Леонид Савельев КОМНАТА № 13
Две карты
В кабинете генерала Хабалова, командующего петроградскими войсками, висела большая, во всю стену, карта. Это была карта военных действий.
На карте флажками был обозначен фронт. Жирными черными линиями — железные дороги. Треугольниками — крепости. Кружками и точками— города. Видно было, что германские войска заняли уже много русских губерний.
Флажки шли от Балтийского моря до Черного.
Но генерал Хабалов не смотрел на карту военных действий. Он сидел к ней спиной. Перед ним на столе лежала другая карта: план Петрограда. Хабалов внимательно разглядывал план. В план были воткнуты флажки и карандашом на плане были нанесены значки.
За столом напротив Хабалова сидел жандармский генерал. Он терпеливо ждал, что скажет Хабалов.
— Расположение сил правильное, — сказал наконец Хабалов и поднял голову. — Центр города защищен со всех сторон.
— Эти флажки означают пешую полицию, — сказал жандармский генерал. — Эти— отрады конной. Эти— казачьи части. Треугольниками обозначены казармы запасных полков: точками — полицейские участки.
Город делится на шестнадцать районов. В каждом районе в помощь полиции — батальон солдат. Особыми отрядами охраняются все дворцы, министерства, вокзалы, заводы, мосты и арсенал. На плане они обведены кружками. На перекрестках будут выставлены воинские заставы. Всем фабрикам сообщены секретные номера телефонов для вызова полиции или войск.
— Когда можно ждать бунта? — спросил Хабалов.
— В любой день, — сказал жандармский генерал. — Настроение на заводах тревожное, а тут еще военные неудачи и недостаток хлеба. Министр внутренних дел со своей стороны принял меры, и как только начнутся волнения, вожди революционеров будут арестованы.
— Самое важное, — сказал Хабалов, — не допускать рабочих в центр города. Министерства, главный телеграф и телефонная станция должны быть в безопасности. Надо будет расстреливать толпы по очереди. Как придет толпа с окраины, так расстреливать, не дожидаясь, пока подойдет новая.
— Все наготове, — сказал жандармский генерал. — Пулеметы привезены и городовые обучаются стрельбе. Мы отобьем у рабочих охоту бунтовать надолго. С какой стороны не подойдут они к центру города, всюду их ждут: шашки или нагайки, винтовки или пулеметы.
В казарме
Все петроградские казармы были переполнены. В Петрограде стояли запасные полки. Солдат обучали, чтобы потом послать на фронт.
Короткий январский день кончился. В казарме Волынского полка пробил барабан. Дан сигнал ко сну. Тускло горит желтым светом электрическая лампочка. На нарах в три этажа лежат солдаты.
— Завтра опять весь день печатать ногами по снегу, — сказал солдат, лежавший под потолком. — А из деревни пишут: некому работать в поле.
— На фронте еще хуже, — сказал солдат со средней койки. — Посидишь в вонючем окопе за колючей проволокой, так рад будешь в город вернуться.
— Мне сегодня офицер опять в зубы дал, — сказал солдат с нижней койки. — Он меня бьет, а я молчу и гляжу на него, выпучив глаза. Иначе нельзя. Ну, погоди, придет мое время.
— Как затевали войну, так обещали, в месяц немцев разобьем. А теперь: третий год воюем и все нас бьют.
— Потому что министры— изменники, немцам продались.
— А царь-то, — начал солдат с нижней койки, но в это время в коридоре раздались тяжелые шаги.
Вошел офицер в золотых очках. Он встал посередине комнаты и закричал: — Кто здесь разговаривает?
Все молчали. Тяжелый храп шел по казарме. Офицер недоверчиво осмотрелся, повернулся на каблуках и вышел, хлопнув дверью.
Царь улыбается
В Таврическом дворце заседала Государственная Дума.
Прозвенел колокольчик, председатель Думы Михаил Владимирович Родзянко поднялся с кресла и сказал: «Объявляю заседание закрытым». Депутаты толпой пошли к дверям.
Депутаты собирались кучками у колонн и спрашивали друг друга, что делать.
В Государственной Думе заседали представители буржуазии. Несколько большевиков, представителей рабочих, попавших в Думу, были давно арестованы и высланы в Сибирь. Но и представители буржуазии не могли примириться с царским правительством.
— Министры или глупцы или изменники, — сказал седой профессор истории, депутат Думы Милюков. — С таким правительством мы проиграем войну.
— Я объездил фронт, — сказал депутат Гучков. — Я видел, как во время сражений наши войска оставались без снарядов. Я видел солдат зимой без сапог и без теплого белья. В лазареты привозили солдат с отмороженными ногами. Из нетопленых теплушек вынимали окоченелые трупы и складывали рядами, как дрова.
— Солдаты бегут с фронта. Вы знаете, сколько у нас дезертиров? Два миллиона!
— С министрами нечего разговаривать. Надо просить царя назначить новое правительство. Иначе будет революция и сметет и правительство, и нас.
Все сразу испуганно замолчали.
В это время вошел Родзянко.
— Я испросил высочайшую аудиенцию, — сказал Родзянко, — и сейчас еду к государю императору.
Родзянко поехал к царю. Царь принял его и пригласил сесть.
— Ваше величество, — сказал Родзянко, — умоляю, смените правительство. В городах не хватает печеного хлеба и слаб подвоз муки. Транспорт расстроен. Паровозы портятся и ржавеют на запасных путях. Заводы вырабатывают с каждым месяцем все меньше. Надвигается голод и разруха.
Царь молчал.
— Ваше величество, — сказал Родзянко, — назначьте министрами людей, которым доверяет Дума.
Царь молчал.
— Ваше величество, — сказал Родзянко хрипло, — если вы этого не сделаете, будет революция. Вы пожнете, что посеяли.
— Ну, бог даст, обойдется, — сказал царь и улыбнулся.
Он сделал знак, что разговор кончен.
Подложный паспорт
Дезертиров искали повсюду.
Поезд пришел в Москву. В вагон вошли жандармы и стали проверять у пассажиров паспорта.
Навстречу им поднялся молодой белокурый мужчина. В левой руке он держал небольшой чемодан, в правой— раскрытый паспорт.
Жандарм взял паспорт и спросил: — Откуда едете?
Пассажир сделал знак, что он не понимает по-русски.
Другой жандарм посмотрел паспорт и сказал — Финн, из Куопио, купец, можно пропустить.
Пассажир вышел на вокзал. Он поохал к знакомому рабочему.
Там он раскрыл чемодан и вынул революционные воззвания.
— Передай у себя на заводе, — сказал он, — и забрось в казармы.
Из Москвы он поехал в другие крупные города. В каждом городе у него были знакомые рабочие. Ночевать он старался каждую ночь на другой квартире. Потому что паспорт у него был подложный. Он был не финн и не купец и жил не в Куопио, а в Петрограде.
Он был членом Центрального Комитета партии большевиков.
Он вернулся в Петроград в феврале и сказал:
— Все наготове. Солдаты примкнут к нам. Зовите рабочих на улицу!
Звезды говорят
В феврале начальник охранного отделения делал доклад министру внутренних дел Протопопову.
Протопопов, развалясь в кресле, рассеянно слушал.
— Всюду недовольство, — говорил охранник. — Правительству не доверяют. На университетском празднике студенты запели вместо «Боже, царя храни»— рабочую марсельезу. Секретные сотрудники доносят: в очередях ругают министров и непочтительно отзываются о государе императоре. По заводам передают из рук в руки революционные прокламации, призывающие рабочих к бунту.
Протопопов, казалось, ничего не слышал. Охранник помолчал. Протопопов зевнул.
— У меня имеются сведения, что революционеры хотят убить одного министра, — сказал охранник.
— Кого? — встрепенулся Протопопов.
— Вас, — сказал охранник.
— Не удастся, — рассмеялся Протопопов. Охранник удивленно посмотрел на него.
— Мне нечего бояться, — сказал торжественно Протопопов. — Хотите знать почему? Наклоните ухо.
— Мне гадали по звездам, — зашептал Протопопов. — Это самое верное гадание. Звезды говорят: я буду долго жить, я— спаситель России. Звезды обещали: пока я у власти, революции не будет.
Охранник смотрел на Протопопова, не мигая.
Есть хотим
В феврале ударили жестокие морозы. По всей стране прошли снегопады и засыпали железнодорожные рельсы. Товарные поезда с мукой застряли в пути. В Петрограде не хватило хлеба.
23 февраля начались волнения. Женщины пошли толпами по улице, крича: «хлеба, хотим есть!»
Но не только женщины шли в толпе, — шли и рабочие мужчины. И кричали не только «хлеба!»— кричали еще и «долой царя!» Над толпой появились красные флаги.
Забастовало сто тысяч рабочих. Забастовщики шли толпой к фабрикам, где еще продолжалась работа. Напирали на железные ворота, срывали калитки, останавливали машины. Городовые грозили шашками и выхватывали револьверы. Но забастовщики врывались во двор. Навстречу им из ворот фабрики уже валил народ: забастовка перекинулась на новую фабрику.
На мостах стояли патрули пешей и конной полиции. Они выполняли план Хабалова: не пускали рабочих в центр города.
С Выборгской стороны в город ехал трамвай двадцатый номер. На Литейном мосту городовые остановили его: вошли в вагон и всех, кого по одежде можно было принять за рабочего, высадили.
— Назад! Не приказано дальше пускать!
Но рабочие были упорны. Скоро Нева покрылась черными движущимися точками. Это рабочие, которых не пускали через мосты, переходили по льду, протаптывая по снегу новые тропинки. На берегу стояли часовые. Но они стояли редкой цепью. Оглядываясь, нет ли поблизости офицера, часовые молча пропускали рабочих дальше.
Рабочие шли на Невский.
На улице
К вечеру рабочие пробрались на Невский проспект и запрудили улицу.
Невский принял странный и тревожный вид.
Никогда еще на Невском ее было столько народа. Люди шли лавиной, бедно одетые, пришедшие издалека люди, — рабочие. Извозчиков и автомобилей с каждым часом становилось все меньше: толпа шла прямо по мостовой. Магазины закрывались, раньше времени опускались железные занавесы. Стало тихо, только слышался непрерывный топот тысячи ног.
Тихим ходом шли трамваи и звонили без перерыва, но толпа не сходила с рельсов. Вагоны останавливались, рабочие вскакивали на площадки и отнимали у вагоновожатых ключи. А без ключа трамвай не может ехать.
Вереницей застыли на рельсах трамваи.
Постовые городовые ушли со своих постов. Они собирались вместе и выходили из участков отрядами. Толпа забрасывала их осколками льда, поленьями, камнями, бутылками. Городовые стреляли холостыми выстрелами. Но холостых выстрелов никто уже не боялся.
Солдат на улице не было. Правительство распорядилось запереть их в казармах, чтобы они не услышали на улицах революционных речей. Но рабочие подходили к казармам и кричали:
— Идите к нам!
Солдаты выглядывали из окон казармы и прислушивались. И только когда подходил офицер, часовой кричал: — Разойдись! Солдаты отходили от окон.
Вечером на Невском толпа устроила большой митинг. Оратор размахивал красным флагом и кричал: «Долой царя!» Вдруг из-за угла выехал казачий отряд.
Казаки скакали прямо на толпу.
Стало совсем тихо. Только слышно, как оратор говорит, да стучат копыта лошадей. Перед самой толпой казаки придержали коней, разделились и осторожно объехали митинг.
Тогда все стали кричать: «Казаки с нами! Да здравствуют казаки!»
Но казаки не отвечали и ехали дальше…
25 февраля забастовал весь город: заводы не работали, трамваи не вышли из парков, в школах не было занятий, газеты не вышли.
«Хоть один револьвер»
Большевики написали воззвание к рабочим:
Жить стало невозможно. Нечего есть. Не во что одеться. Нечем топить.
На фронте — кровь, увечье, смерть. Набор за набором, поезд за поездом, точно гурты скота, отправляются наши дети и братья на человеческую бойню.
Страна разорена. Нет хлеба. Надвинулся голод. Впереди может быть только хуже…
Кто виноват?
Виновата царская власть и буржуазия. Они грабят народ в тылу и на Фронте. Тянут войну без конца. Гонят на бойню народ!
А мы страдаем. Мы гибнем. Голодаем. Надрываемся на работе. Умираем в траншеях.
Все на борьбу! На улицу!
Поднимайтесь все. Организуйтесь для борьбы. Устраивайте комитеты Российской Социал-Демократической Рабочей Партии по мастерским, по заводам, по районам, по городам и областям, по казармам, по всей России. Это будут комитеты борьбы, комитеты свободы.
Всех зовите к борьбе! Все под красные знамена революции! Долой царскую монархию! Долой войну! Да здравствует братство рабочих всего мира!
В комитет большевиков пришли рабочие и потребовали, чтобы нм достали оружие.
— Теперь, если бы у нас оружие было, мы бы живо полицию разогнали.
И каждый просил:
— Дайте хоть один револьвер, товарищ!
Члены комитета отвечали:
— Ни одного револьвера не дадим. С городовыми справитесь, а против вас целый полк выставят с пулеметами. Револьвером пулемет не перешибете. Нет, хотите достать оружие, доставайте из казарм. Заговаривайте с солдатами, перетяните их на свою сторону, оттирайте от офицеров. Ведь солдаты — это те же крестьяне, только в военной форме. Если солдаты пойдут с нами, тогда мы победим.
Тихая жизнь
Царь был в это время в Могилеве: там помещался штаб командования всеми войсками.
Царь жил в губернаторском доме. У подъезда стояли часовые в дубленых полушубках, в саду дежурила дворцовая полиция.
На крыше соседнего дома стояли пулеметы в чехлах, — на случай налета немецких аэропланов.
День в Могилеве проходил так.
Утром царь совещался с начальником штаба генералом Алексеевым о военных делах. В час — завтрак. После завтрака — прогулка на автомобиле. В пять — чай. Потом царь просматривал почту из Петрограда. В восьмом часу обед.
25-го перед обедом от царицы пришла телеграмма.
«Совсем нехорошо в городе!»
Вечером царь сыграл партию в домино и выиграл. Потом он послал телеграмму в Петроград Хабалову:
«Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки».
Ни царь ни придворные не беспокоились. Ведь в Петрограде полиция, казаки, войска. Неужели же им бояться голодных женщин!
Один из придворных вел дневник. Он записал в этот день:
«Тихая жизнь началась здесь. Все будет старому. От царя нечего ждать перемен. Сегодня царь по виду весел».
Телеграмма царя
В полночь открылось заседание Совета министров. Председатель совета министров обвел всех взглядом и сказал:
— Некоторым придется уйти в отставку.
Министрам стало не по себе. Но глаза председателя остановились на Протопопове.
Протопопов вскочил и сказал:
— Пока я у власти, революции не будет, — за это я ручаюсь!
— Да ведь он сумасшедший, — шепнул один министр на ухо другому, — как мы не заметили раньше.
— Все полномочия по подавлению беспорядка передаются генералу Хабалову. — сказал председатель. — Войскам отдан приказ стрелять боевыми патронами.
Стрельба
Весь день 26 февраля Волынский полк охранял Знаменскую площадь. Солдат разместили по подвалам, дворницким, грязным сараям.
Шел снег. Солдаты сидели у плиты и пили кипяток. Хлеба не принесли.
— Лучше уж весь день здесь проторчать, чем народ на улицах расстреливать, — говорили солдаты.
Старый солдат, взводный, подходил то к одному, то к другому и говорил:
— Больше думай, ребята. Главное, больше думай, в кого будешь стрелять: ведь, наши родные— тот же народ.
А в полдень по Гончарной улице, к Невскому, двинулась огромная толпа.
Во двор вбежал офицер в распахнутой шинели и закричал:
— Ружья на плечо! На улицу!
Рота построилась цепью на улице. Толпа тяжелой волной подкатывала все ближе. Раздалась команда, и волынцы выстрелили. Но почти все солдаты выстрелили вверх, в воздух.
Офицер обегал солдат и, блестя очками, кричал:
— Куда стреляешь? В людей целься, в людей! Стрелять по одиночке, чтобы я видел.
Вдруг сверху затарахтел пулемет. Это стреляли полицейские, засевшие на чердаке.
Толпа разбегалась: люди бежали согнувшись, зигзагами; другие прижались к стенам домов, били кулаками в запертые железные ворота.
Раненые падали в снег, приподнимались, старались встать, бежали и снова падали.
В час ночи солдат повели назад в казармы. Офицер, успокоившись, говорил солдатам:
— Вот так и на войне бывает; сегодня поупражнялись. Только вы плохо сегодня работали. Ну, да ладно, и на том спасибо, в другой раз постараетесь.
Солдаты молчали. В казарме офицер сказал:
— На завтра приказываю выступить в восемь часов утра. А теперь спать.
Воззвание
Товарищи рабочие!
Нас расстреливают!
На улицах Петрограда пролилась рабочая кровь. Слуги самодержавия расстреляли голодных рабочих, вышедших на улицу с протестом против царящего произвола и голода.
И в эти дни, дни беспощадной расправы с народом городовых и кучки верных царю солдат, мы были беспомощны. На удар мы не могли ответить ударом, за смерть заплатить смертью. Мы были безоружны. Нас били шашками, топтали лошадьми и безоружный народ с ненавистью в сердцах к врагам, обращался в бегство.
В эти тяжелые дни яснее, чем когда бы то ни было, рабочий класс увидел, что без сильных мощных пролетарских организаций, без боевых дружин, без поддержки народа армией нам не сломить врага, не уничтожить самодержавия.
Эти дни показали нам также и то, что наши братья солдаты не всегда послушно идут на братоубийство. Привет казакам, гнавшим конных городовых от Знаменской площади. Солдаты начинают прозревать!
А Государственная Дума — лженародное правительство — преступно молчит. Государственная Дума глуха и слепа к народному горю.
Товарищи! Пусть замрет жизнь в городе. Пусть станут все фабрики и заводы, мастерские и типографии, пусть погаснет электричество. К всеобщей стачке протеста, к удару по самодержавному произволу зовем мы вас. Нам приказывает Хабалов стать двадцать восьмого на работу, а мы зовем вас на борьбу, на всеобщую стачку!
«Да здравствует революция!»
Так писали революционеры.
Восстание волынцев
Солдаты не спали в эту ночь. Поздно ночью собрались у одной из коек взводные. Шопотом стали они совещаться.
Решили: встать в шесть часов, захватить оружие и побольше боевых патронов и поднять бунт. И пошли сговариваться с другими ротами.
Поздно ночью собрались взводные.
Все понимали: начинается опасное дело. Если не удастся, не поддержат другие полки, зачинщиков бунта расстреляют.
В шесть часов утра все солдаты были на ногах. Ящик за ящиком выносили из полкового цейхгауза патроны. Набили себе сумки и карманы и, на всякий случай, наложили патронов еще за пазуху.
И вот пробил зорю барабан. Солдаты выстроились в длинном коридоре. Вошел офицер. Раздалась команда: «Смирно!»
— Здорово, молодцы! — крикнул офицер.
Но вместо обычного: «Здравия желаем ваше благородие», солдаты закричали:
— Не будем больше стрелять в народ! Ура!
Офицер подбежал к одному из солдат, схватил его за пуговицу шинели и закричал, задыхаясь:
— Что, что ты сказал?
Солдат взял винтовку на изготовку. Офицер отскочил. Он опустил правую руку в карман, нащупывая револьвер. Левой он вынул из кармана бумажку и сказал:
— Слушайте: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки». Это телеграмма самого государя императора.
Но солдаты застучали прикладами винтовок о каменные плиты пола. Глухой стук пошел по всей казарме. Офицер побледнел и метнулся к выходу. Он побежал во двор.
Солдаты бросились к окнам. Раздался выстрел, и офицер упал лицом в снежный сугроб.
Горнисты заиграли тревогу. — Куда итти? — кричали солдаты. — К преображенцам, к Московским казармам, к Литовским, чтобы все вместе!
Навстречу шла толпа рабочих. Рабочие остановились, не зная, будут ли в них стрелять солдаты. Солдаты замахали шапками и кричали:
— Мы теперь все заодно. Идем бороться за свободу.
И все, солдаты и рабочие, пошли к Таврическому дворцу.
Совещание в Думе
Старый важный швейцар с медалями на груди снимал пальто с входивших. Блестел натертый паркет. Старейшины Думы собирались на совещание в кабинет Родзянко.
В середине за столом сидел Родзянко, большой и грузный, как медведь. Огромное зеркало отражало его жирный затылок.
— Я получил высочайший указ о роспуске Думы, — сказал Родзянко. — Правительство сейчас бессильно, только Дума может сдержать напор революции. Если мы разойдемся, кто обуздает ее? Но не подчиняться царю мы не можем. Ведь мы не революционеры.
Собравшиеся решили: Дума подчинится царскому указу. Дума прерывает свои занятия. Но пусть никто не уходит из Таврического дворца: сейчас будет частное совещание. Конечно, уже не в большим зале, где происходили заседания Думы, а в малом зале, рядом. И члены Думы собрались там тесной толпой, перепуганные и растерянные.
— Поедем к министрам, — сказал кто-то, — пусть назначат генерала для подавления беспорядков.
— Правительство попряталось, — ответил другой. — Что же: Протопопова из-под кровати вытаскивать? Он все равно не поможет.
Никто не знал как поступить.
— Будем осторожны, — сказал Милюков. — Ведь мы еще не знаем кто победит. Подождем, посмотрим, как развернутся события.
В это время вбежал Керенский.
— Войска взбунтовались; медлить нельзя. Огромная толпа народа и солдат идет к Таврическому. Берите власть. Дайте мне автомобиль: я поеду успокаивать толпу!
Все глядели на Керенского с удивлением и надеждой. Он, казалось, совсем не боялся толпы.
— Керенский — член Думы, он нас в обиду не даст, — думали депутаты, — он социалист и связан с революционерами, толпа его послушает.
Керенский пошел встречать народ.
Члены Государственной Думы решили выбрать Временный Комитет Думы, пусть он распоряжается, как найдет нужным.
А в это время народ уже прорвал караул Таврического дворца и плотной гущей вливался во дворец, заполняя комнату за комнатой, зал за залом. В соседнем помещении уже бряцали оружием входившие солдаты.
— Пулеметов, пулеметов бы, да по всей этой сволочи! — думали про себя члены Государственной Думы и шли, улыбаясь, поздравлять восставших с победой.
Совещание министров
В Мариинском дворце собрались на заседание министры. Хабалов читал отпечатанное по его приказанию объявление:
«ПЕТРОГРАД ОБЪЯВЛЯЕТСЯ НА ОСАДНОМ ПОЛОЖЕНИИ. ВСЯКИЕ СБОРИЩА ЗАПРЕЩАЮТСЯ. ВЫХОДИТЬ НА УЛИЦУ ПОЗЖЕ ДЕВЯТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ВОСПРЕЩАЕТСЯ».
Но некому было приказать расклеить объявление по улицам.
Хабалов отправил воинский отряд против восставших волынцев. Время шло, а об отряде не было никаких известий.
— Неужели, — спрашивали министры Хабалова, — отряд разбит… Но ведь кто-нибудь должен был уцелеть и вернуться.
Хабалов молчал. Он сам не мог понять: целый воинский отряд пропал, точно провалился.
Наконец Хабалов узнал: посланный им отряд дошел до Литейного проспекта. На Литейном солдаты вместо того, чтобы стрелять в революционеров, смешались с народом.
Вдруг кто-то крикнул:
— Толпа идет к дворцу!
Все бросились тушить электричество, чтобы толпа не стала стрелять по освещенным окнам.
Так сидели министры несколько минут в темноте и тишине, не переговариваясь. Наконец вошел один из служащих и сказал:
— Ложная тревога: перед дворцом нет народа.
Когда опять зажгли электричество, все увидели, что один из министров вылез из-под стола. Но над ним никто не смеялся: все были сами перепуганы. Тогда совет министров послал царю телеграмму с просьбой об отставке.
Ночью министры разошлись по домам. Это было последнее заседание Совета министров. А Хабалов перешел в адмиралтейство. С ним были пулеметы и немного солдат.
Царь решает
Утром царь получил телеграмму от Родзянки: «Положение ухудшается. Надо принять немедленные меры, ибо завтра уже будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и царской семьи».
Но царь не поверил этой телеграмме.
Днем пришла телеграмма от Совета министров: просьба об отставке. Царь передал ответ: он запрещает министрам покидать посты и пошлет в Петроград генерала с войсками.
Генерал Алексеев лежал у себя в комнате; он был болен, его сильно лихорадило. Но когда он прочел ответ царя, присланный ему для передачи в Петроград, он пошел к царю.
— Ваше величество, надо уступить, — сказал он.
— Нельзя уступать, — сказал царь. — Я уже решил и не изменю своего решения.
За обедом рядом с царем сидел коренастый бородатый старик — генерал Иванов.
Царь сказал:
— В Петрограде бунтуют запасные и фабричные.
— Когда в Харбине были беспорядки, я пошел с двумя полками и усмирил бунтовщиков без единого выстрела, — сказал Иванов.
— Поезжайте в Петроград, — сказал царь. — Я поручаю вам прекратить беспорядки.
Генерал Иванов вышел и сказал своему адъютанту:
— Мы едем усмирять Петроград. Закупите здесь побольше окороков и крупчатки, привезем родным в подарок.
В распоряжение Иванова дали два кавалерийских и два пехотных полка, георгиевский батальон и пулеметную команду Кольта.
А царь решил поехать в Царское Село повидаться с семьей.
Блуждающий поезд
«Выехали сегодня утром в пять. Мыслями всегда вместе. Великолепная погода. Надеюсь, чувствуете себя хорошо и спокойно. Много войск послано с фронта».
Такую телеграмму послал царь с поезда царице.
Царский поезд вышел из Могилева ночью. Он состоял из семи вагонов. Поезд шел прямым путем к Петрограду.
Сначала ехали спокойно. На станциях поезд встречали чиновники и полиция.
Царская свита ни о чем не беспокоилась.
— Триста лет Россией правили Романовы, — говорили придворные, — неужели их свергнут в три дня? А полиция на что, жандармы, казаки, гвардейские полки!
Но на одной из станций к паровозу подошел железнодорожник и сказал:
— Дальше ехать нельзя.
Дальше станции были заняты войсками, перешедшими на сторону революции. Тогда паровоз перевели на другой конец поезда, и поезд двинулся назад к Бологому: царь решил проехать окружным путем, через станцию Бологое. Но и там его не пропустили: железнодорожники прислали сказать, что мост впереди испорчен. На самом деле мост был в исправности, но дальше стояли уже революционные войска.
— Ваше величество, — сказал один из придворных, — в Царское Село не пробраться, куда прикажете ехать?
— Все равно, — ответил царь. — Поедем туда, где есть прямой телеграфный провод, — в Псков.
Повернули и поехали в Псков.
У Таврического
Восставшие солдаты и рабочие взяли арсенал.
Сорок тысяч винтовок расхватали по рукам. Подняли другие полки. Раскрыли тюрьмы. Подожгли Окружный и Охранное отделение. Останавливали и проверяли автомобили и разоружали офицеров.
Все улицы, ведущие к Таврическому, полны народом.
Пронзительным гудком разгоняя толпу, летит автомобиль с вооруженными матросами и крутым поворотом подъезжает к Таврическому.
Навстречу ему ползет, тяжело ворочая цепями передач, огромный грузовик.
Ползет, тяжело ворочая цепями передач, грузовик.
Во все стороны торчат штыки. На грузовой платформе стоят, навалившись на плечи шоферов, рабочие, солдаты, студенты, женщины. Они держат винтовки наготове.
Вот проезжают гвардейцы-артиллеристы. Они скачут на откормленных, лоснящихся конях. Блестящими шашками отдают они салют народу.
Толпа кричит «ура», дети подбегают к лошадям, солдаты палят в воздух.
Посредине улицы митинг. На телегу взбираются один за другим ораторы. Толпа плотным кольцом окружила телегу и слушает. Тут же несколько человек в арестантских халатах, мужчины и женщины: это выпущенные из тюрьмы.
У Таврического огромная толпа. На улицах трещат костры. Мороз. Таврический дворец сияет огнями. Во всех его комнатах в эту ночь горит свет.
Ораторы — в пальто, без шапок — говорят с каменных, занесенных снегом ступеней Таврического. Толпа хлопает, кричит «ура» всем, не разбираясь, кто что говорит.
Еще не все войска перешли к народу. Еще сидят на чердаках городовые с пулеметами, но город уже во власти восставших.
А из-за домов, над городом, полыхают огненные столбы, разметавшись дымом: это горят Окружный суд и Жандармское управление.
В комнатах №№ 11–13 Таврического собрались уже выборные от рабочих и солдат. Двенадцать лет назад, в 1905 году, выборные от рабочих образовали Совет Рабочих Депутатов. Тогда армия еще подчинялась правительству и Совет просуществовал недолго. Теперь солдаты идут вместе с рабочими. И Совет называется: Совет Рабочих и Солдатских Депутатов.
Революционный штаб
В сорок второй комнате Таврического дворца устроился революционный штаб Совета: несколько солдат, представители от восставших полков, и революционные офицеры.
Вырвали план из «Всего Петрограда» и стали размечать, где восставшие войска, где полки Хабалова.
Но оказалось, что толком никто ничего не знает.
Беспрестанно звонили телефоны: из разных мест требовали подкреплений. Были посланы отряды на все вокзалы.
Ночью пришло известие: хулиганы собираются напасть на винный склад.
— Если склад разобьют, восстание потонет в водке, — говорили в революционном штабе.
«Триста штыков к складу, — отдал приказ революционный штаб, — рабочие и солдаты вперемежку. Действовать оружием, в случае нападения на склад, без всякой пощады. Если кто-нибудь из команды дотронется до бутылки — расстрелять на месте».
В одной из комнат был устроен склад оружия. Там собирали и складывали револьверы, винтовки, патроны, пулеметные ленты. На крышу Таврического взгромоздили четыре пулемета. Правда, стрелять из них нельзя было, — они были не смазаны, а вазелина под рукой не было, — но зато они придавали бодрость.
В коридорах, вповалку, подложив шапки под голову, спали солдаты с винтовками в руках.
В комнатах, на диванах, на креслах, на столах, на полу, не снимая пиджаков и фраков, спали члены Государственной Думы.
Вдруг в сорок второй комнате распахнулась дверь, и туда тяжелой поступью вошел хмурый Родзянко. Он сел в широкое кресло, уперся ладонями в стол и сказал:
— Господа офицеры, Временный Комитет Государственной Думы взял власть для восстановления порядка в городе. — Он помолчал и добавил сердито: — с этой минуты ваш штаб подчинен Временному Комитету.
Временный Комитет решает
Вот почему Временный Комитет Думы решил взять в свои руки власть.
— Я не бунтовщик, не революционер, — говорил Родзянко. Я не хочу брать власть без царского указа. Но ведь правительства сейчас нет, а не может же быть страна без правительства! Ко мне рвутся со всех сторон. Все телефоны обрываю!. Спрашивают, что делать. Как же быть? Брать ли власть?
— Берите, Михаил Владимирович, — советовали ему члены Государственной Думы. — Никакого в этом нет бунта. Ведь министры сбежали, где Протопопов — неизвестно, никого нет. Должен же их кто-то заменить? Если же все обойдется, то государь назначит правительство, и мы ему дадим власть. А не обойдется, так по крайней мере возьмем власть мы, а не те мерзавцы, что выбраны на заводах. Что же, наконец, делать, если императорское правительство так спряталось, что с собаками его не сыщешь!
И Временный Комитет Думы взял власть до назначения нового правительства. С досадой слушали члены Комитета Думы, как в соседнем зале воинский оркестр играл революционные песни. Но приходилось мириться с революцией: у нее была сила.
К Таврическому подходили полки с офицерами и знаменами.
К войскам выходил Родзянко и зычным голосом кричал:
— Воины православные! Поддерживайте порядок, слушайтесь ваших офицеров; не позволим врагу, проклятому немцу, загубить нашу матушку-Русь!
Потом он возвращался в комнату Комитета Думы и, отдуваясь, ворчал:
«Хоть бы скорой пришли войска с фронта и навели порядок».
Городовые в очереди
То там, то здесь раздавалась пулеметная стрельба. Это стреляли городовые, засевшие на чердаках.
Народ прежде всего искал городовых. Когда находили где-нибудь городовых, убивали их тут же на улице.
Городовые перепугались. Они поняли, что единственное их спасение — попасть скорей под арест. Поскорей снимали они свою форменную одежду, переодевались, и тайком, чтобы их по пути не узнали, пробирались к Таврическому дворцу.
И вот во дворе Таврического образовалась странная очередь — огромный, закручивающийся «хвост» городовых. С нетерпением ждали городовые, когда же их пропустят в дверь.
— Счастливец, — говорили городовые в конце хвоста, когда передний проходил в дверь, — его уже арестовали, ему теперь нечего бояться.
Солдат одного из восставших полков привел городового в Таврический и просил:
— Арестуйте его, тут он целее будет, а в городе, не ровен час, убью; а он — отец мне.
Явилось все жандармское управление и, выстроившись, точно на смотру, по чинам, от генерала до ротмистра, прошло под арест. Когда перетрусившие при аресте жандармы увидели, что им ничто не угрожает, что Дума взяла их под свою защиту, они приободрились.
— Не все ли равно, кому служить, Протопопову или Родзянко, — переговаривались они, — лишь бы жалованье платили. Мы еще понадобимся новому правительству!
И повеселевшие жандармы стали нацеплять красные банты.
Арест бывших министров
К студенту, проходившему по дворцу Таврического дворца, подошел пожилой человек в дорогой шубе. У него было серое, изможденное лицо, он еле держался на ногах.
— Скажите — вы студент? — спросил он.
— Студент.
— Я — Протопопов, отведите меня в Думу.
Взволнованный студент бросился искать Керенского, а по дороге сообщал всем:
— Протопопова веду!
Собралась огромная толпа. Раздались крики:
— Чего ждать, прикончить его на месте!
Солдаты взяли штыки на-перевес, кто-то схватил Протопопова за воротник.
В эту минуту появился Керенский. Он шел бледный, подняв одну руку вверх, точно для клятвы, другую вытянув вперед. Страшным голосом кричал он:
— Не сметь трогать этого человека! Он — великий преступник против революции.
— Ваше превосходительство, — сказал Протопопов срывающимся голосом. — Отдаю себя в ваше распоряжение.
Торжественно и мрачно, точно он ведет осужденного к месту казни, вел Керенский Протопопова в отдельную комнату. Вооруженный конвой окружал съежившегося человечка в помятой шубе, бывшего министра.
Толпа молча расступалась.
А когда дверь в комнаты захлопнулась, и Керенский остался один на один с Протопоповым, он сказал Протопопову обычным голосом:
— Садитесь, Александр Дмитриевич.
Разговор Иванова с Хабаловым
В девять часов утра, перед выездом из Могилева, генерал Иванов вызвал по прямому проводу Хабалова.
— Здравствуйте, я генерал Иванов.
— Здравия желаю, Ваше высокопревосходительство, я Хабалов.
— Какие части в порядке и какие безобразят?
— В моем распоряжении в здании адмиралтейства четыре гвардейских роты и две батареи, остальные войска перешли на сторону революционеров.
— Есть ли у вас продовольствие?
— Нет.
— Какие вокзалы охраняются вами?
— Все вокзалы во власти революционных войск, строго ими охраняются.
— Все ли министерства правильно работают?
— Министры арестованы революционерами.
— Много ли оружия попало в руки бунтовщиков?
— Все оружие в городе.
— В каких частях города поддерживается порядок?
— Весь город во власти революционеров.
Народ в Таврическом
Забрезжило утро первого марта. Керенский потянулся в кресле, зевнул и сказал капризным голосом:
— Вот начинается утро, опять ползут сюда какие-то толпы. Солдатня прет отовсюду, и нет никаких сил удержать ее.
В самом деле, перед дворцом и в самом дворце трудно было протискаться сквозь толпу. Одни уходили, другие приходили. Народу все прибывало. Полы в Таврическом стали оседать.
Студенты носили при себе план Таврического дворца и указывали каждому, как ему найти комнату, которую он ищет.
Мальчики и девочки в форме бойскаутов писали пропуска, носили пакеты и разливали чай. Сестра милосердия перевязывала раненых.
Старая власть была свергнута, нового правительства еще не было, и все шли за разрешениями и помощью в Таврический.
В Таврический привозили арестованных, приходили представители полков и заводов, железнодорожники, справляющиеся, какие поезда пропускать, какие нет, почтовики, лавочники, автомобилисты— и еще и еще.
Пришел извозчик и просил помочь разыскать угнанную лошадь. И важный царский сановник прислал лакея узнать: может ли он отправить своих собак на прогулку в Таврический сад.
Все новые и новые посетители входили толпой в Таврический. Но во дворце толпа разделялась: чиновники и офицеры поворачивали в комнату Комитета Думы, рабочие и солдаты шли в комнату № 13, где заседал Исполком Совета. Точно два потока образовались в Таврическом и каждый входивший попадал в один из них.
Два миллиона под столом
В комнату Временного Комитета Думы вошел какой-то человек с двумя солдатами. Он принес увесистый пакет и ушел. В пакете оказались тайные договоры России с иностранными государствами.
— Это самые важные государственные бумаги, — сказал один из членов комитета. — Надо их спрятать, а у нас в комнате нет ни одного шкафа, даже ящика в столе нет.
— Знаете что, — догадался другой, — бросим их под стол. Под скатертью ведь совершенно не видно. Никому в голову не придет искать их там.
Пакет положили под стол. Зеленую бархатную скатерть опустили до самого пола…
Опять пришел кто-то с солдатами и принес целый тюк. Посмотрели: в тюке два миллиона рублен ассигнациями. И этот тюк тоже отправили под стол.
Один из членов Государственной Думы подошел к Милюкову и сказал:
— Павел Николаевич, так дальше нельзя. Мы не можем управлять Россией из-под стола. Надо составить правительство.
Милюков сел за письменный стол и стал на лоскутке бумаги писать фамилии: так составилось новое правительство.
А Родзянко хрипло ругался:
— Эти мерзавцы из Совета узнали, что я собираюсь ехать к государю императору. Они отдали приказание не давать мне поезда. Они требуют, чтобы со мной ехал их представитель с батальоном солдат. Ну, слуга покорный, я с ним к государю не поеду. А пока Совет выхватывает у нас из под носу власть. Они отняли у нас комнату, а теперь отнимают власть. И мы ничего не можем поделать: за них солдаты.
Заговорщики
Милюков сказал Керенскому:
— Я вас включил в список министров нового правительства. Вы будете министром юстиции.
— Вы знаете постановление Совета? — отвечал Керенский. — Новое правительство — буржуазное, и ни один из членов Совета не может входить в правительство. А я член Совета и из Совета уйти не могу.
И действительно, если бы Керенский ушел из Совета, все перестали бы ему верить.
— Ну, так как же? — спросил Милюков и хитро прищурился.
— Я сумею убедить Совет, — заторопился Керенский. — Я буду министром…
В четыре часа ночи на второе марта в комнате Временного Комитета Думы сидели Родзянко, Шульгин и Гучков. Все трое ненавидели революцию, все трое хотели спасти царский строй.
Родзянко и Шульгин были помещики, Гучков — управлял крупным торговым предприятием.
Вдруг Гучков подошел к двери и запер ее на ключ.
— Надо действовать тайно и быстро, — заговорил Гучков, понизив голос. — Никого не спрашивая, ни с кем не советуясь… Чтобы Совет но узнал… Царь должен отречься, иначе теперь нельзя. Но надо России нового государя. Около него надо собрать все, что возможно, для отпора революции. Я немедленно поеду к государю и привезу отречение в пользу наследника. Но мне бы хотелось, чтобы поехал еще кто-нибудь.
— Я поеду с вами, — сказал Шульгин.
В шестом часу утра они сели в автомобиль и, когда уже серел зимний рассвет, прибыли на Варшавский вокзал.
— Я — Гучков, член Государственной Думы, нам совершенно необходимо по важнейшему государственному делу ехать в Псков. Прикажите подать нам поезд.
— Слушаюсь, — сказал начальник станции.
Через двадцать минут к перрону подошел паровоз с одним вагоном. Паровоз запыхтел, короткий поезд тронулся; Гучков и Шульгин поехали спасать царский строй.
Кругом измена
А в это время в Таврическом дворце просыпались спавшие уже третью ночь на полу солдаты и рабочие. Просыпались, — свободные.
Сколько столетий прошло, сколько людей было расстреляно, повешено, засечено, прежде чем настал этот день.
Сколько людей было разорвано в клочки германскими снарядами, искалечено, убито болезнями и голодом, прежде чем оставшиеся в живых решили: так дальше нельзя.
Вот эти, сидевшие теперь в министерском павильоне под арестом, всю жизнь приказывали, а солдаты должны были отвечать — «Точно так», «никак нет».
А теперь сила была в них, они могли делать, что хотят.
Они победили и теперь не знали, что делать. Они готовы были итти за каждым, кто называл себя революционером. Они верили всем. Они верили членам Государственной Думы, верили Керенскому, верили заранее новому правительству.
А кругом них была измена. У них была сила, у врагов была хитрость. Временный Комитет Думы сговорился с генералом Ивановым.
Керенский придумывал как бы стать министром и остаться вождем революционеров. В самом Исполнительном Комитете были случайные, ненадежные люди.
А Шульгин и Гучков ехали тайно в Псков, чтобы дать России нового царя.
Царь уступает
А царский поезд в это время подходил к Пскову.
Когда придворные узнали, что поезд не пропускают к Царскому Селу, что Петроград во власти восставших, они всполошились.
Старый адмирал, друг царя, переходил из вагона в вагон и кричал:
— Все будем висеть на фонарях. У нас такая будет революция, какой еще нигде но было.
— Дождались, — говорили другие, — и как это случилось?
Остальные молчали, точно ехали на похороны.
Вечером царский поезд пришел в Псков. Платформа была пустынна и не освещена. К поезду подошел, шлепая галошами, сутулый седой генерал, командующий северным фронтом, Рузский.
Придворные окружили его и взволнованно спрашивали.
— Войска еще надежны! Вы нам поможете? Что теперь делать?
— Что теперь делать? — желчно сказал генерал Рузский: — сдаться на милость победителя.
В девять часов вечера первого марта генерал Рузский вошел в вагон царя. Они сели за стол друг против друга. На столе была разложена военная карта. Но генерал Рузский закрыл рукой карту и стал говорить о событиях в Петрограде.
Генерал Рузский говорил долго. Он рассказал о том, что делается в Петрограде. Он рассказал о том, что все полки в городе перешли на сторону восставших.
— Надо назначить новых министров, ответственных перед Государственной Думой.
— Я ответствен перед богом, — сказал царь, — и не могу уступить власть.
Тогда Рузский стал говорить о том, что не один Петроград восстал, восстала вся Россия. В Москве войска переходят на сторону народа. В Кронштадте беспорядки и нельзя принять мер к усмирению: нет ни одной надежной части. Балтийский флот подчинился Временному Комитету Думы.
— А войска на фронте? — спросил царь.
— Если послать полки с фронта, они перейдут на сторону восставших, — сказал Рузский. — Генерал Алексеев считает единственным выходом назначение министров, которым доверяет Дума.
Царь встал и подошел к окну вагона. Он посмотрел в окно, потом опять сел и сказал вялым безразличным голосом:
— Телеграфируйте Родзянке, что он назначается председателем Совета Министров. Пусть он назначит остальных министров.
Рузский вышел и сказал встречному офицеру: — Прикажите телеграфисту вызвать по прямому проводу Родзянку.
Совет
В Таврическом дворце двадцать седьмого февраля открылось собрание выборных от рабочих и солдат — Совет Рабочих и Солдатских Депутатов. И с тех пор непрерывно шли заседания-митинги.
Совет выбрал Исполнительный комитет, туда прошли в большинстве меньшевики и эсеры. Исполком решал дела, а в Совете говорились речи.
Сначала в зале были стулья, но потом, когда увидели, что места не хватает, стулья вынесли. Рабочие и солдаты стоя слушали речи. Одни за другим взбирались на табуретку солдаты. «Мы от Волынского полка», — начинали одни. «Мы Преображенского полка», — начинали другие. И все восклицали в конце речи: «Клянемся защищать революцию!»
Председатель стоял на столе, держа в руке колокольчик. У окна сидел один из членов Исполкома и писал под диктовку столпившихся вокруг него солдат:
Приказ № 1 по армии и флоту:
«Всем ротам, батальонам, эскадронам, батареям и другим частям немедленно выбрать солдатские и матросские комитеты;
— выбрать по одному представителю от роты в Совет;
— подчиняться в государственных делах только своим комитетам и Совету;
— приказы Государственной Думы исполнять только тогда, если они не противоречат приказам Совета;
— сдать оружие солдатским комитетам и не выдавать его офицерам;
— отменить вставание во фронт и отдачу чести вне службы;
— отменить титулы — благородие, превосходительство и другие, а также обращение на „ты“».
Этот приказ был опубликован первого марта. И сразу Государственная Дума, офицеры и генералы переполошились.
— Совет разрушает армию! — кричали все в один голос. И, в самом деле — приказ разрушал старую армию: он делал солдат свободными гражданами.
С тех пор солдаты стали доверять только Совету.
Керенский
Исполком Совета решил: солдаты и рабочие не подготовлены и поэтому не могут взять власть. Пусть правительство будет буржуазное, никто из членов Совета не должен входить в него.
— А вдруг рабочие и солдаты не согласятся отдать власть буржуазии? — спросил один из членов Исполкома.
— А вы, главное, подольше говорите, — советовали ему его друзья, — говорите два часа подряд. Солдаты и рабочие устанут и согласятся на все.
Докладчик говорил очень долго. Совет согласился, что надо отдать власть буржуазии.
Вдруг на конце зала взобрался на стул Керенский.
— Товарищи, — закричал он. — Верите ли вы мне?
Все, конечно, отвечали, что верят.
— Товарищи, — закричал еще громче Керенский, — я говорю от глубины сердца. Мне важнее всего, чтобы вы мне верили. Я готов вот здесь перед вами сейчас умереть!
Никто не понимал, зачем Керенский говорит о смерти. Но все чувствовали, что он хочет сказать что-то очень важное.
Все были очень взволнованы.
— Товарищи, — сказал Керенский — организовалось новое временное правительство, и я должен был немедленно дать ответ, не ожидая вашего разрешения. Я согласился быть министром юстиции. В моих руках представители старой власти. Я буду отстаивать ваши мнения. Я— республиканец. Я отдал распоряжение немедленно освободить наших товарищей, томящихся в Сибири. Одобряете ли вы мое решение? Согласны ли считать меня своим представителем в правительстве?
— Да, да, — кричали все.
Солдаты и рабочие хлопали, кричали: — Одобряем, правильно, браво, просим!
Голоса смешались в общий гул.
Керенский выбежал из зала сообщить Милюкову: все удалось прекрасно.
Телеграммы
В ночь на второе марта в три часа Родзянко подошел к телеграфному аппарату. Его вызывал из Пскова генерал Рузский.
Телеграфист застукал:
«Доложите генералу Рузскому, что подходит к аппарату председатель Государственной Думы Родзянко».
Аппарат смолк и потом стал выстукивать ответ.
Поползла узкая ленточка с черточками и точками. Начался телеграфный разговор.
— У аппарата генерал-адъютант Рузский. Здравствуйте Михаил Владимирович. Сего числа около семи часов вечера прибыл в Псков государь император.
Его величество выразил окончательное решение и уполномочил меня довести до вашего сведения об этом, — дать ответственное перед законодательными палатами министерство с поручением вам образовать кабинет. Манифест этот мог бы быть объявлен сегодня второго марта с пометкой «Псков».
Рузский.
— Очевидно его величество и вы не отдаете себе отчета в том, что здесь происходит; настала одна из страшнейших революций. Народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно; войска окончательно деморализованы: не только не слушаются, но убивают своих офицеров; я вынужден был, во избежание кровопролития, всех министров, кроме военного и морского, заключить в Петропавловскую крепость. Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и меня, так как агитация направлена на все, что более умеренно и ограничено в своих требованиях. Считаю нужным вас осведомить, что то, что предполагается вами— недостаточно, и династический вопрос поставлен ребром.
Родзянко.
— Не можете ли вы мне сказать, в каком виде намечается решение династического вопроса?
Рузский.
— С болью в сердце буду теперь отвечать, Николай Владимирович. К Государственной Думе примкнули весь Петроградский и Царскосельский гарнизоны. Тоже повторяется во всех городах. Везде войска становятся на сторону Думы и народа и грозные требования отречения становятся все настойчивее. Присылка генерала Иванова только подлила масла в огонь и приведет к междуусобному сражению. Прекратите присылку войск, так как они действовать против народа не будут…
Родзянко.
— Подумайте, Михаил Владимирович, о будущем: необходимо найти такой выход, который дал бы немедленное умиротворение.
Рузский.
— К сожалению, манифест запоздал. Его надо было издать после моей телеграммы немедленно. Время упущено и возврата нет. Больше ничего не могу вам сказать. Желаю вам спокойной ночи, если только вообще в эти времена кто-либо может спать спокойно.
Родзянко.
Рузский понял, что царя уже свергли и возврата нет. Он сейчас же сообщил о своем разговоре с Родзянко всем генералам, командующим фронтами.
Днем Рузский опять пришел в вагон к царю.
Он стал уговаривать царя отречься.
Царь все еще не хотел уступить, он надеялся еще на войска на фронтах. Но в три часа царю принесли телеграммы от шести генералов, командующих фронтами, и адмиралов, командующих флотами. И в каждой было написано: царь должен отречься от престола.
Тогда царь уступил.
Милюков составил Временное правительство
— Вас просит Родзянко для переговоров.
Члены Исполкома Совета пошли в комнату, где собрался уже Временный комитет Думы. Они вежливо поздоровались друг с другом: представители Совета и представители Думы.
Комната была не убрана, всюду валялись объедки бутербродов, пустые бутылки, окурки. Родзянко сидел, развалившись, в кресле и пил стаканами содовую воду. Милюков разбирал, наклонившись над столом, бумаги и телеграммы. Другие члены Комитета сидели совсем усталые или шагали из угла в угол.
— Мы составили новое правительство, — сказал Милюков, отрываясь от работы, — будет ли Совет его поддерживать?
— Освободите всех наших товарищей, посаженных при царе в тюрьму и высланных в Сибирь; обещайте не мешать нам говорить и писать и собираться, когда нам будет нужно; замените полицию милицией; обещайте не выводить революционных полков из Петрограда — тогда Совет будет поддерживать ваше правительство.
— Мы обещаем все это, — сказал Милюков. — Но вы за то поддерживайте нас и постарайтесь, чтобы солдаты стали опять слушаться офицеров Нынешний царь, конечно, отречется, престол перейдет к его сыну, Алексею, а так как он еще мал, за него будет править брат царя Михаил.
— Мы боролись, за республику, а не за Михаила, — сказали представители Совета.
— Нe все ли равно? — сказал Милюков, — Алексей — больной ребенок, а Михаил — совсем глупый человек. Чего их бояться?
— Нет, — повторили представители Совета; — мы не хотим никакого царя. — Ни больного ни глупого.
— Хорошо, не будем спорить, — сказал Милюков.
И Милюков вместе с представителями Совета принялся писать воззвание к народу о том, что образовалось новое правительство.
Речь Милюкова
Екатерининский зал Таврического дворца был набит народом. Затаив дыхание, слушали все речь нового министра иностранных дел Милюкова.
Милюков повел речь хитро. Он начал с того, что старое правительство свергнуто и к нему нет возврата.
Восторженные крики заглушили его речь.
«Теперь время, — решил Милюков, — объявить о новом царе. На радостях не разберутся и примут царя. Надо попробовать».
И он заявил, что новым царем будет сын Николая, Алексей, а пока он не вырастет, за него будет править брат царя, Михаил.
— Да это все прежняя царская семья! — закричали в толпе.
Милюков понял, что его замысел не удался.
— Я совсем охрип, мне трудно говорить дальше, — сказал Милюков и вышел из зала.
— Был один царь, будет другой, — отвечали рабочие. — Обвертели нас вокруг пальца.
Вечером к Милюкову прибежали перепуганные офицеры.
— Солдаты грозят перебить всех офицеров, если будет новый царь, — говорили они.
Войска Иванова
Генерал Иванов не знал, что делать. Часть его войск перешла на сторону революции. Но и остальные были не надежны. Генерал не был уверен, удастся ли ему вообще добраться до Петрограда; железнодорожники могли разобрать рельсы и не пропустить его.
Временный Комитет Думы прислал к нему из Петрограда своего представителя.
— Нечего думать итти на Петроград, — сказал представитель Думы. — Петроградский воздух делает солдат революционерами. Одна надежда на Думу, что она успокоит город. Ваш приход только испортит положение — Советы тогда захватят власть.
Генерал Иванов решил отказаться от похода на Петроград.
Но Георгиевский батальон уже был послан Ивановым вперед. Поезд с двумя тысячами георгиевцев и восемью пулеметами подошел к трем часам ночи к Луге.
А в Луге нельзя было собрать и трехсот революционных солдат для отпора. Ни пушек ни пулеметов, годных для стрельбы, не было. Революционный комитет поставил на платформу ржавую пушку и решил попробовать запугать прибывших.
Один из членов революционного комитета вошел в офицерский вагон и разбудил подполковника.
— Немедленно езжайте назад, — сказал член Комитета, — мы не пропустим дальше поезда.
— Как вы смеете мне приказывать? — закричал подполковник. — Я не изменник царю.
— Вы знаете, сколько солдат в Луге? — сказал член Комитета. — Двадцать тысяч! Наша батарея уже заняла позицию и готова начать обстрел поезда.
— А-а, — сказал подполковник, — если так, я подчиняюсь силе. Распоряжайтесь.
Члены Комитета прошли по теплушкам и стали отбирать у солдат винтовки. Георгиевцы с удовольствием расставались с ружьями и сами протягивали их.
— Кому охота в своих стрелять! — говорили они.
В это время к хвосту поезда, по приказанию Комитета, подошел паровоз. Несколько железнодорожников быстро отцепили от поезда последний вагон, где были все пулеметы и ручные гранаты. Туда вошел революционный конвой, а паровоз спокойно отвез вагон на запасный путь.
— А где же войска? — с удивлением спрашивали обезоруженные георгиевцы, оглядывая пустую платформу. — Где ваши пушки? Эта, что стоит на платформе, никуда не годится.
— Потом узнаете, — отвечали члены Комитета. — Ну, прощайте, счастливого пути!
Поезд покатил обратно.
В царском поезде
В десять часов вечера паровоз с одним вагоном приехал в Псков. Из вагона вышли Шульгин и Гучков и прошли через рельсы к ярко освещенному царскому поезду. Высокий, желтовато-седой генерал с аксельбантами встретил их и сказал:
— Государь император сейчас выйдет. Его величество в другом вагоне.
«Неудобно, что мы в пиджаках, — думал Шульгин, — надо бы во фраках; и не бриты, воротники помяты».
Вагон-гостиная был обит зеленым шелком. Вошел царь, поздоровался с прибывшими за руку, и все сели за маленький столик.
Гучков рассказал о том, что делается в Петрограде: нет надежды подавить революцию, надо передать престол Алексею.
Генерал Рузский сказал:
— Сюда из Петрограда уже двигаются вооруженные грузовики.
— Я принял решение отречься от престола, — сказал царь. — До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея. Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила.
Гучков и Шульгин согласились. Правда, по закону царь не имел права передавать престол брату. Но сейчас им было не до законов: лишь бы скорее получить нового царя. Царь вышел в другой вагон. Одни из придворных стал спрашивать — Правда ли, что мой дом в Петрограде сожгли? Ах, какое несчастье, какое несчастье!
Царь вернулся. В руке он держал несколько четвертушек бумаги.
Царь держал в руке несколько четвертушек бумаги.
На них пишущей машинкой было написано отречение.
Гучков и Шульгин прочли его. Царь подписал.
— Ах, ваше величество, — сказал Шульгин, прощаясь, — если бы вы назначили другое правительство, ну, хоть на месяц раньше, может быть, всею этого и но произошло бы.
— Вы думаете, обошлось бы? — сказал, улыбаясь, бывший царь.
Шульгин и Гучков захватили отречение и пошли через рельсы к своему поезду. Поезд двинулся назад в Петроград.
Была полночь.
На Варшавском вокзале
На Варшавском вокзале суета: во всех помещениях масса народа, в зале ожиданий стоит чуть ли не целый полк солдат.
К Шульгину подбежали несколько железнодорожных служащих:
— Вас которым раз уже Милюков к телефону требует, — говорили они.
А Гучкова железнодорожники тащили на митинг в мастерские.
— Будьте осторожны, там говорит речь какой-то большевик, — шепнул на ухо Гучкову подошедший офицер.
— Да, это я — Милюков, — слушал Шульгин в телефон хриплый и надорванный голос Милюкова. — О вашей поездке узнали в Совете. Не объявляйте манифеста, произошли большие перемены.
— Но как же? Я уже объявлял всем по пути, какому-то полку, народу, и везде провозглашал императором Михаила, — отвечал сбитый с толку Шульгин.
— Этого не надо было делать, — хрипел Милюков. — С того времени, как вы уехали, все стало гораздо хуже. Не предпринимайте ничего. Могут быть большие несчастья. Отыщите Гучкова, приезжайте как можно скорее на Миллионную, 12.
— Зачем?
— Там брат царя, великий князь Михаил Александрович. Мы все едем туда. Пожалуйста, спешите.
Великий князь Михаил, действительно, приехал в Петроград, и с удивлением узнал, что по телеграмме из Пскова он назначен царем.
Митинг в железнодорожной мастерской
В огромной мастерской под стеклянным потолком стояла тысячная толпа. Шульгин протискался к помосту, взобрался по приставной лестнице и шепнул Гучкову:
— Надо во что бы то ни стало уйти.
В это время один из рабочих говорил речь:
— Кто же, к примеру, вошел в правительство? Вы думаете, товарищи, от народа кто-нибудь? От того народа, кто свободу себе добыл? Как бы не так! Вот читайте: князь Львов. Ну, да, князь. От этих самых князей и графов все и терпели. Вот, освободились будто, — и — на тебе, опять князь.
А кто у нас министром финансов будет? Думаете, тот, кто на своей шкуре испытал, как бедному народу живется? Нет, министром финансов будет господин Терещенко. А кто он, что у него есть? Сахарных заводов — штук десять. Земли десятин сто тысяч. Да деньжонками миллионов тридцать наберется.
Рабочие стали волноваться и роптать. А оратор продолжал:
— Или вот еще Гучков и Шульгин поехали к царю. А от кого они поехали? От народа? От Совета? Нет, от Государственной Думы. А кто такие — Дума? Помещики! И о чем они там с царем сговорились, кто их знает. Я бы советовал, товарищи, их отсюда даже не выпускать и двери-то припереть.
Двери заперли. Шульгин и Гучков тревожно переглянулись. О новом царе, видно, лучше не упоминать.
Но в это время выступил инженер.
— Товарищи, — начал он, — Шульгин и Гучков поехали к царю, чтобы получить отречение. Они не побоялись поехать, а ведь их могли расстрелять. А вы, вместо благодарности, не выпускаете их отсюда.
Инженер уговорил рабочих. Гучкова и Шульгина выпустили.
Когда они вышли из мастерской, к ним подбежало несколько офицеров.
— Ну, слава богу, благополучно кончилось, — прошептали они, — а мы на всякий случаи уже приготовились.
И они показали на небольшой пулемет, который стоял неподалеку, дулом к дверям мастерской.
На Миллионной, 12
Автомобиль несся, точно спасаясь от преследования. Улицы были запружены рабочими и кучками вооруженных солдат без офицеров. Все шли по мостовой. Трамваи не ходили, извозчиков не было, изредка проезжали грузовики с пулеметами.
Автомобиль остановился. Гучков и Шульгин прошмыгнули как можно скорее в подъезд дома с колоннами. Они боялись попасться на глаза бродившим по улицам солдатам.
В большой комнате на диванах и креслах сидели все члены нового правительства, Родзянко и еще несколько членов Государственной Думы. Посредине, в большом кресле, сидел высокий и худой офицер с длинным, узким лицом. Это был новый царь — Михаил.
Новые министры говорили по очереди, все одно и то же: Михаил не должен принимать престола, Совет этого не допустит сейчас, рабочие и солдаты все равно свергнут царя. А вместе с ним свергнут и новое правительство и Думу. Власть захватит тогда Совет.
Милюков, седой, с сизым от пяти бессонных ночей лицом, сидел о закрытыми глазами. Вдруг веки его дрогнули и тяжело открылись.
— Если вы откажетесь, ваше величество, будет гибель, — заговорил Милюков сиплым голосом. — Без царя наше правительство не удержится. Будет ужас, неизвестность, беспорядки, кровавое месиво. Вам нельзя отказываться.
— Я подумаю несколько минут, — сказал Михаил.
Михаил вышел в другую комнату вместе с Родзянко. Керенский перебегал с места на место и шептал:
— В любую минуту сюда могут ворваться солдаты, и будет резня. Надо скорей кончать.
В соседней комнате Михаил обдумывал решение.
— Вы уверены, что в Петрограде нет ни одного полка, который стал бы на мою защиту? — сказал Михаил.
— Да, — отвечал Родзянко, — все они за Совет.
— Может быть, я смогу, приняв престол, выехать из Петрограда?
— Совет не выпустит вас из города ни на автомобиле ни в поезде.
— Ручаетесь ли вы за мою жизнь, если я стану царем?
— Вас могут сегодня же убить.
«Совет, всюду Совет», — думал Михаил и сказал громко: — Я решил.
Михаил вышел к собравшимся. Он встал посредине комнаты. Все столпились вокруг него и ждали. Стало совсем тихо.
— При существующих условиях я не могу принять престола, потому что… — но Михаил не докончил: губы у него задрожали, и он расплакался.
Кто-то поднес ему стакан воды. Все заговорили разом.
Керенский побежал в переднюю одеваться.
Несколько человек перешли в соседнюю комнату, в детскую. Михаил сел за маленькую парту, взял игрушечного медвежонка и мял его в руках. Депутаты за него писали бумагу: «Отречение Михаила».
Был полдень.
Революция только начинается
Прошел месяц с того времени, как отрекся Михаил. Россией правило Временное правительство, Совет его поддерживал. А война все продолжалась и голод усиливался…
Третьего апреля вечером вверх по Неве несся переполненный матросами катер. Катер остановился у Литейного моста. Матросы выстроились на берегу и почти бегом двинулись к Финляндскому вокзалу.
А на Финляндском вокзале уже толпились рабочие и подходили все новые отряды с флагами.
Уже совсем стемнело, когда вдали на рельсах загорелись три огонька: фонари паровоза. Матросы выстроились по обоим сторонам платформы. Поезд вошел под свод вокзала и остановился. Все бросились к пятому вагону: откуда выходили большевистские вожди, возвратившиеся из Швейцарии в Россию.
Сразу заиграла музыка и матросы взяли на караул. Путешественники, жмурясь от яркого света, проходят из зала в зал. Они выходят на площадь перед вокзалом.
На площади стоят броневики и смутно виднеется в темноте толпа. Когда полосы света, бросаемые прожекторами броневиков, попадают в толпу, видно как движутся и машут руками люди.
Ленин взбирается на башню броневика, поднимает руку и говорит.
— Матросы, товарищи, — говорит Ленин, — приветствуя вас, я еще не знаю, верите ли вы всем посулам Временного правительства. Но я твердо знаю, что когда вам говорят сладкие речи, когда вам много обещают, вас обманывают, как обманывают и весь русский народ. Народу нужен мир, народу нужен хлеб, народу нужна земля. А вам дают войну, голод, на земле оставляют помещиков. Матросы, товарищи, нам нужно бороться до конца, до полной победы пролетариата. Да здравствует социалистическая революция во всем мире!
Броневик загудел и двинулся под крики ура.
Броневик едет на Петроградскую сторону ко дворцу Кшесинской. Там помещается партийный комитет. Там Ленин обсудит с товарищами план борьбы с Временным правительством, с буржуазией…
Революция только начинается.
Комментарии к книге «Комната № 13», Леонид Савельевич Савельев
Всего 0 комментариев