«Соперник Византии»

Соперник Византии (fb2) - Соперник Византии 1751K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Константинович Алексеев

Виктор Алексеев Соперник Византии

Погибшему сыну моему

Косте Алексееву

посвящаю

Часть первая Ольга и Святослав

Изложение первое. Ольга

1. Вышгород. Княгиня

Княгиня Ольга была недовольна. До поездки в Византию оставалось чуть больше месяца, а парадное платье, в котором она должна была предстать перед императорским двором и самим императором Константином Багрянородным, было не готово. Почти каждый день она дергала портних и обслугу, выматывая их и доводя чуть ли не до слез, придираясь к каждой вытачке и складке на платье, переделывая многое, что намечала накануне и все же отправляла на переделку. Все не то и не так, как ей мысленно виделось и воображалось. Платье по дворцовым византийским порядкам и по мысли княгини должно быть строгим, без крикливых украшений, но способное выразить благородство и знатность, блеск и богатство державной особы. Задача была не из легких. Прошлой весной Ольга отправила с караваном купцов Стоивора изографа Глебова сына с тем, чтобы тот разведал и зарисовал модели платьев, которые носят ныне дворцовые дамы, ведь прошло более двадцати лет, как она впервые была в Царьграде. Стоивор справился с заданием, привез массу рисунков, даже платье императрицы, сшитое по случаю свадьбы сына Романа на красавице Феофано. Изограф и Ольга долго выбирали подходящий фасон, конечно, многое изменяя и фантазируя.

Много хлопот и стараний было потрачено на поиски материала, из которого должно было быть сшито парадное платье. Парча и иная дорогостоящая, но грубая, кричащая и нелегкая материя не отвечали ни вкусу, ни лику уже не первой молодости княгини. Требовалось что-то нежное, воздушное, но выразительное. Ни в собственных сундуках, ни на ярмарке такого не нашлось. Княгиня нервничала, теребила торговцев, которые пытались ей угодить, но все было не то и не такое, как ей мысленно представлялось. И все же нашли. Купец Дробот, прибывший из Бухары, наглый и проворный, узнав о заботе княгини, явился и с лукавой улыбкой, которая стоила многих золотых, предложил княгине два тюка материи, из которых она тут же выбрала один - небесно-голубоватый с тонкими белыми крестами. Эта материя так приглянулась ей, что она тут же приложила ее к себе и удовлетворенно улыбнулась, будто сказав всем: вот это то, что я так упорно искала. Другой тюк она долго рассматривала, думала, но взяла и его, ибо нужно было иметь еще что-то для смены туалета, а эта материя светло-салатного цвета с золотой ниткой и осенними увядающими листьями не то что подчеркивала, а выражала осознанность женской зрелости и мудрости.

Когда Стоивор, изограф, увидел эти два куска материи, он в восторге произнес:

- Лада княгиня, теперь вы будете неотразимы. И не токмо императоры, а сам Бог возлюбит вас!

Княгиня улыбнулась:

- Потому ходить будешь на каждую примерку, ибо углядеть за тщанием строг.

Также строго выбирались украшения. Изограф нарисовал на берестяном листе фигуру женщины в том самом предполагаемом облачении, в котором княгиня должна была предстать перед императорским двором, и под наблюдением Ольги вносил украшенья, соответствующие ее рангу и положению. На голове он изобразил диадему из многоцветов, накинул алый плащ-корзно с ярко-красной фибулой, на ногах красные сарматские полусапожки, носы которых украшены крупными рубинами, на руках огромные выпуклые браслеты. Ольга на какое-то время задумалась, а потом все это зачеркнула.

- Завтра принесешь два рисунка, на одном синее корзно, на другом белое. Фибула - зеленый карбункул. Вместо диадемы-мафории - широкая вязанная из золотой нити полоса, от которой вниз опускаются серебряные колты с самоцветами.

На руках не дутые, а тонкие браслеты-змеи, и потом сапожки, они должны быть выше, чтобы платье не путалось. Сапожки под цвет платья, без камней.

Когда Изограф принес два рисунка, княгиня выбрала тот, что с белым корзно, и, подумав, удлинила его до самого пола, представляя, как двое детей в ангельском обличии будут сопровождать ее, держа подол. Это была неожиданная идея, и она, впервые в истории, осталась как знамение добра и миролюбия в последующие века всех императриц. С этого дня началась швейная суета в княжеском доме, и не только у самой Ольги, но и у всех, кто должен был сопровождать ее в Константинополь. Она консультировала женщин, особенно двух княгинь, приближенную обслугу, дипломатов и купцов, о характере их парадных костюмов. Работа была ежедневной, выматывающей, но, как казалось Ольге, должна была принести то, ради чего был затеян этот долгий, изнуряющий визит русской княгини к императору Византии.

Еще надо было подумать о подарках. Эта немаловажная часть дипломатического этикета, принятая во всем мире, должна была не просто поразить дворец императора своим богатством, но возбудить воображение о неслыханной благодати, силе и возможности этой, по их представлению, варварской земли. Поэтому княжеские тиуны рыскали по торговым площадям, купеческим лавкам, разыскивая самое необычное и искусное делание русских мастеров, особо было указано на меха и рыбью кость [1] , отделанную серебром и золотом, что было неведомо ни одному государству, кроме Руси. Меха подбирали по цвету, породе животного и качеству. Ни одного не должно быть с каким-либо изъяном или небрежностью выделки, за то головой отвечали сами тиуны, ибо княгиня как могла экономила, но казна катастрофически быстро таяла. Ольга это прекрасно понимала и видела, ибо две трети дани, что она собирала со своего домена, северных земель и покоренных древлян, отдавала хазарам, а одной трети просто не хватало на оплату дружины и ведение обширного хозяйства. Но вот посольство в Византию было собрано, маршрут уточнен с опытными флотоводцами, хозяйственные припасы готовы, и на Почайне и Днепре уже выстроились лодии, готовые к отплытию.

Это неслыханное и невообразимо великое посольство Руси во главе с самой княгиней несло в себе огромную политическую и стратегическую основу, плод ее ночных размышлений, в которых она пришла к единственному выводу: или Киевская Русь развалится окончательно, или ее сожрет Хазарский каганат. Следовательно, война необходима. В сложившейся ситуации сталкивались интересы трех держав, стоявших на грани войны и мира и чувствующих неизбежность бойни, а неуверенность или страх перед объединенными силами с той или другой стороны предрекали или победу, или поражение. Тяжким грузом, поднятым мечом над Русью висела угроза нового нашествия Хазарского каганата. После победоносного рейда хазарского полководца Песаха, который лишил Русь не только подхода к Русскому морю[2]и влияния на черноморские города, разорил все южные земли, заключил постыдный для Игоря мир, обязал платить дань оружием и мехами, натравил на Византию и обязал держать гарнизон хазар в самом Киеве, новое нашествие грозило бы полной потерей государственности. Ныне хазары ведут себя нагло, почти на правах хозяев, сбирая дань со всех славянских племен, ранее бывших под властью Киева. Не только уличи и тиверцы, что двадцать лет назад были покорены Олегом Вещим, ныне стали союзниками хазар, но и радимичи, северяне и вятичи платят им дань. Ольга не воевала ни с кем, кроме древлян, которых наказала за смерть Игоря, а обустраивала свою землю на севере, по Мете и Луге. Но предчувствие приближающейся беды, долгие размышления о положении Руси и толкнули княгиню на встречу с императором Константином Багрянородным, ибо не дай бог объединятся Византия и Хазария, быть беде на земле русичей. И хотя Византия была далеко от Руси, а Хазария рядом, надо было исключить какую-либо помощь кагану со стороны ромеев [3] , ибо и так бельмом светилась на Дону построенная византийским архитектором хазарская крепость Саркел, которая явно угрожала и предрекала новое нашествие.

Княгиня уже давно не жила в Киеве, где разместился хазарский гарнизон, опасаясь неожиданного нападения, а пребывала в Вышгороде, буквально в нескольких километрах от столицы. Здесь она чувствовала себя спокойнее и как бы защищенной, хотя и понимала, что и это небезопасно. Но здесь она была полновластной хозяйкой и могла делать то, что не дозволено видеть чужеземцам. Улицы, что вели к княжьему дому, были заселены и постоянно заселялись мастеровыми людьми, которые с утра и до позднего вечера ковали оружие и броню. Она разводила коней и даже скупала их у печенегов, кочующих и недобросовестных соседей, враждующих с Русью и Хазарией, но послушных империи ромеев, которые не скупились посылать степнякам богатые дары. Этот союз Константинополя с печенегами тоже был целью дипломатии Ольги, чтобы склонить печенегов на военную помощь или, в крайнем случае, на неучастие на стороне хазар.

В новом, еще только наметанном на живую нитку платье княгиня Ольга действительно смотрелась намного помолодевшей и, глянув на себя в широкое и круглое посеребренное металлическое зеркало, осталась довольна. Теперь оставалось только завершить работу, закрепить все части платьев крепкой стежкой. Но не успела она сказать девкам, как отворилась дверь и появился дворский:

- Княгиня, у порога боярин Блуд, хочет говорить с тобой.

- Пусть войдет.

Как только боярин ступил в светлицу, княгиня недовольно сдвинула густые брови, вопросила:

- Что, боярин?

- Беда, княгиня... Святослав подстрелил козарина...

Сердце у Ольги оборвалось - этого не хватало, - подумалось ей, - и перед самым отъездом.

- Где это случилось?

- В Киеве, как раз у Пасынчи беседы.

- Ступай... Нет, постой. Зови ко мне, боярин, Асмуда и Свенельда.

Она опустилась в кресло и уже вслух сказала:

- Этого еще не хватало, и перед самым отъездом!

2. Киев. Уроки Асмуда

- Асмуд, ты сказал, что Филиппа убили после ссоры с сыном, Александром.

- Да, но Александр был ни в чем не замешан, - ответил Асмуд, бросив поводья и роясь в калите, отыскивая мятный корень, который он сосал вот уже второй день после похода. Облизав его, он продолжил:

- Царевич собирался в поход, кажется, на иллирийцев, когда это произошло. Тут, видимо, была замешана мать Александра, Олимпиада, потому что Филипп женился на другой, а ее отослал в свой домен, родовое имение. Убийцу тут же прикончили, и тайна осталась нераскрытой.

Лошади поднимались в гору не спеша. Отсюда открывался великолепный вид города, раскинувшегося по обе стороны реки с верхними и нижними валами и городищами, а в их шлемообразных башнях трепыхались знамена; далее виднелись дома зажиточных горожан и землянки бедного люда Оболони и Подола, и в самом низу голубая лента Днепра, уходящая до искрящейся на солнце Десны, а там вплоть до Вышгорода.

- А из-за чего они поссорились? - снова спросил Святослав.

- Все по тому же поводу. Александр присутствовал у отца на свадьбе, и родственник новой жены произнес тост в честь новой семьи в том смысле, что наконец в Македонии появятся настоящие наследники, имея в виду мать Александра Олимпиаду, которая была родом из далекой провинции. Это оскорбило Александра, тем более что он уже был объявлен наследником. Разгорелась ссора. Филипп вступился за новых родственников, но был настолько пьян, что, сделав шаг, упал. Александр покинул свадьбу, но на прощание выпалил отцу: «А еще хочешь идти в Персию, а сам не можешь пройти от ложа к ложу».

- Так царь что, уже спал на своей свадьбе? - смеясь, спросил Святослав.

- Нет же, у греков знатных обычай пировать лежа.

- А ты пробовал? Ведь ты жил в Царьграде.

- Пробовал. Не привилось. Кто как ведает, тот так и обедает... Так вот, отец с сыном вскоре помирились, и Филипп снова подтвердил свое решение признать Александра единственным наследником царства. От нового брака у него родилась дочь.

- А фалангу [4] придумал Александр?

- Так думают все. И я так думал. Но однажды в Царьграде я видел свитки, записи одного воеводы - который писал, что фалангу придумал не Александр и даже не Филипп. Так строилась пехота у греков давно, только Филипп организовал ее по-новому: добавил еще несколько рядов, удлинил сулицы [5] , придумал маневр с разворотом в разные стороны, ввел новую команду, в общем, сделал ее неприступной. Так что Александр получил уже готовое войско, которое Филипп проверил в нескольких войнах.

- А как ты думаешь Асмуд, нашу дружину можно организовать по-другому?

- Ну, это дело воеводы.

Больше Святослав ни о чем не спрашивал. Слышен был только цокот лошадиных копыт, а княжич, упираясь одной рукой о седло, другую спустив к самому колену, сидел задумчив. Они возвращались с Поля. Степи и лядина [6] встречали их мирной тишиной, и ничто не оповещало о случившемся только что страшном набеге печенегов. Только они могут так ловко, тихо и незаметно пробраться через русские границы, а уж если доберутся до поселения, то ограбят, убьют, уведут в полон и так же незаметно исчезнут в просторах степи, как и появились. Вот и нынче земля Черниговская была ограблена и разорена, а воевода в Осколе будто проспал все это время, и только спустя сутки дошли известия о набеге. Дружины Святослава и Ольги кинулись им наперерез, но те, будто чуяли возмездие, ушли на юго-запад, уже более никого не грабя, а только спеша с награбленным ранее. Так, не догнав и не встретив врага, дружины вернулись из похода несолоно хлебавши, даже не обнажив мечей и не пустив ни одной стрелы. Вои были расстроены, не говоря о молодом князе, который мечтал схватиться с печенежской конницей. О ней он пока только слышал, и уж очень хотелось помериться силой. Половина дружины ушла в Вышгород, а часть ее уже расположилась в Киеве, только несколько десятков гридней сопровождали Святослава и Асмуда до княжеского терема. Надо было еще немного подняться в гору, но почему-то Святослав, пришпорив коня, направил его в другую сторону. Что-то его звериный слух услышал издалека, что-то зоркие глаза углядели, и, проскакав конец Пасынчи беседы и Козары, недалеко от церкви Святого Илии, что находилась между двумя улицами, вдруг узрел с высоты, за забором, который скрывал от постороннего взгляда постройки хазарского гарнизона, с высоты разглядел столб, к которому был привязан человек, которого длинным бичом истязал хазарин. Свист бича и вопли истязаемого, перемешанные с бранью, оглашали окрестности, их и уловил издали острый слух княжича. На какое-то мгновение Асмуд замешкался, но только догнав княжича, уловил дрожащий звук колчана и узрел падающего хазарина со стрелой в правом предплечье. Асмуд тут же махнул рукой дружине, и она встала стеной перед княжичем и учителем. В стане хазар случился переполох. Забегала дворня, и несколько стрел были пущены в ответ. Потом отворились ворота, и три всадника помчались по дороге, которая подковой огибала взгорье и вела к воинам.

- Княже, - строго сказал Асмуд, - ты поступил неразумно, подстрелив хазарина на его территории. Это грозит нам очень большими неприятностями. Тем более...

- Асмуд, - перебил его взволнованный Святослав, - это моя территория! Князь я или не князь? Это моя земля. И на этой земле судить должен я, как мой отец и дед. И как мать, - уже равнодушно добавил он.

Стена из щитов раздвинулась, но пропустила только одного всадника. Хазарин спешился и, упав на колени и проведя руками по лицу, обратился к молодому князю на чистейшем славянском языке.

- Каган русов, ты подстрелил достопочтимого архонта Авраама, брата божественного царя Иосифа, правой руки нашего солнцетворного кагана, и я, бедный Вахид, никак не могу понять, что тебе сделал архонт, как объяснить такое?

- Надо соблюдать правила гостя, - за Святослава ответил Асмуд. Он опасался, что неудача похода и возбуждение Святослава могут усложнить дело. - Не творить разбой на нашей земле, тем более вершить суд без княжеского слова.

- Так архонт наказывал своего раба. Он купил его за долги и вправе с ним делать, что полагается за непослушание.

- Но не на земле князя. У нас любой суд вершит князь. И потом, стрелу пустил вон тот молодой воин, - показал на юношу Асмуд.

Хазарин снова склонил голову и лукаво спросил:

- А что, этот молодой вой имеет право стрелять княжескими стрелами?

Княжеская полоса красная и красное оперение - это княжеский знак.

Асмуд мгновенно побагровел. Его уличили во лжи. И князь такого не мог допустить по отношению к своему учителю, понимая, что тот хотел уберечь его от неприятности.

- Держи, - крикнул Святослав, швырнув хазарину тяжелый кошель с деньгами, - эти дирхемы помогут архонту вылечиться, - и повернул коня.

И произошло непонятное.

- Князь, князь, - завопил хазарин - помилуй, выслушай! Я - не хазарин! Я - вятич! Я сын старейшины Снопа. Меня в детстве взяли тюрки и сделали воем. Я пригожусь тебе, князь.

Святослав уже скакал, но Асмуд подвел коня поближе к хазарину и, наклонившись, негромко молвил:

- Утром жду тебя со стрелой князя. На Почайне, красный дом. Он один такой. Вот перчатка. По ней тебя пропустят ко мне.

Асмуд и молодой князь возвращались домой молча, в раздумье. Каждый думал о своем: князь о том, что напрасно они гонялись за печенегами целых три дня, что не только мать, но, оказывается, и Асмуд дрожат перед хазарами, а ему это против воли и души. До каких пор... Асмуд - о том, что ждет его неприятный разговор с Ольгой, особенно в преддверии ее поездки в Византию, и если не случится получить стрелу князя, то осложнения с каганатом.

3. Прекраса, Вольга, Хельга, Ольга, Элга, Елена

Прозрачная, тонкая лента голубой Почайни, млеющая от соприкосновении с бодрым, могучим полноводьем молодца Днепра, будто прилипла и растворилась в его глубоком объятьи. А там, чуть дальше по Днепру, в Витичиве, что ниже Киева, уже стояли причаленные лодии и насады, груженные мешками с мукой, медом, ягодой и другими припасами, грузилось оружие, катки для волока у порогов. Под покровом ночи с глухими ударами упал с Горы на Подол тяжелый мост и из Подольских ворот, как змея, выползла большая процессия, окруженная всадниками с факелами и сопровождаемая повозками и телегами, нагруженными коваными сундуками с одеждой и подарками византийскому двору. Ничего особенного в этой ночной процессии не было, ибо княгиня часто приезжала и уезжала из Киева ночью, но эта поездка в Византию была строгой тайной, так как у порогов Днепра ее могли встретить неприятели - хазары или печенеги. Потому не было шумных проводов, что так любят на Руси.

Окруженная гриднями [7] , боярами, старшинами и знатными мужами княгиня то и дело обращалась к одному, то к другому, напоминая им о делах, которые они должны свершить к ее возвращению. Из близких родственников, кроме братца Яна, никого не было. Сына Святослава, после его безрассудной выходки, она, больше заботясь о его безопасности, чем об осложнениях с Хазарией, отправила вместе с Асмудом в Невоград[8]и Псков, а Киев оставляла на попечение воеводы Свенельда, придав ему половину своей и Святослава дружины, что в общей сложности около пятнадцати тысяч воев. Призвав к себе Асмуда, она выговорила свое недовольство поведением сына, а пуще всего упрекала за слишком доверчивое отношение к юному князю и наказала, чтобы они тут же покинули Киев, особенно опасаясь хазарского гарнизона и района, где поселились иудеи.

- Ладога вотчина твоего отца, а следовательно, и твоя - говорила Ольга Асмуду. - Потому ты не только должен собрать полюдье, но и проследить, как Святослав будет набирать дружину. Желательно подобрать дружину из сильных воев, особо из вэренгов, мужей бывалых в воинских делах: кобяков, финнов и русов.

Ольга шагала легко и быстро, еще раз при всех напомнила Свенельду, что за землю киевскую в ответе будет он, подозвала боярина Претича и Вышгород поручила ему, потом в раздумье сказала:

- Не знаю как сама. С тяжелым сердцем еду. Новый император Константин Багрянородный не чета Роману, сказывают, шибко умен. Как повернется дело, одному Богу известно.

Насада, на которой должна была плыть княгиня, ей сразу понравилась, хотя и тускло освещалась, но носовая часть ее выпукло выделялась резной фигурой лебедя. Другие же больше были похожи на чудовищных зверей, то ли змей, то ли драконов. А дальше покачивались на воде и еле были видны шнеки, струги и учаны. Вся свита Ольги уместилась на двух лодиях, а далее грузилась обслуга, опытные мореходы, что не раз проделывали походы до моря и по морю, охрана и воины.

После сдержанного прощания с провожающими Ольга уединилась, попросила окутать себя мехом и, казалось, уснула. Но она хорошо слышала окрики команды, через полуоткрытые веки видела огромные мохнатые звезды и в сотый раз думала, поступает ли верно, оставляя землю свою и сына ради зыбкого, непредсказуемого замысла. Только сейчас со всей остротой душевной она почувствовала неуверенность, страх перед длительным путешествием, ожиданием непредсказуемых событий и коварным морем. Она вздрогнула, хотя ей было вовсе не холодно, но что-то неясное, тревожное обволакивало ее и захотелось встать и крикнуть всем:

- Назад! В Вышгород!

Она встала, но вместо отчаянного крика кликнула служанку:

- Вина! Принеси разогретого красного ромейского вина! Положи в чару ложку меда, размешай. Только быстрее!

Вино и мед успокоили ее. В полудреме она вспомнила свое предыдущее путешествие в Константинополь. Когда она была еще молодой женщиной и очень понравилась Роману Лакопеду, бывшему в то время императором Византии, вспомнилось, какими глазами он смотрел на ее бюст в ту лунную ночь во дворце на берегу Пропантиды и как потом, не считаясь со своим положением и ее замужеством, предложил стать его женой. И как она его переклюкала, то есть обвела вокруг пальца. Она попросила императора стать ее крестным. Он охотно согласился. А когда прошло крещение и император повторил свое предложение, Ольга напомнила ему, что по всем канонам христианской религии крестный отец никак не может быть мужем крестной дочки.

Ольга улыбнулась воспоминанию. Но тогда, почти двадцать лет назад, она была действительно красавицей. Да и звали ее Прекраса, особенно часто этим именем звал ее Игорь. А имя это было рождено вместе с ней, когда повитуха впервые взяла ее на руки. Так называли ее мать, отец и все в округе в детстве. Только когда ее посватали за Игоря, она по древнему обычаю получила имя отца - Хельга, ближайшего соратника Рюрика, тезки Олега (Хельга) Вещего. Отец, высокий стройный скандинав - вэринг (так называли пришельцев) женился на славянке из рода Гостомыслов, имеющей свой домен [9] в Выбутах и с пожалованными Рюриком землями, куда входили территории будущих городов Пльскова и Новогорода, составившие обширное северное княжество. Иностранцы величали ее королевой севера или рутов. Когда она думает об отце, то прежде вспоминает его высокую фигуру в полном военном снаряжении, величественно стоявшую на кургане у самого берега реки Великой, где была единственная удобная переправа, за которую каждый переходящий или переплывавший обязан был платить мыто [10] . В день набиралась приличная сумма, что позволяло справно вести обширное хозяйство. И потом, Рюрик прекрасно знал, кому из приближенных можно доверить этот рубеж на пути из варяг в греки. Эта фигура грозного рыцаря как бы воплощала в себе право и закон. И, может быть, так и стоять ему до скончания века, если бы не дворцовые раздоры в окружении Игоря, которые разразились после смерти Олега Вещего. Воеводы из скандинавов и киевские бояре разделились на два лагеря: одни склонялись к союзу с хазарами, другие с Византией. Игорь разрывался, не зная, чью сторону принять. И вообще он ненавидел войну, в нем не было той разнузданной лихости, бахвальства, чем отличалось его окружение. Он был полной противоположностью своего отца и, видимо, весь в мать, в спокойную, разумную и терпеливую Ефанду, сестру Олега Вещего. Окружение, видя нерешительность и промедление князя, который часто прикидывался больным, обратило внимание на отца Ольги, который при Вещем Олеге как бы отстранился от всех походов, но по воспоминаниям его соратников не уступал в храбрости и воинской доблести своему тезке. И вот Хельга-затворник был вновь призван в дружину с тем, чтобы возглавить войско. Именно тогда Ольга в последний раз увидела отца, отправившегося в поход на Константинополь. Таким образом, скандинавская партия победила. Это было время яростного противостояния Хазарии против Византии, когда были высланы из империи все иудеи, что открывали ворота городов, впуская орды арабов и получая за то плату живым товаром - рабами. В ответ Хазария разрушила церковь в Итили и казнила массу христиан. Киев принял сторону Хазарии, потому что Византия отказалась платить ежегодную дань, обязательную по договору 912 года Олега с византийским императором. Потерпев поражение от Византии, весь русский флот был сожжен греческим огнем, часть войска во главе с отцом ушла на Косожское море [11] , и там сложил свою голову Хельга-воевода, а часть войска с Игорем вернулась домой. Это был позор Руси, и многие не только из богатого сословия, но и бедная часть киевлян отвернулись от князя, оплакивая своих мужей и братьев. Поход был затеян в угоду хазарам, но когда остатки войск по Волге возвращались домой, те же хазары уничтожили их. Это было сверхпредательством. Два или три человека, что остались живы и долго находились в рабстве у буртасов, а эти волжские племена были под властью хазар, рассказали о случившемся.

Игорь возненавидел хазар, но под давлением варягов видимо, сговорившихся с ними, далеко ходить было не надо, гарнизон стоял в Киеве, вынужден был подчиняться Итилю, требующему непременной войны с Византией. И как в 944 году он был рад подписать мирный договор с Константинополем, который решил выдать контрибуцию и очередную дань русам.

Князь чувствовал, что вокруг него складывается тревожная обстановка, ибо даже собственная дружина роптала из-за задержки платы, скудной одежды и вооружения. Кто-то подогревал недовольство воинов, и он стал догадываться, кто. И не жадность, а необходимость заставила его вновь вернуться за данью, ибо больше нечем было пополнить определенную мзду хазарам. К тому времени почти все славянские племена платили дань хазарам. И часть дружины своей он отпустил, чтобы не слышать ропот воинов, завидовавших дружинникам Свенельда. Игоря больше всего страшили хазары, буйный и кровавый набег которых он хорошо помнил, а не заговор, который он чувствовал всем своим существом. Перед самым походом на древлян князь до утра проговорил с Ольгой.

- Прекраса, я кое-что сохранил от прошлого похода, но и это, видимо, придется отдать хазарам, - говорил князь, без конца наливая себе в серебряный кубок ромейского вина, - потому что им нужна была война, а не наш мирный договор с Византией. И я знаю, кто сговорился с хазарами, - это Свенельд.

- Не может быть, - возразила Ольга, - он же спас тебе жизнь!

- Да, спас... но для того, чтобы в следующий раз при случае погубить. Вернусь от древлян, уйду в Ладогу. Там спокойнее. И надо готовиться к войне с хазарами. Иначе погибнет все...

Из древлян он не вернулся.

С гибелью Игоря противостояние двух партий еще более обострилось. Скандинавы во главе со Свенельдом были непреклонны, они считали, что Киевской Русью должен править решительный воин, как Олег, а не такой размазня, как Игорь и его потомки. Вспомнили о вече, и партия варягов стала готовиться к этому общелюдскому собранию, подспудно готовя нового князя, и все чаще слышалось имя Мстислава, сына Свенельда. Но это должен был решить Совет бояр и воевод. Поляне сразу предложили Ольгу с наследником, но у Игоря было несколько жен, в том числе у одной был сын по имени Глеб. Варяги сразу решительно отвергли Ольгу потому, что она тайно крестилась и если даже откажется от новой религии, то все равно пусть решит вече. Позвали Ольгу.

Святослав, держа мать за руку, шел и болтал, рассказывая ей о своей конной поездке в овраги, даже не зная, куда и зачем она ведет. Но как только вошли в Золотую палату, он умолк и, глядя на стечение множества людей, стал приглядываться к ним - и вдруг, приметя своего учителя по фехтованию, и Асмуда, воскликнул:

- Блуд! Нынче я тебя победю! Мне дядька, - и он указал на Асмуда, - новый меч подарил, длиннющий. Теперь я тебя обязательно победю!

Ольга прекрасно понимала остроту и причину ее призвания, все тело дрожало, а ноги еле держали. Но тут раздался громкий мужской хохот. А Блуд, по привычке погладив свою пышную бороду, подошел к Святославу, обнял, приподнял и, повернув мальчика лицом ко всем присутствующим, громко провозгласил:

- Вот наш князь. И никто иной!

Такого решительного оборота никто не ожидал. Но все поляне разом положили мечи на пол и встали. Ольга еле-еле добралась до княжеского кресла и опустилась в него. Варяги поставили мечи, придерживая одной рукой, и склонили голову. Партия полян, а вернее, русичей победила.

И вот спустя почти десять лет Хазария все еще ярмом висит на шее Киевской Руси. И надо что-то делать, искать выход. Наконец она решилась на эту изнурительную поездку. Господи, помоги! Княгиня Ольга окончательно сомкнула веки и будто провалилась в яму, уже ничего не слыша и ничего не видя.

4. Асмуд - сын Олега Вещего

В то время как караван лодий во главе с насадой Ольги приближался к первому днепровскому порогу Ессули, что означало «Не спать», Асмуд и Святослав достигли верхнего волока, где Днепр приближается к реке Ловать, и здесь, пересев на коней, дружина из ста человек отправилась далее на север. За грузом, который Асмуд и Святослав везли с собой, - а это было самое драгоценное, что можно было считать в те времена, оружие: мечи, копья, наконечники стрел, упакованные в разные ящики, броня и шлемы - все, что готовилось в Вышгороде годами, сейчас перевозилось далеко на север, - следили остальные дружинники. Княгиня освобождала забитые оружием склады, но оставалось достаточно, чтобы при необходимости вооружить новую дружину. Здесь же находились и два человека, которых Асмуд взял с собой, опасаясь, что в Киеве их просто уничтожат. Будучи сами коварными, хазары ненавидели и не терпели воинов, что по каким-либо причинам проигрывали сражения, их казнили, а уж перебежчикам придумывалась немыслимая казнь. Они считали, что воины за деньги продают свою жизнь, а бросать деньги на ветер казалось верхом безумия. Это были Вахид, или Вятко, что просился на службу к князю и вернул стрелу Святославу, чем избавил русов от угрозы нашествия, и смерд, которого истязал хазарин. Смерд по имени Кожема оказался свежей жертвой последнего набега печенегов.

- Как же он очутился у хазар? - недоумевал князь. Вятко пояснил, что между купцами-хазарами и печенегами существует уговор, по которому пленников печенеги продают хазарам, а те, пряча их у себя, ночами переправляют в свои земли, а там втридорога продают на невольничьем рынке. Обычно печенеги нападают на русские земли по сигналу хазар. Вначале купцы появляются на торгах, потом под предлогом скупки кожи, меда, воска и других товаров углубляются в русские поселения, многое высматривая и выведывая, а потом эти сведения передают печенегам. А сигналом для нападения служит смерть или старейшины, или местного князя. Чаще всего они становились жертвой «черной стрелы» - так прозывается хазарин, который служит архонтам [12] . Но он совсем не похож на хазарина, а больше на славянина. Вятко думает, что он славянин, потому что уж больно хорошо болтает по-славянски и на других языках. Вятко и сам может говорить и по-тюрски, и по-хазарски, а буквально перед набегом печенегов видел «черную стрелу» в киевском гарнизоне, он был в гостях у архонта.

Вятко рассказывал, что еще при нашествии хазар в княжение Игоря его ребенком забрали тюрки, служившие в хазарском войске, он оказался проворным мальчиком на побегушках у военачальника, а потом стал воином. Кожему же истязали за то, что, узнав в архонте купца, что скупал у него сыромятину, ударил его по морде. Кулаки у Кожемы как молоты. Всех пленников отправили куда-то, а его оставили в гарнизоне для расправы. «Я не мог его оставить там, потому и привел с собой, князь», - добавил Вятко.

Волок от одной реки к другой длился не более недели, по суходолу и протокам небольших рек. Этим занималась остальная часть дружины, привлекалось и местное население, особенно мужики, давно привязавшиеся к этому промыслу.

Асмуд и Святослав не дожидались груза и уже на Лавоти, пересев на лодии, устремились к озеру Ильмень, а там вверх по Волхову к Ладоге.

Куда пропали тихие, мягкие, с жирными звездами и распухшей от жары луной летние южные горячие ночи?

Север, чистые багряные рассветы, пронзающие тело, руки, грудь, лицо резкой свежестью или коварно пронизывающим туманом. Это преображало, перестраивало настроение и сам характер еще не осознанной деятельности. За многие годы отсутствия на родине Асмуд вновь ощутил это благодарное воздействие природы, где ему дышалось легко и свободно, будто вернулось время возрождения, от которого он когда-то бежал. «От чего бежал, Господи! От самого себя? - думал Асмуд, вглядываясь в рассветную красоту края. Леса, леса, перелески, озера, стаи уток, лебедей и другой птицы. - «Боже, нешто это то, от чего я бежал?» Он чувствовал утреннюю холодную студь, поеживался, но не уходил с кормы, принимая ее как нечто родное, давно знакомое и оттого желанное. Думалось... совсем как вчера, он, долговязый юноша, не любивший и не желавший заниматься воинским ремеслом, а сутки проводивший в чтении манускриптов, скандинавских и русских рун, в поисках ученых книг латинян и греков, мечтавший о далеких землях, умолял отца отпустить его с купцами-варягами, что отправлялись с товарами «в греки» и просил денег, чтобы ладья его была не хуже иных. Отец же, занятый строительством первой каменной крепости в Невограде, у которого и гроша ломаного невозможно было выпросить, смотрел на него с каким-то болезненным сочувствием, жалостью, как смотрят на урода, но однажды вдруг сорвал со своего плаща-корзно фибулу, подаренную королем русов Гаральдом, бросил ему в ладони, зная, что от этого сына, заумного, увлеченного звездами, пергаментами, не то что путного воина, но ничего разумного и достойного в ратном деле не получится. Так же он относился и к Игорю, сыну Рюрика, который был постарше Асмуда, но дружили они с самого детства. И хотя Олег понимал, что будущие правители Руси должны знать многое, и ничего не жалел на их обучение, однако главное - их старания в воинском деле были весьма посредственны и не отвечали желаниям Олега. Вот почему он решил разлучить их. Всю надежду на сохранение его воинских успехов по объединению славянских племен он тайно возлагал на младшего сына. И хотя Рюрик взял тяжкую клятву-рату у Олега, бывшего по сестре дядей Игорю, о сохранении и воспитании сына, может быть, конунг [13] Руси и не сдержал бы слова, если бы не гибель собственного второго сына Герраута в битве с уграми. Тогда Олег потерпел сокрушительное поражение, отступил с поля боя под натиском венгерской конницы и укрылся за стенами Киева. Но угры не стали штурмовать киевские стены, а потребовали дань. Что было терять Олегу, если он потерял собственную надежду - сына? Он отдал все золото, паволоки, припасы для того, чтобы угры покинули Русь, и надоумил их идти в Дакию и Паннонию, где они могли бы найти пристанище. Этот совет по достоинству оценил вождь угров Арпад, и венгеры стали надолго союзниками Киевской Руси, потому что они приобрели родину. Но тогда он даже не предполагал, как они спустя восемь лет помогут ему разорить казну ромеев и прибить свой щит на врата Царьграда.

А хазары? Вот кого люто возненавидел Олег. Особенно после того, как прознал коварство их правителей, рассчитанное на полное уничтожение Руси. Именно хазарские лазутчики подготовили нападение угров на Киевскую Русь. Дважды воюя на Кавказе в интересах Хазарии, каган уничтожал русских воинов уже при возвращении на родину. Но ненависть оказалась обоюдной. Как только Олег взял под свой щит северян, дулебов, древлян, уличей и тиверцев, что ранее платили дань хазарам, этот варяг сделался первым врагом Хазарии.

«Не эта ли змея клюнула его, - думал Асмуд, - ведь многие скандинавы ратовали за союз с хазарами, они не жалели русской крови, и им не нравился мирный договор с Византией, закрепивший мир на долгие годы. Змея жива и поныне, - как бы завершая свою мысль, размышлял Асмуд, вдыхая сырой холодный воздух бежавшего под кормой Волхова, - ну что ж, отец, скоро встретимся, завтра твой курган покажется за поворотом».

И снова думалось о собственной жизни; ему уже столько, сколько прожил отец, объединивший север и юг, Альдегьюборг и Киев, собравший земли вокруг, а что же он, он сам свершил за эти годы? Ни семьи, ни детей, ни внуков... ничего не оставил. Домен свой Альдегьюборг забросил, и только благодаря стараниям и хозяйственной ловкости Ольги знают, что хозяин земли - сын Олега Вещего, некий Асмуд, которого никто не помнит. Вся жизнь прошла в скитаниях: Византия, Сирия, Персия, Хазария и вот Русь, а домой возвращается глубоким стариком. Он, как летящая звезда, горел внутри и вот уже прожег свою жизнь, не осветив ничего вокруг себя.

Он глянул за корму, где плыла одинокая пустая бочка, и подумал, что он так же плывет, как эта бесполезная бочка, брошенная человеком неразумным или бесхозяйственным, но ведь Игоря и Ольгу нельзя назвать такими, недаром ли они призвали его учить Святослава. А может быть, он как...

- Что же ты меня не разбудил, дядька? - вдруг за спиной услышал Асмуд бодрый и звонкий голос Святослава. Асмуд поворотился и увидел воспитанника почти нагим, с ведром воды в руках. И не успел Асмуд отпрянуть от него, как поток холодной сверкающей жидкости не только обрушился на тело Святослава, но и щедро окатил и учителя.

- Вот и умылся, - глядя на хохочущего Святослава, улыбнулся Асмуд, - будь здрав, княже!

Ничего нет прекраснее молодого, тренированного, стройного мужского тела. Святослав был невысок, но в нем каждая часть тела, каждая мышца являли совершенное создание природы - все гляделось раздельно и все было едино. Стряхивая с себя капли воды, Асмуд осмыслил и довел до логичного конца свои сиюминутные упреки. А может быть, его ждет судьба великого Аристотеля, подумал он. Пора все свои записи, путевые заметки и карты, что постоянно он возит с собой, оставить в родовой крепости [14] . И будто на лету поймав его мысли, одеваясь, Святослав спросил:

- Асмуд, ты говорил об Аристотеле, он что, был великим воином, раз учил Александра?

- Нет, нет, нет... - Асмуд уже привык к тому, что мысли учителя и ученика как бы качаются на одной волне, то расходясь, то сближаясь, заставляя его копаться в памяти и отвечать почти на все вопросы юноши. И это радовало его.

- Воинскому искусству Александра учил отец Филипп, - ответил Асмуд. - Я тебе говорил, что Филипп был неисчерпаем в выдумках как в походах, так и за приятельским столом. Александр, конечно, многое перенял от отца, даже дружеские попойки ввел в порядок своей жизни, но не ради самого застолья, а ради беседы, где решались многие военные вопросы, в том числе и житейские. Приглашались ученые мужи, поэты, певцы, танцоры. А вот Аристотель учил его пониманию добра, эллинизму, то есть греческому образу жизни, культуре и искусству, сам Аристотель был неплохим поэтом. Он внушил Александру, что тот ведет свой род от Геракла, был такой греческий герой, сильный и мужественный, но прежде всего доблестный и добродетельный. Это считалось выше богатства и знатного происхождения. И еще одно вспомнилось мне нынче, что во времена Александра одно племя славян вышло из Македонии и, пройдя далеко к северу, поселилось у Вендского моря, ныне Варяжского. И называлось оно бодричами. У них и знамя было Александра - Буцефал [15] и птица. Только вместо орла был сокол - Рарог. Тебе это ни о чем не говорит?

- Как же, когда ты чертил карту походов Германариха, ты называл множество славянских племен, там, я помню, были и бодричи, которых разгромил Генрих Датский, убил Годослава, а людей прогнал с их земли.

- А Рарог? Ты не догадываешься?

- Сокол? Нет.

- Так вот. Рерик, Рюрик, Рорик, Рурик - это Сокол. Сын Годлиба или Годослава с братьями Синеусом и Трувором.

- Это же мой дед, - воскликнул Святослав, - но он прозывался Рериком Ютландским, а не бодрическим.

- А каким ему еще быть, если он от императора Лотаря получил домен с городом Дурштед в Рюсландии и с народом, прозывавшимся рюск. Вот и призвали его в наши земли. Он женился на моей тетке Ефанде, и выходит, что мы с твоим отцом родичи, а ты мне племянник.

- Что же мать об этом ничего не сказала?

- Видимо, считала, что сам узнаешь.

- Ну и родословная. Выходит, мне теперь не хватает только Буцефала?

- Да... нет. Еще и разумения Александра.

Ветер усилился. Водила [16] крикнул, и поднялись паруса. Воины-гребцы убрали весла, сняли уключины и шумно принялись завтракать. Ладья набирала скорость.

5. Страва. Ладога - Невоград - Альдегьюборг

Сильный, степенный, со стальным отливом Волхов зигзагами подбирался к городу, который впитал в себя смешанное население: финнов, карелов, кобяков, славян и скандинавов. У одних он назывался Ладогой, у других Невоградом, у третьих Альдегьюборгом. Если бы не каменная крепость, что построил Олег Вещий, он, может быть, и не именовался бы градом, а просто поселением, но в основном здесь селились ремесленники. В граде все делалось на продажу: корабелы строили лодии, кузнецы ковали оружие и лошадей, стекольщики делали изумительные бусы, что продавались не только местному населению, но даже вывозились в мусульманские страны, золотари делали украшения с самоцветами; здесь была самая дешевая пушнина, рога оленей, но самым ценным были рыбьи бивни подземного чудовища [17] . Город жил своей жизнью, но ежедневно между Волховом и небольшой речкой Ладожкой, забитой плоскодонками, кипело торжище.

Еще с вечера бирючи кричали:

- Завтра страва по князю Олегу Вещему! Сильный и смелый, ходи к кургану! Покажи ловкость и умение. Князь Святослав набирает дружину!

И уже с утра люди потянулись гурьбой мимо каменной крепости к памятному кургану, где, по преданию, захоронен Каган, первый Великий князь Киевской Руси. На вершину холма никто не забирался, все знали, что там расположатся только что прибывшие из Киева молодой князь со своим дядькой. Служки уже огораживали место для поединков, и рядом грудой были положены деревянные мечи. Боевого оружия не было, хотя многие шли со своими тесаками и топориками, притороченными у пояса, но те, кто попытался бы попробовать свою силу в поединке, обязан был оставлять личное оружие за кругом.

Собирались вяло, располагались прямо на земле и все поглядывали на курган, ожидая князя и свиту. И хотя толпа пополнялась медленно, людей набралось много, как на торжище: народ из разных племен - славяне, литовцы, карелы и чудь, варяги-русь, датчане и норвежцы, одним словом, скандинавы-купцы и воинский люд. И, конечно, дети.

Вначале на капище, которое располагалось также на холме с двумя высокими идолами Перуну и Одину и проглядывалось со всех сторон, вспыхнул огонь, запылало жертвенное огнище, и все поняли, что князь уже близко.

Асмуд и Святослав спешились, поднялись на курган и сели на ковер, специально приготовленный для них. Прозвучал рожок, и ударили в бубен - это означало, что боевое игрище началось.

Вышел долговязый и рыжий варяг, навстречу ему небольшого роста, но, видимо, сильный крепыш, про которых говорят: «парень-пенек, но не сдвинешь на вершок». Они выбрали мечи, и поединок начался. Варяг работал легко, даже можно сказать, изящно, отражая натиск крепыша, чувствовалось, что он просто забавляется поединком. Но вот в одно мгновение варяг трижды поразил парня: в плечо, плашмя по спине и в бок. Поединок прекратился. Еще несколько смельчаков выходили против варяга, но все они, не имеющие должной выучки, терпели поражение. Но вот медленно, будто нехотя, из толпы громко обсуждавших поединок выделился высокий, статный скандинав, о котором посадник сообщил Асмуду и князю, что это Ингвор - норвежец, который отправляется на службу с друзьями в Византию. Норвежец подошел к груде мечей, вытащил один, положил на колено, нажал руками и отбросил в сторону. Выбрал другой, проделал то же самое, но его взял. Поединок начался остро. Дрались два профессионала-воина. Толпа, затаив дыхание, после удачного выпада одного или другого только успевала ахать, ибо оба воина сражались отчаянно и умело. Но вот при боковом ударе меч варяга, а вернее, ее верхняя часть отлетела в сторону, и воин поражен был в плечо. Варяг признал себя побежденным и вышел из круга. Буквально тут же появился карел, волоча за собой дубину, ему преградили дорогу, указывая на груду мечей. Он сплюнул и под шум и зубоскальство толпы пошел обратно. Асмуд тут же подозвал служка и приказал узнать, кто и откуда.

Какое-то время Ингвор стоял, тоскливо поглядывая по сторонам, но тут в дальней стороне толпа расступилась, и вышел юноша. Легкой, барсовой походкой он приблизился к груде мечей, выбрал один, не очень длинный, то ли нюхая лезвие, то ли облизывая, встал напротив Ингвора. Тот ждал нападения, а юноша не спешил. Тогда норвежец сделал ложное движение в сторону, а ударил по мечу с другой стороны. Меч юноши, взвившись в воздух, улетел далеко и рухнул на землю. Но что такое? Упав на землю, меч вдруг приподнялся и полетел в протянутые руки юноши. Ингвор даже не шевельнулся, когда острие меча уперлось ему в грудь и дважды полоснуло по телу. Юноша бросил свой меч к ногам норвежца и так же легко, чуть спешно, склонив голову вперед, исчез в толпе. Ингвор все стоял, как истукан, ничего не соображая, выпучив глаза, а лицо его, и так будучи длинным, как у многих скандинавов, вытянулось почти в лошадиное. Публика неистовствовала. Многие даже не заметили фокус с мечом, но хорошо видели, как этот юноша колотил грозного, опытного воина. На группу скандинавов опустилась гробовая тишина. А вокруг все гудело. Как побитая собака, поджав хвост, Ингвор двинулся к своим.

И тут по знаку Асмуда покатились бочки с пивом (элем), медом-сурицей, мешками выгружалась вяленая рыба, куски мяса, окорока, каша в чанах, жареная и вареная птица. Страва входила в свою завершающую часть. Но неожиданности и чудеса на этом не закончились.

Когда толпы людей распределили бочки с медом и пивом, образуя группы довольных выпивох, послышались возгласы в память князя Олега и уже песни славянские и финские, а в круг стали скандинавы и, по обычаю взявшись за руки, двинулись в танце. В центре круга стоял запевала. Громко, поставленным голосом он то ли пел, то ли певуче произносил на скандинавском языке слова знаменитой в то время баллады:

Силен был Дидрик, груб и смел, А жил он возле Берна, И триста родичей имел, Я говорю вам верно... И бились мы в Ютландии!

Обнявшись, круговая цепочка скандинавов, делая два шага налево, шаг направо, хором поддерживала запевалу, подхватывая припев:

И бились мы в Ютландии!

Запевала продолжал:

Мы весь завоевали свет, Теперь земли нам хватит. Но Хольгер Датский, наш сосед, Еще нам дань не платит. И бились мы в Ютландии!

Хор единогласно, как в один голос, поддержал:

И бились мы в Ютландии!

Два купца-датчанина, приглашенные на страву, сидевшие рядом с Асмудом и хорошо пригубившие эля, хлопали себя по ляжкам и повторяли припев:

И бились мы в Ютландии!

Асмуд вдруг заерзал на месте, потом еле приподнялся, встал, и торжественно подняв руку над головой, обратился к Святославу:

- Княже, не могу сидеть, кровь зовет, пойду танцевать! Святослав только хохотнул:

- Дядька! Смотри не рассыпься!

С помощью служка Асмуд спустился с холма и, увидев Ингвора и желая как-то поддержать его, подошел к нему, разорвал цепь и вцепился в сильные руки норвежца.

Тут Свертинг, злобой обуян, Вскричал что было духу: - Давайте мне хоть сто датчан, Прихлопну их, как муху. И бились мы в Ютландии!

Возбужденно и могуче хор поддержал:

И бились мы в Ютландии!

Запевала поднял руки и как бы бросил их на танцующих:

Наутро двинулись в поход Шестнадцать тысяч конных, Чтоб датский покорить народ, Сломить непокоренных. И бились мы в Ютландии!

Хор, будто наполненный силой и решимостью, грянул:

И бились мы в Ютландии!

Но голос спал, он стал не таким решительным и самоуверенным:

Сошлись враждебные войска На вересковом поле, И мнилось, Дания близка К позору и неволе. Рубились воины три дня, Пришельцев много пало, Ни шагу датская броня Врагам не уступала. И бились мы в Ютландии!

Движение по кругу остановилось, будто что-то помешало им двигаться дальше. Но эта пауза буквально следовала за смыслом баллады. Теперь скандинавы стали делать два шага направо и шаг налево.

Угрюмо Свертинг проворчал: - От нас осталась сотня, Не одолеем мы датчан Ни завтра, ни сегодня. И Дедрик, мощный, как гора, Ответил, хмурясь грозно: - Я вижу, прочь бежать пора, Пока еще не поздно. И бились мы в Ютландии!

Хор варягов-скандинавов, пританцовывая, грустно повторил:

И бились мы в Ютландии! Помчался Дидрик по холмам, Он зря, выходит, бился. За ним бежал и Свердинг сам, Хоть больше всех хвалился. Шестнадцать тысяч верховых Навеки стали прахом. Бежали семьдесят живых, Гонимы смертным страхом. И бились мы в Ютландии!

Но как только хор повторил припев и запевала начал первую строчку нового куплета, вдруг ужас нарисовался на его лице, глаза вытаращились, а рот так и остался открытым. Огибая круг танцующих, двигалась в сторону холма белая фигура высоченного роста, и кто мог разглядеть ее, тот сразу бы заметил, что это моложавый человек, но с седыми бровями и белыми волосами по плечи. И одежда белая, похожая на одежду восточных или индийских купцов. Толпа гуляющих и уже достаточно охмелевших людей вдруг разом протрезвела.

Многие застыли в ужасе, другие повалились на колени, повторяя заклинания.

Одни - «Будь милосерден, Тиу-Тау!»

Другие - «Сверкающий лунный Альф, будь под землей!»

Иные твердили - «Наверху облаченный в свое оперение, покрытый инеем господин, пощади!»

Или - «Хвост стрелы, одетый в оперение, блестящий наконечник, не губи! [18] »

Фигура двинулась к холму и, будто скользя, появилась у самого застолья князя. Святослав невольно встал. Его зоркий взгляд уже давно заметил белое облако, что двигалось с противоположного берега Волхова, пересекло водную гладь, не коснувшись воды, и вот оно здесь, на холме. Большими ярко-голубыми глазами он с ног до головы разглядел юношу, потом взял его за плечо, сильно, но мягко, как бы по-дружески, повернул в сторону капища, где еще струился вверх тонкий стержень дыма, вкрадчивым голосом произнес:

- Потому, видимо, Свят, что хранишь память о предках и Веру? Добро. И Славен станешь, людина, коль Прави следовать будешь.

Он коснулся головы Святослава стрелой со сверкающим ледяным наконечником и белым оперением, что держал в левой руке, как державу, и князь почувствовал разливающийся в голове жар, но только на секунду. При всей храбрости и смелости даже слово не мог вымолвить - так он был поражен. Князь какое-то время постоял, глядя, как исчезает, растворяется в пространстве видение, потом сел, наполнил чару ромейского вина и выпил. Еле-еле с помощью служка Асмуд, задыхаясь, поднялся на холм и буквально рухнул рядом с князем.

- Я видел, видел. Что он тебе сказал?

Святослав молчал.

Появился холоп, что отмечал участников игрища, и, опустившись рядом с Асмудом, взволнованно сообщил:

- Он, оно, чудище, я видел, вошло в дом волхва, а потом через какое-то время вышло.

Асмуд, глядя на расстроенное лицо воспитанника, снова спросил:

- Так что же он тебе сказал?

Долго молчал Святослав, потом, налив себе еще один бокал ромейского вина, выпив, произнес:

- Мать нарушала закон Прави. Я не пойду в христиане.

- Будь здрав, - сказал Асмуд, входя с князем Святославом в дом волхва. Тот сидел за столом, на котором были разложены куски кожи, дратва и длинные с загибом на концах иглы. Волхв занимался обыденным делом, чинил першни [19] . Видя таких почитаемых гостей, он все сгреб, бросил в фартук и понес за печку, как бы во вторую комнату, разделенную занавеской. Появился с бочонком меда и тремя ковшами.

- Милости прошу, дорогие гости. Чем богат, тем угощать буду, - будто пропел он, наливая мед в деревянные ковши и не обращая внимания на протестующий жест Святослава.

- На Руси мед пьют пять раз в день, а у нас поболее, в Полночи живем. Потому бодрые и работящие, в войне сильные и умелые. И Боги пьют мед-сурицу в Ирии.

Гости уселись на деревянные, крепко сколоченные скамейки у такого же кряжистого, выскобленного до белизны и пахнущего деревом стола.

- Мы к тебе, святитель, - обратился Асмуд к волхву, - по такому важному делу, что в народе никак не угомонятся, вопрошая о чуде, что виделось всем, суды идут, пересуды. Вот и молодой князь никак не может понять, с кем встретился и кого слушал.

Волхв сел и завел глаза к потолку, выражая тем самым глубокое почитание пришельцу.

- Это Тиу, - понизив голос, сказал он, - по-другому зовется Альв. Он оттуда, - волхв указал рукой куда-то на северо-восток. - Из Беловодья, - добавил и так же в полуголое продолжал: - Это высшая категория Духа, иначе бессмертный. Их осталось мало, потому что умеют сами себя растворять в пространстве, могут даже скалы передвигать и беседуют с духами Стихий. - Он покачал головой, снова поднял палец, указывая вверх и давая понять, что это сверх его разумения.

За свою долгую странствующую по миру жизнь Асмуд многое слышал о великих святых, кудесниках, прорицателях, джиннах и дивах, факирах и фокусниках, да и о эльфах он знал, но никогда не воспринимал их всерьез, считая все выдумкой возбужденного сознания. А тут он видел Тиу своими глазами, а теперь слышит такое, чему уже не поверить нельзя.

- Он что-то сказал молодому князю? - спросил волхв у Асмуда, глядя на Святослава.

- Да, да, - ответил Асмуд, - но князь не говорит.

- Что бы Тиу ни сказал - это правда, - сказал волхв, - потому что вера у них великая от Прави, Яви и Нави, которая существовала много тысяч лет в стране Белых Вод. Они знают тайны пространства и потому могут появиться в любой части суши, моря и... даже в чертогах самого Рода. Но земля, как говорил мне Тиу, стала жить по другим законам, потому они покидают ее. Они оставили письмена, по которым и я служу Богу. Но что я? Для них я маленький служитель Великой веры, таких, как я, по Руси тысячи.

- Так почему же он является именно к тебе? - спросил Асмуд.

После такого тяжелого разговора волхв впервые улыбнулся. Улыбка его оказалась мягкой, ласковой и по-детски наивной.

- Это не ко мне, а к милостнице моей Манфред! Внучка она мне. С самого рождения он покровительствует ей. Отец ее пропал в войне князя Игоря, вы-то уж помните, - обратился волхв к Асмуду. - Когда ромеи сожгли почти все наши лодии. В одной из них отец ее, мой зять, был кормчим. А потом дочь моя померла, молодой померла, а все дожидалась мужа, жалела, что не с ним ушла. По роду нашему женщины верны своим мужьям. Вот Тиу каждый год в день появления Манфред на свет является к ней с подарками.

Он оглянулся в сторону печки и громко сказал приказным тоном:

- Манфред, поди сюда. Уважь почетных гостей.

За печкой кто-то засуетился. Вначале показались протянутые руки с полотенцем, на котором лежал розовый поджаристый пирог, а потом появилась и сама дева.

Одновременно, будто сговорившись, Асмуд и Святослав приподнялись со скамеек и с изумлением глядели на нее, пока она ставила пирог на стол.

- Ах, это что ж? - ахнул Асмуд. - Это ты победила знаменитого рыцаря Ингвора?

Девушка рассмеялась:

- Да не победила... я его просто обманула. Уж очень он представлялся из себя... грозным, как Кап [20] .

И чтобы продолжить разговор и угодить, гостям волхв спросил:

- А покажи, что тебе Тиу подарил нынче?

Девушка полезла в глубокий карман сарафана и вытащила крупное золотое кольцо с массивным грушевидным зеленым изумрудом.

Святослав невольно схватился за ухо, где висела серьга с таким же зеленым карбункулом, точь-в-точь как на кольце.

Манфред не переставала улыбаться, ее будто забавляла эта неожиданная растерянность гостей.

- Камень такой же, но только чище, видишь, князь? Погляди, в него можно смотреться.

Она показывала вблизи кольцо, касаясь его щек и шеи своими пшеничными волосами и заглядывая в его глаза такими же изумрудно-зелеными глазами.

- Тиу сказал, - поясняя князю смысл подарка, сказала Манфред, - что надеть его на палец я должна после поцелуя избранного мной.

- Что-то я не видел никаких женихов под окнами, - нахмурясь, сказал волхв.

- Как не видишь, дед, - расхохоталась Манфред, - он сидит напротив тебя.

Волхв задохнулся, аж приподнялся, а она, продолжая хохотать, скрылась за печкой.

- Князь, дозволь не сердиться, - поспешил волхв, - она у меня великая шутница. Чем старше, тем непослушнее. Я ведь ей говорил вчера, куда ты так нарядилась, ведь не послушалась. Значит, опять напроказничала?

Снова из-за печки показались протянутые руки с полотенцем, на котором лежало блюдо с рыбой.

- Вот-вот, чего-чего, а рыбицу она готовит прелестную. Когда же ты успела?

- С утра, - ответила Манфред.

- А чего же меня не попотчевала?

- А я знала, что будут гости. И мой суженый.

Она, продолжая улыбаться, широко обнажила свои ровные, блестящие, как ожерелье, жемчужные зубы. Святослав, не отрывая взгляда от нее, протянул руку за ковшом, но тот оказался на другом месте. Он потянулся снова, но прямо на глазах ковш отодвинулся дальше. Тут уж волхв не выдержал и стукнул по столу кулаком:

- Опять балуешь? Ведь это Великий князь!

- А пусть вначале князь скажет, возьмет ли он меня к себе в дружину стременным.

И тут вдруг Святослав будто раскрепостился и, как бы обращаясь к Асмуду, спросил:

- Дядька, возьмем ли мы эту девку в дружину?

- Не девку, - уже под хмельком пробормотал Асмуд, - а воя!

- Тогда пусть она вначале заплатит поцелуем, - осмелев и озорно глядя на Манфред, сказал Святослав.

Она подошла к князю, они оказались одного роста, забросила руки ему за шею и впилась губами в его только отросшие усы. Потом отошла к самой печке, подальше от деда, и, вытащив перстень из кармана, демонстративно надела на средний палец.

6. Византион. Константинополь. Царьград

В покоях императора Византии находились два самых приближенных человека: паракимомен Василий и мандатор Акапий.

- Как мне называть королеву русов? - спросил император Константин Багрянородный, читая донесения греческих лазутчиков о княгине Ольге.

- У них принято называть женщин именем отца. Отца звали Хельгом, то есть Олегом, следовательно, Хельгой или Ольгой. На Руси ее зовут Ольгой, - ответил мандатор Акапий.

- Королева русов христианка, - добавил паракимомен Василий, - она приняла христианство в нашем божеском храме Софии, ее крестным отцом был император Роман, и святая церковь нарекла ее христианским именем Елена.

Не отрывая взгляда от свитка, Константин Багрянородный продолжал спрашивать:

- Как ты думаешь, Василий, если я буду называть ее Элгой, она не обидится?

- Думаю, что нет. В нашем языке что Ольга, что Элга звучат одинаково.

Но мысленно паракимомен отметил скрытое намерение императора не называть ее христианским именем, давая понять, что она как бы не совсем полноценная христианка, ибо страна ее языческая. И сразу понял, что уже сейчас император готовит один из вопросов, которые они будут обсуждать, - о христианизации Руси.

- А сколько дней гостит Элга в нашем божественном городе? - снова спросил император.

- Двадцать три дня, - ответил мандатор [21] , - и поселили ее вместе со свитой в монастыре Святого Мамонта, там, где всегда проживают купцы из Руси.

- Она любопытна? Ей уже показали ваш Византион, город Константина - Новый Рим?

- Да, она очень любопытна, ежедневно что-нибудь осматривает, кроме дворца и ипподрома.

- Ну, это уж моя забота, - ответил император, чуть склонив голову и искоса глядя на паракимонена [22] Василия, - ей уже сообщили, что я вернулся?

Все хорошо знали, что император никуда не отлучался, все время он проводил за письменным столом, сочиняя свою книгу «Об управлении государством».

- Да, конечно. Но она не поверила. Ведь ваш дромон все это время простоял у причала, - ответил мандатор Акапий.

Император Константин Багрянородный улыбнулся:

- Надо было объяснить королеве Элге, что это маленькая хитрость. Плебс должен знать, что император в городе и покидает его только в чрезвычайных обстоятельствах.

- Так ей и объяснили, мой император, - ответил мандатор.

- Хорошо. Не слишком ли мы затянули встречу, паракимомен? Когда же мы назначим прием. Я, как ты знаешь, не люблю четных чисел. И потом, готов ли дворец для приема этой варварки? Вы все учли, чтобы королева почувствовала наше величие и богатство?

- Дворец готов, - ответил Василий, - как всегда. Предупреждены все знатные люди нашего города. Все ждут.

- Так когда?

- Я предлагаю назначить встречу на девятое сентября.

- Это еще две недели. Не слишком ли?

- Да. Но это входит в наш замысел. Королева Элга должна понять и почувствовать, с кем должна встретиться. Полагаюсь на то, что она не просто появилась здесь, проделав такой серьезный и рискованный путь, на который не решится иной мужчина, значит, ее вынудила забота, которая в должной степени зависит от империи.

Паракимомен Василий прекрасно знал, но скрыл от императора, что буквально на днях княгиня Ольга в сердцах высказала эпарху [23] , а диангел [24] тут же донес Василию, свое недовольство, и прямо заявила: «Если императору некогда принять меня, то завтра же я подниму паруса».

- Завтра мы назначим ей день встречи. Уж коли она ждала столько, то еще две недели подождет.

- Василий, пойми, надо это сделать убедительно. Скажите, что по возвращении император приболел, но он помнит о встрече. Предложите ей прогулку по Пропантиде на моем драмоне.

Константин Багрянородный задумался и, размышляя вслух, добавил:

- А вообще я ничего не жду интересного и любопытного для себя от встречи с этой северной непросвещенной варваркой.

Не только император, но и все, кто был приглашен на церемонию встречи княгини Ольги с Константином Багрянородным, представляли далекую северную страну чуть ли не концом света, где водятся одни дикие животные, а люди ходят в шкурах. То же самое и княгиня, чуть ли не дикарка, хоть, говорят, и крещеная.

Много сил, умения и сноровки проявили русские флотоводцы, спускаясь по Днепру к Русскому морю. И не напрасно это море было названо морем Русским, ибо по нему сновали лодии (у хазар и печенегов лодок не было) вдоль Крымского побережья, где стояли греческие города, называемые общим словом Климаты: Ольвия, Херсонес, Согдея, Кафа. Они успешно торговали с греками, в основном поставляя сельскую продукцию: крупное разнообразное зерно, мед, пеньку и изделия из дерева. Они спускались из среднего Приднестровья в устье реки, а там по морю на юго-запад Крымского полуострова вплоть до Истры (Дуная). Этим же путем следовала и княгиня Ольга, но, чтобы попасть в море, необходимо было преодолеть семь Днепровских порогов. Это был самый сложный участок пути. Первый порог с острыми высокими камнями, о которые ударяется вода и низвергается вниз с огромным шумом, назывался Ессули, то есть, «Не спать». Русичи выходили на берег, оставшиеся упирались шестами, другие шли вброд, отыскивая, где нет камней, и совместно с трудом проводили лодии между камнями и берегом. Второй порог назывался Остров у нипрах, что означало «Остров у порога». Третий - Геландри, а по-славянски «Шум от порога». Четвертый - Неасит, потому что здесь на камнях гнездились пеликаны и неясыти. Из судов выносились все товары, суда перетаскивались волоком шесть тысяч шагов, пока не минуют порогов. Этот участок был очень опасен, потому что именно здесь чаще всего подстерегали печенеги, грабя и убивая людей. Снова грузились и плыли до шестого порога, называемого Веручи, а по-славянски «Ключ воды», и последнего - Непряди, то есть «Малый порог», откуда попадали к Крарийскому перевозу и направлялись в сторону Согдеи и Корсуни. Здесь также было очень опасно из-за нападений печенегов. Но караван с княгиней Ольгой благополучно прошел весь путь, охраняемый конной дружиной, что постоянно следовала по берегу и служила прекрасным заслоном от печенегов, которые то появлялись, то исчезали из поля зрения. Далее путь шел по морю. Конечно, такая большая группа кораблей русов не могла быть не замечена. Четкая служба оповещения уже от Херсонеса просигналила в Царьград о направлении русского флота, и уже у самого Босфора русских встретила эскадра греческих военных кораблей - дромонов и скедий, которые, охватив флотилию русов полукругом, так и сопровождали ее до Константинополя.

Княгиня Ольга остановилась на пороге Магнавры - огромного длинного зала, по краям которого почти в два ряда стояли придворные, чиновники всех рангов, вся богатейшая знать Константинополя.

А там, вдали, в конце зала ярко светилось возвышение, на котором сидел император. Ольга уже многое знала о порядке встречи с императором и потому не смутилась, видя богатство и блеск Золотой палаты. Как только она переступила порог, уже знала, что раздастся по залу громкое шуршание листьев и мелодичное пение птиц, которые сидели на золотых деревьях перед троном базилевса. И чем ближе Ольга подходила к императору, тем тише становился звон листьев, и, уже находясь в центре зала, княгиня заметила, как дрогнули золотые львы у трона, разинув пасти, высунули кровавые языки, и послышался грозный рык зверей и сильные хлесткие удары их хвостов о землю. Но это не остановило княгиню в панике, она только сомкнула губы, целеустремленнее двинулась вперед и, казалось, приободрилась, стала выше и значительнее. Публика смотрела на нее не отрывая взгляда. Голубое с серебряными крестами ниже колен платье, сшитое в лучших традициях византийской моды, скифские, такие же голубые, мягкие, остроносые, отделанные жемчугом, на устойчивых каблуках сапожки, на груди лунообразная золотая гривна с подвесками из сверкающих разноцветными лучами камней - знак великокняжеской власти. На голове голубая с золотой ниткой повязка, от которой вниз опускались серебряные колты, также украшенные самоцветами. На плечах и до самого пола белое княжеское корзно, больше похожее на мантию, прихваченное у плеча рубиновой застежкой-фибулой. Подол корзно несли двое детей, также одетых в белое, но с маленькими крыльями на спине. Такой красоты и величия женского одеяния византийская знать никогда не видела. Это была смесь стилей: европейской, византийской и чисто русской культуры с элементами христианской символики. За княгиней шли послы, толмачи и христианский священник Григорий, далее около тридцати женщин в разноцветных, оригинального покроя, но не нарушающих греческой традиции платьях, сверкающих драгоценными колтами и подвесками. Чуть отступя двигалось более ста купцов, бородатых, в шитых крест-накрест или квадратно прошитых золотой и серебряной ниткой свитках, с широкими кожаными ремнями, на которых висела казна, огниво, соль, но без мечей. Они больше походили на воинов, чем на торговый люд.

По принятому порядку церемонии встречи с императором гость или посланник обязан был, не доходя до трона, пасть ниц, а потом уже приветствовать владыку империи. Место преклонения должен был указать логофет - чиновник управления, который первым опускается на колени. Когда логофет, не доходя нескольких метров до возвышения, где стоял трон, пал ниц, княгиня Ольга прошла мимо него и приблизилась к самому трону. Логофет тут же вскочил и громко, чтобы слышал весь зал, объявил:

- Королева русов и великая княгиня Киевской Руси!

Ольга только склонила голову, а вся свита, выбросив правую руку в сторону, а потом опустив к земле, сделала по-русски глубокий земной поклон. Один только священник Григорий широко по-православному перекрестился и поклонился то ли императору, то ли лику Христа, что светился за троном. Откуда-то сбоку, скрытый за толстыми золотошвейными шторами, послышался звук хора:

Многие лета здравствующему императору! Многие лета венценосному императору!

И вдруг трон еле качнулся и стал подниматься вверх. Теперь император оказался выше всех в зале, как бы парящим над ними. Но Ольга успела заметить, что это был мужчина лет сорока пяти с черной кудрявой бородкой и большими сливовидными глазами. На голове ажурная корона, усыпанная драгоценными камнями; покрыт пурпурной мантией. Ольга услышала шепот логофета:

- Говорите, королева!

Глянув вверх, княгиня, больше не поднимая головы, молвила:

- Базилевс! Царь греческий! От страны северной и народа Руси Киевской, от князей и бояр русских мы прибыли, чтобы имать любовь и дружбу вашу на многие лета... И потому просим принять скромные дары наши в знак долговечной любви!

Публика, присутствующая в Золотой палате, часто встречала и видела правителей и послов из разных стран: Египта, Африки, Сирии, Персии, Хазарии, Армении, видела богатейшие дары, и их непросто было удивить подарками. Ничего особенного они не ждали от правительницы севера, где в изобилии только холод и белые перья под названием «снег». Из самых задних рядов вышли купцы и понесли связки мехов: белого горностая, черных лисиц, рыжих куниц, белки, бобров. Уложили на мрамор и удалились. Шепот прошел по рядам; столько разнообразных мехов никто не дарил императору. Сообразительные греки стали тихо подсчитывать стоимость подарков и вдруг перестали, глядя, как следом за первыми купцами пошли вторые, по четыре человека растянувшие меха огромных медведей - черного и белого с разинутыми пастями, которые привели в тихий восторг публику, а уже шли следующие, рассыпавшие на меха груды очень ценного в империи горючего камня [25] , другие выкладывали украшения, предметы обихода, броши, фибулы из рыбьего зуба, но когда двое купцов проносили рыбий зуб почти в метр длиной и очень увесистый, в публике раздался вздох удивления. Присутствующие в зале не должны были выражать свои чувства, но, видимо, они их так переполнили, что никакая сила не могла удержать. Даже трон императора вдруг оказался опущенным, и он сам с удивлением смотрел на подарки.

И вот на вытянутых руках купцы понесли окованный золотом и украшенный перламутром меч, отдельно ножны, сияющие всеми цветами радуги, золотой щит и шлем. И все это положили к ногам императора. Базилевс, чуть склонив голову в сторону логофета, который должен был перевести его слова, но глядя на княгиню, медленно и внятно произнес, потому Ольга, изучавшая греческий, поняла дословно:

- Мы благодарим королеву Элгу за столь ценные дары, и мы принимаем их, потому что вот уже много лет живем в мире и согласии и надеемся, что наша любовь и дружба между империей и Русью будет продолжаться вечно.

Свет на возвышении, где стоял трон, вдруг погас, и император исчез, будто его и не было. Главная церемония закончилась.

Теперь княгиню Ольгу ждала встреча с императрицей. Это считалось особой привилегией, потому что императрица могла встретиться только с лицами христианского вероисповедания. Из Золотой палаты княгиню и всю женскую свиту повели в зал Юстиниана, что находился рядом, но вели кружным путем, чтобы гости видели весь блеск и богатство дворца. И действительно, это продолжительное путешествие по дворцу производило на посетителей неизгладимое впечатление. Во всех галереях, палатах, в проходах стояли высоченные изумительной работы амфоры, вазы, мраморные статуи, драпировки, тканые из золотой и серебряной нити, на стенах сверкало золоченое оружие, броня и кольчуги, лики императоров, инкрустированные картины, мозаика, широкие окна с видом дворцового парка и моря. Русские такого богатства и красоты никогда не видывали и сдерживали свои восторги, сжимая друг другу руки. Ольга смотрела на все это изобилие богатства и красоты сдержанно. Она хорошо понимала, что это не только праздное путешествие по дворцу, но и давление на настроение и чувства гостя, который должен быть унижен богатством, могуществом, а значит, и силой великой державы.

Зал Юстиниана был так же велик, как и Золотая палата. Шестнадцать колонн из зеленого мрамора с ажурными узорами, изображающими листья, цветы, фигуры животных и людей, вплетенных в единую композицию, сразу приковывали взгляды, но там, в конце зала, светился помост, покрытый малиновыми коврами, где на высоком троне сидела императрица Елена, а чуть ниже ее невестка Феофано. Придворные дамы в высоких головных уборах - прополомах стояли вдоль колонн:

- Королева русов Элга. Великая княгиня Киевской Руси. Крещеная Елена, - громко возгласил препозит двора, что сопровождал Ольгу по залам.

Княгиня Ольга, как и в Золотой палате, приветствуя, только склонила голову, а свита повторила земной поклон. Императрица была одета в кремовое платье, на груди ожерелье из голубых брильянтов, на плечах пурпурная мантия. На голове изящная, также в дорогих каменьях, диадема. Феофано же выделялась прежде всего своим обликом: крупные глаза, утопающие в густых, загнутых вверх ресницах, в волосах нити жемчуга и диадема, как бы висящая над головой, лиловая мантия, скрепленная на груди золотой цепью с двумя изумрудными застежками. И все же даже без украшений лицо Феофано выделялось утонченной красотой, недаром она считалась первой красавицей Византии. Потому Ольга внимательно вгляделась в нее. И еле уловимое неприятие почувствовала в себе: ушедшая молодость, зависть? Ведь Феофано было всего восемнадцать лет. И только спустя годы Ольга, после отравления Константина Багрянородного, поняла, что это было ее врожденным предчувствием. Императрица улыбнулась Ольге и заметила, что ей очень приятно узнать, что королева Руси носит такое же имя, как ее. И она с радостью встречает Елену в своем доме. Так же в ответ княгиня улыбнулась и уже на греческом языке в знак обоюдной любви и дружбы просила принять скромные дары.

Жены киевские в строгом порядке одна за другой опускали перед троном сверкающие ожерелья, подвески, браслеты, в том числе из горючего камня, россыпи камней-самоцветов, ларцы и шкатулки из рыбьего зуба, фигурки животных, воинов, охотников, произведения киевских и родненских мастеров, знаменитые хрустальные и стеклянные бусы из Ладоги и в конце большую связку из голубых и черных песцов. Не надо было расчетливо по-гречески оценивать стоимость и красоту подарков, надо было просто видеть глаза придворных дам. Императрица поблагодарила Ольгу и пригласила в кентурию за семейный стол. Всем остальным женщинам раздали небольшие подносы с грудой миллиарисий - золотых монет.

Пропозит, что постоянно сопровождал княгиню, вернее, шел впереди, за которым она следовала, снова повел ее кружным путем, и это заметила Ольга, потому что опять попадались проходы, залы, которые княгиня заприметила, следуя на встречу с императором. Наконец раздвинулись широкие шторы кентурии и снова задвинулись. Ольга увидела богато украшенный стол, за которым сидели Константин Багрянородный, императрица Елена, сын Роман II и его жена Феофано [26] . Император встал и жестом пригласил Ольгу к столу.

- Я уверен, что королева Элга очень устала от церемоний и долгого путешествия по дворцу, надеюсь, он ей понравился. Но что поделаешь. Это традиция, не нами придуманная, и прошу скорее садиться.

Константин Багрянородный уже выглядел по-домашнему, да и все члены семьи успели переодеться и выглядели простыми доступными людьми. Угощений было много, особенно фруктов, которые семья поглощала, пользуясь различными ножами и приспособлениями. Ольга была готова к такому застольному ритуалу и потому легко вскрыла апельсин и разделила на дольки. Конечно, семью интересовала страна, откуда прибыла княгиня. Посыпались вопросы одни нелепее других: правда ли, что русичи живут в лесах, в норах, рядом с медведями и ходят в шкурах; где живут люди с песьями головами, и верно ли, что гипербореи одноглазые и умеют летать?

Улыбаясь, княгиня отвечала, что людей с песьями головами на Руси нет, что русы, как они их видели в ее свите, обыкновенные люди, которые живут в деревянных и мазаных домах и хоромах, селениями и городами, что на Руси много городов, что скандинавы называют ее Гардарикой, в переводе это означает «страна городов». Гипербореи - это просто греческое название северных народов, а их много, но все они белолицые, живут у Варяжского моря и по берегам многочисленных рек. Город Киев, откуда она прибыла, стоит на реке Днепр-Донапр, или Борисфен, который впадает в Русское море, или Понт.

- На севере у нас есть еще один крупный город, который скандинавы называют Альдегьюборг. Чаще всего оттуда прибывают те смелые вои, коих видела я в вашей дружине.

- Да, да, - подтвердил император, - у меня есть некоторое количество этих воинов, и я с удовольствием беру их на службу. И об этом городе я слышал, наши купцы рассказывали, что там в изобилии горючий камень. Кстати, где он добывается? Наши женщины покупают его здесь у русских купцов, и наши асклепии-врачеватели говорят, что он очень полезен от многих болезней.

- Горючий камень собирается по берегу Студеного моря, он выбрасывается из глубин, - пояснила княгиня, - а насчет наших купцов мне бы хотелось просить вас распорядиться, чтобы не чинили им разные препятствия в торговле. Жалуются купцы, что эпарх [27] назначает на товары такую цену, что купцы оказываются в убытке, а потом этот же товар продается вашими торговцами втридорога. Сокращен срок пребывания купцов на вашей земле так, что они не успевают продать весь товар и вынуждены отдавать его за бесценок. У нас же в Киеве ваши купцы назначают цену, и мы хотим покупать или нет, это наша воля. И еще, нашим купцам в Константинополе продают не все товары, так, например, мы не можем купить шелка и бархата, а бухарские купцы к нам редко добираются. Ведь от имени наших великих князей и императоров были подписаны хартии, которые должны выполняться. Это самая малая часть, о чем мне хотелось поговорить с вами, базилевс.

- Я позабочусь, королева Элга, о том, чтобы в части договора о торговле все выполнялось. А вот о других вопросах, которые мы с вами должны обсуждать, поговорим в следующую встречу. Сегодня я устал, как и вы, потом, продолжаю неважно себя чувствовать. Паракимомен Василий, - подозвал к себе постельничего Константин Багрянородный, - мы должны поблагодарить королеву Элгу за столь тяжелый путь к нам и визит во дворец, надеюсь, что мы скоро встретимся.

Император кивнул и вышел. Паракимомен поднес Ольге большое золотое блюдо с грудой золотых монет. Какое-то время члены семьи еще сидели за столом, но разговор стал увядать, и княгиня почувствовала, что здесь ей уже делать нечего, отчего распрощалась, ссылаясь на усталость, и покинула дворец.

Нет, Ольга не была довольна этой встречей. Ей казалось, что, затягивая переговоры, император преследует какую-то цель. Но какую? Потому она надеялась, что уже нынче сможет выяснить для себя важное: взаимоотношения между Хазарией и Византией, печенегами и империей. Не получилось. И хотя они коснулись только одного вопроса - торговли, это так же важно, но он составлял самую малую долю в ее программе переговоров. Так ждать ли новую встречу или покинуть империю, думала Ольга, зная, что путь ее обратно очень осложнится изменением погоды как в Русском море, так и на Днепре.

Когда княгиня прибыла в монастырь Святого Мамонта, большая часть свиты и купцов находились во дворе, ожидая Ольгу. Ее сразу окружила женская половина с восторженными высказываниями, охами и ахами, восклицаниями по поводу богатств и красот императорского дворца и щедрости самого императора. Какое-то время княгиня была вынуждена выслушивать речи женщин, но, уходя, пригласила в свою келью купцов. Келья была небольшая, а поместилось человек тридцать. Княгиня объявила им, что пусть купцы пока попридержат свой товар дня три, она рассчитывала на чиновничью нерасторопность эпарха и его приближенных, и только потом выбросят на рынок. Она сообщила, что по вопросу торговли достигнуто полное взаимопонимание. Купцы громко благодарили княгиню и выходили довольные, обсуждая грядущие торги, но Ольга попросила самых уважаемых, богатых и опытных купцов остаться.

- Оставила я вас вот по какому делу, - просто и доверчиво сказала им княгиня. - С императором я успела поговорить только по вопросам торговли, и, как я уже сказала, он обещал свое содействие. Но все то, что касается взаимоотношений наших стран, и некоторые другие вопросы остались нерешенными. Он отложил нашу встречу на какое-то время, но меня беспокоит, как мы будем возвращаться, если встреча затянется.

- Да, княгиня, это непростое дело, - ответил Вертислав, дородный мужик при окладистой бороде с серебряной ниткой, - наши флотоводцы опытны, ты сама это видела.

- Может, бог смилуется? - добавил второй.

- Нет, - убежденно ответил третий, - как говорят, на бога надейся, а сам не плошай. Нет, нет, княгиня. Надо подумать...

Четвертый, сухой, высокий и жилистый мужик по прозвищу Жердь, с редкой бородой и пронзительными зелеными глазами, молвил:

- То, что ты, княгиня, затеяла первым разговор о нас, еще раз благодарствуем. Но никак нельзя уезжать, не решив вопросы государственные. Потому, княгиня, надо ждать. А о том, как будем возвращаться, мы на досуге поразмыслим. Нет такого, чтобы не было какого выбора и решения.

7. Королева Элга

Еще целый месяц княгиня ждала повторной встречи с императором. Уже полгода прошло, как она покинула родину, восемьдесят три дня, как русские корабли вошли в бухту Золотой Рог, и тридцать девять дней после первого приема во дворце. Ночи, проводимые в монастыре Святого Мамонта, стали для нее сплошным терзанием, думы одолевали ее, и стало уже привычным, что она мысленно перебирала вопросы, на которые должен был ответить император, строила их в разном порядке, чтобы добиться не лукавых, а правдивых ответов. Дни проходили более легко и разнообразно. Княгиня не сидела затворницей в монастыре, а старалась как можно больше увидеть и узнать в этом действительно огромном и величественном городе. Ее интересовало все: от любования городскими достопримечательностями до сбора городскими чиновниками налогов. Она, где в коляске, где пешком, осматривала широкие шумные улицы, пересекающие большие площади с памятниками или соборами с круглыми голубыми или золотыми куполами. Перед ней открывались виды грандиозных сооружений: Ипподром, Великий дворец, квартал Ксеролофоса, термы Аркадия, Тетрапилы Августа, Пурпурен Константина, статуи Феодосия и Юлиана на конях, несущихся на восток. Ольга с изумлением и завистью смотрела на застывшего в бронзе императора с золотым султаном на шлеме и шаром мира в руке. Такого величественного человеческих рук дела на Руси не было, да и будет ли когда? А над столицей взметнулся ввысь элладийский крест Святой Софии премудрой. Именно сюда ныне отправилась княгиня на встречу с патриархом, чтобы получить благословление. Много лет назад она уже была в нем, где и крестилась, но сейчас, чтобы погасить нетерпение души, усталость от еженощных дум, Ольга снова решила посетить знаменитый собор, припасть к стопам Великой Девы, очутиться в лоне Божьей благодати и попросить патриарха крестить несколько человек из ее свиты, изъявивших желание.

Как только Ольга и свита вошли в собор, залитый огнями, сверкающий золотом, бархатом и серебром, блестящим мраморным полом с тянущимися вверх колонами из порфира и зеленого мрамора, в вышине которых своды и капители светились голубым и золотым фоном, украшенные мозаиками из притч, а над ними на четырех громадных плитах-опорах лежал голубой с серебряными звездами, самый величественный в нынешнем мире купол Святой Софии, будто опущенный с самих небес, - русских людей, никогда не видевших такую красоту, величие и торжественность, будто хватил удар, и они застыли, разинув рот, но без единого возгласа, словно разом окаменели. Патриарх вел службу, но заметив Ольгу и свиту, сопровождающую ее, передал все дьякону, а сам сошел с амвона и направился к княгине. Ольга уже касалась лбом холодного мрамора и произносила традиционную молитву на славянском языке, которую часто повторяла и дома:

Отче наш, ижи еси на небеси, Да святится имя Твое, Да придет царствие Твое, Да будет воля Твоя, Яко на небеси и на земли.

- Поднимись, дочь моя, - сказал патриарх и коснулся головы ее, как бы помогая встать. Широко перекрестил ее и отвел в сторону. Патриарх оказался в соборе по просьбе Ольги, письмо которой он получил накануне.

- Дочь моя, что тревожит душу твою, что не может уравновесить разум и тело, сердце и душу, какая забота гложет и лишает спокойствия? - спрашивал, и очень внимательно оглядывал облик, и будто гладил глазами лицо ее, вселяя доброту и откровение.

- Отче, - по-гречески отвечала ему княгиня, - груз тяжелый лежит на плечах моих, разум бунтует, а сердце рвется на родину. Я оставила страну свою и юношу сына, а вот уже несколько месяцев жду серьезного разговора с императором, а может быть, и подписания хартии о любви и дружбе между нашими народами. Но император, видимо, очень занят, все никак не может ускорить нашу встречу, а тем самым мой отъезд.

- Наш император ученый и боголюбивый человек, помазанник Божий, он занят не только мирскими делами, потому ваше обращение к Богу в нашей церкви, а церковь - это дом Христа, обязательно будет им услышано. Но я хотел бы спросить у королевы русов, много ли христиан в ее стране. И как она думает, может ли Русь, как уже многие страны, стать опорой нашей святой религии? Еще патриарх Фотий на соборе говорил, что многие русы приняли христианство.

- Ваше первосвященство, народ Руси - язычники, они еще не достигли понимания церкви христианской и оттого в массе своей придерживаются древней веры отцов и дедов. Потому и трудно их привлечь, у нас в Киеве уже построена церковь Святого Илии, и я по возвращении, в силах моих, буду строить дома Господа нашего - храмы. Великолепие обители Софии Премудрой подтолкнуло и нас возвести такой же собор и в Киеве. Мне хотелось бы, отче, чтобы пришли на Русь люди просвещенные, как апостолы Христа, и несли с собой свет веры нашей. Тогда и просветленный народ примет великое слово Божье.

- Да, да, - согласился патриарх, - именно апостолы должны нести в мир слово Божье, и, если вы готовы принять их, обустроить храмы Божеские, мы обязательно пошлем.

То ли провидение Господа, то ли слово патриарха, но ровно через два дня запыхавшиеся царские мужи принесли весть, что император приглашает королеву Элгу и всю свиту на ипподром, на бега, а потом на ужин.

Будто вся Византия собралась на ипподроме: красные, голубые, зеленые и белые стяги реяли над рядами людей, на головах которых были такие же повязки. Они шумно вели себя, но в своем отведенном для них секторе, разделенном высокими стенами. Стража, окованная во все железное, стояла и у стен, и в проходах, и у самой арены. Только из ложи императора можно было видеть все сектора и все, что происходило на ипподроме. Ольгу посадили по левую руку императора, справа сидела императрица Елена, потом Роман и Феофано. Все гости и приближенные двора сидели сзади, а потом охрана, закованная в железо.

Бега начались с марафона. Группы бегунов, синих, красных, зеленых и белых, бежали по кругу, и в конце один, что вырвался вперед и оставил всех позади, получил от эпарха мешочек с миллиарисиями и лавровый венок на голову. Потом появились колесницы. Они делали крути за кругами и каждый сектор взрывался: гудел, гремел литаврами и звуками рогов. Наконец, проделав бесконечное количество кругов, вырвался вперед наездник в голубом. Княгиня искоса наблюдала за лицом императора и поняла, что болеет он за голубых, потому что губы у него вытянулись, а длинные холеные пальцы вдруг защелкали. И когда победитель вышел и поклонился ложе императора, Елена передала мешочек с деньгами. Но главное было впереди - соревнование конников. Это была большая группа всадников, разделенная на две части. В группе находились конники разных цветов, все они сгрудились у старта и ждали команды. Вихрь пыли, гул криков и возгласов, музыка органов висели над ипподромом, и трудно было распознать, кто, как и насколько опережает. Они будто слились в один клубок и катились по ипподрому, не давая никому вырваться вперед, но вот медленно, вначале на голову, а потом на целый корпус выдвинулся зеленый, так и завершив гонку первой группы. Ольга по пальцам императора поняла, что он недоволен, они нервно застучали по перилам и остановились, когда во второй группе всех обогнал голубой. Но это был не конец. На арену вышли циркачи, факиры и фокусники. Они забавляли публику разнообразными и удивительными приемами обмана, иллюзий и явного шельмования. Но публика так же восторженно принимала и провожала их. И вот последний, финальный заезд двух выигравших конников. Мертвая тишина объяла весь ипподром и длилась первые два круга, пока один чуть-чуть не выдвинулся на полголовы лошади. Будто лопнула струна, вопли, крики отчаяния, а потом рев чудовища вырвался в пространство. И это, казалось, хлестнуло лошадь голубого настолько сильно, что она буквально рванула вперед и почти на корпус обогнала соперника. Когда лошадь и наездник подошли к ложе императора, тот поднялся во весь рост и метнул победителю увесистый мешочек с золотом. Ревел ипподром, наездник в венце из золотых листьев, подняв руку с императорским мешочком, обходил арену, а за ним еле-еле, будто сейчас рухнет, двигалась уставшая до изнеможения лошадь.

Снова по особому переходу русичи отправились в Великий дворец уже на ужин, устраиваемый императором.

Снова Золотая палата, ряд длинных столов, сверкающих золотой и серебряной посудой; мясо - баранина и свинина; жареная и копченая птица, фрукты и вино. Во главе стола император и приближенные мужского пола, купцы, знающие русский язык. Русичи скромно уселись по почету и рангу, более знатные и почитаемые ближе к императору, но не знали, как себя вести в столь незнакомом доме и незнакомой обстановке. Но более всего их привлек не сам император, а бокалы, что были поставлены перед каждым человеком.

Стеклянные, тонкие, высокие, прозрачные и, казалось, такие хрупкие, что не дай бог возьмешь в руку, и он раздавится или расколется, разливая красное вино на стол и вокруг. Когда слуги наполнили все бокалы красной ароматной влагой, трон императора поднялся, и он негромко заговорил:

- Мы никогда не устраивали таких встреч с людьми торговыми, но для того, чтобы вы почувствовали, как мы уважаем королеву Элгу, а вы частица ее, и, думаю, не самая маловажная, потому предлагаю осушить бокал за нашу гостью - королеву Руси!

- Слава! Слава! Княгине Ольге!

Купцам и другому люду пришлось взяться за бокалы, и вопреки их опасениям они не раскололись и не рассыпались. Купцы только потянулись за закуской, как император снова заговорил:

- Я вынужден вас покинуть, потому что меня ждет королева Элга. Я думаю, что наши переговоры будут успешными, в чем вы успели убедиться, - и он жестом показал на эпарха, который угодливо и подобострастно кивал императору, а потом и гостям. Но тут поднялся анепсий, как его прозвали греки, то есть ближайший родственник Ольги, брат, киевский боярин Ян Плесковитин, тот, что по повелению князя Игоря построил город Углич, а ныне глава мужской половины свиты княгини, только что крестившийся в соборе Софии Премудрой. На правах старейшины он громко провозгласил:

- Слава божественному императору!

Бояре, купцы и приглашенные поднялись с бокалами и по-русски трижды повторили:

- Слава! Слава! Слава божественному императору!

Константин Багрянородный с мягкой удовлетворенной улыбкой покинул ужин.

Ольга опять оказалась в семейном кругу императора, но кроме императрицы, ее сына и невестки за столом сидели две очаровательные девчушки в пышных голубом и белом платьях и с тонкими на головах, под цвет нарядов, похожими на обручи диадемами.

Ольга залюбовалась младшей, у которой были такие пышные, почти красные волосы и с откровенной хитринкой глаза, то суживающиеся, то широко распахивающиеся. Она во все глаза осматривала княжну, будто искала, пытаясь выяснить, что же такое северная королева и почему она совсем не похожа на снежную, а такая же, как и все. Наверное, ей хотелось даже потрогать ее, но, видимо, сдерживал этикет.

«Думающая девочка», - мысленно отметила Ольга. Вторая, постарше, была попроще, раскованная и неусидчивая, вертелась в кресле, что-то убирая или поправляя в наряде, и без конца теребила Феофано, задавая шепотом какие-то вопросы. Та с улыбкой отвечала ей, тоже шепотом, но поглядывая на императрицу. Вопросы, видимо, были слишком наивными. Ольге даже удалось заметить, что девочка прятала в руке маленькую куклу-негритенка. Император недолго заставил себя ждать. Появился с улыбкой, видимо день с выигрышем его любимой команды, громовое приветствие русов подействовали на него благотворно, подошел к столу, перекрестился, то же самое повторили присутствующие и приступили к трапезе. Ужин императора продолжался недолго. Слуги подавали те яства, на которые указывали члены семьи. Но как только Константин Багрянородный заметил, что Ольга закончила есть розовое воздушное суфле, он жестом пригласил ее на открытую веранду. Они спустились с веранды и пошли вдоль парапета, за границей которого стояло зеркало моря, только изредка оно приподнималось, будто вздыхало, намекая на то, что оно живое. Вечерний вид Пропонтиды отсюда, из ротонды, до которой они вскоре дошли, был прекрасен. Император молчал, видимо, давая Ольге почувствовать картину открывшегося пейзажа: в голубой жидкости неба плавающий желток солнца, розовые холмы и скалы облаков, черная полоса горизонта и изумрудная чаша моря. Ольга действительно на минуту замерла, но серьезность встречи, ее главная цель заставили сосредоточиться на другом. И она первая заговорила:

- Базилевс, меня волнует ваша любовь к хазарскому царю, ваши родственные отношения, ваша помощь в строительстве крепости Саркела на реке Танаис [28] и возможности перевозить на греческих судах русских пленников, которых захватывают в набегах и продают в рабство. И неужели вы намерены помогать им дальше, строя еще какие-то крепости?

- Боже, сразу столько вопросов! Давайте по порядку. Какая любовь, королева? Иудеи неблагодарны. Мы действительно хотели наладить с ними добрососедские отношения. Это было, когда они выступили вместе с нами против арабов. Мы посылали к ним наших миссионеров во главе с Кирилом-философом, построили для них крепость Саркел, помогали их купцам торговать повсюду, нанимая наши корабли. Но с тех пор как иудеи взяли власть в Хазарии, для них не стало других почитаемых народов. Варвары, язычники, мусульмане и христиане, римляне, греки, франки, испанцы, русы, печенеги и все другие для них не люди, а свиньи, хуже псов. Поэтому они торгуют людьми, невзирая ни на что. А их купцы-рахдониты [29] омерзительны. У них нет ничего святого. А в нашем противостоянии с арабами они приняли сторону мусульман-суннитов. Много раз предавали нас, открывая ворота городов врагу, а жителей скупали и продавали в рабство. Мы вынуждены были выселить их из империи, так они в отместку разрушили христианскую церковь в Итиле, а многих христиан побили и пустили по миру. Так вот, о какой же любви может идти речь, королева?

В ротонде было прохладно. Два кресла, столик с фруктами, соками, вином и двумя бокалами явно были рассчитаны на продолжительную беседу, император пригласил Ольгу присесть, налил себе вина, а княгине соку по ее просьбе.

- Насчет родства, - продолжил император, - так оно давно в забвении. Бедная принцесса, которую императоры-римляне отдали в жены Кагану, давно скончалась, и где, вы думаете, она жила? - в гареме, с язычницами и мусульманками. Да и архитектор Петрона, по моим сведениям, уже в другом мире, хотя хазары не поскупились и очень обогатили его. Но не дали построить христианскую церковь в Саркеле, и те мраморные колонны, что подготовил он для ее строительства, до сих пор валяются у ворот крепости. Ну, кажется, я ответил на все ваши вопросы. Теперь очередь моя. Наш патриарх Фотий, хвала ему, радетелю всехристианской церкви, еще почти сто лет назад назвал Клематы и народы, вкруг обитающие, христианской общиной и даже назначил туда епископа. При нем была создана община даже в самом Киеве. И как, она существует?

- Я нынче на эту тему беседовала с патриархом. Базилевс, наверное уже знает, что группа из моей свиты на днях была крещена, а в моем граде продолжает действовать церковь Святого Илии, где довольно большой приход. Однако для Руси это что капля в море, и я постараюсь строить церкви всюду, куда ступит моя нога. Но беда в том, что у нас нет священников, которые могли бы нести слово Божье народу. И мы договорились с патриархом о его помощи в этом деле... и базилевс догадывается, как мне было тяжело добираться до Константинополя, еще тяжелее будет святым отцам прибыть к нам. Но не дорога тому виной, а та опасность, что подстерегает на пути, - это хазары и печенеги.

- Я знаю, королева, что сейчас Русь в очень тяжелом положении, особенно после похода Песаха. Не только вы пострадали, но разорены были почти все Клематы, кроме Херсона, который героически отстоял себя. Ведь Песах уничтожил тысячи христиан Тавриды, а на вас наложил тяжелую дань. Не потому ли вы совершили такое тяжелое путешествие, что оно связано с войной, - он с любопытством заглянул в глаза Ольги и понимающе улыбнулся, - уверяю, что, если моя догадка и правильна, империя не будет воевать ни с Хазарией, ни с Русью.

- Но печенеги, что очень дружественны вам, продолжают набеги на наши земли. Уводят пленных и продают их хазарам.

- Видит Бог, мы тут ни при чем. Действительно, мы дружны с некоторыми племенами, и нам пришлось многое сделать для того, чтобы перетянуть их на нашу сторону и оторвать от хазар. Племена эти как тучи - сегодня здесь, а завтра там, и наша задача - оберегать Клематы от их разбоя. Поэтому я могу вам только посоветовать построить свои взаимоотношения на договорной дружественной основе.

- Не кажется ли императору, что прежде всего мы сами на основе взаимного понимания должны составить новый ряд [30] с империей по нашим взаимоотношениям, включая вопросы торговли и дружественной помощи?

- Я думаю, королева, что по этому поводу нам не надо сочинять новый договор, потому что та хартия, что подписана вашем мужем и императором Романом, - она и сейчас приемлема с двух сторон. И я уверен, что ничего нового мы внести в нее не можем: каждый год наши войска пополняются русскими воинами, они у нас на флоте и в пехоте, это хорошие воины, вопросы торговли мы уладили, наше обещание о ежегодной плате за сохранение границы между Русью и Клематами остаются в силе. Устье Днепра, Белобережье, а также остров Святого Елферия остается сферой владения Руси. Как видите, во всем у нас полное согласие. А если мы сейчас составим новый договор, то он станет известен всем, а прежде всего хазарам, насторожит их и может повредить прежде всего вашим планам.

Княгиня Ольга взяла бокал и, пока пила сок, обдумывала слова императора. Незаметно подкрались сумерки, здесь, у теплого моря с красными всполохами ушедшего за горизонт солнца, с мирным дыханием воды, было покойно. Но то, что творилось в душе Ольги, нельзя было назвать спокойствием. Она чувствовала напряжение всего тела и какое-то тупое однообразие мысли. Откуда-то, будто из-под земли, появился паракимонен с двумя подсвечниками и сказал:

- Базилевс, вас ждет гонец из Каппадокии, наши доблестные войска взяли Самосату и подошли к Евфрату.

Он поставил подсвечники на столик и удалился.

- Вот видите, королева Элга, а наша война никогда не прекращается, - с сожалением вздохнул Константин Багрянородный.

- И последнее, - Ольга почувствовала, что императора уже занимают другие мысли, и поспешила задать самый, как ей казалось, заветный вопрос:

- Базилевс, я видела за ужином ваших дочерей, прекрасных созданий, дай Бог им здоровья и процветания. Особенно меня привлекла ваша младшая [31] , золотистая, как солнышко. А у меня есть сын, он уже взрослый, и перед отъездом я посадила его на стол Киевский. Не следует ли нам породниться, император?

- Вот чего не ожидал, того не ожидал, - император будто растворился в своей улыбке, лицо стало мягче и приветливее. - Да, да, это моя любимица, она много читает, знает наизусть песни Соломона и многих греков, не считая Евангелия, а учителя просто в восторге от ее познаний. Но она еще очень молода, хотя дело даже не в этом. Наши традиции и законы запрещают выдавать багрянородных за эллинов, нехристиан. А по нашим сведениям, ваш сын Свентофол - язычник. Потому мы никак не можем переступить законы нашей и христианской церкви.

Базилевс встал.

- И при том, королева, при соблюдении нашего договора, считайте меня вашим добрым и преданным союзником.

- Базилевс, вчера с вечера прибыли два посольства, одно от Петра, царя болгарского, второе от кагана Хазарии, просят о встрече... У хазар большой караван: китайский шелк, мускус, чай, сурьма, бухарские дыни, икра и многое другое, - докладывал Константину Багрянородному паракимонен Василий.

- Ну зачем появился посол от Петра, мне понятно. Василий, мы на какое время задержали наше приданое царице Марии? - спросил император.

- Месяца на два, - ответил паракимонен.

- Если никаких других дел ко мне нет, то не обязательно с ним встречаться. Василий, уладь это дело самостоятельно, - паракимонен в знак согласия склонил голову, - а вот почему иудеи прибыли, только догадываюсь. Как ты думаешь, Акапий?

- Я думаю, - растягивая слова, ответил мандатор, - потому что здесь королева русов. Рахдонит Шимон по прибытии сразу встретился с Виссарионом, то есть с Бен Горионом, и они просидели до глубокой ночи. А утром иудеи сразу кинулись на рынок, а кто в Золотой Рог к русам.

- На рынок понятно, - сказал император, - а зачем к русам?

- Русы начали продавать свой флот и скупать лошадей.

- Вот как! - Константин Багрянородный поднялся и заходил в раздумье, иронично поглядывая на Василия.

- Вот, Василий, как мы с тобой ошиблись, думая, что Элга такая же женщина, как и все. Так же думал и Роман, смотря на нее просто как на красивую женщину, а она, дай Бог всякому правителю, еще и стратег. Не губить ее надо и не унижать, а держать про запас. В борьбе с Хазарией она еще принесет нам такую помощь, о которой мы и мечтать не можем. Послы к пацинакам [32]  отправлены?

- Да, базилевс.

- Срочно верни их обратно. Нам нужны другие племена, что кочуют между Истрой и Бугом, дары им! Чтобы не препятствовали возвращению Элги на Русь. Ты понял, что она будет возвращаться через Болгарию? Пусть с ней едет и наш посол с деньгами. Охрана у нее, как я думаю, надежная.

- Да, базилевс. - Василий понял, что Константин Багрянородный недоволен им. Что все предложения по унижению и даже уничтожению королевы, как врага империи, не имели никакого результата. Ох, сколько бы он дал за то, чтобы узнать, о чем они договорились в беседке!

- И еще, - вмешался в разговор мандатор Акапий, - из Херсонеса вести. Евреи скупили два греческих судна для перевозки рабов, но архонт Херсона запретил грузить их на судно, полагаясь на ваш эдикт о запрете иудеям торговать рабами-христианами. Видимо, и это привело посольство Хазарии в Константинополь. Они будут просить вашего разрешения.

- Сколько там скопилось невольников?

- Около пятисот.

- И сколько из них христиан?

- Трудно сказать, но рахдониты уверяют, что все язычники - русы, косоги и пацинаки.

- Иудеям верить нельзя. Вы должны знать, что еще император Ираклий, а потом и Лев Исавр изгоняли из империи иудеев за предательство и ложное принятие христианства. За продажу христиан в рабство. И можем ли мы верить им сейчас?

Закинув руки за спину, Константин Багрянородный ходил по комнате, тщательно обдумывая свое решение. Вспомнились настороженные глаза королевы Элги, и ему захотелось не просто на словах, а на деле показать свое расположение к ней.

- Если такое количество невольников скопилось в Херсонесе, а эпарх не даст по моему эдикту [33] разрешения на отправку, что могут предпринять рахдониты? - обратился он к Акапию.

- Ну... большинство умрет с голоду. Более крепких они могут дотащить до Кафы или Таматарха, хотя слишком далеко. Трудно сказать.

- Тогда просигнальте в Херсонес эпарху наше одобрение [34] . Рахдониты будут вынуждены продавать рабов по самой бросовой цене. У них не будет иного выхода. А мы должны выкупить их.

- Базилевс! Господь с вами! У нас нет таких денег, - испуганно заявил паракимонен Василий, - мы должны Марии две тысячи миллиарисий, флотоводцы не получили вознаграждений. Казна опустеет... это безумие, - уже пробормотал паракимонен.

- Для тебя, Василий, это безумие, а для меня чистый расчет. Сегодня же займешься счетоводством. Щедрые дары королевы Элги разделишь на три части. Первую часть с оружием, которое должно пополнить нашу коллекцию, оставишь в казне. Две трети, особенно горючий камень, что в изобилии оказался у нас, и всю пушнину, кроме медведей, отправь на рынок. Передай императрице мою просьбу выделить свою долю и объясни, зачем. Таким образом, за счет королевы русов мы выкупим рабов, в том числе и русов [35] . Но прежде всего тех, кто примет христианство. Вечером я жду патриарха, который должен написать епископу Херсонеса и Клематов о выкупе церковью невольников с гарантией нашей оплаты. Тебе же, мандатор, необходимо проследить все контакты иудеев, а главное - предупредить королеву Элгу не продавать свой флот хазарам и подставным лицам из продажных греков. Если у нее есть возможность связаться с купцами русов в Херсонесе, то пусть они в силу своих возможностей выкупают русских рабов.

Константин Багрянородный был доволен своим решением. Наконец-то regina rugorum [36] , как ее называют германцы, поймет, что он благожелательно относится к ней и тем самым смягчает ее трудное по его вине возвращение на Русь.

8. Итиль - сердце Хазарии

Итиль - это не Константинополь. Итиль проигрывал в размерах, в количестве домов и иных сооружений и, естественно, в населении. Если в Царьграде все было поставлено основательно, фундаментально: каменный ипподром, храмы, особенно Святой Софии, дворцы императоров и вельмож, - то Итиль можно считать воздушным городом. Здесь только два каменных здания - синагога и мечеть, все остальные сооружения из дерева, дворец кагана сложен из красного кирпича. Богато и объемно построенные рахдонитами деревянные здания в обрамлении виноградников, сухое и живое дерево, даже деловая торговая часть города - Хозеран - и та вся в зелени. Город-остров, с двух сторон его заключили в объятья Волга и Ахтуба, неся свежесть и аромат чистой воды, смешанной с запахом цветущих фруктов. Город-сад. Город вдохновения!

Но нет там художников, скульпторов, нет поэтов, там царствует только одна область человеческих страстей и способностей - финансовая. Если Царьград поражает своим разнообразием жизни, то в Итиле самое важное, самое живое, самое посещаемое место - рынок, в том числе и невольничий. Товары здесь из разных стран мира: Византии, Сирии, Персии, Руси, Кавказа, далекой Бухары и даже из Китая. Купцы разные - греки, армяне, тюрки, хазары, арабы, славяне и, конечно, рахдониты [37] . Это самая зажиточная часть Итиля - ее цвет, ее соль, ее основа. Кроме продуктов сельского хозяйства, которое выращивает местное население хазаров, в этом обширном государстве от Каспийского до Черного моря ничего не добывают, ничего не производят. В Хазарии - торгуют. На рынке есть все: золото, серебро, драгоценные камни, в том числе северный янтарь, шелк, бархат, другая паволока, кожа, ковры, кони, коровы, бараны (свиней не было, их не ели ни мусульмане, ни иудеи). Но самый почетный и доходный рынок - невольничий. Рабов привозят много и из разных стран: кавказцы, сирийцы, персы, но более всех славян. Особенно в цене молодые женщины. Человеческий товар беспроигрышный, если здесь не купят, его везут далее в Таматарху или в Кафу, где покупают даже стариков и детей. Рынок - это все: и театр, и цирк; комедия и трагедия, коварство и любовь, счастье и горе, жизнь и смерть. Но на рынке всего два человека - продавец и покупатель, остальное все - товар.

Правоверный иудей должен ежедневно читать Хумаш. Каждый день недели определенный отрывок - это не просто обязанность верующего человека, а предписание поведения, чему следовать, с чем соизмерять свои поступки и решения. Тора - это не Библия христиан, история жизни одного народа, Тора - это указание, как жить еврею. Иосиф-бек, малик, царь, глаза и уши, сердце и разум божественного кагана Хазарии, считал себя правоверным иудеем, самым избранным среди избранного Богом народа, начинал свои рабочий день правителя с чтения определенного отрывка из Торы. Сегодня он читал книгу Бенидбар, главу Хукат-Балак.

«И увидел Балак, сын Ципора, все, что сделал Израиль с эмореями. И испугался Моав народа этого, ибо он многочислен, и опостылела Моаву жизнь из-за народа Израиля. И сказал Моав старейшинам мидьяна: теперь обгложет собрание это все, что вокруг нас, как поедает бык зелень полевую. А Балак, сын Ципора, в то время был царем Моава. И отправил он послов к Бильяму, сыну Беора, в Штор, который у реки, в стране сынов народа его, чтобы позвать его, сказав: «Вот, народ вышел из Египта, и вот, покрыл он лик земли и расположился напротив меня. А теперь, прошу, пойди и прокляни мне народ этот, ибо он сильнее меня; может быть, смогу я разбить его и изгоню его из страны; ведь я знаю, кого ты благословишь - тот благословен, а кого проклянешь - тот проклят». И пошли старейшины Моава и старейшины Мильяна с приспособлениями для колдовства в руках их, и пришли к Бильяму, и передали ему слова Балака. И сказал он им: «Переночуйте здесь эту ночь, и я вам дам ответ, как говорить мне будет Бог. И остались князья Моава [38] у Бильяма... Явился Всесильный к Бильяму и сказал: «Кто эти люди у тебя?» И сказал Бильям Всесильному: «Балак, сын Ципора, царь Моава, прислал сказать мне - вот народ, вышедший из Египта, покрыл лик земли, а теперь прокляни мне его! Может быть, смогу сразиться с ним и изгнать его». И сказал Всесильный Бильяму: «Не ходи с ними, не проклинай народа этого, ибо благословен он».

Прочитав этот отрывок, Иосиф подумал, что всегда этот текст действует на него вдохновляюще, потому что чувствует он Божью благодать, вселяет самоуверенность, толкает к последующему размышлению, а потом уже к окончательному решению. И всегда он его находит, причем последствия этого решения оказываются полезными и выгодными. Так произошло после выдворения еврейских общин из Византии. И тут же христианство почувствовало ответный удар. Иосиф разорил все христианские церкви на своей территории. За набеги на Хазарию Иосиф в союзе с аланами жестоко побил печенегов, а в союзе с тюрками и черными болгарами разгромил аланов, заставив их отречься от христианства, а в союзе с узами разбил черных болгар и разрушил христианские церкви в Итиле и Самандере. И не позволил Петроне строить христианский храм в Саркеле. А вот ныне складываются обстоятельства так, что необходимо снова наказать русов. Почитав до следующей главы, Пинхас, Иосиф отложил рукописный пергаментный список и задумался. Почесал и потер за ухом, как бы настраивая свой разум на глубокое проникновение в содержание, невидящими глазами глянул на человека, сидящего сбоку за небольшим инкрустированным бухарским столиком, с редкой, но длинной бородой с проседью и с такими же длинными пейсами, который уловил невидящий взгляд Иосифа, отложил перо, ожидая то ли вопроса, то ли просто слова. Но Иосиф перевернул пергамент до главы Матот и снова продолжил чтение:

«И вышли Моше [39] , и Эльзар-Когон, и все вожди общества навстречу им из стана. Разгневался Моше на военачальников, начальников тысяч и начальников сотен, пришедших из воинского ополчения. И сказал им Моше: «Вы оставили в живых всех женщин? Ведь они соблазняли сынов Израиля, по совету Бильяма, изменить Богу ради Пеора, и возник мор в обществе Бога. А теперь убейте всех детей мужского пола, и всякую женщину, которую познал мужчина, убейте. Всех же детей женского пола, которых не познал мужчина, оставьте в живых для себя. А вы оставайтесь за станом семь дней, всякий убивший человека и всякий прикоснувшийся к убитому, очиститесь в третий день и в седьмой день, вы и пленники ваши. И все одежды, и все кожаные вещи, и все вещи, сделанные из козьей шерсти, и все деревянные сосуды очистите».

Прочитав этот небольшой отрывок из Торы, Иосиф, поджав толстые губы, так что крупный нос его опустился и стал похож на клюв, покачал головой, как бы размышляя о чем-то. Человек, сидящий слева от него, не пропустил ни эту мимику, ни жест головой и глянул на Иосифа вопрошающим взглядом. Иосиф тут же спросил у него:

- Равви, что нам писал из Константинополя Виссарион?

- Великий Иша [40] , достопочтенный Бен Горион писал о появлении русской княгини Хельги в Византии. И вот уже второй месяц император Константин ее не принимает, хотя, по всем сведениям, находится в городе. Достопочтимый Бен Горион делает выводы, что визит княгини не является важным событием, поэтому и отношение к нему соответствующее. Константин Багрянородный сейчас занят Каппадокией, по всему видно, что греки переломят сопротивление арабов.

- А что он пишет о цели ее визита?

- Достопочтимый Бен Горион сообщает, что русы недовольны торговыми отношениями, вернее, как греки относятся к русским купцам, назначая свою цену на товары, потому купцы русов до встречи с императором не выбрасывают свой товар на рынок.

- И только поэтому княгиня тайно проделала такой путь? Не поверю! Здесь что-то не то... Отпиши Виссариону, что надо узнать подробнее о цели визита княгини и срочно сообщить нам, чего бы это ни стоило.

Иосиф снова сжал губы:

- Я, равви, до сих пор не могу простить себе, что не позволил Песаху взять Киев, сейчас не было бы у меня головоломки с этими русами.

- Великий Иша, вы помните заботы Моше. Всю жизнь он решал головоломки и только потому привел народ свой к свободе и благоденствию. Так что и ваш удел за весь народ решать головоломки.

- Да, да, равви. Но я порой и ошибаюсь. Ты, конечно, помнишь, как Моше поступил с моавитянами. Израильтяне уничтожили всех мужчин, и детей мужского пола, и женщин, что познали мужчин, оставив только всех детей женского пола, не познавших мужчин. Это, так сказать, суть повествования. А с точки зрения мидраша [41] надо было глубже вникнуть в эту аггаду [42] и поступить с Киевом подобно Моше. А я, как последний караим [43] , не вник в сокровенный смысл писания, вернее, не догадался принять как наглядный поступок.

- Великий Иша, но Киев и теперь наш. Там расположен хазарский гарнизон, и стоит только нашим доблестным воинам подойти к Киеву, как распахнутся ворота. Это сделают воины или кто-нибудь из нашей общины.

- А у меня сейчас нет столько воинов, сколько было у Песаха. С ним тогда были, не считая нашей гвардии, печенеги, булгары и буртасы, около тридцати тысяч сабель. А сейчас у меня всего семь. Этого недостаточно для похода на Русь.

Иосиф действительно оказался в сложном положении, ибо помощи ни военной, ни экономической ждать было неоткуда. За последние пять лет Хазария потеряла многих бывших союзников, а главное - торговые пути из Китая и Франции, где произошла смена правительств, не симпатизирующих еврейским общинам. Прекратилась торговля с Багдадом по той же причине. Печенеги по наущению Византии отторглись от Хазарии и заключили союзные договоры с русами и греками. Остались сторонниками Хазарии лишь ясы (осетины и касоги, черкесы) в степях Северного Кавказа. А для того, чтобы нанять их, нужны большие деньги, около трехсот тысяч дирхемов, а где их взять, если торговля в упадке? Пожалуй, остаются только два источника - еврейская община в Испании и рахдониты.

- Так на чем мы вчера остановились, равви, в письме к Хаздаи-ибн-Шафруту, министру халифа Испании?

- Сейчас напомню.

Равви подошел к полке, перебрал несколько пергаментов, вытащил один из них и стал читать:

- «Я живу у входа в реку и не пускаю русов, прибывающих на кораблях, проникнуть к ним (мусульманам). Точно так же я не пускаю всех врагов их, приходящих сухим путем, проникать в их страну. Я веду с ними, врагами мусульман, упорную войну. Если бы я оставил (в покое), они бы уничтожили всю страну израильтян до Багдада».

Это были очень продуманные фразы, которые объясняли халифу Испании значение Хазарии в районе Каспия и должны были предшествовать просьбе царя Иосифа о помощи в деле борьбы мусульман с христианами. Тем более что он знал о помощи русов византийцам в морском сражении греков с арабо-испанскими пиратами за остров Крит.

В мягких сапожках с загнутыми носами, подарке эмира Хорезма, Иосиф проделал несколько бесшумных шагов, остановился и сказал через плечо:

- Продолжим, равви.

Пока личный секретарь, самый доверенный помощник из колена левитов, главный раввин и самый дорогой чиновник в государстве зачищал перо, Иосиф подумал, что прежде чем обратиться непосредственно к помощи, необходимо указать на божественное покровительство его деятельности.

- С того дня, как наши предки вступили под покров Шехины [44] - стал диктовать Иосиф, - он подчинил всех наших врагов и ниспроверг все народы и племена, жившие вокруг нас, так что никто до настоящего дня не устоял перед нами. Однако... [45] 

Колыхнулась занавеска, сделанная из янтаря и золотых пластин, и черный слуга, высокий, с выпуклыми мускулами, обнаженный по пояс, но с саблей, из карфагенских иудеев, еще в детстве купленный Иосифом, с глубоким поклоном объявил, что прибыл достопочтимый Иегуда и ждет приема.

- Потом продолжим, - сказал раввину Иосиф и жестом пригласил прибывшего.

Прибывший опустился на колени и глубоко склонил голову, чуть ли не до земли:

- Многие лета великому Иша в его божественном труде на благо народа нашего и процветания каганата. Я пришел, чтобы узреть ваш прекрасный лик и выслушать все ваши советы и наставления. Да будет с нами наш Бог.

- Встань Иегуда, присаживайся и расскажи, как у нас идут дела с караваном в Византию. Ты ведь только что прибыл из Таматарха [46] ?

- Все идет так, как мы задумали. И по моим расчетам караван уже в Константинополе. Шимон, как посол каганата, должен встретиться с императором, вы же предварительно беседовали с ним, и он попытается решить вопрос о невольниках, которых в Херсонесе задерживает архонт.

- Я не верю в доброжелательность Константина Багрянородного, он умен и дальновиден, потом не падок на подарки, как Роман. Но попытаться надо. За рабов рахдониты получат большие деньги, но когда? А нам нужны деньги сейчас, и много денег. Я считаю, что русская княгиня не просто появилась в Константинополе и это не в первый раз. Хельга что-то задумала, а их надо опередить.

Иосиф продолжал бесшумно ходить по великолепному красному ковру с замысловатыми рисунками из крючков и надписей, привезенному из Персии.

- Мне необходимо, - продолжал Иосиф, - увеличить войска до тридцати тысяч всадников, и ты, как старейшина рахдонитов, обязан помочь мне собрать триста тысяч дирхемов. У меня в казне денег почти нет, ты же знаешь, как плохо сейчас с торговлей. И в списке пожертвователей первым должен быть ты.

Иосиф прохаживался за креслом, в котором сидел рахдонит, но по шевельнувшимся ушам того понял, какую рану нанес ему. Но другого выхода у него не было.

- Ты же знаешь, что я никогда не прибегал к кошельку рахдонитов в деле помощи государственной казне, а сейчас это необходимо. Правда, был однажды такой случай, но давно, еще при Аароне [47] , когда рахдониты отказались помочь кагану. Тогда Аарон обратился в бетдин [48]  и повесил трех человек. Хазария успешно отразила нашествие угров, и все обошлось. Вот и я хочу, чтобы ты напомнил купцам, что Иосиф готов повторить пример Аарона, потому что считает, что петля гораздо приятнее, чем кол русов.

Снова колыхнулась занавеска, и снова появился негр, который объявил, что прибыл брат Иосифа Авраам. Иосиф видел со стороны, как ходят желваки по лицу и прыгают уши у старейшины рахдонитов.

- Больше мне нечего добавить, - закончил разговор Иосиф и рукой показал, чтобы пригласили брата. - До встречи, Иегуда.

Вошел человек с перевязанным плечом и рукой, висящей на широкой ленте. Он встал на колени, но кланяться не стал, потому что Иосиф коснулся его плеча.

- Мир с тобою, брат! - промолвил он.

- Здравствуй, Авраам, поднимись. Я знаю, что ты был тяжело ранен. И говорят, что стрелу в тебя пустил молодой русский князь. Я не вижу у тебя в руке княжеской стрелы. Ведь, подстрелив тебя, он прежде всего нанес оскорбление Хазарии.

- Этот щенок еще мне заплатит. Я приговорил его к смерти, - возмущенно и горделиво заговорил Авраам. Он был лет на десять моложе брата, но гонора у него хватило бы на всех военачальников Хазарии, - и если «черная стрела» разыщет его, то ему не миновать моей мести.

Иосиф неприятно сморщил лицо так, что его нос опять чуть ли не достал до нижней мягкой губы.

- Я знаю, что он уже по всем их законам заплатил тебе. Сколько дирхемов было в мешочке? - спросил Иосиф. Этот вопрос осадил вспыльчивость брата. Он как бы осекся, не зная, что ответить. Но нашелся.

- Иосиф, зачем тебе считать деньги в моем кармане? Ты лучше скажи, почему мать жалуется на твое невнимание к ней?

- Брат, ты уже взрослый человек и должен знать, что женщины - они женщины и всегда недовольны нами. Недавно я послал ей подвески из изумрудов, купленные у франков. Видимо не утодил. Так где же стрела князя?

Некоторое время Авраам молчал, а за спиной неслышно прохаживался Иосиф, обдумывая, как наставить младшего брата на более осмысленную и тонкую политику на Руси.

- Видишь ли, Иосиф, - начал Авраам, - никто не мог предположить, что один из воинов гарнизона может оказаться музером [49] , - он тяжело вздохнул и развел руками. - Он не только унес с собой стрелу, которую извлекли из моего плеча, но и увел гоя [50] , которого я наказывал за непослушание. Этот гой так орал, так оскорблял меня, что, видимо, привлек внимание князя.

- А ты не подумал, что сделает барс, на глазах которого терзают его дитя? Ты получил достойный ответ, но более того, ты совершил преступление перед своим отечеством. Ты начал войну, которая в данный момент нам не выгодна. Ты неплохой военачальник, но плохой иудей, потому что не знаешь суть рассеянного и униженного акумами еврейства. Во всех странах, где проживают евреи, они внешне не должны противостоять акумам, но скрытно, тайно должны сделать все, чтобы стереть их с лица земли. Твое назначение в Киеве было не хлыст, не пытки, вызывающие их сопротивление, а нежная дружба, подкуп продажных, увлеченных роскошью акумов, которые стали бы зависимы от тебя. А что ты сейчас натворил? Теперь любой акум скажет, что хазарин враг, насильник, убийца. Так это ли нам надо?

Иосиф прошел и сел напротив Авраама в высокое, отделанное серебром и золотом, с белыми подлокотниками из слоновой кости кресло, более похожее на трон.

- Уже проходят времена, - продолжал объяснять брату Иосиф, - когда мы только силой оружия подчиняли акумов, и они боялись нас. Сейчас, когда наш народ рассеян по всему миру, у нас нет таких сил. Но у нас есть другое, мы просто покупаем их как товар и заставляем делать то, что нам нужно. Мы народ, избранный Богом, может, потому он рассеял нас по разным странам, чтобы в конце концов подчинить их всех. Миром должен управлять иудей, царь иудейский. Но чтобы подготовить его пришествие как мессии, мы должны превратить всех акумов в наших должников, но не столько саблей, а умом, хитростью, подкупом - это совсем другая война. Именно такую войну сейчас выиграли иудеи в Испании, став хозяевами страны. Это Абу-Исаак ибн Шапрут или ныне Хаздаи ибн Шафрут, министры при дворе халифа Абдул Рахмана III, - Иосиф говорил так уверенно и вдохновенно, что, казалось, никто иной, а именно такой, как он, царь иудейский должен владеть не только Хазарией, но и всем миром, в котором есть только одни достойные люди - это евреи.

- Благодаря их упорному труду, - продолжал он, - торговле, ростовщичеству, сделкам, находчивости (обману) эта община в Испании сейчас утопает в богатстве и роскоши, а члены ее имеют огромные поместья и дворцы. И это без оружия, без армий, а благодаря только мудрецам, которые управляют жизнью и деятельностью иудея, - Иосиф откинулся к спинке кресла и на какое-то время закрыл глаза. Но уже вскоре как бы вернулся от поученья братца к непосредственному предмету разговора:

- Сейчас ты дома, лечишься. И я хочу, чтобы ты скорее вылечился... А кто будет лечить рану, которую ты оставил в Киеве? Кто вернет прежнее расположение акумов к нам? Я даю тебе еще тридцать дней, и ты снова вернешься в Киев. В это время у них закончится полюдье, и возьмешь дань, которую они тебе дадут. Но все время ты будешь налаживать испорченные отношения с князьями, воеводами, боярами. Особо постарайся быть любезен с княгиней Хельгой. Твое ранение - это случайное недоразумение, о котором ты не хочешь даже вспоминать. Так объяснять будешь им и перетягивать на свою сторону любым способом, особенно варягов, у которых, кроме жажды к золоту, ничего нет. И последнее, - Иосиф обратился к секретарю, - равви, у нас есть рисунок Киева с его оборонительными сооружениями?

- Подробного плана нет, только небольшие зарисовки, которые больше двадцати лет назад сделал достопочтимый Песах. Но их надо искать...

- Разыщи, я посмотрю завтра, - он снова заходил по комнате легко и мягко, как настороженная рысь.

- Так вот, Авраам, ты возьмешь дань, сделаешь подробный рисунок города, укажешь нахождение их дружины, расположение нашего гарнизона и общины, оборонительные сооружения, удобные подходы и выходы из города и отправишь мне, но сам останешься в Киеве. Ты должен наконец понять, что твое представление силы в чужом доме и последующий визит княгини в Византию - это начало войны. И империя будет на стороне Руси. Иди, брат, думай. Желаю скорее выздороветь!

- Великий Иша, - вдруг воскликнул раввин, который отложил свое перо и с непониманием в глазах смотрел на своего хозяина, - неужели вы думаете, что война уже началась?

- Не только думаю, равви, но уже знаю. Завтра ты призовешь ко мне всех послов к славянам, которые противостоят Киеву: к северянам, тиверцам, уличам. А сейчас я устал. Мне пора отдохнуть.

И уже ни на кого не глядя, Иосиф открыл своим ключом почти незаметную дверь и скрылся за ней. Авраам все еще сидел, никак не в состоянии переварить наказ брата. По лицу было заметно, что разговор с братом нарушил все его надежды и желания, но Иосиф был не только брат, а великий Иша, решения которого невозможно оспорить. Потому Авраам поднялся и, даже не попрощавшись с раввином, вышел. И все же, как мелкая искорка в пожаре души, мелькнула надежда на влияние матери. Выйдя из дворца, он прямо направился к ней в дом.

9. Ладога. Уроки Асмуда. Любовь

Единственная каменная крепость на Руси, которую построил Олег Вещий, стояла на берегу и буквально поднималась из вод сурового Волхова и прильнувшей к нему Ладожки. Узкие бойницы, будто прищурясь, немо смотрели на воды Волхова, каждая на свой убойный участок, притаившись, ожидая непрошеного гостя. Но на самом верху, можно сказать, на крыше крепости, находилась небольшая площадка, которую облюбовал Святослав для воинских упражнений. Обстановка здесь была обычной: стол, две скамейки, набор оружия, мишень, лук со стрелами и несколько чучел. Фехтовал Святослав ежедневно, приглашая к себе воинов-скандинавов. Они считали за честь приглашение Великого князя и потому с охотой приходили к нему, тем более что князь не скупился на подарки: кому нож засапожный, кому тесак, кому набор стрел, а то и саблю. Это оружие на севере было в новинку для скандинавов.

Сфенкел, с любопытством разглядывая саблю, ухмыльнулся и презрительно фыркнул, подошел к чучелу и сильно ударил по плечу. Чучело заколебалось, но устояло, и рана, нанесенная в междуплечье, оказалась незначительной. Сфенкел повернулся к Святославу и с любезной улыбкой, качая головой, сказал:

- Благодарю, князь, за подарок, но, к сожалению, мой меч мне более сподручен и более надежен, чем этот выгнутый легкий серп, - на огромной ладони он взвесил и как игрушку держал саблю. - Ею, может быть, удобнее овец резать, - и Сфенкель простодушно расхохотался своей шутке.

- Ты так думаешь? - спросил Асмуд и поднялся со скамейки, на которой сидел, наблюдая за поединком, а потом уже, когда они оставались наедине с князем, разбирая и обсуждая схватку. Но сейчас он не стал говорить о поединке, его задело такое пренебрежительное отношение варяга к новому и, как он считал, очень перспективному оружию, которым виртуозно владели степняки - половцы и хазары. Асмуд попросил Святослава снять с себя куяк, пластинчатый панцирь, и надел его на второе чучело. Взял у Сфенкеля саблю и единым ударом развалил чучело пополам. Варяг вытаращил глаза. Этот большой и сильный воин по праву считал старого князя слабее себя, и вдруг такое. Он схватил саблю и снова подошел к первому чучелу. Размахнулся, видимо, приложив все силы, и ударил. Чучело покачалось и, к изумлению варяга, получило только небольшую рану. Теперь смеялся Святослав, да так озорно и искренне, что явно смутил Сфенкеля, который стал думать, что его разыгрывают и за этим скрыт какой-то подвох. Он недоуменно переводил взгляд с чучела на хохочущего Святослава, потом на Асмуда, который уже спокойно сидел на своей скамейке.

- Не смущайся, Сфенкель, - добродушно сказал Асмуд, - для тебя это тайна, а для любого степняка сноровка. Это оружие требует тщательной тренировки и не столько силы, сколько ловкости. Дело в том, что сабля не рубящее оружие, как меч, а режущее. И когда ты ударяешь, нужно одновременно протянуть его. И только тогда сабля смертельно разит. Я бы на твоем месте не отказывался, а поблагодарил князя за столь редкий здесь подарок.

Скандинавы не очень щедры на благодарности, потому Сфенкель взял саблю, поклонился Святославу и молча вышел.

- Видишь ли, Асмуд, - задумчиво сказал Святослав, провожая взглядом Сфенкеля, - я думаю, что мою конницу надо снабдить саблями, а щиты оставить прежними, круглыми. А вот пехоту надо перестроить и перевооружить. Клин, которым мы привыкли воевать, надо расширить у основания, то есть прибавить ему два рукава, которые, как только пехота соприкоснется с противником, должны с двух сторон охватить его, тогда удар получится тройной: спереди и по бокам. И, конечно, надо удлинить сулицы [51]  на два локтя, поменять щиты с круглых на длинные. Они не только защищают верхнюю часть тела, но уберегут пояс и ноги. Вот смотри, каким я представляю щит для пехоты. - Святослав достал из-под стола два щита в получеловеческий рост - один квадратный, другой косо срезанный внизу с двух сторон - миндалевидный.

- Ну, если говорить о первом, то ты просто повторяешь щиты воинов фаланги Филиппа или римские, те же самые у византийцев, только они у них выпукло изогнуты. Второй, я вижу, несколько другой, по-моему, таких ни у кого нет. Он мне больше нравится. Только умбон [52]  надо поставить чуть выше, иначе верхняя часть щита ослаблена. Но надо его проверить в бою.

- Значит, ты одобряешь? - радостно воскликнул Святослав.

- Я принимаю все разумное, - ответил Асмуд.

- Тогда выпьем за все разумное, - Святослав сбегал вниз в свою комнату и принес бочонок ромейского вина. Кинжалом выбил пробку так, что красная жидкость плеснула ему в лицо, он рассмеялся, утерся рукавом и налил два серебряных кубка. Отпив немного, Святослав спросил:

- Вот ты говоришь, что фаланга, придуманная Филиппом, жива до сих пор и что византийцы даже сейчас применяют ее в бою. Неужели за тысячу лет ничего не изменилось?

- Почему же? Кое-что появилось новое, - возразил Асмуд. - У византийцев сейчас не двадцать шесть рядов воинов - это слишком громоздко и мешает маневренности, а шестнадцать. И каждый отдельный друнг может соединяться с соседним в одну линию и расходиться по особому сигналу.

В войске увеличилось число знамен и трубных сигналов. Это не только создает впечатление превосходства, но и устрашает. Вообще хорошее вооружение войска - первый признак удачи. - Асмуд, отпил глоток вина и продолжил: - Ну, конечно, и ловкость, и хитрость, использование лазутчиков и пленных не исключено. Римляне, например, применяли тактику скрытого появления. Часто использовали раннее утро, два-три часа до рассвета или утренний туман и заход в тыл противника. Много уловок в тактике боя, это все зависит от разумения воеводы.

Пригубляя вино, Святослав задумался, потом вдруг встрепенулся и быстро заходил:

- Знаешь, кормилец, часто перед сном я думаю вот о чем: хазары покорили почти все славянские племена, под ними и северяне, и вятичи, угличи, и тиверцы, и мы, русы-поляне. Они даже в Киеве сидят. Матушка рассказывала мне, что перед походом в древлянские земли отец говорил ей, что по возвращению и отдаче дани хазарам уйдет в Ладогу. Теперь я понимаю, зачем нужна ему была Ладога. И матушка не скупилась на оружие, почти все отдала. Я думаю, что мы одолеем их.

Святослав сел на скамейку, но и минуты не просидел, встал и снова заходил.

- А если мы их одолеем, то, выходит, освободим всех других, и они пойдут под нашу руку. А смотри туда, куда Даждь-бог уходит на покой, у Варяжского моря, сколько еще племен одного языка с нами люди. А кабы всех их объединять, вот получилась бы империя, почище византийской.

- Хорошо, что ты так мыслишь. Но думала лягушка, что переплывает Варяжское море, а переплыла болото, - усмехнулся Асмуд.

- Значит, я лягушка? - вскипел Святослав. - Значит, я не понимаю, что делаю? И о чем мыслю?

- Я тебе сказал, что мыслишь хорошо, но ты еще не сделал малого, а уже думаешь о большом, об империи. Не рано ли?

- Хорошо. Пусть рано. Ты рассказывал про империи Александра, Германариха, Аттилы. Почему их нет? А потому, как думаю я, они объединяли языки разные. А тут все одно.

- Не объединяли, а огнем и мечом завоевывали, - поправил Асмуд.

- Пусть так. И русы ходили в походы, даже на Косожское море, помогали хазарам, а сами оказались под ними.

- Видишь ли, - ответил Асмуд - война любая предполагает и коварство. Этим славились авары, а теперь хазары. У них был царь такой из иудеев, Вениамином прозывался. Так вот он, прежде чем пропустить русов из Волги в Косожское море, потребовал, чтобы половину добычи русы отдали ему. Они так и поступили. Отправили царю положенное, а сами расположились на берегу реки на покой. Было много раненых и больных лихорадкой. Так хазары ночью всех порубали, около тридцати тысяч воев, а кому удалось бежать на лодиях, тех погубили буртасы, тоже коварством.

Святослав снова заходил с бокалом в руке, что-то обдумывая.

- Кормилец, а на каком берегу Волги находится их стольный град Итиль? На левом или правом?

- Центр града на острове между Волгой и Ахтубой, там крепость и дворец хана, но и правый берег заселен, куда перекинут мост. Зеленый город и пахнет фруктами. Но я о другом. Ты напрасно в одну связку связал разных полководцев, как бы приравнял их. Александр хоть и был завоевателем, но уж очень не походил ни на Германариха, ни на Аттилу, ни на Песаха. Тем просто нужна была земля, добыча, рабы, а у Александра уже было свое царство, и вся Эллада подчинялась ему. Зверства, которыми страшил Германарих покоренных людей, разбой и грабеж, которые были при Аттиле и Песахе, были чужды Александру. Он даже не менял руководство завоеванных земель, просто ставил над ними эпарха. Многие племена и народы сдавались ему без боя, потому что молва о добром и справедливом правителе шла впереди него. Вот почему он был прозван Великим.

Святослав ходил, слушал, но как бы думал о своем, и слова, которые произносил Асмуд, не доходили до сознания, а складывались где-то в особой кубышке, которая запоминала их и запечатывала. И только спустя десятилетие он вспомнил о них. А Асмуд продолжал:

- Больше того, в Египте, в храме Амона его обожествили как сына Солнца. И как мне представляется, земные боги - это герои, обожествленные последующими поколениями. Такими стали Радигаст и Один, такими пытались стать Александр и Цезарь. Эти полководцы - люди мира. Им тесно было на своей земле. А Александр, будучи в Персии, чувствовал себя персиянином, в Египте египтянином. Свое же царство, родину считал только частью мира, которую он видел и изучил, а толкало его вперед чрезмерное любопытство, интерес и познание нового мира. Вот почему все его соратники были недовольны после покорения Персии дальнейшими походами. Они просто не понимали его. Не только в Македонии и Греции, но и в собственном войске появились противники его дальнейших планов. А потом, ты знаешь, быстрая смерть и, думаю я, отравление. На востоке как нигде живут мастера этого дела. Так распалась империя одного человека. Потом появились другие и снова распадались. Вот и Византия сейчас переживает тяжелое время.

Святослав продолжал ходить с бокалом в руке, но уже нетвердо держался на ногах, Асмуд как будто был трезв, хотя выпили они почти все вино из пятилитрового бочонка.

- Кормилец, - Святослав подошел к Асмуду, крепко обнял его, коснувшись головой его седых прядей, - как мне нужны твои знания, а после матушки какой ты мне родной человек! Но сейчас я думаю о том, как мне отомстить за унижение отца и за гибель тридцати тысяч воев.

- А я вижу, что ты уже начал. Потому мы с тобой здесь.

Какое-то время они молча тянули из бокалов вино, поглядывая сверху на серые со светлыми струями воды Волхова, на забитую лодиями Ладожку и суету мореходов и рыбаков, слыша смешанные речи славянского, скандинавского и финских языков, наблюдая штопанье большой сети, растянутой по неровной поверхности левого берега плавно и не спеша несущей к крепости свои воды небольшой речки.

- Засиделся я здесь, - наконец вымолвил Святослав, поставив бокал на стол, - пора в Новгород, а потом в Плесков. Небось уже мост построили в Новгороде? Соберу подати и по ледоставу вернусь сюда. Может, к тому времени и матушка появится, тогда хлопот не оберешься, всюду проверит, все погосты объездит, а уж в Плескове обязательно сядет, она ведь там христианский храм задумала строить. Небось уже дороги мостят. Потом надо там набрать воев и ушкуйников, что по постройке лодий мастера. Тебя с собой брать не буду. Ты уж здесь проследи за Ингвором и Сфенкелем, они должны войско учить, а вернусь, будем брать приступом крепость.

- Какую же ты решил брать крепость? - ухмыльнулся Асмуд.

- А ту, в которой ты со мной сейчас сидишь [53] , - рассмеялся Святослав.

Асмуд было встал и прошел к лестнице, что вела вниз в его комнату, но остановился, хлопнув себя по лбу:

- Все забываю сказать, а ведь утром шел к тебе, чтобы сообщить. Старею прямо на глазах. О чем подумаю, чтобы не забыть, обязательно забуду. Так вот о чем. Утром гляжу - всадник на белой лошади. Таких лошадей у нас нет, только у арабов и в императорской гвардии. Гадаю, может быть, вестовой какой-то. Приглядываюсь, кажись, юноша на ней. И кто бы ты думал?

Недели две назад, когда трава только начала жухнуть, а в некоторых местах была еще зелена, когда туман был редок, не так густ и млечен, а день тепел и солнечен, Святослав, проезжая мимо капища, где чуть в стороне под бугром стоял домик волхва, увидел на крыльце Манфред.

- А я ждала тебя, знала, что сегодня мы встретимся, - сказала она, отрывая лепестки ромашки.

- Думаешь, что ты одна такая провидица? И я знал, что увижу, потому и подъехал. Сидай на круп, погуляем!

Она протянула руки, и Святослав, ловко обхватив талию, посадил на лошадь. Отмахнув рукой сопровождающим, двинул каурую под бока и понесся в поле.

Зелено-желто-красное поле, как лоскутное одеяло, упиралось в черный массив леса, а над ним, раскинув веера крыльев, даже не шевеля ими, медленно кружил беркут. Казалось, ему было любопытно наблюдать за неожиданно появившимися людьми и пасущейся лошадью. Святослав любовался будто точеным профилем Манфред, чуть румяным, обрамленным густыми, как колосья, льняными волосами и холмиками стоящих грудей.

- Видимо, Лада послала тебя мне, - снова обняв Манфред, прошептал ей на ухо Святослав.

- Нет, - ответила Манфред, - видишь звездочку на траве? Она мерцает, играет разными цветами, она приветствует меня и одобряет. Она спустилась с неба. Это сестра Тиу. Он подарил ее мне и научил понимать ее.

- Это может быть роса, - уверенно сказал Святослав.

- В такую жару? Это моя звездочка, - упрямо повторила она. - Тебе не видно, подвинься на мое место и увидишь.

Святослав подвинулся и, действительно - звездочка размером в дирхем то загоралась, то гасла, играя разноцветными огнями от ярко-красного до голубого. Святослав решительно встал и пошел к месту, где она горела. Прошел вдоль и поперек, но ничего не увидел, вернулся.

- И хотя ты наступал на нее, смотри, она снова загорелась!

Святослав недоуменно покачал головой.

- А что еще Тиу подарил тебе, может быть, небесный чертог [54] ? - с иронией спросил он.

Она же очень серьезно, не почувствовав иронии, а может быть, просто не приняв ее, ответила:

- Он обещал мне коня белого с черными чулками, каких нет ни у кого, даже у Великого князя!

Святослав снова присел рядом.

- Манфред, ты все же мне скажи, правду скажи, кто такой Тиу-Тау? Человек или дух?

- Дедушка вам все правильно рассказал. Здесь его еще называют Альфом или Северным ангелом. Он спасал многих людей, особенно в зимнюю стужу, в пургу. Он бы и маму спас, она утонула в Волхове, но был в другой части света.

- Он же научил тебя кощуничать?

- Нет, нет. Это мама меня кое-чему научила. Например, видеть у человека второе лицо, напрягать волю и двигать предметы, создавать у человека ложное видение, так я пошутила со скандинавом на игрище. Мне не страшны стрелы или камни, если я знаю, что в опасности. Потому и хочу быть всегда с тобой, чтобы защитить и тебя. А чаще всего мама учила меня собирать травы и лечить людей, особенно детишек. Мама у меня была красавицей, не то что я, и жила по Прави. Поэтому Тиу любил ее.

- Подожди, - перебил ее Святослав, - а может быть, он твой отец, раз так часто посещает тебя и делает подарки.

Манфред задумалась, а потом медленно произнесла:

- Такого не может быть. Если бы он был моим отцом, то я бы была совсем другой. А я обыкновенная. Я смертная, а он вечен. Он рассказывал, что помнит совсем другую землю и совсем другой народ. Земля стала холодной, а народы вымерли, иные одичали. И Всевышний оставил навечно несколько Тиу-Тау, подобных ему, чтобы они не дали народам озвереть. Они следят за тем, чтобы миром управляли Явь, Правь и Навь. И всегда торжествовал Белобог...

- Белая лошадь с черными чулками? - переспросил Святослав.

- Кажись, так, - Асмуд сощурил глаза и лукаво улыбнулся.

- Манфред, - ответил князь.

- Она и есть. И еще, говорят, снова Тиу посещал волхва. И лошадь, говорят, появилась вместе с ним.

Целая флотилия лодий во главе с молодым князем отправлялась в Новгород. Грузились пустые ящики, бочки для пива и меда, солонины. Ранняя осень, как и всюду на Севере, уже дышала морозцем. Волхов более посуровел, земля укрылась желтой подстилкой, готовая принять первые зимние перемешанные с перьями слезы свинцового неба, затянутые белой дымкой. Еле-еле проглядывались на том берегу варяжские курганы в урочище Плакун. Работа на берегу началась с рассвета и уже почти заканчивалась, князь делал последние распоряжения перед тем, как дать сигнал к отплытию. С капища, где стояли два грозных идола - Перун и Один, с возвышения показался всадник на белом коне. Он проскакал до берега и там, заметив князя, направился к нему. Соскочил с лошади, глубоко поклонился в пояс и молвил:

- Великий князь, твой стременной явился служить тебе Явью и Правью!

Святослав улыбался. Улыбались глаза и улыбались усы.

- Эй, Оря, - позвал он тиуна [55] , - отведи коня стременного в лодию, где стоят кони мои и воеводы.

Обнял за плечи стременного и повел в головную лодию.

10. Возвращение

Восемь колясок и более тысячи человек всадников сопровождало княгиню Ольгу по дорогам Болгарии. Все лодии, на которых русы прибыли в Византию, были проданы и куплены лошади. Ушкуйники стали всадниками.

Холмистая страна, подъемы и спуски утомляли путешествующих, но это была живописная, теплая, с бурными реками, густыми лесами и грозными водопадами благодатная земля. А самое важное, население, через которое лежал путь русов к столице Болгарии, объяснялось на славянском языке. Ольга кое-что знала об этой земле, тем более что пастырем был у нее Григорий, родом из Болгарии. Славяне жили здесь давно, с незапамятных времен, смешались с фракийцами, потом с болгарскими племенами, образовав большое Болгарское царство. Византия, что была непосредственной соседкой и все время зарилась на их земли, то завоевывала, то отступала, терпя крупные поражения. Многие римские и византийские императоры пытались расширить свою империю за счет болгар - это и Константин IV, Юстиниан, Никифор I и другие, но всегда встречали отчаянное сопротивление болгар. Особенно злобствовал император Никифор, который сжег первую столицу Болгарии Плиску. Болгарский вождь Крум собрал большое войско, от мала до велика, окружил Никифора и разгромил одетую в бронзу и железо его армию, а самого императора казнил, сделав из его черепа чашу для вина. При Симеоне болгары даже подходили к столице Византии, и ее правителю пришлось избавиться от разгрома только огромным выкупом.

Новая столица Болгарского царства Преслава выглядела не столь значительной, как Константинополь, а больше походила на провинциальный город, каких на Руси уже было много. Ольга возлагала большие надежды на встречу с болгарским царем Петром, желая заключить с ним ряд о дружбе и любви. Но странное дело, царь Петр не спешил принять Ольгу, а в первую очередь встретился со второстепенными послами или, как их именовали, василиками императора Константина и лишь спустя два дня пригласил княгиню. В обширном дворце все было устроено, сделано и названо в подражание константинопольскому, даже обслуга звалась по-византийски: проедры, диетарии, протевоны, спафаро-кандидаты и т.д., а царица Ирина смотрелась как императрица Византии. Те же самые церемонии при встрече, только не было поющих птиц и рыка бьющих хвостами львов.

Петр - худощавый, с длинными вьющимися волосами уже посеребренными сединой, с аккуратной бородкой, глядел на княгиню ласково и улыбчиво. Церемония встречи как бы не касалась его, то есть он был равнодушен к ней и, казалось, к словам, произносившимся здесь, а как только запел хор, скрывавшийся за драпировкой и прославляющий его, царь чуть ли не зазевал.

Ольга сказала подобающие слова, поднесла подарки и была приглашена на встречу с царицей. Царица принимала ее в зале, отделанном голубым с золотом. Да и сама она была одета в голубое с золотом, как бы сливалась с окружающим ее миром - воздушно-небесным и золото-земным. Придворные дамы, все в белом, но по-византийски в высоких головных уборах-прополомах, стояли по краям трона, не шевелясь, застывшие, как кариатиды. И хотя царица Мария была моложе Ольги, выглядела она непривлекательной, располневшей, с отечными признаками на лице, видимо, какая-то внутренняя болезнь не красила ее.

Княгиня Ольга обратилась к ней на греческом языке, что вызвало удивление, а потом просто восхищение:

- Я никогда не думала, что варвары знают божественный греческий язык, основателя всех языков мира, - по своей прямолинейной глупости и недальновидности с восторгом выпалила она, даже не заметив оскорбительного оттенка в своих словах.

- Я - христианка! - парировала Ольга. - Потому наравне с моим родным языком и другими языками знаю и язык святой церкви.

За обедом, устроенным в честь приема княгини, царица Мария так же самозабвенно расхваливала все византийское и все греческое, причем уверенно считая, что доброе, все полезное и необходимое придумали и создали греки, а другие народы просто заимствовали или крали все достижения греков. Она почти не давала говорить своему мужу, часто перебивая его, и явно пыталась показать, что главенствует в их семье. Потому, как только царица удалилась по своим надобностям, Ольга сразу решила говорить с Петром о государственных делах. Она отметила, что ей приятно было узнать, что в царстве его проживает много славян, что помнит о дружбе его отца Симеона с ее мужем Игорем и совместной борьбе против Византийской империи, о коварстве императоров, и предложила заключить ряд о дружбе и любви. Царь Петр, видимо, не ожидал такого предложения и вспыхнул, будто услышал что-то неприличное, и даже поднял руки, как бы отстраняясь.

- Что вы, что вы, regina, я дал себе слово - никаких войн, никаких противостояний друг с другом, только мир и мир со всеми странами, с которыми я граничу. Война с Византией унесла тысячи людей, поля и нивы были пусты, а жилища разорены. Я дал людям мир и спокойствие. Так что вот уже тридцать лет мы ни с кем не воюем.

- Царь Петр, вы не совсем точно поняли мое предложение, - стала пояснять Ольга. - Я не пытаюсь заключить военный союз против кого-то. Наоборот, наши добрые отношения с соседями будут продолжаться, но мир так неустойчив, что всегда находятся правители, которые пытаются силой навязать свою волю. И вот тогда мы обязаны будем помогать друг другу.

- Нет, нет, regina. Мне не нужны никакие договоры с тех пор, как я женат на Марии. Я чувствую покровительство империи и даже получаю дань, правда, в виде ежегодных подарков царице. Меня устраивает то, что я навел порядок в стране, дал ей спокойствие и мир.

Когда вернулась царица, продолжение разговора было бессмысленным. Ольга, ссылаясь на усталость, распрощалась с царской четой и на следующий день, покинув столицу Болгарии, отправилась в дальнейший путь.

Путь лежал к Дунаю. Оттуда через Полонию, где нынче проживали угры или венгры, потом по низменности, где протекает быстрая Тисса, в Карпаты. До Дуная оставалось двое суток пути, который был так же сложен, как и предыдущая дорога, но радовала земля обильная и богатая. И дешевые продукты, которые не надо было закупать загодя, все находилось на месте и готовилось на стоянке.

Уже приближаясь к Западной Болгарии и выбравшись в просторную долину, караван русов вдруг увидел большой военный лагерь с воинами явно не болгарскими. Воевода, боярин Плесковитин, подскакал к коляске княгини и спросил:

- Сестра, впереди ромеи, что будем делать?

- Ничего. Поставь впереди знамена.

Когда они приблизились к лагерю, навстречу им примчались всадники. Тот, что был без оружия и богаче одет, слез с коня и представился княгине:

- Друнгарий [56]  Дигенис. Мы, regina rugorum, предупреждены о вашем путешествии и готовы сопровождать вас до границы.

- Благодарю тебя, друнгарий, - ответила княгиня, - но у меня достаточно смелых воев, и, думаю я, мы сами благополучно доберемся до реки.

- Но здесь много шаек недовольных бунтовщиков, а мы для того, чтобы не допустить их разгула.

Княгиня поняла, что царь Петр явно лгал о том, что в его царстве покой и мир. Какой же это мир, если покой охраняют византийские воины? Лукавил Петр, боясь договором с Русью прогневить византийского императора, тем более находясь под явным каблуком царицы, племянницы Константина, который, по сведениям василиков, никакого договора с русской правительницей не заключал.

- Нет, нет, - ответила княгиня, - я полагаюсь на доблесть моих воев, но еще раз благодарю за предлагаемую помощь. Просто помоги нам спокойно пройти через ваш лагерь.

Другарий махнул рукой, как бы приглашая княгиню - и, вскочив на коня, с сопровождающими понесся к лагерю.

- Отец Григорий, - обратилась княгиня к священнику, который сидел напротив нее. - Что это значит - ромеи в центре Болгарии?

- Это скорая война, княгиня. Шишманы [57]  никогда не примирятся с ромеями.

Продолжая путь, Ольга думала о том, как ее встретят на берегу Дуная угры, или венгры, о которых царь Петр отзывался очень недоброжелательно, называя их варварами, даже хуже варваров, неотесанных и неуправляемых дикарей. Через два поприща ее ожидала и встреча с печенегами, вот уж действительно непредсказуемым народом, постоянно тревожащими Русь набегами, но успокаивали лишь гарантии Константина Багрянородного. А то, что ее беспокоило, было выше любого страха - война с Хазарией, которая вот-вот обострится или уже началась.

Заканчивался месяц ревун, но ни о какой осени, ни о какой смене одеяний не думала природа Придунавья. Везде было тепло и зелено. Переправа через Дунай ничего не стоила богатым строительным опытом ушкуйникам, тем более что Дунай - это не Днепр, вольный, стремительный и ревущий на перекатах. Хлопая ладонью по глади воды, ушкуйники будто гладили спокойную и родную животину, зная, что сюрпризов от нее ждать нечего. За два дня ушкуйники построили такие плоты, что любо было глядеть, как лошади вместе с повозками спокойно переправлялись на тот берег.

Когда княгиня вышла на противоположный берег, ее уже ждал человек с белыми по плечи волосами, в красном вотоле [58]  с саженными жемчугами и в круглой шапке с пером. Он добродушно, даже радостно улыбался сквозь длинные седые усы. Строгий взгляд Ольги смягчился, что-то в душе у нее заколебалось при виде такой радушной встречи, а уж когда этот человек заговорил на чистейшем славянском, княгиня даже и думать перестала, что перед ней дикий угр.

- Будь здрава, княгиня Хельга! Великая княгиня, я, князь Тикшоня, рад видеть тебя и приветствовать на земле, которой владею, и, будучи из рода арпадов, храню завет нашего вождя крепить и продолжать дружбу, которую скрепили Арпад Великий и Хельг Вещий. Мы, мадьяры, гостеприимны и любезны, когда видим рядом своих друзей.

Такого приветствия Ольга просто не ожидала, хоть прямо здесь подписывай ряд о дружбе и любви. Вот тебе и неотесанный дикарь!

- Я, право, князь, удивлена, - улыбаясь, произнесла Ольга. - Мне говорили, что ваш язык трудновыговариваем, а он почти славянский.

Князь расхохотался.

- Княгиня, - возгласил князь, - это судьба! Знание славянского в нашем роду и в других семьях просто родовая необходимость. Но эту историю я вам расскажу дома, куда приглашаю вас отдохнуть от продолжительной и тяжкой дороги.

Еще какое-то время повозки ехали дорогой, окруженные и сопровождаемые русскими и венгерскими всадниками, пока на небольшом возвышении не увидели дома, поросшие и обвитые виноградником и красным перцем. В центре, на самой верхней точке холма, стоял длинный одноэтажный каменный дом.

- Я не столько беспокоюсь за себя, - сказала княгиня венгру, - сколько за свою челядь и дружину.

- Не беспокойтесь, княгиня, - ответил князь, - все разместятся здесь, рядом с вами, - и он указал рукой на дома, которые были раскиданы на противоположном склоне.

Комната, в которую поместили ее, была квадратная, в центре стояла кровать, широкая, с пуховым матрасом и под балдахином, несколько пустых кованных сундуков, столик и кресло, а на выбеленной стене - большой деревянный ажурный православный крест с распятием Христа. Все выглядело скромно и уютно.

- Княгиня, - сказал венгр, - вы приняли христианство, как и мой брат Дьюла [59] , поэтому я позаботился, чтобы у вас в келье была и святыня.

- Спасибо, Тикшоня, я просто очарована вашим вниманием.

Обедали уже поздно. В зале, куда пригласили княгиню, уже светилось более полусотни светильников разных размеров и конфигураций, пылал камин, в котором поместился бы целый бык, но сейчас жарились поросята, гуси и лебеди, на стенах висели чучела, морды кабанов, оленей, волков. Хозяин, видимо, был заядлым охотником. Длинный массивный стол пересекал весь зал, а сбоку стояли три кресла и маленький круглый столик, за которым сидела женщина в национальном платье. Князь Тикшоня встретил Ольгу у порога и проводил до кресел.

- Моя жена, - представил он женщину, которая, положив руку на грудь, поклонилась княгине. Ольга кивнула и села, приметив, что на ней славянские колты.

- Катица, - назвал он ее, - у нее тоже славянские корни, как и у меня. Я обещал рассказать, почему знаю славянский язык. Так вот, - князь подвинул кресло и сел напротив Ольги, - Это было давно, лет шестьдесят, шестьдесят пять назад. Наши доблестные мужи ушли в поход, оставив небольшую часть воинов. Но с двух сторон на наше жилище напали болгары и печенеги. Многих убили, особенно женщин и стариков, остальных взяли в полон и продали в рабство. Наши воины вернулись с победой, но к разоренному жилищу, в котором не осталось ни одной женщины. Это значило, что мы лишались продолжения рода. И тогда наши вожди решили силой добыть себе жен. Кинулись в Паннонию и Моравию и взяли женами славянских девушек. Так девушка по имени Малка стала моей матерью. Вот и у Катицы мама была хорватка. Потому мы и знаем славянский язык.

За окном послышались стук копыт и ржание лошадей. Князь поднялся и заглянул в окно.

- Ильдико! - сообщил он жене, постучал по окну и махнул рукой. - Сейчас будет здесь.

Через несколько минут в зал вошел стройный юноша с плеткой в руке, но, когда он приблизился, княгиня Ольга увидела, что это очаровательная девушка. Она поцеловала руку отца и с удивлением глянула на Ольгу.

- Это Великая княгиня Хельга, - представил князь, - правительница Руси, дочь кагана Хельга, о котором я тебе рассказывал, когда мы знакомились с походом Арпада на Запад. Сегодня она наша гостья.

Девушка положила руку на сердце, потом на пояс и низко поклонилась Ольге.

- Отец, я не помешаю, если переоденусь и вернусь к вам?

- Да, да, Преслава, приходи, - князь улыбнулся, глядя на Ольгу. - Да, Преслава - это ее второе имя.

Он смотрел на княгиню, ожидая вопроса, но Ольга молчала, только глянула на Катицу, которая одобрительно кивнула.

- Ну, эту историю, конечно, расскажу я, - князь просто светился. - Когда родилась Ильдико, а мы с Катицей договорились, если родится девочка, мы ее так назовем в память погибшей первой жены моего отца, - когда родилась Ильдико, моя матушка и бабушка дочери, взяв ее на руки, сообщила всем: «Какая преславная девочка моя внучка. Просто Преслава». Так это имя до сих пор осталось за ней. Она рада этому второму имени и говорит, что, когда ее так называют, сразу вспоминает свою любимую бабушку.

Теплым далеким воспоминанием повеяло на Ольгу это простое объяснение.

- А мое первое имя, - мечтательно вздохнула княгиня, - с детства было Прекраса. Так назвала меня повивальная бабка, и все детство я провела под этим именем. Только выйдя замуж, стала по-русски называться Ольгой.

- Прекрасно... Прекраса, - повторил князь, - можно я буду называть вас так?

- Конечно, тем более что после мужа Игоря меня никто так не называет. Все об этом забыли, да и я сама уже об этом не помнила до сего дня.

Появилась Ильдико в национальном платье с пышными рукавами, похожими на китайские фонари, обвешанная множеством бус из самоцветов, в цветных чулках, кожаных на широком каблуке туфлях. Черные волосы пышно лежали на плечах, но сверху были стянуты широкой повязкой с множеством разноцветных камешков, напоминавшей славянскую мафорию.

«Боже! Да она в сто раз краше византийской красавицы Феофано, этой куклы с брильянтами, - подумала Ольга. - Вот кто может стать женой моему Святославу», - решила она. Оставалось только найти случай, когда можно будет ненавязчиво посватать Преславу.

Князь широким жестом пригласил всех за стол. Стали появляться гости, в том числе и знатные люди Руси. Тикшоня громко называл венгров, но Ольга почти никого по имени не запомнила, уж очень они были непривычны на слух. Князь поднял серебряный кубок.

- Друзья, - сказал он по-мадьярски, а Катица, подвинувшись ближе к Ольге, стала переводить:

- Наши отцы и деды рассказывали нам о поисках земли, которой мы владеем сейчас. Они добыли нам отчизну, на страже которой мы и сейчас стоим. Но было и очень тяжелое время, когда мы оказались зажатыми между тремя народами: хазарами, печенегами и русами. И только с русским каганом Хельгом договорились и получили от него продукты, одежду, но главное - он указал, где искать свободные земли. Великий Арпад и каган Руси расстались друзьями, потому я рад принять на этой земле княгиню Руси как драгоценного гостя. За Великую княгиню Прекрасу и за Русь!

Гости все встали, выпили бокалы и подержали над головой в знак глубочайшего уважения к гостье. Когда все присели, Ольга шепнула Катице:

- У меня купец, а у тебя товар.

- А кто купец?

- Мой сын, Великий князь Руси, Святослав.

- Мы с Тикшоней подумаем и решим, - так же тихо ответила Катица.

Уже запели венгры свою боевую песню и сменили светильники, когда вошел слуга и что-то зашептал на ухо князю Тикшоне. Князь с любопытством глянул на Ольгу и спросил:

- Вы, княгиня, договаривались о встрече с печенегами? Они станом расположились на том берегу, и их гонец просит видеть вас.

Ольга кивнула и тут же поднялась. Тикшоня последовал за ней. Выйдя в светлицу, Ольга увидела двух печенегов - один был юн, лет тринадцати, другой пожилой, - мокрых по горло, и пока они стояли, вокруг образовалась лужа.

- Каган русов, - сразу заговорил на славянском пожилой печенег, видимо, толмач, - младший брат хана Ильдея привез вам приглашение в свой шатер, который расположен на той стороне реки. Мы опоздали и пришли, когда вы уже переправились.

Молодой печенег полез за пазуху и вытащил сверток, развернув и повесив его на рукав, - золотое, расшитое серебром полотно, с поклоном протянул Ольге.

- Это приветственный дар хана, - пояснил толмач.

- А почему вы такие мокрые? - спросила Ольга.

- Мы чуть не утонули, лодка оказалась дырявой.

- А сколько лет вашему старшему брату, - обратилась Ольга к мальчику.

- Ему уже восемнадцать, он воин, - гордо ответил он.

- Князь, - обернулась Ольга к Тикшоне, - не будете вы против, если хан на время перенесет свой шатер на вашу землю?

- Нет, конечно, княгиня Прекраса.

- Мне несподручно возвращаться назад, - сказала Ольга послам, - тем более предстоит далекий и долгий путь в другую сторону. И я бы просила молодого хана Ильдея перенести свой шатер на этот берег, а средства переправы я предоставлю в обилии. И никто из вас не будет мокрым.

Ольга обернулась и приказала вызвать боярина Яна. Боярин тут же явился.

- Срочно, братец, - сказала она, - прикажи все средства переправы отправить на тот берег, обсушить и отвезти послов, а на этот берег перевезти хана со свитой. Срочно!

- Будет исполнено, сестрица.

- Я жду хана, - улыбнулась мальчику и толмачу княгиня Ольга, а Тикшоне любезно сказала:

- Князь, я устала. Мне пора отдохнуть.

Утром княгиня проснулась с головной болью. Никогда бы в другое время не покинула постель, но ныне понимала, что другого случая не предвидится и дело, которое составляло весь смысл ее безумного путешествия, рухнет. И это заставило ее подняться.

- Господи! Помоги мне, - перекрестилась она. А служанке, что уже стояла у постели, еле-еле проговорила: - Зелье. Сушицу, платан [60]  и мяту заварить. И полбокала меда-сурицы [61] .

Ломило все тело, болели все косточки, и голова будто мутный надутый пузырь.

Уже издали на этом берегу Ольга увидела шатер - величавый, цветной, с реющими на ветру многочисленными лентами. У шатра встретил ее молодой хан и пригласил вовнутрь. Ольга присела на составленное из подушек возвышение, хан, скрестив ноги, напротив.

- Я рад встрече с Великим каганом Руси, а меня просили называть тебя княгиней Ольгой, и лишь потому, что наш общий доброжелатель император Константин пожелал этого. Мы немного опоздали и прибыли, когда вы уже перебрались на эту сторону. Василики императора сообщили нам, что княгиня ищет дружбы с нами в деле борьбы с хазарами. Это не только приемлемо для нас, но и желательно из-за нашей ненависти к ним.

Переводил уже знакомый Ольге толмач, медленно, с большими паузами. Он, видимо, подыскивал соответствующие слова в более мягкой форме, ибо по жестам и гримасам хана было ясно, что тот был внутренне возбужден до кипения.

- Хазары ненавистны мне прежде потому, что когда мы проиграли сражение и мой отец попал в плен, а мы предлагали за него выкуп, они разрубили его тело на части и бросили собакам на съедение, а голову насадили на кол и так держали до тех пор, пока вороны не склевали. Я, хан Ильдей, сын своего отца, обязан отомстить за него и готов в союзе с русами идти на них войной и хоть сейчас поставить в седло четыре тысячи воинов.

- Хан, - спокойно сказала Ольга, - война дело не женское. Я передам ваше предложение своему сыну, Великому князю Святославу и думаю, что он примет его. Я каждый день жду нападения Хазарии и каждый день боюсь этого. Но война может начаться в любое время. Потому прошу тебя, хан, принять от меня этот скромный дар, - она вытащила из рукава большой золотой перстень с красным рубином и передала хану, - это знамение нашей дружбы, такой же перстень есть и у моего сына. Если человек покажет его тебе, значит, мой сын зовет тебя. А теперь мне пора. Я плохо себя чувствую, а впереди еще долгий путь.

Боярин Ян, что присутствовал при встрече, подал ей руку, и они вышли из шатра.

Зелье подействовало только на какое-то время. После встречи с ханом она почувствовала себя совершенно разбитой и опустошенной, а намеченный на завтра отъезд просто пугал ее. Пугала затяжная болезнь, перевал через Карпаты, приближающая зима, стужа, донимали вопросы: как там, как сын? Начала ли войну Хазария? Она поняла, что это путешествие подорвало ее здоровье. А если она вовсе не поднимется?

Ольга прошла в свою комнату, отпустила сопровождающих, попросила зажечь светильники, потому что в глазах стало мутно, вначале села на кровать, потом пересела в кресло, глянула на висящее на стене распятие и подошла к нему. Осенила себя крестом и встала на колени.

- Господи, - взмолилась она, - будь милосерден! Научи и дай мне силы завершить задуманное и вернуться домой. А если суждено мне явиться перед твоим престолом, то не суди меня как язычницу [62] , а суди как христианку, светом любви твоей озаренную. Матерь Божия! Заступись! Ведь, как вещал апостол Иаков, «.. .что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? Ибо тело без духа мертво, так и вера без дел мертва!» А я вершу дела богоугодные: землю сбираю воедино и охранить ее хочу. Церкви строю и строить буду, куда нога моя ступит. В Выбутах и Бутиной веси поставила церкви во имя Покрова Богородицы. Матерь Божия, протяни длани свои на Русь и сделай домом своим! В граде Плискове, что заложила, поднимется церковь во имя Пресвятой, Животворной и Неразделенной Троицы Отца и Сына и св. Духа, - она шептала, кланялась, не взирая на распятие. - Но не все сделала, как того хотела. Вразуми и наставь на путь истинный. Не дай умереть не завершив должное. Ты слышишь меня, Господи?

Проделав несколько глубоких поклонов с касанием пола челом, она вдруг увидела, что рядом с распятием на выбеленной стене появляются черты, будто кто-то за спиной, будто изограф Стоивор набрасывает линии платья, а потом и облик женщины, которая отделяется от стены, становится живой и осязаемой. Она протягивает и кладет руку на голову Ольги, как делал это патриарх в храме Святой Софии, и она чувствует прикосновение этой руки. И вдруг свет озаряет комнату, пронизывает не только чело, но и всю ее. Ольга зажмуривает глаза от нестерпимого света, но даже через сомкнутые веки свет озаряет ее изнутри.

- Матерь Божия! - забормотала Ольга. - Матерь Божия! Ты ли это?

Она увидела, как святой лик, пройдя мимо нее в противоположную сторону, растворяется на глазах. Но еще колеблются светильники, подтверждая виденное. Ольга спрятала свое лицо в ладони, застонала и зарыдала. И это были обильные слезы счастья!

Изложение второе. Святослав

1. Итиль. Киев. Неудачный набег

За три года после возвращения Великой княгини Ольги из Византии, Болгарии и Венгрии на Русь хазарскому царю Иосифу удалось восстановить и реорганизовать свою армию. Теперь, не считая собственной гвардии в три тысячи человек, в седле у него находились более двенадцати тысяч всадников. Это были хазары, буртасы, черные болгары [63] , косоги, но в основном тюрки. И все наемники. Войском, что располагалось в донских степях, руководил опытный воин, бастард [64]  Усман, получивший прозвище Великолепный за ряд серьезных побед на поле брани. Печенеги, почувствовав слабость Хазарии в пятидесятых годах восьмого столетия, упорно разрушали границы царства, чуть ли не стали хозяевами в придонских степях и теснили черных болгар, союзников Хазарии, к самым берегам Азовского моря. Иосиф все же собрал необходимые деньги, пограбив прежде всего славянские племена уличей, тиверцев, вятичей и северян, потряс кошельки рахдонитов и, укрепив тем самым армию, бросил ее прежде всего против печенегов. Полководец Усман дважды громил печенежских ханов и вынудил их покинуть степи между Доном и Днепром, прогнав их далеко на запад к Бугу, Пруту и Дунаю. Усмирил камских булгар и удачно воевал с гузами, тем самым указав им, кто истинный хозяин на Волге. Эта река как бы разделяла Поволжье на две части: правая с пологими берегами - хазарская, левая с крутыми - гузская. В последнее десятилетие вода в Волге стала прибывать, и уровень ее повысился на два порядка, что незаметно было гузам, а вот хазарские поселения она топила или подмывала. Народ стал покидать берега Волги и уходить на Запад к Дону, чем воспользовался Иосиф, строя укрепленные поселения по всему донскому полю, где сосредотачивались воинские гарнизоны. Саркел - неприступная каменная крепость с ближайшими гарнизонами - становится ударной силой направленной на северо-восток. Кратковременные военные успехи и концентрированное расположение войск в одном регионе натолкнули Иосифа на мысль, не пора ли проучить русов и еще раз совершить неожиданный набег на Киев.

- Равви! Вы мне подсказали очень удобную и проверенную опытом мысль. Авраам прислал подробную карту Самботана-Киева [65]  и, сравнивая ее с рисунками, сделанными еще Песахом, видим, что мало что изменилось в расположении города за двадцать лет. Песах, мудро обложив город, наглухо закрыл все проходы и выходы из него и тем самым вынудил русского князя выплатить всю дань, которую он наложил на них. Равви, подойдите к карте и внимательно поглядите, как он ловко это сделал, будто всю жизнь прожил в этом городе.

- Я думаю, что это было сделано не без помощи наших рахдонитов, - приглядываясь близоруко, ответил равви.

- Я тоже догадываюсь об этом и думаю, что нам не следует ничего придумывать нового, а просто повторить маневр достопочтимого Песаха. А если добавить к тому, что наши друзья откроют Восточные ворота, то конница пройдет по району Козар и Пасынчи беседы, где присоединится гарнизон, и не надо брать Гору с ее рвом и подвесным мостом. Гора сама попросит пощады, так как будет отрезана от Боричева ввоза и по всему Подолу. Но главное в этом маневре - неожиданность! Надо застать их врасплох, когда дружины князя пойдут в полюдье.

Иосиф возбужденно, но мягко, по-кошачьи заходил по ковру, медленно ставя ноги и переступая с одной на другую, будто танцуя, и, резко обернувшись, строго спросил:

- Из Саркела прибыл Усман, всю ночь гулял с девками и купцами, а предупрежден ли он, что я жду его сегодня?

- А как же, великий Иша! Авраам и Усман давно ждут вашего приглашения.

Гремя саблями на золотых поясах, правитель Саркела и военачальник, переступив порог, пали на колени и хором провозгласили:

- Божественному Иша, хранителю покоя и благодействия кагана, великому правителю, беку Хазарии - хвала!

Авраам добавил:

- Я рад видеть тебя, брат, во здравии и величии!

Усман добавил:

- Твой покорный раб, слуга во имя твое и величие, прибыл по первому зову!

- Я тоже рад вас видеть, - ответил Иосиф, - садитесь у столика и внимательно вглядитесь в карты.

Авраам узнал карту [66] , что год назад переслал беку, и взял в руки другую, которую видел впервые. Усман с любопытством рассматривал рисунок и условные обозначения, поворачивая пергамент то влево, то вправо, и хотя всюду были надписи, а в углу крупно по-арамейски выведено слово «Самботан», спросил:

- Это город, но какой?

Он впервые видел изображение города на карте и вообще не умел читать. Авраам усмехнулся, но сказал Иосифу:

- Это карта Самботана, но старая.

- Да, ее сделал достопочтимый Песах, мудрый, настоящий воин и полководец. Когда ты еще гонял голубей по крышам, Самботан покорился ему. Сейчас я позвал вас для того, чтобы решить, как и когда мы совершим поход на Киев и кто и как должен в этом участвовать. Ты, Усман, вначале соберешь все войско в Саркеле, а потом маршем двинешься на Асии Ясы и там подождешь меня. Сколько фарсахов [67]  от Саркела до Ясов? - спросил Иосиф у Усмана.

Усман задумался и стал размышлять вслух.

- Если от Итиля до Саркела тридцать фарсахов, а от Саркела до Ясы тоже тридцать фарсахов, то выходит шестьдесят фарсахов.

- А от Ясов до Киева?

- Тридцать - тридцать пять фарсахов, - подсказал Авраам, - двенадцать дней конного пути.

- А когда войска из Киева уходят на полюдье?

- В конце сентября - начале октября.

- Так вот, в начале октября ты, Усман, должен быть в Ясах. Ты свободен, если у тебя нет ко мне вопросов.

Некоторое время военачальник сидел, видимо, размышляя, но потом встал и молча удалился. Иосиф проводил его взглядом, а потом сел напротив Авраама.

- Я тебя оставил, Авраам, потому, что мне кое-что надо узнать о русах. Что слышал, что говорят на торжищах, с кем подружился, кого купил?

- После приезда княгини Хельги из Константинополя, а она, говорят, была и в Болгарии, и у угров, кстати, привезла с собой и жену сыну, венгерскую княжну, Святослав стал полноправным правителем Руси. Я присутствовал при этом торжестве и молебне на Горе у их языческого Бога. Гуляли целую неделю. Этот народ крепкий и пьет до тех пор, пока не свалится, а проснется, очухается, благословляется и снова пьет.

- Неплохо было бы подгадать под их праздники. Разузнай, в какой праздник они более всего напиваются.

- Да в любой. Лишь бы был предлог.

- С кем завел связи?

- Так купил двух руссов и двух варяг. Один варяг из дружины Хельги, другой купец. Оба руса из посадских, регулярно докладывают и берут деньги. На Пурим пригласил двух бояр, Блуда и Свенельда. Думал, не придут. Пришли. Блуд веселый человек, даже сплясал по-своему. Но как только я предложил ему сотрудничество, притворился пьяным и исчез. Свенельд хуже лисы, интересовался, что и как, но я сам поостерегся иметь с ним дело. Эта лиса не только военачальник и полководец, у него своя многотысячная дружина, и кажется он замешан в смерти предыдущего князя, мужа Хельги. Нет, ему я просто намекнул, но конкретно ничего не предложил.

- И правильно сделал. А вот с первым боярином можно поработать. Как живет наша община в городе? Какие отношения с язычниками и христианами?

- За последнее время в общине прибавилось двадцать семейств, все они выходцы из Византии. Занимаются в основном продажей и перепродажей: скупкой меда, золота, пушнины и челяди. Христиан немного, они группируются возле церкви Святого Илии, недалеко от нашей синагоги.

- Есть среди них надежные люди?

- Есть.

- Так вот. Как только мы появимся в Асии Ясах, я дам знать, когда открывать Восточные ворота. Ты должен споить стражу и быть готовым присоединиться к нам.

- Конечно, Иша, но по незнанию наши могут погубить наших.

- Да, - задумался Иосиф, - хорошо, что ты мне подсказал.

Иосиф встал и заходил по комнате, мягко приседая, и вдруг обратился к секретарю, который, казалось, занимался только своим делом.

- Равви! Как спасти наших людей от нашего разбоя?

- Великий Иша! Вы же сами говорили, что надо глубже вникать в любую аггаду из Торы. «...И сказал Бог, обращаясь к Моше и Агарону: «...И пройду Я по стране Египетской в ту ночь, и поражу всякого первенца в стране Египетской от человека до животного, и над всеми божествами Египта совершу расправу. Я - Бог! И будет та кровь знамением на домах, в которых вы пребываете, и увижу ту кровь, и миную их; и не коснется вас кара губительная, когда я поражу страну Египетскую».

- Да, да, да, - согласился Иосиф, - теперь нам надо самим подумать, как воплотить подобное знамение. Конечно, можно отметить каждый дом краской. Ну, кажется, мы все оговорили. Теперь в обратный путь, мой брат!

Иосиф обнял Авраама и проводил до выхода.

Еврейская община в Киеве была немногочисленна, чуть более ста семей. В основном это были люди, прибывшие из Византии, много испытавшие от притеснения греков и армян в пору правления императора Ираклия, македонского армянина. Но с русами, варягами и славянами они жили мирно, особенно с купеческой частью города. Естественно, они находились под покровительством Хазарии, тем более что и гарнизон хазарский обосновался в их районе, называемом Козары. Население города относилось к ним равнодушно, как и ко всем другим народностям, что селились в этом большом и многолюдном городе. Община еврейская жила компактно, как бы спаянная бывшей бедой друг с другом, но это не означало, что она однородна. Евреи были разные. Хотя все они почитали Тору и семисвечник, религиозные праздники, регулярно посещали синагогу, некоторые из них, а это были самые грамотные люди, не принимали Талмуд. И хотя в последнее время религиозное почитание все больше склонялось к чтению Талмуда с его категоричным толкованием религиозных догм, некоторые члены общины считали, что это искажение истины. Свои религиозные воззрения они не выставляли напоказ, а обсуждали в очень узком кругу. Среди них было даже несколько христиан, которых на виду обсуждали и осуждали, но втайне относились к ним терпимо, а в некоторых случаях даже доброжелательно. Евреи-христиане были самой живой частью общины, именно они остро шутили над своими соседями, придумывая шутки - короткие рассказы о женолюбии, скупости, жадности, подхалимстве, подлости, и когда терпение у старейшины и раввина иссякало, их изгоняли из общины, а те селились среди разноплеменной группы христиан. Мир в общине существовал, но это был своеобразный мир, далеко отстоящий, даже противостоящий еврейской общине Хазарии. И когда в одно октябрьское утро их дома оказались помечены красной краской, община заволновалась и кинулась в синагогу за разъяснениями. Раввина Исхака не было. Их встречали достопочтимый Авраам и старейшина - добрейший и милейший Моисей. Они любезно объясняли главам еврейских семей, что это просто вынужденная мера по учету количества еврейских домов в Козарах, а старейшина составлял список членов семей якобы для праздничного поздравления. Авраам сам удивлялся, что нет раввина, хотя он с вечера предупредил его быть утром в синагоге. Но, как выяснилось, раввин Исхак с утра ушел на Подол к умирающему одинокому еврею, хозяину менной лавки. Люди расходились, но тревога в их душах оставалась.

Князя Святослава и княгини Ольги в городе не было. Правителем города и вершителем судеб был воевода Свенельд, но попасть к нему простому еврейскому гражданину было невозможно. И потом, как это выглядело бы со стороны? Нет, Исхак за бессонную ночь продумал все.

Ранним утром, еще солнце не брызнуло за Восточными воротами, еще красавцы петухи лениво чистили свои сапоги и не возвестили городу о начале нового дня, раввин уже шел в Подол, где проживал его давний знакомый, мелкий купец Пров, и решил через него попросить тайную встречу с воеводой. Почему тайную? А потому что Исхак прекрасно знал, что купленные Авраамом осведомители собирают по городу разные сведения и несут их Аврааму. Также Исхак был уверен, что письмо от главного раввина Хазарии, которое он обнаружил в синагоге и которое он сейчас держит за пазухой, пришло через Авраама и что тот предупреждал о встрече. Но, на свой риск и надежду на Бога, раввин поступает, как ему диктует совесть. Ни большая, ни малая война не входили в круг интересов, забот и выгоды священника, его тревожило лишь одно - спокойствие и благополучие общины, которое ему доверил Бог. Раввин, как и другие поселенцы в Киеве, родился в Византии и с юности до зрелого возраста жил в Константинополе. И там, как он слышал, после сдачи одного города в Сирии греки обвинили еврейскую общину в предательстве, что именно они открыли городские ворота.

А когда греки вернули город, то горе постигло всю еврейскую общину, которую безжалостно уничтожили, от старца до малого ребенка. Эта волна казней достигла и Константинополя, когда император Маврикий издал эдикт о выселении каждого еврея, если он не примет христианство. Так же поступил и царь Иосиф с христианами в Хазарии, разорив церкви и казнив многих христиан. Эти ужасы, коснувшиеся невинных людей, еще живы были в памяти Исхака, он понимал, что рекомендация раввина идет от самого царя иудеев, а разве он не повинен в тысячах погибших в Сирии, а теперь он хочет принести в жертву общину в Киеве? А потому он рискнул не следовать рекомендации раввина и оградить свою общину от неминуемой гибели. Пров, такой же пожилой человек, как и Исхак, в молодости служил в дружине Свенельда, и хотя был простым воем, пару раз отличился в войне с тиверцами, потому воевода знал его в лицо. Поэтому Пров согласился на предложение раввина и тут же поспешил к хоромам боярина. Вернулся скоро, сообщив, что сам воевода заедет к нему.

Уже солнце поднялось над Подолом, бросая за ночь остывшие лучи и подбираясь все выше и выше к Горе, где рядом с княжеским домом стояла фигура славянского бога, где поутру служки подбрасывали поленья, питая негасимый священный огонь, откуда по откидному мосту началось раннее движение городского муравейника, а воеводы все еще не было.

Раввин стал нервничать. Он прекрасно понимал, что необходимо скорее вернуться в синагогу, потому что эти нелепые знаки на домах приведут людей в замешательство и они повалят в синагогу толпой. И вдруг с грохотом пал засов в воротах Прова, на подворье оказались несколько всадников. Один из них тяжело спустился с коня, склонившись, вошел в сени и скинул боярскую шапку. Пров поклонился ему в пояс и впустил в горницу. Раввин встал, но, как только боярин опустился на скамью, тоже сел.

Свенельд был высок и широк в плечах, руки длинные, а ладони крупные, покрытые рыжими волосами, такими же были длинные усы и хохол, что говорило о знатности воеводы. Крупные продольные складки на лбу и когда-то голубые, но выцветшие холодные глаза выражали суровость лица, на котором не могла, да и никогда не появлялась улыбка. На мгновение Исхаку показалось, что он маленькая поминальная свеча в сравнении с большой праздничной свечой. Руки у него задрожали, и, чтобы не показать это боярину, он полез за пазуху, вытащил письмо и положил на стол.

- Говори, - приказал воевода.

Все еще ощущая внутреннюю дрожь, заикаясь, раввин промолвил:

- Это письмо написано по-арамейски. Я просто скажу, что в нем. Главный раввин Хазарии просит меня и общину оказать содействие Аврааму и гарнизону для встречи хазарских войск в Киеве. О конкретной дате будет сообщено дополнительно. Я бы хотел, боярин...

- Достаточно, - воевода резко встал и пошел к выходу, но вдруг остановился и через плечо сказал:

- В таких случаях, раввин, полагается вознаграждение. И таким вознаграждением будет тебе жизнь твоих единоверцев [68] . - Он наклонился и вышел в сени. Пров, который поспешил проводить воеводу, получил несколько монет. А раввин, воздев руки к потолку, зашептал:

- Боже! Как он догадался, что я пришел именно за этим? Благодарю тебя, Яхве! Теперь мне уже ничего не страшно...

Через два дня тело раввина Исхака обнаружили у входа в синагогу. В спине торчала черная стрела с нацарапанным по-арамейски словом.

- МУЗЕР!!

Воевода Свенельд не дослушал Исхака потому, что ему все стало окончательно ясно с передвижением хазарской конницы у северян. Шеститысячное войско никуда не спрячешь, тем более оно двигалось ускоренным маршем по северской земле, кое-где грабя местное население, захватывая рабов, но нигде не останавливаясь. Теперь уже передовые отряды приближались к Киеву. В течение последних двух дней каждые три часа Свенельд получал известия о продвижении хазар, и собирались к Киеву дополнительные войска из Родни, Вышгорода, Любичей, из ближайших селений.

Ночью хазарский гарнизон в Киеве был окружен тысячами факелов, и тот, кто пытался вскочить на коня, падал, сраженный стрелой. Двумя-тремя ударами тарана ворота были снесены, и на широкий двор, окруженный конюшнями, с группой всадников въехал воевода Свенельд. Растерянный Авраам стоял на крыльце, в недоумении разводя руками. Свенельд подъехал к крыльцу, и бирюч громко зачитал:

- По велению Великого князя Руси гарнизон хазарских воинов в его вотчине упраздняется и высылается за пределы города. На том, Святослав.

Без оружия и без лошадей, пешей толпой хазар подвели к восточным Жидовским воротам и задвинули за ними тяжелые двери. Взору Авраама представилось гудящее пространство с тысячами костров, бряцаньем оружия, наполненное людскими выкриками и тревожным гулом. Войско раздвигалось, пропуская толпу хазар, а вслед им неслись сочные шутки, свист, а порой грубая брань. Они не прошли и версту, как увидели хазарскую конницу. Авраам приободрился, он понял, что теперь ему не придется идти пешком до самой Хазарии. Он увидел, как от группы конников отделился один всадник и помчался к ним. Когда лошадь приблизилась к Аврааму, он узнал всадника - это был царь Иосиф.

- Брат... - успел только сказать Авраам, как получил удар нагайкой. Всадник повернулся и помчался обратно, рассекая группу воинов, он крикнул полководцу Усману:

- Назад! В Саркел!

С этой минуты, а может быть, чуть позже, со смертью раввина Исхака, Господь покинул Иосифа. Малые и крупные волны навалились на Хазарию: смерть любимого сына в незначительной стычке с печенегами, смерть матери, упрекавшей его в нелюбви к брату, отказ Хорезма от экономической и военной помощи с требованием принятия ислама, обещания и только обещания Испании в финансовой помощи, а главное - потеря понимания общего состояния государства, ее стратегической и военной мощи перед объявленной войной. Волны с постоянным упорством били по скале, а прибрежные воды подтачивали ее основание. И скала рухнула.

2. Вышгород. Совет. Смерть Асмуда

Это многолетнее неопределенное, постоянное тревожное состояние владело не только Ольгой, но и всей Горой, как на обладателя хозяйства действует рядом поселившийся матерый волк. Тревога росла медленно, будто плоды дерева, и достаточно было небольшого ветра или толчка, чтобы они, созревшие, неостановимо пришли в движение.

Таким толчком послужил неудачный набег хазар. О набеге Ольга узнала только возвращаясь из Плескова, где на ее глазах рос город и где рядом с крестом, который она поставила, возводился храм Святой Троицы и строилась крепостная стена. Оба города - Плесков и Новгород - с появлением Ольги будто спешили показаться княгине в обновленном виде, соревнуясь друг с другом в обустройстве. Купцы не жалели денег не только на свои хоромы, но и на общественные места: причалы, площади, рынки; клались деревянные уличные ходы, строились мосты через реки. Все делалось сообща, невзирая на веру. Язычество, а вернее, русское ведичество - религия местного населения - не препятствовало зарождению христианства. Вера - дело частное. И к новой вере княгини Ольги относились как к причуде, равнодушно вглядываясь в незнакомые постройки, а порой и посмеиваясь, да и она никому ничего не навязывала и не требовала. До граждан Плескова и Новгорода не дошло еще ползущее по Прибалтике западное христианство, выжигающее все языческое огнем и мечом.

Возвращалась она в Киев довольная тем, что наконец-то все наладилось и не нужен теперь княжеский объезд, то есть ходить в полюдье, потому что с этим уже хорошо справлялись погосты, которые установила она и которые полностью перешли в обязанности старейшин и назначенных сборщиков. Товары и продукты собирались в один караван и сплавлялись по рекам прямо в Вышгород. Из Вышгорода большая часть отправлялась в Киев на уплату дани хазарам. И вот хазарский гарнизон выдворен из Киева. Что ожидает Русь в будущем, можно предположить. Непонятно, почему хазары отступили от Киева. Что за война предстоит, и как к ней готовиться?

Княгиня отворила дверцу коляски и позвала воеводу. Претич подъехал, но она попросила его пересесть в коляску:

- Слушай, воевода, надо вызвать Святослава и Асмуда. Пошли нарочного, чтобы позвал их в Вышгород. Я остановлюсь там. Вот гадаю, почему хазары ушли?

- Здесь, княгиня, могут быть только две причины: или они рассчитывали на неожиданность, когда можно захватить город с ходу малыми силами, но, увидев встречное войско, не решились на битву и длительную осаду, или это был показ силы и предупреждение. Свенельд, конечно, помешал им. Но с изгнанием гарнизона и прекращением выдачи дани следует ждать крупного нашествия.

С крутого берега Донца открывался вид на голубую ленту реки, а дальше из окон княжеского терема смотрелась до горизонта облюбованная Ольгой пахотная, перемешанная с лесными островами земля. Малый, но хорошо укрепленный городок стал пристанищем мастеров-оружейников и подельников всяких производств: горшечников, ткачей, золотых дел мастеров, кожевников - и считался вторым по значению городом Руси. Именно сюда съезжались бояре, князья, старейшины и воеводы на военный совет, который созывала Ольга. Святослав прибыл одним из последних в сопровождении Асмуда и двух воинов - рослых богатырей Ингвора и Сфенкеля. В светлице, больше похожей на музейный зал по византийскому образцу, были развешаны и выставлены поделки местных мастеров, а пол покрыт шкурами крупных животных, на лавках у стен светлицы расположились самые известные и богатые люди Руси. Во главе в креслах сидели Ольга и Святослав. Обсуждалось несколько вопросов: давать ли ныне хазарам дань, что делать, если хазары вместе с черными болгарами перекрыли проход купцам в Русское море, вновь притеснили уличей и тиверцев отрезав дорогу к Дунаю, прошлись набегом по Северской земле и таким образом просто заблокировали Русь. Если не платить дань, то где, как и когда собирать войско и воевать с Хазарией.

Все эти вопросы задала Ольга, а на них должен был ответить совет. Взоры всех присутствующих невольно обратились к Свенельду. В вопросах войны он считался самым опытным человеком, тем более что его решительные действия предотвратили набег хазар.

Первое, что твердо сказал Свенельд:

- Никакой дани хазарам давать не следует. Потому что они поймут, что мы испугались, и еще более обнаглеют.

Он предлагал собрать войско в Киеве и идти на Саркел. Разгромить эту крепость - бельмо на глазу - и отбросить хазар далеко за Дон, потом спуститься через Азовское море в Русское, переправиться на Днепр, разблокировать устье, окончательно разгромить черных болгар и принудить к дани. Потом двинуться к Бугу и заставить уличей и тиверцев снова встать под руку киевского князя. Говорили многие и предлагали разные варианты похода, но все они сводились и приближались к плану Свенельда. Ольга также поддержала воеводу, она знала его полководческие способности, которые очень ценил покойный Игорь. Молчал лишь Асмуд. Но когда Святослав попросил его высказаться, он встал и как бы в отчаянии махнул рукой:

- Что говорить! Все предлагают затяжную степную войну, которую мы и так ведем с хазарами и печенегами. Хазарию надо разрушить! Как Трою, Карфаген, как Александр Македонский разрушил Фивы. Город Итиль уничтожить, жителей продать в рабство, они довольно долго питались нашей кровью.

В светлице зашумели, кто-то засмеялся, кто-то весело качал головой, кто-то, жестикулируя, объяснял, что воевода нынче перебрал. Асмуд хоть и звался воеводой, но никогда не водил войско. На него все и смотрели как на мирного человека, правда, ученого не в меру, и воспитателя Святослава, красиво говорившего, но не как на человека, глубоко знающего военное дело. Шум прекратился только тогда, когда поднял руку Святослав.

- Сейчас не обязательно знать, где и когда мы встретим и дадим бой хазарам. Сейчас главное - подготовить к весне двести боевых лодий, набрать двенадцать-пятнадцать тысяч воев и сделать их боеспособными. Оружие и щиты какие есть, но лучшие щиты вот такие, - Святослав вытащил из-за спинки кресла миндалевидный красный щит и показал всем. - Он удобен тем, что защищает все тело у пехоты. Моя конная дружина должна состоять из двух тысяч всадников. Щиты у них остаются круглые. Сулицы делать на два локтя длинее. Матушка запасла оружие, и воеводы его получат по потребе. По весне первоначальный сбор в Витичиве, а там я укажу, куда и как следовать.

На том порешили.

Святослав встал. Поднялись и все остальные. Когда Совет разошелся, обсуждая слова Великого князя, Ольга спросила:

- Почему ты не прислушался к предложению Свенельда?

- Мать, - ответил Святослав, - у тебя и так много забот, а вопросы походов, войны и мира решаю я.

- Ты что-то уже решил?

- Да, но об этом не должен знать никто.

- Конечно, ты уже взрослый человек, но все же не мешало бы тебе прислушиваться к более опытным людям. Если бы ты вовремя послушал меня и крестился, то женой твоей была бы сейчас византийская принцесса и империя помогала бы тебе во всем, как помогает болгарскому царю Петру.

- Мне достаточно и твоего уговора с ними. Неизвестно как принцесса, а Преслава мне нравится, она красива, добра и мудра. Вот только посольство нужно отправить к печенежскому хану, с которым ты вела беседу. Хорошо, если его конница присоединится к нашему походу.

- Никакого посольства. Надо послать нарочного с кольцом рубиновым, что у тебя на руке, с устным указанием, где вы соединитесь. Свое же кольцо с рубином я дала хану как знамено. Теперь уже решай сам.

- Хорошо. Это я сделаю ближе к весне.

- И последнее, - вопросительно глядя на сына, спросила она: - Кто такая Манфред? Еще одна жена?

- Это мой стременной.

- Женщина-стременной?

- Почему ты удивляешься? Когда отец ходил на Царьград, у него в войске было больше тысячи женщин.

- Ты должен помнить, что у тебя уже двое сыновей от венгерской княжны, которая тебе нравится, как ты говоришь.

- Я не против, если их будет больше, - ответил Святослав и покинул мать, отправившись в Киев.

Гора - это не просто возвышенность над Днепром, не место, где когда-то впервые Кий поставил свою хижину, чтобы наблюдать за потоком лодий в одну и другую сторону и взимать мыто. Гора - это сосредоточие экономической, политической, военной и религиозной власти с уже древними традициями, где стояли хоромы правителей, каганов, великих князей: Яра Буса, Германариха, Аттилы, Белояров, Дира и Аскольда, Олега Вещего, Игоря и Ольги, а ныне Святослава. Это ядро власти и богатства, которому служили все. Связь с селившимся вокруг людом осуществлялась единственным способом - через подъемный мост, который к ночи поднимался, а утром опускался, тем самым ограждая Гору от любых неожиданностей.

Нынче Святослав остался в Киеве и решил быть здесь до начала похода. Он тщательно обдумывал свое решение, которое задумывал еще в Ладоге, после рассказа Асмуда о гибели тридцатитысячной армии на Волге недалеко от Итиля. Это коварство хазарского правителя, получившего свою долю и нарушившего договор, глубоко запало в душу и память Святослава, и теперь он твердо решил, что именно Итиль должен стать объектом его отмщения за гибель славянских воинов. И весь план его строился на изведанных путях по рекам, мастерстве ушкуйников, на храбрости и выучке воинов, особенно тех, которых он собрал в Ладоге. Он вызвал к себе Ингвора и Сфенкеля, поручив им командование двумя дружинами, которые должны где по рекам, где волоком, но в назначенный срок появиться на реке Десне, а потом уж волоком до Оки, которая впадает в Волгу. У Асмуда было другое поручение, хотя Святослав понимал, что оно очень трудное для пожилого учителя, но опытнее в таких делах, умнее и преданнее человека у князя не было.

- Асмуд, - сказал Святослав учителю, - мне нужна твоя помощь.

- Я и приставлен к тебе, чтобы учить и помогать, - ответил Асмуд, сося свой любимый корень.

- Ты верно сказал на совете, что нам не нужна затяжная война. Хазарию надо разгромить, но биться надо не там, где она сильна, а где у нее самое слабое место. Наша сила в ладьях, а не в коннице. Потому мы должны этим воспользоваться. Мы пойдем не на Дон, где стоит их мощная крепость Саркел, а на Оку, оттуда на Волгу и ударим прямо по Итилю. Но прежде надо договориться с вятичами. Можно воевать и их, но не хотелось бы распылять силы и терять время. Надо договориться с ними о том, чтобы не воевать, а мирно пройти до реки. И я бы хотел, чтобы именно ты отправился к ним и договорился. Ну а если не удастся договориться, то «пойду на вы».

Святослав улыбнулся и мягко, по-дружески положил руку на плечо учителя.

- Думаю, неплохо, - ответил Асмуд, - неплохо задумано, но нужны обильные дары старейшинам.

- Этим я и займусь сейчас, что-нибудь найду в калите, кое-что попрошу у матушки. Как там твой вятич? Бери его с собой, надеюсь, пригодится, выбери крытые сани, утепли шкурами...

- Ну уж до этого я как-нибудь сам додумаюсь. Через седмицу тронусь.

- А об охране я подумал, - провожая учителя, твердо сказал Святослав.

Саркел укреплялся. На стенах ставились камнеметательные машины - пороки, укреплялись ворота, оборудовались бойницы и завозилась дополнительно горючая смола. Огромные чаны с подготовленными кострищами были видны тут и там. Одним словом, Саркел готовился к нападению русов. Но, как было задумано полководцем Усманом, Саркел - это не главное место сражения, Саркел - это ловушка для русов. Основная хитрость заключалась в том, что за несколько сот метров от крепости копалась замаскированная траншея, заполненная горючими материалами, которые, как только пройдет войско русов, подожгутся, и тьма покроет пространство. Именно тогда знаменитая хазарская конница начнет мясорубку. Так задумал Усман, так одобрил его царь Иосиф, который неизвестно каким образом узнал о состоявшемся в Вышгороде совете и о предложении полководца Свенельда поначалу разгромить Саркел. Это станет началом и концом Руси, это будет торжество Иосифа на всем пространстве до Днепра и далее, обилие рабов и богатства, что накопила княгиня Хельга, это будет урок Византии, у которой теперь можно будет отторгнуть Крым. И каганат Иосифа станет величайшей державой.

Иосиф прошел в покои кагана, откуда слышалась музыка и громкие голоса мужчин - окружение Божественного, которое вечно сопутствовало всем каганам, избираемым на двадцать лет, а потом умерщвляемым и снова избираемым из молодых людей. Каган - символ Хазарии, его герб и флаг, его знамение государства, но не власть. Вся власть сосредоточена в одних руках - у Иосифа. Эта вечная праздность претила Иосифу, он сморщился так, что нос опять коснулся верхней губы, но традиции никому не позволялось нарушать, даже царю иудеев. Пав на колени и коснувшись головой пола, Иосиф протянул к нему руки, прося слова. Каган молчал. Никто из живых не должен слышать его голоса, как никто не слышал голоса Бога. Только исполнитель воли кагана, поднеся к устам раковину, громогласно мог произнести живые слова:

- Каган слушает тебя, Иша!

- Божественный, - произнес Иосиф, - государственные дела заставили меня обратиться к тебе и преклоненно просить тебя изменить свое решение ехать на Дон и посетить Саркел. Поганые язычники решили разгромить его, и там будет война. Я считаю, что нам следует дорожить твоей безопасностью.

Это была затяжная пауза, во время которой Иосиф стоял на коленях с протянутыми руками. Наконец он услышал громкий голос:

- Кто такие поганые?

- Это русы, - ответил Иосиф, - они хотят разрушить твое царство. Эти подлые племена смели поколебать твое величие и твою праздность на земле.

Опять наступила продолжительная пауза.

- Зная твою мудрость, Иша, - прозвучал громкий голос, - понимая твою заботу о благополучии царства, Божественный соглашается изменить свой отдых.

- Да будет светить твой солнечный лик, да будет мирным царство твое, да останется твоя праздность на земле Хазарии.

Иосиф встал, еще раз поклонился и, не поворачиваясь, спиной назад вышел из приемных покоев кагана. Ему тут же хотелось сплюнуть и растереть плевок сапогом, но он сдержался, проходя мимо стражи, и плюнул только когда вышел за ворота.

Иосиф презирал этих разжиревших червей, бездумных и безвольных паразитов, окружавших трон кагана, да и само это чучело вызывало в нем только чувство отвращения. Ведь Тора и иудейские пророки считают, что трудолюбие, бережливость и умножение нажитого - то, что радует Бога, - и стало основой еврейства, позволяло им выжить в любой стране и при любой форме власти. И он полностью отрицал тюрско-хазарские нравы и обычаи, считал их пережитками дикого кочевого племени и был уверен, что только деятельный государь имеет право на власть и всенародное почитание. И предполагал, что уже скоро царь иудеев и каган станут одним лицом.

Зима нынче была мягкая. Для человека, исколесившего почти полмира и привыкшего к перепадам температур, путешествие в вятские края оказалось несложным. Асмуд в основном ехал верхом, несмотря на свой преклонный возраст. Только в безлюдных местах, где посольство останавливалось на небольшой отдых и еду, воевода спешивался, плотно обедал, как и все, - вареным или жареным мясом и уходил отдыхать в крытые сани, оборудованные своеобразной печкой. Горячие угли складывались в медные сосуды, ставились на поддон в санки, и таким образом можно было отдохнуть час-другой в тепле, даже скинув тяжелую шубу. В такие минуты он приглашал к себе Вятко, и они вели разговор об обычаях, нравах этого народа. Много было общего: и язык, и религия, семейные права и обязанности, как у всех народов, заселивших северные края, где смешанных, а где отличимых от финно-угрских племен. А название реки Ока, куда следовал Асмуд, уж очень напоминало словянское слово «околом». У Плескова также есть речка Ока, приток Ловати. Одним словом, многое, что узнал Асмуд о вятичах, роднило их с русами. На выпаренных берестовых листах он рисовал маршрут, по которому двигался к Оке, и названия населенных пунктов, которые встречал по пути и где порой закупали продукты. Но вот на взгорье, которое они хотели обойти кружным путем по речке Вашаны, увидели сгоревшие сооружения: разрушенные полуземляные хижины, разгромленное капище, сваленный и обгоревший идол Велеса, в общем, полный разор. А спустя какое-то время встретили небольшое количество людей. Они передвигались пешими, несли и везли на себе кое-какой скарб. В основном это были пожилые женщины и очень малые дети. Вятко тут же поскакал к ним, спрашивая, куда они бредут? Те отвечали - к селу, что спрятано в лесу. Кажется, оно осталось после набега хазар.

- И тут хазары, в такой глуши? - удивился Асмуд.

- Нет ничего удивительного, боярин, - ответил Вятко, - здесь много разбойных отрядов тюрок-хазар, называемых бандой [69] , которые живут разбоем и никому не подчиняются. - Он сам попал в такой отряд-банду, который впоследствии стал служить хазарскому царю. - Теперь надо быть осторожнее, пока не дойдем до крупного поселения, на которые хазары не решаются нападать.

До Оки оставалось чуть больше трех поприщ.

И вот они увидели городище с глубоким рвом, на возвышенности обнесенное высоким деревянным забором со смотровыми башенками, откуда, видимо, хорошо просматривалось прилегающее пространство. В башенке находился человек, и Вятко, насадив на копье убрус [70] , замахал ему. Вскоре на бугре надо рвом появился человек в шубе, перепоясанной ремнем, на котором висел топор, ручка которого чуть не касалась земли. Он жестом показал Вятко, куда следовать, и сам по бугру пошел к проходу. Это городище было неприступно для небольших отрядов, но, конечно, не для крупных войск.

Как только Асмуд раскрыл свои дары, старейшина с длинной седой бородой и посохом в руке, набалдашник которого напоминал голову бога Велеса, что говорило и о его духовном руководстве, с двумя очень высокими и, видимо, очень сильными юношами переглянулись, а старец спросил:

- Что пришли торговать?

- Ничего, - ответил Асмуд, - это дары вам от нашего Великого князя Святослава.

Молодежь потянулась посмотреть ближе, но тут же получила посохом по рукам.

- Здесь по этой земле пройдет большое войско до Оки, а там сядут на лодии и уплывут к Волге, - пояснил Асмуд.

- Большое войско? - переспросил старейшина. - Значит, будет разор, грабеж, насилие.

- Нет, нет, - запротестовал Асмуд, - потому я и прибыл сюда, чтобы получить добровольное согласие с условием, что войско ничего не тронет, если сами чего не захотите обменять или продавать, особенно продукты. А тому порукой вот рукавицы князя, - Асмуд подал старейшине две большие рукавицы, с тыльной стороны которых бисером был вышит пардус, а на ладонях семейный герб - падающий в атаке сокол [71] . - Это знамено, - пояснил Асмуд, - и никто из воев не посмеет переступить чур, который будет отмечен этим знаменом, без решения князя [72] .

- Ну что ж, тогда добро, - решил старейшина и пригласил гостей отведать что бог послал.

Возвращались сразу через два дня. Асмуд успел разведать подход к Оке и был очень доволен не только согласием старейшины принять войско Святослава, но и местом, где должна, по его расчетам, остановиться многотысячная дружина князя. Берег был пологим, и хотя река закована льдом, можно было рассчитывать, что лодии, на которых войско пойдет дальше, успешно поплывут, хотя река неширокая, но, по рассказам местного люда, глубокая. Недалеко и лес, который будет необходим мастеровым-ушкуйникам. Уже к вечеру, лишь только посольство расположилось на поляне для еды и закипели котлы с водой, послышались вначале далекие, но все приближающиеся, тревожившие душу звуки.

- Волки! Волки! - растерянно повторяли дружинники, готовя луки и стрелы, но тут же разнесся грозный крик Вятко:

- Это хазары! Хазары! За щиты!

И действительно, из леса неслась туча стрел, поразившая несколько человек и вылезавшего из саней Асмуда. Сани стояли недалеко от костра, и Вятко, прикрываясь щитом, пополз к ним, туда, где свалился раненый Асмуд. С противоположной стороны к саням пробирался полусогнувшийся хазарин, видимо, за наживой, Вятко его видел, а тот нет. И как только хазарин скрылся за дверьми и пологом саней, юркнув вовнутрь, Вятко лег у самых полозьев. Поток стрел продолжался в сторону щитов укрывшейся дружины, а у самых саней вдруг прекратился. И как только хазарин выпрыгнул на снег с мешком Асмуда, сабля Вятко угодила ему ниже пояса и по ногам, а потом ткнулась в спину.

Асмуд лежал, захлебываясь кровью, которая залила всю шубу, одни глаза выразительно смотрели на Вятко, державшего в руках мешок. Черная стрела торчала в шее Асмуда. Он руками показал Вятко, что мешок надо прижать к груди, потом схватил стрелу и выдернул из глотки. Через несколько минут он скончался. Ярость Вятко была настолько велика, что, бросив мешок подошедшему вою, он диким криком поднял всю дружину, и они стали прочищать лес. То тут, то там вои слышали его голос:

- Отрубай хвосты!

Когда вернулись из леса, Вятко подошел к хазарину, которого проткнул саблей, повернул и увидел лицо - белобрысый, тонкий нос и большие белые ресницы - такое лицо не забывается. Это был тот человек, которого он видел в Киеве, в гарнизоне в гостях у Аарона, по прозвищу Черная стрела.

Спустя четыре недели почти безостановочного пути посольство прибыло в Киев, привезя с собой двух тяжелораненых воев и мертвое тело Асмуда. Печаль Святослава была безмерной. Никто не видел его плачущим. Но Ольга по распухшим красным глазам и по часто бегающей в кладовые ключнице знала - сын глубоко переживает потерю своего учителя, а горе заливает вином. Она даже ревниво подумала, что скорбь его нынче больше, чем по отцу. На столе у Святослава лежали берестяные записи о разбое хазар, о договоре с вятичами и карта последнего похода Асмуда с отметкой городища и берега у Оки, где, по его мнению, должно было бы расположиться войско Святослава. Если бы эти записи попали в Хазарию, то война приобрела бы совсем иной оборот, потому сотник Вятко, привезший записи и тело Асмуда в сохранности, по милости князя был жалован в бояре, а в походе получил под свою руку пятьсот воев, но главное - прозвище Волчий хвост [73] .

3. На Волге

В поле еще лежал снег, в лесах даже глубокий. Но с крыш стучала капель. Лед на реке стал трескаться и крошиться, а лодии спешно смолились и сталкивались с берега в воду. А спустя несколько дней целая флотилия из двухсот ключей, так называлось судно с тридцатью воями, уже двинулась вверх по Днепру с выходом на Десну вместо предполагаемого похода на Дон, к Саркелу. Уходило все войско, кроме дружины Свенельда. Она оставалась в Киеве на тот случай, если хазары или печенеги, узнав об отсутствии Святослава с войском, попытаются напасть на Киев. Почему Святослав не послушался опытного Свенельда, ведь поход на юг, в донские степи, сразу прикрывал столицу? Тому отчасти виною и Асмуд, который сразу как бы уловил мысль Святослава, это бывало и раньше. С этим решением согласилась и Ольга. Ведь дружина Свенельда уже оправдала свое боевое качество и остановила хазар, хотя Свенельд не привык сидеть на одном месте и считал себя как бы обойденным. Но он молча согласился. А узнав об истинном плане Святослава и решении печенегов участвовать в набеге на Итиль, даже принес клетку с двадцатью тренированными почтовыми голубями, которые должны быть отправлены, как только Итиль будет захвачен, с одним словом: «взят». Эта небольшая хитрость позволила бы ему участвовать в разгроме Саркела, на который он давно точил зуб и который бы оправдал его первоначальный план.

Откуда у русских такое широкое, неординарное, пространственное мышление - ставить перед собой самые трудные, казалось бы, невыполнимые задачи, преодолевать невероятные трудности, в которых можно увязнуть, погубить задуманное дело и все же завершить его, несмотря на большие потери? Что в этом русском человеке заложено такое, что чем сложнее дело, тем упорнее и настырнее становится он? Откуда эта удаль, упорство и даже самопожертвование? Это загадка для всего остального мира, кроме человека, познавшего и воспитанного славянской общиной и в русском духе. И таким вырос Святослав, сын полунорвежки и полуславянки, став обладателем и носителем чисто русской души.

Ну, казалось бы, степь, раздольная и безграничная, в которой сталкивались кочующие племена, для некоторых народов стала на многие века средой обитания, житницей, родной землей и домом, где рождались поколения за поколениями, приобретая бесценный опыт кочевой жизни, - но только не для русичей. Лишь водная стихия стала их местом освоения, судьбы и поклонения, откуда и придуманные ими средства передвижения, которые позволяли познавать окружающий мир и осваивать новые земли. Вот такая планида, вот такой народ.

Святослав долго обдумывал свой поход в Хазарию. И уже на совете он знал, каким будет этот поход. Асмуд одобрил его решение и даже согласился выполнить сложное поручение, что и стоило ему жизни. Теперь все решал Святослав, все подчинялись его воле, его распоряжениям. Выбранный им путь похода был сложен: из Днепра в Донец, потом многокилометровый волок до Оки, там выход к Волге и уж дальше вниз до Итиля. Святослав считал, что этот поход не сложнее того, который проделали русичи на Кавказ: по Днепру в Русское море, через Керченский пролив в Азовское, потом на Дон, с Дона волоком до великой реки и, наконец, в Хазарское море. Этот путь занимал у них все летние месяцы, а зиму они проводили на юге в разбое и наживе. Но из последнего похода не вернулся никто.

Именно хазары уничтожили всех воев, когда они расположились на отдых близ Итиля. Думая о походе, Святослав учитывал время продвижения войска до Волги - именно это он считал главным, а все остальное следствием: и удар по Итилю, и по всем главным центрам Хазарии. Рассматривая записи и рисунки Асмуда, он поражался точности и конкретности, в которых учитель отмечал не только маршрут, но и, казалось, незначительные детали похода: болота, мелкие реки, спуски и подъемы, родники и ежедневную погоду. Когда в конце июля войско Святослава наконец прибыло на Оку, ладожан там не было, они застряли где-то на втором волоке, а без хорошо подготовленного войска, каким были ладожане, двигаться на Итиль не следовало. И именно их опоздание отложило поход на целую зиму. Но были союзники хазар, о коварстве которых хорошо знал Святослав. Это буртасы. Они граничили с вятичами, были ближе и доступнее Хазарии. И Святослав послал им вызов: «Иду на вы!»

Ладожане пришли на Оку только в начале месяца ревуна [74] , когда водоемы уже покрывались ночной стеклянной корочкой. Это была радостная и в то же время грустная встреча. Поход на Итиль откладывался до весны следующего года, и войско должно было стоять на Оке всю зиму. Продуктов катастрофически не хватало и хватить не могло на зиму, потому как небольшое городище вятичей не способно было прокормить почти двадцатитысячное войско. А пока не замерзли реки, конница и около двухсот лодий двинулись в сторону буртасов.

Святослав уже находился в лодии, ему надо было осмотреть место впадения Оки в Волгу, как на берегу появился всадник на белой лошади с черными чулками. Он бросил поводья сопровождавшему и по спущенной доске поднялся в лодию. Глубоко поклонился Святославу и молвил:

- Князь, твой стременной явился служить тебе Явью и Правью.

Это был лучший подарок, какого бы желал князь в это суетное предбоевое время. Он обнял стременного и повел к корме. Заскрипели уключины. В сумерках уже лодии вошли в Волгу. Укутавшись меховым плащом, Манфред, казалось, смотрела вдаль и улыбалась. Князь часто отвлекался по делам, но вот приблизился к Манфред и вздохнул:

- Ну, кажется, все. Пора и повечерять. Ты что улыбаешься?

- Смотри, видишь звездочку?

- Где? - Святослав посмотрел вверх, в темное свинцовое небо.

- Не в небо, - сказала Манфред, - а на голову чудища.

Святослав глянул на нос лодии, где на голове между рогами или ушами дракона сверкал красно-голубой огонек размером с дирхем.

- Это светлячок, - сказал Святослав.

- Светлячки уже спят, - ответила Манфред, - ты все забыл, это моя сестра-звездочка, подарок Тиу. Когда дочь моя болела и очень капризничала, Тиу принес волшебную шкатулку, как откроешь, раздается музыка. Сказал мне, что она из Египта. Ты знаешь такую страну?

- Да. Мне о ней рассказывал Асмуд. Он погиб.

- Знаю. Купец из Киева мне сказал.

Они какое-то время помолчали, вспоминая и жалея о нем.

- А Тиу все еще бродит по свету?

- А как же, - ответила Манфред, - он ведь бессмертный.

- Дочку-то как прозвала?

- Как же она может прозываться, - улыбнулась Манфред, - Святославна!

Святослав задумался, потом обнял Манфред.

- Ей уже небось года два? Не пора ли тебе с ней перебраться в Киев?

- Нет, - резко ответила Манфред, - это дочь моя, и жить она будет со мной. У тебя уже есть два сына, так что дочь моя, - повторила она.

- Как пожелаешь. Я ведь тебе и дочке тоже приготовил подарок. Вернемся, и ты получишь его. А сейчас пойдем вечерять.

Куда бы ни хотели причалить лодии, всюду их встречали тучи стрел буртасов, предупрежденных князем Святославом. И все же нашлась лагуна с песчаным берегом и не такими крутыми берегами, где остановилась дружина Святослава. До берега было расстояние более полета стрелы, и Святослав приказал лодиям бросить якоря в ожидании конницы. Только через два часа появилась конница, которая прошла по всему берегу, оставляя сотни трупов стрелков, и только тогда дружина высадилась на берег и пошла в глубь страны. Горела земля буртасов.

Войско двигалось по изъезженной дороге, то тут, то там пересекаемой глубокими оврагами и впереди, вдали, пропадающей где-то в лесу. Но как только поднялись из последнего оврага, увидели белую фигуру, движущуюся им навстречу. Когда пригляделись, поняли: шел старик с посохом. Шел уверенно, широко шагая, а посох будто прыгал впереди него. Когда старик приблизился, он высоко поднял руку, как бы давая знак, чтобы все остановились. И, будто давно знакомый, он прямо обратился к Святославу:

- Ты пришел, владыка! Я знал, что ты придешь. Тиу сказал мне. Духи подсказали мне, что ты силен и хочешь покарать эту землю. Не губи ее. Забери то, за чем пришел! Только не убивай, не грабь, не лишай людей крова, - он снова поднял руку над головой и громко прокричал:

- Видит Бог! Знает Бог! Остановись!

И все увидели, что оголенная рука волхва засветилась голубоватым светом, а лицо стало красным, как медный начищенный таз. Святослав растерялся. Глянул на стременного и увидел, как Манфред качнула ему головой. Увидел встревоженное войско, готовое пасть на колени перед этим святым.

- Я пришел затем, что три десятка лет назад по наущению хазар вы погубили наших воев. За то вы расплачиваетесь по Праву, - сказал Святослав.

- О, сколько воды утекло за это время в великой реке, никто посчитать не может, - ответил волхв. - Старый правитель умер, а может ли вспомнить и посчитать молодой? Время способно заживлять раны и стирать обиду и зло. Молодой готов отдать тебе все, за чем ты пришел.

Старец поднял обе руки с посохом, и тут же из леса помчались несколько всадников. Не доезжая до Святослава, юноша соскочил с коня и принял покрытый золотым полотном длинный сверток, распахнул его и положил к ногам коня длинную саблю, украшенную дорогими самоцветами, и щит, также украшенный драгоценностями. Это был знак покорности и повиновения.

Святослав растерялся. Он решил, что волхв безусловно знает и об оставшемся на Оке войске, и о том, что истинной причиной его вторжения была добыча продуктов. И он сказал:

- Добро. Я не пойду дальше. Но каждые три десяти дней ты должен посылать мне по двадцать возов али саней говяды и дикого мяса и двадцать возов жита и другую снедь до самого прилета жаворонка или ледосплава.

Войско повернуло назад. Но вернулся на Оку князь с небольшой частью воев. Остальные во главе с опытным воеводой Претичем и с поднятыми на берег лодиями остались у Волги в земле буртасов.

В месяц Адар 965 года столица Хазарии, еврейская община, рахдониты и светская власть шумно отпраздновали праздник Пурим. Иосиф посетил свой гарем и оделил каждую наложницу дорогими подарками. Но на лице его застыла какая-то печать неуверенности и страха. Таким его никто никогда не видел. Ему казалось, что из-за каждого утла грозит страшная встреча непонятно с кем и непонятно когда. Он быстро оглядывался и так же быстро успокаивался. Даже свою дверь в кабинет он проверял часто, закрыта ли она. Иосиф сам не понимал, что происходит с ним, почему стройные логичные мысли вдруг прерывались и нарушались другими, совсем необычными и ненужными. Терялась нить связи, и приходилось возвращаться назад, к прежней, с чего он начинал думать. И когда он возвращался к первоначальной мысли и чуть только продолжал ее, как снова врывалась новая, совершенно посторонняя и глупая. Эту разбросанность или распадение мысли Иосиф пытался скрыть силой воли и твердым характером, когда пытался записать или начертать то, о чем он первоначально думал.

Если Господь Бог хочет наказать кого-то, то он прежде всего отнимает у него разум. Человек, обладающий быстрым, лукавым, стратегическим умом, не раз перехитривший своих противников, каким был Иосиф, вдруг оказался беспомощным в этой несложной игре, какую затеял молодой князь Святослав. И дело даже не в том, что задуманный поход его на Итиль через Волгу казался неожиданным, противоречащим логике степной воины, но не был оригинальным. Всего тридцать лет назад, уже в правление Иосифа, славяне таким же способом, через Волгу и Итиль, прошли в Хазарское море для грабежа и разбоя, а царь сам назначил им выкуп или дань за содействие. Следовательно, Иосиф должен был знать, что угроза со стороны Волги существует, однако пренебрег этим. Даже узнав, что Святослав воюет с вятичами и буртасами, данниками Хазарии, Иосиф не подумал о том, что надо укрепить свою столицу, а не бросать все силы на Саркел. Этот просчет, а вернее, нелепость или глупость подвели Иосифа. Когда ему сообщили, что лодии русов находятся на расстоянии трех дневных переходов от Итиля, Иосиф не поверил.

- Как? - воскликнул потрясенный царь.

Видимо, он надеялся, что Святослав увязнет в войне с вятичами, булгарами и буртасами, а он в это время ударит по Киеву. Тем более правитель Самкерца [75]  сообщил ему, что союз с ясами и косогами, готовыми участвовать в набеге на Русь, заключен. Но тут стало известно Иосифу, что гузы на левом берегу Волги вяжут и сколачивают огромные плоты, явно не для рыбалки. И вот пришло известие от самого Святослава - «Иду на вы!»

Возвращать войско из Саркела было поздно. Защищать Итиль малыми силами бесполезно. Куда уходить из Итиля? Мчаться в Саркел, Самандер или в Самкерц - вот конечная мысль перепуганного сообщением о близости русов Иосифа. В Самандер, где нет никакого войска, бессмысленно. В Саркел, где есть крепость и войско, - но если войско потерпит поражение, то это ловушка. Оттуда нет никакого выхода, только в лапы печенегов со всем богатством, которое накопила Хазария за двести лет. Нет, только Самкерц, где стоит греческое судно, купленное рабби Хошмония у византийского еврея во времена добрых отношений с Византией. Оно и сейчас в неплохом состоянии, так как постоянно перевозит рабов в Кафу. Иосиф тут же приказал подготовить шесть повозок, которые были загружены сундуками с накопленными ценностями.

Коляски, запряженные цугом по две пары каждая, сопровождаемые пятьюстами воинами, мчали Иосифа и секретаря его, главного раввина Шлумиэля, к Черному морю, в Самкерц. Каждый по-своему переживал свое прощание с городом, и не только с ним. Прощались с хорошей жизнью, с родственниками и знакомыми, с устоявшимися привычками и заботами, в полной уверенности в том, что самое лучшее позади, а впереди трудный путь и неизвестность. Наконец Иосиф спросил:

- Равви, вы со мной в Испанию?

Равви удивленно и даже испуганно взглянул на Иосифа.

- Какая Испания, дорогой Иша? В моем-то преклонном возрасте. Мне бы сейчас довольно было бы немного мацы и теплый горшок.

- Не прибедняйтесь, равви. В ваших сундуках, видимо, не только теплый горшок, а горячий от золота.

- Ах, Иосиф, - покачал головой равви Шлумиэль, - как вы любите считать чужие деньги.

- Привык. Ну ладно.

Иосиф о чем-то задумался, а потом будто очнулся:

- Так о чем мы сейчас говорили, равви?

- Об Испании.

- Да, да, из письма Хаздаи-ибн-Шафрута ясно, что страна эта богатая, теплая, а еврейская община живет благополучно.

- Я не понимаю вас, Иша, - взволнованно сказал раввин, - откуда у вас такая нелепая мысль об Испании. Неужто вы всерьез решили отправиться туда? На край света! Вы тоже не юноша. Да еще на судне, которому почти тридцать лет, приобретенном покойным уже рабби Хошманаи, правда, за ваши деньги.

- Это судно строили для императора Романа, но оно ему чем-то не понравилось. Помните, в позапрошлое лето я был в Самкерце и плавал на нем до самой Кафы и обратно. Корабль еще довольно крепкий. Вот почему я решил плыть в Испанию. И еще потому, что, уверен, именно оттуда начнется новая жизнь Израиля.

- Вы, Иша, всегда прислушивались к моим советам, но если вы что-нибудь решили, то вас невозможно переубедить. Но я хотел бы, чтобы вы высадили меня в Кафе или в Херсонесе. Там большие еврейские общины, и я уверен, что они примут меня.

- Хорошо. Я вам это обещаю.

И действительно, равви высадился на берег не в Кафе из-за волнения моря, а в Херсонесе. О судьбе Иосифа ничего не известно. О нем и его сокровищах, которые он вез с собой, источники умалчивают. Знать, видимо, могут лишь два моря: Черное и Средиземное.

4. Разгром Хазарского каганата

Целая армада из пятисот лодий двигалась вниз, занимая все водное пространство великой реки на целый километр. Останавливались на ночь, грабили поселения у побережья, жгли костры, готовили пищу, а утром, чуть солнце выбрасывало в темное небо розовые всполохи, по ударам звонила [76]  грузились и вновь плыли по течению, делая в день около ста километров. И все же поход по реке занял чуть больше месяца. Итиль увидели издалека - зеленый остров.

Не доезжая до острова, Святослав приказал двум северным дружинам выгрузиться на правый берег и во главе Ингвора и Сфенкеля пешим двинуться в сторону города. Остальные лодии причаливали к острову и громили, поджигали и грабили все, что оставили жители, напуганные приближением русов. Запылал и царский дворец, рухнула красная медная дверь в замковой стене кагана, отчаянно оборонявшаяся группой воинов. Царская гвардия Иосифа вышла из города, конница здесь не могла развернуться и поджидала противника за пригородными домами, готовилась атаковать пришельцев. Во главе войска встал сам каган. Гузы, что присоединились к пехоте Святослава, следовали за ней, но, как увидели сияющий на солнце и сам бросающий лучи вокруг лик всемогущего кагана, остановили свое движение и пали на колени. Даже русичи смутились, видя такое сверкающее великолепие. Первая атака тысячного корпуса хазарской конницы на растерявшихся гузов была неожиданной, смелой и решительной. Оставив после себя груды тел, она полукругом прошла мимо русов и снова вернулась на свое место.

Два клина ладожан, новгородцев и плесковитян, ощетинившиеся трехметровыми сулицами, одно за другим, как два ежа, приближались к хазарскому войску. Русская конница со Святославом во главе еле сдерживала себя, ожидая очередной атаки хазар, но уже на русских воинов. А те почему-то не торопились.

К Святославу подскакал Вятко и попросил разрешения атаковать кагана. Вид сверкающего святого правителя явно вдохновлял хазар, но Вятко прекрасно знал, что это просто человек, а значит, смертен.

- Попробуй, Волчий хвост, - ухмыльнулся Святослав.

Вятко сделал вид, что он явно убегает от русов, отстреливается, а за ним вдогон мчатся всадники, тоже посылая стрелы. Эта сцена заинтересовала хазар, которые уже были готовы прийти ему на помощь, но Вятко вдруг вздыбил коня почти на ходу, как это виртуозно умели делать тюрки-хазары, и точно выстрелил в кагана. Со стрелой в груди каган покачнулся и повалился на землю. Ужас и паника охватили хазарское войско. Тут же конница Святослава кинулась на выручку Волчьему хвосту, а ежи вплотную подошли к хазарской гвардии. Битва стала хаотичной, но превосходство русов было явно и численно, и организационно. Хазары рассыпались на отряды, отбивались, но пехота их давила, сбивая всадников с коней, да калечила самих коней. Наконец прозвучал грубый трубный звук со стороны хазар. Остатки конной гвардии кинулись назад, наутек. Это уже была победа. Но какое-то время ежи все еще двигались вперед, пока не остановились перед пустым пространством. Святослав повернул войско снова к городу.

Конница Святослава почти не понесла потерь. Раненые и убитые были в пехоте, когда один из отрядов хазарской конницы неожиданно прорвался сзади, а сигнала о повороте ежа не прозвучало. И все же это были небольшие потери в сравнении с потерями гузов и самих хазар. На ночь расположились в городе, на правом берегу Волги, а остров продолжал гореть. Жители Итиля успели вовремя покинуть свои жилища и прятались где-то в тростниках по обоим берегам Волги. Дворец Иосифа пылал до самого утра. Искали царя, но его никто не видал. И только к утру привели священника из сгоревшей синагоги, который сообщил, что главный раввин и царь бежали сутки назад, и, вернее всего в Самкерц [77] , потому что он сам видел, как грузили сундуки главного раввина в коляску со множеством лошадей. Такую поживу нельзя было упустить, и, наскоро поев жареной баранины, которой вдоволь было во дворах бежавших жителей, Святослав кинулся вдогонку за царем Хазарии, а пехоту во главе с Ингвором, Сфенкелем и Претичем направил на Саркел, благо дорога из Итиля была известна и частыми сообщениями изъезжена. В небо взвились почтовые голуби с известием, что главный город Хазарии Итиль - взят!

Аланы спокойно пропустили конницу Святослава, узнав, куда она направляется. Они давно ненавидели царя Хазарии за разгром христианских церквей и казни священников. Но уже на подходе к Самкерцу Святославу пришлось прорываться сквозь войска ясов и касогов, союзников хазар. Бой начали аланы, часть которых присоединилась к Святославу, но первая же атака русской конницы с длинными трехметровыми сулицами буквально протаранила ряды противника. Битва была горячая, но скорая. Касоги и ясы разбежались. И все же эта встреча с союзниками хазар задержала Святослава почти на двое суток: подбирали раненых, хоронили убитых. Когда русская конница прибыла в Самкерц, там, по договоренности со Святославом, уже хозяйничали печенеги - грабили население. Царя Иосифа и след простыл. «Был и уплыл», - отвечали пленные. Где-то вдали еле виднелся белый парус греческого судна. Оставив небольшой отряд во главе с молодым воеводой Поджаром, Святослав с печенегами двинулся в сторону Саркела, куда уже из Итиля медленно продвигалась пехота. Еще несколько голубей взвилось в небо с известием: «Иду на Саркел».

Авраам с частью оставшейся после битвы в Итиле царской конницы прибыл в Саркел поздно вечером и сразу явился к Усману. Беседа была нелегкой и грустной.

- Итиль разграблен, разгромлен и сожжен, - сказал он, присаживаясь на поданный слугой тюфяк. - Великий Иша куда-то исчез, - с ухмылкой добавил он, - а каган убит.

- Дурная и печальная весть, - ответил Усман, вытирая жирные пальцы от плова и запивая вином. - Выходит, что теперь мы в ответе за Хазарию? - он бросил ажурное полотенце на пол. - Странно, почему он не явился сюда?

- А потому что он трус, - резко ответил Авраам. - Иосиф всегда был трусом! Он умел только поучать, а как что - увиливал в сторону. Всегда искал виноватого.

- Ну, не всегда. Бывал и мудрым, - раздумывая, возразил Усман. - Хотя сейчас уже дело не в нем.

- Одна надежда на крепость, - сказал Авраам.

- Это плохая надежда, - ответил Усман, - одна надежда на бой. Выходит, скоро русы будут здесь. Сколько у них войска?

- По моим наблюдениям, на поле было около восьми тысяч, не считая гузов-баранов, которых мы сразу, одним рейдом заглушили, это в два раза больше, чем было в гвардии. Тысяч пять высадились в Итиле, и перед боем я увидел около ста лодий, которые проследовали к устью реки. Может быть, в Самандер?

- Может быть. А может быть, просто перекрыли выход из города.

- Тогда общим числом тысяч в тридцать, - заключил Авраам.

- А у нас двенадцать, плюс твоя тысяча. Маловато. Да вот еще печенеги зашевелились. Два года назад я их прогнал до Буга. Сейчас появились снова. Ограбили два поселения, но людей в полон не брали. Я погнался за ними, но они ушли на восток. Не в сговоре ли они с русами?

- Разве могут быть в сговоре волки и овечки?

- Сейчас выходит, что мы овечки, - ответил Усман. - А что представляет собой пехота русов?

- Сразу заметно, что это обученное войско, - сказал Авраам. - Представь себе два клина, один за другим в боевом порядке, похожие на два ежа. Непробиваемые для конницы.

- Да, да, - задумчиво молвил Усман, - но когда я был с Песахом, было пробиваемо. Господь Бог вложил в него мудрость военачальника. Он не знал поражений. Так вот, при взятии Кафы греки выступили в таком же порядке, а Песах учил, что первый удар всадника должен быть снизу по пике, а потом уже рубить противника. Нужна тренировка, может быть, успеем, - Усман встал, он был на голову ниже Авраама и с безобразно кривыми ногами. Говорили о нем всякое, но запомнил Авраам одно: Усман родился на лошади, спал на лошади, ел на лошади и любовью занимался на лошади.

- Завтра суббота, - сказал Усман, - день покоя, святыня для Бога. Встретимся в синагоге.

В маленькой синагоге Саркела служил уже дряхлый раввин Гершон, который подслеповатыми глазами читал Тору и страшно картавил:

«...и возгласил Моше: «Бог - Бог всесильный, милостивый и милосердный, долготерпеливый; тот, чьи любовь и справедливость безмерны, помнящий добрые дела отцов для тысяч поколений их потомков, прощающий грех, и непокорность, и заблуждения, и очищающий раскаявшегося, припоминающий вину отцов их детям и внукам, третьему и четвертому поколению. И поспешил Моше склониться до земли, и пал ниц, и сказал: «если удостоился я обрести благоволение в глазах твоих, Господь, то молю: пусть Господь идет среди нас...»

Раввин поднял голову над книгой и, мутными глазами взглянув на двух воинов - Авраама и Усмана, сказал:

- Если Господь пойдет с вами, то вы обязательно выиграете любое сражение.

Опустил голову и снова продолжал читать.

У небольшого взгорья Святослав подскакал к хану Ильдею и сказал:

- Остановись!

Хан поднял руку, и печенеги остановились.

- Поднимемся вдвоем чуть-чуть. Видешь крепость Саркел?

- Прекрасно вижу, - ответил молодой хан.

Вдали тонкой полосой виднелись зубчатые стены крепости.

- Теперь стой здесь и жди. И только по моему сигналу - как прозвучит два раза турий рог - начнешь атаку. Договорились? - перевел толмач.

Хан кивнул и дважды качнул поднятой рукой. Все войско печенегов с лошадьми легло на землю.

- Сейчас пойдет пехота. Я буду слева. Твой правый край, - добавил Святослав и двинул коня.

Два ежа, но уже в другом порядке, параллельно двигались в сторону крепости. За ними, чуть отступя, шло остальное войско. Всадники двигались в стороне: место открытое, далеко просматриваемое. Хазарское войско стояло вдоль крепостной стены, во главе начальники полков в две тысячи сабель каждый. Впереди одиноко, скрестив руки, будто замер Усман, наблюдая за движением русского войска и мысленно отмечая расстояние, количество, построение и вооружение противника. Но не был бы он Усманом, прозванным Великолепным, достойным своего учителя Песаха, если бы не заметил слабые стороны русов. У него даже мелькнула мысль о том, что если не появятся печенеги, для них он специально держал один полк, он верил своей опытной разведке, а разведка ему доложила, что печенеги находятся где-то рядом, и если они с русами не в заговоре, то сражение может быть и не в пользу русов, хотя он видел их явное количественное превосходство. Тогда и осада крепости будет невозможна. Но это была мгновенная мысль, все внимание Усмана было сосредоточено на двух движущихся ежах. Усман показал знаком, чтобы все командиры полков приблизились к нему.

- Вы видите два ежа, которые движутся на нас. А за ними войско, тысяч пять-шесть, - Усман специально сократил количество русов, - сейчас вы все двинетесь, набирая скорость, как будто бы на ежи, но, не доходя до них метров двадцать-двадцать пять, рассыпаетесь. Ты, Мандар, обходишь ежи и врезаешься в войско слева. Ты, Азам, также обходишь ежи и врезаешься в войско справа. Ты, Авраам, видишь просвет между ежами? Твоя задача проскочить на полном скаку это пространство, смять две или три линии воинов, развернуться и атаковать сзади. Ты понял?

- Я это сделал в Итиле.

- Ты, Давид, обходишь ежи справа и врезаешься в них сзади. Я пока остаюсь здесь. Чувствую, где-то печенеги. Если появятся, атаковать их буду я. Разошлись, и по моему сигналу двинетесь. А сейчас лучников вперед.

Расстояние между противниками сокращалось, и как только уравнялось с полетом стрелы, лучники стали посылать тысячи стрел в сторону ежей. Битва началась.

С начала и до середины десятого века в Черноморско-Дунайском и Волжском регионах лучше конницы, чем тюрско-хазарская, не было. Она победоносно прошла по Крыму до Буга и Прута, загнала за Дунай угров, прогнала с донских степей печенегов, усмирила ясов, косогов, алан, гузов, обложила данью всю Русь, буртасов и булгар. Воины воспитывались в походах, приобретая огромный боевой опыт, потому это была грозная сила, руководимая опытными полководцами. А после достопочтимого Песаха стал водить хазарское войско Усман, прозванный Великолепным за ряд безусловно значительных побед. И вот сейчас смутной душевной тенью что-то тревожило его. Он всегда привык наступать, а не защищаться. Для него были характерны виртуозные набеги, неожиданные удары и прорывы, окружение, ловкие засады, и всегда он видел, представлял себе конечную цель. Здесь он впервые защищался и не видел исхода сражения, особенно с превосходившим намного его противником.

Когда хазары оказались в тылу русских клинов, прозвучал вначале один сигнал из турьего рога, он требовал разворота ежей навстречу хазарам, а спустя несколько минут прозвучали два сигнала один за другим - это был знак печенегам. В тылу уже шел бой, клинья стали разворачиваться на глазах у Усмана - вот она, его тайная мысль, вот разгром непробиваемых клиньев, которые встали к нему спиной. Но... но летели печенеги. И полководец двинул свой полк навстречу печенегам.

Святослав понял свою ошибку, но Бог оказался на его стороне. Хазары кинулись наперерез печенегам, а два полка Святослава по тысяче сабель атаковали хазар сзади у войска и клиньев. Таким образом, хазары оказались замкнутыми. Сражение продолжалось до позднего вечера. Остатки хазар скрылись за воротами крепости.

Поле было покрыто трупами и ранеными. Святослав пригласил военачальников, приказал подобрать раненых и объявил наутро штурм крепости. Подъехал хан Ильмея [78] . Он как будто улыбался. Но это, видимо, был нервный шок. Он еле держался на коне, но показывал Святославу пальцем на рядом стоявшего воина. Тот держал пику, на конце которой была насажена голова.

- Усман! Усман! - улыбаясь, повторял он. - Мой кровный враг!

Наутро крепость будто бы и не защищалась. Северяне, что были тренированы на Ладожской крепости, с первой же атаки со стороны Дона прорвались за стены и отворили ворота. Обитателей крепости почти не было. Многие уплыли по течению реки, иные на противоположный берег. Святослав, обходя крепость, остановился возле старика, на коленях которого лежал мертвый хазарский воин с кинжалом в груди. Старик о чем-то бормотал на непонятном языке. Он протянул руку и что-то сказал по хазарски.

- Кто это и что он говорит? - спросил Святослав.

- Это, видимо, местный раввин. Он говорит, что это лежит потомок иудейских царей из колена Давида, брат великого Иша Хазарии. Он говорит, что Бог дважды его спасал, но он сам себя убил. Старик просит, чтобы не мешали его похоронить по обычаю предков.

- Пусть хоронит, - ответил Святослав и, оглянувшись на сопровождающих, сказал:

- Наших воев будем хоронить завтра, а потом страва [79] .

Поле! Дикое донское поле! Сколько ты видело сражений и битв блуждающего в потемках человечества? И сколько ты еще их увидишь? Сколько людских тел ты погребло под собой? Сколько людской кровушки впитало в себя? Сколько гадов земных накормило ты? Двадцать тысяч воинов лежат не шелохнувшись, принимая твою постель и отдавая свою плоть тебе!

И была тризна, и была скорбь товарищей, и плакало все живое, а земля приняла и растворит всех. Только очень долго, веками будут витать над донским полем бесстрашные, бессмертные души воинов!

Изложение третье. Побачим [80]  и подумкаем

О походе Святослава на Волгу, в Итиль, Самкерц, Самандар летопись скупо сообщает: «В лето 6473 идет Святослав на козар... одолел Святослав хазарам и град их Белу Вежу взял».

Никаких подробностей и никаких комментариев. А это ведь был судьбоносный поход, от которого зависела Русь Киевская - быть ей или не быть. Даже о походе в Болгарию сообщено больше. В чем дело? Кажется так, что для Святослава это была легкая прогулка «пардуса» и легкая победа. Потому так коротко, а впоследствии ни одного художественного произведения.

Хотя многие ученые утверждают, что Хазария к тому времени ослабла вследствие разных причин, правда, все еще соперничая с Византией, но в состоянии войны была только с Русью и готовилась к ней основательно. Так что легкой победы не следовало ожидать. Она и не была легкой. За время от 965 года до написания летописи прошло около двухсот лет, потому сложности этой войны забылись, а фиксировался только факт, поверхностное восприятие этого события. С победой Святослава Русь превратилась в державу, с которой стали считаться правители других стран. Родилась первая русская империя от Волги до Дуная, хотя сам Святослав отнесся к этому без особого вдохновения. Ему нужна была империя - но славянская. Империя, образованная или завоеванная из славянских племен и народов. Потому на следующий год он повторил свой поход к вятичам, народу чисто славянского языка. И очень малой кровью присоединил к Руси. Другие же волжские и черноморские, крымские, кавказские народы были ему чужды. И он стал смотреть в другую сторону. Вот такая думка.

Часть вторая Первый русский полководец

Изложение четвёртое. Империя и Русь

1. Византион. Константинополь. Царьград

Император Византии Роман II, сын Константина Багрянородного, правил империей недолго, всего, четыре года. Но можно ли сказать, что он в чем-то был похож на своего отца?

Константин Порфирогенет юность свою провел в сложной обстановке дворцовых интриг и переворотов, когда в империи числилось пять императоров. И все же остался жив в силу своего рождения во дворце, при живом императоре и в специальном помещении, украшенном мрамором порфирового цвета, где рожали императрицы.

Это был спокойный юноша, казалось бы, не претендующий на реальную власть, увлеченный наукой, но все же не избежавший опалы и вновь призванный во дверец и приближенный к действующему императору Роману Лакопину, который женил его на своей дочери Елене. И тогда сыновья императора Степан и Константин Лакопины, недовольные их сближением, похитили отца, посадили в лодку и отправили на остров Прот (Принцевы острова), где постригли императора в монахи. И вот тогда наступил час Константина Багряногенета. Толпой горожан и военных фен [81] он был провозглашен императором Византии Константином VII. Он тут же приказал схватить братьев и их же постриг в монахи. Третьего сына Романа Лакопина, которого он прижил от рабыни-скифянки, Василия Нофа, желая, чтобы тот не претендовал на власть, император оскопил. Василий, чувствуя унижение и насмешки братьев, возненавидел их и присоединился к Константину Багрянородному. Он стал самым стойким его сторонником. Константин приблизил его и дал высокое звание, какое мог получить евнух, - паркаменон, то есть постельничий, который должен был всегда находиться рядом с императором, даже спать поблизости и командовать личной охраной базилевса.

Даже став императором, Константин не прекратил свои занятия науками и творчеством. Так с начала правления Константина Багрянородного империя ромеев вступила в период высочайшего развития науки и искусства, которого не имела ни Испания, ни Европа, ни сама Византия. Возглавляемый императором круг ученых секретарей составил более пятидесяти справочников по всем известным тогда человечеству отраслям науки: агрономии, медицине, зоологии, астрономии, тактике, истории. Сам он написал несколько книг, одна из которых дожила до нашего времени - это труд «Об управлении империей». Базилевс построил несколько церквей, больниц, приютов, щедро раздавал милостыню.

Ничего подобного сын его Роман не сделал, его никогда не видели со свитком в руках. Иосифа Врингу, евнуха, но человека, знающего науки, которого Константин дал в наставники сыну, тот просто презирал и оскорблял. Внешне Роман был похож на отца, такой же белолицый, стройный, голубоглазый, но если Константин Багрянородный славился своим приятным обхождением с окружающими, то отрок его был груб и невежествен и выглядел как бы красивой вещью наизнанку. Историк Скилица пишет: «Сам же император Роман ничего другого не имел в мыслях, как с развратными и испорченными людишками, похотливыми женщинами, мимами и шутами проводить время, отвлекаясь от государственных дел».

В 959 году Роман просто шокировал отца и двор, заявив, что сочетается браком с дочерью простого харчевника, где постоянно кутил, гулял, встретил и влюбился в красивую девушку, которую обожали все посетители харчевни, слагали песни о ее красоте и горланили на всю округу. Император разгневался. Но когда сын привел избранную во дворец и он увидел ее, его чуткая ко всему изящному натура не смогла устоять. Она действительно была красива, и отец скрепя сердце дал согласие. Девушку звали Анастасией, а во дворце она назвалась Феофано. Но, кроме удивительной красоты, ее натура и поступки ничем не отличались от нравов простолюдинов, больше того, как выяснилось впоследствии, она оказалась жестокой, коварной и властолюбивой женщиной.

В сентябре 959 года император Константин Багрянородный отправился на Олимп (в Малой Азии) посоветоваться с другом своим монахом Феодором Казакским о низложении надоевшего своими интригами патриарха Полиэвкта. По утверждению историка Иоанна Скилицы, Роман, которого отец больше всех своих детей привечал, в заговоре со своей женой Феофано пытался отравить Константина. Но император, приняв чашку с лекарством от сына, поскользнулся и часть пролил. Однако выпил оставшуюся. Но тем не менее почувствовал себя после приема лекарства очень плохо, заболел и на пути в столицу 15 или 17 ноября скончался. Во время болезни отец часто беседовал с сыном, как бы завещая свое наследие. Но Роману было не до забот отца. Ему показалось, что именно теперь он становится хозяином своей безудержной воли и свободы. Крепкое государство, которое построил отец, и военное положение империи оставалось неплохим. Им начали управлять люди, далекие от государственных дел, - Феофано и Иосиф Вринга. Константин Багрянородный посоветовал сыну произвести в магистры братьев Фок - Никифора и Льва, потому что оба они успешно воевали, один на западе, а другой на востоке. Вот единственное, что воспринял и воплотил в жизнь новоиспеченный император.

Но, осознавая свою подлость и уже не веря никому, даже родным, Роман мать свою Елену и пятерых сестер насильно поместил в монастырь. Правда, чувствовали они себя свободно, ходили в светском платье и ели мясо, то есть не соблюдали монастырский устав. Но он все время ожидал и боялся заговора. И это случилось спустя чуть более трех лет. Весной 963 года Роман заболел и 15 марта необъяснимо умер. Ходили слухи и подозревали, что его отравила жена. Но не могла она это сделать по причине того, что 13 марта родила дочь Анну [82] , но, с другой стороны, не мог ли это сделать ее верный соратник по управлению империей, евнух и наставник Романа Иосиф Вринга? Тем более что он питал к молодому императору многолетнюю ненависть. А может быть, это продолжение интриг патриарха? Ведь и он не жаловал Романа, безразличного к религии, пьяницу и гуляку. И однажды высказавшего ему сокровенную фразу отца: «Тоже мне Христос».

У Константина Багрянородного были друзья и враги. Одним из непримиримых считался Полиэвкт, который осуждал выводы императора.

- Император - это Христос среди апостолов, - часто повторял Константин на синклите, - Империя - это мировой корабль, а Константинополь - столица городов и всего мира.

Таким образом он как бы затыкал рот всему синклиту [83] :

- Нет, - спорил с ним Полиэвкт, - это епископ и патриарх - олицетворение Христа. Они исполняют его функции и даже одеяниями своими показывают, что подражают доброму и великому Пастырю, взявшему на себя добровольно немощи стада своего. Епископ и патриарх носят омофор - шерстяной в напоминание о шерсти заблудшей овцы, которую они, подобно Господу, должны нести на своих плечах.

Однако со смертью Романа II империя непоколебимо крепла как военная держава, хотя и управлялась далекими от военных дел людьми.

2. Устроительница и государыня земли Русской

Уж как красна весна на Руси! Белая, холодная, твердая земля вздрагивает от прикосновения господина Ярилы, который нежит, целует и обнимает ее всю, а она тает в вековечной любви и обнажается. Вот она! Что может быть краше нее?

Потому ли русский мужик оживает весной? Он чувствует земной призыв, и его тянет к ней, к земле. Он берет ее в горсть, прилагает к щеке, будто к ланитам ласковой женушки, и говорит сам себе:

- Хороша ли ты, красавица? Не пора ли оплодотворить тебя? - И кидает золотое зерно с любовью и надеждой.

Вот Подол и Оболонь обволакивает зеленью и белым цветом: и поле, и холмы, и нагорье, и вся киевская земля покрываются блестящими и ароматными шарами черешен и вишен, а потом метет листовая метелица с влажным пахучим духом.

Ох как хороша весна в Киеве! По ожившей земле катятся телеги, конь вороной, али гривастый, али гнедой, али чалый, задрав голову, бежит, фыркая от густого и сладкого воздуха.

Вот цветет и многотравье! Везде, где хоть чуть проглядывает жирная земля, проклевывается и взрастает многоцветье. Господин Ярило! Как могуч ты! Как преобразуешь мир, в котором все живое: током в деревьях, гостеприимством пчел, охотой муравьев, клекотом журавлей, концертом лягушек, пением соловьев и деятельностью людей. Как прекрасна весна на Руси! Но краше всего она в стольном граде Киеве!

Спустя два года после возвращения княгини Ольги из Константинополя она так и не дождалась обещанного патриархом Полиэвктом и императором Константином Багрянородным прибытия священнослужителей, хотя уже вовсю строились церкви на Руси. В Плескове воздвигался Троицкий собор, в Новгороде и Ростове поднимались золотые купола, в самом Киеве уже была построена деревянная церковь Святой Софии и обсуждался проект постройки Софийского собора, не менее грандиозного, чем в Константинополе. Но как только Ольга узнала о смерти императора, Константина Багрянородного, она поняла, что от греков уже помощи не дождется. Она обратилась с просьбой к новообъявленному императору германской Римской империи Оттону I прислать людей, знающих богословие. Такая просьба регины ругорум польстила новоявленному императору, и он направил на Русь епископа Адальберта со свитой священников. Они прибыли через полтора года, но даже первая встреча, первый контакт с западным богословием и священниками не принес ожидаемого. Они заявили, что службу могут вести только на божественном языке, коим является латинский, и более ни на каком. К форме и содержанию греческого богослужения отнеслись с пренебрежением, подчеркивая их несовпадение с основами западной церкви. Первой разочаровалась в немцах Ольга, да еще повлияло откровенное неприятие латинян отцом Григорием, духовным наставником Ольги. Будучи болгарином, он читал в основном книги, переведенные на славянский греческими просветителями Кириллом и Мефодием в Моравии и оттуда попавшие в Болгарию, а уж потом на Русь. Да и сама Ольга читала в основном эту литературу, которую привезла из своего последнего путешествия в Византию.

После мессы, проводимой латинянами в церкви Святого Илии, Григорий приходил к княгине хмурым, за обедом больше молчал и только хмыкал с виноватой улыбкой и разводил руками. Григорий был человеком тактичным, вежливым и глубоко почитавшим княгиню за доброжелательность и ум, которого, как ему казалось, не хватало многим мужам.

- Что-то вы, отец Григорий, нынче не припоздали после мессы, - спросила Ольга.

- Я, княгиня, не смею не ходить на богослужение в церковь, но как там стали хозяйничать латиняне, не могу дотянуть до конца мессы. Уж больно тягостно становится мне от одноголосового пения, что мучительно исполняет этот боров, да и паства, гляжу, мало приемлет. Не то что греческий смешанный хорал. Все меньше и меньше собирается христиан. Вот и воевода Путич перестал ходить.

- Что делать, отец Григорий, я же сама просила Оттона прислать священников.

- А вот как совсем перестанет ходить паства, так вызови епископа и отправь назад.

- Тебе кажется, это просто?

- Не просто, но возможно.

Ольга и сама посетила церковь Святого Илии, хотя у нее была своя часовня, но слова Григория насторожили ее, потому и пошла к утренней службе и поначалу сразу не поняла, почему внутреннее убранство церкви показалось ей очень убогим. Пригляделась и поняла, что обнищала церковь от того, что лишилась многих икон и украшений, особенно обеднели царские ворота без ликов святых и амвол, перед которым она привыкла видеть хор певчих. Убожество это насторожило ее еще потому, что не увидела она икону Божьей Матери, которую подарила церкви по приезду из Византии. Ольга подозвала к себе настоятеля и, нахмурив густые брови, спросила:

- Отчего, отец Иоанн, в Божьем доме нашем такое запущение и даже иконы Божьей Матери, что я вам придала, не вижу?

- А то, матушка, что ныне хозяйничает здесь епископ из немцев и поносил наше убранство, назвав ересью, и приказал убрать эту икону как идолопоклончество.

Ольга уже хорошо знала борьбу в христианском мире под лозунгом иконоборчества, которое кроме раскола и разброда ничего путного не принесло, и беседовала об этом с патриархом Полиэвктом. Потому она просто и мягко сказала:

- А ты не слушай латинянина, восстанови все как было. Чего ты испугался? Перед Богом все равны: и грек и латинянин, и цезарь и раб, и никому не позволено разорять Божий храм.

Как и предполагал отец Григорий, вскоре священники служили почти в пустой церкви, и епископ Адальберт попросил аудиенцию у Великой княгини и предъявил претензии:

- Великая княгиня, я очень опечален и расстроен, боюсь, что не выполню ту миссию, которую возложил на меня император Оттон по вашей просьбе. Мне кажется, что кто-то препятствует нам в деле божественного просвещения людей. И потому приход церкви Святого Илии явно пренебрегает словом Божиим, не принимают службу и противятся внушениям.

- А может быть, они просто не понимают того, о чем вы служите и произносите слова во славу Господа? - спросила Ольга.

- Господь Бог дал три святых языка - еврейский, латинский и греческий. Если бы было не так, то каждая тварь могла бы вкушать плоды его милости и считать себя достойной человека. Тварь должна слушать и слушаться, научиться понимать и внимать, а если достигнет такого уровня разума, то молиться о дарованной благодати.

Княгиня вдруг посуровела, брови опустились, чуть ли не прикрывая большие, черные, как омут, глаза, - криво усмехнулась и четко по-латински сказала:

- Ну, тогда временно Русь будет слушать слово Божье на божественном греческом языке, хотя апостолы Павел и Андрей не чурались языка язычников, коих они приобщали к вере христианской. А святители Кирилл и Мефодии перевели с греческого на славянский Божьи книги и тем самым просвещали народ.

- Кирилл и Мефодий были еретиками, - твердо возразил Адальберт, - потому, regina rugorum, не вижу смысла пребывать здесь.

- Это ваша воля, - ответила княгиня и вышла.

Именно весной княгиня Ольга ощущала тот подъем внутренних сил, жажду деятельности, решимость разгрести нагроможденные за длинную зиму думы, свершить задуманное и преображалась сама, будто дерево, наполняемое земным соком. И это повторялось из года в год в угоду древнему русскому календарю к началу Нового года [84] .

На следующий день княгиня в очередной раз отправилась на север. Север тянул ее к себе, особенно по весне, когда просыпается природа и тянет ее в места родные и близкие, как перелетных птиц, потому на коньке княжьего терема стоял искусно выточенный белый лебедь.

Велики, обширны владения княгини Ольги на севере Руси. Земли по рекам Мете, Луге, Поле и Ладоге и еще пяти рекам: Черехе, Плескови, Коби, Желге и Плюссе - составляли земельный домен княгини, а также Плесков и Новгород, их окрестности - вот почему у датчан, норвежцев, германцев она звалась не иначе как regina rugorum, а уж потом княгиней киевской земли. Ныне, отправляясь в Великие Луки, она призвала к себе именитых людей, купцов, и те следовали за ней в расписных санях и поочередно слушали ее ровный спокойный голос, за которым скрывалась твердая воля и мужская сила. И сейчас, объезжая свои земли, отмечала, что было сделано, а что по халатности заброшено, сурово осуждала провинившихся и награждала старательных, славя их и не скупясь на подарки, которые принимались с благоговением. И молва разносилась по округам, и имя Ольги знали даже в глухой глухомани, и почиталось оно в любой семье. Потому и осталась она в памяти народной на долгие века: Ольгин камень, Ольгин крест, Ольгины слуды, Ольгин рукав, Ольгин ключ, Ольгин колодец, Ольгина гора, Ольгина часовня, Ольгины сени, Ольгины сани и так далее, более пятидесяти наименований, которые трудно перечислить. В Плескове напротив крона [85] она поставила церковь, пока еще сооружался Троицкий собор, установила крест, который хранился многие века, а церковь, так и называемая - Ольгина церковь, была перенесена во Власьевский собор. Постройка городов Плескова (Пскова) и Новгорода - полностью заслуга Ольги, они росли и разрастались под ее неусыпным вниманием. Считается, что с 947 по 969 годы, то есть до самой смерти, она раз в полтора года появлялась на севере в своем родовом домене.

В конце месяца серпня [86]  Ольга вернулась в Вышгород, где ей сообщили, что вот уже месяц дожидаются ее послы императора Романа II. Она не спешила звать их еще неделю и держала вдали от себя, помня, как держал ее император Константин Багрянородный в монастыре Мамонта. В Вышгород никакие иностранцы не допускались, и потому она появилась в Киеве только спустя неделю. Подарки от базилевса были обильными и дорогими, но и просьба о военной помощи - сложной и не ко времени. Святослав набирал воев в Ладоге и готовил к предстоящей войне с хазарами. Оголять свою дружину во главе с Претичем она не собиралась, потому и отказала послам. Но на следующий день вызвала Свенельда.

- Воевода, - обратилась Ольга к нему, - вот уже больше месяца ромеи ждут моего ответа на просьбу молодого императора Романа II, сына Константина Багрянородного, дать им воев. Вот я и думаю, могу ли это сделать? У меня был устный договор с Константином, его уже нет, а правит сын. То есть я хочу сказать, что нет как бы и обязательств. Однако, поразмыслив, поняла, что и у него не будет никаких обязательств в отношении Руси в случае войны с хазарами, тем более что купцы, которые прибыли вместе с послами, видели в Пропантиде [87] хазарский драмой с послами.

- А сколько они просят? - спросил воевода.

- Две тысячи.

- Многовато,- задумался воевода, - я мог бы набрать человек около пятисот, вместе с теми варягами, что прибыли на Русь еще в прошлом году и которых я взял на службу, а кое-какие сейчас без дела и сами хотели бы устроиться на кошь [88] и ждут купцов, чтобы наняться в охрану.

- А когда наберешь?

- Да хоть на неделе.

Базилики отправлялись в обратный путь, удрученные отказом княгини. Считалось, что миссия была не выполнена, хотя, может быть, и не по их вине. Но, как было заведено у ромеев, удачная сделка оплачивалась вдвойне, неудачная - никак. Когда уже подняли паруса и чуть ли не заработали уключины, к берегу подскакал вестовой и, громко крича, позвал базиликов к княгине. Ольга вручила им послание императору, где писано было, что она, помня устный договор с императором Константином Багрянородным и вспоминая его любезный прием и доверчивую беседу, посылает в помощь сыну его, императору Византии Роману II шестьсот воинов, которые прибудут вместе с русскими купцами. Греки, отплывая, устроили богатый ужин с купцами и нарочными мужами Киева со свечами и долго горланили песни на весь Днепр.

Русские воины участвовали в захвате полководцем Никифором Фокой острова Крит и воевали с арабами в Сирии.

3. Византия. Император-полководец Никифор Фока

В то время как император Роман II, никак не насытив свою порочную натуру сластолюбием и пьянством, пользовался неограниченной свободой, Никифор Фока зарабатывал славу на поле брани.

Весной 960 года синклит и император Роман II поручили Никифору освободить остров Крит, захваченный пиратами-арабами. Огромный флот из двух тысяч кораблей, тысячи огненосных дромонов и триста семи транспортных судов окружил остров. После долгой осады и тяжелых боев главная крепость арабов Хандак пала 7 марта 961 года. Историк Лев Диакон рассказывает: «Часть арабских войск пыталась прорвать осаду крепости, но была перебита. Головы мертвых Никифор приказал отрезать и часть насадить на копья и выставить против стен, а остальные забрасывать камнеметами в город. Можно себе представить, какое впечатление произвели даже на искушенных в зверствах пиратов такой кровавый частокол и страшные снаряды».

Город-крепость Хандак был до основания разрушен, и византийцы возвели с помощью арабов-пиратов, взятых в плен, недалеко новую крепость Теменос.

В апреле 962 года августа Феофано вызвала блистательного полководца в столицу, несмотря на бешеное сопротивление его противника Иосифа Вринги. Возвращался в Константинополь Никифор Фока с триумфом, радуя жителей столицы великолепным зрелищем. После праздничных дней синклит утвердил за Фокой звание стратига-автократора Азии. За два года он присоединил к империи Таре, Аданой, Мопсуетию и остров Крит. Победы были ошеломляющие, влияние на армию беспрекословное, и каждая победа посвящалась Феофано. Его желание стать императором возникло давно, с тех пор, как впервые увидел жену Романа II, но желание это было связано не с попыткой захватить власть, а больше с мечтой овладеть императрицей. И это ему удалось раньше, чем он покрыл плечи свои пурпурной мантией императора. Произошло это в дни триумфа, Феофано уже была беременна Анной, но это не помешало их любовной связи. Никифор Фока больше, чем кто-либо, производил впечатление опытного воина и полководца. Вот портрет, нарисованный современником Львом Диаконом: «Цвет лица Никифора больше приближался к темному, чем к светлому, волосы густые, глаза черные, озабоченные размышлением, прятались под мохнатыми бровями, нос не тонкий и не толстый, борода правильной формы с редкой сединой по бокам. Стан у него был округлый и плотный, грудь и плечи очень широкие, а мужеством и силой он напоминал прославленного Геракла».

В отличие от Романа II он никогда не был рабом наслаждений, даже в юности не предавался пьянству и разврату. Он носил власяницу, был истинно религиозен, спал на расстеленных на полу шкурах и воздерживался от употребления мяса.

Никифор был суеверен и сребролюб, но любил армию, занимался воинскими упражнениями вместе с солдатами, не любил замкнутые помещения и предпочитал свободное пространство, потому почти не сидел во дворце, а чаще всего находился в походах. После завоевания Кипра он появился в Северной Сирии и горах Тавра, оттеснил арабов и вернулся в Константинополь с огромной добычей. Слава полководца росла, но вместе с ней возрастала и ненависть Иосифа Вринга. А смерть Романа II обострила противостояние. Правитель направил письма магистру Роману Куркуасу и Иоанну Цимисхию, предлагая посты доместников схол запада и востока в обмен на ослепление Никифора. Цимисхий, оценив обстановку во дворце, где влияние Иосифа Вринга катастрофически падало, взвесив все за и против, показал письмо Никифору. Реакция последовала незамедлительно. 2 июля под Кесарией Каппадокийской войска провозгласили Никифора Фока императором ромеев. В это же время в столице начались беспорядки. Громили владения сторонников Иосифа и его собственные имения, а тот в пылу и ярости отвечал им: «Я смирю вашу дерзость, бесстыдство! Я сделаю так, что, купив хлеба за нимисхий [89] , вы унесете его за пазухой».

И действительно, велел прекратить выпечку хлеба. Это еще более рассердило жителей столицы. Толпы возмущенных, рассерженных людей стали громить палатки торговых людей, накинулись даже на стоявшие в городе части фракийских фем [90] , пошли погромы жилищ богатых купцов, и в этой стычке погибло много людей. К вечеру солдаты Никифора ворвались в город, навели порядок, а утром император Никифор Фока торжественно на белом коне въехал в столицу. Иосиф Вринга был удален из дворца и принял постриг в монастыре.

Казалось бы, судьба Никифора Фоки была милостива к нему. Он добился всего, чего желал, - и императорская власть, и сама императрица, и победы на поле брани. Владения империи расширялись. В 966 году Никифор взял сирийский город Мембидж и неделю простоял у стен Антиохии, но на штурм превосходно укрепленной крепости не решился. И всему тому виной малозначительная встреча с дервишем.

Никифор Фока возвращался от осажденного города Антиохии, обдумывая пути и решения его захвата. Дорога к лагерю, который находился в нескольких стах метров от города, была пустынна. Но вот отряд, окружавший императора, остановился, видя впереди одиноко шагавшего человека. Сразу определили, что это странник, дервиш. Он шел, широко шагая, опираясь на посох, который в силу солнцестояния горел в руке. Странник посторонился, пропуская отряд вооруженных и в блестящих доспехах воинов, но Никифор вдруг остановил коня и, глянув на дервиша, спросил:

- Знаешь ли, странник, куда ты идешь? И кто ты?

- Дарий, - ответил тот.

- Дарий? - переспросил Никифор и рассмеялся. - Ведь так звали царя Персии, что постыдно проиграл битву Александру Македонскому. Греку!

- Не греку, а, как ты изволил сказать, македонцу, - уточнил дервиш. Никифор пропустил это замечание и снова спросил:

- И знаешь, куда идешь?

- В город богов, Вавилон, - ответил тот.

- И знаешь, с кем говоришь?

- Для меня нет труда определить, кто есть кто: купец или разбойник, святой или мошенник, праведник или убийца, воин или беглец, господин или слуга, странник или император. Никифор Фока - так зовут тебя. Все императоры самонадеянны, горды и властолюбивы, но не знают своей судьбы.

- А ты знаешь?

- А ты хочешь знать?

- Не мешало бы... - задумчиво произнес Никифор.

- Тогда видишь смоковницу? Сорви два листа и подай мне.

Никифор знаком показал рядом стоявшему Цимисхию на смоковницу, но дервиш, подняв посох, на котором все увидели золотой шар солнца и по стволу расписанные знаки и резы, предупредил:

- Только сам.

Никифор невольно подчинился и поскакал к смоковнице. Сорвал два листа и подал дервишу:

- Разотри руки листьями и подай руки мне.

Никифор снял перчатки, растер руки и протянул их дервишу:

- Ладонями вверх! - приказал дервиш.

Тонкие длинные черные пальцы дервиша с розовыми ногтями так стянули широкие ладони императора, что они стали неметь. Стискивая руки, дервиш повторял одно слово на разные лады: то мягко, ласково, то вопросительно, то грубо приказывая, и лицо его смуглое стало темно-малиновым:

- Vassaco... вассасо vassaco...

Потом отпустил руки императора, как бы бросил их, и, подняв свой посох, не произнося ни слова, пошел. Никифор опешил и двинулся за ним.

- Почему ты молчишь, Дарий? - спрашивал император.

- Потому что за такие вести Дарий рубил головы.

- Я тебя не убью! Мое слово. Господь свидетель! - и он перекрестился. Вытащил из подсумка мешочек с золотыми нимисхиями, перекрыл конем дорогу дервишу и бросил деньги на землю. Дервиш дерзко взглянул на него:

- Я не просил денег. Ты бросаешь их как кость собаке, которая хорошо служит. Не за деньги я тебе скажу, а потому, чтобы ты знал свою судьбу и, может быть, поостерегся.

Дервиш приблизился почти к голове коня и тихо произнес:

- Ты умрешь, как только твои воины возьмут Антиохию. И убийцами твоими будут люди, которых ты больше всех любишь.

Дервиш продолжил свой путь, даже не оглядываясь.

Никифор долго стоял, переваривая сказанное. Первое, о чем он подумал, - дервиш соврал, чтобы спасти город. Но зачем ему спасать этот город, если он идет в другой? Потом решил, что дервиш вовсе не тот, за кого себя выдает, и гадает необычно, несуразно, хотя с напряжением. А может быть, слукавил, чтобы выманить побольше денег? Пока нет у него противников, особенно среди тех, кто близок к нему, ни брат Лев, ни брат Цимисхий, ни любимая Феофано, пожалуй, нет и недовольных военачальников. Правда, священнослужители... Он почувствовал, как пот заливает его лицо, и тело стало мокрым, будто только что поднялось из водоема. Проскакав несколько метров, Никифор вдруг осадил коня и, поравнявшись с Цимисхием, сказал:

- Вернись назад. Внимательно посмотри на земле, лежит ли где мешочек с нимисхиями.

Вскоре Цимисхий догнал императора и протянул ему мешочек с золотыми монетами.

Никифор иронично улыбнулся, покачал головой и бросил деньги обратно в подсумок. Он был не только суеверен, но и сребролюбив. У входа в шатер, где его ждали полководцы, которые непосредственно руководили осадой Антиохии, евнуху Петру, магистру Вурце и Цимисхию неожиданно заявил, чтобы они не совершали никаких активных действий против города, никаких штурмов до его распоряжения. А сам сейчас же приказал снять большую часть армии, оставив город как бы законсервированным, направился в Палестину. Здесь ему снова сопутствовало воинское счастье: он взял Киликию, занял Одессу, где обнаружил и отобрал у жителей нерукотворный образ Спасителя на черепице, потом разрушил город Мемпезе и город Арки за горою Ливан, откуда привез волосы Иоанна Предтечи, часть которых была в запекшей крови.

Никифор был религиозен, трудно сказать, насколько искренне, но близким своим он твердил, что хочет в конце своего правления стать иноком. Дядя его был игуменом Каминского монастыря, который познакомил его с монахом Афанасием, ученым и довольно интересным собеседником, хорошо знающим истоки богословия. Никифор послал его на Афон с тем, чтобы тот построил монастырь и церковь во славу Божию, где Никифор собирался провести остаток своей жизни. Получив от императора шесть фунтов золота, Афанасий принялся за строительство.

Беседуя с отцами церкви, Никифор часто высказывал свое отношение к священнослужителям, к их корысти и жадности: «Он говорил - Христос сказал, что царство его достигается только с большими усилиями, многими страданиями и скорбями. Но когда смотрю на тех, которые дают обет монашеской жизни и переменой одежды как бы знаменуют свое отречение от жизни мирской, и вижу, как они обращают свои обеты в ложь и как противоречат своим поведением постригу, то не знаю, не следует это скорее назвать театральным представлением, придуманным для оскорбления имени Христа. Не апостольская это заповедь, не отеческое предание - приобретение многоплефровых [91]  громадных имений». Особенно на монашество, на руководство в лице настоятелей повлияла его новелла [92] , написанная и рекомендованная священнослужителям. «Искупитель, заботясь о нашем спасении и указывая путь к нему, прямо наставляет нас, что многостяжание служит существенным к тому препятствием... И вот, наблюдая теперь совершающуюся в монастырях и других священных домах явную болезнь (так я называю жадность), которая в них обнаруживается, я не могу придумать, каким врачеванием может быть исправлено зло и каким наказанием я должен заклеймить безмерное любостяжение. Кто из святых отцов учил этому? И каким внушениям они следуют, дошедши до такого излишества и такого безумия? Каждый день они пытаются приобретать тысячи плефров, строят роскошные здания, разводят превышающие всякое число табуны лошадей, стада волов, верблюдов и другого скота, обращая на это всю заботу своей души, так что монашество уже ничем не отличается от мирской жизни со всеми ее суетными заботами...»

Такое оглашение правды о заботах монахов не могло привлечь симпатии священнослужителей, а вызвало ненависть к императору. В это же время Никифор Фока пишет книгу, рассказывая о боевой жизни, умении побеждать, о воспитании и подготовке воинов к войне на примере походов, сражений, побед на восточной границе империи.

Год за годом страну преследовали несчастья, поначалу чисто атмосферные. В 967 году было большое землетрясение, которое разрушило многие дома, в том числе и в столице. Потом последовала засуха, когда в мае месяце подули знойные ветры, от которых погибал скот и растения, увял на корню хлеб. А потом наводнение буквально залило все улицы, и они превратились в реки, погубив много людей и скота. Неурожай хлеба привел к обнищанию крестьян, росту цен на все продукты, а цена хлеба повысилась в восемь раз. Знаменит анекдот, который был в ходу по всей Византии:

«Седовласый старик подошел к императору и попросил назначить его стратиотом. Так назывались крестьяне, владеющие землей на условиях несения воинской службы. Никифор Фока удивленно взглянул на него:

- Ты же старик, - сказал он, - как ты можешь требовать, чтобы тебя причислили к моим стратиотам?

Крестьянин почесал в голове и ответил:

- А сейчас я стал значительно сильнее, чем когда был юношей.

- Как это? - изумился император, глядя на старика.

- А потому что раньше купленный на нимисхий хлеб я не мог унести в руках и грузил на двух ослов. А в твое царствование хлеб за два нимисхия я, не ощущая тяжести, могу носить на плечах».

Император со своим братом Львом, который уже бросил службу в армии, пошли на аферу, не свойственную Никифору, но сулившую большие доходы, которые необходимы были ему на содержание армии и флота. Он ввел монетную реформу. Монета, имеющая чистый вес золота, называлась хистаменон, а облегченная примерно на десятую часть - тетартерон. Так вот, вносить подати надо было хистаменонами, а получать от государства тетартеронами. Популярность Никифора [93] падала, как тает весенний снег. Обидев монахов, доведя экономику до самого низкого уровня, оставляя людей на грани голода, урезав доходы членов синклита, Никифор Фока вызвал всеобщее недовольство. В то время как страна с каждым днем нищала, Лев Фока и Василий Ноф, паракименон, обогащались, взяв под свой контроль продажу хлеба. Чаша терпения горожан переполнилась, и когда Никифор совершал, по обычаю, торжественное шествие за стены города к Пегали, где находился великолепный храм Богородицы, в него полетели камни. А спустя какое-то время недалеко от храма из-за немыслимой спекуляции между горожанами, византийцами и армянами возникла многолюдная драка и резня, в которой многие люди были убиты и ранены. Когда Никифор вышел из храма, один пустынный монах подал ему письмо и немедленно удалился. Император развернул его и прочитал: «Государь! Провидение открыло мне, ничтожному червю, что по прошествии сентября, в третий месяц, переселишься из этой жизни».

Никифор тут же приказал разыскать монаха, но все усилия стражи и соглядатаев оказались тщетными. Монаха не нашли, а все, кто бросал камни в императора, были наказаны. Женщина с дочерью, которые неистово бросали булыжники в Никифора и задели его, были прилюдно сожжены.

Репрессии постигли и приближенных. Неожиданно и вопреки приказу императора 28 октября Антиохия была взята. Никифор разгневался. Он помнил предсказания дервиша, теперь ему стало казаться, что кольцо заговора стало сужаться. Вместо торжества и обычной награды в честь взятия Антиохии император отстранил стопедарха Петра и таксиарха Михаила Вурца от командования армией. Гнев пал и на двоюродного брата Иоанна Цимисхия, которого он сместил с должности до-местника востока на логофета дрома, а потом вовсе сместил с должности, сослав в Халхидон в собственное имение без выезда. Уже страшась заговоров, Никифор перестроил часть Большого дворца, превратив ее в неприступную крепость в центре города, окружив глубоким рвом. Распространился слух, что якобы Никифор хочет оскопить сыновей Романа Василия и Константина и, уже слышалась в городе откровенная брань в адрес императора. Действительно, кольцо ненависти и заговора сужалось, пока не превратилось в трагедию.

Современник Никифора Фоки знаменитый поэт Иоанн Геометр оставил такую эпитафию:

Благочестиво я властвовал целых шесть лет над народом, Столько же лет просидел скованный скифский Арес, Я подчинил города ассирийцев и всех финикиян, Я неприступнейший Таре Риму склонил под ярмо, Освободил острова, их избавив от варварской власти, И захватил я большой, славный красой своей Кипр. Запад, а также Восток бежали пред нашей угрозой, Высохшей Ливии степь, счастье дарующий Нил. Пал я в своем же дворце, в своем же покое стал жертвой Женских предательских рук - вдруг и злосчастен, и слаб, Выли со мной и столица, и войско, и стены двойные, - Истинно, нет ничего призрачней смертных судьбы!

4. Вятичи. Судьба Малуши

Святослав вернулся от вятичей. Нельзя сказать, что поход бил труден и опасен. В сравнении с нашествием на Хазарию он даже показался легким и благоприятным, чем плавание по Оке и Волге, взятие Итиля, Семендера, Кафы и битва у Саркела. Святослав снова пришел на берега Оки, где в прошлом сговаривался со старейшинами рода и волхвом Верхом, и уже не просил, а приказал собрать всех старейшин родов, вождей и воевод со всей земли вятичской для соборного разговора. Поначалу не все ладилось, ибо ждал целых два месяца, ряд родов просто игнорировали собор, но часть вождей все же прибыла. Разговор начал Святослав с прямого вопроса:

- Кому платите дань?

- Кто как, но, выходит, хазарам, - следовал ответ.

- Хазаров нет. Теперь я, Святослав, владею Хазарией, - строго и своевольно заявил князь. - А какую дань платили?

- По шельге с рала.

- Мне платить будете тоже. Но каждую весну в дружину мою будете посылать своих воев. Ныне не прошу. Распускаю дружину на отдых. А в следующую буду ждать.

Длинная напряженная пауза. Вятичи сидели задумчиво, искоса поглядывая друг на друга. Поднялся Верх и, скептически улыбаясь, молвил:

- Будет время - будет и пища. Какая нам разница, кому платить. И воев дадим сами, не как хазары сгоняли и отбирали юнаков [94]  в войско свое, а кое-кого и дев на продажу. Только кто за юнаков плату в семью давать будет?

- Ну, как положено. Нынче я оставлю на пять сотен воев, а потом каждого возьму на полный кош. А уж там видно будет, - ответил князь.

- А какому богу молитесь? - вдруг полюбопытствовал князь, не видя в ближайшем капище Перуна.

- Кто кому, - за всех ответил Верх, - кому что на роду писано, а то и всем: Сварогу, Волосу, Макоши, кто кому.

- А почему не Перуну?

- Так то ж не наш Бог, а варягов, - заметил один из мужей, - пусть они ему и молятся.

- И все же, - подвел итог собора Святослав, - мы одной веры и одного племени, потому и жить будем вместе.

За два месяца, что провел Святослав на Вятчине, в нескольких мирных походах и в ожидании собора, он задумался над тем, как собирать дань в этой обширной земле с непроходимыми лесами, малыми и обширными реками, решил отказаться от полюдья и поступить так, как это сделала матушка в своем домене. Назначается одно место - главное, куда свозится вся дань со всей земли. Но если территория эта обширна, то поначалу дань свозится в несколькие оговоренные места, а потом уж в главное, которое должно быть на берегу реки. А там по реке в Вышгород. Он давно уже решил, что незачем и некогда ему заниматься хозяйскими делами, мать в этом деле больше разбирается, чем он, потому пусть сама и решает.

С Верхом они провели многие вечера в застолье и так, обсуждая вопросы бытия и веры, войны и мира. Верх показался Святославу человеком разумным и дальновидным. Он понимал, что разрозненные славянские племена - это растопыренная ладонь, где каждый палец в отдельности бессилен, собранный кулак - сила. Он очень печалился о смерти Асмуда, называя его толковым, глубоко познавшим суть вещей и образ Божий. И очень удивился, что Асмуд не славянин, а варяг-норманн, но примирился с тем, что он ближе был к русам.

- У меня тут живет один хазарин, был забит своими же почти до смерти. Но вот одна женщина, вдова, выходила его. Цельный год на ноги ставила и поставила. А потом они по вере нашей слились, и род их принял. И теперь троих детишек имеют. Нешто я противиться буду? Пусть растут вятичи! - и он громко расхохотался.

В другой раз Верх спросил:

- Вот смотрю на Вятко, каков богатырь вырос, а ведь мальцом его хазары увели. Как он у тебя, князь, оказался? И почему его все Волком кличут?

- А все потому, что хорошо знал хазар, их волчьи клики, вот он им хвост и придавил. Да, муж достойным оказался, как-никак твердая рука рядом, барином назвал его, в дружине моей, а как пришлете по весне своих юнаков, еще дружину составлю под его руку.

- Это хорошо ты задумал, князь. Нашим юнцам в войске ох как нужен будет отец родной. Тогда им и смерть будет нипочем.

Покинув Вятку, Святослав распустил войско. Оставил при себе только старшую дружину, а ладожан, новгородцев, псковских отправил домой на побывку, дав хорошее денежное пособие, не считая того, что награбили они в походе на Хазарию.

С Манфред Святослав расстался ранее, еще до похода на Вятку. Она не желала идти в Киев. Чего она там не видела? Захочет ли видеть ее княгиня? Вряд ли. А как она встретится со своей соперницей княгиней Преславой, у которой уже растут двое сыновей-наследников? Нечего ей делать в стольном граде. Нет, она верна себе. Ей ничего не надо от Святослава, у нее все есть, главное - дочка, по которой она безумно соскучилась. А князь, он какой уж есть, пусть относится к ней даже не как к жене, а как к необходимому ему существу, как к святому амулету, и она знает, пока она с ним, ему ничего не грозит и в трудные, и в славные дни, она его щит, потому как любит только его.

Лодии двигались одна за другой по Днестру, и дружина, расслабившись, отдыхала, предвкушая скорую встречу с родными, готовила подарки близким, а кто задумывался и о свадьбе, благо впереди вольная жизнь и чисто житейские заботы.

Святослав также задумывался. Думал о том, что впереди. Спокойная, размеренная жизнь, охота, кое-какие государственные дела, встреча с нарочитыми людьми, пиры - все это казалось делом недолгим, не тем, что будоражит душу, заставляет напрягать мысль, требует движения и простора. Русь велика и обильна, но она замкнута в тиски со всех сторон: с одной печенеги, с другой греческие клематы. И нет спокойного выхода к морю. Противодействуют печенеги набегами и разором, жалуются купцы, торговый люд, а походы их по южным окраинам и северской земле? Может быть, начать с них? А может быть, как рассказывал Асмуд, некий князь от Новгорода по имени или прозвищу Бравлин уже подчинял себе клематы, и, как сказывал, от Ольвии до Таматархи. После разгрома Хазарин земли по Дону и далее до озера Меотиды и Боспора, где Таматарха, уже Русь. Потому, может быть, следовать от Боспора на Тавриду к греческим клематам и отобрать прибрежные города у Византии. Что скажет Бэра, что матушка, очарованная Царьградом, да еще со своей христианской упертостью? Нет рядом Асмуда. Вот уже более года, как он чувствует отсутствие своего учителя и друга. Его преждевременную гибель. И понимает он, что не хватает ему того, что в изобилии присутствовало в Асмуде, - знания разных стран, их бытия, вооружения, характера, веры, а главное - опоры на его разумные выводы.

Возвращался Святослав с чувством удовлетворения. Русь уже с присоединенными землями растянулась от самого северо-востока до южных степей, а еще если учесть, что тиверцы и уличи, люди славянского языка, бывшие под хазарами, добровольно согласились платить дань русскому князю, то территория Киевской Руси увеличилась почти вдвое. И все же, все же не все было гладко на душе князя, что-то тревожило его, что-то мешало думать о сделанном как о завершенном. Но ближе к Киеву его стали заботить другие дела. После похода, особенно удачного, дружина ждет застолья, которое по обычаю устраивает князь. Гуляние всегда затягивается на два-три дня, столы ломятся от обилия еды и выпивки - от заморского вина до меда, браги и пива. Гуляют в основном старшая и младшая дружины, присутствуют также званые бояре, князья, старейшины, волхвы, нарочитые люди. Пир не пир без гусляров, певчих и скоморохов.

Княгини в Киеве не было. Она с невесткой и двумя внуками, один из которых еще только ползал, находилась у себя, в Вышгороде. И хотя знала о прибытии сына, не спешила навстречу. Святослав вызвал к себе дворского и назначил день пира. Больше ни о чем не надо было предупреждать холопов, свое дело они прекрасно знали, и каждый отвечал за свой участок работы. Но не было среди них Малуши, ключницы, а вместо нее была новая женщина. Это заметил Святослав, и это насторожило его. Когда челядь разошлась, князь остановил дворского:

- Где Малуша? - спросил он.

- Месяц назад княгиня куда-то ее отослала. Куда, не ведаю. Она никому ничего не говорила.

- Ступай, - отпустил дворского князь, а сам задумался.

Последний раз он видел Малушу перед походом на Вятичи. Она была в растерянности. Долго молчала, пока князь насыщался ее упругим телом, которое вот уже год волновало его, как никакая другая женщина. Он перед походом отбросил всю осторожность и, даже зная, что рядом находится мать, Преслава с двумя детьми, нарушил обычай - не держать наложниц в доме, и после совета дружины перед походом, уже поздно вечером, зашел к Малуше. Именно тогда он прочитал на ее лице страх и отчаяние, и именно тогда она открыла ему свою роковую тайну.

- Я погибла, князь, - сказала она, и слезы покатились по ее щекам. - Я непраздна!

- Так ничего же не видно! - удивился князь.

- Это вам, мужикам, ничего не видно, а бабы все замечают, - сквозь слезы скорбно улыбнувшись, ответила Малуша, - я пропала! Вот-вот и княгиня узнает. Ведь бабы уже смотрят на меня осуждающе и все норовят перевести взгляд на мой живот.

Он как мог успокаивал ее и поначалу решил зайти к матушке, но у самых дверей передумал. Зачем торопить события? Как бы не навредить Малуше. Вернется и постарается все уладить.

Вот что вспомнил Святослав и пожалел, что не предупредил мать. Так оно и вышло. Мать разузнала все и выслала Малушу. Теперь его ждет разговор с ней, и, как предполагал Святослав, трудный разговор, потому что своей челядью она распоряжалась сама.

Малуша робко постучалась и вошла. Ольга сидела в кресле и вязала носочек младшему внуку Олегу. Но, позвав Малушу, обстоятельно обдумывала предстоящий разговор. А он был необходим перед окончательным решением, что делать с ней.

Ольга кинула мимолетный взгляд на Малушу и сразу мысленно отметила: точно, непраздна, месяца два. Сфандра права, остроглаза гадюка и уж больно красноречива, потому Ольга предварительно позвала ее к себе.

- Ты, Сфандра, что-то двусмысленно о Малуше вещала. Так говори мне откровенно, без намеков и хулы.

- А что, матушка, говорить тебе, али ты сама не видишь, - раскрылась вещунья, - Малуша непраздна!

- А ты небось знаешь, и от кого?

- А как не знаю, если все знают? Чего скрывать, матушка, чего не скроешь. От князя.

- А ты как, в щелку смотрела?

Сфандра развела руками:

- Чего, матушка, смотреть-то, коль все видно. Только тебе да Преславе не ведомо. Князь уж год как приласкивает Малушу.

- А тебе только и надо, чтоб почесать язык. Запомни, если еще раз прознаю, что ты распустила свое помело, без того и останешься. А потом велю тебя в прорубь.

Сфандра упала на колени и взмолилась не к Ольге, а заприметив икону в дальнем углу:

- Матерь Божия! Спаси и сохрани! Не дай сгинуть за правду сущую!

А потом к Ольге:

- Матушка, не без греха я. Но желаю тебе только добра. Чтобы не ухмылялись прочие, что не ведома ты. Да еще скажу, что Малуша веру свою прячет. Ни в Божию церковь не ходит, ни на капище. Нет у нее в каморе ни образа Христа, нет и Сварога, и Велеса, и Рода нет. А молится кому - неизвестно. Только свечи зажигает семь штук.

Ольга задумалась, отложила вязание, что держала в руках, прошла в комнату из светлицы, вернулась с денежкой и положила на стол.

- Вот в этом ты мне подсобила. Возьми полушку и держи свой язык за зубами. Иначе я свершу, что сказала. А теперь ступай!

Княгиня резко схватила колокольчик:

- Малушу ко мне. Сию пору!

Малуша стояла перед княгиней, стройная, как тополек, кареглазая, с черными бровями вразлет и толстой светлой косой через грудь до пояса, но с тревожным ожиданием в глазах. В такие часы княгиня никогда ее не звала. Ольга даже залюбовалась ею, вспомнив, какова была сама. И подумала: что ж это я, старая ворона, проворонила такую красавицу, держала под боком, рядом с молодым сыном. Но грозно сказала:

- Что же ты, поганица, свершила? Как ты смела увлечь Великого князя в свои сети? Небось княгиней захотела стать?

Малуша так и рухнула на колени и возопила:

- Не виновата я, матушка, не виновата! Он взял меня и насытил меня, не виновна я, княгиня, не виновна!

- Небось сама любила? - с вызовом спросила Ольга.

- Любила и люблю, но не виновна!

Она действительно полюбила князя, но скрытой духовной тайной, а вот надо же теперь открывать эту тайну и ждать наказания за нее.

- А ты не знала, что у князя есть законная жена и двое детей? Да как ты себе это позволила?

- Да я бы никогда это не позволила, это он позволил.

- А ведь ты только что сказала, что любила его?

- И люблю! - твердо ответила она. Вдруг встала с колен, тыльным рукавом вытерла слезы, поправила платье и гордо заявила:

- Любила и люблю! Вели меня, матушка, в прорубь!

- Ах ты, поганка, я ребенка моего сына велю в прорубь?

Такого оборота дела Ольга просто не ожидала, но и такого противостояния тоже. Теперь перед ней стояла не жалкая рабыня, послушная и готовая угождать, а женщина, которая ради своей любви готова на жертву. Княгиня подошла к окну и, глядя на холм, где высился бог Сварог рядом с Перуном и Макошью, подумала, что во всем виноваты они, разрешившие мужам иметь по несколько женщин. Таков и ее сын, неразборчив и своеволен. Но надо придумать такое, чтобы Малуша не совершила необдуманный поступок и не сгубила себя с ребенком. И выяснить надо еще одно.

- Какому богу молишься? - после продолжительного молчания спросила Ольга. Малуша молчала, теребя концы косы.

- Какому богу молишься? - снова спросила княгиня.

- Мне, рабыне Божьей, - молвила она, - не дозволено произносить имя Божье всуе.

- Ну что ж, тогда иди и жди моего решения.

Как только ушла Малуша, княгиня вызвала дворского:

- Разыщи Доброту [95] , что брат Малуши, и зови ко мне.

Как только появился Доброта, княгиня подошла к нему близко и, глядя в глаза, спросила:

- Какому Богу молишься, сотник?

- Как какому, кому все: Сварогу, Велесу, Макоши...

- А какому богу молится Малуша?

- Как какому, тем же... - Доброта замялся и добавил: - В детстве она была девчонкой в себе, тихая, такая ласковая, на молебны всякие не ходила, капища боялась... А что?

- Ничего, - резко оборвала княгиня. - А почему ты, княжий раб, не сказал мне, что сестра твоя непраздна от князя?

Доброта разинул рот, развел руками и опустился на колени:

- Не ведал, матушка! Откуда мне ведать, коль все время при деле. И она ничего не говорила. Видимся недолго, и я ничего не заметил.

Княгиня махнула рукой:

- Куда уж тебе заметить. Вы видите тогда, когда пузо на нос полезет. Так вот, Доброта, завтра на моей старой повозке повезешь сестру свою в мой домен, в Ботутину Весь, что на реке Череха.

Ольга подошла к столу, подвинула к себе накрахмаленную салфетку, взяла кисточку, макнула в краску, что помещалась в квадратном сосуде, и аккуратно вывела три слова: «Ботутино, Малуше, Ольга».

Сложила салфетку и вручила Доброте:

- Передай старейшему Хвору, что я отдаю село на кормление Малуше. А тебя зарекаю - родит Малуша кого, княгиню али князя, тут же вестовым доложить мне. За жизнь княжеского дитя отвечаешь ты головой. Ты понял, Доброта, что я тебе доверила, али повторить?

- Я все понял, государыня.

- А теперь ступай, и чтоб завтра вас здесь не было!

Святослав вошел к матери со словами:

- Я всегда понимал, что христиане только на словах благодетели. А на деле они коварны и лукавы... Ты со своей христианской добродетелью, а по сути глупостью, хочешь заставить меня лишиться собственного ребенка. Ты куда отправила Малушу, куда спрятала?

Святослав выглядел решительным и настойчивым. Ольга выпрямилась от шитья и, глядя на сына, осуждающе сказала:

- Это что? Вместо приветствия матери ты пришел с хулой?

- Не с хулой, просто ведомо мне знать, куда ты отправила Малушу.

Ольга подошла к окну, и снова в глаза бросился идол Сварога, которого она уже принимала как чучело, как выставленное людское пугало.

- Так что же такое христианская глупость? - задумчиво сказала она. - То, что я оберегаю твое княжеское имя от людского злословия? Мой сын, Великий князь Руси, должен быть почитаем и смердами, и холопами, и рабами, а особо людьми именитыми. Ты на виду у всех. Ты - закон и порядок! И, глядя на своего князя, будут они заводить в свою семью наложниц? Но, пока я жива, буду блюсти твою честь и свою.

Ольга отвернулась от окна с видом идола и продолжила:

- Малуша из моей челяди, а захотела стать княгиней. А сам ты думал, что творил? И это рядом с Прекрасой и сыновьями своими? Уж если ты язычник, то заводи себе наложниц не в княжеском доме на погляд всем. И будет она тут пребывать со своим пузом на срам божий. И будут люди злословить на род княжеский.

Святослав пытался что-то сказать, видимо, возразить, но Ольга подняла руку, присела и, уже понизив тон, продолжила:

- Отправила я ее от глаз моих и людских подалее, в домен свой, в село Ботутина Весь на кормление. Село зажиточное, и братца ее Доброту приставила к ней, чтоб заботился о сестре и княжеском дитяти. А как родит, возверну обратно.

Выйдя от матери, Святослав прежде подумал, что удалила она Малушу от него. Далеко домен матери, возле Плескова. Пусть рожает, а там видно будет.

5. Византия. Стратегия Никифора Фоки

Когда Роман II, выполняя предсмертное напутствие отца, Константина Багрянородного, дал Никифору звание магистра и сделал его доместиком Азии, передав восточные войска в его управление, и пожаловался на то, что они терпят поражения от арабов, полководец сначала принялся за перестройку армии. Он обратил внимание на дисциплину в армии, привел в порядок старый легион и учредил новые упражнения. Занимался военным делом во всех родах войск. Заставил солдат при громе бубнов и при звоне кимвалов, которые обозначали определенные действия подразделений и армии, прыгать на коней, стрелять в цель из луков и ловко бросать копья. Рассказывают, что во время похода один легковооруженный воин, утомленный трудным путем, сбросил свой щит с плеч на дорогу. Никифор, проходя мимо, увидел этот щит и приказал его поднять. Придя на место отдыха, он распорядился узнать, у кого под началом этот воин. Когда его нашли, командующий обратился к воину:

- Говори, презренный, если бы случилось неожиданное нападение неприятеля, как бы ты защищался и поражал врага, бросив щит свой на дороге?

Воин в страхе ничего не мог ответить. Тогда Никифор приказал его начальнику прежде высечь воина, а потом, отрезав нос, водить напоказ всему войску. Начальник из жалости или вследствие подкупа не исполнил приказание. На другой день или спустя несколько дней Никифор, осматривая войска, увидел провинившегося и не наказанного. Он подозвал начальника и грозно приказал за неисполнение дисциплины наказать обоих. Тем самым заставил все войско беречь оружие и за невыполнение приказаний страшиться суровой кары.

Для глубоко верующего христианина стратегией Никифора стало уничтожение мусульман. Арабские, сирийские, армянские летописцы почти в один голос заявляют, что Никифор Фока стал грозою для мусульман. Тактикой его войны стало постепенное обескровливание городов и крепостей, лишение их продовольствия. Вначале он нападал на селения, снабжавшие города, уводил жителей и скот, а когда подходило время уборки хлеба и жатвы, опять выступал в поход, сжигая все вокруг и тем самым обрекая жителей городов и крепостей на голодную смерть. И не переставал делать это из года в год, пока не заставляла их нужда отдать город, а обессиленных брал штурмом. Таким способом он овладел границей с Сирией, а потом Месамбринской границей, уводя в плен жителей тысячами и погубив многих.

Так Никифор Фока покорил более шестидесяти городов, а в Сирии остался незавоеванным только Дамаск, но это было делом всего нескольких месяцев, которых не хватило полководцу.

Если на востоке стратегия Никифора приводила от одной победы к другой, подчиняя города, и целые территории отходили во владения империи, то на западе, казалось, происходило все наоборот. Сицилийский поход, снаряженный Никифором в 966 году, окончился полным поражением византийцев на суше и на море. В этом же году обострились отношения и с Болгарией. После смерти жены болгарского царя Петра Марии, когда послы приехали в Константинополь за установленной ежегодной данью, которая стала называться приданым византийской принцессе, Никифор Фока взорвался:

- Мария уже на том свете, ей, кроме покоя, ничего не нужно. Да как вы смеете просить за покойницу!

Это была явная уловка, потому как дань существовала со времен Симеона, а казна Никифора Фоки таяла на глазах. Никифор настолько возмутился, что, оскорбив послов, болгарского царя и народ, приказал бить послов по щекам и прогнать прочь. Может быть, это выдумка Льва Диакона, биографа Никифора, но отношения между Византией и Болгарией обострились именно тогда, когда возник конфликт между Оттоном I и Никифором II... Еще раньше принятие Оттоном I императорского титула в 962 году больно ударило по амбициям правителей Константинополя. Ныне же стало известно, что Оттон I собирается напасть на византийские владения в Италии. Начав с претензии на наследие Древнего Рима, Оттон I вскоре стал прибирать к рукам византийские земли. Переходят на сторону Оттона I вассалы Византии капуанский герцог Пандульф Железная голова, герцоги Солерно и Беневента Гизульф и Ландульф. В конце 966 года Оттон I вступил в Рим и посадил там своего папу Иоанна XIII, жестоко расправившись с восставшими горожанами. Нависла опасность над последними владениями Византии - Апулией и Каламбрией. Вот тут Никифор развернул свою армию против немцев. Он уже двигался по Македонии, когда навстречу поспешило германское посольство с венецианцем Домиником во главе. Послу стоило многих трудов уговорить Никифора возвратиться, пообещав, что Оттон I никогда больше не посягнет на земли империи. Но, как говорил дервиш, «все императоры самонадеянны, горды и властолюбивы, но не знают своей судьбы».

Однако Оттон I не успокоился захватом нескольких земель в Италии и вновь попытался претендовать на большее. А когда Никифор вернулся после очередной победы в Финикии, он получил сообщение, что его полководцы разгромили войска императора Оттона I в Калабрии. Именно тогда и появился с дипломатическим поручением Оттона I епископ Кремона Лиутпранд. Он прибыл с предложением заключить династический брак сына Оттона I с дочерью Константина Багрянородного Феофаной с надеждой получить в Южной Италии в качестве приданного Апулию и Калабрию. Этот хитрый и корыстный ход не понравился императору Византии, и он возмущенно заявил о том, что не мешало бы Оттону I прежде всего восстановить независимость Рима, а потом уже клянчить за такую красавицу приданное.

Вообще Лиутпранд был принят Никифором сдержанно, и к нему отнеслись скорее как к соглядатаю, чем как к послу. В личной беседе Никифор дал понять послу, что для восстановления справедливости у него есть огромные возможности - могущественный военный флот, который прекрасно показал себя при возвращении империи острова Крита и с помощью которого он может уничтожить любой прибрежный город, не говоря уже о непобедимой армии. По словам Лиулранда, базилевс заявил следующее: «Воины твоего государя не умеют ни ездить на конях, ни вести пеший бой. Их длинные копья и огромные щиты, тяжелые панцири и каски мешают им в сражении, - и, рассмеявшись, добавил, - им мешает их обжорство, их бог - чрево, они пьяницы и трусы».

Конечно, Лиупранд не был доволен приемом, которое оказало ему византийское правительство. Он был возмущен тем, что на торжественном приеме и на последовавшем потом обеде болгарский посол был посажен выше епископа, а царь Петр был назван базилеус. Это, конечно, было сделано специально для примирения с Болгарией и сглаживания оскорблений Никифора при предыдущей встрече. Никифор прекрасно понимал, что если Болгария присоединится к Германской империи, то ему придется воевать на два фронта. Это было тяжело и физически, и материально.

Византия называла Болгарию Мисией. Болгарское царство - в основном славянское с примесью тюрок (верхушечный слой). Это государство особенно возвысилось при царе Симеоне Борисовиче (885-927 гг.). Он воспитывался вместе с сыновьями императора Михаила и был единственным наследником болгарского престола. Греки уговорили его принять монашество с надеждой, что после смерти царя Бориса легко будет присоединить Болгарию к Византии. Но сразу же после ухода царя в монастырь Симеон скинул, а вернее, сбросил рясу и бежал на родину, унося с собой непримиримую ненависть и вражду к грекам. Толпы людей встречали вернувшегося, как им казалось, из заточения в Византии молодого царя всеобщим признанием и поддержкой. Симеон, обладающий знаниями и культурой, владеющий тремя языками, богословским учением, разбирающийся в политике и знающий все формы и средства воинской подготовки в Византии, сумел создать образцовую мобильную армию. При нем Болгария достигла наивысшего расцвета и могущества. Он чуть не овладел Константинополем. Что мешало ему это сделать? Видимо, любовь и боязнь разрушения этого мирового города, где он воспитывался и возмужал. Бывшие императоры Лев и Роман платили Болгарии дань. При Симеоне Великом Болгария отняла у Византии огромную территорию, оставив у греков в Европе лишь Константинополь, со всех сторон окруженный болгарскими землями. Вот чего стыдился помнить и знать Никифор Фока. А сейчас для него Болгария была землей неизведанной, незнаемой, и чего от нее следовало ожидать? Но одно он твердо знал: что в конце концов она должна покориться ему. А для этого все способы хороши. И часто в разговоре со своими полководцами и единомышленниками начальниками фен говорил:

- Мисия - это территория империи. Она принадлежит ей со времен Александра Македонского и является частью Византии уже тысячу лет, как и Фракия. Потому ее необходимо вернуть грекам, то есть империи, как это мудро сделала наша святая церковь, - в лоно христианства. А если кто хочет возразить мне, пусть возьмет меч, и мы решим этот вопрос.

Естественно, даже Цимисхий, не менее сильный и ловкий в единоборстве и уже начинавший недолюбливать Никифора и готовый сразиться с ним, по этому поводу не мог обнажить меч.

Конечно, Мисия сейчас была не той, что при Симеоне. Тридцатилетнее правление кроткого Петра, который был под большим влиянием жены, византийской принцессы Марии, раскололо царство на две части - восточную и западную. И хотя отец Петра, царь Борис, принял христианство и провел на патриарший престол болгарина, все же восточная церковь оказалась под большим влиянием Константинополя. Так же раскололась и правящая верхушка царства. Одни оказались сторонниками Петра, другие на западе следовали политике Симеона, тем самым ослабляя державную власть. Все это понимал и учитывал Никифор. Готовясь к войне с немцами на западе, но не имея возможности вести изнурительную борьбу на два фронта, Никифор в корне решил изменить стратегию в отношении Болгарии. Он получил ответ на свое послание, в котором Мисия обвинялась в том, что пропускает через свои границы отряды венгерской конницы, которые грабят пограничные районы Византии, то есть Фракию, и этот ответ был неутешительным. «Когда болгары просили помощи против венгров, Византия была глуха, а теперь Болгария решила обезопасить себя и заключила с кочевниками договор. Сейчас же ромеи хотят их снова поссорить», - отвечали болгары. Но чтобы окончательно не разорвать с ними отношения, император отправил послов с предложением династического брака двух наследников бывшего императора Романа - Константина и Василия - с двумя болгарскими принцессами. Но тут же обратил внимание на север, где поднималось новое государство под названием Русь. Особенно заинтересовал его молодой полководец, которого он назвал Свентофилом. Никифор внимательно изучил книгу Константина Багрянородного «Об управлении государством», которую тот посвятил своему блудному сыну и в которой рассказывалось об успехах и поражениях империи. Но особо Никифор обратил внимание на продажность печенегов, которых привлек к себе Константин, на посещение царицей Руси и одобрил решение покойного не вмешиваться в войну Руси с Хазарией. Благодаря разгрому Хазарского каганата Византия укрепила свои позиции в Таврии, в области крымских клематов. Но надолго ли? Молодой полководец, а он знал это по себе, обязательно обратит внимание на Крым и обрушит всю свою силу на прибрежные города. И хотя у Никифора имеется сильный флот, воевать на три фронта немыслимо. А если уговорить и подкупить Свентофила?

После долгих размышлений Никифор, обрисовав обстановку в Южной Италии, где уже хозяйничали немцы, о которых он говорил с явным пренебрежением и обещал разгромить их в считаные недели, раскрыл удовлетворительные отношения с Болгарией благодаря династическому браку, предупредил о критическом положении северных клематов, где под угрозой находится житница империи Херсонес, и потребовал у синклита срочно найти человека, который бы знал славянский язык, был умен и находчив и мог бы стать послом империи на Русь.

Вскоре такой человек нашелся. Им оказался сын херсонского протевона [96] Калокир.

6. Визит топарха [97]  Причерноморских клематов

После разгрома Хазарии и покорения вятичей Святослав стал хозяином огромной территории от Северного Кавказа до Приднестровья и от вятских лесов до Крыма, исключая приазовские и донецкие степи - кочевья печенегов. В походе на Саркел войска русов подчинили все хазарские клематы в Причерноморье и на Дону: Бугров, Осенев, Шуркань, Налин, Рукам и другие - и взяли с них клятву ежегодно выплачивать дань. Но, как обычно, не сдержали свое слово. Святослав в завоеванных землях оставил свои гарнизоны, которые должны были следить за порядком и, естественно, собирать эту дань. В условленное время дань от приморских клематов не поступила, и гарнизон, под предлогом нарушения клятвы, прошелся по данникам огнем и мечом. Разорено было десять городков и сел. В том числе пострадали клематы, которые были подвластны Херсонесу, а вернее, Византии. Топарх, владелец этих клематов, с небольшим числом воинов сопротивлялся как мог, но силы оказались неравными. Потому и собрал подданных ему людей из местной знати и стал обсуждать сложившееся положение. Топарх ратовал за византийское подданство. Собрание же решило по-другому. Вот что он пишет в своей записке: «Они же (его сторонники), или потому что никогда не пользовались императорскими милостями и не заботились о том, чтобы освоиться с более цивилизованной жизнью, а прежде всего стремились к независимости, или потому, что были соседями с царствующим к северу от Дуная, который могуч большим войском и гордится собой в боях, или потому, наконец, что не отличались по обычаям от тамошних жителей в собственном быту, - так или иначе, решили заключить с ними договор и передаться и сообща пришли к заключению, что я должен сделать то же самое». Вслед за этим топарх-византиец отправился к царствующему к северу от Дуная с тем, чтобы сохранить свои владения.

Целый месяц топарх ожидал прибытия князя Святослава. И только после возвращения на третий день князь принял византийца. Именитые люди, что сопровождали его, были остановлены в гриднице, а в светлицу был пропущен только топарх. Он растерялся, потому что подарки, что положены при всякой встрече с владыками, оказалось некому нести, тогда он попросил воинов, что стояли у входа, занести дары в светлицу, а сам же при виде князя упал на колени, как это он делал в Византии, но никто не подсказал ему, когда подниматься и, когда он поднял голову, увидел, - князь улыбался:

- Долго ли лежать будешь, - спросил князь, - али спать сюда пришел? Садись в кресло и говори.

Топарх поднялся и сразу приметил, что Великий князь даже не глянул на его дары. И топарх решил сразу рассказать, что случилось с землей, которой управлял он, и просил покровительства князя. Князь приказал впустить именитых людей в светлицу и тут же распорядился найти Кожему и прислать к нему.

Дело в том, что все начальники гарнизонов, раскиданных по обширной земле русов, должны являться и докладывать о делах и заботах в завоеванных землях и о сборе дани, которую обязаны привезти с собой. Они уже были в Киеве, но каждый ждал своего часа, когда князь призовет его.

Среди сопровождавших топарха именитых людей большинство было людей славянского языка, и они, приветствуя князя, низко поклонились вождю касаясь рукой земли, и молвили:

- Будь здрав, Великий князь!

Тут же занесли лавку, на которую уселись гости.

- Что скажете, гости? - спросил Святослав.

- Князь, - заговорил самый пожилой гость с серебряной нитью в бороде, - негоже нам воевать со своими. Греки далеко, а ты рядом. Возьми нас под свое крыло и мы будем исправно отдавать то, что положишь нам.

- Вои твои, - вступил другой гость, - огнем и мечом разорили хазарские клематы. Десять городов и множество сел, хотя ранее были благосклонны к мирной жизни. Теперь и не знаем, как жить. Запрети произвол, и мы будем отдавать что положено.

Вошел Кожема, низко поклонился, спросил:

- Звал, князь?

Гости, как один, суетно заерзали на скамейке, перешептываясь:

- Этот вой ох и лют!

Князь то ли услышал, то ли догадался, о чем они шептались:

- Я тебя, Кожема, зачем поставил во главе гарнизона на той земле? А ты грабишь и разор творишь!

Кожема, еще не разобравшись, кто жалуется на него, смиренно ответил:

- Князь, эти иудейские выкормыши клятвенно обещали дань собрать в месяц просинец, и что? Пришел, а они и не думали отдавать. Пришлось наказывать. Кто отдавал, того не трогал, а кто половину, того жег наполовину, а кто вовсе ничего не приготовил, того, конечно, жег и отбирал все, что есть.

- Своевольничаешь, Кожема! Вместо того чтобы от хазарских и печенежских банд охранять, сам разор творишь.

- А как же с ними, государь, коль не платят?

- А почто ты на византийцев напал, крепость их разорил? Ты что, решил меня с Херсонесом и императором ихним поссорить?

Только сейчас Кожема обратил внимание на топарха, что сидел к нему спиной, и вспомнил о встрече, когда тот просил о мире, но в ярости своей против хазар не внял тогда, с кем воюет. Когда же, остыв, но уже разрушив крепость, опомнился, ушел, ничего не потребовав. Святослав заметил поначалу недоумение, а потом и смущение Кожемы, сказал:

- Ладно, ступай, - а когда он вышел, объяснил: - Лют, говорите, а хазары так измывались над ним, что еле выжил... А насчет земель решим так. К северу от Маврокастрона земли принадлежали хазарам, теперь они мои. Я жалую вам сто верст, заселяйте, стройте что хотите и выбирайте, под кем жить будете.

- Мы просимся только под твою руку, Великий князь, - хором заговорили гости, - прикажи дать нам грамоту такую.

- Ступайте к ларникам, они дадут вам такую грамоту.

Топарх, его свита и обоз возвращались в клематы поздней осенью 966 года. Отряд в лодьях и на лошадях следовал из чужбины на родину. Путь его лежал вниз по Днепру. Отряд благополучно дошел до устья Днепра, затем совершил переправу на другой берег и пришел в селение Барион. Это селение в основном состояло из греков, жители приветливо встретили путников. Прибыв в Барион, топарх не собирался здесь задерживаться и стремился перебраться на ночлег в другое место. Путники хотели в тот же день двинуться в путь, а на следующий день к вечеру добраться до Маврокастрона. Однако непогода помешала им осуществить свое намерение. Они задержались надолго вследствие нагрянувших холодов и вьюг. Спустя какое-то время, когда погода, казалось бы, устоялась, путники двинулись дальше.

В записке автор отмечает: «И вот мы вышли, торжественно провожаемые туземцами. Причем все они рукоплескали мне и одобрительно смотрели на меня каждый, как на близкого себе, и возлагали большие надежды».

Надо отметить, что такое теплое гостеприимство не могло быть и случиться лишь потому, что население этого поселка встретило своего земляка. Дело в том, что топарх, встретив со стороны могущественного владыки теплый прием и милости в качестве подаренных земель, как бы распространил это влияние и на греческое поселение, находившееся в устье Днепра, на границе с Крымом. А эта территория всегда была областью борьбы вначале между хазарами и византийцами, потом хазарами и русами, а теперь византийцами и русами. Получив благословление от Великого князя, эта область проживания греков, хазар и славян становилась сферой влияния русов, и договор с топархом, соседом этого селения, распространялся и на Барион. Мало того что Святослав вернул топарху правление над приграничными клематами и область от себя, гарантировал спокойствие, избавил от разорения, позволил строительство и обещал оборону, это была и дипломатическая победа. Его взор был устремлен на Крым с его прибрежными греческими городами, когда-то исконную русскую землю с Русским морем, и он был заинтересован иметь в Крыму дружественного владетеля. Но Святославу нужны были люди одного языка - славяне, которые составляли суть его тайного, но грандиозного плана, и потому он видел себя на Дунае ближе к западным славянам и болгарам, которые во времена Симеона дружили с Русью, а ныне стали враждебны. Но стратегия Святослава была только в зародыше. Окончательно она сложилась с появлением в Киеве византийского посольства.

7. Калокир

Калокир, сын херсонесского протевона, начальник его личной охраны, бывший византийский воин, участвовавший в нескольких сражениях, высокий, сильный, подтянутый, около тридцати лет, завидный жених среди ветреных херсонских красавиц, по вызову синклита и императора прибыл в Константинополь в то время, когда в городе случились беспорядки. Грабились лавки купцов, разорялись дома вельмож, и всюду кочевали толпы вооруженных кто чем недовольных горожан. Дромон, что привез Калокира с двумя слугами из Херсонеса, даже не зашел в бухту Золотой Рог, а пассажиров, купцов и матросов высаживали на берег в лодках. Калокир вначале прошел пешком до самой Святой Софии, зашел в храм, помолился о даровании ему Господнего благословения, а уж потом сел в коляску и приказал везти себя в отдаленный район города, где проживал его друг по войне, сослуживец и старый солдат из Армении ходешь [98] Ираклий. Одного полуграмотного слугу, который умел хорошо считать, он оставил в городе с тем, чтобы тот нашел продукты и вина и привез по адресу, указанному им. Окраина Константинополя ничем не отличалась от окраин других больших городов, где грязь, помои, нечистоты составляли основное достояние обитателей. Дом он нашел быстро, ибо уже бывал в нем перед отъездом в Херсонес. Ираклий встретил его радушно. Поставил на стол кувшин вина, нарезал крепкий армянский сыр и достал тарелку с козьим пендыром [99] , несколько кусочков соленого сала и, подумав, откуда-то достал крупные, как сливы, маслины. Калокир понял, что Ираклий выгреб все, что у него было, значит, завтра ему нечего будет есть.

- Извини, - грустно сказал Ираклий, - но хлеба нет. Нет уже давно, а что продают сейчас, стоит восемь миллиаросий. Такого я не помню с детства.

Калокир сочувственно кивнул:

- Я проехал сейчас от Золотого Рога и всюду вижу толпы недовольных людей. Бедные воины, им придется подавлять свой собственный народ, - добавил он.

Ираклий налил по бокалу вина, и выпили за старую походную жизнь, когда ничего не было страшнее, чем штурм крепости. Выпили за Божью благодать, которая подарила им жизнь, за погибших друзей, за встречу.

- А это вино привез мне буквально вчера родственник, из Иераполя, что сейчас служит у Цимисхия, которого изгнал из армии император. У них все есть: и молоко, и сыр оттуда, и вино, - Ираклий снова прикоснулся губами к вину. Было заметно, что он давно не баловал себя таким напитком.

- Терпкое, крепкое, армянское, - с гордостью сказал он.

- Да ты что, берег, что ли?

- Как видишь, ждал кого-то из друзей. И вот я дождался.

- Ты бедно живешь? - спросил Калокир.

- Да не так бедно, как другие. Когда уволили, Никифор мне и другим ветеранам выдал по сто настоящих солидов. Думал, хватит лет на десять, если скромно жить. Но хватило только на два года. Цены на все росли с каждым днем. Теперь, конечно, кое-как. Иногда родственники приезжают.

Ираклий допил глиняную кружку вина, поцокал в наслаждении и продолжил:

- А то, что ты видел в городе, продолжается уже несколько месяцев. Однажды даже самого императора забросали камнями... Потом армяне дрались с греками. Резня была жуткая. Это дело хорошо не кончится. А я помню, и ты, наверное, помнишь его триумфы, сами участвовали в них. Считали его лучшим императором. Нет, - заключил Ираклий, - это дело хорошо не кончится.

- Но за ним же вся армия, - возразил Калокир.

- А что армия, что дворец, который он построил, куда даже мышь не проберется. Все императоры, которых я помню, не помирали сами: кого травили, кого ссылали, по-моему, лучшие императоры - это мертвые императоры.

Калокир рассмеялся:

- Услышал бы тебя сейчас друнгарий, не миновать тебе наказания, в лучшем случае ослепления.

- А мне сейчас уже все равно, то ли слепым подыхать, то ли голодным. Ты лучше скажи, зачем появился в матери городов, да в такое время? Неужели в Херсонесе так же плохо, как у нас?

- В Херсонесе все благополучно, напрасно ты тогда не согласился ехать со мной, там бы твоих ста солидов действительно хватило на десять лет.

- Я не раз уже сожалел об этом. Да что уж там, - тяжело вздохнул Ираклий. И вдруг лицо его просветлело, и он радужно улыбнулся.

- Знаешь, Калокир, давай сыграем в зары, помнишь, как мы с тобой играли? Ты тогда выиграл у меня арабскую саблю. А ножны, ножны-то я придержал. А ты даже не спросил. Вот они...

Ираклий споро поднялся, чуть качнулся, кувшин уже был выпит, и полез под тюфяки, вытащил прекрасно отделанные ножны, правда, уже без драгоценных камней. Калокир улыбнулся, и в его светлых, почти голубых глазах сверкнула хитринка...

- Я готов, Ираклий, - бодро сказал он, - держись! Я оцениваю арабские ножны в пять солидов, - и выложил деньги на стол.

Ираклий, покачиваясь, достал откуда-то еще одну кружку, в которую положил белые камни с черными точками.

- Ну, ты, как гость, бросай первым, - протянул кружку Калокиру Ираклий. Калокир бросил камни и посчитал:

- Сорок шесть.

Ираклий кинул и пригляделся, но услышал за окном цокот копыт и поднялся. В это время Калокир перевернул два камешка и тоже поднялся.

- Кто же еще пожаловал ко мне? А мы все выпили!

- Не беспокойся, друг. Это, видимо, прибыл мой второй слуга. Еще в городе я послал его за ужином.

Ираклий изумленно глянул на Калокира и, кивая, произнес:

- Я узнал твою душу, мой юный брат. Теперь будет гуляние и праздник двух боевых сердец. Теперь будем гулять, и будут мои старческие слезы!

Он подошел к Калокиру и обнял его. Действительно, на этом суровом лице с двумя шрамами от той самой сабли появились слезы.

- Я хочу сказать, я уже говорю, что нет ни у кого такого друга, как у меня. Меня поистине хранит Николай Чудотворец!

Вошли оба слуги, нагруженные разными съестными припасами.

- Я с твоего разрешения, - сказал Калокир, - остаюсь здесь до утра. А завтра во дворец.

И опять изумилось лицо старого воина:

- В эту клоаку? Зачем, брат мой!

- Меня вызвал император, - сказал Калокир.

- Господи! - испугался Ираклий, повернулся к иконе Николая Чудотворца, она единственная из всех святых была в его комнате, и стал молиться:

- О святой Николай, жива душа твоя и вовеки пребывает на небе, возлюби нас, и прозри наше обращение ко Христу, и моли о нас Бога во спасении нас, грешных, от врагов и супостатов, чей бы облик они ни принимали, как хранил при штурме и взятии Крита. Уповаем на тебя, ибо молитва твоя много поможет нам перед Господом и Спасителем нашим Иисусом Христом.

Тем временем слуги накрывали стол. Из плетеной корзины появлялись жареный индюк, огромный вареный осетр, рисовый плов в чугуне, еще не успевший остыть, хлеб и два больших кувшина вина. Калокир распорядился всю еду разделить на две части: одну оставить на столе, вторую отдал слугам. Тосты двух боевых друзей продолжались до глубокой ночи.

Утром Калокир проснулся без всякой тяжести от обильно выпитого вина, Ираклий же еле поднимал голову. Калокир побрился лезвием тесака и, как перед боем, сосредоточился на одном - выжить. У ворот дворца он появился гладко выбритый, стройный, готовый ко всему, в новом камзоле, что носили высшие воинские чины Херсонеса, с грамотой приглашения императора, в сопровождении двух слуг, также тщательно и продуманно одетых. Ждал он долго. Наконец чиновник повел его по дворцу с крутыми поворотами и подъемами. Ему не раз хотелось остановиться и детально разглядеть витражи, фигуры, настенную роспись, оружие, что в изобилии украшало стены, но неумолимые шаги сопровождающего ни на секунду не создавали возможности что-нибудь разглядеть детально. И вот на верхнем этаже его встретил человек. По дряблым гладким щекам и детскому голосу Калокир понял, что перед ним проэдр [100]  Михаил, постельничий императора, на шее которого висел золотой знак высшей должности и пальцы которого украшены были крупными кольцами.

И опять у него возникла мысль - готовься! А в хоромы императора он входил, будто карабкался на стены крепости. В комнате императора стоял аромат напитка, который где-то когда-то чувствовал Калокир, но не стал вспоминать - перед ним стоял император, полководец. Он был в голубой с золотом накидке, из-под которой виднелись крупная волосатая грудь и такие же волосатые мощные руки. По обычаю, Калокир тут же совершил прокинез, то есть упал на колени, пригнув голову к полу, и услышал мягкий деланный голос базилевса:

- Встань и садись напротив.

Калокир поднялся, сел на низкий стул и почувствовал себя как бы котенком перед львом.

- Ты воевал со мной на Крите, - уверенно сказал базилевс. - Ты брал крепость вместе со славянской схолой. Как ты их понимал?

- Я, базилевс, родился в Херсонесе в квартале, где проживают славяне. С детства играл с их детьми и научился их языку. Поэтому наши схолы были дружными, я у них был как бы переводчиком, дружил с их друнгарием и часто помогал им в разных делах. Поэтому при штурме мы боролись слаженно и взаимодействуя...

- Достойно показали себя славяне, и вы тоже, - ответил базилевс, и глаза его вспыхнули азартом. - Это была достойная битва! - воскликнул он. Базилевс пригубил напиток и продолжил, опустившись в кресло:

- Ох как империи нужны достойные люди, которые умеют защищать ее с оружием в руках. Но более ценны, что умеют это делать без оружия, - император хитро улыбнулся. - Как ты оцениваешь положение в наших клематах?

- Оно всегда было сложным, - ответил Калокир, - вначале мы граничили с хазарами, после разгрома Святославом Хазарского каганата стали граничить с русами. Но люди-то остались прежними, что при хазарах, что при русах.

- Меня не интересуют люди, - резко возразил базилевс, - меня интересует территория, которая под нами. Мы избавились от одних врагов, теперь появились другие. Как ты думаешь, этот стратег, как его, Свентофил, куда обратит внимание после разгрома хазар? Он силен, армия испытана в войне, рядом клематы - Херсонес, Сугдея, Кафа и другие, они называют Понт Русским морем и легко могут оказаться в Таврии, плывя по Борисфену [101] .

Никифор вытянул ноги, как бы потянулся и встал.

- Я оденусь, - обратился он к Михаилу, - и дай ему нормальный стул. Мне надоело смотреть на его колени.

Император вышел, а Михаил подал Калокиру нормальный стул, и тот почувствовал себя будто освобожденный из плена. Базилевс появился в красной тунике, в красных сандалиях, и золотой цепью с крупным бриллиантовым крестом на груди. И сразу же заговорил:

- Ты понял, что твой город и все клематы в огромной опасности? Война уже началась. Свентофил бросил нам вызов, отобрав Маврокастрон.

Калокир возразил:

- Базилевс, это неточные сведения. Позже, при встрече топарха с моим отцом, он заявил, что клематы отошли под покровительство Святослава добровольно.

- Это ловкий ход. Германцы делают то же самое, чтобы замутить мне голову. Поначалу варвары разгромили клематы, а теперь это, видите ли, по доброй воле. Я этому топарху отрублю голову. Война начинается, и задачей твоей будет предотвратить ее. Сейчас она нам не нужна.

Базилевс тяжело опустился на золоченое из белой кости кресло.

- Задачей твоей будет предотвратить эту войну. Отправишься на Русь к Свентофилу. Нам не нужна война на четыре фронта: с германцами, болгарами, арабами и русами. Твоя забота будет одна - переориентировать намерения этого князя на другой объект. Я назначаю тебя главой посольства, даю звание патрикия, вручу 15 кентавриев золота для подкупа князя и его приближенных и надеюсь на твое умение решить этот вопрос с пользой для империи.

- Базилевс, - удивленно воскликнул Калокир, - я готов выполнить любое боевое задание с риском для жизни, но быть послом для меня впервые и необычно.

- А ты думаешь, я не знаю об этом? В том-то и дело, что мои послы привыкли работать по обязанности, не зная стран, их обычаев, веры. Для них Херсонес и клематы - одна из провинций империи, а для тебя - Родина. И ты, как я вижу, готов защищать ее... Но не оружием, а словом, хитростью, ловкостью, убежденностью и золотом. За основу надо взять договор 944 года о мире и любви между империей и их бывшем князем Ингвардом [102] , отцом Свентофила, который надо восстановить, несмотря на недоразумения с клематами. В этом пока действующем договоре Русь отказывалась от притязаний на византийские владения в Таврии и Причерноморье. С этим договором тебя познакомит Леон, опытный дипломат, которого я даю тебе в помощь.

- Базилевс, а что такое переориентировать намерения князя на другой объект? - спросил Калокир.

Никифор Фока нахмурился, встал, заходил по комнате, обдумывая, как этому молодому человеку попроще объяснить глубоко задуманный план и его реализацию.

- Мисия была всегда нашей землей. И никто меня не переубедит, что она не наша. Болгары захватили ее силой, но это не значит навсегда. Рано или поздно мы вернем ее. И пока у нас порваны дипломатические отношения, не мешало бы пощипать болгар. И это мог бы сделать Свентофил.

Если он пройдется по Северной Мисии в районе Истры, то мы сохраним нейтралитет. Болгары начнут войну с Русью и обессилят друг друга, а потом мы стукнем болгар по носу, а русам отрубим хвост. Но это в ближайшем будущем, как только мы разделаемся с германцами и арабами...

Послышался призывной звон храма Святой Софии, и базилевс сказал:

- Мне пора в храм. Все остальное вы обсудите с Леоном. Михаил, - обратился он к паракеменону, - переодень Калокира и поздравь его с новым назначением.

- А когда же ехать? - спросил Калокир.

- Завтра, - коротко ответил император и удалился.

Скрестив руки на груди, паракименон Михаил наблюдал, как переодевали Калокира, и изредка делал замечания. Его облачали в белую тогу с пурпурной рострой, в белый клобук и коричневые сандалии - знак достоинства ромейского патрикия. Но Калокир с сожалением смотрел на брошенный только что сшитый камзол херсонского военачальника, и это приметил Михаил.

- Заверните патрикию камзол и башмаки, - распорядился Василий и заметил, как обрадовался Калокир.

- Да, да, он будет мне необходим в дороге.

- Я так и подумал, - улыбаясь, сказал Михаил и достал из рукава кожаный мешочек с деньгами, - это подарок от императора и от меня. - И добавил: - Если твоя миссия окажется удачной, а я верю в это, и Святослав пойдет на Истру, то подашь через фары [103] два сигнала - красный и синий из Херсонеса. С Богом!

В тот же день Никифор Фока на заседании синклита объявил, что противостояние Византии и Болгарии и намечающийся конфликт между ними несвоевременны, ибо империи придется разрываться в войне с болгарами и арабами, которые активизировались и наступают от крепости Антиохии. Следует погасить напряжение в Мисии и отправить послов к царю болгар Петру с предложением о заключении династического брака между сыновьями Романа II Василием и Константином и болгарскими принцессами. А армию сосредоточить на востоке в борьбе с арабами. Синклит согласился с доводами императора и назначил послом в Болгарию Никифора Эротика, одного из ведущих дипломатов империи.

Но спустя какое-то время в покоях императора появился епископ Евхаитский Феофил, у которого с императором были духовное взаимопонимание и дружеские отношения. Они только что виделись в храме Святой Софии и базилевс пригласил его к себе.

- Почтенный Феофил, - попросил присесть его базилевс, - зная твою любовь к империи и молитвы во благо ее, пригласил тебя с тем, чтобы согласовать один, но очень важный вопрос. Я знаю, что не раз ты выполнял поручения Константина Багрянородного и не раз бывал у печенегов, благодаря тебе у нас с ними наладились дружеские отношения. Ты хорошо знаешь дорогу, их места пребывания, кочевья и знаком с каганом. Потому я хочу попросить тебя совершить еще одну поездку к ним с очень важным поручением. Оно касается сокровенного, тайного и во благо государства дела... Что бы ты сказал об их кагане?

- Варвар, он и есть варвар, - ответил епископ, - и ничего о нем другого не скажешь. Любит много поесть и много выпить, в основном пьет только наше вино. Любит грубые шутки, славянских девок, лошадей и золото. Но больше всего золото.

- Значит, его можно купить? - обрадовался базилевс.

- Можно, - уверенно ответил епископ, - но любит торговаться.

Никифор Фока прошелся, потер руки и положил на стол карту.

- Это карта Киева... Кто делал рисунок, неизвестно, неизвестно и как она к нам попала. Говорят, ее купил наш монах в Кафе у еврейского раввина, потом продавал на нашем рынке. Купил ее нотарий, и вот она... Этот рисунок сделан, видимо, перед войной Хазарии с Русью. Здесь указаны пути к Киеву, оборонительные сооружения и ворота. Я думаю, она будет очень полезна печенегам, если они совершат набег на Киев. А задача нашего посольства будет заключаться в том, чтобы они совершили этот набег в нужное нам время.

- Они и так совершают набеги на Русь с тем, чтобы пограбить и захватить рабов, а потом их перепродать в Кафе.

- А мы предложим им сделать набег за деньги. Думаю, это для них двойная выгода...

- А когда это надо? - спросил епископ.

- Ближе к весне, а может быть, летом, но готовиться надо сейчас. Я вышлю тебе 15 кентавриев, и ты храни у себя до времени, когда они понадобятся. Михаил в курсе нашего плана, и он тебе даст знать. А пока сделай копию рисунка и возьмешь ее с собой, а Кучуму там объяснишь все. Эту же вернешь нотарию.

- Я согласен, базилевс, хотя и дорога, и дело сложные, - ответил епископ, - буду готовиться. Надо узнать, где сейчас обитает Кучум, и приготовить им любимые подарки.

Переодетый Калокир, пока проходил по дворцу, всюду встречал людей, которые останавливались перед ним и кланялись. Когда он вышел из ворот дворца, оба его слуги сидели на камнях и играли в зары. Глянув на выходившего хозяина, они не встали навстречу ему и продолжали игру. Но когда Калокир кликнул их, они даже не поверили глазам своим. Они видели очень почтенного константинопольского вельможу, к которому и подходить было страшно. Несколько минут они колебались и потихоньку приближались, все еще не веря, что перед ними их хозяин, а не византийский чиновник.

- Что уставились, - нарочно грубо сказал Калокир, - бездельничаете, работать пора.

Он вытащил из кармана увесистый мешочек с деньгами. Достал тридцать пять солидов, помня о том, что еще пять оставил на столе, и сказал слуге:

- Отвезешь Ираклию и передашь ему, что, если Господь будет милостив, может быть, когда-нибудь встретимся еще раз.

8. Убийство императора. Да здравствует император!

В ноябре скончался отец императора Никифора Варда Фока в девяностолетнем возрасте. Но совсем недавно, когда император посетил его, ему показалось, что отец проживет еще немало лет - таким он ему показался бодрым и деятельным. Они обсуждали дела империи, отец осуждал старшего своего сына Льва, который своей непомерной жадностью и стремлением к еще большему обогащению обрекает население на нищенство и усугубляет авторитет императора. Обсуждали также воинские успехи, особенно на востоке, уже была взята Антиохия - этот красивейший город, и оба сожалели, что он был разрушен и сожжен. Старый Варда в свое время был неплохим полководцем и всю свою жизнь посвятил защите интересов империи. Старость не мешала ему давать сыну толковые советы и даже посещать его в новом дворце в центре Константинополя, который ему не нравился из-за узких проходов и крутых лестниц. Потому и печаль сына была велика. Почти неделю базилевс никого не принимал, кроме послов, которые вернулись из Болгарии с благоприятной для него вестью о согласии царя Петра отдать замуж двух принцесс за сыновей Феофано и Романа II и с просьбой помочь болгарам против русов, которые появились на Истре.

Спустя несколько дней, когда печаль Никифора по смерти родителя несколько притупилась, избрав удобный случай, появилась Феофано.

- Я пришла к тебе, Никифор, чтобы выразить свое искреннее сочувствие по поводу кончины твоего отца и с надеждой, что ты немного успокоился, чтобы переговорить со мной о важном, - сказала она.

- Почему-то ты не хотела меня видеть, когда я зашел к тебе в гинеконит [104] , а вот сейчас надумала. Ты слушаешь разные вздорные наветы на меня, будто я собираюсь оскопить наших сыновей в угоду Льву. Разве я тебе не говорил, что после смерти моего сына я всегда забочусь о Василии и Константине как о своих детях, и как ты могла подумать, что я решусь на такое злодеяние? Если бы я так думал, то разве беспокоился бы об их дальнейшей судьбе, не предложил бы царю Болгарии Петру выдать замуж двух принцесс за наших сыновей, чтобы упорядочить их жизнь. Ныне послы сообщили мне, что через несколько дней принцессы будут в Константинополе. Посмотри на их портреты, какие очаровательные девушки, говорят, в натуре они еще красивее. Как ты могла такое подумать обо мне!

- Но ведь и ты, - сказала Феофано, - постоянно слушаешь своего братца Льва, который известен всем как сплетник, клевещет на человека, происходящего от твоего рода, всеми уважаемого за военные подвиги, притом твоего двоюродного брата, которого ты унизил и заточил в его имении, заставляешь вести беспечную жизнь, валяться в болоте грязных удовольствий. И это в расцвете сил! Вспомни себя в эти годы, ты постоянно стремился к успеху, благочестию и заботе о христианской церкви. Верни ему деятельную жизнь, призови в Константинополь, верни отобранное достоинство, накажи сочетаться браком с дочерью какого-нибудь уважаемого гражданина, в этом могу и я тебе помочь. И не слушай своего братца, и не будь посмешищем наглых людей.

Феофано, как всегда, была прекрасна, и никто бы не подумал, что она в свои неполные тридцать лет уже имеет трех детей, двое из которых почти взрослые люди. От нее веяло юностью, свежестью тела, ароматом утреннего прохладного моря. Нет, с возрастом она будто и не теряла обаяния, прелести и привлекательности.

Никифор задумался. В словах Феофано была правда. Он действительно слушал Льва, зная, что нет никого ближе чем отец и родной брат. И все же в наветах братца он чувствовал какое-то лукавство, не желание помочь ему, а настроить против Цимисхия, сообщая, что Феофано тайно встречается с Иоанном. Он поверил, потому что такое случалось и с ним.

- Хорошо, - согласился Никифор, - пусть возвращается в столицу. Я дам ему достойное дело, женю его, но чтобы во дворце я его не видел.

Феофано встала, шелохнулось ее пышное розовое платье и обдало Никифора ароматом морского прибоя.

Прибытие послов во главе с Никифором Эротиком и сообщение о подписание с Болгарией мира и взаимодействия порадовало базилевса. Его план нейтрализации Болгарии в разгоревшемся конфликте с императором Германии Оттоном I успешно воплощался. Именно тогда, когда Болгария оказалась неспособной противостоять русам, появились василики императора. Дипломатическая комбинация, казалось бы, удалась. Болгары на печальном опыте должны были убедиться, что ни договор с мадьярами в ущерб интересам империи, ни союз с немцами не спасут ее от чужеземного нашествия, и только испытанный друг, Византия, может выручить Болгарию, стоит только попросить ее. А заключение династического брака даже свяжет обе страны, а если вернуть русов или разбить их, то Болгария уже будет зависима от Византии, а там можно вернуть Мисию под свое правление. Теперь осталось только договориться с новым императором Священной Германской империи, только что короновавшимся в Вероне, о династическом браке одной из дочерей Константина Багрянородного, Феофаной, но не с таким звериным аппетитом, который проявил Оттон I. А если не получится скромного договора или отказ, то флот Византии уже готов к боевому походу. После нескольких дней отдыха новое посольство в Северную Италию для встречи с Оттоном I отправится во главе с тем же дипломатом Никифором Эротиком. Одновременно посольство, возглавляемое епископом Филофеем, должно отправиться с огромными подарками и данью в становище правобережных печенегов и заставить их идти на Киев который, по сведениям купцов, остался без Святослава, а значит, беззащитным. Это остановит Святослава, значит, позволит сосредоточить армию во Фракии, рядом с Мисией, и тогда можно или договориться с полководцем варваров, или начать военные действия. Такова была стратегия Никифора Фоки, план, который он предложил военачальникам, но который только в двух пунктах был выполнен - договор с германцами и нападение печенегов на Киев, на все остальное повлияла изменчивая судьба.

Это был декабрь. Западные ветры приносили холод, промозглый дождь и снег. Никогда стужа так не оковывала этот город, продувая сквозными ветрами и насыщая низкой температурой, как в 969 году. Снег валил струпьями и перьями на столицу, делая ее дороги непроходимыми и заполоняя овраги и выбоины. Люди сидели по домам, прислушивались к вою ветра и поддерживали себя домашним очагом. В этот ненастный день 10 декабря Цимисхий возвращался от встречи с Феофано. Наполненный и потрясенный прелестью живой Мессалины, очарованный лаской и бесовской любовью слов и движений императрицы наслаждений, он терял голову, он жил еще в качающемся мире похоти и чистой, без каких-либо изъянов, женской красоты. Таких только рисовали и ваяли художники, но таких, как он думал, никогда не существовало в жизни. И вот оно. И вот они, стучащие слова в его висках: «Если ты не станешь императором, ты больше никогда не познаешь моей любви».

По прибытии домой Цимисхий призвал к себе своих друзей Михаила Вурца и Льва Педиасима и в запертой комнате обсуждал план убийства Никифора Фоки. Это был десятый день декабря.

Никифор Фока присутствовал на всех службах в Софийском соборе. Во время песнопений один придворный клирик подал императору записку. Другие говорят, что Никифор, как всегда, стоял в парикептике и наблюдал сквозь щелку занавески за священниками и диаконами, о которых ему сообщили, что они получают деньги в руки, вместо того, чтобы отдать на пожертвование церкви, и видел, как в алтаре на почетном своем кресле сидел патриарх Полиэвкт, как за спиной у него сквозь щель в двери протянулась рука с запиской. Император взял бумажку, отворил дверь, но уже никого не увидел. Он развернул бумажку и прочитал: «Да будет тебе известно, царь, что в сию ночь тебе ужасная смерть готовится. Это истина! Прикажи осмотреть гинеконит: там найдут людей вооруженных, которые убьют тебя». Прочитав эту записку, Никифор приказал постельничему Михаилу сделать тщательный осмотр для отыскания людей. Но постельничий, от страха ли перед царицей или по своей медлительности или глупости, оставил без всякого обыска ту комнату, в которой скрывались злодеи, - так писал историк и биограф Никифора Лев Диаякон. Скилица же, историк, добавляет, что Никифор передал записку своему брату Льву, чтобы он как можно скорее явился с вооруженными людьми. Но, когда Лев получил письмо, он был занят игрою в кости, которую он очень любил и, не прочитав письмо, бросил его на свою постель. Как скоро наступила ночь, царица пришла к императору и начала рассказывать ему о красивых невестах, недавно прибывших из Болгарии.

- Я пойду, - сказала она, - принимать их, потом возвращусь к тебе, пусть спальня будет отворена, не запирай ее теперь. Когда я возвращусь, то запру сама, - сказав это, она вышла.

Император не засыпал целую смену ночной стражи, молился Богу и размышлял о Святом Писании. Когда начало его клонить ко сну, он расположился на полу на барсовой шкуре перед святыми иконами Спасителя, Богоматери и Крестителя.

Скрытые царицей воины из темной комнаты перебрались на дворцовую кровлю, ожидая прибытия Иоанна Цимисхия. Часы показывали уже пятый час ночи. Дул резкий северный ветер, и шел обильный снег. Иоанн со своими единомышленниками плыл на небольшой лодке близ берега и, подошедши под дворец, пристал к берегу, к месту, называемому Вукалеон, где стоял каменный лев, терзающий быка. С ним были патрикий Михаил Вурца, недовольный Никифором по безрассудной ненависти из-за взятия Антиохии, таксиарх Лев Валантий и Федор Черный, прозванный так по цвету кожи, и еще двое. Они свистом дали знать о себе стоявшим на дворцовой кровле. Спустив с кровли на веревках корзину, они перетащили сперва всех по одному и, наконец, самого Цимисхия. Таким образом дошли до конца дворца без всякой опасности, потому что впереди шла Феофано. Обнажив мечи, без страха ворвавшись в царскую спальню, они подбежали к обычному ложу, но, видя, что там никого нет, оцепенели от страха, думая, что их заговор раскрыт и попались в засаду. В отчаянии они хотели броситься в море, но один евнух, гадкий и дерзкий человек из гинеконита, повел их и указал, где лежит император. Царь крепко спал и не почувствовал прихода злоумышленников. Тогда они окружили его, Цимисхий ударил Никифора ногой в лицо, остальные стали попирать ногами. Тот проснулся, приподнялся на локте, и в это время Лев Валантий сильно ударил его мечом в голову, в самую бровь, пробив кость, но не коснувшись мозга. От удара Никифор затрясся душой и телом. Чувствуя страшную боль от раны и плавая в крови, он взывал громким голосом: «Спаси, Богородица!»

Иоанн сел на царское ложе и приказал притащить Никифора к себе. Император был растянут на полу, так как он не мог встать на колено от потери своей геройской силы. Цимисхий грозно спросил его: «Скажи мне, безумнейший и жестокий тиран, не через меня ли ты вошел на римский престол и получил верховную власть? Ничтожество! Как осмелился ты, увлеченный завистью и безумием, забыть благодеяния и лишить меня моего благополучия, начальства над войсками и выслать в деревню. Меня, человека знатного, храброго более тебя самого и страшного для войск неприятельских, как какого-то подлого преступника. Никто теперь не освободит тебя из моих рук. Говори, если можешь что-нибудь сказать в свое оправдание!»

Никифор, едва дыша и не имея никакого защитника, повторял только: «Господи! Помилуй и спаси, Богородица!»

Иоанн, схватив его за бороду без всякого милосердия, вырвал клок бороды, а его сообщники били его по лицу рукоятками мечей, выбивая зубы. Пресыщенный злодейством, Цимисхий ударил его снова мечом, а один из помощников насквозь пронзил грудь.

Придворные телохранители, узнав уже поздно об убиении Никифора, дали знать толпе и целой толпой ринулись ему на помощь. Но Иоанн приказал вынести голову Никифора и показать через решетку железных ворот. Тогда Федор Черный подошел к трупу, отрубил голову и показал защитникам. Как увидели они такое ужасное, неожиданное зрелище, то бросили из рук мечи и провозгласили Иоанна римским императором.

Брат Никифора Лев, как только кончил игру, а это было далеко за пять часов ночи, тотчас прочел письмо и стал обдумывать, какие меры принять. Он с сыном и племянником отправился ко дворцу, но когда уже был у арки цирка, услышал, как говорили несколько человек между собой, что император убит, и слышал, как люди провозглашали Цимисхия императором. Тогда он, отчаявшись и не ожидая ничего хорошего, вместе с сыном и племянником скрылся в великом и почитаемом всеми христианами храме Святой Софии.

Так или почти то же самое писали современники-византийцы Скилица и Лев Диакон, многие другие историки, даже арабские, об убийстве императора Никифора II Фоки.

Когда умирал император, его тело помещали в Зале девятнадцати диванов в короне, дивитисоне, хламисе и пурпурных туфлях. Духовенство из собора Святой Софии и сенаторы стояли вокруг него и пели панихиду. После троекратного крика: «Иди, император! Царь царей призывает тебя!» тело переносилось в храм, который при жизни выбирал император. Так, Роман Лакопин и его супруга Феодора были погребены в церкви Мирелайон, а Константин и жена его - в церкви Святых Апостолов. У входа в церковь распорядитель делал шаг вперед и снова провозглашал: «Входи, император! Царь царей, Бог богов призывает тебя». Потом выкрикивал: «Сними корону свою!»

С этими словами корону снимали с головы почившего императора, а на ее место возлагали пурпурный венец.

Тело императора Никифора II Фоки весь день лежало на открытом воздухе, засыпаемое снегом. Это было в субботу 12 декабря. К вечеру Иоанн приказал убрать его. Он был положен в ящик, наскоро сколоченный, а ночью тайно был перенесен в церковь Святых Апостолов и положен там, где лежит тело божественного и прославленного императора Константина. В ту же субботу, когда неубранный труп Никифора валялся во дворе дворца, солдаты Цимисхия, разъезжая по улицам Константинополя, славили его как императора ромеев. Василий Ноф, бывший постельничий Константина Багрянородного, поддержал Цимисхия своими действиями и людьми, которые присоединились к славословию нового императора, и потому некоторое волнение в городе прекратилось. Уж слишком непопулярной стала личность императора в народе. Но с появлением Цимисхия в церкви Святой Софии, претендента на императорский престол, патриарх Полиэвкт, человек суровый и решительный, отказался венчать узурпатора на трон, обвинив его в грехе цареубийства. Тогда, желая смыть с себя вину, Цимисхий прилюдно в церкви поклялся в том, что не убивал базилевса, а совершили это его друзья, и назвал заговорщиков по именам - это были Лев Валентин и Федор Черный, а организовано убийство было по приказу августы Феофано...

Обвинение послужило предлогом синклиту, и все виновники были наказаны... Главный виновник Лев Валентин был казнен, остальные сосланы. Патриарх настоял на том, чтобы отрешить Феофано от регентства и сослать в один из отдаленных островов. Узнав о своей участи, разъяренная императрица в храме Святой Софии бросилась на Иоанна и попыталась выцарапать ему глаза, а когда ее с трудом оттащили, начала бранить его так, как не сумел бы иной мужчина, сказалась проведенная в харчевне юность. Путем предательства своих друзей Цимисхий приобрел право на коронацию, которая состоялась 25 декабря 969 года. А в церкви Святых Апостолов на раке императора Никифора Фоки появилась нацарапанная надпись: «Убийцы - Феофано и Цимисхий».

На Афоне, где уже заканчивалось строительство монастыря под руководством святого Афанасия и была приготовлена келья для Никифора, была написана и оглашена литургия по убиенному императору-мученику.

9. Уроки Асмуда

В минуты раздумий Святослав доставал торбу, в которой Асмуд хранил свои записи, чертежи, рисунки храмов, крепостей по всему Востоку, где ему пришлось побывать, и снова просматривал их. И каждый раз он находил что-то новое, ранее еще не осмысленное. И оттого, как он читал, записи открывали ему потаенный смысл написанного, какие-то истины, о которых он не знал. И Святослав вникал в них, порою озвучивая и прислушиваясь, как бы переваривая мысли учителя, его богатый жизненный опыт, взгляды на мир существующий, на себя, человека, богов, демонов, природу, любовь, добро, зло, красоту и безобразное, удачу и поражение, беду и счастье, жизнь и смерть.

«Чтобы хорошо спать, надо жить в мире с Богом, соседом и с демоном, ибо и они могут тревожить тебя во сне. Хороший сон требует мира с женой, рабыней, старейшиной или вождем, даже если он хром душой и телом, ведь ты не виноват, что он хромой».

«Как приятно сытно поесть, а потом сладко поспать днем. Но, боже, как тяжело просыпаться, когда Ярило уже спрятался, а сотни демонов навалились на тебя, и каждый требует плату и частицу сладости, которую ты даром получил от Бога. Еле-еле встаешь!»

«Слышал как-то от одного сирийца: «Жадному иудею сказано было: не ешь много, не имей женщин много, не покупай рабов много и не собирай дирхемов много, ибо Богу все это для тебя нести тяжело в иную жизнь». А иудей ответил:

- Ты наверняка думаешь, что я дурак? Потому я и набираю как можно больше в этой жизни для того, чтобы Господь не трудился, и если возьмет со мной хоть сотую часть в иную жизнь, там мне и этого будет достаточно.

Вот поэтому я думаю, что никто никогда не переубедит иудея!»

«Иногда думаю, сколько в мире великих мыслей, и большая часть из них похожа на кузнечные мехи, а в жизни на деле только надуваются и становятся все более пустыми».

«И все, что ты думаешь об исполнении, ты должен прежде всего приказать самому себе, а потом другим. Твоя неуверенность переходит к другим. Прежде чем спрашивать с других, спроси с самого себя».

«Думая о воспитаннике, гадаю, все ли и так ли он получает от меня? И сможет ли он превзойти учителя? Плохой ученик тот, который всегда остается учеником».

«Я люблю того, кто видит дальше меня, делает больше меня и даже больше себя. Таким был великий Аристотель».

«Чем отличаются мудрецы и праведники от жрецов, священников и мулл? Первые видят жизнь и смерть. Вторые проповедуют только смерть. Жизнь, говорят они, только одно страдание».

«Что такое я? Я - беспомощный человек. Ветер пустыни может погребить меня, вода утопить, зверь разорвать, холод заморозить, боги забыть, демоны измучить. Но я все же сильнее всех!

Моя сила в духе и познании: могу скрыться от ветра, плавать, чтобы не утонуть, защититься от зверя и холода, призвать богов и отторгнуть демонов, Я - всесилен, но не вечен.

Сила познания в том, что она очищает тело, возвышает дух и разум! Великие корабелы, оружейники, строители, мудрецы и праведники - это все дети познания. Они возвышаются, потому что их знания священны. И душа тех, кто возвысился познаниями, становится пользой и радостью для окружающих».

«Не спеши оценивать и почитать человека. И не смотри, как он жил. А смотри, как и кем он умер!»

«Встречал людей, духом похожих на свободных птиц: ястребов, орлов, грифов. Но обнаруживается сразу, что у них нет крыльев. Потому они никогда не испытают счастья вольно и дерзко парить над пропастью».

«Две добродетели на свете: давать и брать. Давать, испытывая радость дарения, брать, испытывая благодарность от дарения».

«Есть человек большой, открытый, добродушный, незлобный, доверчивый, но грозный с врагами. А есть человек маленький, с узкой душой, всегда направленный на зависть. Он любезен с тобой, окружает тебя похвалой, навязчивостью, а в душе подозрительный. Даже искреннее доброжелательство он воспринимает с опаской. По природе своей он трус, хитрый трус. Никогда не полагайся на него, предаст или продаст. Для него ты такой же враг, как для иного воин-иноземец».

«Умей возвыситься над похвалой и порицанием!»

«Когда возникает дилемма «или - или», надо решать, какая из них принесет большую пользу людям, а значит, и тебе!»

«Где-то слышал, что человек то же, что дерево. Чем больше он стремится вверх, к свету, тем глубже корни уходят в землю, вниз, во мрак, к злу».

«Говорил как-то с купцом-арабом. Вижу, он кланяется раввину, что проходил мимо, потом перекрестился, услышав призывной набат христианской церкви, и, наконец, стал упорно молиться при голосе муэдзина. Спрашиваю: «Кому веришь?» Отвечает: «Богу!» - «Какому?» - спрашиваю. - «Единому, - отвечает. - А раз Бог един, то какая разница, как молиться? Вот я и молюсь по-разному единому Богу».

И заключил: «Аллах велик! И Мухаммед пророк его!»

Вот и вся правда».

«Я думаю о том еврее, который создал свою веру и навязал другим. По мне, слишком рано он умер, и не только я скорблю, но и все праведники, с которыми я встречался в разных частях света. Многие праведники могли смеяться даже над собой и видеть свои недостатки. А он ни разу не пошутил и не посмеялся. Лучше бы он остался в пустыне, может быть, тогда он научился бы видеть себя со стороны и научился бы смеяться. Если бы он не умер слишком рано, может быть, тогда он отрекся бы от своего учения».

«Мухаммед оказался хорошим стряпчим. Свалил все в один котел, помешал, поварил, и получилась похлебка, которая многим пришлась по вкусу».

«Один еврей говорил мне, что в Торе не все написано. Положим, Бог создал Адама и Еву, все живое и неживое. А кто создал змея, который соблазнил Еву? Тоже Бог? Так почему же он разгневался на Адама и Еву, а не на змея?»

«Один монах из Афона, что был в Царьграде по церковным делам, встретился мне в харчевне и сказывал, что ангелы, которых самыми первыми создал Бог, были очень любвеобильны. И больше всего им понравились люди женского пола. И появились люди-гиганты, их до сих пор можно встретить в разных частях земли. Но так как нрава они оказались вовсе не ангельского, то стали воевать друг с другом и творить всякие гадости. Когда об этом узнал Бог, то лишил ангелов плоти, а гиганты перебили друг друга. Вот и выходит, что не от всякого ангела жди добра. В личине ангела может быть и демон».

«Христиане и мусульмане строят церкви, а что значат эти дома из четырех стен и купола? Разве может душа подняться выше купола? Она задыхается в спертом воздухе, в закрытом пространстве. Нет ей выхода и нет пути к Богу! Не то что великие капища».

«Кто такие демоны, не могу до конца познать и объяснить. Но то, что они могут влиять на природные явления, проникать в душу людей и творить зло, - безусловно. И единственная защита человека - твердая воля, разум, самосознание и противостояние. Сила человеческого самосознания не подвластна демонам, потому что разум у них не совершенен».

«Бог есть мысль. Без мысли не было бы Бога. А без Бога не существовало бы действительности и времени. Уж очень велик Он, если без Бога не до порога!»

«Чем велик Аристотель? Воспитанием. Он довел личность воспитанника до совершенства физически и умственно».

«Истинный мужчина должен быть воспитан для войны. А равней ему и даже превосходит его только ученый муж».

«Вспомнилось: когда Александр прибыл в город Краний, ученый муж грелся под солнцем в пыли на площади. Александр спросил у него, не нуждается ли он в чем-то.

- У меня одно желание, - ответил тот, - чтобы ты отошел в сторону и не заслонял мне солнце.

Воины, окружавшие полководца, не ожидали такой дерзости, возмутились и даже обнажили свои мечи. Но Александр нашелся:

- Если бы я не был Александром, - ответил он, - я хотел бы быть Диогеном.

И отошел».

«Отчего был велик Македонский? От того, что всегда был первым и стоял впереди других. Он говорил такие слова, которые заставляли в восторге дрожать греков. Он шел своей дорогой, освещая путь своим величием, и они до самой смерти шли за ним».

«Чувство стада присуще не только животным, оно овладевает и людьми. И все зависит от вожака. Что он? Где он? И пока он есть, они следуют за ним и ломают все преграды».

«Если в тебе не звучит голос стада, если ты в пользе многих прежде всего ищешь свою пользу и не слышишь голос других - это не начало, а гибель стада, в лучшем случае оно просто растопчет тебя. Так было у греков, норманнов, датчан и византийцев».

«Не бороться с врагами - значит быть худшим врагом самому себе».

«На свои силы рассчитывай, но и о силе врага не забывай».

«Небольшая дружина может победить армию, если она одно целое и, как факел, горит одним огнем».

«Если факел опустить вниз, то языки пламени все равно будут тянуться вверх».

«Страх не побеждается - страх искореняется».

«Самое святое - умереть в борьбе, потому Бог освящает воинов и первыми призывает к себе, забирая их пылкую и героическую душу».

«Нет яростней воинов, чем восставшие рабы. И победить их возможно лишь количеством или, в редких случаях, стратегией полководца».

«Смерть всегда рядом, но бояться ее не следует, хоть она медленно крадется, как вор, но входит как победитель».

«Арабы говорят - пока таишь свою тайну, она твоя пленница, когда ее выпустил, ты ее пленник.

Даже не женщина, с которой спит полководец, но и постель не должна знать его потаенных мыслей.

Мужчина думает о женщине, как сладка она может быть, а не думает, как она может быть и горька.

Мужчина может любить, а может ненавидеть женщину. Когда любит, готов отдать все, когда ненавидит, готов разбить все.

Ненависть мужчины - зло, ненависть в женщине - зло и дурость».

«Любовь - это луч солнца для двоих. Но приходит пора, когда тучи закрывают солнце. А иногда долгие дни и периоды не бывает его. Учти это».

«Мореход, воин, пахарь, утомленные делами своими, когда заговаривают о женщинах, все преобразуются, а глаза загораются».

«В женщине до поры до времени хоронятся два существа - раб и тиран. Она не понимает и не принимает дружбы. Она знает только любовь».

«Будь осторожен, если объект страстной женщины - это ты! И знай, что с познанием ее ты познаешь дьявола. А он хуже смерти».

«Нет ничего дороже земли, особенно той, которая родила тебя. Я бы хотел умереть на этой земле и снова вернуться к ней. В землю обратиться».

«Люблю лес, озера, реки. Вот благодать, которую Господь подарил люду. Углубляешься в лес и думаешь, нетто не житница! Видишь плескающуюся рыбу в озерах, видишь птиц и зверье вокруг, нетто не житница? По моему разумению, люди должны боготворить природу. Хвала Сварогу, низкий поклон Ему».

«Борисфен, или Днепр, по своей протяженности может сравниться только с Нилом, но плыть по нему гораздо сложнее и опаснее. Не говоря о разбойниках - печенегах и хазарах, пороги - вот что отнимает силы и грозит гибелью каждому ушкуйнику».

«Сказывают старцы, что Кый был муж высоченный и сильный, на голову выше своих братьев Щека и Хорева. Что он построил на Непре лодию длиною в пятьсот локтей и высотою в пятьдесят локтей. Получилась плавающая крепость, путем которой он собирал виру. Потом пошел на Истру, где тоже построил город именем своим, но почему-то бросил его и вернулся в ранее построенный на Непре, где и умер. Был еще другой Кый, но много позже, потом Славер, Верен, Сережень, но все они жили в том же граде».

«Ока - река многоводная и извилистая. Течет среди полей и лесов. Много вокруг зверья и рыбы, хоть черпаком лови. На водопой ходят медведи, могучие лоси и туры. Стаи непуганых птиц приходится разгонять при самом близком приближении».

«Земля вятичей обильна, и народ потому незлобный, богатый. Ничего не прячется и не запирается. Входи, поешь и отдохни. И тебе будут благодарны, особенно если поведаешь им о том, чего они не знают и не ведали. Удивляются всему, что ни скажешь, даже если соврешь. Потому, думаю, они так легко согласились платить дань хазарам.

У вятичей на торговой площади узрел Треглава. Как объяснил Верх, старейшина и волхв, это Род, Сварог и Семаргл. Почему, спрашиваю у него, на торговой площади Бог? Почему не в капище? А в капище, отвечает Верхов, у нас Бог Велес, благости, живота и твари земной покровитель! А здесь Треглав, он наблюдает за благочестием. И никто никогда не возьмет лишнее, не обманет, не украдет. Бог видит все. По-моему, ох как разумно!

Здесь же слышал пение гусляра. Пел из «Каляды». До чего мудро, легко, обворожительно. Как разнятся славяне севера и срединные. Как сладко пел он! Не то что в Ладоге или Киеве. Но у северян срединных - воск, соты, а у вятичей мед!

По земле этой гуляют банды хазар и буртасов. Потому вятичи строят валы и боевые ограждения. Каждый род живет сам по себе во главе со старейшиной. И нет у них кагана, царя или Великого князя, который бы охранил эту землю.

Хазары - народ безбожий. В Византии говорят: хазарин - волк, алчен и безжалостен. Борьба с ним бесполезна. Значит, надо уничтожать логово».

В торбе кроме записей на пергаменте находилось несколько ровных отутюженных квадратов бересты, на которых были рисунки: карты его путешествий по востоку и к вятичам, лица людей, в которых он узнавал отца, мать, Свенельда и мальчика, постриженного под горшок, без усов и хохла, но уже с серьгой в ухе. Это, видимо, были самые близкие люди. Он оказался неплохим рисовальщиком. Рисунок мальчика был в желтых пятнах и Святослав вспомнил, что они появились от слез в день, когда привезли труп Асмуда.

10.Император Византии. Иоанн I Цимисхий

Иоанн по прозвищу Цимисхий (возможно, от армянского «смик» - «туфелька» за малый рост) родился в Иераполе, армянской области в империи. Он из знатного благородного армянского рода Куркуасов: по отцу благороднейший «сущих от востока солнца», а по матери двоюродный брат самому Никифору Фоке. При императорах Романе II и Никифоре II выдвинулся как способный военачальник, отличался военными доблестями и пользовался самым большим после Никифора влиянием в армии и народе. Цимисхий был женат на дочери богатого и влиятельного армянина еще при Константине Багрянородном, вхожего в царский двор. Но когда Иоанн был в очередном походе, у него на родине прошла какая-то эпидемия, и жена скоропостижно скончалась. С тех пор он был холост: двоюродный брат императора, доблестный военачальник, молодой и сильный мужчина стал первым завидным женихом в своем круге. Если, по записям историков, Никифора увлекла Феофано, и ему более всего хотелось добиться ее, а не императорской мантии, то Цимисхия влекла прежде всего власть. Его портрет и способности хорошо обрисовал историк Скилица: «У Иоанна лицо было белое, здорового цвета, глаза голубые, взгляд острый, нос тонкий соразмерный. Борода вверху рыжая и слишком суженная по сторонам, а внизу правильной формы и не подстриженная. Он был малого роста, но с широкой грудью и спиной: в нем таилась гигантская сила, руки обладали ловкостью и непреодолимой мощью. Геройская душа его была бесстрашна, непобедима и отличалась поразительной для такого маленького тела отвагой. Он один без боязни нападал на целый отряд и, перебив множество врагов, с быстротой птицы возвращался к своему войску целый и невредимый. В прыганье, игре в мяч, метании копья и стрельбе из лука он превосходил всех своих сверстников. Говорят, он выстраивал в ряд четырех скакунов и, птицей мелькнув над тремя из них, садился на последнего. Он так метко направлял дротик в цель, что тот пролетал через отверстие величиной с кольцо. Он клал кожаный мяч на дно стеклянной чаши и, пришпорив коня, проносился на полном скаку, ударяя по нему рукоятью копья так, что мяч подпрыгивал и устремлялся в воздух, чаша же оставалось целой и не двигалась с места. Он всех превосходил щедростью и богатством даров. Но недостаток Иоанна состоял в том, что он сверх меры напивался на пирах и был жаден к телесным наслаждениям».

Став императором и женившись на второй дочери Константина Багрянородного Феодоре, Цимисхий упрочил свое положение. Следующим его решением было обеспечить город дешевым хлебом, потому что вот уже третий год люди голодали, а цены на хлеб все возрастали. Это ему удалось с привлечением флота, который быстро доставлял дешевый хлеб со всех портовых рынков. Свое состояние, умноженное царскими дарами, полученными им за воинские подвиги, он разделил на две части: одну приказал раздать окрестным поселениям, другую назначил для больницы прокаженных, находившейся напротив Византиона-Константинополя, увеличил число мест, приходил сам в больницу и раздавал деньги. Потом освободил армянскую область, где родился, от податей. Синклиту увеличил жалованье, а церкви, патриарху Полиэвкту отдал все постановления Никифора, ограничивающие строительство новых церквей, монастырей и права монашества.

Он стал готовиться к защите Антиохии, взятой при Никифоре и повлекшей за собой отставку военачальников и отправку Цимисхия в свое имение. По сведениям лазутчиков и купцов, этот город должен быть атакован арабами и карфагенянами-мусульманами. Но пришло сообщение о том, что в это же время в Малой Азии восстал сын куропалата Льва Варда Фока. И хотя в Болгарии дела шли из рук вон плохо, Цимисхий был вынужден заключить договор со Святославом и срочно перебросить отряды Склира из Фракии в Малую Азию. Война против восставших была непродолжительной, ибо, как обычно, Цимисхий и Склир воспользовались веками испытанным способом - подкупом. Посулами и обещаниями часть восставших была склонена к измене, и это произошло прямо на поле битвы. Несколько тарсиархий [105] , особенно составленных из армянских воинов, перешли на сторону Цимисхия. И Склиру не стоило больших трудов разгромить оставшихся. По приказу Цимисхия все пленные были ослеплены.

Подавив восстание, Цимисхий уже уверенно почувствовал себя императором Византии.

Мысль об императорской власти возникла сразу, как озарение, тем более к этому был подходящий случай. Когда Иосиф Вринга, правитель Византии после смерти Романа II, и с ненавистью относившегося к Никифору, предложил Цимисхию ослепить его, Иоанн впервые предал своего благодетеля и отдал письмо Никифору. Именно тогда расстроенный и растерянный Никифор предложил Цимисхию трон, но тот отказался, понимая, что это временная слабость Никифора, а последствия непредсказуемы, однако мысль, что он упустил свой шанс, преследовала его в оставшиеся годы.

По натуре он был авантюрист, рисковый, целеустремленный и решительный человек. И наступило время, когда империя благодаря неразумному правлению Никифора оказалась на грани голода и бунтов, он понял, что пробил его час. Но дело оказалось гораздо сложнее, чем просто убийство правителя, оглашение императором Цимисхия среди народа, надо было еще получить благословление церкви. Этого как раз и не случилось. От него потребовали покаяния и оправдания своей вины, а без предательства невозможно было получить благословения на трон.

И Цимисхий предал всех, в том числе и свою любовницу Феофано. Трудно сказать, любил ли он императрицу или нет, однако с легкостью отправил ее подальше от дворца, на далекие острова. Может быть, думал, что так будет спокойнее, не чувствуя под боком смертельно опасную змею.

Теперь все его заботы, ум, энергия, хитрость и полководческие способности были направлены на запад, на Фракию и Мисию, которую как он помнил, Никифор назвал землей Византии.

Изложение пятое. Болгарское царство

1. Византия и Балканы

По наследию и праву Римской империи Византия считала, что Балканы принадлежат ей и земли, что населяют разные народности: греки, славяне, фракийцы, иллирийцы, македонцы и т.д., по закону и вследствие завоевания ее еще во времена Александра Македонского - неотъемлемая часть Византийской империи. Балканы делились на крупные области: северо-восточная - Фракия, юго-восточная - Мисия, то есть Болгария, юго-западные - Македония и Греция. Уже начиная с V века н. э., при Юстиниане I, и вследствие великого переселения народов Балканы стали объектом частых вторжений варваров. В римские времена сюда вторгались готы, бургунды, карпы, герулы, бастарны, певки, гунны, а с V века в основном славяне, авары, венгры и булгары. Булгары когда-то составляли часть Тюрского каганата, потом разделились на три части, одна из которых образовала Великую Булгарию на Волге, другая стала данником хазар, а третья под водительством вождя Аспаруха ушла на запад, а потом вторглась на Балканы. Именно здесь стала зарождаться сильная держава под названием Болгария, руководимая прослойкой болгаро-славянской знати, прозываемой болярами, во главе с ханом.

Войны между болгарами и византийцами то затихали, то вновь разгорались с переменным успехом. Византии не удалось прогнать с территории Мисии ни славян, ни протоболгар. Основателем Болгарского царства по праву считается хан Аспарух. В нескольких сражениях он разгромил византийские войска и в 861 году заключил мирный договор с императором Константином IV, по которому Византия обещала платить Болгарии ежегодную дань. Однако не все последующие императоры выполняли данные обязательства. Нарушали договоры и Юстиниан II, и Константин V, а до начала IX века в Болгарии сменилось более десяти ханов путем переворотов и убийств.

Значительным государственным деятелем первого Болгарского царства стал хан Крум. Аварский каганат терпел одно поражение за другим, пока не был разгромлен в связи с изменой славян под Константинополем, потом в начале IX века потерпел поражение от войск Карла Великого, и прикончила каганат война с Моравским княжеством под руководством князя Само. Крум воспользовался падением Аварского каганата и завоевал часть восточных земель по ту сторону Дуная, и Болгария стала одним из сильнейших государств, занимавшим срединное положение между Византией и Франкской империей.

Вскоре император Никифор I начал войну против Болгарии, хотя Крум предлагал ему мир. Однако Никифор отклонил это предложение и, разбив отряды болгар, охранявших столицу Болгарии Плиску, занял город. Столица была разрушена до основания, дворцы хана были разгромлены, население перебито, захваченный скот перерезан.

Крум оказался дальновидным политиком и достойным полководцем. Он стягивал и пополнял свои войска до решительного сражения. И расплата наступила, когда византийцы пошли обратно, следуя по течению реки Кимчия через Вырбишское ущелье. Но путь отступления был прегражден камнями и поваленными деревьями, такие завалы образовались и в начале ущелья, куда вошло войско императора. Борный проход оказался ловушкой. Осознав всю трагедию положения войска, император воскликнул: «Даже если бы мы обрели крылья, никто не смог бы надеяться избежать гибели».

«Войско Крума обрушилось с гор на зажатые в тиски, потерявшие возможность обороняться византийские отряды. Большая часть армии погибла, множество воинов утонуло в реке, было растоптано в давке, задавлено во рву, вырытом сразу же за деревянной засекой. Спаслась лишь малая часть войска во главе с раненым сыном Никифора I. Император погиб. Его голова, насаженная на шест, была выставлена на обозрение войску. Затем Крум приказал изготовить из черепа Никифора окованную в серебро чашу, из которой угощал пирующих с ханом славянских князей, своих военачальников и баляр» - так писано в византийских хрониках.

В течение 812-813 годов болгары были хозяинами во Фракии. Был взят город Девельт, а жители переселены в глубь Болгарии. Крум осадил город-крепость и порт Месимврию, а летом 813 года нанес тяжелое поражение императорским войскам близ Адрианополя и появился под стенами Константинополя. В организованных под столицей империи переговорах с новым императором Львом V, во время личной встречи, византийцы пытались убить хана. Чудом оставшись живым, Крум разгромил окраины Константинополя, ряд городов Фракии и штурмом взял Адрианополь - крупнейшую крепость во Фракии, а десять тысяч жителей были переселены на принадлежавшие Болгарии земли в левобережье нижнего Дуная. Теперь Крум тщательно готовился к захвату Константинополя, однако, когда подготовка уже шла к концу, он внезапно умер.

Нельзя не сказать, что к тому времени большая часть Болгарии состояла из славянского населения. Славяне появились в Поддунавье весьма рано, накануне самого гуннского нашествия и при продвижении гуннов из Восточной в Западную Европу. Это связано еще и с тем, что славяне считали готов, захвативших все славянские земли, коварно убивших Великого правителя, ученого и мага Буса и семьдесят его князей, распяв на крестах, злейшими врагами. И гуннам они не только подчинились, а признали своими братьями в борьбе с готами и присоединились к Аттиле, громя готов в его походе на земли Римской империи. Они активно участвовали во всех войнах Аттилы и составляли особое крыло в его войске. С тех времен памятны гуннские слова «мед», «квас», «сурица» и «страва» - о посмертном прощании с погибшими воинами. Именно тогда славяне, или, как их называли, склавины, заселили Паннонию и нижедунайское левобережье реки до предгорий Карпат. Анты, те же славяне, вышли на юго-запад к Дунайскому устью. Вот откуда начались регулярные набеги и заселение Балкан.

Поначалу известны семь родов славян, что захватили земли на Балканах, а ежегодный поток их стал увеличиваться, образуя объединения, так называемые славии. Таковы Вайюнития в Эпире, Драгувития, Багутатия, Берзития в Македонии, Вельзития в Фесалии. Позже появились хорваты и сербы.

Аспаруху и последующим болгарским ханам удалось где принуждением, а где и согласием объединить протоболгар со славянами и таким образом создать сильное царство. А так как славян было больше, культура выше, производство выгодное и тяга к оседлости - это позволило ассимилироваться кочующим протоболгарским родам, и страна в основном заговорила на двух языках - славянском и отчасти греческом.

Христианство в Болгарии появилось рано, и это понятно при непосредственной близости православной Византии. Но ханы, как правители во всей Европе, преследовали христиан вплоть до смертной казни. Так поступил хан Маламир, казнив своего брата Евравоту за то, что он принял христианство. Но при правлении Присиана почти тридцать лет христиане не подвергались преследованию, и это позволило его сыну Борису I крестить Болгарию. Конечно, в этом главную роль сыграли экономические и внешнеполитические условия. Восточное Франкское, а точнее, Германское королевство усилило свое давление на Среднее Подунавье, а немецкое духовенство активизировало здесь миссионерскую деятельность, вызывая отпор со стороны Византии. Таким образом, Болгарии угрожали и франки, и византийцы. По требованию короля Германского королевства Людовика Немецкого Борис разорвал мир с Великой Моравией, а это привело к выступлению против него Византии. В это время Болгария страдала от неурожая и землетрясений, противостоять Византии, которая вторглась на ее земли, было сложно, и Борис вынужден был заключить невыгодный мир. Одним из условий этого мира было принятие христианства, и уже в 864 году представители византийского духовенства начали крещение болгар. Это вызвало недовольство среди населения, вспыхнули мятежи в десяти комитах [106] , которые жестоко подавил царь. Пятьдесят две семьи боляр, возглавлявших восстания, были жестоко истреблены. Однако Борис поставил цель добиться независимости от константинопольского патриарха, играя на раздорах между Константинополем и Римом, проявил себя искусным дипломатом. Таким образом были заложены основы независимой болгарской церкви, а вместе с тем и самостоятельного развития болгарской культуры.

Но церковь тогда представляли византийские священнослужители, среди которых были и славяне, однако литургия совершалась на греческом языке, непонятном для большинства населения. Это не могло удовлетворить Бориса, потому что он не мог не знать, что в Великой Моравии все службы ведутся на славянском языке. Что священные книги уже переведены на славянский язык солунскими братьями [107] , что они учились в Магнаврской школе под руководством крупных ученых Льва Математика и Фотия. Поэтому в семидесятых годах Борис отправил на учебу в Константинополь группу молодых знатных болгар вместе со своим третьим сыном Симеоном - царь готовил его к высокой церковной карьере.

В 889 году Борис добровольно отрекся от престола в пользу старшего сына Владимира Росате и постригся в монахи в основанном им монастыре. Сын оказался не только неудачным воином, он попал в плен к сербам, и отцу приходилось выкупать его, но и недальновидным политиком. Он родился еще до принятия христианства в Болгарии. И все симпатии его оказались на стороне той части болгарской аристократии, которая придерживалась языческих традиций. Одним словом, он стал на сторону врагов отца, Бориса. Возвращение к язычеству часть болгарской знати считала непременным условием успешного противостояния империи. Потому началось гонение на христиан, разорение церквей, насилие над священнослужителями. Такой поворот страны назад, зачеркивание всех преобразований в быте, но, главное, в культуре не могли до глубины души потрясти монаха Бориса.

Борис, покинув монастырь и снова облачившись в царские одежды, с восторгом встречаемый христианскими общинами, легко и быстро организовал низвержение сына с престола, найдя широкую поддержку у нового болярства и народа. По приказу отца Владимир Росате был ослеплен, а следовательно, лишен претензии на власть. Он был брошен в тюрьму, где и скончался.

Борис вернулся на престол. Но долго страной не управлял. Он в последний раз собрал народное собрание, которое уже не решало никаких дел, но выслушало волю старого государя. Он говорил о нерушимости христианского вероисповедания, о законности наследия престола, перенесении столицы государства из Плиски в Преслав. И объявил о воцарении своего третьего сына Симеона, а сам снова удалился в монастырь.

Симеон считается самым выдающимся среди правителей Первого Болгарского царства. Десять лет он прожил в Византии, получая образование в знаменитой Магнаврской школе, приобретая светские и духовные знания, и достиг таких успехов, что его называли полугреком. Правители Византии очень полагались на возможность увлечь молодого наследника науками и монашеством, а таким образом безболезненно присоединить Болгарию к империи. Но получилось все наоборот. Юноша питал тайное презрение к жадной и разгульной греческой знати и как только узнал о решении возвести его на трон, тут же скинул монашеское обличие и поспешил на родину.

В 894 году правительство Византийской империи отменило льготную торговлю болгарских купцов в Константинополе и ежегодную дань. В ответ Симеон объявил войну. Византийские войска были разбиты, но союзные грекам венгры с помощью имперского флота переправились через Дунай и нанесли поражение болгарам. Симеон заключил мир с Византией и совместно с печенегами обрушился на венгров. После этого удара венгры ушли из левобережья Дуная. С именем Симеона связаны не только военно-политические успехи страны, но и расцвет болгарской культуры, славянского письменного языка, литературы.

Еще при царе Борисе солунские братья терпели гонения при новом князе Великой Моравии Святополке, который предпочитал католическую веру православной. Кирилл и Мефодий вынуждены были покинуть страну. Кирилл скончался в Риме, Мефодий был заточен в монастыре, а группа учеников Мефодия после тяжких мытарств и истязаний, по настоянию немецкого духовенства, была изгнана из Моравии и нашла убежище в Болгарии.

Добрались до нее лишь трое: Климент, Наум и Ангеларий. Они были с почетом приняты при дворе Бориса. Вскоре здесь оказалась и вторая группа учеников Мефодия, проданная немцами в рабство и выкупленная в Венеции византийским императорским чиновником, помогшим им отправиться в Болгарию. Среди них был крупнейший впоследствии деятель культуры и церкви в Болгарии священник Константин Преславский. За каких-то десять - пятнадцать лет после утверждения в стране богослужения на славянском языке и славянской письменности в качестве официального языка были переведены с греческого важнейшие памятники церковно-служебной литературы, но и созданы яркие образцы оригинальных литературных произведений - «Проглас к Евангелию», «Азбучная молитва» Константина Преславского, «Сказание о буквах» черноризца Храбра, «Шестоднев» Иоанна Экзарха. Таким образом, при Симеоне начался золотой век болгарской культуры.

Честолюбивые замыслы охватили Симеона, когда умер император Александр, соправитель юного Константина Багрянородного, сына Льва VI и императрицы Зои. Симеон прекрасно знал об отсутствии в империи строгого наследственного принципа: императором мог стать любой из высоких чиновников, а особенно мятежные военачальники. И не имело значения, откуда они: из Египта, Крыма, Сирии, Армении - и кто по национальности. То ли римлянин Константин I, то ли фракиец Юстиниан I, то ли армяне Лев V и Лев VI. Почему бы ему, полугреку, как прозывали его, не добиться императорской короны и объединить Византию и Болгарию под своим скипетром? Тем более это согласно самой византийской политической теории, восстановление власти над бывшими провинциями империи признавалось законным актом и долгом императора.

В 913 году при встрече под стенами Константинополя, а потом уже во дворце Симеону дано было право называться василевсом болгар, и предусматривался брак между Константином Багрянородным и одной из дочерей Симеона. Этот династический брак (а он заключался даже 5-6 летними детьми) мог дать Симеону титул василиопатора, то есть соправителя императора. Но произошли неожиданные события, зачеркнувшие надежды Симеона. Вернулась из ссылки мать Константина Багрянородного императрица Зоя и объявила договор 913 года недействительным. В ответ Симеон разгромил под Ахелоем византийскую армию во Фракии, затем подчинил Сербию, союзницу Византии, и вторгся в Грецию, взяв город Фивы. Однако и эта угроза не принесла должного эффекта. Начальник военного флота империи армянин Роман Лакопед захватил власть в столице, отстранил Зою и обручил свою дочь с Константином. Он получил титул василиопатора, а потом короновался как соимператор юного государя. У Симеона оставался только один путь к достижению поставленной цели - война. В 927 году хорваты в союзе с византийцами нанесли поражение болгарскому войску, это нелепое поражение подорвало здоровье Симеона, и он скоропостижно скончался. Однако авторитет Болгарии на международной арене стал очень велик, ибо он расширил территорию государства на юге, юго-запада и западе страны. Следующим правителем Болгарии стал сын Симеона Петр II, с которым встречалась Великая русская княгиня Ольга.

2. Византийское посольство на Русь

Ольга просыпалась раньше, чем запоют петухи. Подходила к окну и оглядывала округу вплоть до Днепра, светящегося в белой дымке тумана неровной серой лентой, крапленой черными точками рыбацких судов. Потом появлялось привычное, но любимое ею зрелище прямо внизу на заборе напротив почивальни. Вначале слышался хлопот крыльев, как бы предшествующая разминка, потом на столб взлетал красно-черно-золотистый петух - красавец, глашатай нового наступившего дня. Он гордо прошагивал до следующего столба, постукивая клювом по древесине и издавая глухие звуки, как бы покашливая и прочищая глотку, потом, взлохматившись и надувшись, бросал в воздушное пространство первую продолжительную и величественную ноту, прислушиваясь, будто оценивая ее, и начинал серию не менее звучных и торжественных звуков. Ясно, что он будил свою округу, и голос его на Горе слышен был аж на Почайне, поддержанный тысячами других голосов.

Ольга ныне не стала дожидаться конца выступления любимого петуха и наблюдать за следующим поведением в его утреннем концерте, потому что приметила стоявшие византийские высокомачтовые и весельные хеландии и поняла, что прибыли греки. Она сразу решила идти к сыну. Накинув платно, она прошла по терему к Святославу, но его не было в комнате. Она увидела его во дворе, шагающего со Свенельдом к большим воротам, которые тут же отворились, пропуская самых знатных людей на Руси. Они вышли к крутому месту Горы, откуда хорошо просматривалась река, о чем-то побеседовали и разошлись. Князь в терем, Свенельд к мосту и далее к Боричеву ввозу. Ольга дождалась Святослава и первым делом спросила, когда прибыли ромеи.

- В полночь, - ответил Святослав, - но еще вчера я знал, что они в пути. А нынче я жду посла.

- Будь осторожен и сразу не давай никаких обещаний, - сказала она сыну, и он скептически улыбнулся, но, несмотря на это, она добавила, - учти, я императору Роману уже отсылала 600 воев, сейчас другой император, Никифор Фока, этот из полководцев. Греки просто так послов не посылают. Им что-то нужно. Вначале разберись, потом обсудим.

С грохотом опустился мост. В обе стороны потекли потоки пеших и конных, груженые обозы и с гулом телеги порожние, со скрипом и плеском бочки с водой, с бранью, криком, приветствием и ржанием лошадей. Начался обычный трудовой день... И вот показались всадники посреди моста, оттесняющие людей в разные стороны, а за ними коляска с греческими послами. Когда патрикий Калокир вышел из коляски, оглянулся, то прежде всего в глаза бросился величественный идол Перуна, одетого в доспехи с щитом и палицей в руке, смотрящего на Днепр красными горящими рубиновыми глазами... И Калокир подумал: «Это не беспомощный лик Христа, а жестокий воин».

В Золотой палате, куда его ввели служивые люди через сени и Людную палату, на лавках, что были установлены вдоль стен, освещаемых горящими бронзовыми факелами, сидели бородатые люди в темных одеждах, и, как ему показалось, угрюмо смотрели на посланника. Над головами у них висели чучела убитых зверей и сверкало золотое оружие: от тонких перекрещений гуннских стрел и скифских дротиков, позолоченных щитов до мечей и сабель разной конфигурации и размеров. Это говорило о натуре и характере хозяина. А хозяин сидел у дальней стены палаты в старом, без всяких вычуров, но широком кресле и весь в белом. Когда Калокир приблизился к нему, то увидел человека без атрибутов власти, с голым черепом, в середине которого вправо опускался клок волос, а в одном ухе висела золотая серьга с зеленым карбункулом, и на одном пальце было массивное кольцо с красным рубином. По имперским представлениям Калокира, такой владыка огромного царства выглядел слишком бедно, и это тоже говорило о его внутренних пристрастиях и характере. Калокир низко поклонился Великому князю и молвил:

- Божьей милостью император Восточной Римской империи Никифор II Фока, покоритель Малой Азии: Ливана, Сирии, Палестины, Сицилии и Крита, владетель италийских земель и гроза арабов послал меня, патрикия Калокира, с дарами к тебе, Великий князь, с тем чтобы закрепить дружбу и любовь, которую заключили наши предки. Да сохранится она на долгие времена, пока благословляет нас Бог!

Святослав смотрел на посла явно заинтересованно. Обычно они были люди пожилые, с хитрецой во взгляде и изысканно льстивыми манерами. Этот же был молод, видимо, его ровесник, высок, с твердым взглядом и солдатской походкой, за хламидой чувствовалось тренированное тело, мускулистые ноги, сильные руки, умеющие держать меч.

- Писаную грамоту императора я принимаю, - сказал Святослав, передавая стоящему рядом толмачу пергамент, - и дары, посланные от всего сердца императором, тоже. Передай, патрикий, императору, что мы, люди русские, помним и ценим договоры наших предков: и бояре, и князья, коих видишь, берегут дружбу и любовь меж нами, ценят торговлю и всегда гостеприимны. Ваши купцы всегда вольно и свободно торговали и торгуют у нас, не имея никаких препятствий. И ныне велю твою стражу, купцов и рабов взять на полный прокорм, а также потчевать всякими медами из княжьих медуш.

Калокир поблагодарил князя за заботу, раскланялся перед сидящими боярами за добрые слова, высказанные князем от их лица, пожелал всем доброго здравия и счастья на многие лета и, повернувшись, к князю вымолвил как бы напоследок:

- Князь, это не все, что необходимо сказать тебе. Потому ты видишь меня здесь. Я бы просил тебя продолжить нашу беседу лично в ближайшее время. Это важно и для империи, и для нас с вами, государь.

Святослав призадумался:

- Ну коль в ближайшее время, то приглашаю тебя, патрикий, на охоту. Ныне у меня охота на вепря, - в глазах его мелькнула озорная мысль, - присоединяйся! Там и поговорим.

- С огромным желанием и благодарностью, - ответил Калокир, снова раскланялся перед всеми, выпрямился и удалился твердой строевой походкой.

- Ну и фрукт, - не сдержался брат Святослава Улеб, - не похож на ученого базилика или монаха.

Калокир проснулся от легкого прикосновения к плечу слуги Фила:

- Пора, патрикий, - услышал он.

- Как? Я только что лег!

- Пора. Пока не пропели петухи.

Калокир еле поднялся. Ему было трудно уснуть - теснились противоречивые мысли, а еще труднее проснуться. Сон был сладок. Он видел Херсонес, любимую женщину, которая обещала его ждать. Видел отца, с которым разговаривал, но не смог вспомнить о чем, отец, как всегда, виделся с высоко поднятой седой головой, неслышной походкой и властной натурой. Теперь, после многих гонений двух императоров, он ловко управлял жемчужиной Черноморья - Херсонесом.

Император Никифор Фока был прав, посылая во враждебную страну сына протевона Херсонеса Калокира, зная, что тот кровно будет заинтересован в результате переговоров и глубоко скрытого от всех задуманного плана по захвату Мисии и разгрому Руси. Но император даже не мог предположить, что задумал сам Калокир! За долгое двухмесячное путешествие на Русь он сам обдумывал в силу своей мечтательности и авантюрности характера свой грандиозный план по захвату власти в империи. За несколько дней пребывания в Константинополе Калокир ясно понял, что империя в стадии развала. И если ему удастся отговорить русского князя от клематов, то этот полководец обязательно захочет идти в Болгарию, тем более получив такие деньги. И если он пойдет, то Калокиру следует идти с ним, потому что в Константинополе у него нет достойных сил, которые могли бы поддержать его. Смута, которая намечается в Константинополе, будет на руку Калокиру, и если его поддержат русы, то он может войти в вечный город узурпатором или тираном. Ведь удалось же Юстиниану с помощью печенегов и болгар снова стать императором. Эти, казалось, безумные мысли полностью овладели Калокиром, и он решил во что бы то ни стало рискнуть даже собственной жизнью.

Подъем был стремительным, как по тревоге. Несколько секунд потребовалось на то, чтобы ополоснуться и одеться. Он спустился с корабля, где рядом уже стояли три лошади, присланные накануне Святославом. Одно не заметил Калокир - как на крутой возвышенности в тени дерева стоял сам князь. Когда Калокир стремительно взлетел на лошадь, Святослав улыбнулся самому себе. Он оказался прав. Перед ним был воин сильный и тренированный. Значит, разговор пойдет о войне. Но о какой и с кем? Что хотят ромеи? Просить или предлагать?

Калокир присоединился к группе охотников, одетых в тегилеи, войлочные панцири, с притороченными к седлу короткими сулицами. Колчаны стрел и луки были перекинуты через плечо. В центре без оружия на гнедом коне сидел князь и слушал осочника [108] , что подробно излагал условия и характер зверя.

- Князь, это опасный зверь, я видел его со стороны, и оторопь берет от его вида. Ростом в полтора аршина [109] , весом не менее десяти пудов, на морде два больших клыка, загнутых кверху, и два подклычника. Для него нет преград, лошадь сметет мигом, но любит ходить по волчьей тропе, где на днях я видел два трупа волков, растерзанных им. Захожай [110] находится в полпоприще [111] отсюда. Вепрь в лясину [112] кормиться выходит к концу дня. С ним свинья и штук шесть поросят, выходят подсвинки и три секача. Недалеко от поляны, куда поведем гон, построен гостинец для отдыха, туда сейчас и двинем.

Князь оглядел всех присутствующих, заметил выжлятника с собаками, подозвал к себе и спросил:

- Зачем собак взяли? Они только все запутают.

- Нет, князь, отпускать их не будем. Они хороши будут для шумового гонения.

Князь махнул рукой, и все сборище двинулось в дорогу.

Калокир хорошо знал, что такое охота на диких свиней. В Ливане они охотились - это была забава, игра для тренированного воина. Но тут, когда он услышал о размере дикой свиньи под именем вепрь, призадумался. Слишком легко он был одет и без соответствующего оружия. Но как только он об этом подумал, подъехал к нему выжлятник и подал узел. Слуге передал лук с колчаном и два дротика.

- От князя, - сказал он, - жалует.

Калокир развернул узел и увидел куяк - пластинчатый панцирь из нашитых на сукно костяных чешуек и в ножнах вятичский боевой нож, похожий на короткий римский меч. И патрикий понял, что эта охота - не ливанская прогулка, не забава, а опасная вылазка.

Завтракали все вместе в гостинце, где уже был накрыт длинный стол с яствами: вареной, печеной, копченой рыбой от судака до стерляди, икрой черной и красной. Заодно распределялись места охотников на поляне, куда загонщики будут гнать диких свиней. По желанию Святослава его место было в центре поляны, где росли две низкорослые березы и недалеко одинокий старый дуб. Рядом с ним боярин Волк, вот уж кто хорошо знал охоту на секачей, потому как с детства с отцом охотился на диких свиней. По левую руку встал брат Улеб с боярином Претичем, по правую Сфенкель с Ингвардом [113] , оба высокие, как столбы, и в руках у них было не охотничье оружие, а боевые мечи. Они никого не слушались, готовились по-своему, установив впереди себя два перевернутых ящика с желудями, и хитро посмеивались над другими горе-охотниками, утверждая, что вепрь побежит именно на них. Калокиру отвели место, казалось бы, самое спокойное и безопасное, справа от двух гигантов. Он стоял со слугой, с боярином Претичем и Блудом.

Как только солнце, покрасневшее от натуги и без конца нырявшее за тучи, склонилось к западу, начался гон. Вначале глухо послышались удары, потом присоединились пищалки, свистульки и лай собак. Весь этот смешанный гул стал приближаться к урочищу, и охотники замерли. На поляну выскочило чудовище ростом в пол-лошади с черной гривой, за ним буквально вразброс кабаны-секачи чуть поменьше, следом подсвинки, а уж потом свинья с поросятами. Вепрь на какое-то мгновение остановился, вдохнул воздух и побежал прямо на засаду князя, за ним вся армада. Но что-то вдруг остановило его, хотя все кабаны продолжали бег. Трава, что была чуть ниже пояса человека, зашевелилась, как при низовом ветре, от бега свиней и от потока стрел с четырех сторон. Вепрь снова вдохнул воздух и, резко повернув, побежал в сторону, где уже стояли в полный рост Сфенкель и Ингвард с обнаженными мечами, но буквально в метре от них будто споткнулся, присел и повернул в сторону Калокира. Буквально через минуту Калокир, стоявший, прижавшись спиной к дереву, увидел надвигавшуюся на него громаду. Он резко завернул за дерево и услышал хруст его, а кабан всей мощью впился в ствол. И та секунда, которая остановила кабана, стала спасением грека, он сбоку всадил по самую рукоятку нож под лопатку вепря. Теперь они стояли друг перед другом - раненый зверь и обезоруженный человек. В тело животного стали вонзаться стрелы, пущенные Фролом и Блудом, а кабан стоял и будто бы рассматривал человека. Но все же рванулся вперед и стал заваливаться набок. Вначале подкосились задние ноги, из-под передней обильно текла кровь, он покачал головой, будто жалея, что уже нет сил сделать последний бросок, и рухнул у самых ног Калокира. Секунды страха, которую пережил Калокир, хватило на то, чтобы он враз обессилел. Патрикий упал на колени рядом с убитым вепрем и стал, медленно шевеля губами, молиться:

- Господи! Благодарю Тебя во спасении живота моего! Ангел Божий, кланяюсь Тебе, хранитель мой, еще раз Ты отвел от меня смерть мою!

Так бормотал Калокир, даже не замечая, что говорит по-славянски. Рядом молился за спасение господина подбежавший Фрол. Только больший безбожник, чем язычник, Блуд, стоя рядом и поглаживая свою бороду, зло ухмылялся, а подошедшему Святославу молвил:

- Гляди, князь, как испугалась грека от страха, аж на коленях ползает!

- Поползаешь, - ответил князь, - если бы он пах и морду твою раскроил.

И, повернувшись к собравшимся охотникам, сказал:

- Ошибся ты, осочник, пудов [114] двадцать, пожалуй, будет, - пнув кабана сапогом.

- А тебя, патрикий, поздравляю, ты оказался удачливее всех.

Подозвал слуг и распорядился:

- Башку на чучело (она была больше медвежьей). Полть [115] везите в терем. Часть отправить в Вышгород, а часть гостю - это его добыча. А сейчас поставить здесь вертел с поросенком, вино, мед, говорить с послом будем. Толмача позовите сюда.

- Не надо толмача, - чисто по-славянски сказал Калокир. Святослав сделал удивленное лицо, и тень будто легла на его чело. - Не удивляйся, князь, - ласково и как бы извиняясь произнес Калокир, - я неплохо понимаю и говорю по-вашему, мать у меня была славянкой, а отец армянин. Родился в квартале, где проживали славяне, а годы преследования отца жили у уличей. Потом снова вернулись в Херсонес, где его за заслуги перед городом избрали протевоном, а я ушел в войска Никифора Фоки и участвовал со славянским сходом во взятии Крита, а потом уже воевал с арабами в Ливии и Сирии. Вот что ты должен знать обо мне. - Он сделал паузу, как бы давая Святославу обдумать сказанное, а потом продолжил:

- Поэтому разговор, который мы поведем, будет касаться Херсонеса, клематов и моей судьбы, которая нынче в твоих руках. И от того, какой ты выберешь путь, от того будет зависеть и моя дорога. А тебе, как воину и полководцу, наш разговор может показаться интересным.

- Да мне уже все интересно, - улыбнулся Святослав. - Мне интересно, зачем ты приехал. Не по своей ли воле и надобности? Ты, армянин, выступаешь от имени императора ромеев, и что у тебя такая нужда, ради которой ты хочешь изменить свою судьбу и связываешь ее с моими заботами.

- Потому, князь, и прошу выслушать меня.

- Говори.

- Не по своей воле я прибыл сюда, а по решению императора ромеев Никифора II Фоки. Он - армянин, и все пять предыдущих императоров были армяне по рождению. Базилевс действительно удачливый полководец, но плохой правитель. Женившись на вдове императора Романа, сына Константина Багрянородного, он стал императором. Никифор опытный стратег, о чем говорят его блестящие победы, и многое предвидит наперед, для него главное войско, а не народ.

Калокир остановился, потому что подошел слуга, что дежурил у костра, доложил:

- Поросенок готов, - и положил его на серебряное блюдо, на котором уже лежали два ножа, острые, как бритвы. Святослав отрезал кусок и отложил в сторону, мясо было очень горячим, то же сделал и Калокир.

- Теперь самое важное, - продолжил Калокир, - базилевс предположил, что ты после разгрома Хазарии нацелишься на клематы и Херсонес. И это подтвердилось тем, что клематы Мавракастрона ушли под твою руку, хотя были под покровительством Херсонеса, а значит империи. Это незначительная потеря для империи, но она настораживает. Потому базилевс и послал посольство во главе со мной, чтобы уладить наши разногласия на основе договора, который заключил твой отец.

- А я и не думал нарушать этот договор, - сказал князь, - топарх, что был у меня, и люди его сами решили, кому служить.

- Бог с ним, с Мавракастроном, - сказал Калокир, - император решил погасить этот конфликт путем договоренности Византии и Руси. Если князь откажется от завоевания Таврии и Херсонеса, то базилевс по достоинству оценит это решение. Византия с радостью воспримет удар русов по болгарам или уграм, которые регулярно совершают набеги во Фракию по разрешению болгар. Она будет не против того, чтобы князь разорил север Мисии, то есть Подунавья, потому как Византия и Болгария разорвали дипломатические отношения. Но за сохранение клематов и Херсонеса базилевс готов заплатить 15 кентавриев золотом [116] . Это шесть тысяч семьсот золотых солидов. А за разорение угров или северной Мисии на Истре еще столько же, но после похода.

Наступило продолжительное молчание. Князь взял кусок мяса и стал есть, свой кусок поднял и Калокир. Святослав крикнул:

- Вина, ромейского и угорского!

Слуги на подносе принесли два золотых бокала и разлили поначалу ромейское.

- За здоровье императора Византии, - провозгласил князь. Тут же наполнили бокалы угорским вином, и Калокир произнес:

- Будь здрав, Великий князь.

Когда поставили бокалы, Святослав сказал:

- Вот что я тебе отвечу Калокир. Дело это непростое. Буду думать. А теперь пойдем к ловчим.

3. Поход на Дунай

Пробыв в Киеве чуть более двадцати дней, посольство Византии заспешило в обратный путь. Купцам было строго наказано распродать свои товары в ближайшие дни, если они не хотят остаться на Руси, потому как хеландии пойдут с русскими товарами с заходом в Херсонес, а потом уж в Константинополь. Купцам такая спешка не понравилась, но приходилось отдавать товар по дешевке или менять на русские мед, пеньку, шкуры, янтарь и другое, чтобы не остаться в накладе.

Льву, старому дипломату, приданному Калокиру императором, понравилось, что они с честью выполнили его наказ - отстоять клематы и направить силы Святослава в Болгарию. За этим следовала хорошая награда от базилевса, но то, что заявил Калокир о своем присоединении к походу, не только расстроило, но и поразило Льва. Он пытался убедить Калокира, что это уже не его дело, что как дипломат он уже показал свои способности, и что его ждет в будущем очень высокое назначение. Но Калокира уже ничто не могло отговорить от задуманного. Лев становился главой миссии, которому Калокир вручил послание Святослава Никифору, где упоминалась плата за поход и ежегодная очередная дань по договору Игоря, и два личных письма: одно отцу, другое любимой женщине. И предупредил, что с заходом в Херсонес Лев обязан через фары дать в Константинополь два сигнала: один синий, другой красный.

И все же старый дипломат усомнился в искренности Калокира, что-то заподозрил, о чем он доложил Никифору Фоке. Но тот не придал словам дипломата особенного значения, сказав, что если Калокир что-то и задумал, то, вероятнее всего, во благо империи. Император был доволен, что первая половина им задуманного плана прошла удачно, потому он заверил Льва, что Калокир ему еще пригодится в войне с русами.

Думая о будущих походах, Святослав действительно предполагал наступление на Крым, в богатые от природы земли, взятие Кафы, куда хлынули хазары, избегая русского нашествия; возвращение древнего русского города Сурожа и, конечно, покорение Корсуни, то есть Херсонеса. Но это грозило затяжной войной с Византией. И хотя Олег Вещий и отец его Игорь все же вели эти войны, они не всегда были удачны. Особенно памятно для Руси было второе - наступление князя Игоря в 941 году, которое закончилось полным поражением русского войска и потерей всего флота от греческого огня. Третий поход, затеянный Игорем, закончился мирным договором, заключенным во Фракии, на подступах к византийской столице. Тогда византийские послы вручили грамоту, в которой император писал: «Не ходи далее. Сколько хочешь возьми».

Дружина князя Игоря порешила так: «Когда царь без войны дает нам серебро и золото, то чего более можем требовать? Известно ли, кто одолеет? Под нами не земля, а глубина морская, в ней общая смерть людям». Игорь получил дань, которая стала ежегодной, была заключена хартия о дружбе и любви, где Игорь обещал не трогать клематы и Херсонес, а защищать их от черных булгар, союзников Хазарии.

Все это учитывал Святослав, обдумывая предложение Калокира, и вспомнил один из уроков Асмуда, где речь шла о распаде империи Александра Македонского. Его мысль и высказывания показались тогда Асмуду наивными и преждевременными, но сейчас, после победоносной войны и разгрома самого страшного врага Руси - Хазарии, вспомнив о далеком разговоре, Святослав серьезно задумался. Не настало ли время такому решению - походу на запад, объединению всех славянских земель под единым началом на основе общности языка, обычаев, религии, быта и культуры? Почему не воспользоваться шансом, который дает ему сама Византия? Да еще деньги, которые всегда необходимы при любом походе? Почти седьмицу, наряду с другими делами и заботами, князь обдумывал свое решение и ответ императору. Наконец созвал совет, на котором изложил два решения: первое - Крым, второе - Болгария. Но больше всех увлек и завел поход в Болгарию. Рассуждая, вспоминали болгарских ханов и царей, друживших с Русью, особенно царя Симеона, с которым побратался князь Игорь в третьем походе на Византию. Свенельд рассказал, что Симеон помог и ему примучить уличей, но больше говорили о царе Петре, который враждебно относился к Руси, и даже вспомнили, что княгиня Ольга предлагала ему подписать хартию о дружбе и любви, от которой тот отказался. Совет из бояр, воевод, знатных людей, одним словом, Гора, наметил поход на Болгарию осенью 967 года. В этот же день посол Византии патрикий Калокир был извещен о постановлении совета и, прибыв к князю, вручил ему 15 кентавриев золота. И попросил:

- Дозволь, Великий князь, присоединиться к тебе. В Византии мне делать нечего. Там намечаются события, которые, как я думаю, ослабят империю, а присутствовать там мне, как помощнику Никифора, противопоказано. Я хочу быть с тобой, Великий князь, на многие времена. И буду помогать чем смогу.

Князя подумал и согласился.

Целых полтора месяца войско собиралось на Днепре у Киева. Шли суда и прибывали воины со всех сторон Великого княжества. Здесь были люди от разных племен и народностей: поляне, дулебы, древляне, псковичи и новгородцы, от Ладоги пришли варяги, меря и чудь, появился отряд вятичей под командой сына Верха под именем Утин.

На Днепре скопилось более пятисот лодий, и на каждой из них слышался стук молотков, звон пил и громкие голоса. Кто смолил, кто шил, кто проверял ветрила [117]  - все были заняты одним делом, подготовкой к походу. Вечерами пока еще робко, но наведывался северный ветер, принося с собой запах прелой листвы и травы. Медленно, как осторожная кошка, неслышно подбиралась осень, хотя еще днем стояла теплая, ласковая погода, и небо, прозрачное днем, к вечеру хмурилось, собирая тучи и все чаще проливаясь дождем.

Воеводы, что должны были плыть по реке, ежедневно с утра собирались у Днепра, и каждый из них прежде всего осматривал свои лодии, свое хозяйство, добывал оружие и раздавал воям. Оружие шло в основном из Вышгорода: мечи, щиты, сулицы, боевые вилы, топоры, секиры, луки и стрелы, метательные машины, кольчуги, кояры [118] , куяки, тегели, самострелы, штурмовые лестницы и другое вооружение.

И все это размещалось на судах, укладывалось так аккуратно и плотно, чтобы не занять лишнего пространства, и запоминалось, где что лежит. Потом грузились продукты: зерно, сало, крупы, хлеб, подсоленное мясо, вяленая и копченая рыба, сухофрукты и другая снедь. И все же не хватало ни места, ни оружия, ни припасов. Армия состояла из сорока тысяч воинов. Она была разделена на три части: те, что плыли на судах, другие шли пешими, и особая часть войска - кавалерия. Обозы, скот, тяжелые стенобитные орудия и пороки [119]  - все следовало за конницей, ею же охраняемое. Таким образом, поход делился на две части - водный и сухопутный. Во главе водного стоял сам Святослав, сухопутным командовали Свенельд и брат Улеб. Войско набиралось из разных сословий: вольных, холопов, смердов, пахарей и ремесленников, мужчин и женщин, язычников и христиан. Но основой войска, конечно, были профессиональные воины - дружины. Их было несколько: у Святослава, Свенельда, Улеба и особый полк из варяг - опытных и бесстрашных воинов, которых возглавляли Ингвор и Сфенкель.

Обильные поздние осенние дожди наполнили Днепр, Десну, протоки, и вода стремительно неслась к югу, куда нацелились русские ладьи. Поход начался рано утром. Вначале пошли конники, потом двинулись лодии, заскрипев тысячами уключин. Только на середине реки стали расти, надуваться разноцветные ветрила. Спустя полчаса город как бы опустел, стал немым и глухим, будто сверху неожиданно упала тишина. Ольга издали наблюдала церемонию моления в капище богу Перуну, где вои просили защиты и победы, клали покон и требы и где возгорелся священный огонь, а главный жрец произнес с запевом из «Каляды» хвалу Сварогу и особливо Перуну - грозному богу войны и передал свои полномочия Святославу, который во время похода становился и главным жрецом. После прощания с сыном Ольга отправилась в свою деревянную церковь Богородицы Животворящей, которую построила еще до поездки в Византию, где она помолилась о благополучии сына и за успешный поход.

Болгары были уведомлены о том, что Русь с большим войском идет на Дунай. Об этом они узнали, когда лодии, преодолев пороги, остановились в Белобережье, где перед выходом в Русское море устроили временную стоянку, исправляя, латая изъяны в лодиях, прошедших большой речной путь. Теперь надо было настроиться на море. Какое оно? Хотя время штормов еще не наступило, но береженого Бог бережет. Херсониты поначалу решили, что идут купцы в Константинополь, и, как всегда, спешили с перекупкой, но, увидя огромное войско, тут же дали стрекача, неся с собой весть о военном походе русов. Из Херсонеса тут же фары просигналили в Константинополь, известия о появлении войска получил и царь болгар Петр II, который тут же отправил посольство в Византию с просьбой о военной помощи. Но Константинополь молчал. А Никифор, уже зная о том, что Святослав в Мисии и ведет успешные бои, ответил послам, что не в состоянии помочь, так как все войска в Азии в войне с арабами. И болгары вынуждены были полагаться только на свои силы. Но когда Никифор понял, что Святослав уже далеко зашел и наступило время выплаты за поход и ежегодную дань, он тут же снарядил послов к печенегам с особым поручением и к болгарам, предлагая династический брак. Война должна была вступить во вторую фазу задуманного плана, как бы защиту родственной Болгарии и столкновение с русами. Далее, вместо второй фазы, наступила совсем неожиданная для императора трагедия самого Никифора Фоки.

4. Белобережье

Перед тем как выйти в море, а потом войти в устье Дуная, русское войско снова после острова Святого Георгия на Днепре остановилось на Белобережье - так назывался район, а вернее, территория, состоявшая из семи островов, которая находилась в нескольких часах плавания от Днепровского лимана. Это была страна, независимая ни от кого, со своими законами, правилами, обычаями и, по очень верному определению греков, земля, где жили русы-разбойники. Именно здесь собирались шайки свободных людей, гонимых судьбой в неведомое, отряды норманнов и просто скандинавов, великанов-россомонов, прозываемых белыми бестиями, людей ничем не обузданной натуры, бывших казнокрадов и угонщиков табунов, просто убийц и воров, но, как ни странно, почитающих и подчиняющихся внутренним неписаным законам: высшим законом было товарищество, преступным считалось убийство и воровство у товарища, завладение чужой женой (кража) и неоказание помощи товарищу. Осуждения были редки, потому как надо было собирать старшин со всех островов, но коли свершались, то были жестоки: отрубалась рука или голова. Старшины собирались и при решении о походе, хотя каждый остров мог совершать и самостоятельные походы. Никто, даже совет старейшин, не имел права выдать беглеца или преступника никаким правителям государств, ответ был один - с Белобережья выдачи нет!

По договору князя Игоря с греческим императором, русам было запрещено зимовать на Белобережье, которое не принадлежало ни грекам, ни печенегам, ни русам. Но эти условия никогда не выполнялись со стороны русов. Византия не могла принудить их оставить острова, ибо берега их столь высоки, что в большом отдалении от них можно видеть приближение флота, и тогда варягам и разбойникам стоило только сесть в свои лодии и безопасно отплыть к Днепровскому лиману и к берегам, отстоящим на несколько часов плавания. Кроме того, к самому побережью не могут пристать большие корабли из-за подводных скал и мелководья.

Белобережье получило свое название не оттого, что острова были из белого камня, а потому что издали гляделись таковы. На них всюду помещались светло-белые храмы Ахиллесу: остров Святого Айферия у соединения Днепровского лимана с Русским морем, остров Борисфенис, или Березань, где стоял беломраморный храм Ахиллу, воздвигнутый ольвиополитами [120] в честь Ахилла Понтах (властителя Понта [121] ); Тендерская коса с двумя островами, которую греки называли именем Дромоса Ахилла (ристалище, бег), остров Росса, известный грекам под именем Каркинитеким, который по размерам не уступает острову Березань. Таким был и остров Левке - белый остров, находившийся на недальнем расстоянии от Греции, близ самых берегов Восточной империи, на которую русы постоянно нападали врасплох.

Белобережье стало прообразом Запорожской Сечи на острове Хортица, то есть Святого Георгия.

Эти острова служили крепостью или складочным местом для хранения награбленного. Огромные храмы Ахилла могли стать просто вместилищем припасов, местом отдыха и убежищем раненых. Трудно сказать, как и кем организовывались эти разбойные отряды, но известно, что с конца XI по XII век они существовали и в Европе.

Норманны всегда занимали острова при впадении в море больших рек, по которым прокладывался путь в неприятельскую землю. В 837 году норманны овладели островом Валхерном. Тогда они пустились грабить по Рейну, Масу, Дилю и другим рекам Голландию и Бельгию. В конце первой половины IX века остров Бас у берега Бретани был занят скандинавами, и они стали грабить вверх по Луаре, взяли город Нант, овладели Анжером, свозили сюда франков, взятых в плен, не забывая проникать на внутренние территории Франции. Норманны поселились в устье Гаронны и отсюда начали грабить берега Португалии и Испании. В 845 году на реке Сене они также опустошили буквально сердцевину Франции, в том числе и Париж. В Англии заняли остров Ханет и отсюда опустошали земли графства Кентского.

Еще до похода Олега Вещего на Константинополь отряды скифов, тавро-скифов, россов или дейлемитов (быстро бегающих, как называли их греки) под водительством скифа, волшебника Роса ограбили побережье Фракии и дошли до Царьграда, но были разгромлены, и их лодии были сожжены греческим огнем, хотя и сами испытали на себе огонь скифов, которые забрасывали корабли горящей смесью в горшках. Отряды белобережцев присоединялись к походам Аскольда и Дира в 866 году и Игоря в 941 г. Это была дикая, жестокая, стихийная сила, цель которой была одна - грабеж, нажива.

Утром второго дня пребывания на Белобережье к Святославу явился человек со свитой. Выглядел он забавно: кафтан или полукафтан с длинными рукавами, сшитый из тяжелой византийской парчи, надетый на голое тело, теплая скифская шапка из красной материи с колокольчиком наверху (на побережье было около тридцати градусов жары). Сабля с дорогой отделкой восточного происхождения, притаренная к спине так, что рукоятка торчала возле левого уха. Широчайшие желтые шаровары, в которые мог спокойно поместиться целый баран, и красные босоножки, подобные арабским или императорским. Святославу на ухо сообщали, что это Большой, то есть большой старшина острова, на котором расположилась палатка князя.

- Приветствую тебя, князь, - без поклона сказал старшина и сел на пол, по-мусульмански скрестив ноги. - Мы решили присоединиться к тебе! - торжественно заявил он и, стянув шапку, хлопнул ею оземь. Святослав молча разглядывал его, медленно потянулся, взял серебряный бокал ромейского вина, выпил, поставил и спросил:

- Кто «мы»?

- Свободные вои! - ответил старшина. - Тридцать лодий, хорошо вооруженных. Мы не впервой ходим на болгар, в прошлом годе хазар почестили, потом печенегов, а ныне решили идти с тобой.

Святослав подумал, что тысяча двести воинов - это неплохой отряд, но это тысяча двести неуправляемых татей, что, кроме грабежа, ни о чем не мыслят. А какая война без выучки воев, угляда и порядка? Толпа! Хотя кое в чем и она пригодиться может.

- А мы ведь не в набег идем, - сказал Святослав, - мы воевать идем.

- Ну, что ж, - ответил старшина, - повоюем!

- А для войны, - сказал Святослав, - боевой лад нужен, порядок. А вы привыкли самостийно - кто куда, кто зачем, кто чего. Управы нет! Потому я такую банду брать в войско не смогу, - он сделал паузу, думая, - хотя посоветуюсь с воеводами.

Такого ответа старшина не ожидал. Никогда, при любых походах банды разбойников не отвергались, наоборот, принимались с радостью и почестью. Всегда, от Олега Вещего, правители Руси только рады были такому пополнению, а тут, выходит, не нужны.

Старшина поднял шапку, и колокольчик грустно зазвякал.

- Ну, коль так, сами справимся, - стал подниматься старшина.

- Постой, - остановил его Святослав, - а кто командовать вами будет, кто воевода?

- Пожалуй, я, - ответил старшина.

- Тогда вот что, - поднял руку Святослав и крикнул: - Срочно ларника ко мне! А ты погоди.

Пришел писец, поклонился князю и молвил:

- Звал, княже?

- Садись, пиши ряд, - приказал Святослав. - «Аз есьмь старейшина войска Беловежского обязуюсь боевой лад и буду повинником Великого князя Руси Святослава».

Писец записал и громко прочитал записанное.

- Приложи руку! - твердо сказал Святослав.

Старшина подумал, почесал затылок и протянул руку.

Писец смазал палец и приложил к листку.

- А теперь готовь войско, - сказал Святослав, - через три дня идем на Дунай!

Старшина резко развернулся, и колокольчик весело звякнул. Он выглянул из палатки и приказал:

- Несите!

Вошли два высоченных росса, неся солидный бочонок с вином. Из карманов таких же широченных шароваров, как и у старейшины, достали два серебряных и два золотых кубка и наполнили вином. Старшина один из золотых протянул Святославу, второй взял себе и сказал:

- Это мои полковники. За удачу, Великий князь, и прими это старое грожджево [122] !

Когда выпили, полковники и старшина поклонились князю и вышли из палатки.

Эта помощь Святославу не показалась неожиданной, потому что он заранее знал, что многие норманны, а тем более скандинавы вообще и шайки русов, охотно присоединялись к таким военным походам, да что и говорить, они ничем не отличались от западных разбойников. Главное для князя было не позволять им вести себя независимо и переступать рамки дозволенного.

Ныне Святослав ждал послов, которых отправил за месяц до похода в земли угров и испытанных в битве союзных печенегов. Он ожидал их на Белобережье и думал, что они уже на месте, но их почему-то не было. Обеспокоенный Святослав приказал снарядить лодию для встречи с печенегами на Буге и на Днестре с венгерским князем Тикшоней, своим тестем. Для всего того, что тайно задумал Святослав, ему было необходимо создать не сейчас, а впоследствии союзное войско, и он ждал решения этого вопроса, но затягивать дальше уже не было времени. А пока он решил обойти остров, чтобы ознакомиться с тем, как обустроились люди, где что находится. Когда свита его, состоящая из нескольких человек, появилась на площади возле беломраморного храма, площадь была пуста. Случайно встреченный человек объяснил, что сейчас идет месса язычников (видимо, человек был христианином), и указал на храм. Храм был величав, окружен колоннами, но, если приблизиться к нему, виделось, что он не обихожен, рядом валялись белые облицовочные плиты, осыпавшиеся со стен, осколки кладки, фигуры расколотых статуй и разный хлам. Святослав обратил внимание на мощную фигуру без головы.

- Это и есть Ахилл, - сказал сопровождающий, - голову откололи как груз для соления капусты.

Потом он подошел к крайней фигуре, лежавшей чуть далее от первой, изображавшей нагую женщину без рук, но прекрасную фигурой и лицом. Святослав подошел к ней.

- Все кличут ее Афродитой, но это неверно, она - Афина Паллада, покровительница Ахиллеса, что не раз спасала ему жизнь. Но сейчас, как видите, сброшена со своего места у входа, как и Ахиллес, и осквернена местными разгульными людьми, лицо, смотрите, чистое и прекрасное, это оттого, что они облизывают его.

Святослав с омерзением отвернулся и пошел к храму.

Они вошли и увидели в самом конце обширного зала возвышение, на котором сидели три старца, игравшие на лютнях, один из которых что-то говорил, а потом запел. Люди сидели прямо на полу и внимательно слушали. Присел и Святослав, заинтересованный звучным и ясным голосом поющего:

Слово к тебе, о великий Зевс, хозяин Олимпа! Вспомнить последнюю битву Ахилла с сыном Приама Гордого, смелого воя, Гектором званным, Которого Трои сыны величали как бога. Зевс распростер, промыслитель, весы золотые, На них он бросил два жребия смерти, В сон погружающие долгий: Жребий один Ахиллеса, другой Приамова сына, Взял посредине и поднял: поникнул Гектора жребий, Тяжкий, к Аиду упал: Аполлон от него удалился, Сыну Пелея, с сияющим взором, явилась Паллада, Близко пришла к нему, повещая крылатые речи: «Ныне надеюсь, любимец богов, Ахиллес благородный, Славу великую мы принесем на суда мирмидонян! Вот кого Ахиллес быстроногий догнал И послал длиннотелую пику, Что впилась, как пиявка, в гордую Гектора грудь, И упал он, приник к родимой земле Илиона Под крики и вой со стен горестной Трои.

Песнь закончилась, заглохла последняя музыкальная фраза, и среди сидящих воинов появился юноша, облеченный, как и старцы, в белый хитон, светловолосый и голубоглазый, неся перед собой большое серебряное блюдо, на которое люди бросали все, что нашаривали в своих карманах. Святослав также достал две золотые греческие монеты и, бросив на блюдо, скоро вышел, направившись к покидающей остров лодии. Грузный и поседевший Свенельд, опустившись на лавку, как бы у себя, но вслух спросил:

- Не пойму, о чем пел этот старец?

- Как о чем? - отозвался Волк. - Об Ахиллесе, великом древнем воине, храм же ему поставили.

Сопровождавший местный человек, дейлемит, добавил:

- Эти старцы поют здесь раз в седмицу. А сегодня, зная, что народу прибыло, вот снова пели. На то и живут.

- Ну ладно, бог их Ахиллес. - снова спросил Свенельд. - А что такое Илион и Троя?

Святослав, положив руку на колено, а на нее голову, как бы задумчиво вспоминая, произнес:

- Помню еще мальчиком, мне дядька Асмуд рассказывал о войне греков с троянцами. Был такой город, званный Троя, а территория названа по имени их родоначальника или старейшины Илии.

- И что? - спросил Волк.

- Греки победили, - ответил Святослав, - но было это, как говорил Асмуд, тысячу лет назад. Боги помогли грекам. Зевс, тот, что наш Сварог, на весах взвесил: кто раньше погибнет, Ахиллес али Гектор? Вышло, что Гектор. И город Трою греки взяли обманом. Коня им подсунули деревянного, а сами как бы ушли. Ну, те притащили его в город, а внутри были вои, те потом открыли ночью ворота. Хитростью взяли греки.

- Да, - подтвердил проводник, - греки хитрющий народ. Вот купцы их, они не лучше хазар, так и норовят надуть люда простого.

- Говорят, что на всех островах по храму Ахиллеса, - сказал Волк. - Что, греки у себя не могли поставить эти храмы? Залезли в такую глушь.

- Асмуд говорил, что, хотя Ахиллес воевал против Трои, он не был греком. А был скифом, вот из этих мест. Потому и храмы ему здесь поставлены [123] , - объяснил князь.

Часа через два лодия, обогнув лиман, спокойно вошла в Русское море, где, поставив паруса, двинулась вдоль берега к реке Белой. Но спустя какое-то время увидели парус, и по признанию проводника, это была та самая лодия, которая увозила посыльных. Когда приблизились друг к другу, князь узнал двух воев, которых посылал к союзникам. Первый передал небольшую записку, в которой зять Святослава Тикшоня дал согласие на вторжение в Болгарию под руководством его младшего сына, и довольно увесистый сверток для передачи дочери и внукам. Второй выглядел уж больно измученным и слабым, в лохмотьях, с ссадинами на лице. На возвратном пути его словили печенеги, но другого рода и племени, пытали и требовали, чтобы рассказал, почему был у Ильдреса, но отпустили. Откуда-то из ничего он вдруг вытащил кольцо с красным рубином.

- Это кольцо, - сказал он, - которое забыл вернуть тебе в Хазарии, передал Ильдрес. Оно означает, что через полтора месяца печенеги под водительством его младшего брата будут в Болгарии.

Святослав улыбнулся своим мыслям и надел на палец кольцо, переданное хану еще до битвы под Саркелом.

5. Взятие Переяславца и Доростола

«Иду на вы!» - таково было послание Святослава болгарам. Пройдя близ побережья Русского моря, лодии князя вошли в Дунай. Теперь у болгар не было никаких сомнений, что удар Святослава нацелен на Болгарию, а вернее, на города, расположенные по Дунаю. Болгарские войска спешно стягивались к этим городам - Переяславцу и Доростолу, именно они стали целью захвата Святославом, и вот почему.

Переяславец - старинный град, построенный еще римскими полководцами руками пленных славян, франков, германцев. Это был перевалочный пункт с удобной речной гаванью, откуда шли награбленные в войне товары: серебро, золото, меха, лес, янтарь и рабы, основной товар рабовладельческого Рима. Здесь собирались торговцы со всей Европы.

Чуть ниже Переяславца была построена крепость Доростол. Она как бы прикрывала правобережье Дуная (Истры) от нашествий варваров. И всегда становилась жертвой нападавших; здесь в основном обитали славяне.

Этот город стал центром болгарского христианства, где поселился сам патриарх.

Перед боем за Переяславец Святослав поставил конкретный вопрос воеводам: как будем брать город? Копьем или осадой?

Свенельд, учитывая свой опыт походов к уличам и тиверцам и однажды побывав в городе, предложил круговую осаду, чтобы отрезать доступ к воде, а голодом и постоянными вылазками на стены принудить к сдаче города. Так он брал город уличей. Святослав усмехнулся в усы, но прикрыл их рукой, а многие заметили. Он вспомнил, что сказывал ему Асмуд: «Свенельд терпелив и настойчив, но Александр никогда не позволил бы себе такой роскоши - стоять у города целый год». Большинство запротестовало: «Только копьем, штурмом!» И хотя это не будет неожиданностью для болгар, натиск и умение русского войска с необычными решениями штурма всегда приводили к успеху. Решено было брать копьем. Еще некоторое время обсуждали предложенную Святославом схему захвата города. Вспомнили учение в Ладоге и взятие Саркела.

Левая часть лодий была наращена боевыми щитами и досками, которые предохраняли воинов от стрел. Этот опыт мореходов хорошо послужил при высадке в царстве булгар перед войной с Хазарией. И еще что предусмотрели русы: предварительно переправить на противоположный берег конницу, которая должна была смести стрелков. Так и произошло.

Едва лодии появились у побережья Переяславца, как тучи, ураган стрел обрушился на них. Но тут подоспела конница русов, которая безжалостно подавила сопротивление стрелков, оставив на побережье лишь груды трупов. Вторая часть конницы кинулась к крепости вслед за бежавшими к воротам стрелками, но не успела, ворота наглухо закрылись. Тем временем лодии приблизились к берегу и стали высаживать пехоту, которая устремилась к крепости. Несколько раз открывались ворота, выпуская болгарских воинов, которые яро сражались у стен крепости и геройски гибли. А лодии все прибывали и прибывали - это хорошо было видно со стен города, а русские воины без отдыха и передыха шли на стены, облепив их со всех сторон. Болгары просто не успевали сбивать их, лить смолу, бросать камни, ибо каждый метр стены был под натиском русов, а поток воинов не прекращался. Заработали самострелы, и били пороки в стены, ворота и в город. И уже к концу дня русы бились на стенах города и внизу у самых ворот. Распахнулись тяжелые створы ворот, и уже ничего нельзя было предпринять - город был взят копьем. Но удивительно: не последовало ни разбоя, ни насилия, ни грабежей. Город уснул в напряженном ожидании, но и утром не случилось ничего такого, что бы могло взволновать горожан.

Всю ночь собирали раненых и складывали трупы, возведя огромное кострище, откуда души воинов уходили в святую Ирию, где встречал их Сварог - земной бог мироустройства, поселяя их на вечные времена в небесной тверди. Потом справили страву, где помощник Святослава, волхв, спел гимн в честь покинувших землю и ушедших в иной мир героев воинов.

В конце следующего дня князь собрал горожан на торговой площади и говорил будто не к завоеванному городу и плененному населению, а как бы близким к нему людям, понимающим необходимость его поступка:

- Браты мои! - говорил Святослав. - Я шел с миром, но вынужден был поднять меч! Вечно болгары дружили с Русью, люди одного языка и одних обычаев еще со времен Аспаруха, потом при Симеоне, когда мой отец князь Игорь и ваш великий царь дружили. А десять лет назад моя матушка княгиня Ольга предлагала мир и любовь царю вашему Петру, и что же? Он отказался. Ныне я послал грамоту со словами дружбы в Преславу, ни царь, ни боляре ничего не ответили. А я пришел с любовью и миром, который хочу иметь с вами. Ваш царь Петр давно предался византийцам, не вы, а они его друзья. Не вас защищает он, а их. Давно Византия считает, что земли, на которых вы живете, - это земли империи. Скажите, с кем вы больше всего воевали? Только с империей, которая никогда не остановится, чтобы завоевать вас, сделать данниками и рабами. Вот со мной рядом посол Византии, который подтвердит мои слова.

Калокир вышел в обличим патрикия и заговорил по-гречески, а толмач переводил на славянский.

Накануне Святослав вызвал к себе Калокира и сказал:

- Ты, как я помню, обещал помогать мне, так вот, представился случай поговорить с людьми. Ты тоже скажешь им правду, чего хочет Византия.

Калокир согласился. И вот он встал рядом со Святославом, поклонился по-славянски людям и молвил:

- Правду сказал Великий князь. Византия никогда не смирится с потерей Мисии. Сам император Никифор Фока говорил мне. Мы сначала стравим Русь и Болгарию, а когда они обессилеют в этой борьбе, мы разобьем и тех и других. Так сказал император. И это правда.

Люди зашумели, что-то выкрикивали, и Святослав по их лицам и жестам определил, что они его поняли и свой гнев и недовольство обратили к Византии.

Молва опережает войско: она может устрашить, возбудить, успокоить народ. Она способна свершить невероятное: осудить и оправдать, оклеветать и прославить, возвысить и уронить в грязь, предать забвению. Она может помочь или окончательно загубить дело. Это и есть главный спутник войны - невидимое, но все решающее оружие.

Крепость Доростол встретила войско Святослава распахнутыми воротами и группой знатнейших людей; боляр, купцов и жупанов [124] . Отсутствовали только архонт и патриарх, которые загодя выехали в неизвестном направлении. В доме архонта Святослав и Калокир выступили перед знатными людьми с подобными речами, что и в Переяславе, объясняя им цель своего похода. В конце выступления, видя одобряющие лица доростольцев, князь сказал:

- Отсюда я намерен идти в Преславу на встречу с молодым царем Борисом, потому мне нужна ваша поддержка. Поэтому я попросил бы вас клятвенно заверить ваше решение. Вот и митрополита Переяславца я привез с собой, чтобы крестом Божьим заверить вашу поддержку.

Появился митрополит, поднял вверх крест, и все стали молиться. С ними молился и Калокир.

Весть о предательстве Петра, противодействии миру и любви с Русью молодого царя и о хорошем и разумном князе Святославе летела впереди войска. Стали собираться отряды самих болгар, что ненавидели ромеев, этому содействовали богумилы, члены секты крестьян, недовольных царской властью и греческой церковью, которые из своего учения делали неожиданный вывод - «Бей греков». Таким образом были взяты или просто сдались русам восемьдесят городов по Дунаю.

6. Святослав и царь Болгарии Борис II

Как стремительно на юге наступают вечера, на севере в Ладоге и Новгороде вечер длится часами, и даже когда тень с востока уже ложится на землю там, на западе, медленно и лениво гаснет полоса света, порой напрягаясь, будто залезая в узкую щель, и, дрожа, втискиваясь, гаснет. Здесь же, на юге, не успеешь оглянуться - пора зажигать свечи.

Святослав поселился в доме бывшего архонта Доростола, сидел на низком диване и рассматривал разложенные на таком же низком столике подарки византийских послов - разнообразное оружие - от имени нового императора Иоанна Цимисхия. Они его искали сами, и как только он в Македонии распрощался со Свенельдом, послы нагнали его в Мисии по дороге к столице Болгарии Пловдиву. Там он не успел, да и некогда было рассматривать эту коллекцию оружия, ему необходимо было встретиться и переговорить с царем Болгарии Борисом II. Не было никакого штурма города, только небольшие стычки, но после встречи с послами Святослав узнал о смерти Никифора Фоки и требовании нового императора покинуть Болгарию. Однако Святослав заявил им: «Как может император предъявлять такие требования, если Византия не расплатилась за поход и не уплатила ежегодною дань. Пусть новый император прежде всего подумает о долге». Эта весть обнадежила Святослава привлечь царя Бориса на свою сторону. Великий князь уже знал, что боляре, те, что ратовали за союз Болгарии и Византии, срочно покинули город, бросили царя и побежали к Филипполю и Адрианополю. Остались боляре, что внутренне противились влиянию греков на молодого царя и считали, что договор со Святославом большее благо, чем дружба с ромеями.

Святослав уже сидел в самой большой тронной палате, не на троне, а за небольшим инкрустированным столиком на таком же восьмигранном табурете, когда появился царь Болгарии Борис II. Он был в царском облачении, в пурпурной мантии, с короной на голове и в красных сандалиях, как греческие императоры. Густая рыжая борода обрамляла лицо с крупными карими глазами. Святослав первым поздоровался с царем:

- Будь здрав, Борис, - сказал он, - садись! - и указал на трон.

Борис сел. Лицо его не выражало ничего. Только глаза печально уставились на завоевателя, а руки сами сложились в покорное христианское сплетение.

- Я пришел к тебе, Борис, не воевать, - сказал Святослав, а через паузу добавил: - А имать мир и любовь. Ты, как и твой дед Симеон, долго жил в Царьграде и хорошо знаешь греков, но ты и твой отец Петр забыли, во что превратилась жизнь твоего деда в Константинополе - в ненависть к ромеям, с побегом, войной с ними и дружбой с Русью. Именно при нем болгарские вои стояли под стенами Константинополя и диктовали ему свои условия мира.

- Не только Симеон, - сказал Борис, - но и Аспарух, Крум, Борис и другие воевали с Византией. А мой отец ни с кем не хотел воевать. И мир на нашей земле был тридцать лет.

- Ты ошибаешься, - возразил Святослав, - все эти тридцать лет шла война, но тайная. Такая, что расколола Болгарию на две части. Петр своей трусливой и сговорческой политикой потерял западную часть, а восточная уже давно под Византией. Но ей этого мало. Она хочет сделать вас рабами. Императоры никогда не согласятся с потерей Мисии. Они все равно придут сюда, но уже насовсем. Ты можешь мне не верить, так послушай тогда Калокира, посла Никифора Фоки. Собери боляр, и мы вместе обсудим, как жить дальше.

- Соберу, - ответил царь Борис, - обязательно соберу, но многих нет. Они, узнав, что ты идешь, сбежали.

- Тех, кого нет, и не надо, - ответил Святослав, - это люди не твои, греков. Поговорим с теми, кто есть, - он встал и добавил: - Завтра!

Тронный зал был заполнен, боляре, комиты восточных областей, старейшины (жупаны) стояли вдоль стен. Царь Борис и Святослав вошли вместе, и глубокий поклон, который отвесили приглашенные, был адресован обоим владыкам. Калокир стоял с русскими воеводами Улебом, Пристенем, Боричем, Колом, Утином, Шивоном, Сфенкелем и Ингвардом. В облачении византийского патрикия Калокир чувствовал на себе любопытные и изучающие взгляды болгар. Борис сел на трон, Святослав рядом в богатое с ажурной спинкой кресло. Это сразу объясняло то, что завоеватель не претендует на Болгарское царство, а присутствует рядом, как равный с равным. Боляре и другие чиновники учли это сразу, потому стали смотреть на русского князя благожелательнее. Заговорил царь Борис:

- Я собрал вас потому, что надо определиться. Мой отец, царство ему небесное, в начале появления русов на Дунае просил помощи у Византии, она отмолчалась. Я же, отправляясь на родину, получил веское уверение императора Никифора Фока о помощи, он даже показал корабли, якобы отправляемые на Дунай. Но их нет до сих пор. Они ушли в Сицилию. А когда наши послы снова обратились к императору, он ответил, что все войска греков в Азии в войне с арабами. Таким образом, Византия не сдержала свои обещания. Мало того, мы узнаем, что именно она организовала поход русов. И вот мы сейчас такие, какие есть, - царь на секунду перевел дыхание, ему казалось, что он честно и откровенно сказал своим поданным о положении страны, и заключил:

- Великий князь русов Святослав предлагает нам мир и любовь с тем, чтобы мы вместе стали против греков. Я жду вашего решения.

Святослав дал знак Калокиру, и тот выступил на шаг от ряда воевод:

- Я, Калокир, патрикий, посол императора Никифора Фоки на Русь, - представился он, - прибыл в Киев с заданием императора уговорить русского князя пойти на Дунай, с тем чтобы вовлечь болгаров в войну с Русью, потому что болгары не препятствуют венграм разорять Фракию. А когда болгары и русы себя обессилят, явится с войском сам Никифор Фока, разобьет русов, а Мисию вернет Византии. Такова была задача императора в этой борьбе, и я, посол, должен был ее выполнить.

- Так почему же ты, посол, предал своего императора? - послышался голос от боляр. Калокир даже не увидел того, кто сказал.

- Никого я не предал, - гордо ответил Калокир. - Император Никифор, который меня послал, убит, его уже нет. А новому я не присягал. Я присоединился к Великому князю, чтобы вместе идти на Константинополь и лишить императорского венца Цимисхия - убийцу, узурпатора и проклятого Богом. Убив Никифора Фоку, он незаконно присвоил титул императора. Если вы присоединитесь к нам, я обещаю мир, и Византия больше никогда не будет претендовать на Мисию, она останется за болгарами на вечные времена.

Наступила долгая, даже затянувшаяся пауза.

- Ты что, сам хочешь стать императором? - вдруг послышался голос еще одного болярина.

Калокир повернулся к спрашивающему, но не успел сказать. Заговорил Святослав:

- Я не хотел воевать с Болгарией, а тем более с империей. В Болгарию я шел, чтобы договориться о мире и любви, но царь Петр не стал отвечать на мой ряд, надеясь на Византию, которая и предала вас. Вот и получилось - мы воюем, не зная зачем.

Святослав заметил, как многие болгары стали спорить друг с другом, даже размахивать руками, и понял, что единомыслия и единогласия сейчас не добиться. Потому он сказал:

- Я ухожу в Доростол, потом буду в Переяславце. Там я буду ждать ваших послов и подписания хартии.

Он встал и вышел, за ним покинули палату все воеводы.

Святослав попросил зажечь свечи на столике. Темнота обрушилась сразу и помешала ему внимательно рассматривать оружие. Короткий, с широким лезвием и очень удобной костяной ручкой нож очень понравился князю. Он легко входил в кожаные ножны и двумя застежками крепился на поясе. Но для войны был непригоден, разве только для охоты. Слишком короткий. Сабля явно арабская, отделанная золотом и каменьями, в красивых ножнах, также отделанных золотыми резными пластинами и камнями - рубинами и сапфирами. Такой саблей можно красоваться лишь на выходах и парадах, а не воевать. Святослав любил оружие скромно отделанное, но крепкое и надежное. Поэтому он саблю попробовал изогнуть, она еле поддавалась. Видимо, все-таки хрупкая, подумал он и отложил в сторону. Хороший подарок будет Ярополку, решил он, красивая. В комнату заглянул воин из охраны и сказал:

- Великий князь, тут две монашки к тебе просятся.

- Что им надо? - спросил князь.

- Не говорят, просятся к тебе.

- Ладно, приведи их.

Святослав убрал оружие, просто побросав его на диван, и, оглядевшись, приказал слуге:

- Скажи, чтобы зажгли еще свечи.

Пришли служки, вставили в стенные подсвечники зажженные свечи, и тут же появились женщины, обе в черном одеянии и с закрытым лицом, только глаза были не прикрыты. Но Святослав сразу понял, что одна из них уже пожилая, другая очень юная, даже похожая однотонная одежда не могла скрыть их возраст. Они поклонились, ища на стенах икону или какой образок, но ничего не увидели. Они просто перекрестили себя, и старшая по-славянски стала говорить:

- Спаси, отец родной, невмоготу! Обложили нас чер... - но вовремя осеклась и прикрыла рот, так что Святослав не смог понять, что произнесла.

- Сними платок и говори яснее. И ты тоже сними, - обратился он к молодой. Монашки развязали платки, но снимать не стали, потому что и так лица их открылись. Старшая продолжала:

- Все амбары пограбили, все повытаскивали, теперь монашек забижать стали. Вчера повечеру двух насиловали, это ведь любому богу противно. Охрани нас, князь!

Она вытерла обильные слезы на щеках и носу кончиком черного платка. Ей было уже лет за сорок, но была еще крепка, румяна, с крупными трудовыми руками. Другая поразила Святослава знакомой белизной лица, будто выточенного искусным мастером из мрамора. Это лицо показалось Святославу знакомым, но где он мог его видеть? Он перевел взгляд на старшую монахиню.

- А много в монастыре женщин? - спросил он.

- Сорок человек. Пятнадцать послушниц. Вот она одна из них. Эти разбойники устроили самую настоящую охоту на них. Особенно бесчинствует разноцветный пивень [125] , охотится за ней, - она показала на рядом стоявшую монахиню. - Спаси, отец родной, ведь обесчестят монастырь, - она снова заплакала.

Святослав сразу понял, о каком пивене она говорит, это безусловно был Шивон из Белобережья. Своим обликом, пестрой одеждой и балагурством он резко отличался от простых воев, но был храбр, умело бился на саблях, и вообще его отряд лучше всех показал себя при взятии Переяславца. Потому и место в Доростоле заняли удобное - у крепостной стены, напротив рынка, далее метрах в ста за большой кирпичной стеной женский монастырь.

И вдруг Святослав вспомнил. Глядя на молодую монахиню, он увидел Белобережье! Это лицо Афродиты, что лежала у храма Ахиллеса рядом с расколотым божеством. Так вот почему этот петух охотится за ней. Поссориться с Шивоном он не хотел, эти разбойники ему еще пригодятся. Потому он задумчиво сказал:

- Я поставлю охрану, а тебе, - он чуть было не сказал «Афродита», - придется расстаться с монастырем. Иначе этот петух обязательно помнет тебя. Ты согласна?

Афродита гордо вскинула голову, так что черная косынка сползла на плечи, обнажив тонкую лебединую шею, каштановые шелковые по плечи волосы, и с вызовом сказала:

- Если ты царь, то почему не можешь отрубить ему голову, как бунтучему пивеню?

Святослав не ожидал такого ярого, откровенного напора и расхохотался:

- Могу, - потом спокойно сказал он, - но не хочу. Потому что он один из лучших моих воинов. Но также не хочу, чтобы он помял тебя.

Она все больше увлекала его своей горделивой самостоятельностью, властным голосом и искрометным взглядом. Монашка на мгновение подняла черную кофту, оголив мраморный живот, и из-за пояса юбки выхватила нож, точно такой же, какой Святослав рассматривал из подарков греков.

- Вот, - сказала она, - вот что ждет твоего пивеня, если он приблизится ко мне еще раз.

- Тогда зачем ты пришла ко мне? - улыбаясь, спросил князь.

Но тут вступилась старшая монахиня. Она дернула молодую монахиню за локоть и заговорила:

- Князь, прости эту неразумную бабу. Она говорит, что зарежет этого разбойника. И зарежет. Ей не впервой. Но не дай Бог она это сделает. Они ведь сожгут весь монастырь. А с нами не знаю что будет. Настоятельница просила, и я повторяю, мало что может случиться, но если она, - монашенка снова показала на молодую, - если она сделает это, то беда будет, и кто поможет нам?

Старшая опустилась на колени и коснулась лбом пола:

- Государь, смотри на эту гречанку, она и впрямь это сделает. Ведь и в монастырь она попала за убийство какого-то жупана.

Нет, такой красотки, как разъяренная женщина эта с оголенным полумечом в руке, Святослав еще не видел. Это была впечатляющая картина. В войске у него было достаточно женщин, они очень помогали в приготовлении пищи и уходе за ранеными, сами ходили в бой, были ловкими и умелыми воинами. Но подобную, облеченную в монашеское одеяние, с широким ножом в руке, похожую на мстительную греческую богиню, он помнил только по рассказам Асмуда.

- Встань, - приказал он старшей монахине, - и слушайте! Я все могу. Монастырь охраню. А тебя не спасу, потому что ты очень красива, если не останешься здесь.

- Это мое проклятие, - выпалила она.

- Князь, я ее с благодарностью оставлю, - взмолилась старшая монахиня, - с ней одна беда!

- Помолчи, - сказал Святослав. - Как решаешь ты? - обратился он к младшей.

- Господи, спаси и сохрани! - перекрестившись, ответила она. - Но не неволь!

- Зачем? - ответил Святослав, - будешь жить с моей Манфред, рядом в комнате.

Он кликнул, и явился слуга.

- Волка ко мне, - приказал князь, - срочно!

Волк явился растрепанный и явно навеселе, но делал вид, что приготовился внимательно выслушать князя.

- С нынешнего дня охранять женский монастырь будешь ты, - сказал князь. Волк хихикнул, но вовремя осекся.

- Поставишь охрану, где тебе укажет эта монахиня, - и он указал на старшую, - это моя воля. Понял?

- Понял, - кивнул Волк.

- А ты, - обратился Святослав к монахине, - пришлешь с ним простую бабью одежду. Не приемлю в моем доме монахиню.

Он поднялся и, даже больше не взглянув на женщин, удалился в свою спальню.

Утро! Какое земное, с ароматами трав и речной прохладой, с пением птиц и воркованьем горлиц. Первые лучи восходящего солнца волнами питают прохладу, и оттого дышится легко и трезвит, покидает сон, и приходят свежие мысли, суля новые надежды и расчеты наудачу. Но как это призрачно, как можно неожиданно разочароваться в этом противоречивом мире.

Святослав какое-то время лежал с открытыми глазами и думал о предстоящих делах, о новой пристани, которую он строил с учетом ее скрытности, но вдруг услышал возбужденные голоса внизу под окном. Быстро поднялся, облился водой из ведра, спустился вниз.

И увидел воя, почти мальчика, с кровяной раной на бедре, которого при виде князя пытались поставить на ноги, повторяя: вот князь, вот князь, а он шатался из стороны в сторону и просто мычал:

- Князя, Святослава!

- Откуда? - спросил князь, глядя на мокрую одежду мальчика.

- Выловили в реке, - отвечали.

- Откуда ты, юнак? - спросил у мальчика Святослав.

- А ты кто? Святослав ли? Больше никому говорить не буду.

- А больше никому ты не говори. Только мне, твоему князю.

Мальчик, шатаясь, смотрел на князя, и слезы потекли из его крупных голубых глаз:

- Из Киева я. Беда, князь. Печенеги замучили. Там в портках посылка тебе, князь.

Тут же сдернули портки и вытащили сверток в промасленной обертке. Святослав развернул и на тряпке с размазанными буквами прочитал: «Князь! Чужой земли ищешь и блюдешь ее, от своей же отрекся, чуть-чуть нас не взяли печенеги вместе с твоей матерью и детьми; если не придешь, не оборонишь нас, то опять возьмут; неужели тебе не жалко отчины своей, ни матери старухи, ни детей малых».

Святослав, несколько раз перечитывая письмо, ушел в свою комнату и долго сидел задумавшись. Потом встал и крикнул:

- Эй, кто там. Бей в било! Зови воевод на кмет [126] !

Они мрачно сидели в кругу. По правую руку князя: Свенельд, Икмор [127] , Сфенкель, Улеб, Волк, Ян, Тур, Пристен, Борич. По левую - сотские: Кол, Утин-вятич, Ивашко первый, Алдан, Бузила-болгарин, Шивон из Белобережья, Войко, Сфирко и еще несколько почетных воинов.

Прочитали вслух письмо, помолчали.

- Что делать будем, воеводы? Пришли в чужую землю, а свою не уберегли. Люди пишут. Матушка стара. Правду пишут. Что делать будем?

- Надо возвращаться, - сказал Улеб после долгого раздумья, - потерять отчину - это не в моем разумении.

- Как возвращаться? - спросил Икмор. - Тогда зачем приходили?

- Но князю надо возвращаться... - подтвердил Свенельд.

- А как же мы? - недоуменно спросил Волк.

- А мы останемся здесь до прибытия князя, - сказал Сфенкель, - многие болгары за нас, а греки боятся нас и не сунутся. А если сунутся, будем воевать и с ними.

- А вот так, - встрепенулся Святослав. Все видели, как тяжело ему дается решение:

- Ты, Волк, остаешься в Переяславце и Доростоле. Ты, Свенельд, отправляешься в Македонию и выбиваешь оттуда стратига Петра. Сфенкель возвращается в Преславу и следит за тем, чтобы боляре и царь Болгарии подписали мирный ряд. Борич и Пристен со мной. Брат мой, со своей дружиной ты больше нужен здесь, рядом с боярином Волком. Надеюсь, что к моему возвращению ничего не изменится. Я с малой дружиной, с воинами Борича и Пристеня завтра возвращаюсь в Киев. На том стою!

Изложение шестое. Русь. Киев

1. Нашествие печенегов на Киев

Шатер хана был виден издалека. Послы императора Никифора Фоки были встречены отрядом печенегов благосклонно, ибо посол Феофил пересел из коляски на коня и сразу был узнан степняками.

- Как здоровье кагана? - по-печенежски спросил Феофил, широко улыбаясь и протягивая командиру отряда печенегов блестящий на солнце медный кувшин с красивым орнаментом, наполненный отборным греческим вином, и несколько мелких серебряных монет. Лицо командира с желтыми зубами расплылось в безобразную улыбку, он приложил руку к груди и ответил:

- Боги хранят хана Кучума, потому он жив и здоров. Орда [128] шесть восходов и заходов солнца праздновала его избрание каганом, и потому он будет рад видеть еще одного почетного гостя.

Как подобает новому избраному кагану, шатер хана Кучума был обширен и наполнен драгоценными коврами: хорезмскими, шимахинскими, персидскими, на стенах висело золоченое оружие. Он сидел на таких же красивых тюфяках из китайского шелка, что-то жевал и сплевывал в большое серебряное блюдо. Послов императора он встретил любезно, выслушал приветственные слова и спросил:

- Как поживает император, видимо, весь в заботах о процветании империи? Каково здоровье императрицы, и как растут молодые царевичи, наверное, познают воинское искусство?

Хан говорил эти ничего не значащие слова, но мысленно прикидывал, какая забота толкнула императора обратиться к нему. Видимо, все то же, за что они платят большие деньги. А деньги хану сейчас ох как нужны!

- Рассказывайте, дорогой посол, - любезничал хан, - и садитесь. - Он показал на тюфяк, который тут же подвинули поближе к хану.

- Как вы верно сказали, хан, - ответил Феофил, - забота у императора одна - благополучие империи. Но он не забывает могучего хана, потому поздравляет его с избранием каганом Восточной орды и надеется, что наша дружба будет продолжаться вечно.

Феофил дал знак сопровождавшим, и в шатер хана стали вносить подарки. Как только Кучум налюбовался тонкой искусно сделанной кольчугой, Феофил продолжил:

- Одно общее дело должно волновать хана и императора - это непомерная гордость, возвеличивание князя Святослава. После разгрома Хазарии, в чем помогли ему мы (Феофил не стал уточнять, в чем) и доблестные печенеги (и здесь не уточнил, какие), князь возомнил о себе как о великом полководце. Ныне он пошел воевать Болгарию и настолько уверился в себе, что даже пренебрег соседями, думая, что никто не сможет указать ему на его место. Сегодня Мисия, завтра степь, послезавтра Клематы станут ненасытной жертвой этого князя. Не пора ли нам, с одной стороны империя, с другой степь, остановить этого руса?

- А как вы думаете, предполагаете это сделать? - насмешливо спросил хан.

- Есть предложение, которое, естественно, дорого оплачивается, в несколько тысяч золотых монет.

- Ну... это второе, - уже засмеялся хан. - Меня интересует первое?

- Я уже говорил, многопочтимый хан, - убежденно и пояснительно стал изъяснять Феофил, - что Святослав сейчас находится в Болгарии вместе со всем своим войском и в Киеве не осталось даже малой части, которая могла бы защитить город. Мало того, его даже не стоит брать приступом. Надо просто занять те места, которые снабжают город водой и продовольствием. И город сдастся сам. Такое проделали хазары пятьдесят лет назад, взяли огромный выкуп, наложили ежегодную дань и поставили свой гарнизон в городе.

- Я знаю, что русы платили дань хазарам, как и многие народы, даже наши некоторые ханы. Но насколько верно, что Святослава нет? Он что, уже у стен Царского города? - хихикнул хан. - И пока мы будем ждать, когда русы откроют ворота, Святослав вернется?

Феофил поднял руку и покачал головой:

- Вы шутите, хан? Он увяз в Мисии. А тем временем император Никифор Фока разобьет его войско. Чтобы вернуться от болгар, Святославу понадобится целый месяц, за это время вы сделаете свое дело и уйдете в степь.

- Дело непростое, - задумался хан, - легко сказать, осадить такой большой город, - трудно выполнить! И по своему опыту я знаю, что всегда найдутся неучтенные, непредвиденные обстоятельства, которые могут погубить дело, в которое я верю, и часто от них берегусь. Надо подумать, Феофил. Надо подумать! - как бы заключил разговор каган и снова стал жевать.

Но посол и не собирался уходить. Он полез в карман тоги и вытащил белое шелковое полотно, развернул, и перед ханом открылись чертежи города, разделенного на три части, и каждая часть была обведена красной полосой с крупными квадратами и кружками.

- Вот, хан, карта Киева, - стал показывать Феофил и пояснять значение каждого рисунка. - Ее нарисовали еще хазары, они готовились снова захватить город, но не успели. Святослав опередил их. Но она уже один раз оправдала себя. Поэтому я не тороплю тебя, хан, и надеюсь, что через день получу ответ.

- А теперь второй вопрос, Феофил. Сколько?

- Очень много, мой многопочтимый каган. Пятнадцать кентавриев - это больше ста тысяч золотых монет.

Феофил встал, низко поклонился и вышел, не заметив, как сверкнули глаза у новоиспеченного кагана.

Благодатное время наступает летом по обе стороны Днепра. Отцветают вишни, яблони, зацветают каштаны, а аромат взявшей силу травы дурманит, тело не может насытиться, бодрится, кружит голову, а по утрам, смерд ли, холоп ли, закуп [129] , запрягая лошадь или уже с котомкой шагающий, невольно подумает: ядрен корень, каков день живляющий!

Как всегда, княгиня Ольга просыпается рано, до петухов, но ныне припоздала, любимый петух уже бросил в пространство свое соло, и кое-какие отголоски еще слышались из Подола, а ей неможется подняться, сбросить сонную дурь, а за полуоткрытым окном непонятный шум, кто-то шебаршит у почивальни, дверь то приоткроется, то тихо закрывается, она хочет встать, но тело будто чужое, застывшее, и тут где-то внизу, ближе к мосту, зазвучало било звонко и тревожно. И тогда Ольга делает над собой усилие и поднимается, а за дверью все слышнее и громче голоса. Ольга, как была, в ночной рубашке, так и распахнула дверь - Боже, горница так и набита служивым людом! Кинулись к ней няньки с тазиком и рушниками. Ольга, еще лохматая, молча плеснула горстью воды себе в лицо, на нее набросили платье, она тут же подставила голову для прически - и ровно через три минуты появилась в горнице. «Беда, - стучало в ее голове, - беда!»

И точно. Воевода Блуд, вооруженный, встал на колени и еле промолвил:

- Пацинаки, матушка! - почему-то по-гречески назвал печенегов.

- Где? - только спросила Ольга.

- Уже через час будут здесь.

- И что?

- Я приказал закрыть детинец [130] !

Появился отец Григорий. И он, видимо, проспал заутреню. В последнее время Ольга стала замечать, что отец Григорий непомерно стал принимать кровь Христову, то есть старое густое греческое вино, что на ложечке подают в момент крещения и исповедования. Да и по носу, который с каждым годом становился все краснее, видно было, что отец Григорий пристрастился к вину. Ольга хотела ныне поговорить с ним начистоту, но до него ли сейчас?

- Увидеть можно? - спросила княгиня еще стоявшего на коленях боярина Блуда.

- А как же, матушка. Надо к капищу подойти.

- Корзно, - приказала княгиня. Ей на плечи накинули плащ, и она скоро пошла за боярином.

Выйдя из великокняжеского теремного дворца и свернув направо, где стоял идол Перун с выпученными глазами и с палицей в руке, Ольга торопливо шла, мысленно повторяя: «Господи! Спаси и убереги детей малых. Господи, спаси и сохрани!»

Сердце зашлось, хотя идти было недалеко, но оно стучало, будто кто-то подталкивал его со спины, и мелко покалывало, не сильно, чуть прикасаясь. Дойдя до крутого обрыва, где лежал большой валун, возле которого готовилась треба - приношение богу, она опустилась на него, глянув вниз на Днепр, а потом обратила взор вдаль, туда, где в далекой степи еще стояли столбы дыма - догорали сторожевые башни. А уже за ними полз черный серп, будто подрезая все вокруг: деревья, горящие селения, кусты и саму зелень полей.

- Княгиня, - молвил воевода, - прикажи ехать в Вышгород.

- Да, да, - кивнула и молвила княгиня, - пусть закладывают коляску и готовят ладью.

Воеводу будто смело ветром. Ольга оглянулась и увидела главного волхва. Он, насупившись, тоже глядел вдаль, к нему подбегали служки, о чем-то спрашивали, он смиренно, но грозно отвечал:

- Я же казав, бестолочь!

Огонь в капище все более возгорался. Ольга тихо попросила:

- Воды, господарь!

Ей тут же принесли ковш воды, она отпила, потом налила в ладошку и омыла свое лицо. Не отрываясь, она смотрела на Подол, что лежал под ее ногами, видела часть Оболони, что была справа, и всюду бегающих, спешащих куда-то растерянных людей, не знающих, за что хвататься, загоняющих живность, распрягающих или запрягающих лошадей, слышала лай собак, мычание коров, ржание лошадей - это был разрушенный муравейник с беспорядочно, бездумно снующими муравьями. И все они оборачивались, вглядываясь в Гору, будто спрашивая, знают ли там о том, что грядет беда, слышат ли там набат, что гудит, разрывая теплое, в первых лучах солнца, воздушное пространство. И Ольга, занятая наблюдением, своими мыслями, снова услышала тысячи ударов, гремящих в воздухе. Но она успела заметить, как мужики, выходящие из домов, кто в кольчуге, кто в шлеме и с топором, кто просто в чем, но с кольями или с вилами, спешили к стенам крепости, что опоясывала город, сгрудившихся у моста, конных и пеших, которые ждали, когда опустится он, чтобы пропустить к месту защиты своего города. А там уже неумолимо приближается черный серп, пожирая все пространство, и острие его уже захватывает весь левый берег Днепра, на котором будто мухами - лодьями, челнами, плотами залеплено недавно чистое зеркало реки. Люди переправлялись на правый берег.

- Матушка, пора. Коляска и лодия готовы. Быстрей, княгиня. Дети уже сидят.

Ольга поднялась с валуна и медленно пошла за боярином. Она шла, а ноги ее прилипали к земле. Она тяжело передвигала их, но у самой коляски остановилась.

- Преслава, - обратилась она к невестке, - вези детей. Я остаюсь здесь!

- Матушка! Как же! - воскликнули невестка и няньки, но княгиня грозно крикнула и махнула рукой возчику:

- Пошел!

Она поднялась в светлицу, распахнула окно, глядя сверху, как снуют конные печенеги, где стреляя из луков, где поджигая жилища, будто беснуются дьяволы, играя мечом и огнем. Но отсюда ей не было видно переправы и детей, и она, спустившись вниз, пройдя гридницу, снова поднялась наверх, опять распахнула окно, но отсюда был виден только противоположный берег Днепра. Он был пуст. Ни одной ладьи. И только спустя какое-то время внизу застучали копыта, в ворота въехала коляска с детьми в сопровождении гридней.

Старший соскочил с лошади и поклонился княгине:

- Мы только начали спуск к реке, - сообщил он, - как появился отряд печенегов. Пришлось возвратиться, матушка!

Дети выпрыгнули из коляски и весело побежали по двору. Только старший, Ярополк, грустно кивнув бабушке, молча вошел в терем. Печенеги, пограбив окрестности, даже не пытались штурмом брать город. Они просто перекрыли все подходы к воде, доступ к пище, безжалостно уничтожая скот, когда-то пасшийся у берегов Днепра, одним словом, прервали питание тела города, обрекая жителей на голодную смерть. Нет ничего достовернее, чем рассказ летописца о положении жителей города, написанный по воспоминаниям очевидцев. Вот что пишет Нестор:

«Бесчисленное множество печенегов обступило город, нельзя было выйти из него, ни вести послать и жители изнемогали от голода и жажды. На противоположной стороне Днепра собрались ратные люди на лодках, но не смели напасть на печенегов, и не было сообщений между ними и киевлянами. Тогда последние вступили и стали говорить: «Нет ли кого, кто бы мог пройти на ту сторону и сказать нашим, что если они завтра не нападут на печенегов, то мы сдадимся». И вот вызвался один молодой человек: «Я, - сказал он, - пойду». - «Иди!» - закричали ему все.

Молодой человек вышел с уздою из города и, ходя между печенегами, спрашивал, не видел ли кто его лошади. Он умел говорить по-печенежски, и потому варвары приняли его за одного из своих. Когда он подошел к реке, то сбросил с себя платье и поплыл. Печенеги догадались об обмане и начали стрелять по нему, но не могли уже попасть - он был далеко. И русские с той стороны выехали в лодке к нему навстречу и перевезли на другой берег. Он сказал им:

- Если не подступите завтра к городу, то люди хотят сдаться печенегам.

Воевода именем Претич сказал на это:

- Подступим завтра в лодках, как-нибудь захватим княгиню с княжатами и умчим их на эту сторону, а не то Святослав погубит нас, как воротится.

Все согласились. На другой день на рассвете, севши в лодки, громко затрубили, люди в городе радостно откликнулись им. Печенеги подумали, что князь пришел, отбежали от города, а тем временем Ольга со внуками успела сесть в лодку и переехать на тот берег. Увидав это, печенежский князь возвратился один к воеводе Претичу и спросил у него:

- Кто это пришел?

Претич отвечал:

- Люди со стороны.

Печенег опять спросил:

- А ты князь ли?

Воевода отвечал:

- Я муж княжой и пришел в сторожах [131] , а по мне идет полк с князем, бесчисленное множество войска.

Он сказал это, чтобы пригрозить ему. Тогда князь печенежский сказал воеводе:

- Будь мне другом.

Тот согласился. Оба подали друг другу руки и разменялись подарками: князь печенежский подарил Претичу коня, саблю, стрелы. Претич одарил его бронею, щитом и мечом.

Когда Кучум вернулся к своим, то сказал, что надо уходить, пока не подошел Святослав. Хан не привык испытывать свою судьбу, он был одним из тех вождей, которые не желали рисковать и нутром чувствовали надвигающуюся беду, потому действовал согласно с обостренным чувством осторожности. И на этот раз оно его не подвело. И, скептически улыбаясь, он сказал:

- Нам нет надобности брать город. Такого договора у нас с ромеями не было, мы свое дело сделали. И за это получили немалые деньги. Каждый хан улуса получит свою долю. Пора уходить.

Но один из ханов, по имени Куря, вдруг заявил:

- Ты, каган, наивен, как ребенок. Они обвели тебя вокруг пальца. Никакого Святослава не будет, мне точно известно. Этот жалкий отряд - все, что у них есть. Надо брать город. Мы теряем такую добычу, которая в несколько раз превосходит плату ромеев.

- Но я уже побратался с воеводой. Я не могу нарушать слово кагана!

- Тогда я нарушу. Я ни с кем не братался. Я найду время и ворвусь в город, вот тогда ты меня поддержишь!

- Мы уходим, - резко сказал Кучум, - ты можешь остаться.

Вступились другие ханы:

- Каган, мы не можем не поддержать Курю. Он смелый воин и может сделать то, что задумал. Мы пойдем с тобой, но остановимся на расстоянии сигнала, который Куря подаст нам, если ворвется в город.

Каган подумал, может быть, и вправду его обманули, но осторожность взяла свое.

- Я ухожу и два улуса со мной, третий может остаться и ждать сигнала Кури, - а сам подумал: «Лучше баран на столе, чем куропатка в поле».

Печенеги, казалось бы, отступили от города, но встали в недалеком расстоянии от него. И летописец пишет «.. .нельзя было русским коней напоить: на Лыбеди стояли печенеги».

2. Смерть княгини Ольги

Более двух тысяч сабель, через Дунай, Прут и Буг, через земли уличей и тиверцев, западных печенегов, где кочевал улус Ильдея, заменяя лошадей, делая кратковременный отдых от темной ночи до чуть брезжащего на горизонте света, проходя в сутки несколько десятков поприщ, питаясь и ночуя в поле, подложив под голову седла и накрывшись попоной, конница Святослава тараном врезалась в расположение печенегов у Киева и гнала в глубь степей, оставляя трупы и горящие повозки. Не было ни предупреждения, ни сигналов о нападении, что характерно было для натуры Святослава, была только атака, битва до издыхания, преследование и уничтожение врага.

В летописи скромно писалось: «...и отогнал печенегов в поле», но еще неделю после изнурительного похода всадники не слезали с коней. Кучум через воеводу Претича нашел подход к Святославу, и был заключен мир. Печенеги понесли большие потери, особенно из улуса Кури, у него из двух тысяч воинов осталось четыреста пятьдесят, да еще каган Кучум наказал его за непослушание, вручив только половину положенных денег.

Киев вздохнул свободно, встретил Святослава с восторгом, залечивал раны, ремонтировал разрушенные постройки, наводил мосты и мостики через овраги, открывались толкучки, лавки и рынки. Казалось бы, все были довольны возвращением князя. Но их вначале удивило, потом встревожило и огорчило известие о том, что князь собирает новую дружину из юнаков. Все поняли, что Великий князь прибыл ненадолго и, видимо, скоро отправится в земли, из которых прибыл. Это очень опечалило мать Ольгу, когда ей доложили, что Святослав вновь готовится покинуть ее. Она понимала, что все, что она сделала за свою жизнь, все, что она обустраивала, сохраняла и создавала, - все это во власти сына, а она была в доме просто хозяйкой, правда, в огромном доме, но в сознании сына - обыкновенной русской женщиной, которых не очень слушались и почитали возмужавшие сыновья. Эту новую войну она не понимала. Тем более что она узнала, а вернее, ранее догадывалась, что нашествие печенегов - это происки Византии, а зная характер сына, его непреклонность к предательству, понимала, что Святослав кинется в битву с ромеями. И это пугало ее, потому что она хорошо знала военную силу империи.

Ныне с утра княгиня, чуть приоткрыв глаза, почувствовала, что ей гораздо лучше, и в теле появилась какая-то живительная сила, и она, приподнявшись, вдруг увидела у овального окна почивальни фигуру в белом, но как бы прозрачную в ореоле света, и пока она приглядывалась, фигура все приближалась к ней:

- Не пугайся, - спокойно и тихо промолвила фигура. - Я посланник Ее! - он указал на большую икону, которая помещалась в углу комнаты, копию Влахерной Божьей Матери в золотом окладе, подаренную Ольге греческим патриархом Полуэктом.

- Она по-прежнему любит, чтит и помнит о тебе, - продолжал посланник. - Она слышит и слышала все молитвы твои и благословила все труды твои по устройству великого дома Руси. Но она понимает, как устала ты, намучилась, и потому зовет к себе, к покою и вечности. Готовься ко встрече с ней. Она сама придет за тобой.

Фигура пропала, но слова все еще звучали в голове Ольги. Они поначалу напугали ее, потом как бы примирили с пониманием их значения и того, от имени кого они произносились, и вдруг успокоили, будто целебными каплями разлились в душе.

В почивальню постучались, а потом медленно, бережно отворилась дверь, и служанка, просунув голову, сказала:

- Матушка княгиня, отец Григорий давно дожидается.

- Пусть еще посидит, я оденусь, позови девок, а он пусть ждет.

Появились девки и Ольга приказала:

- Из праздничного сундука принести все платья. Скажите боярину Блуду, чтобы все служивые собрались в Золотой палате. Князю скажите, что я его тоже буду ждать.

Ей принесли все праздничные платья, весь гардероб, и она стала выбирать, надевая и сбрасывая в раздражении. Все платья висели на ней, как мешки. Наконец выбрала голубое с крестами, в котором была на встрече с императором Константином Багрянородным и в соборе Святой Софии. Она за последнее время сильно похудела, потому и это платье сидело мешковато, но Ольга заставила девок тут же убрать все лишнее, чтобы платье сидело ровно. Когда она была причесана и одета, вышла в Золотую палату и села в свое кресло, помнившее еще Олега Вещего и князя Игоря, ее мужа, а ныне одряхлевшее со временем, которое она никак не хотела менять. В палате уже стояли бояре, воеводы, тысяцкие. Уже давно, при Аскольде и Дире, был заведен обычай, который сохранился и поныне. Все, в том числе княжеского рода и бояре - слуги верховного правителя, каждое утро обязаны были собираться во дворе или в палате, какую укажут, и ждать выхода и распоряжений Великого князя. И не дай бог отсутствовать и накликать на себя гнев. Ныне великим князем был Святослав. Его уважали и боялись, а к Ольге благоволили и с самыми сложными житейскими вопросами, общими заботами шли только к ней.

Палата была заполнена, и все ждали Святослава. В этой сутолоке никто не заметил, как два младших княжича, Олег и Владимир, заигравшись, вбежали в палату, но Ольга властно заметила:

- Это еще что, вместо отца явились? А ну-ка во двор идите!

Дети оказались без присмотра, ведь дядьки их находились в палате. Их вежливо выпроводили. Явился Святослав. Прошел и сел в собственное кресло рядом с матерью, украшенное славянским орнаментом и округлым ликом Дажьбога в головах.

- Вот и собрались, - молвила Ольга, - может, в последний раз вижу вас всех вместе, потому как тяжко стало мне. Устала...

Последовала продолжительная пауза. Ольга собиралась с мыслью, подумала, как бы не пропустить главное:

- Забота моя была об устройстве и сохранении северных земель от Ладоги - Псковской, Поморской до низовской Киевской. И, слава Богу, пока все в хороме и порядке. Вот и поцинаков проклятых прогнали, и народ дружен, обустраивается. Вот и сын вернулся на стол свой... А ныне вдруг вижу, князь опять ратать собрался. А как же Отень [132] ? Земля не малая - леса, реки, озера, рольные земли [133] . Может, опять придут примучить нас? Тогда как?

Княгиня Ольга вполуоборот повернулась к сыну:

- Говори, о чем помышляешь? А вы, бояре, подумайте и судите.

Нет, не того ожидал Святослав от этой неожиданной и срочной встречи. Голова была занята другим. А вот мать нарушила порядок дня, разрушила срочные воинские заботы, подготовку к походу, собрала людей и теперь хошь али не хошь, но отвечать придется. И каждое слово, которое произносила мать, било в самое сердце.

- Возвращаться надо, - сказал Святослав, - старшая дружина, войско осталось там, а я тут, - он развел руками. - Так не водится. Я действительно, матушка, собираюсь вернуться к войску. Да и бояре служивые одобряют мое решение, а войско ждет. Вчера посылку привез гонец, Волк и Улеб пишут: дела без тебя, князь, идут плохо, болгары возбудились, как муравьи, устраивают засады и нападения. Уже два города в их власти, а ведь клялись в верности и переходили под мою руку... И ты, матушка, напрасно говоришь, что от своей земли отрекся. А не ты ли рассказывала в детстве, что предки твои по матери не только от Гостомысла, который был внуком славянского князя из Тутракана, что находится рядом с Плиской, а дед мой Рюрик - предок бодричей, что пришли из Македонии, а ныне живут в верхних землях. Об этом мне поведал мой учитель, покойный дядька Асмуд, сын Олега и друг моего отца, как ты знаешь. Выходит, не чужую землю ищу я, возвернулся к своим предкам... Не любо мне жить в Киеве, как в тисках, хочу жить в Переяславце на Дунае: там средина земли моей, туда со всех сторон свозят все доброе: от греков золото, ткани, вина, овощи разные, от чехов и венгров серебро и коней, из Руси меха, воск, мед и челядь... Суждено мне возвратиться, потому и собираю дружину. Переговорил с печенегами запада, что ходили со мной на хазар, и угорцами, обещали присоединиться. Как стану там, и Русь станет велика, обширна и богаче. И купцы пойдут не через пороги, и торга будет больше, корабли построим, как у греков, ведь море рядом. Потому на том и стою.

Среди думских бояр старейшинами были Свенельд и Блуд, но Свенельд остался в Болгарии, поэтому выступил присутствующий Блуд, как бы выражающий мнение большинства, а вернее, многих.

- Конечно, князь, в словах твоей матери есть правда, которую никак нельзя не учитывать. Но и у тебя тоже правда, с которой приходится считаться. Я думаю, что тебе надо идти к войску, и надеюсь на твое скорое возвращение в отчину.

Бояре зашумели, но Ольга вдруг встала.

- Я уже утомилась, - сказала она, - и долго не могу присутствовать, но вот что скажу. Ты видишь, сын, что я уже очень больна. Куда же ты от меня уходишь? Когда похоронишь меня, то иди куда хочешь.

Она было сделала шаг, но остановилась:

- Никаких курганов, никакой стравы или тризны - хоронить меня по вере моей, на то вон Григорий есть, он и будет распоряжаться, когда Богородица придет и позовет меня.

- Хорошо, мать, - печально глядя на высохшую фигуру, сделавшуюся маленькой, осунувшееся лицо с крупными глазами и нетвердой походкой, чувствуя, как в груди у него все сжалось от ее отчаянных слов, Святослав добавил:

- На том стою! - и вышел.

За ним потянулись бояре, тысяцкие, лучшие люди. Они выходили молча, но, переступив княжеский двор, заговорили, заспорили, задумчиво гладили бороды, видели своими глазами, что матушке княгине осталось недолго.

Ольга вошла в светлицу рядом со своей опочивальней, но присела на лавку, тяжело дыша:

- Вот, Григорий, я с утра чувствовала себя бодрой и как бы молодой. А теперь задыхаюсь, словно воздуха вовсе нет. Я тебе, просвитер [134] , вот что скажу...

- Матушка, позволь спросить, - остановил ее Григорий, - отчего ты всех опечалила? Отчего такой собор?

- Вот и хотела я тебе об этом сказать, - стала пояснять она, - поутру, как глаза разомкнула, гляжу, в опочивальне кто-то есть. Думала, постельница, а приглядываюсь - белое какое-то, и все приближается ко мне. Потом лик углядела такой, как у девок молодых, не замужних и не вдовых, а светлый и улыбчивый. Но нет, приглядываюсь, выходит как бы юнак, красивый такой, в жизни никогда такого не видела... А потом говорит так, будто о... любви, а я поняла - ужаснулась. Говорит, что пришел от Матери Божьей. И та зовет меня к себе.. Что же это, Григорий?

- Это благодать, - молвил он, - это был архангел Гавриил. Он принес тебе благую весть. Радуйся, матушка и молись!

Григорий вдруг вытащил из сутаны платок и стал вытирать обильно текущие слезы:

- Радуйся, матушка, - зарыдал он, - радуйся! Но только позволь быть рядом с тобой.

- Вот почему такой собор, - печально сказала она, тяжело поднялась и молвила: - А ты, конечно, будь!

Святослав медленно, будто нехотя, поднялся на коня и всю дорогу к пойме Почаны, где сотские учили новобранцев ратному делу, ехал в задумчивости. Где-то в душе он переживал, что дал слово матушке не покидать ее, - война требовала его присутствия, а разум твердил, что все верно, что именно так он должен был решить и сказать, и люди именно это от него ждали. Почему он сказал, что не любо ему жить в Киеве, что в тайне скрывал, но вырвалось? Он действительно почувствовал себя здесь чужим. Казалось, прошел только год, но этот год стал стихией его вольного характера, борьбы и воинского успеха... Он вселил в него дух пространства, действий и побед. Это было торжество его натуры и гения - военачальника... А здесь он чувствовал себя замкнутым в ограниченное пространство, где ощущал себя чужим и с чужими людьми. Под влиянием матушки, ее ума, обаяния Гора все более склонялась к христианству, считая устаревшей веру предков, в то же время соблюдая народные обычаи. Так зарождалось двоеверие на Руси. Святослав же считал, как и Асмуд, что христианство чуждо русскому люду, что Бог, пришедший из Палестины и принятый греками, никак не может управлять той стихией, которая бушует на Руси. Вспоминая и читая записи Асмуда, он знал, что учитель поклонялся именно этой стихии, окружающему миру, разговаривал, как с человеком, с реками, камнем, гладил и обнимал деревья, шепча им что-то. Как-то в Ладоге, будучи еще мальцом, после удачной охоты и нагрузившись медом, Асмуд обнял березку, уверяя, что это его жена. Он обнимал и целовал ее, говоря нежные, красивые слова. Ловчие до того развеселились, аж плакали. Но наблюдательный малец, который еще и не пробовал меда, в какой-то момент увидел сквозь висящие ветви, а березы на севере низкорослые, лицо женщины, да такое лучезарное, что мальчик зажмурился, а когда открыл глаза, все пропало. И он сам перестал смеяться и, топнув сапожком, приказал всем вернуться в замок. Но любопытство к этому видению осталось. На следующий день он спросил у Асмуда, помнит ли он, что говорил на охоте, обняв березку. Асмуд задумался, а потом молвил:

- Помню. То привиделась мне моя зазнобушка, Любава моя, которую я оставил, прощался с ней вот у таких березок, когда уходил с вэрингами на торг в Константинополь. А когда через двадцать лет вернулся, она уже померла. Помню, сынок, хорошо помню. Вот и послал мне Сварог мою Любушку. Вот снова мы с ней встретились.

- А что, дядька, ты и Сварога видел? - наивно спросил Святослав.

- А как же его не увидеть, - ответил учитель. - Он везде. Он все, что окружает нас.

- Как же так, - удивился мальчик, - я смотрю, смотрю крутом, много вижу, а Сварога ни разу не видел?

- Вырастешь - поймешь. Его не глазами видят. Его сердцем и душой видят и чувствуют.

Вот что нечаянно вспомнил Святослав спустя тридцать с лишним лет. Вот о чем он думал, спускаясь к Почайне.

Лагерь был сделан небрежно, будто загон для животных, окруженный столбами с протянутыми красными флажками, а внутри единственная палатка, в которой жил сотник и его подчиненные, руководившие обучением новобранцев. Юноши собирались с утра на своих лошадях и каждый день обучались ратному делу: соблюдение строя, стрельба с бегущей лошади из лука, владение мечом, фехтование на саблях и другие воинские премудрости. Как и все войско Святослава, младшая дружина была смешанная, состояла из опытных воев, испытанных в боях с хазарами и болгарами, и молодых, еще только набранных. Новобранцев пока обучали всех вместе, но потом распределяли по полкам, и они как бы растворялись в общем войске. Но в войске Святослава находились и женщины. И это была вовсе не его придумка, уж так повелось со времен амазонок, Аскольда и Дира, Олега и Игоря. В русском войске всегда присутствовали воины-женщины, порой превосходившие мужчин ловкостью и смышленостью. Римляне и греки всегда поражались их присутствию на войне. Воевода Борич и сотник Егри подъехали к Святославу и доложили, что обучение идет успешно, но медленно. Особо плохо стреляют, из двадцати только два-три попадания, бабы, те лучше - четыре-пять.

- А зачем они тут? - спросил князь.

- Так десятница Янка просила, чтобы поразмять своих. А они здесь поссорились, - рассказал Егри, - схватились! Эта гречанка с Янкой чего-то не поделили, чуть друг дружку не порубали. Еле развели.

- Какая гречанка? - удивился князь.

- А та, что Волк привел. Сказал, по твоему велению.

- Так она что, весь поход была с нами? А ну призови ее!

На серой кобыле в яблоках лихо подскакал воин, спрыгнул с лошади и низко поклонился князю.

- Сними шлем, - приказал Святослав, и увидел, как на плечи рухнул каскад рыжеватых волос. Лицо было то же, мраморно-белое. Афродита!

- Я же тебе наказывал остаться в доме, - грозно сказал Святослав.

- А без тебя, князь, что в доме, что в монастыре. Этот бунтующий пивен достал бы меня всюду.

- Ты читаешь по-гречески и по-славянски? - спросил князь.

- Да, князь. Но по-славянски хуже.

- Хорошо. Садись, поедем.

Князь поворотил коня и поскакал в Гору, где его ждали дела по хозяйству. Матушка уже не выходила из почивальни. У терема он призвал к себе отца Григория. Тот явился, поклонился и вопросительно глянул на князя.

- Как матушка? - спросил князь.

- Плохо, государь. Тает на глазах. Уж и вставать не может.

- Я в вечору загляну. А вот эту девку оставляю тебе. Она христианка... Монашенкой была. Умеет читать по-гречески и по-славянски. Матушка любит, когда ей читают молитвослов. Переодень ее, служить будет.

Все дни беспокойства о болезни княгини Ольги и молитвы о ее здоровье отец Григорий ночевал в светлице рядом с опочивальней княгини. Она с каждым днем угасала, слабела, и отец Григорий видел, ожидая скорую ее кончину. На четвертый день после собора бояр и речи княгини, в ночь на девятое июля 969 года, отец Григорий очнулся, будто от толчка, и узрел необычное явление. Холодный Фаворский свет озарил не только светлицу и опочивальню Ольги, но всю половину терема, где она проживала. Отец Григорий приподнялся, тихо приоткрыл дверь и вздрогнул от видимого чуда: у кровати Ольги стояла женщина, окутанная в сиреневую хламиду и с золотым венцом вокруг головы. Она говорила:

- Вот и снова пришла я к тебе, Ольга! Теперь уж никогда мы не расстанемся с тобой. Пропадут все твои телесные и душевные боли, и мы вместе войдем в Царство Небесное. Подай, подай мне руку свою, дочь моя!

Ольга подняла руку, и видение тут же исчезло. Рука еще какое-то время висела в воздухе, а потом рухнула на постель. Медленно гас, уходил серебристый свет, опочивальня и светлица снова наполнилась темнотой ночи, будто прогоняла, вытесняла свет. Только небольшой огонек под иконой Божьей Матери вдруг радостно засверкал, подпрыгивая в темноте, Григорий поднялся с колен, подошел к Ольге и закрыл ее большие счастливые глаза. Светлица уже была забита людьми с факелами. Когда Григорий вышел, челядь обступила его.

- Что это было, отец Григорий? - спрашивали его.

- Божия Матерь забрала душу Великой княгини Ольги, - еле сдерживая рыдания, отвечал он. - Теперь она на пути к Богу.

Со времен распятия Великого андского князя Буса с семидесятью князьями Русь, земля русская не переживала такую печаль. Гремели била, низкие мрачные тучи повисли над Киевом, народ облачился в черное и следовал за санями, на которых в домине [135] лежало тело покойной княгини. Процессия двигалась в сторону христианского кладбища, называемого могилой Аскольда, по преданию, принявшего христианство после неудачного похода на Константинополь, куда указала похоронить себя Ольга. Во главе процессии шел Великий князь Святослав, рядом священник Григорий, потом шла княгиня Преслава с княжичами Ярополком и Олегом, рядом Владимир с дядькой Добротой, потом бояре и знатные люди, военачальники и воеводы, купцы, а далее прислуга и народ. Здесь были христиане, язычники и иудеи, такое смешение разных религий никого не смущало, да люди и не замечали этого, потому как придавила их одна общая печаль. Когда подошли к вырытой могиле, пошел редкий мелкий дождь, как бы предупреждая, что пора поспешить, тучи уже сурово гремели где-то вдали. Но Григорий, глянув на небо, встал у гроба княгини, зажег кадило и, поклонившись во все стороны, стал громко, так, чтобы все слышали его, произносить прощальную молитву:

- Ангел во плоти, архангел Гавриил явился на земли к тебе, блаженная Ольго, исполняющи волю Божию.

- Видище людие и патриарх Полиэвкт, егда крегцаще, блаженная, чудный столп облачный над головою твоею и обоиявше благоухание велие, дивлехуся, что убо сия откровица будет, поюще Богу Аллилуя!

- Разум имея просвященный, патриарх церкви Господней Полиэвкт позна, яко крещаемая от неге сосуд благодати Божия есть на Руси. И тя, праведная Ольго, откровицу святу нарече Елена. Не единожды являлась тебе Пресвятая Владычица наша Богородица достойно ублажити княгиню Елену.

- Ты, матерь наша, собираши землю русские, давати покой, устройство и мир. Святозарным светом сияет житие твое, блаженная Ольго, освещая мрак многосуетного мира сего, и влечет к себе души наша яко да и мы лучею благодати Божия озаримая и скорбный путь привременныя жизни богоугодно пройдем и Царствие Божие достигнем. Иде же ты, Ольго, в крещении Елена! Ныне вселилась еси, слышаши глас наш, к тебе зовущих!

Он прервал дыхание и со слезами наклонился, обращаясь к неподвижному лику княгини Ольги:

- Моли Бога и мне, святая угодница Божия Ольго, яко аз усердно к тебе прибегаю, скорой помощнице и молитвеннице, о душе моей и прочих, аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, - запел он, размахивая кадилом. Уже над головой гремел гром и плакало небо.

Спустя 27 лет, когда в 996 году Владимир Святой построил церковь Успения Пресвятой Богородицы, или Десятинную, то перенес в нее прах своей бабушки Ольги, и летописцы пишут, что очевидцы рассказывали, что, глядя в окошко ракии, видели лицо княгини, совершенно не подверженное истлению, и выглядело оно будто похороненное вчера.

3. Возвращение в Болгарию

После смерти матери Святослав намерен был покинуть Киев через девять дней, ибо надо было присутствовать, а вернее, отметить день памяти не тризною или стравой, которые Ольга, еще будучи живой, отвергла как языческое пиршество, а поминальным днем, кутьей и сладостями. Он искренне любил мать, строгую во всем, иногда категоричную, но разумную и справедливую, очень сердечную к нему, с теплыми воспоминаниями об отце, обидно погибшем, желавшем угодить своей дружине и одновременно спасти княжество от нового нашествия хазар. Когда он вспоминал рассказы матери об отце, у него на глазах невольно появлялись слезы. И еще в юности он поклялся отомстить за отца. Нет, не древлянам, мать это сделала еще язычницей по всем варяжским законам, о чем впоследствии очень сожалела. Он отомстил хазарам так же жестоко, но никоим образом не сожалея об этом, понимая - или Хазария, или Русь. Теперь перед ним стояла другая задача, о которой знал он и учитель, но Асмуда уже нет, следовательно, только один он знает, зачем возвращается в Болгарию.

Вернуться в Болгарию надо было также сушей, потому он тщательно готовил конницу и конные, по примеру половцев, мобильные обозы. Оружия и продуктов хватало, погрузил на телеги пороки - метательные машины, которые снял с детинца в Киеве, но приказал восстановить новые в свое отсутствие. Оставалось последнее - кто заменит его на Руси? Кому он оставит княжество? Вопрос был непростой, земли Великого княжества простирались с севера от Ладоги по Днепру и Дону до Азовского моря, части Крымского полуострова до Тьмутаракани, а на западе от уличей и тиверцев по Днестру и Бугу. Это уже была держава, но не то, что он задумал, не то, что могло удовлетворить его буйное воображение и решить вопрос о всеславянской империи [136] .

Прощальное богослужение в капище и собор бояр и знатных горожан были назначены в канун отбытия Святослава. Предварительно Великий князь переговорил со своими сыновьями Ярополком и Олегом, с их дядьками, которым намеревался оставить княжество. О Владимире он тоже подумал, решив, что ему лучше остаться при братьях, с которым пожелает, ведь и Улеб, брат Святослава, все время при нем. Дети согласились с тем, что Киевская земля и звание Великого князя переходят к Ярополку, которому исполнилось пятнадцать лет, самый деятельный возраст, как думал отец. Древлянскую землю он отдавал двенадцатилетнему Олегу. А с Владимиром решит перед отъездом. Невольно приходит мысль: почему такое неравенство? А дело в том, что сама Ольга относилась к внукам неравноправно. Она считала, что Ярополк и Олег рождены венгерской княжной из королевского христианского рода, Владимир же от ее рабыни, и неизвестно, какому богу та поклонялась. Эта тайна осталась тайной навсегда, навечно. Ольга несколько раз посылала вестового к Малуше в Ботутину Весь, что отдала ей в кормление, с вопросом, в чем нуждается она. Но Малуша считала себя оскорбленной - у нее забрали сына, и постоянно она отвечала:

- Видеть сына! И больше ничего мне не нужно от этой старухи!

Ольга не могла и не хотела возвращать ее в княжеский терем, не только осторожничала, а просто не хотела пересудов. Но категоричные ответы Малуши просто раздражали ее. И вот потому Ольга уже перед самой смертью отписала Ботутино церкви Святой Богородицы. А Владимир так и не увидел своей матери.

Собор начался в Золотой палате, куда были призваны все князья, бояре, воеводы, именитые люди, знатные купцы, духовенство, как ведическое, так и христианское в лице Григория, богатые и служивые люди. На собор явился из Новгорода и Плескова верховный жрец Руси Богумил-соловей. Он должен был провести прощальную службу в капище, благословить князя и войско, передать ему свои полномочия как главному жрецу в походе. Таков был обычай с незапамятных времен. Палата была заполнена до предела, люди стояли даже в проходе и за крыльцом.

Святослав, сидя в княжеском кресле, в узорчатом платье, подпоясанном широким золотым поясом, в штанах из серебряной нитки, заправленных в красные сафьяновые сапоги с загнутыми носками, которые заканчивались большими зелеными изумрудами, с хохлом на бритой голове и низко опускавшимися усами, с зеленым карбункулом в ухе, обрамленным двумя жемчужинами; широкоплечий, с крупными сильными руками, на пальце одной из них сверкал красный массивный рубин, кольцо, подаренное матерью, когда его призвали на Великий стол, - казался вылитым из бронзы. Рядом два пустых кресла, на которые он пригласил детей - Ярополка, тонкого изящного юношу, чернявого, как мать, и Олега - полную копию отца для людей, помнивших Святослава юным.

Святослав молвил:

- Княжи, бояре, воеводы, вятшие люди Руси. Ухожу... ныне завтра в болгары. И не прихоть ведет меня в землю ту, а забота о державе нашей. Многие помнят, как сбирали мы дань с оратов наших и большую часть отдавали хазарам. А ныне где хазары? Нет их и уже никогда не будет. Долог путь наш к Русскому морю по Днепру и через пороги. А надо бы уже сидеть у моря нашего и строить не лодии, а корабли, как, видим, делают это греки. И торги устраивать по всему славянскому миру, да и с империей германской пора уже торговать, ходить купцам нашим в страны полуденные и пути эти охранять. Вот почему я иду в болгары. Народ там славяне, языка нашего. Оставлю вам, князья, бояре, вятшие люди, кияне, сына своего Ярополка за себя. Олег пойдет княжить к древлянам. На том стою.

Многие уже знали, что Святослав уходит в Болгарию, видели сборы княжеской дружины, учения новых, только что набранных воев, хлопоты и погрузку возов с оружием и припасами на правом берегу Днепра. Многие бояре, именитые люди, знатные купцы вносили свою лепту в оснащение дружины, и им, конечно, было интересно, кого князь оставит за себя. Одних радовал уход князя из Руси, особенно обитателей Горы, которые уже были христианами и которые оказались беззащитными в лице высшей власти после смерти княгини Ольги, другая часть чувствовала себя вольнее без крепкого, не терпящего своеволия языческого князя, но многих огорчало это решение, ибо в нем они видели своего заступника, который, несмотря на дальность расстояния вернулся и прогнал супостатов. А слово Великого князя - закон, потому все продолжительно молчали, принимая слово его как должное. Но вот выдвинулась из толпы группа ладожан, плесковичей и новгородцев, низко поклонившись, вопросила:

- Позволь, Великий князь, слово молвить, - это за всех говорил новгородский посадник Пров, которого очень ценила Ольга за ум, находчивость, верность слову и исполнительность, даже брала с собой в Византию. Святослав тоже хорошо знал его, ведь Пров владел целой флотилией лодий, которые гонял от Новгорода до Киева.

- Може, - ответил князь.

- Пошто ты, князь, дал в управу киянам и древлянам сыновей своих, а забыл про то, что земля Полуночная осталась без князя? Позабыл где родился, никак там матери твоей домен, и жизнь исправна благодаря ее стараниям. Накажи и нам князя!

- Да кто же к вам пойдет? - удивился Святослав. - Я спрашивал у сыновей, не хочут. Пускай остальные волости братья поделят меж собой. Если бы кто к вам пошел, я бы рад дать вам князя.

Северяне загудели: как так? Древляне получили своего князя, а новгородцы, Ольгины наследии, никого? И опять выступил Пров:

- Если никто из вашего рода не пойдет к нам, - твердо сказал Пров, - то мы сами найдем себе князя!

Но тут поднялся верховный жрец Руси Богумил:

- Позволь и мне сказать, князь. Ни Род, ни Велес, ни Дажьбог не отрицали своих детей и внуков. Мы и поныне дети Божьи. Отчего же ты забыл о сыне своем Владимире? Али не сын он твой? Потому спрашиваю я, что новгородцы хотят взять себе князя со стороны, не твоего рода. Как можно потакать им? Думай, князь.

Тут Святославу стало неудобно. Он чуть приподнялся, сел поудобнее, поерзал по креслу и вдруг улыбнулся:

- Ну и хитры вы? Особо ты, Пров. Кажись, что сказал? А по делу право свое защитил. Будет вам князь, берите Владимира. Где он?

Добрыня, что стоял в толпе собравшихся и держал за плечи юного Владимира, толкнул его вперед, и тот оказался перед очами отца.

- Пойдешь князем к новгородцам? - спросил князь.

- Да, батюшка, всевышне благодарен, - улыбаясь, ответил Владимир словами, наученными дядькой Добротой.

- Ну, кажись, все решено, - сказал Святослав и поднялся: - Теперь пойдем и помолимся!

Огонь в капище стоял столбом, а через некоторое время стал притухать, как бы останавливая свою прыть и тихонько угасая, оставлял раскаленные угли во власти гуляющего сизо-золотого пламени. Верховный жрец Руси Богумил-соловей вознес Роду, Перуну и Макоши торжественный гимн, славящий богов и благодарствующий за любовь, покровительство и помощь.

Богумил стоял недалеко от костра, в белом одеянии, а на груди у него висел знак Сварога размером в блюдце, выкованный из чистого серебра к этому торжественному прощанию.

- Слава Роду - вседержителю мира! - пропел Богумил.

- Слава! - повторили волхвы рангом ниже, что стояли в полукруг огня.

- Слава Сварогу - земному покровителю сия!

- Слава! - повторили волхвы.

- Слава Дажьбогу - праотцу нашему!

- Слава!

- Слава Перуну, что вдохновляет нас на битвы и охраняет от супостатов!

- Слава! - повторили волхвы.

- Слава матери нашей Макошь, что птицей Сва является нам, и Велесу, скотьему богу - кормильцу и благодетелю! - воскликнул Богумил, и сотни голосов повторили:

- Слава, слава, слава!

Славяне умели славить своих богов, потому они и славяне, что чтили и возносили признание им.

Нет, не было на Руси, может быть, и в мире такого разнотембрового голоса, каким обладал Богумил, не напрасно прозванный Соловьем. И вот он запел трубным голосом:

Мы пришли от края земли, И от края земли, от моря, Где нет ныне скорби и горя, Где звезда три года сверкала, Что нам путь в ночи указала...

И вдруг продолжил мирным спокойным голосом:

Царь небесный, сойди к дарам! Будь же милостив, Боже, к нам, Мы приносим, взывая к небу, Три златых алтына, как требу, Первый златой - Вышнебогу, Второй златой - Дажьбогу, А третий златой - Белобогу.

И вдруг дискант, тонкий, светлый, обворожительный голосок. Такое умение Богумила менять тембр голоса в народе называлось Божьим даром:

Кто тот сын, что явился в Прави? Сын, воздвигнувший в Яви с Навью Два великих имя Сварога? Кто возвысил и третье имя Во Сварожьей небесной выси? Это Вышень - Всевышний Боже, Тот, что солнцем сияет в Сварге, Что, родившись, шагнул три раза Широко чрез простор Вселенной. Это юноша - сын Закона, Явь, и Навь, и Правь перешедший. Тот, в следах чьих - источник меда. В высшем следе - сияет Сурья [137] . Тот, следы чьи соединяют Триедино Землю и Небо.

- Слава всем богам нашим! - вскинув руки к небу, заключил Богумил-соловей. И трижды отвечал ему огромный хор присутствующих:

- Слава! Слава! Слава!

Князь вытащил из кошеля три золотые монеты и кинул в костер. Богумил-соловей снял с себя знак Сварога, и, приблизившись к Святославу, надел ему на шею. Отныне всеми духовными делами в войске ведал князь.

- А теперь, Всевышний Боже, прими требы от воинства и людей Руси, - распорядился Богумил.

Тушки птиц, ягнят, караваи хлеба, зерно разных сортов, даже фрукты - все это укладывалось в жертвенник и рядом с ним.

По очереди запели волхвы, каждый вознося хвалу богу, которому служит и имя которого возглашает прилюдно. Запахло жареным и горелым, и как только последний волхв пропел свою коляду, люди стали расходиться. Но основная масса потянулась к княжьему терему, где на обширном дворе уже были установлены столы с питьем и яством. Кияне собрались на прощальный пир с Великим князем Руси Святославом.

После ухода Святослава на Русь градоначальником Переяславца стал Улеб, а крепости Доростола был назначен Волк. Казалось, город-крепость жил своей жизнью, и многие жители его как бы привыкли, смирились с тем, что войско русов непременно присутствовало в городе, хотя лагерь был расположен за кремлевскими стенами, в поле. Но город с каждым днем становился многолюднее. Сюда беспрепятственно входили многие толпы людей, беженцев из других городов и сел, появилось много монахов, что селились в части женского монастыря и заполняли единственную церковь, вдруг ставшую приютом бесчисленных прихожан. Во время службы нельзя было протолкнуться вовнутрь, и большая часть людей довольствовалась обширным двором, где по краям его сидели калеки, больные и убогие. Христиане, что были в войске, не могли войти в церковь, особенно по праздникам, и речи, какие текли с амвона, им были недоступны. Но когда кончались проповеди, болгары выходили возбужденными и кто с презрением, а кто с ненавистью смотрели на русов. Первыми встревожились сами болгары, которые вступили в русское войско. Пришел комит Вузила, что начальствовал над болгарами, небольшого роста, но широкоплечий, с нависшими густыми бровями и с такими же усами, висящими по краям рта, грузный, похожий на шкап, но ловкий в бою. Он сел возле Волка и молвил:

- Брат, неважно в городе. Много пришельцев, но, как я вижу, среди них много греков, много монахов, по всей Болгарии столько нет, одним словом, вороги в городе. На торге лопочут про нехристей, в церкви про антихристов и о суде Божьем. Людей запугивают, а которых и убивают. Ныне десятника моего Иона всю семью извели и хату его заняли. Страху навели кругом. Что делать будем, болярин?

- А ты не знаешь что, - ответил раздраженно Волк, - на сук их всех, подлецов!

- Я то знаю, да вот пришел тебе доложить, как ты на то посмотришь, как чего потом не вышло?

- А как ты сам мыслишь? Это ж на твоего воя ополчились. Гляди, завтра другим придется срамо!

На другой день трое оказались повешенными, а четвертого Бузила притащил к Волку на ошейнике.

- Вот головник, оттопок [138] , - сказал сотник, - на прю [139] его, собаку, все лаял о воздаянии кары небесной, а сам заговор учинил, лазутчик.

Грека-лазутчика вздернули на дыбу. И полилось такое, что Волк за волосы хватался, хлебал ракию и, прокляв себя, слепоту и бездействие, день поначалу ходил в безумии, а потом отливали его холодной водой. В городе оказалось больше двадцати банд, все переодеты, прекрасно вооружены и говорят по-болгарски, живут в городе, а центр в монастыре. Все прибывшие монахи - греки из монокурса [140] . Ждут сигнала к восстанию, для того знакомятся и спаивают воев, охраняющих крепость и ворота. Восстание начнется, как только болгарское войско появится у стен крепости. И тут же донесли, что идут бои в Переяславце, восставшие воспользовались крестным ходом и напали на гарнизон, а часть войска уже в городе, а другая часть направляется в Доростол. Волк враз отрезвел. Под утро в Доростоле с частью оставшихся воинов появился Улеб. Тут же Волк собрал всех сотников на кмет, объяснил обстановку и спросил:

- Как, браты, решать будем?

- Лагерь оставить и всех воев собрать в городе, - сказал Ивашка-первый.

- Надо посмотреть, какое войско. Может, одни лапотники, чего их бояться, - сказал Шивон из Белобережья.

- Не думаю, - сказал Утин, - они же воевать идут. А банды стрелять в спины нам будут. До прихода Святослава не удержим, все поляжем, город возьмут изнутри, как Переяславец, - и глянул на Улеба, который сидел молча, опустив голову на руки.

- Как же ты, Волк, не углядел лазутчиков? - спросил Кол, он всегда задавал каверзные вопросы. Но вступился за Волка Егри:

- Чего красить других, ежели у самого морда как буряк [141] . Все мы виноваты. Ведь видели и пускали в город чужих. Думать надо, что делать, и не винить.

У Волка вид был как у побитой собаки. Он уже совсем не соображал и будто опустил руки. Сотник Бузила и его помощник Божан предложили:

- Надо прежде всего уничтожить муравейник в монастыре, - раздумывая, сказал Бузила. - Не трогать монахинь, кроме настоятельницы, а монахов всех порубать.

- А сейчас поставить двойную охрану, чтобы никого не выпускали из монастыря. А просвитера уж точно.

- Вот, - вступил Шивон, - наших не пускали в монастырь, а чужим кобелям пожалуй. Я бы эту настоятельницу первой...

- О чем ты говоришь, - взорвался Кол, - у тебя на уме одно - разбойничать, вино и бабы. А тут судьба наша решается!

Волк оглядел всех и грозно сказал:

- Буде вам. К вечеру чтоб все войско было в городе. Селить по несколько человек в доме, а я монастырем займусь.

Но тут Улеб поднял голову и твердо заявил:

- Монастырь я возьму на себя со своими воями. Не каждый монах предатель, а вы наломаете дров. Я, как христианин, разберусь сам.

Волк не стал спорить с князем, братом Святослава, и согласился. Тем более Переяславец был уже сдан, а это должно было настроить Улеба на праведное, но беспощадное отношение к врагам. Так думал Волк.

Это были регулярные болгарские войска, набранные и находившиеся в центральной Мисии, которые не тронул Святослав и которые были при царе Борисе, как и его казна, как титул и величие, как целостное государство Болгария. И было странно, что это войско штурмовало Переяславец и Доростол, которые оставил за собой по договору с царем Болгарии Святослав. Многие крепости и города за имением небольших гарнизонов уже пали, а вернее, перешли на сторону болгарских войск, и, видимо, сражение за Переяславец и Доростол стали битвой за полное изгнание русов из Болгарии. Конечно, гарнизоны и в Переяславце, и в Доростоле уступали количественно войску болгар, руководимых болярами, что были сторонниками союза с Византией. Да и пропаганда против язычников была усилена в несколько раз и лазутчиками, и церковью. Окружение царя Бориса делилось на две части, и в зависимости от сил, действующих не только на царя, но и в его окружении, принимались решения, которые раскалывали болгарское общество на сторонников Византии и Руси. Перед уходом на Русь в войске Святослава было много болгарских отрядов, а ныне они поредели, охваченные сомнениями, паникой и смутой. Вот именно провизантийское болярство и руководимое ими войско, нарушив договор и зная, что Святослав покинул Мисию, решило сбросить русов в Черное море. Вот почему уже вторые сутки болгары атакуют Доростол, и довольно успешно. А дело в том, что атака шла с двух сторон - внешней и внутренней. Гибли воины не только от насаждавших войск, а и от стрел, пускаемых в спины защитников. Случались поджоги, горели склады с провизией, отравлялась вода. Именно с ними трудно было воевать, потому что действовали они исподтишка и наносили неожиданные удары. Город кишел предателями. Волк снова собрал кмет. И опять стоял один вопрос: что делать?

- Уходить! - сказал Шивон. - Ни за что и ни про что я потерял девять человек!

- Уходить и поджечь город, - сказал Егри.

- Если подожжем, они не дадут нам уйти, - сказал Ивашка-первый.

- Нет, не так! - сказал Кол. - Надо поджечь его, но со стороны нападающих. И ночью. Все банды сосредоточены у восточных стен и ворот. Они кинутся гасить пожар, а мы в это время уйдем незамеченными.

- Да, да, - подтвердил Божан, - надо припасти лодии в готовности и уходить ночью. Подержимся еще день.

Весь бурный кмет Улеб промолчал, только в конце криво усмехнулся. И все поняли, что он с решением согласен.

Ночью вспыхнул огромный пожар у восточных ворот кремля, перекинулся на рынок и стал пожирать строения монастыря. Люди начали спасать дома и имущества, а тем временем защитники города потихоньку сходили со стен крепости и уходили к западным воротам, где на реке Дунае уже стояли приготовленные к отплытию лодии. К утру гарнизон Волка подошел к берегам Русского моря.

Изложение седьмое. От Киева до Филипполя и Преславы

1. "Рыща в тропу Трояню"

...летая умом под облакы,

свивая славы обополы сего времени,

рыща в тропу Трояню

чрез поля и горы...

(Слово о полку Игореве)

Святослав возвращался в Болгарию тем же сухопутным путем, что и шел на Русь. Но уже не гнал, не подгонял дружину, хотя получил первые известия о том, что в Болгарии восстали все города, которые, он считал, ему покорны или дружественны. Видимо, нашлась какая-то сила, что возбудила их и направила против него. Всю дальнюю дорогу он думал, кто это мог быть, кто этот враг, пока невидимый, но сильный и беспощадный. Казалось бы, народ, с которым он общался, понимал его, а говорил им о том, что пришел не как завоеватель, а как друг, как родственный им человек, и не нужно ему ни земли Болгарии, ни царства, а нужно только понимание и любовь, как к брату и сестре, как к отцу и матери, что ждали его возвращения, потому как корни его здесь, и право и жизнь его тоже здесь. Верил ли он в то, что говорил? Безусловно, верил. И не хотел большой войны. Иначе не было бы такого упорства, не было убежденности, что он пришел к своим родным по языку и обычаям. Конечно, он был против христианства, но пытался доказать, что вера эта не от корня славянского, а навязана чужим народом, который был и есть враг славянства. Думалось, они понимали его, качали головой в знак согласия, но, выходит, лгали, двурушничали и ждали часа, чтобы изгнать, погубить его, но, главное, его великую цель, которую он носил в себе, не открывая сути своего появления в Болгарии. И выходит - предали его те, что легко соглашались с ним, затаив до поры до времени истинные цели и провозглашая ложную клятву своему же Богу. Эти люди, дважды переступившие дозволенное, должны быть наказаны. Он ничего не изменил в царстве Болгарском - не казнил царя, не присвоил казну, которая считалась самой богатой в Европе, не сменил боляр и кметов [142] , что сидели по своим городам и весям, не казнил ни одного врага, что с мечом встречал его, а отпускал на волю. Он просил одного - мира и любви, и относился к ним как к своим единомышленникам, убеждая их, кто истинный враг болгар. Он оставил болгарские отряды, смешав их со своими воинами, для охраны городов, и всю армию, который управлял Борис. Он следовал примеру Александра Македонского как разумного правителя. Но, видимо, что-то не учел. Царь Борис согласился на то, чтобы оставить за Святославом всего два города на Дунае, а все царство было сохранено и был заключен мир и любовь. А врагом болгар была признана Византия. И вот теперь все надо начинать сначала.

Эти мысли занимали Святослава всю дорогу, и еще - как поступить нынче? Сейчас он стал понимать, что страх - это единственное средство от измены и теперь без жестокости не обойтись. Надо наказывать тех, кто ему мешает, мутит сознание простых людей, кому любо служить интересам империи. После битвы с печенегами князь убедился, что прав был Калокир, что нашествие на Киев было организовано Никифором Фокой, он купил согласие Кучума напасть на город, а послы даже передали убрус с изображением города. Что дальновидный Никифор не только хотел, но и готовил войну с ним. Так вот он ее и получит!

Задумчивость князя не тревожил никто. Манфред на белом коне с черными чулками, подаренном ей Тиу-Тау то приближалась к нему, то отставала, видя его глубокую задумчивость. Она появилась в Киеве в день похорон княгини Ольги в черном платке, как и все женщины, но в лице что-то изменилось, оно похудело и будто вытянулось. Он не подал вида, что узнал ее, но спустя день приказал найти и привезти в терем. Она была коротко пострижена, и это так не шло ей. Они долго сидели, молча глядя друг на друга, будто с трудом узнавая. В конце продолжительного молчания Манфред сдернула косынку и расплакалась:

- Я знаю, что выгляжу очень плохо, но почему ты не спрашиваешь о дочери?

- Еще полгода назад в Болгарии мне сообщили, что в Ладоге был мор, и дед, ты и дочка умерли.

- Меня спас Тиу. Он появился, когда дедушка и дочь уже были мертвыми, а я на грани смерти, в забытьи. Он унес меня в какие-то земли, купал в источнике, поил травами. Когда я чуть-чуть пришла в себя, то узнала, что дочки и дедушки нет. Мне уже самой захотелось умереть, но опять Тиу окружил меня людьми, брахманами именуемыми, они пели песни, рассказывали и даже танцевали так забавно, на одном месте, а женщины там самые красивые в мире. Там такие животные, прыгающие по деревьям, горбатые и огромные, как дома. И мне вдруг захотелось жить, и это желание появилось в тоске по родной земле и по тебе. И я упросила Тиу вернуть меня и вот оказалась в Киеве в печальный для тебя день.

- И все-таки я жалею, - сказал Святослав, - что ты тогда не отдала мне дочь. Здесь мора не было, и она бы осталась жить. Мать бы согласилась воспитывать ее в княжеском доме.

- А обо мне ты не подумал? Как бы я жила без дочери и без тебя. Я бы потеряла ее еще раньше, как Малуша сына. Где она?

- Была в Ботутино, мать отписала ей деревню на кормление. Больше я не спрашивал. Владимир, как и другие мои сыновья, сейчас под присмотром дядек. У Владимира Доброта, брат Малуши.

Они помолчали, а потом Святослав вдруг улыбнулся:

- А ты напрасно сказала, что плохо выглядишь. По мне, ты стала еще краше. А что это у тебя за родинка на лбу, ее никогда не было?

Манфред смутилась, потрогала ее.

- Она появилась, когда я болела. Брахман, которому Тиу поручил смотреть за мной и лечить также, сказал мне, что это божественный знак, что я отмечена и под покровительством его Бога.

Они провели ночь в княжеском тереме, а утром, уходя, она сказала, что пойдет со Святославом в Болгарию. И он решил, что не будет брать с собой гречанку Афродиту, это еще один подарок старшему сыну.

Встреча Святослава с войском, ушедшим из Переяславца и Доростола, произошла у устья Днестра. Улеб шел навстречу с братом, понурив голову, а Волк бодрым шагом, готовый все объяснить Великому князю, но успел только поклониться и вымолвить: «Великий князь...» - как получил такую затрещину, что еле устоял на ногах.

- Почему ты оставил Доростол? Почему ты не защищал его до живота своего? Это кто? - Святослав указал на воинов, выходящих из лодий, - это вои Руси или поганые хазары и трусливые греки? Это стадо баранов, а где гепарды, львы и тигры, с которыми я брал Хазарию?

- Позволь молвить слово, князь, - молил Волк.

- Молвить будешь на кмете! - Святослав еле сдерживал гнев, он-то думал, что крепость Доростол осталась за ним. Откуда можно было бы начинать новую войну. Он оглянулся и громко крикнул:

- Кмет здесь, где я стою! Всех воевод и сотников сюда!

Забегали слуги, клали камни, а на них доски. Только Святославу принесли складной походный стульчик. Когда все собрались и уселись, не различая ни положения в войске, ни достоинства, князь приказал Волку:

- Говори!

Волк уже пришел в себя. Он понял, что от того, как он изложит событие, зависит его жизнь. Князь хмуро опустил голову на руку, так что клок волос его упал на глаз и серьгу с белыми жемчугами, закрыв их, и казалось, что Святослав приготовился слушать непомерную глупость, которую совершило его войско, спасая свою шкуру при обороне Доростола. Волк сразу начал с сути:

- Еще ты, князь, наставляя меня, говорил, чтобы не чинили мы препятствий люду духовному, монахам и монашенкам, убогим и нищим. Так вот, под видом монахов и убогих в город проникли банды, а когда подступило войско болгар и мы обороняли крепость, в спины нам посылали стрелы. Стреляли отовсюду: из окон, дверей, проулков. Вои гибли и на стенах, и в городе.

Тут поднялся великан Икмор, он со Сфенкелем сопровождал Святослава в Киев и бился с печенегами.

- Если вы знали, что банды в городе, так ты что, Волк? Только ушами хлопал? Почему ты их раньше не прихлопнул?

- Мы узнали об этом за день до прихода болгарских войск. В основном банда поселилась в монастыре, и князь Улеб вызвался уничтожить их, но когда появился там, они все исчезли. Видимо, их кто-то предупредил. До сих пор ломаю голову. А с утра начался штурм крепости. Вои стали гибнуть на стенах и в городе. На кмете мы решили уходить, иначе все погибли бы и город не удержали. Я спасал войско, князь, а не шкуру свою!

Наступило молчание. Потом поднялся Шивон. За все время войны в Болгарии он ничуть не изменился. Так же был пестро одет, в широченных шароварах малинового цвета, а на голове появилась круглая шапка, похожая на блин, с разноцветным пером.

- Позволь мне сказать, князь.

Святослав кивнул.

- Мыслю я вот таким порядком. Разумно ли поступил Волк али не разумно? У меня десять хлопцев подстрелили. Они ведь исподтишка стреляли, откуда не ждешь, и тут же исчезали. Это как червь в дереве, чем дольше живет, тем больше грызет, пока дерево само не рухнет. Потому мыслю - Волк поступил разумно.

Поднялся Кол, прозвищем или именем так названный, никто не знал, но длинный, сухой, с вытянутой головой, похожий на зажженную свечу, невероятно прыткий и ловкий. Показав на Шивона, сказал:

- Вот у пивеня десять погибло, а у меня на стене из сотни восемнадцать. И стреляли, гады, в спину. Уж если виноват Волк, то виноваты и мы все.

И вдруг Шивон вскочил, как ужаленный:

- Великий князь! Прикажи им заткнуться. Не называть меня пивенем. Разве я похож на петуха? Ведь сгоряча могу и рубануть обидчика!..

Кол всегда был ядовитым человеком, ехидным, вопросы задавал ехидные и шутки отпускал ехидные. Но сейчас он, видимо, превзошел самого себя.

- Да нет, Боже упаси, - он поднял к небу свои длинные, как грабли, руки, - ты вовсе не похож на пивеня. Это петух похож на тебя!

Наступила тишина, потом еле слышный хлип, потом хихиканье, а уж следом хохот, даже князь повернулся, пытаясь скрыть свою усмешку. Ответ Кола уже гулял по войску, и то там, то тут кто-то пересказывал, а вокруг хохотали. Ничего не скажешь, Шивона знали все, и прозвище прилипло к нему навсегда, до смерти, и никакой князь отменить его не смог бы.

После такой разрядки не только на кмете, но и во всем войске не было смысла продолжать разговор, потому что Святославу все стало понятно. Он поднялся и сказал:

- Идем на Переяславец и Доростол, будем брать одновременно. На том стою!

И пошел к костру, на котором уже готовилось мясо, стеля по земле аромат жареного, и стоял откупоренный бочонок с вином. Все участники кмета потянулись за князем.

Переяславец спал, как и Доростол. Только на стенах крепостей кое-где горели факелы. Умением незаметно подплыть или приблизиться к врагу или зверю отличались русы. В корне своем звероловы, охотники, скалолазы, неутомимые ходоки, они покоряли весь мир природы, вписываясь в нее, служа и поклоняясь ей. И духи природы помогали им. На стенах крепости стража ходила от факела к факелу, где встречалась и порой беззаботно болтала, чтобы скоротать ночь. А ночи в Болгарии черные, особо когда тучи закрывают небо. И вот когда в очередной раз стража встретилась у факела, две стрелы, очень метко выстреленные, поразили воинов, даже не вскрикнувших, и они одновременно рухнули на стены. Земля вокруг зашевелилась, и воины полезли на стены. Первыми, как и в прошлый раз, взобрались ладожане, за ними хлопцы Шивона. В бою они были ловки и юрки, как обезьяны, да и сам Шивон проявлял чудеса изворотливости.

Ворота отворились, и конница Святослава влетела в спящий город. То же самое произошло и в Переяславце, правда, с несколькими жертвами. Но отмщение было ужасным. Наступил черный день Переяславца. Триста человек, что давали клятву Святославу в верности и помощи, клялись на кресте, для них не было никакой пощады. Рубили головы и протыкали сулицами. Страх охватил Переяславец, он перекинулся на Доростол, и всю неделю продолжались казни. Но не только Доростол и Переяславец были освобождены от русов болгарами, но и все малые города по Дунаю, что считались опорой Святослава. Конечно, отряды русов, что находились там, были жестоко казнены или перебиты, но пришло возмездие - ужас охватил эти малые города, которые покрылись виселицами и трупами, на шеях которых висела бирка «Не предавай». В конце августа 969 года все Подунавье снова оказалось в руках Святослава. Теперь надо было прорваться во Фракию и Мисию, где уже шли бои отрядов венгров и половцев с греками... Центром обороны Фракии стала крепость Адрианополь, которой руководил один из замечательных полководцев Византии Варда Склир. В Мисии из крепости Филипполь Свенельду угрожал стратиг Петр, тот самый, что в Азии покорил Антиохию, и единственный, который избежал яростного гнева Никифора Фоки и был назначен командующим армией в Болгарию. Он преследовал Свенельда, возвращавшегося из Македонии с дружиной в четыре тысячи воев, а у магистра-стратига Петра была десятитысячная армия с метательными машинами, которая грозила Свенельду полным разгромом. Получив от Свенельда сообщение о положении его дружины, Святослав решил спасти его, но для этого необходимо было найти краткий путь через Балканы. Князь собрал кмет и приказал найти краткий путь через Балканы, и на следующий день воевода Божан, из болгар, привел двух старцев, которые объяснили, что через Балканские горы есть два перевала: один у города Нов в устье реки Янтарь, называемый Троянской тропой [143] , другой у Шипки, что находится к западу на 50 верст. Но дело в том, что первым перевалом никто не ходил уже более ста лет, а через Шипкинский болгары ходили пять лет назад. Он легче, но длиннее в несколько раз. И выходит в часть Фракии. Ближе всего к дружине Свенельда выводит Троянова тропа, которая спускается прямо в Казанлыкскую долину.

- Идем по тропе, - решил князь. - На том стою!

На следующий день войско Святослава вошло в небольшой городок Нов. Погода была славная, конец месяца серпеня, фрукты вызрели и в обилии покрывали сады. Князь поручил Божану разузнать, знает ли кто из местных дорогу через перевал. Нашли семью, в которой проживал семидесятилетний старик, знавший о тропе, но сам никогда не ходил. Он сказал, что его дедушка пытался как-то провести войско славян, но они вернулись назад из-за обильных дождей и селевых потоков. Но у него сохранились записи прадедушки, в которых нарисован и путь через перевал. Старик знает подходы к нему и обещал проводить только до половины пути. Святослав задумался. Погода как бы благоприятствовала, но как там, наверху, где сверкали лучи солнца на белой шапке вечно живущего снега? Правда, вои его и он сам привыкли к неожиданным прихотям природы, он ходил в походы и в снег, и в стужу, но в горах опасность была вдвойне - обвалы, водяные потоки и полная неизвестность, в каком состоянии тропа. По сведению местных жителей, лето сухое, устойчивое к теплу. И Святослав решился на переход.

Утром следующего дня войско потянулось в горы. Тонкая извилистая змея дороги уводила людей в крутые горы, то тут, то там заваленная щебнем и рваными скалами. Приходилось очищать дорогу и по одному, ведя за узду коня, проходить с осторожностью, буквально балансируя по тонкой кромке. Но вот тропа уперлась в огромный завал. Люди встали. Решали: или спускаться вниз, или разгребать чудовищный завал, состоящий из обломков скал, поваленных деревьев и кустарников, песка, затвердевшего, как смола. На узком пространстве, где мог поместиться человек и ноги лошади, была устроена стоянка. А день приближался к концу. Уже засветились ранние звезды. Положение казалось безвыходным. И все же придумали. Потянули лестницы через навал, укрепили и стали копать. Воины работали с остервенением, менялись через каждые полтора часа и наконец пробили дорогу. Полдня ушло на расширение ее, и как только прошел первый воин с лошадью, армия двинулась дальше. Медленно, шаг за шагом обогнули снежную вершину с шумящим потоком, и глазам открылся вид купающейся в зелени цветущей Казанлыкской долины - житницы Болгарии с аккуратными мазанками, покрытыми соломой, и крошечными людьми, копошившимися по хозяйству. В шелковом золотистом поле женщины серпами жали злаки, в садах виднелись лестницы, на которых стояли люди, собирая фрукты. К Святославу подошел Божан и вслух пропел: «Жнивка, жнивка, отдай мою силку в жилку, в каждый суставец».

- Ныне народится в Болгарии новое племя воев.

- Это почему же? - спросил Святослав.

- По нашим обычаям, - пояснил Божан, - вон жницы, которые свяжут последний сноп, должны непременно родить ребенка в течение года.

- А у нас, когда отроком я пас лошадей, - неожиданно присоединился Ивашка-первый, - был праздник савраски-труженицы, и нам, табунщикам и конепасам, всей общиной пекли пирог, верите, длиной в пол-лошади. Во как!

Святослав молчал, уже думал о другом, воеводы тоже умолкли. Наконец князь спросил:

- Спустимся вниз, а сколько потом до Филипполя?

- Верст пятьдесят, - ответил Божан, - может, больше.

- Я сообщил Свенельду, что буду только через седмицу, пусть держится, теперь, выходит, будем раньше. Так вот, Божан, в долину пойдешь со своими братьями, а мы по краю и на запад. Вон видишь самый большой и богатый дом? Видимо, там живет жупан. Скажи ему, что Святослав требует обоз с продуктами. Свой, как ты знаешь, оставили по ту сторону. Скажи ему, что не с войной я пришел.

- Это земля славян третьего рода, потому все будет сделано спокойно, князь.

Войско спускалось с горы молча, медленно и осторожно, боясь неожиданных лавин.

2. Разгром войск патрикия Петра. Мир с Византией

Патрикий Петр был человеком непростым, самовлюбленным, резким не только в словах, но и в движениях, расчетливым, обожавшим и ценившим римскую культуру, воспитанный на ней, знавший стихи Овидия и римский театр, любивший военные игры - и постоянный посетитель ипподрома, член союза зеленых. Обидчивый и злопамятный евнух. Своему продвижению вверх он был обязан вначале Иосифу Вранту, евнуху, некоторое время правившему Византией вместе с вдовой Романа II Феофано, потом паракименону Василию, тоже евнуху, но уже очень пожилому человеку, когда-то служившему императору Константину Багрянородному, а ныне взятому Цимисхием проэдром. Вместе с таксиархом Михаилом Вурцем они руководили войском, осаждавшим Антиохию. Никифор Фока, отправившись в Палестину, строго наказал им, чтобы они не устраивали никакого штурма крепости и взяли бы ее только в том случае, если она сама сдастся. Патрикий Петр руководил осадными машинами, и когда была пробита брешь в крепости, войско штурмом взяло город. Разгневанный Никифор Фока вместо положенной благодарности, подарков и награждений, лишил обоих полководцев руководства восточной армией в Азии. Одного направил на запад, в Македонию, с армией в четыре тысячи человек, а других, как Вурца и Цимисхия, в ссылку в свои имения. Вот почему патрикий Петр и все остальные полководцы возненавидели Никифора Фоку, и Петр первым приветствовал императора Цимисхия. Это была существенная помощь новому императору со стороны войска. Цимисхий не остался в долгу и направил морем осадные машины и три тысячи воинов прямо в порт Филипполь, зная любовь Петра к метательным машинам. Теперь же хорошо оснащенная армия патрикия Петра успешно противостояла войску Свенельда, дружина которого медленно таяла.

Нынче полководец Петр готовился к генеральному сражению, полному уничтожению тавро-скифов и походу на столицу Болгарии Преславу. План обдумывался долго, для того его войско планомерно отступало, затягивая варваров в ловушку, которую он загодя придумал, тщательно готовил, позволяя себе небольшие стычки, но не решительное сражение. Сейчас же, находясь на подготовленном участке, простреливаемом со всех сторон и расположив войска, готовые к бою, стратиг Петр, ожидая противника, уже чувствовал победу. Он даже предвидел, как побегут варвары.

Дело в том, что еще год назад, когда он получил от Цимисхия воинское пополнение, и встречал сам его, и вел в лагерь, расположенный на границе с Македонией, уже тогда заметил эту стратегически удобную долину с рядом холмов, окружавших ее. И тогда он подумал, что если расположить метательные машины за холмами, то они незримо будут стрелять. И вот наступил тот самый решительный момент и торжество его военного гения. Лазутчики докладывали, что Свенельд идет, ничего не подозревая, на Филипполь и скоро выйдет на равнину. И как только передовой отряд Свенельда появился на равнине, все было готово к его уничтожению. Они сразу увидели армию Петра и стали строиться. Метров четыреста-пятьсот отделяли два войска, построенных в боевом порядке длинными стенами щитов напротив друг друга. Свенельд встал, а греческое войско не спешило идти вперед, чтобы не попасть в область обстрела собственной артиллерии. Патрикий Петр ждал, когда же варвары двинутся на него, и стал уже нервничать, прохаживаясь взад и вперед. Время шло, а войско русов стояло. И надо же было кому-то из греков оглянуться назад и приглядеться, чтобы увидеть пыль, поднятую войском, и поток движущейся конницы. Если бы это раньше увидел патрикий Петр, то можно было бы что-то изменить, перестроиться, но уж слишком поздно показали ему приближающееся войско Святослава. А русы остановились, потому что гадали, кто это мог быть. Венгры или половцы? Они просто не могли поверить в появление Святослава. Ведь он сам назначил встречу у Филипполя неделей позже. Безумными глазами патрикий Петр глядел на приближающееся с тыла войско русов, на свое неминуемое поражение, зажатый в тиски, что только мог истерически крикнуть: «Коня!»

Со своей немногочисленной конницей патрикий Петр, бросив войско на произвол судьбы, помчался в Филипполь, в крепость, что находилась к северо-востоку, почти у моря. Но лучше бы он погиб в бою, чем постыдно бежал, потому греческие писатели, ни Диакон, ни Скилица, не хотели упоминать о таком позоре войска, а о стратиге Петре вообще умолчали. Только в русской летописи говорится об этой битве. Армия ромеев защищалась как могла, но не только силы оказались малы, они уже стратегически проиграли битву, потому многие из них бросали оружие, отдаваясь на милость победителя.

Филипполь был взят через сутки. В этом очень помогли осадные машины, что были взяты у греков в качестве трофеев. Город был враждебен не только русам, но и самому царю Борису, ибо в нем собрались явные сторонники Византии и противники сближения Болгарии с Русью. Именно они привели страну к расколу, разделению ее на западную и восточную. Святослав понимал, что если не разрушить это гнездо вражды, Болгария по-прежнему будет вести антирусскую политику, как при Петре, потому после трудного взятия города, с большими потерями с обеих сторон, начались массовые казни. Такого разгула казней Святослав не позволял себе никогда. Это была вынужденная мера, тем более что город в основном был заселен греками, служившими в местном гарнизоне и прибывшими год спустя. Сейчас же он был заполнен беженцами из разгромленной армии патрикия Петра, потому и отчаянно защищался. Историки Диакон и Скилица указывают цифру до 20 тысяч казненных, но, видимо, она преувеличена. Вообще греки часто завышали количество казненных, тем самым подчеркивая зверства варваров.

После взятия Филипполя Святослав направился в столицу Болгарии Преславу. Это была новая столица Болгарии, построенная дедом Бориса Симеоном, могущественным царем, воевавшим с венграми, сербами, хазарами и, конечно, с Византией, претендовавшим на ее престол. Столица была отстроена со всем великолепием, не уступавшим лучшим образцам византийской архитектуры. Выделялись своей красотой и искусством строения дворцовая Круглая (Золотая) церковь - ротонда, украшенная мраморными колоннами в два этажа, яркими мозаиками, многоцветными керамическими плитками. Красота дворца царя, тронная палата, множество домов болгарской знати украшали город. Он был опоясан каменным кремлем, и не только внутренним, но и внешним, меж которыми селились ремесленники и другие служивые люди.

У Святослава было несколько вопросов к царю. Как могло случиться, что болгарское войско оказалось возле Переяславца и Доростола? Почему болгарская церковь агитирует население против русов, хотя в войске его много христиан и болгар и он не разрушил и не ограбил ни один храм? И как думает царь соблюдать договор о мире?

Войдя в тронную палату, Святослав, как обычно, сел напротив Бориса и задал вопрос:

- Что же ты, царь болгар, нарушаешь наш уговор, отправляешь свое войско в Переяславец и Доростол? Я вернул их себе, вернул многие другие города, и теперь вся Западная Болгария под моей рукой. Но я не вернулся, чтобы забрать у тебя твою страну. Ты как был царь, им и остался. Так почему же ты нарушил свое слово?

- Я тут ни при чем, - стал каяться царь. - И войско мое ушло без моего ведома, подстрекаемое болярами, бандами и рядом воевод. Я не давал согласие идти на Переяславец и Доростол. И никто это не может подтвердить. С моей стороны мир продолжается, и я не виновен в нарушении его. Верные мне воины здесь, рядом со мной, а те, что ушли на север, предали меня. Месяц назад даже покушались на меня, но Бог милостив, сохранил мне жизнь.

Царь широко перекрестился. Святослав откинул чуб к уху и положил голову на руку. Глядя в лицо Бориса, его жалкую мину и руки, сложенные в послушании, князь грустно заметил:

- Ну какой же ты царь? Весь в отца, в царя Петра, которым крутила баба и который развалил державу Крума и Симеона. Прости меня за откровенные слова, но попомни, будешь хитрить, выкручиваться, служить и тем и этим, потеряешь все!

Святослав помолчал, потом сказал:

- Я бы хотел посмотреть на достижения твоих предков. Есть ли в твоем хранилище память о них, великих полководцах и грозе Византии. Или отец твой все промотал?

- Ты хочешь увидеть мою казну? - со страхом спросил царь Борис.

- Казна меня не интересует, - сказал Святослав, - меня интересуют дары, откупы, оружие, что сохранились от болгарских царей, чем откупались ромеи, когда Крум, Симеон и другие ханы стояли у стен Константинополя.

- Ну что ж, - подумав, встал Борис, - пойдем.

Он кликнул болярина, что стоял у дверей тронной палаты, и приказал нести факелы. Царь, свита и Святослав стали спускаться по ступенькам все ниже и ниже, пока не достигли большой двери, обитой железом. Борис вытащил из сумки большой ключ, размером в ладонь, и дважды повернул в замке. Раздался звук, мелодия старинной болгарской песни и умолк. Дверь со скрипом открылась, и они пошли по узкому коридору, пока не вышли в обширное помещение, пахнувшее сыростью и тлением. Загорелись факелы по всем сторонам залы, заставленной сотнями сундуков разных размеров и конфигураций, бочек, ларцов и полок, забитых всяким золотым и серебряным хламом. Проходя мимо сундуков, Святослав вдруг остановился возле одного и стал тщательно рассматривать. Он был обит медными пластинами, изображавшими треугольники с резами на них: круг Сварожий, что и у Святослава в головах кресла, Макошь с поднятыми руками, с падающими зернами из рукавов, Матерь-Сва - птица, Земля и Богородица в греческом одеянии. На самом краю крышки серебряное изображение ангела, похожее на Тиу-Тау с крыльями, но отделенными от фигуры. Точно такой сундук стоял в почивальне у Ольги под иконой Божьей Матери, которую ей подарил патриарх Полиэвкт. И это удивило Святослава, он остановился пораженный и задумчивый.

- Открыть сундук? - спросил Борис.

- Нет, нет, - ответил Святослав, - но у моей матери в опочивальне точно такой же.

- Это самый старый сундук в хранилище. Он принадлежал хану Аспаруху, и, кажется, его подарили хану славяне, что примкнули к нему в походе на Византию.

- Жаль, - сказал Святослав, - что сейчас не у кого спросить. Хотя, может, отец Григорий знает... Сам болгарин и сопровождал мать мою через Болгарию и Карпаты на Русь.

Они пошли дальше, в самый конец или, вернее, начало помещения, где было развешано оружие и высились полки с атрибутами власти: коронами, диадемами, жезлами, и тростями.

- Вот мечи и сабли Аспаруха, Крума, Бориса, Симеона, Петра, - рассказывал царь Борис.

Святослав снял со стены меч. Он был чудесно сделан, из особой стали с чернью и тремя ложбинами по лезвию, рукоятка же была из нефрита с изображением прыгающего пардуса. Святослав любил оружие и долго рассматривал меч.

- Этот меч принадлежал Симеону.

Святослав улыбнулся и показал свой меч, рукоятка которого изображала прыгающего пардуса.

- А вот еще одно, очень дорогое для нас наследство, - указал Борис на копье, щит и плеть с инкрустированной ручкой. - Это хана Тервеля. В 705 году болгары взяли Константинополь при императоре Юстиниане. Тогда хан положил на землю свой щит, длинное копье и плеть, которую всегда носил на руке. Щит и плеть он приказал совершено покрыть золотыми монетами, так, чтобы и концов этих вещей не было видно, а на копье наложить во всю длину целые груды парчей и шелковых тканей. Потом каждый простой воин получил столько золотых монет, сколько мог захватить правой рукой, и из груды серебряных, насыпанных на землю, сколько могло поместиться в левой.

- Я думаю, - сказал Святослав, - что Царьград стоил такого выкупа. Его же болгары не тронули.

- Да, и хан впервые видел такой красивый город. А через двенадцать лет болгары спасли этот город от нападения арабов-сарацин, которые осадили его. Более двадцати тысяч сарацин остались под стенами города. Император тогда два года выплачивал долг болгарам за помощь. Но, к сожалению, война с Византией велась постоянно. Императоры не мирились с тем, что болгары и славяне пришли на их земли, и считали, что они должны быть поданными империи. А вот чаша...

Борис взял в руки чашу, отделанную серебром и драгоценными камнями. Она была обширна и глубока, а серебро так оформило ее, что можно было держать двумя пальцами, как бы подвешенную на полукруглые опоры.

- Это череп императора Никифора! - сказал Борис, грустно улыбаясь. - Хан Крум поначалу проиграл сражение, но когда Никифор I возвращался домой, он потерпел сокрушительное поражение в ущелье и погиб сам. Крум забрал у греков 1100 фунтов золота, осадил Адрианополь и подошел к Константинополю. Требовал ежегодной дани, множество тканей и парчи, выдачи красивых девиц, и воткнул свое копье в ворота Константинополя. А на пирах пил из чаши, сделанной из черепа императора Никифора.

- А мой предок Олег, - сказал Святослав, - повесил на ворота Царьграда щит в знак того, что город покорился ему [144] . И тоже взял дань по 12 гривен на ключ.

Держа в руке тяжелую чашу из черепа византийского императора, Святослав вдруг спросил:

- А ты пил из этой чаши?

- Боже упаси, - ответил Борис и перекрестился. - Это же удел варваров. Как никак, а Крум был язычником, потому и пил. Мало того, посылал по кругу и многие военачальники тоже пили.

Святослав на минуту задумался, вертя в руке чашу, а потом спросил:

- Вечерять будем вместе?

- Как пожелаешь, князь.

- Тогда прикажи эту чашу поставить на стол.

Разные чувства боролись в душе Святослава. Война приобретала сложный, непредвиденный характер, где перемешалось все: сложность государственных взаимоотношений, которые, казалось, из ясных предпосылок вдруг оборачивались в кровавые бойни, из добрых побуждений превращались в неприязнь и противостояние, а в долине согласия, внимания и любви вдруг вырастали непреодолимые горы. И с каждым шагом второго похода он чувствовал, как ожесточается его сердце. Втянутый в войну с Болгарией, теперь Святослав вынужден воевать с Византией. Первую битву он выиграл. Можно было бы из Филипполя прямо направиться к Константинополю, но не было флота. Все лодии остались в Переяславце и Доростоле на Дунае. Теперь надо идти к Адрианополю, где воюют венгры и печенеги с небольшим отрядом русов. Но без взятия Адрианополя поход на Константинополь бессмыслен. Оставлять в тылу хорошо вооруженную армию с умнейшим полководцем Вардой Склиром непозволительно. Надо взять Адрианополь, и тогда дорога на Царьград будет открыта.

На вечере были воеводы Руси и болгарские боляре, сторонники дружбы, по сути, из семи славянских родов, для которых не было никакого препятствия в языке, потому как язык славянский был хорошо известен, на нем говорило пол-Европы. Эти люди понимали, что Русь пришла не грабить своих родных людей, а помочь им в борьбе с врагами, которые пытаются изгнать их из завоеванной ими земли. Земля - вот что было самой большой ценностью их жизни, как и в других странах, это невосполнимая ценность, это - живот. Тогда же князь предложил царю Борису:

- Царь болгар, я думаю, что за многие годы болгары поняли, кто у них друг, а кто враг, у тебя достаточно казны, чтобы создать новую армию, дружину, которая будет предана только тебе. И тогда мы вместе сокрушим империю, объединим твою развалившуюся страну и возродим царство Крума. Я выпью в память его побед над Византией. Сейчас я оставляю тебе в помощь Сфенкеля с его дружиной, пока не появится у тебя новое войско. Так за болгаро-русское оружие!

Святослав поднял чашу из черепа императора Никифора I. Борис поднял свой золотой бокал и с печалью глянул на Святослава. Он знал, что чаша эта как бы окутана тайной: все, кто пил из нее, умирали рано или гибли в бою. Но об этом он умолчал.

Что для Святослава, полководца, завоевавшего почти всю Восточную Мисию, часть Фракии и часть Македонии, представлял собой царь Борис? Ничто! С ним можно было поступить, как обычно поступали завоеватели - изгоняли или казнили, тем более его можно было обвинить в предательстве. Но Святославу нужна была не жертва, не разрозненное государство, а союзник, братское войско, с которым он построит и свою державу с выходом к морю.

Нагруженные вином и медом, мясом и рыбой, фруктами и овощами, пьяные и горластые, с болгарскими и русскими песнями воеводы и боляре покидали вечер.

Медленно двигалась конница. Пешие также не торопились, и войско, обремененное обозом и метательными машинами, растянулось на целые версты. В Преславе осталось две тысячи воинов, в основном варяги, часть русов плюс болгарское воинство, охранявшее дворец царя и город, под руководством опытного воина Сфенкеля.

Святослав шел на Адрианополь, последнюю твердыню греков во Фракии перед броском на Царьград. На полпути дороги из перелеска вышел отряд русов во главе с Кожемой. Еще в первый поход Кожема упросил Волка взять его с собой в Болгарию. Волк, уже будучи воеводой, определил его в свою дружину, но по отбытии Святослава в Киев в Болгарию пришли отряды венгров и печенегов. Во главе печенегов был юный хан, брат Ильдея, и Волк в поддержку ему придал отряд Кожемы. Но удержать печенегов от грабежа окрестностей ему не удалось. Печенеги собирали награбленное в возы, забирая все, что попадется под руку, вплоть до пустых глиняных горшков. Эти возы свозились в одно место, в лагерь, устроенный в поле, окруженный дальним лесом. Рассерженный непониманием печенегами воинской задачи, жадностью, лихоимством и преступлениями, Кожема отвел свой отряд от их лагеря, и вовремя. Жители ближайших деревень, разгневанные грабежом печенегов, показали грекам неведомые тропы, по которым отряды Варды Склира добрались до лагеря, окружили и разгромили его. Остатки печенегов были вынуждены покинуть Фракию. Почти то же самое произошло с венграми. Днем они грабили население, а вечером пьянствовали, благо во Фракии вина было столько, что пили его, как воду. С пьяным, не просыхающим от вина и ракии войском воевать легче, вот и попались в ловушку Варды Склира. Он, как патрикий Петр, подготовил удобное место, завлек венгров и, в отличие от Петра, безжалостно разгромил конницу венгров метательными машинами и тяжеловооруженными гоплитами.

Это известие о поражении союзников, разгроме под Адрианополем очень огорчило Святослава. Он понял, что это произошло из-за отсутствия единого руководства и единой цели. Союзники вели себя просто как грабители.

Несмотря на такую существенную потерю, Святослав все же продолжал путь к Адрианополю. И чем ближе он подходил к крепости, тем активнее работала его разведка - сторожила, то есть передовые отряды. За пять верст от Адрианополя разведка донесла, что небольшой отрад греков с царской повозкой движется навстречу дружине Святослава. Князь понял, что это базилики императора, и приказал Икмору остановить войско на отдых до утра и поставить метрах в пятидесяти от лагеря шатер, оформить как полагается для встречи с послами императора. Часа через четыре послы были уже в обширном шатре князя, кланяясь и улыбаясь, приветливо говорили:

- Великий князь Русии, мы прибыли к тебе по воле императора Цимисхия с тем, чтобы выразить любовь и мир между нашими царствами!

Святослав ответил:

- А разве я противился миру и любви с империей? Наша договоренность с императором Никифором Фокой была ясна и определенна. Потому я и оказался здесь. И воевать с империей я не собирался - не моя забота, что у вас ныне новый император, вместо Никифора Фоки стал Цимисхий. И оказалось, что он совсем не придерживается нашей договоренности с прежним императором. Вот уже два года нам не платят положенной дани, что записано в договоре 944 года с Великим князем Игорем. Требуют ухода из Мисии, не оплачивая нам наши потери. Как же я могу сохранить мир и любовь, если Цимисхий не выполняет договор, который мы имели с Никифором Фокой? Он даже пытается угрожать нам! Напоминает нам о нашем поражении, но забывает о прежней победе князя Олега! Но я могу, как и прошлому посольству, повторить: не следует Цимисхию спешить сюда, его место в Азии. Я сам раскину шатры у стен Константинополя, как это сделал князь Олег.

Послы стояли, поникнув головами, слушали внимательно, запоминали сказанное и делали вид, что как бы соглашаются со словами Святослава. Ведь у них было грозное и четкое задание: не допустить Святослава до Адрианополя и на любых условиях заключить мир, они даже мысленно слышали: «На любых условиях нужен мир!»

- Великий князь, мы потому пришли к тебе, что, видимо, император понял свою ошибку, угрожая тебе. Теперь мы здесь, чтобы исправить это непонимание и просить тебя не идти на Адрианополь, а тем более на Константинополь. Император вник в твое требование и пытается восстановить мир и любовь.

Посол хлопнул в ладоши, появились слуги, и потекли дары князю. Почти весь шатер был заставлен золотыми и серебряными изделиями, украшениями и оружием, полотнами: парчой, акамитами, другими поволоками, почти всем награбленным имуществом, которое греки захватили в войне с арабами, а особенно при взятии богатейшего города Антиохии.

- Если Великий князь, - продолжал посол, - согласится на мир и любовь, то получит и дань деньгами за год с учетом потерь в войне с мисянами.

Разглядывая оружие, вполуоборот к послам Святослав сказал:

- Сейчас вам раскинут шатер, принесут съестное, вина закажите сами, а завтра с утра поговорим о мире.

Послы раскланялись и удалились. Святослав кликнул Волка.

- Срочно сторожила в сторону Адрианополя, порыскать всюду. Нет ли какой засады, ловушки. Не вышло ли войско. Донести мне.

Святослав, не рассмотрев до конца оружие, присел, отстранение обдумывая ситуацию, неожиданно сложившуюся перед боем за Адрианополь. Идти на город на штурм крепости или принять мир? Ныне послы ничего не сказали о своих претензиях, не требовали покинуть Фракию и Мисию, а просто предлагали мир, как будто забыли о своих притязаниях. Святослав решил собрать совет. Без совета дружины он не хотел принимать самостоятельного решения. Дружина - это все - это политика, это война, это добыча. И князь обязан учитывать мнение дружинников, ибо в те далекие времена дружина и князь составляли одно целое.

На кмет собралось более трехсот человек, здесь были воеводы, тысяцкие, сотники и даже десятники, князь коротко сказал, что ныне прибыли базилики императора с просьбой о мире.

- Браты! - обратился князь к присутствующим. - Отдаю вам на суд решение, как быть далее. Идти ли теперь на Адрианополь? Али принять мир?

Обычно первое слово дается старейшему воеводе в дружине, а им ныне был Свенельд. Но он присутствовал на беседе Святослава с послами и высказал свое мнение ему, потому слово взял Икмор. На ломанном славянском, но понятном всем, он сказал:

- Великий князь, мы пришли в Болгарию, чтобы утвердиться здесь. Фракия - земля греков, и если приступим к Адрианополю, то это будет значить, что мы начинаем войну с империей. Надо ли нам это? Если надо, то Икмор готов идти туда, куда ты скажешь.

Поднялся Кожема, что с отрядами печенегов и венгров воевал во Фракии, и судьба подарила ему жизнь из-за того, что он рассорился с печенегами и не примкнул к венграм.

- Конечно, - сказал Кожема, - можно попробовать взять. Я был у крепости и скажу - это будет нелегкое дело. Восемь башен со стрелками в три ряда от земли. Крепость мощная, но можно пробить тараном, лестницы придется наращивать, войск, как слышал, тысяч шесть-семь. Конница у них и легкая и тяжелая, кованная в медь, а еще пехота легкая и гоплиты. - Он умолк, подумал, пожал плечами. - Думка моя такова: если греки отдадут дань и все, что с них причитается, то зачем нам эта крепость?

Поднялся Шивон. Все невольно улыбнулись, глядя на его пеструю одежду, да еще шапку с фазаньим пером.

- Да мы возьмем ее! - крикнул Шивон. - Гляди, как испугал нас Кожема! Конница такая-сякая, гоплиты, тьфу! Мы ж куда угодно пролезем и достанем. Веди нас, князь!

Потом почесал шапку с пером:

- Вот забыл, что еще хотел сказать. Ах, да! Да мы же возьмем ее!

Кто-то буркнул громко: «Уже говорил!»

- Да, говорил, а что с голой задницей возвращаться?

И сел, потом, толкая своего товарища, добавил:

- Чего хотел умное сказать? Забыл.

Тот ответил:

- Уже сказал.

Поднялся сотник Кол, и будто вырос кочан кукурузы среди кустарника, и опять не обошелся без колкостей:

- Что-то не вижу голой задницы у Шивона, а уж из красных шальваров его впору шатер сделать. Сколько портков из них пошить можно? А думка у меня такая. Может, не стоит брать эту крепость? Бог с ней, может, забрать то, что обещают, и айда рыбу ловить?

Волк оглядел всех и сказал:

- Помнишь, князь, как на вятичей ходили, ведь договорились, дань до сих пор платят, да и дружину пополняют.

- Нечего на вятичей кивать, - встал Утин, - мы одного Бога и одного языка люди, а греки кто? Вороги наши. Не дадут они нам покоя. Веди, князь!

Улеб, сидя рядом со Свенельдом, обернулся к Святославу:

- Ты, брат, знаешь, я тогда юнаком был, потом бывалые люди рассказали, что отец мой, князь Игорь, дважды ходил на Константинополь. Первый раз греки пожгли нас, у них огонь такой есть, ползет, и не потушишь. А второй раз собрал Великий князь большое войско [145] , свидетелем тому Свенельд, но послы греческие встретили войско Игорево на подступах к Царьграду. И просили они не ходить далее, и что дадут дань, какую князь попросит. Я правильно говорю, Свенельд, ведь ты был участником похода?

Свенельд молча кивнул.

- Так вот, дружина решила не ходить далее, и князь взял дань и раздал воям. Повернули назад, и все были довольны, без обиды. Может, и мы поступим так?

И все же Свенельд, молчавший до сих пор, погладив свои длинные седые усы, молвил:

- Так будет вернее, Великий князь. Если нам даже удастся взять Адрианополь, а это хорошая крепость, то без потерь не обойдется. А надо будет идти на Царьград. А с нашим оставшимся войском Царьград уж не взять. С той стороны, с которой мы пойдем, там вал и три оборонительные стены. Легче было бы с моря, но лодии наши на Истре. Да и союзников уже нет... Кто нам поможет? Болгары? Так ты сам видишь, мало их, и не всякий пойдет с нами. Думаю, соглашаться надо нам на мир, Святослав.

Наступила долгая пауза. Потом встал князь и громко, чтобы все слышали его, объявил:

- Да будет мир и любовь! Возвращаемся в Переяславец и Доростол, - улыбнулся, - рыбу ловить на Истре. Но мыслю я, что не только рыбу ловить будем, а строить... Перво наперво - плотбище [146] ! Такое, чтоб строить корабли как у ромеев: драмоны, кумвары, триеры... Задумка есть, но о ней потом... Вот тогда торговать будем со всем миром [147] . На том стою!

- Слава князю, - выкрикнул кто-то.

- Слава! Слава! Слава! - повторило многолюдное собрание.

3. Стратегия императора Цимисхия

Новый император Византии Иоанн Цимисхий даже не предполагал, в каком состоянии ему досталась империя. Голод в Константинополе и в окрестностях, война в Сирии, которая от победоносного шествия вдруг споткнулась, стала нести одно поражение за другим. Антиохия, которую греки взяли еще при Никифоре Фоке, теперь сама оказалась в осаде, арабы стали теснить византийцев. И вот русы в Болгарии берут города один за другим, занимая почти всю Фракию. Помня слова Никифора Фоки о том, что Балканы исконная территория империи, Цимисхий на санклите просил пояснить, как эта земля была заселена болгарами. Ему объяснили, что со времен Александра Македонского эта территория принадлежала Македонии, а следовательно, грекам. Что, по одной версии, болгары поселились в Мисии при императоре Константине Погонате... Эти племена вынуждены были оставить свое отечество под давлением воинских полчищ хазаров, кутригуров (потомков гуннов) и команов. Они переселялись с места на место, пока не вторглись в Мисию, дав ей новое название по имени своего вождя Богара. По другим источникам, император Юстиан, лишенный престола и сосланный в Херсонес, воспользовался нерадением людей, его охранявших, бежал к берегам Меотиса и склонил кочующих болгар обещанием великих наград, если они помогут ему снова вернуть императорский венец. Они исполнили его желание и по восшествии Юстиана вторично на престол получили в вознаграждение всю страну, начиная от Македонии на север до реки Истра. Здесь поселились болгары и, смешавшись со славянами, создали царство. Болгары, как народ воинственный, делали свои набеги на Фракию, уводили в плен жителей и разоряли римские области. Хотя последующие императоры и воевали против болгар, те отступали в свои леса, в непроходимые места и снова нападали на римлян. Римляне потеряли много полководцев, и даже сам император Никифор I был убит. Никифор Фока, как только узнал о предательстве Калокира и постриг царя Петра в монахи, тут же отпустил его сыновей Бориса II и Романа, которые находились в качестве воспитанников или, вернее, заложников в Константинополе. Бориса женили на греческой принцессе и тут же сделали царем Болгарии, на которого Никифор имел свои виды. И еще узнав, что русы победоносно идут по Мисии, отправил послов к печенегам, чтобы те за большие деньги совершили набег на Русь, приказал перекрыть водный путь к Царьграду огромной железной цепью и поставить метательные машины на крепостях.

Учитывая все, что новый император узнал о положении империи, Цимисхий не упал духом, не опустил руки. Вначале он поправил дела с голодом, насытил рынок съестными припасами и потому получил благосклонность народа. Короновался. Приказал полководцам Варду Склиру и патрикию Петру удержать Фракию от разорения варварами, а сам принялся формировать новое войско и реорганизовывать флот. Приказал друнгарию флота Льву починить устаревшие корабли и оснастить их огнем, построить новые и назначил день смотра флота. Ввиду дороговизны на рынках и появлением бедствующих молодых людей он быстро набрал новых воинов, которым не скупился хорошо платить, занимался лично их обучением, строем, фехтованием. Определил начальников фен, раздал награды старым воинам, велел заготовить все для продовольствия и вооружения армии, пополнил флот морским ополчением. Одним словом, Цимисхий работал день и ночь, что позволяло его крепкое здоровье и деятельная натура. Он призвал к себе начальника тайной полиции и приказал набрать как можно больше знающих болгарский язык, переодеть их в болгарское платье и отправить в Мисию, чтобы они вели пропаганду против русов-варваров. Попросил патриарха Полиэвкта разослать во все церкви Болгарии, где в основном вели службу греки-священники, вести проповеди против русов-язычников. Отправил в помощь Петру и Варду Склиру несколько полков и штатов. Разбирая обстановку на западном фронте, Цимисхий понял, что дела здесь идут из рук вон плохо, бесчинствуют отряды печенегов и венгров. И он решил договориться со Святославом.

Первое посольство нашло Святослава, когда он выходил на помощь Свенельду и направлялся в Македонию, где тот находился со своей дружиной. Посол Цимисхия вручил князю послание, в котором император предлагал оставить Болгарию и, как следовало по договору с Никифором Фокой, Цимисхий готов оплатить ему оставшуюся долю по возвращению на Русь. Но ничего не сказал о ежегодной дани, которую византийцы платили Руси со времен Олега Вещего. Они выложили богатые дары - золотые и серебряные предметы роскоши, дорогие материи, но Святослав даже не взглянул на них, как это обычно делается при вручении подарков, а приказал слугам убрать их.

Он напомнил о дани и о плате семьям по потере воинов, и ничего не обещал, с тем посольство Византии покинуло стан Святослава. Это неудачное посольство еще более взволновало Цимисхия. Положение было таковым: север Болгарии был оккупирован русами, на юге Фракии город Филипполь был взят, столица Болгарии Преслава была в руках Святослава, и войско его уже приближалось к Андрианополю. Вторая армия ромеев под руководством патрикия Петра была разгромлена, и остатки ее бежали к Андрианополю. И даже радостное известие о том, что Варда Склир разбил отряды печенегов, а потом и венгров, не могло успокоить его, потому что в Азии вспыхнуло восстание Варды Фоки, сына куропалата Льва, племянника Никифора. И еще: Феофано бежала, покинула остров Прот и дожидается его в Константинополе. Это было опасно, мог возникнуть новый заговор. Мало ли что она задумала? В это критически сложное для Цимисхия время он отозвал своего полководца Варда Склира на подавление восстания в Азии, тем более что победа под Адрианополем уже ничего не решала! Когда русы вышли из Македонии, часть которой разграбили, Цимисхий решил отправить второе посольство. Оно было более удачным, князь благосклонно отнесся к подаркам, даже полюбовался оружием, которое прислал Цимисхий, но вновь завел разговор о контрибуции за убитых. Тогда посол извлек грамоту, написанную от имени императора, в которой предлагался мир, обещана была дань, но опять с условием покинуть Болгарию. Если князь не выполнит эти условия, то Цимисхий обещал прийти в Мисию, и тогда Святослав на себе испытает силу византийского оружия, напомнив о том, чем закончилось нападение на Константинополь князя Игоря, отца Святослава. В ответ на послание Святослав жестко заявил, что не стоит императору утруждать себя прибытием в Мисию, потому что князь уже готовится раскинуть свои шатры под стенами Константинополя. Это была серьезная угроза. Да и послы, возвратившись к императору, дали ему совет: «Имися по дань». В таких случаях императоры уже не скупились, а откупались. Цимисхий понял, что неизвестно, как долго протянется оборона Антиохии, масштаб восстания и какими силами обладает Варда Фока, который движется на Константинополь. Необходимо было время, чтобы решить эти неотложные, грозящие его существованию дела. И он пошел на все ради заключения мира с русами. Для этого последовало третье посольство, которое везло ответ Святославу. «Не ходи к граду, возьми дань, еже хочешь». Посольство привезло дань с контрибуцией.

Историки недоумевают, как могло случиться, что в разгар войны с русами, когда почти вся Мисия в руках Святослава и он под Андрианополем во Фракии, Цимисхий отправляет своего талантливого полководца Варда Склира в Азию, заменяя его Куркуасом.

Почему Святослав, собравшийся взять Константинополь, вдруг соглашается на заключение мира?

А дело в том, что поражение союзных войск под Адрианополем изменило ход войны, осложнило его поход на Константинополь, в то время как греки сами попросили мира, расплачиваясь за все. «И дашь ему дань, имашеть же за убьеных» и «даров многих», и не стали настаивать на том, чтобы Святослав покинул Болгарию.

Надо учесть, что Святослав, вступая в Болгарию, вовсе не хотел воевать с империей, но обстоятельства сложились так, что он вынужден был это сделать, имея под рукой Калокира, тоже претендовавшего на власть в Византии. Но после разгрома союзных войск, остатки которых тут же покинули Болгарию, князь остался в одиночестве и совершенно без атакующей конницы печенегов и венгров. Так зачем же ему надо идти на Константинополь, если Византия выполнила его условия? Но он не учел одного - Цимисхий «за дань и дары» откупил себе время, которое использовал в свою пользу.

Получив мир на западе, Цимисхий тут же отправился на восток, в Азию. И пока арабы ждали подмогу карфагенян, укрепил свежими войсками Антиохию и организовал ударную силу из преданных ему войск против Варды Фоки. Война с восставшими войсками во главе с племянником покойного императора Никифора была непродолжительной. Цимисхий и Склир воспользовались веками испытанным способом - подкупом. Посулами и обещаниями часть восставших была склонена к измене, и это произошло прямо на поле битвы. Несколько терсиархий перешли на сторону Цимисхия, большая часть армянских воинов. И Склиру не стоило больших трудов разгромить оставшихся. По приказу Цимисхия все пленные были ослеплены.

После нескольких штурмов Антиохии арабы отошли, так как не дождались вовремя подмоги и были напуганы приближением победоносных войск Варды Склира. Теперь у Цимисхия на востоке руки были развязаны, и он стал тщательно готовиться к войне со Святославом.

И еще одно немаловажное обстоятельство. В храме Святых апостолов на гробе Никифора Фоки стали появляться все новые и новые надписи, которые не только указывали, но и клеймили убийц.

«Тот, кто раньше был сильнее всех мужей и ничего не боялся, стал легкой добычей женщины и меча. Тот, кто держал раньше в руках власть над всей землей, покоится теперь на маленьком клочке земли. Того, кто раньше был особой священной, убила жена - член, казалось бы, единого тела. Так встань же, царь! Подними свое пешее и конное воинство, фаланги и полки!»

Это раздражало нового императора, тем более подчеркивало его неспособность остановить русов. «На нас во всеоружии устремляются скифские народы в безумном порыве, стремятся к убийствам, разные языки спешат к нашему городу, на вратах которого был недавно высечен твой образ. О император Никифор! Не презри, сбрось с себя камень, придавивший тебя! А не хочешь встать из гроба, хоть отзовись! А не хочешь и этого, то прими нас в могилу. Ибо - даже мертвый, ты побеждаешь всех, кроме жены, победившей тебя!..»

Это была позорная для Цимисхия надпись. Ведь всюду твердили, особенно внушали народу, что Цимисхий не худший, а лучший полководец, чем Никифор Фока. А власть, которую он украл путем убийства полководца, не способна защитить империю.

Цимисхий, появившись в Константинополе, прежде всего встретился с Феофано. Она пряталась в соборе Святой Софии, это было самое надежное место в столице - Феофано сразу же решила, где она может встретиться с Цимисхием: в покоях катихумений - специально устроенное ложе для императриц, куда не было входа никому, кроме патриарха и императора. Глянув на большое собрание богомольцев, Феофано медленно приблизилась к дверям, за которыми должны быть сторожа и откуда вела лестница вверх, прямо в ложу. Она тихонько приоткрыла дверь, стражи не было, но как только она побежала вверх, за спиной услышала строгие голоса:

- Стой! Стой!

Она прибавила силы, буквально влетела в ложу, села в кресло и сняла с себя черную шаль, которая укрывала ее лицо и все тело. Стража вступила в ложу и изумилась. Перед ним сидела императрица Феофано, которую они не раз встречали и провожали в ложу. Но они уже хорошо знали, что эта императрица в опале, вместо нее сейчас посещает катихумений Феодора, нынешняя императрица, жена Цимисхия. Они были в растерянности, но один из них посмел сказать ей:

- Госпожа! Ведь сейчас здесь сидит Феодора.

- Меня это меньше всего волнует, - ответила Феофано, - лучше позовите настоятеля собора.

Охрана удалилась, и тут Феофано стала яростно молиться, глядя сверху на алтарь и взывая Бога к милосердию. Эта самая, может быть, величайшая грешница в мире просила Господа о прощении и спасении: «Карие елейсон! Помилуй, Господи!»

Она вспоминала всех святых и даже Богородицу, которую в последнее время почему-то боялась. Появился настоятель собора, и Феофано уже потребовала встречи с самим патриархом Полиэвктом, но тот, пожав плечами, сообщил, что вот уже как месяц патриарх почил, а нового еще не избрали из-за отсутствия императора.

- Ну что ж, - решила Феофано, - я буду здесь до тех пор, пока император не появится в Константинополе. А пока распорядитесь, чтобы мне доставили из харчевни «Цветок Византиона [148] » обед и ужин. Скажите, что для Анастасии, - и кинула прямо в руки настоятелю кожаный мешочек, полный золотых солидов.

Буквально через два дня утром рано Феофано услышала грохот открываемой железной двери в собор Святой Софии, воинскую команду и стук башмаков воинов этерии. Император шел впереди, но у двери катихумения остановил отряд и один поднялся по лестнице. Феофано тут же развернула кресло так, чтобы не оказаться спиной к базилевсу, успела даже посмотреть на себя в небольшое зеркальце, и на лице тут же появилась очаровательная улыбка, которая сводила всех мужчин с ума. Когда Цимисхий вошел в ложу, вздрогнул. Эта улыбка Феофано, как клеймо, пристала к нему во время заговора, и сверкала в день убийства Никифора в ее опочивальне, и сопровождала многие дни, даже в походах... Он попытался обнять ее, но она ловко отстранилась, боясь подвоха, хотя под корсетом прятала нож. Но улыбка сверкала, и голосом, похожим на журчание ручья, спросила:

- Как твое драгоценное здоровье, император? Ты теперь доволен жизнью, властью, самим собой? Как поживает эта гусыня Феодора, понимает ли она что-нибудь в любви?

Цимисхий не стал отвечать, пропустил ее слова мимо ушей, но в свою очередь сказал:

- Я не спрашиваю, Феофано, каким образом ты оказалась в Константинополе. Не спрашиваю, потому что знаю, что у тебя остались старые друзья. И знаю, что тебе здесь оставаться небезопасно.

- Потому ты отправил меня на Прот? - очаровательная улыбка превратилась в кислую.

- Ты прекрасно знаешь, что это сделал не я. Это решение синклита и патриарха Полиэвкта. А он, как ты тоже знаешь, был первым лицом в то время.

- Полиэвкта нет, - медленно гасла улыбка на лице Феофано, - сейчас ты! Несмотря на твое предательство, я надеюсь, что помнишь, что я для тебя сделала, и поступишь как благодарный человек.

- Да, конечно, - согласился Цимисхий, - но в Константинополе тебе жить нельзя, несмотря на смерть Полиэвкта и даже на мою охрану.

- Почему? Я хочу быть ближе к сыновьям. Видеться с ними, навещать.

- Это невозможно, - покачал головой Цимисхий, - потому что в народе и в гробнице Никифора пишут, говорят и называют тебя убийцей императора. Вот почитай, что пишут в храме Всех Святых.

Цимисхий, готовясь к встрече с Феофаной, специально взял с собой лист, который ему вручил диангел, с надписями в храме и на гробнице Никифора. Феофано прочитала и медленно, будто проваливаясь, опустилась в кресло:

- Я не убивала Никифора, - простонала она.

- Сейчас не имеет значения, кто убивал. Сейчас я думаю, как спасти тебя. И я нашел выход. Ты едешь в мое имение в Армении. А со временем, когда все успокоится и забудется, я тебя призову. Там ты будешь чувствовать себя хозяйкой, вокруг мои люди, ничуть не хуже, чем здесь, сыновья останутся со мной. Они еще тебе пригодятся.

- Без девочек я не поеду, - ответила Феофано, - они остались на Проте.

- Я сейчас же прикажу их доставить к тебе. Думаю, что это самое разумное решение, которое может быть в твоем положении.

- Хорошо, - согласилась Феофана, - Я подожду их здесь.

Уходя, Цимисхий с сожалением подумал, что Феофано такая желанная, красивая змея, но лучше пусть будет подальше.

Прибыв в Константинополь, Цимисхий устроил смотр флота, поставив задачу ведения морского боя с применением всех средств защиты и нападения. С этой задачей флот справился. Император был доволен смотром, наградил друнгария флота Льва и многих капитанов, матросов и направил армаду кораблей на Истр [149] , чтобы блокировать войско Святослава, перекрыть его отступление. Собрал в кулак все осадные машины, понимая, что без них крепости городов не взять. Вызвал к себе мандатора - начальника диангелов и расспросил о тайных агентах, посланных в Болгарию. Также остался доволен, пропаганда против русов уже приносила свои плоды. Встретился с друнгарием [150] конной гвардии, ввел новое подразделение тяжелой конницы, облаченное в железо, и присвоил им грозное название - «бессмертные».

Весной 871 года, как только просохли дороги и зацвели полевые и лесные цветы, а в Константинополе набухли почки каштанов, тамариндов и апельсинов, Цимисхий облачился в порфиру, вышел к придворным во дворце Букалеон и направился в Халкею, к храму Спасителя. И молился Господу так усердно, что многие слышали его возгласы и причитания:

- Отец наш небесный! Сохрани нас от рук варваров и язычников, помоги прогнать их с земли нашей. Будь твердыней нам, всегдашним нашим покровом и убежищем. Ты, Господи, наша опора и утешение!

Далее прошли в храм Богородицы и молились Влахернской Божьей Матери, что, по преданию, всегда спасала греков и Константинополь от многих нашествий.

На следующий день, получив агентурные сведения о том, что все проходы и урочища из Фракии в Мисию не охраняются и свободны, двинул свои войска в Болгарию.

Часть третья "Мёртвые сраму не имут"

Изложение восьмое. Вторжение

1. Бой за Преславу

Вечером, после богослужения, Цимисхий собрал совет из стратопедархов, стратигов, друнгариев, начальников гоплитов и этерий и сказал:

- Я полагал, что скифы, ожидая нашего прибытия, успели уже сделать укрепления и заградить все проходы в тех тесных местах, по которым нам необходимо пройти. Вероятно приближение праздника Святой Пасхи было причиной беспечности мисян, и они не полагали, что вместо торжеств, предписанных великим праздником, игр и пиршеств они примут наши военные подвиги. Теперь надо воспользоваться этим, перейти все ущелья, дабы скифы не успели узнать о нашем приходе и занять своими войсками эти опасные для нас места, - Цимисхий перевел дыхание, глотнул вина, продолжил: - По переходе этих теснин я полагаю с помощью Божьей напасть на неприятеля нечаянно и с первого приступа взять Преславу, столицу Болгарского ханства. Одержав эту первую победу, нам уже гораздо легче будет обуздать бешенство русов.

Все молчали. Переглядывались. Кто-то скептически улыбался. Наконец статопедарх Василий спросил:

- А известно ли императору, что именно в этих местах греки часто терпели поражения? Именно здесь император Никифор I потерял свою голову вместе с короной.

К нему присоединился стратиг Михаил Вурц:

- Знает ли, базилевс, как болгары ловко прячутся среди скал и ущелий, пропускают передовой отряд разведчиков, но как только армия входит в ущелье, закрывают входы и выходы, заваливая их камнями? Только потому, что сын Никифора I находился в передовом отраде, он остался жив. А вся армия до сих пор взывает к небу. То же самое произошло с Юстинианом II и Феодосием III, и все в горах Родопы и Емы.

Цимисхий сделал еще глоток из золотого бокала и ответил:

- Неосторожные или слишком военные предприятия действительно всегда опасны и часто пагубны. Это очень известно мне, воспитанному с самой юности в военном стане, знающему истории походов всех императоров и одержавшему уже не одну победу, как вы знаете. Перед тем как предложить этот путь, наши следопыты прошли его дважды и уверяют, что нет никаких завалов и препятствий, даже подготовки к обвалам и ловушкам. Выпьем за благополучный исход!

Военачальники подняли такие же, как у императора, золотые бокалы.

- А теперь, - сказал Цимисхий, - вооружившись мужеством, не забывайте что вы - римляне, прежде побеждавшие всех неприятелей, следуйте за мной, докажите вашу храбрость!

В среду, на Страстной неделе, тридцатитысячная армия Цимисхия, благополучно преодолев горы, спустилась на равнину и расположилась на холме, укрепленном самой природой, потому что это возвышение было с двух сторон окружено рекой. По течению реки император поместил пехоту и конницу. Рано утром он приказал снять стан и громко трубить к сражению, бить в кимвалы и тимпаны. Огромный шум покрыл пространство, и войско кинулось к захвату Преславы. Но каково было удивление Цимисхия, когда он увидел длинную стену, построенную из красных щитов, преградивших доступ к столице Болгарии, ведь всего несколько часов назад ему сообщили, что дорога к ней совершенно свободна. Началось сражение, но греки не могли продвинуться даже на метр. Бой казался равным. Греки, а их число во много раз превосходило защитников, не могли пробить и щели, ибо на место упавших вставали другие или стена щитов стягивалась, закрывая брешь. Многочасовое терпение Цимисхия лопнуло, и он приказал бессмертным атаковать русов с левого фланга. Как только железная конница разорвала левый фланг, затрубил рог, и русы скрылись за первой крепостной стеной. Цимисхий приказал Иоанну Куркуасу двинуть вперед метательные и стенобитные орудия, которые стали рушить стены с разных сторон. К вечеру греки хлынули за крепостную стену, но наткнулись на дворцовый кремль с узкими проходами, возле которых росли горы тел. С утра император приказал бросать огонь на дворцовую площадь, и вспыхнул невиданный пожар. Русы вынуждены были выйти из города. Их осталось человек четыреста, но это были опытнейшие воины - варяги и русы. Но что такое? Они побросали щиты и оказались голыми по пояс. Но не образовали, как обычно, стену, а встали в два полукруга и, схватившись за руки, громко в экстазе запели:

Если нам суждено в этой битве пасть - Не забудут люди про нас, И о наших делах на высоком холме Начертают правдивый рассказ [151] !

Цимисхий спросил у Варда Склира:

- Что они делают?

- Они готовятся к битве, - ответил полководец.

- Голые?

- Да, Базилевс. Это вэринги. Когда я воевал в Сицилии против арабов-сарацин, у меня были эти самые воины-северяне. В окружении они никогда не сдаются.

- И все же, Вард, предложи им мир и свободу от моего имени.

Варда Склир пожал плечами, но направил коня к русам.

- Русы, вэринги, - крикнул он, - сложите оружие. За храбрость император дарует вам жизнь и свободу!

Прекратилась песня. Как один, вырвались из ножен тяжелые мечи. Когда Варда Склир вернулся к императору, тот спросил:

- Что это значит? - хотя сам и догадывался.

- Если бы они согласились, - ответил полководец, - они бы воткнули мечи в землю.

Русы вызывали самых сильных и храбрых на бой, но Цимисхий, скептически улыбнувшись, сказал:

- Это война, а не цирк. Расстреляй этих гладиаторов!

По звуку трубы выдвинулись в первый ряд лучники и стали расстреливать голых, беззащитных воинов. Но русы тут же подняли щиты и кинулись в атаку. В панике стрелки побежали, и только когорта тяжеловооруженных гоплитов смогла остановить нападавших. Трупы русов покрыли землю [152] .

Калокир, который во время захвата столицы Болгарии проводил время с царем Борисом в загородном доме, ночью исчез, а раненого Сфенкеля вынесли оставившие горящий город болгарские воины, переодев в крестьянское платье и покрыв телегу пологом. Царя Бориса Цимисхий приказал привести к себе.

Царь Борис явился в царском одеянии с короной и в красных сандалиях. Это был молодой человек высокого роста с рыжей бородой, и византийский император едва доставал головой до его плеча. Он встретил Бориса любезнейшей улыбкой, но сидя на его троне и указав на кресло, которое ранее занимал Святослав. Он начал разговор с того, что, назвав Бориса государем мисян, пришел не воевать с ними, а защитить от варваров-русов, поганых язычников, осквернителей святой церкви, разбойников и убийц. И что римляне вступили в их страну не для порабощения, а наоборот, для освобождения, и что только русов он признает неприятелями и только с ними ведет войну.

- Только не понимаю я одного, - заявил он, - почему болгары с оружием в руках встречают освободителя? Почему целые отряды мисян служат Святославу, не внимая призыву святой церкви. Вот и в этой битве они сражались вместе с русами против нас.

Борис ответил:

- Я приветствую приход славного императора, такого известного полководца, как Цимисхий. Ожидал я этого дня с появлением русов два года назад. Но Никифор Фока не ответил на наш призыв, и получилось то, что получилось. Потом он предложил заключить брак между моими девочками и Василием с Константином, чему я был рад и дал согласие, снова ожидая немедленной помощи. Но ее не оказалось, хотя девочки давно в Константинополе. А насчет того, что болгары воевали совместно с русами, то они просто защищали свою столицу.

- Вот это сопротивление и привело к тому, что пришлось разорить твою столицу. Но и это поправимо. Мне сказали, Борис, что ты показывал свою казну Святославу, покажи ее и мне.

Борис, не задумываясь, согласился и попросил сопровождавшего болярина приготовить факелы. Они по опаленному дворцу в конвое воинов Цимисхия спустились в подвал, но вошли только двое с болярином, который расставил факелы в определенных местах. Цимисхий, войдя в зал, тут же обратил внимание на обилие сундуков и приказал их отворить. Сундуки были набиты разной всячиной: одни содержали серебряную посуду крупных размеров, другие - мелкие принадлежности стола, кованые сундуки - золотую посуду, а третьи - всякие украшения из золота, серебра и каменьев. Цимисхий остановился у сундуков, набитых золотыми и серебряными монетами разных времен и народов, постоял некоторое время, раздумывая, а потом запустил руку в сундук с византийскими золотыми монетами столетней давности и распихал по карманам. Целый сундук женских украшений он с любопытством разглядывал, и взял удивительной работы браслет из чайных роз, обвитый тонкой лентой золотой змеи, и также положил в карман. Когда осмотр закончился и Борис закрыл дверь, Цимисхий вырвал у него из рук ключ. И хотя Борис был не из слабых мужчин и на целые полторы головы выше императора, руки у Цимисхия были железными, и вообще этот маленький человек обладал чудовищной силой и ловкостью.

- Зачем теперь тебе эта казна? - зло спросил он. - Ведь она украдена из византийских кладов. И вообще, что за город - Преслава? Откуда такое варварское название? Теперь он будет называться Ианополь, по-христиански.

Цимисхий со стражей зашагал к выходу из подвала, оставив царя униженным, ограбленным и оскорбленным. Но это было только началом.

Два дня празднования Пасхи войско пробыло в столице Болгарии. На третий день собранное в кулак стотысячное войско греков двинулось на встречу со Святославом к Доростолу. Царь Борис, его семья и все близкое окружение были взяты под стражу, одним словом, арестованы. За несколько часов до выхода армии из Преславы Цимисхий отправил передовой отряд наблюдателей и разведчиков, около тысячи человек во главе со стратопедархом Фомой и проводниками болярами Кирком и Педросом.

Дорога пролегала по холмистой местности, покрытой густым кустарником, то петляла, то огибала, то поднималась на небольшие холмы. Двигаясь рядом с полководцем Склиром, Цимисхий спросил:

- Варда, как ты думаешь, почему русы так отчаянно защищали Преславу, которую я по праву переименовал в Ианополь? Ведь это не их столица, не их царский дом, и вообще Борис не их царь.

- Видимо, таков был приказ Святослава, - ответил полководец.

- И потом, почему они построились в круг? Я впервые видел такой строй.

- Видишь ли, базилевс, ты воевал в основном в Азии, а еще император Константин брал вэрингов и создавал отдельные подразделения, которые воевали в основном в Европе. Так вот, я видел их в бою. Круг создает максимальный выигрыш площади при минимуме людей, и ни один участок не остается слепым, это крайне важно при обороне. И, потом у них есть такое поверие, что они в будущей жизни, если не защищать себя, станут рабами тех, кто их пленил.

- Хорошее поверье, - задумчиво произнес император.

Некоторое время они ехали молча, потом Цимисхий снова произнес:

- Вот думаю я, что Святослав неразумный человек. Требует с нас дань, а у самого под рукой была целая казна мисян. Это же несколько сот тысяч золотых солидов, даже есть времен Веспасиана, вот погляди, - император вытащил из кармана отнятые у царя Бориса монеты. - Тогда еще не могли подделывать золотые монеты, как Никифор Фока. Ведь Святослав шел в Мисию за наши деньги, так вот бери казну у мисян и уходи, откуда пришел. Нет, он требует с нас.

- Я, базилевс, не совсем согласен с тобой. Нельзя Святослава называть неразумным. Мне кажется, что он сверхразумный. Главное в нем - не хочет он уходить из Мисии, а казну их он рассчитывал взять в любое время. У него другие цели.

- Это интересно. Какие? Разве он не такой же разбойник, как арабы, сарацины, германцы и как все? Так вот, он не получит ни казны, ни Мисии.

- Конечно, базилевс. Ты прав. Надо укротить его аппетиты. Но забывать не следует, что он разгромил очень сильное царство. Его имя знают и на востоке, и на западе. Мы еще убедимся в его силе. И я предлагаю не спешить с выводами. Если войско его такое, какое мы встретили в Преславе, то количество не всегда решает исход битвы. Вспомни Александра Македонского! Персы всегда превосходили его количеством, а победа оказывалась у него. Нам, базилевс, необходимо тактически обыграть его, иначе Святослав, несмотря на наше явное превосходство, накажет нас.

- Я думал об этом, - согласился Цимисхий. - Ночами думал. И все же пришел к мысли - мы подавим его.

Так как Варда Склир и базилевс ехали впереди войска, то им первым в глаза бросились два всадника, которые мчались по извилистой дороге навстречу. Через минут двадцать они приблизились к императору и буквально свалились с лошадей:

- Базилевс! Беда!

- Наш головной отряд уничтожен русами!

- Как? Весь отряд? - изумился император. - В тысячу воинов?

- Весь! - В спине одного все еще торчала стрела. Он ворочался, но никак не мог достать ее. - Мы спешили, чтобы сказать тебе об этом!

Цимисхий склонил голову и опустил руки на седло. И услышал голос Варда Склира:

- Вот о чем я говорил тебе, базилевс!

Дорога уходила в лощину, пологий овраг, с двух сторон покрытый непроходимым кустарником ежевики, малины и дикого винограда.. Когда дорога подвела к участку, где произошел разгром передового отряда, всюду лежали трупы лошадей и воинов. Цимисхий по краю дороги стал пробираться вглубь и не заметил ни одного убитого руса.

- Они что, - удивился он, - даже не сопротивлялись?

- Не успели, базилевс. Прежде поражались кони, а потом всадники. Одни стреляли в лошадей, другие во всадников. Это ловушка, это мисяне, они мастера на засаду. А вот и колея от колес телеги, своих они увезли.

В самом конце лощины свита императора увидела сидящего человека с тряпкой во рту. А сидел он на колу и был уже мертв. Когда вытащили и развернули тряпку, прочитали: «Склир! Цимисхий! Это вам подарок от расстрелянных!»

- Бедный стратопедарх! - произнес Цимисхий.

- Бедный Фома! Царство небесное!

Все перекрестились.

2. Защита Доростола

Посреди встали русы: сурова их дума:

Им, как видно, не любо владычество Рума,

С двух враждебных сторон копий вскинулся лес,

Будто остов земли поднялся до небес.

(Низами, «Искандер-наме»)

Доростол был древним городом, построенным еще в IV веке Константином Великим после битвы со скифами, когда он увидел на небе горящий крест в ознаменование его победы. Он отнесся к строительству Доростола с таким же рвением и старанием, как и к новой столице империи, Византиону-Константинополю. Окружил город мощной стеной со стороны поля, а сзади была естественная преграда - воды Истра (Дуная). Это была хорошая, добросовестно построенная крепость, какие умели строить древние греки и римляне, очень удобная для обороны и вылазок, с потайными выходами, порой забытыми своими же правителями и горожанами. Уже после принятия христианства здесь был сооружен собор и женский монастырь, сохранены все статуи, которые император вывез из греческих и римских городов. Одним словом, это был большой портовый город, куда приплывали суда от германцев, галлов, фракийцев, славян и русов. Население было смешанное, много славян, но правили в основном оболгарившиеся греки, колония которых была внушительна, множество боляр и купцов.

После мирного договора с Византией Святослав считал, что цель его похода достигнута. Дань получена, города Переяславец и Доростол остались за ним. Таким образом, можно обустраиваться на этой земле и думать о будущем. Существует мнение, что Святослав легкомысленно отнесся к своей обороне и допустил проникновение греческой армии на территорию Болгарии через горные проходы и ущелья и что прозевал подготовку Цимисхия к войне. Но это совсем не так. Осенью 970 года Святослав отослал посольство в Константинополь больше с целью разведывания, чем с купеческими делами. Византийцы об этом догадались и плотно блокировали делегацию так, что им мало было что узнать. Но точно стало известно, что Цимисхия в столице нет, как нет Варда Склира, и что они воюют в Азии. Не было резона посылать армию, чтобы блокировать все проходы, хотя сами болгары действительно прозевали момент продвижения греков по ущельям, даже не поставили наблюдательные посты. Конечно, Святослав не ожидал, что война в Азии закончится так скоро. Он занялся оборудованием портовых сооружений и, главное, почувствовав очень слабое место со стороны Дуная, предложил сначала построить что-то вроде плавучей крепости, которая стала возводиться с помощью мастеров-ушкуйников. Строилось что-то нелепое, грандиозное, с глубоким килем и двумя мачтами, но главное, в стороне портовых сооружений и строительства судов, как бы в уединенном и закрытом от любопытных глаз месте. Святослав мечтал замкнуть Дунай у входа в дельту и выхода в море. Это было похоже на идею древнего Кия, которая удалась на Днепре, но не случилась на Истре. Это была дальновидная задумка, чтобы распространить свое влияние на славянские народы, живущие по берегам Истры. Еще раз напомним, что Святослав считал цель похода выполненной и уверовался в том, что останется здесь на долгие годы.

Известие о сдаче Преславы огорчило Святослава. Он понял, что начинается новая тяжелая война и исходные позиции не в его пользу. Теперь ему приходилось не нападать, а защищаться. И от исхода этой защиты зависит и исход войны. Срочно надо было стягивать все силы в одно место. Лучше, чем Доростол, не придумаешь. Быстрым маршем из Филипполя возвращался Свенельд. Волк оставил Переяславец и пришел в Доростол, многие гарнизоны, раскиданные по побережью Дуная в Мисии, стягивались в одно место. Но перед тем как появился Цимисхий, примчался Калокир, растерянный и возбужденный.

- Великий князь, - воскликнул он, - я думаю, что моя судьба сплелась с твоей, потому дай мне людей, я готов сражаться с тобой.

- Тебе надо было сражаться там, рядом с Борисом.

- Борис не царь, а тряпка. Он сам не знает, какому богу служит. Он сдался. Сейчас он пленник Цимисхия, видимо, и союзник.

- Нет, Калокир [153] , - ответил Святослав. - Ты не пошел со мной, когда я заключил договор с Византией, а остался при царе Борисе. Ныне ты бросил Бориса, а примкнул ко мне, а завтра куда ты пойдешь? Я советую тебе - возвращайся в Херсонес.

- А разве Херсонес не империя? Не хочу ставить отца под удар!

- Здесь ты мне будешь не подмогой, а обузой, хотя мне и нужны хорошие воины. Но твоя задача другая. Отправляйся-ка ты к шишманам [154] , они против царя Бориса и Византии.

Калокир низко поклонился и исчез навсегда.

В середине дня прибыли болгары - человек тридцать, измученные и израненные, но твердо стоявшие на ногах. На небольшой телеге лежал человек, перевязанный тряпками, с ожогами. Он поднялся с телеги и, качаясь, прошел к князю.

- Князь, - молвил он, - Преслава разрушена и взята греками. Все мои вои погибли.

Святослав изумился. Перед ним стоял живой гигант Сфенкель, о котором сообщили, что он погиб.

- Тогда почему жив ты? - нахмурив густые брови, спросил Святослав.

- Меня, как видишь, без сознания привезли болгары. Их тоже осталась горстка.

Князь показал рукой в комнату, налил полные бокалы вина себе и Сфенкелю, обнял и провозгласил:

- Будь здрав, друже!

Сфенкель выпил и медленно стал опускаться к земле, держась за стенку. Его подхватили и положили на ложе. Он проспал более суток.

Греческая армия через день после Пасхи двинулась в сторону от Балкан к Истру (Дунаю), от Преславы на Доростол. Это восемьдесят верст пересеченной местности, которую император предполагал пройти по восемнадцать верст в день за четыре дня. Но пришлось задержаться, чтобы похоронить погибших воинов передового отряда. Болгарские городки, ранее занятые гарнизонами русов, встречали греков доброжелательно, крестом и хорами, славя воинов как избавителей. Но это не мешало Куркуасу - начальнику артиллерии, которая плелась за армией вместе с обозами, нещадно пограбить церкви, отнимая иконы, а вернее, срывая серебряные и золотые оклады, предметы церковной утвари из золота и серебра. Жаловаться уже было некому, император ушел далеко, а бог очень высоко. Куркуас, близкий родственник Цимисхия, был когда-то способным военачальником, а ныне представлял из себя что-то вроде двойника императора, но с самой неприглядной стороны. Он явно подражал Цимисхию, носил такую же бородку, одевался как и он, и вооружен был только позолоченным и серебряным оружием, имел самую дорогую лошадь, украшенную позолоченным снаряжением, мягкое седло и шел на воину как на праздник. Он вечно был под хмелем и вечно ругал арабов-мусульман, с которыми воевал, за их отвращение к вину, называя сухомолами, так как пищу принимали, не запивая вином. И всюду, к случаю или без случая, императора называл своим братом. Он был добродушен во всем. С улыбкой легко отнимал, но и легко отдавал все, кроме золота и драгоценностей. На одной руке у него было пять колец, на другой три, а на шее ожерелье из дорогих камней и крупный золотой крест с аквамарином. Он как бы выпячивал свое богатство, а в принципе ничего не имел: ни поместий, ни дворни, даже дома в столице, а жил у богатых друзей и родственников-армян. Но за что ценил его Цимисхий? Куркуас хорошо считал в уме, обладал исключительным глазомером. Его метательные машины были всегда в действии, и очень точно попадали снаряды.

Вместо четырех дней, рассчитанных императором на дорогу, ушло пять с половиной. В полдень 23 апреля армия Цимисхия вышла к Доростолу на небольшое плато перед городом, которое он оценил сразу как будущий лагерь греков. Но впереди у самой крепости он увидел длинную стену из красных щитов, ежиком ощетинившиеся длинные пики и грозные ревущие сигналы из турьих рогов. Сразу же пришлось вступить в бой, на марше, без передышки. Армия у Цимисхия была велика, она все прибывала и прибывала, и он бросал в бой все новые и свежие части. Сражение началось с натиска русов и на какое-то время им удалось потеснить греков, создав запор на поле, но через несколько часов сражение выровнялось. Греческие историки рассказывают, что сеча была жестокая и счастье переходило с одной стороны к другой, что двенадцать раз войско русов было отражено и битва продолжалась дотемна с переменным успехом. Это было в день святого мученика Георгия, и Цимисхий, подбадривая свои войска божьим промыслом, приписал победу себе.

На следующий день, 24 апреля, в понедельник, Цимисхий, видя, что русы не выходят из крепости, приказал срочно рыть глубокий ров вокруг стана. Землю, извлеченную изо рва, насыпали на край его в виде вала, на вершине которого водрузили копья, а на них повесили щиты. Весь день из стана греков слышались восторженные крики. Цимисхий награждал военачальников и воинов, не скупясь ни на золото, ни на дорогое оружие, ни на слова. На следующий день с утра звенели центавры [155] и гремели накры [156] . Друнги легкой пехоты и гоплиты пошли на взятие крепости. Заработали метательные машины и огромный таран, сотни лестниц облепили стены. Но русы защищались отчаянно, а главное, грамотно, сбрасывая лестницы, встречая тучами стрел и пращами. Цимисхий, опытный полководец, который за время своих походов брал штурмом не один город, стал медленно осознавать, что Доростол силой и штурмом не взять. Особенно когда он увидел, что во время очередного удара в стену крепости сверху полетела огромная глыба гранита и переломила таран, как щепку, а станина его вздыбилась, убив и покалечив многих из обслуги, он приказал трубить отступление. Сам же медленно повернул лошадь и направился к лагерю, обдумывая ситуацию, то есть тупик, из которого надо найти выход. Воинов у него было достаточно, но губить людей, тупо бросая их на гибель, он не хотел. Подкуп исключался. Осада? Без блокирования реки бесполезна. А корабли еще не подошли.

Вечером русская конница вышла из крепости и пыталась неожиданно атаковать лагерь греков, но встретила активное сопротивление греческой кавалерии, подкрепленной «бессмертными», одетыми в броню. Потеряв много всадников, русы ушли в крепость. Это был последний выход русской конницы. Над городом нависла угроза голода.

26 апреля в Дунай вошел греческий флот из трехсот кораблей. Самые крупные, оснащенные медийским огнем драмоны и боевые галеры расположились по фарватеру, преграждая любым судам выход в море и к берегам Дуная. В самом устье также встали корабли, хеландии и триремы, преграждая путь к морю. Но самое страшное заключалось в том, что история гибели русского флота в греческих водах у Константинополя от медийского огня была еще жива, и многие понимали, что греческий император подготовил им не сладкую жизнь, а, пуще того, неминуемую гибель, с какой стороны ни глядеть.

На кмете, перед третьим боем, Святослав так и сказал: «Браты! Руска земля далече, а печенеги ныне с нами ратьми, а кто ны поможет?»

Сфенкель, еще не оправившись от ожогов и ранений, выступил с призывом к братам положить животы, но не дать грекам передыха, показать, на что способна Русь и что ремеслом нашим является бой, а торжеством - гибель врага. Он, как второй помощник Святослава, просил возглавить ныне войско и показать им силу нашего оружия. Святослав, раздумывая, ответил:

- Не лежит у меня сердце к такому решению. Тебе полежать еще нужно. Вот Манфред говорит, что рука у тебя плохо действует, травы попить тебе надо, что она готовит, может, кто другой тебя заменит?

Сфенкель встал и с обидой вымолвил:

- Не доверяешь, князь. Простить Преславу не можешь?

После таких слов князь согласился:

- Не держу зла на тебя, вэринг. И никогда не держал. Уж коль так настойчиво просишь, иди воеводить.

Эта битва началась во второй половине дня. Русы славились натиском бронебойной силы, упорством, а если что-то не получалось, не бежали, а уходили. Их красные, до самых ног щиты, придуманные Святославом, защищали покрытое кольчугой тело и ноги, а длинные пики доставали противника за несколько метров.

Это была жаркая битва, где волна русов накатывалась за волной, и греки порой не выдерживали, бежали, но тут же Варда Склир заменял их новыми отрядами, а ушедших поили вином, восстанавливая боевой дух. А техника греческих битв была отработана до мельчайших подробностей: главной заботой и целью было сокрушить вождя. Штандарт Сфенкеля развевался на ветру, и именно он послужил целью прорыва отобранных отрядов. Треугольник, составленный из бронированных «бессмертных», врезался в намеченное место боя, где находился Сфенкель и руководил боем, таран «бессмертных» проделал коридор, в который устремился греческий богатырь Федор Лалакон и обрушил свою мощную булаву на Сфенкеля. Щита у того не было, потому что правой раненой рукой держать тяжелый щит было утомительно, а меч в левой руке не предохранил от удара булавой. И Сфенкель пал, убитый наповал. Русское войско пришло в ужас. Время уже было позднее. Смеркалось. Русы надели щиты на плечи и покинули поле боя. Цимисхий торжествовал победу, но победы не было. Русы просто ушли в крепость. Осталось только поле, усеянное трупами и ранеными.

В городе назревал голод. Кончались все припасы, и люди стали подумывать о лошадях, которые могли бы стать пищей. Но Святослав, собрав кмет, предупредил, что пока есть возможность подождать, надо подготовить вылазку к селениям вверх по Дунаю и к Переяславцу, другим спуститься вниз к устью, где можно не только купить, а просто забрать продукты, но для этого нужно выбрать подходящие условия, чтобы незамеченными пройти мимо сторожевых кораблей. Были назначены отряды сухопутные и речные.

28 апреля, как всегда, во второй половине дня войско русов выстроилось в поле. Небо было затянуто тучами, причем грозовыми, и, как отмечали знатоки, намечался ливень. Этот выход русов был отвлекающим маневром для последующей операции по доставке продовольствия. Икмору, как руководителю вылазки, князь сурово приказал: «Как начнется гроза и пойдет дождь, спокойно уходите с поля. Греки настолько себялюбивы, что в грязь преследовать не станут».

Действительно, небо померкло. И хотя бой продолжался, над головами воинов уже сверкали змеи молний. На юге ночи приходят сразу, темнота опускается стремительно, да еще если небо совершенно захвачено тучами. А так как звезды и луна совершенно не светили, то в двух шагах уже ничего не было видно. В этот момент Федор Лалакон и решил воспользоваться медленным уходом русов и врезался с левого края бронированным отрядом, проделав коридор к воинам Икмора. Чиркнула молния и осветила блестящие доспехи «бессмертных», вырвав из темноты позолоченные, накануне подаренные императором Федору Лалакону изящно-пышные собственные латы со шлемом со страусиным пером. Прогремел гром, будто над головой треснуло и повалилось столетнее дерево, потом кромешная темнота окутала воинов, и грек потерял цель, приглядываясь к темноте. Но как только сверкнула очередная гирлянда света, он получил мощный удар в спину и, падая, был, несмотря на доспехи, разрублен надвое. Икмор стоял, как грозный идол Перун с длинным карающим мечом. Торжественные вопли и крики русов охладили «бессмертных», которые тут же покинули поле.

В то же время Святослав распорядился вывести два смешанных отряда болгар и русов, около двух тысяч человек, в поисках продовольствия. Они под прикрытием непогоды в лодиях, опущенных в воду, благополучно прошли мимо сторожевых кораблей, обшарили всю округу, где покупая, где отбирая, нагрузили полные челны продуктов и даже на обратном пути, заметив отряды береговой охраны греков, собиравших дрова и фураж, многих убили, а некоторые разбежались или попрятались. Русы и болгары спокойно вернулись в крепость.

Цимисхий, очень огорченный смертью Федора Лалакона, а утром узнав о вылазке русов и гибели береговой охраны под самым носом сторожевых кораблей, пришел в бешенство. Он собрал всех военачальников и говорил безостановочно, где повышая голос, а где просто шипел. Он выгодно отличался от императора Никифора Фоки, косноязычного и грубого солдата, потому что в юности обучался риторике. Он мог воздействовать на толпу образностью и логикой речи:

- Вы что? До сих пор думаете, что варвары дураки? Что скифы были степными полчищами и брали только мечом и количеством? Почему же тогда Геродот сказал: «Самые умнейшие люди, которых я знал, были скифы!»? Он также говорил, что у них был величайший ученый Анахарсис, которого он вспоминает с почтением. Скифы придумали нелинючие краски, выделку сыромятных кож и юфти, им принадлежат первые горные работы, что выполняют сейчас рабы, открытия и изобретения. Они изобрели огниво и сталь, которыми вы сейчас пользуетесь. Они практически разбили полумиллионную армию персидского царя Дария и вынудили его покинуть Скифию. И об этом знали древние греки, а вы считаете их дураками? Так вот скажу вам, что Доростола мы не возьмем, пока они будут сыты и пока они будут дурить нас.

Все военачальники, повесив головы, молчали, один только Варда Склир одобрительно качал головой.

- Сейчас необходимо менять тактику войны: долговременная осада крепости, ежедневная бомбардировка, которая должна вызвать недовольство населения, христианская община, внутреннее сопротивление, подкуп и голод в городе. Так знайте, теперь за каждый пропуск скифов в поисках продуктов - смертная казнь. Особенно это касается флотоводцев.

Военачальники, удрученные и напуганные, молча покинули совет. Остались только Варда Склир и Михаил Вурц.

- Теперь как минимум месяц они будут сыты, - сказал Варда Склир.

- Базилевс, - сказал Михаил Вурц, - у меня есть один человек, по имени Хриз, из болгар. Он какое-то время служил комиту Фроду, что нынче живет в Адрианополе. У того комита в Доростоле есть замок, а при нем потайной ход, и только ему и Хризу известный. Он очень узкий, на одного человека. Если воспользоваться им и послать человека, который мог бы организовать открытие ворот, восстание или что-то подобное во время нашей атаки, то мы бы взяли город.

- Любые способы хороши, - ответил император, - сейчас помянем Федора Лалакона. Мы еще поговорим об этом.

День этот стал черным днем для Цимисхия, и он впервые за время похода напился вдрызг.

С тех пор военных действий со стороны греков и русов не происходило в течении сорока дней. Каждая армия занималась своими делами и готовилась к очередным сражениям.

3. Победа и поражение

Это затишье военных действий в продолжение целого месяца нисколько не успокаивало воюющих, но создавало тревожную обстановку не только в осажденном городе, но и в лагере греков. Каждый день военачальники, да и сам Цимисхий, объезжали округи, проверяя посты и заслоны, усиливая оборонную сторону военного лагеря. Император распорядился отправить отряды во все населенные пункты с тем, чтобы предотвратить утечку продуктов в Доростол. Блокада города стала настолько плотной, что начало бедствовать не только население, но и армия русов. Спасала только конина и рыба, которую приспособились вылавливать люди в суровых условиях и только ночью. В сумерках закидывали сети, а ночью вытягивали их. И все же всем не хватало пищи, появились умирающие от голода. И еще не переставали работать метательные машины, посылая на город град камней, тяжелых стрел, горящей пакли и все, что способно было поджечь или разить людей.

Артиллерия греков стояла в стороне от лагеря, ближе к крепости и была укреплена, пожалуй, тщательней и неприступней, чем лагерь. Площадка с метательными орудиями и жилые помещения были окружены глубоким рвом. Во рву и на валу торчали заостренные колья. Выход и вход был один, через подъемный мост, который умело был сооружен греками-бомбардирами и помещался в тылу площадки, по которому ежедневно завозили продукты и снаряды. Куркуас был неплохим хозяйственником, учитывающим все мелочи благоустройства и желающим даже во время войны не чувствовать никаких неудобств. Вместе с бомбардирами отряд его состоял почти из пятисот человек, куда входили обозы с лошадьми и прислугой, охрана и кавалерия, не участвующие в сражениях, а только защищающие метательные машины, которых было восемь громоздких сооружений, построенных по последнему слову техники. Только благодаря им полтора года назад, еще при Никифоре Фоке, была взята неприступная крепость Антиохия. Цимисхий рассчитывал на эти орудия, постоянно обдумывая новый план штурма, хотя и говорил о невозможном, но подпитывал свои надежды прозрением и опытом ведения такой войны, голодом и недовольством населения, поддержкой внутри крепости. И надежды эти все возрастали с сообщением о том, что заговор тщательно готовится. Пока время работало на него. Но он понимал, что с наступлением сезона дождей, а потом холодов большую армию очень трудно будет удерживать в поле, дисциплина и дух войска упадут, а имея такого неистового противника, как Святослав, можно и проиграть войну.

Положение Святослава было еще печальнее. Много было убитых и много раненых. Нужен был за ними уход, и Святослав запретил воинам-женщинам выходить на сражения. С помощью Манфред образован был отряд санитарок, отведена отдельная площадка на бывшем торге, где уже нечем было торговать. За это полагался женщинам очень скромный паек. Но когда наступил интенсивный обстрел города, раненых поместили в монастырь, потому что он находился в конце города и туда просто не долетали снаряды. Святослав собрал всех военачальников полков и отрядов. Рядом с собой он посадил Икмора, который должен был заменить Сфенкеля и стать правой рукой в руководстве войском, слева сидел Улеб, у которого была своя дружина, потом Тур и Ян, бояре новгородской и ладожской дружины, киевлян возглавляли Христен и Борич, за ними Каницер, который начальствовал над тремястами оставшимися варягами, но подчинявшийся вначале Сфенкелю, а теперь Икмору. И, конечно, Шивон, Кол и Божан, у которого тоже осталось немного болгар.

- Как будем дальше жить, други? - спросил Святослав, когда все уселись. - Положение наше не ахти как хорошее. Будем биться, али как?

Святослав умолк. За последнее время он сильно изменился. Буквально год назад, когда вернулся из Киева, в нем чувствовалось буйство энергии, острота взгляда и свежесть лица. Ныне все куда-то ушло. В чубе и на усах появились седые волосы, взгляд более устойчив, будто он проверял, испытывал человека на высказанные слова, мощные руки с крупными ладонями замыкались в единый кулак, и только по шевелению пальцев можно было определить работу мысли. Настроение дружин, его руководителей для него стало значить больше, чем собственные решения, потому он все чаще собирал их, как бы пытая себя, проверяя собственные мысли.

В это время на город снова обрушился град камней, стрел и бочек, заполненных горючим материалом. Бочки раскалывались, и из них, как из голов Змея Горыныча, появлялись языки пламени. Это была придумка Куркуаса, который как-то пригласил Цимисхия на демонстрацию этой бомбардировки и, когда в городе повалил черный дым, получил от императора кольцо. Цимисхий знал, чем награждать своего родственника. Поднялся Волк и возмущенно сказал:

- До каких пор, княже, мы будем терпеть этого аспида? Не пора ли ему замкнуть эту пасть? Полагаю сделать вылазку и уничтожить все пороки.

Шевельнулся Свенельд, разгладил усы и усмехнулся:

- Полагать можно что угодно. А вот исполнить кишка тонка. Ты погляди со стены на то, как расположены пороки. У них тройная защита: первая - валы, вторая - охрана, третья - рвы, а я уверен - там наточенные колья, четвертое - гоплиты, они расположены рядом с пороками. Открытое выступление может привести в ловушку, потому что конница перекроет отступление. Тайное? Неожиданное? Это надо хорошо обмозговать, прежде чем соваться.

- Я не о том, - сказал Святослав, - можем ли мы одолеть и сокрушить греков?

Наступило тягостное молчание. Потом Улич сказал:

- Глядя на войско их, мы еще никогда не сражались с такой ратью. Они раз в десять превосходят нас. Потом у них есть всадники, которые все покрыты броней, даже лошади, и нам с ними тяжело сражаться. А мы своих лошадей доедаем. Правда, мы тут кое-чего придумали, длинные пики выручают, натягиваем перед строем воловьи жилы, но все равно биться тяжело. Может быть, вступить с царем греческим в переговоры?

- А можем и тихонько ночью сесть в ладьи и уйти, - добавил боярин Борич, - начнуться дожди, не так уж просто будет нас поджечь. Можно для безопаски кое-что придумать. Потом у нас есть и плавучая крепость.

Поднялся Шивон, скинул свою шляпу с пером и, как всегда, глянул поверх голов, задрав голову, выказывая мощный кадык, и почти крикнул:

- Да вы что все о том, как бы поскорее улизнуть? А как быть с аспидом?

И будто в подтверждение его слов, снова грохнуло рядом. Запахло паленым и противным.

Шивон показал пальцем в небо:

- До каких пор терпеть будем? Разреши, князь, со своими другами заткнуть его глотку. Я ж это смогу! Помозгую и смогу!

- Хорошо, присядь, - Святослав чуть было не сказал «пивень», но осекся и выдал: - Не кричи так, Шивон. Завтра же заткнешь. А насчет того, чтобы бежать, русы отступают, но никогда не бегут. А побегут, погибнет слава россиян, - сказал он с тяжелым вздохом, - если ныне устрашимся смерти. Приятна ли жизнь для тех, которые спасли ее бегством? И не впадем ли в презрение у народов соседственных, доселе ужасаемых именем русским? Наследие предков своих - мужественные, непобедимые завоеватели многих стран и племен. Или победим греков, или падем с честью, совершив дела великие.

Святослав говорил это с напряжением, оглядывая каждого, многих знал еще по походу на Хазарию, битве за Саркел, и всегда было трудно, рискованно, но вот они, овеянные воинской славой, гордостью за многие победы, слушали его с трепетом, сознавая, что судьба их складывается так, что либо победить, либо умереть.

- Веди, князь! - вдохновенно сказал Икмор.

- Веди, князь! - повторили многие.

Когда военачальники стали расходиться, Святослав попросил остаться Шивона, Кола и Улича, чтобы обсудить завтрашнюю вылазку против метательных машин.

Широк и многоводен Истр, разливаясь более чем на версту вблизи устья, несет чистую, прозрачную, сладкую воду, обильную рыбой и птицей, огораживаемый с одной стороны крутым, а с другой стороны ровным глубоким зеркальным плесом, покрытым зарослями тростника у самых берегов, создавая непроходимые, труднодоступные переправы.

Прекрасен Истр вечерами, когда багряное солнце, уходя на покой, сбрасывает уставшие лучи в реку, она загорается голубовато-красным светом, будто со дна поднимаются огненные светильники, и вдруг как бы гаснут, река словно мертвеет, но спустя какое-то время снова возрождается, и уже в других цветах, в другой тональности, выпячивая золотой хребет невидимой рыбы. И опять все гаснет. Луна, полюбовавшись зеркальной водой, уходит в сторону, а река окутывается черным покрывалом, и слышен только вздох волны и плеск неуснувшей рыбы.

А утром ее просто невозможно узнать и увидеть. Берега покрываются белым саваном, иногда прозрачным, как марля, а иногда плотным сгустком белого облака. И эта белая мгла наступает на берег, захватывает пространство за пространством и уходит дальше вглубь берегов, чтобы потом рассеяться и исчезнуть при первых лучах солнца и осесть мелким сверкающим хрусталем на листьях деревьев и траве.

Утро было туманным. Именно с ним в сторону греков ползли шестьдесят человек, покрытых с головой кусками белой востолы [157] , убрусами, с привязанными к ноге мечами и зелеными ветками на спине. Они доползли до рва, который уже был заполнен белой мглой, и, раздвигая колья, подобрались к крутому скату, укрывшись зелеными ветками.

Куркуас, как всегда, деятельно суетился у машин, он кое-что еще придумал, чтобы как можно больше устрашить осажденных, и подсчитывал бочки из-под рыбы, которые он собирался начинить еще каким-то составом и послать эту вонючку в город. Бомбардировка прошла на славу. Из лагеря греков было видно, как в крепости из разных сторон поднимаются кучи дыма, и это ласкало гордую душу Куркуаса. Такое торжество надо было обязательно отметить бокалом-двумя хорошего вина. Он приказал открыть новый бочонок, закусывая осетровой икрой и красной рыбой, выпил шесть бокалов вина и минут через десять уже храпел, сидя в кресле. Именно тогда перед лагерем возникло русское войско. Оно приближалось не спеша, плотно сомкнув ряды, и направлялось к метательным машинам. Это была ложная атака. Тревога в лагере и у артиллерии возникла внезапно. Охрана, войско и кавалерия кинулись навстречу врагу. От звуков тревоги проснулся и Куркуас. Спросонья, нахлобучив на себя позолоченный шлем, он вскочил на лошадь и помчался к мосту, который был забит бегущими воинами. Но тут случилось непредвиденное, мост, не выдержав такого скопления людей и лошадей, вдруг покачнулся именно тем боком, на краю которого был Куркуас. Лошадь скользнула и рухнула в овраг. В это время шестьдесят разбойников Шивона кружились вокруг артиллерии, сражаясь с бомбардирами, и все пороки, самострелы, катапульты, все вдруг запылало красным пламенем. Войско даже не дошло до валов и повернуло назад, видя, как за спиной врага пылает их артиллерия. Медленно, организованно, отбиваясь от наседавших греков, оно отходило к крепости. Но задержалось на собственных волах, дожидаясь поджигателей.

Лошадь, рухнувшая в овраг, упала на колья и забилась в конвульсиях. Куркуас только слегка подвернул ногу, но благополучно вылез из-под лошади и стал подниматься из оврага, как вдруг чья-то рука схватила его за шиворот, подтянула. Куркуас даже не успел разглядеть своего спасителя, но тут же голова его упала на землю. Шивон огляделся: никого не увидел, по-прежнему пылали машины и вокруг лежали трупы, скособочившись, упершись одной стороной в овраг, лежал мост. Разбойник снял с кровоточащей шеи Куркуаса золотую цепь и, глядя на руки мертвеца с кольцами, тут же отрубил пальцы и все запихнул в торбу, которая висела сбоку. Он уходил проверенным путем, именно там, откуда пришел, прополз у горящих орудий и скатился в овраг.

Ворота крепости закрылись за отступающими воинами Улича, Кола и поджигателей, но Шивона среди них не оказалось. Разбойники еще какое-то время постояли у ворот, потом поднялись на стены крепости: носились конные отряды греков, оглядывая убитых и разыскивая кого-то. Машины продолжали пылать, но возле них никого не было, просто поняли, что уже бесполезно их тушить. Потом показалась императорская свита, медленно объезжавшая горящую площадку. И сверху, глядя на обозримое пространство, люди Шивона решили, что он лежит где-то среди мертвых, и ушли, прихватив с собой бурдюк с вином, чтобы выпить за упокой главного разбойника, потому что, несмотря на его художества и кличку Пивень, которой и сами между собой называли его, они искренне любили своего предводителя.

Луна, будто наполовину вытянутая из обширного кармана неба, светила ровно, гладко рассеивая свет далеко за крепостью, за рекой, когда охрана у ворот крепости услышала стук по кованому железу и крик человека за ними. Охрана прислушалась. Действительно, за воротами кто-то кричал, матерился и стучал по железу.

- Кто ты? - крикнул один из охраны.

- Я - Шивон! - глухо слышалось за воротами. - Впустите!

Охрана колебалась, осторожничала и послала за командиром. Собралось несколько воинов, и командир вдруг спросил у стучавшего:

- Ты Пивень?

- Да, да, я - Пивень. Коза вас задери! Открывайте! - и прибавил несколько слов.

Такой отчаянный ответ был по-русски выразителен, и потому командир приказал чуть приоткрыть ворота, загремел ворот, и мощная цепь ослабла. Шивон еле втиснулся в узкое пространство, и все увидели в свете факелов перемазанное кровью лицо и руки. Но двинулся он бодро в направлении замка, в покои Святослава. За ним потянулись кровавые пятна, роняемые торбой.

- Великий князь! Там, кажись, Пивень, то есть Шивон появился, - сказал дежуривший у покоев воин.

Все сидевшие за столом, вечеряя, застыли в ожидании.

Вошел Шивон, глянул поверх всех голов, остановился взглядом на Святославе и молвил:

- Вот, князь, тебе подарок. Самого императора приволок.

Шивон полез в торбу и за гребень позолоченного шлема вытащил голову, всю залитую кровью.

- Ведро воды, - приказал Святослав.

Когда принесли ведро воды, князь достал утиральник и бросил Шивону на руку:

- Поначалу вымой свое лицо и руки.

Шивон умылся, вытерся, а потом опустил кровавую голову в ведро. Даже прополоскал ее. И все увидели черноволосое, с аккуратно постриженной бородкой, крупным носом и большими глазами лицо. Никто из присутствующих никогда не видел императора Византии Иоанна Цимисхия. И несмотря на то, что Шивон вытащил тяжелую золотую цепь с самоцветами и крупным золотым крестом, а потом горстью бросил на стол удивительной красоты золотые и серебряные кольца, Святослав и некоторые из присутствующих засомневались, что это император.

Святослав зычно крикнул служкам:

- Срочно ко мне ларников [158] !

Пришли ларники, раскланялись всем и встали у дверей.

- Гурий, - сказал Святослав, обратившись к старейшему из дипломатов, видевших императора под Адрианополем, заключавших тогда мирный договор.

- Глянь, император это али кто? - показывая на голову, спросил князь. Гурий подошел поближе, пригляделся и качнул головой:

- Не Цимисхий, а, кажись, брат его, Куркуас. Они похожи, и я видел их обоих.

- Нет, не царь греческий, а Куркуас, его военачальник.

- Хорошо, ступайте, - отпустил их Святослав. - А теперь выпьем за победу. За тебя, Шивон. За то, что ты сделал со своими братанами. Налейте полный бокал меда боярину Шивону.

- Князь, не откажи. Позволь мне полный бокал ракии [159] .

- А у меня нет этой гадости даже скудели [160] - развел руками князь.

- Позволь мне, - вскочил Волк и крикнул в открытую дверь: - Нил, на столе у меня лежит пузырь, тащи сюда.

Когда Шивон выпил золотой бокал ракии и весь передернулся, Святослав сказал:

- Ну а теперь рассказывай, как было дело. Что-то очень быстро все загорелось разом. Никак, греческим огнем поджигали?

Вцепившись зубами в кусок конины, Шивон мычал:

- Не-е... Я два скифских горшка [161] потратил.

- А откуда у тебя? - удивился Святослав.

- Тако ж осталось с похода на косогов. Я прихватил их с собой.

- А сколько у тебя?

- Два истратил, четыре осталось.

- Вот хитрец, - закачал головой Волк, - держит, и ни гу-гу!

- Ладно, - заключил Святослав, - пусть держит. Забирай свою добычу, она по праву твоя, а с головой что делать?

- На кол ее и на крепость. Пусть греки любуются, - заключил Икмор. Вынес голову в сени и приказал водрузить в центре крепостной стены.

Цимисхий был удручен случившимся. И не столько гибелью родственника, как потерей артиллерии. Он понял, вот уж теперь о штурме Доростола не может быть и речи. А что дальше? Осада? Антиохия продержалась год, а Доростол может и больше. Он вызвал друнгария флота Льва и приказал отправить одно судно в Константинополь разыскать, снять с любой крепости, быстро построить метательные машины и доставить сюда. Вот письмо императрице и паракименону Василию, пусть проследят. Срочно! Судну без них не возвращаться.

Еще больше его расстроило сообщение о том, что на крепости появилась голова Куркуаса. Это был третий черный день в жизни Цимисхия: гибель передового отряда, смерть богатыря Лалакона, теперь потеря Куркуаса вместе с артиллерией. Цимисхий пришел к выводу, что прав Варда Склир, что Святослав ничуть не уступает ему, что все его поступки непредсказуемы, логичны и до риска смелы. И воюет он не с наскоро набранной и обученной армией, а с профессиональным войском, которое привыкло побеждать.

Русы, вдохновленные победой и словами Святослава, буквально на следующий день решили дать еще одно сражение грекам. Они снова выстроились твердой сплошной стеной, составленной из червонных щитов, закрывающих почти все тело, и длинных копий... Лев Диакон, летописец Цимисхия, пишет: «Император построил войска в следующем порядке: на правом и левом крыле были поставлены всадники в латах, а сзади них стояли пращники и пехота, которым было приказано без конца стрелять из луков. Началась жесточайшая битва, и все оставалось в долгом равновесии. Русы сражались храбро и отчаянно. Они давно приобрели славу победителей над всеми соседними народами и почитали величайшим несчастием быть побежденными императором и лишиться этой славы».

Мало того, на левом фланге, где стояла дружина Улича и предполагалось пространство для разворота греческой конницы, русы забили глубокие колья, перетянутые воловьими жилами, они издали были не видны, но стали существенной преградой для лошадей. Кони цеплялись за них и в первой же атаке сразу спотыкались и падали, роняя своих седоков на землю. Всем известно, что всадник - плохой воин на земле, и потому атака левого фланга захлебнулась. Но правый фланг был оголен. Тяжелая конница прорвала стену щитов, но нарвалась на второй ряд, где находился Икмор. И опять же лучше рассказать словами Льва Диакона, который находился в этот момент на наблюдательном месте рядом с императором: «Император и телохранители наблюдали за боем. Один из телохранителей базилевса, сын Курупа, сатрапа Критского, именем Анемас, попросил разрешения у императора вмешаться в битву. Император кивнул, видя, как Икмор с отрядом скифов сильно теснил наших и убил уже много римлян. Анемас с отрядом «бессмертных» кинулся на выручку. Он извлек свой меч и, руководимый храбростью, поскакал прямо на руса. Прорвавшись к нему, поразил его столь сильно, что голова Икмора вместе с правой рукой упала на землю. Скифы ужасно закричали, увидев поражение своего полководца, а римляне в это время стремительно на них бросились. Русы не выдержали натиска и, сильно пораженные смертью своего начальника, положа щиты на спину, возвратились в город».

Надо заметить, что Икмор, высоченный, мощный и заметный в войске боец, работающий обеими руками полутораметровым мечом, надеявшись на оборону сзади, в пылу сражения не заметил стремительного вторжения «бессмертных» и сзади был поражен Анемасом.

Это была печаль всего войска. Погиб самый знаменитый воин Руси. Тело его внесли в город и положили в ладью на площади бывшего торга, и воины, проходя мимо, кланялись ему. Даже Свенельд, видевший тысячи смертей со времен князя Игоря, не прятал свою печаль, ибо полюбил Икмора за прямоту речи, сильное тренированное тело, служившее образцом русского воина, искусного и храброго бойца, достойного воеводу.

Явился к князю Святославу войсковой жрец Видибож, поклонился, сказав:

- Князь, грядет Перунов день, Перуново свято. В этот день Громовержец побеждает своего соперника, морского царя Черномора, который задумал украсть у него Диву. В варяжских землях приносят в жертву преступников, татей, рабов непокорных, что задумали против, на позор [162] ! Отдай их в жертву во власть Перуну.

- Бери, - ответил князь.

Святослав был крайне расстроен гибелью Икмора. После смерти Сфенкеля на Икмора он возлагал большие надежды, как на непреклонную ударную силу, которая не раз выручала его в битвах. Поэтому даже не оговорил процедуру. Он просто объявил тризну по смерти последнего богатыря в войске русском и по всем павшим.

Круглый диск луны появился рано. Поначалу он был светло-серебристого цвета, но медленно наполнялся кроваво-желтым. Вечерняя луна уже светила багряным светом, золотом, погружая пространство в янтарный мир. Отряд варягов вышел из ворот, положив лодию с покойным Икмором, а рядом уложили погибших и умерших от ран своих друзей. Были уложены и другие русские вои. Потом встали в круг, положив руки на плечи соседу, Веремуд, Фреаф, Руалд, Ингельд, Евлиск, Гримм и другие. Варягов осталось чуть больше двухсот человек. Перед ними встал Куницар, что хорошо пел и знал воинские обычаи норманнов и русов. Он воздел руки к небу и громко крикнул:

Один [163] !.. Один! - Воин и Бог! Прими наших братьев! Отвори двери Вальхалы [164]! Их души идут к тебе!

Варяги зажгли факелы, и каждый бросал в кучу хвороста. Запылал огромный костер, треща и сверкая кровавыми искрами. Люди двинулись по кругу под возгласы и песню Каницара:

Мир вам, погибшие братья!

- Мир вам, - печально повторили варяги.

Честно на поле сраженья легли вы!

- Мир вам, - подтвердили воины.

Саваном стал вам наш бранный наряд, Тихо несясь на кровавые нивы, Вас только тучи слезами кропят [165] .

- Мир вам, - пропели варяги,

- Мир вам, почившие братья! - воскликнул Каницар.

- Мир вам, - печально подхватили живые вои.

В то же время на берегу Истра запылал огонь капища. Триста пленных боляр и купцов, которые готовили восстание и сдачу Цимисхию Доростола, приносились в жертву Перуну. Здесь хозяйничал Видибож, помощник главного жреца - Святослава. Он непосредственно находился в гуще воинов и прибыл на Русь вместе с варягами, хотя родом был из прибалтийских славян. Голос у него был сильный, но однотонный и грубый. Он пел:

То не пыль в поле распыляется, Не туманы с моря поднимаются, То с восточной земли, со высоких гор, Выбегало стадо звериное, Что звериное стадо - змеиное, Наперед бежал лютый Скипер-зверь! Загремели тогда громы на небе, Засверкали тогда в тучах молнии, И явился на свет, словно молния, Сын Сварога Перун Громовержец [166] !

Так пел и возносил к небу рождественскую молитву в честь Перунова свята войсковой жрец Видебож и, отрубив голову черному петуху, воскликнул:

- Позор!!!

И началась кровавая бойня. Греческие историки пишут о том, что жертвой Перуну была не только знать Доростола, но оказались и младенцы, которых бросали в Истр. Но думается, что это наветы греков, чтобы ярче показать зверства язычников. Известно, что русская традиция [167] отвергала человеческие жертвы.

4. Последний бой

Цимисхий был воодушевлен и вдохновлен этой победой. Печаль о прошлом поражении и гибели Куркуаса с артиллерией, как и многих полководцев, не могла долго владеть им. Нужно было думать о будущей победе. И он был уверен в ней. Смерть главного богатыря русов, второго человека после Святослава, организатора и вдохновителя всех наступлений врага, и успешный проход его войска, за спинами которого шла конница до самых стен крепости и нещадно рубала отступающих, которую могли отогнать только тысячи стрел, пускаемых из луков и арбалетов, не позволивших ворваться в крепость вместе с отступающим противником - это наталкивало на новую тактику ведения боя, это была внушительная заявка на будущую победу, разгром Святослава.

Император созвал всех военачальников, сотников, вплоть до командиров небольших подразделении. Анемаса он посадил в центре стола и торжественно надел на его голову лавровый венок победителей, чем венчали головы полководцев древние римляне. Цимисхий не скупился на слова. В его речи присутствовали имена Цезаря, Константина Великого и других полководцев. Он говорил, что римляне еще не были никогда побеждены таким народом, как тавро-скифы. Наоборот, их князь Игорь, кстати, отец нынешнего Святослава, был позорно изгнан из Фракии, а флот его был сожжен доблестными флотоводцами. Такова учесть их и ныне. Сейчас в штурме Доростола будет участвовать и флот.

- Лев, - обратился он к флотоводцу, - кажется, скундии легко подбираются к берегам, потому твоя задача оснастить их трапами, чем длиннее, тем лучше. Друнгарий Илья, подготовь лестницы и воротные площадки, вся твоя друнга переселяется на суда, и с берега вы будете атаковать крепость. Мы Доростол зажмем с двух сторон. Мы победим их и возьмем Доростол, - с пафосом закончил свою речь Цимисхий.

- Да здравствует базилевс!

- Многие лета императору! - созвучно звенели металлические чаши воинов.

Тризна по Икмору и всем павшим в боях воинам была тоже многолюдной. Здесь находился весь кмет Святослава. Поминки были устроены у городской стены с открытыми воротами. Вспоминали не только Икмора - живого, добродушного, порой наивного, самого могучего из воинов, но и способного полководца, умеющего увлечь воинов за собой... И вспоминали всех близких друзей, уже ушедших в мир иной, оставивших память о себе. Святослав был хмур. Его густые брови нависли и будто опустились на глаза. Он ничем не отличался от других воинов, в простой посконной рубахе черного цвета по колено, опоясанный широким вятичским ремнем, как и сами вятичи, сидевшие по его левую руку. Чуть поодаль от князя и как бы замыкая круг сидевших на земле воинов, на пеньке уселся седовласый человек, борода которого была ниже груди. В руках он держал гусли и тонкими пальцами поглаживал корыто инструмента, будто лаская его, как верного друга. Святослав махнул ему рукой, а тот, глянув на князя, молвил:

- Богу богово, а князю князево! - и тронул струны.

Боги велики, но страшен Перун; Ужас наводит - тяжела стопа, Как он в предшествии молний своих Мраком одеян, вихрями повит, Грозные тучи ведет за собой. Ступит на облак - огни из-под пят, Ризой махнет - побагровеет твердь, Взглянет на землю - встрепещет земля, Взглянет на море - котлом закипит, Кланяются горы былинкой пред ним. Страшно! Свой гнев ты от нас отврати!

Боян закончил, поднял золотой бокал и громко провозгласил:

- Слава Перуну, Громовержцу, Вседержителю!

Воины так же громко ответили:

- Слава! Слава! Слава!

Из четырех раскупоренных огромных бочек черпаком разливалось вино в братины и чаши. Закуски не было. Экономили. Святослав подал знак внимания и заговорил:

- Неужто мы дадим грекам победить нас?

Он задал вопрос будто себе, но глядя на воинов. И сам же стал отвечать:

- Уже нам еде пасти; потачнем мужски, братья и дружино! Уже нам некомося дети! Волию или неволию стати, протащу, да не посрамим земли Руския! Но ляжем костьми. МЕРТВЫЕ БО СРАМУ НЕ ИМУТ. Еже побегнем ли, срам имам. Не имам, убежати, но станем крепко. Аз же перед вами пойду, еже моя голова ляжет, то промыслите собою.

Наступила глубокая тишина, а потом из разных углов тризны послышались резкие, будоражащие выкрики:

- Не печаль! Не трусь [168] , князь! Мы с тобой!

- Наши головы лягут вместе с твоею!

- Где твоя голова ляжет, князь, там и свои головы мы сложим! Вздрогнули гусли Бояновы, и запел певец голосом могучим и грозным:

Старину скажу стародавнюю, Стародавнюю, небывалую. Как во граде Киеве. Родился молодец-удалец У княгини мудрой, вродливице, И гадали бояре, думали, Как назвать молодца-удальца, А меж собой ему дали имечко, Имечко-прозвище Пардуса [169] . Как желала княгиня-матушка Надеть на голову отрока Колпак земли греческой, А вертит головой молодец Да приговаривает: Не надевай ты мне, матушка, Этот колпачок земли греческой, А надень лучше мне богатырский шлем. Отпусти на все четыре стороны, На все ветры полуденные, На все вьюги зимние, На все вихри осенние! Стал он растеть-матереть, Собрал дружину хоробрую, Хотел поучиться мудрости И с дружиной в поход отправился. Повстречал он Змея-гаденыша, Хитрого, злого, вертлявого, Тот ему сказку сказывает, А сам к брани готовится. Мол, побывал он в граде Киеве И побил народу тьму-тьмущую. Умертвил и княгиню-матушку И лишил его отчины. - Так готовься, пардус-котеночек, На битву смертную! Вначале хребет твой выломлю, А потом сожгу огнем-пламенем. Не успел Змей-гаденыш то вымолвить, Как взлетел-воспарил князь Пардусом И вцепился в глотку змеиную, Растерзал, ослепил когтями вострыми, А потом отсек голову гаденышу. Как побил князь Змея злорадного, Так пошла по Руси слава великая [170] .

Песня оборвалась на высокой ноте, Боян снова поднял золотой кубок и провозгласил:

- Слава князю Пардусу!

- Слава! Слава! Слава! - гремела дружина.

Тризна закончилась. Полупьяные воины потянулись в крепость. К Святославу подошли Волк и Куцинар. Волк сказал:

- Князь, дозор принес тревожную весть: всю ночь на суда греков грузились воины, но никуда не отплыли. Стоят и чего-то ждут. Нечто что задумали?

- Пожалуй, хотят наступать со стороны реки, - предположил Святослав.

- Дозволь молвить, князь. Когда вэринги или викинги приходили в чужую страну, они окружали свой лагерь лодиями, ставили их на бока. Днище прикрывало воинов, откуда они могли успешно обороняться. Прикажи, князь, все лодьи поставить на бока и послать лучников.

- Разумно, Куцинар, разумно. Займитесь этим делом. А я вечером проверю.

Это была битва настолько кровопролитная, настолько ожесточенная с обеих сторон, неправдоподобная, что, казалось, не только воины, но и боги, и вся природа участвовали в этой схватке. Сейчас бы мы сказали, что это была гомеровская битва у стен Трои, описанная в «Илиаде», где в сражении столкнулись интересы богов и богинь, и которая ныне закончилась ничем, а вернее, победой разума. Конечно, эту битву вначале лучше посмотреть глазами участника, историка Льва Диакона, биографа императора Цимисхия, который единственный описал подробно это сражение: «Русы построились в густой боевой порядок и опустили копья. Император вывел также свои войска и поставил против них. В начале сражения скифы храбро бросились на римлян, поражали их копьями, убивали стрелами коней и всадников. Предводительствовал Святослав, возбуждая воинов своими словами к сильному натиску. Анемас, тот, что храбро поразил за день перед тем Икмора, увидев это, выехал стремительно из рядов (так он всегда делал и побивал многих скифов) и, опустив поводья, прямо бросился на Святослава, ударил его мечом по шее и сшиб на землю, но убить не смог, потому кольчуга и щит, которым предводитель русов был вооружен, предохранили его от смерти. Анемас был окружен отрядом скифов, конь его был поражен ударами копий, и сам всадник, убив многих неприятелей, пал мертвый. Он был воин, превосходивший подвигами всех своих товарищей в ратном деле».

На этом мы приостановим воспоминания Льва Диакона и дополним. Это был обычный и превосходный прием греков, когда необходимо было поразить полководца или вождя.

«Бессмертные» прорубают тараном дорогу богатырю, и он выходит один на один с неприятелем. Не всегда этот прием удавался, но греки с упорством повторяли его. Как всегда, рядом со Святославом находился его стременной - Манфред - и воин, державший личный стяг князя, «Прыгающий пардус» (барс или леопард). Именно они помешали Анемасу убить Святослава. Манфред успела подставить свой щит, и удар, скользя, пришел по двум щитам, сбив ее наземь и ошеломив [171] Святослава. Скрылся и стяг, ибо воин этим стягом сбил Анемаса. На какое-то время армия русов замерла. Но когда они узрели своего князя вновь на коне и державшего в руке не меч, а саблю, показывающую острием в сторону греческого лагеря, и голову Анемаса, водруженную на пику со стягом, торжествующий рев тысяч воинов прокатился по всей армии русов, и их больше нечем было удержать. И опять Лев Диакон: «Русы, вновь ободренные смертью Анемаса, громко закричали по обычаю варваров и столь потеснили наших воинов, что они подались назад (то есть, стали отступать). Тогда император, видя беспорядочное отступление своей армии, видя, что стремительное нападение русов совершенно расстроило римское войско и вот-вот свершится беда, которая грозила полным поражением, ударил в литавры, раздался звук труб, конница сгруппировалась вокруг императора, и он со свитой и своим отрядом ринулся в бой, спасать от неминуемого разгрома».

Тремя потоками русы уже заходили в тыл противника, оставалось всего два метра до лагеря, куда в панике неслись обезумевшие греки. Но вдруг откуда ни возьмись на русское войско обрушилась песчаная буря. Лев Диакон пишет: «И в самое это время поднялась буря, с дождем и песком, навстречу русскому войску. Буря, ослепляя русов, хлестала, вырывала щиты, валила воинов».

Святослав, наблюдавший за битвой, в душе торжествовал, глядя, как бегут греки и как неумолимо катятся русы к победе. Но удар вихря с песочной крошкой захлестнул лицо, все померкло, затуманило глаза князя. Он глянул на небо, оно стало черным, как под пятой Перуна.

- Что ты делаешь, Перун! - вскричал Святослав. - Остановись! Молю!

Но еще пуще, еще яростней взыгралась буря, осыпая людей песком, закручивая все, вырывая щиты, разила острыми каплями дождя. Войско русов, прикрываясь щитами, стало отступать.

- Ты украл у меня победу, Перун! Слышишь, украл! - вскинув руки к небу, кричал Святослав.

«Русы, ослепленные, пораженные прежде всего неистовой враждебностью природы, - пишет Лев Диакон, - будто тысячи демонов враз накинулись, терзая их, стали отступать под натиском конницы и принуждены были сражаться уже на земляных валах у стен города. Некий воин, - продолжает летописец, - на белом коне бился впереди греческого войска, поощряя их к битве. Никто его не видел в стане римском ни прежде, ни после битвы. Император тщетно приказывал отыскать его, но никто не мог найти его. Вследствие этого все вообще полагают, что это был святой Феодор».

Святослав был ранен и еле держался на коне. Манфред отнесли в крепость. Прозвучал звук рожков, и открылись ворота, пропуская оставшихся воинов. Но самое удивительное, что оборона крепости была настолько рассчитана, что ни один грек не мог подойти к воротам. Они отсекались градом камней и тучами стрел, которые были настолько прицелены, выверены, что ложились там, где появлялись греки. Атака со стороны реки Истра тоже захлебнулась. Как только прозвучали литавры и раздался звук труб, с кораблей, подведенных к самому берегу, стали спускаться греческие воины. Но возникшая буря ударила в лицо наступавшим, да еще стрелы, летящие из-за лодий. Вода в реке вскипела, сталкивая суда и, с потерей множества воинов, пораженных стрелами и утонувших, наступление и высадка провалилась. Наутро все валы, все склоны, все подступы к городу были завалены трупами греческих воинов, не говоря о поле битвы. Это была последняя кровавая битва двух полководцев, которые провели следующие сутки, размышляя о случившемся, осмысливая, переваривая тяжелое поражение с двух сторон.

Как только за оставшимся войском русов закрылись ворота, Святослав въехал в крепость почти последним, он стал терять сознание и клониться на гриву коня. Его сразу подхватили и уложили на кровать. Тут же появилась болгарка высоченного роста, похожая на цыганку, но кудесница, каких мало. Она ухаживала за раненой Манфред. Женщина распоряжалась смело: в керамической посуде развела какую-то жидкость, смочила тряпки и обложила ими лицо и левое плечо князя; подняла голову и влила ему в рот еще какую-то жидкость, легко подтянула князя и оставила в полусидячем положении, прогнала всех, кроме пожилого воина, которого предупредила:

- Когда очнется и подаст голос, зови меня. Я у княгини.

Святослав очнулся, когда первые лучи солнца уперлись в витражи окон, а в комнате стало празднично, светло и тихо. Он содрал с лица подсохшие компрессы, повертел головой, боль исчезла, поднял руку и также не почувствовал ломаты в плече. Он был совершенно здоров. Но в душе ощущал еще не осмысленную тревогу, чувство неуверенности, какое-то несоответствие между ярким светом в комнате и тем, что творилось в его душе. Мозг стал медленно крутить картины прошедшей битвы, и с тем, как кадр за кадром прокручивались его видения, становилось все тягостнее и печальнее. Он увидел прорыв своего войска, свое торжество, а потом отступающих воев в вихре песчанной бури и наседающую на них конницу греков, беззащитную гибель его людей. И еще что-то туманное, невыразительное, но присутствующее рядом в виде какого-то пятна на стульчике, пожилого воина, сидевшего не шелохнувшись, с небольшой козлиной бородкой, будто лесовик-боровичок на пеньке.

- А ты что здесь делаешь? - спросил князь.

Лесовик-боровичок вскочил и, кланяясь, ответил:

- Вечор Марфа всех прогнала, а меня оставила, чтобы углядеть за тобой, князь.

- Ну, углядел? - спросил князь.

- А как же. Углядел. Ты ночью, князь, сумабродил, кричал и болтал с кем-то. Несколько раз Марфу звал, она тебе тряпки меняла. И вот, вижу, жив и здоров.

- А теперь угляди, - сказал князь, - где тут у нас бочонок с вином, откупорь и налей мне и себе.

- Это с пребольшой радостью, - засуетился боровичок, открывая бочонок, - это мы враз... Будь здрав, князь, - прищурился. - Небось дума гложет, поубивали многих.. А мы стоим и стоять будем за тебя, князь!

- Повтори, - приказал князь.

Поначалу боровичок не понял, а потом заулыбался, улыбка у него была искренняя, детская:

- А мы враз! - и налил снова два бокала.

Святослав улыбнулся в ответ:

- Но ты действительно все углядел. Как звать и чей будешь?

- Сучком прозывают. А я не тужу. Служу боярину Волку. На крепости воюю. Я ж, князь, ратному делу с юнака приучен. Хошь за пятнадцать, хоть за двадцать саженей в кольцо попаду. Я их, греков, уж много побил.

Святослав почувствовал теплый прилив в теле и снова сказал:

- Повтори.

Боровичок прислушался, что-то его насторожило, какое-то шуршание за дверью, быстро и ловко разлил, а бочонок успел спрятать, когда в дверях появилась Марфа. Она почувствовала запах вина и, увидев полные бокалы, резко произнесла:

- Это зачем же я тебя, Сучок, оставила? Князя поить зельем? А ну пошел вон. Я лечу, а ты себя, князь, губишь.

Сучок ловко схватил бокал, опрокинул и тут же исчез. Марфа присела на стульчик, помолчала, а потом молвила:

- Не пойму, не разберусь, никак, князь, что случилось? Ходила за травами. Пришла, а Манфред нет. Подумала, бедняжка к тебе подалась. Вижу, и здесь нет. Исчезла, что ли? А ведь голову поднять не могла.

Там, где сидела Марфа, снова появилось пятно, оно медленно превращалась в фигуру, и Святослав стал узнавать ее.

- Марфа, покинь меня, я тебя призову.

Он откинулся на подушку. Марфа пожала мощными плечами и, наклонившись перед притолокой, вышла.

- Тиу, я почувствовал, что ты здесь. Куда делась Манфред?

Тиу-Тау приблизился к кровати, он был не так высок, как показалось Святославу при первой встрече.

- Манфред тяжело ранена в шею. Может умереть. Здесь ей не помогут. Я унес ее в Индию.

- А почему боги украли у меня победу?

- Они не украли, - ответил Тиу-Тау, - они просто не дали тебе победить. Они поступили так оттого, что ты нарушил законы Прави. И оскорбил Перуна в день его торжества.

- Так ведь он сотворил беду с моим войском. Откуда буря, откуда этот песок, который разил мое войско, как стрелы, если нигде здесь нет пустыни? А уж потом я кричал не помню что, умолял, молился ему.

- Ты главный волхв в войске и за все отвечаешь перед богами. Кто тебе позволил в день торжества Перуна приносить ему кровавую жертву? А говорят, и младенца? При чем здесь, в этой войне, младенцы? Правь тебе это не простила. И получил то, чего заслужил!

- Я не виноват, Тиу! Это мог быть только Видибож.

- А теперь послушай меня, - сказал Тиу-Тау, - мой срок пребывания в этом пространстве заканчивается. Я или растворюсь, или уйду в другие миры. Тебя ждет очень тяжелая жизнь, как я догадываюсь, предчувствуя будущее. Что ты желаешь?

- Спаси Манфред!

- Обещаю.

- Что мне делать дальше?

- Умнее и дальновиднее человека, чем бывший твой учитель, я не встречал. У тебя ведь есть его записи. В них ты найдешь ответ. А теперь прощевай. Может, уже никогда не увидимся.

И он исчез, и как будто его никогда не было.

Что это было? Беспамятство, которое обернулось в видение? Или сон? Святослав почувствовал на лице тряпки, которые сдернул, и увидел Марфу.

- Что ты тут делаешь? - спросил он.

- Вот прибираю. Вино разлито, бумаги какие-то на столе, нож воткнутый на столе. Тебе, князь, пить еще рано, побереги себя. Манфред всюду разыскивают, найти не могут.

Князь приподнялся, глянул на стол, увидел разбросанные рукописи Асмуда и нож, воткнутый на фразах: «Если в тебе не звучит голос стада, если ты не слышишь его или просто пренебрегаешь, ты останешься один, или оно растопчет тебя».

«Когда возникает дилемма, или - или, надо решать какая из них принесет большую пользу людям, а значит, и тебе».

- Я вставал? - спросил Святослав.

- Когда я вошла, князь, ты лежал с закрытыми глазами. Я испугалась, думая, что тебе стало плохо, потому накрыла лицо твое утиральником с отваром.

- Пойди скажи, чтобы Манфред больше не искали, она уже очень далеко отсюда. И пусть позовут ларников. Всех!

Вскоре явились ларники во главе с Гурием, раскланялись, вопросительно глянули на князя.

- Будем писать грамоту, - сказал князь, призадумавшись, потом спросил:

- Гурий, ты знаешь Тиу-Тау?

- А как же, князь! Я ж из поморов. От самой Ладоги с тобой иду. Тиу - белый ангел, как кличут его у нас. Богов посланец, доброход, хозяин земли Полуденной. Его почитают люди охотные, рыболовные, и морские разбойники.

- Так вот, нынче он сказал мне, что боги осерчали, отвернулись от нас. Не приняли наши жертвы. Потому мы и не победили греков. Но они тоже не победили нас. Что будем делать?

- Раз ты позвал нас, значит, уже знаешь, что делать, - Гурий был человеком проницательным, остро думающим, ловящим потаенную мысль на лету и в делах дипломатических не уступал изощренным грекам. В свое время не кто иной, как Асмуд, привел его к молодому князю, и тот взял его на службу. Всех остальных подбирал сам Гурий. И вот они стоят четверо и пытаются разгадать, зачем понадобились все сразу.

- То-то, князь, - стал вспоминать Гурий, - думал я, почему жертвенный костер не вознесся к небу, а пылал понизу. И смрад и горечь дыма душили людей, заставляя их плакать.

- Значит, ты был на берегу Истры и видел все?

- А как же! Это Перунов день. У нас в Ладоге жрец, кстати, дед Манфред, наказывал приносить в жертву цветы, хвою, чужеземные миро, ладан, ветки сандала и фрукты...

- А что вершил Видибож?

- После заклания предателей он бросил в Истру младенца, прося у Черномора счастливого возвращения.

- Он уже тогда думал о возвращении, а не о победе?

- Я тебе скажу, князь, Видибож не просто жрец, он ведается с черными силами, иногда во благо, иногда на беду.

- Ладно, присаживайтесь, - сказал Святослав, видя, что они стоят полусогнувшись, - вот вытяните лавку из-под стола. Боги нам уже не помощники. Полагаться и ждать от них милости бессмысленно. Будем сами думать, как уходить. Уводить, - повторил он, - а не бежать!

- Как же так? - метался по шатру император Цимисхий, бросая резкие слова своим военачальникам. - Нам помогали боги, святые, сама природа, став на нашу сторону, разила русов, а мы не смогли победить этих варваров... Не смогли за их спинами ворваться в Доростол и завершить бой великой победой. Объясните, как же так? Ведь мы чуть-чуть не проиграли битву, чуть не погибли, и нас спасла божественная сила, и мы не смогли воспользоваться ею, - император перекрестился. - Объясните, Склир, Вурц, Лев! Объясните! Разве мы никогда не завершали такие прорывы захватом валов, а потом взятием города?

Склир еле поднялся на дрожащих от напряжения ногах и с осуждением непонятно кого, то ли себя, то ли императора, то ли всех, молвил:

- Базилевс, мы виноваты, потому как не узнали, не проверили, не учли, что перед валами русы выкопали глубокие рвы и прикрыли их дерном, хворостом, сеном. Мы виноваты. А кто в этой битве не виноват? Один Господь Бог, который сделал все, чтобы мы победили.

Варда Склир еле держался и просто рухнул на стул. Молчали все: друнгарии, полководцы, сотники, они ничего вразумительного сказать не могли. Они еще не пришли в себя, они были уставшими, голодными, и каждый думал только об одном - повалиться и спать, спать, спать.

Цимисхий понял, что сейчас бесполезно разговаривать с кем-либо, а тем более искать виновного. Он сам чувствовал, как все мешалось в его голове, как медленно распускалась пружина напряжения внутри него и медленно покидал страх поражения, разгрома войск. Наконец в отчаянии он махнул рукой и показал на выход.

- Соберемся в конце дня, - павшим голосом сказал он и опустился на походный трон. Через несколько минут уснул не раздеваясь. Никто не посмел его разбудить.

Проснулся он далеко за полдень. Военачальники уже стояли у шатра, вполголоса переговариваясь. Умываясь, Цимисхий приказал накрыть обильный стол и откупорить бочонок самого дорогого мальтийского вина. Переоделся в обычные царские одежды и позвал военачальников. Они были настроены на серьезный разбор битвы, и каждый готовил для себя оправдательные объяснения. Но не успел Цимисхий сказать и слова, как распахнулся полог шатра, и вошел дежурный по лагерю:

- Базилевс, - с поклоном сказал он, - в лагерь прибыли послы от русов и требуют встречи с тобой.

Бокал с вином, который он жаждал выпить, прежде чем начать разговор с военачальниками, так и замер в его руке. Почему-то он внимательно стал разглядывать лица военачальников, но не заметил никаких изменений в их лицах, похожих на то, что всколыхнулось в его душе. Он поставил бокал на место и поднялся. Показав на Варда Склира и Михаила Вурца, сказал:

- Вы остаетесь, а всем выйти!

Послы вошли в шатер и поклонились низко, как подобает в таких случаях, по-русски, чуть не коснувшись рукой, пола.

- Долгая лета императору Византии Иоанну Цимисхию! Великий князь Руси Святослав предлагает императору мир и любовь, как было постановлено в прошлые времена. Если император желает того же, то пусть пошлет своих послов в Доростол для написания хартии о мире.

Лицо Цимисхия преобразилось. Все, что накопилось в душе его, все, что противоречило и противоборствовало, как-то само собой стало укладываться в пирамиду, на вершине которой оказался он, только что думавший о своем поражении и счастливо избежавший его. А так как он был человеком самолюбивым, пылким, целеустремленным, мирное предложение врага, которого он уже всерьез стал бояться, давало возможность решить вопросы войны дипломатическим путем. И эта уже новая возможность укладывалась в четкую линию внутреннего торжества. Он широко улыбнулся, может быть, в первый раз во время войны:

- Я всегда предлагал Великому князю мир. И сейчас очень рад снова вернуться к переговорам. Потому завтра же мои послы прибудут в Доростол, - ответил император и отпустил послов Святослава.

И как только послы ушли и снова наполнился шатер императора военачальниками, он торжествующе воскликнул:

- Вы что, так ничего и не поняли? Я завтра возвращаю империи не только Фракию, но и всю Мисию и всю Македонию. Нет больше никакого Болгарского царства. Есть только Византия - великая Римская империя!

Лев Диакон с восторгом пишет: «Иоанн с радостью согласился. Он всегда мир предпочитал войне, потому что ему было известно, сколько первый сохраняет народы и сколько много вторая истребляет людей».

Поистине лукавый царедворец!

5. Мир

Дипломатическое посольство к Святославу состояло из пяти человек. Возглавлял его опытнейший дипломат епископ Евхаитский Феофил. Он учился в Магнаврской школе, там же, где Кирилл и Мефодий, но жизненная стезя его оказалась много сложнее и разнообразнее, связанная с постоянными поездками в разные страны, потому как он знал хорошо не только богословие, но был и прекрасным оратором, владеющим семью языками: арабским, печенежским, славянским, латинским, арамейским, армянским и, естественно, итальянским и греческим. Наравне с церковными делами он считался государственным чиновником, который по заданию императора возглавлял дипломатические миссии. Начал он свою карьеру со времен Константина Багрянородного в его кружке ученых, а когда Цимисхий стал императором и очищал свое окружение от сторонников Никифора Фоки, он, узнав о деятельности Феофила, который непосредственно уговорил печенегов напасть на Киев, заметил: «Он честно служил империи и мне будет служить так же». Это был человек небольшого роста, с приятным, располагающим к беседе лицом, постоянно улыбчив, но дьявольски ловкий. Он мог так организовать мысль, придав ей двойное, тройное значение, что противник догадывался об этом спустя какое-то время. Его дипломатические успехи можно было бы сравнить с победами в решающих сражениях. В посольство был включен и Лев Диакон, биограф императора Цимисхия.

Греки привезли с собой богатые дары, что следовало воспринимать как доброжелательное отношение императора к мирному договору. Русскую сторону возглавлял сам Святослав с ларниками во главе с Гурием. Они тщательно готовились к встрече с греками, предварительно внимательно изучив договор 944 года с Византией. Черновой вариант предложений Святослава был готов, его и обсуждали греки, делая свои поправки и внося свои предложения. Ответный визит русских послов состоялся на следующий день. Император Цимисхий предложил русским послам изложить свои предложения. Послы от лица Святослава заявили: «Тако глаголет князь наш: хочу имети любовь со царем греческим совершенную прочая вся лета». Учитывая предложения греческой стороны, Гурий зачитал текст от имени Святослава, где перечислялись следующие пункты:

1. Русы уступят Доростол грекам, отдадут пленных, выйдут из Мисии и возвратятся на Русь.

2. Русские обязуются не нападать, используя свои силы или наемные иноязычные войска, на Византию и ее владения, на Херсонес, на Болгарию, быть союзником империи в случае нападения на нее.

3. Римляне, со своей стороны, не будут препятствовать их возвращению водою в Отечество и не станут нападать на русские лодии своими огненными судами.

4. Император должен вспомоществовать им хлебом в счет долга и считать друзьями тех русов, которые прибудут для торговли в Константинополь, как было постановлено в древние времена.

Этот договор, в основе которого были выполнены условия договора 944 года, вновь возвращал Русь и Византию к исходной точке - тем отношениям, которые сложились между обоими государствами в 966 году, то есть к успехам русского оружия на востоке и в начале похода на Балканы. Русь возвращалась к мирным и союзным отношениям с Византией.

Цимисхий с удовлетворением принял этот договор, приказал выдать русам обещанную Никифором сумму по уходу из Болгарии и распорядился отгрузить хлебные запасы на двадцать тысяч человек, по две меры на воина. Гурий уже устно спросил у Цимисхия, не согласится ли он встретиться со Святославом, который желает этого. Цимисхий добродушно улыбнулся и ответил:

- Почему же не встретиться? Теперь мы друзья и союзники!

В то время как послы ушли в греческий стан, Святослав собрал кмет. Собралось всего шесть человек из тридцати. Он мысленно посчитал: Свенельд, Улеб, Волк, Кол, Шивон, Ивашка старший и младший. Он ждал еще кого-то, но Волк сказал:

- Больше никто не придет, одни убиты, другие лежат раненые.

Святослав кивнул и молвил:

- Собрал я вас, други и дружино, сказать - мы уходим! Руска земля далече, а печенеги с нами ратьми, а кто ныне нам поможет? Царь греческий обещал нам свободный выход, жито на дорогу, ежегодную дань и свободную торговлю купцам нашим в Царьграде. Потому спешите, готовьтесь к уходу и приведите в порядок лодии. Все! На том стою!

Совет разошелся, ничего не спросив, ни о чем не споря. Святослав остался один думать нелегкую думу.

Нельзя считать, что Цимисхий был таким великодушным, что позволил свободно уйти Святославу, да еще выплатить долг Никифора и снабдить противника продовольственными запасами. Нельзя думать, что император почувствовал себя слабым. Несмотря на огромные потери, он все еще был силен, вполне мог бы провести штурм крепости и взять ее. Но для этого требовалось время, приближалась осень, а там зима - это противоречило замыслу. Зимой обычно войны прекращались. И потом, неизвестно, откуда может прийти помощь Святославу от венгров, уличей, хорватов, и еще раз от западных печенегов. Нельзя думать, что в душе Цимисхий считал себя победителем, он понимал, если Святослав потерял трех знаменитых богатырей, то и греки лишились не меньше. А для победы над таким неистовым противником, как Святослав, еще далеко. Последнее сражение показало, что, несмотря на обилие войск, если бы не вмешательство божественной силы, он проиграл бы битву. И хотя флот его перекрыл все дороги отступления русов, он, в принципе, сам оказался замкнут в небольшом пространстве реки, где невозможны маневры кораблей. Они становятся мишенью для лучников, вооруженных горящими стрелами, и это произойдет в любую ночь перед прорывом лодий. Все эти размышления привели императора к быстрейшему заключению мира, не считаясь с материальными потерями. Цель похода его была разгром Святослава, но она нынче несколько изменилась - освобождение Фракии и захват Мисии стали главными, а уж потом изгнание русов - вот что стало главной целью его победы. И вот эта цель достигается не победным сражением, не силой оружия, а дипломатией.

Чтобы произвести впечатление на бывшего противника, а ныне уже союзника, показать блеск и богатство державы, что было всегда характерно для императоров Византии, Цимисхий облачился в золоченые доспехи с коротким римским мечом в ножнах, усыпанных бриллиантами и самоцветами, в короне, которая блестела, как люстра. На богато украшенном коне император появился на берегу Истра. За ним следовал эскорт высших военачальников и многочисленный отряд вооруженных «бессмертных», также в золоченых латах. Святослав плыл по Истру в скифской лодке и действовал веслом наравне с другими гребцами. Вот какой портрет Великого князя нарисовал свидетель этой встречи Лев Диакон:

«Он был среднего роста, и его нельзя было назвать ни очень высоким, ни слишком малым. Он имел плоский нос, глаза голубые, с густыми бровями, мало волос на бороде и длинные косматые усы. Все волосы на его голове были выстрижены, кроме одного локона, висевшего по обеим сторонам: это означало знатность его рода. Шея его была плотная, грудь широкая, и все прочие члены весьма стройные. Вся наружность представляла что-то мрачное и свирепое. В одном ухе висела золотая серьга, украшенная карбункулом и по обеим сторонам двумя жемчугами. Белая его одежда ничем не отличалась другим от прочих скифов, кроме чистоты ее. Не вставая с лавки лодьи своей, Святослав говорил недолго с императором о мире и отправился назад. Такой конец имела война, начатая императором против русов».

- Будь здрав, - по принятому этикету в мире Святослав пожелал императору здоровья.

- Хайре [172] , - в свою очередь ответил Цимисхий.

Князь сказал:

- Ты знаешь, Иван Цимисхий, что я пришел к болгарам по просьбе Никифора Фоки и согласно договоренности. Не думай, что ты победил меня. Я ухожу по той же договоренности, которую передал Никифору Калокир.

- Отдай мне Калокира, - сказал Цимисхий.

Святослав развел руками:

- Если бы я знал, где он... Говорят, что он после Преславы подался то ли в Херсонес, то ли к шишманам. Он мне не нужен. Но есть просьба и к тебе. Ты своим влиянием на печенегов мог бы воздействовать на них так, чтобы они пропустили мою дружину через свою территорию на Русь.

- Я попытаюсь, - ответил Цимисхий.

- Будь здрав, - повторил Святослав и дал команду гребцам отчалить.

- Гелиайне [173] , - ответил император.

Лодии, груженные всякой всячиной, со стрельцами у бортов, готовые в любой момент вступить в борьбу, покидали Доростол. Они выходили на стремнину, окруженные большими морскими кораблями, как по туннелю, ожидая, что в любой момент свершится обвал. Но все, казалось, обходилось мирно, хотя на протяжении всего пути матросы с кораблей освистывали уходящих, били в центавры, пускали злые шутки, которые не понимали русы, и даже показывали голые задницы. Но это разом прекратилось, как только матросы увидели плывущую крепость. Она была высотой в полтора раза больше, чем самый большой драмон. Сорок весел в два ряда были с одной стороны, сорок с другой. Над гребцами по тридцать открытых бойниц с левой и правой стороны. На плоской палубе всего два матроса, хотя могли бы поместиться пятьсот. Это Шивон и Кол, именно их отрядам Святослав поручил вывести крепость. Эта махина плыла не спеша, так что греческие матросы, вылупив глаза, никак не могли понять, что это такое. Плавающая коробка не коробка, судно не судно, но что эта чудо-посуда несла в себе силу и смерть - это стало ясно каждому. У самого оснащенного, недавно построенного драмона с греческим огнем, что прикрывал устье реки при впадении в море, на русской громаде поднялся один парус, и крепость будто толкнул кто-то. И тогда Шивон, поцеловав скифский горшок с горючим, сбросил его на палубу драмона и закричал:

- Ще! Видовали? Мой вам подарок на голую жопу!

На драмоне начался пожар, а крепость все быстрее уходила в открытое море.

Цимисхий стоял на высоком берегу реки недалеко от устья, окруженный свитой, и пытался разглядеть Святослава, но лодии были прикрыты щитами, и из них были видны только макушки воинов. Он даже попытался мысленно посчитать лодии, но сбился. Они ползли ордой черных ощетинившихся ежей по свежей дорожке реки и вызывали у Цимисхия неприязненные чувства, похожие на отвращение. Они ползли медленно, без какой-либо суеты, лениво двигая ножками весел. Это было не беспорядочное отступление, а больше похожее на парад мерзости. С реки доносились звуки барабанного боя, свирелей, крики, хохот матросов, столпившихся на палубах. В отличии от Цимисхия, свита императора улыбалась и порой откровенно смеялась, даже приветствовала такое сопровождение уходящих. На этот счет Цимисхий не давал никаких распоряжений, это позорное сопровождение, видимо, возникло стихийно, само собой в разгар любопытства и враждебности. Но когда появилась крепость, все умолкло.

- Это что? - невольно спросил Цимисхий, коснувшись рукава рядом стоявшего Варда Склира.

- Похоже на Ноев ковчег, - скептически улыбаясь, ответил полководец. Свита императора уже не улыбалась и не смеялась, а, разинув рты, пыталась понять, что за чудо-махина плывет последней по реке. У самого выхода в море что-то вспыхнуло, и Цимисхий приостановился перед тем, как сесть на коня:

- Вурц, что это значит? - спросил он у проходившего мимо полководца. Тот, не видя ничего, пожал плечами и неуверенно ответил:

- Что-то загорелось...

- Я же приказывал никого не поджигать, - недовольно сказал император, садясь на коня.

- Это надо спросить у Льва, как-никак он друнгарий флота, - с иронией ответил Вурц. Вообще Вурц не любил Льва и каждый промах флотоводца выставлял напоказ. Это хорошо знал и учитывал Цимисхий.

После ухода русов и занятия крепости Доростол, наведения положенного порядка и размещения войск Цимисхий объявил о долгожданной победе, наградил воинов деньгами и подарками, объявил праздничный обед всему войску с обилием вина, благо оно нашлось и в подвалах Доростола. Русы пили мало, даже везти с собой огромные бочки было ни к чему.

Перед всеобщим праздником победы император созвал в последний раз военный совет. И начал он не с поздравления полководцев, друнгариев и других воинских чинов, а с анализа событий, ошибок, которые допускались руководством подразделений, начиная с разгрома передового отряда и кончая слабостью центра, допустившего прорыв русов. Он осуждал Склира, критиковал Вурца, упрекал многих друнгариев кавалерии и «бессмертных», с печалью вспомнил потерю артиллерии и лучших воинов-богатырей. После того как каждый получил долю упреков и замечаний, стала вырисовываться идея его совещания, к чему он клонил сознание военачальников, - именно о роли императора в этой победе. И выбрал самый свежий и красноречивый пример.

- Лев, - обратился он к друнгарию флота, - как ты думаешь, если бы я не подписал договор, а силой оружия вынудил русов уходить из Доростола, как бы ты повел бой с этими лодиями?

- Ну, на этот счет у нас есть богатый опыт: мы просто подожгли бы их. Так мы поступали с дромитами [174] , с лодиями Игоря, с арабами-сарацинами при взятии Крита императором Никифором.

Упоминание императора Никифора Фоки всегда вызывало у Цимисхия чувство неприязни, отвращения, потому он презрительно скривил лицо.

- А что бы ты делал с новым ковчегом, с этим сюрпризом-крепостью, что появилась после кораблей русов?

Друнгарий Лев несколько задумался, потом ответил:

- Это громадное сооружение, похожее на крепость, хорошо при тихой речной воде, но совершенно бесполезно в море. У него большая площадь для удара волны. Она повалит это сооружение даже при не очень высокой волне.

- Я не спрашиваю о мореходных качествах этого урода. Я спрашиваю, как бы ты вел себя в этом бою?

- Все корабли деревянные, я попытался бы поджечь его.

Цимисхию уже доложили, что произошло при выходе крепости в открытое море. Загорелась корма драмона, с трудом потушили пожар. Теперь он вспомнил и догадался, почему так скоро сгорели все метательные машины Куркуаса.

- Ну, положим, - продолжил император, - триера или драмон должны подойти к уроду на определенное расстояние, чтобы поджечь его. Палуба обстреливается из амбразур крепости, а при приближении корабля сверху летят скифские горшки. Исход известен. Так мы теряем половину флота, а может быть, и весь.

Лев сидел бледный и лихорадочно думал о том, зачем императору понадобился этот разговор, ведь все обошлось благополучно, без боя. Или это намек на отставку? Лев был старейшим и опытным флотоводцем, хорошо знающим свое дело, Черное и Средиземное моря, участвовал во многих морских сражениях. Он жил флотом и сторонился сухопутных военачальников, связанных между собой тонкой нитью ненависти к предыдущему императору. Его подозревали в тайной симпатии к Никифору Фоке и дружбе с поэтом Геометром, назвавшим любовницу Цимисхия, бывшую императрицу Феофано, гетерой-блудницей. Он ожидал, что сейчас последует упрек в том, что его корабли пропустили русов при добыче продовольствия, но разговор обернулся неожиданной претензией императора:

- Мне стало известно, - сказал он, - что ты осудил мой договор с варварами и хвалился тем, что, как только русы появятся на реке, ты сожжешь, уничтожишь их. Так вот, не ты, а они могли бы уничтожить наш флот.

Лев сделал круглые глаза и побледнел еще пуще.

- Базилевс! Клянусь на духу, как перед Святой Софией, - он стал оглядывать всех военачальников, и на его бледном лице стали появляться красные пятна, - я ничего никому не говорил о договоре. Это наглая ложь!

Цимисхий знал, что это ложь, потому что сам придумал ее. Но для него было главным создать впечатление, что он и только он мог поступить так благоразумно и стратегически верно. Цимисхий вдруг доброжелательно улыбнулся:

- Я тоже не поверил. Откуда ты мог знать там, на корабле, о договоре? Лучше скажи, мой драмон готов?

- Да, базилевс. Он всегда готов!

- Сегодня же отправишь судно в Константинополь, передашь письмо императрице и поручение Василию, чтобы столица готовилась к триумфальной встрече императора, - и он жестом показал на всех военачальников, - и его доблестных воинов! Итак, с победой вас!

- Да здравствует базилевс!

- Да здравствует император!

Часть четвёртая Гибель полководца

Изложение девятое. Тяжёлые мирные дни

1. Разбойничьи острова

Ветер лениво дул в паруса. Иногда он просто забывал этим заниматься, и тогда они просто повисали на мачтах, будто небрежно кинутые на них тряпки. Приходилось садиться за весла и грести, чтобы не стоять на месте, а двигаться к устью Днепра. Жаркое, трудное, с большими потерями, полуголодное лето подходило к концу, Святослав надеялся на то, что греки уладят взаимоотношения с печенегами, договорятся, и печенеги пропустят его с остатками войск на Русь. Но все складывалось иначе. То ли они не договорились, то ли греки вновь проявили свое коварство, но ситуация в районе Днепра оказалась не в пользу русов. Три лодии, что Святослав за трое суток отправил к Днепру, вернулись назад, все утыканные печенежскими стрелами, с ранеными воинами. Доложили, что оба берега реки плотно заняты печенегами, у них появились даже лодки, которые загораживали проход к речным островам. Поначалу Святослав решил пробиться сквозь заграждения с боем, но потом передумал. С горсткой воинов, а их действительно осталось мало, нужна конница, которая очистила бы берега у порогов, иначе они там все лягут. И еще на решение повернуть назад повлиял сон, или наваждение, которое он увидел, решив отдохнуть и полежать после тяжелой гребной работы.

Сад. Удивительные строения. Ротонда, внутри которой кто-то ходит. Святослав приглядывается - это женщина. Она закутана в материю, а рядом с ней седой человек, тоже в необычной одежде. Человек что-то бормочет, протягивает руки к воде и будто гладит ее, а женщина, наклонив голову, слушает. Потом по его знаку поднимается и подходит к небольшому бассейну, присаживается, опускает руку в воду, и он видит, как зарябила вода, и рисунок становится нечетким. Она проводит рукой по лицу, из-под платка появляется красный шрам, потом глаза, нос, волосы, и он видит Манфред. Она наклоняется еще более к воде и тихо, будто только на ухо, говорит:

- Наконец. Я вижу тебя, Святослав. Ты здоров. Ты отдыхаешь?

- Да, - отвечает он, не веря, что видит Манфред, - устал.

- Ты видишь мою сестру-звездочку? На корме.

- Вижу, - отвечает он.

- Каким цветом горит она?

- Красным, потухла, теперь снова красным.

- Остановись и не ходи более этой дорогой. Впереди смерть твоя и твоей дружины.

Вода зарябила, все смешалось, он услышал голоса, звуки железных уключин и ровную команду кормчего. Открыл глаза, никакой звездочки на корме не было... Ничего того, что он видел, не было. Было море, уходящее на покой солнце и плеск воды за бортом. Первая мысль, мелькнувшая в голове, - она жива! Сердце защемило так, как никогда. Это было единственное существо, которое ему дорого, как ничто иное, это была единственная женщина, которая всегда, при любых обстоятельствах влекла к себе, это была другая половина его, которая готова была в любую минуту пожертвовать собой ради него. Он застонал, закрыл ладонями лицо, чтобы еще раз увидеть ее или хотя бы вернуть мысленно образ, запечатленный в голове, но голос рядом потревожил его желания.

- Тебе нехорошо, князь? - спросил Волк, лежащий рядом с ним.

- Наоборот, впервые увидел и говорил с ней.

Он не удивился видению, прозрению, потому как такие явления были известны еще по многим рассказам и случаям.

Они тогда были обычными и воспринимались как составная часть жизни. Асмуд рассказывал, что много лет назад, когда он был в Египте и торговые дела у него шли в гору, он как-то уснул в лавке. И ему привиделось, что он сидит на холме, вернее, на кургане и справляет тризну. Но по кому - неизвестно. Он знает, что он в Ладоге, внизу течет Волхов. И только спустя несколько месяцев, от прибывших в Царьград варягов, узнает, что отец его, князь Олег Вещий умер и похоронен в Ладоге.

- Я еще полежу, - добавил Святослав, - а ты просигналь, чтобы поворотили в лиман.

На островах, что в общем назывались Белобережьем, обитатели встретили их угрюмо, со сдержанным недовольством, уже зная о неудачном походе и видя много раненых, растерзанных людей и как никогда скупых. Они торговались за каждую горсть крупы, кусок лепешки, но вынуждены были платить втридорога, ибо нигде, кроме как у жителей островов, купить что-либо было невозможно. У дружины Святослава сохранились еще кое-какие кони и запасы живности, которые они перевезли в трюме плавающей крепости. Но наступающая зима не предвещала ничего хорошего. А в изобилии было вино-горджево, местное кислое, которое после второй кружки сводило скулы. Но Святослава это пока не тревожило. Он думал о том, как пополнить свое войско, ударить по печенегам, а потом войти в Кафу и далее в Тьмутаракань. И если все это удастся, уговорить касогов и попытаться обрушиться на Херсонес, а далее греческие клематы и весь полуостров Крым, или, как он тогда назывался, Тавриду. Но это было только предположение, это было только наметками дальнейшей стратегии, и он никак не собирался выполнять условия договора, который только что заключил с Цимисхием, как и сам император, нарушивший предыдущий договор. Святослав решил посетить все семь островов и собрать хотя бы на первый случай тысячи три воинов - этих разбойников, но других не было. На четырех лодиях они отправились на Тендерскую косу, хотя это был не совсем остров, а полуостров, но в древности жители называли его островом. Эта коса была известна древним под названием Дромоса Ахилла, она состоит кроме полуострова еще из двух островов, общей протяженностью до ста верст, а в ширину от трех до четырех верст. Как узнал Святослав, на этой косе проживает более трех тысяч человек, которые, собираясь в большую шайку, часто нападали на побережье Фракии. Самое большое такое нападение произошло в 904 году под руководством волшебника Росса, но потерпело поражение уже под Константинополем. Эта вольная ватага грабила и разоряла села, брала в заложники богатых людей, в общем, как и викинги в Западной Европе. Именно этих разбойников Святослав собирался привлечь в свое войско.

Остров Айферия, Ахилов, или Березань, откуда Святослав отправился на косу, находился при соединении Днепровского лимана с Черным морем, где надо было выходить в открытое пространство, чтобы обогнуть косу и войти в удобную бухту. С собой князь взял Свенельда и Шивона, как человека, знакомого с этими краями. В лодках поместились дружинники и часть местных, хорошо знающих дорогу и удобные причалы. На острове Айферия Святослав оставил вместо себя князя Улеба и боярина Волка.

Уже приближаясь к косе, кормчие стали припускать паруса, потому как ветер с моря крепчал и волны, до того мирные, спокойные, стали разрастаться вширь и в длину, как бы сердясь, шипели, загибаясь вовнутрь. Когда вошли в небольшую удобную бухту, здесь уже суетились несколько местных рыбаков, закатывая свои лодки вглубь берега на возвышенности. Воины спросили у них, в чем дело. Они махнули рукой на горизонт:

- Вишь язык? И морду? Черномор явился. Буря ползет.

И действительно, глядя на море и небо, чувствовалось, что что-то разладилось в природе, ветер как бы рвался к островам, подгоняя, или тянул за собой волны, а небо все более чернело, поднимая из моря невообразимо огромное тело, а сквозь разрывы его бессильное солнце пыталось просунуть свои руки и будто ухватить, удержать черную массу.

Ушкуйники, глядя на рыбаков, откуда-то вытащили деревянные катки, на которые ставились лодии и тянулись вверх, подальше от чем-то рассерженного моря.

Попытка уговорить местных разбойников присоединиться к войску была не столько трудной, сколько дорогостоящей. Старшины и воины запросили непомерно высокую цену каждому воину, которую требовали авансом и сейчас. Но Святослав, зная, что казна его не так обильна, чтобы вызвать у разбойников жажду приобретения, торговался и поставил условия, что плату воины получат в день прибытия на остров Айферия. Но не обошлось, конечно, без подкупа старейшин и обильного угощения.

А задержался Святослав на островах по другой причине. Буря на море неиствовала несколько дней, волны морские поднимались на несколько метров и рушились на скалистые берега с воем, храпом и треском. Такое безумство ветра и моря князь видел впервые. Как только море успокоилось, Святослав отправился к острову Росса, который находился в Каркиметском заливе, не уступающем по размерам острову Айферия или Березани. Здесь старейшины были более покладистыми, согласились на более низкую оплату, но с условием, что всю добычу, которую они соберут, делят только между собой. Таким образом, поход, который Святослав намечал на неделю, продлился более полумесяца.

Первое печальное событие, которые увидели воины, плывшие со Святославом, - это лежавшая на скале расколотая плавающая крепость. Она была замечена издали, как невероятное чудовище, выброшенное на берег. Да иначе и не могло быть, это судно было не морским, а речным, и такие мощные, разъяренные волны сорвали его с якорей и бросили на скалы, а потом раскололи на части. Отдельные части корабля плавали в заливе, и их выволакивали на берег, пригодные только на дрова. Второе - пугающая тишина. Никто не вышел встречать князя, как будто всех смыло волнами, только отдельные струйки дыма означали, что люди живы. Когда воины Святослава выгружались на берег, в окружении нескольких человек появились Кол и Утин-вятич. Среди них не было ни Улича, ни Волка. Святослав сразу понял, что произошла беда, но он даже сразу не мог предположить каких размеров, и с какими последствиями.

- Где Улич и Волк? - грозно спросил князь.

- Улич у себя, ранен, а Волк пропал. Сказывают, Улич его сховал и держит сейчас в порубе.

- Пойдем в дом, и там все подробно скажете.

По мокрому песку побережья князь широко зашагал, придерживая одной рукой меч, а другай решительно размахивая, что ничего хорошего не предвещало. Все встречающие неохотно последовали за ним. Но вдруг князь остановился, оглянулся и приказал:

- Свенельда зовите ко мне.

Картина острова Айферия была бы не полна, не дорисована, если бы мы не узнали, что в одном из белокаменных домов, раньше служившим местом поселения паломников, ныне находилась корчма, или шинок, как называли этот дом местные. Владел этим шинком старый еврей, длинноносый и кудрявый, седой, с крупными, чуть навыкате глазами, один из которых был покрыт бельмом, по имени Андрос. Он представлялся греком, хорошо говорил на греческом, еврейском и славянском языках. Был сыном своего отца, которого называли Ароном, прибывшего из Греции еще во времена изгнания евреев в правление императора Романа I. Андрос был юношей не из робких и вопреки воле отца участвовал в нескольких набегах вместе с дейлемитами, то есть разбойниками на побережье Фракии и Мисии. Потому был уважаем и держал свой авторитет высоко, имея на службе несколько помощников. Шинок был всегда полон гуляющей и нищенствующей братвой, и часто из его логова то выносили, то просто вышвыривали слишком обнаглевших пьяных посетителей. В основном здесь торговали дешевым местным вином-горджево, но люди побогаче могли заказать и мед, и ракию, и даже греческое выдержанное вино. Конечно, воины Святослава посещали шинок, расплачиваясь тем, что могли унести из Болгарии. Часто встречались золотые украшения, дорогие камни, серебряные и золотые кресты и крестики, чаши, бокалы, греческие и арабские монеты.

В один из посещаемых дней, а Андрос работал не каждый день, к старости он обленился, а может быть, ему осторченела шумная и пьяная братва, чаще всего его можно было увидеть на берегу моря в одиночестве, где он что-то рисовал...

В этот день он осилил себя и присутствовал в шинке, где собрались воины князя Святослава. Все они сидели группами и в разных углах, гуляли в своих компаниях, отмечая какие-то праздники. Ветер на острове стих, но волны еще громили берега, и народа в шинке было много. Те, что сидели ближе к стойке, где хозяйничал слуга, принимая плату в виде разных изделий и оценивая их, были вои из дружины Улеба, все христиане. В угловом пространстве - люди из дружины Святослава. Очень шумное застолье христиан привлекло внимание язычников, которые то и дело прислушивались к их возгласам, тостам и речам. Ивашка-первый, что был сотником у Святослава, поднялся и, грузно прошагав к столу христиан, спросил:

- Вот вы толкуете о том, был ли на поле святой Феодор на белом коне с мечом, что громил нас, и мы побежали от него. Все это вранье! Я с братвой первым прорвал строй греков - и уже ворвался в их лагерь, но никто не видел никакого святого, а только бурю, которая залепила нам глаза, и мы вынуждены были отступить. Почему вы говорите о каком-то святом, если его не было? Никто его не видел.

- Как не было? Как не видел? - вдруг вскочил сотник князя Улеба. - Я собственными глазами видел. И они видели, - он показал на своих друзей. - А я еле избежал его разящего меча. Это было наказанием нам, христианам, за грехи наши, потому что воюем против братьев своих, христиан, за то, что Святослав бросил христиан в жертву идолу Перуну.

- Почему же мы не видели его? - возмутился Ивашка.

- А потому что святых видят только христиане, - ответил Савелий.

- Вы струсили! Вы побежали к крепости, у страха глаза велики, вот вам и привиделся святой. Ты лжешь, Савелий, и в твоих устах ложь лежит на лжи. Ты сам трус, и все друзья твои трусы. Вы придумали святого, чтобы оправдать себя, но ведь победа была почти наша, а трусы, как ты, Савелий, украли ее!

Ивашка-первый даже сразу не почувствовал, а только мельком увидел, как короткий меч вонзился в его мощную грудь. Как кричали возмущенные христиане, но все видели, когда Ивашка повернулся с торчащим в груди мечом к своим и молвил:

- Видите, вот их Правь! - и рухнул наземь.

Загремели летящие столы, табуреты, лавки. Бой был жестоким. Рубились русы с русами. Все посетители кинулись к выходу, а битва продолжалась в таверне, пока последний не упал. Живые унесли ноги, раненые и убитые лежали. Многие христиане успели скрыться, когда Волка позвали к таверне. Он скоро пришел, увидел лежащего Ивашку с изумленным взглядом, присел, закрыл глаза, послушал, что рассказывали свидетели, подумал и пошел к князю Улебу. Когда Волк вошел к князю Улебу, там уже сидел Савелий.

- Что? - грозно спросил Улеб.

- Савелий убил сотника Ивашку-первого, до прихода Великого князя его надо упрятать в поруби, иначе убьют.

- Савелий мой человек, и я сам знаю, что делать.

- Там еще двое убитых.

- Поделом им, - взъярился князь, - затеяли драку и получили свое.

- Но, князь, никто не видел святого на коне, - возразил Волк.

- Я сам видел, - ответил Улеб.

- Но как же, не было никакого святого. Да как же его можно было видеть в такую пургу?

- Только люди, обладающие христианской святостью, могли видеть его. А вам это недоступно.

- Но даже Великий князь не видел его, а он ведь с нами был в первом ряду.

- А что Великий князь? Он бросил на жертвенник неповинных христиан, разве он мог видеть его?

- Князь, это неправда! Он наказал предателей, что хотели и задумали сдать Доростол!

- А что, не сдали? А прежде бросили прожорливому идолу стольких христиан и погубили тысячу воев. От моей дружины осталось всего ничего. А мир получили позорный.

- Напрасно, князь, ты поносишь Великого, их предательство могло кончиться еще более худшим. Я сам разбирался в этом деле, в списке преступников есть одно имя - Магистр, его как раз и не нашли, но нашли кольцо, которое он передавал Цимисхию. Так вот, это кольцо у меня. Потому, князь, я требую наказания всех тех, кто затеял резню, особенно священника Илии-Быка и сотского Савелия.

Князь, нервно вышагивающий по комнате, вдруг резко отворил дверь и приказал воинам:

- В поруб его! И сторожить!

Волку скрутили руки и увели в подвал, где сидели еще двое, один местный, другой из распущенного отряда Шивона, которые украли у князя гуся и пропили в шинке.

На следующий день у дома князя Улеба собралась толпа дружинников Волка и Святослава. Кричали, бранились, кидали камни, чтобы вызвать князя Улеба. Он вышел, накинув на плечи красное корзно и в собольей шапке, с мечом в руке.

- Что хотите? - грозно спросил он.

- Отдай, отпусти Волка! - доносилось отовсюду.

Вышел вперед Кол и, стянув свою шапку с головы, молвил:

- Ты, князь, не вправе судить боярина Волка. Он человек Святослава, потому и отпусти.

- Вон, челядь, раб! - вскричал князь.

- Здесь не рабы, здесь собрались вои Великого князя.

- Вон, - снова вскричал Улеб и взмахнул мечом, но тот сразу же выпал из его руки. В запястье вонзилась стрела. И снова началась потасовка, переходящая в военное сражение. Утин свистнул так, что остановились все.

- Кожема, Хеврон, Сухой, Стылый, - крикнул Утин, - ко мне! Все остановитесь! Святослав вам этого не простит, - кричал он в сторону дружины Святослава. - Правда наша. Подождем князя!

Еле-еле толпа остановилась и разошлась в стороны. Люди, подобрав пострадавших, покидали место драки.

- Вот, князь, что случилось, - закончил рассказ Утин, - вот и Кол, и Кожема подтвердят сказанное.

Конечно, Утин рассказал все, кроме разговора князя Улеба с Волком, потому что не видел и не слышал о том. Святослав нервно колотил пальцами по столу:

- Значит, ты, балабон, возмутил дружину против князя Улеба? - спросил князь, постукивая пальцами.

- Нет, князь. Не я. Это с вечера Видибож мутил воду. Он всех звал выручать Волка.

- А ты, сотник, как оказался там?

- Но князь, сотня пошла, где я должен быть?

- Десять батогов тебе. Вон... а постой! Кто стрелял в князя, брата моего?

- Не можу, не можу знать, князь, - взмолился Утин.

- Ах ты, не можешь? А я тебе скажу, кто в твоей сотне стреляет лучше всех!

- Может, Иоанн? Так он ведь по собственной воле муху не прибьет!

- Так вот, притащи сюда Ивана-Сучка, что может стрелять в кольцо на двадцать аршин. Вон!

Святослав сидел, закрыв глаза, но гнев рвался наружу. Он встал и что было сил грохнул кулаками по столу. Стол аж подпрыгнул. Он закрыл глаза, а в темноте перед глазами крутились разноцветные картинки, почему-то не имеющие ничего общего с настоящим: скользили разные лица, двигались лодьи, падали на берег чудовищные волны. Какое-то время он постоял, опираясь на стол, потом сел в кресло и, оборотись к Свенельду, сказал:

- Дядька, призови ко мне Улеба и Волка. Обязательно Волка.

Потом повернулся к Шивону и сказал:

- Ступай, приведи ко мне хозяина шинка.

А всем, кто присутствовал в комнате, резко высказал:

- Пошли отсюда...

Он сидел, глубоко опустившись в кресло и согнувшись, будто хотел спрятаться от всего, что окружало его, и всего, что, казалось, надвигается на него. Он сидел с закрытыми глазами, то ли дремал, то ли окунулся в безвременье, тихо, как притаившаяся мышка, а перед глазами разворачивалась пропасть, от которой он уползал, а она произвольно тянулась за ним, пытаясь захватить его. Но страха никакого не было. Было обоюдное упорство. Наконец он встал и уперся концом меча в край пропасти, и она прекратила свое движение. Он заглянул вниз и как бы с птичьего полета увидел Доростол весь в огне, с виселицами и горящими зданиями.

- Боги! Что же такое, я его не поджигал!

Он открыл глаза. Наваждение прошло, он мирно сидел в кресле. В дверь постучали, и вошел дежурный воин:

- Великий князь, пришел Свенельд, и с ним... - но не договорил, князь перебил:

- Зови.

Вошел Улеб с перевязанной рукой, дерзким взглядом, в красном корзно, при всем своем величии князя Руси. За ним появился Волк, лицо которого еле узнал Святослав. Разбухшее, красное, как после хорошей продолжительной пьянки. Затем Свенельд с тусклыми глазами, мрачным лицом и тяжестью возраста. Сразу подтянул к себе стул и, глубоко вздохнув, сел.

- Садись, брат мой, - сказал Святослав, указывая на стул, что стоял напротив кресла. Волк стоял.

- Я вам доверил войско, - сказал Святослав, стуча пальцами по столу. - А что вы сотворили с ним? С кем я теперь продолжу поход? С этой разнузданной бандой? Почему ты, Улеб, сховал Волка?

- Потому что все это затеял он. Его люди заварили спор, Ивашка-первый полез в драку и получил свое. Он сам мне об этом сказал.

- Великий князь, я сказал ему, чтобы он выдал Савелия-убийцу или отправил в поруб до твоего прибытия. Он отказался и сказал, что поступит так, как сам решит. Он сказал, что ни ты, Великий князь, ни все мы не имеем христианской святости, потому что погубили невинных христиан, отдав их в жертву Перуну. Но они все признались в предательстве, они хотели открыть ворота в Доростоле.

Волк за несколько дней сидения в порубе понял, что над ним повис меч и что еще одно неосторожное слово - и этот меч сорвется. Но не только Улеб, а сам Святослав погубит его. Потому он молчал, но если он устрашится брата Великого князя, то казнит сам себя. Теперь он решил высказать все, а там или плаха, или живот.

- У меня сохранился список предателей, - продолжал Волк, - но одного долго не могли найти, по прозвищу Магистр. Когда мы взяли комита Фрола, на пальце у него было кольцо, которое он должен был передать царю греческому. Список и кольцо я сохранил. Так вот, Великий князь, Улеб требовал их у меня и жег. Вот посмотри.

Волк поднял рубаху, и Святослав увидел кровавые полосы с волдырями на груди и спине.

Святослав аж приподнялся.

- Как ты смел без моего ведома, - расширив глаза и побагровев, спросил Святослав у брата, поглядев на хмурого Свенельда, - без моего ведома? Это мой человек, боярин, - Святослав уже забыл, как его зовут, но по привычке крикнул: - Волчий хвост, и отрубить его могу только я.

Он снова глянул на Свенельда, и тот подтверждающе кивнул. Это заметил и Улеб и сам как бы взорвался:

- Волк - это пес поганый, исчадие ада, погубивший триста праведных христиан. Я всегда был против войны с Византией. Ты помнишь, брат, что даже мать твоя, святая Ольга, предупреждала, что воевать с империей нельзя, это во вред Руси. С ней надо дружить. А ты, как безумный, ввязался в эту войну. И что мы получили? Мы, христиане, стали воевать с христианами, и потому наш Бог, Иисус Христос, стал против нас, заступился за невинно погубленных, которые хотели только одного - мира. Он встал против нас и послал в наказание святого воина Феодора, который погубил большую половину моей дружины.

- Я не видел никакого святого Феодора. Началась буря.

- Это тоже кара Божия! А ты и не мог видеть, потому что сам был поражен греческим витязем.

Гнев Святослава пропал, он откинулся в кресле и ровным, спокойным голосом, как на совете, стал говорить:

- Войну начал не я. Войну начала Византия. Она послала печенегов на Киев. Она подкупила их и воспользовалась случаем, что меня нет. Она воевала с болгарами, которые тоже христиане. Она нарушила договор о прекращении военных действий и сама вновь вторглась в Болгарию, взяв столицу Преславу. И пошла на Доростол, чтобы прогнать меня, хотя сама и позвала.

- И я вовсе не проиграл войну. Я только отступил, как было уговорено с императором Никифором Фокой. И получил все то, что он обещал: и долг, и продукты. Насчет погибших? Погибло много. Я сам чуть не погиб. Это война с христианской Византией, но я ее не начинал. С тобой, брат, все ясно, а что ты скажешь, Волк? О каком списке и кольце ты говорил?

- Это список заговорщиков, а кольцо я отобрал у комита Фрола, которое он должен был передать царю греческому от имени Магистра. Больше сказать нечего. Увидишь сам, поймешь.

- Ну что ж, - Святослав обратился к Свенельду, - дядька, у тебя в доме есть комнаты, охрани их там до утра. Завтра будем говорить. Ступайте. А сейчас с другими разберусь.

В сенях уже ждали Видибож и Иван-Сучок. Ввели Иоанна, и тот сразу бухнулся на колени. Святослав грозно спросил:

- Почему ты стрелял в князя?

- Бес попутал! Видибож приказал. Я не хотел. Колдун велел, - и старик горько заплакал.

Почему-то Святослав внутренне улыбнулся сравнению Видибожа с бесом. Но не сбавил грозного тона.

- А если бы Видибож приказал тебе стрелять в меня?

- Боже упаси! Великий князь, я жизнь за тебя отдам. Велес, Макошь, спасите неразумного! Не хотел я! - старик продолжал рыдать.

- Десять батогов этому негодяю! - приказал Святослав. Стрелка-Сучка просто вынесли из комнаты.

Видибож явился во всем одеянии волхва. В длинной белой рубахе, подпоясанной шнуром, с оберегами на шее, с посохом лика Перуна. Войдя, не поклонился, а просто кивнул, молвя:

- С возвращением, князь. Рад видеть тебя во здравии!

- А я не рад, - ответил Святослав, - вынужден видеть тебя, потому как ты самовольничаешь, не блюдешь заповеди старшинства. Кто главный жрец во время похода?

- Ты, Великий князь, - вопрос несколько смутил его.

- Так почему же ты не дождался моего решения и приказал Иоанну выстрелить в князя Улеба?

- Я предчувствовал, что князь сгоряча порубает и Волка, и Кола, да и всех, кто заступится за них, и предотвратил большую беду, чем та, что произошла.

Святослав задумался, потом криво усмехнулся и вновь спросил:

- Какому богу, ты, лукавый жрец, приносил жертвы - младенцев, бросая их в воду в день Перунова свята?

- Черноморцу, Змею, - сразу ответил Видибож. - Потому, видимо, мы спокойно прошли по морю и находимся здесь. Буря ведь началась спустя несколько дней.

Не переставая желчно улыбаться, Святослав сказал жрецу:

- А знаешь ли ты, самоволец, что в день Перуна не позволено молиться сразу двум богам, тем более враждующим меж собой?

- Не ведал то, - изумился Видибож.

- Значит, плохо изучал «Книгу Коляды». Они боролись из-за Дивы, что потом вышла замуж за Перуна. Выходит, угождаешь богам, как всем сестрам по серьгам. А ты, неразумный, понял, что в день свята Перуна оскорбил Перуна?

Видибож окаменел. Глаза его черные, стоячие и ужасающие, остекленели.

- А я вот с самого детства помню, как Богумил пел:

Пойдем, Перун, погуляем над полями и над лесами! Ты с дождем пойдешь, А я с милостью, Ты водой польешь, А я выращу...

Ты что ж, никогда не пахал, не сеял? Только балаболишь? А ведь любой оратарь [175]  поет эти слова Дивы в поле, особо перед посевом.

- Не ведал, - твердил остывшими губами жрец, - не вспамятую! - тупо и каменно отвечал он.

- Потому, - уже повысив голос, грозно сказал Святослав, - ты озлобил Перуна, и он наказал нас. Ступай в капище, принесешь требу и буде седмицу молить Перуна за себя и меня, грешного, что понадеялся на тебя. Ступай, невежа!

Уже поздно вечером, когда князь готовился ко сну, явился Кожема с Утином.

- Что вам, - через плечо спросил Святослав, - и ночью стало быть бунтуете?

- Нет, Великий князь, все спокойно, - ответил Кожема.

Но сбоку князь приметил, что из рукава Кожемы капает кровь. Он повернулся к нему лицом и увидел, что тот протягивает ему сверток.

- Просил Волк передать тебе, князь.

- А это что? - показывая на пятно крови, спросил Святослав.

- Это мы тут схлестнулись с Савелием и Быком, хотели отобрать свиток.

- Ступай к Марфе, она внизу, полечит.

Когда Кожема повернулся, князь увидел на его спине кровавое пятно. И он вдруг вспомнил, как много лет назад спас его от кнута хазарина. Постарел Кожема, лицо все в мелких морщинах, будто стираное и не выглаженное, совсем седой.

Князь развернул перевязанный грубым волокном свиток. В середине на веревке было привязано кольцо, а в списке слово «Магистр» обведено кружочком. Святослав сразу узнал кольцо. Перед самым первым походом на хазар его подарила мать, Ольга, Улебу. Это была серебряная печатка, в которой на белой глазури выделялся золотой крест с распятым Христом.

Следующее утро снова начались с печали. Пришел Свенельд, снял бобровую шапку и хлопнул ею об пол:

- Прости, князь... не углядел!

Князь, только что проснувшись, еще даже не облившийся водой, оглянувшись, но крикнув служку: «Лей!», накинув на голову широкий утиральник, спросил:

- Чего же не углядел, говори же!

Свенельд еле стоял и, подвинув к себе стул, сел, а точнее, тихо опустился.

- Улеб заколол себя, в нутро, в сердце, по самую хватку тесака.

- А ты куда смотрел, старый пень?

- Так поздно уже было, когда разговаривал с ним. Выпроводил Савелия с Быком, потом к Волку зашел, тот уже почти спал. С утра пошел посмотреть, и вот... Прости, сынок, князь.

Свенельд отсутствующе смотрел в пространство и, видимо, внутри заливался слезами. И хотя Улеб в жизни был не внушаем, все же Свенельд почитал и любил его как сына князя Игоря.

Одевшись, князь бешено заходил по комнате, останавливался, снова ходил, задумавшись, потом распахнул дверь и крикнул:

- Вина! Скорее...

И как только внесли кувшин, он выхватил его из рук служка и стал жадно глотать, аж кадык на шее быстро задергался. Потом вытер рукавом усы и присел на кровать.

- Вот оно, христианство, - задумчиво произнес он, - мне рассказал хозяин шинка, что в этот день они праздновали успение Божьей Матери, вспоминали этого сказочного белого воина на коне, Феодора, и решали, как отделиться от войска, все вспоминали братву, что после хазарского похода уплыли в Испанию. Эти тоже хотели сдать Доростол и уйти в другие земли. Но им помешал Волк. Мне Асмуд как-то рассказывал, что глупее религии, чем христианство, нет. И нет безумнее людей, что верят о непорочном зачатии.

- Особо лукавы их апостолы. Они могли обмануть доверчивых людей, продать, обменять все, кроме своего учителя, которого продали сами и который ничего не имеет общего с богом. Предательство в крови у христиан. А Улеб - жертва их. Если появлюсь на Руси, с корнем вырву эту религию. А сейчас, дядька, играй побудку. Собери всех на площади. А Волка отпусти в дружину. Я рассчитаюсь с христианами!

Площадь у храма Ахилла была заполнена воинами. Святослав молча ходил, похлестывая плеткой по ноге. Дружина Улеба была построена напротив шинка. Святослав подал знак, и вышли Кол и еще два воина. Дружина Улеба была малочисленной, около трехсот человек.

- Выведите всех тех, кто на праздник успения Божей Матери Богородицы был в шинке, - громко выкрикнул Святослав. - Убийцу сотника Ивашки-первого, сотника Савелия, священника Илии-Быка - смутьяна - расстрелять!

Расстреляли еще четырех священников и тех, кто осенял себя крестным знамением, на кого указывал плеткой Святослав.

- Всех воинов похоронить с почестями, а этих, - князь указал на Савелия и Быка, - как приблудных собак! Где сотник Утин и где Сучок-боровичок?

Иоанна-Сучка вытолкнули из ряда, а Кол подошел к князю и сообщил:

- Великий князь, Кожема и Утин у Марфы, оба они ранены.

Князь кивнул, вспомнив ночной приход Кожемы и Утина, передал Колу плетку, сказав:

- Десять батогов этому сучку, поистине дураку, - потом повернулся и выкрикнул так, чтобы все слышали:

- Дружина Улеба переходит под руку Свенельда!

И побрел медленно, устало, будто навалили ему на плечи непомерно тяжелый груз.

На острове Айферия, или Березань, есть несколько холмов. В одном из них лежит прах Улеба, сына Игоря, князя Руси.

2. Преступность Горы и предательство Свенельда

После смерти Улеба и казни христиан Святослава охватило глубокое уныние: не хватало ему близкого человека, с кем можно было бы успокоить раненую, беснующуюся душу, умиротворить ее в дружеской беседе. Давно уже нет Асмуда, Манфред неизвестно где, лучшие соратники, советчики, воины Сфенкель и Икмор погибли. Он оглянулся вокруг себя и увидел только одного - себя.

Но главное, самое главное, развалилась его идея - план создания собственного государства, империи из славянского рода-племени у самого моря. Ушел, предал его Улеб! Человек, единственному которому он рассказал о своей мечте и который, как всегда, отшутился: «Ну, брат, в тебе засела заноза - мучит слава Македонского!» Но согласился на поход. Они жили в одном тереме, но воспитывались отдельно и разными дядьками, и это не мешало им относиться друг к другу доброжелательно. Улеб был на несколько лет старше Святослава, но при встрече не чувствовали разницы в возрасте и с радостью участвовали в военных играх и охоте. Когда Святослава посвятили в Великие князья, Улеб, казалось, был не расстроен, порой даже подшучивал над Святославом, называя его Княжищем. И вот ушел, так не объяснив своего поступка. Зато сон-видение прояснило все: он остановил мечом пропасть, в которую чуть было не провалился.

Неделю князя не видел никто. Он не выходил и никого не пускал к себе. Единственный человек, который даже без стука входил к нему, - это была Марфа. Она следила за комнатой князя и кормила его. Как в одежде, так и в еде князь был непривередлив.

- Кого ты нынче лечишь, Марфа? - как-то спросил Святослав.

- Утина, Кожему, да вот несчастного Сучка. Но скоро его прогоню. Похлестали его изрядно, но не так сильно, завтра сниму примочки и пущу гулять.

- Так ты его ко мне призови.

- Хоть сейчас.

- Зови.

Иоанн-Сучок явился и сразу бухнулся на колени:

- Прости, Великий князь. Я ж без умысла. Видибож-сатана приказал.

- Ладно, вставай. Забудем, - сказал князь, - глаз у тебя наметан. Я тут порыскал, но никак не могу найти. А знаю, что здесь. Ну-ка поищи вина, Марфа небось запрятала от меня. А мы с тобой выпьем.

- Щас, Великий князь. По нюху найду. Так вот кувшин на столе стоит, - удивился Сучок, - чего искать?

- А ты погляди, чего.

Иван-Сучок взялся за кувшин, а он оказался легким и пустым. Снова понюхал воздух, обвел комнату долгим и внимательным взглядом. С тех пор, как он побывал здесь и несколько часов просидел рядом с раненым князем, ничего не изменилось. На верху пузатого, хорошо сколоченного шкапа ничего не было, дверцы его были распахнуты, и там хранилась посуда: стаканы, бокалы, золотые и серебряные кубки. Пусто.

- В чем вино было? - спросил Сучок.

- В чем, в чем, в кувшине, - ответил князь, - только в кувшин его из чего-то наливали.

Задача оказалась не из легких. Надо ж было так спрятать, что найти невозможно. Сучок решил присесть на свой табурет, на котором он сидел во время дежурства у князя и, казалось, тогда все изучил. Поискал глазами. И за приоткрытой дверью, которая вела в закуток, где Марфа обычно готовила еду князю, увидел свой табурет. Захотел сдвинуть его, а он не двигается, заглянул вниз - и боже мой! Бочонок почти полный!

- Хи-и... - заверещал Сучок, - вот он, мой родненький! Вот он, богатырь пузатенький. Радуйся, князь, нашлась пропажа!

Сучок подхватил бочонок и заполнил до предела кувшин, который снова поставил на стол, а бочонок снова под табуретку.

- Какие бокалы, князь? - спросил он.

- Серебряные... За упокой брата моего Улеба и всех других, - угрюмо молвил он и не отрываясь выпил весь бокал.

Потом встал, достал меч, вытащил из ножен и провел пальцем по лезвию.

- Наливай! - приказал.

Сучок с опаской посмотрел на князя и наполнил бокалы. В кувшине вино закончилось. Князь взмахнул двумя руками и всадил меч в пол. Присел, поднял бокал и сказал:

- А теперь выпьем за его суть, здоровье и долголетие.

Внимательные, острые, прицельные глазки Сучка округлились.

- Князь, - изумленно спросил Иоанн, - так это ж железо?

- Пей, - приказал Святослав, - это Правь! Это сама Правда, что борется со Лжой.

Князь плеснул вино на меч и сам выпил.

- А теперь скажи, Сучок, как дальше жить?

Сучок уже опьянел, но не совсем так, чтобы не думать. Потому он подпер ладонью голову и стал мыслить:

- Жизнь прожить - не поле перейти, князь. Жизнь жизни рознь. Житье на житье не приходится - где ползок, где скачок, где промок, а где обогрелся, где голодок, где полный пузок, где хорош, а где без порток. Тут, князь, все от Бога, а больше от самого себя. Где возгордись, а где поклонись - все дано для жизни. На Бога озирайся, а сам пробивайся. Пойду вздремлю.

Когда вошла Марфа, то увидела забавную картину: князь лежал на кровати, обняв меч, как любимую, а Сучок на полу, положив голову и обняв табуретку с запрятанным бочонком вина.

Утром Великий князь призвал к себе Свенельда. За время похода на Балканы из крупного, бодрого, подвижного воина он вдруг превратился в высокого тощего старика, с медленным шагом и тяжелым придыханием. Часто останавливался, чтобы перевести дух. Но сильные руки еще крепко держали меч, а в глазах так успокоенно и, видимо, надолго засела мудрость бывалого человека.

- Я ушел из Киева не затем, чтобы возвращаться, - говорил, раздумывая, Святослав Свенельду. - Мне там все чуждо. Уделы раздал сыновьям, а себе ничего не оставил. Отнимать, что ли, у них? Это не по мне. Но мне нужно свежее войско и запасы еды. К весне, как я думаю, мы совсем оголодаем. И никто, кроме тебя, не сможет помочь мне. Придется тебе идти на Русь.

- Я сам думал об этом, но хватит ли сил? Да и мошна у меня скудная. Лошадей прикупить надо, да и пища в дороге понадобится, покупать придется.

- Я тебе кое-что добавлю, - Святослав позвал служка, - вытащи из-под кровати мешок.

В мешке оказались монеты разных государств: золотые, серебряные и медные. Несколько ожерелий, куча камней, ножи, бокалы, кольца, браслеты, подвески и всякая дорогая и бесполезная мелочь. Святослав отобрал золотые и серебряные монеты и кучу подвинул Свенельду: это за коней. Браслеты, кольца, бокалы также подвинул: это на питание. Все остальное снова собрал и бросил в мешок:

- Плата Цимисхия за то, что мы оставили Доростол. А расплачивался негодяй, видимо, чужой казной, все это схапал у болгар.

Свенельд подумал, что Святослав мог бы дать и боле, он всегда был предусмотрительным, но просить больше не стал, у него самого было достаточно награбленного в Македонии.

- Пойдешь по Бугу и через тиверцев и уличей, там отдохнешь, а потом на Переяслав.

- Нет, князь. Там я и останусь навсегда, как твой отец у древлян. Ты думаешь, они простили мне Пересечень, который я в конце концов взял приступом? Слишком мало воинов у меня будет, да и те еле пойдут. Тебя они с миром пропустили, как законного Великого князя, а на меня до сих пор клыки точат.

- Тогда сразу иди на печенегов к улусу Ильдея [176] , передашь ему это кольцо, - Святослав снял с пальца кольцо с красным изумрудом, подаренное еще Ольгой и хорошо знакомое Ильдею, - скажешь, что я просил помочь тебе. Он все сделает.

- Но они были разбиты под Адрианополем и ушли недовольные тобой, потому что ты не дал им пограбить население.

- Они и так нахватали многое. И потом, толку от них уже было мало. Они пришли под руководством Ильдея-младшего, старший был болен, вот и дали себя побить, как и венгры. В общем, иди через Ильдея. Так надежнее. И забери с собой всех христиан - это уже не воины, потому что души у них двойные. В последний мой приход в Киев я чувствовал враждебность Горы, и ты бойся их. Это скопище паразитов, которых своим молоком вскормила моя мать. Мне жаль Улеба, но его победило христианство. Я бы всех их порубал, но, видимо, пока не суждено. У меня другие планы и задачи. Я думаю, что сыновья помогут мне, дадут хотя бы десять тысяч воев. А потом я сам решу, что мне делать.

- Нынче на носу серпень, в листопад буду на Донце, там, видимо, встречу Ильдея, к Покрову должен быть в Киеве. Может быть, ты с нами пойдешь?

- Я тебе уже сказал, тошно мне на Руси. Не мой это удел. Мне моя страна нужна. Почему живет и здравствует империя ромеев? А потому что великий промысел имеет от торговли, завоеваний, потому богата серебром и златом, а это то, что делает ее могучей. И я создам нечто похожее, и не то, что я ушел от Дуная, а то, что я еще вернусь. Да сопутствует тебе Род, и охранит тебя Сварог со Сварожичами. Я буду ждать тебя весной у порогов, на острове Св. Григория. В путь!

Печальные, горестные вести несутся впереди ветра. Особенно они повергли в уныние прежде всего Гору. Эти выкормыши княгини Ольги почувствовали смертельную опасность с приходом Святослава на свой стол. Кто мог запретить Великому князю вернуться в свою землю и отодвинуть сына на второй план в связи с малолетством? Ярополку только-только исполнилось пятнадцать лет. Но ужас охватил Гору, когда по каким-то неведомым источникам к ним дошли сведения, что произошло в Белобережье. Погром христиан, убийство Улеба привели их в дражайшее смятение, и они волей-неволей собирались вместе, чтобы обсудить, как спастись, как найти выход из грядущего на них бедствия. Прежде всего они перестали посещать церковь, она опустела, и настоятель никак не мог понять, почему в положенные праздники церковь не многолюдна, как прежде, и, главное, никаких пожертвований на содержание и обслугу. Церковная жизнь замерла. Наоборот, капище презренных язычников обогащалось день ото дня, там стало больше являться бояр, тиунов, знатных людей, старейшин, воевод, которые не скупились приносить волхвам подарки. Жизнь на Горе как бы перевернулась. Все, что вчера называлось поганым, сегодня называлось благодатью Божьей. Киев вдруг почувствовал изменение в жизни, он стал ждать каких-то перемен, но не было никаких изменений и даже знамений. И вдруг... Ранним утром Покрова на Подоле у рынка стали появляться телеги с уставшими лошадьми и ранеными. Киев вздрогнул. Растерзанные, обезумевшие от голода и лишений, двухмесячного скитания по полям и весям, крикливые бывшие гордые воины заполонили город. Русь в очередной раз принимала свою беду, свое несчастье ласково, любовно, покрывая убогость и горе своей теплотой и пожертвованиями, как во времена Великой княгини матери Ольги. Разбирали раненых и покалеченных по домам, лечили и обогревали как могли. И это была только часть войска, а что будет, когда придет сам Великий князь? Теперь Гора не просто насторожилась, она готова была сделать все, чтобы Святослав не вернулся. Но это надо было сделать тайно ото всех. Святослав в принципе не княжил на Руси. Он представлялся образцом воина и только воина, разгромившего Хазарию, присоединившего вятичей и другие народы, но не был хозяином на своей земле. В преданиях Вещий Олег и Ольга были нарядниками Руси, строителями мудрыми, вещими. Игорь представлялся им воином неважным, не отважным, князем не деятельным, вождем дружины корыстолюбивой, а сам неуемным и жадным. «Святослав, сын его, также пренебрег своей землей ради чужой, неведомой, территории для подвигов отдаленных, славных для него и бесполезных для родной земли». «Ты, князь, чужея земли ищещи и благодеши, а свояси охабив...» Гора не только не любила его, она боялась его, и в силу того, что со времен Аскольда, а тем более Ольги, бояре, лучшие люди и купцы стали христианами, угроза Святослава прежде всего касалась их. Вот где были истинные враги Святослава.

Когда появился Свенельд и предложил на думном совете помочь Великому князю войском, Гора восприняла это молчанием, а более того - со страхом, как бы помощь эта не обернулась бедой для них самих. Десять тысяч воев - цифра немалая, может быть, несколько преувеличенная, но вполне выполнимая. А вот фраза, что Святослав распорядится ей, как ему будет угодно, уже несла в себе угрозу. Обезумевший князь, застреливший своих воинов- христиан, чего не скрыл Свенельд, насторожила киевских бояр, лучших людей и все окружение Ярополка, потому они промолчали, как бы озадачились, задумались и отложили решение на будущее, и, как оказалось, навсегда, хотя оно должно было быть принято сразу и сейчас. И просьба Святослава как бы зависла, вернее, утонула в этом общем молчании и никуда, кроме Киева, не дошла. Странно себя повел и Свенельд.

Измотанный бесконечными боями, изнурительной дорогой, высокий и исхудавший старейший воин, воевода и первый помощник Святослава поначалу никак не мог понять окружавших его бояр. Не мог поверить в то, что слова Великого князя, который просит немедленной помощи, ничего не значат. Они сочувственно качают головой, улыбаются и несут всякую чепуху, когда речь идет о помощи Святославу, чешут затылок, кряхтят, но никто не желает тряхнуть мошной. А главное, кроме Свенельда, никто не вспоминает об этом.

У них уже был свой князь, хотя и малолетний, но послушный, свой, а Святослав их теперь не интересовал, даже пугал. После долгих раздумий Свенельд понял, что он им тоже не нужен и, поведи он себя вопреки их намерениям и воле, они избавятся и от него. Каково же было Свенельду? Он обрекал себя на вечный позор. Мы знаем, каким бесчестием покрывался дружинник, бросивший своего князя в беде, а тем более он, второй человек в дружине, от которого зависела дальнейшая судьба Великого князя. Тот доверил ему эту судьбу и вручил казну, с помощью которой он должен был выполнить задание, если останется жив. И вот он остался жив, а помочь не может. У Свенельда появился повод говорить с Горой путем угрозы. Стал обходить и встречать каждого боярина, купца, лучших людей с вопросом: если не будет помощи, то Святослав обязательно вернется. Но почему-то все, поразмыслив, советовали ему успокоиться, не возбуждать людей, и не дай бог явиться с этими словами к Великому князю Яро-полку. Ответ был краток, но категоричен: «Святослав никогда не вернется».

Что скрывалось за этой фразой? Заговор? Но это было предупреждение и ему. Свенельд умолк, замолчал, удалился, заболел, затворился. Конечно, Свенельд был видной фигурой на Руси, в заслугах перед Отечеством ему не было равных, и если бы он бросил клич, пошел бы против Горы, то уж два сына откликнулись бы, и он бы спас Святослава. Но он промолчал.

Летописцы многое скрыли, а вернее, о многом умолчали. Как Свенельд мог стать вторым человеком в Киевском княжестве, за какие заслуги? Не за молчание ли? Почему Блуд, назначенный Святославом на роль дядьки Ярополку, был отодвинут на третий план, а место его занял Свенельд? На что впоследствии Блуд ответил предательством Ярополка. Владимир мстил Ярополку не только за смерть Олега, но и отца. Кто мог знать о появлении Святослава весной 972 года у порогов? Летописцы указывают на то, что это могли сделать переяславцы, мстя за убитых. Но они не могли предвидеть, когда Святослав появится на Днепре, а может быть, уйдет сухопутным путем, как он уже это делал. Византийцы? Зная их коварство, можно предположить, что они уговорили печенегов напасть на Святослава, но документы говорят об обратном. Из сообщений греческого историка Скилицы становится ясным, что византийский посол, сообщив печенегам о возвращении войск русов на родину, попросил и передал просьбу императора Цимисхия обеспечить безопасный проход русов через их владения. Однако каган печенегов, одобрив все пункты договора с Византией, отказался от помощи русам. Для того, чтобы напасть на Святослава, нужна была огромная сила, которую надо было держать постоянно у порогов и вдоль всего побережья Днепра. Однако печенеги народ кочевой. С весной у них возникает жизненная необходимость пасти скот, заготавливать сено и множество других работ, и держать большое войско на одном месте противоречило их образу жизни и интересам. А вот встретить русов, зная, когда они появятся, могли. Так кто же сообщил им о появлении Святослава на Днепре весной 972 года с малой дружиной?

Мы помним, что, когда печенеги обложили Киев, спас его верный Ольге воевода Претич. Служа верой и правдой княгине и охраняя крепость Вышгород, где часто жила Ольга, он не мог быть не христианином, другому воеводе она просто не доверила бы свою охрану. Претич обменялся с ханом Кучумом приветствием, обменялись рукопожатием и оружием, то есть как бы заключили устный договор. Но прогнал их в степь Святослав, безжалостно громя его войско и забрав богатую добычу. Этого хан не мог забыть. Не будем гадать, кто появился в орде с предложением задержать Святослава, понятно, что это предложение шло от имени Горы. Кучум, к тому времени уже каган восточных печенегов, за огромное вознаграждение согласился это сделать. И оно, безусловно, не могло быть менее, чем заплатили византийцы за набег на Киев, то есть двенадцати или более кентавриев. А мы помним, что Святославу хватило этих денег на вооружение и поход на Балканы. Кучум, несмотря на кочевье четырех орд, вызвал одного из ханов, Курю, приказал ему находиться в районе Днепра все лето и разгромить Святослава с малой дружиной, конечно, за огромные деньги, которые он получил от продажных русов.

Только теперь становится понятным убийство сына Свенельда Люта, который охотился на земле древлян, где княжил сын Святослава Олег. Летописец уточняет, что только после того, как дружина узнала, что это сын всесильного Свенельда, она убила Люта, мстя за смерть Святослава. Олегу было около пятнадцати лет, у него был свой дядька, имя которого не указано в летописи, но столкновение это говорит само за себя. Они прекрасно знали о роли Свенельда в гибели Святослава. О коварстве Свенельда, видимо, слышал Олег не только от бабушки в детстве, но и от некоторых дружинников, потому что не совсем была ясна смерть и деда - князя Игоря, в которой явно был заинтересован Свенельд, и ходили слухи об участии Люта в казни Великого князя Игоря. Потом гибель отца, молчание о его просьбе, рассказы уцелевших дружинников, которые пошли на службу к Олегу, а не к Ярополку. Явное предательство Свенельда стало причиной убийства Люта и ответом на смерть Святослава. Вот о чем умолчала летопись.

3. Триумф

Византия торжествовала. Со времен побед императора Никифора Фоки и взятия Крита таких триумфов в Константинополе не было. Этот великий град, столица мира, переживал разные этапы жизни - от изобилия до смертной нищеты. И хотя уже существовал римско-греческий календарь, жители помнили и считали время от одного триумфа императора до другого. А ныне от триумфа Никифора Фоки до триумфа Иоанна Цимисхия прошло ровно десять лет. Поэтому столица готовилась к празднику тщательно, не жалея ни украшений, ни декоративного строительства, ни средств на благоустройство города, его очищали от мусора и свалок, были задействованы театры, где показывались древнегреческие трагедии и комедии, но самое главное - ипподром проводил скачки, где участвовали команды зеленых, синих, белых и красных. За всем этим следила огромная армия чиновников, особенно на рынках, где полагалось снизить цены наполовину. Особо старалась и церковь, которая как бы благословила, участвовала в войне христиан с варварами и ощущала победу истинной веры над язычниками. Всюду развешивались иконоподобные изображения святого Феодора. Но глубочайший смысл этой победы открылся только во время торжеств в Буколеонском замке.

Три драмона вошли в Золотую бухту и причалили рядом с Буколеоном, дворцом императоров Византии. Выгружались воины: первыми - личная гвардия императора, потом лучший полк «бессмертных» в начищенных до блеска доспехах... а уж следом император со свитой и полководцами Вардой Склиром, Михаилом Вурцем, Львом-флотоводцем и командирами друнгарий. Пока судна пересекали Черное море от устья Дуная до Константинополя, на императорском драмоне царил сплошной праздник. Цимисхий устроил как бы смотрины болгарской царской казны, изобилие которой равнялось тридцати полным, доверху нагруженным телегам, поначалу слуги отобрали все оружие и разместили на палубе, и каждый из военачальников мог собственными руками ощутить достоинство и оценить стоимость. Последующие выставки делились по разделам: посуда, украшения, камни, золотые слитки, монеты, царская одежда, короны, предметы церковной утвари, кресты из золота, оклады, серебряные и золотые бокалы. Таким образом, каждый новый день захватчиков ожидала очередная выставка. Интересно, как пишут историки, ни один предмет не пропал. Как назвал эту выставку Цимисхий, «от Аспаруха до Симеона», пояснял и рассказывал о ней сам царь Борис. Он было отказался от такой «почести», но Цимисхий заставил его, утверждая, что эта казна везется только для того, чтобы показать ее в Константинополе, ведь царь показывал эту казну русам, почему он отказывается показать ее грекам? На самом высоком месте стояла чаша, сделанная Крумом из черепа императора Никифора I. Вот уж она возвращается навсегда.

Пересиливая себя, чувствуя себя пленником, которого охраняла сильная стража, Борис вынужден был выйти на палубу. Но в душе он еще на что-то надеялся, ведь жена его была гречанкой из императорского рода и две младшие сестренки еще при Никифоре Фоке отправились в Константинополь в качестве невест Константину и Василию, соимператорам Цимисхия, истинным наследникам трона, а не узурпаторам [177] .

Константинополь ликовал. После высадки на набережной войска построились в парадный порядок, тут же стояли две кареты, одна для царя Бориса с семьей, другая для императора. Но император махнул рукой на карету и ловко, несмотря на малый рост как пушинка, взвился в воздух и оказался на подведенной ему белой лошади, еще раз подтвердив высокие качества воина. Во второй карете ехал царь Борис, на нее император приказал поставить драгоценную икону Божьей Матери, которая была насильно взята из храма Золотая ротонда в столице Болгарии Преславе, рядом поместили короны болгарских ханов и царей. В окружении полководцев и свиты император двинулся в сторону Золотых Ворот, откуда все императоры после Константина Великого начинали свое триумфальное движение. У ворот его встречали императрица, паракимомен Василий и патриарх, который подал Цимисхию драгоценный скипетр и надел золотой венок. Здесь же находились хоры из соборов Софии и Святых апостолов. И чуть завидев базилевса, грянули:

Многие лета тебе, божественный Иоанн! Многие лета великому императору! Многие лета победителю варваров и язычников! Многие лета базилевсу, хранителю империи! Многие лета, многие лета, многие лета!

Перед ним открылась широкая улица, ведущая к Святой Софии и памятнику Константину Великому, а по сторонам гудела, шумела, шевелилась толпа жителей, которые бросали цветы под ноги лошади императора. После дарственного молебна в Св. Софии, в тот же день, император совершил выход в Золотую палату, где по краям у стен была выставлена казна царей Болгарии. Приглашены были на встречу с императором послы из других стран, особо из Венеции и от императора Римской Германской империи, высокие чиновники, самые богатые люди империи.

В блеске праздничной одежды, в восьмигранной короне, которая у основания была отделана разными самоцветами, а возвышаясь, заканчивалась как бы висящими в воздухе крупными брильянтами, истекающими разноцветными лучами и создающими ореол святости, Цимисхий в красных сандалиях, но на высоких каблуках медленно прошел в Золотую палату и сел на новый, специально сделанный для него трон, украшенный золотой и из слоновой кости инкрустацией. Трон беззвучно поднялся на высоту, и запел хор, восхваляя императора. Потом трон слегка опустился, и тут ввели в палату царя Бориса. Бессонные ночи, бесконечные думы о царстве, проклятие самому себе, сожаление о своем безволии и предательстве Святослава, которого он не послушал и не объединился с ним, - все это разрывало его на части... Он предчувствовал надвигающийся на него позор, клял себя, но шел к трону с высоко поднятой головой, как к месту казни. И она наступила:

- Почему ты явился ко мне в багрянице и в красных сандалиях? - громко, чтобы слышали все присутствующие в зале, спросил Цимисхий.

- Потому что я царь Болгарии, но, как вижу, пленный царь, - так же громко ответил Борис.

- Как можно быть царем несуществующего царства? Снимите с него все царское.

Диэтрии [178] , которые были рядом, тут же кинулись к Борису, содрали с него багряницу и сняли красные сандали, поставили на колени.

- Ты теперь ничто! - воскликнул Цимисхий.

Эта картина была похожа на ту, что произошла несколько лет назад, когда он убивал Никифора Фоку и кричал поверженному: «Как ты смел отослать меня в деревню, ничтожество!»

- Нет теперь никакого царства Болгарии, - громко вещал Цимисхий, - а есть только провинции Византии - Мисия, Фракия, Македония.

Стоя на коленях, придерживаемый за плечи диэтриями, Борис все же возразил:

- Ты сорвал с меня Богом данную багряницу, лишил царства, как Никифора Фоку, но, видит Бог, жива церковь и существует патриарх болгар, не подвластные ни тебе, ни константинопольскому патриарху. Значит, Болгария существует!

Наступила продолжительная пауза. Зал замер, ожидая резкого обострения, а может быть, и открытой казни. Этот дерзкий ответ явно не понравился Цимисхию, ибо он был убежден, что Борис трус, двуличен и изменник, он стиснул зубы, готовый покарать царя за дерзость и за упрек о смерти Никифора Фоки, но что-то совершенно непонятное, что-то колыхнуло у него в душе, и он вдруг заулыбался:

- Ты совсем не похож на царя, - спокойно ответил Цимисхий, - ты больше ребенок, наивный и неразумный ребенок. Нет Болгарии! Нет болгарского патриарха! Все церкви подчинены Константинопольскому патриарху, следовательно, и вся паства, - он сделал паузу.

- Но я великодушен! - сказав это, Цимисхий как бы возродился, даже несколько привстал, оборотившись к лику Христа, что был изображен за его спиной, и воскликнул:

- Во имя Отца, Сына и Святого Духа, - перекрестился. - Зная твое родство с императорским домом, учитывая и то, что мать твоя была гречанка и сестры ныне при дворе нашем, властью, данной мне от Бога, посвящаю тебя в магистры.

Борис, ожидавший всего что угодно, только не такой позорной милости, даже не успел сообразить, что к чему, был снова повален на колени и ткнут лицом в красные сандалии императора. Со стороны это показалось естественным, ибо диэтрии просто помогли бывшему царю опуститься и подняться. Погас на секунду свет, а когда снова зажглись свечи, у трона не было ни императора, ни поверженного и окончательно посрамленного уже бывшего царя Болгарии. Это был последний день существования Первого Болгарского царства.

Византийские историки считают, что при Никифоре Фоке и Цимисхии Византия достигла самого большого могущества, в то время как арабский халифат рассыпался на части. Была взята Киликия, часть Месопотамии и Северной Сирии, победа греков в Италии над немцами Оттона I, взята Антиохия, возвращен остров Крит, освобождена от арабов Сицилия, разбиты мадьяры и изгнаны из Болгарии русы. Правление Цимисхия завершали победы в Сирии, где он взял крепость Мемпеце и захватил прядь волос, якобы принадлежащих Иоанну Предтече, наложил огромную дань на Анамею и Дамаск, покорил Ворзюи и разрушил крепости Валанеи и Вириты. Но срок, и все победы, и жизнь этих двух императоров - талантливейших полководцев были скоротечны. Никифор Фока находился у власти семь лет, Цимисхий - пять.

А подавляющая часть византийских императоров умирала не своей смертью. То же самое случилось и с императором Иоанном Цимисхием. Он был отравлен. И сделал это его самый близкий человек, доверенный охранник и советник проэдр, паракимомен Василий. На совести этого человека уже было много убийств и соучастий в убийстве, но мечта его, цель его, к которой он всю жизнь стремился, переступая все пороги, не дозволенные ни Богом, ни человечеством, так и не улыбнулась ему. Даже любовь к блуднице Феофано, матери двух наследников императора Романа, тайно гуляющей в таверне отца под собственным именем Анастасии, не удалась. И не потому, что он не смог бы это сделать, а потому что ему не хватало влияния и силы императора. Он был незаконным сыном императора Льва Капонина, но император умышленно кастрировал его, чтобы Василий никогда не претендовал на трон. Однако последующая жизнь несчастного, вопреки всему, была нацелена на захват власти. Но этого так и не случилось.

Возвращаясь из Сирии, император Цимисхий в кругу военачальников неосторожно высказал свое мнение о Василии и упрекнул его в воровстве казны, обогащении в то время, как Византии необходимы были средства для ведения войны в Европе и Азии. И тем самым подписал себе смертный приговор. Уже недалеко от столицы Цимисхий выпил бокал вина, в который Василий высыпал яд, а в Константинополе умер от отравления. Но как бы ни подкупал, как бы ни тратил огромные средства проэдр на членов синклита и дары патриарху, императорами остались только два наследника, сыновья Романа и Феофано и внуки Константина Багрянородного - Василий и Константин. Константин был разгульным юношем, весь в отца и мать, и мало интересовался делами империи, Василий же все время посвящал богословию и объявлял всем, что хочет стать монахом. Но как только вступил во власть, тут же выслал постаревшего проэдра Василия в его имение в Дризу, где «нечаянно» старика разорвали бродячие собаки. А молодой император даже ничуть не удивился, сказав: «Ну что ж, видел Бог, что он всю жизнь прожил как бешеная собака», и по-латински добавил: «Собаке - собачья смерть». Мать свою, вернувшуюся из Армении, наполненную грандиозными планами и мечтами, пытавшуюся поручить вместо непутевых сыновей, Василий встретил сдержанно. И как только она посмела указывать сыну, поучать его, советовать, удалил от себя, наказав не лезть больше в государственные дела, а заниматься чисто женскими и хозяйственными. Василий хорошо знал интриги двора, участие в них его матери и проэдра Василия, стал достойным преемником своего деда Константина Багрянородного, подавил мятежи полководцев Варда Склира и Варда Фоки, отдал замуж свою любимую сестру Анну за русского князя Владимира Красное Солнышко, тем самым способствовал и поощрил принятие христианства на Руси и остался в мировой истории под прозвищем Василия Болгаробойца, которое получил за очередной разгром Болгарии.

4. Не посрамим земли Русской

Весна на юг пришла серой, мрачной, с обильными дождями. Море еще холодно шевелило свое тело, будто обиженное чем-то, иногда вдруг возбуждалось и с яростью бросалось на берег. Но на земле было тихо, успокоенно, деревья как бы проснулись, выставив напоказ различные по величине и цвету, как веснушки, нежные почки, и они за считанные дни вдруг превращались в лапки, бутоны, стрелки, сверкая яркой молодой зеленью. Несмотря на пасмурное небо и бесконечные дожди, когда солнце, не успев появиться на горизонте и чуточку осветить остров Айферия, тут же пряталось за бесконечными движущимися мраморными облаками, все же теплом насыщало землю. На север, в родные края потянулись стаи птиц. Их стремительному движению, остроконечному четкому строю позавидовал бы опытный стратиг, а головному вожаку, движущемуся по невидимой дороге и непонятным законам воздухоплавания, покорялись тысячи километров, приближая к заветной цели - к дому, к хозяйству, заботе о новом поколении. Так крупной вязаной цепью проплывали лебеди, гуси, журавли и утки, а мелкими черными штрихами грачи и дрозды.

Войско Святослава готовилось к походу. Чинились, смолились лодии, укреплялись после долгой стоянки на берегу, штопались снасти, чистилось оружие, готовились запасы на длительный переход вначале по морю, а потом по Днепру до острова Святого Григория и порогов на Русь. Вообще остров Святого Григория считался территорией Древней Руси. Здесь обычно останавливались купцы и дружины, охранявшие их, после преодоления порогов, но территория обеих берегов Днепра считалась землей печенегов. И чаще всего у порогов, когда необходимо было выволакивать лодьи на берег, случались нападения печенегов с целью грабежа. Ныне, имея небольшую дружину, Святослав надеялся на слово императора и на прибытие свежего войска. Всю длинную зиму войско жило в полуголодном режиме, ибо за голову лошади, чтобы сварить похлебку для дружины, платили по гривне, а за зерно, что бросалось в похлебку, по полгривны за куль. К весне стало жить легче, уходили в лиман, рыбачили в море. Плохо стали посещать таверну, и старый еврей, качая головой, повторял: «Голь лапотная!» или «Лапотки-отопочки».

Святослав ждал прибытия разбойников в количестве около тысячи человек, сэкономил и приготовил оплату наемникам в кожаном мешке с дирхемами и греческими монетами времен Никифора Фоки, естественно, полузолотыми. Но все сроки прибытия разбойников из Тевдерской Косы кончились, и он получает известие, что они отказались от присоединения к его войску и сами решили идти на грабеж к побережью Фракии. Разбойники были свободными людьми и вправе были принимать или отвергать любые решения. Деньги, оставшиеся у Святослава, были отданы дружине в качестве платы за службу и с предложением кое-что купить на дорогу: вино, сало, муку. Дружинники снова стали заглядывать в таверну, и старый разбойник-еврей Андрос приветствовал их, похлопывая по плечу. «Испей напиток Ахиллеса и возроди дух воина», - говорил он, показывая на красное, как кровь, вино, естественно, местное грожджево. Воины иногда заходили и в храм Ахиллеса, где по-прежнему пели старцы, прославляя забытые времена и забытых героев. Чаще всего здесь появлялся Шивон, высокий, с гордо поднятой головой, на которой красовался золоченный с гребнем шлем Куркуаса, который, в сочетании с армянской накидкой, желтыми шароварами в лаптях и онучках явно выказывал сходство с деревенским петухом, но более матерым и задиристым. Он гордо именовал себя боярином по праву, данному ему Святославом за разгром греческой артиллерии. Теперь в друзьях у него был сотник Кол, которого он хитростью, угощениями и лестью привлек к себе, памятуя о колкости его и злоязычии. Зачем ему, герою, недостойные шутки? Вначале по обычаю и привычке Шивона они с Колом заходили в храм послушать старцев. Их, как всегда, было трое, они хорошо знали славянский, но пели и по-гречески, и по-болгарски. Трудно было сказать, какой они национальности, но по говору, привычкам и именам походили на греков. Появились они на острове лет двадцать назад из Константинополя, где, по их рассказам, выступали в театрах и порой, надев маски, изображали богов и смертных, справедливых богов и мерзких смертных. Но такие представления случались редко, чаще всего по праздникам не христианским, а языческим, только им самим известным. Шивон знал их хорошо, да и они уважали вожака разбойников - старшину, который почитал их искусство и достойно оплачивал его. Они вошли с Колом, и Шивон сразу подошел к старцам:

- У мена на душе нынче печаль, - доложил им Шивон, - спойте мне что-нибудь успокаивающее. Эдак что-нибудь печальнее моей печали, что терзает меня.

Старцы переглянулись и все разом улыбнулись, а тем временем Шивон, порыскав в своих море-шароварах, достал золотой немисий. Кол уже присел, и Шивон поместился рядом с ним. Певцы заиграли: в легкую, ласкающую музыку стали вливаться тревожные мелодии, и вдруг старцы запели.

Без золотой Афродиты какая нам жизнь или радость?

Первый:

Я бы хотел умереть!

Второй:

Я бы хотел умереть!

Третий:

Я бы хотел умереть!

Вместе:

Раз перестанут манить Тайные встречи меня, жен объятья и страстное ложе!

Первый:

Сладок лишь юности цвет...

Второй:

Сладок лишь юности цвет...

Третий:

Сладок лишь юности цвет И для мужей и для жен.

Вместе:

После того как наступит тяжелая старость, в которой Даже прекраснейший муж гадок становится всем, Дух человека терзать начинают лихие заботы, Не наслаждается он, глядя на солнца лучи.

Первый:

Глядя на солнца лучи!

Второй:

Мальчикам он ненавистен и в женах презрение будит.

Третий:

Глядя на солнца лучи!

Первый:

Вот сколь тяжелую Бог...

Второй:

Вот сколь тяжелую Бог...

Третий:

Вот сколь тяжелую Бог Старость для нас сотворил!

Шивон достал из моря-кармана голубой и длинный, как ручей, платок, высморкался, не забыл вытереть глаза и вручил старикам еще одну монету. Он, в сравнении со своими разбойниками и дружинниками князя, был безумно богат. Кольца, мешочек с золотыми деньгами, ожерелье с иконкой Христа, которые он выпотрошил у поверженного Куркуаса, стоили целых имений, и когда он показал их Андросу, тот просто изумился такому богатству и прозвал его самым почитаемым гостем шинка. И звался теперь не иначе как боярин. После храма Шивон и Кол отправились в шинок, где их встречал обрадованный Андрос:

- О, царь Соломон прав! Не остави друга древнего, новый бо не будет ему подобен! - воскликнул он.

Шивон полез в свои безмерные шаровары, покопался в них и вынес на ладони образок с изображением Христа. Взял руку Андроса и положил в его ладонь образок:

- Чувствуешь, - улыбаясь, спросил Шивон, - не тяжело держать?

- Так это же копия греческого Бога - Христа, что находится во дворце Букалеона в Царьграде, - изумился тот.

Откуда мог знать этот еврей-грек-армянин о дворце в Константинополе, если родился и жил на уже заброшенном острове Черного моря?

- Э... э, выходит, брат императора Византии не успел пригласить меня в Царьград, - кривя улыбку, ответил Шивон, - очень жаль. Но зато оставил мне такой дорогой подарок.

Он умолк, забрал образок и, снова разглядывая его, как впервые, спросил:

- Так сколько ты заплатишь за греческого Бога?

Андрос не задумываясь ответил:

- Двадцать солидов.

- Двадцать маловато, - задумчиво сказал Шивон, - покойный брат императора просто бы обиделся. - Сорок, - твердо назвал цену он.

- Много, - ответил Андрос, - крайняя цена тридцать, - так же твердо ответил шинкарщик.

Шивон задумался, заглянул в таверну, увидел редких гостей за тремя столами и вернулся.

- По рукам, - сказал он, - и плюс три кувшина грожджева тем, кто сидит. За сделку. А нам с Колом кувшин меда и еды, побольше жареного мяса.

Это была добросовестная сделка. Шивон хорошо знал хозяина таверны и не стал торговаться, хотя понимал, что отдает кусок золота почти за бесценок. Ну где и у кого он мог взять больше, чем у Андроса?

Уже третий кувшин разливал Кол в глиняные чаши, когда Шивон, вдруг стукнув ладонью по столу, вымолвил заветное для него слово:

- Афродита?! - и глаза его покраснели, наполнившись влагой. Помолчал, порылся в штанах и, вытянув голубую, как родник, тряпку, вытер вспотевшее лицо, заодно и глаза, спросил:

- А ты, Кол, знаешь, кто такая Афродита?

- Нет не знаю, женщина, гречанка, что ли?

- Во-во, гречанка, не та, что валяется у храма, а живая. Это та, что не дает мне жить - во сне вижу. Чудится всюду и рвет сердце! Вот почему я напросился у князя идти на Русь. Она там осталась, а мне без нее туго. Снится. Говаривали мне, что поначалу она у княгини Ольги была, а после смерти - опять в монастырь пошла. А если я приеду на Русь, как-никак боярин уже, построю хоромы и возьму ее в жены... Скажи, Кол, достойный я муж али нет?

- Да ты любую бабу купить сможешь с потрохами, - ответил Кол.

- Не-е... Любая мне не нужна. Мне Афродита нужна, понимаешь, монахиня, гречанка нужна.

Шивон уже был пьян, потому Кол, обхватив его длинными, как оглобли, руками, поднял и повел домой.

Ни Святослав, ни тем более Шивон не знали, что эта гречанка-монахиня приглянулась Ярополку, киевскому князю, а как только оказалась непраздной, стала княгиней. Владимир после убийства Ярополка усыновил ребенка, названного Святополком. У него был такой же буйный непредсказуемый характер, как у матери. После смерти Владимира и убийства своих братьев Святополк получил прозвище Окаянный.

Восемнадцать лодий были уже готовы к отплытию, как вдали в море увидели еще три лодки под парусом, которые шли на остров Айферия. Часа через два лодии подошли к острову - это были воины-разбойники из Ахиллова Драмоса, что обещали присоединиться к войску. Их было около двухсот человек. Святослав призвал к себе жреца Видибожа и велел приготовить капище и достать петуха в жертву богам. Черного петуха найти не удалось, пришлось довольствоваться красно-белым. Ритуал поклонения Богу вел сам Святослав, испросив благословения Творца о благополучном походе. Но когда все лодии скатили с берега в море, оказалось, что многие из них подтекают. За полугодие стоянки на берегу обшивка подсохла и дала течь. Это рассердило Святослава, он накинулся на Волка, который распоряжался всеми делами дружины, и, отчаявшись, приказал готовить несколько из них, пригодных для похода. Его тревожило, подталкивало ощущение того, что войска уже ждут у острова Св. Григория или за порогами, а он затягивает встречу с ними. По расчетам Святослава, купцы и войско уже должны быть на месте.

Отобрали восемь лодий, остальные снова потянули на берег конопатить, шпаклевать, штопать. Святослав не стал дожидаться, когда закончится ремонт, и отправился в путь, остальные должны были следовать через несколько часов. Восемь кораблей, а это более трехсот воинов, двигались споро, подгоняемые попутным ветром. Путь до острова Св. Григория на Днепре был несложен, трудности ожидали впереди, у порогов. Святослав не хотел о них думать, но думалось. Он надеялся, а вернее, даже был уверен, что купцы и войско преодолели все препятствия и его задача - встретить, отправить купцов далее в Византию по подписанному договору с ней, нацелить войско на разгром печенегов в случае, если они не дадут ему пройти к Тьмутаракани, где он надеялся, по старой памяти, взять в союзники воинственных черкесов.

К острову подходили в сумерках. Передовой отряд высадился и стал обследовать территорию. Но все было спокойно. Ни одного огонька, ни запаха костров, ни самих печенегов никто не увидел. Даже на берегу не было следов ни людских, ни лошадиных. Все казалось спокойным. Но у князя появилась какая-то внутренняя тревога, а люди, расположившиеся на отдых, долго не могли уснуть, потому как в пространстве самого острова что-то было не так, что-то витало вокруг, какие-то призрачные тени и запахи, запахи давно не стиранных онучей, и это весной, когда распускаются ранние цветы. Эта земля была русскою, подтвержденная всеми договорами с Византией и Хазарией, но нынче Русью не пахла. Непонятный, недоброжелательный дух парил в воздухе, а что это могло быть, никто не догадывался.

Святослав лежал у костра, подстелив попону коня, и размышлял о том, что надежда на встречу с войском не случилась, быть может, потому, что Свенельд мог заболеть, уж очень плохо он гляделся на Белобережье, но ведь почти полгода о нем не было никаких известий. И потом, если он заболел, то мог бы передать распоряжение Святослава через других лиц... А если войско не будет и у порогов, то, следовательно, Свенельд не дошел до Киева, потому что, зная о договоре с Цимисхием, он мог бы сообщить купцам, что в Константинополе торговых людей встретят как обычно, со всеми правами и бесплатным коштом на пребывание в Царьграде. По расчетам Святослава, купцы должны быть здесь, на острове, но их нет. Тогда, выходит, они не знают о заключении мирного договора, следовательно, Свенельд не дошел до Киева. Такие печальные думы ставили перед Святославом новые заботы, новые задачи и решения.

Святослав поднялся, отошел от костра, пригляделся, увидел дежурившего воя и попросил его разыскать в куче выгруженных вещей початый бочонок вина, а сам снова сел у костра на бревно, разглядывая спящих рядом Шивона и Кола, они устало храпели. Наконец воин принес бочонок, из-за пазухи достал серебряную кружку и налил князю вина. Князь спросил:

- Сколько стоять будешь?

- Я только заступил, - ответил тот, - до петухов.

Никаких петухов не было, но князь понял.

Выпив кружку терпкого вина, потом сам налил себе еще одну; продолжая думать о положении, в каком оказалась его дружина, он незаметно отошел от мира дум в мир прекрасной, полной надежд юности в Ладоге: прогулки по окрестностям на вороном коне, охота на диких оленей и лис, мальчишеский ужас, когда с выжлятниками встретил разбуженного ото сна огромного, высотой с человеческий рост царя северных зверей, раскидавшего, как пушинки, свору собак, и вот-вот накинется на него, и только тяжелая стрела из арбалета могла остановить его. Но ярче всех видений было появление Манфред, той, которую он впервые разглядел в доме старого жреца. Белозубая, с ямками на щеках, она вызывающе дразнила своей красивой улыбкой с пухлыми губами и даже во сне влюбила в себя. Он, поначалу оробевший, а потом разыгранный ею, вдруг стал настойчивым и смелым, и она, уже почувствовав свою победу, положила руку на его плечо и, оглянувшись на деда, явно и твердо сказала: «Вот мой жених, дедушка!» И вдруг все пропало. Какой-то гул, крики ворвались в мир видений. Он приподнялся, повскакали Шивон и Кол, суета, неразбериха, обманчивый лунный свет, то вспыхивающий, то гаснущий, прыгающие темные тени, и уже звук звенящей стали и раздирающий свист Кола, собирающего вокруг себя свою сотню. Наконец сотня образовала подкову, и в темноте светились только лезвия мечей. Святослав вместе с Шивоном отошли к обрыву и увидели, что всюду печенеги. На том берегу светились факелы вокруг конных воинов, внизу можно было разглядеть сражавшихся варягов и русов из бывшей дружины Икмора, которые встали в круг и разили нападавших печенегов, так что образовался второй круг из трупов. Но на плотах появлялись все новые и новые отряды печенегов, которые следовали вглубь острова. Святослав понял, что остров оказался ловушкой, что печенеги давно прятались здесь, а потом дали сигнал к сражению. Шивон, заметя Кола, подбежал к нему и подвел к дереву, растущему рядом.

- Копни мечом, - приказал он и стал копать, потом, сняв с себя ожерелье, браслеты и кольца, швырнул их в яму и притоптал.

- Останешься жив, - сказал Шивон, - отдашь ожерелье Афродите. Остальное твое, - и исчез, побежал к Святославу.

Святослав загудел в маленький рожок, что всегда висел на поясе рядом с кресалом. Воины собирались вокруг князя, хотя в этой суматохе очень трудно было оторваться от противников. Сотня во главе с Колом вела сражение уже рядом с князем. Печенеги давили количеством, и каждый русский воин сражался с пятью-шестью врагами. Святослав, изредка бросая взгляд на реку, видел, что печенеги все прибывали и прибывали, упорно лезли вверх, и, казалось, уже нет им конца. Святослав набрал в грудь как можно больше воздуха и громко, чтобы было слышно всем живым и раненым, крикнул:

- Русичи! Браты мои! Боги смотрят на нас. Смотрят души наших пращуров из Ирии! Будем достойны, Дажь-боговы внуки, наших отцов, и не посрамим ЗЕМЛИ РУССКИЕ!!!

Дикая ярость охватила его, он отбросил саблю которая показалась ему слишком щадящим оружием, выхватил из ножен тяжелый старый меч своего отца Игоря, кинулся в ряды сражающихся и до пояса разрубил подбежавшего к нему печенега. Шивон сражался виртуозно, потому что вид его больше всего привлекал печенегов, видевших на голове его золоченый шлем Куркуаса. Видимо, они принимали его за Святослава. Его сабля, сделанная из дамасской стали, витала в воздухе, как воздушный змей, разя врагов с неожиданной стороны. Сотня Кола, какая уже сотня! - небольшая группа воинов стала в круг и била противников так, что перед ними образовалась широкая полоса из мертвых тел. Следующий круг состоял из воинов Святослава, и битва здесь была еще ожесточеннее и свирепее, потому как это были воины, прошедшие все многочисленные бои и умеющие убивать. Именно таких опасался Цимисхий под Преславой, назвав их профессионалами и приказав просто расстрелять из луков.

Солнце уже поднялось высоко, когда от излучины показались паруса двух лодий, а за ними остальные. Русичи этого не видели, а печенеги заметили сразу. Тогда в ход были пущены стрелы. Воины русов падали один за другим. Сразу, в упор был расстрелян Шивон, и даже тогда, когда опустился на колени и к нему подбежал печенег, видимо, снять шлем, то, пораженный ударом умирающего Шивона, лег рядом. Кол с тремя стрелами в боку уже не мог поднять свой тяжелый меч и упал последним в своем круге. Никто не заметил, как погиб Святослав, видимо, тоже самым последним.

Когда две лодии приблизились к острову Святого Григория, печенегов уже не было. Остались только мертвые тела, которые усеяли весь остров. Волк, Кожема и Видибож кинулись искать Святослава. Искали долго, пока не наткнулись на два обезглавленных тела - Шивона и Святослава.

Тризна была суровой и с горестью печальной. Лодью, в которой Святослав прибыл на остров Св. Григория, подняли на берег, к обрыву, где нашли тела Шивона и Святослава. Рядом еще одну, другую разрубили на дрова и положили остальных воинов, зажгли. Преклонив колени, вои прощались с телом Великого князя, низко опустив головы и стуча мечами о щиты. А жрец Видибож вещал с возвышения:

Там Перун идет и золотой головой трясет, молнии рассеивает во Сваргу синюю, И она укрепляется от них. И матерь Сва поет о трудах всяческих ратных. И нам надо послушаться и хотеть брани яростной За Русь нашу и святых праотцев наших. Матерь Сва сияет до облаков, как солнце, И предвещает нам победы и гибель. Но мы не боимся, Потому как то жизнь земная, А есть ведь и жизнь вечная! И о том нам надо заботиться больше, Потому как земная против нее - ничто! Мы на земле как искры, и ведь исчезнем во тьме, Как бы никогда не существовали, Так слава наша пойдет к матери Сва и пребудет в ней До конца концов земных и иных жизней [179] .

Никакой встречи не было. В теплое начала лета 972 года лодии причалили в Киеве к гавани Боричева взвоза, где находились Подольские, или Южные ворота древнего города. Здесь Боричев взвоз соединял верхний город с нижним и, уткнувшись носами в берег, стояли лодии со всей Киевской Руси. Толпа зевак с любопытством и недоумением рассматривала появившихся воинов. Все они были, казалось, измучены и нездоровы, две лодии высадили несколько воинов и снова отправились вверх по реке к Вышгороду. Остатки войск привел в Киев воевода Волчий хвост. Воевода раскланялся с воинами и просил их прибыть к нему через две седмицы, когда поведет речь о дальнейшей жизни. Дом воеводы находился на Копыревом конце, вблизи другой пристани на Голубице и Каянке, но Волк решил пройти пешком, как бы поздороваться с городом. Сотник Кол, хотя и был весь перевязанный, подошел к воеводе и попросил:

- Ты завтра намерен идти к молодому князю, будешь в тереме, надо отдать долг.

- Теперь мы здесь никому ничего не должны, - ответил Волк.

- Видишь? - Кол распахнул рубашку. - Это ожерелье безумной цены просил боярин Шивон передать любимой им женщине - гречанке, может, помнишь такую. Она служила княгине Ольге, а после смерти ее ушла в монастырь, а некие шепнули мне, что она еще в хоромах князя. Ты, воевода, смышленый, мне с этим не справиться, а ты, Волк, выполни предсмертную волю Шивона.

Волк кивнул и побрел к дому. Дом был построен сразу после прибытия Вятко от вятичей, когда он привез мертвого Асмуда и получил прозвище Волчий хвост и от Святослава должность воеводы. Он тут же женился на дочери богатого купца Романа Коша, далекого предка будущих царей. Волк шел домой и думал, не та ли это гречанка, которую спасал от Шивона Святослав, а он охранял ее.

С утра Волк отправился на Гору, в княжьи терема. Дворня сразу признала его, а ключница Маланья даже расплакалась. Оказалось, что молодой князь на охоте и прибудет к вечеру. Волк полюбопытствовал у ключницы, не знает ли она, где гречанка, которую привез с собой Святослав. Маланья, закрыв платком рот, прошептала, оглянувшись:

- Да тут она, в хоромах княгини Ольги.

- Что так? - удивился воевода. А ключница продолжала шипеть:

- Любодетельница она у князя.

- Может, проведешь ты меня к ней? Дело у меня есть от покойного Святослава.

Ключница перекрестилась и пошла. За ней Волк.

Гречанка сидела в широком кресле Ольги и рукодельничала. Волк вошел, и она сразу узнала его.

- Будь здрав, воевода, - поднялась она, - а Великий князь... - Волк не дал ей спросить и сам ответил:

- Великого князя уже нет, он почил, - не думая долго выложил на маленький столик ожерелье с двумя браслетами.

- Это перед смертью тебе передал боярин Шивон. Он страстно любил тебя.

Гречанка скривила губы:

- Хорошо любил, что было не насиловал. Нет, воевода, от него мне никаких подарков не надо, - и, разглядев ожерелье, добавила, - И нельзя мне. Что подумает Ярополк? А пуще того эта Гора. Толки пойдут, а я и так здесь чужая, бесприданница. На меня и смотреть не хотят, а если смотрят, то просто не видят.

Она показалась Волку еще красивее, чем в Болгарии, он просто любовался ею и не верил, что ее можно не видеть. Он вспомнил, что Великий князь называл ее Афродитой.

- Нет, нет, воевода, даже если Шивон завещал перед смертью, значит, с чистой душой, я ни за что не возьму и даже прикасаться не хочу.

Своим страхом, резким возбуждением она, как птица в клетке, вызвала у Волка жалость. С тем он покинул терем княгини Ольги.

К вечеру в дом Волка прискакал вестовой и передал приглашение Великого киевского князя Ярополка утром в княжьи хоромы. За то время, что Волк не видел молодого князя, тот подрос, вытянулся и, пожалуй, стал выше отца. Редкие волосы на лице были светлы и мягко обрамляли подбородок. Он сидел в отцовском кресле, по правую руку сидели Свенельд, Блуд, Борич, Простен, Претич, по левую руку бояре, менее приближенные к князю.

- С возвращением тебя, воевода, - молвил молодой князь, - живым и здравствующим. Мне уже доложили, что отец погиб. Расскажи, как это случились и сколько вас осталось?

Волк рассказал все, упомянул и о том, что ждал подмоги, но не дождался. Он глянул на Свенельда, но тот отвел взгляд, как будто бы ничего и не знал о договоренности. Бояре только пожали плечами. Он рассказал о том, что на острове Св. Григория триста воинов уложили насмерть более тысячи печенегов. От войска осталось не более семисот, многие вернулись на остров Айферия, остальных он отпустил домой, многие из них ранены, а вообще все ожидают помощи на жизнь. Но самое печальное, что войско похоронило Святослава и боярина Шивона без голов. Печенеги унесли их с собой. Все бояре перекрестились, кроме Свенельда, Блуда и самого князя. Свенельд вышел в соседнюю комнатку, принес два кожаных мешочка денег и положил рядом с Волком.

- Это вспомоществование воинам, - сказал князь и глянул на бояр. Каждый из них клал на стол золотые и серебряные монеты.

- А теперь, воевода, ты будешь служить мне. Будешь готовить поход на печенегов. Надо наказать их за смерть отца, - сказал молодой князь.

Волк достал из торбы личные вещи Святослава: договор с Византией и другие бумаги, в том числе и записи Асмуда. Просмотрев договор, Ярополк сказал:

- Вот и повод есть. Воевода, готовь войско, оно пойдет с купцами.

Волк не забыл и о гречанке, напомнив, что в прошлом появлении в Киеве Святослав подарил Ярополку редкую по красоте саблю, привез с собой и гречанку, которую готовил в жены Ярополку, так вот и приданное ей подготовил. Он достал из кармана ожерелье, которое будто осветило и так светлую комнату. Камни горели как маленькие костры, сверкая многоцветными искрами. Все невольно потянулись посмотреть поближе это ожерелье. Молодой князь как никогда взволновался, резко поднялся и громко объявил:

- Завтра тризна по отцу. Всем быть! - и, взяв ожерелье, тут же вышел.

Спустя две седмицы на обширном дворе боярина Вятко - воеводы Волчьего хвоста, а просто Волка, были расставлены столы с лавками и табуретами и накрыты всякой снедью, медом и пивом. Тесть Волка, купец Роман Кош не скупился, и хотя зять прибыл с вошью в кармане, однополчан воеводы встретили разнообразным угощением и вином. Это была поминальная страва по Святославу и погибшим воинам, с которыми он прошел всю войну.

Узнав, что Свенельд жив и здоров, подивились воины, что напрасно ждали его у порогов, что нарушил он договор со Святославом, а значит, и с ними, что, может быть, воевода Свенельд и стал причиной гибели Великого князя. Подумали и сказали Волку:

- Напрасно ты, воевода, зовешь нас в дружину. Не пойдем мы служить Ярополку, хотя почитаем и любим тебя. Спасибо за вспомощевание - это, как мы понимаем, плата за наши ратные дела. Мы никому ничего не должны, как сказал ты. Потому подадимся кто к Олегу, а кто и к Владимиру.

Обнялись, распрощались. Кожема даже пустил скупую мужскую слезу. И пошли, гонимые каждый своей, особой, неведомой судьбой.

Изложение десятое. Побачим и подумкаем

Как нам понимать жизнь и деятельность Святослава? Что за воины он вел и ради чего? Был ли он просто завоевателем, разбойником, варягом, викингом или открывателем новых миров, как Александр Македонский? Оставил ли он после себя память и дела, которым следовали последующие поколения правителей Руси? И вообще, что для нас значит Святослав Игоревич, Великий князь начала Руси?

Святослав к тому времени, как пошел в болгары по просьбе императора Византии Никифора Фоки, был уже известным полководцем, разгромившим Хазарский каганат. И появился в Болгарии не разбойником по прихоти императора для грабежа и разбоя, а с собственной идеей, мыслью объединения всех славян в единый союз как противодействия империи Византийской и Священной Германской империи. И самое важное - открыть путь, очистить, сделать спокойным и доступным выход Руси к Черному морю. Последствия этого героического похода русских могли быть, в особенности для славян южных и северных, намного счастливее, чем это произошло в грядущих веках. Россия из державы почти азиатской X века превратилась бы уже при Святославе и его наследниках в европейское государство. Можно представить себе, что, утвердившись на берегах Дуная, почти у русла, с выходом в Черное море, Святослав приобщился бы к более высокой культуре греков и византийцев, имел бы влияние на чехов, венгров, словаков, моравов и далее к полабам и поморам, тогда бы часть Европы не была бы навсегда онемечена и исключена из числа великого славянского народа. К русам присоединились бы прочие южные славяне, как случилось спустя несколько лет при болгарском царе Самуиле. Известно, что из славянских племен состояли дунайские области: Болгария, Фракия, Македония, Северная Греция, Иллирия, Далмация, Истрия, Герцеговина, Крайна, Хорватия, Хорутания и Штирия. Мало того, известно, что в VII веке при императоре Юстиниане славяне солунские были насильно переселены в Малую Азию в таком количестве, что из них греки составили тридцатитысячную армию, а в VIII веке при императоре Константине Копрониме 208 тысяч славян было выселено в Вифанию. Следовательно, и Малая Азия могла тогда примкнуть к славянскому союзу. Все говорившие одним языком, и огромная часть, имевшая одну веру, одни обычаи и нравы, была бы не только в центре Европы, а сосредоточилась бы от северо-востока до Малой Азии, то есть занимала бы территорию в две трети Европы и плюс Малоазиатский регион.

И тогда не славяне были онемечены в Европе и отуречены в Малой Азии, а немцы и другие народы были бы ославянены.

Вот вам результат, который мог бы произойти в результате удачного похода Святослава и свершения его задумок и мечты. Монархия, которую задумал Святослав создать на Дунае, могла бы сохранить миллионы людей и не были бы пролиты потоки крови в Европе и Азии. Римские папы не могли бы влагать в руки фанатиков мечи в продолжение веков для расширения своей власти, не проповедовали бы убийства альбигойцев, валдейцев, гуситов, поморян, пруссов, боричей и других народов, противостоящих католицизму. Немецкая империя никогда не могла бы существовать, потому что была бы противопоставлена сильному славянскому княжеству и потому же, что сама состояла наполовину из славян. Русы, укоренившиеся на Дунае, не допустили бы перехода турок из Азии в Европу, опять же, сколько миллионов людей, особенно славян, не погибло бы от фанатичного меча османов. Вот что мог совершить и от чего предохранить удачный поход Святослава под символом объединения всех славян. Эта идея жила и зрела в течение многих веков и снова вспыхнула спустя тысячу лет, в конце XVII и начале XIX веков, под названием панславянизма. Но и тогда ей не суждено было воплотиться в жизнь, хотя и под христианским влиянием, как третий Рим.

Но история не принимает сослагательного наклонения. Что же случилось в Европе при отсутствии такой силы, как союз славян, задуманный Святославом?

Мы знаем, что борьба за власть в Европе между светской властью и религиозной продолжалась несколько поколений и столкновения пап с императорами породили 78 кровопролитных сражений. По приказу папы Иннокентия III был предпринят крестовый поход против альбигойцев, с корнем уничтоживший этот народ. Крестовые походы разрушили христианскую державу Византию. В известном побиении ирландцев погибло 150 тысяч протестантов от рук католиков. При Карле IX в Париже было низложено 100 тысяч кальвинистов. В 1547 году двадцать два города в Провансе были разрушены и ограблены по распоряжению папских чиновников. Герцог Альба говорил, что по его приговору было убито 26 тысяч протестантов. В религиозных воинах, возбужденных папами за веру, погибло несколько миллионов людей. Меченосцы, проповедуя латинскую веру, сколько уничтожили пруссов, латышей, литовцев. Сколько славянского люда погибло от разных орденов, вплоть до уничтожения целых народов. Какое количество малороссиян погибло при желании пап насильственно обратить их в католическую веру. Это и было своеобразное жертвоприношение дьяволу. А сколько горя и бед принесла инквизиция в Европе. Поистине был прав Святослав, не доверяя христианству, отказывая им в добродетелях, не веря в их догмы, сомневаясь в их правде и противопоставляя ей ведическую религию, которой уже было более трех тысяч лет.

Русь, окруженная со всех сторон врагами, не имея выхода к морю, обязана была каждый раз пробивать себе дорогу с помощью оружия и в борьбе со стихией. Попытка выйти к морю была и в XVI веке, и также была неудачной. Только Петр I сумел воплотить в жизнь идею Святослава - построить столицу у выхода в море, только ему удалось обуздать врагов и стихию и создать Русскую империю, объединив часть славянского населения. Екатерина II пошла дальше, к южному морю, и окончательно завершила задуманное Святославом.

Так что же для нас Святослав Игоревич, разгромивший Хазарию, этого вампира славянства, но не удержавшийся на берегу Дуная, у выхода к Черному морю? Храбрый воин, талантливый полководец, завоеватель чужих земель, отвергнувший свою, неудачник - таково мнение историков, начиная от Нестора, Карамзина, Соловьева до нынешних исследователей. Или разумный политик, созидатель обширной славянской империи, глядевший на несколько сот лет вперед и пророчивший ее - так думали другие историки - А. Чертков, А.Н. Сахаров, Л.Н. Гумилев, В.В. Кожинов. Так думает и автор книги. Теперь очередь за вами. Думайте сами!

Примечания

1

Рыбья кость - бивни мамонта и клыки тюленей.

(обратно)

2

Русское море - Черное море.

(обратно)

3

Ромеи - греки.

(обратно)

4

Фаланга - боевое построение греческого войска.

(обратно)

5

Сулица - легкое копье.

(обратно)

6

Лядина - сорный лес, заросли.

(обратно)

7

Гридни - воины дружины.

(обратно)

8

Невоград - Ладога.

(обратно)

9

Домен - княжеское владение

(обратно)

10

Мыто - торговая пошлина за проезд, переправку.

(обратно)

11

Косожское море - Каспийское море.

(обратно)

12

Архонт - правитель.

(обратно)

13

Конунг - варяжский князь.

(обратно)

14

Дочь Ярослава Мудрого Анна - королева Франции сохранила карты и записи Асмуда, но в начале XX века они бесследно исчезли.

(обратно)

15

Буцефал - любимый конь Александра Македонского.

(обратно)

16

Водила - капитан.

(обратно)

17

Рыбьи бивни - бивни моржей и ископаемых мамонтов.

(обратно)

18

Эти заклинания были найдены археологической экспедицией при раскопках земляного городища в Ладоге в 1950 г. на деревянном стержне с руническими надписями в слое, датированом 840-860 гг. («Старая Ладога», С.-Петербург, «Вести», 2004 г., с. 36-38).

(обратно)

19

Першни - кожаная обувь.

(обратно)

20

Кап - идол.

(обратно)

21

Мандатор - чиновник для особых поручений, член тайной полиции.

(обратно)

22

Паракимомен - постельничий, высшая придворная должность.

(обратно)

23

Эпарх - градоправитель.

(обратно)

24

Диангел - осведомитель.

(обратно)

25

Горючий камень - янтарь.

(обратно)

26

Феофано была вдохновительницей четырех заговоров против императоров: Константина Багрянородного, Романа (мужа), Никифора Фоки и Цимисхия.

(обратно)

27

Эпарх - глава города, градоначальник.

(обратно)

28

Танаис - река Дон.

(обратно)

29

С персидского «рах» - дорога, «дон» - знающие.

(обратно)

30

Ряд - договор.

(обратно)

31

В 972 году царевна Феофано вышла замуж за императора Римской империи Оттона II.

(обратно)

32

Пацинаки - печенеги (древнегреч.).

(обратно)

33

Эдикт - закон монарха.

(обратно)

34

Между Херсонесом и Византией существовала сигнальная связь.

(обратно)

35

В 1096 г. эпархом Херсонеса стал крещеный еврей. Не порывая с общиной, этот правитель разрешил своим соплеменникам торговлю русскими пленниками. Захваченные половецким ханом Боняком монахи Печерской обители с тридцатью работниками и двадцатью киевлянами были проданы рахдонитам. Иудеи требовали от монаха Евстратия Постника отказаться от христианской веры, морили голодом, жаждой и наконец, по сказанию Печерского патерика, в праздник Пасхи распяли на кресте, как их предки распяли Спасителя. Это вызвало негодование в христианской общине Херсонеса и дошло до императора Алексея Комнина. Базилевс был человек решительный и приказал провести расследование, в результате которого выяснилась преступная деятельнось эпарха и всей еврейской общины. Базилевс Алексей Комнин приказал эпарха «зле убити» и провел репрессии против крымских евреев, которые занимались работорговлей. А непосредственного убийцу монаха Евстратия Постника повесили на древе, уподобив его Иуде.

(обратно)

36

Регина ругорум - королева рутов (русов).

(обратно)

37

Рахдониты - еврейские купцы.

(обратно)

38

Моав - степи у р. Иордана возле Иерихона.

(обратно)

39

Моше - еврейский пророк Моисей.

(обратно)

40

Иша - тюрское название царя из дома Ашинов.

(обратно)

41

Мидраш - метод осмысления и толкования библейских заповедей.

(обратно)

42

Аггада - теологические и фольклорные отрывки из Писания.

(обратно)

43

Караимы - еврейская община, принимавшая писания Торы буквально, без обобщений и догадок.

(обратно)

44

В Талмуде Шехина отожествляется с божеством.

(обратно)

45

Письмо Иосифа в Испанию (960-962 гг.)

(обратно)

46

Таматарха - Тьмутаракань (Керчь).

(обратно)

47

Аарон - правитель Хазарин.

(обратно)

48

Бетдин - судебное место.

(обратно)

49

Музер - предатель.

(обратно)

50

Гой или акум - недочеловек, идолопоклонник, даже христианин.

(обратно)

51

Сулица - копье.

(обратно)

52

Умбон - металлический стержень в центре щита.

(обратно)

53

Через 800 лет Петр I, обучая свои войска перед взятием Нарвы, брал приступом именно Ладожскую крепость.

(обратно)

54

Чертог - богатые палаты.

(обратно)

55

Тиун - воин, приближенный.

(обратно)

56

Друнг - отряд пехоты в 1000-3000 человек.

(обратно)

57

Шишманы - болгарские повстанцы.

(обратно)

58

Вотол - верхняя дорожная одежда из валяного сукна.

(обратно)

59

Вождь венгров из дома Арпадов Дьюла в 952 г. принял христианство в Константинополе.

(обратно)

60

Платонистая стеркулия - тонизирующее, стимулирующее средство.

(обратно)

61

Ольга сама была неплохой врачевательницей.

(обратно)

62

Мстя за зверское убийство мужа Игоря (его привязали к двум опущенным деревьям и разорвали тело князя), язычница Ольга приказала сжечь город Искоростень и убить на тризне пять тысяч древлян.

(обратно)

63

Черные болгары - соседи Хазарии.

(обратно)

64

Бастард - метис.

(обратно)

65

Самботан - так называли хазары Киев.

(обратно)

66

Спустя пять лет после разгрома Хазарии Святославом карты оказались в руках печенежских ханов. Каким образом они попали к ним - неизвестно. И хотя вожди печенегов были неграмотны, они все же разобрались в них и провели осаду Киева очень толково, так, что перекрыли все подходы и выходы из города. И все же взять не удалось. Спас воевода Путята.

(обратно)

67

Фарсах - километр (хазарск.)

(обратно)

68

Еврейская община в Киеве после разгрома Хазарии Святославом просуществовала еще 150 лет до правления князя Владимира Мономаха. Она разрасталась за счет беженцев из Хазарии, а особенно приобрела могучую силу при Великом князе Святополке II, который был крайне непопулярен в Киеве и держался на столе только благодаря денежным вливаниям еврейской общины, в которой теперь ведущую роль занимали талмудисты, прибывшие из Европы ашкенази, благодаря сближению русских князей путем браков с европейскими правителями. А вторым решением Вече, которое происходило в соборе Св. Софии, где избрали Владимира Мономаха Великим князем, было выселение еврейской общины, правда с имуществом, из Киева за чрезмерное ростовщичество, обогащение за счет продажи славянской челяди на запад в рабство.

(обратно)

69

Банда - 200-300 воинов.

(обратно)

70

Убрус - платок.

(обратно)

71

Сокол - называется и трезубцем.

(обратно)

72

Знамено - печать, клеймо, тавро.

(обратно)

73

Сын Вятко получил в наследство прозвище Волчий хвост. На реке Пищаны он наголову разбил восставших радимичей и стал знаменит пословицей «Радимичи Волчья хвоста бегают».

(обратно)

74

Ревун - октябрь.

(обратно)

75

Самкерц - Тьмутаракань (Керчь).

(обратно)

76

Звонило - железная доска, по которой стучали.

(обратно)

77

Самкерц - Тьмутаракань - Керчь.

(обратно)

78

Войско хана Ильмея участвовало в походе Святослава на Балканы. После смерти князя Святослава хан перешел на службу к его сыну Ярополку.

(обратно)

79

Страва, тризна - поминки по умершим.

(обратно)

80

Бачить - видеть, смотреть, древнерусское слово, ныне живущее на Украине, Белоруссии, в Костромской и Вятской областях России. То же самое и думка.

(обратно)

81

Фены - военизированные поселения солдат.

(обратно)

82

Анна - будущая великая княгиня Руси, жена Владимира Святого.

(обратно)

83

Синклит - совет мудрых, помощников императора.

(обратно)

84

Новый год на Руси - май - апрель.

(обратно)

85

Крон - крепость.

(обратно)

86

Серпень - август.

(обратно)

87

Пропантида - залив.

(обратно)

88

На кошь - на содержание.

(обратно)

89

Нимисхий - денежная единица.

(обратно)

90

Фракийские фемы - поселения воинов, занимающихся сельским трудом.

(обратно)

91

Плефр - 1269,1 кв. м.

(обратно)

92

Новелла - послание императора в форме указа или рекомендации. Новелла эта запрещала основание новых монастырей и расширение старых.

(обратно)

93

Книга Никифора Фоки «De velitation Ьеlliса».

(обратно)

94

Юнак - не достигший совершенолетия.

(обратно)

95

Доброта уже во времена Владимира Красное Солнышко прозывался Добрыней.

(обратно)

96

Протевон - избранный правитель города Херсонеса.

(обратно)

97

Топарх - назначенный Херсонесом правитель провинций.

(обратно)

98

Ходешь - пеший армянский воин.

(обратно)

99

Пендыр - соленый козий сыр, похожий на творог.

(обратно)

100

Проэдр - высшее дворцовое звание.

(обратно)

101

Борисфен - Днепр.

(обратно)

102

Ингвард - Игорь.

(обратно)

103

Фары - маяки.

(обратно)

104

Гинеконит - женская половина дворца.

(обратно)

105

Тарсиархия - подразделение армии в одну тысячу.

(обратно)

106

Комиты - области Болгарии.

(обратно)

107

Солунские братья - Кирилл и Мефодий.

(обратно)

108

Осочник - распорядитель, организатор охоты на крупного зверя.

(обратно)

109

Аршин - мера длины.

(обратно)

110

Захожай - стоянка.

(обратно)

111

Полпоприще - половина километра.

(обратно)

112

Лясина - мелкий, с кустарниками, лес.

(обратно)

113

Ингвард - из-за сложного произношения его стали называть просто Икмор.

(обратно)

114

Пуд - 16 кг.

(обратно)

115

Полть - половина.

(обратно)

116

15 кентавриев - 450 кг золота. Сто тридцать тысяч золотых монет.

(обратно)

117

Ветрило - паруса.

(обратно)

118

Кояр - панцирь.

(обратно)

119

Пороки - метательные машины.

(обратно)

120

Ольвинополиты - жители греческого города Ольвия на севере Черного моря.

(обратно)

121

Понт - Черное море.

(обратно)

122

Грожджево - виноградное вино, чаще местного производства, крепкое.

(обратно)

123

Ариан уверяет в своем «Перикле», что Ахилл, сын Пелея, был скиф, рожденный в небольшом городке Мирмикионе, что находится у Болота Меотийского (так в древние времена называлось Азовское море). Изгнанный потом соотечественниками за его жестокость, высокомерие и зверство, он поселился в Фессалии. Доказательством этому может быть его одеяние с пряжкой, обыкновение сражаться пешим, русые вролосы, вспыльчивость и буйство. То же повторяют слова Агамемнона из «Или ады»: «Распря единая, брань и убийства тебе лишь приятны».

(обратно)

124

Жупаны - владельцы земель.

(обратно)

125

Пивень - петух.

(обратно)

126

Кмет - совет. Слово появилось только в Болгарии.

(обратно)

127

Так стали воины называть Ингварда.

(обратно)

128

Печенеги делились на восемь орд, или областей. И каждая еще на сорок частей, или улусов. Четыре кочевали по западную и другие четыре по восточную сторону Днепра. Следовательно, река была русской, а побережье печенежское.

(обратно)

129

Закуп - крестьянин.

(обратно)

130

Детинец - внутренняя территория крепости.

(обратно)

131

В сторожах - передовой.

(обратно)

132

Отень - отчий, родовой, Отечество.

(обратно)

133

Рольные земли - пахотные.

(обратно)

134

Просвитер - настоятель собора, священник.

(обратно)

135

Домина - гроб.

(обратно)

136

Панславянизм и русофильство как течение общественной мысли зародились и имели корни в деятельности Святослава, а расцвели в XVIII и начале XIX в.

(обратно)

137

Сурья - дочь Солнца.

(обратно)

138

Головник - главный убийца. Оттопок - утрамбователь места, то есть организатор.

(обратно)

139

Пря - суд.

(обратно)

140

Монокурс - группа соглядатаев, разведчиков.

(обратно)

141

Буряк - свекла.

(обратно)

142

Кмет - правитель области или города в Болгарии.

(обратно)

143

Хроника Феофилакта Симокатты, где в 8 книге повествуется о событиях, датированных 600 г. н.э. «Коментиол... отправился в Нови (на Дунае) и, желая пойти тропою Траяна, или так называемой Траянской дорогой, собрал там несколько из местных жителей и потребовал, чтобы они дали проводника. Местные жители отсоветовали ему идти этой дорогой. Придя в гнев, Коментиол казнил двоих. Тогда жители Нов сказали полководцу, что нет у них человека, который мог бы показать эту тропу, но что за 12 миль отсюда остался еще глубокий старик 102 лет от роду; они утверждали, что он знает военную тропу императора Траяна. Отправившись в эти места, стратиг Коментиол велел этому старику стать его проводником. Старик сильно колебался и предупреждал, что время неподходящее, глубокая осень, что дорога опасна, о трудности пути, о завалах, о бывающих там холодах, и по этой дороге не ходили вот уже 90 лет. Но полководец настаивал, не слушая старика, и ромейские войска приступили к этому переходу. И вот случилось, что в эти дни ударил необычно сильный мороз, все покрылось глубоким льдом, а так как поднялся еще сильный ветер, резкий, то многие из ромейского войска погибли и большая часть вьючных животных. В крайне плачевном состоянии Коментиол добрался до Филипполя».

Троянский перевал существует и в настоящее время. Он расположен в 50 км западнее Шипкинского перевала. В 1878 году корпус генерала Карцева (повторяя путь императора Траяна, стратига Коментиола и полководца Святослава) прошел на юг древним Траянским перевалом (доступным лишь коню и пешеходу) и ударил в тыл турецкой армии.»

(обратно)

144

В нравы и обычаи скандинавов входило прибивание ими или вывеска щита над городскими воротами противника. Это у норманнов был обыкновенный знак примирения. Олег прибил свой щит к византийским воротам именно после заключения мира.

(обратно)

145

Большое войско - часть войска после договора с греками на лодиях отправилась в Испанию, где разорила несколько городов и погибла.

(обратно)

146

Плотбище - верфь.

(обратно)

147

Идея Святослава о выходе к морю не пропала даже через столетия. Именно она руководила Иваном Грозным в Ливонскую войну. И только через восемьсот лет ее воплотил в жизнь Петр I.

(обратно)

148

«Цветок Византиона» - харчевня, хозяин ее - отец Анастасии.

(обратно)

149

Истр - Дунай.

(обратно)

150

Друнгарий флота - командующий.

(обратно)

151

«Кеннет» - шотландская народная баллада.

(обратно)

152

Эта храбрость и самопожертвование варягов и русов ничуть не уступает подвигу трехсот спартанцев при битве у Фермопил против войск царя Ксеркса и атаке русских воинов при Плевне. Они так же достойны памяти.

(обратно)

153

В правление императора Василия Болгаробойца некий Калокир был послом в Германию с миссией заключения династического брака.

(обратно)

154

Шишманы - династия правителей Западной Болгарии, противники Византии.

(обратно)

155

Цинтавры - ударный музыкальный инструмент.

(обратно)

156

Накры - барабаны.

(обратно)

157

Востола - материя.

(обратно)

158

Ларники - писцы и дипломаты.

(обратно)

159

Ракия - древняя болгарская водка из винограда. По-нашему - кавказская чача.

(обратно)

160

Скудель - глиняная чаша.

(обратно)

161

Скифский горшок - горшок с горючей смесью, нефтью. В узкое горлышко опускается фитиль и зажигается. Разбиваясь, горящая смесь разливается.

(обратно)

162

Позор - зрелище, осуждение, казнь.

(обратно)

163

Один - скандинавский бог.

(обратно)

164

Вальхалла - небесное царство для воинов, как у русов-славян Ирия.

(обратно)

165

Томас Мур. «Песни народов» (Ирландия).

(обратно)

166

Асов. «Мир славянских богов».

(обратно)

167

Боги русские не берут ни жертв людских, ни животных, только плоды, овощи, цветы и зерна, молоко, питную сурью, на травах забродившую. И никогда живую птицу, рыб. И это варяги и эллины дают богам жертву иную страшную - человеческую. («Велесова книга»)

(обратно)

168

Не трусь - то есть не волнуйся.

(обратно)

169

Пардус - барс, прозвище Святослава, личное знамя с изображением, то есть штандарт.

(обратно)

170

Из сказаний Афанасьева и Старостина.

(обратно)

171

Ошеломить - сбить шлем.

(обратно)

172

Хайре - радуйся, соответствует нашему «здравствуйте».

(обратно)

173

Гелиайне - ну, бывай здоров!

(обратно)

174

Дромиты - обитатели Белобережья, разбойники.

(обратно)

175

Оратарь - пахарь.

(обратно)

176

Ильдей - князь западных печенегов, перешедший на службу к русскому князю Ярополку, сыну Святослава.

(обратно)

177

Узурпатор - противозаконный захватчик власти или присвоивший себе чужие права.

(обратно)

178

Диэтрии - сопровождающие слуги при церемониях во дворце.

(обратно)

179

«Велесова книга», пер. Асова.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Ольга и Святослав

  Изложение первое. Ольга

  1. Вышгород. Княгиня

  2. Киев. Уроки Асмуда

  3. Прекраса, Вольга, Хельга, Ольга, Элга, Елена

  4. Асмуд - сын Олега Вещего

  5. Страва. Ладога - Невоград - Альдегьюборг

  6. Византион. Константинополь. Царьград

  7. Королева Элга

  8. Итиль - сердце Хазарии

  9. Ладога. Уроки Асмуда. Любовь

  10. Возвращение

  Изложение второе. Святослав

  1. Итиль. Киев. Неудачный набег

  2. Вышгород. Совет. Смерть Асмуда

  3. На Волге

  4. Разгром Хазарского каганата

  Изложение третье. Побачим [80]  и подумкаем

Часть вторая Первый русский полководец

  Изложение четвёртое. Империя и Русь

  1. Византион. Константинополь. Царьград

  2. Устроительница и государыня земли Русской

  3. Византия. Император-полководец Никифор Фока

  4. Вятичи. Судьба Малуши

  5. Византия. Стратегия Никифора Фоки

  6. Визит топарха [97]  Причерноморских клематов

  7. Калокир

  8. Убийство императора. Да здравствует император!

  9. Уроки Асмуда

  10.Император Византии. Иоанн I Цимисхий

  Изложение пятое. Болгарское царство

  1. Византия и Балканы

  2. Византийское посольство на Русь

  3. Поход на Дунай

  4. Белобережье

  5. Взятие Переяславца и Доростола

  6. Святослав и царь Болгарии Борис II

  Изложение шестое. Русь. Киев

  1. Нашествие печенегов на Киев

  2. Смерть княгини Ольги

  3. Возвращение в Болгарию

  Изложение седьмое. От Киева до Филипполя и Преславы

  1. "Рыща в тропу Трояню"

  2. Разгром войск патрикия Петра. Мир с Византией

  3. Стратегия императора Цимисхия

Часть третья "Мёртвые сраму не имут"

  Изложение восьмое. Вторжение

  1. Бой за Преславу

  2. Защита Доростола

  3. Победа и поражение

  4. Последний бой

  5. Мир

Часть четвёртая Гибель полководца

  Изложение девятое. Тяжёлые мирные дни

  1. Разбойничьи острова

  2. Преступность Горы и предательство Свенельда

  3. Триумф

  4. Не посрамим земли Русской

  Изложение десятое. Побачим и подумкаем Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg