«Боги войны»

Боги войны (fb2) - Боги войны 1216K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Валентинович Агалаков

Дмитрий Агалаков Боги войны

© Агалаков Д. В., 2016

© ООО «Метропресс», 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

Об авторе

Современный русский писатель Дмитрий Валентинович Агалаков родился в 1966 году в Самаре. Еще с детства будущего писателя неудержимо влекло к изобразительному искусству – в первую очередь к рисованию и лепке. Этому была причина – в роду были иконописцы, странствующие по Русскому Северу и Уралу, и эта линия уходила в глубину веков. И Дмитрия отдали в художественную школу. После восьмого класса общеобразовательной школы Дмитрий Агалаков поступил в художественное училище, которое и закончил по специальности «художественное оформление». Затем была служба в Советский армии, откуда Дмитрий вернулся в чине младшего сержанта и с удостоверением командира БМП (боевой машины пехоты). И тут, в двадцать лет, судьба Дмитрия Агалакова круто изменилась. Родители – врачи-невропатологи и художники-любители – видели в нем только живописца или скульптора, но однажды вошли в его комнату на стук печатной машинки. «Что это?» – спросили они. И Дмитрий ответил: «Я не буду художником – я стану писателем». Но пока это был только оклик его музы! Только высокая мечта!

Дмитрий поступил на рабфак Самарского университета, на филологию, но, закончив его, резко изменил решение и успешно сдал экзамены на факультет театральной режиссуры Самарской академии культуры. Диплом режиссера он получит много позже, потому что ненасытная и жадная до всего нового писательская натура толкала его в разные профессии. Будут четыре года на филологии в госуниверситете, два года на этнографии в Академии культуры. Попутно Дмитрий будет работать и художником-иллюстратором, оформит первые вышедшие в России книги «Рэмбо» и «Терминатор». С двадцати одного года Дмитрий Агалаков пошел в журналистику – она станет для него еще одной профессией на всю жизнь. Дмитрий прошел все профессиональные ступени в газетах и журналах – работал репортером, корреспондентом, обозревателем, начальником отдела, выпускающим редактором, ответственным секретарем, замом главного редактора и главным редактором в различных изданиях. Сотни статей и очерков вышли из-под его пера. Много лет Дмитрий Агалаков отдал отраслевой журналистике – он работал редактором газеты «Самаратрансгаз», а позже редактором трех изданий корпорации «ЛУКОЙЛ-Волга» (журнала, газеты и альманаха), а также был замом генерального директора издательства РОСИНГ (Российское общество инженеров нефти и газа). Объездил в командировках половину российских нефтяных месторождений.

В 2000 году Дмитрий поступил на Высшие литературные курсы им. Горького при Литературном институте на факультет прозы и тогда же попал в обойму авторов издательства «Вече». В 2002 году на Международной книжной ярмарке на ВВЦ Дмитрий представлял издательство двумя книгами – «Империя черной королевы» и «Сокровище князей Белецких». С тех пор практически ежегодно выходят новые романы Дмитрия Агалакова в различных жанрах – детектив, фантастика, мистика, приключения. Немало уже написано книг и в жанре исторического романа. Здесь и русская история («Воевода Дикого поля», «Солдаты эры Водолея», «Волжский рубеж»), и история зарубежная («Аквитанская львица», дилогия о Жанне д’Арк – «Принцесса крови» и «Полет Орлицы»). Вернувшись после окончания ВЛК в Самару, Дмитрий основал в родном городе серию «ЛСК» («Лидеры Самарского края») по образу и подобию «ЖЗЛ». В этой серии стали выходить его романы о крупных исторических личностях старой, еще дореволюционной Самары, оставивших заметный след в истории всей России. Дмитрий неоднократно получал губернские гранты в области культуры. В 2009 году Думой городского округа Самары за роман «Князь Григорий Засекин» Дмитрий Агалаков награжден почетной грамотой «За заслуги перед городским сообществом». Этот же роман недавно был переведен в аудиоформат для школ слепых России.

В данный момент Дмитрий Агалаков готовит к изданию в серии «ЛСК» романы «Отец Самарской губернии. Константин Грот» и «Константин Головкин». Все свои самарские издания Дмитрий оформляет сам.

Избранная библиография Дмитрия Агалакова:

«Принцесса крови» (2006)

«Полет Орлицы» (2007)

«Воевода Дикого поля» (2009)

«Солдаты эры Водолея» (2010)

«Пантера Людвига Оппенгейма» (2011)

«Волжский рубеж» (2013)

«Аквитанская львица» (2013)

Пролог

Приходят люди на землю – радостно стучат их сердца. Ярко горят костры у их жилищ, и звёзды сияют только для них! Но время беспощадно. А человеческий век короток – пролетает как день! Те люди уходят – и гаснет их пламя, и ветер разносит от их костров пепел и дым. Следа не остаётся от хозяев мира. Улетают души – чья в небо, чья во тьму.

Прочь улетают, прочь!..

Поднимаются на земле грозные великие царства. Необозримые пространства охватывают они, и правители тех царств мнят себя земными богами. Из прекрасных дворцов властно взирают они на всех. «Мы – владыки мира! – говорят цари. – И роды наши пребудут вовеки веков!» Но, как от искры в засуху, сгорают леса и пустеет земля, питаемые завистью и корыстью, вспыхивают сердца и души царей, их народов, и вот уже царства сшибаются лбами, сея смерть и разрушения, и гибнут. И волны времени смывают их с лица земли, и только жалкие черепки, осколки тех царств, остаются в память будущим поколениям…

Так было и так будет.

И текут великие реки под солнцем, лезвиями сверкают под ним. Сотни тысяч лет пролагают они пути! Под яркими звёздами, подобно артериям, проходят они через всю необъятную землю. Точат неприступные скалы, и те покорно расступаются перед ними, рассекают равнины и чащи. Ищут они свой дом – моря и океаны! Реки, великие и малые, питают народы и цивилизации, дают им жизнь и благоденствие. Их воспевают, им возносят хвалу, обожествляют! И как же иначе? Исчезни великий Нил, и тотчас же выжгло бы солнце великую цивилизацию Египта – никого бы не пощадило! Обмелей живительные Тигр и Евфрат, уйди две артерии сквозь землю, и укрыл бы песок древнюю Месопотамию, не оставив по ней и следа… И, не приведи господь, исчезни с лица земли Волга – Итиль – Ра – и обезлюдеют великие просторы Европы, изменится и оскудеет земля! Но не уходят реки – меняют свои русла, да! Но не уходят! Уйдут люди, жившие на их берегах, сгинут тысячелетние царства, пёстро укрывавшие землю и питавшиеся водой тех рек, но сами реки останутся. Их русла начертаны Создателем, им встречать новые поколения и провожать их.

У великих рек своя история! Но в нашей власти не только прикоснуться к ней, но и стать её частью.

Великая река Европы – Волга. Сама полноводная и щедрая! С одного берега другой кажется тонкой лентой. И сколько же племён обитало вдоль великой реки, считало её своей родиной! Клавдий Птолемей, географ Римской империи, нанёс её на свою карту, и называлась его река по имени египетского бога солнца – Ра. Пришли хазары на эту землю, основали грозную империю, и река стала зваться Итиль. Так звали и столицу Хазарского каганата в прикаспийских степях. А на среднем течении Итиля встало подчинившееся им Булгарское царство. Но князь Святослав разбил и хазар – вечных врагов славян, и булгар, опустошил оба царства, нанёс им незаживающую рану. Спустя века прошли вдоль берегов Итиля яростные татаро-монголы, вырезали половину булгарского царства, разрушили его города, покорившуюся половину жителей помиловали. Но забрали с собой её людей и потащили на запад – на Русь.

Тёмные и страшные времена сошли на нашу землю.

Золотая Орда – улус Джучи, империя сына Чингисхана, отныне правила на великих просторах от Азова до Китая. Правила и знала наверняка, что боги любят монголов – и не было на земле более могущественной империи! Даже Александр Великий не создавал такую! Даже Рим! А потом пришёл конец и этому царству. Слишком огромной была та империя! Измельчала она своими царями – ханами, впали в зависть и жадность её владыки, и затрещала она по швам. И вскоре распалась Золотая Орда на цепочку властных ханств. Так и шли они поясом с юго-запада от Понта Эвксинского и скифских степей: Крымское ханство, Астраханское, Ногайская Орда и Казанское ханство, казахские жузы в Средней Азии, и за Уралом – Великим Камнем – Сибирское ханство…

Случилось это в пятнадцатом веке от Рождества Христова, и звалась к тому времени великая река – ВОЛГА! А на смену пятнадцатому пришёл век шестнадцатый, готовый смести с лица земли и эти грозные царства…

Новое время входило в свои права, и новая империя зарождалась на землях монголов, не менее свирепая и удалая, воистину богатырская. И ещё более ненасытная до жизни! Потому что поднималась она из пепла, из рабства, из унижения и тьмы, и оттого не думала щадить никого…

Часть первая. Ярость в сердце

Глава первая. Око за око

1

В середине лета 1581 года из Сарайчика вышел пёстрый караван. Тут были и персидские купцы с охраной, и три сотни лучших ногайских бойцов из свиты князя Уруса, и русское посольство от царя Ивана Грозного. Караван вышел из столицы Ногайской Орды на Каспии и направился на север – к Волге. Жарко было в прикаспийских степях в эту пору! Жарко и вольготно. Не воевать хотелось – жить в мире, пить кумыс и вино! Это кому как его Бог позволяет. Дружно ехали русские и ногайцы, но не так было всего две недели назад. В те дни боярский сын Василий Пелепелицын, посол Москвы, готов был сложить голову в стане врага, но не уронить честь свою и своего государства.

А дело было вот как… Ещё весной царь Иоанн Васильевич принял решение отправить к ногайцам посольство с предложением мира. Вражда на Волге между русскими и ногаями затянулась и была не просто вредна государству Российскому, но и крайне опасна. Ливонская война вытягивала последние силы Руси. Запад, выдвинув нового вождя в лице Стефана Батория, с новой мощью ударил по русским границам. Королём Речи Посполитой уже был отвоёван Полоцк, а теперь окружён и взят в осаду Псков. С севера давили шведы: они уже заняли Нарву, Ям и Копорье. Крым собирал силы для нового набега. Сибирская Орда стала нападать из-за Урала. Волновались казанские татары, желая освободиться от Москвы. А тут ещё жестокие бунты степняков на Волге – восстание черемисов, которым не было числа! Крымцы и казанцы подбивали их к этому.

Нельзя было ссориться с волжскими ногаями – только дружить.

Но как тут дружить, когда не затихала кровавая вражда между Москвой и степной Средней Волгой? Лучшие времена наступили для Москвы, когда она, став царством, покорила Астрахань и Казань. Присмирели тогда ногайцы. Поклонились русичам и поклялись в мире и покорности. Но что стоит слово степняка? Да ничего – пустой звук! Изменись только ветер – подуй иначе – и вот уже союзник – твой лютый враг! В годы, когда Русь лихорадило от войны с половиной Восточной Европы, когда в самом её сердце закружил смерч опричнины и она, поделённая надвое, измотанная, ослабла, из Крыма стремительно двинулся хан Девлет-Гирей. Он пролетел через Дикое поле, всю Южную Русь, обошёл засады и хищным зверем набросился на Москву. Девлет-Гирей сжёг столицу с её жителями и, сам напугавшись пожара, ушел назад, уведя в полон более сотни тысяч русских людей. А кто помог ему в этом набеге? Волжские степняки! Ногайцы! Те, что ещё вчера клялись в дружбе. Простить такое было нельзя. И в 1579 году расплата настигла врагов. Казаки во главе с Иваном Кольцо и Богданом Барборшей, перебив ногайские посты, ворвались в Сарайчик и превратили его в кладбище. Урус, которого в Сарайчике в то время не было, чем и воспользовались волжские разбойники, обиженно писал Ивану Грозному: «Этим летом приходили государевы казаки воевать и сожгли Сарайчик. Да не то что людей живых секли, мёртвых из земли вынимали и гробы разоряли! И то стало нам за великую досаду!..» Да, так всё и было! Москва разрешила этот погром! Казаки разрушили даже надгробные памятники, зная, как чтят своих умерших ногайцы. Насолили! А русский царь ногайским послам хитро отвечал: «На Сарайчик мы не хаживали, то беглые казаки приходили. От нас бегая, они живут то на Тереке, то на море, то на Яике и на Волге, а то на Дону. То, видать, донские к вам приходили…» А ведь знал Урус, что лжёт ему царь! Это была игра: кто кого передурачит. Ваньку валяли оба правителя – и московский, и ногайский. А ещё казаки громили ногайцев на переправах. И ногайцы продолжали терзать русские окраины. Москва хоть и предупреждала казаков не вторгаться глубоко на территорию Орды, но на всё закрывала глаза. И радовалась победам вольных казацких ватаг!

Но так шло до поры до времени. Пока перемирие с Ногайской Ордой не стало жизненно необходимым русскому государству. И не просто перемирие – Иоанн Грозный хотел увлечь на свою сторону ногайского князя, вновь заручиться его поддержкой и пополнить ряды русской армии степняками. И вот к князю Урусу был послан Василий Пелепелицын – сын боярский, опытный дипломат и военный…

Он прибыл под Сарайчик во главе небольшого отряда. Горд был Василий Пелепелицын и тем, что он из родовитых русичей, и тем, что представлял самого русского царя. Именно поэтому, когда хан Урус во главе большой свиты выехал к нему, Пелепелицын остался в седле и гордо поглядел в глаза степняку.

– Желаю тебе здравствовать, князь Урус, – кивнул он. – Меня зовут Василий Пелепелицын, сын боярский. От Посольского приказа я на твоей земле. Царь всея Руси Иоанн Васильевич, старший брат твой, шлёт тебе поклон. И богатые подарки шлёт тебе, дабы твоя душа возрадовалась. От его имени говорить с тобой буду.

А Урус так и сверлил его недобрым взглядом. Фыркали лошади, отмахиваясь мордами и гривами от назойливых мух.

– Сойди с коня, боярский сын, – вкрадчиво сказал один из людей ногайского князя, – и поклонись до земли.

Но Василий Пелепелицын только нахмурился. Давно прошли те времена, когда русские князья на коленях вползали в шатры к золотоордынским ханам, которых именовали своими царями, и не смели головы поднять, пока им на то не давали позволения. Ногайский князь был данником и вассалом Руси и первым должен был спешиться. Но не в том положении была нынче Русь, и князь Урус сам ждал, когда же посол спрыгнет с коня.

– Слышишь, боярский сын? – окликнул его всё тот же родовитый ногаец. – На его ты земле, сам же сказал, на земле князя Уруса… А может, ты только говорить и умеешь? – Но Пелепелицын не смел и не желал кланяться до земли! Он представлял царя в прикаспийских степях! Напряжение нарастало. – А слухом ты не обделён, боярский сын?

Русские перешёптывались, ждали беды. Стреляли глазами ногайцы. Что-то должно было случиться! А потом князь Урус зыркнул узкими глазами-щёлочками на своего нукера, и тот метнулся к Василию Пелепелицыну; русский посол не успел оглянуться, как наброшенный аркан сковал его по рукам; рванул в сторону ногайский конь, и посол вылетел из седла и рухнул на землю. Русские ратники схватились за сабли, но тут же оказались под прицелом полусотни ногайских лучников.

Но Василия Пелепелицына не стали катать по сухим летним степям, уматывая до смерти за дерзость, как сделали бы прежде, а так и оставили лежать в степной траве. Урус зло улыбался, глядя на униженного при всех, извивавшегося русского посла.

– Сучье отродье, – повторял, горя от гнева, Пелепелицын, – паскуда басурманская, чёрная душа! Сволочь проклятущая…

Он был унижен, оскорблён, раздавлен. Это и надо было князю Урусу. Но не только!

– Разоружить! – приказал Урус своей охране, и те бросились к русским, окружили их.

– Что делать будем, Василий Степанович? – спросили воины, готовые драться и погибнуть, коли надо.

– А что делать? – задыхаясь от злости, кивнул Пелепелицын. – Их вон – тьма! А нам ещё посольство надобно справить, пока мы на этом свете…

Русские отдали свои клинки. Их сняли с лошадей и отвели к большому походному шатру. Перед шатром пленников грубо обыскали, отняли все ценное, только кресты нательные и оставили и затолкали внутрь. Туда же бросили и посла. Вокруг поставили в два ряда охрану. Точно дикие звери в клетке оказались они.

– Что думаешь, Василий Степанович? – в душном шатре спросил один из своих.

– А что тут думать? – усмехнулся Василий Пелепелицын. – Это сейчас они думают. Вырезать нас или для потехи оставить. Нам, братцы, ждать надобно и молиться…

Несколько дней протомились посланники русского царя, ожидая своей судьбы. Кормили их как собак, забрасывая в шатер плошки с кашей. Воды давали мало. И только потом, к измученным, пришли ногайцы от князя.

– Идём, – сказал княжеский человек. – Князь Урус ждёт тебя.

В те дни, когда русские послы ждали своей судьбы в плену у князя Уруса, многотысячное войско ногайцев вышло из степей, переправилось через Волгу и набросилось на окраины Руси. Особенно пострадал город Темников, всю округу которого ограбили и пожгли. И вновь, пока сотни степняков рыскали по селениям, потянулся полон в Ногайскую Орду.

Пелепелицына, готового к унижению и расправе, привели и поставили пред очами князя Уруса. Тот сидел на подушках, на устланном коврами полу, скрестив ноги, и тянул из пиалы кумыс. Вокруг него сидели и смотрели на русича другие ногайцы. Сесть царскому послу князь не предложил.

– Поглядел я на подарки твоего царя, боярский сын, – усмехнулся Урус. – Хороши подарки, беру. Говори, чего хочет от меня ваш добрый царь? – хоть и говорил спокойно, но закипал уже князь Урус. – Хотя и сам знаю: мира он хочет! А только заслужил ли он этот мир? Сколько лет натравливает он на меня казаков, а?! Сколько лет они убивают моих воинов и воруют наших женщин и детей! Сколько лет терпим мы эту беду?!

Пелепелицын понял: не для расправы пригласили его – для разговора!

– Мой царь, князь, предлагает забыть обиды – навеки забыть, – сказал посол. – И предлагает тебе быть у него на службе супротив ливонцев. Заново станешь ты ему кровным братом после этого и верным другом.

– Знаю я, отчего ваш царь хочет мира, – повторил с усмешкой Урус. – Со всех сторон вас окружили! Точно зверя травят! А сил у вас мало осталось! Ещё неизвестно, быть вам, русским, или не быть? А то ведь раздавят…

– Может, сил у нас и менее, чем прежде, – ответил усмешкой храбрый Пелепелицын. – Но на степь хватит. Уж поверь мне…

– Что хочешь сказать мне этим, русич? – нахмурился князь Урус, лицо его исказилось от гнева. – Вызов бросаешь?

– Говорю как есть, князь. – Посол шёл напролом. – Ты прав: может, самому царю и не до Сарайчика нынче. И других дел и забот у него – прорва. Но открою тебе секрет, потому как терять мне более нечего, кроме жизни. Только своим царским словом царь наш батюшка удерживает казаков и волжских, и донских, и яицких от похода на Сарайчик. – Пелепелицын твёрдо встретил гневный взгляд Уруса. – Не от себя я говорю, князь! От лица государя своего. И не лукавлю! Он мне так повелел сказать. Передай, говорит, с подарками князю Ногайской Орды Урусу, что еле сдерживаю казаков всех окраин от похода в каспийские степи. Уже давно казаки точат сабли на ногаев, вновь, как и два года назад, хотят пройтись огнём и мечом по ногайским улусам и вновь сжечь столицу вашу.

– Врёшь! – воскликнул Урус и швырнул в сторону пиалу. – Врёшь, московит!

– Не вру, князь! Вот тебе истинный крест, что не вру, – широко перекрестился Пелепелицын. – Правду говорю! Скажи князю, сказал мне царь, мочи больше нет удерживать казаков от большой войны. Многие тысячи готовы выдвинуться с русских рек. И сговорились они уже. Москвы только и опасаются, не хотят ссориться с царём казаки. А ты сам знаешь: буйны у них головушки, остры сабли и пики, горяч свинец! Ни своей жизни, ни чужой не жалеют. Дикие они и сердцем, и душой. И ой как степь не любят! – Посол даже головой покачал. – И мести хотят за Русскую землю поруганную! Не мои это слова, – глядя в искажённое от гнева лицо ногайского степного владыки, смело говорил Василий Пелепелицын, – не мои, князь. Иоанна Васильевича! Убьёшь меня – в лицо царю плюнешь. И хоть и ослаб он маленько от врагов наших, которые повсюду роятся, так что с того? Они всегда роятся, а Русь-то стоит и границы свои раздвигает. Нынче – худо, завтра – с горой блюдо! Так говорит наша пословица. Тебе решать, князь, как быть. Не буди лихо, пока тихо, говорим мы. Не иди против царя всея Руси. Издали гора мала кажется, а подойдёшь – полнеба закроет. К мудрости твоей взываю, князь…

Договорил Пелепелицын и стал ждать своей судьбы и своих товарищей. И правильно. Князь Урус, зло глядя на посла, сейчас решал: жить им или не жить. Да только одно дело – жечь и грабить окраины Русского государства, и совсем другое – зарезать царского посла в княжеской ставке. Это и впрямь – обида смертельная. Лютая. Вечная. Ногайская Орда – не Золотая былых лет, где легко решали судьбы всех русских князей. Кому – ярлык на княжение, а кому – смерть и позор. Теперь всё иначе. Да к тому же боялись ногайцы казаков – этих матёрых зверюг. Выскакивали, точно из-под земли, и брали всё, что хотели. Добро, женщин, детей! Степняков мужчин под нож. И растворялись по рекам да в море, куда ни один степняк ни за какое золото мира и не сунулся бы. И страшны были казаки в битве: никто не мог сравниться с ними. А если и впрямь все придут сюда: и волжские, и донские, и яицкие? На этот раз пощады никому не будет! Только отвернись! Не то что могилы разворошат, как в прошлый раз, – стены Сарайчика сроют под корень!

И Урус решил: хватит войны! Пора заключать мир с Москвой. Пора отзывать своих разохотившихся до грабежа мурз. Что взяли, то взяли. На этом пора и закончить.

– Я согласен помириться с твоим царём, – сказал Урус. – Но только на том условии, что казаки близко не подойдут к моим владениям. Только так. Коли обманут, то я буду считать, что сам царь нарушил наш договор.

– Идёт, князь, – с величайшим облегчением кивнул Пелепелицын.

Он уже понял, что смертушка рано показала зубы, что ещё не срок ему помирать.

– Дам тебе посла и три сотни моих людей, – сказал Урус, – чтобы ты границу нашу мог пройти. А то, говорят, нынче там неспокойно. Там, слышал я, кое-кто из моих мурз, особенно претерпевший от Москвы и казаков, порядки свои наводит. Вот от них-то и хочу тебя уберечь, Василий Пелепелицын. С почётом поедешь, сын боярский! И не таи обиду, что с коня тебя силком снял. Всё, что тебе и твоим людям принадлежало, я верну. Я казакам простить не могу их налётов. Сжёг бы их всех на одном костре! Живьём бы в котле сварил, шайтанов!

2

И вот теперь уже ногайское посольство во главе с Василием Пелепелицыным и послом Хасим-беком, племянником князя Уруса, оставив Яик и пройдя прикаспийские степи, двигалось вдоль реки Самары к Волге. Триста ногайцев охраняли послов. С посольством увязался ещё и бухарский караван с охраной из узбеков, который дошёл до Сарайчика и ждал надёжного сопровождения. Караван хотел попасть в Казань и Нижний Новгород, парчу и шелка выложить на прилавки больших русских городов.

Там, где река Самара впадает в Волгу, и остановился караван из Сарайчика. Какие же это были места! Добрая река впадает в великую! Такое раздолье, что и не насмотришься! Да только дело торопило. Надо было переправляться на правый берег. Целое войско перевести с одного на другой!

– Как поступим, боярин? – подозрительно спросил Хасим-бек у Пелепелицына. – Что думаешь? – Он то и дело поглядывал на великую реку, широкую, свинцово-синюю, с лёгкими белыми барашками на летнем ветру. – Знаю эти места: злые они…

Насторожённым был ногаец: вражья территория открылась им – удалая река! Казацкая территория…

– А что тут думать? – откликнулся Василий. – Не было б коней – наняли бы струги и двинулись вверх по Волге. Но так супротив течения будет, не поплыли бы мы – поползли. А нам поторопиться надобно. Да и в Девьих горах небезопасно. (Хасим едва заметно кивал, соглашаясь с ним.) Но так на то у меня царская грамота есть, – ободрил его Пелепелицын, – перед ней любой разбойник шапку сломает. А не сломает, заупрямится, заартачится – головой поплатится! Нам переправа нужна…

И только сказал он это, как один из его людей окликнул командира:

– Василий Степанович! Вон, гляди, дымок! А там лодка! Да налево гляди! Рыбаки там, что ли?!

Василий Пелепелицын с парой своих воинов быстро пронеслись вдоль берега. И впрямь, внизу, на песке – рыбаки! Два бородатых мужика, крепкие и жилистые, в длинных подмоченных рубахах, смотрели на них. Один – огненно-рыжий, другой – чернявый и смуглый. И еще молодой белобрысый парень, совсем юнец. Ясно было, на топот копыт и встрепенулись мужики – и тотчас подскочили, едва гости остановили коней над обрывом. Поодаль у берега стояла рыбацкая лодка. На берегу, на колышках, сушились сети. В пяти деревянных вёдрах, сверкая серебристыми боками, плотно лежала пойманная рыба. Прикрыв ладонями глаза, рыбаки щурились на гостей. В бороде и волосах мужиков сверкала на солнце вода.

– Кто такие? – спросил Василий Пелепелицын.

– А ты кто таков, добрый человек? – с вызовом спросил рыжий.

– Не дерзи, мужик, пожалеешь, – грозно сказал посол.

У рыжего, скуластого, с хитрым взглядом, в ухе сверкала золотая серьга. Рыбак, да не простой! Чернявый легонько цыкнул на товарища: мол, не лезь в бочку! Но лица мужиков быстро успокоились: свои глядели на них – русские. Только юнец всё ещё беспокойно оглядывал вооружённых гостей.

– Кто вы и откуда? – задал вопрос Пелепелицын.

– Господа Бога мы, добрый человек, и будем! – откликнулся огненно-рыжий, скуластый и лукавый взглядом. – Чьи ж ещё?

– Все мы под Богом ходим, – кивнул Пелепелицын. – Хозяин-то есть у вас?

Те озадаченно переглянулись.

– Так мы сами себе хозяева, добрый человек! – откликнулся рыжий мужик с серьгой в ухе. – Живём-можем, никого не тревожим!

– Только с рыбкой и разговариваем! – поддакнул ему смуглый и чернявый. – Мы ей шепотком, мол: поди сюда, а она нам ещё тише: как рак на горе свистнет, так сразу! Смирные мы! Смирнёхонькие!

– Шутники, – покачал головой Пелепелицын. – Ой, шутники…

– Да так жить веселее, добрый человек, – поддержал товарища первый, рыжий. – С прибауткой-то. Верно, Стёпка? – спросил он у юнца.

– Ага, – кивнул тот.

– Ну, коли Стёпка Пчёлкин согласен, стало быть, так оно и есть, – подтвердил чернявый.

– Кто часто шутит, того черт не забудет, – мрачно отозвался царский посол. – Для кого рыбку ловите? Куда вам пять вёдер? Ну?

Рыжий поскрёб скулу.

– Так мы её подсолим да подвялим – про запас!

Василий Пелепелицын внимательнее оглядел мужиков, особенно рыжего.

– Беглые, видать? – усмехнулся он. – Коли так далеко забрались! Ну да мне дела до того нет! Говорите – ловить не буду!

– Не наводи напраслину, барин! – обиженно возмутился всё тот же огненно-рыжий. – Мы с Севера – свободные мы! – На Русском Севере и впрямь все были свободными. Скажешь: с Севера я, и вопросов к тебе нет. – А тут теплее! – пояснил мужик. – Вольготнее! Верно, Стёпка?

– Ага, – вновь кивнул тот.

Рыжий хитрец пожал плечами:

– Ну, коли Стёпка Пчёлкин согласен…

– Стало быть, так оно и есть, – серьёзно договорил за него Пелепелицын.

Царёва посла Василия Пелепелицына беспокоило вот что: в этих местах, где Самара впадала в Волгу, никто не селился. Ногайцы проникали сюда редко и только большим числом, вот как сейчас, потому что люто боялись казаков; казаки бывали чаще, но осторожно, потому что опасались ногайцев. Казаки вырезали степняков, не мешкая, а ногайцы, попадись им вольный казак, и шкуру могли с живого снять. Чтобы помучился, чтобы смерть медом показалась! Река Самара славилась ещё и тем, что отсюда в раздольную Волгу вылетали на быстрых стругах казаки-разбойники, если увидят какой караван, ползущий вверх по великой реке на торг или вниз, к Каспию, домой.

– Казачков тут не видели? – оглядывая холмы, подступавшие к реке, и саму реку, золотую на солнце, спросил Пелепелицын. – Нет здесь вольных птиц наших окраин? Государевых пасынков?

– Да никого тут нет, – ответил рыжий. – Тишь да гладь! Райский уголок! Господь глядит с небес да умиляется!

– Хочешь, рыбкой тебя угостим, добрый человек? – спросил чернявый. – Хочешь, щукой, хошь, судаком, а хочешь, и стерлядью?

– Только о том и мечтаю! – усмехнулся сын боярский. – Будет шутить, мужики. Я царёв посланник, человек серьёзный. У меня к вам дело. Мне надобно на ту сторону караван бухарский перевести и целое войско. Конное войско! Как это сделать?

Мужики и юнец вновь переглянулись.

– А как? – пожал плечами рыжий. – Богатырей твоих в лодки посадить надо. А лошадок, коли их много, на плоты. Только так. А сколько богатырей-то?

– Людей полтысячи будет или около того.

– Мама родная, – пробормотал рыжий мужик.

– Войско! – вторил ему Стёпка Пчёлкин.

– А лошадок и того больше. Ну, советуйте! Где столько лодок взять и плотов?

В третий раз переглянулись мужики.

– Десятью лодками обойтись можно будет, – предположил рыжий, – коли целый день возить. А вот плоты срубить ещё надо. Да и лодочки достать по округе. Друзей-товарищей покликать. Тут одним днём не обойдёшься…

– А кто друзья-товарищи? – поинтересовался Василий Пелепелицын. – Такие же шутники, как и вы? – Он подозрительно усмехнулся. – Тоже с Севера?

– И с севера есть, и с юга, – цепко глядя в глаза послу, ответил огненно-рыжий рыбак. – Волга – она всем мать, всех приютит, никого не обидит! Ну так что, скликать нам друзей-товарищей? У Стёпки ноги быстрые – всю округу обежит! Верно, Стёпка?

– Ага, – весело кивнул тот.

– Так что, подождёшь, добрый человек? – спросил рыжий.

Василий Пелепелицын взглянул на своих воинов.

– Мы подождём, сколько будет надо, – сказал он. – Другого-то всё равно нет. За двое суток управитесь? – Он кивнул мужикам. – Поможете – награжу!

Те пожали плечами, что означало: очень может быть.

– По рублю на брата! – кивнул Пелепелицын.

– Ого! – воскликнул рыжий. – Хорош будет улов!

– А как зовут-то вас, работники? – спросил посол.

– Меня – Соловей, – хлопнул по сухой груди рыжий, – его – Вороной. Так и кличут! Ну а третьего – сам знаешь!

В эту минуту на холме показались несколько ногайцев во главе с послом Хасим-беком. Ногаец с прокопчённым лицом, в длинном кафтане, расшитом золотом, недобро поглядел на рыбаков.

– Кто такие?

– Рыбаки, господин посол, – откликнулся Василий Пелепелицын. – Мирные люди. Вроде как…

Опасливо озирая ногайцев, рыбаки поклонились. Степняки волжским рыбакам нравились ещё меньше! Мужики-то сдержали неприязнь, а вот юнец не успел: так и вспыхнули ненавистью глаза! Тёмное дело, могли решить мужики, коли царские люди, русские воины, вместе с ордынцами путешествуют! Дело, ничего хорошего им не сулящее.

– Ну так что, два дня? – спросил Василий Пелепелицын. – Со мной ногайский посол – мне его как можно скорее в Москву доставить надобно! Только на вас и надежда!

Мужики в который раз пересеклись взглядами.

– Всё будет, барин, – кивнул рыжий. – Только три дня нам дай. Нам и товарищей скликать надо, и лодки найти, и плоты для лошадок друзей ваших соорудить. Три дня, барин, и всё будет! – Он хитро осклабился. – Головой ручаюсь!

3

Три дня стучали топоры. Ватага рыбаков-корабельщиков собралась знатная. Откуда пришли на берега Самары и Волги эти люди? Василий Пелепелицын только качал головой, когда смотрел на своих наёмных работников. Все ловкими были, хваткими, умелыми! Да мало ли людей бродило по волжским просторам? Вольным, ничейным берегам!

– Откуда вы все? – спрашивал у них посол.

– Да оттуда, – отвечали крепкие бородатые мужики, по пояс голые, и показывали кто куда: влево и вправо, назад и вперёд.

Соловей как-то поинтересовался у посла:

– Это как же ты, государев человек, с нерусью-то схлестнулся, а?

– Царь велел, вот и схлестнулся, – усмехнулся Пелепелицын.

– А не горько было?

– Горько, Соловей, горько. Да дело важнее наших печалей!

– Извести бы всех ногайцев да под корень, – под стук топоров молвил рыжий. – Признайся: чешутся руки? Хочет того сердце?

Посол только посмеивался:

– А с ними бы и поляков, и черемисов, и шведов, и литву, и татар крымских, и хана сибирского, и султана турецкого! Вот бы вольготно было!

– Вот и я говорю, – оживился Соловей, – на середину Волги отвезти всех да утопить, как щенят безродных! А с этих-то и начать…

– Цыц! – тихонько бросил в его сторону Пелепелицын. – Разговорился! Работайте, мудрецы, царь сам разберётся, как ему быть со своими недругами! Без вашего ума!

Мужики снисходительно пожимали плечами. И впрямь, не их это дело! Бухарский караван привлекал внимание. Набитые тюки манили глаз.

– А скажи, государев человек, чего персы-то везут? – спрашивал Соловей, бывший за старшего меж строителями, у Пелепелицына. – Парчу да шелка небось? Пряности? Караван-то какой нарядный! А то и золотишко? А, барин?

– Больно ты любопытен для рыбака, – усмехался в короткую бороду Василий Пелепелицын. – Чересчур любопытен! Скажи мне честно: колобродил на русских реках, а?

– Ну, может, и не только рыбку я ловил! – посмеивался Соловей в огненную бороду. – Может, и татар крымских ловил. А может, и на Каспии нерусям житья не давал. Жизнь-то за спиной длинная! А сам ты, государев человек, Василий Пелепелицын, что поделывал десять годков назад, когда татары крымские всю Русь пожгли, а ногайцы, – он кивнул на шатры степняков в отдалении, – вот эти вот, им помогали?

– Дрался я с ними, – разом став хмурым, злым, ответил посол. – Страшно дрался. Всех хотел перебить. До единого! Сюда, до Волги, добраться, до Каспия, а потом и до Крыма. И жён их, и детей – всех хотелось вырезать. Всё сжечь – дотла! Потому что видел я, как Москва горела в том году, видел, сколько полону нехристи уводили. Всё видел, Соловей.

– То-то и оно, сын боярский. И не суди строго, что смотрю я косо на эту сволочь.

Василий Пелепелицын тоже взглянул на стан ногайцев.

– Ну так на следующий год, при Молодях, мы им припомнили. Под знамёнами князя Воротынского да князя Хворостинина. А потом через всё Дикое поле гнали. Днями гнали! Никого не щадили. Дали бы волю – и до Крыма бы дошли. Нам бы тогда рати побольше – извели бы их корень… Но язык всё же не распускай, Соловей, – уходя, наказал он.

Главное – дело шло. Матёрые работяги валили лес, обрубали ветви. Подгоняли брёвна друг к другу. Делали зарубки на брёвнах и крепко стягивали их верёвками. И сколачивали другими брёвнами поперёк, чтобы крепче были, не рассыпались под лошадьми. Стёпка Пчёлкин передавал приказы старшего – Соловья. Русский посол улыбался, глядя на работников. Сил мужики не жалели – старались на совесть. Ногайский посол смотрел на них с непроницаемым лицом: он не любил и презирал этих людей. Пухлый водитель персидского каравана в пёстром халате и чалме, при ятагане у широкого пояса, тоже с неприязнью морщился, глядя, как раздуваются мускулы на крепких торсах мужиков, как ловко и легко взлетают топоры в их тяжёлых руках и опускаются так неистово, точно головы рубят. Тут же в котлах мужики варили пшено и сало. Ох, приглядеться бы тогда Василию Пелепелицыну к этому простому, но такому вкусному и сытному блюду! Ох, приглядеться бы! Непростым оно было – знаменитым! И не где-нибудь, а на русских окраинах. И, конечно, мужики варили уху! Рыбы-то было вдоволь: закинь разок сеть – и вот уже все сыты. Ногайцы ели конину. Лошади послабее всегда, в любом переходе спасали желудки и жизни степняков! А лошадей за армиями кочевников всякий раз шло великое множество.

К концу третьего дня флотилия была готова. Десяток плотов томился у берега. И лодок уткнулось носами в золотой песок десятка полтора.

– Как и обещали, барин, – сказал рыжий, по прозвищу Соловей. – Три дня. Милости просим в дорогу!

Солнце уже садилось, алым клубком горя за тёмными заволжскими лесами, расплывалось рыжим огнём по реке. Темнота быстро сгущалась над водой.

Ногайский посол Хасим-бек подъехал к русскому послу.

– Не дело это – сейчас переходить реку, – сказал он. – Не дело ночью оказаться на том берегу. Потеряемся все!

– Казаков боишься? – усмехнулся Пелепелицын.

– Не боюсь – опасаюсь, – зло зыркнув глазами-щёлочками, ответил тот. – На меня большая честь возложена – письмо вашему государю доставить. Мир между нами сохранить. Убьют меня – Урус не простит это белому царю. Сам знаешь.

– Разумно, – кивнул Пелепелицын. – Поплывём на рассвете! – бросил он своим кораблестроителям. – На зорьке поплывём…

– Как скажешь, барин, – развёл руками Соловей, внимательно слушавший разговор двух государственных мужей.

В эту ночь, как и в предыдущие, ногайцы расставили охрану. По периметру лагеря горели яркие костры. Через каждые четыре часа стража менялась. Бухарский караван ночевал в центре, от греха подальше. Но слишком большим было войско под руководством Пелепелицына и Хасим-бека – кто нападёт на такое? Каким числом супротив встать надобно?

Нет в округе такой рати и быть не могло.

Едва небо стало светлеть, пошли окрики сторожевых по войску. Сотни людей зашевелились у потухших костров. Распевавшиеся в предрассветной тишине птицы испуганно вспархивали из деревьев. Войско поднималось. Оживал и бухарский караван. Василий Пелепелицын окунулся в реку, быстро облачился в ратную одежду. Стоя на обрывистом берегу, он смотрел на ту сторону. Там, от правого берега Волги, открывался путь на Москву, с левого берега – на Азию и Камень. В этих местах Волга широким водоразделом шла между двумя мирами – русской цивилизацией и ордынской вотчиной. А дикой степной стороне не было ни конца, ни края! Большие и малые ханства раскинулись там, и одна была радость русскому человеку, что эти азиатские государства никак не могли договориться друг с другом.

А левый берег уже бурлил. Наспех ели ногайцы вяленую конину. Запивали чаем.

Мужики, поднявшиеся прежде ордынцев, с особым любопытством наблюдали за ногайской ратью. Теперь им предстояло переправить степняков за великую реку. Злые искорки то и дело вспыхивали в глазах русских. Ненавидели они лютой ненавистью это племя грабителей и насильников, беспощадных разрушителей своего мира, злой саранчой набегавших на Русь. Сама человеческая природа разделила два племени: славян – людей, которые не могли жить без пашни, без городов, вся жизнь которых была нацелена на созидание, возделывание мира вокруг себя, и кочевников, перекати-поле, которые, как паразиты, существовали так, как существует саранча: набегами, обиранием одной земли и переходом в землю другую. Два этих племени никогда не смогли бы ужиться рядом, потому что вторые всегда думали бы только о том, как, ничего не делая, проехаться на горбу у первых.

Но слишком много беды и горя принесли степняки славянам. Слишком часто, нападая великой тьмой, они были сильнее! И жестоко платили за сопротивление своей воле. Поэтому, глядя на азиатов, русские научились умирять свою ненависть, скрывать свои истинные чувства. Так завещали им отцы и деды, чтобы выжить. Самим оставить потомство.

– Как повезёшь? – спросил Пелепелицын рыжего командира флотилии, вставшего за его спиной и не смевшего окликнуть царского посла, ожидавшего, пока тот сам не решит заговорить.

– Да знамо как, – пожал плечами Соловей. – Поначалу твоих косоглазых на лодках – всю твою степную рать бесовскую, – усмехнулся он. – Плоты-то помедленнее пойдут, раз этак в пять, а то и в десять. Пусть они на той стороне своих жеребцов и ждут. А потом и ловят их. Затем плоты на нашу сторону вновь переправить надобно будет. Да только опять их снесёт – вверх возвращать придётся. А вторым заходом караван и посольство отправим. На весь день переправа растянется. Как, государев человек, сгодится так?

– Сгодится, – кивнул Пелепелицын. Он заглянул в глаза рыжему с серьгой в ухе. – Да скажу в который раз, Соловей: попридержи язык. Мой тебе совет. Услышат ногайцы – отрежут.

– Попридержу, боярин, да только самый чуток, – откликнулся тот.

Пелепелицын и посол Хасим-бек дали приказ грузиться. Командир конницы Нарыс-Урум, разъезжавший на приземистом мускулистом скакуне по рядам своих воинов, молчал, а потом вдруг негодующе взорвался:

– Нехорошо это – войско делить, Хасим-бек! Совсем нехорошо! – он то и дело бросал недобрые взгляды на Пелепелицына. – Как же так? Мы на том берегу останемся, а ты здесь?

– Посол Василий Пелепелицын, царёв слуга, князю Урусу слово дал, что охранит нас в случае беды, – взглянул на царского вельможу ногайский посол. – Так, сын боярский?

– Так, Хасим-бек, так, – кивнул русский посол.

– Вот пусть и держит своё слово, – следом кивнул и ногаец.

– А голову положишь, посол, за свое обещание? – негодующе спросил Нарыс-Урум у русского посла.

– И голову положу, если будет надо, – ответил тот.

Командир ногайской конницы хлёстко ударил плетью по крупу своего коня и помчался вдоль первой выстроившейся сотни.

Маленькая армия нашла пологий склон. По команде степняки стали загонять на первые плоты лошадей. Те упрямились, точно готовились к страшному испытанию, но шли. На каждом плоту разместилось лошадей по двадцать. И по нескольку ногайцев на каждый плот – охранять своих боевых коней. Грести взялись русские мужики: от ногайцев в этом деле было мало проку.

– Только бы не перепугались, не рванули за борт, – покачал головой один из русских ратников.

– У них кони послушные – не должны, – откликнулся Пелепелицын. – Вот только течением наши плоты далеко унесёт. Ну так ничего не попишешь!

Куда проще было с ногайцами: их усадили в лодки. В эти летние дни Волга текла спокойно, волны не перебивали друг друга, так что по десять – пятнадцать человек легко забралось в каждое речное судёнышко. Ненавистная свинцово-синяя гладь открывалась степнякам. От большой воды веяло смертью. Вольным русским духом, звериной казацкой злобой. Ну так что тужить? Чего лишнего думать? Налегай на весла – и через часок будешь на той стороне!

– Соловей, можно я с тобой? – на берегу горячо попросился Стёпка Пчёлкин.

– Я тебе дам со мной! – зыркнув в сторону Пелепелицына, серьёзно цыкнул тот. – Спятил, Стёпка? Жди нас на этом берегу: ты своё дело сделал! Всех облетел, рыбачок? И ты вот что, как только отойдём, беги отсюда! Понял?

– Ага, – хлопая глазами, кивнул Стёпка Пчёлкин.

– Понял, спрашиваю? – грозно повторил Соловей.

– Да понял я, понял! – ответил светловолосый паренёк.

И когда Пелепелицын остановил на них подозрительный взгляд, Соловей нарочито легко добавил:

– Передохни, Стёпка! День только начинается! Разгорается только денёк-то!

– Ну что, Соловей, плывёте? – окликнул его Василий Пелепелицын.

– Плывём, сын боярский! – зычно ответил рыжий мужик Соловей. – В тесноте да не в обиде, – приговаривал он, сам усаживаясь за весло головной рыбацкой лодки, где уже сидел на носу грозный и недоверчивый Нарыс-Урум. – Всех перевезём, никого не забудем!

И вот уже с десяток лодок отчалило от берега и пошло на ту сторону. Стёпка Пчёлкин, приставив ладонь к глазами, наблюдал за неповоротливой флотилией. Течение сносило лодки, но куда сильнее на лёгких волнах оно уносило тяжёлые плоты, неуклюжие, неповоротливые, которые преодолевали поперечное расстояние с большим трудом! Лошади жались друг к другу, задирали головы и ржали; ногайцы крепко держали уздечки и покрикивали на животных. Сидя в седле, Василий Пелепелицын смотрел на степное войско и мял подбородок. Вспомнив слова рыжего Соловья, и сам подумал: «Эх, кабы всех ворогов взять бы вот так да на середину Волги – вот была бы потеха! Сдюжила бы река! И Господь бы простил!»

Предводитель персидского каравана в пёстром халате, чалме и при ятагане, в окружении охраны и купцов, тоже взирал с берега на своих защитников-ногайцев. Далеко теперь они были! По утренней глади всё дальше от левого берега Волги уходили лодки – и с плотами, на которых теснились лошади, их разделяло всё большее расстояние…

Но и на этом берегу осталось довольно бойцов. Три десятка русских воинов, ещё два десятка ногайцев с послом Хасим-беком и человек тридцать туркмен, охранявших богатый караван. А была ещё и прислуга, погонщики верблюдов…

Лёгкий утренний туман поднимался над водой. Десятки вёсел шумно вырывали пригоршни воды и вновь уходили вглубь. Слева осталось устье реки Самары, впадавшей в Волгу, и большой остров, разделявший Самару на два рукава. Перед ногайцами, крепко вцепившимися в борта лодок и опасливо глядевшими на воду, разрастался правый берег Волги – серый и безмолвный в утренней дымке. Становилась всё четче прибрежная полоса песка, обрывистый берег над ним и густой лес, подходивший близко к обрыву.

Командир конницы Нарыс-Урум сидел на носу плывшей впереди других лодки и пристально смотрел на чужой берег: сюда, на правобережье, они если и ходили, то раз в несколько лет, и большим войском. Грабить, убивать, брать полон – и с добром возвращаться назад. На Каспий!

– Отчего мы не плывём за нашими плотами вниз? – спросил Нарыс-Урум у налегавшего на вёсла Соловья. – Зачем так отстаём?

– Так нам тогда против течения возвращаться надо будет, – ответил рыжий с серьгой в ухе. – А времечко дорого. Да и что зазря силы тратить? Вы вдоль бережка сами и пройдёте, а мы за добром бухарским поплывём. Нам ещё два раза – туда и обратно. Или не так?

Пронзительно скрипели уключины, вздувались узлы мышц на руках и плечах Соловья, и нежные всплески убаюкивали острый слух степняков.

– Так, русич, так, – кивнул Нарыс-Урум.

И вот уже Волга осталась позади. Лодка начальника конницы первой и уткнулась в прибрежный песок. С великим облегчением ногайцы стали выбираться из утлых рыбацких судёнышек. Земля – вот их стихия! И, конечно, всех интересовали плоты с лошадьми, чьё жалобное ржание так и летело по великой и всё ещё спавшей реке. Плоты пока были на середине Волги: их заметно относило течением.

Две с половиной сотни ногайцев выбрались на берег.

– Ну так что, господин, отпускаешь ты нас за товарищами вашими? – не выходя из лодки, спросил рыжий Соловей. – За послом вашим?

– Плыви, – сказал Нарыс-Урум. На берегу он почувствовал себя увереннее. – Да поторопись, мужик!

– Даже не беспокойтесь, – переглянувшись с товарищами, ответил Соловей. – Туда и обратно! Ветерком!

И рыбачьи лодки быстро отчалили от берега и стали уходить по реке к противоположной стороне, чуть забирая влево, против течения. Работая вёслами, Соловей всё глядел на берег, на ногайцев, и вдруг сказал:

– Прощайте, степнячки, дьяволово отродье, прощайте… – И как же загорелись глаза Соловья, когда он увидел то, чего никак не могли увидеть ногайцы. – Глянь, Вороной, – окликнул он товарища, – сейчас потеха начнётся! Ой, начнётся!

Они отпустили вёсла и поднялись, широко расставив ноги от борта к борту. Другие лодки тоже приостановили бег по воде. Оклики покатились от одного судёнышка к другому. Все смотрели в одну сторону. Лес над обрывистым берегом, который они только что покинули, точно ожил. Из него, утреннего, серого, мрачного, тенями выходили казаки. Соловей и Вороной до рези в глазах всматривались в эту зловещую картину. Смотрели и улыбались. Казаки были вооружены пищалями и саблями. Иной держал две пищали сразу. До поросшего зеленью края им оставалось всего несколько шагов. Вторые пищали казаки укладывали у ног, а сами уже тянулись к краю обрыва…

Две с половиной сотни ногайцев были готовы к походу.

– Идём вдоль берега, – сказал своим сотникам Нарыс-Урум.

И тут смертельная опасность волной ударила по ногайцам. Так бьёт в лицо путника порыв ледяного ветра. Нарыс-Урум поднял голову к обрывистому берегу, поросшему зеленью, подняли головы на тревожный шум и другие степняки. На них сверху, вдоль всего берега, глядели бородатые физиономии разбойников, и зорко сверху вниз смотрели пищали – чёрные жерла стволов. Гнев и ужас отразились в глазах ногайцев.

– Вот и конец твой пришёл, сучий сын, – легко бросил один из бравых казаков Нарыс-Уруму. – Чёртово отродье!..

Этого казака ногаец рассмотрел хорошо! В глаза начальнику конницы глядел загорелый бородатый детина – злой и весёлый, одетый, точно князь, в лёгкий изумрудный парчовый кафтан и алую шапку, с огромной золотой серьгой в ухе. Смерть свою увидел в этом человеке сын привольных каспийских степей!..

– Шайтан! – хватаясь за рукоять кривой сабли, только и успел хрипло выкрикнуть Нарыс-Урум.

Выстрелом из пищали командиру ногайской конницы снесло пол-лица. К бою степняки готовы не были: слишком неожиданной вышла роковая встреча! Более сотни прицельных выстрелов прогремели почти одновременно, уложив ровно столько же врагов. Отбросив первые ружья, казаки подняли вторые – и уже через считаные секунды вновь задымились фитили. Казаки подбивали мечущихся вдоль берега ногайцев так, как охотник бьёт куропаток. Степняки хватались за луки и мечи, но падали, отброшенные выстрелами, в воду. А разбойники искали новые жертвы. Это была настоящая бойня. Кровавая, безжалостная, справедливая! После огневой атаки на песчаном волжском берегу осталось не более полусотни ногайцев, разом потерявших волю к борьбе. Кровь убитых и смертельно раненных растекалась по воде, спокойный прибой подхватывал её и выплёскивал на берег. Ногайцы и готовы были сдаться, но куда там! Вытаскивая из ножен кривые сабли и длинные черкесские ножи, казаки уже прыгали на песок, чтобы устроить долгожданную лютую резню…

Левый берег вздрогнул от отдалённой пальбы. Эхо выстрелов неслось через Волгу. Все – и русские воины, и ногайцы, и бухарцы – бросились к берегу. Всем было ясно: за том берегу засада! Там идёт бой! Но поскольку палили ружья, да палили на всю проснувшуюся реку, а у ногайцев ружей не было, то становилось ясно: казаки! Дождались своего часа! Подстерегли добычу!..

– Неужто перехитрили? – сжимая рукоять сабли, шептал Василий Пелепелицын. – Обошли, разбойники… Где Стёпка? – завертел головой посол. – Где, сучий сын?! Он же всё знал!

Но паренька и след простыл. Смертельно бледный, командир бухарского каравана мял пухлые кулаки и, кажется, готов был упасть на колени и разреветься. Но что он терял в случае беды? Добро! А вот сыну боярскому Василию Пелепелицыну будущее виделось совсем худым. Для него, русского посла, это была катастрофа. Всё рушилось – все его посольские планы! И все надежды русского царя на большой мир с Ногайской Ордой! Долгожданный, необходимый, спасительный мир! Ногайцы должны были оставаться неприкосновенны!

А что теперь? Всё шло прахом, всё…

Все теперь стояли вдоль берега и смотрели за реку. Даже постовые сбежались к обрыву. Чего теперь уже терять? Остатки ногайцев, обступившие Хасим-бека, рычали от бессилия и злобы. А сам Хасим-бек то и дело с ненавистью поглядывал на Пелепелицына:

– Ну что, сын боярский, сдержал ты своё слово?!

Ответа у Василия Пелепелицына не было. Не сдержал он слова! Обманул! Не от лукавства – от недоумия!

– Надо, надо мне было с ними плыть! – только и твердил посол. – Ой как надо было!

– Тогда и тебя, Василий Степанович, положили бы вместе с нехристями, – ответил ему ординарец. – Можешь даже не сомневаться…

Но оказалось, что худшее было еще впереди.

– Василий Степанович! – окликнул командира один из его ратников. – Сзади! Засада! Господи Боже!

Ту обширную местность, которую занимал их лагерь, обступал неприятель. Второй отряд казаков сотни в три растянувшимся пешим строем упрямо двигался на них от реки Самары. Одни казаки держали на изготовке пищали, другие были вооружены луками. Третьи шли с саблями наголо. Дай казаки-пищальники залп одновременно, то все – и ногайцы, и бухарцы, и русские, – кто тут был, повалились бы, а кто покатился бы с крутого берега вниз, в песок. Ногайцы переглядывались, стаскивали с плеч луки. Бухарская охрана вытащила мечи.

– Эй! – высоким голосом пронзительно выкрикнул горластый молодой казак. – Клади оружие! А не то смерть примите лютую! Все клади! И с коней сходи! А не то положим! Всех положим!

Казаки подходили ближе. Двести шагов, сто. Пёстрое воинство, вооружённое до зубов, только ждало команду. Пелепелицын всё понял разом. Сосновый остров разделял реку Самару надвое. За ними следили, наверное, давно, когда они шли ещё вдоль русла Самары, может, от её истоков. Ведь такому войску нужно было много воды – сам Бог велел продвигаться вдоль реки. Да и Самара не дала бы им заблудиться – вела к Волге! Но следили с другой стороны реки. Именно там, на Сосновом острове, и прятались казаки. И были у них только струги, ведь никто не слышал конского ржания. Они тихонько обогнули остров, доплыли до этого берега, вышли и поднялись по круче. Да что теперь гадать, как это было!

– Что делать будем? – спросил у Василия Пелепелицына один из его товарищей.

– Да, что теперь ты будешь делать, сын боярский? – спросил Хасим-бек. – Самое время вспомнить о своём обещании моему князю! Самое время…

«Воевать с казаками – гиблое дело, – шептались русские ратники. – Да их и больше в три раза! Куда нам? Все поляжем! Да и свои они…»

Посол Василий Пелепелицын пришпорил коня и вылетел вперёд, затем осадил скакуна. Потянул из ножен саблю. А казаки-разбойники уже были рядом. Посмеивались. У большинства в ушах сверкали золотые серьги. Они готовы были и дружбу предложить на своих условиях, и смерть посеять.

– Не балуй, командир! – сказал чернявый казак в заломленной шапке, в чёрном камзоле, расшитом серебром. В глаза бросалась его чёрная, как смоль, лопатообразная борода. Он шагал, окружённый отрядом самых сильных, самых хорошо вооружённых воинов. – Это ж не твоя война! У нас с этими бесами свои счёты! Кто ты таков, что с ними дружбу водишь?

– Я посол Его Величества царя Иоанна Васильевича! Боярский сын Василий Пелепелицын! Именем государя – остановитесь!

Но они и так уже встали друг против друга.

– А ты с коня слезь, если хочешь уважить меня, – сказал казак.

Василий недолго думая спрыгнул на землю.

– Уважил?

– Пожалуй, что так, – ответил свирепый видом вожак, в чёрной и страшной бороде которого сверкало редкое серебро.

– Тогда скажи, как тебя зовут?

– Богданом меня зовут. Богданом Барбошей, – язвительная улыбка не сходила с его резко очерченных губ. – Атаман я, отец всем этим казачкам! – кивнул он на свою рать. – А теперь я поучу тебя уму-разуму, боярский сын. Во-первых, ты в Диком поле, – усмехнулся казак, держась за рукоять сабли. – Эта пядь земли ни ногайская, ни царская. Тут всяк себе хозяин! Кто смел, тот и съел! – Он оглянулся на своих товарищей. – А потом, и мы хороши! Мы тоже царю служим! Не так, как ты, конечно. По-свойски. Но ещё как служим! Мы из них, бесов этих, душу выбиваем, а царь-батюшка нам ружья да порох шлёт. А добро хазарское мы пополам делим. – Казаки шумной ватагой уже обступили широко открывшийся караван. – Вишь, добра-то сколько! – Казацкий атаман вытащил из ножен длинный нож, направился к поклаже и вспорол первый тюк – шелка полезли оттуда. – Ого! – воскликнул атаман. – Разбогател я нынче! – жадно захватил материал и потянул из мешка. – Роксане моей будет подарок! И бабёнкам моих казачков, да деткам их многим, что по сёлам да весям разбросаны! А бухарцев, – он кивнул на хозяина каравана, – самих на рынок свезём – продадим по дешёвке! Пусть мужикам послужат!

И вновь казаки заржали. И тут предводитель бухарского каравана не выдержал.

– Мои храбрые войны! – вырвав ятаган из ножен, закричал он. – Во имя Аллаха – защитим от неверных наш караван!

И, забыв, что неуклюж и смешон, побежал от берега вперед.

– Да плюнь ты на свой караван! – крикнул ему в спину Василий Пелепелицын. – Слышь, купец! Договоримся как-нибудь!

Но толстяк-бухарец не услышал его. Возможно, это была его первая и точно, что последняя, доблесть в жизни! Только имя Аллаха и заставило ожить бухарцев. Они бросились к своим животным, к своему добру – сотням тюков и верблюдам, лошадям. Для этого их и нанимали – охранять караван ценой собственной жизни! Но им стоило только дёрнуться. Казак в чёрном камзоле махнул рукой – и человек пятьдесят из обступивших караван разбойников разрядили свои пищали в бухарцев. Они рухнули тут же, рядом с тюками. Схватившись за простреленное горло, повалился и полный бухарский командир в пёстром халате.

Два казака обошли его с двух сторон. Поверженный бухарец хрипел и захлёбывался кровью.

– Молодец, хлопчик! – весело крикнул один из казаков. – В горло борову попал – не попортил кафтан-то! Не продырявил!

В предсмертной агонии враг всё ещё вздрагивал всей своей тяжёлой тушей.

– Да я теперича, коли Богдан позволит, одену и не сниму его более! – откликнулся второй. – Красив он! А кровь его хазаре, кто ещё жив, отмоют!

Казак в дорогом камзоле, назвавшийся атаманом Богданом Барбошей, вышел вперёд. Он поставил ногу на одного из убитых бухарцев.

– Ну а этот кто таков? – кивнул он на Хасим-бека, стоявшего у обрыва в окружении своих людей, готовых в любую минуту вступить в схватку и погибнуть за своего командира. – Глаз узкий, злой, недобрый! – Казачий атаман колко смотрел на Хасим-бека. – Шея так и просится под казацкую саблю! – он кивнул и на остальных ногайцев. – Как и всей этой нечисти. И не вижу я, почему мне не сделать так, как сердце моё велит…

Жестоки были казаки, оттого их и боялись. Но не более жестоки, чем ногайцы! Те не церемонились с русскими, казаки платили им той же монетой. Так же цинично, с тем же расчётом. Одним словом, око за око, зуб за зуб. У степняка совести нет, знали казаки, раскаяние ему неведомо. Кто сильнее, тот и победил. Даже не так: кто хитрее, ловчее, коварнее! Кочевым народам, вышедшим из монгольских степей, никогда не было присуще благородство. Это повелось ещё с Чингисхана. А как они воевали? Нападут на неприятеля и бросятся назад, точно испугались. Русские витязи за ними. А степнякам только этого и надобно! Затянут обманом на свою территорию, а потом со всех сторон бросятся тучами и перебьют куда более малого числом противника. Казаки платили степнякам той же монетой. Ничего не стеснялись!

С волками жить – по-волчьи выть!

– Перед тобой посол князя Уруса – Хасим-бек, я его в Москву везу, – сказал Пелепелицын. – И за него перед царём головой отвечаю. Захочешь убить его – убей и меня.

– Посол, говоришь? – Казак запустил руку в перстнях в широкую смоляную бороду. – Да зачем же мне посла убивать? Посол о мире хлопочет! Нет, посла я жизни лишать не стану. Разве я лиходей какой-нибудь? – Он оглянулся на своих казаков, и те весело заржали. – Тем паче, что его русский царь ждёт. А я такой же слуга русскому царю, как и ты, сын боярский. И потом, меня и ребят моих караван интересует. Тебе – посол, мне – шелка и парча.

– А если я тебе скажу, что вырезав ногайцев на той стороне Волги, ты всех ногайцев с государем рассорил, – грозно сказал Пелепелицын. – И что государь тебе этого не простит! Что на это скажешь, Богдан?

– Скажу, что ты не прав! Мне государь всё простит! Это я с Иваном Кольцо, другом моим закадычным, два года назад Сарайчик сжёг. Вот почему черти приумолкли! Оглядываться стали даже в своих степях! Так что за пару сотен ногайцев простит меня царь. Посол-то вон – жив-живёхонек! За что пусть тебя поблагодарит. Если бы не ты, боярский сын, живьём бы его в землю зарыл, – взгляд атамана метнул лютый гнев. – Как они наших казаков зарывают! Сейчас Иван приплывёт, он и расскажет, как на той стороне было! Всё ли ладно вышло. А мы пока пир готовить будем…

Василий Пелепелицын смотрел с обрывистого берега на приближавшуюся флотилию. В лодках, ранним утром отвозивших на ту сторону ногайцев, теперь плыли казаки, устроившие засаду. Победители возвращались! Впереди шла лодка второго атамана. Вот рыбацкие судёнышки стали врезаться носами друг за другом в прибрежный песок. Какими же хозяевами казаки ступали на песчаный берег! Шумно смеялись, всё ещё переживая жестокую схватку.

– Вот он, их атаман Иван Кольцо, – держа руку на рукояти меча, сказал вставший рядом с Пелепелицыным ординарец. – Царёвыми слугами себя возомнили! Перевешать бы их всех вместе с ногайцами! Натерпится ещё наш царь от этих лиходеев!

– Ты свою шею побереги, умник, – усмехнулся посол. – Пока что мы в их власти. Одна радость, что теперь они союзники наши. А прежде и с нами церемониться не стали бы. Но в этот раз они оплошали…

Рассмотрев атамана Ивана Кольцо, вокруг которого бурлила ватага, Пелепелицын повернулся и двинулся к своим. Поспешил за ним и ординарец. Коли выжили в очередной раз, им пора было собираться в дорогу. Но с чем они поедут – вот вопрос! Ногайцы Хасим-бека были связаны и сидели смирно в стороне – ждали своей судьбы. На кострах казаки варили конину с пшеном. Бухарская прислуга, что осталась жива, копала могилы для побитых торговцев и ожидала своей участи.

Но вот уже ватага второго атамана поднялась на берег…

Иван Кольцо шагал впереди в изумрудном кафтане, забрызганном свежей кровью, и алой шапке. С кривой саблей на боку и кинжалом за поясом. Богатырь, красавец! Ему уже доложили, что русский посол недоволен, гневом царским грозит. Потому улыбался волжский атаман, весёлый разбойник, щурил глаза. С ним подошли ещё несколько человек из ближнего круга. Василий Пелепелицын сидел на поваленном дереве, в окружении своих ратников. Они тоже ждали развязки кровавого дня.

Иван Кольцо взглянул на боярского сына.

– Ты царский посол? – спросил бравый атаман.

Иван Кольцо, умный, ловкий и хитрый, как любой одарённый разбойник, уже оценил, в какую историю попали нынче казаки. Как зло и круто закрутилась-завертелась эта история, каким мёртвым узлом завязалась она. Но он готов был разрубить любой узел.

– Я, – кивнул Пелепелицын.

– Что ж, будет тебе, о чём рассказать в Москве.

– Будет, – согласился Василий. – Зря вы это сотворили, зря не подумали прежде…

– Когда я ногайца вижу – я не думаю, боярский сын. За меня рука думает! Меч думает! Сабля, пищаль! Сердце моё казацкое думает. И говорит мне: накажи смертью лютой степного сына! Око за око!

За Иваном Кольцо от берега уже шли и его люди – целое войско.

– Я уже твоему другу Богдану всё сказал. – Василий Пелепелицын покачал головой. – Осерчает на вас царь. Люто осерчает…

– Чему быть – того не миновать, – заключил Иван.

Тут и увидел Василий Пелепелицын двух своих «рыбаков» – рыжего и чернявого. Они переоделись. На каждом уже был и кафтан, и шаровары, и сабли у бедра, и ножи за поясом. Они подошли, улыбаясь, встали за спиной Ивана Кольцо.

– Хочу представить тебе моих друзей-товарищей, – сказал атаман. – Иван Юрьев по прозвищу Соловей и Митя Бритоус.

– Добрые рыбаки, – мрачно усмехнулся Василий Пелепелицын. – И плотники добрые. Мастера на все руки.

Те осклабились ещё сильнее.

– А теперь пировать хочу, – сказал Иван Кольцо. – Завтра отправим тебя и ногайца твоего с дарами в Москву. Нас царь-батюшка жалует! Он нам всю Волгу подарил за службу! – атаман пригладил тёмную в рыжину бороду. – Ногайцев изведём и сами на этой земле государями станем!

Трупы ногайцев и бухарцев схоронили в ближних оврагах. На берегу Волги шёл пир горой. Уже давно опустилась ночь. Луна рассыпала по Волге щедрое золото. Горели костры. Звучали гусли, волынки, трещотки. Хмельные казаки плясали. Жалели, что в караване не было девок-персиянок. Без них что за веселье? А до ногайских улусов далеко было – так сразу и не шагнёшь! Но добрый улов – казна, товары и оружие – радовал разбойничьи сердца. За одной скатертью возлежали Иван Кольцо, Богдан Барбоша, Василий Пелепелицын, двое из его личной охраны, первые подручные атаманов.

Во время пира Иван Кольцо, по лицу которого скользили алые отсветы пламени, сказал Василию Пелепелицыну:

– Слушай, сын боярский, а я завтра сам к царю поеду! С тобой поеду! Расскажу ему, как мы ногайцев учим за оскорблённую мать нашу Русь! – Он сжал пудовый кулак в перстнях. – Как люто учим! Поверит мне царь! Не быть мне Иваном Кольцо, если не поверит мне царь наш батюшка!

Василий Пелепелицын, вкушавший мало, а пивший и того меньше, покачал головой:

– Дурное ты удумал, Иван. – Он кивнул: – Дурное…

– Отчего же?

– Говорю тебе: не стоит.

– Да почему? – повысил голос атаман, и сидевшие рядом тотчас же приумолкли.

– Ты мне не враг, – сказал посол. – Поверь на слово…

– А сын боярский дело говорит, – вдруг кивнул товарищу Богдан Барбоша.

– Да вы точно спелись! – рыкнул Иван Кольцо. – Так ты бы не поехал? – спросил он у друга Богдана.

– Ни за какие сокровища мира, – усмехнулся тот. – И тебе не советую, Ваня.

– Думаешь, осерчает? – спросил Кольцо у московского посла.

– Уверен в этом.

– Тогда подожду чуток. Я ему доказательство своей правоты покрупнее предоставлю!

– Хана Уруса к нему привёзешь? – с усмешкой спросил Барбоша.

Иван Кольцо покачал головой:

– Хана Уруса, может, и не привезу. Не срок ещё. Но крупную рыбку я для него поймаю. Слово даю!

– Ну-ну, – кивнул Барбоша.

Василий Пелепелицын молча слушал хмельных атаманов.

– А ты мне поможешь? – спросил Иван Кольцо у друга.

– Поймать – помогу, но с тобой всё равно не поеду, – с улыбкой покачал головой Богдан. – Мне всех дворцов Волга милее! Девьи горы – вот мои хоромы! Они от недругов схоронят лучше любых крепостных стен!

4

Несколько лет назад царь Иоанн Васильевич бросил свой зловещий притон – Александровскую слободу, откуда он управлял опричным разбоем, охватившим всю страну, где свысока решал, кого ему казнить, а кого миловать. Когда по единой прихоти государевой решались судьбы тысяч людей. Чёрную службу сослужила ему опричнина, оскорбив и ослабив весь русский народ, бессильным оказалось и разбойное опричное войско, когда десять лет назад при Молодях свершилась великая битва, не менее важная для русской судьбы, чем битва Куликовская. Земское войско выиграло ту битву! После этого царь стал казнить первых своих бывших опричников – тех, с кем делил застолья и распутства. С кем щедро делился чёрным своим сердцем! Многих знатных душегубов отправил он на тот свет. Одного только Малюту Скуратова, преданного пса, и оставил он из первого круга. Осталось позади уже и убийство сына, и показное покаяние, и просил он уже английскую королеву Елизавету приютить его, спасти от злых соотечественников, и трон уже передавал он Симеону Бекбулатовичу, а потом взял его обратно. Много начудил царь всея Руси! Первый чёрный скоморох, Калигула на русском престоле! Только куда более страшный, преступно засидевшийся на своём троне…

И вот теперь, измученный недугами физическими и душевными, он вернулся в Кремль. И как тут было не вернуться? Взойдя на трон, окружённый Ближней думой, великими духовными людьми, он начал путь триумфатора. Советники царя из Ближней думы присоединили и Казань, и Астрахань, и по византийскому образу, как наместника Бога на земле, короновали своего царя. Всё было! Великая сила и опьяняющий успех! А теперь, на исходе Ливонский войны, рушилось само основание Русского государства. Ближняя дума была садистски истреблена – иные советчики пришли ей на смену. И вот теперь Стефан Баторий требовал отдать ему не только Ливонию, но и Псков с Новгородом! Шведы и датчане отхватили свои куски на Балтике. Не боясь смерти, черемисы дрались до последнего за свои земли. Волновалась Сибирь, то и дело нападавшая из-за Камня на Пермский край и грозившая идти дальше, и ногайцы-предатели вот-вот готовы были вновь спеться с Крымом и пойти на Русь. Всё здание Русского государства шло трещинами и сыпалось на глазах.

В такую вот годину и приехало ногайское посольство с Волги.

Два посольства въехали в Кремль. Пелепелицына заждались. Неспроста же Москва посылала своих людей в такую даль – в Волжское дикое поле! В палатах Василия Пелепелицына встретили двое царских вельмож из нового окружения Иоанна Грозного. То были бывшие опричники второго круга – Борис Годунов и Богдан Бельский. Оба заняли почётные места, когда царь велел казнить первых своих душегубов, возлюбленных своих братьев из чёрного воинства, прирождённых садистов и развратников. Эти двое таковыми не были – просто попали в своё время в кровавую реку, окунулись в нее с головой и поплыли по течению с остальными. А как ещё поступить было? Либо ты с царём, либо против него. Кто против, давно уже был замучен. А на других ближних царь всю вину за свои юродства и промахи возложил. Эти пока ещё были не шибко запятнаны, потому и пришлись ко двору. Тем паче что сестра Бориса Годунова была выдана замуж за блаженного или попросту недалёкого сына Иоанна Грозного – Федора. Породнился Борис с царем и рад был радёхонек! А сам женился на дочери Малюты Скуратова – Марии Григорьевне Скуратовой-Бельской. Был вначале кравчим у царя, то есть за вина застольные отвечал – почтенная должность, кстати! – а год назад и боярином стал. А Богдан Бельский ходил в чине оружничьего царя. Что тоже доверия царского требует, и родным племянником всё тому же Малюте Скуратову приходился. Все они были родня, одной кровью и кровью детей связаны. Но и разница в происхождении такая их разделяла – царя и Богдана с Борисом, – что рваться на чужое место смысла не было. Один – господин грозный, другие – псы его верные. Всё продумал царь Иоанн Васильевич, всё предусмотрел с новым окружением. Вот когда станут развращены кровью, деньгами и властью, тогда и об их удалении можно побеспокоиться будет.

А пока что – пусть похозяйничают!

Вот поэтому Борис Годунов и Богдан Бельский и встречали послов с Волги. Они многое делали вместе и вместе представляли в глазах других бояр силу. Глашатай только что объявил: «Посол ногайского князя Уруса – Хасим-бек, чин Посольского приказа, сын боярский Василий Пелепелицын!»

Русский посол вошел первым, за ним – ногаец Хасим-бек.

– Наконец-то, Василий Степанович, – радостно воскликнул Богдан Бельский, – дождались тебя! А то слух прошёл, что раньше Рождества и ждать тебя уже не стоит…

Солнечно было в просторной посольской зале. Два вельможи двинулись гостям навстречу.

– Мы уже и забыли, каков ты лицом! – вторил ему Борис Годунов. – Я так думал, что ты через Индию к нам направляешься! – веселились царёвы слуги. Да и чего было не веселиться в палатах царских, за кремлевскими стенами! – Ну так Господь милостив, главное, добрался!

Оба вельможи были сытыми и довольными. В долгополых кафтанах – парчовых, расписных! Бельский – в изумрудном с золотым шитьём, Годунов – в чёрном с серебряным узором. Повидала эта опричная парочка смертей, загубленных человечьих душ на своём веку! На многое насмотрелись с лютым своим государем. Но сами выжили. Сумели, хватило ума. А ведь они были молодыми! Годунову шёл тридцать первый год, Бельскому – тридцатый. Но давно матёрыми волками стали – трезво могли оценить и человека, и своё грозное время. В этой паре Борис Годунов, уже боярин, шёл за старшего.

– Да уж лучше бы через Индию, чем так, как мне довелось, – усмехнулся Пелепелицын.

– А что случилось? – спросил со знанием дела Борис Годунов. – Посла ногайского от князя Уруса ты к нам привёз – молодец! Ждали мы его! Представь же его нам! Царь возрадуется!

– Хасим-бек, племянник князя Уруса, – сказал Пелепелицын, взглядом давая тому дорогу. – Прошу любить и жаловать!

Годунов поклонился долгожданному послу, ответил сдержанным поклоном и ногаец.

– Мы уже и дары приготовили хозяину его! – продолжал Годунов. – От царя-батюшки. Как залог нашей дружбы! Всё ли хорошо было, уважаемый Хасим-бек? Всем ли угодили тебе?

– Я сам хочу сказать, всё ли хорошо было, – вдруг проговорил ногаец.

Годунов и Бельский переглянулись.

– Говори, Хасим-бек, ничего не таи. Не обидел ли тебя наш посол Василий Пелепелицын? – спросил Борис Годунов. – Невниманием? Незаботой? Всё говори…

Посол Хасим-бек улыбнулся язвительно, но гнев уже пробивался через другие чувства, заполонял его сердце.

– Невниманием? Незаботой? Что вы, бояре! Василий Пелепелицын честь нам воздал! Да вот уберечь от воровских казаков не сумел. И нет в том его вины, коли царёвых слуг на Волге по пальцам сосчитать можно, а разбойников по Волге да по Самаре гуляет – великие тыщи!

Борис Годунов нахмурился, за ним насупил брови и Богдан Бельский.

– О чём ты, Хасим-бек? – спросил Годунов.

– Передумал я, Василий, скажи сам боярину, как было дело, – потребовал ногаец. – А я послушаю…

Василий Пелепелицын вздохнул:

– Прибыли мы по царскому повелению в Сарайчик, где нас, надо сказать, приняли не очень любезно, мы уже с жизнями попрощались. Поправь, Хасим-бек, коли не так говорю. Но потом договорились мы с князем Урусом. Дал он нам три сотни своих нукеров, дабы мы к его же лиходеям по дороге в столицу не попали, и поехали мы с бухарским караваном в Москву. Пред царские очи. Там, где река Самара в Волгу впадает, устроили нам переправу. Казачки устроили. Поначалу войско ногайское перевезли на ту строну, и вот там казачки атамана Ивана Кольцо их и покрошили. А на той стороне, где мы остались, другой атаман – Богдан Барбоша – со своим воинством нас поджидал. Бухарцев и оставшихся ногайцев они тоже перебили. Только Хасим-бек со своими избранными людьми и остался. Упросил я за него. А то бы разделали, как барашков. Скажи, Хасим-бек, что не вру я.

– Было дело, боярин, – кивнул ногаец. – Коли не Василий Пелепелицын, и нас бы разделали эти звери!

– Но царских послов, слава богу, не тронули и послушали, – заканчивал свою речь Василий Пелепелицын. – Вот таким сладким было наше путешествие до Москвы.

И вновь переглянулись Богдан и Борис. Но куда тяжелее. Ушла благостность с их лиц. Новость была некстати! Совсем некстати! В одночасье рушились большие планы Москвы. Прахом шли.

– Так что вы скажете хозяину моему, князю Урусу? – вопросил Хасим-бек. – О каком мире вы нас просите?! – узкие глаза ногайца наливались кровью. – Вы же сами с казаками-лиходеями справиться не можете! И тех, кого в письмах и грамотах братьями называете, защитить от них не в силах! – Хасим-бек, которого неожиданно прорвало, в неистовом гневе сжал кулаки перед самыми лицами Годунова и Бельского. – Что я скажу своему князю Урусу?! Да он меня живьём в землю прикажет закопать за такой мир с Русью! – Взбешённый ногаец замотал головой. – Не бывать миру между нами! Не бывать!..

5

Иван Кольцо выполнил своё обещание. И Богдан Барбоша помог ему в этом. В жестокие недели середины лета 1581 года тысячи ногайцев из Орды князя Уруса перешли Волгу и грабили русские земли повсюду, куда им хватило смелости залететь. Больше всего досталось городам Алатырю и Темникову. Напившись русской крови, завалив обозы добром, степняки двинулись назад. Тысячи русских пленных тащили они за собой – в основном молодых мужчин и женщин, чтобы обеспечить и себя рабами, и выгодно продать живой товар на рынках Каспия и Чёрного моря.

Один из таких обозов и подстерегли два казачьих атамана. Это случилось как раз в те дни, когда Василий Пелепелицын с послом Хасимом были на полдороге к Москве. Ногайцы переправлялись через Волгу в районе Девьих гор. Когда часть их войска перебралась на плотах на левый берег и, дожидаясь лошадей, оказалась пешей, по ним и ударили из засады казаки. Как всегда, били из пушек и пищалей, затем, уже верхом, резали ногайцев саблями и добивали пиками. Пеший ногаец – слабый ногаец. Другие степняки, только ещё вышедшие на плотах на реку, выли от бессилья, глядя на побоище. Но что толку! Это была крупная военная вылазка, продуманный стратегический манёвр, лихая месть за убиенных русских! Иван Кольцо и Богдан Барбоша ради такого предприятия созвали всех казаков со Средней Волги. Всех малых атаманов пригласили под свои широкие крылья! Шестьсот ногайцев перебили казаки в тот день, трёх мурз взяли в плен. Другие ногайцы так и остались на том берегу – кусать локти и ждать подкрепления. Полтысячи человек русского полона освободили казаки.

– Эх, – сетовал Иван Кольцо, глядя на связанных ногайских князьков, напуганных, злых, горящих ненавистью, – нет с нами Ермака и Матюшки! Вот бы Мещеряк порадовался этой сече! Никакой ливонец столько радости не принесёт казачьему сердцу, как эти вот степные морды!

Богдан Барбоша кивал, соглашаясь с Иваном. Их боевые товарищи – Ермак и Мещеряк – сейчас служили царю верой и правдой и сражались где-то в далёкой Ливонии – с немцами-рыцарями, поляками, литвой и многочисленными их союзниками. Позвали казаков – и они пошли! Один Матвей Мещеряк никогда бы не отправился в те далёкие края, не оторвался бы от Волги, но он всегда был правой рукой своего старшего товарища – Ермака Тимофеевича. Дал когда-то клятву спасшему его Ермаку – и теперь всегда был с ним.

– Как зовут? – спросил Кольцо у ногайца.

Этому степняку понадобился переводчик – не овладел ещё языком тех, кого считал своими рабами.

– Мурза Учмур, – сквозь зубы процедил ногаец.

– Что скажешь, Богдан? – спросил Иван Кольцо. – Не поменял бы ты на ливонца эту прокопчённую харю? – Атаман поставил ногу на плечо молодого мурзы и пнул того – опрокинул навзничь. Ногаец захрипел от злости и обиды. – Этого степного волчонка? Душегубчика ордынского?

– Да ни за что, – кивнул атаман Барбоша. – Ногайцев ловить в родных краях – оно веселее!

– Эй. – Иван обернулся к своим казакам. – Ванька Юрьев! Митька Бритоус!

Двое друзей, препоясанные саблями и кинжалами, были тут как тут.

– Что, атаман? – спросил огненно-рыжий Юрьев с золотой серьгой в ухе.

– Возьмётесь вот этого мурзу в Москву отвезти? Показать царю, кому он поверить решил? С кем он дружбу надумал водить? Да ещё рассказать, сколько этих волков мы положили на этом вот берегу и какой полон добрых христиан отбили?

Рыжий Юрьев и чернявый Митя Бритоус переглянулись.

– Как скажешь, атаман, так и сделаем, – согласился за обоих Иван Юрьев. – И расскажем, и покажем. Пусть царь порадуется!

– Добро, – кивнул Иван Кольцо. – Завтра же и поезжайте! Да возьмите казачков человек двадцать, – он подмигнул мурзе, – целее товар будет!

6

В Москву казацкое посольство въехало в начале августа. Стёпка Пчёлкин напросился ехать со старшими казаками – златоглавую поглядеть! Жара разливалась по столице воюющего со всем миром государства. Волжские казаки вели себя самоуверенно, важничали – как-никак, а привезли в столицу пленного мурзу! Надели яркие кафтаны и шаровары, самые дорогие сапоги.

– Гляди, казачок, вот она, первопрестольная! – говорил Юрьев парню. – Красотища! Бывал я и прежде тут, а всё не надивлюсь! На степной городок мало похожа, а?

– Ой, мало! – управляя конём, огибая торговцев, другой простой люд на улочках Москвы, отвечал Стёпка. – Как же они все уживаются-то друг с другом, а, дядь Иван?

– С трудом, смекаю я! Муравейник точно! – взгляд вольных людей притягивали храмы. – Одних церквей сколько! Да всё золотом покрыто! – Они подъезжали к оплоту столицы. – Кремль, гляди, Царь-град прямо! А вон и Василий Блаженный, так и рвётся к небу! Купола-то какие! Столица! Сейчас подлеца-душегуба подарим царю, – казак кивнул на пленного мурзу, – а потом по кабакам пойдём гулять! Пока не ополовиним все тутошние бочонки, назад не вернёмся!

Но всех казаков в Кремль не пустили. Только перового из них. Иван Юрьев как старший сказал своим: «В Замоскворечье ждите меня! Там в кабаках мёд да вино рекой льются! Только не упейтесь на радостях, меня подождите! – Соловья распирало от гордости за себя и своих героев-товарищей. – Тебя, Пчёлкин Стёпка, вольный казачок, это особенно касается!» – «Я без вас и глотка не сделаю!» – пообещал парень. «Вот и я о том же!» – кивнул его командир.

И потащил мурзу Учмура к царю.

В Кремле объявили: «Казак Иван Юрьев от волжского атамана Ивана Кольцо с подарком!» И вновь встречали послов два придворных человека – Борис Годунов и Богдан Бельский. Настороженно смотрели они на бравого казака, державшего за плечо связанного пленного мурзу.

– Здорово живёте, бояре! – сорвав шапку, низко поклонился Соловей.

– И тебе не хворать, – усмехнулся Годунов.

– Огненный какой! – глядя на рыжую казачью шевелюру, кивнул Бельский. – А кто с тобой? Кого ты нам с Волги привёз? От своего атамана?..

– Ногайский мурза Учмур! – усмехнулся Иван Юрьев. – Прошу любить и жаловать!

В этот раз Годунов и Бельский переглянулись по-особенному, и так у них это вышло, что казак нахмурился.

– Стало быть, ты в путах, как собаку, привёз ногайского мурзу – слугу князя Уруса, верного брата царя всея Руси? – спросил Борис Годунов.

– Что?! – нахмурился казак.

– Стало быть, казачок, вот как ты обращаешься с друзьями дорогими своего господина? – поднял брови Богдан Бельский. – А-я-яй, – покачал головой вельможа. – Как нехорошо…

Кровь так и бросилась в лицо казаку.

– Совсем нехорошо, казачок, – кивнул Годунов. – Развязать мурзу Учмура! – приказал он страже.

И те тотчас же бросились резать верёвки на руках мурзы. А в залу вошёл не кто иной, как Хасим-бек. Ему уже донесли, что в Москве его пленные сородичи! Что казачки их сюда и привезли. Те самые казачки, которые род ногайский при каждой встрече весело подсекали!

И едва увидел Иван Юрьев по прозвищу Соловей ногайского посла, как сердце его больно сжалось. Не в бедном кафтане стоял перед ним посол, а в одеждах с царского плеча! Такими кафтанами награждают только самых дорогих друзей!

– Да как же это?! – вопросил Иван Юрьев. – Пресветлый боярин! – воскликнул он в сторону Годунова. – Ногайцы по всей Волге лютуют! Тысячами русских людей в полон уводят! Мужиков вырезают, баб насильничают! Детей, как щенят, топят! Злодеи! – Соловей погрозил пальцем в сторону Учмура, который, сам ещё не понимая, что происходит, растирал запястья. – Его, хана Уруса, изверги и сейчас земли русские разоряют! Царь нам, казакам, так и велел передать: увидите ногайцев – бейте нещадно! – Слушая его, Хасим-бек посмеивался, а вельможи бледнели от речей казака. – А тот говорил и говорил: – Так вот, били мы их и будем бить! Око за око же! Сколько мы их, нерусей, на переправах порезали! А царь нам за то пороху давал, разве не так? А добро их половину себе взяли, а половину царю-батюшке привезли! Всё честь по чести! В чём же наша вина? Бояре?! Ведь всегда, когда наши казаки языков с Волги али с Дону или Днепра в Москву доставляли, нас царь-батюшка ещё и одаривал! Разве нет?!

Лучше бы он этого не говорил! Даже придворным стало жаль лихого казака Ивана Юрьева, потому что не могли они не восхититься знатными схватками на Волге, стратегическими планами удалых казаков, когда хозяева русских окраин побивали целые армии степняков и часто без больших собственных потерь.

– Славный же был денёк! – в гневе и отчаянии выкрикнул Иван Юрьев. – Шестьсот голов положили! Всегда бы так все русские били ногайцев да крымцев, и прочую сволочь – давно бы уже извели всех супостатов!

Мёртвая тишина наступила после его слов в посольских палатах.

– Задачку ты нам задал, казачок, – запустил пятерню в бороду Борис Годунов. – Так запросто и не решить её. Тут совет нужен, точно, Богдаша?

– Точно, – кивнул Бельский. – Мудрый совет.

– А такой совет только один человек может дать, – предположил Годунов.

– Только один на всем белом свете, – поддакнул Бельский.

– Жди, – кивнул Годунов.

– А чего ждать-то будем? – упавшим голосом спросил Соловей. – А, пресветлый боярин?

– Судьбы, Ваня, жди, – со знанием дела ответил старший вельможа. – Ты ведь её и на Волге ждёшь, когда на стругах добычу караулишь, и в поле на коне, и в лесу, в засаде. А теперь в палатах кремлёвских жди…

И оба вельможи удалились из залы в дальние двери, которые вели в царские палаты. Иван Юрьев встретил взгляд Хасим-бека.

– Что глядишь, нехристь? – спросил казак.

– Жди, казачок, жди, – кивнул в ответ ногайский посол.

Вот когда Иван Юрьев пожалел, что не все ногайские головы срезали они с товарищами в те славные и кровавые дни на Волге, не всех басурман покрошили!..

Прошло с четверть часа, когда двери распахнулись, и в чёрном проёме появился страшный обликом человек – высокий и худой, высохший и лицом, и фигурой. Царь! Он запахнул парчовый халат на нижнем белье. Уже давно он был страшен лицом. Все пороки, все душевные недуги вылезли наружу. Резкие вертикальные морщины разрезали лицо, заострился крючкообразный нос, глаза прожигали всё, на что устремлялся взгляд изболевшегося душой владыки. Козлиная борода хвостом торчала вперёд. Кто ведёт дьявольскую жизнь, тот рано или поздно становится похож на дьявола.

Все разом поклонились. Мурза Учмур поклонился с особым почтением. Долго простояли в поклоне. И вновь подняли глаза на царя. За спиной Иоанна уже стояли верные слуги его – Борис Годунов и Богдан Бельский.

– Где тот супостат, кто ногайского посла Хасим-бека обидел? – спросил глухим голосом Иоанн Грозный. Сказал и уставился на казака. – Ты тот самый разбойник, стало быть?..

У Ивана Юрьева сердце залилось холодом. Так смотрел царь, точно уже приговор ему вынес.

– Так не забижали мы его… – пролепетал Соловей.

Вельможи вышли из-за спины царя.

– Как это не забижали? – спросил, стоя у правого царского плеча, Борис Годунов. – А людишек его кто на переправе вырезал? Не вы ли, казачки?

– Мы, но ведь так всегда было: они – нас, мы – их…

А царь с перекошенным лицом и змеевидной бородой так и сверлил глазами казака.

– И недавно это ты с прочими казаками-разбойниками на переправах волжских братьев наших ногайцев резал? – царь кивнул на мурзу Учмура, уже осмелевшего. – Вот этого мальчонку несмышлёного, как скотину, к нам приволок! (Учмур трепетал, но уже понимал, чья сторона верх берёт!) Мурзу! Почти князя! Ты, простой казак! Мужик! Вор! А?!

Иван Юрьев даже отступил: страшен был царь в недовольстве своём!..

– А не вам ли, казачкам, мы говорили, что посольство трогать нельзя? – спросил стоявший по левую от царя руку Богдан Бельский.

– Нам говорили, – пролепетал рыжий Соловей. – Но когда Сарайчик порушили да сожгли, сам царь-батюшка нам благодарность свою выразил, одарил богато…

И об этом зря Соловей сказал! Одно дело – на Волге хитрить и лукавить: кто кого в ловушку заманит, и совсем другое – в палатах царских слово молвить. Полсловца, коли они лишние, и вот уже голова с плеч! Сухое лицо Грозного даже исказилось в гневе.

– Будет вам ещё одна благодарность, – тихо сказал Иоанн. – Ещё богаче одарю! Хасим-бек, подойди…

Ногайский посол подошел к царю, тот вдруг протянул руки и обнял ногайца.

– И ты подойди, – поманил он пальцем мурзу Учмура.

Хасим-бек что-то быстро сказал – и юный мурза тотчас же подлетел под второе «крыло» Иоанна Грозного. Царь вздёрнул голову – и взлетела вверх его козлиная борода.

– Обнимаю вас за моего младшего брата князя Уруса, – молвил он. – А теперь скажите, какой судьбы вы желаете этому казаку? И какой судьбы пожелал бы ему ваш хозяин – князь Урус? – Царь смотрел в глаза бледному казаку. – Что скажете, то и выполню!

Не подал виду Борис Годунов. Но сердце его, повидавшего крови при дворе Иоанна Грозного, наглядевшегося на пытки и муки крестные, сжалось от горечи и боли. Жалко ему было храброго казака, очень жалко! А вот у ногайцев уже злые искорки блестели в узких глазах. Хасим-бек бросил несколько слов мурзе Учмуру, тот также быстро ответил и ещё свирепее поглядел на своего недавнего обидчика.

– Я за нас обоих говорить буду, – вкрадчиво проговорил Хасим-бек. – Дозволяешь, великий царь?

– Требую! – ответил тот, глаз не сводя с казака.

Хасим-бек вспомнил недавний разговор в тех же палатах, когда он предстал пред очами русского царя со своим провожатым Василием Пелепелицыным. Вспомнил, как обласкал его, ногайского посла, русский царь, сколько речей лестных и сладких влил в его уши! А потом спросил, кивнув на Василия Пелепелицына: «А что про этого скажешь? Всем ли был хорош тебе мой посол?» Вот когда Хасим-бек понял, что жизнь посла сейчас в его власти. Хасим-бек тогда усмехнулся: «Скажу, что редкого дара этот посол. Коли бы не он, мой хозяин князь Урус не пошёл бы на мир. И я бы тут перед тобой не стоял. – Ногаец даже кивнул. – Была б моя воля, я бы наградил такого!» Иоанн Грозный с милостивой улыбкой взглянул на Василия Пелепелицына: «Так тому и быть! Будешь награждён, сын боярский. И за ум, и за отвагу, и за посольское разумение!..»

Вспомнил Хасим-бек тот разговор и сказал:

– Мой хозяин и брат князь Урус хотел бы твоего казака живьём заполучить, да ждать долго будет. Вдруг ещё уйдёт по дороге? Отобьют свои! Накажи его здесь, в Москве, великий русский царь, при всех и со всей его братией, что везла нас сюда. Смертью накажи. Вот какой судьбы я желаю этому разбойнику. А князь Урус, брат твой меньший, будет моими глазами смотреть на эту казнь! Коли так сделаешь, великий русский царь, передам я своему хозяину князю Урусу, что ты истинный друг его и старший брат, готовый заботиться о младшем своём брате и не дать его в обиду. – Хасим-бек глаз не сводил с казака. – Слово даю: всё так и скажу!

– Царь-батюшка, – пробормотал Соловей и бухнулся на колени перед Иоанном Грозным, – помилуй…

– Стража, взять его! – крикнул царь. – В темницу лиходея!

Хасим-бек сжал кулаки:

– И друзей его излови, великий царь, пока не прознали и не ушли! И к нему их всех, к нему! Судьбу делить!

– Слышишь, Бориска?! – взревел Иоанн Грозный. – И ты, Богдашка, слышишь? Гончими псами мчитесь к стрельцам! Приказываю всех людей по Москве бросить и казаков, что пришли с Волги, изловить! Лично в морды им смотрите – те или не те!

Годунов подтолкнул Бельского – и тот стремглав убежал отдавать распоряжения. В гневе был царь! И тотчас же появилась стража, схватила Ивана Юрьева по прозвищу Соловей.

– Царь-батюшка, помилуй! Выслушай меня! – кричал рыжий Соловей, которого тащили прочь из посольской залы. – Мы ведь слуги твои верные, а эти – падаль окаянная! За что русскую душу губишь, царь милостивый?!

Но царь даже не ответил на его вопли. «Боярин Годунов, скажи ты царю – заступись за нас! Ведь правы же мы!» – были последние слова казака Соловья. Но слишком многого просил он в ту пору у Бориса Годунова…

Боярин Годунов взглянул на своих ногайских гостей – на Хасим-бека и ещё не успевшего успокоиться молодого мурзу Учмура.

– Иди отдыхай, мурза! А ты, Хасим-бек, покажи ему палаты царские. Вечером пир устроим. Но вначале дело сделаем! То дело, что отлагательств никак не терпит! Верно, посол?

– Дело превыше всего, боярин, – лукаво поклонился Хасим-бек.

Уже через четверть часа царские люди искали волжских казаков по московским кабакам. Куда отправились казаки-разбойники праздновать свой триумф, знали все, кто сопровождал посольство, в Замоскворечье. Там днём и ночью шумели кабаки, бурлила праздная московская жизнь. Но перехватала стрелецкая стража только половину волжских гостей. Самых хмельных. Был среди них и чернявый Митя Бритоус, и юнец Стёпка Пчёлкин. И скоро уже около десятка казаков бросили в ту же темницу, где сидел на каменном полу Соловей. Казаки – сильные, непокорные, свободолюбивые. Оттого руки скрутили верёвками так крепко, что пальцы уже немели. Рыжий рассказал ещё хмельным друзьям, что грозный царь дал слово исполнить волю ногайского посла.

– Неужто повесят? – тихонько спросил молодой казак Стёпка, так хотевший посмотреть Москву. – Из-за ногайцев поганых? – Он завертел головой в потёмках каменного каземата. – Да неужто, братцы?!

– Как он может нас повесить? – спросил Митя Бритоус. – Мы ж за него жизней своих не жалели? Ногайцев-извергов на переправах извели – тыщи! Не может он нас казнить…

– Одна надежда, что для острастки это, – мрачно заключил Соловей. – Что царь раньше отпустит посла и того мурзу, гадёныша, а потом и нас помилуют… Но я видел его глаза: страшен был царь, – Иван Юрьев понизил голос, – как чёрт, страшен!

– Поживём, стало быть, тогда и увидим, – согласился с ним Митя Бритоус.

Более им нечего было сказать друг другу. Но так, как хотели пленные казаки, не вышло. И случилось всё куда раньше, чем они думали. Вечером этого дня заскрипели засовы их каземата и открылась обитая кованым железом дверь.

Здоровенный охранник переступил порог и громовым голосом сказал:

– Иван Юрьев и Митя Бритоус – выходи!

Два казака поднялись с пола и двинулись навстречу судьбе.

– И третьего давай! – крикнули из коридора. – По трое пусть идут! Так им веселее будет…

Но кому идти третьему? Стражник вытолкал двух казаков, шагнул в каземат и уже там оторвал от стены первого попавшегося – им и оказался молодой казак Стёпка Пчёлкин.

– А куда нас? – спросил казак.

– Туда, – кивнул на открытые двери дюжий стражник. – Пред боярские очи, вот куда!

Трёх казаков в окружении стрельцов, крепко державших факела и секиры, повели по кремлёвским коридорам. За их спиной тяжело и громко захлопнулась дверь, громыхнули засовы, лязгнули в гнёздах ключи.

– А на Волге-то нынче да на Самаре рыбка играет, – шагая, тихо сказал молодой казак Степка. – А, братцы? Дядя Иван? – У него зуб на зуб не попадал. – Невод бы ещё раз закинуть…

Но ни Иван Юрьев, ни Митя Бритоус не ответили товарищу.

Скоро их завели в сырой и холодный подвал. Тут казаки и оторопели: в середине каземата стояла плаха. На стенах горели несколько факелов – в их неровном свете казаки увидели огромный искромсанный пень, залитый кровью, давно превратившейся в чёрные пятна. Огромный страшный топор палача торчал из него. Несколько теней – силуэтов – стояли в отдалении.

– Выходит, не повесят нас, – усмехнулся Иван Юрьев.

– Да не взаправду же это! – хрипло вырвалось у Мити Бритоуса: он обратил лицо к силуэтам людей.

– Взаправду, казачок, взаправду, – сказал, выходя на свет, царский вельможа Борис Годунов. – Царя нет, он сейчас молитву творит, а вот друг твой здесь. – Он говорил ровным тоном, без злобы, точно читал скучную летопись. – Изволил сам всё увидеть.

За ним уже выплывал на свет и Бельский.

– На слово наше не понадеялся, – Борису вторил Богдан. – Говорит: «Спать не буду, коли сам не увижу! И князь мой, Урус, мне того не простит!»

За Годуновым на свет вышел и Хасим-бек, уже одевшийся в новое платье – в дорогой бухарский халат, который казаки привезли в подарок царю. Точно в насмешку надел его! Ногайский посол был доволен тем, что видел, – позорным унижением своих обидчиков. А ещё он не мог и не хотел скрывать ненависти, которая горела в его глазах и кривила губы, и самого откровенного злорадства. Ведь приближалась неминуемая расплата для его лютых врагов! И уже за ним из темноты вышел палач – здоровенный мясник в груботканой рубахе и фартуке. Этот мясник рубил головы и прежде – и князьям, и боярам, и надоевшим царю опричникам.

– А ещё сказал: сам хочу командовать казнью, – договорил Бельский.

– Что ж, Хасим-бек, – молвил Годунов, – коли царь обещал, что всё по-твоему будет, значит, так тому и быть! Уважь казачков – командуй!

С ненавистью взглянули все три казака на ногайца.

– Становись на колени – ты первым становись! – бросил ногаец Ивану Юрьеву.

Палач вырвал топор из колоды.

– Не твоей воле покорствую – царской, – проговорил рыжий казак. – Не стоило нам в Москву торопиться, братцы. Прав был Барбоша: Волга – она лучше! Ну так ничего не попишешь!

И он встал на колени и сам голову положил на бревно.

– Мы ж за Русь старались, – прошептал молодой казак Стёпка Пчёлкин, – пресветлый боярин!

– У царя свой резон, – мрачно молвил в ответ Борис Годунов. – Ну, Хасим-бек, не тяни!

– А ты не торопи меня, боярин! Этот изверг с дружками три сотни моих лучших людей побил! – прорычал ногайский посол. – И ещё шестьсот! Сам сознался! Я бы мог другую смерть ему пожелать! Сжёг бы я его! Или сварил заживо! Поэтому не торопи! Или сам царской воли ослушаться решил?

– Делай, как знаешь, Хасим-бек, – кивнул Борис Годунов.

– Нынче твоя воля, посол, – согласился с ним Бельский.

– Всех вас, казаков, изведём! – глядя в глаза Юрьеву, бросил ногаец. – Корень ваш подчистую вырвем!

– А кишка не тонка ли будет, сучий ты сын? – усмехнулся казак, которому терять было уже нечего. – Мы – так, щепка в твоём глазу! – Он говорил хрипло, тяжело дыша, ожидая удара. – А там, на Волге да на Дону, на Яике и на Днепре, да на Каспии, – нас великие тыщи! Степь ваша для вас могилой станет!

– Руби ему голову, палач! – зарычал ногайский посол. Он даже ногой топнул. – Встречай свою смерть, пёс! Руби собаку, руби!

Топор взлетел вверх. Молодой казак Стёпка не выдержал – отвернулся. Даже Митя Бритоус опустил глаза. Борис Годунов шагнул назад, в тень, точно не хотел ничего общего иметь с происходящим. Его примеру последовал и Богдан Бельский. И только рыжий казак Иван Юрьев по прозвищу Соловей смотрел в глаза склонившемуся над ним ногайцу – до последнего смотрел. Смотрел и улыбался!

Страшный хруст и тупой удар металла о дерево заставили молодого казака Стёпку вздрогнуть. Обмякшее тело палач отбросил в сторону. Страшным оно было – без головы! Из шеи густо сочилась кровь. А из темноты на них смотрела голова их товарища. И лицом она оказалась обращена к ним. Глаза были открыты и всё ещё полны ненависти: с этим чёрным чувством и умер казак. А еще великая тоска замерла в мёртвых глазах казака.

– Страшно, парень? – спросил Митя Бритоус.

– Ага, – глядя в темноту, едва слышно молвил Стёпка Пчёлкин.

– Ты смотри, Стёпка, смотри, – сказал молодому казаку бывалый казак. – Господь смелых любит!

– Да за что ж они нас так, дядь Мить?

– А за правду, Стёпка, за правду. Потому что у нас она своя, а у них – своя…

Когда топор палача только ударил – кровь брызнула в лицо ногайскому послу, заставила отшатнуться, но бальзамом она оказалась ему на сердце. И змеиная улыбка уже блуждала на его губах.

– Теперь – ты – Хасим-бек указал пальцем на молодого казака. – Ты, щенок! Ты!

Митя Бритоус плечом подтолкнул товарища к палачу:

– Иди, Стёпка, иди…

– Клади голову на плаху, щенок, – повелительно бросил Хасим-бек.

Стёпка оглянулся на товарища.

– Делай, как он говорит, делай смело, – сказал Митя Бритоус. – Я тебя провожу и сам пойду. Молитву какую знаешь?..

– «Отче наш» знаю, только её…

– Вот и шепчи её, парень, шепчи…

Стёпка подошёл к плахе, палач толчком поставил его на колени. Губы Стёпки дрожали. Он положил голову на дерево и что есть силы зажмурил глаза.

– Скоро свидимся! – когда палач занёс топор, сказал ему Митя Бритоус. – В казацком нашем раю…

Но дочитать молитву Стёпке не было суждено…

Глава вторая. Супротив Речи Посполитой

1

Яростный шестнадцатый век! Славное было время, когда русские, стряхнув ордынское ярмо, ринулись в наступление. Но не только Азия занимала их умы. Феодальная Европа, хищная, рыцарская, жадно вырывавшая из ослабленной Руси её плоть, должна была заплатить за прошлые бесчинства. Удивительное было время! Широко шагала молодая Русь! Смело шагала! В тринадцатом веке, когда татары-монголы прошлись огнём и мечом по раздробленным, ослабшим от внутренней вражды княжествам Киевской Руси, у русских людей опустились руки. «Божья кара!» – говорили они. Оставалось только терпеть. Кто не погиб и не спрятался, того увели в полон. Оставшихся, выживших, вернувшихся на пепелища, обложили данью. И вот прошло три века. Тяжёлым кошмаром тянулись они. Ещё в 1380 году на поле Куликовом Дмитрий Донской доказал, что и татары уязвимы, можно и нужно их бить. И хотя спустя два года Тохтамыш сжёг Москву, желанную победу уже нельзя было вытравить из сердца русского человека – обозлённого, отчаянно желавшего свободы. Спустя столетие Иван Третий отказался платить дань Орде, и в 1480 году на реке Угре, притоке Оки, два войска – русское и татарское – два месяца стояли друг против друга. И Ахмат ушёл – и закончилось ненавистное иго. Внук Ивана Третьего – Иоанн Васильевич первым венчался на царство. Стал первым русским царём! Ведь прежде царями называли ордынских ханов. Московская Русь крепко вросла в землю и уже никому не желала подчиняться. Завоевала татарские Астрахань и Казань, замирилась с ногаями на Волге, больно ударила по Крыму, считавшему себя первым наследником Золотой Орды.

И теперь посмотрела на запад…

В 1558 году двадцативосьмилетний русский царь Иоанн Васильевич объявил войну Ливонскому ордену, столетиями измывавшемуся над Русью. Не он объявил – Ближняя дума, первые его советники во главе с Алексеем Адашевым, князем Курбским, протопопом Сильвестром и другими патриотами своей родины. Это был осознанный выбор. Они решили: время пришло!

И заставили молодого царя обратить внимание на хищный, враждебный, вечно искавший войны Запад.

Два немецких ордена, образовавшись в бурях Крестовых походов на Святой земле и наконец вернувшись домой, заняли большие европейские земли. И не давали покоя соседям. Тевтонцы, немецкие рыцари, заняли Пруссию; меченосцы, те же самые немцы, – прибалтийские земли ливов и эстов. В 1238 году тевтонцы и ливонцы объединись, Ливонский орден стал подразделением Тевтонского. Между двумя орденами лежало Великое княжество Литовское. Столицей тевтонцев был город Магдебург, затем Кенигсберг; столицей ливонцев – Рига. Папы римские с особым удовольствием натравливали ордена на православную Литву и Русь. А рыцари и рады были стараться! Дай поживиться на дармовщинку, пограбить, позверствовать на землях схизматиков!

Злы и беспощадны были рыцари со своими врагами.

Ощутимый удар нанёс ордену Александр Ярославич, прозванный Невским за победу над шведами на Ладожском озере в 1242 году. Но самые тяжёлые удары воинственных немцев принимали на себя даже не русские, стоявшие в стороне, а Великое княжество Литовское. Гедиминовичи дрались с тевтонцами не на жизнь, а на смерть. В непрерывных войнах и набегах прошли два столетия. Всё решилось в 1410 году, под деревенькой Грюнвальд. На поле вышло тридцать тысяч литовцев и поляков. Были тут и смоленцы, ведь Смоленск входил в Русско-Литовское княжество, и чехи, были даже татары. Им навстречу вышло тевтонское войско числом более тридцати тысяч. Литовцев возглавлял великий князь Витовт, поляков – его двоюродный брат король Ягайло. Для средневековых времён это была великая битва! Немцы оказались разбиты наголову. В бою погиб магистр ордена Ульрих фон Юнгинген и великий маршал Воленрод. Пятнадцать тысяч с обеих сторон полегло в тот день, и пятнадцать тысяч немцев попало в плен. Великая битва, великий триумф! Прежней славы орден себе уже не вернул. В 1466 году он признал над собой протекторат Польши, а в следующем веке, в 1525 году, последний магистр ордена Альбрехт Гогенцоллерн объявил о роспуске ордена и секуляризации его земель. По воле императора Священной Римской империи Тевтонский орден или то, что от него осталось, стал называться герцогством Пруссия – и с тех пор началась его новая история, не менее, а, может быть, куда более значительная.

Но Ливонский орден, чьи земли лежали между Литвой и Польшей с одной стороны и Русью – с другой, продолжал крепко стоять на ногах. Он-то и стал целью молодого русского царя Иоанна Васильевича. Туда Ближняя дума направила полки. Туда, на запад, откуда столетиями приходили псы-рыцари и грабили Русь! Поляки и Литва разобрались с тевтонцами, Русь споёт за упокой ливонцам.

Замысел был хороший.

Война с Ливонским орденом начиналась триумфально. Русские войска с громами и молниями прошлись по ливонской земле. Русские занимали крепость за крепостью, освобождали прибалтов, отписывали новые земли русским служилым дворянам. Мол, закончится война, вернётесь сюда помещиками. Пали ливонские города Дерпт, Нарва и многие другие рыцарские крепости. Был пленён и увезён в Москву магистр ордена Фюрстенберг. Русские прошли все орденские земли и достигли Пруссии. Ордену грозило полное истребление. И тут новый магистр Готхард фон Кетлер запросил перемирия, и русские самым легкомысленным образом это перемирие ему предоставили. Правда, у Ближней думы были свои резоны: во время передышки Русь решила нанести удар по Крымскому ханству. Так и случилось: удар был нанесен. По Крыму пролетела конница Данилы Адашева, вырезала много работорговцев-татар, много спасла русских из плена. Но в это самое время хитрый Готхард фон Кетлер изменил ход европейской истории. Поняв, что рыцарскому веку конец, он решил последовать примеру магистра тевтонцев Гогенцоллерна и, сложив оружие, в 1561 году попросил Польшу взять орден под свою опеку. Огромную территорию ордена тут же поделили между собой Польша, Литва, Швеция и Дания. Достался жирный кусок и самому Готхарду фон Кетлеру. Он с наследным титулом герцога остался править в центральной области Ливонии – Курляндии, с тех самых пор положив начало династии герцогов Курляндских.

А Русь оказалась лицом к лицу не с поверженным Ливонским орденом, от которого не осталось и следа, а с рядом сильнейших европейских держав. И эти державы даже не собирались обсуждать, кому принадлежат земли бывшего ордена. Война, о которой думали как о деле законченном, оказывается, только ещё начиналась.

Крестовый поход русских на Полоцк в 1563 году стал последним большим успехом в этой войне. В 1565 году Иоанн Грозный ввёл на Руси опричнину. С той поры всё государство раскололось на «своих» и «чужих». По-живому раскололось, не жалея судеб сотен тысяч людей. Великое искушение обогатиться за счёт бесправного соседа многим вскружило голову! Страх и предательство, злоба и ненависть чёрным недугом поползли по стране. И это в тяжёлую годину войны!

И если Русь задыхалась и кровью обливалась в гражданской резне, то у западных соседей, у её врагов, дела шли прямо в противоположную сторону: они мирились и укреплялись.

Потому что был общий враг. Да ещё с еретическим вероисповеданием!

В 1569 году по Люблинской унии Польша и Литва объединились в одно государство – Речь Посполитую, к тому времени ставшую полностью католической. Ничего более не осталось от Великого княжества Русского и Литовского, в котором говорили на русском языке, молились перед иконами в православных храмах и все ещё помнили, что у русских, рассечённых татаро-монголами, есть общая история. Эта история – Киевская Русь! На первый план шагнула Польша, до того не смотревшая в сторону Руси. Прежде ей надо было отбиваться от татар на юге и от тевтонцев на западе. Выживать надо было Польше! Но враг был повержен. И теперь дорога на Русь – через Литву и Ливонию – была для неё открыта! Но католическая Польша, тайный недруг православной Руси, пока ещё не готова была начать свой истребительный поход на восток. Не пришёл тот вождь, который бы надоумил шляхту на такой поход, не вдохнул в неё уверенность в будущей победе.

Да и слишком силён был восточный сосед…

Но фортуна уже отворачивалась от русских. К тому времени Русь ослабла. Раны, нанесённые ей, не заживали. Ещё в 1571 году крымский хан Девлет-Гирей прошёл с огнём и мечом через всю Русь и сжёг Москву. Сотни тысяч людей сгорели и были убиты, более ста тысяч уведены в плен – в ненавистный всем русским людям Крым! Царь позорно бежал! Но бежал из Москвы и хан Девлет-Гирей с обозом, потому что сам убоялся огня! Сгореть страшился! То, что от Москвы осталось одно пепелище, в том никто не сомневался! Чёрная пустыня и треснувший от жара Кремль! Сам Иоанн спрятался в Калуге.

На следующий год Девлет-Гирей пошёл добивать Русь. Теперь уже Иоанн прятался в опустошённом Новгороде, по которому сам же и прошёлся чумой. Но враг был остановлен. Молитвой, мужеством, отвагой. Волей Господа. Под деревенькой Молоди в 1572 году разыгралась судьбоносная для Руси битва. Русским войском командовал князь Михаил Воротынский, строитель засечных черт, первый полководец Руси. Его войско, земское, уступавшее по численности войску крымских татар, обратило врага в позорное бегство. С тех самых пор Крым перестал быть врагом номер один Русского государства. Какая же награда ждала Михаила Воротынского, победившего крымских татар при Молодях? Грозный царь замучил героя до смерти – из ревности замучил, из лютой зависти! Меж двух костров приказал положить героя и сам подгребал к нему, корчившемуся и стонавшему от ожогов, угли. Имя Воротынского приказал вымарать из летописей! Но и своих вождей-опричников, оказавшихся плохими воинами, царь казнил одного за другим.

Трёхжильный русский народ! Истребляемый внутри, терзаемый внешними врагами, терявший лучших из лучших на полях брани и на плахе, он всё ещё сопротивлялся и не давал себя погубить, растоптать. А на европейскую сцену уже выходил новый недруг Руси – и почище всех остальных вместе взятых. Новый король Речи Посполитой.

Увы, такого неприятеля только злейшему врагу и пожелаешь!..

2

Неисповедимы пути Господа нашего – и что касается жизни простых людей, и королей, и могучих царств. Потянет Господь за одну ниточку, и распускается плотно свитый исторический клубок – судьбы целых народов ложатся в иное русло, идут в новом, неизведанном направлении.

Как говорит молва, королева Франции Екатерина Медичи решила отравить зятя Генриха Наваррского. Страницы его любимой книги злодеи пропитали ядом. Но вместо проклятого гугенота книгу взял любимый сын Екатерины – король Франции Карл Девятый. Слюнявил пальцы, листал роковой фолиант – энциклопедию по рыцарским турнирам – и вскоре умер. Едва коронованный на престоле Польши французский принц Генрих Анжуйский, узнав о смерти старшего брата, бросил ненавистную страну, случайно доставшуюся ему в наследство, и рванул домой – получать трон родной Франции. А трон Польши, а заодно и Литвы, вдруг остался пустым – наступило время безвластия. Кому же предложили трон? Победителю Ливонского ордена – русскому царю Иоанну Васильевичу! Нужен был такой вождь, который бы нашёл управу на турок и крымских татар. Но Иоанн, предчувствуя великую мороку, бесконечные тяжбы с гордыми и капризными польскими феодалами, отказался от такой чести. Пошёл на хитрость и предложил слабоумного сына Фёдора, но тут уже отказались поляки. В недобрый час Иоанн Васильевич пренебрёг таким предложением – ведь пройдёт ещё немного времени, и государство, пока что стоявшее перед ним в вассальной преданности, станет его проклятием! Корону Польши предлагали императору Максимилиану, эрцгерцогу австрийскому Эрнсту, но досталась она в конце концов князю Трансильвании – Стефану Баторию. Выбору именно этого европейского князя предшествовал опустошительный набег крымских татар осенью 1575 года на владения Речи Посполитой – Волынь, Подолию и Червонную Русь. Шляхте нужен был сильный вождь, уже закалённый в битвах с азиатами, и хитрый и дальновидный политик!

Кого хотели, того и получили.

Стефан Баторий был не только умелым государственным деятелем, хорошим воином, но и просвещённым монархом: Баторий окончил Падуанский университет и позже, находясь в свите короля Чехии и Венгрии Фердинанда Первого в Италии, общался с многонациональными подданными на языке юристов – латыни. Обучаясь в католической Италии, Стефан попал под влияние иезуитов – позже иезуитские миссии были им открыты во всех крупных городах Польско-Литовского княжества, а в любимом городе Гродно Баторий основал иезуитский университет. Можно догадываться, что именно иезуиты подсказали королю направление движения, вечной экспансии Запада. Всё туда же – на восток! На бескрайнюю Русь! Не поляки же сами додумались до этого! Им бы тогда ещё не хватило прыти. А вот иезуиты – могли. Они и разбудили в поляках всепожирающую гордыню. Но так было надо! Тевтонцы уже сгорели в этом пламени вечных походов на Русь, сгорели и уставшие от битв ливонцы под натиском молодой Руси. Кому же теперь предстояло справиться с ненавистным православием, решали иезуиты, вредной ортодоксией, проклятыми схизматиками? Именно таковыми считали католики восточных христиан. Поляков и литовцев в том числе. Ведь нет более злых врагов, чем единокровные братья, однажды расколовшие одну веру! Миссия совершить этот «духовный подвиг» выпала католическим Польше и Литве – не зря же их крестили по римскому образцу. Да и материальная причина была всё та же: территории бывшего Ливонского ордена, завещанные ливонскими рыцарями Западу, должны были ему и достаться.

Но огонь, на котором кипела предприимчивая ненависть многих польских аристократов к Руси, оказался ещё сильнее, чем можно было предполагать. Помимо прав на ливонское наследство и жестокой иезуитской политики порабощения мира был ещё и третий удивительный фактор обоснования польских поползновений на восток – на Русь. В XVI столетии польские историки, тотчас поддержанные наиболее читающими и думающими (увы, однобоко) аристократами, выступили с первой в Европе расистской идеей – об избранности польского дворянства. Даже германцы, «христианизировавшие» славянскую Пруссию огнём и мечом, не додумались до такого. А вот поляки – додумались! Они провозгласили благородную шляхетскую породу избранной среди всех прочих славян. Польские историки написали много трудов, где провозглашалась идея «сарматизма». Иначе говоря, в русле этой теории польская шляхта происходила от лучшего и наиболее цивилизованного древнего племени – сарматов, чья культура родилась задолго до германской. Сарматская культура ставилась в противовес всем остальным славянам, которые, по мнению поляков, произошли от степных дикарей – скифов. И в первую очередь потомками этих степных дикарей были, разумеется, русские! А значит, поляки – польская аристократия! – имели полное право помыкать всеми остальными славянскими народами. К тому же, как известно, сарматы заставили уйти скифов с исторической сцены. Так почему благородным полякам не заставить уйти с исторической сцены восточных славян – московитов?

Что и говорить, порабощение дикой Московии на долгие времена станет идеей фикс для Польши. Гордые своей кровью поляки станут биться головой в эту стену, проламывая в ней бреши. Разбиваясь в кровь, они даже сумеют пролезть на чужую территорию и похозяйничать там, но долго ли? История маниакального стремления завоевать и подчинить Русь однажды унизит их, как только может унизить история жадных и беспринципных грабителей, и выбросит с мировой арены как великую державу раз и навсегда. Но это будет много позже…

А пока что Стефан Баторий был полон решимости одолеть врага. С таким вот духовным подъёмом, поддержанный ободрённой шляхтой, он и обрушился на Русь. Курьёзным был тот факт, что сам Баторий имел к польской шляхте, к славянам и сарматам лишь косвенное отношение, ведь по крови он был венгром – потомком азиатов-гуннов.

Баторий вёл себя вызывающе нагло. Он дал понять царю Иоанну, что претендует на Полоцк и Смоленск. Ради войны с Москвой польский сейм назначил непомерно высокие налоги. Стефан Баторий пошёл на союз с ненавистными ему турками и привлёк на свою сторону султана, который пообещал Баторию помощь. Курфюрсты Саксонский и Бранденбургский также встали на сторону польского короля. К Баторию присоединились венгерские полки. В 1579 году Стефан Баторий осадил Полоцк, его войска разоряли Черниговщину и Смоленщину. Полоцк был взят и разгромлен, Баторий продвинулся на восток и осадил Великие Луки. Город не выдержал натиска. За яростное сопротивление поляки вырезали всё русское население Великих Лук.

Иван Грозный первым попросил мира. Стефан Баторий потребовал за мир непомерную цену: всю Ливонию, Смоленск, Псков, Новгород и 400 тысяч золотых червонцев. Всем было ясно, что русский царь не пойдёт на такие условия ни при каких обстоятельствах. А это будет означать продолжение войны. Так и случилось: Грозный ответил отказом. Баторию только этого было и надо.

Теперь взгляд Стефана Батория был устремлён на древний город Северной Руси – Псков. Ведь за Псковом был Новгород, а за Новгородом – Москва.

Именно туда – на московский трон – метил удачливый польский король!

А вдруг улыбнётся капризная удача?.. Вдруг?!

В 1581 году стотысячная армия Батория окружила Псков. Жители могли рассчитывать только на свои силы. Они так и решили: «За Псков-град биться до смерти и без всякой хитрости». Что означало буквально: без переговоров о сдаче. На крепостные стены – обливать кипятком поляков и осыпать их камнями – поднимались не только мужчины, но и женщины. В эти месяцы жесточайшей осады Пскову суждено будет отбить тридцать один штурм! Каждый житель в эти дни станет героем своего города и всей Русской земли.

Но были и другие витязи, которые старались помочь псковитянам на дальних рубежах – в тылу врага…

3

Велик Днепр своей историей! Кого только не видел он на своих берегах! С какими странами и народами не сроднилась эта река! Древние греки называли её Борисфеном, римляне – Данаприсом. Отсюда и пошло короткое название – Днепр. Он брал начало в русской Смоленщине и устремлялся на юг. Сотни вёрст Днепр питал Белую Русь. А затем его воды встречала Украина. Русская окраина! Но когда-то она была совсем иной. Центром славянского мира. Ведь на берегу Днепра возник Киев – отец городов русских. На его берегах, за порогами, родилась первая казацкая вольница, образовавшаяся в сильное и свободное государство – Запорожскую Сечь! На берегах Днепра встал город Черкассы, названный по имени охранителей русских границ – воинов-черкасов. И всё теплее и теплее, благодатнее и отраднее становились его воды к югу! А затем Днепр уходил к туркам, которые вот уже более ста лет хозяйничали на Средиземном, Чёрном и Азовском морях, и к их союзникам – крымским татарам, первым работорговцам подлунного мира. И не было ни одного русского человека или поляка, или запорожца, который бы не мечтал о том дне, когда добрые христиане сбросят пришлую нечисть в южные моря и потопят своих врагов раз и навсегда. Да только скольким поколениям предстояло ещё о том мечтать!

Но в северном течении Днепр был и тоньше, и спокойнее, великая река только начинала свой поход по Центральной Европе…

Тих осенними ночами Днепр под Могилёвом. Нет здесь шумных порогов, нет бурных стремнин. Этот край более других можно было назвать и русским, и литовским, потому что когда-то он занимал восточную область Великого Русско-Литовского княжества, выходившего границами к Московскому государству. Город Могилёв встал на излучине Днепра, где в большую реку впадала малая – Дубровенка. Тут, в Дубровенке, и стоял сейчас польский речной флот. Были тут и турецкие корабли, и венгерские. Они поднимались с низовьев Днепра. На одних были пушки, на других – провиант. В Могилёве сейчас собиралась большая сила для отправки её под осаждённый Псков.

С расстояния десяти вёрст могилёвский замок смотрелся грозным тёмным сторожем этих мест. Вытянутые крыши, крепостные стены. В редких окнах крепостных башен сверкали огоньки, разливая неяркий свет на всю округу, погружённую в тяжёлый сумрак осенней ночи. Справа под луной, за деревьями, сверкал Днепр. Тишина в округе стояла такая, что ею можно было укрыться и спать под ней непробудным сном.

У опушки леса, где дорога расходилась вилкой, раскатисто громко заухал филин. Ещё раз и ещё, точно настойчиво добивался ответа. И ответ последовал. Издалека! И вновь близко заухал филин. Звал и звал!

Скоро послышался стук копыт. На одном из рукавов дороги появился всадник – быстрой тенью он приближался к развилке. Всадник, при оружии, сабле и луке за спиной, остановил коня на самой развилке. Огляделся. Приложив ладони к лицу, несколько раз прокричал ночной птицей.

– Слышу я тебя, слышу! – остановил его окрик. К нему из леса вынырнул другой человек, тоже вооруженный с головы до ног. Пеший. – Хорошо кричишь, Дышло! Тебе бы в лесу жить да людишек загулявших пугать! Всю бы округу заиками сделал!

– Ты сам меня и учил, Фома! – нетерпеливо бросил всадник. – Где вы теперь? Атаман ответа ждёт!

– Близко, Дышло, близко, – ответил пеший. – Мой тоже ждёт! По камышам наши лодки рассыпались в трёх верстах отсюда!

– Говори, что решили? – спросил всадник. – Что твой атаман велел моему наказать?

– Твой моего велел спросить главное: когда всё случится? Когда угольков под польские зады вы насыплете? Когда пятки им подпалите и гулять отпустите?

– Если время тянуть не будем, уже через час запылают посады вокруг Могилёва, – поглядев в сторону города, ответил всадник. – Туда и бросятся поляки из крепости! Со всей прыти бросятся! Решат, что напали!

– И правильно решат! Да соображать будут долго: кто напал?

– Именно! А когда поймут, Фома, кто к ним в гости пожаловал, глядишь, и с кораблей половину войска снимут, а то и поболее! Всё туда же бросят!

– А нам этого только и надо! – ответил пеший. – Я сейчас в седло – и мигом у своих. На вёсла наляжем – и сюда, вверх, к Могилёву! Плыть будем вдоль берега. И вдоль берега десятка два людей пустим. Коли рыбаки попадутся или загулявшие ляхи, то в расход! Как увидим пожар, станем время считать! Им ещё надо будет войско выставить!

– Даже если с кораблей людишек и не снимут, всё одно – смотреть будут на округу! – заключил всадник. – На пожар будут смотреть!

– Точно говоришь, – кивнул пеший. – Лети, Дышло, с Богом лети! Ляхам этой ночью горячо будет! Мы им и Полоцк, и Сокол, и Великие Луки, и всю землю днепровскую припомним!

Лёгкие казацкие струги медленно двигались вверх по реке. Путь им освещала яркая луна. Идти против течения было нелегко, но привычно. Корабли следовали гуськом, метрах в тридцати друг от друга и на таком же расстоянии от берега, на первой глубине. По Днепру шли казаки с Волги! Эту реку они знали плохо или не знали вовсе. Оттого проводниками были запорожские казаки. Вот кто знал Днепр на любом его участке! Это была их вотчина! На верховьях – у врагов-поляков – и в низовьях – у врагов-турков – они промышляли, посерёдке жили. Любой днепровский фарватер им был известен. Сейчас, как и в дни разбойных налётов на кого бы то ни было, чужой глаз не должен был увидеть казацкую армаду. Впереди, на большом расстоянии, шёл струг-разведчик. Если возникнет опасность – корабли турецкие, польские, иные! – с него и подадут сигнал. Едва слышно уходили вёсла в тёмную воду; вырываясь, расплёскивали серебро. Казаки разговаривали мало. Гребли больше молчком. Извечные разбойники окраин хорошо знали, что молчание не просто золото: подчас его цена – жизнь. Вдоль берега, меж деревьев, корабли сопровождали сторожевые пешие казаки, готовые зарезать любого случайного ротозея. Двигались они вровень.

На широком носу головного струга сидел могучий атаман. Крепко вцепившись ручищами в борт, он упрямо смотрел вперёд. Короткая борода и усы. Тёмные кудри. Седину скрадывала ночь. Взгляд – острый, из-под бровей. Было в нём что-то от грозного зверя, поджидающего свою добычу. Торс казацкого атамана облегала кольчуга с бляхами, с широкими наплечниками. Сабля у пояса, кинжал. Всё это говорило о том, что атаман готов к скорому бою. Атамана звали Ермаком Тимофеевичем. Был он приглашён с Волги, вместе с ватагой своей, воевать за царя и Русь. Не все вольные атаманы принимали такие предложения – Ермак принял. Но так было не впервой. Молодым казаком Ермак уже воевал в казацких сотнях под Казанью, был и на фронтах Ливонской войны. За атаманом, привалившись к борту, сидел ещё один здоровенный казак, чуть помоложе, в коротком кафтане и кольчуге поверх него. Этого звали Матвеем Мещеряком. Правая рука Ермака! Его тень и в бою, и на отдыхе.

– Селезень, сколько до Могилёва ещё? – вполоборота спросил Ермак.

Селезнем назвали сухонького немолодого казака в лёгком кафтанчике, с луком и колчаном, полным стрел. Козлиная бородёнка его тянулась к груди; длинный чуб, как у всех запорожцев, змеёй сползал с выбритой головы. Селезень сидел ближе к носу, напротив Мещеряка, и тоже смотрел вперёд. Хоть он был и немолод, но взгляд имел, если приглядеться, не менее острый, чем у атамана. Стрелок! Он был из днепровских казаков. Его взяли, потому что знал он Днепр с юности как свои пять пальцев. Ловкий, как лис, Селезень был и заправским рассказчиком, чем особенно приглянулся волжским казакам.

– Да версты две будет, атаман, – спокойно ответил запорожец. – Скоро покажется волчье логово! Шляхетский вертеп! Никуда не денется!

Селезень не соврал. Вскоре из-за лесов проглянули очертания Могилёвской крепости. Все казаки оживились. Могилёв становился ближе, крепость чёрной скалой разрасталась вдалеке на фоне ультрамаринового неба.

– Теперь потихоньку, – сказал атаман гребцам. – Ждать будем весточку от Василя Янина…

Второй атаман, промышлявший на суше, должен был дать сигнал к наступлению. Один из казаков приложил ладони ко рту и гулко ухнул филином. Перекличка полетела по стругам, и те пошли тише. Вёсла на атаманском корабле мягко уходили в чёрную зыбь реки…

– Селезень, ты обещал нам историю рассказать! – глянув на спину Ермака, с вызовом прошептал Матвей Мещеряк. – Про диво дивное! И про то, почему ты, казак днепровский, а воды боишься!

Пожилой лучник-запорожец следил за округой.

– Не воды я боюсь, Матвей, а омутов!

– Один леший!

– Леший, да не один! – объяснил пожилой лучник. – Ладно, коли обещал, так расскажу, – подкрутив вислый ус, также шёпотом сказал он. – В низовьях Днепра это было, в Запорожье. Я оттуда родом. Юнцом ещё был! Лежу я в лодке. Отдыхаю. Вот так же, как сейчас. А лето стояло. Солнышко припекает. Вдруг слышу – всплеск. Сильный! Ну, думаю, рыба! Сом! Голову поднимаю. И вдруг на борт лодки моей рыбачьей руки девичьи ложатся. И сама дева тут как тут! Волосы мокрые по плечам! Откуда, думаю, взялась? А она глядит и улыбается! И глаза – зелёные-е-е!..

Казаки-гребцы примолкли. Матвей Мещеряк обратился в слух. Даже Ермак, грозный атаман, и тот прислушался к рассказу запорожца.

А тот как ни в чем не бывало продолжал:

– И говорит мне: «Здравствуй, Селезень!» А я ей: «Здравствуй, дева! Откуда моё имя знаешь?» Она: «Оттуда». – «А-а! – говорю. – Ясно! Купаешься, милая?» Она мне: «Ага. Хочешь со мной?» А сам я смекаю: голая же она! Как же тут отказаться? Ну я ей: «Хочу!» – «Идём!» – говорит. «Иду!» – говорю. Портки сбросил, срамоту руками прикрыл и с лодки – плюх! Плывём! Хорошо так плывём! Вода тёплая! А дева всё на меня смотрит. А я – на нее. Глаза – изумруды! Светятся аж! «Я, – говорит, – за тобой давно слежу, как ты тут рыбку ловишь! – И ласково так добавляет: – Полюбился ты мне, казачок!» Я говорю: «Ну?» А она: «Ноги гну!» – и весело так говорит! А я чувствую, хоть она и дева, а силы в ней много. Уверенно так плывёт! «Так ты с этих мест? – интересуюсь я. Она: «Да прямо отсюда!» – и кивает на воду. «А как звать-то тебя?» – спрашиваю. Дева: «А ты догадайся!» – «Любава!» – говорю. Она: «Горячо! Но не то». – «Луша?» – «Не-а!» – «Марыся?» – «Совсем не то!» – смеётся она. И смотрит, смотрит мне в глаза! Точно душу украсть хочет! Ну, коли по нраву я ей, то, думаю, можно и дотронуться. Чуток хотя бы! Не ударит же! Я руку протянул к ней под водой и спины коснулся! Лопаточек! Нежная спинка! Я – ниже… И тут чувствую, худо мне, братцы! Сердце холодом сковало! А дева уже и лицом изменилась. Хищно глядит! Как рысь на птицу! «Ну что, Селезень, – говорит она. – Понял теперь, как меня зовут?» – «К-как?» – спрашиваю. А сам заикаюсь от страха! «Смертью твоей меня зовут!» – говорит она. Я оглянулся: где лодка?! Далеко! А мы на середине реки! Ударила хвостом русалка – и под воду. И тут меня за ногу – цоп! И вниз, вниз! Я её пяткой, пяткой, а сам воду уже глотаю! Но и я хоть невысок, да жилист! Вырвался я – и к берегу! А подо мной – бурун! Она всё цапает меня, цапает! Тащит! Страшноо-оо! Кричу я! Вырываюсь и плыву, плыву! Сам не помню, как вылетел на берег! Отдышаться не могу! А дева-то хвостатая вдруг выныривает и говорит: «Днепр – моя река! И ты – мой, Селезень! Всюду за тобой поплыву! Увидишь водоворот или омут – там я! Когда напьёшься всей горечи жизни человечьей, я приду за тобой!» Ударила хвостом и ушла под воду, – старый лучник вздохнул. – Вот с тех пор и боюсь я омутов, братишки!

Казаки слушали его в гробовом молчании. Вздохнуть боялись!

– Брешешь ведь, старик! – наконец сказал кто-то из молодых гребцов.

– Хошь – верь, хошь – не верь, а было! – Селезень пожал плечами. – Да с чего бы мне тогда воды остерегаться? Днепровцу-то? Я ведь то и дело в воду гляжу – жду её! Вот и думайте сами!..

Кажется, этот довод подействовал на гребцов – и старых, и молодых. Ермак снисходительно покачал головой. Матвея Мещеряка разбирал животный смех. Он закрыл широкой ладонью рот, чтобы не прорвало, но атаману хватило и этого.

– Вот что, сказочники, – сурово бросил Ермак. – Коли ляхи встрепенутся, то всех нас к русалкам отправят! У них пушек и пищалей много! И самих ляхов да турков в десять раз больше. Ясно?

– Ясно, – тихонько вздохнул Селезень. – Всё ты, Матвей, виноват! Расскажи ему про диво-дивное! А я что? Если просят…

Ожидание выходило томительным. Напряжение нарастало. Долго в тишине просидеть было сложно.

– А скажи нам, Селезень, вот что, – вновь тихонько заговорил Матвей Мещеряк. – Мы сами казаки волжские – с ляхами да литовцами воевали мало. Я так, к примеру, хорошо знаю, каков татарин на вкус. Или ногаец. Ногаец – тот посолонее, татарин – с горчинкой. (Едва подгребая вёслами, борясь с течением, казаки широко скалились рассуждениям весёлого Мещеряка.) Но коли судьба распорядилась с панове поближе познакомиться, скажи нам, Селезень, днепровская ты душа, каковы на вкус ваши ляхи?

Но Селезень отчего-то призадумался, только вздохнул тяжело. Точно о чём-то важном вспомнил!

– Говори, Селезень, каковы ляхи на вкус! – тихонько вторили Матвею гребцы – волжские казаки.

– Ну вас, балаболы! – как от стаи назойливых комаров, отмахнулся пожилой запорожец. – Чего пристали?

– Как это «ну вас»? – не унимался Матвей. – Как это «чего пристали»? Говори, каков твой шляхтич, коли на блюде окажется?

– Да за что ж вы меня так мучаете?! – вдруг хоть и шёпотом, но горячо вопросил пожилой казак с чубом. – За какие такие грехи?

– А что не так? – удивился Матвей.

– Да то не так, Матюша! У меня аж слюнки потекли от твоих разговоров про ляхов! – вспылил лучник. – Гордый шляхтич на блюде ой, как хорош! – загорелся Селезень. – И жареный, и вареный, и с кровью! Я так любого едал! Мне только подавай одного ляха за другим – я их, как жирных курят, могу разделывать. Ляжки, крылышки, грудка да голова! К любому случаю закуска! Вот как хорош лях!

– А как его есть-то надо, ляха твоего? – поинтересовался Матвей. – Холодным али горячим? – Он подмигнул своим. – А может, тёплым?

– А неважно! Можно и холодным, и горячим, и тёплым! Главное, чтобы с яростью в сердце! Вот как надо есть ляха! Сейчас сам и отведаешь, Матюша! Только не глотай сразу много, как судак плотву, – распробуй поначалу! На язык положи да подержи. Посмакуй вначале!

Неспешно работавшие вёслами казаки, сидевшие по атаманскому стругу, засмеялись слишком громко.

– Цыц! – по-отечески бросил своим казакам Ермак. – Ну, балаболы! – Это уже касалось Матвея Мещеряка и разговорчивого запорожца. – Днепр разбудите – головой ответите оба! Как дети малые!..

– Так то Матвей меня разохотил! – тотчас оправдался пожилой чубатый казак. – Я так молчу! Из меня и клещами лишнего слова не вытащишь, атаман!

Тихо секлась вода, делясь на две волны под носом казацкого струга, тихонько всплескивалась под двумя десятками длинных вёсел. Но Матвея так и подмывало!

– А тут ещё и турки будут! – едва слышно молвил он. – Как турок-то, Селезень? На вкус в смысле?

Казаки даже замерли от этого вопроса. Тут и Селезня прорвало:

– А турок так сладок, что сил нет! – на свой страх и риск горячим шепотком молвил он. – Сам под нож просится, как молочное порося! Правду говорю, атаман, истинный крест! – перекрестился чубатый запорожец на обернувшегося Ермака. – Вот лежит он подрумяненный, жирком истекает! А какой аромат! Как говорила моя вторая жинка, тоже саблей владевшая хоть куда: ум отъешь и титьки в кровь расчешешь! Вот каков турок!

– Ну а кто же лучше? – не удержался от вопроса Матвей. – Лях или турок?

И вновь от вопроса Мещеряка замер казацкий струг.

– Высажу я вас, – бросил Ермак и поневоле рассмеялся: – Пешком до Могилёва пойдёте, людоеды!.. Ну говори, говори, Селезень! Кто вкуснее: лях или турок? Не томи! Ну?..

– А я так и ляхов люблю, и турок, атаман! – Селезень вздохнул глубоко, точно нырнуть собирался. – Так люблю, что сил нет!.. Ляхи у меня мамку с тятькой закололи пиками да сестру с братом, весь хутор сожгли, а турки первую жену и двух деток уволокли к себе. Молодая она ещё была, красивая! Продали, наверно; не видел я их более… – Он поглядел на звёздное небо. – С тех пор и я никого не жалею: ни турецких жёнок, ни ляшских, ни деток их. – Селезень горько улыбнулся. – И будет мне за грехи мои последней женой моя русалка из юности моей… Жаль, трубочку нельзя раскурить! – тихо-тихо вздохнул запорожский казак.

Уходили вёсла в чёрную зыбь реки. Первая из казачьих рек вела царёвых разбойников к заветной цели. Чёрный лес тянулся по обе стороны Днепра. И луна золотой рябью текла вдоль всей реки, рассыпалась, играла. Светился Днепр, особенно на середине, сверкал и переливался так, точно со звёздами разговаривал. Вот где бы струги стали заметны, но не здесь, не здесь! Тут, укрытые тенью, они тенью и скользили против течения – упрямо шли на север.

– Замок виден уже весь! – заметил Матвей Мещеряк. – Что ж это Васькины ребята молчат? Неужто случилось что?..

Казаки приумолкли. Все ждали сигнала. Только и думали о втором казацком атамане, Василии Янове, которому выпало действовать со своим войском на суше.

– Вона, вона, началось! – вдруг крикнули с заднего струга, идущего вслед атаманскому. Голос дозорного так и полетел по реке. – Горит посад-то, занимается!

И все тотчас же потянули головы в сторону. А вскоре уже, кто не сидел за вёслами, тот поднялся во весь рост. «Горит! Ой, горит!» – весело переговаривались казаки. Ермак, Матюша и Селезень тоже быстро встали. Над полосой леса уже занималось недалёкое зарево. Вёрст пять, не более того! Зарево стелилось влево и вправо, на глазах становилось ярче и полнее.

– Шеломы одеть, – приказал Ермак.

– До Могилёва не более версты осталось, – сразу собравшись, сказал Матвей Мещеряк.

– Как раз успеем, – кивнул Ермак. – Только теперь в рот воды наберите! Будете трепать – языки уполовиню!

Тёмный лес шёл по обе стороны Днепра. А в крепости уже били в набат. Там сейчас собирали войско. Зарево за ближним лесом разгоралось. Там, на посаде, сейчас лютовали казаки Василя Янова. Струги пошли быстрее, заторопились что есть мочи; обгоняя друг друга, полетели в сторону крепости. Было ясно: никому сейчас нет до них дела! Надо ловить момент!

– Братцы! – послышалось с соседнего струга. – Я, кажись, корабли вижу!

– Ермак Тимофеевич! – окликнул атамана Матвей Мещеряк. – Вон же они! Целый флот!

– Я и сам вижу, – сказал атаман. – Тьма их!

Могилёвский замок, окружённый крепостной стеной, уже нависал над Днепром и речкой Дубровенкой. В устье этой реки, там, где она впадала в Днепр, и стояла разнокалиберная флотилия польско-литовского воинства. Казацкая армада приближалась к польской флотилии, как стая волков приближается к яслям. А в такой вот схватке тот, кто спит, – овца, а кто настороже, крадётся и скалит зубы, – серый волк.

Вот казаки и были сейчас волками – лютыми, беспощадными, страшными.

Нападать на торговые караваны они умели. Казаки были великими искусниками этого дела. И как же иначе: от этого зависела их жизнь, удача, богатство! Поставь на канат обычного человека – он и шагу не ступит – шлёпнется на землю. А заставь пройти канатоходца – он пролетит с шестом или без него всё расстояние, да потом ещё и вернётся точно так же. Легко, как кошка! Именно таким вот мастерством внезапной атаки и отличались казаки от обычных флотоводцев с отрядами солдат на борту. Казаки, увидев, как движется по середине той же Волги, самой широкой реки в Европе, караван из Бухары, вылетят из разбойной речки Самары, на веслах нагонят купцов, атакуют и возьмут корабли штурмом. И днем это сделают! А тут – ночь. А ночь – она любому разбойнику подмога. Да что там – мать родная! Но на Волге или на Дону задачи другие: там купцов из Бухары надо бережно уложить! Как волк ягнят укладывает. Самих купцов на дно, а барахлишко сберечь требуется. А тут? Тут всему на дно идти должно. И людишкам – туркам, литве ли, заносчивым ляхам – и всему их богатству. А богатство – пушки, порох, снаряжение, провиант.

Казацкие струги стали медленно подползать по чёрной воде к кораблям. Многие казаки держали наготове луки: пищали могли раньше времени встревожить противника. А казаки были хорошими лучниками! Дедовский проверенный способ! Другие казаки тихонько цеплялись баграми и подтягивали лодки как можно ближе. Лестницы с крюками тоже цепляли за борта кораблей. Щуплый Селезень водил натянутым луком по тёмному силуэту первого судна – и не зря. Какой-то поляк как раз подошёл к борту и заглянул вниз. И оттого, что он увидел, опешил и онемел. Крикнуть он не успел: стрела ударила ему в шею, заставила захрипеть и отступить.

– Вот тебе и мои поминки, – усмехнулся Селезень и тотчас же вытащил из колчана вторую стрелу и положил её на тетиву. – Кто следующий, а ну, покажись? – Ястребом он следил за каждым проходившим мимо судном. – Тут я тебя и съем! С яростью в сердце!..

Вахтенные подбегали на шум за бортом, но Селезень и другие лучники с казацких стругов укладывали их меткой прицельной стрельбой – и каждый выстрел был с великой яростью в сердце!..

Кораблей, в основном военных и торговых галер, было не менее полусотни, они рассыпались вдоль берега, в иных местах прижавшись друг к другу бортами. Стояли и в два ряда, и в три. Польские, венгерские, румынские, турецкие. Забраться по лесенке – один миг, перескочить через борт – второй. С тридцати стругов, растянувшихся вдоль сборной флотилии, злой саранчой посыпались казаки на первые корабли противника. Горевший посад отвлёк внимание врага. Поляки и турки, что выбегали на палубы, гибли на месте. Разраставшееся вокруг Могилёва пламя, гулявшее по округе, заставляло думать о большом количестве атаковавших посад. Поэтому на кораблях за спину не смотрел никто. Только вперёд! Этого и надо было хитрым и жестоким казакам. Для того и крались они зверем. Поляки и союзники их не сразу поняли, что к чему.

А когда поняли – устрашились.

Бойцы Речи Посполитой принимали удар свинцом, стрелами и сталью. Ермак и Матвей Мещеряк были среди первых, прыгнувших на вражеские корабли. Ермак дрался двумя саблями – старый метод! Как под косу попадает враг. Кому руки вон, кому лицо. Всё перемелет. Жернова! Одного нападавшего ляха от плеча до живота рассёк дюжий атаман, другому вспорол живот. Третий нацелился в атамана из пищали, но стрела ударила в лицо и опрокинула навзничь.

– Ты, атаман, атамань, да не увлекайся! – крикнул в спину Ермаку расторопный Селезень. – Я не всякий раз за твоей спиной стоять буду!

– Спасибо, Селезень! – ответил Ермак, бросаясь вперёд.

В могучих руках Матвея длинным жалом играло копьё. Едва оказавшись на борту польского корабля, его он и воткнул в ляха-офицера, вооружённого одной только саблей, воткнул и пропихнул копьё насквозь. А потом, вскипая узлами мышц, поднял врага над собой. Поляк кричал истошно, брыкаясь над головами казаков, овладевающих кораблём, захлёбываясь кровью, хватаясь за древко. Но куда там: судьба его была решена!

– Братцы, побереги-и-ииссь, зашибу! – взревел Матвей Мещеряк. – Поляк летучий! Видали?! – взревел и метнул ляха в сторону вместе с копьём, чтобы не терять времени.

Такие шутки были в ходу у казаков. Своим приходилось ещё и сторониться. Зашибёт богатырь! А Матвей тотчас же вытащил саблю и кинжал и рванул за неприятелем.

Сильна была жажда крови, жажда смерти! Этому напору уступало всё. Бешенство овладевало людьми! Победителями! Любая двуногая тварь, убегающая или противостоящая, превращалась в жертву!

Ночной покой на кораблях оборачивался кровавым кошмаром. Ловки были казаки: и чубатые запорожские, и волжские, и донские, и с Яика, и с Терека. В отряде Ермака Тимофеевича, собранные на полях Ливонской войны, служили всякие! И в каждом хрипел и бесновался дикий и ловкий зверь. Они убивали всех, кто оказывался перед ними, – и убивали по-всякому. Работали кривыми турецкими саблями и длинными кавказскими ножами, короткими пиками и зубастыми топорами. Палили из пищалей и посылали смертоносные стрелы из тугих луков. Когда нападающих открыли, уже с десяток кораблей оказался в руках казаков. И не менее сотни врагов лежало вырезанными в лужах крови на палубах, в кают-компаниях и в оружейных кораблей.

Выстрелы и крики о помощи отрезвили поляков и их союзников. На других кораблях немедленно забили тревогу. Стало ясно: поджог посада был только прелюдией для куда большего разбоя. Поляки бросились назад – на корабли, защищать то, что ещё осталось. Мушкетёры пытались образовать строй и прицельными залпами отогнать и истребить налётчиков. И тут для хозяев казаки приготовили ещё один сюрприз. В сторону не занятых кораблей полетели не свинец и стрелы, а заранее приготовленные факела. Горючая смесь разливалась с них повсюду, горящие капли разбрызгивались по палубам, тут и там вспыхивало дерево и сукно. Корабли неожиданно запылали. И разраставшаяся стена огня готова была смести всех.

– Отходим! – бросил клич Ермак. – Матвей! Уводи ребят на струги!

Его приказ подхватил Матвей Мещеряк, за ним другие казаки – сотники и десятники.

Дальше штурмовать судна не было смысла. В огне можно было потерять много людей. Поляки и турки, построив ряды на ещё целых кораблях, попытались удариться в погоню, но тут с последнего рубежа заговорили казацкие пищали. Теперь казаки прыгали назад – и каждое судно после них вскоре охватывало пламя. Штурм, погром и резня, поджог и отступление заняли всего-навсего чуть более часа. А ещё и пограбить успели казаки – польские и турецкие корабли. Вырезав команду, запустили руки в казну занятых галер. Так что, отступая, тащили они богатое оружие и одежду, а то и капитанские сундучки с золотом и серебром.

Молниеносный набег увенчался успехом. И полным погромом обернулся для поляков и союзников. Флот под Могилёвом пылал, сгорало добро и оружие, а казацкие струги уходили прочь по Днепру – и теперь уже по течению. Не плыли – улетали! И как бальзам на сердце был последний акт этой кровавой драмы-авантюры. Когда казацкие струги отошли на полверсты, подбирая по берегу своих, страшный фейерверк ударил в небо в честь убегающих разбойников. Огонь добрался до пороховых складов на военных галерах – корабли взрывались и взлетали досками в ночное небо. И взлетали в небо разорванные на части турки и ляхи, ещё недавно собиравшиеся в победоносный карательный поход на Русь.

– До зари ещё есть время! – сказал атаман своим. – Если и будет погоня, мы всё равно уйдём!

В ту ночь под Могилёвом казаки уничтожили много сотен поляков и турок, а убитыми потеряли не более двух десятков. Был среди них и старый стрелок запорожец Селезень. Как сказал один из казаков, вынырнувших из битвы, видел он, как оступившегося Селезня под пылавший польский корабль точно силой какой утянуло…

– Напился, видать, Селезень всей горечи жизни человечьей, – сказал растроенный этой потерей Матвей Мещеряк. – Пришёл его срок. Увела запорожца его русалка…

Победа же оставалась победой! Струги птицами летели вниз! И как же ярко сверкала золотая рябь на середине Днепра! Какой тихой и ласковой была сентябрьская ночь на великой реке… А погони не было – ни в этот день, ни в следующий. Удар, нанесённый казаками под Могилёвом полякам и литовцам, был столь ощутимым, что тем его пришлось просто стерпеть и мечтать о будущей мести.

4

Псков – древний русский город. Град свободной республиканской Руси. Северной – упрямой, непокорной, самостоятельной. Младший брат Великого Новгорода. Видел Псков и немцев под своими стенами, и в стенах своих видел. Терпел кары и пытки. Но никого не боялся! И склонил голову только перед одним человеком – царём всея Руси, первым опричником Иоанном Грозным. Десять лет назад царь-азиат двинулся на Северную Русь – искоренять последнюю свободу, с корнем вырвать её, как гнилой зуб! Иоанн разорил многие русские города, устроил пыточные казни в Твери, сажал на кол сотни людей – прилюдно и без жалости, упиваясь зрелищем, как свободолюбивые тверичи, подобно червям, с криками извиваются на осиновых кольях. И это в военное время, когда необходимо было объединить народ! А затем чёрный царь подошёл с опричным войском к Господину Великому Новгороду, сжёг всю округу, а в город въехал как всадник Апокалипсиса. В Новгороде царь Иоанн устроил резню. В ту пору и родилась новгородская поговорка: «По какой улице царь Иван проехал, там кура не поёт». Сотни людей ежедневно топил он в Волхове, в прорубях, мужчин и женщин, старых и молодых, никого не жалел! Так устанавливало свои азиатские права Московское государство! А затем царь двинул опричников на Псков. Запугана была Русь! До смерти запугана. И Псков открыл ворота. И когда царь въехал в древний город, все люди от мала до велика, зная о судьбе Новгорода, опустились на колени и склонили головы до земли. Казней было мало. Какой смысл лютовать? Всё и так стало ясно. Рабы встретили царя Иоанна!

Покорилась Северная Русь. Татарскому царю покорилась. Деспотичной и безжалостной Москве. Не стало больше тысячелетней свободной Руси: ушла она с исторической сцены раз и навсегда, предоставив место покорности и рабству.

Но гордость человеческую можно похоронить разве что с самим человеком. Гордость осталась в сердцах псковичан. Тех самых, которые десять лет назад стояли на коленях вдоль улиц своего города, не смея глаз поднять на царя в чёрном опричном кафтане и его извергов с пёсьими головами у сёдел. Такое унижение не забывается! И надо было подойти Стефану Баторию со своим католическим воинством, с отцами-иезуитами, с римскими священниками и с польскими ксёндзами, готовыми крестить на свой лад русских людей, чтобы воспряли они и утвердились духом. Когда перед бешеным царём склонялись, только за жизнь свою и своих детей опасались, можно было и смириться – забыть о гордости человеческой, о свободе. А тут – вера! Тут – враг православного Христа пришёл! И вот с этим врагом псковичи решили биться до смерти.

И они бились. Стотысячное войско, хорошо вооружённое и обученное, обступило город. За пять месяцев осады поляки выжгли всю округу и уморили всё живое вокруг Пскова. Польские пушки бомбили Псков, не переставая, «раскалённые» ядра летели и разрывались в городе, унося многие жизни. Ляхи совершили за это время тридцать один штурм – карабкались и карабкались на стены древнего Пскова – и все атаки были отбиты! Женщины наравне с мужчинами бросали на головы поляков камни, обливали их кипятком и кипящим маслом, таскали ядра для пушек. И сорок шесть внезапных вылазок совершили сами псковичи, вырезая ночами польскую и венгерскую, литовскую и турецкую стражу. В те дни при защите Пскова геройски пал в бою донской казачий атаман Михаил Черкашенин – первый знаменитый атаман земли Русской.

Но как бы ни было тяжко, псковичи не унывали. Надо было потерпеть – и претерпеть! – и они стойко терпели и претерпевали. Таких людей сломить было невозможно.

Истребить – да, но не сломить…

В эти дни под крышей расписного шатра сидел любимец фортуны Стефан Баторий и в окружении свиты смотрел на бесплодные свои труды. Его армия редела, съестные запасы скудели, истощался и боевой резерв. А город стоял так же крепко, как и в первый день. Истерзанный, но стоял.

А ещё к Стефану Баторию приходили донесения. И хуже других были вести с севера. Шведы, союзники поляков, воспользовались кровавой войной Речи Посполитой с Русью и легко заняли те земли, которые последний гроссмейстер Ливонии отдал именно Польше. Шведы нагло заняли ряд крепостей, среди них Нарву и замок Вейссенштейн. Польскому королю это было очень обидно! Плюнули ему в лицо! А ведь Стефан Баторий ждал от свояка, шведского короля Иоанна Третьего, совсем другого! Тот должен был ударить по пограничным районам Руси и Финляндии! Занять те области! Ведь они уже поделили русскую территорию! Но самонадеянный швед, этот жадный родственник, не послушал его.

– Негодяй! – сидя в походном троне, скомкав в сильном кулаке, сверкавшем перстнями, донесение, прорычал Стефан Баторий. И после паузы изрёк свою знаменитую фразу, которая позже войдёт в историю: – Я забрасываю сети, а мой свояк забирает из них рыбу! – Он взглянул на рубины и сапфиры, украшавшие его пальцы, и тяжело вздохнул: – Воистину жадность человеческая не знает границ. Я должен его наказать. Должен! Но разве я смогу нынче воевать на два фронта? – Он посмотрел на своих придворных, так же слушавших с утра до ночи взрывы ядер за крепостными стенами Пскова. – Думаю, сейчас – нет…

Среди прочих дурных вестей было и донесение из Могилёва. В нём говорилось, что казаки внезапным набегом уничтожили весь речной днепровский флот, боезапас, который должен был дойти до Пскова, и запас провианта.

Удача покидала великого короля. В эти дни он принял решение уйти из-под Пскова. И донесение из Могилёва тоже сыграло свою роль в отказе продолжения войны с Русью.

Очень скоро в городе Яме-Запольском будет подписано мирное соглашение между Русью и Речью Посполитой сроком на десять лет. Стефан Баторий должен был освободить войска для возможной войны со Швецией, а заодно и оценить свои силы. Русь тоже должна была освободиться для другой войны – в Предуралье, где вновь восстали черемисы, и большим числом, грозясь взбунтовать всё Поволжье. Нужны были полки и для оборонительной войны в Пермском крае, то и дело подвергавшемся нападению орды сибирского хана Кучума и его вогульских прихвостней-князьков.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Ни царю Иоанну Васильевичу, ни королю Стефану Баторию не суждено будет пережить срок столь необходимого для обеих сторон перемирия…

Глава третья. Здравствуй, Волга, и прощай!

1

Над весенней Волгой, над ширью Девьих гор, неспешно плыли белые облака. И то и дело в солнечный день гигантские синие тени укрывали землю. Минуя правый берег, облака наискось устремлялись в сторону левого, и серой становилась великая река – минуту назад пронзительно-синяя на солнце! А затем белым пенистым исполинам открывался левый берег. И тогда густые синие тени пересекали огромное холмистое плато – поляну! Местные казаки звали её Барбошиной. Потому что ещё давно облюбовал это место самый вольный казак Волги, никому не желавший подчиняться. Ни царю, ни ногайцам, ни другим атаманам. Был он дерзким грабителем, разбойником по воле дикого сердца, весёлым душегубом! Но любившим и жить, как падишах! Звали его Богданом, а прозвище было у него Барбоша – за огромную чёрную бороду. Так его прозвали на западных рубежах Руси, ведь «барбара» на латинских языках означало «бородатый»[1]. Богдан Барбоша имел свою казачью ватагу, одну из самых больших на Волге. Под его крылом всегда ходило человек двести-триста, но собрать Богдан мог и больше – до полутысячи.

Внизу, в затонах, стояли его корабли. Барбоше и его казакам достаточно было часа, чтоб сорваться с места – сесть на струги и уплыть, куда глаза глядят! Грабить ли, скрываться, просто гулять!.. Тем паче, если покажется московское или ногайское войско. Но каким оно должно быть? Малые ногайские разъезды близко не подходили к этому месту! Тут их ждала верная смерть. Ведь Барбоша поляну свою любил и чужаков на неё пущать и не думал! Называл её «родовым гнездом»! Именно тут, на этом вот плато, окружённом лесом, над Волгой, прямо напротив Девьих гор, уже давно обосновалась его ставка. Раскинулся военно-полевой лагерь и дворец одновременно. С этой поляны атаман обозревал всю ширь Волги! Казаки расставили свои палатки вокруг горы, а на самой поляне, в её центре, поднимался шатёр Богдана. Непростой шатёр! Его он привёз из бухарских земель – и сам шатёр, и утварь бухарскую, и ятаганы, и ковры персидские, и много чего ещё. Другие шатры, поскромнее, стояли в отдалении от атаманского шатра: там жила необходимая прислуга…

Вот над этим пёстрым восточным шатром атамана, золотисто-алым, высоким и ярким, дорогим, в каких милуются с жёнами и рабынями странствующие ханы – воистину степным дворцом! – и плыли белые кучевые облака. Самого бухарского купца Богдан Барбоша зарезал, а его жён забрал себе. Но потом всех продал – оставил только одну. И не чистокровной персиянкой она была, и не турчанкой, и не степнячкой, и не с русских с окраин. Звали её Роксаной. Все крови в ней перемешались – и оттого эта дева была ещё прекраснее! Тёмные косы, карие продолговатые глаза, большие и тёмные, смуглая кожа. Ещё девчонкой украли её с низовьев Волги и продали в рабство. Многому научилась она за пять лет в плену – нескольких хозяев сменила, пока не обрушился на голову очередного её владельца жестокий и весёлый казачий атаман. Было к тому времени красавице Роксане двадцать лет…

Её и привёз на Волгу рабыней и служанкой, наложницей и женой атаман Богдан Барбоша. Отказался он от других дев, чем удивил товарищей! Владел только ею одной и, кажется, был счастлив. С тех пор как он взял её к себе, прошло быстрых и лёгких три года!

И счастлива казалась своей бродяжной судьбой Роксана. Потому что любовь владела её сердцем. Любовь и страсть, упоительное чувство неизбывного томления…

Она лежала перед ним в шелках и подушках обнажённой, забросив руки за голову, скрестив ноги. Через её бедра, чуть ниже живота, перетекал отрез воздушной ткани. Роксана лежала и смотрела в глаза своему атаману. А он, в шароварах, с голым торсом, похожий на зверя, глядел на неё. Был он уже чуть утомлённым, разомлевшим чуток от плотской любви. Нет, не мог он не зарезать того, кто владел ею! И ещё бы десятерых убил. Да хоть сотню! Только он мог быть рядом с ней, только он! Подле Роксаны лежала перевёрнутая виола – изысканный европейский инструмент, без которого не обходился ни один королевский двор. Виола, сработанная в далёкой Кремоне, была украдена казаком три года назад вместе с наложницей…

– Твои глаза – чёрные звезды, Роксана. Знаешь об этом?

– Говорил уже… много раз говорил…

– И ещё раз скажу, голубка, и ещё…

Роксана поцеловала ладонь и дунула на неё, послав любовнику воздушный поцелуй. Он улыбнулся в ответ. И она улыбнулась ему, но глаза её не смеялись. В темных глазах Роксаны таилась тяжёлая грусть.

– Отчего не весела? – спросил он.

Но молодая женщина не ответила.

– Спеть тебе, Богданушка? – вместо этого спросила она. – Обещала ведь…

– Спой, голубка, – сказал Барбоша.

Роксана потянулась за инструментом, взяла его в руки и стала едва заметно трогать струны. Сколько бы рассказала эта виола, купленная каким-то безымянным купцом в далёкой Венеции! Преодолевшая несколько морей, прежде чем оказаться на Каспии! А теперь ещё и на Волге! Сколько тонких женских невольничьих рук касались её! Рук искусных гетер! Инструмент зазвучал – и волшебство зазвучало в каждом его звуке! И как иначе: какие пальцы в эти минуты касались его! В каких руках уже трепетал инструмент! В умелых, сильных и нежных одновременно!

И только потом, настроив виолу, не сводя глаз со своего хозяина, Роксана запела низким бархатным голосом:

Ой да, ветер, ой, степной! Мне бы век быть молодой! Ах, мой сокол, ясный сокол, Коротать все дни с тобой! Ой ты, солнышко, мой свет! Только слов на свете нет, Что б судьбу заговорить мне И с тобою жить сто лет! Ой да, ветер, ой, степной! Не угнаться за тобой! Нас разлука развенчает, Развенчает путь земной…

Тень легла на чело атамана.

– Да что с тобой? – глядя в глаза подруги, спросил он. – Роксана?..

– Ничего, родной, – она покачала головой, – ничего…

Роксана улыбалась, и вдруг в глазах её заблестели слёзы.

– Тогда скажи, о чём плачешь? Ну же, голубка моя? – атаман даже подался вперёд. – Что случилось? Почему такие песни грустные поёшь, милая? – нахмурился он.

– Что на сердце у меня – то и пою, Богдан. – Роксана отложила виолу. – Очень глубоко на сердце! Точно игла! Прости, милый…

Атаман сжал кулаки.

– А ведь ты и в моё сердце точно смотришь! Тоска у меня нынче, Роксанушка, – молвил он, – злая тоска. Но отчего? Точно весть дурную жду…

Она потянулась к нему, и воздушная ткань соскользнула с её бёдер. Подобралась на коленях. Села рядом, взяла его в лицо в ладони, расплескала по лицу атамана чёрные волосы.

– Хочешь, отведу её? Твою тоску? Сейчас и отведу…

– Хочу, милая, очень хочу…

Богдан Барбоша недоговорил. Где-то недалеко от шатра уже тревожила землю дробь копыт. Заржали кони. Атаман нахмурился. Гостя окликнули казаки, но куда там!

– Прочь! – услышал Богдан знакомый голос.

Полог шатра отвернулся, и на пороге тенью вырос казак. Роксана едва успела подхватить первое из покрывал и закрыться.

– Ну что, голуби, тешитесь? – спросил с порога Иван Кольцо.

– Другой бы пожалел, что на свет родился, за такие вот явления, – кивнул на друга Барбоша. – Да и ты поосторожнее будь, Ваня. – Он усмехнулся. – Буду пьяным – не узнаю ведь! Зарежу!

– Идём, разговор есть! – кивнул за плечо, на солнечный весенний день, Иван Кольцо. – Хороша она у тебя, – с коротким смешком кивнул он и на Роксану. – Чертовка!

– Сам ты чёрт, – всё ещё прикрываясь материалом, отозвалась Роксана и ледяно улыбнулась.

– Змея! – усмехнулся казак. – И языкастая! – покачал головой Кольцо.

– Да уж какая есть!

– Ух-х! – подмигнув молодой женщине, покачал головой Иван Кольцо.

И отпустил полог шатра.

– У тебя такой нет – вот и завидуешь! – выходя из шатра за ним, сказал Богдан.

– Может, ты и прав, – кивнул Иван Кольцо. – Ну да разговор у меня серьезный… – Они уже шли к обрыву. – Тучи над нами сгущаются, Богдан, темные тучи!

– Неужто с юга?

– Хуже!

– С севера?!

– С него, Богдаша, с него самого! – Они встали над обрывом, над Волгой, у самого края поляны, откосом подходившей к реке. – Царь моих людей в Москве изловил и казнить велел. Ваньку Юрьева и Митьку Бритоуса, как собак, забили. Да, говорят, на глазах у ногайских послов и мурз. Царь с этими нерусями дружбу теперь завёл. Кровную! Другие мои попрятались в Москве кто куда, а потом потихоньку потекли сюда, на Волгу. Сегодня я встретил одного своего. Так это ещё не всё…

– А что ещё?

– Царь наш, друг ногайский, к смерти нас с тобой приговорил. Ваньку Кольцо и Богдашку Барбошу изловить велено – и в Москву, будь она неладна, доставить для казни лютой. Четвертует ещё наш царь своих казаков! – Он зло усмехнулся. – Для науки всем остальным вольным атаманам!

– Чуял я, – кивнул Богдан, – и сон дурной видел: вороны надо мной кричали…

– То-то.

– И у Роксаны сердце не на месте…

– Неужто? – Иван Кольцо покачал головой. – А твоя персиянка просто так не затоскует…

– Уходить придётся с Волги, – сказала Богдан.

– Да куда же уходить-то? – Иван Кольцо даже схватился за эфес сабли. – С мест родных, а?! Не хочу!

– Можно в Девьи горы перебраться – в самое сердце их, где никто не достанет.

– А не запрём мы себя там? Коли пошлют за нами?

– Тоже верно, – кивнул Богдан. – Только вот что я думаю…

– Ну?

– Этот указ не для стрельцов московских.

– Нет?

– Нет, Ваня, – отрицательно покачал головой Богдан. – Пока царь воюет, разве ему до нас? Ему бы со всеми волками на границах разобраться! Что царю за дело – казаков на Волге ловить?

Иван Кольцо понимающе кивнул:

– Думаешь, для ногайцев этот указ?

– Думаю, для них, чертей. Мол, хотите, идите за казаками – они ваши! Ну так ещё надо, чтобы ногайцы хана Уруса из Сарайчика в нашу сторону тронулись. Со степей снялись! Они сняться-то рады, да только ради того, чтобы города да селения русские пограбить, полон увести. Девками гаремы пополнить. Мужичков да пареньков русских в Крыму продать. А на казаков идти войной – это радость не для них.

– А ведь ты прав, Богдаша. – Иван Кольцо усмехнулся. – Хитрая ты душа!

– Да тут не надо быть очень хитрым, Ваня. Вот если бы война закончилась, тогда другое дело…

– Да-а, – кивнул Иван Кольцо. – Нам эта война на руку. Пока царь ею занят, можно не тревожиться. А коли закончится? Что будем делать? Как думаешь, друг мой сердечный? Девьи горы? Или Яик?

Богдан обернулся на свой шатёр в центре гигантской поляны. Отвернув полог, обернувшись в цветастые шелка, на них смотрела Роксана.

– Пусть вначале царь с другими странами разберётся. Так я думаю, Иван. Что торопиться? Ногайцев я не боюсь. Волга – моя страна, а поляна эта – мой дом родной. Не уйду, покуда сила есть. Мои дозоры далеко стоят. Ко мне ни московским стрельцам, ни псам ногайским не подобраться. К тому же и зима на носу. Все будут сидеть по домам.

– Это верно. И Волга скоро встанет, – продолжил его мысль Иван Кольцо. – Ни купцов тебе, ни добра.

– Ничего, Ваня, перезимуем. Сейчас жирку ещё нагуляем – и на боковую. – Богдан многозначительно улыбнулся. – А вот весной – весной и свидимся. Тогда и решим всё…

– Твоя правда, друг мой, – глядя ни синюю Волгу, уже набиравшую осеннюю свинцовую тяжесть, кивнул Иван Кольцо. – Подождём до весны…

2

Зимой в Европе войны затихают. Короли и герцоги, графы и бароны предпочитают пировать в замках, дожидаясь весны. На Руси всё не так. Народ русский – морозоустойчивый, и зимой войны продолжаются, но без великого к тому желания. Весной оно вольготнее – и полевать в шатрах, и штурмовать города! Но зима 1582 года принесла Руси величайшее облегчение! 15 января в деревеньке Киверова Гора под городком Яме-Запольском, неподалёку от многострадального Пскова, так и не сдавшегося проклятым ляхам, был подписан долгожданный мир. Двадцать пять лет шла война! И последние её годы, когда во главе вражьей клики встал талантливый Стефан Баторий, оказались самыми трудными. Много зла принесли ляхи на Русь. Но и звали с тех пор поляков разве что проклятыми! Ведь что удумали – Русь завоевать!

Мир в Яме-Запольском устанавливался на десять лет.

Был он спасительным миром, но ещё более – унизительным для Руси. Все Ливонские завоевания пришлось отдать Речи Посполитой и Швеции. Границы Русского государства заметно сокращались. На западе, помимо прочих городов и крепостей, Русь теряла великий город Полоцк, а на севере, что было еще трагичнее, выход к Балтийскому морю. Запад вновь запирал Русь в её ранних границах, не давая возможности торговать с цивилизованным миром. Запад вновь хотел сам приезжать на Русь, брать всё задарма и увозить к себе. Только через сто лет с хвостиком и вновь с великими боями будет разрушена эта преграда.

А пока что, хоть и пришёл мир на Русь, однако тёмные тучи сгущались над молодым государством. Но современникам тех великих событий то было неведомо. Может быть, и к счастью…

Теперь русская армия могла перевести дух. Ведь многие русские дворяне, пришедшие в эту войну новиками, закончили её убелёнными сединами воеводами, а бывалые воеводы стали уже стариками. И великие тысячи сгинули в полях Восточной Европы, как и не было их!..

В родные края возвращались и казаки. Кто на Днепр и Дон, а кто и на Волгу.

Среди тех, кто стремился скорее попасть на берега величайшей реки Европы, была ватага Ермака Тимофеевича. После войны атаман с казаками ещё позимовал в тёплых краях русских окраин, а в апреле струги уже вошли в Каспий, а затем и в устье Волги – и двинулись на вёслах вверх. Но слава и весть о приближении опережала грозного атамана. И уже понеслось по берегам Волги: «Ермак возвращается! Плывёт сюда с Матюшей! Все живы, никого смерть не взяла!» Глаза Богдана Барбоши повеселели. Роксана спрашивала: «Ты так улыбаешься, точно думаешь самому ногайскому князю Урусу войну объявить». – «Что мне ногайский князь Урус! – восклицал Богдан. – С него взять нечего! Был я в его столице – Сарайчике, ничего, кроме могил предков! Думал, в могилах золото, так и там пусто! Только кости татарские! С такими братками, как Ваня Кольцо, Ермак да Матюша, я бы султану турецкому войну объявил! Вот кто богат, вот у кого поживиться есть чем!» Улыбался в широкую бороду и атаман Иван Кольцо, странствуя вдоль Девьих гор, поджидая первые купеческие караваны с Каспия. «Плывет на Волгу Ермак! – пело его сердце. – Друзья плывут в родные края!» И хоть соперничали они – Иван Кольцо и Ермак, но друзьями были – не разлей вода. Родными людьми были! Вот соберутся все, и станет непобедимым волжское казачье войско!

К маю месяцу, когда первое тепло уже отогревало землю вокруг Девьих гор, когда расцветала буйной зеленью Самарская Лука и все берега Волги, её леса и степи, струги Ермака вошли в Самару и стали чалить у родных берегов. Это был первый казацкий порт на Средней Волге! Родное прибежище, старый разбойный притон!

А в мае казаки собрали сходку – и для неё Богдан Барбоша отдал свою обширную поляну. Поднялись на поляне шатры для дорогих гостей. Вначале к хозяину здешних мест прибыл Иван Кольцо, за ним – Ермак Тимофеевич и его неизменная правая рука – второй атаман Матвей Мещеряк.

Атаманы долго обнимались, мяли друг другу бока. Ломали в обручах объятий. Каждый был – богатырь! Первый из первых!

– Навоевались, стало быть, царёвы казаки? – усмехаясь, спросил Барбоша у Ермака и Матвея.

– Еще как навоевались! – ответил старший. – Вдосталь кровушки басурманской пролили!

Другие казаки почтительно расступились – в кругу говорили только четверо.

– Мало полякам не показалось, – подтвердил и Мещеряк. – На поляков и полячек поглядели. – И тут же с досадой добавил: – Да только неинтересно так!

– Как – так? – вступил в разговор Иван Кольцо.

– Что это за война такая – за жалованье? Воевать таким образом, Ваня, – скука смертная! – пожал плечами Мещеряк. – Как служилые дворяне всю свою жизнь вот так развлекаются? Непонятно! Очень надо царя-батюшку любить. Или бояться! Уж принимать бой, так за целый торговый караван, с купцами и служанками, а не за горсть монет!

– Я же говорил вам, когда вы подались в Ливонию, – кивнул Богдан. – Царёвым человеком надо родиться!

– По поводу людей царёвых, – сказал Иван Кольцо. – О нас что-нибудь слышно в Московии?

– А что бы ты хотел услышать? – спросил Ермак у товарищей.

– Сам знаешь, – требовательно кивнул Иван.

Мещеряк хитро прищурил один глаз.

– Ты о том полчище ногайцев, что вы в прошлом годе перебили на переправах?

– Да говори же ты! – поторопил товарища Иван Кольцо.

– Ещё как слышно, – вздохнул Матвей Мещеряк. – Для вас перед самым Кремлём уже два столба вбито – две виселицы! На одном столбе высечено: «Любезному Ване Кольцо от царя православного!» – на другом: «Чёрту бородатому Богдану Барбоше от государя-самодержца!» Ждут вас в стольном граде, ребятушки!

Два воровских казака переглянулись.

– А ты говорил: четвертуют нас, – усмехнулся Ивану Кольцо Барбоша. – Царь-то наш – милосердный! Только повесить хочет!

– Ну а если шутки в сторону, тогда как? – потребовал ответа Иван Кольцо.

– Вот сядем за стол и поговорим, – ответил Ермак. – Неохота на бегу! Тут дело серьезнее некуда. Тут и жизнь и честь на карту поставлены… Ну так что, будем мы праздновать нашу встречу, али как?..

И вот уже пир шёл горой – и овец много зарезали, и коров, и лошадей. И вина, и пива было вдосталь. А накормить и напоить надо было добрых полтысячи человек! Сидели казаки-разбойники у костров. Ординарцы таскали старшим мясо, рыбу, закуски и подливали вина. Четыре атамана полулежали на персидских коврах и подушках, под вечерним небом и выплывающими из бледного ультрамарина звёздами. После нескольких заздравных чарок, когда атаманам то и дело приходилось вставать и кланяться своим казакам, Ивана Кольцо и Богдан Барбоша переглянулись.

– Говори, – потребовал Кольцо у Ермака.

– Матвей правду сказал: ждут вас не дождутся в Московии! Будут у царя силы – пришлют и повяжут вас. Будь в том уверен! – ободрил друга Ермак. – Перемирие на десять лет заключено. Каждая сторона должна силы поднабраться. Союзников найти. Чуете? А кто союзник царю московскому на южных границах – ногайцы! Князь Урус. Так что поверьте, братцы, рано или поздно, но суда со стрельцами здесь появятся, – он кивнул в сторону Волги. – Вот именно здесь и будут они! Придут за вами воеводы царские!

– Хорошо ещё – нас не послали за вами, – очень серьёзно кивнул Матвей Мещеряк. – Забыли о вас на время. На радостях, что Баторий уйти решил.

– Добро, – сказал Иван Кольцо. – Так сколько нам Господь времени определил, товарищи наши дорогие?

– Месяц-два, а потом – ждите гостей, – сказал Ермак. – В Девьих горах они вас достанут – на Яик вам надо уходить. К лету и уходите.

– Ничего не скажу – обрадовал, – покачал головой уже хмельной Иван Кольцо.

– А что ты хотел? – кивнул Матвей. – Чтобы царь этакую обиду проглотил? Хе!

– Нам не впервой хорониться, – кивнул Богдан Барбоша. – Коли надо, и от царя уйдём.

3

Казаки пировали три дня. Но невесело было атаманам. Первым двум, потому что бежать предстояло и уже скоро. Да и вторые не слишком веселились: их могли, как собак, на друзей натравить. Да и без ватаг Ивана Кольцо и Богдана Барбоши ослабело бы их войско. Не потому, что они всё и всегда делали вместе! Совсем нет! Но когда была нужда, когда серьёзный враг оказывался близко, казаки выступали одной стеной и почти всегда побеждали. Они хорошо знали: самый добрый веник по прутикам можно разобрать и сломать, а когда те прутики вместе связаны – одной бечевой! – тогда такой веник любой сор выметет из родного дома!

К полудню третьего дня гульба пошла на убыль, тогда сторожевые казаки и доложили своим командирам:

– Струги! Струги! – едва добежав до шатров, закричали они. – Пять штук! Сверху плывут! С пушками и солдатами!

– Неужто дождались? – выходя из своего шатра, спросил самого себя Иван Кольцо. – Это что ж нам теперь – воевать с ними?!

Четыре атамана, натянув шаровары и набросив кафтаны, щурились на ясном апрельском солнце. Уже волновалась вся Барбошина поляна – гудел весь казачий улей! – весть о гостях разнеслась ветром по шатрам и палаткам!

– Коли надо, будем воевать, – отозвался Богдан. – А тебе, Ермак, и тебе, Матвей, так лучше сразу прочь идти. Запятнаете себя знакомством с душегубами ногайцев!

Но Ермак только отмахнулся:

– Я первым за тебя вступлюсь!

– Ну да! – отозвался Богдан. – Царь тебе твои заслуги в Польше не вспомнит! А вот берёзку для тебя придумает да с верёвкой покрепче!

– Типун тебе на язык, Богдашка! – рявкнул на чернобородого товарища Ермак.

Так и подошли они в окружении своих казаков к обрыву. А там у песчаного берега уже чалили к берегу пять стругов. И смотрели на них снизу вверх гости. Настороженно смотрели! Знали, к кому плыли!

– Да не похожи они на царёвых слуг, – сказал Ермак.

– И верно, – подтвердил Матвей Мещеряк. – На царёвых стругах стрелецкие кафтаны да секиры так и пылают! А тут – кольчуги, рубахи да зипуны. Кто бы это мог быть? Казанцы? Новгородцы? И не купцы. Да кто ж?

– Сейчас поднимутся и представятся! – усмехнулся Богдан Барбоша. – Надеюсь, не придется нам их жизни лишать. Очень на это надеюсь! Помоги, Господи…

Вскоре гости в количестве четырёх человек уже поднимались по холму к атаманским шатрам. Казаки поглядывали на них играючи, подкручивали усы. Мрачными были гости – чересчур бородатыми, одетыми в темное, точно Каспия и Азова никогда не видели, на рынках восточных не бывали, а в глуши жизнь свою проживали!

– Точно медведи, – заметил Богдан. – Весна, вот они и выползли на свет Божий…

По рядам казаков пробежал хохоток. Четыре атамана встали в ряд, точно говорили: мы друг за друга, и не бывать иначе! Гости, поглядывая на казаков, остановились на расстоянии от грозных атаманов и поклонились им в пояс.

– Кланяются, да низко – уже хорошо, – бросил Иван Кольцо в сторону Богдана Барбоши. – Коли прибыли бы головы рубить, нас бы кланяться заставили!

– А может, они хитростью нас подманивают, – заметил в ответ Богдан.

– Тсс! – бросил товарищу Ермак. – Дайте людям слово сказать.

– Доброго вам здоровья, волжские атаманы, – сказал старший из гостей. – Мы, видать, во время пира вас застали. Ну так просим прощения…

– Наш пир на весь мир! – уперев руки в боки, сказала Матвей. – И вам чарка достанется!

– Кто такие, люди добрые, говорите, – попросил Ермак. – Если с добром приехали – мы и вас к столу пригласим. Прав мой товарищ: пир наш по случаю великого мира на Русской земле!

– Меня зовут Трофим Кочергин, – представился старший. – А кто у вас за голову будет?

Иван Кольцо и Богдан Барбоша, ставшие вне закона, покосились на Ермака. В нынешней ситуации ему должно было назваться головой. Недавний герой Ливонской войны кивнул:

– Меня зовут Ермак Тимофеевич. Волжский атаман. Я и буду за старшего.

Трофим Кочергин вновь поклонился.

– Мы из Перми прибыли, от господ Строгановых. От Максима Яковлевича, от Никиты Григорьевича и от Семёна Аникиевича. Господа Строгановы, владельцы Соли Вычегодской и многих городов в Перми Великой, и Чусовских городков, и многих владений за Камнем, низкий поклон шлют волжскому казачеству!

– Вон оно что, – вздохнул с облегчением Иван Кольцо. – Издалека вы!

Было ясно: сей приезд никакого отношения к злой воле царской иметь не мог!

– И что же хотят от нас твои хозяева, господа Строгановы? – спросил Ермак.

– А хотят они пригласить волжских атаманов к себе, в Пермь Великую, для защиты от сибирских татар и пелымцев проклятых, которые с татарами на нас ходят. В прошлом году вышли из-за Камня и половину городков пожгли. Солеварни порушили. Людишек с собой увели более тысячи. И мужичков наших, и баб, и детишек даже. А кто противился супостатам, тех не пожалели. Всех вырезали.

Атаманы переглянулись. И казаки уже переглядывались, всё теснее собираясь за спинами атаманов и послов. Горячий шепоток так и шёл по рядам: сибирцы приехали – на службу зовут! Татар бить!..

– А что же царь? – спросил Ермак. – Чего он не помогает своим солеварам?

– Так война же была! – воскликнул Трофим Кочергин. – Какая тут помощь? Царь ещё и от нас служивых людей забрал. А сколько людей погибло на этой войне? Скольким уже не вернуться домой да на прежнюю службу? Обнищала земля наша людьми. Уже и забыли, когда мир-то был! Разве не так?

– Это верно, Трофим Кочергин, – кивнул Ермак. – Это мы знаем лучше других!

– А теперь, когда Русь ослабла? – Строгановский посол глянул на своих и тяжко вздохнул. – И черемисы бунтуют, и татары лютуют, и пелымцы, черти, плоть нашу грызут, – в сердцах признался он. – Житья нам от них нет, от нехристей этих! Царь ведь так и сказал Максиму Яковлевичу: ищи сам себе воинов. И плати им сам! Мы твоему деду и отцу великие милости подарили, теперь твоя очередь добром платить. Вот так. Вот мы теперь людей и ищем! А куда нам плыть? Где людей брать? Не с полей же крестьян собирать, лапотников! Стрельцов не дадут. А кто лучше казаков быть может? Да никто!

– А он прав, – кивнул Матвей Мещеряк. – Лучше нас никого нет! Один казак трёх любых вражьих псов одолеет! А, Ермак Тимофеевич?

– Коли смелость да оружие есть – так и будет, – кивнул атаман.

– Вон, гляди, как судьба распоряжается! – вдруг с вдохновением покачал головой Иван Кольцо.

– Что такое? – спросил Мещеряк.

– Да как – что? – покачал головой Кольцо. – Помилование к нам само в руки просится!

– А ведь и точно, – согласился Мещеряк.

– А Максим Яковлевич платить как будет? – поинтересовался Богдан Барбоша. – Серебром али золотишком?

– Да хошь самоцветами! – всплеснул руками посол. – Камень – он много добра рождает! А Камень, горы наши сердитые, и есть вотчина господ Строгановых!

– Начало разговора есть, – кивнул Ермак. – А теперь к столу, гости дорогие. Мы уже три дня пируем! Думали, пора и честь знать. А тут вы. Но и вам кое-чего достанется!

– Вот и хорошо, – кивнул Трофим Кочергин и обернулся к своим: – А ну, мёд казакам несите! Да побыстрее! У нас мёд и лечебный, и хмельной! На всякий вкус! Наш мёд сам царь-батюшка Иоанн Васильевич жалует! Всякий раз привозить просит!

– Мёд, Трофим, это хорошо! – заметил Матвей Мещеряк и хлопнул гостя по плечу. – А мы тебя и твоих людишек азовскими винами угостим! Тоже добрый напиток! Уж поверь!

Ночью, когда гульба разгорелась с новой силой, Матвей спросил главного атамана:

– Ну что, Ермак, скажешь? Пойдём мы к ним? Или туточки останемся?

Атаманы расположились у костра. Сибирцы решили искупаться в Волге. От реки шёл рёв и плеск. Трещали сучья в огне. Иван Кольцо тоже потянулся к старшему товарищу: его это касалось еще в большей мере! Над ним петля качалась. Царская. И Богдан Барбоша вопросительно взглянул на Ермака.

– На Волге хорошо, особенно после Речи Посполитой. Но земля и впрямь обеднела. А нам такое войско кормить надо, – Ермак говорил с расстановкой, отпивая из чарки вино. – У ногайцев теперь не возьмёшь: они с царём сдружились. Через Каспий в Персию идти? Это людей терять. Да ещё неизвестно, как удача повернёт. А впереди зима! Обленятся казачки от безделья, затоскуют, как волки, выть начнут. И разбредутся по всей Волге искать где теплее – баб пойдут искать. Казакам дело нужно. Рука саблю не должна отпускать. Ворога казак должен чуять и днём, и ночью.

От него ждали и других слов.

– Но это только одна сторона, – точно почуяв настроение атаманов, продолжал он. – А другая ещё хуже. Налей мне чарку, Матвей…

Мещеряк плеснул Ермаку, налил вина и другим атаманам.

– Говори! – поторопил друга-атамана Иван Кольцо.

Именно от Ермака теперь зависело их будущее.

– Мы же знаем, как всё случится, – сказал он. – Пройдёт немного времени, и приплывут сюда царёвы слуги – воров и разбойников Ивана Кольцо и Богдана Барбошу изымать. – Ермак покачал головой: – Да ещё меня заставят оружие из ваших рук взять. Что тогда? На Волге вместе нам не быть. Разбегаться придётся. Вам уходить навсегда отсюда – на Яик, это пока, а то и на Терек. Забыть о Волге и Руси навсегда! И за спину смотреть, потому что за ваши головы ногайцы дорого заплатят! А если все вместе в Пермь пойдём, то, глядишь, и забудет царь прежние обиды. Не такой же он безумец, чтобы защитников своего добра, а добра в Перми и у Камня и впрямь много, ловить и казнить? Зачем ему это? Там вы героями станете. Да и Строгановы – богатые хозяева. Уж если кому и служить, так им! Золотом и самоцветами разживёмся. Вот так я думаю…

– У меня уже сердце иначе забилось! – сжал кулаки Матвей Мещеряк. Налил себе полную чарку. – Как перед битвой!

– И мне налей – до краёв! – сказал ему Иван Кольцо. – Буду сегодня пьяным!

– Так ты и вчера нетрезв был! – усмехнулся Мещеряк.

– А нынче буду очень пьяным! – рявкнул Иван.

– Ну всё, держись, Волга! – наливая товарищу, рассмеялся Матвей.

– А ты что думаешь, Богдан? – спросил Ермак у Барбоши.

– Всё бы хорошо, да одно плохо, – ответил бородач.

– Что плохо-то? – выпив и утеревшись рукавом, спросил Кольцо.

– Строгановы – царские люди, им служить – царю служить. А я царям не служу. Не верю я царям! Слову их не верю!

– Ну да, цари – капризные люди, но так на то и цари! – заметил Иван Кольцо. – Или нет?

– Быстро ты своих казачков-то забыл! – усмехнулся Богдан.

Лицо его освещалось порывами от пламени костра, по губам так и ползала язвительная улыбка.

– Каких казачков? – нахмурился Кольцо.

– Да таких, Ваня! Митьку Бритоуса и Ваньку Юрьева!

– И что с того? – спросил Иван Кольцо.

– Царь нам разрешил ногайцев бить, а в кармане кафтана уже петлю для нас держал. Мы для него и бояр его хитрых – точно разменная монета! Вот что мне не по нраву. Не хотелось бы мне игрушкой в руках царя, да к тому же бешеного, оказаться. Ой, как не хотелось бы!

Ермак задумался.

– Время есть подумать, Богдан.

– А я и думать не буду – плыву! – сказал Иван Кольцо. – А ты, Матвей?

– И я плыву. Даже если Ермак Тимофеевич заартачится!

– А ведь говорил, что до самой смерти со мной будешь? – усмехнулся головной атаман. – На шаг не отойдёшь! А вот коли откажусь?

– А ты не откажешься! – с вызовом кивнул Матвей.

– А вдруг?

– Попробуй! А я погляжу!

– Эх, ты, чёрт мещерский! – рассмеялся Ермак. – Нет, ребятки. Не хочу на боку лежать! Истинный крест! Не хочу на Волге зимы дожидаться, а после в оконце избёнки таращиться и новой весны ждать! Сила во мне так и просится наружу! В мир просится! Битвы хочу! Жить хочу!

– Вот они – слова головного атамана! – рассмеялся Иван Кольцо. – За таким вот мы хоть на край света пойдём!

От берега возвращались накупавшиеся сибирцы, кутаясь в покрывала. Казаки им наполнили чаши.

– Волга ваша хоть и весной, а как парное молоко! – рассмеялся Трофим Кочергин. – У нас покрепче водица-то будет! – Он выпил чарку до дна и присел к костру. – Так охолонит, что мало не покажется!

– Вот и попробуем вашу водицу, – кивнул Ермак.

– Так поедете, стало быть? – с радостью и надеждой в голосе спросил Трофим Кочергин.

Ермак поймал горящие взгляды Ивана Кольцо и Матвея Мещеряка.

– Поедем, – кивнул атаман. – Мы ведь только с войны! Чуть передохнём и поедем. Поплывём!

Перед самым рассветом Богдан Барбоша вошёл в свой шатёр. Закутавшись в покрывала, при свечах, на него смотрела Роксана.

– Отчего не спишь, милая? – спросил он.

– Под ваши-то вопли, Богдашенька? – улыбнулась она. – Рыба в Волге – и та не спит. Ждёт, когда вы угомонитесь… Стало быть, в далёкие края собираешься?

– Может быть, – сбрасывая рубаху и ложась рядом с ней, ответил Богдан.

– А ты обо мне подумал? – тихонько спросила молодая женщина.

– А что о тебе я должен думать? – нахмурился разомлевший и хмельной атаман.

Роксана молнией вскочила на колени.

– Не подумал?!

– Да что случилось-то?

– А ведь и впрямь не подумал, – горько улыбнулась она. – Ах, Богдашенька, ты как дитя бываешь. Наивный совсем, – она провела рукой по его лицу, – хоть и разбойник славный…

Он перехватил её руку в браслетах и кольцах.

– Да говори же…

– Я без тебя остаться не могу, понимаешь это? – спросила она.

– Да почему же?

– Не понимаешь… – Роксана покачала головой, приложила его руку к полной груди. – Слышишь, как сердце стучит?

– Слышу. Ну?

– Боюсь я, Богдашенька. Очень боюсь. Потому что учёная. – Она отвела его руки от груди, приложила к губам, поцеловала шершавую, раскалённую ладонь атамана. – Да переученная… Я ведь баба красивая, за мной сотни глаз следят. Неужто сам не знаешь? Ты просто привык ко мне. Не замечаешь того. При тебе не следят – кто посмеет, а стоит тебе отвернуться? Даже Ванька Кольцо, друг твой, на меня пялится. Глазами ест. А потеряю я тебя, что тогда? Знаешь, что со мной будет?

– Что будет? – глухо спросил бородач-атаман.

– На части меня рвать станут, Богдашенька, вот что. Каждому от меня надо будет! Уедешь – на кого оставишь? Каждый ведь думать станет: а вдруг нет его более, Барбоши? И никто уже не заступится за неё! И теперь она – моя добыча! Ты лучше сразу отпиши: коли меня не станет – Федьке Косому Роксана перейдёт или Гришке Запойному! Или Стёпке Длиннорукому!

– Хватит!

– Нет, не хватит! Я правду говорю…

– Ну так я тебя с собой возьму!

– Куда? В Пермь твою? Под татарские стрелы? Ты меня оберегать будешь или от сибирских татар угодья Строгановых охранять?

– А коли я и то, и другое сумею?

– Вряд ли. Это где ж такое видано, чтобы бояре или князья в чужие страны жён своих везли? Да и не хочу я на Камень ехать!

Она дёрнулась, но Богдан не выпустил её руку из своей. Глядя в её чёрные продолговатые глаза, Барбоша улыбнулся:

– А ты не жена мне. Ты полонянка моя, невольница. Куда скажу, туда и поедешь.

– Пусть будет по-твоему. Пусть, – Роксана кивнула. Он не отпускал её руки, она – его взгляда. – Но сердце моё говорит мне: смерть ты найдёшь там, в чужом краю!

– Врёшь?

– Не вру, – покачала она головой. – Ты же знаешь: сердце моё всегда правду говорит. И я с тобой заодно пропаду. Потому что люблю только тебя одного и с другим быть не хочу. Никогда…

Он потянул её к себе, и расписные восточные покрывала тотчас сползли с её нагого тела. Она и сама потянулась к нему, став податливой, волнующей. Её высокая грудь коснулась его груди.

– Ты лучше меня люби, Богдан, люби, ни на минуту не отпускай! Подберёт ветер – унесёт! И не увидишь более! – Роксана обвила его шею руками. – Что нам река, Богдашенька? Волгу на Яик поменяем. Яик на Терек. Главное – мы вместе. Без меня ты с одним крылом останешься, и я точно такой же калекой без тебя буду. И не летать уже нам! Только сгинуть! Меня ведь наложницей и рабой люди сделали. Не своей волей я такой стала. А любить я умею! И крепче других! Ты сам знаешь это. Люби и ты меня, пока я рядом, и не отдавай никому и никогда. Только любовью и сохранишь меня! А как иначе жить и для чего?..

В этот самый предрассветный час три хмельных атамана стояли у самого обрыва Волги и смотрели на чёрную весеннюю реку. На той стороне исполинами – грядой, драконьей спиной! – поднимались Девьи горы. Гульба позади атаманов шла на убыль. Догорали костры. Четыре дня славной попойки утомили казаков. Голоса звучали уже слабо. И отовсюду доносился тяжёлый храп бойцов.

– Бог мой, как битвы-то хочется! – вырвалось у Ивана Кольцо. – Новых земель хочется! Новых рек!

– В Ливонии мечтал, когда на Волгу вернусь, как поживу в своё удовольствие на родных берегах, – согласился с ним Матвей Мещеряк. – А теперь хоть сейчас готов прыгнуть в струг и плыть на север!

– Ещё круг надо будет собрать, – заметил Ермак.

– Но ты ведь и сам знаешь, что решат казаки, – молвил Матвей.

– Знаю, – кивнул Ермак.

– Они уже всё решили этой ночью! – подтвердил Иван.

Ермак улыбался: поход уже стал вожделенным миражом для большинства казаков.

– А ещё головного атамана выбрать…

– Ну, ты и сам знаешь, Ермак Тимофеевич, кто будет атаманом, – усмехнулся всё тот же Мещеряк.

Ермак взглянул на Ивана Кольцо. Тот задиристо улыбнулся:

– Я бы, конечно, в другое время поспорил с тобой. Да нынче я числюсь висельником у нашего царя! За честь почту, Ермак Тимофеевич, атаман казацкий, за тобой идти!

– Тогда только и остаётся сказать: здравствуй, Волга, и прощай! – глядя на горы, через великую реку, вымолвил Ермак.

Луна сверкала в ласковой и спокойной воде. Серебрилась река. Незаметно текла она во тьме к далёкому Каспию. Мерный шум прибоя под обрывом успокаивал сердце. Две лодки внизу бились друг о друга бортами, поскрипывали уключины. Предрассветная пора притупляла все эти звуки, покрывая всю ширь Волги величественной тишиной…

Часть вторая. Великое завоевание

Глава первая. Империя Строгановых

1

Бывает порода людей: где бы ни рождались они, из какого бы сословия ни выходили – корень их так прочен и силён, что вырастают они подобно тысячелетнему дубу, которому не страшны ни бури, ни холода, ни другие напасти. Леса вокруг полягут, ветер превратит землю в пустыню, а дерево это останется и будет стоять одиноко века. Коли родятся такие люди в царских семьях, то завоюют полмира и взойдут до небес, увидят свет среди чёрного люда и тут поднимут голову, и станут расти не по дням, а по часам. И рано или поздно построят свою империю.

Именно такими людьми были Строгановы.

Род они свой вели из времён почти былинных. Именно тогда, в русской древности, свободная Новгородская республика ушла из-под киевской пяты и настойчиво расширяла свои границы – от дикой Скандинавии до Урала и от тверских земель до северных морей. Великая была республика, славное было то время! О Москве ещё никто и слыхом не слыхивал! Строгановы вышли из тех новгородцев, что веками жили вдоль Белого моря и именовались поморами. Север Руси был их колыбелью! Свободные, гордые, способные к торговле и самоуправлению люди. Точно было известно, что некий Спиридон Строганов жил во времена Дмитрия Донского и уже был заметен среди современников: он ведал сбором оброка. Тем же, да ещё торговлей, занимались и его потомки. При власти и при деньгах старались держаться мудрые и дальновидные Строгановы. Правнук Спиридона – Фёдор Лукич – в пятнадцатом веке обосновался в Соли-Вычегодской, городке на берегу речки Вычегоды, что впадала в Северную Двину, на землях под Великим Устюгом. С древних врёмен здешние жители добывали в этих местах соль. Но делали это кустарно, без размаха. Особые люди должны были появиться, чтобы дать городку и всей этой земле новую жизнь. И они пришли. Строгановы изменили ход дела на свой лад. Именно тут, но уже в следующем столетии, в 1515 году, сын Фёдора Лукича – Аникей, или просто Аника, как звали его все, построил первую солеварню. Она встала на речке Усолке, у озера Солониха. Солёным было это место – и на звук, и на вкус! Прошли десятилетия. Соль-Вычегодская благодаря Анике стала сильным и крепким городом. Аника работал с невиданным прежде на Руси размахом! Его солеварни превратились в одно большое промышленное предприятие, которое захватывало всё новые земли. В смоляных бочках вычегодская соль давно уже отправлялась на юго-запад – завоёвывать стольную Москву. Соляным королём прозвали Анику Строганова. Стал он императором пищевой индустрии XVI века! Но смотрел Аника в сторону Великого Камня и сыновьям, соляным царевичам своим – Якову, Григорию и Семену, – наказал смотреть туда же.

Богатства Русского Севера были всего лишь присказкой к богатствам Урала! Так думали Строгановы и были правы…

В 1440 году родился великий князь Иван Васильевич, будущий Иван Третий. В детстве Иван побывал в татарском плену, отца его в ходе княжеских междоусобиц ослепили – с тех пор и прозвали Василием Тёмным. На своей шкуре Иван, правнук Дмитрия Донского, испытал тяжесть вечной вражды русских князей. И ещё смолоду свято уверовал, что объединение русских земель, пусть силой, пусть попранием соседских прав, – это благо. Что ж, Господь ему судья. Именно он, Иван Третий, во все стороны света раздвигал границы Московского княжества. Ярославское и Дмитровское, Ростовское, частью Рязанское княжество забрал он под себя. Увы, за объединение русских земель и возвышение Руси на мировой арене заплатил своей неволей и Господин Великий Новгород: под речкой Шелонью московиты разбили новгородцев – положили двенадцать тысяч, разорили всё вокруг, вечевой колокол срезали и увезли в стольную Москву. В 1472 году Иван Третий женился вторым браком на Софии Палеолог – наследнице константинопольских императоров, что в дальнейшем даст повод русским великим князьям именовать себя цезарями или кесарями – царями, если на русский лад! А то что ж такое? Уже больше двух веков русские великие князья подчинялись, как холопы, ханам Золотой, а после и Большой Орды! Иван Третий остановил татаро-монголов на речке Угре в 1480 году, что ознаменовало собой окончание страшного ига длиной почти в двести пятьдесят лет. Попутно Иван сдружился с крымскими ханами и удачно натравливал их на Литву, тем самым оберегая русские земли от набегов западных соседей. Осадил и обезвредил Казанское ханство как возможного противника. Успешно воевал со шведами и с Ливонией. Окончательно покорил Тверь, положив предел двухвековой кровавой вражде между русскими князьями.

Точно великий магнит, он притягивал к себе всё новые евразийские территории.

И, конечно, Иван Третий не мог не смотреть на восток. Там лежал удивительный и малоизведанный край – Пермь Великая, а за ней начинался Камень – Уральские горы. Хребет, ломавший пополам всю Евразию и открывавший совсем уже тёмную и, кажется, бескрайнюю землю. И как же иначе? Много ли было ведомо людям той поры о земле, куда их определил на жительство Господь Бог? В те годы, когда Иван Третий «собирал» русские земли, Христофор Колумб, его ровесник, лишь готовил своё великое путешествие к новому континенту, в существование которого мало кто верил. Не было ещё ни Америки на карте мира, ни Австралии, ни Арктики с Антарктикой!

И Урал казался вратами в иной мир. Но стоит вернуться на несколько исторических шагов назад, хоть каждый шаг и будет длиной в столетие…

Новгородцы, опытные путешественники и купцы, век за веком продвигались всё дальше в новые земли. На восток в том числе, и наконец встретили большой неславянский народ. Было это ещё до того, как Нестор написал Повесть временных лет. При первых Рюриках! А повстречали новгородцы вепсов – так северяне называли себя сами. А вот русичи назвали этот народ чудью. Чудные они были! Обликом, одеждой, верой. Шаманили, стучали в бубны. Новгородцы всё время спрашивали: а что там дальше, за вами, за вашей землёй! Вепсы-чудь отвечали пришельцам: дальше «пера ма». Что такое «пера ма»? А на финно-угорском языке это означало просто «далёкая земля». Так и запомнили новгородцы, так и передали, когда вернулись домой: за чудью лежит далёкая земля «перемь»!

Но уже в Повести временных лет Нестор записал: «…а среди народов, что дают дань Руси, есть пермь, печоры и угры…» Стало быть, уже в одиннадцатом веке финно-угорская земля европейского Предуралья платила русичам дань…

Современники Ивана Третьего уже хорошо знали, что за вятскими землями – Пермь Великая, за Пермью – Камень, за Камнем, который пересечь сложно, но можно, царствует пелымский князь – вечный противник Москвы и сотрудник сибирских татар, ещё восточнее – обширная Сибирская Орда, а дальше, дальше?..

Тьма, замять…

Иван Третий хорошо понимал, что если не он наложит свою длань на Пермь, то дотянутся до неё Казань или сибирские ханы, которые то и дело наведывались из-за Урала пограбить эти земли.

Конечно, Пермь и так платила дань Великому Новгороду, но со второй половины пятнадцатого века крепнущая Москва стала теснить республику и смотреть на её подданных, как на своих. Ещё Василий Тёмный посылал в Пермь своих наместников, но те быстро отбивались от рук. В Перми Великой свои законы; и Казанское ханство, не желавшее отдавать московитам лишний кусок, тоже рядышком, и Пелымское, хоть и за горами, но куда ближе, и Сибирское. Пермь пытались крестить в 1455 году, но вышло только в 1462-м. Пермский архиепископ Иона оказался сильным священником и администратором и сумел создать православную церковь в чужой земле. Пермские княжата, как их называли, из местной знати, большинством приняли новую веру.

В 1471 году Пермь Великая оскорбила Ивана Третьего: князья-пермяки отказались идти с русскими на Казань. Не хотелось Михаилу Ермолаевичу, ставленнику Москвы, и другим пермякам воевать таких серьёзных и опасных соседей. Отольётся, решили они! И отлилось, но с русской стороны. Уже в 1472 году, в год женитьбы Ивана Третьего на Софии Палеолог, у Великого Устюга стало собираться большое русское войско. Устюжане и белозерцы были тут, вологжане и вычегжане. Возглавил войско воевода Фёдор Пёстрый, громивший еще злых татар на Каме и свободолюбивых новгородцев на Шелони, в помощь ему дали устюжского воеводу Гаврилу Нелидова. Епископ Пермский Филофей благословил русских на поход.

Русские подчинили Пермь 26 июня 1472 года. Пермских крещёных князей – Михаила, Владимира и Матвея, а также князей-язычников, помогавших им, – Кочу, Бурмота, Мичкина, Нэчаима, Зинара и Исура, с конфискованным добром, в первую очередь соболями, отправили в Москву пред очи Ивана Третьего. Князья ждали смерти или темницы, но мудрый Иван Третий, лишь показав, кого стоит бояться и уважать на самом деле, простил их и отпустил обратно. Княжить он оставил Михаила Ермолаевича, в те дни навалявшегося в ногах царя Ивана вдосталь. За вторую оплошность, знал князь Пермский, его на кол посадят!

С тех самых пор Пермь Великая и вошла в княжество Московское. Титул Ивана Третьего звучал отныне так: «Великий князь Владимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Югорский, и Пермский, и Болгарский[2], и иных». А город-крепость Чердынь стала московским оплотом в том суровом краю. В Перми Великой стали повсюду расти православные храмы. Номинально правил на этой земле князь Михаил Пермский, на деле же хозяевами новой Русской земли были архиепископы, посланные сюда широко шагавшей Москвой.

Но после смерти Михаила Ермолаевича в 1505 году его потомков свели с Пермской земли «за чрезмерное свободолюбие» и прислали сюда московского воеводу-наместника. Было то уже при сыне Ивана Третьего – только что севшем на трон Василии Третьем, отце будущего Иоанна Грозного. С этой поры Пермь Великая стала безраздельно землёй стольной Москвы. Хотя как безраздельно? И пелымские князья, и сибирские татары чертями из табакерки выныривали из-за Камня и жгли пермские городки, осаждали и сожгли Чердынь, беспощадно истребляли тех местных, что приняли великого московского князя, а ещё уводили с собой в полон русское население. Но ничто уже не могло помешать переселению русского народа на новые территории! В первые десятилетия шестнадцатого века и потекли в Пермь русские люди – охотники и золотопромышленники, искатели алмазов и солевары, да просто авантюристы и конкистадоры, готовые любой ценой идти вперёд и найти своё счастье и свою удачу.

Такими людьми и были Строгановы – Аника и его три сына – Яков, Григорий и Семён, в Соли-Вычегодской только набиравшиеся опыта. В 1559 году Строгановы во главе со старшим сыном уже сильно постаревшего Аники – Яковом, ставшим главной тягловой силой семьи, перебрались в Пермь Великую. Позади них уже была твердыня – впереди они искали твердыню ещё большую.

В середине шестнадцатого века о Строгановых уже знали все, в том числе и первый царь всея Руси Иоанн Васильевич. Им на Пермской земле повезло куда больше других! И неспроста повезло, а за умение делать дело! И слово сказать царю мудрое и льстивое в том числе.

А царь-изувер такие слова любил!..

В 1565 году на Руси была введена опричнина. Иоанн Васильевич взял и оставил москвичей и уехал великим обозом в Александровскую слободу, всю утварь вывез с собой, всю прислугу забрал. Решили москвичи: обиделся и бросил их царь! А стало быть, плохие они! А царь ждал, когда его позовут обратно, а главное – попросят царствовать так, как он того хочет! Без бояр, без совета! Единовластно! А значит, по-звериному страшно и люто, потому что страшным было его уродливое сердце. И царя позвали – и он вернулся с чёрным опричным воинством, вооружённым разбойными кинжалами и посохами, с пёсьими головами у сёдел.

Отныне Иоанн по живому разрезал всё государство на две половины: на тех, кто вскорости будет мучить, и тех, кто станет мучиться. С одними – царь, с другими – одна только надежда на милость Божью. Ведь от царя земству – второй половине земли Русской, незащищённой и уязвимой, кроме пыток и смерти, ждать иного было глупо.

В это самое время, когда начинался вихрь опричнины и уже шли одна за другой казни, Яков и приехал в Москву. Хитры и дальновидны были Строгановы, оттого что здоровой звериной жизни в них было много! Что ж, это – дар, и дар немалый!

– Царь-батюшка, не вели казнить, вели слово молвить! – в Александровской слободе бросился Яков в ноги к венценосцу-повелителю, козлобородому хозяину Руси, чьи руки уже по локоть были в крови. Именно здесь, в отдалении от Москвы, за крепостными стенами, в окружении разудалых палачей, теперь по большей части и жил Иоанн. – Возьми нас, рабов твоих грешных, Строгановых, под своё крыло! Не хотим быть в земстве! Прими в опричнину! Верой и правдой будем тебе служить! Жизнью докажем нашу верность! Казну твою приумножим, потому что ведаем, как надо дело делать!

И царь-батюшка принял их под крыло. А ещё Яков попросил для семьи новых территорий в Перми Великой. Иоанну это было на руку. Видя, какие чудеса творят простые мужики, как вокруг этой семьи преображается и богатеет мир, царь отметил своих одарённых подданных – и отметил особо. Иоанн отдал Якову Строганову, старшему из сыновей к тому времени уже постаревшего Аники, огромные территории в Перми Великой.

Воистину, то был царский подарок!

Грамота так и гласила: «Волею царской дарую Строгановым земли на правах вотчины. На своих землях они обязаны строить укрепленные городки и содержать ратных людей, а также добывать руду и плавить для казны металл, заниматься солеварением и земледелием. Дабы дело у них ладилось, освобождаю Строгановых от государственных податей и повинностей сроком на двадцать лет. Также дарую Строгановым право невмешательства воевод царских во внутренние их дела, дарую особый суд и беспошлинный торг на своих землях. Царь Иоанн Васильевич».

Владения шли по рекам Каме и Чусовой и подходили к самому Камню – к Уральскому хребту. Конечно, это Яков выпросил у царя те далёкие земли, потому что его разведчики давно уже доносили, что края те изобилуют богатствами и соль в тех землях – самое малое, что они могут получить. Те горы и леса – сокровищница железной руды, драгоценных металлов и пушнины!

И вот застучали топоры: стали подниматься по рекам Перми Великой городки-крепости Строгановых. Армия людей работных и военных уже скоро окружала их. Империю создавали солевары! Во второй половине шестнадцатого века, подобно вековому дубу, всходил и мужал род Строгановых, получив такие угодья, каких не имели и многие родовитые князья.

Правда, разладились дела между братьями из-за наследства: старшие Яков и Григорий были заодно, а вот младший сын Аники – Семён, оставшийся в Соли-Вычегодской, пошёл против них. Дело дошло до Москвы. Семёна обвинил сам царь и «выдал головой» старшим братьям, но те его помиловали, а помиловав, отстранили от дел.

Но настоящая беда шла совсем не из Москвы, где уже лютовал вовсю обезумевший царь, и точно не от обделённой родни.

Беда таилась за Камнем!

Уходившие за Урал аборигены-пермяки из коренного населения, не желавшие креститься и подчиняться московскому царю, то и дело приносили недобрые вести и пелымскому князю, и сибирскому хану. Московиты наступают! Житья от них нет! К Великому Камню подходят! К рекам, бегущим через него, приноравливаются! Глядишь, вот-вот, и выйдут с мечами по ту сторону! И злились, и негодовали, конечно, и татары, и пелымцы, и грозились сжечь раз и навсегда городки-крепости московитов, а самих перебить, вырезать, да под самый корень!

Тем более что время наступило для Руси роковое. Сжималось вражье кольцо вокруг Руси! Крымцы, ногайцы, черемисы, ливонцы, шведы, османы, поляки – все лезли! И хуже других – свои опричные, головорезы царёвы! Русь терпела страшные бедствия – ничто уже было не свято. Жизнь человеческая не стоила ломаного гроша.

Но в Перми Великой, такой далёкой от Москвы с её дворцовыми безумствами и вакханалиями, с оргиями и кровопролитиями, были свои заботы. Тут делали дело! Торговали, добывали, зарабатывали. К тому же земли Строгановых входили в опричнину, и для больших тревог повода не существовало. В 1570 году в возрасте восьмидесяти двух лет умирал Аника Строганов, став при жизни человеком-легендой.

Перед смертью, собрав сыновей, он сказал им:

– Во-первых, помиритесь и не ссорьтесь, дети мои. Это моё первое вам завещание. Приумножайте, но не теряйте богатства накопленные. Это второе. В-третьих, врагов берегитесь, но не бойтесь. Пусть сами вас боятся! Давите их, как клопов давите! А главное, дети мои, смотрите за Камень! Туда и только туда должна вести вас дорога! И царю скажите: в Сибирь идти надо! Жилы медные, серебряные и золотые ждут вас там! Алмазы и самоцветы Урала дожидаются вас! Там первые сокровища всей земли таятся! С Богом, дети мои, с Богом!..

Пермь Великая, молодая русская сторонка, жила надеждами на будущее. А вот Москва стояла у врат ада и готовилась к мукам смертным…

Господь наказал стольную Москву за разбой ещё более страшным судом, чем Новгород, который вырезали опричники. И потому беды новгородские скоро поблекли на фоне бед московских. В 1571 году горела Москва так, как не горела никогда прежде! Словно ад разверзся! Словно еще немного – и проглотит дьявол Русское царство. Все эти годы станут одной кровавой мясорубкой, но опричнину царь отменит.

А Ливонская война всё будет разгораться и пожирать новые силы и без того уже ослабленной Руси.

Волновалась Сибирская Орда! Хоть и самая слабая из других татарских орд, но гордыней не обделённая и способная нанести удар. «Русский медведь попал в капкан – будем же рвать его на части!» – скажет сибирский хан Кучум. Зная, каково приходится Руси, в 1573 году Кучум послал через Камень большое войско, которое возглавил его племянник хан Маметкул. Целью этого удара были городки-крепости, поставленные солеварами Строгановыми. Крепости выстояли, но русских и помогавших им пермяков татары вырезали много и многих увели в плен. Надо отдать Строгановым должное: они быстро собрали войско и двинулись против Маметкула. Тот бежал с полоном и добром за Камень, русские бросились за ним. По пути выжигали те селения остяков и вогуличей, что помогали или примкнули к хану, женщин и детей тоже уводили в полон, но уже на Русь, в Пермь Великую. Страдали местные: не поможешь – убьют, а поможешь – придут другие и тоже убьют. Маметкула вытеснили, но было ясно: это всего лишь разведка боем. Удар оказался таким неожиданным и жестоким, что братьям Строгановым пришлось ехать в Москву – держать ответ перед государем.

– Что скажете, Строгановы? – спросил их в Александровской слободе Иоанн Грозный. – И дальше нам ждать из-за Камня ворога лютого? И как далеко вы его пропустите на Русь? Не вы ли мне обещали, что не дадите татарам ходу? Что твердыней встанете в Перми Великой? Нам бед от Запада и от Крыма хватает, и от черемисов окаянных, а тут ещё и сибирцы-нехристи. – Он кивнул братьям, и козлиная борода царя взметнулась вверх: – Говорите, не молчите…

– Провинились мы перед тобой, батюшка, – сказал Яков. – Но ведь прогнали же Маметкула. Смогли ведь, осилили, – он переглянулся с братом, – раздвигать границы надобно! Широко раздвигать!

– И как широко? – спросил царь, в глазах которого вспыхнули искры азарта.

– Чем шире, тем лучше, батюшка! – кивнул Григорий Строганов. – Так отец наш, Аника, который любил тебя, завещал нам! И царю, сказал, донесите: дальше идти надо!

– Именно! – подтвердил Яков. – Пермский край – предгорье. А Камень железо в себе таит. Много железа! А это – пушки и мечи. Татары о том не ведают! Они свои клинки в Азии покупают. Надо раздвигать границы, царь-батюшка, не покуда глазу видно, а докуда сердце требует. Отдай нам в работу земли и за Камнем. Все земли по Чусовой, что змеёй проходит через горы, и далее. Завоевать надо Пелымское княжество, а далее только одни татары сибирские и останутся. Выйдем через Камень, не убоимся ворога и дальше пойдём – к Тоболу, Иртышу, Оби! Так и к последнему морю выйдем! Вся земля будет наша. Твоя земля, батюшка наш родимец! Вся земля под Господом твоею станет!

Батюшка-родимец запустил жёсткие пальцы в перстнях в длинную козлиную бороду. Какую перспективу рисовали перед ним эти мужики Строгановы! Ни у одного из князей не было таких планов, как у этих двоих! Он улыбнулся, глядя им в глаза. Были бы сами они князья, стал бы он их опасаться. Пришлось бы прихватить их однажды, на дыбу подвесить и помучить подолее, удавить или яду плеснуть, извести пришлось бы. А простым мужикам он помогать будет! Потворствовать их норову всячески! Они рабы его и холопы! За царскую милость землю есть будут! А таких мужиков, матёрых зверюг, как Строгановы, ещё поискать! Да и не найдёшь более. Пусть идут вперёд, пусть ищут для него новые земли, добывают злато-серебро, пусть руду добывают и пушки льют!

– Быть по-вашему, – сказал Иоанн Грозный. – Будут вам новые земли на сибирских реках, и Камень ваш будет. Благословляю. Идите с Богом!

Мужиков царь осыпал дарами, а вот опричников своих не жалел. Кого не убил, того наказывал! В дни пребывания Строгановых в Александровской слободе досталось недавнему опричнику и родственнику царя Борису Годунову: избил будущего шурина батюшка-родимец своим посохом. В «Пахутинской степенной книге» осталась запись, что Григорий Строганов, умевший врачевать и возивший с собой всюду сибирские лечебные травы, исцелил голову будущему царю.

Иоанн Грозный не соврал. Строгановым были отданы огромные территории за Камнем – многие тысячи десятин! А главное – карт-бланш на великое завоевание бескрайних сибирских земель.

Увы, смерть караулит и стариков, и молодых, и мужей зрелых и мудрых, которым бы только и преобразовывать этот мир! Яков Строганов занедужил и преставился в расцвете сил – в сорок восемь лет, пережив отца всего на семь лет. Яков оставил завещание, по которому меньшая часть его земель уходила младшему брату Семёну, которого они с Григорием когда-то скрутили. Так Яков хотел залечить старые раны души. Большую часть оставлял двадцатилетнему сыну Максиму, которому предстояло вершить великие дела как в Перми Великой, так и по царёву указу за Камнем – в далёкой и такой притягательной для всех первопроходцев Сибири.

2

Хан Кучум вёл свою родословную от Шибанидов. А Шибан был пятым сыном Джучи, а сам Джучи был старшим сыном Чингисхана от его первой, главной и любимой жены Борте-фуджин, что означало «Борте-госпожа». Улус Джучи занимал пространство от Балкан до Китая – великая империя на просторах Евразии, есть чем гордиться! Сын Джучи Батый завоевывал Русь; Шибан, его родной брат, у которого было своё войско, помогал ему. Улус Джучи называли также и Золотой Ордой – именно так её знали на Руси, которая именовала золотоордынских ханов, в жестокую зависимость от которых попала, своими царями.

Золотая Орда находилась в составе Великой монгольской империи, расползшейся по всей Евразии, до 1266 года, пока хан Менгу-Тимуре не стал самостоятельным правителем. С тех пор великая империя монголов столетие за столетием станет распадаться на более мелкие государства. Первая половина четырнадцатого века, когда Золотая Орда примет ислам, станет «Золотым веком» улуса Джучи. При ханах Узбеке и Джанибеке Золотая Орда будет великим процветающим государством, которому никто не указ. Государством тираническим, беспощадным! Ханы уверуют, что именно они и есть хозяева подлунного мира. Русские князья, отправляясь в Орду, на Каспий, с дарами, будут писать духовные завещания, прекрасно понимая, что главным даром в очередной раз может стать княжеская голова и назад они могут не вернуться. Так и было: далеко не все возвращались домой.

Но ничто не вечно под луной! И к великому счастью многострадальной Руси, в 1359 году в Золотой Орде началась «великая замятня», а попросту говоря – кровавая междоусобица. Ханская мясорубка! В роковой войне между татарскими кланами за ближайший 21 год сменится двадцать пять ханов! В конце концов на престоле окажется беклярибек – первый министр – темник Мамай. Он не был чингизидом и мог только управлять от имени хана. Занятый междоусобными разборками дома, Мамай, как известно, проиграет битву Дмитрию Донскому, пустится в бега и вскоре сам погибнет от рук наёмных убийц. Чингизида Тохтамыша, который вскоре придёт ему на смену, одолеет великий полководец Азии – Тимур, ещё известный как Тамерлан. Земля дрожала, когда по ней передвигался этот воитель. Он нанесёт сокрушительные поражения монгольским ханам на Волге, в Средней Азии и Китае, достанется от Тимура и турецкому султану, и потому завоевание Константинополя отодвинется на добрых пятьдесят лет.

В начале пятнадцатого века Золотая Орда затрещит по швам. В 1420 году отколется самая восточная её часть – за Уралом, и образуется Сибирская Орда; через восемь лет появится Узбекское ханство, в 1438-м – Казанское, в то же самое время образуется Ногайская Орда на среднем течении Волги и Крымское ханство; в 1465 году появится Казахское ханство. Последний хан Золотой Орды Кичи-Мухаммед ещё считался правителем всех других орд, но лишь символически. После его смерти в 1459 году Золотая Орда уйдёт в небытие, и на части её территории, сильно уменьшившейся, возникнет Большая Орда – наследница Золотой и первая среди прочих. Большая Орда окажется в центре других орд – между Волгой и Доном, Казанским ханством и Астраханским. Все эти ханства, тесно соприкасаясь, будут так или иначе враждовать друг с другом, редко мириться, ещё реже дружить, и только одна орда окажется в стороне от своих кровожадных сестёр. Сибирская! Её отсекут неприступные Уральские горы! Оказавшись в изоляции, в суровом климате, лишённая культуры, она станет жить своей мрачной азиатской жизнью. Охота, лов рыбы и жестокие набеги на соседей – такой будет её судьба.

Сибирский хан Ибак вместе с ногайскими мурзами Мусой и Ямгурчи хитростью изловят и убьют хана Большой Орды – Ахмата, того самого, который в 1480 году на речке Угре не решился вступить в бой с русскими полками Ивана Третьего и повернул назад. Вот он, урок нерешительным правителям: только дай слабину – и убьют свои же!

Ибак с братом Мамуком ходил даже на Астрахань, но взять её не смог! Грызлись звери, братья по крови, ещё как грызлись! Ибака убьют в 1495 году в ходе дворцовых интриг, и на престол сибирских ханов сядет воинственный хан Тайбуга – то ли казах, то ли ногаец, неизвестно, положив начало новой династии.

Шестнадцатый век станет погибельным веком для тех, кто истязал и мучил Русь два с половиной столетия. Самым роковым образом начнётся он для потомков Чингисхана: придёт их время платить по счетам! В 1502 году Крымское ханство нападёт на Большую Орду и уничтожит её. Звери станут рвать друг друга на части. Ещё через полвека благодаря стратегии Ближней думы юного Иоанна Четвертого, сгинули орды Астраханская и Казанская. Русь занимала территории своих мучителей – и занимала жёстко, продуманно, бескомпромиссно. Будет ещё держаться Ногайская Орда, а за ней и Сибирская – до срока.

Обе орды платили Москве умеренную дань, и, кажется, все были довольны. Буря над Волгой и Уралом только ещё собиралась.

Хан Кучум, внук Ибака, смолоду знал самое главное: он должен вернуть трон своих великих дедов! Он объявил войну всем из рода Тайбуги и стал действовать. Собрав армию из разных племён – сибирских татар и ногайцев, узбеков и казахов, – он ударил по хану Едигеру и победил его в 1563 году. Он мстил за деда Ибака! Кучум убил и Едигера, и его брата Бекбулата, и многих других, кто был с ними. Занял великие земли по берегам Иртыша и Тобола, быстро покорил племена остяков и манси и в городе Кашлыке, бывшем столицей Сибирского ханства, стал царствовать по-своему мудро и надёжно.

Хан Кучум, внук вышеупомянутого Ибака, был горд своей кровью. Владыка мира, некогда изменивший историю человечества, жил в нём, своём потомке! Кучум, очень религиозный мусульманин, призывавший к себе шейхов и сеидов, строивший неприхотливые мечети в Сибири, не просто сел царствовать – он лелеял великую мечту о будущем объединении всех татар и создании новой великой империи на просторах Евразии. Ведь вышел же из степей Монголии триста пятьдесят лет назад его предок Чингисхан и завоевал почти весь мир!

Так почему бы не повториться такому?!

Амбиции Кучума были велики! Он имел талант полководца и организатора. Только вот одно останавливало: Сибирское ханство было очень малочисленным в сравнении с другими ханствами, царствовавшими там, за Камнем. И Русь, главный его враг после Тайбугинов, уже была другой. Но об этом хан Кучум и думать не хотел!

Он считал для себя великим позором платить Руси дань. Пусть небольшой ясак – соболями, и всё равно – позор! Кто они такие? Великие князья, вдруг назвавшиеся царями! Царь – это он! На земле монголов царём может быть только тот, в ком течёт кровь Чингисхана!

Кучум был хитёр. Пока он воевал со своими соседями – племенными сибирскими князьками, он исправно отправлял за Камень московитам соболей. Но когда Сибирь оказалась им покорена, хан тотчас же переменился. И первым шагом Кучума был отказ платить Москве ясак, а вторым стало нападение на Пермь Великую. После того как Москва была сожжена крымцами и ногайцами в 1571 году, к хану Кучуму пришло второе дыхание. Его племянник Маметкул в 1573 году разграбил весь Пермский край. Сибирцы нещадно и против всех правил убили московского посла Чебукова со всеми его людьми, доказав, что варвары – они и есть варвары, и чем в пух и прах разметали любую возможность будущего мира. Теперь Кучум надеялся только на победу! Это было время, когда Русь тонула в Ливонской войне и опричнине, когда черемисы боролись за самостоятельность и никак не хотели делить свою будущую судьбу с Москвой. От севера через Урал и до самой Волги бунтовали кочевые народы Поволжья. Великий бунт готовил хан Кучум против недавних, как он считал, ордынских холопов, поднявших столь высоко и не пойми как голову.

Это были годы непрекращающихся войн в Перми Великой!

Летом 1581 года вогулы, жившие по рекам Чусовой и Вишере, восстали против русских – напали и пожгли крепости, людей побили. За ними двинулся на Пермь пелымский князь Аблегерим. Пройдя по рекам Лозьве и Вишере, он вылетел из-за Камня и обрушился на Чердынский край. С ним было семьсот человек. Пермяки и строгановцы встали насмерть и отбили его нападение. Но было ясно: край ослаблен военным сборами и обнищал людьми. Речь больше не заходила о том, чтобы добывать соль в полной мере – и для Москвы, и для продажи во все стороны света, чтобы добывать золото и серебро, драгоценные камни, руду и ковать оружие. Надо было выживать! И, самое главное, положение могло только ухудшиться. А противник креп за Уралом: крепли духом остяки и вогулы, убедившиеся, как ослаб Пермский край, и хуже того – крепло Сибирское ханство. Русская Пермь сама становилась добычей врагов, подобно раненому медведю, рядом с которым уже хрипят от бешенства и злобы голодные волки.

Минул 1581 год, а в 1582-м был подписан Ям-Запольский мир. Из Польши возвращались измотанные русские полки. А главное: возвращались свободные бойцы – казаки!

Именно тогда ещё молодому Максиму Яковлевичу Строганову и пришла мысль: а не позвать ли казаков на защиту Пермского края? Почему именно ему? А потому, что его владения, хоть и самые обширные, но ближе всех располагались к Камню и потому были самыми уязвимыми. Как самый богатый из Строгановых, Максим призвал к себе двоюродного брата – Никиту Григорьевича, а также дядю – Семёна Аникиевича, с которым так долго враждовали и судились их отцы – Яков и Григорий и хоть и выиграли эту битву, но ушли из жизни раньше.

Родственники собрались на Чусовой – в одной из самых защищенных крепостей Максима Строганова.

– Войне конец, – сказал Максим, – надо волжских казаков звать в Пермь! Сулить им добра всякого! Да хоть процент с прибыли нашей! Только бы согласились! Иначе худо нам будет! Что скажете, кровники? Дядя? Никитка? – Он зло глянул на родню. – Не молчите, я хоть и крайний, но после меня и за вами придут!..

– Казаки привыкли к свободе, – заметил Никита Григорьевич. – Сладим мы с ними?

– Не звери же они дикие наконец, – с надеждой вопросил Максим. – Главное, интерес их найти!

– Знамо, какой у них интерес! – усмехнулся Семён Аникиевич. – Звонкая монета! Бандиты они! Всё ценой золота меряют!

– А ты, дядька, чем меряешь? – усмехнулся Максим. – Манной небесной?

Все трое неожиданно рассмеялись. Строгановы походили друг на друга. Может, у кого ума было поменьше, у кого хватка слабее, но смотрели они на мир одними глазами – купца и старателя.

И тут Семён Аникиевич сделал мудрое замечание:

– Вот что, племянники. Слышал я, – он кивнул, – из Москвы весточка доходила, что царь на волжских казачков осерчал больно за их разбои, кое-кому велел голову снять, а кой-кому уже снял. Если мы без ведома Москвы душегубцев зазовём, сами в дерьме по уши окажемся. Царь-то у нас – лютый!

– Так что ж делать? – спросил Никита. – Как быть?

– А вот как, – ткнул пальцем в Никиту хитрый Семён Аникиевич. – Мы, племяш, хитро поступим. Мы попросим у царя соизволения нанять на службу войско из бродячих людей, а то, что это казаки волжские, не скажем. Царю нужно, чтобы мы не сгинули в этом краю? Нужно. Вот он добро и даст. А мы уже теперь на Волгу гонцов пошлём. Ведь ясно: снег сойдет – жди из-за Камня гостей. Чтобы казаки и согласились, и успели ко времени прилететь, нам с вами, племяши, ещё помолиться надобно! А, Максимка?

– Дело говоришь, – кивнул тот.

3

Максим Строганов стоял на берегу Камы и смотрел на запад. До боли в глазах всматривался вдаль! Туда, где река меж лесов и скал скрывалась за поворотом. Именно там должно было случиться чудо! За его спиной глядела в ту же сторону охрана – с десяток богатырей-пермяков. Сейчас каждый стражник на русской стороне был на счету! Максиму только что донесли: волжские казаки плывут в Пермский край. Но плывут они не быстро – против течения! Поначалу против течения Волги – и сотни вёрст! – а потом и против течения Камы. И они уже близко! А шёл август месяц 1582 года. Худшие ожидания солеваров Строгановых сбылись. Всего несколько дней назад вероломный Кучум напал на Пермь. Не сам! Он послал своего сына – царевича Алея. И в эти самые дни Сибирская Орда уже грабила русские земли в Перми Великой. Укрепились чусовские городки, но и татары не шутили.

Безжалостной саранчой катили по Русской земле.

Поэтому казаков тут ждали как спасение свыше и готовы были платить им самой звонкой и полновесной монетой. Не до жиру – быть бы живу! Имя Ермака уже не сходило с уст ближнего круга солеваров. Было получено и одобрение из Москвы на наём «вольных людишек». Почему понадобилось такое одобрение? А разве может царь всея Руси позволить своим холопам – боярам ли, купцам, неважно! – иметь свою армию? Нет, конечно. Но дело превыше всего. А добыча соли превыше всякого другого дела. И тут одобрение было получено. К тому же доверял царь Иоанн Васильевич своим добрым слугам – солеварам Строгановым. И ждал от них выгоды для своей казны.

– Вона! Плывут! – воскликнул один из охранников.

– Где?! – взревел молодой медведь Строганов.

Отвлёкся Максим Строганов на минуту – задумался о своём будущем и будущем края, вверенного ему отцом и дедом, – и упустил появление чудо-казаков.

– Да вона! Вона! – тыча пальцем за поворот реки, завопил глазастый пермяк-боец. – Плывут, родимые!

И точно! Уже показались оттуда первые струги. Парусов не было. Шли на вёслах. Тяжело шли, точно тянули за собой великий груз.

– Ну, слава богу, – пробормотал Максим. – А то уж я и верить перестал в удачу! Теперь поглядим, кто кого!

Через пару часов великая флотилия числом более пятидесяти стругов – армада, да и только! – уже чалила к берегу. Максим Строганов встретил гостей с почётом. Когда увидел идущих к нему казаков с атаманами впереди, то выхватил каравай у одного из своих слуг и сам поднёс его волжским богатырям.

– Доброго вам здравия, казачки! – сказал он. – Угоститесь, гости дорогие!

Ермак первым отломил край от буханки, макнул его в солонку и бросил в рот.

– Хорош хлеб у вас. Благодарствую, Максим Яковлевич! Хоть с солью и переборщил! Одно слово – солевары!

– Грубоват хлеб, – тоже проглотив корку, молвил Матвей Мещеряк и подмигнул Ивану Кольцу. – Астраханские булки лучше!

Третий атаман тоже отведал пермского хлеба.

– Ничего, зато этот сытнее будет.

Пятьсот сорок казаков прибыло в Пермский край на защиту Русской земли от сибирцев и пелымцев. Целое войско тащило на берег поклажу, пищали, топоры. Сюда, к Ермаку и Максиму Строганову, подходили и другие казачьи атаманы – Богдан Брязга, Черкас Александров, Никита Пан, Савва Болдырь. Они привели с собой малые ватаги с Волги, Яика и Дона и входили в число воинов Ивана Кольцо или самого Ермака. Не было только одного волжского атамана – самого непокорного и неприрученного. Богдана Барбоши! На следующий день после прибытия пермяков на Волгу он сказал своим товарищам: «Хотите – прощайте меня, хотите – нет. Но я не пойду с вами. Никогда никому не служил, кроме себя самого, и служить не хочу! Это моё последнее слово». И никто упрашивать его не стал. Таких людей, как Богдан Барбоша, убеждать или упрашивать смысла нет. Лишь Иван Кольцо сказал позже Ермаку: «Это Роксана, змея, бабьим колдовством не пустила его! – и головой покачал. – Такую лучше убить сразу, как только увидел, чем влюбиться!»

Месяц август в Перми был прохладен и благостен. Дышать не надышаться! Атаманы оглядывали округу. Впереди стояла деревянная крепость – один из строгановских оплотов. Тут их было немало. Каждый такой оплот – кол осиновый в сердце вогулов, пелымцев и татар.

Ермак кивнул хозяину здешних земель:

– Веди нас в хоромы! А казачков пусть твои люди расквартируют. И по-человечьи! Скажу честно: устали мои молодцы грести до ваших краёв! Эка вы забрались! Край света!

– Край света там, Ермак Тимофеевич, – кивнул в сторону далёких синих гор Максим Строганов. – Подойдёшь однажды – увидишь и поймёшь!

– А я люблю глядеть и удивляться, – усмехнулся Ермак. – Этот норов меня из родного дома и вывел на большую дорогу!

Казаки, слышавшие эти слова, хохотнули. Кто-кто, а они, вольные люди, о большой дороге и новых землях знали поболее других!

Уже скоро был пир, на котором после многих чарок вина Максим со всей откровенностью нетрезвого и отчаявшегося человека говорил Ермаку:

– Я бы остяков и вогуличей сам бы передавил, как крысят, но за ними хан стоит – Кучум! – Молодой и самый способный из Строгановых добела сжимал кулаки. – Он их крысиный король! Пока этот нарыв за Камнем сидит, не будет нам покоя! Никогда не будет! Вчера гонец прилетел: снова здесь! Так ведь и знали! Теперь Кучум сына своего Алея на Пермь послал. По краю уже носится нехристь – всё жжет, всех режет! Эх, Ермак Тимофеевич! Там, за Камнем, их чёртова страна! И самих сибирских татар как чертей в той стране! Не изловить ни за что! Только отпор и давать…

Атаманы то и дело переглядывались. Волга с ногайцами виделась им отсюда, из воюющей Перми, молочной рекой с кисельными берегами.

– Ничего, – сказал своим Ермак, – зато здесь мы не заскучаем!

– Да что там не заскучаем, – подхватил слово головного атамана и друга Матвей Мещеряк. – Тут мы веселиться будем день и ночь! Ещё покрепчаем от веселухи!

Максим Строганов с удивлением глядел на своих гостей. Балагуры! Иван Кольцо подмигнул ему:

– Ты не думай, купец! Коли мы шутим, то делать всё будем ой как серьёзно! Так серьёзно, что кому-то мало не покажется! Ей-богу!

Казаки прибыли вовремя. Ведь то и дело повторяющиеся удары по строгановским городкам в Перми рано или поздно должны были ослабить русское влияние в этом крае. И камень вода точит! А тут – что говорить! Каждый год пелымцы, татары и вогулы обрушивались на поселения. Жгли деревни. Людей уводили в полон или убивали на месте. Трещали под их ударами деревянные крепости.

Но главное – таял от этих ударов человеческий ресурс. Ещё немного – и некому было бы дать достойный отпор врагу. Именно на это и рассчитывал хан Кучум, посылая сына Алея за Камень и давая ему строгий отцовский наказ: русских не жалеть! Сразу дать им понять: житья им не будет. Пусть или убираются восвояси, в Москву, или сдохнут. А до Москвы, придёт срок, они, татары, ещё доберутся!

Казаки Ермака зря слов на ветер не бросали. Эти месяцы, когда молодой хан Алей и его орда решили прокатиться по Пермскому краю и в первую очередь сжечь все Чусовские городки, они вдруг получили достойный отпор. Городки стояли по берегу реки. Едва сибирские татары нападали на какую крепость и увязали в её штурме, как вдруг на реке стремительно появлялась флотилия и огнём пищалей сметала нападавших. Пермяки-охотники, знавшие суровый край как свои пять пальцев, находили способы уведомить казаков, где им ждать неприятеля. Тем более что татары передвигались на лошадях и тащили за собой табуны сменных лошадей, которым надо было питаться, да ещё волокли пленных, которых ловили по дороге и намеревались утащить за Камень. Это было не такое уж и мобильное войско!

В сущности, здесь коса нашла на камень. Татары привыкли брать внезапностью, стремительными набегами, заставать осёдлого противника врасплох. Казаки же применили против них партизанскую войну, в которой тоже, как известно, правил не бывает. Казаки, точно из-под земли, появлялись в разных местах на пути у татар. Принц Алей бесился, поначалу не понимая, в чём тут дело, пока бывалые нукеры не сказали ему: «Хан, это не люди Строгановых. И не царские солдаты. Русские наняли казаков для битвы с нами!» Весть была чёрной. Казаки были самым страшным врагом и всех кочевников, и всех осёдлых татар. Они владели тактикой внезапного нападения ещё лучшего своего коварного неприятеля и в средствах не стеснялись. А месть их была внезапна и страшна. Они вырезали всех, невзирая на сословия, и могли оставить только того, за кого надеялись получить выкуп.

А ведь Алей взял по совету отца лучших его воинов! В Сибирской Орде, за исключением редких волнений среди остяков и вогуличей, всё было тихо, и татары могли себе позволить послать за Камень самых испытанных бойцов. Но с казаками и хану Алею, и самым его надёжным богатурам тягаться было не под силу. «Получил по всей морде хан Алей! – смеялись казаки на очередном бивуаке. – То-то ещё будет!»

В конце августа 1582 года принц Алей тоже решил изменить ход своего набега и увёл орду на север, подальше от строгановских городков. Он решил напасть на столицу Перми – Чердынь, прекрасно понимая, что казаки за ним не пойдут: их наняли Строгановы исключительно для своей защиты.

И сибирские татары оказались правы. Но это и был судьбоносный поворот всех событий на Среднем Урале конца XVI столетия.

Когда Алей покинул перекрёсток Камы и Чусовой, оставляя за собой только кровавый след, тянувшийся на север вдоль той же Камы, в главном строгановком городке и состоялся большой военный совет.

Казаки, умелые воины, нападавшие, как правило, внезапно, в боях теряли людей мало. Если говорить со всей откровенностью, это были лучшие бойцы своей эпохи. Тактика «рыцарской войны», которая только ещё придёт в Европу, а потом и на Русь, когда строй солдат шёл на строй, подставляя открытую грудь свинцу, показалась бы казакам преступной. Именно благодаря тактике внезапного боя казаки и смогли сохранить всю свою рать в целости.

На военном совете, когда вдруг оказалось, что часть Перми свободна и свободна большая часть бойцов, великая буря родилась в сердце Максима Строганова. Но он до срока молчал и слушал казацкий разговор. А прислуга подливала вино в казачьи чарки, и застольная беседа выходила ой, какой горячей!

Ермак подмигнул Матвею, и тот спросил у пермяков:

– А сколько через Камень идти, а?

– Да это смотря как идти и когда, – ответил сдружившийся с казаками Трофим Кочергин. – Летом – одно дело, зимой – другое. Чусовая, она ведь змеёй через горы вьётся! – Трофим широкой ладонью показал, как хитро вьётся уральская река. – Горы над тобой всюду как драконьи головы! Леса спускаются! А идти против течения – нелегко! А из Чусовой – в Серебряную! Серебрянка – правый приток Чусовой. Это тебе не Волга! Строптивая речка, с порогами! А зимой и на санях можно. Зимой по Серебряной и Чусовой эти нехристи к нам пробираются на своих мохнатых лошадках!

– Так-так, а по времени? – спросил Матвей Мещеряк.

– Сколько идти по Чусовой и Серебряной? – задал свой вопрос и Ермак.

– Если супротив течения, то недели две придётся, а то и три. Это как грести, Ермак Тимофеевич. Ну так вы жеребцы здоровые! – он кивнул на казаков. – По рекам и по морям вам плавать – всё что рыбе!

– Это точно, – кивнул Иван Кольцо. – Мы это умеем! Да и вы, пермяки, не слабаки!

– И это верно, – согласился Трофим. – Только мы по рекам не так охочи, как вы, двигать. А вот по лесам и по горам – это да! Мы охотники в первую голову! И добытчики руды и драгоценных камней – во вторую. Это наше призвание!

– А ты сам, Трофим, был за Камнем? – спросил Мещеряк.

– Бывал, и не раз, – кивнул тот.

– Ну а вышел ты на той стороне Камня, а там как? – не унимался Мещеряк.

– А что интересует? Как там птички поют? (Пермяки засмеялись.) Так почти как у нас! – засмеялся и Трофим Кочергин. – Или интересно, как там лоси бодаются?

– Хрен бы с твоими и птицами и лосями! – огрызнулся Матвей. – Я о путях-дорожках интересуюсь! Закаменных!

– А путей-дорожек там много, Матвей, – хитро заметил Трофим. – Это смотря что тебя интересует?

Максим Строганов весь обратился в слух. Только машинально подносил к губам чарку с вином. Интерес казаков ох как был ему важен! Мещеряк вопросительно кивнул пермяку:

– А где Серебряная начало берёт?

– За Камнем сразу и берёт, – ответил Кочергин. – Был я у истока её…

– Вот-вот, про исток её! Мы казаки, мы плавать любим, – поглядев на своих товарищей-атаманов, объяснил Матвей Мещеряк. – Вышел ты из-за Камня, выплыл, вот конец Серебряной реки, вернее, начало её… А там?

– А ты и далее собрался, Матвей? – спросил пермяк.

– Ну, к примеру? Что далее-то?

Щуря правый глаз, Ермак улыбался разговору двух учёных мужей.

– Там выплывешь – и посуху топать придётся, – отвечал Трофим Кочергин. – Коли до другой реки…

Матвей вновь переглянулся с Ермаком.

– Вот именно – до другой, – кивнул Мещеряк.

– До Баранчи?

– До ней самой! И сколько топать посуху, – спросил любопытный Мещеряк, – до вашей Баранчи?

– Вёрст двадцать. А, робяты? – глянул Трофим на своих дюжих пермяков.

– А то и двадцать пять! – сказал кто-то.

– Во-во, – вторили ему. – Не менее!

– Только Баранча не наша уже, – заметил Трофим. – Там осторожно топать надобно, потому как там и открываются земли пелымцев, врагов наших окаянных. Но их под самым Камнем мало: они все больше в своём уделе, в Пелыме, обретаются. Сам-то край – безлюдный!

– Чёрт бы с этими лешими! – махнул рукой Матвей. – Ты далее, далее говори! Про Баранчу!

– Двадцать пять вёрст до Баранчи. Ну а как с Баранчи ты поплывёшь, казак? На чём? – спросил наивный Трофим Кочергин. – Струги рубить?

– Мы, коли надо, наши струги на плечах носим, – рассмеялся Матвей Мещеряк.

Захохотали пермяки – корабли на плечах таскать! Во даёт казак!

– Весёлый ты казачок! – отпивая из чаши, кивнул Трофим Кочергин. – Я это ещё на Волге понял! Ну, хорошо: донёс ты свои корабли до Баранчи. Там их на воду. И по Баранче пойдёшь…

– Куда она путь держит? Если от её хвоста смотреть?

– А к Тагилу и держит путь Баранча.

– И много до Тагила вёрст?

– Не мерил, но достаточно.

– А потом как?

Казацкие атаманы слушали пермяка с нарастающим вниманием.

– А вот из Тагила уже – в Туру, – сказал Трофим Кочергин. – Вот большая река! Но я дальше не ходил…

– А кто ходил? – спросил Мещеряк.

Пермяки замотали головами: самые отважные дальше пересечения Тагила и Туры не хаживали… Жар шёл от печи в головной избе. Одни яства были съедены, другие только подносились к столу. Слушая разговор, Максим Строганов от волнения ломал в руках серебряную ложку.

– Сам не ходил, но ведь знаешь, что там далее. А, Трофим? – вдруг подсказал Строганов.

– Да слышал, конечно, Максим Яковлевич! – кивнул Кочергин. – От человека, кто в самую глубь той земли ходил!

– Ну, говори! – поторопил пермяка Ермак. – Разохотил ты нас!

– Тебе бы, Трофим, сказки плести! – подтвердил слова атамана Мещеряк. – Никто б не заснул! Все только б слюни пускали!

– Тура – великая река, – продолжал Кочергин. – И она вьётся змеёй, но уже среди равнин и лесов. И впадает она в ещё большую реку – в Тобол. Думаю, от Камня до того Тобола месяца два плыть!

– Но так ведь по течению плыть-то! – кивнул Иван Кольцо. – И по Баранче – по течению, и по Тагилу – так же, и по Туре, и по Тоболу! Паруса поставил – и лети с ветерком!

– А если даже ветра нет, сибирские реки – быстрые! – кивал Ермак.

– Подгребай в удовольствие – и плыви вперёд! – почти что пропел Матвей Мещеряк.

– А далеко собрались, казачки? – усмехнулся Трофим Кочергин. – На край земли, что ли?

– Точно – на самый край, – усмехнулся Иван Кольцо.

– А куда Тобол впадает? – прищурив глаза, спросил Ермак.

– Так в Иртыш и впадает, – как ни в чём не бывало заметил Трофим. – А Иртыш – самая великая река Сибири. Это, поди, как ваша Волга!

– И на берегу Иртыша, как мне сказали, и стоит столица сибирского хана – Кашлык! – кивнул Ермак.

Казаки точно присмирели. Великие мысли роились в их буйных головах. Грандиозные планы созревали и просились на свет Божий! Ермак взглянул на первого из товарищей по оружию. На того, кто понимал его с полуслова, – на своего Матюшу.

– А-а! – протянул Трофим Кочергин, до которого только теперь стала доходить суть допроса.

– Тут мы их в самое сердце и ужалим! – со всей накопленной во время разговора страстью выдохнул Матвей Мещеряк. – Ну, скажи своё слово, атаман!

– Да не просто ужалим – вырвем сердце! – вторил ему Иван Кольцо.

– О-о! – Трофим Кочергин переглянулся со своими притихшими пермяками и вновь поглядел на волжского атамана, подозрительно молчавшего. – Вона вы куда метите!

И тут поднялся Максим Строганов.

– Налей, – бросил он прислуге. – Доверху!

Ему налили. Максим схватил чарку и выпил её залпом.

– Снаряжение дам, провиант дам, пороху, пушки найду! Ещё полсотни опытных людишек отдам – и струги ваши таскать посуху помогут, и дорогу покажут! Всё будет, Ермак Тимофеевич! Иди туда, за Камень! Все сокровища будут твои! Какие царь позволит взять, конечно. Мне самому ничего не надо! Доплыви только до Кашлыка! Кучум не ожидает такого поворота дела! Он Алею лучших своих людей дал! А вогулы и остяки ненавидят его: они хана Едигера любили! Кучум их силой заставил служить! – Максим Строганов потряс кулаками. – Ермак Тимофеевич! Кучум ведь думает, что он там как в крепости сидит, что он будто заговорённый, что ему только можно вылазки делать и грабить нас! Ты со своими молодцами такую разруху им устроишь, что татарва сибирская век её не забудет! Сожги Кашлык! До основания сожги! И уже не сунутся сибирские татары за Камень! Никогда! Себя будут охранять! Бояться станут! И детям свой страх завещают!

Все казаки смотрели на Ермака Тимофеевича. Атаман улыбался в широкую бороду. Он и без совета Максима Строганова уже видел эту вылазку. Кашлык ослаблен: лучшие воины у Алея. Какой удар нанести можно! А у самого Алея тут, в Перми, земля из-под ног уйдёт, когда он узнает, что его тыл, его родной дом разрушен! Что отец его низвергнут! Побежит со всех ног назад, да опоздает! Казаки уже с добром назад поплывут!

Ермак улыбался – и в его улыбке другие атаманы уже читали опасный и долгий, но такой заманчивый и волнующий разбойничью кровь путь на восток!

Когда казачья флотилия уходила всё дальше по Чусовой вверх и уже первые Уральские горы грозными исполинами нависали над быстрыми стругами, в чусовские городки пришло страшное известие. Сибирские татары царевича Алея, обозлённые неудачей в вотчине Строгановых, опустошили всю округу Соли Камской, а затем сожгли и сам город. Всех жителей татары истребили. И двинулись ещё севернее – на Чердынь. И взяли город в осаду. Чердынь, столица Перми Великой, решила стоять насмерть. Но казакам о том было уже не узнать. Да и узнали бы – не повернули назад! Колесо событий уже стремительно крутилось только вперёд! Сама история требовала этого великого похода на восток – за Камень.

В сентябре 1582 года волжский казацкий флот на вёслах стремительно продвигался на восток. К великому и древнему Камню! Двадцать гребцов в каждом струге, и ещё пять-десять человек на смену. Кто уставал, того заменяли свежей силой. Тут же были мешки с сухарями и сушёным мясом и рыба вяленая, чтобы не оголодали по дороге. Ели на ходу! А воды вокруг – хоть упейся!

Спустя неделю после начала экспедиции, уже покинув Чусовую, плоскодонные струги с лёгкой проходимостью на любой глубине упрямо шли по речке Серебряной, змеёй петлявшей между величественной горной грядой, разделявшей Европу и Азию…

Воистину хоть казаки и плыли против течения, но попутный ветер судьбы помогал им!

К началу октября 540 волжских казаков под предводительством Ермака Тимофеевича и полсотни строгановских людей по реке Серебряной пересекли Каменный пояс – Урал. Переход был долгим и сложным. Горный хребет стал для казаков границей из царства света в княжество тьмы. Они, суеверные люди мрачного XVI века, рассматривали своё путешествие именно так. За Камнем оставался русский царь-батюшка, хоть и строгий, но свой, православный, оставалась их вольная жизнь, свой народ. Тут жили сплошь поганые – язычники, варвары, и борьба с ними, знали казаки, будет не на жизнь, а насмерть. Но не только забота о строгановских городках и хорошие барыши тянули сюда казаков. Ведь это была особая порода людей! Дух авантюризма, неутолимая жажда бродяг и первопроходцев звала своих героев в этот великий поход.

Не могли они жить иначе!..

Глава вторая. Битва за Кашлык

1

Позади остались Волга и Кама, Чусовая и Серебряная, грозные и царственные вершины Уральских гор. Позади был тяжёлый волок суден от истоков речки Серебряной до истоков Баранчи. Казаки, срубив молодые сосенки, уложили на них перевёрнутые струги, подняли их и потащили от реки до реки. Тяжело было! Но не тяжелее привычного ратного труда. Не тяжелее, чем грести, сопротивляясь стремительному течению Чусовой и Серебряной. Тем более что самые тяжёлые струги казаки бросили ещё у истоков Серебряной, когда стало ясно, что ношу выбирать надо по плечу. Через двести лет брошённые суда всё ещё будут лежать в этих местах, проросшие деревьями, укрытые травой, похожие на вековые холмы. Ермаковцы взяли самые лёгкие! У струга – двадцать гребцов, по десять с каждого борта. А тут – двадцать носильщиков, тоже по десять с каждой стороны. Да и что такое – двадцать пять вёрст? Казацкая переволока от Дона на Волгу куда длиннее! И зима была ещё далека! По осеннему уральскому лесу, преодолевая горки и низины, да через поляны, пугая медведей и лосей, шугая белок и зайцев, казаки перенесли свою ношу и опустили ратные волжские струги в речку Баранчу.

Перевели дух, потрапезничали, сели на вёсла и поплыли дальше…

И вот уже позади были два месяца сложнейшего пути. Были пройдены Тагил, Тура и Тобол, и сотни рек, впадавших в эти реки. Остались позади редкие стычки с вогулами, остяками и пелымцами. В конечном итоге все эти местные народцы разбегались при виде могучих богатырей в больших лодках, вооружённых, подобно богам, плюющимся огнём. Всё, чем они могли насолить казакам, это оповестить Кучума о приближающейся опасности. Ну, так от великой битвы всё равно уйти было нельзя. Да и не входило это в планы казаков! К ней они и стремились. Битва и должна была решить судьбу Сибири.

Полторы тысячи вёрст – триста против течения и тысяча двести по течению – оставались за спиной у волжских казаков! И каждый из них знал: наступает великий день в жизни каждого из них. Тот день, который не забудется никогда! И ради которого стоило родиться на свет.

Приближаясь к Иртышу, казаки изловили нескольких местных татар. Те выложили буквально всё, едва увидев перед носом кривые казацкие сабли. Сказали, что перед Иртышем в устье Тобола будет большой остров, а на острове том владения первого сановника хана Кучума – Карачи.

– Это что-то вроде визиря их, – пояснил один из пермяков, знавший лучше других иерархическую систему Сибирского ханства. – У него там свои угодья, свои шатры и даже войско, – выслушав пленного татарина, добавил пермяк.

Струги подходили к берегу острова, где разбил свой стан-город Карача, перед самым рассветом. Тут Карача, когда не был востребован в Кашлыке, резвился со своими наложницами и плодил детей от многочисленных жён. Ещё было темно, струги шли вдоль берега, вёсла нежно уходили в зыбь реки и также трепетно вырывались наружу. Точно гуси-лебеди плыли казацкие струги! Хищные и жестокие птицы! Казаки-разбойники умели подкрадываться к своей жертве так, как матёрый зверь крадётся к зазевавшейся жертве. Около сотни казаков под командованием Матвея Мещеряка, вооружённые пищалями и луками, высыпали на берег и стали подходить к крепости Карачи. Это был хорошо защищённый невысокими деревянными стенами татарский стан. Внутри стояли избы и шатры. Конечно, карачинцы знали о том, что где-то по сибирским рекам сюда плывут казаки, но к атаке не подготовились. Казаки-лучники сняли постовых. Перемахнуть такую преграду, как стены Карачевой крепости, казакам было раз плюнуть. Нападение было внезапным, резня – беспощадной. Казаки даже не думали церемониться с теми, кто так цинично и по-звериному вырезал русское население Пермского края, брал в полон женщин и детей.

Залпы пищалей опрокидывали заспанных татарских воинов; кого не уложили огнём, тех вырезали. Но самому Караче удалось сбежать. Он вылетел из шатра почти голым, бросив своих наложниц, и перебрался через стену. Прыгнув на коня и ударив пятками по бокам, Карача умчался в ночь. Где-то на окраине острова его ждала лодка. С Карачей ушёл с пяток первых его людей. В суматохе казаки не погнались за ними. Мало ли кто убегает! Гостям из-за Камня достался гарем Карачи, его арсенал и съестные склады. Что поразило казаков, так это кладовые мёда! Душистого, сказочного, волшебного! Сотни бочек дожидались там своих едоков.

Нападение на стан Карчи не просто ободрило ермаковцев – вдохновило на дальнейшие подвиги! Наложницы визиря тоже пришлись кстати. Но пир не мог быть долгим: впереди казаков ждал Кашлык. Очень скоро они вернулись на струги и поплыли дальше вдоль берега Тобола.

Наконец 25 октября казаков встретило устье Иртыша…

Как мы уже говорили, хан Кучум гордился кровью Шибанидов – потомков Чингисхана. Когда он узнал, что по сибирским рекам к нему движется флотилия русских, он вовсе не испугался. Нет! Кучум даже обрадовался. Он знал, что поредела Русь богатырями, война с Западом отняла силу у белого царя, а в Перми русских воинов осталось и совсем мало. Кучум понимал: это жест отчаяния! Последняя и безрассудная попытка отвоевать уральскую землицу.

– Глупый русский, – рассмеялся Кучум, сидя на подушках, когда осмыслил происходящее. – Разум оставил и белого царя Ивана, и Строгановых! Они нам сделали милость – тем лучше! – кивнул он своим приближённым. – Мы одолеем двух зверей поодиночке!

Вот как виделась картина хану Кучуму. В порыве отчаяния, запершись в своих городках, Строгановы решили в обход царевича Алея собрать войско и направить его сюда, на берега Иртыша, дабы ударить по Кашлыку. И конечно, они сделали это с соизволения белого царя. А что же будет на деле? А на деле будет так: его старший сын Алей, наследник великого ханства, имея огромное войско, сожжет поочередно все города-крепости Пермского края. А он, хан Кучум, возглавив другое большое войско, состоящее из его первых нукеров и пелымских и вогульских князей с их дружинами, встретит строгановских людей здесь, на Иртыше, и похоронит их тут же.

В сущности, будучи хорошим полководцем, политиком и стратегом, хан Кучум в своих фантазиях оказался не так далёк от истины. Да, при виде полчищ принца Алея люди Строгановых заперлись по своим городкам. Да, Чердынь, как оплот царя в Перми Великой, тоже оказалась осаждённой и могла надеяться только на свои стены и мужество защитников. Многие русские крепостицы оказались уже сожжены, погибла и Соль Камская. Такого опустошительного нашествия Пермь ещё не знала.

Вне крепостей остался всего один боеспособный отряд – и тот ушёл за Камень! А вот с этим отрядом, как вскоре выяснилось, был особый разговор. Ведь тут как поглядеть: уход казаков можно было расценить и как предательство! Именно так и расценил поход за Камень комендант и воевода Чердыни. По воле случая (и по разумению Москвы конечно же) этим воеводой оказался всё тот же сын боярский Василий Пелепелицын, которого едва не зарезали казаки на Волго-Самарской переправе. Именно благодаря ему, сыну боярскому Пелепелицыну, Чердынь и встретила достойным отпором татар принца Алея. Просто Василий Пелепелицын был одним из тех воинов, которых бросали на самые сложные участки государственной службы. На пограничные – в первую очередь!

Глядя на подступившую громаду сибирского татарского войска, в октябре 1582 года, когда струги Ермака входили в Иртыш для решающей битвы, Василий Пелепелицын написал в Москву донесение. В нём с горечью и гневом говорилось, что через попустительство Строгановых, отправивших казаков за Камень, вся северная Пермь оказалась под ударом сибирских татар царевича Алея. Чуть позже из Москвы прилетит гневная царёва грамота, в которой Иоанн Васильевич потребует у Строгановых вернуть казаков из похода!

Там будут такие слова, обращённые к солепромышленникам: «Почто призвали к себе воров-казаков, волжских атаманов, которые и прежде ссорили нас с Ногайской Ордою да послов ногайских на Волге, на перевозах, побивали, и купцов ордынских грабили, и нашим людям многие грабежи и убытки чинили! Великой опале подвергну вас, Строгановы, коли не вернёте казаков из похода в Сибирь и не обережёте с их пользой в Пермь Великую!»

Но куда там! К тому времени уже многое изменится за Камнем!..

Одним словом, хан Кучум был почти во всём прав. Появление русских на Иртыше – жест отчаяния? Да! Пермь осталась почти незащищённой? Тоже да! (Увы для русских!) Кучум не предугадал только одного – человеческий фактор. Южную Пермь держали в кулаке Строгановы – матёрые купцы, лучшие деловые люди своего времени, и они бы скорее дали себя растерзать, чем отнять сибирским ордынцам их кровное! Северной Пермью и Чердынью управлял сильный русский воевода, ничего не боявшийся, знавший татарский норов, готовый к смертельной битве. И, самое главное, через Камень переправились не солдаты «белого царя» – стрельцы ли, другие какие ратники, а буквально люди-звери. Казаки! Да ещё лучшие из лучших, каждый из которых стоил десяти простых воинов! Да ещё с такими атаманами, которых поискать! Пятьсот сорок казаков плюс полсотни людей Строгановых, тоже умелых вояк и работяг, стоили дорогого.

Разгром стана Карачи вызвал у Кучума приступ недоумения и гнева. Во-первых, его вельможа проявил преступную неосмотрительность, а во-вторых, его приближённый дал понять врагу, что с ними можно не считаться! Разделаться вот так запросто! А в-третьих, Кучум узнал, что к нему приближается не московская рать, а казаки – эти изверги и враги всего мусульманского мира. Карача разом впал в немилость. А гонцы полетели из Кашлыка во все стороны – трубить сбор. Кучум прекрасно понял, что собирать надо не просто войско, а всех, кого можно собрать. Все вогульские князьки, пелымские, племенные вожди остяков – все должны были немедленно со своими дружинами прибыть в Кашлык и поступить под начальство Маметкула, племянника Кучума. Хан решил, что он уже стар для ведения битвы и старшинство на поле боя стоит отдать его талантливому и амбициозному племяннику. Наспех собранная армия, пёстрая, разноязыкая, точно после Вавилонского столпотворения, где никто толком не понимал, что говорят другие, собралась под Кашлыком и стала ждать опасных гостей.

И вот флотилия Ермака вошла из Тобола в Иртыш. Великая река встретила русских первопроходцев 27 октября 1582 года. В этом месте Иртыш как раз делал своеобразную подкову, пройдя по которой справа, суда и выходили на Кашлык, но в первую очередь на выступавший и видный отовсюду, белый на срезе, Чувашский мыс…

Тобол нёс казаков по течению к руслу куда более могущественной реки. Легко было плыть! Бег нарастал! Но когда казачьи струги вошли в широкий полноводный Иртыш, да ещё повернули направо, то сразу попали против течения. Это был внезапный натиск мощного потока! Иртыш оказался не на стороне казаков, точно сам речной бог решил покровительствовать диким сынам своей земли! Упрямые волны с силой разбивались о борта стругов, раскачивали корабли, то и дело захлёстывали лёгкие судёнышки уже холодной водой.

А далеко впереди непрошеным гостям открывался правый берег Иртыша. Но непростым был этот берег! Его, в форме гигантской подковы, очерчивала великая сибирская река, делая петлю в этом месте. И там, на этой подкове, целом полуострове, уже можно было различить движение. Когда, борясь с течением, струги вышли на середину Иртыша и приблизились к тому «полуострову», многих молодых казаков охватила оторопь. Они ещё никогда не видели такого войска! Тучи конных сибирцев роились на этом полуострове-подкове. Войска хана Кучума то и дело перемещались: они искали нужную позицию. А ещё дальше, над невысокой подковой, возвышался утёс, с которого начиналось плато: это и был Чувашский мыс и земля за ним, на которой и стояла в отдалении новая столица Сибирского ханства – Кашлык. Именно там, на высоте, на Чувашском мысу и ждал в окружении своих нукеров битвы хан Кучум. Ермак этого видеть пока не мог, но почувствовал сердцем!

– Там, там он будет! – широко встав, указал рукой на мыс Ермак. – Туда идём! Там нас ждёт Кучум! Но идём подале от берега – оглядимся вначале! Приноровимся…

Весла, скрипя уключинами, упрямо уходили в холодную воду. Струги тяжело продвигались вперёд. Казаки то и дело поглядывали в сторону. И как тут не посмотреть! На далёком берегу волновалась чёрная туча сибирских татар. Правее надо всей округой поднимался Чувашский мыс, и на нём поджидала гостей другая туча сибирцев. Татары кипели, готовились встретить неприятеля!

– Да им числа нет! – воскликнул Матвей Мещеряк.

Так думали все казаки – и молодые, и бывалые, и самые отчаянные, и просто смелые и отважные. Иных тут не было и не могло быть! Осторожные казаками не звались! Осторожные по избам сидели.

Казацкий флот подходил всё ближе…

– Неужто сейчас и ударим? – спросил Матвей Мещеряк у командира.

Полуостров-подкова, чётко вычерченная Иртышем, уже была обойдена. Слева открылся целиком Чувашский мыс, заполненный злыми татарами Кучума. Это была именно орда! Десять тысяч бойцов собрал за эти дни хан Кучум, потому они и облепили весь Чувашский мыс и весь полуостров, оттого и казалось, что им нет числа! Да ещё, как оказалось при ближайшем рассмотрении, местами обнесли берег оградительным палисадом, дабы защититься от страшных ружей. Сибирцы знали, с чем придётся им столкнуться! Но и у самих сибирских татар была огневая батарея. Две пушки смотрели с Чувашского мыса жерлами в сторону проплывающей флотилии. Это очень озаботило казаков! Они надеялись на кромешную дикость в рядах сибирцев. Уже слышался вой и посвист кучумовых воинов, подогревавших себя боевыми воплями. Туда и сюда носились всадники – десятками. Передвигались сотни. Колыхались тысячи! Татары ждали немедленно нападения. Но не тут-то было. Ермак поглядел на сибирцев, взрывающих копытами полуостров, и сказал:

– Идём дальше!

К ермаковскому стругу приблизился струг Ивана Кольцо.

– Э-ге-гей, атаман! – перекрывая шум волн, крикнул второй вождь похода. – Что будем делать? Неужто думаешь вот так судьбу испытать?..

– Нет, Ваня! – крикнул в ответ Ермак. – Думал, да передумал! Уходим вверх!

А ведь казаки, если были открыты противником, нападали сразу, без разговора. Они брали если не хитростью, то стремительным натиском. Но не в этот раз – не сейчас…

– Добро! – кивнул Иван Кольцо. – Я бы тоже так решил!

Многие казаки вздохнули в эту минуту спокойнее. Это была не хитрость Ермака – это была его стратегия. Броситься в бой, одновременно противоборствуя мощному течению Иртыша, просто было невозможно. Руки казаков оказались бы заняты вёслами! Нужно было подняться вверх, отдышаться, может быть, переждать часок-другой на берегу, а то и денёк, и лишь потом…

– Злы, а ужалить не могут! – глядя на осиный ордынский рой, усмехнулся Ермак. – Пусть помечутся татары! Пусть подустанут, волчата!

– Благодарение Богу, что крыльев нет у этой саранчи! – крикнул и Матвей Мещеряк. – А стрелы не долетят! Слюной пусть брызжут, аки псы бешеные!

Вёсла направляли струги дальше и правее. Ермак смотрел на удаляющий берег с левой стороны и взбешенный осиный рой сибирских татар, не получивших обещанной битвы.

– Думку будем думать! – тихонько выговорил атаман. – А потом как Бог даст!

Головной струг выбрал путь – строго вверх по реке, – и все казацкие суда потянулись за ним. Иртыш наступал, струги шли против течения. Чувашский мыс и беснующиеся сибирцы оставались позади. А через несколько вёрст после поворота флотилия пристала к правому берегу Иртыша. Казаки должны были немедленно собрать круг и решить, как им быть дальше…

Всем известно, что люди степей не любили большую воду. Не доверяли ей. Не то чтобы сибирские татары боялись своих рек. Конечно нет! Они даже плавали на утлых лодочках, ловили рыбу. Но реки всегда были территорией русских – и степняков на реках ждала быстрая и лютая смерть. Сибирские татары сторонились воды ещё потому, что считали: мыться плохо, ведь это значило смывать с себя былые подвиги. Конечно, будучи ревностным мусульманином, а значит, чистоплотным человеком, хан Кучум прививал своим подданным навыки гигиены, но основная языческая масса придерживалась традиционных методов ухода за телом. Намазывались ароматными маслами – слой за слоем, год за годом. О хантах и мансах – остяках и вогулах – и говорить не приходится. Они воду только пили, а смазывали себя жиром.

Поэтому казаки чувствовали себя на левом берегу Иртыша спокойно и уверенно. Угрозы внезапного нападения не было. Когда наступила ночь и запылали костры, казачий круг уже гудел сотнями голосов. Что же выясняли между собой казаки-разбойники? В первую очередь – биться или оставить это злое место и уйти восвояси. Да-да, именно так! Кучумово воинство поразило многих гостей Сибири. Орда! Тьма! Были казаки, готовые сесть на струги и ночью уплыть назад – в Тобол, Туру, Тагил… Вернуться назад! Ограбив по дороге вогульских и пелымских князьков. А то ведь ещё где-то и скоро будет возвращаться в родные пенаты принц Алей. И у того – тьма! Орда! И этих казаков можно было понять. Ведь большинству из них судьба уже уготовила смерть в этом краю.

Но потому судьба и зовётся судьбою. Управляемая высшими силами, она толкает человека вперёд. Или зовёт за собой. Какая разница! И эта судьба заставила большинство казаков на круге проголосовать за битву. И битва эта должна была состояться на рассвете, когда первый бледный свет скользнёт по быстрой воде Иртыша…

Казаки хорошо выспались и сытно поели. Для великой битвы нужны были и силы великие! Для этой битвы ермаковцы надели доспехи и шеломы, рядом положили небольшие деревянные щиты – укрываться в ту минуту, когда с берега будут подниматься тысячи татарских стрел. Казаки должны были беречь себя. Один казак в грядущей битве шёл за десять, а то и за двадцать татар!

Ещё затемно ермаковские струги отошли от правого берега Иртыша и устремились по течению вниз…

Воинственные гости приготовились к битве не на жизнь, а насмерть. Одного только не знал атаман Ермак и его казаки: насколько разноплемённое поджидало их войско, каким несогласованным оно было! Что скрепляла это войско одна-единственная связь – хрупкий вассальный договор, и то вытянутый ханом Кучумом у местных князьков силой! Не знали казаки и того, что уже несколько дней всё это войско топтало полуостров и Чувашский мыс, бесилось и злилось, то подогревая, то теряя боевой пыл. Потому что много говорили о русских воинах, о страшных казаках, и была тут и быль, но звучали и небылицы! Тысячи хантов и манси, ничего не видевших, кроме своих болотистых угодий и глухих лесов, представляли гостей из-за камня чужими богами. «Огнём плюются! – говорили о них. – Заживо сжечь могут!» И если кому и доверял Кучум полностью, то лишь своим избранным нукерам – узбекам и ногайцам, которые и помогли ему завладеть этим троном.

Такими настроениями был охвачен берег. Но с середины Иртыша, едва струги Ермака вышли из-за поворота, вид сибирской орды вновь показался устрашающим! Орда не спала! Зная хитрость и лукавство казаков, их вероломство, с которым только азиаты и могли поспорить, казаков ждали. На самой высокой точке Чувашского мыса сидел в седле боевого коня хан Кучум в окружении своих нукеров – узбеков и ногайцев. Ниже командовал разноязыкой ордой Маметкул. Волновались племенные вожди хантов и манси. Сейчас начнётся долгожданная битва, сейчас!..

И вот струги от середины Иртыша устремились к берегу! Уже развивалось на головном струге серебристое знамя Ермака – Единорог и Лев, обращённые мордами друг к другу.

Съестные припасы казаки оставили там, где ночевали. Днища стругов были в этот час уложены оружием на все случаи жизни. Тут были сабли и ножи для рукопашной битвы, копья – отбивать степняков от лодок, старые добрые топоры и кистени – разносить черепа врагов, и деревянные щиты – по-дедовски отражать татарские стрелы. И, конечно, пищали! По две на каждого казака, как минимум! И все пищали были заряжены – только подожги фитиль! Сама жизнь казачья научила этих матёрых людей быть готовыми к бою в любую минуту своей жизни! Пищали уже были и в руках большинства нападавших, ведь подгребать по течению могла и треть команды. А ещё было нацелено в сторону берега несколько пушечек, крепко заряженных картечью. Вот с такими вот гостиницами и подплывали казаки к берегу под Чувашским мысом.

Конечно, Кучум, окружённый своими нукерами, надеялся раздавить непрошеных гостей массой своего войска. О, да, надеждой жив человек! У казаков было своё правило боя – и на море, и на реках. И они готовы были использовать его! А тут им на руку оказалось быстрое течение великой сибирской реки. Орда уже натянула свои луки. Ждала только команды Маметкула. А тот с горящими глазами ожидал, когда же казаки приблизятся – и ударить можно будет с близкого расстояния. Не навесом, а в лоб! Ожидал этого и Кучум, наблюдавший с верхней точки Чувашского мыса за начинавшейся баталией. Воинственный племянник то и дело оглядывался на бывалого дядюшку, думал, что ждёт хан от своего полководца? Не думает ли, что тот напрасно медлит?

А казаки всё ещё были далековато! Ещё бы чуть-чуть приблизиться им!

Не выдержав, Маметкул вдруг завопил, что есть силы, отдавая приказ лучникам. По ордынским рядам пошла перекличка. Сотня за сотней сибирцев стали поднимать свои луки и выпускать стрелы в воздух. Но предусмотрительные казаки сразу укрылись щитами. Стрелы волнами взмывали и опускались… почти все в воду. Недолёт! Немного стрел угодило в струги, но никто ранен не был. К тому же казаки хорошо подготовились к такому бою. Это на купцов, идущих по Волге, они нападали налегке – тут чем ловчее окажешься, тем лучше! А против такого войска одной только ловкостью добычу свою не возьмёшь. Недаром они облачились, как подобает случаю! Крепко свитые кольчуги покрывали тела ермаковцев, да с бляхами; плотные стёганые штаны, ватные, обшитые грубой кожей, а где и с медными наколенниками, укрывали ноги бойцов. У всех на головах были прочные шеломы – никакая стрела не возьмёт!

Второго удара лучников казаки решили не дожидаться. До этого гребцы тормозили вёслами ход стругов, но вот головной резко изменил курс и пошёл к берегу. Его примеру последовали и другие. Заметив это движение, Маметкул занервничал, взволновалось и его окружение. А струги, до того точно застрявшие на реке, вдруг устремились к берегу – к левому флангу растянувшегося войска, в самую гущу врага.

Татарский полководец поднял руку, но своевременную команду дать не успел.

Пять пушечек глядели жерлами на тысячи хантов и манси. Конные и пешие, они толпились на пологом берегу и ждали худшего. Их Маметкул выставил вперёд, как живой щит. Но эти разноплемённые воины по большому счёту только мешали друг другу. Пушечки грянули разом! Гром оглушил и напугал и ордынцев, и коней. Не столько картечь поразила сибирцев, сколько сумятица. Кони приседали и отступали, но и картечь сделала своё дело. Смешала ряды! А вслед за пушечками ударили и пищали. С каждой идущей по течению лодки, а их было более сорока, прицельно ударило по десятку пищалей. Четыреста свинцовых горошин нашли каждая свою жертву на берегу. Конечно, кто получил по две, а кто и по три пули, но пара сотен татар, хантов и манси тотчас повалилась на землю; тут же падали подстреленные кони, всё это давило друг друга, вопило, ржало, кричало. Вся эта раздавленная масса корчилась прямо тут, вдоль берега, внося бешеную панику и смуту в разноязыкую армию. Где тотчас же каждый стал за себя! Крики Маметкула уже никто не слышал! Да и слышать не хотел! У правого борта сидели лучшие стрелки, в этом и была хитрость опытного казачьего атамана Ермака Тимофеевича. И тотчас вторые гребцы, сидевшие слева, подали им уже заряженные пищали с дымящимися фитилями. И когда левый ряд казаков стремительно заряжал ружья, правый вновь целился в кашу на берегу, выбирая наиболее опасных противников. Это было тем более легко, что флотилия из казацких лодок растянулась и шла гуськом, предоставляя каждой команде выбирать на берегу свою мишень и не мешать в стрельбе друг другу.

С Чувашского мыса и платформы внизу поднимались рои стрел, но прицельной стрельбы не выходило. Лодки двигались! А навесом не ударишь прицельно! И хитрые казаки, умевшие справиться с любым противником, вовремя поднимали с днища стругов щиты и укрывались ими. Если стрела навесом и попадёт в человека, то шелом и кольчуга уберегут его! А ермаковцы были закованы в эти кольчуги!

Худшие фантазии хантов и манси о прибытии на их землю белых людей – злых богов! – сбывались. Они и впрямь плевались огнём! И этот огонь убивал сотни из них – хозяев этих славных земель. Это было так страшно, что хотелось бежать без оглядки! А самое обидное было для аборигенов то, что они ненавидели хана Кучума, захватчиком пришедшего на их землю и силой заставившего их подчиниться своей воле. Зачем же и дальше драться за него, если сами боги против этого чужака?

Пушкарская прислуга из татар крутилась вокруг двух стволов, но пальнуть из них не могла. Почему? Может, порох был сырой, а может, прислуга чересчур глупа, но пушки на Чувашском мысу преступно молчали!

Второй залп опрокинул ещё несколько сот ордынцев – всё тех же хантов и манси. И они дрогнули. Причём все и разом. И тысячи аборигенов в хвостатых собольих шапках повернули коротконогих лохматых лошадок и, сбивая раненых и не самых расторопных, рванули назад. Маметкул со своими гвардейцами-узбеками попытался восстановить порядок, но лодки уже устремились к берегу, и третий залп, перед прыжком казаков на твёрдую землю, свалил и его.

А казаки, с саблями, ножами и топорами, уже устремились врукопашную.

Раненого Маметкула вытащили из груды павших и потащили вверх. Многие казаки рванули вверх по склону, но им преградили путь нукеры Кучума. Залп – и половина бухарских телохранителей грозного хана покатилась вниз! А вслед за ними покатились и пушки! Их столкнули вниз с горы разгневанные и доведённые до отчаяния татарские пушкари! Эти пушки, кувыркаясь и подпрыгивая, и сбили нескольких казаков, увлекая их вниз – к воде.

Если бы кто-нибудь назвал этот бой бойней, он попал бы в самую точку! Казаки славно пользовались тем, что враг захвачен врасплох и полностью деморализован. Одних они убивали, нападая в лоб, других приканчивали. Через третьих, уже мёртвых, перепрыгивали, чтобы успеть нанести удар по кому-то ещё. Иван Кольцо и Матвей Мещеряк первыми прыгали через убитых ногайцев и, рыча, кололи, и резали врага. Ермак не мог позволить себе так рисковать жизнью – он прорубался вперёд, окружённый телохранителями-казаками.

О том, чтобы оказать казакам хоть какое-то сопротивление, не могло быть и речи. Бледно-жёлтый хан Кучум сразу оценил весь размер катастрофы, которая разыгрывалась у него на глазах под Чувашским мысом. Он видел, как страшные казаки, о которых он столько слышал прежде, вырубают ряды его людей и продвигаются через горы трупов к мысу. Что думал этот заносчивый хан, глядя на страшное избиение своей армии? Его великие планы о завоевании Руси рушились на глазах, коли горстка авантюристов смогла доплыть до его ставки, как он ни отодвигал её от границ запада, от Камня, прошла столько рек и теперь огнём и мечом уничтожала его людей. Какова же была горечь в его сердце! Какие тиски сковали его. Но он был потомком Чингисхана, хозяина мира, и ничем не выдал своих чувств! Хан оглянулся на своих бухарцев, узбеков и ногайцев – все они были бледны и ждали своей судьбы.

– Уходим, – коротко сказал Кучум и повернул коня.

Через час кровопролитной битвы полтысячи казаков стояли на горах трупов. Живых противников не было. Они бежали! Все! Противников не было нигде. Они исчезли в лесах, точно никого и не было. Ермак и его окружение под прикрытием пищальников поднялись на Чувашский мыс. И тут никого не было. С десяток убитых. Настиг свинец! А так – пусто! Точно и не было вовсе никакого Кучума, словно пригрезился он сидевшим тут на коне – величественным и грозным. Разве что вытоптанная сотнями коней земля говорила о его недавнем присутствии…

– И это Сибирская Орда? – спросил Иван Кольцо, вытирая шапкой с головы убитого кривую турецкую саблю. – И это вся Сибирь?

– Ай да мы! Ай да сукины дети! – рассмеялся Мещеряк, другой шапкой ордынца тоже стирая с кривой сабли вражескую кровь. – Видел бы нас Барбоша – от зависти бы сдох!

Обозревая округу, Ермак спросил:

– Сколько людей мы потеряли?

Через полчаса, разобрав тела убитых и раненых, казаки крикнули снизу:

– Один убитый, атаман! Да с десяток раненых!

Иван Кольцо и Матвей Мещеряк встали по обе руки Ермака. Все смотрели на Иртыш, уже свинцовый и холодный, кативший сердитые волны мимо Чувашского мыса и в отдалении уходивший справа за берег.

Иван Кольцо не мог удержать улыбку. Он поглаживал кучерявую бороду. Глаза его сверкали.

– Ну скажи, скажи! – подтолкнул его локтем Матвей.

– Думаю, за такую победу нам царь-батюшка Волгу-то простит, а?

– Вон ты о чём! – усмехнулся Ермак.

– А ты как думал, Тимофеевич? – в ответ усмехнулся и Кольцо. – Я за свою голову беспокоюсь! Мне государь её отрубить велел! Так что не суди строго, атаман! Мой интерес самый что ни на есть упрямый!

– Нам ещё до Кашлыка добраться надо, – сказал Ермак. – Татары нас там встретят!

Оставив суда, выставив посты, наказав, если будет тревога, тотчас отчаливать и уходить на тот берег, ермаковцы приготовились к новой битве. Изловили десятка три уцелевших лошадей – появилась первая конница. И двинулись на Кашлык. Идти было недолго! Ветхая крепость с частоколом и насыпными валами приближалась. Пищальники были наготове.

– Они что ж это, от страха передохли? – спросил Матвей Мещеряк, возглавив конный отряд и первым подъезжая к открытым воротам крепости.

Иван Кольцо, ехавший рядом с Ермаком, покачал головой:

– Ну, орда! Видел я и крымцев, и казанцев, и бухарцев, и ногайцев видел! Но такую орду вижу впервые!

Казаки, конные и пешие, влетели в ворота, ожидая нападения, но его не последовало. Худые строения Кашлыка оказались брошены. Ветер осенний гулял по улочкам сибирской татарской столицы.

– Точно чума прошла, – усмехнулся и Матвей Мещеряк.

– А мы их здорово напугали, братцы, – сидя в седле гнедого татарского жеребца, кивнул Ермак. – Но не упивайтесь счастьем прежде времени: они ещё очухаются. Нас нынче сброд встречал, это ясно. Местные князьки. У них в запасе ещё молодой хан Алей имеется, и есть у меня такое чувство, что он по нашим следам в Сибирь идёт!

2

Ермак оказался прав. Штурм Чувашского мыса был великой удачей. Он был той схваткой, где противники попросту сшиблись лбами. Они ещё не успели принюхаться друг к другу, узнать слабые стороны неприятеля. Было ясно, что сибирский хан не отдаст вот так запросто свою вотчину. А значит, настоящая схватка была только впереди…

Татары, в недавнем прошлом кочевники, так и не научились быть осёдлыми людьми. Конечно, они завоевали великие территории, но городам как явлению значение придавали небольшое. Ведь могли же ногайцы построить на благословенном берегу Каспия великий град – диво дивное! – и что же? Они построили Сарайчик. Полугородок-полудеревню, из которой можно было за сутки собрать всё и уйти с этим всем в любую сторону света. То-то казаки Ивана Кольцо и Богдана Барбоши, когда ворвались в Сарайчик в отсутствие князя Уруса, были неприятно удивлены бедностью столицы ногайцев. И в отместку за эту бедность разрушили всё до основания, включая могилы ногайских предков. Мавзолеи! Правда, передавалось из уст в уста, что якобы когда-то, при Батые, Сарайчик не уступал Бухаре! И только после того, как Тамерлан прошёлся по золотоордынским землям и опустошил их, городки превратились в деревни. Так что же их заново не отстроили за сто пятьдесят лет? Не-ет! Кочевника не перекроишь на новый лад! Вон русские: сожги их крепость, пепел развей по ветру – через год новая крепость на том же месте стоять будет – и ещё лучше! Да, Казань была мощной татарской крепостью, но и тут оговорочка! Это была территория булгар, а булгары города строили на совесть, не хуже русских! А Кашлык был ещё хуже Сарайчика. Ветхая крепостная стена, совсем невысокая, просевшая местами, ветхие башенки, деревянные избушки посреди этого безобразия. И мечеть – единственное благоустроенное место.

Иван Кольцо, прогуливаясь по узким улочкам Кашлыка, погрозил мечети кулаком.

– Снесём? – спросил он. – Или как?

– Мечеть трогать не будем, – покачал головой Ермак. – Нам с местным народом ссориться ни к чему.

– Да и не мешает она, – кивнул Матвей Мещеряк. Он поскрёб короткую густую бороду. – Зачем нам их Магомета дразнить?

А вот подвалы Кашлыка оказались забиты добром! Тем добром, что было на вес золота! Буквально! В подвалах сибирской столицы хранилась пушнина! Писцы, соболя да куницы! Белки да зайцы! Те шкурки, которые, как ясак, везли сюда покорённые Кучумом ханты-мансийские племена. Остяки и вогуличи! И шкуркам этим несть было числа!

– Вот это богатство! – восклицали казаки. – Продать бы всё это, а?!

И правильно говорили: такого состояния хватило бы на всех! Но всем, по казачьему закону круга, они и достались. Писцовые и собольи шкурки, куньи, заячьи и беличьи разделили поровну. Это была законная добыча победителей. Мёд и орехи делить не стали. А этой вкуснятины тоже было много.

Только вот настоящей пищи оказалось в Кашлыке мало.

– А чего ж мы жрать-то будем в этой глуши? – на коротком совете спросил Матвей Мещеряк.

– Да хрен его знает, – пожал плечами Иван Кольцо. – А ещё зима на носу. Надо атамана спросить…

Кольцо подмигнул Мещеряку: мол, спроси!

– Сам давай, – кивнул Матвей. – А я погляжу.

– Атаман… – начал было Иван Кольцо.

– Слышу я, – отозвался Ермак. – Слышу…

И первый раз товарищи увидели, что их вождь в затруднении. А подумать и впрямь было над чем. Чем привыкли питаться казаки? Кашей с салом. Это была главная еда всех русских окраин. Пшено разваривалось в пять раз. Возьмёшь мешок, а хватит на всю ватагу. В пшено припускали сало – хорошо, если копчёное, – да овощи. Какая каша получалась! Ешь в удовольствие! А силы от неё сколько! Из того же пшена можно было и другую казацкую кашу сварить – сладкую! С изюмом да мёдом! И, конечно, хлеб, который всему голова! Но тут ни пшена, ни хлеба не было. Сибирские татары пашню толком не возделывали, хлеб и пшено не сеяли. В первую голову они были охотники. Другие татары, что поближе к большому миру, могли ещё русскую деревню обобрать. А сибирским до русских деревень месяцами добираться надо было. А так на всю жизнь не напасёшься! Оленей били, конину ели. Вогулы и остяки, попавшие к ним в зависимость, тоже охотники, но ещё и рыбаки, везли в Кашлык вяленую рыбу, ягоды и орехи. Ну а хлеб тут был в диковинку. Это только для хана Кучума и его избранных нукеров.

Одним словом, есть в Кашлыке было нечего.

А Ермаку требовалось прокормить шестьсот человек! Здоровых мужиков, казаков и сибиряков, которые привыкли есть хорошо, потому что жизнь от них требовала быть сильными – воинами и строителями в первую очередь. А запасов оставалось на месяц, не более. И то, если питаться скромно. Оставалось искать спасительный выход. О том, чтобы послать кого-то назад, похвастаться взятием Сибирской столицы, просить подмогу и обозы, не заходило и речи. Сюда по тем же тропам, вдоль рек, по которым плыли казаки, шёл с армией принц Алей. И казаки пока ещё не знали, чего добился сын Кучума на просторах Перми Великой. Просто понимали, что он идёт на выручку к отцу. Но так и было! Строгановы рассчитали всё правильно, ни в чём не ошиблись. Оказались ещё хитрее самих себя! Именно тот факт, что казаки ушли за Камень грабить Сибирь, и заставил принца Алея отказаться от мысли большого завоевания, снять осаду с Чердыни и броситься с уже награбленным добром по следам казаков. Его армия, хоть и была потрёпана стычками с казаками у строгановских городков и с ополчением Василия Пелепелицына, но всё еще оставалась большой дееспособной армией, разве что отягощённой награбленным у русских добром и полоном.

В первые же дни после победы у Чувашского мыса в Кашлык пожаловал ханты-мансийский князёк Юзва с дарами. Рыбку привёз, орехи, грибы. Он долго кланялся атаманам – белым богатурам! Почти богам, залетевшим по случаю…

– Каравай-то привёз с собой? – глядя в прокопченное лицо аборигена, спросил Иван Кольцо. – Пшеницы мешок?

– Что такое каравай? – учтиво ответил вопросом на вопрос Юзва.

– Всё ясно, князь, – отмахнулся Матвей Мещеряк. – И рыбка сойдёт!

Юзва лютой ненавистью ненавидел Кучума и его бухарцев, завладевших Сибирью. Юзва потерял старшего брата: тот, сторонник Едигера, погиб в стычке с пришлыми грозными татарами. Ермак похвалил князька Юзву за дары, подарил ему кривой татарский меч, добытый на Каспии, из своего арсенала, и наказал известить всех в округе, что казаки хотят быть друзьями всем, кто Кучуму враг. Юзва уезжал довольный!

И ведь подействовало! Вожди хантов и манси потянулись в Кашлык с дарами и заверениями в дружбе белым богатурам. Стали подтягиваться татары, которые бежали из окрестностей Кашлыка. Не всем был любезен Кучум! Казаки попросили татар добыть коней, и побольше.

Зима надвигалась великой грозой – сибирская зима! И казаки, привычные к тёплому Каспию и ласковому Яику, Дону и Днепру, даже к суровому в зимнее время Поволжью, не могли себе и представить, какое испытание грозило им впереди. Только жар огня в зимнюю сибирскую ночь, когда земля промерзает и воют ледяные ветры, только очень тёплая одежда, по-сибирски надёжная, и добрая пища могли спасти казаков.

С огнём трудностей не было: они жили в лесу! Можно сказать, окружённые одной большой поленницей! Привычные зипуны вряд ли смогли бы спасти казаков от сибирских морозов. Но истинно тёплая одежда тоже нашлась – и какая!

– Вы шкурки соболиные получили? – на казачьем круге, созванном по случаю подготовки к выживанию, спросил Ермак. – Иглы у нас есть. Нити тоже. Мех – самый лучший! Времени – хоть отбавляй. Шейте себе шубы, казаки! Вот и не замёрзнете!

Шить звериные шкуру из бесценных мехов?! За которые русские бояре платили так щедро золотом? А европейские вельможи выкладывали целые состояния?! Ведь каждому казаку досталась награда, которая была способна обеспечить его на всю жизнь!

– Жалко, атаман! – со всем сердцем воскликнул один из бывалых казаков. – Такое добро переводить!

– Жалко у пчёлки в жопе! – рассмеялся Матвей Мещеряк. – Шей себе шубу, Криводуй, за боярина и сойдёшь! Я тебе первый кланяться стану!

Все казаки загоготали.

– Тут этой живности как рыбы в реке, – поддержал товарища Иван Кольцо. – Набьём ещё соболей! А не сами набьём, наших лесных друзей попросим!

И уже скоро казаки расхаживали по Кашлыку в криво пошитых шубах, и ржали друг над другом, указывая пальцами, сгибаясь от смеха. Не скорняки же они были! Хвосты куньи да писцовые так и торчали во все стороны. Сами на зверей стали похожи!

– Здравствуйте, боярин Ступа! – кланялся один казак другому.

– Здорово, коль не шутишь, боярин Задрыхло! – отвечал ему поклоном другой.

Зато тепло было, и не страшны казались надвигавшиеся морозы. А на носу уже был декабрь. Оставалась третья забота – хлеб насущный, которого, увы, не было. И не могло быть в этом Богом забытом краю.

– Вся надежда на добрую рыбалку, – сказал своим казакам Ермак. – Не ягоды же и орехи нам грызть! Так до весны мы не протянем…

Казаки никогда не были пахарями, и не потому, что презирали это дело. Хлеб они ой как уважали! Но казаки не могли привязываться к земле. К пашне. На русских окраинах они никак не могли позволить себе такое удовольствие! Сама их жизнь под угрозой набегов кочевников и жестокой расправы заставляла уметь собраться в считанные часы, а то и минуты – и улететь в поле! Бросить всё – и подчас раз и навсегда! О какой тут пашне могла идти речь?! А ещё лучше – ведь с татарами в поле трудно было поспорить! – прыгнуть в струг и уплыть. Вот куда никогда не совались кочевники. Как от огня шарахались от рек! Именно поэтому на всех реках, великих и малых, казаки и кормились рыбой. Благо дело, еда была прямо под ними! Задаром! Стерлядь и осётр сами просились в руки. Водить сети, а если надо и удить, было ещё одно призвание казаков. Как военный промысел! И теперь стоило об этом вспомнить.

Хорошо, один из местных князьков-остяков подсказал, что неподалёку от Кашлыка есть большое озеро Абалак. Там, сказал он, рыбка сама в руки прыгает!

Это был выход. На озеро Абалак, оказавшееся в пятнадцати верстах от Кашлыка, Ермак и отправил одного из своих атаманов второго круга – Богдана Брязгу…

3

Весь ноябрь 1582 года прятавшийся в дальних лесах и кочевьях хан Кучум был нем, как рыба. К нему боялись подойти! Вокруг курились травы, а хан смотрел в одну точку. Могло показаться, что грозный правитель Сибири, ещё недавно диктовавший права русскому царю, умер. Отчасти так оно и было. То фиаско, которое потерпел Кучум на Чувашском мысу, выдержать было под силу не всякому вождю. Его разделали, как зайца. Распотрошили! Заставили бежать! Какой позор! Но куда было бы хуже попасть в плен и поехать за Камень к белому царю в клетке. Как же корил себя хан, когда вспоминал о разграблении стана своего вассала Карачи, о том внезапном нападении, устроенном коварным врагом, почему не задумался над тем, что за люди пожаловали к нему? В его край, в его вотчину! Ведь это были не простые царские воины, предсказуемые и понятные, это были совсем другие люди. Не люди – звери! Не он, Кучум, полководец, хитрец, высокая кровь, потомок Чингисхана, а они – они, неверные! – могли, как оказалось, просчитать каждый его шаг наперёд, а то и два, и три! И ведь пришли казаки куда меньшим числом, чем было воинство Кучума, но ведь не побоялись этим малым числом напасть на его тьму, а именно тьмой было его войско. Десять тысяч воинов! И что осталось от них, коренных жителей этих мест? Разбежались кто куда! Без оглядки! Предали! Лучший его полководец Маметкул был ранен, уцелел чудом и только недавно поправился. И вот теперь он, Кучум, один с небольшим окружением воинов, всего-то полтысячи, не более того, дожидался решения своей судьбы.

И это решение должно было прийти в образе его сына и наследника – принца Алея.

Сердце ныло у хана Сибирской Орды, когда он думал о своём сыне. А вдруг того тоже настигла неудача в далёкой Перми Великой? Вдруг он потерял своё войско? Вдруг именно с него начали эти самые казаки, а потом решили взяться за отца? Вдруг уже не было на свете его сына Алея?! От этих мыслей и подступающего горя и ужаса Кучум готов был умереть. Но ни разу не подал вида!

И вдруг в его стан прибыл гонец: Алей идёт! Идёт с войском! С поредевшим, но сохранённым! С добром и полоном! Никто ещё не испытывал такого счастья, как хан Кучум. Такого восторга и такой ярости, которые рождались в сердце любого полководца в ожидании грядущей битвы! И не просто битвы – реванша! И не только реванша – справедливого возмездия!

Не просто возмездия – лютой мести.

В конце ноября войско Алея, уже предупреждённое, что Кашлык взят чужеземцами, нашло убежище низвергнутого хана Кучума.

Представ пред очами отца, Алей упал на колени, обнял отцовские ноги и заплакал. Этим было сказано всё. Слёзы текли и по морщинистому лицу пожилого хана.

– Мы их вырежем, всех до единого, как собак, – сквозь рыдания прошептал принц. – Я клянусь тебе в этом, отец!

– Ты их вырежешь, сынок, – положив руки на плечи сыну и прижав его, рыдающего, к себе, молвил через слёзы хан Кучум. – Ты!

Теперь только нужно было выждать время и найти удобный момент для решающего удара.

В эти последние дни ноября и первые декабря уходящего 1582 года леса вокруг столицы Сибирского ханства, занятого казаками Кашлыка, превратились в уши! В уши сибирского хана Кучума! Все весточки стекались к нему! Татары, подкупленные ханты и манси, – все сообщали о любом передвижении врага. Конные разъезды так и гуляли на ближних границах Кашлыка – слушали и подсматривали! И ждали!

И наконец дождались.

Казаки не сумели скрыть того, что отправляются на зимний промысел рыбы – на озеро Абалак.

У казаков тоже были уши повсюду, и они также знали о приближении принца Алея. Но надо было рисковать. Для похода смастерили десяток больших саней. В каждые запрягли по паре лошадей. Надо было везти на чём-то улов! Пятого декабря большой отряд под руководством атамана Богдана Брязги, экипировавшись для рыбной ловли и войны одновременно, ранним утром остановился у озера Абалак. Часть казаков ехала на конях, часть – в санях. Всего было тридцать человек из волжской ватаги Брязги. Казаки уже бурили лунки, пробивали и разгребали лёд, когда на другом конце озера они увидели то, что заставило их оторопеть.

– Богдан! Гляди, Богдан! Татары!

На той стороне озера Абалак хищно затаилось войско. Оно замерло у самого берега, уже готовое сорваться и нестись сюда.

– Матерь родная! – пробормотал казак по кличке Окула. – Тьма их!

Это было огромное войско – целая армия! И сейчас они все смотрели сюда – на беспечных рыболовов. А потом сотни конных сибирских татар сорвались с укрытого снегом холма и рванули в их сторону.

– Журавель! – крикнул Богдан Брязга молодому казаку. – Несись в Кашлык! Скажи: обошли нас! Не успеют – перебьют!

– Я лучше с вами! – выкрикнул молодой казак.

– Пошёл, дурак! Пошёл! – прорычал Брязга. – Ветром лети! А мы к лесу отходить будем!

Татарская конница уже неслась по крепко укрытому снегом льду озера – уже четверть расстояния проделали хозяева здешних мест.

– Не получится к лесу, атаман! – прохрипел казак Карчига. – Опоздали мы к лесу! Здесь отбиваться будем!

Журавель прыгнул в седло и ударил каблуками по бокам коня.

– Но! – закричал он что есть силы. – Но, родимая!

Брязга вырвал из ножен саблю и так ударил плашмя по крупу лошади, что рассёк кожу:

– Пошёл! Пошёл! – чухонская кобылка разом сорвалась в места и полетела в сторону спасительного Кашлыка. – Сани! – зарычал Богдан Брязга. – Сани в круг!

Казаки всё поняли с полуслова. В считанные секунды они должны были сделать крепость. Так оборонялись славяне ещё издревле, выставляя колесницы и повозки по кругу, чтобы остановить степняков.

– Да переверните их! И подоприте! – кричал атаман.

Пока одни казаки Брязги, отпустив лошадей, ставили сани по кругу, другие раскладывали уже заряженные ружья и зажигали фитили. Татары, чувствуя недоброе, разделились на две косы и стали обходить гуляй-крепость по флангам, целясь в противника с двух сторон и пуская стрелы, но центр сибирцев всё же вылетел на саму крепость. Грозный залп из двадцати пищалей не просто остановил скачущих татар – он срезал первый строй и смешал атаку. Ведь казаки палили и по лошадям тоже! Первый строй разом сломался: раненые лошади падали в снег, кувыркались и сами татары, кубарем летели вперёд; один перелетел через сани и оказался у ног самого Брязги. «Опаньки, татарин!» – рявкнул атаман и, долго не думая, рубанул того, завизжавшего и забившегося, саблей. А второй ряд конников не успел остановиться и на всем скаку влетел в первый. Третий с лёту ударил во второй! Две сотни татар смешались друг с другом – убитые, раненые, покалеченные, налетавшие на своих товарищей – и все они барахтались в снегу, разом перестав быть опасностью. Ещё десять казаков, выстроившихся вдоль перевёрнутых саней гуляй-крепости, пальнули по кучумовцам, летевшим по кругу, и каждая пуля нашла свою мишень! Но и татарские стрелы сделали своё дело. Два рукава разошедшихся татар максимально приблизились к гуляй-крепости – и тотчас сами казаки оказались хорошей мишенью для прицельной стрельбы. А кольчуги на рыбалку казаки не надели! Четверо ермаковцев из первого ряда упали: по нескольку стрел торчало из их тел. Ещё трое были ранены. Иван Карчига и Окул, два товарища Богдана Брязги, правая и левая рука, возглавили оборону на флангах. На снегу поворачиваться было непросто, татарские конники путались, мешали друг другу на самом подходе к гуляй-крепости, и казаки били по ним прицельно – и каждый сбитый татарин и поваленный конь только затруднял атаку. Сам Брязга руководил отпором головного отряда сибирцев. Сотни полторы татар, что уже опомнились после падения и вскочили или спешились позади и теперь оказались у стены, бросились с саблями на казацкие сани. Казаки знали: в плен им нельзя! За Чувашский мыс с них кожу живьём сдерут. Только ярость и желание победить могут их спасти. Нескольких перелетевших татар с саблями наголо казаки подняли на копья и бросили назад, за сани, сбив при этом ещё с десяток татар. Пока десять самых крепких казаков пытались не пустить сибирцев в свою крепостицу, а она уже трещала и расползалась, ещё десять заряжали пищали. И когда в очередной раз атака готова была взять верх – новую волну татар встречали жерла стволов. И огонь вновь отбрасывал татар от крепости! Укладывал ещё целый ряд вопящих на противника сибирцев. И вновь других встречали вооружённые копьями, топорами и саблями казаки. В один из таких штурмов трое татар сразу оказались в крепости. Двух врагов двумя клинками заколол сам Богдан Брязга, но сабля третьего татарина ударила его в шею. К тому времени из тридцати казаков в живых оставалось не более пяти, и они уже образовали последний круг. Уже лежали убитыми Иван Карчига и Окул. Этот круг выстраивался не по стенкам гуляй-крепости, а в середине её: когда казаки прижимались спинами друг к другу. Этот бой становился последним: так сражались те, кто не желал сдаваться! Так бились только насмерть! Именно так сейчас и стояли десять казаков Богдана Брязги из тридцати. Некогда было заряжать пищали! Они выставили вперёд копья и сабли – и на них налетали сейчас татары. Сколько им оставалось? Четверть часа? Уже вскочил на одни из саней бросившийся сюда принц Алей, жаждавший кровавой расправы над теми, кто унизил его отца, кто самого его и братьев выгнал из родного дома. Уже запрыгнул с другой стороны на крепостицу племянник Кучума – воинственный и злой Маметкул, разоритель Пермского края, и другие татары, потрёпанные в схватке, потерявшие половину своих единоплеменников, но оттого ещё более страшные и обозлённые, прыгали внутрь гуляй-крепости, когда… один из сибирцев, стоявший на санях, завопил:

– Русский! Русский!

И так пронзительно у него это вышло, что татары поневоле замерли, остановились. И все разом посмотрели в ту сторону, куда указывал глазастый татарин, а указывал он в сторону Кашлыка – и тотчас сибирцы увидали грозу, которая уже двигалась на них. Туда смотрели Маметкул и принц Алей, жаждавший мести! Всё оборачивалось с точностью до наоборот. Кажется, сюда неслись на конях все казаки, которые недавно пришли на их землю. Это была лавина – и она стремительно катилась сюда по снегу.

Маметкул разом забыл об оставшихся казаках внутри гуляй-крепостицы, уже развалившейся, раздавленной. Он вспомнил только об одном: как страшен был штурм Чувашской горы, как большой отряд казаков растерзал целую армию. И он видел только что, как малый отряд противостоял целому войску: треть этого войска лежала тут же, в снегу – расстрелянная, изломанная, всё ещё корчившаяся в агонии.

Глядя на оставшихся казаков, племянник Кучума поднял руку и два раза крикнул:

– Все назад! Уходим!

Татары обрадовались этому приказу. Никому не улыбалось встретить гостей в чистом поле. Один только Алей всё ещё стоял на санях и смотрел на казацкий круг, ощетинившийся копьями и саблями.

– Уходим, Алей! – крикнул двоюродному брату Маметкул. – Это приказ!

Маметкул, назначенный старшим в этой охоте на русских, знал: если он потеряет любимого сына Кучума, ему самому не сносить головы. Опала ждёт его!

Алей только зарычал в поднявшейся суматохе, бросил взгляд, полный ненависти, на казаков и спрыгнул с перевёрнутых саней. Там его уже поджидал конь. Нукеры в суматохе отступления подсадили молодого принца, и один из телохранителей ударил по крупу коня.

– Пошёл! Пошёл!

Вся масса татарского воинства, теряя раненых, набирая скорость, густой массой устремилась назад – к другой стороне озера, откуда и прилетела. А скоро уже и другое воинство пронеслось через снежное поле, укрытое трупами и залитое кровью.

Иван Кольцо с саблей в руке остановил коня у гуляй-крепостицы:

– Кто погиб?! – крикнул он.

С ним остановилось ещё с десяток казаков.

– Да почти все! – тяжело дыша, обронил один из бойцов Брязги, стоявших в круге, и вдруг силы разом оставили его. Он опустился на колени. Двое других казаков подхватили его.

– А Богдан?! – рявкнул Кольцо.

– Убили татары Богдашу, – бросил раненый казак. – Зарезали его, нехристи!

– А-а-а! – яростно прорычал Иван Кольцо, плюясь паром. – Платить будут, суки! Жестоко платить!

Он пришпорил коня и полетел вслед другим казакам…

Татары не зря боялись – и не зря они мигом сорвались с места. В тот день под Абалаком казаки преследовали татар много часов подряд. Кого настигали – убивали сразу. Дотемна казаки не отпускали своих врагов. Как сказал Иван Кольцо, так и вышло. Новые хозяева Сибири жестоко платили за налёт на своих товарищей. За избиение их! В этот день под озером Абалак была рассеяна и разгромлена основная часть Кучумова войска. В этот день пространство вокруг Кашлыка было расчищено от сибирцев и стало принадлежать русским.

Глава третья. Сибирь покорённая

1

Когда бури улеглись, о татарах Кучума не было и слышно, на казацком кругу Иван Кольцо спросил первым:

– Ну что, братцы, теперича царствовать будем? – он усмехнулся в рыжеватую бороду и усы. – Мы тут отныне и за князьков местных, и за их богов деревянных. И за нашего царя-батюшку! – хмельной мёд вскружил атаману голову. – За всех вместе! Мы теперь можем тут своё казачье царство устроить. А? Что скажешь, атаман?

Вопрос был задан неспроста. Казаки всегда были людьми вольными. Никому не подчинялись, никого не слушали. И днепровские, и донские, и волжские. Всё решали войсковым кругом вольных людей! И лишь иногда, и только за звонкую монету, служили царю. Да и то не все. Ермак и Матвей служили, а Кольцо и Барбоша – нет. И если отправился Кольцо в этот раз послужить Строгановым, то лишь ради того, чтобы после всю жизнь не бегать от царских людишек по рекам, полям и лесам. Не ждать, когда тебя изловят и на шею верёвку накинут.

– Так что скажешь, Ермак Тимофеевич? – спросил и Матвей Мещеряк, но скорее в шутку.

А вот Иван Кольцо не шутил! Амбициозный, часто излишне весёлый и злой разом, готовый лезть на рожон, только бы добыть славу и почёт, Иван готов был пойти и на такой шаг.

– Объявим царство Сибирское Казацким царством и войну объявим – Бухаре и Хиве! – рассмеялся Иван Кольцо. – Что скажете, атаманы?

Казаки смеялись. Хоть и потеряли они друзей в недавней битве, но победа их была великой. И с этим спорить никто бы не взялся. Так отчего бы не пойти и дальше?

– Это можно, – кивнул Ермак. – А потом, коли татары нас ночью не перережут, появится однажды под Кашлыком флотилия царёва, и как ни хороши мы, а придётся нам драпать. Вот тогда за нами все охотиться станут. И царь-батюшка, и татарва Кучумова. И твои бухарцы, Ваня, с хивинцами!

Матвей посмеивался и приглаживал бороду.

– Изловят нас, родимых, повяжут и не поленятся – в Москву отвезут! А там спросят: мало вам было? Ну так нате, возьмите ещё славы. И порубят на кусочки перед всем миром. Тебя, Ваня, первого и порубят.

– Думаешь? – прищурил глаза Иван Кольцо.

– Уверен в том! – кивнул атаман. – Нет, други, мы сюда Строгановыми направлены, а Строгановы царю служат. А кому мёд остяковский в голову ударил, так это ничего, завтра пройдёт! А коли худо, водицей студёной окатим – и точно пройдёт! Мы грамоту будем писать! – вдруг сказал Ермак.

– Какую грамоту? – удивился Иван Кольцо.

– А такую, какую бы в Москве написали. Точно мы воеводы, царём поставлены! Важную грамоту!

Вызвали казака, что хорошо писать умел, грамотно, нашли гусиное перо и чернила, что возили с собой, и Ермак стал диктовать:

«Войсковой приговор! Приказываю властью, данной мне сверху, подвести всех здешних людишек, всех языков, под государеву высокую царскую руку. И всех этих людишек – татар, остяков и вогуличей – приказываю привести к шерсти (присяге. – А. Д. В.) по их верам, дабы отныне они под царской высокой рукой состояли до того веку, пока Русская земля будет стоять! И чтобы зла никакого на русских людей не думали и всегда были постоянны в своём приятии к Руси».

Этот приказ, продиктованный Ермаком в Кашлыке, так и останется в истории первым русским приказом на территории Сибирского ханства. Позже Ермак отправит двух малых атаманов – Черкаса Александрова и Савву Болдырю с небольшим отрядом в Москву – рассказать Иоанну Васильевичу, что отныне Сибирская страна принадлежит русскому царю и «он может её владети». Тем самым Ермак и другие атаманы с их ватагами сами записывались на службу русскому престолу. Но прибыть двум казацким командирам предстояло ой как нескоро! Вдоль берега им идти было нельзя: земля – вотчина татар. А с ними был ещё и груз – меха из Кашлыка для царя! Соболя, писцы да белки! Только по воде могли идти они. Но и ранней весной тоже нельзя было. До середины апреля – лёд на сибирских реках, затем – половодье. Нужно было дождаться мая. И плыть на самых лёгких стругах! Только теперь, и казаки понимали это, им придётся идти тысячу двести вёрст против течения, затем перетащить струги с Баранчи в Серебряную и еще триста вёрст идти по её течению, а также по Чусовой и Каме.

И как велик был шанс, что пройдут они по всем рекам мимо всех неприятелей, в первую очередь – Пелымского княжества, пересекут Камень и доберутся до Перми Великой?

Да так невелик, что и подумать страшно!..

2

Зиму ермаковцы пережили. Ханты и манси везли в Кашлык нехитрое продовольствие. Татары, прежде обласканные Кучумом, слали проклятия гостям из-за Камня, но пока оно не сбывалось. А поздней весной начался великий ясачный поход казаков по Сибирской земле. Надо было выполнять свой же приказ. И казаки двинулись по землям Сибири брать с татарских, вогульских и остяковских жителей присягу о повиновении новой власти, а также небольшой оброк – ясак, ведь этой новой власти надо было не помереть с голоду.

Казаки пошли по Иртышу и Оби…

Нельзя сказать, что новой власти все были рады. Татары-мусульмане оказывали сопротивление. На реке Аремзянке татарский городок встретил казаков ожесточённым сопротивлением, но куда защитникам своей земли было тягаться с матёрыми конкистадорами? Крепостицу взяли, татар наказали, кто выжил, привели к присяге русскому царю. Расправа навела страх на другие татарские селения. Сила решала всё! С другой стороны, не этих ли татар собирал Кучум для разорительных походов на Русь? Не эти ли татары, живущие по своим сибирским улусам, мечтали пограбить и пожечь русские селения и привести из-за гор полон? Рабов поболее! И рабынь, конечно! Именно они! А тут люди из-за гор сами пожаловали к ним. И эти люди убивать и грабить, как они, татары, не собирались. И принуждать к рабскому труду не думали. Требовали покорности – да, оброка – несомненно. Но и только.

А вот ханты и манси – остяки и вогуличи – были смирнее. За исключением самых диких, которых местные шаманы натравливали на русских и говорили: выбирайте! Либо мы и наши деревянные боги, либо гости из-за гор. Третьему не бывать. Ведь всем известно: новые порядки – новые боги. Новые боги – новые шаманы. На одном из притоков Иртыша ханты заманили казаков в ловушку, запрудив реку брёвнами, и едва не потопили их струги, дырявя их и раскачивая длинными крючьями. Но от расправы ушли – после первого залпа разбежались по лесам. Казаки бросились было за ними, чтобы потребовать дань, но никого найти не смогли. Ясачный поход продолжался без больших потерь. Казаки продвигались по руслам Иртыша, Оби и малых рек, заглядывали в самые укромные и девственные уголки, а шаманы на капищах били в бубны и курили травы, а потом в состоянии экстаза давали советы своим племенам: драться им или покориться. Но пищали делали своё дело! И молва о посылающих молнии белых богах всё чаще отбивала охоту невежественным аборигенам вставать на пути у первопроходцев. Одним словом, цивилизация побеждала. Тем более, что в отличие от Кучума и его татар новые завоеватели не отнимали у шаманов их прав на общение с богами. Главное – шерсть и ясак! Позже Ермаку припишут едва ли не религиозную подвижническую деятельность, что он-де с крестом ходил по тёмным уголкам Сибири и обращал неверных в истинную веру. Нет, не до того ему было! И кто бы из хантов или манси понял, кто такой Иисус Христос и что такое христианство? Нет, делами спасения души должно было заниматься другое ведомство. А он пришёл насаждать светскую власть! А у светской власти должны быть свои символы.

И скоро Ермак нашёл их.

– В какого Бога веруешь, князь Чуян? – однажды спросил он у племенного сибирского вождя, оказавшего ему незначительное сопротивление, за которым, к счастью, великого кровопролития не последовало.

– В бога лесов Чумяна! – откликнулся мансийский вождь. – Как и отец мой верил, и дед, и прадед!

– А-а, тогда ясно, – переглянулся со своими Ермак. – Тогда спрос с тебя малый! Ну что ж, Чуян, будет тогда вам если не новый бог, то закон. Дайте мне саблю! – Ермак поймал взглядом усмешку на лице Матвея Мещеряка. – Да пострашнее!

Мещеряк протянул ему окровавленную саблю. Страшна она была в бордовых кровоподтеках: в недавней битве лизнула сабля кого-то из подданных Чуяна.

Глядя на саблю, вождь затрепетал.

– На колени! – рявкнул Ермак.

Ноги сами подкосились у мансийского вождя. Неужто смерть?!

– Целуй саблю окровавленную! – сказал Ермак.

Чуян с трепетом и страхом приложился губами к клинку.

– Помни: слово дал, – кивнул Ермак. – Не сдержишь – эта сабля сама за тобой придёт, Чуян! Оглянуться не успеешь – головы лишишься!

Они говорили на доступном обоим языке. Князёк Чуян уходил в страхе и почтении к новому хозяину Сибири. И так было со многими.

Но находились и преданные союзники у казаков, сразу принявшие их сторону. Князь Бояр стал одним из них. Он помогал ермаковцам и продовольствием, и советом. Бояр враждовал с другим князем – Нимьяном, преданным вассалом Кучума. И в больших спорах всегда побеждал Нимьян. На большой горе он поставил целую крепость, и в эту крепость съехались другие мелкие князьки и вассалы – обороняться от русских. Казаки взяли в осаду городок Нимьян, несколько раз штурмовали его, но тот не сдавался. Начиналась осень 1583 года, шли дожди, земля расползалась под ногами, можно было утонуть в грязи. Нужно было уходить из этих диких мест. Но казаки решили держаться. И Бояр взялся поставлять союзникам продовольствие. У него уже не было выхода. Без казаков его бы уничтожили. А лазутчики Бояра тем временем сообщали, где слабые места у крепости. В один из вечеров казаки снялись с места – и в крепости Нимьяна торжествовали победу. Но хитрые казаки сделали круг и вернулись под стены крепости ночью. На короткое время штурм парализовал защитников крепости – этим и воспользовались ермаковцы. Залпы пищалей отогнали их от ворот, казаки заложили под воротами бомбу и взорвали её. Ермаковцы ворвались в крепость и сторицей заплатили за каждую выпущенную в них стрелу. Мелкие князьки на коленях умоляли грозных белых богатуров отпустить их домой к семьям. Некоторым повезло. Они поклялись никогда более не выступать против новых хозяев Сибири и присягнули служить только русскому царю. О котором, правда, они ничего не знали.

Ясашный поход Ермака оказался несладок – труден и в переходах, и в битвах.

Ещё одним противником ермаковцев стал вогулич князь Самар. У него на Иртыше стояла крепость, где он собрал ещё восемь племенных князьков и они набрались смелости бросить казакам вызов. В тех местах была и своя речушка Самара, которую бы в иных местах назвали разве что речкой-гадючкой, и свои Самарские горы. Болота окружали ту местность. По той речке-гадючке Самаре и подплыли тихонько казаки на заре – и вновь пищали сделали своё дело. Самар дрался отчаянно, но погиб со всем своим окружением и роднёй в этой битве. Оставшиеся на коленях присягнули казакам на верность.

Подобно Бояру, умнее иных поступил и хантский князь Алачей из Коды. Так называлась большая местность вдоль нижнего Иртыша. Узнав о приближении гостей из-за Камня, которые всё сносят на своём пути, он сам приехал в их стан с дарами, присягнул и в награду получил всю Коду с первенством над всеми другими князьями. Так, получив руку дружбы от белых богов, Алачей в мгновение ока поднялся над племенными хантскими вождями и двенадцатью городками в той местности.

Вот так, кнутом и пряником, ермаковцы пролагали себе путь в первый год завоевания Сибири. Пройдя необозримое пространство, в середине осени казаки вернулись в Кашлык.

Ермак уже давно с недовольством оглядывал стены своей крепости. Столица Сибирского ханства была мала для воинства Ермака. И недостаточно хорошо защищена. Худые невысокие стены вряд ли могли спасти казаков от штурма. А ведь рано или поздно Кучум и его окружение пойдут на них – отбивать столицу, мстить за унижения…

– Если они соберут большое войско, для нас Кашлык мышеловкой станет, – словно читая мысли атамана, на атаманской сходке сказал Ермаку его преданный друг Матвей Мещеряк. – Западнёй! Отбиться-то мы отобьёмся, да вот голод своё дело сделает, – он мрачно усмехнулся. – Есть друг друга начнем!

– И ты так думаешь, друг сердечный? – спросил Ермак.

– Не у тебя одного нюх, как у волка, атаман, – усмехнулся Мещеряк. – Да и вижу я: не сидится тебе на этих развалинах. Мал Кашлык для нашего войска и слишком открыт! Что если нам перебраться на Карачин остров?

У богатого Карачи на его острове тоже была крепостица, которую уже потрепали казаки. И хоть невысоко поднялись её стены, но куда больше пространства было там. Кучум был прирождённым воином, потомком Чингисхана и предпочитал степи. А вот визирь Карача, как восточный правитель, любил удобства и создал себе уютный городок для жизни.

Иван Кольцо долго теребил бороду, но потом сказал:

– Верно! Летом Карачин остров вода окружает, через неё татары к нам не сунутся. А зимой по всему озеру мы вокруг острова ловушек наделаем. Тут и там лёд пробьём да снежком присыплем. Знаем, как надо! Коли сунутся – мало не покажется! А сами тонуть не будут – мы им поможем. Но если хотим переехать, други, то надо поторопиться!

– Коли надо, то и поторопимся, верно, атаман? – спросил Мещеряк.

– Добро, – окончательно решил Ермак. – Спасибо этому дому, пойдём к другому.

Близилась к концу осень 1583 года от Рождества Христова. Именно в те дни, когда казаки решили переехать из Кашлыка на Карачин остров, в Москву наконец-то въезжало казачье посольство из Сибири с добрыми вестями…

3

Царь Иоанн Грозный, давно ставший ужасом Руси, вдосталь налетавшийся над ней Змеем Горынычем, опаливший всю свою великую державу огнём опричнины, был стар. Не возрастом – душой, сердцем, обликом! А было-то ему всего пятьдесят три года! Иные князья да бояре в этом возрасте молодцами скачут – с коня да в баньку, к девкам дворовым, из-за пиршественного стола да на поле боя – рати водить! А вот Иоанн Грозный сдавал и становился хуже месяц от месяца. Царь пожелтел лицом. Черты его заострились донельзя, под глазами пролегли чёрные тени. Тело монарха зудело от чесотки, потряхивало руки. «Хуже покойника», – шептались у него за спиной. Поговаривали, что царь решил принять постриг. «У того, кто его грехи считать станет, сердце не сдюжит», – судачили придворные. Семь жён поменял царь! Третья, совсем молодая, скончалась через пару недель после свадьбы. Такое увидела и поняла, в такое окунулась ранимая девочка, дворянская дочь Марфа Собакина, что зачахла в считанные дни. Конечно, её смерть на яд списали, но сам-то царь знал: всё живое гибнет рядом с ним! Ничего не остаётся! И вновь трезвонила Москва колоколами в помин ещё одной несчастной души.

Когда в столицу прибыло посольство из Сибири, а было это в начале осени 1583 года, Иоанну Васильевичу Грозному земной жизни оставалось немного – меньше года. Москва только что вышла из страшной Ливонской войны, длившейся долгих двадцать пять лет и опустошившей Русь. От Волги до Севера и от Камня до Оки бунтовали черемисы. Это была ещё эпоха и черемисских войн! Они продолжались уже десятилетия, но с новой силой вспыхнули сразу после того, как Русь стала терпеть одно поражение за другим и на всех фронтах, когда злые языки уже говорили о том, что государство не сдюжит и близко к распаду. Казанские татары многое сделали для того, чтобы разбередить черемисов и настроить их против Москвы. Казань хотела вернуть себе свободу! Вновь хотела нападать на Русь, грабить, десятками тысяч тащить в полон! И черемисы могли помочь ей в этом! Именно третье черемисское восстание, вылившееся в новую затяжную войну, и заставило Иоанна Грозного на любых условиях выйти из Ливонской баталии и поскорее перебросить оставшиеся войска на Волгу и в Предуралье. Тем более с черемисами вошёл в контакт крымский хан Мехмет-Гирей. Три армии под командованием князей Воротынского, Хворостинина, Мстиславского, Курлятева, Шуйского, Туренина и других русских полководцев ушли на битву с черемисами. А те, не умея воевать большой силой, не владея тактикой европейской войны, вели ожесточённую войну партизанскую. Они вырезали русских где только могли. Дрались за каждое своё лесное или горное селение! Не хотели под Москву! А русские шли с огнём и мечом по их землям. Жестоко? Да. Несправедливо? А вот тут – как сказать! Как ни верти, а черемисы, абсолютно несамостоятельные, были игрушками в руках татар – и казанских, и крымских в первую очередь. И оставались бы незаживающей язвой в самом центре Руси. Наконец, они были тоже частью Золотой Орды и не могли остаться в стороне от политики разрастающегося Русского государства, как и Казань, и Астрахань, и Сибирь, и Ногайская Волга, и Крым. Уже больше века шёл великий передел улуса Джучи – и никто не мог оказаться в стороне от этих событий, от двух центров со своим мощным притяжением – прежнего, татарского, и нового – русской Москвы.

Притяжение к русской столице брало верх. Но каких это требовало усилий!

Незатухающие черемисские войны оказались чересчур страшны. Даже татары смирялись куда легче перед Москвой и становились ее друзьями! А тут – воля или смерть! В 1582 году всё было так серьёзно, любой проигрыш мог обернуться такой трагедией, что Иоанн Грозный приказал двух своих лучших полководцев – Дмитрия Хворостинина и Ивана Воротынского – за неудачу на поле боя унизить, как только можно.

– В бабьи платья их! – приказал царь. – И муку молоть! Жернова крутить!

Воля государя – закон! Двух маститых полководцев слуги царёвы нарядили в женские платья, и вот они перед всем миром, перед своими армиями, крутили жернова и мололи муку! Плакали от обиды и ярости, но мололи!

После такого надругательства и унижения князья уже не могли проиграть ни одной битвы! Они бы лучше погибли. А ведь всё это было буквально вчера, год назад! Поволжские восстания, резня! И продолжалось сегодня. Стоит добавить, что когда черемисские войны все-таки прекратятся, черемисам не просто запретят селиться в городах, но даже держать оружие для охоты, даже кузни запретят держать! Чтобы не ковали оружия! Из них будут выращивать мирных возделывателей полей и смиренных и тихих слуг Москвы.

Именно черемисские восстания и позволили сибирскому хану Кучуму отречься от обещаний служить Москве и обратить свои силы против Перми Великой.

Иначе говоря, все было плохо! И вдруг – чудо! Единственное чудо за столь долгие годы! Когда Русь, кажется, уже привыкла получать пощёчины, оплеухи и тумаки, когда тёмные тучи над страной прочно заволокли небо. Поражение Сибирской Орды означало ещё и то, что и ногайцы будут осторожнее, и казанские татары теперь остерегутся лезть на рожон. И с черемисами легче будет управиться.

В «лучшие годы», когда царь был ещё в силе, он тысячи людей отправлял на плаху ни за что ни про что, по одной только своей монаршей воле, оправдываясь лишь тем, что он «Богом данный государь на земле Русской». Он мучил и за просто так, по ложным обвинениями и одним лишь своим маниакальным домыслам, по зависти и природной злобе творил над невинными страшный суд. А тех, кто действительно ослушался или провинился… Да таких и не было толком! Боялись царского гнева! Дрожали и трепетали, точно твари бессловесные! Попадись ему казаки прежде! Ох, полютовал бы он! Ой, нашёл бы им муку смертную!

Царь и теперь намеревался вздёрнуть ещё сотню-другую казаков-разбойников с Волги и в запале лишить Строгановых своей милости. А то взять и отнять у них все их земли за преступное непослушание! Но тут его ледяная душа оттаяла, и сердце, уже почти мёртвое, забилось. И, сидя на троне, он улыбнулся кривой улыбкой и спросил у двух казацких атаманов:

– Как звать вас, казаки?

– Черкасс Александров, государь! – низко поклонился первый.

– Савва Болдыря, царь-батюшка! – быстро и ещё ниже поклонился второй.

Иоанн Грозный прищурил глаза. Ему неожиданно понравились эти два казачка – с суровыми лицами и детскими глазами. Почему детскими? Да потому что хлопали они ими ну как дети малые, увидев чудо. А он, царь-вседержитель, и был для них чудом!

– А что это значит «Болдыря»? – поинтересовался царь.

– Это значит – волдырь, царь-батюшка, – ответил второй атаман. – На южном говоре, на малоросском…

– А-а! – кивнул Иоанн, вздёрнув козлиную бороду и открыв пылающую от чесотки шею.

И вновь криво улыбнулся. «Эти неспособны плести интриги, – глядя в их смешные глаза, думал Иоанн, – как мои вельможи. Царедворцы – сволочи и выродки!» Навидался он их! Насмотрелся! Волки! Нелюди! А эти казачки, драчуны степные, саблями привыкли махать! Ну и молодцы! Зря он прежде так осерчал на них, зря. Детские души! Они и других небось губят по-детски! Так, как баловень-мальчишка голову отрывает птице или кошке! Просто и легко! Вернуть бы ему эту непосредственность, эту ангельскую способность легко и беззаботно отнимать жизнь! Без того страшного чувства, что сердце твоё заливается мглою и уже ничто и никогда не очистит и не отмоет его, не освободит вовеки веков!

– Вы вот что, молодцы-атаманы, – сказал Иоанн. – Возвращайтесь в Сибирь и скажите атаману Ермаку, что я благодарю его за службу. А что касается казачков его, кто чересчур баловался на Волге разбоем и границ и меры не знал, так я их прощаю! Всех прощаю! Потому что велик ваш труд ратный на благо Русской земли! Велик ваш подвиг!

И, услышав такие слова, атаманы низко поклонились царю.

– А ещё дам вам стрелецкое войско и большой обоз, – добавил государь. – Ступайте, казачки! Нынче я вам пир устрою, да такой, как того ваша заслуга требует!

Государь сдержит слово и о прощении, и о помощи. Поздней осенью 1583 года из Москвы в Пермь Великую выедет князь Семён Болховский. Его задачей будет собрать большой отряд стрельцов в помощь сибирским казакам. Рассказ о битве с Кучумом порадовал царя, но Иоанн Грозный считал страну за Камнем чужой и дикой стороной. И, в общем, он был прав! Она и не нужна ему была, лишь бы только оттуда не вылезали тараканами сибирские татары и прочие нехристи. Не мешали бы добывать соль, которая высоко ценилась на всех рынках. А коли побил их Ермак, то и слава богу! И забыть бы о той стране. Хватит Перми Великой и Камня. Но рассказ о соболях, которым нет числа, о писцах, белках и зайцах и прочей мохнатой живности глубоко запал в душу русского царя. Ведь меха были лучшей валютой для торговли с Европой. Привёз соболя – увёз пушки! Привёз писцов – увёз ружья. Привёз белок и зайцев – увёз порох и свинец! Так мыслил государственный ум царя Иоанна Васильевича и мыслил вполне правильно. А значит, надо было отправлять за Камень войско.

Но год уже заканчивался, и Болховскому будет велено перенести экспедицию на следующий 1584 год. И, видит Бог, более трагичного похода трудно придумать!..

4

Слухи о том, что Кучум, Маметкул и Алей грезят местью, то и дело доходили до столицы бывшего Сибирского ханства. И было бы странно, случись по-другому! Пока живы были эти трое, казакам о спокойном сне можно было забыть.

– Кучум – стар, – трезво рассуждал на казацком кругу Ермак, – он сломлен рядом поражений, обескровлен, устал. Он похож на старого волка, вожака, у которого более нет сил поднять и повести за собой свою стаю. К тому же многие его бывшие сподвижники отказались от него. Говоря честно, – кивнул Ермак, – мне даже жаль этого старого хана. Алей – молод, горяч и неопытен – он ещё волчонок! Жажда мести затмевает ему взор! Ни тот, ни другой нам не страшны. У нас есть главный противник, племянник Кучума – Маметкул. Вот кто теперь соберёт и возглавит войско и рано или поздно нанесёт по нам удар. Вот о ком мы не должны забывать. Помнить и днём и ночью. Отрубить эту голову у Змея Горыныча – первая наша забота!

Точно прознав о мыслях великого атамана, в те же дни февраля 1584 года в Кашлыке появился вассал Кучума и его дальний родственник – Сеин Бахта Тагин. Он служил у хана большим ясашным мурзой. Большой чин! Но Сеин Бахта Тагин всегда завидовал Маметкулу: лучшие назначения – ему, лучшие воины – тоже ему, и награды и заслуги – всё дорогому племяннику хана!

– Я знаю, где сейчас Маметкул, – сказал Сеин Бахта избранным казакам.

– Говори, – кивнул Ермак. – Одарю. Всё его – будет твоё!

– Ничего мне не надо, – покачал головой хитрец татарин.

– А в чём же твоя выгода, Сеин Бахта?

Татарин улыбнулся. Когда-то Карача был первым при Кучуме. После того как Карача попал в опалу, первым стал Маметкул. А теперь первым при стареющем хане хотел быть он – Сеин Бахта Тагин.

– Просто возьми Маметкула, – улыбнулся он. – Не будет Маметкула – буду я. Как всё просто. Верно, царь-Ермак?

– Я не царь – я его воевода.

Сеин Бахта Тагин поклонился:

– Как тебе будет угодно. Племянник хана разбил свои кочевья рядом с тобой – на Вагае. Эта речка впадает в Иртыш ниже Тобола…

– Я знаю, где Вагай. Где именно? Сколько дней пути? И сколько у Маметкула воинов?

– Слышал, что Маметкул в этих угодьях только с первыми своими нукерами. Без войска. От Тобола до Вагая напрямую пятьдесят вёрст, по-вашему. Его стоянка у озера Кулар. Если выйдешь нынче же и будешь идти без остановки, то за сутки доберёшься. Я дам проводника – лучшего и лучших! И не давай никому опередить тебя – любого убей по дороге! Иначе уйдёт Маметкул!

– Благодарю тебя, Сеин Бахта, – ответил Ермак. – Если ты сказал правду и я получу то, что мне надо, я тебя не забуду. Будь уверен.

– Не сомневаюсь в этом, – вновь поклонился важный татарин.

Когда Сеин Бахта Тагин ушел, Ермак взглянул на своих командиров:

– Что скажете, атаманы? Грех не воспользоваться такой удачей!

Атаманы одобрительно загудели. Маметкул был желанной добычей – необходимой! – и упустить его, как это случилось на Чувашском мысу, а затем и на Абалаке, ни при каких условиях было нельзя. Он должен был либо погибнуть, либо, что ещё лучше, оказаться в плену. Об этом исходе казаки могли только мечтать! Но идти туда большим войском было чересчур опасно! И долго! Необходим был стремительный марш-бросок, набег! Ветром нужно было долететь до угодий Маметкула!

– Ну, – глядя в горящие глаза атаманов, кивнул Ермак, – кто желает поохотиться?

– Я! – быстрее других ответил Матвей Мещеряк. Он даже вскочил со своего места. – Позволь, я пойду, атаман…

Иван Кольцо улыбнулся: он был почти равным Ермаку, не его это дело – гонять полководцев Кучума по Сибири. Хотя и он мог бы! Но именно Мещеряк, правая рука головного атамана, подходил для этого дела более других.

– Будь по-твоему, Матвей, – согласился Ермак. – Отбери сотню самых молодых, ловких и быстрых казаков – и в путь нынче же! Сейчас же! – кивнул он.

– Будет сделано, атаман, – в ответ кивнул и Мещеряк.

Через час сотня под предводительством Матвея Мещеряка, взяв лучших лошадей, экипировавшись под завязку, ушла на юг.

Река Вагай брала начало в Ишимской долине, на юге Сибири, в полутысяче вёрст от Иртыша. Именно в степях Ишимской равнины, в тёплых южных степях, зализывал сейчас раны хан Кучум. И вместе с Алеем строил планы отмщения. А вот Маметкул взял и вернулся на свой страх и риск в свои родовые угодья – на Вагай.

Этот путь в пятьдесят вёрст казаки не прошли – пролетели! По заснеженным лесам да полям – нелегко это! И всё благодаря проводнику, знавшему эти места как свои пять пальцев.

Так бывает, что даже самый опытный и осторожный полководец может оказаться неготовым к внезапному нападению. А казаки умели подкрадываться к своим врагам! Как кот к голубю! Еще рассвет не тронул небо над лесостепью, где раскинул свои шатры Маметкул, ещё спали кони и прислуга спала. Темень стояла над лесостепью, и только луна светилась в чистом февральском небе, и звёзды сияли в морозной вышине.

Хвала Сеину Бахту Тагину, любезному предателю воинственного Маметкула! Его человек рассказал, сколько нукеров и где они стоят, и где спит их смена, и даже о том, в каком из шатров спит сам Маметкул и с какими наложницами.

Подходя к стану, казаки завязали морды лошадям, чтобы случайное ржание не разбудило лагерь. В этот раз казаки вооружились не только пищалями, но и луками. Был вооружён луком и проводник Тагина. Самые норовистые казаки подкрались как можно ближе, и каждый выбрал свою цель. Посвист пяти стрел – и пять охранников упали замертво у шатров. А затем со страшным криком, которого боялись и турки, и крымские татары, и казанские, и астраханские, и ногайцы, о котором теперь узнали и сибирские татары, казаки ринулись на шатры. Нукеры выбегали полураздетыми – и огонь пищалей сразу же опрокидывал их. Валил огонь и верных слуг Маметкула, которые хватались за сабли и ножи. Приказ был один: не щадить никого! Бить всех, коли надо! Поймать живым только Маметкула. Когда двое казаков ворвались в шатер к царевичу, он и его телохранитель встретили их с натянутыми луками – две стрелы, выпущенные с близкого расстояния, повалили двух казаков сразу – и насмерть. По углам шатра жались друг к другу нагие наложницы ханского племянника.

– Живьём! – ревел Матвей. – Живьём мне сукина сына!

Ещё несколько казаков ворвались в шатёр следом, двое на месте изрубили телохранителя принца, не успевшего оказать сопротивление, ещё двое повалили жилистого полуголого Маметкула на его тюфяки. Хрипя и пыжась, тот пытался убить себя кинжалом, но зарезать себя ему не дали. Казаки перехватили его руки и прижали их к коврам и войлочным перинам.

Над казаками, скрутившими Маметкула, вырос Матвей Мещеряк.

– Шайтан! Шайтан! – глядя ему в глаза, хрипел татарский принц.

– Ещё какой шайтан! – довольный, кивал Матвей.

– Будь проклят, московит! – хрипел Маметкул.

– Буду-буду, – кивал, поглаживая бороду Матвей. – Только попозжее!

Глядя на жавшихся у стен шатра наложниц, Мещеряк приложил палец к губам:

– Тсс! Любишь девок-то, Маметкул? – он подмигнул татарину. – А кто их не любит!

В руке одной из наложниц, верно, самой преданной, блеснул кривой нож. И глаза её молниями выстрелили из темноты. Она готова была броситься на палачей своего возлюбленного хозяина. Но Матвей Мещеряк, от внимания которого ничего не уходило, только отрицательно покачал головой в её сторону, что означало: не стоит – умрёшь сама. И чтобы не было сомнений, Матвей провёл пальцем по шее, и наложница, отбросив кинжал, отползла в глубь шатра.

– Ну что, засиживаться не будем? Едем в Кашлык, Маметкул? Вяжите его, на коня и в нашу столицу!

Ещё через сутки Маметкула доставили в Кашлык и представили Ермаку и другим атаманам:

– Вот он, красавец, – сказал Матвей Мещеряк. – Гроза всех русов, Перми Великой и царя-батюшки! Племянник ещё одного нашего друга – хана Кучума!

Но Ермак осадил одним движением руки своего друга Мещеряка. Они говорили в головной избе Кашлыка.

– Принц Маметкул, ты убил многих моих друзей, я – твоих, и мы вправе ненавидеть друг друга, – сказал атаман. – Ты разорял Русь, теперь я пришёл разорить твою землю. И взять её себе. И я уже взял большую часть твой земли. И не отдам её назад. А теперь я пленил и тебя, Маметкул. И не дам тебе ту свободу, которой ты желаешь. Ты мой пленник и мой раб. По закону войны. Но я уважаю тебя, как только один воин может уважать другого воина, потому что ты отважен и мудр. Легкомысленность подвела тебя. Но, стало быть, так хотел Бог.

– У меня свой Бог, – процедил Маметкул.

– Значит, мой Бог оказался сильнее, – усмехнулся Ермак. – Но на самом деле я так не думаю. Бог у нас один, видим только мы Его по-разному. И нынче я вижу Его лучше, коли Он мне помог. Ну да это присказка, царевич Маметкул. Вот что я тебе скажу. Тебе всё равно в Москву ехать. Да-да! – глядя, как недобро вспыхнули глаза сибирца, повысил голос Ермак. – Резал русских людей в Перми? Резал! А как мы говорим: любишь кататься, люби и салочки возить! Скажу прямо: наш царь ханов жалует. Коли они с миром приходят или вовремя одумываются. У тебя есть выбор: ехать в Москву рабом в цепях, коли непокорным останешься, диким зверем, кусаться станешь, или пленным ханом, но с почётом, который полагается тебе по твоему достоинству. Но тогда слово дай, что бежать не будешь и хлопот доставлять моим людям не станешь. Решай, Маметкул, выбор за тобой.

Царевич Маметкул смотрел в пространство перед собой. Казаки переглянулись. А Маметкул смотрел перед собой и, казалось, ничего не видел. Ермак нахмурился, что означало: подождём. В этот судьбоносный для себя день царевич Маметкул принял правильное решение.

Он сказал:

– Выбираю долю пленного хана. И даю слово, что смирным поеду.

– Вот и ладно, – кивнул Ермак Тимофеевич. – Коли судьба окажется милостива к нам обоим, к осени, царевич, в Москве будешь!

Дав обещание быть смирным, Маметкул не прогадает! Дальновидные русские государи, за столетия нахлебавшись от степняков лиха, провозглашали политику всепрощения. Неважно, сколько прежде ты вырезал русских людей! Коли склонишь голову перед Москвой, то будешь обласкан милостями и богато одарен, получишь поместья и будешь служить русскому престолу. Многие татарские князья, мурзы и даже ханы, прежде воевавшие с Русью, будут складывать оружие и идти на мир с Москвой и очень скоро окажутся в почёте и уважении. Именно через такую политику Москвы в течение двух веков огромная армия знатных татар перекочует под флаги русского государя, а многие даже перейдут и в православную веру.

5

Прошёл почти год, как Ермак отправил посольство в Москву, но ответа не было. «А дошли ли? – с тревогой всё чаще спрашивали друг друга казаки. – Такой путь! Мало ли! А если сгинули, да тогда их самих тут, за Камнем, уже похоронили!..»

Ничего нет хуже неизвестности! Любая правда, хоть дурная, даст решение: как быть. А пустое ожидание – смерти подобно!..

Прошлый, 1583 год, казаки начали с ясачного похода вдоль Иртыша и Оби. Забредали в далёкие уголки Сибири, в дремучие логова к хантам и манси. Идти дальше на восток не было смысла. Никому не было известно, кто там живёт. Они слышали, что где-то на востоке есть Китай и Великий Могол и что люди там с пёсьими головами, а дальше плещется бескрайний мировой океан, и конец земли за ним. Туда им точно не надо. Тем более что заглянули они из Перми за Камень на татарский огонёк, к хану Кучуму и его окружению, отплатить сторицей за обиды. Но завоёвывать весь мир до последнего моря никак не входило в их честолюбивые планы. Зато рядом была ещё непокорённая земля, которую они попросту проскочили, когда торопились на Иртыш. И этой землёй называлось огромное Пелымское княжество, которое простиралось после земель манси на северо-западе от Кашлыка. И доходило до самого Камня! И Аблегерим был вторым по силе противником после Кучума. Тура, по которой уже плыли казаки, впадала в Тобол, а севернее Туры в тот же Тобол впадала Тавда. Полтора года назад они уже проплывали мимо неё, когда шли к Иртышу, и ещё спрашивали друг друга: а что это за река? И вот если поплыть по этой Тавде, как рассказали казакам местные жители, то они и попадут в реку Пелым. Вот на той реке и стоит столица княжества, где сидит вождь Аблегерим, уже ходивший на Русь и проливший немало христианской крови. Пелымцы были настолько цивилизованны, что даже имели небольшие пашни под засев хлебом и, как сказали казакам, познакомились с огнестрельным оружием. Впрочем, это было понятно: за Камнем жили соседи пелымцев – русские пермяки. Именно туда, в Пелым, и решили идти Ермак и его атаманы, именно за этот поход единогласно проголосовали казаки на круге.

Не было сомнений, ибо для них важным было то, что Пелымское княжество находилось на самой границе с Русью. А может быть, это было и самым главным в новом путешествии! Многие казаки, нагулявшиеся в холодной и негостеприимной Сибири, уже давно затосковали. Им хотелось на Русь, на родную сторонку! Поскорее хотелось попасть на Волгу, Яик и Дон. Несмотря на потери товарищей, каждый верил, что он-то как раз и будет тем счастливчиком, что выберется назад через Камень.

Весной 1584 года, когда с сибирских рек сошёл лёд, казаки отплыли с Карачина острова вверх против течения. Эту экспедицию возглавил сам Ермак. Войско разделили ровно пополам. Иван Кольцо остался за старшего на Карачином острове и приготовился отражать возможное нападение. Пропавшие гонцы – Болдыря и Черкасов – заставили казаков искать выход и при необходимости идти за пополнением. Хуже всего были даже не таявшие силы казаков, не так уж много они потеряли за полтора года. Человек семьдесят из пятисот сорока – не более того. Даже отсутствие привычной еды – хлеба в первую очередь – можно было перетерпеть. Хотя от обилия рыбы и мяса, но без хлеба, у казаков скулы сводило. Хуже всего было то, что заканчивались запасы пороха. Всё же повоевали они неплохо! А вот без пороха казаки могли стать лёгкой мишенью и для татар, и для вогулов, и прочих жителей Сибири. Как бы хорошо ни умели стрелять казаки из луков, переплюнуть степняков и охотников хантов и манси они бы всё равно не смогли.

Им жизненно необходимы были плоды человеческой цивилизации!

Флотилия под предводительством Ермака прошла восемьдесят вёрст по Тоболу и вошла в Тавду. И уже скоро казацкие струги плыли через великое Пелымское княжество, огромное по своим размерам, куда входили даже не десятки, а сотни племенных княжеств манси. О казаках тут уже знали! То и дело на открытых берегах Тавды возникали конные отряды пелымцев, они днём и ночью сопровождали струги, а если к реке подступали горы и леса, то на их склонах и на краю их чащ казаки видели осторожных охотников-вогулов. Ермак не сомневался, что новость о гостях уже достигла столицы княжества.

Воинственные манси первыми напросились на драку. Там, где река Тавда сужалась среди лесов и гор, незваных гостей ожидали местные вожди во главе с князьком Лабутой. Они были хозяева этих земель и решили встретить неугодных пришельцев достойно. Берега тут были высокими и обрывистыми, русло узким, течение сильным. Казакам приходилось напрягаться, чтобы плыть против течения.

Аборигены, конные и пешие, числом в несколько сотен, теснились у переправы.

– Атаман, нас встречают! – указал рукой вперед Матвей Мещеряк. – Они не шутят!

Все манси были вооружены луками.

– Вперёд! – приказал Ермак. – Первая стрела – и огонь!

Но манси точно чего-то ждали. Внезапно с обоих берегов на струги Ермака посыпались стрелы. Их пускали навесом, но очень точно, ведь струги едва шли.

– Щитами! Укрывайтесь щитами! – приказал Ермак.

Но первые стрелы сделали своё дело. Пущенные навесом, они нашли свои мишени. Казаки взяли кольчуги с собой, но грести в них было бы чересчур изнурительно. Головы и плечи, руки и ноги оказались под ударом. Иные манси били с берегов и напрямую. Такие стрелы не могли прошить тело насквозь – слишком издалека они летели, но ранить, и серьёзно, были способны. На каждом струге сразу оказались раненые, были и убитые. Несмотря на угрозу, казаки подняли пищали и прицельно ударили по врагу. Манси посыпались с обоих берегов. Кто не упал, тот сразу же сгинул в лесу. Но войско под командованием князька Лабуты хоть и дрогнуло у переправы от первых залпов, но все же стояло крепко. Когда струги стали ближе, лучники немедленно ударили по казакам, но те предусмотрительно прикрылись щитами.

И почти тотчас Ермак дал команду:

– Бейте по всадникам!

Манси подвело то, что их племенные князьки решили возвыситься над своими воинами, в основном пешими и вооружёнными луками. Поэтому казаки ударили не в стрелков, а в их командиров. Первые пятьдесят залпов смели с лошадей всех вождей манси, включая и самого Лабуту, и внесли роковое замешательство в армию аборигенов. А второй залп, выпущенный в лишившуюся вождей армию, полностью дезорганизовал воинственных, но таких непрактичных вогулов. Давя друг друга, мешая друг другу, они ринулись от переправы. Казаки выбирали себе мишени и прицельно били им вслед, мстя за товарищей и расчищая себе дорогу. И уже скоро струги Ермака проплывали в узкой части Тавды, мимо переправы, наблюдая, как около сотни манси, мёртвых и раненых, подхватывает течение и несёт мимо их кораблей вниз. Это было жестокое наказание за проявленную смелость!

А ведь могли-то всего лишь поклониться да поцеловать меч грозного русича – и не было бы жертв!

Больше манси на рожон не лезли. По крайней мере не пытались одолеть гостей лоб в лоб. Ограничивались коварными засадами. Но казаки, хозяева больших дорог, сами мастера устраивать засады, если не предугадывали каждый шаг вогулов, ведь они продвигались по чужой территории, то давали такой отпор аборигенам, что тем всё меньше хотелось с ними сражаться.

И племена, жившие вокруг святилища Чандырь, уже сами покорились белым людям и принесли ясак. А также и шерсть – клятву верности, и поцеловали казацкую саблю Ермака, предварительно обильно смоченную в крови.

– А чья это кровь? – спросил через переводчика местный вождь у Ермака.

Тот прищурил один глаз.

– А ты догадайся, князь, – ответил вопросом на вопрос атаман.

И сердце сжалось у тёмного манси. О ком он подумал? О чём?! Но вопросов он больше не задавал. А клинок был полит кровью дикого кабанчика, которого казаки готовили на обед.

В святилище Чандырь у Ермака состоялась беседа с шаманами. Дело в том, что, приближаясь к Пелыме, казаки всё чаще с томлением в груди смотрели на запад. Где-то вдалеке, за туманами, поднимавшимися от мансийских болот, за дремучими лесами начинались горы. Камень! За которым лежала родная Русь. И пойманные по дороге, и давшие показания по доброй воле, манси в один голос говорили, что и тут есть путь через Великие горы. Дело в том, что там, где в Тавду впадает Пелым, там же впадает в Тавду и другая река. И называется она Лозьва. И вот эта самая Лозьва и течёт змеёй через Великие горы. А можно с Лозьвы свернуть на Сосьву – и она проведёт через Камень.

– Выходит, есть три пути? – спросил Матвей Мещеряк у командира. – Первый – наш путь, по Серебряной, второй – древний, новгородский, по Печоре. И третий – этот, Лозьвинский путь? Неужто так?

Ах, как манила эта мысль! Как прельщала перспектива уйти не в Пелым, а в Лозьву! Была ведь надежда, что продержится Иван Кольцо, бывалый атаман, на Карачином острове! А они нырнут в горную речушку и вынырнут уже за Камнем, на Руси, на родной сторонке. Скажут: а вы и не ждали? Живы мы! Снаряжай новую экспедицию! Да понадёжнее! А нам дайте пороху и хлеба! Прихватить ещё людей, из тех же пермяков, они самые крепкие после казаков, и вновь – сюда! В Сибирь! На Тобол, на Карачин остров! Ах, мечты, мечты! Как легка жизнь в грёзах человеческих, тем паче, в самых желанных грёзах! И как же она сложна на реальных стезях!

Так вот, в Чандыре Ермак и задал вопрос шаманам:

– Правду ли говорят люди, есть путь через Камень из ваших мест? Из Тавды в Лозьву – и за Камень? Ведь так ходят пелымцы на Русь?

Как известно, шаманы знают более других, простых смертных. Но тут колдуны и ведуны заскромничали, точно вопрос атамана поставил их в сложное положение. Они долго шептались, раскуривали трубку мира, кивали друг другу.

А потом старший из них сказал:

– Тут пути через Камень нет! Захочешь пройти – не пройдёшь! А заблудишься – назад не вернёшься и за Камень не попадешь! Каменный пояс домом твоим навеки станет!

Это означало только одно: по дороге они найдут смерть. Не знали ермаковцы, что в эти минуты шаманы манси решили их судьбу. Они им соврали. Путь был! И если о нём знали простые вогулы, то хранители всех тайн этой земли – шаманы Чандыря – не могли не знать! Что же их заставило соврать белому вождю? Это – тайна! Может быть, доброта белого вождя и заставила их соврать! И его веротерпимость. Ведь хан Кучум, верный мусульманин, не любил шаманов и при всяком удобном случае притеснял их, отбивал у них паству, строя мечети. А этот русич разговаривал с ними как с мудрыми людьми и спрашивал их советы. Зря на него наговаривали – хороший человек! Он даже не порушил их святилище. Разве что ясак взял. Ну так они молодцы здоровые, не то что манси, им есть каждому за двоих, а то и за троих вогулов надо!.. А может, шаманы хотели, наоборот, отговорить пришельца от возвращения, чтобы канул он на этой земле – раз и навсегда. Не привёл никого следом! Глядишь, и другие белые люди забудут дорогу за Камень. Не найдут её! Просто побоятся идти туда, откуда никто не возвращается. Кто его знает, почему шаманы ответили так, но ермаковцы покинули их святилище расстроенными.

Даже несмотря на то, что в завершении аудиенции жрец манси сказал:

– Твоя судьба – в Сибири править! – И особо заговорщицким тоном добавил: – И Кучума одолеть!

Хоть это обнадёживало!.. С каждым часом казаки Ермака приближались по Тавде к реке Пелым, где в центре вогульского княжества стоял город князя Аблыгерима, названный по имени реки. И вот тут казаки каждый день и час должны были быть настороже!.. Они вошли в Пелым и скоро увидели на левом берегу город-крепость. Хоть и деревянная, но это была твердыня, срубленная по законам оборонительной архитектуры. С башнями и стенами, с бойницами. Сразу было видно, что князь Аблыгерим – не какой-то мансийский князёк из глухомани, не раз бывал на Русской земле и видел, как строятся крепости. А может, и русские плотники, попавшие в плен за Камень, срубили ему этот замок!

Почему бы и нет? Скорее всего, так оно и было!

Но о том, чтобы штурмовать такую крепость ратью числом в двести с небольшим человек, среди которых были ещё и раненые, не заходило и речи. И вновь вдоль берегов следовали мансийские воины и следили за непрошеными гостями.

Казачий круг собрали на небольшом островке, куда Ермак приказал всем капитанам подвести свои струги. Решение у всех было однозначным. Никто не хотел мучительной геройской смерти.

– Мы эту крепостицу на закуску оставим, – подытоживая решение круга, сказал Ермак. – Уж коли мне шаманы предсказали править Сибирью, сюда мы и вернёмся в первую очередь. Вот только порохом и свинцом разживёмся, да людишками!

И уже скоро под надзором всадников Аблыгерима и охотников-манси они вновь плыли, но уже по течению Пелыма, вниз. И вскоре вновь оказались на распутье, где в Тавду впадали сразу две реки – Пелым и Лозьва. Корабли даже идти стали тише, так хотелось казакам проверить этот путь, о котором столько говорили местные жители! Но плыть на свой страх и риск – можно ли? А вдруг там реки горные, с непроходимыми порогами, и лодки их не пройдут? А сами они окажутся у отвесных скал, которые не пустят их? Что тогда? А встретят их там многочисленные племена дикарей-людоедов? И расставят для них ловушки? Хорошо они знали только два пути возвращения домой: Печорский и по Серебряной.

По ним весной они и пойдут все вместе – с Иваном Кольцо и другими их братьями-казаками. Так решили ермаковцы и направили свои струги в Тавду.

Вернувшись в устье Тобола, на Карачин остров, казаки узнали, что здесь за это время ничего страшного не случилось. Иван Кольцо стерёг крепость и ждал своих друзей. Все решили, что сама судьба в образе жрецов-манси отвела от них грозу.

Но это было не так…

6

В октябре, когда до заморозков оставалось всего ничего и сибирские реки готовились крепко встать на зиму, с берегов Карачина острова казаки увидели картину, взволновавшую их до глубины души. По Тоболу в сторону Иртыша плыли струги! Не менее десяти! Русские струги! Казаки немедленно зарядили пушку и пальнули в воздух. Как же раскатисто закаркало вороньё, вспорхнувшее с облетающих деревьев! И зловеще закружило над островом, пронзительно понося непрошеных приживал! А потом казаки высыпали на берег и стали поджидать гостей. И каков был их восторг, когда они увидели не простых гостей, тех же пермяков, а красные кафтаны стрельцов! Это значило только одно, что к ним пришла долгожданная подмога. Хоть и с опозданием на год. Что атаманы Савва Болдыря и Черкас Александров перешли-таки Камень и добрались до Москвы! И царь-батюшка прислал им подкрепление!

Струги один за другим стали приставать к Карачину острову…

– Из Москвы, ребятки?! – кричали казаки. – Савва Болдыря жив?! А Черкас Александров?! Живы наши казаки?!

Ермак и Матвей среди первых оказались на берегу.

– Живы они, живы, – отвечали стрельцы. – Мы уж думали, на край света плывём! Конец нам, думали!

– Тут я, братцы! – привстав, замахал рукой Савва Болдыря с подходящего струга. – Неужто выбили вас из Кашлыка?!

– Не-а! – отвечали ему. – Сами ушли! Тут спокойнее!

– Да что долго так, Савка?! – запахивая кафтан на нижнюю рубаху, рявкнул подбежавший Иван Кольцо. – Смерти нашей ждали, что ли?!

– Узнаешь, Ваня, не поверишь! – прыгая на берег, отвечал Болдыря.

Казаки всё внимательнее присматривались к гостям. Странно выглядели первые бойцы государевы – совсем не молодцами! Уставшими, измученными, выбившимися из сил. Точно из великой битвы только что вынырнули они. Понурыми, кислыми! И как-то чересчур густо набиты были стрельцами струги. Пусти в такой струг стрелу – сама найдёт жертву!

– Краснокафтанные-то точно сельди в бочке! – пошутил кто-то из казаков. – Это что ж, царь-батюшка на корабли поскупился?

– Заткнитесь, – оборвал шутников Иван Кольцо. – Тут дело неладное! Сейчас Савка Болдыря нам всё и расскажет!

– А и впрямь неладное, – согласился с ним Матвей Мещеряк. – И тёмное к тому же! Где ж обоз-то у этого флота? Где мука и зерно? И где порох? Да не ограбил ли кто их по дороге? Точно сироты…

Первым двинулся к хозяину острова сам командир в богатом, но поизносившемся кафтане, в знатной медвежьей шапке. По виду – воевода. За ним следовал и второй командир – стрелецкий сотник.

– Ты Ермак Тимофеевич?

– Я, – ответил головной атаман.

Князь поклонился Ермаку и казакам:

– Князь Семён Дмитриевич Болховский, воевода, прибыл от царя с ратью в триста человек. Иван Глухов – голова стрелецкий, – указал он на второго, и тот поклонился. – И бумагу я вам привез от царя добрую.

– Что в бумаге? – с ходу спросил Ермак.

– Царь всех жалует своей милостью и всем казакам прощает их былые грехи. Все казаки теперича – верные государевы слуги!

Слышавшие это казаки возликовали. Вот и награда: от сибирских татар – шкуры соболиные, от царя – признание, почёт и помощь! Всё встало на свои места!

– Есть Бог на свете, – покачал головой Матвей.

Все знали: если пришлёт царь в Сибирь большое войско, то можно будет возвращаться домой. Ермак переглянулся с Иваном Кольцо: как ему, вчера ещё висельнику, новость о «милостивом всепрощении»? Лицо вольного атамана, грозы всех ногайцев, прояснилось, глаза заблестели.

– Не зря я с тобой пошёл, – усмехнулся Иван. – Как сердцем чуял: дело того стоит! И Сибирь взял, и к царю в милость попал! А что царь, когда про Сибирь узнал, сильно возрадовался? – спросил он Болховского. – Расскажи нам, князь!

– Говорят, сильно. Да только нет более прежнего царя…

– Как так?! – был общий и возглас, и ропот.

– Преставился царь наш, батюшка, – ответил Болховский и перекрестился. – Ещё по весне. Теперь на троне сын его сидит – Фёдор Иоаннович, дай Бог ему здоровья.

Иоанн Грозный оказался на троне ещё мальчишкой: большинство казаков при нем взрослели и мужали, и всем казалось, что царь этот будет сидеть вечно! Иоанн Рюрикович, прозванный Грозным, умер в марте 1584 года, освободив Московское государство от своего личного ига, которое мало чем уступало татаро-монгольскому.

– Стало быть, все теперь переменится в нашем царстве, а? – кивнул атаманам Иван Кольцо.

– Поживём – увидим, – ответил Болховский.

– А кто ж при Фёдоре-то? – поинтересовался Ермак. – Он ведь… молод ещё?

По Руси и прежде ходили слухи, что сын царя Иоанн Васильевича, как говорилось в народе, «прост умом». И такой наследник трона отцов не осилит! А стало быть, у него опора должна быть.

– Тесть его – пресветлый боярин Борис Годунов – власть в руки взял, – ответил воевода и князь. – И дай-то Бог, чтобы так подоле было.

– Да-а, дела, – заметил Матвей Мещеряк. – Только сбеги за Камень – тут тебе и новости!

Стрельцы уже покинули струги, вынесли немногие тюки и теперь разминались на берегу. На них жалко было смотреть!

– Худой у тебя караван, – заметил Ермак воеводе Болховскому. – Что случилось, князь?

А и впрямь, поклажа была невелика!

– Где припасы обещанные? Порох и мука? Не по карманам же вы их рассовали? – поинтересовался Иван Кольцо. – Следом, что ли, идут?

Ермак перехватил взгляд Саввы Болдыря, но тот лишь кисло сморщился и покачал головой.

– Идёмте в терема ваши – там всё и расскажу, – мрачно сказал Болховский.

– Ну, идём, князь, – оглядывая стрелецкий флот, сказал и Ермак. – Тут без рассказа никак нельзя.

А рассказ за чаркой вина, доставленного Болховским казацким атаманам, был печален. И чем дальше слушали его атаманы, тем пасмурнее становились их и без того суровые лица. Черкас Александров, которого нынче оставили в Москве, и Савва Болдыря сотоварищи прибыли в столицу только осенью 1583 года. Иоанн благословил предприятие, но зима была на носу и поход отложили до весны. В зиму Болховский выехал собирать своё войско. Одну сотню ему пообещали прислать из стрельцов Казани и Свияжска, вторую набрать из вятичей и пермяков, третью – из служилых людей других русских городов. Бывало, в стрельцы записывались просто добры-молодцы, в боях не бывавшие и мало понимавшие в военном деле. Думали так: лишь бы поздоровее был, а махать саблей и палить из пищали научится! Лишь бы не кос был! Заодно ушла и грамота Строгановым в Пермь Великую – строить для войска князя Болховского новые струги. А по ранней весне, в марте, приказал долго жить Грозный царь всея Руси. И дело встало. Но расторопный Борис Годунов, лучше других понимавший, что держать Сибирь надобно, и держать крепко, взял инициативу в свои руки и не дал приказу Иоанна сгинуть. Весной Строгановы собрали и построили флот, стрельцы уже прибывали в Пермь. И все это проходило в месяцы беспощадной борьбы с черемисами – горными и луговыми, с казанскими волнениями, с назревающими недобрыми событиями в Крыму и Ногайской Орде.

Только в конце весны 1584 года войско князя Болховского с большой кладью ушло из Перми Великой за Камень. Но стрельцы – не казаки. Это те – полустепные, полуводяные существа – и в седле хороши, и по морям и рекам белугами плавают! Стрельцы и грести не первые охотники, и выносливости звериной, казачьей, у них нет. Тем более что лучшие стрельцы, богатыри, на Ливонской войне сгинули, и те, что похуже, на тех же полях остались, а другие, что вернулись, на черемисов пошли. Болховскому в основном достались не самые породистые воины. Триста вёрст против течения измотали стрельцов московского воеводы! Когда они доплыли до истоков Серебряной и оказалось, что корабли теперь на плечах нести надо, вот тут его войско и сдалось. Такой труд был по плечу только казакам! Ведь в казаки слабые не шли, а кто шёл, да плох был, не задерживался! Трёхжильным надо было родиться! А в стрельцы записывались по Разрядному приказу. А приказ – не батька, бить врага не научит! И вот переход со стругами от Серебряной до Баранчика, да по лесам и горкам, сломал большую часть стрелецкого войска. Да так сломал, что стрельцы бросили не только половину стругов, но и почти всю кладь, в надежде, что потом вернутся за ней. И порох бросили, и свинец, – его в первую очередь! – и муку, и много чего ещё. И даже воевода, глядя на обозлённые лица своих солдат, не сумел настоять на своём. Взяли только себе на прокорм – на дорогу до Кашлыка. А ещё не верили стрельцы, что казаки удержали столицу Сибирского ханства. Воевода Болховский не признался казацким атаманам, но он и сам не верил, что встретит здесь своих. Многие думали, что приплывут под стены, увидят татарских лучников и поплывут обратно. Что такое – пятьсот казаков против целой орды? И что такое – триста стрельцов им в помощь? Капля в море!

Вот с таким войском, таким багажом и таким настроением и приплыл воевода князь Семён Дмитриевич Болховский на Карачин остров поздней осенью 1584 года.

– Дело дрянь, – выслушав его, сказал Матвей Мещеряк. – У нас ни прокорму нет лишнего, ни лишних изб, ни одежды…

– Да неужто? – спросил Болховский.

– Только на себя ведь рассчитывали, ваша светлость, – кивнул Мещеряк. – А зима уже близко…

Воевода посмотрел на Ермака.

– Неужто всё так плохо? – вновь спросил он.

Но головной атаман молчал. Болховский взглянул на Ивана Кольцо. Тот уже давно стал мрачным и грозным. Безалаберность стрельцовского похода, глупость всего предприятия, неумение князя организовать своих людей и настоять на своём бередила его душу и готова была привести в лютый гнев. Он даже в глаза не мог смотреть московскому воеводе.

– И ведь даже если сейчас поплывём туда, где они свинец, муку и хлеб бросили, назад не успеем, – глядя на Ермака, сказал Иван Кольцо. – Даже если грести днём и ночью будем. Лёд уже встанет… А, Ермак?

Но атаман молчал.

7

Судьба может испытывать человека по-разному: и холодом, и голодом, и врагом лютым. И слабостью души пытать – неверием в свои силы. На жителей Карачина острова в зиму 1584–1585 годов обрушились все напасти. Зима выдалась лютой, карающей. Таких холодов даже Сибирь страшилась. В такие вот зимы, кажется, озёра и реки промерзают насквозь, и лёд пронизывает землю так глубоко, что ей уже вряд ли когда оттаять. Изб на Карачином острове было больше, чем в Кашлыке, но всё равно мало. Вьюги заносили сугробами казачьи срубы. Землянки, которые вырыли неприхотливые казаки, превратились в ледяные гнёзда. Но только в них и можно было спрятаться! Но там, где выдерживали казаки, привычные спать в поле и на реках, в любое время года, потому что сама жизнь была такая вот – кочевая, там не могли сдюжить простые мужички, набранные в стрельцы из русских городов и сёл, привычные к тёплым казённым домам – казармам. Вяленое мясо и рыба делились на такие малые порции, что желудки казаков и стрельцов сводило от голода днями и ночами. Кафтаны стрельцов, хоть и тёплые, но уступали казацким шубам, сшитым из соболиных, беличьих и кроличьих шкурок. Мороз под пятьдесят градусов не позволял казакам свободно охотиться в лесах за Карачиным островом. Кто уходил на охоту, тот не возвращался. Рыбачить тоже не получалось: лунки замерзали почти сразу. Не раз вспомнили стрельцы, уже к середине зимы сдавшиеся под натиском холода и голода, о брошенных съестных припасах на переволоке между Серебряной и Баранчуком. И напомнили им об этом казаки! И тоже не раз. Что они ждали в Сибири? Скатерть-самобранку? О чём думали? О том же не раз спрашивал Иван Кольцо у воеводы Болховского. Ни о какой дружбе между казаками и стрельцами и речи быть не могло! Тем более, что пищевой рацион казаков из-за прихода стрельцов резко сократился. Большинство атаманов и казацких старшин были в бешенстве. Если кого они и хотели сохранить в живых, то это своих ребят, свои силы! Болховский, поняв свою роковую ошибку, что не выполнил долг воеводы и не заставил подчиниться своей воле, ел не больше издыхавших от голода стрельцов.

К середине зимы стали умирать солдаты Болховского. Маметкул, всё это время находившийся в лагере и ждавший своей судьбы, сказал Ермаку: «Не довезёшь ты меня до Москвы!» – «Сам есть не буду – тебе свой кусок отдам, – сказал Ермак. – А в Москву ты у меня попадёшь!»

Но натиск холода был так силён, а пищевой рацион так мал, что за стрельцами стали погибать и казаки из самых теплолюбивых. Кто пришёл в вольницу из донских и днепровских степей, с раздолий Яика. Самыми крепкими оказались казаки из Поволжья, сильнее были только северяне, выходцы с Северной Двины, как сам Ермак.

Но к февралю мор уже вовсю охватил заметённый снегами Карачин остров. Трупы выносили из промёрзших изб и землянок и, точно большие поленья, укладывали недалеко от жилья, где и жить уже было невмоготу! С горечью и ужасом смотрели обмороженные казаки на закостеневшие лица своих мёртвых товарищей. Их не брала турецкая сабля на Азове, и кривой крымский меч в причерноморских степях не одолел их, казачков миновал польский свинец на Днепре, не сразила ногайская стрела на Волге. И даже сибирская татарская стрела не унесла их жизнь! Всех перебороли они! Всех пересилили! Казаков убивал сибирский холод. Их настигла голодная смерть в ледяном краю.

То, что не сделал враг, сделала грозная Сибирь. В эту зиму погибли почти все стрельцы, так и не вступившие ни в одну битву с врагом, и больше половины казаков Ермака. Умер и воевода Болховский. Но выжил сотник Иван Глухов и несколько самых крепких стрельцов, когда-то набранных из северных областей Руси. Обмороженными, доведёнными до отчаяния, исхудавшими и обозлёнными встречали казаки новую весну. А ведь ещё нужно было разогреть и раздолбить землю, чтобы похоронить товарищей!

И уже вскоре Карачин остров превратился в одно большое и страшное кладбище.

Некоторые ханты и манси в марте привезли русским провиант. Тут было много вяленой рыбы! То, что увидели аборигены, поразило их до глубины души. Так, наверное, с ужасом и трепетом путники входили в средневековые города, по которым недавно пронеслась чума. Но это и понятно: триста стрельцов умерло голодной и холодной смертью, из четырёхсот пятидесяти казаков двести пятьдесят погибло точно таким же образом.

Вогуличи и остяки покидали зимовье русских, ещё недавно таких грозных, с великой тревогой в сердце.

Весть о том, что русские замёрзли на Карачином острове, молнией понеслась по весенней Сибири. Татары на дальних рубежах потирали руки. Расплата сама нашла врага! Всевышний сам распорядился, как поступить с иноверцами! Ханты и манси, давшие клятву верности Ермаку, принесшие казакам шерсть, тоже решили: гостей наказали боги Сибири. А значит, так и надо! И стоит забрать клятву обратно, чтобы и на них не прогневались боги.

Едва стало теплее, как татарские отряды, точно волки у зимовья, то и дело стали возникать у Карачина острова. Проверяли, не все ли сдохли! Снег ещё не сошёл, лёд был прочен, один из отрядов вышел на Тобол. На берег высыпали казаки и дали залп – неосмотрительно приблизившиеся татары повалились со своих коней. Рано полезли!

Сибирцы отступили и больше носу не казали. А казаки дожидались ледохода. По-настоящему спасти их могли только струги. Пока что они стояли крепко вмёрзшими в лед. Сесть и уплыть подобру-поздорову – вот о чём мечтали все ермаковцы до единого. Казакам было ясно: поход закончился. Но часть казаков всё ещё лежала без сил. Недавние вояки были похожи не на живых людей, а скорее на тени самих себя. За ними нужен был уход. О немедленном путешествии не могло быть и речи.

Когда с Тобола сошёл лёд, Ермак сказал выжившему стрелецкому сотнику:

– Плыви, Глухов, в Пермь Великую. Оттуда лети в Москву. Скажи новому царю и его советникам, что до осени я ещё продержусь, а потом, коли подмоги не будет, уйду из Сибири. Твоя жизнь в наших руках. Понял меня?

– Всё понял, – кивнул сотник. – Всё передам, Ермак Тимофеевич.

– И Маметкула береги! Ты его как великий подарок царю преподнести должен! От всех казаков Русской Сибири! Недаром мы своей жизнью заплатили за этой край! Плыви, сотник!

Ермак дал Ивану Глухову десяток своих казаков, оставалось ещё несколько выживших стрельцов, дал и скромный паёк на дорогу. От посольства Ивана Глухова зависела теперь судьба Русской Сибири.

– Берегов остерегайся! – сказала ему в дорогу головной атаман. – Только по реке! Она ваша мать-благодетельница!

Сотник отплыл вверх по Тоболу, по которому всё ещё неслись огромные льдины, угрожая судну.

В те же дни сторожевые казаки увидели с острова караван на берегу. Гости разожгли костёр и стали играть дымом, точно говоря, что им нужно потолковать. Но караван говорил сам за себя: гости пришли с гостинцами! А гостинцы так по сердцу изголодавшимся людям!

– Везите их сюда, – приказал Матвей Мещеряк. – Будут кстати.

Казаки прыгнули в струг и мгновенно налегли на весла, стараясь обходить летящие по чёрной воде в сторону Иртыша ледяные глыбы. Другие казаки держали на мушке татар, которые становились всё ближе! А это были не аборигены – ханты и манси, а именно татары! В тот день на Карачин остров явилось посольство от прежнего его владельца – бывшего визиря Карачи. Струг привёз много еды и подарков!

– Мы прибыли по велению нашего хозяина, – четвертью часа позже в избе головного атамана поклонился Ермаку посол. – Он просит защиты у тебя, белый атаман. И говорит, что хорошо заплатит за помощь. Карача богат, – хитро улыбнулся посол, – он куда богаче Кучума!

– Защиты от кого? – поинтересовался Ермак.

– От казахов! Они загоняют свои стада на землю его улуса на реке Таре. Бьют его людей. Карача уже и не знает, как ему быть!

– Что же, у него нет своего войска?

– Войско у него есть, но не такое великое, белый атаман, – поклонился посол. – Хоть и верное. Но у него нет того, что есть у тебя…

– Ружей? – догадался Ермак.

– Именно, белый атаман! Ружей! Когда появляются твои стрелки, любой враг отступает! А с твоими казаками Карача быстро бы отогнал казахов! Пойдёшь помочь нам?

Ермак пил медовуху: многих она спасла в эту страшную зиму.

– Не пойду, – ответил он.

– Почему? – озадаченно спросил посол.

– Во-первых, потому что мне людей своих откормить после зимы надо. А во-вторых, потому что я не знаю, сколько казахов выйдет против Карачи. Если их будет пять тысяч, а? Тут никакие ружья не спасут!

– Да их сотни три, белый атаман, не больше! – развёл руками посол. – Ну, может, пять сотен…

– Я своё слово сказал, – заключил Ермак. – Мы пока обождём. Вот к лету, может быть…

Великое разочарование отразилось на лице посла.

– Я помогу Караче, – вдруг поднялся из-за стола Иван Кольцо.

– Иван… – молвил Ермак.

– Я сказал, что помогу им, значит, так и будет, – сказал, как отрезал, Кольцо.

Матвей Мещеряк взглянул на товарищей. Надвигалась гроза! В эту страшную зиму между Ермаком и Иваном Кольцо пробежала чёрная кошка. Всё дело было в том, что многие, хоть и неявно, укоряли Ермака за его диктаторскую позицию в Сибири. Одни за то, что он не попытался уйти за Камень раньше, до наступления зимы, хоть по тому же Лозьвинскому пути. И пораньше осени! А ещё лучше по Серебряной. Ведь думали же они послать в Кашлык гонцов и сказать Ивану Кольцо: бросайте Карачин остров, уходим на Русь! И все были бы живы! Ведь казаки изо всех ватаг потеряли своих друзей – и эта потеря была горька и невосполнима! Глядишь, по дороге встретили бы стрельцов, их бы развернули. А иные обвиняли Ермака и в том, что он принял стрельцов Болховского на Карачин остров и заставил поделиться с ними провиантом. А надо было немедленно отослать их обратно! Куда, мол, приехали? На поминки? Где порох? Где хлеб? Идите обратно! А в итоге потеряли половину своих казаков – даже больше! – и всех царских солдат! Одна польза – три сотни пищалей и какой-то запас пороху остался. Ну так разве это мудрое решение – взять нахлебников? Как бы ни был хорош Ермак, каким бы ловким и бесстрашным полководцем он себя ни зарекомендовал в казацком кругу, но его атаманство, хоть и косвенно, но навлекло на всех великую беду.

Одним из этих негласных обвинителей, молчавших, но думавших именно так, и был Иван Кольцо. Он потерял в эту зиму более сотни своих людей. И сам выжил только благодаря богатырскому здоровью. Звериному! Таких, как он, просто стужей и голодом не сломаешь!

– Плыви с ними, – вдруг неожиданно отступил Ермак. – Только дай потом знать, что всё хорошо.

Это было мудрое решение. Иван Кольцо был вторым по значимости атаманом в сибирском походе. И ещё на Волге безоговорочно уступил место Ермаку лишь по той причине, что в то время находился вне закона. Отказ Ермака отпустить Ивана Кольцо после этой смертоносной зимы, когда все были на пределе, вызвал бы взрыв возмущения, протеста, взаимных обвинений. И Бог только знает, чем бы всё это закончилось! А всё равно бы ушёл второй атаман – поступил бы по-своему!

Иван Кольцо тоже был благодарен другу за его покладистость. Он взглянул на посла и погрозил тому пальцем:

– Смотри, татарин! Но и плату я потребую с Карачи сторицей! У меня каждый человек на вес золота! Богачами должны вернуться!

Посол сложил руки на груди и радостно поклонился:

– Как скажешь, атаман! Всё будет по-твоему, клянусь Аллахом!

Иван Кольцо быстро собрал своих людей, которых привёл с Волги. Здоровых из них после зимовки у него оставалось всего сорок человек.

– Ты уверен, что поступаешь правильно? – спросил Ермак у товарища.

– Я уверен, что не могу на месте усидеть, – ответил тот. Он даже зубами заскрипел. – На этом кладбище!

– Если бы я знал, что сотник Иван Глухов потеряется по дороге – не дай-то бог! – ушёл бы сейчас же за Камень, – сказал Ермак. – Больных бы положил в струги и ушёл!

– До осени есть ещё время. А потом, – усмехнулся Иван Кольцо, – что нас ждёт за Камнем?

Это был тоже вопрос! Возвращаться на Волгу и вновь играть с Ногайской Ордой? Так было уже! Да и потом, у царя с ногайцами мир. Перебьёшь эту сволочь на очередной переправе – и вновь вне закона окажешься! Или идти на службу царю? Так тот немедленно пошлёт воевать с черемисами! Там они прямо за Камнем и бунтуют! И война была только в самом разгаре! А что за разница – уворачиваться от марийских стрел или от татарских? Разница была в другом! Тут, в Сибири, они сами как цари, кого хотят – казнят, а кого хотят – милуют! А там, на черемисских просторах, станут подневольными солдатиками очередного великородного князя. Так что Сибирь была не так уж и плоха! Только бы еще войско получить, пороху и провианту! И можно было бы и дальше царствовать!

– Но и мы на этом кладбище не останемся, – сказал Ермак. – В Кашлык уйдём. Туда весточку шли!

– Добро, – кивнул Иван Кольцо.

Уже на следующий день, взяв послов, казаки Ивана Кольцо сели в три струга и ушли в сторону Тары, правого притока Иртыша. Им предстояло преодолеть добрых двести миль.

8

Судьба развела Кучума и его визиря Карачу ещё после того, как казаки, едва попав в Сибирь, легко заняли и разграбили Карачин остров, заставив визиря бежать без оглядки. Но теперь всё изменилось. Кучума самого подвинули с его угодий – выкинули из Кашлыка. И оба стали беженцами. Власти как таковой в Сибирской Орде больше не было. Разумеется, Ермака и его казаков татары считали просто врагами, временно занявшими царский трон. Но в борьбу за власть в Сибири вступил ещё и Сеид-хан, племянник убитого Кучумом хана Едигера. До того Сеид-хан отсиживался в Бухаре, но недавние события дали ему надежду вернуть трон дяди. Карача, чья власть после падения Кучума укрепилась, и сам бы хотел властвовать на раздольях Сибири. Кучум давно разгадал его амбициозные планы, и теперь эти двое враждовали. Но Кучум обосновался в Ишимских степях, на юге, и занял степи Тобола, где раньше у Карачи были свои кочевья. Именно поэтому Карача и ушёл на Тару, но там его стали притеснять казахи. Зная, что русские – великие воины, что они малым числом способны справиться с большим войском, Карача и решил позвать Ермака на свою защиту. Чего им сидеть на месте? Или бродить по чащам и болотам, где живут вогуличи и остяки? Тратить на дикарей понапрасну свою богатырскую силу? Они, эти русские, всё равно разбойники! Так пусть лучше послужат ему – за хорошее вознаграждение!

Так думал Карача ещё в конце зимы. Затем к нему стали приходить известия одно фантастичнее другого. Казаки перемёрзли! И где? В его же стане! Карачу душили восторг и смятение одновременно. Разумеется, если отбросить сиюминутную выгоду, которую он мог извлечь из союза с русскими, он жаждал мести. И ещё как! Сколь же символично это было! В его доме, на его поруганном острове, который он так любил! Месть Всевышнего, иначе и не скажешь!..

И вот казацкие струги вошли в Тару, а вскоре им открылись и кочевья Карачи. Большие зимние шатры-юрты войлочными домами Азии поднимались в ещё полузаснеженной лесостепи тут и там. И вскоре уже атаман Иван Кольцо, окружённый своими головорезами, кланялся вышедшему ему навстречу визирю:

– Доброго тебе здоровья, Карача! Говорят, понадобились мы тебе! Ну так вот, располагай нами! Любого твоего врага на колени поставим! А кого надо, и жизни лишим! Даже не сомневайся!

– Я для вас пир нынче устрою! – лукавым азиатским солнцем просиял Карача. – Великий пир! Лучших баранов для вас зарежу!

– А вот это мы рады слышать, – переглянувшись с товарищами, сказал Иван Кольцо. – Пировать мы любим! И до дела, и после него! И баранов твоих съедим! Прямо с рогами и съедим! Мы, казаки, и чёрта лысого съедим, если голодны! – увешанный оружием, похожий на бога войны, он говорил, уперев руки в боки. – И врагов съедим, с косточками! Мы всеядные, визирь!

Вооружённые до зубов казаки, приплывшие драться, смеялись, слушая бравого атамана. Елейно улыбался и Карача русскому шутнику. Опасны они были, эти казаки, как лезвие отточенного меча! Ну так и обращаться с такими надо умеючи. Ласково!

Пока готовился пир, а казаков пригласили омыть лица с дороги, посол молнией бросился в шатёр к своему хозяину.

– Ну?! – воскликнул Карача.

– Всё так и есть, хозяин! Мало их осталось, мой господин! Очень мало!

Упитанное лицо Карачи вспыхнуло.

– Значит, не соврали вогулы?! – вцепился в своего слугу визирь.

– Нет! Все вымерзли! Почти все! Весь твой остров – кладбище! Я, когда был там, всё разузнал! Всё разведал! Сотня осталась – не более того! Да ещё вот эти сорок – с Иваном Кольцо! А из тех, что остались, – треть полудохлая! Ни меча, ни пищали поднять не сможет!

– Неужто? Неужто? – повторял Карача.

– Да и расстались они, Иван и Ермак, плохо! – с радостью сообщил посол. – Зима поделила их, мой господин! Смерть друзей разделила разбойников!

Визирь и не мечтал о таком подарке!

– Что же ты думаешь? Ну?!

Отводя глаза, посол затрепетал.

– Не осмелюсь сказать, мой господин…

– А ты осмелься, – грозно улыбнулся Карача.

Посол понизил голос до шёпота:

– Коли этих сорок вырезать, – оглядываясь на полог шатра, тоненько прошипел он, – Ермака куда легче одолеть будет!

– Страшные слова ты говоришь!

– Зато верные, мой господин! И ты сам знаешь об этом!

– Знаю, – отвернувшись, глухим голосом откликнулся Карача. – Знаю…

Ум опытного политика Карачи сразу заработал в нужном направлении. Устранив Ивана Кольцо, они подберутся к Ермаку так близко, что останется нанести последний и смертельный удар. А там – Кучум? Но и с ним он сладит! Сеид-хан? И с ним потягается! Избавиться от казаков – вот самая тяжёлая задача! Невыполнимая задача! Но теперь, после этой зимы…

Пир казакам устроили на славу. В большом шатре праздновали встречу! Сами татары не пили, но хмельной мёд подливали гостям обильно. Говорили о вечной дружбе и мире. Сладко говорили татары! И слаще всех – Карача. Только глубокой ночью решили идти на сон.

– Будет тебе нынче подарок, атаман, – сказал Карача Ивану. – Хороший подарок! Сладкий!

Иван Кольцо прищурил глаз:

– Что ж, коли сладкий, визирь, то отведаю!

Сорок казаков разбрелись по шатрам. И лучший, конечно, достался Ивану Кольцо. Выставили и охрану – трёх казаков. Но они зевали после мёда-то!

Когда атаман вошёл в шатёр, то увидел при свете масляного светильника в центре юрты молодую рабыню. Она лежала в подушках, поджав ноги. Узкими степными глазами рабыня смотрела на него – полуголая, тоненькая, в ожерельях, с длинными косами.

– А ты хороша, – молвил Иван Кольцо. – Как тебя зовут?

– Гюрза, – ответила та.

– Цепкое имя! А ну-ка раздень меня, милая Гюрза…

Рабыня поняла его с полуслова: она своё дело знала… Такие же рабыни, только поскромнее, ждали ещё четырех казаков – десятников Ивана Кольцо – в шатре для его командиров… Прошло ещё время, и рабыни Карачи стали выбираться из шатров. Змеями они ускользали прочь.

Вынырнула из шатра атамана и Гюрза. Ярко светила луна. Оглянувшись на полог, она улыбнулась.

– Ты куда?! – прихватил её за руку сторожевой казак.

Она попыталась вырваться, но куда там!

– А меня поцеловать? – казак хитро прищурил глаза. – Или ты только атаманов целуешь? – голос его непроизвольно стал громче. – Так и я, красавица, атаманом буду!

Но Гюрза только приложила пальчик к губам и сказала:

– Тсс!

– Сказал: не отпущу! – прихватил её крепче казак. – Целуй!

Она потянулась и чмокнула его в губы – и тотчас же бросилась в тень деревьев.

– Так бы сразу! – усмехнулся ей вслед казак. – Шальная девка! Дикая…

А рабыни уже и след простыл.

– Спит русич! – тихонько сказала в темноте деревьев Гюрза. – Крепко спит!

О том же сообщили и другие рабыни, посланные владыкой здешних мест к казакам. И вскоре уже из дальних шатров вышло с десяток лучников и стали подбираться к казачьим шатрам. Три постовых поймали по нескольку стрел разом и повалились в пожухлую прошлогоднюю траву и на оттаявший снег. И только тогда отовсюду стали бесшумно сходиться татарские лучники. Их было около сотни. Они грозно обступили шатры.

Карача сам руководил казнью:

– Жгите! – сказал он.

Другие татары бросились обливать шатры маслом, а третьи уже кидали на них факелы. Тряпичные дома вспыхнули, как соломенные снопы, яркие языки пламени устремились в ночь!..

С криками: «Горим!» – ничего не помнившие казаки, всё ещё хмельные, выбегали из пылающих домов в исподнем и тотчас же ловили свистящие стрелы. Никто толком и не понял, что случилось, что это засада! Выбежал из своего шатра и атаман Иван Кольцо. С десяток стрел – чтобы наверняка! – ударили ему грудь! Этой ночью он был самой знатной мишенью! Чёрные тени с луками обступали его – и вдалеке, в окружении своих людей, стоял визирь Карача. Стоял и смеялся над своим врагом!

– Прости, Ермак, – прохрипел Иван, падая на колени, – отомсти за меня! Жестоко отомсти…

Он упал лицом в снег. Шатры догорали. Повсюду лежали убитые казаки. Из темноты вышел визирь Карача, подошёл к мёртвому атаману и с хищной улыбкой пнул его в плечо:

– Я же говорил: будет тебе подарок, атаман!

9

В Кашлыке, куда перебрались казаки, уже более месяца ждали вестей от Ивана Кольцо. Но тот как сквозь землю провалился. Через месяц Ермак сказал одному из своих атаманов – Якову Михайлову:

– Плыви на Тару, узнай, что и как, и возвращайся! Будут удерживать – не ведись! Я должен знать!

– Будет сделано, атаман, – ответил тот и уплыл с десятком казаков по Иртышу.

Но и Михайлова след простыл. Не вернулись казаки! Если бы только знал Ермак, что разъезды Карачи уже ходили тут и там вокруг этих мест, что отследили они струг с его атаманом, дождались, пока тот войдёт в Тару и приблизится к стоянке Карачи. Навстречу Якову Михайлову и его настороженным казакам выйдет ещё один сладкоголосый слуга Карачи и пропоёт казакам о том, что Иван Кольцо ушёл биться с казахами. А едва казаки расслабятся, сбросят оружие для передыха и обеда, их перебьют лучники, а потом уже раненых добьют ножами.

– Ещё десятерых нет, – скажет Карача, разглядывая трупы казаков. – Какие же мы глупые! – покачав головой, добавит он. – Хитростью надо было с ними! С самого начала! – он вдруг почувствовал свою силу. – Хитростью – и безо всякой пощады!

Только в начале лета до Кашлыка через торговцев-степняков долетел слух о трагедии на Таре. О страшном предательстве, о чёрном злодеянии визиря. Но Ермак уже и так всё понял: сердце подсказало! Тем более, что его казаки, которых он отправлял небольшими группами за ясаком, стали пропадать. Куда бы ни шли – хоть к окрестным татарам, хоть к вогулам. Уйдут, и точно и не было их вовсе!

– Что делать будем, атаман? – спросит тогда у своего друга Матвей Мещеряк.

– Сколько у нас людей? – ответит вопросом на вопрос Ермак.

– Сотня с горсткой, атаман, – ответит тот. – А способных к бою – без горстки.

– Тогда будем ждать.

– Чуда?

– Не веришь, что чудеса бывают? Подождём, Матвей, подождём…

Была ещё надежда, что пройдёт немного времени – и появятся на Тоболе струги. Но этого не случилось…

Зато в июне, когда Сибирь благоухала и цвела, вокруг Кашлыка появились разъезды татар: они присматривались к своей столице, отнятой непрошеными гостями. Но теперь это были татары Карачи. О Кучуме пока все позабыли: он враждовал с Сеид-ханом, и одному Богу было известно, где кочевал. Как донесли немногие союзники-остяки, оставшиеся верными Ермаку, именно Карача отважился избавить Сибирское ханство от казаков – истребить всех подчистую. Он собрал большие силы и подтянул их к окрестностям Кашлыка.

В одну из ночных вылазок люди Карачи повредили большинство казачьих стругов. Да, остров в устье Тобола был куда лучшей крепостью, чем Кашлык! Но кто знал, что Карача окажется вероломным убийцей. Ведь как льстиво – по-азиатски хитро! – подкрался он к русским атаманам! К тому же воспоминания о страшной зиме и сотни мёртвых товарищей, захороненных совсем рядом, угнетали сердца ермаковцев.

Теперь казаки пожалели, что ушли с острова. Сейчас бы они могли прыгнуть в струги и поплыть на авось на запад. А теперь приближался решающий бой…

В Кашлыке таяли запасы еды. Все дороги, по которым дружественно настроенные к казакам ханты и манси везли провиант, были перекрыты. Но и казаки не тратили времени даром: самые ловкие и опытные, прежде, в иных краях, обходившие и посты турок, и крымцев с ногайцами, устроили разведку. Они уходили в ночь и возвращались с подробным рассказом о лагере Карачи под Кашлыком, о расположении шатров и страже, которую выставлял визирь.

– В удалом набеге твоя душа, – в один из тех июньских дней сказал Ермак своему товарищу Мещеряку. – Ждать больше нельзя. Дикий вепрь ждёт тебя в лесу. Отбери самых крепких и умелых. Это будет твоя лучшая битва, Матвей!

– Для того кабана у меня рогатина всегда с собой, – кивнул Мещеряк.

У Карачи, если правильно сообщила разведка, было от полутысячи до тысячи людей. А это против сотни казаков – целое войско! Ну так не в первый раз!..

Как часто тот, кто считает себя сильнейшим, оказывается слабейшим! Как часто тот, кто недооценивает противника, оступается и залетает в западню своего же высокомерия!

И расплачивается за свой промах жизнью!

Мещеряк отобрал семьдесят самых надёжных и опытных воинов из оставшихся бойцов Ермака. Казаки взяли самых лучших коней. В ту теплую июньскую ночь из Кашлыка выехал вооружённый до зубов отряд. Казаки везли по две пищали на брата, благо дело, ружей осталось у них предостаточно: хозяева пищалей лежали под землёй на Карачином острове. У каждого казака было по две сабли и по два кинжала. Тяжёлая амуниция, но нужная! И были луки у самых умелых – снимать постовых! Спешились за пару вёрст от татарского лагеря. Было за полночь. Тревожно ухал филин в густом лесу. Лошадям перевязали морды и оставили под присмотром двух казаков. Хорошо зная местность, казаки приблизились к стану Карачи. Выставленную стражу, не ожидавшую нападения, а потому и не самую сметливую, казаки поразили стрелами. Раненых стремительно добили ножами.

И уже скоро отряд оказался перед шатрами Карачи, стоявшими в редколесье. Шатёр главнокомандующего возвышался на холме. Каждому было ясно – тут почивает хозяин! Рядом с ним высились и шатры придворных.

– Дадим святым кулаком да по кривой роже! – сказал Мещеряк. И добавил: – Пленных не брать.

Тишина стояла удивительная, и только было слышно, как храпят в походных шатрах нукеры Карачи, дожидающиеся своей скорой победы.

Казаки зажгли фитили пищалей и приблизились к шатрам.

– Крепко спите, богатуры? – спросил атаман. – Пора вставать! Всевышний зовёт!

С десяток казаков запалили смоляные факелы и бросили их на шатры. Всё повторилось! То, что происходило три месяца назад на Таре, случилось на Иртыше!

Факелы подожгли шатры. Татары в подштанниках выбежали наружу. Первые залпы всколыхнули лес, и скоро уже страшный грохот аукался по всей округе. Казаки рычали от ярости и удовольствия, когда свинец разрывал плоть ополоумевших от страха татар. Иные выбегали с луками, но прицелиться не успевали! Около сотни татар сразу повалилось у своих шатров. Казаки перезаряжали пищали с завидной сноровкой, но сибирцев было куда больше, чем казацких ружей! Если бы татары не оказались застигнуты врасплох, если бы собрались духом! Но не тут-то было! Лютый страх перед казаками и перед неожиданным возмездием парализовал их! Ведь где гром ружей – там и казаки! А где казаки – там неминуемая смерть. Кругом пылали шатры. Часть татарского лагеря уже была перебита, казаки подступили к холму, над которым возвышался шатёр Карачи.

– Тата! Тата! – кричал вооружённый бритый юнец в одних штанах, с саблей наголо.

Он только что выскочил их шатра. Казак прицелился – бац! – и парнишке снесло полголовы.

– Вот тебе тата! – зло и весело сказал казак.

За первым вылетел и другой молодой татарин, и тоже с саблей. Двое казаков разрядили и в него свои пищали – второго юнца, изорванного свинцом, отбросило назад – в шатёр.

Это были два сына Карачи. Другие казаки расстреляли весь штаб визиря, а заодно и его родню, пытавшуюся оказать сопротивление. Оставшихся добивали саблями.

– Карачу мне! Карачу! – гневно ревел Матвей Мещеряк, и, кажется, ночной лес дрожал от его голоса!

Но Карачи не было! Телохранители вырезали из шатра кусок материала и вытащили обделавшегося от страха Карачу наружу. А ведь его и ноги не несли! Какая страшная ждала бы его смерть! Тем более от тех людей, что нашли в себе силы горсткой напасть на целое войско!

Карачу донесли до Иртыша. Луна сверкала в спящей реке, рисовавшей тут большую подкову. За Карачей бежали и другие татары – бежали сломя голову.

– Назад, трусы, назад! Аллах покарает вас! – кричал визирь своим людям, которые высыпали на тот же берег. – Разбойников не может быть много! Трусы! Трусы!

В ту июньскую ночь ужас сибирских татар был так велик, что они не сразу сообразили, что казаков и впрямь не может быть много! Как ни верти, но не более сотни! А их-то – почти тысяча! И разбежавшееся войско вновь стало собираться – теперь для ответного удара. Когда пристыженные Карачей татары вновь подступили к своему лагерю, Карача был уже на том берегу Иртыша. Татары, собрав всю свою волю, устрашающе визжа, пошли на штурм. И тут их встретили два стройных залпа, прогремевших один за другим, уложив ещё более сотни человек. Только тут татары обнаружили, что у них нет командира. Они шли в атаку сами собой. Некому было давать приказы. А у казаков было кому! Воспользовавшись заминкой татар Карачи, Матвей Мещеряк отбросил пищаль и выхватил сразу два сабли.

– За Ваньку Кольцо! Никого не жалеть! В строганину всех!

И все казаки, что были на холме, вытянули из ножен сабли и кинжалы и бросились вниз. И второй раз татары не ожидали подобной удали от русских. И воины Карачи – уже второй раз! – побежали назад к Иртышу. Но сама смерть неслась за ними! Казаки резали их на бегу – никого не жалели! Да и зачем? Всех под нож! До единого!

И уже скоро весь участок лесостепи от лагеря Карачи до самого Иртыша был усеян трупами сибирских татар.

Казаки потеряли не более десяти человек. И ещё человек двадцать было ранено. Внезапность решила всё. Бой оказался избиением. Его последствия для Карачи и его будущего в Сибири стали роковыми. Иван Кольцо был отомщён сторицей.

Матвей Мещеряк вернулся в Кашлык победителем. Они привезли много оружия и провианта. Ведь Карача брал еды на целую армию! И сейчас эта еда была на верблюдах, ослах и лошадях.

– Ну что, это был твой лучший бой? – спросил Ермак при всех казаках.

Матвей оглянулся на своих ребят – весёлых, диких, с ног до головы залитых татарской кровью.

– Неплохой вышел бой, атаман, но не самый лучший, – он пожал плечами. – Карачу-то я не взял! Упустил супостата! – он погрозил кулаком луне над Иртышем. – Из рук ушёл подлец, как сом на мелководье! Сволочь…

Но Карача и впрямь ушёл. И не просто так, а ушёл с первых ролей в истории Сибири. Он сполна заплатил за смерть Ивана Кольцо. И сыновьями, и угодьями, и властью. Потеряв своих родных и близких убитыми, потеряв весь двор и половину небольшой армии, которая разуверилась в своём вожде, он готов был удалиться в свои степи на Таре; раз и навсегда забыть о великой славе победителей казаков и сибирском троне. Но в последний момент хитрый Карача решил вновь изменить ход событий. Царя сибирского из него не получилось, но всё ещё мог выйти примерный царский слуга. Влиятельный вельможа! Карача послал вестника в Ишимские степи – к Кучуму, бывшему своему хозяину, с заверениями в полной своей покорности и обещанием помочь взять Ермака. Он рассказал, что голод и холод истощили силы Ермака, но разбойник дерётся, как заговорённый! Его можно выманить только хитростью! И только хитростью взять… Никто не знал, как мечтал о мести казакам Кучум! Потому что никто не натерпелся такого позора от казаков, как сибирский хан. Одно дело, когда казаки-разбойники лишают острова какого-то визиря, и совсем другое, когда они прогоняют из родового гнезда хана – царя! – потомка покорителя мира, самого Чингисхана! Одним словом, своим посланием в Ишимские степи Карача предоставил шанс ещё раз выйти на историческую сцену бывшему своему хозяину – хану Кучуму…

10

Теперь казаки точно знали: пора покидать Сибирь. Их осталось числом немногим более сотни. Четверть всё ещё не окрепла после зимовки или ранений. Ермак и Матвей понимали, что враг все ещё силён. И он где-то поблизости. Копит силы для нападения. Если бы только сейчас появились стрельцы, пермяки, другие казаки! Если бы пришла долгожданная помощь из-за Камня! А так им не оставляли выбора.

Четвёртой зимы в Сибири им было не пережить.

Ещё поздней весной, когда лёд отпустил корабли, ермаковцы подготовили флот для отплытия. Затем струги оказались сильно попорчены татарами во время ночного набега: у них оказались пробиты днища. Но казаки, строители быстроходных речных кораблей, создавали их по единому лекалу. Одна длина, один скелет, высота бортов. Их лодки были братьями-близнецами! Казаки разобрали буквально «по косточкам» свои попорченные струги и собрали заново почти из тридцати порушенных кораблей семь новеньких судов.

Как раз для их числа! Если считать с пожитками, арсеналом и провиантом. Можно было хоть сейчас садиться и плыть, куда душе угодно! А душа у всех стремилась только в одном направлении – с Иртыша в Тобол, оттуда в Туру, из нее в Тагил, потом на Баранчук, волоком до Серебрянки и… за Камень! Домой! На Русь!..

Так бы они и поступили, но все ждали: а вдруг Москва поможет? Вдруг придёт настоящее войско, и потом не придётся брать Кашлык заново! Ведь если они уйдут – татары тотчас же вернутся в свою столицу!

Но вдруг на горизонте вот-вот появятся русские корабли?

Что делать дальше, по старому обычаю решил казацкий круг.

– Ждать в Кашлыке, когда татары договорятся и нападут на нас, – вряд ли разумно, – сказал Ермак. – Пока они в раздоре, пока ни один сибирский князёк не ждёт нас на своей земле, мы можем подняться по Иртышу и посмотреть на те земли, которые не видели прежде. А заодно поищем Кучума. Я так по нему уже соскучился. Да и на кораблях нам спокойнее будет, чем в этой клетке. Что скажете, братцы?

Лица казаков оживились. Никого не грела мысль сидеть в Сибирской столице и ждать у моря погоды. И казаки решили идти в новый поход. Они отплыли уже скоро – уходили ночью, чтобы татары, если и наблюдали за ними, не разгадали бы их трюка.

Налегая на весла, в начале июля 1585 года флотилия Ермака двигалась вверх по Иртышу…

Это был ещё один победоносный поход по территории хана Кучума. Точно в насмешку над стариком, давним врагом Руси, казаки выгнали его из родного логова и теперь шли по землям степных вассалов Кучума, заставляя их подчиниться своей воле. Если им сопротивлялись, казаки пускали в ход пушечки и пищали, а если надо – и сабли; если принимали с почётом, брали ясак и шли дальше. Казаки покорили Каурдак, потом древних князей Саргачиков. А вот князь Елыгай даже попытался отдать в жёны Ермаку свою младшую дочь – Аюну. Казаки слюни глотали, когда смотрели на девушку-степнячку удивительной красоты.

– И что ты? – спросил на пиру Матвей Мещеряк у друга. – Возьмёшь Аюну в жёны?

– И куда мне её? – усмехнулся Ермак. – В струг посадить, казацкой кашей кормить да под стрелами других татар возить за собой?

– Зато сколько удовольствия! – попытался достучаться до него Мещеряк. – Не стесняйся! Задаром ведь!

– Скажи ему, что у меня дома уже есть жена, – попросил переводчика Ермак.

Тот перевёл.

– Ничего! – махнул рукой Елыгай. – Пусть хоть пятой будет, хоть десятой женой!

– Татары! – покачал головой Ермак. – Магометане!

– Бери, коли такое добро отдают! – настаивал Мещеряк. – На неё смотреть – скулы сводит!

– В подарок же! – продолжал настаивать князь. – Она тебе деток родит! Князьями будут!

– Этого ещё недоставало, – тяжко вздохнул Ермак Тимофеевич.

А девица Аюна глаз не смела поднять на богатырей и на первого из них – Ермака.

– Каким надо быть дураком, чтобы от такого подарка отказаться, а?

– За языком последи, – оборвал его Ермак.

– Обидишь человека, – возмутился Мещеряк. – А сам не хочешь, за меня сосватай её! – вспыхнул он. – Скажешь, братец я твой младший! Ну? Атаман?! Или сынок твой – из ранних?

Казаки из ближнего круга давились смехом. И с завистью поглядывали на Матвея Мещеряка. А вдруг добьётся своего?

– Вот что, сынок, – сказал Ермак, – сам не возьму и вам никому и пальцем не дам тронуть девицу! – он кивнул на окружение Елыгая. – Пусть дождётся своего бритоголового князька-татарина и нарожает ему резвых татарчат. Счастливее будет!

– Смотри, пожалеешь! – понимая, что не уговорить ему атамана, с томлением души и тела глядя на Аюну, вздохнул Матвей. – Ой, пожалеешь, атаман!

Больше других расстроился отказом князёк Елыгай, но Ермак заверил его, что сейчас у него большой поход и много опасностей впереди. Может быть, в следующий раз. На обратном пути. Коли жив будет.

На том они и покинул пределы княжества Елыгая.

Продвигаясь вверх по Иртышу, входя в коренные земли сибирского хана, казаки то и дело вступали в бои, но всегда побеждали. Пушечки и пищали неизменно делали своё чудесное дело! Но и товарищей своих они тоже теряли. Так они разгромили ещё одну ветвь Саргачиков, усмирили непокорных и взяли с них ясак. И только городок в урочище Кулары казаки никак не смогли взять быстрым боем. Пограничный городок был хорошо укреплён, потому что то и дело оказывал сопротивление казахам или калмыкам, в разное время враждовавшим с сибирскими ханами. Пять дней осады закончились ничем. Но застревать под Куларами, от которых ни казакам, ни русскому царю не было никакого прока, казаки не стали. И Ермак снял осаду.

– На обратном пути сюда наведаемся, – ободряюще сказал атаман.

Уже скоро они подошли к Шиш-реке, к самым границам Сибирского ханства. Но Кучума не было. Но это и понятно! Ермак двигался по Иртышу, проникая вглубь только по рекам, а Кучум уходил от него далеко в степи, куда ни один пришлый казак в жизни бы не сунулся!

Поход не принёс великих побед казакам: не с кем было драться. Но и самих казаков осталось мало! Ведь единственный крепкий азиатский город Кулары они отказались брать лишь потому, что их осталась горстка. И они, этой горсткой, всё ещё пытаются захватить Азию! Они, конечно, боги войны, но не слишком ли много берут на себя?

– Идём в Кашлык, – на самой границе Сибирского ханства, глядя в бескрайние калмыкские степи впереди, горячие от летнего зноя, сказал Ермак. – Коли подмоги не будет, уходим домой. А если Кашлык уже занят, просто пройдём мимо. Вернёмся в следующем году. Всех казаков скличем с Волги и с Яика! Стрельцов приведём! Это было только начало, – добавил он, – самое начало сибирского пути…

Кулары они обошли стороной, к хану Елыгаю за красавицей Аюной тоже не заглянули…

Они вернулись в Кашлык в начале сентября. Столица Сибирского ханства пустовала, точно дожидалась их. Никто не сунулся сюда в их отсутствие! Самое время было собраться и уйти. Но что-то всё ещё удерживало их. Прошло несколько дней. Но что они могли дать? Помощи из Москвы, на которую так надеялся Ермак, всё равно не было. И когда ермаковцы решились покинуть Сибирь, и уже знали день отплытия, в Кашлык прибыли бухарские послы…

Бухарцами называли всех торговцев из Средней Азии, водивших свои караваны в Сибирь. Небольшая колония этих самых бухарцев жила и на территории кучумовых владений. Ведь нужно было купцам привозить искусные товары, лакомства и пряности не на пустое место, а уже на земли обжитые. А ещё лучше на этих землях передавать все товары в руки своих людей. И вот эти самые «свои люди» и прибыли в стан Ермака.

Они долго и низко кланялись казачьему вождю.

– Белый атаман! – горестно сказал старшина бухарцев, в халате и чалме. – Вот уже два месяца мы ждём большой караван из Хивы. А теперь узнали, что люди Карачи захватили и держат его. Как его не покарает Аллах за эти бесчинства?

– Опять Карача? – Ермак взглянул на Матвея.

– Всю жизнь буду корить себя, что не достал подлеца! – покачал головой Мещеряк.

Купцы оглядывали избу атамана, присматривались к лицам казаков-старшин, стоявших за их спинами. Торговцев обыскали, разумеется, не прячут ли ножей за пазухой. Веры в этом краю больше не было никому.

– Где же Карача перехватил ваш караван? – спросил Ермак. – Мы только что плыли по Иртышу и ничего, кроме пустых берегов, не видели.

– То-то и оно! – воскликнул бухарский купец. – Вы плыли по Иртышу, а наши купцы шли по Ишиму!

Ишим, как Тобол и Вагай, был левым притоком Иртыша, но впадал выше по течению. Его устье как раз и брало начало в Ишимской долине, где скрывался Кучум. Это были его степные угодья, там ни один казачий атаман не посмел бы тронуть Кучума!

– И где теперь Карача держит купцов и товары? – спросил Матвей Мещеряк.

– Если только живы купцы и целы товары! – всхлипнул посол.

– Понадеемся на милость Господа, вы на своего, мы на своего! – заметил Матвей. – Знаете ли вы это место?

Ермак взглянул на купцов:

– Так знаете или нет, купцы?

– Знаем, белый атаман, – многозначительно кивнул бухарец.

– Да говори же ты, чёрт! – не выдержал Мещеряк.

– Караван шёл по Ишиму вниз, тогда его и заметили люди Карачи, и преследовали вдоль берега, а у самого устья, где Ишим впадает в Иртыш, настигли его! Только вчера нам донесли об этом! Но чтобы их не нашли, они завели караван на Вагай и прошли вверх.

– Знакомое местечко, – усмехнулся Матвей и понизил голос. – Мы там Маметкула в полон брали, – он кивнул купцам. – Далее!

Бухарец кивнул в ответ:

– Там, на Вагае, они, говорят, и будут держать до срока наших купцов заложниками! Караче нечего более терять после того, как он отказался и от службы хану Кучуму, и потерпел поражение от тебя, белый атаман, – бухарский купец поклонился Ермаку. – За караван, где чего только нет, он требует выкупа у хивинских купцов. А хивинские купцы велели передать: отобьёте караван, не поскупимся!

Глаза Матвея Мещеряка уже давно загорелись.

– Сам Господь посылает нам эту добычу, а, Ермак? – спросил он.

Но атаман молчал. Он изредка отхлёбывал травяной настой и целился глазами в бухарцев. Как же гладко всё у них выходило! И как сладко пел этот бухарец! Карача, ставший врагом всему миру, держит большой торговый караван – и где? На Вагае! В двухдневном переходе от Кашлыка!

– Ну, атаман, чего молчишь? – потребовал ответа Мещеряк.

Но Ермак медлил. И глаза-то у них какие собачьи, у этих послов! Точно палкой по горбу получили. А вот кость не дали. С другой стороны, будешь выглядеть побитым, если тебя всего твоего состояния лишат! А караван-то небось знатный был, коли вокруг него такой сыр-бор!

– Что везли бухарские купцы? – спросил Ермак.

– Известно что: ткани, чеканную посуду из серебра, оружие из самого Дамаска! – всплеснул руками купец. – А ещё финики, изюм, курагу, рахат-лукум, миндаль в сахаре!

Матвей тяжело сглотнул слюну:

– Господи помилуй! У меня от одних этих слов внутри огонь загорается! Как же мне Сибирь осточертела с её копчёной рыбой! Едем, атаман, домой! На Волгу, на Яик, а лучше сразу на Каспий, к теплу поближе, да рахат-лукуму и миндалю в сахаре!

Казацкие старшины, до того смирно молчавшие, засмеялись.

– Эко тебя повело! – тоже рассмеялся Ермак. – А на Каспии хорошо! Там тебя князь Урус ждёт с больши-и-и-им блюдом! Чтобы в рахат-лукум и миндаль голову твою на то блюдо уложить!

– Типун тебе на язык, атаман! – отмахнулся Матвей. – Ну так что, Ермак, думай!

А Ермак смотрел, смотрел на бухарцев!

– Отчего сам Кучум, мой друг сердечный, не отобьёт караван у Карачи? Они ведь тоже друг с другом не понаслышке знакомы? Им ведь тоже есть что вспомнить!

– Кучум не может оставить свои владения на Ишиме! Люди Сеид-хана повсюду. И войско послать не может: ему оно там надобно!

– Резонно, – кивнул Ермак. – А сколько людей у Карачи? Сколько тех, что караван на Вагае держат?

– Да совсем немного, белый атаман! – так и потянулся к нему купец. – Сотни две, не более!

– Об одно колено перешибить, – подмигнул казакам Матвей.

Ермак выжидающе вздохнул.

– Что дадут хивинцы, коли освободим мы караван? – спросил он.

– Четверть товаров отдадут, – сразу ответил купец – знал цену!

Ермак взглянул на Матвея – и тот весело подмигнул ему, мол: ну, атаман?!

– Хорошо, купцы, мы вам поможем, – вынес вердикт Ермак. – Отобьём ваш караван у Карачи. – И добавил, обращаясь уже к Матвею и своим казакам: – Был бы кто другой, не Карача, я бы ещё подумал, но от такого подарка отказываться – грех!

…А было это всего двумя неделями ранее.

Карача стоял на коленях перед своим прежним хозяином – Кучумом. Встреча происходила на юге Сибирского ханства, в Ишимских степях. В большой юрте хана.

– Вот так, мой хан, – закончил свою речь Карача. – Я хотел наказать Ермака за тебя, моего хозяина, за горькую обиду, тебе нанесённую, и послать за тобою, мой хан, призвать тебя в твою столицу, но поплатился за это! И моими сыновьями, и всеми родными, и лучшими нукерами! Клянусь Аллахом, всё так и было! – Карача склонился и ткнулся головой в ковёр. – Вот как жестоко поплатился я за своё честное сердце!

Кучум не верил ни одному слову Карачи, как любой азиат не верит другому азиату, потому что за слезами и уверениями в вечной дружбе, как правило, кроется обман, а всему голова – сиюминутная выгода. Именно так, обманом, когда не получалось силой, предок Кучума – Чингисхан брал цветущие и сильные восточные города. В лучшие времена Кучум отрубил бы Караче голову, а то и кожу содрал бы с живого, но времена были иные. И предполагали решить всё миром и объединиться против общего врага. Именно на это и надеялся Карача. И ещё на то, что Кучум заинтересован получить остатки его армии. Вместе они стали бы куда сильнее!

– Поднимись, Карача, поднимись, – ласково сказал старый Кучум.

– Не смею! – пролепетал тот.

– Поднимись, говорю, – настоятельно повторил Кучум.

Карача поднял голову, но с колен не встал.

– Что ты предлагаешь, мой друг? – спросил Кучум. – Ведь твоё честное сердце уже подсказало тебе, как быть, не так ли?

– Подсказало, мой господин! – ответил визирь, и глаза его вспыхнули весёлым и зловещим огнём.

– Тогда говори, мой друг…

Вот тогда Карача и сказал:

– Голод и холод истощили силы Ермака, но разбойник всё равно дерётся как заговорённый! Его люди страшны в битве! Да ты и сам знаешь это, мой повелитель! Его можно выманить только хитростью! И только хитростью взять!..

Визирь смотрел перед собой, но видел то, что не смог бы увидеть никто другой. Месть! На губах его оживала змеиная улыбка. Он был целиком и полностью во власти своего плана!

– Говори, Карача, говори, – нетерпеливо потребовал Кучум.

– Мы пустим слух, что мои люди захватили бухарский караван, – кивнул Карача. – Твои люди придут к Ермаку и попросят освободить этот караван! За большую плату! Они скажут, что караван на Вагае! Пусть Ермак сядет в свои лодки и поплывёт, а он сделает именно так! Наши люди будут следить за ним вдоль берега! А когда он дойдёт до Вагая и будет спрашивать, где бухарский караван, каждый первый встречный, уж мы позаботимся об этом, укажет ему путь, и путь этот приведёт Ермака к нам! – Карача, что есть силы, сжал кулаки. – К тебе, хан Кучум! В твой капкан!

Тишина вдруг зверем затаилась в шатре хана.

– Горе тому, кому выпадет иметь такого врага, как ты, Карача, – улыбнулся своему визирю хан Кучум. – Большое горе!

11

Штормовой ветер и хлёсткий дождь, заливавший струги, заставили казаков пристать к берегу. Молнии полыхали над Вагаем, уходя изломленными стрелами в бескрайние леса, и вслед мёртвой тишине устрашающий гром раскалывал небо. Сухой треск в поднебесье был так силён, что иные казаки поспешно крестились, а это что-то да значило! Струги пристали к берегу не сразу, ещё выбирали подходящее место. Последние дни ермаковцам казалось, что за ними следят. То и дело острым зрением казаки выглядывали на берегах Иртыша татар, точно идущих за ними вдоль реки. Но это было и понятно, за ними следили всегда и везде. Настораживало другое. Уже две недели они искали тот бухарский караван, о котором так сладко им напели купцы, но где он? Они даже поднялись до Ишима! И вновь спустились к Вагаю. А местные жители, выраставшие как из-под земли, которых они ловили вдоль берегов, говорили в один голос, что видели персидские корабли! Кто видел на Иртыше, кто на Ишиме, а кто и на Вагае.

Как такое могло быть?

– Пятки надо поджарить этим свидетелям, – зло говорил Матвей Мещеряк, оглядывая отточенную саблю. – Может быть, тогда бы и добились правды!

Конечно, татары, и тем более слуги Карачи, были ловки и могли увести караван куда угодно, но чтобы вот так? Пропасть совсем? Да ведь и казаки были ещё теми следопытами! Увести от них караван, да ещё по воде, это кем же надо было родиться? Самим дьяволом, верно!

– Не иголка же в сене, ей-богу, – говорили озадаченные и уставшие от гонки ермаковцы, – что-то тут неладно!..

И вот первые бури сибирской осени обрушились на них со всей яростью. Казаки подустали работать вёслами, бороться с течением и непогодой, нужен был отдых, чтобы назавтра проснуться с новыми силами.

– Переночуем на этом острове и завтра уходим домой, – сказал Ермак.

Но остров на Вагае, куда ткнулись горбатыми носами струги Ермака в надежде спастись от шторма, был не совсем островом. С одной стороны лишь протока отделяла его от лесистого берега. От молний и грома в небе, казалось, дрожала земля под ногами. Казаки плотно укрыли струги с оружием и добром промасленной холстиной, поставили палатки. Все давно вымокли до нитки. Одежда отяжелела. Но когда, выставив постовых, казаки заползли в палатки, усталость сморила большинство из них. И даже гром показался колыбельной – ничто уже не могло вырвать усталых бойцов из цепких лап забытья…

…Татары пробирались по лесу великим войском. Сама судьба вела их по той же стороне Вагая, вдоль того же берега, у которого теперь укрылись от бури струги Ермака. Впереди и вдоль берега шли самые ловкие разведчики, это они, если надо, превращались в невидимые тени, а иные из них умели выдать себя за местных жителей и соврать с три короба. Само войско тяжёлой гусеницей тянулось в паре вёрст от реки. Напасть прежде не представлялось возможным. Но теперь разведчики привели войско Кучума к месту назначения. Казаки охраняли тот вытянутый островок на Вагае, на берегу которого, но с внешней стороны, и расположилось войско и корабли Ермака. Протока шагов в десять шириной отделяла остров от смертельной угрозы на большой земле. Редкие деревья тянулись по центру острова с одного его конца до другого.

Там, за этими деревцами, казаки и решили остановиться на ночлег.

Два разведчика только что убежали звать своих. А ещё двое, подкравшись как можно ближе, из темноты леса, через дождь, разглядывали казацкий дозор. Когда полыхала молния, они тотчас же прятались за деревьями. Вот из глубины леса донёсся крик ночной птицы: разведчики знали – это знак! Подходило войско Кучума! Зверем кралось к берегу реки…

Темень заволокла округу, не было видно ни луны, ни звёзд. Дождь хлестал по острову, кипятил Вагай и протоку. И только молнии освещали реку и лес – разом и отчаянно ярко! Три казака на расстоянии шагов двадцати друг от друга, с наброшенными на кафтаны плащами, стояли и смотрели – через кипевшую от дождя протоку – на близкий лес. Берег затаился. Что было там, в той тьме? Казаки глядели, но сами думали: неужто в такую погоду кто-то решится сунуться к ним? Неужто?..

– Что видишь-то, Гаврила? – громко спросил худощавый казак, левый караульный, у могучего детины по центру. – Ну там, за сосенками?

– А чего я должен видеть, Говорун? – спросил здоровенный казак Гаврила.

У его ног лежал перевёрнутый медный таз, а на донышке, как большая ложка, разместилась небольшая атаманская булава.

– Беса, разумеется! В такую-то ночь!

– Сплюнь через плечо! – мрачно отозвался здоровяк Гаврила. – Накликаешь!

– А вот я вижу! – отозвался длинноусый казак, стоявший справа. – Точно говорю!

Молнии то и дело освещали край близкого леса, рыжие стволы сосен.

– Беса видишь, Кисель?! – нарочито изумился Говорун.

– Его, родимого! Вон, тенью за стволом стоит!

– И какой он? – подзадоривал того Говорун. – На кого похож?

– Да на татарина похож! – ответил длинноусый Кисель. – Рог остёр, а глаз узок!

– Брешете! – отозвался стоявший в центре казак Гаврила. – Нет там никого!

– А ты лучше гляди, Гаврила, вишь, лес как бы шевелится! – сказал Кисель.

– Ну да! – отмахнулся могучий казак.

– Вот тебе и ну да!

Зря шутили казаки! Гудевший от дождя лес и впрямь по-особенному оживал в эти минуты! Всё плотнее наполнялся тенями! И всё ближе тени эти подступали к самому краю. А коли и хрустнет ветка, так из-за ливня никто не услышит!

– А ты, Гаврила, и нынче в кольчуге? – хитро спросил тот же Кисель.

Гаврила промолчал.

– Да он и спит, и ест в броне! А вот как детей будешь делать, снимешь кольчужку-то, Гаврила? – прыснул Говорун. – Или подумаешь: а вдруг чего не так пойдёт?..

– Язык бы вам обоим укоротить… – отозвался могучий Гаврила.

Всполох осветил округу – и гром покатился по всему Вагаю, вспенившемуся от дождя, эхом полетел по лесам вдоль берегов. Говорун поневоле поёжился. Как бы ни были храбры казаки, но гнев природы и в их сердцах вызывал трепет и робость. Кто таков человек перед громом небесным? Былинка!

– Такая ночка, точно все черти в аду тешатся! – недобро пробормотал Говорун.

– Помяни отродье, оно и появится, – поёжился Кисель.

Ещё одна молния полыхнула над самыми головами казаков, гром расколол штормовое небо.

– Вижу беса, вижу! – вдруг завопил здоровяк Гаврила, тыча пальцем вперёд. – Вон он! Бесы! Идут, братцы! На нас идут!

В ярком всполохе молнии все три казака увидели то, отчего мороз ледяными змеями пополз по их спинам. Хоть и бесстрашными они были, и всё повидали! Но такого!.. Десятки чёрных теней выступили из леса – и у каждой тени в руках был лук! Посвист стрел едва был слышен через дождь. Всего несколько мгновений – и двое казаков стояли на берегу, под дождём, насквозь прошитые десятками стрел. Говорун и Кисель даже не сообразили, что случилось, – погибли еще стоя.

И только здоровенного Гаврилу стрелы едва прихватили. Спасла кольчуга!

– Братцы, бесы! – мощной рукой с хрустом смахнув стрелы, густо выдохнул он. Затем стремительно поднял булаву и медный таз. – Татаре, братцы!! – неистово заколотив булавой в дно таза, он повернулся и бросился в лесок на ту сторону островка. – Братцы, татаре рядом!

А чёрные тени, которых было не счесть, уже выкатились из-за сосен и теперь бежали к протоке…

Гаврила вылетел с той стороны лесочка. Он отчаянно колотил булавой в медный таз и громко ревел. Богатырь даже не сообразил, что превратился в ежа – из его спины торчало больше двух десятков стрел. И только когда закончились силы, он упал на колени, прохрипел: «Татаре, братцы!..» – и следом повалился лицом в размокшую от дождя землю…

Бывают плохие ночи. Несчастливые! Когда толком не стреляют ружья. Когда отсыревает порох, и надо надеяться только на меч, топор и нож. И то, если успеешь проснуться. Ведь тебя застигают врасплох. Когда время идёт не на минуты – на секунды…

Так было именно сейчас. Меньше полуминуты нужно было татарам, чтобы прокатиться через протоку, пересечь узкий островок и наброситься на спящих казаков. И если бы не третий сторожевой, им бы удалось это сделать тихо. И тогда поминай, как звали! Но всё случилось не так…

Когда более полусотни татар выбежало на внешний край острова, громыхнула пушка – и этот стремительный отпор разом остудил их пыл. Да что там – испугал! Заряженная пушка стояла на берегу, укрытая промасленным сукном – нужно было только запалить фитиль!..

Надейся на лучшее, но будь готов к худшему. Именно так и жили казаки! В степи ли, на окраинах, на Каспии и на Дону, где на казацкие станы обрушивались турки или крымские татары; на Волге или на Яике, где внезапно налетали ногайцы. Именно к этому и был готов казак. Этого он ждал – и днём, и ночью, и наяву, и во сне. И потому спал он с саблей, как любой другой мужик спит с подругой, да и со второй подругой тоже – с пищалью!

И просыпался он уже готовым к драке. К битве не на жизнь, а на смерть.

Пушка многих не убьёт, но напугает так, что мало не покажется! Те татары, которые не дрогнули после пушечного выстрела, увидели картину, которую могли увидеть только в самом страшном сне. Полсотни злых казацких лиц смотрели на них. И все эти казаки, вооружённые двумя клинками, а кто клинком и ножом, коротким копьём и топором, уже шли на них. И у каждого в глазах была смерть им, татарам!..

Когда Гаврила, иссечённый сзади стрелами, последний раз ударил булавой в медь и упал, половина казаков уже стояла на ногах и сжимала клинки. А после того, как Ермак крикнул: «Матвей! Готовь струги, сажай людей! Это моя битва!» – и вторая половина казаков была готова к бою.

Именно Ермак возглавил отражение. Ведь сейчас не они нападали, как это было с Маметкулом тут, на Вагае, или как с Карачей в окрестностях Кашлыка. Теперь не они брали врасплох. Их застали во сне! В этой битве только он, Ермак, должен был руководить боем. И если надо, он должен был погибнуть на этом берегу. И Мещеряк даже не подумал его ослушаться! Пока одни казаки сдирали со стругов промасленные холстины, не дававшие ливню затопить корабли, другие несколькими клиньями врезались в ряды татар, которые так неистово атаковали остров. И сейчас было не до ружей! Не оставалось времени зажигать фитили и ждать! И драться надо было каждому за десятерых!

Но такова была звериная сила казаков, таково было умение драться и побеждать, что они не просто сдержали натиск татар. Окажись на их месте простые солдаты Московского царства, даже самые опытные, татары бы вырезали всех до единого! Превратили бы этот бой в кровавую бойню и расправу, но казаки этого сделать не позволили. А ведь татары лезли на островок в эту штормовую ночь сотнями!

Сила духа и отвага способны совершать чудеса. А если ещё на карту поставлена жизнь твоя и твоих товарищей – тем более. Ярость казаков становилась тем сильнее, чем скорее просыпался страх в нападавших татарах. Они рассчитывали зарезать спящего зверя, но тот вовремя почуял опасность, вскочил на ноги и теперь сам рвал их клыками и когтями.

Дождь, один из первых сибирских осенних дождей, сёк пенящуюся воду чёрного Вагая, землю островка, лица бойцов. Сёк глаза! И глаза казаков, и узкие глаза сибирских татар Кучума, на чьих прокопчённых лицах сейчас куда больше было страха, чем ярости!

Ермак и несколько десятков его товарищей сумели вырубить всю середину атаковавших. Сейчас им понадобилась вся сила и все умение поражать противника. Сам Ермак, богатырь по природе, рыча, рассекал лица нападавших, срезал их руки и сносил головы. Понимая, в какую мясорубку они попали, татары стали отступать, а потому и мешать друг другу. Казаки, действовавшие на флангах, тоже теснили врага назад. Татары отступали! Всего с десяток казаков лежали убитыми у кромки лесочка на острове, где сцепились противники. А татар – около сотни! Если бы они высыпали на берег с луками, то куда больше перебили бы казаков, но они надеялись вырезать недругов во сне! И в рукопашной схватке были повержены и отброшены назад.

А половина стругов уже отошла от берега, другая половина ожидала атамана и его бойцов.

– Ермак! – кричал Матвей, стоя по колено в воде, под проливным дождём. – Ермак, уходим! Уходим!

Ему хотелось броситься самому в битву, но приказ есть приказ. Он отвечал за их флот! За их спасение! И потому он звал друга. Но атаману нельзя было уйти сейчас, повернуться и позволить татарам ударить в спину. И потому казаки выбили татар в лесок, других отогнали дальше, третьих обратили в бегство, и только потом Ермак крикнул:

– Уходим! Отступаем! Братцы, уходим!

И казаки всё той же плотной и несокрушённой волной потянулись назад – к спасительному берегу! А вот теперь всё должна была сделать природная ловкость и быстрота! Чувство самосохранения! Ноги отвечали за их спасение! И никакого стыда за бегство! Так поступали казаки, когда татарские полчища обрушивались на их вольные окраинные станицы. И когда от смерти могло спасти только стремительное бегство! Они опрометью добрались до своих кораблей – влетели в воду! – и стали перебираться через невысокие борта. Но и татары уже высыпали за ними на берег…

– Атаман! – ревел Мещеряк со своего струга, плохо разбирая в этой свалке живых и трупов, среди криков ярости и стонов гибнущих, кто где. – Ермак?! Жи-и-и-ив?!

Ермак одним из последних вцепился в борт казацкой лодки и уже подтянулся, готовясь перевалиться через борт…

Первые татарские сотни, израненные, обезволенные, поверженные, уже не могли толково преследовать казаков. Им не хватало духа! Кто отважился броситься в воду, того казаки отбивали копьями! Но татар было много. И вторая волна, хлынувшая из-за леса, перескочившая через протоку, оказалась на берегу именно тогда, когда струги друг за другом отходили от берега. Многие казаки на первых стругах, закрываясь от дождя, уже зажгли фитили, и когда татары выскочили на берег, грянул залп – и несколько десятков лучников, больше половины, повалились тут же. Но ещё пара десятков натянула свои луки и выпустила стрелы в казачьи корабли. Вытянула из колчанов новые стрелы и послала их вдогонку первым…

Струги всё дальше отходили от берега. Сейчас казаки звали друг друга. Звали своих друзей!

– Ермак?! – отчаянно кричал Матвей. – Жив?!

Ермак всё ещё держался за борт струга и видел, как весла отчаянно быстро врезались в иссечённую дождём чёрную зыбь реки. И струг отрывался от берега и всё дальше уходил по спасительному Вагаю…

– Жив! – откликнулся он приглушённым хрипом. – Жив!..

И вдруг руки Ермака, державшиеся за борт, его каменные кулаки стали разжиматься. Он и сам не понял, что с ним происходит. Силы стремительно покидали его! Уходили прочь…

И как-то странно саднило спину. Тяжело ныла грудь! И кружилась голова, и чёрным застилало глаза. Атаман просто не знал, что пять стрел, выпущенных с близкого расстояния и оттого сумевших пробить кольчугу, торчали из его спины. Он уже еле дышал…

– Матвей! – прошептал Ермак, чувствуя, как пальцы его разжимаются и соскальзывают с мокрого дерева. – Матвей, друг…

12

Долго искали в ту ночь ермаковцы друг друга. Струги, охваченные штормом, тяжёлые, полные воды, не знали, куда им деваться на этой проклятой реке. Все держались противоположного берега, там, по разумению казаков, татары вряд ли бы напали на них. Окликивали казаки сквозь дождь и гром небесный товарищей. Только на заре первые три струга оказались в поле зрения друг друга. Дождь закончился. Пелена сырого тумана стояла над Вагаем. По берегам переговаривались птицы. Или это татары вновь шли за ними? На четвёртом струге был Матвей Мещеряк…

– Где Ермак?! – первым делом спросил он. – Кто видел его?!

Все пожимали плечами. Одни казаки говорили: «Да мы прежде отчалили». Другие вторили им: «Нас Ермак Тимофеевич первыми и оттолкнул!..» Да как уследишь под татарскими стрелами за всеми? Тут бы самому удар сабли отбить да голову вовремя в плечи вжать – от стрелы уклониться!..

Эхо голосов долго летало по Вагаю. Четыре струга пошли по течению вниз – к Иртышу. Там дрейфовал подальше от берега ещё один струг. И вновь – нет атамана! А ведь все надеялись, что Ермак возьмёт да окажется на другом струге. Так должно было быть – и всё тут! И когда пять кораблей вышли в Иртыш, нашёлся шестой струг. И вновь казаки выглядывали Ермака. А те, на шестом струге, тянули головы в их сторону… Затем они увидели издалека и седьмой струг: течение несло его вниз по Иртышу. Как же колотились сердца казаков!.. И как страшно им стало, когда атамана не оказалось и на этом корабле.

А тут ещё один молодой казак, хлопая глазами на товарищей, возьми да спроси:

– А где ж атаман-то? А, ребята? Матвей?..

Вот тогда все и поняли, что случилось. Атамана не было более с ними.

– Пресвятая Богородица, Матерь Заступница… – прошептал Матвей. – Как же так?..

Первый раз в жизни казаки увидели в глазах Матвея Мещеряка отчаяние. Потому что этим чувством наполнилось его сердце, и ничто не могло освободить его от этой тяжёлой и страшной пытки.

Казаки вернулись на Вагай. Они долго плавали и звали атамана. Но что толку? Глядели на воду и на берега. А вдруг – чудо?! Иногда видели татар. Те готовы были всё отдать, чтобы дотянуться до казаков, но куда там! Ночная рубка была страшной. И казаков-то полегло мало для такой засады! Всего-то пятнадцати человек не досчитались они из более чем сотни! Вот что значит дисциплина, воля, мужество!

В поисках прошёл весь день, но чуда не произошло…

И тогда они поплыли к Иртышу, запасы еды были в стругах, и далее по течению – к берегу, где была их столица. Но Кашлык уже заняли. Издалека они увидели татарские разъезды. Всё было именно так! Принц Алей, старший сын Кучума и его наследник, узнав, что ермаковцы ушли из отчего дома, собрал войско и нагрянул в столицу своего ханства. И сразу же Кашлык стал татарским – и грозой, и опасностью для казаков. Именно таким, чужим, азиатским, они и увидели его со стругов.

Корабли остановились у противоположного берега. Тут не должно было быть татар. Решили собрать круг, не сходя с кораблей. А зачем? Вопрос более не стоял, что им делать и как им быть. Все и так знали, какая дорога ждёт их.

– Коли такое горе, и коли так Господь распорядился, смиримся, – сказал один из казацких старшин. – Предлагаю выбрать батькой-атаманом Матвея Мещеряка. Он лучше всех нас!

Матвея выбрали единогласно. И тогда, уже будучи атаманом, Матвей Мещеряк сказал:

– Предлагаю, братцы, идти назад через Обь – древним Печорским путём… Подале от лиха.

И все согласились. Они не могли знать, что ждёт их на старом пути, что им приготовили татары. На воде они были им не страшны! Они прошли бы и мимо Кашлыка, посмеиваясь над врагом, и мимо Карачина острова, где наверняка тоже сидели люди Кучума, Карачи и Алея! Не это беспокоило их! А вдруг те пойдут за ними вдоль берега, как всегда шли татары вдоль этих берегов, вдоль рек, чтобы потом вырваться из-за гор и напасть на Русь? Вдруг они рискнут, не пожалеют сил? И тогда на переправе, на волоке между Баранчуком и Серебряной, их ждёт смерть. И назад они уже не вернутся: лёд скуёт реки. И вновь их небольшой истерзанный отряд станет лёгкой добычей для татарского войска. А если они поднимутся по Оби, то попадут в Югру. Они зайдут в остяковскую Собь, дойдут до её верховьев у Камня, там будет переволока в другую Собь, что течёт уже за Камень и там впадает в Усу. А из Усы и в Печору, а по Печоре вверх – в Пермь Великую.

Как решили, так и сделали. И вскоре семь кораблей нового атамана Матвея Мещеряка проходили мимо столицы Сибирского ханства, которую три с половиной года назад они брали так весело, как дети берут снежную горку, играя в Царь-гору! А по берегу носились десятки татарских всадников, не зная, чего им ждать от этих диких и свирепых казаков, которые никак не хотели уходить с их земли.

И не знали казаки только одного: что сейчас, когда они продвигались вверх по Иртышу к Оби, по другому пути – их пути! – через Тагил – Туру – Тобол уже плыл в сторону Кашлыка московский воевода Иван Мансуров с семьюстами казаками и стрельцами – целым караваном плыл! – с пушками и пищалями, с запасом пороха и картечи, с провиантом и шубами, дабы не повторить ошибку князя Болховского, не погибнуть от голода и холода! Плыл Мансуров, надеясь вскоре соединиться с легендарным покорителем Сибири атаманом Ермаком и вместе с ним ударить по злому недругу. Дальше плечом к плечу топать по Сибирской земле! Не знали ермаковцы и того, что, увидев у Кашлыка татарское полчище принца Алея, воевода Мансуров решит, что казаки выбиты из столицы Сибирского ханства, а то и перебиты вовсе. Он не отважится повторить подвиг Ермака – взять Кашлык штурмом. Позже Мансуров узнает, что Ермак погиб, и ничто так не ранит сердца всех его людей, как весть о том, что нет больше легендарного атамана. Мансуров откажется от мысли сразиться с татарами с ходу и уйдёт вниз по Иртышу, и там, где река впадает в Обь, застолбит, и крепко, ещё один пятачок сибирский земли. Воевода Мансуров поставит Обский городок – сильную русскую крепостицу, которую уже будет не разрушить сибирским татарам.

Но к тому времени ермаковцы уже уйдут за Камень…

Часть третья. Казаки-разбойники

Глава первая. Яицкий городок

1

Поздней весной 1586 года струги Матвея Мещеряка проходили через Волжские ворота. Торжественным молчанием встречали Девьи горы, густо укрытые зеленью, своего атамана. А каким синим было весеннее небо над Волгой! А каким пронзительно свежим был ветер в родных местах! Вот кто радовался их возвращению! Скоро уже, через считанные часы, откроется им и река Самара с её заводями – старый и добрый разбойный притон волжских казаков!

Суровый Урал – Великий Камень – остался давно уже позади! Родные места принимали казаков. Но их, первооткрывателей, было немного – всего полсотни! На трёх всё повидавших стругах разместились они вместе со своим арсеналом и скарбом. Матвей Мещеряк перезимовал с казаками в Москве, так просил их сам Борис Годунов, чтобы по весне отправиться за Камень – повести за собой новых воевод. Перезимовать Матвей перезимовал, но нашёл предлог не пойти вновь в Сибирь. Другие казаки вновь ушли за Камень, с новым московским войском. Но не он! Тяжёлые воспоминания мучили Матвея. Тяготили сердце, терзали душу! И знал он: ничто не спасёт его от этого тягла! Он так и не сумел спасти друга – Ермака, а ведь давал ему клятву, что придёт на помощь в трудную минуту! За Камень в помощь Мансурову отправлялись воеводы Иван Сукин и Иван Мясной. Но Матвей знал: Сибирь он оставил раз и навсегда. Ещё в конце зимы он нашел себе замену – Черкаса Александрова, который тремя годами прежде привёз добрую весть о взятии Сибири. И когда корабли с новым московским войском двинулись от истоков Волги вниз, к Каме, Матвей и самые близкие ему казаки ушли на трёх стругах вниз. И потом, рассудили они, вольные люди, что это за война, когда тобой командуют московские воеводы? Они-то и в Сибирь-то пошли только потому, что повёл их Ермак Тимофеевич!

И теперь возвращавшийся Матвей Мещеряк мечтал о Девьих горах, о речке Самаре, о Каспии! О тёплых краях, восточных базарах, а может, и персидских караванах! О которых он тоже скучал, как скучает серый волк о добром кабанчике! Были ведь времена! Ну, это как Бог даст!..

И вот им открывались родные места. Самый их дом, самое его сердце! Вот и царственная поляна Богдана Барбоши! Но где шатёр атамана? Где шатры его верных казаков? Куда ушёл Богдан? На Яик да на Каспий охотиться? Со всем скарбом? С красавицей Роксаной? Вместо него на этой поляне Матвей рассмотрел отряд всадников в красных мундирах – стрельцы! Они тоже глазели в сторону кораблей: кто там плывёт по Волге-матушке?

– Гляди, Матвей, как у себя дома обретаются, – работая кормовым веслом, кивнул в сторону поляны и стрельцов бывалый казак Тимоха по прозвищу Болтун. – Чего они тут забыли? Опять посольничают? Нарываются опять-таки, дуралеи, а?

Легко подгребая, казаки посмеивались. Течение самое несло струги вперёд!

– Уж больно по-хозяйски глядят, – заметил Матвей. – Точно им эту поляну сам царь подарил…

…Вечером они подходили к Самаре. Но ещё издалека что-то недоброе резануло глаз казацкого атамана. Крепость! Да неужто? Но почему неужто? Вспомнил он! Говорили ему, что пока они были в Сибири, на Волге да на Самаре крепостицу возвели! И вот она – на холмах! Увидев крепость, казаки заговорили громче. Но не такой видел её в своём воображении Матвей Мещеряк! Больно сжалось его сердце. Это был «подарок» вольному краю! Такая крепость порадовала бы его глаз в Сибири – и ещё как порадовала! Но тут, в родном урочище, на родных берегах!

– Ёшкин кот! – заметил всё тот же Болтун. – Рдеет на солнышке! Кремль прямо!

Но и впрямь – кремль! Они уже были рядом. Крепость отстояла на версту от полого песчаного берега, поросшего кустарником. Тут был и огромный детинец, и дозорные башни, и стены высокие! Встав на холмах, крепко врастя в них, крепость была окрашена алым вечерним сиянием: солнце уже пылало над верхушками заволжских лесов. Тимоха Болтун был прав: так и рдели брёвнышки стен и башен! Горела крепость на закатном солнце, пылала! Ближе к Волге стояли срубовые баньки для служивых людей. Потом открылась и река Самара, и Сосновый остров, то место, где казаки то и дело в прятки играли с купцами персидскими. Казаки налегли на вёсла – течение Самары противоборствовало им – и вошли в родную реку. От берега Самары и росла крепость, и сразу казакам открылся целый порт – корабли, струги, лодки – не счесть!

И уже скоро мимо нового порта проплывали три струга Матвея Мещеряка. Со стен и дозорных башен на казаков поглядывали всё те же стрельцы в красных мундирах. Но были тут и казаки, видать, из реестровых, и степняки. Эти возили сюда лошадей да баранов, кумыс и мёд. И мужички-строители делали свою работу – стучали топорами. Было что ещё поправить…

– Стало быть, вот ты какая, Самара, – процедил Матвей. – Хорош городок! Глядь, как улей гудит! С таким соседством Барбоша, волк степной, за всё золото мира не ужился бы!

– Это верно, Богдану волю подавай, – вторил ему Тимоха. – Такие пчёлы, краснокафтанные, да с пищалями и секирами, коли им не угодишь, до смерти покусают!

– Вот-вот, до смерти, – мрачно повторил Матвей.

Недоброе предчувствие теснило его грудь.

– Гляди, – крикнул кто-то из казаков. – Бабы!

И верно, топали бабёнки к реке с коромыслами. Прачки, кухарки, хозяюшки!

– Ишь ты, обживаются! – заметил Тимоха. – Коли бабы тут – это серьёзно! Как они их делют-то – такой толпой! Бабы, должно быть, тут терпеливые!

Но женщины, набиравшие воду, заливисто смеялись.

– Гляди, всё им нипочём, – вздохнул Болтун. – Разохотились, стало быть!

Гребцы заржали. Крепость жила своей полустепной-полуосёдлой жизнью. И, кажется, жила счастливо. Женщины подметили казаков, заулыбались.

– А может, завалимся погостить, атаман? – продолжал Тимоха Болтун. – Может, и нам, удалым, чего перепадёт?

Кажется, всем хотелось того же.

– А нас приглашали? – серьёзно спросил Матвей.

– Нет, а мы с ходу, как татары.

– Незваный гость и татарина хуже, – бросил атаман. А заметив двух казачков, купавших лошадей, добавил: – А ну, ребята, ближе к берегу!

Струг пошёл влево.

– Эй, казачки! – окликнул их Матвей. – А где славный атаман Богдан Барбоша? Скажите, коли знаете?

– А ты друг ему? – крикнул в ответ один из казаков, что постарше.

Тимоха Болтун покачал головой:

– Скажешь: «друг», сейчас тебе, атаман, руки вязать будут, – бросил он. – Откуда ты знаешь, чего он тут натворил, пока мы за Камнем шлялись? А ещё пальнут по нам с тех вон бойниц – и потопят наши скорлупки!

– Типун тебе на язык, – огрызнулся Матвей. – Я из Москвы плыву! – зычно крикнул он казакам. – Атаман Матвей Мещеряк волей казацкой и милостью государевой! А Барбоше мне надо весточку передать! – он подмигнул своим. – От самого пресветлого боярина Годунова!

Казаки зашептались: они слышали имя Мещеряка! Оба поклонились гостям.

– Богдан на Яик ушёл! – крикнул казак помоложе.

– А куда на Яик? Он большой!

Казаки вновь заговорили друг с другом.

– Да, говорят, на острове он! Есть там остров посреди реки!

– Кош-Яик! – кивнул своим Матвей. – Спасибо, казаки! – он кивнул в сторону крепости над Самарой. – Как быстро острог-то срубили?

– Так его под Казанью срубили, – сказал казак постарше. – Там и поставили! А сюда плотами по Волге сплавили. И поставили одним махом! За полтора месяцочка – раз, и стоит!

– Кто ж так лихо придумал?

– Да воевода наш и придумал!

– И как зовут вашего хитреца воеводу?

– Князь Засекин!

– Князь, ух ты! – покачал головой Матвей.

– Сурьёзный мужик! – кивнул казак постарше. – Всю Ливонскую войну прошёл!

Мещеряк поглаживал бороду.

– Бывалый, стало быть! Ну что ж, на этих рубежах другому и делать нечего! Не башкиры придут, так ногайцы объявятся! Прощайте, казаки!

– Прощай, атаман! – крикнул молодой казак.

– Прощай! – поклонился ему вослед казак постарше. – Только помни, атаман, твой Барбоша нынче не в чести! Осторожен будь!

– Спасибо! – махнул рукой Мещеряк.

Молодая крепость Самара с грозными башнями уходила назад по реке. Что-то тревожное вдруг впилось в сердце атамана, когда он провожал ту крепость взглядом. И ведь не проходило, напротив – стало саднить, мучить его! Бывает так: и печалиться вроде не от чего, и всё оно ладно, да не тут-то было! «Что же такое?» – думал Матвей. Отчего он не пожелал даже ступить на берег, который был ему прежде так люб, только ли оттого, что заняли его царёвы люди? Ну так он и сам прежде воевал с ними, и сам был царёвым человеком! Отчего же не пожаловать к воеводе? А ведь его, героя Сибири, встретили бы – и пир ему устроили! Отчего же такой горечью вдруг залилось его сердце? Отчего невзлюбил он эту крепостицу с первого взгляда? Точно судьба должна была привести его сюда ещё раз – и привести не просто так!..

– Да ты чего это пригорюнился, атаман? – весело спросил Болтун. – Точно на чуток смерть свою увидел, а?

– Типун тебе на язык, Болтун, – грозно молвил Мещеряк. – Укоротил бы тебе кто его!

Посмеиваясь в усы, казаки усердно работали вёслами. Три струга Матвея Мещеряка хоть и нелегко, но упрямо двигались против течения на юг…

…Позади было пять дней пути, и вот уже река Самара сужалась на глазах! Корабли Матвея теперь плыли по её истоку, в южной лесостепи, где хозяйничали ногайцы. Хотя что им тут было делать? Не стояло тут русских поселений, некого было грабить! И всё равно надо было оставаться начеку, ведь река становилась совсем узкой: иногда струги задевали дно. Окажись ногайцы на берегу, легко и в упор изрешетили бы стрелами струги ненавистных им казаков!

Когда до истока было рукой подать и наступила ночь, казаки пристали к берегу, вытащили струги и, прикладывая все силы, которые только были у этих матёрых детин, кряхтя и задорно ругаясь, потащили свои корабли волоком. И на рассвете три струга плюхнулись в исток другой речки – Камыш-Самары. А эта река, тайная, извилистая, сплошь поросшая высоченным, точно лес, камышом, уже вела в Яик! Но выбившиеся из сил казаки заплыли в один из камышовых затонов, где их не рассмотрел бы ни один ногайский разъезд, и уснули без задних ног.

Набравшись сил, они перекусили и вновь налегли на вёсла. Но теперь идти было легко – по течению! И уже через сутки три казацких струга входили в широкий и вольготный Яик! В реку то ли ногайскую, то ли казацкую, но точно не московскую, не царскую! В тёплую, южную, вольную речку!..

2

Ещё за полверсты казаки Богдана Барбоши, осевшие на острове Кош-Яик, вышли встречать струги. Кто там плывёт? Кто осмелился приблизиться к их вотчине? Только свои могли решиться на такую дерзость, только те, для кого длинный лесистый остров, горбатый, поделивший Яик на два рукава, был не менее родным!

– Да они тут и частокол поставили – молодцы! – когда струг с атаманом приблизился к острову, бросил своим Матвей Мещеряк. – Барбоша предусмотрительным стал, как его с поляны родной выгнали…

Кош-Яик означал «двойной Яик». Для казаков он был редкой природной крепостью. Во-первых, ногайцы никогда не были мастерами плавать по рекам, а во-вторых, остров и впрямь был отчасти горбат и походил на спину дракона, вынырнувшего из речки. На самом верху, за частоколом, и расположился казачий лагерь. Попробуй атакуй! Внизу, в небольшой пологой бухте, стояли Барбошины струги.

– Э-ге-гей! – уже на подходе к острову, вглядываясь в лица казаков, завопил Тимоха Болтун. – Встречай дорогих гостей! Да не дробью встречай! Вином да брагой! Нечай, Шацкой! – вопил он, сорвав шапку и размахивая ею. – Янбулат, косой глаз! Якунька, Павлов, щучий сын! Никита Ус! Первуша, Зезя! Иван Дуда! Всех вижу, всех!

Сам Матвей Мещеряк стоял на носу головного струга. Уперев руки в боки, он улыбался и оглядывал зелёный остров, на берег которого уже вывалило не менее сотни казаков. Едва люди Барбоши распознали, кто плывёт к ним, сами сорвали шапки и заревели такими голосами, что птицы рванули из деревьев в синее небо над Яиком.

Когда головной струг вошёл носом в песок, когда казаки на берегу вцепились в него и подтащили к себе, к гостям вышел и сам атаман-бородач – Богдан Барбоша. С голым торсом, в шароварах, с широким персидским поясом и при сабле.

Матвей Мещеряк и Богдан Барбоша встретились взглядами. Мещеряк спрыгнул на берег. Атаманы крепко обнялись. Поцеловались троекратно. И ещё раз обнялись. И только потом, поглядев товарищу в глаза, Барбоша сказал:

– Всё о вас знаю. И о Ермаке, и о Ваньке Кольце, всё! И о Богдане Брязге знаю, и о других. Дружки ваши по сибирским дорогам, кто раньше добрался, всё рассказали. Поверить не мог! Плакал даже…

– Нет больше нашей четвёрки, – кивнул Матвей. – И никогда уже не будет.

Казаки Барбоши казаков Матвея тоже встречали объятиями.

– Напоишь? Накормишь? – спросил Мещеряк. – Изголодались мы, как сукины дети, за эти дни – гребли-то без устали!

– Все моё – твоё! Всё наше – ваше. Идём в мой шатёр! – он хлопнул товарища по плечу. – Идем, Матюша!

И они двинулись в горку, к лесочку, который укрывал горбатый остров, и лагерю за частоколом. Матвей кивнул:

– Ну, друг мой, коли ты всё обо мне знаешь, то я о тебе и твоих делах ничего не знаю. Рассказывай, как тебя с твоей поляны погнали, как ты здесь оказался!

– Да никто меня не гнал – сам ушёл! – усмехнулся Богдан.

– Вот сейчас и расскажешь. А потом и я тебе расскажу, как Ермака потерял…

Они подошли к шатрам атамана. В одном атаман собирал своих разбойников-полководцев, в другом отдыхал от забот, когда хотел остаться один, в третьем… Матвей кивнул на яркий и пёстрый шатер, расшитый павлинами и цветами:

– Тебя всё Роксана тешит… или?..

Он не договорил: полог отвела женская рука, и вышла хозяйка разбойного лагеря в пёстром подпоясанном халате.

– А ты ещё кого-то хотел увидеть, Матвей? – ответила вопросом наложница и жена атамана.

Барбоша усмехнулся в густую чёрную бороду и усы:

– Мне другой не надо.

За эти несколько лет Роксана чуть округлилась в бёдрах и груди и стала ещё привлекательнее. Диковатый блеск ушёл из её чёрных глаз. Она смотрела так, как смотрят только ведуньи: пронзительно, глубоко, страстно…

– Доброго тебе здравия, хозяюшка, – низко поклонился гость. – По-прежнему хороша!

– Такой Бог меня слепил, – откликнулась женщина.

– Или дьявол, – в глаза ей рассмеялся Мещеряк.

Улыбнулся и Барбоша. Все знали, что атаманы недолюбливали Роксану. Она умела так сказать и так сделать, что даже такой весёлый душегуб, как Богдан, ни пред кем головы не склонявший, таял в её руках. Это была страсть! А страсть – опасная хворь! И не лечится ничем. Разве что смертью, и то не всегда…

– Без тебя мы жили спокойно, Матвей, – мягко подбоченившись, сказала Роксана. – Не беду ли там нам привёз из дальнего далека? С другого-то конца света? С лютых холодов?

– Да что ж вы все каркаете-то! – возмутился Матвей. – Скажи спасибо, что ты баба друга моего!

– А вот мы и увидим теперь, – сказала Роксана. – Уберегла я от беды Богдашу, – она с вызовом кивнула гостю. – Не пустила с вами на смерть верную. Где теперь Ваня Кольцо, задира превеликий? А Ермак где? – она точно вызов бросала Матвею. – Посмотрим, как оно теперь будет…

И скрылась за пологом своего шатра. Матвей даже зубами заскрипел ей вослед:

– Ведьма она у тебя!

За вином и доброй едой они говорили уже не один час. Богдан рассказал, что снялся с Царской поляны вскоре после того, как застучали топоры на берегу Самары. Сотни топоров! Ему предлагали и дружбу, и службу – княжескую, и государеву даже. Ведь такое войско, как у него, Богдана, в две с половиной сотни, пригодилось бы московитам на чужом волжском берегу! Да только ушёл он прежде, чем встала крепость. Сказал: «Не мой это край более – чужой!» – и ушёл на Яик. И решил обживать их казацкий остров, так долго дававший им приют в разные годы. А ещё рассказал он о том, что ногайцы уже прознали про новый лагерь казаков, и только вечная междоусобица среди ногайских мурз не даёт им собраться и дойти до Кош-Яика. Они, казаки-разбойники, только на короткие вылазки теперь и способны, а вот далеко от стана уйти не могут – опасаются вернуться на пепелище. Хорошо ещё, давняя игра с русским царём отвлекает ногайцев. И новая крепость на Самаре кстати! Мозолит ногайцам глаза, бередит степную кровь! Сожгли бы они её, коли бы силы на то имели! Но казачий стан в самом сердце Ногайской Орды подманит ещё степняков! И рано или поздно ногайцы окажутся у разбойничьего острова, и тогда им, казакам, придётся несладко. И коли ногайцы рассвирепеют, даже частокол вряд ли спасёт казаков!

– Вот об этом я хочу поговорить, – сказал Матвей. – Когда я проплывал мимо Самары, то удивился этой крепости! Сильная! – атаман сжал кулак. – Строгая! Был бы таким Кашлык в Сибири и запрись в нём татары Кучума, не взяли бы мы его! Ни в жисть бы не взяли той горсткой! А вот Пелым был именно таким – и мы ушли из-под него. Мало нас было для взятия!

– Что же ты предлагаешь, Матвей?

– Нам здесь надобно свой острог построить…

– Крепость? – нахмурился Барбоша.

– Да, – кивнул Матвей. – Стены, бойницы, башенки. Любой казак – плотник что надо! Да хоть меня взять! Я и кораблестроитель, и дом поставлю, коли захочу! Вот мы свою крепость и поставим. Лес у тебя над головой хороший, – кивнул он на купол шатра. – Мы его с краёв острова срубим – и сюда. И сам островок откроется, будет как на ладони, коли враг пожалует, и сами в остроге будем сидеть. Вместо рва у нас – Кош-Яик. Песка и земли – вдоволь! Валы насыплем! Я на крепости ещё у поляков и литовцев насмотрелся, и в Сибири мы топорами наработались. Всё разумею! И рук свободных – три сотни! А ведь дождутся ногайцы зимы – и что? Пролетят речку и перед самым частоколом окажутся! И лето сейчас – самое время топорами стучать! Через два месяца крепость стоять будет, а то и раньше! У наших товарищей-запорожцев – Сечь Запорожская! У донцев – Раздоры! А у нас – городок Яицкий будет! Что скажешь? Врастём в землю, да таким корнем, чтобы нас ни одной мотыгой не выкорчевали! Ну?..

Чёрные глаза Богдана Барбоши уже светились злым и ясным огнём, точно он к налету готовился.

– Врастём, Матвей! С корнем врастём! Глубоко! Назло ногайцам! Назло сучьему племени! Костью поперёк горла у них встанем! – Барбоша кивнул. – К зиме и встанем!

И застучали казаки топорами, и охотно застучали, потому что знали: в зиму пришлось бы уходить с острова. Но куда? Какие дали звали казаков? Кругом – ногайцы, башкиры, татары, марийцы. А теперь ещё и московские стрельцы. А эти очень ревностные служаки! Противники любой вольной жизни. Хоть и русские, да псы цепные! Куда пришли – оттуда не уйдут! И уж коли русским царям хватило упорства расправиться и с Казанским ханством, и с черемисскими ордами, и другими кочевниками, они и казаков вольных подвинут. Но Москва на Яик придёт ещё не скоро: не до того ей! На Волге бы укрепиться! Черемисов уняли уже два года назад. Что до ногайцев – сам Господь велел помериться с ними силами!

Вот и застучали топоры на острове, но звонкий перестук пошёл по всему Яику и скоро докатился до Сарайчика. За его стенами по-прежнему сидел князь Урус, первый господин Ногайской Орды. До него уже дошли слухи о взятии Сибири. Ногайцы, служившие Кучуму, но разуверившиеся в силе хана, и принесли их, когда вернулись в родные степи. В 1579 году волжские казаки – Иван Кольцо и Богдан Барбоша – разорили столицу ногайцев Сарайчик, разгромили могилы предков. Спустя три года всё те же волжские казаки захватили столицу Сибири – Кашлык. И хотя пока что и ногайцы, и сибирские татары вернули себе и Сарайчик, и Кашлык, но в растущем и крепнущем казачьем племени они давно видели для себя великую опасность.

– Это наша река! Мы её хозяева! – кричал князь Урус на своих придворных. – Неужто, маловерные, так казаков страшитесь? Этих волков без роду и племени? А может, и воды боитесь?! Трусы! Мы не будем ждать, пока лёд встанет! Надо сейчас же напасть на них – и всех перебить! До единого перебить!

Ногайцы никак не могли смириться с возвышающимся Русским государством. В 1571 году хан Урус присоединился к крымскому хану Девлет-Гирею и пошёл громить русские земли и жечь Москву. Тогда казалось: конец Руси. Но в 1572 году Москва внезапно дала такой отпор Крыму, с такой яростью разметала стотысячную армию – и куда меньшим числом! – что до смерти перепугала всех татар и других степняков. Среди перепуганных врагов Руси были и ногайцы. Позже удалые волжские атаманы разграбили Сарайчик и надругались над могилами ханских предков, что было особенно обидно и чего ногайцы простить никак не могли. Победы хана Кучума и Маметкула, их набеги на Пермь и желание идти хоть с чёртом, но на Москву, очередное восстание народов Поволжья и обещание Крыма помочь собратьям по крови и вере вновь вдохнули надежду в сердца ногайцев. Но Кучуму дали по шапке, Маметкула пленили, народы Поволжья усмирили, и всё больше кнутом и без пряников. А тут ещё в Крыму началась большая замятня: правящие Гиреи решили воспротивиться желанию турецкого султана увлечь их в большую и ненужную им войну против Ирана. Если принять во внимание подоплёку будущей войны, то решение Крыма становилось понятно и оправданно. Мурад Третий, благополучный турецкий султан, не ведавший печалей, оказался большим честолюбцем. Однажды он спросил у своих командиров: «Какую самую сложную войну вёл мой дед Сулейман Великолепный?» И ему ответили: «Войну с Ираном». Решив превзойти деда и войти в историю самым могущественным владыкой Османской империи, султан Мурад вторгся на территорию Ирана и оккупировал для начала территории Грузии, Азербайджана и западное побережье Каспия. Крыму эта война была не нужна! После первых поражений султана Мурада, в 1584 году крымский хан Мехмед Второй Гирей поднял бунт против османов и даже осадил турецкую крепость Кафу! Султан проклял и сверг Мехмеда и посадил на крымский трон его младшего брата Селямета. Мехмед бежал к ногаям, но его по дороге убили, а вот его сыновья – Саадет, Сафа и Мурад – добрались до ногайцев. И Ногайская Орда оказалась вовлечена в эту постороннюю и опасную для неё войну, где десятки Гиреев, родные братья, дядья и племянники, кузены и зятья рвали друг друга на куски, душили друг друга в спальнях дворцов и резали тайком после пиршеств, как это любят делать все восточные владыки. Саадет собрал огромное ногайское войско, двинулся на дядю и захватил Бахчисарай. Сафа и Мурад помогали ему. Москва хотела сделать ставку на Сафу, но тот отказался от помощи русских, а вот Мурад, меньшенький, которому и перепало меньше всех, решил стать другом Москвы. Ему, Мураду, Борис Годунов руками Фёдора Иоанновича и отдал в княжение Астрахань.

Что и говорить, ни о каком масштабном нападении на Москву, о чём так мечтали ногайцы, даже не шло и речи! Два года назад князь Урус, только для вида ведший дипломатические переговоры с Москвой, вовсю списывался с Бахчисараем и Стамбулом. Он просил крымского хана и османского владыку вновь послать войска на Русь – захватить для начала Астрахань, укрепиться там и готовиться к продвижению в глубь русских территорий. А теперь в Астрахани сидел свой – московский! – Гирей! И вновь, на фоне междоусобиц, возвышалась Москва и, как заговорённая, ставила свои крепости супротив степи.

Ногайцы, и в первую очередь князь Урус, локти кусали от этой несправедливости! А тут ещё казаки на Яицком острове под самым носом у ногайцев построили свою крепость!

В конце лета, когда на Кош-Яике стучали казацкие топоры, в Большие Ногаи приехал посол из Москвы, боярский сын Иван Хлопов. Он привёл князю Урусу не что-нибудь, а жалованье от царя Фёдора Иоанновича! Ведь формально Урус, несмотря на все свои грабежи и заговоры, попытки поквитаться с Москвой, числился на службе у русского царя. Это был прямой и наглый подхалимаж Москвы: Борис Годунов боялся, что Большие Ногаи примут сторону Крыма и двинутся вновь на Русь.

А это было бы очень некстати!

– Ты мне не подарки давай и не серебро московское! – Урус грозил пальцем московскому послу. – И зубы мне изъявлениями в дружбе не заговаривай! Ты скажи, зачем крепость на реке Самаре вы, московиты, поставили, а? Ваша разве это земля?! И была разве ваша?! Да вы прежде боялись в эти земли нос свой сунуть! – Он так и пылал злобой. – А теперь крепости ставите!

Но посол знал, как ему отвечать!

– Так крепостицу ту царь-батюшка поставил ради наших добрых отношений, – отпивая чай, доходчиво объяснял Хлопов, – чтобы, коли что, от разбойников защитить персидские караваны, идущие по Волге. И чтобы обид каких не наносили разбойники твоим людям. Вот и всё!

– Значит, ради меня твой царь-батюшка старается?

– А ради кого же ещё? – отправляя в рот кусок рахат-лукума, недоумевал Хлопов. – Хороши у тебя сладости, пресветлый князь! В Москве таких днём с огнём не сыщешь!

– Опять зубы мне заговариваешь, Иван Хлопов?! – Урус вновь грозил пальцем московиту, но так грозил он всей Руси. – А ещё тебе скажу: ваши казаки у меня перед носом крепость возводят!

– Да ну? – с набитым ртом удивился Хлопов. – Вот мерзавцы! Знал бы Фёдор Иоаннович – осерчал бы!

Но Иван Хлопов и впрямь о том мало что ведал! Что говорить о царе!

– Вот ты и скажи царю: пусть он сведёт своих казаков прочь с моей земли! Тогда и подарки твои добрыми покажутся, и серебро твоё ласково зазвенит, и словам твоим льстивым я поверю!

Но у посла Ивана Хлопова был на этот счёт заготовленный ответ, какой держали все московские послы, когда речь заходила о казаках.

– Милостивый хан, так то те казаки, что Москву не слушают! Мы властны над служивыми казаками, а эти – воровские! Они нас самих не слушают! От них-то царь-батюшка тебя, как брата своего, сам уберечь желает! Всей душой!

Хотелось князю Урусу язык вырвать у этого посла, а то и на кол посадить или привязать к четырём степным лошадкам и порвать на части, но нельзя было! И потому слушал он сладкие посольские речи и скрипел зубами.

Уезжая, Иван Хлопов пообещал всё передать царю: все жалобы и просьбы.

Несолоно хлебавши остался князь Урус после разговора с московским послом Иваном Хлоповым. Разве что с подарками, жалованьем и заверениями в любви и дружбе.

3

А казаки тем временем стучали топорами – валили лес! И мириться с этим фактом никак было нельзя!

– Будь я проклят, если оставлю им хоть пядь моей земли! – сказал князь Урус. – Сами уничтожим казаков – в пепел обратим их городок!

Сказано князем Урусом – великим ненавистников русских – сделано! Урус обратился к своим братьям-мурзам с воззванием отомстить казакам за разорения Сарайчика и смести с лица земли их нарождавшуюся крепостушку. Первым откликнулся брат Уруса – мурза Сеид-Ахмед. Это был один из тех мурз, что шастали на русские территории за полоном, грабили и оставляли за собой пепелища.

– Позволь мне истребить наших врагов! – самоуверенно сказал он старшему брату. – Я один справлюсь с казаками!

– Награжу тебя особенно, если приведёшь ко мне их атамана Барбошу, – не менее самоуверенно ответил ему князь Урус. – Хочу с живого содрать кожу! Хочу посмотреть в его глаза, услышать его крик и мольбу о пощаде! Хочу увидеть, как сдохнет эта собака! Ступай, Сеид-Ахмед!

В самом начале осени 1586 года мурза Сеид-Ахмед подошёл со своим войском к берегу Яика и встал напротив острова. Его поразило то, что он увидел. А увидел Сеид-Ахмед высокий деревянный частокол с башенками, а перед частоколом – земляной вал, а перед валом – ров! А за частоколом уже поднимались и другие башни! Целый город разрастался на острове, на его холме, среди леса! Разумеется, казаки, везде державшие посты, знали о приближении небольшой орды ногайского мурзы. Прошло шесть дней осады. Надо было что-то предпринимать Сеид-Ахмеду. На седьмой день нагнали лодок. Ногайцы решили первыми атаковать остров – высадиться на его окраинах, а затем напасть на растущую крепость. Когда лодки были частью заполнены, когда другие ногайцы толпились по берегу, тут же сновали всадники, из-за острова вышли с десяток стругов и стремительно направились к берегу, заполненному ногайцами.

Вначале громыхнули пушечки, а за ними около сотни казаков разрядили свои первые пищали в ногайцев. Ряды на берегу разом поредели, ногайцы бросились из лодок и те стали переворачиваться, конники заметались по берегу, давя своих же. Степняков охватила паника. Крики и вопли понеслись над Яиком. Ногайцы даже не успели выпустить в нападавших стрелы.

Матвей Мещеряк командовал отпором-атакой.

– В степь ходи! Кумыс пей! – разряжая одну пищаль и перехватывая другую, кричал в сторону обескураженных и погибающих ногайцев Тимоха Болтун. – Не твоё это место, узкий глаз!

Казаки дали второй залп по ногайцам – точно ураганом смело степняков с берега. Только сотни полторы убитых и раненых корчилось на песке да в тёплой воде под сентябрьским солнышком. Сами казаки не потеряли ни одного человека. Едва ноги унёс и сам Сеид-Ахмед. Побитой собакой приехал он в Сарайчик и упал в ноги к брату, требуя мести.

Князь Урус продолжал скрипеть зубами. Только ещё громче. А казацкая крепостица росла на острове день ото дня – и становилась всё более грозной.

В конце сентября на острове Кош-Яик уже стояла настоящая крепость.

Весть о победе над Сеид-Ахмедом разнеслась быстро по Яику, достигла Волги. К Яику отовсюду потянулись казаки. Атаманы с ватагами и ватажками просились к Барбоше и Мещеряку. Стекались и вольные казаки, ищущие битв и приключений, готовые в любую минуту выйти против ногайцев. Прав оказался Матвей: у днепровцев была Запорожская Сечь, у донцев – раздоры, а у волжан и яицких казаков – своя родная пристань. Яицкий городок! Пиратский остров!

Крепость ещё достраивалась, а под крылом атамана Матвея Мещеряка, легендарного покорителя Сибири, уже собралось более полутысячи бойцов. Столько же было и у Богдана Барбоши.

Но с таким войском казаки могли уже и сами нападать на врага…

Глава вторая. Разгром Ногайской Орды

1

Налёт на улус мурзы Хозина заставил вздрогнуть всех ногайцев. Да не просто вздрогнуть, а впервые испугаться за своё будущее на Волге и Яике. Вихревой налёт возглавил сам Матвей Мещеряк. Как атаман, он быстро выровнялся с Богданом Барбошей, а то, что он ходил с Ермаком в Сибирь и был правой рукой великого человека, придавало ему ещё больший авторитет. А потом, Матвей не был просто удалым разбойником и во главу угла ставил не разбойное ограбление степняков, чем занимался Богдан. В Матвее жило неодолимое желание разделаться с опасной нерусью, сжить её с лица земли. Казаки Матвея мстили и за походы ногайцев на Русь, за вековые унижения, и за убитых товарищей, конечно. Но и просто пограбить и побить степняков казакам было одно удовольствие! Три дня казаки Матвея Мещеряка колесили по улусу мурзы Хозина. Двести человек посекли, как позже ногайцы написали в жалобной грамоте в Москву, триста человек увели в плен, дабы потом продать, как ногайцы продавали русских, и увели с собой три тысячи голов скота!

Это был настоящий военный поход!

Но этим он не закончился. Матвей Мещеряк пошёл дальше. Он зацепил и другие улусы и увёл из одного, принадлежавшего мурзе Измаилу, его жену, которая к тому же оказалась сестрой самого князя Уруса. Разумеется, это было не простое оскорбление – смертельная обида! А такие обиды не прощаются, и такой позор смывается только кровью…

Сразу после казацкого налёта на Кош-Яик выкатилось войско двух ногайских вождей – Хана-Мурзы, сына Уруса, и брата князя – Яраслана-мурзы. Они только подошли и разглядывали крепость на острове. Плана у них не было. И не могло быть!

– Надо подождать до зимы, – разумно сказал умудрённый опытом и осторожный Яраслан-мурза.

– Нет, мы атакует их теперь же! – воскликнул молодой и пылкий Хан-Мурза. – Дождёмся других мурз и нападём!

Печальный опыт Сеид-Ахмеда ничем не помог юноше. У ногайских полководцев было только шестьсот всадников и ни одной лодки. Они могли только мечтать о битве с казаками в чистом поле! Но эта мечта была невыполнима, нужен был план, а утро, как известно, вечера мудренее. И войско улеглось на ночлег. Полководцы решили ждать: в ближайшие дни к ним должны были присоединиться и другие степные вожди.

Ночью Хан-Мурза проснулся от выстрелов и страшных воплей. Кричали свои! Он понял всё разом: на них напали! Тайком, под покровом ночи! Хан-Мурза выскочил из шатра: кругом метались его полуголые воины, кто с саблей, кто без. Уже пылали десятки шатров. Метались и кони, сшибая зазевавшихся ногайцев. События развивались по старому казацкому плану. Казаки переправились на лодках через один из рукавов Кош-Яика, аккуратно вырезали охрану и подступили к лагерю. Их не ждали! Не ожидали от них такой наглости! Они бросали факела на купола шатров, и когда те вспыхивали и ногайцы вылетали наружу, казаки палили в них их пищалей в упор! А раненых или перепуганных добивали саблями.

Ногайцы не смогли противостоять казакам – они разбежались кто куда. Они прыгали в сёдла и, бросив лагерь, неслись на три стороны. Четвёртой стороной был Яик – там их ждала верная смерть. В эту ночь казаки перебили многих ногайцев, завладели походным добром, оружием и лошадьми.

Забрав всё, что можно, казаки уплыли на свой остров. И вновь потерь у казаков почти не было.

Этот погром заставил ногайцев трепетать.

2

В последние дни октября 1586 года в Сарайчик съехались все первые князья и мурзы Ногайской Орды. Столицу к тому времени укрепили. Теперь тут находился большой гарнизон. Две тысячи лучших воинов всегда были рядом с князем Урусом. Вокруг Сарайчика на много вёрст колесили ногайские разъезды, следили за Яиком: а вдруг нагрянут казаки?! Ведь Сарайчик стоял на самом берегу, и если казачья армия решится атаковать, то ей на стругах будет доплыть до столицы – раз плюнуть! Тем более что опыт у казачков был. Разбойники уже похозяйничали в столице ногаев, пока Урус кочевал по степям. И кто был живой, того посекли, а что было дорогого душе ногайской в Сарайчике, то порушили.

К хозяину Сарайчика и первому князю Ногайской Орды приехали его братья: Сеид-Ахмед и Яраслан-мурза, уже рискнувшие схлестнуться с казаками, Урмагмет-мурза, сын Уруса – Хан-мурза, тоже отведавший казацкого гнева, и другие знатные мурзы.

– Горе нам, братья, если мы не сотрём казачий городок с лица нашей земли, – грозно и спокойно сказал князь Урус своим вассалам. – Мы будем последними собаками, если не отомстим за наших убитых братьев, за поруганных жён и украденных детей!.. Сколько казаков на острове, Урмагмет-мурза? Что говорят наши разведчики?

– Меньше тысячи, великий князь, – сказал знатный мурза.

– У нас должно быть людей в пять раз больше! И никто не должен бояться за свою жизнь! Мы должны вернуться с победой, иначе предки проклянут нас, и не будет нам места под солнцем! – Урус поглядел на свою породистую степную родню с прокопчёнными злыми лицами, которая уже сполна получила от казаков. – Теперь я сам поведу войско! Летите в свои улусы – собирайте богатуров! Великая битва ждёт нас!

И все мурзы полетели по своим улусам, понимая, что теперь им придётся сделать только одно – победить! И любой ценой!..

…И скоро на Яицкий берег вышло многотысячное ногайское войско. Хана Уруса окружали его лучшие нукеры – гвардия, вооружённая пищалями. У каждого мурзы тоже были свои гвардейцы, готовые умереть и за хозяина, и за честь Больших Ногаев. Но не сплоховать, не сдаться! Новые сотни конных и пеших всё подходили к берегу Яика. На такую армию ночью уже не нападёшь. Проглотит такая армия! Сюда же ногайцы привели и сотни пленных русских мужиков: у них была своя роль в будущей битве.

В окружении мурз князь Урус выехал на берег реки. Луна золотилась и в чёрном небе, и в рукаве Кош-Яика, разделявшем ногайцев и казаков. Вода уже была холодна: ноябрь входил в свои права! Яицкий городок на острове, светясь редкими огнями, затаился…

– Они же знали, что мы идём, – тихо проговорил князь Урус. – Не могли не знать эти дьяволы! Почему они не ушли? Почему?

Дорого заплатил бы князь Урус, чтобы послушать разговоры казаков за крепостной стеной – высоким, в три человеческих роста, частоколом! И особенно то, о чём толковали атаманы – Матвей Мещеряк и Богдан Барбоша.

Атаманам ещё прежде донесли, что ногайцы собирают воинов со всех улусов. Что вся ногайская орда движется сюда, к Кош-Яику! И через пару дней будет тут как тут.

– Скажи, что не ждал этого, – в одну из поздних ночей сказал в атаманской избе Богдан Барбоша Матвею Мещеряку. – Не ждал всю эту степную стаю…

Оба лежали на подушках, как персидские шахи. Любили казаки, когда не воевали, эту восточную роскошь! Потому что вдоволь насмотрелись на тех, кого резали, как поросят, и оценили их умение жить.

– Ждал, конечно, – кивнул сибирский атаман. – Даже хотел того – потягаться силами! Что ж, судьба сама всё решила. Услышала да позвала за собой…

– А дело того стоит? – спросил Барбоша.

– О чём ты? – нахмурился Матвей.

– Идти за этой судьбой?

– Продолжай…

Барбоша потянулся, напрягся, и мышцы его взбухли узлами, налились сталью.

– Ты знаешь, я ничего не боюсь и готов погибнуть хоть нынче, – выдохнул он. – Но за дело…

– Да говори же – что ты тянешь?! – потребовал Матвей.

– Наше с тобой дело – весёлый разбой, – сказал он. – А мы с тобой точно государевы слуги – ждём ордынцев у засечной черты! Надо ли нам это? Мы как всегда поступали? Если противник невелик – положим на одну ладонь, а другой прихлопнем. Коли враг силён – обхитрим его и всё равно уложим на лопатки, да ещё брюхо вспорем! Коли враг очень силён и опасен – трижды обхитрим его и вонзим нож ему в спину, а потом и глотку перережем, пока он не встрепенулся!.. А коли наш враг так велик, что тягаться с ним силой нет смысла? Коли заранее знаем, что перебьёт он нашего брата три четверти, а то и всех. Так стоит ли совать голову в полымя? Мы не на службе царской – мы сами себе хозяева, и у нас всегда есть запасной ход.

– Вон ты о чём…

– А сам о том не думал разве, едва только узнал, что все ногаи сюда идут?

– Честно сказать? – усмехнулся Мещеряк. – Думал! И стыдился этих дум…

– А чего их стыдиться? – нахмурился Богдан. – Это законные мысли! Мы ведь точно сами в капкан просимся. Нет, скажешь? Когда нас со всех сторон обойдут, поздно уже говорить будет. Татары крымские, сибирские, турки, ногайцы да башкиры, казахи да киргизы, черемисы и прочая степная чудь, на них на всех разве наших казацких жизней напасёшься? Нет, Матвей! А смерти мы никогда сами не искали. Мы жить любим! А ведь они, ногайцы, с каждого, кто жив останется, кто в руки к ним попадёт, шкуру с живого спустят! Огонь лаской покажется в сравнении с тем, что они нам придумают!

– Если я чего и боюсь, так этого, – усмехнулся Матвей. – Живым в будущей битве остаться!

– Вот и думай, – кивнул другу Барбоша. – Ещё не поздно сесть всем в струги – всему острову! – и уплыть хоть вверх, хоть вниз! И ведь ни одного человека не потеряем! Они воды, как огня, боятся! Через два дня в Каспии будем, а там – дорога на все стороны белого света!.. Мы вот круг сейчас соберём и что на нём скажем, то наши браточки и примут. Попросим битвы – кто откажется? Решим уйти – всякий вздохнёт с облегчением превеликим! Жить всем хочется!.. Мы ведь такой городок где угодно отстроить сможем. И так же скоро. Что скажешь, Матвей?

Мещеряк закрыл лицо широкими ладонями и потёр его.

– Я должен подумать, – сказал он. – Дай время…

– Только скорее думай, – вдруг сказал женский голос.

Матвей оторвал руки от лица и поднял голову. В проёме шатра, отвернув полог, стояла Роксана.

– И давно ты нас слушаешь? – спросил Богдан.

– Ровно столько, чтобы понять, что это атаманы вдруг робкими стали.

Богдан усмехнулся: своей возлюбленной он позволял любые дерзости.

– А что бы ты сделала, красавица? – с иронией спросил Мещеряк. – А, ведьмина душа?

– На своём бы месте? На бабьем?

– Ну да, – кивнул Матвей. – На чьём же ещё?

– Уплыла бы подальше – и без оглядки уплыла бы!

– Ясно, – вновь кивнул Мещеряк.

– А вот коли мужиком была бы, атаманом, как вы, никуда бы не ушла! Всю жизнь от них бегать? А стоит ли того жизнь? Думаю – нет! Вот и вы подумайте, атаманы…

Сказала и шагнула назад, и полог вернулся на место.

– Вот и пойми, откуда что берётся, – усмехнулся Матвей. – Ладно, утром будет круг, тогда и решим. Иди к ней, – кивнул он Барбоше, – кто знает, сколько ещё миловаться осталось…

Рано утром атаманы собрали круг. Богдан Барбоша и Матвей Мещеряк в окружении своих малых атаманов и сотников сидели на одном из холмов острова, под городком. Что и говорить, большинству казаков нравился весёлый разбой. Охочи они были до персидских караванов и ногайских улусов, по которым можно нагуляться вволю, напиться крови, а потом уйти с добром и полоном восвояси. Отплатить степнякам сторицей за столетия позора и унижения! И у каждого руки чесались снести ногайскую голову – это ли не радость для истинного казака, хозяина русских окраин! Но чтобы вот так, самим войти в логово зверя, зная почти наверняка, что в этот раз тебя разорвут?.. Для такого решения даже не великое мужество требовалось, а величайшее безрассудство! И хотя и мужества, и безрассудства казакам хватало, но чёрные мысли лезли в голову, не давали покоя в это раннее осеннее утро…

Казаки долго шумели. И всё это время Барбоша пытал свою чёрную бороду крепкой рукой. И думал, думал: как же поступить ему? Он ведь сам себе хозяин! И людям своим хозяин тоже! И коли чего не хотел – того не брал! Но однажды он уже оставил своих товарищей – отправил их в Пермь Великую и Сибирь, на великие подвиги и страшную погибель, а сам решил предаться спокойной и лёгкой жизни, налётам и грабежам, привычному разбою. Восточный караван ограбить на Волге – не с ордой сибирской воевать в чужом и холодном краю! Ничего не захотел менять он тогда! И хоть сейчас он мог снять половину войска и уплыть восвояси – на Каспий! Но поступить так же вновь, как и пять лет назад, было бы скверно. Очень скверно!

Вот о чём думал расчётливый Богдан Барбоша, пока шумели казаки…

А теперь, нагорланившись, они ждали слово двух главных и равнозначных на Кош-Яике атаманов. Более семисот казаков готово было внимать их речам.

– Ну что, Богдан, твоё слово, – уступил первое место товарищу Матвей.

Но бородатый атаман молчал. Тень сомнения лежала на его лице.

– Ждут тебя, – поторопил его Матвей.

Малые атаманы обоих вождей взглянули на бородача.

– Говори ты, – сказал Барбоша. – Я следом.

– Отчего так? – спросил Матвей.

– Оттого, – ответил немного зло Барбоша, резко встал и, что есть силы, крикнул: – Дадим слово Матвею, другу нашему? Атаману прославленному? Ужасу всей Сибири и её татар да прочей нечисти? Это он в первую голову великий мастер и крепости брать, и строить их, и врага с крепостных стен отражать. Ему и учить нас уму-разуму! Ну, братцы?

– Дадим! Дадим! – загудели сотни казачьи голосов. – Говори, Матвей! Говори слово атаманское!

– Что ж, значит, так тому и быть, – Мещеряк поднялся рядом с Барбошей. – Только не кори меня после, Богдан, что вперёд толкнул…

– Да говори ты, леший, не тяни, – садясь, процедил тот.

Матвей Мещеряк посмотрел вниз, на лица казаков, в их глаза. Его слова ждали. Ждали все! Потому что знали: где-то сейчас по лесам и степям, вдоль рек и речушек катится сюда воинство Больших Ногаев. Со всех улусов катится! Где-то соединяются их малые и большие отряды, сливаясь в один поток. Великая мгла двигается на них! И всё ближе она, разозлённая до смерти, как раненый дикий зверь, лютая и беспощадная, всё ближе к их казацкой реке и острову, ставшему для них родной пядью земли. И если скажет он: прыгаем в лодки и плывём подале – прыгнут они и поплывут. Знал он это! А если скажет: остаёмся, братцы, то…

Матвей поднял руку:

– Вот как я думаю, казаки! Мы привыкли жить в степи да в стругах! Коли беда, собираться в мгновение ока и пропадать, как сквозь землю. Нас тому научили наши исконные враги – степняки. Так скажем спасибо учителям – татарам да ногайцам! – грозно усмехнулся он. – Благодаря им мы сильными стали! Но теперь у нас есть дом. Первый раз за всю жизнь у меня, Матвея Мещеряка, вашего атамана, есть дом. И у вас тоже он есть. Это не отнятый шатер у персидского шаха. И не просто поляна или остров! – атаман сжал пудовые кулаки. – Дом! Мы его своими руками поставили. Мы в этот дом, – он кивнул назад, на городок, – сердце и душу вложили. Я – так точно! Что мы будем за люди, коли оставим хоть часть нашего сердца и души на поругание поганым? Сожгут они его, а нас ещё трусами назовут. Скажут: только налетать да грабить и умеете! Так чем мы хуже их тогда? Я так считаю, что отныне остров на Кош-Яике и Яицкий городок – наша вотчина, родина наша! Не царём, Богом нам данная! И уходить с неё – грех великий! Вот как я думаю, братья-казаки!

Пока Мещеряк говорил, бури прокатывались в душе Барбоши. И не хотел соглашаться с ним Богдан, привычный к вольной жизни, противился всем нутром, а сердце говорило: прав Матвей! Всё изменилось! Теперь изменилось! Бросить Яицкий городок – это тебе не поляну оставить, не шатёр! Дом бросить!.. Но ведь поэтому он и передал слово Матвею Мещеряку – и знал: как тот решит, так и будет. Сам свою судьбу отдал Матвею. И знал заранее, как решит его друг.

– Пусть теперь Богдан скажет! – зычно бросил Мещеряк и указал рукой на товарища. – Говори, борода!

И вновь затихли казаки – и особенно казаки Барбоши. Ему они прекословить не решились бы!

Богдан встал, расправил плечи, поправил широкий кожаный пояс с кривой саблей. Пригладил лопатообразную, смоляную, с редкой проседью бороду.

– Я сызмальства по степям летал и дома не имел, – кивнул Барбоша. – Ветер был мне батькой, речка – мамкой! И другого прежде было не надо. Да годы берут своё. Поляну я свою любил над Волгой, это правда, сильно любил! Да Москва нас с Волги подвинула! А царёв град он и есть царёв град. С ним даже Мещеряк не стал бы тягаться, куда уж мне!

Казаки засмеялись.

– Но от ногайцев, этого сучьего племени, я не побегу, – Богдан потряс сжатым кулаком. – Лучше погибну тут, в своём доме! Потому что Яицкий городок и мне домом стал! Это моё последнее слово, братья!

Все решила короткая речь Барбоши. Вольный остров яростно ликовал! Не было никого, кто бы возразил двум головным атаманам. Теперь драться хотелось всем – и старым, и молодым! Встал вопрос: а если долгая осада? Но казаки – народ запасливый! Был порох, были пушки, провианта тоже казаки накопили в достатке. Воды – море! Конечно, если их запрут надолго, тогда хуже. Но были вырыты и колодцы, и вода из Яика поднималась в них. Попробуй тут перекрой такой водопровод! Был прорыт и водный канал для стругов, входящий из Яика в крепость. Казаки нападения с воды не боялись: тут они были цари и боги! А кто попытается засыпать канал, так туда смотрела пушечка и десятки пищалей. Попробуй ещё, подойди! Крепость строилась так, чтобы никто не подступился. Поэтому ногайцы могли рассчитывать только на одно – сжечь Яицкий городок вместе с его защитниками. Это казаки понимали очень хорошо…

Когда Барбоша вернулся в свой теремок, Роксаны в нём не оказалась. Она влетела за ним следом.

– Подслушивала? – спросил он.

– Не могла не подслушать, – честно призналась женщина.

– И что скажешь?

Роксана приблизилась к нему, провела рукой по его обросшей смоляной шерстью щеке, обняла Барбошу.

– Я горжусь тобой, атаман, – с улыбкой вымолвила она и горячо поцеловала его в губы.

3

Этой же ночью к Яицкому острову стала подступать вражеская рать. Гудение орды казаки услышали задолго до того, как ногайцы вышли к Яику. Кажется, сама земля дрожала! Ногайцы подходили по обе стороны реки. Ржанье тысяч лошадей, вопли тысяч голосов приближались сюда. Вначале метались по двум берегам меж деревьев огненные точки. А потом эти точки превратились в факела! Сотни ногайцев, жужжа, точно осы, отовсюду косами подходили к берегу. И вот уже лес гудел, как один улей, метались по прибрежному песку всадники, что-то кричали их взволнованные и жаждущие крови казацкой командиры.

И вскоре их были тут многие тысячи! Пришли все, кто умел крепко держать оружие в руках.

– Точно все демоны из ада восстали, – покачал головой Тимоха Болтун, стоя на крепостной стене рядом с Матвеем Мещеряком. – Верно, атаман?

– Так верно, что слова другого не найдёшь, – кивнул тот.

– Вот бы мне сейчас волшебную татарскую дудочку. Говорят, есть такая. Правду говорю, атаман! – уверенно кивнул Тимоха. – Подудеть бы в неё, чтобы пошли они сейчас прямо на нас да потопли бы все! Ой, хорошо было бы!

Матвей покачал головой:

– Видишь, Тимоха, и ты иногда слово правильное сказать умеешь!

– У меня всякое слово – правильное, атаман, – возразил Болтун. – Если бы ты ещё слушал всё не криво, а прямо! Я ж кладезь мудростей! Мне бы царём родиться, а не донцем-голодранцем! Ну уж как судьба распорядилась! Судьба – она как девка с горячим сердцем: кого любит страстно, а кому в рожу плюёт!

– Это верно, – глядя на чёрный лес, горевший факелами, задумчиво сказал Матвей. – Вот сейчас и поглядим, как она, судьба наша: любит нас или только за нос водит!

Тёмной была эта ночь, и оттого тысячи факелов горели ещё более свирепо и устрашающе. Вожди похода против казаков сидели на своих крепких степных лошадках, самых быстрых и лёгких на всей Средней Волге, и жадно смотрели на крепость в середине реки. В раскосых глазах ногайцев играли отсветы огней, охвативших оба берега реки. По правую руку от князя Уруса сидел на коне его сын – Хан-мурза, жаждавший битвы, мечтавший о лютой мести, и брат Урмагмет-мурза, по левую – братья Яраслан-мурза, Сеид-Ахмед и Кочкар-мурза, а далее и другие родовитые мурзы Ногайской Орды, двоюродные братья и прочие степные родственники.

И одна была беда: река отделяла их от крепости! Чёрный рукав Кош-Яика с яркой луной, утонувшей в нем…

– Нам бы следовало подождать зимы, мой брат, – сказал Урмагмет-мурза князю Урусу.

– Мы не будем ждать зимы! – прорычал князь Урус. – Я хочу, чтобы зимой над этим островом были только чёрные угли и вороны! И ничего более! Я хочу, чтобы вы сожгли этот город! Скорее, как можно скорее!

– Мы сожжём этот город, отец! – гневно выдохнул недавно опозоренный Хан-мурза. – Я сожгу этот город!

Он выразил желание большинства. Долгая осада не входила в планы ногайцев. Хватит – они уже хлебнули позора у этой крепости! Такое не должно было повториться. Была и ещё одна причина скорого штурма. Пятнадцать тысяч воинов, рабов и скот по обе стороны реки надо было чем-то кормить. Ногайцы привезли с собой обозы зерна и муки, вяленой рыбы и мяса. Но для такой прорвы людей для долгого стояния этого было всё равно недостаточно. Только скорый штурм и победа могли спасти положение и подарить победу!

– Нам нужны лодки – много лодок! – сказал князь Урус. – Сотни лодок! Пусть их найдут или построят! Но они должны быть завтра же!

В ногайских улусах жили на рабском положении десятки тысяч русских людей – землепашцы и плотники. Вот их и пригнали сюда ногайцы. Они и застучали вскоре топорами, делая те самые лодки, это если понадобится маневр, и огромные плоты для переправки пехоты.

А подступить к Яицкому городку толково ногайцы могли только с двух концов узкого острова – с длинных его сторон. Где можно было разбить лагерь, сделать передышку, куда можно было откатиться в случае неудачного штурма и подготовиться к новой атаке. Следующие сутки русские рабы валили лес по тому берегу, где собрались основные ногайские силы с князем Урусом. Второй берег ногайцы заполнили только на случай преследования казаков. Там были только сторожевые полки. Степняки намеревались атаковать казаков лишь с одного берега. Два долгих дня под неусыпным надзором степняков наиболее искусные в плотницком деле русские пленные ладили судёнышки, другие – обтёсывали брёвна и собирали плоты, третьи – строили лестницы для штурма. Пригнанные женщины всех возрастов собирали хворост и вязали тонкие веники, а затем из них связывали объёмные, большие.

Молчание крепости вызывало ещё большее негодование степняков. Сколько за двое суток стояния было исторгнуто проклятий в сторону Яицкого городка! Как не сгорел он от этих проклятий!

Но крепость молчала…

На третий день десятки плотов были загружены ногайскими солдатами и русскими рабами. В лодки сели степняки-пищальники, овладевшие искусством огненного боя. Князь Урус ни в чём не хотел уступать казакам! Ногайцы предполагали, что казаки могут внезапно напасть на них, хотя ногайцы на другом берегу оповестили бы их, если бы увидели, что казачьи струги готовы к внезапной атаке из-за острова, как это уже было. Тем не менее все плоты двигались осторожно, и с каждого плота за островом следили десятки лучников, держа наготове своё оружие. А впереди живой стеной поставили русских мужиков со связанными руками. Первые пули, если что, должны были достаться им! На их плечи ногайцы и положили свои рушницы, направив стволы в сторону берега и казачьего городка.

Но Яицкий остров не подавал явных признаков жизни. Можно было увидеть разве что казаков на стенах и в бойницах – и только…

В ближайшие часы ударные части Урусова войска переправлялись на казачий остров, на ту его часть, вытянутую вдоль реки, куда бы не долетела ни картечь, ни казацкая пуля. Плотов и лодок было так много, что река почернела от них. Надо было перебросить как минимум две тысячи, а то и поболее бойцов, чтобы казаки внезапным налётом не уничтожили малую часть армии, отрезанной на острове от основных сил.

И вот две тысячи ногайцев ожидали приказа своего командира на Яицком острове. Но до штурма надо было сделать ещё одно важное дело. И теперь ногайцам вновь понадобились пленные русские мужики…

В течение двух дней, пока ногайцы готовились к переправе, казаки нервничали и ждали. Никому не сиделось на месте! Руки чесались что-то предпринять! Бросали шапки оземь и топтали их в доказательство своих слов. Строились разные планы! Самые фантастические! Например, переплыть Кош-Яик, выкрасть ночью князя Уруса и потребовать за него полную и безоговорочную капитуляцию.

Но все планы заранее были провальными и грозили большими потерями.

– Нам этих чертей лоб в лоб точно не взять: их тьма, – говорил на атаманском совете Барбоша, – только хитростью! А хитрить пока не пришло ещё время! Что скажешь, Матвей?

Малые атаманы и сотники глядели на второго вожака. Как бы он хотел придумать такой план, который, как по волшебству, избавит их от врага, поможет нанести ему смертельную рану, но такого плана не было!

– Богдан прав, – кивал Мещеряк, – будем ждать…

Но на третий день, на заре, когда плоты и лодки ногайцев двинулись в сторону Яицкого острова, казаки уже рвались в бой. Хотели выйти строем и дать зал, потом второй, третий! Пищалей было в достатке! Но один из дозорных казаков вдруг крикнул:

– Да они, сучьи дети, впереди себя мужиков и баб наших поставили!

И скоро все увидели, что несколько сотен пленных русских обоего полу, с путами на руках, закрывали собой вооружённых степняков.

– Вот же скоты! – вырвалось у Тимохи Болтуна. – Как же быть-то? Неужто пустим их на остров?

– Своих мужиков да баб положить, чтобы потом до этих шакалов добраться? Не-ет, – покачал головой Матвей Мещеряк, – это не дело, братцы! Этого нам Бог не простит!

– Никак не простит! – поддакнул Тимоха Болтун. – Ну, хитрые бестии! – посетовал он от всей души. – Мне б такое и в голову не пришло! Что ж будем делать, атаманы?

– Ждать, – ответил Мещеряк. – А, Богдан?

Бородатый атаман, полный скрытого гнева, стоял тут же и наблюдал за ползущими по рукаву Кош-Яика плотами и лодками.

– Да и что мы им сделаем, коли сами открытыми на поле окажемся? – вместо ответа спросил Барбоша. – Их вон – тыщи! И они готовы половину своих людей под наши ружья и сабли бросить, только бы с другой половиной потом нас достать!.. Подождём…

И затаившийся Яицкий остров ждал. А был ноябрь, и смеркалось рано…

Ещё отправляя на казацкий остров своих людей с лучшим своим полководцем Кочкар-мурзой, князь Урус сказал:

– Ночь – время казаков! Но мы опередим их! Бой начнём сегодня – сразу после переправы! – он оглядел своих мурз. – На рассвете я хочу въехать в их город и первым бросить факел на поверженных врагов!

Мурзы хмурились. Легко сказать – сложнее сделать…

В три часа пополудни на Яицком острове собралась армия в две с половиной тысячи ногайцев. Это – не считая русских пленных, которым была отведена своя роль в грядущей битве. Ногайский полководец Кочкар-мурза, любимец князя Уруса, готовил диспозицию для будущей битвы. Когда стало смеркаться, каждый ногайский сотник знал своё место в будущей битве и свой план действий.

Осенняя тьма не заставила ждать себя долго, и скоро первые звезды засияли на ночном небосклоне, и луна заблестела в обоих рукавах Кош– Яика…

И вот Кочкар-мурза дал приказ идти на штурм городка. Под крики ногайских сотников армия двинулась вперёд – к стенам стоявшего на холме казацкого городка. Но уже на подходе к деревянному городку, на расстоянии выстрела из пищали, ногайцы остановились…

Казаки стали швырять факела прямо в толпу нападающих и при свете палить по бегущим. Те вскидывали руки и падали, роняя вязанки. И тут же казаки услышали многие голоса: «Братцы, не стреляйте! Русские мы!..»

Два атамана всё поняли разом: ногайцы вытолкали вперёд несколько сотен русских пленных с вязанками хвороста. Нарезая плетьми по их спинам, ногайцы погнали русских вперёд. Было ясно: мужики бежали заваливать фашинами ров! И, конечно, первыми нарывались на казацкий свинец!

Защитники крепости взволновались. Этого не ожидал никто! Большинство казаков впервые в жизни оказались в такой ситуации: бить по своим или ждать. Но чего? Когда мужики завалят рвы и дадут ногайцам пройти через них и пронести лестницы?..

– Что делать, атаманы?! – кричал Тимоха Болтун, хороший стрелок и командир своего отряда, уже зажёгший фитиль.

Это был не только его вопрос – всех казаков, что сейчас стояли на стене крепости, за острым частоколом, и ждали подхода неприятеля. Мужики ждали выстрелов. Иные – было видно при свете факелов – бухались на колени и крестились, прежде чем бросить вязанку в ров.

– Не стрелять! – переглянувшись с Барбошей, скомандовал Матвей. – Вашка Сиплый! Сюда!

К атаману подлетел дюжий казак.

– Кричи им! – приказал Матвей – и сказал, что кричать.

– Мужики! Бегите сюда! – заревел Вашка Сиплый. – Прыгай в ров – вытянем!

Многие бросали вязанки, так и не добежав до рва, и следом прыгали в ров. Это взбесило ногайцев – выходка рабов и стала началом битвы. Другие сотни мужиков ногайцы уже повели под стрелами вперёд. И тут мужики стали срываться и бежать, но стрелы ногайцев разили их в спины. Иных мужиков ногайцы подбивали стрелами уже у самой преграды – и те падали в ров вместе со своими вязанками. Другие ногайцы, зажигая факелы и отводя руку в сторону, чтобы в темноте одурачить противника, чтобы пуля прошла мимо, сами рванули к крепости. Они бросали факелы – и те горящими метеоритами перелетали через высокий частокол и плюхались на улочки и крыши городка. Пищальники Уруса тоже подошли ближе и старались при свете летающих факелов выбить со стен как можно больше казаков. Но куда им было тягаться в меткости стрельбы с казаками-разбойниками! А сотни других ногайцев уже тащили лестницы!..

И тут заговорили казацкие пушечки. Им и надо было только дождаться серьёзного приближения врага. И чтобы покучнее тот подошёл! Чтобы стрелять, так стрелять! Чтобы ни пороха было не жалко, ни картечи! И вот эти самые пушечки ударили в гущу наступавших ногайцев! И куда летели руки и ноги, куда щепы от лестниц – и не уследишь!

– Да мы точно волки в овчарне! – кричал со стены Тимоха Болтун. – Берегись, косой глаз! Не на того напал!

Но недаром ногайцев пришло много на Яицкий остров. И новые толпы бежали с лестницами на острог. Наступавшие бросали их через наполненный трупами и вязанками первый ров – на верх крепостного вала. И карабкались злыдни вперёд! Казацкий свинец выбивал ногайцев, многие летели вниз, но другие ползли по лестницам на вал. Сотни две забрались на земляной вал, но между валом и крестной стеной был ещё один ров! И преодолеть его было почти невозможно. Ведь ногайцы только поднимали лестницы, чтобы уложить их с вала на стену, как залповый огонь валил их с ног – и они летели, кто в первый ров, кто во второй, под крепостные стены. А вот этим позавидовать было никак нельзя. Котлы с кипятком тотчас нависали над ними – ошпаренные и визжащие, ногайцы метались по дну рва, пытались выбраться, но куда там. На них уже падали другие и получали своё…

Пищалей было много, порох тоже был в достатке. Стрелки послабее перезаряжали пищали, зажигали фитили и передавали оружие лучшим стрелкам. И те валили с ног всё новые десятки нападающих.

Штурм захлебнулся. Часам к восьми вечера у крепости полегло более полутысячи ногайских воинов. Они лежали в крепостных рвах, рядом и далеко за валом, на подходе к острогу. Кто-то уползал к своим. Тут же было много и побитых русских мужиков, которых, как скот, пригнали на остров люди Уруса. Но многие пленные сумели разбежаться по острову, подобраться к крепости и теперь кликали казаков, а те звали их под стены и поднимали или запускали внутрь через лазы.

Фортификация Матвея Мещеряка и Богдана Барбоши оказалась выше всяких похвал. Крепость была неприступна. Пока неприступна! Да и потери в рядах казаков тоже оказались ничтожны – десяток убитыми и человек двадцать ранеными. А ногайцев весёлые разбойники истребили с избытком. Более того, по приказу Барбоши казаки из самых молодых да злых улучили момент, вылетели из крепости и обошли место побоища. Недобитых ногайцев, кто был ранен легко, взяли в плен, кто был тяжело ранен – безжалостно добили, чтобы те не мучились, а главное – собрали всё оружие. В том числе и рушницы. Казачий арсенал заметно увеличился. Пленных посадили в яму.

– А чего мы ждём? – вдруг спросил Матвей у Барбоши. – Когда они завтра новые силы на наш остров перебросят? Да ещё чего хитрого придумают?

– И то верно! – воскликнул бородач. – Я так на месте не могу усидеть!

– Только вначале потолковать с их языком надобно: вдруг чего интересного расскажет?

Потолковали с языком. Запугали вначале. Он и рассказал: кто, что и как. Выслали разведчиков. Ногайцы и впрямь зализывали раны. Думали, как им быть завтра. Кочкар-мурза, как оказалось позже, уплыл совещаться с князем Урусом. Побитое войско осталось без главного вождя. И уже скоро два отряда казаков по двести пятьдесят человек в каждом, вооружённые до зубов, в первую очередь – смертоносными пищалями, под предводительством обоих атаманов тихо вышли из крепости и двумя косами двинулись к лагерю ногайцев.

Более двухсот человек остались сторожить крепость.

Вот же как интересно! Один и тот же казачий приём удавался весёлым разбойникам сотни раз – и тут удался на славу! А всего-то и нужно было: отвага, граничащая с безрассудством, и высочайшее умение воевать!

Ногайцы не ждали нападения сразу после атаки. Редких постовых казаки сняли. Это они умели лучше других! Казаки Матвея Мещеряка и Богдана Барбоши напали на лагерь ногайцев одновременно с двух сторон. И нападение это стало для степняков страшной карой! Их было около полутора тысяч – много! Но внезапность и бой огнём сделали своё дело. Казаки внесли страшную сумятицу в ряды врага, истребив огнём пищалей сразу несколько сотен ногайцев, а затем бросились врукопашную.

Но злодейская отвага этих страшных людей, именуемых казаками, дезорганизовала степняков. Они не сумели оказать достойное сопротивление. Бились только лучшие воины князя Уруса, но их уложили из пищалей, а других сломили стремительным натиском. Остальные ногайцы бросались в лодки, на плоты и скорее уходили от берега. Страх был велик! А перед казаками оказался сильнее самих казаков! Причём многократно…

С обоих берегов Кош-Яика ногайцы с яростью смотрели на избиение своих людей и ничего не могли поделать! Плыть к ним на помощь на оставшихся плотах было бессмысленно – не успели бы! Да и сами бы оказались побиты.

К полуночи на Яицком острове полегло ещё более полутысячи степняков. Триста человек попали в плен. Другие – кто бросился в воду, почти все утонули, потому что плавать не умели, да и вода была уже ледяной, а третьи – побитыми собаками на лодках и плотах добрались до берега…

Собрав всё оружие и пленных, казаки вернулись в крепость. В этой ночной схватке казаков погибло не более двадцати человек.

Матвей Мещеряк и Богдан Барбоша, довольные и счастливые, потирали в атаманской избе руки. Они решили выпить немного вина, да и всем казакам велели дать по чарке. Не упиваться – только жажду утолить!

– Ночью они больше не сунутся, – уверенно сказал Барбоша.

– Мы не только их людишек побили, – кивнул Матвей. – Мы гордыню им усекли и удачу на век подрезали! Ну и злые же они теперь!

– Так, может, уйдут? – прищурил глаз Барбоша. – Оставят нас в покое? Жить-поживать?

– Да добра наживать? – рассмеялся Матвей.

Атаманы поглядели друг другу в глаза и одновременно замотали головами:

– Не-а! – первым сказал Барбоша. – Не уйдут!

– Теперь точно не уйдут! – подтвердил Матвей. – Их всё равно тьма! Тысячей меньше, тысячей больше…

– Когда, думаешь, ждать нам продолжения? – отпивая из чарки, спросил Богдан. – Второго привета от князя Уруса? Поутру?..

– Да кто ж его знает, – пожал плечами Матвей. – Может, и поутру, а может, и к обеду…

И вдруг невероятная мысль пронзила его! Такое озарение бывает разве что у пиита, когда Божий луч безжалостно и сладко пронзает его сердце! Недаром же он про обед вспомнил!..

– Скажи мне, Богдан, думает ли волк о пище, когда его лапа капканом изранена?

По губам Барбоши скользнула вопросительная улыбка: слишком безумно блестели глаза его товарища!

– О чём ты, Матвей?

– Ответь мне!

– Волк с израненной лапой думает, как ему рану зализать да как выжить…

– Вот и я о том же! – он цепко ухватил руку Богдана. – Так как же нам, охотникам, этим не воспользоваться? Потолкуем ещё с одним языком из этих собачьих детей?..

Это была сумасшедшая идея! И такая идея могла прийти в голову только казакам. Богам войны! Сорвиголовам! Просто храбрым до безрассудства людям! Было часа два пополуночи, когда десятки лодок отошли от берега и ушли по чёрной воде к берегу Кош-Яика. Казаки, оставшиеся в крепости, уже вскоре услышали устрашающую пальбу в лесу, где встал лагерем князь Урус.

Нападение пятисот казаков на лагерь, где взволнованно переживали своё поражение более семи тысяч ногайцев, кто наяву, а кто в полузабытьи, оказалось ещё более неожиданным, чем недавняя атака занятой степняками части острова. Эти тысячи ногайцев расположились на огромном пространстве близлежащих лесов. Им нужно было поставить палатки, разжечь костры, на которых они варили пищу, одним словом, обжиться на огромной территории. У них не было никакого плана на случай, если их ждёт нападение. Многие мурзы-полководцы не знали друг друга! В случае ожидаемого боя их должны были собрать, дать им советы и наказы, как кому быть в той или иной ситуации.

А тут – ни советов, ни наказов! Тем более что штаб князя Уруса находился на самом берегу. Он первым хотел увидеть триумф степи над городом! И увидел, только всё наоборот!..

Неизвестно, о чём думал в минуты нападения князь Урус, но он бежал с берегов Яика. Впрочем, о чём могли думать все ногайцы? Да о том, что казаков – тьма! Иначе разве они осмелились бы напасть на них?

Более всего Урус боялся оказаться в казацком плену! Его бы не помиловали! Шкуру бы с живого спустили!.. А двум атаманам шла масть! Это был великий кураж! Звезда удачи ярким солнцем воссияла над головами Матвея Мещеряка и Богдана Барбоши! Потому что весь ногайский лагерь в тот предрассветный час дрогнул, и степняки, бросив всё своё кочевое добро, рассыпались кто куда! Страшную резню устроили казаки двух атаманов в ту предрассветную пору на Яике. Одних они перебили пищальным огнём, как всегда, всполошив и до смерти напугав, других вырезали полусонными, раздетыми, обескураженными! Трепетавшими пред ликом смерти! Был убит Кочкар-мурза, полегли и многие другие родственники князя Уруса – мурзы, приведшие своих людей под его знамя. Сам князь Урус улетел – и улетели его братья. А казаки долго ещё преследовали степняков и добивали раненых. Мстили они! Сторицей платили! За лютую жестокость к русским, за унижение, за чёрную подлость, столь свойственную азиатам-кочевникам!

И за их непомерную, но уже мало чем подкреплённую гордыню!..

…Казаки возвращались на рассвете, трупами ногайцев усеяв окрестные леса. И вновь они тащили полон, а полон тащил оружие и брошенный провиант. Сами казаки потеряли не более трёх десятков человек. И это против многих тысяч ногайцев! Другие ногайцы, на той стороне Яика, оказались отрезанными от своих и не осмелились ладить лодки и переплывать реку. Да и когда бы они успели?

Матвея Мещеряка и Богдана Барбошу встретили как великих триумфаторов. Да так оно и было! Казаки одержали грандиозную победу! Поздней осенью 1586 года Ногайская Орда была разгромлена, и не царскими войсками, а вольными людьми – казаками, как несколькими годами прежде была разгромлена Сибирская Орда! Матвей Мещеряк и ближний круг его казаков оказались героями обоих погромов.

Яицкий остров отныне стал великим оплотом всего вольного казачества от Волги до Яика. Эти степи и леса отныне казаки считали своими. И никакой ногаец уже не посмел бы на них посягнуть! Страшная резня на Кош-Яике каждому степняку была лучшим напоминанием: к нам более не ходи – худо будет!

Но князь Урус не был бы хитрым азиатом, если бы не задумал осуществить коварную и жестокую месть…

Глава третья. Вольные люди

1

Летом 1587 года Москва планировала идти войной на Крым. Пришло время поквитаться с давним и лютым врагом! Внутренние раздоры в самом Крыму, конфликт с Турцией, ослабление позиций Гиреев – всё это как нельзя лучше способствовало началу военных действий. И ставленник у Москвы был что надо – породистый принц Мурад Гирей, отца которого турецкий султан сверг с престола. Молодого и амбициозного Мурада, которого дальновидная Москва сделала астраханским владыкой, она же хотела посадить и на крымский трон. Конечно, сделать это было предельно сложно. Тем не менее в конце весны в Астрахань стали сходиться рати со всей Руси.

Весной 1587 года приехали и в Яицкой городок царёвы слуги попросить казаков поучаствовать в походе.

Богдан Барбоша сразу сказал на казацком кругу:

– Я Москве не служил и служить не буду! И вам, други мои, не советую. Не для того мы с Волги ушли! Да и не верю я царям! – Он зло погрозил пальцем. – И вам не советую! Нет хитрее лисы, чем Москва: облукавит, вокруг пальца обведёт! Там для этого дела бояре и сидят! С три короба наврут, а потом, коли не так пойдёт, держись! – лицо Барбоши потемнело. – И нет хуже волка, чем Москва. Коли ты ей не приглянешься, чем не угодишь вдруг, так в глотку вцепится – не уйдёшь!

Казаки Богдана Барбоши одобрительно загудели. И вот тут мнения атаманов разделились. По-разному они смотрели на мир! За Богданом встал Матвей Мещеряк.

– А я служил Москве, – молвил он. – Но псом цепным, как те же дворяне или стрельцы, не был. А в походы ходил. И Ермак, друг мой золотой, тоже служил царю. И били мы под царским стягом и татар крымских, и поляков с литовцами! И Сибирь мы тоже для царя завоёвывали! – он усмехнулся. – Как потом оказалось! А что делать нам нынче? Ногайцев мы разогнали, они нам больше не помеха, а кто в Крым пойдёт – великую славу сыщет! Ведь и нам, как и царю, крымцы – враги лютые! Нас, живущих по окраинам Руси, по великой степи и её рекам, они больше других терзали! Но мы платили им сторицей. А тут большая плата видится мне! – Матвей Мещеряк сжал кулачище. – Нынче сторицей крымскому хану платить будем!

Пути двух атаманов и разошлись. Прощались они сухо, каждый считал, что он прав. Но в те дни окончательно разошлись не только дороги Матвея Мещеряка и Богдана Барбоши, но и пути всех вольных казаков Руси. Они разбивались на два лагеря: на казаков служивых и воровских. Для одних было приемлемо послужить царю-батюшке, другие ни на что не променяли бы вольную жизнь.

Но с атаманом Мещеряком на круге решили идти далеко не все – только сто пятьдесят человек. Остальные остались за стенами Яицкой крепости, с Богданом Барбошей.

Ночью, накануне отъезда, казаки устроили великий пир.

– Смотри, Матвеюшка, пожалеешь, – когда все были хмельные, обнимая Барбошу, сказала Роксана. – Я бы своего атамана не отпустила…

– Отчего же пожалею, красавица? – спросил Мещеряк.

Отсветы пламени костра то и дело бросались на лицо Роксаны.

– Когда ты в Сибирь уходил с Ермаком, как вольная птица летел! Полземли тебе открывалось! Хозяином туда плыл! Царём! А тут будешь как медведь на цепи… Твоя ли это доля, Матвей?

– Языкастая ты больно, красавица, – покачал головой атаман и отпил вина. – Шибко языкастая!

– Это потому, что я сердцем говорю, оттого многим и не нравится. Но ты не чужой нам, – Роксана ещё крепче прижалась к Богдану, – мы тебя любим. Не жди от Москвы добра. Коли что не так – уходи!..

– Я был себе хозяином и таким останусь, – кивнул Матвей. – А как там в Астрахани будет: поживём – увидим! Приеду, будет что рассказать!

Утром Матвей Мещеряк уехал со своим отрядом в крепость Самару, где собиралось войско и откуда они и должны были выдвинуться в сторону Астрахани. Через три дня атаман подъезжал к молодому городку на Волге. Но стоило ему ещё издалека увидеть грозную крепостицу с башнями и высокими стенами, как сердце атамана сжалось от ледяной тоски.

Точно так, когда он в первый раз увидел царский городок на слиянии двух родных всем казакам рек…

2

В Ногайской Орде вновь гостил посол Иван Хлопов. Миссия на этот раз у него была чрезвычайной важности! Не только дары он привёз ногайскому князю, но и настоятельную просьбу встать на сторону Москвы в войне с Крымом. И в прошлом 1586-м, и в нынешнем 1587 году отдельные ногайские мурзы совершали набеги на Московское царство. И, конечно, набеги эти совершались с ведома князя Уруса: он был рад любой победе ногайцев и поражению московских воевод. Ногайцы даже атаковали крепость Самару, но были отбиты. Они то и дело переправлялись за Волгу, на территории, когда-то, ещё при разделе Золотой Орды, принадлежавшие ногайцам или казанцам, жгли русские деревни и городки и тащили за собой полон. И ещё пуще они мстили за свою катастрофу на Кош-Яике. Как же было отрадно после былого позора напасть на русские поселения и учинить в них расправу! Хлеборобы – не казаки!

Но как долго можно строить добрую мину при плохой игре? Рано или поздно придётся поговорить начистоту, тем более, когда такие события разворачивались на Волге и на Каспии! Судьбоносные! Это знали обе стороны – и русская, и ногайская.

– Царь желает, чтобы ты, князь Урус, принес ему присягу верности, как своему старшему брату, – сказал посол Иван Хлопов, – и вскорости отправил войско на подмогу хану Мураду, князю Астрахани, которого ты и хорошо знаешь и почитаешь за своего младшего брата.

– Мурада я почитаю за своего младшего брата, – кивнул Урус. – Но как же мне почитать за старшего брата русского царя, когда он меня на растерзание волкам отдал? Когда он позволил, чтобы волки эти жгли и разоряли дом мой, а людей моих побивали и резали, как скотов последних? Ответь на этот вопрос, Иван Хлопов…

А вопрос был очень болезненный! Когда в Москве узнали про разгром князя Уруса на Кош-Яике, боярин Борис Годунов весь день ходил с улыбкой от уха до уха.

– Показали степным говнюкам, – повторял он. – Молодцы казаки! – он смеялся и сжимал боярские кулаки в сиявших перстнях. – Постояли и за себя, и за нас весёлые разбойнички…

А теперь всё менялось – и на глазах!

– Что же ты хочешь, князь Урус? – спросил русский посол.

– Я хочу, чтобы с тобой в Москву мой брат поехал и царю слово моё передал. И от этого слова будет зависеть, кто мне отныне будет твой царь – старший брат и друг, защитник мой или враг лютый. Вот что я хочу. От этого посольства будет всё зависеть: на чьей стороне Большие Ногаи встанут – на сторону Руси или Крыма.

Ивану Хлопову оставалось только кивнуть:

– Воля твоя, князь, собирай сына в дорогу: вместе нам в Москву плыть…

Освободилась Волга от казаков! Не смотрели более ногайцы с затаённым ужасом на малые реки, впадающие в реку великую: а вдруг вылетят струги? Вдруг посекут их, степняков, без жалости? Ушли казаки на Дон и Яик. Царской становилась Волга год от года…

Через пару недель вместе с Иваном Хлоповым в Москву прибыл брат князя Уруса – Яраслан-мурза. Его Иван Хлопов и привёл к Борису Годунову.

– Пресветлый боярин, – поклонился Хлопов, уже знавший, каким чёрным вестником он стал, – мурза Яраслан сам хочет передать тебе слова брата своего князя Уруса. От решения престола будет зависеть, останутся с нами Большие Ногаи или врагами нашими станут. Только разреши мне удалиться, пресветлый боярин…

– Ступай, Ваня, – кивнул Борис Годунов. И когда посол откланялся, обратился к ногайцу: – Ну, Яраслан-мурза, слушаю тебя…

– Князь Урус, волей Всевышнего владыка Больших Ногаев, велел передать так: изловите казацких атаманов Матвея Мещеряка да Богдана Барбошу и прочих воровских атаманов и накажите их за то, что они не раз владения младшего брата русского царя – князя Уруса – лютым ограблениям подвергали, людей его побивали жестоко и в полон брали, за разграбленную столицу Ногаев – Сарайчик – накажите, – глаза Яраслан-мурзы превратились в тонкие щёлочки. – И не как-нибудь – смертной казнью накажите! И осудите вначале как разбойников! Как подлых грязных воров осудите! Так сказал князь Урус! Чтобы другим разбойным атаманам неповадно было ногайцев трогать. Вот тогда князь Урус и поверит Москве. Тогда он и присягнёт русскому царю как своему старшему брату и даст ему воинов для похода на Крым. Но это условие, пресветлый боярин, безоговорочное!

– И как я тебе достану этих атаманов? У меня волшебного слова такого нет…

– А ты найди, боярин! – процедил Яраслан-мурза.

– Экий ты прыткий! Да я не такой!

– А ты стань таким! Вымани их! Царским словом вымани!

– Да не слушают они царя, мурза! Они сами себе цари!

– Вы нынче людишек собираете супротив Крыма, в Самаре да Астрахани, так? Вот, пожалуй, и предлог будет позвать ваших казачков.

– Иуду из меня сделать хочешь, Яраслан-мурза?

– Друга в тебе ищу, боярин! – хитро и зло усмехнулся ногаец. – Каким ты обязался нам быть! Я тебе условие князя моего, господина и брата, назвал. Без него князь Урус станет врагом всей Руси – и вовеки вечные!

– Я понял тебя, – кивнул Годунов. – Иди, Яраслан-мурза, отдохни в покоях царских, отбрось тревожные думы. Поживи пока в свою волю, а я покумекаю. И с царём мне должно поговорить…

– Покумекай, боярин, покумекай, – кивнул гость Москвы. – У меня есть время! У тебя его мало!..

Теперь Борис Годунов был единственным советником царя. Богдан Бельский не выдержал натиска придворных интриг и был временно отстранён: еще в 1584 году он был обвинён в измене и сослан в почётную ссылку в Нижний Новгород. И хотя он уже вернулся в Москву, но в больших делах не участвовал. Годунов, и только он один как шурин, имел должный подход к царю. На карту была поставлена великая игра на южных границах Руси. Сбить с престола одного крымского хана и поставить другого, но союзника Москвы, стало бы великим делом на пользу отечеству! И, как всегда, в таких случаях чем-то надо было поступиться…

Годунов позвал писаря и стал диктовать ему грамоту воеводе Самары князю Григорию Засекину.

3

Весной из Самары выходили стрелецкие и казачьи части в сторону Астрахани. Вышли полторы сотни на лошадях и под командованием атамана Матвея Мещеряка. Под Увеком, звавшимся ещё Сары-Тау, когда-то окраинным, но цветущим городом Золотой Орды, казаков нагнал гонец из Самары.

– Атаману Мещеряку! – протянул он пакет.

– Читай! – приказал атаман. – Чего от меня понадобилось князю Засекину?

Гонец в стрелецком кафтане открыл пакет и громко прочёл:

– «Повелеваю атаману Мещеряку именем государя срочно вернуться в Самару для дела государственной важности. Объяснение атаман получит лично».

– Что за дела такие, да ещё государевой важности? – спросил Тимоха Болтун. – А, посыльный, не скажешь? Не доверил тебя тайну сию князь Засекин?

– Никак нет, не доверил, – замотал тот головой.

– Такую дорогу проделали! – посетовал Болтун. – Ну так что, атаман?

– А что? – усмехнулся Матвей. – Прав был Барбоша: я теперича – не вольный казак! Я теперь на службе государевой… Вы вот что, в Увеке меня ждите…

– Я, коли что, с тобой поеду! – бойко сказал Болтун.

– А кто тебя отпустит? – усмехнулся Матвей. – Конечно, поедешь! – он отобрал ещё трёх казаков. – Скоро будем!

И вместе с гонцом они быстро ушли вдоль берега вверх по Волге.

Через несколько дней Матвей Мещеряк въехал в ворота Самары. Недобро глядели на него стрелецкие головы, вот что заметил Матвей! И стрельцы отводили глаза. Атамана проводили к Засекину.

– Здорово, князь! – приветствовал хозяина Самары казак. – Зачем звал? Что за государева важность такая?

Князь встретил казака острым, как сталь, взглядом.

– Тебя велено арестовать, Матвей, – сказал Засекин.

– Что?! Шутки шутишь?!

– Не шучу, – покачал тот головой.

– Не верю! – Мещеряк потянулся к сабле. – Чтобы меня, атамана!..

Но двери распахнулись, и в избу самарского воеводы влетели с десяток стрельцов с пищалями и топорами.

– Лучше не противься, Матвей, – сказал Засекин. – И меч отдай…

Мещеряк снял пояс с саблей и бросил на стол.

– Кем велено-то? Скажешь?

– Не мной – царём всея Руси, – только и ответил Засекин.

– Ногайцы меня выторговали, верно?! – вспыхнул атаман и шагнул к князю. Но тот и глазом не моргнул, как стрелецкие топоры сразу оказались у горла казацкого атамана. – И ты с самого начала о том знал?!

– Нет, Матвей, – покачал головой князь. – Бумага из Москвы за тобой пришла.

– А что мои люди?

– Они в остроге с тобой будут.

– А другие, что в Увеке остались? Так и не узнают ни о чём?! Не дождутся, так и уйдут в Астрахань, угадал? Уведут их приказом царским! – свои догадки он читал в глазах Засекина. – Обо всём побеспокоился, князь?!

– А как же иначе, атаман? – он кивнул на казака. – Я ведь знаю, с кем имею дело! Больше ничего сказать не могу. Прости, если что. Но я – слуга своему царю. Верный слуга. А ты суда будешь ждать с казаками.

– Суда за ногайцев побитых?!

– Уведите атамана, – приказал воевода. – Пока это всё.

Гнев и ярость в сердцах казаков были высшего накала! Ошибка исключалась! Москва предельно точно в угоду своим интересам спланировала предательство!

– Прав был Барбоша, тысячу раз прав! – говорил Матвей. – Москва – и хитрая лиса, и лютый волк! Обманет, обведёт вокруг пальца! Дураком выставит перед всем миром! Но чтобы меня, атамана Матвея Мещеряка, вот так?! – он смотрел в глаза своих казаков и читал в них бессильную ярость. – Это уже слишком, братцы! Такое не прощается! За такое платить надобно! И они заплатят!..

Надеяться оставалось только на себя. В ближайшие пару дней Матвей нашёл возможность отправить двух гонцов – одного в Увек, к своим казакам, другого на Яик, к Барбоше. Из Сары-Тау казаков Матвея в спешном порядке увели в Астрахань, и когда гонец много позже окажется в низовьях Волги, он опоздает. А вот Барбоша с казаками подойдёт уже через неделю и в одну из весенних ночей встанет недалеко от Самары, готовя план освобождения друга.

Матвей Мещеряк подговорит охранников из Литвы, разочаровавшихся в московской службе и готовых уйти на волю, освободить их и открыть ворота казакам Барбоши. В Матвее вдруг проснулся вольный казак – свободолюбивый, расчётливый и жестокий! Не умевший и не желавший никому подчиняться!.. Устроить лютую резню пришло на ум взбешенному атаману, опозоренному, незаслуженно посаженному с друзьями за решётку. Перебить стрелецкую охрану, покончить с князем Засекиным и его окружением, других московских солдатиков поставить перед выбором: или с нами, или под нож!

Ожидая назначенного часа, Богдан Барбоша уже кружил у крепости Самара. Но ворота не открывались! Ему говорили: а коли штурмом?!

– Мало нас, мало, чтобы штурмом идти! – говорил атаман свои казакам. – Не возьмём мы эту крепость! Там одних стрельцов более чем нас! Если бы все атаманы сейчас подошли!

И он был прав: это было бы чистым самоубийством. Повторилась бы история с Яицким городком. Самарские стрельцы положили бы казаков ещё на подступах к крепости. А ведь он, Богдан, послал гонцов на все реки, даже на Дон! Он хотел свести сюда всех вольных людей! На что угодно готов был Богдан Барбоша, только бы выручить верного друга из плена!..

Но не вышло. Один из охранников-заговорщиков, испугавшись масштабов готовящегося смертоубийства, выдал планы узников. И в тот же день Матвей Мещеряк и его товарищи из острожной камеры перекочевали в пыточную. Теперь они висели на дыбе: кто стонал от страшных мук, кто от боли и гнева скрипел зубами, но все они, точно звериные туши, висели с вывернутыми руками и умывались собственной кровью.

– Зря ты это удумал, Матвей, против воли царской идти, – сказал в пыточной атаману воевода Засекин. – Заговор против трона – худшее дело!

Атаман, изломанный, с разбитым лицом и в ожогах, висел грудой мускулов перед ним. Истекающей кровью бычьей тушей висел…

– Я бы плюнул тебе в рожу, князь, да сил не имею…

– Не обидишь ты меня, атаман. Я царёв человек. Делаю только то, что должно. Если бы прощал я и мне подобные воеводы такие вот выходки, как твоя, в Московском Кремле давно бы сидели литовцы с поляками или татары. Но этому не бывать. А ты всё равно заговоришь у меня…

И теперь из казаков раскалёнными клещами вытягивали: кого они привлекли к заговору, кто и куда поехал по их наущению и для чего, кого ждать возле самарских стен…

4

Борис Годунов направлялся по кремлёвским коридорам к царю Фёдору Иоанновичу. Когда шёл через покои, увидел икону Спасителя на стене. Рядом горела лампадка. Набожным был молодой царь! И слава богу! Отец его тоже набожным был. Бывало, пустит в расход сотню-другую человечков, а то и тысячу, замучает лютой смертью, как новгородцев, а потом вот тебе крестится! И повторяет: «Прости, Господи, супостата! Завтра ещё тыщёнку-другую отделаю! Царь я или не царь? Твой я наместник на земле или как?..» Вспомнив об изверге, Годунов хотел было сплюнуть в гневе, да не посмел перед иконой. Только вздохнул. Федя – нет, не такой! Этот и мухи не обидит! «Как превратно судьба распоряжается, – глядя на лик Спасителя, думал Борис Годунов. – У отца-душегуба сын – чистый ангел! Блаженный! И смешно, и горько…»

Годунов подошёл к царю тихо, точно кот к птице… Фёдор сидел в кресле у окна, одетый как черноризец, и смотрел на весеннее небо над Москвой. Новый царь мог часами так смотреть в окошко и считать галок! Он и впрямь был полной противоположностью своего безумного и жестокого отца. С чертами явного вырождения на лице, простоты, похожей на слабоумие, Фёдор всё же отдалённо походил на Иоанна. Походил он на отца и козлиной бородой, которая в страшном сне снилась многим русским боярам десятки лет! Но вместо одержимости, которая всегда горела к глазах Иоанна, в глазах Фёдора теплилась кротость. И оттого при похожих чертах разница в них, отце и сыне, была ещё более явной! Фёдор Иоаннович и впрямь был блаженным. Сев на трон, сам попросил Бориса править от своего имени. Знал, что не сдюжит такой обузы, как тянуть на себе целое государство. И кровь не хотел иметь на своих руках. Ведь быть государем – хоть добрым, хоть злодеем – стоять по пояс в крови человеческой. За всеми-то палачами-извергами не уследишь! Только отвернись, так топоры и заработают за твоей спиной, так и покатятся головы! Поэтому не хотел он власти. Только великие честолюбцы и способны мечтать о троне!

Фёдор вздрогнул, когда за его плечом встал Борис Годунов.

– Точно тать подкрадываешься всякий раз ко мне, – молвил царь.

А вот у царедворца Годунова это честолюбие было! Борис вздохнул и пригладил бороду:

– О татях и хотел с тобой поговорить, царь мой батюшка…

– Не люблю говорить о татях, – откликнулся Фёдор.

– Знаю. О Боге лучше! Да куда деваться? Не в облаках мы живём! – Он широко перекрестился: – Прости, Господи! На земле грешной существуем! Они, тати-то, как волки, нас обступают!.. И потом, царь ты или не царь, заступник или нет своим подданным?

– Коли хотел – говори, – вздохнул Федор.

– Ногайский посол в Москве – брат самого князя Уруса. Давно уже топчется, просится к тебе.

– Отчего же не пускал прежде?

– Проверить должен был всё! Чего ему зря тебя расстраивать? А печалиться есть отчего. Жалуется ногаец: казаки лютуют на Волге да на Яике!

– А они, ногайцы, разве не лютуют? – резонно спросил Фёдор. – Сколько русских людей поистребили, душегубы проклятые?

– Тоже верно. Но мы с Урусом на мир пошли, – рассудительно продолжал Годунов, – а казаки этот мир рушат…

– Так ты сам ими восхищался не так давно? – вяло поднял брови Фёдор. Все эмоции, возникавшие на его лице, рождались точно с опозданием. – Говорил: вот молодцы какие, как отплатили поганым за погубленные русские души! Разве не так?

– Всё так, царь мой батюшка, – печально закивал головой Годунов. – Но вот сейчас мы двинем войска на Крым, а Большая Ногайская Орда у нас в тылу окажется. Нельзя за спиной такого врага иметь! Разве ты не согласен?

– Пожалуй, что согласен, – ответил Фёдор.

– Вот видишь, а казачки иные нам этот мир заключить не дадут.

– Так если договориться с ними? Ведь они и нам, бывает, служат…

– Тут вот какое дело, царь мой батюшка, есть такие казачки на Волге да на Яике, которые смерть великую в улусах ногайских посеяли. Всё дочиста разорили. Девок ногайских уволокли: кого к себе, кого на продажу. Табуны угнали. Да ещё родню князя Уруса порезали…

– Лихие казачки! – слабо вырвалось у царя Фёдора.

– Такие лихие, что спасу от них нет! Никого не слушают. Всё норовят сами!

– Так что же ты просишь?

– Да не я прошу. – Годунов потянулся к царскому уху. – Князь Урус просит!

– Да чего же он просит?

– Суда твоего, царь мой батюшка!

– Какого же суда он требует?

– Справедливого! И приговора соответственно такого же!

Фёдор Иоаннович оглянулся на Годунова – и козлиная борода царя коснулась лопатообразной бороды дюжего боярина.

– Так что же он хочет, князь Урус?

– Смертного суда хочет он этим казачкам, вот чего! – тихо проговорил Борис Годунов.

Лицо Фёдора болезненно исказилось.

– Вот же каков!

– Именно! И не просто просит или требует, а условия ставит!

– Лиходей…

– Да, сволочь он, конечно…

– А иначе?..

– А иначе, говорит, в спину я вам и ударю, только на Крым пойдёте! – Годунов вынужденно поморщился: – Но ведь его тоже понять можно! Урус говорит: какие вы мне старшие братья, если губителей моей родни не накажете? Старшие братья о младших заботу иметь должны! А так – враги вы мне! Изловите, говорит, атаманов, и казните их! Тогда обещаю служить только вам! В ноги, говорит, царю поклонюсь и слугой его стану на веки вечные!

– Это хорошо бы…

– Очень хорошо! О таком только мечтать можно!

Фёдор размышлял, и по лицу его было видно: мучается царь мыслями государственными!

– Значит, жизни только атаманов он требует?

– Только атаманов, – кивнул Борис Годунов.

– И всё равно – свои, как же можно? Ради ногайцев-то?

Борис Годунов распрямился и вцепился крепкими руками в спинку царёва кресла:

– Мне посол сказал: плакал Урус, когда просил! Слёзы лил по своей родне! По пепелище своему степному! Только воровских атаманов требовал наказать князь Урус!.. А ведь это те самые атаманы, что несколько лет назад, ещё при батюшке твоём, посольство ногайское на Волге побили! – вспомнил Годунов. – Да жестоко побили – и посла царского Пелепелицына не послушали! Его самого чуть жизни не лишили!

– Озорники какие, – покачал головой царь. – И впрямь – разбойники!

– Ой, озорники! Ой, разбойники! – вставил Годунов. – Казачки вольные! Да ведь не всё я ещё сказал. Этих казачков для допроса в острог самарский взяли, а они там бунт решили учинить.

– Это как же?

– А так же, батюшка мой царь! Хотели стрельцов твоих извести, воеводу Засекина в Волге утопить, много чего хотели, да не вышло… Теперь на дыбе висят!

– Ну, это поделом…

– Ещё как поделом!

– А как зовут этих казаков? Атаманов этих?

– Одного Барбошей Богданом, другого – Матвеем Мещеряком. Остальных и не упомню. Изловили только Матвея с его казачками…

– Знакомое имя у атамана…

– Тот, что Матвей-то? Да у них у всех имена и прозвища похожие! Вряд ли ты их слышал!

Боярин Годунов лукавил: пока Матвей Мещеряк оставался в Москве, он не раз был приглашён ко двору. Другое дело, что царь, вялое сознание которого ловило далеко не всё, что он видел и слышал, не запомнил хорошенько этого атамана. А вот Борис Годунов его знал – и знал хорошо. И оттого не хотел принимать на себя великую тяжесть и великий грех. Решение, как им поступить с казаками, ещё недавно – великими героями Русской земли!

– Так что же ты думаешь, Борис? – спросил Фёдор Иоаннович.

– А что я могу думать? Царь я разве? Но коли князь Урус в тылу у нас окажется в степях крымских, многие тыщи людишек потерять можем! И всю битву коту под хвост пустить! Сильно мы рискуем! И крепости наши по Волге да по другими рекам Урус жечь будет! Костьми ляжет, а мстить люто станет!

Царь Фёдор вздохнул так тяжело, точно испускал дух.

– Как же быть-то, Борис?

– Думай, царь мой батюшка, думай!

– Так ты что скажешь, боярин и заступник мой?

Борис ещё крепче вцепился в спинку кресла.

– Думай, повелитель! Разве я решаю судьбу твоих подданных? Разве мне Господь такое дело доверил? Ты скажи сам, а я уже потом слово своё холопское говорить буду!

Птичка пролетела за окном, вернулась, села на подоконник. Стукнула клювом в оконце.

– Глупыха! – вяло улыбнулся Фёдор. – Божья птаха!

– Тварь небесная! Дитя неба! – покачал головой Борис. – У неё-то всё просто! Ей рати водить на ворога не надо! Думать о несчастных подданных не надо! – Птица, по восприятию мира так похожая на царя, ещё раз ударила клювом в стекло, вспорхнула и улетела. – Вся забота – поклевал проса и полетела дальше!

– Ну разве что атаманов только наказать? – с великим трудом исторг из себя Фёдор. – Раз они бунт учинили, а?

– Верно! – кивнул Годунов. – Только атаманов!

– Чтобы другим ослушаться охоты не было, да?

– Очень верно, государь! – ещё раз кивнул шурин царский Фёдор.

– Ну так возьми этого Матвея и накажи, – кивнул царь. – И да простит нам Господь наш грех! – он широко перекрестился длиннопалой дланью. – Не ради себя стараемся, ради Руси стараемся… Так ведь, Борис?

– Так, царь мой батюшка, так, – кивнул боярин. – Я сейчас бумагу-то сочиню и тебе подписать её дам. И пошлю гонцов на Волгу! Пусть состоится суд земной и суд небесный над теми казачками! Других разбойничков устрашим, с ногайцами мир подпишем и на Крым пойдём!

Когда Годунов покидал царские покои, его взгляд вновь остановился на иконе Спасителя на стене и горящей лампадке рядом. Он подошёл к Его лику, тяжко вздохнул.

– Прости меня, Господи, не ради себя стараюсь, – широко перекрестившись, низко поклонился он, – а на благо государства русского! А ради этого блага чего только не сделаешь!..

5

Когда Матвея Мещеряка и его товарищей выводили на лобное место в центре Самары, они мало походили на тех героев-казаков, которые меньше года назад проплывали мимо крепости, возвращаясь из Сибири и Москвы… Измученные, истерзанные, многие – лишённые воли.

Но только не Матвей Мещеряк. Он огляделся: вот она, Самара! Вот отчего он невзлюбил эту крепость с первого взгляда! Вот отчего проплыл мимо и даже не захотел ступить на её землю. Предчувствовал беду! Сердце всё раньше знало!..

– Ну что, доволен? – кутаясь в шубу, спросил Иван Хлопов у брата князя Уруса – Яраслан-мурзы. – Видишь, что мы делаем с врагами наших младших братьев? Как младших братьев защищаем?

– Теперь вижу, – злорадно кинул довольный, с горящими глазами, мурза. – Не соврал ты мне, Иван Хлопов!

А по глазам Матвея было видно, что ждал он чуда: вот прилетят его казаки, которых отправили в Астрахань и след которых простыл! Ворвётся в крепость Богдан Барбоша – посечёт лживых московитов и разрежет путы на его руках и руках его друзей! А им и пошевелиться было в тягость: все жилы им изорвали палачи!

Тимоха Болтун, подставляя лицо холодному ветру с Волги, тяжко вздохнул:

– Точно говорят: жить – мучиться, а умирать не хочется! – Тимоха попытался улыбнуться, и лицо его в кровоподтёках и ссадинах смешно и горько исказилось. – Ты готов, атаман, сто раз прощавшийся с жизнью на бранном поле, закончить свою жизнь в петле, как собака? – он спрашивал шепотком. – Только честно скажи!

– Не готов, Болтун, – откликнулся Мещеряк. – Совсем не готов…

– То-то и оно, Матюша, атаман мой разлюбезный. И я не готов!..

У казаков не было сил отбиваться – они покорно взошли на сколоченный эшафот. Их поставили под виселицей со связанными сзади руками. Холодный весенний ветер с Волги студил лица офицеров и стрельцов, взъерошивал писцовые шапки знати. И прощально, и ласково холодил измытаренные лица пяти казаков. На крышах крепости всё ещё лежал снег. И Волга, и Самара всё ещё стояли подо льдом. Матвей нашёл в себе силы поднять голову. Крепкая перекладина была над ними. Пять страшных хвостов спускалось с неё. Качалась петля у каждого казака за левым плечом!

Суровый палач, ещё недавно пытавший казаков, теперь набросил каждому приговорённому на шею петлю.

Тогда глашатай, развернув свиток, и прочитал ставший позже знаменитым приказ:

– «Матюшу Мещеряка да Тимоху Болтуна, да иных их товарищей государь велел казнить смертною казнью, как воров, через повешение»!

Одного из служилых казацких старшин, уже не вольных, а цепных, дёрнули за руку. Он посмотрел вниз. Его за пальцы держал сынишка. Старшина хотел цыкнуть на паренька, прогнать, но потом подхватил его на руки, прижал к себе и прошептал, паром согревая розовое лицо сына:

– Гляди, Ваня, как истинные казаки погибают! – он кивнул на плаху в центре Самары, где стояли пятеро измочаленных, но сохранивших достоинство даже в таком облике людей. – Гордо погибают! Имя запомни атамана: Матвей Мещеряк!

– Они разбойники, тятя? – спросил сын.

– Вольные птицы они! Орлы! Ждёт их, Ваня, казацкий рай!

Воевода окинул взглядом приговорённых.

– Твоё последнее слово, атаман! – крикнул Матвею князь Засекин. – Имеешь право!

– Ну, коли имею право, так скажу! – прохрипел изуродованный палачом Мещеряк. – Жалею я, что пошёл Москве в услужение! Что оставил вольную жизнь казацкую! Теперь жалею! – рваный пар валил из его рта, бешено сверкали глаза. – На острог я променял свою волю да на плаху! На такую вот рабскую жизнь! – атаман кивнул на стрельцов, литовцев и разрядных казаков. – Вы-то истинной вольной жизни не знали – я знал! И трижды глуп поэтому! – Он вперил тяжёлый взор в князя и его офицеров. – А вам скажу: душегубцы вы, холопы царские! Все душегубцы! Невинных казните и знаете это! – он хрипел, как смертельно раненный вепрь, в которого всадили десять рогатин сразу. Служилые казаки и стрельцы отводили и опускали глаза. Никто не мог выдержать взгляд атамана – только один воевода! – Ну так и другое знайте: сторицей вам воздастся за смерть лучших казаков! И тебе, князь, в первую очередь! И боярину Годунову, чей приказ вы исполняете! И царю нашему, коли он попускает такое предательство! Будьте же вы прокляты, волки, и да хранит Господь мою душу и души моих товарищей! Кончайте нас!

Засекин кивнул, и палач потянул за рычаг.

– Вот Барбоша осерчает на извергов этих! Точно, атаман? – успел выкрикнуть Тимоха Болтун, когда под ногами казаков уже заскрипел дощатый пол, готовый провалиться и увлечь казаков за собой в бездну. – Вот он им устроит преисподнюю! – И вдруг возвышенный трепет отразился на его избитом лице: – Господи, помилуй!..

Тут и оборвалась их песня! И не стало пяти вольных казаков во главе с Матвеем Мещеряком! Ещё одним великим волжским атаманом, ставшим разменной картой в большой политике молодого Московского царства!..

А пророчество Тимохи Болтуна сбылось. Ещё как сбылось! Штурмовать крепость Самару атаман Богдан Барбоша не решился. Не настолько он был безрассуден – погубил бы он себя и товарищей! А вот объявить войну Москве на волжских просторах, где когда-то была его ставка, он надумал твёрдо. Случилось это сразу после того, как подошли к нему, хоть и с опозданием, его товарищи и с Яика, и с других волжских рек и просторов, и даже с Дона. И началась одна большая разбойная резня, тем более пришла весна, и весёлые казаки-разбойники вновь смогли сесть на струги. Они били стрелецкие отряды, брали на абордаж царские суда, грабили купеческие караваны, и такие стычки почти всегда заканчивались смертью своих и чужих торговцев, но особенно казаки не жалели ногайцев, чья мстительность стала причиной смерти Мещеряка и его товарищей. Их улусам пощады не было: казаки вырезали всех мужчин, а женщин и детей продавали в рабство. И только после ограбления на Волге большого персидского каравана, посольского, богатого, чья сохранность была крайне важна для Москвы, столица осерчала не на шутку. К тому времени имя Богдана Барбоши, головореза с Волги, летало по Руси от Москвы до Бухары и от Каспия до Урала. Столица снарядила огромное войско для войны с волжскими казаками-разбойниками. Такие войска Москва отправляла только на войну с черемисами или татарами! Но до больших стычек не дошло: едва воеводы вышли на Волгу, казаки точно сквозь землю провалились. Правда, в дипломатических грамотах Москва писала в Персию, что виновные наказаны и повешено четыреста казаков, но это была чистая ложь!

Кто ж проверять-то будет?!

Когда позже царские воеводы дошли с большим стрелецким войском и пушками до Яицкого городка, дабы разметать мятежную крепость в пух и прах, а злыдня атамана повесить, Богдана Барбоши на Кош-Яике уже не было. Собираясь, он сказал яицким атаманам и казакам: «Меня будут искать – не вас! Я теперь вне закона. И на меня Москва всех собак спустит! – Барбоша знал, что воевать со всем остальным казачеством у Москвы не будет ни сил, ни желания. – С вами они на мировую пойдут, – сказал на прощание он. – А я пережду годок, другой, третий. За это время много воды утечёт!» Так и случилось. Воеводам сказали, что Барбоша утёк. Даже пригласили одного из воевод в крепость. Куда утёк? Да Бог его знает! В Китай, говорят! И московские воеводы не стали воевать яицких казаков. Никто бы от того не выиграл.

А людей бы полегло – тьма. Ушли воеводы ни с чем.

Богдан Барбоша решил переждать плохие времена немного южнее – на Тереке. С собой он взял Роксану да самых близких казаков человек пятьдесят, которые жизнь за своего атамана отдали бы, не задумываясь, и кому тоже неминуемо грозила виселица. К тому времени на Кавказе уже обживались казаки, как-то научившись ладить с горцами. К счастью для казачества, горцы всё время враждовали друг с другом.

Великий разбойный атаман уходил с Яика с большой казной и табуном лошадей. Сидя в седле белого татарского жеребца, тогда Роксана сказала своему атаману:

– Я тут счастлива была! А теперь скажу: не вернусь я сюда более.

– Ещё как вернёшься! – успокоил её и себя Барбоша.

– Никогда не вернусь, – замотала она головой, и вдруг отчаяние, никогда прежде не овладевавшее этой женщиной, испытавшей на своём недолгом веку так много, стрелой пролетело в её больших карих глазах. – Ты ведь знаешь, я просто так не скажу!

Поверил бы ей Барбоша – не ушёл бы с Яика!..

…Случилось это спустя пару лет уже на Кавказе. Казаки селились небольшими станицами по рекам Тереку и Куме, Ассе и Сунже, Куре и Малке. Так зарождалось терское казачество. Всю жизнь проведшие в степи, в Диком поле, бок о бок с татарами, казаки знали лошадей лучше всех остальных, умели приручать их, как малых детей, и угонять, если надо. Красть, как строптивых невест! Лучше только цыгане умели! Казаки продавали украденных или добытых другим путём лошадей горцам. В небольшой станице на берегу Терека, под синими горами невиданной красоты, на зелёной равнине Барбоша и поселился со своими казаками. Рядом шумел и волновался бурный Терек. Сюда и приехал горский князёк с бешеными чёрными глазами, с кривым турецким мечом у пояса и длинным в серебряных ножнах кинжалом. Его сопровождали лучники-кунаки. По золотому месяцу на цепочке поверх камзола Барбоша понял: издалека его гость, с мусульманской стороны! Князёк долго разглядывал казацких лошадей. Молча разглядывал! Тщательно выбирал! А когда увидел Роксану, случайно отбросившую покрывало с лица, так его глаза точно разом ослепли.

Ничего уже больше не видел князёк – только её!

– Не нравится он мне, – сказала Роксана своему атаману. – Прогони его!

– Прогоню – врага наживу! – резонно ответил Богдан.

– Ты его уже нажил, – печально улыбнулась женщина.

Князь купил всех лошадей! И уехал все так же, молчком…

Один из казаков в тот же день сказал атаману:

– Говорить даже срамно, Богдан. Князёк-то вроде как через своих кунаков спрашивал у наших, не раба ли твоя эта дивчина? – казак даже поморщился. – Роксана в смысле. Много баранов за неё предлагал. Ему сказали: жена она тебе. После этого он всех лошадей и купил. Не хотел я тебе говорить о том: взбесился бы ты!..

– И правильно, – мрачно усмехнулся Барбоша. – Предложи он мне, я бы его, как барана, и зарезал. Роксане не говори о том – опечалится…

И сам он ей о том не сказал.

В летние дни большинство казаков Барбоши уходили на охоту в северные предгорья Кавказа. Далеко уходили! Ловить иноземные караваны. Ночью Барбоша проснулся от крика: кто-то захлебнулся, точно стрела в грудь ударила! Атаман схватил саблю и нож, горячо шепнул Роксане:

– Тихо сиди! Сейчас вернусь! – И выбежал из шатра.

У второго шатра лежали двое его казаков: в каждом торчало по нескольку стрел.

– Спрячься, атаман! – закричал его есаул. – Их тьма!

А чёрные тени уже крались по лагерю! Два выстрела из пищалей свалили две тени. Другие затрепетали! Но горцев и впрямь было много! Позади зазвенели сабли. Богдан решал, броситься ему в пекло или вернуться в шатёр и убить любого, кто войдёт, но так и не успел ничего решить. В него ударила стрела – и заставила отступить, затем – вторая, и он сделал ещё один шаг назад. И только потом повалился на землю.

– Богдан! Богдан! – через пелену слышал он отчаянные крики Роксаны. – Богданушка, увозят меня! – ее голос срывался на хрип, точно кричала она с петлёй на шее. – Навсегда же увозят! Пропаду я, Богдан!..

А потом пеленой заволокло его разум, и только сердце болело так, точно пронзили его раскалённым ножом и оставили этот нож внутри. Умереть лучше было бы, чем терпеть такую боль! Но он никак не умирал…

Его выходили. Вытащили с того света. Друзья-товарищи, кто жив остался. И едва он вспомнил, как всё было, боль ударила его снова.

– Что Роксана?! – хрипло спросил он.

– Нет её больше, атаман, – ответил один из казаков. – Украли её. Злым ветром унесло зазнобу твою…

Богдан Барбоша закрыл глаза, заскрипел от бессилья зубами. И боль, вновь пронзившая его сердце, уже больше не уходила из него…

…Он поднимется, сядет в седло. Соберёт вокруг себя товарищей. Они поймут его и последуют за ним. Он будет долго икать Роксану, но только для того, чтобы никогда не найти её. Говорят, если Господь хочет наказать человека с особой силой, он отнимает у него самое дорогое и заставляет жить долго! Синие хребты страны гор, растянувшихся на великие пространства от Каспия до Чёрного моря, навсегда разлучат их.

На Яик атаман Богдан Барбоша уже не вернётся.

Где погибнет легендарный разбойник, четвёртый великий атаман Самарской казачьей вольницы, никто не знает. Будут ходить слухи, что похожего атамана-бородача с Волги спустя годы казнят в Москве, но был ли то Богдан по прозвищу Барбоша, кто ответит?

А кто скажет, что стало с телом атамана Ермака? По слухам, его изловили в Вагае татары и долго измывались над ним – сделали мишенью для стрельбы из луков! Но было ли это правдой или того лишь горячо хотелось мстительным сибирским татарам? А в каком овраге схоронили люди Карачи тело атамана Ивана Кольцо и его товарищей, убитых на том же Вагае? Матвея Мещеряка воевода князь Засекин приказал три дня не вынимать из петли, чтобы каждый вольнодумец видел: вот что будет с тем, кто замыслит худое против русского царя и его государства. А потом, как висельника, похоронили знатного атамана где-то за крепостью. Без креста! И кто скажет, куда держал свой последний путь и где оборвалась жизнь Богдана Барбоши…

Одни только ветры Русской земли, обильно политой кровью, и знают о том…

Эпилог

Был ещё один вольный человек той эпохи! Может быть, самый честолюбивый и болезненно гордый! Так и не примирившийся с Москвой, а ведь она его звала-зазывала! И обещала если не золотые горы, то серебряные – точно. Это хан Кучум! Чингизид! Тот, кому, по его разумению, и должен принадлежать этот мир! Он надолго пережил своего заклятого врага – Ермака Тимофеевича, отнявшего у него царство и, что ещё хуже, позволившего всем увидеть великого хана униженным и бессильным. Но едва ушли казаки, как предатель Карача перешёл на сторону Сеид-хана.

Тот засел в Кашлыке: ему так хотелось побыть хоть немного ханом Сибири! Но этому воителю, как и предателю Караче, мало что досталось!

Русские воеводы захватывали всё большие пространства Сибири и склоняли татарских мурз служить русскому царю. Каждого ждала амнистия, покой на своих угодьях и даже достойное жалованье, ведь мурзы становились служилыми царскими людьми! И мурзы уходили и от Кучума, и от Сеид-хана и приносили присягу Москве. Чутьё наиболее мудрым из них подсказывало: эти русские пришли сюда не на десять лет и не на один век – навсегда! И с этим надо смириться. Хан Кучум просил себе отдельный юрт, но хотел независимости, а вот этого ему Москва пообещать не могла. И правильно! Хитрый он был лис, азиат до мозга костей, насквозь лживый, всегда готовый предать. Если из того будет польза.

Москва, воспитанная чингизидами, за столетия получившая азиатское сердце, и сама была таковой! Всегда готовой на предательство! И потому знала: только сила и коварство решат всё! Или ты с Москвой, или против неё. Иному не бывать!

Кучум просил отдать ему Маметкула, но племянника ему не вернули. Слишком хорошим воином был Маметкул! Да и хотел ли обласканный Москвой принц Маметкул, прежде проливший столько крови, а нынче привыкший жить в столице на правах знатного князя, вновь удариться в погоню за врагами по ледяной Сибири? Армия и двор Кучума таяли, а после того как киргизы подвинули его с последних родовых угодий, и совсем побежали прочь. Кто станет служить слабому правителю? А Москва всё звала его, а гордый Кучум, когда-то презрительно взиравший с Чувашского мыса на подплывающий флот Ермака, всё ждал достойного предложения. Полуслепого, брошенного почти всеми, Кучума зарежут наёмные убийцы где-то в степи, на одной из стоянок, и удивятся, кого убили они – жалкого сморщенного старика…

А Русская Сибирь всё будет разрастаться в ширь и в глубь Евразийского континента, и всё гуще и полноводнее потянется сюда уже в новом, XVII веке, поток русских людей, самых сильных и выносливых, самых отчаянных и смелых. И в первую очередь этими людьми будут казаки. Они двинутся по рекам, строя по берегам крепости, и уже скоро выйдут к Тихому океану. Но это будет позже…

А Волга тоже разрасталась крепостями! Князь Засекин недолго пробудет в Самаре, затем он пойдёт ниже по Волге и поставит на месте Увека, Сары-тау, новую крепость – Саратов. А затем ещё ниже на земле другого золотоордынского города Сары-тин – крепость Царицын! В 1592 году по царскому приказу он уйдёт воевать на Кавказ и в одном из сражений погибнет.

Крепостица на Кош-Яике, возведённая двумя прославленными атаманами Руси – Матвеем Мещеряком и Богданом Барбошей, – будет стоять ещё долго несокрушимым казацким оплотом. Московские воеводы возведут ниже по течению Яика царскую крепость, но она не устоит против Яицкого казачьего городка. И когда начнётся Великая смута, московская власть уйдёт с Яика.

Но, конечно, не навсегда! Москва может отступить, но только затем, чтобы потом вернуться – в лучшие времена и с большим войском!

Сопротивление казаков московскому владычеству будет ещё только впереди! И это сопротивление покажет всю силу и непримиримость вольных людей, свободного казачьего племени! Ломка окажется тяжелейшей! Укрощение – долгим и кровопролитным. Деспотичная азиатская Москва против республиканско-воровского содружества русской окраины!

В годы начала Смуты казаки толпой пойдут за Иваном Болотниковым, который знал, где ему собирать костяк своего войска. В казацкой вольнице! А призывал он двигаться на Москву! В 1609 году Болотникова ослепят и утопят в проруби.

На исходе Смутного времени в 1614 году в Астрахани запрется казачий донской атаман Иван Мартынович Заруцкий. Красавица авантюристка Марина Мнишек, жена Лжедмитрия Первого, а потом и Второго, уже вкусившая царской власти, окажется в его любовном и политическом плену. Заруцкий тоже решит идти на Москву и завладеть престолом. Он повенчается с Мариной, а её малолетнего сына от Лжедмитрия решит сделать царём, чтобы стать при нём опекуном и хозяином Руси. О, мечты великих авантюристов! Московские воеводы выбьют Заруцкого с венценосной женой из Астрахани, и те укроются в Яицком городке – всё ещё вольной казацкой крепости! Но воеводы придут и туда. Москва хорошо знала: таких людей, как Заруцкий, нельзя отпускать на все четыре стороны – они всё равно объявятся! – таких людей надо преследовать и уничтожать. Чтобы спасти вольный городок на Кош-Яике, казаки выдадут беглецов. И скоро жители Самарского острога увидят проплывающий мимо них корабль с пленниками. В Москве Заруцкого посадят на кол, а невинного мальчишку окрестят «Ворёнком» и повесят под Серпуховскими воротами. Саму польскую красавицу Марину уморят в темнице, но перед смертью она проклянёт весь род Романовых, отметивших восшествие на престол такой страшной расправой.

Возможно, это проклятие станет преследовать их все триста лет!

Сколько же будет казаков, сочувствующих опальным и казнённым вождям! Великое множество! И они будут ждать нового главаря. Именно Самара, крепостица на окраине, будет ждать, потому что её костяком станет не русское служилое дворянство, а в первую очередь взятое на службу казачество да одичавшие на вольном ветру стрельцы! А ведь многие казаки, служившие в Самаре во времена Смуты, ещё молодыми видели и Ермака Тимофеевича, и Матвея Мещеряка, и Кольцо Ивана, и, конечно, Богдана Барбошу. А кто и служил у них! Да только много ли о таком расскажешь? Тем паче что обзавелись те казаки семьями, детьми да внуками, и стала для них Самара не казацким вольным лагерем, а родным домом, где уже не забалуешь, где надо быть степенным и строгим.

Но бунтарское нутро-то осталось!

И новый казацкий вождь придёт. Через восемьдесят лет нагрянет новая гроза романовской Руси – Степан Разин. Он станет той силой, которая вновь будет претендовать на русский престол! В открытую, нагло! И впрямь, отчего бы не поменять царскую власть на казацкую? Разинцы придут и в Самару. И один древний казак вспомнит себя мальчишкой и всплакнёт. А вспомнит он, как его отец, служилый казак, шепнул в один роковой день, указывая на плаху в центре Самары: «Гляди, Ваня, как истинные казаки погибают! Гордо погибают! Запомни имя атамана: Матвей Мещеряк! Ждёт их, Ваня, казацкий рай!» И девяностолетний, но ещё жилистый старик будет кланяться въезжающим в Самару разбойникам атамана Разина – низко будет кланяться как избавителям от угнетательницы Москвы, как вельможам доброго и вольного царя! И будет надсадно кричать: «Топи воеводу! Топи мироеда!» И утопят в Волге московского воеводу пришедшие разинцы и бунтари-самарцы.

Но Москва обид не прощает. Отрубят голову Степану Разину, покарают его разбойников!

Жестокий царь Пётр Первый, реформируя армию, избавится от витязей прошлых веков. Стрельцов он частью казнит, расформирует их полки и разведёт по разным городам, а вот казаков ушлёт охранять окраины. От греха подальше! Не любил казаков онемеченный царь Пётр и не верил им!

Ровно через сто лет после Разина придёт ещё один великий бунтарь. И правнук того самарского казака-старика, и тоже Иван, к тому времени сам глубокий старик, будет встречать в Самаре нового «русского справедливого царя» – Емельяна Пугачёва. Которому самарцы сами откроют ворота. И будет древний старик из последних сил хрипеть: «Вешай дворян! Вещай мироедов!» И одних мироедов перевешают, а других утопят. И всё с особой жестокостью! И когда молодой Гаврила Державин приедет с инспекцией в Самару, дабы отделить зёрна от плевел – людей порядочных и законопослушных от злодеев-заговорщиков! – то окажется в большом недоумении. С этим недоумением он и вернётся в Санкт-Петербург, где скажет Екатерине: «Самарцы, матушка-государыня, от природы разбойный люд. Все преступники! И если вешать, то всех. А посему лучше всех помиловать и по-христиански забыть об их прегрешениях». И матушка-государыня так и сделает. Только вечно бунтующая полустепная, полуказацкая Самара надолго попадёт в опалу у Романовых, станет захолустным городком Российской империи, и вспомнят о ней только благодаря её уникальному географическому расположению на Волге в середине XIX века…

К этому времени казаки уже будут приручены: будут они служить царю верой и правдой – и в центре империи, и на ее окраинах. И станет казачество твёрдым воинским оплотом Российского государства. Отдельным народом станет, гордым, ни на кого не похожим. Готовым в любой день и час выйти на защиту своего отечества. И будут казаки петь песни про своих степных да речных владык – про Ермака Тимофеевича и разбойника Стеньку Разина. В этих песнях только и останется тоска о былой воле, великой воле, когда они, боги войны, правили огромным своим миром, кольцом проходившим вокруг Московского царства, оборонявшим его от недругов. Когда ходили славными походами в Персию, Крым и Сибирь. Когда с лёту завоёвывали царства и жили как цари! И останутся свидетельницами их подвигов русские реки – десятки, сотни и тысячи рек! И первой из них, принявшей самых непримиримых, самых непокорных и диких, останется, конечно, Волга – их колыбель, их мать… Лезвием сверкая под солнцем, она несла их быстрые струги. Пересекая под яркими звёздами многие земли, она кормила и поила казаков.

И она стала их верной дорогой в вечность…

Примечания

1

Подобное прозвище имел германский император Фридрих Барбаросса – Рыжебородый; «барбара» + «рос» («рыжий» или «светлый»).

(обратно)

2

Имеется в виду часть территории Волжской Булгарии.

(обратно)

Оглавление

Об авторе

Пролог

Часть первая. Ярость в сердце

  Глава первая. Око за око

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава вторая. Супротив Речи Посполитой

    1

    2

    3

    4

  Глава третья. Здравствуй, Волга, и прощай!

    1

    2

    3

Часть вторая. Великое завоевание

  Глава первая. Империя Строгановых

    1

    2

    3

  Глава вторая. Битва за Кашлык

    1

    2

    3

  Глава третья. Сибирь покорённая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

Часть третья. Казаки-разбойники

  Глава первая. Яицкий городок

    1

    2

    3

  Глава вторая. Разгром Ногайской Орды

    1

    2

    3

  Глава третья. Вольные люди

    1

    2

    3

    4

    5

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg