«Драккары Одина»

Драккары Одина (fb2) - Драккары Одина 1709K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Николаевич Зайцев

Андрей Зайцев Драккары Одина

Часть первая Найдёныш

Глава 1 Корабль-призрак

Это случилось спустя сорок лет после того, как два брата из рода датских конунгов — Харальд и Рорик, после долгих скитаний стали вассалами внука франкского короля Кар­ла Великого Лотаря, который пожаловал им в лен [1] остров Вальхерен во Фрисландии. Язычник Харальд был крещен в Ингельхейме и получил как вновь обращенный христианин землю Рюстрингию. Будущему императору Лотарю было не­просто отстаивать свои права в борьбе с братьями — Карлом Лысым, владевшим землями бывшей Галлии, и Людовиком, получившим в наследство от своего отца Людовика Благо­честивого земли на восток от Рейна. Так вышло, что один из умных людей посоветовал ему обратиться к северянам, кото­рых христиане называли норманнами. Эти люди совершали многочисленные набеги на побережье Фрисландии и других земель Европы. Норманнский вождь Бьорн, участвовавший в походах на Дорестад, не раз плававший вверх по Шельде, стал наемником короля Лотаря и предпринял некоторые действия, направленные против своих бывших товарищей. Судьба свела его с неким Асмундом, человеком отважным и предприимчи­вым. Именно он был среди тех викингов, которые когда-то ворвались в Мехельн и ограбили церковь Св. Румольда, оставив после себя разрушения и трупы. Плавал он и в землю франков, воевал с королем саксов Эгбертом. Асмунд выполнил для Бьорна несколько важных поручений, связанных с большим риском для жизни. Но это ничего не значило для Асмунда, когда речь шла о богатой добыче. Погибло немало людей и среди них — ярлы Дании и Норвегии. Асмунд умел находить друзей и наказывать врагов, многие считали, что боги благо­волят к нему. Став ярлом [2] , он не прекратил вести суровую и полную опасностей жизнь викинга.

Стейнар, младший сын Асмунда, долгое время был союз­ником датского конунга Хрорика, но потом они поссорились, и Стейнар начал самостоятельно совершать набеги на земли франков, также Британии и Фрисландии. Неожиданно при загадочных обстоятельствах пропал его старший брат Фрелаф, которому прочили власть в земле Асмунда после смерти послед­него. Но, как видно, этому не суждено было случиться. Ярлом стал Стейнар, давно мечтавший повторить поход одного из друзей своего отца, известного как Бьорн Железный Бок, который прошел через Ньорва-Зунд и попал в Ромейское море [3] .

Ярл Стейнар сумел это сделать, и его драккары [4] со­вершили немало набегов в море ромеев, однако он потерял два судна.

* * *

Возвращаясь из очередного набега, драккар Стейнара попал в штиль и застрял где-то у восточного побережья Британии.

И в первую ночь его разбудил верный помощник Инегельд, человек холодного ума, но буйного нрава. Викинги боялись с ним спорить, зная, что он не прощает обид.

— Там корабль, — сказал он глухим голосом.

Стейнару спросонья почудилось, что это говорит не его старый соратник и друг, а кто-то другой...

Так его голос был непохож на голос прежнего Инегельда.

Стейнар отбросил плащ, приподнявшись. Инегельд про­тянул руку, показывая на смутные очертания судна, плывшего не так далеко от них.

— Видишь?

Стейнар вглядывался в темноту, пытаясь разглядеть ко­рабль получше. Чей он? Кому принадлежит? Драккар плыл как-то странно, и даже ночью могло показаться, что с ним что-то не так. Ярлу удалось разглядеть голову дракона, укра­шавшую нос корабля, непременный знак того, что это судно принадлежит знатному викингу.

— Это драккар, — сказал после короткого раздумья Стей­нар. — Возможно, это даны. Думаешь, они хотят напасть на нас?

— Этого я не знаю, — покачал головой Инегельд. — Похоже, они увидели нас гораздо раньше и потому погасили огонь.

— Тогда нам нужно готовиться к бою.

Просыпаясь, викинги в темноте хватали мечи и только по­том, продирая глаза, силились разглядеть в ночи неизвестного противника.

Но схватки не произошло. Внезапно неизвестный корабль изменил курс и исчез под покровом ночи. Догнать его было невозможно. Да никто бы не стал этого делать. Стейнар, как опытный воин, давно усвоил истину: лучше избежать боя с неизвестным, чем погибнуть зря.

Именно тогда Стейнар подумал, что с этим кораблем не все ладно. Неизвестное происходит по воле богов.

А ярл почему-то был уверен, что драккар, встреченный ими ночью, несет печать темного мира. День прошел в бесплодных попытках «поймать ветер». Но все было тщетно. Запасы про­визии тем временем медленно таяли.

— Пищи у нас на пару дней, — мрачно сказал Инегельд, глядя в синее пустое небо над морской гладью. — А потом...

— Пойдем на веслах к побережью Британии, — сказал Стейнар.

— Там даны, — мрачно заметил Инегельд, оглядывая корабль. Викинги, хмурясь, молчали. Настроение ярла пере­давалось и остальным.

— Не бойся, — заверил Стейнар. — Но ветер скоро бу­дет.

— Почему ты так думаешь? — с сомнением в голосе спро­сил Инегельд.

Стейнар и сам не знал, почему так сказал. Он немного разбирался в погоде, но совсем не так, как жрецы Одина или Тора. Однако люди привыкли верить своему ярлу. Ему часто сопутствовала удача в набегах, и даже Эрик, скрытный и подозрительный конунг Дании, признавал в нем человека удачливого и счастливого.

А разве могло быть иначе?

Ночью Стейнару не спалось. Он думал о своей жене Гейде и детях. Как они там без него?

* * *

Именно в эту ночь Гейде приснился страшный сон. Ей сни­лось, что какой-то человек с головой собаки или волка пронзает мечом ее старшего сына Рагнара.

Проснувшись в ужасе, она больше не уснула до утра, слу­шая, как дождь барабанит по крыше ее жилища.

Рагнару в тот год исполнилось десять лет. В ее сне он был уже взрослым мужчиной, которого любили женщины. Если сон ве­щий, значит, это произойдет лет через двенадцать—пятнадцать. А пока ей остается только ждать и надеяться. Но кто мог быть этим человеком с головой собаки или волка?

Мать Гейды в детстве часто рассказывала о вервольфах, оборотнях, страшных людях, которые в лунные ночи обра­щались в волков и убивали всех, кто попадался им на пути. Но вервольф мог иметь образ или волка, или человека. А тот, неизвестный из ее сна, явился человеком с волчьей головой. Могло ли быть такое?

* * *

Стейнар поднялся на ноги, глядя на безмолвную водную пустыню. И вдруг что-то екнуло в груди. Он застыл, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Прямо на них из темноты выплы­вал корабль!

Тот самый...

Стейнар сознавал, что не может произнести ни слова. Его уста как будто сомкнуло железным обручем. Неизвестный страшный корабль приближался. Еще немного — и он разрежет ладью викингов пополам как легкую лодчонку.

— А-а!.. — истошно завопил кто-то за спиной Стейнара.

Ярл не успел ничего понять. Только видел, как чья-то тень промелькнула перед его глазами, метнувшись к борту. Затем исчезла. Послышался всплеск, и все стихло.

Стейнар в тревоге снова оглянулся. Мужество возвращалось к нему. Теперь он знал, что делать. Но...

Море было пустынно. Корабль исчез, как будто его и не бывало вовсе.

Стейнар почувствовал на плече тяжелую руку Инегельда.

— Ты видел? — спросил ярл чужим, изменившимся го­лосом.

— Это призрак, — коротко ответил Инегельд.

В тот момент оба подумали об одном и том же. Их удачный набег может окончиться в этом море бриттов, за несколько дней пути до родного фьорда. Тогда и гибель двух других драккаров будет напрасной А золото и драгоценности, находившиеся на «Гейде», успокаивали души всех оставшихся в живых.

— Мы же не сходим с ума? — Стейнар с силой вцепился в борт драккара.

— Это был хромой Ти...

— Никогда не видел, чтобы он так быстро двигался, — Стейнар вспомнил хромого Ти, только что выбросившегося в море на его глазах. Что его так напугало? Мужества ему было не занимать. Как и всем остальным. Но с волей богов трудно спорить. От судьбы не уйдешь. Если бы знать грядущее... Однако знание это может убить.

— Я тоже никогда не видел, — согласился Инегельд, не­вольно подумав о том, что будет с ними в следующую ночь.

* * *

День прошел спокойно. Никто не вспоминал о погибшем. Но Стейнар знал, что это молчаливое спокойствие обманчиво.

Еще в детстве он слышал от своего отца Асмунда о зага­дочном корабле-призраке, появляющемся незадолго до гибели драккара викингов.

Асмунд слышал, что подобный корабль бродит и по Ромейскому морю, и там им правил какой-то злой дух из сара­цинской земли.

Хотя это мог быть и страшный Нагльфар — корабль, по­строенный из ногтей мертвецов, которым будет править ко­варный Локи [5] . Но это ведь должно произойти перед концом света? Стейнар понимал, что никто никогда не рассказывал о таких случаях, потому что смерть забирала души викингов. И попадали они, скорей всего, не в Валгаллу.

В сумерках на лица его товарищей легла тревожная тень.

Ожидание ночи изматывало людей. На веслах они прошли не так много. Стейнар понял, что не сможет уснуть. И в этом он был не одинок.

С наступлением темноты напряжение только усилилось. Все беспокойно оглядывались, почти не разговаривая друг с другом. Небо затянуло густой пеленой. Звезд не было видно, и казалось, что их драккар попал в какое-то заколдованное место, откуда им уже никогда не выбраться.

Время шло, но зловещий корабль не появлялся. Может быть, пронесло? Эту мысль Стейнар потихоньку гнал от себя, не желая обмануться. Иногда его правая рука по привычке находила рукоятку меча. Этот жест всегда успокаивал его в тревожные моменты. Но сейчас все было иначе. Что проку от меча, когда противник — бесплотный дух?

Ему почему-то вспомнился один из тех, кого он убил в этом набеге. Старый византийский воин, получив смертельный удар, умирал на его глазах со странной двусмысленной улыбкой. Он как будто переступил ту грань, за которой обрел способность видеть будущее. Что воин увидел тогда? Смерть Стейнара и его людей? Нет, нет, только не это!.. Вождь не может погибнуть неизвестно от чего, ведь тогда вся его жизнь — ничто...

Незаметно для себя Стейнар уснул. Точно так же перед рассветом уснули и все остальные.

Стейнару снилось, будто старший брат его, Фрелаф, про­павший более десяти лет назад, сидит на берегу в одежде траля [6] и перебирает горстями песок. Стейнар подошел к нему, и брат оглянулся с усмешкой, показав на место возле себя. Стейнар опустился на песок и спросил: «Что ты делаешь?» Брат долго не отвечал, потом протянул к нему ладонь. Стей­нар замер в ужасе. В ладони он, как в зеркале, увидел себя, только постаревшего, с седой головой и изрезанным глубокими морщинами лицом... Стейнар не мог вымолвить ни слона. Его брат стал колдуном? Ведь никто до сих пор не знал, как он погиб. «Видишь? — спросил Фрелаф. — Твоя судьба — это песок в моих руках. И так будет до тех пор, пока не начнется прилив, и море не поглотит нас...»

Стейнар проснулся в холодном поту. С самого детства Фрелаф вызывал у него тайную ненависть. Когда брат пропал и никто не мог объяснить, как это произошло, он испытал об­легчение. Ведь теперь он, Стейнар, — наследник Асмунда и, следовательно, мог стать ярлом.

Между тем на востоке показался красный диск солнца. Вокруг разлилась странная тишина, и в первый момент Стейнар подумал, что у него заложило уши. Он огляделся. Кроме стоявшего у рулевого весла Торстейна, на ногах не было никого. Все спали тяжелым сном, как после долгой изнуряющей болезни. Приглядевшись, Стейнар понял, что Торстейн тоже спит, свесив голову к рулевому веслу. Ярл поднялся и, повернувшись, застыл как идол Тора. Недалеко от правого борта его драккара покачивался на волнах тот самый корабль-призрак!

Стейнар сжал кулаки, всматриваясь в корабль. При свете первых солнечных лучей в нем не было ничего призрачного. И это не Нагльфар! Сейчас он отчетливо видел обычную длин­ную ладью викингов, увешанную по бортам боевыми щитами. Но чем больше Стейнар смотрел на корабль, тем отчетливей сознавал: что-то было не так! И вдруг он понял... На драккаре пусто. Никого не было видно.

Что это могло означать?

И снова чувство страха, сотканное из суеверия и непони­мания, понемногу начало охватывать его. Норны, плетущие нити живущих, наверное, усмехнулись в этот момент, разглядев его смятение.

Неизвестно, сколько бы он находился в замешательстве, но длинная тень внезапно легла из-за его спины, протянувшись до самого борта.

— Сдается мне, что там никого нет, — усмехнулся Инегельд, подойдя к нему ближе.

«Откуда он взялся?» — подумал о своем помощнике вожак викингов, поеживаясь от утреннего холода.

— Где же они? Куда подевались? — Стейнару неприятно

было внезапное появление Инегельда, словно тот выжидал чего-то. А затем решил появиться. В его лице не было и тени растерянности. Этим он всегда отличался от остальных. Казалось, он пользовался особым благоволением богов и мог позволить не слишком утруждать себя ритуалами. Стейнар иногда думал, что тот вообще не верит в Валгаллу.

— Не заметно, чтобы они были в бою...

— Может быть, болезнь? — предположил Инегельд. — Или голод...

— Ты сам в это веришь? — усмехнулся Стейнар. — До бе­рега не так далеко... И я ни разу не видел викинга, умершего в море от голода.

Он продолжал внимательно разглядывать судно. Ему вдруг показалось, что когда-то он уже видел его... Может быть, в детстве? Или во сне?..

— Что будем делать?

— Надо посмотреть, что там.

Между тем люди начали пробуждаться. Встряхивая спутанные после сна волосы, викинги с удивлением рассматривали незнакомое судно, лишенное моряков по чьей-то неведомой воле.

— Правь ближе! — крикнул Стейнар Торстейну, который, проснувшись, таращил осоловелые глаза на неизвестно откуда появившийся драккар. Он узнал его! Тот самый, что пугал их ночью.

Поворачивая весло, он развернул судно. Севшие за весла викинги помогли ему. И вот уже оба корабля почти соприкасались бортами.

По команде Стейнара несколько его людей, вооружившись баграми, подтянули неизвестное судно вплотную к борту.

— Смотрите! — внезапно крикнул один из его людей, долговязый Бьярни, указывая рукой на корму.

Стейнар посмотрел туда и почувствовал все тот же пре­дательский холодок, пробежавший по спине. На корме неподвижно сидел человек. Казалось, его совсем не интересует все происходящее.

— Ну-ка! — Стейнар стряхнул оцепенение, резко двинулся к борту, перескочил на пустой драккар.

За ним последовали Инегельд и остальные викинги. На корабле Стейнара, который назывался «Гейда» в честь его жены, осталось трое.

Стейнар, выхватив меч, пробрался на корму, сближаясь с неподвижно сидящим человеком. Бросив на него внимательный взгляд, сын Асмунда понял: тот мертв.

Густые темные волосы незнакомца и борода были сильно тронуты сединой. Нигде на его теле не было видно открытых ран и следов крови. Могло показаться, что старик просто спит. Но Стейнар, повидавший на своем веку немало мертвецов, знал, что не ошибся.

— Где же остальные? — недоумевал Инегельд, с любопыт­ством разглядывая покойника.

— Я и сам бы хотел это знать, — ответил со странным безразличием Стейнар.

Тем временем его товарищи осмотрели все судно. Но тщет­но. Больше никого не было: ни мертвых, ни живых.

— Что будем делать? — спросил Инегельд своего вождя.

— Заберем все ценное и...— Стейнар замолчал, пристально вглядываясь в лицо мертвеца. Ему на мгновение показалось, что он его где-то уже видел. Но где? Когда?

— Не узнаешь его? — спросил он Инегельда.

— Нет. Я его никогда не видел.

— Как называется корабль?

— «Эйктюрмир»...

— «Эйктюрмир»? — Стейнар вздрогнул. Что-то смутное шевельнулось в памяти. Эйктюрмир — олень, который щиплет с крыши Валгаллы листву Иггдрасиля, Мирового дерева, что связывает между собой девять миров. Но не эта подробность из песен скальдов заставила его вздрогнуть. Он когда-то слышал о судне... когда-то, очень давно...

Но было ли это то самое судно?

В этот момент раздался крик. Стейнар и Инегельд разом повернули головы. Их товарищи сгрудились у мачты, разма­хивая руками и что-то возбужденно обсуждая.

Инегельд гортанно выкрикнул, призывая викингов замолчать. Толпа расступилась. В центре стоял Торстейн, держа на руках маленькое тело, которое не могло быть телом взрослого мужчины.

— Кто это? — заинтригованный, Стейнар быстро подобрался к Торстейну, разглядывая человечка в его руках.

Это был мальчишка лет семи-восьми, похудевший, изможденный, с почерневшим, будто вымазанным сажей лицом. Его волосы цвета соломы, густые и грязные, напоминали шерсть дикого зверька. Но самым удивительным оказалось то, что мальчишка был еще жив. Его глаза, не мигая, смотрели на Стейнара как будто издалека, из царства снов.

— Откуда он здесь взялся? — удивленно спросил Инегельд.

— Лежал тут, под одеждой.

— Это мы скоро узнаем, — бесстрастно заметил Стейнар, чувствуя, как обретает силы. Все потустороннее, способное свести с ума, теперь окончательно растаяло в утреннем воздухе. — Я думаю, мальчик просто ослаб от голода. — Он наклонился к найденышу, положив руку ему на грудь. — Ты меня понимаешь?

Но мальчишка молчал. И только глаза, эти непонятные, чужие глаза, продолжали изучать вождя викингов.

— Он мог сойти с ума. — Инегельд приложил указательный палец к своей голове.

— Я бы этому не удивился, — сказал Торстейн. — Сколько времени он здесь без пищи?

— Ему повезло...

Тем временем Инегельд, потерявший интерес к мальчишке, начал осмотр судна. Все, что могло представлять ценность, нужно было перенести на «Гейду».

— Смотрите-ка! — Викинги подбрасывали в руках монеты вроде тех, что добывали на побережьях Ромейского моря.

Взято было немало. С плохо скрываемой радостью Инегельд смотрел на золотую и серебряную утварь, добытую, по всей видимости, у сарацин, и других народов Валланда [7] , а также оружие, в уме подсчитывая свою долю.

Нет, ошибался он тогда, когда думал, что этот корабль по­слан им на погибель. Все оказалось совсем иначе. Улыбаясь, Инегельд взял в руки золотой крест, символ Белого Христа, которому поклонялись и франки, и ромеи, и саксы, и ланго­барды.

— Что будем делать с кораблем? — спросил он Стейнара, остановившись рядом, когда вся добыча была перенесена на борт «Гейды».

Ярл ничего не ответил, только задумчиво глянул на мерт­веца с «Эйктюрмира». Подумалось вдруг, что человек только притворился мертвым, на самом деле тайком наблюдая за ними. Тайна этого корабля начинала волновать Стейнара все больше и больше.

— Куда же все-таки подевались остальные?

— Какая разница? — пожал плечами Инегельд. — Может, мальчишка что-нибудь расскажет?

— Может быть... — Стейнар усмехнулся. — Только сдается мне...

— Что? — встревоженно спросил Инегельд, стараясь уга­дать, о чем думает вождь.

С того момента, как они встретились с этим загадочным кораблем, его не покидала мысль о том, что Стейнар чересчур озабочен и что-то скрывает от него. Но что?

— Ты уверен, что мальчишка понимает по-нашему? Может, он из земли франков? — словно читая его мысли, проговорил Стейнар.

— Он раб, без сомнения, — кивнул Инегельд.

— А может, и нет, — задумчиво проговорил ярл, приведя своего помощника в легкое замешательство.

В чем причина такого настроения, особенно теперь, когда они еще больше разбогатели и наверняка доберутся домой?

— Но он же не викинг! — попробовал объясниться Инегельд. — Откуда мальчишка на драккаре, если только его не взяли в рабство?

— Когда-нибудь мы это узнаем, — веско заметил Стейнар, возвысив голос и давая понять, что не нуждается в наставле­ниях Инегельда. — Ты знаешь, что делать.

— Я все понял, ярл, — кивнул тот, отходя от него и отдавая необходимые распоряжения викингам.

Долговязый Бьярни и еще двое взяли свои луки. Пущенные ими стрелы с зажженной паклей в считанные минуты подожгли «Эйктюрмир». Одна из стрел вонзилась в мачту.

Оттолкнув копьями борт опустевшего корабля, они молча наблюдали за тем, как пламя медленно, но верно охватывает «Эйктюрмир».

Стейнар и Инегельд понимали, что не могут привести этот корабль с собой во фьорд. У драккара мог отыскаться хозяин, и тогда вся добыча отошла бы ему.

Тайна этого судна должна быть похоронена вместе с ним.

И о том не должна знать ни одна живая душа, кроме них. В своих людях Стейнар был уверен. Почти как в самом себе. Они ведь тоже заинтересованы в сохранении тайны. Если только пиво в самый неподходящий момент не развяжет язык кому-нибудь из них. И Стейнар с легким беспокойством подумал о Торстейне. Этот насмешливый и смелый воин, чем-то похожий на хитрого аса Локи, как его описывают в своих сагах скальды, иногда смущал его своей непредсказуемостью и независимостью. Он был себе на уме, всегда что-то утаивал в душе, выполняя приказы Стейнара, и он умел сохранять достоинство, свойственное ярлу.

— Что ты думаешь о Торстейне? — Стейнар повернулся к Инегельду.

— Он будет как все, — ответил тот, прекрасно понимая, о чем идет речь. — А если что-то пойдет не так, тогда... — Инегельд многозначительно скосил взгляд на свой меч, висевший на поясе.

Между тем «Эйктюрмир» теперь пылал как огромный факел, покачиваясь на волнах моря бриттов.

В какой-то миг Стейнару показалось, что мертвец, остав­шийся на корабле, проснулся и протягивает к ним руки в безмолвном проклятье.

Стейнар отвел глаза. Показалось или нет? Инегельд со­хранял все то же спокойствие. Иногда Стейнару мнилось, что у помощника совсем нет души. Именно поэтому его будто обходили стороной все суеверия и страхи. Когда-то, восемь зим тому назад, Инегельд, убив человека в Исландии, был вы­нужден бежать в Норвегию. Он отказался выплатить виру [8] , и был объявлен вне закона. Убийцу искали в надежде отмщения, и жизнь его не стоила и сгоревшей головешки. Но он оказал Стейнару важную услугу, и тот выплатил за него большую виру, освободив тем самым Инегельда от угрозы смерти. Он мог чувствовать себя теперь не изгоем, которого могли убить в любой момент, а настоящим викингом, принятым в клан Стейнара, а это дорогого стоило.

Внезапно совсем рядом раздалось какое-то невнятное бор­мотанье. Стейнар встревожено оглянулся.

Мальчишка, прислоненный спиной к мачте, махал руками и что-то слабо кричал. Его голосу не хватало силы и внятности. Стейнар прислушался. Этого языка он не знал, хотя иногда мальчишка вставлял слова норгов. Вид пылающего корабля, похоже, сводил его с ума.

— Уведите его отсюда! — крикнул Стейнар. Находившийся неподалеку Торстейн, схватил мальчишку в охапку и отнес на корму, положив так, чтобы тот не видел горящий «Эйктюрмир».

— Эй, глядите-ка! — удивленно воскликнул Торстейн. — Вот что я у него нашел!

Он показал на шею мальчишки, где висел амулет в виде лодки. Амулет Ньерда, морского бога.

— Видишь, — со странным торжеством в голосе ярл по­вернулся к Инегельду. — Мальчишка — из наших!

— Но он говорит не по-нашему, — возразил Инегельд.

— Он говорит на языке руссов, — произнес кто-то из викингов.

Обернувшись, ярл встретился взглядом с самым старым и опытным из воинов. Хафтур...

Седой Хафтур, проживший более пятидесяти зим, кивнул в знак подтверждения своих слов.

— Да, он говорит на языке руссов.

— Что он сказал?

— Я не понял точно... Мне кажется, он кого-то звал...

— Он назвал имя? — насторожился Инегельд, ни на мгно­вение не забывавший о взятой добыче. Любая случайность могла сильно убавить его долю.

— Имя? — Хафтур раздумывал — Он крикнул, что он — здесь...

— Он — здесь?

— Похоже, звал на помощь, — предположил прислушавшийся к их разговору Бьярни.

— Но там никого нет в живых? — недоумевал Стей­нар.

— Мальчишка, видно, думал, что кто-то еще есть, — сказал Хафтур, вытирая левой рукой, на которой не хватало мизинца и безымянного пальца, испарину со лба.

— Значит, он — русс? — Инегельд посмотрел на Стейнара, ожидая, что он скажет.

— Это даже лучше, — вдруг сказал ярл, ни к кому лично не обращаясь.

Инегельд промолчал. Ему все стало ясно. До этого момента судьба мальчишки была туманной. Как свидетеля, его пола­галось убить. То, что его не убили сразу, объяснялось просто: нужно было выяснить обстоятельства исчезновения команды «Эйктюрмира». А уж потом...

Но если мальчишка не знает их языка, он не сможет ничего никому рассказать. По крайней мере до тех пор, пока не научит­ся говорить более или менее понятно. И все равно оставлять его в живых — опасно. Стейнар должен это понимать.

— Зачем он тебе, ярл? — спросил Инегельд.

— Ты же понял: он сын кого-то из наших, тех, кто подался в Гардарику.

— Его придется убить. Рано или поздно. — настаивал Инегельд. — Но лучше — раньше...

— Я знаю, что лучше! — с едва уловимой угрозой в голосе проговорил Стейнар. Ему не нравилось, когда его пытались учить жить. С того дня, когда умер отец, он не терпел даже намека на какие-нибудь наставления. Судьба мальчишки стала почему-то его занимать. Ярл не мог сейчас объяснить, в чем дело.

Может быть, это совесть? Он воспользовался ценным гру­зом с «Эйктюрмира», хотя неизвестные ему викинги заплатили за этот груз своими жизнями.

— Как знаешь, — пожал плечами Инегельд, отступая от него.

А ярл обратился к Хафтуру:

— Посмотри за ним. Когда он сможет говорить, позовешь меня.

— Я понял, ярл.

— Его надо накормить.

— Много ему нельзя, — с ухмылкой бросил Инегельд.

— А у нас много и нет. — Стейнар пристально смотрела на Хафтура, вспоминая все, что знал о нем. Удивительное дело: Хафтур служит у него уже несколько зим, а ярл почти ничего не знал его о прошлом. Ему было достаточно того, что Хафтур умел многое как воин и мореход. В Ромейском море он доказал свою преданность и ценность. Другого и не требовалось.

— Где ты научился языку руссов?

— Давно это было, — отозвался Хафтур. — Двадцать пять зим прошло. Может, и больше. Я служил у Кнута Темного, того, кто враждовал в свое время с отцом нынешнего конунга Харальда. Мы плавали в море балтов, и упсальские свей на­пали на нас. Их было больше, и они потопили наши драккары. Я спасся, оказавшись на острове Рюген. Оттуда с датскими викингами попал в Гардарику, в старый город Альдейгьюборг [9] . Несколько зим жил там, а потом оказался в Конунггарде и ходил в поход на Миклагард [10] . Попал в плен к ромеям и оказался в самом Миклагарде... меня взяли на службу.

— Ты служил у конунга Миклагарда? — удивился ярл Стейнар. — Почему я только сейчас узнал об этом?

— Я не считал нужным говорить.

— Ты скромен, я знаю. Мне говорил об этом Свен Крас­нобородый. Но как же ты смог вернуться домой?

— Я воевал против сарацин, а потом против булгар. Бывал в земле Гуналанд, где жил когда-то великий Атли. У ромеев строгая дисциплина. Меня оскорбил один из тех, кто командует у них десятью воинами. Я убил его, и мне пришлось бежать. Я пришел в землю франков, а оттуда — в Ютландию, через земли короля Лотаря, внука Карла Великого.

— Что ж, — заключил ярл. — Твой рассказ интересен и поучителен. Когда-нибудь мы снова поговорим с тобой, а пока — займись мальчишкой. И запомни, — он испытующе глянул в серые мутноватые от долгих странствий и забот глаза Хафтура. — Я хочу, чтобы он жил.

— Я понял.

Так была решена участь единственного, кто остался в живых из команды «Эйктюрмира».

 Когда Стейнар отошел от него, Хафтур перевел взгляд на мальчика, уснувшего на корме. Теперь на Хафтура возлага­лась забота о нем. А это было не так-то просто. Мальчишка мог умереть ночью или утром. Он не выглядел жильцом на этом свете, удивительно, что вообще дожил до этого дня. Но делать было нечего. Последние три года Хафтур служил у Стейнара. И не искал нового места. С тех пор как умерла его жена, Хафтур остался один. Стейнар доверял ему. И другой участи Хафтур для себя не желал...

* * *

С вечера подул ветер Все были довольны. Но опытный Хафтур с тревогой смотрел на небо. Что-то ему не нрави­лось.

— Как твой мальчишка? — насмешливо спросил его Торстейн, теребя серебряную застежку на своей груди. Груз «Эйктюрмира» обогатил их еще больше. Но пока ярл не торопился делить новую добычу, обещая это сделать по прибытии во фьорд. Но это никого не расстроило. Все знали, что ярл Стейнар справедлив, и никто не будет обделен. И потому Торстейн начал всерьез подумывать о молодой дочери Раудульфа, темноволосой Гудрунн.

— Он тебя переживет, — в тон ответил ему Хафтур.

— Не возьму в толк, зачем Стейнару он мог понадобиться? Одна кожа да кости. Бродячая собака и та выглядит получше, а проку от них обоих— никакого.

— Ты расскажи это Стейнару

— Зачем? — Торстейн ухмыльнулся. —У каждого — свои заботы. Я соскучился по нашему пиву и треске, а все остальное меня не интересует.

— Тогда иди спать, — резко проговорил Хафтур. — Потому что ночью тебе спать не придется.

— Это еще почему? — с подозрением спросил Торстейн.

— Потом узнаешь, — Хафтур глянул в небо за его спиной. Теперь у него не оставалось никаких сомнений. Ночью будет буря.

И очень скоро это поняли и остальные. Ветер усилился. Люди хмуро поглядывали друг на друга. Похоже, несчастья не избежать.

Стейнар, чувствуя нарастающую тревогу, спрашивал себя: не боги ли наказывают их? Ему не давала покоя смутная картинка, которую он видел незадолго до того, как сгоревший «Эйктюрмир» скрылся под водой: оживший мертвец протя­гивает к ним свои длинные, как у тени, руки, и неслышное проклятие срывается с его холодных губ... Было это или нет? Ярл не смог бы сказать наверняка.

— Смотрите! — крикнул кто-то с кормы.

Стейнар повернул голову. С запада, куда некоторое время назад скрылось солнце, появился медленно, но неуклонно растущий длинный крутящийся столб. Бешено вращаясь, он двигался прямо на «Гейду». Еще немного, и они попадут в середину этого смертельного ветряного столба, уходящего в небо...

На мгновение все застыли, не в силах двинуться со своих мест.

Стейнар, закусив губу, следил за движением столба, со­знавая, что у них нет никакой возможности избежать столк­новения.

— Вот почему я видел женщину прошлой ночью! — про­бормотал Кведульф, инстинктивно сжав амулет, висевший на шее. — Это была Ран, жена Эгира... Она хотела взять нас к себе!

— Ты не понравился бы ей, Кведульф, — мрачно пошутил Бьярни.

Но его шутку никто не оценил.

Все произошло очень быстро. Трудно было что-либо разобрать в этом темнеющем пространстве, губительном и беспощадном в своем холодном и безразличном к человеческим жизням величии. И только Хафтур, многоопытный мореход, первым сообразил, что смерч пройдет мимо.

— Он уйдет туда! — крикнул старый викинг, подняв руку.

В застывшей тишине все молчали. Разом потемнело. И столб действительно прошел мимо, но это не очень помогло. Не успев обрадоваться, викинги почувствовали как зыбкая, неверная глубина под ногами, раскачиваясь уносит их куда-то далеко...

Каждый из них не. раз попадал в бурю, но сейчас, когда дом был близко, а драккар доверху набит добычей, умирать никому не хотелось.

Сколько времени длилась буря?

Стейнар уже несколько раз прощался с жизнью, хватаясь в бессилии за меч. Если это расплата, значит, так тому и быть. Но еще его отец Асмунд говорил, что морская добыча викинга священна. Он грабил всех и вся, и удача долго сопутствовала ему. Почему же должен пострадать его сын? Стейнар всегда верил, что удачливость отца передалась ему по наследству. Что же будет в этот раз?

Рыжеволосый ас Тор, скрываясь где-то во тьме неба, осве­щал «Гейду» отблесками молний.

Стейнар уже не сомневался — это наказание. И странно: в глубине души не противился ему.

Вода перехлестывала через борта драккара. Люди, похо­жие на мокрых тараканов, все еще копошились, продолжая цепляться за жизнь.

У Стейнара вдруг мелькнуло в голове: выбросить все, что взяли на «Эйктюрмире», — за борт!

Но легче было умереть, чем сделать это!

Тогда Стейнар сорвал с руки золотой обруч, сделанный в земле мавров и бросил в море...

Взгляд его, почти безумный, шальной, неожиданно уперся в смутные очертания скал, вырастающие из воды. Порывы ветра немного ослабли. «Гейду» несло к незнакомому берегу.

Теперь, когда они сумели выжить в открытом море, появилась новая опасность: разбиться о прибрежные скалы острова.

Нет, нет! Стейнар пробирался к рулевому веслу. Если только буря не сломала его!

«Гейду» тряхнуло, и ярл упал, ударившись головой о борт. Когда он пришел в себя, то услышал голоса, непохожие на человеческие. Это были голоса из чужого мира. Они настой­чиво шептали ему: «Спи... спи...» Стейнар попробовал встать на ноги и вдруг увидел прямо над собой очертания огромной крепости...

При отблеске молнии он разглядел зубцы и пустые бойни­цы, крепость по первому впечатлению была безлюдной.

Между тем качка еще более ослабла. Стейнар увидел, что кто-то встал у рулевого весла и пробует править! Кто же это? Похоже, что судно слушается его. Стейнар еще попытался разглядеть в темноте, кто правит судном. Кажется, это был Торстейн. Он лучший в этом деле! Ярл посмотрел вверх, на крепость и вдруг его осенило: это же Проклятый остров!

Когда-то, более сорока зим назад, как раз перед тем как он появился на свет, его отец Асмунд с товарищами, после долгого плавания, пристали к неизвестному им острову, на котором возвышалась точно такая же крепость... Была спокой­ная погода, поэтому им удалось подойти к скалистому берегу без злоключений.

Оставив на корабле половину дружины, Асмунд сошел на берег и двинулся к крепости. Его, как и всех остальных, поразила тогда небывалая тишина вокруг: ни крика чаек, ни голоса человеческого. Ворота крепости были открыты. Викинги вошли внутрь беспрепятственно. И снова всех поразило, что никто не вышел их встречать.

Воины поднялись по ступенькам вверх, и вот тут, будто из стены, появился мужчина в черном одеянии, заговоривший на каком-то странном наречии, похожем на язык древних кельтов.

Но викингов удивило другое. Человек понимал, о чем они говорили, и на вопрос Асмунда, кому принадлежит эта кре­пость, незнакомец ответил на языке древних норгов, который можно было понять.

Незнакомец предложил викингам вино и еду. После долгого морского пути воины изголодались, поэтому отказываться не стали. К тому же, по словам Асмунда, рассказавшего все это юному Стейнару, у них возникла мысль ограбить крепость, которую, по всей видимости, никто не охранял. Но торопиться было ни к чему. Они приступили к трапезе в огромном зале с высоким потолком и порадовались тому, что вино было очень хорошим, а мясо будто только что снято с вертелов.

Незаметно летело время! Викинги ели, пили, вспоминая пережитое, и никто уже не думал о хозяевах замка. Один из старых воинов по имени Гуннар, родом с Оркнейских островов, вдруг заявил, что замок принадлежит Кетилю Плосконосому, ярлу с Гебридских островов. Ему со смехом ответили, что на Гебридах отродясь, еще со времен Бора, отца Одина, не бывало таких замков. Там есть загоны для скота и еще древние камен­ные сооружения, оставшиеся от каких-то неведомых племен. Скорее этот замок похож на те, что встречаются в землях бриттов или ирландцев, но они-то сейчас не в Ирландии!

Незаметно за разговорами все уснули.

Асмунд проснулся глубокой ночью, вышел из зала и пошел бродить по крепости... По-прежнему вокруг было тихо. Куда же подевался незнакомец, предложивший им ужин? Внезапно ярл услышал голоса где-то рядом, за стеной. Он двинулся на шум и через несколько шагов уперся в дверь. Поколебавшись немного, Асмунд схватился за кольцо и открыл дверь...

То, что он там увидел, потрясло его. Прямо за столом сидел скелет, глянувший на него пустыми страшными глазни­цами. И Асмунд, не боявшийся в жизни никого из смертных, смутился и выскочил вон. И тут довольно явственно он рас­слышал шум и возню, доносившуюся с той стороны, откуда он только что пришел.

Асмунд, выхватив меч, бросился назад. Теперь он не сомневался, что шум доносится из зала, где еще совсем недавно спали его товарищи по оружию. Он ворвался в зал и увидел, что все те, кого он хорошо знал, с яростью берсерков убивают друг друга! Напрасно ярл кричал, призывая их остановиться. Все закончилось так же быстро и внезапно, как и началось. Он пришел слишком поздно!

Асмунд бродил по залу, надеясь отыскать среди мертвых живых. Почему викинги стали убивать друг друга? Какая для этого была причина? Лейф из Хедемарка, залитый кровью, со смехом, который давался ему с большим трудом, вдруг сказал ярлу, встав на одно колено:

— Клянусь башмаком Видара, я никогда не думал, что ты так рассмешишь меня, Асмунд!..

— Что ты такое говоришь?! — изумился ярл, но Лейф не услышал его. Упав на спину, он закрыл глаза.

Последним из оставшихся в живых был Гуннар, корчившийся на полу в луже крови. Увидев Асмунда, он тоже попытался усмехнуться:

— Ты, ярл, удивил меня: зачем ты решил убить нас? Хозяева замка обещали тебе золото?

— Мне никто ничего не обещал, Гуннар! Я не понимаю, о чем ты говоришь?

— Зачем же ты приказал убить меня и всех оркнейцев?

— О чем ты?! Я ничего не говорит — И вдруг Асмунд увидел в полумраке зала... самого себя! Его двойник стоял с загадочной усмешкой, потом, махнув рукой, исчез.

— Мы погибли от мечей и топоров своих же товарищей... Боги не простят тебя, ярл!.. — сказат на прощание Гуннар и испустил последний вздох.

Асмунд вспомнил старое поверье, что двойник челове­ка является перед его смертью! И тогда ярл, едва не помутившись рассудком, бросился вон из зала. Он не заметил, как оказался на берегу. Его корабль спокойно покачивался на волнах.

Что было дальше, Асмунд тоже помнил смутно... Попав на драккар, он немедленно отдал приказ к отплытию. Его не понимали, спрашивали об остальных, но ярл кричал, что надо быстро отплывать!

В конце концов его призывы возымели действие. Вероятно, все поняли, что произошло нечто ужасное и непоправимое. Вид бледного, как сама смерть, Асмунда говорил сам за себя.

Викинги быстро отплыли от острова. И много позже, на все расспросы о том, что случилось в крепости, Асмунд, бледнея, отвечал, что его люди погибли от злого колдовства, а больше он ничего не знает...

Когда Стейнару исполнилось пятнадцать зим, Асмунд рассказал сыну обо всем, что произошло на острове. Стейнар тогда спросил:

— А может, это был не остров, отец? Откуда ты знаешь?

— Все северное побережье Ирландии я знаю вдоль и поперек, так же как Фолденский фьорд и побережье Вестготландии в придачу. Это мог быть и север Британии, но я никогда не слышал, чтобы у пиктов были такие крепости.

— Что же, об этом острове никто больше ничего не слышал?

— Когда-то старые викинги рассказывали, что существовали некие острова, впоследствии исчезнувшие под водой, — пояснил Асмунд. — Но будто бы иногда, ночами, эти острова по­являются вновь из пучины вод. И горе морякам, оказавшимся поблизости! Земля как пристанище манит уставших мореходов, но там их ждет смерть, только смерть!..

* * *

И вот сейчас Стейнар находился неподалеку от этой страш­ной безмолвной крепости, в чьих стенах погибло, может быть, немало мореплавателей.

— Стейнар! Ты видишь? — весь мокрый, обессилевший от борьбы со стихией, Инегельд подобрался к нему, показывая рукой на скалы.

— Вижу... — устало ответил ярл. — Кто у руля?

— Торстейн. Кажется, буря стихает?..

— Надо уходить отсюда, иначе нас разобьет о скалы.

— Это не так-то просто, — усмехнулся Инегельд. — Ты зна­ешь это место?

— Никогда здесь не был.

— В крепости совсем нет огней...

— Скажи честно, мой друг, ты видел когда-нибудь такие крепости?

— Никогда в жизни, — признался Инегельд. — Что-то похо­жее есть у сарацин. Но здесь?.. Может, это крепость саксов?

— Нет. — Стейнар потер ушибленную голову. — Это ирланд­цы. Они ждут, когда корабли разобьются о скалы, а потом при­ходят, убивают оставшихся в живых и забирают все ценное.

Ему не хотелось говорить о том, что на самом деле может происходить на этом острове. Инегельд никогда не верил в потусторонние силы и все рассказы о духах и призраках встречал с тихим смешком, правда, стараясь не задевать рассказчика.

— Разве это Ирландия? — усомнился он. — Как нас могло занести так далеко?

— Не спрашивай! — отрезал ярл. — Ни один из нас допод­линно не знает, где мы сейчас находимся. Или нет?

— Тогда, пожалуй, нам надо поскорей убираться отсюда, — коротко засмеялся Инегельд, тряхнув мокрыми спутанными волосами. — Ирландцам будет чем поживиться, если мы от­правимся на дно морское.

Они оглянулись на Торстейна, который в одиночку пытался справиться с управлением драккара, и у него это, похоже, по­лучалось. Молодой викинг сознавал всю опасность происходя­щего и творил чудеса, отводя лодку в открытое море. Кое-кто из викингов пытался помочь ему своими веслами.

* * *

В эту ночь боги были благосклонны к ярлу Стейнару и его людям.

Глава 2 Голова собаки

Минуло почти два года с того дня, когда Стейнар ушел в набег в ромейские земли. Все эти месяцы жена Гейда не переставала ждать его, надеясь на благополучный исход похода.

За день до того, как корабль ярла вошел во фьорд, старый Эгиль, которому было более восьмидесяти зим, пришел к Гейде и сказал, что Стейнар скоро будет здесь.

— Верно ли то, что ты говоришь? — пытливо загляды­вала ему в глаза Гейда. От волнения она не находила себе места.

— Так же верно, как мрак поглощает день, а солнце убивает мрак, верны и мои слова, Гейда, — проговорил, усаживаясь на скамью Эгиль. — Муж твой жив, хотя три дня назад чу­дом избежал смерти. Но смерть ему уготована от другого, на то — воля норн [11] , плетущих нити наших жизней... А потому готовься к встрече, Гейда.

— Если все правда, Эгиль, ты получишь от меня все, что захочешь! — сказала Гейда, в которой радость боролась с тревогой. — Но не вздумай играть со мной, старик!

— Пустое... — усмехнулся Эгиль, глядя на нее из-под своих белых как снег бровей. — Эти игры уже не для меня. Разве я похож на мальчика?

— Тогда поешь мяса и выпей пива, — сказала Гейда и хлопнула в ладоши, призывая своего траля по имени Карн.

Тот вошел, поглядывая на обоих своими черными, вос­точными глазами.

— Дай ему поесть и выпить, — кивнула на Эгиля Гейда. — И смотри, чтобы гость остался доволен.

После ее ухода Карн приготовил трапезу, изучающе по­глядывая на старика, с едва уловимым неодобрением.

Ему было известно, что Эшль занимается ведовством. Жрецы селения не любили старика. Но Эгиль чувствовал себя независимо. И не знал страха. Здесь он жил более десяти зим. А далекое прошлое его было окутано тайной. Говорили, что когда-то он был викингом. В одном из набегов их корабль утонул, а сам Эгиль чудесным образом спасся. Потом надолго пропал, а когда постарел — вернулся в Скандинавию. Но от­куда он был родом, никто в точности не знал.

Дар предвидения открылся у Эшля случайно, но по­говаривали, что накануне в него ударила молния. Старик выжил и с того момента вроде как стал видеть будущее... В это кто-то верил, а кто-то — нет. Но Эгиль никогда не настаивал. А женщины селения иногда приносили ему по­дарки и просили помочь. Эгиль вел себя по-разному. Иногда отказывал, иногда помогал.

Карн, ставший рабом у Стейнара еще двенадцать зим назад, Эгиля не любил и старался обходить стороной. И все-таки порой его тайная ненависть к старику давала себя знать. Вот и сейчас, прислуживая Эгилю, Карн еле сдерживался, чтобы не нагрубить.

— Говорят, ты многое знаешь? И видишь будущее? — спросил он старика, пряча в черной, с проседью бороде усмешку. За долгие годы неволи он выучил язык северян и разговаривал вполне сносно.

— Все может быть, — равнодушно ответил Эгиль, не глядя на раба.

— Тогда ты должен знать, когда вернется мой хозяин?

— Что неподвластно небу, то скрыто под землей, — проговорил старик.

— Ты хочешь сказать, под водой?

Ненавидевший свое рабское существование Карн был уве­рен, что ярл давно утонул, так давно не было известий о нем. Викинги, приплывавшие в их фьорд, рассказывали о многих, но ярл Стейнар, задумавший малыми силами повторить поход Железнобокого Бьорна, наверняка переоценил себя и погиб.

Просто большинство северян плавали в ближние земли, довольствуясь тем, что можно было добыть в Британии, Фрисландии или Ирландии.

— Вода и земля — части одного целого.

— Хватит говорить загадками, старик! — раздраженно бросил Карн. — Все это пустословие для малых детей, которые только и могут поверить тебе.

— Ребенку иногда открыто больше, чем конунгу! — веско заметил Эгиль, наконец взглянув на раба, осмелившегося так разговаривать с ним. — Человек, в которого плевали руссы, улыбался им, вытирая пыль с их башмаков.

— Полегче, старик! — начал злиться Карн, решив, что эту подробность его жизни Эгиль мог узнать от ярла и других викингов, знавших Асмунда. Ведь тот купил его у свеев, а те — у руссов на Ладоге. Руссы когда-то захватили Карна в плен в окрестностях Херсонеса.

— Мне также известно, что когда соглядатай вернулся ночью во дворец конунга Миклагарда, один из стражников по ошибке нанес ему удар кинжалом, — проговорил бесцветным, безразличным голосом Эгиль, разрывая большой кусок мяса.

— Что ты сказал? — вздрогнул Карн, почти с ужасом глядя на старика. Все, что он услышал сейчас, казалось наваждением, обманом слуха.

— Но соглядатай выжил, — невозмутимо продолжал Эгиль. — Его вылечил один из ромейских знахарей, в кото­ром текла сарацинская кровь от деда... Он сделал это, потому что иначе могла умереть его жена, на которую мог донести соглядатай...

Этого просто не могло быть! Карн молчал, испытывая тревогу. Откуда же старику стало известно об этом случае?..

Карн попал в рабство к викингам более четырнадцати лет назад. Он до сих пор лютой ненавистью ненавидел руссов, пленивших его. Когда Асмунд, последний его хозяин, умер, Карн достался по наследству к ярлу Стейнару. Но его историю здесь не мог знать никто! Вместе с Карном было захвачено еще несколько византийцев, которые оказались у разных хозяев в чужих землях. Кое-кто из них мог знать, чем занимался, в дей­ствительности Карн, хотя и маловероятно. Но тех людей давно уже нет живых. А может, кто-то все-таки еще остался?..

Карн еще раз глянул на старика, пытаясь проникнуть ему в душу, но тот, запивая мясо пивом, казался равнодушным ко всему.

— Не пойму, о чем ты говоришь? — попытался справиться с собой Карн. — Какой еще соглядатай? Я не понимаю этого слова.

— Это человек, который по ночам заглядывает в окна людей, пряча под плащом нож, — ответил Эгиль. — Обычно, когда он попадается, застигнутый врасплох, ему вырезают язык, чтобы он больше ничего никому не мог рассказать... У нас презирают таких людей. Викинг, ставший доносчиком, уже не викинг. Он теряет свою честь и должен умереть. В Валланде быть доносчиком — такое же ремесло, как ремесло кузнеца или плот­ника. А почему нет, если за это платят хорошие деньги?

Карн, чувствуя непонятную слабость, отошел в сторону, чтобы обдумать слова Эшля.

За все время, что Карн жил в Скандинавии, он так по настоящему и не свыкся с местными обычаями и втайне ненавидел язычников, но хорошо умел скрывать свои истинные чувства. Если откровенно, Карн не мог считать себя и на­стоящим христианином, но по крайней мере эти люди умели прощать людские слабости, ведь прощение было основой их религии.

Сейчас, после неожиданных слов Эгиля, Карн понял, что у него появился умный и осторожный враг. Ведь если ему известно одно, то может быть известно и другое? Но торопиться не следовало. Эгиль пользовался некоторым уважением в селении, тем более он был свободным человеком в отличие от него, Карна. А это немало...

Пока Карн размышлял о том, как ему теперь вести себя со стариком, в дом вошел старший сын Стейнара и Гейды — Рагнар, которому недавно исполнилось десять зим. Для своих лет парень был достаточно рослым и потому казался старше своих сверстников. Лицом он более был похож на отца, а ха­рактер имел скорее материнский.

Увидев за столом на возвышении Эгиля, Рагнар презри­тельно спросил у Карна:

— Что делает здесь этот старик?

— Твоя мать приказала накормить его.

— Хорошо, — Рагнар встретился взглядом с Эгилем, но умышленно не заговорил с ним, посчитав ниже своего достоинства. — Когда он закончит, проводи его скорей со двора, а не то, боюсь, Мидд покусает его...

Мидд был огромным волкодавом, любимцем Рагнара.

— Хорошо, когда собака хозяина кусает врага, — сказал с усмешкой Эгиль. — Но плохо, когда гостя. У каждого в жизни — своя собака. А твоя еще ближе, чем ты думаешь. Всегда надо помнить, что когда-то собака была волком.

С этими словами он поднялся из-за стола и вышел вон. Во дворе лежал, положив лобастую голову на лапы, громадный пес. Старик прошел мимо него, но Мидд даже не шевельнулся, как будто мимо него проплыла бесплотная тень.

Рагнар проводил Эгиля удивленным взглядом. Он не помнил случая, чтобы кто-то вот так спокойно проходил рядом с Миддом.

— Почему моя мать привечает этого колдуна? — Рагнар повернулся к рабу, молча застывшему в углу подобно статуе византийских ваятелей. — Она думает, что ему известно, когда вернется из похода отец. Разве Эгиль — бог, чтобы знать об этом? — презрительно усмехнулся юный викинг. — Мне известно, что жрецы не любят его. Он занимается ведовством, колдует.

Карну осталось только пожать плечами

— Что он там болтал о какой-то собаке? — продолжал допытываться Рагнар.

— Я думаю, он не в себе, мой господин. Не стоит отно­ситься к нему серьезно.

— Я тоже так подумал...

В то утро, когда драккар ярла Стейнара вошел в родной Хвита-фьорд, многие на берегу в первые мгновения даже не узнали его. О Стейнаре тут думали, как о викинге, сгинувшем в дальних землях. И в этом не было ничего удивительного. К подобному здесь привыкли.

Стейнар с детства был человеком, мечтавшим о походах в чужие земли. Этим он отличался от своего старшего брата Фрелафа, больше склонного к оседлой жизни. Наверное, тот стал бы хорошим ярлом, но вряд ли заслужил бы уважение как удачливый воин. Большинство дружины Стейнара составляли люди, давно не имевшие корней на родине: даны, норвеги, оркнейцы и даже исландцы. Побережье жило слухами о войне данов в Британии. А о Стейнаре предпочитали говорить вполголоса, где-нибудь за спинами. Гейда, как могла, противилась людскому мнению. А ведь находились и такие, что советовали ей подумать о новом муже. Хозяйство у ярла было большое, требовало сильной руки, хотя характер Гейды всем был известен не с лучшей стороны. Но некоторых муж­чин это не пугало.

Когда люди узнали ладью Стейнара, на берегу быстро собралась толпа. Викинги, не раз избежавшие смерти, теперь могли почувствовать себя раскованно. Богатая добыча бередила умы и души всех, кто остался жив.

Стейнар, сойдя на берег, увидел как навстречу, расталкивая собравшихся, спешит его Гейда.

— Стейнар!

Она бросилась к нему в объятия, и он крепко прижал ее к своей груди, почувствовав, что растроган. За два прошедших года он имел несколько женщин, и все же постоянно думал о Гейде. Но только сейчас осознал, что по-настоящему любит свою жену.

— Как долго тебя не было...

— Черная цапля, птица Одина, всегда прилетает домой, Гейда.

— Ты не узнаешь детей, они так выросли.

— Я думал о вас...

В это мгновение он вспомнил, как хромой Тейт прыгнул за борт. Он сошел с ума, ясное дело, но они-то выжили! Стоило пройти через все ужасы, чтобы вновь оказаться дома!

В толпе Стейнар увидел Раудульфа, который помог снаря­дить экспедицию, и его жену, красавицу Магихильд.

Раудульф приветствовал ярла, и они обнялись как старые друзья, хотя, по сути, никогда ими не были. Когда-то Стейнар любил Магихильд, и ему казалось, что она отвечает взаимностью. Но девушка вышла замуж неожиданно и быстро за разбогатевшего Раудульфа, который с тех пор никогда больше не выходил в море. Он стал хедвингом [12] , чуть ли не самым богатым в их округе. Даже отец Стейнара, Асмунд, признавал его удачу, и лишь когда пиво развязывало ему язык, говорил, что здесь не обошлось без колдовства. Не иначе как Раудульф отыскал клад, спрятанный карликами, ведь у его отца, старого викинга Хакона, никогда не водилось больших денег.

— Рад видеть тебя живым! — Раудульф с принужденной улыбкой разглядывал товарища своей юности.

— Я тоже... — ответил Стейнар, отводя взгляд. В том, что Раудульф ждал его возвращения, сомневаться не приходилось. Долг платежом красен. А что до остального...

— Вижу, тебе досталось? — Раудульф пристально оглядывал ладью Стейнара, посаженную на отмель. — Где же остальные драккары?

Голова дракона, украшавшая нос корабля, была сильно искорежена. Парус изорван в клочья. Последнюю часть пути викинги прошли на веслах. А это, учитывая груз корабля и количество гребцов, было нелегко. Команда выглядела уставшей, изможденной. Но, несмотря на пережитое, сейчас в толпе викингов слышались шутки, смех. Они вернулись домой с добычей! И это самое главное.

— Все, что у меня осталось... — Стейнар сжал губы. — Ты когда-нибудь плавал через Ньорва-Зунд?

— Нет, никогда, — признался Раудульф. — Мой отец бывал везде, но и он не ходил в Ромейское море. Значит, ты сумел сделать то же, что и Бьорн Железный Бок?

— Сарацины хитры и умелы, — ответил Стейнар. — Они ставят ловушки. Хорошо, что я умею плавать вблизи берегов. Это здорово помогло.

Ярл пригласил Раудульфа к себе в дом, вскользь оглядев молчаливую Магихильд. Та смотрела на него с легкой блуж­дающей улыбкой. В ее глазах мелькнуло нечто ускользающее, запретное, то, что он когда-то потерял...

Магихильд, видно, собиралась что-то сказать ему, но так и не решилась.

Стейнар усмехнулся, сознавая, что прошлое — всего лишь наваждение, и пошел прочь. Стоявшие вокруг люди привет­ствовали ярла громкими криками. Он шел, никого более не замечая. Перед глазами вдруг снова появилось ужасное видение... Мертвец, простирающий к нему руки и охваченный огнем «Эйктюрмир». Стейнар остановился в замешательстве, закрыв лицо рукой, хотя солнце в этот день не выходило из-за облаков. Похоже, призрак «Эйктюрмира» будет долго преследовать его. Нужно принести искупительную жертву Одину!

Не успел Стейнар подумать об этом, как прямо из толпы перед ним появился высокий как скала жрец Ингульф.

Они приветствовали друг друга.

И ярл, как уже много раз до этого, поймал себя на том, что испытывает к жрецу чувство неприязни. Ингульфу недавно исполнилось шестьдесят зим, но он по-прежнему пользовался огромным влиянием в округе.

И сейчас жрец, оглядывая Стейнара и его дружинников с пристальным вниманием, не мог удержаться от замечания:

— Я вижу, у тебя совсем нет пленников, Стейнар? — Тонкая усмешка змеилась в его поседевшей бороде. — Боги

— Боги не останутся без жертвы! — поспешил успокоить жреца Стейнар. — У меня довольно добычи...

— Не о такой жертве говорил я, — с нажимом сказал Ингульф, каким-то жутким, пронизывающим взглядом окидывая вождя викингов.

— Все мои пленники погибли, когда утонул второй драккар, — пояснил Стейнар, чувствуя, как его охватывает хорошо знакомая дрожь. Это всегда приходило перед стычкой, когда вот-вот должна была пролиться кровь.

— Однако я вижу, что у тебя еще остался один пленник, — зоркие глаза жреца выхватили в толпе прибывших Хафтура, державшего за руку мальчишку с «Эйктюрмира».

— Это не пленник! — отрезал Стейнар, с легким вызовом взглянув на жреца.

— Кто же он?

— А разве Ингульф — мой конунг, чтобы я отчитывался перед ним? — теперь в голосе Стейнара звучало ничем не прикрытое презрение.

Жрец хорошо знал, как на самом деле относится к нему ярл. И потому отступил, не желая открытого конфликта. Тем более что внимание Стейнара теперь заняло совсем другое. Он увидел своих детей: старшего сына Рагнара, младшего Бриа­на, которому исполнилось семь зим, и дочь Ингрид, которая родилась второй и была младше Рагнара на две зимы.

— Отец, говорили, что ты замерз во льдах? — Рагнар сухо отвечал на ласки Стейнара, он успел отвыкнуть от него.

— Какие льды? — засмеялся ярл, теребя Бриана, который вообще чуть ли не шарахался от отца, будто от чужого. — Там где я был, нет льдов.

— А что же там?

— Много всего... Я привез вам подарки!

— Говорят, даны в Британии посадили конунга саксов на цепь, это правда?

— Я давно не был в Британии, сын.

— Но ты же воевал? — недоумевал Рагнар.

— А разве воевать можно только в Британии?

— Но там много золота! Я хочу поплыть туда.

— Еще успеешь.

— Даны покорят всю Британию. Мне ничего не достанется...

Пока Стейнар обнимал детей, Рейда, внимательно наблюдавшая за происходящим, как и жрец Ингульф, заинтересова­лась мальчишкой, которого вел Хафтур. От нее не укрылось, что муж отнесся к словам Ингульфа с неожиданной злобой, хотя раньше старался избегать ссор с опасным и влиятельным жрецом.

Женщина подождала, пока Хафтур не поравнялся с ней.

Он приветствовал жену вождя, она улыбкой ответила на его приветствие и сказала, с жадным любопытством оглядывая мальчишку:

— Кто это? Какой-нибудь сакс или ирландец?

— Пожалуй, не тот и не другой, — осторожно ответил Хафтур, помня о наказе Стейнара.

— Кто же тогда? Он еще слишком мал, чтобы его можно было выгодно продать.

— Возможно, ярл Стейнар не нуждается в тех деньгах, которые можно выручить за него...

— Вот как? —- любопытство Гейды нарастало. Она женским чутьем подозревала, что все это неспроста.

Слишком хорошо зная своего мужа, она понимала, что он совсем не похож на тех, кого в Европе называют христианами. Эти люди верили в своего нового Бога. А Бог этот, как она слышала, призывал людей к смирению. У нее на родине, в Дании, некоторые люди стали поклоняться Белому Христу, но за это могли и убить. Никто толком не знал, чему верить.

С детства Гейда привыкла к тому, что люди ждут страшного Рагнарёка, последней битвы богов, в которой погибнут все. Это будет концом света. Мидгард — обиталище людей — замерзнет. Волк Фенрир — ужасное потомство аса Локи — сожрет солнце и луну. Все погрузится в первобытный хаос...

Но Гейде хотелось думать, что все это сбудется очень нескоро и, возможно (в глубине души она надеялась на это), ей не придется пережить кошмар в действительности.

— И как это понимать, Хафтур? — продолжала настойчиво расспрашивать викинга Гейда. — Тогда ему придется стать тралем у нас, хотя я не нуждаюсь в таких заморышах. В жизни не видала такого худого мальчишку!

— Ему пришлось голодать, — по-прежнему уклонялся от прямого ответа Хафтур. — Мы преодолели долгий путь.

— Хорошо, — кивнула Гейда, почувствовав, что викинг не откроется ей, связанный приказом ярла. — Иди в дом. А что с ним делать, мы решим позже...

Во время разговора мальчишка, не понимая смысла слов, все же догадывался, что речь идет о нем. Более того, он почувствовал, что эта женщина по каким-то причинам недобра к нему. Но от нее зависит далеко не все. Последнее слово останется за Стейнаром. Мальчик уже различал имена не­которых викингов, с которыми находился в море несколько дней. Стейнар был вождем этих людей и относился к нему, по всей видимости, хорошо.

Гейда, улучив момент, подошла к мужу:

— Кто этот мальчишка?

— Сын викинга.

— Вот как? — удивилась Гейда. — Как же имя этого викинга?

— Ты его не знаешь, — нахмурился Стейнар. — Он погиб.

— Насколько я знаю твоих людей, — усмехнулась Гейда, — У них нет ни дома, ни семьи. Или твой загадочный викинг имел семью в море?

— Гейда, — Стейнар пытливо посмотрел на жену, пытаясь понять причину ее любопытства, — поговорим об этом позже. Почему в день, когда я вернулся домой, мне нужно еще что-то объяснять тебе?

— Прости, Стейнар, — она опустила глаза, почувствовав нарастающий гнев мужа. — Идем в дом.

На берегу находился еще один человек, встреча с которым была важна для ярла. Его звали Ивар Медвежье Ухо. Старый викинг, знавший еще отца Стейнара, оставался в селении, присматривая за хозяйством ярла. Доверие их друг к другу было безгранично.

Стейнар обнял старика, увидел слезу на его щеке.

— Тяжело было без меня, Ивар?

— Все хорошо, ярл.

— А как?.. — он глянул на старика с особым прищуром.

— Ничего не было, — покачал головой Медвежье Ухо. — Только Харальд Весельчак...

— Харальд Весельчак?

— У него умерла жена. Он искал себе новую. Несколько раз заезжал сюда.

— Насколько мне известно, у Харальда одна наложница сме­няет другую раньше, чем наступает новый праздник Йоль [13] ?

— Может быть, — бесстрастно ответил старый викинг. — Но не у всякой наложницы есть...

— Не говори больше ничего! — Стейнар приложил палец к губам. — Мне все понятно и без лишних слов.

* * *

Пир в доме ярла Стейнара, сына Асмунда, длился уже третий день...

Хмельной Инегельд, сидя за столом рядом со своим вождем, снова и снова украдкой бросал взгляды на Гудрунн, дочь Раудульфа. Когда Инегельд впервые попал в дом Стейнара, Гудрунн была еще девочкой-подростком, игравшей в кругу своих сверстниц.

Но за прошедшие несколько лет многое изменилось. Гудрунн превратилась в красивую темноволосую девушку, может быть, самую красивую в округе, кто знает?

Инегельд, которому исполнилось тридцать три зимы, викинг, бродяга, убийца, что спасся от кровной мести только благодаря вмешательству Стейнара, теперь, впервые за много лет, стал подумывать о том, что ему тоже неплохо бы построить наконец свой дом и осесть. Сейчас Инегельд уже был не оборванным и грязным бродягой, не имевшим за душой и ломаного гроша, что вступил в дружину Стейнара пять зим назад с одним только старым клинком, доставшимся ему после темного дела, о котором он не любил вспоминать. Этим мечом Инегельд дорожил, считая клинок заговоренным.

Очень скоро Стейнар убедился в том, что не ошибся, и приобрел в воине настоящего соратника и друга. Инегельд оказался великолепным бойцом, в сражении не знавшим себе равных. Долгая кочевая жизнь викинга научила его многому, но никто не знал доподлинно его истории, а сам Инегельд был скуп на рассказы.

И вот наступил день, когда он вполне может купить до­бротный дом и нескольких рабов для обслуги. Два года назад один его старый дружок отплывал в Британию с датчанами. Они познакомились, когда Инегельд связался с оркнейскими викингами. После успеха Великой армии в Англии [14]  у нее не было недостатка в новых наемниках. Но, поколебавшись, Инегельд остался со Стейнаром. И теперь не жалел об этом. Хотя он не раз слышал голоса, намекавшие, что ярл, снаря­дивший слишком мало драккаров, не достигнет успеха. Но не зря Стейнара, сына Асмунда, считали удачливым. Он выжил во множестве переделок, его богатство только приумножилось.

А быть рядом с удачливым вождем, значит, самому поймать удачу.

За прошедшие годы смерть приходила к ним в разных обличьях. Иногда это были мавры, чьи корабли бороздили все Ромейское море вдоль и поперек, иногда — враждовавшие с викингами ромеи. Именно они, используя свое изобретение, известное в христианском мире как «греческий огонь», по- топили их второй драккар... Стейнар, используя навыки искусного морехода, сумел ускользнуть от ромеев, пройдя вдоль изрезанного бухтами маленького островка так, что византийцы не смогли потопить драккар. Инегельду в тот раз повезло. Ведь именно он командовал вторым драккаром. По чистой случай­ности, для обсуждения дальнейших планов их предприятия, он оказался на «Гейде» и потому остался жив...

Внезапно Инегельд, поднимая наполненный элем кубок; перехватил мимолетный, но исполненный неприязни взгляд Торстейна. Чего это он? И почти сразу смутная догадка мель­кнула в голове: это из-за Гудрунн! Не иначе...

Инегельд усмехнулся и залпом осушил кубок. Торстейн. Он ведь — головная боль не только его, но и Стейнара. Слишком независимым и свободным чувствовал себя этот двадцатипятилетний дан, пришедший к Стейнару откуда-то из Ютландии.

Сейчас, понятно, их связывает очень многое, но... Все может перемениться.

Пока Инегельд размышлял над этим, Стейнар беседовал с Раудульфом обо всем, что случилось в походе. При этом утаивал многое, рассказывая только то, что стало бы известно и без него.

Дружина Стейнара поредела на две трети. Забрав свою долю, несколько датчан собирались отправиться в Ютландию и Сконе. Здесь оставались только местные викинги и те, кому некуда было идти. Этих людей было недостаточно для того, чтобы противостоять кому-нибудь из воинственных соседей, самым опасным из которых был Харальд Весельчак. Но ярл Стейнар надеялся взять на службу новых воинов, благо, что весть о его удачном походе скоро разойдется по окрестностям.

— Что здесь произошло нового? — поинтересовался ярл, внимательно оглядывая пиршественный стол.

— Конунг Харальд Хорфагер собирает вокруг себя влиятель­ных ярлов, Скоро его люди придут к тебе, — сказал Раудульф.

— Я не боюсь конунга. Мой отец знал его отца, и они были друзьями.

— У конунгов не бывает много друзей, — двусмысленно заметил Раудульф. — Сегодня ты друг, завтра — враг.

— Мне нечего делить с конунгом, хедвинг.

— Он потребует от тебя полного подчинения.

— В это я не верю.

— Он хочет владеть всеми землями сразу, ярл.

— Этого не случиться.

— В подлунном мире случалось и не такое.

— Ты засиделся дома, мой друг, — усмехнулся Стейнар. — Оседлая жизнь сделала тебя осторожным.

— А что в этом плохого?

— Ничего, кроме... — Ярл не договорил, задумавшись. Многие заметили, что он стал более задумчивым и молчаливым, чем прежде.

— Я вижу, у тебя необычный перстень? — Раудульф подмечал все, что происходило вокруг него.

— Да, это так, — немного смутился Стейнар, поборов внезапное желание убрать со стола руку с перстнем, который они нашли на «Эйктюрмире».

— Можно мне взглянуть на него? — глаза хедвинга, как буравчики, проникали, казалось, прямо в душу Стейнара.

— Отчего же? — Ярл медленно снял перстень с пальца и отдал Раудульфу.

Тот принялся рассматривать кольцо с видом знатока. В этом деле он действительно преуспел. Не было, пожалуй, в округе другого человека, кто бы так хорошо разбирался в золотых и серебряных украшениях, драгоценных камнях, монетах из Валланда и из земли сарацинов.

— Там что-то написано... — Раудульф приблизил пер­стень к свету, но прочитать не смог. Надпись была сделана на языке ромеев, потому как арабскую вязь Раудульф мог распознать.

— И что же? — еле сдерживая себя, спросил Стейнар. Ему вдруг показалось, что Раудульф, этот скрытный, себе на уме хедвинг, что-то заподозрил.

Но что? Можно было предположить всякое, но первое, что приходило в голову — ему известна история с «Эйктюрмиром». Откуда?

— Слишком мелкая надпись, — произнес Раудульф, продолжая разглядывать перстень.

— Ты понимаешь язык ромеев? — недоверчиво спросил Стейнар.

— Нет, читать я не могу, но... я знаю человека, который мог бы помочь, — медленно говорил Раудульф, что-то несомненно задумав. — Ты можешь дать мне этот перстень?

— Я с тобой расплатился, Раудульф, — веско заметил Стейнар. — Или ты недоволен?

— Я всем доволен. Но я хочу помочь тебе. Этот необычный перстень когда-то принадлежал важному лицу, там, у них, в Миклагарде...

— И что с того?

— Этот перстень мог передаваться из поколения в поколе­ние. Надпись охраняет перстень от чужаков. Если посторонний человек наденет этот перстень — может случиться несчастье.

— Вот как? — неожиданно громко рассмеялся Стейнар. Его товарищ юности мог бы придумать что-нибудь и получ­ше такой нелепой сказки. — Но ты же знаешь, я не боюсь несчастий! Смерть много раз проходила мимо меня, но мой час еще не настал. Чего бы я достиг, если бы боялся каких-то надписей? К тому же, — он помедлил, искоса глянув на собеседника, — ты опасаешься за меня, но сам готов навлечь на себя беду, разве это не удивительно?

С этими словами Стейнар забрал перстень у хедвинга и надел на безымянный палец левой руки.

Раудульф промолчал, но тот, кто хорошо знал его, понял бы, что он затаил обиду.

В это время к Стейнару подошел один из его тралей и сказал, что к усадьбе подъехали жители соседних селений, или как их называли — карлы, которые, узнав о его возвращении, привезли пиво, медовуху, селедку, солонину и другие съестные припасы. Стейнар кивнул и, встав из-за стола, вышел вон.

Воспользовавшись этим, к Раудульфу подошла его жена, Магихильд, и отозвала в глубину дома для разговора.

Убедившись, что гости за столом не могут их подслушать, Магихильд сказала мужу:

— Сдается мне, что у нашей Гудрунн появился жених.

— Это еще кто? — недовольно вспыхнул Раудульф.

— Не заметил? — Магихильд глазами показала на сидевшего за столом Инегельда.

— Да ты в своем уме?! — Раудульф выглядел возмущенным, но Магихильд знала: это показное. Он готов выслушать ее доводы.

— А что такого? — притворно удивилась Магихильд. — Инегельд — удачливый викинг, пользуется большим доверием Стейнара.

— Ты, верно, забыла, каким он появился в этих местах? — напомнил Раудульф. — Он кого-то убил там, среди первых поселенцев Исландии, а потом бежал сюда, потому что его самого могли убить...

— Никто не знает, кого он убил и за что, — резонно заме­тила женщина, поправляя на себе ожерелье. — Я знаю многих, кого назвали бы убийцами, но они живут спокойно, и люди уважают их.

— Говори тише, женщина! — понизил голос изменив­шийся в лице Раудульф. — Я не желаю слушать подобных речей!

— А что такого я сказала? — Магихильд выглядела невин­ной овечкой, но Раудульф отнюдь не обманывался, понимая всю прозрачность ее намека. Среди людей Стейнара много таких головорезов, но почему-то все помнят только об Инегельде? Не потому ли, что боятся его больше других?

Неважно, кто что думает, — ответил Раудульф. — Важно другое: какой же прок мне от такого зятя?

— А ты разве не понимаешь? — настаивала на своем Магихильд. — Сейчас он — выгодный зять. Я уверена, что на самом деле они разбогатели даже больше, чем показывают.

— Это возможно... — пробормотал Раудульф задумавшись.

В словах жены был резон, и хедвинг своим безошибочным чутьем человека, большую часть жизни вынужденного скрывать от других страшную тайну, угадывал, что теперь Стейнар также что-то скрывает. Ярл вернулся совсем другим, хотя раньше участвовал во многих походах и оставался почти таким же, каким Раудульф знал его двадцать зим назад.

— Тем более что тогда и Стейнар будет... — Магихильд не договорила, увидев, что траль Стейнара, сухопарый, с восточным лицом Карн, вдруг застыл неподалеку и как будто прислушивается к их разговору.

— Тебе что-то надо, Карн? — презрительно спросила Магихильд, вдруг осознав, какой опасности подвергает себя, если траль что-нибудь услышал. Она не сомневалась, что он тут же доложит обо всем своему хозяину, а со Стейнаром шутки плохи. У него хватит людей, способных сделать так, чтобы она или ее муж внезапно исчезли, и никто бы никогда не докопался, что с ними случилось.

— За столом не хватает пива, и я хотел взять еще бочонок, — осторожно вымолвил Карн. — Там, за вашей спиной, госпожа Магихильд...

Она обернулась и увидела бочонок с пивом, стоявший у стены в паре шагов от нее. Слова траля выглядели правдиво.

— Хорошо, подойди и возьми, — смягчилась Магихильд, взглянув на мужа. — Мы не будем тебе мешать.

Они вернулись за стол. Усаживаясь на свое место, Раудульф поймал пристальный взгляд Торстейна.

«Этому-то что нужно?» — раздраженно подумал хедвинг, но разговор за столом отвлек его. Он выпил пива, чувствуя, что хмель постепенно забирает его все больше и больше.

Тем временем в дом вернулся Стейнар. И сразу за ним еще несколько богатых хедвингов, прибывших к нему со съестными припасами и товарами. Один из них, краснолицый, высокий, возрастом постарше Стейнара, оглядев собравшихся, скользнул настороженным взглядом по фигуре Раудульфа.

— Присаживайся, Хальфдан! — пригласил его к столу ярл.

Услышав имя, Раудульф замер, но не обернулся, продолжая поглощать жареную свинину.

Хальфдан и еще двое сели за стол. Изрядно пьяные викинги из ближайшего окружения Стейнара смотрели на гостей с плохо скрываемым презрением. Им было известно, что Хальфдан когда-то был викингом и участвовал в набегах на Шотландию и Ирландию, но вот уже более десяти зим сидит в своей усадьбе, занимаясь хозяйством. Остальные двое были его соседями, но сидевшие за столом викинги с трудом переносили их присутствие. В этом отчуждении было что-то, не совсем понятное даже им самим. Но, пожалуй, Рулаф Беззубый мог бы попытаться кое-что объяснить.

Когда-то, более двадцати зим назад, он, младший сын Торвальда Угрюмого, был вынужден податься в викинги, а все хозяйство отца досталось его старшему брату Горму. С тех с пор Рулаф не видел родного дома, а настоящим домом ему стал корабль викингов — «большой змей» или драккар. Все тело Рулафа было обезображено шрамами, полученными в бесчисленных стычках с воинами Англии, Ирландии, Шотландии, а также франками и сарацинами. Он участвовал в экспедиции Бьорна Железнобокого в Валланд и чудом остался жив, после многих приключений вернулся в Скандинавию... Он сильно помог Стейнару в походе, указывая путь, вспоминая важные подробности похода Бьорна и Халстейна, позволившие сыну Асмунда избежать фатальных ошибок, хотя смерть нашла многих. Беспрекословно подчиняясь Стейнару, он уважал его как вождя и морехода. Но сейчас вид Хальфдана и его приятелей, одетых в богатые одежды, напомнил ему о ненависти к старшему брату. И Рулаф с трудом сдерживал себя, чтобы не вспылить.

Инегельд, который знал, что Хальфдан когда-то участвовал в штурме Дублина, и проявил себя как испытанный боец, вел себя более сдержанно. Он предложил Хальфдану выпить с ним. Рулаф демонстративно поднялся из-за стола и вышел вон.

Тем временем Стейнар разговаривал с Гейдой о покупке товаров. Внешне она была рада всему, что происходило сейчас в ее доме. Но на душе было неспокойно. И она пыталась понять, в чем настоящая причина ее беспокойства? Не хотелось думать, что все дело в этом чужаке, мальчишке, появление которого что-то неуловимо перевернуло в их доме...

Она заметила, что мальчика с первого взгляда невзлюбил Рагнар. И даже пытался натравить на него огромного Мидда. Но, к удивлению всех, кто видел это, Мидд даже не зарычал на чужака, хотя мог перекусить шею матерому волку, и его клыков боялись все, кто приходил к ним в дом.

Этот мальчишка-русс, до сих пор ничего не говорил, даже по-своему. Отмывшись, он перестал быть похожим на дикого зверька, и только ужасающая худоба отталкивала. Его светлые глаза, похожие на глаза местных жителей, смотрели испытующе, исподлобья. Казалось, он изучал их всех, затаив что-то про себя. Только Хафтур пользовался его доверием. Когда старый викинг подходил к нему, мальчишка переставал бросать вокруг себя исполненные неприязни взгляды и делался покладистым и мирным.

Но более всего Гейду удивляло отношение к нему Стейнара. Здесь скрывалась какая-то тайна. За три дня никто из людей ярла, бывших все время навеселе, ни словом не обмолвился, откуда взялся мальчишка.

* * *

Сидящие за столом викинги вспоминали о минувших годах. Хальфдан рассказывал давнюю историю, случившуюся с ним на острове Мэн... Постепенно напряжение, которое появилось за столом после прихода новых гостей, исчезло. Хмельные пары и общность воспоминаний сделали свое дело...

— У мавров есть такая штука, которая может показывать направление на север, даже когда не видно звезд и солнца, — сообщил, подливая себе пива, Хафтур.

— Я знаю про это, — кивнул Хальфдан. — Когда я был в Дублине...

Он не успел договорить. Снаружи послышался непонятный шум, в дом вбежал молодой траль — финн по имени Айво, и крикнул что-то про Рагнара.

Стейнар первым выскочил из дома. За ним последовали и остальные.

Во дворе они увидели старшего сына Стейнара, который держал за волосы мальчишку-русса и бил его свободной рукой по лицу. Новая рубашка чужака была разорвана, лицо в крови. Рагнар избивал его со спокойствием человека, уверенного в своих силах. Когда мальчишка поднимался с земли, Рагнар сбивал его снова и продолжал бить, пока тот сопротивлялся. За все время избиения чужак не издал ни звука. Могло показаться, что он — немой. Но викинги помнили его крик на корабле, когда горел «Эйктюрмир».

Стейнар, приблизившись, оттолкнул сына.

— Что ты делаешь? — недовольно выкрикнул вошедший во вкус Рагнар.

— Ты мог бы поискать себе более серьезного противника, — усмехнулся ярл, разглядывая избитого мальчишку. В глазах русса не было и тени страха. Только неизбывная ненависть.

— Как ты? — Стейнар спросил наугад, понимая, что ответа не будет.

Мальчишка, размазывая кровь по лицу, неожиданно резким движением сорвал с себя разорванную рубаху. И тут ярл увидел на его груди, чуть пониже сердца — большое родимое пятно, формой напоминающее голову животного. Три дня назад, когда они прибыли, мальчишку отмывали трали, поэтому Стейнар не видел пятна. Как и Гейда.

И сейчас, остановившись за спиной мужа, она прикусила губу от внезапно нахлынувшего ужаса. Родимое пятно напоминало голову собаки!

Между тем мальчишка, чувствуя на себе внимательные взгляды собравшихся, пошел прочь.

— Почему ты защищаешь этого... немого? — обиделся Рагнар.

— Он такой же немой, как все мы, — возразил Стейнар.

— Он не нашей крови. Что же, он будет жить здесь?

— Он нашей крови, — твердо сказал ярл. — Но он, разумеется, не наш родственник.

— Он пленник? Разве нет? — не унимался Рагнар. — Все пленники — рабы. Он должен слушаться меня.

— Я знал его отца, — после некоторого раздумья произнес Стейнар. — Это был настоящий викинг.

И странно, вымолвив это, ярл почему-то почувствовал облегчение, будто высказал нечто, давно мучившее его. Правду, от которой не скроешься.

Стейнар подозвал Хафтура.

— Проследи, чтобы мальчишке дали новую рубаху. Пьяный Хафтур склонил голову в знак согласия.

— Кто этот заморыш? — спросил у Карна Раудульф.

— Его привез с собой хозяин.

— Я никогда не видел, чтобы так заботились о пленниках.

— Я тоже этого никогда не видела, — сказала, проходя мимо него, Гейда.

Глава 3 Жертва

С того дня, как ярл Стейнар, сын Асмунда, вернулся домой, прошло больше месяца. Дружина его за это время поредела еще больше. Полтора десятка викингов, пропьянствовав и промотав часть своей доли, подались в Данию, в Бретраборг, где готовились новые экспедиции в Британию. Стейнар никого не удерживал. В самые хорошие годы он оставлял при себе не так много людей, только самых испытанных и верных.

Тем временем мальчишка-русс, стал жить в доме ярла, можно сказать, на правах приемного сына. Больше остальных это задевало Гейду, но она не могла ничего поделать. Стейнар, во многих других делах шедший ей навстречу, здесь был непреклонен. Попытки Гейды узнать правду о мальчишке ни к чему не привели. Помня о наказе Стейнара, его люди молчали обо всем, что касалось «Эйктюрмира».

Старший сын Стейнара — Рагнар, после памятной стычки с чужаком во дворе их дома, теперь как бы не замечал его. Только при встречах презрительно поджимал губы и усмехался. Младший же, Бриан, к руссу относился спокойно. Он не находил причин для ненависти. А сближению мешало то, что мальчишка все еще не говорил.

Сестра Ингрид держалась на расстоянии и только издалека украдкой наблюдала за его поведением. Он казался ей каким-то странным, не в себе. И только Стейнар и его люди знали, в чем дело. Ярл верил, что рано или поздно мальчишка заговорит, и тогда он узнает, что же там произошло и что по­служило причиной гибели команды?

Как-то мальчишка, слоняясь вокруг двора, заметил неподалеку незнакомого старика. Тот стоял, глядя на него, и улыбался. Во взгляде незнакомца было нечто необъяснимое, невольно притягивающее к себе, но одновременно пугающее. Мальчик не знал, что ему делать: уйти или остаться? Вокруг не было ни души, кроме них двоих. Внезапно старик исчез. Мальчишка глядел по сторонам, ничего не понимая. Ведь только что этот незнакомец был тут? Куда же он делся?

А старый Эгиль, укрывшись за валуном, смотрел перед собой и как будто видел будущее... Ему, знакомому с культом пророчества богини Фрейи и обрядами кельтских друидов, с колдовскими плясками северных шаманов земли Суоми, открывалось многое в странных, порой бессвязных видениях...

Мальчик-русс принимал облик то викинга, то загадочного человека с головой собаки или волка, как будто похожего на одного из таинственных и страшных богов Локи...

А мальчишка в поисках старика убежал к берегу моря, но и там его не нашел. Во фьорде, на ровной водяной глади он увидел лишь несколько рыбацких лодок. Мальчик как заво­роженный смотрел на унылый мир скал, эти бесчисленные бухточки, далекое холодное солнце, а перед глазами, как из тумана, вырисовывался густой лес, люди, вооруженные топорами и чей-то голос, что-то переворачивающий в груди женский голос!.. Дитятко?.. Образ матери то становился более отчетли­вым, живым, то ускользал... Что с ней сейчас? Знает ли она, что сын ее жив? Рядом с матерью мальчик постоянно видел женщину, наверное, ее сестру. Черты лиц их были схожи.

Мальчишка зажмурил глаза, и, когда открыл, лес исчез, а женщина, знавшая его, как будто превратилась в чайку и что-то кричала, летая над фьордом. Но языка птиц он не знал.

Его слух, обострившийся до предела, уловил шаги за спиной... Мальчик обернулся и увидел одного из викингов — высокого, насмешливого, носившего на груди амулет в виде молота. Этот викинг, единственный кроме Стейнара и Хафтура кто говорил с ним, хотя и не получал ответа.

— Эй, русс! — смеялся Торстейн, подходя ближе. — Тебе нравится у нас?

Мальчишка молчал, хотя многое уже понимал.

— Вижу, что нравится, — Торстейн продолжал ухмыляться, хлопнув его по плечу. — А ты отошел... Клянусь моим по­кровителем Тором! Когда я впервые тебя увидел, думал, не жилец... Как тебе удалось такое?

Мальчишка слушал его речь без всякого выражения на лице. Он угадывал отдельные слова этого языка, ведь говори­ли с ним и раньше, но не очень часто. Бородатый красивый мужчина, похожий на этих людей, называл его Олафом и смеялся. Потом подходила его мать, и они с мужчиной куда- то удалялись. Мальчишка помнил, что бородатый мужчинапоявлялся, дарил ему подарки, а потом надолго пропадал. Именно он повесил ему на шею амулет в виде лодки, сказав, что это знак Ньёрда [15] .

Мальчишка слушал то, что говорят вокруг, но сам говорить не мог. И не хотел. Иногда ему казалось, что его немота охраняет от неприятностей. Ненависть Рагнара была понятна. Но ненависть этой красивой светловолосой женщины, жены Стейнара, удивляла. Он же не сделал ей ничего плохого?..

Торстейн сел на камень, глядя в сторону фьорда.

— Знаешь, ты был похож на воробышка, мокрого и жалкого воробышка... Пожалуй, я буду звать тебя Морской Воробышек. Ты как, не против?

Мальчишка промолчал, но тень улыбки бродила на его исхудавшем лице. Почему он что-то помнит, а что-то нет?

— Досталось тебе, я знаю, — кивнул Торстейн. Ему нравилось говорить с мальчишкой, несмотря на то, что тот не отвечал. — Ты ведь не немой, я-то знаю. Когда-нибудь заговоришь...

Картинки из прошлого, все пережитое за последний год, теснились в его голове. И этот мальчишка был там тоже... Торстейн, давно потерявший связь с родиной, не чувствовал ни к кому и ни к чему привязанности. Один из его товарищей уплыл несколько дней назад, звал с собой в Бретраборг. Но Торстейн решил остаться здесь. Из-за Гудрунн.

— Вот ты где? — хрипловатый голос за спиной раздался в полной тишине.

Торстейн и мальчик оглянулись. Хафтур... Как он смог так неслышно подобраться к ним?

— Ты ходишь, как кошка, Хафтур, — Торстейн убрал руку с рукояти ножа, висевшего на поясе.

— Я научился этому у франков, — усмехнулся Хафтур, садясь рядом с ними. — Когда они вырезали добрую сотню наших у города под названием Париез...

— Разве ты служил у Бьорна Железнобокого? — удивленно спросил Торстейн. — Я-то думал, что из наших только Рулаф Беззубый и Храфни из Согне были с ним.

— Это было еще раньше. Я плавал с Рагнаром Лондброком. И тогда мы чуть было не взяли город, но франки откупились от нас...

— Почему ты никогда не рассказывал об этом? — спросил Торстейн, уже зная, что не получит ответа на вопрос. Хафтур и Инегельд были самыми неразговорчивыми викингами из людей Стейнара. Из Хафтура, даже когда он был пьян, лишнего слова нельзя было вытащить и клещами.

— Я много чего не рассказывал... — усмехнулся Хафтур и тронул мальчишку за плечо. — Идем. Там пожарили много мяса. Ждут гостей.

— Это еще кого? — поинтересовался Торстейн.

— Должен приехать Харальд Весельчак.

Смутная тревога закралась в душу Торстейна, хотя он и не мог понять ее причину.

— Я слышал, что они не такие большие друзья с нашим ярлом?

— Это как посмотреть, — многозначительно произнес Хафтур.

— Может, ты и прав, — согласился Торстейн, задумавшись. — Так ты знал самого Рагнара Лондброка? Не пожелал бы я себе такой смерти, какая выпала на его долю...

Хафтур ничего не ответил. Перед глазами возник неясный, стираемый временем образ знаменитого вождя викингов.

Хафтур тогда был еще совсем молодым... Осада города франков оставила в его душе яркий след. Не раз он был на волосок от гибели, а уж в ночь памятной вылазки франков, он проснулся как раз в тот момент, когда враг перерезал горло его товарищу, а сам он, схватив меч, пронзил франка в живот. Второй воин пытался убить его топором, но Хафтур увернулся, распластавшись по земле, как уж, и ловко подсек противника ногой, сумев проколоть ему бок в то мгновение, когда он коснулся земли. Полумертвый франк корчился, стараясь и перед смертью достать викинга, но тщетно. Повторным ударом Хаф- тур добил его. А вокруг уже вовсю шла яростная схватка...　

Хафтуру здорово повезло тогда. Рагнару Лондброку — тоже. Но зим десять назад его поймали англичане в земле Нортумбрии и бросили в яму со змеями. Именно об этом только что вспоминал молодой Торстейн.　

— Пошли, — еще раз обратился к мальчишке Хафтур, поднимаясь на ноги. — Ты идешь с нами? — его взгляд уперся в затылок Торстейну.　

— Я приду позже.　

Когда Хафтур и мальчишка ушли, Торстейн смог собраться с мыслями и понять причину своего беспокойства. Магнус!.. Сын Харальда Весельчака. Примерно того же возраста, что и Торстейн. Но выше по крайней мере на полголовы, настоящий гигант. О нем говорили, что далеко пойдет. И переплюнет своего отца, а это дорогого стоило. Хотя Торстейн не верил в досужие россказни о том, что кто-то когда-то... Он уже видел людей, которые утром смеялись, ощущая себя любимцами судьбы, а вечером лежали с перерезанным горлом или проломленным черепом.　

Торстейн, несмотря на молодость, уже не раз готовился умереть, так и не зная наверняка, куда попадет после смерти. Может быть, поэтому, а может, потому, что он чужак, у него почти и не было друзей. Здесь все сходились запросто друг с другом, полная смертельных опасностей жизнь викинга сближала, а Торстейн оставался всегда как бы сам по себе. Но его уважали, зная, что на него можно положиться в бою, и это было самым главным.　

Все было просто до того дня, когда он увидел Гудрунн... А сейчас. Он видел много препятствий их любви. По неизвестным причинам ее родители невзлюбили его. Хотя... если хорошенько поразмыслить, причину можно было найти.　

Он чужой здесь. И никогда не станет своим. Значит, Магнус?.. Торстейн почему-то был уверен, что дело обстоит именно так. Гудрунн, пожалуй, сейчас была самой красивой и богатой невестой в их округе. Но оставался еще Инегельд. Он так просто своего не упустит. И потому Харальду нужно договариваться именно с ярлом Стейнаром.　

Но как поведет себя ярл? Тут втихую поговаривали, что Харальд Весельчак пытался ухаживать за Гейдой в отсутствие Стейнара. Однако тщетно...　

Хафтур и мальчишка шли к дому Стейнара, пробираясь между огромных серых валунов. Им оставалось совсем немного, когда впереди вдруг возникла высокая фигура седого старика, похожего на призрак. Мальчишке показалось, что еще мгновение, и фигура исчезнет, как это бывало прежде.　

— Это Эгиль, — сказал Хафтур, заметив беспокойство мальчика. — Не бойся его!..　

Но сам он в тот момент почувствовал присутствие суеверного страха, как будто коснулся холодной кожи ядовитой змеи, от укуса которой еще никто не выживал. И глаза Эгиля казались ему какими-то чужими, нездешними. Они смотрели не мигая, отчужденно, словно не люди стояли перед ним, а камни.　

Хафтур столкнулся когда-то с ирландским жрецом-друидом. Одним взмахом руки тот умертвил летящую птицу, и она упала к его ногам. Викинги не посмели тронуть друида.　

В Эгиле было нечто, похожее на того жреца. Про старика рассказывали удивительные вещи: он читал судьбу человека, предсказывая ему гибель или удачу. Но Хафтура мало интересовало собственное будущее. Может, поэтому он прожил пятьдесят три зимы и чувствовал, что это — не предел.　

Когда впереди показался дом Стейнара, Хафтур оглянулся. Эгиля не было. Он пропал, точно и не человек был, а бесплотный дух. Посмотрев на мальчика, Хафтур почувствовал, что тот думает о том же, что и он.　

Во дворе длинного дома Стейнара было шумно. В гости приехал ярл Харальд по прозвищу Весельчак.　

Сам Харальд, которому исполнилось сорок восемь зим, был чем-то похож на медведя, и в повадках его было что-то звериное. Переваливаясь с ноги на ногу, одна из которых слегка хромала, Харальд Весельчак посматривал на людей маленькими глазками, и всякий, кто внимательно понаблюдал бы за ним в этот момент, не смог бы отделаться от ощущения: вот зверь, который приглядывает себе добычу.　

Лицо Харальда было обезображено шрамами. Зим пятнадцать назад во время стычки с саксами он получил тяжелую рану, и все подумали, что Харальд не выживет. Но он выжил.　

Верхняя губа викинга была чуть подвернута вверх, по шраму, и от того казалось, что Харальд постоянно улыбается, или точнее, ухмыляется, ощеривая в ухмылке зубы.　

Рядом с Харальдом находился- детина огромного роста, но черты лица его, схожие с наружностью ярла, все же выглядели привлекательнее. Это был его старший сын Магнус.　

Кроме него, у Харальда имелось еще два сына: пятнадцатилетний Лейф и четырнадцатилетний Вегард. Они были детьми от второй жены Харальда. Обе супруги вскорости умерли, и вдовец ярл водил в дом наложниц. В эту поездку он взял с собой только старшего сына.　

Стейнар вышел встретить гостей. Приезд Харальда не мог быть случайным, хотя чисто внешне это выглядело, как желание повидать старого товарища. Но все хорошо знали, что когда-то Харальд и Стейнар враждовали.　

Дело в том, что жен они себе взяли из Дании, и те приходились друг другу родственницами. Первая жена Харальда была двоюродной теткой Гейды. И когда она умерла при довольно странных обстоятельствах, Гейда, в ту пору еще невеста, возненавидела Харальда всей душой. В этой ненависти она получала поддержку от своих датских родственников. Потом Гейда вышла замуж за Стейнара, и хотя тогда ярл был далек, от каких-либо претензий к Харальду, все же ему пришлось вмешаться, когда младший брат Гейды, Кнуд Вороний Глаз, оскорбил Харальда на одном из праздников. Дело едва не привело к кровавой развязке. Однако благодаря вмешательству Стейнара и других ярлов, конфликт сумели погасить. Тем не менее Кнуд Вороний Глаз был ранен и поклялся, что Харальд ответит ему за эту рану, нанесенную одним из его телохранителей.

Позже Кнуд подался в викинги, участвовал в экспедициях в Британию и Ирландию. Долгое время о нем ничего не было слышно. Но пару лет назад он объявился в Ютландии, а потом навестил и сестру Гейду. К этому времени о ссоре начали забывать. Больше десяти зим прошло!

И Стейнар, и Харальд делали вид, что ничего особенного не случилось. Тем более что прямых оскорблений друг другу они не нанесли. И вот сейчас Харальд Весельчак приехал к нему в гости. И вместе с ним его сын Магнус, родственник Гейды по материнской линии. В этом и заключался тонкий расчет Харальда: в деле женитьбы Магнуса супруга Стейнара ни в коем случае не будет чинить ему препятствий. Даже, возможно, поможет. А история с его ухаживаниями за Гейдой не стоит и выеденного яйца. Между ними ведь ничего не было! Он просто приезжал к своей родственнице.

Напрямую явиться со сватовством к Раудульфу, отцу Гудрунн, Харальд, несмотря на свой неукротимый нрав, все же не решился. Слишком велико было влияние Стейнара в округе. Помнил он и о старой дружбе Стейнара и Раудульфа.

Когда на порог дома вышла его хозяйка, Гейда, ее взгляд встретился со взглядом Харальда. Он поклонился, щерясь своей застывшей зловещей ухмылкой, делавшей его лицо похожим на маску, а Гейда еле заметно кивнула.

Стейнар, чувствуя возникшую неловкость, поспешил загладить все нелепой шуткой. Приезд Харальда не нравился ему. Отдавая распоряжения тралям, ярл вдруг заметил Инегельда, странно застывшего за спинами собравшихся во дворе, как будто он не хотел, чтобы на него обращали внимание. Хорошо зная своего помощника, Стейнар уловил некое напряжение, повисшее в воздухе. Ничего доброго взгляд Инегельда не сулил.

* * *　

Раудульф, ворочаясь в постели, долго не мог уснуть. Новость, которую он узнал сегодня, не давала ему покоя. Харальд Весельчак хочет женить своего сына Магнуса на его Гудрунн! Сколько противоречивых мыслей вызвало это известие...　

На первый взгляд, в этом не было ничего плохого. Магнус во всех отношениях выгодный жених. Но его отец... Раудульф чувствовал себя загнанным в ловушку, из которой не видел выхода.　

Гудрунн, Гудрунн... Не такой жизни он хотел для нее. Попасть в клан Харальда Весельчака — это будет похлеще жизни с Инегельдом, человеком без родины и с темным прошлым! Раудульф оказался между молотом и наковальней, и сделать выбор в этом случае ему мог бы помочь Стейнар. Но тот вел себя двусмысленно.　

По виду ярл вроде как одобрял выбор Магнуса и не видел никаких препятствий для свадьбы. Но в действительности... В действительности он думал иначе. И Раудульф был уверен в этом.　

Если поставить на одну чашу весов Магнуса, а на другую Инегельда, кто перевесит в душе Стейнара?

Сомнений тут быть не могло. Однако Харальд Весельчак, получивший отказ — это еще хуже!.. Смерть бродила вокруг грозного ярла, зная, что всегда найдет себе очередную добычу... Не случайно умерли две его жены, а сколько погибло тех бондов [16] , которые просто не хотели признавать его власть? Харальд будет мстить. И месть его будет жестокой.　

Раудульф провалился в бездну кошмара... Красивая женщина куда-то звала его, протягивая руки. Он пытался противиться ее зову, но это давалось непросто. Подойдя ближе, он закусил губу: у женщины ниже пояса из-под туники выглядывала голая кость, как у скелета!.. Да это ведь сама Хель, богиня подземного мира! Она зовет его в свою обитель — холодный Эльюндир, откуда нет дороги назад! Раудульф, закрыв глаза, бросился прочь от страшного места... Он блуждал в темном лабиринте, тщетно пытаясь выбраться из него, и вдруг заметил, что ока­зался на корабле в полном одиночестве. Драккар плыл сам по себе, им никто не управлял. Раудульф метался вдоль борта, но никак не мог найти рулевое весло... Он чувствовал, что корабль, послушный чьей-то злой воле, станет его последним прибежищем. Впереди он увидел яркое, будто кровавое зарево... Огненный Муспельхейм [17] ! Там он сгорит без остатка!..

Раудульф сделал еще одну попытку замедлить ход корабля. И тут откуда-то из беззвездной тьмы на корабль опустилась птица. Махая крыльями, она вдруг превратилась в мужчину с удивительно бледным лицом... Торбьёрн! — Раудульф по­чувствовал, что у него начинают холодеть ноги... «Тебя же нет! Тебя нет! — кричал Раудульф. — Возвращайся обратно к Хель!..» Но Торбьёрн усмехнулся, его веки медленно под­нимались и медленно опускались. Мертвый странник не хотел отпускать его... «Что тебе нужно? Что?..» — «Я хочу, чтобы ты взял вот это...» Мертвец, когда-то убитый его рукой, про­тянул ладонь, а на ней — перстень, точно такой же, как и у Стейнара! «Так это твой перстень? Твой?..»

— Твой! Твой! — кричал страшным голосом Раудульф, мечась по постели.

Проснувшаяся Магихильд с тревогой прислушивалась к его словам. Давно ее муж не кричал так по ночам. Что с ним такое? События минувших лет, казалось, навеки погребены в глубинах прошлого. Она знала, что Раудульф связан какой-то страшной тайной (его внезапное богатство!), но за долгие годы все стерлось, истлело, как старая одежда. И вот опять?..

— Кто здесь? Кто? — Раудульф вглядывался в темноту, различая белый силуэт, похожий на саван.

— Это я, Магихильд...

— Ты одна? Больше никого здесь нет? — Раудульф начал успокаиваться. — А Торбьёрн? Ты видела его?

— Какой Торбьёрн? — терялась в догадках Магихильд.　

— А... я все понял...　

И Раудульф снова уснул, чтобы. бродить в лабиринтах кошмаров до самого утра.

* * *　

«Дитятко... Дитятко...» — Голос матери звал его, доносясь будто из шума ночного дождя. Мальчишка просыпался, но никого не мог разглядеть. Показалось?.. Дождь с неистовой силой колотил по крыше. Это было так похоже... Он вспомнил такую же дождливую ночь там, далеко за морем, откуда он родом, и вокруг их жилища сплошной стеной стоял лес... Что там произошло? Он никак не мог вспомнить, память подбрасывала жалкие обрывки...　

Вот мать поднимает его ранним утром, они куда-то идут, потом все исчезает, и он уже на корабле. Лица, лица, они то рядом, то где-то вдалеке... Ему казалось, что его дом остался за морем, и чтобы доплыть туда, надо снарядить большой корабль...　

Вода заливает борта судна, люди, как будто на празднике, весело хохочут, смеются, и один из них вдруг убивает другого, потом хватает мертвеца за ноги и выбрасывает за борт, в бездонную пучину моря...　

Воспоминания незаметно переходили в сон. Он лежит на скамье, она раскачивается под ним, и мальчик замечает, что это не скамья, а борт корабля... Он падает вниз, в воду, едва успевает набрать воздуха перед погружением, так, как делал на речке, которая текла неподалеку от его дома. Вода сначала мутная, потом становится все прозрачнее и прозрачнее. Кто-то хватает его за руку, мальчик оборачивается и видит человека, которого выбросили за борт. Его глаза выпучены, волосы мотаются из стороны в сторону, изо рта вверх поднимаются пузырьки. Утопленник пытается завлечь его ниже, на самое дно... Мальчику удается вырваться из его объятий, он бешеными усилиями старается выплыть, грудь разрывается от внезапной боли. Он видит вокруг себя других мертвецов — это те, кто плыл с ним на корабле. Еще усилие, и все — мрак, пустота... Мальчишка поднимает голову. Он заснул прямо у двери, как щенок. Сквозь шум дождя мальчик различает неясный звук, будто кто-то вздохнул рядом... Нет, показалось. Это дождь, обманчивый чужой дождь, холодный и бесконечный...　

В доме нет окон, только дымовое отверстие на крыше.　

И потому он не мог посмотреть, что делается снаружи, не открыв двери.　

Мальчишка хотел вернуться в постель, но вдруг снаружи послышался новый звук, более отчетливый. Кто-то крался в темноте и, помедлив немного, тихонько открыл дверь. Мальчик прижался к стене, затаив дыхание. Он разглядел, что человек держал лук, целясь в темноту...　

Стрела, спущенная с тетивы, воткнулась в его постель. Несколько мгновений был слышен только шум дождя, который заглушал звуки. Неизвестный, который пришел его убивать, раздумывал. Что-то его не устроило.　

Мальчишка стоял совсем рядом с ним, но, слившись со стеной, пока был невидим убийце. Сколько ему еще осталось жить? И тут снаружи, послышался чей-то голос! Убийца мгновенно исчез, будто его и не было вовсе. Казалось, все происшедшее — только наваждение, морок, продолжение сна.　

Мальчик продолжал наблюдать. Он жил в одной из пристроек, рядом с хлевом для скота. Тут же, неподалеку, были пристройки, в которых жили рабы. Во дворе он увидел одного из них. Возле его ног вертелся Мидд.　

— Кто здесь ? — спросил траль, обращаясь в темноту.　

Но ответом ему была тишина.　

Мальчишка молчал, ожидая, что будет дальше. Больше всего в этот момент его занимал один вопрос: почему собака не залаяла и не бросилась на убийцу?　

Пока он раздумывал, траль продолжал говорить с собакой на ломаном норвежском. И тут мальчишка узнал его по голосу. Это был Айво, молодой финн...

* * *　

— Не могу понять, кому это могло понадобиться? — спрашивал как будто самого себя Хафтур, выдернув утром стрел) из постели мальчишки и вертя ее в пальцах. Стоявший тут же Торстейн, чуть нахмурился, приглядевшись, и взял стрел) из рук Хафтура.　

— Смотри, это не наша стрела, — он показал на форму наконечника. — Такие стрелы я видел в земле финнов, у их охотников...　

— Ты хочешь сказать... — Хафтур внимательно посмотрел на него. Оба подумали об одном и том же человеке.　

— Но зачем ему?　

— Это не так трудно выяснить.　

И уже очень скоро Айво, сбитый с ног сильным ударом кулака, лежал на земле, глядя снизу вверх в глаза викингов, как маленькая собачонка смотрит в глаза огромных псов, надеясь вымолить у них пощаду.　

— Ты когда-нибудь видел это? — Хафтур поднес к его лицу стрелу.　

— Да, да... — выдохнул ничего не понимающий Айво.　

— Где?　

— Там, там... — финн показал рукой на восток, где осталась его родина.　

— Это твоя стрела?　

— Нет... зачем мне? — недоумевал Айво. — Я давно уже не охотился.　

— Зачем ты хотел убить мальчишку? — спросил Торстейн, ударив финна ногой в живот.　

Траль скорчился от боли, слезы брызнули из глаз. Он ничего не понимал.　

— Мальчишку?! — пробормотал он, сообразив, что его хотят обвинить в чем-то серьезном. А такие дела могут плохо закончиться.　

— Да, да. Мальчишку-русса! повторил Торстейн, теряя терпение.　

— Руотси? Венелайнен? — наконец догадался Айво, называя мальчишку так же, как звали его соплеменников люди суоми.　

— Ты, стало быть, ничего об этом не знаешь? — усмехнулся Торстейн. Его усмешка выглядела зловещей.　

Финн сжался. Что они сделают с ним? Да все, что угодно! Айво, не так давно оказавшийся в рабстве, слышал, что Харальд Весельчак содрал кожу со своего раба, уличенного в воровстве. В лучшем случае, его просто покалечат. Но кому нужен раб-калека? Значит, смерть?!..　

Айво продолжал твердить, что ничего не делал. Стрела, стрела... Откуда здесь финская стрела?　

Торстейн достал нож с широким лезвием. С показной медлительностью попробовал пальцем — не наточить ли еще? Затем приблизил лезвие к шее Айво, ближе, ближе... Траль почувствовал, что нож вот-вот разрежет кожу. Финн хотел еще что-то сказать, но грудь будто придавили тяжелым. Не продохнуть. Он закрыл глаза...　

Однако Торстейн медлил. Убивать траля Стейнара он не имел права. Просто хотел попугать. Но Айво вел себя как-то странно. С одной стороны, смертельный испуг в глазах, с другой — слепая готовность умереть. Конечно, не сам Айво замыслил убить мальчишку. Ему кто-то поручил. Но кто?　

Стоящий рядом Хафтур тронул его за плечо. Торстейн обернулся. К ним бежал мальчишка-русс, размахивая руками и мотая головой.　

— Чего он хочет? — Торстейн удивленно глянул на Хафтура.　

— По-моему, он хочет сказать, что Айво не тот, кого мы ищем...　

Мальчишка подбежал ближе и, показывая на лежавшего на земле траля, знаками убеждал викингов в их ошибке.　

Айво в эти мгновения смотрел на русса, как на посланника бога.

— Хорошо, хорошо, — согласился Торстейн, отводя нож от шеи траля. — Но кто это был? Ты его видел?　

Мальчик продолжал мычать, как теленок, делая двусмысленные знаки руками. Викинги пытались понять хоть что- нибудь. Неподалеку от них грыз кость Мидд. И мальчишка показал на него.　

— При чем здесь собака? — удивился Торстейн.　

— Собака не лаяла, — флегматично проговорил Хафтур. — Ты же это хочешь сказать?　

Мальчишка кивнул.　

— Если Мидд не лаял, это был кто-то из своих, — заметил Торстейн.　

— В этом можно не сомневаться, — согласился Хафтур. — Это был свой...　

— Я... я... — бормотал Айво, пытаясь привлечь к себе внимание.　

— Чего — ты?　

— Ночью я выходил... да... Мидд не лаял... но мне показалось, что кто-то бродил здесь под дождем... Я его окликнул, но...　

— Дождь смыл следы, — сказал Торстейн, пряча нож.　

— Это была хорошая ночь! — усмехнулся Хафтур. — Для убийства...　

— Убийца хотел, чтобы мы подумали на Айво.　

— Похоже, что так.　

— Значит, у мальчишки есть враги.　

— Кому из наших он может мешать? — раздумывал старый викинг. — Оленьи рога — забыть о них просил нас сам ярл. Он намекал на сожженный драккар.　

— Задумано было хорошо. Особенно если бы все прошло гладко, — продолжал Хафтур, имея в виду вмешательство мальчишки. И действительно. Мертвый мальчик уже не смог бы заступиться за финна, и его участь была бы решена.　

— Если не Айво, тогда кто? — спросил Торстейн, многозначительно посмотрев на Хафтура.　

Тот промолчал. Имя человека, которого можно было заподозрить, никогда бы не сорвалось с его губ.　

Рагнар... Старший сын Стейнара хорошо стрелял из лука. Прийти сюда ночью и убить ненавистного русса было для него не таким уж сложным делом.　

— Эй! — услышали они громкий голос ярла, появившегося во дворе. — Что здесь происходит?　

— Вот, — Хафтур протянул ему стрелу. — Мы нашли ее...　

— Где? — густые брови ярла удивленно вскинулись вверх.　

— В постели мальчишки...

* * *　

В доме Раудульфа все были заняты приготовлением к свадебному пиру. И, похоже, сама Гудрунн не имела ничего против выбора своих родителей. Из двух зол они выбрали одно. А худшее или лучшее покажет время. Раудульф справедливо рассудил, что Харальд Весельчак — не вечен. А что до Магнуса, так он отнесся к отцу своей невесты с большим уважением. Они породнятся с богатым и знатным родом. Так что...　

Как-то в туманное осеннее утро, в самом начале месяца горманд, с фьорда подул холодный ветер. Раудульф заметил за оградой своей усадьбы незнакомого человека, одетого как траль.　

Незнакомцу на вид было больше пятидесяти зим. Его седые всклокоченные ветром волосы, казалось, никогда не знали гребня, лицо покрыто сеткой глубоких морщин, грубо выделанная одежда заляпана в грязи. У всякого, кто посмотрел бы на него, могло возникнуть впечатление, что этот человек долгое время был в пути.　

— Кто ты? — обратился к нему Раудульф. — И что здесь делаешь?　

— Я — Линг, траль Лейва Волосатого, — ответил незнакомец, глядя на хедвинга глубокопосаженными, неопределенного цвета глазами. — Меня послал хозяин узнать, не прибыли ли кнорры [18]  с товарами из Дании?　

Раудульфу знал, что действительно ожидалось прибытие во фьорд торговых судов с купцами из Сконе.　

— Пока еще нет... Давно ты у Лейва Волосатого? — спросил Раудульф, чувствуя некое неясное томление в груди. Он не мог понять, в чем дело? Голос этого грязного траля, как голос из прошлого, дверь, открывающаяся в бездну...　

— Уже пять зим.　

— Откуда ты?　

На этот вопрос траль ответил не сразу. Немного поколебавшись, произнес безразлично:　

— Я из земли франков.　

Лейв Волосатый жил далеко отсюда. У него не было с ним почти никаких отношений. Но Лейв держал много скота. А для свадебного пира понадобиться много мяса.　

— Ты знаешь, кто я?　

— Это усадьба Раудульфа, сына Хакона, — ответил траль.　

— Хорошо, — кивнул хедвинг, поглаживая бороду. — Передай своему хозяину, что Раудульф хочет видеть его. Пусть приготовит для продажи несколько коров и свиней. Мне известно, что в нынешнем году у Лейва был хороший приплод.　

Линг склонил голову в знак согласия.　

— Я все передам своему хозяину.　

И снова этот взгляд, напоминающий что-то очень и очень далекое, может быть, несуществующее...

* * *　

Ущербная луна повисла над фьордом, бросая на скалы неясный, ускользающий свет. Мальчишка-русс, встав за оградой дома ярла Стейнара, смотрел на луну, иногда исчезающую за пустынные скалы, причудливой формой похожие на молчаливых великанов, хранящих свои тайны вот уже тысячи лет в этом малолюдном, почти безжизненном крае, где по ночам человеческая речь кажется отголоском других миров...　

С того дня, как ярл узнал о покушении на жизнь мальчика, того поселили в другой части большого дома. Теперь он спал рядом с Хафтуром.　

Поначалу ярл хотел пытать Айво, но Хафтур убедил его в тщетности этой затеи.　

— Он просто умрет, — сказал он своему ярлу, — а мы так ничего и не узнаем.　

Стейнар согласился с ним в большой задумчивости. И действительно, зачем молодому финну убивать мальчишку, который не сделал ему ничего плохого? Но кто же хотел смерти русса? Поразмыслив, ярл пришел к мнению, что все не так просто. Сама судьба найденыша — это повод для серьезных размышлений. Он вспомнил, как Инегельд просил убить маленького, одинокого пленника с «Эйктюрмира». Его жизнь — это постоянное напоминание... Но ярл не торопился. Кто знает, может быть, они все живы, в том числе и Инегельд, только потому, что не стали убивать мальчишку? К тому же ярл успел изучить характер своенравного и упрямого дана. Убить при малейшем намеке на обиду, не задумываясь, он мог бы. Но убивать тайком? Вряд ли. Слишком мелко для него...　

— Руотси? Воробышек, ты здесь? — Мальчик оглянулся, увидев при свете луны угловатую, долговязую фигуру Айво. — Хафтур ищет тебя. Пора спать...　

Мальчик кивнул, показывая, что понимает.　

— Смотри! — Айво протянул руку. На ладони лежала фигурка, выточенная из моржовой кости. Маленькое подобие человечка. Совсем как те, что начертаны на камнях совсем недалеко отсюда.　

Мальчик, взяв фигурку, с любопытством разглядывал ее.　

С тех пор как молодой финн чудом избежал мучительной смерти, он испытывал к найденышу нечто, похожее на привязанность. Именно так он относился к своим братьям. Если бы не его вмешательство тогда...　

— Нравится? — спросил Айво. — Можешь взять себе, понимаешь? Себе...　

Найденыш кивнул, пряча фигурку за пазуху. В свободное от работы время Айво постоянно вытачивал различные фигурки животных и людей.　

Мальчишка уже узнавал тех, кого местные люди называли своими богами. Одноглазый Один, живущий в доме с сотней дверей... Тор, чьи изображения, вырезанные из кости или в камне, напоминали лица викингов, Инегельда, Рулафа Беззубого и других. Но самым страшным ему показался Йормунганд, огромный змей, живущий где-то в океане... его ужасная голова, вырезанная на дереве неподалеку от длинного дома ярла, долго мучила найденыша, не давая покоя. Иногда Хафтур, напившись эля, то ли в шутку, то ли всерьез, говорил о том, как на его глазах этот змей утащил в морскую пучину его товарищей... во время одного из походов. Мальчишка уже понимал эту речь, но по-прежнему не говорил ни слова. Все окружающие настолько привыкли к его немоте, что перестали обращать внимание на его присутствие во время разговоров.　

Лучше, чем остальных, мальчик понимал Хафтура. Да это и неудивительно. Старый викинг говорил с ним на странной смеси норвежского и языка руссов. Это напоминало мальчишке о доме. Почему он здесь, так далеко от родного очага? Казалось, временами кто-то сжимал ему голову, как обручем бочки, и он не мог вспомнить очень многое из того, что знал когда-то. Хафтур, как человек, побывавший в плену, имел навыки разговора с иноземцами. Это было общение, при помощи слов, жестов, мимики... Хафтур, как никто другой из окружения Стейнара, умел распознать, что именно хочет сказать мальчишка-русс, когда тот лишь беспомощно мотал головой и шевелил пальцами. Странно, но Хафтур настолько привязался к нему, что, когда они оставались наедине, начинал рассказывать о том, что случалось с ним в прошлом. Очень много Хафтур говорил о большом городе, который он называл Миклагард — Великий город. «Царьград...» — так хотелось сказать мальчишке, но он молчал, продолжая внимательно слушать.　

Ромеи... Обрывки чужих воспоминаний, как осенние листья, срывались, что-то оживляли в памяти... Мальчишка слушал викинга, что-то понимая, о чем-то догадываясь, а еще что-то — рисуя в своем воображении. Миклагард — город волшебства, где стены домов из камня, а людей — как песчинок на берегу. Это была земля, где признавали только одного бога.　

Хафтур не обладал достаточными знаниями, чтобы объяснить мальчику, что и как? Один из тралей ярла, Карн, как-то тайком, оглядевшись по сторонам, назвал имя бога, звучавшее странно для этих мест — Иисус Христос. Карн когда-то жил в Миклагарде. Но почему он так боялся называть имя своего бога?　

Мальчишка потихоньку начал догадываться о причинах. Местные жители приносили жертвы своим богам: коров, свиней, коз. Один раз мальчик присутствовал на церемонии жертвоприношения.　

И его тогда поразил взгляд высокого седобородого жреца, которого все называли Ингульфом. С его рук стекала кровь только убитого животного, он озирался вокруг, будто никого не видя из окружавших его людей, и вдруг его неестественно пронзительные глаза заметили мальчишку, невольно сжавшегося под этим взглядом...　

Жрец прищурился, как бы что-то вспоминая, потом отвернулся, но через мгновение его взгляд снова нашел мальчика. Он смотрел на него с непонятным торжеством, и было в этом взгляде что-то от хищника, увидевшего свою добычу. Мальчишка тогда смутился и убежал.　

А через несколько дней Айво, сам на себя не похожий говорил с Карном о некоем Лотте, которого мальчишка-русс видел несколько раз. Лотта продали свей, народ, родственный норгам. Он был то ли венедом, то ли франком, а может, и другого племени. По обрывкам сбивчивых и маловразумительных фраз Айво и Карна, он понял, что Лотта убили, принеся в жертву богам, как теленка или свинью... Айво, после памятной ночи, когда кто-то пытался убить мальчишку-русса, стал бояться собственной тени. К Стейнару он попал тоже от свеев, которые жили рядом с землей финнов. После гибели Лотта ему стало казаться, что следующей жертвой будет он. Но таких вещей нельзя было предугадать. У себя на родине Айво был хорошим охотником. Он разбирался в следах зверей, голосах птиц. И долгое время мог находиться в лесу, в самой глуши. С некоторых пор Айво стал задумываться о бегстве. Но как бежать и куда? Его доставили сюда по морю. И он только знал, что его родина где-то там, в той стороне, откуда восходит солнце... Но как добраться туда пешком?　

И сейчас, провожая Олафа к дому, молодой финн неотступно думал о побеге. Но он также знал, что если его поймают, расправа будет жестокой...　

В доме у очага сидели Хафтур и Рулаф Беззубый. Пришедшему мальчишке дали сыра и трески. Протянув озябшие ноги к огню, мальчик с привычной торопливостью ел, поглядывая на красные в отблесках пламени лица викингов. Рулаф Беззубый говорил что-то об англах и их конунге Альфреде... Мальчик понял, что воинственные даны испытывают в войне в земле бриттов, или , как они ее называли — Инглаланде, тяжелые неудачи.　

— Говорят, Харальд Весельчак готовит экспедицию в Ирландию? — Рулаф отпил пива из большей глиняной кружки, глядя на потрескивающие в очаге дрова.　

— Идти с Харальдом Весельчаком — полное безумие, — медленно проговорил Хафтур, сообразив, куда клонит его товарищ по оружию. — Он ничего не смыслит в военном деле.　

— Это ты про Харальда Весельчака?! -- изобразив изумление, спросил Рулаф.　

— Про кого же еще? — в тон ему отвечал Хафтур, вспоминая свою молодость и первые набеги на Оркнейские острова и Шотландию. На острове Айона они ограбили монастырь, тамошние монахи умели копить богатства Один из старых вождей викингов Хакон Нетерпеливый все искал сокровища пиктов, племени, живущего в Шотландии.　

Там вот уже тридцать зим назад у Хафтура появилась первая женщина. Она была из племени пиктов. Но их связь оказалась недолгой. Вскоре ее нашли мертвой. Хафтур, обе» зумев, искал ее убийцу... Говорили, что ее убил родной брат, отомстивший за связь с викингом. Хафтур так и не смог найти и покарать убийцу. Позже у него появилась другая женщина, родом с острова Фюн, который еще называли островом Одина. У них родился сын, названный Свеном. Он погиб в набеге, когда ему было чуть больше двадцати зим. Хафтур сильно переживал, и может, потому сейчас так привязался к мальчишке-руссу?　

А что касается Харальда Весельчака... Хафтур отчетливо понимал, что в искусстве войны ярл Стейнар стоит куда выше. Харальд оставлял после себя пепелище, разорение и трупы. Как чужих воинов, так и своих. Он не жалел никого.　

— Мальчишка уснул, — кивком показал на него Рулаф Беззубый, поставив рядом пустую кружку.　

— Намаялся за день. — Хафтур думал о том, как перенести его в постель, не разбудив.　

—- Помнишь того мертвеца, который оставался на «Эйк- тюрмире»? — вдруг спросил Рулаф, убедившись, что их никто не подслушивает.　

— Ну?..　

— Сдается мне, что я его где-то видел раньше.　

— И где же?　

— Не могу вспомнить, — Рулаф осклабился. — Но клянусь Одином-Всеотцом, я вспомню!..

* * *

В день, когда во фьорд прибыли кнорры с купцами из Дании, с неба валили снежные хлопья. Тяжелые облака висели низко над землей. Казалось, они вот-вот лягут на вершины самых высоких скал на побережье.　

В собравшейся на берегу толпе царило оживление. Купцы привезли не только товары, но и последние новости из Британии. Ставший королем Уэссекса Альфред по прозвищу Великий, собирал войско для отпора Великой армии. Но пока на рынках Скандинавии не было недостатка в рабах с самогс большого острова Европы.　

Раудульф, прослышав о прибытии кораблей, оделся и. взяв с собой двух тралей, направился к берегу, к тому месту, где обычно шла торговля и обмен товарами. Купцы привезли товары из Серкланда, страны Востока, где живут смуглые люди сарацины и много других народов. Говорили, что в той земле стоит древний город Иерусалим, где будто бы погребен Белый Христос, Бог Валланда. Понять такое было трудно здешним жителям, однако они понимали, что большие конунги достойны быть погребенными в огромных курганах, как была погребена знаменитая королева Аса.　

Были тут и рабы с острова бриттов, с кольцами на шеях. Низенький купец с выговором свейской земли Смоланд, раскладывал ожерелья из янтаря, чудесного камня моря балтов... Датский купец показывал серебряные монеты с изображением короля саксов... того, что был до Альфреда. Местные жители принесли меха, а викинги ярла Стейнара — то, что у них осталось после набега.　

На берегу Раудульф увидел много знакомых соплеменников, и среди них Инегельда, который по поручению Стейнара покупал необходимые в хозяйстве вещи, а также кое-чем приторговывал, благо, недостатка в серебре и ценных побрякушках с Юга он пока не испытывал.　

Они приветствовали друг друга, но от Раудульфа не укрылось, что Инегельд слегка нахмурился, стараясь избежать возможного разговора. Раудульф хотел идти дальше, но вдруг заметил, что викинг предлагает рыжеватому низенькому купцу золотой браслет очень тонкой работы. Жадное любопытство взяло вверх, и Раудульф остановился, наблюдая за торгом, а одного из тралей послал дальше, туда, где купцы разложили большую часть своих товаров.　

— Послушай, Инегельд, что ты просишь за этот браслет? — спросил Раудульф, обеспокоившись тем, что дорогую вещь могли купить раньше него.　

Оба торгующихся, Инегельд и купец, взглянули на него.　

— Я прошу за него четыре меры золотом, — ответил с усмешкой Инегельд. Он не был охоч до искусства изготовления побрякушек, всегда предпочитая чистое золото и серебро. Конечно, такой браслет стоил дорого. И он хорошо понимал это.　

— Я беру его, — поспешно вмешался купец, чуть не выхватывая браслет из рук викинга.　

— Я дам пять, — спокойно предложил Раудульф.　

Купец недобро глянул на него и отступил. Раудульф кивнул своему тралю, замершему рядом с мешочком, наполненным золотом.　

— Отсыпь пять мер.　

Пока траль взвешивал золото, Раудульф рассматривал браслет. Теперь ему стало ясно, что это изделие работы арабских мастеров, может быть, из самой Медины-ас-Салям, Города мира, как называли Багдад сами сарацины.　

— Я слышал, ты готовишься в свадебному пиру? — голосом полным безразличия и едва уловимого презрения, спросил Инегельд.　

— Да, это так. — Раудульф хотел как можно скорее уйти отсюда, чувствуя, что Инегельд ищет ссоры.　

— Желаю тебе и твоей дочери благоденствия! — усмехнулся викинг, получив из рук траля золото.　

— Если бы у меня было две дочери, Инегельд...　

— Я понимаю тебя, — склонил голову соратник Стейнара. — И не осуждаю. Породниться с кланом Харальда Весельчака — об этом мечтали многие хедвинги...　

Сказав это, Инегельд скрылся в толпе. После его ухода Раудульф испытал огромное облегчение. Слишком непредсказуем был характер Инегельда, не забывающего старые обиды.

Его темное прошлое, окутанное завесой смутных историй о ночных убийствах, кровной мести и гибели почти всех мужчин одной семьи, — все это наводило на мысль держаться от него подальше.　

— Приветствую тебя! — проговорил кто-то сиплым голосом над ухом хедвинга.　

Раудульф обернулся, спрятав браслет в складках плаща. Перед ним стоял Лейв Волосатый.　

— Рад встрече! — ответил Раудульф, разглядывая старого знакомого, которого не видел года два.　

Лейв Волосатый не случайно получил это прозвище. Огромного роста, с копной седеющих волос и густой бородой, при разговоре он широко размахивал руками и ругался. Хотя давно уже не участвовал в набегах, всегда ходил с мечом на поясе и был готов применить его, не особо задумываясь, если только чувствовал себя оскорбленным. Те, кто видел его летом купающимся в заливе, замечали, что тело Лейва, с крупными формами и заплывшее в последние годы жирком, покрыто почти всюду волосом. Таким он был смолоду, потому и звали его Лейв Волосатый.　

Обменявшись с Раудульфом приветствиями, Лейв заговорил о торговле. И тут его собеседник вдруг напомнил:　

— Так твой траль передал мою просьбу?　

— Твою просьбу?! — насторожился Лейв, глядя на при стеля с прищуром.　

— Я хочу купить у тебя несколько коров и свиней.　

— Это хорошо, — кивнул Лейв, оживляясь. Такие вести были ему по душе. — Но о ком ты говоришь, не пойму тебя? Мне никто не передавал твою просьбу.　

— Он назвался Линг...　

— Линг?! — глаза Лейва расширились от изумления. — Ты наверное, шутишь, Раудульф?　

— Зачем бы мне это понадобилось? — раздраженно бросил хедвинг. То, как повел себя Лейв Волосатый, ему не понравилось.　

— Но разве может мертвец передавать чьи-либо просьбы, разве что только во сне?　

Теперь настал черед удивиться и Раудульфу.　

— Я говорил с ним два дня назад. И совсем не во сне. Я видел его как тебя.　

— Так ведь Линг утонул позапрошлой зимой!..　

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, пытаясь понять, что происходит?　

Первым опомнился Раудульф.　

— Ты посылал кого-нибудь два дня назад сюда на берег?　

— Нет, никого не посылал.　

— Сколько зим было Лингу?　

— Наверное, около тридцати, Я купил его у данов три зимы назад. Скверный попался раб, вороватый. И выпить любил сверх меры. Он провалился под лед...　

— Хорошо, — кивнул Раудульф, прикидывая в уме: значит, незнакомец солгал ему? Но зачем? И снова это предательское ощущение чего-то непредсказуемого, некий знак беды. Выходит, он знал его? Но память, как топкое болото, не сразу выдавала свои тайны.　

— Так ты купишь у меня коров? — голос Лейва вернул его к действительности.　

— Да, куплю.　

Вернувшись домой в сумерках, Раудульф долго сидел в одиночестве, разглядывая браслет, купленный у Инегельда. Вещица ему нравилась, но чувство тревоги, появившееся на берегу, не проходило. Кто же был этот мнимый Линг и чего он хотел? Выходило так, что этот траль не был совсем чужим в округе. Кого-то он здесь знал, знал и его имя. Размышляя, Раудульф не заметил, как уснул.　

Жены и дочери не было в доме. Готовясь к свадебному пиру, они гостили у родственников Магихильд.　

Раудульфу снилось, что собрался он посмотреть свое золото, спустился под землю. Золото... сколько бессонных ночей провел он здесь, ожидая чего-то ужасного, непоправимого? Теперь это ушло, ушло безвозвратно. И золото, которое по легенде когда-то принадлежало королю скоттов Алпайну, остается с ним... Раудульф перебирает слитки, любуясь тусклым завораживающим блеском металла. Не зря говорят, что в золоте скрыта колдовская сила!.. Она манит, переворачивает что-то в душе. Вот также когда-то, он как завороженный, убивал близких ему людей, своих товарищей, надеясь, что об этом злодеянии никто и никогда не узнает... Внезапно хедвинг замечает, что золото как будто начинает убывать на его глазах... Что это? Раудульф видит отрубленную руку, которая хватает слитки, и они сразу исчезают в темноте... пытается достать нож, но на поясе ничего нет! Рука, рука... Ему кажется, что он где-то видел такую руку! Чья она?.. Пока он размышлял, золото исчезло! Он стал нищим! Таким же, как его бродяга- отец, убивший на своем веку много людей, но в конце жизни умерший от страшной мучительной болезни... Раудульф в порыве бешенства пытается схватить руку, это ему удается. Теперь он должен понять, кто воровал его золото. Неужели это рука короля Алпайна?! Приблизив руку к глазам, хедвинг вскрикивает от ужаса. Это ведь рука Торбьерна! Вот он, шрам, идущий от запястья, след от удара топора пикта! Торбьерн... Неожиданно рука оживает и хватает Раудульфа за шею. Он хрипит, чувствуя железную хватку мертвеца...　

— А-а!..　

Раудульф проснулся весь в холодном поту, вокруг — темнота. Кошмар медленно отступал. Схватив кружку, зачерпнул холодной воды из чаши и жадно выпил. Сердце стучало, выпрыгивая из груди.　

Вдруг он услышал голоса. Что это? Продолжение кошмара? Или он сходит с ума?..　

Раудульф прислушался. Голоса стихли. Но он довольно явственно услышал торопливые шаги. Он знал, что из трех его рабов, один ушел с женщинами, второй еще должен оставаться на берегу, а третий, венед, работал в хлеву. Раудульф поспешно вышел из дома и сразу наткнулся на что-то мягкое. Нагнувшись, он увидел лежавшего на земле человека. Это был его траль из племени венедов. Раудульф окликнул его, но тот не ответил, продолжая неподвижно лежать. Когда это он успел так напиться?.. Раудульф пошарил рукой по одежде венеда. Пальцы стали липкими. Кровь?!.. Раудульф похолодел. Что происходит?　

Но не успел он разобраться в собственных ощущениях, как из темноты на него надвинулась фигура... Раудульф даже не смог крикнуть, холодная сталь клинка вошла в его тело быстро и бесшумно...

* * *　

Наутро уже все в округе знали, что Раудульфа, сына Хакона, нашли тяжело раненным на пороге собственного дома. Один из его рабов был убит.　

Раудульфа обнаружили жена и дочь, возвратившиеся поздно вечером от родственников. Пожалуй, это обстоятельство и спасло ему жизнь. Убийцы, очевидно, решили, что хедвинг мертв, и ушли. Если бы он пролежал более долгий срок, Ма- гихильд стала бы вдовой.　

Очень скоро обо всем происшедшем стало известно Харальду Весельчаку. И он прибыл в селение со своими людьми. Ярл Стейнар, узнав об этом, разозлился, но вида не подал.　

Ему не нравилось, что Харальд проявляет излишнее рвение в его вотчине. Однако он понимал, что попытка убийства отца невесты накануне свадьбы напрямую касалась Харальда. И потому принял его присутствие как должное.　

А очень скоро один из людей Весельчака отыскал свидетеля, живущего неподалеку от Раудульфа, который утверждал, что в сумерках видел рядом с его домом Торстейна. Этот бонд был человек честный, и не доверять его словам ни у кого и мысли не возникло.　

«Почему Торстейн?» — размышлял Стейнар, пока дружинники обоих ярлов не схватили дана. Ярлу было известно о том, что Инегельд имел свои виды на Гудрунн. и потому, скорее всего, обвинение должно было пасть на него. Но Торстейн?　

— Говори, собака, зачем ты хотел убить Раудульфа? — закричал, брызжа слюной, Харальд, едва во дворе дома ярла Стейнара появились нахмуренные викинги, ведущие под руки бледного как смерть Торстейна.　

— Собака — ты, а я — честный викинг, чьи руки не обагрены кровью женщин и стариков! — рвался из крепко державших его рук возмущенный происходящим датчанин. — Я никогда не убивал безоружных в отличие от тебя!　

— Да ты, пес, грязный бродяга! — Харальд выхватил меч. — Я напою тебя собственной кровью!　

Еще немного, и он заколол бы Торстейна у всех на глазах. Но Стейнар не мог позволить, чтобы кто-то убивал его человека без его ведома. Он сделал знак, и Хафтур с Рулафом, обнажив мечи, заслонили собой товарища.　

— Негоже убивать человека без суда! — веско заметил Стейнар. — Мы должны выслушать его.　

Харальд, озираясь как зверь, был вынужден уступить. Нехотя вложив меч в ножны, он вернулся на свое место рядом со Стейнаром. Но все, кто хорошо знал его, понимали, что так просто Торстейну теперь не вывернуться. Нанеся личную обиду Харальду, он подписал себе смертный приговор, который состоится рано или поздно вне зависимости от решения суда.　

— Торстейн, — обратился к своему дружиннику Стейнар. — Тебя обвиняют в том, что ты хотел убить хедвинга Раудульфа. Что ты скажешь в свое оправдание?　

— Я не имею к этому никакого отношения, — резко ответил датчанин.　

— Есть человек, который видел тебя вчера у дома Раудульфа.　

От толпы викингов, подталкиваемый сильной рукой, отделился невысокий коренастый мужчина лет пятидесяти, одетый в грубые серые штаны и тунику бордового цвета.　

— Что скажешь, Тьостольф?　

— Торстейн был там... — немного помявшись, выговорил бонд.　

— Да, я там был, — согласился Торстейн. — Но я никого не собирался убивать.　

— Что же ты там делал? — Стейнар сверлил глазами викинга, будто пытаясь проникнуть в его мысли.　

— Хотел встретиться с Гудрунн... — глухо проговорил обвиняемый.　

По толпе прокатился вздох. Собравшиеся обсуждали новость, каждый на свой лад. Местные жители жалели Торстейна, люди Харальда злорадствовали.　

Магнус, побелевший от ярости, сжимал рукоятку меча, висевшего на поясе. Такое оскорбление можно было смыть только кровью.　

Стейнар, впервые узнав об этом, смутился. До последнего момента он надеялся, что ему удастся замять непростое дело, В конце концов Раудульф остался жив, а значит, убивать Торстейна тем, кому этого очень хотелось, было не с руки. Что касается оскорбления, нанесенного Харальду лично, то с этим разобраться не так уж трудно. Харальд любил золото, а у Стейнара сейчас его было довольно. Теперь же, после признания дана, подозрения только укрепились. Он сам подтолкнул к этому ярла.　

— И что же, тебе удалось встретиться? — спросил Стейнар, раздумывая.　

— Нет. Оказалось, что в тот вечер она гостила с матерью у родственников.　

— Как смел ты встречаться с невестой моего сына? — взревел Харальд. Его гнусная ухмылка обозначилась еще резче. Сейчас лицо Весельчака напоминало ужасную маску, лик безобразного уродца из царства призраков. Его люди, хорошо знавшие перемены в настроении ярла, прятали глаза в землю. Таким Харальд выглядел, когда впереди его ожидало зрелище смерти.　

— Она могла быть и моей невестой, — вскинув голову, ответил Торстейн.　

— Хвала Одину, что этого не случилось, — усмехнулся Харальд, придумывая в эти мгновения способ смерти, которому подвергнут грязного негодяя, дерзнувшего на такое!　

— Довольно! — вмешался Стейнар. — Эти разбирательства бессмысленны. Ты можешь доказать, что не входил в дом Раудульфа?　

— Я не имею к этому никакого отношения, — повторил Торстейн. — Зачем мне было убивать его?　

— Может, ты хотел отомстить? — подал голос молчавший до этого Магнус.　

Торстейн, услышав слова молодого викинга, посмотрел на него с холодной ненавистью в глазах. Вот он, счастливец! Человек, которого в мужья Гудрунн выбрала судьба. Ему же теперь остается позорная смерть. Он хорошо понимал, что уйти живым Харальд Весельчак ему не даст.　

— Мне незачем мстить отцу Гудрунн...　

— Тогда мы подвергнем тебя испытанию, — сказал Стейнар, бросив взгляд на Магнуса.　

Это была последняя попытка спасти Торстейна. И отказать в этом праве ему не мог никто.　

Когда кузнец раскалил кусок железа, Стейнар сделал знак викингу, застывшему посреди круга зрителей. Все ждали, что будет. По правилам, испытуемый должен был пронести несколько шагов кусок раскаленного железа. Если он ронял его, значит, сомнений в его виновности не оставалось. Если смог донести до метки, ему перевязывали руки и сажали под замок. По прошествии нескольких дней смотрели раны. Те, у кого раны заживали, признавались невиновными. А если...　

Торстейн подошел к кузнецу и огляделся. Его глаза перехватили взгляд Инегельда. Тот еле заметно усмехнулся. Ине- гельд... человек, знавший толк в ночных убийствах! Но кто заподозрит его?　

Торстейн схватил раскаленное добела железо и сделал несколько шагов. Еще, еще... Он донес кусок до отметки и бросил его на землю.　

Руки раздирала невыносимая боль! Ладони мгновенно превратились в кровавое месиво, Торстейн явственно почуял запах паленого мяса...　

Тем временем собравшиеся внимательно смотрели на него. Стейнар дал знак, и Торстейну перевязали руки.　

Хафтур, разглядев его раны, покачал головой. Такие быстро не затягиваются.　

— Увести! — приказал Стейнар.　

Торстейна посадили под замок. И охранять его должны были попеременно люди Стейнара и Харальда Весельчака.　

Конечно, ярл Харальд предпочел бы, чтобы пленник полностью оказался в его власти. Но делать было нечего. Оставалось только ждать ночи, когда Торстейна будут охранять его люди...　

Но насладиться зрелищем мести Харальду и его сыну Магнусу не удалось. В первую же ночь пленник сбежал...

* * *　

В то утро мальчишка-русс пришел к фьорду, как будто подталкиваемый неясным чувством. Вид голых скал, окружавших полоску воды, вновь и вновь напоминал о чем-то далеком, оставшемся там, за морем. Это был путь, которым он пришел сюда. И только этим путем можно было отсюда уйти. Уйти... Хотел ли он уйти? Мальчишка еще не задавал себе этот вопрос, он всего лишь томился, заброшенный судьбой на край света, от смутных предчувствий.　

Густой туман упал на землю. Мальчик бродил по берегу, не в силах рассмотреть ничего дальше десяти шагов. Но ему здесь стала знакома каждая тропка. Он двигался инстинктивно, как зверек, не задумываясь ни о чем.　

Прошлое оживало в его памяти, как обрывки давних снов. Язык его родины, странно пугающий своей теперешней необычностью, сейчас переплетался в голове с языком здешних жителей, по внешнему виду мало отличавшихся от его родичей. Перун... Перун?.. Так называли бога, прячущегося в чащобах огромных лесов. Он мог убить человека молнией, совсем как здешний бородатый бог Тор, которого пропавший некоторое время назад викинг Торстейн называл своим покровителем...　

Двигаясь в тумане, мальчишка слышал крик чаек, такой одинокий, тоскующий. Когда он слышал подобный крик в тишине, ему казалось, что кто-то зовет его, подражая крику чайки, кто-то, чьи черты стирались в его памяти, как стираются следы на песке...　

Внезапно он услышал звук шагов. Это были легкие, скользящие шаги. Так ходят охотники, идущие по следу зверя. Мальчишка не успел ничего решить: оставаться ли на месте или спрятаться? Прямо из тумана, на него вышла странная фигура: зверь, идущий на двух ногах, как человек. Но это был не медведь. Голова необычного существа сверху казалась волчьей мордой, а ниже торчали усы человека, как у большинства здешних мужчин. Существо подступило к мальчику и, протянув лапу-руку, коснулась его лба. Последовали провал, пустота...

* * *　

Хафтур, вернувшись от кузнеца, никак не мог отыскать найденыша. Никто из тралей его не видел. После того как бежал Торстейн, забота о мальчике почти целиком легла на его плечи. Но викинг не мог неотлучно находиться рядом с ним днем и ночью.　

Блуждая в окрестностях вокруг дома ярла, Хафтур пытался понять, куда мог пойти мальчик? К фьорду? Это возможно. Но сейчас находиться там было небезопасно. Густой туман, накрывший землю, мог сыграть с несмышленым мальчишкой злую шутку.　

В отличие от местных детей найденыш не привык к здешней природе, а это могло погубить его. Но было и еще кое-что. Викинг вспомнил о человеке, который хотел убить мальчишку.

Что, если... Пока он размышлял, из-за ограды вышел Айво. Приблизившись, молодой финн встревоженно спросил:

— Где Воробышек? Его давно нет... — он называл найденыша так же, как и загадочно исчезнувший Торстейн.

— Иди в дом и принеси оружие, — резко бросил Хафтур, почувствовав, что дальше медлить было нельзя. Меч всегда висел у него на поясе. — Возьми мой лук и стрелы. И себе — топор.

Очень скоро оба уже были на берегу залива, внимательно оглядывая местность.

— Я нашел следы! — крикнул Айни и встал на колени, осматривая землю. Недавно выпавший снег здесь, на берегу, превращался в ледяную корку, доходившую до самой воды. Но морозы еще были не так сильны, и солнце к полудню своими лучами растапливало корку, оставляя на ее месте мокрую грязную кашицу. Сейчас солнца не было, но лед все равно слегка подтаивал.

Айво, разобравшись в путанице следов, указал Хафтуру на цепочку отпечатков ног одного человека, пришедшего сюда некоторое время назад. Затем, в ложбинке, следы смешались со следами другого человека. Но финна удивила одна вещь. Он нашел комок волчьей шерсти и показал его викингу.

— Скорей! — крикнул Хафтур. — Кажется, я понял, в чем дело!..

* * *

Первое, что увидел мальчик, открыв глаза, была спина высокого седого человека в плаще. Ему показалось, что он уже где-то встречал его.

Рядом с ним стоял тот самый, похитивший его с берега. Волчья шкура была наброшена ему на плечи. Оба негромко переговаривались и даже смеялись. Найденыш почувствовал, что руки у него связаны за спиной. Лежал он на боку на чем- то деревянном, похожем на пень громадного дерева. Скосив глаза, мальчик разглядел неподалеку каменную фигуру бога в шлеме и с бородой. Потемневший от времени лик бога взирал на жалкого человечка из чужих земель равнодушно и с презрением.　

Еще не разобравшись в собственных ощущениях, мальчик почувствовал смутную тревогу. Зачем его похитили? Сейчас он сильно жалел о том, что пошел на берег фьорда в одиночестве. Ведь Хафтур много раз просил его не выходить за ограду дома без сопровождения. Пытаясь освободиться от пут, мальчик привлек к себе внимание. Высокий мужчина в плаще обернулся, и мальчик узнал жреца Ингульфа. Тот смотрел на него своим неприятным пронзительным взглядом. Затем что-то сказал вполголоса человеку в волчьей шкуре. Мальчик застыл под взглядами этих людей, приготовившись к недоброму, но он даже представить пока не мог, к чему именно?　

Человек в волчьей шкуре подошел к мальчику, легко поднял, пронес несколько шагов и положил рядом с каменным богом. Затем отошел.　

Настал черед жреца. Подойдя к пленнику, тот усмехнулся и достал длинный нож. Таким ножом обычно закалывали свиней. Теперь мальчик понял, что будет дальше. Его хотят принести в жертву, как Лота!　

Ингульф еще раз пристально заглянул в глаза мальчишки, надеясь увидеть там то, что видел всегда у тех, кого приносил в жертву: смятение, страх, тайную мольбу о пощаде, отблеск начинающегося безумия... Но странно, глаза найденыша не выражали ни одного из этих чувств. Там было что-то, похожее , на презрение. Жрец намеренно не торопился, надеясь, что обреченный на смерть наконец осознает происходящее. Тщетно. Ингульфу вдруг показалось, что пленник смотрит как бы сквозь него, куда-то в сторону моря.　

Человек в волчьей шкуре осклабился, внимательно наблюдая за действиями жреца. Все это было ему хорошо знакомо. Вот сейчас Ингульф занесет свой нож, и жертва забьется в агонии на алтаре... Так бывало уже не раз. Ингульф иногда приносил в жертву богам случайных людей, чаще — отбившихся от дома рабов. Это происходило не чаще одного-двух раз в год. И это было жертвоприношение, о котором знали только трое: он, жрец и жертва, которая уже ничего не могла никому рассказать.　

Обычно жертвы приносили при большом скоплении народа по случаю торжеств. Ингульф, убивая рабов, рисковал, так как их хозяева разыскивали своих тралей и могли обвинить его. Но подобного еще не случалось. А сам Ингульф говорил своему верному помощнику, такому же бывшему рабу, как и убитые, что эти жертвы нужны, чтобы умилостивить гнев богов, о котором беспечные людишки даже не догадывались. Так повелось издревле, и еще отец Ингульфа приносил жертвы в полном одиночестве, взывая к богине царства мертвых — Хель.

Внезапно что-то больно ужалило бывшего раба жреца в спину. Это было похоже на укус гигантского шмеля. Грудь разорвалась от нестерпимой боли. Он с удивлением увидел, как из его тела вырос наконечник стрелы. Он упал лицом вниз, глаза застил кровавый туман...

Мальчик видел, как рухнул человек в волчьей шкуре, из его спины торчала стрела.

Ингульф оглянулся на шум и застыл в ужасе. Из чащи, окружавшей поляну, служившую местом для жертвоприношений, вышли двое. Он узнал их. Это были люди ярла Стейнара. Один из них, отбросил в сторону лук, подошел к жрецу и обнажил меч.

— Ты посмеешь убить меня, Хафтур? — жрец побелел, как кусок холста.

— Почему нет? — недобро ухмыльнулся Хафтур.

— Эта жертва угодна богам! — Ингульф пытался оправдаться, осознав, что может спасти себе жизнь, если убедит викинга.

— Откуда тебе это известно?

— Я знаю, — жрец пожал плечами, как бы намекая на то, что ему известно куда больше простого викинга. — Зима будет долгой и тяжелой. Не все доживут до весны.

— Это верно, — медленно сказал Хафтур, все еще колеблясь. Убить жреца — преступление, за которое придется отвечать. Но, оставшись в живых, Ингульф будет представлять постоянную опасность для мальчика... Пока он раздумывал, поляна стала заполняться людьми с оружием. Жрец, увидев ярла Стейнара, бросил нож и замер со сложенным на груди руками, всем своим видом выражая холодное равнодушие к происходящему. Он останется жив, теперь никто не посмеет убить его в присутствии стольких свидетелей.　

— Почему ты не убил его? — раздраженно шепнул на ухо Хафтуру Стейнар.　

Несчастного мальчишку развязали, и он, поднявшись на ноги, смотрел на окружавших его людей какими-то шальными глазами.　

— Перун, — вдруг выговорил он первое слово за все время его долгого молчания. — Перун... — он показал на каменного бога.　

— Он заговорил! — воскликнул Хафтур. — Он заговорил...　

— Это Тор, бог молнии, Воробышек, — сказал Айво.　

— Я — Олаф, — произнес мальчишка, глядя перед собой.　

— Смотри-ка, у него наше имя? — бросил через плечо кому-то Рулаф Беззубый.　

— А кто твой отец? — ярл Стейнар настороженно и пытливо посмотрел мальчику в глаза, надеясь услышать ответ. Но тот ничего больше не сказал. Упав на землю, он потерял сознание.

Глава 4 Ворота Нифльхейма [19]

Прошло семь лет с тех пор, как мальчишка-русс по имени Олаф оказался в далекой Скандинавии, в доме ярла Стейнара.

В тот год было много знамений и несчастий...

Люди узнали, что в земле франков пролился красный дождь. А на острове Мэн глухая женщина, жившая одиноко, родила мальчика с третьим глазом во лбу. Мальчик заговорил через несколько дней. Все, кто слышал его речь, вскоре умерли в страшных мучениях. А сам мальчик исчез...

В доме Раудульфа появился новый траль, взятый из земли фризов. Был он христианином и к тому же импульсивным и беспокойным по натуре. Узнав о мальчике с тремя глазами, он по вечерам, встречаясь с другими тралями, говорил о каком-то демоне, или, как его называли христиане, — дьяволе. Будто бы мальчишка с острова Мэн и есть воплощение дьявола. Там где он появляется — люди гибнут как мухи. Но даже не это самое страшное. Куда хуже, что ему достается сам дух умершего человека.

Разговоры эти пока сходили тралю с рук. Местные жи­тели, многие из которых бывали и в Британии, и в других землях Европы, подчас и сами не знали, как объяснить те или иные явления и знамения. А траль этот, пользуясь смя­тением в умах, говорил о том, что красный дождь — это дождь из крови невинно погибших жертв. А все, кто повинен в этом, попадут в некое ужасное место, называемое у христиан Адом. Многим казалось, что Ад похож на обитель мертвых — Хель.

Когда Олаф заговорил, ярл Стейнар ограничил его общение с кем-либо кроме преданных ему людей. Постепенно, подбирая слова, используя жесты, мальчик смог пояснить, что не знает ни названия корабля, на котором плыл, ни имени человека, которому он принадлежал.

Олаф очень сбивчиво и туманно рассказывал о том, что на корабль его привели какие-то люди, часть из них позже отправилась в морское путешествие и погибла вместе с осталь­ной командой. Когда Стейнар спрашивал его о человеке, по­следнем из команды судна, оставшемся на борту, Олаф качал головой. Он не понимал, о ком идет речь. Все перемешалось в его голове. И сам он, ослабевший от голода и лишений, в те дни плохо осознавал происходящее.　

В конце концов Стейнар понял, что не добьется многого от него. Тайна «Эйктюрмира» так и осталась нераскрытой. Но вождя викингов занимало и другое: молчание мальчика по поводу гибели этого корабля. Однако скоро и с этим утряслось.　

Хафтур, выступавший толмачом в разговорах с Олафом, убедил ярла в том, что мальчик ничего не помнит о пожаре на «Эйктюрмире». Вообще в его памяти сохранились лишь обрывки воспоминаний, и ему казалось, что корабль Стейнара плыл вместе с ними. Когда ярл понял, что опасаться нечего, он разрешил Олафу общение со всеми остальными жителями поселка. В доме же Стейнара у Олафа по-прежнему оставались недоброжелатели: Гей да, ее старший сын Рагнар и траль Карн. В тот год Рагнар, достигнув восемнадцати зим, ростом уже перегнал отца, но был более стройным на вид. Стейнар, оставивший на время ремесло викинга, погрузнел, в волосах прибавилось седины.　

Незадолго до этого король англов Альфред Великий разбил армию данов у Эдингтона. И теперь, согласно договору между вождем Гутрумом и королем Альфредом Великим, даны остались на территории, названной областью «датского права». Харальд Весельчак, совершивший пару набегов в Ирландию и Британию, едва не погиб во время стычки с данами, не желавшими терпеть чужаков в своих землях. Его сын Магнус женился на Гудрунн, и у них родись дети. О Торстейне долгое время ничего не было слышно, пока в доме Стейнара не объявился брат Гейды — Кнуд Вороний Глаз. Он рассказал, что видел Торстейна в армии данов.　

О его бегстве ходили разные слухи, но правду знали немногие. Бывший кормчий ярла Стейнара бежал благодаря его помощи, который не желал, чтобы его дружинник был заколот ночью как свинья.　

Харальд Весельчак понимал, без чьего вмешательства тут не обошлось, но открыто выступить против Стейнара не посмел. Он убрался из его дома, затаив обиду. Мысли о мести долго не оставляли жестокого ярла в покое, но пришло время ему подумать и о другой напасти. В Восточном Фолде набирал силу один из конунгов, Харальд Хорфагер, постепенно подчинявший своему влиянию все большее количество независимых ярлов. Стейнар хорошо знал его отца, Хальфдана Черного, сына конунга Гутрота. Сам Гутрот был убит своей женой, легендарной королевой Асой, матерью Хальфдана. Ко времени, когда Харальд Хорфагер стал конунгом, у него сложились хорошие отношения со Стейнаром, который стал его приверженцем, признавая его верховную власть. И потому Харальд Весельчак, не признававший главенства более молодого тезки, был вынужден затаиться на время.　

В доме же Стейнара теперь жил человек, также мечтавший о мести. Это был Кнуд Вороний Глаз Опасное ремесло викинга не принесло ему богатства. Может быть, оттого что Кнуд вел разгульную жизнь и не был способен к накоплению добра. В доме Стейнара он занял особое место, как брат его жены и дядя его сыновей. Потому Стейнару порой приходилось терпеть его выходки, так как Кнуд был неуправляем во хмелю, и только покровительство ярла спасало его от внезапного удара ножа. Он умудрился поссориться со многими людьми Стейнара. Избегал лишь сталкиваться с Инегельдом, подспудно чувствуя, что с этим нужно вести себя осторожно хоть трезвым, хоть пьяным.　

* * *　

— Долго целишься! — крикнул Хафтур, глядя на Олафа, напряженно застывшего с натянутым луком в руках.　

Подстегнутый криком наставника, Олаф пустил стрелу, вонзившуюся в столб в двадцати шагах от него. В середине столба висело железное кольцо, и стрела воткнулась рядом, в двух пальцах ниже.　

Хафтур удовлетворенно кивнул, пробормотав что-то вроде слов одобрения.　

Олаф, одетый в полотняную рубаху и крепкие штаны из шерсти, сейчас мало был похож на того заморыша, которого нашли на пустом корабле в Северном море. Поскольку мальчик не знал точно своего возраста, считалось, что в тот год ему исполнилось пятнадцать зим сообразно его внешнему облику. И действительно, Рагнар был заметно крупнее и выше ростом, а младший сын Стейнара Бриан, немного уступал Олафу, которого в селении называли Олаф Рус.

— Смотри. — Хафтур подошел и взял лук из его рук. — Ты делаешь вот так... — он поднял лук и подтянул тетиву к груди. — А если сделать так... — викинг встал боком и под­тянул тетиву к плечу. Спущенная стрела с силой воткнулась в дерево, как раз в середине кольца. — Попробуй, он отдал лук юноше.

Олаф сделал еще несколько попыток, убеждаясь в том, что сейчас стрелы летят с большей силой.

— Надо стрелять с обеих рук, —- напутствовал его опытный Хафтур. — Это пригодится в бою...

Разговаривая, они не заметили, как сзади к ним подошел Бриан.

— Дай-ка мне, — попросил он и, наложив стрелу, нацелился в столб, встав в той же позиции, которой только учил своего воспитанника Хафтур.

Стрела Бриана попала в железо кольца и отскочила, упав на землю.

Не скрывая радостной усмешки, Бриан отдал лук Олафу. Между обоими подростками с некоторых пор установилось что-то, похожее на доверие. Бриан был внимателен к новообретенному брату, не разделяя неприязни Рагнара. Хотя на людях немного стыдился показывать свою доброжелательность, но Олаф прекрасно это чувствовал, отвечая тем же.

— Смотри, Олаф! — услышали они насмешливый женский голос. — Бриан учится быстрей тебя!

Оглянувшись, они увидели двух девушек в длинных пла­тьях, вышедших к ним из-за пристройки. Одна из них была Ингрид, дочь Стейнара, а ее подруга — дочерью Лейва Волоса­того, и ее звали Гримхильд. Ингрид была точной копией своей матери Гейды в юности: высокая, светловолосая, с упрямым характером и некоторой медлительностью в движениях. Гримхильд, напротив, была черноволоса и подвижна, как молодая лань. Обоим девушкам исполнилось по семнадцать зим. По­хоже, Гримхильд нравился Олаф, но свою симпатию она пред­почитала облекать в форму насмешек и шутливых замечаний. Ингрид же, насколько это было возможно, избегала общения с «родственником», а тот как будто был рад этому, ему хватало ненависти Рагнара и молчаливой неприязни Гейды.

Поскольку стрел в колчане больше не было, Олаф направился к столбу, а девушки прошли по двору к выходу за ограду. Хафтур проводил их долгим внимательным взглядом. Постаревший викинг, сильно привязавшийся к Олафу, понимал, что для его воспитанника наступает новая пора. Рагнар, как старший сын Стейнара, может со временем стать ярлом. Младший Бриан тоже не должен остаться не у дел. А что будет с Олафом? Его ждет судьба викинга, обманчивое счастье морского бродяги — то, у чего нет названия. Оно приходит и уходит, как морской прилив, и рассыпается между пальцев подобно текучему песку.

Всегда чего-то ждешь, но когда оно приходит, оказывается, что ждал чего-то другого...

— Тебе нравится Олаф? — спрашивала между тем свою подругу Ингрид, задумчиво глядя в сторону фьорда, где бледное солнце уходящего лета медленно катилось к закату.

— Олаф? — насмешливо повторила Гримхильд, как будто пробуя имя на вкус. — Не знаю... Может, и нравится, но он... странный. Откуда твой отец взял его?

— Ты же знаешь, из земли руссов...

— А разве он был в земле руссов? — настойчиво пыталась на что-то натолкнуть Ингрид ее подруга. — Туда плыть далеко. Мой отец говорил, что легче всего плыть через море свеев, к острову Рюген, а там — к побережью балтов...

— Что ты хочешь этим сказать? — резко вскинула голову Ингрид,　

— А то, что твой отец плавал другим путем, через Северное море, мимо земли франков. Это все знают.　

— И что же? — Ингрид раздражалась все больше, даже сама не зная, почему. — Хочешь сказать, что он солгал?　

— Нет, нет! — торопливо проговорила Гримхильд, слегка испугавшись внезапного порыва подруги. — Просто он сказал не всю правду...　

— Не всю правду? — глаза дочери ярла сузились, она побледнела. — Говори!　

— Думаешь, почему твой отец так относится к Олафу? — Гримхильд наклонилась к ее плечу, понизив голос, хотя поблизости от них никого не было. — Да потому, что он — его настоящий сын!　

— Не может быть! — выкрикнула Ингрид и тут же прикусила губу.　

Вот оно что!.. Теперь ей многое стало понятно.　

— Почему не может? — Гримхильд почувствовала неуверенность Ингрид.　

— А ты сама хорошенько подумай...　

Гримхильд лишь повторяла то, что как-то раз услышала во время разговора Лейва Волосатого с женой. Лейв был убежден, что так все дело и обстоит. И его жена согласилась с ним.　

— Ты-то откуда это знаешь? —- Ингрид искала точку опоры. Ей нужна была ясность.　

— Я ничего не знаю! — отрезала Гримхильд, понимая, что невольно перешла границы дозволенного. — И ты никому не вздумай сказать, о чем узнала от меня.　

Ингрид напряженно раздумывала. Все сходилось. Отец никогда не рассказывал, откуда он взял мальчишку. И никто из его людей об этом не сказал ни слова. Но ее мать не случайно ненавидела Олафа. Как женщина, она прозревала истину. Ей не хотелось, чтобы в ее доме жил сын Стейнара от связи с какой-то иноземкой, хотя тот же Харальд Весельчак имел наложниц и не скрывал этого.　

Теперь все выглядело по-другому. Ингрид, не сознавая, что с ней, вдруг почувствовала необъяснимую боль, как будто у нее что-то отняли. Отняли тогда, когда она сама еще не успела решить — как ей быть с этим?

* * *　

В наступающих сумерках Олаф, играя с Миддом, увидел угловатую фигуру Айво, вернувшегося с берега.

— Там, на берегу, большой кит, — сказал Айво, подойдя к мальчику. — Рыбаки разделывают его.

— Я хочу посмотреть! — встрепенулся Олаф, отпуская собаку. Вид китов, этих морских великанов, странно действовал на него. Когда Олаф впервые увидел кита, был несказанно поражен. До этого он только слышал рассказы о загадочных исполинах моря, способных потопить рыбацкую лодку одним ударом хвоста.

Айво понимающе кивнул, и вдвоем они отправились на берег. С того дня, как молодой финн помог найти похищенного жрецом Олафа, к нему здесь стали относиться намного лучше. Даже ярл Стейнар иногда бросал пару одобрительных словечек, а это дорогого стоило. Карн завидовал Айво, а остальные трали признавали финна, как первого среди равных.

Когда они пришли на берег и остановились на возвышенности, наблюдая за действиями рыбаков, разделывавших тушу кита, Олаф спросил у финна:

— В твоей земле, Айво, есть киты?

— Нет, — покачал головой финн. — Откуда им там взяться? У нас только лес, много, много леса...

— Как же ты попал сюда, если раньше не видел моря?

— По глупости... — задумчиво произнес Айво. — Свей умеют ходить в лесу. Они напали на нас, когда был праздник. Почти всех мужчин убили. Оставили женщин и таких, как я. Меня два раза продавали, прежде чем я попал сюда.　

— Значит, раньше ты тоже никогда не видел китов?　

— Верно, — кивнул Айво. — Но я что-то слышал о них. О чудищах, которые плавают в океане. Там, — он показал рукой на север, — есть такая земля — Похьела. Это царство ведьмы Лоухи. В этой земле ничего не растет. Только снега и льды. Много, очень много снега и льда... Страшное место! Недалеко от Похьелы живут лапландцы — люди-лаппи. Это совсем дикий народ. Они ездят на оленях.　

— Как это... на оленях? — удивился Олаф, пытаясь в наступающей темноте получше разглядеть лицо финна.　

— Да, на оленях. У них целые стада оленей. Это не лесные олени, а другие, северные олени. Лапландцы сумели приручить их.　

— Если там ничего не растет, то как ведьма может жить там? Чем она кормится?　

— Ведьма всегда найдет себе пищу, — рассмеялся Айво. Может, она ест белых медведей?　

— А разве есть такие? — Олаф удивлялся все больше.　

— Да, есть, — кивнул финн, о чем-то раздумывая. — И есть еще такие существа, их называют тюлени. Они похожи на моржей. Белые медведи убивают их...　

— И что же, в той земле никогда не бывает лета?　

— Нет, никогда, — покачал головой Айво, припоминая рассказы стариков.　

Перед его глазами промелькнули лица близких людей — мать, отец, братья, которые погибли в скоротечной и жестокой схватке со свеями. Теперь они все в царстве Туони — Туонеле, откуда еще никто не возвращался на этот свет. Там, в черных реках Туонелы, находят последний приют души умерших. И Айво, когда вспоминал об этом, мучился одним и тем же вопросом: теперь он далеко от родных мест и если вдруг умрет, то куда попадет его дух? В Туонелу? Или в царство Хель, о котором толкуют местные жители? Они представляют Хель, хозяйку этого мрачного мира, красивой женщиной, у которой верхняя половина тела, как у обычного человека, а нижняя часть — скелет... Айво просто дрожь забирала, когда он думал об этом. Ему не хотелось оказаться в таком жутком месте, где вход охраняет огромный злобный пес. Но чем лучше Туонела? Из черной реки никогда не выбраться, не вернуться обратно в лес. Нет! Смерть — это плохо. Везде плохо...　

Между тем совсем стемнело. Они возвращались с берега в полном молчании. Айво, вспомнив о родине, затосковал. Олаф же сам не мог понять, что с ним происходит. Его родина теперь все чаще казалась землей, где он обитал во снах. Руссы, руссы... Кто они? Где они? Где та земля, откуда он родом? Его зовут Олаф Рус, как будто напоминая о чем-то, непременно существующем, но он об этом не имел никакого понятия.　

Куда лучше Айво. Тот постоянно толкует о лесе, о животных и птицах, об удачной охоте. Он помнит своих родных, людей своего племени. Айво такой же чужак здесь, как и он, но какая большая разница между ними! Он, Олаф, прозванный Русом, как будто должен непременно нести вину за то, что он здесь оказался. В глазах матери Рагнара он постоянно видел упрек, она словно молча спрашивала его: зачем ты здесь? Зачем?.. А разве он может это знать? Видения той, давней жизни, мучили его все меньше, мальчик привык к здешним местам.　

И все же образ матери не отпускал его. А отец?.. Ярлу когда-то очень нужно было узнать его имя. Зачем? Может, он знал его? Теперь не спрашивает. Все ушло... Но все ли?

* * *　

Хафтур, сидевший у очага, предложил ему жареного мяса. Сейчас мяса было много. Домашний скот принес хороший приплод. И рыбы тоже было много. Вокруг фьорда бродили огромные косяки сельди. Олаф слышал, как рыбаки говорили между собой: такого, мол, давно, не было. Странный это был год. Год, когда все чаще по укромным углам говорили о Боге валландцев - Иисусе Христе. А Кари, этот неприятный человек со смуглым даже в зимнее время лицом, нет-нет, да и обронит пару словечек... мол, подождите, подождите, вот появится тут мальчик с тремя глазами, в которого вселился злой дух, называемый дьяволом, тогда и узнаете!.. А что они должны узнать?　

В прошлом году, как они слышали, по всей Дании и побережью фризов прошел страшный мор, унесший тысячи жизней. В округе боялись, что мор придет сюда, приносили жертвы богам. И мор прошел стороной. Однако чернявый Карн с бегающими глазками говорил, что радоваться рано.　

Глядя на пламя костра, Олаф вдруг решился задать вопрос, который никогда прежде не задавал, как будто чувствуя, что Хафтур умышленно избегает его.　

— Ты когда-нибудь был в земле руссов, Хафтур?　

Викинг удивленно взглянул на него, словно не поверив своим ушам. Но Олаф смотрел открыто, он ждал ответа.　

— Почему ты спрашиваешь?　

— Откуда ты знаешь их язык?　

Викинг помедлил, раздумывая. Он знал, что рано или поздно этот вопрос будет ему задан. Человек, выбираясь из детства, начинает искать свои корни. Чему тут удивляться?　

Олаф, после кошмарного плавания на «Эйктюрмире», когда чудом жив остался, многое забыл из своего прошлого. Этому немало способствовала и болезнь. Иные вообще теряют память. Хафтур уже видел такое. А если что и вспоминается, то кажется чем-то, никогда не существовавшим в действительности.　

Иногда думалось, что Олаф напрочь позабыл все, что с ним было в той жизни. Он стал тут своим, ничем не отличаясь от сверстников. И Хафтур думал, что так и будет всегда. Но, оказывается, Олаф что-то таил про себя, что-то потаенное, неизбывное, то, что мучит и не дает покоя, как гнойный нарыв. А как лечат нарыв? Лучше всего вскрыть его, выпустить гной и рана затянется. Все это так, но лекарь-то из Хафтура никудышный. Он и сам многого не знает, а кое о чем вынужден молчать.

— Помнишь, я говорил тебе, что когда-то оказался в Миклагарде? — голос Хафтура слышался будто издалека. — Туда я попал из земли руссов. Я служил у одного тамошнего ярла, которых они называют князьями....- А к руссам я пришел вместе с датскими викингами...

— Я понял, — медленно проговорил Олаф. — Но почему я здесь? Если я пленник, почему не стал тралем, как Айво?

— А разве тебе плохо? — усмехнулся Хафтур. Его бородатое лицо как будто плясало на языках пламени.

— Мне не плохо, — Олаф задумался. — Но я чего-то не понимаю...

— Всего понять нельзя. — Хафтур подлил себе в кружку пива. — Только Один знает все. И норны, ведающие нашей судьбой.

— А какие они, руссы? Кто их вождь?

— У них, как и у нас, много вождей — князей. И они точно также воюют друг с другом, —- флегматично молвил Хафтур. — Бывал я в их главном городе, Конунгарде. Они на­зывают его Киевом.

— Киев? — повторил Олаф, вслушиваясь в звуки слова. Нечто мгновенно всколыхнулось в памяти: запахи далекого леса, и человечек в звериной шкуре, вылезающий из дупла огромного дерева.

— Даждьбог... — проговорил мальчик, словно кто-то не­видимый подсказал ему из глубин прошлого.

— А живут они за морем балтов, — продолжал Хафтур. — Это самый ближний путь туда. А если плыть через Ромейское море, то это далеко. Там есть еще одно море... — викинг умолк, поглощенный воспоминаниями. — Я слышал, что из земли, где восходит солнце, появились гунны со своим вождем Атли. Давно это было. Еще до Карла Великого...

— Атли... — Олаф размышлял, сопоставляя все, что было ему известно. О короле франков, прозванном Карлом Великим, он слышал не один раз. Викинги говорили о нем всегда с оттенком восхищения. Это была большая редкость, так как обычно викинги были невысокого мнения о воинских достоинствах валландцев. Отец Хафтура участвовал в набегах на землю франков, когда там правил Карл Великий. И схватки с франками были тогда особенны тяжелы.　

— Да, Атли, — оживился Хафтур. Это имя он сам слышал не раз в детстве. Древний вождь, покоритель народов, прошедший с мечом всю Европу. — Гунны, загадочный народ с востока, удачливые кочевники, пьющие молоко кобылиц... Они совсем другие, не такие, как мы. У них — узкие глаза, они делают веревки из конского волоса и ловят ими диких лошадей. Я слышал, что в той земле, откуда они пришли, как и в земле сарацин, есть животные с двумя горбами...　

— С двумя горбами?! — глаза Олафа расширились.　

— Это животное может ходить целый год по земле, где ничего не растет, и ничем не кормиться. Я думаю, что пища у них в горбах. Так-то вот...　

— Руссы тоже живут на востоке?　

— Да, на востоке, я же тебе говорил, за морем балтов.　

— Но я не могу понять, — Олаф пытался разобраться в собственных представлениях об устройстве мира. — Насколько я знаю, море балтов там, где и земля финнов? Но Айво никогда не встречал руссов.　

— И что с того? — досадливо поморщился Хафтур. — Финны - не мореходы. Они - люди леса. И потому сидят там и зимой и летом. Айво в молодости мало что видел. О руссах он только слышал. Свей помогли ему увидеть больше. Руссы живут неподалеку. Вокруг них живет много народов. И венеды, и ободриты, и булгары...　

Он замолчал, вспоминая прошлое.　

— Они зовут руссов «венелайнены», - улыбнулся Олаф. — Смешно как-то...　

— Булгары воюют с ромеями постоянно, — продолжал викинг. — Я тоже воевал с ними. С ними и сарацинами. Пока не бежал.　

— Сарацины — хорошие воины?　

— Они хорошие мореходы, — произнес после короткого раздумья Хафтур. — Не хуже нас. Умеют ходить под парусом в беззвездную ночь.　

— Как это? — Олаф не понимал, как можно плыть, не видя звезд, самого главного ориентира викингов ночью.　

— У них есть такие... штуки. Не знаю, как тебе лучше объяснить, — Хафтур пытался что-то изобразить руками. — Клянусь Одином, в этом есть что-то колдовское! Они смотрят на эту штуку и точно знают, в какой стороне север, юг, восток, даже если солнце затянуто тучами.　

— Это шаманы, — предположил Олаф, вспомнив рассказы Айво. — Они видят будущее в отражении реки... а также знают, когда солнце закроет тень...　

— Это знают и наши жрецы, — Хафтур не хотел напоминать об Ингульфе, но так вышло. — А лучше всех — Эгиль.　

— Эгиль — не жрец, — возразил Олаф. — Он, как шаман.　

В его представлении, навеянном рассказами Айво, шаманы жили отдельно от всех и умели колдовать, смеясь над заботами людей. Они могли сделать так, что человек заболевал неизвестной болезнью, и никто не знал, как его лечить. Тогда шли к шаману и тот, получив богатые дары, спасал больного от смертельной болезни, которую сам же на него и наслал.　

— Может, ты и прав, — согласился Хафтур. — Я знаю точно, что он - большой колдун. Но он уже старый и никому не желает зла...　

— Сколько ему зим?　

— Много. Больше восьмидесяти. Когда я пришел сюда, он уже был таким. Ничуть не изменился.　

— А ты веришь тому, что он может предсказывать будущее?　

— Верю ли я?.. — Хафтур задумался. — Когда-то, может, сорок зим назад, в нашем селении жила старая вельва, колдунья, она предсказала, что мой отец пройдет сквозь огонь и жив останется, а умрет от птицы...　

— От птицы? — недоверчиво переспросил Олаф.　

— Когда мой отец вместе с Хаконом Нетерпеливым делал набег в Нортумбрию, англы сумели поджечь драккар, на котором он был, — продолжал викинг, не обращая внимания на вопрос юноши. — Это случилось ночью. Драккары были на отмели, а почти всех дозорных англы убили еще до того, как поднялась тревога. С тех пор у отца левая рука и плечо были затянуты ужасным шрамом... Так вот, когда моя мать умерла, он взял себе молодую жену с острова Готланд. Я знал, что она не любит его, но он ничего не хотел слушать. И вот как-то раз, меня тогда не было в селении, соседи нашли его мертвым в доме, а кроме него, никого больше не было, только неизвестно откуда взявшаяся чайка сидела возле его тела. Когда люди вошли, чайка закричала и вылетела вон через открытую дверь. А жены его молодой никто с тех пор не видел...　

— Она, что же, обратилась в чайку?　

— Кто его знает? — пожал плечами Хафтур. — А только, выходит, вельва правду сказала.　

В ту ночь Олаф спал урывками, проваливаясь в путаницу кошмаров... Ему снилось, что Айво позвал его с собой на охоту. Они вошли в лес, и вдруг вокруг них начали собираться большие олени. Смотрит Олаф: это не олени, а полулюди, у которых голова и грудь человека, а туловище оленя... Олаф хотел назад уйти, но Айво схватил его за руку и говорит, мол, там Лоухи [20] , надо бежать в лес. Айво бежал рядом с Олафом, но потом пропал, как будто сквозь землю провалился... Олаф вышел на опушку леса, глядит, у речки сидит старуха и прядет пряжу, но странно как-то. Станка у нее нет, пряжа сама выходит из рук... Олаф подошел и спрашивает: «Что ты делаешь, бабушка?» — «Не видишь, разве? — отвечает старуха. — Пряжу пряду, на саван тебе...» — «А ты знаешь, бабушка, когда я умру?» — «От чего же не знать? — усмехается старуха. — Умрешь ты между собакой и крысой в той земле, откуда родом был черный вождь-конь. А земля та была когда-то морем...»

* * *

Через несколько дней после этого, когда все сильнее ощущалось дыхание приближающейся осени, Хафтур задумал рыбу ловить, а с собой по привычке, решил взять Олафа Руса. Они уже не первый раз отправлялись на лодке в море. Хафтур, постарев, уже не думал о том, чтобы вновь, как и прежде, податься в викинги.　

Время его прошло, и он смирился с этим, хотя нет-нет, да и вспоминал о том, что умереть надо с мечом в руке... Отцу это не удалось, но его сгубила злая молодая жена, а Хафтур после смерти своей жены с женщинами больше дела не имел. Сказал своему воспитаннику, что скоро присоединится к нему на берегу, а тот пусть пока лодку готовит.　

Так Олаф, захватив снасти, пошел к берегу первым. А по дороге повстречал старого Эгиля. Вспомнив про сон и недавний разговор с Хафтуром, Олаф с мальчишеской непосредственностью спросил старика:　

— Верно ли говорят, Эгиль, что ты можешь видеть будущее?　

— Говорят много, а правду ли? — усмехнулся тот, пристально вглядываясь в подростка. Заметно изменился Олаф с той поры, как появился здесь. Виделись они редко, но старик знал: всему свое время. — А что бы ты хотел узнать?　

— Есть ли такая земля, которая раньше была морем, и где родился черный вождь-конь?　

— Земля такая есть на востоке... — медленно проговорил старик, о чем-то размышляя. Может, удивило его, откуда мальчишка знает про это. — Но на востоке много есть земель. Когда-то предки ярла Стейнара и всех этих людей, — Эгиль показал рукой на дома, — пришли с востока в эту страну, прозванную Скандаландией. И был у них когда-то, в стародавние времена, первый город — Асгард, и стоял он в устье реки Тан...　

— А разве не боги живут в Асгарде? — удивился Олаф.　

— Верно, — старик погладил седую длинную бороду, в эти мгновения он почему-то напомнил юноше самого Одина. — Но с той поры много чего произошло... Асгард не всегда был городом богов.

— А можешь ты сказать, от чего умрет человек? — спросил мучимый сомнениями Олаф.

— Смерть одного видна на лице. А другому — удел иной. Только Норны знают про то...— старик помолчал, угадав раз­думья Олафа. — Ты не умрешь от воды и голода.

—Так ли? — вздрогнул подросток, пораженный тем, что Эгиль разгадал его тайные мысли.

— Человек, взятый из царства Ромейского, захочет утопить дерево, а дерево ведь не тонет? — Эгиль загадочно улыбнулся, но Олаф смотрел на него, как на помешанного. Трудно было понять его язык, хотя бывший найденыш сейчас неплохо овладел норвежским.

Пока он размышлял над словами старика, тот ушел своей дорогой. На берегу Олаф бросил снасти в лодку, поглядывая на небо. Солнце выходило из-за скал, легкие облачка бежали в сторону заката. Олаф испытывал знакомое возбуждение, как всегда перед выходом в море. Копаясь в лодке, он услышал шпаги за спиной. Хафтур?

Повернувшись, с удивлением увидел Карна, стоявшего у самой воды.

— Зачем ты здесь? — с некоторой резкостью спросил Олаф. Он недолюбливал Карна, подспудно чувствуя лживость его натуры.

— Хафтур задержится... — невозмутимо ответил Карн. — Я принес немного еды. Сырая рыба не годится для пищи.

— Это Хафтур послал тебя?

— Да, кто же еще? Вот, возьми.

Карн положил кожаный мешочек у своих ног, как бы на­меренно не подходя ближе к мальчишке.

Олафу ничего не оставалось, как выбраться из лодки и по­дойти ближе. Он поднял мешочек и, развязав, посмотрел, что в нем. А тем временем Карн забрался в лодку и с усмешкой поднял гарпун, осматривая его.

— Хороший гарпун. Надеетесь убить кита?

— Не твое дело, — нахмурился Олаф и отвернулся. Ему не нравилось, что Карн залез в лодку, но помешать ему он не мог. Все трали ярла Стейнара относились к Олафу без излишней почтительности, сознавая, что его положение в доме Стейнара не очень-то прочное.

Олаф понимал это и не требовал большего. Рассматри­вая содержимое мешочка, он не заметил, что Карн, отложив гарпун, достал нож и сделал незаметные тонкие надрезы в веслах. На такой надрез не обратишь внимания, а весло может треснуть в самый неподходящий момент. Затем, убедившись, что Олаф не смотрит в его сторону, Карн сделал маленький прокол в днище лодки ближе к корме. Пробить до самой воды он не смог, а может, и не хотел. Если бы лодка сразу дала течь, это бросилось бы в глаза и вызвало подозрения. К тому же рыбаки и не уплыли бы далеко от берега. Так что в действиях траля был свой расчет. Он знал, что Хафтур не очень любит рыбачить в самом фьорде, предпочитая отплыть на значительное расстояние в открытое море.

Взгляд Карна уперся в деревянный черпак, которым вы­черпывали набравшуюся воду из лодки. Поборов искушение выбросить черпак, он вылез из лодки и подошел к Олафу.

— Доволен ты? — спросил он подростка.

— Я начинаю думать, что ты сам это приготовил, — усмех­нулся Олаф, глянув на траля с презрительным прищуром.

— Благодарность — не лучшая твоя черта.

— Тебе приказал викинг, — ответил с вызовом Олаф. — Так проси благодарности у него.

— Когда-нибудь, Олаф Рус, — начал задумчиво Карн, — настанет день, и ты вспомнишь обо мне...

— Неужели? Для человека, не умеющего обращаться с мечом, ты довольно самонадеян.

Ты забываешь, что я не имею права браться за меч и весло.

Олаф знал это. По здешним обычаям, трали не могли пользоваться оружием, но даже работать веслом. Это было право свободного человека - карла.

— Может быть, — бросил резко Олаф. — Но я почему-то сомневаюсь, что ты вообще когда-нибудь умел это делать.

— Желаю тебе хорошего улова, — не стал ввязываться в бессмысленную ссору бывший житель Константинополя и, повернувшись спиной к приемному сыну Стейнара, начал подниматься вверх по тропинке. Мысленно он уже простился с мальчишкой и его опекуном, вызывавшим у него приступы дикой ненависти и злобы. Такие, как Хафтур, пленили его и обрекли на жалкое существование! Теперь он поквитается за всё.

* * *

— К вечеру ветер усилится, — сказал Хафтур, с некоторой тревогой поглядывая в небо.

Они уже отплыли от родного фьорда на приличное рас­стояние. Когда миновали Гринд-фьорд, ворота фьорда, Хафтур вспомнил, как когда-то впервые попал сюда. На Оркнейских островах он потерял много своих товарищей. Произошло это в бою между датскими и норвежскими викингами, когда и те и другие пытались овладеть этими водами. Добравшись до Скандинавии, услышал он о том, что ярл Стейнар набирает людей для набега. Податься Хафтуру было больше некуда, и он прибыл сюда...

Олаф продолжал грести, не обратив на слова викинга никакого внимания. Не в первый раз они уходили в море. Хафтур понемногу выбирал брошенную в воду сеть, чувствуя под ногами небольшую качку. Олаф, развернув лодку, табанил, и вдруг одно из весел сломалось Надлом произошел как раз в том месте, как и задумывал Карн. Олаф с раздражением смотрел на обломок весла, оставшийся в его руке. Хафтур обернулся и нахмурился, но ничего не сказал. Сломанное вес­ло — не самое страшное, что могло случиться в море. Однако его внимание неожиданно привлекла вода на дне лодки. Качка была небольшая, борта лодки находились достаточно высоко над уровнем воды. В чем же дело?

Бросив сеть, Хафтур начал внимательно разглядывать днище. На корме, под гарпуном, он обнаружил выщербленную, очевидно ножом, маленькую дырочку. Вода просачивалась через нее. Викинг с удивлением отметил, что дырочка была сделана с таким расчетом, чтобы это не сразу бросилось в глаза. Кто мог это сделать?

Хафтур посмотрел на Олафа. Тот управлялся с одним веслом, пытаясь развернуть лодку. А ветер усиливался. Солн­це, клонившееся к западу, закрыли тучи. Хафтур выхватил нож и заделал отверстие в днище. Между тем лодка попала в сильное течение, и подросток уже не справлялся с ней как раньше. Хафтур молча взял у него весло и кивком головы показал на сеть.

Олаф понял. Выбирая сеть, он услышал за спиной тихое ругательство. Обернувшись, увидел, что сломалось и второе весло. Побледневший Хафтур со злостью бросил обломок в лодку. Ветер гнал их все дальше от берега.

Вот показался мыс Фарбаути, названный так в честь великана, отца Локи. Когда-то Хафтур был среди тех, кто охранял этот мыс от вторжений непрошеных гостей. Стража мыса - непростое дело. Никогда не знаешь, чего ждать. Из мрака ночи могут появиться вооруженные соседи, ищущие легкой добычи. Однако там он был готов к бою и знал, чем силен его враг.

Но сейчас он злился, понимая, что все случившееся - не­спроста. Это была схватка, но противник остался невидимым, и все его навыки воина сейчас ни к чему. Если бы они могли управлять лодкой, достаточно было направить ее на мыс. А так становилось очевидным, что лодка, подхваченная сильным течением при порывах ветра, уносится в сторону от земли.

Прошло совсем немного времени, и мыс Фарбаути остал­ся где-то далеко за их спинами. Полоска берега постепенно сливалась с поверхностью моря, покрытой пенистыми гре­бешками волн.

— Если бы у меня была шапка короля Эрика! — с досадой стукнул себя по колену Хафтур.

Лодка, подобно маленькой щепке, неслась куда-то в глу­бину темнеющего на западе пространства, где уже невозможно было отличить небо от воды. Олаф, услышав возглас викинга, вспомнил о легенде про короля Эрика, владевшего волшебной шапкой. Достаточно было ее владельцу повернуть козырек в какую-либо сторону, и ветер начинал дуть в нужном на­правлении.

—  Ложись! — крикнул мальчику Хафтур, схватив черпак.

Волны поднимались все выше, и вода захлестывала борта

лодки. Вычерпывая воду, викинг с ужасающей ясностью осо­знал: замысел неизвестного полностью удался! Сломанные весла и дырка в днище — не оставляли им никакой надежды на спасение!

Прижавшись к борту на корме, Олаф припомнил свой разговор с Эгилем... «Ты не умрешь от воды и голода...» — сказал старик. Тогда слова эти показались странными, сейчас же... Они остались одни среди бушующего моря и... что же? Эгиль знал об этом? Но тогда его пророчество не сбудется. Вот она - вода... а смерть не заставит себя ждать!

Ветер крепчал, и в потемневшем небе не отыскать было ни одного просвета.

Хафтур, ругаясь, черпал и черпал воду. Он промок до нитки, и уже ничего не видел перед собой, кроме черпака и дна лодки. Зыбкая бездна под его ногами раскачивалась все сильней. Мысль о собственной смерти не пугала викинга. Но было жаль Олафа, который умрет вместе с ним, так и не успев ничего увидеть на этом свете...

* * *

Открыв глаза, Хафтур увидел в каком-то неверном, при­зрачном сиянии скалистый утес, нависающий прямо напротив лодки. Мрачные безжизненные очертания угрюмого берега напомнили о чем-то потустороннем, не имеющем отноше­ния к миру, в котором викинг жил когда-то. Неужели это Ностранд — Берег Мертвых?

Хафтур пошевелил руками и ногами, постепенно приходя в себя. Лодка лежала на узкой полоске суши, вокруг высились чернеющие скалы, вершины которых терялись в сером мутном небе. Викинг сразу все понял и приподнялся, посмотрев на корму. Олаф лежал там, заваленный рыбой, которую они не успели выбросить, когда пытались спастись.

Хафтур, встав на ноги, пробрался на корму и дотронулся до мальчика.

— Олаф! Ты меня слышишь?

Юноша открыл глаза, сильный запах рыбы ударил в нос.

— Где мы?

— Я не знаю... — Испытав облегчение от мысли, что они спаслись, викинг еще раз огляделся. Место выглядело незна­комым, да и разве могло быть иначе? Всю ночь лодку носило по океану, благо, что буря оказалась не очень сильной, потому они и не утонули.

Хафтур выбрался из лодки на берег, все еще не веря в спасение. Наверняка в селении их уже посчитали погибшими, так что расчет того, кто повредил им весла, можно сказать, оправдался. Только кто же это был?

Викинг похлопал себя по кожаному жилету. Есть!.. По старой привычке он всегда брал с собой кремень и огниво, так что надо просто обсохнуть как следует. Здесь наверняка найдется что-нибудь, пригодное для разведения костра.

Олаф последовал примеру своего учителя и выбрался на усыпанную мелкой галькой отмель, с удовольствием разминая затекшие ноги. Промокший и продрогший за долгую ночь, он сейчас не замечал ни холода, ни мрачной пустынности чужо­го берега, радуясь тому, что остался жив. Ночью, в ужасной круговерти, когда он порой просто переставал понимать, где находится, лежал с закрытыми глазами на спине и чувствовал, как погружается в глубокую яму. Странно, но это приносило облегчение. Страх смерти отступал куда-то, все происходило как во сне, зыбком и обманчивом, где все не так, как наяву, но и самой смерти не существует...

«Хочет утопить дерево, но ведь дерево не тонет...» — глухой голос Эгиля послышался будто совсем рядом. Олаф огля­делся, но здесь они были только вдвоем с викингом. Больше никого.

«Кто? Кто это?» — мысленно спрашивал Олаф, силясь что-то припомнить.

— Весла! — рассмеялся Хафтур, думая о своем — Первый раз со мной такое.

Забравшись в лодку, он откинул спутанную сеть, рыбу и внимательно осмотрел место, где он обнаружил маленькую ды­рочку. К счастью для них, ему удалось хорошо заделать ее.

—   Ты видишь это, Олаф?

—   Что там?

Олаф подошел к лодке и нагнулся над бортом.

— Здесь была дырка, маленькая дырка, которую сделал кто-то, мечтавший о том, чтобы мы утонули.

— Не может быть?! —- Олаф недоверчиво разглядывал дно лодки, но в ушах все еще звучал голос Эгиля. — Карн! В лодке был Карн, — сказал он и про себя добавил: «Человек из Ромейского царства...» — неужели все правда?

— Карн? Что он делал в лодке?

— Ты послал его с едой?

— Да, да... — Хафтур сопоставлял все, что ему было извест­но. Он хотел послать Айво, но Карн вызвался сам, как будто желая услужить викингу. Тогда это не вызвало подозрений, да и в чем было подозревать траля?

—   Если это сделал Карн, то зачем? — недоумевал Олаф.

— Зачем? — Хафтур сбросил с себя мокрую одежду, разложил на камнях. Даже сейчас, когда ему минуло около шестидесяти зим, его тело выглядело ничуть не хуже, чем у тридцатилетнего мужчины. Мускулы бугрились под изъеденной морской солью кожей с белыми извилистыми червячками — шрама­ми, напоминавшими о десятках жестоких схваток, в которых викингу довелось принимать участие. Хафтур был из числа везунчиков. Многие викинги его возраста уже отправились в иные миры, кто в Валгаллу, кто — к Хель. И сейчас, оказавшись на незнакомом берегу, далеко от родных мест, он с предельной ясностью сознавал, что хотели убить именно Олафа...

— Как ты вообще относишься к Карну? Ты когда-нибудь ссорился с ним?

— С Карном? — Олаф не понимал смысла вопроса. — Я его не замечал.

На память пришел их последний разговор, не очень-то дружественный, но ведь Карн тогда уже вылез из лодки.

Хафтур, однако, знал гораздо больше Он помнил и о ночном неудавшемся покушении на жизнь Олафа, и об Ингульфе, а также о некоторых других обстоятельствах, оставшихся неизвестными юноше. Убийца бродил где-то рядом, и только присутствие Хафтура мешало исполниться его планам. Но кое-что оставалось непонятным.

Когда им был убит человек жреца Ингульфа, подумалось, что это и есть ночной убийца с финской стрелой. Однако что-то не сходилось. Ингульфу нужна была человеческая жертва. С этой целью и был похищен Олаф. Позже, когда зимой многие заболели неизвестной болезнью, Ингульф рас­пространял слухи о том, что в этом виноват найденыш. А тот, кто использовал финскую стрелу, хотел просто убить мальчишку. Так выходило, что это были разные люди. Но не слишком ли много врагов у того, кто и прожил-то на земле всего пятнад­цать зим?

— Карн, — бормотал Хафтур, поглощенный размышления­ми. — Это Карн...

— Ты знаешь где мы находимся? — Олаф в силу своих лет был не очень-то расположен к долгим и бесплодным по­дозрениям. Сейчас это было не так уж важно.

— Помнишь, нас относило на север? — спросил викинг. — Судя по всему, так и есть. Гораздо хуже, если мы попали на какой-нибудь из Фарерских островов...

Олаф слышал про эти острова. Но также слышал и про большой остров —Исландию, куда стремились и даны, и свей, и норвеги. Помощник ярла Стейнара, молчаливый и замкнутый Инегельд, когда-то был среди первых поселенцев Исландии, но потом в его жизни произошли крутые перемены. Инегельд никогда не разговаривал с Олафом наедине, вообще старался избегать общения с ним. В его взгляде найденыш видел некий затаенный вопрос, как у Гейды. Но в отличие от жены ярла Инегельд иногда позволял себе шутить с Олафом, когда вокруг собирались викинги. Шутки порой касались и финна Айво...

— А финские колдуньи могут рожать детей, Айво? - сме­ялся кто-нибудь из дружины.

— Я про это не слышал, - отвечал финн. - Но всякая женщина может родить...

— Может, ты родился у колдуньи?

— Моя мать не была колдуньей, - вспыхивал обычно спокойный Айво.

— Не обижайся, я знал викинга из Хафс фьорда, так его мать умела колдовать, что тут такого?

— Я никогда не встречал колдуний. Только шаманов.

— Шаманы - это бестии! - хохотал Рулаф Беззубый. - Я видел шамана, у которого были перепончатые руки, совсем как у выдры...

— Представляешь себе, каково это?

— Хорошо, что ты не родился шаманом, Рулаф, — смеялись его друзья. - А то бы пришел к женщине, а у тебя перепонки. Вот бы она посмеялась!..

— А разве не смеялась саксонская девушка, Бьярни? - отвечал ему Рулаф. - Когда ты, измазанный с ног до головы болотной грязью, бежал от ее соплеменников и спрятался на берегу, где она купалась?

Не знаю, кто рассказал тебе такую небылицу, но в болото я отродясь не проваливался и не ловил девушек на берегу!

— Мне рассказал об этом Эйнар Сутулый, который воевал с тобой вместе у сыновей Рагнара Лондброка в Инглаланде.

— Эйнара Сутулого давно уже нет, — усмехался Бьяр­ни. - А он был известный выдумщик...

— Не менее известный, чем ты!..

Все прошедшее — как давний сон. Казалось, они никогда не вернутся назад. И финна, с которым очень сдружился, он больше не увидит. Олаф чувствовал, что места эти слишком далеки от обжитых.

—   А, может быть, мы в Исландии?

— Нет, — покачал головой Хафтур, оглядывал пустынную местность, как будто хотел, чтобы кто-то подсказал ему пра­вильный ответ. — Нас просто не могло так далеко отнести...

—   Что будем делать?

— Для начала — просуши одежду. Так недолго и заболеть. А нам предстоит неблизкий путь.

— Ты когда-нибудь бывал в этих краях?

— Мой отец, Модольв, плавал еще дальше, на север, там, где лежит Нифльхейм, ледяная пустыня. Он говорил, что даже летом там непроходимые льды.

— Похьела... — нараспев произнес Олаф, вспомнив о том, что рассказывал ему Айво.

— Так называют эту землю финны, — кивнул Хафтур. — Мы с тобой, судя по всему, сейчас недалеко от земли лапланд­цев, — он посмотрел в серое небо. — Нужно спешить. Очень скоро сюда придет настоящая зима, и нам несдобровать, если не доберемся до какого-нибудь селения.

— Ты хочешь бросить лодку? — с сомнением спросил Олаф.

— Зачем она нам без весел? — пожал плечами викинг. — Мы разломаем ее остов и используем для костра. Но нам нужно время, чтобы подготовиться к долгому пути. Я думаю, что здесь, на этих скалах устраивают лежбища моржи. Сдела­ем запас вяленого мяса и двинем на юг, Олаф.

— Ты знаешь, куда идти?

— Пойдем вдоль берега. Это самый простой путь.

— Смотри! — внезапно переменившись в лице, крикнул под­росток, находившийся лицом к морю. — Наступает прилив.

Хафтур мгновенно преобразился, быстрым взглядом оки­нув то место, где лежала лодка. Не трудно было понять, что поднявшаяся в момент прилива вода отнесет лодку выше, к дальним скалам, и они могут потерять ее.

— Скорей! — он схватил свою одежду, разложенную на камнях, и прыгнул в лодку.

Олаф последовал за ним. Схватив гарпун, викинг, ис­пользовал его как багор для управления лодкой. Когда вода прибывала, он отталкивался гарпуном от прибрежных камней, направляя лодку в узкий проход между скалами. «Почему Карн?» — мысленно задавал себе вопрос Хафтур, внимательно наблюдая за движением лодки. Этот скрытный смуглый ромей всегда что-то таил про себя. Он мог ненавидеть викингов, когда- то пленивших его и продавших в рабство, но какой ему прок от смерти мальчишки? Этого Хафтур пока не мог объяснить. А в то, что Карн хотел смерти ему, викинг отказывался верить. Ведь он, пользуясь благосклонностью ярла Стейнара, жил в какой-го степени обособленно, заботясь об Олафе и почти не прибегая к услугам тралей. Скорей уж Карн мог желать смерти Рулафу Беззубому или брату Гейды, Кнуду, которые во хмелю подчас без всяких причин могли избить подвернувшегося под руку раба. Один раз даже ярл Стейнар был вынужден вмешаться, чтобы избежать кровопролития А по чести сказать, если бы не родство и тайное заступничество сестры, Кнуд Вороний Глаз не смог бы прожить у них и месяца.

Присевший на корме Олаф, смотрел на окружавшие их мрачные, цвета пасмурного неба, утесы и вдруг его внимание привлекло нечто, не совсем вписывающееся в эту картину пустоши и полного отсутствия следов человека... Справа на одном из утесов он увидел хорошо знакомую голову драко­на, вырезанную из дерева и потемневшую от времени. Это был нос драккара викингов, вероятно, разбившегося когда-то у скалистого и опасного берега.

— Хафтур! — Олаф поднял руку, указывая на драконью голову.

Викинг обернулся и посмотрел вверх. В груди его что-то сжалось от смутного ощущения далекой, полной загадок и смертей истории, когда-то случившейся в этом месте. А что ждало их самих?..

* * *

Когда Хафтур и Олаф не вернулись домой на следующее утро, многие в доме ярла Стейнара поняли, что с ними случи­лось несчастье. Стейнар распорядился, чтобы несколько лодок вышли в море и осмотрели береговую линию. Время шло, но все было напрасно.

Его приемный сын и старый викинг, по всей видимости, утонули.

Гейда, скрывая тайную радость, сторонилась мужа, делая вид, что ей также неприятно все происшедшее с теми, кто еще недавно жил рядом с ними. Проходя по туну, она заметила стоявшего у ограды Карна. Тот перехватил ее взгляд и еле заметно кивнул.

Гейда усмехнулась. Все получилось как нельзя лучше. С того времени, когда закончились неудачами ее первые попытки устранить Олафа, она стала мудрее и поняла, что явное убий­ство мальчишки вряд ли обеспечит ей спокойную жизнь.

Зная характер своего мужа, она сознавала, что тот бы не успокоился, пока не отыскал виновника смерти Олафа. В ход пошли бы и пытки раскаленным железом, и опускание в хо­лодную воду фьорда со связанными руками, и многое другое. А это, прежде всего, означало, что ей нельзя было прибегнуть к услугам третьего лица.

Найти такого человека, кто выдержал бы пытки и не выдал ее, было невозможно. А без посторонней помощи организовать убийство мальчишки представлялось почти не­разрешимой задачей. И тогда Гейда приняла другое, может быть, самое верное решение. Представить его смерть как несчастный случай.

Гейда хорошо помнила ту ночь, когда она чуть было не попалась на глаза тому, кого она хотела представить в роли убийцы Олафа. То есть финну Айво...

Жена Стейнара с младых лет воспитывалась своим от­цом Бьерном в духе древних воинских традиций. Ее мать умерла, когда девочке было два года, и Бьерн, мечтавший о сыне, продолжателе рода, долгое время не мог второй раз жениться. Гейде исполнилось восемь зим, и только тогда у нее появился младший брат, Кнуд, сын второй жены Бьерна, Асы. Когда девушке минуло восемнадцать зим, во всей округе она стреляла из лука не хуже самого умелого и опытного в ратном деле мужчины. Поэтому, когда ей пришла в голову мысль убить мальчишку-русса, она остановила свой выбор на луке.

Это оружие позволяло убивать на расстоянии, а значит, стрелявший мог остаться неузнанным в случае промаха. А использовать финскую стрелу ей подсказал давний рассказ отца о том, как горстка викингов, переодевшись в одежду анг­лов, смогла проникнуть в один из замков британской земли Мерсии.

В ту дождливую ночь Гейда все рассчитала верно кроме одного: мальчишка почему-то встал со своей постели. А вне­запное появление Айво и вовсе едва не раскрыло ее. Позже Стейнар рассказал жене о неудавшемся покушении на Олафа, все время задаваясь вопросом: кто хотел убить его? Тогда- то Гейда и поняла, что опасно пытаться все сделать своими руками. И решила, что Карн подходит лучше остальных. Ромей-раб, хитрый и изворотливый, был способен на многое, она чувствовала это.

Хафтур, крепко сжимая правой руке гарпун, выглянул из- за большого камня, оглядывая лежбище моржей. Вожак стада, огромный секач, весивший, наверное, как пять или шесть взрослых здоровых мужчин, лежал недалеко от места, где прятался викинг. Однако Хафтура это устраивало. Намечен­ная жертва — моржиха средних размеров — облюбовала себе местечко как раз возле валуна, за которым присел охотник.

Он хорошо знал, что шкура у моржей толстая, и потому охотиться на них можно только с копьями или гарпунами, имевшими металлические наконечники. Гарпун с наконеч­ником из кости годился лишь для охоты на рыбу или диких гусей. У Хафтура в руке был как раз хороший гарпун с железным наконечником. Такой подошел бы и для охоты на китов.

Выждав момент, охотник привстал и, убедившись в том, что его никто не заметил, бросился к моржихе и с силой вонзил гарпун в загривок, чуть ниже основания черепа — в самое уяз­вимое место на теле животного. Моржиха рванулась, пытаясь в предсмертной борьбе уйти от охотника. Хафтур вырвал гарпун и нанес еще один удар.

Все стадо моржей, вспугнутое появлением человека, броси­лось к воде. Секач не торопился уходить, и охотник напряженно ждал, не желая упустить еще одну жертву. Один из моржей лежал дальше остальных и потому заметно отставал в бегстве. Тем не менее Хафтур не решался броситься в гущу животных, рискуя быть смятым несколькими крупными самцами во главе с вожаком. Бросив взгляд на первого моржа, он понял, что тот никуда не денется, и побежал зигзагом, постоянно меняя направление движения. Вожак и остальные самцы, шлепая ластами, уже подобрались к урезу воды. Замешкавшийся морж, будто чувствуя, что не успевает, прилагал отчаянные усилия, но тщетно. Хафтур успел вонзить в него гарпун у самой воды. Морж, несмотря на рану, двинулся дальше. Еще не­много — и он уйдет в воду.

Хафтур знал, что если морж сумеет отдалиться от берега — все бесполезно, даже если животное смертельно ранено. Когда морж умрет, его легкие наполнятся водой, и он опустится на дно, а глубина тут порядочная. Достать его оттуда не представ­лялось возможным. Викинг с внезапным порывом ярости нанес моржу еще несколько ударов. Животное уткнулось мордой в воду, а тело осталось на берегу.

Хафтур радостно поднял голову вверх. Там, на вершине скалы за его схваткой напряженно следил Олаф. Стадо мор­жей, напуганное охотником, с шумом пенило воду залива. Очевидно, что здесь их тревожили крайне редко. Увидев, что все закончилось, Олаф закричал, возбужденно махая руками. А викинг не мешкая достал нож и распорол моржу брюхо.

— Разжигай костер! — он знаком показал подростку, где именно.

Убить сразу двух моржей — это большая удача. Теперь они сделают запас мяса, и голод им не страшен. Бледное солнце, затянутое дымкой, быстро сходило с неба. А очень скоро дни станут еще короче.

Хафтур плохо представлял себе, сколько дней они будут в пути. Здесь, на краю земли, зима наступает быстро. Он чув­ствовал ее приближение по утреннему инею на скалах и по холодным ночам.

Разведя огонь, Олаф начал помогать Хафтуру разделывать туши. Еще ночь, и надо уходить отсюда. Вчера, когда Олаф увидел деревянную голову дракона с разбившегося корабля викингов, они, дождавшись окончания прилива, внимательно осмотрели прибрежные скалы.

В одном месте они обнаружили застрявший в трещине скелет, обглоданный рыбами. На нем еще оставались лохмо­тья одежды, а на истлевшем поясе еще висел в ножнах меч. Дальнейшие поиски дали еще несколько находок: обломок секиры, кое-какая утварь с корабля, не представлявшая сейчас никакой ценности. Очевидно, большая часть оружия была по­гребена в прибрежных водах, о чем оставалось только сожалеть.

Хафтур прикинул, что судно разбилось здесь не позже, чем в прошлом году.

Уже в темноте, пожарив куски мяса, они сидели возле ко­стра, разрывали мясо руками и торопливо ели, утоляя голод.

Еще днем, внимательно изучая береговую линию, Хафтур наметил: куда идти. Его уверенность в том, что они находятся на материке, нисколько не поколебалась. Он с некоторым удовлетворением в душе сознавал, что хранительница рода его отца, так называемая фюльгья [21] , не покинула его и на этот раз.

— А ты когда-нибудь видел белых медведей, Хафтур?

Ночной ужин у костра — время для путешествий в про­шлое. Чувствуя приятную истому, Олаф придвигал башмаки ближе к пламени, грея озябшие за день ноги.

— Пару раз, — ответил викинг, разжевывая подгоревший кусок моржатины. — Они живут во льдах. Там заводят детены­шей. В лесах их нет. Вот уж не думал никогда, что на старости лет поплыву к Нифльхейму...

— Как думаешь, из тех, кто плыл на этом корабле, кто- нибудь спасся?

— Может быть, — задумчиво произнес викинг. — Нам еще сильно повезло, что буря кончилась быстро. А то бы... — он не договорил, привлеченный неясным звуком.

— Они плыли туда... — рассеянно говорил Олаф, не слыша ничего, кроме легкого потрескиванья дров. — В Похьелу... Зачем?

Ему, с детства привыкшему к рассказам о морских походах в южном направлении, то есть в Валланд, было непонятно, зачем плыть в страну вечного холода и мрака?

— Мой отец когда-то говорил, что где-то в той стороне, где находится Исландингар, Исландия, будто бы есть еще какая-то земля...

— Ризаланд? Страна великанов? — метнул на него быстрый взгляд подросток.

— Этого никто не знает.

— Откуда же известно про ту землю?

— Об этом вроде говорил старый жрец Одина... — закончив с едой, Хафтур откинулся на спину, положив под себя отло­манный борт лодки. — Вся земля — как огромная лепешка. Там, на юге, где живут сарацины, есть безлюдные пустыни из одного песка.

— Из песка?

— Когда-то там были города, большие города, но солнце погубило их... Ты можешь себе представить, Олаф, такую зем­лю, где люди ходят весь год почти без одежды? Они черны, как древесный уголь. В их реках живут всякие чудные звери и много змей...

— А ты веришь тому, что говорит Карн?

— Это чему? — прищурился Хафтур, догадываясь, что спросит Олаф.

— О том, что есть только один Бог?

— Богов много... — не сразу ответил викинг. — У каждой земли — свои боги. Те же саксы когда-то тоже верили в Одина, у них он назывался Вотан. Правда, сейчас все больше и больше тех, кто поклоняется новому Богу. Вместо капищ они строят каменные дома, которые называют церковью. Но у нас никогда этого не будет. Наступит время Рагнарёка, и весь мир погибнет...

Олаф много раз слышал про таинственный и страшный Рагнарёк. Разговоры вокруг этого события всегда выглядели туманными, неясными. Как будто все подспудно ждали этого и одновременно не хотели, чтобы это случилось. Оно и понятно. Ведь конец света означал смерть для всех...

— А что же будет потом?

Потом?.. — нахмурился Хафтур. Ответить на этот во­прос было еще труднее. Честно говоря, он никогда в жизни не пытался так далеко забираться в тайники собственной души, чтобы узнать: а верит ли он в Рагнарёк? Его отец Модольв, как и тысячи других викингов, умер, так и не дожив до великого события. Хафтур надеялся, что тоже не доживет. А что будет с миром потом, его интересовало меньше всего. — Думаю, Олаф, если кто и выживет, то их будет очень мало...

Юноша молчал, глядя на пламя костра. Ему казалось, что там, внутри огня, таится странное будущее, влекущее своей жутковатой непредсказуемостью.

— Я слышал, как траль Раудульфа, Ортвин, рассказывал о страшном месте, называемом Адом... Будто там в мучениях проводят бесконечно долгое время все убийцы, воры и другие преступники после своей смерти...

— Толкуют, — согласился Хафтур, дремота все больше забирала его. - Это похоже на царство Хель. Но хуже всего отступать от своей веры... а этот Ортвин, он... того...

Олаф понял, что имел в виду Хафтур. Некоторые счита­ли Ортвина сумасшедшим. Поэтому ему многое прощалось. Вот если б он жил в вотчине Харальда Весельчака — давно бы его удавили, или положили на алтарь под нож жреца.

Пока шел разговор, Хафтур нет-нет да и поглядывал во­круг. Костер отбрасывал на скалы причудливые тени, похожие на диковинных зверей. У викинга появилось ощущение, что за ними наблюдают. Это ощущение возникло именно сегодня. Но кто это мог быть?

Он помнил, что точно такое же чувство владело им, когда Хафтур впервые попал в землю пиктов, на остров Альбион. Невидимые викингам пикты неотступно следили за ними, вы­бирая момент для нападения. Они любили воевать по ночам, когда противник отдыхал, сморенный дневными заботами. Скольких викингов они убили тогда?

При свете дня Хафтур подолгу осматривал окрестности, от­мечая безлюдность и удаленность этого места. Но люди все-таки могли жить где-то поблизости, хотя бы вон за теми невысокими горами, тянувшимися вдоль побережья с севера на юг.

Когда Олаф уснул, Хафтур, сбрасывая предательскую дрему, погубившую многих его товарищей на чужбине, взял меч неизвестного викинга и отправился побродить вокруг. Как опытный воин, он понимал, что представляет собой хорошую мишень, сидя возле костра. Но как бы там ни было, в любом случае, вдвоем им не выстоять против нескольких вооружен­ных мужчин, если те захотят напасть на них. Однако вокруг все оставалось спокойно.

Хафтур не спал очень долго, но потом, убедившись, что опасе­ния напрасны, прилег возле затухающего костра, положив рядом завернутые в моржовые шкуры куски провяленного мяса.

Глава 5 Тень колдовства

В сумерках Олаф увидел невдалеке странную фигуру, то ли двуногого зверя, то ли человека. Такое же существо когда-то похитило его, чтобы принести в жертву богам...

— Смотри, Хафтур! — поднял руку юноша, обращаясь к своему спутнику.

Но тот и бровью не повел, как будто не слышал. Олаф еще раз глянул в ту сторону, где только что видел чью-то фигуру, но там уже никого не было. А может, это просто ему показалось?

—Тише, тише, Олаф! — услышал он негромкий голос викинга. — Я все видел.

— Но кто это?

— Иди вперед и ни о чем не спрашивай.

Удивленный Олаф последовал совету, хотя на душе было неспокойно. Тем временем Хафтур продолжал идти так, словно ничего не произошло...

Прошлой ночью он проснулся от неясного предчувствия, будто кто-то шепнул на ухо: «Просыпайся!». Костер догорал, но подкладывать дрова не имело смысла. Здесь, на побере­жье, дерево было на вес золота, а у них впереди — долгий путь. Но не это заботило старого викинга. Своим невероятным чутьем человека, прожившего жизнь, полную опасностей и тревог, он почувствовал, что рядом кто-то есть. Чуть приот­крыв глаза, он скосил их влево и заметил смутно различимую фигуру человека, стоявшего неподалеку. Человек был одет в одежду из звериных шкур, как охотники из финских лесов. Найденный на побережье меч находился под рукой Хафтура. В любой момент он мог воспользоваться им. Но не спешил, выжидая.

Человек в звериной шкуре тоже выжидал. Он был похож на призрак и, казалось, мог исчезнуть в одно мгновение. Но терпения Хафтуру было не занимать. Сколько раз от его хладнокровия и выдержки зависела его собственная жизнь? Он был спокоен, как опытный воин, знающий, когда именно нанести врагу смертельный удар. Но человек в звериной шкуре не торопился подходить ближе. Простояв какое-то время, он внезапно исчез, растаял в темноте.

Хафтур долго еще ждал нападения. Но человек в звериной шкуре больше не появился. Викинг уснул перед самым рас­светом, когда угли в костре начали остывать...

И сейчас, подыскивая место для ночлега, Хафтур отчетливо сознавал, что за ними по-прежнему наблюдают. Но кое-что в поведении незнакомца успокаивало. Может, он и не собирается на них нападать, а просто ждет? Чего?

— Кто это был, Хафтур? — Олаф, сбросив с плеч поклажу, помог викингу разжечь костер.

— Не знаю, — ответил Хафтур, почти не разжимая губ. — Я буду караулить долго, потом разбужу тебя.

— Да, разбуди, — кивнул Олаф. — Думаешь, он хочет на­пасть на нас?

— Все может быть, — щепки под руками викинга вспых­нули. — Он уже приходил прошлой ночью.

— Правда? — Олаф оглянулся вокруг. Темнеющая на вос­токе горная гряда постепенно сливалась с небом. Появилось тревожное ощущение незащищенности.

— А если их много?

— Вряд ли, — задумчиво произнес викинг. — Мне кажется, он просто ждет, пока мы покинем его землю.

— Его землю? — повторил Олаф. — А разве человек может жить один в такой глуши?

— А он и не один, — загадочно проговорил Хафтур, глядя за спину подростку.

Олаф мгновенно сообразил и обернулся, увидев неподалеку несколько схожих между собой фигур. Все они были одеты в одежды из звериных шкур и стояли неподвижно, похожие на изваяния чужих богов.

Хафтур поднялся на ноги и несколько раз махнул рукой, прокричав:

— Мы уйдем отсюда! Нам ничего здесь не надо!

Потом нагнулся и подхватил несколько крупных кусков вяленого мяса. Обойдя костер, направился к незнакомцам, попутно бросив Олафу:

— Сиди спокойно и наблюдай, если что, передашь мне меч.

Хафтур подошел ближе к чужакам, а они, словно поняли, чего он хочет, продолжали молчаливо стоять, выжидая. Викинг остановился в нескольких шагах от них.

— Вот, возьмите! — он протянул мясо, и один из мужчин, что-то сказав остальным, шагнул вперед и забрал у него все куски. Хафтур стоял, наблюдая. Один из незнакомцев, самый маленький ростом, чем-то напоминавший девушку, смотрел на него как на невиданного ранее зверя, трое других держались более раскованно, тихо переговариваясь. Хафтур немного знал язык финнов, но эти говорили иначе, хотя иногда ему казалось, что он понимает их речь. Наконец тот, который взял мясо, поднял руку, привлекая к себе внимание. Он показал на горы за его спиной, потом сделал непонятный жест, и все четверо, словно повинуясь этому жесту, нырнули в темноту. Хафтур вернулся к костру.

Они взяли мясо? — спросил Олаф, хотя все прекрасно видел своими глазами. Просто он не мог понять, неужели эти люди крались за ними из-за нескольких кусков моржатины?

— Взяли, — кивнул Хафтур, подставив ладони к пламени. — Но не думай, что они голодны.

— Почему же они взяли мясо?

— Тем самым они показали, что не причинят нам зла. Думаю, теперь мы можем спать спокойно.

— Но кто они?

— Может, люди саами? — пожал плечами викинг. — Но те, насколько мне известно, не подходят так близко к побережью. Кое-какие слова мне показались знакомыми. Наверное, это финны. Но никогда не думал, что они могут так далеко сюда забираться.

— Айво говорил, что его сородичи живут в лесах.

— Вот-вот, — озабоченно подтвердил Хафтур. — Но как бы там ни было, надо скорей убираться из этих мест. Зима придет сюда через несколько дней...

Запасы мяса и дров были тяжелой ношей, затруднявшей путь. Хафтур надеялся, что еще день-два, и они попадут в по­лосу редколесья. Тогда с дровами будет легче. А мяса им хватит надолго, хотя однообразная пища приедалась. Воду они находили в источниках, и, казалось Олафу, она была слаще, чем у них в селении. Хафтур говорил, что эта вода — из лед­ников.

—У двоих из них были луки, — задумчиво сказал викинг, подбросив несколько щепок в огонь. — Они могли давно убить нас, но не сделали этого.

— Почему? -- спросил Олаф, размышляя о чужаках. Ино­гда ему казалось, это и не люди вовсе. Как жить здесь, в этом бесплодном краю, где даже и летом нельзя ничего посеять?

— Кто знает... — медленно отвечал Хафтур. — Они ждали, что мы будем делать дальше. Сдается мне, их удивило, откуда мы появились тут? Если бы разбился корабль, они бы это по­няли, а лодка... Мы ее разобрали раньше, чем они наткнулись на нас. Но пришельцев здесь мало. Это видно по тому, как ведут себя эти люди... Знаешь, Олаф, там, в Северном море, есть много островов, где жители побережья только и ждут, когда во время шторма о скалы разобьется чей-нибудь корабль. Тогда они приходят, убивают оставшихся в живых, а все имущество, не успевшее затонуть, забирают себе.

— Так поступали бы и наши люди, — заметил Олаф. — Но к нам приходит очень мало кораблей.

— Ты прав, — кивнул викинг. — Однако многое зависит от того, чей это корабль... — ему вдруг вспомнился «Эйктюрмир» и то, как они поступили с этим чужим судном. — Если бы можно было вернуться назад, я бы многое изменил в своей жизни. Но так не бывает. Запомни, Олаф! Никогда не убивай безоружных и тех, кто просит пощады. Слышал я, как один скальд рассказывал историю о воине Сигурде, который владел сокровищами Нибелунгов.

— А кто это? — Олаф затаил дыхание, прислушиваясь к рассказу наставника. В словах викинга, так много повидав­шего на своем веку, заключалась какая-то особая прелесть, очарование чем-то очень далеким, волнующим кровь не хуже крепкого эля.

— Люди тумана... — ответил Хафтур, вспоминая все. что слышал об этом.

— Люди тумана?

— Думаю, это даже не люди, а духи, — добавил викинг, вглядываясь в огонь. Там, в глубине пламени, будто оживали древние предания. — Но я сейчас не про них. Так вот, этого Сигурда предательски убили ударом в спину.

— Кто убил?

— Какой-то воин... — Хафтур помедлил. — Это все проис­ходило в Бургундии, а тамошнего короля звали Гюнтер. Главное же, Олаф, то, что убийца и все, кто помогал ему, умерли позже мучительной смертью...

— Им залили в рот расплавленный свинец и оставили умирать в глубокой яме? — поделился юноша своими пред­ставлениями о мучительной смерти.

Что-то вроде этого, — кивнул Хафтур, подзабыв подроб­ности, а может, никогда и не слышавший конца этой кровавой истории, за много лет поменявшей множество рассказчиков и, как водится, изменившей свой первоначальный вид.

— А почему Сигурд владел сокровищами духов? Разве такое может быть? — удивился Олаф.

— Этого я не знаю, — сказал викинг, подцепив ножом кусок мяса и подогревая его над костром. Помню только, что гуннский вождь Атли был как-то замешан в этом деле... Давай подкрепимся и будем спать. Завтра у нас долгий путь...

* * *

Одному из тралей ярла Стейнара, финну Айво, сильно намаявшемуся за день, снилось, будто сидит он в шатре свое­го племени, искусно сшитом из шкур зверей, а перед ним лежит кусок прожаренной оленины. Айво в нетерпении хва­тает кусок и начинает торопливо есть, боясь, чтобы кто-нибудь не пришел и не отнял его. С тех пор как он попал к свеям, а от них — к норвегам, ему не доводилось есть оленину... Вдруг полы шатра распахиваются, и внутрь забирается бурый медведь. Айво от страха не может шелохнуться, смотрит на медведя, ожидая, что будет. А медведь говорит человеческим голосом: «Айво, дай мне кусок, который ты держишь в руке». Айво отдает мясо, так и не насытившись. Медведь же, сожрав кусок в мгновение ока, говорит дальше: «Ты, Айво, несмышленыш... Думаешь, что друг твой, Олаф, утонул в море, а он живой, в той земле, которая находится рядом с землей бледных ла­пландцев...». — «А что он там делает?» — спрашивает Айво. — «Он ест усатых морских зверей, и хочет перейти Большую Гору...» «А я когда-нибудь увижу его?» — «Ты увидишь его в тот день, когда поклонник Белого Бога увидит жабу в своей чашке...» А потом медведь вдруг превратился в старого финна, который усмехнулся Айво, и тут же пропал. И понял Айво, что это был бог Укко, принявший облик медведя...

Айво проснулся в холодном поту, сердце стучит, в горле пересохло, несмотря на то, что ночи стали холодней. Из головы его все не шли слова, которые он услышал... Олаф жив! Но как такое возможно? Рыбаки уверяли: после того как пропали Хафтур и Олаф, они обыскали все побережье вокруг фьорда. Лодка — не корабль. На ней далеко упльпь нельзя. Значит, надежды никакой... Но как же сон, бог Укко, который не при­ходит попусту? Был ли этот сон вещим? Как узнать? Айво во­рочался в постели чуть не до самого утра. Заснул, утомленный переживаниями. Но долго спать ему не пришлось. Чуть ли не над самым ухом заблеяла коза. Начинался новый день...

На туне [22]  Айво встретил Карна, несущего из кузницы два меча для дружинников ярла. С некоторых пор ромей стал гораздо более разговорчивым с ним. Айво не мог понять, в чем дело?

— Что, Айво, — начал с привычным высокомерием бывший житель Константинополя. — Скучаешь по своему другу?

— Может, и так, — согласился финн. — Разве это что-то изменит?

— Верно, — кивнул Карн, внимательно глядя собеседнику в серые глаза. — Он теперь далеко отсюда. Очень далеко.

— А ты разве можешь знать, где он сейчас? — Айво всегда с некоторой опаской разговаривал с Карном. Тот знал куда больше него. Жил в самом Миклагарде, про который говорили, что этот город выше самого Рима. Город... Как люди могли строить большие дома из камня? Как такое возможно?

— Я знаю, где он сейчас, — проговорил Карн, как будто что-то тая про себя.

— И где же? — замер Айво, вспомнив о своем сне. Только сейчас до него дошло, что Карн, может быть, и есть тот самый поклонник Белого Бога, о котором сказал бог Укко.

— А ты когда-нибудь слышал о Страшном суде? — усмех­нулся Карн, прямо не отвечая на вопрос.

— Это что-то вроде Большого тинга [23] ?

— Да, да, — продолжал насмешливо Карн. — А готов ли ты, Айво, предстать перед Страшным судом?

— Ты забываешь, что тралям нечего делать на тинге, — напомнил финн.

— Это будет совсем другой тинг, — бывший византиец как будто забавлялся. — Там нет различий, траль или свободный, богатый или бедный.

— О чем ты говоришь? — Айво с трудом понимал Карна, и ему начало казаться, что тот попросту сходит с ума.

— Все, что я говорю, — истина!

— Истина? — переспросил Айво. Это норвежское слово он не понимал, но догадывался, что оно означает скрытую правду. То, чего нет на поверхности, но скрыто внутри. Шаманы его племени называли это сутью.

— Да, это истина! — с плохо скрываемым торжеством кив­нул Карн, хотя финн и не понимал его причины. Для Карна этот нескладный долговязый раб был еще более темным язычником, нежели местные жители. И большим удовольствием было на­слаждаться его суеверным страхом перед неизвестным...

— Ты ответишь, Айво, даже за то, что когда-то украл у меня медовую лепешку!

— Но я не крал у тебя никакой лепешки! — возмутился Айво.

— Правда? — тихий вкрадчивый голос Карна проникал в его душу, казалось, еще немного, и он выложит этому смуглому человечку все сокровенные тайны своей недолгой жизни.

— Эй! — вдруг раздался громкий голос, который оба хорошо знали. — Не пора ли тебе угомониться, христианская собака?

Неподалеку от них стоял Кнуд Вороний Глаз, в помятой одежде, хмурый и злой с похмелья.

— Я тебе говорю, выродок, шелудивый пес! — Кнуд смотрел на Карна, чуть прищурив левый глаз, склони набок голову, как делают обычно крупные хищные птицы, спустившиеся на землю и разглядывающие что-то необычное.

— Слушаю, господин, — мягко сказал Карн, с испугом подумав о том, что разговорился не к месту. С того дня, как сгинул Меченый со своим старым наставником, Карн почув­ствовал себя много лучше. И забыл об осторожности.

— О каком таком суде ты толковал только что?

— Я не говорил о суде... — бормотал Карн, надеясь, что вспыльчивый викинг не слышал всего разговора.

— Ты обещал Айво, что он ответит даже за украденную лепешку? — усмехнулся Кнуд, подойди ближе и оглядывая обоих. — Ведь так, Айво?

— Я не понял его, господин, честно.

— Я тебе верю, Айво, — кивнул Кнуд, поглаживая густую бороду. — Мне и то сразу не понять его. Однако я понял, что он надеется уцелеть, когда другие начнут умирать сотнями, так ведь, Карн? Какую тайну ты знаешь, чтобы спастись? Я много плавал и тоже кое-что знаю! Монах из Хиатландии перед тем, как хромой Торвальд из Бергена, проткнул его мечом, много вещал об этом... месте. Как ты его называешь?.. Ад?.. Как это выходит хорошо: каждый, кто убил хотя бы одного человека, не­минуемо отправиться в Ад, который похож на Муспельхейм...

— Ни одному смертному не дано это знать, — смиренно проговорил Карн.

Во вспышке ярости викинга он своим изощренным чутьем человека, долгие годы живущего двойной жизнью, разглядел глубоко скрываемый страх перед лицом неведомых сил. Мно­гие из викингов, особенно молодые, и сами порой не знали, во что им верить. Их боги — все эти Одины, Бальдры, Торы и Фрейи, и прочие — не всегда помогали в их начинаниях. Тяжелые поражения данов в Англии, гибель большого ко­личества викингов во франкском королевстве поколебали их уверенность в истинности своей веры.

Карн слышал, что один из влиятельных ярлов Норвегии сбежал в Германию, спасаясь от преследования конунга Харальда Хорфагера, и там принял христианство. Но Карн в глубине души всегда с презрением относился и к тем, и к другим. В Константинополе он был христианином, от­правлявшим на смерть десятки христиан... К язычникам он относился, как к несмышленым детям, бросающим в реку золото и другие драгоценности для того, чтобы умилости­вить своих богов. Сам Карн верил только в того, кто дей­ствительно владел этим миром, того, кто имел тысячи лиц, оставаясь неузнанным. Язычники называли его по-разному, христиане же дали ему имя — Демон... И если можно было кому-то поклоняться в этой жизни, то несомненно только этому существу, этому древнему Злу, которое древнее самих египетских пирамид, засыпаемых песком в пустынных землях, покоренных маврами.

Когда-то отец Карна, долгое время живший в Каппадокии и Сирии, рассказывал сыну о древних пророчествах, заклю­ченных в письменах, начертанных на камнях в безлюдной пу­стыне. Эти места были некогда заселены людьми, — говорил он. — А потом время уничтожило города и обрекло всех живу­щих на смерть. О том, когда это происходит, известно лишь ему, хранителю зла, великому искусителю и покровителю тем­ных сил...

— Но что-то ты знаешь? — недобро ухмыльнулся Кнуд. — Или нет?

— Мне мало, что известно, — продолжал отнекиваться Карн.

— А ну-ка, Айво, возьми у него мечи, — приказал брат Гейды, наблюдая за тем, как траль выполняет его указание.

Отдав мечи финну, Карн почувствовал приближение смер­ти. Он хорошо знал, что Вороний Глаз был из тех викингов, которые стремятся добиться исполнения своих желаний любы­ми путями, не останавливаясь ни перед чем. Жизнь человека они не ставили ни в грош.

— Теперь же, ромейский пес, я испытаю твоего Бога, — с мрач­ной торжественностью произнес Кнуд, доставая нож с широким острым лезвием. — И посмотрю, как он поможет тебе...

Карн побледнел, не в силах пошевелиться. Несмотря на то, что по его доносам было убито немало людей, сам он боялся смерти и старался, как мог, отдалить ее неизбежный приход.

Кнуд подступил к нему и резким ударом левой руки сбил с ног. Потом, схватив ромея за волосы, повернул его лицом к небу, с усмешкой сказав:

— Сейчас, Карн, мы все увидим...

Нож викинга коснулся горла византийца. Карн зажмурился, втайне воззвав к своему одинокому и страшному божеству, как делал это в те времена, когда руссы и викинги убивали жителей Византии на его глазах и когда ему повезло: его оставили в живых, продав в рабство. Он, сын богатого торговца, с детства привыкший к роскоши, к обильной пище, тонкому вину и хо­рошеньким женщинам, был вынужден влачить жалкое рабское существование, пресмыкаться перед проклятыми язычниками, которые даже не умели строить храмы для своих богов.

— Так ты скажешь мне свою тайну? — голос викинга звучал как набат. — Или так и помрешь как бездомная собака?

Как ни хотел Карн жить, все же не мог понять, чего от него хочет Кнуд. Но главное: сейчас, обезумев от ужаса приближаю­щейся смерти, Карн терял свою привычную изворотливость, не раз выручавшую его.

— Кнуд! — вдруг послышался женский голос, и Карн с облегчением узнал его. — Чем это ты занимаешься?

Жена ярла Стейнара, одетая в длинное платье темно­бордового цвета, стояла неподалеку, с любопытством разгля­дывая все происходящее.

— Мне хотелось кое-что узнать, — пробормотал Кнуд, в замешательстве, убирая нож и отпуская траля.

— И о чем же? — прищурилась Гейда. Она слишком хорошо знала своего брата, чтобы поверить в какую-либо небылицу.

— Карну известно, как стать бессмертным, — ответил Кнуд, почти не отступив от истинного смысла своих действий.

— В самом деле? — усмехнулась Гейда, почувствовав, как медленно из ее души уходит страх. Она-то боялась совсем другого. И сейчас, поправив волосы, повелительно бросила тралям: — Идите!

Обоим не нужно было повторять. И Карн, и Айво мгновенно убрались с глаз, как будто их и не было тут вовсе.

—  Так чего же все-таки ты хотел от Карна? — продолжала допытываться Гейда у брата.

— Напрасно ты думаешь, что я собирался убить его, — сказал Кнуд. — У меня и в мыслях этого не было.

— Еще бы! — женщина не сводила с него пристального взгляда. — Даже за такого никчемного раба, как Карн, мой муж строго спросил бы с тебя.

— Он много болтает, — попытался оправдаться викинг. — Ему следовало бы отрезать язык. Тогда бы от него было боль­ше проку.

— Но это не тебе решать, — заметила Гейда, подумав о том, что немой Карн никогда бы не смог рассказать о том, как именно пропал Олаф. Однако это было не так-то легко сделать, и потому оставалось надеяться на то, что и траль не посмеет выдать их общую тайну.

— Сдается мне, что ты, Кнуд, не тем занимаешься. Пом­нишь клятву, которую ты дал на празднике Йоль? До сих пор ты не выполнил ее...

— Это не так-то просто, — вскинул голову Вороний Глаз. — Ты сама знаешь, что у меня не было подходящего момента. А добраться до него очень трудно.

—  Да, да, — кивнула Гейда, задумавшись. Им обоим было хорошо известно, о ком идет речь: Харальд Весельчак, давно приговоренный злопамятными данами к смерти. Но убить вспыльчивого и мстительного ярла было чрезвычайно нелегко. Им оставалось только ждать. Ждать и надеяться...

* * *

Третий день Олаф и Хафтур шли на юг, держась извили­стой береговой линии. С тех пор как они видели охотников в звериных шкурах, им не встретился более ни один человек. В этой земле, мрачной холодными ночами и полной какого-то жутковатого великолепия при свете дня, казалось, и не могла жить ни одна живая душа. Ночью, засыпая, Олаф думал о страшной бездне, Гиннунгагапе, которая окутывала землю и была началом всего... [24]

Наверное, именно так и выглядела земля тогда, когда сыны Бора — Один, Вили и Be, убили первого великана Имира и сотворили из его мертвого тела нынешний мир. Из его костей были созданы горы, а из зубов — скалы, а из крови — моря...

Хотя людей путники не встречали, Олафу временами мерещилось, что духи холода, дети великана Боргельмира, неотступно и незримо следуют за ними, чужаками в этом безжизненном краю.

Днем говорили мало, тяжелая дорога отнимала много сил. Хафтур шел первым, выбирал более удобный путь, Олаф дер­жался сзади, стараясь не отставать.

До наступления темноты оставалось не очень много вре­мени, когда Хафтур, взобравшись на пригорок, раздраженно вскрикнул. Олаф, хорошо чувствуя своего наставника, понял: что-то случилось. И не ошибся. Подойдя ближе, он увидел впереди полоску воды. Дорогу им преградила небольшая речка, впадающая в море. Хотя оба хорошо плавали, переправиться на тот берег с поклажей представлялось делом очень трудным.

— Пойдем вверх по течению реки, — сказал Хафтур, вгля­дываясь в противоположный берег, покрытый густым лесом. — Быть может, там есть более удобное место для переправы.

В его голосе не было уверенности. Олаф понимал, что викинг просто хочет обдумать, как им быть дальше. У него мелькнула мысль о плоте. Но чтобы его построить, требовалось время.

Они устало шли по высокому берегу, пока воздух не стала заполнять сумеречная синева — предвестник наступающей ночи. В узкой ложбинке Хафтур сбросил с себя мешок с моржовым мясом.

— Переночуем здесь.

Олаф также освободился от своей ноши, расправляя натруженные за день плечи. Пока викинг разжигал костер, юноша поднялся выше по холму. Ему хотелось посмотреть, куда им идти дальше.

Оказавшись на вершине, он посмотрел на изгиб русла реки, и вдруг его как будто толкнули в грудь... Совсем недалеко от того места, где он стоял, полускрытая в зарослях кустарника, прилепилась к берегу лачуга. Вначале Олаф подумал, что она ему просто мерещится. Он протер глаза и глянул снова. Лачуга не исчезла. Она чем-то напоминала жилище, в котором жил Эгиль. Олаф замер, весь превратившись в слух. Ему показа­лось, что он слышит голоса... Юноша огляделся. Кто может жить здесь, в этой пустоши? Вряд ли это охотники, которых они встречали. Хафтур говорил, что те живут в странных до­мах из звериных шкур. Но кто тогда живет здесь? Или лачуга пустует?.. А как же голоса?

Сердце у парня сжалось от недоброго предчувствия, но любопытство взяло верх. Стараясь двигаться бесшумно, он спустился с холма и приблизился к лачуге, остановившись шагах в двадцати.

В зыбкой тишине, сотканной из холодного воздуха, он смутно различил только далекий крик чаек. Лачуга по- прежнему казалась необитаемой. Олаф облизал обветренные сухие губы, не решаясь сделать еще несколько шагов.

У него мелькнула мысль, что он зря не предупредил Хафтура. И теперь тот будет искать его и может разозлиться. Пока он раздумывал, какой-то неясный звук сзади привлек его внимание. Но понять причину этого звука Олаф не успел, почувствовав прикосновение к своей шее холодного лезвия.

— Не шевелись, — прошептал кто-то странным голосом, быстро обшаривая его сзади.

Олаф замер, сообразив, что столкнулся с обитателем ла­чуги.

— Я не причиню никому зла, — сказал он, подражая манере своего наставника, когда тот говорил с людьми в звериных шкурах.

— Я убью тебя, если ты сделаешь хоть одно резкое движе­ние, — продолжал все тот же странный голос, мало похожий на голос взрослого мужчины. — Медленно повернись...

Олаф подчинился приказу и с удивлением увидел перед собой темноволосую девушку в куртке из оленьей кожи, дер­жавшую в руке охотничий нож с широким острым лезвием.

—Кто ты? — спросила девушка, глядя на него с тревогой и неприязнью в глазах.

—Я — Олаф, — ответил юноша, размышляя о том, каким образом эта девушка может жить в одиночестве в такой глуши? Но, может быть, она живет не одна?

— Что ты здесь делаешь? — девушка говорила, как-то по- особому выделяя слова. Это был чужой говор. И Олаф скорее узнавал слова по знакомому звучанию, нежели по интонации. На это не очень-то тяготило, в свое время и язык викингов был не слишком привычен для него.

— Ищу место для ночлега. — Олаф не торопился говорить, что он здесь не один.

— Место для ночлега? — девушка усмехнулась, погляды­вая на него темными красивыми глазами. — А где ты ночевал прошлую ночь?

— Там, — он показал рукой в сторону севера.

— Откуда ты идешь?

— С севера.

— Ты непохож на людей саами, — медленно проговорила девушка, продолжая внимательно изучать парня.

— Да, я не лапландец, — поспешил заверить ее Олаф. — Я приемный сын ярла Стейнара, сына Асмунда.

— Я не знаю никакого ярла Стейнара! — резко бросила девушка, нахмурившись. Очевидно, что-то в ответе юноши ей не понравилось.

Он живет далеко от этих мест, — пояснил Олаф.

— Как же ты здесь оказался? — недоверчиво спросила обитательница лачуги.

— Во время бури нашу лодку занесло к этим берегам...

— Вашу лодку? — насторожилась девушка.

Олаф понял, что допустил промах. Ей не следовало откро­венно лгать. Он чувствовал, что она довольно проницательна, несмотря на юный возраст.

— Да, нашу лодку, — быстро нашелся Олаф. — Эта лодка принадлежит ярлу Стейнару.

— Почему же ты не утонул?

— Не знаю, — он пожал плечами. Страх куда-то пропал. Теперь незнакомка не казалась опасной. И руку с ножом она опустила. — Наверное, так было угодно богам.

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверила?

— Он говорит правду, Хельга! — неожиданно послышался скрипучий хрипловатый голос, от которого у Олафа пробежа­ли мурашки по коже. Он резко обернулся и увидел старуху в грязноватом плаще из шерсти, стоявшую в нескольких шагах от порога лачуги.

— Но я ему не верю, бабушка, — с упрямством возразила девушка, которую назвали Хельгой. — Как мог этот мальчишка выжить в нашем краю?

— Я не мальчишка! — резко вскинул голову Олаф, смертель­но обидевшись на колкость. Ему оставалось только пожалеть, что эти слова были произнесены существом женского пола.

— В самом деле? — Хельга смерила его уничижительным взглядом, как будто забавляясь его обидой. — Что-то не по­хоже...

— Прощайте, — бросил Олаф, собираясь уйти.

— Не так скоро, мой мальчик.— услышал он голос Хафтура, вышедшего из зарослей. Было ясно, что он слышал если не весь разговор, то по крайней мере его завершающую часть. — Мы, в самом деле, нуждаемся в ночлеге...

— Это еще кто? — вспыхнула Хельга, сжав пальцы на рукоятке ножа.

Нельзя отказывать странникам в ночлеге, — успокаивающе подняла правую руку старуха. — Они нам не опасны, Хельга.

— Ты знаешь, что делаешь, — сказала девушка, уступив.

— Напрасно ты, Олаф, не предупредил меня, — обратил­ся с упреком к подростку Хафтур. — Все могло закончиться гораздо хуже.

— Ты же не думаешь, что я мог испугаться этих женщин? -- громко воскликнул Олаф, краем глаза заметив, как отреаги­ровала на его фразу Хельга.

— У женщин бывают длинные руки, — задумчиво ска­зал Хафтур. — Их язык не всегда говорит то, о чем они думают. Позволь узнать, в какой земле мы сейчас находим­ся? — он выразительно глянул на старуху.

— Земля эта — Галоголанд. — Вы в четырех днях пути от Далекарлии, викинг, если пойдете на восток.

— Как тебя зовут?

— Боргни, — ответила старуха, не меняясь в лице. Каза­лось, это говорит не живой человек, а изваяние. — А это моя внучка, Хельга... Кто же ты?

— Я — Хафтур. А это Олаф, приемный сын ярла Стейнара, сына Асмунда, что когда-то жил в Хафс-фьорде, у тамошнего ярла, и спас от смерти его ребенка. Бурей нас занесло к ска­листому берегу в двух днях пути отсюда на север. Теперь мы идем домой, Боргни.

— Асмунд, Асмунд... — забормотала старуха, будто припо­миная. — Это не тот Асмунд, которого пикты приговорили к смерти и бросили в море с высокой скалы?

— Верно, он самый, — подтвердил удивленный Хафтур. — Откуда тебе это известно?

— А разве не слухами полнится земля, викинг? — усмех­нулась Боргни. — Асмунд выжил, несмотря на то, что у него были связаны руки. И поведал об этом людям. Мертвец уже ничего бы не рассказал.

— Это верно, — согласился Хафтур, внимательно разгляды­вая старуху. Что-то в ней показалось ему странным, но викинг не спешил раскрываться прежде времени. — Нам нужна лодка, Боргни, чтобы переправиться на тот берег.

— У нас нет лодки, — равнодушно молвила старуха.

— Как же вы живете вдвоем в такой глуши?

— Что здесь удивительного? — пожала плечами Боргни. — Пищи тут довольно, а человеку много не надо. Те, кто стремятся к дальним землям и умирают ради куска желтого металла... Чем они лучше нас?

Она прозрачно намекнула Хафтуру на его ремесло, но он не обиделся. С годами он перестал обращать внимание на подобные мелочи.

— Если у вас нет лодки, то можешь ли ты указать нам удобный путь к какому-нибудь селению?

— Я укажу тебе путь, викинг, но не сегодня, — ответила Боргни. — Ты наш гость. Поэтому не думай ни о чем. Зав­тра, когда встанет солнце, тебе будет лучше видно, куда идти дальше...

— Благодарю тебя, Боргни, за приглашение, — кивнул викинг, мельком взглянув на девушку, которая стояла чуть в стороне, прислушиваясь к разговору. — У нас есть моржовое мясо. Я буду рад, если ты разделишь с нами трапезу...

— Всегда приятно встретить хорошего охотника, — при­щурилась старуха, посмотрев куда-то за спину Хафтуру.

В этот момент Олаф, также внимательно прислушивав­шийся к разговору, почему-то подумал, что они здесь не одни. Кто-то, быть может, скрывался в зарослях, наблюдая за ними, и Боргни знала об этом. И сразу же смутное чувство тревоги вновь охватило его. Он посмотрел на Хафтура, но тот выглядел спокойным и невозмутимым. Тогда Олаф решил, что ему следует быть более выдержанным и не поддаваться пустым страхам.

— Я принесу мясо, Хафтур, — сказал он, глядя на девушку.

Хельга, казалось, потеряла интерес к пришельцам, и об­ратилась к своей бабушке с каким-то малозначительным во­просом.

Не торопись, Олаф, — тихо произнес старый викинг, наблюдая за женщинами. — Когда поднимешься на холм, оглянись вокруг. Не хочу, чтобы кто-то нам помешал...

Юноша понимающе кивнул и направился к первона­чальному месту их ночевки. Слова Хафтура он расценил как обычное предостережение. Викинг часто говорил ему о том, что первым умирает потерявший бдительность и осторож­ность.

— Можно ли узнать, Боргни, как давно ты здесь живешь? — спросил Хафтур после ухода своего питомца.

— Вот уже десять зим прошло, как я поселилась в этом краю, — ответила старуха, по привычке не меняя выражения лица.

— Откуда же ты родом?

— Родилась я давно, — усмехнулась каким-то тайным мыслям Боргни. — Мой отец был из земли черных альвов, а служил он при дворе конунга данов Хродгара.

— Конунга Хродгара? — удивился Хафтур. Сколько же лет этой Боргни? Ведь даже отец его отца, старый викинг Торвальд, был мальчишкой, когда убили сына Хродгара и приписали это злодеяние неким таинственным мстителям из земли балтов.

— Да, конунга Хродгара, — подтвердила старуха. — Тебя, верно, удивляет мой возраст, викинг, а между тем это не должно тебя волновать, потому как я давно уже не интересую мужчин, а значит, не важно сколько мне зим — восемьдесят или все сто.

— Пожалуй, мне не так важно, сколько тебе зим, — со­гласился Хафтур, сознавая, что старуха, несмотря на годы, очень умна и проницательна. — А больше интересует имя твоего отца.

— Этого я тебе не скажу, старый воин, — немного резко­вато проговорила Боргни. — Потому как в отличие от вас, викингов, не люблю попусту перебирать свой род от первого колена. Довольно тебе и того, что моя мать — великая Рагна, та самая, которая предсказала, когда умрет король франков, прозванный Карлом Великим.

— Вельва Рагна? — задумчиво произнес Хафтур, теребя бо­роду. — Я слышал о ней, Боргни, много раз слышал в пору моей юности, но никогда не думал, что встречусь с ее дочерью.

Человек не знает судьбы, ему предназначенной, и, проснув­шись поутру, не догадывается, что ждет его к вечеру, — моно­тонно пробормотала старуха, как будто забыв о существовании викинга. — А если придет ему в голову безумная мысль узнать свое будущее, уготованное норнами, то сделается несчастен он тотчас же, потому как не было еще на земле смертного, довольного своим уделом.

— Так ты колдунья? — догадался Хафтур.

— Скрывать это не имеет смысла,-викинг. Удел колдуньи — жить в глуши и забыть о всех радостях человеческих...

— Но твоя мать знала и лучшие времена, — заметил Хаф тур, оглянувшись.

Олаф с поклажей на спине уже спустился с холма и под­ходил к ним.

— Все, что было, — было, — с мрачной торжественностью произнесла Боргни. — А все, что будет, — тонкая нить. Оборви ее, и все исчезнет как сон... Еще неизвестно, была ли моя мать счастливее меня в ту пору, когда встретила моего отца.

Она загадочно улыбнулась, и у Хафтура в памяти ше­вельнулось старое, истертое годами воспоминание о какой-то страшной истории, случившейся с вельвой Рагной. Он не мог вспомнить точно, что же там произошло, только припомнил, что ее обвинили в убийстве... кого?

— Я все забрал, Хафтур, — проговорил между тем за­пыхавшийся от быстрой ходьбы юноша, сбросив поклажу у своих ног.

— Хорошо, Олаф, — сказал викинг, задумавшись. Его молчание старуха расценила как нерешительность. И в са­мом деле, Хафтур раздумывал: стоит ли ночевать в лачуге Боргни?

Сумерки, посланцы духов здешних мест, быстро сгуща­лись.

— Разведи огонь, Хельга, — попросила старуха, не сводя с Хафтура пристального взгляда.

Когда девушка скрылась за дверью лачуги, сложенной из глины и прутьев, Боргни обратилась к старому воину:

— Вижу, викинг, ты испугался ночевать в одном доме со слабыми женщинами.

При этих словах Олаф вздрогнул. Сказать такое Хафтуру — обречь себя на смерть! Но Хафтур давно уже не был тем вспыльчивым парнем, готовым хвататься за меч при любом обвинении в трусости, тем более что в своей жизни он ни разу не поднял руку на женщину.

— Напрасно ты так думаешь, Боргни, — усмехнулся дру­жинник ярла Стейнара. — Мы переночуем здесь...

* * *

Раскрасневшись в тепле и сидя вокруг очага, мужчины ели мясо, Боргни сидела в углу и тоже ела мясо, разрывая его руками. Хельга то появлялась в лачуге, то куда-то уходила, и Олаф каждый раз ловил на себе ее быстрый изучающий взгляд.

— Давно не ела моржа, — с довольным видом произнесла старуха. — Ты счастливый охотник, Хафтур...

— На моржей я не охотился давно, — ответил викинг, глядя на потрескивающие в огне сучья.

— Это верно, люди — куда более привлекательная добыча, чем зверь. — В ее тоне снова слышалась издевка.

— Я убивал только воинов, Боргни. — Хафтур будто хотел оправдаться, но Олаф не понимал — зачем?

— Возьми вот, выпей, — она протянула ему глиняную кружку с каким-то напитком. Видя, что он колеблется, усмех­нулась и отпила из кружки сама, показывая, что питье не отравлено. — Ты осторожен, викинг, — заметила она. — Может, потому и жив до сих пор?

Убедившись, что колдунья не желает отравить его, Хафтур взял из ее руки кружку и сделал пару глотков. Напиток по вкусу напоминал горький мед. Викинг почувствовал, как по жилам разлилось приятное тепло. Он выпил егце немного и передал кружку юноше.

— Выпей, Олаф. Это заменит нам эль.

Парень подчинился без особой охоты. Напиток оставил ею равнодушным. Сейчас, после плотного ужина, он то и дело свешивал голову, сонно моргая. Тепло очага было непривычно после нескольких холодных ночей. Вслушиваясь в разговор Хафтура и колдуньи, он чувствовал, что чего-то не понимает. Викинг и старуха будто вели между собой таинственную игру, понятную только им двоим. Чтобы занять себя и не уснуть раньше остальных, Олаф поднялся и прошелся по лачуге к дальнему углу. Там, завешанное звериными шкурами, находи­лось укромное местечко, может быть, место, где спала Боргни, так как в лачуге он увидел только одну постель, возле которой крутилась Хельга. Откинув полог, Олаф застыл как вкопанный. Возглас удивления, готовый сорваться с его губ, застрял в горле. В углу, на топчане неподвижно сидел какой-то человек! Даже появление юноши не заставило его повернуть голову. Оглянувшись, Олаф увидел насмешливый взгляд старухи и встревоженный — Хафтура.

— Кто там? — викинг схватился за меч, рынком поднявшись на ноги. Несмотря на возраст, он оказался рядом с Олафом в мгновение ока. Глянул в угол и побледнел. — Кто это?! — спросил он резко у колдуньи.

— А как ты думаешь?

— Некогда мне разгадывать твои загадки! — крикнул Хаф­тур и бросился к незнакомцу, обнажив меч мертвого викинга. Но тут же, словно от толчка, остановился, проведя ладонью левой руки по лбу. Как это может быть?!

Подстегнутый любопытством, Олаф приблизился к ним и еще раз взглянул на незнакомца. Нервная судорога скривила ему шею от внезапного ужаса! Перед ним сидел не живой человек, а мертвец! Он понял это по застывшим глазам и землистому цвету лица.

— Что, викинг, никогда не видел мертвых? — Боргни остановилась за их спинами, с неким оттенком торжества на­блюдая их смятение.

—Кто это? — повторил Хафтур, постепенно приходя в себя. — Почему ты не предашь его земле?

— Это тело не нуждается в земле, викинг, — сказала колдунья скрипучим неприятным голосом. — А дух его далеко отсюда.

Только сейчас Олаф, оглядевшись, заметил, что вокруг на стенах развешены вырезанные из моржовой кости странные фигурки, изображавшие существ, которые могли присниться только в страшном сне... Здесь были медведи с головой челове­ка, женщины с телом змеи, бородатые старцы, покрытые рыбьей чешуей... Одна из фигурок вызывала наибольшее отвращение: уродливая голова безбородого мужчины, хитрый прищур глаз как будто позволял ему искоса наблюдать за людьми. Олафу подумалось, что так мог бы выглядеть легендарный Атли, вождь древнего народа, пришедшего с востока и покорившего многие племена...

Говорили, что у них узкие глаза. Возникло ощущение прикосновения к древним тайнам, которые знала старуха, находясь на краю земли и колдуя по законам тех, кто видел рождение мира...

— Зачем ты держишь мертвеца у себя дома? — продолжал допытываться Хафтур.

— Это мой муж, — молвила Боргни.

— Муж?! — недоверчиво спросил Хафтур, глядя на мертвеца. Судя по виду, ему при жизни было самое большее пятьдесят зим.

— Когда он умер? — Викинг не стал задумываться над его возрастом.

—   Очень давно.

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Хафтур раздра­жался все больше, усмехнувшись с некоторой озлобленностью. — Никогда не слыхивал, чтобы мертвые, не преданные земле или огню, оставались в мире живых, не тронутые тлением...

— Смейся, викинг, смейся! — Боргни наклонила голову, будто маленькая девочка разглядывала не мужчин,, а новые игрушки. Но никто и не думал смеяться. — Говоришь, никогда этого не слышал? А знаешь ли ты, что мое колдовство — самое древнее, оно древнее того дня, когда сам Один отдал свой глаз, опустившись в Йотунхейм... Мимир, великое и непостижимое божество в обличье великана, охраняющее Фонтан Мудрости, только ему подвластна тайна древней магии, идущей от само­го Дьяуса, Бога Всех Богов! Помнишь, как Один спрашивал совета у головы Мимира, убитого ванами?

— Не понимаю, о чем ты толкуешь, старуха, — пробормотал смущенный Хафтур. — Да только ноги моей не будет в этом доме завтра поутру!..

— Да будет твоя воля! — Боргни не сводила пристального взгляда с лика мертвеца, настоящую тайну жизни и смерти которого знала только она. — А сейчас лучше укладываться спать, впереди долгий путь...

В этих словах колдуньи, в том, как она их произнесла, Хафтуру почудилась скрытая усмешка. Но делать было нечего. Викинг чувствовал, что все тело его необоримо стремится ко сну. Не глядя больше на Боргни и таинственного мертвеца, он отошел в другую часть лачуги. Олаф последовал за ним. Ког­да они укладывались спать, в хижину из ночной тьмы зашла Хельга. Оглянувшись налево, она поняла, что Боргни осталась в укромном углу, снова завешенному шкурами зверей. Тогда она молча передала Олафу какой-то маленький предмет.

— Что это? — тихо спросил удивленный парень.

Хельга ничего не ответила, приложила палец к губам и схватила юношу за руку, увлекая за собой из лачуги. Оказав­шись снаружи, она резко повернулась и шепнула ему:

— Это амулет богини... — она явно хотела назвать имя, но передумала.

—   Зачем он мне?

—   Он охранит тебя ночью от змей. Не потеряй его!

—   Разве здесь есть змеи? Уже холодно...

—   Змеи везде есть, — загадочно проговорила девушка.

Сейчас Олаф явственно слышал шум прибоя, россыпь звезд над головой манила в темную высь... Он снова почувствовал себя на краю земли: безлюдное холодное пространство, лачуга колдуньи и эта красивая девушка, которая ведет себя немного странно. Можно ли ей верить? Еще недавно она смеялась над ним.

—   Когда проснешься завтра, сделай вид, что болеешь.

—   Для чего?!

—   Делай, как я говорю, иначе...

—   Что — иначе?

— Ты не поймешь... — она отвернулась от него, глядя куда- то в темноту. — Все не так просто. Боргни нужно, чтобы вы остались еще на одну ночь...

—   Зачем?

— Наступает новолуние. — Хельга по-прежнему говорила загадками. — И потому... — она вдруг замолчала, прислуши­ваясь, потом оттолкнула Олафа от себя. — Все, иди и помни о том, что я сказала. Завтра все узнаешь...

Хафтур уснул мгновенно, едва только прилег на шкуры, по­стеленные на земляном полу. Ему снилось, что сидит он возле костра, а вокруг — море, бесконечное море. Крохотный островок, на котором он оказался, — верхушка большой горы. Море за­топило селение у подножия горы, и в воде плавают предметы утвари, одежда и люди. Они кричат что-то, поднимая руки из воды, но викинг знает, что ничем не может помочь им. Внезапно он увидел, что вновь оказался в лачуге колдуньи со странным именем, в котором чудилось нечто древнее, идущее от сотво­рения земли... Он силится что-то припомнить, очень важное, но память не торопится давать подсказки. Человек, которого Боргни назвала своим мужем, подошел к нему и усмехнулся. «Ты меня помнишь, Хафтур?» — «Откуда же?..» - удивился викинг. «Твой отец, Модольв, знал тайну великой Рагны. Ведь это ее дочь предсказала твоему отцу смерть от птицы». — «Разве это была Боргни?!» — изумился Хафтур. «А ты посмотри на нее внимательнее». Таинственный мертвец, чье тело вот уже много зим она сохраняла в неприкосновенности от тления, рассмеялся и исчез. Хафтур, вскочив на ноги, бросился в угол лачуги, чтобы посмотреть на колдунью. Но вместо старухи увидел молодую красивую женщину с длинными волосами. Она сидела у огня и расчесывала волосы костяным гребнем.

«Где Боргни?» — крикнул викинг.

«Ты что, не узнаешь меня, Хафтур? — женщина смотрела на него, не мигая, как змея. — Я — Боргни!»

«Не может быть!.. Не верю тебе...»

«Глупец! — рассмеялась женщина, сбрасывая с себя одежду. — Никто не сможет противиться моей красоте!»

Обнаженная женщина, как кошка, приблизились к нему. Хафтур почувствовал прикосновение некой темной силы, со­противляться которой он не мог.

«Видишь, викинг, ты также слаб, как и Модольв. Ведь я — та птица, которую он хотел приручить, но это невоз­можно!»

Она захохотала, дико вращая глазами. У бесстрашного викин­га, видевшего на своем веку немало смертей, дрожь пробежала по телу. Он хотел бежать, но не смог. Та безумная сила, приближение которой он чувствовал, делала из него маленького ребенка, не способного противиться воле взрослого человека...

Хафтур проснулся в тревоге, готовый умереть, но в лачуге было тихо, в очаге потрескивали дрова. Олаф, утомленный за день, спал рядом, уткнувшись в шерсть шкуры росомахи. Викинг провел ладонью по лбу, почувствовав испарину, как будто у него начиналась лихорадка. Но делать нечего, ночь еще длинна. А когда наступит утро — их здесь не будет...

* * *

С рассветом Олаф, помня наставление Хельги, не торопил­ся показывать, что бодр и полон сил. Он видел, что старуха, уже варившая в котле похлебку, искоса поглядывает в их сторону. Хафтур все еще спал, что было на него непохоже.

— Проснулся, сын викинга? — Боргни насмешливо смо­трела на юношу. — Наверное, ярл Стейнар уже оплакал тебя? Но ты еще жив, еще жив, глупый мальчик...

— Да, я еще жив, — зло пробормотал Олаф, поднимаясь со своего ложа и едва сдерживаясь, чтобы не закричать на старуху. — И надеюсь еще долго прожить.

— Не злись на старую Боргни, — проговорила колдунья. — Есть то, что сильнее меня. Это рок, судьба, противиться кото­рой нельзя... Она заберет все, что мы любим, ибо это — всего лишь пыль под нашими ногами. Там, в небе, что создано из черепа старого Имира, уже упала звезда, предзнаменование свершилось.

Олаф почти ничего не понимал из слов старухи, ему хо­телось как можно быстрее выскользнуть из лачуги на свежий воздух. Однако осторожность взяла верх. Он сделал вид, что ему нехорошо, шагнув к двери, чуть пошатнулся. Оглянувшись, заметил внимательный взгляд Боргни.

—   Тебе плохо?

—   Не знаю, мне надо выйти...

— Только не уходи далеко, — напутствовала колдунья.

Олаф вышел из лачуги и наткнулся на Хельгу. Та смотрела на него испытующе. Юноша почувствовал некоторую нелов­кость. Это всегда происходило в присутствии девушки.

—   Как спалось?

— Я даже снов не видел...

—   Благодари богиню Нертус!

—   Я не знаю такой богини. Кто она?

—   Она - та, что спасает избранных...

—   Ты мне что-то обещала!

— Неужели? — усмехнулась Хельга, поправляя ленту на лбу, стягивающую ее густые темные волосы. — Я никогда еще ничего не обещала... мужчине.

—   Я же не мужчина, — напомнил Олаф. — Я — мальчишка...

— Ну да, верно, — кивнула девушка. — Наберись терпения, подожди меня здесь.

Она юркнула в лачугу, где Боргни уже разговаривала с проснувшимся Хафтуром. Викинг, открыв глаза, чувствовал головную боль и слабость во всем теле. Сначала он заподозрил было старуху в том, что она что то подмешала в напиток, но тут же отбросил подозрения, вспомнив, как колдунья пила из той же глиняной кружки. Выходит, дело было в другом. Холодная морская вода и несколько дней пути — все это не так легко выдерживать в его возрасте.

—   Хочешь есть, викинг? — спррсила его Боргни

— Нет, — Хафтур приподнялся на локтях, чувствуя легкое головокружение. — Что-то мне нехорошо...

—   Заболел? — старуха изображала участие.

—   Давно уже не знал никакой простуды.

—   Это бывает, - кивнула старуха. — Ночи сейчас холодные.

—   Ты говорила, что покажешь нам дорогу?

— Да, да, покажу, — немного суетливо пробормотала Бор­гни. — Но, может, ты еще слаб? Побудь здесь день-два, и я помогу тебе справиться с болезнью.

— Надо идти, — упрямо возразил викинг и попробовал подняться, но слабость обнаружила себя еще больше.

— Ты умрешь в дороге, — равнодушно молвила стару­ха. — А с тобой приемный сын ярла Стейнара. Оставшись в одиночестве, мальчик никогда не найдет дорогу домой и тоже погибнет.

Слова колдуньи возымели действие. Свою жизнь Хафтур не ценил слишком высоко. Он прожил уже достаточно для викинга. Но Олаф... Олаф должен жить.

— А ты сумеешь помочь мне? — викинг все еще не мог отделаться от неясных предчувствий.

—    Постараюсь.

—  Хорошо, — Хафтур откинулся на спину, закрыв глаза. В конце концов он жив, и старуха, похоже, в самом деле хочет помочь ему.

Тревога отступала, и викинг вспомнил о ночном кошмаре. Глянув на Боргни, колдующую над котлом, решился спросить напрямую:

—  Скажи, Боргни, ты знала когда-то Модольва, сына Торвалля?

—  Я много кого знала на своем веку, —- ответила колдунья. — Знала и двух викингов, каждого из которых звали Модольв. Но имен их отцов я не помню.

—  Этот тот Модольв, который участвовал в набеге ярла Хакона Нетерпеливого в Нортумбрию, когда англы сумели убить много викингов.

—  Слышала я о Хаконе Нетерпеливом, — кивнула ста­руха, как будто что-то припоминая. — Но не от Модольва. И, выходит, того викинга, о котором ты спрашиваешь, я не знала. Зато знаю, как погиб Хакон Нетерпеливый. Его убили сарацины. Когда они поймали его, то опустили на веревке в море, недалеко от берегов земли, что южнее земли франков. Привязанного к корме Хакона сожрали рыбы, следовавшие за кораблем мавров.

—  Сарацины не хотели, чтобы он попал в Валгаллу, и смеялись над ним, — медленно проговорил Хафтур, вспоминая рассказы старых викингов. — Хакон Нетерпеливый, прозванный так за свое нетерпение и желание быстро разбогатеть, стал жертвой собственной грубой ошибки, попавшись на хитрость мавров.

—    Где Олаф? — спросила между тем внучку колдунья.

—  Он там, — Хельга показала себе за спину. — Но, думаю, он заболел.

—    И Олаф тоже? — воскликнул Хафтур, бледнея.

Не беспокойся, викинг, — подняла успокаивающе руку Боргни. — Я вылечу его еще быстрее, чем тебя. Он молод и легче переносит болезнь. Сейчас, Хафтур, ты поешь суп, ко­торый я  сварила. Я разделю трапезу вместе с тобой. Завтра к утру тебе станет намного легче...

—    А?

—    Олаф будет есть то же, что и мы.

Когда Хафтур отведал похлебки, сваренной Боргни, он почувствовал, что жар в теле стал еще сильней. И его стало клонить ко сну. Старуха, также казавшаяся сонной, сказала ему:

—  Спи, спи. Тебе надо уснуть... Дух болезни еще силен, но он скоро уйдет, совсем уйдет. — Бормоча монотонно, она впала в необычную дрему, продолжая бессвязно нашептывать заклинания. Олаф, как будто подчиняясь чьей-то незримой воле, тоже готов был уснуть, но Хельга дотронулась до его плеча:

—    Идем.

Он посмотрел на викинга и колдунью. Хафтур крепко сдал, а Боргни, казалось, ничего не видела вокруг, погруженная в мир грез.

Едва оказавшись снаружи лачуги, Олаф заметил, что сон­ливость пропала.

—    Зачем ты вызвала меня? — спросил он девушку.

—    Идем. Я тебе кое-что покажу. И ты все поймешь.

—    А как же Боргни ? — усомнился Олаф.

—    Она сейчас далеко...

—    Далеко?!

—  Она в одном из девяти миров, — пояснила Хельга. — Но не там, где сейчас мы с тобой. Нам ничто не угрожает.

—    А что с Хафтуром?

—  Он спит, — пожала плечами лесная отшельница — Не бойся. Его время умирать еще не пришло. Но идем же!

Она увлекла его за собой в чащу. Олаф не совсем доверял Хельге, но не хотел показаться малодушным. Все, что проис­ходило, казалось наваждением. Мертвец в лачуге, загадочные речи старухи и поведение Хельги — все наводило на мысль о некой тайне, но он даже представить себе не мог, что его ожидало в будущем.

Девушка привела его на берег реки и показала узкий, мало­мало­заметный проход, напоминавший вход в пещеру.

—    Идем туда.

—  А что там? — Олаф почувствовал неясную тревогу: по­казалось, что Хельга хочет заманить его в ловушку.

—  Ты боишься, сын викинга? — насмешливо спросила девушка.

—  Не слишком ли много загадок? — вспылил юноша, теряя терпение.

—  Глупый, если бы я хотела причинить тебе зло, то легче было просто ничего не делать. Боргни все сделала бы сама.

—    И что она могла сделать?

—  Ты не похож на викинга, — резко ответила Хельга. — Задаешь слишком много вопросов. Идешь или нет?

После этих слов уязвленный Олаф пошел в пещеру, стиснув зубы и больше ни о чем не спрашивая.

Проход был очень узкий. Идти по нему можно было только друг за другом. Хотя Олаф не перестал опасаться того, что Хельга ведет его в западню, он решил про себя, что лучше умрет, но больше не станет окликать ее. В темноте они шли молча, и на мгновение ему показалось, что вот также идут души в царство Хель. Неожиданно впереди стало светлее. Возникло ощущение, что там горит свеча.

Фигура девушки мелькнула перед ним в проходе и вдруг исчезла...

Олаф замер, но тут же собрался с духом, схватив рукоят­ку ножа, который дал ему Хафтур Еще несколько шагов, и он оказался в пещере, стены и потолок которой отсвечивали как-то необычно, что и создавало впечатление освещенности. Олаф слегка зажмурился от света, а когда приоткрыл глаза, у него перехватило дыхание от увиденного.

В пещере лежали человеческие черепа, и юноше показа­лось, что они выложены в неком порядке, напоминающем знак или даже руну, наподобие тех что были начерчены когда-то давным-давно на тех камнях во фьорде. Но кто мог положить сюда эти черепа?

—   Тебе страшно, сын викинга? — Хельга застыла рядом с ним, равнодушно глядя на человеческие останки.

—     Кто это?

—     Наши гости.

—   Какие гости?! — Олаф вдруг подумал, что она также безумна, как ее старая родственница.

—     Те, кто приходил к нам за эти долгие годы.

—     Что же с ними случилось?

—     Боргни убивала их, — бесстрастно пояснила девушка.

—     Но зачем?!

—   Она приносила жертвы своим богам. Эти боги требу­ют только человеческих жертв. Наступает новолуние. Этой ночью Боргни собирается принести в жертву тебя и твоего спутника.

—   Меня уже хотели однажды принести в жертву... — нашел в себе силы пошутить Олаф. — Но как видишь, я жив.

—   Да, ты жив. И благодаря мне можешь спастись. Я покажу тебе место, где спрятана лодка. Вы должны бежать.

—   Лодка? — Олаф задумался. Выходит, старуха солгала им, сказав, что у нее нет лодки. А как же иначе? Это входило в ее замыслы.

Он еще раз внимательно посмотрел на груду черепов и невольно содрогнулся при мысли, что черепа Хафтура и его могли оказаться в этом жутком месте...

Боргни, безумная старуха, что если просто убить ее?

—   Я знаю, о чем ты подумал, — усмехнулась Хельга. — Но этого нельзя сделать...

— Почему?

—     Потому что я не стану помогать ее убийцам.

—     Но ты же хочешь спасти нас?

Олаф впился взглядом в ее лицо, выражение которого ускользало в полумраке пещеры.

—  Спасти — да, — кивнула Хельга. — Но не ценой ее ги­бели. Так что выбирай.

—    А почему ты это делаешь?

Не знаю... — она качнула головой, ее голос звучал глухо, все выглядело как сон, кошмарный сон. Но эти черепа, черепа людей, которые были убиты, потому что так хотели темные боги колдуньи.

Олаф соображал быстро, к нему вновь вернулось само­обладание.

—    Где лодка?

Там, — Хельга кивнула на выход из пещеры. — Я по­кажу...

—  Но как мне вывести Хафтура, чтобы старуха ничего не заметила?

—  Не волнуйся, — с неожиданной мягкостью проговорила Хельга, взяв его за руку. — Она сейчас далеко. И ничего не заметит...

—  А как же ты? Что будет с тобой? — Олаф разрывал­ся от неведомых ему ранее чувств, в которых были странно смешаны и жалость, и восхищение, и что-то еще, что-то, ему пока незнакомое. — Ведь Боргни поймет, что ты помогла нам?

—  Не думай об этом, сын викинга, — тихо ответила Хельга, задумчиво глядя на человеческие черепа — все, что осталось от тех, кто входил в это страшное место, доверившись стару­хе. — Она не сделает мне ничего...

—  А может, тебе бежать вместе с нами? — предложил Олаф, втайне надеясь, что девушка согласится.

—  Нельзя, — покачала она головой. — Мне не изменить судьбы, как бы этого ни хотелось.

—    Откуда ты знаешь, в чем твоя судьба? Может...

—  Я знаю, — она прикоснулась рукой к его устам. — Я знаю, что лучше мне больше никогда не видеть тебя, сын викинга...

Олаф налег на весла, стараясь как можно скорее отплыть от берега. Хафтур, все еще сонный и пребывающий в каком-то оцепенении, полулежал на корме, глядя на юношу как будто откуда-то издалека.

Олаф продолжал грести, не оглядываясь и ни о чем не ду­мая. Ему казалось, что с берега на них смотрят огромные, как очаг в ее лачуге, глаза Боргни. Если он оглянется, колдунья приворожит его и он повернет лодку обратно...

Едва только нос лодки врезался в противоположный бе­рег, заросший редким кустарником, он бросился к викингу и схватил его за плечи.

— Уходим, уходим, Хафтур!

Тот медленно поднялся, точно не узнавал Олафа, потом все же последовал за ним на берег. Перед тем как скрыться в кустах, Олаф не мог удержаться от искушения оглянуться назад. Он обернулся, и ему показалось, что видит человека на том берегу. Но трудно было разобрать, мужчина это был или женщина. Пока Олаф раздумывал, человек скрылся из виду.

Часть вторая Языческий амулет

Глава 1 Оборотень

Два дня Хафтур и Олаф шли на юг, отдаляясь все дальше от страшной лачуги колдуньи Боргни, где нашли свой по­следний приют десятки безвестных странников. Когда к утру следующего дня викинг пришел в себя от дурмана заклинаний старухи, Олаф рассказал ему все. В первые мгновения Хафтур, побледнев, схватился за меч и хотел вернуться назад, чтобы расправиться с проклятой колдуньей. Но, поразмыслив, остыл, сообразив, что поздно затевать подобные дела, да и ни к чему. Они благополучно спаслись благодаря помощи Хельги и зачем теперь вновь испытывать богов, которые могли отвернуться от них в другой раз?

—   Почему девчонка решила помочь нам? — недоумевал викинг, искоса посматривая на Олафа.

Но тот ничего не мог ответить наставнику.

—   Душа женщины — загадка, — сказал Хафтур. — Но если боги решили спасти нас с ее помощью, значит, так тому и быть...

—   Ты действительно не помнишь, как я пришел в лачугу и разбудил тебя? — спросил между тем Олаф.

—   Ничегошеньки, — покачал головой викинг. — Не помню ни лодки, ни того, как мы пришли сюда. Мне все кажется, я уснул там, в лачуге ведьмы, и вот проснулся здесь, в этом не­знакомом месте. Но почему старуха не помешала нам?

Хельга сказала, что ее душа была в это время где-то в других мирах, — пояснил Олаф, вспомнив слова девушки. — Она не солгала мне.

—  Но вот чего я все-таки не могу понять, — викинг по-прежнему выглядел озабоченным, — почему я был околдован, а ты — нет?

—  Смотри, Хафтур! — Олаф протянул ему амулет богини, который дала Хельга. — Вот что помогло мне.

Викинг с любопытством повертел в пальцах амулет, ис­кусно выделанную из металла фигурку женщины.

—  Богиня Эйр... богиня врачевания... Или не она? — про­шептал Хафтур, все больше и больше приходя в себя и сознавая, какой опасности они подвергались. — Откуда у тебя это?

—    Хельга, — коротко ответил Олаф.

—  Воистину, мой отец Модольв удивился бы, узнав, что со мной произошло. — Хафтур отдал амулет юноше и посмотрел на восток, туда, где взошло на небо бледное солнце севера. — Теперь нам надо идти. Осталось совсем немного.

* * *

Спустившись в низину, они шли по краю болота. Олафу порой казалось, что он по-прежнему слышит далекий шум прибоя, хотя Хафтур сказал, что они сейчас на большом рас­стоянии от моря. Викинг, глядя на запад, убежище солнца, начал потихоньку осматриваться в поисках места для ночлега и вдруг застыл как вкопанный...

На одном из деревьев он увидел висевшего зверя. При­глядевшись, понял, что это волк. И его привязали к дереву люди.

Олаф проследил его взгляд и тоже уставился на мертвого волка широко раскрытыми глазами.

—    Кто это подвесил его сюда?

—  Тот, кто подвесил — знал, что делает, — ответил Хафтур, вспомнив о древнем ритуале жертвоприношения верховному асу Одину. Но ему было известно, что волков вешали на ри­туальных столбах, которые называли волчьим деревом. Здесь же викинг видел нечто другое. Может, это просто охотники? Хафтур терялся в догадках.

—    Думаю, Олаф, мы находимся недалеко от селения и...

Он не успел договорить, обнаружив, что поляна вдруг стала заполняться вооруженными людьми. Викинг выхватил меч, крикнув Олафу, чтобы тот стал к нему спиной. Тем временем неизвестные воины сомкнулись вокруг них темным кольцом. Лучники натянули тетивы луков, и Олаф увидел десятки смертоносных стрел, направленных в их сторону.

—  Брось меч, викинг! — крикнул один из незнакомцев, высокий воин в металлическом шлеме со щитками для при­крытия глаз и носа. Он был одет также в кольчужную ру­башку — бирни и держал в левой руке круглый щит с изо­бражением дракона. — Мы не причиним вам зла.

—  Кто вы? — в свою очередь, спросил Хафтур, не торопясь выполнить приказ.

—  Ты задаешь вопросы, хотя должен молчать, — с насмеш­кой бросил воин с драконом на щите. — Вы на нашей земле. В нашей власти убить вас без всякого суда.

—  Что ж, попробуй! — Хафтур с силой сжал рукоять меча, готовясь к бою. Но в глубине души он понимал, что сейчас они с Олафом — жалкие мишени для лучников. Ему даже не дадут добраться до кого-нибудь и вступить врукопашную.

—  Ты готов умереть? — продолжал тот же воин, вероятно, командир отряда. — Позволь тогда хотя бы узнать ваши имена, не стоит викингу умирать в безвестности.

—  Я — Хафтур, сын Модольва, человек Стейнара-ярла, сына Асмунда из Хвита-фьорда. А это Олаф, его приемный сын.

После этих слов в рядах воинов произошло непроизволь­ное движение. Многие конечно же слышали о ярле Стейнаре, удачливом и смелом вожде, совершившем немало набегов в Валланд и Британию.

—  Следуй за нами! — крикнул воин с драконом на щите. — Оружие оставь у себя.

На таких условиях Хафтур решил подчиниться, повернулся к Олафу и тихо сказал:

—    Ничего не бойся. Теперь они не убьют нас...

* * *

Сумерки быстро сгущались, и уже в темноте они оказались во дворе большого дома, который принадлежал, по всей види­мости, знатному ярлу, владевшему этой землей. Зажженные факелы освещали двор, на котором собрались викинги, ожи­давшие распоряжений своего вождя. Но кто хозяин, Хафтур пока не догадывался. Воин с драконом на щите был лишь одним из его приближенных.

—  Ты говоришь, что ты — Хафтур, сын Модольва? — раз­дался голос в тишине.

Викинг оглянулся, ища глазами того, кто спросил

—    Да, это так.

—  Сын того Модольва, который был одним из лучших воинов Хакона Нетерпеливого?

—  Да, того самого, — кивнул Хафтур, втайне порадовавшись за отца. Его имя спустя столько зим помнили даже здесь, так далеко от его родины.

—  Тогда ты лжешь! — громко провозгласил все тот же голос.

Казалось, говорил невидимка.

—  Это истинная, правда, — возмутился старый викинг, ни разу в жизни не солгавший в таких важных вещах. — Пусть покарает меня Один-Всеотец, если я солгал!

—  Тот Хафтур, имя которого ты хочешь присвоить себе, давно уже в чертогах Валгаллы...

—  Когда же он погиб? — Хафтуру еще не доводилось слы­шать о собственной смерти, да еще от тех, кого он ни разу не встречал на своем жизненном пути.

—  Это было давно, — монотонно и веско вещал голос. — Он утонул в море свеев...

—  Я не погиб! — гортанно выкрикнул Хафтур. — Мне удалось выплыть. Я оказался на острове Рюген. Потом датские викинги во главе с Магнусом Черным взяли меня к себе. Они направлялись в Гардарику.

—  То, что ты говоришь, удивительно! — внезапно Олаф увидел высокого вождя в богатом одеянии. В отблесках факелов его нельзя было хорошо рассмотреть. На нем был шлем, похожий на шлем воина с драконом на щите, и по­тому его лицо было скрыто. — А что же с ним случилось дальше?

—  Я долго жил в Гардарике, сначала в Адельейгьюборге, затем в Конунгарде. Позже я попал к ромеям, — проговорил Хафтур, повернувшись к вождю и пытаясь получше рассмо­треть его. — Оттуда мне пришлось бежать...

—  Почему? — голос вождя прозвучал глухо, но стояла такая тишина, что можно было услышать хлопанье крыльев ночной птицы в лесу.

—    Я убил человека.

—    Кто же это был?

—    Тот, кто командовал у них десятью воинами.

—    Продолжай.

Хафтур не сразу подчинился. Что-то в поведении незнако­мого вождя настораживало. Викинг чувствовал, что от ответа зависит жизнь и его самого, и Олафа. Но откуда этот человек мог знать историю его жизни?

—  Мне нечего больше добавить, ярл, — наконец вымолвил Хафтур, исподлобья взглянув на вождя.

Тот несколько мгновений смотрел на него испытующе, и трудно было понять, о чем он думает.

—  Тогда скажи мне, кто собирал драккары для того на­бега?

Хафтур усмехнулся невесело.

—  Все верно, викинг! — громко воскликнул вождь. — Ты Хафтур, я узнал тебя! А узнаешь ли ты меня?

Хафтур посмотрел, но узнать не смог. Голос был неверной приметой. За годы он мог измениться, да и как узнать его из десятков похожих? Тогда вождь снял шлем, и Олаф увидел, что вождь викингов выглядит как уродливый старец. Его лицо при неверном свете факелов казалось ужасной маской, застывшей как у мертвеца, вместо глаз — узенькие щелки, седые волосы на макушке торчали клочьями.

—  Свен?! — пробормотал пораженный Хафтур. Ярл Свен, сын Сигурда?

—  Да, Хафтур, это я. Свен, сын Сигурда, названый брат Хникара Сурового.

Он подошел ближе, и Хафтур склонил перед ярлом го­лову.

Никак не ожидал он, что вот так встретится с самим Све­ном, по прозвищу Паленый, которого так боялись когда-то жители прибрежной Ирландии и Британии, а также фризы и франки. Когда-то, много зим тому назад, в одном из сражений ирландцы подожгли ладью Свена на берегу, и он сильно по­страдал в огне, но ему удалось выжить.

—  Боги посылают нам удачу или смерть, — задумчиво сказал Свен Паленый, глядя на человека из его далекого про­шлого. — А нам остается лишь правильно истолковать знаки судьбы, посылаемые норнами. Я давно ничего не слышал о тебе, Хафтур, с тех пор как погиб мой названый брат Хникар... Значит, сейчас ты служишь ярлу Стейнару, сыну Асмунда, но почему ты оказался здесь, так далеко от его вотчины?

—  Мы с Олафом, — он показал на юношу, — отправились ловить рыбу и вышли на лодке в открытое море. Внезапно разразилась буря, и нас занесло далеко на север... Нам по­счастливилось остаться в живых, и мы держим путь обратно домой.

— Олаф... — Свен Паленый пристально посмотрел на приемного сына Стейнара, и тому стало немного не по себе. Юноша чувствовал, что этот человек могущественен и жесток, и только неожиданное знакомство с Хафтуром спасло их от смерти. Обезображенное лицо Свена Паленого внушало тайный ужас Олафу, но он усилием воли выдержал его взгляд и не отвел глаз. — Почему Стейнар усыновил тебя?

—  Я... — Олаф не знал, что ответить, понимая, что медлить с ответом нельзя.

—  Эта история не для посторонних ушей, ярл Свен, — при­шел на помощь своему воспитаннику Хафтур.

—  Вот как? — тонкая усмешка шевельнулась в уродливой маске. Казалось, это один из цвергов говорит с ними. — Тогда я послушаю ее на ночь, Хафтур, после того как мы выпьем с тобой хорошего эля в память о прошлых временах. Эй, кто там? — он повернулся к своим приближенным. — Накрывайте на стол, наши гости проголодались после долгого пути...

* * *

—  Так ты говоришь, ее звали Боргни? — Свен Паленый склонил набок голову, медленно моргая отяжелевшими от вы­питого эля веками. — Слышал я про одну Боргни

Они сидела за длинным столом в доме ярла, уставленным ча­шами с мясом, пивом, и другой снедью. Рядом сидели доверенные люди Свена Паленого, ярла Хорнхофа. Один из них, тот самый воин с драконом на щите, оказался его племянником Эйнаром.

Ярл давно овдовел, и у него осталась дочь, а его первенец погиб несколько зим назад в схватке с соседями, покушавши­мися на лен ярла. Его дочери исполнилось двадцать зим, и она была невестой на выданье. За нее сватались сыновья многих знатных ярлов и херсиров [25]  из окрестных земель, но пока она ни на ком не остановила свой выбор. Был, правда, один ви­кинг, который нравился ей, но он погиб загадочной, смертью несколько месяцев назад. С того дня дочь Свена Паленого во­обще не смотрела на мужчин, но отец говорил своим друзьям, что это рано или поздно пройдет.

—  Когда я был мальчишкой, — продолжал свой рассказ ярл Свен, — отец поведал мне о какой-то Боргни, которая убила своего мужа и хотела убежать. Ее схватили и посадили под замок. Когда утром за ней пришли, то никого не обнаружили. Опросили тех, кто охранял ее, но те клялись, что всю ночь ни сомкнули глаз. Засов на двери казался не тронутым. А как она могла убежать, если в темнице было только крохотное отверстие, через которое могла вылезти разве что крыса или вылететь маленькая птица?

—  Птица? — нахмурился Хафтур, и тень старого воспоми­нания легла на его морщинистое лицо.

—  Да, птица, — усмехнулся Свен, глядя на стену, на кото­рой было развешано оружие его дружинников: мечи, секиры, копья, щиты. — Отец сказал мне, что она была вельвой, черной вельвой, зналась со всякой нечистью и запросто могла пре­вратиться в какую-нибудь зверушку.

—  Она убила своего мужа? — спросил Хафтур, отпив из кружки эль. Он заметил, что его рассказ о лесной колдунье заинтересовал ярла, над чем-то задумавшегося.

—   Да, это так, — кивнул Свен Паленый. — Но знаешь, что я тебе скажу, Хафтур? Мой отец Сигурд говорил, что таково было проклятие этого рода, все женщины которого должны были убивать отцов своих детей вскоре после их рождения.

—  Правда ли это? — изумился Хафтур, внезапно вспомнив то, что никак не мог вспомнить вот уже несколько дней.

Когда Боргни назвала имя своей матери, он мучился от неясных предчувствий. Если бы Хафтур вспомнил это рань­ше! Ведь ее мать, великую Рагну, подозревали в том, что она убила своего мужа, но доказать ничего не смогли. Потом она исчезла. О ней вспомнили лишь тогда, когда умер душитель саксов, конунг франков Карл Великий, провозглашенный императором Западной Римской империи.

Это такая же правда, как и то, что мы еейчас сидим за этим столом, Хафтур, — проговорил слегка удивленный Свен. —  А что тебя так взволновало?

Хафтур ответил не сразу, размышляя об услышанном.

— А знаешь ли ты, ярл, кто была мать Боргни?

—  Какая-нибудь колдунья, я же тебе сказал, что они были прокляты.

— А ты слышал что-нибудь о Раше, которая указала год, когда умрет Великий Карл, франкский конунг?

—  Да, кое-что слышал, — кивнул Свен, с интересом глянув на старого викинга. — Ты хочешь сказать, что...

—  Да, ярл, — проговорил Хафтур, вспомнив о мертвеце, ко­торого держала в своей лачуге Боргни. — Это была ее мать.

—  Все может быть в подлунном мире, одном из девяти миров, — задумчиво произнес Свен. — Но мне почему-то мне кажется, что ты о чем-то недоговариваешь. Или я неправ?

—  Ты прав, ярл, — сказал Хафтур, оглядев участников пира, сидевших вокруг стола и болтавших меж собой, смеясь и шутя. Он как будто явственно увидел ту грань, неуловимую, что отделяет живых от мертвых, мгновение, делающее огромные расстояния ничтожно маленькими, Мидгард и Страну Теней — все близко и все бесконечно далеко... — Боргни хотела убить нас.

—  Убить?! — щелки глаз на ужасной маске Свена еще больше сузились.

—  Да, убить так же, как она убивала всех путников, на­ходивших пристанище в ее лачуге.

—    Как же ты узнал об этом? Ты убил ее?

—    Нет, — покачал головой Хафтур, — Меня спас Олаф...

—    Олаф? — удивился ярл. — Он ведь еще мальчишка!

—  Именно потому, что мальчишка, на него обратила вни­мание внучка этой проклятой старухи. — И Хафтур рассказал все, что знал.

Ярл Свен не перебивал его, выслушав все до конца, про­изнес с мрачной решимостью:

— Она должна умереть! Мои люди отыщут ее на самом краю Нифльхейма!

А в это время Олаф, сидевший от них по правую сторону стола, затаив дыхание, слушал рассказ скальда, высокого су­хопарого старика с длинной седой бородой.

Скальд повествовал о битве аса Тора с великаном Хрунг- ниром... Испуганные предстоящей битвой Хрунгнира с самым сильным богом Асгарда, великаны пустились на хитрость и вылепили из глины великана Меккуркальви. Но это не помог­ло. Тор убил Хрунгнира, а глиняного Меккуркальви разломал верный спутник бога-громовника — Тьялви. Однако Тор тоже пострадал: великан сумел попасть своим точилом ему в голову. Волшебница Гроа пыталась достать осколок из головы Тора, но позабыла все заклинания от радостной вести, которую поведал ей Тор. Он рассказал, что спас ее мужа, Аурвандиля Смелого и вынес из страны великанов в железной корзине. Но чуть не повезло Аурвандилю. Высунул он палец ноги из корзины, и в страшную стужу тот отмерз. Тор сломал этот палец и бросил на небо. Превратился палец в звезду, которую сейчас называют Палец Аурвандиля...

Заслушался Олаф и вдруг увидел, что откуда-то из глубины дома на него смотрит красивая девушка в богатом одеянии. Смотрела она так, будто узнавала его. Не знал юноша, кто она, а это была дочь Свена Паленого — Ингебьерг.

Сторонилась она шумных сборищ и пиров с тех пор, как был найден мертвым человек, которого она любила. Звали его Хакон, был он сыном Хальфдана, сурового и удачливого викинга, сумевшего разбогатеть в походах. Знал про любовь своей дочери отец, но долго раздумывал. Хотя и богат был жених, но ярл хотел выдать Ингебьерг за сына какого-нибудь влиятельного и знатного ярла.

Пока он раздумывал, Хакон погиб при загадочных обстоя­тельствах. В начале лета его нашли мертвым на берегу речки. На его теле обнаружили страшные раны, нанесенные, как многие подумали, огромным волком, появившемся в Хорнхофе. И как бы в подтверждение догадок, вскоре были найдены трупы еще нескольких человек из окрестных селений.

Но люди, сведущие в охоте, недоумевали. Почему волк, или волки, убивают людей летом? Дичи в лесах было довольно, и обычно волки в это время не трогают людей. К тому же зага­дочный волк убивал человека, оставляя его тело нетронутым. И тогда все подумали о том, что это вервольф — оборотень. Охотники искали его, надеясь убить, но вервольф, воплощение Фенрира [26] на земле, ускользал из ловушек, оставаясь неуло­вимой тенью. Все же иногда какой-нибудь волк попадался в западню, устроенную охотниками, и тогда его убивали и приносили в жертву Одину. Вспомнил о висевшем на дереве волке и Хафтур, обратившись к Свену Паленому:

—  А скажи, ярл, почему я видел волка, который висел не на ритуальном столбе, а на дереве?

—  В наших краях появился волк-оборотень, который уби­вает людей без всякой жалости.

—    А почему вы решили, что это оборотень?

—  Видишь ли, Хафтур, — ярл немного помедлил, разду­мывая. — Все признаки указывают на это. Волк нападает на людей лунными ночами, а трупы оставляет нетронутыми. Наши охотники прикончили несколько волков, но ночные убийства не прекратились. Один из наших жрецов, жрец Тюра, сказал, что волк ищет свою жертву и пока не нашел ее, смерть по- прежнему будет бродить в Хорнхофе.

—    А кто же его жертва? — тихо спросил Хафтур.

—  Этого никто не знает. И потому мы убиваем всех волков и посвящаем их Одину, надеясь, что Всеотец поможет нам.

— Ясно... — задумавшись Хафтур вспомнил об Инегельде, которого один исландец, знавший его, назвал мордваргом, ночным убийцей. Но долго этот исландец не прожил, вскоре исчез, и даже труп его не был найден. А после того случая никто больше не пытался копаться в прошлом Инегельда. — А скажи,  ярл, кто бы первым, кого убил оборотень? — Хафтур в эти мгновения был похож на охотника, который инстинктивно почуял близость хищника.

—  Это был Хакон, сын Хальфдана, смелый, молодой викинг, участвовавший в удачном походе в Нортумбрию, — ответил Свен, не понимая, куда клонит собеседник, но в силу своей проницательности догадавшийся, что тот что-то задумал.

—  Вот что я тебе скажу, ярл. — Хафтур помолчал, обду­мывая ответ. — Сдается мне, что вервольф этот — здесь, под боком у тебя.

—  Верно ли это? — с сомнением в голосе спросил Свен Паленый. — Почему ты так решил?

—  Слышал я про оборотней этих, — отвечал старый ви­кинг. — И всегда выходило, что жили они рядом. А жертва его — кто-то из твоих приближенных.

—  Поймать бы его! — Свен нахмурился, и всякий, кто знал жестокий нрав ярла, не позавидовал бы тому, кого он так хотел отыскать...

После хорошего ужина Олаф, заскучав от бесед за столом, которые под воздействием хмеля становились все более бес­связными и резкими, выскользнул во двор. Он уже обратил внимание, что дом и двор у Свена Паленого были больше по размеру, чем у ярла Стейнара. К тому же сам дом казался добротнее, лучше отстроен. Во дворе юноша увидел несколь­ких тралей, которые прислуживали за столом. Они суетились, входя в дом и выходя из него. На юного гостя посматривали искоса, о чем-то переговариваясь, но, приближаясь к нему, смолкали.

Олаф впервые после пережитых волнений и тревог тя­желой дороги почувствовал расслабленность и покой. Здесь, в Хорнхофе, вотчине Свена Паленого, многое напоминало о родных местах, покинутых несколько дней назад. И, кажется, безвозвратно ушло ощущение заброшенности на край света и щемящего душу одиночества среди пустынных зубастых скал и лесов, сопровождавшее его все последнее время.

Круглый диск луны, похожий на лик печальной девы, по­казался из-за облачка, отбрасывая на землю тусклый неверный свет. Олаф застыл, завороженный внезапным безмолвием этой ночи, как будто кто-то из богов захотел вдруг уничтожить все звуки.

Сколько это продолжалось?

Олаф стоял как изваяние, ничего не слыша и только видя перед собой этот притягивающий к себе каким-то колдовским очарованием шар, который, по мнению людей, когда-то был человеком и жил на земле... был он сыном Мундильфари, который имел также и дочь — Солнце. И было время, когда сын Мундильфари, то исчезающий, то появляющийся вновь, похитил с земли двух детей, шедших с коромыслами за водой... А боится Месяц порождения великанши, живущей в Железном лесу, что на востоке от Мидгарда, — Лунного Пса. Когда-нибудь Лунный Пес настигнет Месяц и сожрет его. Тогда на землю падут голод и мрак...

—  Тогда была такая же ночь, — внезапный женский голос заставил Олафа вздрогнуть. Он обернулся и увидел рядом ту самую девушку, что заметил в доме ярла.

—  Когда — тогда? — спросил Олаф, отметив, что девушка смотрит на луну точно так же, как и он, завороженно и с не­ким удивлением.

—  Когда он убил его... — ответила девушка. Было впечат­ление, что она не замечает юношу и говорит сама с собой.

—    Но я ничего не знаю, — попытался объяснить юноша.

—    Хакон... он был мой жених, я любила его...

—    Кто же убил его?

—  Он... тот, кто просыпается ночами и убивает. У него много имен. Называй, как хочешь

—  Ты веришь, что существует Лунный Пес? — спросил после некоторого молчания Олаф. — И что он сожрет ме­сяц?

—  Лунный Пес существует, — серьезно ответила Ингебьерг. — И сейчас его воплощение бродит в наших лесах. Хорнхоф — проклятое место.

—    Вервольфы, задумчиво произнес Олаф. -- Я слышал о них. Говорят, это колдунье Но чего они хотят? Зачем все это?

—    Так хотят боги...

—  И все-таки я не понимаю, — продолжал удивляться Олаф. — Если нациями судьбами управляют норны, то боги не смогут ничего...

Он внезапно смолк, сообразив, что зашел слишком далеко. Он чувствовал в голове сумятицу, не понимая, почему гак странно устроен мир... Одно порождает другое, а затем третье, и так без конца... Но сами эти порождения убивают друг друга, не зная жалости в какой-то бессмысленной схватке, повинуясь чему-то, не имевшему ясного названия и объяснения. Хафтур называл это роком, той самой неуловимой, непостижимой и не подчиняющейся привычным законам людей силой.

—  Откуда ты пришел? — спросила Ингебьерг, наконец-то внимательно глянув па юношу.

Легкий ветер развевал ее волосы, и они серебрились в лунном свете, создавая ощущение призрачности происходя­щего. Она была кем-то из его снов, бесплотной чужеземкой, ждущей своего жениха, который давно уже в царстве Хель...

—  Мы идем оттуда, — он показал на север. — Из Галоголанда. Но живем мы южнее, в Хвита-фьорде, вотчине Стейнара-ярла.

—  Я слышала об этой земле. И слышала о ярле Стейнаре. Ты его сын?

—  Я его приемный сын, - неловко замялся Олаф, вспом­нив о своем двусмысленном положении в доме Стейнара. Видно, ему так и суждено оставаться в тени старшего сына ярла, Рагнара, который и наследует все имущество. Не будет жизни в этом доме.

—  Это ничего, — с непонятной мягкостью проговорила Ингебьерг. — Приемный сын ничуть не хуже.

Олаф усмехнулся, отвернувшись от девушки. Она хочет его утешить, но утешения ему не нужно. Он слишком хорошо понимает, что Рагнар ненавидит его так же, как и его мать. Ему не будет жизни в этом доме, случись что с ярлом Стейнаром. И потому он мечтает только об одном: скорее стать викингом и отплыть из Хвита-фьорда куда-нибудь в земли франков или саксов, или других народов, о которых слышал не раз. Туда, где, по словам побывавших, много чудес.

—    Но как же ты оказался на севере?

—    Нас с Хафтуром занесло туда бурей на рыбацкой лодке.

—  Хафтур... — медленно произнесла Ингебьерг, словно вслушиваясь в это имя. — Он ровесник моего отца. Они были знакомы...

Олаф иногда ловил себя на ощущении, что девушка не­много не в себе. Временами она как будто куда-то пропадала, в иные миры, куда не было доступа никому другому.

—  Почему вервольф убил... твоего жениха? — спросил он, чтобы посочувствовать ей.

—  А разве это может быть известно? — удивилась Ин­гебьерг, и лицо ее при обманчивом свете луны, будто от­далилось.

—  Известно... — повторил Олаф, задумавшись. — Я знаю одного старика, он живет недалеко от нашего селения. Он может предсказывать будущее и знает немало о прошлом. Его боятся, его пророчества сбываются. Он сказал мне, что я не умру от голода и воды. И море не поглотило нас. Еще раньше он говорил, что в оборотня может превратиться берсерк или кто-то, кого заколдовали.

—  Тише, Олаф, тише! — девушка приложила палец к его губам, вслушиваясь в тишину ночи. — Он может нас услы­шать...

Мы ему не нужны. — негромко рассмеялся Олаф, ста­раясь подбодрить себя. — Вряд ли он нас слышит.

Никогда не говори так, — с внезапной серьезностью сказала Ингебьерг. — Это опасно. Еще весной, когда сошел снег, Хакон сказал мне, что еще до праздника Йоль он по­сватается к моему отцу. Но вот скоро и праздник, а Хакона больше нет с нами.

* * *

Сидя за столом Хафтур хмелел все больше и больше. Тело обмякло, но голова пока оставалась ясной. Между тем ярл Свен сказал своим людям, что, по мнению Хафтура, вервольф живет где-то поблизости от его дома.

—  А разве Хафтур — колдун? Прорицатель? — пьяно рассмеялся сидевший на противоположной стороне стола племянник Эйнар.

Хафтур глянул на него с легким прищуром. Темноволосый Эйнар, которому исполнилось двадцать семь зим, был одет в тунику темно-бордового цвета, ее стягивал кожаный пояс, с висевшим на бедре ножом.

По правилам пира, все оружие собравшихся было разве­шано по стенам, но ножи некоторые викинги оставляли при себе. Тем более что Эйнар пользовался большим влиянием в Хорнхофе как родственник ярла.

Изрядно выпив эля, Эйнар вел себя развязно, его окружали молодые викинги, ловившие каждое его слово. Многие знали, что Эйнар влюблен в дочь ярла. Такой брак мог быть заключен, так как Эйнар был сыном двоюродной сестры Свена — Ингунн, которая умерла более двадцати зим назад во время черного мора, унесшего сотни жизней по всему побережью. Таким образом, он приходился дальним родственником ярлу Свену и мог рас­считывать на его благосклонность. Сам же ярл, однако, пока не обсуждал этот вопрос, а Ингебьерг, похоже, думала только о погибшем Хаконе. Тем не менее Эйнар не терял надежды, и то, что Свен Паленый хорошо относился к нему, только укрепляло его уверенность в конечном благополучном исходе.

Я не колдун! — резко ответил слегка задетый Хафтур. — Но кое-что в своей жизни видел. Встречал я людей, которые  разгадывали оборотней и убивали их без жалости.

—  Что ж, может, и так, — усмехнулся Эйнар, подставляя рабу пустую чашу для эля. — Но дело это непростое. Десятки смелых мужчин вот уже несколько месяцев не могут изловить чудовище. Что если тебе, наш дорогой гость, взяться за это и доказать, что ты...

—  Довольно! — поднял руку ярл Свен, не давая догово­рить своему племяннику. — Тебе, Эйнар, не стоит так об­ращаться к моему гостю, потому как ты по молодости своей многого не видел и не знаешь. Хафтура же я знаю с давних пор. Этот викинг всегда был верен своему слову и ни разу не дал повода усомниться в собственной смелости и чест­ности.

—  Позволь, ярл, заметить тебе... — с некоторым упрямством возразил Эйнар. — Что ты не сразу признал этого человека. Прошло много зим и...

—  Ты пьян, Эйнар! — громко бросил Свен, и по тону его голоса все поняли, что вождь начал злиться.

—  Я умолкаю, ярл, — склонил голову Эйнар, сознавая, что переходит грань дозволенного. — В самом деле, я просто перебрал лишнего. Мне лучше пойти проветриться.

—  Хорошая мысль! — с усмешкой одобрил Свен, и от­вернулся, показывая, что мнение племянника его более не интересует.

* * *

... — Странно, как могут они жить одни в такой глуши? — за­думчиво сказала Ингебьерг, выслушав рассказ Олафа о Боргни и ее внучке.

—  Колдуньи всегда живут одиноко, вдали от людей, — вы­сказался Олаф, вспомнив все, что раньше слышал по этому поводу.

—   И эта... Хельга... она красива? — девушка подняла на него глаза.

Да, пожалуй... — замялся Олаф, не понимая, зачем она спрашивает об этом. — Смотри, что она подарила мне.

Он достал из-за пазухи амулет богини Нертус и показал Ингебьерг.

—   Никогда не видела таких амулетов! — удивилась девуш­ка. — Откуда он у нее?

—   Не знаю, — пожал плечами Олаф. — Хафтур сказал, что он похож на богиню Эйр. Но я никогда не видел изображений этой богини.

—   Это, может быть, Эйр, а может, и другая богиня, — неожиданно произнес кто-то за их спинами.

Повернувшись, Олаф увидел Эйнара.

—  Как тихо ты подошел, Эйнар! — с упреком сказала Ингебьерг.

—   Я же охотник, — улыбнулся викинг. — Ваш разговор заинтересовал меня, и я не хотел прерывать его. — Однако, Олаф, позволь мне взглянуть на амулет?

После некоторого колебания юноша отдал ему подарок Хельги.

—   Слышал ли ты когда-нибудь о богине Нертус? — глаза Эйнара странно блеснули при лунном свете, он смотрел на амулет как завороженный.

—    Нет, я не слышал этого имени.

—   Она была древней богиней и ей приносили человеческие жертвы.

—    Она из Ванахейма?

—   Можно сказать, и так, — усмехнулся Эйнар. — Но еще вернее, она была древнее ванов  [27] и самого Одина!

То, что ты говоришь, удивляет. — Ингебьерг смотрела на него, точно не узнавала. Воин и охотник, беспечный гуляка и бесшабашный любитель женщин, Эйнар сейчас выглядел, как умудренный прожитыми годами вождь, не любящий пу­стословия и суеты.

—    Откуда ты знаешь об этом?

—  Ты помнишь, Ингебьерг, что наша с тобой бабушка была взята из Ютландии. Но говорили, что она родом из саксов. До того как принять веру в Белого Христа, они тоже верили в Одина, которого называли Воданом. Тетка твоего отца жила со мной все мое детство, и я многое узнал от нее.

—  Да, я помню ее, — медленно проговорила Ингебьерг. — Но мы мало виделись. Отец почему-то не любил бабушку.

—  Ему, верно, казалось, что она имеет дурной глаз и немного сумасшедшая, — рассмеялся Эйнар, вернув амулет Олафу.

—    Никогда не говори так!

—  Я говорю лишь то, что знаю, — отрезал Эйнар и покинул их, скрывшись в темноте.

* * *

А между тем Свен Паленый и Хафтур продолжали пир­шество, вспоминая о прошлом. Ярл говорил о своей жизни, о походах к берегам бриттов, о неудачах и поворотах судьбы, когда смерть была совсем рядом...

— Как думаешь, получится ли у конунга Харальда, сына Черного Хальфдана то, что он задумал? — Свен пытливо глянул викингу в глаза. В полумраке, в отсветах пламени очага, лицо ярла казалось еще более уродливым. Оно напо­минало лик горного тролля, существа безобразного, хитрого и чуждого людям.

—  Многие сломали себе шею, пытаясь объединить всех на­ших ярлов и херсиров, — просто ответил Хафтур. — Но ответ известен лишь норнам.

—  А помнишь Кнуда, сына Храфни, того, что хотел убить Хникара?

—  Руссы убили его и сделали из его черепа чащу для медо­вухи! — рассмеялся яр л Свен. — Ведь ты долго жил у них?

—    Да. Это верно, — задумчиво отозвался Хафтур.

Прошлое оживало сейчас перед ним. Жизнь у руссов, потом Миклагард, чудесный город, немые рабы, прислуживающие во дворце конунга ромеев, которого они называли императором. Дромоны — боевые корабли ромеев, стоящие в бухте Золотой Рог... Именно на этих кораблях ромеи установили свое смер­тоносное оружие — бушующий огонь, тайну изготовления которого хранили как зеницу ока под страхом смерти...

—  А знаешь, кто был вождем у тех руссов, убивших Кнуда?

—    Нет.

—    Это был Айнстейн, не слышал о таком?

—  Айнстейн? — Хафтур нахмурился, напрягая память. — Айнстейн, сын Серли, объявленный вне закона?

—  Он самый! — Свен в задумчивости пощипал свою жид­кую седую бородку. — Когда-то его отец, Серли, здорово помог мне. И я помогал Айнстейну, хотя кое-кто желал ему смерти. Его драккар «Эйктюрмир» с большой добычей возвращался из земли балтов, но потом таинственно исчез.

—  «Эйктюрмир»?! — быстро взглянул на него Хафтур и тут же отвел взгляд, опасаясь, что проницательный ярл заметит его интерес. — Айнстейн был на нем?

—  Нет, — покачал головой Свен, — Говорят, он погиб еще раньше, в Гардарике, и ценную добычу хотел переправить на родину его друг, Эрик из Хейдемарка. Но драккар пропал. Кто-то видел его у острова Готланд, кто-то — у берегов фризов, а кто-то — даже в Ирландии! Никто не знает, что случилось с кораблем на самом деле, — ярл смолк, погрузившись в вос­поминания, а затем вновь глянул на старого викинга.

—  Помнится, Хафтур, ты обещал мне рассказать, почему Стейнар усыновил этого... Олафа?

—  Я не знаю всех подробностей, ярл, но кажется, Олаф его настоящий сын.

—    Настоящий сын?!

—  Да, но... Стейнар не хотел признаваться в этом своей жене, Гейде, и потому придумал историю о каком-то погибшем товарище юности.

—  Гейда... — повторил Свен, как бы вновь оживляя в памяти полустершийся от времени образ женщины, которая многим нравилась. — Я помню ее. Она была красива...

—    Она и сейчас красива, ярл.

—  Верю, Хафтур, верю! — Свен смотрел на дно пустой чаши, словно видел там отражение чего-то давно позабыто­го. — Женщины нашей юности всегда прекрасны, что бы ни случилось потом. Я знал ее в те дни, когда она еще была не­вестой и привлекала взоры многочисленных женихов. К тому времени я уже был женат, хотя, признаюсь, иногда жалел об этом, глядя на Гейду...

Ярл замолчал, оглядывая опустевший пиршественный зал. Некоторые из викингов, перебрав эля, спали прямо за столом.

—  Сдается мне, Хафтур, что мы еще с тобой сильны, коль скоро хмель не берет нас! — невесело сказал ярл. — Идем же спать, завтра поговорим о том, как тебе вернуться домой.

Где-то в лесу слышался волчий вой. А в небе тускло све­тила полная луна.

* * *

Глубокой ночью Олаф проснулся от легкого толчка в плечо. Открыв глаза, силился разглядеть будившего его, но не сразу узнал. Тощая фигурка, торопливые движения, и голос скороговоркой, путавшей слова:

—  Вставай, тебя хочет видеть один человек, — тихо ска­зал траль Свена, иноземец, один из тех, кто прислуживал за столом.

—  Кто? — Олаф тер глаза, не понимая, чего от него хо­тят.

—    Он не велел говорить.

—  Тогда я не пойду! — отрезал Олаф, глянув на спящего рядом Хафтура. Викинг спал как убитый, сморенный дневным переходом и попойкой с ярлом.

—    Это Ингебьерг, — сказал после некоторого раздумья раб.

—  Чего она хочет? — пробормотал юноша, но на ноги под­нялся, обуреваемый любопытством.

—  Идем со мной. — Раб показал на дверь и легко пробрался к выходу. Олаф последовал за ним.

Во дворе раб не остановился и продолжал идти. Олаф хотел окликнуть его, но передумал. Зачем привлекать к себе чье-то внимание?

Они вышли за изгородь и направились в ту сторону Хорнхофа, где очень близко к селению подступал лес. Олаф раздражался все больше и больше, потом догнал раба, грубо схватив его за плечо и разворачивая к себе.

—  Долго ли ты еще будешь водить меня, траль? Где же Ингебьерг? Неужели в лесу?

Раб ничего не ответил, но где-то вдалеке послышался волчий вой, жутковатый и тоскливый. Казалось, что это не просто вой, а плач животного, которому нанесли смертельную рану. Олаф застыл, не смея шевельнуться, а раб, вырвавшись из его рук, кинулся к лесу. Юноша бросился за ним вдогонку. Он чувствовал, что должен поймать и наказать шутника, ко­торый зачем-то вздумал поиграть с ним. Мысль о том, что поблизости бродит волк, немного пугала, но юноша устыдил­ся собственного малодушия. Неужели раб смелее, чем он? Они бежали друг за другом, и вот траль ярла Свена скрылся в чаще.

В ночной тишине хорошо слышался шум его бега среди деревьев. Олаф, увлекшись, выхватил нож и прибавил ходу. Но ветка больно хлестнула его по лицу. Он понял, что здесь не очень-то разбежишься. Оглядываясь, побрел наугад.

—  Эй, Олаф! — внезапно услышал он голос, странно знако­мый. Это не был голос раба. Но тогда чей же? — Иди сюда!

—    Куда?

—    Сюда... сюда... сюда... — отозвалось лесное эхо.

Олаф пробирался в темноте и вышел на маленькую по­лянку, освещенную луной. Там, впереди, он заметил фигуру, сидевшую на поваленной коряге. Раб?

Олаф, сжав нож, быстро оказался рядом, готовый к борь­бе. Подойдя к сидящему человеку, он положил ему руку на плечо:

—    Эй, шутник? Думал убежать от меня?

Но человек не отвечал, а под нажимом юноши развернулся, упав возле коряги. Олаф чуть не вскрикнул от ужаса, закусив губу. Перед ним лежал мертвец, со страшной раной на груди и шее, из которой сочилась кровь. Рука Олафа была также в крови. Но не это его удивило больше всего.

Присмотревшись, он понял, что убитый — совсем не раб, вызвавший его сюда. Это был кто-то другой...

Тонкий слух юноши, обострившийся после блужданий по безлюдным местам Галоголанда, уловил легкий шорох за спиной. Резко повернувшись, он увидел странное существо, зверочеловека, похожего на того, кто когда-то похитил его в детстве.

Существо подняло руку, но Олаф, уклонившись, ловко ушел в сторону и ударил неизвестного ножом, метя в низ груди, как учил его Хафтур. Существо вскрикнуло, покачнувшись, а юноша, не теряя самообладания, кинулся в чащу, убегая по­дальше от места убийства.

* * *

Наутро в доме ярла Свена все пришло в движение. Еле разомкнув веки, Олаф, уснувший ближе к рассвету, увидел хмурого Хафтура, сообщившего ему последнюю новость:

— Оборотень опять убил человека.

—    Его нашли в лесу?

—  Всех их находят в лесу, — отозвался невесело викинг. — Где же еще находить?

—  Выходит, вервольфы не могут проникнуть в дома лю­дей? — Олаф все еще находился под впечатлением ночного происшествия.

Пожалуй, да, — не очень уверенно ответил Хафтур. Он всегда с большим подозрением относился ко всякому кол­довству, во многом не понимая его. Судьба хранила викинга таким, каким он был, и это лишь укрепляло его в мысли, что не все в этой жизни зависит от темных сил.

—   Скажи, Хафтур, видел ли ты раба, который прислуживал за столом ярла? Он низкого роста, тощий как лучина?

—  А почему тебя он заинтересовал? — Хафтур пытливо глянул на воспитанника. За последнее время парень сильно изменился. Хотя, что ж тут удивительного? Судьба испыты­вает его на прочность, а это не легко дается. Так подросток и становится мужчиной.

—    Я хотел бы его увидеть, — не торопился с ответом Олаф.

—  Все же, зачем он тебе? — настаивал Хафтур, сознавая, что в Хорнхофе они не вольны д слать все, что заблагорас­судится.

—    Этот траль ... хотел меня обмануть...

—    Как это? — удивился викинг.

—  Он сказал, что ночью меня ждет дочь ярла... Но это была ложь.

—  Тише! — приложил палец у губам Хафтур. — Не говори громко. Если ярл узнает, что его дочь... Траль приходил сюда ночью? Почему же ты не разбудил меня?

—  Я не мог этого сделать, прости. Иначе бы он ушел... И все же ему удалось обмануть меня, Хафтур, — упрямо по­вторил Олаф. — Никто меня не ждал. Во всяком случае, ждало существо не женского пола. Видишь? — он показал викингу пятнышко крови на своей рубашке, которое умело скрывал до этого одеялом.

—  Кровь? Твоя кровь? — Хафтур вперился взглядом в это пятно, пытаясь проникнуть в смысл происходящего.

—    Это не моя кровь. Хвала Одину.

—    Тогда чья же?

—  Я кого-то ранил этой ночью. Но он убежал, — и Олаф рассказал все, что с ним случилось.

Внимательно выслушав юношу, Хафтур некоторое время молчал. Все это было странно, если не сказать больше. Неужели это был вервольф и он хотел убить Олафа? Похоже, что так. Но Олаф не бродил в лесу по собственной воле. Его туда по­звали. Раб!.. Вот кто ответит на все вопросы. Хафтур стиснул зубы. Он сделает все, как надо. Главное, не привлекать к себе лишнего внимания.

—    Как, говоришь, он выглядел?

—  Маленького роста, острая черная бородка, похожа на шило.

Хафтур припомнил этого траля: крутился возле стола и будто что-то высматривал.

—    Жди меня здесь и никуда не выходи. Я скоро приду.

Хафтур ушел, а Олаф снова лег в постель. Смутные мысли бередили его душу. Вервольф — колдун, а раб — человек ярла. Как оборотень мог подговорить его?

Незаметно для себя Олаф уснул. В усадьбе ярла Свена он снова почувствовал некий полузабытый уют дома и по­тому готов был спать целыми днями напролет. Хафтур же, бродя по туну, все время поглядывал вокруг — нет ли по­близости этого раба? Но то, что произошло дальше, сильно удивило его.

Он вдруг заметил, что люди Свена засуетились, бегая по двору. Желая узнать причину их беспокойства, Хафтур подо­шел и спросил у одного из дружинников:

—    Что случилось?

—  Кто-то убил траля. Похоже, что не так давно, — равно­душно молвил дружинник, дородный парень лет двадцати пяти.

—  Кто этот траль? — Хафтур почувствовал необъяснимую тревогу, понемногу охватывавшую его.

—  Мы его взяли из Инглаланда, — дружинник чуть оживился, посмотрев на гостя ярла. — Тебе-то он зачем?

—  Просто подумал, не опять ли вервольф вышел на охоту? Ведь кого-то уже убили прошлой ночыо?

—  Вервольф? — нахмурился дружинник. - Не похоже. Раба убили недалеко отсюда. Там, за усадьбой, — он показал рукой. — Вервольф не решился бы зайти так далеко в Хорнхоф.

—  А откуда ты это знаешь? — усмехнулся Хафтур. — Он может появиться где угодно.

—  Странный ты... — не нашелся, что возразить дружинник. — Человека в лесу нашли с разорванной шеей, как это обычно и происходит. Хорошо виден след когтей и клыков. Тут со­мнений быть не может. А раба убили ножом. Кто-то из тралей постарался. Они не очень-то ладят друг с другом.

—  Скажи... — Хафтур помедлил. — Этот убитый раб... он такой, тощий, с острой черной бородкой клином?

—  Верно! - удивленно вскинул брови дружинник. — А ты откуда знаешь?

—  Я видел, как рано утром он куда-то спешил, — нашелся старый викинг.

—  Спешил он к своей смерти! — заключил дружинник и ушел восвояси.

Когда Хафтур вошел к Олафу, юноша спал. И старому викингу не очень хотелось будить его, но что делать? Если ему угрожает опасность, надо быть постоянно начеку.

—    Олаф, проснись!

—  Да, что? — парень открыл глаза, сонно уставившись на Хафтура.

—    Раб, который хотел заманить тебя в ловушку, мертв.

—  Как это?! — не сразу уловил смысл сказанного Олаф. — Кто мертв?

—    Тот, кто говорил с тобой от имени Ингебьерг.

—    Кто же убил его?

—  Наверное, тот, кто не хотел, чтобы его имя произнесли под пытками. — Хафтур, зная характер Свена Паленого, не сомневался, что тот так бы и поступил после того, как ему рассказали бы о событиях прошлой ночи. Но сейчас все менялось. Мертвый траль ничего не скажет. А придумывать небылицы — себе дороже. Свен Паленый не тот человек, который поверит пустым словам. Ему нужны веские дока­зательства.

—    Выходит, вервольф убил его?

—  Вервольф или тот, кто скрывается под его личиной, — усмехнулся Хафтур.

—    А разве это не одно и то же?

—  Когда-то в далеком детстве я думал точно так же, как и ты. Но с тех пор много воды утекло, —задумчиво проговорил Хафтур. — Иногда бывает так, что человеку выгодно, что­бы кто-то думал о потусторонних силах. Того, кто знается с темным миром, лучше убить, сжечь и пепел развеять по свету. А сделать это надо так, чтобы он не успел ни о чем до­гадаться. Мне другое непонятно, — викинг помолчал. — Зачем вервольфу или тому, кто скрывается под этим обликом, охо­титься за тобой? Ведь мы здесь — люди новые, чужие. Мы не могли кому-то раньше причинить зло, и не имеем отношения к жизни в Хорнхофе.

—  Может быть... — Олаф колебался, не зная, что сказать. — Кому-то нужна молодая жизнь? Та, что питается молодой кровью?

—  Молодая жизнь? — викинг в упор посмотрел на вос­питанника. — А в этом ты можешь оказаться прав. Молодая жизнь... Надо будет узнать у ярла, погибали ли от нападений вервольфа старики?

И в этот момент в дверь тихо постучали.

—    Кто там? — недовольно крикнул Хафтур.

—  Меня послал Свен-ярл, — ответил робкий голос, при­надлежавший, верно, кому-то из рабов. — Он хочет, чтобы вы пришли к нему.

—  Передай ярлу, что мы сейчас придем, — сказал Хафтур, оглядывая свой меч. Едва ли меч поможет против настоящего вервольфа, но ведь Олаф смог отбиться, имея в руках только нож? Выходит, колдовство вервольфа не всесильно. И викинг снова подумал о том, что здесь дело в другом.

—  Помни, — он повернулся к юноше. — Ни слова о том, что с тобой случилось этой ночью!

* * *

Кому понадобилось убивать моего траля? — недоумевал Свен, сделав большой глоток из кубка. В его привычку входило пить с полудня до глубокой ночи. Он бывал сильно пьян, но никогда не терял головы в отличие от других викин­гов. Жизнь, полная опасностей, сделала его недоверчивым и скрытным. Свен не верил никому из своего окружения, но свою подозрительность умело прятал под заботливость и внимание. Только те, кто знал его давно, хорошо понимали истинную суть Свена Паленого. Ужасная маска лица была точным отражением его души.

—  Может, рабы чего-то не поделили между собой? — вы­сказался сидевший с ним за столом Хафтур.

—  Это может быть... — задумался ярл. — Я проведу свое расследование и... горе тому, кто это сделал! Убитый раб стоил мне недешево. Он был взят из Инглаланда и мог понимать те письмена, которыми владеют тамошние монахи.

— Стало быть, он из ученых? — полюбопытствовал Хафтур.

—  Ученых? — поморщился Свен-ярл. - Я не люблю тех, кто считает себя выше знатных людей только потому, что научился разбирать надписи. Мой род идет от самого Одина! Кто из монахов и этих... кто управляет ими... — Свен на пару мгновений задумался, — епископов может похва­литься этим? Древность рода — вот настоящая ценность в этой жизни!

—  Христиане много достигли, — Хафтур подлил себе эля, не дожидаясь пока это сделает траль, стоящий у них за спи­нами. — Не случайно датский конунг Харальд Крак построил церковь по образцу саксонских и франкских.

—  Я не узнаю тебя, Хафтур? — расхохотался Свен. — Уж не хочешь ли и ты изменить вере наших предков?

—  Мне поздно это делать, ярл, — скромно ответил викинг. — Просто я высказал свое мнение.

—  Да, да, — кивал захмелевший Свен. — Кое в чем ты прав. Ведь как ни крути, те, кто верует в Белого Христа, имеют много богатств. Я слышал там, в Риме, их пиршественные залы утопают в золоте... — он с некоторой иронией осмотрел собственный, прокопченный от дыма зал длинного дома, где за столом сидели его дружинники. Этому строению было далеко до роскоши италийских и византийских дворцов. Ярл был вынужден признать это.

—  Что-то я не вижу Эйнара? — Свен пристальным взглядом осмотрел всех присутствующих за столом.

—  Ему нездоровится, ярл, — ответил один из дружинни­ков, тридцатилетний крепыш Горм, пришедший из Гулатинга. Ему благоволил племянник ярла, всегда выделявший из всей дружины. Почему? Этого не знал никто.

—  Нездоровится? — нехорошо улыбнулся Свен Пале­ный. — Еще вчера он был здоров как бык! Что же он, девица на выданье, которая сторонится людских глаз? Иди и позови его, Горм! — приказал он тоном, не терпящим возражений. Все знали, что ярл не любит, когда не исполняют его волю. Это грозило серьезными неприятностями, даже риском для жизни.

Когда Горм ушел, ярл снова повернулся к Хафтуру, мельком оглядев молчаливого Олафа, сидевшего рядом с викингом.

—  А слышал ли ты, что этой ночью оборотень опять убил человека?

— Да, слышал, ярл, — ответил Хафтур. — Кто это был?

—  Один из местных бондов. Говорят, он решил поохотить­ся, — бесстрастно пояснил Свен Паленый. — Надо признать, он выбрал для этого неподходящее время и место. Все только и говорят о вервольфе, а он идет в одиночку в лес как будто испытывает судьбу. А она, как известно, не любит этого.

Тем временем в пиршественный зал вошли Эйнар и Горм. От взглядов присутствующих не укрылась необычная бледность племянника ярла. Действительно, он выглядел больным, хотя вчера был свежее всех, вместе взятых.

—  Что с тобой, Эйнар? — с притворной участливостью спросил ярл.

—  У меня болит... голова, Эйнар сел на свое привычное место.

—  Надо было меньше пить! — Свен Паленый знаком при­казал тралю подлить себе эля в кубок. — Хотя вчера ты ушел рано и не казался слишком пьяным. Только злым. С чего бы это?

—    Сам не пойму, в чем дело.

И в этот момент Хафтуру показалось, что Эйнар чуть по­морщился, незаметно потирая себе бок. Было похоже, что у него болит отнюдь не голова.

—  Мы тут говорим о вервольфе, — ярл помедлил. — Он снова вышел на охоту.

—  Ярл, позволь тебе напомнить, что я говорил, как нам лучше поступить.

—  Этого я не забыл. — Свен Паленый пил эль, задумчиво теребя жидкую бородку.

Его племянник предлагал собрать несколько мер золота и оставить в лесу, неподалеку от места последней жертвы. Но ярл не торопился исполнять это. Чего ради? Если кто- то умирает по воле богов, почему ярл должен платить за это? К тому же он не был уверен, что это поможет. Эйнар ссылался на какие-то древние предания, о которых ему по­ведала бабушка, а та была связана с темным колдовством. Свен никогда не любил ее.

—  Как спалось нашим гостям? — спросил Эйнар, переводя взгляд с одного на другого.

Хафтур выглядел непроницаемым. А Олаф отводил глаза. Ему не нравился племянник ярла, и то, как он рассказывал о богине Нертус... В его рассказе чувствовалась некая непонятная страсть. К чему? К человеческим жертвам? К темному миру? К обладанию тайным волшебством?

—  Мы спали как убитые, — равнодушно сказал Хафтур. — После всего, что с нами случилось...

—  Я слышал эту историю, — кивнул Эйнар, чуть пригубив кубок. — Твой воспитанник даже показал мне амулет... амулет Нертус.

— Амулет Нертус? — насторожился ярл Свен. — Я ничего не слышал о нем?

—  Его дала мне внучка колдуньи, — сказал Олаф и по­казал амулет ярлу.

—  Что же в нем такого? — Свен взглянул на амулет и не пожелал взять его в руки из-за каких-то суеверных сообра­жений, чем обрадовал Олафа. Тот не любил отдавать амулет в чужие руки.

—  Может быть, ничего, а может... он помог нам вырвать­ся оттуда, — проговорил Хафтур, потихоньку наблюдая за Эйнаром. Его интерес к амулету был очевиден для опытного воина.

—  По правде сказать, никогда в жизни не видел таких амулетов, — признался Свен, потирая лоб ладонью. — Нертус, Нертус... я что-то слышал о ней, но это было давно, очень давно... когда я был ребенком.

—  Моя бабушка говорила, что эта богиня властвовала над миром, в то время... — начал было Эйнар, но ярл грубо пре­рвал его:

—  Никогда не напоминай в этом доме о своей бабушке, Эйнар!— и прибавил, понизив голос: — Если не хочешь боль­ших неприятностей.

—   Ярл, я хотел спросить...-— улучил момент для себя Хаф­тур. — Все ли жертвы вервольфа были молодыми?

—   Молодыми? — вскинул свои выжженные брови Свен Па­леный, в его сумасшедших глазках затрепетал огонек. — Почему тебя это интересует? Но если честно, даже не знаю. Последняя жертва... Эй, кто-нибудь, сколько зим было этому...

—   Не больше сорока, ярл, — ответил за всех один из его дружинников, по имени Гисли, широкоплечий, грузный, с за­плетенной бородкой и лукавым взглядом пройдохи и веселого пьяницы. — Помнится, остальные также были разного возраста, и молодые и старые. Среди них не было только женщин.

— Тебе это о чем-то говорит? — повернулся к своему гостю Свен Паленый.

—   Вервольф убивает воинов... — задумался Хафтур. — Зна­чит, ему нужна кровь воина? При чем же здесь? — забывшись, он размышлял вслух и чуть не выдал тайну ночного нападения вервольфа на Олафа.

—   Кто при чем? — от внимания Свена ничего не укры­лось.

—   Я вспомнил давнюю историю, ярл, — нашелся Хафтур, исправляя свою ошибку. — Как-то двадцать зим тому назад в Раумрике кто-то убивал по ночам людей. Долго не могли найти убийцу, жестокого мордварга [28] , но однажды к тамошнему херсиру пришла немолодая уже женщина, вдова и сказала, что к ней по ночам приходит ее муж. Херсир посмеялся и посове­товал ей пить на ночь побольше пива. Тогда сон будет крепким. Женщина же не ушла сразу, а на прощание намекнула, что у херсира вскоре умрет жена. Херсир разозлился и накричал на нее. Вдова ушла, а через несколько дней у херсира внезапно заболела и умерла жена. И тогда он вспомнил о вдове, пред­рекшей ему смерть жены. Приказал он доставить ее к себе и принялся с угрозами расспрашивать. Она же просто ответила, что о смерти жены херсира ей сказал приходящий по ночам муж. Херсир собрал своих людей, посоветовался, и начали они тайно наблюдать за домом вдовы. В одну из ночей увидели, что к дому метнулась тень. Дом окружили и вошли в него, а там... действительно оказался давно уже по рассказам мертвый и похороненный где-то на чужбине муж. Его схватили, а он лишь смеялся, посылая проклятия на головы викингов. Один старый викинг посоветовал отрубить ему голову и приложить к ляжкам. Так в давние времена расправлялись с ожившими мертвецами-упырями. Потом его тело сожгли, но перед тем, как ему отрубили голову, он сказал херсиру... Вижу твою смерть, она не за горами. Придет девушка из земли ютов, в руке у нее кувшин... Мертвеца сожгли. Убийства в селении прекратились, и вскоре о нем забыли. Херсир отыскал себе новую жену, красавицу, отец которой когда-то жил в Ютландии. Прожили они три зимы, но детей у них так и не было. А тем временем вырос сын херсира. И стала ему нравиться мачеха. Мучился он, мучился, томимый страстью. Но вдруг она при­ходит к нему ночью и говорит... знаю про твою любовь... что ж, люби меня, а там, будь, что будет... Долго ли, коротко ли, но неожиданно застал их херсир вдвоем, хотел расправиться с обоими, но жена проткнула его ножом в горло... Потом тело тайно вынесли и сбросили в обрыва в реку... Так сбылось предсказание упыря, потому как, побывав в ином мире, они узнают много из нашего будущего, тою, что скрыто от глаз живых непроницаемой завесой...

—  Выходит, Хафтур, ты думаешь, что людей убивает не вервольф, а упырь? — спросил задумавшийся Свен.

—  Не знаю я, что думать, но... позволь нам завтра уйти из Хорнхофа? Не хочу я, чтобы обо мне думали так же, как о том мертвеце, не нашедшим себе пристанища на чужбине.

Держать тебя я не вправе, да и зачем? — не стал воз­ражать ярл, томимый совсем другими заботами. — Уйдете утром.

Хафтур же, наблюдая за Эйнаром, заметил его беспокой­ство после того, как он услышал эти слова своего дяди. Но, сохраняя самообладание, он зло пошутил, глядя на старого знакомого ярла:

—  Не узнаю человека, который вчера только рассуждал о том, как поймать вервольфа? А теперь он стремится как можно скорей покинуть нас?

—  Не знаешь еще ты, молодой, как тяжело надолго рас­ставаться с родиной, — запальчиво ответил ему Хафтур. — И все кажется не имеющим смысла, если не видишь более родимых лиц.

—  Хватит спорить! — вмешался Свен Паленый. — Тебе, Эйнар, давно уже неймется! Что ж, поищи себе кого-нибудь другого. Ведь Хафтур намного старше тебя.

—  Я не ищу ссоры, ярл, — мягко возразил Эйнар. — Я лишь напомнил гостю о его словах...

—  Слова — ветер! — усмехнулся Хафтур. — Сегодня ветер большой. А завтра его нет вовсе. Поживем до утра — уви­дим.

* * *

Вечером Хафтур предупредил Олафа:

—    У нас могут быть гости.

—  Ты думаешь, что... — юноша не мог поверить в то, что вервольф способен прийти в дом.

—  Все может быть, — бесстрастно ответил Хафтур. — Если доживем до утра, значит, будем жить. Держи нож при себе. Он может пригодиться снова.

Олаф долго не находил себе места. Слонялся по туну, разглядывая окружающих его людей. Если верить словам Хафтура, вервольфом может оказаться любой из них. Но кто? Если бы знать...

А Свен-ярл уже в сумерках вышел из усадьбы. Что-то томило его, неясное предчувствие распирало грудь. Давно ему не было так плохо. Рассказ Хафтура бередил душу... Ожив­ший мертвец, если это он? Тогда он пришел к нему и только ждет момента. Но кто из тех, кого ярл лишил жизни иногда против чести?

Огромный черный ворон, тяжело махая крыльями, будто выплыл из синеватого воздуха и опустился на ветку старого вяза, растущего неподалеку от усадьбы ярла. Свен Паленый вдруг подумал о том, что эта птица похожа на одного из во­ронов Одина, которые летают по свету и затем рассказывают обо всем, что видели, верховному асу... Хунин и Мунин — Думающий и Помнящий...

Свен вспоминал прошлую жизнь, в которой было много пролито крови... Женская обитель в Эбчестер в Дургаме, что в земле англосаксов, обитель Св. Иоанна в Беверли, которую сожгли со всеми святынями и книгами, взяв лишь драгоцен­ности, а тот женский монастырь, называемый саксами Коль- дингам? Когда викинги пришли туда, то увидели женщин, лица которых были изуродованы ими самими во избежание насилия... И что же? Монастырь все равно был сожжен, а в огне сгорели и монахини не пожелавшие смириться с за­хватчиками... И это только те, кто временами вызвал у него жалость. Сколько же было других, убиваемых из воинской доблести и ради наживы?

Сидевший на ветке черный ворон каркнул раз, другой. В этом карканье Свену почудилось что-то зловещее. Ворон словно говорил: ищи его в себе, а если найдешь — пожалеешь...

Свен тряхнул головой, сбрасывая колдовское сумеречное наваждение. Не может человек понимать язык птиц и зве­рей! И все это ему только кажется... Вдруг ярлу почудилось, что из ворот усадьбы вышел человек, доселе ему незнакомый. Шел он как-то странно, сутулясь и вертя головой, точно зверь, ищущий добычу. Свен замер, боясь пошевелиться. Ему по­казалось, что у человека затылок зарос шерстью... Вервольф? Свен закрыл глаза, а когда открыл — никого не было...

* * *

Уже глубокой ночью чутко дремавший Хафтур услышал, как к ним в комнату кто-то тихо вошел. Хафтур сжал рукоять меча, готовый к схватке. Но человек вдруг вполне миролюби­вым голосом позвал его:

—    Хафтур, ты спишь?

Викинг приподнялся и увидел фигуру, в которой признал дружинника ярла — Горма.

—     Чего тебе?

—     Ярл зовет тебя. И как можно скорей.

—     Зачем?

—     Он узнал, кто вервольф. Ты ему нужен немедля!

—   Хорошо. — Хафтур встал с постели и последовал за Гормом сразу же, так как спал не раздеваясь.

Оглянувшись на мгновение, увидел, что Олаф безмятежно спит. Когда они вышли во двор, Хафтур почувствовал, что дружинник старается держаться чуть позади него. Но не подал вида. Через несколько шагов старый викинг уловил быстрое движение за спиной и резко обернулся, выхватив меч. Горм ки­нулся на него с мечом, но упустил момент для внезапного удара. Хафтур уклонился от выпада и с короткого замаха разрубил ему ключицу. Горм застонал и опустил меч. Хафтур мгновенно проткнул ему живот. Упавшему на землю Горму викинг нанес еще один удар для верности. Все было кончено.

Хафтур несколько мгновений стоял в задумчивости, не по­нимая, что произошло. Зачем Горму понадобилось убивать его? И вдруг его как молнией пронзило: Олаф! Скорей к нему!

Хафтур вбежал в дом, где оставался его воспитанник, увидев, как нечто в звериной шкуре наклонилось над спящим юношей.

— Олаф! — крикнул викинг. — Проснись!

Тот, кто носил звериную шкуру, обернулся, оскалив зубы. И кинулся на Хафтура. Викинг бешено вращал мечом, а его звероподобный соперник махал какой-то палицей с острыми шипами. Хафтур споткнулся обо что-то, но устоял на ногах, отойдя от двери. Звероподобный сразу бросился к выходу, но опытный викинг резким взмахом меча отрубил ему ле­вую руку. Звероподобный взвыл, и этот вой был подобен волчьему! Хафтур приготовился к дальнейшей схватке, но звероподобный скрылся за дверью. Наверное, если бы Хаф­тур побежал за ним, то мог бы догнать и убить. Но викинг метнулся к Олафу.

— Мальчик мой, ты жив?

—  Да. да, Хафтур. Я жив... Кто это был? Неужели вервольф?

—  Кто бы он ни был, теперь его здесь нет, — убедившись, что с Олафом все в порядке, викинг подошел и подобрал от­рубленную руку. Это было рука человека. Но вокруг кисти был искусно намотан кожаный ремень с железными шипами. В темноте было не очень хорошо видно, но Хафтур заметил, что рука сжата в кулак и в ней что-то есть.

—  Хафтур! — вдруг вскрикнул Олаф. — Мой амулет?! Он взял его!

—  Не волнуйся, мой мальчик, амулет у нас. — Хафтур раз­жал руку и забрал сорванный с шеи юноши амулет Нертус, или как ее называл Эйнар — богини Нерфус.

Наутро в усадьбе Свена ярла только и разговоров было о ночном нападении вервольфа. Каждый передавал это со­бытие на свой лад. Только смерть Горма оставалась для всех загадкой. Он был убит мечом, а не когтями и клыками как все предыдущие жертвы вервольфа.

Об этом же спросил Хафтура и Свен, когда они говорили наедине.

— Горм был связан с... вервольфом. Он вызвал меня, чтобы я не помешал тому похитить амулет Нертус и убить Олафа... — пояснил ярлу Хафтур.

— Зачем вервольфу амулет Нертус? — гадал Свен Пале­ный, разглядывая отрубленную руку. Где-то он уже видел эти длинные пальцы? Они так похожи на пальцы...

—    Тот, кто это сделал, знал силу амулета и верил в нее.

—  Похоже, что так, — согласился Свен. — Что же ты пред­лагаешь?

—  Вели собрать всех своих людей, ярл. И мы посмотрим, у кого нет руки.

—    Что ж, это разумно, если только...

—    Если только... — Хафтур глянул на ярла.

—  Если твоя догадка верна и вервольф действительно кто- то из моего окружения. Но сделать это все равно придется, чтобы не терзаться сомнениями.

* * *

Во дворе усадьбы Свена ярла собралось много народа. Многие даже не подозревали, зачем это нужно. Но верные ярлу дружинники зорко оглядывали людей. Пока не нашлось никого, кто имел бы одну руку, кроме Харальда Темноглазого, но тот, как всем было известно, потерял руку уже десять зим назад в бою с франками.

—  Что-то я не вижу твоего племянника, Эйнара, ярл? — заметил Хафтур, находясь рядом со Свеном.

—  Ив самом деле, где он? Эй, кто там, позвать сюда Эй­нара! И немедленно! — ярл внезапно ощутил тревогу. Что-то такое было с ним и вчера...

Время шло, а Эйнара все не было. Люди ярла, посланные за ним, вернулись ни с чем. Он исчез из Хорнхофа.

—  Что это может означать? — Свен искоса посматривал на Хафтура, надеясь, что тот возьмет на себя смелость дать разгадку всему этому.

—  Эйнар, единственный из твоих людей, кто верно назвал амулет Олафа, — сказал Хафтур, чуть усмехнувшись.

—  Ты что же, думаешь... — ярл хотел вспылить, но пере­думал. В самом деле, куда подевался Эйнар? Его поведение в последнее время вызывало у Свена какую-то смутную оза­боченность. Но Эйнар — вервольф? В это он все еще не мог поверить.

—  Мы хотим идти, ярл. Путь у нас еще неблизкий, — на­помнил ему Хафтур.

—  Да, вы пойдете. Но только после того, как появится Эйнар.

—  Он больше не появится, ярл, — твердо заявил Хафтур. — Это — его рука! Разве ты не узнаешь ее?

—    Я еще не научился узнавать людей по рукам, Хафтур.

Толпа волновалась, кое-кто прослышал, что ищут Эйнара.

И тут к ярлу вышел приземистый бонд по имени Транд.

—  Позволь мне сказать, ярл, — он слегка поклонился Свену Паленому.

—    Говори, — нетерпеливо бросил ярл.

—   Я услышал, что ищут вашего племянника, Эйнара. А я ви­дел его ранним утром. Он был на лошади и скакал в сторону Хедемарка. Когда я его окликнул, он обернулся. Но ничего не ответил. Я еще удивился, как он управляется с лошадью, ведь левая рука у него была перевязана...

—    Вот как? — побледнел Свен. — Значит, это Эйнар?!

—   Я был прав, ярл, — голос Хафтура показался голосом из далекого прошлого. Он напоминал, что никто не избегнет своей судьбы и не обманет тех, кто прядет тонкие нити.

Глава 2 Холодный месяц Ферманиндр

В тот самый день, когда Хафтур и Олаф попали к Свену Паленому. Раудульф, сын Хакона, вышел за ограду своей усадьбы и направился к фьорду.

Ветер нагонял на небо легкие тучки, в которых опытный глаз морехода мог бы разглядеть приближение бури. Когда Раудульф вышел на пустынный берег, на лицо ему упали капли дождя. Ветер усилился. Было видно, что на море показались белые гребешки волн, разбивающихся о скалистый берег.

Но Раудульф, казалось, не замечал этих знаков, с детства знакомых каждому викингу, предвещавших непогоду и возмож­ную гибель кораблям, застигнутым штормом в открытом море. Он смотрел в безбрежную, уже сливающуюся с горизонтом даль моря, чувствуя какое-то необычно волнение в душе, похожее на то, что было с ним в дни первых встреч с Магихильд.

Теперь все иначе. Магихильд стала чужой. Совсем чужой. Они живут в одном доме, но за день порой не говорят друг другу и двух слов. Все изменилось...

Внезапно Раудульф услышал легкие шаги за спиной. Резко повернувшись, он увидел... Торбьерна? Постаревшего, сутулого, но... живого! Или это был его призрак?

Тем временем оживший Торбьерн приближался с блуж­дающей ухмылкой на губах. Ближе, ближе... Раудульф затаил дыхание. Эту встречу он много раз видел в кошмарных снах, одолевавших его последнее время.

И вот этот час настал.

—  Узнаешь меня? — голос призрака не был похож на го­лос Торбьерна. Это был голос другого человека, его младшего брата Хальфдана.

—  Чего ты хочешь? — хрипло спросил Раудульф, ин­стинктивно дотронувшись до рукоятки ножа, висевшего на кожаном поясе.

—    Я хочу знать правду.

—    Какую правду?

—  Правду о том, как ты убил моего брата Торбьерна и за­владел золотом, которое вы добыли в земле скоттов.

—    Ты бредишь, — усмехнулся Раудульф, стараясь не про­пустить момент, когда викинг захочет броситься на него. Только одного он не понимал. Откуда Хальфдан узнал об этом? Ведь сколько лет прошло?

—  Помнишь человека, который подходил к тебе под именем Дипга, траля Лейва Волосатого? — угадывая его сомнения, спросил Хальфдан.

—  И что же? - смутная тревога закралась в душу Раудульфу. Ведь и тогда он подозревал, что когда-то видел этого Линга, который прикрывался именем умершего раба.

—  А ведь это был некто иной, как Оксли. Помнишь, Ок­сли?

Оксли? — переспросил Раудульф, как будто чувствуя холодок времени в своей груди. Оксли, Оксли... Он знал одного Оксли. Он был среди тех, с кем Раудульф побывал на Севере Британии, в земле пиктов и скоттов в надежде отыскать золото. Один старый человек рассказал перед смертью о тайне золота короля скоттов Алпайна, давно уже ушедшего в мир иной.

—  Да, это был Оксли, — кивнул Хальфдан. — Бродяга с Фарерских островов, который прибился к Торбьерну, когда его драккар зашел в бухту одного из островов, чтобы пополнить запасы пищи и воды.

—  Так, значит, он жив? — криво усмехнулся Раудульф, мгновенно все сообразив. — Выходит, не Торстейн хотел убить меня?

—  Это был я, — дрогнувшим голосом проговорил Халь­фдан. — Но рука изменила мне. Ты остался жив.

—    Да, я остался жив. Чего же ты хочешь? Золота?

—  Я хочу твоей крови, Раудульф! — крикнул Хальфдан, выхватив меч и бросившись к нему.

Раудульф пытался защититься, схватившись за нож, но клинок брата Торбьерна был длиннее, и очень скоро Раудульф рухнул на колени. Из его груди хлестала кровь.

Хальфдан стоял с окровавленным мечом и равнодушно наблюдал за тем, как умирает убийца его старшего брата.

После неудавшейся первой попытки убить Раудульфа, Хальфдан уплыл в Исландию и пробыл там несколько лет. Жена его умерла, и у него остался сын, Колбейн. Несколько месяцев назад Хальфдан рассказал ему о том, как погиб его дядя и просил завершить дело, если у него ничего не получится. Но боги были справедливы. Раудульф, за несколько лет по­терявший осторожность и вышедший к фьорду в одиночестве, умирал на его глазах.

—  Добей меня, — прохрипел через силу Раудульф, мутное кровавое облачко закрывало ему взор, но он еще чувствовал боль, которая временами становилась непереносимой. — Ну же...

Хальфдан оставался неподвижен. Убийца его брата, преда­тель собственных товарищей по оружию, платил малой кровью за смерть двух десятков викингов, это самое меньшее, что мог сделать Хальфдан, и он не мог отказать себе в удовольствии видеть агонию бывшего друга Торбьерна.

Когда Раудульф затих, Хальфдан, преодолевая отвращение, схватил труп за ноги и отволок к обрыву, сбросив со скалы в воду. Оглядевшись, он вытер клинок и медленно направился в селение.

Хальфдан не заметил, что, когда он убивал Раудульфа, один из тралей его врага, тайком следовавший за ними, наблюдал за происходящим, спрятавшись за валуном.

* * *

Наступил холодный месяц ферманиндр. Во дворе усадьбы Стейнара-ярла царило оживление. Ярл только что вернулся из поездки в Западный Фолд, к конунгу Харальду Хорфагеру.

Внук короля Гутрота постепенно набирал силу. В его планах было объединение всех этих крошечных северных королевств под свое крыло. И в этом он преуспел. Не случайно в его жи­лах текла кровь его знаменитой бабки королевы Асы, которая по слухам убила своего мужа, короля Гутрота, отомстив за смерть отца. Как бы там ни было, Харальд Прекрасноволо­сый, где уговорами, а где при помощи меча, уверенно шел к намеченной цели.

Ярл Стейнар все видел и все понимал. Времена разроз­ненных конунгов, постоянно враждовавших друг о другом, уходили в прошлое. В Европе династия Каролингов, не­смотря на внутренние разногласия, по-прежнему оставалась внушительной силой, пользующейся поддержкой христиан­ской церкви, глава которой — папа, сидел в великом городе Риме. Том самом Риме, воины которого еще в стародавние времена покорили множество народов, живущих по берегам Ромейского моря.

Римляне добралась и до кельтского Альбиона — Британии, строили там крепости и дороги, многое из которых сохранились и до нынешнего времени. Когда умер внук Карла Великого, прозванный Карлом Лысым, многим здесь, на севере, показа­лось, что империя франков распадется и ее можно будет легко завоевать. Но не тут-то было франки, с давних пор умелые воины, научились отражать внезапные вылазки викингов, которых она называли норман­нами. В разговоре с ярлами и херсирами, присягнувшими ему, Харальд Хорфагер упомянул о том, что готовит большой поход на Фарерские и Оркнейские острова. Внуку королевы Асы не давали покоя успехи данов в Британии. И хотя англо­саксонский король Альфред из Уэссекса нанес им несколько чувствительных поражений, даны по-прежнему владели боль­шой территорией в Восточной Англии.

Иногда Стейнар спрашивал себя: чего же в действи­тельности хочет Харальд Хорфагер? Стать единовластным королем Норвегии? Или он задумал нечто большее? Но под силу ли ему это? На викингах будто лежала печать древнего проклятия. Они враждовали между собой и гибли в скоро­течных бесчисленных схватках, утверждая свое господство на крошечной пяди земли. Так было до сих пор. Но как будет дальше?

Стейнар-ярл с проницательностью человека, прожившего почти пятьдесят зим и много раз видевшего перед собой ужас­ный лик смерти, предвидел все подводные камни, ожидающие всякого, кто вознамерится стать единовластным правителем северного воинства. Но так или иначе он свой выбор сделал, как и конунги Хедемарка, Раумрике и Хеделанда.

Слышал он, что один из ярлов, когда-то грозный и удач­ливый в делах Тюра, Свен-ярл, прозванный Паленым, все еще колеблется, не зная, куда склонить свой меч. Напрасные ожидания. Стейнар уже понял, что отступникам пощады не будет. Их ждет смерть или изгнание. А кто такой изгнанный ярл или конунг?

Он вспомнил об Айнстейне, том самом, которого сам Асмунд, отец Стейнара, называл великим воином, а это признание дорогого стояло. После своего изгнания Айнстейн отправился было к свеям, но там пробыл недолго. Путь его, по рассказам викингов, лежал через Балтику в Гардарику. Оказался он в Альдейгьборге, воевал как наемник. Позже попал к руссу, который правил в их городе Конунгарде, который руссы на­зывали Киевом.

Дальше след его терялся. Говорили, что он служил у конунга руссов и участвовал в набегах на Миклагард. Пере­секлись его дороги с самим Хельшм, преемником ярла Рерика, правившего на севере Гардарики. Но потом они поссорились, и Айнстейн дальше служил, где придется. Отправлялся даже в земли хазар. Где-то там и погиб. Его могущественный некогда клан о тех пор распался и пребывает в упадке. Та же судьба ждет и всякого другого изгнанника. А Стейнару уже поздно­вато искать счастья в чужих землях. Да, Харальд Хорфагер потребует доказательств своей преданности. Но Стейнар-ярл был готов к этому...

Гейда, встретившая мужа, не скрывала радости. Она суе­тилась, готовясь к пиру. Обнимая подросших сыновей, ярл подумал об Олафе. Где он сейчас? В царстве Хель?

Тень тревоги легла на лицо Стейнара. Он подумал о том, что смерть Олафа нисколько не взволновала его близких. Разве что траль Айво все чаще хмурится, вспоминая о мальчишке-руссе, Морском Воробышке, которого он когда-то спас.

—  Как все прошло? — Гейда внимательно смотрела на мужа, ловя каждое его слово.

—  Хорфагер хочет, чтобы я присоединился к нему в походе на Оркнейские острова, — ответил Стейнар, оглянувшись на стоявшего неподалеку Инегельда, также ездившего с ним в Западный Фолд.

—    Зачем это ему? — недоумевала Гейда.

—  Он хочет быть первым королем. Участь тех, кто не с ним, — предрешена.

—    Думаешь, он сможет стать первым?

Он — сможет, — кивнул Стейнар, вспоминая обстоятель­ства своего пребывания при дворе Харальда Хорфагера.

—  Большинство ярлов и херсиров уже признали его власть, — вступил в разговор Инегельд. — А что стало с Торвальдом из Акерхуса? — спросил он как бы самого себя. — Его обезглавили собственные дружинники...

Предатели! — зло выкрикнула Гейда. — Трусы и пре­датели! Этот Хорфагер все больше напоминает мне его деда, короля Гутрота, который только и способен был лишь умыкать женщин под покровом ночи...

— Это занятие не принесло ему счастья, — усмехнулся Стейнар, намекнув на то, что похищенная им когда-то дочь Хунтъофа Сильного, ставшая впоследствии королевой Асой, оказалась причастной к смерти короля, своего мужа.

—  Отец, ты возьмешь меня с собой? — подал голос его старший сын Рагнар, внимательно прислушивавшийся к раз­говору.

Стейнар обернулся. Рагнару исполнилось восемнадцать зим. Хотя выглядит он старше. Высокий, широкоплечий, лицом похожий на мать, а упрямством характера напоминав­ший самого Стейнара в молодости, он обещал стать хорошим викингом. В его годы Стейнар уже убил человека, воина из племени гаутов, которые соперничали со свеями на землях, лежащих к востоку, рядом с землями финнов.

— Это будет еще нескоро, — негромко сказал ярл, давая понять, что не хочет больше возвращаться к разговору.

Неожиданно он заметил, как переменилась в лице Гейда. Было впечатление, что она увидела ядовитую змею, заполз­шую в их двор. Стейнар резко повернулся и замер, чувствуя толчки своего сердца.

Во дворе его дома стояла бледная как смерть Магихильд.

—   Что случилось? — опросил Стейнар, не узнавая соб­ственного голоса. Неужели по-прежнему эта женщина могла волновать его?

—    Он убит, ярл...

—     Кто? Кто убит?

—     Мой муж, Раудульф.

—     Когда? Где?

—   Его нашли во фьорде, — медленно проговорила Маги- хильд. — Бурей его вынесло на скалы...

—     Может, он утонул?

—     Может... Но перед этим кто-то воткнул в него меч!

В груди Стейнара все сжалось от недоброго предчувствия. Эта неожиданная смерть была как будто началом чего-то ужасного, непоправимого в его семье. Вспышка мгновенного прозрения, сменилась ощущением того, что он устал от жиз­ни. Сейчас он не чувствовал себя способным сопротивляться всему, что может произойти, как прежде. Неужели это при­ближение старости?

—   Я найду и покараю убийцу, Магихильд, — пообещал он, вдруг осознав, что на самом деле не хочет этого. Раудульф был когда-то счастливым соперником, которому досталась Магихильд. И с того времени он втайне ненавидел хедвинга, рано разбогатевшего и покончившего с переменчивой, полной опасностей жизнью викинга.

—   Кто мог это сделать? — спросил Инегельд, прищурив­шись, хотя солнце было скрыто тучами.

Стейнар обернулся, посмотрев на своего помощника с не­ким новым чувством. А что, если?.. Он подумал о Торстейне, которого обвиняли в покушении на Раудульфа. Торстейна уже давно нет здесь, но убийца нанес второй удар, оказавшийся удачным. Стейнар не сомневался, что это был один и тот же человек. Человек, который задумал отомстить Раудульфу. Ярл и раньше догадывался, что дочь Магихильд нравилась Инегельду. А уж он-то был из тех, кто способен ждать, терпеть, выслеживая обидчика, с тем чтобы нанести ему смертельный удар...

* * *

Хельга вернулась в лачугу с охапкой хвороста, собранного в лесу. Она бросила хворост на земляной пол у очага, бросив быстрый взгляд на Боргни, сидевшую в углу. С того дня, как Хельга помогла бежать Олафу и Хафтуру, отношения между женщинами резко ухудшились. Внучка впервые посмела что-то сделать против воли бабушки, а это не могло ей понравиться. В то утро, когда Боргни поняла, что ее гости сбежали о по­мощью Хельги, она сказала ей:

—    Ты сама не знаешь, что наделала!

Подняв руки, она как будто взывала к некому высшему существу, даже не из тех, кто сидел в чертогах Асгарда.

—  Ты навлекла на нас смерть! Но... теперь уже все равно. Я знала что рано или поздно это случится. Верданди уже сплела мою нить, и очень скоро она оборвется.

—  Я не верю, что он способен предать меня, — покачала головой Хельга.

— Ты еще не знаешь мужчин, — усмехнулась колдунья.— Этот Олаф — сущий сосунок, ничтожный червяк, не видящий ничего дальше собственного носа.

—  Может, и так, — резко возразила Хельга. — Но он не заслуживал той участи, которую ты для него готовила.

—  Вот как? — захохотала Боргни, по-новому посмотрев на свою внучку. — Значит, верно, ты его полюбила?

—    Не знаю.

—  Тогда ты должна знать другое, — веско заметила кол­дунья. — На нашем роду — проклятие. И всякая женщина, которая родила от мужчины, должна будет убить этого муж­чину, иначе умрет сама...

—    Я не верю в это!

— Ты не веришь! — Боргни будто забавлялась с ней. — Где же тогда твой отец?

—    А кто он?— Хельга исподлобья глянула на колдунью.

— Какая теперь разница?— пожала плечами старуха. — Он давно уже в царстве Хель.

—  Он знал, что я родилась? — продолжала допытываться девушка, решив, что раз уж так получилось пойдет до конца. Ей очень многое хотелось узнать о себе и своих родственни­ках. Боргни держала ее в неведении, но Хельга, выросшая в лесу, знала о том, что где-то живут люди, влюбляются, рожа­ют детей. Ей хотелось вырваться из невидимых, но прочных объятий старухи.

Она часто вспоминала рассказ Боргни о том, как боги сделали оковы для Фенрира, который рвал любые путы, и не было возможности удержать его. Тогда Один послал Скирнира к карликам, чтобы они изготовили очень прочные оковы, и карликам это удалось... Они изготовили оковы из шести сутей — из шума кошачьих шагов, из корней гор, из медвежьих жил, из женских бород, из рыбьего дыхания и из птичьей слюны. Назвали эти оковы Глейпнир, и не было пут прочнее их во всех девяти мирах. Только они и смогли удер­жать Волка Фенрира...

Когда Хельга думала об этом, ей приходило на ум, что Боргни также владеет этим ремеслом — держать кого-либо в незримом плену. Она боялась старуху, но сейчас чувствовала, что ее власть над ней рушится.

— Знал или не знал? —- бормотала колдунья. — Разве это может что-то изменить? В тебе проснулась женщина, и даже я не в силах этому противостоять. Теперь твоя судьба пой­дет отдельно от моей, но помни: стоит тебе изменить самой себе — и наступит конец, скорый конец! Ты даже ничего не успеешь понять.

—  Мне ли бояться смерти? — с горечью вопросила Хель­га. — Жизнь в этой глуши — хуже смерти! Я никого не знаю, и никто не знает меня. Одиночество — удел вельвы. Так ты всегда говорила, но это — твой удел. Я не хочу оставаться одинокой...

Все-таки этот мальчишка сильно вскружил тебе голову, — мрачно молвила старуха, взяв хворостину и бросив ее в очаг. Пламя сразу вспыхнуло ярче. Боргни помешала ложкой по­хлебку, которую варила. Запах от нее распространялся по всей лачуге, и Хельга, привыкшая к той пище, вдруг почувствовала, что запах дурманит ее. Она с затаенным страхом глянула на Боргни. Может, та задумала отравить ее или свести с ума? Старуха была способна на многое, если поняла, что ее власти приходит конец. Тогда она больше не нуждается в Хельге. И девушка, испугавшись за свою жизнь, проговорила при­мирительным тоном:

— Прости меня, бабушка, за все. Я сама не знаю, что со мной...

— Тебе незачем просить у меня прощения, — сказала Бор­гни, взглянув на нее пронзительным, все понимающим взгля­дом. — Есть то, что мы не в силах изменить. И этот мальчишка сам еще не знает, что к чему. Его поводырь — старый викинг, который умеет только убивать. А убивать умеют не только мужчины, но и женщины. Запомни это, Хельга. Когда-нибудь ты станешь перед выбором: убить или умереть самой. Вот тогда-то ты и вспомнишь меня. А сейчас давай есть. И ни­чего не бойся, — она усмехнулась. — Я не причиню тебе зла. Я вырастила тебя на своих руках, когда погибла твоя мать, моя дочь. И я ничего не забываю...

И вот, спустя несколько дней после бегства Олафа и Хафтура, девушка вошла в лачугу с охапкой хвороста, мельком бросив взгляд на Боргни. Та сидела неподвижно, как каменный истукан, и глаза ее, как глаза змеи, немигающе уставились в одну точку. Хельга не хотела тревожить ее, но шло время, а старуха оставалась в том же положении.

— Бабушка? — наконец решилась позвать ее Хельга. — Почему ты молчишь?

— Они идут, — странно ответила Боргни, по-прежнему не шевелясь.

— Кто идет? — Хельге стало не по себе. — Новые пут­ники?

— Да. Это идет моя смерть. И очень скоро я встречусь с Хель...

—  Тебе надо поесть, — сказала девушка.

—  Теперь уже все равно.

Внезапно за стенкой лачуги послышались чьи-то шаги. Потом все стихло. Напрасно Хельга прислушивалась. На­двигающиеся сумерки быстро переходили в безмолвную темноту.

Они жили в лесу без собаки, но Боргни своей ворожбой умела отпугивать диких зверей. На лачуге были развешаны известные только ей амулеты и клочки старых шкур, обла­дающих неким устрашающим свойством. Медведи и волки, подходя к хижине, бросались прочь, почуяв недоброе, а людей старуха не боялась.

— Они здесь! — раздался в тишине громкий мужской голос.

Хельга вскочила с места, но отшатнулась, увидев в проеме входа высокую фигуру воина с обнаженным мечом в руке.

Спустя несколько мгновений в хижину вошло несколько викингов. Небрежно отстранив девушку, двое из них подошли к Боргни и приставили к ее груди длинные клинки.

Старуха даже не шелохнулась, будто ее совсем не занимает происходящее. Хельга замерла в испуге. Бабушка оказалась права. Вооруженные люди пришли за ними, и это может означать только одно: смерть!

Но викинги молчали и как будто чего-то ждали. Вскоре стало ясно: чего именно.

В лачугу не торопясь, внимательно оглядывая обстановку, вошел еще один воин, сухопарый, сутулый, богато одетый. В сумраке Хельга не смогла хорошо рассмотреть его лицо. Но было впечатление, что оно покрыто пятнышками.

—  Вот она, Халвард! — сказал один из викингов, карау­ливших Боргни.

—  Хорошо, — кивнул вошедший, которого звали Халвард Рябой, и повернул голову, увидев девушку. — А это кто?

—  Помнишь, Свен-ярл сказал, что их должно быть две? Но вторая вроде не колдунья.

—  Да, она молоденькая, — усмехнулся Халвард, прибли­зившись к внучке Боргни. — Как тебя зовут?

—  Хельга.

—  Хорошо, — продолжал ухмыляться Халвард. — Это хорошо.

—  Что будем с ними делать?— спросил все тот же викинг, пожалуй, самый сильный из всех присутствующих, а их было четверо.

—  Свен-ярл просил доставить их к себе. Обеих.

Тем временем другие викинги, обшаривая лачугу, наткну­лись на мертвеца в дальнем углу.

— Это еще кто? — крикнул один из них. — Эй, поднимай­ся? Слышишь меня?

Сухие губы Боргни тронула легкая, едва заметная усмешка.

—  Что там, Снеульф? — встревоженно спросил Халвард, инстинктивно положив руку на рукоятку меча, который он по старшинству еще не обнажал.

—    Да это мертвец!

Халвард, подойдя к своим людям, устремил испытующий взгляд на человека, сидевшего в углу. Снеульф тыкал его острием меча, но тот не шевелился.

—  И вправду, мертвец. Но зачем он здесь? — Халвард обернулся к старухе. — Эй, ведьма, кто это? Один из тех, кого ты недавно отправила к Хель?

Но Боргни не отвечала.

—  Ты что, глухонемая?— в бешенстве вскричал Халвард, бросившись к ней. — Я развяжу твой язык, проклятая кол­дунья!

—  Кто это? — Боргни как будто впервые его увидела перед собой. — Твое лицо кого-то мне напоминает. Кого- то, кто мальчишкой убежал от огня, в котором сгорела его мать...

Халвард сжал зубы, впервые за много лет, почувствовав незнакомый холодок ужаса. Откуда ей это известно?

—  Молчи, молчи... — он протянул руку, собираясь схватить колдунью за горло, но вовремя отдернул. Свен Паленый не простил бы ему своеволия. Она должна остаться в живых.

—  Эй, смотрите! — Снеульф держал в руке странную фигурку женщина с рыбьим хвостом. — Это морская ведьма...

—  Покажи, — викинги рассматривали фигурку со смешан­ным чувством удивления и любопытства.

—    А вот, смотрите, еще...

Из рук в руки переходили другие фигурки, вырезанные из моржовой кости: медведи с человеческими головами, неведомые звери со множеством рук и ног и еще какое-то диковинное животное с двумя хвостами — сзади и на голове...

—  Мои отец говорил, что такой зверь водится где-то за землей сарацинов, — сказал Снеульф. — Там, где нет снега, и люди ходят почти без одежды.

—  Бросьте эти колдовские амулеты! — крикнул раздра­женно Халвард Рябой. — Забыли, что старуха привораживает и убивает путников?

Ему вдруг на миг показалось, что колдунья может пре­вратить его в кого-нибудь из этих мерзких существ, хотя бы вот в того зверя с двумя хвостами.

—  Берите их обеих и выходите наружу, — приказал он своим людям и, наклонившись к плечу близко стоявшего Снеульфа, тихо проговорил: — Сжечь здесь все!

Викинг понимающе кивнул.

Когда Хельга вышла из лачуги, викинги, подталкивая ее и старуху, о чем-то совещались. Внезапно она услышала треск охваченного пламенем дерева и, оглянувшись, увидела, как молодой викинг, носивший имя Белого Волка, выскочил из лачуги и бросил в проем зажженный факел.

Из самой глубины темного леса громко закричала ночная птица, этот крик был похож на хохот нечеловеческого суще­ства вроде тролля.

—  Лес может загореться, Халвард!— недовольно бросил кто-то из викингов. — Мы не сможем выбраться отсюда.

—  Не бойся! — рассмеялся Халвард, имевший тайную привязанность к огню и пожарам. — Ветра нет. Мы успеем переправиться на тот берег.

Хельга, подхваченная сильными руками дружинников Свена Паленого, оглянулась в последний раз. Лачуга, ее при­бежище в течении десяти зим, быстро горела, и в этом огне, как показалось девушке, сгорала вся ее прежняя жизнь.

* * *

На следующий день после известия о смерти Раудульфа, ярл Стейнар сидел за столом в своем доме и пил эль с Инегельдом. Они обсуждали недавние вести из Британии, которые принес им один из купцов-данов, прибывших вчера в фьорд на кнорре.

Прерывая их разговор, в доме появился Рулаф Беззубый.

—    Ярл, там человек. Он хочет тебя видеть.

—  Кто таков? — недовольно спросил Стейнар, не любивший, когда его отвлекали от дружеской попойки.

—  Это один из тралей Раудульфа. Его зовут Ортвин.

—  Ортвин? — нахмурился ярл, покосившись на Инегельда. — Что ему надо?

Им было известно, что Ортвин, плененный на земле фризов, был христианином и часто говорил в селении о своем Боге, вызывая тем самым гнев местных жрецов, желавших умертвить траля на алтаре.

—    Он говорит, что у него для тебя важное известие.

—    Хорошо, зови его сюда. — Стейнар осушил кубок до дна.

Когда Ортвин вошел в длинный дом ярла, оба викинга при­стально уставились на него. Траль Раудульфа был человеком лет сорока, бледный, тощий, с мягкими льняными волосами и блуждающим взглядом серых глаз. Увидев Стейнара, он смутился, и в душу его закралось сомнение. Но отступать было поздно.

—   Чего тебе надо? — грубо спросил Инегельд, презрительно прищурив глаза.

—   Я... — пробормотал растерявшийся траль. Сейчас он все больше и больше осознавал, что ввязался в опасное дело, исход которого непредсказуем, в том числе и для него самого.

—   Вижу, Раудульф, так и не научил тебя говорить по- нашему, — рассмеялся Инегельд, подливая себе эля.

—   Я знаю, кто убил моего господина, — бросился в омут с головой Ортвин.

—   Вот как? — хмель мгновенно улетучился из головы Стейнара. — И кто же это?

—   Хальфдан... тот, который недавно вернулся из Ислан­дии...

—   Хальфдан?! — удивился ярл. — Брат Торбьерна? Ты ничего не путаешь, траль?

—     Я видел это своими глазами.

Торбьерн, Торбьерн... Когда-то молодые викинги Стейнар, Торбьерн и Раудульф участвовали в набеге на Ирландию. Там они получила свои первые раны и признание товарищей по северному воинству.

—   Как это произошло?

—   Когда мой господин вышел один за ограду усадьбы и направился к фьорду, я пошел следом за ним...

—  Зачем?

—  Он был добр ко мне, — отозвался Ортвин. — Я знал что его жизни угрожает опасность. Поэтому всегда тайком сопровождал его.

—   И что было дальше? — нетерпеливо бросил Стейнар, чувствуя, что раб говорит правду. Но зачем Хальфдану уби­вать Раудульфа?

—   На берегу к нему подошел Хальфдан и выхватил меч. После короткой схватки он убил моего господина.

—   Почему же ты не вмешался? — насмешливо спросил Инегельд. — Ты же собирался охранять его?

—  Он поступил правильно, — заметил Стейнар. — Если бы он вмешался, Хальфдан убил бы и его, а мы так и не узнали правды.

—  Что ты собираешься делать, ярл? — Инегельд продолжал рассматривать раба, как муху или таракана, заползшего в дом из своей щели.

—  Надо вызвать Хальфдана. Но сделать это осторожно. Он ни о чем не должен догадаться.

—   Кто это сделает?

—  Думаю, Рулаф. Они с Хальфданом старые друзья.

—  А с этим что будем делать? — Инегельд кивнул на за­стывшего в ожидании своей участи Ортвина.

— С этим?— Стейнар задумался на несколько мгновений. — Пусть идет домой.

—  Ты отпускаешь его? — блеснул глазами Инегельд, не понимавший своего вождя.

—  Он будет держать язык за зубами так же, как делал до этого, верно, Ортвин?

— Да, ярл, — склонился перед ним траль, поблагодарив своего бога за благоприятный исход.

* * *

—  Так, значит, это ты — Боргни? — Свен Паленый с любопытством разглядывал стоящую перед ним старуху, которую ввели вместе с Хельгой во двор его дома. — Что же ты молчишь? Мне говорили, что язык у тебя еще не отрезан. — Ярл громко захохотал, оглядывая своих людей, поддержавших его смех.

А громче всех смеялся Халвард, то и дело посматривая на девушку. Он уже успел попросить у ярла оставить ее в живых и отдать ему в качестве уплаты за службу.

—  А эта... — Свен перевел взгляд своих узких, закрытых обожженной плотью глаз на притихшую Хельгу. — Так же неразговорчива, как и ее дорогая родственница? Она тоже колдунья?

—  Нет, ярл, нет! — поспешил вмешаться его Халвард, задумавший сделать из девушки очередную наложницу. — Она и мухи не обидит.

—  Посмотрим, посмотрим... — кивнул Свен, снова взглянув на Боргни. — Я все думаю, какой пытке ее подвергнуть? А?.. Может, ты сама выберешь себе смерть?

— Мою смерть уже выбрала Скульд! — презрительно от­ветила старуха. — Так же, как и твою, уважаемый ярл.

—  Вот как? — расширил глаза Свен, его безбровое лицо сейчас напоминало личико новорожденного ребенка. Только очень страшного ребенка. — Значит, ты все знаешь? Тем луч­ше, — он хлопнул в ладоши. — Я хочу посмотреть, насколько ты прозорлива. Угадаешь ли ты, что я для тебя приготовил?

—  Я даже угадаю имя твоего родственника, рожденного безумной матерью, который под покровом ночи будет лакать твою кровь, как волки лакают кровь своих жертв...

—  Д-а! Проклятая ведьма! — закричал Свен, побагровев от ярости. — Эй, кто там? Отрезать ей язык!

Его мутило от мысли, что колдунья каким-то образом про­знала о безумстве матери Эйнара. Это ведь на него намекнула она только что на глазах у десятков людей. А жители Хорнхофа еще находились под впечатлением того, что происходило здесь совсем недавно. Бегство Эйнара выдало его с головой, а маль­чишка Олаф, разоблачивший викинга, казался посланником богов. Но, выходит, проклятый Эйнар еще может объявиться? Неужели он и есть вервольф? В это трудно было поверить, но ведь его бабка была колдуньей! От нее и перешел к нему колдовской знак, знак смерти и обреченности.

Пока ярл раздумывал, его дружинники схватили Боргни, которая даже не сопротивлялась. Через несколько мгновений ее окровавленный язык упал на землю.

—  Бабушка! — вскрикнула от нестерпимой душевной боли Хельга, пытаясь вырваться из рук державших ее викингов.

Старуха присела на корточки и сплевывала кровь. Халвард перевел взгляд на ярла, ожидая дальнейших указаний.

Свен Паленый, еще совсем недавно размышлявший о пытках, которым подвергнут ведьму, теперь вдруг передумал. Он махнул рукой, давая понять, что колдунью надо просто убить.

Халвард быстрым движением вонзил в старуху меч. Боргни подняла голову и устремила обезумевшие глаза на Свена Па­леного, шевеля окровавленными губами. Все поняли, что она проклинает его, но теперь она стала немой, и слова проклятий никто не услышал. Взглянув на корчившуюся в агонии старую ведьму, Свен отвернулся. Сейчас он почти жалел о том, что поторопился. Ведьма могла пригодиться. Во всяком случае, он убедился в ее проницательности. А ему вдруг ужасно захотелось проникнуть через завесу тайн будущего, столь загадочного и непостижимого...

—  Эту девку... — ярл смотрел на бледную, обессилевшую от увиденного Хельгу. — Ты хочешь взять ее себе, Халвард?

—  Да, ярл... — не очень уверенно ответил Халвард, по­чувствовав тайную озлобленность Свена. Он мог передумать в мгновение ока, и тогда уже ничего нельзя будет по­делать.

—  Тебе она нравится? — Ярл, казалось, хотел проникнуть в самую суть души Халварда Рябого, и тому стало не по себе.

—  Воля твоя, ярл, — склонился викинг, призывая проклятия на голову вероломного вождя, который, по всей видимости, собирался изменить своему слову.

Но Свен Паленый, поколебавшись, решил ничего не ме­нять. Ведь его интересовала не молодость девушки, а нечто, совсем другое.

—  Ты умеешь ворожить? — Ярл обратился к Хельге. Но та смотрела на него, будто ничего не слыша.

Свен понял, что сейчас говорить с ней бессмысленно. Она потрясена смертью Боргни и почти ничего не соображает.

Возьми ее себе, Халвард, — разрешил ярл. — Но будь с ней обходителен. Когда-нибудь я еще поговорю с этой де­вицей...

—  Благодарю тебя, Ярл! — Халвард еще раз склонил голову, а глазах его вспыхнули огоньки торжества.

* * *

Когда Рулаф сообщил о желании Стейнара-ярла о чем-то поговорить с ним, Хальфдан еще ни о чем не догадывался Его старый друг Рулаф Беззубый выглядел веселым и беспечным, напоминая того парня, каким был зим двадцать пять назад.

Но едва Хальфдан вошел в дом ярла и увидел его сидя­щим за столом, он сразу понял: Стейнар каким-то образом обо всем узнал.

—  Приветствую тебя, ярл! — Хальфдан постарался сохра­нить спокойствие.

—  И тебя также, Хальфдан, — едва заметно усмехнулся Стейнар, кивком приглашая его сесть за стол. — Выпьешь с нами эля?

—  Никогда не отказывался от этого, — с достоинством от­ветил Хальфдан, решив, что ярл что-то задумал.

Сидевший тут же Инегельд налил в чашу эля и передал Хальфдану. Разговор предстоял серьезный и не для посторон­них ушей. Поэтому здесь не было рабов для обслуги.

—  Слыхал я, что ты недавно приплыл из Исландии?— на­чал издалека Стейнар, краем глаза внимательно наблюдая за викингом.

—  Сын вырос без меня, — сказал Хальфдан, пригубив чащу. — Хотелось повидаться с ним...

—  Ты так говоришь, будто собрался покинуть нас? — при­щурился ярл. — Но места в Вальхалле хватит для всех вас. Однако всему свое время.

—  Я еще поживу здесь, ярл, — проговорил Хальфдан, вспом­нив выражение лица смертельно раненного Раудульфа. Куда попал его дух? В обитель Хель? Или в Вальхаллу? Раудульф был предателем и убийцей. Великий и мудрый Один не мог взять его к себе.

—    А слышал ли ты, что два дня назад убили Раудульфа?

Хальфдан выглядел невозмутимым, словно речь шла о чем-то обыденном: ловле рыбы, охоте...

—    Да, я знаю об этом.

—  Как по-твоему, кто мог это сделать? — Стейнар вел игру, и даже Инегельд, хорошо знавший его, не мог угадать, к чему она приведет.

—  У меня и без этого хватает забот, ярл.

—  Правда? — Стейнар искоса глянул на Инегельда, чутко прислушивавшегося к разговору — А что ты скажешь на это... Ко мне тут приходил человек, который утверждал, что видел того, кто убил Раудульфа?

Хальфдан побледнел, подняв глаза на Стейнара. Ярл казался равнодушным, но где-то в глубине его глаз таилась усмешка.. «Кошка забавляется с мышью...» — подумал Ине­гельд, отпивая из чаши.

—    И чего же ярл хочет от меня?

—  Хальфдан... — Стейнар помедлил, словно давая время своему собеседнику собраться с мыслями. — Мы давно знаем друг друга. И я всегда был уверен в твоем мужестве и честности. Когда несколько зим тому назад схватили Торстейна...

—  Я все понял, ярл, — кивнул Хальфдан, отодвигая от себя чашу с элем, словно она мешала ему говорить. — Да, это я убил Раудульфа...

—  Зачем? — Стейнар не был удивлен, и это лишний раз доказывало, что он все знал.

—    Я отомстил за смерть брата.

—  Торбьерна? — брови Стейнара поднялись вверх. Он на­прягся, всем своим видом показывая неподдельный интерес. — А разве... Ведь твой старший брат и мой друг молодости Торбьерн погиб в земле пиктов?

—  Его убил Раудульф, — сквозь зубы процедил Хальфдан, как если бы ему было неприятно произносить даже имя убий­цы брата.

—    Откуда тебе это известно? И где доказательства?

Говоря все это, Стейнар уже чувствовал, что Хальфдан сказал правду. Богатство Раудульфа... Оно было внезапным, и это бросалось в глаза даже здесь, среди викингов, которые привыкли к тому, что удачные набеги порой приносили им немало и золота, и рабов. Стейнар подозревал, что в про­шлом Раудульфа есть какая-то мрачная тайна, но кого здесь удивишь убийствами христиан и чужаков? Другое дело, если это касалось кого-то из своих. Торбьерн...

—  Ты помнишь, ярл, что мой брат Торбьерн отправился в поход в землю бриттов, и на его драккаре не было Рау­дульфа? — начал между тем рассказ Хальфдан. — Так вот, у побережья острова Линдисфарн они наткнулись на остатки разбившегося драккара ярла Эйрика, что был родом из Хедебю. А позже, подплыв в спокойную погоду к берегу, они подобрали несколько спасшихся викингов. Среди них был и Раудульф.

—  Да, да... — задумчиво кивал Стейнар, копаясь в тайниках своей памяти. — Раудульф служил у ярла Эйрика, пока тот не утонул у берегов Инглаланда.

—  Вот так Раудульф оказался на драккаре Торбьерна, — за­ключил Хальфдан. — Они вместе отправились в землю скоттов и там нашли много золота. Говорили, что это золото старого короля скоттов Алпайна...

—  Откуда ты все это знаешь? — с подозрением спросил Инегельд, хранивший до сих пор молчание.

—  У моего брата на драккаре был человек с Фарерских островов. Он был хорошим мореплавателем и знал береговую линию северного Альбиона, как свои пять пальцев. Именно он привел драккар Торбьерна в удобную бухту. Его звали Оксли. Он был единственным, кто спасся от смерти.

—  Что ты хочешь этим оказать? — Стейнар впился в него взглядом, боясь пропустить хоть слово.

Раудульф позаботился о том, чтобы вначале погибли все оставшиеся после крушения судна люди Эйрика-ярла. А затем, с помощью наемников-ирландцев он расправился ночью с Торбьерном и его людьми, забрав себе все золото, которое они добыли в этом набеге.

—  Как же Оксли мог рассказать тебе об этом? продолжал недоумевать недоверчивый Инегельд.

—  Спустя много зим Оксли попал в плен к данам, и его в числе других рабов доставили на невольничий рынок в Хе- дебю, — пояснил Хальфдан, даже не взглянув на Инегельда. Этот заносчивый и жестокий викинг никогда не нравился ему. Казалось, что безродный Инегельд, возвысившийся у Стейнара, постоянно подозревает всех и каждого. — Там его купил Бриан Черноокий. Когда Оксли попал к нему, то вспомнил, что Торбьерн рассказывал ему обо мне, своем младшем брате. Он помнил мое имя и местность, откуда я родом. Оксли убедил Бриана Черноокого разыскать меня, уверяя, что я заплачу вдвое больше, чем уплатил за него сам Бриан. Так оно и вышло. Едва только я услышал, что Оксли — тот, кто знает все о смерти моего старшего брата, я выкупил его у Бриана Черноокого. Оксли описал мне убийцу и назвал его имя. Как ты понимаешь, ярл, Раудульф не мог назваться чужим именем, попав к Торбьерну. Это и выдало его. Когда я услышал имя, то сразу подумал о нашем Раудульфе. И позже Оксли опознал его, хотя сам Раудульф не узнал его. Ведь он думал, что все люди Торбьерна убиты и тайна похоронена на дне морском.

— Раудульф вернулся на драккаре данов, — проговорил Стейнар, вспоминая подробности возвращения хедвинга. — Он привез с собой много золота, пояснив, что добыл его на службе у ярла Эйрика.

Возникла пауза, в течение которой Стейнар размышлял. Все, что рассказал Хальфдан, казалось правдой, но нужно было принимать решение.

—- Где сейчас этот... Оксли?

—    Он умер две зимы назад в Исландии.

—  У тебя нет ни одного живого свидетеля, — с неким злорадством произнес Инегельд.

Это ничего не значит, — вдруг резко повернулся к нему Стейнар. — Я верю Хальфдану, и вот что я скажу. Пусть все то, о чем он здесь рассказал, останется между нами. Ни одна живая душа, кроме нас троих, не должна больше узнать об этом!

Инегельд по своему обыкновению хотел возразить, но, увидев выражение лица своего вождя, предпочел согласить­ся. Никто из них в тот момент даже не догадывался, что их разговор слушает некто четвертый. А это был траль Стейнара-ярла — Карн. Он стоял у наружной стены дома и сквозь отверстие слышал все, о чем они говорили.

* * *

Попав в дом к Халварду Рябому, Хельга поняла, что прежняя жизнь в глухом лесу вдвоем с Боргни — это сущая безделица в сравнении с той, что ожидала ее у викинга. Хотя впервые он был ласков с ней, Хельга отчетливо осознавала, что тот хочет сделать ее своей новой наложницей. У него уже была одна, как позже узнала Хельга, пятая по счету, взятая из земли франков. С годами она утратила свою привлекательность, хотя в молодости, похоже, была красавицей.

Ее звали Бранжьена. За годы, проведенные в Скандина­вии, она выучилась местному языку, но говорила с заметным акцентом. Хельгу она стала презирать с самого момента по­явления девушки в доме Халварда Рябого. Ее время уходило, а более молодая соперница вызывала у Бранжьены приступы ненависти и злобы.

— Мои предки жили при дворе Меровингов! — кричала она в бессильной ярости, когда они с Хельгой оставались наедине.

—  Кто это... Меровинги? — спрашивала Хельга, чувствуя, что лесная жизнь проложила глубокую пропасть между ней и остальными людьми, преодолеть которую будет непросто.

—  Ты дикарка! — хохотала Бранжьена. — Ты ничего не знаешь и ничего не умеешь! Халвард еще помучается с тобой. У тебя дурной глаз, я чувствую это. Твоя бабка была колдуньей, а ты закончишь свою жизнь точно так же, как и она!

—  Не трогай Боргни! — Хельга могла простить обиды, на­несенные лично ей, но оскорблять бабушку не позволила.

—  А что ты сделаешь мне? — издевательским тоном спра­шивала старая наложница Халварда. — Мой отец служил у императора Лотаря, внука самого Карла Великого! Ты когда-нибудь слышала о нем?

—  Я просто убью тебя, — тихо проговорила Хельга, глядя ей прямо в глаза. Все эти слова о чужеземных королях ка­зались девушке нелепой и жалкой выдумкой обозленной на жизнь женщины.

—  Ты смела, смела... — бормотала Бранжьена, похоже, проникаясь искренностью тона девушки. Долгая жизнь вдали от родины приучила бывшую жительницу империи Карла Великого быть осторожной.

Много зим прошло с тех пор, как она попала в рабство к норманнам. Это было, когда люди ярла Веланда подошли к самому Парижу, в окрестностях которого Бранжьена тогда жила. Другой вождь норманнов, известный как Бьорн Же­лезнобокий, со своей дружиной стоял в лагере на маленьком острове посредине реки Сены. В Париже тогда правил Карл Лысый, один из внуков Карла Великого.

Бранжьена узнала впоследствии от пьяного Халварда Ря­бого, которому она досталась после того как ее продал один из приближенных ярла Веланда, что франкский король пытался откупиться от норманнов и даже хотел внести разлад между их вождями, подкупив одного из них. Но норманны беззастенчиво брали серебро и продолжали грабить долину Сены. Франки давали им отпор, но северяне оставались какой-то неуязвимой, почти неуловимой силой, которая жила по своим законам, не считаясь с понятиями христианского мира.

Может быть, именно это и делало борьбу с ними столь безуспешной. Бородатые морские бродяги на своих беспалуб­ных ладьях с драконьими головами на носу появлялись всегда внезапно, как утренний туман, и также бесследно исчезали.

Когда Бранжьена была свободной, она слышала от франк­ских мужчин, что норманны избегают прямых столкновений и больших битв. В этом был секрет их успеха. Халвард Рябой служил у Веланда-ярла долгое время. И лишь потом, убив кого- то, оказался у Свена Паленого. Халвард избежал кровной мести, уплатив большой вергельд [29] . Он был довольно богат по меркам викингов, но с годами утратил желание выходить в море. Его быт и понятия о жизни вызывали усмешку у Бранжьены, еще девчонкой видевшей величественные стены Ахенской капеллы, построенной императором Карлом Великим.

Говорили, что таких зданий много в огромном и удивитель­ном городе — Риме. Бранжьена, будучи совсем юной, слышала от своего отца рассказы об этом городе и его жителях.

Римляне.... Не было, пожалуй, ни одного знатного человека во всем франкском королевстве, который бы не уважал этот древний город. Бранжьена мечтала, что когда-нибудь попадет туда, увидит все, о чем слышала, своими глазами. Но вме­сто этого судьба забросила ее на край света, в суровый мир бесчисленных, бесплодных скал, холодного солнца, грубых язычников, пожирающих рыбу и бороздящих море в поисках легкой наживы.

Это была усмешка судьбы, но благодарение Богу, Бран­жьена осталась жива и по крайней мере не пухнет с голода. Еще в детстве отец, молодым воином принимавший участие в войне с саксами, что жили по берегам Эльбы, рассказывал о том, как франки, беспощадные в боях, осаждали крепости саксов. И когда наконец входили туда, видели сотни трупов, вспухших от голода. Люди ели траву, коренья, а всякая жив­ность: собаки, овцы, и даже крысы — исчезали сами собой.

Бранжьена голодала только раз, в те дни, когда норманны опустошили окрестности Парижа, но это продлилось недолго. Едва попав в плен к викингам, она стала наложницей одного знатного норманна, который хорошо кормил ее и одевал. Позже ее купил другой норманн. Бранжьена была красавицей, и это помогало ей выжить.

У Халварда Рябого она жила больше десяти лет. Теперь она привыкла к этой непонятной для нее жизни язычников, поклонявшихся странным богам, требовавшим жертвоприно­шений, в том числе и человеческих... Боги эти, деревянные и каменные идолы, взирали на людей равнодушно и безмолвно в капищах, где жрецы совершали свои обряды.

Смолкнув, Бранжьена предалась воспоминаниям, а Хельга, увидев, что женщина перестала оскорблять ее, подошла к стене и сняла меч в ножнах из кожи. Обнажив клинок наполовину, она увидела руническую надпись и прочитала ее: вслух:

—    «Разящий насмерть»!

Оторвавшись от своих размышлений, дочь знатного франка, с некоторым испугом смотрела на девушку с мечом. Халвард имел в доме немало оружия, но не любил, когда его трогали посторонние. Бранжьена знала, что он боится каких- то знамений. К тому же оружие всегда должно оставаться в руках хозяина. Но с годами Халвард стал ленив и потому небрежен. Однако сейчас его старую наложницу поразило совсем другое.

—  Ты знаешь язык рун? — удивилась она, глядя на де­вушку из лесной глуши иначе, не так, как некоторое время тому назад.

—  Да, я знаю язык рун, — ответила Хельга, криво усмехнув­шись и повесив меч на место. —- Меня научила этому Боргни, которую ты считаешь, как и меня, дикой колдуньей.

—  Да, да ... — пробормотала Бранжьена, о чем-то задумав­шись. — На самом деле, я не знала ее, как не знаю и тебя. Но Халвард говорил, что она убивала путников, и именно за это Свен-ярл приказал умертвить ее.

— Да, она убивала их, — согласилась девушка, не пытаясь отрицать очевидное. — Но скажу тебе честно, женщина, я не помогала ей в этом. Она приносила их в жертву богам, ко­торым служила. А я слыхала, что и здешние ярлы приносят человеческие жертвы...

—  Это правда, — Бранжьена все пристальнее вглядыва­лась в девушку, которая теперь предстала перед ней в ином свете. — А скажи, тебе не было страшно там, в лесу? Ведь вы жили только вдвоем?

—  Страшно?.. — задумалась Хельга. — Мне не было страшно. Когда живешь рядом с Боргни, перестаешь чего-то бояться...

— Халвард говорил, что она держала в лачуге мертвеца? Это правда?

—  Боргни владела секретом сохранения мертвого тела, — сказала девушка, почувствовав перемену в отношении к ней ее соперницы.

— А зачем она держала покойника в доме? Я о таком впервые слышу. Все варвары сжигают или хоронят своих мертвых.

— Варвары? — удивилась незнакомому слову Хельга. — Кто такие... варвары?

—  Так жители Западной Империи называют всех, кто живет за ее пределами.

— Западная Империя, — повторила Хельга. — Боргни говорила мне о франках, о чудном городе Миклагарде, где дома из камня, как будто скалы во фьорде, высоки и непри­ступны.

—  Ты не сказала мне о том, кто был этот мертвец?

—  Я не знаю, — пожала плечами девушка. — Боргни почти ничего мне не говорила о нем.

—  И сколько же он пробыл у вас в лачуге?

—  Он пришел прошлой зимой, будто появился из царства снега и льда. Несколько дней сильно болел, кашлял, потом умер. Боргни хотела вылечить его, но это ей не удалось.

—  Прошлой зимой, — покачала головой Бранжьена. — Я хотела бы не верить этому, но какой тебе смысл лгать мне?

Они некоторое время молчали, каждая думая о своем. Первой нарушила молчание Бранжьена.

—  Знаешь, когда я увидела Боргни, то вспомнила о древних жрецах, друидах, — начала она, мысленно возвращаясь в свое прошлое. — Их сейчас не найти в нашей земле, но когда-то они имели большую власть.

—  Что же с ними случилось? — спросила Хельга, взглянув на наложницу. — Я слышала, что вы поклоняетесь одному богу?

—  Это правда, — кивнула Бранжьена, теребя застежку на своем платье. — Но друиды — это язычники, сохранившие свою веру еще с тех стародавних времен, когда франкский король Хлодвиг из рода Меровея со своими воинами при­шел в Галлию с берегов реки Рейн... У города Суассон они разгромили войско римлян и изгнали их к югу. Великий вождь Хлодвиг был язычником, таким же, как его отец. Но ког­да он стал королем франков, то принял христианскую веру. Жрецов-друидов стали преследовать и убивать. А они многое умели. Я знаю, что они могли угадывать судьбу человека по звездам...

—  По звездам? — заинтересовалась Хельга. — Боргни когда-то говорила мне, что наши судьбы указаны на небе. Но она ничего не объяснила.

—    Я тоже мало что знаю об этом...

—  А скажи, Бранжьена, — Хельга впервые назвала ее по имени, и это показывало, что лед недоверия в их отношениях начал таять, — откуда Халвард и ярл Свен узнали о Боргни? Ведь мы жили так уединенно и ни с кем не общались?

—  Несколько недель назад в Хорнхоф пришли двое: старый викинг и с ним юноша помоложе тебя. Халвард говорил мне, что старый викинг рассказал ярл у о колдунье в лесу напротив Скалы отчаяния...

—  Старый викинг? — переспросила Хельга, затаив дыхание. — Хафтур? Его звали Хафтур?

—  Не знаю, — пожала плечами Бранжьена, не совсем по­нимая интерес девушки.

—  А юноша? — продолжала допытываться Хетьга. — Его звали Олаф?

—  Похоже, что так, — начала вспоминать Бранжьена. — Этот Олаф... Они ведь хотели помочь ярлу Свену поймать вервольфа, объявившегося в Хорнхофе.

—    Как помочь?

—  Не знаю точно. Тут много всего произошло. И в конце концов исчез Эйнар, племянник ярла Свена. Думают, что он и есть вервольф...

—  Они были тут... — бормотала Хельга, дотронувшись до своего лба. Она чувствовала, что в теле ее будто завелся червь. Маленький червь, который гложет изнутри. — Он не мог меня предать, не мог...

—  Кто? Кто? — встревожилась Бранжьена, внимательно посмотрев на девушку. — О ком ты говоришь?

—  Голова, у меня ужасно болит голова... — пробормотала через силу Хельга и упала на пол.

В этот момент дворе послышались голоса. Это вернулись Халвард Рябой и его траль.

Войдя в дом, он увидел Бранжьену, склонившуюся над бесчувственной Хельгой.

—  Что с ней? — Халвард был по обыкновению пьян и за­подозрил какой-то обман.

—  Она больна, — откликнулась Бранжьена. — У нее жар...

* * *

Карну снилось, что легаторий Ипатий, довольный его работой, отмерил ему несколько унций серебра и прибавил пару солидов, золотых монет, принятых к обращению в Константинополе. Карн передал ему, что один из торговцев мехом, прибывший вчера на корабле из Понта Эвксинского, имеет какие-то тайные сведения о замыслах скифского князя, стоявшего со своей дружиной у самого устья Борисфена. Ски­фами византийцы называли руссов, тех самых, откуда родом был этот гнусный мальчишка, Меченый, утонувший в море некоторое время тому назад.

Получив деньги, Карн отправился в квартал Зевгмы, из­вестный своими пороками. Чернь, подонки общества, убийцы, воры, дезертиры, скрывающиеся от гвардейцев, отбившиеся от своих кораблей моряки, пропивающие последние деньги, и жрицы любви, — все находили здесь приют, пропитание, маленькие радости, и даже смерть. Карн шел знакомой дорогой и увидел ту, которую искал: темноволосая грудастая девка, по облику — уроженка Малой Азии или Персии. Они быстро до­говорились об оплате, и девка привела его в убогую каморку, где они пили вино и предавались любви.

Но внезапно имперского соглядатая прошиб холодный пот. Он протянул руку, чтобы дотронуться до обнаженного тела персиянки, но ладонь его ощупала вместо женских пре­лестей какую-то шершавую скользкую пузырчатую кожу... Он посмотрел туда и замер, не в силах пошевелиться. На месте девки сидела большая противная жаба и открывала рот, говоря человеческим голосом: «Ты, Карн, глупец! Думаешь, что вода скрывает следы, а следы остаются на твоем лице!..»

Карн проснулся в тревоге, так как верил в вещие сны. Но он никак не мог разгадать смысл этого сна. Меченый и Хафтур мертвы. В этом нет никакого сомнения. Ведь не было еще на земле такого человека, который бы утонул, а затем вдруг ожил...

Ранним утром Карн увидел во дворе финна Айво, который нес ягненка, жалобно блеявшего в его руках.

—  Куда ты несешь его, Айво? — спросил Карн, все еще находясь под незримой властью кошмарного сна.

—  Он сломал ногу, — ответил Айво, опустив глаза. — Гос­пожа Гейда приказала зарезать его и зажарить на вертеле.

—  Из него получится хорошее жаркое, — пробормотал Карн, давно мечтавший о куске жареного мяса.

Селедка, которую он ел каждый день, изрядно надоела. Но делать нечего, его удел — жалкая жизнь раба и не было никакой возможности изменить ее. Ему никогда не переплыть море, и Константинополь — ускользающий призрак прошлого, навсегда утрачен для него...

Карн вернулся в свой угол и достал чашку, чтобы при­готовить себе скудный завтрак. Покрутившись по своему убогому жилищу, он вдруг застыл как статуя римского цезаря из византийского дворца. Ужас холодной невидимой дланью сковал его тело. В чашке он увидел неизвестно откуда взяв­шуюся жабу, точь-в-точь такую, какая была в его сне! А ведь лето давно прошло!..

Карн не успел ничего сообразить, и тут заметил тень на пороге. Это был Айво.

—  Чего тебе? — недовольно спросил Карн, не любивший свидетелей его неудач. Но они были все равны здесь, бесправ­ные трали, живущие только за кусок хлеба.

—  Госпожа Гейда зовет тебя, — сказал Айво и вдруг обратил внимание на то, что бывший житель Миклагарда будто хочет что-то заслонить от него, что-то, укрытое за его спиной.

Финн был упрям, и любопытство взяло в нем верх. Он сделал вид, что собирается уйти, а сам неожиданно для Карна переступил порог, отклонившись влево. В следующее мгновение он увидел за спиной замешкавшегося Карна чашку, из которой выползала большая жаба. Карн, перехватив взгляд финна, побледнел и хотел вытолкнуть его вон. Но Айво был физически сильнее и легко отклонился от толчка, крепко схватив Карна за плечи.

—  Бог Укко, верно, правду говорил мне, — произнес он загадочные слова и удалился прочь.

Смятенный Карн, не зная, как объяснить непонятное пове­дение финна, медленно вышел из своего жилища, направляясь к дому ярла. Он знал, что Гейда не любит нерасторопных рабов.

Холодное солнце, всходящее на небо с востока, казалось очень далеким, чужим, будто это было солнце какого-то дру­гого мира, неведомого ему. Карн брел по двору и внезапно остановился, будто наткнувшись на невидимую преграду. Сердце прыгнуло в его груди как птица в клетке. Из-за огра­ды во двор входили двое мертвых странников, покинувших обитель Хель...

Карн испугался, так как никогда еще в своей жизни не встречался с ожившими мертвецами и только слышал о них жуткие легенды, порой казавшиеся ему наивными сказками. Но сейчас все происходящее мало напоминало сказку для детей. Первый из мертвецов, седой старый викинг усмехался какой-то глумливой ухмылкой, и в глазах его было что-то застывшее, точно как у каменных идолов этого дикого народа.

Второй мертвый странник был намного моложе первого, но ростом почти равнялся ему. Сейчас он казался еще более долговязым, чем тогда, когда отправлялся на рыбацкой лодке в море. Он не улыбался и только смотрел на Карна как-то странно, словно не узнавал. И этот взгляд показался быв­шему имперскому соглядатаю страшнее, чем взгляд старого норманна.

Оказавшийся во дворе Кнуд Вороний Глаз поразился не меньше Карна, но он видел перед собой не мертвых странни­ков, а живых людей.

—    Хафтур? Олаф? Вы живы?!

—  Схватить Карна! — крикнул Хафтур, бросившись вперед, всем видом показывая, что собирается убить мерзкого раба.

Карн был не в силах сопротивляться и бежать. Он был сломлен и подавлен, смирившись со своей ужасной участью разоблаченного убийцы.

Услышав крики, во двор сбежались все, кто был побли­зости. Финн Айво не мог сдержать слов радости, обнимая смеющегося Олафа.

—  Воробышек, Воробышек! Я верил, что ты жив! Бог Укко сказал мне, что ты в краю мрака и холода!

Появившаяся на пороге длинного дома Гейда побледнела, но не произнесла ни слова. Ей оставалось только пожалеть, что Карна не убили сразу...

Глава 3 Мщение

То, что Олаф и Хафтур остались живы, только укрепило Стейнара-ярла во мнении, что мальчишку хранят боги и его ждет большое будущее.

Не раз видевшие смерть в самых разных обличьях и возвращение своих товарищей из царства мертвых, куда их отправляли слухи, большинство викингов не слишком удивлялись. Ивар Медвежье Ухо припомнил, как тридцать зим тому назад он видел возвращение давно всеми похороненного викинга с одного из Фарерских островов. Но сейчас их больше занимала судьба Карна. Зрелище его казни могло стать раз­влечением для всех.

Когда Стейнар-ярл вошел в хлев для скота, где лежал связанный Карн, уткнувшись головой в охапку соломы, то некоторое время стоял молча, раздумывая над тем, как ему поступить дальше.

—  Зачем ты сделал это, Карн? — наконец спросил вождь викингов.

—  Я не понимаю тебя, ярл, — глухо отозвался траль, боясь поднять лицо и взглянуть на человека, от которого зависело — жить ему или умереть постыдной смертью. Но он решил отказываться от всего, понимая, что утвердительный ответ убьет его наверняка.

—  Знаешь, Карн... — задумчиво произнес Стейнар, огляды­вая жалкую фигуру траля, сейчас чем-то похожего на побитую хозяином собаку. — Умереть можно по-разному. К тому же Олаф остался жив... Может, для тебе еще не все потеряно. Я мог бы развязать твой язык при помощи огня, но...

Я все понял, ярл, — пробормотал Карн, сознавая, что лучше призрачная надежда, чем ожидание мучительной смерти. — Ты можешь не поверить мне, но я говорю правду. Госпожа  Гейда приказала мне... я не мог отказать.

—  Молчи! — прошипел Стейнар, еле удержавшись от со­блазна убить Карна прямо сейчас. — Молчи... — И, говоря как бы уже самому себе, добавил: — И в самом деле, зачем тебе убивать мальчишку?

Ярл вышел из хлева, направляясь к дому. На пороге стоя­ла Гейда, устремив на него свои красивые золотистые глаза, в которых Стейнар увидел ожидание и тревогу. Он слишком хорошо знал свою жену, чтобы понять: Карн сказал правду.

—    Зачем тебе это было нужно, Гейда?

Женщина ничего не ответила. То, что было тайной, стало явью. Оправдываться или лгать она считала ниже своего до­стоинства.

Стейнар понял, что она ничего не скажет ему, и молча прошел в дом мимо. Навстречу ему из полумрака жилища, медленно вытянулся полупьяный Инегельд.

—    Что он сказал тебе, ярл?

—    Ничего.

—    Я сумею развязать ему язык.

—  Не надо! — резко проговорил озабоченный Стейнар. — Я сам решу, что с ним делать.

* * *

Снежинки как белые мухи, кружили над фьордом. Олаф в одиночестве стоял на берегу и смотрел вдаль. Все было точно так же, как и во времена его детства. Он вернулся сюда живым и невредимым. Эгиль сказал правду. Он не умер от воды и го­лода. Но оставалась еще загадочная земля на востоке, которая прежде была морем. Говорила ли правду старуха из его сна? Вот уже несколько дней прошло после его возвращения. Как он и ожидал, Гейда осталась равнодушной к тому, что он сумел выжить. Но все же она нашла для него несколько слов.

—   Ты, Олаф, наверное, и вправду, больверк — человек Одина, раз сумел выбраться из моря и сурового Галоголан- да? — усмехнулась она, загадочно отводя глаза в сторону.

—   Если бы не Хафтур. я давно бы уже обитал в царстве Хель, — ответил Олаф. Почему-то чувствуя, что женщина ждет от него других слов, какого-то признания, чего-то такого, о чем он не имел понятия.

—   Ну да, Хафтур, — согласилась Гейда, но мыслями она уже была далеко. — Опять Хафтур...

Ее старший сын Рагнар, его вечный соперник и тайный недруг детства, к удивлению смотрел на Олафа глазами, в которых можно было разглядеть и плохо скрываемое уважение, и даже зависть: рассказы Хафтура произвели на него впечатле­ние. Рагнар всегда уважал силу и удачливость в делах. А Олаф доказал, что удачлив. Это признали и викинги, а они-то уж знали толк в таких вопросах.

Младший же сын ярла — Бриан и вовсе был готов не отходить от Олафа. И только присутствие Рагнара мешало их общению. Но более всего Олафа удивляло поведение Ингрид.

Едва только увидев его, девушка побледнела, как снег, а потом очень долго не показывалась на глаза.

Этого никто не мог увидеть и понять, кроме самого Олафа. А он чувствовал — с Ингрид что-то происходит. И он, именно он имеет к этому прямое отношение. А в остальном все было как прежде.

Их блуждание по пустынному Галоголанду все дальше отходило в прошлое. Старуха Боргни, убивающая путников по ночам в своей лачуге, ее внучка Хельга, непредсказуемая, диковатая и странная. Она спасла их, но почему?.. Ужасная маска Свена Паленого, жестокого ярла, который что-то заду­мал, но что именно?.. Иногда казалось, что он знал с самого начала, кто убивает жителей Хорнхофа под личиной вервольфа. Но Хафтур на этот счет хранил молчание, как рыба, и только говорил иногда вскользь, что им повезло. Чего же хотел от него Эйнар?.. Теперь племянник ярла остался без руки, но этот знак будет понятен лишь тем, кто знал обо всем, что произошло в Хорнхофе.

Все же он удивлял Олафа. Этот загадочный, насмешливый викинг, который охотился за его амулетом? Мог ли человек в самом деле превращаться в волка? Олаф не мог бы оказать наверняка — верит ли в это? Злое очарование черного кол­довства не отпускало его. Он чувствовал свою причастность к неким странным и непонятным вещам, объяснить которые он не мог. Но он знал того, кто наверняка даст ответ на этот вопрос. Старик Эгиль...

Олаф не знал почему, но его тянуло к старику. Эгиль был человеком, знакомым с магией и колдовством. Но в отличие от Боргни он не делал людям зла. Все его знание, умение про­никнуть в прошлое, угадать будущее, казалось, взято из того же источника в подземном мире Йотунхейм, которое охранял древний и таинственный великан Мимир. Тот самый, что раз­решил Одину напиться из Фонтана Знаний при условии, что отдаст ему свой глаз...

Земля на востоке, которая раньше была морем. Как могло такое быть? Размышляя об этом, Олаф и сам не заметил, как ноги принесли его к дому старика Эгиля, И когда перед глазами оказалась старая лачуга, юноша вдруг заколебался. Войти или нет? Эгиль внушал не только уважение, но и страх.

—  Смелее, Олаф, смелее... внезапно услышал он за своей спиной.

Мгновенно обернувшись, увидел усмехающегося Эгиля. Старик выглядел так же, как и раньше. Время было не властно над ним. А может, он знал какой-то секрет?

А может... Олаф не решался признаться в этом даже са­мому себе. Вдруг Эгиль — воплощение Одина? Хотя у Эги­ля — два глаза, но разве не мог мудрый ас обернуться в кого угодно?

—  Вижу, ты вернулся домой невредимым? — Эгиль при­щурился, разглядывая юношу.

—    Я не умер от голода и жажды, — напомнил ему Олаф.

—   Да, да, — кивнул старик, все также загадочно усмеха­ясь. — Но ты хочешь знать, что такое умереть между собакой и крысой?

—   Верно, — подтвердил Олаф, не удивляясь проницатель­ности старика. Он должен был многое знать!

—    А это означает лишь время.

—   Время? — удивился Олаф такому объяснению. Как это может быть? Собака и крыса? Какая у них связь со време­нем?

—   Ты ведь знаешь, Олаф, — сказал Эгиль поглаживая бороду, — что там, на юге, живут другие народы которые по­клоняются лишь одному Богу, Белому Христу? Там, в землях бриттов, англов, ирландцев время полуночи называется часом Крысы. А час Собаки — это время после заката, предшествую­щее часу Крысы. Вот так!

—   Теперь я понял, — пробормотал как бы самому себе Олаф. — Мне нужно бояться этого времени...

—   Тебе не нужно ничего бояться, — со значением прогово­рил Эгиль. — Мужчине не пристало бояться чего-либо кроме божеских знамений. В них — знаки нашей судьбы. Но угадать их дано далеко не каждому.

—   А скажи, Эгиль, — Олаф замолчал на несколько мгнове­ний, готовясь спросить о самом сокровенном, о том, что носил глубоко в душе, не смея открыться никому. — Тебе известно что-нибудь о моем отце? И о моей матери? До меня доходят слухи, что ярл Стейнар — мой настоящий отец. Но он не желает открыть это, чтобы не поссориться с женой?

Эгиль ответил не сразу. Он стоял в задумчивости, белые снежинки падали на седую голову, тонули в копне волос, сливаясь с ее белизной.

—   Ярл Стейнар — не твой отец, — наконец вымолвил ста­рик. — А твой настоящий отец — друг его молодости, но он даже не подозревает об этом. Отец твой, Олаф, был обвинен в убийстве, которого не совершал. И оказался вне закона.

Подался он через Балтику в землю, которую называют Кюльфингаланд, а оттуда в Гардарику, к тамошним конунгам. Следы его ищи у реки, которую ромеи называют Борисфеном. а сами руссы зовут Днепром...

—  А моя мать? Она ведь из Гардарики?

— Оттуда, — кивнул старик. — Но прошлое ее для меня в тумане. Не знаю, жива ли она?

— Гардарика, Гардарика... — как заклинание шептал Олаф. — Я должен попасть туда.

— Скульд плетет твою нить, — сказал Эгиль. — Ты — про­должение своего отца. Но сначала тебе суждено другое. Найди того, кто убил родственника Хреггвида. Из-за него твой отец был изгнан и забыт. Кто знает, может, настоящий убийца ближе, чем ты думаешь. А теперь иди. Я сказал достаточно. Мне нужно восстановить силы...

Олаф вернулся в селение, пребывая в смятении. Его отец — друг молодости ярла Стейнара? А почему — нет? Он ведь до сих пор не знает, как оказался здесь, в этом краю. Память стерла многое из прошлого, того, что зовется детством. Даже Хафтур, и тот молчит, когда речь идет о его появлении тут.

Едва Олаф зашел за ограду усадьбы, как услыхал чей-то крик:

—   Карн сбежал!

* * *

Во время болезни Хельги Бранжьена ухаживала за девуш­кой так, как если бы это была ее собственная дочь.

Но все это происходило только тогда, когда они остава­лись в доме наедине. Лишь только порог переступал Халвард Рябой, Бранжьена отходила от постели девушки и напускала на себя неприступный и суровый вид. Она не хотела, чтобы викинг заподозрил ее в дружеском участии к Хельге.

Пока девушка болела, Бранжьена, находясь подле нее, развлекала ее рассказами из своей прошлой жизни, а также го­ворила о том, что знала вообще о жизни людей в Валланде.

Помня рассказы отца и других франков, поведала о том, как войско Карла Великого разгромило лангобардов — длин­нобородых, племя, вторгшееся в Италию и подходившее к воротам Вечного Города — Рима. Среди покоренных Карлом Великим народов были и коварные авары, пришедшие с вос­тока, из азиатских степей. Бранжьена пояснила, что авары были похожи на легендарные гуннов, тех самых, чей предво­дитель — Атилла, более известный среди германских племен под именем Этцель, наводил когда-то ужас на королей Европы. Сами гунны — дикий народ, и мужчины у них безбороды даже в старости, потому как еще в детстве мальчикам прижигают каленым железом щеки, чтобы уничтожить растительность на лице в будущем. Они спят на лошадях, могут питаться травой и молоком кобылиц. Из того молока они варят напиток, такой же хмельной, как пиво викингов...

Слушая рассказы Бранжьены, Хельга дремала, временами проваливаясь в лабиринты снов. В этих снах уродливые люди с огромными головами мчались по степи на лошадях, смеялись, говоря меж собой на непонятном языке. Внезапно откуда-то из-под земли появлялся чудной человечек-карлик, махал ру­ками, и ужасные уродцы на лошадях падали вниз, разбивая головы в кровь. Карлик хохотал, хлопая в ладоши, а уродцы падали и падали. И вдруг она увидела, что кто-то на лошади мчится дальше... Это не большеголовый уродец, а кто-то другой, странно знакомый ей... Карлик в дикой злобе, брызжа слюной, кричит, вращая глазами, но всадник уходит все дальше. Хельга видит его спину, потом он поворачивается и...

— Не дай ему умереть! Не дай! — вскрикнула Хельга, просыпаясь.

— Кому? Кому? — спрашивала ее Бранжьена, успокаивающе поглаживая ее руку.

— Карлик хочет убить его!

— Кого? О ком ты говоришь, Хельга?

Но девушка, придя в себя, смолкала. Никто не должен знать о нем. Никто, даже Бранжьена.

Кто она сейчас? Рабыня, которую хотят сделать налож­ницей. Но она скорее умрет, чем позволит Халварду Рябому прикоснуться к себе. Значит, ее участь решена. И она больше никогда не увидит его...

—   Расскажи мне что-нибудь, Бранжьена...

—   Что тебе рассказать?

—Ты говорила, что расскажешь мне о том, как был основан Вечный Город — Рим...

— Да, — кивнула Бранжьена, собираясь с мыслями. — Его основал некий Ромул, один из двух братьев, воспитанных волчицей...

— Волчицей? — оживилась Хельга. — Это правда?

— Второго брата звали Рем, — продолжала Бранжьена. — Но его судьба несчастлива...

— Что же с ним случилось?

— По ошибке Ромул убил его. Потом жалел об этом, но было уже поздно. Ромул был сильным правителем. Однажды враги подошли к Риму и потребовали отдать им какое-то ко­личество свободнорожденных девушек и вдов. Когда-то сами римляне похитили у соседей несколько сотен девушек, так как тогда у них было мало женщин. Теперь соседи пришли к ним. Ромул не знал, что делать, потому как силы в тот момент были неравны. Но пришла к нему рабыня и сказала что знает, как им помочь. Она посоветовала нарядить в платья свободнорожденных женщин рабынь Рима, самых красивых и молодых, и отправить к неприятелю. Затем ночью она подаст сигнал, и римляне смогут напасть на врагов Так и произошло. Ночью рабыня зажгла факел, подав условный знак. Римляне, стоявшие у стен города с оружием наготове, пришли в лагерь и убили много сонных врагов.

— Почему, Бранжьена. из двоих всегда кто-то несчастен? — спросила девушка, словно заглядывая внутрь себя. Этот рассказ произвел на нее странное впечатление.

— Кто-то несчастен?— повторила Бранжьена, уловив ускользающий скрытый смысл этих слов. — Да, ты права. Кто-то несчастен...

* * *

Удачному бегству Карна удивились многие. Было очевидно, что у него нашелся сообщник. Возле хлева, в котором держали траля, утром нашли труп волкодава, рассеченный умелым уда­ром меча. А там, внутри, на разрезанных веревках лежал убитый козленок. Что это означало? Насмешку? Или что-то другое?

Тем утром шел мелкий снежок, и несколько викингов, захватив с собой бывшего охотника Айво, отправились в по­гоню за беглецами. Но тщетно. Карн и его сообщник оказались хитры и предусмотрительны. Они знали, как поведут себя их преследователи, и умело запутали следы.

На следующий день после бегства Карна Олаф, сидя у себя в жилище, мастерил новый лук. С севера надвинулись тяжелые тучи, прорывающиеся мокрыми хлопьями снега. Олаф знал, что это надолго. Фьорд покроется льдом, день будет коротким, а ночь — длинной, как косы девственницы. Загадочное исчезновение Карна мало волновало юношу. По молодости лет он еще плохо помнил зло, и в его жизни хватало других забот.

Снаружи послышались шаги, дверь открылась, и к нему вошел Хафтур.

— Не могу понять, кто помог Карну? — удивлялся старый викинг, сев на скамью и наблюдая за тем, как Олаф натягивает тетиву. — Это будет хороший лук, Олаф, — сказал он, оценив работу юноши.

— А скажи, Хафтур, — отвлекся Олаф от своего занятия. — Ты бывал когда-нибудь в Кюльфингаланде?

—Кюльфингаланде? — прищурился Хафтур, будто пы­тался ухватить умом, зачем спрашивает об этом его воспитан­ник. — Бывал, но только очень давно. Кюльфинги — копейщики. В той земле живут свеи-колбяги, там стоит Альдейгьюборг. Когда-то его покорил свейский конунг Ингвар, и теперь он под властью упсальского короля. Когда-то я служил у ютландско­го конунга Омунда. У него были свои счеты с правителями Упсалы... А почему ты спросил об этом?

—   Я слышал, там живут руссы...

— Да, они там есть, — с задумчивостью проговорил Хафтур. — Это земля озер. Там много племен. А с севера — страна суоми, где живут родичи нашего Айво.

—   Хотел бы я когда-нибудь попасть туда.

—   Попадешь, если...

— Если что? — глаза Олафа пытливо сверлили фигуру Хафтура, который что-то скрывал от него. Как ярл Стейнар и остальные. Но когда-нибудь придет время открыть правду.

— Не думай об этом, — покачал головой викинг. — Все, что будет, — в руках богов. А лучше ответь, кому здесь нужен беглый траль вроде Карна? Никчемная добыча, риск большой. Ему помогли бежать не для того, чтобы затем продать. Но разве у Карна были здесь друзья?

— А зачем Карну было убивать нас? — задал свой вопрос Олаф.

— Он мог это сделать, если бы ему заплатили, — размышлял вслух Хафтур. — Выходит, такой человек есть.

— Кто это может быть? — недоумевал Олаф.

Ему, не знавшему о причинах ненависти Гейды, было не­понятно: зачем убивать человека, который не причинил тебе зла?

* * *

За стенами выл ветер, продувая щели в старой хижине. Карн, зябко кутаясь в облезлую овечью шкуру, жадно хватал руками куски мяса. В полутьме его нового жилища, сквозь завывания ветра он услышал возню в углу и противный писк. Крысы...

Внезапно дверь распахнулась, и он увидел на пороге своего нового хозяина, жреца Ингульфа. Тот некоторое время стоял, вглядываясь в темноту лачуги, затем вошел внутрь.

Карн прекратил жевать и уставился на жреца, как пре­данная собака.

— Давно не ел мяса? — усмехнулся Ингульф, привыкшими к темноте глазами разглядывая человека, которого спас от неминуемой смерти.

— Ярл Стейнар кормил меня рыбой, — недовольно бросил Карн.

— Он любит рыбу, — усмехнулся Ингульф, подойдя по­ближе и встав прямо над своим новым рабом. — Ты рад тому, что остался жив, Карн?

—    Я буду благодарен тебе до конца жизни, господин.

—    А ты не догадываешься, зачем я это сделал?

—   Я не нахожу ответа, — ответил Карн, снедаемый любо­пытством.

—  У меня везде есть уши, — сказал Ингульф. — И глаза. Мне известно, почему тебя хотели убить.

Карн промолчал на это, опустив голову.

—    Почему ты молчишь, раб?

—    Я не знаю, что сказать, господин.

—   Ты должен сказать, что счастлив попасть к такому че­ловеку, как я.

—    Я счастлив, господин.

—   Ты даже не понимаешь, Карн, что в своей ненависти к этим людям ты ближе ко мне, чем кто-либо другой!

Карн поднял голову. До него начало доходить, в чем тут дело. Выходит у ярла Стейнара в округе есть враги. И очень могущественные. Жрец Ингульф — человек в Хвита-фьорде влиятельный и значительный. Теперь-то ясно, что просто так ему освобождать Карна было не с руки. Была причина. И эта причина сближает обоих.

—    Все ли ты понял, Карн?

—    Я все понял, господин.

—  Смотри, не выходи из этого убежища, пока я не скажу, В этом — залог твоей жизни,

—    Я буду выполнять все ваши приказания, господин.

—    Не сомневаюсь в этом.

Карн посмотрел на него. Ему на миг почудилось, что у жреца выросли рога, как у козла, и лицо вытянулось, приняв подобие морды животного. Точь-в-точь получеловек — полузверь с головой козла... Карн зажмурился и вновь открыл глаза. Видение исчезло. В лачуге больше никого не было, кроме него.

* * *

Белые снега покрыли землю, и по вечерам леденящая душу мгла зависала над селением, куда ни глянь — всюду одно и то же.

О бегстве Карна стали забывать. По слухам, доходив­шим из-за моря, часть данов, обосновавшихся в Восточной Англии, приняли христианскую веру. С наступлением весны многие обедневшие карлы готовились переселиться в Исландию. Земли там было много, а уж море всегда про­кормит викинга.

С утра Олаф по своему обыкновению ходил к фьорду. По­верхность воды покрылась коркой льда, однако лед был еще не прочен. Плавать на лодке было невозможно, но кнорр или драккар еще мог войти во фьорд. Возвращаясь назад, Олаф увидел фигурку женщины.

Приблизившись, угадал бордовый стеганый плащ Ингрид, дочери Стейнара. С тех пор как он вернулся из Галоголанда, они не перебросились и парой слов. Девушка избегала его. Но сейчас по выражению ее лица он понял, что она хочет говорить.

— Ты всегда ходишь к фьорду, Олаф, — сказала она, от­ряхивая снег с полы своего плаща. — Зачем?

—   Я люблю смотреть на фьорд, — скупо ответил юноша.

—   Ты хочешь уплыть отсюда?

Ее вопрос застал Олафа врасплох. Он никогда не отдавал себе отчета, зачем ходит сюда. Его просто тянуло и все. Но, может, она и права, кто знает?

— Как я могу уплыть отсюда, Ингрид? — усмехнулся Олаф. — Разве я рыба? Или у меня есть корабль?

— Корабль... — задумчиво повторила девушка. — Корабль есть у моего отца.

— Все достанется Рагнару, — напомнил он о своем ис­тинном положении.

— Мой отец тоже был младшим сыном, — проговорила Ингрид, глядя на большие серые тучи, заходившие с востока. Они предвещали большой снегопад.

— Это ничего не меняет, — двусмысленно возразил Олаф. — Я даже не думаю об этом.

— А ты не догадываешься, почему мой отец принял тебя в свой дом? — спросила Ингрид, украдкой наблюдая за вы­ражением его лица.

— Причина этого мне неизвестна, — честно признался юноша. — Я и сам хотел бы это знать.

— Но ты хотя бы знаешь, кто твоя мать? — настойчиво продолжала допытываться Ингрид.

—   Я не знаю, кто она, но хотел бы это знать...

— Раньше тебя называли — Олаф Рус. Выходит, твоя мать из Гардарики?

— Скорее всего, это так, — начал удивляться Олаф. Зачем это дочери ярла? Какую она преследует цель?

— Некоторые думают, что ты настоящий сын Стейнара- ярла и, стало быть, мой сводный брат.

— Это не так, — горячо возразил Олаф, помня о том, что сказал ему Эгиль. — Мой отец — не ярл Стейнар.

—   Почему ты так уверен?— глаза Ингрид вспыхнули.

— Это правда. И все. Больше я ничего не знаю. Только помню, что в той стране, откуда я родом, не было твоего отца. Но мне известно, что твоя мать, Гейда, думает иначе. Почему бы ей самой напрямую не спросить своего мужа?

— Ты слышала когда-нибудь о Хреггвиде?-— неожиданно решился спросить Олаф.

— Хреггвид... Древо Бури... — Ингрид раздумывала. — Это имя кажется мне знакомым. Но не могу вспомнить, в связи с чем. Кто же это?

—   Я думал, может, ты знаешь?

— А зачем тебе?— девушка чувствовала его напряженное ожидание.

— Я слышал, что с этим человеком связана какая-то давняя история, — осторожно проговорил Олаф, стараясь не выдать истинного интереса.

— Не пойму, зачем тебе это? — повторила девушка, до­садливо поморщившись. — Мне стало известно, что у тебя с Хафтуром случилось много историй... Говорят, вы даже помогли найти вервольфа, оборотня? Это правда?

— Не знаю, — пожал плечами Олаф, не желая ворошить прошлое. Как объяснить ей, что самым глубоким чувством его в момент их пребывания у Свена Паленого было чувство страха? — Был там один человек... Эйнар, родственник ярла Свена.

—   И что же?

—   Вроде он и был вервольф, но... я не уверен.

—   Почему?

—   А может человек превращаться в волка?

— Да, может, — серьезно ответила Ингрид. — Отец расска­зывал мне о вервольфах, они живут среди нас и порой сами не знают, что станут в одну из ночей волком...

Дурман... дразнящее чувство, в котором он пребывал, ког­да Эйнар пытался его убить. Пожалуй, в жизни Олафа еще не было ничего столь опасного, чем пребывание у Свена-ярла. Но он выдержал испытание, хотя был на волосок от гибели. Он не хотел говорить Ингрид об амулете, подаренным Хелъгой. Это была его тайна. Если Эйнар знал о свойствах амулета, это лишь подтверждало его истинную силу. А Олаф помнил свою ошибку, когда показал амулет дочери Свена-ярла.

— А колдунья? — опять с разящей внезапностью спросила Ингрид. — Вы встречались с колдуньей?

—   Может, она и не была колдуньей...

—   Мне кажется, ты что-то скрываешь, Олаф.

—  Мне нечего скрывать.

Ингрид приблизилась к нему на расстояние вытянутой руки. Ее глаза были совсем рядом. Олаф вдруг почувствовал, что хочет прикоснуться к ней. Ближе, ближе...

Он неловко обхватил ее руками и обжигающе поцеловал в губы. На какое-то мгновение она задержала его поцелуй, но затем оттолкнула от себя. Не очень сильно.

Они оба были как пьяные, не зная, что делать дальше. И тут послышались крики. Повернувшись, они увидели людей, бежавших по протоптанной на снегу дороге к селению. Олаф знал, что там, откуда появились люди, усадьба викинга Халь- фдана, недавно вернувшегося из Исландии. Его сын Колбейн прошлым летом участвовал в набеге на Дуурстед.

—  Что случилось? — Ингрид смотрела на юношу. Они оба еще находились под властью первого поцелуя. В ее висках стучала кровь: Олаф — не ее брат?

—  Не знаю, — Олаф неуверенно направился к людям. Вряд ли кто-то из них успел разглядеть в предсумеречной синеве их робкие объятия.

—  Что случилось? — крикнул он, узнав одного из бон­дов.

—   Хальфдана убили!

* * *

Известие о том, что убит Хальфдан, младший брат знамени­того некогда Торбьерна, быстро разнеслось по округе. Мертвым отца обнаружил Колбейн, вернувшийся домой после двух дней отлучки. Вместе с Хальфданом были убиты и два его траля, а третий, вертлявый, неугомонный ирландец, был тяжело ранен в грудь и голову. Он и рассказал, что среди убийц, напавших на них ночью, разглядел викинга, на левой руке которого не было четырех пальцев.

Среди викингов было немало таких, у которых не хватало на руках одного или двух пальцев. Но, как рассказал траль, у этого викинга не было четырех пальцев, однако оставался один — большой. Это была важная примета.

Когда люди ярла Стейнара собрались у него в доме за ши­роким длинным столом, обсуждая последние новости, подкре­пляясь крепким элем и жареной бараниной, один из викингов, Гуннар, сын Эндольва, дан по происхождению, прибывший к Стейнару две зимы назад, встал со скамьи, и, спросив у ярла разрешения говорить, сказал:

— Я знал человека, похожего по описанию на того, которого описывает траль Хальфдана.

— Его имя? — быстро спросил Стейнар, задержав руку с кубком на столе.

— Виглиф, сын Торфинна, по прозвищу Беспалый. Когда- то мы вместе были в Бретраборге, участвовали в походе на Инглаланд. Там, в бою, мерсийский воин своим мечом отрубил Виглифу сразу четыре пальца левой руки, которой он тогда держал секиру. А большой палец остался целым.

— Редкий случай, — произнес кто-то из викингов, собрав­шихся за столом.

Стейнар поднял руку, призывая к молчанию.

—   Где сейчас может быть этот Виглиф?

— Я слышал, что он на службе у ярла Харальда, по про­звищу Весельчак...

Едва только Гуннар закончил говорить, как за столом под­нялся глухой ропот. Харальд Весельчак! Его ненавидели здесь, зная о давней вражде обоих ярлов. И сейчас для всех, после сказанного Гуннаром, все стало ясным, как солнечное утро.

Хальфдана убили, чтобы досадить Стейнару. Но по­чему выбрали именно его? Ведь Хальфдан давно уже был викингом-одиночкой, служившим в свое время разным ко­нунгам. У ярла Стейнара были викинги, много зим служившие только ему одному. Убить любого из них означало нанести ему кровную обиду.

И только двое из собравшихся сразу поняли, в чем тут дело. Если Виглиф Беспалый действительно участвовал в убийстве Хальфдана, то все случившееся имело другой, скрытый смысл: Хальфдана убили, чтобы отомстить за смерть Раудульфа, тестя Магнуса, сына Харальда Весельчака.

Ярл переглянулся с Инегельдом. Тот еле заметно кивнул. Одного только не понимал Стейнар. Откуда Магнус узнал о том, что отца его жены убил именно Хальфдан? Сам Хальфдан, ясное дело, никому об этом не рассказывал. Оставался еще траль Ортвин, который собственными глазами видел убийство своего хозяина.

— Привести сюда Ортвина, — процедил сквозь зубы ярл, посмотрев на Инегельда.

Тот исчез мгновенно, как будто его тут и не было вовсе.

— Гуннар, — обратился между тем ярл к викингу. — У меня к тебе поручение...

Все затихли, ловя каждое слово своего вождя. Гуннар догадывался, в чем состоит поручение, но у него не было выбора. Однако Стейнар пошел еще дальше. Убить какого- то безродного викинга — этого слишком мало! Ему хотелось большего. Узнать истину!

— Нужно доставить сюда этого... Виглифа. И как можно скорее. Кто пойдет с Гуннаром?

Викинги наперебой предлагали свои услуги. Каждый хо­тел отличиться, сознавая, что этого ярл не забудет. Отобрали пятерых. Стейнар дал им последнее напутствие:

— Виглиф нужен мне живым! Только живым, запомните это! Живой Виглиф стоит тридцать мер серебра. Мертвый — только десять.

Разгоряченные элем викинги уже обсуждали план действий. Пожалуй, мало кто из собравшихся сомневался в том, что это — только начало. Сейчас, зимой, когда лед сковал фьорды, о набегах придется забыть.

Начавшаяся открытая вражда с Харальдом Весельчаком — это пляска смерти, зов крови, это стоны умирающих и смех победителей... Единственный глаз Одина будет неотступно следить за всем происходящим, а валькирии будут подбирать мертвых воинов, чтобы доставить их в чертоги Вальхаллы!..

Больше остальных этому радовался Кнуд Вороний Глаз. Он тоже вызывался доставить Виглифа, но ярл отказал ему. Гейда начнет задавать вопросы, а это пока ни к чему. По­сле того как Карн открылся ему, Стейнар почувствовал, что охладел к своей жене. Может, это началось давно, но только теперь проступило ясно.

В дом Стейнара, где пиршество было в самом разгаре, во­шел Инегельд, стряхивая с куртки мокрый снег Он был один. Стейнар нахмурился.

Инегельд подошел ближе, и голоса разом смолкли.

—  Ортвин мертв, ярл...

— Как это мертв?! — удивился Стейнар, привстав со своего места.

— Магихильд сказала, что несколько дней назад его нашли в поле за усадьбой со сломанной шеей.

— Если он поплатился за свой язык, это достойная награ­да, — заметил Стейнар. — Но, может, все было иначе? Садись, Инегельд, выпей с нами. Нам еще многое предстоит сделать.

— Я видел, что Гуннар и с ним несколько наших... — на­чал было спрашивать у ярла Инегельд, но тот с усмешкой прервал:

— Эти пятеро знают, что делать. Вам остается только ждать.

— Виглиф? — прищурил правый глаз Инегельд, догадав­шись обо всем.

— Он самый.

* * *

После того что случилось между ним и Ингрид, Олаф не знал, как себя вести с ней дальше. А девушка не предпри­нимала никаких попыток что-то прояснить. Оно и понятно. Разве подобное пристало дочери ярла?

Едва завидев где-нибудь Олафа, Ингрид лукаво улыбалась и проходила мимо, порой даже не удостаивая юношу и пары слов.

«Она смеется надо мной!» — мелькала у Олафа шальная мысль. Он злился, но ничего поделать не мог. А вскоре со­бытия в доме ярла увлекли его неожиданной остротой и не­предсказуемостью развязки...

Как-то в сумерках он увидел, что в усадьбу вошли не­сколько викингов, среди которых он узнал Гуннара из датской Зеландии. Лица мужчин были грязны, одежда в бурых пятнах, но настроение почти у всех было приподнятое. Не улыбался только один из них.

Угрюмого вида долговязый викинг с всклокоченной копной русых волос. Он был без оружия и шел с заметным усилием, его серая туника была в нескольких местах разорвана. И еще Олаф заметил, что у него почти отсутствует кисть левой руки. Только большой палец оставался как напоминание о том, что когда-то рука была целой и невредимой.

Едва Гуннар ввел своего пленника в дом ярла Стейнара, как тот приказал всем женщинам и тралям покинуть зал.

Гейда с удивлением смотрела на Виглифа, потом перевела взгляд на мужа.

— Я потом тебе обо всем расскажу, — заверил ее Стей­нар.

Женщина медленно вышла из дома, предчувствуя недоброе. На глаза ей попался Кнуд Вороний Глаз, спешивший в дом.

— Что происходит, Кнуд? спросила она брата, внима­тельно вглядываясь в его возбужденное лицо.

Таким он всегда бывал перед предстоящей охваткой.

—   Скоро я исполню свою клятву, сестра!

—   Кто этот человек?

—Убийца Хальфдана. Викинг на службе у Харальда Ве­сельчака.

Гейда все поняла. И тень старой ненависти легла на ее лицо. Вот как все обернулось. И сейчас, похоже, даже ее муж не сможет остановить этот молот мщения. Не сможет да и не захочет...

* * *

— Неужели ярл думает, что я в чем-то признаюсь? — Виглиф стоял перед Стейнаром и его людьми с презрительной ухмылкой, совсем непохожий на человека, готовящегося к смерти. Но иного и не приходилось ожидать от Виглифа Бес­палого, участника десятков походов в Британию, Ирландию, Германию. Когда-то он служил у самого Бьорна Железнобокого, был среди викингов, осаждавших город франков — Париж и чудом жив остался во время жестокой сечи на острове Уассель, который находится на середине реки Сены. Потом флот викингов оказался в море у берегов Испании и там вступил в бой с сарацинами. Успехи Бьорна Железнобокого открыли ему дорогу к побережью Марокко, и много было взято там добра и рабов...

— Мне не нужны твои признания, Виглиф, — усмехнулся в свою очередь и Стейнар, знаком показав одному из викин­гов привести в зал оставшегося в живых траля Хальфдана. — Я знаю достаточно, и все, что мне нужно — это понять, зачем понадобилось убивать Хальфдана, человека чести, настоящего воина, мужественного бойца? — и вдруг, побледнев, вскричал: И я клянусь Одином, от чресел которого произошел род моих предков, что его смерть не останется безнаказанной!

Виглиф ничего на это не ответил, только отвел взгляд. Никто из присутствующих не мог понять, что делается в его душе, а там клокотали дикая злоба и отчаяние. Он не понимал, как мог так глупо оказаться в руках врагов, су­мев убить только одного из них. И, кроме того, он терялся в догадках, каким образом стало известно о его участии в этом деле?

Но едва викинги втолкнули в зал ослабевшего от потери крови, но потихоньку поправляющегося траля, как Виглиф все понял. Он узнал ирландца, хотя полагал, что тот давно уже в царстве Хель.

Его смятение не укрылось от глаз ярла Стейнара.

Узнаешь ли ты этого человека, Виглиф? — Стейнар указал на ирландца.

— Никогда его не видел! — резко бросил тот, сознавая, что надежды его призрачны, а участь — решена.

—   А ты, траль, видел этого викинга?

—Это он был в доме моего господина. Они убили его, — пробормотал ирландец, чувствуя легкое головокружение.

— Видишь, Виглиф, как все просто, — заключил Стейнар, глядя на пленника пронзительным взглядом. Он понимал, что тот не разговорится и скорее умрет под пытками, чем скажет лишнее. Но нужно было найти какие-то слова убеждения, чтобы изменить его мнение.

— Просто для тебя, — усмехнулся Виглиф, как будто о чем-то задумавшись. — Для меня — нет.

— Мне нет нужды доискиваться до правды, — громко ска­зал Стейнар, оглядывая присутствующих. — Хальфдана убили, чтобы отомстить за смерть Раудульфа!

Виглиф вздрогнул, посмотрев на ярла. Викинги зашумели, обсуждая эту новость: Хальфдан убил Раудульфа?

Стейнар поднял руку, призывая к молчанию.

— Да, Раудульфа убил Хальфдан, — произнес с некой торжественностью ярл. — Он это сделал, чтобы отомстить за смерть своего брата, Торбьерна, коварно убитого Раудульфом много зим назад.

И затем Стейнар с обезоруживающей ясностью рассказал всем о подробностях этого дела. После этого ни у кого из со­бравшихся не осталось сомнений на сей счет.

Но Стейнар наблюдал за Виглифом. Похоже, рассказ ярла смутил его. Несомненно, что ему о Хальфдане говорили со­всем другое.

— Что скажешь, Виглиф? — Стейнар не торопил его с ответом, но, очевидно, ждал, что тот, поколебавшись, примет верное решение. Ведь честь для викинга — превыше всего!

— Откуда мне знать, что все это — правда? — пленник исподлобья глянул на ярла, затем перевел взгляд на тех, кто окружал его. Среди них и Гуннар; тот, кто был когда-то его товарищем по оружию и кто оказался среди пленивших его людей.

— Клянусь Одином-Всеотцом, что все сказанное мной — истинная правда! — возвестил Стейнар. — Я не привык лгать, и твоему новому хозяину, Харальду, хорошо известно об этом!

— Но есть еще моя честь, честь викинга, — устало вы­говорил Виглиф, не видевший более причин покрывать тех, кто вынудил его совершить ночное убийство, одно из самых тяжких преступлений в его народе.

— Если родственники Хальфдана согласятся, ты можешь внести вергельд за убийство, — предложил Стейнар.

— Позволь мне убить его, ярл! — крикнул в запальчивости сын Хальфдана, расталкивая окружавших его викингов и вы­ходя в середину зала.

Худощавый, белокурый Колбейн, успевший побывать в нескольких набегах, уже снискал себе славу умелого воина. Он был один из лучших во владении боевой секирой.

— Ты хочешь убить безоружного, Колбейн? — прищурился Стейнар, с любопытством разглядывая парня. Он плохо знал его. Тот вырос, пока ярл находился в походах. Но так всегда и бывало. Сыновья викингов подрастали незаметно подменяя погибших отцов.

— Пусть он выберет себе оружие, — презрительно бросил Колбейн.

— Да, но он еще не сказал самого главного, — мягко заметил Стейнар. — Ведь Виглиф — только рука, а есть еще голова...

— Ты и сам знаешь, ярл, кто приказал мне убить Халь­фдана, — повернулся к нему Виглиф, еле сдерживая себя, чтобы не сказать: убивал не я, другие... мне достался только траль. — й верно: было сказано, что Хальфдан — подлый убийца Раудульфа...

— А откуда Харальд узнал об этом? — наклонился вперед Стейнар, будто боялся, что не услышит голоса Виглифа.

—   Какой-то траль рассказал ему...

— Траль? — побледнел ярл, схватившись за рукоять меча. Догадка обожгла мозг. — Какой еще траль?

— Я не знаю его, — пожал плечами Виглиф. — Мне из­вестно, что он из Хвита-фьорда...

—   Карн! — подал голос кто-то из викингов.

—   Карн, Карн... — подхватили остальные.

Все знали, что Карн бежал. Только его не было в округе из рабов.

Стейнар молчал, размышляя над тем, что услышал. Потом поднял глаза на Виглифа.

— Вот мое слово. Ты слышал Колбейна, готов драться с ним?

—   Да, — глухо обронил пленник.

— Вы будете драться без кольчуг. У каждого будет нож и то оружие, которое он себе выберет.

—   Меч, — сделал свой выбор Виглиф.

— Топор, — голос Колбейна прозвучал в полной тишине. Теперь должен был состояться хольмганг — поединок чести, один на один, в огороженном кольями месте.

* * *

— Колбейн убьет его, — шепнул на ухо Хафтуру стоящий рядом с ним Рулаф Беззубый.

Викинги окружили кольцом место схватки и с особой внимательностью следили за каждым движением бойцов, от­мечая про себя, а иногда и вслух удачный выпад или прием защиты.

Колбейн и впрямь выглядел предпочтительней соперника, который был и значительно старше по возрасту, и к тому же, судя по всему, измотан ночным переходом. Но как бы там ни было, Виглиф оставался опасным противником, на стороне которого был опыт участия в десятках боев как на суше, так и на море.

Так как у бойцов не было щитов, им приходилось быть предельно осторожными, сближаясь с соперником. Здесь тре­бовались ловкость и реакция, а у Колбейна этих качеств было в избытке. Потому-то на нем не было ни единой царапины, а Виглиф уже истекал кровью...

Секира Колбейна пронеслась над его головой, и, успев отклониться, он не уберег левое плечо. Его обезображенная бес­палая рука нет-нет да и привлекала взгляд Колбейна. Он сам не знал почему, но в горячке схватки сын Хальфдана иногда застывал, следя за беспалой рукой. В этом было что-то заво­раживающее...

Хафтур, наблюдая за поединком, безошибочным чутьем старого воина понял замысел Виглифа. Тот, не растрачивая понапрасну сил, ждал момента. У секиры Колбейна было де­ревянное древко. Умелый и точный удар меча мог разрубить ее пополам. А без секиры Колбейн уже не представлял ничего серьезного для такого бойца, как Виглиф. Но Колбейн не зря выбрал секиру. Он прекрасно понимал, в чем ее преимущество, а в чем — недостаток.

Поэтому сближаясь с противником, он крутил секирой с поразительной быстротой, и у Виглифа не было возможности разрубить древко и лишить Колбейна его главного оружия...

Схватка близилась к концу. Дыхание обоих бойцов стало тяжелым и прерывистым. Колбейн сумел еще раз задеть со­перника острием топора. Только опыт Виглифа помог ему избежать более серьезной раны. Но молодость брала свое. Почти никто из наблюдавших за поединком викингов не сомневался в том, что Виглиф будет убит. Шаги его стали замедленней, пот стекал со лба на залитую кровью рубашку. Колбейн, усмехнувшись, сделал очередной молниеносный выпад и вдруг почувствовал непривычную легкость в руке.

Меч Виглифа поймал в воздухе древко секиры, неуловимым движением рассекая ее пополам.

Тяжелое топорище упало к ногам Колбейна, а он, смер­тельно побледнев, отступил на шаг, схватившись за нож. Мужество не оставило его, но он понял, что Великий Один решил призвать его к себе. Такому бойцу, как Виглиф, даже раненому, не составит труда поразить его мечом, чей клинок куда длиннее ножа.

Виглиф, сделав замах, бросил взгляд на Стейнара, напря­женно следившего за схваткой. Их глаза на мгновение встре­тились, и ярл понял, что викинг ждет от него знака.

Колбейн, не имея возможности выйти за пределы круга, метался с ножом в руке, уже слабо надеясь па удачу. Олаф, как и двое сыновей Стейнара, находившийся тут же, заметил, что Виглиф будто играет со своим противником.

Один раз его меч уже нашел тело Колбейна, и сейчас сын Хальфдана так же был в крови, как и его соперник. Прошло еще несколько напряженных мгновений боя. Уйдя от очередного выпада Виглифа, Колбейн отступил назад и, не удержавшись, упал на землю. Острие меча Виглифа застыло у его груди.

— Довольно! — хлопнул в ладони Стейиар, отнюдь не желавший, чтобы сын отправился к Ностранду -- Берегу Мертвых вслед за своим отцом. — Мне не нужна смерть кого- то из вас.

Несмотря на то, что ярл по своей воле прекратил схватку, многие поняли, что Виглиф не хотел убивать Колбейна. Иначе сделал бы это гораздо раньше возгласа Стейнара.

—   Не я убил твоего отца, — покачал головой Виглиф, от­бросив меч. — Это был Магнус, сын Харальда...

—   Магнус? — глаза Колбейна впились в него как иголки. Медленно поднявшись па ноги, молодой викинг обдумывал новость. От пего не укрылось и то, что Виглиф действительно не хотел убивать его.

—   Магнус, Магнус... — между тем повторяли меж собой викинги.

—   Почему же ты раньше ничего не сказал мне?

—Я не хотел оправдываться, — пожал плечами Виглиф Беспалый. — Любой поймет меня. Ты тоже поймешь.

— Это дело я хотел бы взять на себя, ярл, — выступил из рядов хмурый Кнуд Вороний Глаз.

— Кто еще пойдет? — взгляд Стейнара обвел теснившихся в его дворе викингов. На этот раз он не стал удерживать брата Гейды. Это было его право на месть.

— Я иду, ярл, — вытирая кровь с рубашки, поднял голову Колбейн.

— И я... Я тоже... — раздались голоса других викингов.

* * *

... — И назывался тот город — Вавилон. А в те времена на всей земле был один язык, одно наречие... И вот жители Вавилона, возгордившись своим величием, задумали построить башню до самого неба, чтобы сравняться с Богом, — Бранжьена помолчала, вспоминая все, что слышала об этом. — И Бог, раз­гневался на людей, спустился на землю и разрушил башню, а строителей ее наказал тем, что каждый из них стал говорить на своем языке, и его не понимали остальные. Рассеялись строители по всему свету, и с тех пор на земле много народов и каждый говорит на своем языке...

— Ва-ви-лон... — повторила по слогам Хельга, раздумывая над тем, что услышала. — Вавилон. А что это значит?

— Говорят, на каком-то древнем языке это означает — Вра­та Бога... — сказала Бранжьена, и перед глазами ее как будто опустился туман.

Ее прошлое, погребенное где-то там, за морем, словно плескалось, как изменчивые морские волны, меняясь, ис­чезало и появлялось вновь... Ее отец, мать, братья — все они протягивали к ней руки, беззвучно шевеля губами и о чем-то умоляя. О чем?.. О возвращении назад? А разве такое возможно?..

Выходит, и предки наших конунгов пришли оттуда? — пыталась разобраться в этом хитросплетении Хельга. — Но Бог был, как ты говоришь, всегда один. А что же тогда наши боги? Те, что населяют Асгард? Кто же тогда они?

—Мне говорили, что это — ложные боги, — голос Бранжьены слышался будто издалека, временами он становился ближе, а иногда — чуть слышен. — Есть ужасное место, на­зываемое Адом... Туда попадут все убийцы, грешники, воры и насильники!

— А как же Вальхалла? — недоуменно спросила Хель­га, повернув голову к Бранжьене. — Ведь всех воинов за­берет к себе Один, великий и мудрый Один? А видела ли ты когда-нибудь воина, которые не убил хотя бы одного чело­века?

— Великий Один... — усмехнулась Бранжьена, словно ей рассказывали сказку. — Ты веришь тому, что он есть?

— Не знаю... — неуверенно ответила Хельга, кутаясь в стеганое теплое одеяло. — Но Боргни говорила мне о том, что Мимир существовал То самое божество, которое забрало у Одина глаз. А потом ваны убили его, отрубив голову, но Один оживил голову и мог советоваться с ней.

— Мимир... — задумалась Бранжьена. — Кто знает, может, он и есть... Я верю в Ад. И не верю. Знаешь Хельга, у всех христиан есть один самый главный священник...

—   Верховный жрец?

— По-вашему — так, — кивнула франкская женщина, прислушиваясь в звукам за стеной. Ей не хотелось, чтобы Халвард застал ее врасплох, разговаривающей с Хельгой. — Он живет в Риме, великом городе, и называется этот чело­век — Папа.

—  Папа?

—   Папа Римский, — подтвердила старая наложница. — И так повелось, что все папы — мужчины. Женщин среди них быть не должно. Но вот слышала я, когда была молодой, как ты, что несколько лет папой все-таки была женщина!

— Как такое могло быть? — глаза Хельги расширились от удивления.

— Про то, что это была женщина, долгое время никто не знал. Случилось это, когда земли империи Карла Великого разделили между тремя его внуками. Старший из всех, сын Людовика Благочестивого, получил столицу — Аахен, а также земли южнее, Италию и сам Рим. Вторым королем стал Карл по прозвищу Лысый. Когда мой отец, поссорившись со свои­ми родственниками, покинул Аахен, он направился к Карлу Лысому. Мы жили тогда в городе Париже. Когда его осадили норманны, я попала к одному из них в рабство. С тех пор я живу среди норманнов...

—   А что же стало с той женщиной? — напомнила Хельга.

— Обман раскрылся, когда ей настало время рожать. Она была беременна от своего любовника, какого-то священнослужи­теля. Он один и знал ее тайну. Ну а потом... Говорят, она умерла от родов и ее похоронили вместе с мертвым ребенком...

— Боргни тоже была жрицей, — начала вспоминать Хельга. — Она говорила, что боги Асгарда — не ее боги. Признавала только Мимира... Она умела разговаривать со своими богами. Веришь мне, Бранжьена?

Но дочь бывшего рыцаря при дворе Карла Лысого только покачала головой, ничего не говоря.

— Ты бы поверила, если бы видела то, что видела я, — продолжала Хельга. — Один раз она сказала, что ее божество требует жертвы, и люди эти будто бы сами шли к нам... На­звала их приметы: один из них — с рысьими глазами, имел посох, изрезанный рунами. А второй — его траль, имел шесть пальцев на правой руке. И эти двое, в точности как их описала Боргни, пришли к нам через несколько дней!

—   Боргни убила их?

—   Так приказало ее божество.

— Когда Карл Великий покорил саксов, он отменил их жестокий закон — сжигать ведьм на костре. Тебе повезло, Хельга, что у местных жителей нет такого обычая.

—   Смерть Боргни — на совести Халварда, и я никогда...

Она внезапно прикусила губу, услышав шум во дворе. Бранжьена, резко поднявшись, отошла от ее постели. Вошедший в дом Халвард Рябой внимательно оглядел их обеих.

— Когда моя невеста выздоровеет? — обратился он к Бранжьене, зная, что эти слова выводят женщину из себя.

Но сейчас Бранжьена относилась к этому уже по- другому. Общение с Хельгой неожиданно открыло ей саму себя. Она поняла, что прошлое — всегда рядом и жестоко отплатит тем, кто забывает о нем. Теперь Халвард Рябой стал ей безразличен, и она не хотела, чтобы Хельга стала его наложницей, совсем не из ревности, как было в самом начале. Сейчас она сознавала, что девушке суждено другое будущее, нежели жизнь жалкой наложницы у грубого, над­менного язычника.

— Это произойдет скоро, — двусмысленно сказала Бран­жьена. — Но только боги знают, когда именно.

Халвард посмотрел на девушку, отвернувшуюся к стене, и усмехнулся. Он подождет, еще немного подождет. Такое бывало уже не раз. Но все заканчивалось одним и тем же.

А Хельга в этот момент сжимала в руке рукоять острого ножа, который теперь всегда был при ней.

* * *

Когда дочь великана Нарви, что зовется Ночью, спустилась на холодную, покрытую снегами и льдом землю, жена ярла Стейнара сидела на своей половине и перебирала одежду.

Дело предстояло рискованное и опасное. Никто не должен был выследить их раньше времени, а цель у них была одна — ярл Харальд.

Гейда рассеянно перебирала платья, а мыслями была да­леко. Ее родственница, двоюродная сестра ее отца, наконец будет отомщена.

До ушей Гейды донесся чей-то слабый голос. Кто-то звал ее?

—  Кто там? — резко спросила женщина, поднимаясь на ноги.

—    Это я, госпожа.

Она узнала голос одного из тралей, бывшего пастуха с Оркнейских островов.

—    Чего тебе?

—    Тут вам передали кое-что...

Любопытство в жене Стейнара-ярла взяло верх, и она подошла к двери, различая смутный силуэт траля.

—  Вот... — он протянул руку, в которой держал кожаный мешок.

—    Что это? Откуда?

—  Какой-то человек передал мне некоторое время назад, просил отдать вам...

—    Кто это был? Где он сейчас?

—    Ушел.

Холодная темнота за спиной траля словно говорила: не было никакого человека. Кто же это пойдет куда-то, на ночь глядя?

—    Как это ушел? Тебе он знаком?

—    Никогда раньше не видел, — признался траль.

—  Он назвался?— допытывалась Гейда, терзаясь неясными предчувствиями.

—  Нет... Говорит, передай госпоже своей подарок, она поймет от кого.

—  Хорошо, иди, — отпустила траля Гейда и, взяв мешок, вернулась к себе.

Судя по тяжести, в мешке мог быть серебряный кубок или что-то в этом роде. Но почему гость не захотел встречаться о ней?

Гейда усмехнулась, развязывая мешок. Что проку в до­гадках? Сейчас она увидит все собственными глазами. Сунув руку внутрь, она похолодела от ужаса и, вскрикнув, отбросила мешок на пол.

Из мешка на пол выкатилась отрубленная голова боро­датого мужчины. Она узнала ее. Это была голова ее брата, Кнуда...

* * *

Сон приходил к Хельге урывками. Она то лежала с от­крытыми глазами, глядя в темноту дома, то незаметно для себя засыпала, и тогда духи снов начинали сплетать искусные кружева бесплотных видений, где все было правдой и неправ­дой, где все было близко и далеко. Она шла по скалистому берегу, и кто-то шептал ей на ухо: дальше, дальше... Таин­ственный шепот был похож на шелест листьев или шипенье змеи. Все обрывалось куда-то, Хельга попадала в холодную ледяную пустыню и там видела оживающих мертвецов, ко­торые протягивали к ней руки и о чем-то просили. Внезапно она догадалась: это и есть Ад! Ужасный Ад, о котором ей рассказывала Бранжьена... Нет никаких чертогов Одина, а есть только пронизывающий холод Нифльхейма, где и на­ходят свой последний приют все ушедшие из мира людей. Нифльхейм и есть Ад. Неожиданно Хельга увидела одинокую, согбенную фигуру старика, стоявшего к ней спиной. Она подошла ближе, и старик обернулся. Его единственный глаз смотрел насмешливо и снисходительно. «Ты думала, что меня нет?» — Он расхохотался, и его фигура начала расти, разду­ваясь до невероятных размеров. Великан протянул огромную руку, способную задушить ее одним легким сжатием, и Хельга закричала, закрывая лицо ладонями...

— Тише, тише! — раздался совсем рядом странно-знакомый голос. — Ты разбудишь Бранжьену...

Только сейчас, окончательно пробудившись, Хельга по­няла, что в ее постели лежит Халвард Рябой и, грубо лаская ее, пытается стащить с нее сорочку. Кровь ударила Хельге в лицо. Отворачиваясь от бороды Халварда, она свободной рукой шарила рядом с постелью.

— Это все равно случится, Хельга... — шептал ей Халвард, уверенный в успехе. — Твое сопротивление только разжигает меня. Ну же, ну же, маленькая ведьма, ты мне нравишься все больше и больше!..

Халвард нетерпеливым движением разорвал сорочку, по­чувствовав горячее нагое тело девушки.

— Ты так хороша, что... — Он захрипел от внезапной боли в боку, не понимая, что с ним.

Хельга, выскользнув из его ослабевших объятий, нанесла еще один удар ножом, потом еще один. Халвард, сообразив, что происходит, пытался схватить ее, но руки хватали только пустоту, а тело пронзал следующий удар...

— Ты ведьма, — выдохнул умирающий Халвард, глаза ему закрывал багровый туман, а дух готова была принять ужасающе красивая Хель, незримо наблюдавшая за происходящим.

—   Что? Что случилось?

Бранжьена в потемках добралась из своего угла, смутно видя перед собой фигуру нагой девушки.

—   Что случилось, Хельга?

—   Я убила его...

Бранжьена, подавив крик, готовый вырваться из ее гру­ди, бросилась к очагу. Взяв тлеющую головешку, она зажгла свечку и вернулась. На постели Хельги, весь в крови, лежал мертвый Халвард. Хотя Бранжьена много видела смертей в своей жизни, но все это было давно. От этого же зрелища она содрогнулась.

Хельга, безучастная ко всему, села в углу, обхватив голову руками. Скоро и она умрет, а ОН будет жить и забудет о ней, о той, которая спасла его, отдав обе жизни, ее и Боргни. Но она ни о чем не жалела. Так было угодно богу. Какому из них? Все равно...

— Одевайся! — Бранжьена пришла в себя от нахлынувших чувств. — Тебе надо уходить.

—   Куда?

—Я расскажу. Быстрее, ты должна уйти до рассвета, чтобы тебя никто не увидел...

—Куда я пойду? — удивилась Хельга. — Я не проживу и одного дня. Замерзну в дороге.

—Я скажу, куда идти, — повторила дочь франка, доставая из потайного места несколько золотых и серебряных украше­ний. — Вот, возьми. Этого тебе хватит надолго. Есть человек, женщина, моя землячка. Она живет у самого фьорда, у викин­га по имени Торвальд. Ты отдашь ей вот это, скажешь — от меня. Она все поймет, — Бранжьена отдала ей золотой кулон, изображавший женщину. — И запомни: долго оставаться у нее тебе нельзя. Ты должна переправиться или в Фолд или куда-нибудь еще.

—А как же ты?

—Обо мне не беспокойся, — твердо сказала ее новая подруга. — Я сделаю так, что они нескоро узнают о смерти Халварда.

Хельга смотрела на нее, точно не узнавала. Ей хотелось что-нибудь сказать, но слова застревали в горле.

—Ну же, одевайся!— поторопила Бранжьена, — Мне еще надо здесь прибраться...

* * *

Из всех, кто отправился вместе с Кнудом к Харальду Ве­сельчаку, в живых остался только Колбейн. Он вернулся через день после того, как Гейда получила страшный подарок. Колбейн был весь изранен, но держался мужественно. Он рассказал, что их, вероятнее всего, ждали и приняли меры предосторожности. До Харальда им добраться так и не удалось, но Магнус, принимавший участие в схватке, получил серьезные раны. О судьбе Кнуда Колбейн узнал, только вернувшись домой. Тогда, в ночной темноте, они бились отчаянно, но сознавали всю без­надежность их попыток вырваться из кольца врагов. Однако Колбейну все же удалось. Помогла темнота...

И сразу же ярл Стейнар начал готовиться к решительной схватке. Напрасно Инегельд пытался отговорить его, убеждая подождать до весны, когда откроются ото льда фьорды. Тем более что за это время Харальд Весельчак и его сыновья немного успокоятся и будут не так бдительны. Стейнар был непреклонен. У него было достаточно золота, чтобы нанять хорошую дружину. Единственное, что мешало — зима. Сейчас, в такое время было не так-то просто добраться до вотчины ярла, к тому же известие о том, что он набирает людей, доходило до всех сидевших без дела викингов с большим опозданием.

Но, как бы там ни было, уже после праздника Йоль, в месяц Торре, у Стейнара собралось немало воинов, готовых в назначенный день выступить против Харальда Весельчака. Держать такое количество викингов долгое время — себе в убыток, поэтому Стейнар-ярл намеревался напасть на врага со дня на день, но выжидал, надеясь получить от разведчиков добрый знак.

И вот, в серый мрачный день, день, когда сумерки ползут по земле уже с самого полудня, к ярлу Стейнару прибыли гости: десяток всадников, все на хороших лошадях, вооруженные мечами, копьями и секирами. Когда первый из всадников, коренастый широкоплечий мужчина в малиновом плаще, со­скочил с лошади и снял шлем с высоким забралом, Стейнар сразу узнал его. То был Арнольв, один из приближенных к конунгу Харальду Хорфагеру хедвингов.

—   Приветствую тебя, ярл!

—Я рад видеть тебя, Арнольв! — изобразил участие на своем лице Стейнар, и с легким усилием улыбаясь.

Что привело сюда этого человека? Момент, честно говоря, был выбран неудачно. Или? Стейнар унаследовал от своего отца, Асмунда, умение улавливать оттенки интриг в бесконеч­ной вражде северных кланов.

Арнольв конечно же не мог появиться здесь просто так, из каких-то собственных побуждений, так как они со Стейнаром никогда особенно не были близки. И это могло означать только одно: Арнольв приехал сюда по приказу своего вождя, конунга Харальда Прекрасноволосого...

Когда гостей усадили за пиршественный стол, Арнольв по­ведал Стейнару-ярлу последнюю новость: Харальд Весельчак присягнул на верность его королю и, значит, как и Стейнар, стал его верным союзником.

Взгляды обоих мужчин встретились. Стейнар понял все, о чем умолчал посланный королем гонец.

О мести придется забыть, если он не хочет разделить участь тех, кто пошел против воли Хорфагера.

Глава 4 Последнее предсказание Эгиля

В год 884-й от Рождества Христова, когда сын Людовика Немецкого, имевший к тому времени титул короля Италии и Германии, стал королем всего Западно-Франкского королев­ства, в Хвита-фьорде произошли серьезные перемены. Сын Стейнара-ярла — Рагнар, участник двух морских походов в Валланд, задумал жениться. Избранницей его была дочь одного из князей у восточного побережья Балтики. Выбор его удивил и ярла и Гейду, так как в этом было что-то странное. Рагнару в ту пору исполнилось уже двадцать две зимы.

Свою любовь он повстречал на рынке в Хедебю, куда ездил по просьбе отца за новыми рабами. Эта девушка была там в обществе своего отца и его людей, и ее яркая красота сразу запала в душу старшему сыну ярла Стейнара. Но отец девушки отнесся к восторгам молодого норманна сдержанно. Он предложил Рагнару посетить его владения, а там, на месте, поговорить обо всем более обстоятельно.

Поначалу Стейнар пытался отговорить своего сына, но тот оставался непреклонен. Говорил, что если отец не поможет ему, он будет искать счастья, полагаясь на собственные силы. И Стейнар уступил.

Он отдал Рагнару один из недавно отстроенных драккаров, носившим название «Око Дракона».

Рагнар получил средства для снаряжения судна и его команды. Вместе с ним он посылал Инегельда, Колбейна и Виглифа, к тому времени ставшего одним из его верных дружинников.

Олаф, который был младше Рагнара на два года, с за­метной ревностью следил за всеми приготовлениями. И это не укрылось от внимательных глаз Стейнара. Он понимал, что Олафу нужно набираться опыта, так как вряд ли он когда-нибудь станет ярлом, но уготована ему судьба викинга. А значит...

Он предложил Олафу сопровождать Рагнара в его путе­шествии, и тот с радостью согласился. С ним отправлялся и Хафтур. Его неизменный учитель и второй приемный отец. Хотя старому викингу было уже более шестидесяти зим, его руки еще крепко держали оружие.

За несколько дней до отправки судна в Балтику, Стейнар долго говорил с Инегельдом.

— Скажу тебе честно, Инегельд, не нравится мне это путешествие, — задумчиво теребил бороду ярл. — Рагнар сам на себя не похож, никогда не видел его таким, будто его околдовали...

— Молодость, — отозвался Инегельд, в глубине души также не одобрявший поведение сына ярла. — Все пройдет...

— Все пройдет, — повторил Стейнар, глядя на огонь в оча­ге. Крепкий эль никак не брал его. Он тяготился мыслями о сыне, но понимал, что тот стал взрослым мужчиной, которого не удержать пустыми уговорами. — Но смотри же внимательно за ним, Инегельд, не позволяй делать глупостей и постарайся сам составить мнение об этой девушке.

Я все сделаю, ярл, — с готовностью кивнул Инегельд. — Сдается мне, что этот князь и сам не горит желанием отдавать свою дочь... Кто мы для них? Они называют нас норманнами, считая бродягами и разбойниками.

— Не горит желанием? — неожиданно вскричал Стейнар, вскакивая со скамьи и посмотрев на собеседника со вспыхнув­шей безотчетной злобой. — Этот князь будет лежать у моих ног, если он только...

— Не сердись, ярл, — попытался успокоить его Инегельд. — Я не это имел в виду... — он смутился, не зная, чем усмирить злобу ярла. — Ты же сам сказал, что тебе не нравятся то, как Рагнар влюбился в какую-то девицу.

— Мне не нравится, потому что в этом есть что-то кол­довское, — пояснил, успокаиваясь, Стейнар. Он сел и подлил себе эля. — Я знаю, сколько девушек в округе смотрят на Рагнара, но он не приметил ни одну. И вдруг влюбляется с первого взгляда. Как будто она вся из золота. Хотел бы я по­смотреть на нее...

* * *

Ободренный своим будущим участием в плавании по Свейскому морю, Олаф целыми днями упражнялся с мечом и секирой, как будто отправлялся в набег. Но Хафтур смотрел на него глазами, в которых светились радость и одобрение. Он-то куда лучше и Олафа, и Рагнара знал о том, что любой выход в море — это риск. Что их ждало там, о том знали только норны. Двадцатилетний Олаф был такого же роста, что и Рагнар. Но старший сын ярла явно шире в плечах и тяжелее. Оба были красивы, но каждый — на свой лад.

Их мальчишеские драки ушли в прошлое, но Рагнар по- прежнему держался с Олафом с легким высокомерием, хотя они общались гораздо чаще, чем раньше.

Но Рагнар держался как будущий ярл и совсем не хотел, чтобы Олаф Рус забывал об этом. Угловатый, по-девичьи стройный Бриан относился к обоим одинаково ровно, и никто не смог бы уверенно сказать, что Рагнара он любит больше, чем Олафа, ведь последний никогда не подчеркивал своего физического превосходства. К Бриану он питал почти брат­ские чувства. Это был второй человек для него после Хафтура, а третьим неизменно оставался финн Айво. Хотя тралям запрещено было носить весло и оружие, Стейнар-ярл, помня о его привязанности к Олафу, решил отправить его вместе ним и Рагнаром. Размышляя о превратностях судьбы, ярл вспомнил о том, что Айво неплохо владел луком, а это могло пригодиться. И тогда он решил дать ему свободу. Теперь финн не был рабом. Радостный Айво поклялся Стейнару в верности и любви.

— Я умру раньше, чем твои сыновья, ярл! — сказал он, преклонив перед ним колени.

Дочь ярла, Ингрид, стала еще красивей, но теперь она была дальше от Олафа, чем когда-либо. Ее ждало свое бу­дущее. Стейнар искал для нее подходящего мужа, чей род был не хуже его собственного. По преданию, скандинавские конунги вели свою родословную от самого Одина, хотя все это терялось где-то в темных глубинах далекого прошлого, каждый считал, что именно его род — самый древний, близкий богам. Ни один из предков Стейнара-ярла, насколько он знал, не был конунгом, однако он полагал, что его предки ничуть не хуже остальных. Тех, кто правил в Фолде, Хедемарке и других областях Норвегии Ингрид теперь относилась к Олафу, как к своей первой девичьей любви, временами при­зрачной, временами — реальной, но безвозвратно ушедшей в прошлое. Сам Олаф принял это со спокойствием человека, не привыкшего многого требовать от жизни. Он был такой с детства, когда одиночество крови стало его уделом. Он был свой и не свой. Он был близок и далек, так как никто в селении не знал его настоящих родителей, а это всегда на­кладывает особую печать на человека. Тайна его появления теперь мало кого интересовала здесь, но она по-прежнему оставалась тайной.

Оставалась она тайной и для него самого. Загадочный Хреггвид обрел реальные черты. Но этого человека уже давно не было в селении. О том, что же произошло с ним и его родственником, знали немногие. Но они молчали. Олаф не знал, как же ему отыскать нить истины.

Единственный человек, который мог открыться ему, — Хафтур. На вопрос о Хреггвиде ответил, что только слышал о нем, но никогда не был знаком.

— Зачем тебе он? — прищуренный взгляд старого викин­га, казалось, проникал в самую душу Олафа, и лгать было трудно.

— Мне говорили, что... его родственник бывал в Стране Городов, Гардарике... — ответил юноша, сознавая, что Хафтура обмануть не удастся.

— Я мог бы спросить, кто говорил тебе, но не стану. — Хафтур раздумывал. — История та темная, и лучше тебе не допытываться правды. Какой в этом прок? Больше всех об этом знают мертвецы, но у них не спросишь...

* * *

Построенный из дуба «Око дракона» был хорошо оснащен, и число гребцов можно было довести до сорока. Ярл Стейнар сам набирал команду, но Рагнар неизменно присутствовал при этом. Ему хотелось лично ознакомиться с каждым, кто собирался плыть с ним по Балтике.

Им нужен был человек, проводник, тот, который знал до­рогу. И вскоре у Стейнара объявился некий Ульберт, прослы­шавший о том, что ярл ищет человека, ходившего под парусом по Балтике. Старый Хафтур бывал там давно и многого уже не знал.

На вид Ульберту было чуть больше тридцати зим. Он был высок, мускулист, носил небольшую бородку и спадавшие до плеч волосы цвета каштана. Сказал, что отец его — свей из Упсалы, а мать — из Фрисландии. Несколько зим он провел в Альдейгьюборге, звал все южное побережье Балтики, от датских островов до земли балтов и пруссов, как свои пять пальцев.

—   Плыть туда, самое большее — дней семь, — сказал он Стейнару. — Но если поймаем ветер, то и быстрее.

— А знавал ли ты в Альдейгьюборге ярла Рерика? — Стейнар испытующе посмотрел на него.

Но Ульберт не отвел взгляда. В нем чувствовался человек предприимчивый и мужественный.

— Много слышал о нем, но знаком не был. Он ведь уже умер. — Ульберт помолчал. — Его знал отец мой, еще когда Рерик ходил во Фрисландию, откуда родом моя мать.

— Готовься к отплытию, Ульберт, — напутствовал его Стейнар. — Если все пройдет удачно, я добавлю тебе еще со­рок мер серебра.

— Благодарю тебя, ярл. — Ульберт склонился перед ним.

* * *

Когда до отплытия оставался один день, Олаф не находил себе места. Чувствовал он потребность посетить Эгиля. И вече­ром, когда большинство викингов бражничали или предавались утехам любви перед долгим путешествием, он направился к лачуге Эгиля. И, как это частенько бывало, встретил старика у самого дома, поймав себя на мысли, что в дом Эгиль никого не пускал.

— Давненько не видел тебя, Олаф. — Старик, весь какой-то ссохшийся, бледный, тем не менее смотрел на него с по­разительной живостью и вниманием.

И Олаф почувствовал, что Эгиль как всегда, обо всем до­гадывается. И слов никаких не нужно.

—   Плывем мы за невестой Рагнару, Эгиль.

— Знаю, — усмехнулся старик. — Не все оттуда вернутся. И будет многим тяжело.

Никто не может рассказать мне о Хреггвиде, — начал Олаф. — И больше всего меня заботит, что я могу погибнуть, но так ничего и не узнаю о своем отце.

— Как мрак и холод древнее света и тени, — сказал Эгиль, — так и судьба человека идет впереди него. Скульд и Вердари знают о том, и кому суждено погибнуть от меча, тот не умрет от голода, а кто потеряет разум и затем и жизнь от страшной болезни, тот уже не утонет. Люди боятся того, что не знают чего-то, а лучше бы они боялись другого... О своем отце узнаешь тогда, когда сам захочешь умереть, но не сможешь, есть некто, кто прячет себя за двумя личинами... но для всех — лик один, а второй — скрыт от любопытных глаз... в ночь, когда сын Мундильфари покроется кровью — откроется истина... Отвергнутый однажды — ищет свое, а найдет смерть... А есть и тот, кто надеется блеском золота откупиться от чужих богов, смерть идет по пятам тех, кто беспечен. Ночная птица укажет дорогу тем, кто способен видеть... не верь тем, кто лжив языком, восемь глаз деревянного бога принесут смерть под дождем... — Эгиль смолк, и посмотрел мимо Олафа в сторону заката, где краснеющий шар солнца медленно опускался в море.

— Восемь глаз деревянного бога... — повторил Олаф, как будто находясь в плену удивительной фантасмагории, где бу­дущее было начертано незнаемыми письменами на невидимом полотне. — Разве может быть такое?

— Все было и все может быть в этом мире, который лишь врата к другим мирам...

* * *

Колбейн, стоящий на рулевом весле, зорко всматривался в горизонт. Хотя он не был так опытен, как Виглиф Беспалый или Хафтур, все же чутье морского бродяги в седьмом поко­лении его не подводило. Эти легкие облачка, такие маленькие, но такие опасные... Внезапно усиливающийся ветер надувал квадратный парус «Ока Дракона», и очень скоро усилия гребцов совсем не понадобятся. Они уже обогнули оконеч­ность Скандинавского полуострова, и теперь впереди был открытий морской путь, бесчисленные островки королевства данов остались позади.

Вместе с Колбейном с тревогой вглядывались в небо и другие викинги. Ульберт, их проводник и лоцман, подошел к Рагнару, находящемуся на носу драккара.

—   Похоже, будет шторм, Рагнар...

— Вижу, — сын Стейнара даже не взглянул на стоящего ря­дом с ним человека. Этот Ульберт неизвестно по какой причине вызывал у него смутное беспокойство. Казалось, он украдкой постоянно разглядывает сына ярла, словно пытается угадать дальнейший ход его мыслей и действий. Хотя, если разобраться, может, именно так и должен вести себя проводник?

— Ты раньше слышал что-нибудь о князе Людовите? — спросил Рагнар, видя, что Ульберт не уходит, как бы ожидая указаний.

— Да, я слышал о нем, — с готовностью ответил Ульберт. — Но никогда не встречался.

—   Значит, ты никогда не видел его дочь?

—   Верно. Но я слышал, что она красива. Очень красива.

— Да, она красива... — задумчиво повторил Рагнар, глядя в море, где поднимающийся ветер нагонял белые гребешки волн. Ягмира, Ягмира... ждет ли она его? Они сказали друг другу всего несколько слов, и трудно было понять, как она отнес­лась к нему? Ее отец несомненно имеет большую власть над ней. И его слово будет решающим. Значит, надо понравиться, прежде всего, князю Людовиту. А ее любовь? Он сумеет за­воевать ее позже...

В этот момент Олаф, находившийся на корме, рассеянно слушал рассказ отложившего весло викинга по имени Рог- нвальд о набеге на Аахен, во время которого викинги сожгли гробницу самого Карла Великого.

Эти города Валланда... Олаф еще ни разу не был ни в одном из них и только чувствовал их притягательную незри­мую власть, они манили, влекли к себе, как звезды, иногда казавшиеся такими же недоступными, а иногда, после рассказов побывавших там викингов, — вполне земными, близкими.

Рогнвальд был родом из Раумрике, долгое время жил в Западном Фолде, но после набегов в Ирландию и Британию, переменил нескольких вождей. В конце концов оказался у ярла Стейнара. Рогнвальд был огромного роста, с копной рыжих волос, почти вылитый ас Тор, и в бою часто любил сражаться с двумя мечами в обоих руках. Это требовало особой сноровки, но все, кто видел это, признавали, что в рукопашной схватке Рогнвальд был страшен.

— А ты бывал когда-нибудь в Кюльфингаланде? — спросил его Олаф. Теперь эта область была для него особо притягатель­ной. Он ловил любое упоминание о ней, где бы ни слышал.

— Нет, не приходилось, — покачал головой Рогнвальд. — Но, кажется, Ульберт, наш проводник, бывал там, зачем тебе?

—  Я слышал, там много интересного. Хотелось посмотреть.

— Интересного? — хмыкнул Рогнвальд, взлохматив свою рыжую гриву. — Интересного много везде, смотря, чего тебе хочется больше. Если тебя интересуют женщины, то отправ­ляйся лучше в землю фризов. Их женщины добры, податливы и не помнят зла. А если же ты желаешь посмотреть на мо­нахов, тогда твой путь — в Ирландию. Если отправишься в море ромеев, то увидишь по побережьям смуглых красавиц, которые ходят в легких сорочках. Я, правда, там не бывал, но много слышал от своих приятелей о том, как бывает там жарко. Вода такая теплая, что можно купаться целый день... Если плыть по Ромейскому морю дальше, то, говорят, можно доплыть до города Иерусалима, того, где находится гроб их главного Бога, Белого Христа...

— И каждый может подойти и посмотреть на него? — удивился Олаф, смутно припоминая все, что раньше слышал об этом.

—   Про это я не знаю, — с заметной неуверенностью ответил Рогнвальд. — Монахи в Дублине как-то говорили про это, но я особо не прислушивался. В одну ночь ирландцы вырезали две сотни наших, и нам пришлось здорово попотеть, чтобы вырваться из этого мертвого кольца. С тех пор я не люблю монахов.

—   А они-то здесь при чем?

— Под видом монахов к нам в лагерь пробрались лазут­чики ирландцев. Ночью они перебили часовых, и с этого все и началось.

— А бывал ты в южной Англии? — вмешался в разговор молчавший до этого Виглиф Беспалый, сидевший у левого борта. — В том месте, где выставлены громадные камни, такие, что не под силу поднять и нескольким карлам?

— Я слышал про них, — кивнул Рогнвальд. — Это ка­пища древнего племени великанов, что жили раньше на тех землях.

— Мне приходилось слышать другое, — усмехнулся Ви­глиф. — Кельты, что живут там, говорят, что эти камни пере­двигал один их колдун по имени Мерлин. Но про великанов я тоже слыхал. Хакон Угрюмый говорил мне, что собственными глазами видел череп, похожий на череп человека, но только раза в три больше. Они нашли его на острове Скай. С ними был жрец Одина, который сказал, чтобы череп сбросили в море. Но Хакон и остальные не послушались его и разрубили череп, чтобы посмотреть, что у него внутри.

—   И что же они увидели? — ухмыльнулся Рогнвальд.

— Те же кости, что и у человека, — сказал Виглиф. — Но дело тут в другом. Жрец сказал, что они накликали на себя несчастье. И верно. Двое из тех, рубивших череп и при­сутствующих при этом, погибли от разных смертей, но ни у кого не было в руке меча. Хакон Угрюмый прожил после этого две зимы и говорил мне, что надеется уцелеть. Не вышло...

—   Что же с ним случилось?

— Он утонул, но рассказывали, что кто-то видел, как из моря вытянулась рука и ухватила его за горло, потом унесла за собой в пучину.

Олаф невольно перевел взгляд в сторону моря, как будто ждал, что громадная рука неведомого существа появится вдруг из воды, как напоминание, как ужасный знак, намекающий на что-то существующее помимо их привычной жизни...

— Убрать парус! — раздался крик Инегельда.

Олаф встряхнулся, оглядываясь вокруг себя. Викинги без всякой суеты делали каждый свое дело — кто-то убирал парус, кто-то занимался веслами. Колбейн, стоящий у рулевого вес­ла, чувствовал возросшую нагрузку. Его мышцы напряглись, пытаясь справиться с управлением драккара.

Небо темнело. «Око Дракона» относило ветром к северу.

Именно сейчас Инегельд пришел к мысли, что зря дове­рился Ульберту. Им стоило с самого начала выхода в Балтику забирать южнее и держаться германских берегов. Но Ульберт настаивал на том, чтобы идти мористее, избегая приближения к берегу. Сейчас вряд ли бы нашелся человек, который бы с уве­ренностью сказал, насколько долгой и сильной будет буря.

— Один, помоги нам! — викинги рассаживались по своим местам, готовясь к шторму.

Качка усиливалась. Колбейна у рулевого весла сменил более сильный физически и еще не утомленный Рогнвальд. Внезапные порывы ветра бросали ладью то в одну сторону, то в другую. Рагнар, пробираясь на корму, неожиданно для себя отметил, что Ульберт кажется чересчур спокойным и хладно­кровным. Он стоял у правого борта и смотрел в сумеречную глубину пространства перед ними, где море уже нельзя было отличить от неба, и словно ждал чего-то.

— Держись, Олаф! — Хафтур оказался рядом с ним, обо­дряюще хлопнув по плечу.

И сразу вспомнилось... Лодка, качающаяся морская бездна под днищем и шепот смерти, еле уловимый, но настойчивый, бесконечный...

И вдруг... что это? Олаф явственно увидел лицо Эгиля, будто склонившееся над ним. «Ты узнаешь о свом отце, когда сам захочешь умереть, но не сможешь...»

Пророчества Эгиля всегда сбывались. Выходят, он пере­живет эту бурю.

* * *

Была уже глубокая ночь, когда ветер внезапно стих. Из-за туч выглянул ущербный месяц. Викинги зашевелились, благо­даря богов за то, что не отправились на дно морское. Однако кое-кого они все же недосчитались. Тьостольв из Осеборга, неосторожно переходивший с носа на корму, когда этого уже нельзя было делать, упал за борт и камнем ушел в пучину. Эгир принял его...

— А кто-то говорил, что плыть по Балтике, все равно что ры­бачить на озере Мьес, — пробормотал кто-то за спиной Олафа.

Насквозь промокшая куртка, ощущение сырости, и кро­хотный комочек тепла где-то внутри... — это поднимающаяся радость от мысли о том, что остался жив.

Более опытные викинги, повидавшие на своем веку немало штормов, уже были озабочены совсем другим. Слышались рас­поряжения Инегельда, и ропот недовольных, многие считали, что корабельные дела следует отложить до утра.

—   Смотрите, огни!

Десятки глаз напряженно всматривались в темноту, и вскоре огни стали видны даже наименее зорким из них.

—   Земля....

Бросившийся к рулевому веслу Колбейн начал выравни­вать ход судна.

— На весла! — прозвучала команда Инегельда. Сейчас ставить парус не имело никакого смысла. Привыкшие к вес­лам викинги резкими, умелыми движениями направили «Око Дракона» к берегу.

—Что это может быть? — спросил Инегельд Ульберта. — Остров Рюген?

Тот ответил не сразу. Долго всматривался он в смутные очертания берега. Наконец, повернувшись к Инегельду, мед­ленно проговорил:

— Похоже, это не Рюген. Нас относило к северу... Может, Готланд? Я не уверен, сейчас слишком темно.

Известие о том, что они находятся недалеко от острова Готланд, не слишком обрадовало тех, кто понимал, в чем дело. Эти воды издавна принадлежали свейским конунгам. Упсальские викинги не любили чужаков, а один драккар со­всем не обеспечивал преимущества в морском бою. Оставалось надеяться, что они сумеют благополучно уйти из этих мест, не столкнувшись с хозяевами этой части моря.

Инегельду оставалось только пожалеть о том, что в его команде было очень мало тех, кто плавал по Балтике и, стало быть, мог помочь советом.

— Ты видишь огонь? — рядом с Инегельдом встал Рагнар. В его голосе была слышна тревога.

— Он почти не виден... Странно! Ведь мы подплыли со­всем близко...

—   Кто мог зажечь его?

— Спроси Ульберта. Он знает побольше моего о здешних местах.

Легкая издевка в словах Инегельда не ускользнула от внимания Рагнара. Не слишком ли много он себе позволяет? Или хочет показать, что Рагнар без своего отца — всего лишь малоопытный несмышленыш, не способный быть во главе дружины? «Инегельд... Если бы не покровительство отца, ты дорого заплатил бы мне за свое высокомерие», — подумал Рагнар, отходя от него. Свободного пространства на ладье было мало, и он нечаянно задел кого-то из гребцов.

— Ульберт, — позвал Рагнар проводника. — Что могут означать эти огни? Насколько мне известно, здесь нет порта?

— Ты прав, Рагнар, — ответил Ульберт. — Места здесь пу­стынные. Селения островитян, если это Готланд, находятся на западе. Пока я ничего не могу сказать тебе, надо дождаться утра. Тогда все и увидим. А сейчас нужно бросить якорь. Не будем подходить к берегу слишком близко.

* * *

Олафу снилось, что он плывет один на лодке, и бурное море вокруг него похоже на кипящий котел. Как говорили предки викингов, он плыл Дорогой Китов, и только благосклон­ность богов могла помочь ему выжить. Быстро гребет веслом Олаф и вдруг видит — прямо на него выплывает огромная туша кита. Еще мгновение, и волна от его движения накроет лодку. Олаф делает нечеловеческие усилия, пытаясь избежать столкновения с морским гигантом. Кит точно такой, как его описывали в своих рассказах викинги, которые встречались с ним в открытом море...

Кит все ближе и ближе... Олаф разворачивает лодку, не отводя взгляда от чудовища, и неожиданно понимает, что кит мертв. Он просто плывет, огромные глаза его закрыты, и брюхо, гигантское белое брюхо, похожее на брюхо белой рыбы, распорото будто ножом великана... Из брюха появля­ется обнаженная женщина, она делает Олафу какие-то знаки, напоминающие знаки жрецов. Олаф продолжает грести, вне­запно понимая, что женщина — это Ингрид. Она зовет его и смеется над его страхами... ОЛАФ! ОЛАФ! ТЫ БОИШЬСЯ МЕНЯ? Олаф замирает, не в силах более сопротивляться этому манящему зову, подплывая на лодке к Ингрид, он с ужасом видит, что та превращается в Гейду, свою мать! Гейда усмехается и поднимает острый меч. ИДИ КО МНЕ, ОЛАФ! ИДИ ЖЕ...

Вздрогнув, Олаф проснулся. Рядом спал Айво, а Хафтур уже стоял у борта, вглядываясь в очертания берега. Легкий туман висел над заливом, и берег проступал сквозь него какими-то чернеющими пятнами, то исчезая, то появляясь вновь.

На корме негромко переговаривались Ульберт и Инегельд. Они решили, что подойдут ближе к земле, как только туман окончательно рассеется.

Едва видимость улучшилась, Ульберт указал на маленькую удобную бухту справа от носа драккара. Рогнвальд, встав за спиной Рагнара, бросил сквозь зубы, чтобы его услышал только сын Стейнара:

—   Может, не стоит судну идти туда?

— Ты не доверяешь Ульберту? — также тихо спросил Рагнар, не поворачивая головы.

—  Не знаю... — ответил Рогнвальд, напряженно вглядыва­ясь в пустынный берег, словно пытался разгадать его загадку, загадку ночных огней. — Я не вижу людей, которые жгли костры...

—   Может, их и не было?

Инегельд, не забывая о том, кто здесь главный, вопроси­тельно глянул на сына Стейнара.

— Мы остановимся у самого входа в бухту, — решил Раг­нар, в душе не желавший, чтобы Инегельд заподозрил его в трусости.

— Это верное решение, — кивнул Инегельд и дал команду гребцам.

«Око Дракона» медленно вошел в бухту. Мелководье было ему не страшно, поскольку у судна была низкая осадка. Ине­гельд и многие другие викинги имели большой опыт плавания в реках — таких, как Рейн, Шельда и Маас. Их драккары внезапно появляясь в устьях этих рек, нападали на порты Германии — Дуурстед, Квентовик и другие. Недостаточно оснащенный флот тогдашнего короля Германии Людовика Благочестивого ничего не мог поделать с легкими судами викингов, которых не пугали мели и отливы.

Когда был брошен якорь, Рагнар отдал приказ нескольким викингам взять оружие и сойти на берег.

Десяток викингов, среди которых были Олаф, Хафтур, Рогнвальд и Айво, захватив мечи, луки и секиры, отправились по мелководью за своим молодым вождем.

Их проводник Ульберт вначале хотел остаться на борту драккара, но красноречивый взгляд Рагнара лучше всякого окрика заставил его опоясаться мечом и присоединиться к маленькому отряду.

Выйдя на берег, люди Рагнара поднялись вверх по узкой тропинке, ведущей к вершине невысокого холма, поросшего редким кустарником. Оглядываясь вокруг себя, Олаф отметил пустынность этого места, чем-то напоминавшую ему холодные пустоши Галоголанда. Но сейчас, в начале лета, здесь было много птиц, и несмолкаемый крик сопровождал викингов все время, пока поднимались на холм.

— Ты узнаешь это место? — спросил Рагнар Ульберта, когда они остановились на вершине, вглядываясь в морскую даль. «Око Дракона» был хорошо виден отсюда. Как опытный мореплаватель, Ульберт отметил выгодность позиции этого холма. Отсюда можно было следить за судами, заходящими в бухту и при желании организовать нападение.

— Никогда здесь не был, — ответил проводник, от которого не укрылась настороженность Рагнара.

Внезапный возглас Айво привлек их внимание. Финн стоял чуть поодаль от них и показывал рукой на землю. Возле его ног все увидели остатки костра.

— Те, кто были здесь ночью, не могли далеко уйти, — пред­положил Рогнвальд, пытливо осматривая окрестности

— Кто же это был? — спросил Рагнар, наблюдая за по­летом чайки.

— Я слышал, на Оркнейских островах жители прибрежных селений любят разжигать костры, чтобы привлечь внимание проходящих кораблей...

— Во время шторма костер лучше не разжигать, — заметил Ульберт. — Тогда корабль может налететь на скалы и разбиться. Будет чем поживиться...

— Смотрите! — крикнул Гуннар из Зеландии, старый дру­жок Виглифа Беспалого, оставшегося на драккаре.

Все посмотрели в глубь берега, в том направлении, которое указывал Гуннар. Там, в нескольких сотнях локтей от того места, где они находились, начинался лесок. И на одном рас­кидистом дереве, росшем ближе к морю, они увидели странное зрелище...

На ветвях дерева висело несколько человек — само собой, уже мертвецов. Викинги, выхватив мечи, вытянулись цепью, направляясь к дереву. Айво и еще один викинг, владевший луком, держались чуть позади, готовые в любой момент вы­пустить стрелы.

Сгрудившись вокруг дерева с повешенными, викинги об­менивались впечатлениями.

— Их повесили вчера, — проговорил, задрав голову, Рог­нвальд. — Самое позднее позавчера.

— Кто они? — Рагнар с жадным любопытством разгляды­вал мертвецов, которые висели в рубашках и штанах, но без башмаков.

— На моей родине, в земле Суоми, — сказал Айво, — хо­лодными зимами, когда трудно рыть землю, покойников иногда вешают на деревья. У нас нельзя сжигать мертвых. Ведь тогда они лишаются тела в Туони, царстве вечного холода и мрака. Тогда мертвец может вернуться назад в поисках своего тела, а это добром не кончится...

— Это не твои земляки, Айво, — усмехнулся Хафтур. — Эти люди не так давно выходили в море.

—   Откуда ты знаешь? — недоверчиво опросил Рагнар.

Подняв лук, Айво прицелился и спустил тетиву. Стрела задела веревку, державшую одного из повешенных, и мертвец упал к ногам викингов. Олаф внимательно посмотрел на него. Это был человек среднего возраста, с проседью в черной бо­родке, одетый не так, как принято у викингов.

— Это не воин... — Хафтур наклонился над ним. — И не рыбак. Он корабельщик с кнорра, похоже, фриз или сакс. На нем нет ран. Значит, их взяли в плен и затем убили.

— Почему бы не продать их в рабство? — недоумевал Рагнар.

— На это были, видимо, свои причины...

Внезапно Олаф услыхал еле уловимый свист, и сразу вслед за этим викинг, державший лук, неловко дернулся и начал медленно оседать на землю. В боку его торчала стрела.

— Рагнар, к дереву! — крикнул Хафтур, заслоняя сына ярла своим щитом.

Несколько стрел вонзились в дерево и в щиты викингов, кое-кто был легко ранен. Но теперь они были готовы к от­ражению нападения.

Скрывавшиеся за деревьями чужаки поняли, что неожидан­ность атаки утеряна, и решили пуститься на хитрость.

— Эй, вы! Бросайте оружие, и мы сохраним вам жизнь! — прокричал один на языке данов.

— Так же, как сохранили жизнь этим несчастным? — на­смешливо крикнул в ответ Гуннар, надеясь, что его поймут земляки.

— Вы сами выбрали свою судьбу! — прокричал тот же голос, и полтора десятка стрел взвились в воздух. Но теперь они уже не могли причинить серьезного вреда. Закрывшись щитами, викинги прижались к стволу огромного дерева. Рог- нвальд воззвал во весь свой мощный голос. Оставшиеся на драккаре должны были услышать его.

Вероятно, сообразив, что промедление смерти подобно, прячущиеся в лесу люди, выбежали на поляну с обнаженными мечами и копьями наперевес. Их было около двух десятков. Разношерстная толпа, в которой ни Хафтур, ни Рогнвальд не смогли разобрать принадлежности к какому-либо известному им племени.

Раздался боевой клич викингов. Рогнвальд, Гуннар и еще трое первыми вступили в схватку с противником. Хафтур прикрывал Рагнара, а Олаф, обнажив меч, со вспыхнувшим бешенством кинулся на одного из нападавших — коренастого, в старом шлеме с открытым забралом и панцире, укрепленном стальными пластинками.

Едва сблизившись с ним, Олаф, помня прием, показанный Хафтуром, неожиданно отклонился вправо, уходя от выпада, и сразу сделал мгновенное колющее движение навстречу. К его удивлению, противник попался на эту хитрость, и меч вошел ему прямо под ребра, в незащищенное место. Он выкатил глаза и с хрипом повалился на землю.

Олаф выдернул меч и вовремя. Прямо на него выскочил здоровенный детина в кольчуге и с топором в руках. Его го­лова была без шлема, и лицо, покрытое черными пятнами, как будто усмехалось оскалом зверя. Олаф схватился ним, но почти сразу понял, что с этим бойцом будет потяжелее, чем с первым. А медлить было нельзя. Нападавшие, используя чис­ленный перевес, стремились как можно скорей довести дело до конца. Олаф начал отступать назад. Детина вращал секирой, продолжая ухмыляться. Шаг, еще шаг... И детина вдруг застыл, глаза удивленно уставились на Олафа. В горле его торчала стрела, колени подогнулись, и он рухнул лицом вперед. Олаф оглянулся. Айво, прислонившись к дереву, доставал новую стрелу. Он бил без промаха, и уже трое лежали на земле, пронзенные стрелами, выпущенными из его лука...

— Рубите, колите их? — внезапно крикнул кто-то за спиной Олафа. Он готов был поклясться, что это голос Инегельда.

И действительно, викинги с драккара, поднимаясь на холм, спешили на выручку своих товарищей. Нападавшие, не ожидавшие такого развития событий, дрогнули. Рогнвальд, от­бросив щит, схватил меч одного из убитых и с двумя клинками бросился в кучу врагов, сея смерть и панику. От его мощных ударов береговые разбойники падали как снопы с разрублен­ными черепами и рассеченными конечностями.

Схватка закончилась так же быстро, как и началась. Убегав­ших доставали стрелы Айво и других подоспевших викингов. Оставшихся на месте добивали без жалости. Один из раз­бойников, долговязый, чем-то похожий на цаплю, удивленно уставился на Ульберта:

—   Как? И ты здесь?!

Ульберт не дал ему договорить и пронзил мечом. Долго­вязый упал на землю с расширенными от боли и удивления глазами. Ульберт огляделся. Похоже, в горячке боя никто не обратил внимания на слова этого разбойника.

А тем временем четверо викингов окружили последнего из нападавших, который ловко орудуя мечом не давал возмож­ности быстро прикончить его. Надо было отдать ему должное. Это был, вероятно, самый лучший боец среди разбойников. Теряя терпение, Инегельд дал знак двум лучникам, которые взяли луки наизготовку, натягивая тетивы. Разбойник, сухо­щавый мужчина лет сорока, с редкой бородкой и в шлеме, похожем на шлем древних саксов, заметил направленные в него стрелы. Викинги, окружавшие его, по окрику Инегельда расступились.

— Не убивайте меня! — крикнул разбойник на ломаном датском. — Я укажу вам дорогу к лагерю. Там есть, чем по­живиться.

Лучники замерли, ожидая, что скажет Инегельд. Тот, по­медлив, кивнул, и они опустили луки. Тогда Инегельд подошел к нему и, усмехнувшись, спросил:

—   Кто ты?

— Меня зовут Дитфен, — разбойник снял шлем с головы. Его светлые волосы слиплись от пота и грязи.

— Кто эти люди? — Инегельд показал на тела его сорат­ников. Некоторые из них еще были живы, корчась в пред­смертной агонии.

— Ты и сам, верно, догадался, — разбойник говорил без всякого страха, иногда вставляя слова из диалекта англосак­сов. — Мы грабим корабли, которые заходят сюда.

— Как зовется эта земля? — спросил уже Рагнар, подошед­ший поближе и внимательно разглядывавший единственного из всех, кому боги даровали возможность уцелеть в этом бою.

— Это Готланд, — сказал Дитфен и показал рукой на северо-запад. — А там — Бирка.

— Вы грабите корабли? — Рагнар смотрел на него испытую­ще, немного злясь в душе на то, что вмешательство Инегельда решило исход схватки, хотя и сознавал, что мог погибнуть, так и не достигнув цели своего путешествия.

— А чем вы отличаетесь от нас? — Дитфен говорил, не отводя взгляда. — Мы грабим корабли, вы грабите корабли, и даже города и земли. Я был в Йорке в тот самый день, когда даны подошли к нему.

—   Ты видел сыновей Рагнара Лондброка?

—Только издалека видел Ивара, которого вы зовете Бес­костным. Мне повезло, я остался жив. С тех пор много чего повидал.

—   Почему вы напали?

— У нас не было выбора, — пояснил Дитфен. — Когда утром мы увидели, что к острову подходит драккар викингов со щи­тами по бортам, стало ясно, что лучше переждать, спрятаться. Мы ведь рассчитывали, что это торговый корабль.

— Совсем как тот, что заходил сюда два дня назад? — Рогнвальд высился над всеми, и его руки, обагренные кровью, внушали невольное уважение и страх всем, кто видел его сейчас.

— Верно, — подтвердил Дитфен. — Мы убили всех, кто оказал сопротивление, а эти... — он показал в сторону дерева с повешенными. — Сдались нам, но это их не спасло.

—  Почему вы убили их? Это ведь хороший товар?

— А зачем они нам? — удивился Дитфен. — У нас нет корабля, чтобы отправлять пленных на невольничьи рынки. — А пищи на всех не хватит. Эти люди были не способны к нашему делу. Поэтому мы принесли их в жертву. Может, и вороны Одина отведают их мяса.

— Ты веруешь в Одина? — недоверчиво спросил Рагнар, глядя на разбойника с возрастающим интересом. — Разве ты не христианин? Я слышал, что в Йорвике до прихода данов жили только христиане.

— Я верую в того бога, который помогает мне, — дву­смысленно отвечал Дитфен, усмехаясь каким-то своим тайным мыслям. — Я видел, как сотни христиан лежали в поле со вспоротыми внутренностями, совсем как мои несчастные това­рищи. — Он кивнул на трупы разбойников. — Какой из богов помог им? Сыновья Рагнара Лондброка пришли в Англию с именами своих богов на устах. И они помогли им. А еще скажу тебе, викинг, что Христос — бог слабых и отверженных! Бонну лучше веровать в других богов.

—   Как тебе удалось так быстро прийти на помощь? — Рагнар повернулся к молчаливо наблюдавшему за разговором Инегельду.

— Благодари зоркие глаза Беспалого, — показал тот на Виглифа, который вместе с остальными викингами бродил по поляне, собирая оружие и доспехи убитых. — Он увидел кого-то из нас... там, на склоне холма. И сказал мне, что надо поторопиться. — Инегельд замолчал, что-то обдумывая, за­тем обратился к Дитфену: — Скажи мне, где же тот корабль, который зашел сюда несколько дней назад?

— За этой скалой есть еще одна бухта. Корабль там. Они плыли в королевство свеев.

— Ты отведешь нас в лагерь, как и обещал! — резко про­говорил Инегельд. — Покажешь источник воды и...

— Вы сохраните мне жизнь? — в тоне голоса Дитфена не было чего-то умоляющего. В его искореженной, запятнанной кровью невинных жертв душе не находилось места для жало­сти к самому себе. Он был по-своему мужественен и только хотел ясности.

— А зачем ты нам? — усмехнулся Инегельд, повторяя те самые слова, которые некоторое время назад разбойник сказал о повешенных корабельщиках. — Или ты хочешь стать рабом?

— А почему бы мне не стать викингом? — Дитфен держался с достоинством, с которым у него на родине обычно держались знатные таны. — Я владею мечом не хуже любого из вас, — он глянул на Рогнвальда и добавил: — Кроме этого бойца...

— Мы подумаем, — поспешил с ответом Рагнар, которого раздражало, что Инегельд ведет себя как вождь. Ему хотелось, чтобы Дитфен, в котором чувствовался вожак береговых раз­бойников, относился бы к нему как к ярлу.

— Поспешим в лагерь, — подал голос Инегельд, догадываясь о чувствах сына Стейнара. — Нам надо многое успеть...

Он отдал приказы, и часть викингов направилась к драккару, забрав оружие и тела трех погибших товарищей. Трупы разбойников остались на съеденье птицам и зверям.

* * *

Лагерь разбойников находился неподалеку от побережья, в укромном месте. Дозорные, выставленные на холме, могли в случае надобности предупредить об опасности. Но сейчас здесь было пусто. Они не оставили здесь никого, чтобы справиться с кучкой викингов наверняка.

Дитфен отдал им всю награбленную добычу за последний год. Викинги с удовлетворением разглядывали монеты мавров, и серебряные, и золотые женские украшения, застежки, фибу­лы, оружие с инкрустированными драгоценными камешками рукоятками, бусы из янтаря — чудесного камня, который при­носит на берег Балтики море; здесь были и ткани с Востока — Серкланда, которые везли на рынок купцы-венеды.

— Смотри, — Гуннар показывал Виглифу серебряный кубок, на котором была изображена сцена из жизни короля бриттов Артура. Гуннар не знал о нем ничего, но более опытный Виглиф уже видел нечто подобное.

— Это кубок из земли англосаксов. А изображен там кто- то из тамошних королей. Может, Альфред? Или Эгберт? — Он называл тех, о ком слышал.

— Это древний король бриттов Артур, — вмешался в их разговор Дитфен. — А рядом — друид Мерлин, который вос­питал его. Рядом — воины короля, рыцари, присягнувшие ему на верность. Этому кубку не меньше трехсот лет...

Как пояснил Дитфен, который действительно оказался вожаком шайки, среди его людей были и свей, и готы, и сак­сы, и фризы, и венеды. Беглые рабы, дезертиры с кораблей датского короля Хрорика, убийцы, оказавшиеся вне закона в империи франков, бродяги, скрывающие свое прошлое, — все они нашли здесь свой приют.

Дитфен был прав, когда говорил, что корабль им ни к чему. Количество людей, которое было в его распоряжении, могло разместиться на драккаре. Но отправляться в открытое море с такой разношерстной командой было бы чистым безумием. Они стали бы легкой добычей викингов из Бирки или Упсалы. Другое дело — таиться на пустынном берегу, поджидая, когда сбившийся с пути торговый корабль бросит якорь в бухте, надеясь пополнить запасы воды.

Добыча, захваченная в лагере, обрадовала Инегельда и Рагнара. Оказавшись наедине, они решали судьбу Дитфена.

— Почему ты хочешь оставить его в живых? — Инегелъд мысленно уже отправил разбойника вслед за дружками в царство мертвых. Дитфен казался человеком непростым, себе на уме, обладал волей и мужеством. По своему обыкновению, Инегельд терпеть не мог таких людей рядом и предпочитал сра­зу избавляться от них, если представлялся удобный случай.

А Рагнар думал иначе. Из чувства противоречия он не хотел идти на поводу у Инегельда, сознавая, что тот не при­знает его власти. Поэтому ему казалось возможным оставить Дитфена в живых и даже вернуть ему оружие. В душе сын ярла полагал, что сакс запомнит добро, которое ему оказали, и станет преданно служить новому хозяину. С некоторых пор, повзрослев, Рагнар начал сознавать, что надо окружать себя верными людьми, готовыми оказать ему услуги и даже отдать за него жизнь. И для этого необходимо проявлять щедрость и великодушие, качества, которые не найдешь во всяком бонде или карле, но, несомненно, эти качества присутствуют у боль­шинства великих конунгов.

— Дитфен может пригодиться нам, — ответил Рагнар, играя застежкой своего плаща. — Он знает Балтику не хуже Ульберта, а может, даже и лучше. К тому же, как я понял, он говорит на разных языках и наречиях, потому может понадо­биться как толмач. А если ты боишься его, то изволь...

— Я никого не боюсь! — вспыхнул, краснея от гнева Ине­гельд. — И тебе, Рагнар, это хорошо известно. Тебя еще не было на свете, когда я на драккаре Хакона Нетерпеливого входил в устье Темзы и там, после ночной вылазки, заслужил похвалу великого ярла за то, что первым схватился с врагом!

— Тогда тем более не пойму, почему ты так рьяно жела­ешь отправить к Хель берегового пирата, когда-то бежавшего от данов? — Рагнар не без удовольствия отметил, что сумел задеть непререкаемого Инегельда. — Если он станет нам опа­сен, мы всегда можем убить его, ну а пока воспользуемся его услугами.

—   Хорошо, — согласился Инегельд. — Так и сделаем.

Он решил, что эта уступка не сильно роняет его достоинство и выглядит как разумный шаг на благо общему делу.

Часть третья В земле Триглава

Глава 1 Замок Людовита

На рассвете следующего дня «Око Дракона» вновь вышел в открытое море. Часть добычи, захваченной у разбойников, пришлось оставить на берегу, надежно перепрятав в другое место. Рагнар с Инегельдом решили, что вернутся за добычей уже после того, как побывают у князя Людовита. К тому же глубоко в бухте оставался пустой торговый корабль, вполне пригодный для плаванья. Если все пройдет удачно, корабль также станет добычей. Рагнар уже представлял себе, как вер­нется домой, и отец, увидев все это, признает в нем законного будущего ярла.

Олаф, присев на корме, со смешанными чувствами вспоми­нал события вчерашнего дня... Картина жестокой, скоротечной схватки, лицо первого убитого им человека, кровь, хлынувшая из глубокой раны и предсмертный взгляд уже после боя, когда викинги добивали оставшихся в живых пиратов...

Олаф задержал руку Гуннара, уже готового разрубить клинком умирающего разбойника. Тот все видел, но не один мускул на его лице не дрогнул, оставалось все то же холод­ное безразличие к викингам, к смерти, к миру, который он покидал...

Гуннар тогда понимающе усмехнулся, но ничего не сказал. Когда-то и с ним творилось такое. Только времени посмотреть в глаза умирающему врагу не нашлось, потому как лежал он, засыпанный грудой трупов, но, к счастью, раненный легко. Мерсийские ратники многих тогда побили из Великой армии данов, а Гуннару посчастливилось уже ночью выбраться из-под мертвых остывших тел, когда бродячие собаки со всей округи сбежались на жуткое пиршество...

Рагнар, Инегельд и Ульберт находились у левого борта, об­суждая направление пути. Ульберт время от времени украдкой поглядывал на Дитфена, который сидел неподалеку от Олафа и смотрел на удаляющиеся очертания острова. Удача вновь улыбнулась ему, он остался жив, когда все его люди погибли в одночасье. Это уже бывало не раз: смерть, кровь, обезобра­женные трупы и странное ощущение того, что ты жив Бог все еще хранит его, но как звучит имя этого бога?

— Клянусь Мистой и Скогулой, искупительная жертва за мной! — проговорил он вслух, забывшись на миг.

Стоящий у рулевого весла викинг, которого звали Кетиль, с изумлением глянул на него:

—   Ты сакс?

—   Тебя это удивляет? - Дитфен повернулся к нему.

—    Моя мать тоже из земли саксов. Она рассказывала мне о древних божествах этого народа, тех самых, чьи имена ты только что назвал.

—   Как тебя зовут?

—   Я — Кетиль, сын Вальгрима.

—    Выходит, мы с тобой почти земляки, — усмехнулся Дитфен, но усмешка вышла не очень-то веселой. Ветер дул с северо-востока, и «Око Дракона» легко скользил по морской глади без помощи гребцов. Кетиль умело управлялся с рулевым веслом, но сейчас особых усилий и не требовалось.

—   Вижу, тебя оставили в живых...

—   Надеюсь, ты тоже сегодня не прогадал. — Дитфен на­мекнул на долю Кетиля от взятой добычи.

—   Слышал, Рагнар хочет взять тебя в викинги?

— Но оружия мне пока не оставили.

— Это дело времени. — Кетиль потянул весло на себя, следя за тем, как расправляется под ветром парус.

— Послушай... — Дитфен понизил голос, чуть подавшись к Кетилю. Он чувствовал, что викинг, которому было на вид чуть больше тридцати зим, расположен к нему. — Куда вы направляетесь?

— Куда? — Кетиль зорко оглядел всех. Но каждый был занят своим делом и не смотрел на них. — А разве ты не знаешь?

—   Как видишь — нет.

— Сейчас мы идем к острову Рюген, а там... — он не дого­ворил, увидев, что Рагнар, пробираясь меж гребцов, подходит к ним.

— Послушай, Дитфен, — Рагнар с некоторым подозрением глянул на Кетиля, заметив, что эти двое о чем-то беседова­ли. — Я хочу у тебя кое-что спросить...

Рагнар в упор глянул на бывшего жителя города Йорка, ныне известного среди викингов как Йорвик.

—   Тебе знакомо имя князь Людовит?

— Я слышал о Людовите, который живет на южном по­бережье Балтики... Ты о нем спрашиваешь, господин?

— Не думаю, чтобы тут жило много князей с подобными именами.

— Это имя распространено среди венедов, — ответил Дит­фен. — Если ты заметил, оно похоже на имя старого императора германцев, Людовика, которого называли Благочестивым и чей сын, Карл, по прозвищу Толстый, теперь правит в Германии.

— Тебе многое известно, Дитфен. — Рагнар помедлил, взвешивая каждое слово. — Если будешь мне верен, станешь одним из моих приближенных.

— Я буду стараться, — Дитфен слегка наклонил голову, размышляя о будущих выгодах этого союза. Он уже знал, что Рагнар — сын богатого ярла и наиболее вероятный его преемник.

—   Так что ты слышал о Людовите?

—   Немного. Кажется, у него есть красавица дочь...

— Ягмира? — глаза Рагнара пытливо уставились на Дитфена.

— Имя ее мне неизвестно, но... похоже, мы говорим об одном человеке.

—   Продолжай.

—  Князь Людовит, о нем ходят слухи, — сакс помолчал. То, что он собирался сказать, могло не понравиться викин­гу. — Некоторые из тех, кто сватались к его дочери, погибли странной смертью...

—   Погибли?!

—   Да, но... возможно, это просто совпадение.

— Как именно они погибли? — Рагнар был похож на охот­ничью собаку, почуявшую дичь.

— Кто-то утонул, а кого-то нашли в лесу, он стал безумным... Потом сам убил себя...

—  Запомни, Дитфен, и ты, Кетиль, — Рагнар говорил, почти не разжимая губ. — Все, о чем мы говорили, останется между нами.

—   Один-Всеотец тому свидетель, — кивнул Кетиль.

—  Можешь на меня положиться, господин, — в свою оче­редь, сказал сакс. — Мои уста — как могила воина.

* * *

—   Земля! — крикнул кто-то, стоящий на носу драккара.

— Это остров Рюген, — уверенно заявил Ульберт, избегая взгляда Инегельда. Он был готов общаться с кем угодно, только не с этим угрюмым седовласым викингом, с амулетом Тора на шее, который смотрел на собеседника, почти не мигая. Это был взгляд пожирателя мертвых.

—  Нам нужно брать левее, — продолжал Ульберт, увидев, что рядом встал Рагнар. — Обойдем остров с востока.

— Там, впереди паруса, — заметил Рагнар, вглядываясь в полоску суши на горизонте.

—Это гавань Ральсвика, — пояснил Ульберт. — Но плыть туда рискованно. У вас ведь не торговый корабль.

— Я слышал о Ральсвике, — вмешался в разговор Ине- гельд. — Говорят, в этом городе хороший рынок? Кто живет в этой земле?

— Племя руян, — сказал Ульберт, стараясь не смотреть на Инегельда. — Они родственны ободритам и вообще всем венедам. Их главный бог — Триглав. В храмах у него три головы.

— Три головы? — удивились все, кто слышал слова Улъберта.

Слышал их и Олаф, замерший за спинами говоривших. «Восемь глаз деревянного бога...» — сразу вспомнилось ему. Но три головы имели только шесть глаз. Значит, встреча с тем богом еще впереди.

Между тем гребцы налегли на весла, меняя курс ладьи. Паруса незнакомых кораблей маячили на горизонте, словно говоря о чужой, неизвестной им жизни.

— У руян есть верование, — говорил Ульберт, — что перед большими войнами из вод Балтийского моря выходит огром­ный вепрь...

— Вепри не живут в море, — усомнился кто-то из викин­гов.

— Это вроде верно, но... я встречал человека, который свои­ми глазами видел на берегу громадного секача, и тот своими клыками разодрал насмерть двух его товарищей. Откуда он мог взяться на пустынном морском берегу, никто не мог понять. Но, самое главное, спустя несколько дней после этого в море утонуло два корабля упсальского короля, никто не спасся...

— Скажи, — обратился к нему Рагнар. — С кем в союзе князь Людовит и с кем враждует?

— Слышал я, что была у него вражда о ободритами. Но это было несколько зим тому назад. Еще он долго враждовал с од­ним из местных князей, которого поддерживал Мекленбург.

— И чем все закончилось?

— Князь Людовит победил. Ему отошли земли того князя.

«Око Дракона» обогнул остров Рюген с востока. Захо­дящее солнце висело над островом, и было впечатление, что дочь Мундильфари готова рухнуть наземь, увлекая за собой в бездну сам остров и его жителей.

Олаф не отходил от Колбейна, который учил его управ­ляться с рулевым веслом. Оказалось это делом непростым. Поначалу Олаф думал, что ему не хватает силы. Но Колбейн был не сильнее его.

— Ветер, — говорил он Олафу, поднимая голову вверх. — Следи за ветром и гребцами...

Время от времени Рагнар наблюдал за Олафом, и трудно было понять, одобряет ли он его действия? Старший сын Стейнара-ярла считал для себя зазорным учиться управлять драккаром, хотя его отец умел делать все. Исчезновение его старшего брата Фрелафа сделало его ярлом, но это был ярл, который немало лет, как простой викинг, провел в походах, и тело его имело отметки от мечей и копий саксов, данов, готов, франков и сарацин... Именно поэтому он был начисто лишен того высокомерия, которое отличало его сына Рагнара, чело­века, с детства привыкшего к мысли, что он — будущий ярл. Эту мысль поддерживала в нем и честолюбивая Гейда.

* * *

Когда багровый шар солнца скрылся за горизонтом, остав­ляя мир во власти дочери Нарви, не умеющей смеяться Ночи, к Ульберту подобрался один из викингов, Свен из Хеделанда, человек алчный, жестокий, один раз уже объявлявшийся вне закона за убийство. Оглядевшись, он тихо сказал ему:

— Послушай, Ульберт, а кто тот разбойник, который опо­знал тебя?

Сумеречная тень уже легла на корабль, и потому Свену было трудно разглядеть, что Ульберт побледнел и с большим усилием нашелся, что ответить:

—   Я не пойму, о чем ты говоришь?

Неподалеку от них находились двое викингов, и Ульберт боялся, что они могут услышать их разговор.

—  Ты все прекрасно понял, Ульберт, но мне нет дела до твоих старых друзей. Отдай мне браслет, у тебя их два, и тогда...

Не медля и повернувшись спиной к тем, кто мог его видеть, Ульберт снял браслет и отдал его Свену:

—   А если кто-то увидит его у тебя?

—  Не бойся, — усмехнулся тот, пряча браслет. — Это будет нашей маленькой тайной...

* * *

Когда на востоке забрезжил рассвет, викинги стали про­буждаться ото сна. Находившийся у рулевого весла Гуннар стряхнул с себя оцепенение. «Око Дракона» дрейфовал у южного побережья Балтики. Земля узкой полоской лежала вдали, как бы напоминая о цели их путешествия.

Проснувшиеся викинги получили свою порцию солонины и пива. Инегельд зорко следил, чтобы пива не наливали боль­ше, чем требовалось. Здесь, в открытом море, хмельная голова могла наделать зла куда больше, чем на суше.

—  Клянусь Херьей, моей любимой валькирией, куда это подевался Свен? — недоумевал один из викингов, родом из Хеделанда, и, стало быть, земляк Свена.

Мало-помалу весть о пропаже Свена Хеделандского до­шла до Инегельда и Рагнара. Быстро осмотрели весь драккар еще раз. Свена не было. Да и где тут прятаться? Опросили дозорных, остававшихся на ночь без сна, но проку никакого. Свен исчез, будто его и не было вовсе. С того дня, как «Око Дракона» ушел из видимости последнего из датских островов, его команда недосчиталась уже пятерых. Несомненно Свен ночью вывалился за борт, но почему он не подал голос, чтобы товарищи могли помочь ему выбраться из воды?

— Свен плавал как рыба, — говорил его земляк, тараща глаза на море, будто хотел спросить у молчаливой бездны вод ответа.

— Как это ты ничего не заметил, Гуннар? — Инегельд смотрел на викинга исподлобья. Что-то здесь было непонятно, ведь Гуннар славился тем, что мог не спать всю ночь?

— Я не знаю, клянусь! — Гуннар и сам ничего не по­нимал, хотя знал, что к утру прикорнул маленько. Случаи самоубийств среди викингов были редки, но не исключались. Инегельд знал одного знатного хедвинга, который бросился на меч, презрев обычаи своего народа. Один не взял его к себе, однако Инегельд не был уверен в том, что сам когда-нибудь попадет в Вальхаллу.

Может, и прав был Дитфен, который говорил, что стоит поклоняться своему богу? Но кто же знает этого бога?

— Мы подплываем, Рагнар! — крикнул Ульберт, подняв руку.

Покончив с едой, викинги взялись за весла, и очень скоро далекий берег оказался совсем близко.

— Вот за тем мысом — вход в бухту, — проговорил Уль­берт. — А там, на горе, — замок Людовита.

Все, как могли, вглядывались в лесистые склоны чужого берега, но никакого замка не увидели.

— Отсюда его не видно, — заключил Ульберт. — Но нам стоит быть осторожными.

На мысе была хорошо видна небольшая крепость, обне­сенная деревянным частоколом. Когда «Око Дракона», огибая мыс, подошел к входу в бухту, стало ясно, что князь Людовит умелый стратег, знакомый, очевидно, с тактикой лучших пол­ководцев того времени. Природное положение этого места было таково, что любой корабль, вошедший в бухту, мог оказаться в ловушке. На мысу располагался маяк, но и в дневное время было заметно, что в крепости есть люди, которые наблюдают за маневрами корабля. Дитфен, стоя на носу, внимательно оглядел окрестности и, повернувшись к Рагнару, сказал вполголоса:

—   Смотри, господин, это место как будто выбрано для того, чтобы заманивать корабли...

Дитфен, как опытный морской бродяга, знал, что говорит. Без лоцмана проход в бухту был небезопасен, но если даже судно входило туда, оно могло сесть на мель во время отлива. У мыса они заметили несколько маленьких суденышек, за­таившихся будто в ожидании.

Инегельд, видавший многое на своем веку, прекрасно все понимал, но сейчас он был связан обязательствами перед Стейнаром, иначе...

—   Как думаешь, Рагнар, этот Людовит... он ждет тебя?

— Он обещал, что примет меня как... — Рагнар не договорил. Постепенно им, так же как и всеми остальными викингами овладевало чувство неясной тревоги. Люди, привыкшие к грабежам и войнам, сейчас будто пребывали в некой расте­рянности. Ощущение опасности витало в воздухе. Этот берег, крепость на мысе, казавшийся безлюдным лес на горе — все словно говорило: вы здесь чужаки и никто, и ничто не сможет охранить вас, даже ваши грозные и жестокие боги.

— Нам стоит подождать, — сказал, нарушая напряженную тишину Ульберт. — Они сами придут к нам...

* * *

Все вышло так, как он сказал. Очень скоро к драккару под­плыла лодка, и человек в одежде простого рыбака прокричал, задрав голову:

—   Кто вы? И чего хотите?

Смысл сказанного на венедском смогли разобрать Дитфен и Ульберт. Дитфен передал слова Рагнара о том, что он — нор­манн, которого князь Людовит встречал на рынке в датском городе Хедебю.

Человек в лодке кивнул и сделал знак двум своим товари­щам, держащим в руках весла. Лодка направилась к берегу.

Гнетущее ожидание затягивалось. С борта своего корабля викинги видели, что на берегу появились люди.

— Разверни нос на север, — сказал Инегельд Гуннару, стоящему на рулевом весле.

Замысел этого маневра был понятен всем. В случае опас­ности «Око Дракона» получал преимущество, хотя было очевидно, поскольку в самой бухте находился только один корабль — у викингов не было явных врагов в открытом море. О том же успел рассказать Рагнару и Дитфен.

— Эти люди уступают викингам в морском деле, — быв­ший вожак береговых пиратов припомнил все, что слышал о венедах. — Их стихия — лес. Даже Карл Великий ничего не мог с ними поделать. Они хорошо стреляют из лука и умеют маскироваться не хуже финнов, а уж те в лесах — у себя дома.

—  Смотрите! — Рогнвальд показал рукой на несколько лодок, которые, отплыв от берега, вытянулись цепью, будто хотели набросить на драккар викингов невидимую сеть.

— Они возьмут с собой человек семь-восемь, не больше. — Ульберт покусывал губы, с какой-то непонятной для тех, кто не знал его, внимательностью наблюдая за лодками.

Рагнар, находившийся рядом, готов был поклясться, что их проводник нервничает. Но отчего? Первоначальное волнение, охватившее всех, уже бесследно прошло. Опытные воины при­выкли к неизвестности, и она не страшила их.

Рагнар огляделся в легком замешательстве. Он должен сойти на берег — это не обсуждается. Но кого взять с собой? Самых сильных бойцов. Рогнвальд, Гуннар, Виглиф... Кто еще? Олаф, Олаф... Для серьезного боя, если таковой случится, рус еще не годится. Но Рагнар думал о другом. Если он погибнет, а Олаф вернется домой живым, и тогда... О том, что будет даль­ше, думать не хотелось. Значит, Олаф. И его тень — Хафтур. Старый викинг в любом случае может оказаться полезным. Он много видел и много пережил.

— Инегельд, — сын Стейнара строго обратился к старому другу своего отца. — Ты остаешься на «Драконе». Я возьму с собой лишь несколько человек.

Инегельд казался равнодушным. Он сознавал, что иначе и быть не могло. Двое вождей никогда не идут в стан чужаков. Это закон. Он даже знал, кого именно возьмет с собой Рагнар. Но один человек вызывал у него сомнение.

— А как быть с Ульбертом? — Инегельд смотрел в спи­ну проводнику, который пробирался на корму, минуя ряды гребцов.

— Он останется здесь, — Рагнар ничем не выдал своего волнения. — Если мы не вернемся, убей его...

                                             * * *     

Предводителем людей князя Людовита был высокий, ши­рокоплечий мужчина лет сорока или чуть старше. Его окруже­ние называло своего вожака — Брониш. Из оружия викингам разрешили взять только мечи, но и Брониш имел только меч. Его люди были одеты в рубахи и штаны, вытканные из льна, в руках держали боевые топоры. Викингов оглядывали с любопытством, но без признаков страха и уважения. Дитфен говорил Рагнару, что викинги из Уппаланда в последнее время перешли от набегов к торговле. Они же нанимались в дружины венедских и русских князей.

Когда люди Рагнара подошли к замку Людовита, солнце начало клониться к закату, опускаясь на верхушки деревьев. Еще вступая в лес, Олаф подумал о том, что с этого момента они целиком находятся во власти людей князя, и эту неуве­ренность он заметил в остальных викингах. Даже Рогнвальд, которому по духу следовало быть берсерком, и тот чувствовал некую обеспокоенность, бросая взгляды на молчаливых дру­жинников местного правителя.

Замок князя был окружен рвом с водой, а старая кладка крепостной стены как будто говорила о древности рода, ко­торый правил здесь. На самом же деле, предки князя проис­ходили из другой области, а этот замок — наследие прошлых времен. Говорили, что когда-то, несколько веков назад, это была крепость готов, которые начинали свой великий путь по дорогам Европы, только что встряхнувшейся после тяжелой поступи римских легионов.

Сам Людовит, которому минуло чуть больше пятидесяти лет, постоянно враждовал с соседями. Но не было вождя, который смог бы одолеть его. От своего отца он унаследовал неукротимый нрав и волю, прибавив к этому умение дого­вариваться. Он знал языки многих народов: саксов, данов, франков, германцев, которые после распада империи Карла Великого, создали свое государство рядом с землями венедов. Отец Людовита был неграмотен, но сына сумел выучить, а учителями у него были люди разных племен. И потому были ему знакомы обычаи и франков, и византийцев, и руссов. Знал он и грамоту, которую создали салунские братья, Кирилл и Мефодий. Он даже видел их в молодости, когда попал к моравскому князю Ростиславу, при дворе которого они тогда жили. Своей любовью к знаниям князь Людовит опровергал сложившееся в ту эпоху мнение христианского мира о неве­жестве языческих вождей.

Когда ему доложили о том, что норманн по имени Рагнар прибыл на своем корабле в его землю и хочет посвататься к его дочери, Ягмире, тонкая усмешка тронула губы князя. Он посмотрел на своего верного помощника Калеба, и тот лишь склонил голову, на которой не было ни одного волоска.

—   Этот Рагнар — упрямец, — сказал князь. — Он, как и все эти норманны, морские бродяги, уверен в том, что достаточно только появиться, как любая женщина должна целовать ему ноги...

—   Он, кажется, не свей? — припоминал Калеб, который также был в Хедебю в момент встречи норманна с дочерью князя. — И не дан?

—   Он — норвег. Я слышал о них, — продолжал размышлять Людовит. — У них десятки князей, или как они их называют — конунги. Сейчас один из них, некий Харальд по прозвищу Хорфагер, задумал объединить всех, но... дело это трудное.

Насколько мне известен их нрав, они никогда не объединятся, — высказал предположение Калеб, советник и доверенное лицо князя, его второе «Я», его тайный наперс­ник, знающий о Людовите все или почти все. Он был родом из Моравии, а отец его, знакомый с догмами христианства, долгое время жил в Константинополе.

— Смогли же даны собрать Великую армию и завоевать королевства Британии, — усмехнулся Людовит, поигрывая кинжалом с богато инкрустированной драгоценными кам­нями рукоятью. Любовь к оружию была одной из страстей князя. — А как тебе участь Эллы, этого несчастного короля Нортумбрии? Иногда мне кажется, что история делает гримасы, чтобы... чтобы мы могли лучше понять, откуда что взялось. Мировой океан — вот начало всех начал. И тот, кто достигнет его предела, станет новым Богом...

* * *

Князь принимал гостей в огромном зале, где был уста­новлен длинный пиршественный стол, уставленный всякой снедью. Рагнар, не привыкший к подобным вещам, был по­ражен убранством зала, богатой одеждой приближенных князя и той пышностью, с которой тот задавал пир. От него не укрылось то равнодушие, с которым Людовит принял его подарки, среди которых была и часть добычи, взятой у людей Дитфена. Молодой сын ярла узнал лысого советника князя, кое-кого из телохранителей и дружинников. Но Ягмира пока еще не появилась.

Людовит говорил с Рагнаром на языке данов, и они хорошо понимали друг друга. Калеб все это время хранил молчание. Но Рагнару казалось, что тот все понимает.

Еще он обратил внимание на странного карлика, который вел себя раскованно, ничем не затрудняясь. Он бегал по залу, что-то кричал, строил гримасы, но никто как будто не обращал на него никакого внимания.

Посмотри на этого карлика? — Олаф наклонился к плечу сидевшего рядом Хафтура. — Клянусь Тором, убийцей Великанов, он слишком много себе позволяет...

Олаф и представить не мог, чтобы кто-то вот так дерзко вел себя на пиру у ярла Стейнара.

— Я слышал о привычке валландских конунгов держать при себе дурачков убогих, которые своими шутками веселят пирующих, — ответил Хафтур, глядя, как слуга князя разливает напиток по кубкам.

Поначалу викинги не решались прикасаться к питью, боясь быть отравленными, но князь Людовит, заметив это, приказал одному из своих слуг отведать из разных чаш. Слуга остался жив, и викинги, расслабившись, взяли кубки в руки. Кроме крепкого эля у князя подавали вино, к которому норманны были непривычны. Только Хафтур когда-то, во времена своих странствий по Европе, не раз пил вино и успел оценить его вкус.

— Пьется легко и напоминает мед, но... все-таки что-то другое, — сказал Олаф, поставив на стол пустой кубок.

— Там, на юге, в землях вокруг Ромейского моря, растет такой плод, похожий на наши лесные ягоды, зовется виноград, из него и делают вино, — пояснил Хафтур, по привычке зорко оглядывая всех присутствующих.

Под туники викинги надели кольчуги и сейчас им было душновато от обильной пищи и выпитого. Но, как справедливо рассудил Рагнар, лучше духота, чем быстрая смерть.

Между тем Дитфен, попивал вино и, закусывая жареной свининой, время от времени поглядывал в сторону князя Людовита. С того самого момента, как он увидел его, Дитфена не покидало странное ощущение, что он где-то встречал этого человека. Но где?

Бродяга-воин, побывавший во многих землях, он никогда не бывал здесь, на этом берегу. Правда, Рагнар говорил, что встретился с князем в Хедебю. Значит, Людовит также бывал в разных краях, и они могли где-то встречаться.

Несмотря на выпитое, Дитфен никогда не терял головы и сейчас только казался пьяным. Опасность он чувствовал кожей, а здесь все выглядело, как сладкий сон перед ужасной смертью.

Все то, о чем он рассказал Рагнару, теперь казалось еще более правдоподобным, чем прежде. Незримый дух убийства витал в этих стенах, и иногда Дитфен спрашивал себя: стоило ли ему выживать на Готланде, чтобы через несколько дней умереть в этом странном замке? Дитфен не был малодушен и знал, что смерть придет лишь однажды, а до тех пор он будет жить и радоваться тому, что имеет.

Карлик, уродливый коротышка бегал по залу и выкрикивал обидные для викингов словечки. Он уже понял; что никто не понимает языка, на котором он говорит. По крайней мере так все выглядело. Карлик не мог знать, что его хорошо понимает Дитфен. Но умудренный жизнью сакс носил ту же маску, что и приближенные князя, которые улыбались, делая вид, будто ничего не происходит.

— О чем кричит этот... человечишка? — Рагнар глянул на карлика.

— Он немного не в себе, — усмехнулся Людовит, при­коснувшись пальцем к своему виску. — Его жизнь, как жизнь любого калеки, тяжела и тосклива. Я взял его, чтобы слегка скрасить ему судьбу.

Хотя князь был вождем язычников, поклонявшихся Свентовиту, Велесу, Перкунасу и богине земли Мокоши, он многое знал о привычках христианских правителей, где-то в глубине души преклонялся перед Карлом Великим, а потому не на­ходил ничего зазорного в том, чтобы перенимать некоторые их привычки.

Ему было хорошо известно о слабостях всех этих королей, кичившихся своим происхождением от каких-то древних геро­ев. Они увлекались геральдикой, охотой, привечали служителей христианской церкви, которая подтверждала их права на земли и короны, меняли наложниц, чревоугодничали, пьянствовали и держали при себе уродцев, которые, даже достигнув возраста взрослого мужчины, ростом едва равнялись пятилетнему ре­бенку. Эти гномики тем не менее отличались умом, а говорить им разрешалось обо всем. Но, конечно, у всякого языка был и свой окорот.

Нынешний карлик князя Людовита по имени Эпп, был уже третьим по счету. Однако о судьбе своих предшественников ему ничего не было известно. Страх ужасной смерти сковывал уста приближенных князя. Никто не хотел разделить участь первых шутов, одного из которых разорвал медведь, а второго повесили. Эпп был куплен на невольничьем рынке в Хедебю пять лет назад. Остроумный коротышка пришелся по вкусу князю, который считал, что тот намного умнее и смешнее тех, кто был до него.

—   А почему, князь, не видно Ягмиры? — спросил Рагнар, решив, что пришло время для серьезного разговора.

—   Она нездорова. У нее болит голова. Но, думаю, завтра мы сможем ее увидеть.

Между тем пир был в самом разгаре. Приближенных князя удивлял своим ростом и мощью Рогнвальд. Сын же Стейнара Рагнар не очень впечатлял венедов.

— Он не очень-то похож на сына ярла, — наклонился к Людовиту Калеб. — Его ничем не отличишь от остальных. Разве только плащ побогаче.

У них, норманнов, многое решается на сборищах, как они их называют — тингах. Сын ярла может стать ярлом, а может, и не стать, — загадочно улыбнулся Людовит, будто читал будущее по лицам собравшихся.

Тем временем летние сумерки здесь, в лесу, быстро перешли в ночь. Замок окутала темнота. Слуги князя зажгли светильни­ки по углам зала. Пляшущие тени падали на стены, и у Олафа возникло ощущение приближения чего-то необычного.

Кто-то из пирующих уже спал, положив голову на стол. Князь вызвал человека, невысокого чернявого мужчину, ко­торый, несмотря на духоту, одет был тепло и держал в руках шапку из меха какого-то зверька.

—  Покажешь нашим гостям их опочивальню, — приказал ему Людовит, а на языке данов сказал: — Он отведет вас туда, где вы сможете отдохнуть. Завтра, Рагнар, ты увидишь Ягмиру, и тогда решим, что делать дальше.

—  Сладкий сон! — коротышка Эпп семенил по залу, ухмы­ляясь норманнам. — Тот, кто спит, узнает обо всем. Бесы про­сыпаются ночью, а леший голодный бродит в лесу. Кто, кто попадется ему в этот раз?..

Его бормотанье было понятно только Дитфену, а остальные викинги еле сдерживали себя, чтобы не дать карлику пинка. Все чувствовали, что он смеется над ними, но ничего не могли поделать.

—  Ты понимаешь, о чем он там бормочет? — спросил Виглиф Беспалый.

—  С трудом, — ответил вполголоса Дитфен. — Он вроде желает нам спокойного сна...

—  Его ухмылка слишком дерзка, — сказал Виглиф, как бы невзначай дотронувшись до рукояти своего меча. Прикосновение к оружию действовало успокаивающе. Меч викинга — его брат. Руническая надпись на мече Беспалого гласила — «Убиваю­щий Врага».

—  Гости не обсуждают лошадь хозяина, — Дитфен рассеянно огляделся. Этот карлик и в самом деле вел себя неподобающе. Но подавать вида было нельзя.

Еще в самом начале, узнав, что князь говорит на языке данов, Дитфен предложил Рагнару не раскрывать его по­знания в местном диалекте. Пока все шло как нужно. Дит­фен, которого принимали за викинга, услышал много лю­бопытного. Насмешки над норманнами, правда, звучали не часто и не очень громко. Их называли пожирателями рыб, говорили, что они обтираются жиром морских животных, когда идут в спальню своих жен, а также готовы удавиться за одну меру серебра, а потому как голодные волки рыщут по побережьям разных земель, чтобы хоть как-то выбраться из нищеты.

— Пей, пей, пожиратель тухлой рыбы! — говорил со смеш­ком один из слуг князя, подавая саксу чащу с вином.

А бывший вожак береговых разбойников пьяно улыбался в ответ, благодарил слугу на чудовищной смеси языков саксов и данов, делая вид, что ничегошеньки не понимает...

Они шли по длинному коридору, освещенному коле­блющимся светом зажженных факелов, и иногда у Олафа появлялась безумная мысль, что они идут по запутанному лабиринту прямиком в лапы кому-то из их многоглавых богов. Чудилось, там, за этими глухими стенами, сидит восьмиглазый бог-чудовище и ждет их прихода.

* * *

Ветер стих, и темнота сгустилась настолько, что нельзя было различить берег и казалось, что драккар находится где-то в открытом море. Колбсйн, оставшийся в эту ночь дозорным, боролся со сном, как мог. «Око Дракона» покачивался на вол­нах, и в зыбкой тишине можно было уловить плеск большой рыбины у борта. Кто-то из спавших викингов вскрикнул во сне, борясь с мнимыми порождениями Муспелля.

Колбейн тряхнул головой, и вдруг глухой всплеск где-то у носа драккара заставил его насторожиться. Что это могло быть? Колбейн продолжал прислушиваться, вглядываясь в темноту, но безуспешно. У викинга возникло странное впе­чатление, что только что с борта судна упал мешок. Или... все же — человек? Колбейн перегнулся через борт, глядя в воду. Он сразу вспомнил о таинственном исчезновении Свена из Хеделанда. Что если какое-то морское чудовище похищает его товарищей? Колбейн: хотел пройти на нос корабля, но передумал. Он мог ненароком задеть кого-нибудь из спящих, а этого никто не любил.

Помаявшись в сомнениях, викинг успокоился. Мало ли что могло ему почудиться? Но на рассвете Колбейн понял, что ему не почудилось. Исчез их проводник Ульберт.

— Куда он мог деться? — глаза Инегельда сверлили лицо Колбейна, который, вспомнив о всплеске, раздумывал.

— Я что-то слышал...

—    Что? Что? — нетерпеливо бросил Инегельд.

—   Мне показалось, что у правого борта кто-то упал в воду.

—    Почему ты не разбудил меня?

—   Я был не уверен... — помялся Колбейн. Ночные при­зраки... Кто их разберет? Отец рассказывал ему о мертвецах, выбирающихся по ночам из морских глубин, чтобы тревожить живых. А Колбейн предпочел бы встретиться с десятком живых воинов, нежели с одним ожившим мертвецом.

—    Ладно, иди, — сказал Инегельд. — И помалкивай.

Когда Колбейн отошел от него, Инегельд посмотрел в сто­рону берега. Потом перевел взгляд на мыс — самое ближайшее место суши. Хороший пловец в тихую погоду мог доплыть туда без особых помех.

Зачем Ульберт прыгнул в воду? Чего он боялся? А Свен? Что же случилось с ним? Ответа пока не было. Угрюмый дан не очень верил в призраков, полагая, что живые куда опаснее мертвых. Но малая толика суеверия жила и в его недоверчивой и мятежной душе.

* * *

Ночь в замке прошла спокойно, если не считать маленького события, которое осталось незамеченным для всех викингов кроме одного — того, кто оставался часовым уже после по­луночи. Этим человеком был Олаф.

Уже ближе к утру, когда все его товарищи крепко спали, сморенные медовухой и вином, Олаф услышал странный крик, похожий то ли на хохот, то ли на стон раненого животного, разобрать было трудно. Олаф приник ухом к крохотному оконцу в стане, похожем на те, что делают в своих жилищах викинги, но крик внезапно оборвался, как будто его и не было вовсе. Когда настало утро, Олаф ничего никому не сказал, боясь, что его поднимут на смех.

В ту же ночь князь Людовит долго не мог уснуть, томи­мый какими-то неясными предчувствиями. Подумав немного, вызвал к себе Калеба.

—  Я слушаю, господин, — Калеб склонил голову, взгляд его уперся в шкуру большого медведя, расстеленную на полу в спальне князя.

— Мне хотелось бы знать, все ли пройдет как надо, Калеб? Все ли наши гости несут на себе печать смерти?

—  Князь сомневается? — Калеб обдумывал его слова — Хорошо, утром я дам ответ...

Вернувшись к себе, советник начал готовить снадобье, рецепт которого передал ему отец. Род Калеба происходил из древних колдунов, знакомых с черной магией Востока и с культом друидов. Когда-то прадед Калеба был жрецом в племени ульмеругов, но так случилось, что его приговорили к смерти. Он обещал вождю победу, но того ждало пораже­ние. За это кто-то должен был ответить. Кто, если не жрец, обещавший победу? Вождь совсем забыл, как этот жрец спас от неминуемой смерти его младшего сына и вторую жену. Ночью, перед казнью, в селение явилось Нечто и убило во­ждя и самых сильных воинов. А приговоренный к смерти жрец исчез...

Уже глубоко за полночь у советника все было готово. По­груженный в полусон, Калеб бормотал заклинания:

—    Явись, о дух, передо мной!

В углу комнаты появился некто, похожий на маленького человечка. Калеб пристально вгляделся в него. Человечек оказался ребенком лет семи, девочкой в одежде пастушка.

—  Что... что тебе надо? — спросила девочка грубым, скрипу­чим голосом. Ее глаза притягивали к себе как глубокий омут, грозя гибелью всякому, кто безоглядно бросится в него.

—  Норманн, дерзкий норманн, желает взять дочь князя в жены... Можно ли убить его?

—   Рагнар умрет только от руки викинга, — девочка немигающе уставилась на Калеба. Если бы не опыт в подобных делах, советник мог бы упасть на пол и умереть.

—  Можно ли подкупить кого-то из них, чтобы он убил Рагнара?

—   Подкупить нельзя... можно убить... но смерть одних влечет гибель других как неизбежность всего сущего.

—    Кого следует опасаться князю?

—   Того, кого бережет женщина по имени Нертус... ее воплощение на земле убивает всякого, кто противится ее власти...

—    Как узнать его?

—    Он брат и не брат... мне душно, человек...

—   Подожди немного! — вскричал Калеб, находясь словно в бреду. — Подскажи, как избавиться от них?

—   Мне душно, душно... — голос духа вдруг сделался высоким, как голос ребенка, в чей образ он вселился. — Я ухожу...

—    Еще немного! Что я должен сделать?

—    Принести в жертву...

—    Кого?

—    ... Себя! — захохотала девочка и тут же исчезла.

Калеб очнулся только под утро, когда запели петухи в усадьбе замка, где простолюдины держали коров, коз, свиней и птиц для людей князя. Он вспомнил все, что видел ночью. В углу лежала горстка золы, будто кто-то сжег кусок древнего пергамента.

* * *

Утром князь Людовит по своему обыкновению размышлял о будущем и прошлом, листая книги античных философов и хронистов теперешнего времени. Пожелтевшие страницы увесистых трактатов открывали ему бездну прошлого, злое очарование предательств и лжи, вдохновение ужаса... Руко­писи будто еще хранили терпкий аромат ушедших столетий.

История человечества представлялась ему in aenigmate [30] , как говорили древние римские авторы, хитрое сплетение не­вероятных совпадений, счастливых обретений и трагических ошибок. Эту загадку необходимо было решить, чтобы понять собственное предназначение, без понимания которого невоз­можно узнать истину, в том числе и о личной судьбе.

Особо занимал воображение Людовита образ Аттилы, легендарного вождя гуннов, которого христиане того времени прозвали «Бичом Божьим». Эти гунны, дикий народ, имели между тем одну из лучших армий, под натиском которой не могли устоять разрозненные племена Европы. Орда гуннов катилась, как лава с гор, и всякий, кто думал сопротивляться им, погибал.

Даже Римская империя содрогнулась от ужаса, а император Валентиниан III Гонорий чуть было не отдал свою сестру замуж за Атиллу. Если бы это произошло, последствия могли быть весьма плачевны, ибо тогда к воинской доблести добавилась бы тонкая дипломатия, а политика вершила чудеса там, где ничего не мог поделать меч. В войсках Аттилы к тому времени кроме гуннов находились бастарны, скифы, алеманы, остготы, бургунды и герулы. Лишь загадочная смерть помешала Аттиле воплотить задуманное. А созданная им империя развалилась.

У Аттилы при дворе служил некий Орест из Паннонии, знавший грамоту, языки разных народов. Собрав остатки войска великого завоевателя, у германцев носившего имя Этцеля, Орест двинулся в Италию, где сместил императора Юлия Непота и провозгласил императором своего маленького сына Ромула, названного в честь основателя Рима. Но уже через год вождь племени скиров Одоакр, сговорившись с другими вождями кланов, выступил против Ореста и убил его. Юный Ромул был смещен. Сам Одоакр тем не менее не воспользовался плодами своей победы. Императорская корона была ему ни к чему.

«Всякий, кто не смеет взять всю полноту власти в свои руки, — размышлял Людовит, — обречен». Удачливый вождь остготов Теодорих, соперник франкского вождя Хлодвига, сумел утвердиться в Италии и, заманив Одоакра в ловушку, убил его.

Князь Людовит, закрыв рукопись, смотрел через сводчатое окно на опушку леса перед замком.

Власть, власть... Отец Людовита, воюя с соседями, стре­мился расширить свои владения. Сам Людовит хочет того же, но исполнение его замыслов сопряжено с большими труд­ностями. Христианская Европа — вот главная опасность для языческого мира. Сам князь уже давно подумывал о том, чтобы принять христианство, по примеру вождя салических франков Хлодвига и с той же выгодой для себя, но люди в этих краях, поклонники Свентовита и Велеса, скотьего бога, слишком грубы и слишком непостоянны в своей любви к вождям. Даже стены замка не смогут спасти от внезапного удара ножом или от чего-то другого. Язычники горазды на выдумки о том, как лишить жизни своего врага.

Людовит конечно же не верил в Белого Бога, в этого Хри­ста, которого когда-то распяли римские легионеры. Но он был уверен в том, что миром правит Темная Сила, помогающая сильнейшим. И жизнь Карла Великого тому подтверждение.

За окном моросил мелкий дождь. Тучи, закрывшие небо, казалось, висели прямо над верхушками деревьев. Людовит сбросил с себя внезапное оцепенение и кликнул слугу. Надо было переговорить с Калебом...

Когда его лысый советник с желтым лицом плохо спавшего человека вошел к нему, князь сразу приступил к делу.

—    Что скажешь, дорогой Калеб?

—  Да будет воля ваша на все деяния в подлунном мире! — Калеб с почтением склонился.

—  Нашел ли ты способ узнать истину, мой друг? — с легкой усмешкой спросил Людовит. Его отношение к Калебу было таково: он признавал за своим советником сильный ум, волю, а также глубокие познания в ремесле жреца. По своему про­исхождению Калеб выгодно отличался от местной знати, был лишен ее невежества и высокомерия (так казалось Людовиту) и являлся, по сути, единственным человеком, которому князь вполне мог довериться. Сын князя, Болеслав, воинственный и заносчивый, более всего был увлечен охотой и войной, а во­просы религии его не занимали. Он поклонялся Сварожичу и другим языческим богам, в то время как его отец спорил с Калебом о догмах христианства.

— Думаю, князь, мы не можем убить Рагнара, — проговорил советник, отводя взгляд.

—  Это еще почему? — глаза Людовита сузились. Он еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик. — Кто тебе это ска­зал? Твои духи? — князь рассмеялся, но взгляд его оставался неподвижен. — А может, ты все это придумал, а?

Калеб поднял голову. Никогда раньше князь не позволял себе неуважительно говорить о потустороннем мире.

—  Мы не можем его убить, — повторил он со скрытой настойчивостью. — Но... можем посадить его в темницу... или продать как раба.

—  Это мне еще не приходило в голову! — князь рассла­бленно откинулся назад, прислонившись спиной к мягкой шкуре медведя, висевшей на стене. Этого медведя он убил сам, но, правда, перед этим медведь задрал одного из охотников, а князь, воспользовавшись тем, что зверь рвет его дружинника, зашел сзади и разрубил хозяину леса затылок топором. Шкура оказалась немного подпорченной, но это не помешало князю повесить ее в своей опочивальне. Здесь было еще несколько медвежьих шкур, а также рога огромного тура, убитого два года назад совсем недалеко от замка.

—  Над твоим советом стоит подумать, дорогой Калеб, — продолжал Людовит. — Но я чего-то не понимаю: может, ты боишься? Никогда раньше не замечал за тобой такого. А ведь мы сталкивались с людьми похлеще этих морских бродяг, по­жирателей рыб?

—  Боюсь? — Калеб словно вновь услышал голос девочки-духа, который призывал принести в жертву самого себя. — Чего мне бояться, светлейший князь? Я лишь мелкий червяк, которого приютила твоя милость. Мое ремесло... — он вдруг замолчал, как будто кто-то невидимый приказал ему сомкнуть уста.

—  Твое ремесло?.. Что же ты замолчал? — прищурился князь. — Или ты не хочешь утомлять меня рассказом о том, как трудно твое ремесло? Ремесло жреца, которому боги по­сылают свои знамения? Вот что я тебе скажу, Калеб. Я мог бы стать лучшим из жрецов, потому что мне хорошо знакомо их искусство — искусство лжи. Не буду спорить, это ремесло умных людей. Именно поэтому я держу тебя при себе. Сей­час ты проявляешь непонятную мне слабость, но я прощаю тебя. Иди и приготовься к приему гостей. Пусть все идет, как идет. Позволь мне самому решать, кому умереть, а кому стать рабом.

Людовит верил в мир духов, но догадывался и о том, что жрецы умело используют слабость человеческой натуры, не всегда верно толкуя знамения. Он был уверен в собственном предназначении, и не хотел стать игрушкой в руках советника, хотя тот никогда не позволял себе лишнего. Как бы там ни было, нельзя проявлять слабость, иначе Калеб почувствует свое превосходство.

Советник склонился в почтительном поклоне, а когда вы­прямился, вдруг замер, затаив дыхание...

Прямо над головой князя он увидел лицо девочки, которая явилась ему ночью. Еще мгновение, и лик ребенка пропал как наваждение.

* * *

—  А знаешь ли ты, Рагнар, язык рун? спросил молодого норманна Людовит, поглаживая лежавшего у его ног огромного пса черной масти.

—  Рунастафар — непростое знание. Есть разные руны — руны победы, руны любви... Я могу написать свое имя, — от­ветил Рагнар, немного смущенный.

Вообще-то отец его показывал ему, как писать и рас­познавать руны. Футарк — так назывались первые шесть рун. Сам Рагнар, однако, не видел никакой нужды в том, чтобы увлекаться грамотой в отличие от того же Олафа, который проявил гораздо больше прилежания в этом деле. Но зачем будущему ярлу забивать себе голову излишней премудростью? Он — вождь, а не жрец.

—   Рагнар... — задумчиво произнес князь. Они были толь­ко вдвоем в огромном зале, Людовит пребывал в хорошем настроении и не желал, чтобы ему мешали. Огромная псина, зевая, скашивала глаза на незнакомца, готовая броситься на него по малейшему знаку хозяина. — В этом имени слышится отзвук гибели мира, Рагнарека, вернее, гибели вашего мира, — поправился князь. — Ты же слышал об этом?

—   Да, мне это известно, — ответит Рагнар, не улавливая скрытой насмешки в словах князя.

—   Как думаешь, почему случилось так, что будущее вдруг стало открыто?

—   Это мне неведомо, князь, — Рагнар не мог понять, куда клонит этот знатный венед, к чему все эти разговоры?

А Людовит по своему обыкновению испытывал гостя, на­деясь проникнуть в тайники его души. Но, как он понял еще вчера, норманн был чересчур груб и невежественен. Именно такими князь всегда и представлял себе этих северных людей, кичившихся своими воинскими подвигами, большинство из которых — лишь набеги на мирное население побережий... Norht Weg... Северный Путь... В этом было что-то мистиче­ское, отдающее событиями стародавних времен, когда Ромул еще создавал Рим, а остальные племена жили в пещерах или жалких шалашах, добывая себе пропитание охотой или собира­нием ягод. Еще Геродот пытался отыскать границы этого мира, указывая на неведомые народы, живущие на краю земли...

—  Кто был тот удивительный прорицатель, открывший столь важные вещи людям? — продолжал князь, в большей степени для самого себя. Сын одного из вождей северного во­инства, этих морских бродяг, открывающих новые земли где-то на западе и наводящих ужас на прибрежные поселения Европы, был страшно далек от постижения истин мироздания. Князь слышал о вельве, колдунье, которую оживил их главный бог, Один. Она будто бы и предрекла гибель всего сущего.

—  Когда я увижу Ягмиру, князь? — нетерпеливо бросил Рагнар, которого изрядно утомил разговор.

—  Скоро, очень скоро... — пробормотал Людовит. -- Но Ягмира должна сама сделать свой выбор. Ты же должен показать мне и моим людям, что достоин ее!

—    Что я должен сделать?

Глаза черной собаки смотрели на норманна не мигая.

—  Есть дело для настоящего воина, — растянул губы в легкой усмешке Людовит. — Ты видишь этот замок? Он по­строен задолго до моего рождения. И даже задолго до рождения моего деда. Наш народ не очень-то умеет строить крепости из камня. Говорили, что это могли быть римляне, но нет ни одного письменного источника, подтверждающего это. Ни Юлий Це­зарь, ни Марк Аврелий и никто другой из римлян не достигал этой земли. По крайней мере нам ничего об этом не известно. Так вот. Неподалеку отсюда есть башня, построенная, судя по всему, теми же людьми, которые построили и замок...

Князь умолк, наблюдая за Рагнаром. На лице молодо­го норманна не отражалось никаких чувств: ни страха, ни волнения, ничего, что могло бы выдать свойство его натуры. Это безразличие к обстоятельствам невольно вызывало ува­жение. Людовит уже не раз подумывал о том, чтобы нанять для своей дружины воинов из той же Свеарики, страны свеев, или тех же данов. Но ему было хорошо известно, что викинги довольно алчны по своему характеру, держатся особняком, а его дружинники — венеды, мадьяры, называющие себя по­томками гуннов, ободриты или поляне, — все они ненавидят норманнов. Так случилось, что северные бродяги-воины об­ратили свои взоры на Гардарику, Страну городов, как они называли земли руссов; И там, среди бескрайних просторов, сбиваются в дружины, охраняют тамошних князей, купцов и по рекам на своих легких ладьях спускаются на юг, доходя до самого Понта Эвксинского, а там уж начинаются владения Византийской империи.

— В этой башне давно никто не живет, — продолжил князь. — Существует поверье, что там время от времени появляются призраки, духи умерших — тех, кто жил здесь в давние года. Мои жрецы говорят, что духам не нравится появление чужого племени на их земле.

— Это правда? — вскинул брови Рагнар. Впервые за все время разговора в его синих глазах вспыхнуло что-то, похожее на любопытство.

— Правда или нет, — уклонялся от прямого ответа Людо­вит. — Но всякий, кто остается там на ночь, умирает...

—  Князь хочет, чтобы я переночевал в этой... башне?

— Ты или твои люди — мне все равно. Мне надоело, что некоторые из моих людей сомневаются в моих возможностях. Вот хороший повод доказать свою силу и мне и самому себе, — князь откинулся в кресле, задев собаку ногой. Та подняла голову с пола и тихо зарычала. — Итак, мое условие: в башне ночью должно находиться не более двух человек. Ты при­нимаешь его?

— Да, я согласен, князь, — кивнул Рагнар, ни мгновения не колеблясь. — Я увижу сегодня Ягмиру?

— Увидишь, — улыбнулся Людовит, постукивая пальца­ми правой руки по подлокотнику кресла. — Ближе к вечеру. А пока я распорядился, чтобы твоих людей накормили. И вот что еще... — князь задумался. — Тебе разве не хочется узнать побольше об этой башне?

— Нет, — твердо ответил Рагнар.

Несмотря на мелкий дождь, у стен замка столпились десятки крестьян, которые привезли для обмена и продажи животных, шкуры зверей, мед и многое другое. Люди из окрестных селений были привлечены сюда известием о том, что к князю Людовиту прибыли гости из земли норманнов. Многие видели с берега ладью северных воинов с головой дракона на изогнутом носу. Пока Рагнар разговаривал с кня­зем, викинги вышли из замка, с любопытством разглядывая пеструю говорливую толпу. Здоровенные загорелые мужики в рубахах, опоясанных веревкой, смотрели на норманнов на­стороженно, но без боязни. Кто-то держал в руках поросенка и совал его заезжим гостям. Поросенок визжал, норманны смеялись, но проходили мимо. За спинами мужчин прятались несколько женщин, они разглядывали чужаков с тайным ин­тересом, наслышанные о том, что вожак чужеземцев надумал жениться на дочери князя.

В руке одного старика, стоявшего чуть поодаль от всех, Олаф увидел деревянный посох со странными вырезанными изображениями. Подойдя ближе, Олаф пригляделся, заметив, что посох венчает как бы четыре лица.

—  Смотри, Хафтур, — он повернулся к наставнику. — Че­тыре лика!

«И, стало быть, восемь глаз», — подумалось юноше.

—  Это Свентовит, — пояснил находившийся рядом Дитфен. — Четырехглавый бог этой земли... А есть еще пятиглавый Поревит и семиглавый Руевит.

«Многоглавые божества чужого народа, — напряженно пульсировало в голове Олафа. — Предвестники близкой смер­ти... Чьей смерти?»

—  Откуда вы? — неожиданно спросил старик на языке свеев. Он чудовищно коверкал слова, но понять его было возможно, если внимательно прислушаться. —- Из Уппланда? Или Свеаланда?

—  Ты знаешь язык свеев? — заинтересовался Дитфен. — Эти викинги — не свей, и не гауты. Они из тех, кто живет по ту сторону датских островов, у Дороги Китов Северного Океана. Их называют людьми Северного Пути, норвегами...

—  Норвеги? — старик прокашлялся, перехватывая свой посох. — Я слыхал о них. Они настоящие дети моря, а мы — дети лесов. Мой отец когда-то воевал с норманнами. Давно это было...

—  А скажи, старик, — обратился к собеседнику Дитфен. — Слыхал ли ты про человека, который сошел с ума и бродил по здешнему лесу?

Старик глянул на чужеземца так, будто он и был тем самым сумасшедшим. Пробормотал что-то на своем языке, очевидно, не желая больше поддерживать опасный для его жизни раз­говор. Дитфен все же сумел разобрать то, что сказал венед: «Уйди, уйди, нечего тут выспрашивать...»

Тогда проницательный сакс заговорил на местном диалекте.

—  Ничего не бойся, я заплачу тебе. Вот, возьми, — он про­тянул старику серебряную застежку из разбойничьих запасов. (Рагнар оставил Дитфена свободным и далее отдал ему часть добычи, надеясь на его опыт и верность.)

Старик взял застежку и быстрым, ловким движением руки тут же спрятал на груди, под рубахой. На Дитфена те­перь смотрел, как на внезапного сообщника, невесть откуда появившегося здесь.

—  Не знаю, кто ты и откуда, может, ты и не норманн... а лучше тебе убраться отсюда поскорей.

—  А в чем дело-то? — отступать Дитфену теперь не было никакого резона.

—  Творится тут страшное. Те, кто приезжает свататься к до­чери князя, или погибают, или сходят с ума. Есть тут Башня... — старик зорко поглядывал вокруг, нет ли соглядатаев князя. — В той Башне водятся бесы. Они приходят по ночам и убивают всех. Поговаривают, что это — души воинов какого-то древнего племени, которые были предательски убиты здесь много лет назад!

—  Благодарю тебя, отче...— кивнул Дитфен и отошел от старика. Теперь многое прояснялось. «Kingdom of Death...» [31] — подумалось ему.

Старик, недолго думая, смешался с толпой и исчез, будто его здесь и не было.

* * *

Полуденное солнце начало клониться на запад. После сытного обеда с жареной олениной и медовухой викингов тянуло на сон. И только Рагнар, как все молодые, томимые любовной лихорадкой, не знал покоя. Разговор с князем не шел из головы. То, что поначалу казалось чем-то обыденным, достойным настоящего воина, сейчас выглядело иначе. Дит- фен передал ему подробности разговора со стариком-венедом. Что же задумал князь на самом деле? Башня, таинственная башня, куда князь отсылал своих гостей, тут же они гибли от рук неведомых врагов. Кто же это мог быть?

—  Найди Того, кто убивает людей, и ты на шаг прибли­зишься к Ягмире, — сказал ему Людовит.

Ягмира, Ягмира. Он видел ее утром — красивую, далекую, непонятную. Она была похожа на девушек его родины и... не­похожа. Что ждет его здесь? А Людовит, вновь пригласивший Рагнара в свой пиршественный зал, был погружен в честолю­бивые замыслы. На гостей он смотрел как на будущих мерт­вецов. Только слова Калеба смущали его. Почему он сказал, что Рагнара нельзя убить? Калеб служит у него почти десять лет. Князь привык прислушиваться к его советам, потому что большей частью они бывают ценными и полезными. Но всему есть свой предел. Может, дерзкий норманн заплатил ему? Рагнар не выглядит слишком умным, скорее заносчивым и упрямым. Но всякое бывает... Возможно, этот мальчишка только кажется прямодушным и открытым. Среди них есть какой-то странный человек, не очень похожий на норманна. Дитфен... При встречах он чересчур внимательно смотрит на Людовита, как будто что-то знает о нем. В любом случае, скоро все прояснится.

—  Ты говоришь, дорогой Калеб, что духи не советуют убивать Рагнара, — князь склонился к своему советнику, взглядом удерживая сына ярла в поле зрения. — Но как мне поверить этому?

—    Разве я когда-нибудь лгал князю?

—    Нет, пока еще нет, — двусмысленно ответил Людовит.

—  Спроси, есть ли у них человек, который знает женщину по имени Нертус, — ответил Калеб, не меняя выражения лица.

—  Нертус? — нахмурился Людовит. — Нертус... Я слышу в этом имени что-то знакомое. На память приходят ауринии, древние жрицы, которые гадали по внутренностям убитых пленников? Но это было давно, очень давно. Этих племен нет и в помине: бастарны, гепиды, гелоны... Их следы потеряны, а там где они бродили по лесам — давно уже господствует имя Белого Христа.

—    Я слышал об этой богине, князь. Ее культ — очень древний, и это лишь доказывает, что прибывшие к нам гости не совсем прямодушные и бесхитростные люди.

—  И что же нам делать? — князь понял, что Калеб на строен серьезно, и это чувство невольно передавалось и ему самому.

—  Он — самый опасный из всех. Его надо как-то обез­вредить.

—   В твоем голосе, Калеб, я слышу страх. В чем дело? Я не узнаю тебя?

—    Князь хотел знать мое мнение. Я высказал его.

—  Хорошо, — кивнул Людовит. — Испробуем это. — И, возвысив голос, обратился к сидевшему в шагах десяти от него сыну Стейнара. — Послушай, Рагнар, есть ли среди твоих воинов кто-то, почитающий богиню Нертус?

Губы Рагнара растянулись в недоумевающей усмешке. Чего хочет князь?

—  Мои воины почитают многих богов и богинь. Если тебя интересуют богини... Мы почитаем и Фригг, жену Одина, и Сагу, и Гевьен, и Эйр, помогающую излечивать раны, и Фрейю, дочь Ньерда, живущую в Сессрумнире, которая помогает нам в битвах, — ответил в раздумье норманн, не понимая, куда клонит Людовит. — Но главные наши покровители в походах — Один, Эку, Тор и Тюр, чья отвага превосходит отвагу всех жителей Мидгарда. Но Нертус... или Нерфус... это имя кажется мне знакомым. Моя мать, родом из Дании, когда-то в детстве гово­рила мне, что этой древней богине поклонялись юты и предки нынешних датчан. Она будто была из ванов, древних божеств, когда-то враждовавших с нашими богами — асами. Потом они примирились. Во всяком случае, в Асгарде нет такого имени, и потому я ничего не могу ответить тебе. Среди моих людей мне не известен никто, поклоняющийся Нертус.

Говоря это, он вспомнил, что Олаф, по рассказам, носит какой-то чудной амулет, будто бы приносящий ему удачу. Рагнар издалека видел его, но не придал никакого значения. А спраши­вать Олафа о чем-либо было не в привычке сына ярла.

Калеб, также немного понимавший язык данов, слушал с большим вниманием. Из всего сказанного он понял, что вождь норманнов или не знает о ком идет речь, или не желает на­звать его имя.

—  Что ж, Рагнар, — потеребил черную бородку Людовит, не показывая своего недовольства таким ответом. — Пей вино, веселись, а вечером... я покажу тебе Башню!

Глава 2 Красная луна

Когда Рагнар рассказал своим воинам об условии, которое поставил ему князь Людовит, было решено бросить жребий. Вытянули жребий судьбы на эту ночь Виглиф Беспалый и Кетиль.

Князь разрешает остальным остаться снаружи Башни, - проговорил задумчиво Рагнар, пытаясь мысленно проникнуть в замысел правителя венедов. Дитфен сказал ему, что здесь таится какая-то хитрость, которую нужно разгадать.

—  А верно ли, что Башня пустая? — спросил Рогнвальд, также подозревавший подвох.

— Мы можем осмотреть башню перед заходом солнца, — сказал Рагнар. — Как только последний луч скроется за вер­хушками деревьев — мы должны покинуть ее. Все кроме двоих...

Тучи, принесшие утром дождь, теперь рассеялись без следа. Дышалось легко, свободно, как всегда после летних дождей. Князь Людовит ехал верхом на гнедом жеребце, молодом, пугливом, но очень красивом. Его бока блестели на солнце, он встряхивал ушами, кося глазом на спутников князя: Калеба, Болеслава, дружинников. Чтобы не обидеть гостей, вынужден­ных передвигаться пешком, Людовит, единственный из всех своих людей ехал верхом. Чаща леса, окружившая вереницу людей, внезапно расступилась. Норманны увидели впереди каменную башню, полуразрушенный временем пик находился вровень с высокими соснами, росшими вокруг. Рядом были видны другие, разрушенные каменные постройки, наводившие на мысль о стародавних временах, когда здесь жило неведомое племя, способное возводить такие сооружения. Может, когда-то здесь находился другой замок?

— Вот Башня, Рагнар, — показал рукой Людовит, хотя все было и так очевидно. — Там, внизу, есть вход...

Они подошли поближе и разошлись по сторонам, как бы обхватив башню полукольцом.

— А что там? - Рагнар кивнул па другие строения.

— Мы не знаем, — ответил князь, сходя с коня. — Зто все дело рук тех, кто жил здесь давным-давно. Даже в наших преданиях о них ничего нс сказано. Может, зто были готы, а может, кто-то еще. Но известно, что готы поначалу не умели строить из камня, гак что... суди сам.

Между тем норманны, разглядывая башню, делились пер­выми впечатлениями. Больше остальных в этом деле значило мнение самого опытного из них — Хафтура.

После внимательного осмотра старый викинг высказал догадку, что башню строили те же строители, которые по­строили замок.

Все это было очень похоже на те башни и крепости, что находятся в земле древних кельтов — Альбионе, который ныне заселили англосаксы. Дитфен был согласен с ним. Но сейчас его более всего занимало другое. Ему не терпелось попасть внутрь башни, чтобы осмотреть ее. Он был уверен, что князь лжет, утверждая, что в башню никто из его людей не ходит.

—  Что бы оказал Хенгист, увидев это? — бормотал Дитфен, прислушиваясь и приглядываясь ко всему.

Внешне все, однако, выглядело обыденно. Люди князя были равнодушны и молчаливы. Казалось, ничто не говорило том, что здесь затаилась смерть. И крики птиц, и багровые блики заката на стволах деревьев, и гнедой жеребец, пощипывающий травку — в этой картинке не было и намека на близость чего- то мрачного, смертельно опасного.

—  Ты выбрал двоих, Рагнар? — Людовит пытливо заглянул ему в глаза.

—  Да, князь, — Рагнар медлил, выискивая кого-то среди собравшихся. — Почему двое? — наконец выдал он свое лю­бопытство.

—  Двое... — усмехнулся Людовит, усталые морщинки легли на лоб. Князь казался очень миролюбивым, его облик никак не вязался с обликом того грозного правителя, взгляда которого боялись окружавшие его люди, а близкие соседи предпочи­тали не ссориться с ним. — А ты хотел бы выбрать кого-то одного? Но кого? Было бы это справедливо по отношению к остальным? А если взглянуть с другой стороны... Вас восемь... ты же воин, Рагнар. Что будет, если вы все войдете внутрь и погибнете? — Людовит настойчиво подводил сына ярла к мысли о правильности такого выбора.

—  А если мы услышим шум боя? — ноздри молодого нор­манна раздувались как у жеребца.

—    Тогда вы можете вмешаться. Это ваше право.

—    Я все понял, князь.

—  Здесь, неподалеку, останутся мои люди. Они будут сле­дить за тем, чтобы все было честно. Я знаю, кое-кто из твоих людей думает, что здесь есть подземный ход, по которому ночью можно попасть в башню. Смею тебя заверить, никакого подзем и о то хода нет. — Людовит сделал знак одному из своих слуг, и тог сразу же оказался рядом.

—    Где эти двое? .. Людовит взял у слуги фляжку, наполненную, по всей видимости, хмельным, налитком.

— Кетиль, Виглиф! - позвал викингов Рагнар, искоса по­глядывая на князя. Что он задумал?

Когда двое викингов подошлю Людовит протянул флягу старшему — Виглифу Беспалому.

—    Вот, возьми, друг. Это взбодрит вас ночью.

Но Виглиф не торопился принимать подарок, хмуро глядя куда-то в сторону, словно его это не касалось. Людовит пре­красно понял, в чем дело и, усмехнувшись, отхлебнул из фляж­ки, потом отце. Норманны смотрели на него с любопытством. Затем Кетиль, осклабившись, взял у него фляжку.

— Вот, видишь, оно не отравлено. Это было бы слишком просто. — Князь жестом отпустил слугу и подозвал к себе Калеба.

Между тем Рагнар отошел к своим людям.

—  Кто хочет осмотреть Башню?

— Я пойду, — отозвался Рогивальд, е вызовом посмотрев в сторону дружинников Людовита.

К нему присоединились Дитфен, Хафтур и Олаф, снедае­мый любопытством. Глядя ему в спину, Рагнар припомнил странный разговор с князем... Нертус. Откуда венед мог знать о том, что кто-то из его воинов носит необычный амулет? Но действительно ли Олаф — тот человек, кого имел в виду Людовит? Рагнар задумался...

Пламя зажженных факелов освещало мрачные степы баш­ни, и тени викингов плясали на старых камнях, видевших иные эпохи, чужие племена, чьи тайны были погребены здесь иод толщей времени. Все казалось Олафу чем-то неправдоподоб­ном, призрачном, будто он по пап в мир древних легенд и может исчезнуть, стоит ему лишь прикоснуться к этим стенам.

—  Что ты ищешь? — спросил Рогнвальд у Дитфена, кото­рый постоянно озирался, смотрел вверх, вниз, наклонялся и ощупывал бугристые камни.

—  Подземный ход, — обронил сакс, поднимая факел над собой и задрав голову.

Прямо над ним высился свод, уходящий куда-то вверх. В нескольких шагах от них начинались ступеньки, уводящие к вершине башни.

—  Подземный ход? — в голосе Рогнвальда не было удив­ления.

Все понимали, что разгадка Невидимой Смерти где-то здесь. Но пока они видели только глухие каменные стены, паутину в углах и...

—  Что это? — Дитфен приблизился к стене и показал рукой место, отведя факел в сторону, чтобы остальные могли разглядеть письмена, начертанные неизвестными людьми, которые когда-то жили здесь.

—  Это не руны, — сказал Олаф, подойди ближе и рас­сматривая надпись.

—  Да, это не руны, — согласился Хафтур, внимательно глядя на стену. — Похоже на то, что я видел в земле ромеев, но...

—  В земле ромеев?! — воскликнул Рогнвальд. - Что же, здесь была христиане?

—  Думаешь, так писать могли только христиане? — с сомне­нием спросил Дитфен. — Я немного знаком с грамотой, видел христианские книги у священников. Я ведь был дружинником у своего тана. Один раз мне довелось даже сопровождать епи­скопа из Йорка, когда...

—  Довольно! — нетерпеливо прервал его Рогнвальд. — Что проку в болтовне, если никто не может прочитать эту надпись?

В полном молчании викинги начали подниматься вверх по лестнице. Дитфен шел с факелом сзади и продолжал искать потайной вход в стене. Идущий первым Рогнвальд освещал путь, но чем дальше они поднимались вверх, тем отчетливей становилось ощущение, что сюда давно уже никто не заби­рался.

Наверху была площадка, в стенах по кругу были сдела­ны маленькие окошечки, побольше тех отдушин-дымогонов, что проделывают в своих домах викинги. Часть стены была разрушена, и Олаф, подойдя ближе, смог заглянуть вниз. Никогда еще он не забирался так высоко (если не считать лазаний по скалам в поисках птичьих яиц), и вид ему по­казался необычным. Маленькие фигурки людей, оставшихся внизу, выглядели карликами из легенд, а Тот, Кто смотрел на них сверху... «Вот также Один наблюдает за людьми...» — подумалось Олафу.

— Смотрите! — сказал Рогнвальд, нагнувшись и подняв с каменного пола обломок стрелы.

— У людей князя Людовита другие стрелы, — заметил Хафтур, глядя на ржавый наконечник.

— На наши тоже непохожа, — вторил ему Рогнвальд. — Какой-то необычный способ изготовления...

— Такая стрела может пробить латы, — высказал свое мнение Дитфен. — Я видел нечто подобное у франков.

— Сдается мне, что у Того, Кто убивает здесь людей, другое оружие, — заключил Рогнвальд, отбросив обломок.

— Я в этом не уверен, — с сомнением возразил Дитфен, наименее суеверный из всех. — Людей убивают не призраки, а такие же люди из плоти крови. По крайней мере так было всегда, когда я встречался со смертью.

— Ты, что же, не веришь в мертвых странников? — удив­ленно воззрился на него Рогнвальд.

—  А ты их когда-нибудь видел?

— Нет, не видел, но... — Рогнвальд провел ладонью по лбу влажному от пота. — Но когда мы были в Ирландии, то... клянусь бортом нашего «Ока Дракона», я слышал стоны за стеной в одном из монастырей, который мы ограбили. По­том, сколько мы не искали, никого не могли найти. А стоны слышал не только я...

—  А ты не думал, что там просто живые люди, которых замуровали в стене? — спросил Дитфен, подойдя к разрушен­ной части башни и глянув вниз, как некоторое время назад сделал Олаф.

—    Для чего? — удивился Рогнвальд.

—  Так делают люди, которые называют себя христианами, — продолжал невозмутимо Дитфен. — Они замуровывают людей заживо, если те отступились от веры или совершили другую тяжкую провинность.

—  Я слышал об этом, — подтвердил слова сакса Хафтур. — Еще в дни моей юности, когда мы высадились на острове Айона, один христианский монах, которого мы захватили, рассказывал о таком наказании. Но только рассказ его звучал иначе. Он говорил, что в давние времена так поступали рим­ляне с первыми христианами.

—  А в кого верили эти... римляне? — спросил Рогнвальд, которого все эти разговоры ужасно утомили. В памяти его еще хранились слова матери об устройстве мира. Там все было просто и ясно: и жизнь асов — богов, и жизнь людей, и нити судеб, что плетут норны, и будущая гибель...

—  У них были другие боги, — сказал задумчиво Хафтур. — Но нам нужно торопиться. Солнце вот-вот зайдет.

—  Это верно, — согласился Дитфен, глядя вдаль, туда, где над верхушками деревьев открывался вид на море, спокойное перед закатом. Там была свобода, а здесь... Жутковатое логово смерти, еще не познанное, но уже незримо втягивающее в себя, как в болотную трясину...

* * *

Когда за Кетилем и Виглифом закрылась тяжелая дубовая дверь, в душу Рагнара закралось сомнение. Он не смог бы объяснить, в чем дело, но у него возникло ощущение, что при­вел своих людей на заклание чужому богу. И этот чужой бог, многоглавый и многоглазый, только ждет наступления ночи, чтобы подобраться к своим жертвам. Рагнар невольно огля­нулся вокруг. Но никто из викингов не заметил его смятения. Все были спокойны и немногословны. А князь Людовит, сев на гнедого коня, бросил на прощание:

— Увидимся утром, Рагнар. Желаю тебе и твоим людям удачи!

Князь, окруженный дружинниками, скрылся в чаще. Оста­лось около десятка его людей, расположившихся с другой стороны башни.

Сумерки, как это обычно бывает в лесу, быстро пере­ходили в ночь. Дружинники Людовита разожгли костер, и было слышно, как они весело переговариваются между собой, и горланят песни на своем языке, опьяненные медовухой. Они как будто напрочь забыли о том, зачем они здесь. Или все это лишь маскировка?

Гуннар и Рогнвальд также разожгли костер, расположив­шись так, чтобы вход в башню оставался в поле зрения. Олаф притащил охапку хвороста, который набрал поблизости. Чет­веро викингов и Дитфен присели возле пылающего костра, а Рагнар, испытывая смутную тревогу, бродил неподалеку, поглядывая в сторону людей князя.

— Вот что я вам скажу, — говорил между тем своим товари­щам Хафтур, держа в руке кусок жареной оленины — остатки ужина, которые они захватили с собой. — Эта башня раньше находилась на берегу моря...

—  Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Гуннар, разжевывая мясо, сдобренное какой-то незнакомой норманнам приправой, имеющей очень острый вкус.

—  Можешь мне поверить, — Хафтур говорил серьезно. — Но только это было очень давно. С тех пор море ушло, а берег зарос лесом. А эти постройки вокруг — остатки стены, которая была разрушена во время давней войны. Сам посуди, зачем строить башню в глухом лесу? И она очень похожа на те бе­реговые башни, что есть в Британии.

—  Соглашусь с тобой, Хафтур, — кивнул Дитфен. — Все это очень напоминает береговую крепость, но сколько же времени прошло с тех пор? Это было, пожалуй, даже раньше, чем Мер­лин колдовал со своими друидами в храмовых рощах, надеясь отпугнуть моих предков-саксов, во главе с Хенгистом.

—  Да, может быть, это береговая крепость. Ну и что? -- зычным голосом вопросил Рошвальд. — Что это нам дает? Если честно, меня больше всего занимает, что приходит сюда по ночам? А все остальное...

—  Ты заметил, эти венеды ведут себя странно? — Гуннар показал Хафтуру за спину, на место ночевки людей князя.

—    Как? — Хафтур подбросил в огонь хворостину.

—    Они уверены.

—    В чем? — насторожился чуткий Рогнвальд.

—    В том, что с ними ничего не случится.

—  Конечно, что с ними может случиться? — насмешливо обронил проницательный Дитфен. — Ведь Тот, Кто убивает, никогда не выходит из Башни.

—    Им, стало быть, это хорошо известно.

—  Я хотел бы превратиться в мышь и, подобно Локи, подо­браться к ним, подслушать их разговор, — сказал Рогнвальд.

—  Ты же не знаешь их языка? — возразил Дитфен. — А Локи мог понимать язык как людей, так и птиц и зверей. Чем они лучше?

Олаф молча сидел у костра, слушая разговоры викингов, и боролся с подступающей дремой. По уговору, первым в до­зоре останется Рогнвальд, который затем разбудит Гуннара, а тот — Хафтура. Олафу решили дать поспать в первую ночь.

Сгущаясь, ночной мрак обступал их плотной завесой. Из­редка Олаф поглядывал на башню, по стене которой плясали языки пламени. Тени людей казались уродливыми существами, выползшими из ночного леса на свое потаенное сборище.

Викинги продолжали спорить, кто или что обитает в башне и выходит наружу по ночам. А Олаф подумал о Кетиле и Виглифе. Как они там? У этого народа не при­нято излишне переживать за воинов, считалось, что те сами должны позаботиться о себе. Покинуть в момент боя своего вождя, предать товарищей означало покрыть себя несмы­ваемым позором. Но если викинг умирал, сожалели о нем лишь немногие.

Голоса венедов стихали. Гуннар и Хафтур легли спать, а Рогнвальд о чем-то тихо переговаривался с Рагнаром. Олаф закрыл глаза, слушая крик ночной птицы, прячущейся в бли­жайшей чаще. И вдруг ему почудилось, что из леса неслышно, не касаясь земли, вышел какой-то человек. Он шел медленно, не поворачивал головы, а одежда — длинная ряса о капюшоном... Он был похож на христианских монахов, о которых много рас­сказывали те, кто видел их. Странная фигура приблизилась к башне и... вошла в нее, словно в стене была невидимая дверь. Олаф вздрогнул, открывая глаза. Прямо перед ним, вороша костер, сидел Рогнвальд, невозмутимый и спокойной.

«Сон, — провел рукой по лбу Олаф. — Всего лишь сон...»

* * *

Лес на рассвете наполнился птичьими голосами. Солнце, блуждая в верхушках сосен, вот-вот должно было появиться в небе. Проснувшись, Олаф увидел, что все его товарищи уже на ногах, и немного устыдился. Но, похоже, на это никто не обратил внимания.

Люди князя тоже проснулись. Олаф заметил среди них Болеслава, сына Людовита, который вчера ушел отсюда вме­сте с отцом. Это говорило о том, что показная беспечность венедов — действительно лишь маскировка. Они отмеряли ход времени и следили за происходящим вокруг них, а молодой княжич, получив какие-то указания, вернулся к башне уже глубокой ночью.

Наконец, Болеслав дал знак, и его люди подошли ближе к норманнам, наблюдая за ними.

—   Пора открывать дверь! — крикнул Болеслав.

—  Что он сказал? — резко опросил Рагнар у Дитфена.

— Он хочет открыть дверь.

— Это разумно.

Норманны, схватив мечи, подошли к входу в башню, где уже стояли дружинники князя. И те, и другие смотрели на ино­родцев с плохо скрываемой неприязнью. Здесь не было места для тонкой дипломатии Людовита, мечтавшего быть похожим на христианских королей. Кто-то из венедов отворил тяжелую дверь и сразу же отпрянул назад, словно боялся, что некто, стоящий за дверью, успеет поразить его своим оружием.

—  Идите, там ваши люди, — кивком показал на открытый вход Болеслав, и легкая усмешка скользнула по его губам. Олаф заметил это и подумал: неужели он уже знает, что они там увидят?

Венеды отступили назад вместе со своим вождем, а нор­манны один за другим вошли в башню.

—  Кетиль! Виглиф! — закричал шедший первым Рогнвальд. — Где вы?

Но ответом была тишина.

Олаф, замыкавший цепочку викингов, чувствовал ужа­сающую пустоту башни. Здесь не могло быть ничего живого. Сжав левой рукой амулет Нертус, он шел, дыша в затылок Гуннару, который обнажил меч и оглядывался по сторонам, будто ждал нападения.

«Их нет, их уже нет...» — стучало в мозгу Олафа, будто кто- то невидимый находился рядом и настойчиво шептал в ухо.

—  Кетиль! — раздался громкий крик Рогнвальда, бросив­шегося вперед. Факел выпал из его руки и покатился по полу, подобно раскаленной головешке в кузнице.

Второй факел держал Дитфен, и благодаря этому викинги увидели распростертое на каменном полу тело своего товари­ща. Кетиль...

—  Что с ним? — Рагнар, оттолкнув Дитфена, наклонился над Кетилем, которого пытался расшевелить Рогнвальд.

—  Он мертв, — глухо проговорил Рогнвальд. поднимаясь с колен — Давно уже мертв.

—    А Виглиф? Где Виглиф?

—  Он здесь, — отозвался из темного угла Хафтур, успевший раньше остальных осмотреться.

Виглиф лежал лицом вниз, в его затылке зияла кровавая рана. Но кровь уже застыла. Рогнвальд был прав: они погибли еще ночью, когда их товарищи, оставшиеся снаружи, крепко спали.

—  Смотри, его меч в крови. — Хафтур показал Гуннару клинок, поднятый с пола.

—  Чья это кровь? — удивился тот. — Разве у призраков есть кровь?

—   Давайте, выносите их! — приказал Рагнар, теряя терпение. То, чего он боялся — произошло. Башня убивает! В этом нет никаких сомнений. Это та цена, которую он хочет заплатить за любовь Ягмиры и обладание ей. Но отец не простит ему столь бессмысленной гибели викингов. Он слишком хорошо знал его.

Теперь за кем очередь?

* * *

Викинги обступили в молчании тела своих товарищей. Теперь нужно похоронить их. Рагнар чувствовал, что их смерть разрывает его на части. Они погибли нелепо, непонятно, и он уже не поднимал глаз, боясь встретиться со взглядом Рог- нвальда или Гуннара.

В этот момент из чащи леса появился князь Людовит на своем гнедом жеребце в окружении дружинников. Олаф по­вернул голову в их сторону и вдруг разглядел среди венедских воинов кого-то, напоминавшего по одеянию викинга. Судя по всему, это заметили и остальные. Ближе, ближе... и они узнали Колбейна! Что это могло значить? Каким образом Колбейн попал к венедам?

Приблизившись, князь сошел с коня и сделал знак своим людям.

—   Вижу, что Башня по-прежнему не любит гостей, — сказал Людовит на датском языке.

Но Рагнар был настроен сурово.

—  Это мой человек, князь, — проговорил он, с трудом справляясь с чувствами. — Почему он оказался у тебя?

—  Мои люди нашли его в лесу, — невозмутимо отвечал князь. — Я лишь хотел проверить, говорит ли он правду?

Он кивнул, и дружинники расступились, отпуская Кол- бейна. Один из венедов отдал ему меч. Колбейн подошел к Рагнару, не отрывая взгляда от лежавших на земле тел Виглифа и Кетиля.

—  Что случилось, Колбейн? — спросил Рагнар, понимая, что викинг появился на берегу не случайно.

—  Ульберт исчез. — Колбейн обвел глазами остальных. — Что произошло? Инегельд думает, что здесь предательство.

—  Хорошо. Я все понял. — Рагнар отпустил его и подошел к Людовиту.

Князь испытующе посмотрел на него. Но Рагнар казался равнодушным к происходящему, помня слова своего отца о том, что испуганный викинг похож на ягненка, которого ведут на заклание.

—  Готов ли ты дальше продолжать испытание? — Людовит ожидал увидеть страх в глазах молодого норманна, но увидел лишь холодное безразличие, такое необычное в его возрасте.

—  Мне нужно похоронить своих воинов, князь. И я хочу отправить человека на драккар.

—  Зачем? — князь прищурился. Не ошибся ли он в оценке светловолосого северянина? Эти норманны... Иногда они ка­жутся излишне прямодушными, а иногда... хитрыми как лисы. Долгая жизнь в бесконечных набегах приучила их к разным поворотам событий. А как же иначе?

—    Мне понадобятся люди.

—  Я разрешаю тебе взять не более пятерых. Все-таки это моя земля, и я не могу допустить здесь большого количества вооруженных иноземцев.

Хорошо, я возьму пятерых. И вечером мы будем снова здесь...

Людовит понимающе кивнул и посмотрел на Болеслава. Даже очень внимательный наблюдатель не смог бы распознать в этом взгляде нечто большее, чем просто взгляд отца на своего сына.

* * *

Кетиля и Виглифа Беспалого похоронили на берегу, выло­жив их могилы камнями в форме лодки. Эти викинги не могли позволить себе богатые захоронения, тем более что смерть свою приняли на чужбине. Оба давно уже связали себя с ремес­лом морских разбойников и потеряли связь с родственными кланами. У Кетиля вообще мать была родом из Нортумбрии. Отец погиб более десяти зим тому назад. Виглиф Беспалый с пятнадцати лет рос сиротой и находил пристанище у разных вождей, многих из которых уже не было в живых.

Рагнару вдруг ярко припомнилась картинка из детства. Похороны его деда, знаменитого Асмунда, грозного вождя викингов, опустошавших побережья Британии, Ирландии, морского дьявола, как называли его христиане, человека, чья жизнь неоднократно висела на волоске. О его смерти объяв­ляли не раз, но он выживал, как будто таинственным образом, принося обильные жертвы верховному асу Одину и морскому богу Ньерду, которого почитал чуть меньше, чем главного пра­вителя Асгарда. Мертвого Асмунда с великими торжествами поместили на драккар вместе с оружием и серебром, а затем подожгли ладью...

Пылающий корабль, на котором Асмунд отправился в свой последний путь, оставил неизгладимый след в памяти малень­кого Рагнара. Он как будто увидел свою собственную смерть сквозь незримую толщь времени. Но все это случится потом, потом... Существовала ли на самом деле Вальхалла — в этом он уже не был так уверен, как в детстве.

Рагнар посмотрел на море, где покачивался на волнах «Око Дракона», первый драккар, над которым он принял командо­вание. Он был похож на гигантскую птицу, прилетевшую из неведомых земель, и только голова этой птицы, голова дра­кона, напоминала всем и каждому — это викинги, северные воины, не знающие жалости даже к самим себе. Этот князь Людовит... он странен, загадочен и насмешлив. Кто для него Рагнар? Заносчивый юнец, который лишь пользуется славой предков, сам не способный ни к чему?

—  Ты помнишь, Хафтур, — обратился сын Стейнара к стоящему рядом старому викингу. — Кто открыл Одину тайну Рагнарека — гибели Богов?

—  Пророчица вельва, — ответил Хафтур, быстро взглянув на Рагнара. К чему это он?

—  Верно, — задумчиво произнес Рагнар, вспоминая раз­говор с князем.

—  Теперь-то ясно, что вопросы Людовита не были слу­чайными. Он хотел показать мне, что моя судьба укрыта от меня...

Рассказы скальдов из детства Рагнар помнил хорошо. Но теперь все это как будто обретало иной смысл.

—  Кто? — не понял его Хафтур. Он видел, что старший сын ярла чем-то отягощен, его мучают тайные мысли, на­верное, смерть двух викингов прошлой ночью потрясла его своей необычностью. Ведь Рагнар, несмотря на высокомерие, был еще весьма неопытен и мало что видел в жизни, в своих поступках опираясь лишь на рассказы отца и других старших. Ко многому он должен прийти сам, своей дорогой. А дорога викинга — это холодное море, выбирающее себе жертвы, это кровь, смерть, жестокость...

—  Князь, Хафтур, князь, — разжал губы Рагнар, словно само имя Людовита теперь вызывало у него отвращение. — Но я приму вызов, чего бы мне это не стоило!

Остальные викинги, окружившие могилы своих товарищей, почти не прислушивались к тому, что говорил Рагнар. Их души сжигала жажда мести. Но кому мстить? Нечто, обитавшее в Башне, для них не имело формы, плоти, было неопознано и неузнаваемо.

Хотя не все думали так. Не очень-то склонный к суевериям Дитфен, готовый поклоняться любому богу, лишь бы этот бог помогал ему. Этот несостоявшийся христианин и неумелый в обрядах язычник, и Хафтур, многоопытный боец, видавший поклонников разных богов, но во всем привыкший полагаться на собственное мнение, — только эти двое обратили внимание остальных на то, что меч Виглифа был в крови, а Кетиль успел ударить кого-то ножом. Кого? Дитфен по-прежнему считал, что в башне есть подземный ход. Хафтур же, осмотрев раны погибших, ужаснулся от мысли, пришедшей ему в голову. Эти двое... убили сами себя! Неужели это так?

О своей догадке, однако, он никому не стал говорить вслух. Все это было так странно...

* * *

Вечер приблизился незаметно. Как и накануне, викинги бросили жребий. Первым судьба выбрала Олафа. Он усмех­нулся, подумав о том, что встретится с призраком в длинном одеянии христианского монаха. Все станет ясно как божий день. Викинги молчали, им оставалось выбрать второго.

— Я иду с ним, Рагнар, — неожиданно заявил Хафтур. — И ты это знаешь.

— Да, я это знаю, Хафтур, — кивнул Рагнар, испытывая об­легчение, смысл которого был понятен только ему одному.

— Зачем, Хафтур? — Олаф поднял на него глаза, сознавая, что ничего изменить уже нельзя.

—    Олаф, мальчик мой, так угодно судьбе.

—    Но ты даже не испытал ее?

—    Испытание в моем выборе...

Остальные викинги, слушая их разговор, втайне были рады тому, что Хафтур так привязан к Олафу. Это отодвигало смерть от каждого из них еще на одну ночь. Одно дело — вступить в бой с вооруженным соперником в открытом противостоянии, и совсем другое — мучиться в неизвестности, не понимая, откуда и в каком обличье придет смерть. Колбейн привел с собой четверых: Бьерна с острова Ведер, Свена Маленького из Западного Фолда, Ингульфа из Гатса и Аскольда из Бирки.

Когда солнце коснулось верхушек деревьев, у башни снова появился князь Людовит со своими дружинниками. Он был одет в зеленый камзол наподобие тех, что носят германские и франкские дворяне, а на шее у него висела золотая цепь с бриллиантом в оправе. Всем своим видом он излучал спокой­ствие и уверенность.

Рагнар собрал все свое мужество, чтобы выглядеть равно­душным и отрешенным от забот. Он был вождем норманнов — все остальное не имело значения.

—    Я хочу видеть тех, кто...

Рагнар молча указал на Хафтура и Олафа.

—  Это вам, — сказал князь, протягивая Хафтуру фляжку. — Прекрасный крепкий эль. Он взбодрит вас. — И, чтобы отбро­сить сомнения, князь сам сделал из фляжки несколько глот­ков.

Хафтур кивком поблагодарил его, взяв фляжку. Пока все это происходило, Дитфен наблюдал за ними из-за спин нор­маннов, пытаясь разгадать тайный замысел Людовита. Пока же он не находил в поведении князя ничего подозрительного. «Кровь на оружии викингов, — думалось ему. — Только ума­лишенный будет утверждать, что князь здесь ни при чем». Мнение же норманнов, которые видели в событиях прошлой ночи что-то колдовское, представлялось ему мнением людей, погрязших в поклонении языческим идолам. Ибо в его пони­мании, никто никогда не видел ни Одина, ни Тора, ни Фрейю, ни остальных богов этого северного народа, а поклонялись они лишь каменным и деревянным идолам, наподобие тех, что есть в земле венедов.

Сакс не видел большой разницы между Свентовитом и каким-нибудь Ньердом, разве что облик у них был разный. Но у каждого племени свои представления о духах. У тех же ирландцев боги то чужеземцы, когда-то покорившие Ирландию, то какие-то фирболги, полубоги-полулюди, способные умереть, но также способные жить очень долго.

А что касалось тех, с кем его сейчас связала судьба, то... Они удивляли его, эти норманны, беспощадные, жестокие в боях, смелые воины, готовые биться до последнего вздоха, — они вдруг становились нерешительными и сомневающимися, лишь только дело касалось чего-то сверхъестественного. Ко­нечно, они старались не подавать вида, но легче от этого не становилось никому из них. Рагнар — слепец, очарованный наваждением женского тела, он погубит всех и себя самого, а Ягмира, эта надменная красавица, лишь посмеется над ним. Дитфен подошел к Хафтуру и тихо сказал, убедившись, что их никто не слышит:

— Лучше всего вам остаться в маленькой комнате, чтобы вас не застали врасплох.

— Благодарю за совет, сакс, — улыбнулся Хафтур. — Мо­жет, я больше не увижу тебя, но ты не теряешь разума. В этой башне не водятся призраки.

Дитфен кивнул и отошел.

* * *

Едва только Хафтура и Олафа закрыли в башне и норманны уселись вокруг костра, один из новоприбывших, Аскольд из Бирки вдруг заявил своим товарищам:

— Клянусь моим щитом, что дал мне отец, я видел этого кня­зя в Готланде. Он был там, но одетый как простой купец!

—  Купец? — вскрикнул Дитфен и чуть не прикусил себе язык. — Купец, купец...

Все смотрели на него, как на помешанного.

— Аскольд говорит правду, — начал объясняться сакс. — Когда я увидел князя, то подумал, что уже встречал его, но где? Теперь вспомнил: он был среди разбойников Готшалка...

— Готшалка? — оживились викинги, которым было из­вестно это имя. — Правду говоришь, сакс?

—   Клянусь Зернебоком! [32] — Дитфен и сам все еще не мог осмыслить эту новость, неприятно удивившую его.

—   Как мог князь оказаться среди людей Готшалка? — не­доумевал Рогнвальд, разрывая руками большой кусок жареной свинины, что дал им на ужин князь.

—   Я сам этого не могу понять, — отвечал Дитфен, не об­ращая внимания на то, что все мясо расхватали новые друзья, не оставив ему и кусочка.

—   Возьми, Дитфен, — Рагнар отрезал ножом мясо от своей доли. — Так ты видел князя?

—   Он стоял чуть дальше, чем стоит от меня Аскольд. — Дитфен быстро жевал, похожий на изголодавшегося пса. — И вот что я еще скажу, — он помедлил, сознавая, что ему могут не поверить. — Может, он сам и есть Готшалк?..

* * *

Взяв зажженный факел из рук Гунчара, Олаф уловил во взгляде викинга что-то, похожее на сожаление.

Он смотрел на юношу так, как смотрят на тех, кого отме­тила смерть. И ее дыхание Олаф ощутил сразу же, как только за ними закрылась дверь. Эта башня — как могильный склеп. Живыми они отсюда уже не выйдут, и завтра на рассвете товарищи по оружию вынесут наружу их мертвые тела. Где же будет его душа? Олаф верил в Асгард и... не верил. Но за­гадочная богиня Нертус, чей амулет он носил с собой, один раз уже спасла ему жизнь. Разве нет? Мучимый сомнениями, Олаф припомнил слова старого скальда, которого слушал прошлой зимой:

Тени древних пророчеств встают из пропасти, Что разверзлась за нами... Она наступает, как море в прилив, идет Неумолимо и Ничто не остановит ее... Источних Мимира — тайная власть мирозданья. Даже богам не под силу судьбы свои изменить.

Олаф поднимался по ступенькам вслед за Хафтуром, и холодное безмолвие ужаса как будто наблюдало за ними из каждой стены.

—    Куда мы идем, Хафтур?

—    Наверх. Я хочу кое-что тебе рассказать.

Они поднялись на самый верх башни, и там, на площадке, Хафтур отпил из фляжки, повернувшись к Олафу.

—   Возьми, выпей. Это хороший эль, хоть вкус у него от­личается от тех, что делают у нас.

За спиной Хафтура клочок звездного неба. Разрушенная стена здесь — единственное место, откуда можно было беспре­пятственно проникнуть в башню, минуя дверь. Но для этого нужно иметь крылья.

—  О чем ты хотел мне рассказать? — Олаф достал меч, оглянувшись назад. Ширина проема винтовой лестницы была такова, что одновременно в один ряд могли идти только два человека. И то прижимаясь плечом к плечу.

Если занять оборону здесь, вдвоем с Хафтуром они смогут отразить нападение даже десятка хорошо вооруженных бойцов. Но силы их, конечно, не беспредельны. По крайней мере жизни свои они отдадут недешево.

Все это было странно. Очень странно. Рагнар похож на безумца, если позволяет гибнуть так нелепо своим людям. Но изменить клятве верности своему ярлу — это еще хуже смерти. И Олаф знал, что никто не сможет заставить его от­казаться от своей клятвы. Никто и никогда!

—  Ты помнишь, Олаф, то время, когда был маленьким? — начал между тем Хафтур.

—  Кое-что помню. — Юноша отпил из фляжки. Эль на вкус казался горьковатым, терпким, от такого сразу закружит­ся голова. Олаф по молодости еще не был привычен к питью хмельных напитков. Он передал фляжку Хафтуру.

—  Корабль, корабль, море, — подсказал ему старый ви­кинг. — Помнишь?

—  Когда-то ты уже спрашивал меня об этом, — напомнил ему Олаф. — Но я мало что помню...

Память подбрасывала из своего глубокого колодца какие- то бессвязные видения... это всегда напоминало кошмар... где сон, где явь? Что подлинно, а что — мнимо? Он никогда не мог отделить одно от другого, если вспоминал об этом.

—  Я расскажу тебе, как все было, — сказал Хафтур. — Стейнар-ярл под страхом смерти запретил говорить тебе о том, как ты попал к нему, но до рассвета мы можем не дожить. Олаф, я хочу, чтобы ты знал правду!

Юноша чувствовал напряжение в голосе своего настав­ника.

—  Мы плыли из моря ромеев и уже вышли в Северное море, когда все вокруг окутал сильный туман. Тогда-то мы и наткнулись на драккар, и нашли только одного живого чело­века — тебя... Драккар назывался «Эйктюрмир».

Олаф замер, боясь пропустить хоть слово. Его прошлое, загадочное и неуловимое, открывалось перед ним.

—  Ты говорил на языке руссов, назвал свое имя — Олаф, кое-какие слова знал и по-нашему.

—  Я и сейчас угадываю отдельные слова этих... венедов. Ты же говорил, что они родственны руссам?

— Ярл Стейнар долго пытался разузнать, кому принадлежал «Эйктюрмир», но, похоже, ничего не добился.

—  Но ты же знаешь? — с затаенной мыслью спросил Олаф, почувствовав, куда клонит викинг.

—    Я узнал об этом случайно, от Свена Паленого...

Юноша вздрогнул от неожиданности. И сразу же перед глазами явилась ужасная маска — лицо старого ярла, его гла­за — иголки, его речь — речь властного, неумолимого вождя, который без колебаний отправлял на смерть и своих, и чужих. Страшный родственник Эйнара, неуловимого и жестокого вервольфа, чью тайну так никто и не узнал. Может, ярл лгал, когда говорил, что душа Эйнара — для него загадка?

—  Но ты же не хочешь сказать... — мысль о родстве со Свеном Паленым приводила Олафа в смятение.

—  Нет, — поспешил успокоить его Хафтур. — «Эйктюрмир» принадлежал Айнстейну...

—    Айнстейну? Кто это?

—  Я с ним не был знаком, — вздохнул викинг. — Говорят, он служил в Альдейгьюборге у конунга Ингвара, а потом пере­шел на службу к какому-то князю руссов. Может, даже служил у самого Хельга, могущественного князя, который правил в Конунгарде. Этот Хельга, искусный воин, многое узнал, воюя вместе с Рериком. А тот был умелый и беспощадный вождь, умевший жить и воевать среди чужих племен.

—  Айнстейн, — повторил вслух Олаф. — Тот, кто служил наемником в Альдейгьюборге?

Размышляя, он не сразу заметил, что с Хафтуром начало творится что-то неладное. Пламя факела колебалось в его руке, а сам он вдруг стал беспокойно озираться, точно не узнавал моста, где сейчас находился.

—  Хафтур, — позвал его Олаф, обратив внимание на это непонятное смятение наставника.

—   Кто зовет меня? — внезапно отозвался старый викинг, словно ему надели повязку на глаза.

И в самом деле, Хафтур, отбросив пустую фляжку, в тре­воге огляделся по сторонам, с трудом соображая, где он и что с ним? Свет от факела отбрасывал его тень на стену, где он неожиданно для себя увидел еще одну тень.

Это не мог быть живой человек. Призрак, коварный, «мерт­вый странник» из царства Хель. Вот кто убивал людей в этой Башне, проклятой еще в стародавние времена.

—    Хафтур! Ты узнаешь меня? — спросил призрак.

—  Да, узнаю, ты... — приглядывался к нему Хафтур, уга­дывая знакомые черты. — Ты Кнуд, брат Гейды! Но ведь тебе отрубили голову?

—    Ты бредишь, Хафтур. Никто не отрубал мне головы.

—    Я сам видел...

—   Это был сон, всего лишь сон, — сказал любимец князя коротышка Эпп, этот глумливый карлик с речами сумасшед­шего, этот лживый прорицатель, накликающий беду на всех, кто ему не нравился.

—   Вот кто убил моих товарищей! — вскричал викинг и бросился с мечом на карлика.

Мерзкий гном, однако, дерзко ухмылялся и ускользал от меча Хафтура. Он был неуловим как бесплотный дух. Но Хаф­тур продолжал его преследовать. Ближе, еще ближе... И вдруг викинг увидел перед собой смеющуюся Ягмиру, дочь князя.

—   Ты хочешь меня убить? Но это невозможно! Я ведь та самая богиня, что помогла тебе и Олафу спастись в Хорнхофе? Помнишь меня? Помнишь мое имя? Каждый, кто противится моей власти, умирает ужасной смертью.

И Хафтур провалился в бездну тьмы.

* * *

Имя Готшалка, что назвал Дитфен, было знакомо некото­рым из викингов. Чаще остальных о нем слышал свей Аскольд, кое-что — Бьерн с острова Ведер. Остальные — понемногу. По сути, никто толком ничего не знал.

Вообще это имя о чем-то говорило только тем, кто бывал в Балтике. Сама личность Готшалка была окутана завесой не­ких таинственных происшествий, почти легенд. Кем он был в действительности? Говорили, что раньше он был предводителем одного из венедских племен, которые входили в племенной союз лютичей. Их называли ратари. Их центр располагался в городе Ретра.

Там Готшалк вроде поссорился со своими знатными род­ственниками и был вынужден бежать. Скитаясь по разным землям, оказался у франков, затем у германцев. Предлагая свои услуги в качестве опытного наемника, приобрел влияние и богатство. Дитфен знал его как удачливого вожака береговых пиратов и кое-что перенял у него из тактики.

Если норманны главенствовали на море, то Готшалк наво­дил страх на берегах по всему побережью Балтики, исключая лишь земли свеев. У него тоже были корабли, но поймать и уни­чтожить флот Готшалка пока никому не удавалось. И Дитфен догадывался, в чем тут дело.

Свои пиратские корабли Готшалк выводил в море под ви­дом купеческих судов. Когда подворачивалась возможность, он грабил торговые корабли, а команду уничтожал или продавал в рабство. Датский король Хрорик, алчный и вероломный, пару раз прибегал к его услугам. Даже свейский король, си­девший в Упсале, был вынужден признать пиратские успехи Готшалка. Он был неуловим, неопознан и неразгадан. Всякий правитель, кто хотел воспользоваться его услугами, выходил па него только через посредников. Неудивительно, что в лицо его знали лишь те, кто служил ему.

—    Говоришь, он связан с Готшалком?

Викинги, сидевшие вокруг костра, ждали объяснения.

— Я готов поверить, что ошибся, но вот он, — Дитфен по­казал на Аскольда, — подтверждает мою догадку.

— Ты даже сказал, что он и есть Готшалк? — Рагнар смотрел в середину костра, ему казалось, что его душа подобна этому костру — что-то горит и выгорает в ней.

— Он это или не он, — задумчиво отвечал Дитфен. — Но тебе, Рагнар, следует опасаться его. Думаю, он хочет за­хватить твой корабль.

— «Око Дракона»? Но у него же нет ни одного корабля? Только жалкие лодчонки...

— Корабли... — сакс по-прежнему размышлял, поглаживая свою редкую бородку. — Если это Готшалк, то его корабли не так уж далеко отсюда. Они находятся у острова Рюген, в гавани Ральсвика.

— Откуда тебе это известно? — Рагнара все больше и больше удивляли познания сакса. Этот человек, казалось, знает каждую захолустную бухточку в Балтике. Все же не­даром он был вожаком у разбойников. А эти люди совсем не заботятся о чистоте крови, им нет дела до титулов и званий. Ярл ты или траль, бывший монах или керл [33] , сбежавший от своего тана [34] — у них все равны, а вожаком избирают самого умного и предприимчивого.

— У Готшалка нет боевого флота. Его корабли — это обыч­ные купеческие суда. Он грабит тогда, когда уверен в своем превосходстве.

—   Хитро придумано, — заметил Рогнвальд.

— Совсем не так, как у нас, — кивнул Рагнар, посмотрев на башню. Там, внутри, его тайный соперник с самого детства. Олаф... Разве кто-то мог предположить, что все так закончит­ся? Рагнар не испытывал жалости к найденышу. Но только ему всегда казалось, что у них все будет по-честному: и жизнь, и победы, и смерть, если придется. А теперь выходит, Олаф умирает из-за него? Что скажет отец, когда узнает об этом? Рагнар, как и многие не посвященные в тайну «Эйктюрмира», был почти убежден, что Олаф — внебрачный сын ярла Стейнара, и тот не признается в этом открыто лишь из-за жены.

— Какой же ты мне дашь совет? — Рагнар бросил взгляд на сакса.

— Мой совет, — помедлил, раздумывая, Дитфен, — быть готовым ко всему.

Он не стал говорить о том, что лучше всего было им во­обще уплыть отсюда. Здесь они обречены. Этот загадочный Людовит, он играет с ними как кошка с мышью. А молодой норманн слишком озабочен сердечными делами, да и гордость не позволяет ему так просто отступиться. Это может закон­читься плачевно. Но умереть для северян, что воды напиться. Это Дитфен знал очень хорошо.

—  Дождемся рассвета, — заключил Рагнар. — И там по­смотрим, что делать дальше.

* * *

Олаф проснулся, почувствовав, что лежит на полу, уткнув­шись щекой в холодный камень. В голове сразу полыхнуло, как вспышка молнии: Хафтур!

Поднявшись рывком, он увидел, что викинг лежит у стены, похожий на мертвеца. Олаф бросился к нему, принявшись тормо­шить изо всех сил. Не мог же он убить его, когда, изловчившись, ударил в затылок рукояткой меча? Нет, кажется, дышит.

Открыв глаза, викинг тупо уставился на Олафа.

—  Ты жив, Хафтур? — с облегчением спросил юноша, поднимаясь на ноги.

—  Да, я жив, — пробормотал викинг, ощупывая голову. — Но меня, похоже, кто-то ударил...

—   Ты ничего не помнишь?

—  Смутно. — Хафтур тяжело приподнялся, оглядываясь по сторонам. Лучи солнца уже проникли сквозь щели в эту мрач­ную обитель, сгубившую столько душ. — Мы с тобой говорили и... дальше — обрыв, темнота. Я больше ничего не помню.

Но ощущение жизни, казавшейся вчера чем-то уходящим, теперь вновь заполняло его, как в молодые годы.

—  Послушай, Олаф, — Хафтур собрался с мыслями. — Вы­ходит, мы остались живы?

—   Выходит, так,— кивнул юноша, отворачивая лицо.

Хафтур вчера был невменяем. Он бросался на него, как на самого жестокого врага, и такое случилось с ним первый раз. Неужели это сказалось действие напитка, который дал им князь? Хафтур был мужчиной, привычным к хмелю, но Олаф еще помнил Боргни, эту страшную колдунью, жившую в пустынном лесу... Она умела готовить зелье, от которого легко тронуться умом. Олаф сжал амулет богини Нертус. Она снова спасла его! Хельга, Хельга, где ты сейчас?.. Помнишь ли не­ловкого мальчишку Олафа, который не слишком верил тебе, но оказался неправ?

Между тем Хафтур, мучаясь головной болью, вдруг с внезапной ясностью припомнил бесплотные видения, эту кошмарную путаницу, которая пригрезилась ему прошедшей ночью... Насмешливый карлик Эпп, Кнуд Вороний Глаз, убитый людьми Харальда Весельчака, Ягмира, обладающая незримой властью над мужчинами, которые гибнут, как мотыльки, сле­таясь к ее обители.

—   Здесь никого не было, Олаф, кроме нас с тобой?

— Нет, никого, — юноша уже понял, о чем думает старый викинг. Но заглянуть в его душу не мог. А Хафтур, похоже, и сам догадался, в чем дело. Он вспомнил обстоятельства смерти Виглифа и Кетиля, их оружие, обагренное кровью... их собственной кровью?

—   Клянусь, князь заплатит мне за все!

Хафтур, как одержимый, бродил по площадке, сжимая в руке меч.

Снизу послышались голоса. Самый мощный из всех — го­лос Рогнвальда. Могучий воин с обнаженным мечом первым взбежал на смотровую площадку башни.

— Вы живы, Хафтур?! — удивлению и радости рыжебо­родого гиганта не было границ. Он был похож на большого ребенка, которому вернули украденную любимую игрушку.

— Теперь мы знаем, Рогнвальд, кто отец призраков в этой Башне!..

* * *

Тревога, которую ощутил с самого утра князь Людовит, не проходила. Во всем привыкший полагаться на собствен­ный изощренный ум, князь тем не менее испытывал порой непреодолимую потребность в знаках судьбы. Вот и сейчас он вызвал к себе Калеба, который своими беседами о по­тустороннем немало способствовал улучшению настроения князя.

— У тебя озабоченный вид, дорогой Калеб, — как обычно с легкой усмешкой встретил своего советника Людовит.

— Крестьяне волнуются, светлый князь, — отвечал тот. — Жрецы Свентовита говорят, что этой ночью что-то произой­дет.

—  Что может произойти? — с показной беспечностью улыбнулся князь, подумав о том, что его тревога не так уж случайна.

—   Это пока мне неизвестно.

— А ты не думаешь, Калеб, что эти норманны что то за­подозрили?

Людовит вспомнил, как утром Рагнар смотрел на него. Слишком пристально. По молодости лет викинг еще не умел скрывать свои истинные чувства. Норманны плотно окружи­ли своих мертвецов, словно пытались защитить их тела от дурного глаза.

—  Вряд ли, князь. — Калеб также пытался казаться спо­койным, хотя у него это получалось хуже, чем у его господи­на. — Но нужно торопиться, времени не так много...

— Рагнар отказался от моего приглашения посетить замок. Он уже как будто охладел к Ягмире.

—   Возможно, смерть его людей потрясла викинга.

— Норманны не боятся смерти, — возразил князь. — Они боятся другого. Ты получил известие от Вилька?

—   Его корабли будут здесь к вечеру, князь.

— Хорошо, — кивнул Людовит. — Если наш свей говорит правду, добыча превзойдет то, что ожидалось вначале.

— На ладье не меньше тридцати норманнов, — задумчиво произнес Калеб. — Этого хватит, чтобы управлять судном и принять бой.

— Не переоценивай их возможности, Калеб, — усмехнулся князь. — Карл Великий всегда принимал верное решение, и оно состояло в том, чтобы победить любого врага, не числом, так умением. В нашем же случае все довольно просто. Эти северные бродяги сами пришли к нам на заклание, но мы не те послушные овечки, за кого они нас принимают. Когда-то багдадский халиф Гарун-аль-Рашид послал в подарок Карлу Великому в числе прочих подарков шахматы из белой слоно­вой кости, водяные часы, отмерявшие ход времени падением: в воду бронзовых шариков, а также механических воинов, по­являвшихся из маленьких дверей. Это были работы достойных мастеров, и они должны были показать королю франков всю мощь халифата, заключенную не только в силе войск, но и в мудрости его ученых и мастеров ремесел.

Я хорошо понял мысль Гаруна-аль-Рашида. И потому сам всегда следую тем же путем, не признавая главенства одной лишь грубой силы. Ты знаешь об этом, и именно поэтому ты здесь. А теперь послушай, как двести лет назад один из христианских хронистов говорил устами матери варварского вождя: «Если ты хочешь стать на путь подвига и прославить свое имя, разрушай все, что другие построили, уничтожай всех, кого победишь, ибо ты можешь строить выше, чем делали твои предшественники, и нет подвига более прекрасного для обретения славного имени...» Что скажешь на это?

— Ваш отец, князь, насколько мне известно, следовал совсем другим принципам. Недаром вы владеете этим замком и кое- чем другим, — дипломатично высказал свое мнение Калеб.— И ты, конечно, прав. — Людовит не скрывал того, что почувствовал прилив сил. — Именно этим я отличаюсь от варварских вождей, хотя меня по-прежнему считают закоре­нелым язычником. Что делать!.. Пока я не настолько силен, чтобы самому выбирать себе веру. Эти жалкие создания, жрецы общины... Иногда мне кажется, что они подозревают меня в приверженности к христианству. Но если бы эти не­вежи знали истину!

— Истина скрыта от всех смертных, — заключил Калеб, подражая слогу византийских философов. — Но лишь немногим открыт путь к ее пониманию.

* * *

Как обычно, в сумерках просыпались лесные духи этих мест — лешие. Птичий гомон смолкал, и сосны качались на ветру так же, как и много лет тому назад, когда здесь жило другое племя, теперь исчезнувшее на просторах Европы после череды великих нашествий и кровавых войн. Готы, когда-то ушедшие из Скандинавии на юг в поисках лучших земель, а затем — гунны, пришедшие из Страны восходящего солнца, изменили многое здесь, но древнее лоно Природы осталось таким же, как и прежде. Побережье Балтики под холодным северным солнцем все еще хранило тайну древних народов, когда-то населявших эту землю.

Князь Людовит появился в сопровождении дружинников и как всегда на гнедом жеребце.

Рогнвальд и остальные норманны внимательно пересчи­тали его людей.

— Ты меня удивляешь, Рагнар, — сказал князь, соскаки­вая с жеребца с такой легкостью, будто ему было не больше двадцати лет.

—   Чем же, князь?

— Твоим упрямством, северный воин. Другой бы на твоем месте...

— Ты прав, князь, — не дал ему договорить Рагнар, неза­метно сделав жест рукой, который был понятен его людям. Это был условный сигнал.

И тотчас же викинги выхватили мечи, бросившись на дружинников Людовита. Те, не ожидая нападения, бестолково сбились в кучу, отступая назад. Но в этот момент из чащи леса выбежало еще с десяток норманнов с луками в руках. Через несколько мгновений смертоносные стрелы поразили в спины нескольких воинов князя. Хотя дружинников было изначально больше числом, но это преимущество быстро таяло. Людовит еще пытался воодушевить своих людей, но тщетно. Норманны бились отчаянно, зло, вкладывая всю силу в удары. Они понимали, что только успех в этой схватке поможет им благо­получно достичь своего корабля и уплыть отсюда. Рогнвальд как обычно, был неудержим. Его меч мелькал как молния, и дружинники валились вокруг него с разрубленными головами и конечностями. Внезапно Людовит увидел среди нападавших двух оживших мертвецов — Олафа и Хафтура. Хитрость, за­думанная Рагнаром, удалась. Когда последний из дружинников упал на землю, обливаясь кровью, Людовит поднял руки, при­зывая норманнов остановиться и выслушать его.

— Рагнар! — обратился он к молодому вождю викингов. — Я заплачу тебе большой выкуп, если ты...

— Довольно, князь, — недобро усмехнулся Рагнар и дал знак Гуннару и Аскольду, которые обезоружили Людовита и держали острия своих мечей у его груди. — Мы много говорили с тобой, но ты оказался неблагодарным и негостеприимным хозяином. Теперь мне известно все, Людовит, или, может, Готшалк?

Князь вздрогнул, услыхав это имя. Откуда норманн узнал про него? В тайну неуловимого вожака разбойников были посвящены лишь немногие. Балтийский пиратский вождь Готшалк — это неистощимый источник его могущества и бо­гатства в такие времена, когда не ведутся войны.

Темнота быстро падала на землю. Нужно было торопиться. Рагнар не знает всего. Если удастся выиграть время, все изме­нится. У норманнов не будет возможности избежать гибели.

— Мы могли бы договориться, — продолжал искать пути к спасению Людовит. — Кто бы я ни был, ты такой же разбойник как и я. Пират, как и я. А тот, кто стоит за твоей спиной... — он взглянул на Дитфена. — Разве не ты забрал его добычу? Чем же мы тогда отличаемся друг от друга?

Настала очередь удивиться и Дитфену, и всем остальным. Каким образом князю стало известно об этом? «Ульберт...» — подумал Дитфен о сбежавшем с драккара свее. Теперь понят­но, что его бегство не было случайным. Он был человеком Готшалка на их корабле и вел их к гибели с самого начала.

— Это не имеет значения, — возвысил голос Рагнар. — Тебе не уйти от расплаты, князь! Гуннар, отруби ему голову!

—  Нет! — закричал нечеловеческим голосом Людовит, по­чуяв приближение смерти. — Ты не посмеешь, норманн!

— А это мы сейчас увидим, — равнодушно проговорил Рагнар, чуть усмехнувшись уголками рта.

Резким отработанным движением князя опустили на ко­лени, и Гуннар одним взмахом отрубил ему голову.

—  Быстрее! — крикнул Рагнар викингам. — Нам нужно успеть на «Око» до того момента, пока князя хватятся в замке.

В скоротечной схватке ни один викинг не погиб, только некоторые получили ранения. Рагнар, сделав шаг, нагнулся и подобрал с земли голову Людовита, взяв ее за волосы. В на­ступившей темноте разглядеть посмертное выражение лица князя не удалось, но сыну Стейнара это было не нужно.

—   Мышка оказалась кошкой, князь...

Он сунул голову в кожаный мешок и оглянулся, его люди ждали приказа.

—   Уходим!

* * *

План, задуманный Рагнаром, удался. Но теперь нужно было достичь берега, минуя замок князя. Темень и лесная чаща помогали этому. В тот момент Рагнар не знал, что три корабля Г отшалка-Люд овита подплывают к бухте, где нахо­дился драккар викингов.

Двигаясь по чаще, норманны время от времени погляды­вали вверх, на небо, где из-за облаков вышла луна. Но там творилось что-то странное...

— Смотрите! — крикнул Свен Маленький, подняв руку. Но викинги и без того не отрывали глаз от луны, которая становилась похожа на гигантскую золотую монету, залитую кровью неизвестного существа.

«Сын Мундильфари покроется кровью...» — вспомнились Олафу слова Эгиля.

Он замер, как и остальные, не в силах отвести взгляда от удивительного и загадочного зрелища. Многие увидели в этом предзнаменование богов. Неужели наступает время Рагнарека? Но его зловещий предвестник — это черно-красный петух из подземного царства Хель. Именно его крик должен пробудить силы Зла — Мирового Змея Йормунганда и Волка Фенрира. Но пока ничто не нарушало ночной тишины леса. Кровавая луна по-прежнему оставалась на небе, и Лунный Пес так и не настиг ее... Однако воля норн не поддается человеческому разуму. Кто может сказать, что до конца узнал ее?..

— Скорей! — повернулся к викингам Рагнар, к которому вернулось присутствие духа. — Надо спешить!

Сын Стейнара чувствовал, что промедление смерти по­добно. А знамение?.. Что ж. Изменить ничего нельзя, но пока он дышит — будет поступать, как считает нужным. И сейчас викинги увидели в нем настоящего сына ярла и подчинились ему.

Его люди некоторое время назад сумели захватить пару лодок, на которых сейчас и должны были переправиться на «Око Дракона».

Норманны бежали, растянувшись цепью, до берега остава­лось не так уж много пройти. Бежавший первым быстроногий Свен Маленький выскочил из чащи на небольшую поляну, и тут внезапная боль пронзила его бок. Он увидел в своем теле торчащую стрелу.

— Засада! — только и успел выкрикнуть Свен, пронзенный еще двумя стрелами.

Попавшие в засаду викинги не растерялись. Мистическое ощущение надвигающейся гибели Мира, вызванное зрелищем красной луны, теперь ушло. Они сообразили, что вся поляна под прицелом лучников князя, и двинулись в обход. Но рас­стояние здесь было слишком мало для маневра. Рукопашная схватка началась почти сразу же...

Зычный голос Рогнвальда призвал викингов принять бой, как подобает их воинской доблести. Но силы были неравны. Олаф, оказавшийся в арьергарде, все время чувствовал рядом плечо Хафтура, который, тяжело дыша, размахивал мечом с яростью вепря. Олаф поразил одного из дружинников, напав­ших на старого викинга справа. И тут же заметил, что другой княжеский воин сумел нанести проникающий удар в живот Хафтуру. Викинги, сопровождавшие Рагнара, по договорен­ности не имели щитов. Они были только у тех, кто пришел к ним на помощь с ладьи. После схватки у башни те, у кого не было щитов, взяли себе щиты венедов. Но Хафтур не захотел этого делать. И теперь Олаф, закрыв его своим щитом, оттащил назад, под прикрытие сражающихся норманнов.

— Олаф, Олаф!.. — умирающий Хафтур схватил юношу за руку, перед его глазами маячил окровавленный лик луны. Вот как все должно было случиться! Он всегда верил, что перед смертью получит знак от высших сил.

—- Молчи, Хафтур, молчи! — прервал его Олаф. — Не трать силы. Я вытащу тебя отсюда.

— Твой отец... это Айнстейн, — вымолвил, задыхаясь Хаф­тур, у которого было пробито легкое.

— Айнстейн? — задрожал как от внезапного холода Олаф.

— Найди его, если сможешь, увидимся в... — судорога ис­казила лицо старого викинга. Он дернулся в последний раз и затих. Вне себя от горя Олаф прижался к его груди. Но крик кого-то из викингов вернул юношу к действительности.

—   Олаф, Олаф!

Обернувшись, он увидел дружинника, занесшего над ним боевой топор. Мгновенный разворот тела, Олаф ушел от смер­тельного удара и, в свою очередь, молниеносным движением меча пронзил врагу незащищенное горло. Кровь хлынула из разорванной сонной артерии прямо на юношу. Но он не за­мечал ничего, ослепленный яростью от гибели Хафтура, он разил мечом направо и налево, и в этом деле чуть не превзо­шел самого Рогнвальда. Однако число дружинников как будто не уменьшалось. На смену погибшим и раненым приходили другие. Олаф бился в кольце врагов, оставшись вдвоем с Гуннаром, встав спина к спине.

Остальные викинги, разделенные венедами, оказывали сопротивление, но силы были слишком неравны. Олаф еще видел в темноте мощную фигуру Рогнвальда, который защищал Рагнара. Его шлем с крыльями как будто парил над схваткой. Но вскоре Олаф уже не видел ничего, кроме багрового тумана, застлавшего ему глаза. Крики сражающихся, стоны умирающих, возгласы победителей — все сливалось в один многоголосый хор, и этот хор звучал словно в царстве Хель.

Дальше провал, пустота...

Глава 3 Беглец

Олаф очнулся от того, что кто-то грыз ему руку. Он от­крыл глаза и в полутьме различил морду огромной крысы, находившейся почти рядом с его лицом. Олаф с отвращени­ем дернул рукой, отбрасывая мерзкую тварь в сторону. По­слышался писк, шуршание, и все смолкло. Между тем Олаф никак не мог сообразить, где сейчас находится. Ему живо представились подробности ночного боя, ожесточенная рубка и... смерть Хафтура.

Олаф застонал, откинувшись на спину. Хафтур, Хафтур, неужели он потерял его навсегда? По лицу растеклось что-то липкое... Кровь? Своя? Чужая? Он пошевелил еще раз руками. Как будто все цело. Но тело ноет так, словно его достали со дна пропасти. Он приподнялся, оглядываясь вокруг себя. Где же он? Может, это и есть царство Хель? Мокрая Морось?

В детстве он представлял себе его иначе. Мрачные холодные пустоши, населенные призраками... Однако он не чувствовал себя бесплотным, как тень, напротив, остался живым человеком, как и прежде. Встав на ноги, Олаф сделал несколько шагов, различив впереди каменную стену. Постепенно глаза привы­кали к царившему полумраку, и теперь он мог точно сказать, что находится в глухом сыром помещении, обложенном ка­менной кладкой — своего рода каменный мешок. И, конечно, его поместили сюда княжеские слуги. Зачем? Наверное, для того чтобы казнить лютой смертью.

Олаф застонал от бессилия. Лучше бы он остался мерт­вым на поле брани вместе с Хафтуром и другими викингами. А что теперь? Его ждет мучительное ожидание, которое хуже самой смерти. Те, кто погибли с мечом в руках, — счастлив­цы. А он? Что ждет его? И мозг, как острой иглой, пронзило воспоминание...

Хафтур перед смертью назвал имя его отца — Айнстейн. Сбылось пророчество Эгиля! Олаф узнал имя отца, когда сам не хотел жить. И что же дальше? Гнить в этом подземелье в соседстве с крысами?

Под ногами что-то лежало. Нагнувшись, юноша разглядел человеческий череп, а рядом — дальше — обглоданную грудную клетку. Немного придя в себя, он почувствовал нестерпимый запах. Здесь было просто невозможно дышать! Вероятно, он не сразу почуял отвратительный, тошнотворный запах только потому, что еще не отошел от горячки боя. Но сейчас его су­щество оживало. Он дышал, двигался и... хотел есть. Тот, чьи кости обглодали крысы, когда он умер? Верно, Олафа ждет та же участь. И все же, зачем было затаскивать его сюда? Эти люди... они хотели насладиться его мучениями, страхом. Если бы можно было просто умереть!..

* * *

—   Эй, ты там? Живой? — наконец произнес человек на языке данов.

Но Олаф не удостоил его ответом. Продолжал молча ле­жать у стены.

— Слышишь меня? — более резко заговорил человек и что-то сказал тому, кто стоял за его спиной. Через мгновение в руке человека появился зажженный факел. Подземелье, как всполохом, озарилось, и теперь можно было разглядеть пленника у стены.

— Иди сюда! — махнул свободной рукой человек. — Иди же.

Олаф не пошевелился.

— Тебе не стоит упорствовать, сказал человек при­мирительным тоном. — Или хочешь умереть здесь с голода, норманн?

— Чего тебе надо? — выдавил из себя Олаф. Ему пока­залось, что он узнал говорившего. Это был советник князя, которого звали... Калеб?

—   Мы хотим поговорить с тобой.

—   Зачем?

—   Узнаешь, если выйдешь.

— Я не хочу. Почему вы не убили меня? — в голосе Олафа сквозило презрение. — Хотите продать в рабство? — он сухо рассмеялся, почувствовав резкую боль в груди и боках. Никогда ему не быть рабом. Он умрет раньше, чем кто-то объявит его своей собственностью.

—   У тебя был амулет. Помнишь?

Олаф вздрогнул, его прошибло холодным потом. Амулет! Где он?

— Ты забрал его? — Олаф вскочил на ноги, бросаясь к двери. Но ужасная боль в груди чуть не повергла его на пол. Он добрался до двери, уже чуть дыша. — Где амулет?

Калеб отступил чуть назад, как бы приглашая следовать за собой. Олаф шагнул в проем, и тут на него обрушился удар того, кто стоял, прижавшись к стене.

Олаф почувствовал, что его будто придавили сверху тя­желой плитой. Он упал, потеряв сознание

* * *

Холодная вода падала на него откуда-то сверху. Он лежал, судорожно корчась, как пойманная рыба на берегу хватает жабрами воздух. Дыхания не хватало, грудь распирало от надсадного хрипа.

— Ожил, — сказал кто-то над его ухом на том же ломаном датском: Калеб?

Олаф открыл глаза, увидев над собой лицо советника князя.

— Ну, как? — черные глаза Калеба блестели чужеземной недосказанностью, словно это было существо нечеловеческого рода. — Успокоился?

—   Где амулет? — повторил свой вопрос Олаф.

— Ты получишь его, обещаю, — сказал другой голос, странно знакомый.

Олаф приподнял голову, посмотрев на того, кто это сказал. Человек стоял, спиной к нему, длинный плащ, похожий на плащ конунга Харальда Хорфагера, которого Олаф видел один раз в жизни, а волосы? Эти волосы были похожи...

Человек обернулся, не заставляя молодого викинга гадать, и Олаф ощутил внутри холодок безумия. Перед ним стоял... князь Людовит?!

Олаф закрыл глаза и вновь открыл. Но ужасное видение не исчезло. Выходит, мертвые странники существуют. Но самое удивительное, они могут возвращаться туда, где жили раньше. И выглядеть совсем как живые люди.

Олаф собственными глазами видел, как князю отрубили голову. Рагнар сунул ее в кожаный мешок. И вот Людовит стоит здесь, целый и невредимый! Как такое могло быть? «Здесь не обошлось без колдовства», — решил Олаф.

— Занятная эта штука, жизнь! — усмехнулся Людовит, искренне наслаждаясь неподдельным изумлением викинга. — Думал, убили меня? А? А я жив и буду жить вечно...

Олаф только сейчас почувствовал, что его руки связаны за спиной. Иначе бы... Но что можно сделать с колдуном?

Людовит сделал пару шагов и навис над юношей, как хищная птица, рассматривая молодого норманна, будто видел впервые.

— А ты молод. На тебя я бы и не подумал. Верно, Ка­леб?

Лысый советник почтительно склонил голову.

— Почему, норманн, ты носишь амулет древней богиня Нертус? Кто дал тебе его?

Олаф молчал. После смерти Хафтура, казалось, ничто не могло бы напугать его. Он хотел умереть и только ждал, когда все закончится.

— Не хочешь говорить? — Людовит раздумывал — У меня есть средства для того, чтобы ты стал более разговорчивым. — Забери его!

Телохранитель князя, тот, кто обливал юношу водой, кликнул своих помощников. Олафа увели.

* * *

Людовит откинулся на спинку кресла, искоса поглядывая на Калеба. Этот человечек из южных земель не так уж прост. Князь всегда с некоторым недоверием относился к жрецам и колдунам, подозревая их в мошенничестве. Но следует все же признать, что иногда их предсказания сбываются. Это ка­салось и прошлой ночи, когда диск луны побагровел, словно на него пролилась кровь некоего небесного существа, и тех слов Калеба относительно присутствия среди норманнов человека, которому покровительствует Нертус, древняя жестокая богиня германцев, которой приносили человеческие жертвы. Князь был уверен, что узнать о таком человеке от кого-то из норманнов Калеб просто не мог. Но его слова сбылись! Все это было странно, загадочно, и требовало к себе особого внимания.

Князю пришлось тайно похоронить своего брата-близнеца, с которым они были похожи как две капли воды. Погибший брат был более склонен к магическим тайнам, и именно он больше привечал Калеба, убеждая второго брата в необходимости более внимательного отношения к потустороннему миру.

Оставшийся в живых брат был недоверчив и подозрителен. Он признавал колдовство как мрачную и таинственную сторону бытия, однако был уверен в собственных силах. А в общем, одно другому не мешало. Его погибший брат поклонялся темным божествам, и это приносило свою прибыль. В этом и заключался один из секретов Людовита-Готшалка. Когда один брат сидел у себя в замке, второй под видом купца Готшалка пиратствовал на побережье. Братья были так близки, что даже женились на родных сестрах, правда, у тех была разница в годах. Одна сестра родила сына Болеслава, вторая — Ягмиру. Однако судьба так распорядилась, что сестры умерли от схожей болезни, когда достигли сорокалетия. Братья больше не женились, но имели наложниц. Прошлой ночью, когда луна обливалась кровью, норманны убили того брата, который был отцом Ягмиры. И, та­ким образом, Болеслав остался наследником княжеского титула своего отца, не вступая во вражду с дядей, как могло случиться, если бы на встречу к норманнам поехал другой брат.

Но оставшийся в живых Людовит обладал поистине дьявольским чутьем на опасность. Он любил брата, но своя жизнь ему была дороже. Кроме того, в последнее время брат, по-видимому, заболел какой-то тяжкой болезнью, приводившей его в исступление и помешательство. Именно его крик слышал Олаф той ночью, когда викинги ночевали в замке.

Калеб, этот человек-загадка, которого князь мог бы уни­чтожить, лишь пошевелив пальцем, по-прежнему удивлял его. Этот дерзкий норманн Рагнар сумел выскользнуть из мертвого кольца окружения и бросился в воду, доплыв до своей ладьи. По крайней мере труп его так и не был найден, а это лишь подтверждало слова Калеба о том, что Рагнар в этот год неуязвим.

Корабли Людовита, которые шли от острова Рюген, по­стигла неудача. Один из них сел на мель. Пока капитаны двух других кораблей размышляли о том, что делать дальше, время было упущено. Наступила зловещая в своей неизбежности ночь, унесшая в могилу брата Людовита. И ладья викингов с богатой добычей ушла из бухты навсегда. Ульберт, объявленный вне закона у себя в Уппланде, много полезного сделал для князя. Но в этот раз у них ничего не вышло.

Князь посмотрел через решетчатое окно на сумрачное небо над лесом. Теперь он — один. Брат с самого детства сопрово­ждал его как тень, и вот она исчезла. Истоки этого уходили в давние времена, когда их отец имел могущественных со­перников, ждущих случая, чтобы уничтожить его. Когда мать Людовита родила двойню, отец скрыл это от остальных, убив повитуху и всех посвященных. С тех пор все думали, что у него только один сын, а сам он истово прятал второго, надеясь любыми средствами уберечь наследника.

Так вышло, что уцелели оба, однако привычка жить двой­ной жизнью укоренилась в них. Умер отец, а они все также вершили дела вдвоем, познав беспредельные открывшиеся возможности подобного образа жизни.

И вот сейчас Людовит размышлял о колдовстве, ведовстве и черной магии, так привлекавшей его брата. Выходило, что Калеб действительно в чем-то превосходил его, соприкасаясь с потусторонним миром. А это давало тайную власть над людьми, к которой всегда стремился князь. Именно поэтому он оставил в живых юного норманна, у которого был найден амулет древней германской богини Нертус.

Предсказание Калеба сбылось, но князь ждал объяснений. И советник разъяснил ему, что амулет норманну дал кто-то из северных жрецов, посвященных в тайны ведовства. Но это был не совсем обычный жрец. Он знал многое из того, что не­ведомо жрецам теперешним. Тем более удивительно, что сами норманны давно уже поклонялись другим божествам. Калеб говорил, что эта богиня могла принадлежать к неким ванам, соперникам асов в давние времена. Сам же молодой норманн, судя но всему, еще не догадывается о своем предназначении. А ведь со временем мог бы стать полезным князю!

— Калеб, позови-ка Эппа и прикажи, чтобы подали вина. Тоска гложет душу, как земляной червь!

— Я все сделаю, светлый князь. — Калеб поклонился и вышел.

* * *

Вода в кувшине была тухлой, но делать нечего — Олаф мучился жаждой. Чем дольше он находился в подземелье, тем больше чувствовал в себе преображение. Мысль о смерти отступила. Теперь он хотел жить. Не имело значения, по­чему князь оставил ему жизнь, главное — он жив и мог бы попытаться сбежать. Выбрался ли из кольца врагов Рагнар? И где сейчас «Око Дракона»? Хотя... — Олаф улегся на пол. Что толку думать об этом? Может, когда-нибудь он и узнает правду.

Когда кто-то за дверью принялся отодвигать засов, Олаф решил, что на этот раз будет умнее.

—   Эй, ты там? — сказал тюремщик на венедском языке.

—   Что надо? — Олаф инстинктивно подался вперед.

—   Иди, иди сюда... — махали рукой из-за проема.

Олаф, помня, как с ним обошлись в прошлый раз, не то­ропился. Тогда, видя, что пленник упрямится, в подземелье, один за другим вломились несколько рослых дружинников. Они схватили Олафа, связали ему руки за спиной и выволокли наружу. Потом долго вели темными длинными коридорами, и викинг, как не старался, запомнить дорогу не сумел.

Факелы освещали их путь, и показалось Олафу, что эта дорога к смерти. Собравшись с духом, он решил остаться равнодушным ко всему, что бы там ни было. В конце концов вышли в галерею, где сквозь маленькие оконца пробивался солнечный свет, и тогда он понял, что сейчас — день.

И вот один из княжеских дружинников что-то сказал остальным. Тогда двое встали с боков и подвели Олафа к решетчатому окну, через которое он увидел внизу маленький дворик, чем-то напоминавший загон для скота. По краям дво­рик прикрывал бревенчатый забор и был только один вход. Но самое удивительное — двери как таковой не было.

Юноша заметил, что поверху входа на толстых веревках держались гладко оструганные бревнышки, заостренные книзу. И Олаф сообразил, что эти плотно пригнанные бревнышки и есть дверь. В нужный момент веревки отпускали и острые колья падали вниз, наглухо закрывая загон. Одного только не мог понять юный викинг: зачем все это надо, и для чего он здесь? Судя по всему, убивать его пока не собирались, но хотели что-то показать. Что же?

Ждать пришлось недолго. Вскоре откуда-то из соседнего помещения замка в загон ввели человека. Олаф напрягся, за­таив дыхание. Человек был обнажен по пояс, и даже отсюда было видны его мускулистые руки и мощные плечи. Копна светлых волос падала на них. Это был несомненно викинг, но пока он стоял спиной к Олафу, и юноша не мог его узнать. Кто же он? Судя по росту, это не Рогнвальд. А светлые во­лосы были у большинства викингов, поэтому гадать можно было долго.

Внезапно послышался рев какого-то зверя. Медведь?

Викинг, стоявший в загоне, повернул голову, и Олаф узнал его. Это был Гуннар. Они, насколько помнил Олаф, оставались вдвоем в окружении княжеских воинов, и, выходит, их обоих пленили. Пока Олаф размышлял о том, что происходит, в за­гон выпустили огромного медведя. Невидимая рука ослабила веревку, и загон закрылся наглухо. Олаф похолодел. Теперь все стало ясным. Гуннара оставляли безоружным наедине с диким зверем, который своим весом превосходил человека раза в три, а то и больше.

— Гуннар! — закричал Олаф, уткнувшись лицом в решетку окна.

Викинг поднял голову, глазами отыскивая того, кто по­звал его по имени. Наконец их взгляды встретились. Гуннар еле заметно усмехнулся. Он выглядел очень спокойным, даже равнодушным. Меча, священного оружия викингов, не было в его руках, но он не казался обреченным. О чем он подумал тогда?

А между тем медведь, мотая головой, приближался к челове­ку. Ни Олаф, ни Гуннар не знали, что это был медведь-убийца, давно отведавший человеческой крови. Князь долгое время умышленно не кормил его, а потом бросал к нему какого-нибудь человека: вора или пленника, попавшего к Людовиту во время войны или по другим причинам. Медведь таким образом убил уже больше десятка людей. Приблизившись к Гуннару, медведь встал на задние лапы, угрожающе зарычав. Так он всегда делал перед нападением. Его маленькие глазки рассматривали новую жертву, которая вела себя иначе, чем другие.

Обычно люди бегали по загону, надеясь убежать от зверя. Но места тут было мало, а медведь, несмотря на кажущуюся медлительность, внезапно преображался, проявляя удивитель­ное проворство и ловкость. Но этот человек никуда не бежал и словно чего-то ждал.

Олаф, нс отрываясь, смотрел на это жуткое противо­борство человека и зверя, в котором: человек был. заранее обречен, оказавшись без оружия и, стало быть, возможности напасть самому и нанести зверю серьезные раны. Взревев в очередной раз, медведь перешел к решительным действиям. Он бросился на Гуннара, а тот, увернувшись, быстро зашел сзади и прыгнул медведю на спину, с силой обхватив его за шею. Если бы это был человек, а не медведь, у него бы от объятий норманна хрустнули шейные позвонки. Но сейчас все обстояло иначе.

Медведь, почуяв сопротивление, пришел в ярость. А хит­рости и коварства этому лесному исполину было не занимать. Каких-нибудь пара мгновений, и он, упав на землю, сбросил с себя человека, успев разодрать когтистой лапой обнаженный торс. Гуннар, весь в крови, схватил руками морду зверя, пытаясь разорвать ему рот. Но силы были слишком неравны.

Медведь рвал его когтями, норовя ткнуться мордой и укусить. Истекавший кровью, обессилевший от борьбы Гуннар все же бился до конца. Он выбил своему косматому против­нику один глаз и серьезно повредил второй. Одуревший от боли, полуослепший зверь оторвал Гуннару руку и повалил на землю.

Олаф закрыл глаза. Во время схватки был слышен только звериный рев, а норманн бился молча, презирая боль и стоны. Когда Олаф вновь посмотрел вниз, все было кончено. Зверь оторвал его боевому товарищу голову и теперь терзал его тело, весь запятнанный в крови...

* * *

— Такое уже бывало в бренном мире, — задумчиво вещал Калеб, оставшись с князем наедине после вечерней трапезы. — Красная луна — предвестник серьезных событий. Это может быть все, что угодно. Мор, голод, бедствия, войны...

— Где же они произойдут? — сохраняя невозмутимость, Людовит прищурился, отпив из серебряного кубка, взятого когда-то на торговом корабле, направлявшемся в Бирку.

— Кто знает! Калеб с некоторых пор чувствовал неуве­ренность, объяснить которую не мог.

—   Этот норманн, как мне поступить с ним?

— Князь может поступить, как пожелает, но это ведь он разгадал ваш замысел.

—   Разве? — усмехнулся Людовит.

— Он был одним из тех двоих, которые остались в башне на вторую ночь. Я видел его.

Да, да, — кивнул князь, раздумывая. В тот вечер фляжку с вином норманнам передал его брат, и это была ошибка, потому что меняясь местами, братья не слишком запоминали лица, надеясь на то, что их хитрость не будет разгадана. Норманны обманули их, представив двух живых как мертвых. — Но он не выглядит человеком, которому от­крыты тайны жрецов?

— Внешность обманчива, — сказал Калеб. — Его время — впереди.

—   И что ты посоветуешь?

—   Отдать ему амулет и предложить служить тебе.

—   Давать ему оружие опасно, — заметил князь.

— Согласен. Но не стоит торопиться. В любой момент его можно убить.

—   Так и поступим.

Калеб поклонился и вышел.

* * *

— У тебя есть выбор, — сказал Людовит, сидя в кресле, возле которого лежала громадная черная собака. — Отправиться на встречу с медведем или... служить мне.

— А зачем я тебе, князь? — у Олафа немного кружилась голова от голода и плохих условий содержания.

— Вот твой амулет, — не ответил ему прямо князь, передав амулет Калебу. — Возьми его. Я держу слово.

Калеб подошел к Олафу и повесил амулет ему на шею. При этом он как-то по-особому глянул юноше в глаза, словно хотел угадать его мысли.

Ночью, мучаясь от болей и голода, Олаф припомнил слова Эгиля о том, что, когда луна окрасится кровью, кто-то сбросит личину. «Лик один, а их — двое...»

Может, речь шла об удивительном воскрешении князя из мертвых? Может, тогда, у банши, Гуннар отрубил голову кому-то другому? А может, их двое, похожих друг на друга?! Олаф слышал о том, что бывают братья-близнецы, отличить которых друг от друга способна только мать.

Но если так, то... князь смертен, и можно убить его, ото­мстив за смерть Хафтура.

— Что с Рагнаром? — спросил Олаф, облизывая сухие губы.

— Не думай о нем. Он предал тебя, — усмехнулся князь. — Думай лучше о медведе. Хорошо видел его вчера?

— Да.             

— Вот еще что, — князь слегка нахмурился. — Говорят, именно ты выжил в башне?

—   Это правда.

—   Ты пил вино?

—   Пробовал...

Рецепт напитка князю дал Калеб. Даже глоток этого вина мог оказать на человека пагубное воздействие, от которого начинались кошмарные видения. Когда князь делал глоток в присутствии норманнов, он спустя некоторое время принимал противоядие. Рецепт вина дал Калебу его отец, большой знахарь и провидец. А сам получил его откуда-то с Востока — то ли от кого-то, встречавшегося с мидийскими жрецами-магами, то ли от каппадокийских толкователей снов, что хранили свои секреты в землях Малой Азии еще со времен лидийского царя Креза.

Римское владычество не смогло искоренить в поколениях приверженность к древним культам и тайнам прошлого. Хафтур угадал, что Виглиф и Кетиль сами убили друг друга. Когда они отведали этого напитка, им стало казаться, что башня за­полнилась призраками, и они схватились между собой, даже не сознавая, что происходит. Такова была судьба многих гостей Людовита: они пили это вино и сходили с ума. Но у каждого был свой удел.

Кто-то оставался жив, но убивал друга, и жизнь после этого становилась невыносимой. Кто-то умирал от когтей медведя, а кого-то яростно травили собаками. Олафу повезло, но это везение могло окончиться в любое мгновение, лишь только князю покажется, что его обманывают...

—   И как оно тебе? -- Людовит посмотрел на Калеба.

—   На вкус — хорошее, — коротко отвечал молодой ви­кинг.

— Ты меня удивляешь, — князь схватил лежавшего у его ног пса за ухо. — А тот, кто меня удивляет...

Черная псина тихо зарычала. Князь всегда так делал, когда хотел, чтобы собака бросилась на кого-нибудь. Он дал знак и в зал вошел... Ульберт. Олаф повернул голову, и их взгляды встретились.

—  Не ждал увидеть меня? — осклабился свей. — А ты — живучий.

— Кто имеет двух хозяев, имеет два сердца, — ответил ему сын Айнстейна.

Людовит внимательно следивший за ними, уловил смысл сказанного, и это еще раз удивило его, потому что норманн казался слишком молодым и незрелым для подобных вы­сказываний.

—  А кто тебе сказал, что у меня два хозяина? — Ульберт усмехнулся и вопросительно посмотрел на князя.

Людовит раздумывал еще мгновение и, приняв решение, отпустил ухо собаки, выпрямившись с улыбкой:

—  Садись, Ульберт, выпей вина. И ты — тоже, — князь лу­каво глянул на Олафа. — Эй, вы там! Развяжите ему руки.

Когда слуги выполнили приказ, Олаф, потирая онемевшие запястья рук, огляделся в задумчивости. Этот князь, он чем- то напоминал ему жреца Ингульфа, который когда-то хотел принести Олафа в жертву Тору. Тот же ускользающий взгляд, глаза неопределенного цвета, двусмысленные словечки, и по­стоянное ожидание чего-то страшного...

— Ешь, пей, норманн! — разрешил Людовит. — Не бойся, я не отравлю тебя. Зачем? Ты же понял, что я могу убить тебя в любой момент, раздавить как муху, и никакие Одины не помогут тебе, как не помогли они вчера твоему дружку. Но, надо признаться, он дрался достойно. Мой маленький зверек почти ослеп...

Олаф сел на скамью рядом с Ульбертом, помедлив, взял кубок с вином и выпил. Свей искоса наблюдал за ним.

Коротышка Эпп бегал по залу, выкрикивая со смехом:

— Вчера упала голова, а две еще остались!

Во всем этом чувствовалась некая ложь, гибельное иноска­зание, но Олаф не понимал слов, а потому схватил еще теплый окорок и разорвал его на куски. Прежде нужно утолить голод. А потом думать о мести. Ведь князь даже не подозревает, на­сколько дорог ему был один из погибших викингов.

* * *

Теперь Олаф жил так, словно был пленником знатного происхождения. Подземелье с крысами осталось в прошлом. Ему отвели маленькую комнату в нижней части замка. Он мог свободно передвигаться по замку, но за ним неотступно сле­довал вооруженный ратник князя. По утрам они обычно ме­нялись. А ел и пил юноша с княжескими слугами, теми из них, кто имел доступ в пиршественный зал, опочивальню и на кухню.

Чаще всего происходило так: Олаф и его охранник сади­лись за стол и ели, а слуги сновали вокруг, осыпая норманна язвительными насмешками. Олаф не понимал, о чем они говорят, но по снисходительному выражению лица своего сто­рожа догадывался, что его оскорбляют. Один раз долговязый, сутулый псарь князя, напившись медовухи, обозвал его сыном блудницы. При этом псарь, оказываясь за спиной норманна, делал непристойные жесты, глумливо ухмылялся и подмигивал княжескому ратнику, который ел вместе с Олафом, сидя на противоположной стороне стола.

И в этот момент в комнату зашел Ульберт. Он слышал все, но поначалу не подал вида. Сев рядом с ратником, он начал говорить с ним на венедском языке об охоте и вдруг, не меняясь в лице и не поворачивая головы, сказал по-датски насколько слов. Олаф вздрогнул и побледнел. Псарь направился к вы­ходу, а Олаф, вскочив со скамьи, бросился на него. Не успев ничего сообразить, псарь оказался на полу, сбитый сильным ударом кулака. В следующее мгновение Олаф наступил ему башмаком на горло, подобно асу Видару, и только вмешатель­ство ратника спасло псаря от гибели.

Когда об этом стало известно князю, он учинил расследо­вание. Псарю пришлось рассказать все, как было.

— А он знает язык венедов? — спросил подозрительный князь.

—  Сомневаюсь, — ответил Калеб. — Но, чтобы понять такое, знание языка не нужно.

— Хорошо, — кивнул Людовит. — Я объявлю во всеуслы­шание, что норманн неприкасаем. Всякий, кто покусится на его жизнь, — князь подумал немного, — потеряет руку.

—  Это справедливо, — заметил Калеб. — Но способов убить человека много. Равно как и унизить. Боюсь, они (он имел в виду княжеских слуг) все-таки убьют его.

—  На то воля богов, если это случится, усмехнулся с тайным удовлетворением князь. — Он или выживет, или умрет. А мы посмотрим, действительно ли кто-то бережет его.

Калеб ничего на это не сказал, а только подумал о том, что Людовит намеренно играет с темными силами, живущими по другую сторону мира. Играет...

Сейчас Калеб вдруг особенно остро ощутил эту пугающую раздвоенность Людовита. Кто же из двух братьев был истин­ным? Теперь один мертв, и оставшийся в живых забрал все, что когда-то принадлежало им обоим. Калебу вспомнилось то время, когда он попал сюда.

Долгие месяцы братья не открывали свою тайну, прове­ряя его. И только когда убедились в его верности, которую проверяли изощренными способами, а также в его глубоких познаниях в магии и устройстве мирозданья, признались.

Но и много раз позже братья временами продолжали испытывать дух Калеба, иногда плутуя и вводя советника в заблуждение. Говоря вечером с одним братом, он не был уверен, что утром будет говорить с ним же, хотя внешне все так и выглядело. Постепенно он все же научился различать их по неуловимым признакам, но главное, по страстям и желаниям. Если один был очарован магическими обрядами, второй, высокомерный и подозрительный, больше отличался независимостью и гордым умом.

Но в остальном они были удивительно похожи и лицом, и мыслями. Оба были образованы и тяготились принадлежностью к языческому племени. Подобное уже не раз случалось. Отец Калеба рассказывал ему в детстве о Вечном городе — Риме, о победах римских полководцев над варварскими племенами и о том, как, в свою очередь, вожди варваров пытались овладеть Римом. И это некоторым из них удавалось.

Войско вестготов под предводительством Алариха вошло в Рим и разграбило его. Но Вечный город потому и назывался Вечным, что никакие нашествия и бедствия не могли уни­чтожить его. В конце концов вестготы ушли в Испанию, где к тому времени обосновались свей и вандалы — великое племя, которое имело флот и сумело захватить римскую провинцию в Северной Африке. Остготам пришлось отступить в Аквитанию. У франков было тогда две основные ветви — салиев, живших в приморских областях, и рипуариев, береговых франков, чьи селения тянулись по берегам Рейна и Мозеля [35] .

Когда вождь салических франков Хлодвиг начал объеди­нять вокруг себя остальные франкские племена, расширяя свои владения в Галлии, вождь другой ветви готов — остготов, Теодорих, воспитывавшийся в юности при дворе византийского императора, попытался захватить Константинополь, но после нескольких неудач, отправился в Италию, где окружил себя советниками. Он противостоял принявшему христианство Хлодвигу, но сам, сбросив личину варвара, с удовольствием погрузился в римскую действительность, ощущая в себе ис­тинного европейского правителя, наследника великих традиций Древнего Рима.

В этом-то и заключался весь смысл нового «покорения» варваров, проходившего как бы изнутри. И потому Калеб прекрасно понимал метания и сомнения вождя язычников Людовита, который чувствовал потребность быть христианским монархом, чтобы стать своим среди христианских правителей, осененных десницей Белого Бога — Христа. А этому мешали и жрецы, погрязшие в темных обрядах, выдававших в них низких грубых язычников, и сам народ, не понимавший вы­годы новой религии.

Отринуть в одночасье эту темную силу, которая из века в век поклонялась своим богам: Свентовиту, Велесу, Мокоши, этой таинственной богине, как будто прячущейся в бескрайних лесах, было непросто. Князь хотел принять новый облик, который бы ему протянул невидимый, но прочный мостик к христианскому миру, оставаясь при этом своим у себя на родине.

Людовит с особым пристрастием следовал традициям династии тех же Меровингов, франкских королей, которые носили длинные волосы, считавшиеся у них признаком при­надлежности к высшим слоям в отличие от коротких стрижек, выделявших рабов и простолюдинов. Людовит смутно догады­вался, что эта традиция восходит к временам, когда у древних вождей потерять волосы — означало потерять силу, а это было языческим представлением. Но тонкости подобных обычаев интересовали его лишь в той степени, в которой касались вы­годы и признания. Если римляне говорили применительно к каким-либо вещам — верно, значит, этому следовало подражать, несмотря ни на что.

* * *

После стычки с псарем, княжеская челядь стала относиться к норманну с ненавистью, предпочитая, однако, обходить сто­роной. В его присутствии насмешки прекращались, но втайне, за спиной, многие поговаривали о том, чтобы проткнуть юношу ножом в темном углу замка или зарубить втихую топором. Самое же простое было — отравить его.

Но слуги, готовившие пищу, боялись ярости князя. К тому же Олаф всегда ел то, что ели и другие слуги и дружинники. Иногда, блуждая по замку, он встречал Ягмиру, темноволосую красавицу с загадочным взглядом, которая вроде не замечала парня, но всегда провожала с легкой усмешкой.

Она говорила с князем о том, почему норманн, единствен­ный из остальных, оказался в замке, на что Людовит ответил ей двусмысленно: так захотела Нертус. С того момента Ягмира томилась мыслями об этой Нертус, неизвестной ей богине северных людей...

Она знала кое-что об Одине, одноглазом боге, который будто бы ездит на восьминогом коне, и о Торе, боге, которому подвластна стихия громовых раскатов и молний. Но Нертус? Почему Нертус?..

Людовит по своему обыкновению ускользал от прямого от­вета. Он всегда был такой, ее дядя, брат отца, неотличимый от него. Когда она спрашивала Калеба, тот туманно рассказывал что-то об ауриниях, древних жрицах, о том, как жрицы убивали пленных врагов и гадали по их внутренностям. Они поклоня­лись Нертус. Эта богиня требовала человеческих жертв.

А тем временем Олаф все чаще сталкивался с Ульбертом, который был приветлив с ним и как будто искал дружбы. Олаф сомневался в нем, но никак не мог четко уяснить себе: если Ульберт предал их, то в чем именно состояло предательство? Вообще Ульберт оставался для него загадкой еще и потому, что бывший проводник больше остальных говорил с Рагнаром и Инегельдом. Их беседы — их прошлое. Кто кому перешел дорогу, решать не Олафу. Однако настороженность в поведе­нии Олафа не очень мешала свею. Он продолжал гнуть свое, намекая на то, что им делить нечего.

— Рагнар жив? — спросил как-то Олаф тихо, поглядывая на сторожившего его венеда, седовласого воина с длинными обвисшими усами и шрамом поперек лица. Как бы там ни было, Ульберт может пригодиться. Хотя бы для того, чтобы лучше понять здешнюю жизнь.

— Его тело не было найдено, — ответил уклончиво Уль­берт.

—   А «Око Дракона»?

— Драккар ушел из бухты. Но викингов осталось слишком мало, чтобы благополучно доплыть до родных берегов. Хотя, кто знает, может, удача улыбнется Рагнару?

—   Почему ты служишь князю?

—   Он помог, когда меня объявили вне закона на родине.

—  За что? — прищурился недобро Олаф. Быть объявленным вне закона — тяжкое наказание. Если кто-то убьет такого, ему ничего не будет. И обычно так наказывали убийц. Но Олаф помнил, что когда-то так наказали его отца.

—  Я убил человека, — признался Ульберт — Он был знат­ного происхождения, приходился родственником упсальскому конунгу. Меня ожидала смерть, но я сумел бежать. Долго скитался, пока не попал к князю Людовиту.

Он не стал рассказывать Олафу о том, что испытал во время своих скитаний и кем был. А вышло так, что прибился Ульберт к пиратам, грабившим побережья Балтики и купе­ческие корабли. Команда у них подобралась пестрая: сплошь людишки, оказавшиеся вне закона, германцы, балты, англы, руяне и несколько данов и свеев, — те, кто по каким-то при­чинам не смог прибиться в дружины викингов или были из­гнаны из них за разные провинности.

Ульберт был человеком непростого характера, всегда стремился быть первым, а потому спустя несколько месяцев поссорился с одним из пиратских предводителей. С ним по­ступили просто. Обвязали веревкой и сбросили в море. Так он и плыл вслед за кораблем, болтаясь в воде, как рыба на крючке.

Ульберт уже прощался с жизнью, хлебая соленую воду и чувствуя, что долго не продержится. Но тут ему повезло. Пи­ратское судно оказалось в кольце чужих кораблей. Это были корабли Готшалка, а тот не церемонился с чужаками, которые грабили там же, где и он. Пиратское судно было захвачено, и Ульберта вытащили полумертвого из воды.

Так он оказался у Готшалка-Людовита, и, поскольку знал толк в корабельном деле и морских путях, довольно быстро завоевал признание. Только здесь ему также пришлось забыть о своем честолюбии, поскольку всякий, кто имел неосторож­ность высказаться не так, как того хотелось Готшалку, сразу отправлялся к морскому богу с камнем на шее.

Ульберт сумел избежать подозрений и приносил много пользы своему хозяину. Бывший викинг, как разведчик, оказы­вался в разных местах по всему побережью Балтики, выяснял пути торговцев, а также собирал сведения о намечавшихся походах викингов.

— Чего хочет от меня князь? — Олаф покосился на своего длинноусого сторожа, но тот даже бровью не повел. Вероятно, Ульберт был здесь на особом положении, и ему разрешалось говорить с молодым норманном.

— Чтобы ты служил ему, — усмехнулся Ульберт. — Разве это непонятно?

—   Почему именно я?

—   Ты остался в живых..

— Гуннар не захотел, — задумчиво произнес Олаф, вспо­миная страшную даже по меркам северного воинства смерть викинга.

— Он не захотел, — повторил в тон ему Ульберт. — А ты что, хочешь умереть?

—   Ты предал Рагнара! — выдал свои сомнения Олаф.

— Я никого не предавал, — возразил свей. — Я не клялся в верности ни Рагнару, ни Стейнару. Если ты не забыл, Рагнар сам пожелал попасть сюда.

В этом Ульберт был прав. Стоила ли любовь Ягмиры жизни Хафтура, Гуннара и остальных? Олаф чувствовал, что невы­сказанная неприязнь к действиям Рагнара выходит наружу.

— Но я могу помочь тебе, — неожиданно оказал Ульберт, искоса глянув на княжеского ратника.

—   Чем же?

Вместо ответа свей поднялся со скамьи и приблизился к венеду, сказав ему тихо несколько слов. Затем он достал из куртки серебряную монету, принятую к обращению у герман­цев, и протянул сторожу Олафа. Тот думал пару мгновений, потом схватил монету и скрылся за дверью.

— Слушай меня, — быстро проговорил Ульберт, огляды­ваясь на дверь. — Он ушел за медовухой, поэтому у нас есть немного времени. Я слышал разговоры венедов. Тебя соби­раются убить. При удобном случае. Никто не дознается, как это произойдет. Тебя просто найдут с проломленным черепом где-нибудь в отдаленном уголке замка.

— Почему князь не сделает это раньше своих слуг? — с усмешкой спросил Олаф.

— Ты не знаешь князя. Его мысли недоступны. Он любит играть с судьбой.

— Едва ли он думает, что я — его судьба, — продолжал насмешничать Олаф.

— Не скажи, — Ульберт наклонился к нему, как бы со­бираясь сказать нечто важное. — Он любит проверять людей. Проверит и тебя. Умереть здесь — просто. Труднее выжить.

—   И что же ты предлагаешь?

—  Бежать.

— Бежать? — Олаф недоверчиво глянул на него. Ульберт о самого начала казался ему скрытным и не достойным доверия. Но разве у него сейчас был выбор?

—  Куда бежать? И как?

— У меня есть корабль, — пояснил Ульберт, косясь на дверь. — Но он в двух днях пути отсюда. Если идти пешком по берегу.

— Зачем я тебе? — усмехнулся Олаф, подозревая ловуш­ку. — Не поверю, что ты хочешь спасти меня. Ты служишь князю.

— Верно, — кивнул Ульберт. — Но у меня свои инте­ресы.

—   Какие?

— Об этом я скажу тебе позже. И помни. Князь проверит тебя. Если промахнешься, считай, ты мертвец.

За дверью послышались шаги. Длинноусый страж шагнул в комнату, держа в руке кувшин с медовухой.

— Выпьем? — предложил Ульберт, многозначительно по­смотрев на молодого викинга.

* * *

Ночью Олаф спал плохо. Хотя он не был серьезно ранен (помогла кольчуга), но все тело покрылось темно-багровыми синяками, которые трудно сходили. Он знал, что лучше всего ему поможет купание в море, но это исключалось. После под­земелья он кое-как отмылся водой из кадки, ему дали одежду местных мужчин — штаны, рубашку, оставив из прежнего кожаные башмаки.

Безуспешными были и попытки узнать о том, где по­хоронены викинги, погибшие в ночном бою. То же касалось их оружия. По ночам юноше часто снился Хафтур. Веселый, улыбающийся, он что-то говорил, но Олаф не мог разобрать. Иногда ему снилось, что десятки крыс ползут на него, он от­бивается, но крысы продолжают вылезать из всех щелей, лезут, лезут, лезут, поблескивая маленькими злыми глазками. Олаф просыпался в холодном поту, сбрасывая с себя кровожадных тварей, но потом замечал, что один, а крыс нет, и снова за­бывался тяжелым, тревожным сном. Из головы никак не шли слова Ульберта...

Бежать? В этом было нечто непонятное, темное, свей что-то утаивал до поры, но что? Как догадаться и не дать маху? Зачем Ульберту это нужно? Он не пленник, свободный человек, что на самом деле он задумал?

Утром, когда сквозь маленькое оконце, в которое не про­лезла бы и голова ребенка, начинал пробиваться рассвет, Олаф уже не спал, долго лежал неподвижно, слушая голоса птиц из близкого леса, а затем и голоса людей, говоривших на языке, странно знакомом ему. Отдельные слова он уже хорошо пони­мал, они как будто жили в нем уже давно, ожидая своего часа. Еще месяц-другой, и он мог бы заговорить по-здешнему.

Лязгнул засов дубовой двери. Лицо нового стража, невы- спавшееся, хмурое, глаза — клочки серого неба, от фигуры дохнуло утренней сыростью:

— Идем...

После завтрака, состоявшего из куска черного хлеба и гу­стой, недосоленной каши, Олафа отвели к Людовиту. Князь в это утро был занят богословской беседой с Калебом. Людовиту казалась странным, что в христианских книгах содержатся не только евангельские тексты, исторические хроники народов, но также и некие жития святых. Святые... Люди, которые приняли муки за веру...

Князю, с детства воспитанному в суровых традициях воина-победителя, было непонятно, зачем терпеть мучения, ради чего? Ради призрачной веры в такого же Бога-мученика, когда-то распятого римскими легионерами в далекой Пале­стине, и людей... мелких, ничтожных людишек, живущих в убогих лачугах, а то и просто в землянках, и оттого постоянно грязных, прокопченных от дыма, с лицами — невзрачными, глазами — голодными и рыщущими в бесконечных поисках пропитания... За них принять муки?

Людовиту в такие моменты казалось, что он стал жерт­вой какого-то чудовищного обмана. И христианские короли, которым он старался подражать, принимали эту веру? Своим звериным чутьем князь безошибочно определял, что здесь что-то не так. Но что именно?

Калеб понимал его сомнения, но оставался при своем мнении, не споря с князем. Тут следовало быть крайне осто­рожным. Искушенный в магии и теологии советник хороню сознавал, что Людовит просто не улавливает основ христиан­ских догм, оставаясь, по сути, темным язычником, варваром, которому легче погубить десяток душ, нежели попробовать спасти хоть одну.

— Как говорил Алкуин, обласканный Карлом Великим, что такое слово? Изменник души, — произнес задумчиво Калеб. — Если принять на веру все то, что написано в этих книгах...

— Я понял тебя, Калеб, — кивнул с удовлетворением князь. — Иначе не может и быть. Наша жизнь — изменчива. Мы не сможем...

Князь не договорил, раздался стук в дверь и слуги ввели в комнату Олафа. Людовит быстро огляделся, будто что-то припоминая, затем взмахом руки удалил своих людей, при­глашая викинга подойти ближе.

— Тебе нравится у меня, норманн? — спросил князь, при­стально глядя ему в глаза.

— А кто я здесь? — Олаф чуть наклонил набок голову, как бы возражая Людовиту.

— Кто? — легкая усмешка бродила на тонких губах князя. — Не могу понять тебя?

—   Я пленник или...

—  Нет, нет, — покачал головой Людовит и знаком показал Калебу на дверь.

Тот помедлил, словно не вполне понимал, действительно ли князь хочет, чтобы он ушел? Но тот лишь нетерпеливо махнул рукой: иди, иди.

Когда они остались с Людовитом наедине, Олаф вдруг почувствовал непреодолимое жжение внутри себя, и тут же взгляд его упал на стену, где висело оружие: меч в ножнах с инкрустированной рукоятью, секира, украшенная золотой проволокой, прекрасно сделанные ножи с широкими лезвиями. Каких-нибудь два шага, и он может завладеть мечом!

Мысль о мести на миг ослепила юноше глаза. Но он быстро пришел в себя. Спокойно, спокойно, время еще есть! А князь, как бы не подозревая о страстях, что кипели в душе его пленника, взял книгу и перелистывал страницы.

— Ты уже не пленник, норманн, но еще и не мой дружин­ник. — Людовит говорил, не поднимая головы.

Олаф с любопытством смотрел на книгу в руках венед- ского вождя. Он слышал о таких вещах, распространенных в Валланде.

Хафтур говорил, что их делают из телячьей кожи и на­зывают пергаментом. Христианские монахи и другие ученые мужи особым способом записывают на них знания о том, что было раньше. А пишут они не так, как у него на родине. Это не руны, а другие знаки, научиться которым можно у тех же монахов. Олаф вспомнил о письменах, которые он видел на стене в башне. Кто написал их? И догадывается ли князь о том, что там написано?

— Знаешь, что это такое? — Людовит поднял голову, по­казывая ему книгу.

—  Я никогда такого не видел, — признался Олаф, нервно думая о том, что может убить венедского вождя, отомстив за смерть Хафтура и своих товарищей.

— Здесь говорится о том, как племя готов захватило Рим. Слыхал о таком городе?

—   Слыхал

В этом не было ничего не возможного. Людовит хитер. Вряд ли он без тайного умысла позволил бы норманну остаться с ним наедине, когда рядом висит оружие и велик соблазн за­владеть им.

— Готы разграбили город, но управлять им так и не смог­ли, — продолжал как ни в чем не бывало князь, словно не догадывался о борьбе в душе юноши. — Тебе это ничего не напоминает?

—   Нет.

— А ведь твои соплеменники поступают точно также. Они нападают на города Священной Римской империи или на города англосаксов, но совсем не могут управлять этими городами. Что толку от разрушенного города?

— Я не задумывался над этим. К тому же я почти нигде еще не бывал.

— Может, оно и к лучшему, — пробормотал князь, за­думавшись. — Быть просто разбойником — низко, если нет более высокой цели.

—   Какой же? — Олаф с любопытством глянул на него.

— Скажем, завоевать чужую землю и сделать из нее про­цветающее королевство. Ты понимаешь, о чем я говорю?

—   Немного.

—   Ты хорошо знаешь морское ремесло?

—   Я еще слишком молод, — уклончиво ответил Олаф.

— Твоя скромность похвальна. Но молодость не оставляет следа, она имеет свойство исчезать.

Князь бросил красноречивый взгляд на стену с оружием. Время шло, однако норманн пока не проявлял желания вос­пользоваться им.

—   Тебе знаком язык рун?

—   Немного.

— Почему ты — викинг, воин — носишь амулет богини, не имеющей отношения к битвам? — спросил князь. — Я знаю, есть богиня Фрейя. Она, как и Один, появляется на поле битвы. Если бы ты поклонялся ей...

Олаф сообразил, куда ведет князь. Большинство викингов носили амулеты в виде маленького топора, как бы похожего на топор Тора — Мьеллнир или в виде маленькой лодки — аму­лет морского бога Ньерда из Страны Ванов... Были и другие амулеты. Но амулет древней и загадочной Нертус, подаренный ему когда-то Хельгой, выделял Олафа из толпы, делал не по­хожим ни на кого.

«Что бы сказал князь, если бы узнал, что я родом из Гардарики?» — подумалось Олафу.

— Этот амулет мне подарил один человек, когда я был на волосок от гибели.

— Он спас тебя от смерти? — возбужденно проговорил Людовит, заинтригованный его словами, так как испытывал тягу ко всему необычному. Кто знает, может быть, он был более близок к погибшему брату, чем предполагал?

Ему не хотелось во всем доверяться Калебу, но советник очень редко ошибался. Эта зависимость и бесила князя. У него иногда возникало сильное желание овладеть секретами Калеба и уничтожить его. Но пока советник был ему нужен.

Что-то в этом есть. Несомненно есть!

— А скажи, князь, ты видел знаки на стенах в башне? — неожиданно спросил норманн.

— Да, видел, — удивился венедский правитель. — Что тебя интересует?

— Что там написано?

Людовит раздумывал недолго. Этот северянин... Может статься, он именно тот, кто ему нужен. Но это дело времени.

— Это древний язык, — пояснил венед. — Один из ученых советников моего отца сказал как-то, что там записано: «Можно быть маленьким в больших деяниях и большим — в малых».

—   Это похоже на то, что говорил Эгиль.

—   Эгиль? — нахмурился князь — Кто это?

—   Старик, которому подвластно время.

— Подвластно время? — рассмеялся Людовит — Это чушь. Время не подвластно никому!

Но именно он сказал, что сын Мундильфари покроется кровью, — сказал Олаф — А ведь это было не так давно...

— Сын Мундильфари? — припомнил Людовит. — То есть, по-вашему, луна?

— Если бы Рагнар доверял Эгилю, мы бы никогда не оказались здесь.

—  А вот тут ты неправ, норманн, — серьезно заметил Лю­довит. — Ты же веришь в судьбу? Ваша судьба была попасть на эту землю.

—   Что ж. Может, и так.

Людовит ждал, ждал действий викинга. Но тот словно не замечал ни близости оружия, ни того, что они остались одни... Был момент, о котором Олаф долго вспоминал потом в одиночестве, борясь с искушением. И не прогадал. Уже уходя, когда за ним пришли люди князя, он увидел в глазах Людовита сожаление. И так оно и было на самом деле. Ведь за шкурой медведя действительно находилась потайная дверь, за которой наготове сидели два дружинника с обнаженными мечами. Пожалуй, Олаф даже не успел бы зарубить Людовита при всей своей сноровке.

Князь выпустил бы прятавшихся телохранителей, и викин­гу пришлось бы вступить с ними в бой, исход которого был непредсказуем. А там подоспели бы и остальные.

После разговора с Людовитом, Олаф заметил, что наблюде­ние за ним ослабло. Приставленные сторожа выполняли свои обязанности без особого рвения.

Олафу не разрешалось только выходить за стены замка, а в остальном он стал чувствовать себя довольно свободно. Однако он сознавал, что расслабляться не стоит. На глаза порой попадался псарь, провожавший его недобрым взглядом. Если бы норманн встретился ему в укромном месте...

А Ульберт куда-то пропал. И вскоре Олаф узнал, что князь отправился на несколько дней в Мекленбург.

Как-то утром Олаф стоял у зарешеченного окна и смотрел, как дождь заливает землю в том самом огороженном бревенча­тым забором дворике, где несколько дней назад медведь задрал Гуннара. Олафу ясно представилась вся картина: огромный медведь, одуревший от запаха крови и боли, причиненной ему, и Гуннар, сильный мужественный Гуннар, спасшийся после разрушительного шторма у Шетландских островов, когда море поглотило несколько драккаров, выживший после битвы в Йорке, когда англосаксы уничтожили почти всех его товарищей. Гуннар, который...

Теперь все в прошлом. Где они сейчас? Хафтур, Виглиф? Вальхалла, Вингольв, чертоги Одина... Неужели все они там? Огромная толпа мертвецов, которая пирует и готовится к по­следней битве. А Гуннар, оставшийся без меча, мог оказаться у Хель. Дождь, ливший за окном в чужой земле, где многоглавые боги, скрывающиеся в лесах, ждут свои жертвы... Олаф сжал кулаки. Он должен отомстить, должен!

Людовит, этот коварный иноземный ярл, он что-то задумал, но что? Сейчас Олаф пожалел, что не воспользовался пред­ставившимся ему моментом и не попробовал убить князя.

Внезапно он услышал тихие шаги за спиной. Ну вот, при­шли и за ним! Резко повернулся, ожидая нападения. Ко вместо вооруженных мужчин увидел девушку, которую часто видел здесь раньше. Она была служанкой у Ягмиры. Приблизившись, девушка что-то быстро сказала, взяв его за руку.

— Чего тебе? — отмахнулся Олаф, подозрительно уста­вившись па венедку.

— Там, там, — она показывала рукой куда-то в противо­положную часть замка.

Олаф, уже понимавший кое-какие слова по-здешнему, по­нял, что ему надо идти с ней. Куда?

Не бойся, — бормотала девушка, глядя на него своими серыми глазами.

В конце концов юноша решил, что спрятаться от смерти, в каком бы виде она не пришла, ему все равно не удастся и пошел за служанкой, стараясь держаться чуть сзади. Долго блуждая по коридорам, девушка ввела его в какой-то малень­кий проход, пройдя через который они оказались у большой массивной двери, которая была чуть приоткрыта.

Олаф вопросительно посмотрел на свою провожатую, а та, тихо засмеявшись, открыла дверь и втолкнула его внутрь. Олаф, почуяв западню, хотел ударить девушку, но вдруг женский голос, прозвучавший за спиной, заставил отказаться от этого намерения. Он, повернувшись, разглядел в комнате с низким потолком фигуру женщины, которая манила его к себе. Сделав пару шагов, юноша остолбенел от неожиданности. В женщине он узнал... Ягмиру! Она стояла, набросив на плечи длинный плащ, спадавший почти до самых щиколоток. При­ложив палец к губам, Ягмира подошла к нему, положила руки на плечи. Олаф замер, не в силах что-либо возразить. Все это было так неожиданно!

— Норманн... — страстно шептала Ягмира, и ее глаза, устрем­ленные на него, будто затягивали в себя. У Олафа возникло ощу­щение, что он стоит перед пропастью, опасной, глубокой пропастью. И вот-вот сорвется вниз с головой. — Я тебе нравлюсь?

Она бормотала, охваченная лихорадкой любви, он почти ничего не понимал, но догадывался, о чем идет речь. Для того чтобы понять страсть, совсем не нужно быть мудрецом и знать семь языков.

— Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь или твоя богиня Нертус запрещает тебе любить?

Услышав имя Нертус, Олаф напрягся, инстинктивно кос­нувшись амулета рукой. Ягмира прижалась к нему, увлекая на ложе, которое он заметил за ее спиной. Слепым, неловким движением он обхватил ее, почувствовав, что под плащом на ней ничего больше нет. Обнаженное горячее тело задрожало в его руках, и он сам, как в бреду, ничего не мог с собой по­делать, чувствуя неудержимый призыв страсти, первобытный зов плоти... У него до Ягмиры никого не было.

— Норманн, возьми меня! — Ее губы обжигающе коснулись его губ, и Олаф, словно обреченный, крепко сжал ее, оторвав от пола.

— Норманн, безумный норманн!.. — продолжала она вскри­кивать в исступлении.

И Олаф больше ничего не помнил...

* * *

Ночью, забывшись тревожным сном, Олаф попал в некую далекую страну, где стояли каменные дома во много раз выше человеческого роста. Он бродил среди многоязыкой пестрой толпы, удивляясь всему, а жители этой земли приглашали чужеземца в свои дома. Он входил и с ужасом видел, как за столом собирались полулюди-полузвери с головами лошадей, коз, коров. Они пригласили его сесть за стол и отведать их пищи. Ему подали чашку, и он взял ее, чувствуя непомерную тяжесть в руках.

Он хотел приступить к трапезе, но вдруг застыл, словно каменный идол на капище. В чашке лежала человеческая го­лова. Он присмотрелся — это была голова князя Людовита, точь-в-точь какой она была в руках у Рагнара, перед тем как он сунул ее в кожаный мешок...

Голова князя усмехнулась и сказала Олафу: «А мне ведь известен каждый твой шаг, не веришь?» Олаф в замешательстве отбросил от себя чашку, а полулюди-полузвери засмеялись, наперебой крича ему: «Не хочешь нашей пищи? А мы ведь приготовили ее для тебя!..»

Олаф проснулся и долго потом не мог уснуть. Ужасное сновидение отступило, и он вспомнил все, что у него произо­шло с Ягмирой. Его удивило, что она не была девственницей, но он понял, что Рагнар все равно не узнал бы правды, потому как князь собирался убить его и захватить «Око Дракона» со всей добычей.

Ягмира, красивый цветок на краю бездны... Скольких увлекла она и сколько из-за нее погибло? Не было ли и тут замысла князя? Олаф сознавал, что попал в ловушку, из ко­торой трудно выпутаться без посторонней помощи. Ульберт... Действительно ли он хочет помочь ему или преследует какие-то свои цели?

На следующее утро, едва увидев свел, он показал ему, что хочет поговорить. Ульберт кивнул и удалился прочь. Олаф злился, но ничего поделать не мог. Один раз он увидел Ягмиру, которая прошла мимо него как ни в чем не бывало. Вне себя от нахлынувшего бешенства викинг готов был с голыми руками броситься на кого-нибудь из обитателей замка и придушить его.

Вечером он будто случайно наткнулся на служанку Ягмиры. Та улыбнулась ему как старому знакомому и поманила за со­бой. Теми же окольными путями он попал в тайную комнату Ягмиры. Она уже ждала его.

—  Ну, норманн, соскучился по мне?

— Ты любила кого-нибудь? — Олаф заглядывал в ее глаза, надеясь увидеть то, что ожидал.

—  Что ты говоришь? Ты меня любишь, норманн?

Они не совсем понимали друг друга. Только отдельные слова, потому как девушка кое-что знала из языков сканди­навов. А он немного научился понимать венедов.

— Ты любила кого-нибудь? — повторял он, оказавшись на ее ложе.

—  Любила, любила! — смеялась Ягмира. — Ты сильный, да, ты сильный, норманн... но я сильнее тебя!

* * *

Заметив, что наблюдение за ним ослабло, Олаф решил выбраться из замка. Надо было только дождаться удобного момента.

Время шло, его сторож, набравшись медовухи, уснул в углу, и тогда юноша решил действовать. К нему уже начали привыкать, поэтому его появление внизу, у ворот как будто не вызвало удивления. Он видел, что вблизи ворот находится только один дружинник, а остальные сидят шагах в двадцати, в маленькой комнатке рядом со сводчатой аркой. Задушить дружинника, завладеть его оружием и проскользнуть в во­рота — это могло занять всего несколько мгновений. Олаф задумался. Вот также он стоял один на один с князем в размышлял: стоит ли убивать его в этот раз?

Неожиданно кто-то довольно резко толкнул его в спину и увлек назад, в полумрак узкого коридора.

— Сумасшедший! — раздраженно зашептал ему в ухо человек, которого Олаф собрался было ударить. — Им от­дан приказ убить тебя тотчас же, как только ты переступишь границы замка!

Олаф узнал Ульберта.

—   Я не собирался бежать! — зло бросил Олаф.

— Разве? — Ульберта было трудно обмануть. — Ты хочешь бежать с того самого момента, как попал сюда.

— А ты - всевидящий, — усмехнулся Олаф, поправляя рубашку. — Может, еще что-нибудь знаешь?

— Да, знаю. — Ульберт оглянулся. Вроде бы они здесь находились одни. — Ты хочешь убить князя...

— Да ведь его уже убивали? — высказал Олаф свои со­мнения.

—  Кто?

— Гуннар. Там, у башни, он отрубил ему голову, а Рагнар сунул ее в мешок. Я видел это собственными глазами!

— Не знаю, кого убил Гуннар, но князь, насколько нам обоим известно, жив. И он — не призрак, а живой человек.

— Я не могу бежать, — напомнил Олаф. — А уж убить князя...

— Это можно сделать, — быстро проговорил Ульберт. — Но позже.

—  Когда?

—   Когда я буду готов к этому.

— Зачем тебе убивать князя? — недоверчиво спросил Олаф. — Он хорошо платит тебе...

— Ты не знаешь всего, — в некоторой задумчивости сказал Ульберт, глядя, как дородный венед в рваной рубашке тянет через полуоткрытые ворота свинью на веревке. Свинья упира­лась, тычась грязным рылом в ворота, а мужик бил ее палкой, стараясь втолкнуть внутрь двора замка. — Скоро меня ждет смерть, если я не уберусь отсюда... И вот что, — он быстро глянул на Олафа. — Мне известно все.

—   Что — все? — не понял Олаф.

— Про тебя и Ягмиру. Опасайся ее! Она приведет тебя к гибели.

— Смерть давно идет за мной по пятам. Что же мне бояться какой-то девушки?

— Эта девушка — сама смерть! — глухо проговорил Уль­берт. — Уж мне ли не знать? Посмотри, нет ли у нее где-нибудь в комнате гребешка из кости.

—   Что за гребешок? — усомнился сын Айнстейна.

— А такой костяной гребешок, сделанный из берцовой кости одного человека, которого я хорошо знал.

— Ты шутишь?! — смутился Олаф, покусывая губы. Он видел гребешок, которым расчесывала голову Ягмира.

— Я говорю серьезно, мой недоверчивый друг, — усмех­нулся невесело Ульберт. — Этот человек, он служил у князя. Мы подружились. Он сошелся с Ягмирой, но его убили. А из кости сделали этот проклятый гребень!

—   Да ты-то откуда знаешь?

— Князь сам сказал мне, напившись вина. Он не знал, что этот человек был верен мне. Сказал, что дерзкий любовник нашел свое пристанище. И он уже не первый. Понимаешь, о чем я?

— Подлая девка! — закричал Олаф. — Она еще ответит мне...

—   Тише, сюда идут! Поговорим позже...

Олаф увидел Болеслава, который шел через двор в сопрово­ждении двух дружинников. Ульберт направился к ним. Заметив свея, сын Людовита криво улыбнулся и небрежно бросил:

—  Луна уходит, а солнце греет жарко, не так как в Уппланде?

—  Луна еще вернется, — многозначительно обронил Ульберт. — Не вся кровь вытекла из нее...

Олаф не понял ни слова, но его удивило выражение лица Болеслава. Обычно надменное и равнодушное, оно сейчас было похоже на лицо побежденного и униженного. Хмурый взгляд, запавшие глаза. Такое впечатление, что он несколько дней провел в заточении на хлебе и воде.

Олаф действительно не знал и не мог знать всего. По­сле смерти одного из братьев Болеслав вдруг понял, что ему остался один шаг, один только шаг и он станет полновластным хозяином замка. Но для этого нужно убить князя...

Болеслав знал: жрецы Свентовита не любят его отца, считая, что он хочет принять христианство, и таким образом отойти от старой веры их предков. Болеслав вошел в сговор с одним из влиятельных жрецов, обещавшим ему поддержку. Теперь оставалось только устранить Людовита.

Болеслав понимал, что в этом деле следует быть крайне осторожным. Малейшая оплошность, и он обречен на мучи­тельную смерть. Сын князя никогда не обманывался насчет своего отца, сознавая всю его жестокость и коварство. Поэтому найти убийцу представлялось ему делом почти безнадежным. Его могли выдать и...

Вот тогда-то Болеславу и пришла мысль использовать ино­земца. Ульберт лучше остальных подходил для этого. Он тайно встретился со свеем и пообещал богатое вознаграждение за убийство князя. Он чувствовал, что северянин тяготится своей службой и у него есть глубокие обиды на вождя венедов.

И в самом деле, Ульберт колебался недолго и принял предложение молодого княжича. Но принял его совсем не из желания получить много золота. Ульберт прекрасно со­знавал, что оказался между молотом и наковальней. Если он откажется от предложения Болеслава, его убьют как свидетеля заговора. Если сумеет все же убить князя, Болеслав все равно рассчитается с ним, но не золотом. Его прикончат как убийцу князя, мучительно и жестоко. Представив народу как коварного предателя, пособника норманнов.

Существовал, правда, и еще один выбор: встретиться с Людовитом наедине и рассказать ему обо всем. Но Ульберт понимал, что за ним следят и он не мог знать, сколько людей из окружения князя вовлечено в заговор.

А его поведение может вызвать подозрение и у самого Людовита. Кому князь поверит? К тому же свей по собственному опыту знал, что князь не склонен к благодарности. Наградой у таких людей частенько становилась смерть. И обиды на князя у свея действительно имелись. Выйти из этого мертвого кольца было в ту пору пределом его желаний.

В любом случае он как мотылек, летящий на пламя ко­стра, обречен на гибель, если... если только не придумает, как спастись. Присутствие в замке молодого норманна, приемного сына ярла Стейнара, могло помочь. Норманн — хороший боец, умен для своего возраста и вполне пригоден для серьезного дела. И Ульберт решил войти в сговор с Олафом, догадыва­ясь, что тот обуреваем жаждой мести и никогда не станет по доброй воле служить князю.

* * *

Когда на землю опускались сумерки, Людовитом овладевала тоска, природу которой он не мог понять. Ему вдруг начина­ло казаться, что он окружен врагами, его подозрительность усиливалась и подтачивала его изнутри подобно язве. Князь метался в своей уединенной потайной комнате, как зверь в клетке. Он не мог знать, что в его окружении есть человек, который понимал, в чем дело.

Сын чернокнижника Калеб, наблюдая за князем, пришел к выводу, что Людовит болен, и его болезнь кроется в смер­ти Готшалка. После гибели своего брата-близнеца он как бы лишился внешней оболочки, прикрывавшей его как щит. Оба брата, меняясь местами, путая окружение, привыкли за много лет к собственной неуязвимости, неуловимости и вот сейчас, оставшись в одиночестве, Людовит вместо того, чтобы ощутить всю полноту власти, чувствовал себя как человек, с которого содрали кожу.

— А помнишь, Калеб, — говорил он своему советнику, — рас­сказ хрониста об одном римском императоре, который любил наряжаться в кого-нибудь из простонародья?

— Он любил представления, — кивал Калеб, припоминая подробности. — Тебе же известно, светлый князь, что римляне разыгрывали особые действа, участники которых представля­лись людьми, будто живущими другой жизнью.

— Да, живущими другой жизнью... — повторял задумчиво Людовит, сознавая, что точно также жили долгое время и они с братом.

Тайная жизнь обоих, как нечто, с трудом поддающееся разуму, увлекала будто в бездонную пропасть, меняя их судьбы. И оба брата порой начинали верить в собственную непогрешимость, особую удачливость, данную свыше. Смерть развела их по разным мирам, будто намекая на старую истину: от судьбы не уйдешь.

— А знаешь, Калеб, я решил испытать норманна, — в словах князя слышался подвох. — Мой Старик давно не пробовал свежего человеческого мяса. Негоже долго томить его.

Калеб невольно вздрогнул, услышав имя — Старик. Этим именем князь называл своего медведя-убийцу, и, предвидя некое молчаливое возражение советника, Людовит поспешил добавить:

— Тоска гложет мне сердце. А тебе нечего беспокоиться. Если он — тот, за кого ты его принимаешь, то...

— Князь волен поступать, как ему вздумается, — почти­тельно склонил голову Калеб, испытывая тревогу. Потусто­ронние силы никогда не обманывали его. Смерть первого брата уже наступила. Теперь очередь второго, если он не прислушается к советам Калеба. Но давать их сейчас было бессмысленно. — Испытание — дело верное. Мы ничем не обязаны норманну.

Однако сам при этом подумал о том, что князь утратил чувство меры. В его поступках в последнее время отсутствовала привычная дальновидность. Он как будто внезапно ослеп и не мог отыскать дорогу. Дорогу в темноте...

Теперь-то Калеб очень хорошо сознавал, что главную роль прежде все же играл погибший брат как человек, присматри­вавшийся к знакам судьбы, к знамениям, к воле высших сил. Без него разум второго брата будто иссох. Ему не хватало ни холодного расчета, ни воли, ни воображения.

                                                            * * *                       

Утром, во время скудного завтрака, состоявшего из похлеб­ки и куска черствого хлеба, Олаф услышал от своего сторожа новость: ночью неожиданно сдох медведь-убийца, пожиратель несчастных, детище слепой жестокости князя.

Олаф вспомнил о Гуннаре и злорадно усмехнулся. Зверь ненамного пережил убитого им викинга.

— Помяни мое слово, — бормотал старый венед, запивая кусок жареной свинины хорошим глотком эля. — Скоро здесь появится новый хозяин леса, сколько их уже было на моей памяти?

Венед говорил просто так, для себя, не рассчитывая на понимание со стороны пленника. Но пьяному это и не особо нужно.

А между тем Олаф все больше понимал местный язык, но вида не подавал. Обманчивое впечатление того, что он поч­ти ничего не понимает из разговоров, делало венедов более раскованными рядом с ним. Хотя все сознавали: говорить лишнее — себе дороже. Да и случай с псарем у всех был на памяти. А один из постоянных сторожей Олафа, длинноу­сый старик, и вовсе к нему относился хорошо. Привык, что норманн не слишком разговорчив, да и на каком языке с ним говорить?

А старику, особенно когда он выпивал медовухи, нужен был слушатель, пусть и молчаливый. Олаф иногда думал, что венед говорят с ним так, как обычно разговаривают с домашними животными, с той же собакой. Говорят, что попало, а ты сиди и слушай, можешь и вовсе спать — разницы никакой нет.

Старый венед часто вспоминал прежнюю жизнь, войны, в которых ему довелось участвовать. А поскольку был он старше князя, то помнил еще то время, когда служил у отца Людовита.

— Был я на острове Рюген, когда страшный мор косил лю­дей... — бормотал венед, хмелея все больше. Ему такая служба нравилась. Норманн для него был уже не пленник, а кто-то вроде странного иноземца, которого нужно учить здешней жизни. — Хотели мы пристать к острову, да испугались... Вишь ты, глядим, а на берегу трупы валяются неубранные, понима­ешь? А кто из живых нас увидел, тот сразу в воду бросился и — к нам, чтоб мы их взяли на корабль. Да где там! У нас тогда Вильк кораблем управлял, он нам и показывает, давай, мол, скорей отсюда!..

— Да-а... — спустя некоторое время протяжно молвил ве­нед. — Много людей тогда поумирало. Мор — это пострашней войны. Мечом и топором с ним не справишься.

— А руссы? Видел руссов? — повинуясь какому-то внут­реннему голосу, вдруг спросил Олаф, коверкая и страшно путая слова венедов с норвежскими. Но старик его понял И вроде даже не удивился.

— Руссы? — с придыханием повторил длинноусый страж, как будто ему только что напомнили о чем-то давнем, но когда-то значительном в его жизни. — А какое тебе дело до руссов, норманн? Вишь, ты уже и по-нашему заговорил. Так, глядишь, меня скоро обскачешь.

Олаф молчал, только глаза его внимательно изучали из­борожденное глубокими морщинами лицо старика.

— Руссы — это племя, которое живет там, откуда всходит солнце. Моего брата убили под Ладогой. И до сих пор я не знаю, кто это сделал. То ли свей, то ли финны, то ли руссы. Нашли его мертвым с проломленным черепом. Удар нанесли сзади, по-воровски. Сдается мне, он даже не видел того, кто его убил. Вот так...

Старик умолк и как-то сник, словно груз прошлого внезапно упал на него, прижимая к земле.

Олаф ждал. Он ждал чего-то необычного, словно услышал далекое эхо старых тайн Страны Городов, Гардарики — зем­ли, куда направлялись норманны в поисках богатств, славы и почестей. Многим это удавалось. Рюрик Фрисландский когда-то стал там большим конунгом, но умер, оставив свои земли некому Хельгу, человеку сметливому, мужественному и расчетливому. Олаф с некоторых пор стремился проникнуть в эти тайны, приоткрыть завесу прошлого, однако все было не так-то просто.

Внезапно дверь отворилась, и к ним заглянул Ульберт. Окинув понимающим взглядом обоих, он тут же достал фляжку с медовухой, чем обрадовал старика.

— Не пойму я этого свея, — бормотал венед, жадно схватив фляжку. — Он даже щедрей Болеслава, а тот любит дружинни­ков побольше... — и тут старик осекся, покосившись на Ульбер- та. Не сболтнуть бы чего лишнего? Ведь свей хорошо говорит по-здешнему, он-то все смекает. Старик приложился к фляжке, справедливо рассудив, что лучше пить, чем говорить.

— Ночью будь готов, — сказал Ульберт по-норвежски Ола­фу, при этом сохраняя беспечное выражение лица. Он уже не раз проверял этого венеда: тот не понимал язык норгов.

— Ты все продумал? — спросил Олаф, отвернувшись к окну. Его не покидала тревожная мысль о том, что это могла быть ловушка? Но как узнать? Теперь и он оказался в положении свея, хотя и не догадывался об истинных намерениях своего нового друга. Но кому-то ведь надо верить, если хочешь вы­жить и выбраться отсюда.

— Вернее не бывает, — усмехнулся Ульберт каким-то своим мыслям.

— Ты, свей, удивляешь меня, — в пьяном задоре выгово­рил старик. — А правду ли говорят, что ты — родственник упсальского конунга?

—   Кто же это тебе сказал?

Они говорили по-венедски, и Олаф с некоторым напряжени­ем следил за их разговором, ожидая подвоха. Вообще странная троица собралась здесь, угощаясь медовухой. Сильно хмельной старый дружинник, который не понимал сути скрытого диалога между двумя норманнами. Ульберт, объявленный вне закона у себя на родине за убийство знатного свея, прошедший дорогой лишений и утрат, участник нескольких морских сражений, наем­ник, не лишенный чести, но способный к вероломным поступкам, если от этого зависит его жизнь. И молодой Олаф, не знавший отца и матери, в меру честолюбивый и отчаянный, и всегда пытавшийся понять смысл происходящего вокруг него...

— Кто мне сказал? — удивился старик. — Кто же мне мог оказать кроме самой жены короля Упсалы, норманн? — он пьяно захохотал в восторге от своей грубой шутки. Но внезапно голова его свесилась и упала на деревянный стол. Он еще что- то бормотал, но уже ничего не соображал и вскоре замолк.

Ульберт наблюдал за ним с усмешкой.

— Как мы уйдем отсюда? — спросил Олаф, глянув искоса на свея.

— Меня будет ждать корабль. Недалеко отсюда, утром мы должны попасть на него, а если...

—   Что? — напрягся Олаф.

— Если не успеем, то отправимся к Свентовиту или еще к какому-нибудь местному богу, — мрачно пошутил Ульберт, вспомнив о капище в Упсале, на алтаре которого приносились многочисленные жертвы. Венеды могут поступить с ними по- другому, но в одном можно не сомневаться: Болеслав сделает все, чтобы смерть их была мучительной.

— Чей это корабль? — продолжал допытываться Олаф, в котором Хафтур сумел воспитать чувство недоверия ко всему непознанному и неясному.

— Ты слишком много хочешь знать, приемный сын ярла Стейнара. Какая тебе разница?

— Если ты мне этого не откроешь — считай, мы не дого­ворились, — твердо сказал Олаф.

— Хочешь умереть здесь? — в глазах свея блеснули огоньки ярости.

— Смерть придет к каждому из нас. Но лишь Вердари известно — когда?

— Это корабль руян, — неохотно уступил Ульберт, — жи­телей острова Рюген. Я заплатил им золотом.

—   Зачем же им ждать тебя? — развеселился Олаф.

—  Они жадны... — пожал плечами Ульберт. — Хотят по­лучить больше. В этом они похожи на твоего сводного брата Рагнара. Только безумец мог отправиться за дочерью князя Людовита.

— Кто же знал? Ты ведь ничего не сказал, когда пришел к нам в Хвити-фьорд?

— Сыну ярла не пристало бегать за какой-то девкой, будь она хоть королева, — от Ульберта не укрылась насмешка Ола­фа. — Что, у него не хватало девушек?

— Я не следил за девушками Рагнара. А насчет королевы... — Олаф задумался. — Здесь ты неправ. Я бы отправился на край света, если бы меня полюбила королева.

—   Ягмира никого не любит.

В этот момент длинноусый венед захрипел во сне. Олаф бросил на него сочувствующий взгляд.

—   Что будет с ним? — он кивнул на старика.

—   Догадайся сам, — хмыкнул Ульберт.

Сомнений быть не могло. Олаф должен убить своего сторожа, но... что-то шевельнулось в душе молодого викинга, что-то, похожее на жалость. Его с детства учили, что викинг не должен знать жалости к своим врагам. Но этот старик, который долгими вечерами изливал ему душу, рассказывал о своей прошлой жизни, где было немало горя... он враг?

—   О чем задумался? — прищурился Ульберт.

Этот норманн беспокоил его, даже больше, чем следовало.

Почему князь сохранил ему жизнь? Вспомнился странный раз­говор с Людовитом, который интересовался прошлой жизнью Олафа: кто он, что он, почему носит необычный амулет?..

Ульберт догадывался, что все это неспроста. Но князь не выдавал своей тайны, разве что... Амулет? Все дело в амуле­те! Один из близнецов был увлечен магией, правда, сейчас свей не знал наверняка, кто из братьев остался жив, поэтому мог лишь гадать. Но туманные откровения Калеба, намеки, в которых можно было распознать стремление постичь тайны колдовства... Ульберт давно понял, что советник занимается черной магией и он именно тот человек, который направляет князя. Он же указал на Олафа. Наверняка.

—   Я ни о чем не думаю, — резко бросил юноша.

—   А, может, ты боишься?

Олаф вскочил со скамьи, руки сами потянулись к шее Ульберта. Тот побледнел, выхватив нож.

—  Спокойно, Олаф, спокойно, береги силы. Они тебе еще пригодятся.

— В следующий раз... — Олаф не договорил, но его взгляд сказал остальное.

— Запомни, — начал Ульберт, как будто не обратив вни­мания на эту размолвку. — В полночь я приду за тобой.

—   Сколько человек охраняет князя?

—   Об этом даже не думай!

—   Мне кажется, там есть потайная дверь...

— Я знаю, — усмехнулся Ульберт, направляясь к выходу. — Жди меня, викинг.

* * *

Когда темнота окутала землю, Олаф лег на свою постель, но уснуть, конечно, не мог. Тревога, как змея, забравшаяся внутрь тела, кусала все сильней. Его страж, просыпаясь, хватал фляжку и пил пока не сваливался снова. Олаф только сейчас заметил, что предусмотрительный свей принес с собой две фляжки.

Близилась полночь. Мысль о том, что придется убить старого дружинника, не давала покоя. Может, Ульберт возьмет это на себя?

Олаф представил презрительную усмешку свея, когда тот увидит сомнения молодого викинга.

В темноте за оконцем ухнула сова, словно предвещая чью- то скорую смерть. Олаф закрыл глаза. Странное спокойствие овладевало им.

Снаружи, в коридоре, послышались легкие шаги. Ульберт?.. И тут пробудился его страж, в полумраке пошарил рукой возле себя. Обе фляжки были пусты.

— Проклятый свей... — пробормотал венед. — Неужели больше нечего выпить?

В дверь тихонько постучали. Олаф напрягся, но остался неподвижен.

—   Кто там еще? — венед поднялся и открыл дверь.

— Чего тебе? — спросил он у кого-то, хорошо ему знако­мого. — А... — и, захрипев, повалился, пронзенный мечом.

В душе Олаф поблагодарил Одина, что не его рука сразила венеда. Он поднялся на ноги и застыл как вкопанный. На по­роге с обнаженным мечом стоял отнюдь не Ульберт, а псарь, когда-то избитый им.

— Ну что, норманн, пришел мой черед поквитаться! — псарь ухмыльнулся и вошел в комнату, а следом за ним вошел второй — здоровенный молодой парень, один из княжеских слуг. В его руке был дровяной топор. Но в данном случае выбор оружия был правомерен. В тесной комнатке секирой не очень-то размахнешься.

Было это лет десять назад. Двое пьяных дружинников подошли к сумасшедшему пареньку, достали мечи и, смеясь, начали куражиться над ним. А сумасшедший тоже смеялся, показывал на меч и зачем-то подносил руку ко рту, что-то его забавляло. Наконец, все это наскучило дружинникам, и один из них проткнул паренька мечом. Тот вначале будто ничего не понял. Стоял и смотрел, как из раны течет кровь. Он еще улыбался, когда второй воин отрубил ему голову с короткого замаха...

Сейчас норманн казался псарю таким же сумасшедшим, не ведающим своего будущего.

— Эй, ты, на колени! — приказал он, но сразу заметил, что Олаф его не понимает или не хочет понять. — На колени, нор­манн! — псарь побелел лицом, нервно сжав меч. Ему хотелось унизить северянина перед смертью, увидеть, как он скулит, умоляя о пощаде. Но ничего этого не произошло.

—  Он же не знает нашего языка, — вмешался второй венед, державший наготове топор. — Давай кончать его!

—  Сейчас... — Псарь двинулся к Олафу, предвкушая тайную радость от зрелища смерти врага.

Он хотел представить все дело так, будто норманн и его страж повздорили и в схватке смертельно ранили друг друга. Старик мог умереть от пустячной раны, а норманн? Кому здесь нужен норманн? Когда псарь узнал, что норманна хотели вы­пустить к медведю, он понял, что жизнь викинга уже ничего не стоит. Однако все же следовало быть осторожным. Князь любил менять решения, и никто не мог наверняка сказать, что ему взбредет в голову завтра. Поэтому псарь был готов к любым неожиданностям. Но кое-что он не учел.

Подняв меч, псарь чуть промедлил: поведение норманна его настораживало, но, отбросив сомнения, все же сделал пару шагов вперед. И тут Олаф мгновенно преобразился. Схватив скамью, он стремительным движением, действуя скамьей словно копьем, ударил псаря в голову. Все произошло на­столько быстро, что венед не успел среагировать и рухнул на пол с окровавленным лицом. Олаф сломал ему нос и выбил несколько передних зубов. Второй венед удивленно вскинул брови и поднял топор. Теперь от его сноровки зависела жизнь и его самого, и раненого псаря. Он угрожающе махнул топором, но уверенности в его движениях не было. Парень понял, что противник опасен, и самое лучшее в его положении — побы­стрей скрыться. Олаф ждал с презрительной усмешкой. Венед снова поднял топор, собираясь пугнуть норманна, чтобы затем выскользнуть за дверь, но вдруг открыл рот, напоминая рыбу, выброшенную на берег. Еще мгновение — и из уголка его рта потекла алая струйка крови. Парень молча упал лицом вниз, рядом с телом оглушенного псаря.

Олаф бросил взгляд в сторону двери. На пороге стоял Ульберт с окровавленным мечом.

—   Кажется, я вовремя.

В этот момент псарь пришел в себя и пошевелился с лег­ким стоном.

—Добей его. — Ульберт шагнул ко второму, проверяя, мертв ли он?

Олаф взял меч из ослабевшей руки псаря и одним ударом разрубил ему шейные позвонки.

—Одень его башмаки, — сказал свей, показывая на ноги одного из мертвецов. — В твоих далеко не уйти.

Пока Олаф переобувался, свей ждал в коридоре. Выходя из комнаты, сын Айнстейна кроме меча прихватил и нож, принадлежавший его длинноусому стражу.

—   Теперь куда?

—Туда, — Ульберт кивнул в глубину коридора, освещен­ного светом факелов.

—   Подожди... — Олаф раздумывал. — Есть у меня дело.

—   Какое еще дело? — раздраженно бросил Ульберт. — Надо спешить!

—   Успеем.

Впервые за все время, проведенное в замке, Олаф вновь держал в руках оружие, и сладостное ощущение обретенной силы, знакомое любому воину, как и прежде, волновало душу. Если он погибнет, то погибнет как викинг, с мечом в руке. И если Вальхалла действительно существует — он попадет туда, где его ждет встреча с Хафтуром и... отцом?

— Быстрей! — поторопил Ульберт, увлекая его в лабиринт коридоров замка. — Я буду ждать тебя здесь.

Свей угадал намерения своего нового товарища, но поме­шать не посмел. Пока они шли, у Олафа появилось странное чувство, будто замок опустел. Он то и дело озирался, готовясь к бою с дружинниками, но их так никто и не потревожил.

— Не бойся, — усмехнулся свей, заметив его волнение. — Сюда никто не придет. Можешь быть спокоен.

Эти слова еще больше удивили Олафа, но он не подал вида. Откуда ему было знать что он — лишь жало заговора, в котором была решена участь и князя, и его самого вместе с Ульбертом?..

Блуждая по коридорам, Олаф угадывал путь по еле улови­мым приметам. Вот и проход. А дальше — дверь. Интересно, там ли она?.. Когда он вошел, Ягмира сидела на кровати и рас­чесывала гребнем свои длинные густые волосы. Оглянувшись на звук, она слегка оторопела, но быстро пришла в себя.

— Это ты, норманн? Я не ждала тебя сегодня. Тебе лучше уйти.

Не отвечая, Олаф подошел и уставился на костяной гребень в ее руке. Тот самый?..

— Куда ты смотришь? — своим женским чутьем Ягмира чувствовала: что-то не так.

— Этот гребень, — сказал викинг и почти грубо выхватил его. — Хороший гребень, да, Ягмира?

— Ты делаешь мне больно, я позову стражников. Эй, кто там?

— Там никого нет, — он понял, что она сказала, и про­должил: — Из моих костей ты собиралась сделать себе такой же? Или лучше?

— Варвар, убирайся! — встревоженная Ягмира не понимала, чего он хочет, но сознавала опасность. Этот человек мог даже убить ее. Неужели он все знает?

— Тебя следовало убить. Да, убить! Но я не воюю с женщи­нами, мерзкое создание, исчадие Хель! Я просто проучу тебя!

С этими словами он схватил женщину и резкими движе­ниями разорвал на ней платье. Обнаженная испуганная Ягмира закричала в ужасе, но ее никто не слышал. Олаф принялся из­бивать предательницу сложенной вчетверо тесьмой, висевшей у изголовья кровати. Ягмира металась как раненая волчица, но викинг был намного сильнее. Связав ей руки, он бросил ее на пол, засунув в рот платок. Избитая, униженная Ягмира выла от боли и ненависти. Олаф вышел, бросив напоследок взгляд, полный презрения...

— Долго возишься! — упрекнул его Ульберт. — Еще не­много, и я бы ушел.

—Тебе без меня не выбраться,— невозмутимо заметил Олаф. — Идем, теперь я готов.

* * *

— Там — Людовит, — Ульберт показал на дверь. Через узкую щель у пола пробивался слабый свет.

— Как он нам откроет? — спросил Олаф, увидев, что и здесь нет дружинников.

— Сейчас узнаешь, — свей увлек его в полутьму и жестом приказал прижаться к стене.

Ждать пришлось недолго. Они услышали семенящие шаги, похожие на шаги бегущего ребенка. Перед дверью появился карлик Эпп. Олаф затаил дыхание. Карлик тихонько постучал в дверь. Из-за двери ответили.

—   Это я, — сказал коротышка.

Лязгнул железный засов, дверь приоткрылась.

Карлик Эпп шагнул внутрь, собираясь рассказать князю о том, что дружинники ведут себя странно, но не успел. За­хрипев, он упал, пронзенный мечом Ульберта, лезвие которого вошло точно ему в затылок.

Открывший дверь Калеб застыл на месте от ужаса. Карлик упал к его ногам, но советник не мог отвести взгляда от глаз Ульберта, в которых он увидел свою смерть. Свей поднес указательный палец левой руки к его губам, как бы призывая молчать, а меч, обагренный кровью Эппа, уже вонзился Калебу в живот, выпуская ему кишки.

Ульберт, действовавший молниеносно, жестом показал Олафу на потайную дверь. Черная псина, лежавшая у ног князя, с глухим рычанием кинулась на свел, но тот разрубил ей голову с легкой усмешкой. Князь, сидевший в углу на своем привычном месте, смотрел на него, как на зловещий призрак, неведомо откуда появившийся здесь. Он не мог вымолвить ни слова, а тем временем дружинник, сидевший за потайной дверью, услышав какую -то возню, высунулся наружу и тут же упал, обезглавленный Олафом. Голова воина подкатилась по полу к самым ногам князя. На мгновение Людовиту показалось, что мертвый дружинник подмигнул ему на прощание.

— Чего ты хочешь? — наконец выдавил из себя потрясен­ный Людовит. — Золота?

— Я хочу золота, — ухмыляясь, согласился Ульберт. — Много золота ...

— Убей его! — ободренный этим признанием, князь кивнул в сторону Олафа. — И я сделаю тебя моим советником.

— Звучит заманчиво, князь, но в этот раз ты не угадал. Один оказался сильней Свентовита!

Ульберт взмахнул мечом и разрубил Людовиту ключицу, а следом и грудную клетку почти до самой середины.

Людовит испустил тяжелый вздох, корчась в агонии. Свей равнодушно взглянул на своего бывшего господина и сорвал с его холодеющей руки золотой браслет. Затем он осмотрел Калеба и также снял с него все дорогие украшения. Карлика Эппа он перевернул ногой, не очень рассчитывая что-то найти. Олаф следил за его действиями с полнейшим равнодушием. Обыскивать трупы врагов, забирая все ценное, было в тради­циях викингов.

—   Возьми его цепочку, — Ульберт указал на карлика. — Она серебряная.

— Почему ты не дал мне убить его? — спросил Олаф, оставаясь на месте.

— Прости, друг, у меня был к нему свой счет, — пояснил свей. — Но какая тебе разница? Кто-то из вас убил одного брата, я убил второго...

—Так их было двое?! — воскликнул пораженный Олаф, сразу вспомнив свои сомнения и слова Эгиля о том, что «двое скрываются под одной личиной».

— Да, двое, — кивнул Ульберт, забавляясь удивлением молодого викинга. — А как иначе им бы удавались все эти чудесные превращения? Я тоже это не сразу понял, но... как-то раз обратил внимание на то, что утром князь был с распухшей щекой от болевшего зуба, а вечером, на море, как ни в чем не бывало, управлялся с рулевым веслом...

— Нам нужно спешить, — опомнился Олаф. Теперь ему все стало ясно как день. Никаких загадок. Все просто, как сама смерть.

— Ты прав. — Ульберт сделался более собранным и на­хмурился, оглядываясь вокруг.

— Что ты ищешь?

— Мне жаль, что князь хранил свое золото в другом месте, иначе...

— Ты безумен, Ульберт! — резко бросил Олаф. —- Нам нужно уходить, а ты думаешь о золоте.

—Я всегда думаю о золоте, — пробормотал свей, устрем­ляясь вслед за Олафом в открытую дверь.

Олаф хотел идти в том же направлении, как они пришли сюда. Но Ульберт задержал его.

—   Туда нельзя.

—   Почему?

—Там нас ждет Триглав, — мрачно пошутил свей. — Идем за мной. Скорей!

Они бросились во мрак коридора, и только Ульберт знал теперь, куда идти. Он отыскивал дорогу, как охотничий пес, но в душу Олафа закралось сомнение.

— Мы не сможем выйти за ворота, — обратился он с упре­ком к свею. — И ты знал об этом?

— Да. Я знал, — процедил сквозь зубы Ульберт, рыская в темноте подобно ночному вору, ищущему чем поживиться. — Но у нас не было выбора, Олаф. Там, внизу, Болеслав и его люди. Они ждут от меня известия о смерти князя.

—   Болеслав хотел его смерти?! — поразился Олаф.

— А как же иначе? Ты же видел, что караулы сняты? Болеслав подослал карлика, которому сказал, что князь вы­зывает его к себе.

— Болеслав не хочет прослыть убийцей своего отца, — Олаф говорил с тихой задумчивостью. Многое сейчас открывалось ему.

— Убийцы — это мы с тобой. И нас ждет смерть, если мы не поторопимся, — бросил через плечо Ульберт, подбегая к оконцу. — Сюда!

Подойдя ближе, Олаф заметил, что решетка на окне была выбита, а само отверстие вполне подходило для того, чтобы через него мог пролезть взрослый мужчина.

— Я проделал это совсем недавно, так что никто ничего не заметил, — хохотнул Ульберт, хватаясь за веревку, один конец которой был привязан к решетке соседнего окна, а второй свешивался наружу. Там в ночном небе прогляды­вали звезды, и Олаф впервые ощутил волнующую близость свободы. Он еще вернется к Стейнару-ярлу, ведь многое нужно сделать, очень многое...

Ульберт как кошка выбрался через окно и спустился по стене вниз. Затем дернул за веревку.

—   Эй! — донесся до Олафа его тихий окрик.

—   Иду...

Юноша последовал примеру свея, и вскоре, отталкиваясь ногами от стены, оказался на земле и огляделся. Они находи­лись за наружной стеной замка, совсем рядом покачивались деревья, густой лес обступал замок сплошной стеной, и Олаф никак не мог сообразить, в какой стороне море.

— Там север! — поднял руку более опытный свей. — А там — корабль. Скорее!

Они вбежали в лес и начали пробираться сквозь кустарник. Это было непросто. Кустарник, как живой, цеплялся, царапал, не давая беглецам двигаться. Олаф со злости рубанул мешаю­щую ему ветку мечом, но Ульберт в ярости прошипел:

— Нет! Они все поймут завтра, когда начнут искать нас. Они не должны знать, что мы ушли к морю. Пусть поищут в другом месте.

Сколько времени они добирались до моря? Олаф уже не ду­мал ни о чем. Усталость путала его тело как рыбацкая сеть.

— Море... — выдохнул бежавший впереди Ульберт. — Вон лодка.

Олаф вышел на берег. С моря дул легкий ветерок. Они все-таки выбрались, хотя временами он не верил в это. Но что дальше? Там, впереди, — пугающая неизвестность. Но сзади — смерть от жрецов Триглава.

— Ты слышал когда-нибудь о викинге по имени Бель- верк? — вдруг спросил свей.

— Кое-что слышал, — ответил Олаф, не понимая, к чему этот разговор, когда они должны спешить переправиться на корабль.

— Я знаю человека, который плавал с ним и знает, куда Бельверк спрятал золото кельтов, тех, что живут в Ирландии.

— И где же этот человек? — усмехнулся Олаф, смутно различая в темноте очертания лодки, плывущей к берегу.

— Он живет в земле гаутов, — невозмутимо отвечал Уль­берт, как бы не замечая усмешки Олафа. — Но я предлагаю тебе отправиться туда, чтобы...

— Не верю я в эти сказки, Ульберт, — проговорил Олаф, наклонившись и растирая уставшие ноги. — Если бы он дей­ствительно знал об этом, то давно отыскал золото.

— Он бы отправился, если бы у него было две руки, но ирландцы оставили ему только одну! — рассмеялся свей, подходя к самой кромке воды. — Эй, там, на лодке! Мы здесь! — он за­махал руками, привлекая к себе внимание.

— Но ноги-то у него обе целы? — в тон ему спросил Олаф, вставая рядом.

— А кому нужен однорукий на драккаре? Он забыл, как держать весло. Но мы ему поможем. Ведь так, Олаф?

—   Я не дал согласия.

— Ты его дашь, когда узнаешь больше, — флегматично парировал бывший житель Упсалы.

— Это ты, Ульберт? — между тем крикнул кто-то из на­ходившихся в лодке.

—  Я.

—  А кто это с тобой?

—   Мой друг...

—   Такого уговора не было.

Они переговаривались на языке венедов, но Олаф все же понял, что его присутствие создает трудности.

—   Я заплачу за него.

— Хорошо! — после некоторого раздумья крикнул моряк. — Мы возьмем обоих.

Олаф оглянулся назад. Где-то там остался замок Людовита, мрачный лес хранил свои тайны, убитые братья-близнецы, наводившие страх на балтийское побережье... Все уходило, ис­чезало, как сон. На родине его давно считают мертвым. Что ж, в предложении Ульберта есть смысл. Вернуться назад непросто, нужны деньги, а деньги ему принесет союз с этим скрытным, но опытным и по-своему честным свеем. Кто знает, может, Ульберт говорит правду, в любом случае стоит попытаться, если он считает себя викингом. Пора!

Олаф вошел в воду, и Ульберт, уже забравшийся в лодку, подал ему руку.

Часть четвертая Возвращение

Глава 1 Нити Норн

В лето 889 года от Рождества Христова у Рагнара, сына Стейнара-ярла, родился сын, которого назвали Свеном. Жену Рагнара звали Халлигерд, она была дочерью Бьярни, старого викинга из тех данов, что жили на юге Скандинавского по­луострова, по соседству с норвегами.

Свен был вторым внуком Стейнара, а первого ему подарила Ингрид, вышедшая замуж за Эйольва. Эйольв был удачливым викингом, воевавшим вместе с данами в Англии. Он даже получил там землю, но не смог удержаться, поссорившись с одним из приближенных ярла Гутрума, успешно воевавшего с англосаксами.

В свою очередь, Рагнар, вернувшийся после столь неудач­ного сватовства домой, принял участие в походе ярла Сигурда в Валланд. Огромный флот викингов, насчитывавший более пятисот кораблей, подошел к побережью Франкского коро­левства, и затем часть драккаров, войдя в устье реки Сены, поднялись вверх по течению в глубь земли франков.

Викинги доплыли до Парижа и осадили его. Многие из них, помнившие рассказы своих отцов о походе Бьорна Железнобокого, немало удивились тому, что город оказался более укрепленным и неприступным, чем они предполагали. Один из знатных франков, Эд Нейстрийский, ставший в по­следствии основателем королевской династической ветви Иль-де-Франс, возглавил борьбу парижан против норманнов. Были посланы гонцы к королю Карлу Третьему, прозванному Толстым. В конце концов войска короля сумели подойти к Парижу, но викинги отступили от города только тогда, когда им был выплачен огромный выкуп.

Эти события определили дальнейшую судьбу Карла Тол­стого, потомка Карла Великого. Он потерял титул императора, а сама Западная империя утратила единство.

Рагнар, сын Стейнара, показал себя смелым и удачливым викингом, достойным назваться преемником своего отца Стей- нар, ярл, уже давно не выходивший в море, мог им гордиться. А между тем в самой Норвегии конунг Харальд Хорфагер, расправляясь с теми, кто не хотел признавать его верховную власть, приобрел большую силу и популярность. Его враги бежали: кто в Данию, кто в Уппланд, кто в Гардарику, где один из приближенных ярла Рерика, умершего около десяти зим тому назад, сделался местным правителем, или князем. Его знали в юности как Хельга Умного, а по-тамошнему на­зывали Олегом. Византийским правителям Хельг доставил немало хлопот и волнений.

Харальд Весельчак, перешедший на сторону Хорфагера, неожиданно для многих был убит при загадочных обстоя­тельствах. Его убийца не оставил никаких следов, и сыновья Весельчака ломали голову над тем, кому мстить? На слуху было имя ярла Стейнара, но доказательств его причастности к убийству так и не нашли. К тому же Весельчак имел много других врагов. Кто же из них?.. Магнус клялся всеми богами Асгарда, что найдет убийцу, чего бы это ему ни стоило. Золото открывало много тайн, однако сведущие в таких делах люди говорили, что, судя по всему, убийца действовал один, без со­общников, а, значит, отыскать его будет весьма непросто.

А тем временем языческие вожди Севера все более сознава­ли силу христианских королей, оплотом которых была вера в единого Бога — Иисуса Христа. Одним из первых норманнских предводителей, принявших христианство, стал датский конунг Харальд Крак. Его крестили в Майнце. Но датчане не приняли новой веры и изгнали Харальда из Дании.

Было это в те времена, когда даны начали совершать раз­рушительные набеги на Британию и Ирландию. Вскоре они возвели свой первый лонгфорт неподалеку от Дублина. Но уже в 850 году от Рождества Христова другой датский конунг, Эрик Первый, разрешил возвести христианские церкви в Хедебю и Рибе. Христианские миссионеры проникли в Уппланд. Дети тех датчан, которые вместе с сыновьями Рагнара Лондброка захватили восточную часть Британии, уже потеряли связь с родиной предков и не видели ничего зазорного в том, чтобы отказаться от веры в старых богов.

Много людей, не желавших признавать Харальда Хорфагера единым правителем Норвегии, бежало за море, в Исландию — большой остров на краю земли, скалистую и суровую страну, где можно было укрыться от старых врагов и обрести новую жизнь.

Зять Стейнара-ярла, Эйольв, задумал было отправиться туда, но Стейнар отговорил его. Ярлу нужны были верные люди в своей вотчине. Всюду бродили вооруженные викинги, их дразнил запах богатства, а добра у Стейнара накопилось немало. Хорфагер сидел в Фолде, набирая людей для новых походов, а защитить всех своих друзей он был не в состоянии.

А в самой вотчине ярла было неспокойно. Стейнар охла­дел к законной жене Гейде и возобновил отношения с вдовой Раудульфа — Магихильд. Гейда вскоре узнала об этом, по­скольку всюду имела глаза и уши, и задумала отомстить мужу по-своему, по-женски. Когда дошла весть о смерти Харальда Весельчака, в глазах ее появился торжествующий блеск. Стей­нар, увлеченный Магихильд как юнец, ничего не замечал.

Между тем человек, убивший Харальда Весельчака, на­ходился совсем рядом. Это был некто иной, как Инегельд, опытный ночной убийца, тот, кому когда-то хотели отомстить многие. Более двадцати зим тому назад он совершил свое первое убийство в Западном Гатсе и был вынужден бежать сначала на остров Фюн, а затем — в Исландию. Эту страну вулканов только начали заселять, и, столкнувшись с трудностями обу­стройства, Инегельд, не имевший склонности к земледелию и рыболовству, встал на путь более привычный — путь ночных грабежей и убийств.

Но людей в Исландии было не так много, потому убийц находили куда быстрее, чем на материке. Когда на него пало подозрение, Инегельд сумел попасть на корабль, отплывавший на Фарерские острова, а оттуда вернулся в Скандинавию. Он много скитался и в конце концов оказался в Мере, на западе Норвегии. Там-то к его услугам и прибегнул Стейнар-ярл, пожелавший убить старого врага своего отца, Асмунда.

Позже Инегельда хотели объявить вне закона за другое убийство, но Стейнар, помня об услуге, заплатил за него виру, а затем приблизил к себе. Это было пределом мечтаний Ине­гельда, происходившего из бедного рода.

Его отец, Лютиг, когда-то участвовал в набегах на Фризию и Шотландию. Но склонность к пьянству и дебошам не по­зволяла ему скопить денег. В его доме после смерти первой жены, матери Инегельда, женщины появлялись и исчезали, чуть ли не каждый год. Потому-то Инегельд, насмотревшись на отца, так и не женился. Семья не влекла его. Все мысли были только о золоте.

За время скитаний он научился хорошо сражаться мечом и секирой. И, кроме того, обнаружил способности к изменению облика. Это умение немало помогло ему. Все знали о люб­веобильности Харальда Весельчака. И в тот день, когда его обнаружили мертвым, кто-то припомнил, что видел какую- то женщину. Но кто она была? Ее так и не нашли, и Магнус томился неясными предчувствиями, однако ничего поделать не мог. Женщина бесследно исчезла, и никто не мог сказать, откуда она взялась?

Харальд не очень любил, когда вмешивались в его дела. И этим только помог Инегельду, который и переоделся в ту самую женщину. С молодости он был не лишен привлекатель­ности, и потому, сбрив усы и бороду, неузнаваемо изменил свой облик, а расчесав длинные волосы чуть иначе, в женском одеянии стал выглядеть, как женщина средних лет, немало повидавшая на своем веку, но еще способная увлечь мужчину. И вот то, что не получилось у десятков викингов, пытавшихся убить Весельчака, удалось сыну Лютига.

А в награду за это Гейда, забывшая о ласках мужа, пустила Инегельда в свою постель. Оба они рисковали головой, но ощущение опасности только распаляло их страсть. Стейнар был увлечен Магихильд, дети выросли и покинули отчий дом. Оставался неженатым только Бриан, но он был в это время в походе. Гейда, оказавшаяся перед выбором, мучилась изменой мужа и нашла утешение в ласках Инегельда.

В один из пасмурных дождливых дней во фьорд вошли два купеческих кнорра. Торговля обещала быть удачной. Купцы привезли шелк, который нравился местным женщинам, вино, понемногу входившее в моду у знатных скандинавов, велико­лепно выделанную восточную утварь и многое другое.

Местные викинги сбывали добытое в набегах золото, и пирушки не прекращались. Стейнар-ярл купил несколько бочонков вина и выкатил один своим дружинникам, которых у него оставалось не так много. Многие молодые викинги, как обычно, летом отправлялись в набеги. Служба у постаревшего ярла не приносила больших денег, особенно в сравнении с тем, что можно было добыть в землях Валланда.

Рагнар с некоторой тревогой и неудовольствием следил за тем, как отец тратит свои богатства, словно молодой парень, только-только нашедший первую настоящую любовь.

А Стейнару приснился как-то странный сон, в котором он припомнил события стародавних времен. Снилось, что он и его старший брат Фрелаф еще мальчиками пришли на берег моря и там, у высокой скалы, встретили седого высохшего старика, который рассматривал руны, вырезанные на одном из при­брежных камней. «Вот, — сказал старик, обращаясь к ним, — дети Асмунда, не знающего жалости, предводителя дробителей золота... Руны — порождение Бельторна и ремесло Одина... они говорят, что одному суждено уйти к Эгиру, морскому владыке, а второму — узнать жало того, кто рожден был женщиной по имени Ранвейг из Седерманланда!» — «Как могут камни знать будущее?» — рассмеялся маленький Стейнар и, потешаясь над стариком, забросил один из камней в море...

Проснувшись, ярл долго обдумывал свой сон, напомнивший о том, что такой случай действительно произошел в его дет­стве. Подробности он за давностью лет подзабыл, но старика вспомнил достаточно ясно. И самое странное: этот старик был похож на Эгиля! А ведь тот появился в селении, когда Стейнар уже стал взрослым. Если представить, что у берега был действительно Эгиль, тогда ему должно быть более ста зим! Сам Эгиль недавно умер, но когда пришли за ним, его мертвое тело исчезло...

И еще кое-что припомнил Стейнар. Ведь он знал человека, который как-то назвал имя свой матери — Ранвейг... В веселой попойке прошел день, а ночью ярл отправился к Магихильд. Он всегда ходил к ней один, да и кого ему было бояться в этом краю? А утром он решил для успокоения совести спросить своего человека, откуда родом его мать?

Но больше ярла живым никто не видел. Никто, кроме его убийцы. На следующее утро Стейнар был найден мертвым.

К Магихильд он так и не дошел. Напрасно она ждала его, мучаясь подозрениями.

* * *

Вот уже несколько дней длилась поминальная тризна по ярлу Стейнару, сыну Асмунда, грозы пиктов. Он был сожжен вместе со своим кораблем, и много добра отправилось с ярлом в его последний путь на Берег Мертвых — Ностранд. Хоронили его так же, как и его отца Асмунда, по старым обычаям. После того как мертвого ярла одели в богатые одежды и поместили на корабль, привели собаку и разрубили ее пополам, бросив на борт. Позже убили и двух коней. Затем настал черед пету­ха. Ему отрубили голову, и бросили тушку по одну сторону драккара, а голову — в другую.

Когда корабль подожгли, Гейда увидела в пламени чье-то смеющееся лицо. Кто это был? Ей показалось, что некто из ее прошлого подает знак из другого мира. Но что означало? Чего ей ждать в дальнейшем? Она разрывалась между долгом и страстью, чувствуя, что у нее образуется будто две души. Но какая из них настоящая?

Дружинники ярла горевали о своем вожде, а старший сын Рагнар, перешедший теперь в дом отца вместе с женой Халлигерд и маленьким Свеном, размышлял о будущем, опустошая запасы эля и вина. Сейчас он должен быть щедрым, если хочет, чтобы дружина признала его новым вождем. Это было не так-то просто. Ему были хорошо известны случаи, когда викинги после смерти вождя уходили, не признавая власти старших сыновей. Но Дитфен, служивший у него уже пять лет, заверил, что все будет хорошо. Надо только привлечь на свою сторону самого сильного воина, Рогнвальда.

— Кто? Кто мог убить ярла? —- спрашивали друг у друга пьяные дружинники, но не находили ответа. Может, это была месть Магнуса, сына Харальда Весельчака? Но ярл Стейнар дав­но объявил, что не имеет к его смерти никакого отношения.

Самые близкие к ярлу викинги сидели за длинным пирше­ственным столом, освещенном светом факелов, и вдруг Рагнару почудилось, что он сходит с ума. На пороге дома появилась странно знакомая фигура...

Что это? Неужели от выпитого эля он помешался и видит мертвеца?

— Его убил Инегельд! — прозвучал громкий голос, который многим показался голосом из другого мира.

— Кто? Кто это сказал?! — взбешенный Инегельд, не ви­девший человека на пороге, вращал глазами, отыскивая среди присутствующих лицо безумца, который осмелился бросить ему такое обвинение.

— Это говорю я! — незнакомец на пороге выступил вперед, и взгляды удивленных викингов устремились на него, пытаясь разобрать, кто же это?

Высокий молодой мужчина лет двадцати пяти, с малень­кой бородкой и длинными светлыми волосами. Широкие плечи, сильные руки, одет как викинг, вернувшийся из по­хода. В отблесках пламени факелов он выглядел действительно пришельцем из чужого мира.

— Олаф?! Воробышек?! — первым сообразил финн Айво, узнавший своего друга. — Ты жив?

— Олаф, Олаф!.. — заговорили наперебой викинги. — Олаф Рус!

Сейчас здесь было не так много тех, кто лично знал его, но другие слышали о найденыше из рассказов. Хафтур, Гуннар, Олаф — все они погибли во время путешествия в землю князя Людовита.

— Схватить его! — в ярости закричал опомнившийся Инегельд.

Но никто не шевельнулся. Все замерли, ожидая, что ска­жет Рагнар.

— Разве ты ярл, чтобы приказывать здесь? — медленно повернулся к Инегельду сын Стейнара. — Взять его!

— Кого?! — Инегельд сжал кулаки от бессилия. Рагнар — давно ждал момента, чтобы обуздать его влияние. И вот этот момент настал. — Меня?

Оружие по традиции было развешано на стенах, чтобы во время пира все оставались в равных условиях. И потому оставшийся безоружным сын Лютига не смог оказать серьез­ного сопротивления викингам, схватившим его.

— Тише, тише, — успокаивал его мощный Торгрим, при­шедший из Смааланда. — Не надо шуметь.

Бледный от ярости Инегельд оглядывался вокруг, как затравленный волк, пока ему вязали руки кожаными рем­нями.

Рагнар меж тем пребывал в некоторой задумчивости. Инегельд, что и говорить, давно мешал ему, потому как всегда занимал место рядом с ярлом Стейнаром. Так что появление Олафа пришлось как нельзя кстати. Но сам Олаф?.. Чего потребует он? Как он сумел выжить и зачем появился здесь после стольких лет отсутствия?

—Что здесь происходит? — громкий женский голос как лезвием меча разрезал атмосферу неразберихи и сумятицы, которую внесло внезапное появление Олафа.

Все разом повернули головы. Там, где только что стоял Олаф Рус, появилась женщина в черном одеянии. Это была вдова ярла Стейнара — Гейда.

Олаф, смутившись, отступил в глубь зала.

— Кто посмел связать его? — она указала рукой на Инегельда.

— Ты не знаешь всего, мать, — начал оправдываться Раг­нар, но знаком показал, чтобы Инегельда не отпускали. — Его обвиняют в убийстве ярла!

—   Кто обвиняет?

—   Я! — Олаф сделал шаг вперед.

Она посмотрела на него, точно не узнавая. Да может, и поверить не могла, что он еще жив!

— Кто этот самозванец?

— Я не самозванец! — резко ответил Олаф, подняв под­бородок. — Я — Олаф, сын Айнстейна, внук Серли, покори­теля фризов!

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Олаф, которого давно считали мертвым, появился из неизвестности, да еще обретя настоящего отца. Хотя большинство присутствую­щих были слишком молоды, чтобы быть лично знакомыми с Айнстейном, но его имя, как и имя Серли, было хорошо из­вестно среди викингов.

Серли прославился тем, что чуть не убил в скоротечной схватке Харальда Скъелдунга, обосновавшегося во Фрисландии и принявшего христианство в Ингельхейме. Серли много воевал с фризами и франками, и сам Людовик Благочестивый жаждал его смерти. Что же касается его сына, Айнстейна, то это был великий воин, не раз бившийся бок о бок с будущим ярлом Стейнаром. Гей да знавала его в дни своей молодости. Позже Айнстейна обвинили в убийстве, и он скрылся в Уппланде, а затем прошел слух, что он уехал в Гардарику, прибежище многих викингов.

— Сын Айнстейна? — несмотря на всю свою выдержку, Гейда не смогла скрыть удивления. Но сразу же ее осенило. Вот кого напоминал ей Олаф! И сейчас он был похож на своего отца, как двойник. Тут не требовалось никаких доказательств.

Но Гейда не была бы Гейдой, если бы позволила себе расслабиться.

— Того Айнстейна, которого объявили вне закона за подлое убийство? — Она рассмеялась, и ее смех, раздавшийся в полной тишине, произвел на собравшихся мрачное впечатление.

— Его обвинили несправедливо! — вскричал задетый за живое Олаф. — Убийца...

— А какое нам дело до старых времен? — вмешался Рагнар, чувствуя, что мать перехватывает нить инициативы. — Все по­хоронено в прошлом.

— Какие доказательства привел этот человек?— Гейда смотрела на своего сына с непривычной холодностью, но он-то ведать не ведал того, что было известно ей!

— Я тоже хотел бы это знать, — подал голос Инегельд, постепенно выходя из оцепенения, охватившего его. Что мог знать этот проклятый сирота, которого надо было утопить вместе с кораблем еще в те времена!

— На одном из купеческих кнорров, стоящих во фьорде, есть человек. Он — гаут, — бесстрастно пояснил Олаф. — Он видел убийство и может опознать Инегельда.

— Такого человека нет! — рассмеялся Инегельд, но неко­торые из викингов с подозрением посмотрели на него.

В тоне его голоса можно было уловить тревогу, обычно не свойственную. Инегельд был человеком без эмоций и, казалось, не знал страха.

— Ты ошибся, Инегельд. — Олаф ощупал свою бородку, как бы задумавшись. — Ты думал, что убил его, но он остался жив.

— Ты лжешь, недоносок! — вскричал Инегельд, пытаясь освободиться от кожаных ремней, но тщетно. — Жаль, что я не убил тебя еще тогда, в море!

— Да, это ты умеешь, — усмехнулся Олаф, будто забавляясь тем положением, в которое неожиданно для себя попал сын Лютига. — Убивать ночью, исподтишка. Так же как ты убил Асбранда, брата Хреггвида. Но обвинили в этом убийстве моего отца.

— О чем ты говоришь? — бормотал Инегельд, опуская голову. — Кто? Кто мог рассказать тебе?.. — он говорил тихо, но тонкий слух Рагнара уловил эти слова.

«Выходит, Олаф говорит правду...» — подумал сын Стейнара.

— Как зовут человека с кнорра? — спросил он громко, вглядываясь в гостя, принесшего столько известий.

— Халлбьерн, — невозмутимо ответил Олаф. — Он родом из Вестеръетланда.

— Эй, Торвальд! — крикнул Рагнар. — И ты, Магнус. При­ведите сюда этого... свидетеля.

—  Он ранен, — вмешался Олаф. — Вряд ли сможет идти.

— Тогда принесите его! — резко бросил Рагнар, усмехнув­шись. — Мне он нужен здесь и сейчас, хотя бы он был без рук и без ног.

— Ты просчитаешься, Рагнар, — сказал Инегельд, прово­див взглядом викингов, ушедших исполнять приказание сына ярла.

— Почему же?

— Сам посуди, — Инегельд пустил в ход все свое красноре­чие, которого у него было не так-то много, куда лучше у него получалось управляться с оружием. - Откуда-то появляется этот безродный, и ты сразу веришь ему на слово, А мне, старо­му боевому товарищу твоего отца...

— Довольно, Инегельд! — Рагнар поднял руку, показывая, что не намерен выслушивать дальше его доводы. — У тебя еще будет время высказаться, а пока... молчи!

Сказав это, он испытал что-то вроде тайного наслаждения. Он приказывает самому Инегельду, а тот не смеет ему возраз­ить, как раньше! Стоило дожить до этого мгновения.

Инегельду осталось лишь молча проглотить обиду, бро­сив на Рагнара взгляд, полный ненависти. Рагнар, заметив взгляд, понял, что Инегельд в любом случае не должен уйти живым.

А тем временем Олаф, после того как напряжение, повис­шее в воздухе с его появлением, несколько спало, окунулся в объятия друзей. Первым его обнял Айво, который за прошед­шие годы сильно изменился. Теперь в этом викинге нелегко было узнать долговязого траля, попавшего в рабство из лесов Балагардсиды. Так скандинавы называли юго-западное побе­режье земли финнов.

Затем настал черед мощного Рогнвальда.

— Как ты смог выбраться из той бойни, Олаф? — вос­кликнул он, сжимая нежданного гостя в своих железных руках. — Мы думали, дух князя забрал тебя с собой.

—  Их было двое, — отвечал Олаф.

—  Как двое?!

—   Два брата, похожих друг на друга, как две капли воды.

—   Вот это да! Надо же! Кто бы мог подумать?

Рагнар с затаенной ревностью следил за тем, как тепло Рогнвальд встретил Олафа. Но известие, что князь Людовит имел брата-близнеца, поразило и его.

—  Откуда ты это узнал? — спросил он, наклоняясь над столом, словно боялся пропустить хоть слово ответа.

—   Нас взяли вместе с Гуннаром...

—   Гуннаром? И где же он?

—   Погиб в замке, — мрачно проговорил Олаф.

—   А ты остался жив...

—    Мне помог бежать Ульберт.

—    Ульберт? Этот предатель?!

—    Это долгая история, Рагнар.

—    Я вижу, ты преуспел. Даже разыскал своего отца.

—    Я только узнал, кто он.

—  Как тебе удалось?

—  Это было непросто, — признался Олаф. — Но я сумел это сделать.

—  Выпей с нами, Олаф! — Рогнвальд налил в кружку зля и передал ему. — Ярл хорошо к тебе относился. Помяни его!

Олаф принял кружку и выпил, поминая Стейнара, кото­рый действительно ни разу не обидел его. Если бы он только знал, что Олаф — сын его боевого товарища Айнстейна! Олафу оставалось лишь сожалеть, что родовая фюльгья, дух-спутник клана Асмунда, так называемая Эттарфилгьор, приносившая его родичам много удачи, вдруг отвернулась от Стейнара в тот момент, когда он преуспевал, и ничто не предвещало беды.

Выпив эля, Олаф принялся расспрашивать друзей о том, что с ними приключилось за эти годы. Казалось, никто не об­ращал внимания на притихшего и кусавшего губы в злобном бессилии Инегельда.

А замолчавший Рагнар, искоса наблюдая за тем, как ведут себя викинги, погрузился в раздумье. То, как принимали здесь Олафа, не понравилось ему. Хотя, с другой стороны, сейчас все прояснилось. Олаф совсем не побочный ребенок Стейна­ра, как думали многие, в том числе и Рагнар, а сын другого человека, и, значит, не может быть соперником Рагнару в деле наследства. Все так, но на душе у него было неспокойно. Луч­ше бы Олафу остаться там, где остался Гуннар и остальные, в земле венедов.

Точно так же неспокойно было на душе у его матери, Гейды. Она с беспокойством следила за всем, что происходило, но главное — нежданная беда. Ее нынешний любовник попал под подозрение, а это может стоить ему головы.

А Олаф, невольный виновник всех этих переживаний, сидел за столом и слушал рассказы Айво и Рогнвальда о по­ходах в Валланд.

— Я видел Париж, Олаф, — говорил ему Рогнвальд. — Так же, как и мой отец, который воевал под началом Бьерна Железнобокого.

— Они откупились серебром, — вставил Айво.

— Я слышал об этом, — кивнул Олаф, подливая себе эля. — Я находился тогда в Лунденборге...

— Ты был в Инглаланде? — слегка удивился Рогнвальд. — Как же тебя туда занесло? И почему сразу не вернулся назад?

— Я не мог... — ответил уклончиво Олаф, перед мыслен­ным взором которого мгновенно пронеслось все то, что с ним произошло за эти пять лет.

Он отправился с Ульбертом в Гаутланд, на поиски одно­рукого человека по имени Хьялти, который когда-то сопрово­ждал в набеге самого Бельверка, одного из самых загадочных викингов той поры. С именем Бельверка связывали самые невероятные истории. Говорили, что он когда-то утонул, и сам морской владыка Эгир забрал его к себе, а потом отпустил обратно. И позже всегда помогал ему в делах.

Бельверк разграбил несколько ирландских монастырей, а золото спрятал. Один из ирландских вождей отдал за него свою дочь, но та внезапно умерла по неизвестной причине.

Бельверка хотели казнить, но он убежал, а затем вернулся с несколькими драккарами и под покровом ночи напал на се­ление, где жил тот вождь. Нападение было стремительным и неожиданным. Многих ирландцев перерезали еще сонными, а самого вождя схватили живым.

Бельверк предложил ему выбор: умереть или на суше, или на воде. Вождь, носивший титул ри, местного ярла, видел, что многие его воины обезглавлены, а тех, кто выжил, безжалостно закалывали, как свиней. И он предпочел воду. Вождя связали веревкой и бросили в лодку, которую отвели от берега так далеко, что высокие прибрежные утесы оттуда казались не больше муравьиной головки. Что с ним случилось дальше, знают разве что чайки...

Бельверк разбогател. Но характера он был заносчивого и неуживчивого. И потому часто ссорился с другими викинга­ми, порой весьма влиятельными. Так поссорился он с ярлом Эйнальдом из Сьяланда. Чудом жив остался, вырвавшись из ловушки, которую устроил ему Эйнальд. Долго потом о Бельверке ничего не было слышно, пока ярл Эйнальд не по­гиб в Линдхольме.

Как убийца смог пройти незамеченным сквозь дозоры — ни­кто так и не понял. А только позже вспомнили, что Бельверка считали любимцем морского великана Эгира. И тот помогал ему ночами проникать на любой корабль, делаясь невидимым. Отыскать Бельверка никому не удалось. И никто точно не знает, жив он или мертв?

Ульберт и Олаф искали однорукого Хьялти в земле гаутов, затем — в Уппланде. В Сигтуне им сказали, что однорукий Хьялти, внебрачный сын херсира из Раумрике, вроде бы нашел пристанище далеко на севере, в Далекарлии...

После долгих мытарств они все же нашли Хьялти, который прикинулся ничего не знающим. Но Ульберт сумел подобрать слова и нашел ключ к тайникам его темной души, в которой было похоронено много страшных тайн, в том числе и тайна золота Бельверка.

Помогла им в этом некая Гунхильд, своенравная женщина, пережившая нескольких мужей. У нее было пятеро детей и все — от разных мужчин. В очередной раз оставшись вдовой, положила она глаз на Олафа, появившегося в тех краях. Гун­хильд понимала кое-что в приворотных зельях, хотя и не была колдуньей. Решила она помочь Олафу и Ульберту в их деле, и вскоре Хьялти был даже рад, что они отыскали его в такой глуши. Однако Гунхильд потребовала от Олафа знаков любви и долго не хотела отпускать его, грозя убийством. Хитроум­ный Ульберт сумел обуздать женщину, и они благополучно покинули втроем этот суровый край.

— Я не вижу Колбейна, — сказал Олаф, еще раз внима­тельно оглядывая собравшихся за столом. Он увидел много новых лиц, молодых и старых. Все прислушивались к раз­говору, помня о главном: очень скоро должны вернуться те, кого послали за свидетелем убийства ярла. От внимательных глаз не укрылось то, как держится гость. В нем чувствовалась уверенность и сила. И это пугало тех, кто надеялся обвинить его во лжи.

— Хлекк забрала его с собой в чертоги Одина — ответил Рогнвальд. — Он погиб в земле кельтов, Корнуолуме.

— Зачем он поплыл туда? — удивился Олаф. — В этих землях ничего нет, кроме камней, которые когда-то исполь­зовало для своих обрядов древнее племя полулюдей, живших там от сотворения мира.

— Колбейн служил у датчан, — пояснил Рогнвальд. — Но во время дележа добычи убил какого-то знатного викинга, — ги­гант понизил голос. — Его искали даже здесь, но он спрятался на Оркнеях, а затем скрылся в Корнуолуме. Надеялся найти там свое пристанище. Помогал местным жителям в борьбе против саксов. Но счастье изменило ему. Саксы убили его во время вылазки бриттов. Об этом нам рассказали двое данов, служивших у Гутрума, когда тот воевал с королем саксов Аль­фредом. Прошел слух, что среди бриттов объявился какой-то воин, способный собрать войско для успешных схваток и с викингами, и с саксами. Его опознали уже мертвым.

— А Бриан? Брат Рагнара?

—   Он на Шетландских островах.

— Даже не знает, что его отец... — Олаф смотрел на стену, на которой было развешано оружие, тускло поблескивающее в неровном свете факелов и светильников. Смерть, которую несло это оружие, нельзя было разглядеть так же ясно, как человека. Она затаилась, ожидая своего часа. «Хлекк забрала его», — сказал Рогнвальд. Хлекк — одна из валькирий, дев- воительниц, служащих Одину. За время своих странствий Олаф много нового узнал о людях, что жили в других землях, о богах, в которых они верили. И сейчас, глядя на Дитфена, о чем-то говорившего с Рагнаром, он вспомнил, как тот когда-то говорил о вере: «Я поклоняюсь тому, кому выгодно поклоняться...»

В те дни Олаф еще не сознавал скрытого смыла этих слов. Но сейчас... Сейчас многое изменилось. Люди верят в богов своего народа, тех, что оберегали их далеких предков от начала мира. Но там, в землях саксов, франков, ромеев и других — верят в одного Бога, который не похож ни на кого из тех богов, что знал Олаф.

Один-Всеотец, мудрый, хитрый, многоопытный, но ищу­щий нового знания, сильный, но не способный в одиночку противостоять силам Зла. Иначе как объяснить, что он должен погибнуть в схватке с чудовищным Фенриром? А Тор, могучий истребитель великанов? И он должен погибнуть, несмотря на все свое искусство воина...

Олаф чувствовал, что суровая неизбежность судьбы их богов как будто незримо стоит за каждым из них, как тень, как напоминание о тщетности усилий. Эти люди готовы умереть сейчас и в любой момент, служа Одину, но что ожидает их за Пределом Всего? Новые миры? Или пустота?..

Внезапно чей-то резкий возглас заставил Олафа отвлечься от своих мыслей. На пороге стояли Магнус и Торвальд, держа под руки бледного, как кусок льда, Халлбьерна. Он был закутан в длинный плащ, и только одна рука свободно свисала вдоль тела. Олаф бросил взгляд на Инегельда. Тот был напряжен, но спокоен. Наверное, лишь сожалел о том, что не убедился в смерти гаута.

— Ведите его ближе к столу! — приказал Рагнар.

Викинги зашумели, зашевелились. С жадным любопыт­ством они рассматривали человека, который должен был уличить самого Инегельда.

С неким затаенным чувством взглянул на него и Рагнар. Почти сразу же он припомнил, что уже видел гаута в селении. Тот был одет в плащ из сукна, которое вымачивают в смеси тюленьего и овечьего жира. Мореходы одеваются в одежду из такого сукна: викинги, торговцы и рыбаки. Человек, которого Олаф назвал свидетелем убийства ярда, был торговцем из Бирки, хотя родился в другой области Свеарики, земли свеев — в Вестеръетланде.

— Нам сказали, что ты видел убийцу ярла Стейнара? — Рагнар говорил громко, отчетливо, стараясь подражать своему отцу.

— Это так, — коротко ответил Халлбьерн, приоткрывая глаза на несколько мгновений и вновь закрыв их. Его раны были еще свежи и сильно мучили.

—   Кто ты?

—   Халлбьерн, сын Сельмунда.

—   Чем ты занимаешься?

— Сейчас я торговец мехом и тканями, а раньше ходил в набеги под началом упсальского конунга. Бывал я в землях венедов и эстов, дрался с руссами у Хольмгарда...

— Ты узнаешь этого человека? — не желая слушать даль­ше, Рагнар нетерпеливо указал на Инегельда, который тут же отвел взгляд.

— Да, я видел его дня три тому назад, когда он ранил меня ночью на дороге к западу от Хвита-фьорда.

— Ты лжешь, безродный пес! — крикнул презрительно — Инегельд. — Мы никогда не встречались с тобой, иначе ты вряд ли бы остался в живых.

— Поздно вечером я возвращался на корабль, когда вдруг заметил, что впереди меня что-то происходит, — невозму­тимо продолжал Халлбьерн, хотя это давалось ему с тру­дом. Но обвинение во лжи лишь разозлило его. — Я подошел ближе и увидел, что вот он... ударил ножом другого человека и склонился над ним.

Ропот недовольства поднялся среди викингов.

— Продолжай, — проговорил Рагнар, зычным голосом перекрывая шум, и поднял руку, призывая собравшихся к молчанию.

— Я окликнул его, и он сразу же бросился на меня. Надо признать, он был необычайно ловок и тяжело ранил меня, но не стал добивать, видно, посчитав, что я мертв...

— Он лжет, Рагнар! — крикнул Инегельд, но лицо его оставалось непроницаемым. Он уже справился с волнением, охватившем его в момент появления Олафа и теперь выглядел таким же, как и обычно, — насмешливым, готовым к любым неожиданностям и поворотам судьбы. — Его, верно, подкупил Олаф!

— Я подкупил его?! — возмущенный Олаф резко вскочил из-за стола. — Может, это я его ранил?

— Все может быть, — усмехнулся Инегельд, глядя на сына Айнстейна с нескрываемой ненавистью. — В любом случае его слово против моего.

— Тогда скажу я, — Рагнар поднялся и оглядел всех при­сутствующих. — Завтра мы на тинге решим участь обоих. Боги подскажут нам, кто из них лжет.

* * *

Как и ожидал Олаф, тинг вынес решение: каждый из двоих с мечом в руке должен доказать свою правоту. Видимо, того же ожидал и Инегельд, встретивший решение тинга кивком, который можно было расценить как благодарность богам.

— Я убью тебя также легко, как убивал всех своих врагов, — заявил он Олафу, когда их, вооруженных мечами, вывели к месту схватки.

По краям было вбито четыре кола. Выходить бойцам за эти пределы не разрешалось. Вокруг — сплошная многогоголосая стена из живых людей, десятки глаз, внимательных, ищущих, ждущих, не прощающих ни малейшего проявления слабости. Один из них должен умереть. Кто умрет — окажется лжецом! А выживший заслужит уважение.

По правде сказать, не все викинги придерживались такого мнения. Для многих вина Инегельда показалась доказанной. Но закон суров. И закон един для всех. В этом его жестокая справедливость.

Айво, следя за приготовлениями, молился за друга, при­зывая богов своей лесистой родины, но решил про себя, что убьет Инегельда, если тот убьет Олафа.

Инегельд, сжав рукоять меча, огляделся. Его взгляд на мгновение уловил темный блеск любимых глаз... Гейда! Ради нее он был готов сражаться со всем миром. Ради нее!..

— Смелее, Инегельд! — прошептала Гейда, не видевшая вокруг себя никого, кроме этого человека, который признался ей в первую же ночь в том, что он влюбился в нее давно, очень давно, с того самого дня, как увидел. Это было в Сьяланде, в те времена, когда она еще не была замужем, а он, слишком бедный и неудачливый тогда, не посмел подойти к ней, зная наверняка: что ее отец откажет.

Гейда сейчас думала только о том, что будет после схватки. В победе Инегельда она не сомневалась, напротив, была уве­рена, что сами боги так распорядились — Олафу умереть от руки Инегельда. А потом она поможет ему занять достойное место возле будущего ярла, ее сына Рагнара.

В своем ослеплении она даже не подозревала, что Рагнар уже вынес Инегельду смертный приговор, и, убив Олафа, Инегельд лишь отсрочит свою смерть. Но не надолго...

Бросив на Олафа взгляд, полный ненависти, Гейда сказала громко, не скрываясь:

— Пускай Нидхегг сожрет тебя!

Стоявшая рядом с ней служанка, привезенная из Уэльса, истовая христианка, уже немного понимавшая местный язык, еле удержалась, чтобы не перекреститься от этих богохульных слов. Нидхегг — страшное чудовище темного мира язычников. Только безбожник может желать такого другому человеку. Однако инстинкт самосохранения удержал ее от невольных высказываний.

А тем временем бойцы уже сошлись в схватке и обменя­лись первыми ударами. Олаф бился мечом, добытым им в Уппланде и выкованном местными кузнецами, наследниками искусства Велунда, самого великого из кузнецов Севера. Меч назывался Сокрушитель и когда-то принадлежал викингу по имени Снеульв — Снежный Волк. Меч Инегельда — Жаляший Насмерть — принес ему много воинской доблести. Этим мечом было убито немало врагов. Тридцать зим тому назад меч был выкован в Осеборге человеком, который владел древним ис­кусством, переданным по легенде деду карликами. По крайней мере так говорил его отец, также кузнец.

После нескольких мощных ударов щит Олафа треснул, и усмешка скользнула по губам его соперника. Он знал силу своего меча, способного разбивать щиты как щепки.

Заметив это, Олаф чуть изменил тактику боя. И, как более молодой и подвижный, начал кружить вокруг противника, за­ставляя того делать лишние усилия.

Инегельд все сразу понял, но нисколько не смутился. Его опыт превосходил опыт Олафа, хотя приходилось при­знать, что за минувшие годы тот превратился в сильного бойца. Но для сына Лютига это ничего не значило. Умение оставаться хладнокровным и выдержанным в переломных моментах судьбы перешло в него, видно, от матери.

Ранвейг была дочерью Торира, викинга из Блекинге, кото­рый служил у седерманландского ярла Гудмунда. Торир был заносчивым, злопамятным и жестоким и обладал поистине нечеловеческой выдержкой. Один раз случилось так, что сын Гудмунда Бьярни, молодой, горячий, посмеялся над Ториром, посчитав того неуклюжим и неловким. Это случилось, когда Торир бежал по выставленным над водой веслам драккара и свалился в воду. Эта забава викингов была под силу даже мальчишкам, но Торир, получив в недавней схватке ранение в бедро, слегка прихрамывал на правую ногу. Тем не менее он решился пробежать по веслам, потому как раньше это у него получалось неплохо.

Бьярни смеялся, единственный из всех собравшихся, хотя знал про рану Торира. И тот, выбравшись из воды, мокрый и злой, уже строил планы мщения. Спустя два месяца в празд­ник Тингтайд, перед сбором урожая, Торир подстерег и убил Бьярни. Он обезглавил труп, тело сбросил со скалы в воду, а голову сунул в мешок и вернулся домой. И тут как раз мимо проезжал ярл Гудмунд с пятью дружинниками. Он вошел в дом Торира, и тот угостил их элем. Гудмунд и дружинники пили эль, смеялись, и вдруг ярл сказал, указывая на мешок, лежавший у двери:

—  Что у тебя в мешке, Торир? Наверное, поймал лисицу?

— Нет, ярл, — отвечал Торир, нисколько не меняясь в лице. — Это подарок.

—  Подарок? Кто же подарил тебе его?

—  Женщина по имени Асгерд.

—  Я знаю ее. Это вдова Гуннара Ленивца.

— Верно, — кивнул Торир, имевший в ту пору любовную связь с этой женщиной. Она бы его никогда не выдала.

— А можешь ты показать мне ее подарок? — спросил Гуд­мунд. — Мне любопытно знать, что она подарила тебе.

— Хорошо, ярл, — сказал, поднимаясь со скамьи, Торир. — Ты его увидишь...

Но в это самый момент к ярлу подбежал кто-то из его людей и сказал, что жена зовет его немедля домой. Там уже бросились искать Бьярни, но никто и не догадывался, что голова тут, в доме Торира.

Таков был дед Инегельда по матери, и многое в нем было от него...

— Скоро ты станешь пищей Мунина! — злорадствовал сын Лютига, нанося еще один сильный удар по щиту Ола­фа. Он чувствовал, что его противник ослабевает, даже не догадываясь, что это была уловка. Олаф научился этому у опытного в таких делах Ульберта. Тот частенько в схватках с сильным соперником притворялся, что еле-еле сдерживает натиск. Его противник расслаблялся, ожидая, что вот-вот по­бедит и... падал, сраженный мечом Ульберта.

— Олаф играет с ним, — заявил вдруг опытный Рогнвальд, внимательно следящий за схваткой и разгадавший прием сына Айнстейна. Стоящий рядом с ним викинг, седовласый, под­жарый Торвальд из Остфольда, бросил в ответ:

— Я отдам тебе браслет, сделанный в Йорвике, если Олаф останется жив!

— Согласен, — кивнул Рогнвальд. — А я отдам тебе золо­тую фибулу, привезенную купцом из Рибе, если Инегельду повезет и в этот раз.

— Он заговоренный, — продолжал, не поворачивая головы, Торвальд. — Говорят, одна из валькирий, Хильд или Мист, оберегает его.

— Насчет этого, ты, кажется, неправ, — пробормотал Рог­нвальд. увидев как Инегельд, неловко оступившись, пропустил удар Олафа. Рубаха сына Лютига окрасилась кровью.

В толпе раздались крики. Некоторые из викингов также не верили, что Олаф сможет убить самого Инегельда, слишком высока была его репутация как искусного бойца.

И сам Инегельд настолько уверовал в это, что так и не смог понять до самого конца: его дни сочтены. Вложив всю силу в удар, он разбил щит Олафа, но тут же пропустил проникаю­щий укол снизу под правую руку и закачался, чуть опустив щит. Олаф мгновенно воспользовался этим и нанес еще один удар — под ребра. Выдернув меч, сын Айнстейна отскочил в сторону, а его соперник, покачнувшись, начал оседать. В глазах его поплыл туман, и он, взбешенный, бросился вперед без оглядки, старясь разрубить оставшегося без щита Олафа по­полам — от плеча до бедра.

Но рука изменила ему. Инегельд промахнулся, а Олаф, отклонившись, резким взмахом распорол ему живот. Инегельд упал на колени, услышав резкий женский крик. Это кричала, забывшись, Гейда. Ее сын Рагнар в изумлении уставился на мать. Что это с ней? О ее связи с Инегельдом он не имел никакого понятия. Как и никто другой в Хвита-фьорде. Гейда хорошо умела хранить свои тайны.

И сейчас гордая женщина быстро пришла в себя, а ее лицо вновь стало спокойным и безразличным.

А Инегельд, корчась от боли у ног Олафа, шептал как в бреду:

—   Почему он так сказал?.. Почему?..

Олаф, разобрав слова, недоумевал. О чем это он?

Он не мог знать, что Инегельд в предсмертные мгновения припомнил слова Стейнара, которые тот сказал, после того как он смертельно ранил ярла.

—   Старик говорил правду... Ранвейг...

Ярл назвал имя матери Инегельда, и это сильно смутило и удивило его. Почему Стейнар вспомнил о его матери, которую никогда не встречал в своей жизни? Он терялся в догадках все эти дни и так и умер, ничего не узнав.

Олаф увидел, что глаза Инегельда закрылись. Он дернулся в последний раз и затих. Навсегда.

Толпа шумела и волновалась: боги указали на истинного убийцу ярла. Во всеобщей сумятице никто не обратил внимание на Гейду, тихо ушедшую в свой дом. За несколько дней она потеряла и мужа, и любовника, которого успела полюбить...

— Ну, как, отдавай мне браслет англосаксов! — весело бросил Рогнвальд своему дружку. — Я угадал!

— Делать нечего. — Торвальд с видимым сожалением про­тянул ему браслет из Йорвика. — Кто мог себе это представить: Инегельд умер от руки малоизвестного викинга?

— Олаф себя еще покажет, можешь мне поверить, — заявил Рогнвальд, разглядывая браслет. Что и говорить, вещица была дорогой и сделана со вкусом, достойным лучших мастеров.

Олаф оттирал от крови Сокрушитель, когда услышал от­даленный женский возглас:

—  Олаф?!

Он поднял голову и огляделся. Внезапно его глаза встрети­лись с глазами женщины, появившейся неизвестно откуда. Ее не было в начале схватки. Олаф испытал внезапное волнение: Ингрид?!

Рядом с ней стоял высокий мужчина в дорогом плаще, его лицо было угрюмо и непроницаемо. Мужчина был мужем Ингрид, и его звали Эйольв. Они только что вернулись из поездки к его родственникам, жившим в Телемарке. Ингрид женским безошибочным взглядом сразу же угадала Олафа, хотя считала, что он погиб. И Олаф, в свою очередь, почти сразу узнал Ингрид, хотя она сильно изменилась.

— Что здесь происходит? — спросил между тем Эйольв, обводя подозрительным взглядом стоявших вокруг мертвого тела людей. Его удивлению не было предела. Убит сам Инегельд, долгие годы правая рука Стейнара-ярла!

— Он убил ярла, — сухо пояснил флегматичный Торгрим, кивнув на труп.

— Ярла?! — вскричала Ингрид, бледнея как воск. — Ты хочешь сказать...

— Сестра! — громко окликнул ее Рагнар. — Наш отец...

— Нет, нет! — она качала головой, не в силах поверить в это. — Нет, этого не может быть!..

* * *

Небо еще с ночи затянуло тучами, и с утра лил дождь. Олаф и Айво сидели у очага, пили эль, протягивая ноги ближе к огню. Несмотря на лето, дни стояли холодные. Вот уже не­делю Олаф жил на старом месте, но никак не мог привыкнуть к мысли, что ярла Стейнара больше нет в этом мире. Айво рассказывал ему о том, что видел в Валланде, а Олаф слушал, подкладывая дрова в огонь.

Смерть ярла многое перевернула. Рагнар стремился стать преемником своего отца, но столкнулся с трудностями. Ви­кингов, которые могли бы поддержать его, нашлось не так уж много. Рогнвальд колебался. Он был верен Стейнару, но его сын... Он видел и более достойных людей в своей жизни. Остальные также медлили, выжидая. Как покажет себя Рагнар? Он не отличался особой щедростью, всегда что-то таил про себя, будто жил в ожидании. Викингам хотелось видеть своим вождем настоящего воина и мудрого правителя. Таков ли Рагнар?

—Там и зимой тепло! — говорил Айво о своих впечатлениях от юга. — А плоды? Таких нет в наших лесах...

Олаф кивал, показывая, что внимательно слушает. А в голове с навязчивой монотонностью прокручивался недавний разговор о Ингрид. Они встретились за оградой усадьбы. Случайно...

— Я рада, что ты жив, Олаф. — Она смотрела на него с не­ким удивлением, точно не верила, что это действительно он.

—  Стал хуже?

— Лучше, много лучше! Ты уже совсем непохож на того мальчишку, который бегал к фьорду и ждал чего-то... Ты на­шел, что искал?

— Нашел ли? — усмехнулся Олаф, разглядывая Ингрид и сознавая, что не должен так смотреть на нее.

Повзрослев и став матерью, она словно приобрела некую частицу древней мудрости, переходящей от поколения к по­колению. Ее род шел из глубины веков, когда предки свеев и норгов пришли в Скандинавию под предводительством племенных вождей-дроттов.

—   Я узнал имя своего отца, хотя так и не встретил его.

—   Он жив?

— Я хочу в это верить, но... тот корабль, на котором меня нашли... По словам Хафтура, все остальные погибли. А они знали многое.

— Почему Инегельд... убил моего отца? — Ингрид задала вопрос, который мучил ее все последние дни.

—   Если бы я знал...

Они продолжали говорить, словно вернувшись в отроче­ство, и даже не подозревали, что за ними внимательно на­блюдает муж Ингрид — суровый Эйольв.

Он следил за ними с внезапно вспыхнувшим чувством ревности и ненависти. Эйольв мало что знал об Олафе, но хорошо запомнил момент, когда Ингрид узнала его. Во всем этом было что-то, намекающее на прошлые отношения, что-то, похожее на старую любовь.

Эйольв был старше жены на двенадцать лет. Он много воевал с англосаксами под предводительством конунга Гутрума. Был тяжело ранен в битве у Снотенгахаме в Мерсии, но выжил и получил землю. Он решил жениться на местной красавице, дочери знатного англосаксонского тана, и все шло к свадьбе. Однако судьба так распорядилась, что один из викингов, сын датчанина и уроженки Фарерских островов, рассказал ему о том, что эта девушка была раньше влюблена в знатного дана, родственника Гутрума.

Эйольв был ревнив и вспыльчив. Он убил бывшего воз­любленного своей невесты, но ему пришлось бежать из Инглаланда, бросив все. Ярл Стейнар дал ему свое покровительство, а позже выдал за него дочь Ингрид.

Эйольв был честным викингом, но не выносил даже ма­лейшей обиды. И, увидев Ингрид с Олафом наедине, поклялся себе, что убьет мальчишку. Но он понимал, что сделать это не так-то просто. За Олафа здесь стояли многие викинги, и, в первую очередь, сам Рогнвальд, воин, стоивший в бою десятка. Ему благоволил по крайней мере внешне и сын погибшего ярла Рагнар, а Эйольв все еще оставался чужаком...

—   А помнишь Эгиля? — неожиданно спросил Олаф.

— Он умер, — пожал плечами Айво. — Он был большой колдун. Даже тела его не нашли.

— Как это? — удивился Олаф, взглянув на финна. Лицо бывшего жителя лесов Балагарссиды, бородатое, в мелких морщинах, было похоже на лицо постаревшего ребенка.

— Да, так вот, — невозмутимо ответил Айво. — Сначала его обнаружили мертвым. А когда пришли за ним — он исчез. Как будто его и не было. Он был колдун, большой колдун!

— Он умел предсказывать будущее, — задумчиво сказал Олаф, склонив голову.

Когда все это было? В какой жизни? Эгиль знал многое, но умер... Умер ли на самом деле? В этом Олаф не был уве­рен. Как и прежде, ему в голову закралась мысль о том, что Эгиль был воплощением бога Одина. А может кого-то другого: великана Бельторна или Фрейра?..

— Это верно, — кивнул финн. — Он был похлеще, чем шаман моего племени. Тот всегда колдовал: говорил, когда придет зверь, когда сойдет лед с реки... Он общался с Лоухи, приносил ей дары, чтобы она не приходила к нам по ночам. Но его колдовство не спасло нас от свеев. Они пришли и многих убили. Шаману отрубили голову, а это плохо. Как он теперь без головы в царстве Туони?..

В дом вбежала тощая серая кошка. Она подошла к очагу и присела, облизывая лапы. Айво хотел прогнать ее, но Олаф придержал его руку. Финн относился к кошкам, как к бес­полезным существам, способным разве что ловить мышей, однако Олаф был о них другого мнения.

Глядя на это грязное, мокрое от дождя животное, он чув­ствовал ее ловкость и некую загадочную суть, словно кошка знала о них что-то, невидимое человеческому взору. Он вспом­нил старый рассказ Хафтура о том, как Тор и Локи посетили жилище великанов и там состязались в разных умениях.

Локи состязался с великаном по имени Логи в обжор­стве, и хитрец Локи проиграл, потому как его соперник был необъяснимо прожорлив. Но, как оказалось, это был Огонь. Разве можно сравниться с ним в деле пожирания живого и мертвого? Затем Тору показали на кошку, сидевшую в углу, и предложили поднять ее. Но как не силился Тор, у него ничего не выходило. Кошка оказалась непомерной тяжести, и он не смог поднять ее. Что же тут удивительного? Ведь кошка та была, как объяснили потом асам, сам Мировой Змей Йормунганд — Вселенский Посох. И уже на прощание Тору выпало бороться со старухой Элли, но и тут аса-громовника ждала неудача. Тор не смог побороть ее, а старуха, наступая, повалила его на одно колено. Когда асы уходили, хозяин жи­лища, великан Скрюмир открыл им, что в обличье старухи скрывалась сама Старость, а разве нашелся бы кто-нибудь в мире, кто смог бы победить ее?

Олаф как завороженный смотрел на кошку, гревшуюся у очага, представляя себе ужасного Йормунганда, самого велико­го из всех драконов. Кошка вдруг глянула на него, загадочно, и взгляд ее скользнул будто тень других миров...

—  Что думаешь делать дальше, Олаф? — отвлек его от раздумий голос Айво.

—  Не знаю, — медленно проговорил викинг. — Я отомстил за отца, а Рагнар... едва ли он рад моему появлению, хотя я ничего не требую у него.

—   Если не останешься здесь — я уйду с тобой.

Айво уже принял решение, и только молчание Олафа не давало ему возможности высказаться на этот счет.

—  Дорог много, а выбрать надо одну, — проговорил за­думчиво Олаф.

* * *

В тот же дождливый день Эйольв, строящий планы убий­ства Олафа, неожиданно обрел сильного союзника. Когда он, войдя в дом своей тещи, отряхивал плащ дождевых капель, то вдруг услышал неподалеку тихий голос Гейды:

— Зачем он явился? Зачем?!

Эйольв, замерев, прислушался.

—  Один, Великий Шлемоносец! Широкополый Всебог! Вла­дыка Валаскъяльва, помоги мне... Любую жертву отдам тебе!

Гейда не была сильна в магии, но живучесть Олафа ужасала ее. В этом было что-то колдовское, непостижимое. Он вы­живал, хотя много раз считался мертвым. И если смертные не могли убить его, то, может быть, духи темных миров смогут помочь? Она не знала, кому молиться? Может быть, стоило обратиться к волшебству ванов? Кто поможет ей в этом деле? Ее муж не очень-то привечал колдунов, а сама она всегда была высокомерна, считая, что обойдется без их помощи. Теперь она думала иначе. Но что проку?

Эйольв слушал ее мольбу, откровенную и в чем-то наи­вную, и наконец решился открыться теще.

Он подошел к ней, громко ступая, и она, побледнев, с испугом обернулась.

— Не бойся! — Эйольв упреждающе поднял руку. — Я все слышал.

— Чего тебе надо? — грубо спросила Гейда, которую было не так-то легко смутить.

—   Я хочу того же, — усмехнулся Эйольв. — Убить Олафа!

— Убить Олафа?! — удивилась Гейда. — А тебе это зачем? Разве он переспал с твоей женщиной?

Вдова ярла Стейнара хорошо знала историю Эйольва, и его поступок не нравился ей. Если убивать каждого, кто когда-то знал твою невесту, то на свете останутся лишь вдовы и девы.

— Я знаю, зачем мне это нужно, — веско заметил зять, — Какая разница? Главное — мы заодно.

Гейда несколько мгновений раздумывала. Огонь из очага отбрасывал тени на стену. Ссутулившись, с распущенными волосами, Гейда казалась какой-то чудной птицей, залетевшей в дом. Она все еще была красива, но каждый, кто смотрел на нее, замечал признаки разрушения — злоба и ненависть ис­сушали ее.

— Почему викинг спрашивает у женщины совета? — усмех­нулась она язвительно, не поднимая головы.

— Я не хочу оставлять вашу дочь вдовой так рано, — в тон ей ответил Эйольв. — Здесь много тех, кто может отомстить за него.

—  Что же ты предлагаешь?

— Есть викинг по имени Аскель. Он пришел из Ямталанда [36] .

— Я знаю его, — кивнула Гейда.

Эйольв, ставший ее зятем, никогда не нравился ей. Казался слишком сухим и нелюдимым, но сейчас его голос звучал для нее как сладкая музыка. Она думала, что осталась одна, но боги послали ей помощника. Сразу, как только она воззвала к ним!

— Он готов убить всякого, лишь бы ему хорошо запла­тили, — продолжал Эйольв. — Поэтому...

—   Ты поговоришь с ним?

—   Обещаю.

— Может быть, тебе понадобится золото? — Гейда вспом­нила об украшениях, которые никогда не надевала. Пришло время достать их из сундука. Если убийцу поймают, никто не сможет опознать эти вещи и, стало быть, выйти на нее.

— Думаю, он подберет себе еще кого-нибудь. С Олафом не так просто справиться.

— Если он умрет, ты станешь здесь вторым человеком, — объявила Гейда с излишней торжественностью.

Едва уловимая усмешка скользнула по губам Эйольва. Если бы она знала, что он всегда хотел быть только пер­вым.

* * *

К вечеру, когда выглянувшее из-за рассеянных туч солн­це опускалось в морские глубины, Айво с охапкой хвороста шел вдоль ограды дома ярла. Неожиданно он услыхал, как его окликнул женский голос. Финн удивленно обернулся. Так случилось, что в его жизни не было женщин, и он не при­вык к вниманию с их стороны.

— Это я, — тихо сказала Ингрид, оглянувшись вокруг, будто боялась, что их увидят. Она стояла по ту сторону ограды и выглядела взволнованной.

— Да, госпожа, — ответил Айво по старой привычке, хотя давно уже стал свободным человеком.

—   Скажи Олафу, чтобы он немедленно уходил отсюда!

—   Почему? — еще больше удивился Айво.

—   Его хотят убить.

—   Кто? — мгновенно насторожился финн.

— Не знаю точно, — Ингрид говорила торопливо, боясь, что их могут увидеть и прервать разговор. — Я слышала только го­лоса, моего мужа и кого-то из викингов... здесь много новых.

— Зачем Эйольву желать смерти Олафу? — недоумевал Айво.

— Только, боги могут заглянуть человеку в душу, — сказала Ингрид. — А потому — торопись!

Она отошла в глубь двора, а финн быстро направился к дому, где они жили с Олафом и Торгримом. Войдя в дом, он сбросил с плеч хворост и глянул на Олафа, чистившего оружие.

—   Я встретил Ингрид, — сказал Айво внушительно.

— Тебе она нравится? — улыбнулся Олаф, посмотрев на старого друга. Он знал, что Айво сторонится женщин. Финну легче было схватиться с тремя мужчинами насмерть, нежели остаться наедине с какой-нибудь хрупкой девушкой.

—  Она сказала, что тебя хотят убить.

— Кто?! — лицо Олафа сразу стало серьезным.

— Ее муж кого-то нанял для этого. Она слышала разговор, но не узнала второго человека.

— Ее муж? — нахмурился Олаф. — Ты меня удивил. Когда это я успел перейти ему дорогу? Мы знакомы всего несколько дней.

—   Ей незачем лгать, Олаф, — финн присел на скамью.

— Это верно, — согласился сын Айнстейна. — Тогда я по­дожду убийц. Мне это не в первый раз.

—   Ингрид сказала, что тебе надо уходить.

—   Чего мне бояться? Я никогда ни от кого не бегал.

— Ты убьешь одного, второго, но не сможешь убить Эйольва, — резонно заметил Айво. — Ведь так? А он будет всегда рядом и найдет еще людей. У него много золота.

— В этом ты прав, — кивнул Олаф после небольшого раздумья. — Зачем мне оставаться здесь? Ярл умер, Хафтура давно нет в этом мире. Я могу уйти.

— Я уйду с тобой, — твердо заявил Айво. — Больше никто нас не разлучит. Только смерть.

— Как хочешь, — пожал плечами Олаф. У них обоих нет семьи и отчего дома. Быть викингом — это ремесло для таких, как они. И нет разницы, где им находиться.

— Куда мы пойдем?— спросил финн, перебирая одежду, сложенную у скамьи.

— Можно к данам, — предложил Олаф, вспоминая все, что ему было известно о новых набегах викингов — Или в Вестфольд [37] .

Я слышал, там много боевых кораблей. Прекрас­новолосый конунг Харальд что-то затевает.

— Уйдем ночью? — Айво достал серебряный браслет в виде змеи, который он привез из земли франков.

— Это лучше всего, — Олаф пристально смотрел на браслет, будто что-то припоминая. — Ты здесь давно, хорошо знаешь местных викингов. Кому мог заплатить Эйольв?

— Таких несколько, — подумав, ответил финн. — Но что толку гадать?

— А что скажем Торгриму? — Олаф все еще колебался, хотя сознавал, что иного выхода у него нет.

— Торгрима не будет, — ухмыльнулся Айво. — Он оста­нется на ночь у Асвер...

—   Это такая высокая, с темными волосами?

— Она, — подтвердил Айво. — У нее есть ребенок от Колбейна.

—   Кто? Мальчик?

—   Дочка... Но Колбейн ее никогда не видел.

— Никогда, — задумчиво повторил Олаф, вдруг с какой- то невыразимой тоской подумав о том, что он смутно помнит своего отца. И сразу мысли его обратились к земле руссов, Гардарике. Где-то там могла быть жива его мать... Как отыскать ее? Много раз он думал об этом, приходя к мнению, что у него два выхода: или найти денег и снарядить корабль, или самому наняться на чей-то корабль, плывущий в Гардарику.

Задумавшись, он вышел за порог, глядя на багровый закат. Солнце, огромный красный шар, нависло над морской гладью, и вот-вот должно было скрыться из глаз, как это было из века в век. Олаф подумал о Мировой Бездне — Гинунгагапе, колыбели великана Имира и всего мироздания. Там, на западе, Дорога Китов, океан. А что находится на востоке, за Гардарикой? Верно, тоже — Дорога Китов?.. Ему хотелось проникнуть за пределы известного, увидеть следы великанов, о которых он много слышал, но никогда не видел. Ему хотелось...

За спиной замер Айво, слегка дотронулся до плеча.

— Собирайся, Олаф. Надо спешить. Уйдем, как только стемнеет.

* * *

Раскрыв глаза, он увидел что находится в одиночестве на рыбацкой лодке, которая плывет, подхваченная течением. Вы­сокие мрачные скалы стеной стояли вдоль кромки воды, пугая своей безлюдной тишиной и холодом. Это был край йотунов. Он сразу узнал его. Любой смертный, попавший сюда, должен прощаться о жизнью...

Внезапно у борта лодки раздался плеск. Он глянул и с ужасом увидел, что из воды вытянулась рука... Ухватившись за борт, в лодку забрался однорукий Хьялти. «Зачем ты здесь?» — спросил его Олаф. «Плыви... — загадочно усмехнулся Хьялти. — Без меня ты не сможешь выбраться отсюда. Ты и Ульберт — слепые щенки, не способные видеть дальше своего носа, что бы вы делали без меня? В краю друидов много чудес, но не каждый может там выжить... Друид способен обратить вас в животных, а тебе понравится всю оставшуюся жизнь бегать в образе собаки? Но хуже всего, если вас обратят в камни. Те самые камни, что набросаны всюду в земле Эйр. И камни эти были когда-то живыми существами!..» Олаф по­шарил в лодке, отыскал весло и принялся грести. Но вдруг увидел, что вместо весла держит человеческую руку! «Один Всемогущий, помоги мне!» — вскричал Олаф, а Хьялти все так же ухмылялся: «Дай мне... это же моя рука! Ирландцы отняли ее у меня. А я нашел!» Олаф отбросил руку, и Хьялти, подхватив ее, исчез... Олаф продолжил плыть и вдруг увидел в скале черты лица — огромный лик, бородатый, злобный, как морское чудовище Кракен, мертвый каменный гигант, лишен­ный жизни. Кто вырезал тебя? Кто?..

Олаф протянул руки и... проснулся. В темноте он различил тело человека, спящего в нескольких шагах от него. Айво...

Финн похрапывал, и его безмятежный храп сразу успокоил Олафа. Он расслабленно откинулся на своем ложе, вспоминая все, что произошло за последние несколько дней.

После своего внезапного для многих ухода из Хвита- фьорда, они с Айво направились было в Хрингарике, но вскоре Олаф передумал. Ему надо было попасть на побережье, и они оказались в Вестфольде, земле, что находится к западу вдоль побережья огромного фьорда, выход из него ведет прямо к Линдсхольму. А дальше мореплаватель мог выбирать: плыть ли на восток, мимо побережья Вестеръетланда к датскому Съяланду и дальше — в Балтику, как плыл когда-то «Око Дракона» или на запад, к Оркнейским островам или Британии, самому большому острову этой части света, который завоевали племена англов, саксов и ютов, проживавших ранее близко от земли данов, южнее города Хедебю.

Обо всем этом Олаф узнал, скитаясь вместе с Ульбертом и одноруким Хьялти по этим землям в поисках человека, ко­торый смог бы снарядить корабль и отправиться в Ирландию за золотом Бельверка. В конце концов они нашли такого чело­века, но лучше бы им никогда не встречать его! Вся трудность заключалась в том, что они не могли в открытую рассказать о золоте, отделываясь лишь туманными намеками. Но кое-кто их все же понял...

Глава 2 Встреча с прошлым

Олаф и Айво, двигаясь по западной части Фолда, пришли к Осеборгу и тут остановились у старого Свена по прозвищу Красная Борода. Свен имел дом, хлев для скота, постройки для тралей, которых у него было пятеро, жену, двоих сыновей и давно уже не ходил в набеги, жил тем, что приносило море и живность, а также приторговывал на местных рынках всем, что попадало ему в руку.

Олаф и Айво заплатили ему несколько мер серебра за месяц проживания, и Свен был чрезвычайно доволен. В это время года желающих найти кров и пищу, а главное, способ­ных заплатить, отыскивалось не так уж много. Викинги сби­вались в дружины и уходили в море в надежде разбогатеть. Ушел в море и старший сын Свена — Тьольстов, который был сейчас где-то в Инглаланде. Многие из местных ви­кингов подались на службу к конунгу Харальду Хорфагеру, признанному владыке этих мест. Но быть викингом — значит ловить удачу. Старший сын Свена решил, что в Инглаланде он получит больше, чем здесь. Таким настроениям немало способствовали рассказы викингов о богатствах английских земель.

Ворочаясь, Олаф долго не мог заснуть, вспоминал былое, размышлял, почему Эйольв решил убить его? Из-за Ингрид? Но об этом было даже смешно подумать. Ведь между ними ничего не было и не могло быть. Промаявшись чуть ли не до рассвета, он уснул, как в яму упал...

—   Вставай, Олаф! — Айво тормошил его, улыбаясь. — Кушать пора.

Один из тралей Свена, тщедушный белесый фриз, принес им трески, которую после засолки сначала вымочили в золе, смешанной с водой, а затем отварили.

Вечно голодный финн нетерпеливо бросил тралю:

—   А где же пиво?

— Сейчас принесу, — презрительная усмешка бродила по губам фриза. Он ненавидел их всех — викингов, ярлов и даже просто бондов, которые занимаются хозяйством, не участвуя в набегах. Только страх смерти заставлял его смириться с ны­нешним положением, но фриз надеялся когда-нибудь убежать отсюда. Когда-нибудь...

Пробудившись, Олаф долго лежал неподвижно, глядя на жующего финна. Голод был непременным спутником Айво. Его можно было разбудить среды ночи и усадить за пиршествен­ный стол, и он съел бы за троих, хотя по-прежнему, как и в молодости, оставался сухощавым и жилистым, только более мускулистым. Война не терпит слабых и малодушных. Оста­ваясь в чем-то мягким и наивным, Айво преображался, когда речь шла о жизни и смерти. Тогда он становился жестоким. Это была жестокость охотника, который убивает только для того, чтобы добыть себе пропитание.

На пороге возникла широкоплечая фигура Краснобородого Свена.

— Проснулись? — Хозяин сам решил принести гостям пиво, чтобы немного развлечь себя разговором.

Олаф, поднявшись, зачерпнул ковшик холодной воды из бадьи, стоявшей в углу, и умылся, приглаживая волосы.

Сели за стол, налили себе по кружке пива, обсуждая по­следние новости.

—Прибыл драккар Асбранда из Орхуса, — рассказывал Свен. — Он ищет себе людей.

— Куда он хочет идти? — Олаф отхлебнул из кружки, закусывая треской.

Похоже, что в Инглаланд, — сказал Свен. Струйка пива скользнула по его рыжей бороде, он провел широкой ладонью по густым волосам, тронутым сединой. Прозвище свое Свен получил давно, когда воевал в Хердаланде и когда еще был жив отец нынешнего конунга Харальда Хорфагера — Халь­вдан, сын легендарной королевы Асы, по слухам убившей своего мужа, короля Гутрота. Во время схватки с дружин­никами вождя хердаландского клана Свен был ранен и упал без сознания. На него упало еще несколько мертвых тел и о нем забыли, посчитав убитым. Хердаландцы ушли, забрав тела своих товарищей. А Свен, единственный, оставшийся в живых из фолденцев, очнулся и с великим трудом выбрался из-под груды мертвецов. Он был весь залит кровью, своей, но большей частью — чужой.

Он шел в бреду и в сумерках вышел к селению. У крайнего дома остановился, соображая. Потом шагнул за порог. Первый, кто увидел его, закричал в испуге:

—   Призрак! Красная Борода!

Вся борода Свена была залита кровью, и выглядел он как настоящий призрак — кровавый, страшный и губитель­ный. Наверное, враги, разобравшись в чем дело, в конце концов убили бы его, но судьба хранила Свена. Позже он вспоминал, что был как пьяный. Куда шел, зачем? Всего и не упомнишь. Он даже не подозревал, что, с побережья высадив­шись с двух ладей, сюда идут фолденцы. Их внезапное по­явление переломило исход противостояния в пользу земляков Свена. Он выжил, и с тех пор его стали называть Краснобо­родый Свен.

—А ты что-нибудь слышал о Бельверке? — вдруг спросил Олаф, искоса глянув на хозяина дома.

— Это о каком Бельверке ты говоришь? — нахмурился Свен. — Многие носили это имя, имея еще одно, данное с рож­дения. Это ведь одно из прозвищ Одина и не каждый способен взять его себе. Я знал нескольких Бельверков... Один из них, сын Вигольва, вместе со мной был в Лунде, где нас чуть не принесли в жертву Одину, приняв за скотокрадов... Вовремя кто-то узнал Бельверка, своего двоюродного брата.

— Я говорю о Бельверке, который отправился однажды Дорогой Китов на двух драккарах, и оба судна затонули у Фарерских островов. Думали, что все погибли, но через две зимы Бельверк вдруг объявился, живой и невредимый. Как он спасся тогда, никто не мог понять. С тех пор и начали говорить, что ему помогает сам Эгир.

— Я знал того, о ком ты говоришь, — кивнул Свен, по­мрачнев. — Он был не человек, а демон! Не зря его считали сыном Локи. А иначе, откуда у него такая удача? Но какое тебе дело до Бельверка? Ты молод, а о нем ничего не слышно вот уже двадцать зим!

— Не знаю, был ли он сыном Локи, а только мне известно, что награбил он много золота и всякой утвари из монастырей Ирландии и спрятал на одном из островов, — начал рассказы­вать Олаф. — И случилось так, что боги отняли у него память. Он не мог вспомнить, где искать золото.

— И что же? — глаза Свена блеснули от вспыхнувшего любопытства.

— А то, что я встречался с викингом, который служил у него. Это был Хьялти, прозванный Одноруким. Мы отправи­лись на Шетландские острова, но нас ждала неудача.

Олаф решил, что не стоит сразу все выкладывать начистоту. Один раз это уже повредило ему.

—   Что же случилось?

— Человек, которому мы доверились, обманул нас. Мы чуть не погибли.

—   А золото?

—  Золото... — повторил Олаф задумчиво. — Оно осталось там.

—Ты хочешь вновь отправиться за ним? — догадался Свен, хотя особой прозорливости тут и не требовалось.

— Если бы у меня был корабль, — коротко ответил Олаф.

—  Асбранд — тот, кто тебе нужен, — сказал Свен и разом допил пиво, отставив кружку. — Но он не любит делиться. Однако если ты приведешь его к золоту, он не станет обде­лять тебя.

—  Мне много не надо. — Олаф смотрел в одну точку. — Я умею довольствоваться малым.

* * *

Утренний туман, висевший над фьордом, понемногу рассеивался. Олаф и Айво шли вдоль берега, разглядывая драккары, стоящие у пристани. Здесь было с десяток разных кораблей, видавших виды и недавно отстроенных. Старые драккары, бороздившие просторы северных морей, от Ислан­дии до западного побережья Балтики, где собирают янтарь, камень моря балтов, желтый, как кусочек солнца, выглядели мрачновато. Их покореженные борта и сбитые драконьи го­ловы на носах напоминали о бурях и морских сражениях, о нелегкой жизни северян, где многое зависело от оснастки и крепости корабля.

Олаф обратил внимание на кучку людей, которые занима­лись покраской щитов. Для этого они вываривали шкуры жи­вотных, получая густую клейкую кашицу. Ее затем смешивали с растертой в порошок медью. Получалась краска синеватого цвета, ею и раскрашивали боевые щиты викингов.

Айво, повеселев от выпитого пива, смотрел на окружающее взглядом человека, предвкушающего новые впечатления. Он, коренной житель бескрайних лесов земли Суоми, охотник, следопыт, хорошо разбирающийся в повадках диких зверей, ныне стал морским бродягой, который на суше вдруг прини­мается тосковать. Он знал, что в море, в сильную бурю, снова будет молиться богу Укко, который обрек его такой судьбе... но чего другого ему желать?

Они бродили по берегу среди бурлящей толпы, говорящей на разных языках и диалектах. Норвеги, даны и свей хорошо понимали друг друга. Но Олаф ловил краем уха и словечки фризов, саксов, он мог бы объясниться с каждым из тех, кто не причислял себя к скандинавам, но жил рядом с ними. Его путешествие по Фризии, Саксонии, Инглаланду, земле Аттилы — Гуналанду не прошло даром. Олаф умел учиться и наблюдать. Качества, которые пригодились бы любому море­плавателю, ибо тот всегда в пути и не знает, куда приведет его корабль бог морей Ньерд.

Олаф внимательно поглядывал на драккар, называвшийся «Хлекк» по имени одной из валькирий. Его хищный драконий нос, потемневший от времени, целился куда-то на юго-запад. Как раз в том направлении и находился большой остров, ко­торый кельты называли Альбион.

— Это ты ищешь Асбранда? — требовательно окликнули его сзади.

Олаф обернулся. Перед ним стояли два викинга. Один из них, постарше, проживший, верно, более пятидесяти зим, среднего роста, коренастый, даже грузный, смотрел властно, как привыкли смотреть предводители северного воинства. Его серые глаза с прищуром видели многое, их нельзя было обмануть. Из-под плаща выглядывала рукоятка меча, ин­крустированная золотом. «Асбранд...» — решил про себя Олаф.

Второй был помоложе, выше ростом, одет попроще. Но в его осанке и повадках чувствовался опытный, умелый воин, участник многих сражений. На его плечи был наброшен синий плащ с серебряной застежкой, в то время как первый носил темно-красный,..

— Да, я, — ответил Олаф, выдержав взгляд пожилого викинга.

—   Зачем он тебе?

—   Я слышал, что он ищет людей.

—   Вас только двое? — продолжал допытываться викинг.

— Да, — кивнул Олаф и, в свою очередь, спросил: — По­зволь узнать, с кем я говорю?

— Я — Асбранд, сын Кнуда, — с достоинством пояснил он. — А это, Хольмстейн, мой помощник и друг.

— Я — Олаф, сын Айнстейна, — спустя пару мгновений представился Олаф. — Со мной Айво, он...

— Я знаю откуда он, — с легкой усмешкой сказал Асбранд.

— Он не траль, Асбранд, — невольно вспыхнув, поспе­шил объяснить Олаф. — Он такой же свободный викинг, как я...

— Мне это известно. — Асбранд теперь не хмурился, на­против, выглядел приветливым, как будто в чем-то убедился, и это ему понравилось. — Я давно знаю Краснобородого Свена, он рассказал мне...

— Тогда... — замешкался с ответом Олаф, оглянувшись на своего товарища.

— Тогда — до завтра, — снова властным тоном возвестил Асбранд. — У меня дела к конунгу Харальду, и я намерен пробыть здесь еще несколько дней. — Он хотел уйти, но вдруг задержался, что-то припомнив. — А верно ли, что это ты убил Инегельда, сына Лютига?

—   Это был честный бой.

— Я знаю, — усмехнулся своим мыслям Асбранд и скрылся в толпе.

Хольмстейн следовал за ним беззвучной тенью.

* * *

В большом зале местной таверны собралось около трех десятков пьяных викингов, они опустошали запасы пива и эля хозяина дома, разбрасываясь золотом и серебром. Хо­зяин, Эйвальд Хромой, которому было около шестидесяти зим, много повидавший на своем веку, хорошо знал, что за несколько таких вечеров разбогатеет больше, чем в иной месяц зимы.

Олаф и Айво, уже навеселе, сидели у края стола, слушая рассказы хмельных воинов Севера.

— ...Гуннар Черный утонул в реке, англы ее называют Трент...

— Клянусь Тором, я видел своими глазами, как рухнула стена, он не мог выжить...

— В нем было весу, как в трех мужчинах! Мог выпить бочонок эля...

— Их драккар утянул на дно огромный кракен! Его щу­пальца растянулись на длину нескольких кнорров! Верно говорю...

— Если ты выпьешь еще пару кружек, то скажешь, что кракен был с весь Осеборг...

Вокруг засмеялись.

В полумраке зала мелькали женские фигуры. Две из них принадлежали рабыням Эйвальда, остальные — свободные женщины, большинство из которых не имели мужей или были вдовами.

—   Тордис тебя приласкает...

— Не верь ей! — сухопарый морщинистый викинг, смеясь, что-то объяснял своему товарищу, который пожирал глазами одну из женщин.

—   А кто вон та, темноволосая?

—   Со шрамом на лице?

—  Да.

—  Это Ледяная Хельга.

—  Она красива, несмотря на шрам.

— С ней не каждый управится, — ухмыльнулся сухопарый викинг.

Олаф, услышав имя — Хельга, — напрягся. Это имя всякий раз, когда он встречал девушку, носящую его, оказывало на викинга поистине завораживающее действие.

Хельга... Он видел трех или четырех Хельг, но ни одна из них не оказалась той, которую он искал. Вот и сейчас Олаф посмотрел в сторону женщины, на которую указал кто-то из викингов.

—  Почему ее так называют?

— Она с дальнего севера, откуда-то с Галоголанда. А глаза ее как лед. Не растопишь.

Олаф замер, сердце его забилось сильней. С дальнего севера? Он сам не заметил, как поднялся из-за стола и на­правился к ней.

Женщина стояла спиной, и ему надо было увидеть ее лицо.

— Эй, друг... — кто-то тронул Олафа за плечо и шепнул на ухо, разглядев его интерес. — Берегись Хельгу! У нее дурной глаз. Никто из ее мужей не возвращается назад...

Олаф отмахнулся от советчика и приблизился к женщине. Она явно что-то почувствовала и обернулась.

Олаф чуть не прикусил губу. Стоящая перед ним тем­новолосая красавица действительно имела шрам, который обезобразил ее лицо, но ее глаза... Эти глаза он узнал бы из тысячи!

—   Хельга?!

Женщина несколько мгновений вглядывалась в лицо викинга. Она знала его раньше? Его облик ускользал, превра­щался в кого-то странно знакомого, как нежданный вестник из прошлого...

—   Ты не узнаешь меня?

— Олаф?! — Хельга смотрела на него пристально, точно не веря. — Откуда ты здесь?

—  Хочу уйти в набег.

—  Тебя не узнать, — ее голос дрогнул.

—  А я тебя сразу узнал...

Глава 3 "Хлекк" уходит

В том, что Хельга не сразу узнала его, не было ничего удивительного. За десять зим, прошедших с того дня, как они расстались, Олаф из пятнадцатилетнего мальчишки превра­тился в мужчину, а она?.. Ее узнать было легче. Хельга стала старше, уверенней в себе и... мудрей.

Он заметил в ее волосах серебряные нити, а ведь Хельга была молода, чуть постарше, чем он. И этот шрам? Верно, ей много пришлось испытать за прошедшие годы.

—   А Боргни?

—   Ты еще помнишь ее?

— Разве ее можно забыть? — усмехнулся Олаф, оглядев­шись.

Никто из собравшихся не обращал на них никакого вни­мания. Пиво лилось рекой, золотишко поблескивало в руках Эйвальда Хромого, и только финн Айво, глядя на Олафа и девушку, недоумевал. Они что, были знакомы? Хотя, что он знает о прошлой жизни Олафа?

—   Ее уже нет. Давно нет.

—   Уйдем отсюда? — Олаф дотронулся до ее руки.

—   Как хочешь...

Длинные летние сумерки медленно сгущались. Ветра не было, и над фьордом повисла тишина.

Драконьи головы в полном безмолвии покачивались на воде, их время еще не пришло. Но очень скоро их увидят на побережье земли, которую древние римляне называли Галлией, или где-нибудь еще.

Норманны, норманны пришли! — Это известие облетит все окрестные деревушки и крестьяне, напуганные появлением бородатых пришельцев, не знающих Христа, но поклоняющихся каменным идолам, требующим человеческих жертв, начнут спешно собирать пожитки. Кто не успеет скрыться, того ждет быстрая смерть от мечей северян, рабство или смерть на алтарях в капищах Каупанга и свейской Упсалы. Олаф с Ульбертом бывал в Упсале, видел большое капище, которое по легенде было воздвигнуто потомком Ньерда — Ингви, его еще называли Ингви-Фрейр. Он стал основателем королевского рода Инглингов.

—  Я не кажусь тебе страшной? — голос Хельги вывел его из задумчивости.

—     Нет, нет! — поспешил он заверить ее.

—     Ты так говоришь, а... сам думаешь иначе.

—     Я не замечаю твоего шрама.

—     Ты не хочешь смотреть на мое лицо?

Он повернулся к ней. Наступившая темнота скрывала недостаток, но он не лгал. В самом деле, еще когда впервые увидел ее — не обратил на шрам никакого внимания.

—     Тебя называют Ледяной Хельгой, — он улыбнулся.

—     Лед внутри меня, — она коснулась своей груди.

—     У тебя есть мужчина?

—  Сейчас — нет, иначе зачем бы я пришла к Хромому Эйвальду?

—     Ты была замужем?

—  Была... — произнесла она с каким-то затаенным смыс­лом.

—     Дети есть?

—     Недавно умер мой первенец.

—     Прости.

—  Тебе не надо просить прощения. Ты же ничего не знаешь о моей жизни.

—  Это верно, — согласился Олаф и, помолчав, спросил: Как тебе удалось выбраться из той глуши?

—  Это долго рассказывать, — она улыбнулась и дотронулась ладонью до его щеки. — Олаф... Это в самом деле ты?

—    Я, я!..

—     Тогда... — она взяла его за руку, увлекая за собой.

В доме Эйвальда Хромого продолжалось веселье.

* * *

—   Не боишься оставаться наедине с колдуньей?

—   Я не думаю об этом. И потом... какая ты колдунья?

—   Но ты так думаешь. Разве нет?

— Колдуньей была твоя бабушка. Это верно. Но ты — другое дело...

— Другое дело! — усмехнулась она. — Внучка колдуньи не имеет другой судьбы, кроме той, что ей определили норны... А норны приговорили меня к тайному колдовству.

Хельга привела его в свой дом, куда-то на самую окраину города. Все произошло так стремительно, что он до сих пор еще не мог понять: действительно ли все это происходит с ним наяву? Хельга, Хельга... она стала опытной женщиной, много опытней его.

— Ты — почти единственный кто знает мою тайну. Я редко занимаюсь ворожбой... лишь иногда...

Она замолчала, и он, лежа на спине, слышал ее дыхание, горячее, зовущее...

Они любили друг друга с какой-то неистовой страстью, будто были старыми любовниками, надолго оказавшимися в разлуке и теперь вновь соединившимся вместе.

—   Ты думал обо мне?

— Очень часто. Даже хотел снова забраться в эту глушь, где мы встретились, но как-то не выпало.

— Даже если ты обманываешь меня, все равно — мне приятно, — прошептала она ему на ухо, нежно прикасаясь губами.

За эти годы у Олафа было несколько женщин. Первая из них, Ягмира, холодная, загадочная, расчесывающая роскошные волосы гребнем из кости убитого любовника... Она осталась где-то там, на берегу Балтики, окруженная своими богами —- Триглавом и Свентовитом, Потом была Ингрид из Упсалы, и Гунхильд из Далекарлии, обладавшая тяжелым нравом. Она обещала убить его, если он ее покинет. Ульберт с усмеш­кой сказал ему тогда, что ей трудно будет выполнить обещание, если Олаф вдруг исчезнет.

Лица, лица... Целая вереница лиц. Все, кого он видел за эти годы, надежды, измены, расставания и всегда — борьба за жизнь.

—  Я знала, что ты жив... но не хотела часто ворожить. Другие женщины обнимали тебя...

—    Жизнь берет свое.

—    С кем ты хочешь плыть?

—    С Асбрандом.

—    Я слышала о нем.

—    И что ты слышала?

—    Асбранд, он... тебе надо быть осторожным с ним.

—    Всегда надо быть осторожным.

—  Асбранд любит только себя. Ходят слухи, что многие из тех, кто отправлялся с ним в плавание, потом бесследно пропадали.

—  Викинги умирают везде. Но хуже всего, если в своей постели, — бесстрастно проговорил Олаф.

—  А если тебе поступить на службу к конушу Харальду? — Хельга искала возможность оставить его рядом с собой и понимала, что это трудно.

—  Как мне известно, он не терпит своеволия. А я люблю свободу.

Сказав это, Олаф почувствовал, что его слова задели женщину.

Что же, она нашла его, чтобы вновь потерять? Но, может быть, служба у Хорфагера и есть то, что ему нужно?

—  Подожди... — Хельга встала с постели, набросив на голое тело шкуру лисицы.

—  Я рада, что ты носишь мой амулет, Олаф, — сказала она, зажигая свечку. — Моя частица всегда с тобой. Как и теперь твоя частица будет во мне.

В полумраке своего жилища, со шкурой лисицы на пле­чах, Хельга была похожа на древнюю деву-прорицательницу, которые когда-то бродили по этой земле, открывая людям будущее.

—  Знаешь, Олаф, откуда пошел род ведьм?

—  Нет, — признался он честно.

— Однажды Локи, хитрый и многознающий, нашел на тлеющих углях догоравшего костра сердце злой женщины. Съев его, он стал прародителем рода всех ведьм... Локи, тот, кто может быть и мужчиной и женщиной, тот, кто Одину со­перник во всем...

Она достала деревянные палочки длиной не больше ладони, с вырезанными рунами.

— Видишь, Олаф? Боргни передала мне магию рун, что идет от Бельторна. Рунстафар зовется она... Один — тот, кто овладел этой магией, стало быть, первый колдун на земле! Но есть магия ванов, что враждовали с асами. Они умели найти траву, что лечит болезнь, или войти в душу того, кто знает тайну Девяти миров... — Хельга помолчала. — Знаешь, нынешний конунг Харальд не любит колдунов. Есть те, кто колдует при помощи зелья. Они зовутся «сельдконор», то есть те, кто умеет врачевать или привораживать, заваривая особые зелья, дающие силы или приносящие смертельную болезнь. Боргни хорошо умела это делать, но я не училась этому. Больше всего меня притягивает гадание по рунам. Это мое ремесло.

Олаф слушал ее, вдруг отметив, что тело его становится маленьким как у карлика. А Хельга? Она становилась большой, огромной как великанша Скади... Крохотный Олаф, семеня ножками, бродил по земляному полу возле гигантских ног Хельги... Он был как маленькая мышь, попавшая в незнакомое место. «Смотри, Олаф!» — слышал он звучный голос Хельги, от которого холодело в груди. Деревянные стены жилища превратились в огромные каменные сооружения. Они чем- то напоминали постройки из камня в Лунденборге, которые возвели еще древние римляне. Но эти причудливые камни казались созданием неземных существ, во всяком случае, не обыкновенных людей... Внезапно Олаф догадался: эти чудо­вищные камни, расставленные в особом порядке, воздвигли великаны, древнее племя, о которых сейчас лишь доходят легенды. Великаны могли соперничать с асами в мудрости и силе, но судьба их была несчастлива...

—   Олаф, Олаф, проснись!

Он открыл глаза и увидел, что Хельга, склонившись над ложем, с тревогой смотрит на него. Через открытую дверь он разглядел серое марево рассвета.

— Как же крепко ты спал! — в ее голосе была слышна и укоризна и боль. — Ты напугал меня.

— Знаешь, я видел странный сон... — он провел ладонью по лицу, как бы стряхивая сонное оцепенение. — Будто я стал маленьким, как гном, а ты...

— Я была большой, как королевский могильный курган? — усмехнулась Хельга, обнимая его.

—   Да...

— Руны сказали мне, что тебе придется уплыть. Так на­значено Скульд, но...

— А если я поступлю на службу к конунгу? — вдруг пред­ложил Олаф.

—   Ты хочешь остаться со мной?

—  Да.

— Я тоже бы этого хотела, — сказала она задумчиво. — Но руны не умеют лгать. Ты пришел сюда один?

— Со мной пришел Айво, бывший траль ярла Стейнара и мой большой друг. Когда-то он спас мне жизнь. Еще в детстве.

— Это тот, похожий на старого ребенка финн? — при­помнила Хельга.

— Он хороший воин. Его внешность может ввести в за­блуждение любого. Но он не так прост, как кажется.

— Не сомневаюсь, — скривила губы Хельга, по-прежнему пребывая в задумчивости.

Что-то беспокоило ее, руны открыли ей ночью несколько тайн, и теперь женщина тяготилась этим знанием, ей не хвата­ло опыта и силы Боргни, которая умела правильно толковать вещие сны и узоры выпавших рун. То, что для одних — всего лишь узоры, вырезанные на дереве или в камне, для других — Знаки Судьбы!

— У нынешнего короля Вестфольда — большое будущее, — произнесла Хельга, глядя на черную золу очага. — Когда-то его мать, королева Рагнхильд, жена Хальвдана Черного, уви­дела сон... Будто стоит она на берегу фьорда и пытается вытащить шип из своего платья. И вдруг шип этот в ее руках становится большим побегом. Он растет, растет и превраща­ется в огромное дерево... и ветви его уходили высоко в небо, казалось, над всей Норвегией... И вскоре родила она маль­чика, которого назвали Харальд. А сон этот предвещал ему, что станет он правителем всех земель Норвегии!.. Видишь, Олаф, уже сейчас его боятся повсюду, но его время только наступает.

— Выходит, служба у него даст мне многое, — медленно проговорил Олаф, как бы предвидя то, с чем может столкнуться его независимый нрав.

— Ты молод, но служить у конунга нелегко, — Хельга все еще над чем-то напряженно раздумывала. — Твой друг — финн, ведь так? Какой у него амулет?

— Он носит на шее молот Тора, — немного удивленно от­ветил Олаф. — Зачем тебе это знать?

— Ты знаешь кого-нибудь из Согна? — вместо ответа про­должала расспрашивать Хельга.

—   Это земля, которая находится рядом с Гулатингом?

—   Да. Верно.

— Я никого не знаю из тех краев, но что тебя так бес­покоит?

—   Я скажу тебе, очень скоро...

* * *

Асбранд, опытный и сведущий во многих делах викинг Он говорил с конунгом Харальдом о разном: о том, как живут даны на завоеванных территориях Инглаланда. О том, сколько серебра отдают за раба на рынках Хедебю, Дублина и Упсалы, о том, какую цену дают за того же рабы сарацины, о том, как правит конунг Хельг в Гардах, внося смуту на границы Византийской империи, и о том как главный христианский жрец — папа, сидящий в Риме, мечтает обратить в свою веру северные земли язычников.

Асбранд был одним из тех, кто доставлял в Вестфольд вер­ные сведения обо всем, что делалось в этом мире, раздираемом чередой бесконечных междоусобиц и войн. Харальд Хорфагер был из тех правителей, кто хорошо понимал: старые боги на краю гибели. Единый Бог Валланда, Белый Христос — он тот, кто побеждает не силой, а слабостью. Иначе, как объяснить, что вера в него распространяется по всему миру?

Однако Хорфагер, становившийся единовластным королем Норвегии, был еще недостаточно силен, чтобы креститься самому и крестить весь народ. Впоследствии его сын, Хакон Добрый, получивший воспитание в Англии, принял христиан­ство и, став конунгом, начал возводить христианские церкви в Норвегии. Но даже он не решился разрушать языческие капища. Когда он был убит, его похоронили по языческим обычаям его предков.

В свое время отец Асбранда — Кнуд, участвовал в набегах на Ирландию и знавал самого Торгильса, который объявил себя первым королем норманнов на ирландских землях. Но викинги редко чувствовали себя в полной безопасности на острове. Когда поднялся мятеж, и Торгильса захватили в плен ирландцы, то признали виновным во многих грехах и утопили. И все же викинги сумели восстановить свое превосходство.

В 850 году от Рождества Христова даны разорили Дублин. А несколькими годами позже отряды данов напали на нор­вежский лагерь в Карлингсфорде в северной части острова. Междоусобицы между данами и норвегами начали затихать, когда в Ирландии появился Олаф Хвити, которого ирландцы называли Амлайб. Тогда же даны обратили более пристальное внимание на Британию.

Асбранд с детства слышал рассказы отца о христианских монастырях Ирландии, подвалы которых ломились от золота и серебра. Вероятно, не все в этих рассказах было истинной правдой, но маленький Асбранд, как и многие его сверстники, мечтал о том времени, когда сможет с мечом отправиться туда и разбогатеть.

Когда ему исполнилось сорок зим, Асбранд почувствовал усталость от участия в походах и схватках. Его сметливый и предприимчивый ум влекло ремесло купца, и в этом он преуспел. Однако быть купцом — не значит полностью обе­зопасить себя. Если воин рискует только собственной жизнью, купец зачастую рискует и жизнью и своим богатством.

Воистину, Асбранд был не только мужественен, но и весьма изворотлив. В Дании у него была земля, которой управлял его родственник. Но и в Инглаланде имелись хорошие связи среди приближенных ярла Гутрума. Сейчас, когда в Вестфоль- де набирал силы Харальд Прекрасноволосый, Асбранд начал оказывать ему услуги, пользуясь своей осведомленностью в разных землях.

Через несколько дней он рассчитывал отплыть к Оркней­ским островам. Но неожиданно получил сведения, которые могли заставить его резко поменять планы.

* * *

Олаф ушел от Хельги, когда солнце начало клониться к закату. Ему не хотелось покидать ее, но Айво оставался один и не знал, что с его другом.

Он нашел финна на берегу среди пьяных, горланящих песни викингов.

— Олаф! — радостно приветствовал его Айво. — Я уже тебя заждался.

— Неужели ты мог подумать, что я брошу тебя? — с при­творной серьезностью спросил Олаф.

— Женщины — это существа, которые призваны разделять нас, — заметил финн со своей, почти детской непосредствен­ностью.

— Я знал ее раньше, Айво, — пояснил Олаф, оглядевшись. — Я встретил ее, когда вместе с Хафтуром блуждал по Галоголанду на краю земли.

— Ты никогда не рассказывал мне об этом.

— Я много чего тебе не рассказывал, — усмехнулся Олаф.

Слегка прищурившись, он посмотрел в сторону заката. Там, обрамленный грядой невысоких скал, виднелся могильный курган, где, как он слышал, был похоронен кто-то из старых конунгов. Обычно их хоронили на кораблях, с оружием, бо­гатой утварью и умерщвленными рабами. Иногда убивали и наложниц. Для этого существовала даже старуха, которую некоторые христиане, присутствовавшие при этом, называли ангелом смерти.

Старуха убивала сначала петуха, бросая голову в одну, а тушку в другую сторону от корабля. Тем самым она как бы воплощала темное и светлое начало жизни, которое со­путствует всем смертным. Затем приходил черед девушки, которую безжалостная старуха убивала с мрачной решимостью человека, не слышавшего о христианской добродетели. Все это должно было окружать конунга и после смерти, в ином мире. Но одного не понимал Олаф: если Один забирает воинов в свои чертоги, то где найдется место для рабов? Тем более, для красивых женщин?

— Мне приснился странный сон, Олаф, — говорил между тем Айво. — Будто я уже старик и сижу один в ледяной пу­стоши, вокруг — только льды, и ни одного живого существа, даже белых медведей там нет.

— Верно, ты оказался в Похъеле, — подсказал Олаф, вспо­миная старые рассказы финна. — А ведь такая земля существует и в самом деле. Мы с Хафтуром побывали совсем рядом с ней и чудом выбрались живыми.

— Плохо быть стариком, — продолжал монотонно выго­варивать Айво. — Но знаешь, сам Вяйнемейнен, сын Калева, уже родился стариком. Он был мудр, но...

— Эй, друзья! Неужели не узнаете земляков? — неожиданно прервал болтовню финна чей-то громкий возглас.

Олаф повернулся и увидел двух викингов, лица которых показались ему смутно знакомыми. Вроде они были среди воинов дружины ярла Стейнара, но пришли в то время, когда Олаф бродил по землям гаутов, фризов, а позже — бриттов.

— Аскель? — удивленно поднял брови финн, знавший викинга получше своего друга. — Ты как здесь оказался?

— Я ушел от Рагнара, он ведь не собирается в набег, — непринужденно отвечал Аскель из сурового Ямталанда, что лежит рядом с землей лапландцев.

— А кто это с тобой? — Финн заметил рядом с высоким, насмешливым Аскелем угрюмого мужчину, имевшего при себе только боевую секиру. Его одежда говорила о том, что этот человек не слишком преуспел на поприще викинга. Он смотрел на всех с безразличием змеи — холодно, отчужденно.

— Это Вигольв из Согна, — пояснил финну Аскель. — Раз­ве ты не помнишь его?

— Что-то припоминаю, — пробормотал Айво, задумав­шись.

— А этого викинга зовут, кажется, Олаф? — Аскель пере­вел взгляд на друга Айво, с молчаливым спокойствием на­блюдавшего за ними.

— Да, это так, — проговорил Олаф. — Я тебя вспомнил, Аскель. Скажу больше. Когда я был в Уппланде, один человек рассказывал об Аскеле из Ямталанда, которого разыскивали за убийство брата херсира.

— Я — не единственный Аскель, — добродушно улыбнулся викинг, делая вид, что не заметил усмешки в словах Олафа. — Так же, как и ты — не единственный Олаф. Так зовут многих. В том числе и бывшего конунга Остфольда.

— Как поживает Рагнар? — спросил Олаф, чувствуя, что Вигольв чересчур пристально смотрит на него.

—  Вы ушли, даже не попрощавшись.

— Мы торопились. К тому же я не служу у Рагнара, — от­ветил Олаф.

— А финн? — Аскель посмотрел на Айво, который про­должал о чем-то раздумывать.

— Я служил у ярла Стейнара, — ответил Айво. — Рагнар — еще не ярл.

—   Он станет им.

— Мы — свободные викинги, — усмехнулся Олаф, молчание Вигольва начинало беспокоить его. — Я не приносил клятву верности Рагнару. Если он станет ярлом — удачи ему!

— Я тоже не клялся ему в верности, — неожиданно сказал Аскель, осклабившись. — И потому мы здесь. Слышали, что конунг набирает людей.

—   Хочешь служить конунгу?

—   Почему бы нет? А ты?

— Я? — Олаф помедлил с ответом. Появление здесь этих двоих не понравилось ему. Возникло ощущение, что Аскель интересуется именно им, а совсем не службой у конунга. — Я еще думаю...

— Тогда — удачи! — кивнул Аскель. — Надеюсь, еще увидимся.

— А почему твой друг молчит? — вдруг спросил Олаф. — Или он — немой?

— Я такой же немой, как ты — хромой! — подал голос Ви­гольв. Говорил он резко, с каким-то хрипловатым надрывом, точно у него были простужены легкие.

— Вигольв провел зиму в горах и чуть не умер, — пояснил с усмешкой Аскель. — С тех пор он мало говорит.

Если ты из Согна, то должен был слышать о Свене Паленом?

—   Кто не знает Свена Паленого?

Аскель, казалось, забавлялся разговором.

—   Он жив еще?

— Кто? Паленый? — как будто удивился Аскель. — Ты раз­ве ничего не знаешь? Свен давно уже в Ностранде, не повезло ему. На охоте волки разорвали его вместе с дружинником.

— Волки? — насторожился Олаф. Давнее воспоминание обожгло душу. Загадочный оборотень, вервольф, бродивший в лесу... и двоюродный племянник ярла Свена, который исчез без следа. Что же это было?

—   Сейчас в Хорнхофе другой ярл — Эйнар.

— Его родственник? — побледнел Олаф, стискивая ку­лаки.

— Племянник, — кивнул Аскель, с прищуром глянув на Олафа. — Что тебя так удивляет? Ты знал его?

— Немного. — Сын Айнстейна задумался. Вот как бывает: Эйнар все-таки получил Хорнхоф. — Скажи, у него целы обе руки?

— Нет, только одна. Но это не мешает ему править. Его боятся как самого Одина.

—   А дочь ярла Свена? Что с ней?

— Она исчезла, — пожал плечами Аскель. — Никто не знает, куда она пропала.

— А ты когда-нибудь слышал о вервольфе, который убивал людей по ночам в Хорнхофе?

— Я родом из других мест, — напомнил ему Аскель. — Может, Вигольв что-нибудь помнит?

— Слухи о вервольфе были... — влез в разговор Вигольв. — Но что в них правда, а что — ложь? — он помолчал. — Эйнар убил моего брата, — сказал, будто прокашлял. Глаза его, не­подвижные и пустые, чуть повернулись, оживая на мгновение и вновь становясь глазами мертвеца.

— У Эйнара есть забава — продолжал Аскель. — Когда траль в чем-то провиниться он бросает его в загон к волкам.

— Хорошая забава — сказал Олаф» вспомнив замок Лю- довита и медведя-убийцу, который разорвал Гуннара. — Я знавал одного такого же.

— Значит, Эйнар — не одинок! — рассмеялся Аскель. — Откуда же ты знал их всех? Ведь Эйнар старше тебя лет на десять, а уж Свен-ярл... и подавно для тебя старик? Ты ведь жил в Хвита-фьорде?

—  Я не всегда жил в Хвита-фьорде.

— Что ж, твое право жить там, где вздумается. — Аскель хлопнул Вигольва по плечу. — Идем, у нас еще есть дела.

Викинги скрылись в толпе, и тогда финн разжал губы, будто это стоило ему больших усилий:

—   Это они...

Олаф сразу догадался, о ком идет речь. Появление в Осеборге Аскеля и Вигольва через пару дней после того, как сюда пришли Олаф и Айво, выглядело подозрительным.

И еще сам Аскель... Олаф был уверен, что именно его искали за убийство в Уппланде. Дело в том, что когда Олаф после убийства в честном бою Инегельда поселился в Хвита- фьорде, до него дошел слух, что один из новоприбывших викингов, Аскель из Ямталанда, раньше служил рулевым у Торбьерна Длиннобородого, очень жестокого викинга, когда-то объявленного вне закона в Уппланде. Говорили, что скрывшись от законной власти упсальского короля, он набрал в свою ко­манду тех, кто переступил закон. И начал грабить и убивать, не считаясь ни с чьей властью. Как-то Ульберт сказал Олафу, что Торбьерн Длиннобородый предаст своего отца, если ему это будет выгодно.

— Это и в самом деле они, — согласился Олаф, глядя в спины уходящим, пока они окончательно не скрылись из виду.

— Что будем делать?

— Уплывем с Асбрандом, — равнодушно ответил Олаф, думая об убийцах с презрением. Его куда больше занимало сейчас известие о смерти Свена Паленого и возвышении Эйнара, который, скорее всего, и был тем самым вервольфом, убивающим в ночи. Неужели жители Хорнхофа так слепы и ничего не поняли? Хотя, кто знает, что там произошло после их с Хафтуром ухода? Возможно, у старого ярла были враги, и они хотели избавиться от него любыми средствами. Да и сколько лет уже прошло. Времена меняются, и люди забывают прежние страхи перед лицом новых.

— Они не успокоятся, Олаф, — покачал головой умудрен­ный опытом финн. — Медведя, проснувшегося зимой, надо убивать сразу.

— Что же, гоняться за медведем по лесу? — рассмеялся Олаф, взбивая непроизвольным движением руки прядь во­лос на лбу. Мысль о скорой встрече с Хельгой отозвалась в теле приятной истомой. На самом деле он еще не решил, что делать дальше, но надеялся что-нибудь придумать. — Убьем его, когда голод погонит из леса к нам...

* * *

— Свен Паленый мертв?! — возбужденно вопрошала Хельга, точно не могла поверить в это.

—  А что тебя так удивляет?— не понимал Олаф.

Он рассказал о смерти ужасного ярла лишь потому, что это известие взволновало его, всколыхнув давние, тяжелые воспоминания. Он хорошо помнил, что был на волосок от гибели, и только внезапное исчезновение Эйнара спасло ему жизнь. И еще амулет... Амулет несомненно помогал ему во всем. Если бы Хельга только знала. Но всего не расскажешь. Как-нибудь потом... Он чувствовал, что потусторонние силы не любят суеты и пустословия. Всему всегда наступает свое время.

—   Я знала его.

—  О нем многие слышали, — Олаф положил руку на ее обнаженную спину, привлекая к себе.

—  А ты — неугомонный! — усмехнулась Хельга, легким кошачьим движением ускользая из его объятий. — Кто тебя научил этому? Признавайся? — она рассмеялась, но в смехе ее чувствовалась печаль.

—   Чего ты?

—  Я знала его так же, как и тебя, — сказала она, глядя куда- то в полумрак жилища. — Это по его приказу убили Боргни.

Она все-таки сказала об этом, хотя всячески пыталась скрыть.

— А как вы оказались у Свена? — недоуменно спросил Олаф. Сожаления по поводу смерти старухи он не испыты­вал.

—   Его люди нашли нас...

Огромный костер, в который превратилась их лачуга, встал перед глазами Хельги. Все было как наяву...

—  Как же тебе удалось выбраться? — Олаф по-прежнему не видел связи между его появлением у Свена Паленого и смертью Боргни, считая это простым совпадением. И Хельга не стала разубеждать его, иначе...

—  Это было непросто, — усмешка бродила на ее губах. Лицо первого убитого ею человека она помнила до мельчайших подробностей. Халвард Рябой умер в собственном доме, где считал себя в полной безопасности и где познавали горе долгое время совсем другие люди. Он был первым, но не последним. Вторым был седой викинг из Гулатинга, который посчитал Хельгу блудницей, достойной лишь того, чтобы оказаться на его ложе еще одной наложницей, бессловесной и беззащитной. Но он просчитался. С перерезанным горлом викинг отправился к Хель, как простой траль или уличенный преступник, как тот, кто недостоин называться эйнхерием — воином Одина... Был еще и третий. Но более всего Хельга желала смерти Свену Паленому, которого убили за нее. Жаль! Очень жаль. Мысль о мести ужасному ярлу помогала ей выживать в самые тяже­лые дни, когда тоска убивала ее всю, делая бесчувственной, как кусок дерева.

— Хельга, — Олаф прикоснулся к ней мягко, словно боялся повредить. Он заметил, что ее что-то встревожило, что-то из прошлого. Но таковы тени минувшего: они приходят внезапно и также быстро исчезают, оставляя после себя лишь сожаление и боль. — Ты хочешь, чтобы я остался с тобой?

— Хочу ли я? — она говорила как будто с кем-то другим, не с ним. — Я хочу... Но чего хочет Скульд? Я видела черное лицо. Лицо, точно измазанное в древесной саже... Оно где-то рядом с тобой... совсем рядом... страшная болезнь убивает всех, но ты остаешься жить, тебе надо плыть на восток...

— Черное лицо? — удивился Олаф. — У нас здесь не бы­вает людей с черными лицами. Но я слышал, что они живут по берегам моря ромеев. А болезнь... Это похоже на мор?

— Видно, так. И еще... — она помедлила. — Кто-то предаст тебя. А потому — не доверяй никому!

—   Даже тебе? — усмехнулся викинг.

— Я рада, что встретила тебя, — Хельга не заметила усмеш­ки и вновь прильнула к нему. — Что бы ни случилось, Олаф, обещай, что будешь помнить обо мне, слышишь?

— Об этом можешь не беспокоиться, — он прижался к ней, чувствуя биение ее сердца. Жар, исходивший от ее нагого тела, увлекал в себя, словно сжигая его без остатка.

Ночь летела незаметно. В мире ничего не существовало, кроме них двоих.

— Вот так я всегда хотела любить... и быть любимой...

Они забыли обо всем, и летняя ночь на берегу фолденского фьорда окутывала их будто незримым одеялом, скрывая от всех, кроме тех, для кого ночь — источник существования...

Одинокий бродячий пес залаял в ночи, разорвав пелену тишины. И сразу заскулил, жалобно и тоскливо. Видно, ночной прохожий бросил в него камень.

Олаф лежал на спине, закрыв глаза. Сон не шел к нему. Он думал обо всем, что случилось с ним в последний месяц, и в который уже раз удивился тому, что загадочная дева, прядущая нить его жизни у корней Мирового Древа — Иггдрасиля, как будто испытывает его. Но зачем? Что проку гадать? Такова судьба всех смертных. Пойдешь туда или в другую сторону — не важно. Все уже предрешено за тебя.

Внезапно он услышал легкий шорох у двери. Насторожив­шись, бесшумно соскочил с постели, стараясь не задеть спящую девушку. Пальцы нащупали рукоять Сокрушителя...

— Что с тобой? — оторвавшись от ложа, Хельга смотрела в темноту, различая его фигуру.

И тут они услышали стук в дверь.

—  Кто там?

Хельга оказалась у двери быстрее птицы.

—  Я ищу Олафа! — отозвался грубый мужской голос, го­воривший с чужеземным выговором.

—   Кто ты?

—   Я — траль Эйвальда Хромого. Меня зовут Утер.

Хельга вспомнила. Такой траль действительно был у Эй­вальда.

—   Зачем тебе Олаф и почему ты ищешь его у меня?

—   Времени мало. Хельга, его другу грозит опасность.

—   Что с ним? — Олаф, уже одетый, застыл у двери.

—   Его хотят убить.

Олаф начал открывать засов, но Хельга задержала его.

—   Не открывай. Это западня.

—   Я хочу посмотреть на него.

Открыв дверь, Олаф резким движением схватил траля за шиворот и втащил внутрь. Хельга тут же задвинула засов.

—  Кто послал тебя?

— Мой хозяин. Вы оба с тем финном были вчера у нас, и он вас запомнил.

— Откуда он узнал, что я здесь?

— Это было нетрудно. — Утер плотоядно усмехнулся. От него исходил запах квашеной селедки и пива. — Все видели, что ты ушел с Ледяной Хельгой.

— Ты узнаешь его?— Олаф повернулся к девушке. Она зажгла свечку и поднесла ближе. Человек, стоящий у двери был тщедушен и слаб. Редкие волосы покрывали яйцевидную голову. На нем была старая куртка, какие носят рыбаки. Дер­жался он настороженно, но без боязни.

—  Да, вроде это он.

— Кто же еще? — осклабился Утер. — Торопись, викинг! Ты можешь опоздать.

—   Где Айво?

— Он был у моего хозяина. Потом ушел, а за ним вышли двое, которых раньше здесь никто не видел.

— Все верно, — кивнул Олаф. — Эти двое пришли за мной. Мне надо идти.

— Будь осторожен! — только и могла сказать ему Хельга, сознавая, что не в силах задержать любимого.

* * *

Оказавшись у длинного дома Эйвальда Хромого, Олаф услышал голоса, доносившиеся изнутри. Там, как всегда, было полно народа. Только сейчас, оглядевшись, Олаф понял, что поторопился, не захватив с собой Утера. Поведение этого человека теперь показалось ему подозрительным. Олаф заду­мался. Где искать финна? А, может... — он не успел додумать эту мысль до конца, Внезапно сзади послышались легкие шаги. Олаф обернулся. И вовремя!

Человек, смутно различимый в темноте, размахнулся, метнув копье. Олаф скорее почувствовал это, чем разглядел. Бросившись в сторону и выхватив меч, он в два прыжка оказался рядом с ночным убийцей, стремясь поразить его в туловище. Но тот проворно отскочил и, в свою очередь, достав меч из ножен, сделал резкий выпад. Клинки зазвенели, найдя друг друга. Схватка в ночной темноте проходила в полном молчании. Олаф сумел разглядеть, что это был Аскель из Ямталанда. Он оказался неплохим бойцом, но ему не хватало сноровки Олафа.

— Отойди, Аскель! — раздался резкий хрипловатый го­лос. — Я убью его!

Вигольв? Его-то можно было без труда узнать. Такой голос никогда не забудешь.

Второй убийца, подобрав лежавшее на земле копье, выби­рал момент для броска. Олаф, понимая, что Аскель сейчас — это живой щит для него, все время старался встать так, чтобы Вигольву было неудобно бросать.

— Сколько тебе обещал Эйольв?— презрительно бросил Олаф, отклонившись вправо и делая обманное движение, на ко­торое попался соперник. Его левое плечо намокло в крови.

— Хватит, чтобы справить поминки по тебе! — отвечал, тяжело дыша, Аскель.

Он с трудом выдерживал натиск Олафа, сознавая, что долго не протянет. Этот парень оказался опасным противни­ком. Зря, что ли, он убил самого Инегельда! Они надеялись, что выберут удобный момент для смертельного удара. Но все оказалось не так просто.

— Сделай что-нибудь! — крикнул Аскель своему дружку — Я ранен!

— Сейчас...

Вигольв подбежал поближе и, взяв копье наизготовку улучил момент для удара.

—Умри, подлый! — Вигольв собирался проткнуть Олафа в живот, но вдруг застыл, пошатнувшись.

Олафу этого хватило, чтобы уйти на шаг назад. С удив­лением он разглядел за спиной Вигольва чью-то фигуру. Но это был не Айво!

Тем временем Вигольв повалился навзничь. Не понимая, что происходит, Аскель запаниковал. Он пропустил ложный выпад Олафа и почувствовал, как острие клинка вошло ему под ребра. Аскель захрипел, пожалев, что не надел кольчугу под рубашку. Им обоим казалось, что особых усилий не по­надобится.

—  Я же говорила, что это — ловушка, — наклонившись, Хельга выдернула нож из спины мертвого Вигольва.

—  Ледяная Хельга!.. — пробормотал Аскель, упав на колени и зажимая руками окровавленный живот.

—    Да. И твоя смерть!

Вырвав из холодеющих рук мертвеца копье, она шагнула к Аскелю и с силой вонзила ему прямо в грудь.

Пораженный увиденным, Олаф замер, не зная, что сказать. Неожиданное появление Хельги озадачило его.

—  Скорей, Олаф! — вывела она его из задумчивости. — Уходим отсюда!

—  Как ты здесь оказалась? — наконец выдохнул он, пере­шагнув через умирающего Аскеля, который лежал с выпучен­ными глазами, с торчащим копьем в груди.

—  Утер... — она охватила его за руку, увлекая за собой. — Он слишком быстро исчез. И я пошла за тобой. К тому же... — она помолчала, оглянувшись назад. — Человек из Согна... Это тот, кого я убила первым.

—    Да, — припомнил Олаф. — Вигольв из Согна, но...

—    Руны показали мне его. Я же говорила тебе?

—  Мне надо найти Айво, — Олаф остановился в разду­мье.

—  Финн сидит у Эйвальда и пьет эль, — равнодушно про­говорила Хельга.

—    Я хочу убедиться в этом.

—  Иди, — усмехнулась внучка Боргни, оглядываясь по сторонам. — Знаю, тебя не удержать.

—  Я благодарен тебе! Ты спасла мне жизнь. И уже не в первый раз.

—    Ты бы справился с ними и без меня.

—    В этом я не уверен.

—    Тебе не суждено умереть в Норвегии, уж поверь мне.

—  Я приду утром. — Олаф прикоснулся губами к ее щеке.

Она ответила ему долгим поцелуем.

— Утром... — произнесла Хельга загадочно, точно смотрела куда-то сквозь время.

* * *

... — Я не ждал тебя так скоро, — пробормотал пьяный Айво, отрывая голову от стола.

В гуле голосов было трудно что-либо разобрать уже за пару шагов. Веселье в самом разгаре. Викинги горланят песни, вспоминают прошлое. Оно как таинственный неуловимый при­зрак, бродит где-то рядом, прикоснись рукой, и все исчезнет как сон...

— Озера в Далриаде [38] , совсем как у нас, — размахивал руками толстый викинг с огромной копной рыжих волос, по­шатываясь рядом с Олафом. — Клянусь, они такие как Мьесен, где я чуть не утонул ребенком!

— Ты не мог утонуть, Кьяртан! — засмеялся за столом сидевший напротив сухощавый викинг с изуродованным носом и серебряным амулетом в виде лодки на шее. — Во всех Девяти мирах нет озера, которое могло бы вместить тебя.

— Брось смеяться, Хальфдан! — резко бросил ему толстяк. — Не то попробуешь моих кулаков!

— Молчи, Кьяртан! — взбешенный Хальфдан выхватил нож из-за пояса и с силой вонзил его в залитый элем дубовый стол. — Стоит мне...

Он не договорил. Сидевшие вокруг них викинги не дали ссоре перерасти в кровавую драку.

— Наш медведь, — вспомнил Айво, глядя на обозленных викингов, — он еще бродит по лесу.

— Медведь мертв, — рассмеялся Олаф, пригубив из кружки горьковатый крепкий эль.

Как это мертв? — удивился финн. — Вчера еще был жив... Кто же убил его?

—   Внучка Боргни, — ответил с лукавой улыбкой Олаф.

— Внучка Боргни... — повторил ничего не понимающий Айво. — Когда ты так говоришь, мне начинает казаться, что я вновь слышу голос нашего шамана Пикууси. А ведь он давно уже в царстве Туони.

— Давай выпьем, Айво, — предложил Олаф. — И ни о чем больше думай.

* * *

Уже на рассвете, когда над фьордом повисли клочья тумана, Олаф и Айво покинули дом Эйвальда Хромого и направились к берегу. Надо было переговорить с Асбрандом.

С востока, со стороны Остфольда, поднималось красное марево. Лучи восходящего солнца, дочери Мундильфари, что зовется Соль, рассеивали туман, возвращая местности знако­мые черты.

Неподалеку от них Олаф разглядел разрушенный временем остов старого драккара. Когда он был построен? Видно, еще во времена бабки нынешнего конунга — легендарной королевы Асы, чья останки покоятся теперь в одном из могильных кур­ганов. Борта драккара были кое-где проломлены, а драконий нос — ужас и страх побережий Валланда, снесен наполови­ну. В каких землях довелось побывать этому кораблю? Реки Темза и Кеннет, Сена и Виир, Шельда, Рейн и Маас — как путеводные нити, ведущие в глубь земель, где есть все, чего недостает на скалистых клочках скудной земли норгов.

Размышляя о том о сем, Олаф вдруг почувствовал толчок в бок. Недоуменно уставился на друга, а тот лишь молча кив­нул, смотри, мол...

В нескольких десятках шагов от них Олаф увидел цепь викингов, которые, судя по всему, направлялись именно к ним. Когда они подошли поближе, самый старший из них, среднего роста, коренастый, держа руку на рукояти меча, спросил:

—   Кто из вас Олаф, сын Айнстейна?

— Это я. — Олаф подался вперед, все еще с некоторым удивлением разглядывая незнакомых ему людей.

— Я — Торвальд, — громко объявил старший. — Силой власти, данной мне конунгом Харальдом, я приказываю тебе сдать оружие! Ты будешь взят под стражу.

Только сейчас Олаф понял, что особенно привлекло его внимание. Все восемь викингов держались сообща, с особой сплоченностью, что всегда отличает дружинников знатного скандинава.

—   Позволь узнать, Торвальд, в чем меня обвиняют?

Олаф не торопился выполнить приказ.

— Ты убил двух свободных бондов, Аскеля из Ямталанда и Вигольва из Соша.

— Я защищался, — ответил в свое оправдание Олаф, со­знавая, что отпираться бесполезно. Им известно многое. Судя по всему, это Утер постарался. Его можно было понять. Он боялся мести и справедливо рассудил, что будет лучше сдать Олафа дружинникам конунга.

— Об этом ты скажешь, когда будет разбирательство твоего дела.

— Тогда возьми и меня, — вмешался Айво, подумав о том, что неизвестная ему внучка Боргни могли бы и дальше поза­ботиться о безопасности Олафа.

— А ты кто?— Торвальд с подозрением уставился на финна, угадывая в нем человека чужого племени.

— Я — Айво, бывший дружинник ярла Стейнара, сына Асмунда, — с некоторой торжественностью заявил финн, хорошо усвоивший манеру викингов называть себя.

—   Он тут ни при чем, — поспешил заявить Олаф.

— А как бы ты смог в одиночку убить двух таких здоровя­ков? — поднял руки Айво, напоминая сейчас набожного монаха, который искренне удивляется происходящему на его глазах.

— Тогда сдайте оружие оба! — резко потребовал Торвальд, ему показалось, что вот-вот начнется схватка.

Сопровождавшие его дружинники теснее сомкнули круг, готовясь к бою.

Окинув взглядом молчаливые, сосредоточенные лица фолденцев, Олаф решил, что лучше подчиниться. Если он выхватит меч, их ждет неминуемая смерть, а так — кто знает? Может, ему удастся оправдаться.

— Хорошо, Торвальд, — сказал Олаф, — я подчинюсь тебе. Но меч не отдам. Я свободный викинг. Только на тинге можно будет осудить меня...

* * *

Олафу показалось, что он находится где-то на берегу и неизвестное существо тянет его прямо к воде. Он делает по­пытки вырваться и разглядеть — кто же это? Человек или зверь? Но тщетно. Наконец существо бросает его в лодку и исчезает. Лодка, подхваченная течением, куда-то плывет, и очень скоро Олаф замечает, что в днище есть течь. Лодка понемногу наполняется водой. Он лежит, не в силах поше­велиться, невидимые путы связывают его, лодка медленно погружается в пучину. Силясь вырваться, Олаф отчаянным движением пытается всплыть и...

Открыв глаза, он долго лежал неподвижно, глядя в небо, в котором исчезали последние звезды.

Послышался скрип рулевого весла. Олаф, повернув голову, разглядел в серой пелене рассвета сухощавую фигуру Хальфда- на, того самого, что сидел с ним пару дней назад у Эйвальда Хромого. И толстый Кьяртан также был здесь. Это были люди Асбранда, и теперь он был с ними в одной команде.

«Ты должен мне, но я знаю, что ты сможешь расплатить­ся...», — эти слова сказал ему Асбранд после того, как заплатил виру за убийство Аскеля и Вигольва. Он пользовался здесь большим уважением, и его вмешательство помогло Олафу избежать более сурового наказания.

После разбирательства дела признали, что Олаф имел право защищаться, но за убийство ему присудили выплатить виру в королевскую казну, поскольку за убитых не нашлось ответчиков. В ходе разбирательства дела нашелся человек, ко­торый подтвердил, что Аскель из Ямталанда был в свое время признан вне закона за убийство. Нашлись и такие, кто опознал Вигольва, как человека, также запятнавшего себя темными делами. Не смог уйти от ответа и Утер, который заманил в ловушку Олафа. Страх мести, которой он хотел избежать, все равно привел его к смерти. Он признался в том, что ему было заплачено, и вскоре после своего признания был удавлен.

Хельга... Олаф простился с ней второпях, но обещал вер­нуться. Когда он взошел на драккар и обернулся, она смотрела на него так, будто видела перед собой его будущее.

Но тогда Олаф не думал об этом. Слова Асбранда не шли у него из головы. Казалось, тот что-то знает.

«Ты сможешь расплатиться...»

Асбранд говорил, что знаком с Краснобородым Све­ном. А ведь Олаф рассказал ему о золоте Бельверка, правда, не назвав точного места. Видно, Свен разговорился. Но если взглянуть на это с другой стороны? Ведь Олафу все равно был нужен корабль. И если Асбранд уже знает о золоте, значит, с ним будет легче договориться.

Спавший рядом с Олафом викинг захрапел с надрывом, и его сосед, проснувшись, ткнул того в бок.

— Легче, Кнуд...

Храпевший викинг затих, и было слышно только поскри­пывание рулевого весла в руках Хальфдана и легкий трепет паруса над головой.

Олаф закрыл глаза, рассчитывая еще немного поспать.

Команда на «Хлекк» подобралась пестрая. Здоровяк Кьяртан был из Хедемарка, Хальвдан — из Смааланда, Кнуд — из Окстада, всего около тридцати человек. Кроме норвегов и данов на судне были гауты, фризы, германцы. Был ирландец по имени Кайнех, темноглазый, сухой, но очень быстрый в движениях. Один из людей Асбранда сразу не понравился Олафу. Этого человека звали Гюнтер. Отец его вроде был родом из Бургун­дии, а мать — из Фрисланда. Гюнтеру минуло около сорока зим. Седина уже пробивалась в его черных, густых волосах. Широкоплечий и мускулистый, он слыл хорошим воином, умевшим ловко обращаться с мечом. То искусство, в котором преуспел Олаф.

Когда Асбранд привел их вместе с финном на корабль, многие отнеслись к их появлению равнодушно. В этом не было ничего удивительного. Всегда кто-то погибал в схватках, тонул или умирал от какой-нибудь болезни, а кто-то заменял его. Всегда...

Теперь им предстояло плаванье, из которого вернутся не все. Далеко не все. Но кто это будет? Гадать над этим викинги не любили.

Примечания

1

Лен — земельное владение, получаемое вассалом от своего сюзерена.

(обратно)

2

Ярл — высший титул в иерархии в средневековой Скандинавии, первоначально означавший доверенное лицо короля, облеченное властью.

(обратно)

3

Ньорва-Зунд — Гибралтарский пролив. Ромейское море — Средиземное море.

(обратно)

4

Драккар (от древнесканд. Drage — «дракон» и Каr — «корабль», буквально: «корабль-дракон») — деревянный корабль викингов, длинный и узкий, с высоко загнутыми носом и кормой.

(обратно)

5

Локи — бог (предположительно бог огня) в германо-скандинавской мифологии, происходит из рода ётунов, но асы разрешили ему жить с ними в Асгарде за его необыкновенный ум и хитрость.

(обратно)

6

Траль — здесь: раб у викингов.

(обратно)

7

Валланд - общее название Испании, Франции и Италии (сканд.).

(обратно)

8

Вира — древнерусская и древнескандинавская мера наказания за убийство, выражавшаяся во взыскании с виновника денежного возмещения. Также вирой именовалось денежное возмещение за другие преступления.

(обратно)

9

Альдейгьюборг — крепость Ладога (сканд.).

(обратно)

10

Конунггард — Киев; Миклагард — Константинополь (сканд.).

(обратно)

11

Норны — у скандинавов три женщины, волшебницы, наделенные чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов.

(обратно)

12

Хедвинг — норманнский купец-разбойник, удачно разбогатевший и соответственно приобретший значимое положение в обществе.

(обратно)

13

Праздник Йоль — начало года, праздник зимнего солнцестояния.

(обратно)

14

В 865 году сыновья датского конунга Рагнара Лодброка привезли к берегам Англии большое войско, окрещённое хронистами «великой армией». В 870—871 гг. сыновья Рагнара подвергли королей Восточной Англии и Нортумбрии жестокой казни, а их владения поделили между собой.

(обратно)

15

Ньёрд (др.-исл. Njdrdr) — в скандинавской мифологии бог из числа ванов (высших богов), отец Фрейра и Фрейи. Ньёрд представляет ветер и морскую стихию, но, как и другие ваны, прежде всего является богом плодородия.

(обратно)

16

Бонды — в Скандинавских странах в период раннего Средневековья так называли всех свободных людей, имевших собственное хозяйство и не принадлежавших к знати.

(обратно)

17

Муспельхейм — (то есть «огненная земля») — в германо-скандинавской мифологии: один из девяти миров, страна огненных великанов, огненное царство, вход в которое, по преданию, охраняет великан Сурт («Чёрный»).

(обратно)

18

Кнорр — один из видов торгово-грузового судна викингов, отличался от драккара большей грузоподъемностью и шириной.

(обратно)

19

Нифльхейм (англ. Niflheim) (иногда: «Нифльхайм», то есть «обитель туманов») — в германо-скандинавской мифологии один из девяти миров, земля льдов и туманов, местообитание ледяных великанов, один первомиров.

(обратно)

20

Старуха Лоухи — хозяйка Похъёлы, далекой северной странь саамов, персонаж карело-финского эпоса «Калевалы».

(обратно)

21

Фюльгья — обычно понимается как дух-двойник человека. Этот двойник мог представляться в образе того или иного животного. Таким образом фюльгья отчасти напоминает личный тотем человека (его связь со своим зверем силы), при этом сам человек может встречать это животное и в значимых снах, в реальности и даже в волшебных видениях наяву.

(обратно)

22

Тун — внутренний двор длинного дома викингов.

(обратно)

23

Тинг — древнескандинавское и германское правительственное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области. Тинги, как правило, имели не только законодательные полномочия, но и право избирать вождей или королей.

(обратно)

24

Гиннунгагап (др.-исл. Ginnungagap) — первичный хаос, мировая бездна. Сама по себе лишена жизни, но, первоначально, там возникло два мира — Нифльхейм и Мупелльхейм, и от их взаимодействия в пустоте ми­ровой бездны зародилось первосущество — великан Имир (Аургельмир).

(обратно)

25

Херсир (др.-исл. hersir, нем. herse) — древненорвежский наследуе­мый дворянский титул. Имел хождение лишь на западном побережье Норвегии. Гражданский и военный статус и функции остаются до конца не ясными.

(обратно)

26

Фенрир (др.-исл. Fenrir, Fenrisulfr, Hrodvitnir) — в германо­скандинавской мифологии громадный волк, сын Локи и Ангрбоды. Враг богов Фенрир вырос среди асов, кормить его отваживался только Тюр, бог воинской храбрости.

(обратно)

27

Ваны — группа богов в германо-скандинавской мифологии. Они значительно древнее и мудрее асов, с которыми то враждуют, то заключают союз. Ваны обитают в своей стране — Ванахейме, которая приблизительно совпадает с Альвхеймом, что позволяет отождествить ванов с альвами.

(обратно)

28

В древней Исландии был своего рода юридический термин, обо­значающий убийцу: композит, состоящий из двух слов «убийство» и «волк» («морд» и «варг»).

(обратно)

29

Вергельд (нем. Wergeld — «цена человека», рус. вира, польск. g owa), в варварских правдах денежное возмещение за убийство свободного человека.

(обратно)

30

В виде загадки (лат.).

(обратно)

31

Kingdom of Death — королевство смерти (англ.).

(обратно)

32

Зернебок — один из богов саксов.

(обратно)

33

Керлы — слой простых свободных земледельцев-крестьян в Бри­тании VII—XII веков.

(обратно)

34

Таны — военно-феодальная знать Британии в VIII—XIV веках.

(обратно)

35

Франки разделялись на две племенные группы — салиев (т. е. мор­ских, приморских) и рипуариев (береговых), — которые, по мнению ряда исследователей, не могли сосуществовать в рамках одного исторического периода (имя рипуариев появляется лишь с VIII в.).

(обратно)

36

Ямталанд — Емтланд, историческая область в Швеции.

(обратно)

37

Вестфольд — одна из провинций на юге Восточной Норвегии, на побережье Атлантики, с центром в городе Тёнсберг.

(обратно)

38

Далриада — Западная Шотландия.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Найдёныш

  Глава 1 Корабль-призрак

  Глава 2 Голова собаки

  Глава 3 Жертва

  Глава 4 Ворота Нифльхейма [19]

  Глава 5 Тень колдовства

Часть вторая Языческий амулет

  Глава 1 Оборотень

  Глава 2 Холодный месяц Ферманиндр

  Глава 3 Мщение

  Глава 4 Последнее предсказание Эгиля

Часть третья В земле Триглава

  Глава 1 Замок Людовита

  Глава 2 Красная луна

  Глава 3 Беглец

Часть четвертая Возвращение

  Глава 1 Нити Норн

  Глава 2 Встреча с прошлым

  Глава 3 "Хлекк" уходит Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg