просто хочу знать, что она благоразумна.

Каково это – иметь мать, которая так о тебе волнуется? Я ощутила приступ ревности. А затем сочувствие – к Мэри. Возможно, мое сочувствие было замечено, а может, и нет. Мне было все равно.

– Она встречается с новым мужчиной, – сказала я. – Его зовут Сид.

Я услышала, как она вздыхает.

– Миссис Фортиер?

Тишина на другом конце провода. Я облокотилась на тумбочку, холодный пот выступил на моем лбу.

– Вы его знаете? – осмелилась спросить я.

В этот раз она ответила:

– Да. Это Сид Старк. – Она собралась с духом: – Знаю только о его репутации.

– А какая у него репутация?

– Хорошая, – неотчетливо сказала она, не дослушав мой вопрос. – Хорошая. А теперь я должна отпустить тебя, Сесилья. Благодарю за помощь. Как всегда.

Повесив трубку, я почувствовала, как кто-то дергает меня за юбку. Томми был достаточно терпеливым ребенком, чтобы дождаться окончания моего разговора и лишь затем начать требовать моего внимания. Я ощутила столь сильный прилив любви, что на глаза накатились слезы. Я взяла сына на руки и держала, ощущая его теплое дыхание у моей шеи, его сладкий аромат. Но я не могла ничего делать, пока ее нет.

Моего терпения хватило еще на один день. Во вторник я проснулась раньше обычного, чтобы испечь шоколадно-молочный пирог, который так любит Рэй. Вообще-то, я испекла два. К тому времени как проснулся Томми, пироги были уже в духовке. Я на скорую руку пожарила хрустящие драники и яйца; я идеально успевала по времени. Рэй спустился на кухню, держа в руке галстук, и нежно – даже чутко – поцеловал меня в щеку.

– Садись, – промямлила я, ощущая дрожь в ногах и наслаждаясь его запахом – лосьон после бритья, зубная паста, эфирные масла.

Он сел, и я поставила перед ним тарелку.

– Как в «Симпсонс»! – радостно сказал он. «Симпсонс» – это маленькое кафе, куда мы постоянно ходили завтракать сразу после женитьбы. – Вплоть до слегка подгоревших краев.

Небольшую тарелку я поставила перед Томми, который изучил еду, затем взял драник большим и указательным пальцами и аккуратно откусил кусочек.

Обычно его аккуратность беспокоила меня. Мне не нравилось, что Томми, в отличие от других детей, совершенно не приносил никаких неудобств. Но в этот момент его аккуратность была очаровательной; мы с Рэем вместе любовались сыном, получая удовольствие. Рэй засмеялся.

– А что это за запах? – спросил он. – Утренний десерт?

– Ну уж нет, – сказала я. – Это на обед.

– Только для меня? Без никакого повода? – Он поймал меня за бедра и усадил себе на колени.

– Только для тебя, – сказала я, позволив себе облокотиться на него. – Исключительно для тебя.

Пока Томми играл с поездом на полу, я покрыла коржи глазурью из сливочного крема и поставила пироги на этажерку для десертов, которую нам подарили на свадьбу. Тарелка вращалась на подставке, позволяя глазури застыть. Когда я приносила свои домашние десерты на встречи Юношеской лиги, девочки спрашивали, где я их купила.

– Ну вот, – сказала я и отошла на пару шагов, чтобы оценить результат: два пирога на бледно-зеленых блюдах. Пренебрегая верностью Рэю, я воткнула зубочистки в менее кривобокий и накрыла его фольгой.

Маленькая ручка дотронулась до моей лодыжки. Томми снизу жалобно смотрел на меня.

Оставив Томми дома с Марией, я снова пренебрегла верностью Рэю. И, хотя это казалось невозможным, Томми явно понял, что я делаю что-то, чего делать не должна. Какое Рэю дело, если я завезу один пирог в Эвергрин? Я задавалась этим вопросом по дороге к Фортиерам. Но, конечно, Рэю не все равно. Это разбило бы вдребезги то особое чувство, что образовалось между нами в субботний вечер. Но я себе пообещала, что он не узнает. Это невозможно, разве только если у него хорошо развито шестое чувство. Но это не так, ведь он мужчина.

Я направилась к боковой двери, как делала большую часть своей жизни. Я хотела проскользнуть внутрь и посмотреть, не занята ли Мэри, и если она свободна, то – что ж, дальше я не распланировала своих действий. Я хотела услышать, что Сид Старк – человек, по поводу которого не стоит переживать. Я легонько постучала в старинную дверь. Меня встретил Стюарт, он стоял без пиджака, его рукава были закатаны, из-за ворота рубашки торчала салфетка.

Он проследил за моим взглядом и медленно вытащил салфетку.

– Здравствуйте, миссис Бьюкенен. Я могу вам помочь?

– Простите, – нервно сказала я. – Я, видимо, прервала ваш обед. Я надеялась увидеть миссис Фортиер.

Я заметила, что Стюарт в ожидании вытянул руки.

Я посмотрела на них, затем на как всегда непроницаемое лицо Стюарта.

– Пирог? Угощение для Фортиеров? Пожалуйста, позвольте.

И прежде чем я успела что-то сделать, он забрал пирог.

– Я боюсь, миссис Фортиер ушла. С мистером Фортиером. Я передам, что вы приходили.

– Спасибо, – поблагодарила я, не зная, что еще сказать. Стюарт кивнул, и я заметила за его плечом маленький столик с накрытым обедом.

Он, почти незаметно, попытался закрыть собой обзор, но было слишком поздно. Я все увидела, несмотря на его усилия.

– Спасибо, – пятясь, повторила я, пока Стюарт закрывал дверь. – Простите за беспокойство.

Я села в машину и попыталась успокоиться. Я только что увидела лицо, которое не видела много лет. Дори. Она вернулась. Она появилась в то же время, когда и Сид. Это что-то значит. Наверняка.

Глава 18

1957

Сид Старк – это имя, как акула, нарезало круги в моей голове. Вместе с лицом Дори. И Джоан. Как всегда. Как и тогда, когда я впервые заметила пропажу Дори, много лет назад. Я сказала себе, что прислуга приходит и уходит. Отсутствие Дори и ее внезапное возвращение может вообще ничего не значить. Но одно я понимала: от меня что-то скрывают. Стюарт явно пытался скрыть от меня Дори, а Мэри явно знала Сида Старка и, услышав его имя, не смогла скрыть страх в голосе.

Не было никаких доказательств, что эти события связаны между собой, но все начинало быть похожим на обман.

В среду я позвонила Сиэле.

– Прости за ту ночь, – сразу же сказала я насчет той ситуации в клубе. – Я была немного выпившая.

– Так вот как это теперь называется? – спросила она, но сразу же смягчилась. – Все хорошо. Думаю, все мы иногда бываем немного «выпившими».

Казалось, она удивилась, когда я предложила привезти Томми.

– Чтобы поиграть с Тиной?

– Ммм, да, – сказала я, – если только у тебя нет еще одного ребенка, о котором я не знаю.

Она засмеялась. Я смутила ее. Тина и Томми никогда не играли вместе, потому что я этого не хотела. Я знала, что сыну нужно почаще находиться среди других детей, и он находился – по вторникам, когда у меня был выходной. Няня отводила его в центр города, к детям, чьих матерей я никогда не увижу. Вторники были моими ленивыми днями, когда я носила брюки из прошлого сезона и немного украшений.

– Тина обрадуется. Она любит маленьких мальчиков, я тебе говорила? В миллион раз больше, чем девочек. Вся в маму! – Она засмеялась.

Сиэла может быть колючей, но может быть и доброй, вежливой: ее общество было приятным. У нее не было ни глупой агрессии Дарлин, ни беззаботности Джоан. Тогда, по телефону, я ощутила огромную благодарность к ней.

– Я этого не знала, но надеюсь, что Томми подойдет.

Я тогда сказала немного не так. Мне было все равно, куда отвезти Томми – в центр города или в другое место: ему не нравились другие дети. Не то чтобы они его раздражали – это значило бы, что у него есть какие-то предпочтения. Он просто игнорировал их, играя в одиночестве, и долго, осторожно смотрел на тех, кто подходил к нему.

Тина была крохотным ангелочком с розовыми щечками и достаточным словарным запасом, чтобы спросить маму о том, почему Томми такой молчаливый.

– Никто не говорит так много, как ты, куколка, – сказала Сиэла, пытаясь быть доброй, но для меня эти слова были как пощечина.

– Он стесняется, – объяснила я, немного подталкивая вперед Томми, который приклеился к моей коленке и держал руку во рту. – Дома он намного общительнее. – Полная ложь, хорошо, что безобидная.

Мы с Сиэлой сидели в детской Тины под вентилятором, работавшим на полную мощность.

Детская была украшена, как комната в замке. В розовом замке, где живут принцессы, нарисованные на стенах: вот принцесса исполняет желание ребенка, очень похожего на Тину; вот пролетает над цветочным полем и ребенком, очень похожим на Тину; вот парит возле ребенка, очень похожего на Тину.

– Боже, – сказала я, когда мы поднялись по лестнице. Сиэла включила свет, и я смогла рассмотреть комнату. – Немного жутковато, тебе так не кажется?

Я сразу же пожалела о том, что сказала это. Однако Сиэла легко восприняла мой комментарий, посмеявшись, чем сняла мое напряжение. Но я бы не сказала, что она согласна со мной.

– Мы немного перестарались, но как ты думаешь, разве не для этого нужны дети? Чтобы стараться?

Я посмотрела на Томми, стоявшего вплотную ко мне. То, как близко сыну нужно было находиться возле меня, в равной мере поражало и расстраивало. Я пыталась отучить Томми от этой привычки, но иногда было слишком сложно отказать ему в столь простой вещи. Вместо того чтобы поднять его на руки, я взяла его за руку и повела к игрушечной кухне, где играла Тина. У меня не было и надежды, что они будут играть вместе, но я взяла с собой кубики, чтобы Томми увлеченно складывал их, пока Тина будет играть на крохотной кухне. Чтобы неопытному глазу казалось, что мальчик и девочка весело играют вместе.

Мы обсуждали младшую сестру Дарлин, Эди, которая улетает в Майами ради ринопластики.

– Бедняжка, – сказала Сиэла, – ей это необходимо.

Мы обсуждали соседей Сиэлы, женщину по имени Бьютон, которая недавно застукала мужа с домработницей.

– Классика, – подмигивая, сказала Сиэла.

Мы обсуждали новый дом, который строят в северной части Ривер-Оукс. Он будет занимать около двух тысяч квадратных метров.

– Чудовищное сооружение, – сказала я, – хотя я не отказалась бы пожить там.

Мы не обсуждали Джоан. Эта тема была под запретом, особенно теперь, когда на прошлой неделе Сиэла осуждала ее. У каждой из нас была своя пограничная черта: Сиэла, например, не переносит сплетен о своем отце, ну а Джоан – это мой предел.

– Как Рэй? – спросила Сиэла. – Джей Поттер говорит, что он уверенно идет к должности директора. – Она улыбнулась, чтобы я не подумала, что она завидует. Наши мужья работали на «Шелл», но в разных отделах.

– Да, – незамедлительно ответила я, – он любит свою работу.

Меня удивило, как много Сиэла знает. Я ценила то, что Рэй много работает, но предпочитала не вдаваться в подробности. Я знала, что он работает на арендованных нефтяных участках для «Шелл»; я знала, что у него очень загруженные четверги, потому что по четвергам его компания заключает сделки, в эти дни Рэй поздно возвращается домой. В эти вечера ко мне приезжала Джоан или я с Томми ходила к ней.

Сиэла кивнула, и я поняла, что не отказалась бы от бокала вина или коктейля, хотя было и слишком рано для этого. «Кровавую Мэри» или «Мимозу», если бы мы были в ресторане, но это было не так. Нужно ехать домой. Томми совсем не обидел Тину своим отсутствием интереса; они тихонько играли: Тина успокаивала куклу, которую жарила на игрушечной сковороде, а Томми складывал кубики.

Я хотела уйти до того, как Сиэла скажет что-то о Томми или, еще хуже, это сделает Тина. «Этот мальчик странный, мамуля!» – указывая на Томми, сказал один карапуз, когда я забирала его из садика в один из вторников. Мама шикнула на сына и посмотрела на меня с сочувствием – худшее, что она могла сделать. Я пыталась не подавать виду.

– Ты знаешь Сида Старка? – спросила я.

Даже если Сиэлу что-то очень интересовало, она умела надеть маску и не показать ни единой эмоции.

– Ах, – наконец сказала она и прижала палец к губам. – Ах, Джоан.

Она видела меня насквозь, как одну из тех аквариумных рыбок в ресторане в центре, которых так любил Томми.

– У них нет костей, – любила говорить я, – и очень маленькие мозги.

Я была благодарна Сиэле. Она не озвучивает то, о чем мы обе думали: то, что цель моего визита к подруге, к которой я раньше не проявляла особого интереса, вдруг стала абсолютно очевидной. Я не могла вспомнить, когда я последний раз была у Сиэлы дома, – просто так, не на вечеринке, без алкоголя и девочек.

– Не хочу тебя разочаровывать, – сказала она, – но я ничего не знаю о Сиде Старке. Кроме того, что он встречается с Джоан. Впрочем, его имя мне нравится. Хоть что-то хорошее.

– Ох. – Я вытерла влажные ладони – я нервничала – о юбку.

– Не все мы, – продолжила она, – живем одной лишь личной жизнью Джоан. – Ее тон был радостным, но слова ранили. – Прости, я не хотела быть такой стервой. Кажется, ты переживаешь. В смысле, ты всегда переживаешь о Джоан. Например, в прошлую пятницу в «Нефти». – Она колко взглянула на меня.

Это правда. Я всегда переживала о Джоан. Но мне не стало легче оттого, что Сиэла ничего не знает о Сиде, как должно было бы быть. Я лишь стала переживать еще больше.

– Я не знаю, – сказала я. – Кажется, он хорошо к ней относится.

Сиэла засмеялась:

– Я понятия не имею, что он за мужчина, но, естественно, он хорошо к ней относится. С чего бы ему плохо к ней относиться? У нее есть то, что ему нужно.

– И что же ему нужно от Джоан? – спросила я.

Томми осторожно подошел ко мне с кубиком в руке. Я, радуясь, что он рядом, прижала его к себе.

– А ты как думаешь, Сесе? – В ее голосе слышалась редкая нотка сомнения.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – сказала я. Мои щеки пылали. Никто не использовал Джоан – с чего Сиэла это взяла?

Сиэла обернулась, чтобы проверить, чем занимается Тина; блеск загорелой кожи, недвижимый шлем белокурых волос. Можно было увидеть ее маленькие бриллиантовые сережки сквозь волосы. По размеру и количеству бриллиантов можно было легко определить наше финансовое состояние, заработок наших мужей. Были ли они размером с арахис или грецкий орех? Браслет? Ожерелье? Как низко оно свисает между наших грудей? Я ощущала собственные уши. На мне были солнцевидные гранаты, почти что бижутерия.

Иногда постоянное соревнование друг с другом утомляло. Дистанция была длинной и сложной. Сиэла снова обернулась ко мне.

– У Джоан есть кое-что, чего все мы хотим, правда? Разве не в этом ее изюминка? Она заставляет хотеть стать ею. Или хотя бы просто быть рядом с ней, – добавила она.

– Никакой изюминки, – сказала я. – Она просто Джоан.

– Ты на самом деле считаешь ее такой невинной?

– Да, считаю! – сказала я. – Я…

Сиэла подняла руку, маленькие золотые часики сползли по руке.

– Я не хотела тебя обидеть. Я просто хочу сказать, что несложно понять, почему любой мужчина не прочь встречаться с такой женщиной, как Джоан. Недолго. С ней весело, не так ли? И она ничего не будет требовать. – Она подняла брови. – Мы все хотим быть свободной, как Джоан! Свободной, как птица. Я едва помню себя до Тины. Даже не могу себе представить, каково это – встречаться с кем-то. Не могу себе представить другую жизнь. – И она очертила рукой комнату, ужасную роспись с принцессами, маленькую Тину, которая складывала кубики Томми в печку; Томми, который сидел у меня на коленях, держа руку во рту.

– А ты можешь? – спросила она.

Проблема была в том, что я могла. Я могла себе представить чужую жизнь. Я не хотела становиться Джоан, но было бы ложью сказать, что ее жизнь не прекрасна, не идеальна – в разных ее аспектах.

По пути домой я остановилась у кофейни и купила мороженое. Мы сели у прилавка.

– Потому что ты хорошо себя вел, – пояснила я Томми.

Естественно, для меня никакого мороженого; наступило лето, сезон сарафанов с подчеркнутой талией и едва заметных бикини. Я смотрела, как Томми неуклюже кладет ложку в рот. Я никогда не перестану волноваться за него. И если у нас будет второй ребенок, как хочет Рэй, то, безусловно, я буду постоянно волноваться и за него. Странная вещь – понимать, что будешь волноваться о ребенке, который еще не существует. О фантомном ребенке.

Рэй всегда может уйти. Мужчины постоянно так делают. У меня не было причин опасаться этого, и, кстати, его верность была одной из главных причин моей гордости. Я, в отличие от моей мамы, выбрала мужчину, ориентированного на семью. В браке определенно были свои прелести, и я ни о чем не жалела, но иногда это превращалось в длинную, бесконечную рутину. Иногда эта рутина была приятной, когда мы с Рэем находились на одной странице, когда наша жизнь протекала именно так, как мы хотели; а иногда она становилась печальной и депрессивной. И никогда нельзя было предугадать, что будет дальше. Мы были так молоды. Можно ли назвать наш брак счастливым? Я тогда постоянно задавалась этим вопросом. Лишь время покажет. Брак тогда, похоже, избрал выжидательную тактику: будет ли он счастливым? В какой момент нашей жизни люди смогут сказать: «Бьюкенены – счастливая семья»? Или «В этой семье явно есть проблемы»? Не существовало ничего среднего; люди никогда не говорили: «Ну, они просто любят друг друга; они не жалеют о принятом решении, но и не черпают радость в общении друг с другом».

Стеклянное блюдце Томми загремело о стол. У меня ребенок – катастрофа. Стоило мне на секунду отвлечься, как его щеки, руки и футболка были в шоколадном сиропе. Теперь он испачкает машину.

– Томми, – укоризненно сказала я.

Он внимательно поднял глаза, ложка балансировала в его ручке.

Прямо сейчас Джоан спит или возле бассейна, или в постели с Сидом Старком. Прямо сейчас я бы с удовольствием поменялась с ней местами.

На следующий же день я поехала к Джоан. Думаете, я могла ждать, пока Джоан придет сама? Нет. По крайней мере я здраво понимала, на что я способна, а на что – нет. Я могла хранить секреты. Была способна на огромную верность. Мне была свойственна честность, чуждая многим людям. Но я не была терпелива. Я не умела абстрагироваться от волнующих меня вещей. Мысли о людях, которых я любила, постоянно вертелись у меня в голове. Они были со мною везде: дома, когда я после кофейни укладывала Томми спать; в супермаркете, когда покупала продукты из списка, которые Мария забыла взять; в химчистке, откуда я забирала костюмы Рэя; снова дома.

Я подождала до обеда. Дорога от моего дома до ее была короткой – три минуты, максимум четыре, – а мир, по которому я ехала в своей машине, был спокойным – лишь на обочине у распылителя воды играл ребенок, садовник подстригал изгородь. Было слишком жарко. Я ехала с опущенным окном, но даже ветер был похож не на ветер, а на сухую, беспокойную волну воздуха. Я могла включить кондиционер – наша машина была из первых автомобилей с кондиционером, – но тогда температура становилась какой-то неестественной, будто я где-то в тундре.

Выйдя из машины, я была уже насквозь мокрая.

Я прошла вдоль дома, оценивая клумбы с гортензиями и индийской сиренью, на которые Джоан было плевать; я надеялась увидеть Джоан и избежать встречи с Сари.

Железный забор, окружающий бассейн и задний двор Джоан, был массивным, так что репортерам, вечно рыскающим вокруг дома, тут было нечего делать. Забор установили на следующий же день после одного инцидента, когда в прессе появилась неподобающая фотография.

Я знала, где лежит ключ от ворот, но, нарезая круги вокруг сада, служащего прикрытием для забора, я заметила, что они приоткрыты. Все, что я сперва увидела, – это ногу Джоан: ее накрашенные ногти и на удивление плоскую стопу. (Разве все не думают, что стопы Джоан Фортиер идеальные – маленькие и выгнутые? На самом деле они среднего размера, плоские и немного широкие.) Затем ее икру, блестящую от масла. Ну а потом уже всю остальную Джоан. Она была голая, как младенец, ее тело блестело от масла. Я почувствовала запах – кокосовый, тропический – и расстроилась по непонятной мне причине.

Она ненавидела следы от купальника. Впрочем, как и все мы, но мы более осмотрительно выбирали, как и где загорать. Мы не снимали нижнюю часть купальника. Мы загорали на животах, осторожно снимая верх и оставляя его на шее, чтобы, если подойдет незнакомец, быстро надеть обратно.

Но я ведь не незнакомец. И все же было бы намного лучше, если бы Джоан была более скромной. Я видела ее голой так много раз, что невозможно посчитать, даже если захотеть; я знала все этапы развития ее тела – от маленькой девочки до взрослой женщины; я знала ее худые загорелые бедра; волосы на лобке, на удивление, более темные и грубые, чем можно было себе представить; длинное, крепкое туловище и тяжелую, некрасивую грудь. Джоан просто необходимо было поддерживать грудь бюстгальтером, чтобы сделать ее красивой.

Наверное, с помощью груди и стоп Бог напоминал Джоан Фортиер о том, что она смертная.

Джоан не было до этого дела. Она никогда не получала особого удовольствия от своей красоты. В то время как я с нетерпением раскрывала каждый новый выпуск «Городского глашатая», пролистывала все скучные разделы, желая поскорее увидеть фотографию, на которой Джоан так и светилась красотой, держа за руку какого-то мужчину (впрочем, ей всегда удавалось выглядеть так, будто это мужчина держится за нее), Джоан лишь изредка смотрела на них.

– Вот мама обрадуется, – бурчала она. – Это она выбрала платье.

Ее вид, голый, более худой, чем я видела в последний раз, и высокий бокал с чем-то прозрачным в ее руке переменили что-то внутри меня. Мне хотелось дать ей пощечину, наорать на нее, приказать ей одеться и перестать вести себя как подросток. Но также мне хотелось смотреть на нее, стоять и просто наблюдать за той Джоан, какой я ее никогда не видела: сонной и незащищенной.

Я проскользнула в ворота, и Джоан пошевелилась. На ней были темные очки – кошачий глаз.

– Се, – пробормотала она. – Заходи, присаживайся.

Она похлопала рукой возле себя, но я взяла стул и, разгладив юбку, села в нескольких метрах от нее.

Она привстала, посмотрела, как я думала, на меня, но точно понять, куда устремлен ее взгляд, когда она в очках, было невозможно. Она засмеялась и прикрылась сложенным полотенцем. Наверняка полотенце оставила Сари – Джоан закутала им талию.

– Я голая, как дурочка, да? Но я никого не ждала. – По тому, как она это сказала, я поняла, что она не злится, и ощутила настолько искреннее и моментальное облегчение, что чуть не заплакала. Она не злится.

– Жарко, как в печке, – сказала я. – Даже жарче. Ты сгоришь.

Ее ленивая улыбка сбила меня с толку.

– О нет, – возразила она, – я не сгорю. Ты ведь знаешь, я поджариваюсь до хрустящей корочки, но никогда не позволяю солнцу обжечь меня.

Возле Джоан стоял столик с полупустыми бокалами и пепельницами. Большая бутылка шампанского полулежала в кресле, как человек.

Я закрыла глаза. Джоан развлекалась с Сидом. Прошлой ночью, позапрошлой – какая разница?

«Куколка, – представила я себе голос Сида, – несколько моих друзей просто мечтают с тобой познакомиться».

– Где Сари? – спросила я.

– Сари?

– Сари, твоя горничная. Женщина, которая не покидала тебя со времен Банки.

– Банка, – сказала Джоан. – Совсем забыла, как ты называла наш пентхаус. Никогда не любила это название.

– Это Сиэла придумала, – сказала я. – Оно просто прилипло… – Я осеклась.

– Всегда было каким-то бессмысленным, – продолжила Джоан, будто я ничего не говорила. – Нас ведь там никто не видел. – Она сделала паузу. – Бабочки в банке, – продолжила она свои размышления звучным голосом.

В этом и заключался наш замысел. Особенно это касалось Джоан.

– Красивые жучки, замурованные в банке. А я думала, что мы – мамины экспонаты.

Иногда между нами это возникало – будто Джоан читает мои мысли, а я читаю ее.

– Да, – медленно проговорила я, – думаю, так и было. Точнее, только ты.

Она засмеялась, ее грудь дергалась вместе с плечами. Один сосок был сморщенным, а второй – гладким, как стекло. Я отвернулась.

– Я просто пришла посмотреть, все ли в порядке. Хотела узнать больше о Сиде. – Ну вот. Я сказала это. Нельзя было взять слова обратно; его имя витало между нами.

– Я отправила Сари домой, – наконец сказала Джоан.

– Выходной?

– Конечно. Выходной.

– Она бы этого не одобрила. – Я сделала жест рукой в сторону беспорядка позади Джоан и той бутылки шампанского, которая, как ребенок, лежала в кресле. Я уж не стала упоминать беззаботную наготу Джоан.

– Нет, – с улыбкой сказала Джоан. – В этом вы похожи. – Она приподняла очки и отчаянно зажмурилась, как какой-то подземный зверек. – Боже, как ярко.

Я встала. Мне все это надоело, надоело сидеть и притворяться.

– Томми скучает по тебе, – произнесла я. – И я скучаю.

Я смотрела, как Джоан постепенно привыкает к солнцу.

– Но я здесь, – сказала она. – Я никуда не уехала.

– Однако ты пропала.

– Се! – Она встала, ее полотенце упало на землю. – Прекрати.

Мое внимание отвлекла фигура на заднем плане: Сид, который шел по дому. Он тоже был голый; его нагота поражала и пугала меня. Его силуэт был мускулистым и широким. Разве может кто-то одновременно отталкивать и привлекать? Казалось, я ощущала его обаяние сквозь дверь. Наверное, Джоан ощущала то же самое.

Глава 19

Одной январской ночью 1952 года, когда с момента возвращения Джоан прошел почти год, занавес опустился. Пришло время.

Я была истощена, это была такая усталость, которая превращает тебя в зомби. В этом году Джоан редко спала, как и я. Я никогда не увлекалась наркотиками, а вот Джоан приобрела эту привычку в Калифорнии. В основном это были лекарства – я так думала, после того как нашла небольшую баночку в ее бельевом ящике.

Я всегда пыталась следить за ней. Я была рядом с ней так долго, как только могла, пока не теряла ее в толпе на вечеринке или в клубе, и тогда я шла за Фредом – и мы вместе с ним ездили от места к месту в тусклом свете ночного Хьюстона, пока не находили ее.

Мне не всегда удавалось присматривать за ней. Это было просто невозможно: Джоан постоянно пыталась исчезнуть.

Это был воскресный вечер. Ничего особенного. Я надеялась, что Джоан вернется пораньше, а Сари сделает нам сэндвичи с ветчиной. Мы останемся дома и посмотрим «Шоу Эда Салливана». Вместо этого мы поехали к Сэму, в центр. Когда Фред придерживал для нас дверь и мы выходили из машины, я молилась, чтобы Джоан захотела поехать домой пораньше, ну, во всяком случае, хотя бы до восхода солнца.

Но как только мы зашли к Сэму, я поняла, что уйдем мы отсюда нескоро. Ночь была шумной, воздух – прокуренным, а комната освещалась свечками и кончиками сигарет.

Вышел Сэм, чтобы встретить нас. На нем был блестящий серый костюм; волосы гладко зачесаны назад. Это был полный, суетливый молодой человек, зацикленный на себе, и его клуб был таким же: возле столов лежали нетронутые салфетки, а окурки валялись вокруг пепельниц.

– Джоан, – сказал он и поцеловал ей руку. На ее левой руке красовался подарок от папы – коктейльное колечко с рубином и жемчугом в форме капли.

– Сесе, – сказал он и, никуда не торопясь, подождал, пока я подам ему руку. Будто мысль о том, что я могу не подать руку, была недопустимой. В те дни мужчины могли свободно трогать женщин. Мне повезло, что это оказалась лишь моя рука, а не щека, лоб или губы. Мне не очень нравилось, когда меня целуют мужчины. Конечно, я любила прикосновения Рэя, но это все.

А вот Джоан, кажется, никогда против этого не возражала. Однажды я подняла эту тему, но у нее на этот счет было свое мнение.

– Губы – это просто кожа, – сказала она.

– А пенис? Я полагаю, это тоже кожа?

Она беззаботно засмеялась:

– Это все кожа. Хотя некоторая кожа приятнее другой.

Той ночью Сэм сопровождал нас в клубе, я шла рядом с ним, а Джоан – немного позади. На нас оборачивались женщины; в их взглядах было что-то холодное. Мужчины сидели, облокотившись, курили сигареты и оценивающе смотрели, будто Джоан – напиток, который они заказали. Как же меня все это раздражало! Сэм говорил о чем-то совершенно отвлеченном. Наконец мы остановились у столика возле лестницы, где были представлены незнакомому мужчине из Остина; когда мы подошли, он разговаривал с Дарлин.

– Твои волосы? – удивилась я. – Ты подстриглась.

Она обрезала как минимум восемь сантиметров.

– Приму это за комплимент. Мне нужно еще выпить. – Дарлин вздохнула и наклонила голову в сторону Джоан, которая теперь завладела вниманием мужчины из Остина. Я не сочла нужным запоминать его имя. Я удивилась, встретив здесь Дарлин. Мы дружили со школы – Джоан, я, Сиэла, Кенна, Дарлин – и большую часть времени гуляли вместе. Но я прекрасно понимала, почему такой девушке, как Дарлин, у которой не было ни внешних данных, ни обаяния, сложно находиться в одной компании с такой девушкой, как Джоан. Я уже не помню, почему Рэя не было с нами той ночью. Возможно, он работал. Несмотря на то что его тогда не было, я помню, как думала о том, что получила свое место под солнцем. После всех потрясений моей юности жизнь преподнесла мне приятный сюрприз. Джоан вернулась, я обручена и первая из нашей компании выйду замуж.

– Я не знала, что встречу тут тебя сегодня, – сказала я Дарлин.

Как бы там ни было, я была рада видеть ее. Теперь я могла провести ночь, болтая с ней ни о чем, вместо того чтобы хвостиком таскаться за Джоан. Джоан пребывала в постоянном движении, она металась от одного человека к другому, и это свидетельствовало о том, что ей ни с кем не интересно. (В конце вечера, на заднем сиденье машины, Джоан часто жаловалась, какие же все скучные: «Вода, вода, везде сплошная вода и ничегошеньки интересного».)

– И вот, – сказала Дарлин, – я здесь.

Она подняла руку, подзывая официанта, и кивнула на пустой бокал из-под шампанского. Спустя тридцать секунд перед ней стоял новый бокал, как и передо мной.

– Комплименты от Сэма, – сказал официант, поставив последний бокал перед Джоан.

Дарлин сделала гримасу; Сэм не передал ей комплиментов с помощью шампанского. А с чего бы ему это делать? Очень большая вероятность, что на улице ждет фотограф, готовый сделать снимок Джоан. Ну а у Дарлин есть шанс появиться в газете, только если она окажется рядом с Джоан – в правильном месте в правильное время. Джоан, слушая мужчину из Остина, легко кивнула официанту, вмешавшемуся в беседу. Дарлин пялилась на Джоан, а мне было просто ее жаль.

– Она притворяется, – сказала я. – На самом деле он ей не интересен.

И это была правда: спустя пять минут Джоан ушла к другому столику, оставив мужчину из Остина наедине с мыслями о том, светит ли ему хотя какой-то шанс с Джоан Фортиер. «Нет», – сказала бы я ему, если бы он спросил. У него не было шансов.

Дарлин фыркнула:

– Думаешь, я сама не знаю?

Она сделала большой глоток шампанского; от ее помады на бокале остался жирный, отчетливый след. Я подумала, что она, должно быть, весьма пьяна, если позволила себе оставить такой след на бокале.

Через полгода Дарлин встретит своего мужа, мужчину, старше ее на пятнадцать лет, чья работа заключалась в том, чтобы лишь управлять своим состоянием. Дарлин будет счастлива, впервые в жизни – во всяком случае, именно это она сказала нам. «Я по-настоящему счастлива, впервые в жизни!»

Но тогда она была девочкой второго плана, сидящей в ночном клубе и ждущей свою любовь.

– Как Мики? – спросила я в надежде сменить тему разговора. Мики – это парень, с которым она встречалась несколько недель. Дарлин была достаточно пьяна, так что отвлечь ее было и очень легко, и одновременно очень сложно.

– Мики. – Она снова фыркнула. – Его здесь нет, не так ли?

Я ощутила теплую руку на своем плече и почувствовала запах «Chanel № 5».

– Сесе, – сказала Сиэла, появившись в поле зрения. – Не думала, что увижу тебя здесь.

У меня горели щеки. Сиэла грациозно села на место Джоан.

– Вы все здесь? – спросила я. Хуже всего было то, что, скорее всего, это был план Сиэлы. Она ведь значила больше, чем Дарлин. Я попыталась поймать взгляд Джоан, но она не смотрела на меня. Как она отнесется к тому, что девочки решили провести ночь без нас? Точнее, без нее. – И Кенна тоже?

Сиэла открыла клатч из кожи аллигатора, достала маленькую пудреницу и демонстративно поправила идеально уложенные волосы.

– Кенну я только что отправила домой на такси. Она сегодня слегка переборщила с весельем. – Она закатила глаза и засмеялась. – Мы бы пригласили вас, но я думала, что у Джоан другие планы.

Она подожгла сигарету, выдохнула через плечо и немного наигранно гламурно прокашлялась. Она врала, и мы обе это понимали. У Джоан никогда не было планов. А Сиэла курила с двенадцати лет. Дым лишь успокаивает горло.

В декабрьском выпуске «Ридерз Дайджест» вышла теперь уже знаменитая статья «Рак от блока сигарет». И хотя с тех пор мы стали опасаться курения, никто не бросил вредной привычки. Но теперь курение приносило простое, чистое удовольствие.

Я тоже подожгла сигарету. Казалось, Сиэла не расстроилась, что мы здесь. Но она и не показала бы этого. Она всегда отличалась благородными манерами. Никогда невозможно понять, о чем она думает.

– Я хочу знать, – сказала она, с улыбкой наклонившись ко мне; но нет, она просто тянулась к пепельнице, – когда же великая Джоан Фортиер успевает спать?!

Я посмотрела на Джоан; даже если бы она и услышала свое имя, все равно не показала бы этого.

– Да, – сказала Дарлин, поджигая свою сигарету о сигарету Сиэлы. – Мне тоже это интересно.

Правда заключалась в том, что Джоан никогда не спала. Правда заключалась в том, что в последнее время Джоан, казалось, сон совсем не был нужен. Я часто лежала с ней в постели до четырех или пяти утра, разговаривая ни о чем, обсуждая прошедшую ночь, грядущие ночи, сюрпризы судьбы, ждущие нас впереди. Вот как видела это Джоан: каждая ночь таит в себе обещание. Она так часто говорила о будущем, что я уже перестала раздражаться на этот счет.

– Мы пойдем в клуб «Трилистника», – говорила она, лежа в постели в пижаме и устремив взгляд в потолок, – и встретим там Ларри, и он покатает нас в своей новой машине. – И так далее и тому подобное.

Правда заключалась в том, что я часто засыпала посреди подобных рассказов, а когда просыпалась, Джоан уже не было рядом – и никакой записки. Правда заключалась в том, что я выбегала из комнаты и натыкалась на расстроенный взгляд Сари, которой тоже не удалось удержать Джоан дома. В этом мы с Сари были похожи. Мы обе не знали, как заставить Джоан остаться.

Тут я поняла, что Сиэла и Дарлин ждут ответа.

– О, – поспешно сказала я, – она только после смерти выспится.

Дарлин выглядела немного испуганной, ее маленькие, жирно подведенные глазки метались туда-сюда между мной и Сиэлой, которая просто посмеялась.

– Как и все мы, – сказала она, изучая свою сигарету.

В поле моего зрения появилась Джоан, которая держала под руку мужчину из Остина, поэтому, болтая с Дарлин и Сиэлой, я краем глаза следила за подругой.

Хотя с момента нашего выпуска прошло почти два года, мы все равно иногда приходили в ламарскую огромную столовую и сидели там с сэндвичами в руках, наблюдая, как Джоан флиртует с каким-нибудь мальчиком из футбольной команды.

Дарлин ушла, и мы с Сиэлой остались вдвоем за большим столом. Вечер кончился, как и всегда: всеобщее внимание было приковано к Джоан. Мужчина из Остина затащил ее на небольшую сцену для кабаре в конце клуба, и она была, очевидно, очень пьяна, возможно, не только пьяна, но все же грациозно двигалась под музыку, вытанцовывая так, будто ее никто не видит. На ней было открытое черное платье, лиф которого перекрещивала белая широкая тесьма. Это делало ее чуть ли не мужеподобной, будто она надела доспехи.

Я обернулась к Сиэле, чтобы сказать ей что-то, но она пялилась на Джоан. Я попыталась понять, на что же она смотрит.

Она была слишком худая – Сиэла заметила то, какой стала Джоан. Она казалась очень хрупкой, с ее крошечными, чуть ли не детскими запястьями; ее талия четко прорисовывалась, будто на ней был корсет. Но я застегивала это платье на Джоан; под ним ничего не было. Джоан больше шел образ Риты Хейворт, чем Вивьен Ли: худоба – это совсем не ее.

Я окинула взглядом толпу: зал был заполнен блестящим обществом, все молодые, кроме богатых мужчин, которые были старше нас на десять-двадцать лет, а некоторые – так и вообще на тридцать. Мужчина из Остина выглядел на сорок с лишним. Я обнаружила, что в этом помещении не было ни одной женщины старше двадцати пяти. Все, кому больше, сидят дома с мужьями и детьми. Я подумала о Рэе и выдохнула с облегчением. Недолго мне осталось торчать в подобных местах.

Все блестящее общество смотрело на Джоан. Все блестящее общество было очаровано. Я дотронулась до плеча Сиэлы и жестом указала на этих людей.

– Они любят ее, – сказала я.

Было сложно не получать удовольствие, не гордиться красотой и обаянием Джоан. Сложно не позлорадствовать тому, как закончилась эта ночь: Сиэла пыталась организовать все для себя, пыталась полностью устранить Джоан, а вот оно как все вышло.

Сиэла повернулась ко мне.

– С ней что-то не так, – сказала она. – Она в беде, Сесе.

«Я знаю», – должна была сказать я. Сиэла на самом деле думала, что я этого не понимаю? Я знала, как много она пьет; это ведь я прятала пустые бутылки в сумку и тайком выносила их из Банки, хотя, конечно, Сари знала, что я делаю.

– Она просто веселится, – сказала я и даже почти поверила себе.

Сиэла улыбнулась, почти ухмыльнулась, хотя это и не было ей свойственно.

– Веселится, – сказала Сиэла. – Ты и вправду так считаешь?

Какую-то секунду Сиэла изучала меня. Я видела, что она не может определиться.

– Да, – решительно ответила я, чтобы положить конец этому разговору.

Вскоре Сиэла уехала, поцеловав меня в каждую щеку, как француженка. Она взглянула на Джоан, которая смеялась с Сэмом возле бара.

– Удачи с ней, – сказала она, – хотя, наверное, удача тебе не нужна.

Она была мне необходима. Вытащить Джоан из клуба, бара или с вечеринки было практически невозможно. Я знала, что Сиэле и всем остальным непонятно, зачем я остаюсь до конца, зачем делаю то, что делаю.

– Бросай ты эту квартиру, – сказала Сиэла, когда Джоан была в Голливуде, а я встретила Рэя. – Выйди замуж. Купи дом. Это неправильно – ждать кого-то, кто может и не вернуться.

Сиэла всегда давала дельные советы. Я пошла к бару.

– Детка, – крикнул мне какой-то мужчина, – детка, иди садись.

Было почти два часа ночи. Алкоголь прекратил на меня действовать. Я хотела домой.

Я села у почти пустой барной стойки рядом с мужчиной из Остина, который, скорее всего, ждал Джоан, чтобы уехать вместе. Он выглядел вполне безобидным. Не знаю, почему я подумала об этом, но, как и любая женщина на земле, я каким-то образом научилась разделять мужчин на опасных и безвредных.

– Джоан, – окликнула я. Она шептала что-то Сэму, заговорщически державшему ее под локоть. Мне стало противно, хотя я прекрасно знала, что именно Джоан сказала бы мне. «Это же мужчины, Сесе. Они животные. Принимай это как комплимент».

А теперь Джоан притворялась, что не слышит меня. Мне повезет, если мы сядем в машину к трем.

– Джоан, – рявкнула я.

Она обернулась и уставилась на меня. Сэм и мужчина из Остина выровняли спины.

– Уходи, – сказала она и сделала паузу. – Оставь меня в покое. Убирайся. Я найду дорогу домой.

Мое лицо пылало. Она иногда становилась раздражительной к концу ночи, но никогда не разговаривала со мной таким тоном, тем более – перед незнакомцами.

Ее глаза горели, а зрачки были необычно большими. Она не была похожа на женщину, которая всю ночь пила. Она выглядела так, будто у нее полным-полно сил и энергии.

Несмотря на всю странность ее глаз, я ушла.

– Ты оставила ее там? – спросит Мэри. – Совсем одну?

Да. Я оставила ее там. Совсем одну.

– Хорошо, – сказала я, беря свой клатч и боа.

Фреду я сказала, чтобы он вез меня домой, а Джоан сама найдет дорогу.

Следующим утром я проснулась в одиннадцать часов. Почистила зубы; нанесла под глаза крем, который подарила мне Кенна, она сказала, что привезла его из Парижа; выпила таблетку, которая должна была сделать мои волосы более густыми; и когда я наконец вышла из ванной, надев капри с высокой талией и мягкую блузку, которая оголяла как раз нужную зону моих ключиц, я почувствовала себя так хорошо, как уже давно не чувствовала. Я это поняла еще до того, как заснула с мыслями о Джоан: нельзя оставлять все так, как есть. Ей нужно начать возвращаться домой в комендантский час, начать меньше пить и быть аккуратной с поступками и высказываниями. И прекратить повышать на меня голос перед незнакомцами. Я привыкла к смене настроения Джоан, но не могла стерпеть того, что чужие люди видят личные стороны наших отношений. Теперь этот момент принадлежал Сэму, мужчине из Остина и людям у бара. Джоан подарила его им.

В Банке всегда было очень много света; иногда, когда солнце слепило, мы с Джоан ходили по дому в темных очках. Я прикрыла глаза и пошла на кухню, где Сари поставила передо мной тарелку овсянки.

Перед тем как увидеть ее, я услышала, как ее туфли на толстой подошве стучат о кафель.

– Ты хочешь что-нибудь еще, кроме овсянки? Яйцо?

– Нет, – сказала я. – Спасибо.

Она задавала мне этот вопрос каждое утро, и каждое утро я отказывалась и благодарила ее. Со служанками существует так много ритуалов. Джоан, выйдя из комнаты, – я взглянула на ее дверь и зажмурилась от яркого света в гостиной – попросила бы чего-нибудь жирного, с мясом, «чтобы впитать яд».

Сари отмерила кофе, налила полный стакан апельсинового сока, который выжимала каждое утро.

– Спасибо, – сказала я, когда Сари поставила маленький, аккуратный стакан возле моей тарелки с овсянкой.

Сари издала низкий, агрессивный звук. Я ожидала, что она уйдет. Она всегда так делала, когда Джоан не было дома. А когда была, то она оставалась на кухне и ухаживала за Джоан, которой это было необходимо.

Она стояла вне поля моего зрения, будто ожидая чего-то.

– Да?

– Хочу напомнить, что сегодня вечером приезжает миссис Фортиер, – сказала Сари. – С мистером Фортиером.

Я совсем забыла. Мэри никогда не приезжала в Банку. Фарлоу заезжал постоянно, чтобы принести подарки, посидеть на террасе с бокалом шампанского, любуясь мглистым закатом Хьюстона. А Джоан ездила к Мэри. В их отношениях что-то изменилось; Джоан была привязана к Мэри, как никогда ранее. Это изменение я ошибочно приняла за близость: я думала, что Джоан нуждалась в матери. Я ничего не знала. Джоан действительно нуждалась в Мэри, но не так, как я думала.

В пять часов, за два часа до приезда Мэри и Фарлоу, я постучалась в дверь Джоан. Ответа не последовало, поэтому, вместо того чтобы постучать еще раз, я крутанула круглую ручку и заморгала; постепенно темная комната «проявилась» и я заметила, что кровать Джоан совсем нетронута. Книги, лежавшие на комоде с момента ее приезда, пропали.

Я подумала, что она лежит мертвая в ванной. Я не знаю, какой страх подтолкнул мой мозг на самый худший вариант, но я зашла в ванную, включила свет и не увидела ничего, кроме белого фарфора и своего отражения в зеркале, и только тогда я осознала всю абсурдность этой идеи. Конечно же, Джоан не умерла.

Но она пропала, а это сразу две проблемы. Первая: Мэри и Фарлоу. Вторая: местонахождение Джоан.

Ох, я знала, где она. С мужчиной, в его постели; или если не в его, то в постели за дверью служебного входа в театре, вниз по лабиринту коридоров и вверх по лестнице в «Трилистник». С мужчиной из Остина. Я села на край ее белой кровати и подперла голову руками. Он совсем не подходит ей. Он старый, слишком старый, чтобы заслужить ее тело, слишком старый, чтобы находиться с ней в одной комнате. Но это неважно. В то время это считалось нормальным.

Я решила позвонить Мэри, потому что знала: где бы Джоан ни была, я не смогу найти ее, вернуть домой и привести в порядок за два часа. Я собиралась встретиться с Рэем после ужина, провести ночь в его квартире. Теперь об этом не могло быть и речи. Казалось, он разозлился, когда я сказала ему об этом, но у меня не было времени его успокаивать. С ним я разберусь позже. Я найду ее, но тогда я этого еще не знала. Если бы все люди в мире, которые что-то ищут, заранее знали, увенчаются ли их поиски успехом… Я не спала всю ночь после разговора со скрытной Мэри.

– Она пропала, дорогая? Не то чтобы я встревожена, так, немного расстроена.

Я не знала, стоит ли ей верить. Я никогда не видела Мэри насквозь. Всю ночь и следующий день я слышала слова Сиэлы, которые болью отдавались в моем мозгу. Эта боль иногда притуплялась, но не исчезала полностью. «Она в беде, Сесе».

Было шесть часов утра, я сидела за столом на кухне, уставившись на говяжье филе и морковку, запеченную в собственном соку.

Зазвонил телефон. Я ждала звонка от Джоан, надеясь, что она даст о себе знать, прежде чем я всерьез возьмусь за ее поиски. Я не могла бегать от клуба к клубу и спрашивать, не видел ли кто ее; я не могла приехать к Сэму и спросить, с кем ушла Джоан и куда они поехали. Это могло бы навредить репутации Джоан, и хотя все знали, что она отчаянная тусовщица, но в то же время она уважаемая женщина, которая возвращается домой после всех вечеринок. Моя работа заключалась в том, чтобы защитить ее от нее же самой; именно поэтому Фортиеры нуждались во мне и любили.

Я схватила трубку.

– Мисс Сесилья? – услышала я незнакомый голос. – Мне нужно вас кое-куда отвезти.

Я в ужасе выглянула в черноту окна. Мне хотелось повесить трубку, но я не могла. Этот человек может знать что-то о Джоан.

– Куда? – спросила я дрожащим голосом.

– Это Фред, – сказал голос.

– Ох, – выдохнула я. – Слава Богу.

– Можете спуститься через полчаса? – спросил он.

– Вы знаете, где Джоан?

Тишина.

– Может быть, – сказал он.

Я побежала вниз и стала ждать в вестибюле, пока не увидела серебристую машину Фортиеров.

Мы покинули центр и отправились по адресу в Шугар-Лэнде, поэтому ехать пришлось недолго. Солнце еще не встало, и в предрассветном свете очертания зданий были похожи на привидения. Знакомый вид седого затылка Фреда, тугой черный ворот, закрывающий его шею, – меня это успокаивало. Даже сейчас он был в своей форме.

– Не так и долго, – сказал он. У него был южный акцент и несвойственное техасцам протяжное произношение. Возможно, он вырос где-то на ферме, на Юге, а в молодости переехал в большой город.

Хьюстон быстро менялся: многоэтажки уступали место большим домам, затем домам поменьше – с широкими газонами и пыльными, сухими дворами, затем пустой земле, пурпурной традесканции и фиалкам, которые только начинали цвести. Я закуталась в шерстяную шаль и уткнулась лбом в холодное стекло.

Я думала о том, видела ли Джоан ту же дорогу по пути сюда прошлой ночью и, вообще, видела ли она хоть что-то. Я решила, что спрошу ее. Надежда током пронзила все мое тело. Я заставлю ее понять, почему ей нужно измениться в лучшую сторону.

Спустя еще двадцать минут я увидела знак Шугар-Лэнда, Техас, сбоку от дороги. Одна из кузин Дарлин живет здесь. Мы отъехали недалеко от Хьюстона, но ощущение было, будто я попала в другую вселенную.

Не это я ожидала увидеть. Впрочем, ожидала ли я увидеть хоть что-то? Мы свернули с главной дороги на грунтовую и поехали в широкие просторы того, что оказалось фермой без урожая. Солнце почти встало.

Машина так дребезжала и качалась на каменистой почве, что меня чуть не стошнило.

– Неровная местность, – сказал Фред.

Я знала, что он пытается быть добрым, но мне было интересно, что он на самом деле думает обо мне и обо всей ситуации. У него определенно есть свои источники. Я предполагала, что кто-то из шоферов сказал Фреду, куда поехала Джоан. Но я не знала наверняка и так и не узнала, потому что не спрашивала его. Фред постоянно возил Джоан, с самого детства. «Он знает, – вдруг поняла я. – Он знает больше меня». Но я не спросила его, потому что он не мог ответить, даже если и знал, кем была Джоан на самом деле. В прошлом месяце «Пресса» назвала ее самой желанной холостячкой Хьюстона и напечатала ее фото, когда она выходила из «Трилистника» с двумя мужчинами. Меня там тоже было видно, не лицо, конечно. Просто силуэт, одетый в юбку из сетки и кружева, усыпанную алмазами. Она была одной из самых любимых вещей в моем гардеробе. Надевая эту юбку, я чувствовала себя человеком, способным пойти куда угодно и стать кем угодно.

Через какое-то время мы снова выехали на асфальт; спустя секунду пыль осела и перед нами появился дом: в стиле ранчо, длинный и бежевый. Его простота нервировала меня. Я не ожидала, что найду Джоан в таком безликом месте.

Вокруг нас не было никаких признаков жизни. Поодаль я заметила гараж. Клумбы у дома были засыпаны гравием, чтобы не поднималась пыль. Шторы плотно закрывали окна. Дом был непримечательным, но опрятным. Вокруг дома не было ни травы, ни сорняков, крышу не покрывал мох, а окна были недавно покрашены. Совершенно очевидно, что за этим местом кто-то ухаживал.

Фред отогнал машину и обернулся ко мне; впервые за целое утро я видела его лицо. Он выглядел усталым. Наверное, тоже не спал. Мне стало интересно, звонила ли ему Мэри.

– Хотите, чтобы я пошел с вами? – спросил он. – Без проблем.

Я знала, что мы видим одно в этом доме: угроза скрывалась за его пустотой, а смерть таилась где-то за горизонтом.

– Пожалуйста, просто подождите меня здесь, – попросила я, несмотря на то что он, конечно, подождал бы меня и так.

Дверь была открыта. Я ступила на ковер в холле; слева была гостиная с коричневым диваном, накрытым целлофаном. На кофейном столике стояла ваза с искусственными цветами, рядом лежала развернутая газета. А на тумбочке стоял стакан воды.

В доме пахло саше, чем-то горелым и – я чуть не заплакала, когда уловила аромат, – Джоан. Сначала ее духи, затем – ее лак для волос, который я наносила позапрошлой ночью, когда делала ей французский узел и непосредственно перед выходом из дома, чтобы перестраховаться – прическа должна была продержаться всю ночь.

Джоан уже давно здесь. Больше суток.

– Джоан? – позвала я.

Я пошла по мрачному коридору, утыканному бежевыми дверьми. За ними я представляла просто пустые комнаты.

Когда я подошла к двери в самом конце коридора, я засомневалась. Я знала, что Джоан за нею, я знала, что это спальня, но я не знала, кого увижу еще. Возможно, мужчину из Остина. А может, и нет. Я постучалась, сперва легонько, затем – сильнее. Прошлым вечером я думала, что она мертвая в ванной, но теперь она и правда могла быть мертва. Она могла переборщить с таблетками. Девочка, о которой мы слышали еще в школе, – она не входила в нашу компанию – закрылась в своей комнате с таблетками мамы и бутылкой водки; она умерла спустя неделю. Джоан, возможно, и не пытается убить себя, но в последнее время она ведет себя настолько дико, что могла причинить себе вред случайно. Я представила себе лицо Мэри, Фарлоу.

– Пожалуйста, будь жива, – прошептала я. – Прошу тебя.

Дверь оказалась закрытой. Я бы засмеялась, если бы не была в ужасе. Замок был дешевым – я нашла в сумочке пятицентовую монетку и в один счет открыла дверь. Комната была очень светлой, моим глазам потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть. Источником света было открытое окно, которое выходило на задний двор.

Сначала я увидела только Джоан: ее щека прижата к подушке, шея повернута под странным углом, волосы все еще в пучке. Я отвернулась. «Она мертва, – подумала я, – ее больше нет». Но в это время ее веки дернулись: она лишь спит. Ее волосы выглядели почти идеально. Я мгновение любовалась своей работой, но сразу же вспомнила, что у меня есть дела поважнее и что прическа Джоан не имеет никакого значения.

В комнате пахло сексом, и тут я заметила еще два тела и то, что Джоан голая. Я подошла ближе на цыпочках. С одной стороны от нее лежал мужчина, завернутый в простыню, с другой – раскрытый, как и Джоан, но лицом вниз. Я не могла их разглядеть. Укрытый мужчина закрывал лицо рукой. От его локтя и до запястья тянулся длинный багровый шрам. Я поднесла руку ко рту и просто смотрела на эту картину. Я попыталась сложить все вместе, как-то понять то, что вижу. Три инертных тела спали так крепко, что это даже казалось неестественным.

Я не знала, какого роста эти мужчины, как много у них денег, были ли они из Хьюстона или из другого города. Я не знала, что они делали, который из них был хуже и, вообще, что все это значило? Я попятилась до стены и оперлась об нее.

Они оба трогали Джоан одновременно. Использовали ее. А она даже не сопротивлялась, наоборот – предложила себя им, подарила, как игрушку. «Имейте меня так, как только захотите, мальчики, – представляла я себе ее слова. – Я Джоан Фортиер, и мне на все плевать».

Фред знал адрес, но знал ли он о том, что случилось? Нет. Он остановил бы ее, если бы знал.

Комната была совсем пустой, если не считать картины над кроватью, где был изображен ковбой с поднятым лассо в окружении стада коров. Интересно, рассматривала ли Джоан эту картину, видела ли она ее? Но Джоан никогда не задерживала взгляд ни на ком и ни на чем перед собой.

– Джоан, – мягко сказала я.

Ответа не последовало.

– Мадам?

Я обернулась на голос Фреда. Его глаза были больше золотистые, чем карие, я никогда раньше этого не замечала. Я не помню, чтобы еще когда-либо была так рада видеть человека.

– Помогите, – сказала я неожиданным для себя тоном. – Нужно забрать ее. – Я показала на Джоан, хотя было очевидно, о ком шла речь, – о голой женщине между двумя мужчинами. – Надо отвезти ее домой.

Фред кивнул.

– Накройте ее, – сказал он, указывая на шаль, о которой я совсем забыла.

Я сняла ее с себя и, насколько смогла дотянуться, накрыла Джоан; я ухватилась за ее лодыжку и сильно сжала, пока она слабо не застонала. Затем подошел Фред и приказал мне взять ее за одну руку, он взял за другую; пока мы пытались посадить Джоан, я старалась не смотреть на мужчин по бокам. Я обернула ее в шаль, но ее не хватало, чтобы закрыть все тело. Я заранее продумала, как вызову лифт наверх и вернусь с длинным плащом от «Burberry», который Джоан носила в прохладную погоду. Мы припаркуемся в подземном гараже, где нас, скорее всего, никто не увидит.

Фред с легкостью поднял Джоан на руки.

– Джоан, – позвала я и похлопала ее по щеке. Она на миг открыла глаза и тут же их закрыла. На ее бледной щеке остался след помады.

– Она не в состоянии ответить, – сказал Фред.

Мы были уже в коридоре, когда я заметила, что пропала сережка с бриллиантом.

– Одну секунду, – сказала я и метнулась обратно в комнату, вспомнив то колье с бриллиантом, оставшееся на постели в комнате маленького мальчика с простынями с ковбоями.

Я прикоснулась к простыне, чтобы прощупать ее, – я бы почувствовала сережку под ладонью. Но, подняв глаза на подушку Джоан, я увидела, как мужчина со шрамом смотрит на меня. Волосы на моей шее встали дыбом. Фред ждал меня в коридоре, держа на руках Джоан, а мне до жути стало страшно за нас – за себя, за него и за подругу.

– Она хорошая девочка, – сказал мужчина, и хотя он говорил достаточно тихо, я разобрала каждое слово.

– В Эвергрин, – сказала я Фреду, когда мы были в машине. Джоан лежала на заднем сиденье, как ребенок, уснувший на празднике. Шаль закрывала ее тело, а голова лежала на моих коленях. – Отвезите нас в Эвергрин.

Он засомневался.

– Думаю, ей нужна медицинская помощь.

Я нащупала пульс Джоан. Я не могла везти ее в больницу в таком виде.

– Я не могу, – сказала я и прикусила губу, чтобы не заплакать.

– Да, мадам, – сказал Фред. – В Эвергрин.

Джоан тогда уехала на несколько месяцев. Второе исчезновение спустя два года после первого побега, только это организовали те, кто ее любил. Мэри приехала в Банку и собрала ее вещи.

Тогда Джоан пропустила еще одну весну в Хьюстоне. Пропустила цвет магнолий в Эвергрине, огромные белые хрупкие цветы. Мэри любила расставлять их в хрустальных пиалах с водой по всему дому. Она говорила, что их аромат напоминает Фарлоу о его детстве, хотя я никогда не слышала, чтобы он сам это говорил.

– Я нашла ее в таком виде, – сказала я Мэри, изо всех сил пытаясь посмотреть ей в глаза, а не сквозь нее, на полосатые обои с акварельными техасскими пейзажами: поле голубых люпинов, пустыня. «Это не моя вина», – хотела сказать я. Джоан была уже наверху, в своей детской спальне, и спала. В дом приходил врач, а медсестра осталась понаблюдать за больной. На Мэри был бледно-розовый халат и ночнушка подходящего цвета. Я бы сказала, персиковая. Цвет был нетипично женственным.

– Понятно. И как она там оказалась?

Ее тон был не обвинительным, но и не добрым. Я подумала о мужчине в постели, о том, как он смотрел на меня.

– Об этом вы ее спросите, – сказала я.

Я бы отдала все на свете, лишь бы оказаться рядом с Рэем.

– Спрошу, – сказала Мэри. – Можешь не сомневаться. – Она развернулась и собралась покинуть комнату, но, взявшись за дверную ручку, остановилась. – Я надеюсь, эта история не выйдет за порог этого дома.

– Как никогда ничего не выходило до сих пор.

Мэри кивнула.

– Ты нам как дочь, Сесилья. Дочь, которая хорошо себя ведет.

– Но что будет с Джоан? – Мне было стыдно спрашивать о таком, но я ничего не могла с собой поделать.

Мэри наклонила голову, будто услышала что-то за дверью. Я тоже прислушалась, но раздавалось лишь чириканье птиц на улице. Было все еще раннее утро. Одной рукой она запахнула халат.

– Ты хочешь детей, Сесилья?

Я кивнула.

– Дети всегда удивляют. – Она повернулась к выходу. – С Джоан будет все хорошо. И всегда будет. – Она произнесла это с такой уверенностью, будто других вариантов даже не существовало. Мне хотелось ей верить.

– Но почему? Что с ней? – Я впадала в истерику. Я вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Что случилось в Голливуде?

Мэри подошла ко мне и гладила мои волосы холодной ладонью, пока я рыдала. Но ничего не сказала.

Джоан пропустила цветение магнолий. Пропустила мою свадьбу. Мы с Рэем поженились тайно, что чуть не убило его мать. Но это было нашим решением. Смысла ждать лета не было.

Раз Джоан уехала, мне не хотелось ничего, кроме как выйти замуж за Рэя, покинуть Банку и быть настолько близко к моему мужу, чтобы достаточно было протянуть руку и прикоснуться к нему в любой момент. Я не могла произнести торжественную клятву верности перед зрителями, среди которых нет Джоан. Поэтому мы произнесли наши клятвы перед лицом справедливости, мира и его секретаря.

– Ты счастлива? – спросил Рэй примерно через неделю после свадьбы.

Я начала понемногу осваиваться в новом доме. Дом был совершенно новым, в современном стиле Макки и Кемрета, с множеством огромных окон от самого пола. Я поняла, что мне не хватает чувства собственности. Я потратила уйму денег на кастрюли и сковороды, на скатерти, мебель и картины. Я купила кофейный столик от «Noguchi», это чудо из стекла и дерева; лампу Аладдина, которая была похожа на космический корабль, да и стоила примерно так же. А почему бы и нет? С момента смерти мамы деньги лежали в ожидании меня. Почему я так долго ждала?

Я улыбнулась Рэю. Если быть честной, я должна была сказать «почти». У меня был муж. Друзья. Прекрасный дом с прекрасными вещами в прекрасном районе. Мне двадцать лет. Целая жизнь впереди.

Но мне не хватало Джоан.

– Да, – сказала я. – Я очень счастлива.

Глава 20

1957

Я проснулась оттого, что возле меня стоял Рэй с Томми на руках.

– Се, – нетерпеливо сказал он.

Я попыталась понять, где я. Я пошла в кабинет Рэя, потому что собиралась позвонить Джоан. Вместо этого я погрузилась в воспоминания и заснула.

– Я думал, ты ушла. – Голос мужа уже звучал помягче. – Я не знал, где тебя искать.

Ах, он думал, что я с Джоан. Но я не видела ее уже неделю. С тех пор как застала ее голой у бассейна. Я звонила, но Сари постоянно говорила, что Джоан занята.

– Нет. Я не могла заснуть и пошла к твоему бару. – Я кивнула в сторону хрустального графина, который подарила нам на свадьбу Дарлин. – Не лучшая идея.

Рэй улыбнулся. Я была прощена. Я не с Джоан. Я пыталась не видеться с ней, жить своей жизнью. Нужно позволить ей делать все, что она захочет с Сидом Старком. Нужно уделять больше внимания себе, мужу и ребенку. Я взяла Томми у Рэя – он выглядел довольным – и заметила, что у него протекает подгузник. Томми еще не был приучен к горшку – я даже не пыталась. На прошлой неделе одна мамаша из садика, узнав об этом, удивленно подняла брови, но у меня и без того было слишком много забот с Томми.

– Его подгузник, – сказала я и посмотрела на Рэя, который проверял свои часы. Затем он поцеловал меня в щеку и ушел, вот так просто. Как же легко мужчинам удается исчезать! Мужчинам и Джоан.

Конечно, менять Томми подгузник не входило в обязанности Рэя. Мне и так повезло, что он попытался это сделать. Я понесла Томми наверх, пока мы шли, мое бедро полностью промокло.

– Ты писаешь прямо сейчас? – спросила я Томми.

Он вздохнул и пошлепал меня по щеке. Я тоже вздохнула. Конец моему шелковому халату. Я уложила Томми на пеленальный стол и сразу же увидела проблему – подгузник выглядел так, как будто Томми сам застегивал его на булавки. Сын мрачно посмотрел на меня и потянулся к моему носу, а я наклонилась к нему, чтобы почувствовать прикосновение его маленькой влажной ручки.

Я и сама понимала, как легко обвинить Рэя в моем собственном плохом настроении. Он не знал, как поменять подгузник, потому что никто не научил его. Меня научили медсестры в больнице. И Мария.

Как только ее имя пришло мне в голову – разве она сейчас не должна быть здесь? – позвонили в дверь и Томми улыбнулся. У меня болела голова.

– Ты любишь Марию? – спросила я. – Мы все ее любим. Особенно в такие дни, как этот.

Весь день я провела, блуждая по дому и отвечая на телефонные звонки: от президента Клуба садоводов, который попросил меня принести угощения на встречу на следующей неделе; поговорила с мамой Рэя, пока занималась стиркой. Она звонила каждые несколько недель, потому что хотела «просто спросить, как дела». Она была доброй, мама Рэя. И не слишком навязчивой – свекровь Дарлин практически переехала к ним после того, как у нее родился внук, а свекровь Сиэлы дважды заявляла, что отравилась, после обедов у Сиэлы. Это было забавно, потому что Сиэла сама не готовила – этим занималась ее служанка.

В любом случае я любила Эдит: она была уравновешенной и серьезной, как и ее сын. После того как мы с Рэем тайно поженились, они с отцом Рэя устроили небольшую коктейльную вечеринку в честь нашей свадьбы. Они жили в Райсе, в дорогом, но ничем не примечательном доме – кирпичном с черными шторами. Им хватало денег на ремонт, но не на то, чтобы как-то выделяться. Именно это мне в них и нравилось: они были обычными, ничего не делали напоказ. Эдит приезжала к нам каждые несколько недель и забирала Томми на полдня. На свадебной вечеринке Эдит подождала, пока все гости разошлись, взяла меня за руки и сказала, что они с отцом Рэя, Эдом, принимают меня как собственную дочь. Но это были лишь слова охмелевшей от шампанского Эдит. У нее уже была Дэбби.

Но как бы там ни было, Бьюкенены сделали для нас больше, чем мой папа. Спустя несколько дней после свадьбы нам по почте пришел толстый чек. Папа много лет не был в Хьюстоне. Он даже не видел Томми.

Всю оставшуюся часть дня, складывая футболки Томми, нарезая персики для пирога, качая сына на качелях в вечернем парке, я думала об Эдит. Как сложилась бы моя жизнь, если бы у меня была такая мама, как Эдит? Сделало ли бы это меня лучшей матерью? Разговаривал ли бы Томми?

На детской площадке было пусто, как в пустыне.

– Хорошо здесь, правда, Томми? – спросила я, наслаждаясь тишиной.

И тогда Томми, играя в песочнице, наполняя свое ведерко песком, перенося его из одного места в другое, прихлопывая сверху с очень серьезным видом, по его логике – заговорил:

– Ма. – Думаю, он сказал именно это.

Ну какая мать не услышит первое слово своего сына? Какая мать не запечатлеет его в памяти? В мгновение ока я оказалась в песочнице и обняла ладонями его пухлые щечки.

– Еще раз, Томми! Пожалуйста. Очень, очень прошу. Для ма.

Конечно, мне казалось, что я все нафантазировала. Естественно. И я чувствовала вину за такие мысли. Но это ведь невозможно, не так ли, так долго ждать чего-то, и когда это случается, даже ничего не заподозрить?

Я ждала Рэя у двери, держа Томми на руках. С тех пор как мы пришли из парка, я в восторге носилась по дому, показывая Томми вещи:

– Это твоя лошадка-качалка, Томми. Скажи: «И-го-го!» Это мамина помада. Мама наносит ее на губы, чтобы прикрыть натуральный, не красный цвет. Скажем «губы»? Или «красный»?

Томми смотрел на меня и не вымолвил ни словечка. Я чуть не рассказала Марии, но, застеснявшись, умолкла на полуслове. Может, она мне не поверит, а мне хотелось смаковать этот момент как можно дольше.

Хотя я ничего не могла поделать; я не была полностью уверена в том, что Томми на самом деле заговорил, что я не услышала лишь то, что мечтала услышать так долго, что мои друзья постоянно слышат от своих детей, – теперь я видела все его младенчество, затем его детство, юность и даже зрелость, особенно зрелость, совершенно иначе: он вырастет нормальным. Он будет разговаривать с другими детьми. Он будет отбирать игрушки у других мальчиков в песочнице. Будет здороваться и прощаться с Тиной. Школа, свидания, танцы, работа: его жизнь развернулась передо мной – восхищающая и шокирующая.

– Он заговорил, – сказала я, как только Рэй вошел в дверь.

Я никогда не забуду это выражение лица мужа, выражение, которое говорило о том, что он тоже переживал, но не подавал виду.

– Я не могу заставить его сделать это еще раз, – сказала я. – Правда, Томми? Всего один раз. Но он заговорил. Я знаю. Я слышала.

– Что он сказал?

Я рассказала ему. Обычное, крохотное слово. Больше похожее на звук. Ма. Да и мы ведь не из деревни, мы горожане – Томми не может называть меня ма. Я буду мамой. Но какая мне разница, как он будет меня называть? Он может назвать меня как угодно, и я всегда отвечу.

Мы стояли и улыбались друг другу. Казалось, Томми уловил многозначительность момента, потому что он не двигался, не ерзал и не тянулся к Рэю.

В тот момент мы были настоящей семьей. Именно об этом я тогда думала. И тогда же я осознала, что ни разу не подумала о Джоан с тех пор, как Томми назвал меня ма. И я была рада.

Следующие несколько дней были блаженством. Мы ждали, пока Томми произнесет следующее слово, следующий звук, который можно будет распознать как слово. Мы были счастливы. И полны надежд.

Мы не так часто занимались сексом.

Иногда Рэй проявлял инициативу, иногда – я. Наш брак не был бесстрастным, просто это был брак с маленьким ребенком. Когда мы только начали спать вместе, я постоянно стеснялась, а Рэю это нравилось. Мы никогда этого не обсуждали, но, робко прикасаясь к нему, я видела это в его взгляде.

Но той ночью, после того как Томми заговорил, я снова решила стать робкой. Я пошла в постель с Рэем, подождав, пока он примет душ. Мне было снова восемнадцать, и я была готова вновь отдаться этому новому мужчине. На миг в моей памяти всплыло лицо Джоан, но тут же исчезло.

– Се, – сказал Рэй и прикоснулся к моей груди через шелковую ночнушку. В то время я, как и все, каждый вечер надевала именно шелковую ночнушку. Заставить наших мужей хотеть нас было просто необходимым.

Комнату освещали мягкие лучи лунного света. Было темно, но я все же видела затылок Рэя, его лоб на моей груди, то, как он приподнимает ночнушку и целует косточку на бедре. Я видела его узкую спину, длинные руки, тело, спустя все эти годы остававшееся для меня сюрпризом. Я не так часто видела его голым. Он носил пижамы, ходил в душ и одевался, когда я не вижу. Мы были скромны по отношению друг к другу. Я никогда не входила в ванную, когда Рэй одевался. Он придерживался аналогичных правил. Но теперь он раздевал меня. Он одним пальцем снял мои трусики. Я попыталась укрыться простыней, но он задержал мою руку.

– Я хочу смотреть на тебя, – сказал он.

Я позволила ему. Позволила осторожно снять ночнушку через голову, откинуть меня на подушку. Он тоже был голый, и, ощущая его твердое бедро рядом с моим, я вновь почувствовала себя девочкой. Взволнованной, полной надежд, будто этой ночью, в этой постели, с этим мужчиной произойдет что-то важное.

Он прижал палец к моему подбородку, повернул мое лицо к своему.

Теперь все было иначе. Конечно, я больше не девочка. Казалось, ближе, чем сейчас, мы просто быть не можем. Даже ближе, чем мы когда-либо были с Джоан. У нас был общий ребенок, общая жизнь. Томми заговорил, и Рэй мне поверил. Я бы скептически отнеслась, если бы Рэй пришел с прогулки с Томми и сказал, что сын произнес свое первое слово. Даже если бы произнес непроизвольно. Я бы не поверила.

Но Рэй всегда мне верил. На самом деле это такое редкое явление. Человек, который одновременно любит тебя и верит тебе.

Я поднесла руку к щеке Рэя и задержала в паре сантиметров от его кожи. Я не хотела трогать его; я почти хотела трогать его.

Рэй пробормотал что-то невнятное, возможно, я и не должна была это понять, а затем он поцеловал мою шею, грудь, живот. Он скользнул рукой между моих коленей и раздвинул их одним движением; я и не знала, что держу их сведенными.

Я почувствовала его язык, мои руки были на его голове, весь мир куда-то исчез, остались лишь мы с Рэем и то, что было между нами.

После хорошего секса я становилась добрее. Я чувствовала себя понятой, любимой, желанной. К тому же так мне было проще не думать о Джоан. Почти не думать о Сиде Старке и его возмутительной наготе. Убедить себя в том, что Джоан – это не моя забота. У нее была мать, причем влиятельная. У нее было больше денег, чем у самого Бога. У нее был отец, который верил в то, что она – лучший в мире подарок. Она определенно имела больше, чем я. Или, по крайней мере, изначально больше.

Следующие несколько дней я все еще выгоняла Джоан и ее семью из моей головы. Я знала, что жить своей жизнью без нее идет мне на пользу. Я даже помню момент, когда я это осознала: эта мысль непрошеным гостем посетила мою голову, когда я убиралась в гостевой ванной.

Я наливала отбеливающее средство в цементные расщелинки на ванне и между кафелем – мне нравились подобные задания. Никаких лишних разговоров, никаких обид, недопонимания. Я смешала соду и отбеливатель до нужной консистенции – главное, чтобы масса не вышла слишком жидкой, – и позвала Марию, которая полировала старое мамино серебро. Мы вместе встали на колени и зубными щетками почистили каждый сантиметр. Работы было немало, потому что вся ванная, в том числе стены, была отделана кафелем цвета авокадо.

Я чувствовала воодушевление.

– Мне никогда не приходилось делать подобные вещи, – сказала я Марии, когда мы только начали. За годы эти расщелинки стали желтыми; сложно было представить себе, что когда-то они были белыми. Томми спал наверху. У нас был целый час до того, как он проснется.

И вот я стою на коленях, опираясь на руки, в джинсах и старой футболке Рэя, и рьяно вычищаю грязную полоску цемента между плитками кафеля, вдыхая едкий запах отбеливателя, прямо как в эвергринском бассейне.

Именно тогда эти хитрые мысли прокрались в мою голову: хорошо, когда Джоан нет.

Я резко встала и облокотилась о край ванны.

– Миссис Бьюкенен? – Я поняла, что Мария стоит сзади и не может решить, стоит ли меня трогать.

– Я в порядке, – отозвалась я. – В порядке. – Я медленно выпрямилась. – Просто небольшое головокружение.

На кухне я налила себе стакан воды. Я встала у окна, любуясь чистой свежескошенной травой. Удивительно, если зеленая трава продержится до конца лета, если жара не засушит ее к тому времени. Сколько ни поливай, как рано ни выходи, чтобы включить распылители, хьюстонское солнце убивало все на своем пути. Это всегда было лишь вопросом времени.

Глава 21

1957

В День независимости всегда хочется надеть что-то более-менее патриотическое, но не хочется выглядеть нелепо. Мой выбор пал на бледно-голубое хлопчатое платье в горошек с завязками вокруг шеи. Оно немного прикрывало мои колени: немного короче – и было бы безвкусно, чуть длиннее – и я была бы похожа на попрошайку из пятидесятых.

Это был четверг, начало длинного выходного. Два дня подряд все будет закрыто. В Хьюстоне весело по праздникам. Вечеринки будут и в субботу, и в воскресенье, но в четверг – самая крупная, ее устраивает сам Гленн Мак-Карти в «Трилистнике». Он пытался произвести впечатление после провала «Гиганта».

Для завершения образа я надела красный акриловый браслет; Рэй надел галстук в тон. Мы были очаровательной парой. Перед уходом мы попросили Марию сфотографировать нас.

– Скажите «чиз», – сказала она, и все мы улыбнулись, даже Томми.

Одна рука Рэя была на моей талии, другая – на плече Томми. Он гордился нами. Я гордилась нами.

У нас все еще есть та фотография – одна из моих любимых. Такая яркая. Улыбка Томми тянется от уха до уха. Я выгляжу такой счастливой, что аж хочется протянуть руку сквозь фотографию и шлепнуть по моей румяной щеке.

Вчера Томми снова заговорил, назвал меня «ма» еще два раза, один – при Рэе. Первый раз – когда я пришла, чтобы разбудить его.

– Ма, – и показал на меня.

Затем еще раз, когда я рассказывала об этом Рэю, и он отменил все встречи, поменял график и приехал домой пораньше в надежде услышать, как Томми снова скажет хоть слово. И он сказал: в детской, играя со своими кубиками, Томми посмотрел на Рэя, показал на меня кубиками в обеих руках и сказал: «Ма» – будто рассказывал Рэю, кто я. Вот так, спустя столько времени, просто взяло и случилось то, чего я ждала, желала, предвкушала с тех пор, как выяснилось, что Томми отстает в развитии. Теперь, когда Томми сказал одно слово, ничто не помешает сказать ему еще одно слово, и еще одно, и еще. «Ма» превратится в «мама», затем он скажет «папа», и «Мария», наверное. Потом слова превратятся в выражения: в просьбы, в желания.

– Спасибо, – сказала я Марии, забрав камеру.

Она кивнула, но не посмотрела мне в глаза.

– Нам повезло с Марией, – сказал Рэй, выезжая на дорогу. Мария с Томми стояли у двери и махали нам. – Томми любит ее.

Я кивнула и похлопала его по ноге. Насколько помню, я тогда ощущала, что все у нас на своих местах. Я была довольна своей семьей. Довольна тем, как красиво садовник подстриг клумбы. Довольна своей гладкой и упругой грудью под платьем.

– Будет весело, – сказала я, искренне поверив в это: за очень долгое время это была первая наша вечеринка без Джоан. – Там не будет Джоан.

Рэй кивнул:

– Ты упоминала об этом.

Я не совсем поняла его тон. Но затем он дотянулся и нежно сжал мое бедро, и я поняла, что все хорошо.

Наш идеальный мир проплывал мимо окон машины. Мы проехали Эвергрин, но не дом Джоан. Через несколько лет мы переедем из нашего дома в дом побольше. А может, даже купим участок земли и построим дом нашей мечты. Все чаще и чаще Рэй стал называть дом, где мы жили, «первый дом»; не было причин сомневаться в том, что он продолжит подниматься по карьерной лестнице, получая все больше влияния, власти и денег. А я, конечно же, буду рядом с Рэем. Хотелось ли мне иметь дом побольше? Машину покрасивее? Шикарно проводить отпуск? Естественно, хотелось.

Мы подъезжали все ближе и ближе к Эвергрину. Я звонила Джоан в понедельник, из кладовой, в это время Томми был наверху, а Мария занималась стиркой. Я не хотела марать свою репутацию! Прошло почти две недели с тех пор, как я была у нее дома и разговаривала с ней у бассейна. «Ничего не случится, – думала я, – если я поговорю с ней всего одну минутку».

– Джоан? – сказала я, когда она подняла трубку. И если у меня был недоверчивый голос, на то были основания. Обычно отвечала Сари, особенно – я взглянула на часы, 10:03 – так рано.

Она засмеялась:

– Ты хотела услышать президента Эйзенхауэра? Это я, куколка. Я давно проснулась.

– Что ты делала?

Я представила себе, как она пожала плечами.

– Гуляла. Читала. Курила. – И, будто вспомнив это чувство, она глубоко вдохнула и выдохнула. Она держала трубку близко ко рту, но меня это не раздражало, я была рада слышать ее дыхание. Она все еще была той Джоан, курящей, читающей, гуляющей и болтающей со мной, лучшей подругой, по телефону.

– Томми заговорил, – выпалила я.

– Правда? – рассеянно сказала она. У меня было чувство, будто она дала мне пощечину сквозь трубку. Но, кажется, она собралась. – Это прекрасно, Сесе. Я так рада.

– Мы тоже рады, – сказала я, стараясь не заплакать. До этого момента я и не осознавала, какую радость, какое облегчение мы ощущали. Джоан помогла мне понять, она внесла ясность в нашу ситуацию.

– Ты пойдешь в «Трилистник» в четверг? – спросила я, зная ответ наперед. Конечно пойдет. Она никогда не пропускала эту вечеринку.

– В четверг? Ах да. Четвертое июля. Не думаю, куколка.

Сид. Они поедут куда-то в другое место. Возможно, в Галвестон.

– Но ты всегда ходишь, – сказала я и попыталась скрыть нотку отчаянья.

– Что ж, в этом и заключается суть понятия «всегда». Всегда до некоторых пор.

Затем я услышала, как она с кем-то шепчется. Я прижала трубку к уху, но не смогла разобрать ни слова. Я даже не могла понять, с мужчиной или с женщиной она говорит.

Наверху заплакал Томми.

– Джоан? – не сдавалась я. – Джоан? Ты тут?

– Погоди, Сесе, – раздраженно сказала она.

Снова приглушенный разговор, плач Томми, я прячусь в кладовке. Я была в отчаянии, не знала, как поступить. Внезапно я стала той девочкой, что пыталась добиться внимания Джоан в школьной столовой. Затем дверь в кладовую открылась и меня поймали на горячем – с телефонным проводом, намотанным на запястье.

Напротив меня стояла Мария, держа Томми на руках. Я убрала телефон от уха, размотала провод, вышла из кладовой и протянула руки к Томми.

– Я поиграю с ним, – сказала я и отдала ей телефон.

Когда я взяла Томми, Мария с удивлением посмотрела на меня, затем на телефон.

– Мадам? – Она попыталась вернуть его мне.

– Я не хочу! – сказала я, и Мария от неожиданности попятилась. – Положите трубку. Просто положите.

А что ей еще оставалось сделать, если не то, что я сказала? В этот момент я сильно ей завидовала. Своей горничной-мексиканке. Люди говорят ей, что сделать, и она просто делает. Проще простого. Мария неловко положила трубку на место.

Когда Мария уезжала, то связаться с ней можно было, только позвонив ее кузине. Мария перезванивала спустя час из дома кузины – я всегда слышала приглушенную какофонию из криков детей и взрослых – или из телефонной будки возле шоссе, в этом случае фон был из звуков машин.

– У тебя нет телефона, так ведь?

Лицо Марии сломалось, как папиросная бумага. Как же легко ранить людей. Я прекрасно понимала, почему я так поступила: Джоан обидела меня, а я развернулась и обидела Марию, которая теперь казалась такой маленькой. На самом деле я не сказала именно так. Легко быть жестокой. Намного сложнее быть доброй. Как Джоан чувствовала себя, обидев меня? Могущественно? Может, она жалела об этом? Но затем я вдруг поняла. Я ощутила теплую щечку Томми на плече – он хотел молока, но терпеливо ждал – и поняла, что Джоан не испытывала никаких подобных чувств. Она не знала, что поступила жестоко, в отличие от меня; она никогда не почувствует ту волну сожаления, которую ощущала я в тот момент.

– Прости, – сказала я и подошла к Марии. Она отступила назад. Все то доверие, которое мы так тщательно строили эти годы, – когда Мария приехала к нам пять лет назад, она была такой скромной, что боялась посмотреть мне в глаза, – разрушилось в один миг.

– Это все?

Единственное, что я могла сделать, – это кивнуть.

– Да, – сказала я. – Это все.

И я повесила трубку во время разговора с Джоан! Она вернулась к телефону, думая, что я, как и всегда, жду ее. Я ведь всегда жду. Сесе – самая преданная из подруг. Но вместо моего голоса она услышала лишь гудки.

Она не перезвонила. Возможно, ей плевать на то, что я положила трубку, может, она подумала, что это проблемы со связью по линии. Но где-то глубоко внутри она должна была понять, что я сделала это намеренно.

Однажды, перед свадьбой, Рэй сказал, что не видит никакого смысла в том, чтобы пытаться понять, из-за чего волнуются другие.

– Возможно, – размышлял он, – можно понять, что беспокоит человека, на котором ты женат. Но только если он сам захочет в этом признаться. Иначе, – он развел руки и пожал плечами, – просто невозможно.

Я не согласилась. Мы не говорили о Джоан напрямую, но это было как раз в тот период, когда Джоан совсем съехала с катушек, а я большую часть времени пыталась выяснить, где она и что я сделала не так. Однажды мне удалось понять ее, в молодости, когда я стояла на галвестонском пляже и наблюдала, как Джоан ныряет в море. Но это было так давно.

Теперь мне хотелось сделать ей больно. Хотелось показать, на что я способна.

Мария осталась дома, и я была счастлива. На вечеринке не будет ни Марии, ни Джоан. Только мы с Рэем и все наши друзья. Дарлин будет со своим мужем, Кенна с Сиэлой со своими, как и все в Хьюстоне. Рэй был рад, потому что я радовалась и потому что там будут танцы. Когда мы проезжали Эвергрин, я решила промолчать. Я просто смотрела, как он проплывает мимо. Но Рэй заговорил:

– Наверное, у Фарлоу целая тысяча слуг, иначе как управиться с таким участком?

Мысленно я не могла решить, стоит ли поправлять Рэя или же оставить все как есть. Конечно, он понимал, что Фарлоу уже не в состоянии принимать решения, что дни, когда он был ответственным за все, в далеком прошлом. Он даже не может самостоятельно одеться. И, естественно, он не нанимает садовников и не говорит главному из них, что делать с зимними клумбами.

Но затем Рэй включил радио и принялся насвистывать мелодию «Love Letters in the Sand», и стало ясно, что он больше не думает об Эвергрине, о Фарлоу или о роли Мэри в благоустройстве их участка. Он вообще не сильно много думал о Фортиерах, только желал, чтобы я начала меньше думать о Джоан.

Он уложил волосы помадой, и я заметила небольшой засохший кусочек на его виске. Я убрала его, а Рэй поймал мою руку и поцеловал ее. Я думала, что он сейчас ее отпустит, но он продолжал держать. Я была тронута.

Он держал меня за руку всю дорогу до «Трилистника» и отпустил, чтобы свернуть в очередь на парковку, которая протянулась через всю улицу.

– Боже всемогущий, – сказал Рэй, заняв очередь и поставив машину на нейтральную передачу. – Кажется, сам Элвис приехал.

– Нет, – возразила я, – всего лишь Бриллиантовый Гленн.

На удивление, очередь двигалась достаточно быстро, камердинеры старались работать расторопно – хотя Элвиса там не было, но зато были все остальные. Бриллиантовый Гленн Мак-Карти, как всегда, сидел в углу, развлекая толпу. Он перебрасывал золотую зажигалку с огромным бриллиантом из руки в руку. «Трилистник» больше не принадлежал Мак-Карти – он потерял его во время одного из финансовых кризисов – но сам клуб все еще был его. Мак-Карти заметно постарел, относительно нашей молодости, – щеки опустились, волосы стали реже. Годы его не щадили.

– Бедный официант, – сказал Рэй, кивнув в сторону высокого уставшего мужчины, принимавшего заказы у столика Мак-Карти. – Я слышал, что он не дает чаевых.

– Такой богатый мужчина?

Рэй пожал плечами:

– Сколько у тебя есть и сколько ты даешь – не всегда совпадает, дорогая.

Он поцеловал меня в щеку. Сочувствие к Мак-Карти вмиг испарилось.

Вдруг я увидела Сиэлу и Джей-Джея у бара. Сиэла помахала нам, и я потащила Рэя сквозь толпу сверкающих тел. Мы все были немного потными, лучше сказать – «блестящими». Я прошла мимо грузной леди, вытирающей лоб носовым платком; на тонкой ткани остался оранжевый след от ее тонального крема. В помещении был кондиционер, работали вентиляторы, но всего этого не хватало – люди все прибывали и прибывали в клуб.

– Тебе, наверное, жарко? – прошептала я Рэю. – Не хотела бы я оказаться сейчас в твоем пиджаке.

– Или в брюках, – сказал Рэй, когда мы подошли к бару. – Это единственный раз, когда я завидую вам, леди. – Он провел пальцем по моей ключице, остановившись у изгиба на платье. Второй раз за вечер я подумала, что Рэй сегодня проявляет инициативу.

– Дайкири и джин-тоник? – спросил бармен Луис. Я дома.

Сиэла протиснулась между Рэем и мной, пока тот забирал наши напитки.

– Рэй сегодня отлично выглядит, – сказала она, и я покраснела.

– У него сегодня хорошее настроение.

– А почему бы и нет? Эта ночь совсем не похожа на другие. Я слышала, Мак-Карти потратил десять тысяч на фейерверки. У нас столько ликера, что можно наполнить бассейн. Джей-Джей уже пьяный. И я скоро буду.

Мне вдруг захотелось рассказать Сиэле о Томми, эти слова прямо рвались наружу. Он заговорил! Я бы так и сказала. Просто немного позже, чем остальные, вот и все. Но ведь Эйнштейн заговорил только в пять лет.

Рэй рассказал мне о нем вчера. Сиэла внимательно наклонилась вперед. На ней было открытое платье с бриллиантовой брошью в форме звезды, приколотой на правой груди.

– Ты что, язык проглотила?

Я покачала головой и притронулась к ее броши. Я могла бы никогда и не сказать ей о Томми, в этом не было ничего страшного. Это просто секрет, мой и Рэя. Томми никогда не узнает, как мы переживали.

– Мне нравится, – сказала я.

– Скоро будет фейерверк.

– Ах, – сказала я. – точно.

– А Джоан? – спросила Сиэла. – Где звезда этого клуба?

– Понятия не имею. – Я выпила свой дайкири так быстро, что он обжег горло.

Мы танцевали. Мы пили «Голубые Гавайи» в честь Дня независимости, даже мужчины, и ели маленькие канапе, когда официанты в белых перчатках проходили мимо нас с бесконечными серебряными подносами: фрикадельки на красных шпажках; прямоугольные копченые сосиски; крошечные сэндвичи с ростбифом средней прожарки под соусом из крови и голубики. Я проглотила около тысячи закусок и залила все это дюжиной коктейлей, но мое платье ничуть не стало мне жать, макияж не испортился, а когда я ходила в уборную, то увидела, что мои волосы все так же аккуратно лежат во французском пучке.

Рэй держал меня, и мы покачивались под песню «Love Letters in the Sand», которую слушали по пути в клуб, – она всегда казалась мне до ужаса избитой. «Ты смеялась, а я плакал, каждый раз смотрел на морской прибой, собирая любовные письма с песка».

– Что это вообще значит? – спросила я Рэя, перекрикивая песню.

– О чем ты? – Нужно было орать, чтобы услышать друг друга, но была в этом своя прелесть, потому что, даже если ты кричал максимально громко, люди, стоящие рядом, все равно ничего не слышали.

– Эта песня! В ней нет смысла.

– В ней и не должно быть смысла. Просто позволь ей унести тебя.

Рэй взял мою руку и положил ее себе на сердце, драматично улыбнулся, и я поняла, что мы оба намного пьянее, чем думали, в хорошем смысле.

Я желала лишь, чтобы Джоан осознала, что я о ней не думаю. Мне хотелось думать лишь о себе, Рэе и этой ночи, одной из тех, что описывают в книгах.

Затем толпа ринулась к выходу. Рэй схватил меня за руку, и мы вместе поспешили на улицу. Лысеющий мужчина с отвратительным зачесом наступил мне на ногу; женщина без подбородка с бокалом шампанского в каждой руке извинилась за него, лишь беззвучно сказав губами «простите». Я покачала головой и махнула рукой, давая понять, что все хорошо.

– На что мы идем смотреть? – спросила я Рэя.

– Надеюсь, на что-то хорошее, – сказал он.

– Фейерверки! – заорал молодой человек в белой спортивной кофте. – Нас позвали смотреть на фейерверки.

К счастью, на улице было прохладно.

– Это, – сказала я, – божественно.

Рэй уже давно снял пиджак, а его галстук свободно болтался на шее. Мы стояли на безопасном расстоянии от бассейна и любовались сотнями плавающих в воде красных, белых и синих свечей в форме флага. Ветер не давал им стоять на месте, отчего флаг казался еще красивее.

В воздухе витал аромат гардении, которая росла в огромных вазонах на веранде. Кто-то раздавал бенгальские огни; публика махала ими над головами.

– Смотри, – сказал Рэй и указал на официанта с серебряным подносом шампанского. – Я хочу принести нам пару бокалов. Видишь, вот Сиэла с Джей-Джеем. Подожди здесь. Я вмиг вернусь. – И он исчез в толпе.

– Я выгляжу хотя бы наполовину такой же пьяной, какой себя чувствую? – спросила Сиэла, а я, смеясь, покачала головой. Кстати, выглядела она как и все мы. Я убрала прядь волос со лба Сиэлы. Ее кожа была влажной. Я никогда не прикасалась к другим женщинам, кроме Джоан. Но в эту ночь я чувствовала себя на миллион.

Толпа начала шуметь; этот шум превратился в рев. Люди начали показывать пальцами, кричать. Вот когда я увидела ее. На сцене за бассейном, где играла группа. Я увидела лишь затылок, но я узнала бы его из тысячи. С ней был Сид.

Сиэла прокричала что-то мне на ухо, а я покачала головой. Я понятия не имела, о чем она спрашивала. Она снова наклонилась.

– Уродливо-привлекательный дружок, правда? У него это есть. Чем бы это ни было. Определенно есть. Прямо как у Джоан. – Я не заметила, как ее голос вдруг стал серьезным. – У меня это есть, но не совсем.

– Может, у него это из Голливуда, – сказала я.

– Голливуд? Сид Старк? – Сиэла рассмеялась. Она явно навела справки – несколько недель назад это имя ей ничего не говорило. – Я слышала, что он из Техаса. Родился и вырос во Фрионе.

– Нет. – Я покачала головой.

– Он заработал на жизнь на торговле крупным рогатым скотом, а затем казино, – сказала она.

– Нет. Ты, наверное, ошибаешься, – повторила я уже не так уверенно. Джоан врала мне об очень многих вещах. Почему бы ей не соврать и здесь?

– Может, и ошибаюсь, – наконец согласилась Сиэла. – Я не знаю его лично. Просто слухи.

В этот момент лидер группы, Дик Крюгер, одетый в белый костюм, закричал в микрофон так громко, что я прижала ладони к ушам. Джоан улыбнулась и засмеялась вместе с Сидом, пока Дик пытался успокоить толпу. Мы были буйные и пьяные. Мы не хотели молчать. На Джоан было платье с белым воротником, мне было больно признать, насколько красивой она была. Или, точнее, что она была красивой без моей помощи. Платье открывало большую часть ее загорелой груди: ее верх и пространство посередине. В ушах были сережки в форме перьев: осколки сапфиров росли из бриллиантовой середины.

– Ты в трансе? – шутя, прошептала Сиэла мне на ухо.

– Ее сережки, – сказала я и притронулась к своим ушам, к бриллиантовым сережкам, которые Рэй подарил мне на нашу первую годовщину. – Они новые. Наверное, это Сид подарил.

– Ты видишь отсюда?

– Я все вижу, – сказала я и не соврала.

Я видела кольцо на мясистом мизинце Сида. Я видела его неровно подстриженные баки, будто его парикмахер сильно спешил этим утром. Или же его брила Джоан в романтический момент.

– Думаю, не так уж мы и далеко, – сказала Сиэла, а мне просто хотелось, чтобы она закрыла рот, забрала Джей-Джея и удалилась. Тогда я спокойно смогла бы смотреть на Джоан. Я неожиданно ощутила себя совершенно трезвой.

И тогда я поняла, что нужно делать; все стало ясно как день.

– Мне надо идти, – сказала я Сиэле. – Нужно найти Рэя и уходить.

Я убежала раньше, чем она успела ответить. Моя сумочка, где она? Я помнила, как отдавала ее Рэю, который оставил ее со своим пиджаком. А вот и он – идет навстречу мне с шампанским в руках.

– Я думаю, нам нужно передохнуть, – сказал он и протянул мне бокал. – Шампанское не намного крепче холодной воды.

Мы всегда так общались? Мне вдруг стало противно от того, какими молодыми мы притворялись. Мы были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что мы делаем. Рэй в замешательстве посмотрел на меня, затем Дик Крюгер закричал в микрофон:

– Ну что ж, вы не успокаиваетесь, поэтому я буду просто орать. У нас здесь мисс Джоан Фортиер вместе со своим кавалером, Сиднеем Старком. Поприветствуем их!

Джоан уже так представляли раньше, на больших мероприятиях: на Хьюстонской выставке откормленного скота и родео, на разных церемониях открытия. Наверное, она делала это для Гленна Мак-Карти. Замешательство Рэя превратилось в полное понимание, а затем я увидела отражение собственного отвращения. Я почувствовала себя полностью безнадежно. Я ведь могла спасти эту ночь.

– Я хочу уйти, – сказала я. – Хочу домой, к Томми.

Томми, мой сынок, который остался на всю ночь с Марией. А что, если он проснется и по привычке станет тихо ждать, пока к нему придут? Мария не додумается прийти к нему. В конце концов, она ему не мать. В отличие от меня. Я улыбнулась Рэю.

– Пойдем. Давай заберем твой пиджак и мою сумочку и убежим.

Впервые я прочитала благодарность в его улыбке. За то, что я выбрала его, а не Джоан.

Я ошиблась. Он наклонил бокал и осушил его одним глотком. Затем он вытер губы тыльной стороной ладони; обычно я запрещала ему так делать, но тогда я просто стояла и ждала.

– Мы никуда не идем, – сказал Рэй и кивнул в сторону сцены.

Однажды, когда мы еще встречались, мы поехали на бейсбол в Элвин и какие-то хулиганы пристали ко мне, когда я пошла к лавке с едой за колой. Рэй спустился с трибуны; мальчики – они правда были мальчиками, не мужчинами – лишь посмотрели на него и удрали. Рэй был мощным, но обычно не использовал это для устрашения. Хотя я думала, что все мужчины так делают, даже если сами этого не осознают. Тогда злость Рэя успокоила меня, а теперь она меня напугала.

Шоу фейерверков было просто неимоверным. Но ночь обрела негативный оттенок. Джоан покинула сцену и исчезла в толпе. Я танцевала с Рэем у бассейна, но мы делали это совершенно неискренне. Я была благодарна Джей-Джею, когда он позвал нас с края танцпола.

– Джей-Джею что-то нужно, – сказала я Рэю, который настойчиво вел меня в танце. У меня было чувство, будто он не оставит меня в покое до самого утра.

– Мы собираемся покурить кубинские сигары, – сказал Джей-Джей Рэю.

Кажется, я неправильно поняла мужа, потому что он, не оглядываясь, последовал за Джей-Джеем внутрь.

Может быть, это проверка: что теперь буду делать я, когда Рэя нет? Пойду искать Джоан или Сиэлу? Чем же закончится эта ночь?

И он ушел, мой высокий, красивый муж, с которым мне так повезло. А ведь мне мог попасться какой-нибудь зануда в мокасинах, как муж Дарлин, или кто-то, кто избивал бы меня время от времени, как муж Джин Хилл, которая жила на окраине Ривер-Оукс и появлялась на встречах Клуба садоводов с чрезмерным количеством макияжа и тенями под глазами. Рэй действительно любил меня, несмотря на то, что я не была уверена, знает ли он меня до конца; он не видел меня в худшие дни, в отличие от Фортиеров, – но нужно ли ему все это?

Джоан нигде не было. Я пыталась протиснуться между пьяными людьми, сопротивляясь давлению потных тел и снося скользкие шлепки по мягкому месту – вот что случается, если разгуливать без мужчины, – и извиняясь бесчисленное количество раз. Но Джоан все не было.

Наконец я добралась до холла и наткнулась на один из зеленых диванов. Именно сюда приходили люди, если хотели, чтобы их услышали. Было очень шумно, тесно и совсем негде сесть.

Наверное, Джоан уехала. Она согласилась посетить вечеринку в последний момент, потому что Гленн уговорил ее. А после выступления на сцене они с Сидом выскользнули, сели в машину и вернулись домой, где, казалось, она хотела проводить все свое время.

Если все было действительно так, то Джоан не врала мне и не избегала. Я расслабилась на диване. Мои веки отяжелели. Скоро придет Рэй, и ему будет очень приятно видеть свою примерную жену, которая его безропотно ждет. Мы повеселились вместе, а потом я позволила ему повеселиться без меня. Из меня вышла хорошая жена. Техасская жена.

И тут я услышала голос Джоан, а затем увидела, как она заходит в лифт в компании троих или четверых человек. Я поднялась.

Лифтеру было не больше восемнадцати лет. Я прикоснулась к его рукаву с зелеными кисточками и вошла в лифт.

– Восемнадцатый этаж, – сказала я.

Он сделал паузу.

– Но это пентхаус, – сказал он, немного заикаясь на букве «п». – Вы?..

– Я мисс Джоан Фортиер. – Я поправила прическу, вздохнула и выразительно взглянула на крохотные часы.

Это сработало. Как только я назвала имя Джоан, даже воздух в лифте стал другим. Конечно, он не знал, кто такая Джоан. Он был слишком молод. Но ее имя всегда оказывало волшебное действие: люди сразу начинали слушать. Я еще никогда не была в пентхаусе. Лифт остановился, и я подождала, пока передо мною откроются золотые ворота. Ждала так, будто я – это Джоан: будто я забыла, что ждала. Будто для меня это ничего не значило: всего лишь прервать закрытую вечеринку на восемнадцатом этаже «Трилистника». Зайти без приглашения в комнату, где я никого не знала, кроме той, что не желала меня видеть. Это ничуть не обидит Джоан. Все было так легко, если представить себя Джоан.

– Спасибо, милый, – сказала я и покинула лифт, чувствуя его взгляд на своей спине.

Комната, в которой я оказалась, выделялась баром из темного красного дерева. Я с удивлением увидела Луиса, который обслуживал посетителей и внизу. Вы можете подумать, что я обрадовалась, увидев знакомое лицо, но это не так. Я бы не хотела встретить здесь кого-то, кто знает меня как Сесе.

– Что будете пить? – спросил Луис, и я была благодарна, что он не предложил мне «как обычно».

– Джин с мартини, – сказала я. – Грязный. Нет, чистый.

Я лишь притворюсь, что пью. Если бы я выпила еще хоть немного, то отключилась бы раньше, чем нашла Джоан.

До сих пор, кажется, никто не засек моего присутствия. Но это был лишь холл, а я думала, что пентхаус будет похож на Банку – с полностью открытым пространством, где Джоан будет сложно спрятаться. Но я уже заметила несколько дверей, почти все они были закрыты. Я не имела ни малейшего понятия, за которой из них исчезла Джоан.

Неподалеку от меня болтала компания мужчин и женщин, одни стояли, другие сидели. Я даже надеялась, что кто-то из них обернется и спросит, кто я, но этого не случилось. Они были увлечены разговором, а я была просто одной из толпы.

– Джин с мартини, – сказал Луис. – Чистый.

Я хотела дать ему чаевые, но у меня не было с собой сумочки. И, возможно, в пентхаусе не принято давать чаевые. Кто знает. Интересно, как часто сюда приходила Джоан и с кем? Бывал ли здесь Сид и правда ли Джоан знала его так долго?

Я больше не чувствовала себя брошенной, как тогда, когда впервые увидела Джоан. Мою боль заменило сильное любопытство. Отчаянное любопытство. Мысль, которая пришла мне в голову во время чистки пола с Марией, не покидала меня: хорошо, когда Джоан нет. Мне хотелось выяснить, что с ней происходит и что происходило, перед тем как покончить со всем этим.

– А где все? – спросила я Луиса, попивая свой мартини через соломинку, украшенную трилистником.

Я пыталась говорить так, будто мне вообще все равно, где все. Я больше не вела себя, как Джоан. Этот образ мне был нужен лишь для того, чтобы попасть сюда. Теперь я была Сесе, а глоток мартини, который я сделала, оказался таким терпким, что я едва не выплюнула его. Луис ничего не ответил, и я ощутила, как покраснели мои щеки.

– Я не понимаю, почему люди так рвутся сюда, наверх, – сказала я, уставившись в бокал. – Если Россия сбросит на нас бомбу, то мы пострадаем первые. Лучше уж быть внизу, – я подняла глаза на Луиса. Он молча смотрел на меня. Я показала на пол. – Чем тут, ближе к небу.

Я не могла остановиться. Я хотела было продолжить, но Луис протянул свою холодную ото льда и металлических шейкеров руку через бар и положил на мою. Луис годился мне в дедушки. Я приняла это как милость.

– Мисс Фортиер вон за той дверью, – сказал Луис. Он убрал руку и показал на ближайшую дверь. – Она не одна.

Я подошла к двери и, не дав себе возможности передумать, открыла ее. Сначала я не видела ничего, но потом мои глаза постепенно привыкли к темноте. Зачем только я собиралась с духом? Я оказалась в длинном пустом коридоре с дверью в самом конце.

Я прижала мартини к груди, проливая напиток на платье. Ковер был плюшевым, и было очень сложно идти на каблуках. Я непроизвольно вспомнила тот длинный коридор в Шугар-Лэнде, в Техасе, много лет назад. Тогда я тоже шагала в неизвестность в поисках Джоан. И вот, спустя пять лет, я делаю это снова.

Я вспомнила, как пахло в доме в Шугар-Лэнде: саше, пленка, накрывающая мебель, призрак парфюма Джоан.

Дойдя до второй двери, я прижала к ней ухо, но ничего не услышала.

Я повернула ручку, ожидая, что будет закрыто, – Сид и Джоан, наверное, там вдвоем, занимаются сексом, но мне было все равно.

Дверь оказалась открытой, и я сразу же увидела, что Джоан в комнате не было. Только Сид и еще трое мужчин, которых я обнаружила, войдя внутрь.

Они стояли у стеклянного стола и что-то рассматривали. Бумаги. Я заметила портфель и хрустальный графин с коричневым ликером. Ручку. Разнообразные мужские аксессуары.

– Сид, – сказала я дрожащим голосом. Я попыталась успокоиться. – Сесе. Сесилья Бьюкенен.

Я протянула руку – для рукопожатия? поцелуя? Я не знала. Но лицо Сида оставалось безучастным, его жизнерадостность, которую лицезрела публика, куда-то испарилась. Это был именно тот Сид, но казалось, что передо мной стоит совершенно другой человек.

Его друзья – или коллеги? – смотрели на меня такими же пустыми глазами, и я вспомнила день, когда увидела его впервые. То, как он напугал меня, а я даже не понимала почему. Я поставила мартини на край медного стола у двери и собралась уходить.

– Я, кажется, ошиблась дверью, – промямлила я.

Компания странных незнакомцев не внушала доверия. Я подумала, что, быть может, Джоан исчезла и я тоже могу исчезнуть. Все мы могли просто взять и исчезнуть.

Я чуть не ушла – моя рука уже касалась ручки. Но нет, я должна была найти Джоан.

Я обернулась и встретила взгляд одного из мужчин, который лениво перебирал сигарету между пальцев. Он остановился, посмотрел на Сида, и я поняла, что мне не стоит бояться никого, кроме самого Сида.

– Джоан? – сказала я, гордясь тем, насколько чисто прозвучал мой голос, как колокольчик в тихой комнате.

– Она там, – спустя пару секунд сказал Сид, хотя я понятия не имела, где это «там». Он хотел заставить меня ждать. Я подождала. – В спальне, – сказал он и указал на французскую дверь в дальнем углу комнаты. И махнул рукой, будто позволив мне пройти.

Войдя, я поняла, что это номер люкс: Сид и его коллеги находились в гостиной, а Джоан – в спальне. Именно сюда придет Сид, завершив то, чем он там занимался; он скажет мужчинам уйти, зайдет в эту комнату, разбудит Джоан, и они займутся сексом. А может, он и не станет ее будить. А может, и не скажет мужчинам уйти. На протяжении многих лет Джоан позволяла едва знакомым ей мужчинам пользоваться собой. Что помешает ей поступить так еще раз? А может, она уже поступила?

Джоан спала в своем красивом белом платье, ее макияж был идеальным, несмотря на пятнышко пепла от фейерверков на щеке. Я аккуратно стерла его большим пальцем. Ну вот. Теперь она выглядела идеально. Я постояла секунду-две. Может, и десять. Я потеряла счет времени. Она не двигалась и была настолько уязвимой, что я ощутила такое желание защитить ее, какого не ощущала с рождения Томми. Я посмотрела на часы: половина четвертого утра. Рэй наверняка ищет меня внизу, но он был в миллионе километров отсюда.

Джоан открыла глаза. Она так долго молча смотрела на меня, что я подумала, что она все еще спит.

– Се, – сказала она. – Ты не должна быть здесь.

Значит, она соображает, что происходит. Это было первым, что я отметила. Но тут она села, и я увидела синяк на ее плече – там, где сморщилось ее платье.

Она заметила, куда я смотрю, притронулась к синяку, а затем снова положила руку на колено.

– Я нашла тебя, – сказала я, будто мы играли в игру, где Джоан – это приз. – Кто эти мужчины?

Джоан не ответила.

– Кто этот Сид, Джоан? Скажи мне, кто он.

Ответа не последовало.

– Джоан, тебе нужно уходить. Поехали со мной.

– Куда ты хочешь забрать меня, Се?

Об этом я не подумала.

– Домой, – уверенно сказала я. – Я отвезу тебя домой.

– Ко мне домой или к тебе?

Ко мне домой ее везти точно нельзя. А в ее доме теперь поселился Сид.

– В Эвергрин, – сказала я.

Она скривилась.

– Эвергрин. Ты и мама – единственные люди, которые все еще его так называют. Конечно, папа тоже называл бы, если бы его мозг не превратился в вату.

Я вытянула руку:

– Поехали туда.

Она посмотрела на мою руку, затем подняла взгляд на меня:

– Сесе, уезжай.

– Уехать?

Она кивнула:

– Уезжай. Оставь меня в покое.

– Не могу, – искренне сказала я. – Разве ты этого еще не поняла?

Джоан встала, уверенно подошла к окну – она не была пьяна – отодвинула темно-зеленую штору и прислонилась щекой к стеклу. Я чуть ли не физически ощутила эту приятную прохладу на ее горячей коже.

– Эвергрин – последнее место, где мне хочется быть, а ты – последний человек, которого мне хочется видеть.

– Эвергрин – твой дом, – сказала я, игнорируя ее колкость.

– Я давно покинула дом.

За спиной Джоан город сиял миллионами огоньков, демонстрируя свое трудолюбие, свое процветание. У Джоан был дом: Хьюстон. Город, без которого не могла жить она и который не мог жить без нее.

– Я боюсь, Сид обидит тебя. – Я подошла к ней. – Я переживаю.

– В последний раз, когда ты переживала, ты рассказала все моей маме и меня отправили подальше отсюда. Какое-то время я была хорошей, правда? Я была просто золотце. Но теперь я устала. – Она снова закрыла глаза. Она никогда не говорила о том, как ее отправили из Хьюстона; мы никогда не обсуждали ту ночь в Шугар-Лэнде. У нас с Джоан было так много историй, что все их можно было разделить на те, о которых мы говорим, и те, о которых молчим.

А тут Джоан вдруг упомянула то, о чем мы молчали так долго. Возможно, ей тоже казалось очевидным сходство этих двух ситуаций.

– От чего ты устала, Джоан? Расскажи мне.

– Я устала от всего этого.

– Я уже видела тебя такой, – сказала я, понимая, что подхожу к опасной теме. Я никогда открыто не говорила о том случае из ее жизни. Из наших жизней. – Ты помнишь ночь, когда я нашла тебя? В том… В том доме. – Этот разговор был шокирующим для меня. Я не могла остановиться. – Ты была без сознания. С теми мужчинами. Они ведь могли сделать с тобой что угодно. – Мой голос сорвался; я поднесла руку ко рту. – А может, они и сделали.

Она открыла глаза. Я думала, что она плачет, но глаза ее были сухими. Наши лица были так близко, что я ощущала родинку на ее правом виске, под толстым слоем пудры.

– Мне нравилось то, что они со мной делали. Это так сложно представить себе? Меня не заставляли делать ничего такого, чего я делать не хотела.

Я замотала головой:

– Я тебе не верю.

– Как хочешь. Я не похожа на тебя, Сесе. И никогда не была похожа.

– Я верю лишь в то, – сказала я, – что ты внушила себе, что тебе это нравится. Потому что тогда ты была другая. Ты вернулась из Калифорнии – и ты изменилась. Что-то произошло, когда ты уехала. Калифорния была жестокой с тобой, не так ли? Там что-то с тобой случилось.

Она смотрела на меня.

– Голливуд не принял тебя, как Хьюстон, – предположила я.

– Прошу прощения? – Но она меня слышала. Она решила выслушать меня до конца.

– Ты не стала там звездой. Ты была такой же, как все остальные. Ты думала, что у тебя получится. Но у тебя ничего не вышло. И…

– О боже, – резко перебила меня Джоан. Она наклонилась и взяла серебряный портсигар со столика – ее спина содрогалась. Я заставила Джоан плакать. Я попыталась вспомнить, удавалось ли мне это раньше? Мне было стыдно; я зашла слишком далеко. Я подошла, чтобы обнять ее, но она развернулась и посмотрела мне в глаза. Она смеялась.

– Почему Дори вернулась? – спросила я.

Она резко подняла голову.

– Дори, – сказала я. – Я видела ее на кухне. В Эвергрине. Что она там делала, Джоан?

Джоан покачала головой:

– Не имею ни малейшего понятия.

– Ты знаешь! – расплакалась я. – Расскажи мне, Джоан. Прошу тебя, расскажи.

Джоан перевела взгляд на сигарету, которую положила на серебряную подставку. У кровати стояла пепельница. Даже в таком состоянии я это заметила. Именно это и делали такие женщины, как я: замечали детали. Держали мир в порядке. А такие женщины, как Джоан, обычно вносили беспорядок в нашу аккуратную, сложную работу. Такие женщины, как Джоан, всегда устраивали бардак в жизнях других людей, неосознанно, как дети. Но нельзя ведь злиться на ребенка за то, что он ребенок.

Как можно злиться на такую женщину, как Джоан, которая руководствуется порывом, а не здравым смыслом? Это как злиться на лошадь за то, что она бежит, на Рэя за то, что он хочет, чтобы я забыла о Джоан. На меня за то, что я не могу подчиниться.

– Уходи, Сесе. Возвращайся к Томми. Ты нужна ему. Не мне.

Опустив руки, я беспомощно стояла. Наш разговор подошел к концу.

– Иди, – настойчиво сказала она.

Я кивнула. Не было смысла оставаться.

– Се, – позвала Джоан, когда я открыла дверь. – Что он сказал? Расскажи.

– «Ма», – ответила я. – Он сказал «ма».

Я вышла из люкса. Сид внимательно следил за мной, подмигнув, когда я проходила мимо. Было неловко. Кем был Сид: смертельной угрозой или же просто очередным мужчиной, с которым развлекалась Джоан, ожидая следующего мужчину? Значил ли он для Джоан больше, чем я думала, или же не значил совсем ничего?

Внизу я узнала у камердинера, что Рэй уже уехал, но машину оставил. Мы оба были не в состоянии сесть за руль. Я была слишком уставшей, чтобы переживать по поводу того, что Рэй бросил меня. Я приехала домой на такси, открыла дверь ключом, который мы прятали под ковриком на заднем дворе, и направилась прямиком в комнату Томми. Я положила руку на его теплую спинку, и он пошевелился. Он об этом даже не вспомнит, как и о том, что его мама пришла так поздно. А я запомню это навсегда.

Глава 22

1957

Когда Томми разбудил меня на следующий день, Рэя уже не было. Я уснула в его кресле-качалке. Я решила сделать вид, что это был рабочий день. Что именно на работу и отправился Рэй, несмотря на то что его офис закрыт на выходные. А куда еще ему идти? Я доверяла ему. На мысли, что он не доверял мне, я старалась не задерживаться.

Я позвонила кузине Марии, подождала, пока Мария мне перезвонит, и пообещала заплатить вдвое больше, если она приедет. Мария сомневалась, и я чувствовала себя виноватой – кто знал, какие у нее были планы на день, – но она была не в той ситуации, чтобы позволить себе отказаться от лишних денег, и поэтому согласилась. Мария принесла свою еду и ткань для одежды, которую шила. Она сама оплачивала себе проезд. Деньги ей нужны были не на красивые платья и не на ужины в частных клубах: они нужны были ей, чтобы выживать.

Приехав, она улыбнулась мне достаточно искренне. Разве у нее был выбор, кроме как простить меня? Благодаря моей семье она зарабатывала на жизнь. Я знала, где работает Иди, потому что писала ей рекомендацию. Это была уже вторая семья с тех пор, как она ушла от меня десять лет назад. Она была горничной в доме, расположенном в Запад-Юниверсити, ближе к Райсу, где жили родители Рэя.

Все оказалось намного проще, чем я думала. Трубку взяла горничная. По тому, как она сказала «Резиденция Хэйсов», я поняла, что она сама к ним не относится, – и через пару секунд я услышала голос Иди.

– Я везу детей в Херманн-парк после обеда, – сказала она. – Можем встретиться там.

Ее голос был строгим, неуслужливым. Если я хочу увидеться с ней, то должна поехать в парк.

У Иди не было причин оставаться после смерти моей мамы. Я переехала в Эвергрин. Но Иди не осталась бы, даже если бы я умоляла ее, даже если бы папа удвоил ей жалованье. Она знала, что мы с Джоан сделали.

Дома в том районе были красивыми, но все же не такими, как в Ривер-Оукс. Они больше относились к внешнему миру, а в Ривер-Оукс существовал собственный мир.

Иди по-прежнему была хорошенькой. Я заметила это сразу же, как припарковалась возле парка. В другой вселенной – во вселенной, где Иди белая, – она была бы женой нефтяного магната, а не няней его жены. Она была худая, с высоким лбом и ясными, встревоженными глазами. Я и забыла, какими молодыми были наши няни. Иди пока не вышла замуж, а Дори вышла – ее муж работал садовником в Ривер-Оукс. Иди же была одинока. И никто из них не завел детей. У нянь вообще редко бывают дети.

Она сидела на скамейке, сложив руки на коленях, и наблюдала за своими подопечными – тремя белокурыми детками, которые играли на горках. Увидев ее, я вновь вернулась в детство, будто мне снова шесть лет и я стою у ее постели, потому что мне приснился плохой сон. Будто мне одиннадцать, я играю на улице и оборачиваюсь на голос Иди, которая зовет меня домой. Будто мне четырнадцать, и я сижу за кухонным столом, избегая взгляда Иди, потому что она унюхала запах сигарет, которые я курила. Я думала, что Иди будет рядом всегда, что она станет няней моих детей, когда я вырасту. И, возможно, так бы все и было, будь мама жива.

Иди заменила мне мать, несмотря на то что ей за это платили. Несмотря на то что я разочаровала ее и она меня разлюбила.

Когда мне было семь лет, Иди проводила все свое свободное время за швейной машиной: она шила миниатюрное свадебное платье, потому что я попросила ее об этом. С Иди не было начала – даже в самых ранних воспоминаниях она уже присутствовала. Но был конец.

Внимание Иди было приковано к ее подопечным. Но когда я хлопнула дверью машины, она обернулась и увидела меня. Я помню этот взгляд. Моя мама всегда была лишь наполовину со мной, а наполовину – в другом мире. А вот Иди всегда была рядом со мной.

Я тщательно выбирала свой наряд, чтобы выглядеть скромно, чтобы показать Иди, что я уже серьезный человек, мать. Но в то же время я хотела, чтобы вещи сидели на мне хорошо. Люди часто говорили, что у меня талант красиво одеваться, но на самом деле у меня талант правильно подбирать вещи, которые из простушки Сесе могли сделать стильную даму. Поэтому я надела бледно-желтую юбку ниже колена, которая подчеркивала мою тонкую талию. Простую белую блузу – легкую, как пушинка. Блуза была из шелка, юбка – пошита на заказ, и вместе они стоили целое состояние. Но Иди никогда об этом не догадалась бы. Я надеялась, что она просто примет меня и решит, что я прилично одета. Как молодая мама маленького ребенка. Как хороший человек, который заслуживает ее любви.

Я неуклюже поздоровалась с Иди, неловко махнув рукой; я просто стояла и смотрела на нее, затаив дыхание. Я надеялась, что она встанет и обнимет меня, но она просто рассматривала меня, и я чувствовала себя полной дурой.

Теперь, подойдя поближе, я увидела то, чего нельзя было разглядеть издалека: крохотные морщинки вокруг глаз, отсутствие одного зуба, что становилось видно, когда она улыбалась.

Да, Иди постарела, так же как и я. На мгновение мне стало невыносимо печально. Я отвернулась к детям, чтобы Иди не увидела слез на моих глазах.

– Они прекрасны, – сказала я и сразу же пожалела об этом. Эти малыши не были детьми Иди, и этот комплимент мог напомнить ей о том, что у нее не было своих детей. В той самой, другой вселенной Иди была бы не просто женой, но и матерью.

Материнство вдруг показалось мне какой-то нечестно распределенной привилегией.

Но я ошиблась.

– Спасибо, – сказала она с гордостью в голосе. – Я с ними с тех пор, когда старшая – Люсинда – была еще совсем маленькой.

– Давно, – сказала я, и Иди кивнула.

– Я не видела тебя сто лет, – сказала я, приподняв юбку и сев рядом с Иди.

Иди покачала головой.

– Нет, не сто.

– Десять лет.

– Разве десять? Ну да, пожалуй. Люсинда! – предостерегающе крикнула она девочке на площадке. – Не вздумай.

Я засмеялась. Ничего не могла с собой поделать.

– Просто я помню этот голос, – пояснила я. – Очень хорошо помню. Он значил, что, чем бы я ни занималась, нужно немедленно прекратить это делать, а не то…

– А не то… – повторила Иди. – Ты не знала, что это значило. Но ты была хорошей девочкой.

– Правда?

– О да! – сказала она, и запал в ее голосе удивил меня. – Очень хорошей. Ты радовала меня. Ты всегда хотела меня обрадовать, а это – все, чего только можно хотеть от ребенка. – Она указала на детей. – Рикки и Денни радуют меня. А вот Люсинде все равно. Она пробивная.

Мне стало обидно, что пробивная именно Люсинда. Это нелепо, но мне хотелось быть пробивной, а не ребенком, который хочет порадовать. Интересно, какой я стала теперь? Конечно, я изменилась.

– Джоан была пробивной, – сказала я. Иди застыла рядом со мной. – Она и сейчас такая.

Поднялся ветер, и мне удалось уловить тот самый запах Иди: смесь лосьона, которым она натирала меня после ванны, и чего-то еще. Я едва сдерживалась, чтобы не обнять ее. Я ощущала определенные флюиды между нами, с тех пор как села рядом: в конце концов, мы ведь любили друг друга. Иди вносила уют в мою жизнь.

Естественно, я бы не сделала ничего подобного. Иди ушла от меня, ушла очень давно. Если бы я притронулась к ней, она бы отскочила, как ошпаренная; этот момент совсем не был бы трогательным. Он был бы невыносимым.

– Джоан была пробивной, потому что у нее была любящая мать. А ты хотела порадовать, потому что твоя мать тебя не замечала. – Она повернулась ко мне. – Дети – простые существа, Сесилья. Самые простые в мире.

– Мама заботилась обо мне, – сказала я. Интересно, почему я ощутила такую острую потребность защитить ее. – Она была сложной женщиной.

Иди кивнула. Темнокожая женщина в белой униформе, катившая коляску, помахала нам. Иди кивнула ей в ответ. Это была территория Иди. Женщина с уважением держалась на удалении и старалась не смотреть на то, как няня общается с хорошо одетой белой женщиной. Это была жизнь Иди, и я когда-то была ее частью.

Один из ее подопечных – младший мальчик – подбежал и объявил, что хочет есть.

– Ты вечно голодный, – сказала Иди, но с ним она разговаривала добрее, чем со мной. – Скоро пойдем. Дома поешь.

Он немного надулся, а затем обратил внимание на меня.

– А это кто? – спросил он, указывая на меня.

– Не показывай пальцем, – сказала Иди. – Это мисс Сесилья.

– Откуда она пришла?

Иди засмеялась:

– Сесилья, и откуда ты пришла?

– Я пришла из недалека, – сказала я, в душе благодаря мальчишку за то, что он подошел. Он смягчил Иди. Мальчик с опаской смотрел на меня; ему не нравилось быть объектом насмешек Иди. – Иди присматривала за мной, когда я была маленькой.

– Это правда, – подтвердила Иди. Она наклонилась и смахнула песок с шорт мальчика, поправила его рубашку. Он смотрел то на меня, то на Иди, скорее с интересом, чем смущенно. Ему было сложно понять, что у Иди, которую он явно любил, могла быть жизнь до него или, тем более, после.

Через секунду он, ничего не говоря, убежал к другим детям.

– У меня есть ребенок, – сказала я. – Томас. Ему три года.

– Я знаю.

– Тебе рассказала Дори?

Она промолчала в ответ.

– Зачем ты пришла, Сесилья?

Я прикрыла глаза от солнца. Хотя мы и расположились в тени, все равно, если сидеть там слишком долго, можно было обгореть.

– Я пришла узнать, почему вернулась Дори. – Мне было нечего терять. Нужно было быть абсолютно честной. Может быть, Иди оценит мою откровенность.

– Я так и думала, – сказала она. – Ни слуху ни духу целых десять лет. – Ее голос дрогнул. – Когда я услышала твой голос, то сразу же поняла, что ты хочешь узнать что-то о Джоан.

Я хотела было возразить, но Иди не поверила бы той правде, которую я открыла для себя, как только ее увидела: я так давно хотела с ней повидаться. Но я знала, что она не хотела видеть меня.

– Ты никогда не любила Джоан, – вместо этого сказала я. – Еще с детства.

– Ты правда так думаешь? – Она поднялась, и дети, будто привязанные к ней невидимыми нитями, враз обернулись. – Одна минута, – крикнула она и постучала пальцем по запястью, будто на нем были часы. – Через минутку мы пойдем домой.

– Я думала лишь о тебе, Сесилья. До Джоан мне не было никакого дела. О ней заботилась Дори. А о тебе – я.

– Но почему Дори ушла? Почему она ушла?

Иди покачала головой:

– Если ты не знаешь, то я не могу тебе сказать. Это не мое дело.

– Прошу тебя, – умоляюще сказала я. – Мне нужно знать.

– Я не должна говорить об этом. – Иди прикоснулась к шее, и я заметила ее крохотный золотой крестик, который не видела столько лет. – Люди не должны вмешиваться в Божьи дела.

В моем горле росла глубокая тревога, казалось, меня вот-вот вырвет на траву.

– Божьи дела? О чем ты говоришь, Иди? Пожалуйста. – Я вцепилась в ее руку. – Пожалуйста, скажи мне.

– Сейчас придут дети, – сказала она, забирая руку.

Они шли к нам робко, будто не хотели прерывать разговор. На секунду мне стало интересно, что они о нас думают.

– Пожалуйста, – повторила я, хотя и понимала, что это бесполезно.

– Спроси Джоан. Это ее история. А твоя история, Сесилья? Я часто думаю о том, жалеешь ли ты о ней.

– Нет, – сказала я. И не соврала. – Я не жалею. Джоан сделала то, чего я совершить не могла. Я вечно сомневаюсь. – Я сделала паузу. – Мама хотела этого.

– Она сама не знала, чего хотела.

Дети наконец подошли к нам; они больше не смотрели на меня с любопытством. На секунду я показалась им интересной, но меня было слишком много.

Иди поправила детям одежду, пригладила волосы Люсинды.

– Идите поиграйте, – сказала она им. – Я позову вас через минуту. – Она села рядом со мной. Я была в шоке, хотя и не должна была. – Я слышала, что мама сказала тебе.

– Что она мне сказала? – Мама говорила мне так много вещей, что я не сразу поняла, о чем она.

– Когда она умирала. Я иногда слушала за дверью, чтобы убедиться, что она не говорит тебе жестоких вещей.

– Такого не было.

– Я знаю. – Она сделала паузу, стряхнула что-то с колена. – Она сказала тебе, чтобы ты не позволяла Джоан управлять собою.

Ах, теперь я вспомнила. Мама тогда только проглотила таблетку. Я отирала ей подбородок салфеткой.

– Она была больна, – сказала я, – и теряла рассудок.

– Но она не потеряла его совсем, ведь так?

Она посмотрела мне в глаза.

– Нет, – согласилась я. – Не потеряла.

Это было правдой.

– Она предупреждала тебя быть осторожной с Джоан.

– Она сказала, что Джоан разорвет меня на две части.

Я вспомнила жару в маминой комнате, острые запахи. Ей было постоянно холодно, она умирала, а мне было жарко, я ухаживала за ней.

– Да. Самым большим ее страхом было то, что случится с тобой после ее смерти.

– Нет, – непроизвольно ответила я. – Такого быть не может.

– Почему? Потому что она бывала жестокой? Роль матери была написана явно не для нее. Я тебя уверяю. Но все равно, материнский инстинкт у нее был.

– Материнский инстинкт, – повторила я. Еще немного – и я заплакала бы. – И когда же он проявлялся, интересно? Я не могла передвигаться по дому, не слыша ее причитаний, что я скачу по дому, как лошадь. Я все еще иногда думаю об этом. Я помню, как ее бесила моя походка.

– Мама любила тебя.

– Не помню, чтобы она говорила мне это. Ты говорила. Постоянно говорила. Но не мама.

– Все равно. – Иди прижала палец к губам, будто хотела замолчать. Но она продолжила: – Я всегда думала, это воля Божья, что она умерла как раз тогда, когда ты начала становиться женщиной. Она не смогла бы стать матерью девушки. В ней этого совсем не было.

– Ты по-прежнему думаешь, что это Божья воля?

– Ты знаешь, что я думаю. – Она встала. – Дети, – позвала она. – Пора домой.

Моим домом была Иди. Я положила руку на грудь. Я снова была ребенком, который ждал, пока его отнесут куда-то в безопасное место.

Я представила себе, какой была бы моя жизнь, если бы Иди осталась со мной.

Она присутствовала бы на моей свадьбе. Она помогла бы мне, когда Томми был маленьким, а я, хотя ты тресни, не могла его успокоить. Она во всем помогла бы мне. Она оставила бы меньше места для Джоан.

– Мне было пятнадцать лет, – сказала я. – Совсем еще ребенок.

Она махнула рукой в сторону своих воспитанников, которые бежали к нам.

– Вот они дети, – сказала она. – А ты перестала быть ребенком, как только заболела твоя мать.

Дети уже были возле нас. Иди рассеянно похлопала Рикки по плечу.

– И как, Сесилья? Джоан разорвала тебя на две части? – Ее голос был спокойный, ровный. Она не хотела испугать детей. Я и забыла, какое у Иди самообладание. Я ни разу не видела, чтобы мама ее ругала. – Я надеялась, что ты хочешь встретиться со мной по другой причине. По любой причине, кроме нее. Но сердцем я чувствовала, что это из-за Джоан.

Я молчала. Я все еще была в маминой комнате, смотрела, как она умирает. Или нет, я была маленькой девочкой, девочкой в возрасте Люсинды, неспособной защититься от обвинений взрослого.

– Тебе двадцать пять лет, Сесилья. Взрослая женщина, которая гоняется за секретами другой взрослой женщины.

Я подняла на нее глаза. Дети тихо стояли в ряд. Они смотрели на меня, а Иди наклонилась. Я подняла руку, не понимая, что она собирается делать, но тут ее теплые, сухие губы прикоснулись к моей щеке.

– Я хотела увидеть тебя, Иди, – прошептала я, когда ее лицо было совсем рядом с моим. – Ты была моей мамой.

– О дитя, – сказала она. Я растрогала ее. Она покачала головой. – Если бы так и было. – Она протянула руки, и младший мальчик взял ее за правую руку, а старший – за левую. – Именно этому ты меня и научила.

– Чему научила? – спросила я высоким голосом. – Скажи.

Я бы сделала что угодно, лишь бы она оставалась со мной, так близко, чтобы я видела легкие складки на ее юбке, царапину на носке ее белой туфли.

– Научила тому, что ты – не моя. – Она подняла руки, и руки мальчиков тоже поднялись. – Как бы я хотела, чтобы это было так, – сказала она высоким и нежным голосом, каким я его и помнила.

Стена, которую она построила между нами, разрушилась в один миг. Она держалась на расстоянии, и я ее понимала. Не поэтому что она ненавидела меня? Я стояла и ждала. Чего? Пока она уберет руку от одного из мальчиков? Иди грустно смотрела на меня. Было слишком поздно.

– Прощай, Сесилья, – сказала она и ушла.

Мальчики шагали по бокам от нее, а Люсинда – позади. Мне снова захотелось оказаться на ее месте. Люсинда побежала вперед, куда она бежала – неизвестно.

Вероятно, и она не знала цели. Наверное, она просто бежала, чтобы посмотреть, что будет дальше.

Глава 23

1957

Я села в машину и расплакалась. Иди поцеловала меня, как в детстве: в лоб, когда укладывала спать; в руку, когда мне было больно и я протягивала ее Иди; в щеку, перед тем как она уезжала в церковь по воскресеньям. Я прижалась лбом к рулю и попыталась взять себя в руки.

Не существовало ничего такого, что могло бы заставить меня бросить Томми. Моя любовь к нему была истинной, абсолютной. И тут я поняла, что Иди меня не бросала. Это я выбрала Джоан; и это было моим основным инстинктом. Я не жалела маму. Джоан помогла мне, и я была ей благодарна. Даже если бы мама умерла естественным способом, через одну-две недели, даже если бы природа взяла свое, как и хотела Иди, – я бы все равно выбрала Джоан, Фортиеров, Эвергрин.

Мама просила быть осторожной с Джоан. И что я сделала? Я намеренно ушла с ней.

Прошлой ночью я должна была искать Рэя. А вместо этого я пробралась в пентхаус, чтобы увидеть женщину, которая в итоге прогнала меня.

Я услышала крики и подняла взгляд на стайку детей на горках и качелях. Они напомнили мне о том, что меня ждет мой маленький мальчик. Нельзя сидеть в машине весь день и рыдать.

Я думала, что увижу машину Рэя на парковке, но ее все еще не было. Может, он зализывал раны, пил, работал – делал что угодно, желая отвлечься от меня. А может – и я склонялась к этому варианту, – я вела себя не так плохо, как боялась. Рэй, в конце концов, не знал, куда я отправилась той ночью.

Войдя в дом, я надеялась услышать Марию, но не раздавалось никаких звуков, и меня охватила паника. Но постепенно я смогла уловить ее тихий голос. Они были на кухне. Томми сидел на детском стульчике, а Мария смотрела, как он ест фасоль. Увидев меня, он улыбнулся.

– Вкусно? – спросила я и почувствовала небольшое головокружение. Я облокотилась на кухонную стойку и закрыла глаза.

– С вами все в порядке? – спросила Мария.

Я чувствовала, как они оба смотрят на меня. Я открыла глаза и улыбнулась в знак того, что все в порядке.

– Просто устала, – сказала я.

– Ах. – Мария повернулась к Томми. – Вот мой мальчик, – сказала она с ударением, когда Томми сжал фасоль в зубах. – Вот же он.

Материнство – это бесконечные мысли о неудачах, которые могут настигнуть твое дитя. И бесконечные размышления о том, как этого избежать, как защитить ребенка. Да, мама любила меня, только по-своему.

Я смотрела на Томми и видела будущее: он поднимает руку в школе и отвечает на вопрос учителя. Он идет за бургерами с друзьями и вместо картошки просит луковые кольца. Говорит девочке, что любит ее. Думая о будущем Томми, я была просто счастлива. Я это заслужила.

Рисуя в воображении свою жизнь, я видела рядом Иди, а не Джоан. Все равно мама заболела. Все равно она умерла. Я жила в старом доме в колониальном стиле с Иди, которая не причитала насчет того, что я скачу, как лошадь, которая была счастлива видеть меня по утрам, которая следила за тем, чтобы я была дома в комендантский час, а не околачивалась по городу вместе с Джоан.

Радость оттого, что я просыпалась каждое утро под тихий храп Джоан; чувство огромной важности перед тем, как зайти в клуб, на вечеринку; осознание, что я особенная, потому что Джоан меня любит; гордость, что мне досталась такая привилегия – идти по жизни вместе с ней, ведь она выбрала меня из такого количества людей, – все это пропало, испарилось. Вместо этого – любящая, постоянная забота Иди. Вместо этого – шум посуды на кухне, когда Иди готовит завтрак задолго до моего пробуждения. Вместо этого – ее прохладные губы, целующие мой лоб на ночь.

Я никогда не сомневалась в любви Иди. А вот с Джоан надо было попотеть и даже тайком шпионить за ней. Я оставалась одна на вечеринках, после того как она уходила с каким-то мальчиком. Всю жизнь мне приходилось быть с ней осторожной, и из-за этой осмотрительности меня тянуло к ней еще больше. Потому что без Джоан я была бы обычной девочкой, не имеющей права называть ее своей подругой. Джоан всегда светилась изнутри, в отличие от меня. Я точно знала, что без нее мир просто не замечал бы меня.

Но теперь я пыталась понять, что же со мной не так. Почему я так рвалась к девочке, теперь женщине, которая всю жизнь соблюдала определенную дистанцию? Что за огромное, вопиющее желание жило во мне? Почему я могла успокоиться, лишь завладев Джоан Фортиер?

Я вспомнила то свадебное платье, которое Иди сшила для меня. Оно все еще было у меня, где-то на чердаке, в коробке. Какими же изящными были его детали: ряд крошечных жемчужных пуговичек вдоль спины, кружевной воротник, фата до пола. Я совсем износила ее.

Действительно ли миру было настолько плевать на меня, как я думала? Или же я выбрала Джоан, потому что была молодой и беззаботной? Потому что спокойствие и терпение Иди не шло ни в никакое сравнение с дикой харизмой Джоан?

– Вот же он, – снова сказала Мария. Томми моргнул. – Звонила миссис Фортиер, – добавила она. – Просила срочно перезвонить.

Мэри проводила меня в официальную гостиную Эвергрина, а не в кабинет или столовую, как обычно. Я совсем не хотела там находиться, но должна была – ради себя самой, – чтобы наконец закрыть вопрос Джоан с Мэри.

Мне двадцать пять лет. Я больше не могла присматривать за Джоан.

Мэри выглядела решительно. Я присела на шелковый диванчик, Мэри – напротив меня, на стул с высокой спинкой. В комнате было почти сорок градусов жары, но Мэри не доверяла кондиционерам. В углу комнаты стоял вентилятор, от которого, естественно, не было толку. Она впервые не предложила мне попить, не помню, чтобы Мэри когда-то еще забыла это сделать. Я скрестила лодыжки, разгладила юбку на бедрах.

– Здесь очень жарко, – сказала я и тут же пожалела об этом.

Но Мэри, кажется, не заметила моих слов.

– Я позвонила, потому что мне нужна помощь, Сесе. Мне нужна помощь.

Я ждала. Вдруг Мэри показалась мне очень старой. Она выглядела на свой возраст. Даже старше. Она не была первой леди Эвергрина, несмотря на то что десятилетиями управляла Ривер-Оукс. Передо мной была пожилая женщина, излишне худая. На ней была рубашка, из ворота которой выглядывали ее выступающие ключицы, юбка, которую нужно было подшить.

Да уж, неприятное перевоплощение. Стыд – явно не то чувство, которое можно ассоциировать с Фортиерами. Это чувство я ассоциировала исключительно со своей семьей: с мамой, которой нельзя было довериться; с папой, который жил со своей любовницей в Уорике.

– Чем я могу помочь, Мэри?

Она тревожно взглянула на меня. Я поняла, что никогда раньше не называла ее по имени.

– Джоан отдалилась, – сказала она. – Она не приезжает к нам по нескольку недель. Но вчера она заехала. Она плохо выглядит. – Мэри теребила маленькую игольницу. – Сидней Старк… – сказала она, вопросительно повысив голос в конце предложения. – Она была с ним.

– Да. С Сидом. – В этом мужчине явно было что-то не так, но к тому времени я уже перестала думать о нем.

– Сид? Вы столь близки?

Я раздраженно покачала головой:

– Нет. Я едва с ним говорила.

– Так ты согласна, что Джоан плохо выглядит в последнее время?

Я потихоньку теряла самообладание.

– Я не знаю! – Я заплакала, сорвавшись оттого, что она снова прижала меня к стене. – Не знаю. Иногда Джоан пропадает, и между нами растет пропасть, как хотите это называйте. Я не знаю, почему так. – Я не осмелилась сказать, но подумала: «Я уже перестала размышлять над этим».

Мэри слабо протянула руку. Казалось, мой срыв стал последней каплей.

– Ты ведь знаешь, я не из такой семьи, как Фарлоу. Спасибо тебе, Сесилья, спасибо, что приехала. Я всегда считала, что значу меньше из-за моей – как бы это сказать? – скудной родословной. – Вот теперь она была больше похожа на себя прежнюю. – Но сейчас я понимаю, как мне повезло. Я никому ничего не должна. – Ее голос вдруг стал еле слышным. – Джоан, как ты понимаешь, стала мишенью, и все из-за ее семьи. Она всегда была мишенью. Это то, что она унаследовала от Фарлоу. Не от меня.

– Как это – «мишенью»?

– Красивая девушка с целой кучей денег – всегда мишень, хочется ей этого или нет. – И тут Мэри вдруг снова стала сама собой. – Видишь ли, милая, Джоан долго не приезжала. Я не видела ее несколько недель. Сид забирает ее от нас.

Я терпеть не могла, когда она называла меня «милая», будто я ребенок.

– Возможно, это – именно то, чего ей хочется.

– Разве ты не переживаешь за нее?

– А за что переживать, Мэри?

Мэри покачала головой:

– Я не знаю.

– Вы боитесь, что он ее обидит? – Я вспомнила о ее синяке.

– Он испортит ее репутацию, – резко сказала она. – Он обесчестит ее. Он ведь использует ее, разве ты не видишь?

В углу комнаты стоял бар с разными графинами, наполненными янтарными жидкостями. Я отчаянно хотела выпить. И решила налить себе. Я встала, подошла к бару, открыла его и налила себе немного скотча. Мэри была шокирована. Хорошо. Впервые в жизни мне захотелось удивить Мэри Фортиер. Я устала от ее болтовни о Семье, Деньгах, Ответственности и Трудностях. Джоан плохо себя вела. В этом вся суть.

Я сделала глоток. В горле приятно запекло.

– А что, если Джоан нравится, когда ее используют? – спросила я.

Мэри схватилась за сердце:

– Сесилья!

– Вы боитесь, что люди начнут распускать сплетни. И это все, что мы делаем, да? Беспокоимся о Джоан. Но самой Джоан не нужна моя помощь. Не думаю, что я хоть когда-то была ей нужна.

Я думала о ней прошлой ночью, в постели, о синяке на ее плече. Вспоминала о том, как она просила – нет, требовала, – чтобы я уехала.

– Но ты ведь любишь Джоан, – сказала Мэри. Я никогда не видела ее настолько взволнованной. – Помоги ей.

– Что я могу сделать? По частям увезти от Сида? – Я сделала паузу. – Да, я люблю ее.

Мои глаза наполнились слезами. Джоан была для меня все тем же смеющимся златоволосым ребенком, который обнимает Дори и наблюдает за птичками в гнезде. Это было столько лет назад. Мама говорила, что дни господствуют над годами. И это правда.

– Люди уже обсуждают ее. Джоан делает то, что хочет. Вы собираетесь снова отправить ее куда-нибудь?

Мои щеки пылали.

– Ей уже двадцать пять лет. Если бы она была ребенком, можно было бы попросить Дори разобраться. Она ведь у вас на кухне?

Я не ожидала услышать ответ. Мэри удивленно смотрела на меня.

– Я люблю Джоан, – повторила я. И подумала о Томми, о том, как он купается. Подумала о Рэе, который, вероятно, скоро приедет с работы. – Но я не могу вам помочь. У меня есть своя семья, своя жизнь.

Я поставила хрустальный стакан на столик. Мэри взяла его и переместила на серебряный поднос – в знак того, что унесет его с собой.

– Спасибо, Сесилья. Это все. Я думаю, ты найдешь выход. Этот дом когда-то был и твоим.

Я встала.

– Он никогда не был моим, – сказала я. – Думаю, мы обе понимаем это.

– Разве? – удивилась Мэри.

Я посмотрела ей в глаза:

– Я была просто служанкой, которая помогала вам с дочкой.

Перед тем как завести машину, я закурила. Моя спина была мокрой.

На улицах было тихо и безлюдно, как обычно бывает на следующий день после праздника. На полпути домой я чуть не проехала поворот на Трун, совсем позабыв следить за дорогой. Серебристая машина позади меня громко засигналила.

– Простите, простите, – промямлила я и махнула рукой.

Я припарковалась у обочины и потушила сигарету о выдвижную пепельницу. Нужно было ее почистить. Я никогда не делала этого. За нашими машинами ухаживал Рэй, а точнее, он нанял мужчину, который приходил к нам по воскресеньям.

Уверенность в себе, которую я чувствовала в Эвергрине, испарилась. Мэри никогда не простит меня.

У меня запульсировало в голове. На секунду даже помутилось в глазах.

Я повернула на соседнюю улицу, остановилась у кофейни и купила пинту шоколадного мороженого.

– Хорошо отметили День независимости? – подмигивая, спросил пожилой кассир. Они с женой открыли эту кофейню еще в моем детстве. Мы с Джоан приходили сюда, садились у прилавка и пили молочные коктейли с кока-колой.

– Да, хорошо, – сказала я, пока он набирал мороженое. За всю жизнь он стал мастером в этом деле. – А вы?

– О да! – Он разгладил верхушку мороженого тыльной стороной ложки так гладко, как будто наносил завершающие штрихи на свадебный торт, и закрыл холодильник. Немного повеяло холодом. Он вручил мне коричневый бумажный пакет. – А куда направляешься теперь, дорогуша?

– Домой, – не сомневаясь, сказала я.

Даже если Рэй и был удивлен, увидев меня, то не показал этого. Я подняла вверх пакет как доказательство.

– Мороженое, – сказала я, – чтобы отметить день после Четвертого.

Мария уехала рано, а Томми в этот день не спал допоздна. Судя по всему, прошлую ночь в клубе мы обсуждать не будем, и я была за это благодарна Рэю. Когда стемнело, мы зажгли бенгальские огни и разрешили Томми их подержать. Он делал это с не присущей детям его возраста осторожностью.

Я наблюдала за тем, как Рэй помогает Томми, и думала о том, как же мне повезло. Джоан не была настолько моей, как они. Да это и невозможно. Она принадлежала маме, папе. Мужчине, который рано или поздно женится на ней. Однажды она обязательно выйдет замуж. А если не выйдет, что ж – в конечном счете, она станет ничьей. И это будет ее выбор.

– Я держусь подальше от Джоан, – сообщила я Рэю, когда мы легли в постель. – Я так решила.

Рэй похлопал меня по руке под одеялом. Я поняла, что он хотел бы поверить мне, но не мог.

– Нельзя продолжать в том же духе.

В каком духе? Я могла спросить, что он имеет в виду. Но я и так знала, о чем шла речь.

– Я знаю.

– Ты помнишь, когда ты вышла за меня?

– Конечно, я помню, Рэй. – Его тон насторожил меня.

– Ты помнишь, как звали свидетельницу на нашей свадьбе?

– Нет.

Она была милой сутулой седовласой старушкой, но я никак не могла вспомнить ее имя. А может, я и вовсе не знала его.

– Совсем не помню. – Наше свидетельство о браке лежало где-то среди остальных документов. – Хотя я могу поискать свидетельство. Сейчас…

– Ее звали Ронда Филдс. Я еще помню. Странно, как некоторые вещи остаются в памяти.

Я сжала руку Рэя. Он пугал меня. Он вовсе не ностальгировал. Он неспроста вспоминал былые дни.

– Ронда Филдс, – повторила я.

– Мы не могли пригласить никого из моей семьи. Потому что Джоан там не было. Поэтому мы позвали Ронду Филдс.

– Прости, – сказала я.

– С момента нашего знакомства и по сегодняшний день я был для тебя на втором месте, после Джоан. Так ведь?

Мне хотелось выключить свет. Рэй никогда не говорил таких вещей мне в лицо. Для меня это было неожиданностью.

– Джоан – больше, чем просто подруга. Джоан… – Я не могла этого описать. Я бы променяла сто лет дружбы с Сиэлой на пятнадцать минут с Джоан без промедления. Мне нравилась Сиэла, мне было приятно с ней общаться. Но ни с кем я не чувствовала себя так, как с Джоан.

– Что Джоан? – Его голос был пугающе спокойным. – Она ведь для тебя все?

– Нет! – сказала я. – Нет, конечно, она не все. Вы с Томми для меня все.

– Правда?

– Правда! – Я плакала. – Правда. Но Джоан… – Я пыталась сформулировать. – Она – загадка, – наконец сказала я. – Загадка.

– Не бо́льшая загадка, чем ты или я. Не больше, чем кто-либо в мире.

Может, он и прав. Я не видела себя со стороны, как видел Рэй. Также я не могла адекватно воспринимать Джоан. Она была слишком мне близка. Она была в моей коже, в моих костях. Я чувствовала ее, но не видела.

Она была моей матерью, отцом, сестрой, подругой. Она заменила мне всех на свете. И даже в тот момент мне хотелось держать Джоан в секрете. Я хотела скрыть то, что она для меня значила. Она была загадкой, которую я пыталась разгадать с самого детства. Она стала величайшей загадкой всей моей жизни.

– Я ведь говорила тебе, – сказала я. – Мы уже не будем так близки. Да, так было раньше. Но теперь у Джоан своя жизнь, а у меня – своя.

– Я слышу это не впервые.

– В этот раз я настроена решительно. – И это было правдой. – Я больше не смогу ей помочь. Теперь я это поняла. Я не смогу ей помочь…

Рэй убрал руку. Я подумала, что он злится, но Рэй начал слегка поглаживать мою руку, сверху вниз, соблюдая какой-то ритм, известный лишь ему одному. Это был самый нежный жест, который только мог быть между нами.

– Я не вру, – прошептала я.

– Я знаю.

– Это конец.

– Я надеюсь. Именно конец, Сесе. А не как в прошлые разы.

После того как Рэй уснул, я еще долго лежала и думала. Что значит покончить с человеком? Какой моя жизнь будет без нее? Я потрогала свой живот, где, возможно, скоро появится еще один малыш.

Раньше я думала, что если я расскажу Рэю о том, что Джоан много лет назад сделала с моей мамой, то он подумает, что я ей чем-то обязана. Но это не так. Он сказал бы, что мы были детьми и не понимали, что делали. Что такие вещи могут случиться в молодости, что жизнь продолжается и нельзя вечно быть в долгу перед двумя пятнадцатилетними девочками.

Я открыла воскресный выпуск «Хроник» и увидела фото Джоан с Сидом. Торжественно улыбаются со сцены у бассейна в «Трилистнике». Я смотрела на нее достаточно долго, в результате умудрилась сжечь целую партию блинчиков.

Рэй, все еще в пижаме, вышел на запах горелого. Я выбросила блинчики в мусорное ведро, перевернула страницу в газете, положила ее около тарелки Рэя и успела поджарить новую партию блинов, предварительно подогрев сироп в соуснице на плите.

– Все готово, – сказала я. – Если будешь завтракать сейчас, то блинчики не успеют остыть.

Прежде чем сесть за стол, Рэй поцеловал меня в щеку. Я порезала стопку блинов на восемь частей и поставила на поднос перед Томми.

– Ммм, – сказал он, и мы с Рэем посмотрели друг на друга с восторгом, присущим лишь родителям. «Мы сделали это», – гласил взгляд. До нас не существовало Томаса Фицджеральда Бьюкенена, а теперь он был. И даже делал такие вещи, каких не делал всего неделю назад, например не говорил «Ммм», когда ему давали блинчики.

Рэй удивил меня, заставив выбирать между нашей семьей и Джоан. Я снова ждала, пока он удивит меня. Я села возле Томми и помогала ему справиться с блинчиками, пока Рэй читал газету. Он всегда читал выборочно; и в два счета дошел до женского раздела. Он пролистнул страницу, будто на ней не было огромной фотографии Джоан. Я была странно разочарована. Ну а чего я хотела? Чтобы он зажег спичку и спалил газету? Рэй не стал бы устраивать спектакль. Он просто хотел, чтобы Джоан постепенно исчезла из нашей жизни, очень медленно, даже незаметно.

Он вернулся к началу газеты и еще раз, более внимательно, просмотрел ее. Это было его привычкой. Что могло быть интереснее, чем заметки о Джоан? Наверное, статьи о школьной десегрегации, ядерных бомбах, россиянах. Только дело в том, что мне было плевать на школьную десегрегацию. Плевать на россиян. В отличие от Джоан, если она не притворялась: этой зимой она дала мне почитать статью о разоружении, которую вырезала из газеты. Но кто знает, о чем на самом деле думает Джоан?

– Спасибо за блинчики, – сказал Рэй, дочитав газету и наконец обратив внимание на еду. Затем он доел свою стопку блинчиков, как делал это по субботам и воскресеньям.

Он всегда сначала читал газету, за это время блины остывали и становились теплыми. Сначала он смазывал каждый блинчик маслом, потом наливал сироп вокруг, а не прямо на них, затем резал их на много частей и только тогда наконец ел. Даже в пятьдесят лет он будет есть блины именно так. А я буду наблюдать за тем, как он их ест, каждую субботу и воскресенье до конца моей жизни.

– Думаю, я встречусь сегодня с Джей-Джеем в Хьюстонском клубе, – сказал он, и это совсем меня не удивило. Хьюстонский клуб был любимым местом мужчин для заключения сделок.

– А мы с Томми пойдем в парк, правда, сынок? И поплаваем, когда солнце немного зайдет.

Я тоже не удивила Рэя. С недавних пор это вошло в наш брачный договор. Никаких сюрпризов. Один и тот же ты – день за днем.

Глава 24

1957

Прошла неделя. Я ждала звонка от Джоан. Или от Мэри. Ждала новостей о Джоан от Сиэлы, от Дарлин, от соседки. Но ничего не случилось. Вспоминая о Мэри и обо всем, что я ей наговорила в Эвергрине, я сжималась, начинала напевать какую-нибудь мелодию, чтобы отвлечься, и убеждала себя в том, что поступила правильно, сказав Мэри то, что она должна была услышать.

Какое влияние на меня она имела? Я ждала. Ничего не происходило. Гардения Уотсон, которая жила в трех улицах от нас, не звонила, чтобы сообщить о том, что мое членство в Юношеской лиге расторгнуто по причинам, которые она не может объяснить. Я не получила письмо из сообщества домовладельцев Ривер-Оукса о том, что моя изгородь не соответствовала норме. И не получила письмо от Мэри, где она страница за страницей перечисляет вещи, которые они с Фарлоу сделали для меня. Я не открыла дверь и не увидела Мэри, которая умоляла о помощи. Был лишь почтальон с посылкой, слишком большой для почтового ящика.

Я стала более свободной. Удивительно, но я смогла увидеть всех нас со стороны. Мэри, грустную пожилую женщину, пытающуюся помочь дочери, которая отказывается принимать эту помощь. Фарлоу, угасающего родоначальника. Джоан, стареющую светскую львицу, которая настолько пьяна от алкоголя и наркотиков, что даже не всегда понимает, что делает. Сида, пронырливого бизнесмена, который использует Джоан.

Я все это видела. И я видела себя. Наблюдатель, которого все это никак не касается.

На следующий день я пригласила Джей-Джея, Сиэлу и Тину на пикник.

– Будем только мы? – уточнила Сиэла. – С удовольствием придем.

Обычно я не приглашала какую-то одну семью на пикник. Раньше к нам почти на каждые выходные приходила Джоан, и ее не интересовали беседы с таким мужчиной, как Джей-Джей. Если я устраивала вечеринку, то это была громадная тусовка, как на тот День святого Валентина, когда я выкрасила бассейн в розовый цвет и пригласила целых двадцать семей на красный джин-тоник и филе в форме сердца. Няни следили за детьми наверху, пока взрослые напивались у бассейна.

Ну а эта вечеринка будет душевной и скромной. Утром я приготовила картофельный салат, а Мария, за день до этого, испекла лимонный торт.

Скромный прием, но даже такие приемы требуют вдвое больше усилий, чем ты ожидаешь.

Когда в дверь позвонили, я сняла фартук, нанесла на губы помаду, смотрясь в отражение на духовке, окинула взглядом кухню.

– Я открою, – закричал Рэй и быстро зашагал к двери, держа Томми на руках.

«Ты повеселишься, – сказала я себе. – Ты хорошо отдохнешь».

И ведь мне правда стало весело после пары дайкири. Джей-Джей назначил себя барменом, что немного меня раздражало, но поскольку хозяин дома, Рэй, не возражал, то и я решила расслабиться. Мы с Сиэлой стояли у бассейна, курили и смотрели, как Тина с Томми играют на площадке. Она взяла с собой няню, так что я была неожиданно освобождена от обязанности уложить Томми спать.

– Когда у нее выходной? – спросила я, показывая на детей.

– Вторник. Она просила воскресенье – церковь и все такое, но по воскресеньям всегда есть чем заняться, ты же меня понимаешь?

Я кивнула.

– И, – продолжила она, – у меня есть маленький сюрприз. Мы снова ждем ребеночка! Надеемся, это маленький Джей-Джей. Доктор сообщил мне об этом вчера, но я, конечно же, знала и раньше.

Она сделала глоток дайкири и провела ладонью по животу. Я заметила это, как только она вошла. На ней был облегающий сарафан, и хотя животика еще заметно не было, она постоянно поглаживала свой живот кончиками пальцев. Только беременные так делают. Тине было два года, обычно именно в это время родители и решают завести второго ребенка.

– Прекрасные новости, – сказала я. – Из Тины выйдет прекрасная старшая сестра. – Мне в голову не пришло других эпитетов, кроме «прекрасный».

Сиэла засмеялась.

– Она будет ужасной сестрой. Она думает, что весь мир вращается лишь вокруг нее. Впрочем, пока так и есть. В этом вся прелесть того, чтобы быть единственным ребенком. – Она сделала паузу и промокнула лицо салфеткой. – Мы с тобой были единственными детьми, и мир действительно крутился вокруг нас. Возможно, мне не помешало бы иметь младшую сестренку или брата.

– Быть может, ты и права, – отозвалась я. Мир никогда не вращался вокруг меня. Он вращался вокруг моей мамы. И Джоан.

Я ждала, пока Сиэла скажет, что Джоан была мне, как сестра. «Ну же, – думала я, – скажи это». Но Сиэла просто сделала еще одну затяжку; когда она заговорила, то ее слова были вовсе не о Джоан.

– А как обстоят дела с младшей сестренкой для Томми? Когда она появится?

Я инстинктивно похлопала себя по животу и вдруг поняла, что меня больше не пугает мысль о втором ребенке.

– Ох, – быстро сказала я. – Пускай природа решает сама. Но надеемся, что скоро.

Меня удивило собственное признание; Сиэлу оно тоже ошеломило. У меня вдруг закружилась голова от одной только мысли. Еще один ребенок! И может, Сиэла была права, может, это правда будет маленькая девочка.

Переживания о Джоан хорошо влияли на мою фигуру: на мне были шорты с высокой талией и рубашка, которую я завязала на пупке.

– Худышка, – сказала Сиэла, увидев меня, и Рэй признательно посмотрел на меня, когда я вышла из спальни.

Позже, когда мы съели наши стейки средней прожарки, а дети, надкусив хот-доги и огромные куски торта, ушли спать с няней, мы сели на улице за столом, который освещали только гирлянды с изображением бога Тики. Я была немного пьяна. Я не ощущала боли. Я курила свою миллионную сигарету, и в мягком свете фонариков все выглядели такими прекрасными. Особенно Рэй, который трогал мою коленку под столом.

Жара, мешавшая нам весь день, стала уютной, как только зашло солнце. Был даже легкий бриз, хотя, может, я просто придумала его.

Я видела мелькание в окнах идеальных домов наших соседей: телевизор, кот, сидящий на подоконнике. Крыша с испанской черепицей, кирпичная стена, заросшая плющом.

Мне было хорошо – вот что я пытаюсь сказать. Я испытывала умиротворение. Джоан была где-то далеко-далеко, развлекалась с Сидом Старком. «Ее жизнь – не моя жизнь», – думала я, и эта фраза, простая, но правильная, оставалась со мной до конца вечера. Мне пока не хотелось, чтобы Сиэла с Джей-Джеем ушли.

– Вы видели «Хроники»? – спросила Сиэла.

Я настороженно выпрямила спину. Я моментально поняла – не именно то, что она скажет, но то, что речь пойдет о Джоан. Я попыталась послать ей безмолвный сигнал: не надо, не надо, не надо.

Конечно, Сиэла знала, что Джоан – причина наших с Рэем ссор. Я специально не упоминала ее имя весь вечер. Но, возможно, она понятия не имела, насколько крепко Джоан пришила себя, точнее – я ее пришила к себе и к нашему браку.

– Пролистал от корки до корки, – сказал Рэй, и Джей-Джей засмеялся.

Рэй не догадывался, о чем шла речь. Я думала, что Сиэла скажет что-то типа того, что Джоан сегодня не появилась в колонке «Глашатая», – я это проверила первым делом! Как же я злилась. Я постучала сигаретой о пепельницу. Сиэла выглядела чрезмерно ярко – слишком много макияжа. И что за накладные ресницы?

Рэй и Джей-Джей говорили о бизнесе, обсуждали свои мужские проблемы, и мне захотелось ударить их обоих. Я должна была услышать то, что хотела поведать Сиэла.

– Я не видела, – сказала я, перебив Джей-Джея. – Не было возможности.

– Там огромная фотография Сида Старка! На открытии нового клуба «Хулахуп». – Сиэла рассмеялась. – Интересно, будут ли там официантки носить юбки хула[4].

– Старк? – спросил Рэй, и мне стало ясно, что он понятия не имеет, кто такой Сид. Я не рассказывала ему.

Сиэла посмотрела на меня, затем на Рэя, и я увидела, как ее осенило: я что-то от него скрываю. Мне было стыдно; только что перед Сиэлой открылась вся подноготная нашего брака.

– Он не местный – он из мира азарта, – говорил Джей-Джей. – Я бы ему не доверял. Я слышал, он начал встречаться с нашей Джоан. – Он приподнял брови. – Это к добру не приведет.

Наша Джоан? Какие же мужчины глупые. Он просто слово в слово повторял то, что сказала ему Сиэла; он не был способен на собственное мнение относительно Джоан, да и вообще, мужчин, женщин и всех возможных перипетий между ними.

Я молчала. Рэй посмотрел на меня. Казалось, он не злился. И я была ему за это благодарна. Но мою благодарность пересилило непонимание: я не видела никакой фотографии Сида в «Хрониках». Сиэла, наверное, ошиблась.

И, будто прочитав мои мысли, Сиэла продолжила:

– Джоан тоже там была. – Мне одновременно захотелось ударить ее и обнять – за то, что она заговорила о Джоан. Как же я ждала хоть каких-то новостей! – Стояла между мужчинами, вся светилась. И хотя на улице было около сорока градусов, она совсем не потела.

Я кивнула, пытаясь собрать воедино эту информацию и вспомнить все события прошлой недели.

Значит, Джоан не сидит дома пьяная и под наркотиками. Ах да, она может посещать церемонии открытия и пьяной, и под наркотиками. Она была повсюду, и, кажется, все было замечательно.

– Видимо, у них с мистером Старком все очень серьезно, – предположила Сиэла.

– Я не знаю, – сказала я, пытаясь завершить разговор. Мой тон был грубее, чем мне хотелось, но я об этом не сожалела.

Я взяла сигарету и облокотилась на спинку стула. Вот теперь мне хотелось, чтобы Сиэла с Джей-Джеем ушли.

Джей-Джей уставился в свой мартини, Сиэла курила сигарету, а Рэй – что ж, мне не хотелось смотреть на Рэя. Я услышала детский крик наверху и обернулась на звук.

– Может, это Томми, – сказала я, поднимаясь, Сиэла встала вместе со мной.

– Или Тина. – И мы ушли.

В постели Рэй повернулся ко мне, прикоснулся к моей груди, а я просто лежала рядом и была готова позволить ему заняться со мной сексом. Мои мысли витали где-то внизу, в мусорном ведре, куда Рэй выбросил газету. Мои мысли были с Джоан, в четырех улицах отсюда. А может, она не дома, может быть, где-то с Сидом. Ест стейк в «Нефти». Или весело смеется, попивая шампанское у бассейна «Трилистника».

После рождения Томми у меня на несколько месяцев пропал интерес к сексу. Абсолютно. Мои мысли всегда были с Томми. Но я никогда не отказывала Рэю. Ни тогда, ни сейчас. Конечно, Рэй не стал бы меня насиловать, но мне хотелось, чтобы он всегда чувствовал себя желанным мужчиной.

Рэй перевернул меня, вошел сзади. Я не особо любила эту позу.

Он не вспоминал о Джоан после того, как Сиэла и Джей-Джей ушли. Он вел себя, как всегда, рассказывал о рыбалке, на которую они с Джей-Джеем и другими мужчинами из «Шелл» хотят поехать в августе.

Я подумала, что он подсознательно наказывает меня. Мне было больно, когда он был сзади; я попыталась сменить позу, приподнять живот с матраса, но он прижал меня так сильно, что я не могла сдвинуться ни на дюйм.

Его рот был у моего уха, я чувствовала его горячее дыхание, запах зубной пасты и виски. Когда все кончилось, давление на мне и внутри меня вдруг исчезло. Он поцеловал меня в щеку нежнее, чем обычно, и я точно поняла: он меня наказывал. Но это и хорошо. Он наказал меня и простил. Теперь он забудет.

Мне пришлось по локоть засунуть руку в мусорное ведро, чтобы на самом дне, под остатками еды с прошлой недели, найти газету. Я ощутила огромное удовлетворение, подобное тому, которое я испытываю после того, как помою холодильник. Когда все его полочки сверкают чистотой.

Теперь я, в резиновых перчатках, сидела на полу рядом с горстью лапши и увядшим салатом. Мой лоб был измазан кетчупом. Мусор перевернулся и тоннелем разлегся передо мной. Я передумала. Надо идти спать. Это всего лишь фотография в газете.

Я не смогла.

И вот она – вся в яичной скорлупе и жире от бекона. Я пролистала все страницы и почти сразу же увидела фото в рубрике «Наш город». Не знаю, как я могла пропустить ее. Не думала, что Джоан хоть когда-то попадала в другие разделы, помимо женского. Я засмеялась. Джоан Фортиер становилась важной персоной – все зависело от того, как на это посмотреть.

Уроженка и светская львица Хьюстона с Сиднеем Старком на открытии местного ночного клуба в гавайском стиле под названием «Хулахуп», который обещает посетителям «подлинную гавайскую атмосферу».

И это вся информация. Джоан и раньше ходила на открытия ночных клубов, на тысячу открытий.

Я чуть не прозевала: массивное золотое кольцо на мизинце Сида – он пожимал чью-то руку. Кольцо обратило мое внимание на его руку; а рука – на длинный, уродливый шрам.

Мне стало жарко, очень жарко. Я неуклюже встала, разрыв кучу мусора возле моего колена.

Я узнала бы этот шрам в любой ситуации. Джоан врала мне. Шрам – тому доказательство. Была ли она хоть когда-нибудь честна со мной? Сид был из прошлого, но не из Голливуда. Джоан сказала мне полуправду, которой кормила меня все эти годы. Но зачем врать о нем?

И вдруг, стоя среди обломков своего быта, я поняла, что Джоан кормила меня враньем только потому, что я сама этого хотела. И не хотела ничего другого. Я убрала мусор и молилась, чтобы не осталось никаких пятен. Я сполоснулась в ванной Томми и вернулась в постель к мужу, пытаясь не думать о Джоан. О том, как много лет назад умирала мама. Но я ведь вернула Джоан долг. Я не могла ей дать больше. Я не дам ей разорвать себя на две части.

Глава 25

1957

Я проснулась от плеска воды в бассейне. Это был вторник, через две ночи после пикника. Я подошла к окну и выглянула сквозь жалюзи. Джоан, в лифчике и трусах, плавала на спине в голубовато-зеленой воде.

– Рэй, – тихо позвала я. К счастью, он не ответил. Я молилась, чтобы он не проснулся. – Я обещаю, – прошептала я и поспешила вниз.

– Джоан, – тихо сказала я и встала у края бассейна.

Ее кожа блестела в лунном свете; волосы плавали сзади и обрамляли ее лицо. Большинство из нас, плавая в бассейне, всегда следили, чтобы волосы не намокли. Слишком много проблем. Но Джоан это не заботило. Ее глаза все еще были закрыты.

– Джоан! – повторила я.

Она посмотрела на меня и улыбнулась, будто все происходящее – абсолютно нормально. Будто она просто зашла, чтобы поздороваться и выпить, а потом снова отправиться по своим делам.

– Ты с ума сошла? – Я была в бешенстве. – Два часа ночи. – Я постучала пальцем по часам. – Где твоя одежда?

Моя злость потихоньку угасала. Джоан исчезла под водой, я смотрела на ее расплывчатый силуэт под водой, плывущий прямо ко мне. Она вынырнула возле меня, хватая ртом воздух. Несмотря ни на что, я была счастлива видеть ее.

– В последнее время только и хочется плескаться в воде, – сказала она и похлопала по бетону. – Садись.

Я села. Было темно, но я прекрасно видела ее красные глаза – то ли от хлорки, то ли от того, что она что-то приняла. Я убрала прядь волос с ее лба, прохладного в ночном воздухе.

– Ты под чем-то, Джоан? Давай не… – «будем играть в игры», – хотела сказать я, но она перебила:

– Вчера, думаю, вчера. Но не сегодня. И я не сошла с ума. К сожалению, он со мной. – Она печально улыбнулась. До чего же редко я видела Джоан грустной.

Теперь, когда Джоан была рядом, мне не хотелось ее отпускать. Впервые за долгое время мне было с ней так просто. Моя старая подруга. Я не могла злиться на Джоан.

Она постукивала пальцами по голубой плитке. На ее правом безымянном пальце было новое кольцо с бриллиантом изумрудной огранки между двумя бриллиантовыми багетками. Я дотронулась до него.

– От Сида?

– Нет. – Она изучающе разглядывала его. – Папа подарил много лет назад.

– Правда? – Я никогда не видела его.

– Правда. Нужно его продать.

Я засмеялась.

– Зачем?

– Ради денег, зачем еще?

– Тебе не нужны деньги, – сказала я.

– Ты понятия не имеешь, что мне нужно. В любом случае этого не хватит. – Она покрутила кольцо на пальце. – Почему ты так долго не приходила, Сесе? Раньше такого не было.

– Да, – сказала я. – Да, кажется, не было.

– Ты думала, я не замечу? Конечно, я заметила. Ты ведь всегда рядом.

Она оттолкнулась от края бассейна и снова поплыла на спине. Ей было легче говорить, когда я не смотрела ей в глаза.

– Ты сказала, что не хочешь меня видеть.

Джоан не ответила. Ее молчание добавило мне уверенности. Какая разница, если я обижу ее? Все равно она не хотела меня видеть.

– Я знаю, кто такой Сид.

– Знаешь? – со смехом сказала она, будто я ребенок, сделавший открытие очевидного.

– Он не тот, за кого ты его выдавала, – сказала я. – Все не так, как ты говорила.

– Я много врала, – помолчав с минуту, сказала она. Я уже думала, что она совсем не ответит. Она больше не говорила со мной, как с ребенком. – Я не контролировала ложь. Конечно, я понимала, что ты когда-нибудь узнаешь правду и то, что я врала о Сиде. Врала обо всем. Но я хотела, чтобы ты знала правду, – добавила она.

– Неужели? Ты ведь могла просто сказать мне эту правду. – Я подумала о том, как свободно она виделась с Сидом при мне в публичных местах. Она даже не особо старалась держать его в секрете. Но я ничего не поняла.

– Нет, – сказала она и покачала головой. – Это невозможно. Знаешь, чего мне хочется сильнее всего? Не быть Фортиер.

– А кем бы ты была, не будь ты из семьи Фортиеров?

Джоан снова долго не отвечала.

– Думаю, я была бы счастлива, – наконец сказала она.

Я смотрела, как моя подруга плавает на спине. Она не была счастлива, это правда. Уже давно не была.

– Тот дом, Джоан, – я все еще не знала, как лучше сказать. То место. То ужасное место. Она продолжала плыть – полтора, два метра от меня. – Когда я нашла тебя с теми мужчинами. И твои родители отправили тебя из Хьюстона.

– Моя мама отправила меня, – сказала Джоан грубым тоном. – А папа позволил ей сделать это.

– Ты бы погубила себя. – Она не стала спорить. – Я нашла тебя с Сидом, полумертвую. И с еще одним мужчиной. Шрам Сида. – Я провела пальцами от кисти до локтя. – Я увидела его еще тогда. И увидела снова в воскресенье в газете – у него были подкатаны рукава.

– А что, если я хотела убить себя? Разве у меня нет на это права? – Она подплыла к лестнице и поднялась спиной ко мне, мокрая и блестящая.

– Во что ты играешь, Джоан?

Она покачала головой. Я все еще не видела ее лица.

– Сид – некрасивый мужчина, – сказала Джоан. – Но он гордится своим шрамом. Это возбуждает. Поэтому его рукава были закатаны. Единственная причина. – Когда она повернулась ко мне, у нее на глазах были слезы. – Повезло тебе, Сесе. Повезло тебе. Сейчас ты узнаешь правду.

Глава 26

1957

Я хотела бы сказать, что дважды подумала перед тем, как пойти с Джоан к воротам, к выходу, где Фред припарковал машину у обочины. Когда я открыла дверь, он снял передо мной шляпу. Фред всегда знал намного больше, чем я. Я хотела попросить Фреда подождать. Мне нужно было придумать оправдание перед Рэем. Оставить записку. Таким способом я могла бы перестраховаться в надежде потом все исправить. Я вообще не должна была никуда ехать, должна была подумать о величине риска, если я пойду куда-либо с Джоан.

Я подала ей полотенце с полки у беседки. Казалось, она даже не замечала того, что мокрая; она бы полуголая села в машину, если бы я не дала ей полотенце и не заставила вытереться, перед тем как она наденет платье. Она позволяла мне прикасаться к ней. Вот оно. Она ничего не говорит, я ничего не говорю. Я просто следую за ней.

– Гленвуд, – сказала она Фреду, и он кивнул.

– Зачем? – спросила я, но Джоан покачала головой, и мой вопрос просто исчез.

Я подумала, что мы едем к маме, потому что Гленвуд – именно то место, где она была похоронена десять лет назад. Я изредка ездила к ней на могилу. Однажды – с Рэем. Я платила, чтобы раз в месяц возле памятника ставили свежие цветы, но этим моя сентиментальность и ограничивалась.

Я откинулась на прохладное кожаное сиденье. Эта машина всегда означала для меня облегчение после напряжения, ведь в ней мы ехали домой, в тишину и покой после шумной ночи в клубе. Эта машина означала уют. Я закрыла глаза и просто стала ждать, пока нас привезут в точку назначения.

Мы вышли из машины, Джоан – первой. Она дрожала в своем платье, хотя воздух был влажным. Я вернулась в машину и взяла плед, который Фред постелил у наших ног; Джоан позволила мне накрыть ей плечи. Когда мы пошли, она натянула его сильнее. Гленвуд – это огромное и величавое кладбище. Здесь хоронили всех жителей Ривер-Оукс. Здесь и меня когда-нибудь похоронят. Рэй уже купил два места. Неподалеку протекает Буффало-Байю, поэтому оттуда всегда был слышен шум воды. Я помню это еще с похорон мамы.

Фред из машины позвал Джоан:

– Мадам, мисс Фортиер.

Джоан раздраженно развернулась, но, когда он дал ей фонарик, ее сердитый взгляд смягчился благодарностью. Фред не смотрел мне в глаза. Что мы здесь делаем? Я хотела спросить его, потому что он явно знал ответ на этот вопрос.

Джоан зашла в огромные железные ворота кладбища, которые, насколько я помню, никогда не были закрыты. Сначала я стояла на месте. Я подумала об Иди, я не хотела идти туда. Я не хотела видеть мамину могилу, вспоминать ее последнюю ночь жизни. Я обернулась к Фреду, но он уже вернулся в машину, и я не смогла рассмотреть его лицо в темноте. Джоан исчезла в ночи, а я все еще стояла на месте. Конечно, кладбище было закрыто – на маленькой табличке у входа было сказано: «Добро пожаловать от рассвета до заката».

Мы не должны были там находиться. Для всего в мире существовали писаные или просто очевидные правила, но для Джоан это не имело никакого значения: она с легкостью их нарушала.

Вскоре она вернулась за мной.

– Пойдем, – сказала она, и ни слова больше.

Мы шли, и наш путь освещал мигающий свет фонарика, а я пыталась не думать о Рэе, оставшемся дома; пыталась не думать о Томми.

Естественно, я вернусь до рассвета. Во всяком случае, попытаюсь. Впрочем, я прекрасно понимала, что буду дома лишь тогда, когда Джоан отвезет меня туда. Ни раньше и ни позже.

Всего две ночи назад я развлекала Сиэлу с Джей-Джеем на своей веранде, пила дайкири и была уверена в том, что бросила привычку под названием Джоан. Я была довольна собой, довольна тем, что доволен Рэй. А теперь я шатаюсь по самому престижному кладбищу Хьюстона ночью, ступая по аккуратно стриженным газонам между могил.

Мы шли на юг, к могиле моей мамы. Я не помнила точно, где ее найти, но думала, что Джоан знает. Она ходила сюда все эти годы? Она чувствовала свою вину за то, что мы сделали? Если кто-то и мог бы заставить Джоан чувствовать стыд, то это Рэйнальда Берн. Она была призраком, ходящим по пятам, призраком, который жаждал получить свою долю.

Я не собиралась падать в обморок или устраивать истерики, но была напугана. Я догнала Джоан, которая шла очень быстро.

– Джоан, – спросила я, – зачем ты меня сюда привела?

Она покачала головой. Ее рука сжимала плед у подбородка; ее бриллиантовое кольцо было единственной вещью, которая намекала на ее положение в обществе. В остальном она выглядела потрепанной и немного сумасшедшей: мокрая, грязная, занятая делом, известным только ей одной.

Мы шли. Моя мама была похоронена рядом с ребенком, чью могилу украшал плачущий ангел. Ангел был огромным, больше, чем сам этот ребенок. Я уже видела этого ангела слева от нас.

– Джоан, – окликнула я и указала: – Нам сюда?

Она не удосужилась ответить, просто заводила меня все глубже и глубже на кладбище. Из-за медленной реки в воздухе пахло рыбой и болотом. Вода в Маме Байю, как мы называли реку, была шоколадно-коричневого цвета. Она протекала через весь Галвестон и впадала в залив. Джоан когда-то рассказывала мне об этом. Она где-то об этом прочитала.

Наконец Джоан замедлила шаг, свободной рукой указав на поворот. Мы оказались у маленькой ограды, окруженной кустами и низкими деревьями. Там была маленькая табличка, вся в грязи; она поблескивала из земли, слегка прикрытая травой.

Как же мне хотелось оказаться дома, с Рэем и Томми в гостиной. Как же я хотела там оказаться. Я чувствовала себя как ребенок, наконец получивший долгожданный подарок – то, чего я жаждала всю свою жизнь, – и вот, получив его, этот ребенок захотел вернуть его обратно. Я могла протянуть руку и притронуться к спине сына, его плечу – он что-то пробормотал бы, ответил бы на мое прикосновение, даже не просыпаясь. Приехав сюда, я сделала неправильный выбор.

– Джоан, – попросила я сотрясающим тишину голосом, – отвези меня домой.

Она смотрела на табличку – табличку, которую я видеть не хотела. Она взглянула на меня, но, казалось, была в оцепенении, в трансе, где-то далеко отсюда.

– Ты больше никогда не вернешься назад. – Она указала вниз. На грязную табличку в бликах света. – Посмотри на нее, – сказала она. – Ты хотела узнать. Хотела увидеть. – Ее голос стал высоким, уродливым. – Теперь ты видишь. Теперь ты знаешь.

Я подняла глаза в плоское ночное небо, бледное, на котором не было ни единой звезды.

И тогда я посмотрела вниз, на землю, понимая, что сейчас теряю что-то.

Дэвид Фарлоу Фортиер

Родился 19 августа 1950 года

Умер 10 мая 1957 года

– Ребенок, – сказала я, вытаращившись на даты. Мне стало холодно от правды, озарившей меня. Но это не так. Правда озаряла меня все эти годы.

– Мой ребенок, – сказала Джоан. – Мой.

Глава 27

1957

Я знала Джоан лучше всех на свете – я все еще верю в это, даже спустя столько лет, – но она всегда была загадкой, шифром, мифом. Она не хотела, чтобы о ней знали.

Той ночью она поведала мне все. Я не знаю почему. Может, космос повлиял. Она явно не собиралась рассказывать мне. Она уже привыкла лгать. Самая известная светская львица, самая красивая подруга, самая яркая звезда. Она Фортиер. Думаю, она любила меня.

Джоан не была печальной. Не была трагичной. Она была просто женщиной, чей ребенок мертв, – этот статус не придавал ни интриги, ни гламура. Статус, который сделал бы ее неприкосновенной в наших кругах.

Той ночью шестью годами ранее, когда Джоан в моем черном платье, прилипшем к ее телу, словно слой краски, стояла на цыпочках на краю вышки для прыжков в воду в бассейне «Трилистника», подвешенная во времени и пространстве, – нельзя было предугадать, что будет дальше. Но до чего же хотелось быть там, с ней. Хотелось тоже встать на вышку, вдохнуть воздух на той высоте. Хотелось посмотреть вниз на всех глазеющих людей. Не хотелось быть одним из них. Хотелось стать Джоан. Никто не знал, нырнет она или убьется. Было неважно. Был лишь единственный момент: Джоан балансирует на краю. В этом была вся прелесть Джоан Фортиер. Благодаря ей, можно было ощущать момент бесконечно. И почувствовать себя бесконечным. Пока Джоан рядом, ты не повзрослеешь. Не постареешь, не прочувствуешь горечь утраты, проснувшись однажды утром с осознанием того, что любимого человека больше нет.

Трагедия сломала бы Джоан. Поэтому она хранила секрет целых семь лет.

А теперь она мне рассказала. Той самой ночью она позволила мне быть своей подругой. Я была больше чем подруга. Я была ее свидетелем.

– Я уехала, потому что была беременна, – начала она.

Сначала она никому об этом не сказала.

– Особенно ему. – Джоан пожала плечами. – Он был просто одним из парней. На его месте мог оказаться кто угодно.

Она смотрела на могилу своего ребенка. Я ждала. Именно этого Джоан от меня хотела: терпения. Я никогда не верила в привидений, но чувствовала маму, которая бродит где-то рядом. В тот странный момент ее близость была мне приятна. Мысли о ней успокаивали меня.

Джоан долго молчала.

– Я позволила маме поступить, как она хотела. Как и всегда, – сказала она. – Я думала, что привыкну к этому. Привыкну притворяться, что у меня нет ребенка. Привыкну держать все в секрете. Но я не смогла. Этот секрет стал частью меня, пока я не перестала различать правду и ложь. Некоторая ложь очень значима, а некоторая – так, ерунда.

– Для меня все было значимым, – пробормотала я.

– Я знаю, – резко сказала она и заплакала. Заревела.

Я подошла к ней. Это было моим инстинктом: облегчать боль Джоан. Сперва она отвергала меня, но, когда позволила себя обнять, я поняла, что Джоан Фортиер – незнакомка, которую я люблю.

– Посмотри на меня, Джоан, – сказала я. Она не станет этого делать. – Пожалуйста.

Она медленно подняла голову.

– Мне стыдно, – прошептала она голосом, полным горя.

Я была рядом, но с трудом понимала ее.

– Расскажи почему, – сказала я. – Поделись своей историей.

Это все, чего я когда-либо хотела, – услышать историю Джоан. Чтобы Джоан рассказала мне правду.

И она рассказала.

Когда Джоан поняла, что беременна, ее жизнь разделилась на две части: ведь осталась и ее старая жизнь, в которой нужно было участвовать. Был март, приближался день выпуска из школы. Ламар погрузился в праздничную суматоху: мальчики выбирали себе колледжи, девочки готовились к балу. Мамы бронировали рестораны для выпускного. Это был конец, но мы были в том возрасте, когда конец кажется новым началом.

Я ощущала нечто особенное. Я знала, что, как только мы окончим школу, Эвергрин перестанет быть для меня тем, чем был раньше. Безопасность школы. Одни и те же коридоры, одни и те же учителя, одни и те же мальчики. Все это тоже исчезнет. Фред, который отвозит нас в школу по утрам и забирает после обеда. Все это исчезнет. Начнется совершенно новая жизнь. Но Джоан останется со мной. Я буду видеть ее по утрам и по вечерам, перед сном.

Джоан участвовала в своей старой жизни. Но ее настоящая жизнь была очень далека от коридоров Ламарской средней школы. Вещи все еще были ей впору. Она думала, что они все вмиг станут на нее маленькими, поэтому каждый раз облегченно выдыхала, застегивая черлидерский костюм и блузку в области груди.

Она никогда не общалась с беременными женщинами. Она знала, что Мэри сложно перенесла беременность, но не знала, как именно. Она не знала, чего ожидать от собственного постоянно меняющегося тела.

Внезапная тошнота стала для нее сюрпризом. Однажды она не пошла в школу и отправила меня одну с Фредом, сказав, что приболела. Мэри должна была быть на собрании Юношеской лиги. Но вернулась раньше времени. Это случилось бы рано или поздно; Мэри давно была готова узнать о том, что Джоан беременна. Это было лишь вопросом времени.

– Моя мама, – сказала Джоан, – знала все.

Джоан удивила доброта матери. Она ожидала от нее гнева. Вместо этого Мэри быстро придумала план, и Джоан была ей за это благодарна. Ребенок был ей безразличен. На тот момент она чувствовала лишь отсутствие месячных и недомогание. Ребенок тогда еще не стал ребенком для Джоан. Это придет со временем.

Джоан хотела лишь одного от Мэри: обещания, что Фарлоу никогда не узнает. Это был 1950 год. А Фарлоу родился в 1875-м. Дочь занималась сексом с мужчиной, а он, узнав о ребенке, не женился на ней. Это сломало бы Фарлоу. Его Джоан всегда была лучше всех.

Мэри дала обещание, что он не узнает, и Джоан ей поверила. Родить ребенка вне брака в то время – от Джоан ничего не осталось бы. О том, чтобы Джоан вышла замуж за отца ребенка, не могло быть и речи. Отцом был один из двух мальчиков, непонятно, какой из них, да и в любом случае одна мысль о том, что нужно выходить замуж, привязывать себя к мужу на всю жизнь, умолять остаться с ней, – была противна Джоан. Мэри, казалось, также понимала, что замужество – не вариант. Мэри все понимала.

– Мы решили, что я исчезну тогда, когда все будут заняты своими делами. И ты тоже уедешь. – Мы сидели на твердой земле. – Это стало одной из причин, почему ты отправилась в Оклахому.

Наступила Пасха, и Джоан пропала. Я помню, как вернулась из Оклахомы. Мэри встретила меня, Фред отвез в Эвергрин. Все это было фарсом.

– Дори знала? – спросила я.

– Если даже ты не знала, – сказала она, – то никто не знал.

И я обрадовалась, сидя на темном кладбище. Я была тем человеком, которого Мэри и Джоан больше всего хотели обмануть.

Джоан переехала в Плейно, неподалеку от Далласа, где жила в доме для незамужних матерей. Дом был в викторианском стиле. Старый неровный сосновый паркет, узкие и высокие окна. Комната Джоан выходила на тенистый передний двор, засаженный дубами. Этот вид напоминал ей об Эвергрине. А мысль об Эвергрине напоминала о Фарлоу.

– Я скучала по Эвергрину, – сказала она. – Никогда не могла бы подумать. Я ведь была рада уехать оттуда. Я начала было его ненавидеть. Но, когда уехала, поняла, что это мой дом. Место, куда я поехала, в Плейно, – там было не так уж и плохо. Там были другие девочки, как я. Мы играли в карты. Вместе ели. Все больше и больше толстели. Носили более свободную, бесформенную одежду. Лохмотья. Ты бы на них и не посмотрела.

Она скромно улыбнулась, что было совершенно несвойственно Джоан.

– Я была рада их компании. Если бы не девочки, я сошла бы с ума.

Но большую часть времени Джоан читала. Там была целая куча старых журналов: «Harper’s Bazaar», «Life», «Modern Screen», «National Geographic». Джоан читала о месте, где должна была быть. Она читала и о других местах. Дочитав эти журналы, она попросила Мэри, которая звонила ей раз в неделю, прислать еще какие-нибудь. Мэри отправила ей более поздние издания, и Джоан исчезла в своей комнате.

– Я никогда не притворялась кем-то другим, – сказала она и уперлась подбородком в согнутые колени, как делают дети. – А теперь только тем и занимаюсь.

– Кем ты притворялась? – спросила я.

– Тем, кому наплевать на все, – сказала она. – Тем, кто что-то значит. Да, я была не только в Голливуде, но и в других местах: Лондон, Каир… Я видела эти города на фотографиях. – Она засмеялась. – Представляешь себе?

В том-то и дело, что я представляла. Теперь все стало так ясно. Без ребенка Джоан в конце концов действительно уехала бы в одно из тех мест – не в Каир, так в Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Бостон или даже Майями. Она вышла бы за богатого мужчину – Джоан не могла жить без денег – за бизнесмена или, может быть, успешного писателя. За кого-то, кто не наскучил бы ей, за кого-то, кто подарил бы ей кусочек мира: увез бы ее в Таиланд, где у него была бы своя фабрика текстиля, или в Париж, в колонию художников. Увез бы ее подальше от меня и жизни, которую я так тщательно строила. Да, я любила даже мелкие детали моей жизни. То, что Мария приезжала по утрам ровно в восемь. То, что Томми пойдет в младшую школу Ривер-Оукса, куда ходили и мы с Джоан. То, что все мы готовили на приемы сэндвичи с перцем пимиенто по одному и тому же рецепту. То, что наши мужья уходили курить сигары на террасу, пока мы, девушки, убирали посуду. На самом деле эти детали никак не были связаны с красотой или статусом. Они даже не были моей прихотью. Они существовали ради создания уюта в этом мире. А Джоан всегда их ненавидела. Она считала мое существование до ужаса утомительным и скучным.

Она не понимала, что из этих маленьких деталей и состояла жизнь. То, как ты кого-то любишь: каждый день, беспрестанно, снова и снова.

Джоан ждала ответа, но я не могла промолвить ни слова. Казалось, будто я увидела ее впервые за очень долгое время, будто мы не общались с самого детства.

– Наверное, ты не поверишь, но у меня был план, Сесе, – продолжила Джоан. – Впервые в жизни у меня был план. Мама думала, что я вернусь в Хьюстон. Но я не собиралась возвращаться. Мне там было нечего делать. Я хотела уехать куда-то, где меня никто не знал. Где никто не слышал о Фортиерах.

А я-то думала, что Хьюстон был нужен Джоан, чтобы ей поклонялись, обожали. Я с легкостью представляла себе, как она в Голливуде ищет обожания незнакомцев. Но Джоан хотела не этого. Это было нужно нам.

– Ты хотела уехать к идеям, – сказала я, вспоминая наш разговор много лет назад, когда мы стояли на лестнице возле Ламара.

– Да, – сказала Джоан. – Да! Именно туда я и хотела уехать. Но у меня ничего не вышло, правда? – Не думаю, что нужно было отвечать на этот вопрос. – Вместо этого я родила ребенка. Какая банальщина: незамужняя девушка рожает ребенка и губит свою жизнь. Я не собиралась позволить ребенку испортить мне жизнь. До меня уже был такой случай. Девочка – Кэтрин из Сент-Луиса – испытала много трудностей задолго до того, как попала в больницу. И мы больше никогда ее не видели. Это было перспективой этого места: рожаешь ребенка и уезжаешь. Во всяком случае, это казалось обещанием.

В следующий раз, когда Хьюстон увидел Джоан, она переживала период после родов – сонная длительная рутина, в которой она оказалась. Она останется позади. Она думала, что ее новая жизнь забьет ключом, что она даже не вспомнит о старой жизни. Она не вспомнит то, как долго рассматривала фотографию Авы Гарднер, как видела ее во снах. Она не вспомнит о том, как по телефону просила маму прислать французский словарь, а ее ответом был смешок, что намного хуже обычного «нет». Она не вспомнит о том, как девочка из Сент-Луиса однажды схватила руку Джоан и приложила к своему животу; движение, которое она ощущала рукой, и виноватую улыбку на лице той девочки. Она никогда не вспомнит о том, как внутри нее шевелился ее собственный ребенок.

– Я могла проснуться посреди ночи, и он двигался, постоянно, будто пытаясь выбраться из утробы. Благодаря ему я не чувствовала себя такой одинокой. – Она покачала головой. – Разве это не глупо? Он ведь тогда даже не родился. Но он был ребенком. И он меня успокаивал. А я пыталась не привыкать к этому. Я знала, что буду рожать с завязанными глазами. Я даже не хотела знать, девочка это или мальчик. Его должны были забрать и сразу же отдать новым родителям.

В доме для незамужних матерей она провела четыре месяца. Она легла в роддом на месяц раньше, в августе. А когда проснулась, то поняла, что она в больнице в Далласе. Прежде чем открыть глаза, она услышала женский голос, который сказал, что что-то пошло не так, одна из Божьих шуток.

– Медсестра сказала, что он нездоров. Вот так я узнала, что у меня родился мальчик. И тогда они отвезли меня к нему. Я потребовала этого. – Она посмотрела на меня. – До того момента я в жизни не хотела ничего сильнее. Все, что мне было нужно, – это увидеть своего малыша.

Медсестра отвезла ее в инкубатор. Ребенок Джоан был там один, и она без слов поняла, что это комната для больных детей. Его глаза были закрыты. Он был твердым на ощупь. У него были темные волосы. Джоан удивила их густота. Щеки были усыпаны красными точками. Малыш открыл глаза, Джоан никогда не видела глаз такого цвета: темно-синие, чуть ли не черные. Джоан дотянулась до стеклянной кроватки, прикоснулась к его темным бровям, на его лице они выглядели как кляксы. Она поняла, что любит его еще больше. Ведь он болеет. Она должна была защитить его.

– У него возникла проблема с дыханием во время родов. Кислород. Его не хватало. – Ее предложения были короткими, скомканными. – Ему поставили питательную трубку. – Она прикоснулась к носу, где, как я поняла, трубка подсоединялась к телу ребенка. – У него были приступы. Его ужасно трясло. Он никогда не стал бы таким, каким мы его себе представляли. А каким мы его представляли? – Она пожала плечами. – Мы думали, он будет идеальным. Именно так я и думала все это время в доме. Я думала: у меня родится идеальный ребенок, он отправится к идеальным родителям, а я смогу уехать. На одно побережье, или на другое, или, может, в Европу, и мне даже не придется думать о нем, потому что я знала бы, что его жизнь – идеальна. – Она издала придушенный звук, что-то среднее между смехом и всхлипом.

Если игнорировать факт пищевой трубки, ребенок выглядел как и все другие дети. Никого в больнице не заботило имя Джоан; спустя время стало понятно, что ни медсестры, ни доктора не знают, кто она. Там существовала какая-то классификация. Но Джоан в нее не входила. Она не была незамужней матерью. Не была матерью больного ребенка. Она была никем. Джоан думала о Калифорнии, о том, как малыш почувствует тепло солнца на своих маленьких щечках. До того, как она узнала это, этот крошечный малыш уже входил в ее планы.

Мэри приехала спустя две недели после родов. Джоан проснулась и увидела ее у детской кроватки. Ребенка принесли из инкубатора для Мэри. Джоан охватил до того сильный приступ ужаса, что она думала, что ее вырвет.

– Она сказала, что он прекрасен. Мне даже показалось, что она разрешит оставить его. Но я ошибалась. Она сказала, что он отправится домой. «Лучший из тех, что мы смогли купить». Я сказала «нет». – Джоан засмеялась. – Она не привыкла слышать от меня это слово. Вообще от кого-либо. Она вернулась в Эвергрин. Я знала, что выиграла не войну, а лишь поединок.

Мэри поселила Джоан в обустроенной квартире в Далласе, недалеко от больницы. В красивом, приличном районе. Все дома здесь, включая и дом Джоан, были из красного кирпича, с ухоженными газонами. Когда в первое утро позвонили в дверь, Джоан увидела на пороге Дори с чемоданом в руке. Ее прислала Мэри.

Дэвиду был необходим круглосуточный уход. Ему было постоянно неудобно. Когда его держали на руках, его спина прогибалась и он плакал. Если его сажали, он не мог двигаться и снова плакал. Ни на какой поверхности – ни на мягком матрасе в его колыбельке, ни на руках мамы – ему не было удобно. Его левый бок был таким твердым, будто деревянный.

– Однажды вечером я взяла его с собой в ванну, потому что просто не знала, что делать. И он сразу же прекратил плакать. Я была счастлива, как никогда. Я часами сидела с ним в ванне. Он любил воду.

– Как его мама, – сказала я.

Джоан с Дори по очереди сидели с Дэвидом. Дори полюбила его. Его было невозможно не любить, это беспомощное, неподвижное дитя с чертами старичка. Она записала ему среднее имя Фарлоу на свидетельстве о рождении. Она знала, что Мэри не одобрила бы, но все равно сделала это.

Джоан провела всю беременность, представляя себе свою новую жизнь. Теперь это казалось невозможным. Она перестала надеяться побывать в Голливуде, в Париже, в Стамбуле. А может, эта жизнь, которую она себе представляла, была нереальной, недосягаемой, и Дэвид лишь помог ей это осознать.

– Это были самые счастливые и самые грустные месяцы моей жизни. Я жила и дышала в унисон с его нуждами. А мои собственные нужды? Они пропали. Когда мы с Дэвидом оставались одни по ночам, все было не так сложно. Когда он был спокойным, у него ничего не болело, я справлялась. После рук Дори от него пахло ее лосьоном, тем же лосьоном, которым она пользовалась, когда мы были маленькими. – Джоан улыбнулась. – Перед тем как я уехала, он мог достать до моей щеки, когда я держала его на руках. Он постоянно плакал, иногда казалось, что это никогда не закончится. Ему было больно, а я ничем не могла помочь. Мы не могли постоянно сидеть в ванне. Все, что я могла сделать, – это дождаться, пока он сам уснет. Иногда так и было, а иногда он мог плакать часами, и тогда мой план начинал казаться немыслимым.

– Какой план? – спросила я. Из кустов донесся шелест, и Джоан вздрогнула. – Просто белка, – сказала я. – Там никого нет.

Она была уставшей, истощенной. Рассказывать эту историю было не так-то просто, как и мне ее слушать.

– Мой план заключался в том, чтобы взять Дэвида и Дори, если она согласится, и куда-нибудь уехать. Воспитать его самостоятельно. Ты, наверное, представить себе не можешь, как я могла думать, что смогу стать мамой Дэвиду?

– Нет, – сказала я. – Ты была его мамой.

Она покачала головой:

– Он заслуживал большего. Я врала себе, думая, что смогу вырастить его. Мама не приезжала к нам целых три месяца. Она должна была притвориться, что я в Голливуде. Она не могла ничего сказать папе. Это было милосердно с ее стороны. Она не могла приехать к нам. Она звонила, но это была общая линия, поэтому она должна была соблюдать осторожность в разговоре. Она писала письма, но я не читала их. Она приехала снова, когда Дэвиду было четыре месяца. Я сказала, что не нуждаюсь в ней. Сказала, что заберу Дэвида и буду жить своей жизнью, подальше от нее. От Хьюстона. Я сказала, чтобы она уходила и никогда не возвращалась.

Я думала о том длинном годе. Мэри врала мне, своему мужу, всем о том, где Джоан была на самом деле. Если оглянуться назад, то кажется просто невозможным, что все мы ей верили. Как же так вышло, что никто не раскрыл ее, никто не заметил Джоан в Плейно или Далласе, это ведь просто, как дважды два. Но все же…

– Вот тогда мама и сказала, что у меня больше нет денег. Сначала я ей не поверила. Папа никогда не оставил бы меня без гроша. Но мама убедила его, что это единственный способ вернуть меня из Голливуда. Она умная, мама. Все деньги в мире могли принадлежать мне, но ровно до тех пор, пока я делала то, что хотела она.

Я была поражена, слушая ее. Фарлоу Фортиер был одним из самых богатых мужчин Техаса. У них было столько денег, что Джоан никогда и не задумывалась об этом, лишь потом она поймет всю суть богатства. В тот день Мэри была одета в свой обычный наряд: узкая юбка, выглаженная рубашка. Даже в дороге она не помяла одежду. Джоан поняла, что ничто не могло сломить ее мать. Как и помешать ее планам.

– Иногда я просто не могла поверить, что с ним что-то не так. Это казалось сумасшествием. Весь уход за ним казался нормальным. Тебе ли не знать, с Томми. – Она в отчаянии посмотрела на меня. Я пыталась не заплакать. – Дэвид пачкал подгузники. Его успокаивало мое прикосновение. Я хотела сказать это маме, но она не дала мне ни единого шанса. Она лишь повторяла слова докторов о том, что Дэвид никогда не заговорит, не будет ни ползать, ни ходить. Никогда не поумнеет. Возможно, даже умрет до наступления своего первого дня рождения. Я слушала эти слова, и мне казалось, будто с меня живьем сдирают кожу. Каждую неделю я думала, что купить. В первую очередь, Дори. Ей нужно было платить. Продукты. Врачи. Все это требовало денег. И я поняла, что существует два мира: один мир для тех, у кого есть деньги, а другой – для тех, у кого их нет. – Она засмеялась. – Я всегда принимала богатство как должное. Но его у меня не было. В отличие от тебя.

– Я бы не раздумывая променяла любые деньги на любящую мать. На родителей, которые не разойдутся.

Джоан кивнула:

– Я знаю. В этом и заключается разница между мной и тобой, Сесе. – Она сорвала пучок травы и скрутила его в пальцах. – Мама хотела приехать на следующий день и забрать Дэвида. Прежде чем уйти, она обняла меня. И попросила довериться ей. Я была настроена вернуться с ней в Хьюстон. Устроить шумное возвращение. – Она улыбнулась. – Я даже думала о том, чтобы ослушаться ее. Я могла забрать его, с деньгами или без. Я могла начать новую жизнь вдвоем. Если бы я была другим человеком, более хорошим, то, наверное, так бы и поступила.

Я уехала той же ночью. Я взяла триста долларов из маминой сумки и собрала чемодан. Дори была с Дэвидом. Проходя мимо комнаты, я слышала, как она поет ему колыбельную. – Она сделала паузу. – Уйти было просто. Самое простое, что я когда-либо делала.

– Я тебе не верю, – тихо сказала я.

– Это правда. Потом было сложно. Но уходя из той крохотной квартиры, я чувствовала – как бы объяснить? – Она умоляюще посмотрела на меня. – Я чувствовала, будто сбрасываю старую кожу. Но это оказалось так сложно, Сесе. И с каждым днем становилось все сложнее. Дэвид рос. Я помнила каждую трещинку на потолке в той квартире, каждую скрипящую дощечку в паркете, каждую шероховатость на стенах. Я никогда не жила в таком тесном месте. Мама дала мне понять: я не создана для того, чтобы воспитывать такого ребенка, как Дэвид. Я вообще не была создана, чтобы воспитывать детей. Нужно было остаться. Бороться. Но я сдалась. Уйдя, я ощутила облегчение.

– Может быть, ты ушла, чтобы не прощаться с ним?

– Нет. – Она говорила уверенно. – Не поэтому. Я знаю, ты не можешь себе этого представить. Как это: бросить ребенка да еще и радоваться тому, что сделал это? В этом еще одно наше различие. Некоторые женщины созданы быть матерями. А я была рада покинуть его, Сесе.

– Но ты хотела воспитать его? – в замешательстве спросила я.

– Хотела! – Она заплакала. – Я хотела. Я хотела и то, и другое. Хотела и воспитать его, и бросить. Я ушла. Как я уже говорила, быть матерью – это не мое.

Я подумала о собственной матери.

– А что твое?

Джоан покачала головой:

– Я не знаю.

На автостанции Джоан купила билет до Амарилло. Казалось, что это место не хуже других. Дэвид остался далеко позади. Ее грудь болела, как болела, когда плакал Дэвид, хотя она никогда не кормила младенца грудью. Но тогда боль пропала, и Джоан уснула. Она спала, спала. А когда проснулась, то была уже в Амарилло. Она вышла из автобуса и решила, что этот город слишком большой. Мэри может начать искать ее здесь. Поэтому она купила еще один билет, в пригород Герефорд. Там уже никто не станет искать ее, в этом она была уверена.

– Все думали, что я в Голливуде. Но вместо этого я была в самом негламурном месте в мире. Все было зеленого цвета. Сначала я не могла понять почему. Но затем до меня дошло: это цвет денег.

Герефорд был окружен загонами для откорма скота. Прежде чем увидеть их, она их учуяла. Говяжья столица мира с коровой на гербе. Там были тысячи коров, всех и глазом не окинуть. Нет, Мэри не стала бы искать ее там.

Джоан была рада несдержанности Техаса. Его размаху. Она прижалась лбом к окну и попыталась увидеть хоть что-то за коровьим горизонтом, за загонами. Попыталась увидеть путь в новую жизнь.

– Я вышла на остановку. И решила.

– Что ты решила?

– Что не буду доверять никому. С автостанции я пошла в дешевый трактир. Выпила кофе. Выходя, увидела объявление о наборе персонала и спросила официантку, могу ли я поговорить с начальником. Она посмеялась мне в лицо, прикоснулась к рукаву моего пальто и сказала, что я могу испачкаться. Помнишь то белое пальто? Я носила его перед своим отъездом.

– Шерстяное, с жемчужными пуговицами.

– И меховым воротником. Оно, наверное, стоило больше, чем та официантка зарабатывала в год. В пять лет.

Она еще никогда не ощущала на себе такого пренебрежения. Джоан была никем, пустым местом, как никогда ранее и никогда после этого. В Хьюстоне деньги отца делали ее кем-то. А теперь, когда их не стало, место Джоан в обществе существенно изменилось.

К этому времени Мэри уже должна была понять, что она ушла. А Дэвид скоро должен был оказаться в своем новом доме. Джоан не значила ровным счетом ничего. Даже меньше.

– Снять комнату оказалось проще простого. Я укуталась в постели и спала, спала, спала. Я даже не снимала одежду. Просыпалась, только чтобы набрать воды в ванну. Но как-то я проснулась от стука в дверь. Я открыла ее. Я ожидала увидеть маму; я думала, что она нашла меня. Но это был высокий мужчина.

В этом пансионе было всего четыре комнаты, и в одной из них жил Сид. Остальные две занимали фермеры, тяжело работающие мужчины, которые ни с кем не общались во время обеда.

Сид явно не был фермером. Джоан не совсем понимала, кто он. Он же сказал ей, что приехал посмотреть на рогатый скот. Он не был богат – это было ясно, иначе он не жил бы в этом пансионе, – но был похож на мужчину, созданного для денег. Джоан всю свою жизнь знала таких мужчин, целеустремленных и влиятельных, которые, казалось, были такими с рождения. Поэтому она с легкостью разглядела это и в Сиде.

В первую же неделю они установили свой режим: Джоан спала до обеда. Они вместе ели сэндвичи. Миссис Бадер, хозяйка пансиона, оставляла им мясную нарезку, хлеб, маринованные огурцы. Тарелку овсяного печенья на десерт. Иногда они брали сэндвичи с собой на улицу и сидели на газоне во дворе. Дом миссис Бадер был в таком же хаотичном викторианском стиле, как и дом для незамужних матерей, поэтому всю оставшуюся жизнь Джоан ненавидела все викторианское. Для нее этот стиль не был ни изысканным, ни элегантным.

Она оплатила лишь две недели. А когда пришла, чтобы оплатить следующие две, то получила записку от миссис Бадер, в которой говорилось, что Сид об этом позаботился.

Она не хотела быть такой простушкой: с деньгами жизнь казалась проще. Жизнь проще, когда есть кто-то, кто о тебе позаботится. Джоан понимала, что может сильно облегчить себе существование. Если бы она хотела навсегда покинуть Хьюстон, то могла бы стать официанткой, подорвать здоровье, работая не покладая рук, всегда оставаться на месте и ничего не достигнуть. Или же она могла позволить Сиднею Старку заботиться о себе. Джоан не хотелось ничего. У нее пропали любые желания сразу после рождения Дэвида, как только она поняла, что он болен.

Другая девушка в ее ситуации, наверное, молилась бы, чтобы малыш выздоровел. Но у Джоан не осталось ни капли надежды. И никогда больше не появится.

Одним словом, она позволила Сиду Старку заботиться о себе. Она никогда не работала и не прочувствовала на себе все муки работающей женщины. Не узнала, каково это – получить зарплату. Быть независимой. Конечно, как и все мы. В этом смысле Джоан ничем от нас не отличалась. Но она была так близка к этому. Ей этого правда хотелось. Слушая ее, я думала о том, как сложилась бы ее жизнь, не появись Сид. Может, все было бы совершенно иначе. Жизнь была бы сложнее. А может, она нашла бы другой способ пробиться.

Но Джоан так не считала. Она знала, что если бы Сид не пришел к ней той ночью, то она просто пропала бы. Не ела бы, не покидала бы комнату, никак не контактировала бы с миром вне пансиона. Пропасть было бы не так и сложно. Ведь именно этого ей тогда и хотелось.

Той ночью, после того как миссис Бадер вернула деньги, Джоан пошла в комнату к Сиду, в которой до этого никогда не была. До сих пор только он приходил к ней.

– Я переспала с ним. Впервые.

Я не поняла:

– Впервые?

– После рождения Дэвида. Я думала, будет больно. Я ждала этого. Мне хотелось боли. – Я вспомнила, как впивалась ногтями в свои щеки, когда Джоан уехала семь лет назад; как эта боль помогала. – Но больно не было. Казалось, будто он стирает Дэвида из моей памяти. Я лежала под ним и думала о том, как исчезает мой малыш.

– И он стал мужчиной, которого ты позвала с собой в старую жизнь?

– Здесь нет вины Сида. Только моя. Я была ничем не лучше проститутки. И никогда не была лучше, Сесе. Я всегда была просто девочкой, чью жизнь спонсируют мужчины.

– Это нелепо, – сказала я. Мои щеки пылали. – Тебе было восемнадцать лет. У тебя не было выбора.

– Может, и был. А может, и нет. В любом случае я приняла деньги Сида.

Она пыталась не думать о Дэвиде, но думала. Думала о том, как он неумело пытался поднять голову, лежа у нее на плече. О сосательных движениях, которые он делал ртом, хотя его и кормили через трубку. О том, как она и только она могла успокоить его, когда он плакал. Он не хотел идти к Дори. Он хотел быть с ней.

Отчаяние. Она сказала, что ощущала отчаяние в те дни, когда думала о Дэвиде в его новом доме, о том, как он плачет и некому его убаюкать. Некому его понять.

– Я хотела уйти. И я сделала это. Но в Герефорде все, чего мне хотелось, – это быть с Дэвидом. Если бы у меня родился здоровый малыш, я бы с легкостью отказалась от него и, думая о нем, рисовала бы в воображении счастливого ребенка.

– Ты бы и по нему скучала, – сказала я. – Ты в любом случае была бы его матерью.

– Нет, – сказала Джоан. – Нет. Я так не думаю. Ты – мать, Сесе. Ты родилась, чтобы быть матерью. А я нет. Я не могла избавиться от чувства вины. Я не боролась за сына. Я пыталась представить себе женщину, которая заботится о нем. Она была сильной, здоровой. Умелой. В общем, такой, какой я не была. Но в моем воображении она не была добра с Дэвидом, потому что он не ее сын. Она не купала его в ванне часами, чтобы избавить от боли. Она не держала его на руках, когда он плакал, обжигая ей руку своей горячей головкой. В отличие от меня. Потому что я была его мамой.

– Это инстинкт, – сказала я. – Защитить его. Успокоить.

– Да, инстинкт. Но бросить его тоже было моим инстинктом. Просто уйти. – Она искоса посмотрела на меня. – Я как никто в этом мастер. Ты-то знаешь. Сначала я хотела уйти от Дэвида. Но я ушла и поняла, что хочу вернуться.

Я подумала о том, что мне сказала Иди. Я перестала быть ребенком, когда заболела моя мама. А Джоан перестала быть ребенком, когда родился Дэвид.

– Ты пожалела, – сказала я. – Ты сделала ошибку.

Она проигнорировала.

– Даже представить себе не могу, каково ему было. Все близкое и знакомое ему пропало. Я ведь совсем не знала, куда мой малыш отправился. – Она убрала волосы со лба. – Я не могла жить с ним. И не могла жить без него. Когда я думала о том, что я наделала, мне хотелось умереть. И когда наступали такие моменты, я глотала таблетку. Или пила. Алкоголь действовал быстрее, но эффект от таблетки держался дольше. Все просто. Шли дни. Месяцы. Я переехала в комнату к Сиду. Мне исполнилось девятнадцать. Я целыми днями ждала Сида. Я больше не читала, но это было уже неважно. Я могла ждать вечно. Больше не было ни будущего, ни прошлого. И тогда моя мама нашла меня. Я не знаю как. Но она пришла, чтобы увидеть меня, и я сдалась.

Мэри рассказала Джоан свой план. Дэвид будет жить с Дори в Галвестоне. Сначала в домике у моря, пока рядом строится более удобный дом, без лестницы. Муж Дори, здоровый мужчина, поселится с ними. Дори будет носить Дэвида из комнаты в комнату, когда он подрастет. А Джоан сможет видеться с Дэвидом, когда захочет. При двух условиях. Она вернется в Хьюстон и будет продолжать жить, будто ничего не случилось. И никогда никому не расскажет о нем.

– И тогда она сказала мне кое-что, из-за чего я согласилась. Дори сказала ей, что Дэвид любит воду. А в Галвестоне, естественно, у него всегда будет пляж. Хьюстон… Она вернула меня туда, куда хотела. Я тогда была готова сделать для Дэвида все. Уехать куда угодно.

В Герефорде она была просто парализована. Иногда она просыпалась посреди ночи и думала, что умерла; она знала, что скоро умрет. И тогда приехала Мэри и дала ей еще один шанс.

Джоан поняла, что сделает все, что скажет ей мать. Если только она сможет увидеть свое дитя. Если только Дэвида никуда не отдадут. Если у него будет пляж.

Дори любила Джоан. Она полюбит и Дэвида. Уже полюбила.

Может быть, если бы Джоан понимала, что к чему, то отказалась бы. Потребовала бы денег и забрала бы Дэвида, отвезла бы куда угодно. Но куда она пошла бы с таким мальчиком, как Дэвид? В какой уголок земли? Может быть, она сказала бы Мэри, что Дэвида не нужно прятать, что она его не стыдится. Но Джоан не могла представить себе, как бы все изменилось, если бы она поступила именно так. Она ведь не могла предугадать последствия.

Джоан так и не узнала, что было бы, если бы она надавила на Мэри. Она всегда будет думать об этом. У нее был один-единственный шанс, в той крохотной комнате в Герефорде, штат Техас.

– И я упустила его. Но я даже не знала, чего хочу. Я ведь уже потеряла Дэвида однажды. Я боялась, что если стану спорить, пытаться договориться, то мама может просто исчезнуть.

– И ты вернулась.

– Да.

– Но ты поддерживала связь с Сидом.

– Да, – сказала она. Она подняла волосы со спины и вздохнула, когда на ее потную, соленую спину подул ветер. Я его тоже почувствовала. – Он заботился обо мне, когда я не могла этого делать. Мы общались. Он единственный человек, кроме мамы, который знает все.

Мне хотелось сказать, что я была рядом. Я всегда ждала, хотела узнать тебя.

– А в этом мае Дэвид умер. Во сне. Его нашла Дори, когда пришла проверить, все ли в порядке. Я тогда гуляла с тобой, девочками и вашими мужьями. Я еще несколько часов не знала о том, что он мертв.

На могильной плите была написана дата – 10 мая. Я попыталась вспомнить тот день, но не смогла. Наверное, мы гуляли в Ирландском клубе. Рэй был со мной. Рэй, чье присутствие означало, что мне никогда не придется пережить то, что пережила Джоан. Он пережил бы все со мной. А Джоан была одна.

– Доктора ошибались. Они говорили, что он не доживет до своего первого дня рождения. – Она гордо улыбнулась, и я подумала о Томми и ощутила глубокую, сильную печаль. – Он не говорил, не ходил. Но он знал, кто я. Мне нравится думать, что он любил меня.

– Ну конечно, он любил тебя.

– Когда он умер, я позвонила Сиду. Потому что он знает меня.

Это было больно, но на тот момент проблемы Джоан стояли выше моих чувств.

– Джоан, как он выглядел?

– О! – Она приложила руку к горлу. – Прямо как я. Он был красивым мальчиком.

Мы сидели на плотно утрамбованной земле. Я ощущала несовместимую смесь ужаса и радостного головокружения. Джоан рассказала мне, наконец доверилась. Но ее история… На секунду мне захотелось, чтобы она не рассказывала мне ничего.

– Ты винишь меня?

– За что? – спросила я, хотя и прекрасно понимала, о чем идет речь.

– За то, что я бросила Дэвида.

– Нет, – сказала я, и это было правдой. Я не винила ее. Я взяла ее за руку. Джоан посмотрела на нее, затем подняла глаза на меня. Я увидела этот взгляд впервые за многие годы. – Мне просто жаль, что так получилось.

Джоан грустно улыбнулась.

– Не стоит, – сказала она.

Но это было невозможно. Мне было жаль и всегда будет.

– Твоя мама разрешила похоронить его… – я показала рукой на могилу, – здесь?

– Моя единственная победа. Я сказала ей, что если она не согласится, то я уеду и больше никогда не вернусь. И она разрешила. Наверное, она подумала, что никто не заметит. Всего одной могилой больше, на кладбище их полно. Однажды меня похоронят здесь. – Она притронулась к земле. – Здесь. С ним.

Небо начало меняться с черного на серое. Нужно было уезжать, пока Рэй не заметил моего отсутствия.

Я хотела спросить у Джоан, как она перенесла то, что я родила ребенка. Тоже мальчика – мальчика, который, несмотря на свою молчаливость, должно быть, казался Джоан идеальным. Она приезжала в больницу и держала его на руках. Чего это ей стоило. Я хотела спросить, как она это делала все эти годы, как она хранила такой секрет, как отказывала себе в детской любви, день за днем.

– Оказывается, я вовсе тебя не знала, – вдруг сказала я.

– Знала, – возразила Джоан, и я подождала, пока она придумает, как лучше закончить это предложение. – Лучше всех, – наконец сказала она. Может, это было правдой – то, что я знала ее лучше всех. Я была настойчивой. Я была упрямой. Но знала я ее ровно настолько, насколько она хотела, чтобы ее знали.

Джоан поднялась. Ее ладони были все в грязи. До чего же мне хотелось взять ее руки в свои, вытереть их. Но я не сделала этого.

– Я хочу уехать, – сказала она. – Я должна уехать.

– Куда ты поедешь? – Эта новость совсем не удивила меня.

Джоан просто хотела переехать. Куда-то, где ее никто не знает. Куда-то, где холодно. И суетливо.

– Я скажу тебе завтра вечером, – сказала она. – Давай пойдем в клуб «Трилистника». Как в старые добрые времена.

Фред остановился у дома семьи Демпси, за три дома до моего.

– Рэй, – сказала я в ответ на поднятые брови Джоан. Мне было стыдно признаться, что он не одобрил бы то, что я делала.

Но Джоан не было никакого дела до Рэя. В тот момент я увидела, что ее мысли были где-то около Дэвида. С момента его рождения ей стало плевать на всех остальных, кроме него. Но теперь, когда его не стало, та жизнь, которую она представляла в доме для незамужних матерей: ее ли это жизнь?

К этому моменту ее волосы совсем высохли и волнами обрамляли лицо. Клетчатый плед все еще укутывал ее плечи, и она, уставшая и заплаканная, провалилась в сиденье.

– Увидимся завтра, – сказала я, и это прозвучало так странно: будто мы прощаемся после какой-то вечеринки в клубе.

– В полночь, – сказала Джоан. – Я буду там.

Я проскользнула обратно в дом, как и надеялась, незамеченной. Было пять часов утра. Томми не проснется еще два часа. Рэй – один. Они спали: Рэй на спине, как и тогда, когда я уходила, а Томми – прислонив голову к углу кроватки и засунув уголок одеяла в рот. Я долго стояла в его комнате, не прикасаясь к нему. Я не убирала его волосы со лба, который, я была уверена, был горячим и влажным, как и всегда по ночам. Он спал беспокойно еще с младенчества. Я попыталась представить себе свою жизнь без Томми – если бы его воспитал кто-то другой, кто-то, но не я, – и не смогла. Наверное, это Божье наказание: знать, что твой ребенок рядом, но не быть с ним. Держать ребенка в тайне. Я попыталась представить себе жизнь Джоан все эти годы без ее ребенка и не смогла.

Когда Томми родился, то я отказалась от предложения Рэя нанять сиделку. И его мама держалась подальше от нас, наверное чувствуя, что мне не нужна ее помощь. Мне не нужна была ничья помощь. Это был мой малыш. В первые дни он был просто набором звуков и ароматов. Его плач больше походил на грустную песню, а не на рев. Яичный запах его грязных подгузников. Мягкое бормотание во сне. Сладкий запах, исходящий из его красного ротика. Но лучше всего я помню его вес, когда он часами лежал на мне, мягко поднимаясь и опускаясь с моим вдохом и выдохом. Впервые в жизни я почувствовала, что кому-то нужна. Без меня он не выжил бы. Потом с работы возвращался Рэй и целовал Томми в ручку – он говорил, что не хочет целовать его в лоб, потому что боится чем-то заразить, – я видела, как он гордится тем, что я люблю его сына. Любовь к Томми казалась самой естественной вещью в мире.

Так и любовь Джоан к Дэвиду была инстинктом. Но если Томми был якорем, то Дэвид – петлей.

Я провела так много времени, целые годы, пытаясь понять, что же на уме у Джоан. Пытаясь увидеть мир так, как она его видит. Пытаясь понять его так, как она понимает.

На следующий день я сводила Томми в парк, сходила в супермаркет, вместо того чтобы послать Марию. День не прошел быстро, но все же прошел.

Мы с Рэем обычно были в постели в десять, максимум – в половину одиннадцатого. Эта ночь не стала исключением. Мы поужинали на улице – бургеры на гриле и кукуруза, я уложила Томми спать, выпила бокал вина в гостиной, в приятной тишине. Я легла возле Рэя и стала слушать, как он засыпает, вдох за вдохом.

В одиннадцать я встала, спустилась вниз в прачечную, где заранее подготовила наряд. До конца жизни я буду думать об истинных намерениях Джоан. Она хотела встретиться в Ирландском клубе, поддавшись сентиментальности? Мы ведь были там счастливы. Она была так счастлива, она была королевой Хьюстона. А может, она совсем и не была счастлива. Может, все это было лишь для того, чтобы отвлечься.

Я хотела встретиться с Джоан, потому что должна была узнать ее решение. Я застегнула платье, на ощупь накрасила губы.

Я представляла себе наше ближайшее будущее: она уедет, и мы будем видеться несколько раз в год, когда она будет иногда приезжать в Хьюстон. Можно писать письма. Можно говорить по телефону. Рэй будет счастлив.

Я поправила на себе совершенно новое платье, серебристо-голубое открытое платье, которое я не надела бы в обычный вечер среды. Я разгладила ткань на бедрах и выключила свет перед тем, как выйти из прачечной.

Рэй. Он стоял в своей полосатой пижаме, сжав руки в кулаки.

– О, – сказала я и схватила дверную ручку позади себя, будто можно было просто так взять и исчезнуть.

– О, – сказал Рэй. – О!

Я поняла, что он передразнивает меня. Он делал это крайне редко. Это не в его стиле.

– Я собиралась встретиться… – Я осеклась.

– Встретиться с Джоан, – закончил он вместо меня.

Я кивнула.

– Ты ведь была с ней прошлой ночью тоже? – Он ждал ответа. Когда я не ответила, он продолжил: – Тебя не было в постели. Я надеялся, что ты в моем кабинете, пьешь скотч и грустишь. Я не стал проверять, потому что не хотел знать правду. Но я знал. – Он отвернулся.

– Она рассказала мне много чего, Рэй. Она объяснилась. Она…

– Что она сказала? – перебил он меня. – Что именно она сказала?

Я опустила глаза на свои руки, на свой недельный маникюр, на сумочку. Я не могла сказать Рэю то, что она мне рассказала.

– Сесе?

Я посмотрела на него.

– Она уезжает, – сказала я. – Переезжает.

– Мне все равно. – И добавил: – Ты обещала.

– Я обещаю, что я вернусь, – сказала я. – Обещаю, что все изменится.

Сказав это, я задумалась: как много мужей говорят эту фразу своим женам. Я видела: Рэй хотел мне верить. Он ничего не сказал, просто смотрел, как я иду к выходу. Я была на полпути, когда он снова заговорил:

– Что случится, Сесе?

Я остановилась.

– В смысле?

– Когда все это закончится? – Он поднял руки и отпустил их. – Джоан придет когда-нибудь конец?

Он понял. Джоан не было конца. Она была и будет всегда.

Но он не это имел в виду.

– Да, – сказала я. – Я с этим покончила. Мне просто нужно увидеться с ней в последний раз.

Он затряс головой от отвращения.

– Я пытаюсь быть честной, – сказала я.

Рэй прыснул:

– Хочешь приз? Нет. Ты хочешь лишь Джоан.

Я поняла, что он хочет спросить что-то еще. Я собиралась вернуться поздно, но отвечать на вопросы Рэя было худшим, что я могла сделать.

– Ты любишь Джоан, – тихо спросил он, – как любишь меня?

Я остановилась:

– Как ты мог такое подумать?

– Это справедливый вопрос, – сказал он.

Разве? Я попыталась понять. Попыталась очистить разум.

– Я никогда никого не любила так, как тебя.

Рэй кивнул.

– Если ты уйдешь, я не могу пообещать, что приму тебя обратно.

Я не посмотрела ему в лицо, не остановилась, не попросила его повторить, чтобы убедиться, что правильно его поняла. Я поняла его. И если бы я посмотрела в лицо моему мужу, в лицо, которое я знала лучше, чем чье-либо, не считая свое и сына, я бы не ушла, я осталась бы и никогда не узнала бы, чего хотела Джоан.

Если бы мне нужно было выбрать, с кем провести жизнь: с Джоан или Рэем – я бы выбрала Рэя. Конечно же. Но я не совсем выбирала, не по-настоящему. Рэй примет меня обратно, снова пустит домой. Я все ему объясню.

Возможно, именно поэтому той ночью я не воспринимала это как выбор. Рэй был слишком надежным, слишком положительным и серьезным. Он всегда хотел, чтобы я была рядом. Всегда был со мной.

Я ушла, потому что думала, что он сказал это несерьезно.

Той ночью в клубе было тихо. Бизнесмены, хаотично разбросанные по помещению, попивали скотч и, как я поняла, принимали важные решения. Один из них, лысеющий мужчина с красными от алкоголя щеками, откровенно пялился на меня, хотя, по-моему, больше на меня никто не смотрел. Во-первых, на моем пальце было обручальное кольцо; во-вторых, что ж, двадцать пять лет – это немало.

Я села за небольшой столик на двоих; спустя секунду подошел Луис с двумя бокалами и бутылкой шампанского.

– О, – сказала я, не желая обидеть его чувства. – Я это не заказывала.

– Мисс Фортиер позвонила заранее, – сказал он, не глядя мне в глаза и сосредоточившись на процессе разлития шампанского, завернутого в белую ткань, будто – я не могла не подумать – ребенок. – Эта бутылка много лет хранилась в ячейке Фортиеров, – пробормотал он, проведя рукой по этикетке с французскими буквами, которые для меня не значили ровным счетом ничего. – Боллинджер Р. Д., 1952, – сказал он. – Шампанское.

– Нужно подождать, – сказала я, – пока придет Джоан.

– Конечно. – Луис засомневался.

Джоан появилась именно в этот момент, будто на заказ. Меня охватило глубокое, спокойное чувство счастья, до чего же давно Джоан не делала меня такой счастливой. Она пришла, чтобы встретиться со мной, и даже вовремя – она ворвалась в комнату в красном открытом платье из шелка и пончо, накинутом на плечи. Естественно, мне стало интересно, где она его купила – в Нью-Йорке? Париже? Откуда у Джоан было время на то, чтобы думать о моде в последние несколько месяцев.

И тут я поняла, что это Сид покупал ей вещи.

– Сид? – спросила я, когда она села. Я протянула руку, чтобы пощупать плотную, качественную ткань ее пончо.

Джоан кивнула:

– Он любит, когда я в красном.

Интересно, что еще он в ней любил? Джоан болтала с Луисом, пока он открывал шампанское, а я смотрела на нее, мою подругу. Сегодня она совершенно не была похожа на Джоан, которую я видела прошлой ночью в Гленвуде.

Я подпрыгнула от хлопка пробки, закутанной в белую салфетку Луиса.

Джоан сияла.

– У нас сегодня праздник, – сказала она.

– В честь чего? – Что именно мы отмечаем? Ее грустную историю? Секрет, который она хранила еще со школы? То, что она покидает меня навсегда?

– В честь тебя, Сесе! Мы нечасто это делаем, правда ведь? – В ее голосе звучала фальшивая нотка. Мы легонько чокнулись бокалами. Я подумала о Рэе, который наверняка не спит – ходит взад-вперед или листает книгу, пытаясь отвлечься, – и захотела разбить свой бокал о бокал Джоан, но это желание пропало так же быстро, как и появилось.

Я отпила шампанское. Джоан сделала то же самое. Мы молчали, что было редкостью. Мы обе ощущали одну и ту же неловкость, один оттенок меланхолии.

– Я должна, – сказала Джоан сиплым голосом. Она нервничала, что меня тронуло. – Я должна сказать тебе еще кое-что. И хочу, чтобы ты выслушала. – Она осушила свой бокал, и Луис подошел, чтобы снова его наполнить.

Она подожгла сигарету, глубоко вдохнула. Сигарета, дым, казалось, только они отделяли Джоан от истерики. Сигареты успокаивали, лишь благодаря им она оставалась спокойной.

– Вот что я должна тебе сказать, – произнесла Джоан. Она прочистила горло. Я постукивала пальцем по своему бокалу. – Мне нужны деньги. – Она сделала паузу, глубоко вдохнула, затем снова затянулась сигаретой.

Я думала об этом до того, как она сказала. Может, я давно поняла.

– Можешь брать мои, – сказала я, хотя и знала, что она никогда не примет мое предложение.

– Нет, Сесе. Я не могу.

– О, Джоан, – сказала я. – Какие у тебя планы?

Она потушила сигарету о зеленую стеклянную пепельницу, сделала еще один глоток шампанского.

– Джоан, – отчаянно сказала я.

Она смотрела мне прямо в глаза:

– Я должна исчезнуть.

Я молча слушала.

– Сид увидел, какая я несчастная, когда приехал. И согласился помочь. Это пойдет и ему на пользу. Ему тоже нужны деньги.

Я засмеялась.

– У него есть деньги, Джоан. – Я сразу же вспомнила о его большом «кадиллаке», кричащих костюмах, золотом зажиме для денег. – Я думала, его деньги – гвоздь программы. – Не самое доброе высказывание, но Джоан не заметила.

– Он зарабатывал деньги в Герефорде, но потом потерял их все.

– Как и ты.

Она кивнула:

– Прямо как я.

– И как он собирается помочь тебе?

Она оглянулась, желая убедиться, что нас никто не подслушивает. То, как она ворвалась в этот вечер, ее одежда, шампанское из специальной ячейки – сплошное хвастовство.

– Ты можешь мне сказать, – заверила я, хотя и боялась услышать правду.

Она задорно засмеялась:

– Я собираюсь исчезнуть вместе с Сидом. А Сид попросит денег у мамы.

– Ты собралась шантажировать собственную мать? – спросила я. – А с чего ты взяла, что она заплатит?

– Она заплатит.

– Но почему?

– Потому что, – сказала она, не поднимая глаз, – Сид скажет ей, что причинит мне боль, если она не заплатит. Он уже начал воплощать план в жизнь.

Мне было не по себе, а затем я вдруг связала вместе элементы сюжета. Синяк, признание Мэри, что она переживает за Джоан. Боится Сида. Так вот в чем дело?

– О, – лишь вымолвила я.

– Что такого? Да, я не идеальна.

– Нет, – сказала я. – Кажется, нет.

Она пожала плечами.

– У нас с Сидом общая цель. Он поможет мне исчезнуть. Мы уедем куда-то, начнем все сначала.

– Исчезнуть, – повторила я. Сама идея казалась нереальной. – Ты исчезнешь. – Я засмеялась. Ничего не могла с собой поделать. – Ты ведь всегда была Джоан Фортиер, ты знаешь это? С самого детства все знали, кто ты такая, прежде чем ты войдешь в комнату. Ты считаешь, что тебе вот так просто удастся избавиться от этого имени? – Я хрустела пальцами. – Думаю, ты ошибаешься. – Я становилась все злее и злее. – Ты уже когда-то пыталась, – сказала я. – Ничего не получилось. – Я знала, что мои слова жестоки. Но мне было все равно. Джоан была жестока со мной, разве не так? Столько лет позволяла мне думать, что я ее знаю.

– Я ненавижу быть Джоан Фортиер, – призналась она. – Я ненавижу ее. Ненавижу то, что она делала.

Моя злость исчезла.

– Ты была так молода, – сказала я.

Она пожала плечами:

– Я должна уехать, Сесе.

Я подумала о Мэри.

– Это убьет твою мать.

– Да, – без раздумий согласилась она. – Да, убьет. Но ты научишься жить без меня.

Ты.

– Мы будем видеться несколько раз в год, – сказала я. – Будем звонить друг другу. – Я могла представить себе это: я говорю Рэю, что собираюсь встретиться с отцом, а сама сбегаю в яркий новый город. Джоан встречает меня в аэропорту, отвозит в свой пентхаус.

– Нет, – сказала Джоан.

– Нет?

– Я не могу.

– Ты не можешь, – повторила я, медленно собирая пазл. – Или не хочешь?

Джоан выглядела огорченной.

– Ты знаешь меня слишком хорошо, – наконец сказала она, – мне просто нужно, чтобы меня не знали.

– Ты не сможешь все начать сначала! – Я плакала. – Мы не дети. Это не игра. Ты не можешь начать сначала, просто потому что хочешь. Просто потому что ты решила, что недовольна старой жизнью.

– У меня здесь больше ничего не осталось, – сказала Джоан. – Был Дэвид, но его больше нет.

– Так ты встретилась со мной сегодня, чтобы попрощаться? В публичном месте, чтобы я не устроила сцену.

Она протянула руку через стол и в отчаянии схватила мою.

– Я должна, – сказала она. – Приходится это делать, когда умирает твой ребенок.

Джоан смотрела на меня так, будто я – единственный человек на земле. Как же давно она не смотрела на меня так. Она больше никогда на меня так не посмотрит.

Выбегая из клуба, я слышала, как она звала меня. Мои каблуки проваливались в ковер, казалось, что я бегу по песку. В этот раз я убегала от Джоан, хотя всю жизнь все было наоборот.

– Прошу прощения, мисс, – сказал мужчина, когда я проскочила мимо него в дверях.

Я сама себе устроила сцену.

Мне хотелось оказаться где-то в другом месте. Я не знала где – точно не дома, с Рэем, который меня ненавидит. Нужно было просто добраться до машины и решить. Может быть, в гостинице. Где-нибудь, где я никого бы не знала. Если Джоан могла исчезнуть, то и я могла. Почему нет? Кто меня остановит?

Я оказалась на улице. Меня встретила жара, старая добрая подруга. Воздух был таким плотным, что казалось, можно взять и порезать его ножницами. Я замедлила шаг. Камердинер снял шляпу в знак приветствия. Я не знала, куда идти. Мои планы испарились. Я потерялась.

Я почувствовала руку Джоан у себя на плече. Автоматически я положила свою руку ей на плечо.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – сказала я. Одно дело – знать, что она в другом городе, с адресом, с номером телефона. Так бы я могла связаться с ней. И совершенно другое дело – представить себе, что она ушла навсегда.

– Я знаю.

Она отвела меня на маленькую скамейку возле поста камердинера, и я почувствовала облегчение, когда бедрами сквозь платье ощутила прохладу металла. Именно сюда садились леди, которые ждали, пока камердинеры вывезут их машины. Оттуда можно было полюбоваться Хьюстоном. Его промышленностью, его размахом. Я никогда не перееду в другой город. Я принадлежала этому месту, как и Джоан. Как и все мы.

Но, в отличие от Джоан, я не собиралась уезжать. И не хотела. Мой ребенок жил тут, и мой муж. Впервые в жизни у меня было преимущество перед Джоан. Я могла вмиг разрушить ее планы.

– Зачем ты мне рассказала?

Она начала было говорить, но остановилась.

– Зачем ты рассказала? – снова спросила я. – Я могу пойти к твоей маме. Могу обратиться в полицию.

Джоан покачала головой:

– Я тебе доверяю.

– Как ты можешь говорить, что доверяешь мне? Если не рассказывала ничего так много лет.

– Прости, – сказала она жалобным голосом. – Я рассказала тебе, потому что хочу, чтобы единственный человек в мире знал. Знал меня – я хочу, чтобы ты узнала меня, Сесе.

Я была тронута. Я ничего не могла с собой поделать.

– Ты доверяешь Сиду?

Она кивнула:

– Не переживай о Сиде. Я давно его знаю. Не волнуйся обо мне.

– О, Джоан, ты думаешь, все получится? Думаешь, ты сможешь просто взять и исчезнуть? Думаешь, твоя мама когда-нибудь прекратит тебя искать?

– Мир огромный. Я найду небольшой кармашек и поселюсь в нем. Как будто меня никогда и не было. Я почти сделала это однажды. И сделала бы, будь у меня деньги. Я обдумывала этот план годами.

– Годами, – отозвалась я. – А я думала, что ты счастлива.

Джоан сжала мою руку.

– Правда?

– Правда.

Это было даром Джоан, а может, и проклятьем – но она была непостижима.

Я потеряла ее. Мы все ее потеряли.

Я услышала далекое громыхание машины; из-за угла показался черный «кадиллак». Джоан встревоженно выпрямилась. Это была машина Сида.

– Пообещай, – сказала Джоан, – пообещай, что поможешь мне.

Джоан помогла мне в детстве. Если бы я могла вернуться во времени, то что сказала бы младшей версии нас? Джоан я посоветовала бы быть осторожной. Быть менее беззаботной в любви. Я сказала бы то же самое и себе. Я понимала, что исчезновение Джоан было так же необходимо мне, как и ей самой. Я не могла жить собственной жизнью, когда она была рядом.

– Хорошо, – сказала я.

– Произнеси это.

– Я обещаю.

Спустя годы я все еще не понимаю, что тогда случилось. Подъехал Сид в своем «кадиллаке» размером с лодку. Он вышел из машины, поспешно сказал что-то камердинеру, который подошел за ключами; Сид не дал ему ключи. Мне стало жаль камердинера, который парковал и мою машину. Он выглядел раздавленным – я его раньше таким не видела, – и тут я поняла почему: машина Сида загораживала дорогу другим машинам. Так вот почему эта суета: Сиду нужно было срочно уехать. Нужно было переставить машину. Из-за него камердинер мог потерять работу.

Я наблюдала за этой картиной будто издалека.

Я положила руку на колено Джоан.

– Ты не должна этого делать, – сказала я, зная, что она сделает.

– Не бойся за меня, – прошептала Джоан. – Со мной все будет в порядке. Это все спектакль.

Испугал ли меня Сид той ночью? Люди говорили, что у меня был перепуганный вид. Девушка, которая приехала в Ирландский клуб на свидание со своим возлюбленным, сказала репортеру из «Хроник», что мы с Джоан были в ужасе. «А тот мужчина, Сид Старк, схватил Джоан Фортиер за руку, как куклу. Будто она никто».

Но той ночью в Джоан не было ничего кукольного. Она была сильной. Моя рука все еще лежала на ее колене.

– Сид, – позвала я, – Сид.

Он впервые посмотрел мне прямо в глаза – с того самого солнечного утра много лет назад, когда я думала, что спасла Джоан, вытащив из той постели в Шугар-Лэнде. Может, я спасла ее, а может, и нет. Я никогда не узнаю. «Она хорошая девочка», – сказал он тогда, и я никогда не забуду эти слова.

– Что мне делать? – спросила я, и Сид, негодуя, ответил вместо Джоан:

– Сиди там и смотри.

От его тела исходил жар. Я ощущала его гнев. И его четкий аромат: пот, дым сигар и злость. Но было ли хоть что-то из этого настоящим? Был ли Сид таким же хорошим актером, как моя любимая Джоан?

– Я не с тобой разговариваю, – сказала я. И почувствовала движение Сида в мою сторону, но мне было все равно. – Джоан, – сказала я. – Джоан. Что мне делать?

Ответь, Джоан. Спустя столько лет я все еще не знаю.

– Джоан, – повторила я, – прошу, ответь мне.

Но Джоан, казалось, была сосредоточена на Сиде, на том, что он сейчас сделает.

– Джоан? – снова сказала я, в этот раз более робко. – Пожалуйста?

Она не отвечала. И не ответила. Я сидела и смотрела, как Сид то ли тащил, то ли вел Джоан к машине. На самом деле было сложно определить. Хотела ли Джоан идти? Она участвовала во всем этом? Или же была жертвой? А может, промежуточный вариант?

Я смотрела.

Когда Джоан оказалась в машине, Сид уронил ключи. Он лег на живот и, засунув руку под машину, начал прощупывать землю. Его неосторожность дала немного времени Джоан. Она опустила стекло, поднесла руку к губам, а затем протянула ладонь ко мне. Только ко мне. Будто все вокруг, кроме нас двоих, исчезли, как я всегда и хотела. За представлением наблюдала толпа людей, но только я смотрела в глаза Джоан. А она – в мои.

И лишь после того, как она уехала – ее увезли, – я поняла, что это был воздушный поцелуй. Джоан покончила со мной, а я – с ней. Я попыталась запомнить ее лицо, которое видела в последний раз. Ее волосы, ее руки, то, как она вошла сегодня в клуб.

Но все, что я видела, – это спину Джоан. Нам по шесть лет – и она бежит в объятия Фарлоу. Нам по тринадцать – и она исчезает в океане. Нам по четырнадцать – и она убегает через окно. Нам по пятнадцать – и она в последний раз закрывает дверь в комнату моей мамы. Нам по семнадцать – и она выходит на танцпол, держа мальчика за руку. Нам по восемнадцать – и она ускользает в спальню на вечеринке. Нам по двадцать два – и она покидает мой дом, обещая скоро вернуться.

Нам по двадцать пять – и она уходит в поисках новой жизни. В этот раз я надеялась, что она ее найдет.

Глава 28

1957

Входная дверь была открыта, как я ее и оставила; возможно, Рэй таким образом приглашал меня вернуться. «Это мой дом», – подумала я, зайдя в холл и положив ключи возле зеленой вазы, которую купила перед тем, как родился Томми, – тогда я еще получала удовольствие от каждого дня. Я взяла вазу в руки, оценила: она была маленькой, но тяжелой, незамысловатой, но не безвкусной, как все в доме моей мамы. Она не была предназначена для цветов. Она существовала лишь для того, чтобы стоять на столике у входа как предмет восхищения.

Сначала я зашла в комнату Томми. Я чувствовала присутствие Рэя; он точно был где-то в доме, я только не знала где.

Томми спал, как и всегда в это время. Он был предсказуемым во многих вещах: засыпал и просыпался в одно и то же время, ел то, чем я его кормила. Был приятным весом на моей груди, дыша мне в ухо. Доставлял удовольствие мне и Рэю, ничего не делая, просто существуя. Убирая волосы Томми за ухо, я подумала, что именно в этом и есть суть материнства: быть защитой своему ребенку. Выступать в роли ограждения между ним и миром. Джоан не хотела ни к кому привязываться. Она будет с Сидом до тех пор, пока он ей помогает. А потом просто бросит его, как бросила всех остальных.

Я была обузой для мамы, как Дэвид для Джоан. И стала обузой и для Джоан. Но мне было двадцать пять лет, я была женой и матерью. И я не собиралась больше быть ничьей обузой.

Я почувствовала, как в комнату вошел Рэй. Я бы стояла так целую вечность: Рэй позади, Томми передо мной.

– Сесе, – сказал Рэй мягким голосом, потому что Томми спал, но этот голос совсем не был добрым. – Посмотри на меня.

Моя уверенность испарилась. Без Рэя у меня не было бы ничего.

– Я не могу, – прошептала я.

Я подумала, что если не буду на него смотреть, то он не сможет сказать мне то, что собирался сказать. Если я не посмотрю на него, то он просто уйдет и я смогу тихонько пробраться в постель, а на следующее утро он уже простит меня. Он простит.

На часах было два ночи; казалось, будто все это мне снится.

– Уходи, – громко сказал Рэй, и Томми пошевелился во сне. Тон Рэя был близок к истерике. Я никогда не слышала его голос таким.

Рэй злился, но лишь потому, что ему было больно. Это прибавило мне храбрости, я развернулась и подошла к нему. Я остановилась очень близко, но не прикасалась к нему; было предельно ясно, что он не хотел, чтобы я его трогала.

В первый раз, когда мы вместе ночевали в холостяцкой берлоге Рэя, я проснулась ранним утром, а Рэй стоял у кровати. Видимо, он уже долго наблюдал за мной. Я ничего не сказала, просто снова закрыла глаза. Никто до этого не смотрел, как я сплю.

Мы были молоды. Мы были влюблены. Рэй пытался узнать меня, рассматривая в незащищенном состоянии. Когда мы с Джоан были подростками, то считали, что отношения – это механизм из любви и страсти. Мы совсем ничего не знали о браке и семейной жизни. Для Джоан все так и осталось: страсть, секс. Жажда, которую нельзя описать. А я знала, чего хочу. Мне хотелось именно этого. Хотелось быть рядом с мужчиной, который настолько сильно хочет меня узнать, что наблюдает за мной во сне. Мне хотелось того, что у меня уже было.

– Рэй, – сказала я, неотрывно глядя на темно-синий плед, на который я спустила немало денег после рождения Томми. Я ждала, пока он родится, чтобы знать, какой цвет выбрать. – Я хочу завести еще одного ребенка.

Он не был ни грубым, ни нежным, просто схватил меня за плечи:

– Повтори.

– Я хочу ребенка. – Я не могла смотреть ему в глаза.

– Посмотри мне в глаза и повтори то, что сказала.

От него не пахло алкоголем. Он не относился к тому типу мужчин, которые пытались решить проблемы с помощью бутылки. Кроме того, он не был тем мужчиной, который стал бы впустую угрожать. Он не должен был брать меня в жены. Я врала ему бессчетное количество раз. У него не было причин мне верить.

– Я хочу ребенка, – повторила я.

– Удобная позиция, – сказал Рэй.

Да, это казалось удобным для меня решением, возможно, так и было. Но это было правдой.

Это желание исходило из глубины моей души.

К этому времени мои глаза полностью привыкли к темноте. Я увидела темные круги под глазами Рэя, он не спал. Между нами что-то поменялось; Рэй верил мне.

– В этот раз все иначе? – спросил он. На смену грубому голосу пришел жалобный. Он все еще хотел быть со мной. Я была нужна ему.

– Я вся твоя, – сказала я. – Обещаю.

Обещание такой женщины, как я, ровным счетом ничего не значило. Нужно было как-то доказать свои намерения. Я подошла к кроватке Томми, просунула руку сквозь прутья и прикоснулась к его голове. Как всегда, обнаружив, что он дышит, я облегченно выдохнула. Когда он только родился, я часто приходила к нему в комнату посреди ночи с уверенностью, что прикоснусь к его щечке и почувствую холод вместо тепла. Я думала, что никто, кроме меня, так не делает, потому что не могла себе представить собственную мать, которая проверяла, жива ли я. В самом раннем детстве я спала в комнате Иди. Однажды я упомянула то, что проверяю, дышит ли Томми, в разговоре с Сиэлой, и она рассмеялась, сказав, что делала то же самое по ночам, когда Тина только родилась. Раньше я считала Джоан свободной от всяческих забот материнства. Мне было жаль ее, но иногда, в дни, когда Томми плохо себя вел, я ей завидовала. Но, естественно, Джоан тоже проверяла, жив ли Дэвид.

Я чувствовала взгляд Рэя. Я взяла его за руку и отвела из комнаты сына в нашу.

– Иди сюда, – сказала я, похлопав ладонью возле себя. – Садись.

Он подошел.

Матрас прогнулся под его весом. Постель была не заправлена – то, что я спала в ней несколько часов назад, казалось невозможным. Я провела рукой по гладкой простыне между нами. Ее меняли каждую неделю, как по часам, с тех пор как мы поженились.

– Рэй, – сказала я, – я хочу рассказать тебе кое-что. – Мой голос осип. Небо за окном было все еще темным, но скоро посветлеет. Проснется Томми. У меня было не очень много времени.

Кто устанавливает правила в этой жизни? Кто решает, чего мы заслуживаем, а чего – нет? Я явно не заслуживала Рэя. Ему нужна была женщина лучше меня, жена, готовая пойти с ним на край света.

– Джоан, – начала я. – Я думала, что знаю ее лучше всех. Я думала, что понимаю ее.

Рэй не задавал вопросов. Он просто слушал.

Я рассказала ему об Эвергрине, о странном напряжении между Мэри и Джоан, которое я всегда чувствовала; о том, как самозабвенно Фарлоу обожал свою единственную дочь. Рассказала, какими щедрыми Фортиеры были со мной и о том, что в некотором смысле я была служанкой Джоан: не такая красивая, не такая везучая. Он, конечно, знал кое-что из этого, но я никогда еще не была такой честной с Рэем относительно Джоан.

Он сморщился, когда я назвала себя не такой красивой, как Джоан. Наверное, он не был согласен со мной, но я не стала его слушать. Это факт, что я не такая красивая, как она. И чего она добилась своей красотой? Гордости матери. Внимания всех мужчин, включая не самых достойных. Неприязни каждой женщины.

Даже если он удивился, когда я рассказала о том, что Джоан отвезла меня в Гленвуд во вторник ночью, он не показал этого. Как и не выразил шока или интереса, узнав о Дэвиде: его рождении и смерти. Наконец, я рассказала ему о плане Джоан: взять деньги Мэри и сбежать. Или, точнее, сбежать, а затем взять деньги Мэри. Когда Мэри отошлет деньги, Джоан уже давно не будет дома. Здесь я замолчала.

– Се?

Я продолжила:

– Ты знаешь, что моя мама умерла, но ты не знаешь как.

Когда я завершила рассказ, он взял меня за руку. Его рука была ледяной, а моя – просто горела.

– Я любила ее, – сказала я. – Но никогда ее не знала.

– Любить и знать человека – это разные вещи, – печально улыбнувшись, сказал Рэй. – Ты никогда не узнаешь кого-то, пока он сам этого не захочет. – Он говорил обо мне, а не о Джоан. – Она бросила его, – сказал он.

Я пыталась смотреть на мир с такой же простотой, как и мой муж. Я утомила нас обоих. Я прижала руку к его подбородку, жесткому от щетины. Рэй был именно тем, кто мне нужен. А я чуть не потеряла его.

– Это было не так уж и просто, – сказала я.

– Нет, – сказал он. – Никогда не бывает просто. Но мне все равно, Сесе. Она помогла тебе, но это было давно. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне.

– Я буду рядом, – сказала я. – Если хочешь.

– Хочу. И всегда хотел. – Он потрепал мои волосы. – Ты знаешь, что должна сделать, – сказал он, и это не был вопрос.

– Да, – сказала я.

– И что же?

– Ничего не делать. Отпустить ее.

Рэй кивнул. Я улыбнулась, не удержалась, чтобы не сказать:

– Вы с Джоан хотите одного и того же.

Рэй поцеловал меня в лоб, и я чуть не расплакалась.

Тем утром Рэй дал мне поспать. Он покормил Томми завтраком, и они играли и ждали меня, пока я нежилась в постели. Дверь была открыта, и я их слышала. Мой любимый сын и его заботливый папа. Голос Рэя, лепет Томми – один раз он даже засмеялся – снова убаюкивали меня.

Что Джоан делает в эту самую секунду? Я с самого детства думала об этом. «Я здесь, – думала я, – ем блинчики с Иди, а Джоан дома, протирает лицо махровой салфеткой, а рядом Мэри, следит, чтобы Джоан ничего не пропустила. Я здесь, лежу в постели в Эвергрине, а Джоан нарушает комендантский час с Джоном. Я здесь, мы с Рэем едим сэндвичи с тунцом, пока Джоан отдыхает у бассейна с коктейлем в руке». Я могла даже представить себе вкус водки у нее во рту. Как солнечные лучи обжигают ее намасленные ноги.

Но теперь я не имела ни малейшего понятия, что делает Джоан.

Я видела ее с Сидом, где-то в машине, по дороге неизвестно куда. Лежа в постели, я ощущала физическую боль: в моем животе, в плечах. Повсюду.

Я больше никогда не увижу подругу. Я тихо повторяла эти слова, пока они не превратились в молитву. Но я не верила тому, что говорила. Конечно, это не последняя наша встреча с Джоан Фортиер.

Глава 29

1957

Тем временем исчезновение Джоан превратилось в скандал высшего разряда. Спустя три дня после нашей последней встречи я рано проснулась и босиком пошла на улицу. Асфальт был уже горячим, несмотря на то что на часах было всего пять утра и солнце еще не встало. Я открыла «Хроники» на странице с фотографией Джоан и заголовком: «ДЖОАН ФОРТИЕР ПРОПАЛА». Это была старая фотография, одна из моих любимых: мы тогда были в Ирландском клубе, и Джоан оглядывалась через плечо. Смотрела ли она тогда на меня? Я не помню.

Я ждала этого. Я читала статью, стоя на улице и грея ноги на бетоне; я даже не надела халат.

Статья была небольшой. Горничная Джоан обратилась в полицию, когда та не вернулась домой в среду ночью. Я подумала о Сари, которая заправляла постель Джоан, умело разглаживая рукой простыни. Интересно, как много она угадала. Вещи Джоан все еще были в ее шкафу. Я задержалась на этой детали. Конечно, если хочешь сымитировать похищение, вряд ли станешь собирать чемоданы – но эта деталь ужасно меня расстроила. Ведь это я подбирала гардероб Джоан. Большую его часть. Когда она надевала юбку или платье, которое я подобрала, мне нравилось думать, что она обо мне помнит. Интересно, читала ли Мэри газету в эту самую секунду? Она жаворонок, особенно это стало проявляться с возрастом. Спала ли Мэри вообще? Если и спала, то, наверное, ее сон был таким же беспокойным и коротким, как мой.

Сид должен был убедить Мэри не связываться с полицией. Наверное, Сари сделала это.

Может, она уже отправила деньги и надеялась, что Джоан скоро вернется, такая же идеальная и непорочная, какой была в день исчезновения. А может, Мэри подозревала, что Джоан обманывает ее. Мэри была до ужаса проницательной. Но был один человек, способный обмануть ее, человек, из-за которого Мэри становилась эмоциональной вместо осторожной, и это была Джоан.

Я занесла газету домой, оставила ее на кухонном столе, пошла наверх и закрылась в ванной.

Я стояла под душем, пока не вытекла вся горячая вода. Я оперлась головой о кафель, пока ледяная вода била меня в лицо. Это было похоже на еще одну смерть: сначала мама, теперь Джоан. И у меня не было рядом Джоан, чтобы помочь мне пережить эту смерть.

В день, когда стала известна эта история, пришла полиция. Они были добры ко мне. Они связывали похищение Джоан, естественно, с Сидом, он был главным подозреваемым. Дело шло именно так, как планировала Джоан.

Я сказала им, что Сид показался мне немного грубым и что Джоан была сама не своя. Но больше ничего не знаю. Я совсем не знала Сида Старка.

– Но вы подруга Джоан, – заметил офицер постарше. – Она знала, что ей что-то угрожает?

– Она взяла лучшую бутылку шампанского из запасов отца. Это показалось мне странным. – Они с жадностью слушали меня. – Но я не могу объяснить этот поступок.

В течение последующих недель и месяцев они периодически наведывались, а затем прекратили.

Это было первое исчезновение Джоан, когда мы не переживали. Я скучала по ней, но знала, что она в порядке. Она прислала открытку.

Мы думали, что она уехала в Голливуд. Да, именно такой слух Мэри когда-то придумала и распространила, но все же мы в это верили. Джоан была в каком-то гламурном месте, в гламурной одежде. Это имело смысл, и, конечно же, Мэри сама все поняла.

В этот раз исчезновение Джоан было предсказуемо. Ей уже не восемнадцать лет, она зрелая женщина, готовая к новым встречам: с главой телестудии, с богатым бизнесменом. Мир Джоан перестал быть беспредельным.

И был Сид, изгой с плохой репутацией. Никто не доверяет изгоям.

Иногда я надеялась, что на моем пороге появится полиция и поймает меня на лжи. Но, как ни крути, Джоан никогда не вернется. Несмотря ни на какие деньги, она нашла свой кармашек в мире и поселилась в нем.

Спустя полторы недели после исчезновения Джоан ко мне зашла Сиэла. Она звонила несколько раз, но с момента исчезновения Джоан я не брала трубку, не посещала встречи в Клубе садоводов и посылала в супермаркет Марию. Звонили из «Хроник», просили, чтобы я, как лучшая подруга Джоан, сказала пару слов для статьи. Я не перезвонила. Дарлин оставила пирог у меня на пороге, удивив меня своей тактичностью. А я думала, что она начнет тарабанить в дверь, ломиться внутрь и требовать подробностей. Я не хотела разговаривать ни с ней, ни с Сиэлой – ни с кем, кроме Рэя, – но больше всего я не хотела общаться с Мэри. Я не знала, смогу ли соврать ей. Не знала, позволит ли мое сердце соврать, ведь оно когда-то было привязано к ней, к Эвергрину.

Дважды звонила какая-то женщина и отказывалась оставлять сообщение. Рэй оба раза брал трубку. Он сказал, что голос мог принадлежать кому угодно и что звонивший раздражался от того, что Рэй повторял одни и те же слова, а я не подходила к телефону. Но кто, если не Мэри Фортиер, откажется оставлять голосовое сообщение?

Я ныряла в бассейне и, открыв глаза, увидела женщину, которая шла прямо ко мне. На миг я подумала, что это Джоан. Но мои глаза привыкли, и волнение – от ужаса? счастья? – пропало. Это была лишь Сиэла, которая пыталась разглядеть меня под водой.

Я не умела скользить по воде, как Джоан. Я плавала неуверенно, неумело. Я никогда прежде не ныряла. Раньше бассейн был для меня местом отдыха, куда можно опустить ступни и позагорать с коктейлем. Но мне нужно было как-то отвлечься. Я просто не могла спокойно сидеть и ждать новостей, ежедневно забирая «Хроники» у дороги.

И все же, когда новости о Джоан переместились с первой страницы на последнюю, когда появились новые скандалы и события, я поняла, что Хьюстон начал ее забывать и дальше будет только хуже.

– Что ты тут делаешь? – Я не хотела быть недоброжелательной, но приход Сиэлы, когда я ясно дала понять, что не хочу никого видеть, выбил меня из равновесия. – В смысле, я не знала, что ты приедешь. – Я пыталась сделать голос добрее, мягче.

– Я не могла дозвониться до тебя, – беспечно сказала она. – Вот и решила заскочить в гости. Мария сказала, что ты на улице.

Я вылезла из бассейна. Вытерлась полотенцем, намазала ноги маслом. Запах кокоса напомнил мне о Джоан.

– Ты не против, если мы посидим здесь? – спросила я. – Хочется погреться на солнышке.

На самом деле я ничего не хотела. Я ненавидела загорать. Масло было лишь для случаев, когда приходила Джоан. Не знаю, зачем я намазалась им, наверное, потому что не хотела идти в дом с Сиэлой.

Мы неловко умостились на красных пластиковых шезлонгах. Сиэла выглядела естественно, несмотря на то что на ней было желтое облегающее платье. Животика еще не было видно.

– Должно быть, ты разбита на части, – сказала она.

Я не ожидала сочувствия. И расплакалась, а она подсела поближе ко мне.

– Ты вымажешь платье, – сказала я и показала на масляное пятно на ее бедре.

Сиэла покачала головой:

– Это старое дурацкое платье. Как ты, Сесе? Держишься?

– Я скучаю по ней, – призналась я.

– Ну конечно. И незнание… где она. – Она аккуратно закончила предложение. – Бедная, бедная Мэри Фортиер. Джоан была ее жизнью.

– Да, – слабо отозвалась я.

Сиэла продолжила:

– Она ведь была и твоей жизнью, правда? Я даже завидовала вашей с Джоан близости.

– А теперь?

– А теперь мне очень жаль. – Она отпустила мою руку и заправила волосы за уши. На ней были красно-бирюзовые сережки в форме звезд. Она могла себе позволить носить бижутерию, которая на других выглядела бы безвкусно. Меня не злило сочувствие Сиэлы, даже наоборот. Мне хотелось, чтобы она еще раз прикоснулась ко мне. Я чуть было не протянула руку, но она повернулась ко мне и я просто положила руку себе на колени.

– Сесе, я хочу спросить тебя кое о чем. Я знаю, что ты видела Джоан перед ее исчезновением.

Все это знали. Об этом написали в газете, и даже если бы не писали, Сиэла все равно узнала бы. В наших кругах очень быстро расходились слухи, так что эта весть в любом случае дошла бы до нее.

– Она сказала тебе что-нибудь перед тем, как пропасть?

Позже я оценила смекалку Сиэлы. Если бы она спросила, знаю ли я, куда она уехала, я бы честно ответила «нет». Но она задала правильный вопрос, а значит, она что-то подозревала. Я была благодарна ей за предположение, что Джоан могла мне довериться.

Я чуть не сказала ей. Но нет. Я посмотрела Сиэле в глаза и соврала:

– Ничего не говорила.

Сиэла кивнула:

– Бедная Джоан.

– Почему? – спросила я.

– Она никогда не была счастливой. Просто нас ей было недостаточно, правда ведь?

Мои блестящие ноги уже немного потемнели. Сиэла ждала моего ответа.

– Думаешь, она мертва? – прошептала я.

– Все так думают, – сказала Сиэла. – Прости. Ее нет все дольше, и никаких слухов – многообещающе, не так ли? – Я не ответила. Многообещающе. До чего странная формулировка. – А ты как думаешь? – мягко спросила Сиэла.

– Я не знаю, – ответила я правдиво. – Я думала, что знаю ее, – медленно продолжила я. Мне очень хотелось рассказать ей правду. – Но в итоге оказалось, что это не так.

Открылась стеклянная дверь. Рэй вернулся домой.

– Эй, привет, Сиэла, – доброжелательно крикнул он. – Сесе предложила тебе коктейль?

Днем я лежала в постели, подняв шторы. Я не стала включать кондиционер. Томми спал, и я отпустила Марию пораньше. Рэй был в кабинете.

Комната была наполнена светом.

– Кое-кто хочет тебя видеть, – сказал Рэй. Он сел, и матрас прогнулся под его весом. Я почувствовала руку на своей спине. Мне не хотелось, чтобы меня трогали, я хотела остаться наедине со своим горем.

Но рука была маленькой, а прикосновение – едва ощутимым.

Я повернулась.

– Привет, – сказал Томми. В последнее время он часто говорил это слово.

Сынишка был в своей пижамке-комбинезоне, его волосы красиво зачесаны назад. От него пахло детской присыпкой. Я протянула руки, и он, недолго думая, подошел.

– Привет, – ответила я.

– Привет.

На следующий день в разделе новостей написали о предыдущем аресте Сида. За налоговые махинации, много лет назад. В его прошлом не было ничего криминального, но кто об этом знал? Хьюстон любил спекулировать.

Я вошла в дом с газетой, когда зазвонил телефон. Не знаю, что заставило меня ответить на звонок.

– Сесилья, – сказала Мэри, услышав мое «алло».

– Да, это я.

Я прижала трубку к уху в надежде услышать звуки Эвергрина – служанку, которая подает кофе, Джоан, занимающуюся какими-то своими делами. Естественно, я ничего не услышала. Все эти звуки принадлежали старому Эвергрину.

– Мэри? – нерешительно сказала я. Она с такой легкостью превращала меня в ребенка.

– Думаю, ты видела сегодняшний выпуск «Хроник».

– Да. – Я держала газету в руке, от нее исходил запах свежей типографской краски.

– У тебя ведь есть ребенок.

– Да, – мягко ответила я.

– Тогда ты можешь себе представить… – Она сделала паузу. – Я знаю, что тебе ничего не известно, Сесилья.

Я не ответила.

– О том, где Джоан может быть. Потому что, если бы ты знала, ты бы сказала мне. Сказала бы хоть кому-то. Ты слишком любишь Джоан, чтобы держать все в себе.

Я сжала телефон.

– Сесилья? Я ведь права? – Я все еще не могла вымолвить ни слова. – Сесилья? Ты там? Прошу тебя. – Голос Мэри сорвался, наконец я услышала, что со мной говорит убитая горем шестидесятисемилетняя женщина. Но она сама виновата. Она помогла Джоан принять это решение. И все же мне пришлось ответить.

– Да, – прошептала я. И повторила громче: – Да. Я сказала бы. Конечно, сказала бы.

– Я так и думала, – устало сказала Мэри. Она казалась такой старой. – Я так и думала, Сесилья. Я так и думала. Джоан очень повезло иметь такую подругу, как ты.

Наверное, если бы я была дочерью Мэри Фортиер, она всегда была бы мной довольна. Мы с ней хотели одного и того же: стабильности, определенности. И разве можно сказать, что это Мэри испортила Джоан? Может, здесь виноват Фарлоу, из-за которого она не верила в собственные силы. Он воспитал ее больше как сына, а не как дочь, позволив думать, что она может заполучить все, что только захочет. Все на свете. Какое-то время это было правдой: пони, бриллианты, бесконечное обожание отца. Но когда Джоан выросла, ее нужды перестали быть такими простыми: ей захотелось иметь целый мир, чего Фарлоу не предугадал. Он не дал ей возможности путешествовать по миру, потому что не хотел ее потерять. Фарлоу дал Джоан многое, но не собственный банковский счет. А может быть, это Дэвид погубил жизнь Джоан? Совершенно беспомощный ребенок. Ребенок, родившийся в результате безрассудной страсти его матери. Может быть, это выдумки, но мне хотелось верить, что Дэвид дал что-то Джоан. Что, может, Джоан и жалеет о прожитой жизни, но не о ребенке, что она может отличить одно от другого – боль от дара. Дэвид дарил матери свое доверие, даже когда Джоан его не заслуживала.

Но как знать?

Никто из нас не хотел, чтобы Джоан уезжала. Она была дочерью. Мы – ее родители и я – верили, что она принадлежала нам. Дочки всегда привязаны к семье. Дочки всегда остаются верными. И никогда не покидают родных. Но в итоге получилось так, что Джоан перестала быть чьей-либо дочерью.

Рэй обнаружил меня за кухонным столом, я смотрела в окно.

– Все будет хорошо, – сказал он.

«Может, и будет, – подумала я, – а может, и нет». Лишь время покажет. У меня было многое: теплая ручка Томми в моей руке каждый день. Неизменная фигура Рэя рядом со мной каждую ночь. Теперь жизнь Джоан была мне недоступна. Но Томми и Рэй были живы, здоровы. И они мои.

Глава 30

1958

Целый год я жила, не зная, что случилось с Джоан. Жива она или мертва, я не имела ни малейшего понятия. Хьюстон жил своей жизнью, как и всегда; я переоценила заинтересованность города в Джоан Фортиер. Я должна была сама понимать – в конце концов, я прожила там всю жизнь. Иногда я ловила себя на мысли, что хорошо, что Джоан уехала тогда, когда уехала. На ее место стремились девочки помоложе. Поначалу, когда мы с девочками ежемесячно собирались на ужин в «Нефти», мы становились объектом всеобщего наблюдения. Подруги Джоан. Потом, постепенно, люди перестали на нас смотреть. Когда-нибудь они перестали бы смотреть и на Джоан, хотя ей, наверное, давно было плевать.

Я больше никогда не разговаривала с Мэри Фортиер. Хотя однажды попыталась. Я приехала в Эвергрин, когда была на четвертом месяце беременности и животик только начал показываться. Я забеременела через месяц после исчезновения Джоан. Поначалу я боялась за ребенка, который рос внутри меня, боялась разрушить его жизнь своей печалью. Мне было плохо, когда я носила Томми, но на этот раз токсикоз был намного сильнее. Я целыми днями лежала на прохладной плитке, приподнимаясь на руки и колени лишь для того, чтобы меня вырвало. У моих страданий была цель, она заключалась в разительном контрасте тщетному желанию увидеть Джоан. Моя тоска никогда не вернет ее обратно. Я так и не понимала, что именно Мэри поняла из исчезновения Джоан.

В конце концов, я не могла решить, что хуже: не знать, что происходит в жизни твоей дочери, или же знать, что она обвела тебя вокруг пальца. Что она разыграла свое исчезновение, по крайней мере частично, потому что не хотела тебя больше видеть.

Я прочитала некролог Фарлоу в «Хрониках». Не планировалось никаких похорон, никакого приема. Я так много раз видела фотографию, которая сопровождала некролог: молодой Фарлоу стоит на нефтяном месторождении, вся жизнь впереди, а Джоан нет и в планах. Как же повезло Фарлоу, что он потерял рассудок до того, как пропала Джоан. Он просто не пережил бы ее исчезновение. Я надеялась, что он умер в мире, где его прекрасная дочь была рядом и любила его.

Я начала забывать. То ли это великая милость нашего ума, то ли его злая шутка: мы забываем тех, кого любим. Если поначалу я думала о ней тысячу раз в день, то спустя год после ее исчезновения я начала думать о ней девятьсот девяносто девять раз в день, и так по нисходящей, пока мне не потребовалось посмотреть на фотографию, чтобы вспомнить ее лицо. Но голос Джоан – глубокий, немного сиплый – я буду помнить всегда.

Я поехала в Эвергрин, чтобы выразить соболезнования. Рэй с Томми ждали меня в машине. Теперь я постоянно трогала свой живот, результат того, что я оторвала себя от Джоан. А Томми – Томми расцвел после ухода Джоан. Как бы я хотела, чтобы она его увидела, чтобы насладилась видом маленького мальчика, которым он становился. Он уже прекрасно разговаривал, у него появились предпочтения, о чем я даже не мечтала: он любовался птицами, которые прилетали к кормушке за окном, а особенно ему нравились колибри. Он любил музыку, звон бокалов. Мы с Рэем обнаружили это, когда в один из вечеров, отмечая годовщину нашей свадьбы, чокались бокалами шампанского. Он теперь каждый раз чокался своим молоком с нашими стаканами воды перед ужином. Я больше не прятала его; и мне было стыдно, что я вообще когда-то это делала.

Дверь открыла Дори. Мэри была в Галвестоне.

– Она теперь живет там, – сказала Дори.

– Одна?

Дори кивнула:

– Совсем одна.

Я начала было уходить – Дори не пригласила меня войти, но затем передумала.

– Я хочу посмотреть на него. На фотографию.

– На кого?

– Ты знаешь, – тихо сказала я.

Дори не двигалась. Я никогда ей не нравилась, даже в детстве.

– Хоть одна, но должна же быть, – сказала я.

Она кивнула едва заметно и спустя минуту вернулась с маленькой серебряной рамкой, отполированной до блеска. Она открыла дверь-ширму и положила рамку мне в руку.

– Дэвид, – сказала я. У него были глаза Джоан, ее изгиб рта. – Он был очень красивым. – И это правда.

– Ты и половины не знаешь, – мягко сказала Дори.

– Он похож на Джоан. Маленькая копия Джоан. – Он улыбался, смотрел в сторону. Ему было примерно четыре года – уже не малыш. Хотелось думать, что он смотрел на маму, на женщину, которая всю жизнь любила лишь одного человека: его.

Он выглядел как все остальные дети. Он не мог постигнуть всю глубину материнской любви. Я вернула рамку Дори.

– Где она стоит? – спросила я.

– На моей прикроватной тумбочке. У мисс Фортиер тоже была одна. Она забрала ее.

Я кивнула и сделала шаг назад. Мне было тяжело находиться здесь, в Эвергрине. Я надеялась, что вот-вот из-за дома выйдет Джоан в своем красном купальнике, улыбнется и позовет меня к бассейну.

– Его любили, – сказала Дори с рвением в голосе, перед тем как я ушла. – Его обожали.

Моя дочь родилась в апреле, когда цвели азалии. Мы назвали ее Эвелин, в честь бабушки Рэя. Рэй спросил, не хочу ли я, чтобы ее среднее имя было Джоан, но мне это было не нужно. Я хотела, чтобы это имя умерло с Джоан, со мной.

Когда Эвелин было шесть месяцев, а в Хьюстоне уже не было жарко, как в аду, я открыла конверт без обратного адреса. Я не сразу заметила колье Джоан, то самое, которое много лет назад ей подарил Фарлоу. Я не видела его со школьных лет.

– Смотри, – сказала я и подвесила тонкую цепочку на пальце. Звездочка была совсем крошечной, не такой, какой я ее помнила, да и бриллиант был меньше.

Эвелин дотянулась до колье ручкой.

От автора

Я потратила массу времени, изучая яркую, легендарную историю хьюстонской гостиницы «Трилистник», однако, несмотря на то что в большинстве случаев я пыталась следовать историческим данным, художественная ценность этой книги все-таки стоит на первом месте. Одно замечание: в марте 1957 года Ирландский клуб перебрался из гостиницы «Трилистник» в центр Хьюстона. В книге он остался частью «Трилистника». Я не решилась его переместить.

Слова благодарности

Благодарю своего агента, Дориан Карчмар, чья преданность литературе – в частности, моим писательским опытам – настолько искренна, что я все еще иногда поражаюсь ее работе.

Спасибо моему редактору, Саре Мак-Грат, с которой мне очень повезло. Она сделала эту книгу намного лучше. Я не знаю человека более внимательного. Без ее терпения, спокойствия, точных, блестящих редакторских предложений эта книга так и не была бы написана. Я буду вечно ей благодарна.

Спасибо моему издателю, Лиз Хохенадел, чья любовь к книгам – заразительна. И как умело она их может представить! Я даже не представляю себе, насколько сложен процесс публикации книги, но я невероятно благодарна издательству «Riverhead» и Лиз за усилия, приложенные для популяризации моего творчества.

Спасибо Трэйси Фишер, Анне ДеРой, Симоне Блэйзер и Джейми Карр из агентства «William Morris Endeavor».

Спасибо факультету английского языка в Обернском университете, где меня каждый день окружают прекрасные студенты и коллеги.

Спасибо Тиму Маллэни за то, что он прочитал мои наброски. Спасибо Рою Николь за его великодушные путешествия в мир Ривер-Оукс.

Как всегда, спасибо маме, папе и сестре за их любовь и поддержку. Спасибо моему мужу, Мэту Смиту, за все.

Эта книга посвящается двум Питерам в моей жизни: один – мое прошлое, второй – мое настоящее и будущее.

Спасибо замечательному коллективу издательства «Riverhead», в частности Джоффри Клоски, Джинн Мартин, Дане Кукафка и Лидии Хирт.

Сноски

1

«Потом я буду с тобой всегда, а не час, не день» (англ.) (Здесь и далее примеч. ред.)

(обратно)

2

Рассел Райт – американский дизайнер, создал знаменитую универсальную посуду, в которой пищу готовят и подают прямо на стол.

(обратно)

3

Рой Роджерс (1911–1998) – американский актер, ковбой и певец. В представлении любителей вестернов Рой был неразлучен с конем Триггером. Никто не может сказать, кто из них двоих, Рой Роджерс или его жеребец, был более известен.

(обратно)

4

Хула – гавайская юбка, сделанная из волокон пальмы рафии. В таких юбках гавайцы исполняют свой традиционный танец хула.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

От автора

Слова благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg